«ТАСС не уполномочен заявить…»

Александра Стрельникова ТАСС не уполномочен заявить…

«Прошлое – призрачно потому, что его уже нет. Будущее – призрачно потому, что его еще нет».

(Николай Бердяев)

Эта молодая тигрица

Ах, Лариса. Ах, Лариса Павловна… Та еще штучка. Она в свои двадцать три, как только заявилась в Телеграфное Агентство Советского Союза после факультета журналистики МГУ и «села на культуру» (то есть на освещение культурной тематики), сразу потребовала, чтобы коллеги называли ее по имени-отчеству. Мол, нечего фамильярность разводить.

За глаза собратья по перу называли ее Ларкой. А в лицо, не без иронии, и с явным удовольствием цедили сквозь зубы: Лариса Паллнна… Но она плевать хотела на их иронию. Она – молодой специалист с «Красным дипломом», мобильная, толковая, амбициозная… И быстро это доказала. И хотя сослуживцы по-прежнему цедили «Паллнна», но теперь уже совсем с иным оттенком – уважения.

Ее быстро приняли, как ровню, не взирая на молодость. А один из солидных коллег однажды заметил, что «эта молодая тигрица» далеко пойдет и еще утрет им всем нос.

А сама означенная культурная «ниша» в ТАСС – какой «клондайк» тем, круговерть встреч, и не только всесоюзно-московского «разлива», но и международного, планетарного масштаба… Пресс-конференции, презентации. Знаменитые фамилии, актеры, режиссеры, писатели, музыканты, художники.

«И среди них порой попадаются такие обалденные мужички, – не без удовольствия думала Лариса, собираясь на очередную богемную тусовку. – Как знать, как знать… Может быть, сегодня произойдет встреча, которая привнесет в мою жизнь свежую струю»?

И были встречи, и дули ветры и поветрия. (Любовные). И были увлечения, и разочарования…

Бывало, порою привлечет ее в экране телевизора или на обложке популярного журнала некое мужское лицо, новоиспеченная восходящая звезда.

– А отчего же мы с вами еще не знакомы? – чуть интригующе спрашивает молодая журналистка, договариваясь об интервью.

– Я не против, давайте встретимся, – откликается на другом конце провода какой-нибудь бархатный баритон, заинтригованный то ли голосом журналистки, то ли солидной фирмой «ТАСС», которую данная особа представляет.

– Посмотрим-посмотрим, на что ты годишься при ближайшем рассмотрении, – говорила, воодушевляясь и перебирая свои многочисленные наряды девица, собираясь на деловое рандеву. Спасибо профессии. А главное – «всё культурненько, всё пристойненько» – мурлыкала она слова из песенки знаменитого барда, всегда почему-то именно в такой момент приходившие ей на память, и, как бы не замечая, что слова эти – несколько из иной оперы.

Надо отдать Ларисе должное. Зная, что она – человек публичный и «что встречают по одежке», она на службу да и на все свои интервью приходила в безупречной экипировке. Впрочем, это было не так уж и сложно, потому что ее отец работал заместителем министра Министерства торговли СССР вплоть до развала страны…

Да, наша «Паллнна» была министерской дочкой. Но нигде этого не афишировала. Если честно, то ей казалось, что вся эта «торговля» как-то уж несолидно и, даже слишком приземленно, звучит. Вот если бы это было нечто могучее типа Минобороны, или Министерства авиационной промышленности, или Морского флота…

Хотя благами, перепадавшими ей от такой родительской должности, она, конечно, привыкла пользоваться.

Зарубежные министерские поездки, спецсеть магазинов «Березка» и прочая совдеповская распредиловка… А отца дома она, шутя, называла не иначе, как завхозом большого склада большой страны. Он не обижался. Вопросов, где достать и за что купить, для нее не существовало. Разве это плохо? Не забивая голову такими прозаическими мыслями, окунуться в творческую работу?

Стреляй в ястреба, стреляй в ворона…

Но вот что интересно. Давно и верно подмечено, что бытие определяет сознание. Какие-то основные житейские постулаты вдалбливаются с детства в семейном и родственном кругу.

С матерью у Ларисы были ровные, даже холодноватые, отношения.

Ее родительнице отец однажды строго сказал: «Не хочу, чтобы ты была нервной училкой с наглыми детьми. Будешь просто домохозяйкой». И та согласилась. Дочери такой расклад казался скучным и предсказуемым.

Куда более ее привлекала история жизни тетки Катерины – родной сестры отца. А еще говорят: нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Оказывается, можно. Даже дважды при этом побывав «генеральшей». Вот уж точно по пословице: из грязи в князи…

У деревенской двоечницы была мечта – выйти замуж за военного. То были времена, когда мужчина, даже совсем невысокий военный чин, считался гарантом материальной стабильности и благополучия в семейной жизни. Смазливой деревенской недоучке однажды подфартило в лице младшего лейтенантика, которому надо было срочно жениться. Как говорится, «вороне где-то бог послал кусочек сыра»… И увез Катерину лейтенантик из ее многодетной семьи, из забытой деревушки в не менее забытый богом гарнизон.

Потом в ее жизни еще будет много этих гарнизонов – ой-ой-ой… Но женщину такая жизнь устраивала. И что интересно: почти из каждого гарнизона она уезжала со скандалом и с новым гражданским мужем, чином который был повыше мужа официального. Так что генеральшей ее сделал отнюдь не тот младший лейтенантик, с которым она пустилась в свое первое совместное плавание на ненадежном суденышке, не выдержавшем женского коварства и семейных ссор.

Когда после болезни умер официальный муж – генерал, тетку стали теснить генеральские детки. Катерина была у любвеобильного вояки третьей по счету женой. Вообще-то, такую особу трудно было потеснить. Но сдаваться обстоятельствам жизни решительная женщина не собиралась. Тут и подвернулся один вдовец – генерал по дачному поселку. Она и раньше его знала, но только он был еще тогда не вдовец, а она – не вдова. Вот так и стала она во второй раз генеральшей, когда ей было под шестьдесят. С ее-то шестью классами недоучки.

До Ларисиного детского слуха долетали какие-то шумные истории, происходившие с теткой, но тогда многое было ей непонятно. И став взрослой, она любила уединиться с родственницей на даче и всегда просила рассказать какую-нибудь историю из ее бурной молодости и пяти официальных замужеств.

– Да что я… Ты мне лучше про своих хахалев расскажи, – говорила тетка Катерина, – мне вот что интересно. Небось, прынца на белом коне ждешь? Ох, и тягомотное это дело, Ларка. Можешь и не дождаться… Как любила говаривать моя деревенская прабабка Варвара: «Стреляй в ястреба, стреляй в ворона – достреляешься до ясного сокола»…

– Ну, и много ты воронья настреляла, пока до своего первого генерала добралась? – усмехается Лариса.

– Да тебе легко лыбиться, министерской дочке и белоручке, всё тебе готовенькое на тарелочке досталось. Как и заучихе твоей, – тетка недовольно поморщилась.

Под «заучихой» подразумевалась, конечно же, ее мать – учительница, а по-родственному – нелюбимая невестка, братова жена.

– За братиком моим, как у Христа за пазухой. Грамотные вы все, ученые… А с меня чего было взять – я баба простая, деревенская…

– Ага, «мужем битая, врагами стреляная», как в том кино, – сиронизоровала племянница.

– Смейся, смейся… Хотя, – тут тетка Катерина воровато оглянулась на дверь, словно, за ней могла притаиться строгая «заучиха» и накостылять ей за крамольные разговоры с дочерью. – А вот как раз с бабы всегда и есть чего взять. Понимаешь? Я, вот чего хочу тебе сказать… Чтобы продвинуться в этой жизни, Ларка, мужикам надо… давать. А давать – значит беременеть… Природа нас так неудачно состряпала.

– Ну, тетка… Ну, тетка Катерина, сокрушалась на такую откровенность родственницы племянница. – Что уж так мрачно-то? Сегодня медицина в этом вопросе далеко шагнула…

– Да ладно, таблетками на все случаи жизни не напасешься, – она махнула рукой. – Это я тебе говорю, как баба, у которой было 23 аборта. Да еще каких – «в живую», без обезболивания…

Лариса на какое-то время просто оцепенела.

– Ну, и ясное дело, почему я бездетная осталась, – какая-то тень лишь на секунду мелькнула на теткином лице. – Нелегкую жизнь я прожила, – сказала она как бы в свое оправдание.

Грустить – была явно не теткина стихия. Она пристально посмотрела на племянницу, сидящую в плетенном дачном кресле.

– Всё диетничаешь? Ох, тоща, ох, тоща… Одни маслы торчат. Да пойми ты: мужики гладких баб любят, справных…

– Таких, как ты? – сказала Лариса, иронично окинув взглядом габаритную теткину фигуру. – Скажи еще, что хорошего человека должно быть много.

Тетка встала с мягкого дивана, поправляя на себе цветастое платье, и картинно выпятила свою большую грудь вперед.

– Да, помню я, помню, что у тебя «десятый номер», – рассмеялась племянница. – А живот торчит, не мешало б подтянуть…

– Что ты, что ты, – замахала руками на Ларису тетка. – Живот для женщины – такая же гордость, что и грудь. Потому что женщина без живота… – тетка чуть призадумалась, – женщина без живота, что клумба без цветов, – выдала она с гордостью.

Лариса залилась смехам, запрокинув голову на спинку плетеного кресла.

– А чего ты щеришься? – невозмутимо парировала крупногабаритная генеральша. – Сама, небось, лифики на поролоне покупаешь, чтоб сиськи свои увеличить? Да откуда они возьмутся-то при такой худобе… Нагуляй мясца хоть чуток, – посоветовала она миролюбиво и искренне, уверенная в непогрешимости своей правоты.

Лариса тетку любила и отдавала ей должное. Что-то было во всех этих ее прибауточках и сравнениях. Какая-то грубая жизненная правота и сила. Понятно, «университетов» генеральша не кончала, и вряд ли прочитала за свою жизнь пару-тройку книжек.

«А, ведь, и правда, – рассуждала про себя современная и образованная Лариса, – именно через постель бабье устраивает себе и карьеру, и личную жизнь, и прочие блага»…

А про свою личную жизнь племянница генеральши и министерская дочка в одном лице всё чаще стала задумываться. Она уже достаточно накуролесила и погуляла, чтоб было о чем вспомнить на закате дней.

Лариса четко, женским своим нутром с недавнего времени вдруг стала ощущать, что ей хочется прибиться к какой-то уютной и надежной гавани. Любая женщина однажды приходит к этому пониманию. Кто-то раньше, кто-то позже. Но всё равно – приходит. Для Ларисы Паллнны этот рубеж был достигнут в тридцать лет. Она, словно, вдруг остановилась на пропускном пункте перед шлагбаумом, куда не пропускали одиночек без соответствующего штампа в паспорте.

Но помимо этого, такого понятного ей ощущения, было еще какое-то: будоражаще раздражающее и мутное. Что-то такое витало в воздухе. И оно вселяло тревогу, потому что интуитивно молодая женщина понимала, что вся эта происходящая муть вокруг, в конечном счете, посягалась и на ее личное, сокровенное. И так не вовремя. Так некстати.

Предвестие потопа

Лариса Павловна докурила в холле тонкую дамскую сигарету, бросила окурок в высокую урну, зло сплюнула туда же и, цокая каблучками, пошла к себе в отдел.

– Идиот, какой идиот, – произнесла она вслух, находясь одна в кабинете. – «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», – гримасничая, передразнила она сегодняшнего гостя «Круглого стала» ТАСС. И это цитирует известный экономист… Как говорится, застрелиться и не встать, – Лариса зло усмехнулась. – Что ж удивляться с подобными теоретиками, что наша экономика оказалась в такой… «попе». Или вот эта его фразочка: «Нам повезло, что мы стали свидетелями и участниками стольких катаклизмов истории»… Как будто не ясно, что «рок» и «катаклизм» не могут нести в себе ничего позитивного. И сказал как об этом – почти восторженно»…

Да, – в задумчивости проговорила женщина, – как же тут не восторгаться: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю»…

Журналистка с грустью посмотрела в окно на примелькавшийся пейзаж. За окном был январь 1991-го…

Уже несколько лет в стране шли какие-то странные реформы. Страна строила то ли капитализм с социалистическим лицом, то ли к социализму пыталась прилепить физиономию дядюшки Сэма, в которую до этого так долго и мстительно плевала…

Эта атмосфера конца советских времен… Непередаваемое время. Это – как конец света. О нем надо писать докторские и кандидатские. Рассказывать, как это светопреставление обрушило огромную страну, как разлетевшиеся осколки ударили по семье – этой (как нам долго внушали) важной и несокрушимой ячейке социалистического общества, как светопреставление прошлось по сознанию и личности каждого индивида…

Это были действительно роковые часы предвестия. И Лариса ощущала, предчувствовала это всеми фибрами своей души.

Бывая на общих тассовских «Круглых столах», куда приглашали известных политиков, экономистов, чиновников и членов правительства, она всё с большим презрением и недоверием смотрела на всех этих мужиков, которые с умным видом зачастую несли просто несусветную чушь. Их глаза говорили ей куда больше слов. У одних они бегали, как у напроказившего школьника, другие смотрели на мир с искренней и неизбывной тоской, а у иных были наглыми и непробиваемыми, словно, говорившими «а после нас хоть потоп».

И Лариса ощущала этот потоп. Ей казалось, что мутные воды его уже подкатывают к горлу, грозя накрыть с головой.

Этот потоп был во всех сферах жизни. И искусство: театр, кино, музыка, литература, к которым она была причастна по причине своей журналистской профессии, не стали исключением.

Как там сказал однажды классик, на которого уже стали поплевывать к тому времени: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Кажется так? Что ж, и он был прав. Потому что. И всё тут. Разве искусство могло быть не задето тем раздраем, что царил вокруг? Разве представители его – не члены того же общества?

«Ну, ладно, ну пусть, – говорил Ларисе ее внутренний голос, как бы возвращая от всеобщего раздрая к частному, личному, и чуть успокаивая. – Ну, положим, папочку спровадят на пенсию. Я тоже без работы не останусь, такая вся из себя мобильная и толковая столичная штучка. Но кто мне может объяснить»… – и тут ее внутренний голос давал осечку.

Да, но кто мог объяснить ей, молодой женщине, что такое произошло с «мужским народонаселением» страны за перестроечные годы реформ? А, ведь, явно что-то такое не то произошло. И она это чувствовала особенно остро. Потому что вдруг оказалась у черты со шлагбаумом, на котором четко вырисовалась надпись: «Тридцатник. Ой, пора-пора». Неосязаемый, невидимый, но звоночек прозвенел, тем не менее, звонко и отрезвляюще.

Ах, эта профессиональная привычка обобщать, аналитический склад ума журналиста… Даже если бы она не была знакома со множеством этих статистических данных и демографических сводок, которые приходили в информационное агентство, она бы и без них могла сказать, что шансы у нее и ее ровесниц будут таять с каждым прожитым днем, и не только потому, что в затылок им дышат более юные представительницы прекрасного пола.

Поколению ее ровесниц явно не повезло. Достаточно вспомнить «братскую помощь» Афганистану. Сколько молодых парней, бывших чьими-то женихами, никогда уже не станут мужьями и отцами. А Чернобыль – эта жуткая техногенная катастрофа века? Сколько она выкосила полноценных, здоровых мужиков и парней и сколько выкосит еще?

Но страшнее Афганистана и Чернобыля, Ларисе представлялись реформы, которые были проведены в стране не иначе, как с благими намерениями. Нет, не готово оказалось наше мужское население к таким экспериментам. Это был явный перебор. А точнее, это был явный геноцид. Причем, не только против представителей сильного пола. Но просто мужички оказались слабее. Что ж удивляться: кто-то из них спился, кто-то развелся, уходя от ответственности и семьи, кто-то подался в криминал, кто-то – в «альфонсы», а кто-то просто драпанул за кордон.

Брак, супружество – такие понятия, которые требуют стабильности, уверенности в завтрашнем дне. А откуда ей взяться, этой уверенности, когда засыпаешь, вроде, в стране социализма с «каким-то хорошим там лицом», а проснуться можешь… в стране с оскалом дикого рыночного капитализма? Спасайся, как можешь… Куда уж тут жениться или брать на себя ответственность отца семейства…

«Да ладно, успокойся, – говорил Ларисе чуть иронично ее внутренний голос. – На твой век мужиков еще хватит. С твоими-то тусовками и возможностями знакомств. Бога не гневи… И живешь в Москве, а не в Мухо… Крыжополе каком-нибудь»…

Ну, и что, что в Москве? У Ларисы были два таких наглядных примера перед глазами.

Одна ее, пусть и не самая близкая приятельница, мать двоих малолетних детей, довольная супруга семейства и молодой отец – добытчик, который работал в приличной строительной фирме, опять же в Москве. А она, эта фирма, взяла и то ли провалилась, то ли разорилась. Что, впрочем, одно и то же.

Мужик заделался безработным и вместо того, чтобы работу искать, предложил жене с детками выметаться из его квартиры к ее родителям. Хорошо, что ее родители живы-здоровы еще, и хрущеба у них двухкомнатная.

Сам же он подался к маменьке своей под крыло. А квартиру, где жила до этого, вроде бы, вполне благополучная молодая семья, начал сдавать, ни копейки не давая на детей и приговаривая, что дурак был, когда женился. Хорошо, что у родителей приятельницы еще и теплый зимний дом был в дачном поселке Подмосковья. Они туда все перебрались на свежий воздух, а «хрущебу» сдали приезжим. Жить-то на что-то надо. Деток малых кормить-одевать, фруктовые витамины им покупать. Вот так-то. А другая история… Всё до наоборот.

Когда однажды Ларису случайно окликнула одноклассница на улице, она ее даже сразу и не узнала.

– Нинка, ты, что ли? – недоверчиво уставились она на невзрачную особу, похожую на бледную моль.

– Не узнаешь закадычную школьную подругу? – спросила женщина, которая выглядела лет на десять старше своего возраста. – Скажу тебе по секрету, – она грустно, и даже как то жалко улыбнулась, желая, очевидно, еще и пошутить, – ты сейчас разговариваешь с миллионершей… Что – не похожа?

Бывшие одноклассницы зашли в ближайшую скромную кафешку. Лариса заказала обеим кофе и мини-пирожные.

– Ну, рассказывай, что там у тебя произошло? – спросила она с любопытством, и в то же время, сочувственно.

– Да начиналось у нас всё нормально. Я вышла замуж по любви, когда училась уже на последнем курсе института иностранных языков. Парень мой был просто замечательный…

– Учились, наверное, с будущим мужем вместе? – предположила Лариса.

– Нет, он совсем из другой сферы был – закончил химический факультет МГУ, – продолжила Нина. – Я после окончания устроилась в хорошую спецшколу. У меня зарплата была больше, чем у мужа. Он на тот момент работал младшим научным сотрудником в одном затрапезном институте.

Лариса усмехнулась.

– Если нормальный мужик, то такой расклад его не должен был устраивать…

– Да он нормальным был тогда… Это позже он, как с цепи сорвался. Когда подули перестроечные ветры, муж занялся предпринимательской деятельностью. Кооператив создал свой. Потом еще один – с парнем, с которым вместе учились. Оба – молодые, головастые. Всё у них получалось. Помню, – по измученному лицу женщины, словно, скользнул солнечный зайчик, – как радовалась я первой нашей совместной поездке на отдых за рубеж, первой норковой шубке. Первому автомобилю, который мне подарил Юра, когда я сынишку – Витеньку родила…

– А потом?

– А потом просто какие-то шальные деньги начались…

– С криминалом это никак не связано было? – поинтересовалась Лариса.

– Нет-нет. Просто, как я понимаю, он с другом толково вел бизнес. Впрочем, почему вел… И сейчас ведет. От денег у него с напарником просто крыша поехала. Начались загулы с секретаршами и прочими бабами. Частые заграничные турне. Уже, естественно, без меня. После одного такого вояжа он меня заразил… гадостью. Ну, понимаешь…

У Ларисы в глазах промелькнул ужас.

– Нет, не то, что ты подумала, – быстро сказала Нина, видя, как напряглась ее бывшая одноклассница. – Не чума двадцатого века, к счастью, но тоже, знаешь, мало приятного. Долго лечилась… Тогда я и сказала себе – всё. Расстаюсь с этим человеком.

– А он как отреагировал? – спросила Лариса.

– В ногах валялся, прощения просил, счет открыл на мое имя в банке, с которого я не сняла и рубля… А потом пригрозил, мол, если надумаю развестись, сына отберет. Сказал, что весь суд скупит на корню. Так что формально я – жена миллионера… с огромным личном счетом в банке.

– Обалдеть, – только и смогла произнести Лариса, переваривая услышанное.

Ей хотелось как-то утешить собеседницу.

– Да, тебе не позавидуешь, – в задумчивости произнесла молодая женщина. – Но, знаешь, не надрывайся так. Всё когда-нибудь утрясется. Может, встретишь еще достойного человека…

Нина покачала головой.

– Помнишь кинофильм «Гараж»? – спросила одноклассница. – Там красавчик-герой, которого играет актер Костолевский, предлагает одной молодой даме «позавтракать вместе» с далеко идущим намеком?

Лариса кивнула.

– Помнишь, что она ему ответила? – усмехнулась одноклассница. – То же самое скажу и тебе: «Мой недавний муж отбил у меня всякую охоту к еде любое время суток».

– Понимаю, – Лариса грустно улыбнулась. – И всё же… – сказала она, как можно мягче, и тут же осеклась, понимая, что любые утешения сейчас бессмысленны, и, может быть, даже унизительны.

Журналистка открыла дамскую сумочку, достала оттуда свою визитную карточку и протянула ее бывшей однокласснице.

– И всё же, – сказала она уже совсем другим, деловым тоном, – одна голова – хорошо, а две – лучше. Звони, если вдруг что…

Нина взяла визитку, бегло глянув на нее, и слегка улыбнулась.

– А я подозревала, что ты журналисткой стала. Видела тебя мельком несколько раз по телевизору…

– А, это, наверное, на какой-нибудь пресс-конференции оператор меня случайно выхватил камерой, – буднично сказала Лариса.

А какие были мечты…

Потом уже, расставшись с бывшей одноклассницей, и привычно вышагивая по Тверскому бульвару в сторону тассовского здания, журналистка не могла еще раз не утвердиться в мысли о том, что с «мужским народонаселением большой страны», говоря языком демографических терминов или социологических опросов, происходит явно что-то не то. И сама, относясь к женскому сословию, Лариса ощущала это остро, порою, даже болезненно.

А какие были мечты! Особенно, когда, она только что закончила университет.

Недавняя выпускница точно знала, нет, она была абсолютно даже уверена, что выйдет замуж за какую-нибудь знаменитость – режиссера, актера или прославившегося на весь мир музыканта… Ну, на худой конец, как вариант, не сбрасывался со счетов некий молодой, но обязательно подающий надежды, ученый…

Был у нее один такой – «подающий надежды» еще, когда она училась на последнем курсе… Он тогда заканчивал физический факультет МГУ. Всё он какие-то гранты для молодых и перспективных выигрывал, призы получал на разных конкурсах. А потом как-то враз исчез из ее поля зрения, перестал звонить. Лариса даже подумывала, не женился ли? А, может, уже даже переманили его на службу заокеанской науке?

Примерно год назад как-то садилась она на станции метро «Ленинские горы», а там как раз продавцы-челночники повалили с вещевого рынка в Лужниках со своими огромными клеенчатыми сумками. Она вскочила в вагон, а вместе с ней – парень с девушкой. Каково же было ее удивление… когда в парне она узнала своего знакомого с физфака.

Лариса, конечно, подошла бы к нему. Но он был явно не один. И парень ее узнал. Но глаза в сторону отвел, а потом повернулся к ней спиной, разговаривая со своей спутницей.

Думала позвонить сначала, поинтересоваться, что да как. Но вовремя сообразила, что не нужна ему участливость министерской дочки. Гордый был парнишка. Вот уж действительно, «худой конец»… И что ж это такое происходит в жизни, а?

Да и насчет богемы она уже слегка поостыла. А точнее, повзрослела или переболела. Потому что поняла, что для серьезной семейной жизни – явно не фонтан. Это только со стороны так гламурненько выглядит, а изнутри… Все эти фестивали, кинопоказы, просмотры и тусовки. Взять, хотя бы, этого режиссера, на которого она почти два года жизни ухлопала. Ведь, и старше ее на двадцать лет. И женат-переженат, и дети есть от разных браков… И – на что она рассчитывала? Обещал жениться. Смешно. А ей это льстило. Да ему что жениться, что разводиться. Хобби у него такое, оправданное профессией. Красиво ухаживал. Красиво мозги пудрил. Мужчина-праздник, мужчина-проказник.

Как-то решила журналистка приехать к нему на съемки очередного фильма. Режиссер приглашал ее не раз. Ну, и приехала, без предупреждения. Решила сюрприз сделать, да и заодно в море искупаться – съемки в Крыму происходили.

Постучала в гостиничный номер.

Открыл сам – знаменитый и любвеобильный. Дверь нечаянно со всего маху распахнулась, обнажив, при этом, на гостиничной тахте юную смазливую мордашку…

На фоне дверного проема, и особенно, юной мордашки, фигура знаменитости выглядела нелепо: впалая грудь, кривые волосатые ноги, поддерживающие рахитичный животик, всклокоченные остатки того, что оставалось еще на голове…

Да, это сейчас она вспоминает с усмешкой и отвращением. А тогда, в момент истины… Но, ведь, так приятно быть любимой, неповторимой, единственной… Известно это: женщины любят ушами, вот и вешают им эту лапшу на уши. Ну, и она не исключение.

Она, значит, командировку себе с таким трудом выбила у ненавистного начальника – Кирюши, Кирилл Петровича, будь он неладен. Значит, чтобы рассказать о съемках именно этого кинофильма (были редакционные дела и поважнее), а ее тут так ждали…

А редакционное задание надо отрабатывать. И никому не интересно, что у тебя там на душе, какие кошки скребут. И, вообще, хочется развернуться и назад – в Москву. Но… Деловая девушка-корреспондент на работе, поэтому все эмоции – побоку, «в карман». Смахнула обиду с глаз холодным душем у себя в загодя забронированном номере, напялила красивый импортный купальник и солнцезащитные очки – и на пляж: клин клином вышибать.

А тут этот брюнетистый красавчик сразу и нарисовался, выхватив наметанным глазом столичную штучку. Познакомились. На пляже это так естественно.

Кстати, новый знакомый оказался не просто брюнетик, а актер, приехавший на съемки всё того же кинофильма. Вот так-то. И не важно, что не он был главный герой-любовник по режиссерскому сценарию. Куда важнее, кто в жизни. В жизни Ларисы, разумеется.

И она старый клин новым клином вышибла в первый же день знакомства. Да и времени у нее было мало: всего три дня командировки. Но оказался этот курортный роман с продолжением. Так ей хотелось. С одной стороны, новый знакомый был весьма приятен и обходителен. А с другой – это была такая сладкая месть. И кто это сказал, что месть – это блюдо, которое нужно подавать холодным? Можно и горячим, еще каким горячим… Тем более, что Лариса сделала всё возможное, чтобы недавний ее ухажер прочувствовал, с каким удовольствием, в прямом смысле слова, она наслаждается этим «блюдом». Вот уж, правда, от любви до ненависти – один шаг…

«Это даже хорошо, что у нас было мало времени для встреч, – думала молодая женщина, глядя из окна самолета на какую-то невозможно-ледяную синь неба. – Не успели наскучить друг другу».

Лариса усмехнулась. Она хорошо знала психологию мужчин. У этих особей очень развит охотничий инстинкт. Достаточно эффектно вильнуть хвостом у них перед носом, а затем – исчезнуть. Срабатывает стопроцентно! Желание преследовать, догнать… Продолжить знакомство. Про себя этой приемчик она называла «эффектом Золушки». И пользовалась им не раз. Вот и сейчас сработало.

С Володенькой они хорошо покуролесили. Актер приехал в Москву из Екатеринбурга.

Лариса любила иногда приходить к нему в гости в комнату мхатовского общежития, где они могли ненадолго уединиться. Потому что надолго в актерской общаге с ее неустроенно-развеселым бытом уединиться было просто невозможно. По молодости – это ее вполне устраивало. Она ходила на спектакли с его участием. Была вхожа в гримерку… Ездила даже вместе с ним на отдых в Болгарию. Правда, дома она этот момент скрыла, сказав, что взяла две недельки от отпуска, потому что выдохлась на работе и хочет просто поваляться на золотом песочке.

Бывал и Владимир не раз в гостях у министерской дочки.

– Какие красивые дети должны получиться от Володи, – как-то мечтательно произнесла однажды Ларисина мать после ухода гостя.

– Угу, – недовольно крякнул хозяин дома, – с личка не пить водички. – Кобелина, бабник. Всё на морде написано. Нет, я своей дочке такого счастья не пожелаю. Ревностью всю свою жизнь изведет. Да и что это за профессия для мужика – тьфу! Ей бы кого посолидней, по военной части, что ли…

– Хватит нам уже одной генеральши, – недовольно сказала бывшая учительница, намекая на мужнину сестру и ее мужиков-солдафонов.

Лариса слушала спокойную перебранку родителей с улыбкой. Но отцу она отдавала должное. В чем-то был он прав. Одно дело – просто встречаться с таким актером-красавцем. И совсем другое – иметь его в качестве законного супруга.

Журналистка прекрасно помнила, как быстро и легко она с ним познакомилась. И понимала, что с такой же легкостью на ее месте могла оказаться другая. Ведь, вся его жизнь: гастрольные поездки, киносъемки, театральные поклонницы, поджидавшие его после спектакля у служебного входа с букетами – такая благодатная почва для новых знакомств и увлечений. И такое минное поле для любой женщины, связавшей бы себя с ним узами Гименея…

На тот момент до «уз» она, видимо, не созрела. Еще не вечер. Можно еще повыбирать… Да и чувство, вспыхнувшее однажды «в отместку» или в качестве «вышибающего клина», постепенно начало угасать.

Всё реже встречи и звонки с ее стороны. И всё спокойнее голос на том конце телефонного провода:

– Куда же ты запропастилась, милая?

– Да никуда, милый. Просто на работе – завал…

А про себя подумала: «Просто, милый, всё имеет начало и конец. Твое чувство светило отраженным светом от моего». И усмехнулась. Как в том анекдоте говорится: «Понял, милый? Понял, что милый…»

Сегодня вечером это произойдет…

И вот на фоне остывающих чувств к Володе как раз и нарисовался этот пианист. Кареглазый шатен с кудрями до плеч, с аристократической бледностью на лице, весь стройный, звонкий, изящный, похожий на какую-то дорогую статуэтку. Почему именно статуэтку? Лариса и сама, пожалуй, не могла бы ответить, отчего ей на ум пришло именно это сравнение. И еще она пребывала в сомнении: такое сходство звучит как комплимент мужчине или… всё же – наоборот?

Но она была вся под обаянием его изящества и изысканности. Как он выходил на сцену, как кланялся, как играл на рояле, как невозможно обалденно-изящно поцеловал ей руку, когда она пришла брать у него интервью… Как это его прикосновение таким приятным импульсом отдалось в ней. И как ее внутренний голос властно ему прошептал: «Ты будешь мой…»

Тонкая артистическая натура своим музыкальным слухом тут же уловила этот отзвук, вторгшийся извне. И его чуткий телесный камертон тут же настроился и зазвучал в унисон с симфонией обещанного удовольствия, так откровенно разлитого в воздушном пространстве вокруг этой молодой особы вперемешку с ароматом изысканного французского парфюма. Удовольствия, пусть и отложенного по времени, но всё равно – удовольствия. Ведь приехавший после зарубежных гастролей музыкант в день встречи с молодой журналисткой вечерним поездом уже отправлялся в турне по стране…

Эта симфония чувств согревала эмоциональную артистическую натуру Михаила в довольно утомительной поездке по стране с ее заснеженными бескрайними просторами. И с новой силой зазвучала в нем, когда он прилетел в Москву.

После того, как он благополучно обустроился в гостинице «Россия» (вообще-то, музыкант был родом из Ленинграда), он позвонил Ларисе по рабочему телефону. Ее рабочий телефон молчал. Тогда он набрал домашний, данный ему предусмотрительной молодой особой.

Лариса пригласила его к себе в гости. Вообще-то, она всегда своих знакомых мужчин приглашала к себе в дом, знакомила с родителями. Чтобы и они знали, с кем она встречается. Не с шелупонью какой-нибудь, а очень приличными и, порою, даже известными людьми. Так что, если она когда и не заночует дома… То оно и понятно будет, с кем. Или у кого. Чтобы родители не волновались.

Знакомила со всеми, кроме… известного режиссера с мировым именем. Просто побоялась тогда за отца, как бы, какой гипертонический криз его не хватил, если б увидел свою молодую дочь рядом с этим лысеющим и потрепанным павлином… Плевал бы он на его знаменитость. А отца единственная дочь любила и жалела.

… В уютной пятикомнатной «сталинской» квартире, за хорошо сервированным столом (что особенно ценно, когда на полках отечественных магазинов – шаром покати) утонченный бледнолицый музыкант чувствовал себя весьма комфортно. Шутил, рассказывал забавные истории, случавшиеся с ним на гастролях. Но быстро и вежливо откланялся, мол, пора и честь знать, да, к тому же – дел у него в столице еще полно.

Лариса проводила гостя до дверей. Тот галантно поцеловал ей руку. Удушливая волна накрыла обоих.

– Сегодня вечером Это произойдет, – властно прошептала она ему в ухо.

– Я так мечтал, но не смел надеяться, – с придыханием в голосе от волнения отозвался музыкант.

Лариса вернулась в залу.

Отец всё еще сидел за столом, а мать начинала убирать тарелки.

– Ларка, а, Ларка! Ну, скажи, где ты находишь этих манекенов ходячих, которых одним ударом кулака переломить можно? – сказал отец огорченно, опрокидывая рюмашку дорогого коньяка. – Разве это мужик, который за столом даже стопку водки со мной не выпил? Ему, видите ли, нельзя… чего там? Терять какую-то там форму… От стопки водки! – мужчина тихонько выругался. – А эти грабли – длиннющие и тонкие… Уверен, он и гвоздя не забьет, и в армии точно не служил…

Лариса засмеялась, плюхнувшись в кресло.

– Да о каких гвоздях ты говоришь, папа! Ты просто никогда не видел рук пианиста. А они у него на вес золота. В прямом смысле. Он свое «орудие производства» застраховал даже где-то за границей от несчастного случая.

– Это чего ж такое деется, мать? Ты слышала? – округлил глаза отец. – Это, значит, ему ни сумку тяжелую не поднять, ни мебель передвинуть, ни на даче подсобить? Хорош зятек кому-то достанется. Только бы не нам…

– Для тяжестей носильщики есть, – спокойно парировала Лариса.

– Зато красивый, породистый, талантливый, – вздохнула бывшая учительница, про себя подумав о генах, которые могли бы передаться наследникам.

– Да вам, бабам, лишь бы с морды гладко было, – недовольно глянул мужчина в сторону жены, – ничему толковому дочку научить не можешь. Тоже мне, педагогиня называется. Да он – ваш, музыкант этот… как там у Райкина – типичный представитель отряда маломощных и слабосильных хлипаков…

Лариса улыбнулась.

– Найди ты какого-нибудь простого инженера, но чтоб он был настоящим мужиком, – в сердцах сказал отец.

– А еще лучше рабочего-передовика с завода имени Лихачева, – усмехнулась дочка. – А еще лучше – прямо от сохи…

– Я тоже от сохи, – сказал отец, – а дорос …

– Так то ж ты, папаня. Перевелись нынче такие орлы. На мой век не хватило. Ну, ладненько, вот и поговорили. А я пошла в ванную…

Когда Лариса вышла из комнаты, отец недовольно буркнул матери:

– О, пошла готовиться к свиданке. Перья начищать. Хватит ей уже таскаться по этим мужикам. Да их и мужиками не назовешь. Тьфу. Надо бы нашей девке уже за ум браться…

Бывшая учительница лишь вздохнула. Большие дети – большие проблемы.

И цветок ванильного дерева

Вскоре Лариса уже нежилась в ароматической ванне. Чего она туда только не бухнула: и пену, и смесь розового, лавандового и жасминового масел, и специальный травяной сбор для купания. И добавила, еще, спохватившись (чуть не забыла!) несколько цветков ванильного дерева.

Женщина критическим взглядом глянула себе на ноги. Кожа была абсолютно гладкой, ни один, даже самый малюсенький волосок, не нарушал ее атласной поверхности. Тело еще хранило легкий, приятный налет смуглости от когда-то, бывшего шоколадным, сочинского загара.

Выйдя из ванной, она сделала себе маникюр, педикюр. Немного подсушила феном волосы. Лариса ощущала аромат, который источает ее тело после купания. И представляла (нет, она это знала наверняка!), как этот аромат одурманит сегодня Михаила.

Как любила она эту подготовку к первому желанному свиданию, как приятен был этот настрой, томительно ожидание…

Лариса придирчиво оглядела себя в зеркале прихожей. Эх, жаль, что сейчас не лето! У нее столько красивых вечерних платьев… А за окном – московская зима. И сегодня днем – минус семнадцать было, а к вечеру, значит, еще похолодает. Ну, и ладно, у нее шубка из песца есть, теплая и невесомая. Отец недавно из Канады привез.

Она еще раз глянула на отражение стройной фигурки в облегающих лосинах и кардигане из тончайшей шерсти – и осталась собою довольна.

Подправила завиток на уложенных феном и залакированных волосах. Еще раз обвела контурным карандашиком губы, придавая им большую припухлость. Удостоверилась, симметрична ли черная подводка в уголках глаз, похлопала глазами, чтобы ощутить, не слиплись ли ресницы. Сбрызнула полость рта освежающим дезодорантом. Взяла флакончик «Шанели», «Шанели № 5», стоявшей на тумбочке у зеркала в прихожей, смочила ароматической жидкостью мочки ушей и запястья с внутренней стороны.

Затем взяла невесомую песцовую шубку и подкладку у ворота тоже облагородила запахов духов. И напоследок, в красивые итальянские сапоги из темно-коричневой кожи брызнула дезодорантом из большого флакона, отдававшего цветом «металик».

– Ну, теперь всё, комар носа не подточит, – наконец, с облегчением вздохнула молодая женщина и начала надевать на себя верхнюю одежду.

– Хороша, – сказал отец, вышедший из своего кабинета.

– Просто неотразима, – решила поправить его дочь.

– Да я про шубу толкую канадскую, а ты про что? – сказал он, дотрагиваясь до меха на рукаве.

Лариса усмехнулась.

– А надухмянилась, а намазюкалась, – отец недовольно поморщился. – Ночевать придешь?

Дочь повела бровью, словно не слыша вопроса, и нахлобучила по самые глаза пышную шапку из песца в тон шубке.

– Ну, просто снегурочка московская, – пропела она самой себе комплимент и сделала отцу ручкой.

– Хоть и снегурочка, а всё равно – дура, – буркнул отец, – не для того ты наряжаешься…

– А наряжаюсь я, прежде всего, для себя, – парировала взрослая дочь, исчезая за дверью.

Родитель вздохнул и отправился к супруге отчитывать ее за не совсем правильное воспитание дочери. Так ему было просто легче пережить душевный дискомфорт, который он всегда испытывал, глядя на неустроенную до сих пор личную жизнь единственного чада. Да и, если честно признаться, хотелось уже внуков. Хотя бы одного.

Кто у нас в учителях?

Лариса вышла из подъезда и направилась к станции метро, ловя порою на себе восхищенные взгляды представителей мужеского пола. Журналистка невольно усмехнулась: «Мужики-мужики, любители маскарада. Как бабочки летят на свет, так и вы бросаетесь на всё яркое и блестящее».

А если еще подопьют… Она встречала таких на разных тусовках и презентациях. Там много расфуфыренного бабья. У мужиков глаза разбегаются, а от выпитого все красавицами кажутся. Причем, чем больше выпито, тем больше красавиц. А наутро… Когда наступает момент истины… Нет, сама она, конечно, никогда не была в такой ситуации, а вот разных историй из серии – «а поутру они проснулись», – наслушалась предостаточно.

Да разве могло с ней случиться что-то подобное с такими учителями? Точнее, с учительницей.

Как-то давно, (было ей тогда лет восемнадцать), решила она себе ушки проколоть. Не поехала она ни в какой-то там институт красоты или «Чародейку», что на Калининском проспекте. Просто лень было. А зашла в ближайшую к дому парикмахерскую, в которой был косметический салон. Там и познакомилась с Инной Петровной – косметологом. Тогда юная еще совсем, беспечно поинтересовалась: «А с какого возраста лучше начинать все эти процедурки и массажики?»

– Чем раньше – тем лучше. А не тогда, когда заметишь, что почему-то не нравится свое отражение в зеркале. – Косметолог улыбнулась. – Как ушки твои заживут, так и приходи.

Чем-то зацепила ее эта женщина. Потом поняла: с ней она могла спокойно вести разговоры на любые темы и получать ответы на вопросы, которые бы никогда не могла задать своей матери. К тому же, чисто по-женски, косметолог не могла не вызывать восхищения. На момент их знакомства женщине было шестьдесят лет, а выглядела она от силы на сорок. А это значило, что к ее советам действительно стоило прислушаться. И бегала Лариса так по-соседски в ближайший к дому косметический салон еще лет пять, пока Инна Петровна не уволилась по состоянию здоровья.

Как-то однажды, когда она очищала свое лицо от макияжа для принятия необходимых процедур, Инна Петровна сказала:

– У тебя без косметики совсем другое лицо. Ты, ведь, сама это знаешь? В этом нет ничего страшного. Женщины, которых природа наградила такой внешностью, что они зимой и летом – одним цветом, и утром, и вечером свежи, как лепестки цветущих роз, крайне редки. Мы тоже не относимся к их числу, как, впрочем, и большинство женщин, вообще. Но всякое женское лицо – это прекрасная основа для грима. Только, для умелого грима, разумеется. Я научу тебя правильному макияжу…

И учила, рассказывая, при этом, всякие забавные женские истории, в том числе, и историю своего последнего замужества.

– Чтобы выйти замуж за этого человека, который оказался моложе меня на пятнадцать лет, мне пришлось потерять паспорт, – косметолог усмехнулась. – Когда я получала новый документ, то оказалась на десять лет моложе. Понимаешь? Никто при оформлении этого даже не заметил. И я, таким образом, оказалась старше своего мужа всего на пять лет…

– Вы могли бы совершенно спокойно и двадцать лет убавить, – сказала восхищенная Лариса.

– Ну, двадцать, думаю, это был бы уже перебор, – усмехнулась женщина. – Так на чем мы остановились в наших уроках?

И она объяснила юной и пока что беззаботной леди, почему женщина – замужняя или незамужняя – всегда должна просыпаться минут на пятнадцать раньше своего мужчины. Чтобы умыться-освежиться. И нанести утренний – легкий, почти невидимый, но макияж. Макияж утренней свежести.

Можно еще после этого понежиться в постели, если не нужно идти на работу. Проснувшийся мужчина должен видеть тебя свежей.

– И так всегда по жизни? – озаботилась юная леди.

– Всегда, детка, если хочешь, чтобы любимый мужчина был рядом с тобой, а не с другой женщиной. – И успокоила, – не волнуйся, ты привыкнешь. Это совсем нетрудно, что-то вроде утренней зарядки. Ты ведь делаешь по утрам какую-то разминку?

Лариса кивнула.

Ах, Инна Петровна, дорогая Инна Петровна… Какие бесценные советы по жизни вы дали! И косметолога. И визажиста. И стилиста. И даже – психолога. И всего-то, за пять советских рублей! Три из которых – по государственной расценке за услуги специалиста, а два рубля сверху – от благодарного клиента и слушателя – на чаевые!

Куда там до нее алчной армии появившихся в скором времени новомодных специалистов – визажистов, стилистов и прочих имиджмейкеров… Лариса, к тому времени, к счастью, уже сама была асом в этом вопросе.

И даже царица египетская…

Помнится, однажды, еще во время учебы, на каком-то занятии по освоению журналистского ремесла студенты получили такое задание: нужно было сочинить любой тезис и суметь его доказать. Тезис мог быть хоть «от фонаря».

Например, «любовь – это…», «политика – это», «молодость – это», «деньги – это»… И так далее, и тому подобное. Требовалось лишь аргументированно расписать свой тезис не менее, чем на печатную страницу. Более – только приветствовалось.

Немного поразмышляв, Лариса решила написать нечто на тему – «Косметика – это искусство украшать». И готовясь к очередному занятию, засела в библиотеке. Она свой тезис решила доказать с помощью всего лишь одной женской особы. Зато, какой… Египетской царицы Клеопатры, чей образ окутан ореолом мифов и легенд.

В итоге – у студентки получился настоящий трактат на несколько страниц, который потом был признан одной из лучших и доказательных работ.

И чем больше Лариса черпала информации из разных источников, тем большим восхищением и уважением проникалась к данной особе. Оказывается, Клеопатра отнюдь не была красавицей, какой ее изобразила актриса Элизабет Тейлор в известном кинофильме… Отнюдь. Но каким же талантом обольщения она должна была обладать, если смогла завоевать таких мужчин своего времени, как Цезарь и Марк Антоний!

Лариса быстро взяла на вооружение секреты Клеопатры по части женской красоты, которые дошли до наших дней и не утратили своей актуальности. Молоденькой студенточке очень импонировал образ властной женщины-правителя, политика, дипломата, и, конечно же, умелой интриганки. А какая женщина без интриг, а тем более – царица?

Ее потрясли пушкинские строки, посвященные Клеопатре. Ей их не надо было заучивать. Они сами запали в душу студенточке:

В моей любви для вас блаженство,

Блаженство можно вам купить:

Кто к торгу страстному приступит?

Свои я ночи продаю.

Скажите, кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою?»

Она рекла. Толпа в молчанье.

И всех в волнении сердца.

Но Клеопатра в ожиданье

С холодной дерзостью лица:

«Я жду, – вещает, – что ж молчите?

Иль вы теперь бежите прочь?

Вас было много; приступите,

Торгуйте радостную ночь».

И гордый взор она обводит

Кругом поклонников своих…

Вдруг – из рядов один выходит,

Вослед за ним и два других.

Смела их поступь, ясны очи.

Царица гордо восстает.

Свершилось: куплены три ночи…

И ложе смерти их зовет.

Чувственная девушка так ясно представила себе эту картину, на миг отождествив себя с героиней, что у нее мурашки побежали по коже…

Как-то в одном журнале ей попалась небольшая репродукция, на которой было изображено женское лицо в профиль, приписываемое Клеопатре. Пол-лица занимали огромные миндалевидные глаза, красиво выделенные в характерном египетском стиле. Чем-то манил и притягивал этот женский облик Ларису, хотя похожие лица довольно часто встречаются на традиционных египетских папирусах и барельефах. Она вырезала картинку из журнала и хранила ее дома на своем письменном столе.

Когда пришла на работу в ТАСС, то небольшая репродукция перекочевала на ее новый рабочий стол под стекло. И хотя под количеством разных деловых бумаг и интересных фото она была почти незаметна, но не было дня, чтобы Лариса не полюбовалась женским профилем. Это изображение стало, словно, ее талисманом…

И хотя на момент описываемых событий еще официально не существовало такого понятия, как «комплекс Клеопатры», нельзя о нем не вспомнить сегодня (двадцать лет спустя), когда пишутся эти строки.

Этот, отчасти – медицинский, отчасти – социальный термин, несколько позднее введет наш современник и соотечественник, доктор психологии для обозначения недуга, сразившего наповал многих наших преуспевающих и независимых леди.

«Мадам, а не страдаете ли вы комплексом Клеопатры»? – этот, удобный многим мужским особям вопрос, сегодня может задать уже не обязательно доктор-психотерапевт, а любой шеф любой своей преуспевающей сотруднице.

Суть «болезни», как выясняется по определению медика, состоит в том, что дамы, «отмеченные» этим комплексом, мужчин воспринимают не как союзников и партнеров по жизни, а не иначе, как мешающих им во всем конкурентов и соперников. И, дескать, такое же «служебно-офисное» отношение к сильному полу они переносят и на свою личную и семейную жизнь. Отсюда – все их несчастья. Потому что с таким мироощущением и образом мыслей они не могут быть счастливы изначально…

Не могу отказать себе в удовольствии, мысленным взором представляя, что сказала бы по этому поводу Лариса «изобретателю» термина, придя, допустим, к нему брать интервью. Наверное, что-то типа: не из нашей всё это жизни – бегать по психотерапевтам. И что лично она в психоаналитиках вовсе не нуждается, а просто хотелось бы поговорить с доктором чисто… по-женски.

Пожалуй, еще журналистка, рассмеялась бы доктору в лицо и сказала, что никак не считает себя несчастной. Потому что она – такая молодая, умная, независимая, преуспевающая, знающая себе цену, не обойденная мужским вниманием и красивая… По всем этим определениям уже никак не может быть обездоленной. И не надо ее так оскорблять… или жалеть. Что в данном случае, возможно, одно и то же. И еще она бы обязательно посетовала: как же устала от этого бесконечного превосходства мужиков по жизни, которые везде им, женскому сословию «перекрывают кислород»! И вовсе не потому, что они умнее и талантливее.

«Где женщины-политики? – спросила бы она обязательно. – А где женщины-дипломаты? Ага, там же, где и политики»… И разве не видно, куда завели страну эти мужики-правители и прочие государственные мужи»?

И, вообще, разве родители не внушали ей в детстве, что всего в этой жизни можно добиться самой, если будешь твердо стоять на ногах? А для этого надо хорошо учиться, чтобы получить хорошую профессию. Вот она и получила, даже с «Красным дипломом». И что же? Она без конца сталкивается в своей работе с мужской конкуренцией. Ее не раз упрекали представители сильного пола в том, что она – карьеристка и слишком стремится к лидерству. Мол, была бы она мужчиной, это было бы понятно. А она, мол, – всего лишь женщина. «Всего лишь»! И поэтому, ее женский удел, как бы она не старалась, всё равно – киндер, кюхен, кирхен!

Об этих средневековых ценностях она устала уже слышать от своего начальника Кирюши, который жутко боится, что она его подсидит. И не зря боится, потому что знает, что в профессиональном плане она по всем параметрам – лучше его. Так зачем нас с детства обучают тогда этому ложному равенству между мальчиками и девочками? Зачем? Неужели же только для того, чтобы, когда мы достигнем определенного уровня карьерного роста, ткнуть нас носом в это средневековье: «дети, кухня, церковь»? А она так не хочет. И не будет.

И, вообще, кто ответит ей: разве не было матриархата в истории? И разве не остался он в каких-то далеких и самых потаенных глубинах нашей генной памяти? Да вся ее женская сущность, вся ее природа восстает против этого жуткого неравенства и несправедливости: всю свою жизнь доказывать, что женщина – не только «друг человека» по образному определению сатирика.

А ведь, мы, и, правда, гораздо умнее, тоньше, хитрее, живучее, чем все это племя, именуемое сильным полом… И разве история нам мало преподносила женских имен, достойных поклонения и уважения? Взять, хотя бы, египетскую царицу. А ей (или нам?) сегодняшние умники, оказывается, какой-то комплекс (простите) «присобачили».

Конечно же, только мужик такое мог изобрести… (Мстительный, к тому же). Это ж надо такое придумать – «комплекс Клеопатры»! Нет, не прощает нам это наглое мужское племя превосходства ни в чем: ни в уме, ни в силе характера, ни в творчестве…

Так, или примерно так, наверняка бы, рассуждала Лариса. И, по-своему, была бы права, защищая себя и своего кумира…

И принц голубых кровей

Лариса выпорхнула из подземки на станции метро «Площадь Ногина», как договорилась с музыкантом. Выпорхнула… и сразу попала в распростертые объятия Михаила, который ждал ее с огромным букетом, предусмотрительно завернутым от лютого столичного мороза в газету «Московский комсомолец».

– Снегурочка ты моя московская! – восхищенный Ларисой музыкант чмокнул ее в обе щеки, а затем еще нежно поцеловал в губы. – Красавица, богиня! Если бы ты знала, как я считал каждую минутку до нашей встречи!

Молодая женщина кокетливо приняла бумажный конверт из рук восторженного поклонника и заглянула вовнутрь. Огромный букет ярко-алых роз сразу пронзил ее обоняние сладостным и страстным ароматом, рассекая московскую стужу зноем лета.

– Я тебя не сильно заморозила? – улыбнулась женщина, отрывая носик от манящих зноем и тайной ароматов.

– Как же, меня заморозишь в такой «натуре»! – и Михаил самодовольно похлопал себя по ладно сидящей на нем шикарной дубленке цвета «ольхи».

А Лариса наметанным женским глазом подметила еще и в тон подобранные дубленый козырек с утепленными отворачивающимися «ушками», шикарные замшевые ботинки и перчатки. Перчатки буквально распирало от толстого натурального меха цвета слоновой кости изнутри… Да, такую экипировку не приобретешь в «совдеповских» магазинах, оно и понятно…

– У природы нет плохой погоды, а есть плохая одежда, – сказала журналистка, делая, таким образом, комплимент вкусу музыканта, и поинтересовалась, – так где гуляем?

– У меня столик заказан в ресторане гостиницы «Россия», – сказал Михаил. – Поужинаем, а потом…

– И что же потом? – томным голоском перебила его Лариса.

– Если дама не против, приглашаю в мой номер-люкс. Я туда уже шампанское и фрукты заказал…

– Дама очень даже не против… И вообще, как здорово, Мишель, что сегодня только вечер пятницы, и впереди два выходных! – жизнерадостно воскликнула Лариса и энергично подхватила за руку своего кавалера.

И они – молодые и беспечные, подгоняемые московским морозцем, быстро двинулись в сторону гостиницы «Россия». Впереди их ожидал романтический вечер…

В ресторане Лариса решила полностью положиться на вкус кавалера. Ей было интересно узнать, что любят поесть такие изысканные артистические натуры. Поэтому на каждое заказанное Михаилом для себя блюдо, она согласно кивала головой и произносила с улыбкой в сторону официанта – «дубль два»…

Когда Михаил вежливо озаботился у своей дамы по поводу напитков, она лишь произнесла: «Коньяк, конечно, коньяк. Надо же чем-то согреться в такую лютую стужу».

– Нам коньяку граммов триста, – заказал Михаил, – и чем больше звезд, тем лучше. И еще, – тут Михаил так неподражаемо улыбнулся официанту, – добавьте одну звездочку с неба. Специально для моей дамы…

– Будет сделано, – услужливо отозвался официант, безошибочно, профессиональным чутьем угадывая щедрого на чаевые клиента.

Ларисе нравилось всё. И манера общения музыканта с нею, и с совершенно посторонними людьми. Ей нравилась его щедрость. И скатерть-самобранка, которую он перед нею накрыл. Чего на ней только не было! Расстегаи с семгой, суфле из телятины со сложным гарниром, салат «Столичный», жульены с белыми грибами, всевозможные пирожные, кофе и взбитые сливки…

– Хорошему пианисту нужно хорошо кушать, – сказал Михаил, приглашая Ларису к вечерней трапезе.

– Ой-ёй, от скромности не помрем, – весело отозвалась молодая женщина.

– А к чему нам ложная скромность? – сказал собеседник. – Вообще, я знаешь, сколько в день выступления съедаю… Бывает за сольный концерт сразу несколько килограммов веса теряю…

– Неужели? – удивилась Лариса.

– Точно, точно, я проверял. На пустой желудок не поиграешь. Очевидно, не случайно физическую нагрузку пианиста на концерте сравнивают с работой кузнеца на наковальне…

В этот момент подошел официант, который принес украинский борщ с чесночными пампушками.

– Обожаю борщ, – сказал Михаил. – Да и как в мороз без горячего. Вот только пампушки нам есть с тобой никак нельзя, – молодой мужчина игриво понизил голос, – ты не забыла, что нам целоваться всю ночь?

– Неужели только одну ночь? – игриво-разочарованно произнесла собеседница. А я рассчитывала, по меньшей мере, на три. Мы так долго шли к этой встрече…

Мужчина стукнул себя ладошкой по лбу.

– Ну, какой же я болван. Извини, – Михаил галантно поцеловал руку Ларисе. – У нас даже четыре ночи, ведь я уезжаю только во вторник…

Лариса чуть рассеянно усмехнулась.

– А, вообще, нас может ждать с тобою тысяча и одна ночь, если того пожелает царица…

Михаил нежно взял Ларисину руку у запястья, а потом чуть сдавил его своими длинными пальцами. Потом сжал еще сильнее – очевидно, от нахлынувшего половодья молодых чувств. Но всё равно: так нежно и деликатно.

Лариса буквально задохнулась в отзвуке от этого прикосновения. И чтобы скрыть свое волнение, спросила:

– А ты сам почему не пьешь? Хочешь подпоить наивную девушку?

– Хочу… Ой, как хочу. Я, ведь, коньяк для тебя заказал. А я, вообще-то, как ты правильно подметила, избегаю горячительных напитков. Это что – такой серьезный недостаток для мужчины?

– Что ты, что ты, – Лариса кокетливо повела плечиком, скорее, наоборот. – И добавила беспечно, – ну, тогда налей еще мне последнюю рюмашку, понимая в душе, что это, конечно же, еще не последняя.

Она подперла изящными ручками подбородок, наблюдая за грациозными движениями своего ухажера.

– Послушай, ты был у меня дома, я познакомила тебя со своими родителями. А, ведь, дама о тебе практически ничего не знает, кроме того, что ты – известный музыкант. Но когда я смотрю на твои роскошные кудри, высокий лоб, кожу и цвет лица, которым могла бы позавидовать любая девушка… Или – на твою стать и изысканные манеры… Я вижу… Нет, я просто чувствую, что ты слеплен из какого-то совершенно другого теста. В тебе нет плебейства. В тебе чувствуется, – тут Лариса немного помолчала, очевидно, подбирая нужное слово, – порода. Да, какая-то совершенно иная порода. Ты, словно, каких-то голубых кровей… Расскажи мне, откуда ты такой взялся?

Михаил сидел, откинувшись на спинку кресла, прикрыв глаза. Весь его вид выражал блаженство.

– Какой бальзам пролился на мою душу, – красавица, богиня. – Он наклонился и надолго припал к руке Ларисы.

– О том, что в детстве у меня не было детства, а была сплошная музыка, я уже тебе рассказал на интервью, – пошутил Михаил. – Очевидно, речь должна пойти о событиях, которые происходили задолго до моего появления на свет…

– Как интересно… Я, пожалуй, закурю, с вашего позволения? – спросила Лариса, вопросительно поведя бровью.

Михаил кивнул.

– А сам-то, небось, не куришь?

– Нет.

– Впрочем, об этом можно было и не спрашивать, – усмехнулась женщина, – твоему цвету лица младенец позавидует. – Ой, извини, что я тебя перебила…

Лариса с жадностью затянулась сигаретой после вкусной ресторанной еды. Но при всей приятности момента и своей внешней респектабельности, она вдруг в глубине души ощутила себя обычной шалавой рядом с этим ухоженным, непьющим и некурящим аристократом.

– Да, был интересный, и даже трогательный эпизод в истории нашей семьи по материнской линии, – сказал Михаил. – Это касается моей прапрабабушки…

Во времена войны 1812 года, когда отступали российские войска под натиском французов, в одну деревенскую избу привезли простывшего на морозе сорокалетнего генерала. Выхаживала его вся большая крестьянская семья. И среди девятерых детей была одна девочка по имени Божемила.

– Какое имя красивое, – то ли вздохнула, то ли мечтательно выдохнула с сигаретным дымом Лариса.

– Это имя старославянское. Дословно оно обозначает – «милая богам», – сказал Михаил. – Очевидно, не случайно ее так назвали. Красоты, как гласит семейное предание, была неимоверной. Вот эту юную прелестницу, одетую в грубое холщевое платье, и увидел очнувшийся после тяжелой болезни генерал.

– Интересно, сколько же лет было юной красотке? – не выдержав любопытства, перебила слушательница повествование Михаила.

– Четырнадцать. И случилась у них с генералом любовь…

– Ну да, не привлечешь же именитого генерала за соблазнение малолетних, – съязвила Лариса. – Девочка была, небось, еще и крепостная…

– Что ты, что ты! – замахал вдруг неожиданно своими красивыми музыкальными руками на Ларису собеседник. – Какая малолетняя? Ведь она, по тогдашним меркам, была уже невеста! Ты помнишь, как там в опере «Евгений Онегин» поется, где няня Татьяны рассказывает ей, как она выходила замуж?

Пианист лишь на секунду задумался, а потом, тряхнув своими роскошными кудрями, неожиданно и уверенно продекламировал:

Да как же ты венчалась, няня?

Так, видно, Бог велел! Мой Ваня

Моложе был меня, мой свет,

А было мне тринадцать лет!

Недели две ходила сваха

К моей родне и, наконец,

Благословил меня отец!

Я горько плакала со страха,

Мне с плачем косу расплели,

И с пеньем в церковь повели…

Лариса, слушая, невольно закусила губу: «Какой позор! Ведь это из школьной программы. Вот что значит иметь в родственниках генеральшу «от сохи». И профессия такая, что всю жизнь чему-то учишься, а обязательно вот так некстати вляпаешься! Словом, пить надо меньше, надо меньше пить, девушка!»

– Понимаешь, и Божемилу ждала та же участь! – увлечено и взволнованно, продолжил Михаил. – И ее должны были уже вот-вот отдать в жены какому-нибудь Ваньке из соседнего двора. А тут генерал, князь и прочее благородное обхождение… Словом, я ни на минуту не сомневаюсь, что она в него по уши сама влюбилась. А когда пришло время расставания, дал князь отцу Божемилы сколько-то золотых монет, а ей лично подарил фарфоровое блюдце и чашечку с серебряной ложечкой, из которых сам заморский чай «кушивал», пока жил у них в деревенской избе. Как напоминание, что барин у них проезжал, значит… Или, чтоб помнила красавица. Потом и сам отбыл в свое родовое поместье в Мценский уезд Орловской губернии, где его ожидали жена и детки…

А то блюдце с чашечкой и серебряной ложечкой до сих пор хранятся в нашей ленинградской квартире на самом почетном месте…

– Вот это история, – изумленно вздохнула Лариса. – Но всё же, мне как-то эту девочку жалко. Без нее за нее, выходит, всё и решили? А если, как ты говоришь, она еще и полюбила этого генерала… И если после столь благородного обхождения ее отдали еще и замуж какому-нибудь Ваньке-простолюдину, который стал ее еще и попрекать, что не девкой взял….

– Погоди, это еще не конец истории, – сказал Михаил.

Лариса замерла в ожидании развязки.

– В общем, по жизни вышло так, что барин не только осчастливил проездом, но еще и обрюхатил…

– Да, ну! – вырвалось у Ларисы.

– И что примечательно, – прожил в этой семье генерал несколько месяцев, выздоравливая, нежась и будучи любим. Но, опять же, как гласит семейное предание, «понесла» Божемила именно ото дня расставания со своим драгоценным князем. То ли барин решил отлюбить ее в этот день на всю оставшуюся жизнь, то ли Божемиле всевышний разрешил удержать в юном теле росток этой любви. А то, что это была любовь, которая пишется на небесах, никто в нашей семье не сомневается…

– Как ты красиво рассказываешь, – восхищенно сказала Лариса, откровенно любуясь Михаилом, который ей вдруг стал напоминать восторженного и влюбчивого Владимира Ленского из «Евгения Онегина».

– В общем, – продолжал пианист, – ровно через девять месяцев после расставания, родила Божемила мальчика, которого назвали Михаилом в честь князя.

Никто из ее родни и предположить не мог, что это событие станет известно генералу. А всё объяснялось очень просто. Барин, чьей крепостной считалась Божемила, счел своим долгом сообщить князю в письме, что такая-то его девка родила барчука, которого нарекли Михаилом.

– Шило в мешке, значит, не утаили, – сказала Лариса.

– Не утаили, и, слава богу, – радостно улыбнулся музыкант. – Спустя какое-то время приехал и сам генерал в деревню, чтобы уладить дела с местным барином. В, общем, увез и Божемилу, и сыночка в свою Орловскую губернию.

– Так вот почему тебя назвали Михаилом?

– Конечно, в честь именитого князя…

– А фамилия тоже его? – поинтересовалась Лариса.

– Нет, я ношу фамилию моего отца. А по его линии у нас – горожане, мещане, ремесленники. Я узнавал. Свою родословную хорошо знаю. У нас и за границей еще родственники есть по материнской линии.

– Вот, что значит, гены, порода, – в задумчивости произнесла Лариса. – Я сразу в тебе это разглядела.

– Да ладно тебе, столько комплиментов за один вечер, – сказал Михаил, еще раз с благодарной пылкостью целуя руку собеседнице.

– Погоди, погоди, – встрепенулась Лариса, – ну, привез генерал в свое имение эту «юную прелестницу», как ты выразился, с ребеночком. И всё это при его живой жене и детках…

– Ну, это уже, как говорится, не наши проблемы, а князя… Думаю, он привез ее и сына, чтобы они были ближе. И полагаю, сначала Божемила жила в барской усадьбе, как дворовые крестьяне, которые находились при имении помещика и обслуживали его семью. Не сомневаюсь, что у нее были особые привилегии. А повенчался он с нею лет через десять, когда не стало первой жены. И Божемила родила ему еще мальчика. А князь, хоть и был на четверть века ее старше, прожил долгую жизнь…

– Какая потрясающая история, – задумчиво Сказала Лариса. – А не осталось портрета этой женщины?

– Были портреты: и ее, и князя, и детей, – Михаил вздохнул и помолчал. – Но не забывай, был, ведь, еще в нашей истории и октябрь семнадцатого года… Имение сначала разграбили, потом сожгли.

К счастью, кое-кто из потомков вовремя успел эмигрировать. Сейчас они живут во Франции. Именно у них я и увидел небольшую гравюру, на которой был изображен первенец Божемилы в возрасте подростка. И я был потрясен не меньше родни – у нас с ним одно лицо…

Лариса сидела молча, зачарованная рассказом.

