«Сегодня я не умру»

Елена Глушенко Сегодня я не умру

День первый

Солнце уже клонилось к закату, когда он, наконец, выбрался из лесу.

Олег шел по замусоренной дороге меж двух рядов грязных разваливающихся строений (язык не поворачивался назвать их домами) и дивился почти полному отсутствию людей на улице. Здесь было тихо. Очень тихо.

Изредка ему на глаза попадались неопрятные старухи, копавшиеся в грядках. На проходившего мимо чужака они не обращали никакого внимания, продолжая ковыряться в земле. Троица местных заводил с испитыми рожами, сидевших на лавке у покосившегося забора, проводила его мутными взглядами. Лежавшая под лавкой собака с грязной клочковатой шерстью подняла голову и забрехала, лениво и беззлобно. На нее шикнули, и она с готовностью заткнулась, снова уронив голову на землю.

Жуткое впечатление производила эта вымирающая деревня. Нет, в ней еще теплилась жизнь: где-то вдалеке тарахтел трактор, а проехавший мимо грузовик обдал Олега клубами теплой липкой пыли и распугал кур, гревшихся на обочине. И все же постороннему взгляду было совершенно ясно, что это агония – рано или поздно здесь не останется ни одного разумного существа.

Олегу нужно было спросить дорогу, но он никак не мог заставить себя обратиться к кому-либо из обитателей этого погибающего места. Так что он шел и шел, пока не уткнулся в реку. Он мог свернуть направо, а мог и налево. Олег выбрал второе, потому что иначе солнце било бы ему прямо в глаза, и двинулся вдоль берега.

Метров через четыреста деревня снова закончилась. Он остановился, оглядываясь по сторонам и раздумывая, что делать дальше. От усталости он уже не чувствовал голода, но пить ему хотелось по-прежнему. Правая нога пульсировала и ныла нестерпимо.

Внезапно на крыльце крайнего дома показался человек с белым чемоданчиком в руке, и Олег понял, что его цель близка.

– Ты слышал, что я сказал, харя немытая? – крикнул человек кому-то в глубине дома. – В следующий раз я его не зашью, а отрежу.

«Бу-бу-бу», – послышалось в доме, потом что-то по звуку тяжелое упало, и во дворе, не вылезая из конуры, залаяла собака.

Человек с чемоданчиком вздохнул и пошел со двора.

– Здравствуйте, – обратился Олег к мужчине, вышедшему за ворота. – Вы не подскажете, где я могу найти доктора?

– Здравствуйте, – отозвался мужчина. – Вам повезло – я и есть доктор. Что-то случилось?

– Ни хрена себе! – сказал доктор, когда Олег закатал правую штанину до колена. – Где это вас так угораздило?

Он присел перед Олегом на корточки, разглядывая рану с запекшейся кровью вперемешку с грязью, травинками и мелкими кусочками коры.

– Споткнулся, – пояснил тот.

– Ясно. Сейчас что-нибудь придумаем.

Доктор легко распрямился и пошел в угол к рукомойнику.

Пока он мыл руки и готовился, Олег сидел на стуле рядом со столом, покрытым старенькой поцарапанной клеенкой, и оглядывался по сторонам. Дом, куда его привели, был ничем не примечательней остальных хибар в этой деревне. Но здесь, по крайней мере, хоть было чисто.

Стол, возле которого его усадили, располагался у раскрытого окна с шевелившимися на сквозняке легкими цветастыми занавесками. Вдоль правой от Олега стены вытянулся видавший виды диван, обтянутый потрескавшимся коричневым дерматином. На противоположной стене, справа от входной двери, висела на крючках одежда и какие-то сетки. Здесь же аккуратным рядком стояла обувь: болотные сапоги, ботинки на толстой рифленой подошве и кроссовки, которые доктор снял, войдя в дом и переобувшись в домашние клетчатые тапочки. Слева от входной двери в углу висел рукомойник с подставленным под него помятым цинковым ведром.

Хозяин дома скрылся за полуоткрытой дверью, ведущей вглубь дома, и через минуту вернулся с большим эмалированным тазом. Олег поставил правую ногу в таз, и доктор принялся поливать ее водой из пузатого облупленного кувшина.

– Как вы сюда попали? Заблудились? – поинтересовался доктор, пинцетом вынимая соринку из раны.

– Ну… – замялся Олег. – В общем, да. Оставил машину возле Аникино. Думал, выйду к месту, но, похоже, немного не рассчитал.

– Ничего себе – немного, – хмыкнул доктор. – Вообще-то, Аникино километрах в десяти отсюда будет.

Олег примерно так и думал, но все же решил уточнить:

– Это ведь Загибаево?

Хозяин кивнул.

– Говорящее название, – усмехнулся Олег.

Доктор поднял на него внимательный взгляд.

– Да, пожалуй, – отозвался он после паузы. – Я раньше как-то не задумывался…

Они немного помолчали.

– А что вы делали в лесу? – спросил хозяин. – На грибника вроде не похожи. На охотника тоже.

У Олега не было ответа на этот вопрос.

– Так, – пожал он плечами. – Гулял.

Почему-то доктор даже не усмехнулся – лишь снова глянул снизу вверх серьезно и внимательно.

Наконец он убрал таз, положил Олегову ногу на табурет и сел рядом, разглядывая рану – промытую, опухшую и кое-где снова начавшую кровоточить.

– Сейчас будет больно, – предупредил он.

Олег кивнул и отвернулся к окну, закусив губу.

Минут через десять все было кончено. Доктор помог ему перейти на диван, где Олег и уселся, провалившись в продавленное сиденье.

– Оставайтесь у меня. Во-первых, скоро темнеть начнет. А во-вторых, вам все равно сейчас нельзя напрягать ногу.

Олег обрадовался предложению, но все же из приличия поинтересовался:

– А я вам не помешаю?

– Нисколько. К тому же, честно признаться, мне здесь не так уж часто выдается возможность хоть с кем-нибудь поговорить.

Доктор, похоже, тоже был рад неожиданному знакомству.

– Подождите немного, – засуетился он. – Я сейчас здесь приберу, и будем пить чай.

Под тугой повязкой нога пульсировала и ныла. Олег отстраненно наблюдал, как доктор уносит таз с кувшином, вытирает с пола пролившуюся воду, убирает в свой чемоданчик лекарства и бинты, и чувствовал приятную тяжесть, разливавшуюся по всему телу. Потом его веки стали совсем неподъемными, он перестал обращать внимание на боль, закрыл глаза и провалился в сон.

Проснулся он внезапно, словно его что-то подбросило. Олег резко выпрямился и заморгал, пытаясь сообразить, где он.

В доме было темно и тихо. Фосфоресцирующие стрелки наручных часов показывали начало третьего. Он поднялся с дивана, чертыхнулся, наступив на больную ногу, но все же сделал несколько шагов по комнате.

Луна смотрела в распахнутое настежь окно, и в ее призрачном свете все вещи и предметы казались одушевленными и наполненными каким-то тайным смыслом – словно они только притворялись столом, стулом, одеждой, а на самом деле были предназначены совсем для других целей.

Заботливый хозяин оставил для него на столе коробку с соком и пачку печенья. Олег присел у окна и немного пожевал. Где-то далеко, на другом конце деревни, залаяла, подвывая, собака. Ее никто не поддержал, она еще немного повыла и умолкла. Снова стало тихо-тихо.

Он посидел еще с минуту, затем поднялся и, прихрамывая, пошел к двери, ведущей вглубь дома.

…Я проснулся не от холода, не оттого что залаяла глупая соседская шавка, испугавшаяся ночного шороха, и не от кошмара, приснившегося, как обычно, под утро. Я проснулся от боли, потому что в мое горло впилось лезвие, показавшееся мне раскаленным.

– Простите меня. Простите, ради бога! – сказал он тихо.

В лунном свете его лицо было белым, как у мертвеца. За окном трещали цикады. Свежий ветер шевелил легкую занавеску. Я проглотил комок в горле, и лезвие снова больно укололо меня.

– За что?

Я не узнал свой голос, до того хрипло прозвучали эти слова. Казалось, он обрадовался вопросу, и пустился в путаные объяснения:

– Тебе лучше знать за что… Хотя, какая разница… Нет, вообще-то разница есть. Особенно, если это правда… Мне тогда будет легче… На самом деле у меня нет выбора. Я просто должен это сделать. Понимаете?

О да, я понимал. Я слушал его тихий взволнованный голос, ощущал, как лезвие ножа сильнее и сильнее давит на мое горло, и с каждым словом все отчетливей понимал, что, похоже, он действительно меня убьет.

Почему-то мне вспомнилось, как я увидел его у дома Семеныча – в приличном спортивном костюме и темных очках, закрывавших пол-лица. Он был совершенно не к месту в этих краях, словно редкая заморская птица на наших болотах, но, похоже, его это не волновало.

– Здравствуйте, – вежливо сказал он. – Где я могу найти врача?

Я бегло оглядел его и заметил, что правая брючина у него порвана и запачкана кровью.

– Пойдемте ко мне, это недалеко, – предложил я, и мы двинулись вдоль реки.

Всю дорогу он молчал. Молчал и я, искоса поглядывая на него. Меня слегка раздражало, что я не мог видеть его глаз из-за этих дурацких темных очков.

Он снял очки, только зайдя в дом и усевшись за стол у окна, так что я, наконец, получил возможность разглядеть его как следует.

На вид ему было лет тридцать пять – тридцать семь. Он был ниже меня ростом, но крепче и шире в плечах. Сонное выражение светлых глаз под набрякшими веками я объяснил усталостью, а бледность – болью в пораненной ноге. Держался он несколько натянуто и, как мне показалось, исподволь изучал меня, пока я разбирался с его ногой.

Мне хотелось поговорить с ним, не важно о чем, но он мгновенно сморился и заснул на диване в неловкой позе, запрокинув голову и приоткрыв рот.

Оказывается, я даже сам не догадывался, насколько стосковался по хорошему собеседнику. Но он уснул, так что мне пришлось отложить нашу задушевную беседу на утро.

Однако утро началось не с задушевных бесед, а с ножа, уткнувшегося мне в шею.

Я смотрел в его белое лицо и никак не мог понять, маньяк он или просто болен. Я никогда не встречал его раньше, не сделал ему ничего плохого и даже был вправе рассчитывать на некоторую благодарность, так что личные мотивы в его действиях отметались. Если он собирался ограбить меня, то вполне мог просто забрать все, что ему приглянулось, хотя, говоря по правде, кроме лекарств брать у меня было нечего.

– Забирай, что хочешь, и уходи, – прохрипел я.

– Мне ничего не надо, – ответил он. – Мне нужен ты.

Почему-то я так и думал.

– Зачем?

– Затем что иначе он искалечит моего сына.

– Кто – он?

– Бык.

– Кто? – не понял я.

– Быков. Ты что – не помнишь Быкова?

Я понятия не имел, кто такой Быков.

– Ты убил его брата, – пояснил он.

Оцепенение прошло, я чувствовал, что начинаю звереть. Сердце колотилось, и в ушах так звенело, что я с трудом различал его слова.

– Я никого не убивал.

Он поморщился.

– Это не важно… Хотя мне будет труднее, если ты не виноват. Потому что вообще-то я не убийца – просто так получилось… Я не думал, что все зайдет так далеко, но у меня не было выбора…

Бла-бла-бла, бла-бла-бла. Я слушал, но не слышал его – у меня все плыло перед глазами и шумело в голове.

Он говорил чуть ли не извиняющимся тоном. Рука с ножом, похоже, начала уставать, поскольку давление на мое горло немного ослабло.

«Надо сделать это сейчас же. Другого случая может не быть», – я даже не успел додумать эту мысль, как моя левая рука с силой отбила лезвие в сторону, а правая, сжатая в кулак, со всей дури въехала ему в переносицу. Он бросил нож и с криком схватился за лицо. Я столкнул его на пол и кинулся сверху.

Он был моложе и сильнее меня и к тому же, видимо, ходил в спортзал. Я же последний раз занимался физкультурой в институте и не дрался, начиная с восьмого класса. Так что ничего удивительного, что очень скоро он оседлал меня и принялся душить. Перед глазами завертелись, все быстрее и быстрее, фиолетовые с золотом круги, и мне стало ясно, что это конец. Я перестал отрывать его клешни от своего горла, лихорадочно зашарил руками по полу и наткнулся на табуретку. Уже почти потеряв сознание, я схватился за ножку табуретки и из последних сил шарахнул его по голове.

Он замер, через секунду обмяк и рухнул на пол.

Я лежал рядом и жадно хватал ртом воздух, словно утопающий, по счастливой случайности выброшенный на берег морским приливом. Наконец, отдышавшись, я с трудом поднялся на ноги и посмотрел на человека, который пытался меня убить и которого только что чуть не убил сам.

Увы, я не убил его – только пробил ему череп, сломав хорошую крепкую табуретку. Теперь придется просить Федора сделать новую. А тот ничего не делает задаром. Значит, опять будет вымогать «лекарству».

Лежавший на полу человек пошевелился и слабо застонал. С трудом поднявшись, я сходил за своим чемоданчиком, и после укола он снова затих. Теперь можно было заняться собой – его нож разрезал мне ребро левой ладони. Хорошо, что я правша. Остановив кровь, я обработал порез и перевязал руку. Потом перетащил гостя на кровать и занялся его черепом.

Было уже почти шесть утра, когда я закончил. Голова болела так, что, казалось, сейчас лопнет. Измерил давление – так и есть: сто шестьдесят на сто двадцать. Выпил клофелин и совершенно обессиленный сполз на пол рядом с кроватью.

В голове царил полный хаос. Мысли носились с бешеной скоростью, сталкивались, опрокидывали друг друга и разбегались в разные стороны. От этого лихорадочного броуновского движения звенело в ушах. К счастью, скоро начало действовать лекарство. Постепенно мысли замедлили свой бег, забуксовали и из упругих теннисных мячиков превратились в комья липкой сладкой ваты. Еще через некоторое время мне уже потребовалось усилие, чтобы заставить себя думать.

Быков, Быков… Я не знал никакого Быкова и уж тем более не убивал его брата. Я вообще никогда никого не убивал. Во всяком случае, намеренно.

Перед глазами тут же возникла запрокинутая голова, худенькая шея с остро торчащим кадыком и рука с синими набрякшими венами. Я мотнул головой, отгоняя видение, и чуть не застонал от боли, ударившей в виски.

Нет. Только не сейчас. Это не относится к делу, и я не буду об этом думать. Я буду думать только о том, что сказал мне мой странный гость. Потому что только это в данный момент имеет значение.

Я не был убийцей, я был хирургом. Точнее, бывшим хирургом, поскольку еще пару лет назад возглавлял хирургическое отделение первой горбольницы.

Неужели это было всего два года назад? Кажется, с тех пор прошла целая вечность.

Мне вдруг остро вспомнилась операционная, и этот яркий свет, и красные пятна на белом, и эти запахи… Холодок скальпеля в руке, туго обтянутой резиновой перчаткой… «Боже, прошу – не оставь меня!»

Как давно это было. Словно и не со мной.

Не хочу это помнить. Но как сладко и как мучительно вспоминать…

Давление постепенно нормализовалось, боль отступила, и на смену ей пришли вялость и апатия. Спать не хотелось, шевелиться тоже. Я сидел на полу, привалившись к стене, и не находил в себе сил подняться. Наконец, в животе у меня заурчало, я с трудом встал на ноги и побрел в горницу.

День второй

Хлопнула входная дверь, послышались шаги. Потом лязгнуло что-то металлическое, и звонко полилась вода.

Олег попытался открыть глаза и не смог. Голова раскалывалась на тысячи мельчайших осколков, во рту пересохло. Но самым ужасным было то, что он не мог шевельнуть ни единой частью тела – даже пальцем. И мысль о том, что он парализован, просто убивала его.

Убивала.

Что-то неясное промелькнуло в сознании, какое-то расплывчатое воспоминание. Олег попытался ухватиться за эту мысль, но она ускользнула от него. Должно было существовать какое-то объяснение его беспомощности, но он ровным счетом ничего не помнил.

Олег вообще ничего не помнил: ни кто он, ни где он.

Вода перестала литься, на мгновение стало тихо. Затем снова послышались шаги – кто-то вошел в комнату, где он лежал, подошел к кровати и остановился.

Невероятным усилием воли Олег приоткрыл глаза и сфокусировал взгляд на стоявшем рядом человеке. Высокий, худой, сутулый, тот был похож на большую нахохлившуюся птицу – эдакий ворон, старый и мудрый. Лицо у человека было узким, с длинным носом и коротким ежиком темных с сильной проседью волос. Кустистые брови разделяла глубокая вертикальная складка. Черные глаза под набрякшими веками смотрели сурово и скорбно.

– Очнулся? – спросил ворон.

Голос у него был соответствующий: резкий и хриплый.

– Тебя как звать-то, убивец? – поинтересовался он, усаживаясь на край кровати.

Олег раскрыл было рот и тут же закрыл, потому что понятия не имел, как его зовут.

Он смотрел на странного человека напротив и пытался понять, откуда его знает. А тот протянул длинные пальцы, взял Олега за запястье и принялся считать ему пульс. Потом он оттянул Олегу сначала нижние, затем верхние веки, осмотрел глаза и поправил повязку на его голове.

– Ты помнишь, кто я? – спросил человек.

– Нет, – просипел Олег.

Оказывается, он все еще мог говорить.

– А кто ты – помнишь? Или где ты?

В голове у Олега было пусто и гулко, как на огромном крытом стадионе.

– Ну, хорошо. Ты вообще хоть что-нибудь помнишь?

От напряжения у Олега свело затылок.

Кустистые брови на узком лице образовали домик.

– Значит, будем вспоминать, – вздохнул человек, усаживаясь поудобней.

Он помолчал немного, видимо раздумывая, с чего начать, а потом заговорил, негромко и монотонно:

– Место, где ты находишься, называется село Загибаево. Меня зовут Ермаков Игорь Григорьевич, и прошлой ночью, восемнадцатого июля, ты пытался меня убить. Мне хотелось бы знать почему?

Он строго смотрел на Олега, склонив голову набок, словно суровый, но справедливый директор школы, ждущий объяснений от нашкодившего пятиклассника. Не дождался.

– Вы с ума сошли? – только и спросил Олег.

Игорь Григорьевич снова вздохнул, потеребил кончик длинного носа, а затем размотал бинт на левой ладони и показал Олегу глубокий порез.

– Вот это ты сделал, когда я отбивал твой нож, – сказал он и, видя непонимающий взгляд, добавил, уточняя. – Ты пытался перерезать мне горло.

Олег почувствовал холодок где-то в районе солнечного сплетения, а человек наклонился и поднял с пола обломок какой-то деревяшки:

– А вот это ножка ни в чем не повинной табуретки, которую я сломал о твою голову, когда ты меня душил.

Человек говорил совершенно обыденным тоном. Но говорил он настолько невероятные, дикие вещи, что Олегу стало по-настоящему страшно.

– Что вы со мной сделали? – спросил он, ненавидя себя за липкий пот, выступивший между лопаток.

Игорь Григорьевич поднял брови и сжал губы в тоненькую ниточку.

– Да ничего особенного… Так, пара укольчиков в качестве меры предосторожности… Тебе все равно нельзя вставать – у тебя сотрясение мозга. Полежишь здесь пару деньков, придешь в себя. А там посмотрим, что с тобой делать…

– А что вы собираетесь со мной делать? – прохрипел Олег.

Человек пожал плечами:

– Пока не знаю. Это зависит от того, что ты мне расскажешь.

– Но я ничего не помню, – в отчаянии чуть не закричал Олег.

– А придется, – усмехнулся Игорь Григорьевич. – Иначе не встанешь с этой кровати.

Олег лежал перед ним – беспомощный, мокрый от пота, испуганный до смерти – и молчал.

Игорь Григорьевич подождал немного и, ничего не дождавшись, встал с кровати и вышел из комнаты.

Олег не знал, сколько часов прошло до того момента, как он увидел его вновь.

Он пытался вспомнить хоть что-нибудь, но у него ничего не получалось. Он не помнил ни родных, ни друзей. Не знал, есть ли у него дом, не знал, чем занимается. Было такое дикое ощущение, что его жизнь началась лишь сегодня, восемнадцатого июля. Как он ни старался, его воспоминания не шли дальше той минуты, когда он услышал шум льющейся воды и звук шагов своего тюремщика.

Олегу совершенно не хотелось думать о том, что говорил этот странный жуткий человек – то был какой-то бред. Зачем он сказал, что Олег пытался его убить? Скорее всего, у Игоря Григорьевича был какой-то личный интерес, но понять, в чем он состоял, Олег не мог, как ни старался.

Оглядеться по сторонам он тоже не мог – голова не поворачивалась, так что все это время он лежал и смотрел на стену прямо перед собой. Там, у стены, стоял покосившийся шкаф с книгами.

«Сборник задач по физике за 9-ый класс», «Незнайка на Луне», «Лечение крупного рогатого скота. Практическое пособие ветеринара», «Целебные травы Сибири», «Материалы XX-го съезда КПСС» – в другое время он бы, наверно, подивился такой подборке. Но сейчас его уже ничто не удивляло.

Наконец, через целую вечность, пришел Игорь Григорьевич.

– О, – сказал он, заметив, что Олег шевелит пальцами рук, и сделал ему укол.

Блаженное тепло полилось по венам, и Олег поплыл по ласковым волнам на надувном матрасе. Когда же он плавал на надувном матрасе?

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался человек со шприцем.

– Вы врач? – спросил Олег, почему-то не ощущая страха.

– И как это ты догадался? – хмыкнул тот и принялся считать ему пульс.

– Голова почти прошла, – доложил Олег – А еще мне хочется пить и…

Тут он замялся, но человек все понял.

Олег закрыл глаза, чтобы не видеть свой позор, а доктор, не испытывая ни малейшего смущения, поставил ему катетер.

А потом доктор принес воды в маленьком чайничке. Олег принялся жадно пить, и на какое-то мгновение ему показалось, что он самый обыкновенный больной в самой обычной больнице, а Игорь Григорьевич – его лечащий врач, который заботится о нем и желает ему только добра.

– Ну-с, вернемся к нашим баранам? – предложил доктор, как только опустил голову Олега на подушку, поставил чайничек на стол и уселся на кровать. – Начнем сначала. Ты можешь звать меня по имени…

Он не успел договорить, как послышался звук открываемой входной двери, и через пару секунд на пороге показался худющий всклокоченный мужичок с круглым как арбуз пузом, обтянутым видавшей виды тельняшкой. Гость уже собрался пройти дальше, но, завидев Олега, в нерешительности застыл в дверях.

– Григорич… Эта… Мне бы лекарству каку… – просипел гость.

Игорь Григорьевич обернулся к нему, не вставая с кровати:

– Федор, иди домой, завтра поговорим.

– Дак-ыть работа стоит, – выдохнул мужик.

– Пусть стоит, – отозвался хозяин. – Мне не к спеху.

Федор хотел что-то добавить, но в присутствии постороннего не решился и, потоптавшись еще немного в дверях, ретировался, оставив после себя устойчивый сивушный запах.

Олег брезгливо поморщился. Игорь Григорьевич заметил это, и в глазах его промелькнуло странное выражение, которое Олег не успел понять.

– Начнем сначала, – повторил доктор. – Я встретил тебя на краю села. Ты, похоже, только что вышел из лесу. Помнишь?

Нет, Олег этого не помнил.

– Ты поранил ногу, и я привел тебя сюда, в свой дом, чтобы оказать тебе помощь.

При этих словах Игорь Григорьевич приподнял Олегову правую ногу и, задрав штанину, продемонстрировал ему забинтованную лодыжку.

– Потом ты уснул на диване, а когда проснулся – пришел сюда, в эту комнату, и попытался меня убить.

Это звучало совершенно неправдоподобно.

– Зачем? – спросил Олег.

– А вот это ты мне объясни, дружочек, – ласково попросил Игорь Григорьевич и откинулся на спинку кровати.

Повисла пауза. Доктор смотрел на лежащего перед ним человека, а тот понятия не имел, что ему ответить.

– А я что-нибудь сказал… до того? – выдавил Олег.

Доктор приподнял брови и задумался, вспоминая.

– Ты лепетал нечто невнятное о том, что у тебя нет выбора, что ты просто должен это сделать…

– А я не объяснил, за что должен… В общем, за что?

– За то, что я убил брата какого-то Быка. Быкова. Это тебе о чем-нибудь говорит?

– Нет. А ты действительно его убил?

Олег и не заметил, как перешел на «ты».

– Нет. Я не убивал брата какого-то Быкова, – спокойно сказал Игорь, и черт его знает почему, но Олег ему поверил.

Они снова замолчали. Доктор смотрел в окно, а Олег размышлял о том, что вероятно ему здесь еще долго лежать – он ничего не помнил.

– А еще ты сказал, что если не убьешь меня, этот самый Бык покалечит твоего сына, – добавил Игорь.

И тут в голове у Олега словно что-то взорвалось. Ощущение было такое, как будто в темной комнате внезапно зажгли огромную хрустальную люстру на тысячу огней, и эта ослепительная вспышка осветила самые дальние и укромные уголки его сознания. Мир вокруг наполнился красками и звуками, зажил, задвигался, заговорил; обрел множество лиц, каждое со своим голосом, характером и прошлым.

В эту секунду он все вспомнил.

И тут же его наполнил такой ужас, что волосы на голове встали дыбом.

Он смотрел на Игоря и не мог вымолвить ни слова.

– С возвращением, – сказал доктор.

Он встал с кровати и вышел из комнаты, оставив Олега наедине с самим собой.

…Они поженились, когда им обоим было по двадцать два. Они знали, что поженятся, начиная с пятого класса, когда Раиса Андреевна в воспитательных целях посадила троечника и хулигана Олега Нефедова к умнице и отличнице Наташе Кругловой.

У отличницы оказался крепкий характер, и помыкать собой она не позволила. Даже ни разу не дала списать. Вместо этого она взяла над ним шефство и заставила взяться за ум.

Они ругались, иногда даже дрались (до седьмого класса), но ни разу за все это время не поссорились по-настоящему. У них просто не было из-за чего ссориться. И они всегда знали, что хотят быть вместе.

Родители с трудом уговорили их не жениться сразу после школы и подождать хотя бы до окончания института. Они так и сделали. Олег окончил политехнический, Наташа – пединститут. Они поженились, и их родители, объединив усилия, купили им крошечную, но все же двухкомнатную квартиру.

Олега взяли на приборостроительный завод инженером-конструктором, а Наталью – в школу учителем начальных классов.

Жизнь была прекрасна и удивительна. Они были молоды, они были вместе и любили друг друга. Чего еще желать?

Жена желала ребенка. В глубине души Олег думал, что это пока не обязательно, но она очень хотела. Значит, захотел и он.

Они старались, но первые четыре года у них ничего не получалось. Потом Наташа забеременела. Потом случились три выкидыша подряд, и врачи сказали, что, возможно, им стоит подумать об усыновлении.

А потом произошло чудо – у них родился Павлик.

И отныне вся их жизнь сконцентрировалась вокруг этого ребенка.

Павлик рос слабеньким, постоянно болел. В детский сад он пошел поздно, и там его из-за частых простуд не любили – он портил учреждению всю статистику. Наташа практически не работала, поскольку, выходя с одного больничного, в скором времени оформляла другой. Промучившись так с год, она ушла с работы и посвятила себя сыну.

Денег в семье катастрофически не хватало, но Олег и Наташа не отказывали сыну ни в чем.

Самое удивительное, что Павлик вырос не избалованным и не капризным. Наоборот, словно испытывая чувство вины за то, что родные отдавали ему все, что могли, и даже больше, он был тихим и стеснительным.

К спорту его приобщить не удалось, да и здоровье не позволило – в пять лет у него обнаружились проблемы с сердцем. «Шумы», – сказали врачи. – «С возрастом должно пройти».

А в шесть лет он сам попросился в музыкальную школу.

Честно говоря, Олег думал, что это блажь, и что сыну скоро надоест. Но тот упорно ходил на занятия, день за днем – сначала с бабушками, потом сам. Так что через три месяца пришлось купить ему пианино.

Как ни странно, за год, что Павлик занимался музыкой, он практически перестал болеть, окреп и заметно подрос. Так что, когда Павлику исполнилось семь, жена вернулась на работу, а сын пошел в первый класс.

Вот так постепенно все наладилось, и в один прекрасный день Олег и Наташа внезапно осознали, что их сыну уже почти восемь, а они до сих пор еще и не жили по-настоящему: и не отдыхали толком, и вещей красивых не покупали, ограничивая себя во всем. И они принялись лихорадочно наверстывать упущенное.

Сначала они купили в кредит только самое необходимое: стиральную машину, плиту и микроволновку. Затем сменили старенький телевизор на огромную плазменную панель, а холодильник «Бирюса» – на двухдверного красавца-корейца.

Если поначалу Наташа пыталась как-то сдерживать покупательские аппетиты мужа, то потом, тоже войдя во вкус, принялась поощрять его.

И пошло-поехало: музыкальный центр, шуба, посудомойка… Они словно с цепи сорвались – брали новый кредит, не успев рассчитаться за предыдущий. И вещи покупали только самые лучшие, самые дорогие.

Эйфория закончилась в один момент, когда у Олега начались трудности на работе. Сначала на заводе несколько месяцев задерживали зарплату, а полгода назад весь цех отправили в вынужденный отпуск без сохранения заработной платы. Работы не было, денег тоже. Олег устроился грузчиком в два магазина посменно, но денег все равно не хватало, а по кредитам надо было рассчитываться – банки ждать не собирались.

Они с женой набрали в долг везде, где могли, и вытянули все, что только можно, у родителей, но этого оказалось мало.

И Олег понимал, что во всем виноват он сам.

Он только не понимал, где ему теперь взять четыреста с лишним тысяч.

В тот момент, когда он все вспомнил, мне даже стало жаль его – таким ужасающим было его прозрение. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами, из которых текли слезы, и молчал. Почувствовав неловкость, я вышел из комнаты.

Следующие несколько часов я провел, занимаясь своим нехитрым хозяйством: затеял небольшую постирушку, сварил грибной суп. Потом сходил на другой конец села проведать Алевтину Гавриловну – у старушки заклинило поясницу, когда она решила поднять ведро с водой. А потом ко мне в очередной раз заглянул изнемогающий Федор, и у нас состоялась непродолжительная, но очень содержательная беседа о смысле бытия и биостимуляторах.

От Федора как обычно разило перегаром, но почему-то этот запах, давно ставший привычным и уже не вызывавший как прежде отрицательных эмоций, сегодня с новой силой ударил мне в нос. Мне вспомнилось, с какой брезгливостью поморщился Олег, когда учуял перегар.

Когда-то, в первые месяцы моего пребывания в этом богом забытом месте, я точно так же кривился и дышал через раз, находясь поблизости от своих новых знакомых. Со временем моя чувствительность несколько притупилась – может быть еще и потому, что, движимый чувством вины, я запрещал себе осуждать этих несчастных, гниющих заживо в умирающей деревне с говорящим названием Загибаево.

В конце концов, кто я был такой, чтобы выносить приговор людям, брошенным на произвол судьбы и не нужным никому в этом мире? Да, наверно у них был выбор, как есть выбор у каждого из нас. И часть жителей деревни, преимущественно молодежь, сбежала в город. А другая часть – бо́льшая – осталась, потому что ее никто и нигде не ждал.

Жизнь этих людей была проста и примитивна: они пили и спали. Просыпались, снова пили и снова засыпали на том же самом месте.

Большая часть бодрствования уходила у них на осуждение китайских захватчиков, взявших в долгосрочную аренду заброшенные поля неподалеку от деревни. У китайцев, пахавших как проклятые с утра до ночи, почему-то все колосилось и произрастало, и им не мешали ни засуха, ни заморозки, ни проливные дожди.

Поначалу меня раздражали бесконечные жалобы местных тунеядцев на несправедливость судьбы. Но постепенно я и сам проникся унылым духом этих мест. Более того, я даже стал находить некоторый смысл в существовании вымирающего загибаевского племени: день за днем они жили в свое удовольствие и делали, что хотели. Точнее, ничего не делали, потому что ничего не хотели.

Постепенно и я начал подумывать: это ли не счастье – изо дня в день просто наблюдать закаты и рассветы; слушать, как за окном шуршит дождь или воет вьюга; видеть, как снег укрывает землю, готовя ее к морозам, или как весной все вокруг оживает, словно после летаргического сна.

Я не мог осуждать этих людей, даже самого горького пьяницу, даже в глубине души. В конце концов, я был ничем не лучше их. Они не отвергли меня и приняли в свой мир – пусть равнодушно, но все же приняли.

Иногда мне казалось, что они даже не подозревают о существовании иной жизни. Я рассказывал им о больших городах, о других странах. О том, что в этом мире происходят такие вещи, какие им невозможно даже представить. Они слушали меня, рассеянно и в пол-уха, и продолжали пить.

Первое время я тоже пил – много и безрезультатно.

Безрезультатно, потому что воспоминания притуплялись лишь на время, и чувство вины уходило совсем ненадолго. А потом, вместе с тяжелейшим похмельем, все возвращалось на круги своя. И по ночам мне все так же снился один и тот же сон…

Я надеялся, что сопьюсь вконец и все забуду, но какая-то часть меня отчаянно сопротивлялась и не давала окончательно деградировать. Я перестал пить и начал подлечивать этих несчастных, заменяя им давным-давно сбежавшего фельдшера. А они в благодарность не давали мне умереть с голоду.

Постепенно моя жизнь как-то устоялась и заполнилась мелкими незначительными делами. Я обрел свой неторопливый ритм и изо дня в день, как во сне, совершал одни и те же нехитрые действия. И лишь иногда, по ночам, вспоминал, кто я и почему я здесь.

Эти воспоминания никак не хотели притупляться и всегда резали меня словно по живому. Но я научился с ними жить и смирился с тем, что они, видимо, будут со мной до конца моих дней.

Я почти сроднился с этим местом.

Но сегодня днем незнакомый мне человек, пытавшийся прошлой ночью меня убить, брезгливо поморщился, учуяв перегар, и я вдруг очнулся.

Этот мужчина в темных очках и хорошем спортивном костюме вошел в мою жизнь из другого мира, когда-то бывшего и моим.

Странное дело – несмотря на то что он пытался перерезать мне горло, я не испытывал к нему ни злости, ни тем более ненависти. Вовсе нет. Я не был ни огорчен, ни подавлен. Наоборот – ощущал небывалый подъем и с удивлением чувствовал, что, оказывается, еще жив.

Начинало смеркаться.

Я сидел рядом с кроватью, на которой спал мой незваный гость.

Вид у него был неважный: лицо бледное, с синюшным отливом, под глазами черные круги. Он лежал так тихо, что пару раз я даже наклонился к нему, чтобы проверить его дыхание.

Где-то на другом конце деревни залаяла собака, ей ответила вторая, потом третья. Они побрехали недолго и замолкли.

Олег вздохнул и пробормотал что-то во сне – я не разобрал, что именно.

Я думал о том, что он мне рассказал.

Банальная, в общем-то, история: человек влез в долги и не сумел вовремя расплатиться. Эка невидаль! Сколько их таких, горемычных? Небанальным в этой истории было продолжение сюжета – неглупый по большому счету мужик совершил на редкость идиотский поступок, не найдя ничего лучше, как обратиться за помощью к бандитам.

Я и не думал, что в этом мире есть люди, которые, прочитав объявление «Срочная финансовая помощь. Без залога и поручителей», звонят по указанному в объявлении телефону.

Оказывается, такие люди существуют, и один из них сейчас лежал передо мной.

А я понятия не имел, что мне с ним делать дальше.

День третий

После обеда прошел дождь. Он прибил пыль, отмыл зелень. В воздухе запахло свежестью, и стало легче дышать.

– Кстати, ты можешь встать и немного походить, – сказал Игорь, заходя в комнату.

Он прошел к шкафу, взял с полки какую-то книгу и вышел.

Олег лежал на кровати и переваривал услышанное. Что означали эти слова? Что он в состоянии ходить? Или что ему разрешено ходить?

Он осторожно перевернулся на правый бок и, отталкиваясь от изголовья трясущейся рукой, сел на кровати. Он старался двигаться как можно медленнее, но кровь все равно ударила в голову. В глазах у него потемнело, уши словно ватой заложило.

Он поборол приступ тошноты и через минуту очень осторожно поднялся на ноги. Постоял немного, привыкая к легкому головокружению, и тихонечко пошел из комнаты.

В горнице никого не было. Олег перевел дыхание, уцепившись за дверной косяк, и направился к входной двери.

Игорь с книгой на коленях сидел на лавочке у крыльца. Рядом с ним примостился Федор в застиранной майке неопределенного серо-синего цвета.

Олег постоял на крыльце, жадно втягивая в себя чистый промытый воздух, потом осторожно спустился по ступенькам и подошел к лавочке. Доктор слегка сдвинулся влево. Федор, подумав, сделал то же самое. Олег сел, с наслаждением вытянувшись. Он так устал, проделав этот длинный путь, что от напряжения дрожали руки и ноги.

Вечернее солнце освещало реку прямо перед ними и лес, тянувшийся вправо и влево вдоль берега и уходивший за горизонт. Было так тихо и так хорошо, что, если б не мошкара да внутренняя пустота, этот вечер мог бы стать самым замечательным за последние месяцы.

На крыльце соседнего дома показалась крупная женщина в цветастом переднике. Она козырьком приставила руку к глазам и внимательно посмотрела на троицу, мирно сидевшую на лавке. Ничего не сказала и скрылась внутри дома.

– Что-то Фаина сегодня какая-то напряженная, – заметил Игорь.

Федор крякнул, но не ответил.

Снова воцарилось молчание.

Олег чувствовал себя как выжатый лимон после изнурительной ночи, когда его воспаленный мозг перескакивал с одного воспоминания на другое и забывался в горячечном сне только для того, чтобы, очнувшись, снова терзать его с утроенной силой. Днем он поспал немного, но легче ему не стало.

В душе была словно выжженная пустыня – раскаленная и безжизненная. Тишина и умиротворение, разлитое в воздухе, приносили почти что физическое облегчение.

Федор заерзал на скамейке.

– Да кури, кури, – благодушно разрешил Игорь.

Тот с готовностью извлек из кармана папиросы со спичками, сунул в рот беломорину и закурил.

На крыльце снова показалась напряженная Фаина.

– Григорич! – протрубила она, сложив ладони рупором. – Гони в шею этого тунеядца! А то клев пройдет.

Федор аж руками всплеснул, чуть не выронив папиросу.

– Ну не гадюка, а? – изумился он, – Прям Аль Кайда какая-то!

Он смачно сплюнул себе под ноги, но с места не тронулся.

– Я бы на твоем месте поторопился, пока тебе священный джихад не устроили, – посоветовал Игорь.

Федор хмыкнул, всем своим видом демонстрируя независимость от суровой супруги, но, докурив, все же встал и, понурившись, поплелся к дому.

Эта сценка ненадолго отвлекла Олега от невеселых мыслей.

– Как ты? – спросил Игорь, покосившись на него.

– Нормально, – отозвался тот. – Только голова немного кружится.

Они помолчали.

– Расскажи мне про Быка, – попросил Игорь. – Кто это?

Олег поморщился:

– Да я не знаю толком. Урод какой-то, авторитет местный.

– Ты видел его?

– Видел. Один раз.

– Какой он?

Олег пожал плечами:

– Ну… Обыкновенный. Среднего роста. Темные волосы, темные глаза. Старше меня. Я же говорю – обыкновенный. Разве что картавит немного.

Игорь задумался, а потом покачал головой:

– Не помню такого.

Зато Олег помнил его очень хорошо.

Сначала ни о каком Быке речи не шло. Он взял деньги у стройного голубоглазого паренька под расписку, оформленную по всем правилам в присутствии двух свидетелей, под божеские двадцать пять процентов.

– Как в банке, – пошутил паренек.

Однако когда Олег в первый раз просрочил выплату долга, процент вырос до тридцати. Во второй раз до пятидесяти. В третий раз ему устроили встречу с Быком.

– Я видел твою жену. Красивая, – сказал Бык. – И сынок ничего. Здоровенький?

Олег похолодел.

– Слушай внимательно, дважды повторять не буду, – понизил голос Бык. – Найдешь человека, которого зовут Ермаков Игорь Григорьевич, и уберешь его. Покажешь фотографии трупа и могилы, и будем считать, что ты мне ничего не должен.

– Я верну вам деньги, – прохрипел Олег.

– Ты уже обещал это. Дважды, – напомнил Быков. – Так что правила изменились.

Он достал из кармана Олегову расписку и показал ему.

– Я верну тебе эту бумажку через месяц, если сделаешь, о чем говорю. Но если через месяц тот человек не умрет, тогда умрет кто-то другой. Ты догадываешься кто?

– Вы не сделаете этого, – прошептал Олег. – Вы же не зверь!

Быков усмехнулся:

– Не сделаю. Скорей всего. Но ведь бывают разные нехорошие ситуации, после которых человек навсегда остается калекой. Понимаешь, о чем я?

Олег понимал.

– Ты не можешь охранять жену или сына двадцать четыре часа в сутки. Так что рано или поздно с кем-то из них может произойти несчастный случай.

Быков замолчал. Олег смотрел на него и не мог поверить, что все это происходит наяву, а не в страшном сне или в кино.

– Поверь, я не изверг, – сказал Бык после паузы. – И мне совсем не хочется калечить твоего сына. В конце концов, я сам отец. Так что постарайся – у тебя есть целый месяц. И не пытайся меня обдурить – фотошоп [1] тебе не поможет. Кстати, если тебе от этого станет легче, человек, которого ты должен убрать, убил моего брата. Так что это всего лишь акт мщения. Думай об этом, как о справедливом возмездии.

Олег не мог думать об этом вообще. В тот вечер в гараже тестя он впервые в жизни напился до беспамятства и вернулся домой лишь на следующий день, грязный и больной.

Жена не разговаривала с ним неделю, но в конце концов простила, списав срыв на отсутствие нормальной работы и фатальную нехватку денег.

– Только, пожалуйста, не делай так больше, – попросила она. – Мне и так тяжело, а тут еще ты…

У него разрывалось сердце, и он всерьез несколько ночей подряд обдумывал различные варианты самоубийства. Но оставил эту затею, прекрасно понимая, что таким образом всего лишь переложит долг на плечи жены.

Через неделю он знал все о Ермакове Игоре Григорьевиче, бывшем заведующим хирургическим отделением первой горбольницы. Он не знал лишь двух вещей – куда и почему тот уехал.

– Ну, и как ты меня нашел? – поинтересовался Игорь.

– Случайно, – ответил Олег. – У меня как раз отец попал в твою хирургию с прободной язвой. Так что я там задружил с нянечками и медсестрами. И одна из них – полненькая такая, Светлана – сказала мне, что у тебя есть дед в какой-то деревне недалеко от Аникино. Она это знает, потому что у нее самой там родня живет.

– И ты решил прочесать все деревни вокруг Аникино? – усмехнулся доктор.

– Да, – совершенно серьезно отозвался Олег. – Я бы искал тебя, пока не нашел.

Когда он так сказал, у меня по спине пробежал холодок. Я поежился и уронил книгу.

– Что читаешь? – спросил он.

Я поднял с земли потрепанный томик, отряхнул от пыли и показал ему обложку.

– «Омар Хайям. Рубаи», – прочитал Олег. – Понятно. Твое?

– Нет. Деда. Он у меня философом был.

– Профессиональным? – удивился Олег.

Я засмеялся:

– Да нет. По профессии он был ветеринаром. А философом – по духу.

– Ясно. Тут, наверно, только такие и выживают.

Это было очень меткое замечание, так что я не нашелся, что ему ответить.

– А где он сейчас? – спросил Олег.

– Умер. В прошлом году, – ответил я.

– Отчего?

– От старости. Ему было девяносто шесть.

– Не слабо, – отозвался Олег. – А как он умер?

– Во сне – уснул и не проснулся.

Он удовлетворенно кивнул, а я снова поразился тому, насколько легко он говорил о смерти. Никакой неловкости или застенчивости! Я, врач, видел столько смертей, сколько обычному человеку даже представить сложно, и, тем не менее, всякий раз при одной только мысли о небытии испытывал нечто похожее на трепет.

Я понятия не имел, что ждет нас там – за порогом. И отчего на одних лицах застывала спокойная понимающая улыбка, лица других выражали строгость или скорбь, а некоторые лица вообще ничего не выражали.

Что любопытно, я никогда не видел страха на лице умершего. Почему, интересно?

Дед тоже не боялся смерти. Он так устал жить, что даже звал ее, а она все не приходила.

Два года назад он встретил меня как блудного сына – с любовью, пониманием и прощением. Ни о чем не спрашивал, хотя видел, как мне плохо, и не лез с советами. Терпел, когда я неделями не выходил из запоя. И радовался, когда я устал, наконец, пить и завязал с этим бессмысленным и бесполезным занятием.

Мы были родственными душами – он понимал меня, как никто другой. Наверно, так и должно было быть, ведь мы родились в один день, только я на пятьдесят лет позже него. Меня даже назвали в его честь. Впрочем, в нашем роду старших сыновей всегда называли в честь деда.

Мне так его не хватало. Он был молчун – совсем не похож на тех говорливых стариков, что не умолкают ни на минуту, спеша вывалить на тебя каждое свое воспоминание. Раньше я был признателен ему за это. А сейчас жалел, что не успел расспросить его обо всем, что он пережил.

Когда я думал о том, что деду пришлось испытать – война, плен, лагеря (сначала немецкий, потом советский), – мои собственные переживания начинали казаться мне не то чтобы ничтожными, но все же гораздо менее важными чем то, через что прошел он.

Начинало темнеть.

– Может, пойдем, чайку попьем? – предложил я.

Олег пожал плечами:

– Давай, я не против.

Он резко встал, покачнулся и, наверное, упал бы, если б я не подхватил его под руку.

– Эй-эй, – придержал его я. – Ты слишком резвый, парень. Не хватало еще, чтоб ты в обморок прямо тут грохнулся. Мне совсем не улыбается тащить тебя в дом на своем горбу. Так что давай-ка поаккуратней. Ладно?

– Ладно, – смущенно отозвался он и осторожно двинулся к лестнице.

Пока закипала вода в чайнике, я приготовил чашки и достал из буфета печенье и смородиновое варенье от любезной Фаины.

Олег сидел за столом и меланхолично смотрел в окно.

У меня не шли из головы его слова. За два дня, что прошли с той злополучной ночи, я как-то успел подзабыть, для чего здесь этот человек. Я видел перед собой обыкновенного молодого мужчину – здорового, трезвого, вменяемого – и у меня в голове не укладывалось, что он здесь, чтобы убить меня.

Убить меня!

Черт побери, и ведь он пытался это сделать! И то, что у него ничего не вышло, вовсе не гарантировало, что он не попытается еще раз.

– В следующий раз будешь кого-нибудь убивать – не трать время на разговоры, – сказал я, разливая кипяток по кружкам и усаживаясь за стол. – А то получается как в плохом кино: пока злодей произносит речь, вместо того чтобы сразу пришить главного героя, тот под шумок отрывает злодею яйца.

– Учту, – хмыкнул Олег и уткнулся носом в кружку.

Я макал печенье в Фаинино варенье, смотрел на мужчину, сидящего напротив меня, и пытался представить, каково это – убивать человека. Я знал, что такое врачебная ошибка. Я даже знал, что такое халатность. Но осознанное убийство…

– Скажи, что ты чувствовал тогда ночью? – спросил я его.

Олег понял меня.

– Ничего, – ответил он.

Я не поверил ему:

– Не может быть! Ты же не робот, ты живой! А живой человек не может убивать другого человека и ничего при этом не чувствовать.

Он поставил чашку на стол и устало потер глаза.

– Знаешь, – сказал он. – На самом деле я давно убил тебя. Причем, много раз. Так что одним разом больше, одним меньше…

Мне вдруг сделалось так тоскливо. И расхотелось расспрашивать дальше.

– У тебя есть семья, дети? – поинтересовался Олег.

– Ты же знаешь обо мне все. Так чего спрашиваешь? – огрызнулся я.

– Знаю, – проигнорировал он мой тон. – На самом деле я не это хотел спросить. Я хотел знать, любил ли ты когда-нибудь? По-настоящему?

– Какое это имеет значение? Ты что – не убьешь меня, если я любил?

Он пропустил мимо ушей последний вопрос:

– Просто тогда бы ты меня понял.

Я рассмеялся:

– Ну конечно! И даже простил бы!

Олег промолчал, опустив голову. А когда снова поднял ее, его глаза подозрительно блестели:

– Я люблю свою жену. И сына. Я так их люблю, что пойду ради них на все. Даже на это.

Он с трудом проглотил комок в горле.

– Извини, мне что-то нехорошо. Наверное, мне лучше прилечь.

Он встал, покачнувшись, и уцепился за край стола, чтобы не упасть. Я не поддержал его. Он постоял немного, борясь с головокружением, а потом короткими неровными шагами побрел к себе в комнату.

Вот ведь сволочь! В эту минуту я почти ненавидел его.

Я прожил на этой земле как минимум лет на десять дольше него, но что было в моей жизни по большому счету?

Да, было дело, которому я посвятил всего себя и в котором был лучшим – чего уж тут скромничать. Но что кроме этого? Два неудачных брака и несколько связей разной продолжительности и напряженности?

Кого я любил, и кто любил меня? И ради кого я мог бы убить?

Ну, уж точно не ради первой жены. И уж тем более не ради второй.

Я хмыкнул и ненадолго развеселился, вспомнив свой второй брак с его шумными разборками, битьем посуды и призывом соседей в качестве свидетелей моей гнусности и бесчеловечности. Соседям-пацифистам впору было ставить памятник за кротость и терпение.

Каждая из женщин, бывших рядом со мной некоторое время, обвиняла меня в одном и том же: эгоизме и кобелизме. Последняя пассия была откровенней всех: «Ты эмоциональный импотент, мой милый. И, к счастью, столько пьешь, что скоро станешь импотентом физиологическим, чего я тебе от всей души желаю». Это были последние слова, которые она сказала перед тем, как уйти.

Честно говоря, я не понимал, почему все они так меня ненавидели. Ведь я всегда был с ними честен – никогда никому не обещал любви до гроба и уж тем более не обещал хранить верность на веки веков. Чего ради?

И не надо мне рассказывать про экстаз, в котором волшебным образом сливаются две души, и который возможен, когда занимаешься сексом только с тем, кого любишь. Это хрень полная: секс не имеет никакого отношения к любви, поскольку является обычным физиологическим актом, удовлетворяющим простейшие потребности организма, – в точности как сон, еда или испражнение. Причем, чем больше терпишь, тем больше удовольствие. Не знаю, как насчет оргазма, но нечто похожее хоть раз в своей жизни испытывал каждый, кто с переполненным мочевым пузырем или готовым лопнуть кишечником добирался, наконец, до унитаза. А как описать наслаждение, с которым ты, уставший до смерти после 48-часовой смены, падаешь головой в подушку?

Да и, говоря по правде, сама концепция любви – во всяком случае, такая, как ее понимали мои женщины, – вызывала у меня большие сомнения. Всем им по большому счету хотелось лишь одного: чтобы их пустили в душу – в малюсенький-премалюсенький уголочек, потому что больше им и не надо, лишь бы быть рядом. Ага, как же! Стоило только дать слабину, как они сначала робко и незаметно, а потом все нахальней и бесцеремонней начинали требовать все больше и больше времени, места и внимания. Рано или поздно мое терпение кончалось, и я опять оставался один, в блаженном одиночестве, пока через какое-то время снова не попадал в поле зрения очередной искательницы счастья.

Почему всегда спрашивали только с меня? Почему никто никогда не интересовался, чего хочу я?

Мне сделалось совсем тоскливо. Я достал из буфета бутылку самогона, подаренную Федором по случаю исцеления от кишечного расстройства, вызванного неумеренным потреблением просроченной ветчины, выменянной у китайцев на два литра точно такого же самогона. Выдернул пробку, плеснул в стакан и выпил в один глоток, не дыша.

Фу-у! Ну и гадость!

У меня был спирт, но идти за ним в комнату, где лежал Олег, совсем не хотелось.

Огненная жидкость потекла по пищеводу, обжигая стенки, и разлилась внутри горячим озером, согревая желудок и душу.

Мне вдруг вспомнились студенческие попойки – веселые посиделки, заканчивавшиеся под самое утро. Час на сон, и бегом на лекцию. Или в анатомку.

Да, хорошее было время – славное, беззаботное. Никаких тормозов, никаких обязательств.

А еще мне вспомнилась одна девочка по имени… Впрочем, не важно, как ее звали.

Сначала мы учились в разных группах и виделись только на общих для всего потока лекциях. Но после выбора специализации оказались вместе в одной группе.

Она была такая же, как я – веселая, бесшабашная. Нам было очень хорошо вместе, и мне казалось, что мы очень похожи и ей нужно то же, что и мне – то есть ничего. Она никогда ни о чем не просила, а я и не предлагал. Поэтому сильно удивился, когда она взяла да и вышла за нудного аспиранта-офтальмолога.

Да ладно, чего теперь-то врать? Я не удивился – я был раздавлен. В день их свадьбы я напился до полуобморочного состояния и не просыхал три дня. А когда пришел в себя – собрался с силами и продолжил жить.

Потом ее аспирант защитился, стал доцентом, и они уехали в Саратов, где ему предложили кафедру.

Мы больше никогда не виделись, и я понятия не имел, где она сейчас, живет ли со своим офтальмологом или бросила его, есть ли у нее дети.

Я редко вспоминал ее – только тогда, когда мне становилось совсем плохо. И это она не давала мне скатиться на самое дно. Я просто представлял, что бы сказала она… и останавливался у последней черты.

А потом в моей жизни произошло то, чего она никогда мне не простила бы.

И оказался здесь.

Я почти ненавидел Олега. И завидовал ему.

И еще – я бы, наверно, убил за ту девочку.

И за деда.

День четвертый

– Мальчики, я вам рыбки принесла! – с этими словами в дверях возникла Фаина в своем неизменном цветастом фартуке.

Она прошла к столу и с грохотом водрузила на него ведро, на дне которого вперемешку с травой лежали жирные окуни.

– Мой с ночи принес, – пояснила она, преданно глядя на Игоря.

– Фаечка, кормилица ты моя, ну что бы я без тебя делал? – ласково произнес тот, и Фаечка зарделась, сделавшись в точности одного цвета с маками на своем фартуке.

Олег с интересом наблюдал эту сцену. Ну сельские страсти, да и только!

Наконец, счастливая кормилица нехотя удалилась, унося в сердце прощальную улыбку доктора.

– Ты в курсе, что она к тебе неровно дышит? – поинтересовался Олег.

– Кто? Фаина? – изумился Игорь. – Да брось! Тебе привиделось.

– Ну-ну, – хмыкнул Олег.

– Нет, правда! – загорячился доктор. – Она в своем Федоре души не чает. Там такая история была – Ромео и Джульетта отдыхают.

– Серьезно?

– Серьезно. У нее, между прочим, незаконченное высшее. Да. Она отучилась в техникуме и поступила в институт. Родители гордились ею страшно. А потом отец умер, а мать тяжело заболела, и Фая все бросила и вернулась домой ухаживать за матерью. Думала, что это ненадолго – мать поправится, и она снова уедет в город. А мать все болела, болела, да так и зачахла. Так что как устроилась Фая секретарем к председателю сельсовета, так до сих пор и работает.

– А разве сейчас есть сельсоветы? – осторожно спросил Олег.

– А куда б им деться? – удивился Игорь. – Это в городах теперь все больше Думы да мэрии. А тут все по-старому.

– А Федор?

– Федор – это отдельная песня. Ты не смотри, что он такой тощий. Это только кажется, что его соплей перешибить можно. Мне дед рассказывал, что он за Фаину бился смертным боем. Да. Один раз ему даже нос сломали, но он все равно не отступился. Она, знаешь, какая красивая в молодости была? У-у-у… Женихи тучей за ней ходили. А родители, ясное дело, хотели, чтобы она замуж за городского вышла. А она взяла да и выбрала Федора. Тогда вся деревня на ушах стояла!

– Интересно, что же это она в нем нашла?

– Между прочим, у него золотые руки, – обиделся за соседа Игорь. – Когда не пьет.

– Вот именно, – усмехнулся Олег. – А пьет он постоянно.

– Ну, не то чтобы постоянно… Кстати, когда он выпивши начинает хорохориться, Фаина лупит его нещадно. А он потом, протрезвев, ничего не помнит и все удивляется, откуда у него синяки по всему телу. А она говорит, что это он по пьяни углы посшибал.

Пока Олег улыбался, представляя, как коварная Фаина дубасит мужа в два раза меньше нее, доктор внимательно разглядывал соседский подарок.

– Черт, как возиться-то не хочется! – изрек он, осторожно двумя пальцами доставая из ведра крупного окуня.

Окунь внезапно дернулся, вырвался на свободу и запрыгал по столу. Его с трудом поймали и вернули в ведро.

– Ну хочешь – я их почищу, а ты сваришь. Или пожаришь, – предложил Олег.

– Идет, – согласился довольный доктор.

Он принес воды и, развалившись на стуле, стал наблюдать, как Олег ловко чистит рыбу.

– Сколько ты должен Быку? – внезапно спросил Игорь.

Олег поморщился. На какое-то мгновение он забылся, но этот простой вопрос быстро вернул его к действительности.

– Вместе с процентами пятьсот тридцать две тысячи, – нехотя ответил он.

Игорь поднял брови, но промолчал.

Интересно, что это значило? Много? Или мало?

– А у тебя были когда-нибудь проблемы с деньгами? – поинтересовался Олег.

Пауза.

Доктор молчал, уставившись в одну точку.

– Были, – наконец ответил он.

Встал и вышел в сени.

Он вернулся через пару минут с миской, где лежали морковка, луковица и несколько картофелин, уселся за стол и молча принялся чистить овощи.

Олегу очень хотелось расспросить его поподробнее, но у доктора было такое выражение лица, что он не решался.

– Вот я никак не могу понять, – все же начал он осторожно. – Почему так получается: ты пашешь как папа Карло, пытаясь прокормить семью, а какой-нибудь мудила, вовремя приватизировавший заводик или отбивший у конкурента ларек, теперь стрижет себе купоны и в ус не дует. Ну скажи мне, вот как так выходит, что одни вкалывают и ничего не имеют, а другим – причем, заметь, не самым лучшим – деньги просто к рукам липнут?

– Понятия не имею, – пожал плечами Игорь. – Я, как видишь, не денежный мешок.

– А разве тебя это никогда не интересовало? – не отставал Олег.

Его действительно всерьез волновала эта тема.

Доктор помолчал.

– Знаешь, у меня есть брат, – сказал он после паузы. – Двоюродный. Он из тех, кому, как ты говоришь, деньги к рукам липнут, хотя он ничего не приватизировал и не отбивал.

– Так не бывает. Чем он занимается?

– Бывает. Он построил деревообрабатывающую фабрику. Заготавливает древесину, обрабатывает ее и продает по всему миру, в основном китайцам. Правда, ему жалко продавать, так что сейчас он строит мебельный комбинат.

– И что?

– А то. Говорят, что деньги любят тех, кто к ним равнодушен.

– Ты хочешь сказать, что твой брат к ним равнодушен?

– Не поверишь – равнодушен.

– Чушь собачья, – фыркнул Олег. – Был бы равнодушен, не делал бы всего этого.

– А тебе не приходило в голову, что некоторые люди могут делать что-то не ради денег, а просто потому, что им это нравится? – поинтересовался Игорь, пристально глядя на собеседника.

– Не верю, – покачал головой тот.

Доктор пожал плечами и промолчал.

– И ты хочешь сказать, что деньги его совсем не испортили, да? И он остался хорошим порядочным человеком? – саркастично спросил Олег.

– Ну, почему же не испортили? Еще как испортили. Он стал жестким. Очень жестким. Но, наверно, иначе и нельзя, если от тебя зависит судьба производства и жизнь сотен людей. Да, он живет в своем доме, а не в двухкомнатной квартире, и ездит не на шедевре отечественного автопрома, а на «Ауди». Но это только потому, что, насколько я знаю, так хотела жена и так удобней. Ему самому это все, по большому счету, до фени. Он не из тех, кто кому-то что-то доказывает.

– Ну, не знаю, – вздохнул Олег. – Все равно несправедливо.

– А где ты вообще видишь справедливость? – усмехнулся Игорь. – Разве справедливо, когда жирный бездельник всю жизнь бьет жену и счастливо умирает от инфаркта, а какой-нибудь умница и трудяга сгорает во цвете лет от рака поджелудочной и мучается так, что не вышепчешь? Или когда молодой и, в общем-то, здоровый парень благополучно переносит пустячную операцию и не просыпается после наркоза? Это справедливо?

Он в сердцах кинул очищенную картофелину в котелок с водой и взял следующую.

– Знаешь, ты мне напомнил… – произнес Олег, задумчиво разглядывая толстого сонного окуня. – Бык говорил что-то такое… Типа, это ты виноват, что его брат не проснулся после операции.

Игорь уронил картофелину на стол и изумленно посмотрел на Олега:

– Так вот это кто… – сказал он после долгой паузы. – Я помню тот случай.

Он подобрал картофелину, дочистил ее и кинул в котелок.

– И что там было? Ты действительно виноват в его смерти? – спросил Олег.

– И да, и нет, – ответил Игорь. – Нет – потому что я хирург, а не анестезиолог. Да – потому что я отвечал за операцию в целом.

– Так ты поэтому сбежал сюда? – осторожно поинтересовался Олег.

– Нет, – помолчав, отозвался доктор.

Он как раз закончил чистить овощи, встал из-за стола, взял кастрюлю с очистками и пошел во двор.

Ночью началась гроза. Гром гремел так, что казалось, будто на соседней улице взрывается пороховой склад. Вспышки молний заливали светом комнату. На мгновение становилось так светло, что я мог прочитать слова и цифры на большом календаре за прошлый год, висевшем на стене напротив меня.

Наконец, полыхнуло так, что я даже прикрыл глаза от вспышки яркого, почти дневного света и похолодел, поняв, что сейчас случится нечто. Долгие секунды ничего не происходило, а потом прямо надо мной раскололось небо. От грохота затряслись стены дома.

А у меня по всему телу волосы встали дыбом от ужаса и восторга.

Я лежал в горнице на диване и с некоторым злорадством думал о человеке в соседней комнате, который в эту минуту не спит и который знает, что я тоже не сплю, как и все остальные жители деревни. И поэтому он не сможет меня сегодня убить, даже если захочет.

Не знаю, как долго продолжалась небесная вакханалия, но все же через какое-то время гроза стала стихать. Вспышки света сначала утратили яркость и перестали освещать самые дальние уголки горницы, а потом и вовсе прекратились. Постепенно гром становился все тише и тише, и совсем скоро можно было слышать только монотонный убаюкивающий шелест дождя за окном.

Я не спал. Я боролся с воспоминаниями.

Эти тени были очень живучи, и как обычно они оказались сильнее меня. Я устал и сдался.

Они прорвались сквозь все выставленные мной заслоны и заполонили крошечную темную комнату, где я пытался затаиться. То, что прятаться бесполезно, мне было понятно уже давно – от себя не спрячешься. Но все равно день за днем, ночь за ночью я упорно старался забыться. Наивный! Эта война с самим собой сначала отравила алкоголем мозг, а затем тоской и безразличием иссушила душу.

Иногда днем мне казалось, что освобождение близко. Но приходила ночь, а вместе с ней и ясное понимание, что дневная надежда была не больше чем иллюзией – я ничего не забыл.

И сейчас, лежа на диване и слушая дождь, я отчетливо осознавал, что так будет продолжаться столько, сколько я живу: я всегда буду помнить о том, что сделал.

Я убил человека.

Нет, не младшего брата Быкова – там был несчастный случай. Мы сделали все, что могли, но он не проснулся. Такое случается – редко, но все же случается. В жизни каждого хирурга рано или поздно наступает момент, когда все его мастерство, все знания оказываются бессильными. Ты торжествуешь, что опять обманул костлявую, а она в этот миг наносит удар в спину. Вот и в тот раз все именно так и вышло.

Я был виноват в смерти Быкова-младшего, но я его не убивал. Я убил другого мальчика.

Не своими руками – он умер от кровопотери. Но это я дал ему умереть.

В тот день плановых операций было всего две: одна тяжелая полостная с резекцией части пищевода пожилому мужчине и другая по удалению желчного пузыря жене бывшего начальника одного из Департаментов городской администрации, а ныне депутата областной Думы.

Первую операцию проводил я, и она была изматывающей. Так что вторую я был бы не прочь спихнуть на Максима – молодого хирурга, которого мне навязали чуть больше года назад. Моя начальная неприязнь к нему сменилась симпатией, когда обнаружилось, что парень он шустрый и толковый. Как и большинство начинающих хирургов, он грешил излишней самоуверенностью, но я и сам когда-то был таким и знал, что с возрастом это пройдет.

К сожалению, вторую операцию тоже пришлось проводить мне, поскольку депутат не только вполне официально оплатил в кассу стоимость операции, но и приватно вручил мне некую сумму, которая должна была гарантировать, что именно я удалю желчный пузырь его горячо любимой супруге.

Мне как раз позарез были нужны деньги – мне только что помяли машину, – поэтому я особо не колебался. Тем более что операция обещала пройти без проблем. Так что деньги я взял и даже в приступе великодушия позволил волнующемуся депутату наблюдать за ходом операции.

Все шло по плану. Я только-только подобрался к желчному пузырю, когда по скорой привезли подростка с подозрением на внутреннее кровотечение. Он был в бредовом состоянии и не мог объяснить, что с ним произошло. Перепуганные родители рассказали, что мальчик вернулся домой поздно вечером весь в синяках и кровоподтеках и наотрез отказался как отвечать на вопросы, так и ехать в приемный покой. Утром ему стало хуже, но он еще был в сознании и продолжал отказываться от помощи. Однако через несколько часов, когда его состояние резко ухудшилось и он начал заговариваться, родители вызвали скорую.

Один из моих хирургов был в отпуске, другой взял неделю без содержания и улетел хоронить тещу, так что у меня оставались только Максим и еще один совсем зеленый интерн.

Когда мы вскрыли подростку брюшную полость, то обнаружили многочисленные повреждения внутренних органов. Разорванную селезенку надо было срочно удалять.

– Справитесь? – спросил я Максима.

– Справимся, – ответил тот. Интерн, поколебавшись, кивнул в знак согласия.

И я вернулся к пациентке.

Конечно, я мог бы остаться и сам прооперировать мальчика. Но тогда, по-хорошему, пришлось бы вернуть деньги депутату, а я их уже потратил. К тому же он обещал помочь с выделением дополнительного финансирования на открытие научного центра на базе моего отделения. Так что я решил завершить начатое.

Максим с интерном по очереди прибегали ко мне за консультацией, и у меня сложилось впечатление, что они действительно справляются.

Я ошибся.

Когда я, наконец, освободился и присоединился к ним, было слишком поздно.

Через полчаса мальчик умер от потери крови, и я понимал, что это моя вина.

Самым ужасными минутами в моей жизни были те, когда я пытался объяснить почерневшим от горя родителям, почему не стало их шестнадцатилетнего сына. Я не помню, что лепетал тогда. Да это и не важно. Важно то, что их сын умер из-за меня. И я это знал. И все это знали.

Когда постоянно сталкиваешься с болью, страданием, а иногда и со смертью, на душе поневоле нарастает мозоль, и ко многому начинаешь относиться несколько отстраненно. Хирурги – вообще народ циничный.

Но тот случай встряхнул меня так, как ничто другое в жизни. Я очнулся и осознал, что мозоль на душе превратилась в коросту. Моя вина была безмерной, и ничто не могло искупить ее.

Мне не было прощения. И даже если бы когда-нибудь Господь простил меня, я бы себя не простил.

С того дня моя жизнь изменилась окончательно и бесповоротно. Я пережил все – административное разбирательство, отстранение от должности, осуждение и презрение со стороны одних коллег, жалость и злорадство других.

Когда все закончилось, я уехал, ни с кем не попрощавшись.

Дед принял меня без объяснений и никогда ни о чем не спрашивал. Я сам рассказал ему все незадолго до того, как он умер. Я боялся, что он отшатнется от меня, но этого не случилось.

– Это твой крест, тебе его и нести, – сказал дед, выслушав меня. – Только смотри – не сломайся под ним.

Когда он умер, я потерял последнего человека, любившего меня безусловно.

Перед самой смертью дед сказал нечто такое, чего я сначала не понял.

– Отдавай, – прошептал он.

– Чего? – растерялся я.

– Отдавай, – повторил дед.

И ушел.

Я долго не мог понять, что он хотел этим сказать. И только в последнее время, до меня, кажется, начало доходить.

День пятый

Его разбудила гроза. Не сразу.

Поначалу ему снился сон, в который естественным образом вплелись громовые раскаты и вспышки молний. А может, это из-за грозы ему приснилось, что он шел по голой безжизненной земле, а над ним бушевала стихия.

Черное небо прорезали огненные зигзаги, освещая выжженную равнину до самого горизонта. Вокруг ни души. Ни дерева, ни камня. Только он, растрескавшаяся земля, да грохот над головой.

Дождя не было. Может быть, он лил где-то в другом месте, но здесь пока было сухо. Ураганный ветер дул прямо в лицо, пытаясь сбить с ног и норовя сорвать одежду, но Олег упорно шаг за шагом шел вперед, пока идти стало невозможно. Он беспомощно стоял, сгибаясь под порывами ветра, и смотрел, как огненные стрелы бьют в землю, постепенно приближаясь к нему.

Спрятаться было негде. Впрочем, в глубине души он знал, что прятаться бесполезно. Так что ему оставалось только стоять и смотреть на приближение развязки. Молнии били в землю все ближе и ближе. И вот, наконец, небо раскололось надвое, и там вспыхнуло нечто настолько ослепительное, что стало светло как днем. Огненный столб ударил прямо в Олега и прошел через него смертоносным электрическим разрядом.

Он даже не успел почувствовать боль, как с ужасом обнаружил, что смотрит на себя со стороны. Точнее, на то, что от него осталось – черный обуглившийся остов.

А потом он проснулся.

Судорожно втянул в себя воздух и обнаружил, что лежит на кровати, вымокший насквозь. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Комнату озарила очередная вспышка, снова прогремел гром. Это была просто гроза, а вовсе не божья кара, как ему приснилось.

Олег лежал и слушал, как гроза постепенно уходит в сторону, и понемногу успокаивался. Сердце вошло в нормальный ритм. Он сел на кровати, обхватив голову руками.

Что это было? Знак? Предупреждение?

Что же он наделал? Как получилось, что из-за каких-то в общем бессмысленных вещей он поставил под угрозу жизнь тех, кого любил больше всего на свете? Так ли уж ему нужен был этот гигантский плазменный телевизор? Или двухдверный холодильник, занявший все свободное место в их крошечной кухне? Или супер-навороченный музыкальный центр, от которого закладывало уши?

Да, хорошие вещи украшают жизнь. Но всегда были и будут предметы, которые ты не сможешь себе позволить. И если тебе не по карману Porsche «Panamera» или вилла на Сардинии, то надо принять это и не рвать жилы, доказывая себе и другим, что ты не хуже остальных.

Зачем?

Кому это было нужно? Ему? Оказывается, единственное, что ему нужно на самом деле, так это чтобы жена и сын были живы и здоровы. Вот и все. Так просто.

Как же он мог не понимать этого раньше? Как допустил, чтобы на карту были поставлены жизни не только родных людей, но и совсем незнакомого ему человека? С чего он взял, что может обменять жизнь жены или сына на жизнь этого доктора?

А ведь Игорь не сделал ему ничего плохого. Наоборот, совершенно бескорыстно оказал помощь и предложил ночлег.

И какое ему, Олегу, дело до того, что совершил или не совершил в прошлом этот человек? И с чего он взял, что может распоряжаться чужой жизнью только на том основании, что Игорь виноват в чьей-то смерти? Да если даже и так! При чем здесь он, Олег? Разве он Господь Бог?

Он усмехнулся, и смех этот был похож на рыдание.

Последние недели его жизни были подчинены одной цели – убить человека. Не найдя другого выхода, он принял этот – не сразу, мучительно сопротивляясь, но принял. А что, если он поторопился? Что, если был другой выход, который он от ужаса и растерянности пропустил?

Он чуть не совершил непоправимое. А как бы ему жилось дальше со знанием того, что он убил человека? Однажды Олег попытался представить себе это, но не смог. Это было настолько мучительно, что он перестал себя терзать. Он решил тогда, что пусть будет, что будет, а дальше посмотрим.

Не будет ничего дальше. Нельзя жить дальше, решившись убить человека.

Жаль, что он потратил столько драгоценного времени, чтобы осознать эту простую истину. Не убий!

Ему страстно захотелось немедленно сказать об этом Игорю, и он вскочил с кровати. Доктор наверняка не спит. Разве можно спать в такую грозу?

Олег прошел в горницу, подошел к дивану и застыл, вглядываясь в лицо лежавшего перед ним мужчины. В темноте было не разобрать, закрыты у него глаза или открыты.

Доктор лежал на спине, запрокинув руки за голову. За шумом дождя его дыхания не было слышно.

– Ты спишь? – шепотом просил Олег.

Игорь не ответил и даже не шелохнулся.

Олег постоял еще немного, а затем тихонько развернулся и пошел в свою комнату.

Дождь шел всю ночь и прекратился лишь под утро.

Уже начинало светать, когда я, наконец, уснул.

Всю ночь я думал – о разном. О том, как жил прежде. О том, как буду жить отныне.

Прошло всего несколько дней, а моя жизнь готовилась сделать новый поворот. Я чувствовал это – пришло время двигаться дальше.

Нет, я не простил себя. Но я понял, что несмотря ни на что все еще жив. И не имею права сидеть тут, спрятав голову в песок.

Всю свою жизнь я лишь получал – пришло время отдавать. Я понял тебя, дед. И, возможно, этот несчастный человек возник на моем пути не случайно. Может быть, мне следовало начать с него?

Послышались осторожные шаги. Олег подошел к дивану и замер, прислушиваясь ко мне.

– Ты спишь? – прошептал он.

Я лежал и не дышал. Сердце билось как колокол. Мне казалось, что не услышать его мог только глухой.

В это мгновение я понял, что от того, как поведет себя сейчас этот человек, зависит все. Если он решит убить меня – ну что ж, значит, так тому и быть. Я отдам ему себя. Возможно, это и есть искупление.

Кажется, он стоял возле меня вечность. Я же лежал с закрытыми глазами и молил лишь об одном: чтобы все, наконец, закончилось.

Не знаю, о чем он размышлял и почему не сделал то, для чего пришел, но он вдруг развернулся и пошел прочь.

Я дослушал, как он уходит, потом подумал, что после такого испытания для нервов не смогу уснуть до утра, и тут же провалился в сон.

День шестой

– Алё! – послышался голос Федора. – Есть тут кто живой?

Олег с трудом разомкнул веки и увидел соседа, застывшего в дверном проеме. Федор почесал круглый живот под засаленной тельняшкой. Потом после некоторого раздумья почесал затылок и снова замер.

– А где хозяин? – спросил Олег, усаживаясь на кровати и зевая.

Он еще не проснулся окончательно.

– Дак-ыть… Уехал, – отозвался Федор и махнул рукой в непонятном направлении.

– Как уехал? – растерялся Олег. – Когда?

Сосед недоуменно пожал плечами:

– Днем. Вчера.

У Олега закружилась голова:

– Как вчера? Мы же с ним вот только что говорили!

Повисло напряженное молчание. Олег не знал, что думать. Федор – что говорить.

Наконец, сосед переступил с ноги на ногу и, вспомнив что-то, полез в карман треников.

– Вот, – показал он сложенный вчетверо лист бумаги. – Просили утром передать.

Олег вскочил с кровати, схватил письмо и быстро пробежал его глазами.

– Я… это… Омара заберу. Мне разрешили, – сказал Федор.

Он забрал книгу с кухонного стола, потоптался в дверях и вышел.

Олег сидел на старом продавленном диване и смотрел, как большая зеленая муха изучает сахарницу на столе. Забраться под крышку ей не удалось, и она, раздраженно жужжа, полетела прочь.

Он вздохнул, поднес к глазам письмо и в который раз стал его перечитывать:

«Привет! Обойдемся без долгих предисловий. Если Федор все сделал, как я просил, то сейчас где-то около десяти утра, и по моим подсчетам ты проспал часов двадцать.

Извини, мне пришлось тебя усыпить – чтобы ты не путался под ногами и не мешал мне собираться. Надеюсь, голова болит не очень? Не переживай – в чае была только травка.

Не знаю, зачем ты приходил ко мне ночью, во время грозы, но в любом случае спасибо, что не сделал того, зачем пришел. И я не собираюсь давать тебе еще один шанс.

Уж прости, но я собираюсь жить дальше. Понятия не имею, где и как, но буду жить. Может, уеду за границу представителем Красного Креста или Всемирной организации здравоохранения – кстати, давно хотел увидеть Африку. А может, просто переберусь куда-нибудь поближе к морю.

Теперь, что касается тебя.

Сходи на кладбище и найди могилу моего деда. Поправь цветы возле памятника так, чтобы прикрыть год рождения, и сфотографируй. Быкову скажешь, что Ермаков Игорь Григорьевич умер прошлой весной, и покажешь снимки. Причем, ты даже не соврешь. Да и дед, я думаю, не стал бы возражать. Так что воспользуемся тем, что мы с ним полные тезки и родились в один день.

И последнее. Я поговорил с братом (у которого деревообрабатывающий комбинат). Он сказал, что даст тебе денег – без проблем. Отдашь, когда сможешь.

Ну, вот и все. Прощай!

Игорь

P.S. В следующий раз думай, прежде чем делать.

P.P.S. Ты вряд ли поймешь, да это и не важно, но все равно – спасибо!”

Олег аккуратно сложил листок, встал с дивана и пошел на улицу.

Апрель – июль 2009 г.

Примечания

1

Photoshop – компьютерная программа обработки рисунков и фотографий.

Оглавление

День первый

День второй

День третий

День четвертый

День пятый

День шестой Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg