«Обратная случайность. Хроники обывателя с примесью чертовщины. Книга вторая. Новеллы»

* * *

Торжественный банкет организовал не кто иной, как мой начальник Костин. Мой рассказ в понедельник утром поверг его в изумление. Некоторое время он молчал и только потирал обеими руками щёки. После чего заявил, что это надо отметить, и без всяких просьб дал мне неделю отпуска, мол, такое случается не каждый день. Для банкета он выбрал ресторан «Бенджамен», и выделил на него сумму. Ресторан был уютный и не очень дорогой. Публика в нём собиралась интеллигентная и спокойная. Компания у нас была небольшая – Нина с мужем, Лиза с мужем, я с Дашей, Костин, и сам Коновалов. Родион не хотел идти в ресторан под предлогом, что одичал, и вообще не любит, но его уговорили. Нам с Дашей хотелось поближе сойтись с новой роднёй, а Костину невтерпёж было пообщаться с Родионом, но в полной мере это не удалось. Появились новые действующие лица, и несколько нарушили течение мероприятия.

Нас проводили в маленький банкетный зал, скорее большой кабинет. Я сразу заметила интерес персонала к Родиону, но не придала этому значения. Затем пришёл администратор, и о чём-то спросил Костина, указывая глазами на Коновалова. Тот ответил и администратор удалился. Но как только был произнесён второй тост, он снова появился в сопровождении элегантной дамы средних лет. Попросив внимания, он произнёс маленькую речь о том, что коллектив ресторана и владелица лично, полупоклон в сторону дамы, присоединяются к поздравлениям в адрес Коновалова Родиона.

– А это от нас!

И он величественным жестом сопроводил появление двух официантов с подносами в руках. На одном стояли две бутылки шампанского, а на другом красовался торт с надписью «Поздравляем». Сначала я решила, что это домашняя заготовка Костина, но его лицо приняло озадаченное выражение, опровергающее это предположение. И лишь слова дамы всё объяснили,

– Родион Алексеевич недолго проработал в нашей сфере, или, как сейчас выражаются, бизнесе, но оставил о себе хорошую память. Он создатель нашего стиля.

Тут Родион приподнялся, напрягся, и произнёс,

– Мать честная! Людмила!

– Ну, слава богу, узнал, наконец. Только я сейчас Людмила Семёновна.

– То-то я думаю, что название «Бенджамен» откуда-то мне знакомо. А сам-то жив?

– Слава богу, только от дел отошёл. Скажу, что видела тебя, так обрадуется.

Мне вспомнились слова Родионова приятеля об Антарктиде и знакомых пингвинах. Интересно, есть ли места, где у Родиона нет знакомых? Позже это явление он назовёт круговоротом людей в природе. И с некоторым раздражением добавит, что постоянно всплывают знакомые лица, как будто остальных шести миллиардов и не существует.

Людмила Семёновна жестом отпустила обслугу, и по приглашению Родиона присела за стол, предварительно со всеми познакомившись. А узнав причину торжества, пришла в восторг,

– Ну, надо же! Так только в кино бывает!

Они с Родионом негромко пустились в воспоминания. Лиза смотрела на них, иронично скривив губы. Потом Людмила Семёновна переключилась на прочих гостей, и обаяла всех, особенно меня. Впоследствии мы с ней подружились, и она мне кое-что поведала о Родионе. Думаю, что сам он вряд ли бы об этом рассказал, во всяком случае, подробно. Банкет в целом удался. На выходе трое старых работников ресторана с чувством пожали руку Коновалову, а швейцар сказал, улыбаясь,

– Не ошибся я. Тебя Родион ни с кем не спутаешь. Заходи, поболтаем.

В тот вечер с Лизой и Ниной у нас сложились хорошие родственные отношения, и такими же они и остались. Позднее, я удивлялась тому, как по-разному они воспринимали Родиона. Нина была открытой и бесхитростной сельской женщиной. Родиона она любила, но с каким-то материнским оттенком, хотя была моложе его. Она говорила,

– Он хороший, но как большой ребёнок. Нет у него в характере солидности, постоянства, укоренелости в чём-то. Живёт суматошно, всё время с ним что-то происходит. Вроде уже в возрасте, пора бы и остепениться, да куда там! Ко мне всегда хорошо относился, внимательный был, и не обижал. Симпатичный, но слабохарактерный, вот его девчата с толку и сбивали.

Нина засмеялась,

– Помню, была я уже старшеклассницей, и у меня образовалось большое количество подруг. Постоянно домой приходят, совета спрашивают, и всё такое. Вся в популярности, я возгордилась, но мать спустила меня на землю. Однажды я похвасталась, а она говорит.

– Дура ты Нинка! Да кому бы ты нужна была, если бы не Родька. Это ведь девки не к тебе ходят, а на него посмотреть, в надежде познакомиться, а ты и перья распушила.

Но он сильного внимания на них не обращал. У него тогда в городе краля была. Ох, и красивая! Я фотку видела. Только ничего он не рассказывал. Бывало, что про него из газет узнавали, а сам ни гу-гу.

Кое-что Нина мне рассказала, хотя выяснилось, что о брате она знала не так уж и много.

Елизавета была немногословной молодой женщиной с довольно суровым характером. Возможно даже деспотичным. Несмотря на молодость, она умела влиять на окружающих. По-своему умная, она устанавливала свою власть разными способами в зависимости от условий. Глядя на её застенчивого мужа, я не исключала метод прямого физического насилия. Родиона она держала в узде, тщательно культивируя у него комплекс вины, которая должна была компенсироваться материальной помощью. Он жаловался,

– Да знаю я, что это неправильно, что развращаю её деньгами. Ведь не в самих подачках дело, а в их обязательности. А как-то так получается ….

И плевался. Лиза питала нежные чувства к отцу, но не очень их демонстрировала. Как-то в беседе я ей сказала, что её отец довольно неординарная личность, на что получила эмоциональный ответ,

– Да, тётя Вера! Это вы точно определили, точнее не скажешь. Папочка мой по жизни хороший человек, но кобель, каких поискать! Об ординарности тут и речи нет.

Я не нашлась чем возразить. Однако с Дашей они подружились, и непонятно почему. Тем более, что Лиза крайне неодобрительно отозвалась о «клубе»,

– Нашли тоже тему – папашины приключения собирать! Что там интересного? Пьянка да бабы. Любого возьми. Кроме моего, конечно.

Вот таким и был Родион во мнении своей дочери.

Что делать? Есть явления неподвластные разуму и воле людей. Инерция мышления, например, и исходящая из неё привычка лепить ярлыки. Судя по всему, это важная составляющая общения, и этим занимались ещё пещерные люди. Нельзя путать ярлык с прозвищем. Это разные вещи. Прозвища не имеют внутреннего содержания. Они связаны с какими-то внешними признаками человека и прочими внешними обстоятельствами. Это ничего не значащий опознавательный звуковой код. Если человека кличут Трусом, то это не означает, что он действительно трус. Скорее всего прозвище образовано от вполне распространенной фамилии Трусов, что в переводе с диалекта значит Кроликов. Количество прозвищ огромно, ведь в этом качестве можно использовать чуть ли не все слова языка, плюс странные новообразования. У меня был одноклассник по прозвищу Лампась. Кто и когда его так окрестил, неизвестно, но кличка прилипла намертво. Что она означала, не знал никто, в том числе сам носитель, который привык и не обижался. Да, и в самом деле, Ивановых и Смирновых полно, а Лампась один в своём роде.

Иное дело ярлык. Он наполнен внутренним значением, и являет спрессованное в одном слове общественное мнение ближнего окружения о человеке. Это отмеченная народом черта характера, или другое личностное качество. Спектр ярлыков количественно ограничен, в соответствии с проявлениями черт характера и эмоций. Они бывают положительными, отрицательными и нейтральными. Ярлыки живучи, они часто приклеиваются навсегда. И это неудивительно, ведь людям давно известно постоянство характера и привычек человека. Народ в своих суждениях далеко не всегда попадает в «яблочко». Бывает, что ярлык навешивается по яркой, но второстепенной черте характера или манере, и тогда он затмевает более достойные качества личности. Когда люди меняют окружение – армия, переезд, или даже тюрьма, то в новой среде они получают новый ярлык, но в памяти земляков он остаётся прежним. Видно это одна из причин того, что «Нет пророка в своём отечестве». Человек может стать космонавтом или министром, но всегда найдётся бывший сосед или одноклассник, который скажет,

– Высоко взлетел, а ведь форменный мошенник. Всех бывало, в карты обыгрывал.

Поскольку ярлык имеет собирательное значение, его нельзя использовать в качестве имени, а только как характеристику. Известные по фильмам Трус, Балбес и Бывалый, не клички, а именно ярлыки. Не случайно во всех сценах они не называют друг друга по именам. Ярлыки есть у всех людей, и в этом отношении Коновалов оказался своего рода аномалией. В реальности ярлыков у Родиона хватало, и даже с избытком. Что ни человек, то и мнение, но все мнения были разными и противоречивыми. Если бывшая жена и дочь считали Родиона бабником, то сестра Нина держала его за бесхребетного добряка, объект манипуляций интриганок. Для одних он был орудием нечистой силы, для других добрым волшебником. Кто-то считал его простаком, а кто-то редкостным мошенником. Артист, краснобай, невозможный педант, зануда без чувства юмора, и бог знает кто ещё. Само количество этих частных мнений говорило о том, что общего ярлыка у Коновалова не было. А потому среди окружения он был в какой-то мере непонятным до конца объектом, чужеродным элементом. И в самом деле, знакомых и приятелей у него полно, а по-настоящему близких людей почти нет, и живёт он довольно одиноко. Он признался, что мы с Дашей стали для него отдушиной.

По этому поводу он высказался так,

– Это правда. Люди всегда относились ко мне очень по-разному. Возможно потому, что я и сам долго не мог понять себя, и как-то выразить своё социальное кредо.

– А сейчас?

– Сейчас я себя могу обозначить словом «философ». Это не профессия, а такое состояние души. У меня существует своя выработанная система мировоззрения, довольно нестандартная и непривычная, но я на неё опираюсь, и никому её не навязываю. Наверное, так и должно быть. Доказывать людям кто я есть уже бессмысленно. Репутации мудреца мне это не создаст, а малохольным начнут считать наверняка, поэтому самое разумное – не рыпаться, и не корчить из себя пророка. Ярлык блаженного меня не прельщает. А в действительности я, наверное, порядочный эгоист.

С того памятного дня прошло полтора месяца. Остались позади знакомства с обретёнными родственниками и торжественная часть. Волнения улеглись, и я вновь ощутила интерес к своим записям. Это были литературные записи. От психологических исследований я отказалась, стало ясно, что с явлениями обратной случайности они не связаны. Да и уровень моей подготовки в данном вопросе оставлял желать лучшего.

Я записывала рассказы о Родионе, и рассказы его самого в надежде, что попадётся достойный сюжет для романа. Мне хотелось создать что-либо в крупной форме. Но, увы, рассказы Коновалова на это никак не тянули. Он знал, что я его записываю, но открыто не возражал, а однажды сказал,

– Я догадываюсь Вера, что тебе надо. Из моей биографии романа не состряпать. В обыденной жизни, по-настоящему закрученные сюжеты бывают очень редко. Но я тебя выручу. Мне известен такой сюжет из реальной жизни, что пальчики оближешь. Сама идея не нова, это история нашего российского графа Монте-Кристо. Но детали! Впрочем, мне известна только канва событий, а вышивать на ней крестиком придётся тебе. Но дело в том, что главный герой жив и занимает сейчас такой пост, что шапку уронишь. Не дай бог, если он потом прочитает и узнает себя, поэтому место действия нужно хорошо замаскировать. В другой раз под настроение я тебе всё это расскажу.

Здесь требуется важное пояснение. Коновалов очень правдив. Но странным образом эту черту его характера мало кто видел и замечал. Вероятно из-за того, что правдивость его была особого рода. Он действительно никогда не врал. Впрочем, идеала не бывает, случалось и Коновалову приврать, но это бывало очень редко и ненамеренно. Когда зашёл об этом разговор, он сказал, что жить без вранья иногда бывает непросто. Я удивилась и ответила,

– А какие здесь могут быть сложности? Большинство людей постоянно говорят правду каждый день, и не задумываются над этим.

К этой группе я причисляла и себя любимую. Но вопрос оказался сложнее. Коновалов безапелляционно заявил,

– В принципе, все врут поголовно и каждый день. Даже я иногда срываюсь, хотя и стараюсь контролировать себя. Более того, современное общество не может существовать безо лжи в быту. Это даже не надо подробно доказывать. Если ты Вера вдруг решишь говорить окружающим людям в глаза одну только чистую правду, то через неделю у тебя не останется друзей и приятельниц. Через две недели тебя попросят с работы, а через месяц от тебя будут шарахаться как от зачумленной, и крутить пальцем у виска. Мне довелось видеть молодую женщину, решившуюся на публичную откровенность. У неё это случилось от религиозного экстаза. Зрелище не для слабонервных. Неуместную в обществе откровенность князя Мышкина, Достоевский был вынужден оправдывать пребыванием своего героя в психбольнице.

Моя система правды сложилась в детстве поневоле, как раз из-за того, что я не умел врать. Оно и действительно, если за честное признание, то есть за правду ты получаешь ремня, то быстро начинаешь соображать что к чему, и искать выход. В таких случаях детишки, как правило, становятся лгунами. Врать нехорошо, а без вранья и лицемерия жить невозможно. И чтобы разрешить это противоречие, я избрал некий средний путь. Вначале стихийная и примитивная, мною была разработана методика формальной, или по-другому, хитрой честности. То есть способ не соврать, но и правды не сказать. Когда я вырос, то уже сознательно эту методику развил и пользуюсь ею до сих пор. Между прочим, это целая наука. Ничего нового в ней нет, а её приёмы давно в ходу у людей. Самый простой – полное молчание. Но есть способы и похитрее. Например частичное умолчание. Можно сообщить приятелям, что твоя жена беременна, и это будет чистой правдой. А о том, что она беременна от другого, можно и промолчать. Современными СМИ этот способ доведён до совершенства. Есть ещё способ, требующий находчивости. Это умение перетолковывать вопросы и предложения оппонента в нужном для тебя смысле, умение видеть в его словах совсем не то, что он имел в виду. Иногда это даёт потрясающий эффект, а придраться не к чему. Также в ход идут всякого рода намёки, полунамёки и предположения. Я ни разу не сказал открытым текстом Патрикееву, что я начальник почты. Увидев меня в кабинете в мундире, он решил это сам. А если сам обманулся, то сам и виноват, а я перед ним чист, как горный ручей. В том, что я не вывел его из заблуждения, грех мой невелик, ведь меня об этом никто не просил. А вот если бы он задал прямой вопрос, то пришлось бы мне покрутиться. Иной раз такие ситуации случаются, что вьёшься как уж на вилах. Был в станице милиционер по фамилии Куропаткин. Умный мужик, такие высоко поднимаются. Я ещё пацаном был, когда он меня раскусил. Против него у меня было одно оружие – глухое молчание. Иногда бывает нужда без всяких хитростей просто соврать. На это дело я подбиваю какого-нибудь человека, подвернувшегося под руку. Кое-кого достаточно об этом только попросить, а уж потом он такого наворотит!

Я не выдержала,

– Родион! Но ведь это изощрённая демагогия, и самое настоящее мошенничество.

– Вот-вот. Многие и считают меня хитрецом, но ведь формально я никогда не вру.

В этой книге собраны истории на милицейскую тему. Эта тема будет появляться и позже, но уже в связи с другими событиями. А этот сборник возник благодаря Костину, и его интересу к судьбе Крылова.

В каждое последующее посещение Камчатской я старалась встретиться с людьми, знавшими Коновалова. И они мне поведали немало историй о нём. Надо сказать, что отношение к Родиону далеко не у всех было лояльным и дружелюбным. Поэтому многие детали всех этих историй, неизвестные Родиону, стали известны мне, и они хорошо дополнили его повествования. Кстати, весьма краткие. Пришлось их развернуть за счёт воспоминаний других персонажей. И вот однажды, когда речь зашла о Коновалове, я говорю Костину,

– История Крылова стоит ресторана. Или хотя бы кафе. Можно днём.

– То есть?

– Неужели вам не любопытно как с ним было на самом деле? Теперь всё стало известно.

– Ещё как любопытно!

– Ну не в кабинете же вам рассказывать.

– Понял, но, к сожалению, с рестораном и прочим не вытанцовывается. Возможно как-нибудь потом. А по-другому нельзя?

– Пожалуй, можно. Последнее время я стараюсь литературно обработать рассказы самого Коновалова, а также истории о нём со слов других людей. До конца ещё далеко, да и многое ещё неизвестно, но период низведения Крылова практически готов. Могу дать прочесть, но только обещайте, что это между нами.

– Конечно! И как я забыл, что вы у нас писательница? Правда, не очень плодовитая.

– Да, отсутствие опыта сказывается. По жанру это похоже на приключения Тома Сойера, только советского, и в более широких возрастных рамках.

На следующий день я принесла Костину небольшую стопку распечаток, и ещё раз взяла с него слово о неразглашении. Содержащиеся там истории у меня вылились в форму новелл и воспоминаний самых разных людей – бывших сотрудников милиции, врачей и просто знакомых Коновалова. Разыскать их было не всегда просто. Коновалов к моим поискам относился прохладно, но иногда помогал. Но усилия стоили того, ведь мне хотелось отразить всякие нюансы, которые, на мой взгляд, придают немало своеобразия и прелести этим историям.

Я оказалась права – всю эту кашу заварил Коновалов. Он об этом высказался так,

– Честно говоря, хотелось бы забыть всё это дело, потому что мне за него стыдно. Вернуть назад, так я бы провернул всё гораздо элегантнее, у меня было два или три варианта действий

– Жалко Крылова?

– Ещё чего! Буду я жалеть этого пустозвона. Дело не в нём, дело во мне. По правилам надо было опорочить саму идею, выставить напоказ её нелепую сторону, а я опорочил идеолога.

– С идеей тоже неплохо вышло.

– Романтика, туды её. Видишь ли, в кои веки мне захотелось пошутить, а шутки у меня получаются неважно, и порою выходят боком мне самому. Что делать? Молодой был, поозорничать захотелось.

Знал бы Крылов, что он стал жертвой невинного озорства.

Но это объяснение было каким-то натянутым и нехарактерным для Коновалова, и я сказала,

– Родион, ты не договариваешь. Расценки не повод, здесь имеется личный мотив.

Он вздохнул, посетовал, мол, от психолога ничего не утаишь, и признался, что в шутке был элемент личной мести. А стыдно ему было за то, что он в этом деле повторился.

Затем Родион рассказал о своей первой встрече с Крыловым, и с чего всё это пошло. Из-за своей спесивости парторг даже не запомнил Коновалова, когда они столкнулись впервые. Крылов просто не замечал всяких, по его мнению, мелких сошек. И зря. Коновалов-то его запомнил хорошо. А началось это так.

Новелла о злоключениях профорга

В те годы многие предприятия строили жильё своим рабочим и служащим. Комбинат не был исключением, и уже достраивал многоквартирный дом. Ажиотажа по этому поводу не было. Ведомственное жильё не самый сладкий пряник, оно привязывало человека к месту работы, и не всем это нравилось. Вдобавок к этому, проживание в двухэтажном доме не очень удобно для сельского человека, люди предпочитают частные дома с огородами. Тем не менее, желающие нашлись, и список жильцов был заполнен. Неженатому Коновалову полагалась однокомнатка, и он от неё отказался. Но кое для кого квартира была желанным призом.

В обеденный перерыв к Коновалову подошла женщина лет тридцати и сказала, что она жена столяра Ясыркина, а зовут её Зина. Этот Ясыркин был самым неприметным человеком на комбинате. Тихий и непьющий, работал он без огонька, но старательно. Коновалов ценил его за исполнительность. Зина стала жаловаться, что Ясыркина ни за что, ни про что вычеркнули из списка жильцов. Коновалов сказал,

– Так это вам надо к директору.

– Уже ходила. Разговаривать не стал, ведь я тут не работаю.

– По-своему он прав. Так пусть муж и сходит.

– Не пойдёт он.

– Почему?

– А то вы его не знаете? Рохля он, за себя слова сказать не в состоянии. Ему об этом ещё неделю назад сообщили, а он мне только сегодня мимоходом об этом сказал, будто это пустяк.

Тут Зина расплакалась, и рассказала о своей незатейливой ситуации. Особой новизной она не отличалась. Властная мама и бесхребетный сынок. Как муж, Ясыркин Зину устраивал. Его бесхребетность уравновешивалась некоторыми положительными качествами. Но вот свекровь! Находиться с ней под одной крышей было невыносимо. Зина женщина стойкая, а потому дело у них уже дошло до потасовок. И когда мужа поставили в очередь на жильё, для Зины зажёгся свет в конце тоннеля. Ясыркин тоже мечтал оказаться подальше от матери, так как она до сих пор считала сына подростком, и редкий день для него обходился без увесистого подзатыльника.

Выслушав это, Коновалов спросил,

– А почему ко мне? И перестаньте шмыгать, на меня слёзы не действуют.

– Люди подсказали, и теперь одна надежда на вас, Родион Алексеевич.

Коновалов подумал, а потом сказал,

– Интересную новость вы мне принесли, и вот что я вам скажу: ради вас лично, и ради вашего тюфяка мужа, я бы и пальцем не шевельнул. Но тут дело непростое. Я полагаю, что на месте Ясыркина мог оказаться кто угодно. А это значит, что какая-то свинья наступила на права коллектива, в том числе и на мои. С этим надо бороться беспощадно, и я этим займусь. И если всё получится, то квартира к вам вернётся. Всё. Свободна.

Он развернулся и пошёл к директору. Зина перекрестила его вслед.

Директор оказался не в курсе, и тут же вызвал контролёра Жердева, по совместительству профорга. Жердев объяснил, что неделю назад глава профкома треста Мылов сообщил, что из списка удалён Ясыркин. На вопрос почему, был получен ответ, что он прогульщик. И всё.

Коновалов сказал,

– Товарищ Жердев, вы же знаете, что Ясыркин не прогульщик.

– У них там своё мнение.

– Какое может быть мнение у Мылова, если он Ясыркина в глаза не видывал?

– Откуда я знаю? Может Ясыркин сам отказался? Когда я ему сообщил, он пожал плечами, и ушёл, ничего не сказавши.

– Товарищ Жердев, вы киватель.

– А, вот я бы попросил…, не выражаться, и вообще….

Но директор встал на сторону Коновалова,

– Ты Жердев, и, правда, не на своём месте. Иди отсюда.

Когда Жердев вышел, директор сказал,

– Хорошо, иди Коновалов. Я разберусь.

– Конечно. Но вы можете не успеть.

– Почему?

– Дело это не простое. Не из пустой же прихоти они Ясыркина выкинули? Ясно, что на его место «блатного» вписали. Вот если бы это сделали вы, то всё было бы законно. Я бы и не обеспокоился.

– Почему?

– Вы, хоть и руководитель, а всё равно член коллектива. Имеете право. А вот когда кто-то со стороны, какая-то канцелярская крыса, пусть и высоко сидящая, начинает через вашу голову здесь распоряжаться, то пресекать это следует жестоко и бескомпромиссно.

До директора дошло, и тихо сатанея, он спросил,

– И что ты предлагаешь?

– Действовать. Официальными каналами долго, и на этом пути много баррикад. За это время подселенец получит ордер, и выкурить его из квартиры станет очень трудно. Поэтому действовать нужно быстро, сейчас и неофициально.

– Как именно?

– Главное – информация. Вряд ли кому-то из ростовчан приглянулась ведомственная квартира на селе. Вряд ли этот человек работает на комбинате. Зачем ему плести интриги в тресте, если можно всё решить здесь и без скандала? Нужна фамилия. Мылов её знает. А дальше будет видно.

– А чего это ты так хлопочешь об этом Ясыркине?

– Разве не ясно? Я не о нём, я о себе хлопочу, ведь в следующий раз вычеркнут откуда-нибудь меня, как и любого другого.

Директор проникся, и попросил секретаршу Катю позвонить в трест, и соединить его с Мыловым. Разговор с профоргом длился долго, Мылов изворачивался, но, в конце концов, фамилия прозвучала. Коновалов записал на бумажке – Брюханов Е. Г. Мылов ничего о нём не знал. Стало ясно, что он был всего лишь чьим-то орудием. На комбинате о таком сотруднике тоже не слыхивали.

Коновалов отпросился с работы пораньше, и отправился искать Брюханова Е. Г. Станица не город. Уже через пятнадцать минут осторожных расспросов, один знакомец воскликнул,

– Тю! Да это сын охотоведа, который лет десять назад по пьянке утонул. Не помнишь?

Ещё через полчаса Коновалов знал возраст, имя, место работы и внешние приметы Брюханова. Раздобыв сведения, он отправился на телеграф, где объект работал разносчиком телеграмм. Там ему сказали адрес, куда пошёл разносчик, и Коновалов не спеша двинулся по указанной улице. Брюханова он вычислил издалека, это был худощавый паренёк лет двадцати с разлапистой походкой. Времени было мало, поэтому Коновалов выбрал агрессивный способ знакомства. Когда они поравнялись, Родион сделал злые глаза, схватил паренька за грудки, притиснул к забору и злобно прошипел,

– Попался козёл! Ты зачем к Светке пристаёшь?

– К… какой Светке?

– А то не знаешь? Она мне жаловалась, что Колька гад проходу её не даёт.

– Я не Колька!

– А кто?

– Меня зовут Евгений, и никакой Светки я не знаю.

Родион отпустил его, поправил на нём рубашку, и сказал,

– Извини дружок, обознался.

– Ничего, бывает.

– Нет, так дело не пойдёт. Я на тебя набросился ни за что, ни про что, с меня шнапс.

– Да всё нормально, не надо ничего.

– Вот что, меня зовут Родион. Какое ни есть, а знакомство, и его надо вспрыснуть. Пошли, тут недалеко.

Он привёл Брюханова в безымянный павильон, который все станичники называли «У Марины», по имени продавщицы, много лет торгующей в нём разливным вином. Марина и сейчас стояла за прилавком, заставленным большими стеклянными конусами с разноцветными напитками. Кстати, весьма качественными. Коновалов взял два стакана крепкого портвейна по сорок копеек. Когда Евгений выпил свой стакан, Родион свой отставил, и сказал,

– Совсем забыл, мне сегодня нельзя, ну, ты знаешь почему. Пошли на улицу, покурим.

Евгений не знал, почему Коновалову нельзя, но уточнять не стал. Надо сказать, Родион любил подпаивать свои жертвы, и делал это без зазрения совести, называя «сталинским методом». Он даже утверждал, что напоить человека против воли ещё надо уметь, и это своего рода искусство. Но бог ему судья.

Они сели на лавочку и разговорились. Женя в этом мире был довольно одинок. Задушевного друга у него не было, девушки тоже. Поэтому сочувственное внимание со стороны Родиона развязало ему язык, и он, отвечая на умелые вопросы, рассказал о том, что знал. Всего он не знал, но зацепка появилась.

Анна Васильевна, мать Евгения, ростовчанка. Её младшая сестра, учительница английского языка, и сейчас проживает в Ростове. В своё время Анна познакомилась со студентом из Камчатской, вышла за него замуж, и они приехали жить в станицу. Он стал районным охотоведом. Жили хорошо, родился сын, но потом случилось несчастье – отец погиб на работе. Анна Васильевна вдовела достойно, мужчин к себе не подпускала, растила сына и работала лаборанткой на молзаводе. А когда сын подрос, она расцвела вторично. Это цветение заметил Семён Давыдович, заведующий бойней. Мужчина он солидный и не бабник. Просто у него была тяжело больная жена, которая только кочевала с домашней койки на больничную и обратно, а Семёну Давыдовичу требовалась женщина. Этой женщиной и стала Анна Васильевна. Обе стороны рассчитывали на постоянную связь. Анна Васильевна стеснялась взрослого сына, и когда его не взяли в армию по плоскостопию, решила его отселить, чтобы не мешал.

Коновалов знал Семёна Давыдовича, и решил, что разгадка в нём. Заведующий бойней не последний человек в районе, связи у него имелись обширные. Он был способен провернуть дело с квартирой, и Родион спросил,

– Женя, так это Семён Давыдович тебе квартиру организовал?

– Нет, он даже не знает об этом. Мама сама, у неё видно в Ростове знакомые есть. А от него она скрывает.

– Почему?

– Не знаю. Он человек важный, а она видно хочет ему показать, что деловая и самостоятельная. Чтобы он нос сильно не задирал.

Ниточка лопнула.

На следующее утро Родион зашёл к директору и сказал, что в станице ничего больше узнать нельзя, следы ведут в трест.

– Товарищ директор, требуется разведка в Ростове. Как раз сегодня из бухгалтерии едут туда с отчётом. Давайте и я с ними съезжу.

– А ты не устроишь там скандал?

– Что вы! Это же сбор информации, он требует незаметности. Меня там никто и не запомнит.

– Ну-ну, посмотрим. Учти – никаких эффектов.

На комбинатовском автобусе «Кубанец» в обществе бухгалтерши и нарядчицы Коновалов отправился в город. Он впервые был в тресте, который находился в большом здании с удобным проездом во двор, где была площадка для служебного транспорта. Выбравшись из автобуса, он осмотрелся, и обратил внимание на человека в шляпе и при галстуке, который менял у автобуса колесо. Родион сказал шофёру «Кубанца»,

– Глянь-ка, по виду начальник, а возится с техникой.

– Какой он начальник! Это шофёр трестовского автобуса Кирюха. Он считает работу водителя умственной профессией, и одевается соответственно. А в остальном нормальный мужик.

Коновалов зашёл через вход со двора. В большом холле, ближе к парадному входу, стояла остеклённая будка вахтёра. В ней сидела немолодая женщина и что-то вязала, изредка поглядывая по сторонам. Коновалов поднялся на второй этаж, и, читая таблички на дверях, пошёл по коридору. Вскоре он наткнулся на приёмную. За столом сидела невероятно худая женщина с длинным носом. Хотя женщина не казалась больной, худоба её была какая-то неестественная. Было впечатление, что её полгода держали на воде и сухарях, причём сухарей давали в обрез. На столе перед ней была табличка с крупной надписью – «Секретарь менеджер Виола Мефодьевна». Фамилии не было. Коновалов отметил практичность таблички, и спросил о местонахождении Мылова. Строгим голосом секретарша дала справку.

Кабинет профорга оказался близко. В нем было два стола. За одним печатала документы круглолицая девушка, а за другим сидел Мылов. Родион зашёл и представился, но сесть ему не предложили. Мылов оказался невысокого роста живчиком с плутоватыми глазками за круглыми стёклами очков.

Валентин Михайлович был хорошим профоргом, и дело своё знал. Да, он занимался махинациями. Такая уж это должность – путёвки, квартиры и прочие новогодние подарки. Но жуликом себя он не считал, потому что никогда не нарушал неписаных правил, действовал осмотрительно, и уже не первый год. И всё было бы хорошо, если бы не этот чугунный Крылов. Парторг был прямолинеен и тупо не признавал никаких правил. Благодаря мощному покровительству, ему всё сходило с рук. Крылов вёл себя подавляюще, все его побаивались, а Мылов просто боялся. Он стал при парторге кем-то вроде слуги, причём бесплатного, и временами даже подумывал об уходе. Недавно Крылов опять учудил. Он потребовал включить в список жильцов камчатского дома какого-то Брюханова. Если бы он по-человечески попросил, то Мылов аккуратненько провернул бы это дело путём переговоров и компромиссов, и с дивидендами для себя. Но вот так?

– Николай Пантелеевич, но там же всё укомплектовано!

– Вычеркни кого-нибудь.

– Кого?

– Дай список.

И Крылов твёрдой рукой вычеркнул последнюю фамилию. Список был по алфавиту, и Фамилия Ясыркина его завершала.

– Но ведь вопросы будут!

– Все они там пьяницы и прогульщики. Так и скажешь.

– Решение собрания утверждено. Раньше надо было.

– Какие ещё собрания? Если кто будет выступать, сошлись на меня.

– Всё равно, так не делается. Нужны документы, данные, хотя бы паспортные.

– Подожди немного, будут тебе данные.

Мылов понял, что Крылов и сам не знает этого Брюханова. К его удивлению, никакой реакции из Камчатской не последовало. Он уже стал надеяться на то, что всё обойдётся, но вчерашний звонок надежды развеял, а теперь, вот, ещё и посланец явился. Впрочем, стоит ли давать отчёт какому-то работяге?

Коновалов без приглашения взял стул, сел напротив профорга, и молча, в упор стал его разглядывать. От этого взгляда Мылову стало неуютно, и, приподнимаясь, он сказал,

– Простите, э-э, товарищ…, не могли бы вы зайти попозже. У меня совещание.

Негромким голосом Коновалов властно сказал,

– Сидеть!

Мылов на мгновение почувствовал себя собакой, и рефлекторно подчинился.

– Со мной такие штучки не пройдут. Запомни это Мылов. А теперь слушай. Я знаю, что ты не посмел бы просто так вычеркнуть кого-то из списка. Калач ты тёртый, и сделал бы это умнее. Поэтому к тебе всего один вопрос – кто?

Профорг завилял глазами, но потом сник, и сказал,

– Это сам товарищ Крылов.

– А кто это такой?

Потрясённый таким невежеством, Мылов всплеснул руками,

– Как кто? Парторг треста!

– Только-то? А я уж подумал, что царь индийский. Пошли.

– Куда?

– К парторгу.

– Но товарищ Коновалов, сейчас у него нет приёма. Есть назначенный день и часы.

– Может ему ещё и анализы принести? Пошли.

И Мылов обречённо пошёл. Он не понимал, почему терпит «тыканье», а сам обращается к Коновалову на вы. Когда они зашли, парторг мельком взглянул на них, и уткнул взор в пустой стол.

– В чём дело Мылов?

– Да вот товарищ из Камчатской с вопросами.

– Товарищ коммунист?

– Н-не знаю.

– Мылов проводи товарища.

Коновалов подивился такой манере общения, и сказал,

– Послушайте, товарищ Крылов ….

– Мылов, проводи товарища в коридор, чтобы он прочитал на дверях расписание приёма.

– Но послушайте ….

– Мылов, если товарищ глухой, то позвони на вахту.

За всё время парторг не поднял головы. Коновалов начал закипать, но, вспомнив обещание директору, повернулся, и пошёл на выход. Вслед донеслось,

– Мылов, проводишь товарища и вернёшься. Ты мне нужен.

Когда вышли в коридор, Мылов сокрушённо развёл руками, мол, я же тебе говорил, и вернулся в кабинет.

Коновалов кипел. Он впервые видел такое сановное чванство. И у кого? Ладно бы генерал, или министр, но чтобы так возносился парторг какого-то занюханного треста? Родион немало перевидал парторгов. Среди них бывали культурные и порядочные люди, но Крылов к их числу явно не относился. Захотелось спустить его с небес и ткнуть куда-нибудь носом. Перед мысленным взором замаячило слово месть. Он сказал себе, – «ну, суки, погодите», и пошёл вниз перекурить и остынуть. Выйдя из парадного, он подошёл к урне, и вытащил из кармана пачку. Сбоку раздался женский голос,

– Молодой человек, сигареты не найдётся?

Рядом стояла женщина вахтер. Тут можно сказать, что Коновалову повезло, но с другой стороны, это везение в значительной степени организовал он сам. Родион давно знал, что всякие неприметные работники – уборщицы, вахтёры и прочие, иногда знают о делах учреждения больше, чем его руководитель. И, рассыпавшись мелким бесом, он постарался раздобыть какие либо сведения всё равно о чём. Пригодиться мог любой пустяк.

– О чём речь мадам! Один момент!

Он кинулся через дорогу в магазинчик, и, вернувшись, презентовал женщине пачку сигарет «Стюардесса» со словами,

– Вам не по чину грубый табак «Примы» или «Нашей марки». Вот это женский вариант.

– Спасибо. Да какие наши чины.

– Ну, как же! В таком учреждении это важная должность.

– Да ладно! Я тут для видимости, вроде дневного сторожа. Платят мало, зато время есть. Вяжу кое-что, да продаю. Всё доход. У меня здесь двоюродный племянник шофёром работает, вот Кирюша сюда меня и устроил.

– Мадам ….

– Да какая я тебе мадам! Меня все здесь тётей Дусей кличут. Привыкла.

– Тётя Дуся, ваш племянник золотой человек. Не всякий позаботится о двоюродной тётке.

– Да нас из всего племени двое только и осталось. Вот и родичаемся. Правда объявился у него дядька в Америке, так, где он, и где мы? А откуда ты такой ловкий взялся?

– Из деревни. Приехал в трест по одному делу.

– Не очень-то похож ты на деревню. Закваска не та.

– Что вы хотите? Смычка. Некоторые грани стираются.

– Это правда. Моя знакомая живёт под Аксаем, так она на электричке до работы добирается быстрей, чем я по городу на трамвае. А Кирюша и в самом деле хороший, только вот с женой…, да ты её видел, должно. Она тоже тут работает, Виола секретарша.

– Пути господни неисповедимы. Никто не знает, почему хорошим людям достаются дурные жёны.

– Во как завернул! Только поначалу-то она была хорошая женщина, приветливая и симпатичная. Её и в секретарши взяли за приятную внешность, уж не за ум. Да, да, не удивляйся, это она последнее время такой стала. За глаза её теперь Воблой зовут. А сокрушил её американский образ жизни. Когда дядя Кирюшу отыскал, стали они письма писать. Дядя этот человек добрый, да и по родине скучает, вот и стал он посылки посылать. На почте пустых запретов много, так он приспособился через знакомых моряков их передавать. Редко, но регулярно. В основном мелочь всякая – авторучки, жвачка, пластинки, одёжка разная. А однажды прислал женский журнал для Виолы. Мол, пусть познакомится с американской женской реальностью. Никакой крамолы там не было – моды, рецепты, да фотографии артистов.

Правильно наши агитаторы американщину критикуют, да не туда бьют. Эти безобидные журналы страшнее атомной бомбы, потому что молодые неокрепшие женщины перед ними беззащитны. Мужики не так, я по Кириллу сужу.

Виола картинки посмотрела, а в американском-то языке ни бельмеса. Видит око, да толку нет. Ей бы на этом успокоиться, так нет, спозналась с этой Любкой, учителкой по-иностранному, и дала ей журнал для переводу. Потом попросила, чтобы дядя ещё таких журналов послал. Тому не жалко. И завертелось у них – одна переводит, другая перепечатывает на машинке. Эльку, жену Крылова к ним приохотили. Интерес у каждой свой. Любка больше по моде, Элька кином интересуется, а Виола начала по этим журналам жить. С той поры я стала чаще у них бывать, Кирюше готовить. Она объявила, что мы питаемся нецивильно, и перестала борщи варить. Запекла какую-то пинцу. Но толи эта пинца отроду такая, толи Виола приготовить её не сумела, а получилась форменная нечисть. Если же Виола испекла правильно, то американцев можно пожалеть. Я «это» есть не стала. Кирилл попробовал и выбросил. Она давится, но ест, доказывает. Потом, когда мы отвернулись, она тоже выбросила. В другой раз я пришла в выходной, обед сготовила, сели. Мы с Кирюшей суп рисовый с курятиной кушаем, а она демонстративно сделала себе толстенный бутерброд со всякой всячиной, и сказала, что это американский ходок. Изо всей силы раззявила на него рот, да челюсть и вывихнула. Пришлось везти её в больницу.

А когда пришли патентованные пилюли, она начала принудительно худеть. Зачем, непонятно. Нормальная женщина, что спереди, что сбоку, и никакого цеолита у неё не было. Исхудала до прозрачности. Кирилл её спрашивает, зачем она себя мучает, а она ему в ответ, что он не понимает в женской красоте. А потом закатывает ему скандал,

– Ты почему на меня внимания не обращаешь? В Америке, такие как я, эталон красоты.

– Я ж не собака, на кости кидаться. Да ты в зеркало на себя глянь, ведь только косы в руках недостаёт. Все соседи меня жалеют, думают, что тебе недолго осталось.

Тут она опомнилась и решила дать обратный ход, да только не получилось. Что-то в её организме произошло, и теперь, чего бы она ни делала, чего бы ни ела, а поправиться не получается. Остервенела она от этого и перешла в Дело Карнеги. То ли это секта, то ли ещё что, но уж больно учение это тяжёлое. Начала она с принудительной улыбки. Это значит, хочешь, не хочешь, а улыбайся. Иной раз видно, что её от злости трясёт, а всё равно нужно зубы скалить. Жуткое дело. Соседи стали её бояться, а про детей я и не говорю. Мне её жалко, я и говорю,

– Виола, детка, ты хоть перерывы делай, отдыхай, ведь щеки, небось, уже болят.

– Вам тётя Дуся тоже надо чаще улыбаться, вы лицо учреждения.

– Так я же не состою в вашей секте, и мне не нужно без причины скалиться.

– Это не секта! Это передовая психология общения.

А Кирюша, когда увидел эту картину, спросил,

– Ты чего рожи корчишь?

– Я улыбаюсь.

– Кому?

– Тебе. Миру.

– Мне ладно, я перенесу, а миру не надо, заикаться начнёт. Твоей улыбкой только гопников в подворотне пугать.

А когда она стала улыбаться на работе, управляющий без разговоров выписал ей путёвку в санаторий. Когда курс улыбок у неё закончился, стало полегче. Кирилл предупредил дядю, чтобы он не слал больше журналов, но было уже поздно.

Она объявила себя менажаром, и сказала, что будет становиться какой-то вуменой. Некоторое время было спокойно, и я уж решила, что быть вуменой не так и страшно. Но вот недавно, после того, как она поставила табличку на столе, опять пошли нелады. Кирилл прочитал табличку, а дома её спрашивает, мол, чего ж она фамилию не написала. Стыдится что ли? Тут и понеслось – мужчина должен карьеру делать, а он отсталый, он об этом и не думает, а она передовая, и придётся ей самой карьеру делать. Он ей и говорит,

– Чего ты мелешь? Зачем мне какая-то карьера? Работа у меня хорошая, она мне нравится, и от людей уважение. Чего ради мне лезть куда-то, чтобы потом заниматься тем, что мне не по душе? И на какую карьеру рассчитываешь ты, лаптёжница необразованная?

– Тебе не понять. Я уже на людей влияю.

– И на кого же ты повлияла?

– Да вот, хотя бы на профорга. А он об этом и не догадывается.

– Это как?

И Виола рассказала, как. Учительница Люба поведала Виоле про жизнь своей сестры. Эта сестра живёт в области, она вдова, и у неё романтическая любовь. Он человек тонкий и чувствительный, но у него дома прикованная к постели жена. Она женщина тонкая и культурная, но у неё дома помехой взрослый сын. Целая мелодрама. Сын чуткий и деликатный, но ему некуда деться. Все страдают. Люба ни о чём и не просила, обычный бабий трёп. Виола набилась сама. В том месте, говорит, есть трестовский дом. Я помогу, мол, поселить туда парня, фамилию давай. С этой фамилией на бумажке, она пошла к Эле, и пересказала ей историю. Эля женщина чувствительная, растрогалась до слёз, взяла бумажку, и обещала помочь. Вот и всё влияние. Эля Крылову бумажку, а тот под козырёк. Там ведь главной скрипкой тесть его, Элин отец, а сам Крылов человек пустой. На людях он важный, а перед женой бумажный. Кирилл Виолу спрашивает,

– А тебе-то в этом какая корысть?

– Ты всё на гроши переводишь, а тут наука.

– Чем дурью маяться и лезть не в свои дела, лечила бы свою худобу, а то моё удивительное терпение на исходе. Ещё один фортель, и я тебя брошу. Давно пора.

И ведь бросит непутёвую.

Тётя Дуся выкинула окурок, усмехнулась, и сказала,

– Вот как бывает! Своим по работе такое рассказывать нельзя, а постороннему всё как есть выложила. Зато на душе полегчало. Заглядывай когда-нибудь.

– Да я ещё побуду здесь немного. Своих конторских подожду.

Теперь Коновалову стало известно всё. Ему даже обидно сделалось, что всё затеялось от выходки взбалмошной и неумной женщины. Добавился объект мщения, но добавился и его инструмент. И Коновалов начал действовать. (Честно говоря, мне эти действия глубоко несимпатичны, но это мне).

Коновалов двинулся по улице, поглядывая по сторонам. Город не деревня, и скоро он увидел цветочный ларёк, где купил дешёвенький букет. Зашёл в какое-то учреждение и упросил машинистку напечатать следующий текст, – «Виола! Ангел! Я жажду нового свиданья! В.М.М.». Пожилая машинистка вслед Коновалову пробормотала, – «Вроде бы трезвый», но он не стал отвлекаться. Вложив бумажку с текстом в букет, он зашёл в посудный магазин, и попросил небольшую картонную коробку, куда и уложил цветы. Затем в продовольственном магазине купил пустую молочную бутылку за пятнадцать копеек, чем немало удивил продавщицу, и отправился в трест. Пройдя через двор, он зашёл в здание и поднялся на второй этаж. Встал за выступом стены возле кабинета с надписью «Архив», недалеко от приёмной, и замер в ожидании, зорко наблюдая за секретаршей. На него никто не обращал внимания, вид ожидающего возле кабинета человека был здесь привычен. Дождался. Закончив печатать, Виола взяла стопку документов и понесла их в бухгалтерию. Коновалов мигом поставил на стол бутылку, воткнул в неё цветы, и занял прежнюю позицию. Вернувшись, Виола села на место, и некоторое время смотрела на букет, а затем переставила его, и застучала на машинке. Что она подумала, неизвестно, но выбрасывать цветы не стала. Скорее всего, она видимо решила, что это не для неё, поскольку цветов ей давно никто не подносил. Из кабинета управляющего вышел Мылов. Он был в хорошем настроении, и сказал,

– Красиво у тебя Виола, цветочки вот. Да и сама ты …

Виола посмотрела на него с такой злобой, что Мылов смешался,

– Да я …, я хотел сказать, что имя у тебя цветочное. Виола в переводе – фиалка.

Он засеменил прочь, а секретарша с яростью обрушилась на машинку. По коридору шли двое мужчин с папками, Коновалов присоединился к ним, и спустился вниз. Подойдя к вахтёрше, он сказал,

– Тётя Дуся, должно быть у вашей Виолы сегодня день рождения.

– С чего ты взял? Он у неё через полгода.

– Ну как же! Цветы на столе, в них записка. Сам видел. Муж ей комплименты говорит, цветочком называет, мол, Виола в переводе фиалка.

– Муж?

– А кто ж ещё посмеет средь бела дня замужней женщине такое говорить? Ваш племянник и на шофёра не похож.

– Вообще-то Кирюша любит пофорсить.

– Это видно. Сам толстенький, росточка среднего, а важный. Бакенбарды рыженькие торчком, очки круглые и галстук в горошек.

Тётя Дуся бросила вязание и заторопилась во двор. Вопросов у неё не было, потому что такие бакенбарды и очки во всём тресте носил один Мылов. А Коновалов вернулся на облюбованное место. Ему не хотелось пропустить зрелище. Долго ждать не пришлось. В коридоре появился водитель Кирилл. Уверенным шагом он подошёл к столу секретарши, вытащил из цветов записку и прочитал вслух. Затем сказал,

– Ладно, будет тебе свидание В.М.М. Фиалка, говоришь? Вобла сушёная, вот ты кто. Теперь ясно, чем ты влияла на этого любителя поросятины. Всё. Домой не приходи.

Он швырнул цветы в лицо оторопевшей Виоле, захватил записку и отправился к кабинету профорга. Было видно, что он не новичок в таких делах. Левой рукой он стучал в дверь, а правую кисть разминал. На приглашение войти не реагировал. Наконец раздражённый профорг открыл дверь, но что-то сказать не успел. Левой рукой Кирилл снял с него очки, а с правой хорошо засветил ему в глаз. Мылов провалился в кабинет. Кирилл зашёл следом и прикрыл за собою дверь. Оттуда раздались буцкающие звуки, а затем из кабинета с визгом выскочила машинистка и понеслась по коридору. На шум из всех дверей стали высовываться головы. Машинистку затормозила Виола, и резко спросила,

– Что там?

– Ужас! Ужас! Он заставил Мылова съесть какую-то бумагу!

Видно этот момент особенно поразил воображение девушки. Кирилл вышел из кабинета и спокойным шагом отправился на выход. Виола напротив, взяла со стола молочную бутылку, и пошла к кабинету профорга. Мылов приоткрыл дверь и выглянул. Его глаз уже начал заплывать. Тут подошла Виола, и с криком «каз-з-зёл», долбанула его бутылкой по лбу. Мылов снова провалился в кабинет. Самое интересное закончилось, и Коновалов спустился во двор.

Вскоре появились конторские женщины, и «Кубанец» отправился домой. У молодой бухгалтерши Клавы были припухшие от слёз глаза. Нарядчица её утешала,

– Клава, плюнь, да разотри, не переживай из-за этой толстой дуры.

Коновалову она пояснила, что Клава в тресте была впервые, и в лицо её ещё не знали. Она зашла в кабинет главной бухгалтерши, а там никого не было. Не успела она выйти, как заявилась Алла Фёдоровна, и стала подозревать в молодой женщине воровку. Обещала вызвать милицию, если в сумочке чего-то недосчитается. Требовала показать паспорт. Спасибо зашедшей нарядчице, которая уладила это дикое недоразумение. Коновалов её подбодрил,

– Успокойся Клава. Случай подвернётся, мы ей такое же устроим, отомстим.

– Спасибо тебе Коновалов на добром слове. Я думала, ты только у нас способен кровь пить.

Нарядчица сказала,

– У них неделю назад прокуратура крови попила. Смежники с оплатой за оборудование намудрили, а они давай всех шерстить.

Клава грустно заметила,

– Неизвестно, что хуже. Прокуратура пришла и ушла, а Коновалов каждый день. Сегодня какая-то драка была, и говорят, что секретарша в ней замешана.

Событие прокомментировал водитель «Кубанца»,

– Это Виола, жена Кирюхи. Он застукал её с профоргом, вот ему и навалял. Молодец. Сказал, завтра на развод подаст.

Клава заметила,

– Странные в городе мужчины. За эту жертву Бухенвальда дерутся, а мимо симпатичной женщины пройдут, и не глянут.

Вероятно, она имела в виду себя. Впрочем, она была недурна собою.

Вернувшись на комбинат, Коновалов сразу пошёл к директору. Не вдаваясь в подробности о своём расследовании, он доложил, что всё произошло из-за самодурства Крылова. Чернов приуныл, он тоже побаивался парторга. Коновалов был настроен более оптимистически,

– Крылов нам пока недоступен, но есть и другие возможности.

– Пока? Что ты имеешь в виду? Думай на кого замахиваешься.

– Возможно и ничего. Дело случая.

– И какие такие возможности?

– Всякие обходные пути. Много информации – много решений. Был у меня озорной план. Скоро отчётно-выборное профсоюзное собрание. Вот бы взять и выбрать Ясыркина профоргом. Зачесались бы они. Но не пойдёт.

– Почему?

– Ясыркин редкостный гавага.

– Кто?

– Размазня каких свет не видывал. Но даже если бы он был краснобаем, делу это бы не помогло. Они бы другого человека вычеркнули. У меня есть план понадёжней.

– Какой?

– Ну, о деталях я умолчу, там некоторые имена фигурируют, о которых не нужно. Вся надежда на профсоюзное собрание, ведь на него Мылов приедет. Если всё пройдёт как надо, то после собрания Мылов сам Ясыркина восстановит, и у Крылова не спросится.

– Понятно. Опять устроишь митинг. На Марксе или Суслове будешь Мылова ловить?

– Ни в коем случае, товарищ директор! Напротив. Никакого шума и быть не должно… Очень важно Мылова не спугнуть. Про Ясыркина ни слова. Я в задних рядах не издам даже шёпота. Мылову ни в чём не надо перечить, пусть чувствует себя генералом, тогда всё получится. Пусть всё идет как всегда.

– Это нетрудно. Если не будешь выступать, значит, так оно и будет. Ну, посмотрим.

Чернов помнил слова Иванкова, но его одолело любопытство, и он задержал выходящего из приёмной Коновалова,

– Погоди!

Секретарша Катя навострила уши.

– Вот ты поговорил с Мыловым, и ничего?

– В смысле?

– С Мыловым потом ничего не случилось?

– Честно говоря, кое-какие неприятности у него сегодня были. А как вы догадались?

– Это не догадка, это примета такая.

– Товарищ директор, я вообще в стороне был, и даже всего не видел. А жаль.

– Чего именно?

– Как шофёр его лупил. Дело-то было в кабинете. Фонарь добрый ему поставил.

– В чьём кабинете? Мылова?

– Ну да. Машинистка видела, как он заставил Мылова есть бумагу.

Катя прыснула и отвернулась к стене.

– Зато я видел, как Виола секретарша съездила Мылова бутылкой по голове.

– Виола? Секретарша?

– Да. Но женщина она на редкость худая, и от её слабой руки его здоровью большого ущерба не будет. К собранию очухается.

Коновалов ушёл. Директор некоторое время смотрел в пространство, а потом сказал,

– Ага.

На следующий день, ближе к обеду, на молзавод прибыл молодой щеголеватый мужчина, и попросил вызвать Анну Брюханову. Вскоре к нему вышла русоволосая, лет сорока, красивая женщина приятной полноты. Поздоровавшись, мужчина сказал,

– Я здесь проездом, задержался передать вам устную просьбу Валентина Михайловича.

– А кто это?

– Вы на него вышли через третьих лиц, а потому и не знаете. Валентин Михайлович Мылов является главой профсоюза треста. Именно он поставил Брюханова Е. Г. В очередь на квартиру. Сами понимаете, за такую услугу желательно отблагодарить.

– Понимаю. Сколько надо заплатить?

– Нет, нет! Товарищ Мылов взяток не берёт! А небольшому подарку он будет рад.

– Какому?

– Товарищ Мылов очень любит поросятинку, и если вы организуете ему живого поросёночка килограмм, так, около десяти, то этого будет достаточно. Надеюсь, это вас не затруднит?

– Не затруднит. А как передать-то?

– Для того я и пришёл, чтобы объяснить. В пятницу на комбинате будет собрание, и товарищ Мылов на него приедет. Вы напишите ему записку, мол, так и так, уважаемый Валентин Михайлович, в благодарность за услугу вам приготовлен подарок. Прошу подъехать по такому-то адресу и забрать. Не забудьте свою фамилию, а то он не поймёт от кого. Сходите на комбинат и отдайте записку секретарше Кате. Она в курсе, и передаст её товарищу Мылову. И всё. Собрание закончится где-то после трёх дня. Будьте в это время дома, а он заедет к вам сам и заберёт. Вы его сразу узнаете по рыжим бакенбардам и круглым очкам.

Этим посланником был Рома из Таганрога. Время от времени он навещал в станице свою тётю. Для роли он подходил идеально – одетый по-городскому, умеющий культурно говорить, а главное не местный. Когда-то Коновалов выручил его из неприятной истории, поэтому он, не упираясь, согласился исполнить миссию на молзаводе. Рома жизнь знал, ситуация его не удивляла, а потому он даже не догадался, что это был розыгрыш.

Коновалову осталось обработать ещё одну марионетку. Это был Семён Давыдович, пятидесятилетний здоровенный мужик, обладатель жирного красного лица, толстых рук и мощного загривка. Он не походил на тонкого интеллигента, но чувства у него имелись, главным из которых, было чувство собственности. Коновалов рассчитывал именно на это чувство. Как и все люди подобного склада, Семён Давыдович был довольно флегматичен, но за внешней невыразительностью прятался живой и практичный ум, а в нужные моменты он становился быстрым и энергичным.

Одно время Коновалов работал недалеко от бойни, и иногда посещал это заведение, где и познакомился с Семёном Давыдовичем. Как-то во время перекура зашла речь о том, что Семён Давыдович может взять стоящего на месте быка за рога, и рывком свалить его на землю. Коновалов сказал, что животное можно уложить на землю без применения силы, и тут же это продемонстрировал. Он вошёл в загон, смело подошёл к бычку, пошлёпал его ладонью по лбу, поговорил с ним, поглаживая по шее, и вскоре бычок сам улёгся на землю. После этого Семён Давыдович Родиона сильно зауважал.

Заведующий бойней хлебный магазин игнорировал. На своей новенькой «шестёрке» он подъезжал прямо к пекарне, где и отоваривался, даже не вылезая из машины. В четверг, после работы Коновалов там его и подкараулил, сделав вид, что встреча случайна. Поздоровавшись, сказал,

– А хорошо, что я тебя встретил, Семён Давыдович. Разговор есть.

– Тогда садись в машину.

Они отъехали от ворот пекарни, и остановились под деревом в стороне от дороги. Семён Давыдович сказал,

– Если надумал ко мне на работу, то приходи.

– Нет, речь пойдёт о тебе.

– Что ж ты знаешь обо мне такого, чего не знаю я?

– Кое-что знаю. Недавно я был в нашем тресте …

– И где я, и где ваш трест?

– В общем, да. Но всё равно тебе будет интересно. Я там, в списках на квартиру увидел фамилию Брюханова. Это Анна Васильевна о сыне хлопочет.

– Того я не знал. А ты знаком с Анной?

– Я Женю знаю, а её нет. Но плохого о ней не слыхал. Красивая и достойная женщина. Тебе, Семён Давыдович позавидовать можно.

Красное лицо Семёна Давыдовича от удовольствия побледнело, и он сказал,

– Ты не рассусоливай, а говори в чём дело.

– Я не любопытный, и ваши отношения мне ни к чему. Тут другое. Анна Васильевна не знает, с кем связалась. Там профсоюзом заправляет некий Мылов. Поганый человек. Бабник. Сам-то из себя вылитый суслик в очках, а действует хитро. Женщине какой-нибудь путёвку организует, или что другое, а потом благодарность требует. Начинает с малого – коньячок марочный, поросёночек живой, а потом и до сладкого доходит.

Коновалов отметил, что внешне спокойный Семён Давыдович, при слове «поросёнок», согнул пятак, который до этого вертел в пальцах. Было ясно, что о поросёнке он знал, а теперь понял, для чего он потребовался. Коновалов продолжал,

– Слухи есть слухи, они доверия не вызывают. Только я своими глазами видел, как трестовский шофёр лупил его прямо в кабинете за свою жену и обзывал любителем поросятинки.

Но это ещё полбеды, Анна Васильевна женщина порядочная, и без сомнения его отошьёт. Беда в том, что трестом прокуратура интересуется. Неделю в документах рылись. А вдруг Мылов у них на заметке, и они только факта ждут? Чтобы с поличным. Женька у нас вообще не работает, значит, квартира незаконная. Только ордер получит, а они Мылова хлоп, и на цугундер! Мылов ладно, туда ему и дорога. А вот Анну Васильевну жаль. Она ж неопытная, затаскают простую душу. Конечно, если тебе это всё равно, то мне тем более.

– Нет, Родион, не всё равно, нет.

– Тогда слушай дальше. Наша секретарша сказала мне сегодня, что какая-то Брюханова дала ей письмо для передачи Мылову.

– Куда? В Ростов?

– Нет. Завтра у нас собрание, и он приедет сюда с докладом. Анне Васильевне об этом известно. Я думаю, что она передала приглашение в гости. Собрание закончится около трёх часов дня, и у Мылова будет время заехать. Но это я так думаю. А конкретно ты можешь узнать прямо у Анны Васильевны, а потом уж решать, как и что.

– Спасибо тебе Родион. Я разберусь. Я так разберусь с этим делом, что кому-то будет очень тошно.

На следующий день после обеда из Ростова прибыл жёлтый казённый «Москвич». Кроме водителя в нём был Мылов и давешняя девушка машинистка в роли его секретарши. Мылов немного нервничал, опасаясь неприятных вопросов. Хотя фингал почти сошёл, он был в тёмных очках на пол-лица. На пути в кабинет директора встретился Коновалов, и Мылов занервничал сильнее, но, как оказалось, напрасно. Коновалов вежливо поздоровался и сказал,

– Товарищ Мылов, вы уж простите меня, давеча я вёл себя грубовато. Я же не знал кто такой товарищ Крылов. Что вы хотите? Живём в деревне, людей не знаем.

Мылов успокоился. Он решил, что Коновалов нормальный человек, и, как всякий нормальный человек, убоялся Крылова и занял свой шесток. А когда Катя передала ему конверт с запиской от «какой-то красивой женщины», и он прочитал её, то настроение у Мылова поднялось на рекордный градус. Он понял, что здесь живут нормальные люди, соблюдающие правила в делах и отношениях.

Собрание шло рутинно и гладко. Даже самоотвод Жердева и избрание нового месткома прошли без шума. Про Ясыркина никто не заикнулся.

Когда собрание закончилось, и можно было уезжать, Мылов замешкался, и стал оглядываться вокруг. Неподалёку он заметил маячившего Коновалова, который как будто кого-то поджидал. Валентин Михайлович подошёл к нему, и как старого знакомого спросил,

– Коновалов, ты местный?

– Да, а что?

– Мне надо попасть на Конный переулок. Не расскажешь где это?

– По рассказам искать долго. Давайте я вам его покажу. Мне как раз в ту сторону надо.

– Отлично! Поехали!

Коновалов сел рядом с водителем и стал показывать дорогу. Вскоре они приехали. У перекрёстка Родион попросил остановиться, и сказал,

– Вот этот самый переулок. Какой номер?

– Сорок третий.

– Тогда вам налево. Здесь близко, а я тут выйду. Счастливого пути!

«Москвич» завернул налево, и метров через сто остановился против нужного номера. В переулке было ни души, не считая двух пробегавших собак. Мылов вылез и отправился за подарком. Возле калитки сорок третьего дома вместо красивой женщины стоял дюжий мужик. Около него лежал шевелящийся белый полотняный мешок. Мылов подошёл и поздоровался. Дюжий мужик в ответ спросил,

– Ты Мылов?

– Да.

– Говорят, ты любишь поросятинку?

В мешке хрюкнуло, а Мылову стало как-то не по себе. Процедура вручения шла не по правилам, и сильно не по правилам. Он неуверенно ответил,

– Ну, в общем, это …

– Тогда получи!

Семён Давыдович, а это был он, нагнулся за мешком, затем резко разогнулся, и Мылов получил страшный удар поросёнком в мешке по лицу. От этого удара он упал, задрав ноги, и немного проехал по земле. Встать он уже не смог. Поросёнок истошно завизжал и обгадился, что тут же сказалось на чистоте костюма Мылова, так как на дне мешка имелись дырки. В руках Семёна Давыдовича мешок с визжащим поросёнком превратился в невиданное оружие, которым он стал методично охаживать лежащего Мылова, приговаривая при этом,

– Получи поросятины, получи поросятины!

Машинистка наблюдала это избиение, закусив кулак и вытаращив глаза, а шофёр, не зная, что у этого бугая на уме, захотел смыться, но двигатель, как назло, не заводился. Когда поросёнок затих, Семён Давыдович отбросил его, и крикнул,

– Аннушка, принеси воду!

Тут же появилась Аннушка с ведром воды и кружкой. Семён Давыдович попил воды сам, а затем плеснул в лицо Мылову. Тот зашевелился и застонал. Семён Давыдович взял его за шиворот, посадил, и, глядя в лицо, сказал,

– Если бы я тебя вдарил кулаком, то убил бы. Ты понял?

Мылов что-то булькнул разбитыми губами и кивнул.

– А в следующий раз я двину тебя кулаком. Понял?

Кивок.

– А чтобы следующего раза не было, ты в своей конторе вычеркнешь из списков Брюханова. Понял?

Кивок.

– Запомни это хорошенько, и не откладывай на потом, а иначе до тюрьмы не доживёшь.

Семён Давыдович приволок за шкирку несчастного Мылова к машине, и сказал,

– Забирайте этого потаскуна, и чтоб я вас тут больше не видел. В других местах пусть свои шашни крутит.

Когда шофёр и машинистка затащили Мылова на заднее сиденье, подошёл Семён Давыдович и бросил туда дохлого поросёнка, сказав, что это подарок. Мотор завёлся, и они, наконец, поехали. Машинистка предложила отвезти Мылова в больницу, но он отказался. Всю дорогу девушка с восторженным ужасом оглядывалась на профорга. Кто бы мог подумать, что за этой невзрачной внешностью скрывался опытный ловелас?

В понедельник, часов в десять утра Коновалов пришёл к директору, и попросил соединить его с Мыловым, мол, после собрания он должен уже очухаться. Директор разрешил, но, заинтригованный последней фразой, вышел в приёмную послушать. Катя набрала номер, и разговор начался,

– Привет Мылов! Это Коновалов. Ты список жильцов в порядок привел?

– Ясыркина вписал?

– Молодец. И запомни: если еще полезешь в дела комбината, то следующий раз тебя будут бить телёнком. Понял?

Коновалов положил трубку, и сказал,

– Ну, всё. Катя, можешь обрадовать Зину Ясыркину.

Директор вмешался,

– Погоди Коновалов. Что значит следующий? Был и предыдущий? И почему телёнком?

– Потому что в пятницу после собрания его били поросёнком. И опять за бабу.

– Каким поросёнком?

– Обычным, живым, килограмм около семи, а может чуть больше. Редкое зрелище. Поросёнок визжит, дерьмо летит, и всё на Мылова.

– Так ты видел?

– А как же? Само собой. Разве можно это пропустить? За деньги такого не увидишь.

Катя изнемогала от смеха, а директор был в недоумении,

– Ты мне скажи, в чём смысл всего этого.

– Всё очень просто. Мылов, по-своему человек неплохой, и профорг грамотный, но он боится Крылова, а потому воздействовать на него было невозможно. Но, как известно, клин вышибается клином. Я создал для Мылова более страшного врага, чем Крылов, и теперь парторг ему не указ. Вон как быстро всё уладил. Но в станице он уже не появится даже под пистолетом.

– Коновалов, тебе бы тысячу лет назад жить в Византии, и там интриги плести.

– Ничего, в наше время тоже скучать не приходится.

* * *

После этой истории речь зашла о способе низведения Крылова, а также о мстительных розыгрышах вообще. Занятно было слушать Коновалова, серьёзно рассуждающего о юморе и шутках.

– Судя по этим историям, можно подумать, что я патологически мстительный тип. Но это вовсе не так! Да, в детстве случалось мстить. Не часто, но бывало. А что оставалось? Всегда найдутся подонки обижающие малышей только потому, что те маленькие, и не могут дать сдачи. А ребятишки каждый по-своему. Кто-то при случае спасается бегством, за кого-то заступается старший брат или старший товарищ. Жаловаться взрослым, то есть родителям, учителям, милиционерам и прочим, было как-то не принято. Кое-кто, конечно, жаловался, но престижа ему это не добавляло. Был свой, мальчишеский мир, и вмешивать в него взрослых было по-своему неэтично. Поэтому иные ребята просто терпели в надежде, что вырастут и рассчитаются. И рассчитывались.

Вот был в станице такой мелкий хулиган по кличке Бункер. Этот толстый с выпученными глазами переросток любил мордовать тех, кто младше. Ему и в голову не приходило, что у мальчика, которому он просто так отвесил оплеуху, хорошая память. Время летит быстро. Пройдут считанные годы, мальчик вырастет, возмужает, и, встретив где-нибудь Бункера, за детскую обиду навешает вполне по-взрослому. И действительно, через несколько лет для Бункера настали тяжёлые времена – пришла пора платить по счетам. Его били два или три года. Чаще всего дембеля. Сложилось даже нечто вроде традиции – вернувшись из армии, первым делом набить морду Бункеру. Насолил он многим. Помню сцену в ресторане. За столиком четверо парней, один ещё в гимнастёрке и зелёной фуражке. Отмечают возвращение. Вдруг тот, крепыш в фуражке, заметил Бункера, и говорит,

– О! Вот с кем я хотел потолковать! По-честному – один на один. Сидите, это быстро.

Вскоре он повел Бункера из зала, а один из приятелей кричит ему вдогонку,

– Не забудь нос своротить!

Лично со мной ему повезло. Он просто не успел стать объектом мести. Мне лет одиннадцать или двенадцать было. Иду я из школы. Осень, листья под ногами. Улочка пустынна, а тут эта орясина из-за угла навстречу. Дорогу загородил и говорит,

– А ну, выворачивай карманы!

– Отстань от меня Бункер! Я тебе ничего не должен.

– Ах ты, сопляк! Ещё и обзываться! Сейчас получишь.

Чтобы я не сбежал, он схватил меня за воротник и оглянулся по сторонам – улица по-прежнему была безлюдной. Он оттеснил меня к забору. Место для побоев было удобное – высокие кусты за забором ограничивали видимость. Бункер сделал злое лицо и размахнулся. Я сжался в ожидании удара, но тут за спиной Бункера что-то мелькнуло, и, закатив глаза, он как-то по частям слился на землю, и застыл. На дорожке стояла бабушка Фрося с любимым посохом в руке. Она была в гостях у своей подруги, где они любовались новой освящённой иконой, а когда вышла от неё, то в трёх метрах увидела меня и Бункера. Её реакция была молниеносной. Широким, не старушечьим шагом она метнулась к месту события, и с ходу огрела Бункера дубинкой по затылку. Выражение лица у него было каким-то отрешённым, и я спросил,

– Бабуня, а ты его не убила?

– Не пирживай. У энтих анчихристов кубышки крепкаи, очухается. Пошли унучек.

И мы пошли. Бабушка раздражённо бормотала,

– В старое время с такими фулюганами разговор был короткий. Зараз к атаману, и плетей, и плетей. А таперча? Плети отменили, вот энти латрыганы и тварять безабразию. Прости господи меня грешную.

Кто-то сообщил в милицию, что на улице валяется пьяный. Те прибыли, но разобрались, и вызвали скорую. Бункер пришёл в себя уже в больнице, но не мог ничего сказать о том, что с ним произошло. По сей день, наверное, гадает. Но память ему не отшибло, потому что меня он запомнил, и после того обходил стороной.

Тут я не выдержала и сказала,

– Погоди Родион! Ты и вправду считаешь удар палкой по голове везением?

– Само собой. Ведь если бы он меня отлупил, то пришлось бы ему мстить, и серьёзно. А это обошлось бы ему гораздо дороже. А тут, что? Полежал недельку в больнице, зато никаких проблем в будущем.

Мы с Максимом такие дела не откладывали в долгий ящик как другие. Максим, это мой детский товарищ, мы с ним часто на пару работали. Сверстникам мы не мстили, ведь всегда была возможность дать сдачи обычным способом. Не сумел – сам виноват. Повод для мщения появлялся тогда, когда этой возможности не было, когда обидчиком был недоступный для равноценного ответа индивид. Как правило, это были взрослые дяди и тёти. И дело не только в физическом превосходстве последних, хотя и в нём тоже. Не будешь же драться с девушкой, или какой-нибудь вредной бабкой, а тем более с учительницей. Или вот тот же Крылов. Если бы он где-нибудь в парке мне нахамил, то получил бы в рыло, и делу край, никакой мести не потребовалось бы. Но он унизил меня чиновным манером, а я же не чиновник, и ответить тем же самым, у меня возможности нет. Вот поэтому пришлось исхитряться, по-другому мстить.

Мы с Максимом ребята были серьёзные, и просто так, ради хохмы, розыгрышей никогда не делали. На самом-то деле этих розыгрышей было по пальцам пересчитать, не так уж часто нас и обижали. Но если это случалось, то объект мести своё получал. Действие совершалось по плану, составляемому после сбора информации. Старались не повторяться, но если времени было в обрез, то приходилось действовать по стандартной схеме. Мы старались держаться в тени, но по детской глупости пару раз проболтались, и кое-какие слухи в народ просочились, после чего нас стали опасаться, и без нужды не трогать. Ну, а когда выросли, то обидчиков сильно поубавилось, и, соответственно поводов мстить тоже. Хотя, если честно, то после армии два или три раза случалось вспомнить детство. С тем же Крыловым, а ещё раньше с московским гостем. Сейчас-то я уже старый, сноровку в этом деле утратил.

Коновалов прибеднялся. Дальнейшие события показали, что сноровка осталась, и немалая.

Я спросила,

– А, что такое стандартная схема?

– В ней-то всё и дело. Стандарт означает повторение. Когда действуешь в цейтноте, тут уж не до выдумок. Впрочем, если обставить деталями, то выходит неплохо.

Подобно изобретателю колеса, автор этой шутки неизвестен. Вероятно, эта идея носится в воздухе, и время от времени посещает головы озорных мальчишек и взрослых дядей. Сюжет этого розыгрыша прост как лом – человек просыпается в неожиданном для него месте. Классику жанра многие знают со времён пионерского лагеря. Среди мальчиков всегда найдётся тот, кто крепко спит. Несколько приятелей, сговорившись, ранним утром потихоньку выносят кровать вместе со спящим пионером, и ставят её в речку на неглубокое место. Затем, дождавшись пробуждения жертвы, веселятся от души над реакцией проснувшегося, особенно если он бултыхнётся в воду. Возможны варианты. Этот незатейливый розыгрыш вполне соответствует ещё неразвившемуся чувству юмора у подростков. Приём этот, в более разработанном виде известен и в литературе. Достаточно вспомнить мистера Пиквика, проснувшегося на скотном дворе. Подростки взрослеют, и большинство из них переходит на уровень более тонкого восприятия смешного. Это не относится к американцам. Судя по телевизионным роликам приколов, большинство из них так и остаётся на подростковом уровне. Да бог с ними, там режиссёры идут на поводу толпы. А вот наши телевизионщики чего обезьянничают? Нужно сильно не уважать свой народ, чтобы всяких «Голых и смешных» и прочую похабщину выдавать за юмор. Впрочем, всегда найдутся люди, готовые смеяться над чем угодно, но у нас их гораздо меньше, чем в Америке. Хотя, бывает.

Помню, в параллельном классе учился парнишка, который действительно смеялся над показанным пальцем. Его так и звали – Сашка Дурносмех. Правда потом жизнь у него сложилась так, что стало ему не до смеха. Со временем он перестал смеяться по пустякам, и вырос обычным, и даже неглупым парнем. А судьбу ему переехал велосипед, причём его собственный.

В те годы люди жили бедновато. Лишь у немногих были мотоциклы, а личные автомобили имелись у единиц. Самым массовым средством передвижения был велосипед. И на нём катали девушек. Конечно, неплохо прокатиться с девушкой на мотоцикле или машине, но у велосипеда есть свои преимущества. Это самый интимный транспорт. Неторопливость, безопасность, и тишина, в которой можно ворковать. Но тут есть свои нюансы. Если девушка села к вам на багажник, то это ничего не значит. С равным успехом можно катать мешок картошки. Но вот она, грациозно вытянув ножки, села к вам на раму, и доверчиво положила локотки на ваши руки. Вы вдыхаете запах волос, и практически обнимаете её, а это значит очень много. В эпоху велосипедов такие катания часто завершались походом в Загс.

После школы Сашка окончил курсы шоферов, и ждал призыва в армию. Из соседнего района в станицу переехала семья, в которой была девушка Марина, и Сашка с ней познакомился. С виду она была весьма симпатична, и когда безо всяких уговоров согласилась прокатиться на раме Сашкиного велосипеда, то он от радости почувствовал себя на пути к седьмому небу. И они поехали. От волнения Сашка забыл зажать штанину бельевой прищепкой, и случилось предсказуемое. Когда они по тропинке поехали через выгон, штанина попала в цепь, и они упали. Да так неудачно, что в падении он вышиб ей глаз, который остался лежать на траве. Однако Марина не стала поднимать крик и паниковать. Она достала из сумочки бутылку воды, подняла глаз, сполоснула, и ловко вставила его обратно в глазницу. После чего предложила ехать дальше. Это был искусственный глаз. Тем не менее, Сашку этот случай потряс, и он почему-то стал испытывать чувство вины. Чувство это было сильным, и из-за него он женился на этой Марине прямо до армии. После этого он вообще перестал смеяться. У Марины вдобавок к одноглазости, обнаружился злобный и тяжёлый характер. Теперь Сашка самый угрюмый человек в районе. Вот такие случаются метаморфозы.

– Родион, у нас речь идёт о розыгрышах. Ты упоминал о каком-то московском госте, который был до Крылова. Что с ним произошло по стандартной схеме?

– Вообще-то он обычный командировочный мент, но в гостях у меня побывал на самом деле. Я тогда в магазине продавцом работал.

– Продавцом?

– Да. А что тут такого? Работа как работа. У меня и соответствующий на это документ имеется.

– Как-то неожиданно. Ты же вроде столяр.

– Правильно, это моя первая и основная специальность. Я на столяра в училище учился, и диплом там получил. А потом были курсы всякие. Рабочих профессий пришлось освоить немало. Чем только я не занимался? И на всё корочки есть – водителя, тракториста, комбайнёра, электрика, токаря, слесаря, крановщика, каменщика, а также железнодорожника и ещё кое-кого. Это не считая всяких экзотических занятий, которые не отражены в трудовых книжках. Грузчик, охранник и экспедитор зафиксированы, но вряд ли это профессии.

Во мне заговорил профессиональный интерес,

– Трудовые книжки? У тебя их две? Может ещё и с вкладышем?

– Да. Во второй вкладыш имеется. А третья называется «Трудовая книжка колхозника».

Я молчала. Он понял молчание по-своему и добавил,

– А четвёртую можно не считать, там всего одна запись.

Я спросила с сарказмом,

– А пятая?

– Пятую один мошенник заныкал, но я не захотел её восстанавливать, хватило прежних.

Как работника отдела кадров, меня это впечатлило. Не каждый день встречаешь человека с таким количеством профессий и трудовых книжек.

– Родион, а как же ты с ними?

– Нормально. Женщина в Пенсионном фонде сказала, что мои трудовые книжки она читала с увлечением, как роман.

– Представляю. А, какие были экзотические занятия?

– Да всякие. Однажды пришлось поработать пастухом. Санитаром был. Или вот, например, одно время я работал буфетчиком с функциями вышибалы. Долго рассказывать.

– Тогда вернёмся к розыгрышам.

Как это часто с ним бывало, свой рассказ Коновалов начал с предисловия, которое на сей раз оказалось едва ли не длиннее, чем само повествование. Он счёл необходимым дать сведения о третьестепенных персонажах, почти не имеющих отношения к истории, мотивируя, что так будет понятнее. Это предисловие пришлось выделить в отдельное повествование, так и назвав.

Предисловие к новелле о злоключениях московского гостя.

Генерал Деникин неспроста ценил бабушку Фросю. Она была повариха и кулинарка от бога. Коновалов вспоминал бабушку с большой теплотой в голосе, а её кулинарные таланты с каким-то голодным блеском в глазах. Он подробно рассказал о мясных и рыбных блюдах, которые таяли во рту. Апофеозом мастерства был борщ, в том числе и постный. И какие были пирожки. Особенно Коновалов любил с творогом, по местному «с сыром», но и прочие разновидности были хороши. В руках бабушки любой продукт превращался в лакомство, даже такой, как обычная тыква, или по местному «кабак». Она знала толк в солении, мочении и маринования всего, а виноград у неё сохранялся в опилках свежим до весны. Каждый год варилось не менее пяти сортов варенья, в том числе арбузный мёд – нардек. Заготовка фруктов была обязанностью Родиона.

Отдельной статьёй шло хлебопечение. Технология этого процесса сложная, и Родион использовался там в качестве подсобника. Он вспоминал, как они с бабушкой на замёрзших полях собирали стебли подсолнуха, которыми, и только ими топилась специальная печь «грубка», предназначенная только для выпечки хлеба. Затем, он в качестве грузчика возил с бабушкой «горновку» на мельницу «вальцовку». Усилия стоили того, потому что магазинному хлебу до бабушкиного было как до неба.

А вообще, она отгоняла Родиона от стряпни, мол, негоже казаку с поварёшками воевать. Поэтому поварское искусство не входило в число его умений. При всём при этом, бабушка не умела учить своему мастерству. У неё можно было только учиться, годами наблюдая и слепо копируя её приёмы и рецепты. Именно так выучились готовить её дочь Мария, внучки Лена и Зина, а также сильно повысила квалификацию мать Родиона. В случаях свадеб и иных праздников, кого-нибудь из них всегда старались залучить в поварихи. Но высот бабушки Фроси не достиг никто. На Дону казачки, впрочем, на Кубани тоже, поголовно славятся умением готовить, но блюда бабушки Фроси были особенными, с этакой изюминкой. Родион знал этот секрет. Он был в большой грядке, где помимо обычной мяты и укропа росли всякие травки и корешки для приправ. Неграмотная бабушка их правильных названий не знала, именуя всякими народными прозвищами.

Когда Родион перешёл на казённое и общепитовское довольствие, то понял, что покинул гастрономический рай. Однако, вернувшись в станицу, он с радостью убедился, что бабушка ещё не сдала позиций, хотя хлеб уже не пекла.

Ещё перед армией бабушка Анфиса дала Родиону саженец «целебной» сливы, якобы помогающей при кишечных расстройствах, особенно в сушеном виде. К его возвращению слива здорово выросла, а спустя время, стала плодоносить. У неё были небольшие тёмно-синие плоды грушевидной формы. Названия сорта он не знал. Этими сливами заинтересовалась бабушка Фрося, и тому была причина. Однажды вечером, к возмущению матери Коновалова, она сказала,

– Да, перестали самогонку гнать, как в старое время казаки. Кругом тую казёнку продають, бери не хочу. А ты Радивон, как монах сёдно. Хучь ба када напился, как настоящий казак, а то, как болящий. А здоровья-то у тебя на пятерых.

Полина Гавриловна вскинулась,

– Да вы мама сдурели на старости лет! Чему его учите?

– Я правильно учу! Закваска в ём есть, а смирён как духобор. Положено казаку выпивать.

– Зачем ему ещё и напиваться? Он трезвый из приключений не вылезает. Это он дома помалкивает, а слышали б, что люди рассказывают про этого «монаха».

– Брешуть твои люди, и всё. Подумаешь, девку спортил! Хай не зеваить.

– Это кого опять?

Коновалов постарался замять неприятную тему,

– Бабуня, ну не люблю я водку.

– Ладно, унучек, тады я тебе наливку сделаю. Энта слива в самый раз. Сливянка из неё получится «я тебе дам и набавлю».

И бабушка с заметным удовольствием принялась за дело. Процесс оказался длительным, но её никто не торопил. Она замачивала сливы, потом измельчала, что-то добавляла, слегка нагревала, и они играли у неё без всяких дрожжей. Затем настаивала, процеживала, и снова что-то добавляла. И только через два месяца принесла Родиону трёхлитровую банку с желтоватым прозрачным содержимым, и предложила попробовать. Напиток чуть заметно отдавал спиртным, и Родион сделал пару глотков. Было вкусно, а приятная горчинка придавала наливке своеобразие. Бабушка сказала,

– Правильно. Сейчас он молодой, не выстоялся. Поставь в тёмном месте, а через полгода он в силу войдёт. И через три года не пропадёт, тольки загустеет и покрепчает. На той год его свежего ещё сделаю.

– Чего его?

– Энто называется спотыкач.

– Спотыкач и в магазине продаётся. Только этот не такой.

– Молчи знахарь! Энто в магазине не такой.

На следующий год добавилась ещё банка продукта. Ко всему этому Коновалов не относился всерьёз до тех пор, пока бабушкина сливянка не прошла испытание. Её первой жертвой стал Левитан и его очередной зять.

Коновалов не любил вспоминать плохих людей. Об этом он высказывался так,

– Некоторым людям везёт, и они проскальзывают по жизни, не общаясь с разной поганью. Я не из таких везунчиков, поэтому иногда приходилось сталкиваться с довольно одиозными личностями. Со временем я стал относиться к этому философски. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что если нормы морали имеют определённые границы, то нравственное падение беспредельно. Фантазии не хватает, до чего может опуститься человек. На иного глянешь, думаешь всё, дальше некуда, а через некоторое время встречается урод ещё хуже. Неохота мусолить такие воспоминания ради них самих, но порой без этого не обойтись. С другой стороны, по таким воспоминаниям можно решить, что я жил среди одних дегенератов. Ничего подобного! Общество, в котором я жил и живу, в подавляющей массе состоит из нормальных законопослушных членов, где редкими вкраплениями попадаются всякие придурки и мерзавцы. Но с другой стороны, чем может запомниться масса здравомыслящих обывателей? Здесь такое же положение как и в исторической науке. Вся писаная история есть история войн. На самом-то деле, война – занятие немногих, и не каждый день. Основная масса населения всегда работала, платила налоги, размножалась, и только. Хронистам это было неинтересно. Да и о чём писать-то? В русских летописях так и отмечали: «В лето такое-то мирно бысть». И всё!

* * *

По шкале Коновалова Левитан не был подонком, он находился ближе к юродивому. Это был честный алкоголик, то есть он не воровал, не побирался, никому не падал на хвост и не тащил из дому. Правда ничего туда и не нёс. Пил на заработанное, а если не удавалось, то пользовался суррогатами – одеколоном, и прочими денатуратами. По-своему он был занятным типом. Левитан была кличка. Настоящая фамилия Диктор. Ещё в молодости он обжёг гортань каким-то антифризом, и с тех пор разговаривал натужным сиплым голосом. В сочетании с фамилией это казалось забавным, и где бы он ни появился, немедленно получал кличку Левитан, как шутовской антипод великого диктора. Коновалов не держал Левитана за полноценного человека, но определённый интерес к нему проявлял, как к любопытному экземпляру. Понемногу он узнал его историю.

Левитан был приезжим. Разговаривал он с характерным «оканьем», что выдавало в нём уроженца Приволжья. И действительно, родился Коля Диктор в мордовском селе. Неудачи на него посыпались, чуть ли не с рождения. При регистрации в сельсовете его мать спросили,

– Какую национальность записать новорожденному?

– Ой, даже и не знаю. Муж мордвин, а я чувашка.

Подумала, и решила,

– А-а, ладно, пишите, пусть будет русский.

Но это ещё полбеды. Работница сельсовета была приезжей, и неопытной. Людей знала плохо, к тому же с дикцией у матери было неважно. Отсюда вышло недоразумение – вместо фамилии Дегтярь, Коле записали Диктор, хотя фамилии родителей скопировали правильно.

Коновалов сказал, что подобные вещи в те годы происходили не так уж и редко, когда зачастую творцами новых фамилий становились невнимательные чиновники.

– Вот есть у меня знакомый Чванов. Ну, что это за фамилия? Ведь ясно же, что это плохо написанное и неправильно прочитанное слово Иванов. Знал я двух родных братьев с фамилиями Чёрный и Чернов. И ещё двоих братьев, причём близнецов. У одного была фамилия Дуля, а у другого Дулькин.

Удивительно, но ошибку в свидетельстве Левитана не заметили. Дегтярей в селе знали, и никто внимательно документ не изучал. Лишь получив паспорт, Николай узнал, что он Диктор. Не шибко грамотные родители, узнав, что ошибку в паспорте нужно исправлять через суд, решили не канителиться. Мол, невелика цаца, пусть живёт Диктором. Простоватый и безответный Коля с этим смирился. Он и без того был последним парнем на деревне, а когда односельчане узнали его национальность и фамилию, то стало совсем худо. Его не признавали своим ни мордвины, ни чуваши, ни русские. Дело не в национализме, в селе люди жили дружно, просто это стало хорошим поводом для насмешек. По какой-то причине в армию его не взяли. Друзей не было, а девушки всерьёз его не воспринимали. От такой жизни он и начал выпивать. Однажды мужики зло над ним подшутили, налив вместо самогона какого-то суррогата, после чего он и стал Левитаном. Родители всё-таки нашли ему невесту, и женили на забитой сироте из соседнего села, где она из милости жила у родственников в качестве бесплатной золушки и няньки. Звали её Неонила, в просторечии Ненила, и она была старше его. Затюканная ещё больше чем Коля, она могла хорошо делать только одно – рожать детей. Сначала они хотели устроиться в её селе, но не прижились, и начались их скитания по стране. Левитан очень путано рассказывал, каким образом они оказались в станице.

К тому времени семья его была уже многодетной. Советское государство реально поддерживало такие семьи, и им выделили под жильё просторный дом на соседней Коновалову улице.

Порядки в этой семье были странные, и соседей шокирующие. Самым странным элементом была Ненила. Робкий характер, помноженный на малограмотность, порождал у неё редкую неуверенность в себе. Ненила дичилась людей, скользила тенью, ни с кем не разговаривала, а поначалу даже не здоровалась. Редко кто мог похвастать, что слышал её голос вообще. Однажды несколько соседских женщин не дали ей проскользнуть, прижали к забору, и пообещали, что если она не будет здороваться, то её поколотят. С той поры при встрече с соседями Ненила останавливалась, и в своей манере церемонно, с полупоклоном кивала головой. Дома она, молча хлопотала, при этом никогда не ругалась, никого ни о чём не просила, не командовала, и не делала упрёков, даже если всё вокруг было вверх дном. Каждый делал, что хотел, её ничего не касалось. Дети, обучаясь в школе, быстро превосходили её в развитии, и начинали относиться к ней покровительственно, хотя она была главной кормилицей. Питались они неважно, не голодали, но стол разнообразием не отличался. Жили на картошке, хлебе и молоке. Ненила работала в колхозе дояркой. Молоко таскала с фермы, а заработанные деньги шли на покупку хлеба, который закупали сразу мешком.

Несмотря на внешне захудалый вид, у Ненилы было железное здоровье. Никто не помнит её хворой, или просто в недомогании. О степени её забитости говорит один случай. Однажды утром она пришла на работу бледная, и едва стоящая на ногах от слабости. Доярки стали её ругать, мол, зачем больная припёрлась на работу. Ответ их ошарашил. Ненила сказала, что она не больная, а просто ночью родила девочку, и к вечеру слабость должна пройти. Женщины всякое видывали, но такой патриотизм вогнал их в шок. Они уложили Ненилу в бытовке и вызвали скорую. Медики тоже были шокированы, и вместе с малышкой забрали её в больницу. Заведующий фермой ругался, мол, только первобытных ему не хватало, но видя бестолковость Ненилы, сам помог ей оформить хотя бы послеродовой отпуск. О том, что он полагается роженицам, Ненила не знала. Однако, дня через три, слегка окрепшая, она вышла на работу. Причина была проста – дома не было молока, и все сидели голодные.

Однажды кто-то спросил у Левитана,

– Сколько у тебя детей?

– Да, не то семь, не то восемь.

– Ну, ты даёшь Левитан! Не знаешь точно, сколько у тебя детей?

С характерным «оканьем» ответ вошёл в поговорку,

– Много настрогал, однако. Всех не упомнить!

У Левитана было семь дочерей и один сын, родившийся предпоследним. Он был точным повторением Коли Диктора в детстве. Девочки были некрасивые, но здоровые. Несмотря на скудное питание, они были румяные и наливные как яблочки. Брали они скромностью и непритязательностью, а потому в девках не засиживались. Простые крестьянские парни брали их замуж невзирая на полное отсутствие приданого, и не жалели об этом. Жёны из них получались нормальные. Правда отмечали, что в семейной жизни они были излишне чистоплотны, скаредны, и как одна не желали навещать родителей. Но это было вполне объяснимо.

В этом плане не повезло второй по счёту Валюхе. Она как бы зависла на стадии свадьбы. Ей было ещё пятнадцать лет, когда одноклассница, у которой брат сидел в тюрьме, подговорила её написать ему письмо, чтобы он, мол, не скучал. Завязалась переписка. Через год паренёк освободился и пришёл к Валюхе, но увидев её семью, испугался и сбежал. Он написал об этом случае приятелю в колонию, но тот оказался не таким привередливым. Он попросил адрес Валюхи, написал ей письмо, а после отсидки приехал, и они сыграли свадьбу. Свадьба была по упрощённому варианту – без Загса, и вообще без всяких ритуалов. За счёт жениха был собран стол для всей семьи. Левитан с новоиспечённым напились, а остальные, будучи непьющими, наелись. Деньги быстро кончились, и паренёк в наколках загрустил. Этот незадачливый альфонс и не думал увозить девушку в свои края, он просто хотел пожить на халяву у сельской дурочки. Это легко удалось. Относились к нему хорошо, работать не заставляли, воровать тоже, и кормили. Но мечтал-то он не о жизни в бедламе и меню из молока и хлеба. Убедившись, что в этой семье поживиться чем-либо нельзя в принципе, через неделю он испарился. Но последователей у него оказалось достаточно. Валюхин адрес среди зеков пошёл по эстафете, и с небольшими вариантами всё повторялось, но больше месяца у неё не выдерживал никто. Валюха приобрела репутацию, исключающую нормальное замужество. В перерывах между заезжими женихами, присватывались и местные, но таких отпетых было немного. Валюха тоже работала дояркой, и однажды родила неведомо от кого девочку, которая росла в семье на общих основаниях. Поражал неиссякаемый Валюхин оптимизм. Несмотря на годы, и даже десятилетия разочарований, она с каждым знакомством искренне верила, что вот Он, наконец, вторая её половинка. Со временем к этим свадьбам привыкли, и находили в них свои плюсы – Левитан в выпивке, остальные в еде, и привыкла даже милиция. Если по плану у них не хватало преступника, то они просто приезжали и забирали очередного Валюхиного мужа.

Левитан дома ничем не распоряжался, был от всего в стороне, и вообще, существовал автономно. Ходили неясные слухи, что он когда-то работал на каком-то производстве, но глядя на его изнурённую алкоголизмом фигуру и пропитую физиономию, в это не верилось. Начальники люди здравомыслящие, и не взяли бы его на любую работу при всём его желании. Даже корейцы, луковые плантаторы Левитаном брезговали, хотя сплошь и рядом использовали бичей в качестве рабов. Поэтому он работал подённо. Не имея квалификации, он трудился в основном лопатой – рыл могилы, траншеи и копани. Чистил навозные и выгребные ямы, грузил мусор, а также перетаскивал сыпучие грузы вроде угля. Бойкости в работе не проявлял, но это от него и не требовалось.

Левитан был востребован. Вначале он сам ходил на промысел, но быстро сделал себе рекламу и стал принимать заказы на дому. Заработанные гроши он тратил исключительно на выпивку, поэтому охотно соглашался на плату магарычом, исключающую ходьбу в магазин. Тратить деньги на одежду Левитан считал неуместным мотовством, и ходил в невообразимом рванье, которое дарили ему заказчики, избавляясь от старья. Одну зиму он вообще проходил в женском пальто. Бичи выглядели лучше, но ему на это было плевать.

Время от времени Коновалов эксплуатировал Левитана на грязных домашних работах, и поневоле изучил его быт и повадки. Однажды Родион пришёл к Левитану нанять его для чего-то. Стояла осенняя слякотная пора. Станица привычно утопала в грязи, которая даже на асфальтовых дорожках хлюпала под ногами двухсантиметровым жидким слоем. Без резиновых сапог или галош на улицу было не выйти. Население боролось с грязью всеми способами. В каждом дворе и у каждого учреждения находилась железная чистилка, и стояло корыто с водой, снабжённое щёткой на палке, или просто тряпкой. Ничего такого во дворе у Левитана не было, поэтому грязь на крыльце была такая же, как и на улице. Вышел сам хозяин, и, обрадовавшись Родиону, пригласил его в дом, посмотреть, как он живёт. До этого Родион никогда там не бывал, и из любопытства согласился. Левитан засуетился,

– Проходи, проходи! Нет, разуваться не надо.

Коновалов и сам это понял, потому что в коридоре было так же грязно, как и на крыльце. Зайдя в дом, Родион застыл, поражённый увиденным. Дощатый пол по всей площади был покрыт таким же слоем жидкой грязи, как и на уличном асфальте. Домочадцы с характерным чмокающим звуком шлёпали в галошах. Левитан ходил в сапогах. Не двигаясь с места, Коновалов спросил,

– А вы пробовали полы вымыть?

– Пробовали. Толку-то? Народу много, через полчаса снова натопчут. Вот ужотко мороз настанет, тогда в зиму почистимся.

– Левитан, а как же ты спишь?

– Очень просто. Смотри!

Он произвёл демонстрацию. Сел на свою кровать, засланную какими-то засаленными тряпками, вынул ноги из сапог и растянулся на этом ложе. Затем сел, и ловко всунул босые ноги в резиновые сапоги. Коновалов оторопело спросил,

– А если промажешь?

– Ночью бывает. Так не на улице же.

У Родиона жилищная нечистоплотность была связана с тараканами, и он спросил,

– Тараканов у вас много?

– А нету. Это когда мы здесь поселились, тараканы от прежних хозяев тут жили. А потом их не стало.

– Как же вы их вывели?

– А никак. Они сами ушли.

– Да, это рекорд.

Была у Левитана ещё одна особенность, и Родион знал о ней не понаслышке. Если был выбор, то Левитан магазинному вину предпочитал суррогаты, хотя в те годы все магазины были забиты хорошими винами.

Однажды Родион сделал небольшой, но удобный шкаф. Осталось нанести покрытие. Для этой цели он закупил в хозмаге шесть бутылок политуры. В доме вонять не хотелось, и он стал ждать подходящей погоды, чтобы проделать это во дворе. А авоську с политурой повесил на стенке в коридоре.

Образ жизни Левитана предполагал возникновение разных нестандартных ситуаций. В тот день такая штука с ним и приключилась. За разгрузку гвоздей кладовщик Семёныч расплатился с ним… гвоздями. Вместо положенного трояка, он выдал Левитану совершенно ненужные ему полведра «сотки». Видимо гвоздей у него был избыток, а в деньгах недостаток. Что было делать бедолаге? Завернул он эти гвозди в кусок старой брезентины, и пошёл восвояси, в надежде загнать их кому-нибудь. В конце концов, пришёл он с ними к Родиону. Сторговались за восьмисотку вина. Родион пошёл за бутылкой, а наметанный глаз Левитана заметил политуру на стене коридора. Когда Родион протянул ему вино, Левитан спрятал руки за спину и сказал,

– Родион Олексеевич, не надо мне вина. Дай лучше ту бутылку политуры, что у тебя в авоське на стене.

Для Коновалова замена была финансово выгодна, так как политура стоила всего шестьдесят копеек, и он согласился, только поставил условие,

– Ты её пить собрался?

– Да.

– А чем она лучше вина?

– Крепче. Сразу с ног валит.

– Я тебе дам бутылку, но хочу посмотреть, как ты будешь пить.

– Зачем?

– Интересно, не видел раньше. Тебе что нужно для этого?

– Вода, соль, стакан.

Коновалов принёс пачку соли, бутылку воды и стакан. Для него это был цирковой номер. Процесс выделения жидкости прошёл быстро, и вскоре Левитан налил полстакана желтоватой мутной и дурно пахнущей отравы. Коновалова от этой вони передёрнуло, и он протянул яблоко на закуску. Левитан сделал страшную рожу, крякнул, и залпом выпил. Затем, отдышавшись, неторопливо закусил. Глаза его затуманились. Коновалов спросил,

– Ты когда-нибудь ешь нормальную пищу? На первое борщ, на второе котлету, салаты, компот?

– Бывает. На поминках.

– А я уж думал, что на одной закуске существуешь. Но ведь поминки не каждый день.

– Я привык. Мне много не надо.

– Левитан! У тебя уникальный организм. Питаешься ты в основном ядами, куришь, пьёшь любую химию вплоть до керосина, а до сих пор не ослеп. На твоей диете любой за неделю ноги протянет, а тебе хоть бы хны, даже руки не трясутся. Мало того, ты к бабам способен, лопатой работать можешь, а помирать даже и не собираешься. У тебя, наверное, акулья печень. Мединститут твой труп без разговора купит для исследований.

– У кого купит?

– У кого ж ещё? У тебя. Ты его единственный хозяин. Больше никто не имеет права.

– А на кой мне деньги после смерти?

– Почему после смерти? Да хоть завтра договор составь, получи свои гроши, и пропей на здоровье. И хоронить тебя будет не нужно. Когда помрёшь, приедут и заберут на опыты. И всё.

– Нешто так бывает?

– Бывает. Только они не на всякий труп кидаются. Нужно чтобы у человека какое-нибудь особое качество было. Два сердца, например, или ещё чего-то. Вот на заводе у нас в бригаде был дядя Толя. Молодость в тюрьмах провёл, а ближе к старости решил нормально пожить, на работу поступил, женился. Жена была сильно моложе его, и к тому же очень сварливая. Поэтому от семейной жизни он страдал, и уже не рад был, что с этой бабой связался. Как-то раз заболела у него спина. В больнице сделали ему рентгеновский снимок, и обнаружили два лишних ребра. Аномалия такая. Он о ней и не знал, в тюрьме-то кто его будет обследовать? Лишние рёбра жить ему не мешали, и этому явлению он значения не придал. Радикулит ему подлечили, и всё пошло по-прежнему. Только заметили мужики, что на проходной его часто поджидает человек в очках и шляпе типично учёного вида. Саня Щука устроил дяде Толе допрос,

– Что за фраер возле тебя трётся? Не родственник ли, какой объявился?

– В гробу я видел таких родственников! Дома эта язва житья не даёт, а тут этот кандидат медицинский репьём пристал, просит завещать или продать тело после смерти. Надо же такое придумать?

– Нашёл проблему! Дай ему в торец, и все дела.

– Дал. А он утёрся и тычет мне бумажку с телефоном, на случай, если надумаю. Потом дядю Толю жена бросила и ушла. А он, обычно воздержанный, на радостях ударился в загул. Пропил все деньги, уже вознамерился пропить мотоцикл, но на глаза попалась бумажка с телефоном. Мотоцикла было жалко, и он позвонил. Но это была ошибка. Каким-то образом жене стало известно, что он продал своё тело. Она подумала, что это неспроста, что ему осталось недолго, и вернулась обратно, в надежде на наследство.

Заинтригованный Левитан спросил,

– Родион Олексеевич, а ты не знаешь, почём они покойников берут?

– Не знаю.

– Как ты думаешь, за меня рублей сорок дадут?

– Ну, ты скажешь! Больше, конечно. Качественный покойник на дороге не валяется.

– Хотя бы приблизительно.

– Хорошо. Давай посчитаем так – по весу ты ближе к барану, поэтому прикинем по цене баранины. В живом весе она будет рубля по полтора, но ты-то будешь неживой, значит, стоить будешь дороже, поэтому округлим до двух, и в целом труп твой по бараньей цене потянет минимум на сто двадцать рубликов.

– А что? Неплохо. Только как всё это провернуть?

– Надо написать в институт письмо с предложением, обрисовать детали, а остальное они сделают сами.

Забрав свои бутылки и подаренный Родионом стакан, Левитан ушел. На следующий день он вспомнил разговор, и решил использовать открывшуюся возможность пропить себя самого. В письмах он был не силён, и обратился за помощью к очередному Валюхиному жениху. Тому идея понравилась, потому что он сидел уже без денег. За хороший почерк к делу они припрягли Меньшу, а она оповестила о происходящем остальных. Меньша было домашним именем одной из дочек Левитана. Вообще-то её звали Таня. При регистрации так назвал её Левитан, с похмелья забыв, что одна Таня среди дочек уже есть. Со временем привыкли, только младшую Таню звали Меньшой, чтобы не путаться.

К вечеру Левитан с конвертом в руке пришёл к Коновалову спросить адрес института. Коновалов точного адреса не знал, и посоветовал написать на конверте просто слово «Мединститут», мол, он в Ростове один, и письмо дойдёт. Сгорая от любопытства, он попросил почитать это послание. Впоследствии он сильно жалел, что не скопировал его. Запомнились строки – «Из меня выйдет качественный труп. По цене баранины он обойдётся вам за сто двадцать рублей». И всё в таком стиле.

Как ни странно, письмо дошло до адресата. Это стало известно, когда пришёл ответ, разочаровавший Левитана. Там было сказано, что если товарищ Диктор, движимый благородными чувствами, желает завещать своё тело науке, то он может это сделать у нотариуса. Про оплату не было ни слова. Однако дочери этим письмом заинтересовались, так как оно сулило экономию на похоронах Левитана, которому, как все считали, осталось недолго. Но он этих надежд не оправдал, и жил ещё лет пятнадцать. Помер он не от цирроза печени, как следовало ожидать, а, можно сказать, на боевом ходу. Нес сдавать бутылки, наступил на гвоздь, и заразился столбняком, от которого и умер. Подозрительно никто не помнит его похорон, поэтому не исключено, что где-то наглядным пособием студентам служит его раздувшаяся от политуры печень.

Но это будет потом, а в описываемый момент Коновалов нанял Левитана перетаскать тонну угля в сарай. Он с вечера приготовил вёдра и лопату, а утром явился Левитан, да не один, а с помощником, молоденьким румяным парнем в военной форме без погон. Однако румянец не мог скрыть сильной помятости от вчерашних возлияний. Коновалов спросил,

– А это кто?

– Пятьдесят Третий.

– В смысле?

– Мы его дома так зовём. Ничего, откликается.

– А имя у него есть?

– Есть, должно. Только имён всяких много, путаемся, по номерам сподручнее. Меньша давно тетрадь завела, где всех мужей Валькиных отмечает по номерам. Этот пятьдесят третий.

Сам Пятьдесят Третий глядел в пространство, и на разговор не реагировал. Видно его здорово мутило. С виду он был сильно моложе от Валюхи, и как-то не вписывался в ряд её избранников. Коновалов это отметил,

– У Валюхи контингент свой, протокольный, а это салага, и на уголовника он не похож.

– Всё одно, что уголовник, только не из тюрьмы. Он здесь в полку прапорщиком был, да проворовался, вот и выгнали, как собаку.

– Сурово. Видно что-то серьёзное упёр. За сапоги или бочку керосина не выгнали бы.

– Дак куда ж несерьёзно? Офицера сабантуй затеяли, сложились и выпивку закупили, коньяк, водочку. А он всё в мешок, и ноги ему приделал. Оправдывается, что пьяный был, не сознавал.

– Да, такое не прощается. На святое посягнул. Ты, Левитан, теперь за своей политурой лучше приглядывай. А откуда он родом?

– Издалека. Денег-то на дорогу у него нет, вот Валька и надеется, что он у неё приживётся. Дура.

Чтобы пробудить в работниках энтузиазм, Родион вынес и показал им оговорённую бутылку водки. Левитан взмолился,

– Родион Олексеевич, мы всей душой поработать, да больно плохо после вчерашнего. Нам бы по пять капель. А?

– Ага, налей вам. Тогда точно не переносите.

Левитан смотрел глазами умирающего кролика. И тут Коновалов вспомнил про бабушкину наливку. Он решил, что она на работоспособность не повлияет, потому что не водка и не вино. Для Левитана, закалённого денатуратом, она будет вроде сиропа. И он сказал,

– Ладно. Я вам домашней наливки дам. Вреда не принесёт.

Он вынес на крыльцо банку с наливкой и две фарфоровые кружки. Откупорил банку и щедро наполнил кружки доверху пахучим напитком. Пятьдесят Третий оживился, подошёл и взял кружку в руки. Не спеша они выпили до дна, и попросили закурить. Родион презентовал им пачку «Примы», затем спросил,

– Ну, как? Полегчало?

– Да, как-то это… непонятно. Ещё можно?

Родиону было не жалко, и он налил ещё по кружке. Когда они выпили, он сказал,

– Ну, ребята! Я сделал всё для вас возможное. Давайте работать.

Левитан подошёл до кучи угля, стал над вёдрами, и велел напарнику насыпать. Пятьдесят Третий взял грабарку, опёрся об неё, потом вдруг обмяк, и упал лицом в уголь, оставшись недвижимым. Уголь был фракции «орешек», и лицо не поранил. Коновалов испугался,

– Левитан, чего это с ним? Припадочных в армию не берут.

– Какой припадок? Он вырубился!

– С чего?

– Дак, с наливки твоей. Крепка больно.

– Чего ты гонишь! Это ж не водка.

– Твоя правда. Водке до неё далеко. С неё бы он устоял.

Левитан стоял в стойке борца, и, от напряжения вытаращив глаза, старался сохранить равновесие. Попытавшись шагнуть, он его потерял, и рухнул в уголь лицом рядом с напарником. Но он оказался покрепче, и на четвереньках перелез под забор, сказав при этом,

– Родион Олексеевич, ты сам виноват, напоил нас, теперь только завтра отработаем.

Коновалов перетащил Пятьдесят Третьего под забор, и уложил рядом с Левитаном. Примерно через час, с лицами чёрными от угля, Левитан со своим временным зятем с горем пополам поднялись, держась за забор, и, обнявшись, медленно поплелись домой. Коновалов приписал этот случай эффекту, именуемому в народе «на старые дрожжи».

На другой день они явились, и, не говоря ни слова, переносили уголь. Левитан от водки отказался, попросив взамен две бутылки наливки. Коновалов дал, но призадумался. Через пару дней он встретил на улице Левитана, и спросил,

– Ну, как наливка?

– О-о! Вещь! Если б не она, то убийство могло случиться. В тот день приехал Пятьдесят Четвёртый. Прямо из тюрьмы, домой не заезжал. Литр водки у него был. Сперва нормально было. Сели, наливки выпили, а потом дошло у них до драки, а только ничего не получилось. Ругаются, грозятся, а встать на ноги не могут, как будто они отсохли. Пятьдесят Четвёртый озверел, финку стал показывать, обещал прапора бывшего зарезать, и Вальку заодно, а сил-то нету. Валька водки ему дала, он и вырубился. А Пятьдесят Третий очухался первый и дёру дал. Вальке он шибко нравился, она обозлилась, и Пятьдесят Четвёртого ментам сдала.

После этого разговора Коновалов проверил действие сливянки на двух нормальных здоровых мужиках. Она гарантированно валила с ног всех. Если же после наливки выпивалось даже немного водки, то клиент полностью вырубался на несколько часов. И Родион убрал банки с этим уникальным напитком подальше.

За этим предисловием последовал сам рассказ.

Новелла о злоключениях московского гостя

В стране шла привычная борьба с торговыми махинациями. Коновалов уже тогда понимал, что это дело совершенно бесполезное, потому что борьбу с явлением подменяли борьбой с личностями, а это никогда не давало результата. Впрочем, любая кампания по запрету чего-либо сворачивала на эту проторённую дорогу. Был порок системы – дефицит потребильских товаров и услуг. Он сам собой порождал цеховиков, спекулянтов и торговых жуликов. После скажут, что это вообще порок социализма. Коновалов с этим был не согласен. Советская власть и социализм ни хороши, ни плохи сами по себе. Они есть форма, инструмент, а какими им быть, зависит от тех, в чьих руках этот инструмент. Топором можно построить дом, а можно отрубить голову. К примеру, Госплан эффективнее мифического свободного рынка, да и нельзя без него. В Америке он тоже есть, только иначе функционирует, и по-другому называется.

Спекулянты были Коновалову несимпатичны, но он понимал, что эти люди только пользуются ситуацией, а не создают её. Ему иногда казалось, что настоящие враги народа сидят в Кремле. То ли по невежеству, которое хуже злого умысла, то ли в угоду устарелым догмам, они считали потребительский сектор делом десятым, и не создавали стимулов к его наполнению. Неправда, что в СССР не умели делать качественные товары. Промышленность была на уровне, и там, где было выгодно, производили. Коновалову и самому доводилось на заводе делать технику на экспорт, а потом он не мог взять в толк – почему ту же технику для себя нужно делать тяп-ляп? На его странные вопросы начальники отвечали мычанием, и лишь один из них посмотрел на него, как на убогого, и сказал волшебное слово «валюта». Однажды в техническом журнале он прочитал, что в Саратове на одном заводе делают мечту народных умельцев – однофазные малогабаритные деревообрабатывающие станки удобной конструкции. Коновалова взбесило даже не то, что вся продукция прямиком шла на экспорт в Англию, а то, что писали об этом с восторгом. Он стал надеяться, что наверху одумаются и примут меры, но «ускорение», заданное Горбачёвым, оказалось ускорением по наклонной вниз. Дефицит развалил страну надёжнее ракет.

Но всё это будет потом, а в ту пору Коновалов работал в стройбригаде Камчатского райпо. В бригаде он не прижился, выявились разногласия с бригадиром на методы работы, и он решил уволиться. Но это оказалось не просто.

Председатель райпо Андрей Иванович Кузнецов был хорошим руководителем, более того, руководителем талантливым. Шаг за шагом из штата сотрудников он создал дружный коллектив. Людей подбирал не только по деловым, но и по человеческим качествам. Про то, на какую высоту поднял организацию этот неординарный человек, можно написать повесть, но ограничимся немногим. Помимо прочего, Андрей Иванович был хороший психолог, и для оценки человека, ему порой хватало мимолётного взгляда. Подобно Цезарю, он знал в лицо всех сотрудников, и был в курсе их производственных и личных проблем. У него было правило принимать на работу, и увольнять с неё только после личного собеседования.

Поэтому, когда Коновалов принёс заявление, а зав кадрами сказала, что с ним хочет побеседовать сам товарищ Кузнецов, он несколько удивился. Как если бы полковник вдруг заинтересовался проблемами рядового, которые легко мог решить командир взвода. Коновалов зашёл и поздоровался. Кузнецов был приветлив, и ни звуком, ни жестом не намекнул, что у него мало времени. Некоторое время он рассматривал Коновалова, а затем спросил,

– Почему увольняетесь?

– Нога после перелома побаливает. На стройке тяжело.

Коновалов не врал, нога и в самом деле побаливала. Андрею Ивановичу ответ понравился. О конфликте ему было известно, и то, что Коновалов не стал о нём говорить, оценил. Он решил, что парень ершистый, но главное в нём – не продаст. Воспитание. И Кузнецов сказал,

– А давай без официальных церемоний, по-простому. Родион! Ну почему сразу на увольнение? Не хочешь строителем, и не надо. Хозяйство у нас многоотраслевое, специальностей полно. Дело тебе найдётся. Нога болит? Ладно, подберём работу с меньшей физической нагрузкой. Продавцом пойдёшь?

– Продавцом?

– А что такого? Нормальная работа.

– Да как-то… Я ж на это не учился, и в мечтах не было.

– Чепуха. Побудешь ученикам, потом разряд получишь. Парень ты неглупый, освоишь легко, а если дело понравится, то пошлём учиться в техникум, а то и в институт.

– Я не думаю, что понравится.

– Раньше работал в торговле?

– Нет.

– Тогда откуда тебе известно, что не понравится? Надо попробовать, поработать, а потом уже мнение высказывать. А будет не по душе, тоже не страшно. Придёшь, и мы тебе что-нибудь другое подберём. В общем, так: в обувном магазине девушка в декрет ушла. Заведующей Людмиле Яковлевне нужен продавец. Прямо сейчас иди к ней и приступай. Она тебя быстро в курс дела введёт. А приказ будет от сегодняшнего числа.

Так Коновалов стал продавцом обуви, чем немало позабавил приятелей.

Сотрудники московского управления ОБХСС майор Рубцов и капитан Сиротин прибыли в Камчатскую, и поселились в гостинице с незатейливым названием «Гостиница». В Москве неторопливо расследовалось дело о торговых махинациях, и одна из ниточек протянулась в Камчатское райпо. Речь шла не о банальных хищениях, а о хитро организованном перераспределении дефицитных товаров, дававшим немалый доход махинаторам. Такие дела расследовались трудно. Рубцов и Сиротин работали в паре давно, отношения у них были вполне дружелюбные, но не переходили грань официоза. Причиной этому, вероятно было различное отношение к алкоголю. На работе и в командировках капитан вообще не пил, а майор иногда любил хлопнуть рюмашку. А в целом было взаимопонимание.

У них был свой простой метод, благодаря которому, они раскрыли немало дел. Если проверка документов не давала результата, они искали предателя, и часто его находили. Кого-то обделили, кого-то уволили, кто-то хотел отомстить или подсидеть начальника – недовольные были всегда. Опытный Рубцов таких вычислял, а Сиротин занимался с ними конкретно и непосредственно. Местным сотрудникам ОБХСС они не очень доверяли, тем более, что вели не местное, а московское дело.

За неделю пребывания добыты были только общие сведения, а дальше дело затормозилось. По документам был ажур, а предателей не было. После обеда московские спецы сидели в гостиничном номере и беседовали,

– Вот вам и деревня, товарищ майор. У них даже нервозности нет, как будто все без греха. А ведь мы точно знаем, что где-то есть склад или магазин для переброски импорта. И нет информаторов. Хоть бы, какого завалящего найти, чтоб зацепка появилась, а уж потом….

– Я думаю товарищ капитан неплохо бы поговорить с местными операми. Начальник посоветовал пообщаться с неким Куропаткиным.

– А смысл? Взломы магазинов не по нашей части.

– Мало ли? Вдруг где неучтённый импорт был? А насчёт информатора, есть тут один, но по твоим словам как раз завалящий. Продавец Родион Коновалов.

– Ну, продавцы всякие бывают. Без них дела не всегда делаются.

– Насчёт этого у меня сомнения. Тип для торговли необычный. Как сказала одна его знакомая, он идейный долдон.

– Да, такого кадра ещё не было. Как он туда вообще попал?

– Случайно, наверное. Недавно работает, ещё не проявился. Раскусят и избавятся.

– Нам-то он зачем?

– Как знать? На безрыбье сгодится. Сам он вряд ли в делах, но из идейных соображений может наводку дать. Только правильный подход нужен, нестандартный.

Сведения о Коновалове Рубцов получил утром, услышав громкий разговор молодой продавщицы с подругой. Она давно знала Родиона, и удивлялась его появлению за прилавком. Охарактеризовала его занудой и формалистом, а также рассказала о его комсомольских делах, за излишнее рвение в которых, Кольцова возненавидело начальство. Она пророчила райпо незавидную участь от такого работника. Рубцов посоветовал Сиротину использовать какой-нибудь неформальный приём для знакомства, и пошёл искать Куропаткина. А Сиротин отправился в обувной магазин.

Капитан представлял идейного комсомольца нервным, интеллигентного вида очкариком, но зайдя в магазин, увидел за небольшим прилавком с кассой худощавого мускулистого здоровяка, смахивающего на «белокурую бестию» Ницше. Он засомневался, но увидев на прилавке том Ленина, успокоился. Фанатизм объекта был налицо. Какой нормальный человек в свободную минуту вместо детектива будет читать классиков марксизма? На самом деле книгу забыл какой-то покупатель, и не торопился её забирать. Людмила Яковлевна собиралась по пути занести книгу в библиотеку, но всякий раз забывала, хотя Коновалов специально положил её на виду.

Покупателей было не густо, всего двое. Сиротин походил возле полок с товаром, половину которого составляли резиновые и кирзовые сапоги. Когда магазин опустел, капитан подошёл к прилавку, опёрся на него руками, сделал таинственное лицо, и вполголоса заговорил,

– Родион Коновалов, если не ошибаюсь?

– Да.

Сиротин не догадывался, что многие продавцы, в том числе и Коновалов, знают его в лицо. Родион недоумевал; чего здесь нужно московской ищейке? Ведь не кирзовые же сапоги, возле которых он толокся. А интерес к своей особе заставил его напрячься. Сиротин ему сильно не понравился, его масленые глазки и плохо скрываемое высокомерие вызывали желание отшить москвича по полной программе. Нужен был повод, и капитан его предоставил. Если бы он действовал обычным порядком, то этой истории не случилось бы вовсе, но неформальный подход дал неожиданный результат. Сиротин посмотрел на выглянувшую из подсобки Людмилу Яковлевну, и сказал,

– Нам нужно поговорить.

– Слушаю вас.

– Желательно в неформальной обстановке. Тема приватная.

– Это как?

– Тет-а-тет, скажем так. Без свидетелей, с глазу на глаз.

– Понял.

Коновалов решил, что настал удобный момент истолковать слова Сиротина по-своему, слегка отклонился назад, и прямо через прилавок с правой заехал капитану в глаз. Не ожидавший такого, капитан попятился до стены у входа. С явным намерением продолжить, Коновалов направился к нему, приговаривая,

– Совсем обнаглел педераст гнойный! Сейчас получишь с глазу на второй глаз тварь женоподобная.

Последнее слово в этом ряду было чужеродным, Коновалов применил его специально, потому что оно исключало другие толкования причин происходящего. Коновалов был миролюбив, но иногда ситуация требовала немедленной реакции. В его среде сомнения в половой ориентации были тяжким оскорблением, требующим немедленного ответа. В таких случаях он действовал практически рефлекторно.

Сиротин сразу понял, за что он получил, и, проклиная Рубцова с его неформальным подходом, сделал то, что должен был сделать сразу, то есть показал удостоверение со словами,

– Спокойно, милиция!

Коновалов затормозил и пробормотал,

– Не очень-то я и ошибся.

На всякий случай капитан сделал вид, что не расслышал, и добавил,

– Московское управление.

Коновалов посмотрел в корочки и поднял брови, изображая раскаяние,

– Из самой Москвы? Да, что ж вы сразу не сказали товарищ капитан? Я ведь чёрт знает что подумал. Вы уж простите великодушно. Я не специально, это чистое недоразумение. Что вы хотите – деревня. Живём в простоте, чуть что – сразу в зубы. Вашему столичному обхождению нашей милиции ещё учиться, и учиться.

Сиротин убрал удостоверение, и сказал,

– Коновалов, мне действительно нужно с тобой поговорить.

Завмаг испуганно смотрела на всё это, прикрыв ладошкой рот. Появились покупатели, и она занялась ими, а Коновалов и Сиротин зашли в подсобку.

– Товарищ капитан, тут есть свинцовый грузик, приложите к глазу. Говорят, помогает.

– Помогут тёмные очки. Ладно, пока не будем об этом. Небось, гадаешь, почему я к тебе обратился?

– Гадаю.

– Объясняю. У тебя характеристика принципиального человека. Вот я и пришёл к тебе как коммунист к комсомольцу. Ты ведь комсомолец?

– Да. Только от активной работы я отошёл. Почему-то не дают поручений. И давно уже не дают.

– Это неважно. Поручение будет от меня.

– Какое?

– Нужны кое-какие сведения о торговых делах, злоупотреблениях и прочее.

Коновалову всё стало ясно. Ему опять предлагали карьеру стукача. Случись ему оказаться свидетелем преступления, то он, как и всякий законопослушный гражданин, правдиво дал бы показания. Но быть добровольным осведомителем? Уличный кодекс, в котором был воспитан Родион, это запрещал безоговорочно. Теперь он здорово пожалел о проявленной лихости, которая стала инструментом шантажа со стороны капитана. Он оказался непрост, и его многозначительное «пока» грозило нешуточными и реальными неприятностями. Путь вежливого, но твёрдого отказа был закрыт. Оставалось одно средство – встречный шантаж. И Коновалов начал его организовывать в своём стиле. Он оглянулся на дверь подсобки, и тихо произнёс,

– Вас сам бог ко мне прислал. Я вам много чего могу рассказать. Но не здесь же!

– Естественно.

– К вам в гостиницу нельзя. Светиться не хочется, тут меня все знают как облупленного, доложат сразу. Знаете что? Придите сегодня ко мне домой вроде как в гости. В смысле конспирации самое надёжное дело. Там нам никто не помешает. Кому какое дело до моих гостей. Договорились? Это не очень далеко. Ну как?

– М-да, в общем да. Договорились.

Коновалов назвал адрес, и сказал, что будет ждать капитана в шесть часов вечера. Они сердечно распрощались, и капитан покинул магазин. Родион вышел в торговый зал, и когда покупатели разошлись, Людмила Яковлевна подступила к нему,

– Что это было?

– Знакомство.

– Ты со всеми так знакомишься?

– Что вы! Нет, конечно. Это был исключительный случай.

– Глазам не могу поверить. А чего ему надо?

– Вербует меня в осведомители.

– Рехнулся, должно быть. Какой из тебя осведомитель? Чего ты можешь тут знать, если без году неделя работаешь?

– Он думает иначе. Видно какой-то кретин его на меня навёл, а может, кто и пошутил.

– Хороши шуточки! И что теперь ты будешь делать?

– Ещё не знаю, но, как говорил незабвенный О. Бендер, заседание продолжается.

– Мне говорили, что ты с сюрпризом, а я не верила. Парень спокойный, рассудительный, и на тебе.

– Людмила Яковлевна, не переживайте, обойдётся. Только никому не говорите о том, что тут было. Хорошо?

После работы Родион завернул к бабушке Анфисе,

– Бабуля, у вас случайно нет отвара из жёлтого молочая?

– Как раз сегодня приготовила свежего, только он для скотины. Я туда ещё кое-чего добавила.

– Да мне, считай, для скотины и надобно. А человеку с него что будет?

– То же самое, запор мигом пробьёт. Только его чуть-чуть требуется, отвар сильный. С двух столовых ложек можно и до сортира не добежать.

Взяв пузырёк со снадобьем, Родион отправился домой, по пути купив в магазине бутылку водки. У Коновалова за домом между абрикосовым и грушевым деревом стояла собственноручно сделанная летняя беседка со столиком и широкими скамейками, на которых при случае можно было и вздремнуть. В этом тенистом и уютном месте он любил проводить время с приятелями и подругами.

Чёткого плана у него не было, потому что приходилось действовать по обстоятельствам, экспромтом. Родион хотел предупредить мать и бабушку, что у него важная встреча, но этого не потребовалось. Они ушли прощаться с новопреставившейся старушкой, подругой бабушки Фроси, а эта церемония обещала быть длительной, что было ему на руку. Он поставил на столик большую вазу с фруктами, и стал ждать капитана. Вскоре тот явился. В чёрных очках он смахивал на шпиона из фильмов. Коновалов ещё раньше отметил, что, несмотря на летнюю жару, Сиротин ходит в костюме. Но понял, что, не желая использовать портфель или папку, капитан привык таскать свой архив в карманах пиджака. Взопревший Сиротин, появившись во дворе, сразу попросил воды,

– Если можно, похолоднее.

– Конечно, конечно.

Коновалов сходил в дом, и вынес кружку с напитком,

– Вот компот, прямо из холодильника. Вода у нас сероводородная, с тухлым запахом. Мы привыкли, а приезжим пить её трудно.

Уже знакомый с местной водой, Сиротин с этим был согласен. Он жадно осушил кружку. Компот был хорош, хотя и со странным привкусом. Они прошли в беседку. Сиротину там понравилось, и он снял, наконец, пиджак, повесив его на специальный крючок для одежды. Коновалов поставил на столик водку и сказал,

– Ну, что? Для разговора?

– Ни в коем случае! Убери.

Коновалов просиял,

– И правильно! Я тоже и водку, и вино на дух не переношу. Вот яблоки, груши, угощайтесь. Всё своё.

Жажда у Сиротина не проходила, и он сказал,

– Всё-таки неплохо бы водички.

Коновалов хлопнул ладонями,

– Да что это я! Сейчас, минутку.

Он сходил в дом, и принёс початую трёхлитровую банку с наливкой и две фарфоровых кружки. Наполнив их, он сказал,

– Бабушкино изделие. Эта фруктовая наливка наилучшее средство от жажды. Как рукой снимет. Вы только попробуйте, в Москве такой не купить. Я вон уже банку ополовинил. Красота!

Сиротин пригубил. Прохладный, слегка тягучий напиток издавал лёгкий фруктовый запах, и оказался хорош на вкус. Сиротин не смог оторваться, и выпил всё до дна. Коновалов не врал, жажда исчезла. Через некоторое время капитан понял, что напиток по-своему хмельной, но в отличие от водки или вина этот хмель не ударял в голову, а приятно расслаблял. В ногах исчезла усталость, и настроение поднялось. Он почувствовал симпатию к Родиону, и сказал,

– Вот ты человек идейный, Ленина изучаешь, а почему в партию не вступаешь?

– Ленин, это наше всё, как его не изучать? Жаль, что рано помер, не успел некоторые темы разработать. Насчёт пожаробезопасности я у него ничего не нашёл. Про пожар мировой революции есть, а о правилах на бытовом уровне ни слова. А для партии я не созрел. Многого ещё не понимаю. Мне часто кажется, что мы идём не совсем ленинским путём, но это, наверное, от моей необразованности. Так какой из меня коммунист? Ещё расти и расти.

– Ты слишком строг к себе. Но мы ведь собирались побеседовать о торговле.

– О ней и речь. Ведь чем велик Ленин? Он не был догматиком. Вначале он спекулянтов расстреливал, а когда это не помогло, сменил тактику и открыл магазины. И дела пошли. А у нас наверху этого не понимают, и действуют наоборот, отсюда и злоупотребления.

– В каком смысле наоборот?

– В прямом. Магазины не открывают.

– Какие магазины?

– Магазины, торгующие песком, например. А также щебёнкой, лесом, трубами и цементом. Вы только вдумайтесь товарищ капитан, во всей нашей необъятной стране нет ни одного магазина, где можно купить обычного строительного песка. Который вовсе не дефицит, и его не надо импортировать как арабам.

– Арабам? Да там же целые пустыни песка.

– Это из раздела курьёзов. Английские капиталисты, конечно гады, но в предприимчивости им не откажешь. Они убедили арабов, что пустынный песок для строительства непригоден, и стали поставлять им свой, английский. Естественно не задаром.

Как бы, между прочим, Родион наполнил сливянкой кружку Сиротина, и он, смакуя, стал пить мелкими глотками приятную жидкость. Сиротин вдруг обнаружил, что ему нечем возразить этому долдону. Магазинов песка в стране не было. Дурацкий разговор стал раздражать, и он сказал,

– Погоди, ты перегибаешь. Есть базы стройматериалов, конторы. Люди как-то всё покупают.

– Именно, что как-то. Если больному поносом запретить ходить в туалет, он всё равно как-то это будет делать, только в другом месте. По своей службе вы знаете, что единственным честным способом приобретения товара является покупка в магазине. А разные доставания и всякого рода выписывания от лукавого. Там в цепочке всегда присутствует воровство. И ведь ловко придумано, отсутствием магазинов сделать правонарушителями всё население. Вашей службе это на руку. Не понравилась чья-то морда, и вот он, человек в погонах с вопросом о происхождении песка, или чего другого. И вместо того, чтобы взять за хобот главного злодея, вы разъезжаете по районам из-за всякой ерунды.

– Какого злодея? Где?

– В Москве. Министра торговли.

– Замах у тебя широкий, но давай из мира фантазий спустимся на землю. Недостатков в стране хватает, но ведь мы с ними боремся. А злоупотребления в торговле импортом не такая уж и ерунда. Вот об этом мне интересно тебя послушать.

– Да, в этой сфере не всё хорошо. До ленинских норм нашим продавщицам ещё далеко. Взять Марфутку, то есть Инну Марфуткину. Она как раз импортными шмотками торгует. И будь она просто бабой, то ладно, но ведь коммунистка. За глаза её зовут «Переходящее Красное Знамя», за то, что живёт практически в полиандрии. Да ещё так ловко приспособилась.

И Коновалов пустился рассказывать о жизни Марфутки. Два друга, Витя и Толя в молодости в неё влюбились. Толя был немного старше, и когда его забрали в армию, Витя женился на Инне. А когда служить отправился Витя, она сошлась с Толей, который к этому времени дембельнулся. Так у них и пошло, прямо как по заказу – Витя из армии, Толя в тюрьму за кражу, и она обратно переезжает к Вите. К Толиному освобождению Витя садится за кражу, и она переезжает назад. Настоящее переходящее красное знамя она и есть. Ребята стали выпивать, и теперь по очереди сидят в ЛТП. Всё у них по-честному, от каждого по ребёнку, но, что интересно – за все эти годы они ни разу друг друга не видели.

Этими байками Коновалов просто тянул время. Он ждал. Наконец он заметил, что Сиротин утратил всякий интерес к Марфутке, и к торговым делам вообще. Он побледнел, ссутулился и начал оглядываться по сторонам. Коновалов прервал болтовню, и спросил,

– Вам плохо? Живот прихватило?

Сиротин кивнул.

– В столовой обедали?

– Да.

– Вот ещё больная тема нашей торговли. Местные там не едят, только приезжие. Готовят абы как и дорого. В любой колхозной столовой накормят в десять раз вкуснее всего за двадцать копеек, и не отравят гарантированно. Учтите на будущее.

Сиротин сквозь зубы спросил,

– А где?

Коновалов показал рукой на добротный кирпичный туалет в глубине двора. Он ещё что-то говорил об особенностях станичного общепита, но Сиротин не слушал. Вставая из-за столика, он обнаружил, что ноги плохо его слушаются. Кое-как он поднялся, и, цепляясь за стенку, двинулся в указанном направлении. На открытом месте он едва не упал, но до места добрался. Коновалов подождал минут десять, затем подошёл к туалету и окликнул,

– Товарищ капитан! У вас всё в порядке?

Капитан не отзывался. Тогда Коновалов открыл дверь. Зрелище было удручающее. Капитан сидел на прочном деревянном помосте, заменяющем унитаз, и, выпучив глаза, водил перед собой плохо слушающеюся рукой. Брюки были расстёгнуты, но снять их он уже не успел. Сливянка, замедлившая двигательные реакции, сделала своё подлое дело. Родион заметил,

– Товарищ капитан, со снятыми брюками оправляться гораздо удобнее.

– Коновалов, мне плохо, тело не слушается.

– Должно отравились чем-то. Грибы сегодня ели? Или консервы?

– Ел. Грибы. Немного.

– Хватит одного. К вашему сведению: в Ростовской области съедобные грибы не растут вообще. Пойду вызывать скорую помощь. Ничего страшного – двадцать дней карантина, и всё как рукой снимет.

– Погоди! Не надо вызывать. Это ж позор. Мне нужно себя в порядок привести, а сил нет. Помоги, пожалуйста.

– Товарищ капитан, в таком случае вам необходимо универсальное обеззараживающее средство. Помогает даже при укусе гадюки. Оно приведёт вас в порядок. Нести?

– Давай!

Коновалов принёс водку, налил полный стакан, и подал его страдальцу,

– Пейте товарищ капитан. Это лекарство.

Сиротин, покачиваясь туловищем, взял стакан и медленно выпил содержимое. Коновалов спросил,

– Может сходить в гостиницу за брюками? Запасные есть?

– Ни в коем случае! Рубцову ни слова. Коновалов, прошу как человека, никому про это не рассказывай.

– Могила, товарищ капитан. Я не из трепливых.

– Может у тебя есть что-нибудь на замену?

Коновалов обещал подыскать ему что либо, и ушёл. Через несколько минут Сиротин вырубился окончательно, и сидя заснул. Вскоре появился Коновалов с фотоаппаратом, похлопал Сиротина по щеке, и когда тот ненадолго поднял веки, заснял на дорогую цветную плёнку. Затем выволок его из будки, и, взяв подмышки, притащил под беседку. Уложил в тенёчке и осмотрел карманы брюк. Там были ключи, немного мелочи и удостоверение. К пиджаку он не притронулся. Сел и немного поразмышлял о дальнейших действиях. На ум приходило немало способов опарафинить Сиротина, но Коновалов решил сдержать данное капитану слово, и никому не рассказывать о том, как он обделался. Поэтому было решено действовать по стандартной схеме. Глядя на Сиротина, он вслух сказал,

– Ну, товарищ капитан, засиделся ты на кабинетной работе. Настало время размяться. Сейчас я тебя загримирую, слегка переодену и отправлю на прогулку. Самое ценное у тебя, это удостоверение, и чтобы ты его в дороге не потерял, я его передам твоему начальству через одного хорошего человека, твоего однофамильца, между прочим. Всё будет по-честному.

Если бы документ был в пиджаке, то Коновалов его бы не тронул. Он щедро посыпал голову Сиротина дорожной пылью, затем, приподняв голову спящего, окропил её подсолнечным маслом, которого тоже не пожалел. По лицу капитана потекли грязные разводы, и теперь его не сразу узнала бы родная мать. Снял с него рубашку и туфли, всё это сложил в старую сумку, и с этой сумкой отправился к Левитану.

Во дворе у Левитана дрались два мужичка. Не отличаясь здоровьем, они быстро уставали, и драка шла с передышками. Презрительно усмехаясь, на них смотрела стоявшая возле забора Валюха. Коновалов её спросил,

– Чего это они? Из-за тебя?

– Нет. Они дерутся, кто отец моей дочки.

– Ишь ты! Чувства пробудились. А кто из них отец?

– Никто. Этот вообще тогда в тюрьме сидел, а тот со мной и не спал даже. Рядом пьяный полежал и всё. Слабак, да и было это за три месяца до нужного.

– Так скажи им об этом. Чего они зря мучаются?

– Говорила. Не верят дебилы.

– Значит, не теряйся, и на обеих подай на алименты.

– А толку?

– Тогда позови Левитана.

Драчуны мешали Коновалову, и он выгнал их на улицу, где они продолжили вяло мутузить друг друга. Во двор вышел Левитан. На нём была замызганная рубаха неопределённого цвета. А на ногах обшарпанные туфли разного размера. Более того, они были разного фасона. Коновалов спросил,

– Левитан, какой размер обуви ты носишь?

– Любой. А что?

– Я тебе хорошие туфли принёс. Примерь.

– Ежели за работу, то лучше магарыч.

– Нет, не за работу. Я принёс на обмен.

– Нехорошо так смеяться Родион Олексеевич. Какой обмен? У меня же ничего нет.

– Как нет? А на ногах у тебя что? Отдай мне свои скороходы, а эти забери себе. Заодно и рубашку снимай, я тебе взамен хорошую дам.

– Родион Олексеевич, ты серьёзно?

– Вполне. Тебе жалко эти обноски?

– Нет. Тебе-то они зачем?

– Это не твоё дело. Значит нужны. Да не болтай про это никому.

Потрясённый Левитан мигом снял рубашку, но обувать новые туфли не стал, и Коновалов понял, что он постарается их пропить. Родион сложил трофеи в сумку, и под изумлённым взглядом Левитана, отправился обратно.

Через несколько лет Родион убедился, что Левитан не врал насчет любого размера обуви. В ту пору Коновалов работал на винзаводе. Левитан иногда тоже там подрабатывал переноской пустых ящиков. Расплачивались с ним вином. Тара прибывала вагонами, и как-то раз в одном из них обнаружились забытые неведомым грузчиком добрые яловые сапоги. Кто-то из шоферов вспомнил про Левитана, и привёз их на винзавод. Наступала осень, и подарок был кстати. Сапоги Левитану оказались тесными, но он не сдавался. На босу ногу эти сапоги ему натягивали всей бригадой тарного цеха. Натянули, но снять их он уже не смог. И никто не смог. Чтобы освободить ноги, решили сапоги разрезать, но Левитан не дал. Сказал, что разносит. И разносил, но ещё долго не мог разуться, и месяц спал в сапогах.

Придя домой, Родион натянул на капитана добытые у Левитана рубашку и туфли, а затем отправился к своему приятелю Вите Фунту. Витя собирался на рыбалку. Ездил он на видавшем виды трофейном мотоцикле БМВ, доставшемся ему от отца. Этот реликт немецкой техники отличался от советских мотоциклов своеобразным выхлопом, но по-прежнему был силён и вынослив.

Последнее время Витя зачастил в соседний район на хутор Средний. Там завелась у него подружка толстушка, поэтому выезжал он к вечеру, ночевал у неё, а с утра двигал на пруд. Коновалов знал об этом, и, поздоровавшись, спросил,

– Опять на Средний едешь?

– Да.

– Ты ведь в курсе, что у меня машина не на ходу. А тут одного знакомого мужичка нужно подбросить до хутора Восточного. Тебе это по пути. Так как?

– Можно. Пусть приходит.

– Понимаешь, не всё так просто. Он по самые тесёмки пьяный у меня во дворе спит.

– А чего ты так за него переживаешь?

– Чувство вины. Это ж я его и напоил бабушкиной сливянкой. Кто ж знал, что он таким хлипким окажется?

– Слышал я про эту сливянку.

– Зачем слушать? Я тебе налью пару бутылок, попробуешь. Только ты с ней осторожнее, за рулём ни в коем случае.

– Так это другой разговор! Жди.

Вернувшись, Коновалов перетащил Сиротина ближе к воротам. Вскоре мотоцикл заехал во двор. Фунт скептически осмотрел лежащего, и заметил,

– Похож на труболёта.

– Похож, но он не труболёт.

– Где ты с ним познакомился?

– Когда-то я на этом Восточном делал забор.

– У него?

– Нет, но ведь хуторские люди на виду.

– Так его возле трассы оставить?

– Если проснётся, то оставь, сам дойдёт. А если нет, то будь человеком, довези до места. Там в конце увидишь тополь пирамидальный возле двора, он на хуторе один такой, не спутаешь. Оставишь его на улице и всё. Тётку во дворе увидишь, так не разговаривай с ней. Она злая, как сатана, подумает, что ты его собутыльник, ещё палкой огреет. А этому перепадёт само собой.

– Воняет он.

– Бедняга расслабился, и видно ложку для смазки пропустил.

– По запаху, так целый котелок. Коляску вымажет.

– Я её картонными ящиками застелю. Потом выбросишь.

Они запихнули капитана в коляску, и Витя повез Сиротина в глухой хутор за одиннадцать километров от станицы. Едва Родион закрыл ворота, как подкатил другой мотоцикл. Это знакомый медник привёз ему запаянный и прочищенный автомобильный радиатор. Коновалов расплатился, и он уехал. Родион поставил радиатор на крылечке, и пошёл звонить в милицию. Набрав номер, он услышал голос,

– Дежурный Федякин слушает.

– Это я, Родион Коновалов.

– Тебя ещё не забрали к себе твои братья черти?

После некоторых препирательств Федякин соединил его с Куропаткиным, который уже собирался домой.

– Здравствуйте товарищ опер. Это Коновалов.

– Чего тебе?

– У меня дома происшествие случилось. Серьёзное. Пропал московский сотрудник ОБХСС капитан Сиротин.

– Как это пропал? И как он у тебя оказался? У тебя Коновалов вечно какая-то хрень приключается.

– Да если бы он просто ушёл, то и бог с ним, а тут обстоятельства такие, что вам обязательно сюда нужно приехать, и желательно одному.

– Чтобы тоже пропасть?

– Мне всё равно, везите хоть всё отделение, но я думаю, что чем меньше народа будет знать, тем лучше.

– Учти Коновалов, если это ложная тревога, то я тебе устрою.

Долог летний день. От заходящего солнца было ещё светло, когда милицейский УАЗ с Куропаткиным подъехал ко двору Коновалова. Шофёр остался в машине, а опер вышел и поздоровался с поджидавшим возле калитки Коноваловым. Вначале Родион взял на крыльце радиатор и занёс его в гараж. Следовавший за ним Куропаткин увидел полуразобранный двигатель машины. Затем они прошли в беседку. На столике стояла ваза с фруктами и початая бутылка водки со стаканом, а также на краю стола лежали тёмные очки. Коновалов спросил,

– Не желаете?

– Нет. Дунайских даров не употребляю. Чего тут у тебя? Давай сначала.

– Вы, наверное, имели в виду данайские дары?

– Не умничай, ближе к делу.

– Товарищ капитан сегодня пришёл ко мне на работу, и сказал, что нужно поговорить. Надо, значит надо. Договорились встретиться вечером у меня дома. Он пришёл ровно в восемнадцать часов. Сели здесь в беседке. Я так и не понял, чего ему было нужно. Поговорили о том, о сём, а потом его прихватило, и он ушёл в туалет. И всё. После этого товарища капитана не стало, и где он сейчас, я не знаю. Я посидел, подождал с полчаса, и стал вам звонить.

– Какая-то дурацкая история, хотя у тебя других не бывает. Не испарился же он? Скорее всего, просто ушёл, а ты не заметил.

– Может быть, хотя это трудно, да и собака.

– Другой выход со двора есть?

– Конечно. Если низами направо пойти, то прямо в переулок возле моста выйдешь. Я иногда там хожу.

– Ну ладно. Пришёл человек, ушёл. Ты-то чего паникуешь?

– На товарища капитана мне начхать, где он, и что с ним. Я за себя переживаю. Дело-то непростое. Чего он очки свои и пиджак не забрал? Вдруг там деньги или документы важные? Мне за них отвечать не хочется.

– Так это его пиджак?

– Ну да!

– Чем дальше в лес, тем громче звуки. У тебя ведь есть телефон?

– Пошли.

Они переместились в дом, и Куропаткин стал звонить в гостиницу. Через некоторое время он соединился с Рубцовым.

– Товарищ майор, это Куропаткин. Скажите, ваш напарник капитан вернулся?

– Нет. Тогда я высылаю за вами машину, она вас доставит на место.

– В чём дело?

– Необходимо ваше присутствие. Подробности по прибытию.

Они вышли за калитку, Куропаткин дал указание шофёру и машина уехала. Ожидая её возвращения, Куропаткин спросил,

– Коновалов, а о чём вы беседовали?

Родион замялся, и стал смотреть на небо. Куропаткин не отставал,

– Чего застеснялся? Или секреты, какие?

– Какие там секреты. Врать я не умею, а скажу правду, так не поверите.

– Почему?

– Сейчас для многих людей святые слова перестали быть таковыми.

– Молились вы тут что ли?

– Нет. Мы говорили о Ленине, партии, комсомоле и переходящем красном знамени.

– Н-да. Знаешь Коновалов, вот когда ты так говоришь, такое впечатление, что ты просто издеваешься надо мной. Так и хочется дать тебе за это в лоб.

– Ну вот! Я же говорил. Потом специально спросите у товарища капитана, он вам всё подтвердит.

Затем прибыл Рубцов, и они опять прошли в беседку. Коновалов повторил майору свой незамысловатый рассказ. Рубцов был сбит с толку. Такого с капитаном не было никогда, и не могло быть. Он вскочил,

– Слушайте! Да это же ЧП. Надо объявить розыск.

Куропаткин сказал,

– Товарищ майор, не будем горячиться. Потребуется – объявим. Коновалов, ты ничего не хочешь добавить?

– Хочу. Давайте разберёмся с пиджаком. Вдруг там деньги или документы? Составьте опись. Мне не нужны неприятности. Если бы товарищ капитан исчез в пиджаке, то я бы вас не потревожил. Мужик он взрослый, чего за него переживать?

Куропаткин спросил,

– А ты разве в нём не смотрел?

– Меня в раннем детстве приучили не рыться в чужих вещах.

Куропаткин на всякий случай и в самом деле составил опись. В карманах был обнаружен паспорт, двести с лишним рублей, пачка личных фотографий и несколько прочих бумаг.

Рубцов спросил,

– Скажите Коновалов, а как вы сами относитесь к его исчезновению? Вам оно не кажется несколько странным?

– С чего бы? Для пьяного человека обычное дело. Его водка водит, а не сам он ходит.

– Что? Да этого не может быть! Его никогда в управлении никто пьяным не видывал. Кличку дали «Старовер». Я с ним работаю не первый год, а у него даже запаха никогда не было.

– Жаль, что сегодня вы тут не присутствовали. Полюбовались бы на кренделя, которые он по дороге в туалет выписывал.

Куропаткин спросил,

– Так он сюда уже поддатый явился?

– Не знаю. Возможно. Я ему экспертизу не делал. Когда он сказал, что сюда придёт, я решил встретить гостя как положено. Купил бутылку водки, и на закуску фруктов нарвал. А когда он пришёл, то я предложил ему выпить. Он сказал «давай», и махнул полный стакан. Нормальный мужик. Только по его походке стало заметно, что он малость перебрал. Я не пил, это в бутылке от него осталось. Можете взять её на экспертизу, если сомневаетесь в чём.

– И возьмём. А ты точно не пил?

– Сейчас дыхну.

Коновалов старательно дыхнул тому и другому. Ничего больше они от него не добились. Куропаткин прошёлся по низам до переулка, и вернулся, ничего не обнаружив. После этого, милиционеры, захватив водку и вещи Сиротина, отбыли восвояси, наказав Коновалову немедленно позвонить, если капитан объявится.

Когда машина тронулась, Рубцов предложил ехать в отделение и организовать поиск капитана, но Куропаткин думал иначе,

– Товарищ майор, этого делать не надо. Шум поднимется, а толку не будет. Тут есть свои нюансы.

– Вам что-то известно?

– Скажем так: в общих чертах. Давайте в гостиницу, мне надо побеседовать с вами.

– Со мной? Почему?

– Для полноты картины.

Прибыв в гостиницу, они зашли в номер и сели за стол. Куропаткин спросил,

– А зачем капитан вообще пошёл к Коновалову?

– Мы подумали, что он сможет проинформировать о торговых делах.

– Да, история. Я уж и не знаю, смеяться, или плакать.

– А в чём дело? Вы его знаете?

– Знаем. Давно знаем. Более неподходящей кандидатуры на это дело в районе не найти. Да и в области, наверное. Только злейший враг мог вам посоветовать, к нему обратиться.

– Вы не могли бы объяснить?

– Попробую. Я уверен, что пропажа капитана дело рук Коновалова. К вашему расследованию она не имеет отношения, Коновалову на него плевать с высокой колокольни. Тут что-то личное. Сиротин чем-то его зацепил, а он устроил ему «шутку», или, выражаясь по уличному, «парафин». Коновалов на это мастер. Не в первый раз уже.

– То есть, он знает, где Сиротин?

– Конечно. В какой-нибудь очередной «чёртовой яме». Это я в фигуральном смысле. Хотя раньше была и настоящая. Если это недалеко, то завтра Сиротин расскажет про это место.

– Так он нам всё наврал?

– В том-то и дело, что нет. Он говорил правду, но некий ключевой момент утаил, а без него общая картина выглядит странно и неправдоподобно. У нас некоторые сотрудники считают его колдуном, но я-то хорошо знаю этого интригана, только приловить его не удаётся. Так сюжеты готовит, что не подкопаешься. Потом сами увидите.

– Если вы всё знаете, то почему его не арестовали?

– А что ему предъявить? У него всё предусмотрено. Эх, если бы ваш Сиротин дал на него показания. Тогда прищемили бы гада. Так ведь не даст. Более того, выгораживать будет Коновалова, это уж как пить дать.

– Почему?

– Всегда так происходит. Не признается капитан, на каком он якоре сидит. Если бы по каждой «шутке» Коновалова заводилось дело, то были бы сплошные висяки.

– Ничего себе, деревенский идейный долдон!

– Городской милиции тоже доставалось, когда он там жил. До сих пор вспоминают. Вы в Москве, и не подозреваете, какие на самом деле счастливые, потому что Коновалов там не живёт.

– А может быть это только ваши предположения?

– Завтра во всём убедитесь. Найдётся ваш капитан, но вид у него, скорее всего, будет аховый. Когда Коновалов мне позвонил, то сделал еле заметный намёк, посоветовал сильно не разглашать. Видно что-то человеческое в нём имеется.

Они ещё поговорили, и, сделав экспертизу, выпили водку. Она была самой обычной.

Капитану Сиротину снилось, что он летит на «кукурузнике». Самолёт трясло на воздушных ямах и ухабах, и это больно отзывалось в рёбрах. Наконец самолёт приземлился, и наступило спокойствие. Ему снилось, что он лежит на жёстком днище самолёта в неудобной позе на животе, но сменить её не хватает сил. Затем появился лётчик с трубой в руке, больно стукнул его этой трубой по спине, и визгливым женским голосом противно закричал,

– Разлёгся алкаш проклятый! А ну давай во двор! Не успела отлучиться, а он уже готов, да ещё и обдристался позорник!

От этого крика Сиротин проснулся, и тут же сильная рука сбросила его с лавочки на землю. Были глубокие сумерки. Он увидел над собой плотную женщину с палкой в руке, и сказал,

– В чём дело гражданка?

Женщина нагнулась, посмотрела на него, и заголосила,

– Ты кто такой? Откуда ты взялся побродяга? Тебя Петька притащил? Ну, сейчас ему будет! И тебе сейчас будет труболёт! А ну, пошёл отсюда! И дорогу забудь!

Свои угрозы она стала подкреплять ударами палки, и Сиротин на инстинкте ретировался. Он ничего не понимал. Где он? Что с ним? Почему? Мысли ворочались тяжело и медленно. Вероятно, это спасло его от умопомешательства.

Он стоял на грунтовой дороге. Слева была голая степь, а справа, фасадом к дороге, протянулся к горизонту ряд домов. Многие окна светились, и он, как мотылёк потянулся к ним, желая что-то разузнать. Однако встретили его руганью, а затем натравили собак. Одна из них больно укусила за ногу. Пришлось убегать. Всё это походило на страшный и непонятный сон, и лишь боль от ударов палкой, да укус на ноге говорили о том, что всё это происходит наяву. Он побрёл степью, подальше от собак, и вскоре наткнулся на копну соломы. Решив, что утром всё выяснится, Сиротин зарылся в неё и задремал.

Утром он осмотрелся и понял, что находится в каком-то хуторе, но как тут очутился, не помнил. Последним смутным воспоминанием был фотографирующий его Кольцов, но возможно это ему приснилось. А если нет? Он двинулся вдоль хутора. Идти было больно из-за высохших брюк. Хотелось пить и умыться. Кое-где возле дворов стояли водоразборные колонки, но Сиротина к ним не подпускали, обзывая труболётом, и уверяя, что он болен «беркулёзом». Собаки рычали наготове. Хуторяне встречали его по одёжке. Когда Сиротин увидел, во что он одет и обут, то ужаснулся. Если бы у него было зеркало, то он ужаснулся бы ещё больше. В таком виде супруга его бы не узнала, разве что по голосу.

В большой прогалине между домами по дорожке в бурьяне он спустился к речке, и рядом с мостком для рыбалки залез в воду прямо в брюках. Стало легче. Отмокнув, он разделся и прополоскал брюки. Трусы выбросил. Он бы выбросил всё, но идти дальше голым было невозможно. Лицо, покрытое чем-то липким, не отмывалось, да и времени на это ему не дали. На мосток пришли два дюжих рыбака и выгнали его из речки, обещав отлупить, если он не уберётся. Натянув сырые брюки, он вышел на дорогу и двинулся дальше. Наконец хутор закончился, и он вышел на трассу, но в какую сторону двигаться дальше не знал. На указателе прочёл название хутора – Восточный. Это название ни о чём ему не говорило. Лишь через полчаса он раздобыл сведения у деда, гнавшего двух коров. С замиранием сердца он его спросил,

– Дедушка, вы знаете станицу Камчатскую?

– Дык чего ж не знать райцентр.

– А в какую это сторону?

– Аккурат на запад. Километров десять с гаком, и аккурат она самая, Камчатская.

Ни автобусы, ни попутки Сиротина не брали. Да и он, будь на их месте, поступил бы так же. И смирившись со своей участью, он пошёл обочиной пешком. Этот путь он не забудет никогда. Хотелось пить. Один туфель был тесен, зато другой на три размера больше, и вскоре он натёр на ногах водянистые мозоли. Всю дорогу его мучила мысль, что упущено что-то важное. И только когда за поворотом дороги показалась станица, его пронзило – где удостоверение? Ключи и деньги были на месте, а документа не было. Сиротин забыл о жажде и мозолях. Он с горечью понял, что если корочки были в брюках, то найти их нереально. Слишком много мест где он мог их вытряхнуть. В самолёте? На лавочке? В соломе? И он из последних сил захромал дальше.

Майор Рубцов спал плохо. Проснулся рано, без аппетита позавтракал, и засел в номере, ожидая новости. Он нервничал. Обещанного Куропаткиным возвращения капитана всё не было, и доверие к оперу стало исчезать. В конце концов, он не выдержал, и сделал то, о чём потом пожалел. Он позвонил в Москву и сообщил о ЧП. Оттуда ему приказали объявить розыск, и докладывать каждые два часа. С этим Рубцов и пришёл к майору Перелазову. Тот вызвал Куропаткина,

– Почему утром не доложил?

Куропаткин открыл рот для оправданий, но тут позвонил дежурный,

– Товарищ майор, тут один бомжара говорит, что он милиционер, просится с вами поговорить. На сумасшедшего похож. Это я на всякий случай докладываю.

– Откуда он взялся?

– В гостинице хулиганил, патруль вызвали. Сейчас в обезьяннике.

Перелазов со значением посмотрел на Рубцова и Куропаткина, после чего изрёк,

– Идемте, глянем.

Когда они спустились к дежурке, из комнаты задержанных раздался крик,

– Рубцов, это я, Сиротин! Объясни им.

Изумлению Рубцова не было предела. Из-за решётки смотрело невообразимого вида пугало. Заросшее, в грязных разводах лицо, на фоне которых синяк под глазом был почти незаметен. В грязных слипшихся волосах торчала солома. Покрытые пятнами мятые брюки соответствовали замызганной рубашке. Куропаткин подмигнул Рубцову, и негромко сказал,

– Обратите внимание на обувь. Характерная деталь, продуманная.

Перелазов спросил,

– Так это и есть ваш сотрудник?

– Да, но я ничего не понимаю.

Куропаткин сказал Перелазову,

– Товарищ майор, это Коновалов поработал. Я не стал вам с утра настроение портить.

Дежурный Чистяков воскликнул,

– Опаньки! Этот вражина опять….

Перелазов цыкнул на него, и он не договорил. Рубцов обалдело крутил головой. Перелазов длинно выругался матом, и сказал,

– Приведите его в порядок. Куропаткин отведёт его в баню, а вы, товарищ майор, отнесёте ему туда запасную одежду, и через два часа все у меня в кабинете.

Куропаткин повёл страдальца в баню, а Рубцов первым делом позвонил в Москву, и доложил, что Сиротин нашёлся. Что там подумали, неизвестно, но он получил приказ немедленно обеим возвращаться в управление. Майор взял в гостинице одежду для капитана, а за обувью зашёл в магазин. Там, как ни в чём не бывало, сидел жизнерадостный Коновалов,

– О, товарищ майор! Здравствуйте. У вас всё в порядке? Нашёлся товарищ капитан?

Появилась Людмила Яковлевна, и подозрительным взглядом стала наблюдать происходящее. Рубцов хмуро ответил, что всё в порядке, и хотел сказать что-то язвительное, но увидев том Ленина на столе, смешался, и попросил подобрать босоножки. Родион сказал,

– Правильно, товарищ майор. Хороший выбор. В босоножках мозоли не болят.

Рубцов понял, что это издёвка, и тихо, но злобно сказал,

– Учти Коновалов, тебе это даром не пройдёт, неприятности я тебе обещаю. Я тебе не ваши слюнтяи в погонах.

Родион сузил глаза, и так же тихо ответил,

Переживём, товарищ майор. Иногда, перед тем, как копать яму другому, неплохо осмотреться, а вдруг она уже готова? Для тебя. И учтите – чем выше сидишь, тем больнее падать.

Рубцов побагровел,

– Умничаешь? Ничего, еще посмотрим.

Когда он ушёл, завмаг спросила,

– Чего это он?

– Не обращайте внимания. Это он злится, что меня не завербовали.

Людмила Яковлевна не выдержала. Несмотря на данное обещание, она пошла в перерыв к Андрею Ивановичу, и всё ему рассказала. У Кузнецова были свои осведомители, и он знал о событиях в милиции. Услышав, что Коновалов дал по морде капитану, он удивился,

– Об этом я не знал. Занятный он паренёк. А где он сейчас?

– На обед пошёл. С утра на работе был, как обычно. Приходил тот, старший, запугивал его, а ему как с гуся вода. Сказал тому, из Москвы, что с высоты больно падать.

– Самоуверенный. Как бы его не посадили.

– За что?

– Капитан этот вчера пропал, а сегодня нашёлся в потешном виде. Сперва подумали, что сумасшедший. Администраторша гостиницы его не узнала, и наряд вызвала. Хоть бы глазком на него взглянуть, до того любопытно. И никто не может понять, что с ним произошло, даже он сам. Подозревают Коновалова. Подождём, если до вечера его не заберут, то обойдётся.

– Почему?

– Эти двоих отзывают в Москву. Странная эта история. А продавец наш, видно озорник.

Тем временем в кабинете Перелазова шло разбирательство. Присутствовали москвичи, Куропаткин и сам начальник. Отмытый и посвежевший Сиротин выглядел неплохо. Впечатление портил подбитый глаз. В разговоре он вилял взглядом, как нашкодивший подросток. Он мямлил и ссылался на амнезию. Вначале он рассказал про Восточный. Перелазов спросил,

– А как вы туда попали? Неужели не помните?

– Смутно. Выхлоп двигателя такой особенный. Кажется, я летел на «кукурузнике».

Куропаткин присвистнул и сказал,

– Это уже слишком, даже для Коновалова. Этот хитрец как бы невзначай показал мне свою разобранную машину. Но как знать? А капитан ехал точно не в машине, характерные синяки на боках. На спине имеется заметный след от удара, но предположительно он от удара палкой.

Перелазов перехватил инициативу,

– Давайте сначала. Вот вы пришли к Коновалову, и что?

– Некоторое время мы беседовали, а потом мне стало плохо. Возможно, это было отравление грибами.

– Он вас грибочками накормил?

– Нет-нет, это было раньше, в столовой. У него на столе только фрукты стояли. Я их не трогал.

– Как именно было плохо? Голова кружилась?

– Нет, с головой было нормально. Ноги и руки стали неметь.

Рубцов строго спросил,

– Водку пили?

– Коновалов заметил, что мне плохо, и предложил вызвать скорую помощь, но я не разрешил ему этого. Недомогание показалось мне временным и не очень опасным. Тогда он откупорил бутылку и предложил выпить в качестве лекарства. Я согласился. Потом вроде куда-то шёл. Дальнейшее не помню. Вероятно, я недооценил опасность недомогания. Это всё.

– У вас конфликта с Коноваловым не было? Скандала? Или драки?

– Нет. Он вежливый молодой человек. И вообще у меня к нему никаких претензий нет.

Было заметно, что Сиротин всячески выгораживает Коновалова. Это было неудивительно, ведь у него перед мысленным взором стоял Родион с фотоаппаратом, и теперь капитан был уверен, что это не сон.

Видя безрезультатность разговора, Перелазов стал уговаривать Сиротина, чтобы он всё-таки написал заявление на Коновалова, а уж они организуют остальное. Неважно, что он не помнит событий, они уверены, это его рук дело. Но капитан решительно не согласился, что удивило Рубцова. Он знал, что Сиротин вполне способен оговорить подозреваемого. Напоследок Куропаткин спросил,

– Мне Коновалов говорил, что вы беседовали о Ленине и партии. Это правда?

– Да, беседовали об этом.

– И про переходящее красное знамя?

– Про него тоже. Товарищ Коновалов идейно выдержанный комсомолец.

От этих слов все испытали чувство неловкости, Сиротин тоже, но он всё равно добавил,

– Он принципиальный и требовательный к себе человек. Считает, что для вступления в партию ещё не созрел.

Перелазов сказал,

– И, слава богу! Коновалов в партии, это двойной кошмар.

И грустно заключил,

– В общем, всё как всегда. А жаль.

После этого совещания Рубцов зашёл к Кузнецову попрощаться,

– Дела наши, можно сказать, закончены. Завтра отбываем. Андрей Иванович, у меня к вам личная просьба.

– О чём речь? Всё, что в наших силах!

– В силах. Некий Коновалов работает у вас в обувном магазине. Увольте этого мерзавца. Я знаю, что вы и ваша организация к делу непричастны. У меня к нему личный счёт. Если вы этого не сделаете, то я постараюсь его достать всё равно, а возможности у меня имеются.

– А в чём дело?

– Вы его плохо знаете. Не обольщайтесь простецким видом этого ленинца. В милиции на него имеется приличное досье. Поинтересуйтесь.

– Спасибо за совет. Я и в самом деле плохо его знаю. И ваше пожелание учту непременно.

Через некоторое время Андрей Иванович вызвал к себе Коновалова.

– Чего это инспектор Рубцов на тебя обозлился?

– Могу только догадываться. Скорее всего, его на меня Перелазов натравил. Он меня с детства ненавидит, и по возможности старается нагадить. Постоянно в чём-то пытается обвинить.

– А ты чист как слеза?

– Судите сами, Вчера товарищ капитан напился и куролесил на хуторе Восточном. А я в это время дома этому самому Рубцову капитанские деньги и вещи передавал. Всё чин-чином, по описи. Куропаткин свидетель. А Перелазов всё равно считает меня виноватым в капитанских подвигах, и Рубцову это внушает.

– Ладно. Парень ты, я вижу бойкий, но на всякий случай тебя надо убрать из РТП.

– Куда?

– На счётах научился?

– Более-менее.

– Пойдешь, поработаешь в общепите, а там видно будет.

– Где?

– В ресторане буфетчиком. Выходишь с понедельника. Директор уже знает.

И Родион в понедельник отправился на новое место работы. Но это уже другая история.

А история с командировочным на этом не закончилась. На следующий день, по дороге на вокзал, Рубцов зашёл в обувной магазин и спросил, зло на него смотревшую Людмилу Яковлевну,

– А где Коновалов?

– Уволили. Вашими молитвами.

Рубцов удовлетворённо хмыкнул и вышел.

А Родион в это время уже был в Ростове на пригородном автовокзале. В те годы на нём промышлял местный дурачок Витя, по прозвищу Аплодисмент. Он владел оригинальной музыкальной техникой, с помощью которой зарабатывал себе на пирожки и мороженое. Подойдя к какому-нибудь пассажиру, он, резонируя ртом, сложенными лодочкой ладонями перед своим лицом буквально выхлопывал любую мелодию. Чаще всего это была японская песня сестёр Пинац «Каникулы любви». А затем требовал заплатить двадцать копеек. Сервис его был навязчивым, так как слушать его исполнение не желали, и платили чаще за то, чтобы он шёл в другое место и не приставал. Методом проб и ошибок он научился избегать студентов и дембелей, которые запросто могли дать пинка. Время от времени его прогоняла милиция, но он опять возвращался. Все к нему привыкли, даже пассажиры, состав которых на этом автовокзале довольно постоянен. Коновалов тоже знал Аплодисмента, а от одного знакомого ещё знал, что фамилия его была Сиротин.

Сидя на вокзальной скамейке, он дождался Витиного появления, поманил его пальцем, и попросил исполнить «Наша служба и опасна, и трудна». Такие заказы были столь редкими, что Витя сразу проникся симпатией к Родиону, и исполнил песню с особым старанием. Родион дал ему двадцать копеек, усадил рядом с собой и заговорил,

– Ты, Витя, молодец. Культуру в массы несёшь.

– А то!

– Милиция преследует?

– Гады! Работать не дают.

– Тебе нужно помочь. Я решил тебя самого милиционером сделать. Тогда ты этих патрулей сам гонять будешь. Они к тебе, а ты им документ, и команду «Смирно».

– А как это?

– Читать умеешь?

– Умею. Не дурак. И считать умею. По рублю до сотни досчитаю.

– Твоя фамилия Сиротин?

– Да.

– Вот тебе удостоверение. Читай, теперь ты капитан милиции Сиротин. А начнут спрашивать, откуда и чего, ссылайся на майора Рубцова. Запомнил? Повтори.

– Майор Рубцов.

– Ну, бывай здоров, а мне пора.

И Коновалов пошёл на перрон, где стоял камчатский автобус. Уже сидя в автобусе, он увидел, как два милиционера волокли упирающегося Аплодисмента, кричащего, что они не имеют права отнимать, и, что майор Рубцов им покажет. Теперь документ был в нужных руках.

По возвращении в Москву, Сиротин первым делом написал объяснительную об утрате документа. Он понимал, что дело табак, но не избежать неизбежного. Рубцов сочинял отчёт. Атмосфера вокруг них была тяжёлая, никто никуда не вызывал, а это сулило неприятности. Только через неделю их вызвали на ковёр к самому генералу Жирову.

В кино генералов, особенно милицейских, показывают этакими мудрыми наставниками, отечески вникающими в проблемы молодых, и не очень, сотрудников. Правда возникает нехороший вопрос – как при такой интеллигентности они вообще стали генералами? Но это в кино. В жизни среди них гораздо чаще встречаются откровенные или замаскированные самодуры. Генерал Жиров был из таких. Он не был глуп, просто он не желал вникать во всякие ситуации своих подчинённых.

Рубцов и Сиротин доложились по форме. Генерал был один. На его столе лежало раскрытое удостоверение. У Сиротина сжалась диафрагма в недобром предчувствии. И не зря. Генерал был очень зол,

Капитан Сиротин, ты писал в объяснительной, что утратил удостоверение при невыясненных обстоятельствах.

– Так точно!

– Посмотри, это оно?

Сиротин узнал своё удостоверение, и на лице его отразилось изумление,

– Так точно, но как….

– Молчать! Позорники! Так опозорить управление! Это неслыханно! Его переслали сюда ростовские коллеги. И знаете, у кого оно было изъято? У вокзального дурачка, который козырял им направо и налево. И, что самое интересное, по сведениям ростовчан удостоверение ему передал некий майор Рубцов.

Сиротину всё стало ясно, и, не раздумывая, он дал майору в ухо. Генерал заорал,

– Прекратить!

Заскочивший секретарь выволок Сиротина из кабинета. Ошеломлённый Рубцов сказал,

– Товарищ генерал, это провокация!

– Пошёл вон!

После этого от Рубцова отвернулись коллеги, но не от Сиротина. Многие ему сочувствовали, но досталось обеим. Было небольшое расследование, в ходе которого стали известны похождения Сиротина. Не желая выносить сор, генерал поступил в духе того времени, то есть из органов их не уволили, а перевели в другие службы. Сиротина назначили участковым в один из окраинных районов Москвы с перспективой «вечного капитана». Рубцову пришлось хуже. Его отправили в Калужскую область начальником райотдела милиции. Жена за ним не последовала.

* * *

Перед новеллой о низведении Крылова я спросила Коновалова,

– Родион, ты говорил, что у тебя были ещё варианты шуток с Крыловым. Какие?

– Варианты были, времени не было. Если бы у меня была неделя, то я организовал бы Крылову пребывание в сумасшедшем доме. Связи у меня тогда ещё были.

– Какие связи?

– Обыкновенные. Некоторое время я там работал. Это отмечено в той трудовой, где одна запись. Между прочим, идея не пропала. Потом я провернул это дело с одним вороватым прорабом.

Новелла о злоключениях парторга

О приезде делегации Коновалов узнал дня за два от секретарши Кати, преданно снабжавшей его информацией. Корни этой преданности уходили ещё в школьные годы, когда Родион был пионервожатым в классе, где училась Катя. Пробыл он им недолго, но и за это время стал кумиром всех девочек класса. Для Кати он таковым и оставался. На самом деле это была такая форма дружбы, девизом которой было – «С Коноваловым не соскучишься».

О Крылове он стал уже забывать, так как тот был недоступен для мести, но узнав, что он сам идёт ему в руки, сразу приступил к организации «шутки» по стандартной схеме.

На следующий день он завёл разговор с Ивановым и Петровым, мужиками, которых лечил от алкоголизма. Про метод лечения Коновалов так и не рассказал, было только глухое упоминание о всё том же водочном черве. Разговор и пошёл на эту тему,

– Ну, что ребята, выпить хочется?

– Издеваешься?

– Вполне серьёзно спрашиваю. Я противоядие от водочного червя достал. Если есть желание, то дам, а то на вас смотреть тошно. Но с условием – напиваться будете только раз в неделю, в субботу. Утром в воскресенье стаканчик – и всё. Вообще-то, если вы окончательно избрали трезвость нормой жизни, то чего я тут перед вами распинаюсь?

Потрясённые мужики переглянулись, и более умный Иванов спросил,

– Чё надо сделать?

– Так вы на условия согласны?

– Мы согласны на всё. На условия, и на то, что нам придётся для тебя делать. Ведь не просто так ты это предлагаешь.

– Правильно мыслишь. Эк тебя припёрло! Видно здорово по пойлу стосковался.

Иванов зло сверкнул глазами,

– Дело говори. Может, кого отлупить без свидетелей?

– Ну, это было бы слишком просто. Нет, дело посложнее, тут нужно проявить творческий талант, я бы сказал – артистизм.

– Да какие мы артисты?

– Ого! Как раз то, что нужно. Вам и гримироваться не надо, особенно тебе Иванов. Ты только глянь на себя в зеркало: рожа такая, что если тебя встретишь в подворотне, то без просьбы часы и деньги отдашь. Тебе и говорить ничего не нужно, просто смотри злобно, вот как сейчас на меня таращишься, и всё пройдёт как по маслу. Зачем ты вообще работаешь? Шёл бы в бандиты. Такой фейс зря пропадает.

– Хорош издеваться. Дело излагай.

– В общем, тут одного чинодрала городского надо вылечить.

– Как нас?

– Наподобие. Только средство более серьёзное. Я вам дам полбутылки водки.

Мужики понимающе переглянулись,

– Заряженной?

– Само собой. И ваша задача выпоить ему эту водку, во что бы то ни стало. Хоть силком залейте, хоть в обратный проход, но, я думаю, до этого не дойдёт. Возражения будут, всё-таки против воли, но для того я вас и припрягаю. На ваши недоумённые вопросы отвечу коротко – жена, тесть, возможный развод. Ситуация вам знакомая.

Иванов и Петров согласно кивнули. Для них в насильном лечении от алкоголизма по желанию родни не было ничего криминального. Ко всему примешивалось некоторое злорадство, дескать, не только с нами такое бывает, но и коммунисты не застрахованы.

– Короче – не сделаете, значит, ещё одиннадцать лет будете поститься, а если будет всё в порядке, то уже в субботу нажрётесь как свиньи. Согласны?

– Согласны.

Коновалов подробно проинструктировал, когда и что им делать на следующий день. Они обещали всё исполнить в точности, и по высшему классу. По их мнению, Коновалов был гадом, но слово он держал.

План операции возник у Родиона днём раньше, когда он случайно увидел на улице Толю-бюрократа, сосредоточенно шагавшего по своим бестолковым делам. Не будь этой встречи, то, скорее всего, вариант «шутки был бы другим. В этой истории роль сыграла репутация Толи-бюрократа, а не он сам. Чтобы стало понятнее, нужно немного отвлечься на этого замечательного персонажа.

В каждом населённом пункте имеется свой городской сумасшедший, деревенский дурачок, юродивый, или, на худой конец, какой-нибудь чудак. Толя-бюрократ входил в эту категорию. Впрочем, сумасшедшим он не был, так как к несчастью сходить ему было не с чего. Родился он здоровым и нормальным ребёнком, но будучи ещё малышом, заболел менингитом. От этой коварной болезни многие умирают, а из тех, кто выживает, многие остаются умственно неполноценными. Эта беда и приключилась с Толей. Внешне он был обычным человеком, болезнь отразилась только на его интеллекте, отняв способности к обучению и образованию. Однако Толя не был идиотом. В быту он был совершенно адекватен, и, несмотря на скудный словарный запас, разговаривал довольно сносно.

Проживал он в частном доме со своими, довольно пожилыми родителями. На их обширном участке стоял ещё один дом, где жила с мужем его старшая сестра Валентина, которая и надзирала за всеми. Валентина была намного старше Толи, характер имела суровый, и для братика была, чуть ли не единственным непререкаемым авторитетом. Поговаривали, что в процессе воспитания, она в своё время крепко его поколачивала без свидетелей. Если и так, то метод себя оправдал. Толя её панически боялся, и любые конфликты немедленно улаживались, стоило ему увидеть Валентину. Кроме неё он почти никого не боялся.

Толя чувствовал свою ущербность, и с детства пытался каким-то образом приспособиться к окружению. Но, увы, его способностей хватало только на внешнее подражание, которое и стало для него смыслом жизни. Стараясь быть как все, Толя раздобыл портфель, наложил туда бумаги и стал добровольно ходить в школу. Учителя его не гнали, а наоборот, как положительный пример для лодырей и оболтусов, сажали в классе с ровесниками. Он старательно копировал учеников. Все писали в тетрадях, и он тоже, правда, вместо букв у него выходили какие-то бессмысленные козюбрики. С той поры у него сформировалась тяга к разного рода бумагам. Однажды на перемене Толя залез в портфель Коновалова, а тот, не обращая внимания на статус дурачка, крепко приложил его по шее. С той поры он стал слушаться Родиона и уважать его. Память у Толи была неплохая, но конкретная, он не умел обобщать. Толя сразу уяснил, что брать бумаги у Коновалова нельзя, но на остальных это не распространялось.

С годами в искусстве подражания Толя достиг немалых успехов. Основным объектом его внимания стали чиновники, которых он здорово копировал, особенно председателя административной комиссии Антонова. Случалось, их путали. Подобно Антонову, Толя с папкой в левой руке, слегка сутулясь, семенил с деловым выражением на лице, ловко копируя походку. Этот странный выбор объяснялся тем, что Валентина работала в исполкоме, и Толино восхищение сестрой распространялось на её окружение. Народ это приметил, и Толя получил кличку Бюрократ. Впрочем, это был не единственный его образ. Толя любил кино, куда его пускали бесплатно, но, не понимая сюжета, он обращал внимание на детали, и со временем полюбил форму. Любую. Поэтому иногда он стал показываться на улице в армейской или матросской форме, подаренной ему дембелями. Он лихо чеканил шаг и по какому-то своему выбору отдавал честь некоторым встречным прохожим.

Толя-бюрократ был безобиднейшим существом, живущим в своём остановившемся детстве. Люди это понимали, и относились к нему снисходительно, а чаще всего приветливо. Сценарий его хождений был прост. С папкой в руке, он заходил в какой-нибудь магазин, и особым, «инспекторским» взглядом начинал осматривать полки с товаром. Продавщицы ласково его приветствовали и угощали чем-нибудь. После этого, с чувством исполненного долга, он отправлялся ещё куда-нибудь. Но излюбленным занятием Толи было посещение разного рода контор и казённых учреждений, кишащих любезными его сердцу чиновниками и бюрократами. Там он мог разжиться вожделенной казённой бумагой, каким-нибудь заполненным или пустым бланком, который бережно укладывал в свою знаменитую красную папку. Что он с ними делал потом, не знал никто.

Но со временем выяснилось, что за Толей нужен глаз, да глаз. Он по своей простоте мог сотворить такое, что и по злому умыслу не придумаешь. У Толи была интересная способность к проскальзыванию. То есть, несмотря ни на какие кордоны, он мог появиться в любом месте в самое неподходящее время. Так однажды он возник в пустой, по случаю обеденного перерыва, бухгалтерии завода ЖБИ. Взял лежащие на столе подписанные к оплате наряды, сложил их в папку и спокойно ушёл. Искали его всей конторой по всей станице. Слава богу, нашли. Попытались эти наряды выкупить, но Толя не понимал в деньгах, а потому отказался от них. В конце концов, выменяли на пачку пустых бланков, и пять порций мороженого. Точно таким же образом он слямзил у Антонова несколько протоколов об административных нарушениях. К радости нарушителей, протоколы не нашлись. А один раз Толя поставил на уши милицию.

Было обычное милицейское утро. Дежурка была ещё пустая, если не считать маячивших в «обезьяннике» двух алкашей. Дежурный Федякин отлучился на полминуты в туалет. А когда, облегчившись, вернулся, то на своём месте за столом увидел Толю с его, Федякина, личным «ПМ» в руках, неосмотрительно оставленным в ящике стола. Толя направил дуло в живот Федякину, и сказал: – «Руки вверх». Федякин с ужасом увидел, что предохранитель снят, и послушно подняв руки, стал у стенки. Один из алкоголиков хохотнул, но увидев направленное на него дуло, застыл, и на всякий случай тоже поднял руки. Работники прибывали на службу, и вскоре возле стены в ряд стояли шесть человек с поднятыми руками, в том числе и сам начальник майор Перелазов. Толя играл в какого-то героя из фильма, а остальные исходили холодным потом, они же не знали, чем кончается это кино. Хорошо если не расстрелом. Но всё обошлось. Милиционер, зашедший последним, не успел закрыть дверь, и через неё предупредил находящихся на улице сотрудников. Там быстро сообразили, и сообщили о ситуации Валентине. Когда Толя увидел в окно приближающуюся сестру, то сразу бросил пистолет и задал дёру.

Кроме того, находились бессовестные люди, использовавшие Толины пристрастия для разного рода розыгрышей. В районе строился комплекс, где работала заезжая бригада из Закавказья. Водители местной автоколонны подвозили стройматериалы, и один из них, по имени Боря, однажды зазвал Толю прокатиться. Толя кататься любил. Прибыв на объект, Толя, по своему обыкновению, с папкой в руках сделал умное лицо и стал ходить по площадке, осматривая всё придирчивым взглядом. Шутник Боря сказал оторопевшему бригадиру, что это проверяющий из Ростова. Тот начал обхаживать «проверяющего», но Толя на контакт не шёл. Тем временем прибыли ещё две машины, и Боря объяснил приятелям суть происходящего. Они поддержали игру. Запуганный бригадир обратился к шоферам, и обещал им хороший магарыч, если они увезут этого жуткого инспектора, который молчит, отказывается от выпивки и не берёт деньги. Мужики легко исполнили эту просьбу, а затем славно погуляли за счёт благодарных шабашников.

Другой шутник, оставшийся неизвестным, устроил следующее. Зная Толину любовь к форме, он подарил ему не новый, но вполне приличный комплект милицейской экипировки. Плюс раскрашенную полосатую палку. Толе доводилось раньше видеть работу гаишников, и он, выйдя на трассу, очень убедительно стал копировать их действия. Уверенным взмахом тормозил машины, проверял документы и разрешал ехать дальше. Небольшая группа зевак развлекалась этим зрелищем невдалеке. Правда местные водители, зная Толю в лицо, игнорировали его, и, смеясь, ехали дальше. Однако хватало и иногородних водителей, которые принимали всё за чистую монету. Трое из них за это поплатились. Из каких-то своих соображений Толя забрал у них права и вместе с ними исчез. Эти страдальцы, помаявшись в неизвестности, вскоре заявились в районную ГАИ. Тут-то всё и открылось. Разъярённые гаишники приехали к Валентине, и под её предводительством нагрянули к Толе с обыском. В куче макулатуры, именуемой Толей документами, было найдено огромное количество портретов и фотографий Брежнева. Когда Толя узнал, что Л.И.Брежнев самый главный чиновник в стране, то он стал его горячим поклонником, по-современному фанатом. Собирал открытки и вырезки с изображениями кумира, а выступления Брежнева по телевизору слушал стоя.

Единственным результатом обыска стала милицейская форма, которую тут же конфисковали. А полосатый жезл и права навсегда сгинули в неведомых Толиных захоронках.

При виде красной папки в Толиных руках, Родиону и пришла в голову озорная мысль. Крылов ведь тоже пользовался такой же папкой. А если в нужный момент их поменять? Содержимое крепко удивило бы Крылова. Для реализации этой идеи нужно было в первую очередь выманить у Толи саму папку. Коновалов с этим справился легко и без насилия. Он подозвал Толю и поздоровался с ним. Зная о Толиной любви к Брежневу, он забросил безотказную наживку, сказав, что послезавтра к ним на комбинат приезжает сам коллега Брежнева по партии товарищ Крылов. От этой сенсации Толя забыл куда шёл, и глаза его засветились фанатичным блеском. Тут Родион подбросил Толе идею автографа, и растолковал, что это такое. Мол, чем пялиться на великого человека впустую, лучше попросить его расписаться на память. Но для этого необходима специальная тетрадь и новая папка.

Толя приуныл, таких вещей ему не покупали, но великодушный Коновалов обещал выручить. Он велел Толе стоять на месте и ждать, а сам прямиком отправился в канцелярский отдел культмага. Приобрёл там папку и ученическую тетрадь. Затем по пути зашёл в типографию и попросил бракованных бланков или других распечаток. Ему показали на кучу отходов. Вопросов не задавали, потому что в те годы туалетной бумагой ещё не торговали. Толя подаркам обрадовался, и обмен папками состоялся непринуждённо. Небольшая закавыка вышла с четырьмя портретами Л.И. Брежнева, но Родион уговорил Толю разделить их по-честному. На этом конфликт был исчерпан, и они расстались. Коновалов был уверен, что Толя окажется на месте в нужный момент. Его идея упала на вспаханную почву. Толя выучил слово «автограф», и впоследствии, завидев незнакомого мужика в шляпе, старался его получить. Иногда удавалось.

А Коновалов, засунув добычу под пиджак, посетил аптеку, где раздобыл растворимого в спирте снотворного.

Подготовка к операции была скрупулёзной. На следующий день после работы Коновалов зашёл к живущему через три дома дяде Коле Сидорчуку, приходившемуся племянником однорукому ветерану. Дядя Коля был схожей комплекции с Крыловым, поэтому Родион выбрал его для контрольного испытания. Уговорить дядю Колю на это было нетрудно, потому что он был закоренелым пьяницей. Родион завёл разговор,

– Дядя Коля, ты чем-нибудь болеешь? Желудком, или ещё что?

Дядя Коля был злой от вынужденной трезвости,

– Ничего у меня не болит. А чего тебе до моего здоровья? Раньше не интересовался.

– Да мало ли? Тут такое дело. Прибирался я в своей мастерской, и нашёл полбутылки водки. Хотел было выкинуть.

Дядю Колю покорёжило от такого кощунства.

– А потом передумал – продукт качественный, от времени не портится, чего зря выбрасывать? Сам я не любитель, но ведь на мне свет клином не сошёлся. Вот, думаю, наверное, дядя Коля будет не против хлопнуть рюмашку. Но тут у меня сомнения.

– Какие?

– Обычные. Вдруг тебе пить нельзя? Вдруг от моего угощения у тебя обострение язвы, или чего другого случится? Ивановна меня тогда убьет. А кстати, где она?

По замыслу, жена дяди Коли тоже участвовала в эксперименте. Дядя Коля приплясывал,

– В магазин ушла, это долго. Какой ты зануда Родион! Нет бы по-простому, всё у тебя с какими-то вывертами. Здоров я как бык, а Ивановне и знать ни к чему.

– Ну, тогда пошли в мастерскую. Там удобно: стакан есть и огурчик, и топчан имеется отдохнуть, если вырубишься.

– Да ты Родион с луны упал! С полбутылки-то? Знаешь сколько мне надо для отруба?

Через полчаса Дядя Коля сладко спал на упомянутом топчанчике. Понаблюдав за ним некоторое время, Коновалов пошёл звать Ивановну. Та, обнаружив отсутствие мужа, громко ругалась. Родион доложил ей о местонахождении дяди Коли,

– Спит в моей мастерской. Устал видно здорово на работе, сморило его как-то внезапно.

– Да когда ж он успел нажраться? Я ведь ненадолго отлучилась.

И на всех парах Ивановна засеменила в мастерскую Коновалова. Там, унюхав характерный свежий водочный запах, она зашлась в ругани и попыталась разбудить спящего, но тщетно. Родион за этим внимательно наблюдал, поглядывая на часы. Затем успокоил Ивановну, сказав, что дядя Коля никому не мешает, а когда проснётся, то придёт домой.

Результат эксперимента удовлетворил Родиона – дядя Коля проспал двенадцать часов. Дядя Коля тоже был удовлетворён, потому что проснувшись, не испытал обычного похмельного состояния. Впоследствии он долго пытался выведать у Родиона про эту удивительную водку, и всё просил показать пустую бутылку, чтобы прочитать этикетку. Коновалов не мог помочь ему ничем, так как на самом деле дядя Коля пил самогон. Но это был всем самогонам самогон. Этот эксклюзивный продукт назывался «курсант», а изготавливал его в небольших количествах высокообразованный народный умелец-самогонщик Василий, живущий неподалёку. Этот коварный напиток вкусом не отличался от хорошей водки, но крепость имел такую, что мог свалить с ног любого быка. Когда на другой день прибыл автобус из треста, Родион возле проходной наблюдал за двумя пацанами характерного вида, гонявшими консервную банку на пустыре перед воротами. Затем направился в буфет, куда также зашёл и водитель автобуса, и попросил две пачки «Примы». Буфетчица по имени Венера удивилась,

– Ты же с фильтром куришь, «Нашу марку».

– Вон сколько народа привалило расценки резать. Надо затягивать пояса.

Родион взял сигареты и вышел обратно за ворота. Отозвал в сторонку подростков хулиганистого вида, и завёл с ними разговор,

– Скучаете малолетние вредители?

– Чё обзываешься? Мы ничего не делаем.

– Не будем спорить о формулировках. А ничего не делаете временно, пока объект не подвернётся. Так вот: могу вам его предоставить, и заметьте, не даром. Сигарет хотите?

Из всего они поняли последний вопрос, и сразу смекнули, что их нанимают,

– А чё надо-то?

У одного из них, конопатого, в кармане звякнуло, и Коновалов понял, что перед ним тот, кто и требуется. Судя по звуку, в кармане были гаечные ключи и отвёртки, что говорило о склонности паренька к технике, вернее к порче техники. По всей видимости, именно он был кошмаром для всех окрестных владельцев любых машин и механизмов, так как, выбрав момент, снимал и скручивал все попавшиеся под руку детали и агрегаты. Такие забивают гвозди в английские замки, и засыпают сахар в бензин. К нему первому Родион и обратился,

– Вот ты, к примеру, мог бы выкрутить золотник с колеса этого автобуса за пачку «Примы»?

– Запросто! Хоть два. Прямо сейчас?

– А чего ждать? Вот твои сигареты.

Другой подросток, обладатель выпученных глаз и дебильного выражения лица, ревниво спросил,

– А я?

Коновалов не планировал масштабного вандализма, да и мелкого тоже, но ситуация сама подталкивала к чему-то такому, и он сказал,

– Да, это несправедливо. Тогда ты тоже сотвори мелкую гадость этому автобусу.

– Какую?

– Ну, не знаю, вымажи сиденья чем-нибудь липким, что ли.

Глаза юного вандала засияли – нечасто взрослые предлагают такое, можно сказать, в первый раз, да ещё и за курево.

– Знаю! Есть тут одно место, и ведёрко есть.

Схватив сигареты, он убежал. А Родион шёл в цех и думал, что они могли бы всё это сделать и за одну пачку сигарет, а возможно, и просто так, из любви к паскудству. По пути он снова зашёл в буфет и купил «Нашу марку». Венера была хороша собой – смазливая полногрудая девица возрастом от тридцати до сорока лет, находящаяся в состоянии постоянного свободного поиска спутника жизни. Коновалов, как бы, между прочим, намекнул ей, что водитель автобуса, плотный дядька в шляпе, не женат, и имеет родственников за границей. У Венеры хищно заблестели глаза, и стало ясно, что в ближайшее время шофёру Кирюше будет не до наблюдения за своей техникой.

То, что сотворили с автобусом эти два маленьких гада, удивило даже Родиона. Перебор был сильный, но назад не отыграешь. Впрочем, и это обернулось к лучшему. Задержавшегося водителя Венера пригласила к себе переночевать, и они на самом деле вскоре поженились.

Костин был прав, утверждая, что Коновалов никуда не отлучался, и всё время был на глазах. А его участие в операции и не требовалось. Запущенный механизм на первом этапе действовал сам по себе, не требовалось даже нажимать кнопки. В нужный момент в приёмной материализовался Толя-бюрократ и начал всех выспрашивать про «коллегу». Это слово для него означало высокую должность, поэтому люди его вопросов не понимали. Директор, узрев Толю, тут же вывел его в коридор, чтобы он под шумок не присвоил какие-нибудь бумаги. В коридоре ошивался Иванов, и директор велел ему проводить Толю за ворота. По дороге Толя талдычил про автограф важного лица. Иванов тоже не был в курсе относительно слова «автограф», и решил, что это какое-то приветствие. Он показал на вышедшего из буфета покурить водителя автобуса, и сказал,

– Вот тот, кого ты ищешь. Раз в шляпе, значит важный человек. Пожми ему руку.

Толя приблизился к водителю, поздоровался, и с трепетом протянул ладонь. Водитель Кирюха был демократичен, и без всяких церемоний пожал Толе руку. Довольный Толя отправился домой, и с той поры начал уважать людей в шляпах, а также называть их коллегами. А Иванов вернулся обратно. Он ждал.

Заменить папку Родион подговорил секретаршу Катю. Она легко проделала это во время приступа бдительности у Коновалова, когда всё внимание было обращено на него. Затем в числе других документов вынесла её из приёмной, и отдала поджидавшему в коридоре Иванову. Родион заверил Катю, что папка вернётся к хозяину, и всё будет выглядеть смешным недоразумением. Папка и в самом деле вернулась в руки Крылова, но этого уже никто не увидел, а недоразумение только начало набирать обороты.

Крылов действительно здорово удивился, когда увидел в раскрытой папке журнальный портрет Брежнева и стопку разнокалиберных листков бумаги покрытых неизвестными науке письменами. Тут он обратил внимание, что и сама папка тоже чужая. Он обратился к директору. Тот, увидев содержимое папки, сразу понял, чья она. И вкратце объяснил про Толю-бюрократа. Крылов кинулся в приёмную в надежде, что его документы лежат на месте. У директора заныло сердце в предчувствии скандала, и он, объявив перерыв, пошёл следом.

Когда Крылов подходил к приёмной, в конце коридора открылась дверь, ведущая в цех перекрытий, оттуда выглянул мужичок, и спросил,

– Вы свою папку ищете?

– Да.

– Идите сюда.

Крылов был взвинчен происходящим, и не стал думать над тем – откуда этот человек знает о папке, а потому, просто вошёл куда звали. С этого момента в тот день его уже никто не видел. Впрочем, Петров, а это был он, тут же разъяснил всё о папках. Он отвел Крылова в сторонку за какую-то длинную конструкцию, и быстро изложил суть происшедшего, а также кто такой Толя-бюрократ, и его роль в данном деле,

– Ловкий чёрт! Мозги набекрень, а везде пройдёт и такое сотворит, что десять умных не догадаются, как поправить. Это для нас бумажки в его папке мусор, а для него большую цену имеют, потому, как он читать и писать не умеет. Хорошо, что вы не выкинули эту макулатуру. Я обещал ему принести эту папку, а то бы он уже ушёл, ищи-свищи потом. А теперь сидит, ждёт. А может это всё зря? Если у вас там ничего важного нет, так и бог с ним. Привыкнет к вашей папке, и делу край.

Документы по собранию и в самом деле нетрудно было перепечатать, на них можно было махнуть рукой, но в папке находились две действительно важные партийные бумаги, и Крылов сказал,

– Ну, так сходи, обменяй, и принеси сюда мою папку.

– Так я сразу бы и принёс, если б он мне отдал. Он очень вас уважает, а потому готов отдать только лично в руки.

– Может в милицию?

– Толку-то? Приедут, а Толя уже чёрт-те где будет. А папка ваша точно пропадёт, хоть его и обыщут. Недавно он в милицейскую форму оделся, и у троих олухов права шофёрские забрал. Искала их милиция, всё перевернули, а не нашли. А Толе как с гуся вода, он же этот, как его, не-е-способный. Вот мы лясы тут точим, а он уже может, ушёл неведомо куда.

– Это далеко?

– Тут рядом.

До конца объявленного перерыва время ещё было, и Крылов пошёл, надеясь успеть. Они вышли из цеха, и мимо крановых путей пробрались среди штабелей досок к невысокому строению пилорамы. Окольным путём зашли туда через ворота подачи брёвен. Посреди просторного помещения находилась сама пилорама, а в углу возле входа была сбитая из досок конторка, игравшая роль инструменталки и места отдыха рабочих. Там стоял небольшой верстак с разложенными на нём деталями, а на стенках висели пилы и прочий инвентарь. На свободном пространстве стоял застланный газетой ящик, игравший роль столика, а возле него стояли два чурбачка вместо стульев. Возле входа в конторку стояла большая, вся в угольной пыли тачка. Крылов не знал, что она была предназначена для него.

За импровизированным столиком на чурбачке терпеливо сидел в ожидании Иванов, которому предстояло сыграть роль Толи-бюрократа. На газетке стояли два гранёных стакана, а также банка рыбных консервов и полбутылки водки. Один стакан был полный, другой пустой. Перед входом Петров тихо сказал,

– Вы с ним поаккуратнее, вежливо. Таких людей лучше не нервировать. Сами знаете.

Крылов начал напористо,

– Моя папка у тебя?

Иванов молча, вытащил из-под полы красную папку и положил её на столик рядом с собой, прикрыв мускулистой пролетарской ладонью. Крылов потянулся к ней, но взглянув в лицо Иванову, убрал руку и застыл. И не удивительно. У Иванова был тяжёлый, какой-то «нехороший» взгляд, который не всякий мог выдержать. И хотя он не был криминальной личностью, многие его побаивались. Неподвижно-пристальный и «липкий» взгляд тёмных глаз породил у Крылова внутреннюю неуверенность, и когда Иванов властным жестом указал на чурбачок напротив, то без слов подчинился, присев за столик.

Крылову не доводилось раньше общаться с ненормальными, но посмотрев на выразительное лицо Иванова, он решил, что перед ним самый настоящий сумасшедший. Человек, которому ничего не будет, даже если он сейчас из прихоти проломит ему голову. А когда в руке Иванова обнаружилась настоящая боевая финка, то у Крылова похолодело в животе, и он совсем оробел.

Этой финкой Иванов при случае мастерски колол соседских свиней, и никогда не таскал её с собой. В этот день он захватил её для психологического давления. И не ошибся в этом.

Иванов одним движением виртуозно вскрыл консервную банку, затем вылил водку в стакан, и подбородком указал на него Крылову. Петров на ухо зашептал,

– О, как он вас уважает! И вы проявите, выпейте водочки, а то он рассердится. Что тогда будет! Ужас!

Настоящий Толя-бюрократ в жизни не выпил ни капли спиртного и тем более не пользовался финкой, но запуганный Крылов этого не знал, и, мечтая скорее выбраться из этого неприятного места, чокнулся с Ивановым, и выпил предложенное угощение. Водка оказалась приятной на вкус. Иванов, выпив свой стакан воды, неторопливо закусил. Затем закурил, и лишь после этого произвёл обмен папками, причём обставил это дело так, что оно заняло минуты три времени. Крылов пролистал документы, убедился, что всё в порядке, встал, и, не попрощавшись, пошел к выходу. Подойдя к воротам пилорамы, он почувствовал, что выпитая водка непривычно сильно ударила в голову, в глазах закружилось, и его повело в сторону на ослабевших ногах. Суетливый Петров подскочил, схватил его за руку, и стал его поддерживать, приговаривая,

– Ничего, ничего. У вас, наверное, давление сигает. Вот присядьте и оно пройдёт.

Вскоре Крылов крепко спал, тихо и уютно похрапывая. Петров удивлялся,

– Вишь ты как! Слабоват городской алкоголик супротив сельского. Одет фраер красиво, а с одного гранёного снопом отрубился. А я думаю: на кой чёрт тачка нужна? Коновалов в городе жил, повадки ихние знает, вот загодя и предусмотрел.

Более грамотный Иванов назидательно заметил,

– Много ты понимаешь! Городской, сельский – разницы нет. У него большая стадия.

– Чего?

– Того. Сыроз у него. Я на лекции в клубе слышал, что если кто пьёт и не закусывает, то у него случается сыроз. Печень становится как сыр дырчатый, а потому спирты напрямую по мозгам шибают. При высшей стадии вырубаются от стакана пива.

– А потом?

– Через неделю крестик над холмиком. Известное дело. Вовремя они до Коновалова прибились, тот его на ноги поставит. Так что, учти на будущее – теперь ни грамма без закуски.

– Даже жалко мужика.

– Сам виноват. Стакан водяры махнул, а в рот ничего не кинул, вот теперь и валяется. Хоть ты и коммунист, а закусывать надо.

– Да я не об этом. Коновал сам говорил о каком-то новом серьёзном средстве. Что же он ему приготовил, зверюга?

– Всё! Никаких воспоминаний. Не будем о страшном. Давай грузить.

– Подожди, переоденем его в злобинский ватник. Коновалов сказал, что для маскировки.

– А почему ватник именно Злобина?

– Так он один свои вещи хлоркой метит, прямо как в армии. Потеха будет, когда этот жмот мелочный пропажу увидит.

Зачем надо было брать меченый ватник, и почему, друзья анализировать не стали. Им было не до того. Вообще-то мужики предложили Коновалову свой план спаивания Крылова. План простой и безотказный. Коновалову он понравился, но всё равно он принял его запасным вариантом, на случай неудачи первоначального сценария. В тот день у Крылова не было шансов остаться трезвым.

Погрузив тело в тачку, друзья покатили её окольными тропами на территорию соседнего предприятия, и доставили в стоящую на отшибе угольную котельную. Кочегаром там был старый знакомый Коновалова Панфилович, который не просыхал от умеренного пьянства, и который по этой причине ничему не удивлялся и не задавал вопросов. Эта кочегарка была последним местом в районе, где стали бы искать Крылова, если бы надумали это делать. Но его не искали. Да и с чего бы?

Первое пробуждение Крылова можно назвать скандальным. Николай Пантелеевич практически описался. Всё-таки что-то в его организме было начеку и разбудило, но уже в начале процесса. С трудом он поднялся и сел. Он бы сильно удивился, соображай его голова яснее. Спал он на тряпье возле кучи угля. Всё вокруг было в копоти и угольной пыли, в том числе и он сам. Непривычно и резко пахло серой. За столом сидели давешние собутыльники и лениво играли в карточного «козла». В сторонке, сидя на топчане, дремал явно пьяный дедок. Заметив, что он проснулся, новоявленные друзья бросили карты, а Петров подошёл к нему. Взгляд его был проникнут неподдельным сочувствием,

– Что, Коля, проснулся?

Крылов, еле ворочая пересохшим языком, спросил,

– А где можно?

Петров понял, и указал на кучку шлака. Облегчившись, Крылов подошёл к столу. Петров засуетился,

– Что, голова болит? Ничего, ничего, сейчас подлечим. Ты главное, Коля, не переживай, жить будешь, сперва всегда тяжело, а потом дела пойдут. По себе знаю.

И налил в стакан грамм сто пятьдесят мутноватой жидкости. Это был обычный самогон, любимый напиток Панфиловича. Каким-то чудом Крылов его выпил. Ему действительно стало легче, но опять неудержимо потянуло в сон. Уже закрывая глаза, он спросил,

– Где я? Почему? Где моё пальто?

– Здесь оно, Коля, под занавеской висит. Ты что! Вещь дорогая, не думай, не пропадёт.

Но Николай Пантелеевич уже вырубился, и не слышал этих объяснений.

Следующее пробуждение Крылова было поистине жутким. И эта жуть носила имя.

Когда говорят, что природа на ком-то отдохнула, то имеют в виду, что кому-то чего-то она не дала, или недодала в телесном или умственном отношении. В случае Вали Слабой об отдыхе природы говорить не приходилось. Она трудилась над её внешностью, потому что такое телесное безобразие не могло появиться само по себе, его нужно было создать, крепко поработав, в целом, в деталях, и даже в мелочах. Да, Валя Слабая была не то чтобы некрасива, она была удивительно страхолюдна, просто на редкость. Слабая, это кличка, под которой её все знали. Произошла она, как ни странно, от Валиной фамилии Голова. В детстве Валю, соответственно её качествам звали Слабоголовой. Со временем прозвище сократилось до Слабой. Физически, она как раз была жилистой и по-мужски сильной. Природа, создавая Валино внешнее несовершенство, как бы в компенсацию, слегка отдохнула на её интеллекте, и это было к лучшему. Не сознавая своего несчастья, она не впадала в отчаяние, и не теряла оптимизма.

Фигура у неё была худая и сутулая, при росте выше среднего. Тонкие, кривые, но зато мосластые ноги опирались на землю ступнями сорок четвёртого размера. Длинные жилистые руки оканчивались мясистыми ладонями размером со сковородку. Коротенькие, но очень широкие ногти на руках охватывали утолщённые концы пальцев подобно копытам. Но самым примечательным было конечно лицо, если в данном случае его можно так называть. Массивная нижняя челюсть выдавалась далеко вперёд, подобно выдвинутому ящику комода. Жёлтые зубы одинаковой формы располагались на ней редко, с заметными промежутками. Верхняя челюсть, наоборот, была узенькой, и передние зубы на ней были выбиты. Рот был щелеобразный, но зато почти до ушей. Над ним, большой картофелиной нависал шишковатый нос. Широко расположенные маленькие глаза без ресниц имели неопределённо-свинцовый цвет, и к тому же, были немного вразбег, что делало их выражение несколько зловещим. Пенькового цвета волосы торчали на висках, и не поддавались укладке. Кожа была землисто-жёлтой и угреватой. Завершала весь этот ужас большая лысина ото лба. Не в упрёк природе, лысина была искусственного происхождения, результат какого-то давнего ожога неведомо чем, поэтому кожа на ней была в блестящих рубцах, усугубляющих общее впечатление. Голосок у неё был писклявый, с какими-то переливами, как будто в разговоре она полоскала горло.

Улыбка смягчает и делает приветливым даже некрасивое лицо, но в Валином случае это не работало. Казалось, что дальше уже некуда, но когда она улыбалась, с характерным изгибом губ на выбитых зубах, то становилась раза в два страхолюднее. Эта улыбка была сногсшибательной в прямом смысле. Были случаи, когда некоторые нервные граждане, впервые увидев Валин оскал, в оторопи падали на пятую точку. При такой внешности определить её возраст было затруднительно. Можно было дать и тридцать лет, и пятьдесят, но в действительности ей было двадцать семь. Зафиксировано несколько случаев, когда из соседних районов приезжали специально, чтобы на неё посмотреть. Вероятно при хорошей организации дела, её можно было бы показывать за деньги, но до такого, слава богу, никто не додумался. В кого она такая уродилась, было непонятно, потому что на родителей не походила совсем. Своего отца Валя не помнила, он утонул, когда она была совсем маленькая. Злые языки поговаривали, что увидев свою дочь, он пошёл и утопился сам. Это была, конечно, неправда, так как малышкой Валя не очень выделялась, и как другие, ходила в детский сад. Мать её, весьма привлекательная женщина, давно жила вторым браком на одном из хуторов. Валя обитала одна в родительском старом домике, а присматривала за ней родная бабушка по матери, живущая через дорогу. Ради справедливости, нужно заметить, что Валя не была грязнулей. Хотя любые платья на ней висели мешком, они всегда были чистые и отглаженные.

Валя не была полной идиоткой. В интернате для дефективных она выучилась читать, писать, считать до ста, и готовить простые блюда. Затем поступила на работу. Вначале шпалоукладчицей, но оттуда её вскоре выгнали за попытку изнасилования бригадира. После этого она устроилась уборщицей в одну контору, и более менее, с помощью матери и бабушки, научилась сводить концы с концами.

Валины мечты не отличались оригинальностью, как и всякая девушка, она хотела выйти замуж. И чем несбыточнее было это желание, тем оно было сильнее. В мужчинах Валю интересовало одно – женатый он или холостой. Всё остальное – возраст, внешность и прочее, для неё не имело значения. И с её точки зрения любой одинокий мужчина на улице, или в помещении был потенциальным женихом. Поскольку предложений не было, то она проявляла инициативу сама. Поступала просто. Подходила к намеченному мужику, и своим курлыкающим голоском непечатным текстом делала ему непристойное предложение. Как правило, почти все шарахались, реже ругались, но она не утрачивала надежды. Был случай, когда от неё отбивался костылём одноногий пожилой ветеран войны.

Как ни странно, но она не была девственницей. Изредка находились мужчины и для неё. Местные бомжи её избегали, но среди залётных попадались небрезгливые мужички, которые были не прочь с ней переспать за бутылку портвейна. Валя неизменно награждала их застарелой гонореей, которую по своей бестолковости не лечила, а возможно, и не считала болезнью. Каждый раз после этого её били. Вообще-то, любого избивальщика Валя могла уложить одним ударом, но она почтительно терпела, считая побои обязательной составной частью любовных отношений. В её домике не было запоров. Воровать у неё было нечего, а насильников Валя не боялась.

В тот вечер к ней в дом пришёл Дед Мороз, вернее человек в маске Деда Мороза, и голосом Коновалова поздоровался с Валей. Был далеко не сезон, но Вале на это было наплевать. Она обрадовалась, и захлопала своими гигантскими ладошками,

– Ой, Дедушка Мороз, подарки принёс!

Ей вспомнилось детсадовское время, и она уточнила,

– Что? Конфеты и мандаринки?

– Валя, из конфетного возраста ты вышла. Я тебе лучше подарок приготовил. Замуж хочешь?

– Хочу! Ой, как хочу!

– Ну, так я тебе жениха приволок, правда пьяного, но это ничего, протрезвеет. От радости встречи надрался.

– А где он?

– Да тут за дверью в тачке. Волоки его на брачное ложе.

Валя без заметных усилий сноровисто притащила тяжёлую тушу Крылова и уложила на кровать. Жених только мычал.

– Значит так. Зовут его Николай Пантелеевич. Когда проснётся, познакомишься ближе. А для знакомства нужно что? Правильно, выпивка. Деньги у тебя есть?

– Так нету. Закуска есть.

– Неплохо, но без выпивки нельзя. Ты Семёновну, которая самогоном торгует, знаешь?

– Знаю.

– Тогда бери вот это пальто и часы, и дуй до Семёновны. Обменяешь их на самогон, ему они уже не нужны. Да смотри не продешеви, так Семёновне и скажешь, что это от Николая Пантелеевича. А когда он проснётся, то дай ему выпить. А если пить не захочет, то ты вылей стакан самогона ему на живот, он это любит, и с этого быстрее в себя приходит. Привычка такая.

Радостная девушка схватила вещи и умчалась. Жадная Семёновна дала за них всего четыре бутылки.

Родион вышел во двор, и хотел закурить, но передумал. Во рту оставался привкус противоядия. Родион предварительно испробовал его на язык, чтобы убедиться в достаточно неприятном вкусе этого продукта. Он почему-то считал, что отвратительные по вкусу или виду лекарства внушают людям больше доверия.

Когда он пришёл в кочегарку отпустить сторожей спящего Крылова, то первым делом дал им бутылку с розоватым содержимым, и сказал,

– Это субстанция.

Субстанция была подозрительно похожа на фруктовый кисель, но имела на редкость мерзостный вкус. Такое бывает, если в обычный кисель хорошо добавить соли. Для здоровья напиток безвредный, но очень противный.

– Вообще-то, по правилам хватило бы и полбутылки, но для надёжности, впорите ребята всё до дна. Знаю, будет нелегко, но вы народ бывалый, и не такое пили. И учтите: до субботы боже избави, нарушится инкубационный период, ну, а потом, пейте от души, сколько влезет. Да про всё, что здесь было – молчок. А где папки?

– Да понимаешь, Панфилович по пьяни их в топку кинул, думал мусор.

И радостные мужики отправились по домам. Их ждал праздник.

Родион, стоя во дворе Валиного дома, размышлял,

– Ну вот, всё получилось. Клиент спит в кровати, которая уже находится в речке. Да, но ведь никто об этом не знает! Нужно организовать присутствие наблюдателей, без них всё впустую. Что ж, время есть.

Маша Перелупова, она же Лупатая, получила свою кличку не от фамилии, а за большие, слегка выпученные глаза. Тем вечером она возвращалась домой от двоюродной сестры Любы. И ей, и Любе было слегка за тридцать. Маша была замужем, и жизнь её в серых буднях текла довольно однообразно. А у разведённой Любы жизнь была полна событий сексуального характера, и она не скучала. Вот и сейчас Лупатая вспоминала свежий Любин рассказ о том, как её на днях изнасиловали. Люба была женщиной страстной, и на мужчин жадной, за что супруг её и бросил.

Шла она вечером с работы, а идти было через пустырь возле путей. Вот там её и тормознули двое молодых ребят, лет по семнадцати, один из которых был с гитарой. К удивлению насильников, она не стала сопротивляться, и, перехватив инициативу, сама установила очередь, сказав гитаристу, что он будет вторым. Судя по всему, ребята вообще были девственниками, так как сильно волновались. Уступчивость жертвы их сбила с толку, но природа взяла своё.

В шутливом совете насилуемым женщинам говорится, что если ничего нельзя сделать, то нужно постараться получить удовольствие. Люба изначально решила удовольствие получить, и получила его. В быстром оргазме она запустила ногти в спину парнишки, и громко издала страстный вопль. Хлопцы видимо не знали о таких бурных проявлениях, подумали чёрт-те что, и задали дёру. Люба пыталась удержать хоть кого-нибудь, хватала их за ноги, но они вырвались, и растворились в сумерках, оставив ей в качестве трофея брюки активного любовника. На следующий день она принесла эти брюки на работу и показала их подругам, а затем стала жаловаться на то, что насильник какой-то трусливый нынче пошёл. Лупатая ей откровенно завидовала. Себя она считала симпатичнее Любы, а, вот, поди ж ты – никто на неё не кидается.

Маша свернула в свой тёмный переулок, и тут же сильная рука схватила сзади её за волосы, а другая рука зажала рот. Странно детонирующий голос негромко сказал на ухо,

– Будешь орать – придушу.

Сердце Лупатой сладко заныло – вот оно, сподобилась, сейчас начнёт насиловать. А может быть их даже двое? Она закивала головой и замычала, давая понять, что будет молчать как рыба. Бубнящий голос сказал,

– Скидавай куртку!

Маше такой подход очень понравился. Сразу видно, что мужчина основательный, заботится, чтобы не на голой земле. Да, такой без штанов не удерёт. Голос что-то бубнил, но она не прислушивалась, торопливо снимая куртку. Затем последовал сильный толчок, и она упала на траву под забор, раскинув полные ножки. Закрыв глаза, замерла в ожидании, а в голове неслись мысли,

– С чего начнёт? Будет ли снимать лифчик?

Но ничего не происходило. Открыв глаза, она увидела силуэт уходящего за угол человека с её курткой в руке. До неё дошло, что насильник вовсе не насильник, а грабитель, и нужна ему не она сама, а её куртка. Маше захотелось догнать его и спросить,

– Ты чё, дурак? Да на хрена тебе женская куртка с прожженной дырочкой на боку, если в руках твоих находится такая аппетитная жертва?

И она пошла следом за грабителем, сама не зная зачем. Для неё стало ударом, когда он свернул к дому Вали Слабой. Тут-то Маша и вспомнила слова грабителя во время снятия куртки,

– Разоделись как у Парижу, ходють у болоньях, а Валюхе надеть нечего.

Получалось, что ею побрезговали ради Слабой. С помощью Машиной куртки добиться расположения этой образины? Боже, разве она хуже этой тупой уродки?

Жажда мщения заполнила весь организм, и Маша, вытирая слёзы обиды на своих больших глазах, припустила в милицию. Родион, конечно, этих её переживаний не знал, но видел Машины манёвры, и специально не прятался. Он отдал Вале куртку, как подарок от него, Деда Мороза. Ему нужны были наблюдатели, и он их организовал. Захватив тачку, он отправился восвояси. О дальнейших событиях он узнал позже, хотя и не во всех подробностях.

Потом я упрекнула Родиона,

– Как ты мог пойти на такое – ограбить в потёмках женщину?

– Какой там грабёж? Это ж бутафория.

– Так она-то этого не знала! Перепугалась насмерть бедненькая.

– Что-то не заметил я у неё испуга. Она как-то странно себя вела. Видно ей даже хотелось стать жертвой, только не грабежа. Наверное, в жизни этой бабенки маловато происходило событий, так я ей устроил настоящий праздник души. Она ведь стала героем своего района, о ней вся улица говорила четыре дня, пока на их краю кто-то не повесился. Эту злополучную куртку она потом так и подарила Слабой. Возможно из благодарности.

Крылов очнулся от неумелых ласк его гениталий. Было совершенно темно. Штанов на нём не было. Пахло самогонкой, и, похоже, что запах исходил от него самого. Над ним кто-то сопел, и время от времени лица его касалось что-то мягкое и пахнущее затхлостью немытого тела. Затем послышались голоса, раздался звук открываемой двери, и зажёгся свет.

То, что при свете увидел Николай Пантелеевич, осталось в его памяти кошмаром на всю жизнь. С этой минуты он начал седеть. Возникший из темноты образ голой улыбающейся Вали Слабой потряс Крылова. Он решил, что уже находится в аду, и его оседлала дочь Вельзевула.

Обнажённая женщина радует глаз мужчины, и эстетически, и чувственно. Но не всякая. Некоторым лучше не раздеваться, потому что вид иных обнажённых натур способен нейтрализовать даже неприхотливое либидо. Валя относилась к их числу. Она и в одежде-то была далеко не ангелом, а уж в голом виде казалась ещё более уродливой. Бросались в глаза груди. Они у неё были довольно длинные, но, увы, пустые, как два кожаных мешочка, и когда Валя заправляла их в бюстгальтер, то скручивала в своеобразный рулончик. Именно они в потёмках касались лица Николая Пантелеевича.

Вошедшими были два милиционера и Маша Лупатая. Маша сразу увидела свою куртку и сообщила об этом, но увидев открывшуюся картину, застыла с открытым ртом. А посмотреть было на что. Перепуганный Крылов, издавая тонким голосом звук «и-и-и», толчками пытался выбраться из-под Вали, но голова его стукалась о спинку кровати, и он сползал назад. Со стороны это выглядело забавно и двусмысленно. Милиционер помоложе спросил,

– А, что это он делает?

Который постарше, солидно ответил,

– Ослеп что ли? Орогазм у него. Ишь как кайф ловит, с голосом. Видел я всякое, но такое! Они заставили Крылова одеться, и вместе с курткой забрали в отделение. Валю все знали, и на её слова внимания не обращали. Правильно, Дед Мороз подарил. Кому ж ещё такое говорить, если не Слабой. Только она способна придумать такую идиотскую отмазку.

В милиции Крылов окончательно пришёл в себя, и ужаснулся положению, в котором оказался. Его принимали за того, кем он выглядел – за бомжа. Когда нужно было подписать протокол обыска, то на полном серьёзе его спросили – умеет ли он писать вообще. Документов не было, но деньги имелись, и по местным меркам, немалые – рублей шестьдесят. Дежурный удивился,

– Это ж, сколько надо было сдать бутылок? Или украл? Ну, ничего, расскажешь всё.

Просьба позвонить по телефону была встречена хохотом других задержанных,

– Во, труболёт попался, по телефону умеет звонить. Да ты посмотри на себя, образина вонючая – кто с тобой будет разговаривать?

От него действительно сильно несло. С руками и лицом в угольной пыли, одетый в старый ватник, с помятой и грязной шляпой на голове, он выглядел весьма колоритно. Крылов заметил, что на сегодня он очень популярен. В течение ночи, на него постоянно приходили посмотреть свободные от дел сотрудники, как на музейный экспонат, переспрашивая,

– Это он самый и есть?

Крылов сообразил, что если он начнёт рассказывать, кто он есть на самом деле, то эти ребята, чего доброго, упекут его в «жёлтый дом».

В России бомжи, это в основном люди безвредные, отношение к ним презрительное, но присутствует и элемент жалости. Будь Крылов гибче, то он, возможно, и выкрутился бы из ситуации, прикинувшись идиотом, то есть тем, за кого его и принимали. Скорее всего, дали бы пенделя и выгнали. А уж потом он бы потихоньку легализовался. Ведь главное в этом деле – избежать огласки. Но он был прямолинеен, и к утру допросился дежурного позвонить жене.

Он полагал, что именно она выручит его без особого шума, но не учёл одного – женской психологии, и это его сгубило. Жена вытащила бы его из любого дерьма, но не простила ему Слабую. На самом деле Эльвира Михайловна имела вес в обществе значительно больший, чем сам Крылов. Она была дочерью заместителя областного прокурора, весьма влиятельного человека в городской элите. Товарищ Баранов был суровым человеком старой закалки, и Крылов всегда побаивался тестя. Эльвира Михайловна, будучи домашней женщиной, не обладала властным характером. Она была довольна жизнью и мужем. Ей даже нравилось, что он туповатый и абсолютно предсказуемый формалист. Поэтому его исчезновение её сильно взволновало, такого казуса никогда раньше не случалось. И когда Крылов всё-таки обозначился, то она ни свет, ни заря, подняла управляющего трестом, и поехала с ним выручать мужа. Попали они как раз к приходу начальника.

На Крылова тем временем свалилось обвинение в краже. Молодой сержант Вова, придя на службу, как и прочие, сходил посмотреть на сенсацию – любовника Слабой. И он заметил надпись на ватнике, которая показалась ему знакомой. Вова проживал недалеко от Злобина, и давно подбивал клинья к его дочке Тане. Радуясь поводу, он тут же ей позвонил,

– Привет! Как дела?

– Так себе. Бывают и лучше.

– Что-то случилось?

– Да ничего особенного, просто папаня мой всем настроение испортил. Ты же его знаешь: экономный он, и малость прижимистый, (как и все соседи, Вова знал, что Злобин редкий скряга) а тут на работе у него ватник спёрли, так вечером замучил всех стенаниями. Вообще-то я думаю, что это рабочие над ним подшутили. Кому он нужен этот ватник?

– Таня, это не шутка. Ватник и в самом деле попёрли, я и вора нашёл, сидит сейчас у нас. Ты передай отцу, пусть он приедет сюда, и заявление напишет.

– Ну и дела! В жизни бы не поверила! Ты, Вова, прямо этот…, Ватсон.

– Ладно, давай вечером обсудим, кто доктор Ватсон, а кто Шерлок Холмс.

Таня тут же сообщила отцу приятную для него новость, и тот, возбуждённый ею, пошёл отпрашиваться у начальства отлучиться в милицию. Весть быстро разнеслась, и уже на выходе Злобина перехватил Коновалов. Он-то знал личность «вора», и попытался урезонить Злобина,

– Ты это, не свирепствуй там, мало ли бывает. Может человек первый раз, или по нужде? Не пиши заявления.

– Да, что ты городишь, Коновалов? По какой ещё нужде? Я его, козла перворазного….

– Не горячись Злобин. Вот если бы ты голодным был, и украл кусок хлеба?

– Сравнил тоже!

– Не скажи. А вдруг человеку одеться было не во что? А твой ватник под руку подвернулся. Ведь не взял же он его с целью тебе нагадить. Нет, материальную компенсацию ты вправе требовать, даже обязан. Пусть он тебе два ватника купит за твои нервы и страдания, но заявление означает уголовку. Стоит ли из-за такой мелочи?

– Ну, ладно. Если он отдаст мне два новых ватника, то шум поднимать не буду. А чего это ты Коновалов так за него хлопочешь? Приятель твой, что ли?

– Я о тебе беспокоюсь Злобин, чтобы ты не выглядел посмешищем, человеком, способным за старый ватник другого в тюрьму упечь.

Злобин смутился, опустил глаза и забормотал,

– Да ничего, ничего, я же не зверь, какой, понимаю.

Эльвире Михайловне и раньше случалось выручать мужа, но, то были пристойные проблемы бюрократического характера. Увидев беду, в которую влип её муж сейчас, она оказалась выбитой из колеи. Беда была крайне неприлична, и плохо пахла. От всего этого Эльвира Михайловна впала в эмоциональный ступор – перестала удивляться, сочувствовать, злиться, и делала всё на автомате. Делала то, что в таком случае и должна была делать – уговаривать, козырять именем отца и просить о неразглашении.

Начальник, узнав кто такой Крылов, удивился, но не до крайности, и, неумело скрывая презрение, сказал,

– Что ж, каждый развлекается по-своему. Я его, конечно, сейчас выпущу, но вам придётся утрясти проблемы с потерпевшими. Я сейчас вызову участкового, прикажу ему, и он быстро всё уладит. Пожилой капитан действительно оказался на высоте. Он побеседовал с Крыловым, а затем свёл Эльвиру Михайловну с потерпевшими. Она дала Лупатой денег на новую куртку, а Злобину на два новых ватника, и вопрос был решён. Злобин, в припадке великодушия, оставил Крылову старый. Затем она попросила капитана разыскать пальто и часы Крылова, и не так пальто, как именные швейцарские часы, подарок самого товарища Баранова.

Капитан Лучков почесал подбородок,

– Вещь редкая, всплывёт обязательно. Сейчас по горячему следу может и повезёт найти. Я тут видел Слабую, ошивалась поблизости, пойду, допрошу, и если она что-то знает, то всё в порядке, найдём.

В окно было видно, как Лучков подошёл к жуткого вида лысой женщине, и поговорил с ней. Вернувшись, он сказал,

– Всё ясно. Поехали за вещами, и быстро. Семёновна баба шустрая.

Они сели в милицейский Уазик, и отправились по известному капитану адресу. Семёновна действительно оказалась шустрой, пальто уже загнала за двадцать рублей, но часы не успела. Капитан разобрался с ней быстро. Семеновна попыталась было темнить, но он пресёк это на корню,

– Моли бога, что сейчас не поднимается криминал, но он может сразу возникнуть по твоей тупой жадности. Ты не представляешь куда вляпалась. Эти часы стоят дороже всего твоего подворья вместе с твоими тапочками, а она, ушлая, за две бутылки самогона их купила. Неси живо, а то….

Отдавая часы, семидесятилетняя самогонщица изрекла,

– Чудны дела твои, господи. Я хучь и покрасившее от Вальки буду, а вот никто таких часов не заложит, чтобы бухнуть со мной и переспать.

Капитан цыкнул на неё, и они поехали обратно. До Эльвиры Михайловны начало что-то доходить,

– Простите, это она о чём? Какая Валька?

– Да вы её видели возле милиции. Баба приметная, с лысиной.

– Вы хотите сказать…, это правда?

Капитан вздохнул,

– Я бы и сам не поверил, да целых три свидетеля интимного момента имеются. Вы ведь жена ему будете? Разрешите предостеречь, дело деликатное – не вздумайте с ним в постель, сразу его к доктору.

– Что так?

– Слабая триппером больная, и всем это известно.

– Будет ему больница!

Капитан, увидев её взгляд, поёжился. Эмоциональная тупость у Эльвиры Михайловны исчезла, и она из ангела превратилась в фурию. Когда они вернулись, то Крылов с управляющим уже ждали возле «Волги». Глядя на Крылова, Эльвира Михайловна поняла, что если он приблизится к ней хотя бы на расстояние пяти метров, то её стошнит, и это на всю жизнь. Последний штрих внесла Валя. Она высмотрела, наконец, своего желанного, и закричала,

– Николай Пантелеевич, я вас люблю, и буду ждать! Он у вас красивый, хоть и маленький.

Крылов спрятался за управляющего, а тот почувствовал себя идиотом. Эльвира Михайловна сказала Крылову, чтобы он добирался своим ходом, деньги на билет у него есть. И они уехали.

Как он добирался, это целая история. За эти сутки Крылов пережил больше, чем за всю предыдущую жизнь. Он попал домой только к вечеру. Возле дверей стоял чемодан. Крылов сел на ступеньку и заплакал.

* * *

О дальнейшей судьбе Крылова известно немного. Эльвира Михайловна в тот же день кинулась к отцу. Тот попытался было её уговорить, начал бубнить, что в семейной жизни всякое бывает, на то он мужик, потом всё утрясётся, но, увидев глаза дочери, проглотил слова. Такой он её не знал. Эльвира Михайловна скомандовала,

– Собирайся, мы туда едем. Ты должен «это» увидеть.

И он подчинился. В тот же день они съездили в Камчатскую. Эльвира Михайловна показала отцу Семёновну, и сказала ему, сколько стоят дарственные часы. А затем, без комментариев, показала ему Слабую. Увидев её, Михаил Иванович сказал,

– Хорошо, что я всё это увидел. Поставим крест на этом больном. Надо же! Столько лет маскировался под нормального.

И поставил. Крылова вычеркнули из номенклатуры. Какой-либо инженерной или рабочей специальности у него не было, и, в конце концов, он устроился дворником. Как и положено дворнику, пьёт горькую на пару со своей новой женой. Она симпатичнее Вали Слабой, но ненамного. По странной иронии судьбы ею оказалась та самая худая Виола секретарша. Её уволили вслед за Крыловым. Общие невзгоды их сблизили, и они сошлись. После развода личная жизнь у Виолы не складывалась. В конце концов, она решила, что во всём виноват Мылов, и за это он должен ответить. Вначале она подговорила Эльвиру, а затем пришла в партком, и отдала Крылову заявление, где говорилось о том, что после всего сделанного Мылов, как порядочный человек и коммунист, обязан на ней жениться. Крылов вызвал Мылова и объявил ультиматум, либо он женится на Виоле, либо партбилет на стол. Но Мылов был уже не тот. Закалённый побоями поросёнком, он стоял насмерть, заявив, что не женится на этой страшной дуре, даже если будет предписание самого товарища Брежнева. А когда Крылов рухнул, Мылов задействовал все свои связи для увольнения секретарши. И это ему удалось. А партбилет свой Крылов, похоже, вытряс в Валином домике. Она потом долго всем показывала его маленькую фотографию и хвастала, что это её муж, который после отсидки вернётся к ней жить.

Когда Эльвира Михайловна и управляющий уехали, участковый зашёл к начальнику. Майор Титов спросил,

– Ну, что, разобрались?

– Да, всё в порядке, но, похоже, что выговором этот хмырь не отделается. Тесть размажет в лепёшку, не простит. Про бабу и говорить нечего.

– Это точно. И чего на него нашло? Скажи кому, не поверят. На большой должности находится, не абы кто.

– Есть у меня догадка.

– Да какие тут тайны? По пьяной дурости люди и не такое вытворяют. Тебе ли не знать?

– Нет, тут другое. Коновалов.

– Здрас-с-те! А этот, не к ночи будь помянут, здесь каким боком замешан?

– Он тут в самой прямой связи. Я созванивался с Ерёминым Петром Адамовичем, который начальником цеха на комбинате, так он кое-что рассказал. Этот Крылов приехал к ним расценки резать, ну, и схлестнулся с Коноваловым. Сперва, говорит, Коновалов хотел его связать и сдать за агитацию против советской власти, а потом передумал. Посмотрел в глаза Крылову, и резко передумал. Собрание идёт, Крылов вышел выступать, но, ни слова не сказав, повернулся, вышел в коридор, и пропал. Искали его всей конторой, а он как провалился. Подумай сам, товарищ майор – как это? Он же тут посторонний, в станице первый раз, и никого здесь не знает. Где он был полдня? Как вообще попал до Слабой? Весь в саже. Вот где загадка. И до этого он отродясь не пил самогон.

– Ничего себе! Он его, что, загипнотизировал?

– А хрен его знает, что он ему сделал. Что он сделал тому придурку, который на древней старушонке женился?

– Слышал я про эту историю. Так это Коновалов? Его работа?

– А то чья? Этому Крылову можно посочувствовать. Не знал он, с кем связался.

– Свихнуться можно от всего этого. Раскрываемость ни к чёрту, а тут ещё это чудо природы на нашу голову. Перелазов был прав, когда приказал не подпускать этого гада к милиции. Сначала я посмеивался, думал это так, бзик, а теперь знаю, что основания у него были.

– Ну, с Перелазовым он обошёлся по-простому, без этой, как её …, магии.

– А что было-то?

– Да прошло уже всё, что вспоминать? А два года назад, помните? Три дня этого кошмара? Слушать надо было Перелазова, и сразу его гнать со двора.

– Это сейчас мы учёные, а тогда я же его ещё не знал. Ведь начни, кому рассказывать про всё это, так не поверят, только пальцем у виска покрутят.

– Кто с Коноваловым сталкивался, тот поверит. Наша прокуратура, например. Да и другие.

И они замолчали на минуту, вспоминая события двухлетней давности, когда Коновалову довелось три дня поработать на территории райотдела милиции.

Милицейские воспоминания

Случилось так, что автоинспекцию перевели в новое помещение, а освободившуюся площадь в райотделе решили отремонтировать, и превратить в кабинет следователей. Дали заявку в ремстройучасток, оплатили работу, а исполнителем и прибыл Коновалов, который тогда плотничал на этом предприятии. Первым тревогу забил подполковник милиции Перелазов, бывший начальник райотдела, а ныне пенсионер. Утром, проходя мимо, он заметил копошащегося в здании райотдела Родиона, и сразу зашёл к действующему начальнику отдела майору Титову,

– Что здесь делает Коновалов? Зачем вы его допустили на территорию?

– Какой такой Коновалов? Где?

– Я только что видел его в бывшей автоинспекции.

– А-а! Так это плотник от РСУ. Ремонт делает. А вы его знаете?

– Знаю, ещё как знаю.

– Начальник участка расхваливал его, как хорошего мастера. Наврал, что ли?

– Нет, не наврал. Плотник-то он как раз хороший, но дело не в этом. Он сам по себе человек нехороший, глазливый. Это ведьмовское отродье такого вам тут наворотит, что ахать будете.

До майора начало доходить,

– Погоди, Кирилл Иванович, уж не тот ли это легендарный персонаж, с которым у вас был когда-то … э-э, конфликт? Потом ходили слухи, что его якобы похоронили, и всё такое.

– Напрасно иронизируешь майор. Этот Коновалов сам и есть ходячий конфликт, гнать его надо отсюда, и чем дальше, тем лучше.

– А в чём это проявляется? Как он действует?

– По-всякому. Наперёд не угадаешь. В прокуратуре его неласково приняли, отфутболили, и где теперь та прокуратура? В бывшей библиотеке ютится и матерится. А ведь это Коновалов, скотина, им устроил, отомстил.

– Постой, постой, а при чём он здесь вообще? Там же вон, какое дело оказалось.

– А я доподлинно знаю, что это именно Коновалов организовал. У меня есть родственник военный, так он мне и рассказал, как они смеялись над заявлением Коновалова. Он там такого написал, что чуть ли не стихами – мол, больно видеть, как товарищ прокурор и весь коллектив прокуратуры, ежедневно рискуя своей драгоценной жизнью, охраняют законность, сидя на пороховой бочке, то есть на арсенале оружия и боеприпасов. А в частном разговоре капитану сапёров сказал,

– Я, конечно, переживаю за товарища прокурора, но за себя ещё больше. Часто там хожу, а вдруг под момент, когда рядом буду, оно и взорвётся, а я ж ещё молодой. Вот какая сволочь.

– Вот это дела! А прокурор знает?

– Догадывается. Ему Коновалов открытым текстом сказал.

Разговор становился странным, но интересным.

– А чего они не поладили?

– Заказывал я как-то на этом стройучастке забор поставить, и разговорился с начальником. Он мне кое-что про Коновалова и поведал. Формалист, говорит, он редкий, статьи и кодексы изучил так, что от зубов отскакивают, ну, и требует полного их исполнения. Начальству от него житья не стало. А ты попробуй работать у нас по всем правилам! С ума сойдёшь. Сколько времени Коновалов там работает? А три начальника сменилось – двоих с треском сняли, а один сам сбежал. Бояться его начали. Ведь до чего дошло – их главный руководитель, который сидит в Зерноградской центральной конторе, советуется с Коноваловым, кого поставить ему начальником. Это, как если бы ты советовался с постовым, кого ему поставить начальником караула. Вот тебе и плотник!

А с нынешним начальником они тоже загрызлись однажды по какому-то рабочему вопросу. Коновалов и говорит, мол, схожу в прокуратуру прояснить, там хорошо законы знают. Пришёл он к прокурору, а тот его отшил, якобы мелочное дело. Возьми и ляпни,

– Мы в этом здании серьёзными делами занимаемся.

Коновалов не стал спорить, а вежливо так и ехидно,

– Возможно, вы и правы, напишу лучше в газету. А насчёт здания, скажу как строитель – нехорошее оно, с фальшстенами, и как бы не пришлось вам его покинуть. Возможно, в другом месте вы будете более внимательны к проблемам трудящихся.

И знал же, гад, куда обратиться. Через неделю приехали сапёры с чертежом Коновалова, и точно в указанном месте нашли склад боеприпасов с войны за фальшивой стеной в подвале. Здание, правда, при этих работах повредили, и когда теперь сделают – неизвестно. И восстановят ли вообще.

– Ну и ну! А как он узнал, что в подвале что-то есть?

– Да у него с детства какое-то нечеловеческое чутьё на оружие, как будто сквозь землю видит. Покажет пальцем место, а там автомат в земле с войны лежит. Лучков подтвердит. Он это своими глазами видел.

(На самом деле, Родион давно знал об этом оружейном складе в прокуратуре, и о нескольких ему подобных от своей исторической бабушки, но держал эти сведения при себе).

– Но мы-то с ним не в контрах, к тому же, он тут деньги зарабатывает, поэтому, думаю, что всё обойдётся, Кирилл Иванович.

– Раз уж вы такие самонадеянные, то примите хотя бы минимальные меры предосторожности, прислушайтесь к ветерану.

– Какие такие меры?

– Запретите разговаривать с ним, приставьте человека, и не давайте ему гулять по территории, чтобы не унюхал чего-нибудь.

– Да он и сам никуда не ходит, в туалет разве. И человек к нему приставлен, материалы выдать, и всё прочее.

– Кто?

– Мокроусов.

Перелазов поморщился,

– Слабоват, Коновалову он ненадолго. Ладно. Предупредил, и пойду. А ты майор помни: в случае чего опирайся на Лучкова, он этого ведьмака знает лучше всех.

Первый день омрачился двумя происшествиями. В обеденный перерыв лейтенант Мокроусов странным образом переломал себе ноги. Внешне это выглядело загадочно, хотя в действительности никакой мистики при этом не было.

Мокроусова за глаза звали Мокрым, и неспроста. Зимой и летом он постоянно потел. А потел он от постоянного напряжения мысли – где бы что-нибудь стащить, потому что по должности он был завскладом, а по призванию – несуном. Вот и в этот раз он подкатился к Коновалову,

– Слушай, я тут возьму себе у тебя пару листов ДВП.

– Да у тебя ж на складе полно, возьми там.

– Ну, ты даёшь! В складе всё на учёте, а у тебя кто будет проверять, сколько ты прибил?

– Наша бухгалтерия тоже не дремлет. Будет нестыковка, значит воровство. И где? Здесь же нельзя.

– Это почему?

– Ну как же – милиция, можно сказать храм законности, а в храмах воровать большой грех. Мне бабушка маленькому внушала, что бог за это особенно взыскивает. Вот ты начнёшь тащить что-нибудь из храма, а у тебя раз – и ноги отсохли, или ещё какое несчастье с ними случится.

– Тю на тебя, Коновалов! Посмотри по сторонам! Здесь милиция, а не церква.

И Мокроусов, сделав умное лицо, веско резюмировал,

– Украсть можно везде, лишь бы плохо лежало, и милиция тут не исключение.

Родион спорить не стал, и предложил компромисс,

– Раз у тебя такие принципы, то с этим ничего не поделать. Переубеждать тебя я не собираюсь, но и участвовать в этом не хочу. Значит, сделаем так – я плохо положу листы, а когда уйду обедать, то делай с ними, что хочешь. Лишь бы я не видел.

– Вот и ладненько!

Мокроусов обрадовался, и стал ждать обеда.

Ремонт начался с двери. А дверь была ещё та – дореволюционной работы, не то, что хлипкие современные щитки, которые в состоянии пробить рукой насквозь даже начинающий каратист. На мощных кованых петлях висело изделие из плотной лиственницы двухдюймовой толщины, двух с половиной метров высоты, и весящее не меньше сотни килограмм. Коновалов, бык здоровый, поднатужился и снял эти двери в одиночку. Уходя на обед, он поступил коварно, придавив этой дверью листы ДВП. Он выставил это столярное чудо на чурбачки, полагая, что хиловатый Мокроусов просто не осилит препятствие. То есть добро лежало плохо в прямом смысле. Однако, будучи так близко от вожделенного объекта, Мокроусов, утратив здравый смысл, поддался инстинкту несуна, и попытался убрать препятствие. Результатом стало то, что дверь соскочила с чурбачков, и всей своей тяжестью ударила его ребром по обеим ступням, переломав в них кости. Мокроусов дико взвыл, и на шум сбежались люди. Пока его готовили к эвакуации в больницу, где ему пришлось проваляться больше месяца в гипсе, он на все корки крыл Родиона. Пришёл майор Титов и спросил, что ему сделал Коновалов. Выяснилось, что ничего. Его даже не было на месте происшествия. Тогда Титов спросил,

– А чего ты его ругаешь?

– Да он меня сглазил, скотина!

Как конкретно выглядел сглаз, Мокроусов рассказать не мог. Объяснения того, как он попал под дверь, тоже были туманными и доходили до полтергейста – якобы дверь сама по себе соскочила, и долбанула по ногам. Запахло чертовщиной. Родион, узнав о случившемся, высказался кратко,

– Могло быть хуже.

По-немецки, ровно в семнадцать часов, Родион отправился домой. Проходя мимо ряда милицейских машин, он остановился и принюхался,

– Бензином пахнет.

Водитель в форме иронично заметил,

– А чем должны вонять машины? Если бы тут лошади стояли, то несло бы навозом.

– Нет, не то. Запах сильный. Может бензобак протекает, или трубка где-то репнутая. Не случилось бы беды. У вас огнетушители хоть в порядке?

– Иди уже, грамотей деревянный. У нас своих инспекторов девать некуда.

Родион пожал плечами и ушёл. Через два часа вспыхнул и сгорел УАЗ «батон», и стоящий рядом ни в чём неповинный мотоцикл. Остальную технику успели отогнать подальше.

Следующим утром Родион начал подбивать потолок. Подошли два молодых лейтенанта следователя, и стали осматривать будущее рабочее место. Разговор между ними, в чисто русской манере, от обсуждения помещения как-то естественно перешёл на охоту. Родион тему поддержал, но в осуждающем ключе, и заявил,

– Всё равно рыбалка лучше охоты.

Тот, которого звали Андреем, спросил,

– Интересно, чем?

– Да хотя бы в плане безопасности.

– Ну, я думаю, что случайно утопших рыбаков не меньше, чем случайно застрелившихся охотников.

– Я имел в виду безопасность для окружающих. Попробуй удочкой случайно убить человека. Даже намеренно трудно. Это ж, сколько сил надо положить, чтобы хоть немного покалечить. Сколько поту пролить. А вот ружьё…. Особенно при охоте на птицу.

– Почему на птицу?

– Потому что мелкая и шустрая – промазать легко. Но это ещё полбеды. А вот бывает, что ты целишься в одну птицу, а попадаешь в другую, которая с человеческим лицом, а это уже трагедия.

И Коновалов поведал приятелям в форме маленькую охотничью историю.

– В прошлом году довелось мне работать в совхозе «Рогатовском». Там трудится механиком Валера, молодой специалист.

Другой лейтенант, по имени Витя, поддакнул,

– Знаю я его. Ещё со школы.

– Так вот, он, подобно вам, тоже мнит себя охотником.

Андрей недовольно хмыкнул.

Но природе от него вреда большого нет, потому что стрелок он никудышный. Вы-то должно быть хорошо стреляете, профессия обязывает.

Лейтенанты важно надулись.

И как-то раз, по осени, пошли они втроём, с зоотехником и его братом, на охоту. Ничего не убили, зато пошёл дождь. Вымучились в грязюке, и вышли к саду. Там домик садовый, зимой пустующий. В нём решили отдохнуть и водки выпить. А потом, по настроению, и по бутылкам пострелять. В общем, всё как всегда. Подходят они к этой хибарке, глядь, а на карнизике два голубя дикаря нахохлившись, сидят. Валера и говорит,

– Я их сейчас, за неимением лучшего.

Расчехляет ружьё и стреляет – бабах! Голуби закричали и улетели. Затем крик повторился, но уже в домике. Они туда, а там, оказывается, сидели два совхозных мужичка, дожидаясь третьего с самогоном, и один из них под момент выглянул в окошко. В этой тихой пристани они укрывались от своих злых жён. Валера по голубям промазал, а в окошко попал точно, и зацепил мужика в лицо дробью, да хорошо, что в глаза не досталось. Перепугались охотники, ведь за малым человека не уложили. Но оказалось не так страшно, поранило не очень. У зоотехника с собой был пластырь и пинцет, которым он извлёк из кожи дробинки. Продезинфицировали водкой лицо пострадавшего, и заклеили пластырем. Дело уладили миром, отдав колхозникам в качестве отступного все имевшиеся в наличии три бутылки водки, и, несолоно хлебавши, трезвые поплелись по домам. Выпивохи, напротив, были довольны случаем. Пострадавший на прощание крикнул,

– Мужики! Если надумаете ещё пострелять, то приходите завтра. Мы вам морду подставим, только водки больше берите!

Родион закончил рассказ назидательно,

– Так что, ребята, если вздумаете по птице стрельнуть, то обязательно проверьте за нею пространство.

Посмеиваясь, следователи пошли прочь, но их остановил Лучков,

– Вы чего там делали?

– Да так, смотрели.

– А с Коноваловым разговаривали?

– Да.

– О чём?

– Да о разном. Про рыбалку, про охоту. А, что, нельзя?

– Будете смеяться, но очень нежелательно.

– Ничего себе! А почему?

– Потому. Опасно для здоровья. Со временем поймёте.

И Лучков пошёл, одолеваемый тревогой. Андрей покрутил пальцем у виска, и сказал,

– Слушай Витя, а погодка-то в самый раз. Давай после обеда махнём на мотоцикле перепёлок пострелять. В этом самом «Рогатовском» я знаю лесополосу, где они водятся. Говорят, там даже фазана видели. Вдруг повезёт?

– А дела?

– Подождут.

Затем к объекту подошёл скучающий караульный, и стал глазеть на работу Коновалова. Тот попросил его что-то придержать, пока он прибьет гвоздь. Караульный высокомерно заметил, что каждый должен заниматься своим делом. Родион обозлился, и сказал ему,

– Ну, так нечего здесь стоять и глаза таращить, шел бы и занимался своим делом. Иди и проверяй свои замки, а то арестанты разбегутся.

– Куда им! Тут система такая, что не убежишь.

Через два часа выяснилось, что два рецидивиста умудрились сбежать, и потом их ловили три месяца, а раззяву караульного понизили в звании.

Но это был не последний переполох. Часа через два после обеда во дворе случилась драка между милицейскими. Скорее, даже избиение. Оказывается, лейтенанты действительно поехали пострелять птичек. И тут им «повезло». Приехав в глухое место совхоза «Рогатовский», они засекли стайку фазанов, которые гуськом чинно шествовали с поля в заросли посадки. Бросив мотоцикл, охотники краем лесополосы тихо подобрались к месту.

И вот он, красавец, гребётся под кустом, как обычная курица. От волнения у Андрея вспотела спина. Прицел, выстрел – фазан закричал и пропал. Через секунду дошло, что крик человеческий. Ломанулись через куст, а там картина. За этим кустом на ватном одеяле голая парочка занималась любовью. Кричала женщина, которую утиной дробью ранило в красивую белую ляжку. Мужчина испуганно озирался, ему тоже немного досталось. По иронии судьбы, он оказался тем самым Валерой, про которого рассказывал Кольцов. Все были в шоке, но рассмотрев стрелявших, любовная парочка заметно успокоилась. Дело в том, что Катя, так звали женщину, была замужней, и они решили, что её муж, человек ревнивый и горячий, их выследил, и начал убивать. В прогалине посадки стоял синий «москвич» Валеры. На нём и свёз Андрей пострадавших в больницу, а затем на мотоцикле они вернулись в отдел.

Они стояли во дворе и тихо обсуждали неудачную охоту, а фортуна шла своим путём. Огласка не нужна была никому, но избежать не удалось. Приятели ещё не знали, что мужем Кати был местный участковый Казачков, неплохой профессионал в своём деле, но также известный вспыльчивостью. Узнав о происшествии, он мигом примчался в больницу и допросил жену, а допрашивать он умел. Катины увёртки не прошли, и, желая оттянуть момент полного признания, она всё свалила на выходку хулиганствующих милиционеров, назвав их фамилии. Почерневший от ярости Казачков ринулся в отдел.

Лейтенанты видели шагавшего по двору Казачкова, но не придали этому значения, а тот, не говоря худого слова, подошёл и крепко заехал Андрею в челюсть, врезал другому в живот, и свалил на землю. От неожиданности они растерялись, и превратились в груши для битья. Казачков повалил опешившего Андрея на товарища, и начал их охаживать ногами. Подбежавшие сотрудники скрутили Казачкова, и взяли в наручники. Стали разбираться. Тут-то всё и всплыло. Обозлённые лейтенанты выложили Казачкову, как было дело в реальности. Он им зло ответил,

– Извиняться не буду. Вы нечаянно, я тоже нечаянно. Так, что квиты, а Валеру убью.

За эти слова его на всякий случай продержали до утра в камере, чтобы остыл. Дело потом замяли, но пострадали все. У Андрея конфисковали ружьё, Казачкова понизили в звании, а Валере пришлось уехать из совхоза. Катю Казачков просто отлупил, но без увечий. Она не жаловалась.

Милицейский организм ощутимо лихорадило. На следующий день майор Титов сам пошёл посмотреть на работу Коновалова. Тот стоял в коридоре и смотрел, причём внимательно, на висевший огнетушитель. Поздоровались. Родион сказал, что скоро закончит, и завтра с обеда можно будет присылать маляров. А затем, кивнув на огнетушитель, заметил,

– Непорядок, просроченный, а здесь пожароопасно. За это дело в нашей конторе я бы начальника на уши поставил.

Майор вспомнил о трёх предыдущих начальниках Коновалова, и подумал, что не дай бог иметь такого подчинённого. А Родион, как ни в чем, ни бывало, продолжал,

– Но, может это и к лучшему.

– Почему?

– А когда случится пожар, то выгорит у вас пара кабинетов, вот мне и работа. А ваша контора платит исправно.

Слегка ошалевший майор спросил,

– Почему пара?

– Так больше не успеет, пожарные приедут и потушат.

И он пошёл стучать молотком.

Через два часа, по классическому сценарию, от плохо потушенного окурка загорелись бумаги в одном из кабинетов. Попытки сбить пламя привели к его распространению. Огнетушители не сработали, и два смежных кабинета сгорели полностью. Прибывшие пожарные не допустили масштабного возгорания. Когда суматоха закончилась, майор заперся у себя, и хлопнул стаканчик водки. В будущем просматривалось нашествие комиссий и проверяющих, всё прочее было в тумане. Зазвонил телефон. В нём раздался голос Перелазова,

– Вы ещё там живые? Ну-ну.

Вздохнув, майор вызвал Лучкова. В милиции работают склонные к аналитическому мышлению люди, и многие уже стали отмечать странные совпадения. Единственный, кто не связывал сказанное Коноваловым с последующими событиями, был сам Коновалов. Лучков прибыл уже с готовыми умозаключениями. Майор спросил,

– Что у нас творится последнее время? Неужто это всё …?

– Именно, что уж-то! Я тут народ порасспрашивал – всё сходится. Все эти случаи Коновалов предсказывал за два часа. С Мокроусовым и без вопросов ясно – стибрить что-то хотел, а Коновалов ему беду напророчил. Вот он на него и ругался. Не знаю только одного – кому он сказал про пожар?

Титов, глядя в сторону, мрачно ответил,

– Мне. За два часа до этого, и детально про два кабинета.

– Вот это да! И вы не приняли мер?

– Каких? Загодя вызвать пожарных и ждать возгорания? Это ж прямая дорога в дурдом.

Лучков нервно потёр щёки,

– Действительно. Главное, что он ведь не по злобе, не специально это делает. Ляпнет своим языком поганым, а оно всё сбывается в худшем варианте. Колдун стихийный, он, похоже, и не замечает следствий своей болтовни, а если заметит, то скажет, мол, я же вас предупреждал. А нам от того легче?

– Что делать-то?

– Использовать опыт старших – гнать его с территории немедленно и навсегда.

– Как подумаю о проверках, муторно становится. Ведь не будешь же ссылаться в объяснительной на Коновалова.

– Ничего, проверяющие, какие ни есть, а люди, и средства против них имеются. А если это стихийное исчадие побудет здесь ещё хотя бы полдня, то мы можем остаться без рабочих мест, а возможно, и без работы. Одному сатане известно, что он ляпнет в следующий раз.

– Так ведь как-то объяснить надо, предлог найти какой-то.

– Перелазов обходился без предлогов – приказал, и всё. Милиция мы, или хвост собачий? Мы всё-таки власть, обойдёмся без объяснений. А Коновалов пусть думает, что хочет. Невелика цаца.

Майор решился, снял трубку телефона, и уже властным голосом затребовал начальника стройучастка. Судя по всему, требование снять Коновалова с объекта, начальника не удивило, и без всяких объяснений он обещал это исполнить. О причине у него были свои предположения, и он только уточнил,

– Вас, что, тоже обворовали? Надо же, в таком месте.

– Нет, не обворовали. А с чего вы так решили?

– Ну, с Коноваловым такое уже бывало – пока он на объекте, его обворовывают, а когда его убирают, то всё прекращается. Как он воров приманивает, непонятно. Однажды он работал в «Рогатовском», делал животноводам бытовку, так её обчищали четыре раза подряд, пока директор не взмолился, чтобы прислали других. Прислали, и всё кончилось. Потом Коновалов проговорился, что воровство было ему на руку.

Майор вспомнил это дурацкое дело. Воров поймали и осудили, хотя и не всех. Они действовали порознь, друг дружку не знали, а потому не могли сдать подельников. Титов оживился, и включил громкую связь, чтобы Лучков тоже слышал разговор. Начальник продолжал,

– Ни к ворам, ни к воровству он непричастен ни с какого боку. Его ещё участковый Казачков подозревал, допрашивал, но без толку. Кругом алиби. Коновалов его Пинкертоном обозвал, и сказал, что при случае, его обведёт вокруг пальца собственная жена.

Майор понимающе переглянулся с капитаном – напророчил Казачкову про жену.

– Интерес в этом деле у него был любовный.

– Это как?

– Там завфермой была молодая симпатичная вдовушка. Она как бы принимала его работу, понравилась ему, и стал Коновалов её окучивать, по слухам, вроде успешно. Она ему и говорит,

– Вот закончишь работу, и уедешь совсем.

– Чепуха, закажут ещё что-нибудь, вернусь.

– А если не закажут?

– Народ у вас расторопный, поворуют, что я тут поставил, а мне опять здесь работа.

И ведь накаркал. Через день после его отъезда вынесли всё до последней щепки – рамы, двери, стёкла, даже полы сорвали. И за те два месяца, что он с ней там кунделесился, вот так четыре раза подряд. Воров ловили, но, тут же находились другие.

Титов относил это дело к дурацким, потому что упорно обворовывался труднодоступный и неудобный для этого дела объект, тогда как вокруг было полно легкодоступных строек, но их никто не трогал. Когда спрашивали пойманных воришек, почему они лезли именно туда, то в ответ те что-то невразумительно мямлили, но толком объяснить не могли. Начальник же продолжал,

– Но я думаю, что директор попросил убрать его не из-за этого, деньги-то за ремонт казённые, а из-за коров.

– Коров? А при чём здесь коровы?

– Да тут такое дело – Коновалову показалось, что этот директор сам подбивает клинья к вдовушке. Слишком часто и навязчиво, якобы по делам, приезжает и трётся возле неё. И, что он, паразит, придумал! Не знаю, каким образом, но он прикормил и выдрессировал двух коровок, а потом натравил их на директора. Во время одного из посещений, директор неосмотрительно оставил на столе шляпу. Коновалов по-тихому взял её, и пока тот лясы точил, дал понюхать этим коровам, а потом назад положил. Ну, директор уходить, а те две коровы давай его гонять, за малым не пришибли. Совхозная корова поджарая, и бегать горазда, не то, что домашняя – тучная и неповоротливая. От такой убежать нелегко. Спас его забор. Он перелез через него, и пока коровы таранили доски, вскочил в машину и уехал. Так они его и после стерегли, запомнили хорошо. Тогда он приказал скотникам забить их на мясо. Те забили, но как выяснилось, других. Они ведь смирные, когда директора поблизости нет. А когда Коновалова сменили, то всё у них вошло в колею, и в домике том больше и стёклышка не пропало.

Майор положил трубку и задумчиво сказал,

– Надо же? Я понимаю, собак натравить, но коров?

– Меня этими фокусами уже не удивишь, другие видел, похлеще. Что ему те коровы, если он ещё в детстве гадюк узлами вязал. У него раньше была учёная ворона, которая деньги воровала и ему носила. А что касается собак, то здесь Коновалову нет равных. Никто не знает почему, но собаки на него не гавкают, а сразу подчинятся. Любые. Хоть домашние дрессированные, хоть бродячие. Я не верю в колдовство и всякую магию, но ведь как-то он на них действует, то ли гипнозом, то ли ещё чем. Однажды был случай – пришла почтальонка подавать заявление на Коновалова по поводу «собачьей порчи». Он тогда ещё в школе учился. Эта баба уверяла, что Коновалов наслал на неё собак, штук двадцать. Не лают, не кусают, а толкутся вокруг и ходят следом. А потом, когда она заплатила четыре рубля Коновалову, он свистнул, и все собаки гурьбой ушли за ним, и не вернулись.

– Это он так подрабатывал?

– Нет, мстил ей за что-то. Она не призналась за что. А мстить он любил и умел. Тут далеко и ходить не надо. Трудно поверить, но на Федякина, да, нашего бетонно-тупого Федякина он ещё в те годы страху нагнал. На него своя собственная собака набросилась, да так покусала, что неделю в больнице лежал. А потом, через райком комсомола стало известно, что Федякин преследовал Коновалова за что-то, а тот, судя по всему, вот так отомстил. По сей день он его боится. Правда, Коновалов его потом ещё чем-то таким перепугал. Чем именно, не признаётся. Он и сейчас отгулы взял, нервничает из-за его присутствия.

– Ага! Значит, он на собаках натренировался, а теперь на людей перешёл?

– Не думаю. Зачем ему тренировки, если он таким уродился? В этом плане имеется по-настоящему удивительная вещь – говорят, что его не кусают комары. Вообще не кусают. Никогда. Я понимаю, животину, там, птицу, или человека можно гипнотизировать и дрессировать, но комара?

Офицеры помолчали, глядя друг на друга, и расстались в полном согласии,

На следующее утро дежурный не пропустил Коновалова на территорию. Тот уже знал, что ему тут не трудиться, и пришёл за инструментом. Дежурный сообщил начальнику о его приходе. Лучков, в сопровождении майора, вынес инструментальный деревянный ящик с ручкой, и отдал его Коновалову. Тот, вопреки ожиданиям, права качать не стал. Попрощался и сказал,

– Знаю я, чьи это хлопоты, видел тут Перелазова. Ведь на пенсии уже, а никак не успокоится. Тоже мне месть! Как будто негде работать. Объектов навалом, успевай шевелиться.

Плюнул и ушёл. Лучков вдруг подобрался и спросил молодого дежурного,

– Слушай, ты тут с ним не разговаривал?

Дежурный вильнул глазами,

– Да, в общем нет.

– А в частности?

– Да чего такого? Поудивлялся он технике связи, спросил только, мол, часто ли ломается. Я говорю, что ещё ни разу. Вот и весь разговор.

При этих словах потух огонёк индикатора. Майор сказал осипшим голосом,

– А ну-ка, позвони куда-нибудь.

– Куда?

– Куда хочешь! Проверь связь, идиот.

Связи не было совсем, и её не было два дня.

После ухода Коновалова жизнь милицейского организма постепенно вошла в свою колею. Случай со связью развеял последние сомнения, и майор, собрав всех ответственных сотрудников, приказал им ни под каким предлогом не допускать Коновалова на территорию любого подразделения. Несмотря на диковинность, сей приказ не вызвал удивления у подчинённых, за исключением некоторых молодых людей, выразивших недоумение.

Поэтому, когда Родиону потребовалось обменять паспорт, то он не успел даже занять очередь в паспортном столе. Его увидели из окна, и сразу вычислили цель визита. Паспортист среагировал быстро, и перехватил Родиона прямо на пороге,

– Вы поменять паспорт, товарищ Коновалов?

– Да.

– Прекрасно! Давайте старый и идите заниматься своими делами, а новый мы вам домой сами принесём. Можете не беспокоиться.

Поражённый невиданным сервисом, Родион только и смог произнести,

– Вот это да!

Но возражать не стал, и ушёл. В тот же день новый паспорт ему доставили на дом.

* * *

Очнувшись от воспоминаний, майор вздохнул, и сказал,

– Слушай Лучков. Ты так уверен, что Коновалов участвовал в этом деле. Почему? Ведь никаких данных на этот счёт не имеется.

– Данных нет, и их не будет, но есть его почерк. А почерк-то не спрячешь.

– Вот как? Почерк?

– Именно. Он у него начал складываться со второго класса школы.

– Ого! Перелазов тогда ещё говорил, что ты лучше всех его знаешь. А врага надо знать, да и просто любопытно. Сейчас не время, значит, сделаем так. Часов в шесть вечера зайдёшь сюда, и расскажешь про этого ведьмака подробно. Тут нам не помешают. И позаботься насчёт пива.

Вечер выдался спокойный. Сотрудники, за исключением круглосуточной службы, разошлись по домам. В назначенное время Лучков, с объёмистой сумкой в руке прошёл в кабинет. Майор Титов был строгим начальником, и панибратство не поощрял, но для Лучкова на этот раз сделал исключение. Пиво и сушёная рыбка создавали непринуждённую атмосферу. Беседу начал Титов,

– Так говоришь, почерк у него имеется?

– Сто процентов. Если бы он владел гипнозом, то я бы об этом знал. Нет, Крылова он обычным средством чушкой сделал. Как именно, и за что, мы уже не узнаем, разве только случайно. И дело совсем не в расценках. Я уверен, это личная месть. Это единственная причина, по которой он делает эти свои «акции». Сам он просто так людей никогда не трогает.

– Так он народный мститель?

– Чихал он на народ. За себя привык стоять.

– Хорошо. А Крылов что говорит?

– Ничего. Считает, что раньше они не встречались. Но я думаю, это случай коня и собаки.

– Это как?

– Ну, вот конь наступит собаке на лапу, и, не заметив этого, идёт себе дальше. Копыту же не больно. А потом удивляется, почему его собака укусила. Так и Крылов этот. Мимоходом где-то наступил Коновалову на мозоль, и не заметил этого, а напрасно, у того память хорошая. Укусил. А было это по загодя составленному плану. Коновалов иначе не работает. Конечно, с одной стороны это предположение, но с другой стороны, это ведь не первый случай! И сценарий один в один. Незадолго до вашего назначения такая же история случилась с московским инспектором. Куропаткин, да и все остальные просто уверены, что это сделал Коновалов, хотя у него полное алиби.

– Мне про это рассказывали, между прочим.

– Ещё один очень похожий случай был несколько лет назад с одним местным придурком. Я видел у него такое же вымазанное, и ничего не понимающее лицо. И присутствие на горизонте Коновалова, который вроде бы от всего в стороне. Метод у него такой.

– Про кого ты говоришь?

– Да жил раньше в станице охламон один. Здоровый такой детина по кличке Дурмолай. Сейчас он уехал куда-то. Но чтобы понятнее было, давайте я буду сначала.

Коновалова я знаю с поры его учёбы в школе. Слухи о том, что Перелазов его боялся, сильно преувеличены. Просто некоторое время он держал Коновалова за психически неуравновешенного малолетнего хулигана, и опасался всяких его кренделей. Хотя, я думаю, он преувеличивал опасность.

– А основания были?

– Были. После того, как я изъял у него гранату, взрывчатку и ещё кое-что, Перелазов приказал мне лично установить контроль над этим любителем военных игр. После долгого наблюдения, я понял, что никакой Коновалов не психический, а наоборот, немного простоватый, но характером добродушный. Озорной. Но никогда без причины никому не гадил. Я даже проникся к нему симпатией. Истории с ним всякие загадочные бывали, порой до мистики доходило. За это кое-кто из отсталого населения его колдуном считал. Но если загадка разгадывалась, то вся мистика исчезала, а история превращалась в анекдот. Как с той бабой, которой он собак наколдовал. Он своему учителю рассказал, как это сделал, так учитель полдня смеялся. Куропаткин всю эту коноваловскую мистику считает хорошей её организацией. Я с ним согласен. Никакой он не волшебник, а хороший стратег и артист. А что касается его способностей, то здесь есть одно любопытное обстоятельство. Одна из его бабушек – знахарка. Из тех «бабок», что травами и заговорами людей и скотину пользуют. Она с малолетства его к этому делу приспособила, и, между прочим, он разбирается в животных болезнях. Вероятно, она и научила его обращению с коровами и собаками, а также знает хороший отвар от комаров. А бабулька она очень непростая. Однажды она спасла от большого скандала весь районный партийный актив. За это ей провели персональную асфальтовую дорожку по улице. И этот чертёнок тоже каким-то боком был там замешан, потому что прокурор самолично приходил к нему в школу. Когда-нибудь об этом расскажу.

– Погоди, а какие это загадочные истории?

– Так вот в них-то вся суть, и разговор об этом. Не вам рассказывать, что у нас дела в основном самые обычные – драки, убийства, кражи и хулиганство. Но есть небольшой процент обращений граждан, которые трудно даже определить по категории, а иному делу и название дать невозможно. Сами знаете, другой раз такое заявление накатают, что хоть стой, хоть падай. И это не считая сумасшедших, которые пишут жалобы на марсиан или домовых. Вполне нормальные граждане иногда такое отчебучат!

Титов ухмыльнулся и отхлебнул пива,

– Ещё как знаю. Кстати о марсианах. Когда ещё я служил в Батайске, приносит одна баба заявление, что её муж, работавший на радиозаводе, завербован марсианской разведкой, и глухими ночами из туалета передаёт им сведения. Позже выяснилось, что мужик действительно разговаривал тайком от жены, только не с марсианами, а со своей любовницей по имени Марыся.

– Вот с подобного всё и началось. Я молодой был, на службе недавно, и по неопытности чуть такое дело не завёл.

Воспоминания Лучкова

Однажды, ближе к вечеру, приходит в отделение тётка лет пятидесяти. Взволнованная такая, почти в истерике. Тычет всем в глаза военную медаль в коробочке, и требует найти и наказать мерзавца. Мол, права она свои знает, а потому явилась написать заявление. Дежурный Кирин дело знает, прерывает этот поток и задаёт вопрос,

– Гражданка, что произошло?

– Надо мной надругались.

– Так, ясно.

Кирин потянул к себе бланк стандартного заявления,

– Кто вас изнасиловал? Имя, фамилию знаете?

– Молодой человек, чего ты городишь! Разве я похожа на дуру, которая пойдёт жаловаться по такому делу? В мои годы изнасилование уже не надругательство, а счастливый случай.

– А что же вам сделали?

Женщина зарыдала и сняла платок. Все ахнули. Голова у тётки была чисто и аккуратно острижена под нулёвку. Вид у лысой бабы был жутковат. Кирин отодвинул бланк и строго сказал,

– Это парикмахерское хулиганство. Угрозыск такими делами не занимается. Это по линии участкового.

И направил потерпевшую ко мне, потому что она проживала на моей территории. Это вот сейчас мы в новом здании, и всё тут в решётках и кабинетах. А тогда, в старом здании, всё было по-простому. Рядом с дежуркой находилась удобная комната со столом посредине. Там вёлся предварительный опрос потерпевших и свидетелей, ожидали понятые, а по свободе сотрудники играли в шашки или домино. Вот там я и начал опрашивать лысую страдалицу. Преступность в те годы была не на высоте, и в нашем угрозыске было всего два сотрудника. Один из них, младший опер Куропаткин, из чистого любопытства подсел рядом, и тоже вникал.

Татьяна Сидорчук. Работает уборщицей. Муж – инвалид войны без руки. Материала для анализа почти не было. Муж по естественной причине в подозреваемые не попадал. В тот день к ним никто не заходил. После обеда они с мужем придремали. Просыпается, а уже лысая. Врагов нет, и она не знает никого, способного на такое злодейство. Перед тем как задремать, они с мужем выпили по маленькой, чувствительность притупилась, вот она ничего и не слышала. Было ясно, что для подобного притупления чувствительности, по маленькой было выпито неоднократно. Но независимо от этого, преступное деяние было совершено с использованием беззащитного состояния жертвы.

При более подробных расспросах тётка вспомнила, что перед обедом к ним заходили два мальчика. Фамилий она не знает, но лица знакомые, видно живут неподалёку, и найти их будет нетрудно. Но отношения к случившемуся они не имеют. Я спрашиваю,

– Почему вы так считаете?

– Да ну, это ж несерьёзно. Они малыши совсем, лет по семь – восемь. Куда им?

– Может они кого видели?

– Навряд ли. Они недолго были.

– А чего они вообще приходили?

– Я одну вещицу уронила под забор, а они мимо шли, подобрали, и к нам занесли. Я их мочёными яблочками угостила, они съели, сказали спасибо и ушли. Золотые дети, прямо ангелочки. Не из тех аггелов, что по огородам гацают и птичек из прачей бьют. Что ты! Зашли, показали красные матерчатые звёзды на груди, и хором сказали, – «Мы октябрята – честные ребята». Вот уж родителям счастье-то.

Было видно, что тётка в своих восхвалениях переходит всякие границы. Слишком неправдоподобным было присутствие на наших улицах прилизанных херувимчиков, добровольно хором славящих октябрятство. Прачи и «поджиги» в руках сорванцов смотрелись гораздо привычнее. Скорее всего, ребятишки нашли что-то им ненужное, вот и отдали. А если бы это были папиросы, спички, деньги или что-нибудь съедобное, то ищи-свищи своих октябрят гражданка Сидорчук.

И тут открылось поразительное обстоятельство. Все состриженные волосы исчезли. Сработано чисто, не осталось ни клочочка, ни волосинки. Тогда я говорю,

– Вот теперь всё ясно. На самом деле надругательства не было, а был факт кражи.

– Чего это вы говорите?

– Это говорю не я. Это говорят факты. Если бы злоумышленник просто остриг вас и ушёл, не трогая разбросанных волос, то значит, цель его была именно в унижении вашей внешности, что можно расценить как надругательство. Но поскольку он тщательно собрал и унёс ваши волосы с собой, значит, целью его было украсть эти волосы. А это деяние квалифицируется как проникновение в жилище с целью завладения личной собственностью граждан с помощью механических средств. В данном случае машинки для стрижки.

– Так меня обокрали?

– Именно так. Волосы ваши были густыми и длинными?

Мне уже мерещилась преступная парикмахерша в белом халате с машинкой в руке. Коварно ухмыляясь, она приближалась к пьяно-беспомощной Татьяне Сидорчук, с целью срезать её чудесные волосы под корешок, сделать из них шиньон, и выгодно продать. Кто-то в дежурке прочитал мои мысли, и ответил на них вслух. Он знал гражданку Сидорчук, и громко дол оценку её волосам,

– Тёти Танины лохмы парикмахерам и даром не нужны. Из них не то, что человечий, собачий шиньон не сделать.

Тётя Таня обозвала его злыднем, а затем, сделав плаксивое лицо, сказала,

– Оно и, правда. Волосья смолоду у меня были не очень, а сейчас и вовсе никуда.

На этом все стали в тупик, из которого так потом и не вышли.

Тётя Таня взбодрилась,

– Раз меня обокрали, то давайте бумагу и я буду подавать заявление о краже.

Тут Куропаткин отзывает меня из комнаты, как бы для совещания, и говорит,

– Лучков, ты не вздумай у неё заявление принять. Не сотвори глупости.

– А в чём дело?

– Не дай бог, если эта история в документы попадёт. При любом исходе она тебе жизнь отравит, тем более, что исход здесь один – вернейший стопроцентный висяк.

– Почему?

– Мотив. Здесь это главное. Если его знать, то, несмотря на отсутствие улик, свидетелей и подозреваемых, злодей сыщется в момент. Но дело это дурацкое, и мотив у него дурацкий, а такие не расшифровываются в принципе. Ты верно определил, что это кража. Но кто-нибудь в силах ответить – зачем, и для какой цели украли засаленные патлы старой пьянчужки? А ведь цель эта была, но о ней мы узнаем только в случае чуда, когда в этой дежурке виновник добровольно сам поведает обо всём. А я в такие чудеса не верю. Но самое поганое, если какая-нибудь бумажка по этому делу попадёт на глаза начальству. Тогда к тебе прилипнет клеймо. Клеймо человека, который разыскивал волосы лысой бабки. Это чревато, и может отразиться на получении очередного звания, и вообще. У высокого начальства с чувством юмора неважно. Поэтому бейся львом, ползай змеёй, но заявления не принимай.

– А что делать-то? Видал, какая она настырная?

– Ты ещё по-настоящему настырных не встречал. Эта баба хоть и крикливая, а всё равно тупая деревенщина. Погоди-ка! А ведь я, пожалуй, могу тебя выручить. Пузырь ставишь?

– Ставлю.

– Даже не думал, что он когда-то пригодится.

– Кто, он?

– Не кто, а что. Паричок театральный. До замужа моя сеструха занималась в театральном кружке, и как-то притащила его домой, а потом забыла. Валяется без пользы. Ты эту бабу займи чем-нибудь, а я за ним быстренько смотаюсь, тут близко. А потом смотри и учись.

Я зашел в комнату и сказал тёте Тане, что дело её оказалось нешуточным, и лейтенант пошёл к начальнику с докладом. Вернётся, и мы продолжим. Вскоре появился Куропаткин, и сам повёл беседу с потерпевшей,

– Значит так! Заявление у вас сейчас примут, но лично вам толку от этого не будет, даже если мы поймаем негодяя.

– Это почему?

– Наш гуманный советский закон не разрешает сажать человека в тюрьму, если он украл на сумму меньше пятидесяти рублей. Сколько стоят ваши волосы?

– Н-не знаю.

– Если вы отнесёте их на базар, и станете продавать, то, сколько вам за них дадут?

– Эй! Тут чего-то не это!

– Вот и я о том же. Скажу честно. Нам и самим хочется поймать этого оригинала, но так, чтобы потом его можно было посадить.

– Как вы красиво матюгаетесь! Сразу видно образованного человека. Мы-то тёмные, кроме как по матери и не знаем ничего.

Из дежурки донеслись подозрительные звуки, похожие на задавленный смех. После этого случая Куропаткин получил прозвище «Образованный Матершинник».

От такого комментария Куропаткин на секунду запнулся, но с темы не сбился,

– План такой: мы выдаём вам служебный парик, и ждём, когда вор снова наведается.

– Опять стричь?

– У вас уже нечего стричь. Он на парик набросится, и вот тут-то мы его и возьмём. Парик ведь дорого стоит, а значит, упрячем гада за решётку на долгие годы.

– А если не придёт? Вдруг ему тех волос хватило?

– Спору нет, может затаиться. Но ведь воры, они какие? Если повезло в каком-нибудь месте, то, глядишь, его снова туда потянет.

И не давая тёте Тане вставить слова, он положил на стол картонную коробку, сказав,

– Ну-ка примерьте!

Парик пришёлся впору. Он был изготовлен в виде старинной причёски девятнадцатого века, и сильно изменил внешность тёти Тани. Она стала похожа на пожилую «тургеневскую девушку». Однако, посмотревшись в зеркало, тётя Таня осталась довольна причёской. Возможно потому, что своей причёски у неё никогда не было. Снимать парик она не захотела, и только спросила,

– Значит, если я сейчас напишу заявление, то вы у меня его отберёте?

– А зачем он вам тогда? Парик служебный.

– Значит, тогда я пошла. Досвидания.

После её ухода Куропаткин сказал, что теперь мы больше не увидим ни пострадавшую, ни парика, а любого протянувшего к нему руки, тётя Таня зашибёт насмерть. Он немножко ошибся. Вскоре она заявилась опять, и потребовала вселить обратно в жилище, так как муж не признавал её в новом обличье, и не пускал в дом. Ей дали в помощь сержанта, тот сходил с ней, и уладил конфликт. Да, Сидорчук принял тётю Таню за чужую женщину. Он не очень понимал её объяснения, и к тому же она совершила ошибку, в качестве доказательства сняв парик. Сидорчук испугался до того, что почти протрезвел, и выгнал её вон. Сержант не был дипломатичен, он просто гаркнул,

– Сидорчук! Это твоя жена, и не вздумай её выгонять. Всё понятно?

– Чего тут непонятного? Вы власть, как прикажете, так и будет. Только учтите, если эта баба, что вы привели мне в жёны, окажется хуже моей Таньки, то я на вас жаловаться буду.

На этом дело, можно сказать, закончилось, но этот загадочный случай забылся не сразу. Иногда сотрудники изгалялись, придумывая ему всякие идиотские объяснения. Дежурный Чистяков любил читать всякие журнальные статейки о криминальной психологии, и однажды предположил, что в станице завёлся Стригущий Маньяк. Мужики даже перестали играть в домино. Кто-то спросил,

– А разве такие бывают?

Чистяков с умным видом ответил,

– Всякие бывают. Люди тенькаются по самым разным поводам. Над Джеком-Потрошителем одна проститутка надсмеялась, а скольких он анатомировал? Так и тут. Может какая-то злыдня перед свадьбой парня опоила и остригла, а он теперь мстит всем бабам тем же способом. Тут ведь как: нормальный человек, скажем, ты или я, или тот же Федякин, и реагируют нормально. За такие дела дал кому следует в морду, и вон из головы, никакого цикла. А психически слабый тип, нервостеник, на обиде зацикливается, и тем самым преобразуется в маньяка.

Куропаткин засомневался,

– Ерунда это. Подумаешь, волосы.

– А вовсе и не ерунда. У моей двоюродной сестры, которая в Сальске, прошлым годом дочка повесилась. Соплячке четырнадцать лет, а туда же. Её, видите ли, в парикмахерской плохо подстригли, причёску испортили. Такие вещи всяко воспринимаются.

– Погоди. Маньяки, они ж серийно как-то, а у нас один случай.

– А кто тебе сказал, что один. Ты всем под платки заглядывал? Может их уже целый взвод стриженых, или даже два по станице ходят, да только не признаются. Не все такие беспардонные, как эта Сидорчучка. Женщины стесняются таких вещей.

– Погоди Чистяков. А зачем он волосы забирает?

– Так ведь на то он и маньяк, и логика у него маньячная. Может он их под стекло и в рамочку, а там у него уже целая коллекция. На досуге между стрижками глядит, наслаждается. Если бы его изловить, тогда прославились бы. В журнале бы прописали. Не одной Америке маньяков поставлять. У нас тоже забористые кадры имеются.

И ведь, что творит с людьми таинственность? Смех смехом, а при случае стали у подозрительных в этом плане женщин проверять под платками. Были скандалы.

Дикая идея Чистякова не подтвердилась. Больше таких случаев не было, и всё забылось. Прошло два с лишним года, и произошло предсказанное Куропаткиным чудо, когда за тем самым столом мальчик Родя Коновалов добровольно раскрыл тайну исчезнувших волос Татьяны Сидорчук.

Я разбирался с заявлением одной гражданки о злонамеренной порче имущества. Были признаки детского хулиганства, и под подозрение попал Коновалов. Я нашёл его и привез в отделение. Так в тот день мы с Кириным с ним и познакомились. Уж Кирин этот день точно не забудет.

– Почему?

– Досталось ему тогда. У Коновалова бабушка не подарок. Не знахарка, а другая, родная его. Поговаривают, что в молодости она при самом Деникине состояла. Что ей тот Кирин?

Майор присвистнул,

– Ничего себе! А дальше?

– По заявлению он оказался непричастен. Но в ходе беседы, а беседовали мы долго, рассказал кое-что интересное, в том числе и про историю с волосами. Он ведь ещё маленький был, наивный, и по простоте всё выложил, не считая это дело серьёзным. Для него-то это был мелкий эпизод в его бурной жизни.

– А что было-то?

– А-а! Глупая детская месть вредной учительнице. Я уж и не помню, за что. Но исполнение! Скрупулёзно составленный план, причём не на один день. Привязка к местности, хронометраж, учёт деталей, знание и использование взрослой психологии от алкоголиков Сидорчуков, до разных должностных лиц. Обеспечение алиби прорабатывается особо. В нужный момент Коновалов показывается на глаза свидетелям, и те готовы рвать рубахи на груди, что он не при делах. Если же по условию свидетели не присутствуют, то в их роли выступает сама жертва, которая частенько ещё и благодарит его за какую-нибудь мелкую услугу. В точности как тётя Таня, хвалившая октябрят. Да, да! Одним из этих херувимчиков и был Родя Коновалов, а другим некий Куркин, его верный постоянный подручный. Вот он, почерк! А последний штрих в нём такой – жертвы его проделок всегда в недоумении от случившегося, а многие даже не догадываются, что стали жертвами козней. Ведь та же учительница по сей день не догадывается, что все её тогдашние неприятности были подстроены. Да так, что она чуть с работы не вылетела.

Куропаткин, узнав об этой истории, засмеялся, а хмурый Кирин ему говорит,

– Ржёшь, как конь весенним утром, а напрасно, кобылица не придёт. Ты только представь, какая головная боль растёт для оперов и следователей, если этот талант надумает податься в мошенники.

Все эти проделки Коновалов именовал «шутками», хотя от шуток там было только название. Он сам сказал, – «Шутка – дело серьёзное», и жертвам его шуток действительно было не до смеха, ведь кое-кто из них оказывался в больнице, а то и где похуже, вроде этого Крылова. Наивность из него быстро испарилась, и больше он никогда ничего не рассказывал. Коновалов рос, взрослели и его шутки. Судить о его делах можно было только по почерку, потому что он ни разу ни на чём не попался. До сих пор неизвестно о том, как он проворачивал некоторые вещи, хотя прошло много времени. Однажды завеса приоткрылась, и наши догадки подтвердились, но это мало чего дало, потому что подробности и сейчас неизвестны. Это когда он учинил шутку над Дурмолаем. Подробно об этом случае может рассказать Кирин, ведь он буквально спас Дурмолая от расправы. Пару раз пришлось даже стрелять. Он же и доставил его в отделение.

Все тут же сбежались посмотреть на это чучело с измазанным разноцветным лицом. Такого здесь ещё не видели. На удивлённые вопросы Кирин сказал,

– Возбуждённое население уверяет, что спозаранку «это» вылезло из «Чёртовой ямы». Хотели забить его осиновыми досками.

Чёртовой ямой отсталые и суеверные элементы называют одно место на выгоне к западу от станицы. Между прочим, Перелазов был уверен, что само это нечистое место организовал сам Коновалов. Вроде бы чушь, но когда Коновалов уехал, то и там всё поутихло, и теперь про эту яму почти забыли.

Кирин подошёл к выходцу и спрашивает,

– Ты кто?

– Так это же я, Лобачёв! Товарищ старший лейтенант разве вы забыли меня? Я ж у вас недавно по штрафу проходил.

Куропаткин пригляделся,

– Дурмолай, что ли? Гля! Точно он! А чего это с тобой?

– Сам не знаю. Все пялятся, орут.

Принесли зеркало. Глянув в него, Дурмолай взвизгнул, и, отдышавшись, сказал,

– А ведь предупреждал меня Лысый, чтобы я на люди не показывался. Вид, мол, у тебя неважный.

От последнего определения все грохнули смехом, а Кирин строго спросил,

– Какой лысый?

– Ну, вообще-то он не лысый, это прозвище такое. Коновалов его фамилия, ученик он.

Наступила тишина. Зашёл Перелазов и уставился на это чудо,

– Это что?

– Лобачёв это. Жертва.

– Чья?

– Говорит, что Коновалова работа.

Перелазов посмотрел с жалостью,

– За что это он тебя так? Лучков, разберись и доложи!

– Да он не с моего участка.

– Зато Коновалов с твоего.

Перелазов ушёл, а Дурмолай, переводя взгляд с одного на другого, заговорил,

– Мужики, вы не поняли! Заснул я дома, а просыпаюсь в какой-то яме непонятной. Вылезти не могу, и никого вокруг. А утром пришёл Лысый, подал верёвку, и помог выбраться оттуда. Нормальный пацан!

Кирин прокомментировал,

– Ага! У него всегда так. Все слышали? Сидит Дурмолай в яме среди поля. Никого вокруг, и вдруг, как ангел с неба является Коновалов с верёвкой. Не зря его бабка ангелочком зовёт. Он тебе кофею горячего не предложил?

– Нет, спичек только дал, мои закончились.

– А теперь колись, что ты ему сделал раньше? Отлупил?

– Да никогда пальцем не трогал!

– А не пальцем? Вспоминай!

– А-а, вот, вспомнил. Как-то раз я у него волейбольный мяч отнял.

– Теперь всё ясно. За него ты и получил. С процентами. И ещё получишь, если мяч не отдашь.

– Я чего-то не врубаюсь, вы этого сопляка здесь знаете?

– Мы-то его знаем, а вот ты не знал, с кем связался.

Куропаткин сказал,

– Это хороший урок тебе Дурмолай. Нельзя обижать другого только за то, что он меньше весом.

– Да я его….

Костяшками пальцев Куропаткин постучал его по темечку, и тихо сказал,

– Алё! Хоть раз включи мозги! Отдай мяч, извинись, и обходи Коновалова стороной. Иначе проснёшься в таком месте, что сегодняшнее утро покажется тебе приятным. Дубина! Этого сопляка боится сам Перелазов, а ты для него и вовсе, вроде пешки бессловесной.

Дурмолай уразумел, и после этого случая вообще изменился к лучшему. Но дело не в нём. Вскоре пришёл ко мне школьный учитель физкультуры, и передал блокнот.

Месяц назад, после урока физкультуры, во время переодевания этот блокнот выпал у Куркина из сумки. Не заметив потери, мальчик убежал. Учитель блокнот подобрал, чтобы на следующем уроке отдать владельцу. Он даже не поинтересовался содержимым. На следующем занятии он протянул потерю Куркину, но, к изумлению учителя, тот от блокнота отказался, заявив, что видит его впервые. Вот тогда-то вечером он и почитал этот блокнот, после чего изумился по-настоящему. После долгих колебаний он принёс его мне, и, запинаясь, сказал,

– Это я вам для ознакомления и только. Не знаю о ком здесь речь, но прошу вас не показывать это кому не надо. Вы понимаете, о чём я?

Я понимал. Понимал, что он просто боится.

Это было досье. Я сразу понял, что оно на Дурмолая, хотя имя объекта не упоминалось. По форме примитивное, оно было содержательным. Поражала какая-то нечеловеческая дотошность и внимание к деталям. Этот разгильдяй ходил по станице, и даже не подозревал под каким он колпаком. Его жизнь анализировалась во всех направлениях буквально под микроскопом. Ребята занимались им серьёзно. По тексту было видно, что некоторые сведения добывались сидением в засадах, и не только днём. Там были разделы, посвящённые его отношениям с родителями, соседями, дворовым псом, прочими собаками и его любовницей. Как он храпит, сколько раз в день матерится и часто ли плюётся. В графе о привычках отмечено, сколько он пнул по дороге домой консервных банок, и какой ногой предпочитал это делать. Всё это совершенно беспристрастно, как про лягушку. В одном только месте мелькнуло чувство. Там, где отмечалось, что пьёт редко. В скобках было написано «к сожалению».

Я дал почитать блокнот Кирину и Куропаткину, а потом однажды мы его стали обсуждать. Кирин сказал,

– Я знал, что они действуют не с кондачка, но такой глубокой подготовки не ожидал. Мне даже как-то не по себе.

Куропаткин отозвался,

– Да, с наружным наблюдением у них порядок, а на самом деле, это всё ерунда. Они ведь сами никого зря не трогают, только мстят обидчикам. Умело, между прочим. Ребятки заигрались в индейцев и следопытов. Скоро это пройдёт. Вырастут, а там семья, работа, дети. Не до озорства будет. Остепенятся. А вообще, ребята они неплохие.

– Скорее бы. Я не завидую тому, на кого эти юные следопыты откроют сезон охоты.

В целом вышло, по словам Куропаткина. Особенно в отношении Куркина. Он остепенился точно по программе. А вот Коновалов…. Парень вежливый, спокойный, никаких скандалов. Тихо себе работает, да по девкам шастает. Придраться не к чему. Но всё это видимость, потому что время от времени он проявляется. И не скажу, что часто, но всё-таки проявляется. Хотя, я думаю, мы просто многого не знаем. И возникает в этом своём стиле. То есть, сперва он благородно показывается ненадолго сам, затем появляется что-то непонятное, а потом вся ситуация зависает в полном тупике. Не так уж и давно, когда он привёл усопшую бабку в отделение, образовался подобный тупик, да такой, что по сей день гадаем, что же это было. На этот раз озорством тут и не пахло. И никакая это не шутка. Таким не шутят. Вот всем своим милицейским нутром чую, что там было какое-то преступление, а ухватиться не за что. Куропаткин со мной полностью согласен. Бедный Федякин после того чуть не рехнулся. Месяца два отбивал почки алкоголикам, пытаясь узнать у них про секту вудуистов. Те не знают, что это такое, и сочиняют ему всякие небылицы, лишь бы отстал. А он от этого вранья ещё сильней лютует. Мелких хулиганов до того запугал, что некоторые пить побросали. Неизвестно чем бы дело кончилось, но спасибо замполиту, который вылечил его от этой идеи. Он сказал Федякину, что при советской власти вудуизму не на чем привиться. Он понял и успокоился.

– А что было-то?

– Случилось это где-то за год до вашего назначения. Вряд ли эта история вам известна. Вспоминать это дело не любят, и документов по нему не осталось.

– Почему?

– Да очень уж несуразное дело получилось. Следы были, улики кое-какие имелись, а смысла во всём этом не было. Мотива никакого, а главное – нет потерпевших. Не то, чтобы они были, а потом куда-то делись, а вообще нет, как таковых. Шуму много, сверху давят и требуют действий, а если нет потерпевших, то, как действовать? И кого искать? Прислали опера из управления. Но после того как потыкался носом и остался в потёмках, спесь с него слетела. Особенно после встречи с Кольцовым. После этого спустили всё на тормозах. Правда, некоторые чиновники выговоры получили, сами не зная за что. Но это уже мелочи.

Дальнейшее повествование состоит из воспоминаний разных людей, от Лучкова, Куропаткина и бывшего сержанта Козлова до бывшего доктора Воробьёва, бывшего грузчика Фёдора Зыкина и бывшего мальчика Пети Бунчикова, ныне Петра Сергеевича. Поэтому я излагаю его от третьего лица под названием,

Новелла о ночной бабушке

Всё началось зимней ночью. Погода для нашей степи была непривычно безветренной. Стоял небольшой, градуса два, морозец, и временами падал мягкий снег.

Дежурный Федякин посмотрел на часы. Было почти четыре утра. Ночь выдалась криминально спокойной, не было даже пьяных в отстойнике. Федякин посмотрел в окно и увидел странную парочку. Высокий, чисто одетый мужчина бережно поддерживал тщедушную бабушку с палочкой в руке, которая еле-еле, как-то деревянно, переставляла ноги. Очень медленно, со скоростью старушки они двигались в сторону милицейского крыльца. Когда мужчина поднял голову, то в свете фонаря Федякин узнал в нём Коновалова. Узнав его, Федякин занервничал: Коновалов и сам по себе не подарок, а если с ним рядом бабушка с клюкой, это уже катастрофа. У него возникло предчувствие беды, и он вызвал сержанта Козлова. Явился сонный сержант, и вопросительно посмотрел на дежурного. Федякин показал на окно,

– Смотри! Видишь мужика с бабкой?

– Вижу.

– Это Коновалов. Поганый тип. Выйди на улицу и скажи, что ему сюда вход запрещён. Пусть проваливает.

Сержант вышел на крыльцо, сплюнул в сторону и крикнул,

– Эй, Коновалов! Дежурный велел передать, что тебе сюда ходу нет, и чтобы ты проваливал отсюда.

– Ну, ты даёшь, человек в лычках! Думаешь, я горю желанием нанести вам визит? Да нисколько! Можно подумать, у вас там мёдом намазано, или работает кегельбан. Нет, не работает. А потому стимула для посещения вашего заведения не имеется. Я вам бабушку привёл. Во исполнение, так сказать, гражданского долга. Исполню и уйду, больно вы мне нужны.

– Сейчас передам.

И сержант исчез за дверью. Федякин смотрел на него вопросительно,

– Ну, чего там?

– Значит так: сюда он заходить не собирается, даже вместе с визитом. Говорит, что если кегельбан у нас не работает, то и у него к нам интереса никакого.

– Вот и хорошо, что этот Кегельбан у нас не работает. У нас в отделе вообще евреев нету. Своих умников хватает.

– Кегельбан не человек.

– А чего это?

– Вроде бы так прозывается буржуйская баня. Бан – баня. А бабушку он привёл сюда в долг.

– Ну, это уже совсем запредельно! Выйди и скажи этому гаду, что ни в долг, ни за деньги, ни, тем более, даром его бабка тут не нужна.

Сержант послушно вышел, и слово в слово передал речь дежурного, подражая даже в интонациях. Коновалов возмутился,

– Вы чего? Совсем тут озверели? Эта бабушка мне чужая, и она в стрессе. Если вы сейчас ей не окажете помощь, то я натравлю на вас прокуратуру так, что света не взвидите!

Сержант вернулся в дежурку и доложил,

– Ругается. Говорит, что бабка не его, и она вся в стрясе. Прокуратурой запугивает.

Федякин смирился с неизбежным,

– Скоро мы все здесь будем в стрясе. Ладно. Доставь её сюда. Только сам, без него.

Сержант сошёл с крыльца и сказал Коновалову,

– Всё в порядке. Велено доставить.

– Подойди ближе служба. Мы не кусаемся.

– Ну, подошёл.

– Я эту бабусю вон от этого кафе веду. Следы видишь?

– Вижу.

– Пройдись по ним до кафе. Это важно.

Сержант прошёлся по следам до кафе, стоявшего через дорогу, и вернулся. Кольцов продолжил,

– Про следы доложишь начальству, чтобы меня зря не таскали. Память у тебя хорошая?

– Не жалуюсь.

– Тогда запоминай данные по бабушке, повторять не буду. Она усопшая.

– Фамилия такая?

– Нет, Это её гражданское состояние. Дня три уже. А фамилия у неё Бунчикова. Эти Бунчиковы живут на Заречной. Номер дома я не помню, но их там все знают.

– Так может её сразу домой?

– Нельзя. Сейчас нельзя.

– Почему?

– Без подготовки перепугаются все насмерть.

– Не, я понимаю, бабка с виду страшная, но не до такой же степени!

– Для её возраста она ещё неплохо выглядит.

– А сколько ей?

– Сто один годочек стукнул.

– Ничего себе! Первый раз такую древнюю вижу.

– Да дело-то не в этом. Ты кого-нибудь хоронил?

– Да. Полгода назад тётя умерла.

– А теперь представь, что на другой день, после того как её закопали, эта тётя заходит в дом и здоровается. Что с тобой после этого будет?

– Жуть какая-то.

– Вот про это я тебе и толкую. Бабушку эту вчера схоронили. По документам она усопшая, покойницей проходит, а на самом деле, вот она, в наличии стоит.

– Баба Сима, отзовись!

Баба Сима послушно прошелестела одеревенелыми губами,

– Восподи.

– О! Видал? Разговаривает. Осмысленно! Живая, значит.

– Не пойму, если её это самое, то почему она живая?

– Я в этом деле человек случайный, и почему она живая, знаю не больше твоего. Потому сюда её и привёл. На то вы и милиция, чтобы такие случаи расследовать. Тащи её в дежурку, пусть согреется. Она ведь одета по-летнему, от холода залубенела совсем. Того и гляди, ещё раз богу душу отдаст.

Бабушка действительно была одета легко – допотопное платье, белый платочек на голове, белые тапочки и тонкой вязки кофта с большущей дырой на спине. Коновалов ругнулся,

– Сквалыги! Думают, раз на тот свет, то сойдёт и дырявая кофта. И учти сержант, если она у вас преставится, то мороки вам от неё покойной будет больше, чем от живой. Отнеситесь бережно. Постарайтесь отправить её в больницу. Лучше будет и вам, и ей.

Сержант неуверенно подошёл к бабушке и скривился,

– Воняет она сильно.

– Уж, какая есть. Не нравится, так полей её одеколоном.

– Может ей ещё водки налить?

Сержант сказал это с сарказмом, но Коновалов отнёсся к предложению серьёзно,

– Сержант, а у тебя мозги работают. Умная голова, хотя и с кокардой. Ведь это же наилучшее средство при переохлаждении организма. Оно и для внутреннего «сугреву», и для размягчения суставов годится. Вот вы и дайте ей водочки хотя бы грамм пятьдесят, и тогда бабуся гарантированно не окочурится до приезда врачей. А те её отходят. Давай, действуй, а то мне с утра на работу, да ещё не выспавшись.

И Коновалов ушёл. Собственно на этом его участие в деле и закончилось. А дальше начался дурдом.

Сержант не стал миндальничать, он подхватил бабушку сзади подмышки, и прямо в этом стоячем положении с палочкой в руке, словно манекен занёс в дежурку. Усадил её на табурет возле стенки, согнув в нужных местах тельце бабушки, и, повернувшись к Федякину, доложил,

– Бабушка. Фамилия Бунчикова. Проживает по Заречной. Возраст сто один год. Гражданское состояние – усопшая. Доставлена для расследования и оказания помощи. Медицинской помощи в первую очередь.

Федякин тяжело смотрел на бабку,

– Вот почему я должен заниматься этой жуткой старухой, и выслушивать этот бред?

– Потому что вы дежурный, товарищ лейтенант.

– И знал же этот гад Чистяков, когда ему заболеть. Ведь это же его смена. А она сидит как мумия. Вся в грязи, как будто из сырой ямы вылезла.

– Согласно данным, так и есть. Из ямы….

И тут Козлова шибануло. До него дошло, что пятна жирной грязи на бабкином платье могут иметь только одно – могильное происхождение. По случаю зимы, на улицах грязи было не найти. И, похоже, бабка действительно каким-то образом вылезла из могильной ямы. Он отскочил в угол, и, вытаращив глаза, забормотал,

– Силы небесные, святые угодники….

И начал умело креститься. Но тут раздался голос Федякина,

– Прекратить! Прекратить религиозные лозунги и мистическое шевеление руками. Козлов, ты милиционер, и должен мыслить по размеру нереальности момента!

От уверенного голоса командира сержант пришёл в себя, и обрёл душевное равновесие. Федякин напористо продолжал,

– Действуем по порядку. Возможно, что все твои данные брехня. Первым делом надо всё проверить, а там видно будет. Пришёл какой-то Коновалов, наговорил всякой всячины, а мы и уши развесили.

– А зачем это ему?

– Затем, что урод.

И Федякин занялся делом. Позвонил заведующему кладбищем Бубулюку, но тот не отвечал. Тут бабушка тихим голосом спросила,

– Иде я?

Федякин гаркнул,

– В милиции!

– Восподи!

– Ваше имя? Как зовут тебя бабка?

Тихо, но довольно отчётливо прозвучало,

– Секлетинья.

Федякин кинулся записывать,

– Ну и имечко!

Сержант прокомментировал,

– Сейчас не в моде, а сто лет назад такие были в ходу. А я и думаю, что за Сима?

Федякин продолжал,

– Фамилия?

Непослушные с холода бабушкины губы не выговаривали некоторые звуки,

– Вунчикова.

– Сколько лет?

– Не помню.

Сержант сказал,

– Скрывает.

– Зачем?

– Стесняется, должно. Все бабы скрывают возраст. Женское свойство.

Федякин схватил телефонную трубку, и на этот раз дозвонился до Бубулюка,

– Вчера много похорон было?

– Одни. Старушку отпели.

– Имя и фамилию старушки!

– Сейчас, в книге посмотрю. Вот, Секлетинья Бунчикова. А что случилось?

– Значит так, Бубулюк: бери фонарь и дуй на кладбище, посмотри на состояние её могилы. Живёшь ты там рядом, обернёшься быстро, а я на телефоне.

– Вы чего там, рехнулись? До утра нельзя подождать?

– Уже и так утро. Раннее. Если ты не понял приказа, то я вышлю наряд, и он тебе его растолкует, а заодно конфискует самогонный аппарат, который у тебя в подвале. Так, что бегом.

Минут через пятнадцать телефон ожил,

– Федякин, откуда ты узнал? Там ужас – могила разрыта, и гроб пустой.

Федякин, не отвечая, положил трубку, и уставился на бабку,

– Это она! Что делать?

В глазах Федякина был ужас. А Козлов наоборот, был спокоен. Он уже освоился, и воспринимал ситуацию как должное, поэтому невозмутимо ответил,

– Дать водки и вызвать врача.

– Чего?

– Водки. Насчёт портвейна не сказано, может тоже действует, но водка действует однозначно. Лучшее средство для охлаждённого организма. Снимает окоченение и смачивает суставы. Если бабка окочурится до приезда врачей, то от кого мы узнаем про всё? А немного водочки поддержит ей жизнь.

– Да ты, Козлов, прямо профессор по оживлению покойников.

Федякин был непьющим, но в загашнике у него всегда находилась четвертинка. Стеная, он подал её Козлову,

– На, лекарь. Налей немножко. А я насяду на больницу.

Насел он по всем правилам. Затребовал все документы по Бунчиковой, и узнал, кто регистрировал её смерть. Это оказалась врач Ёлкина. Федякин вызвал в отделение дежурного врача с каретой скорой помощи, и сказал, чтобы он захватил по дороге Ёлкину, живую или мёртвую.

Тем временем, Козлов налил водки в стопочку и поднёс её бабушке под самый нос. Когда бабушка унюхала запах, лицо её утратило каменное выражение, она шмыгнула носом, и переложила посох в левую руку. Плохо гнущиеся пальцы на удивление цепко обхватили стаканчик, и она лихо опрокинула его в рот, не пролив ни капли. Козлов только хлопал глазами. Немного погодя глазки у бабуси заблестели, и она стало что-то бормотать. Федякин спросил,

– Чего это она? Молится? Опять усопнуть норовит?

Козлов, сморщив нос, нагнулся и прислушался. Затем выпрямился и объявил,

– Она поёт!

– Чего?

Козлов снова нагнулся, послушал ещё, и, выпрямившись, доложил,

– Она поёт: приходите свататься, я не буду прятаться.

– Нет, ты только подумай Козлов! Разве это не наглость? Ведь сто один годок, пора бы уже и успокоиться. Ведь только что из могилы вылезла, и сразу про замуж! Это как?

– Так ведь бабы, товарищ лейтенант. У них одно на уме.

Закончив петь, бабушка щедро описалась, и тут прибыли медики в количестве трёх человек. Это был средних лет хирург Воробьёв, сопровождавшая его плотная медсестра и вызванная для опознания терапевт Ёлкина, невыспавшаяся, и не понимающая сути дела.

Не с первой секунды, но довольно быстро она опознала бывшую покойницу, и сонливость с неё мигом слетела. А когда у бабушки из под платка выпал на лоб бумажный похоронный венчик, то Ёлкина сошла с лица, и даже попыталась убежать, но Федякин был начеку. Она стала в угол, и начала жаловаться на судьбу, распределившую её в это жуткое место, где оживают покойники, и где у некоторых людей дикарские представления о медицине. Федякин спросил хирурга,

– Что в медкарте имеется по Бунчиковой? У неё был лунатизмом или летаргизм?

Ёлкина взревела,

– Какой ещё лунатизм? Да у неё такое окоченение было, что хоть поленом колоти. Хорошо, что ровно лежала, а то пришлось бы суставы ломать, чтобы в гроб поместить.

Воробьёв с озадаченным видом сказал,

– У Бунчиковой нет медицинской карты.

– А куда она делась?

– Она никуда не делась. Просто её никогда и не было. Не завели. Повода не было. Эта гражданка ни разу в жизни не была в больнице. Получается, что она никогда ничем не болела.

По этому поводу высказался сержант Козлов,

– Всё правильно! На учёт бабку не поставили, вот она и живет, сколько влезет, помирать не собирается.

Странная логика Козлова зацепила хирурга,

– Молодой человек, вы и в самом деле уверены, что наличие медицинской карты сокращает жизнь человека?

– Само собой. Как только попадаешь на карандаш – пиши пропало. Начинает человек по больницам шастать – значит всё, песенка его спета. Вот, к примеру, тётя моя жила себе и горюшка не знала, пока не попала на этот медосмотр. А там нашли у неё клапан в сердце, как будто она автомобиль. Врачи её застращали, и дали направление в Киев. Она всему поверила и поехала. Ей там сделали операцию, и всё. Полгода, как схоронили. А не пойди она на тот осмотр, то и сейчас была бы жива-живёхонька.

– А у вас самого медицинская карта имеется?

– Имеется. А куда денешься? Я человек казённый, под приказом живу.

Стараясь не смотреть на бабушку, Ёлкина сказала,

– Вот видите Сергей Данилович. Это же типичное магическое мышление. Милиционер, вроде бы просвещённый человек, а представления о медицине у него дикарские. И это ещё что! Недавно привезли с хутора бабушку восьмидесяти трёх лет с бронхитом. Оказалось, что в больницу она попала первый раз в жизни. Тоже карточки у неё не было. Всё ей в новинку, всему удивляется. Утром как обычно медсестра поставила всем градусники, и бабушке тоже. А когда стала собирать их обратно, то бабушка эта, с каким-то благоговением отдала градусник, и стала кланяться в пояс, приговаривая: – «Спасибо дочка! Так помогло, так помогло». Она посчитала термометр лекарством. Самое поразительное, что ей и в самом деле помогло. Прекратился кашель, температура нормализовалась, и вскоре её забрали домой. С градусником, который она выпросила.

Пессимист Козлов сказал,

– Не поможет её тот градусник. Если уж попала в документ, то недолго протянет старушка.

Федякин вышел из себя и заорал,

– Прекрати, Козлов! Прекрати агитацию мракобесия! Я теперь сам буду следить, чтобы ты от медосмотра не увиливал.

– Так я ж не против врачей и прогрессу, товарищ лейтенант. Я же понимаю, что при огнестреле, или холодном ранении медицина полезна.

Ёлкина горестно пожаловалась,

– Вы слышали Сергей Данилович? Хирургию он признаёт, слава богу. А что делать мне, терапевту? На шаманку переучиваться? Я здесь уже ничему не удивлюсь, даже если окажется, что в станице орудует шайка вудуистов.

Сержант помог загрузить бабушку в машину «скорой помощи», и медики отбыли, с приказом сохранить одежду бабушки для экспертизы. Ёлкину Федякин ненадолго задержал. Он тщательно расспросил её о религии вуду и вудуистах. Она поведала о них всё, что знала. После этого Федякин проникся уважением к докторице, и распорядился доставить её домой на казённом транспорте. Он загорелся идеей уличить Коновалова в организации секты вудуистов, после чего и открыл свою «охоту на ведьм».

Перелазов пришёл утром уже взвинченный. Взвинтил его местный батюшка, откуда-то узнавший о раскопанной могиле. Именно батюшка и раздул эту историю по инстанциям. Если бы не он, то всё обошлось бы тихо, и намного проще. По какой-то причине у него с начальником милиции была вражда. Она не демонстрировалась, но тлела. В этот раз батюшка решил, что настал подходящий случай «вдарить». Потом он об этом пожалел, потому что бумерангом досталось и ему, но в тот момент чувства затмили разум, и он сообщил о факте кощунства благочинному в епархию. Поднялся шум, но назад было не отыграть.

Когда Перелазов услышал рапорт Федякина, то сел за стол и сжал кулаками виски. Но он был волевым человеком. Оглядев собравшихся, Перелазов начал чётко отдавать команды, и дело закипело. Посланная на кладбище группа с собакой поработала хорошо, особенно собака. Они нашли всё, что только можно было обнаружить.

Ни в могиле, ни в окрестности следов не было видно по причине выпавшего снега. Но потом обнаружилась удивительная вещь – следы всё-таки существовали, но были тщательно заметены метлой до самой ограды. Эта метла нашлась неподалёку, но она была без черенка. По заметённым следам собака уверенно вела до боковой калитки, а затем они пропадали. Собака покрутилась, пробежалась по кустам, и нашла под забором мужские штаны. В штанах оказались трусы, и всё это было загажено изнутри. Какой-никакой, а вещдок. Старший опер сказал,

– Крепко мужик перепугался, наверное что-то жуткое увидел, неспроста оконфузился. По его запаху собака нас и вела. Если бы он не разделся, то она до самого его дома нас доставила бы. А теперь всё. Предпочёл голым по улице пробежать, видно живёт недалеко.

Инструктор собаковод сказал,

– А может он переоделся.

– Да ну? Назови мне хоть одного человека, который на всякий такой случай постоянно носит с собой запасные трусы и брюки.

– А может он сам объявится?

– Ты бы объявился? То-то!

Куропаткина и Лучкова отправили к Бунчиковым. Нужно было известить их о происшедшем, а также пригласить кого-нибудь из родственников для опознания.

Дом у Бунчиковых был большой, но населён плотно. Кроме бабушки Секлеты в нём проживали её правнук Сергей с женой Таисией и четверо их детей. Представителей промежуточных поколений по разным причинам не было. Кто-то уже был на небесах, а иные жили в других местах. Дома находилась тридцатипятилетняя Таиса и двенадцатилетний Петька, учившийся во вторую смену. Хозяйка готовила сумку с поминанием для похода на кладбище. Она вопросительно посмотрела на прибывших. Разговор начал Куропаткин. Представившись, он сказал,

– Вам нужно проехать с нами в больницу для опознания.

– Кого?

– Секлеты Бунчиковой, вашей бабушки.

– Здрас-с-те! Да её ж вчера похоронили. В гробу на кладбище она, а не в больнице. Она и живая там отродясь не бывала.

– Нет её на кладбище. Могила раскопана, а гроб пустой.

– Чего это вы говорите? Ой, ужас какой! Да кто ж это сделал?

– Это мы и расследуем. Собирайтесь.

– А может Сергея дождётесь, и с ним? А то я в морге боюсь.

– Не бойтесь. Бабушка находится не в морге, а в палате.

– А чего это они покойницу в палате держат?

– Того, что не покойница она, а вполне живая старушка.

– Как это? Да не может такого быть! Это какая-то ошибка.

– Вот потому и надо на месте опознать, и сказать, ошибка это или нет. Собирайтесь.

В отличие от матери, Петька почему-то сразу поверил в бабкино воскрешение и заныл,

– Ну вот! А я уже начал занимать её комнату, магнитофон и плёнки перетащил.

Во избежание лишних разговоров, доктор Воробьёв поместил бабушку Секлету одну в двухместной палате. Её искупали, переодели, и к моменту появления Куропаткина с Таисой, она сидела на кровати, поджав ноги и закутавшись в больничный халат. Группу дополнял сам доктор и худенькая медсестра. Опознание произвела сама бабушка. Присмотревшись к вошедшим, она протянула руки и заголосила,

– Слава тебе господи! Тайкя, забери меня отсель домой.

Таиса, увидев живую и говорящую экспокойницу, сошла с лица, и повалилась на Куропаткина. Они с доктором усадили её на стул, и медсестра захлопотала, приводя женщину в чувство. Когда Таиса пришла в себя, то первые её слова были,

– Господи! Это опять из под неё выносить? Неужели это никогда не кончится? Да что же это такое? Столько денег ушло на похороны, и всё впустую? Ещё раз хоронить уже не за что.

Доктор сказал,

– Успокойтесь, она ещё поживёт. Как ни странно, никакой болезни у неё нет. Слабость после стресса имеется, но это не фатально.

– Так её прямо сейчас забирать?

– Нет-нет. Пусть побудет здесь недельку, другую. Необходимо за ней понаблюдать. Случай редкостный, обещал профессор приехать, обследовать. Не будем торопиться.

– А вы не могли бы понаблюдать за ней тут год, другой? Скажу честно – я её теперь боюсь. Она, наверное, ведьма. Вы только посмотрите – у неё все зубы целые. Все тридцать два. И пьёт как сапожник. Разве это нормально? Нет, она не человек.

Дознание быстро зашло в тупик. Бабушка не помнила ничего из того, что с ней было до прибытия в милицию. Не помнила даже Коновалова, но какие к ней претензии? Куропаткин ещё в больнице обратил внимание на бабушкин посох. Он точно определил, что это бывший черенок метлы, причём, судя по обработке, казённой. Напрашивалось дикое предположение, что бабка и в самом деле ведьма. Это объясняло всё. По спине робко поползли мурашки, но, пропитанный материализмом Куропаткин, усилием воли их прогнал. Он проконсультировался у райкомовского коменданта Тита Ивановича, и тот, будучи профессионалом по инвентарю, уверенно назвал два места, где делали такие мётлы. Первым адресом был колхоз «Первомайский», правление которого находилось на южной окраине станицы. Куропаткин не очень верил в успех, и действовал, скорее, для очистки совести, но ему сразу повезло. О пропаже метлы ему поведала уборщица правления Степановна. Рассказ её был эмоционален, а голос от негодования срывался на матюги. В этот день она была на похоронах старой Бунчиковой, и слегка припозднилась. Контора была уже пустая, а пришедший сторож в красном уголке читал «Крокодил». Она быстро вымыла полы. Осталось почистить ступеньки и площадку перед входом. На улице было пустынно. Степановна поставила ведро и метлу возле дверей и пошла за скребком. Отсутствовала она с полминуты, но когда вернулась, метла исчезла. Вокруг по-прежнему было пустынно. Найдя заинтересованного слушателя, Степановна изливала душу,

– И ведь ловко как! Выходит, что специально за мной следили. Ну, народ пошёл! С дерьмом не расстанутся! Отродясь мётлы не воровали, а тут, на тебе!

– А вы смогли бы её опознать?

– Конечно. Держачок там приметный. А что? Неужели сыскалась?

И действительно, Степановна уверенно опознала в клюке Бабушки Секлеты черенок своей метлы. А узнав, у кого его нашли, побледнела и стала креститься.

Это окончательно запутывало дело. Получалось, что злодей готовился раскапывать могилу ещё с вечера. И был ли он один? Докладывать начальству об этом Куропаткин не стал, а пошёл советоваться с Лучковым.

– У меня ум за разум заходит. Концы вроде есть, а от чего они, непонятно. А главное – зачем всё это? Мотива нет. И смысла никакого.

– Это Коновалов, собака. Его рук дело. По почерку видно.

– Да я и сам догадываюсь.

– Вот и сходи к нему.

– А толку? Ведь с ним говорить, что песок варить, каши не будет.

Однако пошёл. Коновалов встретил его неприветливо,

– Я всё рассказал сержанту. Если думаете в чём-то меня обвинить, то шлите повестку.

Куропаткин сказал, что он явился не с допросом, а просто побеседовать. После этого Коновалов немного смягчился, пригласил его в дом, и за чаем они поговорили.

– Родион, что ты думаешь об этой истории?

– Скажу честно, этой ожившей бабке я удивляюсь не меньше вашего. Но не думаю, что это чудо, скорее просто редкий случай клинической смерти. Кто знает все её тайны? Иногда такое случается в моргах, и не всегда это байки. Сколько окоченелых пьяных считали мертвецами, а они потом оживали. Эта бабушка, между прочим, любила заложить за воротник. Ну, а дальше просто. Могло ведь случиться так, что кто-то услышал стук из под земли, не побоялся и выкопал её?

– Могло. А чего он тогда скрывается?

– Кто знает? Причин полно, а гадать не хочется. Мне другое интересно. Вот вы как следует поработаете, и найдёте этого человека, а что ему сможете предъявить? Какую статью?

– Не знаю. На то есть начальство. Оно решит.

– Может быть. Я конечно не специалист, но, на мой взгляд, вам лучше ничего не надо расследовать, а решить это дело бюрократически.

– Почему?

– Потому что любые ваши действия по расследованию этого дела незаконны.

– Это как?

– Очень просто. Всё законодательство, из которого исходят ваши служебные инструкции и положения, нацелено на преступление. Проще говоря, если вместо живого человека образуется труп, то вы ищите того, кто это сделал, и отдаёте его под суд. А тут ситуация обратная – был труп, а вместо него образовался живой человек. Такое происходит крайне редко, а потому в законе не прописано. А если закона нет, то и все ваши действия незаконны. Кого вы ищете? Преступника? А он в этом деле есть?

– Легко тебе рассуждать. А тут сверху давят из-за того, что батюшка волну поднял.

– На него тоже управа есть. В церкви своих бюрократов хватает, а им незапланированные чудеса не нужны, они за это ещё спросят кое с кого. А проще всего списать на канцелярскую ошибку. Бабушки мрут, ошиблись, не ту фамилию записали. Исправили, и концы в воду. Мне ли вас учить? Эти вещи вы знаете лучше меня в десять раз.

На том и расстались. Куропаткин думал о том, что версия Коновалова проста и естественна, но присутствие в деле метлы не оставляло от неё камня на камне. И всё-таки придётся этот вариант принять, а как там всё происходило на самом деле, останется только гадать, возможно, всю оставшуюся жизнь. Куропаткин и в самом деле знал, как спускать дела на тормозах, и у него уже сложился нехитрый план, как это провернуть, но пришлось немного с ним повременить.

На следующий день прибыл опер из управления, чтобы разобраться на месте. Обычно сыщики одеваются скромно, стараясь не выделяться из окружения. Майор Строков в своей финской куртке, чешских туфлях и мудрёной меховой кепке выделялся. Особенно на сельском фоне. На лице его застыло выражение усталого презрения. Судя по всему, он был невысокого мнения о сельских коллегах. Его заносчивость была замечена, и породила общую антипатию. Даже с майором Перелазовым он разговаривал свысока. Перелазов морщился, но терпел, а затем он отправил Строкова до Куропаткина. Ему подумалось, что хорошо бы стравить этого городского пижона с ненавистным Коноваловым, тот бы ему спеси поубавил. Намекнуть бы об этом Куропаткину. Но этого не потребовалось. Строков вцепился в Коновалова самостоятельно.

Куропаткин быстро объяснил Строкову суть происшедшего,

– Сами видите, товарищ майор, тут и дела никакого нет, шумиха одна. К вечеру я всё улажу.

Но Строкова эта простота не устраивала. Зря сюда ехал, что ли? Нет, нужно показать этим увальням эффективность, и он сказал,

– Дела нет, потому что его не вели. Где протокол допроса свидетеля? Как его?

– Коновалов. Я с ним так побеседовал. Не в курсе он насчёт старушки.

– Какие беседы? Слово к делу не пришьёшь. Надо жёстко и под роспись. Не надо миндальничать.

– А смысл?

– Смысл в том, что он вам не всё сказал, и надо на него нажать. Не знаете, как это делается?

– Знаем. А зачем?

Взаимопонимания не получилось. Ведь если пойти на поводу Куропаткина, то ему, Строкову, и докладывать будет нечего. И он решил показать класс работы. Навели справки, он затребовал машину с шофёром, и отправился допрашивать Коновалова. Куропаткин не смог его отговорить, и перед отъездом попытался предостеречь,

– Человек он своеобразный и нехороший. Вы с ним повежливей товарищ майор. Давайте и я с вами на всякий случай поеду.

– Сам разберусь, не впервой. Вы тут в деревне все друг друга знаете, и отношения у вас особые, а мне на это наплевать.

Той зимой Коновалов работал грузчиком на химскладе. Разгрузка вагонов не напрягает интеллект, но поддерживает хорошую физическую форму и выносливость. Химсклад располагался за пределами станицы далеко от жилых построек. К нему отходила железнодорожная ветка, а проехать туда можно было только тупиковой асфальтированной дорогой длиной полкилометра. Сам склад представлял собой большой корпус вдоль железнодорожного пути, оборудованный пандусами и подъездными площадками. Форпостом этого хозяйства было небольшое строение весовой. Весовщик Серов, представительный мужчина средних лет, как единственный сотрудник занятый умственным трудом, считал себя кем-то вроде начальника, хотя все остальные этого мнения не придерживались. Среди грузчиков он авторитетом не пользовался даже в качестве весовщика, и по одной причине. Всем было известно его на редкость жалкое подкаблучное положение в семье.

Прибыв на место, Строков велел шофёру ждать в машине, а сам зашёл на весовую. Когда Серов увидел удостоверение, то как и всякий из его племени, засуетился, но узнав, что майор ищет Коновалова, успокоился. Майора такая реакция не удивляла. Он привык, что при виде корочек большинство людей становятся лояльными и услужливыми. По-хозяйски сев за стол, он послал весовщика за Коноваловым. Тот отправился, чуть ли не бегом. Вскоре он вернулся, и, вильнув взглядом, сказал, что Коновалов идти не желает. По лицу Серова было видно, что это нежелание ему высказали более крепкими словами. Куропаткин сказал правду, клиент оказался строптивым. Взяв проводником весовщика, майор сам отправился в склад.

В огромном помещении взгляд не сразу находил людей. Грузчики были экипированы по правилам – спецкостюмы, спецшлемы и респираторы, делавшие людей похожими друг на друга. В дальнем конце склада среди клубов белесой пыли трудилось несколько человек. Работа велась с помощью спецпогрузчика на гусеничном ходу и ленточного транспортёра. Через ближние ворота два мужика вручную перегружали упакованные в бумажные мешки удобрения с электрокара в кузов самосвала. Дело шло к концу. Высокий грузчик управлялся с мешками так непринуждённо, будто они весили не пятьдесят, а каких-нибудь пять килограмм. Серов пояснил майору, что этот высокий и есть Коновалов, после чего побежал на весовую, где требовательно сигналил очередной грузовик.

Погрузка закончилась, электрокар отъехал, а следом за ним отправились грузчики. Строкой окликнул Коновалова,

– Эй! Подойди сюда!

Родион подошёл, а его напарник остановился неподалёку в ожидании. Строков уточнил,

– Ты Коновалов?

– Да.

Строков мельком показал удостоверение, коротко представился, и объявил,

– Мне нужно тебя допросить.

– Шлите повестку. Всё должно быть по правилам.

– Надо будет, пришлю. А пока обойдёмся.

– Полномочия есть?

– Я же ясно сказал, кто я такой.

– Это ещё не повод для допроса. Вижу я тебя впервые. Вдруг твои корочки поддельные?

– Тебе ещё раз удостоверение показать?

– Не надо. Я всё равно не смогу определить его подлинность. Может оно и настоящее, но полного доверия к нему у меня нет. Уж не взыщи.

Строков попытался вернуть разговор в нужное русло,

– Так, так. Значит, ты отказываешься говорить по делу?

– Не отказываюсь, а не могу.

– Это почему?

– Потому что мне платят деньги за погрузку, а не за разговоры. Некогда лясы точить. Верно Федя?

Федя, обладатель уголовного вида физиономии, важно кивнул. Родион подмигнул ему, и продолжал,

– Вот если бы ты принёс мне бумагу от управляющего, что время разговора мне оплачивается, тогда другой коленкор. Болтай, сколько влезет. Но дело это муторное – пока найдёшь контору, управляющего, то, сё, а его может и не оказаться на месте. В общем, так: если тебе сильно приспичило, то можно сделать по-простому.

– Это как?

– За наличный расчёт. Двадцать рублей на бочку, и, считай, договорились.

– Не понял!

– Вот так всегда: как платить, то сразу становится непонятно.

– То есть, я должен тебе заплатить?

– Это компенсация бригаде. Мужикам-то, какой интерес за меня вкалывать, пока я буду с тобой распотякивать, возможно даже целых десять минут.

– Ты в своём уме?

– Да, ты прав. Только дурак согласится на такие смешные деньги. Но раз ты сам это заметил, то давай прибавим. Пусть будет пятьдесят рублей. Тоже не бог весть что, но мы не жадные, обойдёмся и этим.

И обратился к напарнику,

– Федя, полсотни хватит?

Федя важно кивнул и сделал движение кадыком. Он был удивлён поворотом дела. В своей жизни он неоднократно подвергался разного рода допросам, но ему и в голову не приходило, что на этом деле можно слегка разжиться. Строков впервые встретил демагога, который так ловко переворачивал сказанные им слова. От возмущения он забыл цель своего прихода. Предложить такое! И кому? Ему! Нужно было осадить этого наглого колхозана, и он сказал,

– Ты чего это мне тычешь?

– Здрас-с-те! Ты же первый установил уровень общения, а я невольно его поддерживаю.

– В смысле?

– Ты же первый, не поздоровавшись тыкать начал. У вас, должностных холуев, так уж заведено: перед начальством тянетесь, а прочий народ считаете быдлом, недостойным вежливого обращения. Ты думаешь, что хамство тебя возвеличивает, а на самом деле этим демонстрируется твоё бескультурье и плебейское нутро. Только на меня не рассчитывай. Ты для меня никто, и на цирлах перед тобой я ходить не стану. Не стану, даже если меня сделают твоим подчинённым, потому что я не холуй.

– Так это ты аристократ? Грузчик аристократ? Надо же!

– Да ты и впрямь дурак! Для тебя не важно, о чём говорят, а важно, кто говорит. Твоей рабской душонке не понять, что лучше быть независимым грузчиком, чем номенклатурной мелкой сошкой на побегушках. Хорошего сыщика не послали бы из-за такой ерунды. Видно и должность свою ты по блату получил.

В этот день Федя также узнал, что можно крепко унизить человека безо всякого употребления матерных слов. Взбешенному Строкову остро захотелось избить Коновалова, но остатки здравого смысла подсказывали, что сделать это можно только в том случае, если этот накачанный мешками здоровяк будет надёжно привязан к стулу. В предвкушении этого, он сиплым от злости голосом сказал,

– Так, так. Грамотного из себя корчишь? Ничего, сейчас прокатишься со мной в одно место, а там тебя уму-разуму поучат.

– А, что это за место? Конспиративная квартира?

– Будет тебе там и квартира, и удобства.

– Вот как! Значит, на квартире с удобствами вербовать собрался? Только ничего у тебя не выйдет. Раскусил я тебя, агент империализма.

– Чего ты городишь? Какой ещё агент?

– Обыкновенный. Поддельное удостоверение показываешь, намёки всякие делаешь. На шпиона ты не тянешь, а вот на диссидента антисоветчика очень даже похож. И в портфеле у тебя должно быть антисоветская подрывная литература.

Строков побагровел. В портфеле у него действительно был изъятый у одного фарцовщика западный порножурнал, и он заревел,

– Да ты рехнулся!

– Это ты рехнулся контрик, если пришёл сюда агитировать против советской власти. Здесь люди не продажные, и за родину любому глотку порвут.

Верно Федя?

Федя важно кивнул. Он дивился наглости, с которой Коновалов на пустом месте шил дело заезжему оперу, но от застарелой ненависти к милиции, готов был подтвердить чего угодно. Строков терял инициативу, и неумно спросил,

– При чём здесь родина?

– Это у тебя нет родины отщепенец, и для тебя она ни при чём. Ладно. Не впервой, разберёмся. У меня знакомый есть в «конторе», спец по антисоветчикам, вот ему и подарок будет. По звонку враз примчится. Всё ему расскажешь. А чтобы не сбежал, придётся тебя связать. Не волнуйся, всё будет аккуратно – мешок из-под селитры на голову, часок потерпишь.

Глядя на сосредоточенного Коновалова, Строков инстинктом почувствовал, что всё это серьёзно, и ему стало не по себе. Он теперь пожалел, что в нарушение инструкций пошёл один. Почему он отказался от Куропаткина? Но кто же знал, что всё так обернётся? Шёл-то он к безобидному свидетелю, а тут физически здоровый тупой патриот, свихнувшийся на бдительности. В КГБ таких осведомителей не жалуют, но кто даст гарантию? А вдруг?

Коновалов засунул голицы в карман, и разминая кисти рук наполовину загородил выход, а затем с надеждой в голосе спросил,

– А может ты будешь сопротивляться? Самбо применишь? Давно я диссидентам зубы не пересчитывал.

Строкову стало дурно, и он, не спуская глаз с Коновалова, двинулся к выходу. Родион, заметив это движение, прищурился, и вполголоса злобно проговорил,

– Дёргай отсюда, пока при памяти! Козёл!

И Строков дёрнул. Выскочив за дверь, он обернулся и прошипел,

– Ничего, в другом месте поговорим.

– Давай, давай! Смотри под ноги, а то покалечишься. Тут тебе не городской асфальт.

Коновалов повернулся, и пошёл к ожидающему погрузки самосвалу. Федя стоял на месте. Он смотрел вслед Строкову, и жалел, что Родион передумал, и отпустил гада просто так.

Строкова колотило. Ярость, смешанная со стыдом туманила взор. В голове теснились обрывки кровавых планов мщения, поэтому он пренебрег советом Коновалова смотреть под ноги. А зря, потому что отойдя метров пять от склада, он поскользнулся на рассыпанных гранулах селитры. Нелепо взмахнув ногами, он грохнулся навзничь и остался недвижим, потеряв сознание. Водитель милиционер, увидев, что майор упал и не шевелится, кинулся на помощь. Следующим подбежал Серов, а затем притопал грузчик Федя. Младший сержант действовал грамотно. Первым делом он убедился, что майор жив. Чтобы не сделать хуже, он не стал его тормошить, и пытаться привести в чувство, а послал весовщика вызвать скорую помощь. Федя подобрал валявшуюся кепку, осторожно подложил её под голову майора, и, выпрямившись, сказал,

– Повезло ему, башка на поддон попала. А если бы об бетон саданулся, то хана, мозги вразлёт. А ведь говорил ему Коновалов смотреть под ноги, да куда там! Вот и вышел пируэнт.

– А чего он такой взъерошенный оттуда выскочил? Чего там было?

– Дык, это, сперва ничего, всё обычно. А потом Коновалов запросил с него за допрос пятьдесят рублей, вот он и психанул.

– Ничего себе! Да от такого любой взбесится. Теперь ясно.

Скорая прибыла быстро. Строкова погрузили и отправили в больницу, где у него обнаружили сотрясение мозга и перелом правого предплечья.

Новость разнеслась быстро, и, встретив Лучкова, Куропаткин сказал,

– Чего-то в этом роде я и ожидал. Говорил же ему, что ходить на Коновалова в одиночку опасно. Не послушал, куда там! Помнишь того из Москвы?

– Такое не забудешь. Только сравнивать не надо. Там и дураку было ясно, что он его как-то подпоил, и в путешествие отправил. А тут Коновалов и рядом не стоял. Что он мог ему сделать? Разве что сглазить.

– Вот так и рождаются байки. Хитромудрый он, Коновалов этот. Подвёл так, что глядя со стороны, и в самом деле можно подумать чёрт знает что. Был я на том складе, видел. Там есть, где поскользнуться. Сами грузчики ходят в специальных сапогах с рубчатыми подошвами, а посторонним действительно нужно под ноги смотреть, иначе беда. Ты думаешь, он ради хохмы деньги за допрос затребовал? Нет, это специально, чтобы майора из себя вывести, и чтобы он про осторожность забыл. Видно Коновалов ему ещё что-то подбросил, потому что он выскочил оттуда, как ошпаренный. Вот тебе и всё колдовство, и весь сглаз.

– Это что же? Всё было рассчитано до перелома руки?

– Нет, конечно. Рука, это так, побочный результат. Коновалову нужно было, чтобы он просто шлёпнулся.

– Зачем?

– Ну, вот представь: собрался ты кого-то допрашивать, а перед этим поскользнулся и упал в грязь. Какой уж после этого допрос? Авторитет служебный испарился, и остаётся только укрыть кого-нибудь матом. А грязюка там особенная, химическая, зимой не замерзает. После неё шмотки можно выбрасывать.

– Скорее всего ты прав, но не всё так просто. Ты только не смейся, а я заметил, что Коновалов каким-то образом воздействует на милицию. Причём исключительно на неё. Взять пожарную часть: вроде бы родственная служба, а им хоть бы хны. Да и другим прочим. Прямо мистика какая-то. А говорить об этом нельзя – засмеют. Или ещё хуже, скажут, что не все дома.

– Это вроде его рыбацкой магии? Рассказывали мне, только байки всё это. Рыбаки и не такое расскажут, только уши подставляй. Сашка Рыжий на чистом глазу поведал мне, как однажды две лягушки прогрызли у него садок. Я ему толкую, мол, чего ты мелешь, у лягушек зубов нет, а он упёрся – пожмакали и всё, сам видел. Врут и сами верят в свои басни. Егор, ты в самом деле в сглаз веришь?

– Не верю. Да и сам Коновалов в него не верит. Смеётся аспид. Только оно у него как-то само собой получается. И, как я понял, даже не со зла.

– Когда это ты понял?

– В сентябре прошлого года. Иду я по участку, а он с газетой в руке на лавочке возле двора сидит. Поздоровался, и говорит,

– Присаживайтесь дядя Егор, отдохните. В тенёчке покурим.

День жаркий был, я сел на лавочку, и говорю, как бы в шутку,

– С тобой опасно рядом сидеть, ещё наколдуешь чего-нибудь.

– Вот тебе раз! А я думал, что одни только бабки тёмные про меня небылицы разносят. Эх, Егор Иванович! Разве бы я работал, если бы умел колдовать? Да ни в жизнь! Промышлял бы себе колдовством. Вот лотерея, например. Заколдовал билеты, а после тиража получай хоть товаром, хоть деньгами. Доход нетрудовой, а чистый, ни один прокурор не придерётся. А что на деле? Покупаю, покупаю билеты, а всё впустую. За год один рубль только и выиграл. Сегодня только что проверил, опять голый номер. А у вас есть лотерейки?

– Да лежат где-то штуки две, на сдачу всучили.

– Они счастливые, которые на сдачу. Вот вам газета с тиражом, проверьте. Глядишь, машину выиграете.

Прихожу домой с газетой, проверяю, и точно – выиграл билет машину. Стиральную. Потом через неделю встретились мы в центре, я и похвастался ему выигрышем. Коновалов обрадовался и говорит.

– Егор Иванович, это вам полоса пошла. Покупайте ещё билет, сто процентов машина выпадет в этот тираж.

В каком-то дурацком азарте купил я лотерейку и жду. Приходит таблица тиража, проверяю, и опять выигрыш. И опять стиральная машина «Вятка». Я за неё деньгами взял, шестьдесят рублей. Жена моя Клавдия радуется, а я с досады говорю,

– Заладил – машина, машина, нет сказать «Москвич», или хотя бы «Запорожец».

Клава спрашивает,

– Кто заладил?

– Коновалов.

– Это который Полины модистки сын?

– Да. И по совместительству внук этой ведьмы деникинской.

И я всё ей рассказал. Женщины вообще склонны к суевериям, Клава и говорит,

– Так ты сходи и попроси его, пусть конкретно автомобиль напророчит. «Волгу».

Тут я опомнился и отвечаю,

– Ага. Ходил, просил уже один, да неважно всё закончилось.

– Кто просил?

– Старик у золотой рыбки. Сказку Пушкина забыла? То-то! Вот получила ты новое корыто и будь довольна, а то он такого напророчит, что рада не будешь.

А потом случилось Клавдии на отделение к сестре съездить. Залезла в автобус, а там Коновалов сидит. Народу мало, она подсела к нему, и разговор завела. С Полиной, матерью Коновалова, она давно была знакома. Поинтересовалась её здоровьем, то да сё, а потом и говорит,

– Я вот знаю Родион, что ты предсказывать умеешь.

– Не очень. Это баба Фрося насчёт погоды все приметы знает.

– Я не про погоду, а вообще. Вот Егору ты предсказал стиральную машину.

– Да это ж несерьёзно. Просто к слову пришлось.

Клавдии вдруг забоялась, и решила попросить о чём-нибудь незначительном,

– Родион, а предскажи что-нибудь хотя бы нашей собачке. Трудно тебе что ли?

– Ну, вы даёте тётя Клава! Насчёт вашей сучки и гадать не надо. Ощениться она должна, такое её предназначение. Это вам и без меня любой скажет.

– Ошибся ты Родион. Кобелёк у нас, Шариком звать.

– Ну, вот, сами видите, какой из меня предсказатель.

И всё бы ничего, только через два дня Шарик наш привёл трёх беленьких щенят. Мы думали, что он последнее время поправился, а он сучкой оказался.

Куропаткин присвистнул,

– Переродился он, что ли?

– Да, нет. Он и раньше был сучкой, просто об этом не знали. Клавдия всегда хотела маленькую собачку, этакий «звоночек». Вот одна знакомая принесла его, и говорит,

– Он мелкой породы, больше не вырастет. Смотрите, какой пушистый и круглый! Настоящий Шарик.

Так и пошло. Под пушистую шерсть никто не заглянул. Теперь Шаркой зовём.

Здравомыслящий и скучный Куропаткин сказал,

– Егор, тебе Коновалов правильно сказал, что не надо становиться похожим на суеверных старух. В этих мелочных совпадениях нет ничего сверхъестественного, и не надо искать в них мистического смысла. И ты, и я лучше других знаем, как действует этот интриган. Не заговорами и не сжиганием лягушачьих шкурок на перекрёстке, да он этого и не умеет. На людей он действует обычными материальными средствами. А в качестве колдовского зелья он применяет обычную водку. И давно применяет. Между прочим, ещё в те годы, когда он действовал с Куркиным, я раскрыл пару их шуток в деталях. Вряд ли ты это помнишь. Дела были хоть и мелкие, но уголовные. Бытовуха и воровство. Они уже закончились, но что-то мне не давало покоя. В обоих случаях был какой-то загадочный и необъяснимый момент, когда ни с того, ни с сего человек попадает в дурацкую ситуацию, и вообще, начинает вести себя необычно. Перелазов однажды сказал, что если происходит какой-то случай с чертовщиной, то первым делом надо смотреть, нет ли поблизости Коновалова. Я решил это проверить, и насел на этих друзей. Кольцов не поддался, а Куркина мне удалось на пушку взять. Он послабее оказался, и выложил все подробности. И что ты думаешь? Если бы не эти стервецы, то и дел никаких бы не было. Это они всё спровоцировали, мстили. Причём сами ничего такого криминального не сделали, просто перевели немного стрелку событий. И в одном случае на редкость хитроумным способом. Мужик по сей день, наверное, думает, что его заколдовали. А на самом деле никакой здесь мистики нет, а есть настоящая мистификация. Я про это потом тебе расскажу. И смех, и грех.

В конце дня Куропаткин отправился в больницу проведать пострадавшего майора. Бледный Строков выглядел неважно. Лёгкое сотрясение мозга всё равно переносится тяжело, да ещё рука. Из под повязки смотрели запавшие глаза. Несмотря на своё состояние, майор старался быть приветливым. К удивлению Куропаткина, он даже назвал его по имени,

– Павел, как ты планировал насчёт дела, так и действуй.

– Да всё уже почти сделано. Яму суточники зарыли, гроб забрали Бунчиковы, чтобы на новый не тратиться. А данные в сельсовете уже исправлены.

– Ты мне отписку подготовь, а я соответственно потом доложу. И это. Извини меня. Надо было сразу тебя слушать, а я дурака свалял.

– Да, чего там! Всё нормально.

В глазах Строкова был вопрос, но он не решился его задать. В коридоре Куропаткина задержал доктор Воробьёв,

– Слушай, а кто такой Коновалов?

– Есть тут один тип. А что?

– Любопытный персонаж.

– Точно сказано, персонаж ещё тот. Это он воскресшую бабку приволок.

– Вот как? Интересно. Но дело не в этом. Ваш коллега, когда пришёл в себя, сильно ругал этого Коновалова, обещал с грязью смешать, а потом притих.

– С чего бы это?

– После телефонного разговора. Сказал, что ему нужно позвонить в Ростов. Пришлось организовать, всё-таки представитель органов. Я думал, он начальству будет звонить, но нет, обратился к какому-то Диме, очевидно коллеге. Я слышал только половину разговора, но всё равно было понятно. Речь шла о человеке по прозвищу Нечистый Дух, и скоро выяснилось, что это и есть Коновалов. Этот Дима, узнав, что Строков в больнице, видимо, посоветовал ему быстрее сматывать удочки отсюда, потому что он стал наводить справки насчёт скорейшего возвращения домой. Сказал, что ноги его здесь больше не будет. Что в нём, этом Коновалове?

– Талант оставаться в памяти тех, кто с ним сталкивается. Вы о нём Ёлкину спросите.

– Они знакомы?

– Н-ну, можно сказать и так. Встреча у них была минут пять, но она её не забудет.

* * *

Собственно на этом вся история и закончилась. Когда всё утряслось, Перелазов пообещал личному составу, что когда баба Секлета снова помрёт, то он заставит всех по очереди дежурить на кладбище, чтобы она опять не откопалась. Выслушав историю про «Ночную бабушку», Титов спросил Лучкова,

– Ну, и как, дежурили на кладбище?

– Нет. Перелазов на пенсию ушёл, а вы ведь такого не прикажете?

– Ты хочешь сказать…?

– Да, именно. Живая она ещё, и при случае запросто может пропустить стаканчик.

– Интересно. Как ты считаешь, Коновалов будет ещё проявляться?

– Гарантий нет. Лучше не поминать лихо, пока оно тихо.

* * *

Костин прочитал эти новеллы быстро, за каких-то два дня, и, возвращая листы с текстом, прокомментировал,

– Впечатляет. Ласкирёв оказался прав, артист он был ещё тот. А по виду не скажешь.

– Из жеребячьего возраста давно вышел. Остепенился.

– Возможно, если не считать его почтового романа.

– Скажите лучше, как написано? Форма нравится?

– В формах не разбираюсь, не специалист, а содержание занятное, особенно если с героями знаком. Я даже телевизор не смотрел. Когда закончите эти истории, то дайте почитать обязательно.

– Цикл милицейских воспоминаний закончен.

– Вот как? Хотелось бы узнать истории рассказанные Куропаткиным. А особенно жаль, что вы не знаете про «Ночную бабушку». Разве Коновалов не рассказывал, как там было на самом деле?

– Рассказал, Причём задолго до Лучкова. И воспоминания Куропаткина имеются, но они в других местах в связи с другими событиями.

– И напрасно. Цикл должен быть закончен. Подумайте над этим Вера Максимовна.

Костин определенно в чём-то был прав. Истории Куропаткина действительно хорошо вписывались в ряд милицейских воспоминаний. А история бабушки по сути своей была новеллой в новелле, и такая литературная матрёшка мне самой не нравилась. Логичнее было поместить её вслед за милицейской историей как основной вариант, объясняющий вышеописанные события. Я сказала,

– Хорошо, я так и сделаю. Но учтите, если у вас богатое воображение, то на ночь про бабушку лучше не читать.

Так сюда добавились эти три новеллы. Историю бабы Секлеты Коновалов начал с рассуждений о дружбе, а затем, для лучшего понимания ситуации, добавил сведения о некоторых любопытных персонажах.

Вот говорят о настоящей дружбе. Значит, есть и ненастоящая? Да, есть. Это приятельство. Люди их часто путают. До поры. Это разные вещи. Приятелей у человека может быть много, а друзей может и не быть. Взаимная симпатия, общность интересов, совместная деятельность и времяпровождение, это всё приятельство. В настоящей дружбе это может присутствовать, но вовсе не обязательно. Приятель может стать настоящим другом. Обратное происходит значительно реже. Так у меня вышло с Максимом. Но тут есть нюансы. Скорее всего, мы просто выросли из детской дружбы. Я думая, что детская дружба отличается от взрослой, и чтобы одно перешло в другое необходимы новые весомые основания. Такое бывает не часто. Обычно людей связывает память о детской дружбе, и не более того.

Я где-то прочитал, что «Настоящий друг тот, кто, не задавая вопросов, поможет тебе закопать труп». К этому трудно что-то добавить. То есть, основанием настоящей дружбы служит высшая степень инстинктивного доверия, веры в человека независимо от его характера и личных пристрастий. У непревзойдённого О. Генри есть рассказ «На помощь друг». Несмотря на юмористический сюжет, в нём показана настоящая мужская дружба со всеми подробностями. Такая дружба не возникает сама по себе. Её началом бывает какое-то экстремальное общение, совместные переживания. И чем больше трудность и опасность пережитого, тем крепче дружба. Это может быть что угодно – драка, природная катастрофа, пожар, альпинизм, армия, и даже тюрьма. Драка может случиться между будущими друзьями. А про фронтовую дружбу и говорить нечего, она действительно особая. Сблизить людей может и какое-нибудь невероятное приключение.

Когда ушёл из жизни Володя Ярко, я осознал, что потерял настоящего друга. Эту историю я рассказываю только потому, что его уже нет. Наша дружба была примерно такой же, как это описано у О. Генри. Должно быть, со стороны она выглядела странно. Мы вели разный образ жизни, по-разному проводили время, встречались редко, и при этом почти никогда не говорили на отвлечённые темы. А слов «друг», «по дружбе» в нашем лексиконе не было. Нас связывало главное – кодекс взаимовыручки. Припекало его редко, но если это случалось, то он шёл за помощью ко мне, уверенный в её получении. В свою очередь я был уверен, что он исполнит любую мою просьбу, не требуя вознаграждения и благодарности. Он был именно тем человеком, который без вопросов поможет закопать пресловутый труп, и никто никогда об этом не узнает.

Знакомы мы с раннего детства, жили на одной улице, хотя и далеко друг от друга. Однако, несмотря на совместные игры в футбол, хоккей, разного рода походы и работу по расчистке лесополос, большими приятелями так и не стали. Володька был невысоким плотным здоровяком, но при этом ловким и подвижным. А удар у него был таким, что его боялись многие из тех, кто выше ростом. Его брат Женя был на год моложе, ростом повыше, но тоже не из хилых. Они были непохожие не только внешне, но и по характеру, и, тем не менее, хорошо ладили. А дружил-то я как раз с Женькой. Именно с ним мы весело проводили время юности, попадали во всякие приключения, и нам было, что вспомнить. При своей грубоватой внешности и грубоватых манерах, он от природы был невероятно обаятелен. Бабушка Фрося его привечала, а моя мать души в нём не чаяла. Он звал её второй мамой, и знакомил со всеми своими девушками. Матушка и на самом деле была его крёстной матерью. Женька был почти член семьи. Он мог запросто у нас пообедать или заночевать, даже если меня не было дома.

С Володькой у нас были отношения миролюбивого нейтралитета. То есть, мы не лезли в его дела, а он не мешал нам. Через два года после армии Женька, работавший шофером, нелепо и не по своей вине погиб в аварии. Это было подлинным горем для всех. Володя тяжело перенёс смерть брата. Возникшую пустоту он пытался хотя бы отчасти заменить мною. При встречах стал называть меня братаном, а это слово для него значило многое. То есть дружить со мной он начал раньше, чем я с ним, как бы по наследству. А потом был этот самый случай, окончательно нас сблизивший.

Володька был противоречивым человеком. Щепетильно честный на работе и в отношениях с людьми, он в то же время промышлял воровством. Делал это ловко и умело, но всё равно был любителем, потому что жил на заработанное. Криминальное хобби, к которому он пристрастился на всю жизнь. Я думаю, что это идёт из детства.

Подростки мы были прокудливые, но тут были свои правила. Обнести сад или стащить с фермы утку, чтобы испечь её в глине и съесть, это, конечно, воровство, но как бы ненастоящее. Настоящим воровством было покушение на личную собственность. Любители пошарить в карманах или стащить что-нибудь из дома, получив своё по морде, становились изгоями. Со временем мы выросли из этих глупостей. Но не все. Володька остался. Вначале для него в этом был некий спортивный азарт, а потом втянулся. Но всё было по правилам, то есть у людей он не крал, а стащить что-нибудь в колхозе совесть ему позволяла. Специализировался он на всякой живности, но любимым объектом были поросята, которых он ласково называл «пятачками». Впрочем, этот выбор диктовался спросом. Действовал он осторожно и всегда в одиночку, поэтому и не попадался много лет. Милиция давно мечтала его взять, но это им не удавалось. До поры, конечно.

Его делами я не интересовался, но однажды он попросил помочь в одной своей операции. Это было даже не воровство, а неравноценный обмен, хотя при желании за него могли и посадить. Я согласился из любопытства. Всё-таки не часто можно увидеть корову в сапогах. Один не шибко умный мужичок нанял Володьку обменять свою яловую корову на колхозную удойную. Я сразу отметил идиотизм затеи. Володька объяснил, что идиотизмом страдает заказчик, а его дело исполнить, и получить гонорар. Был стойловый период, поэтому Володька и придумал обуть корову для маскировки следов. От меня требовалась помощь в переобувании во время обмена. Забавно было видеть бурёнку, чинно шагающую в четырёх сапогах. Причём задние сапоги были старыми кирзовыми, а передние женскими резиновыми сапожками. Всё закончилось предсказуемо. Утром подмена сразу обнаружилась, и хотя следов на весеннем снегу не было, зав фермой сразу нашёл решение задачи. Он выпустил коровку на волю, и пошёл вслед за ней. Корова вовсе не ходячий кусок говядины, как думают некоторые, а вполне сообразительное животное. Она прямиком, уже босая, притопала к своему двору. Заведующий надавал незадачливому махинатору по шее, и заставил отогнать колхозную бурёнку на место. Вернувшись, бедняга получил от жены. По ошибке, он вместо старых использовал недавно купленные женой сапожки. Этими испорченными сапогами она его и отходила, и опять по голове.

Я никогда не говорил Володьке о вьющейся верёвочке с обязательным концом, потому что он сам это знал, и заранее смирился с неизбежным. В конце концов, его посадили. Володька это сильно переживал. К тюрьме он был морально готов, а досадовал на то, каким путём туда угодил.

Продал его один ничтожный человечек, молодой алкоголик по кличке Косой. За язык Косого никто не тянул, и сдал он Володьку просто так, сдуру, и без всякой пользы для себя. Звали его больше по кличке, потому что у него и в самом деле один глаз был на Кавказ, а другой на Арзамас. Глядя на его тщедушную фигуру и характерную физиономию, у любого человека возникало подозрение, что он нечист на руку. Так оно и было. Косой оправдывал свою фамилию Мамырин. Украсть по мелочи плохо лежащее добро на местном гуторе называется смамырить. На какой-либо работе он не держался, потому что был пьяницей. Дома его кормили, но выпивать не давали, поэтому он и тащил всё, что под руку попадётся с тем, чтобы обменять на спиртное. Несмотря на это, мать его любила, и всячески покрывала. В милиции его тоже знали, и называли Утконосом, то есть носителем уток. Вором он был неумелым, и часто попадался с этой птицей. Его давно бы посадили, но всякий раз мать откупалась от потерпевших.

Володька написал Коновалову о том, что произошло. Тем вечером Косой стащил утку у пожилой соседки через дорогу, спрятал её в кирзовую сумку, и отправился сбывать. Шёл осторожно, шарахаясь от людей. Через пару кварталов он засел в кустах возле забора, пережидая светящую фарами машину. А потом заметил Володьку с мешком, заходящего во двор одного мужика. Косой сразу сообразил, что к чему. Дождавшись Володькиного ухода, он решил попытать счастья в этом дворе, но мужик, зная его репутацию, от утки отказался. Делать нечего, пришлось идти дальше. Косой не знал, что соседка видела похищение утки, но побоялась с ним связываться, и сообщила в милицию. Специально его не искали, но проезжавший патруль осветил фарами на мосту знакомую фигуру с сумкой. А когда его привезли в отделение, то он всё про Володьку и выложил, хотя про него и не спрашивали. Дальнейшее было делом техники. Косого мать выкупила в очередной раз, и всё у них пошло по-прежнему.

Узнав эту историю, Коновалов проникся отвращением к этому червяку, и стал его физически притеснять. Бил не сильно. Встретив на дорожке, дал оплеушину, повозил мордой в колее с водой и сказал, чтобы он не ходил по его улице, иначе всё повторится. Затем было ещё два таких эпизода, после чего пришли его родители. Они стояли возле калитки, но Коновалов во двор их не пустил, сказав,

– У меня сегодня неприёмный день.

Отец угрюмо смотрел в сторону. Главную партию в разговоре вела мать,

– Тоже мне начальник выискался! Ты чего нашему Юрочке прохода не даёшь?

– Из гуманизма. Если он по моей улице ходить не будет, то я его и не трону. А здесь, неровён час, могу не сдержаться и утопить в какой-нибудь луже. А мне неохота потом сидеть за эту гниду. Слушай тётка! Наглость твоя просто удивительна! Вместо того, чтобы тихо сидеть в куточке, и изо всех сил стыдиться, что вырастила такую паскуду, ты ходишь, и горло за него дерёшь.

– Чего ты городишь? Где ж ему теперь ходить?

– Где угодно. Станица большая, улиц полно. А здесь я ему ходить не дам. Да вы не переживайте, недолго ему осталось уток воровать.

– Да кто ты такой? Думаешь, управы на тебя нету?

– Почему нет? Есть. Напишите на меня заявление хоть в суд, хоть в прокуратуру, только потом не обижайтесь.

Коновалов решил запугать их своей былой дурной славой, и обратился к отцу Косого,

– Ты Мамырин расспроси своего дядю Фрола, и он тебе расскажет, почему дом на нашей улице продал, и в другом месте поселился. Будете выступать, так я вам такое сделаю, что из района придётся бежать. Учти это.

Мамырин дёрнулся, развернулся, и заорал на жену,

– Дура! Говорил же я тебе! Ты не знаешь, с кем связалась! Этот анчутка страшнее всякой милиции. Пошли отсюда, пока не поздно.

И они торопливо удалились.

Ситуацию разрешил сам Косой. Он сошёлся с одной бабой, живущей на другом краю, и перебрался к ней жить. Она потихоньку гнала самогон, в основном для себя. Косой об этом знал, вот и прилепился. Сожительница была старше его лет на двенадцать, но это для них не имело значения. Их объединяла любовь. Любовь к выпивке.

Некоторые слухи дошли до Володьки, и в письме он попросил Родиона не убивать этого козла, так как сам хочет с ним посчитаться. Впрочем, предсказание Коновалова сбылось, и Косого вскоре посадили. Косвенно этому поспособствовал сам Родион.

Как-то раз, по глухой улочке он поздно возвращался домой. Ветра не было, и в тишине он услышал подозрительную возню за забором через дорогу. Любопытный от природы Родион стал за деревом, и начал наблюдать. Вскоре он узнал Косого, перетаскивающего через дыру в частоколе мешок с живой птицей. Можно было просто сдать воришку ментам, но для Коновалова это было неприемлемо. Другое дело шутка! Родиону было известно то, о чём не знал Косой. Он знал хозяйку украденной птицы, и решил подправить ход событий, тем более, что стрелочник жил неподалёку. И он быстро зашагал к дому Болвана.

Это был местный уголовник с довольно мрачной репутацией. Многие его побаивались, но Родион даже за человека его не держал. Кличку свою Болван получил ещё в детстве за полную аморальность, хотя низкий уровень интеллекта тоже был в наличии. Болван нарушал нравственные принципы не специально, он их просто не понимал. Соответственно чувство стыда у него было атрофировано. Болван не был выражено агрессивным, но при отсутствии совести и чувства раскаяния от него можно было ожидать всего. Психически он был ближе к животному, и поневоле руководствовался в жизни неким собачьим инстинктом – тех, кто тебя боится, можно кусать, а тех, кто не боится, нужно уважать. Этим и жил.

Его вычислили с детства, а потому приятелей у него не было. Да и не могло быть. Мальчики в компанию его не брали, а девочки избегали. Даже в криминальной среде он был чуждым элементом, ведь и там есть своя корпоративная нравственность. Скорее всего, он был дефективным от рождения, и правильнее было бы не воспитывать его как человека, а дрессировать как зверя прямым воздействием кнута и пряника. Но интеллигентные родители воспитывали его по-человечески, годами внушая ему, что такое хорошо, и что такое плохо. Этих уважаемых людей трудно упрекнуть в неумении воспитывать, потому что брат и сестра Болвана выросли достойными людьми. Внешне Болван не был похож на дебила, и это, вероятно, сбивало с толку. Он спокойно выслушивал длинные нотации, кивая в такт головой, но советы доктора Спока на него не действовали.

Всё кончилось плохо. Однажды Болван, без особых на то причин, зарезал человека. От вышки его спас возраст. Восемнадцать ему исполнялось через месяц. Он получил по максимуму – десять лет. Мать в одночасье поседела, а отец умер, сердце не выдержало. Как и следовало ожидать, тюрьма его не исправила. Основательно отбив бельбухи, правилам общежития там его обучили, но в моральном плане он не изменился. Когда он отсидел и вернулся, то мать, наконец, разглядела его животную сущность, и в страхе переехала жить к дочке, оставив Болвана существовать в родительском доме.

Стычек с Болваном у Коновалова было немного. Родиону было лет девять, когда Болван мимоходом столкнул его с дорожки. Родион обозвал его нехрюткой, то есть недоумком. Болван замахнулся для удара. К удивлению самого Коновалова, у него не возникло никакого мандража, обычного в таких ситуациях. Родион не был супергероем, и поостерёгся бы обзывать старших ребят, весьма скорых на расправу. Болван был старше на три года, и без труда мог жестоко его избить, но Родион этого почему-то не испугался, смотрел тому в глаза, и даже не думал убегать или оправдываться. Каким-то образом Болван это почуял, опустил руку, пробормотал что-то матерное, и ушёл. Больше он никогда Коновалова не затрагивал. Впрочем, Болвана не боялись многие ребята, и Родион на этом фоне не выделялся. В дальнейшем он стал бросаться на Болвана сам, хотя и знал, что тот носит с собой финку или кастет.

Спустя время, под влиянием гормонов Болван стал приставать к девочкам. Нормально общаться он не умел, и действовал нахрапом, за что его неоднократно били. Но иначе он не мог. Родион в ту пору учился в седьмом классе. Однажды по дороге из школы в одном переулке он увидел Болвана, который прижал к забору пышненькую восьмиклассницу, и, угрожая финкой, лапал её среди бела дня. Девушка с перепугу боялась кричать, и только плакала от унижения. Родион подбежал, и не раздумывая дал Болвану по морде. Воздействие удара было скорее психологическое, потому что Родион был легче килограмм на двадцать, но несмотря на это, хулиган ретировался. Девчонка быстро убежала. Позже она поблагодарила Коновалова, и попросила об этом никому не рассказывать, но этим переулком больше не ходила.

Прошло много лет. Возмужалому Родиону Болван теперь и в подмётки не годился. Однажды в субботу к нему пришла мать Болвана, и попросила утихомирить агрессивного сынка. После его возвращения из тюрьмы, она стала переезжать к дочери, наняла трактор с телегой и грузчиков, но Болван, вооружившись большим ножом, выгнал всех со двора. Родион удивился,

– Вот те раз! А я тут, с какого боку?

– Одна женщина (та самая бывшая восьмиклассница) посоветовала обратиться. Она сказала, что вы имеете на него влияние, и он вас послушает.

– Да на него любой милиционер имеет влияние. Как увидит форму, сразу хвост подожмёт.

– Они ж его сразу посадят. А я не хочу быть к этому причастна. Понимаете?

– Понимаю. А зять?

– Не хочет с ним связываться.

– Ясно. А что у вас с лицом? Неужто руку поднял волчара?

– Ах, Родион! Это ещё полбеды. Он вообще относится ко мне, как к посторонней женщине. Для него нет разницы между матерью и какой-нибудь базарной бабой. Тюрьма его испортила вконец.

– Разуйте, наконец, глаза Валентина Андреевна. Он уродился порченым, и никакая тюрьма его испортить не в состоянии, потому что некуда.

– Наверное, вы правы, но мне от этого не легче.

По темпераменту Родион флегматик, и вывести его из равновесия дело нелёгкое. Немногие видывали его в бешенстве, а я и представить не могла его в этом состоянии. Но в этот раз он завёлся. Как и для любого нормального человека, ударить мать для него было тяжким, недопустимым грехом, чем-то противоестественным. Наливаясь гневом, он сказал,

– Это уже чересчур. Нужна воспитательная беседа. Идёмте.

На улице против места стоял трактор с телегой. Два грузчика в ожидании пили бутылочное пиво на лавочке через дорогу. Зайдя во двор, Родион не стал тратить время на пустые приветствия. После долгого отсутствия в станице, Болван не сразу узнал Коновалова, а когда узнал, то сразу притих. Родион схватил его за шиворот, ударом сзади по ногам поставил на колени, и приказал просить прощения у матери. Глядя в небо, Болван пробормотал, что больше не будет. А для закрепления урока в памяти, Родион отволок его за дом, и немилосердно избил. Делал он это с отвращением, но старательно, как неприятную, но необходимую работу, и для порядка слегка попинал ногами, чтобы всё было, как и полагается в таких случаях. Болван не обижался и молча, терпел, потому что всё шло по правилам. Затем его полуживого Родион затолкал в будку туалета и приказал не высовываться, пока всё не погрузят и не уедут.

Коновалова не поблагодарили. Видимо лекарство Валентине Андреевне показалось не менее страшным, чем болезнь. Однако педагогический приём сработал, и Болван больше никогда не кидался на мать, и не грубил ей. Случай этот не получил известности, так как его никто не видел.

В дальнейшем Родион игнорировал Болвана, и при встречах не здоровался в ответ. Но тот не обижался, и воспринимал это как должное. А если вдруг Родион обращал на него внимание, то Болван начинал вести себя подобострастно, и только что не вилял хвостом, за неимением оного. Это был не страх, Болван вовсе не был труслив. Это было почтительное отношение к вышестоящему члену стайной иерархии. Образ жизни у Болвана сложился бестолковый. Родственники его подкармливали, откупаясь, таким образом, от неизбежных визитов. Работать или воровать он не умел, и с удовольствием бы спился, но этому мешало отсутствие средств. Порою, он слонялся по улицам в надежде упасть кому-нибудь на хвост, но это редко удавалось. Местные алкоголики его в компанию не принимали. Чаще всего он сидел на корточках возле калитки, и окликал проходящих мужиков,

– Привет! Бухать идёшь?

Получив отрицательный ответ, он, с неприкрытой завистью в голосе констатировал,

– У-у! Врёте вы все! Бухать идёшь!

Он действительно считал, что важнее, чем бухать, никаких дел не бывает.

Вот к этому типу Родион и направился. Несмотря на поздний час, Болван не спал. Его присутствие на ступеньках крылечка выдавал тлеющий огонёк сигареты. Коновалов позвал,

– Болван, иди сюда!

Тот немедленно вышел на улицу,

– Привет Родион!

– Выпить хочешь?

Ответ был немногословен, но очень экспрессивен,

– А то!!!

– У тебя есть хороший шанс упасть на хвост. Скоро тут появится Косой с ворованными утками. Паренёк он неопытный, потащит их куда-то на край станицы. Зачем мучить птицу? Ведь её можно сбыть почти рядом. Дуся буфетчица сразу расплатится портвейном. Вот как старший уголовный товарищ и посоветуй молодому этот вариант. А тебе пойдут комиссионные. Я думаю, он прислушается к твоим советам.

– Ха!

– Только сам на глаза Дусе не показывайся, а то всё испортишь.

И Коновалов, устроив дальнейшую судьбу уток, пошёл домой. На этом его участие закончилось, а дальше всё пошло само собой в указанном направлении.

Дуся буфетчица была родной сестрой Ирины Павловны, той самой женщины, у которой Косой украл птицу. Ирина была намного старше Дуси, общались они редко, а потому об их родстве знали немногие. В отличие от бедной вдовы Ирины, Дуся слыла богачкой. Жила она в большом кирпичном доме, ходила в дорогой шубе и имела солидный счёт в сберкассе. Она была девушкой перестарком. Желающих разделить с ней её богатство не находилось, потому что к нему прилагались некрасивое лицо, жадный и деспотичный характер, которые были помножены на мощную фигуру, большую даже для мужчины физическую силу и склонность к рукоприкладству. Опытные в таких делах альфонсы понимали, что с этого огорода им урожая не собрать, и туда не совались. Однако, когда она объявила, что сразу купит мужу автомобиль, один молодой человек Витя Бычков соблазнился, и пошёл в примаки. Действительно, Дуся разодела его в пух и прах, и купила «Жигули». Гордый Витя, сидя за рулём, даже перестал здороваться с былыми дружками. Но испытательный срок он не прошёл. Недели через три, многие люди видели совершенно голого, даже без трусов Витю, пробиравшегося домой окольными переулками. На его теле, и особенно на лице хорошо были заметны следы побоев. Потом он грозился подать на неё в суд, но почему-то не подал. Машина томилась в гараже, поджидая потенциальных водителей, но они не торопились.

Коновалов рассчитал, что жадная Дуся уток купит, а затем, так или иначе, узнает, чьи они. А после этого выловит Косого и вздует его по первой категории, не забыв вернуть деньги назад. Вероятно, этим бы всё и закончилось, но Косой сделал неожиданный финт, усугубивший ситуацию.

Вначале всё шло по плану. Возникший из темноты Болван запугал Косого и погнал его к Дусиному двору. У неё были подозрения, что птица ворованная, но жадность пересилила, и, заплатив шесть бутылок вина, она уток взяла. Четыре бутылки забрал Болван и ушёл. Возможно, он забрал бы всё, но Косой предусмотрительно две бутылки засунул за пояс, и они остались незамеченными. От огорчения Косому хотелось плакать. Ему было жаль уток, с которыми так нелепо пришлось расстаться, а не четырёх бутылок реквизированных этим отморозком. Впервые он пошёл на дело из пищевой надобности, так как уток он тащил домой в качестве мяса. Его мать, озлоблённая диким мезальянсом, объявила полный бойкот. А сожительница вполне справедливо требовала, какого либо вклада в семейный бюджет, хотя бы продуктового. И вот такой конфуз. Косому грозило изгнание.

Утром Ирина Павловна обнаружила пропажу утей. Поплакав, она пошла в милицию, а по пути зашла к сестре за моральной поддержкой. Каково же было её изумление, когда она увидела своих уточек, гуляющих в Дусином палисаднике. Птица была меченая. Минут через пятнадцать недоразумение выяснилось. Дуся, по-мужски скрипнув зубами, обещала поймать ночного продавца, и несколькими способами его изувечить. Она вернула птицу Ирине, и та погнала её домой. В благодарность Ирина оставила Дусе самую жирную на борщ. Дуся не возражала.

Косому не хотелось возвращаться под родительский надзор. Получив последнее предупреждение от сожительницы, он следующим же вечером отправился на дело. Шёл он по новому адресу уток, то есть к Дусе. Побывав у неё во дворе, он узнал обстановку. Вдохновляло отсутствие собаки. В тёмном месте за гаражом он перелез через забор и задами пробрался к сарайчику. Видно Дуся воров не боялась, потому что замок висел для блезиру. Но, к великому разочарованию Косого, уток там не оказалось, хотя он сам вчера их туда запускал. Уходить ни с чем не хотелось. Косой подумал, что Дуся, конечно, женщина здоровенная, но за сутки съесть всех уток не в состоянии, и решил их поискать. Прокравшись к задней стене дома, он стал наблюдать за крыльцом.

И дождался. Женский голос от калитки позвал Дусю, которая вскоре вышла на улицу, и они стали что-то обсуждать. Косой заглянул в окно кухни, и увидел на полу утку со связанными лапками. Её явно готовились зарезать. Богатое крыльцо имело два входа. Косой не выдержал искушения, и через заднюю дверь проник в дом. Сперва он попал в прихожую. Глаза его разгорелись, и он лихорадочно стал запихивать в мешок всё, что попадалось под руку – меховую шубу, три сапога, тапочки с помпончиками, зонтик, шапку. Со стола сгрёб настольную лампу, счёты, и зачем-то схватил с подоконника горшочек с кактусом. Заглянув по пути на кухню, он тихо выскользнул из дома, и обратным путём с добычей отправился домой.

Вернувшись в дом, Дуся просто обомлела от увиденного. Сразу стало понятно, что её обокрали. На чистом полу виднелись следы вора, и она позвонила в милицию. Вскоре приехали два сотрудника. Дуся рассказала, как было дело, и перечислила пропавшие вещи.

– Я и отлучилась минут на пять, не больше. Когда он успел? Как будто следил. Зачем ему счёты и кактус?

– Торопился сильно, даже сапоги не пересчитал. Вы сами подозреваете кого-нибудь?

– Вообще-то был тут один.

Помявшись, Дуся рассказала утиную историю, чем вызвала здоровый милицейский хохот.

– А как он выглядел? Может примета, какая-нибудь была?

– Примета есть. Глаза у него в разные стороны.

– Да это же Утконос! Собирайтесь, поехали. Мы его на месте хлопнем.

И хлопнули. Умаявшийся Косой сидел на крылечке. Сожительница видимо спала, и долго не открывала дверь. Рядом с ним стоял мешок с Дусиным барахлом, а в руках он держал утку с перевязанными лапками. Милиционеры не проявили бдительности, и Дуся разок заехала Косому. Когда он очнулся, то из страха перед этой фурией подписал всё. На сей раз, матери откупить его не удалось, и Косого посадили на два года.

Володька, отсидев свой год, вернулся к прежней жизни. Тюрьма на него не повлияла. То есть, он остался таким же, каким был и до неё. Не хуже и не лучше. Умер он не старым, и довольно странным образом. От дифтерита. Это был единственный такой случай в районе за многие годы, поставивший врачей в недоумение. Но всё это произойдёт много лет спустя, а в описываемое время зимней ночью Володька отправился на дело.

Новелла о ночной бабушке. Полная версия

Отработанным маршрутом Володька шёл на колхозную свиноферму за «пятачками».

Существует простой способ заставить свинью молчать – набить ей пасть мукой. Но мука действует недолго, и чтобы избежать сюрпризов, Володька разработал собственную технологию усыпления животных. Он пользовался водкой или самогоном. Количество было установлено опытным путём для каждой весовой категории. А чтобы не канителиться, он спринцовкой заливал препарат сразу в задний проход. На поросят действовало быстро. Спящих пятачков он прятал в погребе, заботливо их укутывая. Через несколько часов они просыпались. Володька поил их тёплым молоком, и когда они принимали весёлый вид, отправлял по адресу. Люди замечали, что свиньи и кабаны, выросшие из этих поросят, были неравнодушны к алкоголю.

В эту ночь Володьке не повезло. Он засунул в мешок двух уснувших поросят килограмм по восемь, и уже вылез из корпуса, когда его заметил наряд милиции, нагрянувший с очередной проверкой охраны объекта. Раздался звук свистка, крики «Стой», и два милиционера кинулись в погоню. Но куда им против Володьки, знавшего все проходы, и имевшего хорошую фору. Они это поняли, быстро вернулись к машине, и рванули наперерез, мечтая о премии за поимку Ярого. Володька всё-таки их немного опередил. Не добежав до своего двора, он заскочил в соседский. Мешок – улика, а избавиться от него не было времени. Увидев его, милиционеры остановили машину, и грамотно разделились. Один побежал следом, а другой стал караулить на улице. На Володьку бросилась собака, он отмахнулся от неё мешком, и проскочил в огород. Пробежав по огороду, он завернул с тылу в следующий двор. Эта же собака задержала милиционера, но ненадолго. Володька очутился во дворе Бунчиковых. На улице маячил другой милиционер. Бежать было некуда, и Володька толкнул входную дверь.

Она оказалась незапертой, и Володька тут же вспомнил, что намедни преставилась древняя бабушка Секлета, а её похороны назначены на завтра. Он тихо вошёл в коридор, и запер дверь на крючок, выгадывая, таким образом, время. Слева был вход на веранду. Там стоял гроб с покойницей. В головах у неё, уставясь в большую книгу, бормотала священные тексты читальщица. Это была старушка с морщинистым жёлтым лицом, которую все звали монашкой Федорой А на стуле возле стенки дремал Василь Васильевич, завсегдатай всех похорон. Веранда, очищенная от всяких вещей и мебели, выглядела насквозь пустой. Лишь на стенке висел маленький шкафчик с открытой дверцей. Там стояла бутылка водки и стаканчик, вероятно предназначенные Василь Васильевичу, как сидельцу.

Для человека в стрессовом состоянии время ускоряется, но в компенсацию ускоряется и его процесс мышления. В этот момент Володька действовал подобно шахматисту в цейтноте, когда флажок вот-вот упадёт. Одного взгляда на веранду ему хватило для анализа обстановки, пять секунд на принятие решения, и восемь секунд на его осуществление. Описание этого займёт гораздо больше времени.

Федора и в самом деле в молодости была монашкой. Монастырь распустили, но и в миру она вела монашеский образ жизни. Хорошо зная церковную литературу, со временем она стала очень востребована в роли читальщицы. Володька знал, что Федора на самом деле полуслепая от застарелой катаракты. За десятилетия практики она выучила священные тексты наизусть, а в книгу таращилась для виду, ничего в ней не различая, тем более при свечах. Взглянув на Володьку, она увидела бы только туманный силуэт, но и этого не следовало опасаться. Федора серьёзно относилась к делу, и не отвлекалась на постороннюю суету. Но, возможно, она просто была туга на ухо.

Василь Васильевич был плотным, моложавого вида пенсионером. С выходом на пенсию похоронное дело стало у него любимым времяпровождением. Бесплатное угощение имело для него некоторое значение, но Василь Васильевич был не забулдыгой, а вполне уважаемым человеком. Иногда его звали на похороны специально, так как он хорошо разбирался в правилах данного ритуала, что исключало всякого рода накладки. Но главное было в другом. Василь Васильевич был хорошим оратором, и в нужный момент возле могилы, или за поминальным столом, сделав скорбное лицо, экспромтом выдавал такие некрологи, что вышибал слезу даже у тех, кто и не думал горевать. Даже для совсем уж никчемных покойников у него всё равно находилось доброе слово. Володька удивился его присутствию, ведь обычно Василь Васильевич появлялся в день захоронения. Позже выяснилось, что он просто ошибся, и пришёл на день раньше. Хотел уже уйти, но правнук бабушки по имени Сергей попросил остаться помочь в организации процесса. А чтобы он не скучал и не мёрз, подбрасывал угощение.

Столь малое число провожающих в мир иной объяснялось зимой. Веранда не отапливалась, и температура в ней была такая же, как и на улице. Родственников собралось не меньше десятка, как местных, так и приезжих. Но ни у кого не было чувства утраты настолько сильного, чтобы терпеть холод возле покойницы, в слезах вглядываясь в родные черты. Поэтому все кемарили в тёплом доме. Радости, конечно, по этому поводу не было, но не было и сожалений, тем более слов, что ей ещё жить бы, да жить. Бабушке было всё-таки за сто лет. Была констатация печального факта, мол, прибрал бог, наконец, все там будем. Семья испытывала чувство облегчения. По общему мнения бабка чересчур зажилась, и, по правде говоря, здорово всем осточертела.

Несмотря на преклонный возраст, бабушка Секлета из ума не выжила. Вместо того, что бы тихо сидеть где-нибудь в уголочке, она, в меру сил, вела себя активно, то есть вмешивалась, куда не надо, и устраивала склоки. Впрочем, бабушка Фрося говорила, что она и в молодости была скандалисткой. К тому же она ещё и выпивала. Свою маленькую пенсию она получала сама, и аккуратно её пропивала. Что-либо поделать с этим было невозможно. Дом был записан на неё, и этим козырем она ставила всех на место. Со временем на её закидоны махнули рукой, и терпели старушку как дополнительный налог. Справедливости ради надо сказать, что впервые она выпила водочки, когда ей было уже под восемьдесят, и потихоньку втянулась. Скорее всего, от скуки. Ровесники почти все вымерли, а те, кто остался, по дряхлости на посиделки не ходили.

Хлопнув стаканчик или два, она шла на любимую лавочку в палисаднике, расстилала ряднушку, садилась и заводила песню. Исполнялись относительно современные песни, в основном из репертуара Марии Мордасовой. Затем ложилась и дремала, временами взвизгивая. Похмельем не страдала, что говорило о хорошем здоровье. Зимой она почти не выпивала в силу погодных причин, поскольку лавочка была недоступна. В этот раз её сбила с толку оттепель. Петька куда-то убежал, и дома никого не было. Достав припрятанную бутылку, она махнула грамм сто пятьдесят, и пошла на лавочку. Когда её хватились, то она уже окоченела. У неё на лице застыла блаженная улыбка, видно умирать ей было очень приятно.

Всё это вихрем пронеслось у Володьки в голове. Ему необходимо было как можно быстрее избавиться от улик, а другие проблемы решать по мере их поступления. Единственным местом, куда можно было спрятать поросят, был гроб с покойницей. Володька быстро достал из мешка спящих пятачков, и положил их под бока бабушке Секлете, а сам мешок засунул её под ноги. Расправив белый покров, он убедился, что ничего не заметно. Бабуся была тщедушной, и дополнительные тела не выпирали. Василь Васильевич открыл глаза и спросил,

– Это ты Володя? Выпить хочешь?

– Хочу.

– Возьми на полочке, и мне налей стопочку, а то холодно. Там на тарелке пирожки с печёнкой лежат. Давай их сюда.

Володя взял бутылку с закуской, сел рядом с Василь Васильевичем, и стал наливать водку в стаканчик, положив тарелку на колени. В это время раздался стук в дверь. Из дома выглянула женщина, посмотрела на мужиков, и пошла открывать.

На таких мероприятиях люди находятся во взвинченном состоянии, и присутствие в доме посторонних воспринимается как должное. Поэтому женщина нисколько не удивилась Володьке, который с Василь Васильевичем, дежуря возле покойницы, принимали для «сугреву». А вот зашедшему милиционеру удивилась, и вопросительно на него уставилась. Когда милиционер увидел покойницу, то сообразил, куда он попал. На шум из комнаты стали появляться люди. Почувствовав себя неудобно, милиционер пробормотал о недоразумении, извинился, и попятился к выходу, но цепким взглядом окинул веранду. Мешок с поросятами не иголка, но ничего похожего не наблюдалось, и он вышел наружу. Уже сидя в машине, он объяснил напарнику ситуацию, добавив,

– Ловкий дьявол! Все закоулки знает, и где-то скинул груз. А теперь, как ни в чём не бивало, сидит на веранде, и нагло водочкой поминает.

Премия ощутимо уплывала. Некоторое время они не уезжали, наблюдая за двором в надежде, что Володька выйдет из дома. Но он не выходил.

Более того, теперь его было не отогнать от гроба. Володька попал в западню. При людях он не мог вытащить поросят обратно, а проснувшиеся женщины стали рассаживаться на веранде, навёрстывая исполнение ритуального долга. До утра они сидели относительно тихо, вполголоса беседуя на разные темы. А с утра пошли окрестные жители проститься с бабушкой и кинуть мелочи в тарелку. Одному богу известно, как изнервничался Володька, каждую минуту ожидая, что поросята от шума проснутся и захрюкают в гробу. Страшно было думать о том, что произошло бы дальше. Благоразумно было бы сбежать, но что-то его удерживало. Однако поросята не проснулись даже тогда, когда стали выносить гроб и поднимать его в кузов машины. Видно самогон в спринцовке был хорошего качества. Когда уже на кладбище шли к могиле, у Володьки ёкнуло сердце от разговора тащивших гроб мужиков,

– Воняет старушка.

– Покойники все воняют.

– Знаю. Только запах вроде как свиной.

– А ты хотел, чтобы духами несло? Пятой Шинелью? Давай интеллигент, недалеко уже.

И только когда над могилой вырос холмик, а народ потянулся с кладбища, Володька успокоился. Он не пошёл на поминки, а сразу отправился домой. Не раздеваясь, рухнул на кровать, и в ту же секунду заснул.

Его поведение на похоронах было замечено. Женщина, помогавшая готовить поминальный обед, спросила жену Сергея,

– Тая, а этот Володя вам родственник?

– Нет, сосед только. А что?

– Да он так за бабкой переживал, от гроба не отходил. Прямо с лица сошел бедный.

– Я и сама обратила внимание.

– Может они дружили как-то?

– Какой там! Она его терпеть не могла. Где увидит, так матом и кроет на все корки. А почему, не знаю.

Петька, крутившийся рядом, сказал,

– Я знаю. Бабка мне рассказала. Когда дядя Вова ещё пацаном был, он ей утиным болтышём прямо в лоб засветил. Ну, а болтыш, само собой, разбился. Такое не забывается.

Тая подвела итог,

– Значит, раскаялся человек. Видно хотел извиниться за то дело, да не успел. Вот и переживал.

Спал Володька недолго. Его разбудило тревожное чувство. Он вышел во двор, закурил, подумал, и отправился до Коновалова. В дом заходить не стал, и они с Родионом прошли в летнюю кухню, где им никто не мешал. От газовой плитки там было тепло. Родион заварил чай и поставил тарелку с орешками. Во время чаепития Володька рассказал всё. Родион выслушал, и сказал,

– Да. Ловко ты организовал бабушке провожатых на тот свет.

– Родя, их надо оттуда вытащить.

– Разве на ферме поросята закончились?

– Нет. Тут другое. Они ведь живые, спят только. А когда проснутся, то начнут голос подавать. Они с похмелья верещат как резаные. Сейчас уж проснулись, должно. Со временем подохнут, конечно. Только когда? Кто это знает? Ты можешь сказать уверенно?

– Не могу. Я про такие эксперименты не слышал.

– И я не могу. Но уж точно не сразу. Значит, будет вот что. Придут завтра Бунчиковы на могилку с поминанием, а из неё поросячий визг. Представляешь? Могила не очень глубокая, слышно будет хорошо. Особенно поросят.

– Представляю. Испугаются и убегут.

– А если нет? Но это полбеды. Я слышал, что завтра там рядом собираются другую могилу копать. Начальник кладбища придёт место показывать. А если он услышит, то не убежит, а сообщит куда надо, и могилу раскопают. Вот это будет настоящий ужас. Тогда сразу все концы свяжутся, и люди поймут, чего я возле гроба суетился. Придётся тикать из станицы, и не от милиции, а от соседей. Пришибут за такое.

Коновалов молчал. Всё было правильно. Скорее всего, события пойдут именно так. Володька продолжал,

– Я бы и сам пошёл, да одному совсем несподручно. Женька бы помог, так нет его. Вот к тебе и пришёл, как к братану. Ведь Женьке ты бы не отказал?

– Всё. Не будем о грустном. Уговорил.

– И скажу тебе Родион честно, я не из слабожильных, но тут мандраж берёт. А с тобой не страшно. Я же знаю, что ты с детства кладбищ не боишься.

– Переночуй когда-нибудь на могилке, и сам бояться не будешь. Вовка! Ты же взрослый мужик! Все эти потусторонние страхи не более чем пустая фантазия. Со временем сам убедишься.

Но хватит лирики. Дело это нешуточное, и очень даже нешуточное. Это только на первый взгляд всё просто. Нужно продумать всё до мелочей, ведь если будет накладка, то придётся драпать из станицы на пару с тобой. Мне только славы гробокопателя и не хватало.

– Это само собой.

– Значит так: с этой минуты никакой самодеятельности. Предварительный план у меня сложился. Твоё дело исполнять без рассуждений. Сейчас идёшь, и где угодно достаёшь метлу и две грабарки. Только не из дома. Свиснешь где-нибудь, но не у ближних соседей.

– Знаю где.

– Это хорошо. Дома подбери рабочие штаны, куртку и сапоги, которые потом не жалко будет выбросить. Всё это добро сложишь в хороший мешок. Лопаты оберни тряпками, чтобы не звенели. Не нужно привлекать внимание случайных прохожих. Хорошенько покушай, работа предстоит тяжёлая. Я здесь тоже приготовлюсь. Выступаем в полночь. Действуй.

У Володьки поднялось настроение. Теперь он был уверен в благоприятном исходе предприятия. Кому-то меры Коновалова показались бы перестраховкой, но не Володьке. Он знал цену мелочам. По пути он стащил у колхозной уборщицы метлу, а за лопатами пришлось делать изрядный крюк. К ярости кочегара он увёл две хорошие грабарки из винзаводской котельной. Собрав мешок, он плотно поужинал, слегка вздремнул, но в двенадцать ночи был на месте как штык. Коновалов его уже ждал со своим мешком через плечо, и они, молча, отправились на кладбище.

Шли окольными путями. Прохожие на этих улочках и в это время им не попадались. Зайдя на погост через боковую калитку, они переоделись и переобулись. Алексей обратил внимание на женские сапоги у Володьки. Тот объяснил, что размер ноги у него небольшой, и он взял бабкины старые сапоги, которые протекают, и, которые всё равно выбрасывать. Затем они вышли к нужной могиле. Из под земли отчётливо слышались поросячьи взвизгивания. Коновалов сказал,

– Да, придётся копать. Приступаем.

И они принялись за дело. Небо было в тучах, но благодаря недавно выпавшему снегу, видимость была хорошей. Она же подчёркивала мрачность пейзажа, из-за чего Володька нервничал, и старался не глядеть по сторонам. Коновалова обстановка волновала меньше, но и он заметил,

– Всё-таки летом здесь повеселей.

Володьку передёрнуло. Копать было тяжело из-за налипавшей земли. Место было сырое. Предусмотрительный Родион достал из своего мешка два деревянных чистика и сказал,

– Железным лопату чистить лучше, но от него звук разносится далеко.

Поросёнок почувствовал их приближение, и стал подавать голос чаще. Во время передышки Родион сказал,

– Когда он на воле завизжит, то за километр будет слышно.

– Да я его сразу придушу.

– Ага. Потом дохлого будешь таскать? Не надо, я на всякий случай муки захватил, на некоторое время замолчит.

Наконец показалась крышка гроба. Они обчистили её, сделали по бокам упоры для ног, и Родион достал из своего мешка гвоздодёр. Он стоял в головах, а Володька в ногах, опираясь спиной о заднюю стенку могилы. По очереди, работая гвоздодёром, они оторвали крышку, и немного помучившись, выкинули её на бруствер. Ошалевший от свежего воздуха поросёнок стоял в ногах покойницы и молчал. Родион вынул из кармана бумажный кулёк с мукой, по бортам гроба прошёл к поросёнку, присел, и накормил его этой мукой. Затем достал из под ног покойницы мешок, и посадил туда поросёнка. Пошарив рукой, он нашёл другого поросёнка, и тоже отправил в мешок. Другой был живой, но слабый. Тут он услышал от Володьки странные звуки,

– Гл…, г…, Гл….

У Володьки были выпучены глаза, а рукой он тыкал Родиону за спину, и, наконец, сдавленным и хриплым голосом проговорил,

– Гляди!

Родион оглянулся, и у него зашевелились волосы на голове, а по спине прошла волна озноба. Бабка сидела! Но он подавил страх пришедшим в голову материалистическим объяснением. Повернувшись к Володьке, сказал,

– Да не пугайся ты Вовка. Это обычное дело. Бабка окоченелая была, а теперь оттаяла. Вот от смены температуры её труп и корёжит.

Едва он это сказал, как за спиной раздался негромкий сиплый голосок,

– Иде я? Восподи!

От Володьки донёсся булькающий звук, и повеяло известным человеческим запахом. Родион, держась за стенки могилы, развернулся на месте, и присел перед бабкой. Покрывало с неё сползло, а бумажный венчик закрывал глаза. Алексей заправил венчик под платок и потрогал лоб. Он был тёплый! Бабушка открыла глаза. Взгляд был довольно бессмысленный. Родион воскликнул,

– Вот это номер! Да она ожила!

Обернувшись к Володьке, он увидел, что тот прижался спиной в угол, и, издавая задавленным голосом звук «У», делает бестолковые движения руками, как бы пытаясь вылезти из этого кошмарного места. Родион залепил ему добрую пощёчину, и внушительно сказал,

– Прекрати! Прекрати истерику! Ты мужик, а не баба на сносях.

Внушение подействовало. Взгляд у Володьки стал осмысленным, он перестал трепыхаться, и сказал,

– Ни хрена себе пустые фантазии!

Если быть точным, то он сказал более экспрессивное матерное слово из трёх букв. Коновалов продолжал его успокаивать,

– Ну, всё, Володя. Теперь порядок. Хорошо, что страх из тебя дерьмом вышел. Значит у тебя нервы крепкие, иначе бы он по сердцу ударил, и завалил как медведя в малиннике.

– До твоих нервов мне далеко. Конечно, с детства тренировался.

– Ты думаешь, я железный? Ага! Тоже чуть не обделался, когда она поднялась.

Володьке это признание почему-то вернуло некоторую уверенность в себе, а Родион продолжал,

Закончим с лирикой, и будем корректировать план. Собственно говоря, наша миссия закончена досрочно. Любое, даже неприятное явление имеет свою хорошую сторону. Своим воскрешением бабка нас напугала, зато теперь могилу не нужно засыпать, да и вообще, нам здесь делать уже нечего. Собираемся, и домой.

– Почему не надо засыпать?

– А зачем в пустую яму землю кидать? Делать больше нечего?

– Так ведь надо сделать, как было.

– Опомнись Володя! Ты что? Хочешь старушку обратно живьём закопать? Я на такое зверство не способен.

– Я тоже неспособен. А что с ней делать?

– Известно, что. В больницу её нужно.

– Далеко туда.

– Ничего, путь сократим. Лишь бы она раньше опять не померла, а то придётся возвращаться, и закапывать уже окончательно. Но, думаю, обойдётся. Старушка жилистая. Давай вылазь, я тебе бабку подам.

Морща лицо, Родион подтолкнул Володьку наверх. Оказавшись наверху, тот взмолился,

– Я не могу! Надо переодеться.

– Давай, только сапоги не меняй. Маскировку нужно усилить. А я бабушку подготовлю.

Он поднял бабку и стал её выравнивать. Суставы у неё гнулись плохо, но хорошо фиксировались в заданном положении. Вскоре, поддерживаемая Коноваловым, она могла стоять, но без опоры падала. Володька переоделся, и втихомолку от Родиона забросил подальше загаженные штаны. По своей воле он не стал бы, и дотрагиваться до жуткой бабки, но, понукаемый Коноваловым, помог вытащить её из ямы. Родион выкинул покрывало и мешок с поросятами. Затем взял метлу, и тщательно размазал все следы в яме. А потом, опираясь на лопаты, выбрался оттуда сам. Володька тащил мешки, а Родион нёс бабушку. Недалеко от выхода он усадил её на сложенные мешки, закутал в покрывало, и сказал Володьке,

– Бери метлу, и заметай все следы, очень кстати снежок срывается. А я избавлюсь от лопат, они теперь только мешаются.

Когда Родион вернулся, Володька спросил.

– А куда ты их дел?

– Тут недалеко зав кладбищем живёт, так я ему под сарай их кинул.

– Почему?

– Самое надёжное место. Иногда суточников заставляют могилы рыть. Для них у него лопаты имеются. Одной больше, одной меньше, он им счёт не ведёт. Снежком их прикроет и всё.

– А вдруг?

– Недолго назад взять.

Коновалов достал из своего мешка пятилитровую баклажку с водой, открутил пробку, и они стали умываться. Родион спросил,

– Вовка, ты в бога веришь?

– С сегодняшнего числа, верю точно. Раньше сомневался. А что?

– Ты угодный богу человек. Твоё воровство человека к жизни вернуло, а за это многие грехи тебе простятся.

– Ты ведь тоже участвовал.

– Это не в счёт. Мы откапывали её ожившую, а оживили бабку твои поросята.

– Как это?

– Оттепель. Бабка не от мороза, а просто от холода окоченела. Кровь у неё не замёрзла кристаллами. Я думаю, что если бы её занесли в тепло, а не оставили на веранде, то она ожила бы ещё раньше. Её отогрели твои поросята, а когда мы сняли крышку, то от прилива кислорода она и очнулась.

Они переобулись, сложили вещи в мешок, а освободившийся чувал приспособили для переноски бабушки. Складным ножом Родион прорезал в нём сбоку большое отверстие, и из мешка получилось некое подобие рюкзачка для переноски детей, только большого размера. Закутанную в покрывало бабушку они засунули в это устройство. Наружу торчали только ноги. Родион нашёл место равновесия мешка, и прорезал там две дырочки. Снял метлу с черенка и забросил её в кусты. А сам черенок продел сквозь импровизированное устройство из мешка. Взявшись за концы палки, они подняли бабушку, и, захватив имущество, двинулись в путь. Бабушка весила немного, и крепкий черенок легко её выдерживал. Она находилась в полулежащем, довольно комфортном положении. Володька попросился идти впереди, чтобы не видеть ноги в белых тапках. Шли они по узкой улочке вдоль речки. Время было глухое, и им никто не встретился. Дойдя до центрального переулка, остановились, и Родион сказал,

– Ну, всё, здесь расстаёмся..

Он быстро переоделся, снял с бабушки мешок и покрывало, отдал Володьке, и сказал,

– Для полной конспирации пройдись огородами до моста. Снег пошёл, следы скроет. А за мостом есть дорожка в камышах. Когда отойдёшь от жилья подальше, то в зарослях все эти тряпки и сапоги спалишь вместе с мешками. Там в моём мешке для этого восьмисотка бензина приготовлена. Гвоздодёр себе забери, а я иду бабку доставлять.

– Куда?

– В милицию.

– В милицию?

– А куда ж ещё? До неё метров сто пятьдесят осталось. Это ближе всего. Ну, сам подумай! Куда б я её ни приволок, всё закончится милицейским допросом. Так уж лучше сразу. Да не переживай, я так обставлю, что они ничего не поймут.

– Родя, я, наверное, сегодня пережил самую страшную ночь в своей жизни.

– Да брось ты! Какие наши годы?

– Типун тебе на язык! Я не хочу такого ещё раз.

Родион вставил черенок от метлы бабушке в руку, и она неожиданно цепко за него ухватилась. Родион хмыкнул, подхватил её на руки, и с палкой наперевес понёс в сторону ярких огней, горящих над кафе.

Злополучных поросят Володька подарил одинокой женщине с двумя детьми, которую все звали Лида На. Поросята оказались живучими, и со временем превратились в добрых кабанчиков. Володька долго не мог отойти от приключения. После него он года полтора вообще не воровал, а на поросят даже смотреть не мог. Не мог кушать свинину. Когда у Лиды закололи кабанчика, то она взяла шмат сала, и понесла его Володьке в благодарность. Но к её великому недоумению, он отшатнулся от приношения, и выгнал Лиду за ворота вместе с салом. Но с течением времени, Володя оттаял, и понемногу вернулся к прежнему образу жизни.

Завершение бабушкиной истории. П. С. Бунчиков

Бабушка Секлета вернулась домой через две недели в основном из-за своих настойчивых просьб. Впрочем, состояние её здоровья было вполне удовлетворительное, что подтвердил приехавший профессор. Он обследовал бабушку, и при этом исписал половину общей тетради. Профессор готовил статью о пограничных состояниях в медицинский журнал, и бабушкин случай пришёлся очень кстати.

В семье бабушку встретили настороженно. Первое время её просто боялись, принимая за потустороннее существо. Память к ней вернулась, но командировка на тот свет не прошла даром, и повлияла на её характер. Баба Секлета стала тихой и неагрессивной, как и положено в её возрасте. Однако с привычкой пропивать пенсию не рассталась. Ей не перечили.

Лёд отчуждения сломался благодаря Петьке. Бабушкино приключение с примесью чертовщины, создало ей славу. Под разными предлогами соседи зачастили к Бунчиковым, в надежде посмотреть на знаменитость, но это редко кому удавалось. Бабка на люди не показывалась, а специально просить об этом было неудобно.

На мысль Петьку натолкнул одноклассник, посуливший двадцать копеек за демонстрацию бабушки. Петька соблазнился. Паренёк он был смышленый, и сделал правильный вывод. Первую половину дня он был в доме один с бабушкой, и ему никто не мог помешать в задуманном предприятии. И когда зашла соседка попросить соли, он прямо её спросил,

– Тёть Маш, на бабку хочешь глянуть?

– А можно?

– Можно. Гони рубль, и смотри хоть целую минуту. Больше ей вредно.

– А чего так? Какой вред?

– Вот побывай там, где она была, тогда узнаешь какой. Я и так режим нарушаю, и пока никого дома нет, тебя пускаю.

Тётка беспрекословно заплатила целковый, и ровно минуту пялилась на бабку. Петька контролировал время по будильнику с секундомером. Бесплатно женщина вряд ли бы обнаружила что-то интересное, но за деньги она увидела в бабке нечто особенное, потому что вскоре разнеслась молва, и народ повалил к Петьке косяком. Для него открылась возможность собрать денег на мопед, о котором он мечтал.

Но такие вещи долго в секрете не держатся. Вскоре родители всё узнали и ахнули, обнаружив, что за неделю Петька собрал больше сотни рублей. Деньги были жестоко конфискованы, а Петьке с помощью ремня объяснили, что бабка является общим семейным имуществом, а не его личным, и деньги за её показ лично Петькиными быть не могут. Он страшно обиделся, и заявил, что устраняется от дела, а бабку пусть кто хочет, тот и показывает. Тут же выяснилось, что кроме Петьки никто этого делать не может. Родители сдали назад, и, в конце концов, разрешили Петькину деятельность за справедливые пятьдесят процентов. Самому Петьке договор не нравился, но за всё надо платить. Зато теперь он мог работать легально.

Отношение к бабушке, оказавшейся источником дохода, резко изменилось. Теперь её стали буквально лелеять. Вскоре поток любопытствующих иссяк, и тогда Петька поднял цену до трёх рублей за просмотр. Это вызвало оживление. Люди стали приходить даже издалека. Иногда заезжали хуторяне. Все думали, что за такие деньги они увидят какое-то чудо. Спрос держался из-за того, что разочарование увиденным всеми скрывалось. Никому не хотелось выглядеть ослом, заплатившим три рубля за право поглядеть на обычную старуху. Пришёл конец и этому оживлению, но весной Петька всё-таки купил мопед «Рига».

Володька был единственным, кто не ходил смотреть на бабушку. Однажды Таиса, встретив его на улице, сказала,

– Володя, зашёл бы, проведал бабушку. Видишь, как повернулось.

У Володьки побледнело лицо. Хотя это было маловероятно, он боялся, что бабка вспомнит могильные приключения, а заодно и его. Севшим голосом он спросил,

– Она, что? Вспоминала меня? Говорила что-нибудь?

– Нет. Не говорила. А вот забыть, наверное, не забыла.

– Чего?

– Как ты ей тухлым яйцом по голове попал. Теперь можешь прийти, и извиниться.

У Володьки отлегло от сердца, на лицо вернулись краски, и он раздраженно ответил,

– Перебьётся. Я и так для неё много сделал.

Над этими загадочными словами Таиса думала неделю, но потом решила, что это давние дела, происходившие ещё до её вселения в дом.

Тем временем статья профессора была напечатана, и весь заинтересованный мир узнал о бабушке Секлете. Подобные журналы читают не одни только медики. С не меньшим интересом их изучают представители всяких оккультных направлений. В Советском Союзе хватало теософов, экстрасенсов, астрологов и парапсихологов. Просто тогда их не рекламировали. И с началом лета, редкой, но постоянной очередью, они потянулись к бабушке Секлете. С ними Петька не церемонился, и брал с пеших по десятке, а с тех, кто приезжал на машине по двадцать пять или пятьдесят рублей, в зависимости от марки машины. Платили, не торгуясь, но взамен требовали разговора с бабушкой. У Петьки возник план покупки мотоцикла к окончанию школы, и платные интервью с бабушкой занимали в нём ведущее место.

Бабушкино тупое молчание не устраивало исследователей, поэтому Петька стал совершенствовать процесс, но для этого необходимо было знать хотя бы азы оккультизма. Для этого он записался в библиотеку. Натащил доимой кучу книг по теме, и стал изучать их, не вылезая из-за стола. Домашние, потрясённые такой тягой к знаниям, ходили на цыпочках, и лишь иногда робко просили Петьку сходить поиграть в футбол. Но он отмахивался, и делал какие-то выписки. Петька и бабушка вышли на первые роли в семье, и о каком-то ремне говорить было даже неудобно. Сёстры, ранее притеснявшие мальчика, и запросто отвешивающие ему подзатыльники, вдруг оказались в подчинённом положении. Как-то одна из них сказала Сергею,

– Пап, а вдруг Петька помешается? Он такие слова из книжек списывает, что и не выговоришь. Трапец…, нет, транценпенсия. Нет, ещё как-то.

– Цыц индюшки! Образованный человек в семье будет. Вам до него далеко. И это. Не называйте его Петькой. Он с учёными людьми разговаривает, на равных, между прочим, а вы ему авторитет подрываете.

– А как же его называть?

– Пётр. И только так. Услышу по-другому, сразу вам загривки намылю.

Все книги были разоблачительного характера. Самих крамольных трудов в стране было не сыскать, а критической литературы на них было пруд пруди. Но Петька и не думал погружаться в предмет. Ему достаточно было вершков. Он вызубрил основные термины, и научился к месту их применять. Тем не менее, его кругозор в этой области значительно расширился. Теперь он знал разницу между астрологией и астролябией. Также знал, что метемпсихоз не заболевание, а учение о переселении душ. И вполне мог поддержать разговор о гипнозе, йоге, ауре и третьем глазе.

Вооружившись знаниями, он занялся натаскиванием бабушки. По-другому это трудно назвать, так как действовал он методом рефлексотерапии Павлова, используя в качестве награды рюмочку беленькой. Процесс бабушке нравился, а Петьку она просто полюбила, и, чтобы ему угодить, старалась изо всех сил. Результат не замедлил сказаться, и вскоре очередной исследователь жизни после смерти смог услышать не очень связные, но вполне искренние воспоминания бабушки Секлеты. Перед началом интервью Петька сказал, что бабушка неграмотная, и передаёт свои видения как может. Исследователь заверил, что так даже лучше, достовернее, и, волнуясь, стал записывать слова бабушки в тетрадь,

– Спервоначала туннель энта была. А потомоча свет, да, свет прям как ляктричесво. Да. А уж опосля саваны пошли. Да, саваны, как сёдно халат дохтурский, тольки большие и с кумполом.

Слово «саваны» бабушка говорила с ударением на последнем слоге, но Петька не придирался. Спасибо, что хоть так выучила. Вытирая со лба пот, посетитель спрашивал,

– А кто был в саване?

– Перво-наперво дядя Матвей, отцов брательник. Памёр от чахотки ишшо при царе-батюшке Ляксандре. Я тады ишшо дитём была. А то ж сусед, Пылып Андреевич. Маштак у яво брыкливый имелси, дык он яму задки копытом прям по лбу вдарил. Так и гуторили про яво, шо Пылып скопытилси.

– А важные лица были?

– А как жа ж? Атаман станичный, царствие небесное, от холеры преставился.

Бабушке Секлете эти интервью были очень по душе. Ещё бы! Раньше её пустопорожние воспоминания восьмидесятилетней давности и слушать никто не хотел, а теперь не только с интересом слушали, но и записывали! Правда, Петечка заставлял говорить не о том, как люди жили, а только о том, кто как помер. Но это её не смущало. Покойников на её веку было много, и рассказывать о них она могла часами.

Петька бдительно следил за процессом, и если видел, что бабушка заворачивает не туда, прекращал интервью словами,

– Достаточно. Силы у бабушки заканчиваются. Ей требуется энергетическая подпитка.

Бабушка знала, что это такое, и радостно подхватывала,

– Да Петечка, да унучек! Иниргинска запитка.

На этом Петька и угодил в ловушку. Один исследователь паранормальных явлений, худощавый мужик с длинной китайской бородкой, придававшей ему экзотический вид, сильно заинтересовался этой подпиткой. Он стал выспрашивать про неё, чем поставил Петьку в затруднительное положение. Не будешь же ему говорить, что это обычная водка. Да и не всякий в это поверит. И Петька на скорую руку придумал, что это стимулирующая настойка, приготовленная одной знахаркой. Бородатый возбудился, и стал просить свести его с этой знахаркой. У Петьки, привыкшего к мистическому надувательству, враньё тоже было с мистическим уклоном. Он сказал, что это невозможно. Зелье для бабушки делается по знакомству, а сама знахарка, не столько знахарка, сколько ведьма, и на незнакомого человека может наслать порчу. Бородатый решил, что он очутился в паранормальном заповеднике, порчи испугался, и сделал брызгающие движения руками. Затем он стал просить Петьку достать для него хотя бы немного снадобья. Если нужно платить, то он не возражает. Не зная как от него отвязаться, Петька пообещал. Бородатый сказал, что приедет через неделю.

На четвёртый день, измученный поисками выхода, вечером Петька пришёл к Коновалову. Поздоровавшись, он завёл разговор,

– Дядя Родион, я хотел с вашей бабушкой Фросей поговорить, да как-то боязно.

– Насчёт чего?

– Хотел попросить её сварить зелья.

– Какого зелья?

– Да любого, лишь бы не ядовитого. Я бы заплатил, деньги у меня есть.

– Кто-то мне говорил, что ты целый бизнес на своей прапрабабке ворочаешь. А почему к бабушке Фросе?

– Так я слышал, что она ведьма. Кто ж ещё умеет зелье готовить? Только ведьмы.

– В твоём понимании ведьма, это вроде продавщицы в магазине. Хорошо, что ты до бабы Фроси не пошёл. Она хоть и старая, а за такую просьбу палкой огреет не хуже молодой.

– Знаю я. А вы не поможете?

Родиону стало интересно, и он начал расспрашивать Петьку,

– А для кого зелье-то?

– Да этим, паранормальным, которые бабку выспрашивают насчёт того света.

– Так ты их отвадить хочешь, или причаровать?

– Нет, тут другое. Привязался один такой, прилип как череда, чтобы я достал ему снадобья, а я сдуру пообещал.

Слово за слово, и Петька рассказал о своей деятельности. Родион восхитился,

– Ну и жук ты Петька. Ловко стрижешь этих чудиков. Видимо количество суеверия в народе величина постоянная. Только раньше верили в нечистую силу, а теперь в инопланетян и телепатию. И ведь, что делает материальная заинтересованность! Вот ты троечник, а псевдонауку с лёту на отлично изучил. Слушай! А они не удивляются, что всем этим пацан заправляет?

– Удивляются, конечно. А куда им деваться? Я мать научил, и когда они её спрашивают, то она говорит, что у меня одного ментальная связь с бабушкой. Ничего, обвыкаются.

– Настоящего учёного ты на этой мякине не проведёшь. Вмиг раскусит. А в школе о твоих делах знают?

– Знают. Уже из пионеров исключили.

– Ого! За что?

– За мракобесие. Машка Кошкина, председатель совета отряда, договорилась было со мной организовать экскурсию для просмотра бабушки. Цену я назначил божескую, по пятьдесят копеек, как своим. Машка деньги со всех собрала, а сама думала на халяву посмотреть, раз она председатель. Только я и с неё деньки стребовал. Она обозлилась, и экскурсию отменила. Пошла к директору и доложила, что я пропагандирую существование того света, да ещё и за деньги. Ну, и пошло. Только оказалось, что простым учеником быть лучше. Галстук носить не надо, никаких тебе пионерских заданий, и прорабатывать на собраниях не получается, потому что мне эти собрания до лампочки. Ребята завидуют. До Машки дошло, что я из под её власти ушёл, так она спохватилась, и сейчас хлопочет, чтобы меня обратно восстановить. Запугивает, что потом в комсомол не примут.

– Похоже на историю о ленивом коне, которого запугивали обещаниями выбросить кнут. А от комсомола ты так легко не увильнёшь. Примут, и согласия твоего не спросят. Между прочим, формулировку тебе влепили правильную – ты и есть мракобес, потому что в колдуний веришь.

– А, что ж теперь мне делать?

– Не переживай Петька, я тебе помогу.

– Правда?

– Ещё один такой вопрос, и получишь увесистый шелбан. Кто ты такой, чтобы я тебе стал врать?

– Да, это я с радости.

– Бабушка Фрося и в самом деле приготовила снадобье, можно сказать энергетический напиток. Делала она его не для твоих клиентов, но он им будет в самый раз.

Слушай внимательно; когда заявится этот чокнутый, скажешь ему, что цена бутылки эликсира сто рублей, и никаких разговоров. Это цена производителя, а ты всего лишь поставщик.

– Ого!

– А как ты думал? Настоящее зелье не может стоить копейки. К нему тогда доверия не будет. Возьмёшь у него деньги, и ко мне. Запомни главное – никакой рекламы. Она подозрение вызовет. Не вздумай навязывать, давай только тем, кто заинтересовался сам, и как бы через силу. Человек должен понимать, что это большой дефицит. Поэтому нужно создавать ему трудности в добывании – назначать сроки и заставлять томиться в ожидании. Доставшийся с трудом пряник всегда слаще. Тебе лично пойдёт обычная комиссионная надбавка в семнадцать процентов. Согласен?

– А то!

– Эти деньги будут лично твоими. Ты не обязан ими делиться. А, кроме того, у тебя будет внятный повод для взимания дани, мол, бабке на эликсир.

– А, что это за эликсир? Как он действует?

– Как ты сказал, так и действует. Энергетически. Но по особому. Запоминай, потом будешь инструктировать. Этот напиток перераспределяет энергию тела. Забирает у ног и отправляет её на мозги, поэтому ноги отнимаются. Из-за этого пользоваться следует осторожно. Нельзя пить на улице, и тем более за рулём. Надо удобно расположиться в комнате, выпить с полбутылки, а потом медитировать.

– А он безвреден?

– Совершенно. Только смотри сам не пей. Ты от него всё равно не поумнеешь, да к тому же он хмельной.

– Вроде бражки?

– Именно, что вроде. Всякой бражке до него как до неба. И, вот что. Запасы эликсира ограничены, это тебе не самогонки выгнать, поэтому будем брать ценой. Если кто заявится повторно, то без разговора назначай триста рублей за бутылку. Парапсихологи народ небогатый, такой расход им будет не по плечу. Помни главное – о нашем сотрудничестве никому ни слова.

Так возникла корпорация по сбыту бабушкиной сливянки под видом магического эликсира по несусветной цене. Рекламаций не было. Вероятно, приверженцам оккультизма не доводилось раньше пить хороший спотыкач.

Возвращение бабушки Секлеты подняло престиж семьи Бунчиковых, сделало их известными и популярными. Мать хвасталась соседкам, что заезжие учёные называют Петра способным, и обещают ему великое будущее. А один сказал, что со временем он даже может стать медиумом. Ей тихо завидовали, хотя никто и не знал, что это такое. Про Петьку и говорить нечего. Его авторитет среди ровесников поднялся на рекордный уровень. Не у каждого был мопед. А когда Петька мимоходом упоминал, что на днях беседовал о катарсисе с заезжим учёным, все подавлено молчали. Привирал, конечно, но не сильно. А вот про случай с иностранцем рассказывать не любил.

Однажды на такси к бабушке приехал самый настоящий американец. Сопровождал его худощавый русский мужчина в дымчатых очках. Привычный к рыночным отношениям иностранец заплатил Петьке обычные пятьдесят рублей, и даже не поморщился, а сопровождающий, сняв на секунду очки, посмотрел на него нехорошим взглядом. Американец говорил по-русски, но с сильным акцентом. Несмотря на это, Петька его вполне понимал. А вот бабушка иностранца не понимала, и Петьке пришлось быть переводчиком с ломаного на бабушкин язык. Доктор Роберто это оценил, и по окончании интервью, порывшись в кармане, дал Петьке пятьдесят долларов за хороший перевод, как он выразился. Довольный профессор возвращался к машине, а сопровождающий задержался. Он зажал Петьку в углу двора за кустом сирени и потребовал отдать доллары, угрожая тюрьмой за хранение валюты. Дома никого не было, и заступиться за мальчика было некому. Да и вряд ли это было возможно, потому что тип в очках показал грозное удостоверение. Расставаться с деньгами Петьке не хотелось, а когда тип уже начал выкручивать руку, он понял, что его нагло грабят, и в отчаянии крикнул,

– Отстань! Вот скажу Коновалову, так он тебе покажет дорогу в туалет!

Дымчатый сбавил натиск,

– Какому Коновалову?

– Такому. Дяде Родиону. Он тебе сразу наглости убавит.

– Родиону? А чего он тут?

Увидев, что его слова произвели эффект, Петька решил усилить его очередным враньём,

– Того! Между прочим, это он бабку оживил, а я работаю по его заданию.

– Вот оно как. На него похоже. Ладно, бывай.

Незнакомец стушевался, и быстро удалился.

Нечего и говорить, на какую высоту вознёсся Коновалов в Петькиных глазах. Будучи неглупым пареньком, он понял, что запугивали его не по-пустому, и решил избавиться от опасных денег. Он пришёл к Коновалову, и поведал ему обо всём. Родион сказал,

– Значит ты уже на международный уровень вышел. Откровенно говоря, их магистры оккультных наук от наших мало отличаются. По одним книгам учились. А с валютой ты связался напрасно. У тебя её либо отнимут, либо обманом заберут.

– Что, правда, могут посадить?

– Тебя нет, мал ещё. А родителей потаскают. Тебе повезло, что попался какой-то мой старый знакомый. Он хотел деньги присвоить, и всё. А если бы он действовал для галочки, то было бы несладко. Ты больше так не делай.

– А что теперь? Не выбрасывать же их? Сколько это на наши деньги?

– Официально почти один к одному, но реально дороже. На сколько именно, я не знаю.

– Дядя Родион! А может, вы мне их поменяете? Хотя бы официально?

– Нашёл менялу! Впрочем, есть вариант. У тебя какой магнитофон?

– «Дайна»

– Хочешь «Маяк 202»?.

– Ещё бы!

– Вот и договорились. Лучшего применения долларам ты сейчас не найдёшь.

Петька обрадовался сделке. У Коновалова в городе был подходящий знакомый, которому он и сбыл эту валюту. Добавил денег от продажи эликсира, и купил шикарный для того времени магнитофон «Ростов – стерео 001». Но не забыл и бабушку Фросю, которой подарил новую икону.

Ценовая политика Коновалова предотвратила ажиотаж. Эликсиром они торговали довольно долго, пока не угас интерес к бабушке Секлете. Петька собрал начальный капитал, кое-где подработал ещё, и перед армией купил сверкающую красным лаком «Яву». Служить он попал в Москву, где женился на коренной москвичке, и остался там жить в примаках. Вначале работал таксистом, но природа взяла своё, и во время перестройки он открыл магазин оккультных и магических предметов. Дела у него шли неплохо, ведь по большому счёту он был профессионалом в этой области.

Бабушка Секлета после того прожила больше шести лет. Она жила бы ещё, но однажды за ней не уследили, и она упала в погреб. На сей раз, бабушка убилась окончательно. Петька был в армии, и на похороны его не отпустили. Но он её не забывает, и приезжая в гости, первым делом идёт на могилку бабушки Секлеты, где поставил ей красивый памятник.

Пётр Сергеевич рассказывал и о других встречах с Коноваловым. По его словам, некоторые из них были просто сногсшибательными, причём в буквальном смысле, но о них речь впереди.

* * *

История знакомства с генералом Куропаткиным интересна сама по себе, но я опишу её в другом месте. Из-за одного странного обстоятельства Коновалов наотрез отказался встречаться с семьёй Куропаткиных. Тем не менее, пару раз я пообщалась с генералом в отставке Павлом Васильевичем Куропаткиным на его территории, и надеюсь, что продолжение будет.

Карьеру он сделал блестящую. Вскоре после истории с ночной бабушкой Куропаткин перевёлся в Волгодонск, где хорошо себя проявил и быстро дослужился до майора. Потом была академия и служба в Москве. Выйдя в отставку, он вернулся в родные места, и поселился в пригороде Ростова, оставив московскую квартиру младшему сыну.

Встретил он меня приветливо. Был он худощав, подтянут, и совсем не походил на карикатурных генералов. Во время беседы зашла речь о «ночной бабушке». Оказывается, Павел Васильевич эту историю не забыл, а когда я рассказала, что там было на самом деле, он разволновался, вскочил, потом сел, ударил кулаками по коленям, и воскликнул,

– Ну, Коновалов! Ну, паразит! Так завернуть! Сколько лет эта история во мне занозой сидела. В моей практике много было дел – простых, сложных и запутанных. И глухарей хватало. Но это стоит особняком. Прикрыли его сразу же, но я из любопытства решил покопаться. Или, если хотите, от уязвлённого самолюбия. Я ни секунды не сомневался, что это работа Коновалова, и воспринял как вызов милиции, и мне лично. И если бы хоть один следочек, хоть одна ниточка повели к Коновалову, то я бы потянул. Но то, что я обнаружил, ещё больше запутывало картину. Перелазову эта история тоже не давала покоя, и однажды он мне говорит,

– Куропаткин, вот что это, по-твоему, было? Я не верю в эту ерунду с криками и стуком из под земли. Старушка больно хилая для такого дела была. Да и какой дурак станет бродить ночью по зимнему кладбищу. Даже пьяный. Ты что-нибудь узнал, чтобы хоть как-то связать концы?

Я рассказал о бабушкином посохе и украденной метле, и добавил,

– Кирилл Иванович, это еще не всё. Следы заметались и размазывались, но я всё равно на стенке гроба нашёл два чётких отпечатка резиновых сапог, и по ним подобрал в магазине образец. Обычные сапоги сорокового размера. Женские! Коновалову со своим сорок пятым в них не влезть.

– Час от часу не легче!

– Но и это ещё не всё. В гробу я нашёл магазинный бумажный кулёк с остатками муки. Что ей делали? Зачем мука?

– Что же там было? Неужели Федякин прав, и это сектанты орудуют?

Ответов не было. Один преподаватель в академии коллекционировал всякие заковыристые криминальные случаи, и сам любил разгадывать такого рода головоломки. Однажды я ему и рассказал эту историю, мол, преступления вроде бы и не было, а случай загадочный сам по себе. И предложил ему посмотреть на него своим «незамыленным» взглядом, и попробовать связать факты хоть в какую-нибудь версию. На другой день он заставил меня поклясться, что я не выдумал всё ради шутки. Я его заверил, что это реальная история, и кое-что рассказал о Коновалове. Через месяц он сдался, и попросил, что если когда-нибудь мне станет известна подоплёка, то обязательно ему об этом сообщить. Заноза оказалась переходчивой. Сегодня же ему и позвоню. Уж очень неожиданный оказался сюжет.

На самом деле Коновалов был мне симпатичен. В душе я иногда бывал с ним солидарен. Дело не в том, что он был выдумщиком, таких умников много. Но пока другие мечтают, он воплощает. У него была воля к действию, и были правила. А его умение использовать, казалось бы, второстепенные обстоятельства порою восхищало. Как, например, в случае с конюхом.

Новелла о злоключениях конюха

В этой истории имеются свои нюансы. Один из них связан с Надей Чеканутой. Без неё история была бы совершенно другой, поэтому вначале о личности этой оригинальной женщины.

Услышав песню «Городская сумасшедшая» в исполнении Маши Распутиной, Куропаткин сразу вспомнил Надю Грошеву по прозвищу Чеканутая. Было очень похоже, особенно по части справки. Впрочем, Надя не устраивала клоунских представлений на улицах, и если её не затрагивали, то вела себя вполне адекватно. Поэтому многие считали её наглой и хитроумной, а вовсе не сумасшедшей. Проявлять же эти качества Наде позволяла знаменитая Справка. Автором клички была сама Надя. Но, по порядку.

Вначале она была обычной бабой, каких полно вокруг. Работала на инкубаторе и вела домашнее хозяйство. В личной жизни ей не повезло. Замуж вышла в девятнадцать лет. Сразу ребёночек не получился, а через год муж уехал на заработки. Лет пять он морочил ей голову письмами, обещая приехать с большими деньгами, и тогда зажить по-настоящему. А потом пропал. Надя поняла, что её бросили, и теперь она непонятно кто. С виду она была вполне симпатична, и можно было попытать счастья ещё раз, но как-то не сложилось. Склочность в характере у неё имелась, но в пределах нормы, то есть по этому параметру на общем фоне Надя не выделялась. Вероятно, так неприметно она и скоротала бы свои дни, если бы не Справка.

Однажды у Нади заболела голова. Заболела подозрительно, то есть без видимых причин, потому что простуды не было, и головой она не стукалась. Надя пошла в больницу. Её направили к невропатологу. Молодая докторица не нашла патологии, но решила подстраховаться, и направила Надю в областную больницу. Мало ли, что? Голова место тёмное, а там рентгеном просветят. В области её обследовали более тщательно, но тоже ничего не обнаружили. Не найдя невралгических болезней, её на всякий случай направили в областной психдиспансер для полного обследования. По правде говоря, к тому времени головные боли у Нади прошли сами собой. Ей не было ещё и сорока лет, а в таком возрасте организм сам устраняет мелкие неполадки, особенно если ему не мешать. Однако, очарованная таким вниманием к своей особе, Надя старательно исполняла указания врачей, и дисциплинированно явилась в психдиспансер.

Вид прочих больных её встревожил, и она стала думать, что напрасно сюда пришла, но тут последовал вызов в кабинет. Доктор, брюнет средних лет с красивой бородкой, разговаривал приветливо, и даже несколько вкрадчиво. Головными болями он интересовался мало, выспрашивал больше о родственниках, их болезнях, и о других, порой интимных вещах. Надя поняла, что он ищет у неё признаки сумасшествия, и здорово испугалась. Она вскочила и заявила, что голова у неё прошла, и, что она не дура, а потом закатила истерику. Доктор коротко на неё поглядывал и быстро писал в тетради. Истерика была искренняя, а потому совершенно не ко времени. В результате она скоро очутилась в палате, где её насильно привязали к кровати и нашпиговали уколами.

Через десять дней после тщательного обследования её отпустили домой. Добросовестный врач установил, что в целом Надя психически адекватна, а в частности у неё имеется неопасное для окружающих отклонение истероидного характера. С этим диагнозом, написанным по латыни, он выдал ей справку для передачи местному невропатологу.

Психиатрия наука своеобразная. Любой бывалый психиатр скажет, что абсолютно здоровых в психическом плане людей не существует. Надо полагать, что если бы всех женщин обследовали так же тщательно как Надю, то подобные справки пришлось бы выдать половине из них.

Надя не отнесла справку в больницу. Теперь она стала бояться и избегать таких кабинетов. Выйдя на работу, она показала справку приятельнице, и пожаловалась,

– Вот оно как бывает. Живёшь себе, живёшь как все, и горюшка не знаешь. А потом вдруг узнаёшь, что ты чеканутая.

– Надя! Подотрись этой бумажкой, забудь эту ерунду, и живи как жила.

Совет был здравый, и последуй она ему, то не было бы никакой клички, и всё пошло бы по-прежнему. Но одна крамольная мысль не дала Наде выбросить опасную бумажку. Женщина она была смышленая, и разбиралась в жизни по-советски. Раньше она не высовывалась по одной причине – за неё некому было заступиться. Надя сообразила, что эта бумажка с печатью для неё может быть лучшей защитой, чем даже какая-нибудь «волосатая рука». И шлюзы открылись. Впрочем, Надя правила игры знала и границ не переходила, но с той поры она стала головной болью районного начальства, которое перед ней, в конце концов, капитулировало.

Первой победой была установка телефона. Это и сейчас непростое дело, а в те годы было из разряда фантастики. Телефон был не то, чтобы роскошью, а своего рода привилегией, доступной начальству и узкому кругу «своих» лиц. Надя явилась к начальнику телефонной станции, показала справку, и потребовала установки домашнего телефона. Дескать, ей необходима постоянная связь с больницей на случай возможного мозгового приступа. В латыни начальник был не силён, но печать психдиспансера разглядел хорошо. Поэтому грубить он не стал, а воспользовался стандартной отговоркой, что свободных номеров нет. Надя закатила истерику на тему равнодушия к судьбе больной несчастной женщины, пообещала начальнику неприятности и ушла. После этого она, вооружившись справкой, начала планомерный обход кабинетов начальников самых разных учреждений с тем же требованием поставить ей телефон, хотя они не имели к нему никакого отношения. Сценарий посещения был один и тот же. Эти посещения милиции, налоговой, элеватора, вокзала, быткомбината, колхоза, магазинов и прочих организаций выглядели идиотизмом. На самом деле это была дальновидная и продуманная стратегия. Это была демонстрация справки и чокнутости её владелицы. Для большинства начальников хватило одного раза, и в дальнейшем Надя обслуживалась там без всяких очередей. Сельсовет и райком она оставила на закуску.

Председатель сельсовета товарищ Слепцов был уже наслышан о Надиных похождениях, и к её визиту отнёсся со всей серьёзностью. Когда она заявилась, то он первым делом проверил подлинность справки. Надя тихо сидела, а Слепцов дозванивался в психдиспансер. Минут через десять его соединили с нужным врачом. К разочарованию Слепцова, врач подтвердил выдачу справки, а узнав, по какому поводу его тревожат, сухо заметил, что желание установить телефон психическим заболеванием не является, и оно не опасно для окружающих. Вот если бы Надя кусалась, тогда другое дело. И положил трубку. Слепцов понял, что проиграл, и, что Надя не отступится, а будет только усиливать натиск. Поэтому, заметив признаки начинающейся истерики, сказал ей, что завтра телефон её поставят. И поставили! Потом были ещё инциденты, но главный подвиг Надя совершила года через три.

Задумала Надя купить ковёр. Но, как и многое другое, ковры были в дефиците. В магазине они имелись, но на них можно было только смотреть. Продавались они только сдатчикам сельхозпродукции и всяким заслуженным людям. Надя не относилась ни к тем, ни к другим, и ковра ей не продали. Истерик она закатывать не стала, а сказала, что едет с жалобой в Москву. Продавщицы рассмеялись, и пожелали ей счастливого пути. А напрасно. В тот же день Надя села в поезд, и поехала в Москву. В столице она пошла в Комитет Советских Женщин, где сумела попасть на приём к самой Валентине Терешковай, председателю этого комитета. Надя со слезой на глазах поведала о своей несчастной доле бедной женщины из глубинки, которую притесняют все кому не лень. Председатель нахмурилась, дала Наде стакан воды, и обещала помочь. А возможности у неё были нешуточные.

Советская система была такова, что даже безобидный запрос из столицы порождал нервозность и суету на нижних этажах власти, а уж окрик из Москвы создавал панику, и чьи-то головы летели в обязательном порядке. Результатом Надиной поездки стало увольнение с треском председателя райпо, а ковёр ей привезли на дом. До этого к Наде не относились всерьёз, считая её всего лишь неприятной истеричной бабёнкой, похожей на осеннюю назойливую муху. Но после этого случая, её стали бояться по-настоящему. И когда она пришла к новому председателю райпо Кузнецову купить грузовой мотороллер, то отказа не получила. Он только попросил Надю подождать месяц – полтора до прибытия данной техники на базу. Он не обманывал, но Наде отсрочка показалась замаскированным отказом, и она заявила, что едет в Москву к самому Брежневу. Слово у Нади не расходилось с делом, и на следующий день она уже сидела в поезде. Надина пробивная сила была известна, и начальство всполошилось. Сотрудники администрации совместно с представителями райпо провели целую операцию по её перехвату. Догнав поезд на автомобиле, они нашли Надю в вагоне, и с трудом уговорили вернуться. Она согласилась после того, как ей, в знак уважения, прямо в вагоне подарили живого индюка. Через день новенький «Муравей» стоял у неё во дворе. Он так ей понравился, что спустя время у неё было уже три мотороллера. Эта техника возбуждала сердца одиноких мужчин солидного возраста, и, навёрстывая упущенное, Надя неоднократно побывала замужем. К мужчинам она была сурова и придирчива, и к зиме обычно изгоняла очередного мужа за какую-нибудь оплошность, а если повода не было, то и просто так. Зато с весны, как только подсыхали дороги, находился другой водитель мотороллера. Но всё это будет потом, а в описываемое время она только расправляла крылья, однако телефон у неё уже стоял.

В начале июня в среду вечером Надя позвонила по телефону в милицию, и взволнованным голосом сообщила, что поймала вора. Закрыв Барбоса в будке, она вышла на улицу и стала ждать милицию. Когда прибыл наряд, её спросили,

– Где вор?

– Я его в сарае заперла.

Прошли во двор. Снаружи дверь сарая была подпёрта толстым колом. Дверь открыли, и из сарая вышел конюх Ермилов, живущий через двор от Нади. Увидев его, она завопила,

– Попался ворюга! Попался гад ползучий!

– Какой ворюга? Меня туда кобель твой загнал. Ногу вот прокусил!

Сержант посветил фонариком в сарае. Кроме лопаты, тяпки, граблей и кучки прошлогоднего угля там ничего не было. Сержант спросил Надю,

– Что у вас украли?

– Тут были три мешка кукурузы. Два он утащил, а когда я это заметила, то от греха третий в хату занесла. Сейчас покажу. Мешки приметные. На них большие красные буквы Н и Г.

Ермилов забыл про боль в ноге и взмолился,

– Побойся бога Надя! Я ж у тебя их купил!

– Тоже мне покупатель нашёлся! Брешет он, товарищ майор. Должно быть, они и сейчас у него во дворе стоят, запрятать не успел ещё.

Повысив сержанта в звании, Надя закатила небольшую стандартную истерику на тему одинокой женщины, которую всяк норовит обидеть, и за которую некому заступиться.

От такого чудовищного поклёпа Ермилов утратил дар речи. Он только сжимал кулаки и стонал как от зубной боли. Коренной житель, он издавна слыл человеком, заведомо не склонным к такому криминалу. Известие о том, что Ермилов тырит у соседей кукурузу, все знакомые восприняли бы как очевидную глупость, настолько он был далёк от таких вещей. Но ситуация слаживалась не в его пользу, потому что у него во дворе под навесом действительно стояли два Надиных мешка с кукурузой. Днём раньше Надя сама предложила купить у неё эти два мешка прошлогоднего зерна. Он согласился, но сбил цену предположением, что кукуруза может оказаться прелой. Кукуруза, в самом деле, была не очень, и Наде пришлось согласиться. Ермилов перетащил добро под навес, обещав пустые мешки отдать потом. Сразу пересыпать зерно времени у него не нашлось, и вот такой поворот.

Тихая незлобивая жена Ермилова ничего не понимала в происходящем. Она только пучила глаза и прижимала кулаки к подбородку, когда мешки с кукурузой, в качестве вещдока, погрузили в машину, а потом увезли в милицию вместе с мужем. Вначале Ермилова отвезли в травмопункт, где ему обработали и перевязали укушенную ногу, а также вкатили укол от бешенства. Затем доставили в отделение и сняли допрос. Ермилов не был пьян, но говорил странные вещи. Якобы он как всегда пришёл домой, а потом вдруг обнаружил, что он не дома.

Слегка навеселе и в хорошем настроении Ермилов шёл домой от кума Петренко. Что для здорового мужчины значат два стаканчика портвейна? Как обычно зашёл во двор, ступил на крыльцо, протянул руку к двери, и застыл. Что-то было не так. Дверь была не его! Он осмотрелся. Крыльцо тоже было чужое, и двор чужой. Больше ни о чём думать не пришлось. Как чёрт из преисподней вдруг материализовался кобель, и со злобным лаем набросился на него, отрезав путь к калитке. Барбос был крупным псом, и попытки отбиться от него успеха не имели. Пёс озверел, и укусил за ногу. Пришлось убегать. Дверь в сарай закрывалась на простую вертушку, и он заскочил туда, спасаясь от собаки. Надя была не из трусливых женщин. Выскочив во двор на шум, она увидела фигуру человека заскочившего в сарай. Похвалив Барбоса, она схватила дрючок и тщательно подпёрла им двери. Ермилов понял где он находится, и стал просить Надю выпустить его, но она демонически захохотала, и пошла звонить в милицию.

История была странная, однако новизной не отличалась. Пьяные мужики, куда только не забредали. Смущало то, что Ермилов не был пьяницей, и присутствие в деле Нади Чеканутой. Её в милиции знали, а также знали, что от неё можно было ждать всего, в том числе и оговора.

Наутро следователь побеседовал с Ермиловым, но торопиться заводить дело не стал, а пошёл советоваться с начальником. Он не сочувствовал конюху, и при таких уликах с удовольствием отдал бы его под суд, но его тоже смущала непредсказуемая Надя.

– Товарищ майор! Стоит ли заводить дело на этого Ермилова? Кража ерундовая, и какая-то не такая. От силы условно дадут. Вот если бы он на колхозном добре попался, тогда да! И вообще, история это мутная, и с какой-то чертовщиной. А тут ещё эта ненормальная. Конюха было бы не худо наказать, чтобы по дворикам не шлялся, да ведь только всё оформлю, а Чеканутая возьмёт и откажется от показаний. С неё станется. Может замять это как-то?

– Надо попробовать. Ты этого Ермилова освободи, пусть он с ней на мировую договаривается. Это в его интересе. А история действительно мутная. Утром Надя прибежала заявление писать. Кто-то ночью ей забор дёгтем вымазал. Подозревает жену Ермилова. Головная боль ещё та. Увидишь во дворе Куропаткина, пришли сюда, а то не дозвонюсь.

Вскоре пришёл Куропаткин, и Перелазов сказал ему,

– Серьёзных дел полно, а тут эта Чеканутая. Сходи, посмотри, что там с забором, и постарайся её отшить. Ты же у нас специалист по обработке ненормальных баб.

Помолчав, майор добавил,

– Мне следователь сказал, что эта история с чертовщиной. А если есть чертовщина, то значит и чёрт где-то рядом. Поспрашивай, может этот бесёнок поблизости крутился?

– Какой бесёнок?

– Он такой один в станице. Коновалов.

Выйдя из кабинета, Куропаткин хмыкнул. Он знал, что у майора был пунктик относительно этого парнишки. Задание он выполнил быстро, и, проявив определённую смекалку, Надю отшил. Забор действительно был вымазан полностью, кроме калитки, но дёгтем не вонял. Куропаткин к нему присмотрелся, поковырял пальцем, и сказал Наде,

– Это не дёготь, гражданочка, а обычный клейстер.

– Значит, у этой суки дёгтя не нашлось. Взяла, что под руку попалось. Ну, я ей устрою!

Куропаткин внимательно осмотрел калитку, и внизу заметил три кнопки с маленькими бумажными обрывками.

– Это ваши кнопки? Что тут было пришпилено?

Надя удивилась,

– Ничего. Первый раз вижу. У меня дома и кнопок нету.

– Ладно, разберёмся. Но ваша подозреваемая этого сделать не могла. Если бы это была она, то клей был бы свежий, а он подсох. Значит, был нанесён загодя, ещё с вечера. Кого вы ещё подозреваете?

– Больше никого.

– Может, раньше было что-то подозрительное? За день? За три?

– Не помню. Хотя.… Нет, ерунда это.

– Ну-ка, ну-ка!

– Да говорю же, что ерунда. Дней пять назад два пацана штакет на заборе мерили.

– Зачем мерили?

– Сказали, что забор красивый, образец снимали. Я их метлой прогнала.

– А какие они из себя?

– Один смугловатый такой, на цыганёнка похож. Другой ростом повыше, беленький, но стриженый. Лет по двенадцать им будет, а может чуть больше.

Куропаткин удивился, и его лицо приняло озадаченное выражение. Майор Перелазов оказался прав! Вот это да! Глядя на него, Надя встревожилась,

– А что такое? Что случилось?

– Судя по вашему описанию, это был Родька Коновалов со своим дружком.

– Так это Фроси Коновалихи внук был?

– Да. Его бабку так зовут.

Надя вдруг сошла с лица и запричитала,

– Ой, беда, беда пришла! Я ж со спины её не угадала, на мельнице отпихнула. А теперь всё! Это она мучную порчу мне сделала. Бедная я, бедная! Теперь ни теста поставить, ни пирожка испечь, всё пропадёт. Что ж теперь делать?

Куропаткина удивил Надин суеверный страх. Обнаружив Надино уязвимое место, он решил его использовать. Приняв важный вид, он сказал тоном знатока,

– Не надо переживать. Есть вещи пострашнее. Навязанные ведьмины узлы, иголка в косяке, или яйцо заговорённое, возле крылечка прикопанное. Наведение на муку легко нейтрализуется.

– Как?

– Очень просто. Нужно быстро всё отскрести и побрызгать святой водой с молитвой. Куда что денется. Главное, нужно успеть до освещения солнцем.

– Откуда вы всё знаете?

– В современной милиции служат образованные специалисты.

– Ой, не знаю, как и выразить! Я на вас напишу благодарность товарищ Куропаткин. А святая вода у меня есть.

И Надя со всех ног кинулась чистить забор. О заявлении она уже и не думала.

Куропаткин в колдовство не верил, а потому был заинтригован этим случаем. Он понял, что ребята провернули какую-то мстительную шкоду, но непонятно было против кого, потому что жалоб на них не было. Как всегда. Сыщику захотелось узнать суть дела, и он стал копать.

Тем временем Ермилов, проинструктированный следователем, отправился к Наде договариваться по-хорошему. Надя оказалась опытной шантажисткой. Вначале она заартачилась, а потом выдвинула условие, от которого Ермилов зашатался, и ушёл домой. Она потребовала, чтобы он развёлся с женой, и женился на ней, на Наде. Когда он рассказал об этом супруге, то она, обычно кроткая и неконфликтная женщина, пришла в ярость, и сказала, что лучше будет носить передачи, чем терпеть такой позор. Затем она сама пошла к Наде. Неизвестно, что она ей сказала, но Надя снизила требования, и запросила за свободу конюха мотоцикл, и больше не уступала. Ермилову до слёз было жаль свой «ИЖ – 49», но пришлось с ним расстаться. С этого-то мотоцикла и зародилась у Нади страсть к технике. Как только мотоцикл оказался у неё во дворе, Надя сходила, и забрала заявление. Сказала, что Ермилов действительно купил у неё кукурузу, а из-за больных мозгов она об этом забыла, а теперь вспомнила. Все понимали, что она врёт, что Ермилов чем-то откупился, но были рады вздыхаться от этой язвы.

А для конюха испытания на этом не закончились. Его дело перевели в разряд мелкого хулиганства, и вкатили пять суток административного ареста, чтобы неповадно было посещать вечерами Надин двор. Впрочем, на фоне стандартных десяти или пятнадцати суток это выглядело, чуть ли не актом милосердия.

Куропаткин решил подойти к делу со стороны конюха. Другие суточники были на работе, и Ермилов сидел в камере один. Куропаткин зашёл к нему и стал выспрашивать о Коновалове. Оказалось, что Ермилов хорошо знает Родиона, а недавно выгнал его с конюшни. Нарисовался конфликт, и Куропаткин спросил,

– За что?

– Коней дурным привычкам учит дрессировщик лысый.

– А ты его не побил?

– Нет. Под горячую руку не попался, тогда бы точно дал.

Вдруг Ермилов разволновался, хлопнул себя по лбу, и облегчённо воскликнул,

– Так вот оно в чём дело! А я день и ночь гадаю, как это меня во двор к Чеканутой занесло? Это ж ведьма проклятая на меня морок навела! Больше некому.

– Какая ведьма?

– Да бабка ж этого Коновалова. Про пацана заговорили, вот я и вспомнил. Она перед этим на конюшню приходила. И говорили мне про неё, а я не верил. А оно видишь как!

В те далёкие времена конский навоз ещё применялся в домашнем хозяйстве. В частности он был важным ингредиентом раствора для обмазки стен, завалинок и потолков. Поэтому на конюшне он не залеживался. Бабушка Фрося попросила Родиона принести хотя бы полведра навоза для мелкого ремонта грубки. Родион не отказал, но пожаловался, что Ермилов не пускает его на конюшню, и позднее он сгоняет в другую бригаду за этим добром. Но бабушка взяла ведёрко, и сама отправилась на конюшню. Набрав навозу, она уже пошла домой, но около ворот увидела Ермилова, и гневно его спросила,

– Ты чего парнишку на конный двор не пускаешь?

– Иди, иди, карга старая, а то и тебе придётся на другой двор ходить!

– Чтоб ты сам во свой двор дороги не нашёл, ирод муслявый!

И бабушка побрела дальше, бормоча нехорошие пожелания. Напарник сказал Ермилову,

– Ты бы поаккуратней с ней. Бабка непростая, ещё наколдует чего.

– Переживём. Я этим сказкам не верю.

Переживать оказалось трудно и непросто.

Куропаткин опять наткнулся на вездесущую бабку. Мистическое объяснение его не устраивало. Опер чуял, что дело не в бабке, поэтому в тот же день отыскал самого Коновалова, и учинил ему допрос прямо на улице. Но Родион был уже не тот, что год назад. Он сказал Куропаткину,

– Вы там, в милиции хитро действуете. Сами выспрашиваете, а в чём дело не говорите. Я на этом попадался, теперь учёный. Специально Уголовный кодекс прочитал, и знаю теперь, как с вами разговаривать. Пока не скажете, в чём я виноват, ничего от меня не узнаете.

– Зачем вы обмазали забор Надежды Грошевой? Чего на него клеили?

– Она на меня заявление подала?

– Да.

– Ага. Значит я подозреваемый. Раз так, то шлите повестку, арестовывайте, ведите свидетелей, а я, как подозреваемый, по закону могу молчать. Вот и буду, слова больше не скажу.

Родион покраснел от волнения, упёрся, и перестал реагировать на слова Куропаткина. У того зачесалась рука дать по шее этому начитанному упрямцу, но он сдержался, помня о том, что и сам рискует оказаться жертвой мести. С них станется. Он чертыхнулся, и отправился искать Куркина, пока Коновалов его не предупредил.

Застал он его прямо возле дома. В отличие от прямолинейного Родиона, Максим считал себя хитроумным, и вступил в полемику. Но куда ему было до Куропаткина. Опер расколол его в два счёта. Возможно потому, что Максим не удосужился заглянуть в УК.

Наконец Куропаткин узнал всё. Это действительно был мстительный розыгрыш. А уровень исполнения Куропаткина восхитил. В первую очередь тем, что формально ребята не нарушили никакого закона, и в случае чего, им просто нечего было бы предъявить. Поэтому он искренне обещал никому об этом не рассказывать, а главное, конюху. Максим сказал, что теперь они квиты, а новой войны им не нужно, других дел полно. Последствия «шутки» были таковы, что на их фоне слово «квиты» выглядело неуместно. С другой стороны, ребята их и не планировали.

Родион с Максимом не замыкались в своей дружбе, их увлечения совпадали не всегда, и у каждого были свои приятели по разным увлечениям, или просто так. Максим не проявлял интереса к животным, а таких крупных как лошади, просто побаивался, и на конюшню с Родионом не ходил. А вот Родион едва ли не с шести лет вместе с одноклассником Витей Лужковым любил посещать это место. Подрастая, они стали помогать конюхам в работе, и их за это терпели. Но со временем Родиона там невзлюбили, и чувство это усиливалось.

Все молодые животные любят играть, и лошади здесь не исключение. Родион научил жеребчика Червонца игре в догонялки с кепкой. Червонец тихо подходил сзади к человеку, и зубами хватал головной убор, порою с клочком волос. (Стриженый Родион от этого не страдал). Затем отбегал метров на пять и останавливался, наблюдая за реакцией человека. Если начиналась погоня, то Червонец воспринимал это как начало игры, и увлечённо бегал от преследования. А если человек только матерился, то, выждав время, Червонец подходил и бросал измусоленную фуражку или кепку к ногам владельца, разочарованно фыркал, и уходил. Конюхи были немолодыми серьёзными мужиками, совершенно не склонными к игривости, и всякие такие фокусы их сильно раздражали, особенно старшего конюха Ермилова. К нему прилипла фамильная кличка Ермил. Так его все и звали кроме парторга, который говорил «товарищ Ермилов». Он привык и не обижался, даже когда дети называли его дядей Ермилом.

Дело было в начале летних каникул на следующий год после знакомства Коновалова с Лучковым. Откормленного вороного коня по кличке Паром Родион хитроумным способом научил фыркать на свист, и продемонстрировал это конюхам. Они отнеслись к новому умению коня неодобрительно. Конь не умеет плеваться подобно верблюду, но если он фыркнет в лицо, то эффект похожий. Ноздри у лошади о-го-го, и жидкости в них порядочно. Эта беда и случилась с Ермилом, когда он запрягал Парома в фургон. Он стоял перед мордой коня, цепляя к уздечке вожжи, а рядом кто-то случайно присвистнул. Рефлекс сработал безотказно, и Паром фыркнул. Ругань Ермила трудно описать. Умывшись около водопойного корыта, он поклялся, что Родион больше не переступит порога конюшни.

Родион появился там на следующий день, но Ермил с кнутом в руке прогнал его с территории и сказал, чтобы он больше здесь не появлялся, потому что оказался воришкой. Якобы Родион украл у него пачку папирос «Север». На этот, явно надуманный повод, Родион здорово обозлился, и прямиком пошёл к Максиму. Друзья рассудили так: пускать или не пускать на конный двор Ермил, как старший конюх, имеет полное право, и с этой стороны к нему претензий не может быть. Но за подлую клевету насчёт папирос, он должен ответить. Решено было отомстить, и желательно так, чтобы Ермил сам оказался в шкуре жертвы клеветы. Как это сделать, было неясно, однако они были уверены, что случай подвернётся. А для начала установили слежку.

Первые дни наблюдения ничего не дали. Ермил вёл размеренный, и почти праведный образ жизни. Пил редко и мало. Дом, работа и никаких любовниц. Но вскоре Родион сказал Максиму,

– Придумал. Надо вечерком заманить его к Наде Чеканутой. Она всего через двор от него живёт. А та ему устроит весёлую жизнь. Просто так он оттуда уже не выберется.

– Что она ему сделает? Он мужик здоровый.

– Вот ты, Максим, держишь меня за тупого, а сам такой и есть. Причём здесь его здоровье? А то ты не знаешь Надю! Зачем ей с ним драться? Увидит его во дворе, и заявит, что он пришёл её насиловать. И попробуй потом откреститься от этого. А может ещё что-нибудь придумает, у неё фантазия богатая. Ей ведь только повод дай, потом не расхлебаешь.

– Это точно. А как его туда заманить?

– Придумаем. Дело техники. Главное, что план теперь имеется.

Ребята и до того знали кое-что о жизни старшего конюха. Была у него маленькая слабость. Каждую среду вечером после работы Ермил, как по расписанию, шёл не домой, а на МТФ к своему куму Петренко, работавшему там скотником. В корпусной бытовке они выпивали по маленькой, часа полтора болтали о том, о сём, а потом расходились по домам. Маленькой в обиходе называлась поллитровка вина, в отличие от большой, то есть восьмисотки, которую иногда звали «бомбой». Естественно, что в среду наблюдение было особенно тщательным. Максим следил за Ермилом во время посещения кума Петренко, а Родион сидел в засаде недалеко от его дома, спрятавшись за соседской лавочкой. Подходя к своему дому, Ермил, бывший слегка навеселе, проговорил самому себе,

– Вот и мой беленький заборчик. Сейчас борща, и отдыхать.

Вечер был тихий, и Родион хорошо расслышал эти слова. Забор у Ермила действительно выделялся белым цветом среди других синих и зелёных заборов. Причём окрашен он был не какой-то там извёсткой, а хорошей белой краской. Он был отличным ориентиром в ночной темноте. Когда Ермил зашёл в дом, Родион вылез из засады, отошёл подальше и свистнул Максиму. Появившемуся из-за угла приятелю Родион сказал,

– Всё. Идея готова. Через неделю провернём. Завтра днём кое-что уточним, и будем готовиться. Время хватит.

Ребятам был известен Надин характер. На нём и основывался предстоящий розыгрыш. Основным элементом техники исполнения был забор. На следующий день заборы были тщательно исследованы. Штакет был разного размера, но было видно, что заборы мастерил один плотник, потому что калитки были одинаковой конструкции с одинаковыми щеколдами. Это сильно упрощало задачу. Возле Ермиловой калитки стояла простая лавочка – доска на двух вкопанных в землю столбиках. Возле Надиной калитки не было ничего. Во дворе у Нади обитал злой кобель с незатейливой кличкой Барбос.

Подготовка к операции была скрупулёзной. Для дела требовалось много белой бумаги. Друзья разжились ею вполне легально. Они сходили к тёте Тане Сидорчук, работавшей в клубе уборщицей, и попросили у неё старых плакатов и транспарантов, якобы для пионерской надобности. Тронутая серьёзным отношением к пионерским обязанностям, тётя Таня отвела их в клубную подсобку, где они с запасом набрали бумажных рулонов. Ребят интересовала обратная сторона плакатов, которая была вполне белой, а местами даже с глянцем. Рулон чёрной технической бумаги они позаимствовали на ближайшей стройке. Из двух чурбачков и доски сколотили бутафорскую лавочку. Оклеенная белой бумагой, она стала очень похожа на настоящую. Транспаранты изрезали на нужное количество полосок по размеру штакета. На эти дела ушло два дня. Затем с утра пошли на ферму, и из прачей набили с десяток жирных голубей, так называемых «дикарей», живущих на чердаках корпусов. Ощипали и сварили их в старом ведре на костре. Когда стемнело, Родион отправился приручать Надиного кобеля этим мясным деликатесом. Вскоре он стал лучшим другом Барбоса. Слежка показала, что всё благоприятствует задуманному предприятию, даже отсутствие на небе полной луны. Супруга Ермила с наступлением темноты из дома не выходила. Надя спускала Барбоса с цепи, и тоже запиралась. Но главное было в архитектуре. И то, и другое жилище, по тогдашней моде, представляло собой невысокий шелёванный флигель с верандой и простеньким крылечком об одну ступеньку. Днём их было не спутать, дома отличались множеством деталей – ставнями, фронтоном, и окраской. У Ермила дом был зелёный, а у Нади синий. Но в потёмках эти нюансы были незаметны.

Настал день икс, то есть среда. Ребята были наготове. Вечерело. Родион наблюдал за конюхом, а Максим у себя дома на заднем дворе под навесом в старом ведре готовил клейстер. Убедившись, что Ермил двинулся обычным маршрутом до кума, Родион прибежал к Максиму, и они стали выдвигаться на исходную позицию. Как только Надя спустила пса и зашла в дом, Родион приоткрыл калитку и выманил Барбоса на улицу. Специально захваченным ремешком он привязал его к соседскому дереву. Кобель вёл себя смирно. Поставив возле калитки бутафорскую лавочку, ребята начали сноровисто мазать Надин забор клейстером, и заклеивать штакет полосками бумаги. На калитке бумагу закрепили кнопками, так как клейстер мог вызвать подозрения. Вскоре Надин забор стал неотличим от забора Ермилова. Перебежав ко двору конюха, они стали маскировать его забор чёрной бумагой, раскатав рулон по длине, и закрепив его на штакете обычными канцелярскими кнопками. Проделав работу, они стали ждать. Родион с Барбосом затаились возле соседского куста сирени, а Максим спрятался под забором через дорогу. Редкие прохожие на них не обращали внимания. Ожидание тянулось минут сорок. Наконец появился Ермил. Как и предполагалось, он прошёл мимо своего двора, и завернул к Наде. Звякнула щеколда, и он вошёл внутрь. Барбос разволновался, но Родион зажал ему пасть, и на ухо шептал, что ещё не время. Как только Ермил ступил на крыльцо, Родион приоткрыл калитку, и запустил исходящего злобой кобеля с напутствием: – «Куси его». Вечернюю тишину взорвал свирепый лай и человеческие крики, но ребятам было не до них. Родион лихорадочно срывал полоски бумаги и засовывал в ведро с остатками клейстера. Максим перебежал дорогу, схватил лавочку и утащил её за угол метров за сто от места событий. Затем вернулся к забору Ермила, и стал отрывать чёрную бумагу. Дело у него шло быстрее, чем у Родиона, но и тот скоро прибежал за угол к месту сбора. Они отнесли все эти остатки бутафории на свалку за южной окраиной станицы, и сожгли на небольшом костре. Доску от лавочки хозяйственный Максим выбрасывать не стал. Разными путями они разошлись по домам, и только спустя время узнали о дальнейших событиях в Надином дворе.

За, вроде бы пустяковый, оговор конюх расплатился с избытком. Возникшие из этого случая проблемы мучили его довольно долго. Со своей кроткой женой у Ермилова не было скандалов, потому что она была не ревнива. Но женщина она была здравомыслящая, и не поверила в морок, якобы наведённый бабой Фросей. Поразмыслив, она пришла к естественному для женщины выводу, что муж крутил с Надей шашни. Семейная идиллия для конюха закончилась. Дошло до того, что он, под натиском жены, продал дом и купил такой же на другом конце станицы. Работу тоже пришлось поменять.

Недели через две после событий, у Нади хорошо подошло тесто. Она обрадовалась, и, как обещала, передала начальнику письменную благодарность Куропаткину за то, что грамотно отвёл от неё Мучную порчу. Более того, она принесла в милицию тарелку вкусно пахнущих пирожков и попыталась угостить сотрудников, но все до одного отказались под предлогом, что не принимают взяток. На самом деле Надю боялись, никто не знал, что у неё на уме, могла и пургену подсыпать. Удивлённый Перелазов вызвал Куропаткина, и тот, посмеиваясь, рассказал всё, попросив майора о нераспространении, особенно про снятие порчи. Перелазов, не приняв смешливого тона, сказал серьёзно,

– Говорил я тебе про этого гадёныша, а ты не верил. Порчу наводит колдуньям на зависть. Надо будет дома лампочку под карнизом повесить, номер освещать, чтобы кто-нибудь ушлый морок не навёл.

Другая история произошла в августе того же года. Дело было рядовым из числа бытовых пьяных драк. Колхозный учётчик Кошкин приревновал к своей жене кума, объездчика того же колхоза по фамилии Бзык, и избил его с нанесением телесных повреждений средней тяжести. Вдобавок он сломал ребро своей жене. Следствие было недолгим, потому что Кошкин сразу признал свою вину. Следователь быстро оформил этот заурядный случай, и передал дело в суд. С учётом положительной характеристики и прочих смягчающих обстоятельств, ему дали один год «химии». Куропаткин не занимался этим мелким делом, сама по себе драка не была из ряда вон выходящих. Его заинтересовала предыстория к ней, которой, на его взгляд, суд не уделил внимания как следует. Что-то в ней было не так. Цепляла какая-то неправильность, возможно даже чертовщина.

Кумовья много лет жили дружно, а потом в одночасье стали врагами на всю жизнь. Даже на суде они загрызлись относительно велосипеда, и почему-то обуви. Судья призвал их к порядку, и попросил Кошкина говорить по делу. Тот, красный от возмущения, отвечал,

– А дело простое. Захожу во двор, глядь, а они милуются, как эти самые…. Он, значит, воспользовался моим пьяным состоянием, а сам к моей жене пришёл, и давай лабуниться. Ну, а я, значит, и это…. А у кого бы сердце не зашлось? Это уж потом вроде бы выяснилось, что я погорячился. И всё равно сомнения у меня.

Ни тот, ни другой пьяницами не были. Учётчик мог по случаю принять стаканчик, другой, но вдребезги пьяным не бывал, тем более буйным. По характеру он был мирным домашним селезнем. А вот объездчик был похож на степного орла, и буйство входило в его должностные обязанности. Была раньше в колхозе должность объездчика, иначе говоря, полевого сторожа. В бедарке, или верхом на коне, вооружённый добрым кнутом, он разъезжал по полям, огородам и виноградникам, следя за порядком. Пресекая потравы и мелкое воровство, он привлекал к ответственности, но также часто и без раздумий пускал в дело кнут. Поэтому население, особенно малолетнее разбегалось от него как от чумы. Ещё со сталинских времён у объездчиков была недобрая слава. Тогда они немало пересажали народу за «колоски». Не всякий человек годился на такую должность. Здесь требовались люди с природной жестокостью в характере. Подобного сорта кадры в древности шли в палачи.

Бзык был плотным дядькой лет под пятьдесят, отвечающий всем профессиональным требованиям. Даже фамилия его была говорящей, ведь бзыком называют овода. Тем более казалось странным, что этот здоровый мужик был избит жидковатым работником умственного труда. Но данный факт имел объяснение. У Кошкина была молодая и красивая жена, и ревнивая ярость отроила ему силы. Но главное было в том, что от внезапности нападения Бзык растерялся. Он психологически оказался не готов к тому, что бьют именно его. Это и естественно, ведь в качестве бойцов или солдат палачи непригодны.

Куропаткин видимо потому стал генералом, что искренне был увлечён профессией сыщика. Оперативное чутьё подсказывало, что мужиков ловко стравили. Интерес к делу у него был чисто академический, и для проверки интуиции он расспросил объездчика. К тому времени медики зафиксировали Бзыку переломанную челюсть, и он внятно мог разговаривать. Куропаткин пришёл к нему в больницу, и стал расспрашивать,

– В тот день вы на пруду были одни?

– Да. Я и Кошкин. Если не считать коня.

– Вспомните хорошо. На пруду не только рыбалят. Может, кто купался?

– Да, вспомнил. Два пацана неподалёку раков ловили. Дурачьё. Какие сейчас раки?

– А вы их знаете?

– Да, как сказать? Белобрысого я на конюшне виде, а другой кажется сын Куркина, что с пекарни.

– А у вас не было с ними конфликта? Не ругались с ними?

– Какие ещё конфликты? Они в воде, мы на берегу. Кошкин только сказал им, чтобы держались подальше, рыбу не пугали. Они и ушли.

Однако глаза объездчика вильнули, и Куропаткин понял, что он недоговаривает. Но о чём? Бзык спросил,

– Натворили что-нибудь?

– Ещё не знаю.

Поняв, что опер интересуется не его персоной, а подростками, Бзык утратил интерес к разговору, сделал недовольную гримасу, и назидательно сказал,

– Это завсегда так. Родители надзор не держат, вот сорванцы и хулиганят, где попало. Извини служба, мне на процедуру идти.

Куропаткин понял, что интуиция его не подвела. Если в районе событий крутился Коновалов, значит он как-то в этом замешан. И возможно является устроителем неразберихи. В этих делах, организованных друзьями, большим препятствием к разгадке были сами жертвы, которые финтили и всегда чего-то недоговаривали. Объездчик не был исключением, и тоже что-то скрывал, но судя по разговору, зла на ребят не держал. Спрашивать самих героев не имело смысла. Ловля раков занятие безобидное, и к нему не прицепишься. Куропаткин не на шутку обозлился. Неужели он глупее двух озорных подростков? Он решил докопаться до истины, и доказать самому себе, что не дурак. Неизвестно, чем бы это закончилось, но Куропаткину повезло. Некоторая информация пришла из совсем неожиданного источника, а потом нашлись свидетели. Он порылся, сопоставил, и довольно быстро разобрался в этой, в общем-то нехитрой истории. Возможно потому, что это был первый розыгрыш по стандартной схеме в чистом виде. Несмотря на простой сюжет, шутка оказалась небезобидной.

Новелла о злоключениях объездчика

История началась в тот солнечный день, когда Родион и Максим, захватив плетёные кошёлки, отправились на молодой виноградник. Кошёлка не сумка, в ней виноград не мнётся. По своей молодости виноградник только начинал плодоносить, и нужно было тщательно обыскивать кусты, чтобы найти приличную кисть. Хлопотно, зато не воровство. Не было риска, что собранный виноград отнимут вместе с кошёлкой. Колхоз не планировал снимать здесь урожай, за неимением оного, поэтому виноградник не охранялся, и посетить его мог любой желающий. Но таковых, кроме Родиона и Максима, практически не было. Основная масса винограда созреет только через месяц, а на молодом винограднике было немало посажено лозы ранне-зрелых сортов «Июльский», «Элегант» и «Бочка». Но об этом мало кто знал, а ребята знали, и пользовались моментом.

Они уже напробовались сладких ягод и набрали по половине кошёлки небольших кистей, когда из-за бугра показалась бедарка объездчика. Его узнали по шляпе. С этой продолговатой, с небольшими полями, шляпой Бзык, похоже, не расставался и во сне, и по ней его все узнавали издалека. Но ребята не стали прятаться, ведь они ничего не нарушали. Поэтому объездчик их заметил, и прямо по междурядью направил коня в эту сторону. Освобождая дорогу, Родион и Максим перелезли через проволоку на соседний ряд, и стали ждать. Подъехав к ним, Бзык остановил коня и заорал,

– А ну пошли с виноградника, чёртовы дети, пока арапника не получили!

Родион вежливо огрызнулся,

– А чего такого? Здесь же не запрещено!

В ответ Бзык вытянул его длинным кнутом по спине. Не изо всей силы, но было очень больно. Метнувшегося в сторону Максима объездчик достал арапником по ноге. Стало ясно, что диалог с этим зверем невозможен, и ребята кинулись убегать. Домой шли молча. Не было слов выразить возмущение бессмысленной и несправедливой жестокостью самодура. Прощаясь, Родион хмуро сказал,

– Ничего, посмотрим.

Максим ничего не сказал. Объект мести был страшен, а главное, почти недоступен.

Через несколько дней Родион велосипедом поехал рыбалить на Ивановский пруд. Этот пруд находился километрах в четырёх вниз по Камче, и в нём водился золотистый карась. По пути он завернул к старой скирде набрать червей. Копаясь в прелой соломе, Родион нашёл клад – четыре поллитровки вина «Портвейн – 15», и две бутылки винного спирта. Родион сразу понял, откуда он взялся. Недалеко располагался винзавод. Кто-то из рабочих стащил его продукцию, спрятал в соломе, а потом не нашёл захоронку, скирда-то большая. В окрестностях винзавода такие находки не были редкостью. Уложив добычу в сумку, Родион отправился на пруд. Этот водоём популярностью у рыболовов не пользовался, и народу здесь всегда было мало. В этот день всего один человек, учётчик Кошкин. Он устроился с донками на покрытом мелкой травой ровном берегу. Недалеко лежал его велосипед. Родион выбрал место подальше от него, в прогалине камышовых зарослей. Но едва он начал разматывать удочки, как увидел на гребле объездчика на бедарке. Родион насторожился и замер. Вскоре объездчик появился возле учётчика. Родиона, скрытого зарослями, они видеть не могли. Хотя до них было метров двадцать, звуки над водой разносились далеко, и Родиону был слышен их разговор,

– Здорово кум! Рыбалишь? Я тебя издалека узнал. Дай, думаю, заверну, проведаю.

– Здорово! Давно не виделись. Торопишься куда?

– Не очень. Сейчас хлопот мало. Уборка, считай, закончилась, а семечка ещё не скоро.

– А я с этой уборкой про выходные только мечтаю. Утром сказал бухгалтеру, что заболел, а сам сюда. Здесь спокойно отдыхать, место глухое. Наверное, чересчур глухое. Захватил бутылочку винца, а выпить не с кем. Хотел уже назад её везти, а ты как знал, появился.

– Вот это дело! Давно мы так не сидели. У меня очень кстати знатный рыбец имеется. Сейчас я коня разнуздаю и спутаю, пусть попасётся. Травка тут добрая.

У Родиона зачесался след от кнута, и он, как-то сразу придумал, что надо делать. Запрятав сумку в зарослях, он привязал удочки к велосипеду, тропинкой в кустах выбрался на дорогу, и припустил в станиц у, бешено вращая педалями. Максим был дома, и что-то мастерил под навесом. Родион выпалил,

– Бросай всё, и бежим на Ивановский пруд! Найди хорошую авоську. По дороге всё расскажу. Велосипед пусть стоит у тебя. Потом заберу.

– На нём же быстрее.

– Помехой будет. Пешком только туда. Оттуда приедем.

Через полчаса запыхавшиеся друзья прибежали на пруд. Успели они вовремя, Бзык уже поговаривал об отъезде. Родион достал сумку, вытащил оттуда бутылки и осторожно их откупорил. Затем безжалостно слил из бутылок часть вина в пруд, и долил их спиртом. Цвет и запах вино почти не потеряло, но крепость приобрело аховую. Капроновые пробки практичны возможностью многократного использования. Четыре полные бутылки с наклейками были закупорены и уложены в авоську. Друзья быстро разделись и полезли в воду. Родион держал авоську с бутылками под водой. Продвигаясь вдоль берега, они делали вид, что ловят раков, и быстро приближались к месту расположения кумовьёв. Объездчик уже стоял на ногах, собираясь прощаться, когда учётчик увидел приближающихся ребят, и закричал,

– Эй, эй! Вы чего мне рыбу пугаете? А ну марш отсюда!

Максим отозвался,

– Мы раков ловим. Нельзя что ли?

– В другом месте ловите.

В это время Родион, бывший всего метрах в двух от берега, вытащил из воды авоську с бутылками, и закричал,

– Гля, чего я нашёл! Вот это да!

Бзык среагировал немедленно. Он смекнул, что кто-то опустил бутылки в воду для охлаждения, а потом либо забыл про них, либо не нашёл. По пьянке случается. И он рявкнул,

– А ну давай сюда! И не хватай чужое, сопляк!

– Разве оно ваше?

– А то чьё! И валите отсюда, пока арапника не получили. Как бы нехотя, Родион оставил авоську на берегу, и они с Максимом по воде двинулись обратно. В облюбованной прогалине выбрались на берег и оделись. Затем выбрали в кустах позицию для наблюдения, и стали ждать. День был жаркий, но они были терпеливыми ребятами.

Людям присущи страсти – возвышенные, низменные, созидательные, разрушительные, безобидные и забавные. Страсти могут погрузить человека в пучину бед, но они же делают жизнь яркой, дают счастливые переживания, и в значительной мере придают жизни то, что именуется её смыслом. Страсть всегда чрезмерность, выход за рамки будничного и привычного, за рамки того, что считается нормой. Некоторые учёные проявления страстей причисляют к болезненным состояниям, а то и прямо к болезням.

С другой стороны, жизнь без страстей была бы невероятно скучным тупым существованием. Совершенно бесстрастный человек похож на робота или инопланетянина, а это даже пугает. Да и живёт ли он?

Все люди едят, но страсть к еде становится обжорством. Все любят играть, но страсть к игре делает человека игроманом или футбольным фанатом. Щедрость оборачивается мотовством, бережливость скаредностью, и далее по списку. Своё место в нём занимает страсть к дармовщине. В народе она именуется словами «на халяву», «на шару», «на дурницу», и прочими такими выражениями. Это даже не страсть, а страстишка, так как по условию она не может стать доминирующей чертой характера, ведь халява случается не каждый день. Значит и склонность к ней может проявляться только в эти моменты, а в другое время человек вполне адекватен. Однако люди со страстью к халяве вычисляются, и это о них сложены пословицы «Надурняк и уксус сладкий» или «Дорвался как Мартын до мыла». Любовь к дармовщине не всегда связана с жадностью. Для любителя халявы важен сам процесс, и психологически он ближе к клептоману, для которого не важна ценность украденного.

Область проявления этой страсти довольно обширна, но на бытовом уровне чаще всего это бесплатное угощение. И вот, добропорядочный во многих отношениях человек, попав на такое угощение, ест нелюбимые блюда, и, в ущерб здоровью, напивается по самые брови, хотя дома этого не стал бы делать никогда. Проявления любви к дармовщине бывают весьма причудливы. Родион знал много забавных историй связанных с этой страстью. Он рассказывал о женщине, которая выкрасила свои волосы в немыслимый сиренево-зелёный цвет только потому, что ей сделали это бесплатно. Парикмахерша испытывала новый вид краски для волос. Был у него знакомый мужик. Некурящий. Но если ему предлагали сигарету, он никогда не отказывался. Не умея затягиваться, он, морщась от отвращения, выкуривал халявную сигарету до конца.

И объездчик, и учётчик относились к славной когорте любителей халявы. Они не были пьяницами, и если бы покупали вино в магазине, чтобы отметить встречу, то ограничились бы одной бутылочкой. Но выплывшая из воды даровая выпивка пробудила страсть, под влиянием которой они пустились во все тяжкие. На это и рассчитывали малолетние хитрецы.

После первого же стакана Кошкин заметил, что вино очень уж забористое. Довольно похохатывая, Бзык сказал, что им наверно попалось специально креплёное вино, которое иногда делают на винзаводе для себя. Знал бы он настоящую крепость этого «вина». Минут через двадцать их развезло. Через полчаса они попытались спеть песню. Мотив и слова было не разобрать, потому что каждый пел своё. Через сорок минут после третьей бутылки они отключились. Учётчик просто заснул на травке, а более крепкий объездчик направился к бедарке, и с большим трудом на неё вскарабкался. Затем он сообразил, что забыл распутать коня, и попытался слезть, но это было его последнее усилие. При попытке слезть, он упал на дно бедарки и заснул. Родион подошёл к нему, пошлёпал по щекам, и объявил,

– Готов. Займёмся делом.

На кумовьях были туфли одного фасона. Эта удобная повседневная обувь была из коричневой парусины, и только носок и пятка у туфлей были из кожи. У Бзыка туфли были на размер больше. Родион переобул их правые ноги. Теперь у каждого собутыльника на ногах оказались туфли разного размера. Шляпу объездчика нахлобучили на голову учётчика. Родион засунул ему в карман последнюю бутылку и сказал,

– Он нам ничего не делал. Похмелится, когда проснётся. Оттащили его в заросли, подальше от случайного глаза. Затем обследовали ящик бедарки, и обнаружили в нём баночку мёда. Видимо объездчик разжился у какого-то пчеловода. В это время они качали мёд. Довольно хмыкнув, Родион снял путы с коня, зануздал его, сел в бедарку и они тронулись в путь. Сытый конь легко бежал рысью, а Максим на велосипеде учётчика ехал следом. Полевыми дорогами они завезли Бзыка километров за пять на территорию соседнего района, и с большим трудом выволокли его грузное тело из бедарки. Место на краю лесополосы рядом с полем подсолнечника выбрал Родион. Максим спросил,

– А почему здесь?

– Место глухое, не сразу поймет, где он находится. И я тут засёк пчелу. Где-то недалеко улики стоят. Сейчас конец медоноса, а в это время пчёлы кусачие. В самый раз.

Пока Родион вымазывал лицо объездчика мёдом, Максим приводил велосипед в беспорядок. Он умело прослабил гайки седла и болт руля. Теперь на велосипеде ездить стало невозможно. Велосипедные ключи бросили в бедарку, исключая возможность привести транспортное средство в порядок. Затем аккуратно засунули велосипед объездчику под ногу, якобы он с ним упал. Родион смотал кнут, и положил его на багажник велосипеда, зажав пружинным держателем. После чего сели в бедарку и покатили обратно на пруд.

Там по-прежнему было пустынно. Кошкин был легче, но ребятам пришлось попотеть, затаскивая его в бедарку. Кое-как они уложили его частью на сиденье, частью на дно, и поехали в станицу. На окраине Родион примотал вожжи к бедарке, они слезли и пустили коня самоходом. Умный конь, знавший все дороги, спокойным шагом пошёл на родную конюшню. Сзади бедарки болтался садок с десятком карасей. Донки остались на пруду.

Объездчик проспал около двух часов. Сон его был беспокоен. На его лицо надоедливо садились мухи и пчёлы. Сквозь сон он хлопал себя по щекам. Шустрые мухи улетали, а неповоротливые пчёлы гибли, но перед этим успевали вонзить жало. Бзык спал бы ещё, но его разбудила боль в ухе, куда заполз неведомый жучок. Поднимаясь, он запутался в велосипеде и упал, загнав в ладонь огромную колючку гледичии, или по местному дикой акации. Наконец он вышел на дорогу и осмотрелся. У Бзыка возникло много вопросов. Где он? Где бедарка? Почему на велосипеде? Почему кнут на багажнике? Обрывки мыслей как-то скакали, а жук в ухе мешал сосредоточиться. Постепенно аналитическое мышление немного восстановилось, и он решил, что в первую очередь нужно вернуться домой, а остальное потом. Но куда идти? Всё-таки он был объездчиком, сыном полей, и сообразил, что если он приехал сюда на велосипеде, то от него на пыльной дороге должен остаться след. Действительно, след был, и местами довольно чёткий. По нему он и отправился, ведя рукой велосипед. Объездчика шатало, но понемногу он приходил в себя. В конце концов, до него дошло, что на велосипеде можно ехать. Хотя он не катался на нём лет тридцать, но такие умения не забываются. Он взгромоздился на двухколёсного друга и тронулся. Но метров через десять седло под ним вильнуло, обошёлся руль, и Бзык грохнулся на дорогу, ссадив локоть и колено. Проклиная ненадёжную технику, он затопал дальше пешком. Его муки трудно описать – жажда, боль в руке и колене, жук в ухе. Но всё это было мелочью по сравнению с мучениями правой ноги в тесной обуви. Туфель хотелось забросить, но босиком было ещё хуже. Через полкилометра на пятке образовался пузырь. Он сорвал лист подорожника, приложил его к пятке, и поджимая пальцы ноги, заковылял дальше. Примерно через час он узнал местность, и «нить Ариадны», то есть велосипедный след, завернул к Ивановскому пруду. На нём никого не было. Бзык умылся, нашёл родник и напился. Стало легче, и он двинулся в станицу. Начинались сумерки. На улице его не узнавали, и немудрено. С распухшим лицом он походил на жирного калмыка. Мучимый неизвестностью, он прямиком отправился к дому кума, чтобы отдать велосипед, и узнать у него про всё. Зайдя во двор Кошкина, он поставил осточертевший велосипед к забору возле калитки. Вышла жена учётчика и спросила,

– Ой, а вы кто будете?

– Кума, чи меня не угадываешь? Это ж я, Бзык.

– Ой, кум! У тебя без шляпы лицо такое полное, что сразу и не угадаешь.

– Это от пчёл, а не от шляпы. Кума позови.

– А его нету. Сама в загадках, где он есть. Никогда так долго не рыбалил. Ой, а это ж его велосипед!

– Это я его прикатил. Потом расскажу. Кума, спасу нет, жук в ухо залез.

– Ой, это надо камфары закапать, он и вылезет, або сдохнет и выпадет. Проходи в кухню, садись под свет. Я сейчас.

Как и многие женщины, мадам Кошкина любила пользовать знакомых народными средствами. Забыв про велосипед и мужа, она занялась жучком в ухе объездчика, а главная беда к нему уже приближалась.

Вышло так, что прибытия бедарки на конный двор никто не видел. Конь подошёл к водопойному корыту, напился и коротко заржал, требуя, чтобы его распрягли. На этот сигнал вышел конюх дядя Лёня. Знаменитая шляпа объездчика потерялась по дороге, и конюх сразу узнал мертвецки пьяного Кошкина. Надо сказать, что учетчика колхозники уважали. Поэтому конюхи осторожно перенесли его в конюшню, и заботливо уложили на попону. По этой причине Кошкин спал дольше объездчика, и в более комфортных условиях. К вечеру он проснулся, и удивился месту, где оказался. Дядя Лёня объяснил, как он попал на конюшню. Кошкина палила жажда. Он нащупал в кармане бутылку, и сделал из неё пару добрых глотков. Стало гораздо легче, и даже веселее. Бутылку он отдал конюхам, и те, оценив крепость напитка, зауважали учётчика ещё больше. Что значит грамотный человек! Он если и напивается, то специальным вином, а не какой-то магазинной бормотухой. На дальнейшие расспросы дядя Лёня ответил, что Бзыка они не видели. Скорее всего, он, пригнав бедарку, не стал тревожить спящего учётчика, и ушёл. Велосипеда они тоже не видели, но возможно его укатил объездчик, чтобы не украли.

Всё это было как-то неестественно, но других версий не было. И тут у Кошкина из каких-то глубин всплыли давние «чёрные подозрения», и ударили в хмельную голову. Всё сходилось! Бзык решил воспользоваться его состоянием, и пока он спит в отключке, взял велосипед, как предлог, и отправился к его молодой красивой жене. Поводов для ревности она не давала, но Бзык частенько смотрел на куму плотоядным взглядом. А вдруг? Веселье сменилось яростью, и учётчик припустил до дому. Развить полную скорость мешал болтающийся туфель на правой ноге. Это его удивило, но от цели не отвлекло. Впрочем, идти было недалеко. Кошкин проживал на одной улице с объездчиком через квартал от него. Проходя мимо дома Бзыка, он для проверки интуиции туда завернул. От жены Бзыка он узнал, что тот дома ещё не появлялся, и, не вдаваясь в подробности, заспешил дальше. Супруга объездчика встревожилась от необычного визита кума. Подумав, она пошла следом. На этом отрезке пути Кошкин натёр водянку, но это только добавило ему злости.

Зайдя во двор, он увидел возле ворот свой велосипед с кнутом на багажнике. В кухне горел свет. Он заглянул в окно. В это время его жена, наклонив голову и слегка изогнувшись, закапывала сидящему на табуретке Бзыку в ухо камфарное масло. Жук не вылезал, но притих, вероятно, сдох. В этот момент их позы выглядели несколько двусмысленно, если думать в нужном направлении. Кошкин так и подумал. За кухней стояло несколько деревянных брусков, приготовленных для ремонта сарая. Он выбрал из них подходящую дубинку метра полтора длиной, и подошёл к окну. Объездчик был здоровый дядька, и одолеть его кулаками шансов не было. В затянутую марлей фрамугу Кошкин позвал кума. А когда Бзык вышел во двор, он без разговоров заехал дубинкой ему по лицу и сломал челюсть. Выскочившую с криком жену он оттолкнул в сторону крыльца. Она упала на железную чистилку и сломала ребро. Бзык неподвижно ссутулился и только держался руками за лицо. А Кошкин взял с багажника кнут, размотал его, и хорошо перетянул им объездчика. Оказывается, он имел сноровку в этом деле. Не считая женских криков, процесс избиения шёл в суровом молчании. У Бзыка язык отшибло буквально, а Кошкин считал слова излишними. Объездчик опомнился, и бросился на улицу. Кошкин не отставал, и на улице достал его кнутом пару раз ещё. Подоспевшая жена Бзыка, увидев эту сцену, разразилась воплями, и кто-то вызвал милицию.

Эта история повлияла на действующих лиц по-разному. Разобравшись в происшедшем, мадам Кошкина прониклась, сняла обвинение, и вообще, повела себя достойно. Часто ездила на свидания, и к возвращению мужа родила долгожданную дочку. Сам Кошкин прослыл человеком скорым на расправу, и это добавило ему авторитета. Даже наказание пошло ему на пользу, так как на стройках народного хозяйства он набрался опыта. По возвращении, он забросил учётное дело и стал колхозным прорабом. А с рыбалкой завязал навсегда.

Объездчик напротив, как-то сник, и утратил задор. Выздоровев, он вернулся к своим обязанностям, но исполнять их стал отбывательски, без огонька, а потом вообще, пошёл работать обычным сторожем на МТФ. После него объездчиков больше не было. Отдельные надзорные функции распределились между бригадирами, и только. Профессия кончилась.

Конец второй книги.

Оглавление