– Ты знаешь, я часто думаю: а что бы было со всеми нами, если бы «призрак коммунизма», бродивший по Европе, не «забрел» бы тогда в Россию? – сказал Михаил. – Потому что ясно отдаю себе отсчет, что трагедия нашей страны начинается именно с октября семнадцатого года… Когда у власти оказались большевики, и когда был провозглашен лозунг: «Кто был ничем, тот станет всем».

Ну, а тот, кто имел родовой герб, поместья, был образован и мог бы принести пользу своему отечеству – как-то не вписывался в эту систему. Эмиграция, тюрьмы, ссылки и концлагеря – это вдруг оказалось их уделом. Понимаешь? – Михаил пристально глянул на слушавшую его молодую особу и вздохнул, – вот так и был прерван естественный ход событий…

Лариса кивнула.

– Да, конечно, в нашей истории столько «пятен»…

А про себя успела подумать: «Так-то оно так. Но вот выходит и так, что, если б не было семнадцатого года, то и я бы тут с тобой сейчас не сидела, милый. Потому что не было бы ни папочки – замминистра «от сохи», ни простолюдинки-генеральши, ни меня – такой, какая я тебе нравлюсь: нарядной, умной и красивой. Да и жила бы я точно не в Москве. И мы бы, уж точно, с тобой никогда не встретились».

Лариса вздохнула.

Михаил перехватил то ли грустный, то ли слегка рассеянный взгляд собеседницы.

– Ой, извини, – спохватился кавалер. – Я, наверное, утомил тебя историческими параллелями. Но просто – это моя излюбленная тема. Думаю, если бы я не стал музыкантом, то был бы историком. Хорошим, настоящим, а не таким, которые обслуживали советский режим…

– Ну, что ты, – искренне призналась Лариса, – не могу вспомнить, когда мне было так комфортно на душе, как с тобой в этот холодный зимний вечер… И потом, я вся еще под впечатлением от твоего рассказа о любви юной прелестницы и князя. Спасибо тебе за эту волшебную прелюдию к нашему романтическому вечеру.

– Вообще-то, я никому, из своих знакомых… дам, – тут Михаил слегка запнулся, – этого не рассказывал.

Лариса усмехнулась.

– А насчет прелюдии ты очень тонко подметила, – сказал Михаил, – дотронувшись до руки собеседницы и, как бы, желая сгладить эффект от некстати вылетевших слов, – ты очень эмоциональная натура, впрочем, как и я сам. Вообще-то, я чувствую себя сейчас Орфеем, в котором вовсю уже звучит мелодия любви…

– Ах, Мишель, Мишель, какой же ты сладкоголосый соловей… Разве может устоять перед тобой слабая женщина? – Лариса своей маленькой ручкой нежно коснулась длинных пальцев музыканта. – Да еще которую ты сознательно подпоил коньячком, хитрец… Сдаюсь. Веди меня в свои пенаты… В свой «люкс».

Михаил мечтательно и самодовольно прикрыл большие карие глаза длинными пушистыми ресницами.

– Как я ждал, когда же ты, наконец, сама произнесешь эти слова. Мужчина может предложить или намекнуть, но он не должен навязываться.

– Хитрец, какой же ты очаровательный хитрец, – улыбнулась Лариса. – Я подожду тебя в холле, хорошо?

– Конечно, конечно, – и он сделал рукой знак официанту.

– А как же гости, которые только до одиннадцати? – тихонько спросила Лариса, когда они миновали дежурную на этаже, выйдя из лифта.

Кавалер усмехнулся.

– У нас всё схвачено, за всё заплачено? – догадалась Лариса.

– Само собой…

Какая странная отметина

– Ну, вот и мои московские хоромы, – сказал Михаил, пропуская впереди себя даму. – Правда, с заокеанскими «люксами» мой номер не выдерживает никаких сравнений.

– Да будет тебе, знаменитый капризуля, – сказала Лариса, бегло оглядев обстановку. – А мне всё нравится. – И добавила, – всё нравится там, где есть ты…

Михаил галантно взял шикарную песцовую шубку из рук Ларисы и повесил ее в платяной шкаф. Туда же закинул свою заморскую дубленку. И, наконец, они, освободив руки от вещей, не сговариваюсь, ринулись друг к другу. Они даже не целовались. Просто стояли, обнявшись, долго и молча, привыкая друг к другу.

Наконец, Михаил чуть отпрянул, тряхнув своими роскошными кудрями, и произнес:

– Схожу с ума от запаха ванили…

Лариса самодовольно улыбнулась, а про себя подумала: «Зря я, что ли, целый час отмокала в ванной с цветочками ванильного дерева»… А вслух произнесла:

– Как хорошо…

Женщина разомкнула руки и села в кресло.

– Так хорошо, что…

– … верится с трудом, что может оказаться правдой? – закончил за Ларису фразу Михаил.

– Вот, вот, именно это я и хотела сказать.

– Откуда такие мрачные мысли в нашей очаровательной головке?

Мужчина плюхнулся перед Ларисой на колени и невольно уткнулся носом в ее сексапильную коленку, обтянутую модными лосинами.

– Дама позволит снять с себя сапожки, чтобы отдохнули ножки?

– А ты еще и очаровательный рифмоплет, – засмеялась Лариса, позволяя себя разуть.

Она уткнулась носом в его роскошную шевелюру, улавливая запах дорогого мужского парфюма.

– Мишель, ты просто невозможный красавчик, – ей тоже захотелось вдруг присочинить какую-нибудь рифму, – и она брякнула первое, что взбрело на ум, – красавчик-мерзавчик…

– О, ты даже не представляешь, какой я мерзавец, Ларка, – жизнерадостно отозвался Михаил. – Впрочем, Ларка – это грубо. Это не для тебя. Извини. Сейчас я буду угадывать…

Он быстро и непринужденно скинул шикарные замшевые ботинки. Снял пиджак, оставаясь в водолазке и джинсах. Затем сгреб в одну кучу все подушки, лежавшие на широченной тахте, подложив их под спину, и оказался в комфортном полусидячем положении.

– Возлежишь, прям, как римский патриций, – невольно вырвалось у Ларисы.

– Так, значит, патриций? Отлично. Заметано. Мы об этом еще вспомним, когда нам заказанные фрукты и сладости принесут. А сейчас… Имена. Только с условием, – он лукаво посмотрел на гостью. – Когда я угадаю то самое, заветное… моя красавица, богиня будет возлежать рядом с патрицием…

– Хорошо, буду девушкой покладистой, ты только угадай, – и Лариса шумно выдохнула в ожидании близкой радости.

– Ну, что ж, тогда поехали…

– Ларуся?

– Ларуня?

– Ларочка?

Женщина, улыбаясь, отрицательно качала головой.

– Лора?

– Клариса?

– Лаура?

– Клара?

Лариса сделала капризную мордочку.

– Не хочу быть Кларой, у которой украли кораллы.

– Ну, и правильно, – улыбнулся Михаил. – Потому что всё, что я перечислил – это не твое. А твое, – тут музыкант сделал виноватую физиономию, – ты только меня не побей. Твое – я с самого начала знал, но, хотелось тебя немного подразнить…

Лариса раздула ноздри, пытаясь изобразить гнев на своем лице.

– Ты просто…

– Мерзавчик – красавчик, знаю, – самодовольно усмехнулся Михаил.

– Не томи, – попросила Лариса.

– Так, значит, девушка истомилась уже… Как приятно это слышать. Тогда прошу, – и мужчина игриво, и, в тоже время требовательно, показал глазами на свободное место рядом с собой.

– Э-э-э, так не честно. Мы так не договаривались. И почему ты уверен…

– Уверен, уверен, потому что ты… Лорик. Именно – очаровательный Лорик. Угадал?

Лариса на миг обомлела.

– Мишель, ты – прелесть, – сказала она и плюхнулась рядом с ним на тахту.

Музыкант наклонился близко к Ларисе, пытаясь изобразить строгое лицо.

– А теперь признавайся, красавица, кто еще тебя так называл?

– Никто и никогда, – искренне призналась женщина. – И, знаешь, мне это так приятно.

– А мне тогда еще приятней, – обрадовался влюбленный. – И еще радует то, что мы звучим с тобою так в унисон. Тогда запомни: ты для меня отныне – только Лорик…

И он страстно стал осыпать поцелуями лицо и волосы, и тело женщины, скрытое под облегающей одеждой.

– Ой, погоди, что ж это я, – Лариса чуть высвободилась из объятий и легко скинула кардиган, обнажая тело до талии и оставаясь в красивом бюстгальтере из импортного комплекта белья «Кармэн», выполненного в черно-красных тонах.

Раздеваясь, она мельком глянула себе на грудь. От сладкой неги и желания грудь молодой женщины налилась, став упругой, как два созревших персика, готовых вот-вот выскочить от радости из стягивающей их подвязки…

Поймав восхищенный взгляд Михаила, она и ему помогла освободиться от водолазки.

– Лорик, – ты всё делаешь правильно, – прошептал пылкий музыкант ей на ухо. – Всё должно быть постепенно. Сначала – прелюдия или увертюра, и только потом – апофеоз. В нашей мелодии не должно быть фальши. От первой до последней ноты… Понимаешь?

– Понимаю, – сказала Лариса, растворяясь в его объятиях и ощущая крепкое молодое тело сквозь его и свою одежду.

– И сколько может длиться эта сказка?

– Сколько пожелает царица, – ответил Михаил. – А, может быть…

– Нет, нет, нет, – решительно сказала женщина. – Дай мне еще насладиться привыканием к тебе…

– Еще насладиться, – повторил мужчина, и блаженно сомкнул веки. – Что ты со мной творишь, Лорик. Я совсем потерял голову…

Она выскользнула из его объятий, и склонилась над его лицом.

– Знаешь, меня даже как-то пугает, что я столько комплиментов наговорила мужчине только за один вечер…

– А… Я где-то уже это слышал: мужчина должен быть чуть-чуть лучше обезьяны? Извини, что лицом не вышел, – и тут Михаил состроил такую рожицу, что Лариса расхохоталась.

– Вредина, я говорю серьезно, – и она легонько стукнула его по плечу. – Это просто невыносимо, прекрати.

– А так? – Михаил взлохматил свою шевелюру, прикрыл один глаз рукою, из-за всех сил выпятив другой, – похож я на Циклопа из «Седьмого путешествия Синдбада»?

– Да, прекрати же, – Лариса плюхнулась на спину и залилась в беззвучном смехе.

В этот момент в дверь номера постучали, и раздался мужской голос: «Получите заказ».

– Очень кстати, – обрадовался Михаил.

Лариса «ойкнув», скрылась в ванной.

Пристально осмотрев себя в зеркале и оставшись довольна собой, она с восхищением подумала: «Ну, и выдержка у мужика. И тут же сама себя одернула: ну, какой же он мужик, он – денди. Настоящий мужчина. И тут ее осенило: а ведь он… он и есть тот самый принц на белом коне, о котором мечтают женщины, да еще каких-то там дворянских кровей. Мечтают многие, но… Как же ей крупно подфартило! Завидуйте, бабоньки».

Михаил быстро направился к двери, и вежливый официант вкатил столик, на котором была большая ваза с фруктами, шампанское и пирожные.

Гостья осторожно выглянула из ванной.

– Выходи, красавица, мы одни. Заказ для римских патрициев прибыл…

– А римские патриции ходили в джинсах? – усмехнулась Лариса, входя в комнату.

И тут же внутренний голос шепнул ей: «Как-то не совсем изящно брякнула, девонька, для такого эстета и торжественности момента. Если бы не пила столько коньяка, такое бы с твоих губ не сорвалось».

– Это легко поправимо, – радостно улыбнулся Михаил, нежно на секунду обняв Ларису, проходя мимо нее в ванную комнату.

Там он быстро скинул с себя «левисы», оставаясь в красивых мужских плавках, взял большое белое махровое полотенце и обмотал его вокруг себя, оставив обнаженным одно плечо. Затем взял обруч из слоновой кости и водрузил себе его на голову, приподняв кудри над беломраморным челом. Этим обручем он всегда пользовался, когда ему предстояла домашняя разминка за фортепиано.

Мужчина вышел из ванной с нарочито горделиво поднятой головой и молча прошествовал мимо обомлевший Ларисы, лишь тряхнув своими умопомрачительными кудрями.

Михаил взял блюдо с фруктами со столика на колесиках и легким, небрежным жестом переставил его на тахту. Затем молча возлег на ложе, очень эстетично при этом подогнув одну ногу под себя. Выбрав самую красивую гроздь винограда, музыкант театрально поднял руку вверх, как бы приветствуя даму и одновременно приглашая ее к трапезе, и, наконец, зычным голосом произнес: «Мы – римляне… Мы требуем любви и почитанья».

Лариса захлопала в ладоши.

– Мишель, ты прелесть… Ой, погоди, а дама что ж не соответствует, – и она юркнула в ванную.

Там она молниеносно скинула с себя сексапильные лосины, оставаясь, лишь в комплекте белья «Кармэн».

«Ну, наконец-то, – выдохнула она. – Дождалась девушка своей радости. Пусть полюбуется мною. Зря я, что ли, диеты держу и в «фитнес» два раза в неделю бегаю?»

И молодая женщина еще раз придирчиво осмотрела себя в большом зеркале по поводу атласности своей кожи.

Выйдя из ванной, она не направилась сразу к Михаилу, а остановилась у окна, спрятавшись за прозрачной тюлевой занавеской, кокетливо при этом выставив ножку на обозрение.

– Лорик, ну, это уже удар ниже пояса, – простонал Михаил. – Патриций требует немедленно… И вообще, патриции себя не утруждали ожиданьем…

Женщина вышла из-за занавески и медленно, чтобы ее хорошо можно было рассмотреть, направилась к Михаилу. Сейчас она ощущала только свое тело, и у этого тела было только одно чувство – ликование. Она ликовала каждой клеточкой. Лариса осторожно присела на краешек тахты. Михаил привстал и притянул ее к себе, нежно проводя рукой по шее и плечу женщины.

– Это надо же, – изумленно и восторженно проговорил он. – Сыр в масле… Ничего подобного не встречал.

– Как ты сказал? – тихонько и с замиранием восторга, переполнявшего ее, переспросила Лариса.

– Я даже не предполагал, что кожа бывает такой степени шелковистости… Сыр, да еще который в масле катается, – повторил музыкант, на этот раз, нежно касаясь, указательным пальцем упругих грудей и ложбинки между ними.

– А-а-а, – лишь смогла самодовольно выдохнуть Лариса, одновременно с радостно пронзившей ее мыслью: «Для того мужчины она наряжалась, для того напомаживалась».

– Сладкая, гладкая, благоуханная… И это всё мое, Лорик? Я сам себе завидую! – с этими словами Михаил нежно склонил Ларису на шелковые подушки и стал осыпать ее поцелуями.

Довольная и обласканная, кокетливо и чуть капризно освобождаясь от его объятий, Лариса сказала:

– Изнемогаю от жажды, дай попить чего-нибудь скорее и… воздуху глотнуть. Совсем задушил девушку своими объятиями. Налетел, как ураган.

Михаил резво протянул руку к тумбочке, которая стояла возле тахты. На ней была начатая бутылка минералки. Он быстро налил бокал и протянул своей даме.

Она с жадностью ее заглатывала, словно, утоляя не только жажду, но и жар, пылавший у нее в груди. И, тем не менее, с вожделением поглядывала на бутылку шампанского, мечтая о времени, когда придет его черед.

Михаил налил и себе воды, и тоже с жадностью ее выпил.

– Виноград, грушу, апельсин? – галантно предложил он Ларисе.

Гостья посмотрела на блюдо с фруктами, и, усмехнувшись, молча выбрала большое красное яблоко. Она вдохнула его умопомрачительный летний аромат. И стала дразнить этим запахом Михаила, вертя у него перед самым носом красивым плодом.

– Искусительница моя, я так и знал, что ты выберешь именно это. Но не размахивай так красным цветом у меня перед глазами, а то я превращусь в быка… Дай лучше яблочка откусить.

– А давай вместе, – игриво предложила Лариса, – удерживая большим и указательным пальцами обеих рук плод на уровне рта Михаила.

И они одновременно ринулись к яблоку, но… женщина не удержала фрукт, и каждый из них даже не успел царапнуть его зубами, не говоря уже о том, чтоб откусить… Яблоко упало на край тахты и покатилось по ковру.

Михаил взял большую желтую грушу.

– Кусай, – сказал он, не выпуская фрукт из своих рук.

Гостья с наслаждением откусила сочную мякоть.

– Теперь ты, – попросила она.

Они с удовольствием умяли большую грушу – одну на двоих.

– Может быть, пирожное? – озаботился Михаил.

– Да что ты, Мишель, я так в ресторане наелась.

– А я вот мечтаю о десерте, – сказал Михаил и крепко обнял Ларису. – Хочу вот это – самое сладкое, самое вкусное пирожное…

И чувствуя, как сразу, откликаясь на его слова, Ларисино тело становится податливо, Михаил страстно зашептал ей в ухо: «Так значит, налетел, как ураган? Ну, что ж, тогда продолжим наш ураганный ветер»?

– Я не против. Продолжим наш ураганный … вечер, – тихо и мечтательно сказала Лариса.

– Ураганный вечер, – повторил мужчина и усмехнулся словесному каламбуру. – Согласен. Мне так даже больше нравится.

Целуя ее в плечо, он случайно обратил внимание на два маленьких розоватых пятнышка.

– Это родинки такие у тебя? – спросил он удивленно.

– Да, они у меня с рождения, – встрепенулась Лариса. – А что?

– Невероятно, – сказал Михаил. – Вообще-то, по форме и припухлости очень напоминают… укус змеи. – И добавил, – я не раз путешествовал по Египту, мне просто очень нравится эта страна. Так вот: один раз меня там даже укусила змея. В ногу. Так ранка выглядела точь-в-точь, как твои родинки.

– Всё обошлось? – участливо спросила женщина.

– Как видишь, жив-здоров. Но не обо мне речь.

Его глаза загорелись фантазийным огнем. Михаил пылко обцеловал Ларисино плечо.

– Ты… Ты знаешь, чья на тебе отметина?

Ларисе показалось, что такого триумфа и ликования ее сердце сейчас просто не выдержит. Но она совладала с собой и, лежа на спине, горделиво дернув головой и кокетливо уперев руки в свои бока, игриво произнесла:

– А то… Мы, чай, девушки, образованные, московские университеты заканчивали. Не всё же только римским патрициям в образованных ходить. И прошу заметить: две родинки именно на левом плече…

– Да, да, именно на левом… Я помню, я читал, – восторженно сказал Михаил.

– Но есть и другая легенда, – вздохнув, тихо произнесла Лариса. – А она гласит, что змея ужалила ее в грудь…

– Есть еще и третья версия… Да разве в этом дело, царица ты моя египетская… Я сразу ощутил в тебе какую-то невозможную притягательность, когда ты пришла брать у меня интервью, словно, провалился в какой-то астрал… Так и пребывал в нем все гастроли, мечтая о встрече…

– А я, как только увидела твою очаровательную мордашку в одном журнале, – тая и растворяясь в нежности от мужских комплиментов, призналась женщина, – сразу подумала: «расшибусь в лепешку, но вот этот будет моим».

– Чем же «вот этот» так сразил тебя наповал, лепешечка ты моя, – обрадовавшись такому неожиданному признанию, спросил Михаил, – восходящей звездностью?

– Ну, что ты, – звездность тут ни причем. – Лариса состроила невинные глазки. – Не знаю, как и сказать. Неловко даже как-то и признаваться в этом…

– Ну, пожалуйста, Лорик, не томи…

– Понимаешь, – и женщина нежно-нежно провела указательным пальцем по контуру его верхней губы. – Что-то такое сумасходительное и притягательное было в капризном и чувственном изломе твоих губ на том фото. Как обещание какого-то блаженства, каких-то неведомых доселе мне радостей… И я не ошиблась, Мишель. Ты превзошел все мои ожидания…

Мужчине от услышанного кровь ударила в голову, и «в зобу дыханье сперло». Он судорожно заглотнул воздух, но всё равно закашлялся. Чуть отдышавшись, но, так и не выровняв от сильного волнения голос, музыкант наклонился и прошептал ей в самое ухо:

– Еще не превзошел. Вот сейчас…

И тут зазвонил телефон.

«Как некстати», – вздохнула про себя Лариса.

– Может быть, это из Ленинграда, родители, – Михаил резво подскочил к аппарату.

– Алло…

На том конце провода немного помолчали, а затем мужской голос произнес: «Дэвушэк нэ хотытэ? Ес красависы на любой вкуц».

Михаил усмехнулся и сказал невидимому абоненту:

– Нэт. Ужэ ес одын красависа.

Лариса захохотала.

– Третий раз звонят за день, – Михаил покачал головою.

Он налил себе немного минералки и выпил.

– Извини, я сейчас, – сказал мужчина и направился в сторону ванной.

Лариса со злостью глянула на телефонный аппарат, и ей захотелось выдернуть шнур из розетки.

«Он сказал: вот сейчас… Конечно же, наверняка, он хотел сказать: вот сейчас перейдем… к апофеозу. И тут… Как некстати этот звонок, в такой-то момент», – с сожалением подумала женщина.

Еще с досадой она отметила, что до сих пор находится пусть в шикарном, но женском белье. А меж тем, она чувствовала, что бюстгальтер стал ей тесноват, врезаясь в грудь и, даже, немного причиняя боль. Но… сама она решила ничего не предпринимать. Потому что помнила слова, которые сказал Михаил в ресторане: «Мужчина может предложить или намекнуть, но он не должен навязываться».

«Ну, уж если мужчина не должен навязываться, то женщина – тем более», – рассуждала Лариса, боясь спугнуть ту радость, которую доставлял ей Михаил.

Просто ничего подобного в ее жизни не было. И хоть и считала она себе вполне искушенной мадам в некоторых вопросах, и хоть кокетничала и слегка капризничала с Михаилом (как же без этого?), но вот именно с ним по наитию сразу и безоговорочно приняла для себя роль «ведомой». Такого красавца, такого тактичного обожателя, такого аристократа по духу и обхождению у нее никогда не было. Чего еще желать-то? Плыви лишь по теченью, растворяясь в этом блаженстве и неге. Ну, и сама, конечно, умей быть благодарной тому, кто одарил тебя таким блаженством. И будет тебе женская радость: триумф, апофеоз. А может, даже сразу оба, и вместе взятые.

– И часто тебе поступают такие предложения? – кокетливо поинтересовалась Лариса, когда Михаил вошел в комнату.

– В отечественных гостиницах всегда, – Михаил брезгливо передернул плечом.

Он сел на тахту.

– Мы – гурманы… Суррогаты не пользуем, – и обнял Ларису. – Так что там ты сказала про капризный излом моих губ? Повтори, еще так хочу это услышать…

Лариса наклонилась к уху Михаила, прошептав несколько слов, и взгляд ее упал на огромный букет алых роз.

– Ой, погоди, – она высвободилась из объятий своего кавалера и подошла к столу, на котором стояла ваза с цветами.

Взяв две розы, она вернулась, и присев на тахту, стала обрывать лепестки на одной из них, осыпая ими своего умопомрачительного принца.

Михаил подхватил второю розу и стал делать то же самое.

– Поразительно, – прошептал он, – как мы всё время звучим в унисон. – Я ведь сам только – только подумал о цветах на постели, а ты…

– Вот такая я девушка, – произнесла самодовольно Лариса, комфортно устраиваясь на шелковых подушках и подставляя свое тело дождю из алых лепестков и поцелуев.

Михаил растер на ее плече сразу несколько лепестков, которые тут же заполнили воздушное пространство ароматом свежевыжатого розового масла.

– Ты просто какой-то уникальный музыкальный инструмент…

– Интересно, какой? – томно и кокетливо спросила Лариса.

Михаил лишь на секунду замолчал.

– Ты – скрипка, какая-то невозможно изящная скрипочка…

– Ну, меньше, чем на Страдивари, я не согласна.

– Ты больше, потому что ты – бесценна…

И про себя Лариса подумала: «Это надо же, какие сравнения находит, как плетет ажур словесов… Это ж как выдержать то ли такую муку… то ли такую радость. Какое счастье на меня свалилось».

А вслух, вся томная такая, сказала, как бы, между прочим:

– Скрипочка, на которой ты бы хотел играть свои прелюдии и фуги?

– Лорик, ты прелесть! – захлебнулся в восторге Михаил. – Как думаешь, сегодняшнюю прелюдию мы уже отыграли? – спросил мужчина с надеждой в голосе и заглядывая предмету своего обожания в глаза.

«Он еще спрашивает! – сомкнув веки и блаженствуя от не встречавшейся ей доселе мужской тактичности, подумала женщина. – Но, ведь, нельзя же сейчас так просто взять и примитивно брякнуть «да»! И попросить его перейти к апофеозу. Ведь сегодня явно не ее соло. Хотя, явно праздник души и именины сердца. А может, и именины тела? Если такое, вообще, бывает. По-моему, бывает», – такие мысли роились в чуть затуманенном сознании Ларисы.

Но вслух она ответила по-женски хитро и комплиментарно, оставляя последнее слово за «солистом».

– А я больше всего боялась, чтобы моя скрипочка не детонировала и не звучала в диссонансе рядом с таким виртуозом, – сказала Лариса, вдруг поняв, что, пожалуй, выдала уже все, известные ей, музыкальные термины за сегодняшний вечер.

При этих словах женщина красиво и безвольно откинула на подушки свои руки, зная, что при последующем его поцелуе или комплименте, она крепко сожмет его в своих объятиях и… уже не отпустит. Ни за что. Должен же он, наконец, понять, такой отзывчивый и чуткий.

– Какие диссонансы, когда весь вечер я утопаю в роскоши гармонии, царица…

И моментально две маленьких, но цепких женских ручки сомкнулись за его спиной, и нежный голос тихо прошептал всего одно лишь слово: «Мишель…»

Но как прошептал,… Кто б не уловил в его отзвуке призыва. А тем более, такой весь «в унисон» Мишель, которому этот призыв и предназначался.

«Вот она, вот она радость, ну, наконец-то, дождалась, чего желать-то больше!» – с замиранием восторга подумала Лариса, утопая в объятиях Михаила.

Прикрывая глаза, она периферийным зрением выхватила бутылку шампанского, стоявшую на столе рядом с фруктами и цветами. И вспомнила вдруг, как осознанно мечтала об этом напитке весь вечер. И в ней «взыграло ретивое». Хочу шампанского! Хочу напиток всех влюбленных! Хочу, чтоб еще больше кружилась голова! Ну, как же без живительной амброзии в такой момент-то?

На миг показалось, что внутренний голос иронично шепнул ей: «Всё тебе, Ларка, мало. Мед, так еще и ложкой. Ну-ну…»

Конечно, показалось. Или просто коньяк еще не до конца выветрился. И она произнесла тихонько: «Мишель, так пить хочется».

И дальше, чуть капризно скривив ротик, она сказала:

– Что ж про шампанское мы забыли… Оно у нас не испарилось случайно?

– Извини, это моя вина, – спохватился Михаил, – я совсем голову потерял и без этого напитка …

Он немного повозился с бутылкой. Пробка выстрелила, но не сильно. Шампанское почти не пролилось. Мужчина поставил бутылку темно-зеленого цвета на тумбочку рядом с тахтой. Затем разлил шипучий золотистый напиток по бокалам.

– Прошу, богиня, – Михаил протянул красивый, удлиненной формы бокал Ларисе и взял свой.

Соприкоснувшись, стекло радостно зазвенело.

Лариса с жадностью заглотила сразу половину бокала.

– Кисленькое, – слегка сморщила она носик.

– Ну, так ведь это «брют» – высший пилотаж. А ты любишь сладенькое? – галантно поинтересовался кавалер.

– Да, – томно сказала женщина, – полусухое или полусладкое.

– Теперь буду знать, – сказал Михаил. – Просто я заказал лучшее. То, что признано лучшим во всем мире. И у нас, кстати, тоже. У всех гурманов и эстетов, так сказать. Ну, можно и подсластить…

Михаил отставил свой бокал с шампанским на тумбочку, которое он лишь пригубил, и взял вазочку с пирожными.

Лариса с жадностью схватила эклер и попросила:

– А можно еще добавочку того, что только для избранных… эстетов, – и протянула свой пустой бокал.

Михаил наполнил женщине фужер, и она отхлебнула из него радостно, уже не чокаясь.

А мужчина взял в руки бутылку и стал медленно читать: «Советское шампанское. АБРАУ-ДЮРСО. Белое. Брют».

– А бывает еще брют-«экстра», – мечтательно произнес Михаил.

– Это как?

– Еще суше, еще кислее…

«Да уж куда кислее», – поморщилась в душе Лариса, доедая пирожное, но отмечая, в то же время, приятное головокружение и необычайную легкость во всем теле.

Женщина поставила пустой бокал рядом с тахтой.

– Ой, у меня такое чувство, что я сейчас воспарю в воздушное пространство, – сказала она вдруг, – я как будто пребываю в невесомости…

– тогда я срочно превращаюсь в эльфа, – сказал Михаил и обнял Ларису, – воспаряем вместе…

– Мишель, по-моему, я опьянела от твоего шампанского. Я куда-то лечу… Ой, или падаю…

– Так падаешь или летишь? – засмеялся мужчина. – Я, ведь, весь вечер только и мечтал об этом – подпоить наивную девушку, чтобы воспользоваться моментом, – радостно сказал Михаил, понимая, что шампанское внесло свою новую веселую волну в их отношения, – зря я, что ли мерзавчик…

– Ты… ты, – захлебываясь в словах, – зашептала Лариса, – не мерзавчик. Ты – мечта, сказка… Ты – принц на белом коне… Ты не можешь быть грубым, бестактным.

Тут Лариса всхлипнула, и глаза ее увлажнились.

– Ах, Мишель, Мишель, – Лариса склонила голову к нему на плечо, – такой мужчина, как ты, должен быть… первым, – и заплакала, растирая на лице слезы.

К счастью, без темных разводов туши. Тушь была качественная. Французская.

(Первый звоночек прозвенел: лично сама Лариса презирала баб, которые, вот так наклюкавшись, плачутся «в жилетку» мужику, да еще в самый неподходящий для этого момент. Но она этот звоночек не услышала).

– Лорик, ну, Лорик, – нежно поцеловал ее Михаил. – Мы – взрослые люди, которые встретились на середине жизненного пути. Но, даже если мы не можем уже повлиять на свой старт, то мы в силах изменить наш финиш…

– Да? – радостно встрепенулась Лариса. – Как ты хорошо сказал. Сам придумал?

– Нет, это афоризм такой.

– А… Я тоже люблю афоризмы. Особенно, одной польской писательницы – Магдалены Самозванец. Обалденная тетка. В смысле – афоризмы. Вот, послушай…

Лариса лишь на секунду призадумалась.

– «Каждый мужчина мечтает содержать женщину на ее средства».

Михаил улыбнулся: «Это замечание не ко мне. Я не альфонс».

Лариса продолжила:

– «В любви невозможно отличить победу от капитуляции».

– О, какая наблюдательная писательница, – наверное, много раз капитулировала в своей жизни, – не удержался от шутливого комментария мужчина.

Лариса погрозила ему пальцем и продолжила, легко припоминая то, что она знала давно и наизусть.

– «Будь адвокатом мужа, а не следователем его».

– «Нет загадочных женщин, а есть недогадливые мужчины».

– Про адвоката мне, ну, очень понравилось, – засмеялся мужчина. – А вот насчет загадочных женщин я не согласен, – и он нежно сгреб в охапку объятий Ларису. – Ты для меня – одна сплошная тайна, начиная с первого дня знакомства и заканчивая вот этими волнительными пятнышками на плече. Понимаешь?

Он разомкнул руки, отпуская Ларису, которая лежала на спине. Сам сел рядом, любуясь ею.

– Кто мы и что мы в этом мире? – сказал музыкант задумчиво. – Кем были в прошлой жизни, кем станем в будущей?

– Ты искренне веришь в это? – тихо спросила журналистка.

– Конечно, – отозвался Михаил. – Я столько литературы прочитал на эту тему в заграничных библиотеках. А во что верить? – он грустно усмехнулся, – неужели в построение коммунизма в отдельно взятой стране?

– Скажи, что ж ты такое во мне особенное почувствовал? – спросила она с любопытством.

– Помнишь, – Михаил усмехнулся, – как путано я отвечал на такие понятные и простые вопросы твоего интервью?

Лариса кивнула.

– Я даже удивилась тогда немного, что ж это звездный мальчик так волнуется…

– Глядя в твои глаза, я всё время куда-то проваливался. Словно, в какое-то другое измерение, где я тебя уже знал, и ты меня тоже… Я так чувствовал тогда. И ничего не мог с собой поделать. Вот это меня сбивало с толку и отвлекало от интервью. А сейчас я абсолютно уверен, что наши пути уже пересекались когда-то. Поэтому мы так тонко и чувствуем друг друга. Две песчинки, затерянные в мирах вселенной и вдруг снова встретившиеся… Понимаешь, Лорик, вся наша жизнь – это виток бесконечной спирали…

– Как с тобой интересно, – сказала Лариса, мечтательно задумавшись. – Ну, и кем мы могли быть с тобою в прошлой жизни?

– В принципе – кем угодно, – сказал Михаил. – Но когда я вижу вот эту отметину, – и он наклонился к ее плечу и поцеловал ее в две странные красноватые родинки, так похожие на укус змеи, – я теряюсь и падаю ниц… Просто существует множество теорий, которые утверждают, что родинки на нашем теле – это следы предыдущих воплощений человека. И они появляются для того, чтобы поведать нам о не самых приятных моментах, которые были с нами уже когда-то в прошлых жизнях…

Михаил замолчал, вздохнул. Затем, игриво взмахнув своими кудрями, добавил:

– Вот только Цезарем я себя не ощущаю, извини, царица.

– А и не надо, – засмеялась Лариса, – а ты – хитрец, напрашиваешься на комплименты. Ведь знаешь, наверняка, что у него не было такой роскошной шевелюры. А была лысина, которую царица ему лечила разными питательными масками…

– Не хочу лысину, даже если она от такого исторического бренда, как Цезарь, – усмехнулся Михаил. – А может…

– С меня довольно и «римского патриция», – сказала Лариса, обнимая Михаила.

– А кто меня назвал сегодня виртуозом? – горделиво просиял Михаил. – Я должен соответствовать. Лорик, я могу быть таким разным… И гораздо деликатней, чем иной патриций. Кем пожелаешь. Любовь – это игра. Ведь мы – не плебсы. Даже иные особи из многоликой фауны преподают нам уроки эстетики и красоты. А мы, ведь, – человеки… – И наклонившись ближе к ее уху, молодой мужчина прошептал, – во что играем? Заказывайте музыку, царица…

И, не без удовольствия, отмечая некоторую растерянность объекта своего обожания, он пошел в атаку, продекламировав: «Я опущусь на дно морское, я полечу за облака, я дам тебе всё, всё земное – люби меня!»

Лариса, блаженно утопающая и в смысле, и благозвучии стихотворных строк, неожиданно вздрогнула, открыв глаза.

– Ну, уж нет, я не согласна! Хоть ты и демонически прекрасен, но я не буду твоей Тамарой. И не мечтай. Уж очень печальная история, – и она, не без кокетства, попыталась оттолкнуть от себя Михаила.

– Что ж, такую реакцию я и предполагал, – сказал самодовольно Михаил, – продолжим?

– Какой же ты очаровательный болтун, – сказала Лариса. – Да будет тебе. Оставайся самим собой, я разрешаю, – томно сказала она.

Взгляд ее скользнул по бутылке с шампанским, в которой оставалась еще половина живительной жидкости.

– А, может, еще по глоточку напитка богов? – предложила она и взяла свой пустой бокал, который стоял на полу у тахты.

(Ну, вот и второй звоночек прозвенел, но Лариса опять его не заметила).

Михаил налил доверху бокал. И женщина сразу отхлебнула с радостью и, не чокаясь, и даже не замечая, что ее галантный кавалер снова лишь пригубил (или сделал вид?)

– Ну, признайся, Мишель, чем ты заговорил это шампанское? Я так от него пьянею. И, в тоже время, легкость во всем теле необыкновенная…

– Заговорил? – усмехнулся Михаил. – Конечно же, своей любовью. А, вообще, Лорик, просто хорошее шампанское.

Ей бы подумать уже, что, может, этот «улёт» у нее происходит совсем по другой причине. Ведь, как-никак, перед этим выпила одна чуть ли ни весь графинчик с коньком, словно, на дне его собиралась обнаружить обещанную звездочку с неба… Но, где уж было думать, когда так сладко кружилась голова.

И Лариса вдруг ощутила в груди какой-то невероятной силы толчок, который в сочетании с «легкостью необыкновенной» тела заставил ее резво подскочить. На мягком матраце тахты она покачнулась, хотя равновесие удержала.

Женщина спрыгнула с постели, быстро убрав букет роз и фрукты со стола.

Михаил наблюдал за гостьей с неподдельным обожанием и интересом. Когда она с некоторой неловкостью, несмотря на «легкость необыкновенную», взгромоздилась на стол, он захлопал в ладоши.

– Ты превзошла все мои ожидания, Лорик…

И Лорик, вконец ободренная этими словами, тряхнув головой, произнесла:

– Музыка и слова народные: «Однажды морем я плыла».

– Я падаю с кровати, – простонал Михаил и опять захлопал в ладоши.

– Уважаемую публику прошу подпевать припев…

Михаил радостно кивнул.

Вот, вот она, подлянка – проклятущие гены «сохатые»! Обязательно вылезут в самый неподходящий момент. И что вспомнилось-то вдруг! Именно та песня, которую тетка-генеральша всегда запевала в родительских застольях, а маленькую девочку Лару всегда куда-то выпроваживали при этом из-за стола поиграть с куклами. Чтоб, значит, не слышали нежные детские ушки никаких таких недозволенных намеков…

И Лариса запела, пританцовывая на столе:

Однажды морем я плыла

На пароходе раз,

Погода чудная была

Вдруг буря поднялась.

Ай-ай, в глазах туман,

Кружится голова,

Едва стою я на ногах,

Но я ведь не пьяна.

Зачарованный таким зрелищем, Михаил забыл про припев.

Лариса остановилась на миг и пригрозила ему пальцем.

Мужчина тут же подскочил и закружился вокруг стола, держа даму за руку. И они вместе запели:

Ай-ай, в глазах туман,

Кружится голова,

Едва стою я на ногах,

Но я ведь не пьяна.

– Теперь твое соло, – приказным тоном скомандовала Лариса.

Михаил остановился, чуть отдышался и запел:

Там капитан красивый был,

В каюту пригласил,

Налил шампанского вина

И выпить предложил…

И опять они вместе захороводили припев про «ай-ай туман – кружится голова».

И Михаил снова запел дальше один:

И ровно в срок родился сын,

Волны морской буян,

А кто же в этом виноват,

Конечно, капитан…

– Погоди, ты совсем меня закрутил, – сказала счастливая и глупо улыбающаяся Лариса. – Только ты один куплетик пропустил. Плесните даме еще глоточек для храбрости…

Михаил наполнил бокал, который расплескивая, Лариса выпила весь залпом. А затем запела соло:

И только выпила вина,

Немного прилегла,

И всё, что с детства берегла,

Ему я отдала.

После этих слов Лариса расстегнула уж очень надоевшую ей верхнюю деталь от комплекта белья «Кармэн» и покрутив бюстгальтер на пальце, зашпулила его, не заботясь о траектории полета и приземления. (Она потом его так и не нашла).

Женщина спрыгнула со стола, и они вместе, пританцовывая, допели песню до конца.

Умейте жить, умейте пить

И всё от жизни брать,

Ведь всё равно когда-нибудь

Придётся умирать.

Ай-ай, в глазах туман,

Кружится голова,

Едва стою я на ногах,

Но я ведь не пьяна…

И тут… И только сейчас Лариса вдруг, остановившись от совместных круговертей вокруг стола, заметила на тумбочке бокал Михаила, который он так и не выпил.

Ну, не выпил. Ну, и что? Что за трагедия?

Да, конечно, если б она была трезвой, поджала бы чуть обиженно губки. Или просто сделала вид, что не заметила. Ну, это, так сказать, при наличии условия трезвости. И оно, это условие или наличие, требовало остановиться немедленно, пока не прозвенел третий звонок. Мало ей было, что ли, предыдущих двух, которые она не услышала? Наклюкалась сама до неприличия, так зачем же непременно возжелать, чтоб и такой замечательный кавалер еще наклюкался вместе с нею?

Правду говорят: дуракам закон не писан, а если писан – то не читан, а если читан – то не так… Ох, и какая же она дура! Такую надо еще поискать! И как банально, по-бабьи до примитивности: раз не пьет, а вот ради меня, такой распрекрасной, пусть хоть разочек, да и напьется…

Ну, это она уже после, потом анализировала. Ой, соха, соха, как же ты меня замучила, проклятая! Как же вылазят откуда-то эти гены в самый неподходящий момент! Да что уж там рассуждать теперь, когда третий звоночек прозвенел…

А прозвенел он, когда Лариса стекленеющим взглядом выхватила этот одинокий бокал на тумбочке, из которого ее кавалер едва пригубил.

– Мишель, что я вижу? – с возмущением в голосе сказала Лариса. – Так не честно. Расхваливал-расхваливал свое шампанское, а сам…

И она, такая смелая и неотразимая, зажав удлиненный бокал в ложбинке меж своих, теперь уже обнаженных грудей, решительно направилась к Михаилу, немного расплескивая и обливая свое тело золотистым напитком.

– А ты проказница, Лорик, – но как мне нравится такая умопомрачительная официанточка, – сказал музыкант, принимая бокал и нежно целуя Ларису в облитую шампанским грудь.

Мужчина присел на стул, стоявший у стола. Лариса тут же запрыгнула к нему на колени.

– А позвольте официанточке за вами поухаживать, – сказала молодая дама, беря фужер в свои руки, и пытаясь сама влить в него шампанское.

Михаил не сопротивлялся. Что же ему оставалось делать при таком натиске?

– Ты говорил, что не пьешь крепкие горячительные напитки, но, ведь, это всего лишь шампусик, мой Мишусик…

– Еще, какой шампусик! Самый мой любимый, – вздохнул пианист.

– А что так грустно? А мы сейчас добавочку, – Лариса подхватила пустой фужер и направилась к тумбочке, где стояла бутылка с шампанским.

– Только попрошу соблюсти прежние условия транспортировки, – игриво попросил он.

– А… Конечно, – самодовольно отозвалась Лариса, вновь используя свои женские прелести в качестве роскошного подноса и разбрызгивая шампанское.

– Хотелось бы еще апельсин, – попросил мужчина, – он хорошо освежает…

– Как прикажет хозяин-барин, – услужливо отозвалась Лариса, оглядываясь на стоявшие на ковре вазы с фруктами и цветами, которые она сама предусмотрительно убрала со стола, чтобы продемонстрировать свой сногсшибательный полустриптиз.

Она поставила цветы и фрукты снова на стол и начала чистить большой апельсин, наполняя воздушное пространство ароматом тропиков. А освободив фрукт от кожуры, снова села на колени к Михаилу, чтобы накормить его сочными ми дольками. Апельсин оказался на редкость сладким, вкусным. Лариса тоже съела пару долек. Фрукт с живительными витаминами действительно хорошо освежал и бодрил.

Михаил очень медленно, маленькими глотками, пил свое любимое шампанское. Лицо гурмана выражало гораздо более, нежели просто гастрономическое удовольствие. Оно выражало блаженство.

Блаженство испытывала и Лариса, глядя на своего умопомрачительного принца и пианиста. Она думала лишь о том, как сейчас Михаил допьет этот нектар и отнесет ее на тахту.

– А как царица смотрит на то, чтобы вместе освежиться в душе? – вопрос немного застал Ларису врасплох.

На какое-то мгновение ей вдруг показалось, что события почему-то развиваются не по тому сценарию, который так уютненько уже нарисовался в ее затуманенном сознании. Но лишь на мгновение. «В конце концов, Мишель у нас главный скрипач сегодня, – не без удовольствия подумала она. – А я – всего лишь скрипочка».

– В душ – так в душ, – беззаботно согласилась она, – как пожелаете.

И дама резво подскочила с колен Михаила, потянув его за руки.

Мужчина поднялся и обнял Ларису.

«Сейчас он меня возьмет на руки и отнесет в ванную», – подумала женщина и, в ожидании радости, прикрыла глаза.

– Лорик, извини, мне ужасно неловко, но мне нельзя тебя поднимать, – произнес мужчина, угадывая такое естественное ее желание.

– Ой, это ты меня извини. Как же я забыла! – Лариса всплеснула руками. – Это я тебя должна носить на руках… За этот вечер. За всё…

– Сколько весит Ваше Изящество? – поинтересовался Михаил, – разумеется, если это не секрет?

– Не секрет, – Лариса кокетливо замялась, – сегодня с утра было… 51 кэгэ, – соврала она, уменьшив свой вес на три килограмма. – Да еще нужно добавить к этому весу наш сытный ужин…

– Пианисту нельзя поднимать больше 5-ти килограммов, – вздохнул Михаил. Издержки музыкального производства…

– Ну, извини меня, пожалуйста, – сказала Лариса, – я больше так не буду…

Женщине показалось, что она начинает трезветь. Иначе бы она не заметила, как занесло пару раз на повороте Михаила, когда они направились в ванную.

В ванной, пока они плескались под горячей водой, было шумно и весело. До тех пор, пока Мишель не решил принять контрастный душ. Он стал уговаривать и Лорика. Но она не могла вынести даже одной ледяной брызги, не говоря уже о той ледяной струе, которую пустил на себя Михаил. А прикрутить холодную воду он почему-то не соглашался. Так что Ларисе ничего не оставалось, как срочно ретироваться в комнату и спрятаться под одеялом.

Она слышала, как лилась вода, как бурно выражал эмоции Михаил. В потом вдруг всё неожиданно затихло.

Любви волшебной вино…

– Мишель, ты где? – позвала трезвеющая от водных процедур Лариса.

Но в ответ ей было молчание.

Она окликнула его еще раз. Но никто не отозвался. Настороженная женщина направилась в ванную.

Михаил сидел на полу с закрытыми глазами, прислонившись голой спиной к кафельной стенке. Он, видимо, еще раз сменил холодную воду на горячую, но не до конца прикрутил кран, из которого подтекал почти кипяток. В ванной было душно и влажно, как в парной.

– Мишель, Мишель, – кинулась к нему Лариса.

Мужчина попытался разлепить глаза, но это ему не удалось.

– Вставай, поднимайся же, – Лариса трясла его за плечи. – Здесь невозможно находиться, я сама сейчас в обморок брякнусь от духоты.

Женщина подскочила и прикрутила кран с горячей водой, обжигая при этом руку.

Ойкнув от боли, открутила холодную воду, подставляя под струю обожженное место. И тут же кинулась к Михаилу, обрызгивая его лицо прохладными каплями.

Он открыл глаза, глупо улыбаясь.

– Лорик…

– Как же ты меня напугал, – вздохнула с облегчением Лариса. – Вставай, – и она потянула его за руку.

Но не тут-то было. Потяжелевший и обмякший Михаил не мог подняться. И Лариса, подхватив его под руки, потащила скорее из духоты ванной, оставляя на полу мокрую дорожку.

Стройный и высокий под метр девяносто красавец весил килограммов на двадцать больше дамы. Дотащив музыканта до кровати, Лариса поняла, что никакой мочи не хватит ей поднять мужчину на постель. Она прислонила его спиной к тахте, а сама побежала в ванную за большим полотенцем. Вернувшись, укутала Мишеля в него, как большего ребенка, и стала вытирать его роскошную шевелюру.

– Не хватало, чтобы ты еще простыл, на дворе не лето…

Михаил глупо улыбался.

– Хочу шампусика, – попросил он.

– Ну, уж нет, – резко сказала всё трезвеющая гостья.

– Ларусик, дай шампусик…

– Я – Лорик, ты забыл? – сказала женщина.

– Нет, не забыл. Пока помню. А вот назавтра всё забуду…

– Как это? – встрепенулась Лариса.

Она с тревогой посмотрела на Михаила. Был он как-то неестественно бледен после недавней «парной».

– Ты в порядке? – спросила его озабочено.

– Не совсем, – ответил он, и попросил, кивнув на небольшую кожаную мужскую сумку, – там у меня шипучий аспирин. Раствори мне пару таблеток в минералке…

– Сейчас, сейчас, – быстро отозвалась гостья, – только дай я тебя сначала устрою поудобней.

Она взяла большие и маленькие подушки, бросила их на ковер, затем стащила пододеяльник, в который было впечатано из верблюжьей шерсти одеяло. Укутала в него Михаила, заботливо подоткнув с обеих сторон. А на себя быстро натянула кардиган. В номере было прохладно, потому что сильно сифонило от окна.

Быстро приготовив шипучий коктейль, Лариса поднесла его Михаилу, присев рядышком на ковер.

Мужчина скривился.

– И эту гадость я должен пить вместо… вина любви.

Михаил залпом выпил пенящуюся жидкость и попытался продекламировать: «Любви волшебной вино…» Но запнулся, память не слушалась его.

– Лорик, ты помнишь, как там у Петра Лещенко поется в романсе…

– Не помню, ходячая ты моя энциклопедия, – сказала Лариса, точнее, лежачая…

– А ты вспомни, – требовательно и капризно сказал мужчина.

Ларисе пришлось сделать усилие над собой.

Но романс этот ей нравился. Поэтому, когда в голове зазвучала мелодия, вспомнились и слова:

Любви волшебной вино

На радость людям дано.

Огнём пылает в крови

Вино любви…

– Вот, вот, – обрадовался Михаил. – Именно это я имел в виду. А ты извини меня, Лорик, что я не соответствую, раскис… Но ты не думай, я – герой… В любви – я герой. И докажу. Сейчас…

И тут Михаил как-то жалко улыбнулся и сделал жест рукой, похожий на тот, что персонаж Юрия Никулина сделал в кинофильме «Бриллиантовая рука», перед тем, как вырубиться, когда его застукали с красоткой в гостиничном номере.

После жеста, долженствовавшего обозначать, что «он не такой, а, всё же, хороший», Михаил тихонько захрапел.

Лариса вдруг почувствовала, что ей стало очень холодно. Она встала с ковра и подошла к большому окну и прежде, чем задернуть тяжелые шторы, бросила взгляд на спящую Красную площадь и стены Кремля, отмечая про себя непривычный ракурс, который возникал благодаря ее присутствию в номере гостиницы «Россия».

«Надо запомнить этот вид из окна», – подумала женщина и машинально глянула на комнатный термометр, висевший на стене. Градусник показывал плюс восемнадцать.

– Да, не густо для московских морозов, – проговорила она вслух, поеживаясь в кардигане из тонкой шерсти и направляясь к тахте.

По ходу Лариса выключила общий свет и включила торшер.

Гостья быстро сложила вдвое большое покрывало, устраиваясь под ним, и положила еще себе под голову небольшую подушечку в шелковой наволочке.

Розовый шелк сразу обдал шею холодком, она подогнула под себя коленки, чтобы было теплее. Затем перевела взгляд на спящего рядом с тахтой на полу Михаила и… зажала себе рот обеими руками, чтобы не завыть от своей бабьей тупости.

Лариса быстро трезвела. И спать ей совсем не хотелось. «Что это Мишель такое странное сказал, что, мол, завтра он всё забудет»? – с тревогой подумала женщина. – Да и какое завтра? Уже давно сегодня»…

Она посмотрела на гостиничный будильник, который показывал без пяти минут четыре. И вспомнила, что пришли они в номер после ресторана в половине одиннадцатого. И как всё здорово начиналось…

Лариса свесила руку с тахты, нежно касаясь шевелюры Михаила. Его густые волосы оставались еще довольно влажными. Она быстро встала и прошлепала в ванную, захватив оттуда небольшое полотенце, в которое обмотала его голову, а затем юркнула под одеяло к мужчине.

Тот даже не шелохнулся. На ковре под одеялом рядом с Мишелем было тепло, но… твердо. И женщина поняла, что ей так не уснуть. Немного согревшись, она выскользнула из тепла и направилась к шкафу, прихватив оттуда свою песцовую шубку.

«Теперь не замерзну», – подумала она, накидывая поверх покрывала роскошное меховое манто.

Но ее «морозило» от другого – от своих мыслей. Лариса продолжала трезветь. А ей этого не хотелось. Взгляд ее упал на всё еще недопитую бутылку с шампанским, которая стояла рядом на тумбочке. И рука сама потянулась к ней.

Бокалы стояли далеко на столе. Лариса пригрелась под шубкой и вылазить из тепла ей не хотелось. Да и зачем? Она взяла бутылку в руки. Сколько там оставалось еще на донышке: бокальчик, полтора? Да, чего уж там считать, мелочиться… Заглотнула всё залпом. И прислушалась к себе.

Напиток обдал вначале холодком, а потом закружил теплыми волнами от головы до пят. Как хорошо! Как приятно! Нет, она, конечно, дура беспросветная. Без вопросов. Но, всё же, не такая, как была пять минут тому назад. По-моему, она слишком строга к себе. Что, в конце концов, такого трагичного произошло? Ну, подвыпили. С кем не бывает? Вот проснется Мишель… У них времени еще навалом. Впереди два выходных. Целая ночь. Или даже две. А, может, и три. Дело-то молодое. Какие наши годы….

Успокоенная такими мыслями, она протянула руку к Мишелю и погладила его по щеке. Мужчина ровно дышал. Как было хорошо! Как чудесно! Еще она подумала о том, что вот сейчас еще немного покачается на теплых и кружащих ее волнах и обязательно спустится к Мишелю на ковер. Из чувства солидарности. Хотя, на полу немного твердовато. Но можно, ведь, и потерпеть, чтобы проснуться рядышком. Вот только она еще чуть-чуть понежится на мягкой тахте под теплым и серебристым песцом… Вот только чуть утихнут эти приятные волны. Вот сейчас… Вот…

Куда подевалась Снегурочка?

Пробуждение было непонятным и странным. И не ко времени ранним. Лариса, засыпающая в пятом часу утра, была уверена, что проспят они до полудня.

Ее разбудил странный, непонятный смех.

Сонная, с тяжелой головой, села она на тахте, плохо соображая и с трудом разлепив глаза.

– Что происходит, Мишель? – спросила женщина с недоумением, глядя на раскиданные по ковру вещи из большого красивого чемодана бордового цвета на колесиках, который стоял посредине комнаты.

Музыкант был одет в шерстяные кальсоны телесного цвета, причем, надеты они были почему-то «задом наперед». И при этом, на голый торс он пытался натянуть шерстяной свитер, который застрял у него на горловине.

Лариса встала с тахты, желая помочь.

Но мужчина резко отстранил ее руку.

– А вы, вообще-то, кто? – спросил он недружелюбно. – Только не говорите, что девушка по вызову. Я вашими услугами никогда не пользуюсь. Не надо мне вешать лапшу на уши. Я вот сейчас поинтересуюсь у администратора, как вы, вообще, попали ко мне в номер…

– Мишель, да ты что? – опешила Лариса, сначала отступая, а затем юркнув в уютно-теплую постель. – Это юмор у тебя с утра такой, что ли? Как-то не совсем комильфо, особенно, для такого аристократа, как ты, – сказала она обиженно.

– Я вот только не пойму, а куда делась другая девушка, ну, та, что была здесь вчера? – спросил он вполне серьезно и озабоченно, при этом нервно расчесывая себя с ног до головы под шерстяными вещами.

– Другая? – и Лариса захохотала.

Она посмотрела на его страдания и посоветовала:

– Да одень ты под свитер футболку или рубашку. И… – тут она немного замялась, – и кальсоны смени на хлопчатобумажные. У тебя крапивница или дерматит. Чешешься, как шелудивый пес, – добавила она ласково.

Сказала – и тут же осеклась. Язык мой – враг мой. И как это вылетело… Известно, как. Пить надо меньше. Надо меньше пить. По твоей вине всё это произошло. Накуролесила, в общем. Теперь разгребай.

Михаил молча склонился над чемоданом, отыскал там белую футболку из хлопка, скинул раздражающий и колющий его тело свитер.

– А я, с той – другой, никак не схожа? – начала прощупывать Лариса почву, до конца не поверив, что Михаилу вдруг так отшибло память, и в душе надеясь, что он, всё же, шутит.

Мужчина посмотрел на нее уничижительным взглядом, но промолчал.

– Так куда ж она подевалась-то? – как можно мягче и певуче спросила Лариса.

Что-то в интонации голоса женщины задело музыканта, и он сказал:

– Растаяла, как снегурочка. Она и была снегурочкой, я сейчас вспомнил.

– Снегурочка? – радостно встрепенулась Лариса, – соскакивая с тахты и напяливая на себя шубку.

Она ринулась к платяному шкафу, извлекла из нее пышную песцовую шапку и натянула ее себе по самые глаза.

– Похожа? – спросила журналистка с надеждой.

– Вас мех украшает, – сказал мужчина холодно и отстраненно. – И добавил, – женщинам, как известно, вообще, меха к лицу.

– А так? – спросила Лариса, нервно сбрасывая с себя всю дорогую пушистую мишуру, и оставаясь лишь в откровенно облегающем по самые коленки кардигане.

Михаил усмехнулся, а затем засмеялся тем же странным смехом, который и разбудил Ларису.

– Ну? – переспросила уверенная в своей неотразимости Лариса.

– А так… – мужчина немного помялся, – извините, но вы сами напросились, – а так, вы просто похожи на обычную лахудру. Я хорошо вас рассмотрел, когда вы спали. Но не огорчайтесь, меха, всё же, вас украшают…

Лариса застыла на месте. Таких оплеух она никогда не получала. Как говорится, «оптом и сразу» за всё мое хорошее. Да и от кого? От этого красавца, аристократа, которого она буквально боготворила и которому наговорила столько комплиментов!

Это было так обидно. Так незаслуженно. И Лариса, не вымолвив ни слова, рванула в ванную. И сразу – к зеркалу.

О, боже! Вчера она приняла с Мишелем незапланированный душ, от которого ее прически не осталось и следа. Нерасчесанные волосы выглядели неэстетично. Черная подводка глаз кое-где смылась, а кое-где размазалась. Французская тушь не смылась, но слиплась такими густыми «кустиками», которые теперь можно было вырвать вместе с ресницами. Воспаленные после бессонной ночи глаза…

– А, ведь, и правда, лахудра, – тихо и безжалостно проговорила Лариса, представив глаза эстета, который рассматривал ее спящую.

Это было первый раз ее в жизни, когда она, увы, не смогла выполнить бесценный совет своей наставницы-косметолога Инны Петровны: она не проснулась на пятнадцать минут раньше мужчины.

Но кто же знал, что с Мишелем произойдет такая метаморфоза?

Теперь будет знать, что и «на старушку бывает прорушка». Лариса до боли прикусила губу. Она быстро смыла темные разводы с лица, чуть выровняла волосы расческой Михаила, которая лежала на полочке. Затем выдавила на палец немного зубной пасты и освежила полость рта. И с радостью обнаружила свои лосины и один предмет от женского комплекта белья «Кармэн», которые висели на горячей трубе в ванной.

«Хорошо хоть немокрые, а то, как бы я сейчас на мороз, – подумала она, – хоть что-то приятное».

Выйдя из ванной, она обратилась к Михаилу, который перебирал вещи в чемодане:

– Я знаю, у вас есть шипучий аспирин, растворите мне, пожалуйста, две таблетки…

Музыкант посмотрел на нее с удивлением, но, все же, молча и медленно, начал выполнять просьбу.

Лариса быстро закинула на кровать подушки, застелила пододеяльник и покрывало.

Затем взяла свою дамскую сумочку, достала оттуда авторучку и блокнот. Вырвав из него чистый лист, она написала: «Мишель, обязательно выпей шипучку и постарайся уснуть. И прости меня, если можешь. Я позвоню. Лорик».

Она села в кресло, возле которого стояли ее сапоги, и стала обуваться. Под одним из них обнаружила упавшее красное яблоко, которое они так и не надкусили. Женщина грустно усмехнулась: «А ведь это был знак»…

Лариса быстро накинула все свои меха.

– Вот, – Михаил вежливо и, с каким-то до невозможности серьезным лицом, предложил даме стакан с шипучкой.

– Спасибо, – Лариса осторожно взяла бокал из рук музыканта и поставила его на стол, положив на него листок из блокнота.

Затем полезла в свою сумочку и достала из него стеклянную упаковку аскорбинки с глюкозой, которую положила рядом с фужером, предварительно прихватив себе пару больших круглых таблеток.

– Это тоже полезно пожевать, – сказала она, сдерживая эмоции, – хорошо освежает.

И схватив сумочку, выскочила из номера, чтобы не разрыдаться в присутствии Михаила.

Так жить нельзя

Слезы душили ее, когда она «пулей» пролетела мимо дежурной, которая недружелюбно и со скрытой насмешкой на нее посмотрела.

Лариса вскочила в лифт, нахлобучив меховую шапку на самые глаза, лишь на секунду задержалась в фойе, глянув на настенные часы. Они показывали половину девятого утра. И быстро, не задумываясь, выскочила на улицу.

И что? И куда теперь? Утренний московский мороз градусов в двадцать обжег лицо, перехватил дыхание. И тут же сама собой пришла спасительная мысль, когда она увидела афиши кинотеатра «Зарядье». Конечно же, вот оно спасение! Бегом в кинотеатр, скорей в тепло от лютого холода!

Первый сеанс был на девять утра. В кассе, вообще, никого не было. Она прошла в пустое фойе, села в кресло, расстегнула красивую шубку. Огляделась по сторонам. Посетителей первого сеанса можно было пересчитать по пальцам. Ей очень хотелось пить, но буфет пока не работал.

Она встала и направилась в дамскую комнату. Тут ее одиночество, вообще, никто не потревожил. Лариса открутила кран с холодной водой и чуть промочила горло, заодно подставив обожженную полоску на запястье под струю. А затем достала косметичку, и стала наводить красоту.

«Не мешало бы и мысли свои привести в порядок», – подумала она с тоскою.

Времени у нее было навалом. До начала сеанса оставалось еще минут двадцать. А также она знала, что не пойдет на журнал, который демонстрировали перед кинофильмом. Женщина слышала, как прозвенел звонок на сеанс.

Войдя в фойе, обнаружила, что буфет уже открылся. На его витринах была такая же зияющая пустота, как и на прилавках отечественных магазинов.

– А ничего нет, – сухо сказала буфетчица – розовощекая крашеная блондинка, застегивая неслушавшуюся пуговицу белого халата на пышной груди. – Вчера зрители всё съели, а сегодняшнего еще не подвезли, – вздохнула она, не без интереса разглядывая шикарную дамочку. – Могу предложить только томатный сок и шоколад «Аленку».

– Давайте, – безропотно согласилась Лариса.

Дама скрылась в подсобке, из которой принесла трехлитровую банку томатного сока.

– Когда уже голод в стране закончится и бардак, – сказала она с раздражением, раскупоривая банку. И добавила доверительно, – вот это кино обязательно посмотрите: «Так жить нельзя». – На следующем сеансе оно будет. Это ужас… Так жить нельзя, а мы живем…

– Я его уже видела, – кивнула Лариса и отошла к столику.

Разговорчивая буфетчица имела в виду документальный фильм режиссера Станислава Говорухина «Так жить нельзя». Тяжелую, страшную кинопублицистику перестроечных времен о большой стране, загнанной в тупик во времени и пространстве.

Лариса содрогнулась. Нет, второй раз она смотреть это не пойдет. Слишком тяжело. Она видела этот фильм на просмотре, который был устроен для творческой интеллигенции и прессы еще год назад на самой киностудии «Мосфильм».

Лариса откусила кусочек шоколада, и глотнула ледяного томатного сока. Такие несочетамые ингредиенты ей никогда не приходилось сочетать одновременно. Журналистка невольно вздохнула. Ах, «Зарядье», «Зарядье»… Любимый ее московский кинотеатр наряду с «Иллюзионом».

Сколько раз срывались она сюда в студенческие годы после лекций, а то и сбегая с них! Здесь показывали такие замечательные фильмы! Так вкусно кормили по сравнению со скудным меню студенческого буфета. Слоеные пирожки с мясом, бутерброды с икрой, ветчиной и копченой колбаской, обалденные пирожные… Вкуснотища! Поставщиком был, очевидно, ресторан гостиницы «Россия».

Она отпила еще холодного томатного сока и содрогнулась. От этого всеобщего сегодняшнего неуюта, и еще больше от того, который царил в ее душе.

И, вообще, что вот она сейчас делает в это морозное московское утро выходного дня в казенном заведении, вместо того, чтобы быть в тепле и уюте рядом с человеком, который ей нравится?

Ну, да… Он-то ей нравится, а она для него кто теперь – лахудра или девушка по вызову? Ужас! И Лариса подумала с обидой: «Всё. Сваливаю домой сейчас же. И никаких больше пианистов. И никогда».

И тут же внутренний голос возразил ей: «Э, нет, подруга, так дело не пойдет. Довела хорошего человека до неадекватного состояния. И теперь хочешь бросить его в холодной и бесприютной Москве, без друзей, вдали от родных? И кто же ты после этого? Если ты алкоголичка, почему он должен за тебя отвечать? Разве не понятно было, что человек не пьет? Как деликатно отказал отцу за столом, когда был у нее в гостях. Как незаметно делал вид, что пьет шампанское вместе с ней, чтобы свою даму не лишать этого удовольствия. А она… Бывают же такие идиотки!»

Женщина обхватила голову руками и закрыла глаза. Что же делать? И еще она вспомнила о том, как Мишель грозился пойти к администратору, чтобы выяснить, кто она такая… Кто знает, что он может натворить в таком состоянии. Уйдет, не закрыв номер, его обворуют. У него такие шикарные вещи, и все заграничные.

Сердце ее сжалось, когда она вспомнила, какая у него жуткая аллергия оказалась на алкоголь, какие красноватые разводы пошли по всему телу, и как он чесался… А она, дура такая, сравнила его с шелудивым псом… Его! Лауреата престижных международных конкурсов, аристократа и дворянина по происхождению… Ой, куда бежать от такого стыда и позора?

Но, более стыда и обиды за «лахудру», ее жгло чувство вины. Как он там сейчас? Не стало ли ему хуже? Не нужна ли ему помощь: лекарствами или, может быть, врачебная? Не случится ли с ним, чего доброго, какой-то там шок, забыла его точное медицинское название…

Закончился журнал и прозвенел звонок, как всегда, приглашая опаздывающих кинозрителей на сеанс. Но кроме Ларисы никого в фойе не было, и она машинально, без всякой охоты, отозвалась на звонок и поспешила в зал.

Это был кинофильм «Сукины дети», о котором Лариса уже слышала, но не видела.

С первых минут фильм захватывал. А какие актеры: Евгений Евстигнеев, Леонид Филатов, Александр Абдулов, Лия Ахеджакова, Владимир Ильин, Лариса Удовиченко, Елена Цыплакова… И, хотя временами было очень смешно, фильм был о грустном, имея под собой реальную жизненную подоплеку. Он рассказывал об истории, сложившейся в театре на Таганке, когда его руководитель, в 1984 году уехал из СССР и сделал ряд антипартийных высказываний за кордоном, после чего его отстранили от руководства театром и лишили гражданства. А люди очень зависимой профессии – актеры остались бесхозными и никому не нужными…

«Какой прекрасный фильм, какая великолепная игра актеров, – подумала Лариса немного отстраненно, потому что слишком сильно жгло внутри, и то, что жгло, мешало воспринимать происходящее на экране. – Надо обязательно посмотреть этот фильм еще».

Она также подумала о том, что администрация кинотеатра, возможно, сама того не желая, чередуя грустный художественный фильм через сеанс с тяжелейшей кинодокументалистикой Говорухина, возвела печаль агонизирующего общества не только в «квадрат», но и в некий математический абсолют… Или это только она так ощущала?

Посмотрев от силы треть фильма, который ей так понравился, Лариса подскочила и вышла из зала.

Взгляд ее упал на незамеченный прежде телефонный аппарат, который находился в фойе. Она кинулась к нему и набрала гостиничный номер Михаила. Но никто не отвечал.

В буфете, всё еще с пустыми витринами, виднелась скучающая блондинка.

«Я не должна была покидать вестибюль гостиницы, – думала Лариса, выходя из «Зарьдья» и направляясь уже знакомым маршрутом в обратном направлении. Благо, таким близким.

На улице было всё также морозно. Или даже еще холоднее, чем при ее раннем выходе из гостиницы. Впрочем, возможно, Ларисе так показалось после выпитого ледяного томатного сока.

В вестибюле она сразу подошла к телефону и набрала номер Михаила. Но в ответ было молчание.

Пройти кордон, который преграждал путь к лифту, ей вряд ли бы удалось.

«Только бы он сейчас спал, и ничего с ним не случилось», – подумала женщина.

Она села в кресло, придвинула стопку журналов, которые лежали на столике, и остановила взгляд на красочной обложке издания «Вокруг света». Машинально перелистывая страницы, она всё время фиксировала внимание на публике, выходящей из лифтов. Михаила среди них не было.

Вдруг из одного подъемника вывалилась шумная и пестрая компания: два молоденьких милиционера и три расфуфыренные в мехах девицы, развязные манеры которых не оставляли ни малейшего сомнения в их занятии древнейшей профессией. Они все прошли к выходу, причем Лариса заметила, что в дверях один из стражей порядка обернулся на нее.

Женщина сквозь стекло видела, как вульгарные девицы садились в специальный автобус.

Один из милиционеров, докурив сигарету, вернулся в вестибюль и направился к журналистке.

Удивлению ее не была предела, когда он подошел к ней и, сделав под козырек, произнес: «Предьвите-ка документик».

Было в его заплывших и нагловатых глазах что-то мерзкое, а, особенно, в этой приставочке «ка». Предъявите-ка… И приказ, и пренебрежение и беспробудное хамство. Хамство, уже готовое обвинить ее в грехах, которые она не совершала…

Лариса не совсем аккуратно открыла дамскую сумочку, и оттуда сразу выпали на пол паспорт и удостоверение корреспондента ТАСС.

Блюститель порядка молча поднял документы. Он изучил сначала паспорт, потом – удостоверение. Глаза мужчины вдруг превратились в щелочки, и лицо исказила улыбочка хамелеона. Милиционер взял под козырек.

– Извините, работа…

Лариса невольно оторопела. «А если бы у меня был только паспорт с собою? Меня могли бы тоже загрести под одну гребенку сейчас вместе с этими в один автобус… До выяснения, так сказать. Наша милиция всё может».

Журналистка содрогнулась, представив, как инцидент с разбирательством в определенных органах, тут же стал бы известен на ее работе. И как бы возрадовался Кирюша, Кирилл Петрович, ее ненавистный начальник, который жутко боится, что вот эта, наглая и шустрая сослуживица его «подсидит». И не важно, как в том анекдоте: ты украл сапоги, или у тебя их украли, главное, что ты замешан в какой-то истории с сапогами. Уж он бы, наверняка, вывернулся наизнанку, смакуя историю о том, а что это их незамужняя сотрудница – Лариса Паллнна делала утром выходного дня в гостинице «Россия»? Ведь ясно, что не интервью брала…

Лариса снова подскочила к телефону: «Ну, отзовись. Ну, возьми же трубку, Мишель!»

Подняться к Михаилу, не привлекая к себе внимания, было невозможно. Но даже, если бы удалось случайно проскользнуть незамеченной в лифт, на этаже всё равно задержала бы дежурная, одарившая ее утром насмешкой. Хватит с нее знакомства с нашей милицией, которая нас бережет. Оставалось только ждать.

Лариса не могла бы сосчитать, после какого по счету ее звонка Михаил снял трубку.

– Лорик, куда же ты пропала? – спросил он так по родному и с недоумением в голосе.

– Да здесь я, в гостинице, в вестибюле, – наконец, вздох облегчения вырвался из Ларисиной груди. – Ты как?

– Нормально. Я съел все твои витаминные таблетки перед сном. Это, наверное, они меня так быстро в чувство привели.

– Ой, – испугалась Лариса. – Сразу все, наверное, нельзя…

– Я спускаюсь к тебе…

– Жду, – радостно отозвалась женщина.

Михаил бросился к Ларисе, обнял.

– Что случилось? Почему ты здесь, а не со мной? Может быть, я тебя чем-то обидел? – завалил он ее вопросами.

– Всё хорошо. Просто ты крепко спал, а у меня жутко разболелась голова. И я решила подышать свежим воздухом, а обратно уже никак было не пройти, – «во благо» соврала журналистка.

В самом деле, не рассказывать же ему, что она ходила в кинотеатр…

– А у меня от аспирина и от твоих кисленьких таблеток такое в желудке, – сказал Михаил. – Надо заесть скорее чем-нибудь …

– Ой, и я оголодала совсем, – искренне призналась Лариса.

– Тогда, давай, по-быстрому, в буфет сходим, ресторан всё равно еще закрыт, – предложил он.

И они сели в лифт.

Выйдя на одном из этажей, направились в буфет. Зайдя туда, не обнаружили ничего, кроме разварившихся сосисок, черствого хлеба и кофе с молоком, который в народе давно прозвали «бурдой».

– И это всё ваше меню? – вежливо осведомился Михаил.

Буфетчица – типичная Маша или Глаша, раздобревшая к сорока годам на казенных харчах, с типичным рязанским акцентом парировала:

– А раньше вставать надо. Командировошные тоже разные бывают, – сказала она, с ухмылочкой поглядев на Ларису. – В ресторан вам дорожка, а еще лучше – в валютный бар…

У Михаила от такой наглости перехватило дыхание.

Но Ларисе палец в рот не клади. Она с ненавистью посмотрела на буфетчицу.

– Всё. Готовь билет на свою рязанскую электричку. Отъелась тут на казенных московских харчах, корова. – И она быстро достала журналистское удостоверение красного цвета, помахав им у буфетчицы перед глазами и, не давая ей возможности рассмотреть надпись. – Завтра жди проверку от ОБХСС, – а, может быть, даже уже сегодня, ближе к вечеру, – насмешливо сказала она, беря Михаила за руку и покидая буфет.

Буфетчица открыла рот, но слова застряли в горле, словно ей залепила рот галушка, как небезызвестному гоголевскому персонажу, в отличие от которого она так и не смогла ее проглотить.

– Гениально, – засмеялся Михаил. – И как правдиво, как натурально.

– Жизнь научила, – вздохнула женщина. – Это не твои интеллигентские заграницы. – Здесь каждый день приходится отвоевывать место под солнцем, даже, если это всего лишь место в троллейбусе, магазине или на работе. Потому что все орудуют локтями. С хамами надо говорить на их языке.

– Я знаю, где мы поедим. Здесь был один приличный буфет, я вспомнил, – сказал Михаил.

И они снова сели в лифт.

– Ну, наконец-то, – радостно вздохнул музыкант. – Здесь и запах еды вполне съедобный. Выбирай…

– Ой, нет, – сказала обессиленная Лариса. – Можно, я сяду? – А ты бери, что хочешь. Я всё съем…

Она села за свободный столик. И вскоре Михаил принес два подноса с едой. На них были слоеные пирожки с мясом, кефир, бутерброды с красной икрой и сыром, апельсиновый сок.

– А еще будет черный кофе с лимоном, – сказал мужчина. – Я его позже возьму, чтобы не остыл. – И добавил, – за что пьем?

Он вытянул руку, в которой был стакан с кефиром в сторону Ларисы.

Лариса протянула свой, и они чокнулись.

– Чтобы все были живы и здоровы, – выдохнула она.

Михаил сидел напротив, и ей хорошо были видны красные разводы на его шее там, где ворот рубашки выходил за горловину свитера. Хотя, на лице пятен почти не было видно.

Повинуясь чувству жалости и нежности, она невольно протянула руку к его шее, погладила.

– Не больно? Такой вид, как будто тебя высекли крапивой, – сказала журналистка, виновато опуская глаза.

– Не переживай. Это не больно, просто всё тело очень чесалось. Но я таблеток наглотался. Теперь нормально. Только всё время в сон клонит.

– А когда это всё в норму придет? – поинтересовалась женщина.

– О-о-о, – это теперь только моя любимая мамочка знает, – сказал Михаил. – Чем я быстрее вернусь в Ленинград и начну принимать специальные ванны из чистотела и других трав, которыми она меня лечит… Еще нужна будет строгая диета какое-то время.

– Боже, как мне стыдно, – Лариса закрыла лицо руками, – прости меня, пожалуйста…

– За что?

– За то, что я почти насильно влила в тебя это шампанское.

– Ну, если бы я сам этого не захотел… И потом, я слишком люблю «брют». Это мечта. Сказка… Могу же я себе иногда это позволить?

– И когда ты позволял себе эту сказку в последний раз и с… кем, если не секрет?

– Не секрет, – мужчина улыбнулся. – Четыре года назад на встрече выпускников Ленинградской консерватории.

Лариса вздохнула.

– Да о чем грустить, когда такие очаровательные пальчики напоили меня шампанским, – сказал мужчина и наклонился, чтобы поцеловать женщине руку.

Михаил немного замялся, но всё же спросил:

– Ты вот скажи мне, я ничем тебя не обидел случайно? Понимаешь, если я выпью, то у меня потом жуткий провал в памяти. Я ничего не помню. Расскажи, как всё было…

– Совсем ничего не помнишь?

– Ни бум-бум…

– Всё прекрасно было, – сказала Лариса, подумав, как хорошо, если он не помнит, как она выплясывала и пела на столе народно-хороводную и потом куда-то еще закинула свой бюстгальтер.

– Прекрасно? – воодушевился Михаил.

– Да, кивнула Лариса. – Просто тебе не надо было пить шампанское, но в этом моя вина.

– Про шампанское я уже слышал… А дальше что?

– Потом ты захотел освежиться в душе со мной.

– Да ну… А потом?

– А потом ты уснул. И я не смогла поднять тебя на тахту, поэтому пришлось постелить на ковре. Ну, я же говорю, всё прекрасно было.

– Лорик, по-моему, ты чего-то недоговариваешь. А… остальное?

Лариса беспомощно улыбнулась.

– Чего же еще? Если ты имеешь в виду то, за что Адама и Еву изгнали из рая… то в этом мы с тобой не провинились.

– Ты хочешь сказать…

– Я еще раз хочу сказать, что всё было прекрасно. Великолепно и необыкновенно.

– И это притом, что ничего не было, как ты утверждаешь?

– Ты не представляешь, как я тебе благодарна за всё.

– Такого со мной еще никогда не было, – растерянно и виновато сказал Михаил.

«Просто дуры у тебя такой никогда не было», – подумала про себя Лариса.

А вслух сказала:

– Мишель, ну, перестань. Мне так хорошо, – и она ласково коснулась его руки.

И желая отвлечь его от этой темы, журналистка рассказала ему, как стала свидетельницей «отлова» проституток и как блюститель порядка заинтересовался ее особой.

У Михаила глаза полезли на лоб.

– Их же чему-то учат в этих милицейских школах? Психологии вряд ли, но основам физиономистики хотя бы…

– Так не похожа я на девушку по вызову? – спросила Лариса, – а то и буфетчица нам тоже в валютный бар посоветовала…

Михаил рассмеялся.

– Это, наверное, у нее мечта такая голубая, чтоб кто-нибудь ее туда пригласил. Да кто ж позарится на такую каракатицу…

Лариса тоже засмеялась, и от сердца у нее отлегло: «А, ведь, и правда, не помнит, что сам с утра заикнулся про девушку по вызову».

Лицо Михаила неожиданно погрустнело, даже помрачнело.

– Знаешь, – тихо сказал он, – если я когда-нибудь и уеду из страны, то только вот из-за этого беспробудного хамства. Причем, во всех сферах жизни.

– Уедешь, уедешь, – еще тише, чем Михаил, сказала Лариса, – и тяжело вздохнула. – Ты же видишь, что творится вокруг. Не для таких утонченных натур пианистов всё это…

– При уровне жизни, когда простейшие вещи, как мыло и сахар выдают по талонам, и за хлебом в магазин выстраиваются очереди – и это в самой Москве, – мужчина усмехнулся, – поверь, людям не до классической музыки. С каждым своим возвращением на Родину после заграничных гастролей я всё больше ощущаю свою ненужность здесь. И это ужасно больно.

Лариса молча взяла Михаила за руку.

– Мне еще повезло. Я, как теперь говорят, «попал в обойму», – сказал мужчина. – А вот сколько моих знакомых музыкантов оказалось не у дел. Одни спиваются, другие вынуждены торговать на рынке китайскими товарами…

– Сейчас вся страна пошла торговать на рынок, – с грустью сказала Лариса.

– Особенно обидно за интеллигенцию, которая несколько лет потратила на образование. Спрашивается, зачем?

– Ой, и не говори, – вздохнула Лариса, вспомнив своего знакомого – подававшего надежды молодого физика, и с тревогой спросила, – как думаешь, Мишель, что нас всех ждет?

Мужчина помолчал.

– Скоро всё рухнет, как рухнула «берлинская стена». Это ясно. Но что будет потом… Кто ж это может знать наперед? Но у русских, ведь, всегда какой-то свой, особенный путь. Вот это меня и пугает…

Михаил посмотрел на притихшую Ларису и спросил: «Принести кофе?»

Она кивнула.

Мужчина поставил две чашки с черным кофе с лимоном, придвинул поближе к ней бутерброды с красной икрой.

– Хорошо едим на фоне всеобщей разрухи, – усмехнулась она.

– Чуть не забыл, – спохватился мужчина, и полез в карман джинсов за таблетками. – Нужно пить по часам, а то я скоро опять чесаться начну.

Лариса закусила губу, ее с новой силой кольнули угрызения совести.

Она посмотрела на бледный вид Мишеля, воспаленные веки. Говорил он с сильным прононсом, потому что у него был заложен нос. Да, и вообще, был явно «не в своей тарелке».

– У тебя все признаки аллергии налицо, – вздохнув, сказала она.

– Да, у меня аллергия на спиртное, – кивнул Михаил. – Но если б только это… У меня, потом случается временная амнезия. Такой жуткий провал. Я ничего не помню. Впрочем, это, всё же, лучше, чем белая горячка, как считаешь?

– Ты еще шутишь, – вздохнула женщина.

– А что мне остается делать? Причем, абсолютно не важно, выпил я бокал или всего две чайных ложки шампанского. А я так обожаю «брют», – сказал Михаил и мечтательно прикрыл веки своими темными длинными ресницами.

– А почему так? – поинтересовалась Лариса.

– Непереносимость… Это как-то связано с ферментами. Короче – генная предрасположенность.

– Но, – замялась Лариса, – может быть, существует, всё же, какой-то способ избежать таких последствий?

– Существует, – усмехнулся Михаил. Один-единственный: полный отказ от алкоголя. Причем, пожизненный.

– Никогда себе этого не прощу! – журналистка закрыла лицо руками.

– Да будет тебе, Лорик, – сказал мягко Михаил, беря ее руку в свою, – ты лучше скажи, какие у нас планы на сегодня?

– Планы…

Лариса виновато и растерянно посмотрела на мужчину.

– Как бы мне этого не хотелось, поверь, но я не успокоюсь, пока не отправлю тебе к твоей мамочке в Ленинград, которая только одна знает, как привести тебя в норму. И чем быстрее, тем лучше.

– Лорик, – потерянным голосом начал было музыкант.

– Да-да, – перебила его Лариса, – не противься. Позволь мне о тебе позаботиться хотя бы таким образом. У тебя билет на вторник?

– На вторник, – упавшим голосом сказал Михаил.

– Я сейчас позвоню отцу. Он может сделать билет на «Красную стрелу» уже на сегодняшний вечер.

– Нет, нет. На сегодня никак нельзя. У меня назавтра две деловые встречи назначены. Это касается ближайших зарубежных гастролей. И потом, я просто не готов с тобой так быстро расстаться. Это жестоко, Лорик…

– Значит, назавтра, – строго, как учительница провинившемуся ученику, сказала журналистка и тут же горестно вздохнула, – прости меня, дуру…

Она нежно провела рукой по лицу Михаила.

– Ну, что – решено? Идем звонить? – как можно мягче попросила она.

В Михаиле боролись противоречивые чувства. Он шумно вздохнул и неохотно поднялся.

– Что ты делаешь со мной, Лорик…

И они пошли в номер Михаила.

Если честно, Ларисе не очень хотелось опять встречаться со своей глупостью: наткнуться на бюстгальтер и увидеть пустую бутылку из-под шампанского. Поэтому входила она в номер со смешанным чувством неловкости и сожаления о содеянном.

Здесь было всё в таком же беспорядке, как и тогда, когда она спешно покидала номер.

– Я сначала позвоню отцу, а потом немного приберусь здесь, – сказала женщина.

Михаил вышел в ванную.

– С билетом проблем не будет, – сказала Лариса, – можешь не беспокоиться, – когда Мишель снова вошел в комнату.

И она стала поднимать с полу разбросанные вещи, складывая их сначала на кресло, прежде, чем сложить в чемодан.

– А я в душе надеялся, вдруг не получится… Всё же, не всегда хорошо иметь в Москве среди своих знакомых министерскую дочку, – грустно усмехнулся Михаил.

Лариса подошла к нему и обняла. И заметила, что он как-то странно дернулся от ее прикосновения.

– Тебе больно? – вдруг догадалась она и резко отстранилась. – Сними свитер, я хочу посмотреть.

– Я бы не стал этого делать, но мне всё равно нужно, чтобы кто-то натер мне спину вот этой мазилкой, – и он разжал руку, в которой держал тюбик с каким-то гелем. – И я буду счастлив, если это будут твои пальчики…

Михаил осторожно снял свитер, а затем рубашку.

На миг Лариса просто онемела: тело мужчины было исполосовано красными разводами, словно, его действительно отстегали крапивой. Местами виднелись волдыри, некоторые из которых уже лопнули.

– И всё это я натворила, – ужаснулась Лариса и плюхнулась в ноги Михаилу.

– Лорик, по-моему, ты излишне драматизируешь события. – Михаил присел на ковер, вытирая Ларисины слезы. – Не переживай, даже температуры нет.

– А могла быть еще температура? – ужаснулась женщина.

– Думаю, это твоя аскорбинка мне помогла.

Лариса осторожно прислонилась губами ко лбу Михаила. Так прикасаются родители к своим малышам, когда хотят удостовериться, нет ли у них жара.

– Вроде нет, – тихо сказала она и, тяжко вздохнув, добавила, – ложись на тахту, буду тебя лечить.

Михаил лег на живот, и Лариса начала медленно и осторожно втирать ему мазь в спину, словно, перед ней был маленький ребенок, которому ни в коем случае нельзя сделать больно.

– Лорик, я на вершине блаженства от прикосновения твоих пальчиков…

– Не сыпь мне соль на рану, Мишель. А пальчики эти надо отрубить, – сказала она в сердцах.

– Ну, уж нет, я не согласен на такие экзекуции, – Михаил резко приподнялся на руках и сел перед Ларисой.

– Погоди, посиди так. Я сейчас полотенце принесу…

Она вернулась с мягким махровым полотенцем и подстелила его Михаилу под спину.

– Теперь ложись, только осторожно, – сказала она, – я сейчас обработаю тебе грудь и плечи.

Михаил послушно лег.

– Знаешь, я столько раз бывал проездом в Москве. Жил в разных гостиницах. Но, почему-то, больше всего люблю останавливаться именно в «России».

Я всегда любовался этим видом из окна. Потом бродил по Красной площади, слушал бой всесоюзных курантов, смотрел смену караула у Мавзолея, ходил в кинотеатр «Зарядье, «ГУМ». Что-то тянет меня к этому месту. Я всегда здесь ощущал какую-то гордость, свою причастность, что ли…

– Да просто ты патриот, – Лариса произнесла это слово спокойно, без всякого пафоса. – Впрочем, как и я. Поэтому мы так болезненно и реагируем на всё, что происходит в стране.

Мужчина вздохнул.

– Мне всегда было здесь хорошо, хотя я и был одинок, – у Михаила изменилась интонация. – И тут на меня свалилась такая московская снегурочка! И вдруг она исчезла. Я проснулся, а тебя нет. И я подумал, что ты меня бросила…

– Ну, Мишель, как же я могла тебя бросить? Я – артековская пионерка, воспитанная в духе «один за всех – и все за одного»?

Она чуть не сказала «бросить в беде», но вовремя осеклась, подумав, что не стоит «педалировать» на те воспоминания Михаила, которые подернулись у него пеленой. Пусть помнит снегурочку, а не лахудру.

И добавила:

– Как можно бросить такого красавца и умника? Чтобы его тут же подцепила какая-нибудь искательница приключений? Ну, уж нет. Ты – только мой подарок, и я тебя никому не отдам.

От этих слов Михаил просиял.

– Лорик, тогда скажи, зачем мы поменяли билет?

– Мишель, не начинай…

Лариса встала с тахты и стала перебирать его вещи, которые она повесила на кресло.

– Вот… Оденешь на себя сразу две хлопчатобумажные футболки, а сверху этот свитер из ангорской шерсти. Он самый мягкий, не колючий, – и она положила вещи рядом с ним на тахту.

Михаил начал одеваться.

Лариса незаметно оглядела комнату, надеясь обнаружить верхнюю часть комплекта белья «Кармэн», но бюстгальтера нигде не было видно. «Да куда ж он мог деться?», – подумала она в недоумении и подошла к окну, снова любуясь тем же видом, который ей так понравился ночью.

Михаил подошел и нежно обнял ее за плечи.

– Чего загрустила моя артековская пионерочка?

Какое-то время они молча вместе смотрели в окно на Красную площадь.

– Скажи, Мишель, если из страны начнут уезжать лучшие умы, лучшие таланты, и просто хорошие и порядочные люди, считающие ниже своего достоинства приобретать мыло по талонам на исходе двадцатого века, есть у такой страны будущее?

Музыкант развернул Ларису к себе лицом. Крепко обнял.

– Будущее есть всегда. Вопрос – какое… Не грусти, красавица. Пожалуйста.

И он нежно стал осыпать поцелуями ее лицо.

– Тебе бы не мешало чуть подышать свежим воздухом, – сказала она, глядя на бледный вид Михаила. – Там морозно, но немножко погулять можно.

– Я непротив, а потом?

– Тебе надо поспать. Ты всё время зеваешь, – ласково сказала Лариса.

– Ерунда, это от таблеток, – сказал музыкант и пошел бриться.

Лариса начала складывать вещи музыканта в чемодан.

– А куда после прогулки? – спросил он, вернувшись из ванной. – Я не хочу тебя отпускать.

– Можно в «Зарядье», – предложила Лариса. – Там фильм хороший идет.

– Ты его уже смотрела?

– Нет, – опять «во благо» соврала женщина, – просто коллега-журналист…

– А коллега-журналист был мужчина? – чуть ревниво перебил Ларису Михаил.

Она засмеялась.

– Ты не дал мне договорить, Мишель. Во-первых, коллега была женщиной, вкусу которой я могу доверять. А, во-вторых, коллеги-журналисты меня никогда не интересовали, и поэтому для тебя не опасны.

– Как же это так? – удивился Михаил.

– Просто мужиков-журналистов я на пушечный выстрел не переношу. Я воспринимаю их лишь как соперников-конкурентов по работе. С той точки зрения, на которую намекнул ты, они мне, вообще, неинтересны. Потому что все они – жуткие пропойцы, бабники и трепачи.

– Так уж все пропойцы? – недоверчиво переспросил Михаил.

– Я знаю только две стадии, – усмехнулась Лариса. – Первая: когда эту пагубную страсть им еще как-то удается скрывать. И вторая: когда любовь к Бахусу всем очевидна.

– И они постоянно пребывают в таком состоянии? – всё больше изумлялся Михаил.

– Постоянно. Это, вообще, их естественное состояние, – спокойно, со знанием дела ответила Лариса.

– Так как же они творят? Это, ведь, умственная работа.

– Ты знаешь, – искренне призналась Лариса, – вот эту загадку мне до сих пор не удалось разгадать, хотя я не первый год в журналистике.

И женщина рассмеялась.

– А как насчет иностранных корреспондентов? – гнул свою линию Михаил.

– Ой, – Лариса махнула рукой. – Еще хуже. Тот же джентльменский набор, что и у наших. Только добавь сюда еще снобизму немеренно. Как же – иностранцы…

– Ты меня успокоила, Лорик. Чувствую, что мои акции непьющего пианиста среди пропойц-журналистов возрастают. Хотя, – и тут Михаил усмехнулся, – непьющий музыкант, в некотором роде, тоже нонсенс…

– Никаких нонсенсов, потому что ты, Мишель, вне всяких акций. Ты – единственный, уникальный экземпляр.

Она взяла его за руку.

– Ну, что, идем в кино?

– Конечно, конечно, – закивал Михаил и начал одеваться.

– Я возьму цветы? – неуверенно спросила Лариса.

– Конечно, – Михаил тут же осекся. – Ты хочешь сказать, что после кинотеатра уже не придешь ко мне?

Лариса замялась.

– Просто я хочу, чтобы ты поспал, отдохнул. Ну, хорошо, хорошо. Потом. После кино. Согласна.

И они вышли из номера.

Как волны отлива

До начала сеанса было еще сорок минут. И они вдоволь нагулялись по всем тем местам, которые принято называть «самым сердцем Москвы», и которые так любил Михаил.

Когда они пришли в «Зарядье», Лариса обратила внимание на большую очередь, выстроившуюся в буфет. И невольно вспомнила расхожую фразу о народе, которому нужно «хлеба и зрелищ». И еще журналистка подумала о том, что на пустой желудок никакие зрелища долго не возрадуют. Наверняка, среди зрителей было немало таких, которые элементарно сбежали сюда от пустых московских прилавков просто поесть, а заодно – и кино посмотреть. Совместить, так сказать, приятное с полезным.

Большой зал был заполнен не до отказа. Лариса с Михаилом сели сначала на места, указанные в билетах, а потом пересели туда, где им было удобней.

Морозный воздух взбодрил Михаила. Но в тепле кинотеатра его стало клонить в сон. Голова потяжелела.

– Положи мне голову на плечо, поспи, – сказала Лариса.

– А как же кино?

– Я потом тебе расскажу.

Михаил не возражал. Лишь где-то на середине кинофильма зрительница потревожила своего дремавшего соседа. У нее затекла вся левая сторона, а у Михаила, наверняка, устала от такого положения шея. Они поменялись местами, и женщина подставила свое правое плечо.

Лариса прислушалась к своим ощущениям. Она знала за собой эту удивительную особенность. В минуты сильных эмоциональных потрясений что-то раздваивалось в ней, и в результате: чувства существовали как бы сами по себе в ее телесной оболочке, а сознание, словно, отделившись от тела функционировало отдельно, в неком автономном режиме. Вот так было и сейчас. Мозг четко фиксировал всё, что происходило на экране, великолепную игру актеров в кинофильме, где явно солировал Владимир Ильин.

А тело… Ей так было хорошо. Так спокойно. Какая-то необыкновенная нежность переполняла ее всю к человеку, который дремал у нее на плече. А еще – жалость и забота о нем. Никаких иных ощущений не было. Все иные страсти и желания, владевшие ею еще недавно, отступили, отхлынули, как волны отлива. И это было так странно. И так хорошо, что Лариса заплакала.

Драматические коллизии на экране, достигнув апогея, подошли к своему логическому завершению.

«Какой замечательный фильм!», – подумала Лариса.

Зажегся свет.

Михаил неохотно разлепил глаза. Он совсем разомлел.

– Поднимайся, Мишель, я отведу тебя в гостиницу.

Московский морозец подгонял, и, вообще, был как-то совсем некстати после плюсовых температур кинотеатра.

Лариса нежно поддерживала музыканта под руку, пока они шли по направлению к гостинице. И ей бы даже никогда в голову не пришло, что в этот момент чьи-то глаза пристально наблюдали за ними.

– У меня такое чувство, словно, я уже прописалась в гостинице «Россия», – сказала Лариса вновь входя в знакомый номер.

Михаил был никакой. Она помогла ему снять дубленку, ботинки.

– Теперь только баиньки, – сказала женщина, посмотрев на будильник.

Часы показывали половину пятого.

– Намаялась ты со мной, – вздохнул Михаил. – Ты права, сейчас я могу лишь спать. Да и тебе не мешало бы отдохнуть.

– Давай, пока ты еще не уснул, договоримся о завтрашнем дне, – сказала Лариса. – Ведь билет будет у меня.

Михаил тряхнул кудрями, словно, пытаясь стряхнуть с себя сонное наваждение.

– Разбуди меня завтра телефонным звонком в одиннадцать утра, – попросил он.

– Конечно, конечно, – закивала Лариса. – А ты проснешься от звонка?

– Проснусь, только ты долго звони, на всякий случай…

– Хорошо.

– Извини, – Михаил быстрым жестом скинул джинсы и юркнул под одеяло.

Лариса успела заметить, что ноги у него тоже были в крапивных разводах, но значительно меньше, чем спина и грудь.

– А свитер снимать не хочется, что-то не жарко, – добавил он.

– И не надо, и не снимай.

Гостья с краешку осторожно присела на тахту и прислонилась губами к его лбу, желая узнать, нет ли у него температуры.

– Ты теперь только таким поцелуем меня будешь целовать? – чуть обиженно спросил музыкант.

– Мишель, умоляю, не начинай…

Лариса кинула мельком взгляд на дверь.

– А замок захлопывается автоматически? – поинтересовалась она.

– Да, – кивнул Михаил.

– Вот и отлично, – обрадовалась Лариса. – Посижу с тобой, пока ты не уснешь, а потом тихонько уйду.

– Лучше полежи тихонько …

– Мишель, – Лариса взяла его руку в свою, – сейчас же спи.

Мужчина послушно закрыл глаза. Сопротивляться у него не было сил. Через какое-то время рука его ослабла, и он засопел заложенным носом аллергика.

Лариса встала, осторожно подоткнула под Михаила одеяло со всех сторон. Она еще раз оглядела комнату, заглянула под тахту, под кресла и за них. Лицо ее выражало недоумение. Женщина вздохнула и начала одеваться. Она подошла к вазе с цветами. Осторожно вынула розы, стряхнув с них воду. Затем завернула букет в газету «Московский комсомолец».

Лариса подошла к тахте и наклонилась, чтобы поцеловать Михаила. Мужчина зашевелился и повернулся набок, спиной к ней. Она поправила одеяло, затем подошла к столу, взяла цветы. И подойдя к двери, поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется уходить… Грусть накатила на нее. Комок застрял в горле. И пришлось сделать усилие над собой, чтобы, наконец, тихонько выйти из номера.

Сильнее страсти, больше, чем любовь

Так и ехала она всю дорогу домой с этим комком в горле. И по мере удаления от Михаила чувствовала, что уже не только грусть, а тоска захлестывает ее.

Лариса открыла своим ключом дверь квартиры, и первое, что она услышала, был зычный голос тетки-генеральши, доносившийся из гостиной. И она подумала о том, что тетку Катерину сейчас меньше всего хотелось бы видеть, хотя, как племянница, она ее по-своему любила. (В конце концов, родственников ведь не выбирают).

На звук стукнувшей входной двери первой вышла мать, а за нею высунула в прихожую свою любопытную физиономию и тетка Катерина.

– Какие розы! Не страшны нам морозы, – громко сказала отцова сестра, беря букет из рук Ларисы.

– Мам, сделай мне горячего чаю, что-то в горле першит, – попросила Лариса, раздеваясь и освобождая себя таким, не сильно хитрым способом, от общения с родственниками за ужином.

Через пару минут она направилась в гостиную, где ужинала родня, поблагодарила отца за выполненную просьбу, чмокнув его в щеку. И прихватив бутерброд с сыром к чаю, попросила:

– Мам, разбуди меня завтра в десять утра, если я сама не проснусь.

И направилась в свою комнату. Она действительно неважно себя чувствовала. «Хоть бы не накаркать простуду», – подумала Лариса, переоблачаясь в мягкую махровую пижаму.

Дверь приоткрылась, и зашла тетка Катерина.

– Ну, признавайся, был прынец-то? А ресторация? – накинулась она с вопросами. – И добавила, – а розы – страсть! Тридцать три штуки…

– Было тридцать пять, – проговорила Лариса, и ей показалось, что она слышит свой собственный голос, как отдаленное эхо.

– Ну, значит, обсчиталась я, – тетка вздохнула и тут же с любопытством спросила, – так всё путем было? Вон синячищи какие под глазами. Знаю, от каких ноченек они бывают…

Ларисе хотелось сказать тетке Катерине только одно слово: «Уйди»! Но она пересилила себя и попросила: «Аптечку принеси».

Тетка послушно выполнила просьбу в надежде услышать что-нибудь интересное.

Лариса порылась в лекарствах, и, найдя среди них «Парацетамол», выпила сразу две таблетки.

– А у тебя, часом, не любовная лихорадка? – усмехнулась генеральша.

И не дождавшись ответа, сделала свои умозаключения:

– Чуток морозит, синяки, притомилась… Ну, значит, всё путем. Теперь бы только не залететь…

– Тетка… Тетка Катерина, – простонала Лариса.

– А что – неправа я? – самодовольно сказала генеральша и добавила, – ладно, отдыхай. И ешь получше. Для любовных занятий много сил надо. А ты всё какие-то диеты держишь, отощала совсем…

И видя, что племянница натянула на голову одеяло, тетка вышла из комнаты.

Лариса высунула голову, заглотнула воздуху. Она быстро нагревалась, ей было уже жарко и почти дурно от чая и таблеток парацетамола. «Теперь бы только уснуть», – подумала она с тоскою, понимая, что именно это как раз и невыполнимо по причине ее же самоедства.

Она встала, тихонько открыла дверь и прислушалась. Ужин всё еще продолжался в другом конце большой квартиры.

Лариса быстро прошмыгнула в родительскую спальню. Она знала, что у матери на тумбочке всегда есть лекарство – «элениум» или что-то еще в таком же духе. Захватив пару таблеток, она вернулась к себе в комнату и запила их остатками чая.

«Я всё делаю неправильно, – самоедничала она. – Вчера коньяк смешала с шампанским. Сейчас парацетамол соединила со снотворным. И весь невыветрившийся из меня алкоголь в итоге смешала с психотропным и прочим лекарством. Что у меня назавтра будет с головой? Впрочем, завтра будет завтра. А сейчас только бы уснуть и ни о чем не думать»…

Наутро матери не пришлось будить Ларису. Она сама проснулась в девять утра от тревожного толчка. И первая мысль была о Михаиле: «Как он там, родной? Не стало ли ему хуже, не поднялась ли температура?»

А у самой голова была чугунная. Она выпила кофе, насильно впихнула в себя пару ложек овсянки. И начала слоняться по квартире, то и дело, поглядывая на часы. И когда стрелка больших настенных часов зависла на 10.30, вдруг поняла, что вот просто нет никаких сил ждать еще эти полчаса, находясь в неведении.

И она набрала заветный номер.

Михаил отозвался тут же.

– Лорик, – радостно откликнулся он на приветствие. – А я сам проснулся минут двадцать назад.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как орел. Сейчас этот орел чего-нибудь поклюет, расправит крылышки и полетит. Жаль только, что не к своей птичке, а по неотложным делам…

На другом конце телефонного провода раздался вздох облегчения.

– Значит, – сказала Лариса, – я дежурю у телефонного аппарата и никуда не выхожу из дома.

– Я так счастлив это слышать, Лорик. Вот только освобожусь я не скоро.

– Что ж поделаешь. Как освободишься, сразу и звони.

У Ларисы немного отлегло от сердца. Но всё равно было очень грустно.

Когда Михаил позвонил около трех часов дня, но не для того, чтобы назначить ей встречу, а извиниться и сказать, что всё еще занят и ведет своих деловых партнеров в ресторан, потому что так принято, Ларисе стало еще грустнее.

– Ты только не пей, – попросила она упавшим голосом.

– Ну, что ты Лорик. Это исключено.

– А ты этим походом в ресторан сразу заканчиваешь свои два намечавшихся дела? – с надеждой в голосе спросила она.

– Увы, – вздохнул мужчина. – Но второе дело покороче, и уже, надеюсь, без ресторана. Очень надеюсь.

– О-о-о, – протяжно сказала Лариса, – вижу надолго тебя охомутали. А красотка деловая возле тебя никакая случайно не вертится? – спросила она, вроде бы шутя, но с опаской.

– Лорик, ты вне конкурсов и грантов, – заверил ее Михаил.

После этого звонка Ларису вдруг осенило, что может, вообще, так статься, что ехать ей придется уже прямиком на Ленинградский вокзал. Хотя, они мечтали с Михаилом пересечься сначала где-нибудь в кафешке.

Поэтому она отправилась на кухню и стала заблаговременно готовить для Михаила чай с лимоном в термосе, бутерброды с ветчиной и копченой колбасой. Добавила сюда еще несколько пахучих абхазских мандаринов, отмечая в душе, что ей приятна эта забота.

Лариса открыла дверцу антикварного буфета, где кучей были свалены коробки с шоколадными конфетами – невинными дарами и подношениями заместителю министра. С грустью сразу отложила красивую коробку с «Вишней в ликере», и остановилась на наборе шоколадных конфет «Ассорти». Все продукты сложила в большой целлофановый пакет и засунула его в холодильник.

Затем направилась в свою комнату, подошла к секретеру, достала оттуда небольшую бутылочку – граммов на триста – с оранжевой жидкостью, взболтнула ее, проверила крышку на прочность. Бутылочку еще крепко запечатала в фольгу и положила в свою дамскую сумочку.

Лариса то сидела с закрытыми глазами в кресле гостиной у телефона, подобрав под себя ноги, то бесцельно слонялась по квартире в ожидании заветного звонка.

Михаил объявился лишь в половине восьмого. Он звонил из квартиры своего знакомого откуда-то из Беляево, куда он только-только добрался. Это был тоже важный деловой партнер, который приболел. Поэтому неотложные дела приходилось решать таким вот образом в домашних условиях.

– Я уже поняла, – печально, но без малейшего упрека, сказала журналистка, – мы встретимся с тобой «за пять минут до полуночи», употребив выражение пассажиров, которые часто пользуются услугами «Красной стрелы», ежедневно и неизменно уже десятилетиями отправляющейся в одно и то же время: 23.55.

– Лорик, мы встретимся, конечно, раньше, – заверил Михаил. – Но курс ты назвала верный, увы…

– Звони. Скажешь, во сколько встречаемся на вокзале, – И Лариса положила трубку.

– Может, я шофера вызову? – спросил отец, целый день наблюдавший за сборами и страданиями дочери. – Он заберет его из Беляево. Оттуда вместе поедете на вокзал. А потом и тебя домой привезет. Чего тебе ночью-то по метро болтаться?

– Нет, не нужно. Разберемся сами. А ты, папаня, отвыкай служебный автомобиль использовать в личных целях, – усмехнулась Лариса. – Ты забыл, что сегодня воскресенье, и твой Иван Степаныч выходной?

– Да, ладно, что – в первой-то… Ванька заночевал бы у нас, как бывало, а утром отвез меня в министерство.

– Отвыкай, отвыкай, – сказала дочь в задумчивости. – Разве не чувствуешь, что витает в общественной атмосфере?

– Отвыкну еще, – буркнул отец, – а пока есть возможность, надо пользоваться. Дают – бери, а бьют – беги… Слыхала пословицу? С билетиком-то в «СВ» для ленинградского гостя хорошо сгодился?

Дочка вздохнула.

* * *

… Встретилась она с Михаилом уже на Ленинградском вокзале за полтора часа до отхода поезда. И хотя Лариса приехала даже на час раньше времени, назначенного Михаилом, от этого сам он раньше, увы, не появился.

Музыкант примчался запыхавшийся, уставший и голодный.

– Не накормили в гостях? – сочувственно спросила Лариса.

– Представляешь, два часа гоняли пустые чаи. И еще б без сахара, если бы я не сказал, что не пью несладкий чай. И это в гостях у человека, который профессионально заинтересован во мне и которого я столько раз поил и кормил в разных злачных местах…

– Это поправимо, – обрадовалась Лариса, – и я не хочу, чтобы ты вспоминал о чьем-то московском жлобстве. Я тебя сейчас же покормлю.

Они осмотрелись в зале ожидания и, найдя свободные места, присели перекусить. Женщина достала домашнюю заготовку.

Михаил просиял.

Лариса положила пару бутербродов на салфетку, налила чай в термосный стаканчик.

– А ты?

– Я потом сделаю несколько глотков чая для согрева. Главное, ты ешь и пей, вон, сколько всего я тебе наготовила…

Михаил с воодушевлением принялся за еду.

Лариса полезла в сумочку и достала билет на «Красную стрелу».

– У тебя «СВ», – обрадовала она Михаила.

– О! А у меня было обычное купе… Сколько я тебе должен?

– Ты мне ничего не должен. И к тебе, точно уже, не подселят второго пассажира.

– Я бы хотел ехать только с такой очаровательной пассажиркой, – и мужчина нежно коснулся ее руки.

Лариса озаботилась, не нужно ли снова подлить чаю.

– Только отхлебни сначала ты, мне потом будет вкуснее, – попросил он.

Так неспешно и хлебали они поочередно горячий чай с лимоном в зале ожидания, пока, наконец, по вокзальному радио не объявили о посадке на «Красную стрелу». И они сразу поспешили к поезду, понимая, что в уютном купе им будет гораздо приятней и комфортней.

– Жаль, я стариков уже предупредил, что приезжаю завтра, – мужчина вздохнул и достал из бумажника билет, по которому он должен был уезжать через пару дней.

– Я возьму себе этот билет на память? – спросила Лариса.

– Какую еще память? – встрепенулся Михаил. – Во-первых, я хочу встретиться с тобой еще до отъезда на зарубежные гастроли. У меня впереди целый месяц. А, во-вторых, – мужчина умоляюще посмотрел на Ларису, – поехали со мной, прямо сейчас… Я договорюсь с начальником поезда.

– Мишель…

– Поехали. Я познакомлю тебя с моими родителями…

– Ну, да, – испугалась Лариса, – и твоя мама сразу же женским чутьем догадается, кто виноват в твоей аллергии, и сразу возненавидит меня.

– Лорик, не нагнетай, – сказал Михаил и привлек Ларису к себе.

Она обняла его за голову, боясь обнять за плечи, чтобы не причинить боль.

– Ой, чуть не забыла, – Лариса высвободилась из объятий и полезла в свою дамскую сумочку. – У меня есть жуткий дефицит специально для тебя…

– Неужели и для министерской дочки существуют дефициты?

– Не иронизируй, это совсем из другой области, по женской части, – сказала она, разворачивая фольгу и показывая бутылочку с оранжевой жидкостью. – Это облепиховое масло.

– О! Какая замечательная вещь! Мне это очень пригодится, особенно, сейчас. Но, как я понимаю, Лорик, ты жертвуешь своим стратегическим запасом?

– Прекрати, я так рада, что могу быть полезна хоть в такой малости. Значит, не зря добывала его с таким трудом через знакомых в институте косметологии…

– А у меня для тебя тоже есть кое-что, – сказал Михаил с интригой в голосе. Но, ведь, я – «красавчик-мерзавчик» по твоему определению. Поэтому за это «кое-что» буду торговать хотя бы поцелуй. Сначала. А там поглядим…

– Не томи, купец, – улыбнулась заинтригованная Лариса.

– Сначала поцелуй…

Когда Михаил достал из своей сумки изящную ювелирную коробочку, Лариса замерла. Но когда он открыл ее, она, вообще, ахнула и припала к нему на грудь.

– Мишель…

На бархате цвета бордо лежала золотая брошка, выполненная в виде… миниатюрной скрипочки.

– Ты даришь царские подарки, – и слезы заблестели в ее глазах, а я… Я так виновата перед тобой.

– Ну, Лорик, это даже уже не смешно. Да пойми ты, я сам этого хотел. Ну, могу же я раз в пять лет позволить свое любимое шампанское, да еще в компании с такой очаровательной дамой!

И тут он посмотрел на нее с явным лукавством.

– Так говоришь, я – купец? Я тут еще кой-какой товарчик припас, – и он полез в свою кожаную сумку и извлек из нее в прозрачном целлофановом пакетике… бюстгальтер из комплекта белья «Кармэн».

«Хорошо, что я сижу, – промелькнула мысль у Ларисы, – иначе меня бы сейчас подкосило».

Женщина почувствовала, как сердце ее застучало аж в ушах, и как всю ее начинает заливать удушливой волной.

– Да что ты, Лорик, – Михаил взял руки дамы своего сердца в свои, замечая, как краска смущения подрозовила ее бледное до этой минуты лицо, – я так счастлив, ты не представляешь! Благодаря этой изящной женской штучке, я многое вспомнил!

– Что именно? – упавшим голосом спросила женщина.

– Ну, может, и не всё, – сказал Михаил, – но, как ты выплясывала на столе и пела «однажды морем я плыла», помню. И как я танцевал с тобой вокруг стола, тоже вспомнил… И каким оригинальным способом ты преподносила мне шампанское…

Лариса была в ступоре.

– Я так счастлив, что закрыв глаза, могу видеть перед собою эту картину, – захлебывался в восторге Михаил. – Ты… Понимаешь, – он подбирал подходящие слова, – ты такая живая, настоящая, раскрепощенная… Огонь… Ничего подобного я не встречал.

– Правда? – только и смогла вымолвить тихо Лариса, уткнувшись в грудь Михаила и пряча глаза.

– Мне так нравятся твоя естественность и непосредственность во всем. Вон как здорово ты послала хамку-буфетчицу прямиком в Рязань, – и Михаил засмеялся. – Я бы так не смог.

«Ну, еще бы. Где уж вам, утонченным аристократам, с какими-то даже особенными благородными болезнями генной непереносимости, терпеть дурь и перегар спивающейся страны», – подумала она. – Это нам – «совковым» и «соховым» куда привычнее».

Вслух же, отстранившись от Михаила и чуть приходя в себя от услышанных комплиментов, она, как бы, между прочим, поинтересовалась:

– Где же ты нашел этот предмет?

– Это не я, – улыбнулся Михаил, – это горничная. Она нашла это почти под потолком, когда вытирала с гардероба пыль.

– А-а-а, – протяжно сказала Лариса. – Наверное, тебе было неловко?

– Что ты, что ты… Я был так горд, так просиял, когда она спросила, не моей ли гостье это принадлежит. А аромат, точнее, букет ароматов, который от этого предмета исходил, вызвал во мне бурю таких ассоциаций, что я сразу вспомнил…

– Это хорошо, что нашлась парная вещь, – выдавила из себя Лариса, просто чтобы хоть что-то сказать. – Просто примета есть такая…

– А, так я, наверное, до сих пор неженатый, потому что во всех гостиницах теряю носки…

– Ну, ну, не передергивай, – усмехнулась журналистка, – я-то помню, что ты сказал мне при нашей первой встрече на интервью.

– И что же?

– Что ты женишься не раньше тридцати пяти лет, а сейчас тебе только тридцать…

– Ой, да мало ли что я там плел, ведь я уже говорил, что у меня сразу крышу снесло от твоего присутствия…

– А мне показалось, что это твоя жизненная установка на ближайшие годы.

– Даже если это и так, Лорик. Да, говорил. Да, я так считал. Но жизнь ведь может вносить и свои коррективы.

– Хорошо вам, мужчинам, – вздохнула журналистка. – Вам легче что-либо планировать в этой жизни. А мне вот уже двадцать девять, а я и в карьере не достигла того, чего хочу, да и в личной жизни тоже…

Тут Лариса запнулась и посмотрела на Михаила с нежностью, откровенно любуясь им.

– Мишель, – вдруг сказала она, подчиняясь какому-то внутреннему порыву, который был явно сильнее ее. – Ты только не смейся надо мной. Или спиши это на мою «естественность и непосредственность», как ты выразился…

Музыкант с интересом смотрел на Ларису.

– Понимаешь, я хочу попросить тебя об одной вещи, точнее, даже не вещи, – женщина была в нерешительности, вообще-то, мало свойственной ее характеру.

Она шумно вдохнула воздух.

– Нет, не могу, когда ты так на меня смотришь. Можно, я шепну тебе это на ушко…

Лариса наклонилась к Михаилу и тихонько проговорила:

– Обещай… Я хочу… Нет, я прошу тебя, умоляю… Понимаешь, если я однажды решусь… родить ребенка, то я хочу, чтобы это был только ты. И никто другой. Понимаешь? Я хочу, чтобы он был весь повторением тебя: глаза и ресницы, роскошные волосы. Вся твоя благородная порода и стать…

У Михаила выражение лица было еще более восторженное, чем тогда, когда Лариса поведала о том, как ее сразило его фото в журнале.

– Лорик, что, по-твоему, должен делать мужчина, которому только что признались в бесценности его генофонда? – сказал Михаил, начиная приходить в себя от комплимента, который он никогда еще не слышал в своей жизни. – Говорю же тебе: поехали сейчас, не сходя с поезда, со мной в Ленинград. Я представлю тебя родителям, как свою невесту, разумеется, если ты не возражаешь, – и он вопросительно посмотрел на Ларису.

О! – и женщина мечтательно вздохнула. – «Не обещайте деве юной любови вечной на земле». К тому же, если дева не так уж и юна.

– Я чего-то не врубился насчет каких-то дев, – напрягся Михаил. – Лорик, ты, наверное, не поняла, что я только что сделал тебе предложение руки и сердца?

– Всё я поняла, Мишель. Ну, и ты должен меня уразуметь, – уклончиво ответила женщина, ласково проводя рукою по его кудрям. – Для таких вещей нужно время, как, впрочем, и для тех, о которых я тебя попросила. И оно у нас есть еще пока. Немного, но есть.

– А вот я бы этого не сказал, – дернулся Михаил, глянув на свои наручные часы. – До отправления поезда осталось пятнадцать минут.

И тут Лариса вздрогнула, как лошадка, которую только что подстегнули вожжами.

И она затараторила, словно, боясь чего-то недосказать:

– Я, конечно, не ангел, Мишель. Отнюдь. И хочу, чтобы ты это знал. Я могу быть стервозой, еще какой…

– Да ну? – засомневался Михаил.

– Да, это правда. Но поверь, всё же, я – еще не самая худшая из женщин. А ты… Ты не знаешь, какие бывают бабы, на что они способны. Вот так подпоит тебя какая-нибудь, а через девять месяцев скажет тебе, что ты папаша ее ребенка. А ты ничего не помнишь…

Михаил рассмеялся.

– Лорик, мне так приятна твоя озабоченность. Или ревность? Но, поверь, не такой уж я простой. Да и к тому же, подпоить меня не просто.

– Но, ведь, я…

– Ты – это ты. И я сам этого хотел, и именно с тобой. Повторяю это в сотый раз.

Он обнял Ларису. И тут в дверь купе постучали.

– Провожающие, поезд отходит через пять минут, – деликатно напомнил певучий девичий голосок.

Михаил неохотно распахнул купе, вежливо поблагодарив за напоминание молоденькую проводницу.

– Я не должен тебя выпускать из вагона, но не смог уговорить…

– Но мы, ведь, совсем ненадолго прощаемся, Мишель? Позвони, как доедешь, как пойдет твое лечение. Я всё хочу знать. И умоляю: не пей и стерегись баб и теток, о которых я тебе говорила… Только не пей, – умоляющим голосом повторила она напоследок.

Купе Михаила было рядом с купе проводницы и, конечно же, девушка слышала эти слова. Она с удивлением и опаской посмотрела на молодого импозантного вида мужчину и невольно подумала: «Неужели вот этот красавец – бабник и пьяница»?

А Лариса, выйдя из поезда, подскочила к окну, потерла кожаной перчаткой заиндевевшее стекло, в котором виднелся Михаил.

– Так ты мне не ответил, – громко выкрикнула Лариса, заглатывая морозный воздух. – По поводу моей просьбы.

Крикнула громко. Михаил отчетливо разобрал ее слова.

Он улыбнулся, кивнул. И Лариса смогла по его губам прочесть короткое слово «да». При этом мужчина беспомощно развел руками в стороны, мол, как же он может отказать. Она именно так поняла этот жест.

И в тот же миг состав дернулся, ожил, фыркнул и тронулся. Женщина какое-то время двигалась вместе за поездом, пока позволяла скорость. Уже на выходе с перрона, она поскользнулась на ледяном ухабе. Ударила колено так сильно, что даже не смогла сразу подняться от боли. Ей помогли веселые парень и девушка, которые, очевидно, тоже кого-то провожали. Они подхватили ее под руки и довели до ближайшего пластмассового кресла на вокзале.

Когда молодежь ушла, Лариса заплакала от боли. Она расстегнула немного сапог и стала тереть ушибленное место. Но рассиживаться было некогда, ведь минут через пятнадцать должно было закрываться метро «на вход» для пассажиров. И Лариса, прихрамывая и кляня высокие каблуки, кое-как доковыляла до подземки.

Она ехала почти в пустом вагоне электрички. Когда закрывала глаза, то представляла себя сейчас в поезде с Михаилом. И чувствовала, что и пианист в эти мгновения тоже думает о ней. Находясь на небольшом расстоянии от близкого ей человека, она всё еще ощущала себя единым целым с ним, и не сомневалась, что и Михаил чувствует то же самое. И это целое, удаляясь друг от друга, должно было разъединиться на две половинки. От этого было ужасно больно. И почему-то вдруг, именно сейчас, на память пришли слова из песни Петра Лещенко, записи которого так любил слушать ее отец:

Мы так близки, что слов не нужно,

Чтоб повторять друг другу вновь,

Что наша нежность и наша дружба —

Сильнее страсти, больше чем любовь…

Ларисе тоже нравилась эта песня. Но почему-то ее женский ироничный ум отказывался принимать эти слова на веру. И она считала, что автор, написав, эти строки, всё же, немного слукавил для красного словца: уж если близки, так какая там дружба… Так не бывает. И вот сейчас почему-то память сама выдала эти строки.

И женщина вдруг сердцем ощутила то, чего не могла понять умом. И заплакала. Лариса подумала еще о том, что, может быть, это даже где-то было предопределено свыше, что всё получилось именно так. Нет, не рецидив болезни Михаила, конечно, в котором виновата только она. А в смысле – Адама и Евы…

С такими мыслями, с красными глазищами и хлюпающим носом она выпорхнула на своей станции метро, где ее поджидал отец, по причине холода спрятавшийся под козырьком вестибюля.

– Да сидел бы ты дома по такому морозу, – сказала Лариса. – Охота тебе…

– Охота – не охота, возразил отец, – а «атмосфера общественная», как ты выразилась, сама знаешь какая. И я не хочу, чтоб тебе шапку с головы сорвали, а заодно и шубку прихватили. Да еще и напугали. Вот выйдешь замуж, будет мужик о тебе твой заботиться, а пока…

– А я подумала, ты привыкаешь обходиться без автомобиля, – вяло попыталась пошутить дочка, желая ускользнуть от темы, которая ее изрядно утомила. – И добавила вполне серьезно, – мне кажется, что я заболеваю. Не пойду завтра на работу, врача вызову.

И «бледная немочь» в придачу…

И она не пошла на работу, потому что действительно заболела. Температура тридцать восемь, горло, насморк – все признаки простуды были налицо.

Врач выписала больничный на три дня. Но сама-то Лариса точно знала, что это – никакая не простуда. Просто она пережила такие сильные эмоции, что организм с ними не справился и дал сбой.

«Что ж это я раскисла, – ругала себя молодая женщина, – надо, значит, завязывать с диетами, и до лета отложить один голодный день в неделю, а, может, и попить каких-нибудь хороших витаминов».

Но это она сама себя так наставляла и успокаивала, понимая, что дело вовсе не в витаминах.

– Эко прынец скрутил тебя и не отпускает, хоть сам ускакал на своем коне, – посочувствовала тетка Катерина племяннице, которой продлили больничный еще на несколько дней по причине сильной слабости. – Вот те розы и морозы. А вот – и брошечки с позолотой. Слаба ты, Ларка. А, может, попроще прынца кого тебе надо? Перетрусила тебя любовная лихорадка. Гляди, теперь бледную немочь не заработай.

– Это что еще за пугало такое? – не без иронии поинтересовалась племянница.

– Смейся, смейся, грамотная над неграмотной теткой, а простых вещей не знаешь, – сказала родственница назидательно. – Болезнь благородных барышень это называется, если по-простому, по-народному-то. А если по медицине, так это малокровие.

– Тетка, умоляю, ты меня уморишь, – застонала Лариса.

– Нет, это ты сама себя уморить хочешь. Доголодалась уже. Вон зеленая вся, ни кровинушки в лице. Тебе мяса есть надо побольше: железо в нем содержится. И пить понемногу подогретое красное виноградное вино. Оно и кровь улучшает, и тоску твою разгонит. Вот что тебе надо, а не таблетки глотать. Всё, – сказала генеральша строго, – теперь я твоей диетой займусь. Не отвертишься.

И решительно направилась на кухню готовить говяжьи отбивные.

Надо отдать должное генеральше. На ноги Ларису она поставила. Но тоску не разогнала. Даже подогретым красным виноградным вином, хотя на уровне физиологическом, конечно, оно гемоглобин крови, наверняка, ей повысило.

Но, по большому счету, в смысле окончательного выздоровления Ларисы всё это было, конечно, не то, не то… Потому что после отъезда Михаила на молодую женщину напала жуткая депрессия.

Хандра с ней случалась и раньше, и неожиданные перепады настроения бывали, но такого… И всё это по причине несовпадения желаний и возможностей. Хотя Михаил сразу же позвонил по приезду в Ленинград, и опять приглашал ее в гости. Но она заболела, и он пообещал, что обязательно приедет в Москву, чтобы встретиться с ней еще до начала своего длительного заграничного турне. А потом… Потом пианисту просто изменили график гастролей, и пришлось ему уехать в Прагу не через месяц, как планировалось, а уже через пару недель после их расставания.

«Всё правильно, жизнь продолжается, – думала Лариса, когда держала красивую открытку от Михаила с видами Праги и уже знала, что следующая будет из Австрии. – Но отчего же мне так плохо, и когда же меня, наконец, отпустит этот депресняк? Ведь, я съела уже почти все мамины успокоительные таблетки».

Но самое печальное в этом было то, что женщина понимала всё. Ведь сама себя не перехитришь и не обманешь. «Ах, встретился бы ей Мишель вот такой, как сейчас, когда ей было лет двадцать! И сразу бы в омут с головой!»

И какой мужчина ее замуж позвал! Вот именно – какой… Обмануть его ожидания Ларисе меньше всего хотелось бы. Ну, поехала бы она за ним в город на Неве, а дальше что? Ну, стала бы корреспондентом ленинградского отделения ТАСС… Хотя, при такой гастрольной его жизни можно было бы, пожалуй, даже не уезжать и из родительского дома.

Ну, не жена она Ладушка, которая будет печь оладушки и выглядывать муженька в окошко: когда же он вернется после гастролей и ее осчастливит. Да и не жизнь это вовсе. Только ревностью изводить себя. Сколько соблазнов для такого красавца, все женщины мира его – только пальцем помани! Нет, замуж – это значит быть вместе, рядышком.

А применительно к Михаилу это означало бы: всё оставить и следовать за ним. И быть ему женой и мамой, нянькой и служанкой. В плохих гостиницах варить кашку по утрам, по вечерам делать ванночки и массажики ручкам пианиста. Быть замужем за Михаилом – это значит СЛУЖИТЬ ему. Готова ли она на такую жертву? Ну, хорошо, если не жертву, то хотя бы на такую роль?

Ведь, в конце концов, в замужестве с Михаилом были бы не только обязанности, но и масса приятностей и возможностей, одна из которых – мир посмотреть. Впрочем, разве дело в странах мира! Профессия у нее какая… Разве зря она училась? Ведь она – корреспондент главного информационного агентства страны, и зарубежные командировки – это часть ее работы. Правда, пока есть некоторые нюансы… Короче, дело не в загранице вовсе, которую мог бы показать ей Михаил.

А дело в том, что в двадцать лет она бы помчалась за ним, сломя голову. А вот почти в тридцать… Потому что аналитический ум взрослой женщины подсказывал, что не может человек: мужчина или женщина, неважно – долго играть не свою роль. Отсюда многие конфликты и разлады, печали и разводы.

И она не была уверена, что СЛУЖИТЬ Михаилу – это именно ее роль. А значит… Значит, их брак был бы обречен. Лучше бы было ей этого не понимать – и в омут с головой! Но, ведь, понимает. И поэтому – нельзя. Поэтому – не разрешает себе думать об этом даже.

И, уж если честно, как на духу признаться, она и сама была бы не прочь, чтобы ей тоже кто-нибудь послужил… А еще ее пугало одно обстоятельство. Она считала, что до аристократичного Михаила ей всё время надо будет тянуться «на цыпочках»: и в музыкальном образовании, и в манерах, и в эмоциях, постоянно контролируя себя и помня о «сохе».

А еще она вспоминала красивую историю о крепостной девочке Божемиле. Только сейчас эта история представлялась несколько в ином ракурсе. Она вспоминала почему-то еще и о той женщине, которая была женой князя-генерала. И не могла не думать, что же должна была чувствовать она, когда ее муженек привез пятнадцатилетнюю красотку, родившую ему наследника? Неужели радоваться? Или грустить о том, что успела родить только двух дочерей? Князь, ведь, прожил долгую жизнь, а вот княгиня умерла через десять лет после той истории. Кто знает, что подтачивало ее изнутри – обида, ревность?

Вот так значит: люби, служи верой и правдой, роди деток, а потом через энное число лет тебе дадут отставку и объявят об юной красотке. Может, у них в роду к этому тоже генная предрасположенность?

И в то ж время, рассуждая так, она ревновала своего Мишеля (своего, да, своего!), когда представляла очередь из гипотетических поклонниц, которая заканчивается вон за тем углом… Она помнила всё: каждый жест, взгляд, комплимент, каламбур, относящиеся к ней. Его мужскую тактичность…

А, ведь, действительно, как он себя правильно повел. Они встретились первый раз на интервью, потом была пара телефонных звонков из турне по стране, что он ее помнит. Потом музыкант пришел к ним в гости, а она – к нему в гостиницу. Один день для узнавания и знакомства. Как мало! У них, ведь, не было конфетно-букетного периода, чтобы получше узнать друг друга. Притом, что Мишель был в восторге от нее, но был так деликатен, опасаясь сделать что-то не так или поспешить. Куда до него все этим ловеласам или наглым самцам, которые считают себя мужчинами! Впрочем,

Простите, а где вы видите мужчин?

– это всегдашняя Ларисина фраза, так жутко раздражающая и обижающая ее коллег-мужчин на службе, стала для нее еще более актуальной.

Сейчас она, вообще, чувствовала себя одиноким путником в пустыне. Михаил задал такую планку отношений между мужчиной и женщиной, на такой высоте прозвучал его камертон, что Лариса понимала: одиночество – самая близкая ее подруга. Причем, надолго…

Кто может подарить ей еще такую роскошь общения? Ведь всех потенциальных ухажеров она невольно будет сравнивать с Мишелем. И это притом… Да, да, и это притом, что ничего не было. Вот, что значит познакомиться с настоящим принцем. Как же с ним всё сложно, но и как прекрасно!

В самом потаенном уголке ее сердечка живет дорогой звездный мальчик… Звездочка по имени Мишель, с которым у нее такой тайный уговор… А на груди – изящная брошечка в виде скрипочки, которую она не снимает и которая ее греет. Впрочем, это уже талисман. Наряду с репродукцией раскосой египетской красавицы, хранящейся под стеклом на ее рабочем столе.

Уже год минул, а Михаил не возвращался в страну. Гастроли, гастроли… Заграничные открыточки. Иногда звоночки: «Как дела? Помнишь меня?»

«Помню, помню. А когда приедешь, гражданин мира?»

«Пока – не могу никак. Контракты железные. Пашу, как конек-горбунок. А заодно, и кую железо, пока горячо».

«Понятно, понятно».

«А что понятно-то тебе, Ларка непутевая? А что – ему? Что взрослые мужчина и женщина, разъединенные городами и странами, свободны, ничем не связаны и вольны поступать, как им заблагорассудится? А ты, как думала, дорогуша? Не ковала железо, пока было горячо, пока тебя замуж звали. Так чего ж ты сейчас хочешь понимать-то? И сам не ам – и другому не дам? Так не бывает».

Так не бывает. Да еще с таким красавчиком – удачливым, востребованным и обеспеченным. Лариса это понимала. Понимала также, что ни до каких пошлых интрижек Мишель не опустится никогда. А вот сколько соблазнов среди всех этих камерных концертов в заграничных «Русских домах», встречах в посольствах с их фуршетами… Она про это была уже наслышана из своих источников. Какие там дамочки бывают, какие красотки, какое обхождение… А тут такой «подарок» – молодой и неженатый… Впрочем, разве нельзя познакомиться с какой-нибудь иностранкой, случайно оказавшись за одним столиком в кафе? И почему-то Ларисе всегда представлялось именно французское кафе, и девушка была обязательно француженкой… «Мишель, ведь, натура эмоциональная, увлекающаяся, – вздыхала она про себя, – чего уж там понимать»…

И продолжала заниматься самоедством. Ей порой казалось, и не раз, что она – майская – родилась не в том месяце. И что должна была она быть вовсе не Близнец по знаку зодиака, а Скорпион, потому что сама себя жалила постоянно и нещадно. А от месяца мая ей досталось ни много, ни мало – маяться по жизни. Она искренне так считала.

Эта ее всегдашняя фраза – «простите, а где вы видите мужчин?» – не была женским кокетством. Лариса ее выстрадала. Говоря так, она подразумевала, естественно, мужчин отечественных.

Но бывая в театрах, на концертах, разных симпозиумах и встречах иностранных делегаций, она не могла не заметить, что иноземные особи мужеского пола выгодно отличаются от соотечественников (кроме журналистов, естественно, которых она на дух не переносила).

То есть, среди них мужчины встречаются, и не так уж редко. Но она как-то, до поры до времени, не придавала этому значения. Встречаются и встречаются. И ладно. И пусть. Менталитет у нее с ними разный. Да и к тому же она – артековская пионерочка и патриотка, рожденная в СССР, и министерская дочка, ни перед какими иностранцами прогибаться и лебезить не собирается, как иные особи женской стати.

Но то, что витало в воздухе, в общественной атмосфере, так сказать… Ее знакомство с Михаилом, который показав «класс», перевернул душу и исчез в тех же закордонных просторах… Наконец, такое уж долгое ее ощущение одинокого путника в пустыне… Всё это невольно заставляло развернуть голову в ином направлении: а вдруг именно там окажется оазис? Ну, если и не оазис, то, хотя бы надежда на глоток свежести и новизны, а то и спасение в виде некоего утешительного приза? Неужели не заслужила? Сколько еще она такая молодая, красивая, умная и всё понимающая, будет пропадать и чахнуть? Нет, замуж за иностранца, она, конечно, не собирается. Но вот присмотреться получше к тому, что она раньше «автоматом» сбрасывала со счетов, не помешало бы…

Жизнь вокруг нее так стремительно меняется, а она всё стоит на месте. Отечественное бабье оптом и в розницу повалило замуж за иностранцев. То ли от всплеска большой любви, то ли от элементарного отсутствия нормальных мужиков в стране, то ли в поисках лучшей жизни в стороне от отечества, дым которого стал не «сладок и приятен». А уж как задымило… Раз нет пророка в своем отечестве, не поискать ли и ей в чужом? А что? Ну, и кто первый бросит в нее камень?

Как-то забежала к ней по делу коллега по работе – Тонька Курбатова, которая была тассовским фотокорреспондентом. Принесла снимок «культурной тематики» – концерт в зале Чайковского, к которому надо было срочно придумать расширенную информацию. А заодно вывалила ей на стол массу других фотографий, которые Лариса тут же стала рассматривать с удовольствием. Антонина была классным фотографом.

Один снимок неожиданно привлек внимание молодой журналистки. На нем был запечатлен интересный брюнетистый мужчина на какой-то выставке.

– Понравился? – Антонина усмехнулась. – У тебя, Ларка, глаз-алмаз и губа не дура.

– А кто это? – поинтересовалась женщина.

– Это итальянец. Зовут Антонио. Он возглавляет делегацию бизнесменов, приехавших из Италии по обмену опытом с нашими мебельщиками. Меня к ним сейчас прикрепили, мотаюсь, в общем.

– Как странно, – в раздумье сказала Лариса. – Пару дней назад я была в Большом театре на «Лебедином озере». В партере, неподалеку от меня расположились трое южан. Я еще подумала тогда: то ли испанцы, то ли итальянцы. Впрочем, внимание мое привлек именно он, – и журналистка кивнула на снимок.

– Вполне возможно, у них обширная культурная программа, – сказала коллега и добавила, улыбнувшись, – на аристократов потянуло? Антонио – отпрыск каких-то там благородных и знаменитых итальянских фамилий… У меня всё записано про него, только я сейчас тороплюсь. Сегодня сопровождаю их на подмосковную мебельную фабрику «Шатуру». Но, если уж так на сердце легло, чего-нибудь можно и придумать.

– А когда их группа уезжает из Москвы? – поинтересовалась Лариса.

– Через пару недель, так что давай не затягивай. А то – поехали со мной, сегодня и познакомишься. Представлю тебя, как свою коллегу, которая интересуется итальянской мебелью…

– Нет, погоди, – Лариса была в раздумье. – Прежде, чем познакомиться, мне бы разузнать о нем чего-нибудь поподробнее, что ли…

– Поезжай в Экспоцентр на Красную Пресню. Там у них шикарная экспозиция. И они всё время крутят небольшой документальный фильм, типа рекламного ролика. И в нем Антонио этот всё рассказывает и о себе, и о своей фирме. Правда, на итальянском языке.

– Отлично, заметано. Тонь, спасибо за подсказку.

– Ты только не затягивай, подруга, – подмигнула Тонька, исчезая в дверях с тяжелой сумкой фоторепортера наперевес.

Лариса вздохнула: «Интересно, что это – планида у нее теперь такая – внутренним женским чутьем угадывать отпрысков благородных семейств?»

Она задумчиво посмотрела в окно, вспоминая случайную встречу в Большом театре. А, может, не совсем случайную?

Тогда, в театре, она почувствовала, что ее потянуло к нему, как магнитом. Незаметно наблюдая за незнакомцем, она просто получала эстетическое удовольствие. От того, как он реагировал на происходящее на сцене. Как что-то тихо и быстро говорил своим спутникам, как поворачивал голову, как держал спину. Да, было что-то такое-эдакое даже в повороте его головы, невозможно притягательное и вальяжное…

Ах, вон оно что оказывается. Потомки, значит, графов итальянских каких-то. Что ж удивляться, что, прям, выпирает это благородство и достоинство. Ну, правильно, у них же никто графскую породу не истреблял и не выкорчевывал «до основанья, а затем»… Никто «ход естественных событий не прерывал», как выразился Мишель. Отчего же не гордиться своим родом счастливым и знатным потомкам? В них эта гордость в крови от рождения, как некая печать, запечатленная на лбу. Повековая печать от плебейства… И Ларисе было очень приятно, что ей дано было эту печать разглядеть.

Друзья, коллеги

И уж совсем стало неожиданностью, что эта приятная случайная встреча может иметь какое-то продолжение. Спасибо Антонине.

Коллегу по работе Лариса ценила и уважала. Тонька Курбатова тоже училась на факультете журналистики МГУ, только на два курса младше Ларисы.

Так и стоит она у нее перед глазами: невысокого росточка девчонка-подросток типа «травести», с короткими, вечно растрепанными вихрами и обвешанная сразу несколькими фотокамерами, с которыми, казалось, она даже ночью не разлучалась… Вездесущая, пронырливая, знакомая со всеми студентами с разных курсов и отделений, для всех свой «рубаха-парень». Да, не красавица, этакая «маленькая собачка до старости щенок», но талантливая, напористая и целеустремленная.

Приехавшая в Москву из Тюмени провинциалка, живущая студенческим неустроенным и полуголодным бытом, с сибирской напористостью стала завоевывать мегаполис, публикуясь в столичных газетах и журналах, а то и в Агентстве печати «Новости».

Поэтому, когда уже два года спустя после своего окончания МГУ Лариса однажды в тассовском буфете встретила Антонину, совсем не удивилась. И даже очень обрадовалась.

Пока сибирячка училась, она своим трудом заработала такое портфолио, что ее без лишних вопросов и протекций взяли в фотохронику ТАСС.

Квартиру, правда, никто фотожурналистке не обещал. И съемное жилье в разных концах Москвы, ставшие неотъемлемой частью ее столичной жизни, было словно продолжением ее неустроенного студенческого быта. Но это обстоятельство Антонину не пугало. Кто знает, сколько бы еще так продолжалось, если бы однажды в очередной съемной квартире где-то в Ясенево у нее не украли всю дорогущую фототехнику: и личную, и служебную…

Только тогда она пришла к главному редактору своего подразделения – фотоинформации – и с сибирской прямотой попросила помочь.

Начальник сначала развел руками, а затем посоветовал просительнице выйти замуж за москвича.

– Я ж непротив, – прямодушно призналась Антонина, – так не берут. – Вот вы женитесь на мне, Павел Никонорыч… – то ли спросила, то ли попросила подчиненная, ошарашив собеседника.

Начальник засмеялся: «У меня уже внуки»…

Но призадумался.

– Об отдельной квартире и не мечтай. А вот комнату… Надо бы подсуетиться. А то видишь, какой общественный градус на дворе. Не знаешь, что завтра будет. А как работника мы тебя ценим. Надо помочь…

– Так я больше, чем о комнате в коммуналке и не мечтаю, – обрадовалась Антонина, – хоть пять метров, но что б мои, собственные…

И спустя какое-то, совсем недолгое время, дали Антонине комнату в коммуналке – аж двадцать квадратных метров в районе площади Разгуляй с тремя соседями.

После съемных квартир в спальных окраинах, оказаться в центре Москвы рядом с парком Лефортовово! Тонька была счастлива, называя себя теперь не иначе, как тюменской москвичкой.

Культурно отметили это событие в своем фотоподразделении после рабочего дня. А вот с сибирским размахом новоселье Тонька собиралась отметить уже у себя дома, пригласив туда своих друзей.

Из тассовских было двое: Лариса и спортивный обозреватель, он же комсомольский секретарь главного информационного агентства страны – Аристарх Рачинский, о котором тут нужно сказать особое слово.

Аристарх был корреспондент, который пришел в журналистику из спорта, что, впрочем, довольно часто встречается в этой жизни. За его могучими плечами был московский институт физической культуры, участие во множестве соревнований и звание мастера спорта международного класса по легкой атлетике. Был он метателем копья.

Общеизвестно, что профессиональный спорт весьма травматичен. И Аристарх не стал исключением. Травмы предплечья, ключицы, и мышц спины – самые распространенные в этом виде спорта – не обошли и его стороной. Кто знает, тот поймет. Он был молод, здоров, интересен, но профессиональный спорт должен был покинуть.

Нетипичность, исключительность его в журналистском мире состояла в том, что он не пил и не курил, отмахиваясь от назойливых коллег тем, что, мол, хочет еще вернуться в большой спорт. Скорее всего, это была отговорка. Но держался он отменно. Может, и комсомольская должность его к этому еще обязывала…

«Да, ладно, сопьется еще, – с иронией думала Лариса, встречая этого здоровяка под два метра ростом в тассовском буфете или столовой. – Спиваются и журналисты, пришедшие из спорта, наверстывая упущенное в молодости. Видала она таких».

Безошибочным женским чутьем она знала, что нравится этому спортивному увальню, который был младше ее на два года. Он всегда норовил во время обеда подсесть за ее столик, а если журналистка делала вид, что не замечает его, то Аристарх садился по соседству, чтобы всё равно можно было перекинуться парой фраз, как бы, между прочим…

А однажды, (было это еще пару лет назад, когда Лариса «дохаживала свой 28-летний комсомольский возраст») зайдя в кабинет, она увидела спортивного обозревателя, восседающего на ее рабочем месте и рассматривающего репродукцию под стеклом, на которой была изображена египетская красавица.

Молодой мужчина поднялся, уступая кресло, и тихо, приблизившись к ней, спросил:

– Интересно, а ты после ночи любви тоже могла бы бошку свернуть?

– А ты хотел бы удостовериться? И не мечтай, – резко ответила Лариса, обозленная тем, что кто-то посмел подсмотреть ее тайное и сокровенное.

– Забирай свои комсомольские взносы, и уматывай, секретарь. Ты, ведь, за этим сюда пришел? – и Лариса пренебрежительно швырнула на стол небольшую, ежемесячно означенную в ведомости сумму.

(Из множества таких небольших сумм складывались финансовые потоки и комсомольские реки большой советской страны).

– Не только. А поговорить? – улыбнулся Аристарх, которому явно не хотелось уходить, тем более, что никого, кроме них, в кабинете не было. – Так, может, я теперь буду называть тебя Клео… Или Клёпа, – сказал он, кивнув на репродукцию.

– Не вынуждай, – и тут Лариса демонстративно взялась за пустую пепельницу, стоявшую у нее на столе.

– Курить – красоту губить, – сказал мужчина, сожалея, что разговор так быстро подошел к концу. И добавил, уже совсем, вроде, будничным тоном, – тут наши на выходных за грибами в Подмосковье собираются, автобус заказали. Поедешь?

Лариса округлила глаза.

– Сыроежки и опята с Кирюшей собирать? И слушать его пьяные бредни еще на природе? Уволь…

– Там еще и другие сотрудники будут, – заметил Аристарх.

– Ты себя, что ли, имеешь в виду, Аристон? – молодая женщина усмехнулась. – Не сомневаюсь, что там и другие сотрудницы тоже будут. Лесные нимфы, так сказать, комсомольско-молодежного разлива…

Спортивный увалень вспылил.

– Ну, сколько можно повторять вам всем: Аристон – это совсем другое мужское имя…

Почему-то все коллеги, особенно молодые, упорно называли его Аристоном, что бывшего метателя копья и нынешнего спортивного обозревателя жутко раздражало.

– Ну, и ладно, – вздохнул комсомольский секретарь главного информационного агентства страны, покидая кабинет. – Зато теперь я знаю твою тайну…

При этих словах Лариса снова взялась за пепельницу и нервно забарабанила по ней пальцами.

Аристарх вышел. И молодая женщина, наконец, свободно вздохнула, в который раз отмечая про себя, что этот мужской индивид действует на нее, как красная повязка на быка. Или – как красный, предупредительный сигнал светофора? Одним словом, раздражает…

Вообще-то появлению Аристарха Яновича Рачинского в ТАСС и в качестве журналиста, и в качестве комсомольского секретаря предшествовало немало событий. И начать, пожалуй, стоит с его появления на свет.

Этот спортивный поляк

Здесь, пожалуй, следовало бы совершить небольшой экскурс в весьма бурные и печальные события начала двадцатого века. В числе прочего, упомянув и польско-советскую войну 1919-21 годов, которую называют еще и польско-большевистской – события, о которых до сих пор спорят историки с обеих сторон, замешанных в этом конфликте.

Нам же интересно будет проследить конкретную судьбу некоего Аристарха Вацлавича Рачинского, являвшегося в то смутное время поручиком 5-ой польской дивизии, сдавшейся в плен в Красноярске. А также судьбу польки Гражины Мазур, отправившейся на поиски своего жениха вместе с его младшим братом – Ежи Рачинским.

Наверное, об этом рискованном путешествии из Польши в далекую и холодную Сибирь с бочоночком меда, сушеной ягодой малиной и многокилограммовым шматом копченого окорока, можно было бы написать свою историю. Наверное… Мы лишь здесь заметим, что поиски увенчались успехом. Невеста и брат поручика прибыли в Красноярск, когда там свирепствовала эпидемия тифа. Они разыскали Аристарха в одном из тифозных бараков в горячечном бреду.

Приплюсовав к фамильным серьгам и кольцу семейства Мазур приличный кусок окорока, чтобы уговорить конвой позволить забрать умирающего, невеста и брат перевезли Аристарха на съемную квартиру, где и выходили его. Своей любовью, заботой, медом с малиной и наваристым калорийным супом всё из того же копченого окорока…

Потом наступил момент, когда от тифа слегла хрупкая и нежная Гражина. Самым стойким оказался Ежи, которому досталось больше всех и который не смог выехать на Родину, пока не началась репатриация поляков в 1922 году.

К этому времени Аристарх и Гражина были уже обвенчаны католическим священником, и у них был годовалый сынишка, которого они нарекли Яном. Пускаться с такой крохой в дальнюю и трудную дорогу они не хотели. К тому же, молодые супруги видели, что в стране Советов на постоянное жительство остается немало поляков. Доводы же брата Ежи, что дома, на родине, им будет лучше, не убедили. А зря. Ежи уехал к родителям в Польшу, а они остались.

Ну, а потом еще, как известно из истории, в нашей стране был ГУЛАГ, где оказалось немало заключенных поляков. Не минула эта участь и польского поручика и дворянина Аристарха Рачинского. Правда, опять же, как известно из той же истории, в начале Великой Отечественной войны поляки были амнистированы.

Бывший поручик Аристарх Вацлавич Рачинский вышел из лагеря очень ослабленным, почти инвалидом. Воевать он не мог. Зато подрос польский шляхтич Ян, которому к началу войны исполнился 21 год… Лишь в послевоенное десятилетие, когда тысячи поляков из СССР возвращались на родину, уехали из Сибири и родители Яна. Навсегда.

А тогда, летом 45-го, Гражина и Аристарх Рачинские ждали возвращения своего единственного сына в Красноярск. Они знали, что он жив и здоров.

Возвращался на Родину боец Красной Армии (и одновременно потомок старинного дворянского польского рода) Ян Рачинский, сопровождая своего фронтового друга Владимира Ярового, который был на костылях с загипсованной ногой.

Владимир был жителем подмосковных Мытищ. Доставив раненного товарища домой, Ян должен был продолжить свой путь из Москвы в Красноярск, где его очень ждали родители. Но, ведь, никто не знает, за каким поворотом его поджидает судьба. Не знал этого голубоглазый и симпатичный 25-летний поляк.

А судьба явилась к нему нежданно-негаданно в образе пятнадцатилетней сестрицы Владимира – Клавдии, которая в памяти брата, уходившего на фронт, запечатлелась десятилетней пацанкой. А тут… Володька ее и не узнал, когда выбежала на крыльцо почти незнакомая фигуристая девушка, обняла, поцеловала.

«А сестрица-то моя – невеста уже!» – изумился Владимир.

Клавдия же, как глянула на братова друга, молодого бойца: грудь в медалях, глаза голубые, кудри русые, нос – чуть курносый. Акцент – чудной, но приятный, и имя диковинное – Ян. Глянула – краской залилась. И умопомрачилась. Сразу. С первого взгляда. Бывает.

А дом родительский – только одно название, что дом. Развалюха, к которой мужская рука столько лет не прикасалась. Сад, правда, большой, хороший, и яблоки уродились в то лето.

Время – голодное. Отца семейства все ждали еще, надеялись, хоть была бумага, что после битвы на Орловско-Курской дуге, он пропал без вести.

Кругом – разруха. Брат – хромой, неизвестно, когда нога заживет. А Клавка, только что окончившая семилетку, влюбилась. Да она, конечно, свои бы чувства скрывала, но, как поняла, что Ян скоро домой, в Сибирь свою, уедет, умопомрачилась еще больше.

Однажды, когда мать ушла на ночное дежурство в госпиталь, где она работала санитаркой, а брат в доме дремал, прокралась она тихонько в сад. Здесь Ян, чтобы никого не стеснять в небольшой избе, спал на свежем воздухе под яблоней. И сейчас боец крепко уснул на старой железной кровати под многолетним фруктовым деревом.

Подкралась юная Клавдия в ночной рубашечке к молодому бойцу – и юркнула в постель.

А когда тот, проснувшись, открыл глаза, прошептала со всей отчаянностью девичьей пылкости: «Если уедешь от нас – утоплюсь»…

Поляк вздрогнул, сел на кровати, беря в свои руки трясущиеся Клавдины ручонки, и понимая, что его и самого сейчас начнет трясти от неожиданности момента. Тем более, что днем он ловил на себе ласковые, искрометные и, в то же время, смущенные взгляды девушки. И от этих взглядов у него мутилось в голове.

– Так нельзя, – сказал молодой мужчина и продолжатель рода польских шляхтичей. – Я – гость в вашем доме. И старше тебя на десять лет. А из-за этой войны – старше, будто бы, на все двадцать. А ты… Ты такая юная, свежая, чистая паненка… Так – нельзя. Так – нехорошо…

– Скажи: нравлюсь я тебе или нет? – тая от осторожно-нежных интонаций поляка, а, особенно, от «паненки», спросила Клавдия.

– Нравишься… Очень, – выдохнул боец.

– Ну, тогда оставайся у нас. Или забери меня с собой в твою далекую Сибирь…

И счастливая от того, что «нравится», девушка резко подскочила с кровати, и, краснея от нахлынувшей смелости, быстро приподняла до самого горла вверх свою рубашку.

– Смотри и знай: никто, кроме тебя никогда этого не видел…

Поляк глянул на юные прелести, в долю секунды промелькнувшие в лунном свете летнего сада – и задохнулся. А Клавдия убежала.

Молодой боец долго еще смотрел на звездное небо, курил самокрутки, вздыхал, понимая, что жизнь его делает неожиданно крутой поворот. И ему уже не уснуть.

Днем с Володькой мастерили деревянные подпорки к дому, месили глину для укрепления стены, которая вот-вот могла рухнуть. Еще в перспективе надо было латать крышу. Основным работником был, конечно, Ян.

Клавдия сварила на обед пустые кислые щи (без мяса) и картошку. Позвала обедать брата и гостя. Сама, пунцовая вся, глаза опустила и вышла из кухни, не сев обедать вместе, как обычно.

– Чего это с ней сегодня? – удивился брат.

Фронтовой друг вздохнул и поведал ночную историю, утаив некоторые подробности о девичьей красе в лунном сиянии.

– Так, значит, «утоплюсь»? – усмехнулся Володька. – Так это ж равнозначно, что она в любви тебе первая призналась! Вроде, была только пацанкой, подумать только… А ты-то сам к ней как?

– Я бы женился, – вздохнул Ян. Но, ведь, твоя сестра так молода… Нас не распишут.

– Была бы любовь… Свадьбу сначала сыграем. А распишут через год. И когда вы приглядеться друг к другу успели? Я и не заметил.

– А когда тебе замечать было, когда ты всё к соседке бегаешь, – улыбнулся Ян.

– И то правда. У меня там дела посерьезней ваших приглядок-переглядок будут. Дела конкретные… Жениться надо, пока Катькины родители мне не накостыляли моими же костылями.

Владимир немного помолчал, подумал.

– Так. Значит, сразу две свадьбы играем через месяц. А чего канителиться? – и недавний фронтовик почесал за ухом. – Вот с хатой надо побыстрей заканчивать. Тебе с сестрой здесь жить, а я у Катьки буду, – заключил молодой мужчина, как о деле, уже окончательно решенном.

Вечером того же дня в дом наведались гости. Катька – рыжая, веснушчатая и бойкая, пришла вместе с родителями. Владимир поставил самовар. Пили чай с баранками и колотым сахаром. За столом сидели и Ян с Клавдией.

Владимир оповестил свою мать и Катькиных родителей, что через месяц – свадьба.

Мать жениха всплакнула, подумав о главе семьи, который не может порадоваться за взрослого сына.

Тут поднялся Ян и, смущаясь, попросил руки Клавдии, пообещав всегда любить и беречь свою будущую жену. Это стало для всех неожиданностью (кроме Владимира). Даже для пятнадцатилетней невесты.

Мать всплеснула руками. Но глянув на смутившуюся дочку, которая не убежала, а всё же усидела за столом, поняла, что за повседневными хлопотами проглядела, что дочка-то ее влюбилась. Вот те на… Да еще, какой видный жених за нее сватается. А она что? Она – не возражает. Сын – женится. Дочка – замуж выходит. Рановато, правда. А жизнь-то, какая сейчас? Мужиков война повыкосила. А мужская рука всегда в доме нужна.

– Ты гляди у меня, – пригрозила в тот же вечер мать дочери, когда гости разошлись. – Какой человек на тебя внимание обратил. Смотри у меня… Месяц до свадьбы надо подождать…

Да какой там месяц! Любовь, что эпидемия. Да и само лето так располагает к любви. Июльские душные ночи, ковш Большой Медведицы прямо над раскидистой яблоней белого налива, склонившей ветви над кроватью, где спал молодой поляк. Да спал ли? Ему, видавшему смерть в глаза, вздрагивающему во сне от разрывов несуществующих уже снарядов, так хотелось любви и счастья.

Поляк не спал. По ночам прислушивался. И ждал. Они продержались только неделю.

Душной звездной ночью девичья фигурка всё в той же простенькой ситцевой ночной сорочке замаячила у яблони белого налива.

– Пришла?

– Пришла, – только и смогла вымолвить ослепительно юная невеста.

И всё было в одном этом слове: и люблю, и ты мой первый и единственный… И на всю жизнь.

– Как же я тебя ждал…

Молодой поляк был не каменный и не железный. От волнения Ян порою нашептывал Клавдии польские слова, казавшиеся ей забавными и непонятными. И молчаливые звезды мерцали в темном небе, как немые стражи нарождающейся любви.

Когда после нескольких часов волна нахлынувших чувств немного поутихла, Янушка, как сразу стала называть его Клавдия, достал из-под кровати припасенную заранее плошку меда. Ее он выменял на местном рынке за шерстяной свитер, который должен был его согревать в далекой Сибири.

– Это мой подарок тебе, – сказал он, чайной ложкой зачерпывая свежий майский мед и поднося его к алым нежным губкам своей возлюбленной.

– Ой, как сладко и сразу пить хочется, – отозвалась Клавдия, утопающая в гамме чувств, доселе ей неведомых.

Ян протянул руку к ветке дерева и сорвал яблоко, светившееся в ночи белым сочным наливом…

Так и начался их медовый месяц. Со сладкого меда, который влюбленные заедали яблоками, срывая их прямо с дерева.

И помнила Клавдия об этом подарке всю жизнь. Потому что это было не просто вкусное и приятное лакомство в голодный год. Это был подарок вместо всех подарков, которые любимый мог бы ей подарить, если бы не случилась война. Это было и вместо духов, и вместо коробки шоколадных конфет или торта… Или вместо какого-нибудь затейливого веера или гребня для волос. Или еще какой-либо красивой женской безделушки, которой просто нельзя было достать. А, может быть, и даже – вместо совместных танцев, которых у них тоже не было… Любовь всегда права, любовь всегда чиста.

И друг Володька пропадал ночами в Катькином саду, который стал для молодого фронтовика райскими кущами.

Две свадьбы, как и намечали, сыграли в один день. Катькина родня напекла пирогов с яблоками, приготовила вареную картошку с жареным салом.

Яник же расстарался, чтобы по польскому обычаю на столе была запеченная курица, красный свекольный борщ и каравай из белой муки.

Каравай был накрыт полотенцем, и руки жениха и невесты – Яна и Клавдии – лежали на нем. Потом этим же полотенцем связывали их руки. Молодые должны были съесть по ломтику каравая. Оставшимся свадебным сдобным хлебом угощали гостей.

Кольца были серебряными. Свое кольцо мать подарила дочери. Ян же купил «обручку» всё на том же рынке, где обменял свой шерстяной свитер на мед.

Ну, и понятно, что от такой скорой и пылкой любви первенец не заставил себя долго ждать. В 46-ом году у них родился мальчик, которого назвали Томашем. В этом же году Клавдия с Яном расписались в советском Загсе.

Второй ребенок появился через пять лет – в 51-ом году. Это была девочка, которую назвали Магдой. А уж бутуз по имени Аристарх, родился в 63-ем, когда бывшему фронтовику Яну Рачинскому исполнилось сорок три года, а его, всё еще молодой жене – только тридцать три.

Аристарх рос обычным подмосковным мальчишкой: гонял футбольные мячи с соседскими друзьями, ходил с удочкой на рыбалку и летом отдыхал в пионерском лагере. И детство у него было вполне советское, несмотря на польскую фамилию, имя и отчество.

Его родители – медсестра районной поликлиники Клавдия и мастер мытищенского «Метровагонмаша» Ян – были очень рады, когда их сыну однажды предложили (очевидно, исходя из его природных физических данных) заниматься в легкоатлетической спортивной секции. Сначала – в местной, потом – в Москве. Что в последствии, очевидно, и определило будущее Аристарха: столичный институт физкультуры и звание международного мастера спорта по легкой атлетике. А чуть позже – и его работу в спортивной журналистике.

Веселое новоселье

Как комсомольский вожак, в качестве подарка на новоселье Антонине Аристарх приволок красивые настенные часы (очевидно, хранившиеся в каких-то тассовских закромах для разных торжественных случаев еще с «доперестроечных» времен).

Лариса подарила комплект красивого импортного постельного белья (не оскудело от этого приданое министерской дочки). А также набор из трех сковородок. И еще, учитывая пустые прилавки магазинов, принесла коробку шоколадных конфет (из отцовых подношений), пару банок прибалтийских шпротов, маленькую баночку «Мяса краба», попадавшуюся раньше иногда в хороших продуктовых заказах недавних советских (опять же, «доперестроечных») времен. И уж совсем диковинные для отечественного потребителя (но вполне обычные для ассортимента «Березки») маслины с лимоном, анчоусы и каперсы.

– Ларка, ты – настоящая подруга, – завизжала от восторга Тонька, оценивая щедрые продуктовые гостинцы. – А то мои сотоварищи – доки по отговариванию водочных талонов, а вот по части еды…

Тонька на секунду задумалась.

– Так, Ларка, – хозяйским тоном скомандовала Антонина, – из шпротов твоих сделаем бутерброды с вареным яйцом и маринованным огурцом. Мясо краба пойдет в деликатесный салат с теми же огурчиками, яйцами и баночкой зеленого горошка под майонезом…

– Вообще-то, в этот салат кладут консервированную кукурузу, – тихо заметила Лариса.

– Так, где ж я тебе ее возьму? – встрепенулась Антонина, – спасибо, что кто-то из гостей банку горошка притащил. Маслины тоже сразу на стол пойдут…

Затем новоиспеченная хозяйка осторожно взяла в руки две изящные стеклянные баночки.

– А это что такое? – спросила она у подруги, с изумлением рассматривая содержимое через хрупкое стекло.

– Анчоусы и каперсы…

– А вот эти… книперсы, – сказала с восторгом Антонина, – я спрячу в холодильник и есть не буду.

– Что же ты с ними собираешься делать? – удивилась Лариса.

– Я буду любоваться на них через стеклышко, нюхать через запечатанную крышечку и показывать эту диковинку всем, кто будет приходить ко мне в гости…

– Как хочешь, – улыбнулась Лариса и добавила, – очень вкусно пахнет картошкой с мясом.

Разговор происходил на коммунальной кухне. Тут молодая хозяйка спохватилась.

– Так я ж жаркое стряпаю, загляни в казанок и попробуй, не пересолила ли я.

Лариса подошла к газовой плите, кухонным полотенцем прихватила тяжелую чугунную крышку. И сразу пахнуло вкусным булькающим варевом. Гостья осторожно облизала горячую ложку.

– Посолено в меру. А вот лаврового листа сюда бы, или специй каких не помешало…

– Лаврушки нет, а вот перцу душистого щас кину…

– И еще, – Лариса улыбнулась, – правда, вкусно, только блюдо переварилось. Картошка превратилась в пюре, в котором плавают мясные волокна.

– Да ладно, – махнула рукой беспечная и молодая хозяйка, – парной телятиной картошку не испортишь. Два кило свежего мяса сегодня на Черемушкинском рынке ни свет, ни заря отхватила.

– Ну, тогда скажи своим гостям, – тут подружка призадумалась, – что это твой фирменный суп-пюре с телятиной «по-французски»…

– А что? – тюменская москвичка оживилась, – здорово ты придумала, Ларка, мне нравится.

Тут гостья увидела на одном из столов в самом углу нераспечатанную бутылку водки и торт «Чародейку». Подойдя ближе, прочитала записку, лежавшую на столе и написанную крупными буквами: «Уважаемые соседи, угощайтесь по случаю моего новоселья. Антонина».

– Тебе этого не понять, – вздохнула она, вспоминая хоромы министерской дочки.

Антонина не раз бывала в гостях у Ларисы.

– Представляешь, я сегодня праздную новоселье, а у меня как раз дежурство совпало на этот день.

– Какое дежурство? – не поняла подруга.

– Да общие места в квартире драить: ванну, раковины, унитаз. Мыть полы в кухне и коридоре. Вон видишь, график дежурств висит на стене.

Лариса подошла к рукомойнику, над которым висел пожелтевший от времени листок. Фамилия одного из соседей (понятно, бывшего) была перечеркнута, и над ней виднелась свежая надпись, выполненная шариковой авторучкой: «Курбатова Антонина Ивановна».

– Я тут договорилась с одной бабулей – божьим одуванчиком. Она согласилась.

Тонька вздохнула.

– С соседями надо ладить. Правда, не представляю, как буду соблюдать все эти «графики», ведь, я всё время по командировкам мотаюсь, – и она засмеялась.

Тут на кухню заглянула опрятная старушка лет семидесяти пяти.

– Вас к телефону, – вежливо сообщила она.

Тонька быстро выскочила в коридор коммунальной квартиры, и Лариса через пару секунд услышала ее недовольный голос.

– Да вы что… Я на вас жаловаться буду. Вы стол и стулья должны были привезти еще четыре дня назад! Крайний срок – сегодня утром. А уже вечер. И у меня новоселье. Я, по-вашему, гостей на полу буду угощать?

Всклокоченная Тонька появилась на кухне.

– Представляешь? – обратилась она за моральной поддержкой к приятельнице.

– Я всё слышала, – с сочувствием кивнула Лариса.

– Да, ладно, где наша не пропадала, – и новоиспеченная хозяйка махнула рукой.

В этот момент на кухню заглянули двое молодых людей уже с веселым блеском в глазах.

– Антонина, загибаемся с голодухи, – сказал один из них, которого звали Виктором, – а тут мясом с картошкой пахнет на всю квартиру. А я и вспомнить не могу, когда мясо ел в последний раз…

– Сейчас, сейчас… Всё уже готово, мужики. Вы только раньше времени не напивайтесь, – попросила молодая хозяйка.

Все гости уже слышали новость: долгожданные стол и стулья не привезут. Поэтому приходилось обходиться тем, что было.

Убранство комнаты было следующим. В углу стоял небольшой холодильник. У одной из стен комнаты красовался диван, к которому была приставлена тумбочка. На полу был постелен новый палас. На большом и широком подоконнике, какого уже не встретишь в современных квартирах, находилась посуда: подаренные на новоселье тарелки и чашки, вилки и ложки.

Антонина быстро подсуетилась, попросив у соседки-старушки пару табуреток. Их сдвинули вместе, накрыв вафельным полотенцем. К ним придвинули тумбочку – и импровизированный стол был готов.

Дамы и кое-кто из гостей-мужчин разместились на диване, остальные – сидя «по-турецки» на паласе вокруг «скатерти-самобранки».

– Дорогие гости, приношу извинения за некоторые неудобства, – сказала Антонина. – Надеюсь, они не испортят нашего веселья по случаю новоселья…

– Не испортят, не испортят, – загалдело возбужденное мужское большинство, разливая полученную по талонам московскую «Столичную».

Слово взял комсомольский секретарь Аристарх Рачинский.

– Тоня, мы ценим и уважаем тебя, как талантливую коллегу. Ты – замечательный фотожурналист и партнер по работе. И я от души поздравляю тебя с тем, что ты стала, наконец, полноправной москвичкой!

На этом официальная часть комсомольско-молодежной вечеринки была исчерпана, и началась неофициальная.

– Так что там с мебелью, я не понял, – пошутил Виктор, налегая на суп-пюре из телятины «по-французски».

– Не хватило ножек к стульям, – сказала подруга Тоньки Светлана, стрельнув глазами по собравшимся мужским особям и останавливая свой томно-озабоченный взгляд на Аристархе.

– Нет, ножек как раз хватило, – шутливо предположил друг Виктора Вячеслав, – а вот машина, которая развозит мебель, сломалась…

– Нет, машина не сломалась, – просто бензин у них закончился, – грустно сказала виновница торжества. – Ну, ничего, завтра они у меня попляшут…

Новоселье Антонины проистекало шумно, весело, и всё еще по-студенчески, неустроенно.

– Не обижают тебя божьи одуванчики? – поинтересовался Вячеслав у молодой хозяйки.

– Наоборот. Они – моя охрана.

– Как это? – не поняла Лариса.

– А так. Всегда есть кто-то, кто дома сидит. А это значит, что мои дорогие фотокамеры из квартиры уже никто не уворует никогда…

– Тонь, я вот чего-то не поняла, – сказала Лариса, – в твоем длинном коридоре пару раз чуть не грохнулась из-за темноты. А какой-то дедулёк в очках и с палочкой всё время маячил у меня за спиной, методично выключая свет в кухне, ванной и коридоре.

– А-а-а, – Антонина усмехнулась, – так это ж электричество в местах общего пользования. Те киловатты, что нагорят за месяц, потом на четверых соседей и поделят поровну…

– Да сколько там нагорит: копейки, да еще и поделить на четверых, – покачала головой журналистка.

– Э, тебе – министерской дочке из сталинских хоромов этого не понять, – вздохнула подруга. – Это всё из области психологии коммунальных кухонь. Я с этим дедом уже имела беседу попервой, когда пару раз растянулась в темном коридоре, где эта тусклая лампочка должна гореть постоянно.

– Ну, вот, а ты еще «Чародейку» им отдала, недовольно буркнула Светлана. – Знаешь, как я эти четыре тортика на Черемушкинском хлебопекарном комбинате с «черного хода» с переплатой сегодня добывала?

– А еще и бутылку водки из наших припасов отдала, – подключился к острой продуктовой теме Виктор.

– Да будет вам, – махнула рукой Антонина. Во-первых, я – сибирячка. Сибиряки – не жлобы. И по сегодняшнему случаю я должна была соседям проставиться.

Тут молодая хозяйка усмехнулась.

– Дедулёк-то молча электричество выключает, а если б я не подсластила пилюлю, ворчал бы весь вечер. А, во-вторых, водки у нас – залейся. И тортиков – еще целых три штуки, каждый по килограмму весит.

– А тортики какие еще? – поинтересовался кто-то из гостей.

– Еще одна «Чародейка» и два «Подарочных» торта, – успокоила собравшихся Антонина.

Гости удовлетворенно загудели.

– «Подарочный» – мой любимый торт еще со студенческих времен, – плотоядно сказала счастливая Тонька. – Для тех, кто не знает: это два толстых и нежных бисквита, между которыми невозможно вкусная маслянистая прослойка крема, и много-много жареного арахиса сверху. И обалденный запах ванили…

Антонина мечтательно прикрыла глаза.

– Всё равно жалко, нам, ведь, еще два дня гудеть, – сказала Светлана, поводя раскосыми, как у Марины Влади в фильме «Колдунья», глазами в сторону спортивного увальня.

И было, в общем, ясно, что ударение делается вовсе не на торте. А на двух предстоящих выходных, которые намекалось провести весьма интересно, если бы того пожелал этот, не в меру трезвый комсомольский вожак главного информационного агентства страны.

Светка была типичным представителем провинции, оказавшимся в столице то ли в качестве разведенной офицерской жены, то ли провалившейся уже не в первый раз во ВГИК абитуриентки, то ли бывшей лимитчицы ткацко-прядильной фабрики, не желающей покидать Москву. Тайно нарушая строгий паспортный режим советской державы, молодая женщина постоянно пребывала в поисках мужского плеча, облокотясь на которое, можно было бы решить все свои проблемы.

– Тонь, – сказал Аристарх, – со временем с доплатой твою комнату можно будет обменять и на отдельную однокомнатную квартиру, ты об этом думала?

– Конечно, думала, Аристон, – живо отозвалась хозяйка. – Я стариков своих хочу из Сибири забрать в Москву. Ну, разумеется, не сразу, через какое-то время. Главное, что у меня теперь есть своя крыша над головой, – Тонька счастливо прикрыла глаза, – московская крыша. И комната эта – конечно же, только трамплин. Друзья мои, как я счастлива…

– А уж как я счастлива, что моя подруга жилье, наконец, получила, – как бы невзначай потягиваясь на диване и сексуально маня своими формами, сказала Светлана. – Я, ведь, не москвичка, намыкалась по разным съемным квартирам…

И она опять стрельнула хитроватым прищуром раскосых глаз в сторону спортивного журналиста.

– Повезло тебе, Светка, – сказал Виктор, – теперь тоже в центре жить будешь. Ох, и разгуляешься у площади Разгуляя…

Все засмеялись, и Виктор, которого уже начинало развозить, опять предложил тост за новоиспеченную москвичку.

Ларисе становилось скучно. Водку она не пила (в отличие от коньяка). Вина, за исключением пары бутылок портвейна, не было. Но портвейн был жутким, совершенно неудобоваримым. Быть трезвой в хмельной компании – это неинтересно. Трезвым в силу своей спортивности оставался и Аристарх, пригубивший «для приличия» не более двух маленьких стопочек.

Включили музыку. Предполагались танцы-«обниманцы».

Ларисе, находившейся под перекрестными взглядами Аристарха и Виктора, этих танцев совсем не хотелось. Конечно, из «двух зол» она предпочла бы наименьшее – трезвого коллегу, а не хорошо поддатых Антонининых друзей.

А была еще и Марина Влади местного разлива, положившая глаз на тассовского журналиста. И еще – куча выпивки…

«Пора рвать когти, – подумала Лариса, – пока не начались какие-нибудь пьяные обиды и разбирательства, неизбежные в таком контексте, а то и дележ на пары кандидатов и кандидаток»…

Аристарх порывался проводить журналистку хотя бы до ближайшей станции метро, но она отказалась. На радость всей компании, а, особенно, Светлане, которая безошибочным своим кошачьим нутром почуяла в ней соперницу. Но радость ее была недолгой.

Скоро откланялся и сам «великолепный атлет», несмотря на комплимент, которым Светка одарила его сразу после ухода Ларисы. Откланялся, сославшись на весьма прозаическую последнюю электричку, следующую до подмосковных Мытищ, на которую ему надо было успеть…

Кабы знала я, кабы ведала…

Лариса была благодарна Антонине за то, что та посоветовала ей сходить в «Экспоцентр» на выставку итальянской мебели. Она столько узнала о заинтересовавшем ее «объекте»!

Во-первых, получасовой документальный фильм, главным рассказчиком в котором выступал сам Атонио. Фильм, правда, был на итальянском. Но референт или секретарь, обслуживающая экспозицию, когда набиралось достаточное число посетителей, на плохом русском языке вкратце комментировала наиболее интересные моменты.

Журналистка, надев темные очки, была само внимание. И сразу поняла очень многое. Возможно, даже гораздо больше, чем бы того хотелось несимпатичной крашеной блондинке лет тридцати трех с плоской грудью, длинным лицом, крупным носом и не очень хорошей кожей лица. В конце своего рассказа Симона (так женщина представилась посетителям) добавила, как бы, между прочим, что является дальней родственницей Антонио. И Ларисе сразу стало понятно: как же хочется этой секретарше стать близкой, самой близкой его родственницей…

Наблюдательная журналистка невольно усмехнулась своему открытию. Впрочем, Симона ей не конкурент. Явно.

Так значит: потомок знаменитого аристократического рода. Владелец домов в Венеции, Флоренции, Риме и фамильных мебельных фабрик. Образованный (Гарвардский университет), молодой и красивый. Ой! И как она смогла всё это вычислить еще в театре, лишь глянув на его осанку и горделиво-изящный поворот головы?

Лариса посмотрела документальный ролик дважды. Она бы посмотрела еще и третий раз, но посетителей становилось всё меньше, и ей не хотелось, чтобы Симона обратила на нее внимание. Пусть на сегодня она, всё же, останется мисс Инкогнито, потому что вполне возможно, что ей сюда придется заявиться еще с «открытым забралом» – уже в качестве корреспондента.

Женщина вышла из «Экспоцентра» и радостно вздохнула. На душе у нее было хорошо. Глаза заблестели, кровь веселее потекла по жилам.

Она становилась прежней Ларисой, которая желала нравиться и сама готова была увлечься.

По дороге домой журналистка заехала в книжный магазин и купила русско-итальянский словарь в надежде выучить хотя бы 100 наиболее употребимых слов. А вечером позвонила Тоньке.

– Вижу, запала ты на аристократа, – усмехнулась коллега. – Я тебя, Ларка, просто не узнаю… Да приди ты на их выставку, как журналист…

– Нет, нет, – возразила Лариса, – работа от меня никуда не убежит. Это запасной вариант. Здесь нужен эффект неожиданности, эффект случайности. Тонь, ну, придумай что-нибудь…

В трубке на время воцарилась молчание.

– Послушай, Ларка, по-моему, и придумывать ничего не надо, – радостно засопела Антонина. – Через пару дней я уезжаю в командировку в Карелию. Я, ведь, этих итальянцев сопровождала несколько дней. У меня куча их фотографий накопилась, причем, неофициальных, которые я должна им просто отдать.

– Ну, ну… – оживилась Лариса.

– Так вот, я позвоню Антонио и скажу, что, мол, срочно уезжаю. И что фото он сможет забрать у моей коллеги в ТАСС – некой Ларисы. По-моему, повод самый нейтральный, непреднамеренный и даже – невинный…

– Тонька, это было бы здорово, – сказала подруга, – но только надо, чтобы пришел именно он, а не кто-то другой из их делегации.

– Да не волнуйся, придет именно он. Атонио заказывал эти фотографии. И, вообще, он у них – самый главный и ответственный. Больше я уже ничего не могу придумать для тебя, – вздохнула Антонина.

– А мне больше ничего и не надо, – обрадовалась молодая журналистка.

И открыла русско-итальянский словарь.

… На следующий день в ее отдел прискакала Тонька, принесла фото.

– Можно, я себе это оставлю? – Лариса прямо-таки обмерла, откладывая снимок, на котором был изображен брюнет с тонкими чертами лица, умными глазами, глядящими сквозь стекла в изящной и дорогой оправе.

– Бери, мне не жалко, – сказала Антонина, положив на стол большой специальный конверт, на котором было написано: «Фото для Антонио».

Улыбнувшись, Лариса взяла этот конверт и, недолго раздумывая, с правой стороны внизу крупными буквами еще дописала: «Передаст Лариса».

– Смотри, голову не потеряй, – усмехнулась Тонька.

– Уже. Совет запоздал, – вздохнула коллега. – Давно не получала такого эстетического удовольствия, глядя на мужское лицо…

Антонина ушла, а молодая женщина всё рассматривала и рассматривала фото, подмечая какие-то новые оттенки, нюансы и, радуясь своему – женскому и сокровенному.

«Да, влюбилась. Да, ей радостно и хорошо. Да, в ее власти сделать так, чтобы, якобы случайное знакомство, получило продолжение. И она знает, как. И ей это совсем не сложно. Потому что она – женщина, которая знает, чего хочет. Она так долго спала. А теперь ожила. Она снова прежняя. Она – охотница, которая выходит на свою женскую охоту. И как это здорово. И как это прекрасно. Она влюбилась».

А поздно вечером в этот же день, когда журналистка уже собиралась ложиться спать, позвонила ее знакомая – молодая актриса и тезка – Лариса Василькова, предложившая два бесплатных билета в Малый театр.

– Ларочка, как вовремя ты нарисовалась, – обрадовалась женщина. – А я как раз обдумывала культурную программу с одним человеком.

Они условились, что Василькова занесет ей билеты прямо на работу в первой половине дня. А во второй… А во второй половине того же дня должен был приехать Антонио за фотографиями.

«Билеты не помешают, – размышляла женщина. – Такой повод. И к тому же, театр, как и ресторан, поздно заканчивается, только театр – намного приличней», – усмехнулась она.

Своим знакомством с тезкой-актрисой Лариса была в некотором роде тоже обязана Антонине.

Как-то в прошлогодний субботник начальник Кирилл Петрович (будь он неладен), сам, естественно, отдыхая после своих ежедневных вечерних возлияний в Доме журналиста или еще в каком другом творческом доме, обязал Ларису, как самую молодую и единственную незамужнюю сотрудницу их отдела (незамужнюю – всегда подчеркивалось им с особой оскорбительностью) прийти в выходной и стойко отпахать за себя и «за того парня». То есть, одной – за вес их отдел.

Ладно, еще б просто отсидеть на рабочем месте, отдежурить формально, а то, ведь, надо было еще мгновенно отрапортовать конкретной корреспонденцией по актуальной теме дня.

Злая, невыспавшаяся в свой выходной день, Лариса проклинала своего начальника Кирюшу и вместе с ним того человека, который много-много лет назад поднес бревно на коммунистическом субботнике в Кремле. Собственно, которому они все и были обязаны этими пожизненными субботниками теперь.

«Уже кто-то откровенно говорит о выносе тела вождя из Мавзолея, а мы всё рапортуем и рапортуем по привычке», – зло подумала женщина, нервно просматривая телефонный справочник Москвы в поисках адреса состоявшегося субботника.

Ее сердитые мысли неожиданно прервала Антонина, влетевшая к ней в кабинет.

– Ларка, айда, за мной, быстро, – прокричала коллега, – куй железо, не отходя от ТАСС…

Фотокорреспондентке тоже хотелось, очевидно, побыстрее «отстреляться» в этот идеологический день. Заходя в агентство, Тонька высмотрела, что их соседи – актеры театра «У ворот» вышли на бульвар с метлами и лопатами.

Когда тассовские журналистки подошли к группе молодежи театра (а была исключительно молодежь), двое юношей уже обкапывали деревья, а девушки лениво, чисто символически, мели метлами по уже подметенному до них, очевидно, дворниками, бульвару. И знакомство состоялось. Фото получилось. Лариса с Антониной тут же были приглашены творческой молодежью в театральный буфет на чаепитие с пирожными.

То, что начиналось скучной обязаловкой с утра, неожиданно закончилось интересным знакомством. И даже могло бы иметь продолжение, если бы Лариса ответила на многозначительные взгляды одного из актеров. Могло бы… При условии, если б в багаже ее знакомств представителей этой профессии не было. Но один уже значился. Наступать второй раз на те же самые грабли ей не хотелось…

А их совместный с Антониной фоторепортаж был признан лучшим и еще долго красовался на «доске почета» для внутреннего пользования, как лучший журналистский материал на тему субботника…

Знакомство же у Ларисы завязалось не с актером, а с актрисой. Причем, дружба оказалась не только обоюдоприятной, но и обоюдополезной. Особенно, в такое смутное время.

Актриса Лариса Василькова, конечно же, была в курсе всех театральных новостей и тусовок, куда она была вхожа, и тянула туда за собой благодарную за это ей журналистку.

А тассовская корреспондентка, в свою очередь, в силу тематики своей работы, часто имела приглашения на театральные премьеры, а иногда – предварительные «прогоны» новых спектаклей, куда не раз приглашала свою тезку.

Последний раз они виделись около месяца назад на одной творческой встрече в Центральном «Доме актера». Актриса была там со своей подругой – Таисией, очень красивой молодой женщиной. Такой красивой, что Лариса подумала, что она тоже из мира театра и кино. А та оказалась дизайнером одежды.

Впрочем, сама тезка-актриса была вне всякой конкуренции. У нее было удивительное, запоминающееся лицо. Человек, хотя бы мало-мальски знакомый с искусством, глядя на нее сразу вспоминал известную картину «Рождение Венеры», даже если и запамятовал почему-то фамилию художника. Те же удивительно мягкие черты лица, милый овал, пышные роскошные волосы с едва заметным медным отливом, струящиеся по плечам… Глядя на нее, казалось, что копией остается картина, хранящаяся в далеком заграничном музее, а живым воплощением, оригиналом, так сказать, является именно она – Лариска Василькова.

К тому же, веселый нрав и коммуникабельность молодой актрисы делали ее весьма ненавязчивой в обычном человеческом и дружеском общении, что особенно ценилось журналисткой.

* * *

… Лариса сидела перед зеркалом. Она только что сняла питательную маску с лица и раскручивала крупные бигуди, заглядывая при этом в русско-итальянский словарь, бормоча и запинаясь, заучивая певучие, благозвучные слова, которые плохо шли ей на ум. Затем взяла фен и стала выравнивать «волны», кое-где образовавшиеся от бигуди. Она знала: всё основательное надо сделать сегодня, чтобы завтра утром только подправить.

Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появилась тетка Катерина, только что громко спорившая с отцом в его кабинете.

– Марафетишься? – понимающе усмехнулась генеральша. – Есть для кого? – и своим мощным торсом втиснулась в кресло.

Лариса вздохнула.

– Могу погадать, хочешь? – интригующе предложила тетка.

– А почему бы и нет? – племянница быстро достала из ящика стола карты.

Вообще-то, она не очень в это верила. Где-то: пятьдесят на пятьдесят. Но тетка действительно умела гадать. А завтра у нее такой волнительный день…

– Сдвинь своей рукой, – попросила генеральша, протягивая колоду карт Ларисе и присаживаясь на тахту, чтобы раскидать бумажные картинки понятным ей узором в определенной последовательности.

Племянница всё еще сидела перед зеркалом, прореживая пинцетом брови.

– В общем, – в казенном дому ждут тебя хлопоты, – начала генеральша, – очень близкие хлопоты.

– Прямо завтра с утра, – предположила Лариса.

– Может и так, – кивнула тетка Катерина. – Еще какой-то злодей и злодейка тебе выпадают в том же казенном дому. И от них – даже удар…

– Кажется, я даже знаю, о ком речь. Злодей – это мой начальник. А злодейка – его секретарша, которая наушничает, во сколько я прихожу на работу и когда ухожу. В моем казенном доме это незыблемо, – вздохнула Лариса.

– Да, хоть, король этот тебе нехорошо падает, – продолжила генеральша, – но тебе повышение по службе выходит, не глядя на все его козни… Переплюнешь ты через него.

– Так я плююсь в его сторону постоянно, – усмехнулась Лариса, – а вот насчет повышения – это вряд ли… Мой начальник непотопляем и ему еще девять лет до пенсии. Карты врут, – заключила она с грустью.

– Ларка! – тетка так зычно вскрикнула, что племянница даже вздрогнула. – Не каркай под руку. И запомни: в моих руках карты никогда не врут. Ну, вот, всю мысль перебила, – сказала она с досадой.

– Молчу, молчу, – виновато вздохнула Лариса.

Какое-то время генеральша сидела молча, созерцая карты и всё еще недовольно сопя.

– Значит, – начала она снова, – король этот поганый станет тебе по барабану. Отскочит от тебя, как горох от стенки. И знаешь, почему? Потому что тут один благородный король очень клинья к тебе подбивает. И именно он своим благородством всю твою грусть и печаль перекроет. Понимаешь? И ложится его масть к тебе со свиданьицем, расположением и любовью. О как.

После этих слов родственница замерла на время, внимательно изучая карты.

– Ой, Ларка! – вскрикнула она вдруг, всплеснув руками, Ларка, что я вижу! С королем-то этим у тебя постелька выходит, да еще какая…

– Что, прям, завтра? – игриво поинтересовалась племянница, откладывая пинцет в сторону и разворачиваясь лицом к тетке.

– Насчет завтра – сказать не могу. Но очень близко, совсем рядом выходит, – тут генеральша вздохнула и неожиданно перешла на шепот, – такая постелька, о которой все бабы мечтают, да не всем суждено…

– Какая – такая? – не поняла Лариса. – Страстная, что ли, очень?

– Любовь без страсти не бывает, – назидательно сказала тетка. – Но я не об том сейчас толкую. Я о постельке, которая… – и женщина запнулась, подбирая слова, – про которую говорят, что она… судьбе – порог.

– Как? – переспросила племянница и засмеялась. – Тетка, тетка Катерина, по тебе словарь крылатых народных выражений можно составлять.

И Лариса повторила в задумчивости, глядя в зеркало: «Судьбе – порог»…

– К жизненным переменам, что ли?

– К очень жизненным, – кивнула генеральша.

– К замужеству, что ли? – неуверенно переспросила Лариса.

– Тсс, – тетка Катерина приложила палец к губам. – Тсс. Экая ты бестолочь, Ларка. Не видишь разве: я слова этого избегаю всячески, чтобы вслух его не произносить, чтобы не спугнуть удачу, – и она быстро-быстро перемешала на тахте карты, сбив их в бесформенную кучу. – И ты слова этого вслух не произноси. И никому про гаданье это не рассказывай. Ни подружкам. Ни даже им, – генеральша кивнула на двери Ларисиной комнаты, за которыми находились родители. – Я тоже молчать буду.

И, видя ироничную улыбку на лице племянницы, добавила:

– Можешь даже не сомневаться, Ларка. Всё: отпрыгалась, девка. Стопроцентно. Да и пересидела ты уже. Перестарочка-тридцатилеточка, сама знаешь. Давно пора. Скоро платье будешь шить или покупать… тсс… сама знаешь, какое. Вспомнишь еще мои слова. Очень скоро вспомнишь…

И генеральша, с видом заговорщицы, приложив палец к губам, покинула комнату племянницы, посмотрев на нее восторженным взглядом, словно на засватанную уже невесту.

В ожидании радости

Лариса глянула в зеркало и вздохнула. Ну, тетка, ну, тетка Катерина… Но на душе у самой посветлело. Гадание родственницы было, сейчас, словно, сеанс психотерапии. И так кстати. Особенно, для поднятия самооценки. А что там у нее с самооценкой? Всё замечательно.

Она двинулась к гардеробу, извлекая оттуда свои многочисленные наряды. И взгляд ее упал в этот момент на телефонный аппарат. Как же ей уже давно хотелось сделать этот тайный, секретный звоночек.

Журналистка подошла и быстро набрала номер телефона, который дала ей Антонина, предварительно плотно прикрыв трубку рукою.

– Пронто, – отозвался на другом конце провода мягкий баритон. – Пронто, – услышала Лариса дважды повторенный итальянский аналог русского «алло», и далее еще быстро прозвучало несколько певучих слов, которые Лариса не разобрала.

Женщине просто хотелось услышать его голос, она столько думала о нем, смотрела на его фото. Какой приятный тембр… Сердце ее колотилось. Нет, сегодня еще нельзя. Это она так. Просто из женского любопытства. Не выдержала. А вот завтра… Завтра утром она позвонит с работы, и они уже точно условятся о встрече. Спасибо Тоньке. Уезжая, она предупредила Антонио, и завтра он будет ждать ее звонка.

Лариса посмотрела на часы. Они показывали одиннадцать вечера. Женщина на минутку попыталась представить этого итальянца в его номере «Интуриста» на улице Горького, куда он пришел отнюдь не после праздного, а насыщенного встречами и делами трудового дня. Конечно же, он устал. И, наверное, уже собирается ложиться спать.

Баритон, еще звучавший в ней отголоском, безошибочно помог выбрать и наряд для завтрашнего дня.

Журналистка быстро натянула на себя темно-синюю удлиненную юбку, которая так красиво подчеркивала ее изящную фигурку, а к ней примерила нежно-бирюзового цвета кофточку из тончайшего кашемира с глубоким вырезом. От выреза шел ряд маленьких очаровательных перламутровых пуговиц.

«Надо всё предусмотреть на всякий случай, – усмехнулась женщина, – рассматривая себя в облегающей кофточке, – а вдруг… Какие симпатичные пуговки. И начинаются на уровне такой соблазнительной ложбинки. А не слишком уж соблазнительной и откровенной? Может, сюда какой кулончик прицепить»?

Она открыла ящик и быстро порылась в своих украшениях, и, найдя там золотую цепочку, которую венчал изящно обработанный камень бирюзы, осталась очень довольна.

Качнувшийся, как маятник, кулон замечательно сочетался с расцветкой кашемира. «Украшение будет одновременно привлекать и чуть отвлекать взгляд собеседника, – подумала Лариса. – И утомленному, наверняка, холодной и серой Москвой итальянскому путнику, блеск бирюзы может напомнить о теплых водах южных морей, в которых можно понежиться и согреться»…

– Стоп, – приказала себе вслух женщина. – Не будем бежать впереди паровоза. Я устала, а мне надо еще слова итальянские повторить. И я должна выспаться, чтобы завтра хорошо выглядеть.

Лариса еще раз окинула себя оценивающим взглядом.

– А еще будут высоченные каблуки… И завиток к завитку, и ресничка к ресничке, и пухлые губки бантиком… И запах «Шанели». Море «Шанели № 5»… Даже, если какая-то сердечная дама у него уже есть в Москве на примете или в далекой Италии, что для такого красавца весьма вероятно, – размышляла вслух женщина, – увидев меня, он мимо просто так не пройдет. Антонио, ведь, ничего не знает о том, что ждет его завтра. А поджидает его Мадам Неожиданность – союзница женщин. И эта Мадам – залог ее завтрашнего успеха. Особенно, если к нему, успеху, подготовиться заранее…

И Лариса самой себе в зеркало состроила лукавые глазки.

Уже засыпая, она вспомнила, что у нее завтра разгрузочный день, который она себе делает раз в неделю. Просто попивает тихонечко минералку из бутылочки, а вечером позволяет себе легкий ужин. И пару дней после этого не ест мяса и рыбы.

Впрочем, если возникнут определенные обстоятельства, при которых ее пригласят поужинать в кафе или ресторан, она, конечно, это свое правило нарушит. Ну, а так – ничего менять даже не стоит. Потому что в этот день она во всем теле чувствует легкость необыкновенную, порхая, как бабочка. И глаза ее блестят как-то по-особому. Пусть блестят. Завтра ей это даже очень кстати.

Это только мерзкий начальник Кирюша говорит, что у нее в этот день блеск голодной тигрицы в глазах, и, мол, к «зловатой» и в обычные дни, Ларисе Паллнне лучше не подходить, потому что «сожрет с потрохами». Но что может понимать этот алкаш и урод…

Если он принесет цветы…

Утром, проходя мимо вахты при входе в агентство, журналистка оставила дежурному свой телефон, попросив позвонить, когда ее будет спрашивать гражданин Италии по имени Антонио.

– Спросить Ларису Павловну, – услужливо повторил мужчина пенсионного возраста, глядя на бумажку, которую журналистка загодя написала дома.

– Ой, погодите, – женщина взяла листочек у вахтера, быстро достала авторучку и вычеркнула отчество, – спросить Ларису. Просто Ларису…

Затем она вошла в рабочий кабинет и, улучив момент, когда двое ее коллег вышли, быстро набрала заветный телефонный номер гостиницы «Интурист».

После Ларисиного «бонжорно» последовали еще несколько итальянских слов вперемешку с русскими, которые она заготовила в качестве приветствия.

Когда Антонио от неожиданности проговорил сразу и быстро пару предложений на родном языке, женщина сказала «скузи» (извините) и «нон каписко» (не понимаю). Но этого было вполне достаточно, чтобы вызвать массу приятных ассоциаций у гражданина Италии.

Они условились встретиться где-то в промежутке от часа до двух. Но предусмотрительная Лариса, заверила, что, даже если Антонио и выбьется из этого графика, ничего страшного не произойдет, так как она целый день всё равно будет находиться на работе. А когда напоследок журналистка еще произнесла «чи вдьямо», что означало – «увидимся», то Антонио просто просиял. И она смогла уловить это «сияние» даже из телефонной трубки. На то она была Лариса.

«Всё идет по плану, – радостно вздохнула женщина. – И всё будет именно так, как я задумала, если он принесет цветы. А он принесет мне цветы. Я это чувствую. Я его уже заинтриговала».

Из рабочих мероприятий сегодня намечалась лишь летучка отдела, которая всегда проходила в кабинете начальника – Кирилла Петровича. «Нудное занудство», как называла это мероприятие журналистка, продолжалось не более двадцати минут. Происходило это обычно с утра.

Но сегодня почему-то секретраша-злодейка, которая должна была уже пригласить на летучку сотрудников отдела, этого не сделала. Ларисе очень хотелось побыстрее «отстреляться» от обязательного официоза, чтобы полностью освободить свои мысли и чувства ожиданию совсем иного «мероприятия». Поэтому, отпив немного минералки из бутылочки, которая стояла у неё на столе, женщина не поленилась заглянуть в кабинет начальника и поинтересоваться, будет ли сегодня летучка.

– Будет, будет, – неопределенно буркнул Кирюша, – бесцеремонным, как всегда взглядом, глянув на напомаженную и сексуально соблазнительную сотрудницу своего отдела.

– Секретарша оповестит? – поинтересовалась подчиненная.

– Секретарша заболела, – начальник посмотрел на часы, – я сам вас всех скоро приглашу.

Однако «скоро» не последовало.

К Ларисе уже вот-вот должна была прийти подруга с театральными билетами, которой она заранее заказала пропуск. И журналистка снова заглянула к начальнику, потому что уж очень хотелось «отстреляться» от обязаловки.

– Не иначе, на свидание торопишься? – развязно и в то же время ревниво сказал Кирилл Петрович.

– На интервью, – парировала Лариса.

– Что, в принципе, одно и то же, – насмешливо сказал он. – Уж замуж невтерпеж…

– А причем тут «замуж»? – невольно дернулась сотрудница. – У меня такое чувство, что вы боитесь, что однажды это в моей жизни всё же произойдет… Это тем более странно, при вашей здравствующей ныне жене, и том разнообразии девиц, которые любят сидеть у вас на коленях в баре Дома журналиста…

– А ты видела своими глазами?

– Конечно. И не раз. Пить надо меньше…

– Компромат на меня собираешь?

– Ну, что вы. Больше, чем вы сами, никто вас скомпрометировать уже не может, – насмешливо сказала Лариса, покидая кабинет начальника.

– Стерва, – услышала она из-за только что прикрытой ею двери.

– Мразь, – тихо проговорила женщина, – теперь он специально будет тянуть время, потому что понял, что мне хочется побыстрей освободиться.

И еще с тоской подумала о том, как же ей надоело это нескончаемое противостояние подчиненной и начальника. Причем, дряхлеющего и отвергнутого начальника, который был бы очень даже непротив приволокнуться за своей сотрудницей, если бы… Если бы это было возможно. Именно невозможность и безответность желаемого рождали это состояние «ненавистной любви» руководителя к постоянно раздражающему его объекту. Причем, ненависти было гораздо больше. Целый океан ненависти. И нескончаемое желание делать гадости, подлости – большие, маленькие и – бесконечные…

Когда корреспондент возвращалась в рабочий кабинет, навстречу ей по коридору уже шла актриса Василькова.

– Ларочка, – бросилась ей навстречу журналистка, и они обнялись, – пойдем ко мне, поболтаем.

Актриса лишь успела достать из своей дамской сумочки театральные билеты, как дверь кабинета отворилась, и на пороге показался Кирилл Петрович.

– Дамы, прошу на ковер…

Две Ларисины коллеги быстро покинули комнату вслед за начальником.

– Даже поговорить не успели. Я быстро, минут через двадцать буду. Дождись меня. Журнальчик почитай, – и молодая женщина выпорхнула из кабинета.

Посетительница, пользуясь моментом, набрала нужный ей номер театра «У ворот».

– Репетиция начнется через полчаса, – оповестили ее.

– Хорошо, буду. Я совсем рядом, в двух шагах от театра – в здании ТАСС», – сказала кому-то актриса.

* * *

… Лариса слушала, но не слышала очередной дежурный бред своего начальника, думая о том, что каждая минута приближает ее к долгожданному моменту. Поэтому даже вздрогнула, когда неприятный голос вдруг приказным тоном сказал:

– А вы, Лариса Паллнна, задержитесь…

Журналистка, желавшая быстрее покинуть кабинет, молча, остановилась у дверей.

– Садись, садись, – сказал начальник, пересматривая на своем столе небрежно лежавшие бумаги.

Женщина неохотно присела на ближайший к выходу стул.

– Не могу найти этот график, – с раздражением сказал Кирюша. – И секретарши нет. Ну, да ладно. По графику, который я попросил вести секретаря, видно, что ты постоянно опаздываешь на работу.

– Что… что такое? – не поверила своим ушам Лариса. – Я обязательно поинтересуюсь, ведется ли такой график в других подразделениях, или это только исключительно бюрократические замашки моего руководства?

И она засмеялась.

Руководитель открыл рот, чтобы ответить, но коллега резко его перебила.

– А я-то, наивная, думала, что вы меня похвалить решили за то, что сразу три моих корреспонденции за последний месяц висят на «Доске лучших материалов», – сказала она.

– Трудовую дисциплину никто не отменял, – нагло сказал он, всё еще роясь в бумагах на своем столе.

– Пусть ваша секретарша со мной на театральные премьеры и концерты ходит, которые начинаются после обычного трудового дня и заканчиваются часто заполночь, и начинает вести новый график – часов переработки.

– Да тебе палец в рот не клади, я знаю, откусишь. Особенно, сегодня, в твой «голодный» день, – сказал он с демонстративной издевкой.

– Журналист – не клерк из государственной сберкассы, который должен отсидеть с 9-ти утра до 6-ти вечера. Позвольте вам напомнить, что журналистика – профессия творческая, в которой важен конечный результат, а не опоздание на двадцать минут.

– Короче, не изменишь стиль работы и манеру общения с начальством, – напишу докладную.

Лариса поднялась со стула. Доведенная до «точки кипения», в таких случаях, она всегда переходила на «ты».

– Мы говорим на разных языках, – женщина смерила начальника презрительным взглядом. – А не пошел бы ты… Читай «Принцип Питера». Особенно, в той части, что называется «Синдром конечной остановки», Кирюша, – и вышла, хлопнув дверью.

Она быстро пошла по коридору, громко цокая высокими каблуками сапог. Машинально глянула на настенные часы, которые показывали половину первого.

«Всё, отстрелялась и на сегодня свободна», – с облегчением подумала женщина.

Но какое-то смутное чувство тревоги неожиданно кольнуло ее. И она ускорила шаг.

Чему улыбалась Главная Дама

Чувство тревоги и какую-то непонятную тоску, только часом ранее, неожиданно ощутила и Симона – главная помощница Антонио на выставке в «Экспоцентре». Эмоция была настолько сильна, что у нее вдруг возникло непреодолимое желание позвонить шефу и услышать его голос. Никакой срочной, безотлагательной причины не было. Ну, если причины не было, то ее нужно было придумать.

– Тони, извини, что беспокою. Но тут представители венгерского посольства хотели бы закупить чуть ли не половину мебели из экспозиции, – начала она.

– Продавай, – сразу оживился итальянец, – ведь нам через неделю уезжать. Поедем налегке.

– Понимаешь, – слукавила женщина, – я тут подумала, что если им сделать скидку, то они на радостях, вообще, всё купят. Но я, ведь, не могу такие вопросы сама решать. Если мы всё распродадим, тогда и экспозицию нам придется закрыть раньше времени.

– Ну и что же? – улыбнулся Антонио. – Мы хорошо поработали. Я доволен нашей поездкой в Москву.

– Тогда, может, ты сам приедешь и заключишь этот выгодный контракт? Я же сейчас попробую заинтересовать их скидками.

– Ладно, – сказал итальянец. – Пусть меня дождутся, если не торопятся. Угости их кофе, развлеки, как можешь. До выставки мне надо еще заехать в одно место, – и мужчина повесил телефонную трубку.

Симона напомнила о своем существовании уже после звонка Ларисы. У Антонио на тот момент сложился план на первую половину дня.

По карте Москвы он высмотрел, что, по счастливой случайности, место, где он должен был забрать фотографии, находится очень близко от его гостиницы. Настолько близко, что туда можно прогуляться пешком. Молодого мужчину заинтриговал приятный женский голосок, перемежающий иногда русскую речь итальянскими словами. И почему-то сразу захотелось пригласить его обладательницу пообедать вместе, что он и намеревался сделать в ближайшее время.

Звонок Симоны не нарушал его планы. Ему лишь, очевидно, на часок раньше придется перенести предполагаемую встречу.

Антонио посмотрел на часы и начал собираться. По дороге ему нужно было еще купить цветы. Он и представить себе не мог, какой подарок судьба преподнесет ему сегодня…

Когда с нами случаются какие-то неожиданно счастливые моменты в жизни, мы всегда воспринимаем их не иначе, как подарки Судьбы. И в душе благодарим ее, эту серьезную и капризную Даму, вдруг оказавшую нам благосклонность. Но как часто случается и так, что грустно вздохнув, мы произносим вслух: «Не судьба». А порою действуем наперекор, вопреки, споря с ней и борясь, называя ее даже «судьбой-злодейкой»…

Но что-то говорит автору этих строк, что спорить с Судьбой, жаловаться на нее, просить о чем-то, упрекать, а, тем более, считать «злодейкой» – не целесообразно. Потому что эта Дама уже сегодня точно знает о нас нечто такое, о чем мы будем знать только завтра, через полгода, а то и через десяток лет. И уж если она чего-то не хочет… То точно не из вредности, хотя, как особь женского рода, ее можно было бы наделить многими чертами характера, свойственными прекрасному полу, который, увы, ведет себя не всегда прекрасно…

Просто, мне кажется, что в ее руках находятся некие скрижали, содержание которых изменить невозможно. Она знает о невозможности чего-то, а мы – нет. Может быть, поэтому нам так трудно порою смириться с неизбежным.

Можно, пожалуй, представить эту Даму даже в образе Великого Гроссмейстера, который, словно, на шахматной доске расставил человеческие фигурки. Только они – фигурки – не поддаются логике и правилам игры в обычные шахматы, потому что не имеют с этой игрой ничего общего. В этой игре своя, особая логика. Логика Великого Магистра.

«НЕЧТО» уже изначально заложено в нас конкретной и незыблемой программой. Что должно с нами произойти в этой жизни – то и случится. Шаг влево, шаг вправо – ничего не изменят. У Великого Гроссмейстера (точнее, Гроссмейстерши) за ее оригинальной шахматной доской нет противника. У нее лишь – армия подданных. И если кому-то может показаться, что солидная Дама, развлекаясь, лишь по воле своего каприза низвергла короля, а пешку, скуки ради, неожиданно произвела в королевы, то знайте, это не так. Просто – так было записано на небесных скрижалях. Или на неком диске, как бы сказал сегодня какой-нибудь продвинутый компьютерный гений.

Вершительница Судеб не только раздает кому-то шахи и маты напропалую, но она может замедлить или ускорить ход времени, когда это необходимо. И если кому-то суждено опоздать на самолет, который, к великому несчастью, потерпит катастрофу, то это именно она уберегла этого «кого-то», чтобы он случайно не оказался среди пассажиров того злополучного рейса. Он и опоздал потому, что его там просто не должно было быть.

Гроссмейстерша точно знает: этот «кто-то» играет совсем на другой шахматной доске, другие партии и с другими персонажами. И жить ему еще долго и счастливо. После этого своего второго дня рождения…

Когда итальянка Симона, долго и безуспешно влюбленная в своего дальнего родственника, повинуясь какому-то тревожному импульсу, позвонила Антонио (хотя, можно было и не звонить), она невольно придала ускорение событиям, которые могли бы и не произойти, и которых интуитивно Симона никогда не хотела и даже боялась.

В воздушных волнах витало нечто, что сжало тоской ее сердце. Словно, уловила она присутствие неких флюидов таинственной незнакомки – своей возможной соперницы. От того и возникло это желание – срочно звонить, чтоб помешать, отложить, перестроить что-то в планах Антонио. И она была довольна, когда ей это удалось.

Но, увы, итальянка не могла видеть ироничной улыбки Великой Гроссмейстерши. Потому что никому из ее подданных не дано права ускорять или замедлять ход событий, которые должны произойти. Это только ее прерогатива. И не надо вмешиваться в ее планы. Всё равно бесполезно.

… Когда Антонио с букетом оранжевых роз уже входил в информационное агентство, Лариса с отсутствующим видом всё еще сидела на летучке…

Вскоре в кабинете, где находилась случайная посетительница, на одном из двух телефонных аппаратов раздался звонок. Звучание было таким дребезжащим и настойчивым, что актриса, не выдержав дисгармонии, невольно сняла трубку.

– Лариса? Это вам звонят с вахты. К вам пришли за фотографиями, вы просили предупредить, – сказал дежурный.

– А-а-а, – неопределенно протянула молодая женщина, но тут же, быстро сориентировавшись и не вдаваясь в подробности, сказала, – передайте, пожалуйста, пусть немного подождут…

Через несколько минут дребезжание повторилось снова. Звонил всё тот же телефон «местного значения».

Актриса прикрыла уши руками от неблагозвучия, и тут взгляд ее упал на большой конверт, на котором было написано: «Фотографии для Антонио. Передаст Лариса».

Посетительница посмотрела на наручные часики. До начала репетиции оставалось еще пятнадцать минут. Даже если она и дождется подругу, им, вряд ли, уже удастся поболтать. Актриса вздохнула и решила написать приятельнице короткую записку.

На столе лежала стопка чистой бумаги, из пластмассового стаканчика торчало несколько шариковых ручек.

«Ларочка, – написала женщина, – извини, что тебя не дождалась. У меня всего – две коротких реплики, но в самом начале спектакля. Я не могу»…

И в этот момент опять зазвонил жуткой неблагозвучной мелодией телефон, перебивая ей мысль.

Актриса неохотно сняла трубку, зная наперед, кто звонит. Но дежурный даже не дал ей раскрыть рта.

– Вас же ждут на вахте. Антонио пришел за фотографиями, – недовольно сказал он. – А вы еще трубку не хотите снимать почему-то. У меня полно ожидающих. И что ж это будет, если каждый посетитель захочет говорить по моему служебному телефону…

– Я уже иду, – невольно вырвалась у актрисы, которой явно не хотелось играть не свою роль, – и всё объясню…

И она услышала, как вахтер сказал кому-то: «К вам уже идут»…

Женщина вернулась к записке и дописала: «Я не могу… опаздывать на репетицию. Созвонимся».

Взгляд ее упал на большой белый конверт. И она еще приписала: «Тебе трижды звонили с вахты. Но не волнуйся, я предупрежу, что ты немного задерживаешься».

Актриса быстро накинула свой полушубок из яркой рыжей лисицы, тряхнула копной роскошных, распущенных до талии волос, подхватила свою изящную дамскую сумочку и вышла в коридор.

Именно в тот самый момент, когда посетительница, не дождавшись подругу, уже выходила из ее кабинета, прозвучали слова начальника журналистки: «А вы, Лариса Паллнна, задержитесь»…

… На первом этаже у входа кучкой стояло несколько посетителей, в основном, мужчин, дожидавшихся кого-то, как и Антонио.

Когда на эту толпу стало стремительно надвигаться яркое рыжее пятно из меха огневой лисицы, один из стоявших мужчин сдвинулся, невольно подавшись навстречу незнакомке и загородив своим торсом Антонио на какое-то мгновение обозреваемую перспективу.

Словно, рыжий метеорит пролетел рядом с Антонио, обжигая дуновением. Красивая женщина, уже проскочившая мимо итальянца и двигавшаяся в сторону входной двери, неожиданно притормозила и безразличным голосом спросила:

– Кто Антонио?

Обладатель прозвучавшего имени обомлел. Он не видел приближения женщины, поэтому она возникла перед ним вся и сразу.

«Этого не может быть», – подумал итальянец, чье детство и отрочество прошли во Флоренции с ее знаменитой галереей Уффици, где он бывал бесчисленное множество раз, и где главным распорядителем был его родственник.

Он столько раз любовался именно этой картиной. Она так будоражила его юное воображение: эта обладательница какой-то удивительной красоты, так непохожей почему-то на привычный типаж окружавших его итальянок. Голубые глаза, чуть курносый нос, роскошные светлые волосы, отдающие медным отливом, беломраморная, а не смуглая, как у южанок, кожа лица и тела. И в то же время, какая-то удивительно вечная, современная красота…

– Вы – Лариса? – наконец, приходя в себя, проговорил Антонио.

– Я – не Лариса… Точнее не та, не она, – начала было актриса и запнулась.

– Я вижу, – всё так же оторопело сказал мужчина, безвольно опуская руку с букетом роз, словно, он держал веник. – Конечно же, вас зовут Симонетта… Симонетта Виспуччи. И вы только что сошли с полотна Сандро Боттичелли…

Сказав это, мужчина вдруг понял, что ни на какую выставку он сегодня не пойдет, ни с какими представителями венгерского посольства встречаться не будет, и ни в какую Италию через неделю не уедет тоже. Он останется в Москве, пока не разгадает этот феномен.

Актриса невольно улыбнулась в ответ на комплимент, который она уже не однажды слышала в своей жизни.

– К вам скоро выйдут, не волнуйтесь. А я, извините, тороплюсь. Я, вообще, здесь оказалась по чистой случайности, – сказала женщина и, оглянувшись, увидела журналистку, которая быстро к ним приближалась с большим пакетом в руках.

– А вот и Лариса, которая вам нужна, – сказала актриса итальянцу.

Не пытайтесь ее перехитрить

Когда журналистка с чувством некоторого волнения влетела в рабочий кабинет после беседы с начальником, она обнаружила записку, оставленную подругой.

Схватив конверт с фотографиями, Лариса побежала вниз, на первый этаж, даже не став дожидаться лифта. Всего-то три пролета лестницы. Сердце ее колотилось…

«Дежурный звонил трижды, – лихорадочно пронеслось у нее в голове. – Почему-то Антонио пришел раньше. А, может, он, вообще, уже ушел? А как же ее «коронный выход», к которому она так готовилась? Неужели всё напрасно?»

– Добрый день, – сказала Лариса, подходя к итальянцу и подруге, вдруг ощутив, что от волнения не помнит ни единого слова по-итальянски.

– Бонжорно, – приветливо сказал Антонио.

– Вот фото, – и Лариса протянула мужчине конверт.

– Большое спасибо, – итальянец чуть поклонился и протянул журналистке букет оранжевых роз. – Это вам.

– Ну, вот и замечательно, Ларочка, что вы встретились! – обрадовано сказала актриса. – А я убегаю…

– Нет, нет, не уходите, я вас очень прошу, – вдруг обратился к актрисе почти с испугом Антонио.

И просительно при этих словах посмотрел на журналистку:

– Она ваша подруга?

– Да, – вроде бы, абсолютно беспечно ответила Лариса, вдруг ощущая, как холодеет душа.

– Извините, я не смею, мне неловко, – начал сбивчиво говорить итальянец. – Но, пожалуйста, помогите мне уговорить вашу подругу позволить ее сфотографировать. Потому что, если я буду рассказывать в Италии своим друзьям, что в далекой и холодной России встретил… урожденную Боттичелли, – сказал от волнения невольный каламбур мужчина, – мне не поверят. И тогда я покажу им фото московской Симонетты Виспуччи…

– Ларочка, я надеюсь, ты не будешь так жестока и удовлетворишь просьбу заморского гостя? – улыбнулась журналистка, ощущая, что от сильного волнения и оплеухи, незамечено от присутствующих полученных ею, у нее начинается неизбежное в таких случаях «раздвоение».

Раздвоение, в результате которого сознание, словно, отделившись от телесной оболочки, начинает работать в неком автономном режиме, с необычайной ясностью и четкостью фиксируя происходящее.

– Сфотографироваться? – усмехнулась актриса, то ли удивленно, то ли беспечно при этом поведя плечом, – да, пожалуйста. Мне не жалко…

– Ну, вот и договорились, – сказала журналистка, глянув на Антонио.

– Как я вам признателен, – сказал итальянец, с благодарностью пожимая Ларисину руку.

И женщина ощутила, что пожатие это было одновременно и прощанием.

– Ларочка, созвонимся. У меня еще полно дел, – сказала журналистка, приблизившись к подруге и чмокнув ее в щеку.

И тут же она услышала, как беспристрастная «ЭВМ» ее головного мозга автоматически выдала оценку данной ситуации. Словно, сама Магдалена Самозванец произнесла вслух: «Женщины целуют друг друга при встрече, потому что не могут укусить».

Лариса помахала еще рукой итальянцу и подруге на прощанье. И на секунду оцепенела.

«Девушка, тут вам уже ничего не обломится. Ничего и – никогда. Ты же видела, как он на нее смотрел», – безжалостно прозвенело над ухом раскрепощенное от телесной оболочки сознание.

Журналистка развернулась на сто восемьдесят градусов и, не спеша, стала подниматься по лестнице, держа в руках букет оранжевых роз.

«Я разминулись с ним на каких-то пять минут. Нет, пожалуй, даже меньше. Всего минуты на четыре, – подумала женщина. – Если бы меня не задержали в кабинете начальника»…

Ах, это извечное «если бы»! Не думай о секундах свысока… Известно это. А уж о минутах – тем более.

Ну, конечно, всё пошло как-то не так. Гораздо позже обычного началась летучка. И длилось это «нудное занудство» сегодня дольше минут на десять, чем всегда. Но даже и при таком неблагоприятном раскладе она еще успевала к своему «торжественному выходу», если бы не прозвучали слова: «А вы, Лариса Паллнна, задержитесь»…

И, конечно же, это всё из-за него пошло наперекосяк – ее ненавистного начальника. И тут он ее достал! И тут он ей, как говорится, «на хвост наступил»! Хотя, даже и не догадывается об этом. А вот если бы узнал, то-то возрадовался. Как же она его ненавидит…

Так или примерно так, наверное, думала Лариса, тяжело и медленно поднимаясь на третий этаж, где находился ее рабочий кабинет. И, конечно же, была права.

Правда, она ничего не могла знать о звонке Симоны, невольно придавшей ускорение сегодняшним событиям. И о том сильном и тревожном чувстве, которая испытала итальянка. Именно оно заставило ее буквально «выдернуть» Антонио из гостиницы раньше времени, чтобы как можно быстрее приблизить обожаемого мужчину в зону контролируемого ею наблюдения и оградить его от возможных посягательств разных женских особей. Ей ли не знать, как они посягают… Насмотрелась за столько-то лет своей безответной любви.

И Антонио невольно передался этот поистине электрический импульс. И он-таки поменял свои планы против своей воли. Точнее, чуть подкорректировал их. Так казалось мужчине. Но перенести встречу на час… Когда даже о секундах нельзя думать свысока! Мало ли чего может случиться за это время! А, ведь, был еще какой-то вахтер или дежурный при входе в агентство, человек – совсем случайный, пешка в этой истории. Мог бы, вообще, не звонить. Из лености или нежелания. И тогда бы актриса уж точно проскочила мимо итальянца. И у Антонио не появилось бы возможности с ней заговорить…

Но служивый был обязательным человеком. И трезвонил, трезвонил. Аж три раза. И сам о том не подозревая, возможно, тоже создавая некое поле ускорения.

А была еще Лариска-актриска, которую журналистка сама попросила задержаться. Вот эта тут, вообще, застряла случайно.

Случайно? Конечно. Ну, отдала бы театральные билеты и убежала сразу на свою репетицию. Но… Наверное, всё случилось именно так, как и должно было произойти. Потому что в том раскладе, где журналистку постигла неудача, словно, на шахматной доске были расставлены разные и неоднозначные по своей важности фигуры. Их странное взаимодействие и определило конечный результат.

Мадам Неожиданность – конечно же, союзница женщин и очень полезная в иных случаях вещь. Но она всего лишь – поданная Главной Распорядительницы Судеб. И эта Главная Дама знала обо всей этой истории «нечто», что должно было произойти именно сегодня.

Конечно, Королем в этой истории был признан итальянец. Бесспорно. Но кто была его Королева? Ларисе так хотелось ей стать… И, что самое интересное, именно к ней на свидание с цветами отправлялся Король. Но потом вмешались какие-то иные силы… Возможно, роль злодейки, которую нагадала ей тетка Катерина, отводилась сегодня Симоне?

Но особо чувствительный «локатор» Симоны мог «уловить» лишь чье-то очень сильно выраженное желание и стремление. Что-то угадать о женщине, которая даже о существовании обожаемого ею мужчины до сегодняшнего дня ничего не подозревала, не дано было даже Симоне. Разве что, по случайной иронии судьбы, у этих женщин были одинаковые имена. Потому что Антонио отправлялся на свидание с дамой, которую звали Ларисой. Но потрясла его совсем иная. Ее тезка, которую он назвал Симонеттой. Симонеттой Виспуччи…

Вот и выходило так, что в каком-то главном и независящем от журналистки раскладе, не она была Королевой. Но в открывшийся момент истины с этим невозможно было смириться.

Пешкой, всё же, она себя не ощущала. Это было б уж слишком. Ну, допустим, она была не Пешкой, а Ладьей. Хотя это звание ее тоже, вряд ли, смогло бы утешить. Потому что она, именно она, должна была стать Королевой сегодня. Но не стала. И от этого ей было невыносимо плохо. Она сегодня получила удар. Потерпела поражение, хотя ничто не предвещало этого. Ведь даже цветы, которые мужчина ей преподнес, говорят об обратном. Он готовился к встрече именно с ней… Но отчего же всё так произошло? И отчего она так несчастна?

Вот именно – отчего?

Об этом могла знать только Главная Дама. И она вовсе не хотела обижать одну из своих подданных. Хотя, эта неуемная барышня, а порою даже – буйная дамочка – своими фантазиями всё время пытается доставить ей массу неудобств и ненужные хлопоты. Вот как сегодня, например. Влезла совсем не в свои владения, где и быть ее не должно. Пришлось щелкнуть непослушную по носу. И вообще, что это за манера нахальная такая: подстраивать неожиданности? Разве кому-то это дозволено?

То ли дело актриса, чуть не проскочившая мимо своего Короля. И который, кажется, совсем даже не взволновал красавицу. Но, ведь, это пока. Главное: мимо не проскочила. Потом они будут вспоминать еще эту случайную встречу, каждый раз пугаясь, что могли разминуться.

Как же втолковать некоторым своим непутевым подопечным, что случайность совсем не случайна?

Ну, а что касаемо неуемной и фантазийной барышни… Ведь, знает она про нее всё. Вы только попробуйте не дать ей в этой жизни ощутить себя Королевой… Она такого накарулесит! И почему же ей всё время хочется бежать впереди паровоза, постоянно спотыкаясь и, словно, наперегонки то ли со временем, то ли с самою судьбой?

А, впрочем… Может, стоит ей, всё же, попустить маленькое ускорение? Раз уж она всё время куда-то так торопится?

И Главная Дама иронично улыбнулась и с азартом потерла руки, словно, ожидая скорого и интересного развлечения…

Немыслимый кульбит

Лариса зашла в кабинет. Двух сотрудниц еще не было. Вероятно, они были в столовой или в буфете.

Журналистка положила букет роз на стол и в изнеможении плюхнулась в кресло. Затем с жадностью допила остатки минералки. И тут на глаза ей попались театральные билеты…

Женщина взяла тонкую бумажку в руки и в задумчивости накрутила ее на указательный палец. То, что находилось в телесной оболочке, ныло и болело. Было обидно и хотелось разрыдаться. По-бабьи. Но, ведь, нельзя. Сюда сейчас вернутся коллеги.

«Может быть, что-то можно еще переиграть»? – робко напомнило о себе саднящее эмоционально-телесное. – Может, просто позвонить ему и спросить о фотографиях, как-то пересечься? Или пригласить к себе в гости, даже… даже с актриской, как ни в чем не бывало»?

«Окстись, Ларка. Не позорься, – тут же включился маленький персональный «компьютер», работающий в автономном режиме. – Сказано: не обломится. Руби. Сразу и бесповоротно».

Женщина взяла театральные билеты, сначала разделив их. Вздохнула и стала рвать на мелкие кусочки.

Потом открыла один из ящиков письменного стола и достала оттуда фотографию Антонию. И это порвать? Нет. Невозможно. Она положила снимок на стол рядом с репродукцией раскосой египетской красавицы. Ей вдруг показалось, что царица из-под стекла посмотрела на нее строго и выжидающе.

Журналистка взяла в руки красивый букет, понюхала розы. Никогда еще в жизни, подаренные мужчиной цветы не обжигали ее такой печалью. Никогда! Она вдруг физически ощутила, как этот оранжевый цвет в руках ее соперницы хорошо бы сочетался с рыжим лисьим полушубком и медным отливом ее волос. Этого было достаточно, чтобы судьба букета была решена.

Лариса взяла розы, подошла к окну. Мгновение – и букет полетел вниз с третьего этажа.

Она снова села в кресло и посмотрела на фото Антонио. Взяла его в руки.

– Ты ни в чем не виноват, – проговорила женщина тихо, – откуда тебе было знать…

Неожиданно она, словно, ощутив некое властное магнетическое притяжение, посмотрела на репродукцию. Ей показалось, что раскосая красавица смотрит на нее не только выжидающе, но и осуждающе.

– Но, может быть, если я сделаю это, мне станет легче? Прости, – прошептала Лариса мужскому портрету.

Она закрыла глаза, и не сразу, но, всё же, порвала фотографию на мелкие кусочки.

Разомкнув веки, журналистка быстро собрала остатки фотоснимка вперемешку с театральными билетами и выбросила всё в окно вслед за букетом оранжевых роз.

И снова села в кресло. Только легче ей не стало. Скорее, наоборот.

Световой блик от лампы дневного освещения неожиданно попал на стекло ее письменного стола в таком ракурсе, что Ларисе почудилось, будто огромный, на пол-лица в черной обводке глаз египетской красавицы дважды одобрительно подмигнул ей.

Журналистка вздрогнула.

«Только не сходи с ума. Держи себя в рамках», – прошелестело над ухом автономно раскрепощенное сознание.

Дверь вдруг отворилась, и на пороге кабинета появился Кирилл Петрович с листом бумаги в руках.

Зрачки глаз женщины мгновенно сузились, как у представителей семейства кошачьих, и она вся напряглась и подалась вперед, словно, готовясь к прыжку.

– Вот, – сказал Кирюша, торжественно потрясая бумажкой, – вот график опозданий. Только ты одна у нас такая принцесса, которая когда хочет – приходит, когда хочет – уходит…

Лариса резко поднялась и быстро направилась навстречу начальнику.

– Ты… ты, – у нее чуть не сорвалось с губ, – «украл у меня мечту».

Она запнулась на полуслове. Но что-то такое было в ее глазах, что мужчина попятился к двери.

И было отчего. Нельзя у женщины красть мечту. Она этого никогда не простит. Нельзя лишать ее влюбленности. К тому же, как подмечено психологами, влюбленность иной раз переживается даже острее, чем любовь.

То, что он мог вот-вот оказаться на «острие» ее эмоций, начальник понял безошибочно и поспешил ретироваться, развернувшись мгновенно на сто восемьдесят градусов. Он шел быстро, почти бежал, слыша за собой поступь острых каблуков.

Лариса догоняла. Она хотела вырвать этот гнусный листок из его рук. Если бы она догнала… Сейчас она за себя не ручалась. Вцепилась бы в горло, придушила, измордовала, затоптала каблуками…

Мужичок трусливо юркнул в дверь своего кабинета.

Журналистку по инерции занесло вперед, и у того места, где коридор разворачивался направо, она остановилась.

– Так нельзя ненавидеть… Я не могу работать с этим человеком, я не могу дышать с ним одним воздухом…

На мгновение женщину повело в сторону, и у нее потемнело в глазах.

– Давление опять упало, – вздохнула она.

А это значило, что, и без того привычно низкое для Ларисы-гипотоника давление 100 на 60, еще больше понизилось. И она вдруг поняла, что если сейчас же, немедленно, не съест бифштекс или отбивную – желательно с кровью и хрустящей жареной картошкой, не запьет всё это крепким черным кофе с лимоном и, к тому же еще, с калорийным пирожком, она просто упадет в голодный обморок.

Лариса стояла, опершись рукой о стену, на которой в изящных рамках по всему коридору были развешены фотографии, снятые крупным планом.

Фотоснимок, напротив которого она остановилась, изображал совсем юную гимнастку в тот момент, когда она совершала кульбит. Женщина посмотрела на нее с белой завистью, невольно вспоминая то беззаботное время, когда и она пару лет ходила в детскую спортивную секцию и с легкостью совершала всякие перевороты своим юным гибким тельцем. Как тогда всё было просто и понятно…

Вот бы и сейчас ей так перекувыркнуться через себя, чтоб хоть на мгновение уйти от этой точки Невезения. А заодно – одиночества и всех ее прочих проблем. Да, да, перекувыркнуться через себя, чтобы сдвинуться с этого места. Хоть на секунду выскочить из этого пространства в какой-то иной, уютный мир. Уйти, ускользнуть, чтобы никогда больше не возвращаться в этот морок сплошного Невезения… Сдвинуться с этой точки хотя бы на сантиметр…

Журналистка зажмурила глаза, мысленно, усилием воли, представляя старт своего кульбита. Ее сильно качнуло. И когда она разомкнула веки, перед глазами полетели разноцветные «мошки».

«Да какой там кульбит, от силы – гимнастический мостик, – насмешливо прозвенело над ухом всё еще работающее в автономном режиме сознание, – а, может, вовсе уже и не «мостик», а просто – истерическая дуга»…

– Как же мне плохо, – сказала Лариса вслух, – и как я есть хочу.

И она быстро направилась в столовую.

Молодая женщина была так голодна, с такой жадностью набросилась на мясо и картошку, что не сразу сообразила, что с едой было что-то не так. Или – с ней? У еды не было ни вкуса, ни запаха. А такого быть просто не могло. Здесь готовили вполне съедобно, даже вкусно.

Она судорожно поднесла чашку кофе сначала к носу, а затем отпила пару глотков. Вкус напитка она не ощутила. Но кофейный запах, заметно приглушенный, всё же почувствовала.

«Неужели это от того, что меня так тряхануло»? – кольнуло ее подозрение.

Когда Лариса уже приступила к кофе со слоенным сырным пирожком, перед ней замаячил Аристарх с подносом и спросил: «К тебе можно?»

– Садись, – кивнула журналистка.

– Ты сегодняшние новости слышала, что корреспондентский пункт ТАСС в Отаве прикрывают? – спросил комсомольский секретарь.

– Нет. Почему?

– Ну, это как в том анекдоте: «Чем отличается журналист-международник от профессионального разведчика? Ничем. И тот, и другой добывают информацию».

Лариса усмехнулась.

– Неужели так облажались наши лже-корреспонденты?

– Хорошо, хоть не арестовали. Высылают, как персон нон грата, – ответил Аристарх.

Женщина откусила аппетитный пирожок, отмечая, что по-прежнему жует «траву». Вкусовые рецепторы всё так же отказывались выполнять свою работу. Такого с ней еще никогда не было.

– Послушай, ты не знаешь, случайно, как спортсмен, что это такое, – Лариса замялась, – когда вдруг перестаешь чувствовать вкус и запах еды?

Аристарх посмотрел на нее пристально и удивленно.

– Так может случиться в момент сильного стресса, нервного истощения или болезни, но это проходит, – сказал он задумчиво, с участием глянув на коллегу. – Есть даже медицинский термин по этому поводу, но я забыл его название.

– Так я и думала, – вздохнула женщина.

– Что-то случилось? – серо-голубые глаза мужчины глянули с тревогой, и сильная рука атлета на секунду осторожно коснулась тонкого женского запястья. Лишь на секунду.

С некоторым опозданием, словно, дав маленький сбой из-за подсевшей батарейки, Ларисин автономный «компьютер» выдал: «Раз не отдернула руку сразу, значит «тест» мужчиной пройден. Сексуальное партнерство возможно».

(То, что журналистка условно считала безоговорочным проверочным «тестом», на самом деле, было обостренным, на каком-то клеточном уровне, восприятием ею мужского индивида. Если от такого рукопожатия или нечаянного прикосновения женщина мгновенно брезгливо отдергивала руку, то это значило, что ничего, кроме физического отвращения, к этому человеку она испытывать не может, каким бы красавцем или умником он не был).

– Неужели опять Кирюша, который от слова «кирять»? – предположил Аристарх.

Лариса молча кивнула.

– Ну, хочешь, я сейчас пойду и морду ему набью? – с запальчивостью сказал атлет.

– Спасибо, коллега, – Лариса попыталась даже улыбнуться. – Понимаешь, у меня еще и день сегодня такой выдался. Просто карта не так легла…

Сказала образно, фигурально, но вдруг вспомнила про теткино гаданье. Выходит, права она была, когда сказала генеральше, что карты врут? Или это всё потому, что сама себе «накаркала» под руку, как выразилась ее родственница? Буквально сбылись лишь неприятности в казенном доме. А уж про «благородного короля», о котором мечталось, вообще, говорить было нечего…

Аристарх пристально глянул на обожаемый им «объект».

«Знать бы, что ж тебя так выбило из седла, неприступная ты моя красавица, – подумал мужчина, с сочувствием посмотрев на Ларису. – Впрочем, пока ты не колючая и ершистая, как обычно, может, удастся хоть разговорить тебя немножко»?

Лариса поднесла чашку кофе ко рту. От движения руки, как маятник, качнулся кулон с бирюзой.

Аристарх проследил его траекторию, стараясь не смотреть на маняще открытую ложбинку. Хотя, это было очень трудно.

– Ты сегодня такая красивая, – сказал мужчина, – хоть, и печальная…

– Очевидно, печаль ей к лицу, – отстраненно, в третьем лице, сказала о себе женщина.

– Ты всегда красивая, – поспешил уточнить Аристарх, но сегодня – особенно. Очень кофточка эта тебе идет и … прическа.

«Не для тебя я наряжалась, тогда был просто месяц май», – издевательски пропела в Ларисином мозгу раскрепощенная «ЭВМ».

Журналистка помолчала немного, и никак не реагируя на комплименты, тихо произнесла: «Наверное, мне придется сменить место работы».

– Ты хочешь уйти из агентства? – Аристарх весь подался вперед, но быстро отвел глаза, опасаясь, что они выдадут его чувства.

«Если она уволится, то я даже видеть ее не смогу», – ужаснулся атлет.

– Понимаешь, я проработала семь лет на одном месте, и у меня такое чувство, что я уперлась в стену, которую не обойти, не перепрыгнуть невозможно. Это тупик. Сегодня я поняла это окончательно.

– Почему же, – попытался возразить Аристарх, – все знают, ты способный журналист…

– Тупик в карьере, тупик во всем, – махнула рукой Лариса, даже не замечая, как в запале расстроенных чувств нечаянно сказала лишнее. – Понимаешь, я просто физически не могу находиться с этим человеком в одном помещении, не могу дышать одним воздухом…

«А я задохнусь, если не буду дышать с тобой одним воздухом», – пронеслась мысль в голове мужчины.

– У меня стойкая идиосинкразия на моего на начальника. А идиосинкразия – это медицинский термин, как ты понимаешь. Это чревато…

– Я понимаю, – кивнул атлет. – Но отчего же так сразу увольняться? Можно же перейти в другое подразделение ТАСС…

– Можно. А еще лучше – уехать в загранкомандировку на несколько лет, как другие тассовские журналисты уезжают. Я бы с радостью. Я давно об этом мечтаю. Да кто ж молодую одинокую женщину выпустит работать за кордон? Ведь в нашей стране существует дискриминация по половому признаку. Женщина – она, всего лишь, друг человека. Разве не так, комсомольский секретарь?

Аристарх понимающе усмехнулся. Он вдруг глянул на пустые чашки. И испугался, что разговор нечаянно прервется.

– Может, еще кофе повторить?

Лариса неопределенно повела плечом.

– Я быстро, – подскочил журналист и тут же принес два кофе и тарелочку с бутербродами и песочным пирожным.

– Спасибо, – женщина взяла кофе.

– А пирожное?

Она покачала головой.

– Хватит с меня пирожка: ни вкуса, ни цвета, не запаха…

– Это пройдет, обязательно пройдет, – успокоил ее Аристарх.

Журналистка отхлебнула кофе. И вдруг ее с новой силой накрыла тоскливая волна.

Лариса вдруг ощутила, нет, точнее, просто увидела неким внутренним зрением эту картину: Антонио вдвоем, но не с ней, а с другой. Она четко видела темно-зеленый окрас скатерти с приборами на столе, чуть приглушенный свет уютного заведения, слышала ненавязчивую мелодию…

Женщина вздрогнула, когда, словно, через какую-то пелену услышала свое имя.

– Ну, ты где сейчас, куда уплыла? – Аристарх чуть наклонился вперед к ней с противоположной стороны стола и смотрел вопросительно.

– Ой… – сказала Лариса, приходя в себя.

И тут же услышала безжалостный шелест своей мозговой «автономии»: «Какого мужчину увели сегодня из-под носа».

– Ой, – повторила журналистка, – это просто наваждение какое-то, фата-моргана… Уже прошло.

«Да она не в себе. Ее нельзя оставлять одну. Она чего-нибудь натворит. В таком состоянии люди под машины попадают. Или… или пишут заявления об увольнении, хотя потом будут жалеть об этом. Вот сейчас она допьет кофе и точно уже уйдет. Как же мне ее задержать»? – лихорадочно думал спортивный обозреватель.

Лариса, всё еще пребывая в заторможенности, допила кофе, обтерла губы салфеткой.

– Спасибо тебе. И не только за кофе. Ты сегодня для меня неожиданно выступил в роли… психотерапевта, – сказала немного кокетливо женщина, поправляя волосы и пытаясь казаться беспечной.

– Неужели? – пошутил Аристарх, – ну, тогда обращайся.

«Хорохорится, а глазки накрашенные плачут. Причем, плачут без единой слезинки. Задержи ее. Задержи. Ну, придумай же что-нибудь!»

В этот момент в столовую зашел молодой человек лет двадцати шести. Это был сотрудник агентства – переводчик и одновременно родственник Кирилла Петровича. Его племянник.

И, словно, хватаясь за соломинку, просто, чтобы не прерывать разговор, Аристарх произнес: «А вот и наш именинник пожаловал…»

Лариса, уже собиравшаяся уходить, повернула голову в сторону хилой, невыразительной молодой поросли и невольно поморщилась. Любое, даже косвенное напоминание о начальнике, ей было неприятно.

– В каком смысле именинник? – переспросила она.

– В смысле скорого повышения по службе, – сказал Аристарх.

– Это что ж за день такой сегодня, что я все новости узнаю последней? – Лариса подперла подбородок кулачком и приготовилась слушать.

– Ну, это связано всё с тем же инцидентом в Канаде. Свято место пусто не бывает. Говорят, что через месяц в эту страну поедет именно он, – и Аристарх кивнул в сторону переводчика.

– Кто говорит? – резко спросила женщина.

– Тебе имя это неприятно слышать. Короче, его старший родственник сегодня обошел многие отделы и похвастался…

– Может, это просто пьяный блеф? – перебила Лариса.

– Не похоже. Тут есть один существенный нюанс, – Аристарх усмехнулся. – Племянник холост. И ему нужно срочно жениться. Вот и Кирюша (извини) пошел в поисках невесты для подающего надежды жениха. Сказал, что предпочтение отдается молоденьким журналисткам. Мол, кто может, пусть пошерстит своих знакомых по московским редакциям…

– Так откровенно, и так цинично, – медленно проговорила Лариса.

– Сроки поджимают, – сказал Аристарх.

Лариса перевела искрометный взгляд на родственника своего начальника.

– Да, без слез не взглянешь на претендента в мужья, – усмехнулась она. – И представь себе, найдется какая-нибудь литературная рабыня Изаура, которая будет писать вместо него в благодарность за то, что он увезет ее из страны… Впрочем, у нашего информационного агентства свой, специфический стиль написания журналистских материалов. Этому тоже надо учиться.

– Наверное, предполагается, что все присланные опусы родной дядька сначала будет редактировать, – усмехнулся атлет.

– Какая лажа, – женщина поморщилась. – Он и проработал-то у нас всего полгода, причем, в качестве переводчика. Да неужели других достойных претендентов в агентстве нет?

– Претенденты есть. Но далеко не у всех есть свой родственник в верхах, – подытожил молодой спортивный обозреватель.

– Послушай, а, может, он, всё же, из этих… из резидентов? – выразила сомнение журналистка. – С переводчиками это нередко случается.

– У меня тоже сначала такая мысль возникла. Но меня разубедили. Короче, типичный блатной левак, – сказал Аристарх.

В этот момент в столовую заглянул Кирилл Петрович, и, увидев жующего племянника, направился к нему. Он наклонился к уху переводчика, что-то ему сказал, хлопнул по плечу и мужчины засмеялись. Ларисин начальник так же быстро удалился, как и возник, успев при этом заметить свою подчиненную в обществе спортивного корреспондента.

Аристарх глянул на Ларису. Она пребывала в каком-то глубоком внутреннем сосредоточении, и что-то стремительно менялось в ее лице.

«Сегодня эта тварь украла у меня мечту, – и боль в телесно-эмоциональной оболочке засаднила с новой силой. – И сегодня же я узнаю такие новости. Разве не давнее мое желание – уехать корреспондентом за кордон? Особенно, сейчас… Особенно, когда у меня явно какой-то кризис. Возможно, среднего возраста. Вот ей сейчас бы всё бросить, исчезнуть и начать жизнь заново на новом месте! И значит, этот – вовсе не журналист, бездарь и родственник ненавистного ей человека может себе это позволить, а она нет. Значит, у нее опять крадут мечту… Второй раз за один день. Ну, уж нет. Это слишком».

Бей первым, Фреди!

Журналистка снова «метнула искры» в сторону жующего переводчика, мгновенно ставшего для нее ненавистной мишенью.

– Он должен уже превратиться в пепел, – тихо сказал Аристарх, проследив траекторию ее взгляда.

А про себя подумал с мольбою: «Только не уходи».

– Такие не горят и не тонут, – зло выпалила женщина. – Впрочем… мы тоже девушки – не белые и пушистые…

– А колючие и ершистые? – улыбнулся коллега.

– Вот именно, – сказала она, наконец, освобождаясь от своей заторможенности.

Она еще раз глянула неожиданно сузившимися от ненависти глазами в сторону переводчика. Тело ее напряглось, как у молодой изящной пантеры, готовящейся к прыжку. Бирюзовый маятник над ложбинкой пришел в движение, притягивая и одновременно гипнотизируя взгляд атлета.

– Так, значит, через месяц, – сказала женщина и призадумалась. – Немножко времени есть, но расслабляться не надо. Наш девиз: «Бей первым, Фреди!».

Она вдруг почувствовала прилив сил и непреодолимое желание действовать. Местная «электронно-вычислительная машина», получив допинг в виде двух чашек кофе, и, словно, выпустив невидимые щупальца, начала «сканировать» окружающее пространство в поисках интриги.

Выходивший из столовой племянник-родственник, невольно попавший в поле «сканера», надменно и с презрением посмотрел на Ларису.

– Он никогда со мной не здоровается, – насмешливо сказала журналистка. – И знаешь, почему? Я не разрешила поставить еще один стол в нашем кабинете, когда его приняли на работу. Не хватало в наш курятник из трех баб еще этого наушника…

– Такой мелочный и мстительный? – удивился спортивный обозреватель.

– Да вот такой, – ответила Лариса и добавила решительно, – и ни в какую Канаду он не поедет. Не сойти мне с этого места, Аристарх. Клянусь. Кто угодно, только не он.

Она лишь на секунду замолчала и вдруг сказала:

– А, собственно, почему – «кто угодно»? Почему не я, почему не ты? Чем мы хуже?

– Ну, положим, я несколько из другой области, – сказал мужчина.

– Да брось ты, – махнула рукой Лариса, – если ты умеешь писать, то напишешь не только о спорте, но и о чем-нибудь другом, если обстоятельства заставят. Неужели ты думаешь, что от ТАСС за кордон едут только журналисты-международники из МГИМО или «агенты 007» под видом корреспондентов?

– Я так не думаю, и в твоем вопросе есть резон, но, – тут мужчина усмехнулся, – я, как и наш претендент-переводчик, к тому же – еще не женат…

– Ой! – буквально взорвалась Лариса. – Ой, не кокетничай, Аристарх! Думаю, для такого красавца и атлета, это не проблема. Отбоя от девушек, небось, нет…

«Вроде комплимент сделала, но как холодно и отстраненно», – подумал журналист.

А вслух признался добродушно:

– Возможно, я старомоден, но хочу жениться по любви. А насчет девушек… Если одна застит свет, то и остальные не нужны.

«И эта одна, которая свет закрывает, конечно же, ты. Так действуй!», – прошелестел над ухом Ларисин «сканер».

А мужчина подумал о том, что ответил обтекаемо, но с намеком. Нравился ему этот, явно затянувшийся разговор. И хотя неясно было, куда он его заведет, но так хотелось вить эту странную вязь диалога дальше, чтобы не оборвать эти две тонкие ниточки, а соединить их вместе каким-то узелком. И еще радовало осознание: не ушла, задержалась, а это значит, что из столовой они уже выйдут вместе. Пока будут идти длинным коридором, подниматься по лестнице, он наберется смелости и предложит ей сегодня поужинать вместе в кафе. И там, за ужином, возможно, уже открыто признается в том, что его так долго мучит…

В момент раздумий Аристарха Ларисино «автономное мозговое устройство», словно, порывшись в запасниках сознания, неожиданно выдало:

– «Мужчина должен быть мужественным, а женщина – замужней».

При этих словах журналистка чуть кокетливо опустила длинные накрашенные ресницы (при этом Аристарху показалось, что он услышал их шорох), и оперлась рукой о стол так, что невольно подчеркивалась грудь и углублялась ложбинка.

«А это к чему бы»? – пронеслась мгновенно в голове у атлета мысль, явно спутанная выбросом гормонов в кровь от «нечаянно» манящих прелестей.

Лариса подняла ресницы и несколько секунд, не мигая, смотрела в глаза атлета, выжидая «классическую» паузу. После такого молчания сидящие за одним столом мужчина и женщина мгновенно переставали быть просто товарищами по работе. Они были обнажены, как их прародители в Раю.

Атлет взял себя в руки и спросил, как ни в чем не бывало: «Читала польскую писательницу Магдалену Самозванец»?

– Читала – не то слово. Я знаю ее афоризмы наизусть.

– Мне она тоже очень нравится, – сказал Аристарх.

Он немного помолчал и выдал по памяти: «Счастье, как бабочка. Не оно гоняется за человеком, а человек за ним».

Лариса улыбнулась, и в это время ее «сканер» прошелестел: «Тепло. Уже теплее. Но всё как-то вокруг да около. А, может, уже самой пора брать быка за рога?»

– Послушай, – начала женщина, и было видно, что она перебарывает неловкость, – оказывается, у нас общие литературные пристрастия. Я и не подозревала. Мы такие способные, толковые журналисты. Молодые и энергичные…

«Невероятно, но, кажется, я знаю, что она сейчас скажет», – обожгла мысль Аристарха.

– Почему бы нам, – неуверенно вздохнула Лариса…

– Не заключить джентльменское соглашение? – мгновенно продолжил ее мысль собеседник.

– Да, – вздохнула с облегчением женщина, – ты правильно понял ход моих мыслей…

– И это, наше соглашение, – продолжил осторожно прощупывать почву спортивный журналист, – должно как-то помешать планам ненавистного начальника и его племянника?

Лариса кивнула и уже без всякого кокетства опустила глаза.

– А венцом интриги этого служебного детектива должно стать…

Аристарх запнулся, а потом добавил: «Короче, мужчина должен быть мужественным, а женщина – замужней. Так?»

Он замолчал.

Лариса опять молча кивнула.

«Провалиться бы мне вместе со стулом, – подумала в это мгновение журналистка, – а я сижу».

«Да, актрисы мы никудышные. Но, а мне-то что сейчас делать? – лихорадочно соображал Аристарх. – С радостью согласиться – оказаться мерзавцем. Отказаться – и тем самым унизить ее, предложившую себя в жены, пусть и фиктивные! И она тут же меня возненавидит, и, конечно же, сейчас убежит… Матка боска! Знать бы, куда этот нечаянный разговор его заведет, соломки бы подстелил»…

– Мне очень приятно, – осторожно начал Аристарх, – что из всех тассовских мужчин именно я оказался самым мужественным…

Лариса слабо улыбнулась, и это помогло атлету плести вязь разговора дальше.

– Вопрос настолько деликатный, настолько… мужчина не знал, какая фраза выскочит следующей, – что без комплиментов никак не обойтись, – сказал он, вдруг понимая, что второе предложение никак логически не вытекает из предыдущего.

Журналистка замерла.

– Всё дело в том, что джентльменское соглашение, в моем понимании, предполагает компаньона-мужчину, – продолжил атлет. – А, ведь, ты – леди. Очаровательная, соблазнительная. Ну, словом, сама знаешь, какая ты…

И мужчина невольно глянул в область манящих перламутровых пуговиц на женской кофточке.

Лариса мгновенно приободрилась от приятных слов.

– И поэтому я не уверен, – продолжил Аристарх, – точнее, как раз наоборот – абсолютно уверен, что просто не смогу… сдержать такое соглашение рядом с красавицей. Это бы противоречило всему моему естеству… Извини, но какие-то фиктивные отношения между нами невозможны.

– Ах, вот оно что, – Лариса обворожительным жестом в глазах мужчины при этих словах дотронулась до своих волос. – Ты как-то не совсем правильно всё понимаешь…

«Всё я правильно понимаю, – подумал мужчина, – чувствуя, что сейчас начнется вторая «попытка», когда он и с первой-то едва совладал.

– Тебе не кажется, что мы здесь засиделись? – сказала Лариса. – Пойдем?

Они вышли из столовой и медленно пошли по коридору.

– В моем курятнике сейчас полно народу, – сказала женщина, – мы не сможем там продолжить наш разговор.

– Пойдем в мой кабинет, я сегодня один, – тихо пригласил Аристарх, понимая, что ведет его всё же она, ведет, словно, бычка на привязи.

Шаг влево, шаг вправо – ничего не изменят. Его воля парализована, а сердце то замирает, то бухает неимоверно. Какое-то странное коленце выбрасывала сегодня его судьба. Очень странное…

Когда они поравнялись с тем местом, где висела фотография юной гимнастки, совершающей кульбит, Ларису неожиданно качнуло, и в глазах на мгновение потемнело. Словно, она, как в детстве, перекувыркнулась через себя и из глаз ее полетели искры. Журналистка «ойкнула» и атлет инстинктивно поддержал ее за руку.

– Это давление опять упало, сейчас пройдет, – сказала она, остановившись на пару секунд.

– После только что выпитой чашки крепкого кофе? – удивился Аристарх.

– Даже после двух, – сказала Лариса.

Он покачал головой и сказал: «Я сейчас тебя чаем индийским с лимоном напою».

– С удовольствием, – и Лариса сдвинулась с места, бережно поддерживаемая мужчиной под руку.

Сдвинулась с того самого места, где совсем недавно, в минуту невозможного отчаянья, она попыталась совершить свой мысленный кульбит. Только сейчас она не заметила ни фото юной гимнастки, ни то, что прошла точку невозврата.

– Садись, – предложил спортивный обозреватель, когда они вошли в кабинет, – через пять минут электрический самовар закипит.

– Да насиделась я уже в столовой, – ответила женщина и пошла по кабинету, разглядывая фото и грамоты на стенах. – Давно я у тебя не была…

– С того самого дня, как мы здесь с тобой и Антониной обсуждали ее предстоящее новоселье.

– И ты помнишь? – спросила она чуть игриво.

– Помню, – ответил мужчина, отрезая лимон.

А про себя подумал: «Я про тебя такое помню, что ты бы очень удивилась, если бы узнала, что я знаю».

– А Тонька сейчас в Карелии в командировке, – сказала, как бы, между прочим, Лариса.

И тут ее снова настигла тоскливая волна: ведь вспомнив подругу, она с болью подумала об Антонио и актрисе, знакомству с которыми она, по воле случая, тоже была обязана коллеге.

– Если бы я знал, что у меня сегодня будет такая гостья, то позаботился бы о сладостях, – с искренним сожалением в голосе признался Аристарх. – А так вот: только сахар-рафинад к чаю.

– Ух, ты, рафинад! – воплощенная мечта перестройки, – усмехнулась Лариса, положив один прямоугольный кусочек белого кристалла в чашку, где плавал лимон.

«Сейчас что-то начнется. Будь начеку, на провокации не поддавайся», – приказал себе спортсмен.

– Чай пусть пока остывает, – сказала женщина и вдруг спросила, – а ты никого не ждешь, случайно?

«Начинается, держись», – пронзило мужчину. А вслух он произнес:

– Ты моя гостья сегодня, присаживайся, – и кивнул на кресло отсутствующего сотрудника.

Но в кресло Лариса садиться не хотела. Это было как-то банально. Покружившись, послонявшись по кабинету в своем сексапильном наряде, она изящно присела на краешек стола всё того же отсутствующего сотрудника прямо напротив Аристарха. Абсолютно естественно и абсолютно непреднамеренно…

– Тебе так удобно? – попытался улыбнуться журналист, сознавая, что такую пытку он долго не выдержит.

– Вполне.

И Лариса вдруг поняла, что просто невозможно растягивать эту неопределенно-пикантную паузу дальше. Тем более, пока чай остывает…

– А давай предположим, что у нас служебный роман. Действительно, мы так давно знаем друг друга, чего…

«Я пропал» – было последнее, о чем подумал атлет, когда со словами «чего уж там, располагайте, пан Рачинский», женщина эффектно, одним движением расстегнула ряд перламутровых пуговиц на кофточке, обнажив красивую грудь в белоснежном бюстгальтере. (К встрече она готовилась тщательно, хотя совсем с другим).

Наверное, сидеть на краешке стола было, всё же, не совсем удобно, и она соскочила, тем самым приблизившись к Аристарху.

Мужчина сначала повернул голову к двери, а затем резко приблизился к Ларисе. Приподняв ее легко и вертикально перед собой, как негнущийся пластмассовый манекен, быстро переставил в угол к окну, на котором висела плотная штора. При этом, он нечаянно одной рукой коснулся ее груди, ощутив, как на мгновение его «закоротило». Аристарх быстро, как кокон, закрутил женщину в штору и со словами – «застегнись, сюда могут войти», пошел и закрыл дверь в кабинет. Затем, вернулся в кресло и залпом выпил обжигающий чай.

Лариса вышла из-за занавески уже с застегнутыми пуговицами. Она села в кресло и взяла чашку чая в руки. И сознание, упорно продолжающее работать автономно, применительно к ситуации, выдало: «Да, ладно. Раскомандовался тут. А сам дотронулся нечаянно до женской груди, как школьник, и левый глаз так сразу и окосел. Я заметила».

Молчание явно затянулось. И Аристарх, наконец, его нарушил.

– Я сохну по тебе уже три года. Но не нужно меня так провоцировать…

– Три года, – тихо повторила Лариса. – Я не знала. Вернее, я знала, что ты ко мне с симпатией относишься…

– Теперь это так называется, – мужчина усмехнулся.

– Но я не знала, что так давно, – сказала она.

– Ну, вот теперь будешь знать, – вздохнул Аристарх.

Он, наконец, развернулся в кресле и немного с опаской посмотрел в сторону непредсказуемой и обожаемой мадам.

– Я сейчас чай допью и пойду, – сказала, словно, успокоила его, Лариса.

«Только не это, только не это, – ужаснулся атлет. – Она сейчас уйдет!»

– Я надеюсь, всё останется между нами? – тихо спросила журналистка.

– Ну, вот, скажешь еще, – растерялся Аристарх, не зная, что ему говорить дальше. – Я столько нового о тебе узнал сегодня. Теперь вот буду знать, что временами тебя заносит, как… бешеного мустанга.

(«И что ж ты такое плетешь, идиот, сам, не ведая что. Это от отчаянья»).

– Мустанг – мужского рода, – как-то глухо и отстраненно сказала журналистка.

– Ну, бывают же еще и женские особи …

– Кобылок объезжают, а женщин завоевывают, – тихо, словно, на опять подсевшей батарейке, подсказала Ларисина мозговая «автономия». – Что ж ты не попытался меня завоевать, раз уж я тебе так давно нравлюсь?

Спросила искренне, устало и без всякого намека на кокетство.

– А как? К тебе ж ни с какой стороны не подъедешь, – вздохнул мужчина.

– Такая бешеная?

– Нет, – улыбнулся Аристарх. Ты же знаешь, наверное, как тебя называют коллеги-мужчины? «Такая вредная московская штучка».

– Знаю. Но так они меня раньше называли. Ты слукавил, – сказала женщина. – Сейчас они меня называют одним коротким, но емким словом – стерва.

– Но… – начал было мужчина.

– Да чего уж там. Раз так считают – будем соответствовать, – вздохнула Лариса. Это у меня сегодня день какой-то такой, что я раскисла…

– Просто карта не так легла?

Она кивнула.

– Надо пережить этот день, а завтра всё будет иначе…

(«А я хочу, чтобы сегодня не кончалось, потому что боюсь этого завтра, где всё может оказаться иначе», – подумал мужчина.)

– У тебя случайно не найдется таблетки от головной боли? – неожиданно спросила Лариса и приложила руку ко лбу.

– Стучит, как молот по наковальне? – сочувственно спросил он.

– Хуже, у меня тут невырубаемая «ЭВМ» разбушевалась, – ответила Лариса.

– ЭВМ? – удивленно переспросил Аристарх.

– Представь себе…

– Таблетки у меня нет, – сказал мужчина, но у спортсменов много чего в арсенале есть, и я тебе быстро помогу.

(«Ой, что ж ты такое брешешь на ходу, идиот»!)

– Ты сейчас должна будешь, сидя в кресле расслабиться, закрыть глаза и ни о чем не думать.

Лариса тут же послушно последовала совету.

– А я еще чуть затемню свет, – мужчина встал и наполовину задернул штору.

Он видел, как она отчаянно трет виски.

(«Идиот, пойди попроси у кого-нибудь таблетку. Не мучай человека. Пока я буду искать таблетку, она уйдет»).

Взгляд его неожиданно упал на графин с водой.

– А твою «ЭВМ» я сейчас вырублю, не волнуйся, – сказал он. – Это проще простого. Мы так в детстве баловались. Если на какой-то электроприбор капнуть водой, он зашипит, а потом обязательно вырубится.

(«Что ж я такое плету»!)

Лариса удивленно открыла глаза.

– Ну, это я так образно выразился. Я тебе сейчас компресс сделаю холодный, – сказал он, доставая из ящика стола небольшое льняное полотенце, расшитое когда-то вышивкой-оберегом и принесенное из дома. Он обильно смочил его водой из графина.

– А-а-а, – вздохнула женщина и закрыла глаза.

(«Неужели поверила»?)

– Вот, готово, – Аристарх помог коллеге водрузить компресс на лоб.

И в момент, когда его руки коснулись ее лба, про себя проговорил: «Пусть твоя головная боль перейдет на меня».

– Сеанс релаксации будет успешным, если пациент уснет, – сказал атлет серьезным тоном. – Но даже, если в твоем случае это не произойдет, спазм сосудов головного мозга всё равно должен пройти, а с ним – и головная боль…

– Спасибо тебе, Аристарх, ты действительно для меня сегодня психотерапевт, – искренне сказала Лариса.

– Всё. Разговаривать не нужно, расслабься, – сказал он строго и добавил, – да вот еще, ты полотенце чуть на веки натяни, тебе так легче заснуть будет.

– А это надолго? – поинтересовалась журналистка.

– Минут на двадцать, самое большое – полчаса. Я тут рядом буду, книжку почитаю. Всё – время пошло, – строго сказал он, как спортивный тренер, засекающий время старта.

Молодой мужчина развернулся в кресле и, наконец, вздохнул полной грудью.

(«Ну, ты и брехло. И глаза ей залепил, чтоб не видела, как ты смотреть на нее будешь, лжетерапевт и релаксатор хренов. Тебе б самому сейчас на прием к психиатру. Чувство такое, словно я две тренировки подряд отпахал»).

Аристарх чуть развернулся в кресле и глянул на обожаемый «объект».

«Вот мы какие, значит, при ближайшем рассмотрении. При всем очаровании: некоторый дефицит массы тела, пониженное давление. Короче, весь букет вегетососудистой дистонии на фоне зашкаливающих эмоций, которые глушатся сигареткой с алкоголем. Но всё это можно подкорректировать. Правильным питанием, беговой дорожкой с бассейном и элементарными валерьянкой и пустырником. Плюс – элеутерококком.

Но есть еще и «ЭВМ» – некое устройство, задающее движение и причиняющее головную боль самой обладательнице и, возможно, иногда чреватое для окружающих своей непредсказуемостью. Устройство взрывное, и вряд ли, поддающееся корректировке».

Аристарх закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

Разомкнув веки, он посмотрел на наручные часы. С начала «сеанса» прошло пятнадцать минут. Он не поверил своим глазам: тихое посапывание, чуть приоткрытые уголки губ. Лариса спала.

Атлет глядел на нее с любованием и сочувствием.

«Какой же силы должна быть эмоция, от которой сбиваются даже обоняние и вкус! Как же хочется ее сейчас пожалеть, обнять, успокоить»…

В этот момент в коридоре послышались голоса, и Аристарх весь напрягся, но голоса «прошагали», к счастью, мимо его кабинета.

«В моем распоряжении минуты, она вот-вот проснется. И если бы не случайная головная боль, ее бы здесь уже не было. Она сказала: «Пусть всё останется между нами». И ясно, что простившись на этой ноте, завтра и после, она лишь вежливо будет здороваться при встрече в коридоре и делать вид, что не замечает его в буфете, куда пришла выпить чашечку кофе.

Он знает наперед: именно так и будет! Нет. Этого нельзя допустить! И потом: она, ведь, не шутила, когда сказала, что может, вообще, исчезнуть из агентства. Исчезнуть и – раствориться в бескрайних московских просторах».

Аристарх снова посмотрел на спящую женщину и подумал, что похож сейчас, наверное, на преданного сторожевого пса. Но нужен ли он хозяйке? Насильно мил не будешь. Известно это.

Лариса была в такой доступной близости, в такой доступной… И это умопомрачало. Особенно, когда он видел эти перламутровые пуговицы на фоне глубокого выреза и знал теперь, как они легко расстегиваются, и что скрывается за ними.

«Это только женщины-дизайнеры могут придумывать такие садистские штучки, чтобы у мужиков крыша ехала», – подумал Аристарх, неимоверным усилием воли заставляя себя не смотреть в сторону Ларисы. Так что же ему делать?

Думай. Соберись. Соберись, как перед разбегом, когда метаешь копье. Только одна цель, только одна мысль – победа. И сегодня его цель – Она. Вот эта спящая красавица. Но в спорте всё так просто и понятно. А здесь… Одни эмоции. И они не дают мыслить. А ты думай. Думай, что будешь говорить, когда она проснется.

Погоди, как это она сказала: «Что ж ты не попытался меня завоевать, раз я тебе так давно нравлюсь»…

И сказала как тихо, спокойно, без всякого намека на кокетство. Вот те слова! Вот та единственная соломинка, за которую я могу зацепиться! Завоевать. Попытаться. Ведь, он так ее любит! Эту вредную московскую штучку. За что? Логика тут бессильна. Да и вредность ее – всего лишь защитный окрас для выживания в кислотной среде мегаполиса.

Сегодня он увидел ее такой беззащитной, в тупике какого-то жизненного кризиса. А, может, это и хорошо, что в этот трудный момент именно он ей подвернулся под руку? Именно сегодня судьба так странно свела его с ней. И он так хочет, чтобы сегодняшний день не кончался»…

В этот момент Лариса, разбуженная своим собственным кашлем, проснулась.

Аристарх быстро глянул на часы и сказал бодрым голосом спортивного тренера (или психотерапевта?): «Общий сеанс релаксации длился 45 минут. Ты спала полчаса».

– Невероятно, – сказала журналистка, убирая полотенце со лба. – Аристарх, ты – доктор. Что ж ты раньше скрывал такие способности?

– Ну, я просто спортсмен, – сказал мужчина, потупив глаза. – А, вообще, если тебе понадобится помощь такого рода, обращайся. Как твоя головная боль?

– Прошла.

– А ЭВМ не беспокоит? – пошутил Аристарх, чувствуя, меж тем, как почва уходит из-под его ног.

Женщина покрутила головой в разные стороны, прислушиваясь к своим ощущениям.

– Ой, не напоминай, – и Лариса, расслабленная и отдохнувшая, еще на минутку прикрыла глаза перед тем, как встать с уютного кресла.

«Вот если сейчас ты этого не скажешь, то уже не скажешь никогда», – молнией пронеслось в его разгоряченном мозгу.

– Спасибо тебе, возьми, – и журналистка протянула полотенце, с сакрально-вышитыми на нем оберегами любви, семьи, здоровья, которые она даже не заметила.

Полотенце, которое когда-то, возможно, вышивала юная Клавдия, пылко влюбленная в поляка Яна.

Мужчина ринулся к Ларисе и, принимая влажноватую льняную ткань, задержал ее руку в своей.

Он присел перед ней на колени и, целуя руку, попросил: «Ларочка, дай мне время тебя завоевать». И еще, понимая, что говорит, наверное, жуткую банальность, произнес: «Я… Я буду носить тебя на руках»…

– А у нас нет времени, Аристарх, – сказала женщина тихо и спокойно, – нам с тобой не по восемнадцать лет. – И попросила: сделай, пожалуйста, еще полстаканчика чаю …

Он кинулся готовить чай, и тут только до него дошло: она не сказала «нет». Но сказала ли она «да»? Или это ее, несказанное «нет» равнозначно – «да»? Матка боска, он совсем запутался!

Пока он, молча, готовил чай, Лариса тоже сидела притихшей.

Она думала о том, что глупо, и даже пошло, сейчас кокетничать с человеком, который в нее, оказывается, искренне влюблен столько времени. Но для женщины так важно осознание, что ее кто-то любит, кто-то мечтает носить ее на руках, кому-то она нужна. Даже… Даже, если она этого человека не любит. Совсем.

Вот такой парадокс женской логики, возможно, мужчинам совершенно непонятный.

Лариса не видела себя со стороны, но ее сейчас можно было сравнить с комнатным цветком, который ожил, после того, как его, наконец, полили почему-то забывшие о нем хозяева. Она физически за своей спиной вдруг ощутила этот «запасной аэродром», который должен быть в «закромах» у одинокой тридцатилетней женщины. (Вероятно, и не только у тридцатилетней?)

Аристарх же видел свое. Он заметил, что в Ларисе мгновенно что-то переменилось.

Это была совсем не та женщина, которая совсем недавно, предлагала себя, пусть, и, испытывая неловкость, в фиктивные жены (но, всё-таки, предлагала). И даже пыталась его соблазнить.

Это была какая-то спокойная, уверенная в себе женщина, которая могла позволить себя завоёвывать, а могла – и не позволить.

Это он теперь просил ее, когда стоял перед ней на коленях. Они мгновенно поменялись ролями. И спортсмен изумился этой перемене, вдруг снова ощутив себя бычком на привязи. Ну, и пусть… А еще радовало то, что в ней не было ненужного кокетства.

Он разлил, наконец, чай.

– Спасибо, – Лариса взяла стакан и, помолчав немного, заговорила. – Я сразу хочу сказать, что неволить тебя не собираюсь. Ты свободен в своем выборе. Но… Если мы – два взрослых человека – принимаем правила этой игры, то возврата нет. Нам нужно будет идти до конца. Поэтому подумай хорошо.

«Позволила, позволила!», – ухнуло сначала в сердце, а потом застучало у него в висках.

– Я понимаю, что у тебя сейчас какой-то жизненный кризис, – начал Аристарх. – И тебе хочется что-то круто изменить. Например, уехать. А я очень хочу тебе помочь, поддержать. Я хочу быть с тобой, и ты знаешь, почему. И для меня совсем не важно, где – в Москве или далеко отсюда. Но, если ты так давно об этом мечтала, так этого хочешь… Мой выбор тот же, что и твой. И если нам быть в тандеме, то посвяти меня, пожалуйста, в планы нашей совместной служебной интриги.

«Вроде всё нормально сказал, – подумал мужчина, – но как же трудно плести эту вязь!»

– Мы сейчас пойдем к руководству, – глухо отозвалась Лариса. – Но мы пойдем именно к тому человеку из руководства, который, и я это точно знаю, терпеть не может моего начальника. А, возможно, заодно, и его племянника.

– Ты кого имеешь в виду? – спросил спортивный обозреватель.

– Николая Михайловича.

– А-а-а…

– Представь, он даже когда-то предлагал мне перейти работать под его крыло. Правда, давно это было. Сразу после окончания университета.

– Почему ж не воспользовалась приглашением?

– Да мне показалось тогда, что это, вроде, как не совсем бесплатно, а за хорошие глазки, – усмехнулась журналистка. – А, может быть, показалось…

Лариса немного помолчала и продолжила.

– Мы пойдем и скажем, что хотим предложить себя в качестве новых претендентов-корреспондентов в Канаде, потому что… – и тут Лариса запнулась.

– Потому что достойны и, к тому же… женимся? – помог ей Аристарх, хотя и сам запнулся на роковом слове.

– Мы должны его убедить, что мы не просто женимся, а фактически уже, «без пяти минут» супруги, – сказала Лариса. – Потому что нам нужно выиграть время у переводчика.

Аристарх вздохнул, и на его лице появились сомнение и озабоченность.

– Говорить надо спокойно и уверенно, – сказала женщина. – Ты не волнуйся, я всё беру на себя. Предстоящий разговор – это экспромт. Но хорошо будет, если первую фразу произнесешь ты.

– Какую? – растерянно спросил коллега.

– Ну, что-то о важности момента в нашей жизни…

– А-а-а… Что-то я так разволновался, искренне признался Аристарх, – легче копье метать на стадионе…

– Да не волнуйся ты так. Я буду, в основном, вести этот диалог…

– Давай чай сначала допьем «на дорожку», – и мужчина нерешительно вздохнул.

– А я рисковая, – вдруг сказала Лариса, возможно, чтобы поддержать или раззадорить коллегу. – И журналистика – это, вообще, авантюрная профессия. Разве ты не знал?

– Знал. Но до сегодняшнего дня не подозревал, что до такой степени авантюрная, – сказал атлет.

Женщина замолчала, а потом резко поднялась с кресла.

– Всё. Как сказал кто-то из древних: лучше жалеть, что сделал, чем жалеть, что не сделал… – Ну, древним, наверное, виднее, – сказал мужчина и тоже поднялся.

Он закрыл кабинет на ключ, и они спустились по лестнице.

Улыбнулась, как счастливая невеста

В приемной главного редактора иностранной информации Лариса поинтересовалась у секретарши: «На месте?»

Та кивнула и спросила: «Доложить?»

– Нет, мы сами сейчас очень вежливо постучим, – ответила женщина.

И через несколько секунд молодые журналисты предстали пред очи Николая Михайловича.

– Чем обязан, ребятки? – приветливо поинтересовался один из немаленьких тассовских начальников и вдруг произнес, – а вы вместе хорошо смотритесь…

– А мы, собственно, отчасти по этому поводу, – быстро сориентировалась журналистка и, взяв коллегу за руку, произнесла, – скажи, Аристарх…

– А у нас радостное и важное событие, – произнес мужчина, и ему показалось, что эти слова сказал кто-то другой.

– Поздравляю, а вы садитесь, садитесь, – предложил начальник любезно.

– Ну, это, конечно же, первое и главное наше «отчасти», – улыбнулась, как счастливая невеста, Лариса.

Улыбнулась так, что никто и никогда бы не смог ее заподозрить в подвохе.

– А второе «отчасти» – это то, что мы очень хотели бы поехать в Канаду, правда, Аристарх? – без обиняков сказала она.

– Серьезно хотим, – добавил журналист.

– Ну, вы и шустрые молодцы, – рассмеявшись, начал было Николай Михайлович, но Лариса не дала ему говорить.

– Только давайте сразу договоримся не лукавить, – пообещайте, что вы не станете нас переадресовывать сначала на международную журналистику в МГИМО.

Николай Михайлович усмехнулся, но и тут женщина не дала ему раскрыть рта.

– У нас свои «Красные дипломы» имеются. Правда, Аристарх?

– Конечно, имеются, – кивнул атлет.

– И отличное знание английского языка – государственного языка той страны, в которую мы хотим поехать.

– Да, хорошее знание языка, – тут же, словно эхо, отозвался атлет, понимая, что своим английским он как раз похвастаться не может.

– И теперь, положа руку на сердце, скажите, чем мы хуже претендента – родственника моего спившегося начальника, к тому же, еще неженатого и не журналиста? – наседала Лариса, умело плетя служебную интригу.

При этих словах Аристарх вздрогнул.

– Ой, Ларочка, вы не представляете, где у меня оба этих типа сидят, – и Николай Михайлович провел рукой себе поперек горла. – Но вы же понимаете, – и он показал пальцем куда-то наверх. – Там у них очень важный родственник…

Мужчина задумался и вдруг спросил: «А когда вы расписываетесь»?

– Через неделю, – не моргнув глазом, ответила Лариса.

Аристарх кашлянул.

– А что, – повеселев, сказал Николай Михайлович, – ребятки, а вы мне нравитесь, всё больше нравитесь. – Ведь это очень большая удача для агентства, когда оба: и муж, и жена – журналисты. Это и взаимозаменяемость, и взаимовыручка…

Он азартно потер руки и закурил.

Аристарх и Лариса, переглянувшись, затихли.

– Значит, чтобы задуманное осуществилось, перетряхнем наши козыри: красавица, спортсмен и комсомольцы, – пошутил он. – Плюс молодые, энергичные, толковые журналисты. Плюс – знание языка. Плюс – без пяти минут женатые.

Николай Михайлович замолчал и полистал настольный календарь.

– А не будем мы дожидаться целый месяц, пока этот переводчик женится, – сказал он. – Два наших козырных туза – ускорение и экономия. Вот и будем ходить с них.

– Ну, насчет ускорения, вроде, понятно, – сказала Лариса. А насчет экономии? – и она вопросительно посмотрела на начальника.

– Да, хотелось бы уточнить, – тихо подал голос Аристарх.

– Сейчас объясню, – и Николай Михайлович выпустил кольцо дыма. – Из временно прикрытого корреспондентского пункта выезжают все, даже вспомогательные лица: телетайпистка, бухгалтер, горничная – она же завхоз по совместительству.

– А-а-а, – неопределенно протянула журналистка.

– Вот вы, например, Ларочка, на печатной машинке умеете работать? – спросил Николай Михайлович.

– Конечно. На факультете журналистики МГУ этому тоже обучали.

– Ну, вот и замечательно. Я вас прикреплю на два-три дня к опытной тассовской телетайпистке-телеграфистке, она вас научит, как пересылать корреспонденции. Клавиатура у телетайпа, как вам, наверное, известно, такая же, как и у печатной машинки, – Николай Михайлович затушил сигарету.

Помолчал.

– А что касается бухгалтерии, – начал он…

– Я бухгалтерские курсы не заканчивала, признаюсь честно, – Лариса развела руками.

– И не нужно, – улыбнулся начальник. – Женщины умеют деньги считать. Нужно просто аккуратно вести финансовую отчетность.

– Я так понимаю, журналист меняет профессию? – пошутила Лариса.

– Ну, почему же? По штатному расписанию вы будете корреспондентом, – уточнил Николай Михайлович. – А телетайписткой и бухгалтером – на общественных началах.

– Зато теперь я знаю, кто у нас будет заведующий корреспондентским пунктом, – Лариса кокетливо посмотрела в сторону Аристарха. – Мужчины всегда у руля…

– Мы и ему общественную нагрузку подкинем: завхоза, например. Думаю, такой богатырь гвоздь всегда сможет вбить или новый дверной замок поставить, – улыбнулся тассовский руководитель. – Вот и считайте экономию, если мы сразу три штатных единицы сократим. И добавил, – ну, а дворник и домработница, само собой – останутся. Эти уже из местных жителей.

– Я так понимаю, – сказал сосредоточенно молчавший Аристарх, – это всё пока в стадии проекта. Хотя, и очень заманчивого для нас, проекта. Какова вероятность его осуществления?

– Да, ты прав, Аристарх, – сразу поддержала его Лариса, – хотелось бы знать, и желательно в бухгалтерских процентах, – попыталась даже пошутить она.

– Я вам могу гарантировать 90 процентов, которые зависят от меня. Но есть еще десять, что равнозначны этим девяносто. Их, думаю, будем знать, – тут он неожиданно запнулся, – хотел сказать завтра… Так ведь завтра – суббота.

– Доживем до понедельника? – спросила Лариса.

– Нет, – вдруг резко покачал головой Николай Михайлович. – В понедельник точно появятся еще новые претенденты, не считая переводчика. Поэтому столбить надо сегодня.

Он нажал на кнопку связи с секретарем: «Наташа, узнайте, на месте ли Генеральный и доложите».

Вскоре появилась секретарь. «Он здесь», – оповестила молодая женщина.

– Не уходите, – сказал журналистам Николай Михайлович, поднимаясь с кресла. – Наташенька, поухаживай…

– Чай, кофе? – поинтересовалась секретарша.

– Спасибо, я не буду, – ответил Аристарх.

– Я тоже не хочу, – сказала Лариса и вышла вслед за Натальей в секретарский предбанник, оставляя дверь в кабинет открытой.

Аристарх откинулся в кресле. На лбу у него выступил пот. И тут атлет неожиданно ощутил, что у него болит голова.

Это было так удивительно, так странно. И дело было вовсе не в волнительности ситуации, в которой он оказался. Просто ТАК у него никогда не болела голова. И он вдруг понял, что это перешло от Ларисы. Ведь коснувшись ее, когда накладывал компресс, он мысленно пожелал забрать ее боль на себя.

«Невероятно, – подумал атлет. – Я надеюсь, что ее «ЭВМ» не переселилась в мою бедную голову. Иначе я взорвусь».

Журналистка вошла в кабинет и села в кресло. Взгляды их пересеклись.

– Как ты? – спросила она тихо.

– Я надеюсь, первый тайм мы уже отыграли? – ответил он вопросом на вопрос и шумно выдохнул.

– Я тоже надеюсь, – сказала Лариса глухо, и по ней сейчас было заметно, что вся эта «милая» дружеская беседа с начальством далась ей совсем нелегко.

Они замолчали.

В открытые двери приемной и кабинета уже доносился голос Николая Михайловича, который разговаривал с кем-то в коридоре. Он энергично вошел в комнату. И проходя мимо Аристарха, остановился, дружески хлопнув его по плечу.

– Ну, всё. Сдавай свои комсомольские дела, секретарь.

Николай Михайлович плюхнулся в кресло и закурил.

– Ребятки, а я был прав насчет наших козырей: ускорение и экономия государственных средств на содержание корреспондентского пункта за рубежом. Ну, и большой плюс, что вы оба – журналисты.

Соискатели не проронили ни слова.

– Что – не верится? – усмехнулся Николай Михайлович. – А теперь давайте кое-что обсудим. О том, что в Канаду поедете вы, в агентстве знает всего четыре человека, включая вас самих. Мы решили это не разглашать пока. Всё станет известно вдруг, буквально за пару дней до вашего отъезда. Такая конспирация или интрига нужна для того, чтобы не дразнить гусей, сами понимаете, каких. Мы просто поставим их перед фактом, когда у вас уже будут билеты на руках. А после драки кулаками не машут…

– Понятно, – сказал Аристарх.

– Разумеется, – кивнула Лариса.

– И, вообще, предстоящую неделю постарайтесь провести как-то незаметно, ничем не привлекая особо к себе внимания, – сказал мужчина, – хотя, наверное, это трудно в преддверии такого радостного события.

– Что вы, что вы, – невозможно искренне призналась Лариса, – я: девушка очень суеверная, боюсь зависти и сглаза. Поэтому о нашей свадьбе на работе пока никто не знает.

– Правда? – удивился тассовский начальник.

– Мы вели себя так, чтобы о нашем служебном романе никто не догадался, – сказал Аристарх. – Не мог же я допустить, чтобы кто-то распускал сплетни о близком мне человеке.

– Ну, вы и конспираторы, – удивился Николай Михайлович. – А эти две блондиночки-комсомолочки, которые вокруг тебя увиваются постоянно, тоже для конспирации? – неожиданно выпалил мужчина.

– Ну, так это ж они увиваются, а не я, – невозмутимо ответил атлет.

Лариса сделала немного обиженное лицо, и спортивный журналист невольно загляделся на очаровательного «хамелеончика».

– Аристарх, неужели есть новости, которые я узнаю последней? – томно-обиженным голоском спросила Лариса.

– Я пошутил, пошутил, – сказал Николай Михайлович, понимая, что сболтнул лишнее и добавил, – а, может, оно и к лучшему, что никто ничего не знает? Вы появитесь уже, как муж и жена, мы вам еще фуршетик комсомольско-молодежный сделаем. И через пару дней полетите в Оттаву.

– Мы не против, – за двоих ответил Аристарх.

Немаленький тассовский руководитель полистал настольный календарь.

– Так, когда у вас свадьба? – спросил он.

– В следующую субботу, – ответила женщина.

– Предстоящую неделю вы отрабатываете, как обычно.

– Но с конспирацией, – добавила Лариса.

– Само собой, – усмехнулся начальник.

– А вот после свадьбы я вам даю только одну «медовую» неделю. Потому что не должен наш корреспондентский пункт в Оттаве стоять закрытым. Свой медовый месяц уже закончите в Канаде. Документы будут оформляться быстро. Неделю после бракосочетания возьмете за свой счет.

Лариса усмехнулась.

– Можно вас немного поправить, Николай Михайлович? В части того, что свой медовый месяц мы не закончим, а продолжим в Канаде… И еще постараемся, чтобы он никогда не заканчивался…

– Ах, Ларочка, не придирайтесь к словам, – улыбнулся начальник. – И не забывайте, что вам еще предстоит освоить телетайп. Раза три на следующей неделе будете наведываться в телетайпную на второй смене: в восемь-девять часов вечера. Так поздно, чтобы не возникало лишних вопросов у любопытных: а зачем вам это нужно.

– Понятно, – кивнула Лариса.

– Ну, вроде, всё. Прямо сейчас запрашиваю ваши личные дела.

– Да, чуть не забыл, – кто-то из вас автомобиль водить умеет?

– Я могу, – сказал Аристарх, – у меня и права есть.

– Ну, вот и отлично.

Журналисты поднялись, собираясь уходить.

– Николай Михайлович, – сказала Лариса, – я с Аристархом этого никогда не забудем. Мы у вас в долгу.

– Хорошо, – сказал высокопоставленный тассовский коллега, – я про долг вспомню, когда из вас резидентов захотим сделать, – и засмеялся.

Аристарх покачал головой, а Лариса сказала: «Вы так даже не шутите».

Они вышли, а начальник подумал: «Вот Ларочка-стервочка, какого богатыря скрутила. По-моему, я даже знаю, кто у них всем будет верховодить. Впрочем, это неважно. Муж и жена – одна сатана. Они нам очень подходят. Особенно сейчас, когда мы оказались в такой»… И он выругался.

Такой длинный день

Лариса с Аристархом медленно шли по коридору.

– Мне нужно один звонок сейчас еще сделать. Теперь уже получается, что «секретный», – усмехнулась журналистка. – Из моего кабинета никак нельзя.

– Пойдем ко мне, – сказал Аристарх.

И они, подуставшие оба от пережитого напряжения, медленно и молча пошли в его кабинет.

Войдя в комнату, она сразу плюхнулась в кресло. Аристарх тоже сел. Довольно долго они просто молчали.

– Какой длинный день сегодня, – сказала, наконец, Лариса, – он не кончается, словно, время удлинилось. Невероятно…

«Это потому, что я так сильно хотел, чтобы он не кончался, – подумал мужчина, – так сильно хотел, чтобы завязался между нами узелок. И вот теперь я уже могу думать о завтра, потому что у меня есть надежда».

А вслух Аристарх сказал:

– Мне невероятным кажется другое. Результат нашего рискованного и авантюрного мероприятия. У меня были такие сомнения. Но ты держалась так замечательно, так естественно.

– Ты тоже…

– Ну, я всего лишь исполнял роль хора в греческой трагедии на фоне игры главной героини. Я так боялся сфальшивить…

– Думаешь, я не боялась? Вся на нервах. Вот радоваться надо. А я чувствую сейчас себя такой уставшей, такой опустошенной… Как выжатый лимон.

Журналистка замолчала.

– А, между тем, – Лариса вздохнула, – а, между тем, говоря спортивным языком, нам надо еще отыграть сегодня второй тайм.

– Сегодня? Второй? – мужчина вздрогнул.

Лариса встала с кресла и, ничего больше не объясняя, молча, подошла к телефонному аппарату и стала звонить.

– Мама, – сказала она, – я сегодня приеду домой не одна.

– А с кем? – поинтересовалась бывшая учительница.

– С одним человеком. Другом. Точнее, женихом.

На том конце провода установилось молчание, после которого мать с испугом спросила: «Лариса, ты беременна»?

– С чего это ты решила, что я беременна? Успокойся.

При этих словах Аристарх опустил голову и обхватил ее своими могучими руками.

– Я хотела тебя попросить, чтобы, ты позвонила отцу. Пусть он приедет сегодня немного пораньше с работы, если сможет.

– Я сейчас же ему перезвоню, – всё еще оторопело произнесла мать.

– И еще: сообрази, пожалуйста, чего-нибудь на стол, как ты умеешь, – попросила дочь.

– А вчера, хотя бы, ты меня могла об этом предупредить? Что ж ты сейчас ставишь меня перед таким фактом?

– Мы приедем часам к шести, – проинформировала дочь, не отвечая на справедливые вопросы, и повесила телефонную трубку.

Она села в кресло и посмотрела на Аристарха.

На него было жалко глядеть.

– Ты хотя бы посоветовалась со мной, – сказал потерянно мужчина. – Разве нельзя было это знакомство перенести, хотя бы, на понедельник? Я абсолютно морально не готов. Ведь у нас всё так спонтанно сегодня произошло… Я от первого тайма еще в себя не пришел.

– На понедельник? – иронично переспросила Лариса. – Нам в понедельник с тобой уже в Загс нужно срочно бежать подавать заявление.

Сказала так буднично, словно, «бежать» надо было в магазин или аптеку. И сама внутренне сжалась от этих слов.

– Я вдруг вспомнил, – сказал озабоченно Аристарх, – у меня полгода назад друг женился. Так он два месяца ждал, пока их очередь на роспись подошла.

– Они, наверное, во Дворец бракосочетания заявление подавали? – предположила Лариса.

– Нет, в том-то и дело, что в обычный московский Загс.

Лариса нервно захохотала.

– В стране вечно зеленых помидоров надо не только очередь за сахаром и за солью отстоять, но даже, и очередь в Загс! А я искренне считала, что в наше беспробудно смутное время мужчины, вообще, не хотят жениться.

Она немного помолчала.

– Вот видишь, какие-то препятствия возникают даже там, где их, вообще, не должно быть, – снова заговорила она. – А, ведь, мы наврали Николаю Михайловичу, что расписываемся через неделю. Точнее, это сказала я, но так вынуждают обстоятельства, ты же понимаешь.

– Я понимаю. Но одно дело – врать Николаю Михайловичу, и совсем другое… Родители – дело святое. Мне трудно… Боюсь, я не смогу.

– А в чем ты их боишься обмануть? – спросила Лариса. – В том, что мы хотим поехать в Канаду? Так это правда. И то, что есть человек, который уже три года влюблен в их дочь? Это тоже правда, которая могла бы оказаться им приятной. Всё. Этого вполне достаточно, чтобы ты не чувствовал себя обманщиком.

Нюансы наших отношений останутся сугубо между нами… Потому что я тоже люблю своих родителей. Ну, а срочность женитьбы, положим, объясняется доверием к нам руководства и происками конкурентов. Это, ведь, тоже теперь правда? Ну, или пусть – полуправда. А еще – есть масса, вообще, отвлеченных тем для разговоров, когда люди просто знакомятся друг с другом. Я понимаю твои опасения. Но обещаю – всё будет хорошо.

Аристарх слушал доводы Ларисы и понимал, что раз уж они сказали «А», то надо говорить и «Б», как бы ни комфортно он себя при этом не чувствовал.

Журналистка полезла в карман юбки и достала оттуда маленький изящный кошелек из лайковой кожи.

– Хорошо бы маме купить цветы, – начала она.

– Деньги убери, – сказал мужчина, – а отцу, наверное, надо купить какую-нибудь красивую бутылку?

– Это совсем не обязательно, – пожала плечом Лариса.

– Не могу же я идти в твой дом с пустыми руками, да еще по такому поводу! И в магазинах, как назло, шаром покати: ни конфет, ни торта не найти.

– Не переживай, сказала Лариса и добавила, – мне нужно шубу и сумочку забрать из своего кабинета. Я быстро вернусь…

– Хорошо, – кивнул атлет.

Журналистка вышла, и Аристарх сразу позвонил.

– Отец, – сказал он, – у меня дела есть на сегодняшний вечер. Поэтому я могу задержаться в Москве. Скорее всего, заночую у Андрея. Не волнуйтесь.

Он нажал на рычаг, и тут же перебрал номер.

– Андрюха, привет! Есть вероятность того, что я к вам сегодня подвалю с ночлегом. Не возражаешь? Будет о чем поговорить…

Когда Лариса зашла в свой кабинет, ее коллега Людмила – разведенная 45-летняя «ягодка опять» с удивлением на нее посмотрела.

– Ларка, куда ты пропала? Тут Кирюша раза три порывался тебя застать…

– А ТАСС большой, – неопределенно ответила журналистка, забирая сумочку и шубу, – если будет меня искать опять, посылай его в… буфет.

И исчезла.

Входя в кабинет к Аристарху, она обернулась по сторонам, возможно, уже из чувства конспирации.

– Оказывается, меня начальник обыскался, – сказала женщина.

– Перебьется, – вздохнул атлет. – Как же я хочу, чтобы ты была для него недосягаема…

Аристарх стоял у окна, Лариса села в кресло.

– Отдохни. А я сейчас по близлежащим магазинчикам пробегусь, – сказал мужчина.

– Я закроюсь изнутри, а ты постучишь, когда вернешься. Просто хочу одна побыть, покурить…

Аристарх вышел. Он несся сначала по коридору, потом по лестнице, потом по Тверскому бульвару, свернул на улицу Горького к «Елисеевскому». И всё бегом, бегом, чтобы быстрее вернуться, подгоняемый страхом: «А вдруг вернется, а ее уже след простыл»… Рассудок говорил, что страх напрасен. Но сердце трепыхалось всё равно.

Он вскочил в магазин с привычно красивым интерьером и ринулся в кондитерский отдел в надежде обнаружить хоть какую-нибудь коробку конфет. Увы.

Влюбленный, которому предстояло так неожиданно и впервые переступить порог дома своей суженой, стоял в самом центре Москвы, в самом знаменитом магазине и не мог купить даже такой малости. (И вряд ли бы его утешила констатация того, что 90-летний юбилей магазина, который отмечался именно в 1991 году, был замечен пустыми прилавками за всю его почти вековую историю. Так напишут десятилетия спустя).

Но мужчине конфеты нужны были в марте 91-го: сегодня, здесь, сейчас и даже – сию минуту… Аристарх выругался и кинулся в винный отдел.

Там его встретил за прилавком мужчина в синем рабочем халате – типичный «васяколяпетя» из подсобки.

– Выручай, мужик. Первый раз в жизни иду в гости к невесте. Нужно что-нибудь поприличней. Плачу тройную цену.

Особь с подмятой физиономией в синем халате глянула в горящие глаза явно не поддающего по жизни клиента-здоровяка, которому приспичило жениться в (блин, ее) перестройку. И тут же прониклась сочувствием. Или – чувством глубокой мужской солидарности.

– «Аморетто», – негромко сказал «васяколяпетя». Тройную не надо. Сойдемся на двойной, – и назвал цену.

Он достал из-под прилавка красивой формы бутылку с коричневатой жидкостью и положил ее в непрозрачный целлофановый пакет.

Отоваренный Аристарх с надеждой спросил: «А в кондитерском отделе не поможешь?»

– Это уже из другой оперы, – ответил мужик. – Да и, вообще, с кондитеркой сейчас тоже напряженка.

Работник развел руками.

– Видишь, какой магазин перепахабили, – и добавил, – а так, если припечет, приходи. Спросишь Петра.

Прямо при выходе из магазина неожиданно образовалась импровизированная торговля «с рук».

Какая-то дама пенсионного возраста, расстелив газетку на асфальте под боком Главного Гастронома Москвы, расставляла домашнюю заготовку: очень симпатичные маринованные огурчики, помидоры, грибы.

Рядом с нею стояли две рыхлые, полноватые женщины, которые разговаривали между собой по-белорусски. Одна из них держала в руках пару батонов варено-копченной колбасы, другая – разрезанную пополам головку сыра в прозрачном целлофаном пакете. Прохожие останавливались, торговались и покупали.

– Молодой человек, – пожилая женщина осторожно дотронулась до руки Аристарха, – вам случайно «Зефир в шоколаде» не нужен?

– Очень даже нужен, – встрепенулся журналист, глянув на интеллигентного вида москвичку, похожую на докторшу пенсионного возраста. – А он свежий? – засомневался вдруг мужчина.

– Не сомневайтесь, вчера только изготовлен на кондитерской фабрике «Ударница», у меня там племянница работает, – добавила она доверительно, переворачивая коробку и показывая чернильный штампик с датой изготовления.

– Я возьму две штуки, – сказал Аристарх.

– Ой, а у меня только одна коробочка осталась, распродалась уже, – сказала женщина с сожалением. – Но если очень нужно, приходите завтра. Я здесь каждый день бываю после четырех часов.

Купив с рук «Зефир в шоколаде», озадаченный мужчина быстро пошел вниз по улице Горького в сторону цветочного киоска. Ему еще нужно было перейти на противоположную сторону улицы. Чтобы не терять время, он перебежал ее в неположенном месте, лавируя между потоками автомашин.

Из цветочного ассортимента в киоске были только гвоздики – розовые и красные.

– Мне попышнее букетик из розовых гвоздик, – попросил мужчина.

– А розовых осталось только три штуки, – сказала продавщица.

– Тогда давайте красные. Штук двадцать пять…

Купив цветы, он почти бегом отправился к месту своей работы.

Пробегая назад по центральной улице Москвы, он невольно задержал свой взгляд на толпе «доморощенных» продавцов, выросшей в считанные минуты по обе стороны от дверей «Елисеевского».

И было видно, что эти продавцы никого уже не боялись. Ни администрации магазина, ни московской милиции. В стране, поставленной на колени перед неминуемой катастрофой, на грань выживания, в которой сахар и мыло – и те были по талонам не только на периферии, а в самой столице нашей Родины, им никто ничего уже не мог запретить…

Этот импровизированный стихийный базар рядом с пустыми прилавками магазина, который и в советское время был мечтой и сказкой законопослушных граждан, не говоря уже о каких-то там дореволюционных временах…

«Купец Григорий Елисеев перевернулся бы в гробу, – подумал Аристарх, если бы увидел эту картину, – причем, перевернулся не однажды»…

Впрочем, атлету было не до Елисеева. Сегодня ему самому предстояло выступить в роли «купца» применительно к вечной житейской теме: «ваш товар – наш купец». Ему еще предстоял сегодня «второй тайм»! Знать бы, так костюм новый хотя бы надел! Да разве дело лишь в костюме. Эти обстоятельства интриги, которые известны только им двоим… Как они его угнетают!

Она сказала: «Если мы – взрослые мужчина и женщина – принимаем правила этой игры, то возврата нет. Нам нужно будет идти до конца». Он вынужден играть эту роль. А такие роли он играть не привык. Но у него нет выбора. Точнее, выбор у него только один. И это – его единственный шанс, чтобы быть вместе с нею.

* * *

… Когда вышел Аристарх, Лариса в изнеможении прикрыла глаза.

Ей до сих пор не верилось, что идея, так спонтанно возникшая, воплотилась в реальность. И так быстро. Словно, в ее жизни произошло некое ускорение. И это ускорение продолжало нарастать, о чем свидетельствовала неизбежность знакомства «жениха» с родителями уже сегодняшним вечером.

И понятно было, что следующая неделя тоже пройдет под этим же знаком – летящим с горы с неимоверным ускорением снежным комом. И ей уже не дано было изменить траекторию полета, импульс к которому задала она сама. (Сама? Ну, ну…)

… Аристарх постучал в дверь своего кабинета, закрытого изнутри. Его не было минут сорок.

– Неужели отоварился? – усмехнулась Лариса, пока он снимал куртку.

– В «Елисеевском» – зияющая пустота! – вздохнул он. – Ну, ты и надымила!

Лариса взяла в руки букет цветов, понюхала. И тут же вспомнила оранжевые розы, подаренные ей сегодня Антонио. Досада невольно кольнула ее: «Ну, конечно, этого следовало ожидать. Комсомольский секретарь приволок самые коммунистические цветы на свете – красные гвоздики».

Какая-то эмоция невольно отразилась на ее лице. И Аристарх тут же заметил: «Других цветов не было».

– Гвоздики – любимые цветы моей мамы, это правда, – тут же быстро попыталась успокоить коллегу молодая женщина.

«Именно так я и подумал», – усмехнулся про себя мужчина.

– Будем трогать? – спросил Лариса.

Атлет вздохнул.

– Дома, как известно, и стены помогают, – сказал он тихо, – но это твой дом. Тебе, возможно, от этого уже будет легче. Мне же, – он запнулся, – как раз наоборот. Поэтому очень прошу тебя – помогай мне, поддержи меня, иначе…

– Расслабься, – успокоила его Лариса, – настройся на то, что ты просто идешь в гости. Познакомиться.

Она улыбнулась.

– К тому же, можешь не сомневаться, что ты понравишься моему отцу.

– Почему? – удивился Аристарх.

– А он хлюпиков не любит, а ты на такого не похож…

– А-а-а, это из серии, что «мужчина должен быть мужественным»?

– Вот-вот, – сказала Лариса, – так что «один – ноль» уже в твою пользу. Второй тайм мы начинаем с явного преимущества, – попыталась пошутить она.

Но спортивный журналист даже не улыбнулся.

– Ну, всё, – Лариса быстро накинула шубу и взяла букет. – Пожалуй, не нужно, чтобы нас сейчас кто-то видел вместе, да еще с цветами, как думаешь?

– Ты права. Не нужно. Что ж, будем соблюдать конспирацию по рекомендации нашего руководства, – не очень весело улыбнулся Аристарх.

– Тогда давай так, – предложила Лариса, – встречаемся у первого вагона электрички, которая едет в сторону «от центра».

– Поедем лучше на такси, – предложил мужчина.

– Застрянем в пробках, – покачала головой журналистка и направилась к двери.

– Я выйду через пять минут после тебя, – сказал он.

Что-то вроде помолвки

Они вскочили в первый вагон электропоезда московского метрополитена.

Лариса села на самое крайнее сиденье возле дверей, которое случайно оказалось свободным. Аристарх стоял рядом, взявшись за металлический поручень.

Женщина незаметно посмотрела на него.

В его глазах застыло беспокойство и сомнение. Вся крупная атлетическая фигура, словно, зависла в фазе неуверенности неким вопросительным знаком. Стиснутые челюсти и напряженные мышцы лица выдавали душевное страдание, которые мужчине хотелось бы скрыть.

Когда на остановке открылись двери, Лариса случайно проследила траекторию его взгляда. Неужели? Или ей показалось? Что ж за день такой! Один сбежал от нее уже сегодня (пусть, и, не подозревая даже об этом). Другой – в таком смятении и страхе, что, кажется, готов сбежать сейчас куда угодно, не в силах совладать со своими чувствами в преддверии важного момента. И это дважды за один день!

И Лариса вдруг ощутила себя… Нет, нет – даже не мерзкой гусеницей или невзрачной куколкой. Потому что тех ожидает счастье однажды превратиться в красивое порхающее чудо. Женщина так явно и так вдруг ощутила на себе эти противные и липкие одежды лягушки-царевны в той стадии, когда та еще не сбросила с себя пупырчатую отвратительную кожу…

Ассоциация была столь сильной, что ужас осознания проник во всю ее телесную оболочку, заставляя содрогнуться по настоящему, а не фигурально. И она поняла, что если сейчас откроются двери, и стоящий рядом с ней мужчина, всё же, пересечет роковую черту, разделяющую вагон и перрон, она навсегда так и останется жабкой-попрыгушкой в своих мерзких и скользких одеяниях. Страх был жуткий и мгновенный. И именно он заставил Ларису положить свою изящную ручку поверх крупной руки атлета, державшегося за блестящий металлический поручень.

Так они и ехали до нужной им остановки. Он, не посмев ответить ей пожатием, неуверенный в том, насколько это будет уместно. И она, сосредоточенная в себе и только что прочувствовавшая страх отторжения и неприятия.

* * *

*… Стол в большой зале, собранный, якобы, на скорую руку Ларисиной матерью, был очень даже приличным. А по меркам голодного 91-го года – просто шикарным. Всё же, это был ужин в доме заместителя министра торговли.

Просто бывшая учительница и министерская жена переживала по поводу того, что из-за дефицита времени не имела возможности приготовить что-то из своих фирменных блюд. Но крабовый салатик она всё же сделала. Была нарезка из ветчины и сырокопченой колбасы, бутерброды с красной рыбой, маринованные огурцы-корнишоны и помидорчики. Был коньяк, лимонная водка и дамское сладкое вино. А еще соки, чай, кофе, торт, шоколадные конфеты и апельсины.

Аристарх с Ларисой сидели по одну сторону стола. По другую – ее родители: Мария Александровна и Павел Тихонович.

Знакомство уже состоялось, и самое первое удивление от дочерниного сюрприза прошло. Но разговор, естественно, крутился вокруг да около означенной темы.

– Ларочка, а как ты с фамилией решила? – спросила мама.

Молодежь переглянулась, и дочка неопределенно повела плечом.

– А у поляков, как и русских, – мгновенно среагировал Аристарх, – женщины, выходя замуж, берут фамилию мужа. Но в Польше довольно часто случается так, что к своей фамилии они добавляют еще и фамилию мужчины. Так получаются двойные фамилии, например…

– Гаврилова-Рачинская, – улыбнулась Лариса.

– А что? Мне нравится, – сказал Павел Тихонович.

– Мне тоже, – опять улыбнулась дочка.

– А мне как приятно будет, если моя фамилия останется, не исчезнет совсем, ведь сына у нас нет, – обрадовался отец.

– У вас имя такое необычное, – сказала Мария Александровна, – а как вас дома называют?

– Аристаша, Аристаха…

– Интересно, а Ларочка вас как зовет?

– Мама, – быстро встрепенулась дочка, очень нежно и целомудренно при этих словах коснувшись локтя Аристарха, – могут же быть у нас какие-то маленькие секреты, – и смахнула пылинку с его свитера.

– Конечно, конечно, – замялась женщина, – что ж это я…

– Я тебе не раз говорил, дочка, – Павел Тихонович допил третью стопочку «лимонной», – поищи мужика на своей работе, а ты всё талдычила: все журналисты – пропойцы…

При этих словах розовый тапочек Марии Александровны с бархатным помпончиком стукнул его под столом по щиколотке.

– Аристарх изначально спортсмен, этим всё сказано, – парировала Лариса.

– Вот только быстро как всё у вас завертелось, – вздохнула мать, – свадьба и тут же вы уезжаете…

– Да, кстати, тут вот какое дело, – Лариса посмотрела на отца. – Боюсь без твоей помощи нам не обойтись. Мы, ведь, планировали ближе к лету расписаться, правда, Аристарх? – и она едва коснулась его руки. – А тут нам неожиданно предложили эту работу. Пришлось планы срочно пересмотреть. Иначе, нас обгонят конкуренты. Тем более, начальство на нашей стороне.

– В чем моя помощь? – поинтересовался отец.

Лариса усмехнулось.

– Ну, страна у нас такая, папа, что без блата и в Загсе ни жениться, ни выйти замуж. Очереди и там, как в магазине…

– А-а-а, понятно, – кивнул отец.

– В любом Загсе Москвы, но чтобы не позднее следующей субботы, – попросила дочка.

– Отчего же – в любом? В нашем районе всё и оформим, тем более, Загс рядом с домом, – успокоил отец. – И, усмехнувшись, добавил, – чего ж откладывать, Ларка. Куй железо, пока горячо. Некоторые женихи долго ждать не любят.

При этих словах Павел Тихонович опять получил пинок в ногу розовым тапочком с бархатным помпоном от супруги.

– Я Ларису, сколько нужно, столько ждать буду, – тихо сказал Аристарх.

– А где вы хотите отмечать свадьбу: в ресторане или дома? – спросила Мария Александровна, желая побыстрее сгладить бестактность подвыпившего супруга.

– А зачем нам шумиха, правда, Аристарх? – и Лариса нежно коснулась руки атлета. – Конечно же, мы хотим в домашнем семейном кругу. И без всех этих пошлых шаров, кукол на капоте автомобиля и воющих сирен.

– Конечно, – кивнул мужчина, – в домашнем кругу…

– Жаль, что родители ваши сейчас не с нами, – сказала Мария Александровна.

– Ну, мам, всё так стремительно завертелось… Мы и сами не предполагали. Теперь уже, наверное, познакомимся на свадьбе? – и она вопросительно посмотрела на гостя.

– Вероятнее всего, так и произойдет, – согласился Аристарх.

– Так, может, махнете в недельное свадебное турне? – с азартом предложил отец.

– Нет, – возразила дочка. – Мы из Москвы уезжать не можем.

– Да, не можем, – тут же подтвердил молодой мужчина, – мало ли какие вопросы при оформлении документов возникнут…

– Ну, тогда можно на дачу поехать на недельку, – предложил отец.

– Нет, нет, – сказала Мария Александровна, – ты забыл, что на даче проблемы с сантехникой? Зачем эти проблемы молодоженам?

– Тогда мы поедем на дачу, а вы здесь оставайтесь, – предложил отец.

Лариса согласно кивнула. И неожиданно захлебнулась кашлем курильщика. Со словами – «извините, я сейчас» – быстро вышла из комнаты.

– Надо бы с этим куревом ей заканчивать, – вздохнул отец. – Поможешь? Может, как-нибудь по-спортивному? – обратился он к гостю.

– Я думал об этом, конечно, – ответил атлет, – всё не так просто. Это уже многолетняя зависимость. Но попытаюсь…

Ларису душил сильный спазм, когда она влетела в свою комнату. Журналистка схватила пачку с сигаретами, быстро чиркнула зажигалкой и с жадностью сделала затяжку.

«Как тяжело, как невыносимо играть, я на последнем издыхании, – подумала Лариса. – И его нельзя оставлять одного с родителями»…

Она тут же вышла из комнаты и остановилась в коридоре неподалеку от залы, где происходил разговор, готовая в любую минуту ринуться на помощь Аристарху.

Гость рассказывал что-то по поводу своих многочисленных родственников в Польше.

– Рачинские, – долетели до нее слова Аристарха, – польские шляхтичи, давний дворянский род…

И тут ее кольнуло: если история повторяется второй раз, то это похоже на фарс. А если – третий? То это как? Хотела благородного аристократа? Получай! Но дело в том, что она, вообще, уже никого и ничего не хотела. Только покоя и тишины.

Женщина сделала последнюю затяжку и затушила сигарету о плинтус. И подумала о том, что знакомство состоялось, испытание они прошли успешно. Но не нужно затягивать эту пытку. И Лариса стремительно направилась в комнату.

Она вошла в тот момент, когда предполагаемый тесть под строгим взглядом предполагаемой тещи заглатывал очередную стопочку «лимонной».

– А я всегда, всегда знал, что наша Ларка, за кого походя, замуж не выйдет, – сказал он с воодушевлением, – хоть и досиделась до тридцатника со своими переборами. Но зато, какого жениха в дом привела…

И тут же замминистра изо всех сил стукнула женская нога, обутая в домашний тапочек. И супруга посмотрела на него с молчаливым осуждением. Мол, какой нормальный отец будет акцентировать внимание на возрасте дочери, когда ей уже далеко не восемнадцать…

– Так, значит, у нас сегодня получается не просто знакомство, а сразу что-то вроде помолвки, – улыбнулась Лариса. – Интересно, а как это будет звучать по-польски?

– Ну, вроде, как «заручени», которые обозначают, что молодые готовы вступить в брак, и их после этого начинают называть женихом и невестой, – сказал Аристарх, немного отводя в сторону глаза от Ларисиного взгляда.

– Как интересно, – Мария Александровна вздохнула.

– Может быть, ты еще хочешь кофе, Аристарх? – спросила гостеприимная молодая хозяйка.

(Это была, в некотором роде, «условная» фраза, которую должна была произнести Лариса, именно Лариса, по их тайному сговору. И обозначала она, что нелегкий вечер испытаний подошел к концу.)

– Спасибо. Очень приятно было познакомиться, – сдерживая вздох облегчения, произнес гость.

– У нас сегодня такой безумный день, – сказала, вздохнув, невеста.

– Да, очень волнительный день, – тут же подтвердил жених. – Извините, но мне пора ехать домой. Надо тоже подготовить своих родителей к такой неожиданной новости…

– Я провожу тебя до первого этажа, – сказала Лариса, накидывая верхнюю одежду.

В лифте они ехали молча. Вышли и остановились у подъезда.

– Вот и второй тайм мы отыграли, – сказала женщина. – Ты держался молодцом.

– Ты мне хорошо помогала, спасибо. Но всё же… – Аристарх вздохнул и покачал головой.

– Нам много хлопот предстоит на будущей неделе, имей в виду, – тоже вздохнула Лариса.

Аристарх кивнул.

– В понедельник с утра приходим на работу и, соблюдая дистанцию и конспирацию, – тут она усмехнулась, – едем в Загс подавать заявление. Не забудь взять паспорт…

– Постараюсь…

– Какой странный, невероятно длинный день сегодня… Он всё никак не кончается, – сказала журналистка и ее повело в сторону.

Атлет подхватил ее под локоток.

– Тебе нехорошо?

– Устала немного…

Аристарх взял ее руку в свою и на секунду приложился к ней губами.

– Постарайся отдохнуть за выходные…

– Ой, чуть не забыла, – запиши мой домашний телефон, – спохватилась она.

– Говори, я запомню…

И они расстались.

… Аристарх еще успевал и на электричку, и на автобус в подмосковные Мытищи. Но он не случайно предупредил родных, что домой не приедет.

Ему нужно было прийти в себя от того, что произошло. А произошло невероятное.

Разве думал он сегодня, когда подсаживался к ней за столик в обеденный перерыв, чем всё это закончится? Какое-то странное снисхождение или расположение выказывала ему Судьба. Сначала ему просто хотелось, чтобы их разговор в столовой не заканчивался, а потом – появилась робкая надежда, что, возможно, он пригласит ее вечером в кафе. А вышло вот оно что…

Аристарх брел по московским улочкам, понимая, что ему необходимо время, чтобы прийти в чувство, прежде, чем он отправится к другу в гости и расскажет ему о том, что с ним сегодня случилось. И он всё брел, брел наугад по незнакомым улицам, засыпаемый мартовским московским снегом…

* * *

Лариса же вернулась в дом. Сил у нее не было никаких. Тем более, на разговоры с родителями, которые поджидали ее с дополнительными расспросами буквально у порога квартиры.

– Нет, нет, мои родные и любимые. Завтра, давайте завтра я отвечу на все ваши вопросы… А сейчас я едва стою на ногах. Вы не представляете, какой у меня сегодня нервотрепный был день.

Она глянула на отца, который хорошо «тяпнул» за столом, а, возможно, и добавил еще в короткое ее отсутствие своей любимой «лимонной».

– Мам, по-моему, наш папаня, так наклюкался на радостях, что ему не мешало бы измерить давление.

– Я в порядке, доча, – и хочу сказать сразу: мне богатырь твой понравился. Очень. Наконец, нормального мужика в дом привела.

– Я рада, если это так, – тихо ответила Лариса.

– Всё, всё, пошли измерять давление, – и Мария Александровна потянула супруга в спальню.

– Мам, не будете меня завтра утром, я хочу отоспаться, – попросила дочь.

Первое, что она сделала, когда зашла в свою комнату, закрыла на маленькую задвижку дверь. И, не зажигая света, плюхнулась на пол, просто на «мягкое место», подпирая спиной двери.

Какое-то время Лариса отупело смотрела в темное пространство перед собой.

Потом глаза чуть привыкли к темноте, и на уровне окна стали заметны электрические блики уличного освещения… Боль, которую она так долго подавляла в себе, мгновенно из сжатого бутона распустилась в огромный саднящий цветок. И женщина, наконец, позволила себе всхлипнуть. Впервые за этот нескончаемый день.

– Тетка, тетка Катерина, – тихо застонала она, – как же быстро сбылось твое гадание… Быстро и невероятно.

Хотя, совсем не на того короля она загадывала вчера вечером. Да и не в том смысле вовсе, когда думала о своих маленьких женских радостях по отношению к итальянцу. Как же так?

И вот сидит она теперь тут на полу вся из себя такая «засватанная невеста»! Да что она за баба малахольная? Влюбилась в одного, ребенка хочет от другого, а замуж выходит за третьего! Ой! Помогите, кто-нибудь!

Значит, с Мишелем – этим звездным мальчиком, который ей дорог, – не позволила себе связать судьбу, потому что не уверена была, что «служить» пожизненно музыканту – это ее призвание. И очень боялась этим его однажды огорчить. А ложиться каждый день в супружескую постель с мужчиной, которого не любишь, и делать вид, что всё прекрасно и замечательно – это, вообще-то, как? И насколько ее хватит играть такую роль?

А сегодня она, к тому же, такую оплеуху схлопотала, что сразу стала от нее «не в себе». И, отчасти, именно эта болезненная оплеуха задала толчок всему тому, что с ней случилось всего за один день с каким-то невероятным ускорением…

Лариса прислушалась. Из родительской спальни доносились голоса.

– Я знал, что наша Ларка обязательно чего-нибудь эдакое отчебучит, – услышала она голос отца, – но, что мы с польскими шляхтичами породнимся, такого предположить никак не мог.

– И имя какое необычное, – сказала мать.

– Ой, и не говори, – засмеялся Павел Тихонович и добавил, – а всё равно: как бычка не назови, а телятко будет наше…

– Какое еще телятко, – подумала Лариса, когда я не знаю, каким именем называть будущего супруга: Аристаха, Аристаша? И, вообще, что за манера – всё переводить на сохатую сельскохозяйственную тематику!

Она обхватила голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону.

– А, ведь, я не усну сегодня, хотя так чудовищно устала. Выход только один – вырубить себя с помощью алкоголя.

Лариса прислушалась, понимая, что ей надо дождаться момента, когда уснут родители. Она, наконец, встала с пола и перекинула свою эмоционально-телесную оболочку на тахту. Ей хотелось выть и кричать во всю глотку. Но она уткнулась носом в подушку, подавляя рыдания.

Когда в квартире всё затихло, Лариса вышла на кухню. На столе обнаружила изрядно уменьшенную в количестве водку «Лимонную», коньяк, и дамское сладенькое вино. Водку она не любила. Дамское вино могло не дать нужного «убойного» эффекта. Оставался коньяк. Его и выбрала, налив стразу полстакана. И, что б уж сразу и наверняка, добавила еще чуть-чуть сверху уже налитого. Ухнула залпом, не закусывая, и сразу направилась в свою комнату.

Теплая волна всё больше захлестывала ее, и то, что до этого так саднило и мучило, отступало куда-то.

– Да не напрягайся ты так. Не ты первая, не ты последняя, – успокаивала сама себя женщина. – Стерпится – слюбится. Зато уедешь, ведь, так давно мечтала об этом. Начнешь новую жизнь. А на новом месте… приснись жених невесте, – было последнее, что промелькнуло в ее насильно вырубленном алкоголем мозгу.

Ты не одинока в своих несчастьях

Пробуждение утром в субботу было не из самых приятных. Во-первых, она проснулась не сама. Ее разбудили. Стучал в дверь отец.

– Ларка, мы сейчас с матерью и водителем по злачным местам отправляемся насчет провизии к свадьбе. Поедешь с нами?

– Да ты что, папаня, зачем меня разбудил? – недовольно крикнула сквозь закрытые двери дочка.

– Может, какие пожелания будут? – не успокаивался отец.

– Я на тебя вполне полагаюсь, как на главного завхоза большого склада большой страны. – По сусекам пометешь, может, чего и наскребешь, – усмехнулась Лариса.

– Наскребу, – не сомневайся. У меня единственная дочка не каждый день замуж выходит…

– И зачем я вам нужна? Дайте поспать в выходной…

– Я ж тебе говорила: не буди ее. Сами управимся, – деловито добавила мать.

Голоса затихли. И женщина слышала, как хлопнула входная дверь.

«И всё-таки, разбудили, ну, и публика в доме», – с раздражением подумала Лариса.

Было ей не очень хорошо от количества выпитого вчера коньяка. Женщина поднялась с тахты и побрела в кабинет отца. Открыла бар: а там, чего только не было! Лариса задержала свой взгляд на бутылках с шампанским. Повертев несколько штук, она нашла одну, на которой было написано: «Брют. Экстра». Вот то, что ей нужно! И взяв тяжелую бутылку из темно-зеленого стекла, она пошла в свою комнату.

– Ой, хороша невеста, – сказала Лариса, подойдя к зеркалу и критически оглядывая себя. – Ой, напьюсь сегодня, ой, напьюсь, провожая в последний путь свою девическую жизнь. А что? Имею право!

И она распечатала бутылку. Шипучая жидкость с радостью брызнула наружу.

– Эх, надо было сначала охладить, – с досадой сказала женщина и отпила из горлышка.

– Как хорошо пошло…

Она легла на постель, поставив бутылку рядом на пол. Закрыла глаза, ожидая, когда ее качнут и подхватят приятные волны. Но волн было явно недостаточно. Поэтому Лариса чуть привстала и приложилась к горлышку снова. И волны пошли…

– Ха, – так у меня ж сегодня – приятное с полезным получается, – сказала женщина. – Бокал шампанского на завтрак, на обед, на полдник и ужин – это ж любимая диета Жаклин Кеннеди. И как говорила знаменитая леди: весь день при этом прекрасное настроение и минус два килограмма веса!

Она отпила еще немного шампанского, всё больше хмелея.

– Какая кислятина, – Лариса поморщилась. – А ты тоже давилась сухачем, – обратилась она к воображаемой и знаменитой Джеки, – сухачем под названием «Вдова Клико». А потом и сама стала вдовой. А до этого натерпелась от своего муженька-президента… Только не надо мне рассказывать про то, что «кислое» – это сладко. Уж я-то знаю, что все наши бабьи затеи вроде диет – от тоски и неустроенности женского бытия. А ты… Ты, хотя, и была первая леди Америки, да куда ж тебе, Жаклинушка, до этой актрисульки-красотки, которая еще при жизни стала легендой… Оттого и дула ты свою шампань, прикрываясь диетами и сама себе создавая настроение. Тебе до этой Мерелинушки Монро, как мне до Ларки Васильковой… Тоже, между прочим, актрисульки… Актрисульки из спального московского района Чертаново. А какого мужичка умыкнула у меня вчера! Она, видите ли, прообраз некой Симонетты Виспуччи, с которой художник нарисовал свою знаменитую картину «Рождение Венеры». Она, значит, урожденная Боттичелли… А я кто?

А я – урожденная Гаврилова! Так и вижу этого своего прапрадедушку, которого звали Гаврилой и который дал начало всему нашему роду. Стоит он, босенький и в потертой косовороточке, бородатый-бородатый, сохатый-сохатый и дремучий-дремучий рядом с плугом… И всё шлет мне свои приветы. Видать, я у него самая любимая внученька – пра-пра-пра… Дедулёк, отстань уже, отвянь. Что ж ты так ко мне привязался? Уж сколько колен-поколений с тех пор сменилось! Твоя внученька образованная, интеллигентная (хоть, интеллигентка всего во втором поколении). Я ни какая-нибудь там девка деревенская ширококостная. У меня длинные пальчики на ручках, изящное запястье, а щиколотка такая тонюсенькая, что, когда я иду на каблучках, то впечатление такое, что покатываюсь на шарнирах, и ножка вот-вот переломится. Я даже болею болезнью, которой болели благородные барышни в прошлые века – «бледная немочь» называется. И нравятся мне исключительно аристократические вьюноши… И сватаются за меня польские шляхтичи, наследники давнего дворянского рода. Как же его фамилия…

Лариса замолчала.

– Ой, я же замуж выхожу…

Она встала и подошла к зеркалу.

– Стерпится – слюбится. Не ты первая – не ты последняя. Он меня любит… Он хороший, Аристаха, Аристаша. Я привыкну. Стерпится – слюбится…

Женщина покрутилась перед зеркалом.

– Да и ты невеста не первой молодости, не первой свежести. Приехали, приплыли. Чего уж там. Будь счастлива, что тебя хоть кто-то любит…

Она села на тахту. И опять приложилась к горлышку бутылки из темно-зеленого стекла.

И тут ее вновь настигла боль, когда она вспомнила итальянца.

– И получается, я – дура, которая свела их вместе. Как там в песенке поется: «Не заводите вы, девчоночки, подруженьку-красавицу. А то иначе ревностью ваш каждый день отравится». Известно это. Только вот она об этом узнает последней. Да и сама она тоже не лыком шита! Но рядом с Ларкой всё меркнет… Потому что она – богиня, сошедшая на берег из морской раковины… Но, ведь, и правда, невозможно хороша. И она гордилась, что у нее такая подруга… Ну, уж нет. Теперь – никаких подруг. Теперь она будет, как эта некрасивая и мерзкая китайская императрица Ци Си из династии Цин, которая уничтожила всех красивых наложниц и служанок в окружении императора, чтобы ему и в голову не пришло, что кто-то может быть лучше ее.

Как же ей тошно!

Лариса вдруг усмехнулась, вспомнив о помощнице итальянца – Симоне. Уж она-то актрисульке кровинувшки попортит. Она просто так не отдаст даже то, что ей не принадлежит.

Ах, если бы раздосадованная женщина могла знать, какую роковую роль сыграла эта же самая Симона вчера в ее жизни! Но ей не суждено было узнать этого никогда…

Лариса приподняла бутылку, побултыхала содержимым и допила напиток до остатка.

– Ну, вот теперь всё. Теперь «руки в ноги» или «ноги в руки». И – контрастный душ. Пока родители не приехали. Они не должны видеть тебя в таком разобранном виде.

В заторможенном состоянии она пошла на кухню, выбросила в помойное ведро опорожненную емкость из-под шампанского и направилась в ванную комнату.

Когда, обмотав голову полотенцем, она ложилась в постель, служебная машина отца уже подкатывала к домашнему подъезду.

Перед тем, как вырубиться окончательно, затуманенное сознание Ларисы выдало ей загадку на спортивно-футбольную тематику. Этот вид спорта она не любила и не понимала, но какие-то возгласы болельщика-отца иногда долетали до ее слуха.

«Если два тайма мы уже отыграли, – подумала, засыпая, женщина, – то, что еще остается в футболе? Какое-то дополнительное время и еще – пенальти – что-то вроде штрафного удара. Ну, положим, дополнительное время нам дано, чтобы прийти в себя немного перед свадьбой. А что такое будет свадьба применительно к данной теме»?

И свадьба ей явилась в образе штрафного удара, который она почему-то по ошибке забивала в свои собственные ворота. То ли это ей уже снилось, то ли это была еще явь, подернутая пеленой шампанского…

Спустя какое-то время ее опять разбудил отец, который вошел в незапертую комнату.

– Да что ж ты мне поспать не даешь в мой выходной день, – опять заканючила Лариса.

– Ты, что ли, одна бутылку шампанского выдула? – строго поинтересовался родитель.

– Да половина пролилась, – соврала дочка. – А, хоть бы, и выдула. Что – нельзя холостяцкую жизнь проводить? Имею право.

– Ох, гляди, Ларка. Не дури. Хочу с тобой серьезно поговорить.

– Я вся внимание.

– Тебе такой мужик достался… Ты даже сама не понимаешь еще, какое счастье на тебя свалилось…

– Вот ты за меня всё понимаешь, а я, значит, не понимаю, – усмехнулась Лариса.

– Мне со стороны виднее. И с позиции моего возраста. Вот, не дай бог, чего-нибудь накарулесишь, не дай бог… Так, ведь, потом локти себе пообкусаешь. Поэтому давай уже это свое – «шило в заднице» – прекращай… Успокаивайся.

– Интересно, от кого это «шило» мне по наследству досталось? – не без ехидства спросила дочь.

– Ну, положим, от меня, – вздохнул отец. – Но так я, всё же, мужик.

– Плохая наследственность, значит, – передернула Лариса. – А то я всё никак не могла понять, что ж мне так давняя фотография твоя нравится, где ты с гармошкой и сильно кучерявый. И только теперь дошло до меня, что значит выражение: «буйные кудри». Ох, чувствую, и побуянил ты, папаня, за свою жизнь. А теперь меня жить учишь. Бедная моя мамочка!

– Да, ладно тебе, я погулял, пока молодой и холостой был, – сказал отец.

– Ой, как бы в это хотелось верить, – усмехнулась дочка, – но отчего-то сердце подсказывает мне, что буйные кудри еще долго вились, пока лысина не натерлась…

– Ладно тебе болтать, – миролюбиво сказал отец, – пошла б поглядела, чего прикупили к свадьбе. Да я еще и заказал кой-чего из провизии. Через пару дней привезут.

– У меня свадьба получается, как пир во время чумы, – задумчиво сказала женщина. – Голодной чумы…

– Ты только не накручивай сюда никакой чумы, – недовольно буркнул отец. – Всё нормально будет, всё путем, как и положено на свадьбе. Да, вот еще. Я в Загс заезжал. Хотел сначала позвонить, а потом решил – лучше лично переговорить. Если честно, я сам хочу, чтобы ты быстрее расписалась. Может, оно и к лучшему, что сроки вас поджимают. А то долгое ожидание…

– Еще шило выскочит, – сказала Лариса.

– Вот-вот, – сказал отец. – Короче, не вздумай из хорошего мужика веревки вить. Не выйдет. Только всё испортишь. – И добавил, – сейчас мать к тебе пришлю. Она тоже с тобой хотела поговорить.

Лариса вздохнула: «Что ли все решились вдруг заняться моим воспитанием. Не поздновато ли»?

Мать долго ждать не пришлось. Рассказав о покупках, поинтересовавшись идеями по поводу свадебного наряда, она намекнула, что хочет с дочерью переговорить на «деликатную» тему.

– Мне очень понравился Аристарх, – сказала будущая теща. – Он спортсмен, не пьет, не курит, вообще, ведет здоровый образ жизни. Но я хочу тебе подсказать, как мать, предупредить… И ты должна это понимать, что вся его мужская сила, весь пыл, – тут женщина замялась и опустила глаза, – будет уходить на тебя…

Лариса от такого неожиданного откровения сильно моргнула, но слова не вымолвила.

– Просто ты должна понимать, что можешь очень быстро забеременеть. В этом нет ничего плохого, и мы с отцом будем только рады. Но ты такая хрупкая, слабенькая, тебе нужно хотя бы чуточку прибавить в весе и бросить курить. К тому же, вы сейчас будете обустраиваться на новом месте, в другой стране, хлопот у вас много будет. То есть, я хочу сказать, что беременность лучше планировать. Но с твоим Аристархом это, вряд ли, получится, – женщина опять опустила глаза, – он тебя, и это видно, очень любит…

– Разве это плохо? – Лариса улыбнулась, тронутая неожиданной откровенностью матери, а у самой сердце оборвалось от таких слов.

– Конечно, очень хорошо. Но просто ты должна быть готова, что можешь забеременеть в любой момент. И я, собственно, именно об этом хотела тебя предупредить. Чтобы это не стало для тебя вдруг неожиданностью.

– Спасибо, мам, я учту, – тридцатилетняя дочка отвела в сторону глаза и вдруг спросила, – а, скажи, мам, отец гулял за вашу совместную жизнь?

Вопрос явно застал женщину врасплох.

– Ну, с чего ты взяла, дочка? – растерянно ответила мать и опустила глаза, потому что есть вещи, которые ни скрыть, ни забыть невозможно.

Лариса всё поняла.

– А почему ты вдруг спросила? – поинтересовалась родительница.

– Кудри, слишком буйные кудри, – в задумчивости произнесла дочка.

Мать вышла, оставив Ларису озадаченной.

«Надо же, она даже не подумала о таких простых вещах, подсказанных материнской интуицией. А когда ей было об этом думать»?

Молодая женщина вдруг вспомнила почему-то очень симпатичную кошечку Мурочку, которая жила у соседей по даче. А еще – соседского кота Барсика, важного, вальяжного и нахального, который не давал прохода этой Мурочке. И кошечка постоянно ходила брюхатая от него. А мускулистый и сильный Барсик ревниво и весьма успешно гонял котов всей округи, устраивая под окнами их дачи бесконечные бои и ночные концерты.

И Ларисе вдруг стало жаль себя…

Привет от Жорж Санд

Журналистка опаздывала утром в понедельник на службу на двадцать минут. И поэтому она не могла знать, что пришедшая вовремя на работу ее напарница Людмила, которая вошла почему-то в незапертый кабинет, первой обнаружила на Ларисином столе огромный букет из шикарных белых роз, в который была воткнута открытка.

Да простится ей женское любопытство, да еще и без свидетелей. Та, которая была в 45-ть «ягодка опять» бесцеремонно взяла открытку и прочитала: «ТОЙ, КОТОРАЯ НЕ ЛЮБИТ КОММУНИСТИЧЕСКИЕ ГВОЗДИКИ. Цветочное товарищество «Жорж Санд» всегда к Вашим услугам».

Женщина быстро водрузила открытку на место, но любопытство не удовлетворила. Как раз – напротив.

Следом пришла еще одна Ларисина коллега – Ольга, женщина давно замужняя, так давно, что в ее жизни всё подернулось налетом привычности и серой дымкой однообразия. Поэтому, возможно, ее тоже очень заинтриговало, хотя и чужое, зато такое свежее и красивое напоминание о том, что у кого-то жизнь, всё же, продолжается. И не где-то там, в счастливом и неизвестном далеко, а совсем рядом, в едином с ней воздушном пространстве, очерченном границами совместного рабочего кабинета.

– Читала? – Ольга кивнула на торчащую из букета открытку.

– Ничего не понятно, – ответила Людмила.

– Подежурь, – и Ольга быстро подошла к столу коллеги, в то время, как Людмила приоткрыла дверь в коридор, простреливая своим взором пространство коридора.

– Думаешь, кто-то из наших, тассовских? – предположила Ольга, усаживаясь в свое рабочее кресло.

– Вряд ли, мы бы уже знали, – возразила Людмила. – Скорее, кто-то из посторонних. – И добавила, – вообще-то кабинет был открыт.

– Да, наверняка, уборщица забыла закрыть, сколько раз так бывало, – возразила Ольга.

– Посторонние только на вахте могли попросить передать, – не успокаивалась «ягодка опять».

– Ну, тогда беги к вахтеру, – усмехнулась Ольга.

В это время в комнату влетела, как всегда, опаздывающая Лариса.

Она быстро скинула песцовую шубку и плюхнулась в кресло. Взяла открытку и сразу поняла, кто автор. Потом понюхала розы, которые в холодном московском марте нежно напоминали о лете. И молча, с невозмутимым видом, стала просматривать бумаги. А про себя подумала: «Тоже мне конспиратор». Но по выжидающему молчанию коллег поняла, что они ни о чем не догадываются. Ну, и прекрасно. А она им ни о чем докладывать и не собирается.

Людмила крутила телефонный диск, вроде, куда-то пытаясь дозвониться и периодически заглядывая в толстый справочник. Но, видно, бабье любопытство так съедало ее изнутри, что она против своей воли, в задумчивости нечаянно и негромко проговорила вслух: «Жорж Санд, Жорж Санд»…

Но Лариса услышала. И развернулась в сторону коллеги.

– Людка, клюй зернышки в своем корытце. На чужое не заглядывайся.

– А я вхожу сегодня в почему-то в открытый наш кабинет и вижу: на полу валяется какая-то открытка. Ну, я и подняла, – попыталась оправдаться напарница.

– А я и сама бы подняла, чай, не переломилась, – не без ехидства сказала Лариса, прихватывая зажигалку с пачкой сигарет и направляясь в коридор.

– Стерва, – проговорила Людмила, когда за коллегой захлопнулась дверь.

– Сучка, – прошептала Ольга.

Лариса остановилась в коридоре в месте для курения и посмотрела на наручные часики. Через полчаса она встречается с Аристархом у первого вагона электрички метрополитена, едущего в сторону «от центра».

Женщина с досадой подумала о том, что теперь соседки по кабинету глаз с нее не спустят. Зачем ей этот дополнительный напряг? У нее и так дел достаточно сейчас на службе – подводить итоговую черту, но чтобы это было незаметно для окружающих, как бы, между прочим. А, ведь, ей сейчас еще надо будет слинять на пару часов с работы…

Журналистка усмехнулась, представив, как бы вытянулись физиономии сотрудниц, если бы они узнали, от кого цветы. Не говоря уже о том заведении, которое является вожделенной мечтой каждой женщины, и куда ей предстояло сегодня держать путь…

Ларисе так не хотелось возвращаться в кабинет под пристальные взгляды своих, не в меру любопытствующих, коллег. И она пошла в столовую, подозревая, что наткнется там на Аристарха.

Чутье ее не обмануло. Журналистка взяла чашку чая с пирожком и подсела за его столик.

– Привет, конспиратор. Спасибо за цветы. Но ты рисковал. Теперь в моем курятнике гадают, почему дверь в наш кабинет была открытой…

– Не удержался. Но никак нельзя же сегодня без цветов. А дверь… Я пришел пораньше и открыл замок ножницами.

– Ножницами?

– Ну, и вот и этими ручищами, – спортивный журналист улыбнулся. – По-моему, я замок сломал…

– А что это за цветочное товарищество «Жорж Санд»?

– Это я сам придумал, чтоб витиеватей было и непонятней для окружающих …

– «Окружающие» не поняли, но это их еще больше раззадорило. Теперь они с меня глаз не спустят, – усмехнулась Лариса

– Извини, не удержался, как мальчишка. Но обещаю – в дальнейшем конспирации не нарушу. Через пятнадцать минут выходим порознь, встречаемся на перроне метро.

– Я пошла…

Лариса зашла в кабинет, и чтоб как-то нарушить злобное молчание коллег, сказала: «Девчонки, в столовой обалденные жареные пирожки с мясом. Публика метет пакетами домой».

– Думаешь с мясом? – недоверчиво спросила Ольга. – Наверное, с ливером…

– А хоть бы и с ливером, – возразила Людмила. – Я брала как-то. Были вкусные».

– Я тут отлучусь на пару часиков, – вроде бы доверительным голоском сказала Лариса, – придумайте что-нибудь, если Кирюша станет возбухать по этому поводу…

– А что придумывать? – Людмила кивнула в сторону букета белых роз. – Так и скажем: пошла на рандеву с тем, кто цветы подарил.

– В этом что-то есть, – усмехнулась журналистка. – Пусть гусь погогочет…

И с этими словами вышла из комнаты.

– Ну, не нахалка? – отозвалась Ольга.

– Так ты идешь в столовую? – с раздражением в голосе спросила Людмила. – А то еще пирожки закончатся.

– Иду, сейчас, – отозвалась Ольга и добавила недовольно, – кому пирожки с ливером, а кому белые розы с рандеву…

– Как бы я хотела оказаться на ее месте, – мечтательно сказала Людмила.

Она посмотрела на напарницу, которая никак не могла найти кошелек, затерявшийся в огромной кожаной сумке, и сказала: «Ну, я пошла, может, там очередь. А то и ливера не достанется».

Как брат с сестрой?

– Ну, вот, – дежурно улыбнулась казенная дама, поднимая голову от некоего подобия «амбарной книги», – день вашей регистрации – 30-е апреля. – И добавила, – повезло вам, еще и майские праздники под свадьбу совпадают…

Аристарх и Лариса переглянулись.

– Извините, – у нас некоторые обстоятельства, связанные со сроками… – начала было журналистка.

– Тут у многих такие же обстоятельства, – перебила ее чиновница советской «службы Гименея», одетая в строгий коричневый костюм, из под которого выглядывала розовая кофточка.

И не смогла скрыть едва заметной иронической улыбки.

– Извините, у нас обстоятельства, связанные со сроками заграничной командировки, – спокойно, но веско вставил свое слово Аристарх.

Дама с интересом посмотрела на широкоплечего молодого мужчину.

– А-а-а, – протяжно сказала она, – кажется, я поняла. Минутку…

Служащая скрылась за еще одной дверью, находившейся в этом же кабинете, и вышла с небольшим блокнотиком в руках.

– Рачинский и Гаврилова, – сказала женщина, – ваше бракосочетание состоится 16 марта в два часа дня. Извините, вышла накладка. Просто разговор был не со мной, а с другим человеком…

– Спасибо за понимание и помощь, – поблагодарил Аристарх.

И Лариса улыбнулась казенной даме, что тоже должно было, очевидно, обозначать «спасибо».

– У нас, чем дальше, тем интереснее, – вздохнула журналистка, когда они выходили из Загса. Ничего себе: 30-е апреля…

– Да, уж, – отозвался взволнованный Аристарх. И вдруг сказал, – а я хотел предложить тебе сходить в какой-нибудь свадебный салон платье посмотреть…

– Платье? – женщина улыбнулась. – А ты разве не знаешь такую примету, что жених не должен видеть платье невесты до свадьбы?

– Нет, не знаю, – разочарованно сказал Аристарх. Ну, раз примета – тогда не надо…

– А вот насчет мужского костюма я ни про какие такие приметы не слышала, можно бы и посмотреть, – предложила Лариса, видя, как он огорчился по поводу ее свадебного наряда.

– А-а-а, – сразу обрадовался ее встречному отзыву жених, – но ты знаешь, у меня с этим делом, к счастью, всё в порядке. Мне друг-спортсмен привез совсем недавно из заграницы сразу два костюма – темно-синий и серый. – У меня ж размер, сама понимаешь – богатырский… А в наших магазинах, вообще, ничего нет.

– Обычного нет, не говоря уже о богатырском, – усмехнулась Лариса.

– Тогда, может, пойдем кольца выбирать? – предложил Аристарх и вопросительно посмотрел на спутницу.

– Кольца… Да, конечно. Я совершенно об этом забыла, – кивнула женщина. – И куда путь держать будем?

– Поехали на Старый Арбат в ювелирный «Самоцветы»?

– Я не возражаю, хороший магазин, – быстро согласилась Лариса.

И они направились в сторону метро.

… В магазине будущие супруги направились сразу к витрине с обручальными кольцами.

– Пожалуй, вот это, – кивнула женщина на приглянувшееся колечко Аристарху.

– Но что ж такое тонюсенькое, может, потолще, потяжелее, или, хотя бы с камушком каким, – засомневался мужчина.

– Спасибо. Но мне нравится именно это. Оно изящное. Да и пальцы у меня тонкие. Толстое кольцо на них плохо будет смотреться. И… если бы от толщины кольца зависело счастье, – глубоко вздохнула Лариса.

– Девушка, – обратилась она к молоденькой продавщице, – а у вас есть такое колечко 17-го размера?

– Только семнадцать с половиной, – ответила та.

– Ничего, – годится, – кивнула Лариса. – Выписывайте. – И добавила, – нам еще нужно мужское обручальное кольцо.

– Ой, – смутился Аристарх, – а я размера своего не знаю. А какой самый большой? – спросил он у продавщицы.

– Двадцать третий, – ответила та. – Но вы не волнуйтесь, мы сейчас узнаем, – и она пододвинула к нему поближе металлический набор из колец разной величины.

– Ну, вот. Теперь будешь знать: у тебя 22-ой размер, – сказала Лариса.

– А я чего-то не вижу на витрине, – вроде, самый большой 21-ый, – заволновался Аристарх.

– Да вы не туда смотрите, молодой человек. Вот же, вот, – улыбнулась продавщица, – в другом ряду…

Кольцо извлекли из-под стекла. Аристарх его примерял.

– Выписывайте, – наконец, с облегчением сказал вспотевший от волнения мужчина.

Колечки были уложены в две симпатичные коробочки – красного и синего цвета.

– А у кого должны храниться кольца до свадьбы? – озадаченно спросил жених.

– Пусть у тебя будут, – улыбнулась Лариса.

– Я просто так спросил, а то боюсь, что ты опять скажешь примета какая-нибудь…

Они вышли из магазина на улицу.

– Как на работу ехать не хочется, – признался Аристарх.

Было видно, что мужчина сильно взволнован, хотя и пытается это скрыть.

– Может быть, в кафе зайдем? У нас день такой сегодня, – не совсем уверенно предложил он.

– Хорошо, только давай по-быстрому, – сказала журналистка, – что-нибудь типа кофе с мороженым – и бегом. Боюсь, меня на работе хватились, и сам знаешь, кто…

– Годится, – обрадовался Аристарх.

Они зашли в полупустое кафе.

– У меня такое ощущение, что всё это происходит не со мной, – сказал мужчина, которого переполняли чувства, но больше он не мог позволить себе ничего сказать.

– Знаешь, у меня тоже, – тихо произнесла Лариса.

– Я вот только хотел сказать, – Аристарх замялся, если вся эта поездка вдруг у нас сорвется…

– А ты не думай о таком, благородный наш рыцарь, – быстро перебила его Лариса, прекрасно понимая, что он сейчас хотел сказать. – Ты лучше давай учи английский…

(Она, ведь, тоже думала об этом. И не раз. Механизм запущен. Ее родители, его родители, разговор с Николаем Михайловичем. Срочная регистрация в Загсе. Нельзя. Обратного хода нет. Что за игры? Особенно, жалко было бы родителей.)

– Конечно, конечно, я словарями уже обложился со всех сторон. Перед сном повторяю то, что забыл. А у тебя, как с инглешем? – поинтересовался он.

– У меня в порядке, не волнуйся. Я газеты на английском читаю свободно. Так что чувствую, придется мне еще поработать и переводчиком на общественных началах, – усмехнулась она.

– Думаю, мы избрали правильную линию поведения, в смысле… В том смысле, что никто ничего не должен знать о нас…

– Да, ты прав. Так действительно нам легче доработать эту неделю. А точнее, добыть это время…

– Я хотел еще уточнить насчет свидетелей на свадьбе, – сказал Аристарх. – Возможно, ты захочешь позвать кого-то из своих знакомых? Или я бы мог пригласить своего друга Андрея с его женой…

– Хорошо, приглашай, – согласилась Лариса. – Это они ждали два месяца в Загсе, пока их распишут?

Аристарх кивнул: «И это он мне костюмы привез».

Лариса слегка потянулась в кресле.

– Что-то в сон меня клонит, – такое чувство, что у меня сейчас сеанс релаксации начнется…

– Я на тебя действую, как успокоительная таблетка? – спросил обрадованный в душе мужчина.

– Что-то вроде этого. Биополе у тебя, что ли, какое особое… Впрочем, ты же психотерапевт, хотя почему-то скрывал это.

– По-моему, ты явно преувеличиваешь мои способности…

– Ну, вот, – подводя черту разговору, попыталась даже пошутить Лариса, – как ты понимаешь, я – девушка строгих правил, поэтому до свадьбы у нас ничего быть не может.

– Я помню, – сказал Аристарх и тут же осекся, – я понял.

Но оговорка вышла явно по Фрейду. И хотя Лариса поняла его искреннюю непреднамеренность, но, вспомнив про свои перламутровые пуговицы на бирюзовом кашемире, она ощутила явное чувство досады.

– Поехали на такси, – предложил он. – Заодно и подремлешь в машине. А выйдем немного раньше, не доезжая до здания ТАСС.

– Пожалуй. Я уже сегодня накаталась вдоволь на метро. Да, кстати, можем вместе даже зайти. Мало ли кто и откуда едет. Но уходить с работы я буду уже одна, тем более, с таким роскошным букетом роз…

Он улыбнулся глазами и лишь на секунду сжал ее хрупкое запястье.

Они ехали рядом на заднем сиденье. И всю недолгую дорогу, (к радости Аристарха, удлинившуюся из-за пробок в центре), Лариса дремала, отвернув лицо к окну. Атлету очень хотелось бы держать ее за руку. Но… Но он себе этого не позволил.

Мужчина подумал о том, как они хорошо и спокойно поговорили обо всем в кафе, словно, брат с сестрой. А что? Уже не совсем чужие, уже – немного родственники… И вдруг его захлестнуло такое половодье чувств, когда он глянул на дремавшую рядом любимую женщину.

«Какой там брат, – подумал он, – я спать бы не смог, если бы не увеличил вдвое физическую нагрузку, чтобы вырубаться от усталости», – и так сдавил свои ладони, что у него захрустели пальцы.

Всё неслучайное случайно

Лариса, зайдя в кабинет, застала Людмилу, сиротливо жующую пирожок, который она запивала чаем.

– Приходил кто-нибудь по мою душу? – было первое, что спросила она у коллеги.

– Могла б гулять дольше, – Кирюша заболел. Покрутился до обеда и слинял. К нам даже не заглянул.

– Какая удача, – обрадовалась журналистка.

Начальник действительно очень часто брал больничный.

– Ольга тоже умотала, – доложила напарница. – Можешь и ты. Мне всё равно здесь сидеть – материал дописывать.

– Это мы до четверга его физиономии не увидим, какое счастье…

– А если повезет, то и до понедельника, – выразила надежду Людмила.

Болезнь ненавистного начальника была наруку Ларисе, потому что это элементарно сберегало ей силы и здоровье.

И она рванула с работы. У нее были планы зайти в какой-нибудь «Свадебный салон», хотя, особых надежд по этому поводу она не питала. Женщина видела сегодня нескольких невест в Загсе. И никакой свадебный наряд ей не понравился. Одно платье было, словно, сшито из тюлевой занавески. Другое, вообще, напоминало белую накрахмаленную наволочку. Остальное – что-то среднее между этими двумя вариантами. Однако, всё компенсировалось молодостью невест…

А Лариса помнила о том, что ей уже тридцать. И та топорность и небрежность в наряде, которая могла еще как-то сойти в восемнадцать-двадцать лет, была невозможна в ее возрасте. В подобном наряде она бы выглядела просто нелепо. К тому же, она понимала, что свадьба – такое событие, которое случается далеко не каждый день. Разве будет в ее жизни еще какая-то другая свадьба? Платье должно быть элегантным, она должна в нем себя комфортно чувствовать. Их будут фотографировать в этот день, снимать на кинокамеру. И это останется на всю оставшуюся жизнь. Она должна хорошо выглядеть.

Посещение салона ее разочаровало. Лариса увидела там то, что и предполагала увидеть. Всего лишь три варианта одной и той же модели, мало чем отличающихся друг от друга. Да и, к тому же, еще на два размера больше того, который носила она. И она поняла, что придется срочно заказывать платье в ателье, а она даже еще не придумала фасон. Но женщина слишком хорошо понимала, чего именно она не хотела…

Повалил мокрый мартовский снег огромными хлопьями, и журналистка поспешила к станции метро, наступая на крахмалисто-серую жижу под ногами.

Пробегая каким-то незнакомым переулком, она проскочила мимо скромной витрины маленького ателье, наполовину залепленной снегом. Боковое зрение случайно выхватило силуэт женского манекена в вечернем наряде. Лариса сделала несколько шагов назад и остановилась у припорошенного снегом стекла. Что-то в этом было…

Поэтому и решила зайти в заведение.

– Мне понравилось платье на витрине, – обратилась она к единственной женщине, возможно, заведующей ателье. – Хотелось бы посмотреть его поближе.

Сотрудница «раздела» манекен, и Лариса приложила к себе вечерний туалет.

– Мне нравится. Но нужно свадебное платье… И я хотела бы в этой модели кое-что изменить.

– А вы наденьте его на себя, – предложила женщина, – так будет наглядней.

Лариса последовала совету.

– Вам очень хорошо…

– Я вижу, – сказала посетительница, – но я бы убрала бретельки. Это – во-первых. Во-вторых, зашила бы шлицу, которая доходит до колена.

– Целомудренней, поскромнее для невесты, понимаю, всё правильно, – улыбнулась дама. – Шлицу уберем и даже – красиво задрапируем. Вам еще надо чуть уменьшить в объеме всё платье, чтобы оно вас облегало, когда застегнется «молния» на спине. И еще: раз уж мы убираем бретельки, нужно будет чуть приподнять грудь, закрепив выступающую часть платья на «косточках». Это совсем не сложно, – заключила она и решила уточнить, – а как насчет фаты?

– Ее не будет в обычном понимании, – сказала Лариса. – Но идею фаты я бы хотела использовать, сделав небольшую накидочку на плечи из материала, что и платье, которая будет просто завязываться на «бантик» спереди.

– Понимаю, – улыбнулась женщина, вроде и плечики не так оголены и в то же время можно пелеринкой прикрыться во время долгого поцелуя, когда будут кричать «горько». А вы – девушка с фантазией, вы мне нравитесь…

Установилась некая пауза, во время которой Лариса осматривала себя в зеркале, представляя, как всё будет выглядеть с ее поправками-пожеланиями.

– А что у вас будет на голове? – поинтересовалась сотрудница ателье.

– Хотелось бы изящный веночек из маленьких матерчатых цветов нежного цвета.

– Да, пожалуйста, – женщина открыла ящик стола и достала оттуда тонкий пластмассовый обруч. Мы обкрутим его гибкой металлической проволокой, на которую и нанизаем цветочки. И еще один штрих…

Работница ателье раскрыла створки шкафа, доставая оттуда перчатки: совсем короткие, закрывающие запястье и длинные – до локтя.

– Ах, да, перчатки… Я и забыла о них, – спохватилась невеста. – Ну, раз плечики оголены, то полагаю, нужны перчатки до локтя? – и вопросительно посмотрела на собеседницу.

– Всё правильно, у вас очень хороший вкус, – поверьте моему дизайнерскому опыту. – Вы будете самой элегантной невестой.

– Я зашла тут неподалеку от вас в «Свадебный салон» – просто в шоке, – разоткровенничалась Лариса. – А до этого еще видела несколько похожих моделей сегодня в Загсе. Впрочем, если бы я не забрела в этот безрадостный салон, я бы никогда случайно не наткнулась на ваше ателье…

– Всё неслучайное – случайно, – улыбнулась дизайнер. – А когда у вас свадьба?

В эту субботу… Успеем?

– Конечно, работы совсем немного. Думаю, всё будет готово уже послезавтра утром.

– А сколько это будет стоить? – поинтересовалась Лариса.

Работница ателье назвала цену: «Если с вами нет всей суммы, то можно оплатить сначала аванс».

– Я оплачу сразу, – ответила журналистка.

И стала доставать из сумочки кошелек.

– А что это за ткань такая приятная, – вроде и белая, и не белая, и еще с какими-то серебристыми искорками, очень мне нравится…

– Разновидность трикотажа, конечно, импортного, – усмехнулась женщина. – У нас, ведь, в стране, наверное, скоро и гардинный тюль закончится, который весьма активно используется в моделях, предлагаемых сегодня в «Салонах для новобрачных».

– Как же мне повезло, что я случайно наткнулась на ваше ателье, – радостно вздохнула Лариса и вдруг сказала, – а вот эти серебристые искорки, я уверена, будут очень хорошо сочетаться с серым цветом костюма моего жениха (о котором она только слышала, но никогда не видела).

Сказала и даже не заметила, что выдало вслух ее подсознание.

(О, женщины, как же, вообще, раскрепощается ваше сознание, когда вы занимаетесь шопингом или чем-либо подобным!)

Когда Лариса вышла из ателье, на улице уже начинало сереть. И снег еще больше залепил витрину. Снежинки падали такие крупные, что в окружающей картине было нечто ирреальное.

«Надо запомнить номер дома и название переулка», – подумала она, наконец, направляясь домой с букетом белых роз.

Ей было о чем сегодня рассказать родителям вечером. И уже ничего не нужно было придумывать: ни про Загс, ни про кольца, ни про платье, ни про цветы, которые говорили сами за себя…

Как будто чужие

Тихо, вполне «конспиративно» дорабатывали эту трудовую неделю Лариса с Аристархом, иногда пересекаясь за чашечкой кофе в буфете или во время обеденного перерыва в столовой. Когда же журналистка бывала не одна, или он не один, то они просто приветствовали друг друга, как коллеги.

И Аристарху очень нравилось наблюдать за ней незаметно со стороны. Особенно сейчас, когда всё так изменилось. Ведь совсем недавно он только и думал о том, чтобы такое предпринять, чтобы стать к ней чуточку ближе, не всегда, даже, смея подсесть к ней за столик, боясь показаться назойливым. А сейчас, когда они в глазах окружающих продолжали оставаться просто коллегами, внешне абсолютно чужими людьми… Сейчас их связывала такая тайна, от которой у него замирало сердце.

Он не знает, как у них получится всё потом. Он боится об этом даже думать. Но эта тайна грела его душу… И ему так радостно было наблюдать за Ларисой со стороны: вроде бы чужой и отдаленной. Но в действительности – уже не чужой. Потому что узелочек между ними завязался. Пусть не совсем такой. Но – завязался. И у него была надежда: он ее завоюет. Обязательно.

А Ларисе повезло. Кирилл Петрович и в пятницу не вышел, продлив себе больничный до понедельника.

Журналистка всё рассчитала правильно: писать заявление на неделю за свой счет «по состоянию здоровья» надо ближе к концу рабочего дня. Если сделать это раньше, секретарша обязательно настучит Кирюше. Начальник, конечно же, ничего бы изменить не мог в ее решении, но крови и нервов попортил, начав давать наставления по телефону. Поэтому и появилась она в приемной Кирюши всего лишь за час до окончания рабочего дня.

– Вы же понимаете, Лариса Павловна: Кирилл Петрович должен наложить свою резолюцию на ваше заявление, что он «не возражает». А его нет, и я не знаю, как быть, – сказала невинным голоском наглая и самоуверенная девица (впрочем, только такая и могла быть у здешнего руководителя).

– Так в чем проблема? А ты съезди к нему домой, пусть наложит, – были последние слова, которые она произнесла в ненавистной приемной ненавистного начальника, понимая, что, когда она вернется сюда через неделю, всё это уже ее не будет волновать.

Журналистка это знала точно. Потому что Николай Михайлович сегодня ей и Аристарху окончательно подтвердил, что всё «на мази» в их заграничной командировке.

Она даже от своих соседок по кабинету скрыла, что взяла недельный отпуск без содержания. Потому что правду она сейчас сказать не могла, а зачем врать, если через неделю всем всё станет известно…

Аристарх тоже взял недельный отпуск за свой счет. Только такому здоровяку и увальню как-то не с руки было писать заявление «по состоянию здоровья». Он выкрутился иначе, написав, что нужны тренировки для восстановления спортивной формы или что-то в таком духе.

Два заявления были написаны в разных подразделениях агентства в один и тот же день. Ну, и что? Мало ли кому и зачем бывает нужен отпуск без сохранения содержания? Никому и в голову бы не пришло соединить эти два будничных события как-то вместе…

… И ничего нет нового под солнцем

Всё когда-то подходит к своему логическому завершению. И свадьба – тоже. Пришло время расходиться-разъезжаться гостям.

– Я вас очень приглашаю поехать с нами на дачу, – уговаривал родителей молодожена Павел Тихонович. – Мы, хотя бы, лучше познакомимся, пообщаемся. Мы ж теперь родственники, правда, Аристарх? – обратился он за поддержкой к своему зятю.

– Поезжайте, мама, отец, – обратился сын к своим родителям.

– Конечно, поезжайте, Клавдия Ивановна и Ян Аристархович, – сказала Лариса, обращаясь к своим свекрови и свекру.

Все начали прощаться. И в большой прихожей квартиры стало тесно и шумно: старший брат Аристарха Томаш с женой, сестра Магда с мужем, Тетка Катерина с генералом. Родители, свидетели…

Друг Андрей подошел к новоиспеченному мужу и шепнул ему что-то на ухо, хлопнув по плечу. Генеральша пробилась к племяннице.

– Ларочка, – счастья тебе, – тетка Катерина всплакнула, – ты теперь уже не дури. Ты, всё ж, в нашу породу с отцом, а не в учительскую. А нас как заносит, кровь у нас такая … Ой, я ж забыла, – спохватилась она, – я вам английские булавки повтыкала от сглаза: тебе в подол платья, а жениху, теперь то есть мужу, в брючину, вы не забудьте. Чтоб не наколоться…

– Спасибо, что напомнила, – ответила племянница, подставляя щеку для поцелуя тетке и понимая, что от всей этой свадебной круговерти, начиная с Загса, поздравлений, волнений, тостов, фотосессий и киносъемки она едва стоит на ногах и, вообще, на грани нервного истощения.

Прощаясь, отец подошел к Аристарху и спросил тихо и озабоченно: «С невестой твоей всё в порядке? То ли она не совсем здорова, то ли грустна?»

– Да всё в порядке, – браво поспешил заверить отца сын, заступившись за жену. – Просто устала, переволновалась. А она, видишь, какая хрупкая, тоненькая, нежная…

– Тогда, тем более, раз она у тебя какая-то особенная, смотри – дров не наруби. Погоди, – он достал из кармана пальто красивую фигурную баночку с медом, завернутую в целлофановый пакет. – На, держи, фирменный «секрет» Рачинских именно для таких случаев, – усмехнулся отец. – Может, пригодится…

– Спасибо, – улыбнулся сын, незаметно засовывая пакет в карман пиджака.

А про себя подумал: «Если бы всё было так просто, отец».

– Так вы едете с мамой на дачу?

– Поедем, нас так уговаривают, неудобно отказываться.

И снова пожелания. Поздравления. Поцелуи…

– А мы позвоним вам на дачу завтра, – сказала Лариса, не замечая даже, как в этой волнительной сумятице с некоторым удивлением на нее посмотрели ее родители и родители жениха.

– Никогда не думала, что вся эта свадебная канитель может быть такой утомительной, – сказала невеста, бессильно прислонившись к стене прихожей, когда они, наконец, с Аристархом остались одни.

– Ничего, усталость пройдет, ты отдохнешь, – сказал жених, осмелевший после непродолжительных застольных поцелуев, подхватывая невесту на руки. – Теперь куда?

Лариса кивнула на дверь своей комнаты.

Он внес ее и посадил в кресло. И сам сел в кресло напротив и огляделся.

На небольшом столике стоял букет розовых роз, соки, минералка и сладости.

Широкая тахта была накрыта красивым атласным покрывалом бежевого цвета. На ней лежали два новых махровых халата – розовый и голубой. Во всем чувствовалась заботливая женская рука. Лариса сидела в кресле как раз напротив зеркала в гардеробе. Она поправила чуть съехавший свадебный веночек.

– Ты – самая красивая невеста, – сказал Аристарх, садясь перед ней на колени.

– Да, ладно уж, – усмехнулась она, – боковым зрением автоматически подмечая удачный ракурс для фотографии их совместного отражения в зеркале. – Вон сколько было молоденьких и хорошеньких невест в Загсе. Всё надо делать вовремя. Ты бы мог жениться на восемнадцатилетней… А не на женщине, которая старше тебя на два года.

– Ты смотришься лучше всех этих восемнадцатилетних, – сказал Аристарх и поцеловал ее руку с внутренней стороны запястья.

– Не знаю, как я смотрюсь, – сказала Лариса, – но чувствую… что я уже ничего не чувствую, понимаешь? Ничего, кроме усталости и того, что я просто хочу спать… И зачем я ела этот свадебный торт? Он такой сладкий. И меня теперь тошнит. И платье меня сдавило так, что просто нечем дышать. И… извини меня…

– Ну, ну, – моя капризная девочка, – перебил свою невесту Аристарх, испугавшись, что она сейчас еще что-нибудь скажет по адресу «не совсем такого» жениха, – сначала давай выпьем минералочки, и тебя перестанет тошнить.

Он быстро налил ей в бокал воды и заставил выпить.

– А теперь надо бы освободиться от всех этих тесных женских приспособлений, – сказал он, подавляя волнение, и начиная осторожно распутывать волосы, застрявшие в венке, и с замиранием сердца понимая, что ему сейчас надо будет снять с нее платье.

Мужчина судорожно вобрал в себя воздух.

– Я ведь твой психотерапевт, ты мне должна доверять, – и он расстегнул ей «молнию» на спине.

Лариса сразу вздохнула с облегчением, но платье, державшееся на чашечках с «косточками», под которое был абсолютно не нужен бюстгальтер, сразу опало до талии, обнажив грудь.

Аристарх вздрогнул: «Опять эти дизайнерские штучки».

А Лариса заметила: «Опять у него левый глаз косит».

– Сейчас, сейчас, – сказал жених, снимая платье с невесты, стоявшей, как бесчувственный манекен, – я отнесу тебя в постель, – понимая, что с колготками он еще как-то справится, а вот стринги просто снять не в состоянии. Потому что сам уже в ступоре.

Он откинул атласное покрывало с тахты, под которым открылось красивое постельное белье для новобрачных, и поскорее прикрыл невесту пододеяльником.

Сам же налил в бокал себе воды и залпом выпил. Ему еще предстояло избавиться от галстука. Аристарх, конечно, прокручивал в голове ситуацию, когда они останутся наедине. Он поможет снять ей платье, а она ему развязать галстук…

Но выходило как-то не так. Жених и удавку эту надел только из-за того, чтобы потом она помогла ему ее развязать… Выходило, зря он целый день терпел этот удушающий и ненавистный предмет мужского туалета! И мужчина с такой силой рванул галстук, что разорвался не только узел, но еще и резко обозначилась красная полоса на его шее.

– Пожалуйста, выключи яркий свет и включи настольную лампу, – попросила Лариса.

– Конечно, конечно, – с радостью откликнулся мужчина, которому раздеваться в полумраке было гораздо комфортнее.

– Ой, – вскрикнул он, неожиданно уколовшись, снимая брюки, и, закусывая палец, из которого сочилась кровь.

– Тетка, тетка Катерина, – простонала Лариса, – извини, это ее английская булавка. Она воткнула мне в платье, а тебе в брюки. Примета такая есть, чтобы не сглазили жениха и невесту.

– Ну, раз примета, что уж тут поделаешь, – понимающе вздохнул жених. – А вот уколоться до крови, это, может, тоже какая-то примета? Может, как породниться? – предположил мужчина.

– Не знаю, я ничего не знаю…

Аристарх сидел в кресле в плавках, пережидая, когда из пальца перестанет сочиться кровь. Он открыл и налил себе сока, чтобы избавиться от привкуса крови во рту.

– Тебе надо было жениться на восемнадцатилетней, – тихо повторила она фразу, сказанную ранее. – А не такой деревянной и бесчувственной чурке. Я ничего не хочу. Извини. Я ничего не чувствую…

– Всё хорошо, – ринулся он к ней, – ты просто устала, тебе надо отдохнуть, поспи, – и он поцеловал ее в плечо.

– Вот спасибо, – похоже, обрадовалась невеста, – и, вообще, давай завтра утром, хорошо? – попросила она тихо.

Аристарх, вроде, кивнул, но едва слышно еще что-то проговорил по-польски. А потом добавил:

– Ночь такая длинная, и это наша первая ночь, и мы ее должны запомнить…

И ему показалось, что произнес он эти слова не очень уверенно.

А женщине показалось, что он сказал это слишком самоуверенно.

«По-моему, я вышла замуж за изверга. Неужели так трудно оставить меня в покое хотя бы до утра?» – подумала невеста, засыпая.

И буквально через пару минут жених услышал ровное дыхание невесты.

«Ну, вот: за что боролся, на то и напоролся», – подумал мужчина.

Одним словом: «Чего уж там, располагайте, пан Рачинский»…

Ему захотелось в эту минуту подскочить и пробить головой потолок из-за тупиковой ситуации, в которой он оказался. Его, молодого здорового 28-летнего мужчину, одолевали такие страхи и сомнения, что он подумал: если переживет эту ночь, то будет жить долго. Но это при случае, если переживет…

В конце концов, он три года ждал. Неужели нельзя подождать еще до утра? Можно. Но он не уверен, что это правильно. Женщины не любят нерешительных и неуверенных мужчин. Кто знает, как она сама же посмотрит на него завтра утром. Мало ли что она так сказала. А если Этого не произойдет, может, она сама же его и презирать начнет? Так что же ему делать?

Он посмотрел на свою воплощенную мечту, которая была так близко, и вдруг робкая спасительная мысль закралась ему в голову: «А, может, она и спит потому, что ей как-то спокойно и надежно рядом с ним, ведь, она что-то такое говорила про его ауру?»

Аристарх осторожно поднялся, накинул новый халат и тихонько направился в кухню.

Он глянул на «батарею» из алкогольных напитков на любой вкус, стоявших на столе, и невольно усмехнулся. Тяпнуть бы сейчас стакан водки – и никаких тебе сомнений. Может, всё сразу стало бы проще и понятней?

«Даже думать не смей о таком, пан спортсмен, – приказал он себе. – Иначе ты уподобишься этим жалким уродам, которые напиваются в первую ночь и потом еще права начинают качать. А потом удивляются, почему семейная жизнь не заладилась с самого начала».

Жених посмотрел на настенные часы, которые висели в кухне. Они показывали всего лишь десять часов вечера.

«Да еще вся ночь впереди, – с надеждой подумал мужчина. – А вот подкрепиться не помешало бы».

Он съел большой кусок свадебного торта, потом немаленький кусок курицы, несколько бутербродов с ветчиной, запив всё это апельсиновым соком.

Потом направился в ванную. Приняв контрастный душ, снова заглянул на кухню. Опять съел большой кусок торта, запив его соком, и направился к своему сокровищу.

Аристарх взял с пола женскую свадебную туфлю и зачем-то спрятал ее в ногах под матрасом. Затем достал из кармана своего пиджака баночку меда, которую ему незаметно для окружающих передал отец. Мужчина пошел с ней на кухню, там снял крышечку, воткнув в мед чайную ложку, даже не пробуя его. А когда пришел в комнату, поставил банку под кровать у своего изголовья.

Затем тихо прилег на постель, прислушиваясь к такому родному дыханию. Невеста спала уже около двух часов.

«Действительно, день был утомительный. Но так, ведь свадьба! Что ж удивляться. А Ларочка так эмоциональна. По-моему, с ней чуть не случилась истерика, когда я принес ее в спальню.

Ах, еще и эти, известные только им двоим обстоятельства, их свадьбы-женитьбы»…

И что ему делать теперь, если достались «такие вот обстоятельства» и вот такая Снежная Королева? Он-то ее любит. Значит, надо как-то растопить этот лед. А природа ничего нового не изобрела со времен Адама и Евы.

Лариса спала в пол-оборота, чуть повернутая к нему спиной. Он придвинулся к ней поближе и начал очень осторожно целовать ее в спину, так осторожно, чтобы не потревожить сна.

– Королева ты моя неприступная, – тихо зашептал он, – позволь мне тебя любить. Я понимаю, что из двоих всегда кто-то любит сильнее, – и Лариса развернулась во сне к нему лицом. – Моей любви хватит с лихвой… Ты только позволь. Если бы ты могла понять, что это такое, когда я уже три года ни на кого смотреть не мог, кроме тебя. Я бы еще и дальше сох по тебе… Но когда ты рядом, так близко, мне этой пытки не вынести, пойми… Пожалуйста, позволь… Ты спи, спи, моя очаровательная сонечка, а я буду тебе говорить всякие нежные слова, которые так давно мечтал сказать…

Утром Лариса проснулась и посмотрела на Аристарха, который спал на спине (или делал вид, что спит?)

Лицо мужчины выражало такое сияние, что было ясно, что вчерашний жених добился-таки своего, став мужем.

Она прислушалась к своим ощущениям. Не было ни вчерашней усталости, ни раздражения. Лариса чувствовала себя отдохнувшей. Но было еще нечто… Это ощущение, что она то спала, то вдруг просыпалась, снова проваливаясь в дрему под аккомпанемент нескончаемых ласковых слов. Словно, какие-то невозможно нежные волны качали ее всю ночь. И было жаль, что многие слова она не помнит, потому что просто их заспала. И Лариса вдруг поняла, что хочет слышать эти слова еще и еще…

Женщина едва прикоснулась к сильной руке Аристарха выше локтя, боясь потревожить его сон и понимая, что человек, который находится рядом с нею, не только ей не неприятен, а очень, очень даже приятен…

Прислушалась к своим ощущениям снова. И ей показалось, что она с Аристархом, словно, втиснута в некий, невидимый глазу, но весьма осязаемый энергетический обруч или кольцо, по которому к ней от него перетекает такой мощности нежность, что ей, как «принимающему объекту» ничего другого не остается, как просто раствориться в волнах этой нежности и плыть по течению.

Ощущение было так необычно, и так осязаемо…

Возможно, именно оно подтолкнуло ее снова прикоснуться к его руке. И она тихонько позвала: «Арис»…

Он мгновенно открыл глаза, потому что ждал и боялся момента ее пробуждения, конечно же, так до конца не расставшись еще со своими ночными сомнениями. В его глазах читался немой вопрос.

– Арис, – повторила Лариса снова, поглаживая его руку и смущенно отводя при этом глаза, – скажи, что это было?

И он, ободренный уже этим (тройным!) поглаживанием его руки, услышав, с какой нежностью она вдруг сымпровизировала его имя, тихо произнес:

– Это была наша первая ночь… Ну, я подумал, что, даже если мне в жены досталась соня, не стоит отменять такое важное событие? – попытался пошутить он. И тут же спросил с опаской, – я что-то сделал не так?

И женщина поняла, что ей нужно его немедленно успокоить, поддержать, тем более, что ее вчерашнее поведение невесты было, мягко говоря…

– У тебя такое красивое тело эллина-воина, – сказала она, продолжая водить указательным пальцем по руке Аристарха, – ты такой сильный. И я очень сожалею теперь, может, я проспала самое интересное, Арис?

Мужчина ринулся к ней, осыпая ее лицо и шею поцелуями.

– Пожалуйста, зови меня так всегда…

– Хорошо, – сказала Лариса, думая о том, что надо его еще как-то подбодрить и успокоить.

– Ты такой нежный… А что ты иногда говорил по-польски, или мне показалось?

– А-а-а… Ты дала понять, что решила перенести нашу первую ночь завтра на утро… И я тихонько шепнул тогда: «И завтра утром тоже». А потом повторял это не раз ночью, когда тебя целовал…

– Ах, вот оно что, – улыбнулась вчерашняя невеста. – А поляки, значит, все такие хитрые, тихой сапой…

– За всех не скажу, но встречаются среди них хитрецы и сексапилы…

– Вроде тебя. Я уже это поняла, – улыбнулась Лариса. – Значит, пока я спала, взял силком…

– Взял силком, а стал милком, – слышала пословицу?

– Слышала-слышала…

– И неужели «силком»? Я не помню, чтобы ты меня отталкивала… И даже обнимала своими маленькими ручками, – Аристарх шепнул Ларисе что-то на ухо.

– После какого раунда? – она округлила глаза.

– Ну, пусть не после третьего, а после четвертого, но ведь обнимала, я точно помню… Это было уже под утро…

– А я такого не помню, – сказала Лариса, отводя глаза, – я спала.

– Значит, во сне и обнимала. Я тебя не обманываю. Ну, и соня мне досталась в жены! А я всю ночь на кухню бегал, – признался мужчина виновато, – есть так хотелось, ополовинил припасы…

– А я просыпаюсь и думаю, что ж это в комнате так светло. А это лицо твое так сияет, так сияет…

– Как начищенная медная пуговица? – подсказал мужчина.

– Как новый медный таз, – усмехнулась она.

– Значит, есть от чего сиять. Я так счастлив, что ты досталась именно мне. Что ты – моя жена. Жена, жена, – повторил он это слово, и было видно, что ему нравится слышать его звучание. – Он усмехнулся, – и медный тазик – в хозяйстве вещь тоже нужная…

Он поцеловал ее руку выше локтя.

– А ты тоже вся светишься. Правда, правда, у тебя сейчас всё на лице написано.

Лариса прикрыла глаза, ощущая прилив нежности и пребывая внутри пространства, крепко держащего ее с Аристархом обруча. Причем, обруч этот сдавливал всё теснее, и ей от этого становилось трудно дышать. И женщина понимала, что она уже ничего не понимает, сравнивая свои вчерашние ощущения с сегодняшними.

«Пожалуй, самое время перейти к медовой тематике», – мелькнула мысль у Аристарха. – Ты ей просто не давай опомниться».

Зная семейные предания о том, что у его бабушки Гражины с дедом, и у матери с отцом были свои истории, связанные с медом, он вдруг, как продолжатель династии Рачинских осознал, что и ему нужно будет сочинить сейчас свою. Весьма правдоподобную и приближенную к реалиям сегодняшнего времени.

Аристарх протянул руку под кровать, и, как фокусник, извлек оттуда фигурную баночку со сладким и ароматным содержимым, из которого торчала чайная ложка.

– Откуда это? – удивилась Лариса.

Аристарх сел на тахте перед женой и сознательно выдержал интригующую ее паузу.

– Мужчины из рода Рачинских утром, после первой брачной ночи, всегда кормили своих любимых жен медом, чтобы… чтобы они оставались для них всегда такими же сладкими и желанными, как в первую ночь…

(«Хорошо придумал, Аристарх. Молодец!»)

– Как интересно и трогательно, – вздохнула Лариса.

– Так что открывай ротик, моя женушка, – и он зачерпнул маленькой ложечкой пахучий пчелиный продукт.

– А ты?

– И я обязательно, – только попробую этот нектар иначе, – и он поцеловал ее в губы, перепачканные медом, – так вкуснее.

Мужчина зачерпнул еще с верхом ложку и сознательно, (но, вроде, случайно) задержал ее на уровне женской груди, пока туда не упала сладкая капля. Затем донес ложку до ее рта, а сам стал целовать то место, куда «нечаянно» попал пчелиный нектар.

– Ой, как сладко и сразу пить хочется, – проговорила Лариса, не подозревая даже, что слово в слово повторила фразу, сказанную матерью Аристарха на брачном ложе под раскидистой яблоней белого налива много лет тому назад.

– Сейчас водички, – Аристарх подскочил, налил в бокал минералки.

Пока жена пила, он достал из-под матраца ее свадебную туфельку.

– Ой! – изумилась Лариса. – Да ты, прям, колдун-ведун какой-то. То мед под кроватью прячешь, то мою туфлю – под матрасом… Зачем?

– Да ни какой я не колдун, – усмехнулся мужчина. – Просто банку я задвинул немного, чтобы ногой нечаянно ночью не зацепить, а туфельку твою… Может, сама угадаешь?

– Ну, наверное, это что-то, связанное с тем, чтобы муж не стал подкаблучником? – предположила она.

Аристарх засмеялся.

– Вообще-то, очень оригинальная трактовка. Мне никогда бы такое в голову не пришло. Просто у поляков есть такой обычай: в первую ночь жениху и невесте класть под матрас женскую туфлю или кнут.

– Кнут? – изумилась Лариса. – Это, чтоб жена мужа боялась? Уж лучше бы пряник…

– Нет, не для того, чтобы боялась. Ну, как ты не понимаешь: кнут – мужского рода, а туфля – женского?

– Ну, и что из этого?

– Иногда вместо кнута кладут шляпу.

– Шляпа – тоже женского рода, – она недоуменно повела плечиком.

– Я ж не сказал – шляпку. Имеется в виду мужская шляпа…

– Ты меня совсем запутал…

– Но у меня не было ни шляпы, ни кнута, поэтому я и выбрал твою туфельку. – Ты подумай, Ларушка. Неужели такая трудная загадка?

– Кнут – мужского рода, туфля – женского рода… Женского, мужского, – повторяла Лариса.

Наконец, испуганная догадка мелькнула на ее лице.

– Ой, – схватилась она за голову, – ой, – какая же я шляпа. Что ж я расселась, как росомаха!

У нее чуть не слетело с языка: «Меня же мама предупреждала». И она, соскочив, быстро натянула на себя халат и со словами «я пропала» понеслась в ванную.

Аристарх счастливо вздохнул, воздев голову к потолку. Сейчас у него тоже было желание подскочить и прошибить своей головой потолок. Только от радости, а не от отчаянья, как вчера вечером.

«Не было бы у тебя других печалей, моя женушка, как «пропадать» за любящим мужем, – подумал он.

Лариса вскочила в ванную, посмотрела на себя в зеркало, отмечая, что косметика хорошо сохранилась, но тушь чуть осыпалась и вызывала раздражение в глазах. И почему-то захотелось смыть намученные за сутки краской глазки. И еще, становясь под душ, женщина подумала о том, что Арису, пожалуй, нет никакого дела до ее косметики, потому что, если он ее любит, то ему должно быть всё равно – накрашены у нее глаза или нет. И она смело подставила свое лицо под струю воды.

Когда Лариса выпорхнула в розовом махровом халатике из ванной, то явственно почувствовала запах кофе и какое-то шевеление на кухне. Она юркнула в постель в ожидании завтрака.

Вскоре возник и Аристарх – весь в голубой махре и с подносом в руках.

– Моя королева, наверное, проголодалась, – сказал он, ставя поднос на стол с дымящимся кофе и бутербродами с красной икрой.

– Немножко…

– Какое у нас умытое юное личико, просто прелесть, – сказал он, целуя ее во влажноватые волосы у виска и протягивая чашку с бодрящим напитком.

Они выпили кофе, съели по паре бутербродов с красной икрой. Заели всё это бананами.

– Я так понимаю, что это был завтрак для меня, – улыбнулась Лариса. – Ты остался голодным.

Аристарх виновато улыбнулся: «Что правда, то правда».

– А теперь я тебя покормлю, – а ты отдыхай, сказала она. – Как ты отнесешься к яичнице с беконом?

– Очень даже замечательно отнесусь. Тем более, что теперь это будет мое самое любимое блюдо. Я точно знаю.

– Вот и прекрасно, отдыхай, – и новоиспеченная жена упорхнула на кухню.

И минут через пятнадцать Лариса появилась с большим блюдом, на котором была яичница из десяти яиц с беконом, украшенная зеленью, маринованными огурцами и помидорами.

– Какой царский завтрак, и как всё красиво оформлено, – радостно сказал Аристарх. – Только боюсь, с моим аппетитом никаких продуктов не хватит.

– Не волнуйся, улыбнулась Лариса, – у нас два холодильника. И о нас хорошо позаботились, чтобы в эту неделю мы не остались голодными…

Она посмотрела, с каким удовольствием он поглощает еду, приготовленную ее руками. Лицо его по-прежнему продолжало излучать сияние.

– Помоги мне немножко, – попросил он, – что ж я один ем.

– Ты меня уже накормил, а это – персональное блюдо для тебя.

– Спасибо. Не волнуйся, я сам отнесу посуду на кухню, – сказал он, запивая сытный завтрак апельсиновым соком.

После кухни он заглянул в ванную комнату. Провел рукой перед зеркалом по лицу, замечая чуть подросшую щетину.

– А ты, и правда, сияешь весь, «воин Эллады», – мужчина прикрыл в блаженстве глаза, – да за такие слова, да за этот первый завтрак, который она приготовила специально для него, он сам не знает, что сейчас сделает, потому что на седьмом небе от счастья…

Когда Аристарх вошел в комнату, Лариса в задумчивости держала пачку сигарет и зажигалку.

– Мне курить так хочется после кофе, – сказала она, делая усилие над собой. – А я родителям давно обещала «завязать»…

– Ну, Ларушка, зачем? – осторожно придерживая пачку сигарет в своей большой руке, сказал Аристарх. – А давай перебьем это сейчас ложечкой меда?

И он налил сначала полбокала минералки, а затем зачерпнул маленькую ложечку меда и поднес к ее губкам.

– А ты знаешь, почему медовый месяц так называется? – спросил он, понимая, что надо как-то срочно отвлечь ее мысли от курения.

– Ну, понятно, первый месяц молодоженов после свадьбы и всё такое …

– Вот что делает с нами цивилизация, – улыбнулся мужчина. – Конечно, с одной стороны – это так. Но пошло само название на Руси от того, что молодым на свадьбу принято было дарить бочонок меда килограммов так в десять, и они должны были съесть его за этот месяц …

И видя, что Лариса сделала удивленные глаза, продолжил начатую тему.

– Да, да. Ведь тогда люди жили совсем по другим ритмам, – сказал Аристарх, понимая, что экскурс в историю надо сымпровизировать так, чтобы он замкнулся конкретно на них. – Как говорится, делу – время, потехе – час. За этот месяц молодые жены должны были забеременеть. А витаминов, в нашем сегодняшнем понимании тогда не было. Но мед – это такой уникальный продукт. В нем чего только не содержится полезного. Считалось, что дети, зачатые в то время, когда их будущие родители поедают этот бочонок меда, будут самыми здоровыми и красивыми…

(«Молодец, психотерапевт. Дуй дальше. Ты теперь еще и нарколог».)

– Как интересно. Первый раз об этом слышу, – искренне призналась Лариса.

– А молодая жена должна была каждый вечер перед сном не забыть дать мужу столовую ложку меду, ну, в общем, понятно зачем… – И добавил, как бы, между прочим, – я столько меда этого поел в своей жизни, особенно, на тренировках и соревнованиях, чтобы восстановить силы…

И замолчал выжидающе. Он сидел в голубом халате перед Ларисой. А она в своем розовом одеянии лежала под пододеяльником.

– Арис, – она дотронулась до его руки, – теперь я буду кормить тебя медом, и не обязательно только вечером, – добавила она после небольшой паузы. – И не только столовую ложку. Можно, наверное, и две?

– По-моему, – я оброс, как ты думаешь? – спросил он вдруг у Ларисы, – дотрагиваясь до своего лица. – Может, мне побриться?

– Может быть, я не знаю, – ответила она в явной растерянности.

– Пожалуй, я, всё же, побреюсь, – сказал молодой супруг, поднимаясь и направляясь в ванную комнату.

Он остановился перед зеркалом.

– Это что сейчас было? Или мне показалось? Короче, давай быстрей брейся. Принимай душ. И скидывай свой махровый балдахон. И потяни время. Продержись, сколько сможешь.

– Такой яркий этот дневной свет, прикрой немного шторы, – попросила Лариса Аристарха, возвратившегося в спальню.

Когда он закрывал штору, халат его нечаянно распахнулся (?) и Лариса подумала, как же красив и силен ее муж.

– Я думаю, нам сейчас не помешало бы немного отдохнуть, поспать, как думаешь? – сказал он с замиранием сердца.

– Конечно, конечно, – согласилась она и вздохнула.

И мужчина услышал в этом вздохе отложенное ожидание.

«Замри и терпи», – приказал себе Аристарх.

И могло показаться, что он действительно дремлет.

Лариса же, напротив, совершенно не могла уснуть, крутилась-вертелась, периодически вздыхала, даже не замечая этого.

«Жди», – приказал себе мужчина.

Он тоже вдруг ощутил, что его связывает с ней, словно, крепкий обруч, в центре которого они находятся. Некое кольцо, сотканное из энергетики любви. И сила эта по закону сохранения энергии никуда исчезнуть не могла. Она просто, как бы, перелилась из одного сосуда в другой и закипала теперь уже в этом, втором сосуде, любовным напитком.

Мужчина, лежавший вполоборота с закрытыми глазами, закусил губу и задержал дыхание.

Наконец, Лариса, всё же, не выдержала и дотронулась до его руки.

– Арис, ты спишь? – и поцеловала его в могучее плечо.

– Уже нет, – и он развернулся на спину.

– Извини, что тебя разбудила…

– Ничего страшного, я всего лишь дремал…

(«Ой, не могу, я этого не вынесу!»)

– А я хотела спросить, вернее, предложить, может, ты хочешь… меда?

– Меда? Да пока, вроде, нет…

(«Ну, ты и наглец!»)

– Может быть, это ты хочешь меда? – любезно спросил Аристарх.

– Тоже пока нет. Я хочу, – и Лариса, вздохнув, положила голову ему на плечо. Я хочу…

А потом наклонилась к уху и произнесла, как некий пароль: «и завтра утром тоже», только сейчас…»

(«Сказала! Сама! Неужели!»)

Он весь содрогнулся от услышанных слов, склоняясь над ее лицом.

– Арис, ты такой сильный и красивый, – Лариса тихонько вздохнула.

– Как воин Эллады?

– Да. И еще – такой нежный и деликатный… И я так хочу опять слышать слова, которые ты мне говорил ночью…

– Так ты же спала?

– Да, правда, спала, но что-то же я слышала…

Молодой супруг был на вершине блаженства. О ласке просила его любимая жена.

– Арис, Арис… Обними меня крепче, пожалуйста… Еще крепче…

– Ты – мое сокровище. Ты – моя королева. Желанная, медовая…

– Арис, ты…

Он закрыл ее рот своими поцелуями. Она задыхалась.

– Я твой муж?

– Да, Арис, мой…

– Да, Арис, муж…

– Скажи, что ты – моя жена…

– Да, Арис, – она задыхалась, – я…

– Арис, твоя…

– Арис, жена…

– Тебе нравится быть моей женой?

– Очень. Мне так хорошо, Арис, так хорошо… Ой, я пропала, ой…

* * *

Аристарх проснулся первым. Сколько он спал? Часа два? Впрочем, счастливые часов не наблюдают. Было сейчас три часа пополудни или семь вечера – значения не имело. Лариса спала, прижавшись к его плечу.

«Невероятно, – подумал он, вспоминая свои недавние страхи. – Значит, он всё сделал правильно? Но каких мучений ему это стоило вчера… Если честно, он еще до свадьбы с замиранием сердца думал, сколько времени ему придется ее завоевывать – год, полгода? Да хоть сколько! Но то, что произошло пару часов назад… Возможно ли это? Возможно ли такое осязаемое счастье? Как она к нему тянулась вся, как крепко обнимала, как нежно называла Арисом. А про ванную напрочь забыла. Он думал, вот сейчас подскочит, побежит… Какое там, не хотела даже его отпускать, прижалась к нему крепко и уснула… Да, Аристарх, при такой твоей неуемности и ее пылкости (о, блаженство!) вам в форточку ветром быстро надует…»

У него затекло плечо, и он осторожно его высвободил, чтобы не потревожить сон жены. И невольно залюбовался ею: «Девочка моя, как же я тебя выстрадал!».

Лариса повернулась во сне, ощущая некое свободное пространство, и тут же автоматически подтянулась к мощному торсу, положив свою руку ему на грудь.

«Да она всё еще меня не отпускает, даже во сне», – с радостью подумал Аристарх.

И ему вспомнилось слова: «да прилепится жена к мужу своему».

Он тихо лежал, наблюдая за нею, еще где-то около получаса. Потом она заворочалась и проснулась. А он сделал вид, будто спит.

Лариса тихонько села на кровати и обхватила голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом легла на спину и стала загибать пальцы на руках.

Аристарх не выдержал.

– И что ты там высчитываешь своими красивыми тоненькими пальчиками, если это не секрет?

– Так ты не спишь? – и Лариса повернулась к нему вполоборота.

Она была смущена.

– Арис, мне кажется, нам нужно быть немного осторожнее…

Как же ему было приятно слышать это слово: «нам»!

– Девочка моя, я никогда не был раньше женат и не знаю, как устраиваются другие молодожены, – искренне сказал мужчина, – но я полагаю, что было бы не совсем правильно в спальне для новобрачных в первую ночь устраивать филиал аптеки… Извини, может, я не прав?

– Я думаю, что ты как раз прав, – сказала Лариса, едва улыбнувшись и отводя глаза. – Но ты же знаешь, нам такая поездка предстоит…

– Ну, и что? Нас же двое. Ты теперь за Мужем, привыкай. Ну, случится – и хорошо. Тем более, что…

Мужчина запнулся на полуслове.

– Тем более, что мне не восемнадцать лет? Ты, ведь, это хотел сказать?

– Ну, не надо, не передергивай, моя девочка, – он обнял ее. – Чего ты боишься?

– Не знаю. Возможно, во мне говорит еще психология одинокой женщины. Ведь я раньше никогда не была замужем. И привыкла рассчитывать только на себя.

– Запомни: нас теперь двое. И муж у тебя какой – богатырь. И я за все отвечаю. В том числе, и за ребенка, если случится…

– Да, конечно, случится. Ты такой горячий, Арис… А я… У меня такое чувство, что в голове не осталось ни одной извилины. Все куда-то испарились.

– Я окончательно вырубил твою «ЭВМ»? Так это ж замечательно… Расслабься и ни о чем таком не думай. И, вообще, как гласит наше семейное предание, мужья-Рачинские своих любимых жен в первый месяц всегда брюхатили.

– Пока мед ели? – спросила она с улыбкой, а у самой лишь междометие промелькнуло в голове: «ой!»

Аристарх вдруг сказал: «Что-то есть так хочется».

– А мне спать всё время хочется…

– Ну, мы хороши: вечно голодный муж-проглот и жена – соня.

– Пойдем на кухню, – предложила она.

– С радостью.

– А когда поедим, обещай, что ты меня немного поносишь на руках, – попросила она.

– А зачем откладывать? – обрадовался он, подхватывая ее на руки, – пушинка моя.

… Был еще не поздний вечер.

Ларисина голова покоилась на плече мужа. Между ними установилась некая молчаливая пауза, когда каждый, возможно, осмысливал происходящее, сосредотачиваясь на своих ощущениях.

– Вот никак не могу понять, – вдруг сказала женщина, – может быть, ты мне поможешь разобраться, тем более, что это касается тебя…

Аристарх встрепенулся.

– Говори, рассказывай, нам так много надо узнать друг о друге, – сказал он в задумчивости.

– Если бы мы не оказались с тобою вместе, возможно, я так и не придала бы этому значения. Но сейчас чувствую, что это не было случайностью…

Мужчина посмотрел на нее вопросительно.

– Никак не могу понять, – повторила она, – почему всегда, когда я сталкивалась с тобой в агентстве, передо мной, словно, зажигался стоп-сигнал, короче, красный свет светофора.

– Вот уж, действительно, интересно – почему? – удивился мужчина.

– Ты был приветлив, тактичен, никогда не был назойлив, – сказала Лариса.

– Чего мне это стоило, – вздохнул счастливый муж. И добавил, – вообще-то, красный – это цвет опасности, предостережения, тревоги.

– Вот-вот, именно опасность и смутную тревогу я ощущала. И мне хотелось поскорее избавиться от этих, не совсем комфортных, ощущений. Куда-то уйти, исчезнуть. Но это сейчас я так остро всё чувствую и понимаю. А тогда – более смазано, на уровне интуиции.

– Очевидно, мое сильное чувство, замаскированное просто под вежливость коллеги, всё же пробивало твое биополе. – Аристарх опять вздохнул. – Но шансов у меня не было: журналистов ты не любишь, комсомольских секретарей – тем более. К тому же, я младше тебя на два года…

– Да, улыбнулась Лариса, – я считала всех, кто младше меня, детским садом.

– Конечно же, детский сад: я еще не родился, а ты уже на горшке сидела.

– А потом я еще думала… Извини, конечно, что ты исполняешь обязанности комсомольского секретаря не без каких-то там карьерных устремлений…

– Да ты что? Ты не представляешь, как я от этого отбивался, но меня уговорили…

– Извини, но я так думала.

– Хорошо, скажи мне, – вдруг резко спросил новоиспеченный муж, – а если бы я был просто какой-то пещерный охотник-добытчик, просто воин, сражающийся с драконами или разбойниками, как бы ты ко мне относилась?

– О, воина и охотника я бы любила, – мечтательно сказала Лариса.

– А за что бы ты его любила?

– За силу, за мужество, за всё его мужское естество…

– Так значит, всё-таки, за мужское естество, – усмехнулся Аристарх. – Ну, типа, как воина Эллады?

Лариса улыбнулась.

– Ты, хоть, понимаешь, что сейчас сказала?

– Не знаю, – повела она плечом, – что сказала, то и сказала. Просто я так чувствую.

– Ты всё правильно чувствуешь на уровне интуиции. А мозги у тебя зашорены. Да не только у тебя, а у всех нас зашорены социумом.

Тебе просто не нравились те социальные роли, которые мне пришлось исполнять по жизни. Понимаешь? Как раз я, очевидно, тебе, всё же, нравился, своим естественным мужеским началом. Где-то, в каких-то потаенных глубинах твоей души. Настолько потаенных, что ты и сама не могла до конца этого понять… Как же мне радостно это сознавать! Иначе, я бы не оказался самым мужественным из всех тассовских мужчин. И пусть судьба нас так странно и неожиданно соединила, я сейчас понимаю, что никому другому ты бы не смогла предложить такую авантюру. Ведь так?

– Конечно, конечно, – сказала Лариса, отводя глаза.

– Ты выбрала меня. Значит, всё-таки, я – избранный. Именно мне ты плакалась в тот день, когда тебе было так плохо. Ты доверилась мне, а не кому-то другому. И потом так круто изменилась наша жизнь. Причина же должна быть. Почему именно я?

– Ты так интересно всё объясняешь, Арис, – вздохнула женщина. – Но если я к тебе так хорошо относилась, пусть и неосознанно, но всё же – хорошо… Тогда почему красный свет, откуда опасность?

– Неужели ты не поняла еще, глупенькая моя? – он поцеловал ей руку. – Неужели?

Она покачала головой.

– Я молча ходил за тобой три года, как бычок на привязи. Любовь – это зависимость. Вот ты интуитивно этого и опасалась. Потому что, если бы заломал я еще раньше однажды твои белы рученьки, как сегодня днем, чтоб дыхнуть не могла, ты б сразу поняла, что «пропала»… А уж, как мне хотелось их заломать, поверь. Поэтому у тебя стоп-сигнал на меня и срабатывал…

– Невероятно, Арис. Ты так понятно всё объясняешь. Но мы, ведь, наверстаем упущенное?

– Можешь не сомневаться. У нас теперь три года за один пойдут, – пошутил он и притянул ее к себе.

Но всё равно погрустнел.

– Сколько времени мы потеряли… Выходит, смелее, настойчивее мне надо было быть? А я боялся выглядеть назойливым. Как же всё непросто с тобой, моя Королева. Но, значит, я, всё-таки, тебе нравился… Как хорошо, что ты мне об этом рассказала.

Они еще немного помолчали.

– А теперь ты ответь на мой вопрос, – Аристарх усмехнулся, – что было бы, если после тех твоих слов – «чего уж там, располагайте, пан Рачинский», я бы воспользовался ситуацией?

– Ну… – замялась Лариса.

– Нет, нет, не прячь глазки, моя сексопилочка, – сказал он, беря ее за запястье, – я, ведь, помню, как ты меня изводила в моем же кабинете.

– Только бы посмел, я не знаю, чтоб с тобой сделала…

– Ничего себе! Не вижу логики. Зачем же было предлагать?

– Женская логика не поддается никакой нормальной логике, ты разве этого не знал? – сказала Лариса.

– Проверку на прочность я прошел. Но пуговицы эти перламутровые мне всё время мерещились, а еще больше то, что скрывалось под ними.

– А я часто вспоминала, как ты нечаянно дотронулся до моей груди, и у тебя сразу левый глаз окосел…

– Было, значит, от чего. Хорошо, хоть не оба…

– А он опять у тебя косил сегодня…

Аристарх улыбнулся.

– Хочешь анекдот? Встречаются два резидента. Один называет пароль: «И завтра утром тоже». А второй говорит отзыв: «Чтобы левый глаз косил»…

– Арис…

– Представляешь, сколько у нас может быть таких паролей?

– А давай мы в эту неделю носа не высунем на улицу, тем более, там сыро и мокрый снег, брр…

– Я тоже об этом мечтаю, – сказал Аристарх, – но вот только волнуюсь, что продуктов не хватит…

– Хватит. – Я слышала, как отец, забивая провизией холодильники, говорил матери: «Чтоб молодой не оголодал»… Обрати внимание: не «молодые», и даже – не любимая его доченька, а «молодой».

– Мне так приятна его мужская солидарность. Хороший у тебя отец, с пониманием.

– А, кстати, может, надо им позвонить, сказать, что всё у нас хорошо?

– Я, хоть, и не был женат, но ты, уж точно, совсем ни разу не замужем, – сказал мужчина. – Да ты разве не видела, как посмотрели на тебя все родители, когда ты сказала, что хочешь позвонить на дачу?

– Я такого не помню.

– Давай спишем это на твою усталость. Разве не были они молодоженами? Разве не понимают наши ближайшие родственники, что нам сейчас ни до кого и ни до чего? Вот мы не позвоним – и именно это будет означать, что всё у нас замечательно. Они всё поймут правильно.

– Ты так думаешь?

– Конечно, девочка моя. У нас всё замечательно, как ты считаешь?

– Ой, Арис, так замечательно… И мы на улицу ни разу не пойдем за эту неделю…

– Конечно, не пойдем. Чего мы там не видели? И шторы открывать не будем…

– Не будем…

– Ну, что? – окончательно проснулась моя спящая красавица? – Аристарх чмокнул в щеку жену. – Хотя… Это не совсем точное определение. Потому что красавица проснулась от одного поцелуя. А мне же досталась бесчувственная деревянная чурочка, в которую я, как папа Карло, всю ночь пытался вдохнуть жизнь.

– И у тебя это получилось…

(«Знала бы ты, чего мне это стоило. Но ты о моих страхах ничего знать не должна»).

– Может, ты проголодался?

– Нет.

– Может быть, хочешь меда?

– Хочу.

– Я сейчас…

– Нет, я совсем другого меда хочу сначала…

– Ну, Арис…

– Хочу, чтоб ты от меня пропадала, а я – от тебя…

– Арис, Арис…

«Ну, и соня мне досталась, – думал он какое-то время спустя, глядя на Ларису. – И посмотри, как обнимает и не отпускает тебя, даже во сне. Неужели – охомутал кобылку? Нет, она, конечно, взбрыкиваться еще будет. С ней всегда надо быть начеку. Ее так заносит. Впрочем, что к нему ее тогда занесло, в тот день – это здорово. Лишь бы ни к кому другому… И с капризами ее женскими (как же без них Королеве!) он знает, как теперь справляться. Способ есть один безотказный.

Но как быть с тем… С тем опереточным красавцем и залетным гастролером? Что он для нее значит? Ох, чувствую, опасен… Я должен это узнать. Но, ведь, не сегодня же? Но и не затягивай. Я видел, как она целый год страдала, как он ее присушил. Я каждый вздох ее помню… Ты, главное, сейчас не давай ей опомниться. Чтобы, как она сама говорит, у нее не осталось ни одной извилины, чтоб растворилась в тебе вся без остатка… Чтоб память стерлась о тех, кто был до него… Это только его сокровище. И он Скупой Рыцарь. И он свое сокровище никому не отдаст. Не давай ей опомниться. Да куда ж больше-то? Он ее совсем задушил сегодня поцелуями, бедняжку. Вон она, какая тоненькая, хрупкая. Но как его обнимает нежно и крепко. Как обнимает! И какие слова ласковые говорит. Какие слова»…

Зачем обнимала, зачем целовала…

… Аристарх зашел в комнату.

– Уже проснулась? – обратился он к жене.

– Меня, вроде, звонок разбудил.

– Это Павел Тихонович звонил. Поинтересовался, не нужно ли нам чего. Я его успокоил.

– Отец еще что-нибудь сказал?

– Осторожно напомнил, что уже четыре дня прошло после свадьбы и какое сегодня число.

– Неужели четыре дня?

– Я потом посмотрел на электронное табло телефона и сам удивился. – Мужчина улыбнулся. – Он еще сказал…

Лариса насторожилась.

– Сказал, чтоб я мозги тебе прикрутил с самого начала…

– Узнаю папаню, небось, еще и поддатенький был.

– А, по-моему, просто голос у него радостный был.

– Еще бы. Наконец-то, свою непутевую дочь сбагрил.

– Любимую, между прочим, дочь, – заметил Аристарх. – А ты знаешь, что родители, разумеется, если они живут в мире и согласии, когда их дети женятся или выходят замуж, могут пережить что-то вроде второго медового месяца? Я насчет своих абсолютно уверен, – улыбнулся он.

– Ну, если это действительно так, – сказала в задумчивости женщина, – то мой папаня тоже своего не упустит, не сомневаюсь. Удивляюсь, как же моя мать с таким подарком прожила жизнь.

Она замолчала.

– Неужели прошло уже четыре дня, Арис? Как такое возможно?

– Это потому, что у нас с тобой всё смешалось: день и ночь, утро и вечер. Может, открыть шторы?

– Нет, я не хочу, – и она легонько прикоснулась к его руке.

– Я тоже.

Он вдруг засмеялся.

– «Прикрутить мозги», – мне это очень понравилось. Если ты говоришь, что у тебя не осталось ни одной извилины, значит, мне это удалось?

– Удалось. В моей голове теперь лишь проскакивают одни междометия, и те – иногда…

– Ты хочешь перекусить?

– Пожалуй, не откажусь от сока и какого-нибудь бутерброда.

– Ты так мало ешь, как птичка. Я сейчас…

Аристарх принес из кухни на подносе бокалы с соком, бутерброды с ветчиной и три красных яблока.

Лариса съела один бутерброд, отпила полбокала сока, взяла в руки красивый плод и задумалась.

– Хочешь? – и она протянула мужу яблоко.

– Сначала ты.

Лариса надкусила фрукт.

– А теперь ты, – и она отдала ему сочный плод.

– Искусительница ты моя, – сказал Аристарх, возвращая ей яблоко, которое он тоже надкусил.

При этих словах Лариса вдруг внутренне содрогнулась, вспомнив, что однажды уже слышала их. Она так явственно увидела то, валявшееся на ковре гостиничного номера «России» красивое красное яблоко, которое ей с Мишелем не суждено было надкусить. И теперь было понятно, почему. То был знак судьбы. СВОЁ яблоко она будет есть с другим…

Какая-то тень пробежала по ее лицу, она даже слегка улыбнулась, еще раз едва коснувшись красивого красного плода, и тут же отложила его в сторону.

– Что ж ты так плохо ешь, девочка моя? – он чуть приблизился к ней, мгновенно ощутив ее смятение и произошедшую перемену.

Она вздохнула. И вздохнула совсем как-то не так, как он уже привык слышать за то короткое время, что они провели вместе. Вздох – как прощание. Или – сожаление?

И уже в следующую секунду он точно знал, кто сейчас стоял между ними. Тот, другой. Но почему вдруг, когда у них всё так прекрасно? Он чего-то не знает. Он должен это знать. И сейчас же. Немедленно.

(«Смотри только – не наруби дров»).

– А ты почему не ешь бутерброды? – она прикоснулась к его руке, тоже улавливая в нем непонятную перемену.

– Я не голоден.

– Неужели? Это так на тебя не похоже, – улыбнулась она и снова погладила его по руке, видя странную зажатость. – Что-то не так?

– Ну, что ты, всё хорошо, моя девочка, – сказал он, целуя ее руку, и отводя немного в сторону глаза.

– Но я же чувствую, Арис. Ну, родной мой, ты же шутил только что, а сейчас…

(«Родной мой», ты это учти, дровосек).

– Ну, хорошо, – выдохнул мужчина. – Я хотел сказать об этом, еще немного даже раньше, чем сегодня…

Он волновался.

– Мы начинаем жизнь с чистого листа. И то, что было у меня, или у тебя до свадьбы – это закрытая тема.

– Конечно, Арис, конечно. Я сама тоже хотела сказать об этом. Почему ты так напряжен? Ты всё говоришь правильно.

– Понимаешь, я бы, вообще, наверное, не завел этот разговор вовсе, если бы не одно обстоятельство…

– Да не нервничай ты так…

– Я не хочу, чтобы ты страдала. Я… я никому этого не позволю, потому что знаю, как ты страдала весь этот год.

– С чего ты взял? – удивилась она.

– Из собственного опыта. Вот как я сох по тебе, точно так же ты сохла по нему. Вяла у меня на глазах, как неполитый комнатный цветочек, а я сделать ничего не мог. Хотя, всё видел. Всё понимал. Я каждый вздох твой слышал…

Теперь напряглась уже Лариса. Она поняла, о ком речь. Но… Откуда он об Этом может знать?

– Какие у тебя образные сравнения, Арис, – сказала она, уходя от конкретики.

(«А вот теперь ты нервничаешь, моя девочка, хотя только что сама призывала меня не нервничать»).

– Однажды я договорился встретиться с Андреем в выходной…

– Это твой друг, который был свидетелем у нас на свадьбе? – невозможно спокойным голоском спросила женщина, понимая, что она никак не готова к такой неожиданности.

– Да, – кивнул Аристарх. – Я приехал из Мытищ. В электричке холодина. Мороз в тот день был свыше двадцати градусов. Звоню ему из автомата, мечтая о глотке горячего чая. А он и говорит мне, что у него, мол, девушка с вечера в гостях и всё такое…

– И девушка эта, наверное, теперь его нынешняя жена? – предположила Лариса.

– Да, – кивнул Аристарх. – Он очень долго ее обхаживал, и она, наконец, первый раз приехала к нему в гости. Извини, что я так долго и бестолково объясняю.

– Ничего, – ответила она, понимая, что говорить неправду даже из каких-то благих намерений она сейчас не сможет, потому что ложь он сразу почувствует.

– Ну, я и решил, что надо где-то погреться, перекусить. И почему-то решил махнуть в кинотеатр «Зарядье».

– А-а-а, – протянула Лариса. – Теперь понятно. На ловца и зверь…

– Я стоял в огромной очереди в буфет, а тут вы появились в фойе кинотеатра: красавица под руку с опереточным красавцем, все такие шикарно упакованные в контрасте с голодной толпой…

Установилось молчание, которое первой нарушила Лариса.

– Боже мой, как же тебе должно было быть плохо, Арис, – сокрушилась она, обнимая его.

– Если бы я не знал, как может быть плохо, откуда бы я узнал тогда, как бывает хорошо? – Аристарх вздохнул. – Значит, судьбе зачем-то было нужно, чтобы я оказался в тот день именно там и видел вас двоих.

Лариса молчала, не зная еще, что сказать на такое его откровение.

– Я понимал, что должен же быть у тебя кто-то. Но старался об этом не думать. Потому что был верен тебе, хотя, тебе это было не нужно. Влюбленный мужчина – самый верный. Ты этого не знала?

– Арис…

– Вот спроси меня сейчас, о чем был тот фильм? Понятия не имею. Названия не помню. Потому что я не сводил с вас глаз. Вы почему-то пересели на другие места. И я подумал, чтобы целоваться было удобней…

– Да ты что! – удивилась Лариса. – Кто же в нашем возрасте ходит в кино, чтобы целоваться?

– А я бы пошел… Я мечтал с тобой гулять на моих любимых Чистых прудах и просто держать тебя за руку. Мечтал взять билеты на последний ряд кинотеатра, чтобы тебя целовать…

Она молча погладила его по руке.

– Впрочем, я понимаю: такие опереточные красавцы должны водить своих дам только в номера «люкс». У него, ведь, «люкс» был?

Ларисе показалось, что Аристарх посмотрел на нее не только пристально, но и достаточно строго.

Такого быстрого перехода по теме она никак не ожидала. Поэтому, возможно, и ответила не совсем «на высоте», но попыталась уйти от «люксовской» темы.

– Что ж ты всё время его опереточным красавцем называешь? Почему, хотя бы – не оперным? А он, между прочим, пианист, обладатель многих международных наград, – тихо сказала Лариса.

– Я тоже, между прочим, обладатель многих международных наград, только в несколько иной «опере», – обиженно сказал мужчина.

– Я знаю, – и она снова погладила его по руке.

(«Ага, заступаешься за своего болезного оперного, видите ли, красавчика, так я и думал. Заступаешься, прямо лежа со своим мужем на супружеском ложе, неосознанная моя. Как же я его ненавижу! И как же он опасен!»)

«Надо немедленно выруливать из этой темы», – подумала Лариса.

Она обняла Аристарха.

– Я все понимаю, милый, ты ревнуешь. Но не надо. Потому что между нами не было того, о чем ты подумал.

– Правда?

– Не веришь? Ну, посмотри мне в глаза, Арис. Мы должны доверять друг другу.

Из груди мужчины вырвался вздох облегчения, и он стал целовать свою жену. Но механизм ревности был уже запущен, и ревнивец не мог сразу успокоиться.

(«Значит, не было. И она так страдала? А что удивительного? Ты три года сох по ней, и тоже ничего не было. Нет, но чем же он ее всё-таки зацепил? Как же он опасен! А если он объявится однажды, и ей захочется сравнить… кто лучше?»)

И, словно, угадывая его беспокойные мысли, женщина сказала:

– Ты самый лучший, самый красивый, самый сильный. И ты – мой муж. Давай закроем эту тему.

Воцарилось молчание.

(«Но, ведь, скорее, случайность, что Этого не произошло. Я-то, понимаю, что она была с ним так же близко, как со мной сейчас. И в его номере, и этот опереточный красавец ее целовал и обнимал»!)

После продолжительной паузы, понимая, что его уже куда-то несет бурный ревнивый поток, но он не в силах остановиться, строгий муж сказал:

– Но это, скорее, случайность, что ничего между вами не произошло? Ты, ведь, Этого хотела?

«Ой, – пытка продолжается», – подумала Лариса. – По-моему, я вышла замуж за следователя с Петровки».

И решила, что на этот вопрос она просто промолчит.

– Я видел, как ты на него смотрела, как пылинки с него сдувала, как поддерживала под руку, когда вы шли к гостинице…

– Он был нездоров, – упавшим голосом сказала женщина.

– Ну, понятно. Зато я был здоров, как бык. Как деранул два кросса вокруг гостиницы «Россия» в двадцатиградусный мороз! Прохожие от меня шарахались. А я бежал и кричал от боли, сознавая, что моя любимая сейчас с другим…

– Арис, родной мой, – как же тебе было плохо, – сказала Лариса, крепко обнимая мужа и пытаясь его успокоить.

Она вдруг поняла, что он на грани истерики от ревности и обиды. И ему надо помочь. Точно так же, как он помогал ей после свадьбы, когда она оказалась «никакой» невестой. Ему надо просто дать возможность выговориться.

– Что же ты кричал?

– Я бежал, задрав руку, словно, держа копье, которым целился в соперника… И кричал только одно слово: «нет»!

«Бедный мой Арис, бедный. Боже мой, это ж какие горячие страсти кипели в тот жутко морозный день», – подумала Лариса.

И для нее это был не самый удачный день. Она вспомнила, как перед первым киносеансом в «Зарядье» ела шоколадку, которую запивала ледяным томатным соком. На всю жизнь она запомнила эта несочетаемое вкусовое ощущение. И ей тоже было плохо. И слезы душили ее тогда. И она чувствовала себя виноватой перед Мишелем. Но, оказывается, был человечек, которому в тот день в тысячу раз было хуже…

– Ну, ладно, я – мужик. Сильный и здоровый, – сказал Аристарх, и Ларисе показалось, что он немного начал уже успокаиваться. – Но что он с тобой сделал – этот заезжий гастролер?

И она поняла, что ей надо молчать, даже, если она с чем-то будет не согласна.

– Ты потом заболела…

– Да, я простыла, неделю не ходила на работу, что-то такое припоминаю…

– Тебя не было двенадцать дней…

– Ты считал? – изумилась женщина и потерлась губами о его щеку.

– Считал… Представь себе. Я так испугался, что он увезет тебя с собой. Ну, в смысле совсем увезет…

«Ой, милый, опасения твои были вовсе не напрасны. Он действительно звал меня замуж», – подумала Лариса.

– А когда ты вышла на работу, я как глянул на тебя, вся ревность моя тут же улетучилась. На тебя было жалко смотреть. Ты по коридорам ходила, держась за стенку.

– По-моему, ты преувеличиваешь, – тихо возразила женщина, но я действительно ослабла после той болезни…

– Ну, еще бы. Болезнь у нас была с тобой одинаковая – присуха называется. И тогда же на груди у тебя эта брошечка золотая появилась в виде скрипочки.

«Молчи, молчи, – приказала себе Лариса. – Пусть выговорится».

– Как-то обедали мы вместе за одним столом. Уже, между прочим, лето было на дворе… Говорили о какой-то ерунде, – мужчина обхватил голову руками. – Ты бы видела себя со стороны… Вроде бы, до волос своих сначала дотрагивалась. Потом рука твоя скользила на грудь, касаясь брошки, ты глаза на секунду прикрывала и – словно телепортировалась к нему… И так раз десять, пока мы обедали.

– Я поняла. Эту брошку никогда больше носить не буду, – сказала она тихо.

– Теперь я буду дарить тебе украшения, – сказал он.

– Конечно, милый, конечно. Вот это самое мое дорогое украшение, которое ты мне подарил, – и она прикоснулась губами к своему обручальному кольцу.

Аристарху это было, конечно, очень приятно слышать. Очень. Но остановиться ревнивец уже не мог.

– Ты меняла наряды, но всякий раз эта брошка оказывалась у тебя на груди. И ты постоянно дотрагивалась до нее рукой, даже не замечая этого.

(«Ой-ёй-ёй, что же мне делать?»).

– И я понял, что он просто энергетический вампир, который через это золотое украшение сосет из тебя все жизненные соки… И даже подумал, что, возможно, эта вещь – какая-то заговоренная, потому что, в первый же день, как только ты ее сняла, у нас всё сладилось так вдруг…

(«Знал бы ты, для кого я наряжалась в тот день, наблюдательный ты мой. Впрочем, лучше бы не знал. Ой! Когда же эта пытка закончится?»)

– Скажи, ты, ведь, о нем вспомнила именно тогда, когда мы ели с тобой яблоко? – Аристарх склонился над ее лицом.

(«Ой, помогите кто-нибудь!»)

– Он был у нас в гостях, мы ели фрукты… Разве есть яблоко – это преступление? – сказала Лариса, понимая, что ответила, ну, ужас, как плохо.

– Даже так. Значит, с родителями знакомила… Про гостей – верю. А вот про яблоко – что-то не то, чувствую, какая-то полуправда…

И он замолчал.

– А-а-а, – кажется, я понял, – выдал он через секунду и опять склонился над ее лицом, – это он тебе сказал, что ты – его искусительница? А как… как ты его искушала?

(«Я этого не вынесу! Тебе, что ли, рассказать, как я выплясывала в гостиничном номере на столе и пела «однажды морем я плыла»?)

– Молчи, молчи. Можешь не отвечать. Я просто хочу сказать, чтобы ты знала: он только подумает о тебе через моря и океаны, или ты вдруг вспомнишь о нем, я в ту же секунду буду уже знать об этом. Поняла? Вот такой я чувствительный. Меня не обманешь.

– Ты же – счастливый обладатель, а не он, – тихо сказала Лариса. – Умоляю, Арис, давай закроем эту тему.

– Ну, скажи, чем он тебя так присушил, если ничего между вами не было? Какие золотые горы он тебе пообещал? Я чувствую что-то такое… Он опасен. Я не позволю, чтобы ты из-за него страдала. Не позволю. Не отдам, слышишь? Не отдам! Я делить тебя с ним не смогу!

Женщина молчала, подавляя слезы.

– Не отдам, – повторил Аристарх.

А про себя подумал: «Обрюхачу, сейчас же, сию минуту, будешь у меня с животиком ходить, на замочке…

Мужчина и не подозревал, что по наитию любви сам и ответил на свой вопрос. Потому что, если женщина искренне говорит, что хочет родить ребенка от конкретного мужчины, то это очень много значит. Очень… Возможно, это и есть то, что «сильнее страсти, больше, чем любовь»? К счастью, молодожен не знал, о чем (тогда еще не его жена) просила музыканта. Но что-то такое почувствовал…

– Что ж ты замолчала? Не хочешь говорить? – всё не успокаивался Аристарх.

И Лариса поняла: он уже просто не сможет остановиться, и что надо это как-то прекратить немедленно, иначе они сейчас могут поссориться. Потому что правду она сказать не может, а ложь он почувствует мгновенно. И от этого ей хотелось разрыдаться. А еще женщина чувствовала его боль и понимала, как он настрадался из-за нее. И хотелось его успокоить. Но гладить по руке, жалеть вот сейчас – значило бы сделать еще хуже. Аристарха нужно было срочно «переключить». Но так, чтобы не сделать ему больно. Достаточно она отвечала сейчас невпопад, тем самым, подливая масла в огонь.

И Лариса вдруг сказала, придавая своему голосу некоторую отстраненность:

– Так сильно курить хочется. Арис, верни мне, пожалуйста, сигареты. Я ведь знаю, что ты их спрятал.

Наконец-то установилось пауза в речи ревнивца.

«Неужели»? – подумала Лариса.

– Это из-за меня, из-за того, что я только что наговорил тебе? – спросил он, склоняясь к ней, и видя в ее глазах слезы, которые она сдерживала. Искренние, между прочим, слезы.

Он так испугался, что лишился дара речи.

(«Что ж ты натворил, дровосек хренов? На четвертый день счастливой супружеской жизни! Своими собственными руками!»)

Аристарх ринулся к ней.

– Прости меня, ты сердишься? – и он начал осыпать ее поцелуями.

Но Лариса очень мягко, очень нежно отстранилась. Так, как это умеют иногда делать женщины, когда дают понять, что если они чего-то не хотят, то этого и не будет.

(«Она так всё время ко мне тянулась. А теперь отстраняется и отворачивается. Скажи спасибо, что вообще не оттолкнула после того, что ты ей сейчас наговорил. Ну, ты и козёл!)

Лариса видела его смятение, почти отчаянье. «Неужели пронесло»? – судорожно подумала она, понимая, что ей самой сейчас придется латать эту маленькую брешь на их корабле, только-только вышедшем из семейной гавани. Но, всё-таки – брешь. И латать обязательно, чтобы подобное не повторилось.

– Я так и не поняла: ты возвращаешь мне сигареты? Или я сейчас пойду на кухню и… и напьюсь, – сказала она.

Он посмотрел на нее почти с испугом, не понимая, шутит она, или говорит серьезно. Кажется, не шутит.

– Зачем, Ларчик? – и он поцеловал ее в руку.

И она позволила.

– Мы же договаривались, что не будем употреблять алкоголь. И ты знаешь, почему. А вдруг… И курить тоже.

– А что же мне еще остается делать, если мне любимый муж не верит?

– Ларчик…

– Я не знаю, как там заведено у польских шляхтичей благородных кровей. А я – девушка рабоче-крестьянского происхождения, не сильно отягощенная благородной наследственностью. У нас всё по-простому. И в радости, а, особенно, в горести: стопку за шиворот – и сразу полегчало. И, вообще, хочу тебе честно признаться… – Лариса сделала паузу.

И он опять насторожился.

– Хочу признаться, что я скрытая, тихая алкоголичка. Побоялась сказать об этом раньше. Боялась, что, если узнаешь, то замуж не возьмешь. Не скрою: корысть была. За психотерапевта пошла, за спортсмена. Надеялась, он меня подлечит, подкорректирует…

– Ларчик, – Аристарх обнял ее.

И она не противилась.

– Прости меня, я больше никогда не заикнусь об этом…

«Надеюсь», – подумала Лариса, и мужчина не видел, как она воздела глаза к потолку.

А вслух сказала:

– Очень даже хорошо, что ты завел этот разговор, раз тебя мучили сомнения. Не нужно, чтобы между нами была недосказанность. Тем более, как ты сам говоришь, мы начинаем с чистого листа…

И она его поцеловала.

– А теперь я пойду на кухню готовить нам ужин.

– И я с тобой.

– Нет, Арис, я хочу, чтобы ты отдыхал, она наклонилась к нему. – И, вообще, – он с ума сходил от этих мягких, особых ее интонаций, – мне кажется, что ты устаешь из-за меня и недосыпаешь… Поэтому отдыхай. А я пойду похлопочу. Как ты смотришь на омлет с ветчиной?

– Замечательно смотрю. Яиц побольше и ветчины тоже.

– А это не вредно столько яиц есть? – спросила она. – Может быть, это неполезно для печени?

– Не вредно, особенно, сейчас.

– А я хочу еще курицу поставить варить…

– Ужас, как хочу куриного супчика с лапшой.

– А что у нас на десерт?

– Как всегда, две маленьких ложки меда и две больших…

– А какая у нас программа на сегодня? – он не отпускал ее, крепко держа за талию.

– Та же, что была утром и днем.

– И будет ночью, – добавил он.

– И завтра утром тоже, – добавила она.

Он всё еще держал ее крепко за талию.

– Раз уж мы разобрались с меню, – пойду похозяйничаю на кухне, сказала Лариса, с трудом выскальзывая из его объятий.

Женщина дошла до кухни, и, закрыв глаза, прислонилась головой к дверному косяку.

«Невероятно, как я всё это выдержала, – она, наконец, глубоко вздохнула. – Я могла в любой момент сорваться. Это ж надо такому случиться, чтобы Мишель возник, и так неожиданно, на четвертом дне ее супружеской жизни.

Она вздохнула: «Москва, Москва – огромный мегаполис, а всё равно – большая деревня. Все трое пересеклись в одном месте, в один день, в лютый мороз, когда добрый хозяин и собаку на улицу не выгонит».

Когда Лариса вышла, Аристарх сел на постели, осмысливая произошедшее.

(«Ну, сорвался. Ну, не выдержал, – подумал он, словно, оправдываясь перед собой. – Понимаешь, что ты чуть не натворил? У нее слезы блестели в глазах. Это так на руках ты ее носишь? Как же я ненавижу этого опереточного красавца! Я из-за него девочку мою так довел, что она захотела курить, хотя эти дни даже не вспоминала об этом. Ну, ты всё понял? Опасен он, опасен. Ты это теперь знаешь. Но о нем даже не смей при ней заикаться. Больше – никогда. Тем более, что ты – счастливый обладатель, а не он, как сказала твоя любимая девочка. И что ты тут расселся? Иди же скорей к ней»).

Аристарх подскочил и направился в кухню.

– Что же не отдыхаешь? – спросила Лариса, когда он неожиданно возник перед нею.

– А я соскучился. Не могу вынести между нами расстояние, длиною даже в коридор, – и он обнял ее.

– Я курицу поставила варить на медленном огне. А омлет вот только собираюсь готовить.

– А во мне такой большой огонь пылает, что я не мог один оставаться в спальне. К тому же, я еще не проголодался. Ты так сытно накормила меня обедом, – и он подхватил ее на руки и понес в комнату, – пушинка моя.

– Арис…

– Так люблю, что сразу соскучился по моей девочке.

– Мы, ведь, никуда не пойдем, правда? У нас еще три дня.

– Никуда не пойдем. А насчет трех дней не согласен, у нас еще очень много дней и лет… Обними меня. Так только ты умеешь обнимать.

– Арис, ты так всё хорошо объясняешь. И даже то, что я сама не могола понять в себе, когда тебя избегала. Или про наши покровы, которые пока не скинешь, не поймешь, сколько на нас наносных покровов цивилизации. Ты – мой воин и защитник. Скажи, почему меня так к тебе тянет?

– Просто мы две половинки одного… Одного целого. Поэтому нас всегда будет тянуть друг к другу.

– А-а-а, ты так всё понятно объясняешь. Мне так спокойно и хорошо с тобой, Арис. Обними меня крепче…

Всё тайное становится явным

Лариса влетела в кабинет, как всегда опаздывая.

– Привет, девчонки!

Она поставила пакет с тортом и двумя коробками шоколадных конфет на свой рабочий стол. Повесила на вешалку шубку. И со словами «меня никто не спрашивал?» выскочила из кабинета.

– Наша больная такая цветущая, – ехидно заметила Ольга, – а мы тут пашем. Что ли, себе взять отпуск на недельку без содержания?

– А ты заметила у нее кольцо на руке? – округлила глаза Людмила, – и постучала себя по безымянному пальцу правой руки.

– Да ты что? Тебе не показалось?

– Нет, не показалось. Кольцо тонкое, но – обручальное.

– Да ну!

Людмила подошла к столу коллеги и заглянула в пакет.

– Обедать можно не ходить, сегодня будем гулять.

Вскоре появилась Лариса.

– Девчонки, а мой муж сюда не заходил, пока меня не было?

– А мы, что ли, знаем, кто твой муж? – огрызнулась Людмила.

– Знаете, конечно, знаете, – и с этими интригующими словами Лариса опять вышла из кабинета.

Женщины переглянулись.

– Белые розы помнишь? – сказала Людмила, – я ж тогда еще подумала, что это кто-то из наших, тассовских…

– Нет, Людка, ну, как такое возможно, скажи? Мы ж с ней рядом сидели и – ни слухом, ни духом, – недоуменно сказала Ольга.

Дверь отворилась, и на пороге показались Лариса с Аристархом, который вносил большую коробку с провизией и бутылки с горячительными напитками.

– Привет, милые дамы, – сказал Аристарх, обращаясь к коллегам жены.

– Какие люди к нам пожаловали, – просияла Людмила, – самый красивый тассовский мужчина. Орёл. – Значит, служебный роман? У нас под самым носом?

– Так в этом же вся интрига, – сказала Лариса.

– Поздравляем, поздравляем молодоженов, – сказала Ольга, – может, вам еще горько покричать?

– Можно и покричать, – улыбнулся Аристарх, слегка обняв Ларису за талию.

– Ой, Аристарх, а у тебя братика старшего случайно нет? – улыбнулась Людмила.

– Есть, но, увы, он уже занят, – добродушно развел руками спортивный обозреватель.

Дверь в кабинет отворилась.

– Ребятки, заносите сюда, – на пороге появился Николай Михайлович и двое молодых людей с большой коробкой.

– Что могли, то наскребли, – обратился он к молодоженам.

– Мы из дому с собой привезли, не волнуйтесь, – сказала Лариса.

– Зайдите ко мне, – кивнул начальник Аристарху и Ларисе.

И они вышли втроем.

– А Николай Михайлович тут с какого боку? – спросила Ольга.

– Так он же партийный секретарь, а Аристарх – комсомольский. Думаю, как-то так…

– А-а-а, – сказала Ольга, – какого мужичка умыкнула наша стервочка. – Притом, что старше его на два года, заметь. А за ним молоденькие блондиночки так увивались, так увивались…

– Ты даже такие подробности знаешь, – удивилась Людмила и направилась к одной из коробок, которая не давала ей покоя.

Она приоткрыла ее и стала перебирать содержимое.

– Ой, салями сырокопченая – три палки… Ветчина, сыр швейцарский с «дырками», две баночки красной икры, рыбный и мясной балык, горбуша в собственном соку… Я уже забыла о том, что такие продукты существуют в природе. Чего сидишь? Чайник включай, – обратилась она к Ольге, – видишь, какая халява подвалила, – и она с обмиранием понюхала батончик салями. Сейчас бутерброды с сырокопченкой будем есть. Это тебе не пирожки с ливером, от которых, к тому же, толстеют…

* * *

*Молодожены зашли вместе с Николаем Михайловичем в его кабинет.

– Ну, ребятки, поздравляю от души. Садитесь, садитесь. Давайте наш комсомольско-молодежный фуршет ближе к обеденному перерыву оформим. Там и объявим наш сюрприз, – он усмехнулся, – особенно, для некоторых …

Николай Михайлович закурил и вздохнул.

– А я вам даже завидую. В первый раз за кордон в Данию поехал, когда мне так же, как и тебе, Аристарх, было двадцать восемь. Мы с женой так счастливы были. Из Дании с прибавлением – Антохой вернулись. Во Франции потом еще Светланка родилась.

– Намек понят, – улыбнулся Аристарх.

– А чего, – сказал начальник, – рожать надо в хороших роддомах. – Мы ездили еще, когда в стране была хоть какая-то стабильность развитого социализма. А сейчас, – и он махнул рукой.

– А кто у вас жена по профессии, если не секрет? – поинтересовалась журналистка.

– Есть такая профессия – «мужняя жена» называется, – усмехнулся Николай Михайлович.

– Представляю, как ей повезло с таким мужем, – умышленно комплиментарно ответила Лариса.

– Не волнуйтесь, Ларочка, там не переработаетесь. Никакой гонки, никакой спешки. Всё спокойно и стабильно. К тому же, вы – оба журналисты. Ну, понятно, будут за вами постоянно приглядывать их службы, особенно, в первое время. Но вы чисты, как белый лист бумаги. Хорошие у вас резюме. Очень вы нам подходите.

Николай Михайлович сделал глубокую затяжку.

– Вы, Ларочка, на часок зайдите сейчас в бухгалтерию, посмотрите там необходимые формуляры. Главный бухгалтер вас подучит. Ничего сложного. А вылет у вас, ребятки – уже послезавтра…

Журналисты вышли из кабинета немаленького тассовского начальника.

Аристарху нужно было в свой отдел, Ларисе – в свой.

– Девчонки, – обратилась с просьбой журналистка к Ольге и Людмиле, возвратившись в свой рабочий кабинет, – помогите бутерброды сделать и столы оформить. А то мне еще нужно кое-какие дела завершить.

– Уже оформляем, разве не видишь? – сказала коллега, показывая на бутерброд с сырокопченой колбасой. – Я просто пьянею от запаха и вкуса.

– Ну, и замечательно, а я побежала, – сказала Лариса и направилась в бухгалтерию.

А Людмила с воодушевлением занялась нарезкой. Когда женщина в какой-то момент осталась одна в кабинете, она быстро набросала в целлофановый пакет кусочки балыка, ветчины, сыра, колбаски – всего понемногу. Пакет быстро спрятала себе в сумочку.

– Раз уж пошла такая свистопляска – во чужом пиру похмелье, то надо себе на опохмел чего-нибудь припрятать. А то завтра утром я просто не переживу такой контраст. Когда беспросветный голод в стране уже закончится…

* * *

– Поздравляем, поздравляем, – захлопали в ладоши собравшиеся, когда Николай Михайлович подарил молодоженам настенные часы. Точно такие же, что и Аристарх преподнес Антонине на новоселье.

В рабочий кабинет в обеденный перерыв набилось достаточно много народу. Были тут и Ларисин бывший начальник Кирилл Петрович и, даже – его племянник, который не здоровался с журналисткой Гавриловой.

О том, что Кирюша – уже бывший для своей сотрудницы, он еще не догадывался. После пары выкриков «горько, горько», кто-то из присутствующих поинтересовался: где молодожены собираются провести медовый месяц.

– А свой медовый месяц наши молодые журналисты проведут в Канаде, совместив приятное с полезным, – сказал Николай Михайлович. – Теперь они будут представлять наше информационное агентство в Оттаве.

Последовали возгласы удивления, поздравления.

Лариса видела, как переглянулись Кирюша с племянником. Переводчик, не спеша, допил коньяк, доел бутерброд с красной икрой и молча вышел из кабинета.

Молодожены тоже переглянулись.

А Лариса подумала: «Я его не приглашала. Как же это замечательно характеризует индивида: прийти поесть и попить на халяву на торжестве у человека, с которым ты сознательно даже не здороваешься».

– А я думаю, что же всё так смешалось в нашем отделе: в том числе, и спортивный, и иностранный, – сказала Людмила, подмигнув Николаю Михайловичу.

И снова тосты, и снова поздравления.

Кирилл Петрович под шумок тоже покинул кабинет.

– Хорошо устроилась наша коллега, – тихонько сказала Ольга.

– Она уже не наша, не нашего отдела, – с сожалением сказала Людмила. – Теперь Кирюша нас сожрет с потрохами. То хоть Ларка иногда взбрыкивалась против его придури.

Когда обеденный перерыв закончился, и корреспонденты, нехотя, уже начали разбредаться по своим рабочим кабинетам, опять появился Кирилл Петрович.

Лариса сидела в кресле, а рядом стоял Аристарх, положив руку ей на плечо.

– Еще раз поздравить пришел, бывший начальничек? – не смогла сдержать насмешки журналистка.

– Конечно, конечно, – как же без этого, – ведь, вместе семь лет отработали, – сказал Кирюша, подходя к еще не убранному столу и заглатывая рюмашку алкоголя.

Он поморщился от выпитого.

– А я вот тут прочитал, – и он протянул Аристарху какой-то невзрачный листок с гороскопами, отпечатанный на плохой бумаге. – Я там подчеркнул…

И молодой журналист начал читать вслух: «У женщины с именем Лариса брак будет неудачным, если она соединит свою судьбу с мужчинами, которые носят следующие имена: Григорий, Иван, Эдуард, Алан, Аристарх»…

– И не мечтай, не дождешься, – засмеялся молодожен. – И тут же добавил, – не приближайся к моей жене на пушечный выстрел.

– Защитничек, – насмешливо сказал Кирюша, раздираемый желанием еще пропустить рюмашку, – развели тут служебный роман, понимаете…

– Ну, и поздравление у вас, Кирилл Петрович, – с осуждением сказала Людмила. – Вы его заранее, что ли, заготовили?

– Конечно, загодя, – засмеялась Лариса.

– Нет, гороскоп мне случайно попался. Ладно, как говорится, желаю счастья, – и он направился к выходу, еще раз кинув алчный взгляд на недопитый алкоголь.

– Я ж тебе совет давала, – насмешливо сказала журналистка. – Читай «Принцип Питера», особенно, главу «Синдром конечной остановки».

– А что это за хрень такая? – обернулся уже у двери бывший начальник.

– Вот когда прочитаешь, тогда и узнаешь, – ответила бывшая подчиненная.

– Ой, Ларка, на кого ты нас бросаешь? – с грустью сказала Людмила. – Как же я тебе завидую…

– Я сама себе завидую, – тихо сказала Лариса.

Так тихо, что ее слова мог слышать только Аристарх.

И она нежно сжала руку мужа.

Уже не комсомольские дела

Через пару дней молодые журналисты улетели в Оттаву. Это было в конце марта.

Меньше полугода оставалось до августовского путча. А через месяц после него объявили о роспуске ВЛКСМ, хотя СССР еще существовал.

И если бы бывший комсомольский секретарь главного информационного агентства страны Аристарх Рачинский находился в то время в Москве, то он, наверняка бы, присутствовал на Чрезвычайном ХХII съезде Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи, который состоялся 27 сентября 1991 года. Именно на нем было объявлено, что комсомол выполнил свою историческую и политическую роль, и поэтому прекращает свое существование.

Странный был съезд. Единственный из всех, на открытии которого не пели гимн «Союз нерушимый». Но зато при закрытии съезда спели другую песню: «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!». Спели… и разъехались по своим республикам, тогда еще – республикам…

(Но вот интересен вопрос: почему именно так всё произошло? Ведь, комсомол был массовой и очень влиятельной организацией. По сути, своего рода – государством в государстве. И эта «империя» пустила свои «корни» везде, во всех многообразных сферах жизни общества… Была премия Ленинского Комсомола, именные стипендии, издательство «Молодая Гвардия», всесоюзная газета «Комсомольская правда» и множество других молодежных изданий.

Конечно, нельзя здесь не заметить, что, как и в каждом государстве, без бюрократии и чиновников-функционеров в комсомоле тоже не обошлось. Никто этого и не отрицает. Но зачем же с водою, как говорится, было выплескивать и ребенка?

А комсомольская собственность и недвижимость? Все эти молодежные лагеря, спортивные и гостиничные комплексы, в том числе, находившиеся не только в Москве, а и на территории союзных республик? Что стало с ними потом? А страховой запас ВЛКСМ, составлявший 390 миллионов рублей и обнародованный на том, последнем съезде? Не деноминированных, надо сказать, тогда еще рублей, и не до такой степени еще «опущенных» до «деревянных» нашими «замечательными» экономистами от политики. Ведь, всё это не упало нашему комсомолу с неба и вдруг, а нарабатывалось годами.

А «Молодежный жилищный комплекс» – этот широкомасштабный эксперимент в создании социальных, культурных и бытовых условий для молодых семей в СССР? О котором десятилетия спустя напишут, как об одном «из тех немногих, которые имели положительную оценку в народе и дали позитивный резонанс в общественной жизни страны».

Даже, несмотря на забавные названия, которое породило членство в МЖК: эмжековец и эмжековка. Потому что «МЖК – это комплекс жилых зданий с квартирами, соответствующими нормам постоянного полноценного жилья для семьи. Комплекс снабжен широким набором объектов соцкультбыта: магазины, кафе и другие объекты культурного досуга, хобби-центры, культурно-оздоровительные центры, центры технического творчества, объекты образования (самообразования, самосовершенствования) для детей и взрослых, объекты здравоохранения и профилактики, спортивные и культурно-массовые учереждения, зелёная зона, места парковки транспортных средств и хранилища продуктов садоводчества и огородничества». (Конец цитаты)

Как-то вот эти молодежные жилищные комплексы, просуществовавшие до рокового 1991-го, гораздо больше импонируют, нежели манипуляторский лозунг: «Каждой советской семье – отдельную квартиру к 2000 году». Это что-то сродни лозунгу другого лидера о том, что в 1980 году мы уже будем жить при коммунизме.

Да и какая-то непонятная ипотека уже сегодняшних дней, бесконечное удорожание квадратных метров строящегося жилья. И выселение должников за неуплату всё дорожающих коммунальных услуг из нормальных квартир в коммуналки и общежития, откидывающее сразу на десятилетия назад…

Бесплатное образование, государственная стипендия – разве это было плохо?

Безработица, неуверенность в завтрашнем дне, платное образование, дорогой фитнес и прочие занятия спортом, криминализация общества, проституция и наркомания – неужели это предел мечтаний молодежи сегодня?

Многие из ее представителей не знают, что такое «общество равных возможностей», хотя и могли слышать такое словосочетание от своих родителей или дедушек и бабушек.

Новое поколение росло в условиях дикого капитализма, почему-то названного рыночной экономикой. И в поклонении золотому тельцу. И отчуждение молодых друг от друга во многом берет свое начало именно от расслоения в государстве, произошедшем за то время, пока они взрослели.

В обществе неравных возможностей, где побеждает не самый умный, не самый способный и не самый талантливый, выживает сильнейший. Но общество, в котором выживает только сильнейший, не может служить образцом для подражания. Потому что это общество, которое живет по закону джунглей…

И если вам не пришлось осваивать целину или принимать участие в ударных комсомольских стройках, то это вовсе не обозначает, что этого в истории нашего комсомола не было.

Даже если вы ездили своим курсом всего лишь на уборку картошки… Или принимали участие в «Добровольных народных дружинах», или не принимали… Или даже – не были эмжековкой или эмжековцем… Или всего лишь, как комсомолка, участвовали в вечерах институтской самодеятельности… Или – выпускали студенческую стенную газету на первом курсе. Или просто тихо и безропотно были влюблены в (сероглазого?) секретаря комсомольской организации вашей школы, а потом, уже безумно и страстно – в (кареглазого?) секретаря факультета… Вы всё равно были причастны. Потому что комсомол – это всегда наша молодость. И памятью мы всегда будем возвращаться туда снова и снова. И когда мы услышим вдруг взрывную мелодию и эти слова:

Яростный строй гитар.

Яростный стройотряд.

Словно степной пожар

Песен костры горят…

… мы обязательно что-то вспомним. Как он играл тогда на гитаре, как пел, как смотрел на вас, и какие слова говорил, когда вы сидели рядом с ним у костра. Тогда… А, может быть, вы и сейчас вместе, потому что именно та комсомольская студенческая юность вас и соединила на всю жизнь?

А стройотряды уходят дальше.

А строй гитары не терпит фальши.

И наш словесный максимализм

Проверит время, проверит жизнь…

Так что же плохого было в комсомоле? Если даже, помнится, шли разговоры о том, чтобы комсомольский возраст с 28-ми лет продлить до 30-ти? Кому и почему помешал ВЛКСМ? Кто ответит сегодня – всё же, почему?)

И танки в ракурсе Кремля

Те августовские кадры 91-го Аристарх с Ларисой смотрели с замиранием сердца по телевизору в Оттаве: нескончаемое «Лебединое озеро», танки напротив Собора Василия Блаженного и Спасской башни Кремля, баррикады на московских улицах, сожженный троллейбус… Толпа у Белого дома. И человек на танке, размахивающий листом бумаги с отпечатанным на ней текстом…

А еще – это приземление самолета из Фороса в московском аэропорту. «Приземление» – в буквальном и переносном смысле. И на заднем плане – перепуганная женщина с ребенком на трапе. Просто пожилая женщина. Просто бабушка, так инстинктивно боящаяся за свою внучку. А почему же, вдруг, на заднем, когда до этого всё время так хотелось быть на переднем? Демонстрировать наряды, поучать менторским тоном первой леди, бесконечно мелькая на телеэкране, давать советы…

Да потому что не к месту всё это уже было. И просто – высочайшей степени бестактность, когда всех граждан страны призывали еще немного потерпеть с пустым холодильником на кухне в ожидании «отдельной квартиры», а дети уже падали в голодные обмороки в школе. Тоже, между прочим, чьи-то внуки и внучки…

Когда уже сегодня, двадцать лет спустя, политологи, экономисты и журналисты задаются вопросом: а что же всё-таки был этот ГКЧП – путч или попытка избежать распада большой страны – не находится однозначного ответа. Но в одной телевизионной передаче, посвященной двадцатилетию этого печального события, более 80 процентов участников интерактивного опроса сказали, что сегодня они поддержали бы ГКЧП, хотя в момент тех событий были не на его стороне…

Большое видится на расстоянии? Да что там временной промежуток в 20 лет для истории! Мгновение. Но два десятка лет из жизни конкретного человека – совсем иное. А если она, эта жизнь, по тревожному звонку демографов начинает сжиматься, как шагреневая кожа, то тогда зачем всё это было? Вот именно: зачем, если всё делалось, вроде, для нашего блага?

Но прежде шоковых гайдаровских терапий, призывавших нас затянуть пояса потуже уже после неудавшейся перестройки, чубайсовских приватизаций, «черных вторников», деноминаций рубля, инфляций, под своими руинами окончательно похоронивших денежные вклады наших обманутых и законопослушных сограждан, была еще и Беловежская пуща. Точнее, ее «Беловежское Соглашение», подписанное 8-го декабря 1991 года в Белоруссии.

Но до этого, как известно (теперь тоже уже из новейшей истории) 17 марта того же года был проведен референдум о сохранении Союза Социалистических Республик (за сохранение Союза высказались 79,5 % принявших участие в голосовании).

Однако, несмотря на это: «8 декабря 1991 г. в Белоруссии в селе Вискули главами государств и правительств трёх союзных республик: Борисом Ельциным и Геннадием Бурбулисом (РСФСР), Станиславом Шушкевичем и Вячеславом Кебичем (БССР), Леонидом Кравчуком и Витольдом Фокиным (УССР) было подписано так называемое «Беловежское соглашение» о прекращении существования Союза ССР и создании Содружества независимых государств (СНГ).

Сей документ гласил, что «Союз ССР как объект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование».

21 декабря 1991 года к Соглашению присоединились Азербайджан, Армения, Казахстан, Киргизия, Молдавия, Таджикистан, Туркмения, Узбекистан.

* * *

Почему-то у автора этих строк до рокового 91-го словосочетание «Беловежская пуща», ассоциировалось с очень нежной, напевной мелодией Александры Пахмутовой на слова Николая Добронравова. Песню исполнял солист Большого детского хора необыкновенно красивым голоском, звучавшим как хрустальный колокольчик: Заповедный напев, заповедная даль. Свет хрустальной зари, свет, над миром встающий. Мне понятна твоя вековая печаль, Беловежская пуща, Беловежская пуща…

Ничего не могу поделать с собой, но сегодня, когда случайно вдруг услышу эту прекрасную, жизнеутверждающую песню, искренне, без ложного пафоса, посвященную малой Родине, являвшейся, меж тем, частью нашей единой, общей и бескрайней, сжимается сердце. Но не от той солнечной печали, которая разлита в песне. Та печаль была светла. Эта, сегодняшняя – нет. Потому что в теперешней жизни в ней отчетливо слышится колокол, который прозвонил по всем нам.

А когда я слышу вот эти сроки: «Дети зубров твоих не хотят вымирать, Беловежская пуща, Беловежская пуща», у меня мороз идет по коже. Потому что я физически ощущаю тот «беловежский хлопок», который завалил не только зубра, но и колосса, который вдруг оказался на глиняных ногах…

Как там в пословице: «одним махом сто душ побивахом, а прочих не считахом».

Впрочем, за два прошедших десятилетия многое уже подсчитано. И это ужасает. Потому что это был, в числе прочего, и выстрел по будущему с хрустальным голоском. Образно говоря, по «большому детскому хору», в котором мы сегодня многих голосов не досчитались. Из-за абортов, детской смертности, минимальных пособий малышам и их мамам, минимальных зарплат и пенсий, ставящих человеческую жизнь на грань то ли выживания, то ли вымирания. А дети – это будущее. Так что же нам дала эта новая геополитическая реальность? И зачем нужны были такие жертвы?

Такой странный сон

Лариса сидела в «Корреспондентском пункте» и просматривала газеты. И еще – ждала Аристарха, который возвращался из двухдневной командировки в Торонто. Он уже находился в Оттаве и где-то в течение часа должен был быть на месте.

И вдруг женщину кольнуло: да, ведь, ей Мишель сегодня приснился! Она даже проснулась от неожиданности. А потом просто заспала, забыла этот сон. И вот сейчас вдруг вспомнила. Так явно и так ярко: она стоит на морском берегу, ослепленная солнцем. На пристани – красивый, белый теплоход. А на палубе, так близко от нее – Мишель. Он так хорошо улыбается и приглашает ее подняться к нему по трапу.

Она тоже улыбается ему. Но не поднимается. Что-то удерживает ее на берегу. И она вдруг понимает, что просто не может сдвинуться с места. И ясно осознает причину: женщина, которую она не видит, но которая стоит тут же, где-то рядом, среди других людей на пристани, буквально пригвоздила ее к месту своим взглядом. Потому что она ненавидит Ларису. Потому что именно она, невидимая, но такая осязаемая незнакомка, хочет стоять сейчас рядом с Мишелем, но мужчина зовет не ее, а Ларису…

– Какой странный сон, – вздохнула журналистка.

И рука ее автоматически потянулась к записной книжке. Но открывать ее она не стала. Женщина сначала набрала свой московский домашний номер телефона. Но там никто не ответил. Лариса позвонила на дачу. И там – молчание. Журналистка теперь часто, волнуясь, звонила домой. Заканчивался октябрь 91-го. Лариса находилась с мужем в Канаде уже семь месяцев.

Она опять вздохнула и наугад открыла записную книжку. Книжка раскрылась на букву «Л». Глаз сразу выхватил телефон Лариски-актриски. И подталкиваемая естественным женским любопытством, журналистка набрала московский номер, прикрывая трубку рукой.

На другом конце провода отозвалась мама Васильковой.

– Могу я поговорить с Ларисой? – был осторожно задан вопрос.

– А Ларочки нет в Москве. Она вышла замуж и теперь живет в Италии. А кто ее спрашивает? – поинтересовалась женщина.

– Знакомая, – тихо ответила Лариса.

– Вас очень плохо слышно, – сказала мама Васильковой.

– Я сейчас перезвоню…

Но перезванивать она не стала. И так всё было ясно.

«Какой знакомый голос», – подумала мать актрисы, так и не дождавшись повторного звонка.

Лариса положила трубку.

«Понятное дело, кому достался этот красавчик-аристократ», – усмехнулась она.

Антонио ее не волновал абсолютно. Вспыхнуло – и погасло, не успев начаться.

Совсем другое дело – Мишель. Ну, вот почему он вдруг приснился? И она открыла записную книжку на той странице, где был записан ленинградский телефонный номер музыканта. И быстро набрала его, снова прикрыв немного трубку рукой, еще не решив, будет она говорить или нет.

На том конце телефонного провода отозвался глуховатый женский голос, и Лариса сразу поняла, что разговаривает со своей несостоявшейся свекровью.

– Это вас беспокоят из Москвы, дирекции концертных программ, – сказала журналистка, а сама подумала: какой дирекции, каких программ…

– Очень даже кстати, что вы сами позвонили, – обрадовалась женщина. – А Мишенька вам собирался звонить. В смысле, в Москву. Ведь, понимаете, какое дело… Так всё изменилось вдруг. Наверное, он с вами разорвет контракт. Впрочем, он сам вам всё доложит.

– А почему он решил разорвать контракт? – осторожно попыталась прощупать почву Лариса.

– Теперь наш сын будет жить во Франции. Он женится. И мы – его родители – тоже уезжаем из России. Вот квартиру уже продаем, – разоткровенничалась женщина и вдруг насторожилась, – а вы, собственно, кто? С кем я разговариваю? С секретарем Петра Семеновича?

– Я референт, точнее, ассистент, – сказала тихо Лариса. – Извините, вас очень плохо слышно, – и добавила, – да, вы правы, пусть лучше Михаил сам позвонит Петру Семеновичу, – и повесила трубку.

«Так вот к чему этот сон, – вздохнула женщина, – выходит, предчувствие меня не обмануло».

Оказывается, Мишель женится! Хоть бы, одним глазком взглянуть на его избранницу! Она бы сразу всё поняла о ней: достойна та его или нет. Ведь вокруг столько хищных и злых женщин! А она так не хочет, чтобы он попался в лапы какой-нибудь их них. Она так желает ему счастья. Ведь он его достоин.

Ах, Мишель, Мишель, я не знаю, зачем мы встретились. Как ты сказал: мы две песчинки, затерянные на путях мирозданья. Но я так благодарна судьбе за эту встречу. Ты навсегда останешься жить в самом потаенном уголке моего сердца. Заветный мой, но теперь уже – такой запретный…

А я вышла замуж. Возможно, ты это как-то тоже почувствовал: и поэтому женишься?

Может быть, это и правда, как ты сказал, что мы встречались в каких-то там прежних жизнях? Или встретимся еще – в будущих? Не знаю, не знаю… Но я желаю тебе счастья. Ты его достоин. А я… Я так счастлива. И знаю, что ты бы порадовался за меня, потому что ты искренне желаешь мне счастья… И у меня – замечательный муж. Он меня так любит. И я жду от него ребенка… Но мой муж ужасно ревнивый. Именно, по отношению к тебе. Он нас видел в тот холодный московский день в кинотеатре «Зарядье», представляешь? И мы чуть не поссорились из-за тебя на четвертый день нашего медового месяца! Но ты никогда не узнаешь об этом, теперь уже никогда…

… Когда Аристарх вошел в «Корреспондентский пункт», он увидел Ларису, сидящую к нему вполоборота и в задумчивости. Правая рука ее лежала на телефонной рубке, а левую она держала на груди.

«Как странно держит она руку, как будто… – была первая его тревожная мысль».

– Арис, ну, наконец-то! – Лариса поднялась и бросилась навстречу мужу, – я так соскучилась.

Они обнялись.

– Ларчик, скажи, почему до тебя невозможно дозвониться? Я останавливал таксиста чуть ли не у каждого автомата. А у тебя всё время было занято.

– Я в Москву звонила родителям. Но телефон не отвечает. Решила, что они на даче. А на дачу, сам знаешь, как трудно дозвониться. Набирала, набирала…

– А почему ты руку держала на груди, неужели… сердечко?

– Арис, Арис, – и женщина с нежным укором посмотрела на мужа. – Ну, я же говорила тебе. – Грудь наливается, и поэтому иногда немножко побаливает, – и она умышленно прикоснулась рукой, теперь уже, к правой груди.

Он обцеловал ее лицо и спросил: «А почему глазки воспаленные. Ты плакала?»

– Немножко. Ты, ведь, знаешь, я всегда волнуюсь теперь, когда звоню домой. И я опять вспомнила, как напугалась в те августовские дни, и… и как мне вдруг стало плохо, хотя мы даже не знали еще, что я беременна.

(И это было, между прочим, правдой, жестокой правдой).

– И, вообще, я же тебе говорила, что у меня сейчас немного изменился эмоциональный фон, что беременные женщины плачут без всяких на то причин…

– Всё хорошо, успокойся, успокойся, – сказал Аристарх. – Дайте я на вас посмотрю, – и он отпустил руки от ее талии.

– Да что же могло измениться за два дня? – улыбнулась Лариса. – У меня и срок такой: всего два с половиной месяца, когда еще ничего незаметно…

Лариса освободилась из объятий и сказала во множественном числе: «Вообще-то, мы есть хотим».

– Да, кстати, я, когда ехал, обнаружил новое кафе, мы там еще не были ни разу.

– Отлично. Я согласна.

* * *

… Аристарх притормозил на светофоре. Лариса ехала на заднем сиденье.

– Не укачало, не тошнит? – заботливо спросил он.

Лариса отрицательно покачала головой.

– Девочка будет, – без тени сомнения сказал мужчина.

– Откуда такая уверенность, откуда ты даже это знаешь? – усмехнулась жена.

– Я не раз слышал, как мама рассказывала: с Магдой ее не тошнило, а вот я и Томаш ее просто замучили.

– Я подремлю немножко, – и Лариса прикрыла глаза.

«Ой, она же вышла замуж одновременно за телепата и «агента 007» с его подозрительностью и осторожностью. Ей даже подумать о Мишеле нельзя! Но, ведь, не виновата же она, что он ей приснился! А вот, звонить, наверное, девочка, не нужно было. Да чего уж, теперь»…

«Может, показалось? – Аристарх пытливо глянул на дремавшую жену. – Рука на груди лежала так, словно за золотую брошечку держалась. Да, ладно, не накручивай. Она же всё объяснила. И видно, что говорит правду. И он знает, что она любит только его. Тогда, откуда взялось это чувство? Они уже семь месяцев вместе. Но иногда ему снится кошмарный сон: морозным московским днем он бежит вокруг гоcтиницы «Россия» и кричит. Он в ужасе просыпается, а она рядом с ним, на его подушке. И вздох облегчения вырывается из его груди.

И, всё же: откуда тогда взялось это тревожное ощущение? Ведь он явно чувствует! Откуда оно взялось?

А, кажется, понял… Посыл пришел не от нее, а от него. Точно. Именно от него. Он этого опереточного не только за версту, а за моря и океаны чувствует.

Может, он разыскал ее? Звонил или… Может, на гастроли приезжает в Канаду случайно? Или – не случайно? Надо все предстоящие культурные новости пересмотреть, афишки и прочее. Пусть приезжает с гастролями. Пусть приезжает… Нас просто случайно не окажется в нужное время и в нужном месте. Фиг тебе, опереточный. Опоздал. Но и случайные встречи ей с тобою тоже не нужны. Не позволю. И не надо ее волновать, тем более, теперь. Когда ж ты нас уже в покое оставишь»?

Аристарху посигналил водитель стоявшего следом за ним автомобиля на светофоре. И это вывело его из оцепенения…

Нам не дано предугадать…

– Ну, вот: через неделю уезжаем с Союз, – сказал Аристарх, поднимая высоко, на вытянутых руках, двухлетнюю девчушку. – Катаржина, моя Катаржина! Розовейшая ты наша!

– Скажешь, тоже – в Союз…

– Это я по привычке.

– Да не тряси ты так Катеньку, – попросила Лариса.

– Уезжали в командировку от ТАСС, возвращаемся в ИТАР-ТАСС, – сказал Аристарх.

– «Контора» сменила вывеску, – тихо вздохнув, сказала журналистка.

– Но, не взирая на это, «контора» всё равно пишет, – сказал Аристарх и машинально включил местный музыкальный радиоканал.

И полилась прекрасная мелодия. Мужчина и женщина дуэтом пели песню «Бесамо мучо» на испанском языке.

– Какая удивительная музыка, – сказала Лариса, откидываясь на спинку дивана и прикрывая глаза.

– Еще бы! Вечная мелодия любви! – мужчина подкинул на руках девчушку в розовом платьице. Не было бы мелодии любви в нашей жизни, не было и нашей Катаржинки…

Аристарх осторожно посадил в детскую кроватку дочку и дал ей игрушку.

Он приблизился к Ларисе и опустился на колени.

– Ты сейчас мне напомнил тот момент… Ну, тогда, когда ты просил дать тебе время меня завоевать. Помнишь? И у меня еще так сильно разболелась голова…

Лариса чуть наклонилась и поцеловала мужа в волосы на макушке.

– Я так благодарна тебе за всё…

– А я так испугался тогда, что ты уйдешь, если я побегу искать таблетку от головной боли. И от отчаянья солгал, что могу тебе помочь, абсолютно в тот момент не представляя даже, как это можно сделать.

– Неужели, Арис? – удивилась женщина. – И я только сейчас узнаю об этом? Но, помнится, ты действительно помог мне тогда. Я даже уснула, сидя в кресле. И, вообще, сколько раз ты мне помогал еще потом, у тебя, явно, такие способности есть…

– Ну, это выяснилось чуть позже, – Аристарх усмехнулся. – А тогда я, накладывая тебе компресс, просто мысленно пожелал, чтобы твоя боль перешла ко мне. Невероятно, но у меня получилось! Так, как у меня болела голова в тот день, она никогда не болела ни до того случая, ни после.

Лариса посмотрела на мужа любящими глазами:

– Садись рядышком.

Аристарх глянул на кроватку.

– Наш спокойный ребенок наигрался и уже засыпает, – сказал мужчина.

– У дочки явно твой характер, и мне это нравится, – сказала она умиротворенно.

– Зато личиком она похожа на тебя, и мне это тоже очень нравится, – и он нежно обнял Ларису за плечи.

Они какое-то время помолчали. Лариса вздохнула.

– Что ж так тяжело вздыхаешь, девочка моя?

– Да как-то тревожно, неспокойно на душе. Что нас ждет дома?

– Катаржинку – бабушки, дедушки. Нас – работа. Впрочем, можешь и не работать, заниматься ребенком. Ты теперь – мужняя жена. И, правда, не торопись с выходом на службу, а?

– Я не о том, Арис…

Мужчина помолчал.

– Времена не выбирают, – тихо сказал он. – Но какие бы не были времена, к счастью, любви никто не отменял…

И он нежно обнял жену.

* * *

Действительно, времена не выбирают.

У информационного агентства, где познакомились наши герои – славная история. Она началась еще до революции 1917 года. А С 1925 по 1991 годы ТАСС – Телеграфное Агентство Советского Союза было главным информатором большой страны, занимавшей, как принято, тогда было говорить, «одну шестую часть земной суши».

Победа в Великой Отечественной войне, запуск первого спутника, полет Гагарина в космос, запуск баллистических ракет, или испытание советского ядерного оружия – об этих и многих других событиях, как рупор, информировало агентство, предваряя свое очередное значимое сообщение словами: «ТАСС УПОЛНОМОЧЕН ЗАЯВИТЬ»…

После распада СССР на базе ТАСС указом Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина было создано Информационное Телеграфное Агентство России (ИТАР-ТАСС). При этом прежняя аббревиатура была сохранена как всемирно признанный и зарекомендовавший себя бренд.

Один наш замечательный русский поэт – Федор Иванович Тютчев однажды сказал: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется»…

Многие из нас, людей пишущих, наделены неким, весьма своеобразным слухом к восприятию слова. У каждого он свой.

Мне кажется порою, что слова сыплются с неба, как снежинки, которые надо успеть подхватить, чтобы сплести из них свое ажурное кружево. У слова есть цвет, запах, вкус, своя мелодия. Именно поэтому, подбирая нужное слово, часто проговариваю его вслух: звучит – не звучит? Я выстраиваю синонимический ряд, как некий парад планет, выбирая из разных по звучанию, но близких по значению слов то единственное, которое, на мой взгляд, больше всего подходит. Как говорится, «то же слово, да не так бы молвил». Людям пишущим этот постулат давно известен.

И вот именно по этой причине ничего не могу с собой поделать… Когда я начинаю проговаривать вслух «ИТАР», мне всё время слышится «Икар». И сразу почему-то вспоминается печальная легенда об Икаре, который, воспарив высоко, взмахнул крылами и упал… И, когда я сегодня слышу о том, как без конца взрывается, недолетает и падет то, что было предметом гордости в обороноспособности единой и большой страны, или как всё падает и падает рождаемость, уровень медицины, образования, жизни вообще, мне становится очень грустно. И я невольно вспоминаю, как зычным, красивым голосом диктор центрального телевидения объявлял: «ТАСС УПОЛНОМОЧЕН ЗАЯВИТЬ». И в том словосочетании, и в голосе диктора мне слышалась мелодия силы, уверенности и достоинства. Такая, что иной раз мороз пробирал по коже. Да что там – аббревиатура, подумаешь, может кто-то возразить. И, возможно, по-своему, будет прав.

И я прекрасно понимаю, что «снявши голову, по волосам не плачут». Раз нет СССР, нет и Телеграфного Агентства Советского Союза. Есть другое. Но когда я пытаюсь воспроизвести вслух: «ИТАР-ТАСС уполномочен заявить», то понимаю, что это звучит совсем не так, совсем иначе. То было зычное, во всеуслышание «ого!» одной шестой части земной суши. В сегодняшнем названии, написанном через дефис, я не улавливаю прежней мелодии гордости и мощи. Увы. Как говорится: то же слово, да не так бы молвил…

Оглавление

Эта молодая тигрица

Стреляй в ястреба, стреляй в ворона…

Предвестие потопа

А какие были мечты…

Сегодня вечером это произойдет…

И цветок ванильного дерева

Кто у нас в учителях?

И даже царица египетская…

И принц голубых кровей

Какая странная отметина

Любви волшебной вино…

Куда подевалась Снегурочка?

Так жить нельзя

Как волны отлива

Сильнее страсти, больше, чем любовь

И «бледная немочь» в придачу…

Простите, а где вы видите мужчин?

Друзья, коллеги

Этот спортивный поляк

Веселое новоселье

Кабы знала я, кабы ведала…

В ожидании радости

Если он принесет цветы…

Чему улыбалась Главная Дама

Не пытайтесь ее перехитрить

Немыслимый кульбит

Бей первым, Фреди!

Улыбнулась, как счастливая невеста

Такой длинный день

Что-то вроде помолвки

Ты не одинока в своих несчастьях

Привет от Жорж Санд

Как брат с сестрой?

Всё неслучайное случайно

Как будто чужие

… И ничего нет нового под солнцем

Зачем обнимала, зачем целовала…

Всё тайное становится явным

Уже не комсомольские дела

И танки в ракурсе Кремля

Такой странный сон

Нам не дано предугадать… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg