«Обратная случайность. Хроники обывателя с примесью чертовщины. Книга первая. Встречи и знакомства»

Встреча первая

Ясное утро обещало чудесный весенний день, но настроение было довольно грустное. Как и вчера, и позавчера, и последнее время вообще. Внешних причин для депрессии не было. Жизнь моя текла вполне благополучно – приличная работа, хорошее здоровье и, как сейчас пишут в известных объявлениях, «в. о.», «м. о.», «ж. о.». Казалось бы, что ещё надо? Живи и радуйся, ан нет. Червячок печали исподволь съедал всякую жизнерадостность. Причина грусти была внутри меня самой.

С целью отвлечься и развеяться, я решила навестить дочь студентку в соседнем городе, так сказать, сверхурочно. Был выходной, остановка пустынна, да и городской транспорт ходил реже обычного. Как и некоторые люди, во время неторопливого ожидания я предаюсь разного рода отвлечённым размышлениям. Но на сей раз от этого занятия меня оторвали.

Неподалёку, возле ларька, классический бомж пересчитывал в руке мелочь, сопровождая процесс непрерывным потоком безадресной матерщины. Закончив аудит, он помолчал, а затем изрёк в пространство банальное,

– Нет в жизни щастья,

После чего удалился в глубину двора, загребая огромного размера берцами без шнурков. Однако вскоре социальный отброс вернулся с позвякивающей матерчатой сумкой в руках. Заметно волнуясь, он остановился против ларька, странно ссутулился, и громко крикнул,

– Ха!

Судя по всему, этот тип был продавцу знаком. Необычное поведение бомжа так возбудило любопытство работника прилавка, что он вышел из своего заведения, и с нескрываемой надеждой спросил,

– Чернозём, накрыло тебя, наконец? Кондрашка приключилась?

У бомжа перекрыло словарный запас, и без того, наверное, не превышавший лексикона Эллочки–людоедки, и, помогая себе рукой, он пытался двумя словами прояснить случившееся,

– Эт–та там…, там эта…, оно…, я туда, а там оно! Я по малому, а оно вот.

И показал три пальца. Затем добавил,

– И колбаса. Много.

Продавец, однако, легко понял этот бред–пантомиму, и разочарованно прокомментировал,

– Вот это повезло тебе сегодня Чернозём, нашёл, забытое кем-то бухло с закуской. Теперь иди, празднуй, пока коллеги не отняли.

И с одуревшим от радости лицом, бродяга бодро зашкондыбал праздновать своё жалкое счастье. Но это с моей точки зрения, а у бомжа, скорее всего, было иное мнение на этот счёт.

Ещё древние отметили, что счастье относительно, причём не в самом понятии, а в предпосылках. Большое или маленькое – одинаково счастье, а зависит от масштаба желаний, области бытия и направленности. К тому же оно крайне субъективно. Кого обрадует счастье ботаника, открывшего новый вид ряски? Да никого. Менее удачливый коллега позавидует, и только.

Мрачные мысли не покидали меня и после того, как я села в подошедший автобус. Увы, так просто, случайной находкой, мои дела не поправить. Причина моей печали называлась творческим кризисом, и путей решения не просматривалось. Вполне понятно, что для остальных граждан эта моя проблема является полной ерундой, блажью, а кое-кто, наиболее ехидный, обозначил бы её каким-нибудь злым выражением, типа «бесовство с жиру». Более того, раньше я сама входила в число этих приземлённых людей. Но вот, произошло. Случилось так, что я отравилась ядом, сладким ядом творческого успеха, и душа утратила покой. Одолевал писательский зуд, хотелось творить, но беда в том, что было совершенно неизвестно о чём писать, и в каком именно жанре.

Впрочем, по порядку. В своё время я выучилась и получила диплом психолога, но устроиться по специальности не получилось. Вначале я попала в один советский журнал, но тоже не сложилось. Завотделом однажды сказал,

– У тебя имеются некоторые способности, но не в той плоскости. Пойми правильно, журналист – ремесло, то есть он каменщик, электрик, сантехник, но не выдумщик архитектор

В конце концов, я оказалась на своём, надеюсь, месте, в отделе кадров солидной организации, где благополучно пребываю по сей день. Но какая-то творческая жилка всё– таки осталась.

Когда-то, ещё подростком, будучи в гостях в деревне, я оказалась невольной свидетельницей жутковатой истории с похищениями и убийством, что в те годы случалось редко. И как-то однажды, я рассказала дочери про эти события. Та пришла в восторг и уговорила меня всё это описать. Управилась за месяц. А что с этой повестью делать, толком не знала, но неожиданно выручила наша бухгалтерша Михайловна, которая оказалась приятельницей работницы издательства одного журнала. Она пообещала отнести рукопись прямо к ней домой, но честно предупредила, что учёная дама, как бывший переводчик, весьма принципиальна, и скорее всего моя писанина окажется в корзине. Ну и ладно, семь лет мак не родил, голода не было. Но, к моему удивлению, через несколько дней позвонили из редакции и попросили зайти.

Строго одетая дама сильно средних лет была лаконична: – – «Юмор (?!) у вас мрачноват, обороты, ну да ладно. Берём в работу». После чего как-то странно посмотрела, и добавила: – – «В качестве эксперимента».

Впоследствии Михайловна, посмеиваясь, рассказала о сути этого эксперимента. У Дианы Васильевны, так звали матёрую редакторшу, муж был «технарём», такое случается. Человек этот к искусству был равнодушен, книг, за исключением справочников, не читал вообще, предпочитая пиво с футболом по телевизору.

На следующий день Диана Васильевна решила просмотреть мой опус, но не нашла его на месте. Рукопись обнаружилась в руках мужа, читавшего её с явным интересом. Ошарашенная Диана Васильевна спросила: – – «Тебе нравится ЭТО?», на что муж ответил: – «Да, занимательно. Если напечатаешь, то порекомендую мужикам», наверное, имея в виду своих приятелей. Диана Васильевна не имела привычки брать работу на дом, и мои бумаги, в некотором роде, были исключением. Скорее всего, мающийся от безделья муж Дианы Васильевны машинально открыл рукопись, и случайно попал на какой-то драматический момент сюжета. Там, в одном месте, зять душил осточертевшую тёщу, но неудачно – не обладая нужным опытом, недодушил. В другом месте, он стриг её налысо, заперев в подвале, и, в конце концов, утопил эту язву в колодце вверх ногами. А поскольку население деревни в целом было на стороне зятя, тётка многим насолила, то и текст был проникнут к нему сочувствием. Вероятно, это нашло отклик в сердце мужа редакторши, что и решило судьбу сочинения. Диана Васильевна благоразумно не стала уточнять, что именно там понравилось мужу, и здраво рассудив, решила – уж если этот далёкий от литературы увалень загорелся, то значит, там определённо что-то есть. -

Узнав эти подробности, я опечалилась. Получилось, что в литературу я попала не благодаря труду и таланту, а просочилась каким-то чёрным ходом, и это напрягало. Хотелось подтвердить статус, но после некоторого размышления пришла в уныние, так как осознала реальные трудности творческого процесса.

Есть некая норма бытия, определяемая природными, социальными и нравственными законами. Но независимо от воли людей постоянно возникают и существуют нарушения, отклонения и ненормальности разных видов и в разных сферах – стихийные бедствия, опасные животные, вредные растения, войны, болезни, преступления и чрезмерные проявления страстей, как возвышенных, так и низменных. Одним словом – страдания. Наверное, страдания такой же спутник жизни человека, как и трение в работе механизма – подмазать можно, но совсем избавиться – ни–ни. Неудивительно, что мучимые разного рода несчастьями, люди стихийно создали мечту, некий эталон счастливого существования – жизнь без страданий. Тут уж не до жиру, как говорится. Страдания – главная и единственная пища литературы. С древних времён она описывала всяческие страдания людей и народов, а также способы их преодоления и вообще, приведение кризисных ситуаций в норму. И в этом вся её сущность. Литературе свойственны ограничения связанные именно с этим обстоятельством. Именно поэтому она не в состоянии описывать и отражать нормальное, «счастливое» течение жизни. Всё равно, что описывать пустоту. И в самом деле, что можно рассказать о монотонном, изо дня в день тупом сытом существовании без происшествий?

С этой проблемой столкнулись ещё древние авторы народных сказок. После описания страданий и подвигов, каждый получает своё: антигерой вариант плохой стабильности – разбитое корыто, тюрьму или могилу, а герои получают счастливую стабильность, но вся их послеповествовательная жизнь обычно укладывается в пять слов – они жили долго и счастливо. Более продуманные авторы добавляют ещё пять слов – и умерли в один день. То есть не оставили героям даже маленького шанса на страдание – возможности поубиваться на могиле своей половины. Иначе говоря, если люди и в самом деле когда-то наладят для всех жизнь без страданий, то это будет конец литературы, она просто вымрет с голодухи, как мамонты. Впрочем, это ещё не скоро. Тем не менее, это ограничение опосредованно влияет и на самих авторов. Если человек не испытывал определённых страданий, или, по крайней мере, не был их прямым свидетелем, сострадальцем, то он просто не в состоянии дать какие-либо их описания. Действительно, чтобы писать о горах, городах или пустыне, нужно там побывать, увидеть, ощутить запахи и услышать звуки. Должен быть багаж жизненного опыта прямого участия в событиях или наблюдения их, создающий представления. Даже пустое фантазирование отталкивается от чего-то реального. Взять титанов литературы; у них самих, как правило, биографии такие, что ахнешь. У Достоевского не жизнь, а чисто триллер, впечатлений ещё лет на сто сочинительства. Впрочем, что великие, тут хотя бы до уровня Донцовой дотянуться. Но и это вряд ли.

Родители мои имели нормальное представление о счастливой жизни, и в соответствии с этим приложили все силы для устройства моего жизненного пути, сделав его предельно гладким, без ухабов и проблем. И немало в этом преуспели. Я им благодарна. За то, что родили меня здоровой и не уродливой. Правильно воспитали, приобщили, образовали, оградили от дурного влияния, плохих привычек и нежелательных знакомств. Выдали замуж за приличного человека.

Но нет в жизни совершенства. Настал момент, когда оглянувшись назад, я вдруг поняла, что из прожитых сорока лет мне нечего вспомнить. Совсем, совсем нечего, кроме того случая из детства. Меня никогда не били, не грабили, не насиловали. У нас не было пожара и затопления. Не было врагов, тайных и явных. С мужем, интеллигентным, тихим и непьющим человеком, мы никогда не скандалили, измен не было, и денег на скромное, но достойное существование хватало. Но теперь я понимаю Берти Вустера, который просил своего ментора Дживса: – «Дайте мне совершить ошибки молодости, а то ведь после вспоминать будет нечего». Теперь, я, кажется, начинаю понимать своего бывшего мужа, и почему он ушёл. Пристойно, без скандала и без какого-либо внятного повода. Напоследок, с какой-то тоской лишь сказал: – «Господи, до чего всё гладко, зацепиться не за что. А так хочется кому-нибудь дать в морду». Однако развод трагедией не стал, и всё обошлось как-то буднично. Видимо что-то в нашем браке было не так, или чего-то не было вообще. Интересно, а жила ли я все эти годы? Может просто существовала? И как теперь быть?

Звук тормозящего у очередной остановки автобуса вернул в реальность. А в этой реальности, чуть заметно прихрамывая, в салон заходил немаленький, сильно за метр восемьдесят, мужчина. По виду лет за пятьдесят. Сел через проход от меня, и кресло под ним характерно скрипнуло. Дядечка ничего, с виду не толстый и живота нет, а тянет минимум килограмм на сто двадцать. Что-то в его облике было не так, что-то цепляло, напрягало внимание. С виду некрасив, возможно, даже страшненький. Черты лица вроде бы правильные, но вот дублёная кожа, шрамы, неровности привлекательности не добавляли. Впрочем, всё это компенсировал добродушный взгляд синих глаз, внушающий доверие, и как ни странно, вызывающий симпатию. Руки. Руки были заметно моложе лица, слегка загорелые кисти имели вполне изящные, какие-то не пролетарские формы. Породистый тип. Интересно, дядька большого размера, а это в глаза не бросается. Наверное, соразмерность от матушки природы. Если бы не одежда, то и внимания бы не стоил. Ага, одежда. Простая однотонная рубашка, джинсы…, однако! Стоп, а рубашечка не такая уж и простая. Похожую я видела на одном деловом партнёре нашей фирмы. И тогда ещё женщины говорили, что эта скромная шмотка в Европе стоит не менее 150 У. Е. И на мужике она новая, это-то я могу определить. Да и джинсы явно европейского происхождения, с вьетнамскими рядом не лежали. Эклектикой в этом ансамбле были дешёвые китайские босоножки. Наконец я поняла причину беспокойства – неопределённость. Вот оно. Я не могла понять социальный статус этого человека даже приблизительно. Вряд ли бандит, алкоголик или депутат, но, несмотря на это, он был похож на человека с богатым и разнообразным жизненным опытом.

И тут я увидела, что не одна изучаю этого гражданина. С противоположного ему сиденья элегантная дама позднего бальзаковского возраста, с нескрываемым напряжением в позе, буквально пожирала его взглядом. Не заметить такого интереса к своей особе было сложно, и мужчина, приподняв вопросительно брови, видимо уже хотел выяснить причину такого проявления внимания, но она его опередила,

– Скажите, вы работали в шестьдесят восьмом году на Сельмаше?

Тихо работающий импортный мотор не мешал слушать диалог. Довольно приятный баритон ответил,

– Да.

– Ваше имя Родион?

– Да.

– А ты меня не помнишь?

– Понял. Вы из прошлого. Дайте ассоциацию,.

– Какую?

– Ну, зацепку какую-нибудь, скажите ваше имя хотя бы.

– Евгения.

– Так, Евгения …, Женя. Ага, Нахичевань, улица какого-то февраля. Фармацевт,

– Вспомнил?

– Кажется да,

– А теперь скажи, куда ты тогда пропал? Я ведь так переживала. Ответь!

Тут мужчина вдруг стушевался, что-то начал бубнить про обстоятельства. Это привело женщину в ярость, и она воскликнула,

– Знаю я эти обстоятельства в юбках!

А затем, свирепея на глазах, вскочила с кресла, и с воплем дала мужику смачную оплеуху,

– Скотина!

Он, не повышая голоса, проговорил,

– Всё нормально Женя, если тебе будет легче, то стукни ещё, и потом будешь спать спокойно.

Она же, со злыми слезами на глазах, пошла к выходу и попросила водителя остановиться. Тот, очевидно всё слышавший, просьбу исполнил. Мужчина сделал было попытку встать, но она, обернувшись на выходе, грозно сказала,

– Не подходи, гад хладнокровный, – и растворилась в потоке людей.

– Ничего себе страсти, – подумала я, – уж этому-то типу есть, что в жизни вспомнить. Один из двух молодых людей, по виду студентов, сидевших за спиной мужчины, сочувственно спросил,

– И часто вас так дядя?

Полуобернувшись, тот ответил,

– Пощёчина что ли? Да нет, редко. Всё больше старались ножом, или чем увесистей.

Ребята заржали. Он неодобрительно посмотрел на них и сказал,

– Смеяться тут нечему. Воспитание есть внутренний тормоз, а вы видели очень воспитанную женщину. Заметьте, в какой ярости была, а ни слова матом. И ручкой по лицу, благородно, не гантелей какой-нибудь. Вот если бы на её месте была доярка необразованная с вилами в руках, то, думаю, стало бы не до смеха.

Из задних мест подала голос бабушка, похожая на тех, что обычно сидят у подъездов,

– Да вас кобелей не только вилами нужно. Вот ты, мил человек, небось, соблазнил честную девушку, а потом и смылся.

Мужчина повернулся к ней, и грустно сказал,

– Хуже.

– Что хуже-то? – спросила бабка.

– Я не сделал этого, – ответил он.

– Как это? – удивилась сбитая с толку пенсионерка.

Ответ прозвучал в нравоучительном тоне,

– Вот вы прожили уже немало, и должны бы знать, что женщина существо не столько разумное, сколько эмоциональное, живущее чувствами, а потому мстит не только за причинённое зло, но и за неисполнившиеся желания. Не оправдал я тогда её ожиданий, не соблазнил, потому и попал под раздачу, хоть и с задержкой.

– Экий философ, – подумала я, но тут автобус прибыл на конечную.

Встреча вторая.

Через полчаса я сидела в электричке, ждущей отправления, и копалась в сумочке в поисках телефона. Народ подходил и кто-то сел напротив. Подняв глаза, я непроизвольно ойкнула – передо мной расположился тот самый мужик в джинсах и чего-то искал в карманах. Услышав возглас, он посмотрел на меня, и неуверенно произнёс,

– Кажется, мы сегодня уже ехали в одном автобусе, или я ошибаюсь?

Я подтвердила, и мы разговорились.

– Да, – сказал он, – электричка …, давно не ездил, даже ностальгия какая-то. Я ведь в молодости одно время в пригороде жил, на полпути к Новочеркасску, мимо будем проезжать. И на электричке каждый день на работу, а потом обратно. Знаете, в этих пригородных поездах, неважно, московских или ростовских, есть какая-то своя атмосфера бытия, и лучше всего её описал, как мне кажется, Венедикт Ерофеев.

Сама стилистика речи, некоторая книжность её, как-то не вязалась с обликом собеседника, и я невольно спросила,

– Вы, наверное, много читаете?

– Раньше да, сейчас не читаю совсем.

– Что так? Зрение?

– Слава богу, нет. Просто всё прочитал.

– То есть как …, всё? Разве это возможно?

– Почему нет? При должной организации и правильно определённых целях – вполне. Действительно, «Не объять необъятное», всё напечатанное физически прочитать невозможно, но ведь не всё, что на бумаге, есть литература. Всю популярную беллетристику я проглотил в отрочестве и юности – Дюма, Конан Дойл, Марк Твен, Фенимор Купер, Майн Рид, Александр Грин и прочие великие. Затем немножко поумнел, и начал выбирать необходимое. С помощью библиотекарей, а это весьма компетентные люди, я составил список наиболее значимых произведений мировой литературы, не прочитав которых, нельзя считать себя цивилизованным человеком. На самом деле классика давно отсортирована, и по программе минимум это всего около четырёхсот книг. Читал я не только для наслаждения, но и ради знания, чтобы не хлопать глазами, когда звучат имена Фолкнера, Воннегута и других гениев. Лет десять назад я эту программу в расширенном виде закончил, и после этого интерес к художественной литературе иссяк. К научной ещё не совсем, но дело идёт к тому.

За разговором я не сразу заметила, что мы уже катим по городу, впрочем, тема была интересной, а он продолжал,

– Вообще-то моё литературное восприятие сформировалось, как и у прочего народа, советской цензурой. Огромное ей спасибо. Пусть принудительно, но пропуская лучшие произведения, негативно создавала эталон вкуса. Конечно, система была неидеальная, но основную функцию исполняла, то есть отсеивала абсолютную бездарность, порнографию и откровенную халтуру.

Тут я вклинилась,

– Вы хотите сказать, что литература обсуждалась в пролетарской среде?

– Напрасно иронизируете. Конечно, Франц Кафка не был актуальной темой в беседах комбайнёров, но если бы вам случилось побывать в тогдашних пивных и прочих подобных заведениях, то услышали бы немало любопытного.

Я внутренне содрогнулась

– Да, в основном футбол и бабы, но многие беседовали и на отвлечённые темы. Я лично был свидетелем рукопашной, которая возникла из-за разногласий по поводу Шекспира. Главное – никого это не удивило, более того, почти у каждого посетителя распивочной имелось собственное мнение по вопросу, уже стали формироваться команды приверженцев, и только милицейский наряд, забравший шекспироведов, предотвратил более масштабную драку. А теперь что? Глаза бы не смотрели на прилавки. Ведь большую часть этой продукции в советское время просто не напечатали бы. Какая к чёрту свобода слова? При чём она? Для дарований масштаба Булгакова или Есенина цензуры не существует. Ну что она им может сделать? Создать временные затруднения. Цензура мешала порнописцам, агрессивной серости и халтурщикам. Вот они её и отменили. А результат? Молодёжь скоро перейдёт на обезьяний язык. На полпути. Сейчас в моде рейтинги, но ведь они по большей части отражают не заявленную тему. В политике, например, это показатель искажения информации. В литературе часто отражается снижение планки уровня культуры. Хорошая литература всегда в какой-то степени элитарна, и большие тиражи, на которые ссылаются, и которыми гордятся, есть потакание неразвитым и низменным вкусам. С этой точки зрения в кинематографе самыми кассовыми будут порнофильмы.

Я попыталась перевести разговор на более близкую мне тему и спросила,

– А как вы относитесь к женскому роману?

– Вы имеете в виду творчество Донцовой и её клонов?

– Ну, хотя бы.

– А что говорить? Имя на слуху. Я как-то из любопытства прочёл полкниги Донцовой. Всё остальное можно уже не читать, прочие тексты мнения не изменят. Романизированные байки. Да каждый читатель всё это воспринимает как гольную выдумку. Придуманная страна, где все расчёты в долларах, неестественные сюжеты, герои, которых нет в реальной жизни. Их нет по той простой причине, что в стране нет среднего класса, представителями которого они выписаны. И через страницу ничем не оправданное и лживое очернение людей советского периода. Возможно, я неправ, но, на мой взгляд, вся эта литература изрядно политизирована, так как явно пудрит людям мозги, искажая восприятие действительности. Для меня загадка в названии жанра – «иронический детектив», ведь ирония в текстах отсутствует. Хотя, если считать её объектом самих читателей, то всё становится на место, а вот автор данного термина, полагаю, на редкость ехидный человек. Впрочем, по покупателю и товар. Извините, забылся, возможно, вы любительница этих романов?

Совершенно того не желая, я неожиданно брякнула,

– Видите ли, я сама писательница.

– Даже так?

Он был явно удивлён, что сильно меня задело. Поняв, что сказал бестактность, по мужской привычке понёс чепуху,

– О, простите, не признал, давно не общался с писательницами, видно сейчас они выглядят иначе, чем прежде. Теперь я просто обязан знать ваше имя, вдруг попадутся ваши книги. Будем знакомы, меня зовут Родион Алексеевич Коновалов.

– Вера Максимовна, псевдоним Морозова, это фамилия моей матери. Я начинающая писательница, и в моём активе всего одна маленькая повесть в журнале

– Так вот в чём дело, вы – любительница, пишете для души. Прекрасно! Большинство великих – Чехов, Толстой и все прочие тоже любители. У вас явно имеется талант.

Так нагло мне ещё не льстили, но было приятно. Однако мучил вопрос, и я не удержалась,

– У вас были сомнения, а судить можно было только по моему внешнему облику. Что в нём не так?

– А, вы об этом? Думаю, что-то из области интуиции. Вообще-то я считаю, что интуиция есть спрессованный житейский опыт плюс внимание доведённые до автоматизма восприятия. У всех людей это присутствует, но в разной мере. Любая деятельность – профессиональная и прочая, всякий образ жизни, даже лентяйский, так или иначе, отражается во внешнем облике человека, и с течением времени опыт наблюдения формирует стереотипы восприятия. Что-то вроде тренировки глазомера. Водитель со стажем довольно точно определяет скорость езды, не глядя на спидометр. В своё время я много работал с деревом – строгаешь и меряешь, и так день за днём. Со временем надобность в линейке отпала. Я и сейчас на глаз сразу определю размер сечения любого бруска до миллиметра. Да и не один я такой. Убеждён, что и вы делаете интуитивные оценки, особенно в общении.

– Интересно, и кто же я, в вашем восприятии?

Небольшая пауза с разглядыванием.

– Конторская к… служащая, не рядовая, высшее образование на лбу обозначено. Угадал?

– В общем да, а каким образом всё-таки?

– А я и сам не знаю. Наверное, есть какие-то конкретные признаки, но они не осознаются, просто возникает некий общий образ. Похоже, я много бюрократов перевидал, вот и отложилось. Тут дело даже не в профессии, а в каком-то социальном состоянии. Я вот, без особого труда, на взгляд определяю – замужем женщина или нет.

– Что, и не ошибаетесь?

– Ошибаюсь, конечно, я же не Вольф Мессинг, но статистика в мою пользу. Тут есть один нюанс. Он отразился даже в результатах соцопросов, согласно которым замужних женщин гораздо больше чем женатых мужчин. Этот парадокс объясняется просто – женщина считает себя замужней в любом случае, и со штампом в паспорте, и без него. А её сожитель, иногда, считает себя холостым, и это сбивает с толку.

– И каков, на ваш взгляд, мой статус?

– Вы относитесь к той категории женщин, которых можно обозначить – удачно развелась.

– Ничего себе! – подумала я.

– Простите Родион Алексеевич, а сами-то вы кто?

– Я в этом плане человек малопонятный, потому что я никто. Пенсионер.

– Да вроде бы…

– По льготному списку, с пятидесяти, – и добивший меня вопрос,

– Вера Максимовна, вы по образованию случайно не психолог?

– Господи, неужели и это заметно?

– Да нет, это я из своих соображений, наудачу. Так что? Угадал?

Я кивнула, и он этому обрадовался,

– Вы знаете, давно мечтаю узнать мнение такого специалиста по одной проблеме.

– Я не практикую, да и не имею соответствующего опыта.

– У меня тоже фобий нет. Дело не в этом, вопрос не прикладной, скорее академического характера.

– И вы уверены, что я смогу вам чем-то помочь?

– Не уверен, но вы дипломированный специалист, и скорее всего в силах дать оценку.

– Чего?

Он замялся,

– Тут в минуту не уложишься, да и за час тоже вряд ли. Мне скоро сходить, поэтому обсудим конкретнее при следующей встрече, месяца этак… через два.

Сказано это было таким же будничным тоном, каким говорят, что завтра понедельник. Вначале смысла фразы я не уловила, а потом забеспокоилась,

– Какой встречи? Где? Зачем?

– Откуда я знаю где? Я ж не ясновидец, и случайности не в моей власти.

– То есть вы хотите сказать, что мы неизвестно где случайно встретимся?

– Скорее всего.

– А с чего это вы так уверены?

– Да я и не уверен. Если то, что сегодня мы два раза столкнулись в транспорте простое совпадение, значит, естественно, мы больше и не увидимся. Но если это обратная случайность, а я её не исключаю, то, скорее всего, мы ещё встретимся. Да вы не волнуйтесь! Ничего в этом страшного нет, ну пересечёмся где-нибудь, побеседуем, да и разойдёмся – всего и дела. Ничего вам не прибавится, ничего и не лишитесь.

– Какая такая обратная случайность?

– Это скорее из области физики, долго объяснять. Хотите маленький эксперимент?

Я обалдело молчала, переваривая этот бред, а он продолжал,

– Я вам дам номер своего телефона. Это ни к чему вас не обяжет. Запишите или сразу вгоните в свой аппарат. Суть в том, что если это прямая, обычная случайность, то ничего не произойдёт, и вы этот номер можете завтра выкинуть. Но если это обратная случайность, то обязательно что-то произойдёт, и это что-то не позволит вам позвонить по этому номеру. В конечном счете, вы ничем не рискуете.

Я послушно стала искать авторучку, не нашла, и ввела продиктованные цифры в мобильник. Поезд затормозил, Родион Алексеевич попрощался, и сошёл на остановочной площадке.

Прибыв в Новочеркасск, я вышла к автобусной остановке и решила позвонить дочери. Достала из сумочки телефон, начала набирать, и тут подбежавший подросток толкнул меня под руку, после чего мобильник выскочил из ладони, подпрыгнул на асфальте, и со слабым треском закончил своё существование под колесом подрулившей маршрутки. Стало грустно. Какой-то сегодня странный день. Даша мне обрадовалась, и тут же спросила,

– Почему не отзвонилась как всегда?

Я рассказала. Но Дашин оптимизм не уменьшился,

– Ну и бог с ним, теперь купишь лучшую модель.

– Привыкла я к этому.

– Ничего, привыкнешь к другому. К хорошему быстро привыкаешь.

С жильём у Даши было хорошо. С сокурсницей Лизой они занимали просторный флигель во дворе частного домовладения, принадлежащего одинокой пожилой родственнице Лизы. Денег бабушка не брала, девушки в качестве платы помогали по хозяйству, и у них установились тёплые отношения. Ни у кого из студентов не было таких апартаментов, и постепенно определилась небольшая компания молодёжи, время от времени собиравшаяся в этом флигеле неформально пообщаться. Бабушка этому не препятствовала, потому что в целом ребята были воспитанные и непьющие.

Пока мы пили кофе, я поделилась своими сегодняшними путевыми впечатлениями. Весёлая характером Даша посмеялась и сказала:

– Прикольный дядька. А может тебе мама бог послал прототип героя?

– Тоже мне героя нашла. Человек он, конечно, оригинальный, и что с того?

– Ну, мама, не скажи! Ненормальности ведь не ограничиваются одними преступниками, про них и так все пишут. А кроме них есть ещё тронутые изобретатели, фанатики–коллекционеры и всякие чудаки интересные. Ой, мама, а может он того? Клинья к тебе подбивал?

– Нет, я бы это почувствовала. Он даже не смотрел на меня как на женщину. И способ знакомства получается какой-то мудрёный.

– Ну, вдруг он стеснительный, а от стеснительности мужики такие поводы для знакомства придумывают, что ахнешь.

– Нет, не то. Он вовсе не застенчив и робок в общении, особенно с дамами, скорее наоборот.

– Телефончик спросил?

– Нет.

– А свой не дал?

– Дал.

И тут до меня дошло. Видно это отразилось на лице, так как Даша обеспокоенно спросила,

– Мама, что такое?

– Телефон.

– Что, телефон?

– Номер телефона он дал, но предупредил, что сегодня я не смогу им воспользоваться, и ведь сбылось.

– И что?

– Теперь, согласно его теории, надо ожидать встречи с ним через два месяца неведомо где.

Тут уже Даша сошла с лица,

– Мама, мама! Выбрось всё из головы. Так не бывает. Таракашки в мозгах, это заразно. Давай ещё кофе, и переключим тему.

Встреча третья

За монотонностью дней и текучкой дел образ чудаковатого Родиона Алексеевича не забылся, а как-то стёрся, потускнел.

В соседнем подъезде жила Лида, разведённая дама моих лет, с которой мы были в дружеских отношениях. Лида имела автомобиль «Жигули» девяносто девятой модели, на котором вполне прилично ездила, но также тратила на машину немало денег и времени. У неё был знакомый механик, который, в преддверии профилактического ремонта, составил список необходимых запчастей, в связи с чем, ей потребовалось посетить авторынок. И она попросила меня, кстати, не впервые, помочь ей в этом деле. Попросту говоря, я должна была посидеть в автомобиле сторожем, пока она обходит рынок в поисках нужных деталей. В выходной мы туда и отправились. Я запаслась сканвордами, зная, что предстоит. Машин возле рынка «Фортуна» было видимо–невидимо, но Лида нашла брешь и припарковалась между двух «Жигулей». Взяла объёмистую сумку и нырнула в толпу покупателей. Не успела я выбрать сканворд, как из стоящей справа машины раздался странно знакомый голос,

– Здравствуйте Вера Максимовна.

Взглянув в окно, я обомлела – в полуметре от меня, на водительском месте бежевой «семёрки», находился не кто иной, как Родион Алексеевич и приветливо на меня смотрел.

– Здравствуйте, а что вы тут делаете? – тупо спросила я.

– Да то же, что и вы, охраняю личный транспорт. Только вы, наверное, чужой, а я свой. Угнать, не угонят, а что-нибудь слямзить – запросто, особенно свежекупленный товар. Я тут с приятелем. Он автомеханик, обычно сам на рынок гоняет, а тут у него свой собственный драндулет поломался, вот он меня и припряг, сейчас по рядам шастает.

Мимо ряда машин шла просто одетая, но довольно миловидная женщина лет сорока пяти. Она катила ручную тележку, гружённую мелким автохламом. Увидев лицо Родиона Алексеевича, она остановилась и заголосила:

– Ой, товарищ полковник! Я вас без мундира еле узнала. Ой, да вы меня, чи, не угадываете? Я ж Галя! Тогда в Тихорецке вы меня домой подвозили на этой самой машине. Вспомнили?

Лицо её выражало радость, а вот Родион Алексеевич как-то даже помрачнел, вылез из машины и, прихрамывая, подошёл к Гале. Они о чём-то поговорили, Галя что-то записала и ушла. А я неожиданно успокоилась. Во всяком случае, этот человек не сумасшедший, хотя бы потому, что имеет водительские права. Вернувшись, он попросился ко мне в салон, мол, через улицу неудобно беседовать. Я не возражала. Его настроение заметно упало. Помолчав, он произнёс в пространство,

– Они как кометы, всегда возвращаются, только у каждой свой срок.

– Так вы, значит, военный?

– Ну, раз был в армии, то военный. Только бывший.

– Родион Алексеевич, вот вы прошлый раз что-то упоминали об обратной случайности. Не проясните? Время как будто позволяет.

– Знаете, именно об этом я и думал побеседовать с вами. Хотелось бы знать компетентное мнение – может ли в принципе психология человека влиять на эти процессы?

– Какие процессы?

– Попробую объяснить попроще. Физический аспект случайности и закономерности весьма сложен. Они жёстко связаны и переходят друг в друга. Так случайное, хаотичное движение молекул жидкости на определённом уровне оборачивается закономерностями соотношений давления и температуры. И так во всём. Прямая и обратная случайность определяется направлением времени, а, следовательно, расположением причинности во времени. То есть, она может быть и в прошлом, и в будущем, а отсюда и характер случайности. В проявлениях обратной случайности просматривается некая непонятная закономерность, иногда наглядная, но чаще скрытая. То есть внешне выглядит как случайность, но в то же время подозрительно как бы и неслучайная. Примеров тьма – всякого рода странные совпадения вплоть до ясновидения. В природе всё перемешано, и не всегда видно, что есть что. Если к проявлениям прямой случайности люди давно привыкли, то обратная случайность сильно смущает разум. По сути, это какая-то неизвестная закономерность общего уровня, проявляющаяся в частных случайных процессах. Непонимание порождает страх. Вот вы сегодня испугались, увидев меня, а я нет. Со мной такое давно. Привык.

Пытаюсь разобраться с причинностью, но не получается. И возможно ли это вообще? Ведь почему интересно мнение психолога? Хочется понять, а вдруг причина происходящих событий во мне самом? Бывают же случаи! Вон баба какая-то жаловалась в газету, что шесть раз была замужем, а все мужья ей попадались исключительно алкоголики. Дошло же до неё, что не может это быть простым совпадением. Психолог объяснил, что причина в ней самой – на подсознательном уровне она их выбирала целенаправленно. Может и со мной что-то в этом роде, существуют же люди «тридцать три несчастья». Это к примеру. Происходящее со мной вовсе не является чередой сплошных несчастий. С этой точки зрения действительно загадка, – каким образом моё подсознание могло организовать вот хотя бы нашу сегодняшнюю встречу?

Я растерялась. И честно призналась, что толком ничего не поняла. Он помолчал и сказал,

– Да, вам проще будет уяснить суть на конкретике. Чтобы было понятнее, о чём собственно речь, я вам поведаю историю Матраса. Она произошла недавно, даже нога ещё не совсем зажила.

С этими словами он задрал штанину и продемонстрировал внушительный, сантиметров двадцать, шрам, действительно ещё до конца не заживший. Одёрнув брюки, смущённо сказал,

– Извините, привычка. Понимаю, что это не нужно, но измениться не могу. С давних пор мои рассказы вызывали недоверие, а кое-кто из шибко грамотных сравнивал меня с бароном Мюнхгаузеном, вот я и стал по возможности подтверждать правдивость. Но, как ни странно, это часто давало обратный эффект. С годами поумнел, и вообще перестал беседовать на всякие скользкие темы. Предупреждаю – рассказчик я, мягко говоря, неважный, возможно даже занудливый, но какой есть, лучше уже не научусь.

После этого я услышала рассказ о Матрасе. Именно так, с большой буквы.

Подобные истории, с относительно законченным сюжетом, будут присутствовать в тексте и дальше, подобно изюму в булке. Чтобы выделить эти истории из хроник и воспоминаний, которые по условию не имеют общего сюжета, я решила называть их новеллами. Название довольно условное, так как, в строгом значении жанра, они новеллами не являются. На самостоятельный рассказ эти истории не дотягивают, а для байки довольно сложны. Но ведь как-то их нужно называть? И да простят меня Боккаччо, Маргарита Наваррская и прочие древние, а также современные новеллисты. Итак.

Новелла о Матрасе.

– Чтобы было понятней, два слова о географии. Живу я в станице Камчатской, это небольшой райцентр километрах в ста от Ростова. Вокруг, как и везде, степь, пруды, посадки и хутора.

Сей матрас достался мне от одной профессиональной проститутки, одно время проживавшей в пустующей квартире (в то время у меня их было две). Дамочка она была на редкость красивая, и когда один лётчик не на шутку в неё втюрился, то она быстренько сводила его в ЗАГС и была такова. А матрас оставила как неуместный в новой жизни. Он был почти новый, выбрасывать жалко. Я человек непривередливый, заказал чехол, натянул на матрас, да и стал на нём спать. Лет десять пользовался, но всему свой срок. У матраса пружины вылезли, и всё такое. Отслужил. Ну, дело житейское, недавно новый купил, а этот временно на балкон, до удобного случая избавиться. А неподалёку от моего дома пустырёк имеется, и там, иногда, по тихой погоде лёгкий мусор сжигают. Как-то вечерком, я приметил такой костёр горящий, и решил этим случаем воспользоваться. Думаю себе – сожгу матрас на костре, а железки от него сборщики металлолома мигом уберут. Задумано – сделано. Живу я на втором этаже. Матрас, кстати, вовсе не маленький, килограмм тридцать, как минимум, весит. И чтобы на лестнице с ним не париться, решил сбросить его прямо с балкона. Глянул вниз – никого, место у нас тихое, посторонние не ходят. На улице стемнело. Ну, я его и сбросил. Слышу – ухнул, и тишина. Спускаюсь, захожу за дом, вижу – белеет во тьме. Я к нему подхожу, и тут обо что-то спотыкаюсь, а потом цепляюсь ногой за какую-то железку. Вот это рана и есть. От боли соображать стал плохо. Смотрю, за что же я споткнулся, а это ноги человеческие торчат из под матраса. Я его поднимаю, а там лежит мужик без сознания с головой в крови. Я так понял, что матрасом его с ног сшибло, и в падении он башкой обо что-то ударился. И вот, от боли плохо соображая, я на рефлексе действую по заложенной программе, то есть хватаю матрас и волоку по назначению. До дороги дотащил и опомнился, ведь раненому требуется помощь. Бросаю матрас и назад. Вдруг слышу крики, женские и мужские, а затем характерные звуки драки, сопровождаемые руганью матом. Но недолго. Мужской голос удалился. Выглянув из-за гаража, я узнал действующих лиц.

Позднейшая реконструкция событий показала, что каждый участник представляет их по своему, а как было на самом деле, знаю я один, но благоразумно помалкиваю.

Получилось следующее. В соседнем подъезде проживала семья, муж с женой средних лет. Их дочь вышла замуж и жила отдельно. Он был мужик простецкий и хозяйственный. Она же была дама с претензиями, считала себя невесть кем, драла нос и мнила себя романтической натурой. То есть попросту завела любовника. В тот вечер у них была встреча. По телефону она назначила любовнику место, которое оказалось под моим балконом, вот он туда и пошёл. Тем временем муж пошёл закрывать гараж, а это, обычно, занимало у него порядочно времени, поскольку там имелся холодильник с пивом. Она же воспользовалась его отсутствием и ринулась к месту рандеву. Подходит и видит своего хахаля, лежащего на земле с окровавленной головой, и то ли живого, то ли нет. На воре, как известно, шапка горит, вот она и подумала, что муж узнал об их связи, выследил, и грохнул милёнка. Тут она издала вопль – «Убью гада», и громко причитая, попыталась привести в чувство ненаглядного. А муж, услышав крики жены, поспешил на место узнать, в чём дело. Она же, увидев его приближение, схватила валявшийся на земле увесистый дрын, и без всяких объяснений заехала ему по лицу. Тот с копыток долой, но постарался увернуться от следующего удара, кое-как поднялся и отбежал за угол. Вот уж он-то меньше всех понимал происходящее. Ещё бы. На душе покой, впереди футбол по телевизору и вареники, а тут ни с того, ни с сего родная жена хрясть дубиной, и два зуба как не бывало. Когда на следующее утро я возил его в больницу накладывать швы на рассечённую губу, он изложил свою версию происшедшего. Сперва он вообще решил, что жена сошла с ума, и валит всех мужиков подряд, не разбираясь. А что ещё можно думать, если один уже готовый в крови валяется, и тебя всерьёз пытаются уложить рядом? Вот с перепугу и вызвал милицию. Уже после, из причитаний жены, узнал истину, и такое зло нашло, что бесповоротно решил развестись, И своё решение исполнил.

Когда приехал наряд, ушибленный матрасом мужик, почти очухался, и милиционеры, так толком и не понявшие, что произошло, решили отложить дело на потом, до подачи заявления. А пока решили доставить пострадавшего домой, так как он решительно отказался от больницы. Романтичная дама вызвалась его сопровождать, видимо в надежде там и остаться, но к её удивлению, он оказался женат на весьма злобной женщине, которая, узнав в чём дело, не постеснялась и выбила ей тоже два зуба сковородкой, оставив у разбитого корыта.

Но эти подробности я узнал позже. А в тот вечер, увидев разгорающийся скандал, решил держаться от него подальше, и вернулся к матрасу. Но он исчез. Тогда я ещё не знал, что это только начало его кровавого пути.

На следующее утро, как я уже говорил, пострадавший сосед попросил отвезти его к врачу. Вернувшись из больницы, я увидел давешний наряд патрульных, которые искали именно меня. Сперва я подумал, что в связи с ночными событиями – вдруг кто-то заметил мой бросок с балкона. Но дело было в другом. Парни в форме вежливо попросили проехать с ними к дежурному. Я попробовал выудить у них что либо, но узнал только то, что вызывают меня как потерпевшего. Так может лучше подъехать на своей машине? – спросил я. Они не возражали, тем более что их смена закончилась.

Беседа с дежурным оказалась любопытной. На мой вопрос о здоровье ночного пострадавшего, последовал встречный вопрос – откуда про него мне известно. Я объяснил, что сегодня возил соседа в больницу, и он про это рассказал. Дежурный сказал, что с ним всё в порядке, не считая двух выбитых зубов и шишки на голове. Он толком не помнит, что с ним случилось, возможно, просто упал в обморок, хотя раньше такого не бывало. А на земле, в месте падения, лежал уголок, о который он и пострадал.

– В общем, – заключил дежурный, – у них всё по–честному, полная компенсация – каждый из любовного треугольника лишился двух зубов, и повода для жалоб нет. Каждая сторона удовлетворена ущербом прочих. Главное, что все трезвые. Бывает же такое.

А меня вызвали в связи со злополучным матрасом. Оказалось, в тот самый день одна пожилая пенсионерка наняла местного алкаша выкопать яму. С горем пополам, к вечеру он работу сделал. Сердобольная бабуся расплатилась и вдобавок решила угостить работника чаем с пирожками. Ушлый мужичок, между тем, заприметил место, откуда бабка деньги доставала, а та предоставила ему момент, отлучившись по возникшей не ко времени нужде в туалет. Для слабой совести алкоголика это было сильное искушение. Схватив деньги, завёрнутые в платочек, он кинулся наутёк, не допив чай и не попрощавшись, что выдавало в нём никудышного воришку. Путь его пролегал по моей улице, и совпало так, что он видел, как я вынес матрас к дороге и ушёл. Решив, что это ещё один подарок судьбы, он взвалил его на плечи и поволок к себе домой. Жильё его было не близко, а матрас тяжёлый – приходилось отдыхать.

Тем временем патрульная машина, после описанных событий, возвращалась к месту дислокации и фарами осветила человека с матрасом. Поскольку мебельные магазины в эту пору уже закрыты, а сам способ пешей транспортировки как-то не вязался со временем суток, то данная картина возбудила подозрительность бойцов правопорядка, и они решили проверить свою интуицию.

Образ жизни алкоголика предполагает регулярные контакты с работниками милиции, то есть люди они достаточно известные в этой сфере. Проще говоря, патрульным была знакома эта морда. Увидев растерянность и бегающие глаза, ребята в форме поняли, что тут есть криминал, а, не зная в чём дело, просто взяли на пушку.

– Ну, вот ты и попался, – сказали они – Колись!

Горе–преступник решил, что осуществился худший для него вариант – бабка обнаружила пропажу, позвонила в отделение и его кинулись искать. Эффективность действий милиции настолько его поразила, что он тут же и раскололся:

– Я нечаянно, я даже не знаю, сколько там денег. Органы переглянулись и сказали,

– Поедешь с нами, и там всё напишешь, а заодно и про украденный матрас. Он тоже оттуда?

– Да нет, из другого места. Я его, можно сказать, нашёл.

– Говори, у кого взял, а то рассердимся.

Зная по опыту, что ребята в форме не всегда следуют принципам гуманности, он сразу признался, что украл матрас у меня. Оказывается, этот придурок знал меня и мою фамилию. В небольших городках такое бывает, Если я незнаком с человеком, то это ещё не означает, что он не знает меня. Тем более что я, как местный житель, пользуюсь некоторой известностью.

В общем, дежурный предложил написать заявление о краже. Я, конечно, отказался, мотивируя ничтожной стоимостью вещи, и похвалил действия милиции:

– Профессионально работаете, раскрыли две кражи ещё до того, как о них узнали потерпевшие. (На тот момент не очень бдительная бабушка действительно ещё не знала, что её обворовали).

Несмотря на комплимент, капитан в корне пресёк мою попытку подарить этот матрас незадачливому воришке. Вежливо, но непреклонно он попросил, чтобы я как можно скорее забрал свой матрас, и оказался с ним как можно дальше от милицейского двора, где он валялся. Более того, дал в помощь человека в форме, с которым мы еле привязали матрас к машине. Подозреваю, что человек сей, не столько помогал, сколько следил, чтобы я не смылся без матраса. От него же я узнал причину антипатии к моему предмету мебели. Оказалось, утром через матрас споткнулся и упал постовой, сломав при этом палец руки.

Смотрите сами – суток не прошло, а на счету матраса две разбитые семьи, один в тюрьме и четверо покалеченных. Я отделался сравнительно легко, кожа на ноге не зубы – регенерирует, и кости целы.

Путь оставался один – свалка. На центральную свалку мимо гаишников с негабаритом я ехать не рискнул. Вспомнил о небольшой сельской свалке километрах в семи, в окрестностях одного хутора, где частенько копал червей для рыбалки. Туда и махнул. Расстался с матрасом и налегке вернулся домой, полагая, что всё закончилось. Но.

На следующее утро мне позвонил Иван Иванович, председатель нашей ветеранской организации, и попросил об услуге, а именно: заехать к члену нашей организации Николаю, и забрать у того кое–какие бумаги. Подобного рода просьба была далеко не в первый раз, и удивления не вызвала. Иван Иванович – хороший человек, и по возможности я его всегда выручаю.

Каково же было моё удивление, когда зайдя во двор к Николаю, я увидел лежащий на земле мой матрас. Не узнать его было невозможно. Я не стал афишировать своё знакомство с этим предметом, но полюбопытствовал, где Николай его раздобыл. Тот махнул рукой и сказал, что это целая история.

Оказывается, на том самом хуторе проживает родной дядя Николая – немолодой, но бодрый дедок. Настолько бодрый, что раскатывает на старом мотоцикле с коляской. На нём он и приехал на свалку подкопать червей для рыбалки. Но наткнулся на матрас, что изменило его планы. Отложив добычу червя, дед привязал матрас до коляски, и с этим трофеем двинулся домой. Однако, заезжая во двор, зацепился матрасом за ворота, мотоцикл перевернулся, да так неудачно, что дед в падении сломал ключицу. Вызвал племянника. Тот откликнулся и приехал на своём грузовом мотороллере. Навёл порядок во дворе и в доме, вызвал врача и отправил дядю в больницу. Тот перед отъездом попросил Николая, чтобы он забрал матрас себе: – «может, на что сгодится». Заметьте, ни один, ни другой даже не подумали вернуть его на свалку. Наверное, фамильная черта. Я бы не назвал это скаредностью, но некоторый элемент плюшкинской психологии, на мой взгляд, имеется. Они, вероятно, считают это хозяйской жилкой.

– И что ты с ним будешь делать? – спросил я. Николай почесал затылок, – Придумаю. В нём железа килограмм двадцать на крайний случай. Я пожелал ему удачи и отправился восвояси.

Утром разбудил звонок от Николая. Он нуждался в помощи и просил срочно приехать. С недобрым предчувствием я отправился к нему. Предчувствие не обмануло. Николаю и его жене требовалась медицинская помощь. Во дворе стоял сильный горелый запах. На мои расспросы Николай поведал о происшедшем накануне.

Будучи человеком энергичным, он не стал откладывать дело в долгий ящик. Решив, что для добычи желанного металла, проще всего матрас сжечь, он приступил к выполнению. Затащил его во внутренний двор, плеснул солярки и подпалил. Вероятно, всё бы прошло благополучно, если бы он не отлучился, но его зачем-то позвала жена. Десяти минут хватило, чтобы огонь перекинулся на стоящий неподалёку деревянный туалет. И это бы ещё полбеды, но от горящего туалета занялся и сгорел соседский курятник. Пришлось отстегнуть соседу нехилую сумму.

Обгоревший матрас представлял теперь собой пружинно–проволочную конструкцию, которую следовало чем-то разрезать на мелкие части. И Николай, недолго думая, применил для этой цели «болгарку». Это довольно опасный инструмент, не предназначенный для подобных работ, что «болгарка» вскорости и доказала. От перекоса лопнул режущий диск, и отлетевший осколок глубоко впился Николаю в ногу. Но это не сломило упорства матёрого сборщика утиля. Смазав рану зеленкой и заменив диск, он завершил дело, и измельчённый скелет матраса был уложен в мешок из прочного искусственного материала белого цвета, который в данный момент лежал возле ворот.

За ночь нога у Николая воспалилась, её разнесло так, что он еле ходил. Его жена, выйдя утром по делам, споткнулась о злополучный мешок и упала, вывихнув при этом руку. Вот Николай и вызвал меня, чтобы отвезти жену в больницу, а на обратном пути, как он мечтал, заехать на пункт приёма металлолома. Никакие отговорки не помогли, и таким образом белый мешок с останками матраса оказался в моём багажнике. Замкнулся ещё один круг.

В приёмном отделении скорой помощи, куда я их доставил, хирург, после осмотра, госпитализировал обеих. Причём состояние ноги Николая было признано тяжёлым, и ему предстояла срочная операция. Прощаясь, Николай попросил, чтобы я всё-таки сдал сей металлолом в мешке, но получил решительный отказ. Я сказал, что брошу мешок ему во двор, а он потом пусть сам с ним разбирается. И тут взбунтовалась супруга Николая, видно достал он её своей погоней за мелочной прибылью. Громким и неприятным голосом она высказала всё, что думала об умственных способностях Николая, помноженных на жлобство, и заявила, что если ещё увидит какой-нибудь хлам во дворе, то подаст на развод. Меня же она попросила,

– Алексеевич, ради бога, выброси где-нибудь эту дрянь, чтобы я больше её не видела.

На том и расстались.

Что оставалось? Мудрить было ни к чему. И я отправился на известный мне пункт приёма металла, как вы понимаете, не из корысти. Увы, там были какие-то люди, которые сказали, что пункт закрывается, мол, у хозяина проблемы, не то с лицензией, не то с её отсутствием. Я понял, что нужен профессионал. И у меня такой знакомый имелся – Фёдор Фёдорович, бывший колхозник, а ныне пенсионер. Он держал коров, а на досуге собирал и сдавал металлолом. Я к нему и отправился.

Встретились. Я завёл разговор на общие темы, а затем, как бы невзначай сказал, что у меня завалялось немного металла, и чтоб добро не пропадало, хочу его отдать. Фёдор Фёдорович без долгих разговоров взял мешок и забросил его на доски возле гаража. Я ещё сказал ему, что мешок лежит неустойчиво, ещё упадёт с высоты. На что Фёдор Фёдорович резонно заметил,

– Там что? Хрустальная люстра?

Я успокоился и поехал домой. Мешок был в надёжных руках, его участь была предрешена. Но, как, оказалось, успокоился я рано. На пути матраса оказался сын Фёдора Фёдоровича Васька, редкий оболтус, вмешательство которого изменило ситуацию к худшему.

На следующий день мне надо было быть по делам на том краю, и проезжая мимо двора Фёдора Фёдоровича, я увидел его самого. Проехать, не поздоровавшись, было неудобно, и я затормозил. Поздоровались. Фёдор Фёдорович выглядел грустным. На вопрос о причине поведал следующее,

– Не послушал вчера тебя Родион, поленился сразу отнести мешок с железками в мотороллер, а корова выходила со двора, да зацепила мешок, а он и упал прямо на кобелька, который сзади бежал. Что-то ему видно внутрях повредило, к вечеру сдох. Жалко.

Мне тоже стало жалко маленького симпатичного пёсика.

После этого Фёдор Фёдорович отнёс мешок в кузов мотороллера к прочим железкам, и решил было тут же отправиться на пункт, но не успел выехать со двора, как пробил скат. Ваську он выловил только сегодня утром, и заставил его отремонтировать колесо. Тут я обратил внимание на отсутствие мотороллера во дворе. Фёдор Фёдорович схватился руками за голову и взвыл,

– Ах, паразит, уехал всё-таки обормот!

Дело в том, что Василь был лишён водительских прав, но обладая нездоровой страстью к процессу езды, при любом удобном случае седлал любую технику, пер, куда глядят глаза, и неизменно попадался гаишникам, а штрафы регулярно платил отец.

В это время, проезжавший мимо на велосипеде мальчуган крикнул:

– Там ваш Васька в аварию попал!

– Где?

– Недалеко, на винзаводском повороте.

Фёдор Фёдорович побледнел, и попросил подбросить до места. Было действительно недалеко, и мы прибыли, можно сказать, ко времени. То есть гаишники уже были на месте и разбирались, что к чему. Я стал в сторонке и начал вникать в ситуацию. Произошло следующее. Когда Василь повернул налево, плохо закрытый борт открылся, и белый мешок выпал на дорогу. Ехавшая следом «девятка», попыталась от него увернуться, вильнула вправо и врезалась в деревянный забор. Василь что-то услышал, остановился возле магазинчика, слез с мотороллера и застыл с открытым ртом. Водитель «девятки» подошёл к Василию и хорошо заехал ему в глаз. Тот пришёл в себя и хотел дать в ответ, но их разогнал хозяин магазина, который и вызвал милицию. В ходе разборок выяснилось, что водитель легковушки был поддатым, что несколько смягчало позицию Василя. Когда мы подъехали, то этот балбес заявил, что выпавший мешок принадлежит мне. Стражи дорог удивились и поинтересовались, действительно ли так? Пришлось подтвердить. Впрочем, я быстро объяснил ситуацию, и они вернулись к своим баранам. Тут обнаружилось, что в машине была пассажирка, тоже слегка поддатая и требовавшая оказания медпомощи по поводу нескольких ссадин. Вот меня и попросили исполнить гражданский долг – доставить пострадавшую в травмопункт, а заодно и забрать свой мешок с дороги.

Не знаю, чем кончилось дело для водителя «девятки», вряд ли хорошо, а Фёдор Фёдорович заплатил привычный штраф за Васькину езду без прав. Пострадавшая девица, на мой взгляд, пострадала не очень, носилки не требовались, однако, когда я её доставил, фельдшер приёмного отделения уже меня узнала.

– Вы что-то зачастили к нам, дядя, прямо каждый день. Где вы их находите?

– Да это не я их нахожу, а матрас, – брякнул я, и добавил, – Только он сейчас разрезанный в мешке.

– Уж не тот ли это мешок, который вас просили выбросить? – удивилась она.

– Да, он самый, – и я рассказал, как было дело.

– Ну, надо же! Тут, кстати, недавно дедушку одного доставили. Тоже через матрас пострадал.

– С переломанной ключицей?

– Точно. Вы его знаете?

– В глаза не видал. Но знаю, что покалечился он через этот матрас. Только тогда он ещё был целый.

– Вот это да! Избавьтесь от него, наконец, а то полрайона перекалечится.

Я сказал, что постараюсь, и распрощался. Надо было действовать конкретно, и я рванул прямиком на центральную свалку. Но въезд на неё оказался перекрыт развёрнутой фурой и машущими руками людьми, судя по всему водителями мусоровозов, которые тоже не могли попасть к месту назначения. Негде было даже остановиться, и пришлось ехать прямо. Вырулив на районную дорогу, я проехал несколько километров, высматривая удобное место. Наконец дорога налево, и я стал искать какую-нибудь хуторскую свалку. Вдоль речки тянулась посадка, и, плюнув на экологию, я остановился и поволок белый мешок в лесополосу. Вернувшись, я увидел возле моей машины милицейский УАЗ со стоящим рядом местным участковым. Он откуда-то возвращался и случайно заметил мои манёвры. Они показались ему подозрительными. Пришлось тащить мешок назад, и объясняться с предъявлением документов. Запахло штрафом, но обошлось выговором. В это время мимо проходил щуплый мужичок с удочкой. Видимо в ожидании скандала, он приостановился, насторожив уши. Услышав, что в мешке железо, которое я хотел выбросить, сей хуторянин попросил отдать добро ему, так как он тоже пробавлялся этим бизнесом. Я тут же отдал ему просимое, он забросил мешок на спину и поковылял берегом к хутору. Всё уладилось, и, попрощавшись, мы разъехались по домам.

Ранним утром, если не поздней ночью, зазвонил линейный телефон. Это по справочнику меня разыскал давешний участковый, и попросил немедленно приехать. Возникло беспокойство. Вскоре я уже был возле его двора.

Оказалось, что накануне произошло следующее. Забулдыга с белым мешком, удалившись от нас, пошёл берегом, поскользнулся на сырой глине и упал в воду. Там было не очень глубоко, но мешок зацепился за одежду на спине и не дал ему выплыть. То есть, попросту его утопил. Ранним утром на него наткнулся рыбак.

– А я тут при чём? – спрашиваю.

– Вы хотите ходить на допросы к следователю? – задал встречный вопрос участковый.

Я без раздумий ответил отрицательно. Стало понятно, что ему тоже не хотелось лишней мороки, и он твёрдо настоял, что бы я забрал своё добро и никому его не показывал. Вручил мокрый мешок, и как бы невзначай, поехал сзади сопровождающим до самой станицы. Что делать? Поставил я мешок в свой гараж в углу, от греха подальше. Тут, думаю, для окружающих он безопасен, а потом видно будет.

Однако, на следующую ночь, где-то часа в три, меня разбудили соседи, и сообщили, что из моего гаража доносятся крики. Чуя неладное, я поспешил. Крики были о помощи.

Оказывается, один лихой молодой человек, смущённый приличным видом моего гаража, решил ночью незаконно проверить его содержимое с целью воровства. Ворота на виду, да и тяму открыть у него не хватило бы, поэтому он с тылу снял шиферину с крыши, и проник внутрь. Путь он освещал маленьким фонариком, в свете которого и увидел белый мешок в углу. Воришка решил использовать его, как ступеньку на пути вниз, но не учёл его внутренней неустойчивости, и в результате грохнулся на цементный пол, сломав при этом ногу и разбив лицо. Обездвиженный, он впал в отчаяние, и, осознав опасность травмы, начал взывать о помощи. Что оставалось? Кое-как я погрузил этого горе–грабителя в «Жигули» и повёз его в больницу, советуя ему соврать что-нибудь о причине падения. Уж очень не хотелось потом объясняться в роли потерпевшего.

Как на грех, дежурила уже знакомая фельдшерица. Увидев меня, она ахнула,

– Неужели опять Он?

– Да, – я вынужден был сознаться, – Вот, споткнулся об него.

Женщина в белом халате испуганно перекрестилась и уставилась на пострадавшего. Тот, ничего не понимая, часто заморгал, и посмотрел на меня. Я постарался ему объяснить, но, наверное, совсем сбил его с толку и напугал,

– Ты не первая жертва матраса, который в белом мешке, – и на ухо добавил, – На его счету уже есть труп, а просто побитые в основном здесь, в больнице.

Хотя он всё равно ничего не понял, но проникся и сказал,

– Дядя, я теперь ваш район десятой дорогой буду обходить.

Было ещё рано, все спали, и свидетелей не могло быть. Я вернулся к гаражу, взял злополучный мешок и отнёс его в мусорный контейнер, где на всякий случай замаскировал его всяким хламом. И успокоился только после того, как на следующий день увидел процесс загрузки содержимого контейнера в мусоровоз. Всё.

Дня через два после этого, случилась мне нужда зайти в сельскую администрацию. По дороге мне встретилась хорошая знакомая Христина Григорьевна, которая направлялась туда же. Скрывать не буду, некогда у нас был маленький роман, и мы были в хороших отношениях. Возможно, польские корни сказывались, и эта приятная дамочка была довольно сентиментальна, что при её должности выглядело странновато. Она была заведующей кладбищем. Вот и сейчас она поведала грустную историю своей бывшей одноклассницы. Бумаги в её руках были документами на казённое захоронение, бомжей ведь тоже нужно хоронить, и это были последние страницы жизненного пути некогда скромной, аккуратной и благополучной девочки, Христининой подруги школьной поры.

Всё у неё в жизни складывалось хорошо – выучилась, вышла замуж, подрастали двое детей. Кто бы подумал, что в тихой, легко краснеющей женщине таится жуткая мстительность и способность на отчаянные шаги. Это выяснилось, когда она застукала мужа с шалавистой соседкой в интимный момент. Скандала и шума она не подняла, простила кающегося мужа, а вечером выследила соседку, и зарезала её как свинью, одним ударом большого столового ножа. Ей дали семь лет. Муж взял развод, всё продал, и уехал с детьми, не оставив адреса.

Из тюрьмы она вышла другим человеком. В наколках, худая, страшненькая, разговор хриплым прокуренным матом, и пьющая всё, что горит. Скиталась, где попало, пока не очутилась на свалке среди бомжей. И вот финал – на днях подралась с каким-то бродягой за выпавший из мусоровоза мешок, тот дал её чем-то по голове, и как оказалось, убил. У них это запросто.

– Белый мешок? – спросил я.

– Да, белый. А ты откуда знаешь? – и подозрительно посмотрела. Я постарался уйти от темы, и распрощался. Наверное, это был последний привет от Матраса. Надеюсь на это.

****************************************************************************

Вот так, Вера Максимовна, можете верить в эту историю, а можете считать её байкой. Я материалист – в магию и прочее не верю, тем более в душу вещей. Всё это, конечно, не более чем дурацкое стечение обстоятельств. Дело не в этом. Я сам в моей жизни подобен этому матрасу. Я, как какой-то магнит, притягивающий всякие ситуации и приключения. И ладно, если бы всё происходило только со мной, но ведь часто я становлюсь своего рода катализатором всяких событий вокруг меня. Это не обязательно несчастья, но сама их концентрация заставляет задуматься – неужели причинность во мне? Что-то, мною не замечаемое? Из-за этого вся моя жизнь какая-то фрагментарная, зигзагом. Я не люблю приключений Я тихий обыватель, но созерцательный образ жизни у меня не получается.. И нести мне эту ношу, видимо до конца. Или пока не узнаю причину. Впрочем, договорим в следующий раз, уже идёт мой приятель.

– Когда встречаемся? – спросила я.

– Да, снова так же, похоже у вас на редкость стабильная орбита.

Он попрощался будничным тоном, вылез и пошёл помогать укладывать купленный товар. Был слышен их разговор,

– Что, опять знакомую встретил?

– Ну, да.

– Давнишнюю?

– Нет, месяца два всего.

– Да тебя, Алексеевич, хоть в Антарктиду забрось, и там пара знакомых пингвинов найдётся.

Хлопнул багажник, и они уехали. Вскоре пришла Лида, и мы тоже отправились домой.

Дома я первым делом взяла календарь и произвела несложный подсчёт. Получилось шестьдесят три дня. Я произнесла это число вслух.

– Чего шестьдесят три? – спросила вошедшая в комнату Даша.

– Дня. То есть, месяца два, – ответила я.

– В двух месяцах может быть шестьдесят или шестьдесят один день, – возразила Даша.

– Правильно, если сказано два месяца, а месяца два, это и есть шестьдесят три или пятьдесят девять дней. Нюансы русского языка – от перестановки слов слегка меняется сумма.

– А в чём собственно дело?

– Родион Алексеевич говорил, что мы встретимся месяца через два.

– Мама, ты что? О, господи! Неужели ждёшь этой встречи?

– Уже.

– Что, уже?

– Уже встретились. Сегодня.

Даша растерялась,

– Не может быть! Как это? Да он выследил тебя мама!

– Вот это вряд ли.

– Откуда ты знаешь мама? Он маньяк, наверное.

– Да нет. Ты выслушай. Встретились мы действительно случайно. Он давно стоял на своём месте, это мы к нему подкатили. Всё просто, но чтобы это организовать специально? Здесь столько случайных факторов, что это подстроить просто нереально.

– И что теперь?

– А ничего. Через «месяца два» встретимся опять неведомо где.

– Ой, мне как-то не по себе, мама.

– Признаться, мне тоже. Да и ему видно не по себе от всего этого, хотя и говорит, что уже привык. Пытается привлечь меня, как психолога, для решения этих загадок природы.

– Ты хоть разузнала про него что-нибудь?

– Немного. Живёт в Камчатской. Пенсионер. Имеет «Жигули», а одна его знакомая при мне назвала его товарищем полковником. Судя по взглядам, которые она на него бросала, по женской части он малый не промах.

Затем я пересказала Даше наш разговор и его рассказ о Матрасе. Слушая его, даже в сокращённом варианте и моём исполнении, Даша хохотала,

– Мама, это же сюжет фильма. Овцы–людоеды и помидоры–убийцы отдыхают. «Матрас разбушевался», нет, лучше «Матрас–терминатор». Угореть. Фантазия у мужика работает.

– Похоже, что он говорил правду.

– Тогда ещё круче. Так и вижу титры – фильм снят на основе реальных событий! Надо будет рассказать Лизе и ребятам.

Мне, однако, было не очень весело. Скорее, я испытывала сочувствие к Родиону Алексеевичу. Всё хорошо в меру. Бедные страдают от недоедания, богатые от пресыщения. Приключения разнообразят жизнь, но постоянные приключения могут изрядно поднадоесть. Даша заметила моё настроение и посерьезнела.

– Родион Алексеевич просил помочь ему, а не смеяться над ним, – сказала я, и продолжила,

– Человек он, конечно, оригинальный, но и на записного враля не похож, да и на артиста тоже, хотя.… Это, наверное, от манеры разговора.

Большинство из нас говорит на нескольких русских языках – на работе на одном, дома на другом, в гостях на третьем и так далее. У Родиона Алексеевича это происходит более выражено, как-то механически, будто переключаются программы. Когда он говорит на общие темы, то шпарит без запинки, как по книге, словно лекцию читает. Вряд ли у него есть академическое высшее образование, скорее самообразование, но такого уровня, что он заткнёт за пояс многих обладателей дипломов. Когда он рассказывает о других, то речь его становится более живой. А когда начинает говорить о себе, то, как и всякий обычный человек начинает мямлить, мычать и употреблять слова–паразиты. Возможно, в запасе у него есть и другие диалекты. Вот это переключение и создаёт впечатление артистизма. Но это, наверное, только впечатление. Артисты ведь тоже переключаются, но делают это сознательно, намеренно, а для Алексея Петровича, похоже, это как дышать, естественный процесс.

– И с чувством юмора у него, того…, – вслух подумала я.

– Неужели отсутствует? – удивилась Даша.

– Этого нельзя утверждать, ирония в его рассказах присутствует, то есть чувство юмора имеется, но какое-то своеобразное, нестандартное. На что Даша резонно заметила,

– Вот это как раз понятно. Для мужа, возвращающегося из командировки, анекдоты про него не кажутся смешными.

– Возможно так, а возможно дело не в этом.

– Мама, не надо углубляться. Бог послал тебе твою противоположность, человека, с которым постоянно что-то происходит и случается, и как писатель, используй это. Вдруг и, правда, ещё встретитесь, так на всякий случай носи диктофон. Хочется услышать живой голос этого чуда природы, а то ведь можно заподозрить, что всё это выдумки.

Сумасшествие, наверное, действительно заразно. Несмотря на полную нелепость, я стала таскать с собой диктофон, и как оказалось, не зря.

Встреча четвёртая.

Мой босс был руководителем ещё с советских времён, но догматиком управления не являлся. Именно поэтому, я время от времени ездила в командировки, которые не имели прямого отношения к моим служебным обязанностям, подменяя заболевших и отпускников. Отправляя меня в дело, босс употреблял выражение – «продуть ноздри». Наверное, играли роль моё серьёзное отношение к делу, и не в последнюю очередь семейное положение. Впрочем, особых трудностей не было. Вопросы с партнёрами решались рутинные, а география поездок не была обширной. Хватало одного рабочего дня, реже двух.

Вот и сегодня, несмотря на пятницу, меня с утра отправили в станицу Ленинградскую Краснодарского края оформить некоторые документы с нашими поставщиками. Дело привычное, и к обеду я управилась. Быстрота объяснялась желанием их конторы подчистить дела к выходным. Просили остаться пообедать, но я торопилась, так как ждала приезда Даши.

И вот, в хорошем настроении, мы катим на казённой «Волге» уже по окраине станицы, приближаясь к трассе на Ростов. Мы – это я и водитель Миша. Он человек молодой, молчаливый и серьёзный, возможно оттого, что, несмотря на юность, уже женат и имеет ребёнка.

До автострады оставалось совсем немного, когда под ногами что-то скрежетнуло. Миша занервничал, свернул на обочину и заглушил мотор.

– Приехали, кажется, коробка навернулась.

В технике я разбираюсь слабо, но, глядя на расстроенное лицо парня, поняла, что дело серьёзное.

– И что теперь делать? – спросила я.

– Да придётся вам на автобусе добираться, а я уж тут буду помощи ждать.

Осенняя погода вдруг стала казаться неприветливой, и захотелось есть. Я сказала,

– Ладно. Сейчас схожу в магазинчик, куплю что-нибудь съедобное, перекусим, а потом позвоню начальнику, и пусть решает, что нам делать дальше.

Мы стояли за поворотом направо перед маленьким продуктовым магазином, куда я и направилась. В дверях я столкнулась с выходящим мужчиной, в котором сразу опознала Родиона Алексеевича. Всё-таки к чертовщине трудно привыкнуть, и я растерялась. Он поздоровался первым и поинтересовался, какими судьбами я здесь оказалась. Мы отошли к его машине, которую я сразу не заметила, так как она стояла справа за поворотом. Там я рассказала о сложившейся ситуации. Он проникся сочувствием и сказал, что по мере возможности готов помочь. Тут подошёл Миша, отозвал меня и спросил,

– Вера Максимовна, вы что, знакомого встретили?

– Да.

– А не мог бы ваш знакомый нас выручить?

– Как?

– Да тут неподалёку, километров двенадцать, есть станица Атаманская, а там живёт мой двоюродный брат, который занимается автосервисом. Вот если бы попасть туда, то уже сегодня я бы дома был на исправной машине. Попросите своего знакомого буксирнуть нас туда. Недалеко ведь.

Я изложила всё это Родиону Алексеевичу, и попросила о помощи. Он подумал и сказал,

– Я еду от дочки. По большому счёту время у меня есть, и если утрясти финансовую сторону, то войду в положение. Вы ведь здесь, как я понял, по казённой надобности, то есть на работе, и получаете за это зарплату. А мне придётся делать изрядный крюк, и с какой стати я буду катать вас на своём бензине?

Мы с Мишей заверили его, что всё утрясём. Я тут же позвонила начальнику, объяснила ситуацию, и план действий. Он дал добро и похвалил меня за предприимчивость. Эта похвала значительно повышала мои шансы на следующую командировку. Всё уладилось.

Хозяйственный Миша достал буксирный канат из багажника, Родион Алексеевич подъехал, закрепил канат, я села к нему в салон, и мы двинулись в путь. Перед этим, Родион Алексеевич сказал Мише, что дороги он знает, и поедет к Атаманской наименее загруженным маршрутом, а тот, в свою очередь объяснил местоположение мастерской. Мы действительно поехали каким-то объездным путём, но дорога была хорошей и довольно пустынной. Родион Алексеевич вёл машину аккуратно и без напряжения, что свидетельствовало о немалом водительском опыте.

До Атаманской действительно оказалось недалеко. Доехали туда в молчании и без приключений. Оставив Мишу с «Волгой» в мастерской, мы отправились в сторону Павловской. Остановившись на обочине, Родион Алексеевич достал карту дорог и протянул её мне,

– Я и так расстояния знаю, а это вам, чтобы убедились в том, что вы должны мне двадцать пять литров бензина. Заправляться будем в Кущёвке, там бензин хороший.

Я выразила согласие, и мы выехали на трассу. Тут я вспомнила про диктофон, и включила его. Разговор начал Родион Алексеевич,

– Вера Максимовна, помните ли вы нашу встречу? О чём тогда говорили?

– Да, помню. Но простите, ведь я ничтожно мало знаю о вас и вашей жизни, чтобы делать какие-то выводы. Вы должны поподробнее поведать о себе.

– О чём конкретно? Когда всё это стало проявляться?

– Нет, просто о себе и своей жизни – кто, как и откуда. Что-то вроде автобиографии.

– С чего же начать?

– Давайте с самого начала. С рождения.

– Даже так? Что там могло быть интересного?

– Как знать? Иногда имеет немалое значение в дальнейшем.

– Наверное, вы правы. Все мы родом из детства. И в самом деле, я чувствую, что в моём характере есть что-то такое первобытное, сохранившееся с детства, только оно подшлифовалось цивилизацией. Ладно. Сам напросился, вилять не буду. Всего, конечно, не рассказать, книги не хватит, а что интересное было, изложить попробую.

Биография моя довольно обыденна, и особого интереса не представляет. Как все учился, служил, работал – никакого детектива. А вот некоторые занятные моменты случались. Но надеюсь на ваш такт психолога. Вообще-то ничего такого потаённого я вам рассказать не смогу, потому что никаких душевных надломов у меня нет. Всё это скорее исследование непонятных явлений. Но все-таки мне трудновато, ведь вы практически первый человек, который услышит мои некоторые воспоминания.

– Н–да. Рождение. Вот есть такой фильм, «Формула любви». Там у графа Калиостро есть плутоватые слуги, Джакоб и Маргадон. И там есть любопытный эпизод, где Джакоб интересуется у Маргадона о его родине. Тот отвечает, что родины у него нет вообще, потому что родился на корабле, а куда он плыл, и откуда, все давно забыли. У меня, конечно, не такой тяжёлый случай, но чем-то, похоже. Место моего рождения как бы размазано в пространстве.

Я появился на свет в поезде дальнего следования во время движения, и вне каких либо населённых пунктов. Запись в свидетельстве о рождении, однако, вносить надо, и местом рождения у меня обозначено название небольшой станции, на которой высадили роженицу, то есть матушку мою, и где ей выдали справку в местной больнице. На этой неведомой станции я никогда больше не бывал. Почему так случилось? Думаю, это оттого, что я был первенцем, и у матушки не было никакого опыта в подсчёте сроков. В результате я оказался типичным самородком, то есть, когда пришло время, то я сам по себе, без посторонней помощи появился на свет. Пока проводница бегала по вагону в поисках врача, всё и произошло природным диким образом. Наверное, это имело значение в дальнейшей жизни, так как лет до сорока я вообще ни разу не болел, Травмы не в счёт. Нет, вру. Лет в пять перенёс корь, но легко. Никаких родовых осложнений не случилось, хотя вес мой зашкалил за пять килограмм. Сохранилась фотография, впечатляет.

Вообще-то, вспоминать это время мне нелегко. Через много лет выяснилось, что с моим рождением не всё так просто. Имелась предыстория в духе мексиканских сериалов, и боюсь, что не всё ещё и закончилось, хотя по иронии судьбы именно мне пришлось досматривать и хоронить основных фигурантов тех событий. Это отдельная тема, уводящая в сторону. Возможно, потом к ней вернёмся.

Сейчас, вспоминая раннее и школьное детство, я понимаю, что действительно чем-то отличался от сверстников. Чем конкретно, даже затрудняюсь точно определить, так как сам объект исследования, но попробую. Полагаю, что это был некий личностный недостаток. Дальтоник, к примеру, знает, что со зрением у него что-то не так, чего-то недостаёт, но чего именно представить не в состоянии. Я, наверное, тоже, в каком-то смысле дальтоник, но в иной области связей с миром. Внешне это выражалось в доверчивости и неумении врать. Каким-то образом это было связано с отсутствием некоторых страстей – зависти, честолюбия и стремления к лидерству. В частности не было желания стать чемпионом, хотя спортивный азарт присутствовал. То есть я производил впечатление редкого простачка, если не малохольного.

Однако я вовсе не был глуп. Как бы в компенсацию, моё сознание стало развиваться в рационально–логическом направлении. Так бывает, например, когда при плохом зрении обостряется слух, и тому подобное. В четыре года я научился читать. Сам. По вывескам, упаковкам и газетам.

Уловил связь между буквой и звуком. Моё умение обнаружилось случайно, причём не родителями, а соседом дядей Лёней. Выбрав момент, я попросил его объяснить роль мягкого и твёрдого знака. Он исполнил просьбу, и сильно удивился, услышав, как я шпарю тексты без запинки. Вечером он попенял моим родителям за то, что рано учат меня чтению. Те, в свою очередь, удивились не меньше, и вначале даже хотели за своевольство дать ремня, но обошлось. Слава богу, я был из простой семьи, где никому в голову не пришло делать из меня вундеркинда. Моё умение рассматривалось, скорее, как фокус. Кто-то из детишек мог засунуть голову между ног, кто-то мог шевелить ушами, а вот я умел читать. Всё это повлияло на мой характер, и в каком-то виде сохранилось. Причину могу только предполагать. Возможно, таким уродился, а возможно и воспитание сыграло роль.

Я ведь себя помню лет с трёх, а то и раньше. Воспитывали меня исключительно методом кнута. Ремнём матушка, а розгами бабушка. Вы не поверите, но на видном месте на стенке висел пучок прутьев, или на бабушкином языке «вичек», замоченных специально для меня. Это не было садизмом, а чтобы было больно, но не увечило, согласно теории бабушки. Не то, чтобы я был недисциплинированный или озорной, уж скорее спокойный и послушный. А наказывали за всякую оплошность, порою просто, чтобы не надоедал и не путался под ногами. Впрочем, я не обижался, соседских ребятишек по случаю тоже лупили почём зря, и для меня это была норма бытия. Не мною установленные правила игры.

Матушка моя, царство ей небесное, была слабохарактерным, вечно унылым человеком. А вот бабушка Авдотья была моим злым гением. Характер имела деспотичный, властный и решительный, или как сейчас выражаются – упёртый. Несмотря на малограмотность, в войну была председателем колхоза. Понятно, что все у неё ходили по струнке, и пикнуть не смели.

Мы уже проехали Павловскую и двигались по федеральной трассе. Внезапно Родион Алексеевич съехал на обочину и остановился. Затем вылез и закурил. Я тоже вышла и спросила,

– Что-то случилось?

– Нет, просто перекур. Всё-таки не думал, что разволнуюсь от воспоминаний. Знаете, я ведь никому об этом не рассказывал, да и сам постарался забыть. Вроде как за ненужностью, однако, не забывается.

– Родион Алексеевич, то, о чём вы рассказали, вряд ли имеет прямое отношение к главной проблеме. Тут другое. Возможно, вас беспокоит старая обида, не переваривайте её в себе, расскажите, и вам станет легче.

Он задумался, а потом сказал,

– Странно, с этой точки зрения я не обдумывал. Похоже, я в вас не ошибся. Ладно, поехали.

И мы двинулись дальше. От признания моих талантов настроение улучшилось. Он помолчал, и продолжил разговор, который больше походил на монолог, чем на беседу,

– Я понимаю ваши рассуждения Вера Максимовна, и всё-таки не соглашусь, что дело в обиде. Обижаться можно на конкретного человека, его волю или бездействие. Вам не сделали желанного, или сделали нежеланное. Природа, её явления не обладают свободой воли, и обижаться на них бессмысленно, а если всё-таки это делать, то нарушается логика. Как если бы некто горбатый стал обижаться на остальных людей за то, что они не горбатые. Нельзя обижаться на пенёк, о который споткнулся, и на собаку, вас укусившую. Это тонко подмечено ещё Сократом, когда своим отказом от мести он уравнял базарного хулигана с лягающимся ослом. Можно ли обижаться на осла? Любовь и её\' отсутствие – природные инстинктивные страсти, они вне воли человека, что давно отмечено даже в пословице «Насильно мил не будешь». А потому обижаться на отсутствие любви бессмысленно и глупо.

Да, я был нежеланным и нелюбимым ребёнком. Такое случается. Меня не ласкали, не рассказывали на ночь сказку, не звали нежными именами и не дарили подарков просто так. Не баловали вкусненьким и не устраивали дней рождения. Всё это было у других детей. Но я осознал это спустя годы, уже взрослым человеком. Было чувство запоздалой горечи, но никак не обиды. А сравнительно недавно пришлось ещё раз пережить это чувство, когда неожиданно для себя узнал причину. Как вы уже, наверное, догадались, я был внебрачный, незаконнорождённый ребёнок. Как потом оказалось, великой тайны в этом не было, и кое-кто про это знал. Но эти люди из деликатности мне ничего не говорили. А самому такие мысли не приходили в голову.

А за что обижаться на родню? В целом хорошие люди, они, в своём отношении ко мне, не лицемерили и не играли фальшивой любви. Просто я оказался довеском, лишней деталью в их системе отношений, нарушил планы и течение жизни. Но мне ли их судить? Ведь всё могло быть гораздо хуже. Остаётся только благодарить за нормальное исполнение родительских обязанностей, которое означает доброжелательное отношение, во всяком случае, не унижали и не издевались. За исключением бабушки Авдотьи. Наверное, своим появлением я изрядно попортил ей кровь.

И что с того? Оглядываясь назад, я считаю, что у меня было вполне счастливое детство. Я не рефлектировал и не задумывался о проблемах такого рода, так как не знал об их существовании, и считал отношение ко мне естественным и нормальным. Иногда счастье в неведении. Вот если бы меня любили, а потом почему-то перестали, то был бы повод для раздумий, а так…. Да, я наблюдал иное отношение к детям, но нисколько не ревновал. Объяснение на поверхности – они маленькие, они слабые, они девочки, они маменькины сынки, для которых «телячьи нежности» и всякие послабления естественны и необходимы. Я рос среди грубых пролетарских и колхозных детей и вписывался в эту среду, где быть маменькиным сынком считалось крайне непрестижным. Всё это негативного влияния на мой характер не оказало. Я вырос не озлобленным хорьком, а добродушным, любящим природу и жизнь вообще человеком.

– А вы уверены, что всё так и было? Ведь не всегда по поведению можно судить о чувствах.

– Вы хотите сказать, что нежные чувства прятались под внешней суровостью? Нет, не тот случай, я уже думал над этим. Потому что были ситуации, которые не вписываются в эту схему.

Вот, помню, где-то лет в пять я упал на битую бутылку животом и серьёзно поранился. Бабушка Авдотья у нас уже не жила, и без особого скандала меня доставили в больницу. Впервые я пересёк её порог. Видимо кишки, я повредил, потому что мне сразу сделали операцию под общим наркозом. Но на другой день я уже был на ногах. Лежал я во взрослой палате, и по своей инициативе в меру сил помогал лежачим больным мужикам, подать или позвать кого-то.

В больнице мне очень понравилось, Да и я там стал любимцем. Никто меня не ругал и не прогонял. Мне позволяли участвовать в разговорах, и вообще, держали за человека, а главное – давали вкусненького, и сами больные, и те, кто их навещал. Медсестры ласкали. Это был праздник созданный болезнью. Я знал, что по выздоровлении, меня ждут серые будни. Дело в том, что меня никто ни разу не навестил, и даже не пришёл забрать домой. У меня всё зажило как на собаке, и через неделю швы были сняты. Доктору я сказал, что и сам дойду домой, не маленький, хотя и далековато.

Он помрачнел и сказал, что самолично доставит меня на санитарной машине. Затем, глядя мне в глаза, проговорил,

– Помни одно Родион, с твоим здоровьем ты переживёшь всех уродов и похоронишь.

Я не очень понял сказанное, но воодушевился. Что он сказал родителям по приезде, не знаю, но неделю они смотрели виновато, и даже купили карамели. Представьте аналогичную ситуацию с вашей дочерью, сравните, и вы меня поймёте.

Я представила, и открыла окно, потому что стало душно.

– Вот ещё из детства. На ту пору мне было четыре года. Тогда в пятидесятые с товарами было туго. Их не столько покупали, как «доставали». У матушки был талант модистки, но со швейной машинкой было беда, точнее беда была в её отсутствии. Кто-то её надоумил, и, прихватив меня, она отправилась на приём к большому торговому начальнику выпрашивать машинку. Таких умных была целая очередь, и мы уселись в коридоре ждать. От скуки я начал про себя читать попавшую в руки газету. Смысла я не очень понимал, да он меня и не интересовал, мне нравился сам процесс чтения.

В это время в коридоре появился самый главный начальник в районе, настолько главный, что все застыли на полусогнутых. Все, кроме меня. По малолетству я не сознавал начальственного авторитета, да и робостью в общении не страдал. Видимо это и привлекло внимание важной особы. Он остановился, посмотрел на меня и сказал,

– Надо же, как мальчик подражает взрослым, газету держит так, как будто читает.

Матушка растерялась, но какая-то женщина, очевидно знакомая, сказала, что я и в самом деле читаю. Важный человек сильно удивился, затем зашёл в кабинет. Вскоре он вышел оттуда и снова остановился около меня. Спросил, чей я, и пригласил мать следовать за ним, не забыв прихватить меня с собой. На большой чёрной машине мы подъехали к зданию райкома. Начальник взял меня за руку и завёл в свой кабинет, велев матери подождать в коридоре на диване.

Посадив меня за стол, он устроил мне экзамен. Первым делом я назвал своё имя, возраст и адрес. Выяснилось, что я великолепно читаю вслух и про себя. Писать я не умел, не на чем и нечем было учиться. На вопрос об умении считать, я ответил, что с десятки сдачу в магазине сосчитаю. Он оторопел, узнав, что я хожу в магазин за хлебом. Умножение и деление я не знал, но сложение и вычитание производил, причём в уме, за неумением писать. Он задумался, встал и открыл сейф. Достал оттуда бутылку и хлеб с колбасой. Налил себе немного водочки, а меня угостил этой великолепной копчёной колбасой, вкус которой мне помнится до сих пор. Напоследок он показал мне на свои часы и спросил время. Я ответил, но приблизительно, потому что часы определял, а в показаниях минутной стрелки не разбирался, в чём и признался. Он растолковал мне принцип, я ухватил его на лету, и тут же высчитал точное время. Затем он велел мне посидеть в коридоре, а матушку вызвал в кабинет. О чём они говорили, не знаю, но она оттуда вышла сама не своя с какой-то бумажкой. Суетливо схватила меня за руку и отвела домой. Затем без передышки побежала куда-то с этой бумажкой в руке, и вскорости нам домой доставили чудо – ножную швейную машинку Подольского завода. Это действительно чудо техники. За несколько десятилетий нещадной эксплуатации машинка ни разу серьёзно не ломалась, и по сей день нормально функционирует. То есть, пошла баба просить курочку, а ей дали индюшку.

Затем был разговор между матерью и бабушкой о происшедшем. Выяснилось, что матушке предложили устроить меня в Суворовское училище вне всяких очередей и конкурсов, мол, нечего пропадать способному малышу среди забулдыг и тупой деревенщины. Мать растерялась и попросила время на решение, а также необходимость совета со старшими.

И вот держали совет. Впрочем, какой там совет. Решения принимала бабушка, быстро и бесповоротно,

– Ещё чего!

Этим она сказала всё. Потом добавила,

– Хлеб есть, горох уродил, прокормим. Да и с какой стати?

– Так ведь по документам он вроде как без отца, – робко сказала мать.

– Ерунда! Завтра займёмся и оформим бумаги. Ишь чего удумали!

Полагаю, что это было эмоциональное решение. О моём будущем не то чтобы думали в последнюю очередь, о нём не думали вообще, и меня, как личность, в расчёт не принимали. Дело, наверное, в амбициях бабушки. Она почему-то сразу решила, что моё будущее – алкоголизм и жизнь под забором. О чём постоянно мне и талдычила, а потому в упор не признавала во мне качеств, нарушающих её точку зрения.

На следующий день чудеса продолжились. С утра подъехала машина, и какие-то люди передали две упаковки, одна побольше, другая поменьше. Как потом выяснилось, предназначались они лично мне, но этот момент бабушкой был проигнорирован, и меня даже не поставили в известность. В большой коробке было нечто нереальное – детский педальный автомобиль. В той, что поменьше, были ботиночки, сандалики, два набора карандашей, альбом для рисования, книжка сказок и килограмм шоколадных конфет.

Через какое-то время возле двора остановился четыреста первый «москвич», и из него вылезла вальяжная дама, явно жена какого-то начальника. На переговоры с ней вышла бабушка. До меня доносились обрывки разговора,

– Машину мы заказывали…, войдите в положение…, пожалейте ребёнка…, мальчик в истерике, .., заплатим хорошо.

Бабушка отреагировала на последние слова, и стала торговаться. Вскоре согласие было достигнуто, и дама рванула за недостающими деньгами. На радостях она привезла в качестве бесплатного приложения подержанный трёхколёсный детский велосипедик, и забрала почти все подарки. Мне достались сандалии, книжка и этот велосипед. Подозреваю, что если бы он был поновее, то бабушка его бы тоже загнала. Но я был рад и тому, что досталось. На этой операции бабушка и спалилась.

Спустя несколько дней, возле двора остановилась большая чёрная машина, из которой вышел давешний большой начальник. Я как раз нарезал возле двора на велосипеде. Он поздоровался со мной, мы сели на лавочку, и, отвечая на его вопросы, я простодушно рассказал всё.

– Конфеты понравились? – спросил он.

– Да, целых три штуки! – ответил я.

Он потемнел лицом, встал, и без разрешения, танком, прошёл в дом мимо растерянной матушки. Там, скрестив руки, стояла бабушка. Она не испугалась, не дрогнула и выдержала тяжёлый взгляд начальника. Он видимо понял, что перед ним крепкий орешек, и спросил,

– Так это вы тут всем распоряжаетесь?

– А чё надо? – вопросом на вопрос нагло ответила бабушка.

– Что решили насчёт мальчика?

– А ничё. У него есть родители, и он на их фамилии.

– Ясно.

Он повернулся уходить, но задержал взгляд на связке розог. Спросил меня,

– Что это?

– Вички.

Видимо он знал толк в этом деле, так как спросит тоном знатока,

– Замачивают?

– Да. Каждый раз.

– Тебя кто наказывает? Родители?

– Нет, это забота бабушки.

– Ну, будь здоров, придумаем что-нибудь.

Он погладил меня по голове, не прощаясь, вышел, и уехал. Больше я его не встречал. Тут матушка не выдержала, и они здорово поругались, но бабушка взяла верх и подавила бунт. Однако, на следующий день её вызвали в милицию. Что ей там сказали, не знаю, но через день она в спешке собрала вещи и уехала на Украину к другой дочери, материной сестре тёте Вале, и несколько лет тиранила её семью. Значительной роли в моей жизни она больше не играла. При отъезде бабушки, я не мог скрыть радости. А когда мать спросила о причине моего хорошего настроения, то я бесхитростно ответил, что всё время боялся угроз бабушки. Боялся я не розог, а того, что однажды она напоит меня водкой и отправит жить под забор. Теперь я избавился от этого страха, и зажил в своё удовольствие, насколько позволяли обстоятельства. Когда бабушка Авдотья вернулась обратно, я уже был крепким подростком, и к общему удивлению очень быстро поставил её на место.

Вскоре мы перебрались на усадьбу отцовой матери бабушки Фроси, построили там небольшой дом, и долгие годы жили в нём все вместе.

Вам, наверное, интересно про отца? Почему я о нём не упоминаю? Он был хороший человек, дружелюбный, но в моей жизни участия почти не принимал, как впрочем, и в жизни других людей, да и в собственной жизни тоже. Прошёл тенью. Эта отстранённость была не равнодушием, а скорее пустотой сломленного войной и репрессиями человека. Его измочалило настолько, что в свои тридцать он выглядел на шестьдесят. Инвалид второй группы, последние годы он не работал, всё больше посиживал на завалинке или слушал батарейный приёмник. Не ругал меня, не хвалил, лишь иногда, по моей просьбе, рассказывал жутковатые истории про войну, плен и побеги из него. Учил меня не верить в коммунизм, радио и газетам, уверенный во всеобщем вранье. Много повидавший и испытавший, он имел на то основания. Запомнились его рассуждения, что лучшая смерть в бою от пули в лоб, или же заснуть и не проснуться. Именно так он угас однажды ночью, и в четвёртом классе я остался полусиротой. Сестра Нинка естественно тоже.

Что касается матери, то она, похоже, никогда и не задумывалась о своём отношении ко мне, и считала, что всё в порядке. Родительский долг исполняла исправно – заботилась, кормила, одевала, а всякая лирика не имела значения. Она не была злой и бесчувственной женщиной, просто свою слепую материнскую любовь обратила на сестру мою Нину. Именно её она ублажала и сюсюкала над ней. По большому счёту мне на это было наплевать, если бы не одно но. Мне с детства внушалось, что моя главная обязанность – помогать сестре. И вообще, смысл моей жизни в бескорыстном служении близким родственникам. На этот счёт у меня с самого начала были сильные сомнения, которые переросли в открытый протест. Увы, мои доводы оказались бессильны против этой идеи, крепко засевшей в их головах. По сей день за мою помощь меня никто не благодарит, считая это исполнением долга. А уж если я отказываю, то такое начинается!

Случилось так, что именно мне пришлось ухаживать за умирающей матерью. Сознание у неё было ясное, и мы с ней переговорили о многом. Тогда-то она и рассказала о моём происхождении, и о многом другом. И вопреки всему, даже сознавая своё положение, она день и ночь беспокоилась о Нине и её благополучии. Тут я не выдержал и спросил,

– Почему вы мама Нинку любите, а меня нет? Ведь бросается в глаза.

И получил бесхитростный ответ,

– Ты, Родион, самостоятельный и умный. Сам всего добьёшься в жизни, и не пропадёшь, а Нина глупенькая, ей помогать надо.

Вот так вот. Получается, что если существует слепая материнская любовь, то также существует слепое материнское отсутствие любви. Да к тому же ещё и глухое.

Тут я почувствовала себя в своей стихии и спросила,

– Скажите Родион Алексеевич, вы со всеми своими родственниками в таких холодных отношениях? Или есть исключения?

– Ну, если честно, то исключения есть. Бабушка Фрося любила меня, но как-то сурово. Она не была сентиментальна по природе. А вот бабушка Анфиса была ласкова ко мне сверх нормы. Ещё есть у меня тётушка Лена, младшая материна сестра. Могу сказать, что она моя любимая тётя. Видимся мы нечасто, живёт она далеко, в другом городе, но всякий раз при встрече обнимает меня, целует, гладит по голове как маленького, и, похоже, не замечает, что я давно повзрослел. Её отношение ко мне совершенно бескорыстно. И у меня к ней какая-то необъяснимая и безотчётная симпатия.

– Скажите, после вашего рождения ваша мама работала?

– Да. В те годы это было в порядке вещей. Лет до двух меня нянчили, кто попало. Младшие мамины сестры, в основном тётя Лена, пока не уехала учиться, а потом наёмные девушки–няньки.

– Это всё объясняет.

– Что именно?

– Материнское к вам отношение. В нём нет ничего загадочного, более того, оно и должно быть таким.

– Даже так? Интересно.

– Именно так. Учёный по фамилии Пиз написал книгу «Азбука телодвижений», где аргументировано, показал, что наши чувства симпатии и антипатии, любви, агрессии и равнодушия во многом зависят от пространственных уровней общения, которые он высчитал до сантиметра. В частности, материнская любовь, её сила и формы зависят от времени нахождения в интимном пространстве ребенка, то есть в непосредственной близости и прямом тактильном контакте. Акушерам давно известно воздействие кормления грудью на психологию женщины. Судя по всему, у вашей матери просто не было времени нянчиться с вами. Больше всех этим занималась тётя Лена – пеленала, купала, тетешкала и баюкала. Отсюда и чувства. И её, и ваши. А Нину ваша мама, судя по всему, вынянчила собственноручно, и для неё она всегда будет маленькой и глупенькой.

– Да–а! Виден подход специалиста. Скорее всего, вы правы. Я ведь об этих вещах знал, и с книгой этой знаком, только применить к себе не додумался. Наверное, потому, что этот Пиз никакой не учёный, а опытный торгаш. А книга его не более чем учебник по впариванию людям ненужных товаров. Своих идей у него нет. Пространства общения изучалось серьезными учёными, например шведом Яном Линблантом, который ещё на мышах опыты ставил.

Он с уважением посмотрел на меня. А после недолгого молчания продолжил свой рассказ.

– Бабушка Фрося жила ещё долго, и умерла лет в девяносто, имея в наличии все тридцать два зуба и ни разу в жизни не побывав в больнице. Она была колоритной личностью. Родилась в конце девятнадцатого века, да так, похоже, в нём и осталась. Она была неграмотна, и возможно, поэтому обладала редкостной памятью. Она помнила людей и события многолетней давности так, как будто это было вчера. Видно сказывалась незагруженность мозгов образованием. Могла сказать в каком году, в какой день, какая стояла погода, и что было на обед. Правда, календарь её требовал перевода, поскольку привязан был к церковным праздникам и прочим важным событиям – войнам, голодовкам, или например, отсчётной вехой послевоенного времени был год, когда её «обобрали», то есть обворовали. По паспорту она была Евпраксией, но об этом мало кто знал. Если бы её звали Прасковьей, то уменьшительным было бы имя Параня или Парася, но Евпраксией и тогда крестили нечасто, а потому сначала её звали Просей, а потом более привычно Фросей, хотя это производное от Ефросиньи. Все к этому привыкли, в том числе и она сама. В те давние времена свобода выбора имени была небольшой, её ограничивал церковный регламент, зато именослов был разнообразнее современного. Распространенность некоторых имён вроде Ивана, Николая или Петра, объяснялась не модой, а количеством дней в году с именами этих святых. Поэтому называние ребёнка при крещении, особенно в многодетных семьях, было своего рода лотереей. Бабушка Фрося по отчеству была Ивановна, но у отца её также имелись ещё два родных брата, которых тоже звали Иванами. Им поневоле пришлось давать прозвища, которые и стали бытовыми именами.

– Родион тоже редкое имя. Это результат церковного произвола?

– Скорее вопреки. Попытка назвать меня по церковному канону была, но не получилась, иначе был бы ужас. У матери было много сестёр и только один брат Митя. Вот этот дядя Митя и дал мне имя. Впоследствии он рассказал мне, как было дело. Я тогда ещё удивился его активному участию в процессе, но по молодости не обратил должного внимания на эту странность. Это теперь я понимаю, что за неимением отца, некоторые формальности были возложены на него, как на единственного мужчину в семье. У матери, каких либо именных предпочтений не было. Они были у моих тётушек. Ими были предложены Александр, Валентин, Юрий и Валерий. Потом они назовут так своих сыновей. Точку в споре поставила бабушка Авдотья. Она подошла к делу основательно, наведалась в церковь, и просмотрела святцы. Выбор был невелик, но он всё-таки был, и бабушка выбрала из имеющихся в списке самое неблагозвучное имя Пудион. Я думаю, она сделала это специально. По какой-то причине мать не смогла пойти в назначенный день в сельсовет. Событие не представлялось чем-то значительным, и бабушка послала туда одного дядю Митю с приказом записать меня Пудионом. И тогда, и после дядя Митя относился ко мне равнодушно, и ему было совершенно до лампочки, как меня назвать. И быть бы мне Пудиком, если бы по дороге он не забыл это допотопное имя. Подозреваю, что дядя просто был под хмельком. Ему запомнилось только окончание «он», в чём он и признался работнице сельсовета. Она дала ему список имён, и, ориентируясь на окончание, он выбрал имя Родион. Узнав об этом, бабушка рассердилась, и отругала почему-то меня, хотя в этом не было смысла. Я ещё не мог оценить её проклятья, и только пускал пузыри. Дяде Мите в наказание она приказала организовать крестины, и стать моим крёстным отцом. Организатором дядя Митя оказался плохим, потому что уже в церкви обнаружилось, что крёстной матери нет в наличии. На скорую руку он попросил какую-то незнакомую женщину, стоявшую возле церкви, стать моей крёстной матерью. Она согласилась, но после ритуала она ушла, и больше её никто никогда не встречал. Таким образом, я даже не знаю имени своей крёстной, и кто она такая. Однако со временем я понял, что дядюшка наградил меня хорошим именем. Оно вполне благозвучно и хорошо сочетается, к нему трудно придумать дразнилку, а его редкость ограничивает применение кличек. Называя ребёнка модным и распространенным именем, родители обрекают его на кличку. Сверстники обязательно его как-то обзовут, и не всегда безобидно, чтобы выделить из многочисленных тёзок. У меня тёзок не было, и достаточно было назвать моё имя, чтобы стало ясно, о ком идёт речь. Впрочем, в детстве у меня была кличка, но временная. Я выделялся тем, что меня долго стригли под нулёвку, вот и прозвали Лысым. Но как только волосы отрасли, кличка была забыта. Однако, вернёмся к теме.

Бабушка Фрося была глубоко верующей православной христианкой, строго соблюдала церковные установления, и вера её не знала сомнений. Характер имела суровый и аскетичный. В общении была неприветлива, и сплетен не любила. Но при этом, в действительности, была незлобивым существом. Вначале она меня не жаловала, даже по имени не звала, всё больше междометиями. Но очень скоро мы подружились, да иначе и быть не могло. Я оказался идеальным слушателем. В ту пору ещё не было радио и электричества. Долгими зимними вечерами мы с бабушкой жарили семечки, садились за стол в её комнате, и при свете керосиновой лампы она рассказывала мне былое, не делая скидок на возраст. Разинув рот, я с неподдельным интересом слушал всё подряд, лишь изредка задавая тему.

Бабушка была ходячей летописью событий двадцатого века – войн, революций и иных потрясений. Правда, в масштабе приземлено–бытового мировосприятия бабушки. Но именно это обстоятельство неожиданно делало историю живой, а людей и события показывало с непривычной стороны. Так, например, бабушка много рассказывала о генерале Деникине и его окружении. Одно время она была у него поварихой, и естественно, что наблюдала его в быту. В сознании моих сверстников, и моём тоже, не было полутонов. После фильмов о Чапаеве и Щорсе было ясно – белый, значит по условию гад и подлец. К моему удивлению, бабушка не делила людей на красных и белых, которых она звала «кадеты», а судила по иному принципу – хороший человек, или плохой. С её точки зрения Деникин был на редкость мужественным и порядочным человеком, бабушка говорила о нём с благоговением, а вот мнение о соратниках генерала было разным, вплоть до презрения. Бабушкины воспоминания сами по себе очень интересны, но это уводящая в сторону тема.

Бабушка меня вычислила. Вернее мои качества, которым я не придавал значения, а кое о чём и не подозревал. Тут нужно отметить одну особенность.

Бабушка Фрося, как и любой православный русский человек, в некоторой мере была язычницей. То есть, наряду с основной религией, она всерьёз верила в домовых, ведьм, порчу, сглаз и другую чертовщину. Верила в гадание, приметы, а также соблюдала разные, порой странные табу. Для неё этот мир был вполне реален, она руководствовалась его правилами, и как ни удивительно, вполне успешно вписывалась в эту систему. Сглаз был для неё таким же явлением природы как дождь или туман. Согласно её воззрениям, большинство людей в этом отношении нейтральны, не глазливые. Некоторые люди глазливые, то есть обладают «дурным глазом», свойством наводить порчу на всё живое, порою даже неосознанно. Все эти вещи – данность от рождения, и независимы от воли. И уж совсем редко есть люди обладающие «добрым глазом», некоей природной благодатью, свойством воздействовать на животных и растения в добром направлении. И вот оказалось, что мать моя и сестра глазливые, а я, к удивлению бабушки, обладаю добрым глазом. Поразительно, но всё это работало.

Вообще-то я в сглаз не верю. Думаю, что это примитивное восприятие каких-то тонких связей в живой природе, внешнее проявление неосознанных воздействий человека на живое. Возможно, я и не прав, но думаю, что способность к этим воздействиям имеется у всех. Однако, как и всякая способность, развита в разной мере и в разных направлениях. Не знаю, атавизм это, или новообретение, но у меня эти тонкие связи были выражены неплохо, и видимо с рождения. Характерным признаком этого, было отношение ко мне животных. Меня, например, никогда не трогали собаки. Любые. Не то чтобы боялись, а сразу и бесповоротно подчинялись.

У бабушки Фроси был огромный пёс дворняжьей породы по кличке Бурко. Этот злющий кобель практически был полудиким, никогда не знал ошейника, да и вряд ли кто мог похвастаться, что дотрагивался до него вообще. Он явно считал себя хозяином двора и вёл себя соответственно. Зайти к бабушке в гости было немалой проблемой. Даже её сестра, баба Нюра, живущая неподалёку, могла войти во двор только под охраной бабушки Фроси, вооружённой внушительной дубиной, которой приходилось отбивать атаки псины. Бабушку Фросю он, конечно, не трогал, и более–менее слушался, но характер показывал. Во время кормёжки Бурко иной раз скалил зубы и рычал, если ему казалось, что бабушка находится слишком близко от миски.

Помню знакомство с бабушкой. Первое, что мы увидели, зайдя во двор, был несущийся на нас остервенело лающий кобель, а за ним шкондыбала бабушка с дрыном в руках, и кричала на Бурка. Я же, увидев собаку, с радостным воплем ринулся ей навстречу. Немного до меня не добежав, пёс остановился и сел, продолжая лаять, но с каким-то жалобным оттенком. Я, не раздумывая, подошёл к нему и схватил за уши. Бабушка вскрикнула, но пёс лёг на брюхо и заскулил. Когда мимо проходили родители, он сделал, было попытку броситься на них, но я, обхватив его за шею, удержал и сказал,

– Ты что, сдурел? Это ж свои. Пошли знакомиться.

Подтащил пса к родителям и заставил обнюхать их. Бабушка, вероятно, перенесла шок, так как некоторое время находилась в столбняке, не в силах разговаривать. Поздоровавшись, отец спросил, чего это она встречает нас с дубиной. Бабушка только мычала и тыкала пальцем в меня с собакой. Мать на это сказала,

– Ой, извините, Родион любит играть с собаками, а они, паразиты, его и терпят.

И повернувшись ко мне, отчитала,

– А ну-ка перестань мучить собачку, сперва поздоровайся с бабушкой, хулиган.

И заметила бабушке,

– Смирный у вас кобелёк.

Можно представить смятение мыслей у бабушки, когда это исчадие назвали смирным песиком. Я же отправил кобеля в будку, пообещав, что теперь для него начнётся новая жизнь. Потрясённый, он туда и отправился, и до утра не подавал признаков жизни. За несколько дней я приучил Бурка к дисциплине, и он стал нормальным дворовым псом, смирным днём и злобным ночью. Больше я себя ничем таким не проявил, разве что изрядным аппетитом и неразборчивостью в еде, то есть метал всё подряд, что давали.

Тем не менее, внешне неприветливая бабушка стала проявлять ко мне странный интерес. То попросит поймать и подержать в руках петуха, то нужно погладить яички в гнезде, то посадить в это гнездо квочку, и не просто так, а похвалив. При этом тщательно следила за моим настроением, чтобы в эти моменты я не был злым или расстроенным. Труда мне это не составляло, а злым и унылым я бывал редко. Все эти действия у меня удивления не вызывали, я считал их обычными правилами ведения хозяйства.

Дальше – больше. Со временем выявилось моё воздействие на растения. Всё, что я сажал в землю своей рукой, будь то рассада, семена или саженцы, стопроцентно приживалось, всходило и давало обильные урожаи. Похожим эффектом обладала вода, если я поливал своими руками. Отличие от того, что было посажено не мной, бросалось в глаза. Бабушка была крестьянкой по призванию, и весьма усердной. У неё имелся немалый огород с поливным участком, небольшой сад и хоздвор со всякой живностью. Вычислив мои способности, она начала их эксплуатировать. И на несколько лет я стал её главным и единственным помощником по хозяйству. Всем прочим вход на территорию был просто–напросто запрещён.

После меня у матери рождались дети, но они были квёлые и быстро помирали. Выжила сестра Нинка, моложе меня на пять лет, существо бесцветное с противным и балованным характером. Ей было не то два, не то три года, когда она впервые увидела вылупившихся цыплят и восхитилась ими. На следующий день цыплята все до единого передохли. С этого момента и вышел приказ Нинке, а заодно и матери моей не приближаться к огороду и хоздвору. Нарушения пресекались яростной руганью, метлой, а то и брошенным камнем. Мне она коротко объяснила, мол, глазливые, и от них один вред.

Я, конечно, понимаю, это всё дикие суеверия, но вот как объяснить то, что Нина, сама давно уже бабушка, живёт в соседнем районе много лет, и они единственные в посёлке покупают яйца, так как у них не водятся куры. Что они только не делали? И инкубатор запускали, и квочек сажали, и больших цыплят покупали, и взрослых курей пытались развести, результат был один – в течение месяца все дохли. Смирились.

Надо сказать, что за птицей и скотиной я ухаживал с удовольствием, а вот с огородными работами бабушка переборщила, и я их крепко невзлюбил, да и по сей день терпеть не могу, хотя всё умею. Да и то – ребята на глазах гоняют мяч, а тебя заставляют руками землю для лунок рыхлить и воду таскать. Как-то я попытался намекнуть бабушке на свою тяжкую долю. Для этого прочитал ей вслух газетную статью о страданиях детей в странах капитала и о зверской эксплуатации детского труда. Тогда таких статей печаталось много. Но намёк не был понят. Она пожалела «бедных деток», даже всплакнула, и сказала,

– Слава богу, Родя, ты-то живешь как у Христа за пазухой.

Открытый бунт был плохим решением, в первую очередь для меня самого. Я здраво рассудил, что за всё надо платить. Работа на огороде, хоть и нелюбимая, была не так уж и трудна. Взамен я имел нечто более ценное – покровительство бабушки и исходящие из него преимущества. Да что там! Говоря по современному, это была «крыша», несколько экзотическая, но надежная и непробиваемая. Бабушка стала моей защитницей, где надо, и где не надо. Она коршуном бросалась на любого, включая матушку, кто вздумал бы меня обидеть, наказать за что-то, или не дай бог, ударить. Даже если ей только мнилось, что кто-то желает учинить мне зло, то приходила в ярость, грозно и выразительно ругалась, а при сопротивлении легко переходила к рукоприкладству, невзирая на статус противника. Для этих случаев у неё под рукой всегда был любимый дрын, некогда укрощавший Бурка. Мне доводилось не раз наблюдать эту дубинку в деле, и надо заметить, бабуня умело пользовалась своим оружием, которого боялась вся округа. Согласно её понятиям, всё, что я делал, не подлежало критике, любые мои поступки и действия считались правильными и хорошими. А ругать меня имела право только бабушка, и никто другой. Да и какая это была ругань? Так, укоризненное бурчание без грубых, и, боже упаси, матерных слов.

Родион Алексеевич приоткрыл окно, закурил, и, помолчав, продолжил,

– Я к чему всё это рассказываю. Вовсе не из желания потрепаться о светлых годах детства, хотя оно и в самом деле было светлым, вспоминать приятно. Это чтобы вам было понятно, как складывался мой характер и из чего. Не зная этого, про меня можно думать чёрте что. Окружающие всегда видели во мне всё что угодно, но не меня. Приписывали способности, которых у меня не было, и ждали от меня того, чего я не мог дать. А, честно говоря, я и сам сравнительно недавно понял, кто я есть. Да толку-то? Железно сказано: «Судьба человека в его характере».

Что есть характер? Некий набор врождённых качеств, плюс привитые в раннем детстве стереотипы образуют своего рода психологический скелет, который со временем обрастает жизненным опытом. Этот скелет сломать, наверное, можно, а вот изменить…? У животных тоже имеются характеры. Основные типы – лидеры и исполнители. В высокоразвитых стаях есть ещё парии. В каком-то смысле характер лидера можно считать векторным, направленным, а прочие – скалярными. Человеческие характеры также исходят из этих животных типов, но разумное начало, накладываясь на них, создаёт как бы новое измерение, объёмность, где линейность, однозначность вектора расщепляется, подобно свету в призме, и проявляется в многозначности форм. Векторные характеры в большинстве проявляются с детства, и руководят действиями человека. Вот говорят иногда, что человек не на своём месте, мол, попал на него случайно. Чепуха. Я уверен, что каждый человек находится там, где ему определено быть его характером. Роль случайности тут иная. Если человек родился с характером президента, то лишь случайности помешают ему занять этот пост. И он не успокоится в душе никогда, и по мере возможности будет стремиться к цели. А главное – никогда не станет исполнителем. Как правило, в характере больших и не очень начальников всегда присутствует в явном или замаскированном виде животное стремление к лидерству. Для людей с творческим вектором лидерского характера тупое стремление к власти не имеет ценности. Поэтому от века нами управляют солдафоны и карьеристы, а не философы. Творцы самореализуются в самых разных сферах. Склад характера направляет человека стать композитором, художником, артистом, космонавтом, экскаваторщиком, учёным, писателем, чемпионом по шахматам или бегу.

Но большинство населения составляют исполнители, и это во благо. Именно от них зависит стабильность любого общества. Довольно трудно представить общество из одних лидеров, всеми силами рвущихся к власти и прочему. Еще Платон предлагал для благоденствия государства изгонять из него поэтов. В его словах имеется определённая логика.

Исполнителей отличает отсутствие стремления к какой-либо абстрактной цели. Он привязан к конкретности бытия. И это есть свойство характера. В нём нет того внутреннего посыла, направляющего действия для достижения чего-либо, выходящего за рамки простого жизнеобеспечения. Этот внутренний стимул не зависит ни от ума, ни от образования, то есть кандидат наук может быть исполнителем, а полуграмотный Филька Косой из подворотни лидером. Исполнитель, не имея собственных мотиваций, с удовольствием пользуется чужими, и в социальной жизни комфортно устраивается, передав право решений лидерам. В быту, за неимением иного, возводит животные стимулы к питанию и размножению в ранг социальных ценностей, и ревностно их исповедует. И это нормально. Хороший пример исполнителя – подкаблучник. Однако, можно быть подкаблучником не только у жены, но и у начальника, и у чего угодно.

Масса исполнителей вовсе не однородна. В ней есть россыпи «спящих», людей, у которых по разным причинам творческие и прочие лидерские способности имеются, но не проявляются. Но под влиянием чего-то, эти люди иногда как бы просыпаются. В один прекрасный день тихий алкаш вдруг бросает пить, плюёт на устоявшийся быт и семейные ценности, и начинает строить вертолёт, или уходит проповедовать какую-нибудь религию.

У меня был приятель Толя, работавший инженером на одном задрипанном предприятии. Звёзд с неба не хватал, негулящий и непьющий, он тянул лямку простого семейного благополучия. Но однажды я встретил его жену в растрёпанных чувствах, и спросил о причине. Расплакавшись, она поведала, как накануне Толя собрал чемодан, и заявил, что бросает всё – семью, работу, и начинает новую жизнь. Оставив жене и сыну дом, деньги, машину и всё нажитое, он ушел, в чём был, и больше его не видели. Она не могла это понять, ведь не было скандалов, да и прочих поводов не было тоже.

Спустя время, я встретил Толю на базаре в соседнем районе. На пару с дебёлой молодухой, которую он представил женой. Без всякого стеснения они торговали оренбургскими платками. Глаза его сияли, он явно был доволен жизнью, о чём открыто мне похвастал. У Толи открылся талант дельца. Расторговавшись, он удачно занялся финансами, и сейчас владеет банком в Воронеже.

Характер и дарования не всегда совпадают. Удручает, когда явно одарённый человек не использует свой талант. Да у него характер исполнителя. Не менее удручающее явление обратного порядка, когда балбес добивается учёных званий. С этой точки зрения графоманы, например, есть яркие творческие личности, но бедные талантом. А среди печатающейся братии полно исполнителей.

Или, вот ещё печальное явление, когда рьяные родители пытаются сделать из ребёнка звезду или гения, то бишь лидера. Иногда бывают и попадания, но ведь большинство людей исполнители, и насильно делать из них лидеров занятие трудное, а чаще всего безрезультатное. Это давление на формирующийся характер не всегда кончается благополучно.

Или вот, например, революционеры. Это – характер. Характер лидера, но с обратным знаком, антипод творца. У творцов характер даёт посыл к созиданию, у революционеров к разрушению. А иными они быть не могут, и причины этого в области психиатрии. Все революции, радикальные реформы и перестройки начинаются с главной фазы – разрушения существующего. Иначе это не революции. Конечно, революционеры обещают потом возвести взамен нечто совершенное, но, как правило, туманное и малопонятное. В реальности же их интересует сам процесс разрушения, который и становится целью. Когда созидатели начинают это понимать, то революционеров тихо или с треском убирают. Всё, революция пожрала своих детей. В этом плане их психология схожа с психологией пироманов. Но ведь это задержавшееся детство. Если бы хороший психолог проанализировал их поведение, то нашёл бы там немало от подростковой психологии – максимализм, скоропалительность, наивная жестокость, драчливость от неумения общаться, и даже клички. Это подметил и Ленин, назвав свою известную работу «Детская болезнь левизны в коммунизме». Советская власть, сажавшая диссидентов в «жёлтые дома», действовала вполне логично. Взять того же Буковского. Боролся с советской системой. Попав в Англию, начал критиковать британскую систему. Сейчас недоволен демократической Россией. Характер. Попади он в рай, и там найдёт недостатки, достойные критики.

И, наконец, парии. Не без оснований этих людей считают бесхарактерными. Я с этим согласен. Они не лидеры и не исполнители, просто никто, но хотелось бы заметить. Кто-то из великих заметил: – «Глупость не отсутствие ума, это такой ум». По аналогии с этим, бесхарактерность есть особый тип характера. В нём нет того, что создаёт мотивационный посыл к действию, как нет и самих целей, кроме примитивного поддержания существования, ибо называть жизнью это трудно. Этот сорт людей, маргиналов, отличается цинизмом и равнодушием ко всему, в том числе и к собственной личности. Но оно идёт не от разочарования, а от изначальной пустоты, то есть у париев вообще отсутствуют человеческие разумные желания, а для удовлетворения биологических цивилизация не нужна, можно обойтись. Это и образует духовную пустоту, и диктует поведение. Что это так, можно видеть на примере отношения к алкоголю. Среди нормальных людей немало любителей приложиться к бутылке, а порой даже хороших пьяниц. Всё дело в том, что у обычных людей это лишь одно из увлечений, иной раз сильное, но никогда не главное. Но если жизнь ставит перед выбором, то нормальные люди всегда отказываются от алкоголя в пользу иных желаний и ценностей – самоизлечиваются. У маргинала–алкоголика этого выбора нет вообще. У него за душой нет того, ради чего он смог бы отказаться от спиртного. Даже если насильно его заставить соблюдать трезвость, то образ жизни он не изменит. Оставаясь в душе маргиналом, он не ударится в творчество, его не потянет к работе и не возникнет желания создать семью. А также он будет равнодушен к любой, даже ничтожной властной карьере. Когда парию просят изменить свой образ жизни, исправиться, то, как правило, звучит ответ: – «А зачем?». Здесь нет философской глубины. Это искреннее непонимание. Примерно так, Иоланта, из одноимённой оперы, не понимала, зачем ей зрение. Конечно, можно сослаться на разрушенный алкоголем мозг, но ведь полно физически здоровых и молодых отщепенцев, которые говорят «зачем». Далеко не все парии обитают на вокзалах и свалках. Они рассыпаны по всем слоям общества. Вначале они держатся на плаву, благодаря поддержке родственников, но природа берёт своё, и рано или поздно, они выпадают в осадок.

Знавал я одного бомжа–алкоголика, который в самом деле, был сыном одного министра. Вначале у него было всё, но он добился того, что, в конце концов, его вычеркнули из списков не только живых членов семьи, но и мёртвых. Никакого сожаления по этому поводу у него не было. Наблюдая этих людишек, я сделал вывод, что их поведение формируется духовной пустотой. В массе своей они безвредны, но это не от внутреннего стремления к добру. А всякие мерзости они делают не из злонамеренности, а от непонимания общепринятых ориентиров добра и зла. Просто они никакие.

Вот жил в станице один алкоголик. Имени его люди не помнили, а звали по кличке Ватный. Этот Ватный с детства был безразличный, и к работе, и к хулиганству, а поначалу и к хмельному. Но пустота требует заполнения, а выпивка для этого в самый раз. Смолоду он даже женился, и у них родился мальчик. Наивная жена думала его перевоспитать – заставить бросить пить и пробудить у него серьёзное отношение к работе и семье. По это продолжалось недолго. Страдающему от домашнего сухого закона Ватному был перекрыт финансовый кислород. Тогда однажды, воспользовавшись отлучкой жены, он продал своего младенца цыганам за литр водки. Баба чуть с ума не сошла, возвращая ребёнка. Тут-то у неё глаза и открылись. Без промедления она убежала от него, как от зачумленного. Ватный не испытывал угрызений и сожалений. Он зажил удобным для него гнусным образом. Свою хату превратил в смрадный гадюшник, и туда стали сходиться все конченые забулдыги. Просуществовав отпущенные ему алкоголем годы, он сдох, как безвредная бродячая собака. В этой истории есть штришок. Сын Ватного, тот самый, оказался с головой и характером. Вырос, выучился и занял немалую должность в столице. Как-то, будучи у матери в гостях, он решил взглянуть на биологического отца. Надо думать из чистого любопытства. Дело было во времена горбачёвского полусухого закона, но он, человек небедный, прихватил с собой три бутылки водки в подарок. Знал к кому идёт. Пришёл по адресу вечерком, но Ватный его не узнал и укрыл матом. Тот плюнул и ушёл. Когда Ватному рассказали о том, кто к нему приходил, и с чем, он расплакался. Вытирая слезы, он приговаривал: – «Да почему ж он не сказал, что принёс три бутыля. За водочку я б ему и ботинки вылизал». Тут можно сказать, что я привёл в пример редкого урода. Вовсе нет. Это обычный рядовой член данного сословия в его, так сказать, незамутнённом виде.

На эту тему у меня бывают крамольные мысли. Вот за каким чёртом лечат наркоманов? Ведь в этом нет смысла, потому что они почти поголовно парии. Это самохотная болезнь, как выражались во времена Петра первого. Наркоман идёт к врачам для того, чтобы снизить дозу, а не завязать. Наркомания всего лишь симптом пустой души, и священники поступают гораздо логичнее, пытаясь повлиять на причину. Разве могут уколы и гемодиализ изменить характер? Да ни в жизнь! А нормальный человек, случайно попавший в эту трясину, выберется оттуда своей волей.

Если трезво посмотреть на вещи, то не трудно понять, что наркомания и наркомафия порождены законодательными полузапретами. По закону нельзя, а с другой стороны, как бы и можно. Россия – страна полузапретов. Личное оружие, самооборона, да куда ни глянь. Это унижает личность, и делает её реально несвободной. Система полузапретов много хуже полного запрета или его отсутствия. Плюс ориентация на европейский псевдогуманизм, который только внешне похож на гуманизм, а копнёшь…

Па ум приходит опыт некоторых азиатских стран, где наркоторговлю подавляют драконовскими методами. Тоже вариант, но это всего лишь удержание уровня. Искоренить явление таким образом практически невозможно. На мой взгляд, гораздо эффективнее обратный подход – снятие всех запретов. Кое–где это существует, например в Амстердаме. Но эти полумеры есть проявление псевдогуманизма, когда права социальных отбросов ставятся выше интересов нормальных граждан. Политика в этом вопросе должна быть активной. То есть государство должно взять в свои руки производство и распределение тяжёлых наркотиков, и выдавать всем нуждающимся без ограничений. Желательно бесплатно, как это происходит с инсулином. Это еретическое предложение имеет много плюсов, как морального, так и социально–экономического характера. Обанкротится и исчезнет незаконный наркобизнес, а также связанные с ним преступления. Прекратится вовлечение молодёжи в наркоманию, так как происходит оно не по злобе, а ради прибыли. Не будет воровства, грабежей и убийств, совершаемых наркоманами ради дозы. Для населения эта свобода большого значения иметь не будет, ведь нормальному человеку дорогостоящий или бесплатный порошок одинаково без надобности. Примерно так для здорового человека инсулин не имеет ценности. Но, чтобы эта политика сработала, необходимо условие – употребляющих зелье следует признать недееспособными, и тем самым ограничить в правах. Запрет на участие в выборах и на вступление в брак вряд ли вызовет у наркоманов протест, а для общества это важно. Обозначится наглядная граница. Молодёжь увидит в них париев, больных неудачников, а не героев и бунтарей. И в этом настоящий гуманизм – дать каждому желаемое с наименьшим ущербом интересам общества. У крыс тоже имеются парии, так они их используют для дегустации пищи на предмет отравы. Ну, а кто соблазнится существованием в наркотическом зазеркалье, то туда ему и дорога. Верно сказано у Ницше: – «Падающего подтолкни».

Мы уже ехали по Кущёвской. Родион Алексеевич прервал лекцию, свернул к заправке и стал в очередь машин. Я заметила ему,

– Сейчас заправочных станций много, мы даже проехали мимо пустой, так зачем же стоять в очереди?

Родион Алексеевич усмехнулся,

– Где мухи, там жизнь, как сказал грузин из анекдота. Местный житель давно вычислил место, где без обмана. А за хорошим товаром постоять не грех.

Когда мы снова поехали, то я не выдержала и ляпнула,

– Родион Алексеевич, у вас нестандартная теория психологии характера, в каком-то геометрическом аспекте.

– Да уж, какая есть, – буркнул он раздражённо, и замолчал. Но ненадолго.

– Я понимаю. Всё это выглядит дилетантски, но я никому не навязываю свои взгляды. Это, так сказать, для внутреннего употребления. И знаете, в реальности всё подтверждается.

– А как вы себя самого определяете по вашей системе?

– Ну, однозначно ответить трудно. Посторонний человек определил бы меня как исполнителя, да таковым, честно говоря, я и был. Однако всю жизнь я ощущал в себе некие лидерские задатки, но весьма неопределённые. Наверное, это было заметно, потому что, сколько себя помню, на меня всегда пытались навесить ответственность, и продвинуть на должность в самых разных сферах деятельности. Будь у меня хоть немного честолюбия, то я наверняка сделал бы успешную карьеру. И неважно где – на производстве, на службе, в творчестве или в политике с равным успехом. Перспективы были везде. Но я предпочёл личную свободу. Вначале интуитивно, а затем сознательно я придерживался некоего принципа, определяющего суть этой свободы. Не так давно я прочитал в книге Аркадия Арканова его определение свободы. Точно не процитирую, но суть в следующем – истинная свобода по Арканову выражается формулой: «Чего не хочу, того не делаю», а не формулой: «Что хочу, то и делаю». Мне показалось, что эти слова у меня украли, так как я всегда старался придерживаться именно этого принципа.

Смолоду я не знал своего призвания, а потому плыл по течению, занимаясь всяким ремеслом, которое по возможности не вызывало отвращения. Но знал точно, чего я не хотел. Куда меня только не манили? Даже в шахматные гроссмейстеры, но мне этого не хотелось, грозило погружением в трясину узкой специализации. А ведь это есть гнусная форма рабства, когда человек добровольно занимается нелюбимым делом. И я всячески отлынивал и увиливал от якобы заманчивых путей. Своё призвание я понял поздновато, но, слава богу, что это произошло вообще. Должен заметить, что умение сказать «нет» очень непростая наука. В этом деле я немалого достиг, но не уверен, что всего.

В личностном плане на мой характер, безусловно, повлияли некоторые врождённые данности. Горько сознавать, но никуда не денешься от правды; мой характер формировался не столько наличием, сколько отсутствием некоторых личностных качеств. Хотя иногда возникает сомнение: отсутствие ли это, недостаток, или просто иное состояние? Имеется в виду воображение. Не скажу, что я был начисто его лишён, оно имелось, и в некоторых направлениях хорошо развито, И в то же время оно было каким-то механически–линейным. Я был умным, но у меня не было того, что называется гибкостью ума. А гибкость ума в конкретности исходит из гибкости воображения, которой я вначале не обладал. Из-за этого моё эстетически–чувственное восприятие мира было каким-то урезанным, что порождало не очень приятные следствия.

Вот, к примеру – рисовать я не умею и в картинах не разбираюсь, но в чтении и изготовлении всяких чертежей и схем силён. Но это полбеды. Я долго не понимал пословиц, иносказаний и аллегорий. Бабушка Фрося знала чудовищное количество пословиц и поговорок, но я воспринимал их как не имеющие смысла словесные формулы – присловья–присказки. Из-за своего прямолинейного восприятия я потерпел немало насмешек и неприятностей. Из него же происходит мой педантизм. Он не от воспитания и дисциплины, а, похоже, родился со мной. Даже сейчас я от него до конца не избавился, наверное, это невозможно. Формы конечно уже не те, но нечто сохранилось. Где-то в восьмидесятых работал я в одном колхозе, и педантичным отношением к делу возбудил к себе лютую ненависть целого трудового коллектива, от рядовых до начальства. В их воспоминаниях я стал эпохой, время делилось до меня, и после меня.

Есть ещё следствие, вроде бы и незначительное, но оказавшее определённое влияние. Это крайне слабое религиозное сознание, если не его отсутствие. Подавляющее большинство людей обладают религиозным сознанием. Область религиозного сознания – вера. Вера – эмоциональное состояние, независимое от разума. Разум может влиять только на формы, направления, объекты и субъекты веры, но не саму систему. Для религиозного сознания безразлично, во что верит человек: в бога или квантовую механику. Или не верит. Неверие имеет ту же эмоциональную основу, что и вера, и те же свойства. Это та же вера, но с обратным знаком. То есть, если можно верить в абстракции – науку, бога, или в конкретные объекты – человека, предмет, то с тем же напряжением можно во всё это не верить. И как есть фанатики веры, так имеются фанатики неверия, которых, кстати, куда больше. Я, каким-то образом, оказался в стороне от веры и неверия. Это как-то сказалось, и поначалу даже приводило к курьёзам. Сразу и не объяснить. К примеру, читаю некий труд, и соглашаюсь с автором. Потом на эту же тему читаю другого автора, опровергающего первого, и… тоже с ним соглашаюсь, Это сильно меня удручало. Со временем я понял, что на самом деле не верил никому, и соглашался с предпосылками, а не концепциями. Впрочем, неприятностей это не приносит, лишь изредка в некоторых вопросах бывает взаимонепонимание, но я не иду на принцип, и всё входит в колею. Спорить с инстинктом нет смысла.

Всё это видимо сказалось и на так называемом «чувстве юмора», восприятии смешного. Я понимаю «соль» анекдотов, но далеко не всегда эта «соль» мне кажется смешной. Что делать? Постепенно привык. Привыкают же люди к американскому юмору, и закадровый смех перестаёт раздражать как вначале, хотя и не смешит.

Пока я был маленький, то на общем фоне не выделялся. Но, подрастая, стал замечать подковырки и насмешки сверстников. Граница, конечно, была, За откровенные издёвки я запросто мог дать по сопатке, но это был не тот путь. Я начал всерьёз работать над собой и учиться тому, чего не дала мне природа. За дело взялся основательно – перерыл доступные библиотеки в поисках толковых словарей, пособий и прочей литературы. Не стеснялся спрашивать, и учился у всех, порой даже у бывших зеков. Любил беседы с пожилыми людьми. Обычные школьные предметы давались мне очень легко, по иным дисциплинам я и учебников не заводил. Зато эстетическое восприятие учил так, как иные учили физику и химию. Не поверите – одно время я корчил рожи у зеркала и учился врать. Правда, толку из этого не вышло.

Продолжалось это несколько лет, но старание принесло плоды, и постепенно, годам к шестнадцати, я стал обычным нормальным человеком. Полной победы не было, пробелы остались, кое-что осилить не удалось, но на общий уровень это уже не влияло, и жить не мешало.

Например, музыка. Несмотря на старание и прилежание, я остался музыкальным балбесом. Научиться чувствовать красоту музыки оказалось труднее, чем штудировать словари, и я застрял где-то на уровне «Ой мороз, мороз» и «Гоп со смыком». Между тем, у меня приличный музыкальный слух, что зафиксировано скрипачом профессионалом, на пенсии подрабатывавшим учителем пения в нашей школе. К делу я подошёл серьёзно и основательно. Начал с консультаций у этого преподавателя, и строго следовал его рекомендациям, даже пел в школьном хоре, хотя и недолго. Человек он был добрый, и пытался искренне помочь, но что-то не клеилось. Сокрушенно вздыхая, он бывало, говорил,

– Деревянный ты Родион. Вот есть художник, а есть фотограф, так ты в музыке фотограф, внешнее схватываешь. Память у тебя хорошая и слух имеется, ты даже можешь научиться играть на чём-нибудь, но играть ты будешь механически, попугайски, без души.

– А что же делать?

– Слушай классическую музыку, да любую впрочем. Много слушай, возможно, понимание пробудится и почувствуешь.

Источников настоящей музыки было не густо. Радиопередачи и музыкальные фильмы. Я их старался не пропускать, но самым доступным и простым средством оказались грампластинки. И всякими путями я начал из них создавать свой фонд. В ту пору у народа этого добра было навалом. Стоили пластинки недорого, и их частенько выписывали целыми партиями через посылторг. Я их выменивал у знакомых ребят на резину для рогаток, пули, порох и прочий дефицит. Вот диалог моих приятелей,

– Привет Юрка!

– Здорово Мерин.

– Слушай, у тебя дома пластинки есть?

– Имеются.

– Много?

– Да. Немало всяких.

– Так может там есть этот,… Брамец, нет, Брамс?

– Не знаю. А чё это? Танец?

– Нет, это человек. Композитор. Классный, нет, классический. Сходи домой, посмотри.

– А зачем он тебе?

– Да это не мне. Это Родьке. Он пообещал мне за этого Брамса новый отражатель на «Даймона». У него уже много этих, классических. А какие у них фамилии чудные! Хочешь, верь, хочешь, нет, но сам читал. Только подумай – Мусорский. Ну, Глинка и Сметана еще, куда ни шло, так есть Страус, Глюк, Бах, а один так совсем Глист. Или Лист? Не, наверно Глист. Вон по Кирова Червяковы живут, фамилия понятная, а что за фамилия Лист? Таких и не бывает.

– Много ты понимаешь, какие фамилии бывают. Если б я тебя не знал, то тоже подумал бы, что не бывает фамилии Мерин.

– Тут особый случай, потому что моя фамилия искусственная.

– Это как?

– Да вот так. Дед мой старый, ещё при царе жил. Он мне и рассказал про этот дурацкий случай. Все наши предки от века были Тюрины. А когда дед паспорт выправлял, то у писаря с похмелья буквы в глазах мельтешили, вот он их и перепутал, и вместо Тюрин получился Мерин. Ошибку заметили, и на другой день дед пошёл к нему и попросил исправить. Писарь сказал, что документ исправлять не положено, а за новый запросил три рубля. Деньги по тем временам немалые, и дед пожадничал. А теперь из-за тех зажиленных трёх рублей мы все стали Меринами.

– Подожди, а у тебя самого разве дома нет пластинок?

– Есть, только к ним доступа нету. Как-то я набрал их штук двадцать, и мы с Колей Чернопузом стали на выгоне эти пластинки запускать – кто дальше. Красиво летают. А мать застукала, палки дала, и заперла пластинки под замок.

– А Родиону-то они зачем? Тоже запускать? Так не всё равно ему, Брамс это, или кто другой?

– Да не, он их слухает.

– Во, дела! А зачем?

– А кто его знает? Это ж Родион! Я видел, как он крутился возле учителя пения. Наверное, хочет выучиться на скрипке. А сейчас того, …вникает.

– Так может он не только Брамсом интересуется?

– Конечно. Неси что есть, он всё подряд возьмёт.

– Слушай, а может он, и на марки будет меняться? У него классные имеются.

– Наверно будет. У него сейчас пластинки на первом месте.

– Ну, тогда я побежал за ними, пока он не передумал.

– Подожди Юрка, если Брамс попадётся, то отдай мне. Я за него старую монету отдам.

– Ладно.

И я действительно вникал, вернее, пытался вникнуть в музыку. Изнывал перед проигрывателем, а для более полного погружения читал биографии композиторов и прочие сведения о музыкальной культуре. Но, увы, количество не перешло в качество. Чувство не пробудилось. Тем не менее, усилия дали свои плоды, правда, в неожиданном направлении. Незаметно для себя, я вовлёкся и стал коллекционером грампластинок и прочего в этой области. Сейчас в моей скромной коллекции около четырёх тысяч самых разных пластинок и дисков, не считая соответствующей проигрывающей аппаратуры.

Видимо из-за недоступности содержания, я увлёкся формой. То есть, пластинки я собираю примерно так, как филателисты собирают марки. Для меня оригинальный конверт имеет не меньшую ценность, чем вложенная в него пластинка. За многие годы я приобрёл некоторую известность среди подобных мне любителей, а их не так уж и мало. В связи с этим увлечением я поневоле стал музыкальным эрудитом. В моей памяти отложились имена авторов и исполнителей многих лет, а также их произведения. Всё это создало мне славу авторитетного меломана. Да, на слух я легко отличаю романс от баллады, Моцарта от Дебюсси, «Смоки» от «Бич Бойз», но досуг предпочитаю проводить в тишине.

Однако врать не буду. Я всё-таки не полный эстетический ноль в музыке. Есть произведения, в основном лёгкого жанра, и исполнители, которые мне нравятся. Правда есть подозрение, что приятны они моему слуху не сами по себе, а по ассоциации. Ну, вот представьте – вы пригласили девушку в кино, и в полутьме зала как бы смотрите его. Как бы невзначай вы берёте девушку за руку и гладите её. Девушка от волнения деревенеет, и это волнение передаётся вам. Выпучив глаза на экран, она сопит, но руки не отнимает, что без слов говорит о многом. Ногу, которую вы случайно начинаете поглаживать, она тоже не отдёргивает, что говорит о многом ещё больше. А в это время с экрана звучит песенка о медведях с глупейшим текстом.

Пройдёт время, лицо и имя девушки могут забыться, но память чувств сохранится, а песня, даже случайно связанная с этими чувствами, всегда будет звучать приятно для души.

Или, скажем, иной вариант. Все танцуют под модный шлягер, а в кустах, возле танцплощадки, вам в это время бьют морду по полной программе. Вряд ли в будущем этот шлягер войдёт в число ваших любимых произведений. Скорее наоборот.

Мой моральный облик возник из разных источников. Нравственные принципы сложились под влиянием улично–полузековских понятий, наставлений учителей, прочитанных книг, увещеваний бабушки Фроси и христианских заповедей, которыми меня потчевала бабушка Нюра, сестра бабушки Фроси. Она была грамотна и имела немало священных книг. Под её началом я выучил церковнославянский и некоторые тексты из Евангелия, а также, с её подачи, чуть ли не до шестого класса верил в бога и посещал церковь.

Тем не менее, мои принципы не являются строго христианскими. К некоторым правонарушениям я отношусь либерально, и не люблю подставлять правую щёку хулиганам. Но некоторые общепринятые принципы, соблюдаются мною пуритански строго.

Тем временем мы подъезжали к Батайску. Родион Алексеевич продолжал,

– Что ещё? Моё положение в коллективе. Этакий середнячок. Вперёд не лез, но и в задних рядах не числился. В больших храбрецах не ходил, но и откровенным трусом не был. Честно говоря, иной раз случалось и дрейфить, но когда обстоятельства не оставляли выбора, то приходилось проявлять доблесть. Имея миролюбивый нрав, я первым никогда не задирался, но на сдачу не скупился. Умел хранить секреты, что обеспечивало немало друзей, но дело не только в этом. Я считался своим пацаном, но несколько туповатым, из тех до кого доходит как до жирафа, или вообще не доходит. А простачков всегда любят больше, чем тех, кто умнее. Вот меня и любили за бесхитростность и неумение подставить ножку или нагадить. С годами житейский опыт накапливался, я становился всё менее откровенным, и от былого недотёпы во мне почти ничего не осталось.

Силушкой меня бог не обидел, но я ей не хвастал. Были ребята и поздоровее. Как и многие мои ровесники, уже лет в десять я уверенно управлялся с молотком, топором, пилой, стамеской и прочим инструментом, не говоря о сельхозорудиях. Ремонтировал велосипед и другие домашние предметы, включая электроприборы. А также грамотно управлялся с отцовой двустволкой, умел собирать её, чистить, набивать патроны, заряжать и прилично стрелять. Уникального в этом ничего не было, многие ребята обладали подобными умениями. Стыдно было не уметь.

Способность укрощать и приручать животных тоже не считалась чем-то выдающимся. Некоторые ребята тоже могли кое-что в этом деле, хотя мой диапазон был несколько шире. Один мой приятель, Вовка Ярко, умел ловко обращаться со свиньями. Впоследствии он стал удачливым вором свинокрадом. Свинья – чуткое животное с очень пронзительным визгом, слышным за километр. Украсть без шума поросёнка, чтобы он не пикнул, это целое искусство. Как-то раз я даже сходил с ним на дело, как вы понимаете не из корысти, а из любопытства.

Впрочем, я и сам не считал своё умение чем-то особенным. Человек судит по себе, а потому я полагал, что и другие тоже на это способны, но не делают этого из лени, а чаще из-за банального страха перед животными. Тогда я ещё не знал, что страх имеет запах.

Вот Вера Максимовна, можно сказать исходные данные в общем виде я вам изложил. Понимаю, что без описания конкретных случаев они мало дают, но мы, считай, приехали. По городу колесить я не хочу, а домой вам проще добраться на городском транспорте. На въезде в город высажу вас на остановке, да и двину к себе.

Когда мы остановились, я не стала торопиться вылезать из машины, и спросила,

– У вас есть немного времени? Хотелось бы задать пару вопросов.

– Да ради бога!

– Вот эти ваши способности, они что, с возрастом исчезли?

– С чего бы? Нет. Всё при мне, куда им деваться? Применять особо не на чем. Образ жизни не тот.

– А вот скажите, как-то развивать эти способности вы пробовали?

– Вера Максимовна, похоже, вы плохо представляете то, о чём идёт речь. Качество либо проявляется, либо нет, развивать его невозможно. Ваш вопрос несколько нелеп, это как если бы вы спросили о возможности развития папиллярных узоров, или формы ногтей. Куда и зачем?

Я не очень поняла логику ответа, но спросила,

– А вы не пробовали своё воздействие на людях?

Он помолчал, а затем я впервые услышала его негромкий смех,

– Вот вы о чём. Я понял. Нет, я не могу воздействовать на людей так же, как на животных. В этом плане человек отличается от животных сильнее, чем вы думаете. Сознание животных крайне примитивно и открыто. Моё воздействие только внешне кажется властью над ними, это скорее некий канал понимания. Общение идёт на низком уровне, уровне эмоций, или чего-то близкого к ним. Я и сам не могу объяснить, как это происходит. Чувства и ощущения на логос непереводимы, их нельзя разумно объяснить.

Сознание человека качественно иное, и в этой сфере закрыто, во всяком случае, для меня. Вот вам пример – я хорошо плаваю, возможно, от рождения. Во всяком случае, я не помню, когда этому учился. Движения отточены до автоматизма, и я о них не думаю, находясь в воде. Но все эти навыки и автоматизм движений абсолютно бесполезны в иной сфере деятельности. Например, в игре на гармошке.

Способности мои находятся в довольно узкой области. Я не экстрасенс, не телепат и не волшебник. Моё общение с людьми идёт обычным образом. Мне не интересна власть над людьми, и, честно говоря, я больше стараюсь избежать власти других над собой. Но всё равно, время от времени кто-то пытается мной манипулировать. Иногда успешно, но всё реже – опыт-то накапливается.

Мне, конечно, приходилось и людей укрощать. Редко, но бывало, и не только кулаком в ухо, но и, так сказать, вербально. Но это всегда было воздействие на сознание, то есть не так, как это происходит с животными. Хотя. Хотя, если честно признаться, то были случаи, которые трудно объяснить воздействием обычной ругани, угрожающих взглядов и поз. Возможно, это было спонтанное проявление направленной суггестии, возможно, ещё что-то, но оно действовало. Я чувствовал это по изменению своего состояния, своеобразному внутреннему напряжению. Но сознательно, по желанию, я это состояние вызвать не могу. Лишь когда обстоятельства вынуждают, оно возникает, как проявление стресса. Слава богу, что это бывает очень редко.

– И последний вопрос: встречаемся через два месяца опять неведомо где?

– Да.

– А вдруг, подчёркиваю, вдруг какая-то случайность помешает встрече? Болезнь, или ещё что? Разве кто застрахован от всего?

– Ну, Вера Максимовна, с вами-то уж точно ничего не произойдёт, а я действительно не застрахован. В таком случае вместо меня будет вестник.

– Какой такой вестник?

– Откуда я знаю? Да любой носитель информации – радио, телевизор, но это маловероятно, я личность незначительная. Газета, журнал – шансов больше, но ненамного. Скорее всего, это будет человек. Да вы сразу поймёте, что это вестник.

На этом мы распрощались и разъехались по домам.

Домой я попала вовремя, даже с учётом попутного захода в магазин. Переодевшись, я села и тупо уставилась в окно. Мыслей не было, а голова как будто была набита ватой. Похоже, Родион Алексеевич меня перегрузил. Не лишённый логики бред, органично перемешанный с правдой, и приправленный псевдонаучным апломбом угнетал и сбивал с толку. И непонятно было, что со всем этим делать. И вообще – зачем это мне?

Тут появилась жизнерадостная Даша и занялась приготовлением кофе. Когда сели за стол, Даша обеспокоено спросила,

– Мама, с тобой все в порядке? Какая-то ты не в себе.

– Ничего, пройдёт.

– Всё равно что-то не так. На работе?

Пришлось рассказать о встрече с Коноваловым. Даша удивилась стечению обстоятельств, и попросила рассказать подробнее. Тут я вспомнила про диктофон, достала его, и дала Даше послушать самой. Даша как-то недоверчиво прослушала голос Родиона Алексеевича, выключила аппарат и погрузилась в молчание. Выглядела она несколько растерянной. Помолчав, сказала,

– Как странно. Получается, что этот человек реально существует.

– У тебя были сомнения в его реальности?

– Любой засомневается, пока не пощупает. А ты на моём месте?

– Пожалуй, да.

– Знаешь мама, я рассказала эту историю ребятам, и шутка шуткой, надумали организовать нечто вроде Фан–клуба Родиона Алексеевича. Решили, что это будет персонаж вроде Козьмы Пруткова, только в другом стиле, а теперь даже и не знаю. Ну, представь – творцы литературного персонажа однажды встречают живого Козьму Пруткова.

– А что вы обсуждаете в своём этом клубе?

– Фантазируем. На основе этих случайностей придумываем варианты биографии, и всё такое. Стараемся посмешней и почудней.

– Эх, Даша! Думается мне, что реальная жизнь этого человека куда занятней всех ваших фантазий.

– Да, мама. Удивлю я ребят.

– А кто они?

– Нас немного. Мой Андрей, дружок его долговязый Сергей с девушкой своей, да Ботаник. Это кличка. Юра умный, но застенчивый и деликатно воспитанный. Очкарик интеллигентный невесть в каком поколении. С виду вылитый Ботаник и есть. И фамилия у него в тему – Ботанцов.

– А почему он к вам прилепился?

– Кто знает? Возможно потому, что мы водку не пьём, и его не заставляем. Паренёк он хороший, порядочный, и я сильно подозреваю, что он неравнодушен к Лизавете. Я ей как-то намекнула, а она только посмеялась.

Встреча пятая.

На самом деле личной встречи не было. Произошла встреча с вестником. Этим вестником оказались две женщины возле магазина, куда я зашла прикупить кое-что из продуктов. Выйдя из магазина, я встала недалеко от входа в раздумьях – не забыла ли купить ещё что-нибудь? Метрах в двух от меня встретились две явно знакомые женщины примерно моих лет. Одеты хорошо, но всё равно в их облике было что-то провинциальное. Обрадовавшись встрече, они разговорились,

– Ой, Марковна, где увиделись!

– Здравствуй Наталья! А ты откуда?

– Была в больнице. Теперь зайду кой–куда, и домой, в станицу.

– На автобусе?

– Ага.

– На каком?

– Да на любом. Через нашу Камчатскую все идут.

– Это так. А я вот дочку проведывала, харчей подвезла. Учится в колледже. А мне не повезло. Обещал Родион подбросить на своей машине, да что-то на ней сломалось, так пришлось на автобусе добираться. Вот я и припозднилась.

– Какой Родион?

– Коновалов, в соседнем доме живёт. Не знаешь такого? Хороший мужчина, уважительный и непьющий. Неразговорчивый только.

– Как не знать? Знаю. Так он в соседях у тебя?

– Да.

– Вот как. Давненько я его не видела. Тихий, говоришь? Плохо ты его знаешь. В тихом омуте знаешь кто обитает?

– Да ты что? На него и не подумаешь.

– Остепенился, наверное. Я ведь его ещё молодым помню.

– Озоровал?

– Да так прямо и не скажешь, не буйствовал и не хулиганил. Скорее уж наоборот, спокойный и рассудительный был, а только держаться от него нужно было подальше. Сестра моя старшая, Марина, за малым от него с ума не съехала.

– Ничего себе! А почему?

– Не знаю, какой он сейчас, а смолоду был….

– Что?

– Я тогда маленькая было, но помню его хорошо – красивый он был, прямо как на плакате. Где уж Маринка с ним познакомилась, не знаю, но поплыла она основательно. Подруги ей завидуют, а она хвастает – Родя то, Родя сё, он и в технике, он и в музыке. А потом раз – и всё. Накануне они договорились встретиться вечером, а днём Марина пошла зачем-то до подруги. А идти надо было мимо церкви. Ну вот, идёт она, а возле входа в церкву люди стоят и батюшка. Подошла ближе, глянула, а батюшка и есть её Родион. Она от удивления рот открыла и застолбенела. Он в облачении, людям что-то говорит, увидел Марину, и ей тоже сказал с каким-то вывертом – мол, ты отроковица Марина глаза не выпучивай, а иди домой, да займись работой. И ещё по писанию что-то добавил про Сады Эдемские и про плевелы. Потом повернулся и пошёл в церковь.

Она и отправилась по указанному адресу, как под гипнозом. Пришла домой, села, уставилась в стенку и не шелохнётся, сама не своя. Так до вечера и молчала. Родители забегались, хотели уже в больницу везти, но, слава богу, к вечеру отошла. Спросила: – «Что такое плевелы и отроковица?», и, не евши спать легла. Рано утром встала, и начала полы мыть, что при её лентяйстве испугало. Собралась огород полоть. Мать с трудом заставила её позавтракать, а потом всё-таки разговорила. Когда выяснилось, с чего пошло, то мать кинулась в церковь. Только там был другой батюшка, который её прогнал, и разговаривать не стал.

– Так может ей всё это померещилось?

– Ага! И ещё полусотне человек. А его фотографию в журнале в поповской одежде я видела своими глазами. Но это всё ерунда по сравнению с тем, что узнала мать, когда стала расспрашивать про этого Родиона.

– И что?

– А то, что он….

Тут она нагнулась к уху собеседницы, и конца фразы я не услышала. Зато женщина, которая услышала, отпрянула и перекрестилась. Вид у неё был потрясенный,

– Батюшки святы! Да не может такого быть! Страсть господняя!

Та, которую звали Наталья, усмехнулась и сказала,

– Да, история тёмная, но учти – бабка у него была ведьмой. Настоящей ведьмой, сейчас таких нет, одни шарлатаны. Её даже милиция боялась. Спроси любого, кто на том краю жил. Я и сама её видела не раз, и ворону, служанку её тоже видела. Бабке лет сто, наверное, было. Идёт она на кладбище, да иной раз как зыркнет на тебя глазищами, так аж пятки каменеют, а ворона над ней летает, сопровождает, значит. Мы подсматривали, как она присядет у могилки на лавочку, и что-то бормочет, а ворона сидит на кресте и каркает – как будто разговаривают. Ужас.

– Ну, а с Мариной-то, что?

– Изменилась после этого Марина. Перестала на танцы ходить, всё по дому стала делать, а готовить выучилась так, что пальчики оближешь. А вот, невесёлая. Тогда мама, от греха подальше, отвезла её в город и устроила учиться на ветфельдшера. А там она где-то встретила семинариста, и давай его выспрашивать про Сады Эдема. Ну, и довыспрашивалась. Вышла замуж за него. Теперь она попадья, кучу детей нарожала, а живут на Урале.

– А что в этом плохого? Нормально живут?

– В общем, да. Хорошо. Получше меня. Только я голову наотрез даю, если б этот Родион ей не встретился, то у неё была бы совсем другая жизнь. Сто процентов.

– Ох, и наговорила ты мне Наталья, теперь со страху спать не буду.

– Не переживай, ведь это было давно. Сейчас-то всё уже по–другому. Успокойся.

– Ага, успокойся теперь. Сама-то как? Болеешь?

– Сейчас уже ничего. Назначено через два месяца….

Больше ничего не было слышно, женщины отошли в сторону и вскоре расстались. А я ещё долго стояла, обдумывая последнюю фразу. Такое впечатление, что она была предназначена мне. Мне стало как-то не по себе.

По возвращении домой, я некоторое время сидела, привыкая к услышанному. Попыталась что-то делать, но ничего не клеилось. Не выдержала и позвонила Даше,

– Как там ваш клуб?

– Нормально, а что? Есть новости? Видела Родиона Алексеевича?

– Не видела. Но было другое предсказанное им чудо. Был вестник.

– Какой такой вестник?

Я всё рассказала. Даша помолчала и промолвила,

– Убиться веником! Ну и ну! Ты мама точно сказала – фантазия бессильна против реальности. Ох, и удивлю ребят завтра.

– Знаешь Даша, теперь та баба будет плохо спать от страха, а я от любопытства.

Встреча шестая.

Январь был тёплым. После новогодних праздников люди выглядели вялыми. Но не мой начальник. Утром он вызвал меня и бодрым голосом сказал,

– Собирайся! Мой, так называемый, секретарь–референт заболела, и ты поедешь со мной вместо неё.

Мы отправились в путь на нашей испытанной «Волге» с водителем Мишей за рулём. Уже сидя в машине я спросила,

– Олег Михайлович, а куда мы собственно едем?

– В Камчатскую. Вроде как на разведку. Один добрый человек сказал мне, что там, на местной швейной фабрике имеются две установки пластмассового литья, неведомо как туда попавшие и совершенно им ненужные. А нам необходимые. Попробуем договориться. За деньги, или ещё как.

Я тут же вспомнила о назначенной через два месяца встрече. Меня даже охватил странный азарт – если она состоится, то где и как?

Шеф был в благодушном настроении, и неожиданно ударился в сентиментальные воспоминания, что было для него нехарактерно.

– Да, Вера Максимовна, Довелось мне однажды побывать в этой станице, но случай этот я не забуду. С него, собственно, и началась моя карьера начальника производства. Это происходило давно, где-то в конце семидесятых. Я ещё был молодой, и многое воспринимал совсем не так, как сейчас. Любопытное было время, позже его назовут «застой». Да, сейчас, в перспективе истории, на происходящее тогда я смотрю иначе, и понимаю многие моменты в тех процессах, а в ту пору…

Застой действительно был, только он был не в обществе, это было внутрипартийное явление, идейный кризис. А его и не могло не быть. Он заложен в самом фундаменте идеологии коммунизма. Ведь коммунизм, в сущности, есть религия. Но эта религия особенная, она основана на отрицании. Отрицании любого общественного устройства, как несправедливого, так и нормального. То есть коммунисты, по сути, есть перманентные разрушители любого существующего порядка во имя воображаемых химер.

Наилучшая среда для них – войны и революции. А вот мирное течение дел, размеренное обывание для них смерти подобно. Они при этом становятся лишним и абсолютно ненужным элементом в системе. Почему? Дело в том, что партия являет собой власть над властью. Эта власть может быть огромной, но она фантомная. Общество, как живая система, постоянно самоорганизуется, но каковы бы ни были формы организации, всё сводится к системе производителей–исполнителей и организаторов–управителей. Вот эти управители и есть реальная власть, поскольку прямо и конкретно влияют на экономические процессы и общественные связи, непосредственно руководят функционированием, а под каким соусом и названием уже неважно.

Партия может влиять на дела только опосредованно, задавая общее направление и благословляя людей, то есть чисто религиозными методами. Да, она в силах менять руководителей, и даже их расстреливать, но обойтись без них не может, хоть убейся, а потому зависима от них. И рано или поздно реальная власть явно или замаскировано занимает отведённое ей природой общества место, а фантомная власть либо рассеивается, либо занимает свою социальную нишу, вроде церкви.

Действительно, российский царизм и капитализм были несправедливым и социально отсталым строем. Уничтожили его. Установили Советскую власть и уничтожили её врагов. Всё, задача выполнена, можно бы и самораспуститься, а вот дудки! Этакий эффективный механизм на свалку? Но он функционирует только против врагов. А если их нет? Тогда можно назначить. И пошло. А тут ещё внешний враг подвалил. Победа над ним подняла авторитет партии неимоверно.

А вот за тридцать послевоенных мирных лет партия сдохла, кончилась, внутренне рассеялась. Осталась оболочка, структурная форма. К экономике, конкретным производственным процессам крайне трудно прилепить идеологию, она из другой сферы. Земля пашется, урожай снимается, металл плавится, лаборатории исследуют, дома строятся. Всё идёт заведённым порядком, и с какого боку здесь коммунисты и коммунизм? Люди женятся, рожают детей, работают, веселятся, и при этом совершенно не нуждаются в партийном контроле. В мирное время партия просто осталась без дела. Общественное состояние было вполне благополучно, не было безработицы, организованной преступности и наркомании. Реальных врагов советской власти тоже не было, за исключением жалкой кучки далёких от народа диссидентов, да и тех, похоже, держали на развод, чтобы оправдать финансирование органов. Что оставалось? Правильно. Имитация деятельности, иначе возникают нехорошие вопросы. А как это делать? Да очень просто. Обычным производственным процессам придавать идеологическое напряжение. И придавали, используя в основном военную терминологию – «Битва за урожай», «В авангарде науки», «Вести идеологического фронта», «Техника на марше», и тому подобное.

Часто это расходилось с обычным здравым смыслом – «Любой ценой перевыполним план». Ну, зачем составлять план, который необходимо перевыполнять? Тем более что перепроизводство в экономике приносит вреда не меньше чем дефицит. Завалили страну металлоломом и прочими отходами. Вообще, любое вмешательство партии в дела вносило хаос. Поначалу они, пока были в силе, то могли закрывать целые научные направления, но с течением времени всё больше стали работать по мелочёвке – стиляг гонять, дутых героев труда создавать, и всё в таком духе.

Дело в том, что за мирные годы выросло и вступило в жизнь целое поколение хорошо образованных людей, прагматиков, которые не верили в коммунизм, и для которых лозунги были темой для анекдотов. Вот помню такой. Возвращается муж из командировки и застаёт жену с любовником. Мужик здоровый, он начинает любовника жестоко избивать. Вот уже замахнулся ногой для завершающего удара, а жена, чтобы предотвратить убийство, кричит: – «Вася, ты же коммунист»! Вася, скрипя зубами, опускает ногу. Спасённый любовник, выползая, говорит: – «Слава КПСС». Эти слова огромными буквами горели неоном на высотных зданиях практически в каждом городе.

И вот эти люди почти вынужденно массой попёрли в партию, а в результате партия практически сменила своё содержание, стала ритуальной организацией. Съезды, пленумы и собрания стали ритуалами, иначе их уже не воспринимали. Всё потому, что некоммунисту было почти невозможно занять солидную должность, и вступление в партию стало ритуалом, позволяющим сделать карьеру. Эти новые коммунисты вовсе и не думали строить светлое будущее, а мечтали занять хорошее место в настоящем. И это был конец партии. Хозяйственники давно приспособились к системе – мелких функционеров прикормили, крупных использовали в качестве своеобразного лобби, а рядовых коммунистов держали за идиотов и эксплуатировали по полной. Вообще, я думаю, что если бы всё осталось по–прежнему, без демократической ломки, то лет через десять–пятнадцать партия рассосалась бы сама собой, а СССР стала бы обычной страной государственного капитализма без всяких революций.

Но в те годы коммунисты формально были ещё в силе. Я получил инженерное образование, и как многие вступил в партию. У меня была склонность к производству, но получилось так, что я пошёл по профсоюзной линии. Инженером на заводе я проработал недолго. Как-то заболел профорг, и меня поставили временно замещать. Болезнь затянулась, и по инерции меня переизбрали, так как дело я освоил. Потом был доклад на конференции, меня заметили, продвинули, и к тридцати годам я оказался в Облпрофе на небольшой должности, практически на побегушках. Непосредственным моим начальником был товарищ Ласкирёв, вальяжный такой мужчина, зам главы по строительству.

И довелось мне быть у истоков одного коммунистического движения, история которого прошла у меня на глазах. Закончилась она очень быстро и довольно странным образом. Закрыл это начинание один человек, простой рабочий, который написал всего два слова, оказавшиеся роковыми. Этого человека я больше не встречал, а хотелось бы. Любопытная, и даже загадочная личность.

Я слушала эту нудятину, и под мягкое покачивание машины пыталась не задремать, а Олег Михайлович сменил пластинку и стал рассказывать о конкретном случае, названым мною

Новелла о неудавшемся почине.

Вот как-то вызывает меня Ласкирёв и говорит,

– Есть задание тебе Костин. Сейчас объясню, а ты, если что непонятно – спрашивай, хотя ничего сложного не предвидится. Дело такое – в системе стройтреста есть предприятие, где выступил с инициативой один бригадир, член партии. На орден видно прицелился. Эта инициатива состоит в следующем – бригадир от лица бригады обратился к руководству с просьбой снизить расценки за произведённую продукцию, а взамен обещал увеличить производительность труда, чтобы компенсировать потери в зарплате. Не знаю, как он уговорил бригаду, и чего им наобещал, но с этой идеей вышел на руководителя парторганизации треста Крылова. Тот идею подхватил и вышел на обком. Там это дело одобрили, и поручили Крылову организовать почин, пока в рамках треста, а если пойдёт, то и расширить охват. Ну, так вот, завтра целая комиссия из руководства трестовского, разных экономистов и нарядчиков во главе с Крыловым отправляется в станицу Камчатскую, там есть деревообрабатывающее предприятие трестовское, для внедрения почина. И ты тоже отправишься с ними, как бы наблюдателем от профсоюза. Они заедут за тобой утром. В общем, проведут они там собрание, составят документ, подпишут, и ты подпишешь. А потом отчитаешься и всё. Дело плёвое. Вопросы есть?

– Есть. Я, наверное, что-то не так понял. Вы говорите, что суть почина в том, чтобы рабочие добровольно проголосовали за уменьшение собственной зарплаты? Это же бред! Или я действительно чего-то не догоняю.

– Конечно, не понимаешь. Это не бред, а элементы коммунистического отношения к труду. Вот смотри – отработать даром день в году «за того парня» тоже на первый взгляд бред, а если посмотришь в идеологическом ракурсе, то видишь иное.

– Так «на того парня» вроде как обязаловка, а здесь дело добровольное. Неужели работяги такие идиоты, что сами себе захотят урезать зарплату? Да ни в жизнь!

– Ну, пойми ты, Костин, дело совсем не в том, умные или глупые рабочие, а в самом факте собрания. Главное, чтобы оно состоялось, а оно состоится. По приказу директора. И, что там рабочие хотят или не хотят, совершенно неважно. Подписывать-то документ будет бригадир, а он подпишет.

– А почему вы в этом уверены?

– Опыт. Всегда так бывает. Против такого количества начальства работяге не устоять. Сробеет и подпишет что угодно.

– А если всё-таки упрётся?

– Чепуха, посулят чего-нибудь, или компромат поднимут, а, в крайнем случае, заменят на другого. Да не переживай ты за это Костин. Там люди опытные, в момент всё провернут, не впервой. А ты понаблюдаешь, подпишешь и всё. Завтра жду с докладом.

Ну вот, на другой день приехали мы в Камчатскую на это предприятие. Кабинет директора маловат, собрались в просторной приёмной. Начальник цеха пошёл звать бригадира, для предварительного ознакомления с вопросом, а директор уединился с Крыловым в кабинете. Зашёл какой-то странный тип, сутуловатый и с папкой подмышкой. Что-то начал расспрашивать, но директор, выйдя из кабинета, довольно грубо его выгнал, а нам сказал,

– Вы, товарищи, пока знакомьтесь с бригадиром, а я пойду готовить собрание, но учтите – он не подарок.

– Алкаш что ли? – спросила солидная дама.

– Да если бы, – вздохнул директор и вышел.

Позже я понял, что он просто смылся. Другая дама, помоложе, заметила,

– Я смотрела сводки по этой бригаде. План выполняется, и это единственная бригада в тресте, на продукцию которой нет рекламаций по качеству. Вообще нет. Необычно как-то. Они даже надбавку за это получают.

Тут вошли начальник цеха и бригадир, который, к моему удивлению, оказался молодым, не старше меня, статным человеком со смышлёными глазами. Начальник цеха сказал,

– Знакомьтесь, бригадир Коновалов.

При этих словах мою дремоту как ветром сдуло, и я стала слушать Костина с напряжённым вниманием.

И, обращаясь к Коновалову, продолжил,

– А это делегация из треста и другие важные представители. Суть дела они тебе сейчас объяснят.

С этими словами начальник цеха присел рядом со мной на свободный стул в углу. Вид у него был угрюмый. Тут зам управляющего треста начал было что-то Коновалову говорить, но тот решительно его перебил, и сказал,

– Товарищи! Насколько я понял, некоторое время нам придётся сотрудничать, а поэтому, давайте знакомиться по– настоящему.

– Вам же сказали товарищ Коновалов, что мы делегация из треста.

– Делегация состоит из людей. Мне как-то неудобно называть вас мужиком в синем пиджаке. Или обращаться к этой женщине со словами «дама в крашеном парике».

Одна из четырёх присутствующих женщин густо покраснела. Коновалов совершенно не был похож на ласкирёвского пролетария, робеющего перед начальством.

Начальник цеха негромко сказал,

– Ну, началось. Говорил же директору, чтобы отвертелся от этого дела, так уверяет, что не смог, надавили.

Он хмуро посмотрел на меня, и продолжил,

– Зря вы сюда приехали.

– Это почему?

– Потому. Не любит Коновалов всякие комиссии и делегации.

– Разве его любовь или нелюбовь имеет значение?

– Имеет. Полгода назад приезжала к нам комиссия по соцсоревнованию, так он им такое устроил, что теперь лет сто сюда носа не покажут. Как бы и вам не перепало.

У меня вдруг возникло чувство, что комбинатовское начальство просто побаивается этого Коновалова. Ну, а то, что было дальше, напоминало цирк, причём в роли клоунов оказались практически все члены делегации. Громким голосом бригадир обратился ко всем,

– Уважаемые товарищи! Вас много, а я один. Меня одного вы запомните легко, а мне запомнить вас трудно. И чтобы не перепутать, я запишу ваши представления. Это быстро.

С этими словами он достал большой блокнот и две авторучки – одна обычная, другая красная. Подошёл к крайнему стоящему мужчине, и попросил представиться. Тот пожал плечами и назвал свою фамилию. Коновалов аккуратно записал синей ручкой и продолжил,

– Должность?

– Технолог.

– И последнее – кто вас назначил в делегацию? Желательно назвать фамилию.

Технолог от такого вопроса занервничал,

– Не понял, зачем тебе фамилия? Разве не ясно, что всё организовано парткомом?

– Партком не фамилия. Должен же я знать с кем имею дело, кто именно вас назначил.

– Да с какой стати?

– Ясно. Так и запишем красным – по собственной инициативе. Распишитесь вот здесь.

– Да ты чё, бригадир? Какая роспись? Ещё чего?

– Хорошо, так и запишем красным – от росписи отказался.

Глядя на технолога, пояснил,

– Красный цвет означает сомнение в представленной информации, что даёт повод к её проверке.

Пока технолог хлопал глазами, Коновалов подошёл к следующему члену делегации. Это была дебелая дама, ранее предполагавшая пристрастие бригадира к алкоголю. Звали её Алла Фёдоровна, и она оказалась бухгалтером управления. На вопрос о том, кто её делегировал, дама промолчала, презрительно скривив губы. Но это не смутило Коновалова,

– Прекрасно, так и запишем красным – по собственной инициативе.

– Что вы городите молодой человек? Как можно по собственной инициативе?

– Ну, я не знаю как. Могу только предположить. Узнав, что собирается делегация на наш комбинат, вы взяли отпуск за свой счёт, и втёрлись в коллектив делегации. Вам лучше знать каким способом. Но вот вопрос – зачем? Есть у меня подозрение на этот счёт, и неплохо бы его проверить. Кстати, Пётр Адамович, – обратился он к начальнику цеха, – Там я видел, что склад с рубероидом не закрыт, а на территории посторонние люди. Как бы чего не случилось.

И пристально глядя на женщину бухгалтера, продолжил,

– Хорошо, что они пока на глазах, а потом?

Пётр Адамович ответить не успел. Алла Фёдоровна заревела басом,

– Да ты что? Охренел совсем? Намекаешь, что я приехала сюда воровать рубероид?

– Рубероидом не интересуетесь? Чем же тогда? Может метизами? Петлями никелированными, замочками красивыми? Вон, какая у вас сумка большая! Были тут до вас такие, только номер у них не прошёл. Мы на страже. И у вас не пройдёт, будьте спокойны.

– Да ты ненормальный!

– Напротив. Ненормальный тот, кто думает, что оставленный без присмотра рубероид никто не украдёт. Уведут в момент. Проверено опытом.

Нелепость и абсурдность обвинения ввергла Аллу Фёдоровну в шок, и некоторое время она только по–рыбьи зевала. Тут я заметил, что сидящая в углу за столом секретарша, тряся плечами, зажимала себе обеими ладонями лицо, едва не залезая при этом под стол. Остальные в недоумении переглядывались. Наконец, рыдающим голосом, Алла Фёдоровна обратилась к начальнику цеха,

– Пётр Адамович, да объясните вы этому идиотскому Пинкертону кто я такая!

– Коновалов! Это Алла Фёдоровна Волкова, бухгалтер управления треста.

– Вы уверены?

– Да, я её знаю, как облупленную.

– А когда последний раз вы её видели?

– Недавно, месяца полтора назад.

– Ну, вы даёте, Пётр Адамович! Да за это время её бросил муж, она сошлась с каким-то забулдыгой, поменяла фамилию, и её выгнали с работы за пьянку.

Присутствующие с интересом уставились на бухгалтершу, а у одной женщины от таких новостей открылся рот. С обезумевшими глазами Алла Фёдоровна подбежала к начальнику цеха, и, схватив его за рукав, прохрипела,

– Да скажите же, наконец, что-нибудь этому ублюдку, чтобы он не нёс чепухи!

Тот, неожиданно зло оттолкнул её руки, и сказал,

– Щ–щасс! Вы думаете, что мне хочется стать вашим соучастником?

– Соучастником чего?

– А того, во что вы вляпались. Выбирайтесь сами.

Совсем одуревшая женщина со стоном опустилась на стул. Коновалов же, как ни в чём не бывало, спокойным голосом её спрашивает,

– А паспорт, гражданочка, у вас при себе?

Алла Фёдоровна собралась что-то ответить, но он, выставив ладонь, её опередил,

– Понимаю, вы правы. По закону у меня нет на это полномочий, но ничего страшного, предъявите паспорт тому, у кого эти полномочия имеются.

Раздался голос Петра Адамовича,

– Коновалов, опять наряд будешь вызывать?

– Не знаю, не решил ещё, может быть, участковым обойдусь.

Пётр Адамович обратился ко всем,

– Товарищи, довожу до сведения – тем, кто отмечен у Коновалова красным, придётся давать объяснения сотрудникам милиции, и скорее всего в самом отделении. Но ничего страшного, скорее всего сразу же и отпустят. Я уверен, что среди вас нет натовских диверсантов. В отличие от Коновалова.

Соседка бухгалтерши спросила,

– У вас, что, и милиция сумасшедшая?

– Нет, милиция у нас как раз нормальная. Просто у них есть тяжёлый опыт общения с товарищем Коноваловым, поэтому они предпочтут пообщаться с вами.

И тут раздался полный ярости голос Крылова, который, выйдя из кабинета, некоторое время пребывал в недоумении,

– Что здесь происходит, чёрт побери? Что всё это значит? Что это за балаган?

Коновалов среагировал мгновенно, и сразу подключился,

– Совершенно верно товарищ! Самый настоящий балаган. Понаехала куча народа непонятно зачем, утверждают, что по собственной инициативе, хитрят, скрывают что-то. А вы, простите, кто? Судя по всему, вы важное должностное лицо, Командирскую повадку не скроешь, видно сразу.

От такого натиска Крылов как-то стих, и назвал себя и свою должность. Коновалов записал в блокноте, и сказал,

– Вам я не буду задавать вопрос о полномочиях, потому что вы действительно сами можете проявлять инициативу. Осталось немного, один звонок, и к делу. Кстати, вы не могли бы показать свой партийный билет?

– Да ты кто такой, бригадир? Очнись! Буду я всякому показывать!

– Ага, значит, не можете. Так и запишем – партбилет показать не может, поскольку его потерял.

От такой наглости Крылов даже растерялся,

– Ты чего там пишешь? Охренел совсем! Как это, потерял?

– Вам лучше знать товарищ Крылов как всё произошло, и каким образом вы его утратили. Может жинка в брюках постирала, а может, где по пьянке посеяли. Это уже не имеет значения.

Надо сказать, что всё происходило в быстром, ненормально ускоренном темпе, вероятно специально заданным Коноваловым. Это даже гипнотизировало. Не успевали отреагировать на одно, а Коновалов подбрасывал уже другое абсурдное утверждение, не давая передышки на осмысление и отпор. Пока Крылов подбирал подходящие к случаю матюги, Коновалов уже говорил секретарше,

– Катя, найди номер товарища Фелюгина, третьего секретаря обкома, сейчас сделаем ему звонок. А вы, товарищ Крылов, не волнуйтесь. Если товарищ Фелюгин в курсе ваших дел, то всё будет в порядке, и мы продолжим сотрудничество.

Крылов взвился,

– Да вы что? При чём здесь Фелюгин?

Коновалов напрягся, и взгляд его стал хищным,

– Так значит товарищу Фелюгину ничего не известно о том, что вы здесь затеваете? Вы это имеете в виду, товарищ Крылов?

– Конечно, не знает. Он же совсем по другому ведомству.

– А вот тут, товарищ Крылов, вы ошибаетесь. Дело оказывается гораздо серьёзнее, чем я думал. И позвонить товарищу Фелюгину теперь я просто обязан. Катя, нашла номер?

– Сейчас, – отозвалась Катя.

Крылов заволновался,

– Да в чём дело? Почему Фелюгин?

– Товарищ Фелюгин имеет немалый авторитет среди рабочих нашего цеха, он для нас образец человека и коммуниста. Более того, он является кандидатом в почётные члены нашей бригады, и было бы неправильно оставлять его в неведении относительно творящихся здесь дел. И хорошо, если вы прибыли сюда с добром. Но вам не сойдёт с рук, если вы приехали агитировать против советской власти или за свободный выезд за границу. А вдруг вы, страшно даже подумать, явились к нам с целью опорочить имя самого товарища Фелюгина?

Нет и нет! Я сейчас же сообщу товарищу Фелюгину, что некто, называющий себя Крыловым, человек, потерявший партбилет, проник на территорию с неясными целями, возможно подрывными. А может быть ты, чмо брюхатое, диссидент, специалист по идеологическим диверсиям? Тогда надо сразу в «контору». С такими гадами у меня разговор короткий. Нет, всё-таки сперва Фелюгину, а потом по обстановке.

В этот поток попытался вклиниться зам управляющего,

– Послушайте Коновалов, не сходите с ума, мы же пытаемся вам объяснить….

Но Коновалов резко его перебил,

– Ага! Сообщник! Сядьте на место и не делайте резких движений, иначе я буду вынужден вас связать. Учтите – у меня есть армейский опыт задержания шпионов. Упакую в момент.

Ну и хитрецы! Даже баб понабрали для прикрытия, в расчёте на нашу простоту. Не пройдёт! Катя, скоро?

Все оторопело молчали. Я думал о Ласкирёве. Если бы сейчас его сюда, то что бы он сказал теперь о тёртых партработниках, легко обрабатывающих бригадиров? Послышался голос Петра Адамовича, который злобно глядел на Крылова и бормотал,

– Идиот! Будет тебе сейчас почин. Предупреждали же русским языком – нечего здесь делать. А теперь готовься.

– К чему? – спросил я.

– Разве не видите? Коновалов их специально провоцирует на какую-нибудь грубость или глупость. Как коршун ждёт повода, и тогда….

– Что?

– Да свяжет ремнём, кляп в рот, и сдаст в КГБ. Для него не проблема, не впервой уже. Лось здоровый, при нужде всех тут уложит. Пока оправдаешься – карьера к чёрту, а ему хоть бы хны, он же не коммунист.

Женщина рядом сказала,

– Боже, как во сне. В жизни бы не подумала, что такое бывает. А почему вы не вмешаетесь Пётр Адамович?

– Неохота рядом с Крыловым связанным лежать, а потом оправдываться неизвестно за что. Я Коновалова получше вас знаю, рисковать не хочу.

Но Крылов сломался. Глянув в горящие азартом глаза Коновалова, он понял, что этот дуболом действительно сейчас позвонит ничего не подозревающему Фелюгину, и вывалит тому всю эту ахинею. Дальнейшее представлять было сложно, к тому же времени на анализ уже не было – секретарша набирала номер телефона.

– Товарищ, э–э, Коновалов, если вы хотите звонить в обком, то звоните товарищу Кирееву, он в курсе нашего мероприятия. И это, партбилет я не терял, если желаете, то можете взглянуть.

Коновалов положил трубку, подошёл и посмотрел на раскрытую книжечку в руках Крылова, внимательно сличил фотографию с оригиналом, и, просияв, сказал,

– А что? Я вам верю. Вон, какие на фотографии у вас честные глаза. Преданность партии из них так и прёт. Всё. Снимаю с вас подозрения товарищ Крылов.

И, обращаясь ко всем,

– Надеюсь, вы товарищи не обижаетесь на мою бдительность. Сами понимаете – живём в империалистическом окружении, да и внутренний враг не дремлет. Лучше уж перебдеть, как говорил кто-то из великих, кажется Дзержинский. Впрочем, неважно кто, важна актуальность. Итак, продолжим знакомство. Я думаю, красная ручка уже не понадобится.

И процесс пошёл быстро. Женщина рядом оказалась экономистом Еленой Павловной. Я, не колеблясь, назвал Ласкирёва и его должность.

Коновалов задумчиво произнёс,

– Знакомая фамилия. Однако спасибо товарищу Ласкирёву. Радетель. Послал представителя. Надеюсь, в случае ущемления прав рабочих, вы обязательно доложите по линии. А где товарищ Мылов?

– Он заболел.

Заминка вышла с Аллой Фёдоровной, она зло смотрела на Коновалова, но общаться явно не желала. Тот и бровью не повёл,

– Немножко задержимся. Я сейчас звякну участковому, и думаю, что пока будет идти собрание, он за это время допросит подозрительную гражданку и разберётся. Надеюсь, вы не сбежите? Нет, я вам случая не предоставлю, запру в кладовой с любимыми вашими метизами.

Раздосадованный заместитель подошёл к строптивой бухгалтерше, и что-то тихо, но резко ей сказал. Та по лошадиному мотнула головой, в ярости полезла в сумку, вырвала листок из тетради, написала данные и протянула листок Коновалову,

– Тебя это устроит?

– Вполне, Алла Фёдоровна. Благодарю за услугу.

Коновалов приветливо ей улыбнулся, а затем обратился к остальным,

– А теперь к делу.

И начал слушать речь зам управляющего.

Секретарша с красным лицом и остановившимся взглядом, захватив какие-то папки, вышла, и хлопнула дверью в соседнее помещение, очевидно бухгалтерию. Вскоре оттуда донеслись звуки многоголосого здорового хохота.

Пётр Адамович вышел в коридор перекурить, и я вышел вслед за ним с той же целью. К нам присоединилась Елена Павловна и ещё пара членов делегации.

Я сказал,

– Думаю, что наше пребывание здесь крепко повеселит здешний народ.

– В других местах над нами тоже посмеются, – добавила Елена Павловна, и обратилась к Петру Адамовичу,

– Этот ваш Коновалов часто так ваньку валяет?

Тот грустно посмотрел на неё и сказал,

– Вы ничего не поняли Елена Павловна. Он не умеет валять ваньку, он такой и есть. С детства. Родился с урезанным чувством юмора, а может и вовсе без него. А так он ничего, хороший человек, умный, только слишком педантичный. С непривычки он сейчас вам кажется шутом гороховым, но он вполне серьёзен, а так себя ведёт только с начальством. Причём занимает непробиваемую позицию защитника советской власти. Грамотный, зараза; начитался передовиц, и сыпет цитатами, иногда десятилетней давности. А как спорить с лозунгом? Вот и получается, что любое возражение Коновалову становится высказыванием против советской власти. У вас ещё будет возможность это увидеть. Урод продуманный! А в быту и на работе обычный человек.

– Он, что, и с вами так?

– С нами тоже. Чем мы лучше других? Я его как-то в выходной встретил, разговорились.

Нормально так, без его выкрутасов,

– Родион, я ж тебя давно знаю. Раньше ты не выпендривался.

– Я и сейчас этого не умею.

– Да? Вот сейчас мы по–человечески беседуем, а почему с начальством ты демагогию разводишь?

– В данный момент ты мне не начальник, значит с тобой можно на простом русском. А то, что ты называешь демагогией, на самом деле есть стиль общения. Я ему ещё в школе научился.

– У кого?

– У пожарного инспектора Худякова.

– Помню такого. Мог бы и понормальней учителя найти. И в чём смысл этого стиля?

– А в чём смысл того, что с украинцем ты будешь говорить по–украински? Вот и я с начальством говорю на его языке – казённом.

– Ну, ты сравнил, начальство же не национальность.

– Самая настоящая национальность и есть. Со своим языком и культурой.

– Ты Родион загибай, да меру знай.

– Это ты Петя плохо документы знаешь. Перечитай Программу партии, там чёрным по белому написано, что формируется новая общность – советский человек. Новая национальность. Если быть последовательным, то правильнее говорить интернациональность. Да она уже, считай, сформировалась из партийных начальников. Традиция. В девятнадцатом веке была франкоговорящая нация из российской аристократии. Народ в народе. Во время войны с Наполеоном крестьяне поубивали многих дворян, принимая их за французов, так как те не умели говорить по–русски. Я русский человек, и вряд ли стану другим, но от жизни не спрячешься – временами приходится с волками выть по–волчьи.

– Погоди Родион. А как же ты раньше? В армии, например?

– В отличие от вас, армия ценила мой стиль. Не скажу, что меня там горячо любили, но когда я увольнялся, то чуть ли не со слезами просили остаться на сверхсрочную.

Вот так товарищи. С точки зрения Коновалова мы все являемся представителями некоей партийно–канцелярской национальности, которую он не любит, а потому не упустит случая раскатать всех по брёвнышку. А он это умеет.

– Так он ещё себя проявит? – спросил тщедушного вида пожилой очкарик.

– Несомненно, дело-то ещё не закончилось.

– Вот как. А нам говорили, что это формальная процедура.

– В других местах так оно и есть, но не у нас. Мы же пытались объяснить Крылову, что формализм у Коновалова не пройдёт, потому что он сам редкий формалист. Но он не понял. Теперь пусть не обижается. Если уж Коновалов укатал самого Фелюгина, то Крылов для него мелкая сошка.

– Фелюгин знаком с Коноваловым?

– Знаком. Он и сейчас, наверное, вздрагивает, когда слышит эту фамилию.

Фелюгина я знал, а потому стало очень интересно то, каким образом укатали этого умудрённого функционера, и я спросил,

– А что это была за история?

Ответить он не успел, потому что раздался громкий голос Коновалова,

– Товарищи! Общую суть вашего проекта я уловил, но определённо ответить сейчас не готов. Маловато данных для анализа. Сделаем так – на собрании выступят специалисты с примерами и цифрами, а я выступлю в конце, и подведу итог. Там и услышите моё решение.

Надо было видеть постные лица присутствующих, но командовать они уже не могли. Тут появился хитрый директор и сообщил, что люди собрались.

Елену Павловну, очевидно, сильно заинтересовала личность Коновалова, и весь путь до цеха, а также рутинную часть выступлений она расспрашивала о нём Петра Адамовича. Мне тоже было интересно. Примыкал к нашей маленькой компании и тщедушный мужчина в очках. Пётр Адамович не был скрытным человеком, а возможно это был эффект общения со свежими людьми, но он поведал кое-что любопытное,

– Честно говоря, я думал, что Коновалов сдаст Крылова в КГБ, всё шло к тому, но он видно что-то другое вам приготовил.

– Вы это серьёзно? Насчёт КГБ?

– Вполне. И заметьте – если позвоните вы или я, то отреагируют вяло, и скорее всего на звонившего. А если позвонит он, то через полчаса к вам приедут и вежливо заберут с собой. Или грубо.

– Так он этот? Сотрудник?

– Боже упаси! Они ведь не сумасшедшие, таких сотрудников держать. Он же им всех парторгов пересажает. Тут видно та же история, что и с милицией – когда-то нарвались на него, получили, а теперь не хотят конфликтовать. Человек он скрытный, но как-то проговорился, что были у него дела с конторой, однако отношения не сложились. Хотел бы я посмотреть на те органы, у которых сложатся хорошие отношения с Коноваловым.

– Вот вы говорите о непростых отношениях Коновалова с милицией, он, что, туда часто попадает?

– Тут ситуация скорее обратная. Сама милиция по мере возможности старается избегать с ним контактов. Это, можно сказать, у него с детства. Коновалов вообще человек загадочный. Многому, что о нём говорят, я не верю. Но с другой стороны, я и сам был свидетелем некоторых вещей, в которые трудно верить.

– Как интересно! Похоже, вы знали его и раньше, расскажите.

– Ну, он помоложе возрастом, я уже старшеклассником был, а он ещё малым пацаном. Обычный подросток с виду, спокойный и бесхитростный, но вот что-то такое в нём присутствовало. Ему лет десять было, когда его случайно, а может и за дело в отделение замели, Но видимо крепко обожглись. Что он им там сделал, неизвестно никому по сей день. Что-то было, это точно. Я пытался у него выведать, но Коновалов тайны хранить умеет. И менты не рассказывают, хотя много лет прошло. Многие думают, что это легенда, но это не так. В тот же день они его и выпустили, но с той поры ближе ста метров к зданию милиции не подпускают. Да это что? Начальник милиции, здоровенный дядька, банально боялся этого шибздика. И это не шутка.

Если ему нужно было побывать в школе по какому-нибудь поводу – утренник, или ещё что, то он предварительно звонил директору, либо завучу и справлялся насчёт Коновалова – на занятиях ли он. Если да, то Коновалова выводили из здания подальше, даже во время урока, и только тогда начальник заходил в помещение. Лично мне доводилось конвоировать Коновалова во время таких удалений, и был приказ не подпускать его к школе до тех пор, пока не уйдёт начальник. Мало того, обычные милиционеры – участковый, или ещё кто, при нужде зайти в школу, тоже первым делом справлялись о Коновалове, и если он присутствовал, то заметно нервничали. И при этом, надо сказать, все остальные ни капли Коновалова не боялись, так как он был совершенно неагрессивен. Однажды случилось серьёзное происшествие – пожар, и среди прочих Коновалов оказался там замешанным. Но его немедленно вычеркнули из списка свидетелей. Я своими ушами слышал ответ дознавателя на удивлённый вопрос завуча,

– Товарищ майор сказал, что пока он начальник милиции, это исчадие ада ни под каким предлогом не переступит милицейского порога.

Много бы я дал, чтобы узнать, как там было дело. Какой год любопытство мучает. Вот как не заладилось у него с милицией с самого начала, так с тех пор и идёт. До сих пор они его ненавидят, да и вряд ли уже когда полюбят.

– Вы знаете, Пётр Адамович, после того как я увидела его сегодня в деле, то в чём-то солидарна с тем начальником милиции. Если уж вы его знали, то зачем на работу приняли?

Так ведь поначалу он таким не был. Приняли его рядовым столяром пятого разряда. Образцовым рабочим оказался – не пил, не прогуливал, дисциплинированный, и никогда не выступал. Отличался только умением в работе, но этим не кичился. Всякий спецзаказ, двери фигурные или рамы особенные – к нему. Так бы всё и шло, но бригадир Филимонов вышел на пенсию. Встал вопрос о новом бригадире. Директор настоял на Коновалове, мол, универсал, и разметку знает, и все станки умеет настраивать. Коновалов, между прочим, отказывался, объяснял, что ему противопоказано руководить людьми, что об этом ему ещё в школе говорил секретарь комсомола. Директор в недоумении спрашивает,

– А что именно противопоказано?

– Характер. Я действую либо по правилам, либо никак. Людям это не нравится, и отношения с ними не складываются, но иначе я не могу.

– Извини, Коновалов. У нас производство, а ты развёл психологию – характер, нравится. Тебе, что? Целоваться с ними? Сам подумай, кого ставить, если кроме тебя никто толком не может разметку делать?

– Ну, раз вы так настаиваете, то пойду вам навстречу, но есть условие. Я не уверен, что всё пойдет гладко, поэтому назначьте меня на три месяца, временно, а потом, что скажет бригада. За этот срок вы сможете подобрать кого-нибудь, а разметке я его научу.

Директор согласился, не подозревая, что разбудил лихо.

Поначалу у него не клеилось. Народ ведь у нас, какой? Пока не укроешь хорошенько и пенделя не дашь, за человека считать не будут. Подчиняются авторитету, а не уму. А откуда у Коновалова авторитет возьмётся, если он со всеми на вы, через слово «пожалуйста», и ни на кого не кричит. Мол, здесь не зона, и надо жить цивилизованными правилами. Вот и стали держать его за придурка. А он цивилизованно стал воспитывать их рублём. За всякие нарушения лишал премий. И невиданное дело – откопал положение, согласно которому за брак делали начёт. И жестоко применял. Получили мужики получку – прослезились. И решили набить Коновалову морду. Тут по пути есть продмаг на отшибе, а рядом с ним рощица – идеальное место для распития. В народе зовётся кафе «Рваные паруса». Мужики там скучковались, и хорошо приняли, а тут и Коновалов мимо идёт. Зазвали. Он не дурак, понял, что бить будут, но не стал убегать. Они его ругают, наливаются злобой и подступают, а он молчит и ждёт действий, напрягся только. Тут раздался пьяный рёв, и с другого конца рощи на Коновалова двинулся известный в станице хулиган по кличке Кабан. Этот жирный шкаф весом полтора центнера своему прозвищу соответствовал. Он был посторонним, но у него видно были давние счёты к Коновалову. В руке его была «розочка», горлышко бутылки, и, приближаясь, он приговаривал,

– Попался козёл водолейный! Дружка сегодня с тобой нету? Кишки-то сейчас тебе и выпущу. Давно мечтал.

Все оцепенели – морду набить одно, а это уже чересчур. Коновалов рыскнул взглядом, слегка отступил, подхватил ногой поломанный водочный ящик и ловко запустил им в Кабана. Тот на секунду отвлёкся, а Коновалов шагнул к нему, перехватил руку с розочкой, правой рукой обхватил Кабана за шею, подвернулся под него, напрягся, и сделал бросок через спину. Бросок до конца не удался, туша-то не маленькая, и Кабан упал головой на небольшой пенёк, а потом тяжело шлёпнулся на спину. Шею не свернул, но почти оторвал ухо, которое повисло на клочке кожи. Коновалов наступил ему ногой на руку с бутылкой, а другой ногой с размаху её выбил. Затем нагнулся, приподнял окровавленную голову Кабана за волосы, и что-то сказал ему в уцелевшее ухо. Слов не расслышали, но с тех пор Кабан старательно избегает Коновалова. Ухо ему потом пришили, но как-то криво, и теперь, из-за этого уха его кличут Пельменем.

А Коновалов повернулся к мужикам и выдал, мол, сейчас не на рабочем месте – можно. Очень художественно крыл их матом минуты две без передышки, а потом плюнул сразу на всех и ушёл. Мне про это рассказал один наш рабочий, бывший зек. Говорил, что такого и на зоне не часто слышал. Впечатлил крепко. И где набрался?

Со следующего дня в бригаде всё пошло по–другому. Теперь на Коновалова никто не смел даже пикнуть. Его вежливые распоряжения выполнялись с лёту и беспрекословно, как приказы генерала, а обращение на «вы» стало обычным даже между рабочими. И в короткое время он сделал из бригады игрушечку – выжил всех алкашей, несунов, лодырей и неумех.

– В милицию всех сдал? – с сарказмом спросила Елена Павловна.

– Не угадали. Рабочих он не сдаёт, они ж не конторской национальности. Не то, что в милицию, директору ни разу не стукнул. Сам управился. Тут вот история была. Есть у нас два мужичка – ребята умелые, но пьяницы. Коновалов поставил им вопрос ребром, или – или. Они в колени, мол, пить бросим, вылечимся, а бросим. А он им говорит,

– Врёте, наверное, да и в больничное лечение я не верю. Но если вы и в самом деле решили завязать, то я могу вам помочь. Только есть условие – лечить от пьянства буду сам. Знаю один хороший метод. Дней за семь–восемь управимся. Ну как?

Те и согласились. Что он с ними делал, одному богу известно, они не признаются, но с тех пор не пьют. Злые на Коновалова как собаки, видно метод какой-то жутковатый. Попросились на пилораму, чтобы реже его видеть. Глядя на них, другие сами пить побросали.

– А несунов как он отучил?

– Уж лучше бы он этого не делал. Сам как-то раз выписал полкуба доски по цене дров за три рубля двадцать копеек, и остальных научил. Теперь тащат материала в десять раз больше, чем раньше, но на законных основаниях. А на того, кто хочет просто слямзить брусок–другой, смотрят как на полоумного. Вот и не любят его, девушки не в счёт, а уйдёт, и все о нём будут жалеть, потому что зарабатывают больше всех.

– И начальство?

– Начальство спит и видит, как бы его задвинуть обратно. А увольнение Коновалова стало бы праздником для всей конторы. Я не буду говорить о вымотанных нервах бухгалтеров, нарядчицы и экономиста. Скажу только об инженере по ТБ. Вы знаете, что на всех производствах это тихая синекура. Но у нас это самая опасная должность. И всё из-за того, что Коновалов считает эту должность самой главной после директора. Он помешан на пожаробезопасности, все правила и положения изучил. Начал наседать на инженера, требуя устранить недостатки. Тот из гордости начал игнорировать Коновалова, а зря. Видя такое отношение, Коновалов начал писать докладные в пожарнадзор, а там и рады. Посыпались выговора и штрафы. Всех лихорадит. Кое-как пожарные недостатки устранили, даже почётную грамоту от пожарнадзора цех получил, но инженер уволился, сказал, что до пенсии хочет дотянуть. Поступил другой, помоложе и покрепче, но с ним ещё хлеще вышло. Конфликт случился по поводу хранения растворителей и кислот. Вообще-то Коновалов был прав, но того возмутило, что бригадир лезет не в своё дело. Поругались. Коновалов обозвал инженера вредителем, а тот обещал написать докладную за оскорбление. Коновалов сказал, что в ответ тоже напишет донос, а там, мол, чья возьмёт. Через два дня инженера забрали в КГБ, обвинив во вредительстве.

– Так сейчас такой статьи уже нет!

– Ну да. Вот поэтому его на Колыму и не отправили, промурыжили немного, да и выпустили. Но работы лишился. Он, наверное, единственный человек в стране, в личном деле которого записано, что ему запрещено работать инженером по ТБ на любом производстве. В любом качестве можно, а на этой должности нет. Пошли нехорошие слухи, и остались мы без инженера по технике безопасности. Хотите, верьте, хотите, нет, но желающих не стало, даже по совместительству.

– И что? До сих пор?

– Вот уж нет! Тут мы этого гада обыграли. Жена директора посоветовала взять на это место женщину, мол, против женщины Коновалов прыть поумерит. Она же и предложила кандидатку, дочь одного председателя колхоза по имени Лиля. Эта Лиля выучилась на архитектора, но нигде её не брали, потому что в работе она, ни бэ, ни мэ, видно диплом за поросят получила, а здесь ей самое место. Всё вышло лучше, чем думали. Вначале он не знал, кто она такая, и, это…, соблазнил её. А когда узнал, то было поздно. Лиля влюбилась, и решила выйти за него замуж Назойливо его преследует, а он старательно её избегает, и о том, чтобы зайти в кабинет инженера по ТБ, даже и речи нет. Прочих кабинетов он тоже опасается. Девушка страдает, но зато всем передышка.

– Разве он не женат?

– Нет ещё. Видно выбирает какую-то особенную стерву. По себе. Хотел бы я посмотреть на ту, которая его зануздает. У Лили не выйдет, у неё для этого слишком мягкий характер. Да вон она стоит среди конторских женщин. Ждут выступления этого демагога. Хазанов позавидует.

Пётр Адамович указал на пухленькую брюнетку.

Недалеко от выхода собралась группа конторских женщин во главе со смешливой Катей. Директор попытался прогнать их с этого места, но они огрызнулись, и он махнул рукой. Было ясно, что они ждали выступления Коновалова, и ни на какие коврижки не променяли бы это зрелище. Собрание шло вяло. Докладчики мямлили и пугливо оглядывались на Коновалова, смирно стоящего в сторонке. Наконец настала его очередь. Коновалов встал на небольшое возвышение впереди членов делегации, и хорошо поставленным голосом начал,

– Дорогие товарищи! Разрешите высказать своё мнение по поводу здесь предложенного. Возможно, оно не совпадёт с мнением большинства, но зато от сердца. Главное, что я увидел в представленном проекте, это мощный идеологический посыл. С душевным трепетом я увидел, насколько высока нравственная планка нашего трестовского руководства. И не побоюсь этого слова – чистота, чистота помыслов. Осознание этого даёт мне право сказать всем, кто хочет укрыть матом инициативу руководства – прикусите язык!

Товарищи! Вы все видели большой плакат на входе – «Вперёд к победе коммунизма». Верьте, товарищи, в нём заложен глубокий смысл. И этот смысл наше трестовское начальство восприняло как руководство к действию. Если в стране коммунизм наступит в восьмидесятом году, то у нас в тресте он начнётся гораздо раньше. Я рад, что работаю там, где началось это выдающееся движение.

Товарищи! Идеи не рождаются просто так и где попало. Я уверен, что все члены прибывшей к нам делегации давно для себя всё решили, и только ждут удобного момента, чтобы прийти в партком и подать заявление с просьбой урезать им оклад наполовину. Вот посмотрите на главного бухгалтера Аллу Фёдоровну Волкову! Прекрасная женщина, в груди которой бьётся пламенное сердце коммуниста. Она прямо извелась в мечте об этом. Сегодня в доверительной беседе призналась мне, что сама проявила инициативу, для того чтобы стать членом делегации. Ей, безусловно, хочется быть ближе к центру волнующих событий.

Как бы в подтверждение слов о том, что она извелась, Алла Фёдоровна побледнела и начала оседать. Ей подставили крепкий ящик, и подали воды.

– Обратите внимание товарищи! Члены делегации крайне деликатные люди. В деле урезания себе зарплаты они не рвут пальму первенства, чтоб не было упрёков в применении административного ресурса. Честь быть первыми они любезно предоставили нам. Сердечное спасибо за это. Я лично голосую за коммунизм. Поднимаю за него руки и вообще всё, что способно у меня подниматься, но.

Со стороны конторских послышался рыдающий звук, и согнувшуюся от хохота женщину увели за большой станок. На делегацию было жалко смотреть. Судя по всему, они божились про себя, что отныне ни под каким видом, ни в какие делегации.

– Наш трест практически находится в осаде. Он окружён несознательными безыдейными организациями и людьми. В магазинах за товар нагло требуют деньги, не дают на халяву пользоваться транспортом, и, как это ни прискорбно, даже в баню не пускают бесплатно. Из-за этого воплощение планов нашего руководства окажется делом непростым, и материально трудным. Коммунистическое самосознание ещё не у всех на должном уровне.

Обратимся к экономическому аспекту. Здесь есть нюансы, упущенные из виду разработчиками. Главное, это сам характер производства. Всё было бы прекрасно, будь мы землекопы. В ответ на снижение расценок, мы просто стали бы чаще махать лопатой и бегать бегом. Но мы работаем на станках, и это решающий фактор. Можно, конечно, пнуть станок ногой, можно даже огреть его арматуриной, но тупая железяка как давала два и шесть десятых метра в минуту, так и будет давать. Не отреагирует она и на расценки – ни на снижение, ни на повышение. То есть расценки в нашем случае вообще никак, ни прямо, ни косвенно не связаны с производительностью труда. На неё влияют совсем иные факторы. Например, если вместо одного станка поставить два, или же заменить его на более производительный. Именно поэтому я считаю предложенную идею экономическим идиотизмом

Но товарищи! Что для нас приземлённая и бездуховная экономика? Коммунисты всегда побеждали там, где, казалось бы, это и невозможно. Сила духа и стремление к идеалам выше, чем экономические предпосылки и здравый расчёт. Я согласен с инициативой руководства треста организовать почин, но с условием. Я выдвигаю дополнительное предложение – срежем расценки не на предлагаемые пять процентов, а на все пятьдесят. Чего тут мелочиться? Нам придётся нелегко, но во имя светлого будущего стоит пострадать. Думаю – выдюжим. Не можем мы остаться в стороне, если наше уважаемое руководство само срежет себе оклады наполовину. Или я ошибаюсь в вас товарищи из делегации? Может быть, вы готовы только на сорок пять процентов? Хотелось бы услышать мнение товарища Крылова по этому вопросу. Люди собрались, всем интересно.

Крылов вышел вперёд, бешеным взглядом обвел собрание, раскрыл красную папку и прочистил горло перед речью. Но что он хотел сказать, так и осталось неизвестным. После того как он взглянул на содержимое папки, лицо его приняло озадаченное выражение. Быстро пролистав бумаги, он захлопнул папку, повернулся, подошёл к директору, и что-то горячо начал ему говорить. Директор ответил ему, и Крылов припустил через выход в коридор. Из толпы кто-то крикнул,

– Да он смывается! За оклад испугался.

Взволнованный директор объявил десятиминутный перерыв, позвал Петра Адамовича, и они отправились вслед за Крыловым. Но тот исчез. Механизм этого таинственного исчезновения неясен мне до сих пор. Несмотря на предпринятые поиски, Крылова не обнаружили. Всё повисло в неопределённости, и собрание на перерыве закончилось. Директор сообщил, что у Крылова пропала папка с документами, и по всей вероятности он её ищет. Где и как, никому неизвестно. Оставалось ждать. Опять расселись в приёмной. Наступила тишина. Я вышел в коридор перекурить, а следом вышла Елена Павловна, которая, как городская интеллигентка, оказалась курящей. К нам подошел Петр Адамович, и сообщил, что Крылов пока не объявился. Пользуясь моментом, я опять спросил о Фелюгине. Время было, и он рассказал об этом случае.

– В прошлом году по нашему округу в депутаты Верховного Совета РСФСР баллотировалась местная жительница – мастер пошивочного цеха швейной фабрики Татьяна Обухова. Вы знаете, как это бывает – всё заранее решено, а потому процедура скучная. Но всё должно идти по распорядку. Удобнее всего провести собрание в Доме культуры, но кто туда пойдёт добровольно? Вот они и стали ездить по предприятиям, там народ не надо специально собирать. Вначале на этой фабрике собрание провели, а потом к нам завернули. По местным меркам рабочий коллектив у нас немаленький. Всё чин чином – стол, президиум и толпа рабочих. За столом кандидатка и другие важные лица, организаторы, а среди них Фелюгин, как представитель обкома. Он тогда ещё в инструкторах ходил. И вся эта говорильня была затеяна ради отчёта – такой-то коллектив горячо поддержал выдвижение, и всё такое. Люди это понимали и досадовали, мол, швейники её выдвинули, вот пусть с ней и целуются, а мы причём? Дома дел полно.

Это настроение понимал и ведущий. После того как доверенное лицо пробубнило биографию кандидатки, ведущий спросил,

– Ну, что товарищи? Будем обсуждать, или сразу резолюцию? Может вопросы есть?

Тут наш энтузиаст поднял руку, и крикнул,

– У меня есть!

Протолкался к столу сквозь недовольный ропот, и говорит,

– Моя фамилия Коновалов, и у меня вопрос к товарищу Фелюгину. У вас большой партийный стаж?

Фелюгин от неожиданности вытаращил глаза, но быстро ответил,

– Порядочный. Пятнадцать лет, если вам это так важно.

– Очень важно! В таком случае вы не подскажете то место в бесценном наследии великого Ленина, где анализируется роль железных дорог в общем промышленном развитии?

– При чём здесь это? Простите товарищ, но ваш вопрос не к месту.

– Вот как? Труды Ленина ни при чём? А я считаю, что мысли великого вождя всегда к месту. Любые. У вас другое мнение коммунист Фелюгин?

Коновалов прищурил глаза, нагнулся к Фелюгину, и почти прошептал,

– А может вы ревизионист?

Фелюгин напрягся, тема была скользкой, и он решил не перечить,

– Я изучал труды Ленина. Интересующие вас материалы есть в двенадцатом томе полного собрания сочинений.

Коновалов восторженно взмахнул руками,

– Потрясающе!

Разговор становился нелепым. Ведущий – представитель райкома Иванков, стушевался, и Фелюгин сам попытался вернуть собрание в процедурное русло,

– Товарищ э–э, Коновалов, если у вас есть что сказать по существу, то давайте конкретнее о том, ради чего мы тут собрались. У вас есть мнение о кандидате?

– Конечно! О ней и речь. Кандидатку я помню со школы. Училась она плохо. Во втором классе два года сидела. С общественной работой не справлялась. Ни ума, ни фантазии. Что об этом говорить, если даже в комсомол она умудрилась попасть только со второго захода. Вот товарищ Иванков может подтвердить.

Кандидатка побледнела, а Иванков, хорошо знавший Коновалова, что-то злобно пробормотал, и начал перемещаться к выходу. Народ сильно оживился, и люди с большим интересом стали ждать продолжения. Теперь их, пожалуй, было и не разогнать.

Фелюгин начал стучать ладонью по столу, а затем громко сказал,

– Стоп, стоп, стоп. Стоп!

Коновалов сразу подключился,

– Совершенно с вами согласен – стоп! Вы очень точно выразились. Товарищи! Вы слышали, что сам товарищ Фелюгин сказал стоп. И правильно! Зачем нам дура в Верховном Совете? У которой, вдобавок, муж пропойца. Скажем ей стоп.

Кандидатка завизжала,

– Я с ним развелась!

– Не ври! Я вчера его видел, когда он выходил из вашего двора с двумя курочками подмышками. На самогон пошёл менять. На пару, небось, квасите.

Народ развеселился, а Таня Обухова разрыдалась, обозвала Коновалова козлом пожарным, и быстро удалилась. Фелюгин понял, что под маской жизнерадостного идиота находится опытный демагог, который нагло им манипулирует, но что-то предпринять, просто не успевал. А Коновалов, как ни в чём не бывало, продолжал,

– Товарищи! Вы видите перед собой товарища Фелюгина, человека с большой буквы, и на редкость образованного коммуниста. Я впервые в жизни вижу человека, прочитавшего двенадцать томов сочинений великого Ленина. Вот таким людям нужно заседать в Верховном Совете! И я вношу предложение – просить согласия товарища Фелюгина на его выдвижение в кандидаты от нашего трудового коллектива, взамен выбывшей Обуховой. Попросим товарищи! Аплодисменты!

Раздались дружные аплодисменты. Фелюгин понял, что он крепко влип. Ситуация сложилась нелепая и опасная, ведь по всему выходило, что это он скомпрометировал кандидатку, и решил занять её место. Кто поверит, что всё это провернул хитрый местный работяга? И главное – зачем? Нужно было срочно принимать меры к спасению. Фелюгин вскочил из-за стола, подошёл к Коновалову, и зло, вполголоса заговорил,

– Ты с ума сошёл! Какое выдвижение?

– Всё соответствует принципам советской демократии. В речи товарища Суслова на февральском пленуме подчёркивается инициатива трудовых коллективов при выдвижении кандидатов в депутаты. Что здесь не так? Неужели вы не читаете Суслова? Какой ужас!

– Коновалов, ты лезешь в дела, в которых не разбираешься. У Суслова общие положения, а в конкретности это сложный процедурный механизм – территории, решения, назначения, согласования и всё прочее. У меня должность, наконец.

– Так бы сразу и сказали, что должность не позволяет. Тогда сделаем по–другому.

И Коновалов обратился к собравшимся,

– Товарищи! К сожалению, товарищ Фелюгин не может баллотироваться из-за своей должности. Поэтому я вношу другое предложение – принять товарища Фелюгина в нашу бригаду почётным членом. Но тут имеется небольшое препятствие. Насколько мне известно, в почётные члены трудовых коллективов и воинских частей всякие великие люди зачисляются после смерти, а товарищ Фелюгин ещё живой.

Из толпы донёсся голос,

– Так в чём дело? Долго грохнуть?

– Это шутка, товарищ Фелюгин.

– Надеюсь, товарищ Коновалов.

У Фелюгина закружилась голова, и ему стало казаться, что это сон, в котором голос Коновалова продолжал нести ахинею,

– Поэтому предлагаю зачислить товарища Фелюгина кандидатом в почётные члены бригады. Всё в порядке товарищ Фелюгин, можете не переживать – место вам забронировано надёжно. Как только поступите в покойники, так сразу автоматически и в почётные члены. Все согласны? Тогда аплодисменты!

И под восторженный шум Коновалов смешался с толпой рабочих. Члены президиума гуськом тянулись к выходу. Последним шёл директор, который и закрыл собрание, молча махнув рукой.

Фелюгин был чернее тучи – провал грозил ему многим, однако же, он как-то выкрутился, и со временем даже пошёл на повышение, но сами понимаете – в станицу больше, ни ногой.

Выслушав этот рассказ, Елена Павловна сокрушённо сказала,

– Ну и работника вы себе нажили! Тяжело ведь с таким, Пётр Адамович,

– Не то слово. Сейчас-то уже притерпелись, а если честно, то от него и польза немалая.

– От таких закидонов?

– От них тоже. После той воронежской делегации по соцсоревнованию мы живём спокойно. От дурной славы тоже есть прок. Всякие пропагандисты, лекторы и комиссии просто боятся сюда приезжать. Ваше появление нас сильно удивило. Отвыкли.

Подошедший к нам худой мужчина в очках сказал,

– Кажется, я слышал про этот скандал, Так это у вас?

– У нас. Где ж ещё?

– А что было-то?

– Если коротко, то этот режиссёр устроил так, что руководительница делегации попала в милицию по обвинению в краже. Откуда ей было знать, что всё это подстроено? Ей специально показали красивые замочки и петельки, а когда она восхитилась, то рабочий, которого потом не нашли, подарил ей несколько образцов и положил их в сумочку. Коновалов посулил вахтеру почётную грамоту за подвиг, и в нужный момент тот вызвал наряд, который и прихватил даму с поличным. После этого выступил сам Коновалов. Показал милиционерам газету полугодовой давности со статьёй областного прокурора о несунах, и предупредил, что если они её отпустят, то он натравит на них прокуратуру. Добрые люди нашептали членам делегации о лютости нашей милиции, и те, от греха подальше, разбежались кто куда. Дама рыдала и даже слегка расцарапала лицо Коновалову, но это ей не помогло. Вместе с водителем автобуса, у которого странным образом исчез путевой лист, они провели в кутузке почти сутки. Приехал важный представитель, и недоразумение было улажено. Казалось бы, чепуха, но в должности даму понизили, и желающих вступить с нами в соцсоревнование поубавилось.

– Он и с лекторами так же?

– Ну что вы, нет, конечно. Он в этих делах не повторяется. С пропагандистами он работает тонко, можно сказать на их же идеологическом поле. Лекторы, это особая тема. Люди они безвредные, и расходов на них никаких, но Коновалов за что-то их невзлюбил, и стал для них форменной идеологической моровой язвой.

– Первый раз о таком слышу. Расскажите.

– Слухи были, что он и раньше такими делами занимался, но то слухи. А три случая я знаю доподлинно. Первый случай был года четыре назад. Как-то раз Коновалов пошёл в районный клуб на бесплатный концерт. А там, как у нас водится, чтоб жизнь малиной не казалась, перед концертом объявили лекцию на антирелигиозную тему. Он, наверное, был единственным в зале, кто отнёсся к лекции серьёзно. Выслушал, и, не задерживаясь на концерт, отправился искать лектора, якобы для прояснения некоторых вопросов. Лектору это очень польстило, и он согласился на беседу. О чём они говорили, а говорили они долго, неизвестно. И, что Коновалов наплёл этому лектору, тоже неизвестно. Только после беседы лектор уволился с работы, вышел из партии, и подался в священники. А ведь сам-то Коновалов неверующий.

Другую историю мне рассказал мой приятель Попцов, начальник ремстройучастка. Эту историю некоторые люди воспринимают как анекдот. Впрочем, как и первую историю.

– Елена Павловна добавила,

– Наш приезд сюда тоже рискует попасть в этот список.

– В ту пору Коновалов работал там плотником. Между прочим, Попцову он вылечил язву желудка.

– Так он и лечить умеет?

– В данном случае сумел. Лекарством стало его увольнение. Когда он оттуда уволился, то язва у Попцова зарубцевалась сама собой.

Этот участок является местным филиалом более крупной организации с конторой в Зернограде. Лектор из агитпропа по фамилии Лопата в Зернограде прочитал лекцию о международном положении, и для полного охвата завернул сюда.

В просторном помещении столярки расставили скамейки, поставили стол и расселись. Рабочих на участке не густо. Набралось от силы человек двадцать, включая троих заказчиков, которым всё равно нужно было ожидать. Вы помните ту шумиху вокруг Анжелы Дэвис, и лектор, понаторевший на этой теме, основную часть своей речи посвятил ей. Лекция шла гладко, и когда в конце поступило предложение задавать вопросы, люди облегчённо зашевелились, и полезли в карманы за сигаретами.

Но они рано обрадовались, потому что Коновалов поднял руку и заговорил с лектором.

– Товарищ Лопата!

– Моя фамилия произносится с ударением на первом слоге.

– Простите. Товарищ Лопата, вы сделали такой хороший обзор, что вопросов не возникает. Но есть один момент, незатронутый вами, и в связи с этим, у меня имеется предложение.

– Какое?

– Относительно детей.

– Каких детей?

– Обыкновенных. Детей Анжелы Дэвис.

Елена Павловна удивлённо спросила,

– А у неё есть дети?

– Вот–вот. И лектор этому удивился. Наша пропаганда бьёт по высоким идеологическим целям – призывы, лозунги, а о таких бытовых мелочах, как родители, муж, дети, и за что конкретно её судили, неизвестно никому. Даже низовому звену лекторов. Лопата и говорит,

– Простите, но в материалах ничего о них нет.

– Но это же не значит, что они не существуют. Маленькие ещё, в борьбу с империализмом не вступили, вот о них и не пишут.

Лектор утратил уверенность,

– Да, как-то…

Но Коновалов усилил натиск,

– Вы же знаете, что негры размножаются как кролики. И почему Анжела Дэвис должна быть в стороне от этого процесса. Это я в хорошем смысле. Пусть плодятся на страх расистам и сегрегаторам. Женщины везде одинаковы. Поищите у нас бабу сорок четвёртого года рождения без детей. Разве калечка попадётся какая-нибудь. А вы посмотрите на фотографию Анжелы. Баба в самом соку, прямо конфетка чёрная, одна причёска чего стоит. На калеку никак не тянет.

– И что вы предлагаете?

– Ясно, что. Анжела вся в борьбе, по тюрьмам, да по ссылкам, а детишки, небось, голодные сидят, банана лишнего не видят. Подписать протест любой ду…, в общем, любой может, ничего не стоит, а я предлагаю помочь детям конкретно, то есть материально. Скинемся по рублю, или кто, сколько сможет, и отошлём. Да, сумма выйдет небольшая, но ведь от чистого сердца. Вы только представьте, как обрадуется Анжела, узнав, что её дети получили поддержку. После этого она с новой силой станет костью в горле империализма!

И ведь как околдовал всех. Народ у нас сердобольный, начали деньги сдавать, кто рубль, кто сколько, а Попцов, как начальник, положил три рубля. Набралось тридцать рублей. Приёмщица Люся отпечатала список в двух экземплярах, один оставили себе. Все расписались, список и деньги уложили в конверт и передали Лопате. Он было взбрыкнул,

– Товарищи, я только лектор. Я доложу, и вам пришлют человека по таким делам.

Но Коновалов его урезонил,

– Товарищ Лопата, вы коммунист?

– Да.

– Не по коммунистически благородные порывы обюрокрачивать. Некрасиво это.

– Да я, собственно….

– Народ у нас хороший, но не шибко грамотный. Мы ведь больше лопатой и топором, а вы, как бывалый пропагандист, должны разбираться в таких делах. В крайнем случае, товарищи из отдела пропаганды вам помогут и перевод оформить, и сопроводительное письмо составить. Мол, коллектив такой-то, движимый тем-то, в поддержку того-то, ну, вы знаете как.

– Куда? Где они живут?

– Точный адрес знать не обязательно. Отправляйте прямо на штаб–квартиру американских коммунистов товарищу Гэсу Холлу, а товарищи на месте разберутся, и передадут, кому следует. Подумайте вот о чём: ведь это дело не столько денежное, как политическое. Вашу инициативу …

– Мою?

– А чью же ещё? Приехали, народ воодушевили, а сами в кусты? Нехорошо.

Так вот, Когда вашу инициативу заметят, то о вас заговорят на самом верху, и, чем чёрт не шутит, вы смените место работы.

И Коновалов всучил конверт с деньгами и подписями затурканному лектору. Тот оказался в неловком положении. Как это часто бывает, отказать сразу аргументов не нашлось, они пришли в голову потом, но момент был упущен.

Лопата решил посоветоваться со своим знакомым из отдела пропаганды. Знакомому идея неожиданно понравилась, он знал адрес американских коммунистов, и технически помог переслать эти деньги и сопроводительное письмо. Лопате оставалось ждать. В общей массе корреспонденции этот перевод проскочил. И когда пришло уведомление об этом, Лопата решил, что ухватил фортуну за хвост. Читая лекцию на одном из предприятий Батайска, он рассказал о поступке камчатских строительных рабочих. Народ откликнулся, и Лопате передали двести восемьдесят рублей, собранных для детей Анжелы Дэвис. Но отослать их он не успел.

Американские товарищи переводу и письму сильно удивились, но быстро поняли, что к чему. Деньги ерундовые, но потратить или выбросить их было нельзя, потому что целевые и подотчётные. Они их отослали в советское посольство с пояснением, что Анжела Дэвис девушка, детей у неё нет, и никогда не было, а советских товарищей ввели в заблуждение. Из посольства всё ушло в Москву, а оттуда покатилась волна вниз, и ударила несчастного Лопату. Подключилось даже КГБ, но когда они разобрались, то не знали – смеяться им или плакать. У Лопаты конфисковали двести восемьдесят рублей, а для острастки назвали его деятельность мошенничеством, за что впаяли год принудработ, и выгнали с должности. Тут Коновалов угадал, сейчас он завхозом в каком-то ПТУ.

Вот вам и сельский плотник. Спровоцировал скандальчик практически на международном уровне, а сам в сторонке. И я уверен, что этот прохиндей с самого начала знал, что Анжела Дэвис бездетна.

Я спросил,

– А с деньгами этими как?

– Волынка с ними тянулась месяца два. По каким-то причинам раздать их обратно было затруднительно. Попцов поступил мудро, он написал заявление о передаче этих денег в фонд мира, и всё утряслось.

Ну, а третий случай был у меня на глазах. Тут он подстрелил утку, которая не успела даже взлететь.

Иногда собрания проводились в столовой, она у нас просторная. Обеденный перерыв издавна распланирован. Полчаса на еду, полчаса на домино. Дело было в прошлом году. В тот день, едва люди расселись за столами, как зашёл старший мастер, по совместительству парторг, и объявил, чтобы после еды не расходились, мол, будет лекция. Сражение в домино накрылось, и люди приуныли. А Коновалов и говорит,

– Мужики! Поручаете мне задать лектору вопрос?

– А сам по себе не можешь, что ли?

– Могу, но толку от этого может и не быть. А вот если по вашему поручению, то появится хороший шанс успеть «забить козла».

– Тогда давай, поручаем.

Пообедали, сдвинули столы и расселись. В конце зала поставили столик для выступающего. Парторг объявил,

– Товарищи! Сейчас мы послушаем лектора общества «Знание» товарища Свинарёва.

К столику прошёл лектор, пожилой мужчина с желтоватым лицом. Парторг сел у выхода, но заметив, что нехватает конторских женщин, встал, и отправился их приглашать.

Лектор сел за столик и сказал,

– Товарищи! Сегодня речь пойдёт о …

О чём он хотел поговорить, так и не узнали, потому что Коновалов встал, и перебил его,

– Товарищ Свинарёв, разрешите вопрос.

– Вопросы после лекции.

– Я не от себя, а по поручению коллектива.

Верно товарищи?

Мужики нестройно поддакнули. Против коллектива не попрёшь, и лектор сказал,

– Давайте.

– У нас в бригаде разногласия относительно Зюдекума. Хотелось бы насчёт его услышать ваше авторитетное мнение.

– Простите, но инструменты не по моей части.

– Не надо путать его с зензубелем. Зюдекум именно по вашей части товарищ Свинарёв. В тридцатом томе полного собрания сочинений нашего великого вождя товарища Владимира Ильича Ленина, семьдесят третьего года издания, Зюдекум упоминается неоднократно. Более того, Владимир Ильич часто употребляет это имя в нарицательном смысле. Лектору вашего уровня стыдно не знать таких элементарных вещей.

– Но вы передёргиваете! Какое отношение это имеет …

– Самое прямое! Вы уверены, что, не зная трудов Ленина, сумеете политически правильно раскрыть тему вашего доклада? Я не уверен.

– Да это же, это же …

Лектор разволновался, и сквозь многолетнюю желтизну лица проступил слабый румянец. Коновалов сделал успокаивающий жест рукой, и сказал,

– Да вы не волнуйтесь товарищ Свинарёв! Я напишу в отдел пропаганды, чтобы нам прислали образованного лектора, и всё будет в порядке.

После этого Коновалов развернулся и пошёл к выходу, говоря на ходу,

– Все видели? Зачем нам слушать недоучку? Пошли отсюда мужики!

Доминошники потянулись за ним. И хотя большая часть народа осталась на месте, о лекции речь уже не шла. Лектор в ярости засовывал бумаги в портфель и визжал,

– Это неслыханно! Это провокация! Это даром тебе не пройдёт!

Выходя из столовой, люди столкнулись с парторгом, который конвоировал трёх женщин. Один из рабочих сказал ему, что лекция закончилась. Почуяв неладное, парторг кинулся в столовую, но лектор не захотел с ним разговаривать, совсем не интеллигентно послал его на три буквы, и скорым шагом удалился.

Мужики уже играли в домино, когда пришёл парторг и набросился на Коновалова,

– Ты что творишь?

– Я бы этот вопрос переадресовал вам, товарищ парторг. Вот интересно, где вы откопали этого неграмотного лектора? И случайно ли это? Может это по заданию? Неплохо бы разобраться, вдруг это идеологическая диверсия? А?

Парторг плюнул, выругался и ушёл. Один из рабочих спросил,

– Родион, а вправду, чего ты взъелся на этого лектора? Ты ж его видел в первый раз.

– А чтоб служба мёдом не казалась. Ездят, статьи газетные пересказывают, а получают побольше твоего. Дармоеды.

С ним согласились. Вскоре последовал вызов к директору. Директор Чернов был в гневе,

– Опять ты хулиганишь!

– Товарищ директор, вы считаете обращение к письменному наследию Владимира Ильича Ленина хулиганством?

Директор смотрел на Коновалова с ненавистью,

– А ведь молодой ещё. Где ты курсы демагогии проходил? Вот ты умничаешь, а стружку-то будут снимать с меня. Уже звонок был из райкома.

– Товарищ директор, это несправедливо! Я кашу заварил, мне и отвечать. Я готов.

– Вызывают-то меня.

– Всё равно возьмите меня с собой. Я там внизу буду наготове. Начнут наседать, а вы на меня всё и валите. Мне ведь в любом случае ничего не будет.

– Почему?

– А что они могут со мной сделать? Меня им нечем запугивать. Из партии меня не исключишь, и с должности не выгонишь. А отнимать у работяги лопату, смысла нет. Это только изверги капиталисты практикуют, а у нас система не та.

– Хорошо устроился, иной раз даже завидно.

– Не жалуюсь.

Директор подумал, и в самом деле взял с собой Коновалова. Прибыв в райком, он отправился «на ковёр», а Коновалов остался внизу ожидать.

Первый секретарь райкома Сергей Сергеевич Руднев был человеком демократичным, то есть способным прислушиваться к другим. Он сидел за большим столом, а по кабинету прохаживался инструктор райкома Иванков. Когда директор зашёл и поздоровался, с ним поздоровались в ответ, а потом Руднев спросил,

– Товарищ Чернов, что у вас там творится?

– Сергей Сергеевич, у нас в коллективе есть один конфликтный товарищ по фамилии Коновалов. Он любитель таких скандалов, а управы на него у нас нет. Вот и сегодня тоже он.

– Так избавьтесь от него. Трудно уволить что ли?

– Мы бы с удовольствием, так ведь не за что. Коновалов самый дисциплинированный и профессионально грамотный рабочий. Кроме того, он бригадир одной из лучших в тресте бригад, где нет пьяниц и прогульщиков.

– Странная характеристика. Какая-то противоречивая.

Тут заговорил Иванков,

– Сергей Сергеевич, я этого типа давно знаю, и попробую объяснить, в чем дело. В армии иногда применяется гнусная форма издевательства над молодыми солдатами – пытка буквальным исполнением устава. Так человека до самоубийства можно довести, а придраться не к чему. Этот метод Коновалов использует в повседневной жизни. И даже не со зла, он просто таким уродился. Эрудированный, без чувства юмора солдафон. От его формализма окружающие волком воют, а пожаловаться на него невозможно. Товарищ Чернов, на чём он приловил этого лектора?

– Он обвинил его в незнании тридцатого тома сочинений Ленина.

– Вот он, типичный пример. Это даже и не издевательство, а настоящий идеологический садизм. Лектор кинулся жаловаться сгоряча. Остынет и притихнет, иначе рискует тем, что его заставят выучить этот том наизусть.

Чернов, получив неожиданную поддержку, взбодрился и сказал,

– Да я Коновалова с собой захватил, он внизу ждёт отвечать за поступок. Позвать?

Иванков даже подпрыгнул,

– А вот этого лучше не делать.

Руднев спросил,

– Почему?

– Его уже не переделать, а разговаривать с ним бывает просто опасно.

– Это ты так шутишь Борис Евсеевич?

– Да уж, какие там шутки. Опыт. Побеседовать с ним можно, но лучше не рисковать, потому что один сатана знает, чем закончится разговор с этим выродком.

Когда я ещё работал в комсомоле, у меня там была помощницей по учёту миленькая такая девушка. Коновалов тогда ещё в школе учился. И видел-то он её в первый раз, и поговорил с ней не больше минуты, а девушке после того разговора пришлось покинуть район. Навсегда. После разговора она его избила, но это ей уже не помогло. В тот день мне давали хороший совет насчёт Коновалова.

– Какой?

– Пристрелить.

– Впечатляет. Но ведь мы не кисейные барышни.

– Так и он уже не мальчик. И Фелюгина слабаком уж никак не назовёшь.

– Так это Коновалов был?

– Он самый.

Руднев нахмурился и подвёл итог,

– Что ж, тогда пожелаем товарищу Чернову терпения и удачи. Может этот тип где-нибудь сам себе шею свернёт.

Иванков добавил,

– Я бы всем руководителям, у которых работает этот бык начитанный, выписывал молоко за вредность, и дополнительный отпуск предоставлял.

На том и расстались. Когда на казённом «москвиче» отправились назад, Коновалов спросил,

– Уладилось, товарищ директор?

– Уладилось. Твоего присутствия не понадобилось. Хватило твоей репутации.

Помолчав, добавил,

– И всё равно ты гад.

– Товарищ директор, да вы не переживайте! Этот старый дурак будет жаловаться в нашу же пользу.

– Какую?

– Разнесёт всем, и к нам больше никто не будет ездить. Забоятся.

– Так ты ради этого всё и затеял? Чтобы тебе в домино не мешали играть?

– Нет, это побочный результат, но тоже неплохой.

Уже потом, как-то раз я его из любопытства спрашиваю,

– Вот скажи Родион, с кем в бригаде у тебя разногласия по этому Зюдекуму?

– С очень многими. Вот смотрите Пётр Адамович.

Мимо идёт рабочий. Родион подзывает его и спрашивает,

– Петров, какое у тебя мнение по Зюдекуму?

– У меня есть мнение по тебе. Неважное мнение. Высказать?

– Свободен камрад.

И на чистом глазу мне говорит,

– И вот так через одного. Зюдекум – шовинист, а они считают шовинистом меня. Какое уж тут согласие?

Теперь вы понимаете товарищи, на какого попали интригана?

Со стороны раздевалок послышались крики, и Пётр Адамович отправился в ту сторону, а мы, молча, зашли в приёмную. Затем пришёл Коновалов, оглядел всех, покачал головой и объяснил причину криков,

– Представляете? У Злобина среди дня свистнули ватник. Пришёл сигарет в кармане взять, а ватника и нет. Тю–тю, значит. Шумит теперь. Да и то, раньше такого не было, пока посторонние не появились. Нет, нет, товарищи! У меня и мыслей не было относительно товарища Крылова. Ну, зачем ему старый дырявый ватник? Был бы новый, еще, куда ни шло. А кстати, вы его хорошо знаете? Может он этого, любитель налево, пока в командировке? Обычное дело.

Зам управляющего вскинулся,

– Да ты что Коновалов, в своём уме? Как можно?

– А что, да запросто! Вот вы тут переживаете, а он в это время у красивой марухи засел, бухает и радуется, что жинка далеко.

Из кабинета выглянул директор и заорал,

– Заткнись Коновалов со своими идиотскими предположениями! Иди, займись делом, тут и без тебя тошно.

– Понял, ухожу.

– Коновалов попятился, и, взглянув на меня, тихо попросил выйти на два слова. Я вышел за ним в коридор, и он сказал,

– Дело вот в чём. Как имя–отчество Ласкирёва?

– Аким Яковлевич.

– Так это же Акишка! Высоко взлетел, но это и к лучшему. Не удивляйтесь Костин, мы с Акимом старые знакомые. Вот по знакомству он и закроет эту бодягу. Иначе волокита растянется на месяц–полтора.

– В смысле?

– Разве вы не поняли? Наш директор за три секунды в этом разобрался, только он боится перечить Крылову. На самом деле моя подпись на вашем документе ровно ничего не значит. Мне не жалко, могу и подписать, только через месяц ваш почин всё равно сдохнет, потому что он юридический уродец.

– Как это? Почему?

– Да очень просто. Вот смотрите; приходит к главному бухгалтеру бригадир с заявлением от бригады, в котором сказано, что людям не нравится получать по рублю за единицу продукции, и требуют платить по два рубля, это им нравится больше. Догадываетесь, куда бухгалтер их пошлёт? И по одной причине – не предусмотрено КЗОТом. Ваш почин родной брат–близнец этого заявления. После первой же получки по срезанным расценкам в прокуратуру поступит полсотни заявлений о начислении зарплаты по непредусмотренным КЗОТом бумажкам. И всё! Прокурор просто вынужден будет раздать всем сёстрам по серьгам, всем, кто подписывал платёжные документы – кто-то отделается выговором, а кого-то и с работы попрут. Крылову ничего не будет, ведь финансовых документов он не подписывает. Скорее всего, его похвалят с занесением.

– И вы уверены в Ласкирёве?

– Конечно, уверен, я ведь его знаю. Аким человек здравомыслящий, и если он иногда делает нечто дурацкое, вроде участия в этой бредятине, то это не значит, что он дурак. Просто он руководствуется неким скрытым здравым смыслом. Я думаю, что вам достаточно назвать меня, и он сноровисто всё уладит. А чтобы не было сомнений, я ему записку напишу. Не откажетесь передать?

Я согласился. Он вырвал из блокнота листочек, что-то на нём написал, сложил вдвое, и отдал его мне,

– Можете прочитать, всё равно не поймёте – это наш жаргон. В нём скрыт новый для Акима смысл, и он сразу поймёт, что ему нужно делать.

Мы попрощались, он ушёл, и больше я его никогда не встречал. В записке было всего два слова – «Или закопаю».

Между тем неприятности продолжались. Ожидание затянулось, и в конце концов было решено возвращаться домой, а после прояснения обстановки действовать дальше.

Подходя к трестовскому автобусу, новенькому ПАЗику, все услышали яростную ругань шофёра. Он качал насосом спущенное колесо, а в промежутках материл всё и всех. Колёса были спущены все. Неизвестный хулиган выкрутил все золотники. Когда зам попытался успокоить водителя, тот рассвирепел ещё больше и заорал,

– В гробу я видел эту работу, этот автобус и вас вместе с ним! Уйду! Уйду на самосвал, там такой пакости не бывает, а заработок лучше. По справедливости, это вы все должны мыть автобус. Сидели бы в своей конторе, бумаги писали, делом занимались, а то разъезжают, паразиты, людям гадости устраивают, вот они и мстят. Но почему мне? Почему автобусу? Ему две недели всего, а теперь хоть списывай – ездить невозможно!

– Да в чём дело?

Вместо ответа водитель подтащил зама к дверце и открыл её. Из автобуса шибануло густой волной запаха человеческих фекалий, которыми был щедро залит салон и место водителя. Вопросов больше не было. Последующее разбирательство и скандал с директором ничего не дали. Приехавшая милиция смогла установить лишь то, что в районе событий крутились два подозрительных подростка. Заявление они приняли неохотно, и откровенно сказали, что перспектив в поимке злодеев почти никаких. Комбинатовский автобус оказался на ремонте, и всем пришлось топать на автовокзал. Уходили в молчании, голодные, зато полные впечатлений.

Когда на следующий день я зашёл в кабинет, Ласкирёв был в своём обычном бодро–ироничном настроении,

– Ну как поездка? Всё прошло на уровне? Оформили начинание?

– Нет, не оформили, Аким Яковлевич.

– А почему? Что помешало? Собрание было?

– Собрание было. Толку от него не было. Там бригадир попался нестандартный. Начальства не боится, скорее наоборот.

– Бывают такие ребята, редко, но встречаются. Заартачился?

– Вот так прямо и не скажешь, что упёрся. Он предложил урезать расценки не на пять, а на пятьдесят процентов.

– Ничего себе!

– Только в ответ потребовал, что бы и члены делегации урезали себе оклады наполовину.

– Ух, ты! Вот это поворот! А что Крылов?

– Ничего. Он пропал.

– Как это пропал? В каком смысле?

– В самом прямом. На собрании был, а потом неизвестно куда делся. Даже речь не сказал, хотя собирался. Этот оригинальный бригадир предположил, что Крылов отправился по бабам.

– Тут он хватил. Крылов и шлюхи? Это экзотика.

– Кстати, Аким Яковлевич, этот бригадир оказался вашим знакомым, привет передал и записку. Сказал, что вы учтёте его мнение относительно этого почина.

– И кто он такой?

Я назвал. Эх, Вера Максимовна, давно было, запамятовал я его отчество.

– Родион Алексеевич, – машинально сказала я.

– Да, точно!

Олег Михайлович обрадовался, а потом резко замолчал. Через паузу он медленно повернул голову, и хрипло спросил,

– Вы, что, Вера Максимовна, знаете Коновалова?

– Ну, это сильно сказано, скорее случайное знакомство. Его вон даже наш водитель Миша видел.

– Водитель?

– Если помните, в сентябре нашу «Волгу» буксировали из Ленинградской.

– Помню.

– Так это Коновалов и тащил нас на кукане, а потом подбросил меня до города.

– Ну и ну! Действительно мир тесен. Оказывается вы, Вера Максимовна, способны удивлять. Не ожидал. Надо будет к вам присмотреться. А где он сейчас обитает?

– Всё там же, в Камчатской. Может, ещё встретимся. А что там было дальше?

– Дальше? Дальше произошло нечто странное. Никогда больше я не видел такой реакции. Слова Коновалов Родион Алексеевич произвели на Ласкирёва действие взорвавшейся бомбы. Глаза его остекленели, а румянец сошёл с пухленьких щёчек. Он вскочил, и, схватив меня за грудки, заорал,

– Откуда тебе известно это имя? Кто тебе его сказал?

Вопросы были нелепы.

– Да вы что, Аким Яковлевич? Так начальство представило бригадира, так его все и звали. Он мне сказал, что вы с ним старые знакомые, и передал записку.

Ласкирёв отпустил меня, сел и вытер выступивший на лбу пот, затем молча, протянул руку, и я вложил в неё бумажку. Он развернул, прочитал, и отбросил записку, как будто она была раскалённой. Посмотрел на меня безумными глазами и забормотал,

– Он вернулся, этого не может быть, этого не может быть, этого не может…

И вдруг начал часто креститься, что-то тихо приговаривая, возможно молитву. Я никогда не видел, чтобы человек так быстро менялся внешне. Он сразу как-то осунулся, и вокруг глаз выступила синева. Его руки тряслись. Я решил, что он сошёл с ума, и тоже испугался,

– Аким Яковлевич, может вам вызвать скорую? Я сейчас!

И попытался выскользнуть из кабинета, но он меня остановил, показал на секретер, и приказал налить. Открыв дверцу, я увидел бутылку коньяка и обычный гранёный стакан. Налил грамм сто и подал Ласкирёву. Он выпил и попросил ещё. Я повторил. Через некоторое время он немного пришёл в себя. Встал, запер дверь ключом, и приказал рассказывать всё и подробно.

Слушал он очень внимательно, но судя по редким репликам, видел в повествовании несколько иной смысл. Когда зашла речь о милиции, Ласкирёв хмыкнул: – «Ещё бы»! А эпизод с предполагаемой сдачей Крылова в «контору», заставил повторить два раза. Он очень серьёзно выслушал про версию Коновалова о предполагаемой краже Крыловым ватника. Я не выдержал,

– Это же, ни в какие ворота, Аким Яковлевич! Я понимаю, он парень с юмором, но ведь есть пределы.

Ласкирёв сожалеюще посмотрел на меня,

– Да, Костин, кто первый раз видит Коновалова, обычно тоже так думает. Только я его лучше знаю – нет у него чувства юмора! Обозвал Крылова чмом брюхатым, говоришь? То-то и оно. Вот это, как раз, серьёзно. Крылов по незнанию не просто разбудил спящую собаку, он завёл бульдозер, который равнодушно проедет по его костям, а если мы не уйдём с дороги, то и по нашим. Записка эта – любезное предупреждение, и у меня нет никакого желания стоять у него на пути. Поэтому, как сказал Коновалов, будем закрывать эту бодягу, раз ему так хочется.

А кстати, с лицом у него как?

– В смысле?

– Не изуродовано? Шрамы, там, или ещё что?

– Да нет. Я сильно не приглядывался, но заметных дефектов не имеется.

– Вот как. Впрочем, у него всегда всё не как у людей. Скажет иной раз такое, что вроде ни в одни ворота, а оно потом оказывается правдой. Я уже не удивлюсь, если Крылов и в самом деле слямзил ватник, и рванул по бабам.

– Аким Яковлевич, а чего вы так испугались? Я в Коновалове ничего жуткого не заметил.

– Эх, Костин! Он и сам по себе не подарок, а тут ещё это.… Да любой на моём месте… Ты покойников боишься?

– Нет. Чего их бояться.

– А оживших покойников?

– Не знаю. Не встречал.

– Встречал, Костин, встречал, и не далее как вчера. Ты просто не знаешь, что около восьми лет назад Коновалова похоронили. Для меня он давно покойник, а ты его воскресил. Внезапно.

– Наверное, тогда какая-то ошибка случилась. Живой он.

– Возможно и такое. Только у меня фантазии не хватает – как можно организовать такую ошибку? Ведь я его видел в гробу. Народу на похоронах было много. Но хорошо, что так всё сложилось, что ты его встретил и меня подготовил. А если бы я его где-нибудь случайно встретил, неподготовленный? Ведь в штаны можно наложить, или, что хуже. Ты бы не испугался?

Ласкирёв схватил трубку, и начал звонить. Выслушал, и задумчиво произнёс,

– Крылова нет на работе, и, что подозрительно, управляющего тоже. Значит всё.

– Что всё?

– Крылова можно списывать со счетов. Где-то он здорово влип, если сам начальник кинулся его выручать, а он тяжёл на подъём.

– Да почему вы так решили?

Но он меня не слушал.

– Коновалов применил новую тактику. Раньше-то он больше в зубы давал. Ловко, дантист позавидует – с одного удара четыре штуки. Сам видел.

– Да кто он такой, этот Коновалов?

– Это мне самому хотелось бы знать, особенно теперь. Он ведь не всегда работал на селе. Один сатана знает, что ему нужно на этом задрипанном комбинате. Раньше он в городе обретался. Вроде бы простой заводской рабочий, а в такие дома был вхож, куда нас и на порог бы не пустили. Всего про него я тебе рассказывать не буду, а то и в самом деле решишь, что я свихнулся, но вот случай. Это так, по мелочи. Ты бы вот смог при всех плюнуть на лысую голову администратора драмтеатра? А Коновалов это сделал.

– Зачем?

– Не поладили чего-то, а у Коновалова было плохое настроение. И ничего, тот утёрся, и ушёл счастливый.

– Почему счастливый?

– Потому что в ухо не получил, а ведь мог. Когда мы познакомились, я держал Коновалова за простачка, но после того, как увидел его в городе в милицейской форме, стал задумываться, кто же он на самом деле. Вот тебе ещё история для размышлений.

Остановился один дипломат в гостинице «Высокая». Наш, советский. Представитель где-то в Европе, не то в Дании, не то в Швеции. Сам шишка, а отец у него ещё большая шишка. Он сюда в гости, или ещё зачем-то пожаловал, суть не в этом. С женой. Мне довелось её видеть. Эх, Костин, по сравнению с ней, все наши кинокрасотки просто доярки. И представь: возвращается днём этот чин дипломатический к себе в номер, заходит в спальню, а там, в кровати голые его жена и Коновалов. Развлекаются природным образом, то есть любовью. Что, ты думаешь, было дальше? Голый Коновалов поднимается и спрашивает того, почему он не постучался. А потом, пинками под зад, выгоняет из спальни, и ничуть не стесняясь обалдевшей горничной, делает дипломату выговор. А тот просит у Коновалова прощения, и обещает впредь стучаться. И пока он тут гостил, Коновалов там дневал и ночевал с бабой, коньячком, и икорочкой на закуску. Это правда, хотя и похожа на лихую выдумку. В общем, мы резко выходим из игры. Надеюсь, Костин, ты всё понял, и болтать об этом ни к чему. Сегодня же составишь доклад, мол, профсоюз против, несоответствие уставу, проект непродуман, и всё в этом духе. Дня через два, а может и раньше, сам зачитаешь на совещании у Киреева.

Через два дня мы с Ласкирёвым сидели у Киреева на совещании, хотя совещанием это назвать было трудно. Я зачитал доклад, содержание которого повторяло мысли Коновалова, но в более адекватном изложении, где выводом был обоснованный отказ профсоюза в поддержке почина. Потом пришёл начальник треста, что-то тихо рассказал Кирееву, тоскливо на нас посмотрел, и откланялся. Киреев поморщился и сказал, что следует отложить это дело до лучших времён. Уже попрощавшись, он сказал мне, чтобы я зашёл к нему на следующий день.

К вечеру Ласкирёв кое-что разузнал и позвонил мне,

– Ну, Костин, не знаю подробностей, но Крылов погорел полностью – с женой развод, из партии вон, а значит и с работы. Крепко его Коновалов приложил – кража, разбой, пьянка с шалавами и потеря партбилета. Ватник всё-таки он упёр. Надо же так устроить? Всё бы ничего, но как Коновалов устроил, что Крылов ещё и триппер поймал?

– Аким Яковлевич! Ну ладно, пустился Крылов во все тяжкие, но причём тут Коновалов? Он у меня всё время был на глазах. Что он мог сделать?

– Вот в этом и есть высший класс интриги – у всех на глазах дела проворачивать. Загаженный автобус тоже его рук дело. Я просто уверен в этом.

Спорить с этой нелепицей я не стал. Было ясно, что Ласкирёв боится Коновалова, и приписывает ему все грехи мира.

На следующий день я был у Киреева, где и состоялся наш знаменательный разговор. Сначала я кратко поведал о случившемся накануне, и при этом упомянул Фелюгина. Киреев удивился,

– Погоди, погоди! Это то самое место, где Фелюгин кандидатом в покойники стал? Где этот местный «Цицерон» действует? Как его?

– Коновалов.

– Не повезло парторгу. Сунулся, не зная брода.

И Киреев рассказал про Фелюгина. Как ни странно, его положение улучшилось благодаря тому же Коновалову. Ко Дню Конституции в адрес обкома шли традиционные поздравительные телеграммы, так называемые «адреса». Установленной формы, они мало отличались друг от друга, да их никто и не читал. Но одна привлекла внимание необычностью. Она была адресована кандидату в почётные члены бригады т. Фелюгину, и завершалась множеством подписей. О таких кандидатах не слыхивали, и как курьёз, показали Первому. Тот вызвал Фелюгина для разъяснений. Смущаясь и покашливая, Фелюгин рассказал, как было дело. Когда он дошёл до «поступления в покойники», Первый захохотал, и опала с Фелюгина была снята. Затем уже серьёзно Первый сказал,

На твоём месте мог оказаться каждый, и ещё неизвестно, как бы он вышел из положения. Есть такие дубы в народе – начитаются инструкций или речей Суслова, а потом вынуждают окружающих следовать. Хорошо, что этот тип беспартийный. При таких талантах больших чинов мог бы достигнуть, а потом.… Сколько Худяков крови попил, пока в Москву его не сплавили?

Я вспомнил эту фамилию, и сказал Кирееву, что Коновалов считает Худякова своим учителем, и по слухам, они вместе начинали карьеру в пожарнадзоре. Киреев снова удивился, обещал эту интересную деталь сообщить Первому, а потом начал серьёзный разговор,

– Костин, тебе не надоела эта говорильня профсоюзная?

– Надоела. Хотелось бы по профессии.

– Отлично! Я вот слушал тебя – в производстве разбираешься, плюс образование, а главное, на общественной работе потёрся, опыта набрался. У нас тут, на одном предприятии начальник на пенсию уходит. Так давай, я тебя на его место порекомендую. Это всё равно, что назначение.

Я без раздумий согласился, взамен на обещание не забывать автора протекции. Так и пошло, что я, минуя замов и помов, сразу стал руководителем. А обещание не забыл. Сейчас его внучка у нас работает. Вопреки ожиданиям, толковая девица. Да вы её знаете, завлаб она наш, Любочка.

******************************************************************************

Мы уже катили по Камчатской. Довольно быстро нашли нужную фабрику. Переговоры были недолгие, но безрезультатные. Директор фабрики воспринял нас, как представителей манны небесной, и завернул несусветную цену, приговаривая, что сейчас рынок. Костин воззвал к здравому смыслу, но добился только туманного обещания подумать. На том и расстались. Раздосадованный Костин решил посетить зачем-то местную администрацию. Нашли, и стали на специальной автостоянке неподалёку. Велев нам обождать, Костин скрылся в двухэтажном здании администрации.

Водитель Миша и я, вылезли из машины подышать. И тут, из расположенной недалеко аптеки, вышел не кто иной, как сам Коновалов. Я окликнула, он подошёл к нам и поздоровался, по своему обычаю не показав удивления. На этот раз встреча была короткой, Родион Алексеевич торопился. У него гостили дочка с внуком. Внучок приболел, и Родион Алексеевич пошёл за пилюлями. Узнав о цели нашего визита, он хмыкнул и сказал,

– Далековато вас занесло. У меня есть знакомый в Батайске, бывший военный, и у него на складе имеются такие станки чешского производства. Мужик он вменяемый, и вы с ним запросто договоритесь. Вот телефон, звоните прямо сейчас, и сегодня же успеете туда заехать. Я рассказала ему про Костина, и, что Костин его хорошо помнит. Родион Алексеевич помрачнел и сказал, что он Костина помнит плохо, а случай этот вспоминать не любит. Попросил передать Костину привет, попрощался, и ушёл.

Наконец появился шеф. Он был сильно не в настроении. Судя по всему, дела не шли. Я передала ему привет от Коновалова, и он расстроился ещё больше. На это я ему заметила,

– Стоит ли волноваться, Олег Михайлович? Найти здесь Коновалова проще простого, достаточно посмотреть местную телефонную книгу. Он явно известный в здешних учреждениях человек, и навести справки о нём нетрудно. Ему самому сейчас не до нас. Между прочим, он дал телефон, где можно договориться насчёт наших дел.

Костин заинтересовался, позвонил, и, похоже, договорился о встрече. Настроение его заметно улучшилось, и вскоре мы двигались обратным путём. Некоторое время мы обсуждали производственные проблемы, но после заезда на заправку, разговор опять пошёл о личности Коновалова. У меня возникло подозрение, что Коновалов всё-таки принял участие в печальной судьбе Крылова. Это нежелание вспоминать было неспроста, о чём я и поделилась с Костиным, но он отмахнулся,

– Вера, и вы туда же, вслед за Ласкирёвым.

– А вы ничего больше не слышали о Коновалове?

– Вообще-то слышал. Как-то через полгода после того, я случайно встретил Елену Павловну, которая была тогда в делегации, так она кое-что рассказала, но думаю, это всё байки, больно много мистики. А вот, поди ж ты, Аллу Фёдоровну это крепко напугало.

– Всё равно интересно, расскажите!

Если речь не шла о политике, то Костин был совсем неплохим рассказчиком, он даже старался копировать интонации персонажей.

– Началось это так. Пошла однажды Алла Фёдоровна на рынок, и случайно, покупая сметану у пожилой тётки, узнала, что та из Камчатской. Возьми и спроси у неё, мол, знает ли она некоего Родиона Коновалова. Тётка перекрестилась, и говорит,

– На одной улице живём, сохрани господи от нечистой силы, – и перекрестилась снова.

– Он, что? Такой бандит ужасный?

– Да если бы! К хулиганам мы привычные, от них хоть палкой можно отбиться, а тут такое, что не дай бог. Вот он и не злобный, а напротив, вежливый человек, но лучше его обойти.

Соседка в ряду, вероятно землячка, спросила,

– Афанасьевна, ты о ком?

– Да о Родионе.

– О, это правда. Уж лучше с ним не связываться.

Афанасьевна внимательно посмотрела на Аллу Фёдоровну и сказала,

– А ведь неспроста вы дамочка Коноваловым интересуетесь. Уж не сошлись ли, где ваши пути–дорожки, не дай бог? Ой, бедненькая, низведёт ведь вас окаянный!

– Как это? Почему? О чём вы говорите? Что значит низведёт?

Общительная Афанасьевна попросила соседку присмотреть за продуктом, и отвела Аллу Фёдоровну в сторонку.

– Вот вы, городские, образованием гордые, а не видите в гордости своей, что совсем одичали – хорошую сметану от разбавленной отличить не умеете. Не верите ни во что, а напрасно. Непросто всё с этим Коноваловым, любой, кто его знает, скажет. Я-то ведь его сызмальства знаю. Дело даже не в нём, а в его бабке. Ведьма она.

– Такая злобная?

– Злобы ей не занимать, но дело не в этом. Колдунья она, самая настоящая. А силу свою колдовскую Родиону передала. Бедный парень, сколько он лиха хватил с этой бабкой, а от судьбы не уйдёшь. Ведь и дочка у неё есть, и внучки, по правилам она должна была им кому-то передать, а вот с малых лет вцепилась в парнишку, и не отпускает. Сейчас-то она на покое, глазищами только зыркает, да за дубину свою держится. А вот когда молодая была и в силе, ей тогда всего лет восемьдесят было, то ух! Мужиков укладывала этой оглоблей с одного раза. Я сама видела.

– Вы это серьёзно? Восемьдесят лет, и молодая?

– Для ведьмы разве это возраст? Родион-то, парень по природе не злобный, людям не хочет вредить, но сила, бабкой данная, сама действует, а из этого выходит сущая срамота. Злая ведьма или колдун порчей, или ещё чем, скотину и людей изводят. А если Родион не желает вредить, то поневоле низводит.

– А в чём разница?

– Заболеть или помереть – есть разница? Здесь то же самое. Вот смотрите: безобидное дело – рыбалка. Посидел с удочкой, и домой. Родион любитель этого дела. Только он всегда в одиночку рыбалит. Не ездит с ним никто за компанию, хотя он и не против. Боятся. Давно уже вычислили – как кто с ним на рыбалке побывает, так всё сразу у него в семье рушится. А ежели человек неженатый, то опосля рыбалки женится на такой, что ужас, и не приведи господь. Да он и сам об этом знает, незнакомых даже предупреждает, а только кто ему поверит? Вот вы сейчас мне не верите, думаете, что баба брешет. Только приезжайте в станицу и спросите про Павла Андреевича. Это недавняя жертва рыбалки с Коноваловым.

Высокий, симпатичный мужчина сорока лет, вдовец. Сыну четырнадцать. Работает шофером на стройучастке. Считай, непьющий, да и так, человек серьёзный. В жизни бы не подумала, что так повернётся. И говорили ведь ему, предупреждали, а он руками машет и смеётся, мол, чепуха всё, и бабушкины сказки. Там ведь у Коновалова есть правило – первая встреченная женщина после рыбалки, и всё. Иногда и на речку бабы забредают – результат тот же. А там, как повезёт. Павлу Андреевичу не повезло. Едут они с рыбалки, а ему приспичило воды попить. Остановились у какого-то двора, и воды попросили. Вынесла им кружку бабка восьмидесяти шести лет, и амба. Женился на ней Павел Андреевич, в Загсе расписались чин–чинарём, и живут сейчас вместе. Все просто в шоке.

– Как это? Почему?

– А потому! Любовь у них. Ходят под ручку, он её Шурочкой зовёт, и на мотоцикле на природу вывозит. Милая! Да если б ты видела эту новобрачную, то упала бы в обморок. Килограмм тридцать весу, ручки как у курицы лапки, иссохшая, нижняя искусственная челюсть от слабости отвисает, а бровей нет совсем. Она их гуталином рисует, а после того выглядит как настоящая обезьянка Чита. Сын взбунтовался, так Родион ходил парнишку успокаивать. Вот вам и низведение. Но это ещё так себе, ненамеренно, а представьте, если Коновалов на кого озлобится? То-то и оно. Мы только и мечтаем, чтобы он куда уехал. А с другой стороны, разве от колдуньи убежишь?

Она с детства его под надзором держала. Сперва даже в школу не хотела пускать, учителей собакой травила. Но он тоже с характером оказался, поперёк её воли учился. И что вы думаете? У неё в слугах была ворона. Многие люди её видели, любой подтвердит. Так эта ворона пасла Родиона. Он в школе, а она клювом в окно долбит. Родион ей рукой махнёт, дескать, всё в порядке, ну, а ворона летит к бабке с докладом. Он на речке, а ворона рядом сидит. Вот Родион поймает рыбку, даст ей, та сожрёт и до бабки. Прилетит и каркнет, мол, всё в порядке. Вот такие дела были дивные. А если его кто обижал, то сильно каялся. Такое могла сделать, что ахнешь. Коновалов тогда маленьким был, а ребятишки по садам завсегда лазают. Наш сосед, дядя Фрол, однажды поймал в саду Родьку, и дал ему хворостиной, так бабка наколдовала ему змей. Просыпается ночью, а по дому ползают штук сто гадюк. Через окна повыпрыгивали, и неделю в огороде жили. А через полгода дом продал. Нервы не выдержали. Много чего такого было.

Но и сам Коновалов натерпелся лиха, да такого, что нам и не увидеть. Вот не сойти мне с места, своими глазами видела на нём шрамы особенные. Мать у него тихая женщина, модистка. И как-то я пришла к ней юбку пошить. А в палисаднике Родион, по пояс голый, дрых под вишней. Я и обратила внимание на эти отметины, а потом из любопытства спрашиваю,

– Гавриловна, а что это за шрамчики у Родиона на теле? Неужто собаки покусали? Они ж его никогда не трогают, даже не гавкают.

А она и говорит

– Это, когда он в городе жил, его вампиры грызли.

– Ой, боже! Откуда этот ужас?

– Кто его знает, откуда эта напасть.

– А как же он?

– Родион? Да ничего, он здоровый, отбился как-то, а ведь неделю в цепях сидел. Ему потом больничный дали, побитый был сильно. Да ему что – всё заживает как на собаке.

Так вот, дамочка, а самое жуткое, что он….

Тут Афанасьевна в испуге прикрыла рот ладошкой, и выпучила глаза,

– Нет, молчу. Вы, наверное, и так меня полоумной считаете. Можете не верить, но вот вам мой совет – избегайте с Коноваловым встреч, а если придётся поневоле, то не вздумайте смотреть ему в глаза, а если уж с ним поговорили, то сразу в церкву, свечку Николаю Угоднику, и три раза «Отче наш» перед сном. Глядишь, и обойдётся.

В другое время Алла Фёдоровна не стала бы слушать все эти россказни, но было одно но. Этим «но» был Николай Пантелеевич Крылов, вернее его странная судьба. Мало–помалу стали известны некоторые подробности его похождений. То, что с ним произошло, не лезло ни в какие ворота. Всё было настолько нелепо, что поначалу Алла Фёдоровна отказывалась верить, но от фактов не спрячешься. Крылова выгнала жена, его исключили из партии и уволили с работы. Даже потеря партбилета не так поразила Аллу Фёдоровну, как то, что он и в самом деле украл ватник Злобина. Это настолько было не в стиле Крылова, настолько расходилось со здравым смыслом, что ум заходил за разум. Объяснений происшедшему не было, в том числе и у самого Крылова, который ничего не мог толком сказать в своё оправдание.

На Коновалова Алла Фёдоровна была злая, и мечтала когда-нибудь ему отомстить, но с крыловскими приключениями она его не связывала. Да и с какой стати? Он был всё время на глазах, и, что он собственно мог сделать с Крыловым? Тот явно сам сошёл с ума.

Тётку на базаре она спросила просто так, без особой цели. Но то, что она услышала, было, по сути, первым связным и логичным объяснением происшедшего. И был настоящий виновник, который, согласно понятиям Афанасьевны, совершил злонамеренное «низведение» Крылова. Надо же, а показался местным придурком. Но как верить коммунистке со стажем в этот бред? Всё-таки двадцатый век, и полным ходом идёт строительство развитого социализма. А тут ведьмы, порча и низведение людей. Неужели и вправду всё это существует?

На следующий день по производственным делам в трест приехал Пётр Адамович. Алла Фёдоровна затащила его в свой кабинетик, и стала расспрашивать о Коновалове. Тот начал было вилять, но Алла Фёдоровна поднажала,

– Скажи Пётр Адамович, любишь ли ты с удочкой посидеть?

– Ну, я не заядлый рыбак, но иногда провожу время на пруду.

– А Коновалов?

– О, тот любитель.

– А ты, Пётр Адамович, с ним вместе на рыбалке бываешь?

– Нет.

– Это почему же?

– Да так. Не случается.

– Ага, значит с Коноваловым только сумасшедшие на рыбалку ездят, вроде того мужика, что женился на бабке восьмидесяти шести лет?

– Слышал я про это, даже старушку эту знаю, и что?

– А то, что этот ваш Коновалов колдун! Крылова сглазил и низвёл.

– Да вы что, Алла Фёдоровна? Какое колдовство? Вы же образованная женщина.

– Скажи честно, Пётр Адамович, бабка у него ведьма?

– Где вы этого наслушались? Байки всё это. Вообще-то бабулька она занятная, её за свирепость, наверное, так называют, а может от зависти.

– Ты ведь давно Коновалова знаешь?

– Давно, ещё со школы.

– А теперь скажи – была у его бабки ворона ручная?

– Да кто вам всё это рассказал?

– Люди добрые. Так как? Была ворона?

– Чепуха какая-то. Была ворона, была, только не бабкина, и не ручная. Родион животных любит, вот её и прикормил, а она ему за это деньги носила. Звали её Веркой, и своё имя она знала. Эта Верка в бумажных деньгах не понимала, а мелочь медную и серебро таскала регулярно – где найдёт, где украдёт. Её многие знали. Сволочь редкая была.

– Почему сволочь?

Перед Аллой Фёдоровной открывался какой-то странный мир, где обычные вороны были сволочами, но её это уже не удивляло. Пётр Адамович не стал рассказывать о причинах своей антипатии к Верке, и постарался уйти от этой темы,

– Алла Фёдоровна, о чём мы говорим? Что это с вами? Раз вам так интересен Коновалов, то давайте я его пришлю, и он ответит на все вопросы. Мне бы ваши проблемы! Тут план горит, а того же Коновалова отправляют в командировку в Прибалтику. Почему его? Ведь полно всяких балбесов для разъездов и обмена опытом. Чует моё сердце, что добром это не кончится.

Этот разговор только усилил сомнения Аллы Фёдоровны, так как она ясно видела, что Пётр Адамович в разговоре вилял, но подтвердил сказанное Афанасьевной.

Материалистическое мировоззрение Аллы Фёдоровны зашаталось после разговора с матерью своей, ещё школьной подруги, с которой они частенько виделись, поскольку жили почти в соседях. Петровна, вполне бодрая пожилая женщина, как-то при встрече на улице отметила нервозность Аллы Фёдоровны. И та, уставшая от своих сомнений, рассказала ей всё,

– Петровна, вот вы жизнь знаете – неужели это может быть?

– Милая Алла, ещё как может быть. Учёные всё сводят к суевериям, а на деле лукавят. Есть люди науке непонятные. Испокон веку были и ведьмы, и колдуны. Только они не такие как в сказках. С виду вроде обычный человек, а сделать может такое, что диву даёшься. Хорошо, что тебе та женщина встретилась, предупредила. Теперь знаешь чего опасаться, и, что делать. Всё правильно она сказала. Есть те, которые сознательно людям вредят, а есть люди просто глазливые от природы. Передаётся оно поколениями, и у каждого свой способ.

– А вы, Петровна, колдуний встречали?

Петровна усмехнулась,

– А то! И не один раз, Ты моего мужа Прохора знаешь?

– Да.

– Так я тебе расскажу, как замуж за него вышла. Только не болтай про это. Он у меня причарованный.

– Как это?

– А вот так. Скажу честно, и сейчас у меня внешность невзрачная, и смолоду я красотой не светилась. Не уродка, конечно, если раскраситься и приодеться, то ещё бы ничего, да по бедности и этого не могла. Вот и ходили ребята мимо меня как около пустого места, не замечали. А Проша парень был видный, и с перспективой, секретарь комсомольский. Боевой такой, активист, вокруг него постоянно самочки задками крутили, а я тихоня. Нравился он мне сильно, а что делать? Я ж из деревни, в общежитии при заводе жила. Куда мне до него. И вот как-то заехала ко мне в гости тётя моя. И под настроение я ей всё рассказала. Она подумала, и говорит,

– Можно твоему горю помочь. Одна моя подруга старая у вас же на заводе работает кладовщицей какой-то. Я ей записку напишу, чтобы выручила тебя, только ты ничему не удивляйся, делай всё, как она скажет, а главное, не болтай языком.

На другой день нашла я эту тётю Аню и отдала ей записку. Она прочитала, посмотрела на меня, и говорит,

– Ладно, поворожу по старой дружбе. Кто он?

Я всё рассказала,

– А ничего, что он комсомольский вожак?

– Перво–наперво он мужик, а всё прочее роли не играет. Пусть вожакует себе на здоровье.

Тётя Аня велела принести на другой день цветную курицу, то есть любого цвета, лишь бы не чёрную или белую. Я так и сделала. Она срезала у меня прядь волос, забрала мой носовой платок, и велела ждать результат на днях.

– Сколько вам за это?

– Глупая, кто ж за это деньги берёт? Самоучки и шарлатаны. Через два месяца у меня день рождения. Отрез на платье подаришь, да смотри не забудь, замужем-то.

Через два дня Проша вдруг сам подошёл ко мне и спросил, почему я до сих пор не в комсомоле? Затем самолично стал готовить меня к вступлению, и тут у нас случилась любовь, да такая, что через месяц и поженились. Вот уж все удивились его выбору. Прошины родители чуть с ума не сошли от досады, а он характер проявил, и на своём настоял. И хорошо живём по сей день. Как это сделала тётя Аня, я не знаю, но отрез я ей конечно подарила. А в комсомол так и не вступила.

После этих бесед, иррациональное направление в сознании Аллы Фёдоровны стало преобладающим. Поэтому, когда в связи с будущей командировкой Коновалов появился в трестовской конторе, Алла Фёдоровна, увидев его, впала в истерику. В панике она кинулась в свой кабинет, сопровождая бегство криками,

– Не подходи Коновалов! Не смотри на меня демон!

Все изрядно всполошились. Коновалов тоже был в недоумении,

– Мне всего бумагу подписать. Чего это она?

После переговоров, через посредника бумага была подписана, и Коновалов, пожав плечами, удалился. Алла Фёдоровна долго приходила в себя, и на удивлённые вопросы не отвечала. А после работы, плюнув на партийный стаж, пошла в церковь, и с этого дня стала молиться на ночь, не на шутку перепугав этим мужа. Молитвы помогали неважно, неприятности продолжались. Елена Павловна слышала о них, но подробности узнала месяца через три от расплакавшейся Аллы Фёдоровны. Она рассказала про Коновалова, и о том, что этот негодяй низвёл её еще на памятном собрании, потому что все дурацкие слова, сказанные им тогда в её адрес, неотвратимо сбываются.

Оказалось, муж Аллы Фёдоровны, увидев её обращение к богу, решил, что она помешалась, испугался, и взял развод. Она поменяла фамилию обратно на девичью. Квартиру пришлось разменивать. В результате сложных манипуляций, она стала хозяйкой двух комнат в трёхкомнатной квартире. Третью комнату занимал скульптор, который считал себя непризнанным гением, но по всем меркам являлся обычным забулдыгой. У Аллы Фёдоровны он вызывал отвращение, но все соседи были убеждены, что он её сожитель. Неисполненным оставалось увольнение за пьянку. Алла Фёдоровна, и без того непьющая, чтобы быть подальше от спиртов, перестала даже использовать духи. Но это не помогло.

Буквально через день после разговора с Еленой Павловной, два сантехника, менявшие батарею в её кабинете, организовали пьянку, в результате чего оказались залиты водой важные документы. Виноватой оказалась Алла Фёдоровна, её хоть и не уволили совсем, но за чужую пьянку понизили в должности. После этого Елена Павловна тоже уверовала в Коновалова, и утратила покой.

Вот такие страсти на ровном месте вокруг этого Коновалова.

Я задумчиво сказала,

– Вопрос в том, действительно ли место ровное?

Коновалов оказался прав: в Батайске дела устроились лучшим образом – станки были закуплены, и кроме того вырисовывалась перспектива длительного сотрудничества и новых связей. Шеф был доволен, и обещал при случае отблагодарить Коновалова. Затем Костин высказал мнение, что на самом деле Коновалов хороший руководитель, только раньше система не позволяла раскрыться его талантам, а сейчас он был бы в самый раз. И если бы Коновалов согласился, то он смело поставил его на любую должность, и был бы спокоен за этот участок. У меня были сомнения на этот счёт, и сильные, но я их не высказала.

Удивительное существо человек. Прошёл год, и за это время, как-то незаметно для себя, я привыкла к нашим случайным встречам через два месяца. И теперь, вероятно, удивилась бы тому, что очередная встреча по какой-то причине не состоялась. Но встречи продолжались с прежней регулярностью, только их сюжеты всякий раз были новые.

Встреча седьмая.

Её организовала, сама того не подозревая, моя соседка сверху Татьяна Анатольевна. Я уже поняла, что если где появляется Коновалов, то в этом месте начинаются всякие события, иной раз принимающие неожиданное направление. Поэтому придётся заодно описать влияние Родиона Алексеевича на жизнь семьи Третьяковых.

Это была обычная интеллигентная средняя семья. Павел Иванович работал начальником техотдела на заводе. Его жена Татьяна была учительница, а дочь Майя была старшеклассница. Татьяна была потомственной интеллигенткой, а Павел, по старым понятиям, был примак из простых. Мужчина он был очень даже ничего себе, но несколько вялый. Чувствовалось, что должность его была ему потолком. Им не было ещё и сорока лет. Вначале сдружились наши дочери, небольшая разница в возрасте им не мешала, а затем постепенно познакомились и мы.

В эту мартовскую субботу Татьяна посетила гипермаркет. Закупив продуктов и прочей хозяйственной мелочи, она хотела уже уходить, но её как магнитом притянуло к отделу, торговавшему надувными матрасами и прочими подобными вещами. Здесь накануне Павел купил такой матрас, но он оказался не того размера, а чек потерялся. Татьяна знала, что обменять или сдать матрас даже с нетронутой упаковкой без магазинного чека невозможно, но в какой-то безумной надежде всё-таки подошла к полкам. Увы, продавцы поведением напоминали роботов, они не были рассчитаны на обычный разговор, и тем более на сочувствие. Вот и сейчас девушка в униформе, глядя в пространство, голосом автоответчика говорила высокому мужчине, что нужные ему размеры завезут через два дня. Прислушавшись, Татьяна поняла, что это её шанс, так как мужчине нужен был матрас того размера, от которого она хотела избавиться. Она подошла к нему и предложила сделку. Он внимательно осмотрел её с головы до ног, и согласился,

– Хорошо, давайте.

– Дело в том, что он у меня дома. Я ведь хотела его сдать, не ожидала, что покупатель сыщется. Если вас не затруднит, то проедем ко мне домой, тут не очень далеко.

Родион Алексеевич, а это был он, подумал ещё, и согласился, но с условием проверки качества товара на месте. Татьяна обрадовалась и направилась, было, к остановке, но Родион усадил её в свою машину, на которой они двинулись в путь. По дороге Родион сказал, что матрасы эти низкого качества, и он покупает уже третий,

– Хорошую вещь купить трудно, и высокая цена не всегда гарантирует качество. То есть дефицит, как был, так и остался. Полки, заваленные китайским ширпотребом, его просто маскируют.

В целом Татьяна была с ним согласна.

У Третьяковых была собака, молодая немецкая овчарка. Она у них просто жила, необученная и довольно безалаберная. А в последнее время стала невыносимой – лаяла на людей, не слушалась, и прогуливать её стало нелегко. Неудивительно, что хрупкая Майя, когда была её очередь выгуливать собаку, просила Дашу, если та была дома, помочь ей. Вот и в этот раз, когда машина заехала во двор, они тащили упирающуюся псину с прогулки. Увидев их, Татьяна сказала,

– Ой, а вот и дочка моя с подругой!

Родион спросил,

– Так это ваша собака?

– Да. А что?

Он не ответил, вылез из машины и направился прямо к животному. Татьяна тоже покинула салон, и, увидев намерение мужчины, крикнула,

– Осторожно! Она злая.

Но Родион на её слова внимания не обратил. Заметив его приближение, собака оскалилась и зарычала. Даша обеспокоенно сказала,

– Вы чего дядя? Ведь укусит!

Но Коновалов, протягивая к собаке левую руку, успокоил девушку,

– Всё нормально.

Овчарка слегка изогнулась, и всей пастью схватила мужчину за голую кисть руки. Татьяна издала задушенный вопль, и, закрыв рот ладонью, выпучила глаза. Даша и Майя тоже застыли в испуге. Однако он не стал вырывать руку из пасти, а пристально посмотрел собаке в глаза, и вполголоса произнёс,

– Только посмей!

И случилось чудо. Овчарка выпустила руку, легла на брюхо, положила голову на лапы и тихо заскулила. На руке остались отпечатки зубов, но крови не было. Этой же левой рукой мужчина взял собаку за голову, внимательно посмотрел ей в глаза и воскликнул,

– Эге! Да ты ведь умница.

И обращаясь к оторопевшим девушкам, пояснил,

– Немецкие овчарки в массе своей туповаты, но среди них иной раз попадаются такие экземпляры, что ахнешь. Ваша собачка, похоже, из них. Как зовут?

Майя ответила,

– Фирма.

– Н–да, щенят, стало быть, будете называть Корпорацией или Филиалом. Впрочем, собаке без разницы, а имя в принципе хорошее, звучное и короткое. Пойдёт.

И, повернувшись к Татьяне, сообщил,

– К сожалению, ваша собака больна, гражданочка, и довольно серьёзно.

Татьяна стала приходить в себя,

– Ой, так вы кинолог, специалист по собакам?

– Ну, что вы, какой кинолог? Я разбираюсь не только в собаках, но и в лошадях, коровах и прочих четвероногих, а также в птицах.

– Так вы ветврач?

– У меня нет такого диплома, но кое-что в этой области я знаю.

Майя воскликнула,

– Я поняла! Ветеринары так не делают. Вы – дрессировщик!

– Ну, это ближе к истине, но я давно не практикую.

Татьяна оживилась,

– Ой, сразу видно, что вы специалист, так скажите, чем больна наша собака. Это не заразно? Надеюсь не бешенство?

Мужчина присел на корточки и ещё раз осмотрел овчарку, заглянул в уши, зубы, и что-то ей помял. Та доверчиво смотрела на него и слегка помахивала хвостом, не выказывая беспокойства и агрессии. Поднявшись, он сказал,

– Инфекции нет, значительных соматических изменений тоже, тонус вялый, но это следствие основного заболевания. У вашей собаки невроз, и довольно запущенный. Она ведь последнее время ведёт себя неадекватно?

– Да. А разве у собак бывают неврозы?

Укоризненный взгляд,

– Бывают. Вы, наверное, первый раз собаку держите, если такие вопросы задаёте.

– Это правда, опыта у нас нет.

– Видите ли, дамочка, природа, создавая собаку, создала идеального слугу человеку. На самом деле они почти как мы, только на ином уровне, и они это прекрасно понимают. Люди не всегда. Собака не предмет, это живое существо, и весьма развитое. Среди них есть умные и глупые, подлые и добродушные, хитрые и простые. У них есть типы характеров, и есть чувство справедливости. Они способны на любовь и преданность. Способны даже перенять некоторые пороки. Многое в медицине вначале испытывали на собаках. И невроз у собаки может возникнуть по человечески понятным причинам.

– Это настолько серьёзно?

– Безусловно. Вывести собаке глистов куда как просто, а здесь проблема сложная.

– Но вылечить-то нашу собаку можно?

– Вполне. Было бы желание.

– А вы не могли бы нам в этом помочь?

– Так это ж не укол уколоть! Процесс займёт время, а я не практикую. Но я могу вам помочь советом и рекомендациями, и если вы отнесётесь к ним серьёзно, то всё будет в порядке.

– А это в наших силах?

– При наличии желания, вполне. Но желание должно быть у всех членов семьи.

Майя с энтузиазмом произнесла,

– У меня есть!

– Но перед тем как что-то советовать, я должен увидеть место обитания собаки.

Татьяну слегка покоробило то, что её квартиру назвали местом обитания, чуть ли не конурой, но она радушно пригласила посетить жилище. Родион снял поводок с ошейника и скомандовал,

– Фирма! Рядом!

Собака послушно заняла место и вильнула хвостом.

– Пошли смотреть твои апартаменты.

И когда он двинулся вслед за Татьяной, Фирма пошла рядом с ним, и чуть впереди. Майя посмотрела на Дашу, та пожала плечами, и они пошли следом, замыкая процессию. Когда зашли в квартиру, то собака с разбегу запрыгнула на свой диван в прихожей. Родион недовольно спросил,

– Она там спит?

– Ну да.

– Вы бы ещё пуховую перину ей подослали.

Он осмотрелся, выбрал место в углу и позвал собаку. Когда Фирма подошла, он указал рукой это место, несильно шлёпнул её по носу, и скомандовал,

– Сидеть! Теперь это твоё место.

Фирма послушно села, и пока Родион находился в квартире, не сходила с этого пятачка.

Он сказал Татьяне,

– Достаточно постелить какой-нибудь коврик или ряднушку, лишь бы не из искусственного волокна или пластика. Шерсть и хлопок.

Затем, никого не спрашивая, осмотрел всю квартиру, включая кухню. После чего все расселись в гостиной. Татьяна уже пришла в норму и обрела обычную для неё самоуверенность, свойственную всем педагогам.

– И что скажете? Условия обитания для собаки приемлемы?

– Ну, для организма собаки много и не требуется – кормёжка и возможность двигаться. Хоромы для этого не нужны, собака всё равно не оценит. Здесь другое. Лично вам я могу дать только один совет – продайте собаку, или отдайте её в хорошие, грамотные руки. У вас ей плохо, да и вам она ни к чему. Тут же раздался возглас Майи,

– Никогда!

Теперь, увидев потенциал Фирмы, она поняла, что не расстанется с этим чудным животным. Опешившая от такого совета Татьяна, возмутилась,

– Но почему? Да, мы не имеем опыта, но ведь можем научиться, выдрессировать.

– Дрессировка, это механическая часть, внешнее действие. Книжек полно, по ним любому доступно. Здесь иное. Собака, это серьёзно, и очень. А вы даже не представляете глубины проблемы. Это ведь не телевизор отремонтировать, или, научиться компьютером щёлкать. Не хочу вас обидеть, но там, где подростки вмешиваются в разговоры взрослых и высказывают свои мнения, там, где серьёзные вопросы решаются в отсутствии главы семьи, то есть вашего мужа, у любой собаки, как дрессированной, так и необученной, просто обязан возникнуть невроз.

– Господи, при чём тут муж?

– Именно потому, что он здесь ни при чём, вам и следует избавиться от собаки, чтобы совсем её не искалечить. Ведь как-то жили вы до этого?

Майя соображала быстро,

– Я сбегаю за папой, он внизу играет в преферанс.

Когда они с Дашей ушли, Татьяна сказала,

– Давайте хоть познакомимся.

Они представились по полной форме. Татьяна чувствовала, что этот человек каким-то образом её унижает. И непонятно почему. Родион сказал,

– Давайте посмотрим пока ваш матрас, а если за это время ваш муж не придёт, значит, пустое перекладывание бумажек для него дороже живого умного существа, а значит, и говорить не о чем.

И он занялся матрасом. Татьяна попыталась как-то повлиять на Родиона,

– И всё-таки простите, Родион Алексеевич. Неужели я, на ваш взгляд, такая глупая, что не смогу понять того, что вы собираетесь рассказать мужу?

– Дело не в уме или глупости, и даже не в образовании. Причина в природной данности, в том, что вы – женщина, а это непреодолимо.

Татьяна не верила своим ушам,

– Это вы намекаете, что если я женщина, то не смогу понять того, что сможет понять мужчина? Да это же откровенная дискриминация по половому признаку!

– Татьяна Анатольевна! Вы о чём? Лично я не собираюсь ущемлять ваши женские права. Это для Фирмы они пустой звук. Расскажите ей про эмансипацию. Она живёт в мире, где правят законы биологии, а не выдумки психопаток. Эти законы никто не отменял и для людей. Про это я вам и толкую. Женщине самой природой не дано того, что дано мужчине. Умом вы поймёте всё, что я вам скажу, но осуществить будете не в состоянии.

Татьяна вскипела не на шутку,

– А как же вон есть женщины, а управляются с собаками вполне успешно.

– Действительно, есть. И женский бокс есть. А которые успешно, то возникает вопрос, а женщины ли они в полной мере? В этом деле много нюансов. Например, быть владельцем собаки не всегда означает быть её хозяином. Это не синонимы. Частенько хозяином является именно собака.

Тут пришёл Павел. Пулька расписывалась прилично, был удачный мизер, и лицо его выражало досаду от прерванной игры. Скорее всего, он явился под натиском Майи. После знакомства Родион Алексеевич предложил беседу наедине. Выбор места пал на комнату Майи, как наиболее звукоизолированную. Татьяна обиженно поджала губы, и уселась ждать. Немного позже к ней присоединились остальные. Всем было интересно. Оставшись наедине с Родионом, Павел спросил,

– Вы, собственно, по какому профилю специалист?

– В данном случае по животному.

– А конкретнее?

– Знаете, я ведь случайно у вас оказался. Если бы я шёл сюда по приглашению, то захватил бы свои дипломы. А чего вы, собственно, опасаетесь?

– Сколько вы возьмёте за услуги?

– Нисколько. Я не адвокат, чтобы за слова деньги брать, а услуг никаких вам делать не собираюсь. Просто, как опытный в обращении с собаками человек, могу кое-что посоветовать. Следовать этим советам, или нет, решать вам.

– А почему такая секретность?

– Если вы терпеливо дослушаете до конца, то надобность в этом вопросе отпадёт. Вы готовы Павел?

– В общем, да.

– Сейчас я задам главный вопрос, и если вы ответите утвердительно, то мы продолжим, а если отрицательно, то я не буду тут порожняки гонять, и мы разойдёмся по своим делам. Итак: вы на самом деле хотите иметь здоровую и умную собаку? Действительно нуждаетесь в преданном четвероногом друге? Не торопитесь, подумайте. Ни в коем случае не учитывайте желания и мнения ваших близких. Решение должно быть лично ваше, вашего сердца. Любое будет благом. Если собака вам в обузу, лучше честно в этом признаться, и избавиться от неё. Будет лучше и вам, и ей.

Павел задумался. Он почувствовал, что этот человек подвёл его к какой-то черте, переступив которую, назад не отыграешь. Но что-то его подтолкнуло, и, глядя в глаза собеседнику, он сказал,

– Я – за.

Родион Алексеевич передохнул, и облегчённо сказал,

– Ну что ж, значит, я не ошибся. Возможно, у вас и хватит пороху. Раз так, то слушайте не перебивая. Кое-что я ещё буду уточнять, отвечайте кратко, без дополнений. Выслушайте всё до конца. Многое покажется вам банальным, странным, а местами неприемлемым. Терпите, всему есть объяснения, и у всего есть связи. В конце концов, у вас всегда есть возможность отказаться и не принять. Всего и делов. Будете жить как прежде, и только.

Павел просто кивнул, он не был разговорчив. И Коновалов приступил к его обработке,

– С вами легко говорить, Павел Иванович, вы образованны, и разжёвывать вам не нужно. Другое дело, что мы не всегда анализируем известное, и не всегда рассматриваем находящееся перед глазами. На это и обратим внимание. Вы, конечно, знаете, что собака – одомашненный волк. Но не все задумываются, что привитая волку толерантность к человеку нисколько не мешает собаке жить исконным волчьим законом. Ведь в социальном плане мы с ними похожи, потому это не бросается в глаза. И именно поэтому собака стала первым прирученным животным. Волчьи стайно–семейные отношения органично вписались в семейные отношения человека. Особенно если учесть, что в те древние времена сама структура человеческой семьи была другая. И в этом процессе вряд ли только человек был инициатором этого социального симбиоза. Современных сибирских лаек трудно даже считать прирученными животными, они, скорее, партнёры человека–охотника.

Таким образом, хотите вы этого, или нет, но собака является членом вашей семьи, даже если вы этого не признаёте и числите её деталью интерьера. Сама собака считает вашу семью своей стаей, и ведёт себя в полном соответствии с существующей у волков семейной иерархией. По–другому она просто не может. Так по поведению собаки, иной раз можно судить о внутрисемейных отношениях людей, её владельцев. В вашем случае это хрестоматийно наглядно. Судя по всему, в вашей семье вообще нет главы. Нет не только кучера, но и вожжей.

Как у людей, так и у собак два основных типа характера – лидеры и подчинённые. В волчье–собачьей иерархии это необычайно важно, ведь им, в отличие от людей, больше не на что опереться. Собака чувствует себя комфортно в присутствии вожака, который руководит и защищает. Он оплот. Либо когда она сама лидер. Вот вы как-то приспособились к такой жизни, а для вашей собаки отсутствие вожака непереносимо. Она просто не знает, какому богу молиться, и находится в постоянном стрессе, что и вызвало невроз. Будь на её месте кобель, то он бы вас уже построил и сам стал главным. Самки тоже иногда бывают вожаками, но только пожилые. Как и у людей.

Чтобы было понятней, представьте Павел аналогичную ситуацию с человеком. Допустим, устроились вы на работу, пришли. Все там чем-то заняты, копошатся, а вот начальника нет вообще, и нет никого, кто бы вам объяснил ваши конкретные обязанности. Вы пытаетесь что-то узнать у других людей, но вас либо прогоняют, либо обещают надавать по шее за то, что слоняетесь без дела. Скорее всего, вы оттуда сбежите, иначе ведь свихнуться можно, а вашей собаке бежать некуда. Вот причина её невроза, и если ничего не изменится, то собака испортится совсем. И беседую я с вами исключительно в интересах собаки. Мне её жаль, ведь она умница. Ваша семейная жизнь мне неинтересна.

Выхода здесь всего два. Самый простой, это избавиться от собаки. Второе гораздо труднее. Вы лично, своей персоной должны стать настоящим главой семьи, лидером и вожаком. И тогда проблемы с собакой решатся сами собой, как и многие другие, а в том, что они имеются, я не сомневаюсь. Если вас задели мои слова, то я извиняюсь и ухожу.

Павел, глядя в сторону, как-то через силу сказал,

– Продолжайте.

– Хорошо. Значит, я в вас не ошибся. С другим бы и не разговаривал.

– Почему?

– Интуиция мне подсказывает, что по характеру вы лидер, социальный вожак, но по какой-то причине зажатый. В армии служили?

– Да.

– Сержант?

– Да.

– А вы никогда не задумывались, почему именно вас из десяти новобранцев послали учиться на сержанта?

– Как-то не думал. Выбрали и всё.

– Начальники, Павел, действительно не всегда бывают умные, но они обладают чутьём на своих, на людей с лидерскими задатками. Ошибиться они не могли, что-то в вас было. Вы сержантом правильным были? Гнобили маменькиных сынков?

– Было дело. Без этого нельзя.

– Вот оно! Я понял. Вы из простой и небогатой семьи?

– Да.

– После армии институт. Подработка. Из-за неё домашним мальчикам вы проигрывали, и немного закомплексовали. Потом женитьба и вхождение в интеллигентную семью, где вас окончательно глушанули воспитанием и привитием хороших манер. Вам внушили, что солдафонство, прямота и грубая сила неэтичны и бескультурны. Вы поддались, и решили быть другим, изменить свою природу и стать образцовым исполнителем.

Эх, дорогой мой, вы им никогда не будете, поскольку у вас другое предназначение. Природу не обманешь и не обойдёшь. Это, как если бы вы стали мазаться сажей, чтобы быть похожим на окружающих негров. Продержитесь до первого дождя. А потом?

Вы играете на чужом поле, и никогда не будете там своим. Какая у вас должность?

– Начальник техотдела.

– Вот. Значит, директор видит в вас уже не сержанта, а офицера, командира. Он ещё на что-то надеется, но надолго его не хватит. Неужели вы об этом мечтали? О тупом сытеньком существовании с преферансом по выходным? Зависеть от всех и деликатностью глушить свои инстинкты? Неужели вы настолько в этом завязли, что нет сил выбраться? Не верю! Вы только посмотрите вокруг – жизнь играет красками, весёлыми и мрачными, страсти кипят, кто-то делает карьеру, кто-то пробивается, а потом с треском проваливается. Почему вы в стороне от этого праздника жизни? Вы молоды, образованны, энергичны и честолюбивы, а ваш последний поворот ещё очень далеко. Чего боитесь? Перемен? Да это же ваша стихия!

Пристальный взгляд синих глаз странно завораживал, и под его действием слова Коновалова укладывались в сознание Павла, минуя всякий контроль здравого смысла. Это не был гипноз, потому что Павла Ивановича охватило несвойственное ему лёгкое возбуждение, и он начал нервно застёгивать и расстёгивать пуговицы на рубашке. Казалось, что этот змий–искуситель кошкой вытягивает у него из души нечто давнее и смутное, а затем, облекая это в слова, превращает в его, Павла, конкретные желания. И Павел Иванович вдруг почувствовал, что его вялость и пофигизм, это маска, которую в его воле сбросить, и непонятно, зачем он столько лет её таскал на себе. А Коновалов продолжал натиск,

– Вам и делать-то для этого ничего не нужно. Необходимо просто стать самим собой. Взять, и однажды сбросить с себя тенета навязанных условностей. Вы потом удивитесь тому, сколько окружающих людей этим осчастливите, в первую очередь себя. Я уж не говорю про собаку. Работа, например. Ваши акции резко поднимутся. Разве не увлекательно делать карьеру? Ещё как! Я догадываюсь, что у вас в бюро сидят умненькие мальчики инженеры, и за спиной подшучивают над вашими якобы куцыми книжными знаниями. Не нужно в этом с ними тягаться. В эрудиции вам их не догнать, да и ни к чему это. Эрудиция не интеллект, и хорошему руководству иногда даже мешает. Просто вспомните сержантский опыт, когда шибко грамотные отжимались. Они грамотные, вот и пусть работают, а вы задаёте направление, а кто из вас умнее, надо ещё посмотреть. Кто не умеет работать, тот руководит, но он не обязан быть дураком.

Знаешь, почему население любой страны недовольно своим правительством? От банальной зависти. Министры ведь тоже люди, и некоторые из них не блещут интеллектом. И вот, некий умный гражданин смотрит на такого министра, и думает – а почему не он, да он на его месте…. Никогда не будет он на его месте несмотря ни на какие умственные способности, потому что для этого нужны иные качества – воля и характер. Характер в первую очередь. Испокон веку миром правят не интеллектуалы, а солдафоны–властолюбцы. У тебя есть воля и характер, но ты их не используешь. Признайся себе, кто ты такой, и больше не комплексуй. Извини Павел, что я так фамильярно.

Голос у Павла слегка осел,

– Ничего, нормально. А как всё это конкретно?

– Значит, предпосылки тебе ясны, и мы дошли до действий. Тут можно было бы расписать тебе программу аутотренинга, но это долго и малоэффективно. Может не сработать, крепко ты засел. Но есть способ, Павло, быстрый и очень эффективный. Знаешь, как гипнотизёры щёлкают пальцами, расколдовывая спящих? Если не видел, то наверняка слышал. Так ты эти годы тоже как под гипнозом жил, и тебе, чтобы проснуться, нужен такой щелчок. И сделаешь его себе сам.

Коновалов пристально смотрел в глаза Павлу,

– Слушай внимательно. Для начала вылечишь собаку. Это займёт у тебя не более полминуты, а всё остальное пойдёт уже на автомате.

Произойдёт это в особенный день. Дождись его обязательно. В этот день у тебя будет очень плохое настроение, тебе нагадят в душу на работе, толкнут на остановке, и при этом какой-нибудь хам плюнет тебе на ботинок, или ещё что-то в этом роде. Так ты ни на ком зло не срывай, береги его до дому. А когда зайдёшь в квартиру, то обязательно на глазах у Фирмы, это очень важный момент, хорошенько, и от души дай по морде жене. Собака, скорее всего, будет на своём диване, так ты, в порыве гнева, сбрось её оттуда, и дай ногой крепкого пенделя с криком «марш на место». Она быстро прибежит туда, где я его указал. Если высунется дочка, то рявкни на неё внушительно, а чтобы адреналин сгорел, поработай физически – диван собачий стащи на помойку. Всё. Только не перепутай порядок действий, иначе тебя покусают все.

На следующий день, при твоём появлении, Фирма кинется лизнуть тебя в подбородок. Не противься. Этим она выражает своё признание тебя главным, вожаком и полубогом. Всё, она уже счастлива, и ты можешь лепить из неё как из глины, что угодно. Технику можешь узнать из любого пособия по дрессировке, у тебя всё пойдёт как по маслу.

Боже, Павло, какое это увлекательное дело! У меня был кобель по кличке Патрон, Так он по моей команде ходил по магазинам за продуктами, где стоял в очереди, если она была, и не пускал тех, кто пёрся без очереди. Свою Фирму ты выучишь и не такому, она способная. В цирке удавятся.

Павел, огорошенный таким советом, растерянно спросил,

– А жену-то за что?

Вопрос успокоил Родиона. Если Павел Иванович интересуется деталями, а не общей постановкой проблемы, то, значит, он проникся, и дело, считай, сделано. Откинувшись на спинку стула, Родион будничным тоном ответил,

– Да ни за что. Для авторитета. Чтобы знала своё место в строю, и кто здесь главный.

– Но это же, того, как-то несправедливо.

– Эк тебя охмурили, поборник справедливости. Весь смысл как раз в её отсутствии. Твои действия являются лекарством, и не только для собаки, но и для жены с дочкой. А несправедливость многократно усиливает эффект воздействия этого лекарства.

Известный писатель и филолог Лев Успенский в молодости был землемером, и весьма реалистично отразил это время в своих рассказах. В одном из них он описывает, как землемер размежёвывал землю между деревнями. Межу отбили, а как пограничное место запомнить? Один крестьянин тут же поймал первого, подвернувшегося под руку мальчишку, они ведь всегда толкутся там, где надо, и где не надо, и, ни за что, ни про что, немилосердно вздули его розгами. Удивлённому землемеру объяснили, что это обычная практика создания живого носителя памяти границы. Ведь если бы парнишке навешали за дело, то в скором времени он бы всё забыл, а неповинно избитый, на всю жизнь запомнит место, где это произошло. И тебе, Павел, прямая выгода от несправедливого избиения, потому что запоминается это надолго, и тебе не придётся часто использовать это средство.

– Всё равно, как-то ни с того, ни с сего.

– О–о! А вот поводов навалом. Тапки не на месте. Почему в квартире жарко. Если не жарко, то почему холодно. Кстати, квартира чья? Кому из вас принадлежит?

– Жене.

– Вот за это и дай ей в репу, чтобы перья не поднимала. Главное – не трусь. Подумай, чего тебе бояться? С работы выгонят? Лучшую найдёшь, такие кадры на дороге не валяются. Квартира? Да ты их ещё три купишь. Развод? В зеркало на себя глянь. На рынке женихов ты вне конкурса. Приберут к рукам в момент. Шантаж дочкой? Мимо, ты их ещё восемь заведёшь, и не только дочек.

Но не сомневайся, ничего этого не случится. Жена твоя далеко не дура, чтобы такого молодца упустить. Если учует реальную опасность разрыва, то в лепёшку разобьётся, спесью своей пожертвует, а приспособится ко всему. Бабы на это мастера. И вообще, скажу тебе, женщины живут не столько разумом, как чувствами и инстинктами, а потому психология их в какой-то мере смахивает на собачью. Только собака, в простоте своей, сразу тебя признает и полюбит, а твоим дамам на это времени потребуется больше. И приблизительно через полгода обе вдруг осознают, что хотя и побаиваются, но в, то, же время горячо тебя любят, и гордятся тобой. А дочка будет умной и послушной без всяких твоих нотаций. Лучше авторитарного метода воспитания ещё ничего не придумано.

Будучи технарём, Павел Иванович ко всяким неточным знаниям, куда входила и психология, относился скептически, но выводы Коновалова воспринял серьёзно, вероятно из-за редкой их нестандартности. А советник уже заканчивал наставления,

– Я понимаю, что перестроиться труднее всего психологически, и напоследок постараюсь избавить тебя от сомнений и пустых угрызений совести. Справедливость, как таковая, понятие само по себе относительное и спорное. А в применении к жёнам, не к женщинам вообще, а именно к жёнам, имеет свои особенности и нюансы. Если кратко, без подробных выкладок, то выглядит это так. Все незамужние женщины были, есть и будут товаром. А в самом институте брака заключён некий тайный порок, связанный с этим обстоятельством. Можно сказать, первородный грех. Отсюда следствие, причём незыблемое – в семейной жизни в любых неудачах и грехах мужа, в любых его неурядицах виновата жена. Всегда и без исключений.

Многие женщины это интуитивно чувствуют, и превентивно пудрят мозги своим супругам, чтобы не думали лишнего. Методы применяют самые разные, от банальных слёз и упрёков о загубленной жизни, до битья посуды и применения скалки. Но и среди мужей встречаются светлые головы. Наверняка тебе известен старый анекдот о муже, который придя домой, с порога молча, бьёт жену по морде. А на вопрос жены, – «За что?», отвечает, мол, если бы знал за что, то убил бы. Так вот, это не анекдот. Это настоящая притча. Притча о проницательном муже, который убеждён в своей правоте, и только недостаток информации ограничивает его действия в отношении жены. Ницше разбирался в этих делах. Старик советовал общаться с женщиной, не выпуская плётку из рук. Но это теория, а вот тебе пример из жизни.

Есть у меня приятель, Витя Фунт. Однажды сидим у него в мастерской. Человек он хозяйственный и мастеровой. Зажал в тисках какую-то медяшку и нарезает в ней резьбу. Вдруг ломается метчик, такое случается. Витя, не говоря ни слова, выходит из мастерской, находит во дворе свою жену Милу, и даёт ей пощёчину. После чего возвращается и спокойно продолжает возиться с этой медной деталью. Я удивился, но помалкиваю, потому что чужая семья – потёмки, и лучше туда не лезть. Всякое бывает. Может он ещё вчера хотел ей врезать, да закрутился, забыл, а сейчас вдруг вспомнил. Но появившаяся Мила прояснила ситуацию, спросив,

– Витя, а на цей раз за шо?

– Метчик сломался.

– Ай–я-яй! А може вин бракованный бул?

Витя потемнел лицом, и взгляд его стал суровым,

– Опять за своё? Оправдываешься?

– Ни, це я так. Пиду курчатам пшена сыпну.

И Мила заменила прочь, от греха подальше. Тут уж я не выдержал, и поинтересовался виной Милы в поломке метчика. Витя тут же изложил мне ход событий дня, начиная с того, что Мила разбудила его раньше времени, а затем легко выстроил причинно– следственную связь, доказывающую причастность жены к поломке инструмента. Трудно возражать против логики, но я ему говорю,

– В целом я с тобой Витя согласен. Организованное женой с утра плохое настроение может способствовать всяким неприятностям, вплоть до аварии на дороге. Но суров ты Витя без меры, всё-таки Мила причастна к делу косвенно, ведь не толкнула же она тебя прямо под руку.

– Так и я ж косвенно – ладошкой. А если бы прямо, то получила бы кулаком. У нас всё по справедливости.

Позже, из разговора с Милой, я узнал, что они давно живут таким порядком, когда во всём виновата жена.

Стесняясь своего интереса к рассказу, Павел Иванович спросил,

– И она не разводится с ним? Мазохистка, что ли?

– Они совершенно нормальные люди без всяких садо–мазо извращений, потому что оба не испытывают никакого наслаждения от побоев. Живут они в любви и понимании много лет, и разводиться не собираются. В конце концов, дерётся Витя редко, зато жену в обиду не даёт. Мила умная женщина, не зря когда-то была депутатом Верховного Совета. Она согласилась с тем, что виновата всегда и во всём, и приспособилась к этому. Например, едут они на машине, и вдруг спускает колесо. Мила тут же говорит,

– Витя, я знаю, це из-за мэне. Много важу. Зараз сама запаску поставлю.

И проезжающие мимо мужики завистливо смотрят, как здоровая тётка, колыхая огромным задом, сноровисто меняет колесо, а муж покуривает, разглядывая облака.

Лично я согласен с Витиным принципом, но столь широко его не трактую и не применяю. И тебе не советую.

– Почему?

– Должна быть разумная мера, по обстоятельствам. Таких умниц как Мила, раз, два и обчёлся. Витя тоже на неё не сразу попал, она ведь у него шестая законная супруга. В наши печальные времена даже восточные женщины, этот образец покорных жен, начинают поднимать перья. Что уж говорить о наших бабах. Не поймут.

– Да вы прямо женоненавистник Родион Алексеевич. А со своей законной как ладите?

– Ничего подобного! Женщин я люблю, а некоторых горячо, но поверхностно. То есть как бы поверхностью тела, а в душу стараюсь не запускать. Они это чувствуют, и потому, наверное, я живу один. Но моему примеру следовать не надо. В этих делах каждый выбирает то, что ему по душе.

На этом всё. Удачи тебе, решайся и дерзай, а я забираю матрас и прощаюсь.

В прихожей его с нетерпением ожидали четыре особы женского пола. Четвёртой была я. Перед этим прибежала Даша, и в быстром темпе рассказала, что Татьяна Анатольевна отыскала обалденного специалиста по животным, которого привела посмотреть Фирму. Он укротил собаку одним движением руки, и выложил всё про её болезни,

– Сейчас консультирует Павла Ивановича. Пойдём мама, когда он освободится, то попросишь его осмотреть Киселя.

Кисель был наш кот. Его принесли маленьким, и половую принадлежность мы сразу не смогли определить, а потому стали звать просто Кисой. Но когда выяснилось, что это котик, то Киса превратился в Киселя. Он и в самом деле два дня хандрил, ничего не ел и мало двигался. Кота мы любили, и уже стали беспокоится. Было ясно, что он заболел.

– А сама чего не попросишь?

– Да он к молодёжи как-то не очень расположен. Ты мама женщина солидная, и тебе он не откажет.

Пришлось подниматься. Когда Родион Алексеевич появился, я сразу вспомнила, что с последней встречи прошло около двух месяцев. Увидев меня, Родион сказал,

– О–о! Вера Максимовна, здравствуйте! Уж, не в этом ли доме вы проживаете?

– Представьте, да. Прямо под этим перекрытием. Здравствуйте. А это Даша, я вам о ней говорила. Познакомься Даша, это Родион Алексеевич Коновалов.

Даша изумлённо вытаращилась на него,

– Тот самый?

– Да. Собственной персоной.

Как-то смущённо Родион сказал,

– Мы с ней уже виделись. Она меня дядей назвала.

Заворожено глядя на Родиона Алексеевича, Даша произнесла,

– Умереть не встать! Вот это да!

И в сторону теребящей её, и сгорающей от любопытства Майи,

– Потом расскажу.

В разговор вступила я,

– Родион Алексеевич, найдёте время заглянуть в гости? Хорошо бы котика нашего посмотреть, заболел, наверное.

– Конечно Вера Максимовна, время есть. И на котика глянем непременно.

Татьяна Анатольевна укоризненно сказала,

– И вы молчали, Вера, что у вас такие знакомые имеются.

Ответ выскочил из меня автоматически,

– Так вы же и не спрашивали.

Коновалов расплатился с Татьяной, взял упаковку, и мы втроём двинулись вниз.

Когда мы зашли в комнату, Кисель лежал возле дивана на полу, положив голову на передние лапы. Из уголка его пасти сочилась слюна. На наше появление он не отреагировал. Родион нагнулся, посмотрел на него, и сказал,

– Он ещё вчера должен быть у ветеринара. Но ничего, справимся сами.

Он требовательно глянул на Дашу,

– Пинцет!

Она метнулась и быстро принесла инструмент из маникюрного набора. Коновалов присел на стул и устроился на нём поудобнее. Затем он положил кота себе на колени, левой рукой как-то по особенному взял его за голову, и что-то там придавил, отчего пасть у кота широко раскрылась. Родион заглянул туда, засунул пинцет, и быстрым движением извлёк из кошачьей глотки большущую рыбную кость с кусочком хребта. После чего небрежно сбросил кота на пол, напутствовав словами,

– Вали отсюда любитель помоек.

Кисель потряс головой, прокашлялся, и засеменил к блюдцу с водой.

– Всё, здоров ваш кот. Он проголодался, скоро накинется на еду, так вы ему много не давайте, а то обожрётся. С котами такое бывает, они чуру не знают.

Даша не сводила с Родиона восторженных глаз, отрываясь только сбегать поговорить по телефону. Вероятно, сообщала друзьям о сенсации. Мы прошли на кухню, где слегка перекусили, и уже за кофе я сказала,

– Похоже, что наши «случайные» встречи через два месяца закончились. Ведь теперь ничто не мешает нам встречаться просто так. Или я не права?

– Это как сказать. Думаю, что эту проблему вы затронули частично.

Даша слушала эти дикие речи, раскрыв рот, но Родион на неё внимания не обращал.

– Давайте посмотрим глубже. Нам ведь с первого раза не было препятствий встретиться просто так, не по расписанию. Однако мы этого не делали, а почему? Ответ простой – нужды не было. Нас ничего не связывает, но судьба регулярно организовывает наши встречи, как будто специально. Как будто в этом скрыт какой-то смысл. Хотя ни вы, ни я его не видим. Зачем мы друг другу? Я тоже думаю над этой загадкой. Если бы я не был материалистом, то, скорее всего, начал бы верить в ангела–хранителя. Правда, в моём случае его уместнее назвать ангелом–насмешником, причём обладающим нездоровым чувством юмора. Загонит в какую-нибудь бредовую ситуацию и наблюдает, как я из неё выбираюсь. Но врать не буду, натешившись, частенько и выручает. А если серьёзно, то во всём этом что-то есть. У меня раньше случались совпадения похлеще, но такая направленность впервые. Может быть вы, Вера Максимовна, и в самом деле поможете разгадать всё это? А вдруг между нами существует иная скрытая связь? Всё это неспроста, но я уверен, что рано или поздно объяснение будет.

– Вы знаете, Родион Алексеевич, идея ангела–хранителя меня тоже не устраивает. Было бы слишком просто. Но тем не менее, из того немногого, что мне о вас известно, можно сделать кое–какие выводы.

– Очень интересно!

– Некоторые явления действительно весьма загадочны, и, возможно выходят за рамки психологии, хотя непонятно куда именно они выходят. Но многие случаи объясняются вашим характером. Вы – реактивный авантюрист, и отсюда многие ваши приключения.

– И с чем это едят?

– Склонность к авантюризму, это черта характера, можно сказать состояние души. В какой-то мере это присутствует у многих мужчин и некоторых женщин. Вопрос именно в мере. Для иных это просто образ жизни, форма социального бытия. Есть такая теория природных и социальных вызовов.

– Это у Тойнби, кажется.

– Вроде того, но в применении к личности. Природа и социальное окружение делают человеку вызовы, а он на них отвечает или избегает. Но есть немало людей, которые в силу характера сами делают вызовы природе и социальному окружению. Это активные авантюристы. Подобный типаж широко представлен в литературе. В наиболее чистом виде это Дон Кихот и Остап Бендер.

– А Санчо Панса и Киса Воробьянинов кто?

– Они не авантюристы. Они разовые исполнители, совращённые мощным стимулом. Когда исчезнет стимул, неважно как, они вернутся к своему привычному обывательскому образу жизни.

– Я понял. Для Бендера важен процесс, а не результат. Сам по себе миллион ему ни к чему, и когда он его раздобудет, то постарается быстренько его спустить, а если не удастся, то начнёт добывать второй миллион. А насчёт управдома он шутил. Для рыболовов–любителей товарная ценность улова тоже не стоит на первом месте. Однако в реальной жизни Остапы Бендеры кончают плохо. Обычно в тюрьме или на эшафоте.

– Не всё так однозначно, Алексей Петрович. Слово авантюрист в переводе с французского означает искатель приключений, а среди этих искателей мошенников и аферистов относительно мало. В основном это разного рода первопроходцы, революционеры, а иногда даже пророки.

– Иисус неважно кончил.

– Не всё так мрачно. Главный признак авантюры – добровольность, свободное желание. Это означает, что любая подневольная деятельность авантюрой не является. Одно и то же занятие для разных людей имеет разный смысл. Колумб – авантюрист, но плывущие с ним матросы нет. Они наёмные профессионалы. Александр Македонский тоже яркий пример авантюриста, но не его гоплиты, которые время от времени бунтовали, будучи людьми здравомыслящими. Как и матросы Колумба. Но кроме таких исторических личностей существует огромное число людей, удовлетворяющих свои авантюрные наклонности в относительно безопасных рамках – альпинисты, охотники, рыболовы и прочие экстремалы и путешественники. Главное в них то, что все они любители. Путешествие в одном и том же поезде для туриста является приключением, а для командировочного нудной работой.

В массе своей люди консервативны. Они не любят перемен, по–другому вызовов, и по мере возможности их избегают. Но не все так инертны. Некоторые люди стараются ответить на вызов адекватно. Более того, эта деятельность им по душе, поскольку соответствует авантюрной составляющей их характера. Вот они и есть реактивные авантюристы, потому что сами вызовов не делают, а только реагируют на них. Но как! Самый известный литературный герой такого рода – Шерлок Холмс. Сыщик–любитель, между прочим. Сидит себе, пиликает на скрипке, и ждёт вызова. А как на него отвечает, про это читали все.

В реальной жизни частный сыск грязненькое занятие, но в литературе оно сильно облагорожено, так как предоставляет широкое поле деятельности для проявления реактивного авантюризма. О профессионалах писать и читать неинтересно, а частный сыск по условию занятие для любителей, даже если они имеют лицензию. Но в этом жанре наиболее популярны сыщики–любители вроде мисс Марпл или отца Брауна, и даже люди, случайно оказавшиеся в роли сыщиков, вроде Евлампии Романовой в романах Донцовой. А если кто и пишет про полицейских, то про таких, которые действуют не по правилам, авантюрно.

Вы Родион Алексеевич относитесь к этой категории, так как сами о себе сказали, что нарываться не любите, но на сдачу не скупитесь. И многие случаи это подтверждают. Вам ли не знать?

– Теория красивая, что и говорить, только неясно: как её приложить ко мне.

– В чём же трудность?

– В масштабе. Всё дело в нём. Тут должно быть соответствие. По вашей теории всякое действие или противодействие есть вызов. Авантюра есть следствие вызова. Но ведь поступки людей в подавляющем числе бытового, мелочного характера, и следствия их тоже таковы. Лишь некоторые могут тянуть на роль мелких происшествий. Настоящее приключение, которое надолго запомнится, должно порождаться соответствующим мощным вызовом. Так вот: все мои приключения начинались с сущей ерунды, и по самому заурядному поводу. Иной раз и не поймёшь природу вызова, и был ли он вообще. Миллионы людей ежедневно ходят на рыбалку, врут, или просто прикладываются к бутылке, и ничего особенного с ними не происходит вследствие этого. Но только не со мной. Взять ту же выпивку. Этой простой человеческой радости я стараюсь избегать. В своей жизни я напивался лишь несколько раз, по пальцам можно пересчитать, но следствия этого были несоразмерны в каждом случае. В моей родной станице однажды меня уговорили хлопнуть стакан портвейна. Я пришёл в себя на следующий день в Москве, в роскошном номере гостиницы «Метрополь». Передо мной был чемодан неизвестного происхождения набитый деньгами. И это не самый диковинный случай. А ведь в тот день у меня и в мыслях не было закончить его таким образом. И где тут вызов?

Дашу больше интересовали рассказы, а не общие рассуждения, и она воскликнула,

– Ой! Расскажите, пожалуйста!

– История не очень приятная. Как-нибудь потом. Речь не об этом.

В беседу вступила я

– Есть теория катастроф, и там описываются некие точки бифуркации, в области которых даже небольшой толчок может направить события непредсказуемо.

– Тогда по этой теории выходит, что я и есть ходячая бифуркация. В нескорых местах мне и делать ничего не надо, достаточно моего присутствия, чтобы дела там пошли вкривь и вкось.

– Например, в милиции.

– В милиции и без меня полно бифуркаций. Кроме того, бывают случаи, когда вызовом становится часть моего организма, а не я целиком.

– Не очень понятно. Разве так бывает?

– Запросто. Например, усы. Именно они становятся причиной всякого рода недоразумений, а сам я не при делах. Могут быть усы вызовом сами по себе? Независимо от носителя?

– Ну, в известных условиях такое не исключено. В местах, где их носить не позволяет обычай, например. Хотя гораздо больше мест, где ношение усов обязательно для мужчины, и где вызовом будет их отсутствие.

– Это всё экзотика, а я имею в виду наши места. Тысячи мужиков носят усы, и хоть бы хны. Но стоит их начать отращивать мне, как тут же возникают проблемы. Вот послушайте.

Новелла об усах

– Скажу честно, желания завести усы у меня не было ни до, ни после. Такое даже никогда не приходило в голову. И в тот раз эта идея принадлежала не мне. Но по порядку. На ту пору мне было лет двадцать пять или двадцать шесть, то есть самый жениховский возраст. В армии уже отслужил, имел постоянную работу и неплохой заработок. Осталось обзавестись семьёй. Об этом бубнили все родственники, да я и сам был не против, а потому присматривал подходящую девицу. Жених я был не из последних, и созревшие для этого дела девушки охотно шли на контакт. Но что-то не клеилось. Начиналось знакомство обычно хорошо, иной раз уже и ЗАГС маячил на горизонте, но потом возникали какие-то помехи, и всё расстраивалось. Но я не унывал. Девушек было много, и выбор имелся.

С Таней я познакомился в парикмахерской. Ничего странного, ведь она работала там мастером в мужском зале, и мне повезло сесть к ней в кресло. Средних кондиций девушка зрелого возраста и вида, но я сразу обратил внимание на её очень красивые руки. Кстати об этом.

Лицо, несомненно, самая яркая и выразительная деталь женского организма. Но далеко не все мужчины оценивают внешность женщины только по этому признаку. При знакомстве с девушкой многие вначале обращают внимание на ножки. Для кого-то главными являются передние или задние прелести, а уж потом остальное. Некоторые западают на черты характера – скромность, или наоборот бойкость, а есть чудаки, клюющие на интеллект, но таких мало. Для меня визитная карточка женщины – руки. И при знакомстве я первым делом обращаю внимание именно на них. В этом я не одинок. Давно замечено, что красивые руки встречаются реже, чем красивые лица. От себя добавлю, что красивые ручки попадаются реже красивых ножек. Многие женщины это знают и чувствуют. Если у неё с руками что-то не так, от природы корявенькие, или чем-то попорченные, то вы их и не увидите. Руки вроде бы и есть, но они никогда не окажутся в центре вашего внимания, и самым естественным образом. Я много лет слежу за одной известной эстрадной певицей в надежде увидеть её руки. Тщетно. На лицо ничего, и голосок имеется, она даже иногда демонстрирует свои кривенькие ножки, но на руках не прокололась, ни разу. А если ручки в порядке, то они, как бы невзначай, будут демонстрироваться каждую минуту, а то и чаще. И, как правило, у обладательниц прелестных ручек всё остальное тоже бывает на уровне. Хотя, в этом плане, мне, наверное, просто везло.

В тот день я вернулся домой после недельного пребывания в хуторе Красном. Впрочем, это официальное название. До революции он звался Верблюжьим, и по привычке народ именует его так до сих пор. От нашего стройучастка я занимался там устройством фундамента. Следить за своим внешним видом там условий не было, и я сильно зарос. Поэтому, возвратившись, я первым делом отправился в парикмахерскую, чтобы вернуться в цивилизацию опрятным и утратившим вид дикаря. В те благословенные времена в мужских салонах не только стригли, но и превосходно брили, используя приятные для кожи компрессы.

Таня знала о сильной стороне своей внешности, и мой комплимент её ручкам попал в цель. От удовольствия она раскраснелась и подстригла меня с особым тщанием, а затем, видимо в благодарность за моё внимание, предложила оставить усы, уверяя, что они, будучи тёмными, хорошо подойдут к моим светлым волосам на голове. На усы мне было наплевать, но это был хороший повод для знакомства, и я без раздумий согласился. По окончании процесса, соседняя мастерица посмотрела на меня и сказала,

– Ты только глянь! А он молоденький, и кольца нет. Кто бы мог подумать? Теперь с ним и на танцы можно идти, или в кино.

Я тут же пригласил Таню на танцы, и она согласилась. По дороге домой я отметил, что знакомые здоровались со мной как-то неуверенно, и провожали взглядом. Дома мне пришлось знакомиться со своей матушкой, так как с первого взгляда она меня не угадала, и спросила кто я такой. Стало ясно, что люди меня просто не узнавали. Шпионы не зря используют накладные усы. Кто бы мог подумать, что щёточка волос под носом так сильно изменяет внешность? Но значения этому я не придал, решив, что люди быстро привыкнут к моему новому облику. Бабушка Фрося меня узнала и утешила словами, что теперь, наконец, я стал вылитым казаком, осталось чуб взбить, и теперь все девки мои. Матушка на это саркастически заметила,

– Он и без усов не скучает. А толку?

И, обращаясь ко мне, озвучила не раз повторяемое пророчество,

– Довыкобениваешься ты Родька! За твои переборки достанется тебе такой недобор, что волком взвоешь!

Бабушка тут же стала на мою сторону, она сказала, что бог такого не допустит, и у них завязался привычный бесплодный спор о моей будущей судьбе. А я покушал, приоделся, и отправился на танцы.

Сами по себе танцы для меня ценности не представляли, а потому страсти к ним я не питал. В школе чуть ли не принудительно кое-как научился вальсу и нескольким движениям фокстрота, а также мог изобразить нечто, напоминающее танго. В общем, танцор я был слабый, если не сказать никудышный. Но на танцы ходить любил. В те годы это было идеальное место, где в приличной форме можно знакомиться с девушками, причём не только визуально, но и тактильно. Современные танцы напрочь лишены этой функции, и мне непонятно зачем туда ходят вообще.

Тот вечер начался нормально. Я угостил её мороженым, потом мы с Таней чинно погуляли по парку, и чуть ли не первыми завернули на летнюю танцплощадку. Местный ансамбль грянул песню из репертуара молдавской группы «Норок», и под неё мы станцевали первый танец. Он же оказался и последним, потому что ко мне подошёл знакомый парень Вася Малый, и попросил отойти для разговора. Васю я давно знал, а потому не насторожился. За оградой между кустами стола группа ребят во главе с Гаврилой. Этого Гаврилу я знал ещё со школы как задиристого и хулиганистого типа. Я подошёл к нему и хотел поздороваться, но Гаврила опередил меня вопросом,

– Ты откуда?

Скрывать мне было нечего, и я честно ответил,

– Из Верблюда.

Гаврила скривил губы, и произнёс цитату из фильма,

– Опять смешливый попался. Ну, получи!

И с правой двинул мне в нос. Тут до сознания дошло, что меня банально бьют, причём неизвестно за какие дела. От второго удара с левой я уклонился, отступил на шаг, перехватил бьющую руку, и, добавив Гавриле инерции, с небольшим разворотом отправил его головой в куст сирени. А затем обратился к готовым кинуться на меня его приятелям нецензурными словами,

– Вы чего? Совсем? Лупите всех, кто с хутора Верблюжьего, или через одного?

Тут один из компании пригляделся ко мне, и воскликнул,

– Гля! Да это же Коновал! Гаврила, слышь?

Поцарапанный Гаврила, вылезая из куста сирени, сказал,

– Слышу. Теперь я и так его узнал. Ты Родион если маскируешься, то хоть обзывайся. Мы ж тебя не угадали. Думали залётный.

Недоразумение разъяснилось, но стало уже не до танцев. В сельской местности, и у нас в том числе, бытовал некрасивый вид спорта – избить заезжего парня просто за то, что он не местный. Гаврила был любитель этого дела, хотя иной раз и ему перепадало. Гости всякие бывают. Случалось и на боксёров нарываться.

Прикрыв лицо носовым платком, я пошёл к выходу. Там уже стояла встревоженная Таня. Она понимающе спросила,

– Кто это тебя?

– Гаврила. Знаешь его?

– Такой заросший, и вечно непричесанный?

Я подтвердил её профессиональную оценку внешности Гаврилы,

– Да.

– Знать-то я его знаю, только никогда с ним не встречалась. Честное слово, Родион.

Я умылся под уличной колонкой, а Таня продолжила тему,

– Надо же! А ведь никаких намёков от него не было, что я ему нравлюсь. А тут сразу.

– Да причём здесь ты? Он, не разобравшись, меня стукнул. Из-за усов перепутали.

Своей прелестной ручкой она погладила меня по лицу, и проворковала,

– Ну не надо. Я всё понимаю. Пострадал из-за меня, но ведь до свадьбы заживёт.

Таковы девушки. В своём эгоизме всякие такие случаи они толкуют в выгодном для себя свете, и ничего с этим не поделать. И переубеждать их дело неблагодарное, а порой невозможное. В этом же кроется их слабость, потому что, так или иначе, но они реагируют даже на примитивные и явно неискренние комплименты. Поэтому спорить с Таней я не стал, проводил её до дома, и договорился встретиться с неё на другой день после работы возле парикмахерской.

На следующий день в восемнадцать часов я уже стоял возле салона в ожидании. И тут со стороны аллейки подошла Застопка и стала нагло ко мне приставать. Это была известная в станице пьянчужка. Хотя Застопке было всего около тридцати, свой товарный вид она почти утратила, но ей, похоже, было на это наплевать. Нормальная и вполне симпатичная девушка из прилежной рабочей семьи, она вышла замуж за скромного работящего шофера Гену, и всё у них было хорошо. Первую в жизни рюмку она выпила после рождения второго ребёнка, и… не смогла остановиться. Что только с ней Гена не делал? И бил, и возил лечить. Бесполезно. Развёлся, судом забрал детей, и уехал от всего этого срама. Имя её мало кто помнил, и звали кличкой Застопка, которую она создала себе сама любимым присловьем. Подойдя к выпивающим мужикам, она всегда говорила,

– Налейте женщине, уважаемые. За стопку дам!

Чего именно даст, не уточняла. Могла и по морде, если кто понимал её слова буквально. Как ни странно, она не была шлюхой в строгом значении слова, поскольку была равнодушна к мужчинам и сексу. Она была рабой Бахуса, а не Амура. Однако соблазнить её большого труда не составляло. Достаточно было иметь солидный запас выпивки, и время от времени в её домике появлялись мужички на ночь, а то и дня на три, в общем, пока не кончались деньги. Но это был своего рода побочный эффект её основной страсти. Самостоятельные парни её чурались, а посетившие, становились предметом насмешек.

Из ругани Застопки я понял, что накануне вечером к ней в гости напросился один лихой молодец с двумя бутылками портвейна, а когда она задремала, то вытащил у неё из сумки последние три рубля и смылся. Так по хамски с ней ещё не поступали. Больше всего Застопку потрясло то, что, уходя, этот крохобор захватил даже две пустые бутылки. Лица его она спьяну толком не зафиксировала, в памяти остались только усики. И вот эта, воняющая перегаром чучундра, углядев мои усики, решила, что я и был её вечерним посетителем. Она стала требовать отдать три рубля, якобы украденные мной, а прихваченной стеклотарой пожелала мне подавиться.

Женщин нельзя бить. Нигде и никогда. Любых. Этот запрет с детства сидел в моём сознании. Однако после тридцатилетия, или немного раньше, приобретённый жизненный опыт показал, что запрет этот вовсе не запрет, а всего лишь правило, так как время от времени встречались исключения, с которыми невольно приходилось считаться. Оказалось, что некоторые девушки и дамочки совсем не против, если их время от времени поколачивают. А для иных это просто необходимость, потому что иначе они не могут нормально общаться с мужчиной, и элементарно его уважать, невзирая на любой уровень его воспитания, образования и социальный статус. Проще говоря, если такой подруге вовремя не дать по мусалам, то она начнёт считать тебя рохлей, и даже презирать. Психологических тонкостей этого явления я не знаю, но где-то читал, что это архаичная форма поведения, древний инстинктивный способ выбора доминантного самца. Ничего страшного в этом нет, и если действовать по их правилам, то всё будет нормально. Из таких женщин часто получаются хорошие жёны.

Я не сразу это понял, и до того как научился таких умниц выявлять, случались конфузы. Начинаешь встречаться с девушкой, а потом раз, и без всякого повода она тебя бросает. А причину объясняет какой-нибудь подруге, мол, с виду здоровый, а размазня. Подруга со злорадством передаёт это адресату, то есть мне. Слышать такое было даже не обидно, потому что непонятно. Ведь по всем меркам я не был размазнёй. Я не был застенчив и робок в общении, скорее наоборот. С девушками дружил активно, иногда до беременности. Мне и в голову не приходило, что вежливость и принципиальный отказ от физического насилия кое-кто может воспринимать как слабость характера, но один случай навёл на размышления. Однако речь сейчас не о нём.

На описываемый момент я ещё находился в плену предрассудков. Женских признаков у Застопки оставалось немного, но как ни крути, мужиком она тоже не была, поэтому я вежливо ей сказал,

– Свали в туман дура! Ты обозналась.

Столь слабый отпор её только раззадорил. Всё это недоразумение было сильно не ко времени и не к месту. Я разозлился и хотел выдать Застопке по полной, но не успел. За спиной раздался знакомый голос. Оглянувшись, я увидел Таню. Саркастически улыбаясь половиной рта, она сказала,

– Оказывается ты мерзавец! Не зря тебя постоянно бьют.

Застопка тут же подключилась,

– Правильно, подруга! Форменный мерзавец! Он и у тебя три рубля свистнул?

– Намного больше! Он украл у меня веру в порядочного человека.

Произнеся эту пафосную речь, Таня повернулась, и гордо задрав голову, пошла прочь, затем приостановилась, и выдала напоследок,

– Не подходи ко мне больше негодяй. Теперь мы незнакомы.

Некоторое время я ошарашено глядел ей вслед, а затем повернулся к замолчавшей виновнице. Наверное, в моих глазах Застопка увидела такое сильное желание нарушить все запреты, что сразу протрезвев, она издала испуганный вопль, и, отскочив в сторону, с неожиданной прытью скрылась за углом. Я медленно пошёл по аллейке, и машинально сел на подвернувшуюся скамейку. Настроение было поганым.

Судя по всему, у Тани был характер прокурорши сталинского разлива, и веру в людей она утратила до встречи со мной, потому что вот так, с маху, одной безапелляционной фразой загнала меня в дурацкую ситуацию. В этой ситуации возможность была одна – оправдываться, и доказывать, что ты не верблюд. Мне представилось, как Таня цокает каблучками по дорожке, а я забегаю то справа, то слева, и говорю ей, что я на самом деле хороший, и что по морде меня били очень редко, и вовсе не как мерзавца, а она отворачивает голову, и тщательно меня не слушает.

Такой вариант был для меня неприемлем, и стало ясно, что этот роман закончился, толком не начавшись. Даже если бы, одумавшись, она сейчас прибежала и стала просить прощения, то это ничего бы уже не поправило.

Тут Даша коротко рассмеялась и сказала,

– Вы так глубоко копаете, а ведь всё на поверхности. Это банальная ревность. Если бы на месте той пьянчужки была приличная девушка, то всё пошло бы по–другому. Ваша Таня взбеленилась от ничтожности соперницы, это унизительно, а в такие мгновения девушки не сильно задумываются над тем, что говорят. Удивляет, что она вас матом не укрыла или треснула чем-нибудь.

– Честно говоря, укрыла. Но слегка, почти культурно. Удивился я тогда другому, тому, как быстро она снова обрела веру в людей.

– Как это?

– Где-то через недельку я повстречал Гаврилу, и среди прочего он говорит,

– Симпотная у тебя девочка, ну, которая тогда с тобой была. Я её раньше не видел. Где ты её откопал?

– Там, где ты не бываешь. В парикмахерской. Работает она там, а зовут её Таней. Только я сейчас с другой встречаюсь.

– Харчами ты Родион перебираешь сверх меры. Чем она тебе не угодила? Всё при ней.

– Это я ей не угодил, и это она меня бросила. Зато теперь ты герой её романа.

– Я? С какой стати?

– С такой. Она тогда решила, что ты на меня кинулся её отбивать. А ещё она думает, что ты застенчивый, и по этой причине не делаешь ей признаний, и даже намёков не подаёшь.

Он запустил пятерню в свою нечёсаную гриву, немного подумал, и сказал,

– Вот это разворот! Пойду-ка я, пожалуй, подстригаться.

И Гаврила взял курс на парикмахерскую. В скором времени они поженились. Видимо брак оказался удачным, потому что Гаврила остепенился и стал ходить всегда аккуратно причёсанным. Но вернёмся к усам.

Сидя на лавочке, я решил, что всё к лучшему. Произошедшее открыло мне глаза на злобность Таниного характера, и никакая причёска его не компенсирует. Да и невелика потеря. Бог всё видит, и подбросит мне товар получше. Бог не стал тянуть резину, и тут же выдал просимое в виде девушки на велосипеде.

Одетая в белую водолазку и красное трико, она не спеша катила по аллейке, но, немного не доехав до меня, у неё случилась неприятность. Опыт подсказал мне, что прослаб рулевой конус, и велосипед внезапно потерял управление. В подобных случаях многие женщины за рулём теряются, даже если это руль велосипеда. Девушка исключением не была. С криком «Ой», она выпучила глаза, и стала тупо ждать встречи с деревом, даже не пытаясь что-либо предпринять. Реакция у меня хорошая, и мгновенно вскочив с лавочки, я подбежал, обнял, и ловко снял её с велосипеда.

Прокатившись немного по инерции, он со звоном упал, а я продолжал держать девушку в объятьях. Голова её лежала у меня на плече, и я ощущал её всем телом. Ощущение было на редкость приятным. Через некоторое время сердце её забилось спокойнее, и она сказала,

– Спасибо молодой человек, но поставьте меня на землю. Опасность миновала.

– Вы так уютно ко мне прилепились, что я готов не отпускать вас до конца дней.

– Пожалуй, это можно обсудить, но для начала неплохо было бы познакомиться.

Присев на лавочку, мы познакомились. Её тоже звали Таня. Во мне что-то непроизвольно напряглось, но я отогнал это чувство. На свете полно Тань. Девятнадцать лет. Работает на швейной фабрике. Родители овцеводы. Честно ждала парня из армии, но он сделал финт, и после службы женился на другой. Но она об этом не жалеет. Не из последних по всем статьям.

И действительно, внешний вид Тани взора не омрачал. Я отремонтировал велосипед, и мы не спеша отправились к её дому. По дороге мы решили сходить в кино. Завезли «Пусть говорят». Таня видела этот фильм, но знаменитого Рафаэля она готова была слушать всякий раз. Мне было всё равно какой фильм, лишь бы девушка сидела рядом.

Пришли. Стандартного вида шелеванный дом, солидный забор и большой двор. Я остался за калиткой ждать, а Таня пошла переодеваться. Надвигались сумерки. По улице двигался коренастый массивный мужик средних лет. Подойдя к Таниной калитке, он по хозяйски её открыл, и покосился на меня. На всякий случай я с ним поздоровался. Он что-то пробормотал, вошёл во двор, и начал какие-то поиски. Поведение мужика не отличалось приветливостью. Вскоре выяснилось, что это Танин отец. Тут вышла она сама. Таня и до того выглядела неплохо, а приодевшись, стала чудо как хороша. Простое тёмно–синее платье подчёркивало прелести её фигурки, а волнистые каштанового цвета волосы, собранные в пышный хвост, подчёркивали нежный овал свежего личика. Моё сердце затрепетало от любовного томления. Но это длилось недолго. Едва мы тронулись в путь, как со двора раздался крик на диком языковом суржике,

– Татяна! Ты куды?

– Папочка! Я иду в кино с молодым человеком.

– Отыдь от його! Швыдче отыдь! Це не молодый чоловик, а той гад, шо у мэне овцу вкрав. Я його по вусам вгадав!

Таня отступила от меня, и взгляд её стал строгим,

– Ах, вот оно что! Тогда слушай. Я. С такими. Не якшаюсь. Всё ясно?

– Послушай Таня, это же….

– Не утруждайся врать! Папа не ошибается. Прощай!

Тяжело с папиными дочками, да ещё по имени Таня. Что-то такое в нём есть.

Тут из калитки показался Танин папа, и стало ясно, что он искал. В руках у него была толстая палка круглого сечения, размерами гораздо больше современной бейсбольной биты. С его появлением интуиция подсказала мне, что этот вечер я проведу совсем не так, как рассчитывал. Сердце забилось тревожно, и я стал понемногу отступать. А он стал приближаться, приговаривая,

– Колы це таке було, шоб на бессловисну скотыну мотоциклетный шлем напяливать? Ни стыда, ни совести! Наперво овечку вкрав, а таперча и под дочку рельсы подкладаить! Ну, так зараз я тоби наглость отобью, и уси ребра перщитаю!

Он в принципе не признавал политику мирного диалога, и, размахивая своей оглоблей, кинулся на меня в атаку. Некоторое время росшие по улице деревья помогали уворачиваться от мощных ударов, но поскольку почвы для переговоров так и не возникло, то оставалось одно – бегство. И я предпочёл удалиться с места событий. Для этого пришлось напрячь силёнки. Видимо должность овцевода держит человека в хорошей физической форме, и метров двести он гнался за мной, не отставая, успевая при этом крыть меня матом, естественно по–русски, но молодость и длинные ноги победили, и я оторвался от преследования.

Зла на мужика у меня не было, и тому была причина. В который раз жизнь доказывала, что халявы в мире нет, и за всё нужно в той или иной форме платить, а то и расплачиваться. Дело в том, что мне была знакома упомянутая овца. И хотя в её печальной судьбе я принял участие только своими зубами, преследование овцевода вполне можно было рассматривать как проявление кары небесной. С этой, успокаивающей совесть мыслью, я и отправился домой спать.

Да, овечка. Её украл мой товарищ Володька Ярко. Колоритный был человек. Когда-нибудь я расскажу, как мы подружились. Внешне мы очень разные, и я ума не приложу, как нас можно было спутать. Усы у него были, но другого фасона. Он разъезжал на мотоцикле «Паннония» без коляски, что было странно, так как эти мотоциклы все продавались с колясками. Что случилось в магазине с этим мотоциклом, не знаю, но он достался Володьке в таком виде. Впрочем, ему это было на руку. Не было никаких препятствий зарегистрировать технику, но Володька упорно этого не делал, ездил без номера, и регулярно устраивал гонки, смываясь от гаишников. Вероятно, для него это был способ поднятия адреналина. Поймать его было нелегко, ведь он знал все пути отхода. «Паннония» не очень скоростной мотоцикл, но весьма проходимый, и попробуй догнать его на кукурузном поле. Если бы Володька жил в городе, то, скорее всего, занялся бы мотокроссом.

Случилось это недели за две до описываемых событий. Володька договорился с каким-то человеком о встрече, и субботним утром ждал его недалеко от заготконторы, поставив мотоцикл возле дерева у забора. Вообще-то он был свинокрадом, но не пренебрегал и другой живностью. А тут ему подвернулся такой благоприятный случай, что он не смог устоять. К заготконторе подъехал трактор с телегой, в которой было десятка полтора овец. Хозяин вылез из трактора и ушёл в контору. Вокруг никого не было, а телега стояла на редкость удобно, и Володька не выдержал искушения. Он подбежал со стороны заднего борта, схватил попавшуюся под руку овцу, взвалил её на плечи и побежал к мотоциклу. Володька соображал быстро. Он натянул овечке шлем не только для маскировки, а ещё для того, чтобы ослепнув, она не пугалась, не орала, и не дёргалась. Вышедший из конторы овцевод как раз и увидел этот момент. Он заорал и бросился в погоню, но было поздно. Володька усадил овцу на бак, и дал по газам. Проскочив квартал, он свернул на пустующую стройку возле нефтебазы, и стал устраивать овцу надёжнее. Держать на баке её было очень неудобно. Отсутствие коляски сказывалось. Способ транспортировки животного приходилось изобретать на ходу. В притороченных к багажнику сумках он нашёл кусок верёвки и старое трико, используемое в качестве ветоши. Трико было замасленным, но крепким. Этими подручными средствами он привязал овечку к своей спине. Трико он обернул вокруг овцы, и его длинные концы завязал у себя на животе. Лишняя материя шаровар кокетливо прикрыла овечий зад. Издалека это смахивало на мини– юбку. Передние ноги он пропустил у себя под руками и связал на груди верёвкой. Теперь только вблизи можно было понять, что прижавшимся к Володьке пассажиром в шлеме является овечка.

Ехать домой он поостерёгся, и проскочив малолюдными улочками станицу, завернул ко мне. Я был в мастерской, когда услышал сигнал. Вышел, открыл ворота, а когда он заехал во двор, то от увиденного я просто оторопел. Всякое бывало, но чтобы овца в шлеме…. Я помог отвязать «пассажирку», и мы прошли в беседку. Овца смирно стояла рядом в ожидании своей участи. Володька всё рассказал. Воровство было спонтанным, а потому непродуманным. Выяснилось, что ни ему, ни мне овечка была не нужна. Сбывать её было опасно. Стали думать, что с ней делать, и как от неё избавиться. Просто выгнать её на произвол судьбы на улицу или в огороды было не по человечески, и даже как-то жестоко. В конце концов, было решено, что для предотвращения всяких слухов об этом позорном деле, и чтобы замести все следы, овечку нужно просто съесть. И как можно быстрее. Обстановка этому благоприятствовала. Володькина жена была в гостях у родителей на хуторе. Матушка моя находилась в санатории, а бабушка Фрося помехой быть не могла. Не буду описывать процесс, но втроём мы съели эту овечку за сутки. Третьим был мой кобель Патрон. Он разобрался с требухой и костями, но и мяса попробовал. Ливер был перекручен на мясорубке, и баба Фрося напекла с ним пирожков. Она же сварила шулюм. Шкуру я спрятал на чердаке, имея на неё планы, но она испортилась.

Нет, мы не богатыри, и матёрого барана за такое время, конечно, не одолели бы, но это была молоденькая ярочка \небольшого веса. И всё бы ничего, но из-за этой овечки на нас свалилась беда иного рода. В воскресенье вернулась из гостей Тома, жена Володи. Женщина она была подозрительная и склочная. Узнав, что он не ночевал дома, она разволновалась. А потом одна знакомая ей сказала,

– Томочка! Меньше езди по гостям, а за мужем присматривай. Шла вчера с базара, и своими глазами видела, как он вёз на мотоцикле шалаву. Юбочка по самое–самое. Курточка белая с начёсом, и так к нему прижималась, так прильнула, что и не оторвать.

На осоловевшего от обильной еды Володьку обрушился грандиозный скандал. Оправдываясь, он рассказал ей, как было дело. Тома не поверила ни слову. Она заявила, что более идиотскую отговорку трудно придумать. Моё свидетельство для Томы ничего не стоило. Мол, по дружбе я могу подтвердить любую чушь, даже то, что Володька на днях летал на Луну. Самым фантастическим эпизодом этой истории для Томы было съедение овцы. Угрожая разводом, она потребовала доказательств. Сказала, что поверит в это, только когда увидит процесс собственными глазами. На милицейском языке это называется следственным экспериментом. Володькина семейная жизнь повисла на ниточке. В пятницу вечером он пришёл ко мне, и всё рассказал,

– Выручай Родион! Если мы завтра для показа не съедим ещё одну овечку, то мне придётся хату продавать и деньги делить. Да и привык я к Томке. Тяжело, что ли тебе?

– Тяжело. Я на баранину сейчас без содрогания глядеть не могу.

– Мне она тоже приелась. Я предложил ей хотя бы на птичье мясо поменять по весу, да куда там! Сказала, что всё должно быть как тот раз. Смоталась к родителям и привезла похожую овечку, только цвета другого. В сарае привязанная стоит, ждёт. Выручай братан! Жрать – не камни таскать.

– Володя, а ты сам половину овцы съешь, вот ей и доказательство.

– Предлагал. Не соглашается. Остаются сомнения в тебе. Да и как без Патрона? Моя собака столько требухи сразу не сожрёт.

Нужно было выручать товарища, и на другое утро мы с Патроном отправились на показательное пожирание овечки. Набивать брюхо из чувства долга занятие малоприятное, но мы старались. Чтобы не было мошенничества, Тома следила за нами, не отходя ни на шаг. Радовался один Патрон. Володьку после этого случая он стал выделять, и, при его появлении, приветливо взлаивать. Когда мы съели половину овцы, Тома поняла, что муж ей не врал, и прекратила эксперимент. Ей просто стало жалко мяса. Потрясённая ранее неизвестным талантом мужа, она сказала,

– Ну, вы даёте ребята! В голодный год от вас нужно держаться подальше.

Инцидент был исчерпан, но я долгое время не мог даже смотреть на баранину, и не люблю её по сей день. К тому же эта овечка испортила знакомство с очень симпатичной девушкой.

На следующий день после столкновения с овцеводом начальник участка с обеда послал меня и трактор с телегой в Зерноград. Нужно было выбрать на складе хорошее стекло, и ещё кое-что. С начальником мы не очень ладили, но в таких делах он на меня полагался. Трястись два часа в тракторе не хотелось. Я договорился с трактористом, что встретимся на месте, а сам поехал на рейсовом автобусе. Выйдя из автобуса на перрон Зерноградского автовокзала, я направился к лотку с мороженым, но ко мне подошли два милиционера, и спросили документы. У меня их не было. В те времена, особенно в деревне, паспорт с собой никто не таскал, тем более на работе. Милиционеры переглянулись, объявили меня задержанным по подозрению, и отвезли в отделение. Дежурный капитан посмотрел на меня, сверился с фотографией, и сказал,

– Похож. Далеко не ушёл. Попался ты Мироненко.

Я понял, что меня с кем-то перепутали, и стал доказывать, что я не Мироненко, а самый настоящий Коновалов. На меня смотрели с сомнением. Я назвал номер телефона своего участка, и капитан туда позвонил. На его вопрос приёмщица Люся, зная, что я в Зернограде, тупо ответила, мол, Коновалова на участке нет. После этого мне предложили заткнуться, и посадили в обезьянник до выяснения.

В соседнем районе из под стражи после суда сбежал мошенник, и для скорейшей поимки его фотографии разослали по близлежащим райотделам. Лицо на фотографии походило на моё только усами, и я удивился тому, что пока задержали меня одного, ведь на улицах полно людей с растительностью под носом. Мне объяснили, что ещё имеется совпадение по росту. Процесс выяснения шёл неторопливо, и я просидел там часа четыре. Сидел бы ещё, но мне повезло. К дежурному подошёл капитан Новгородцев, знавший меня в лицо. Ранее он был следователем в нашей милиции, а затем перевёлся в Зерноград. Я окликнул его, и он подошел ближе. Профессионал, он узнал меня после секундной задержки, и воскликнул,

– О! Коновалов! Попался злыдень!

И, обращаясь к дежурному, спросил,

– Чего он наделал?

– Разве ты его знаешь?

– Знаю. Его вся камчатская милиция знает, особенно начальник.

Когда меня выпускали, Новгородцев с досадой сказал, что если бы знал в чём дело, то не стал бы меня узнавать, чтобы я ещё помучился. Но всё равно я был ему благодарен. А капитану вежливо посоветовал проверить зрение.

Зерноград всегда мне нравился. Здесь жили открытые и приветливые люди. Но в этот раз мне захотелось оказаться подальше от этого города. Я сел в первый попавшийся автобус, но доехал на нём только до трассы. Он шёл в другую сторону. Я выбрался на остановку и стал ловить попутный транспорт. Неподалёку располагался пост ГАИ. Один из гаишников несколько раз посмотрел в мою сторону, что-то сказал другому. Другой тоже посмотрел на меня, и пошёл в будку. Запахло возвращением в отделение опять в качестве Мироненко, Но тут возле остановки затормозил самосвал ГАЗ-51, открылась дверца, и шофёр крикнул,

– Залазь Серёга! Чего ждёшь?

Я не стал тратить время на объяснения, и нырнул в кабину. Водитель сразу понял, что обознался, но согласился довезти меня до Мечётинской. Я был рад и этому, всё-таки по пути. Однако в Мечётинскую он заехал кружным путём, и высадил меня аж возле элеватора. Прошлось топать два километра до трассы. Вечер приближался. До остановки оставалось метров сто, когда меня догнал обшарпанный синий москвич и остановился на обочине. Я не обратил на него должного внимания, у меня тут знакомых не было. Из машины вылезли три мужика в рабочей одежде, и пошли следом. Один из них, догоняя меня, крикнул,

– Постой дружок!

Я остановился, обернулся, и тут же получил кулаком в глаз. Я на автомате двинул мужику под ложечку, и он согнулся. Хотел добавить ещё, но меня отговорили его подбежавшие приятели. Они стали извиняться, и объяснили, что бригадир обознался. Это были местные шабашники строители. Они перепутали меня с бывшим членом их бригады, носившим такие же усики. Он попался на воровстве и смылся. В компенсацию за моральный ущерб, я попросил их подбросить меня до Камчатской, но они ехали только до хутора Козлова. Это было по пути, и я сел в машину. Всё ближе к дому. Остановка возле ответвления на хутор было пустынна. По шоссе ехал парень на «Восходе». Увидев меня, он притормозил, а затем дал по газам, и умчался по дороге на хутор. Вскоре этот мотоцикл поехал обратно, но на нём уже сидело два человека. Следом ехал «ИЖ» с коляской. На нём была команда из четырёх человек. Интуиция подсказала, что они едут меня бить. Причину злости сельских хлопцев я так и не узнал, но скорее всего я издали смахивал на их усатого врага. Очень вовремя подошёл рейсовый автобус, и я заскочил в него, избавившись от неведомых мстителей. Стало ясно, что дело в усах. Что-то с ними было не так, не шли они мне.

В станицу я прибыл уже в сумерках. Мысль была одна – скорее и незаметнее пробраться домой. Я, можно сказать, крался всякими переулками как шпион, стараясь не встречаться с людьми. Уже возле речки из-за угла навстречу вынырнул Ваня Жидков со своей женой Любашей. Увидев меня, он воскликнул,

– Кого я вижу! Ну-ка притормози! Ты думаешь, что если ты прораб, то можешь оскорблять задницу моей жены?

Зная, что последует дальше, я схватил Ваню за руку и быстро сказал,

– Ваня, ты обознался! Я Коновалов! Приглядись.

Сделал я это вовремя. Ваня мужик худощавый, но кулак у него будь здоров. Он пригляделся, узнал меня, и стал извиняться. Любаша работала маляром в коммунхозе. Характером непоседливая, она всё время шмыгала туда–сюда, и к визиту прораба не успела доделать работу. Вот он ей и сказал,

– Если бы ты меньше крутила тем местом, где у других женщин задница, то успела бы коридор покрасить.

Это был удар ниже пояса, и Любаша заплакала. С фасада она выглядела неплохо, но задняя выпуклость фигуры у неё отсутствовала напрочь. Возможно, где-нибудь в Америке это было бы плюсом, но в нашей местности выглядело, чуть ли не уродством. Любаша комплексовала, и на праздники в нужное место подкладывала специально сшитые подушечки. По этому поводу Ваня переживал не меньше жены, и к высказываниям о её внешности относился очень болезненно и агрессивно. Все об этом знали, и его поведение меня не удивило.

Я миновал мост, и до моей улицы осталось метров пятьдесят. Сумерки незаметно переходили в ночь. Возле угла стояла машина и какие-то люди. На всякий случай я стал за деревом возле забора, и прислушался. Оказалось, не зря. Машина была милицейским «бобиком», а из доносившегося разговора я узнал, что кто-то ограбил женщину, отняв у неё сумку. Мужской голос спрашивал, а женский взволнованно отвечал,

– Внешность не запомнили? Хоть что-то?

– Да ведь быстро всё случилось! Когда разглядывать было? Только и помню, что высокий он, и с усиками. Толкнул меня, и вон туда побежал.

В свете фар было видно, что тётка показывает рукой прямо на моё дерево. Мне стало нехорошо, и я начал осторожно двигаться назад к речке. Путь оставался один – огородами. Дорога низами была хорошо мне знакома. По ней днём-то редко кто ходил, а в это время встреча на ней была и вовсе маловероятна. Но сегодня я шёл осторожно, почти крался, и всё равно прозевал. До своего огорода оставалось немного, когда я услышал сзади шорох, и сразу вслед за ним получил добрый удар палкой по спине, сопровождаемый матюгами. По голосу я узнал соседа Петю Груздя. Отскочив, я обозвался, и он меня узнал, но продолжал ругать. Петро был заядлым голубятником. Его известили, что в эту ночь к нему полезет голубиный вор по кличке Ус. Вот он его и караулил, а я сорвал операцию. Из-за крадущейся походки, он и принял меня за этого нечестного голубятника с говорящим прозвищем. Я утешил его, сказав, что ночь большая, и Ус ещё заявится, после чего, еле переставляя ноги, побрёл на свой огород.

Оказавшись, наконец, дома, я первым делом сбрил усы. Наваждение закончилось, жизнь вошла в колею, но усов я больше уже никогда не отпускал.

Хотя Родион Алексеевич рассказывал вполне серьёзно, Даша временами хихикала. Он косился на неё, но воспитанно терпел. Вскоре он стал прощаться, обещав при случае заехать в гости. Мы обменялись телефонами, и уже на пороге я его спросила,

– Вы не можете рассказать о советах Павлу? И почему при закрытых дверях? Страшно интригует.

– Сейчас нет. Может быть потом, да и то, если получится.

– А что должно получиться? Хотя бы в общих чертах.

– Я решил провести маленький эксперимент.

– На ком?

– На Павле. Помните, я раньше говорил о «спящих» социальных лидерах? Так вот: Павел такой и есть. У него развился комплекс примака и перекрыл вектор. Я попытался его расколдовать, а жизнь покажет, удалось это или нет. Кстати, невроз собаки прямо связан с этим комплексом. Если Павел от него избавится, то и собака мигом выздоровеет. Вы потом удивляться будете её талантам, про них в газете напишут. А если нет, то жаль собаку.

Расколдовывание у него получилось на все сто, потому что в жизни Третьяковых начались перемены, и довольно быстро. На следующий день к нам позвонил Павел,

– Слушайте Вера! Говорят, что этот Родион Алексеевич вам знаком.

– Да, а что?

– А кто он такой? Ну, по должности или званию?

– Сейчас он пенсионер, и никакой должности не занимает. Его званием я не интересовалась, но при мне одна женщина называла его товарищем полковником.

Павел неожиданно просиял, стукнул кулаком о ладонь и сказал,

– Я так и думал!

После чего, забыв попрощаться, быстро ушёл. Я поняла, что Коновалов его зацепил.

****************************************************************************

В понедельник на работе с Павлом дежурно поздоровались сотрудники. Он зашёл в свою конторку, задёрнул жалюзи, отгораживаясь от общего помещения, и взялся за бумаги. Настроения не было. Отложив бумаги, он раздвинул жалюзи, и посмотрел на подчинённых. Всё было почти так, как говорил Коновалов, только ещё хуже. Этим «хуже» был Веня.

Этот юнец располагался недалеко от входа. Он числился технологом, но это была чистая синекура. Никто, находясь в здравом уме, по доброй воле не принял бы Веню на работу в любом качестве, тем более на ответственную должность, потому что Веня был банально неграмотен. Писал он с орфографическими ошибками и не знал таблицы умножения. В прочих областях знаний он был на таком же уровне. Ему не светила никакая работа вообще, даже работа дворником, поскольку он не умел подметать. Причина его нахождения в отделе была одна, но очень веская. Веня был племянником самого директора Льва Ефимовича.

Мать Вени, Софья Ефимовна, была из породы железных леди российского покроя. Своей паровозной энергией она подавляла всех окружающих, и за сына могла перегрызть глотку любому. С документами и дипломами у Вени был полный порядок. Он являл собой продукт доведённой до абсурда системы коммерческого образования в её российском варианте. Видимо Софья Ефимовна понимала процесс образования как средство получения диплома, и если деньги этому способствовали, то она пускала их в ход. Веня учился в обычной школе, но видимо на коммерческой основе, потому что закончил её с серебряной медалью, которой почему-то гордился и хвастал. Из любопытства Павел однажды его спросил,

– Почему серебряная, а не золотая?

– Не знаю. Надо у мамы спросить.

Таким же образом он получил диплом какого-то коммерческого ВУЗа. Все эти учебные заведения Павел считал конторами, легально торгующими дипломами. Создавалось впечатление, что мать, под видом заботы, годами целенаправленно создавала из Вени ничтожество.

Веня не был тихим и скромным тупицей. Напротив, он был заносчив и хамоват, а кроме того, излишне разговорчив. Из-за этого порою казалось, что невежество буквально лезет из него, подобно известному продукту жизнедеятельности организма. Вот и сейчас он взахлёб пересказывает последний выпуск «Дом-2». Мало того, что от него не было пользы, но был прямой вред, так как своей болтовнёй он мешал работать остальным.

Одно время была у Павла мысль договориться с Веней по тихому, чтобы он вообще не ходил на работу, а шлялся по своим любимым игровым салонам, но пришлось от неё отказаться. Как-то вызвал его директор и спросил о племяннике. Павел ответил дипломатично,

– Что вам сказать Лев Ефимович? Паренёк молодой, в голове пустовато, опыта в работе нет. Зато у него масса других достоинств.

Директор явно удивился,

– Даже так? Если не трудно, то назовите хотя бы пару.

– Могу и больше. Он не алкоголик, не наркоман, и, слава богу, не голубой.

– Ну, спасибо, утешил.

– Напрасно иронизируете. По нашему времени это очень много. Внушает оптимизм.

– Да понимаю я вас Павел Иванович. Знаю, что толку от него мало, но тут он вроде как на глазах, меньше шансов, что по глупости где-то действительно свихнётся. Потерпи, это временно, я ему потом место подыщу по его способностям.

Подыскивание затянулось. Наверное, это непростая задача даже для Льва Ефимовича.

Павел медленно перевёл взгляд на «умного» мальчика Витю–очкарика. Павел не любил умненьких маменькиных сынков вообще, а Витю в частности. Не любил за их инфантильный снобизм. Из-за куцего жизненного опыта этот сорт юнцов путал эрудицию с умом. Начитается такой умник книжек, вызубрит пару формул, приобретёт какое либо офисное умение, и после этого начинает считать прочих людей недоумками, а себя элитой. И попробуй ему втолковать, что знания, конечно, важный элемент жизни, но вовсе не главный. Попадись этот Витя ему в армии, он за три месяца выбил бы из него эту спесивую дурь, и сделал из него нормального человека. Там это просто. Отжимания, кроссы, чистка туалетов, коллективные драки, недосыпание и тяжёлый бессмысленный труд хорошо способствуют быстрому формированию взрослой ответственной личности. А здесь проблемно.

Витя был обладателем нежно–белых маленьких пальчиков, которые с немыслимой скоростью бегали по клавиатуре компьютера, а картины и схемы вихрем пролетали по экрану монитора. В отделе никто не мог работать с такой скоростью, и Витя смотрел на всех свысока. Но не это было причиной злости Павла, а Витин снисходительный взгляд, и чуть заметная усмешка, когда он говорил,

– Я, конечно, понимаю, Павел Иванович, в то время этому ещё не учили….

А говорил он это часто, и обязательно при свидетелях. Павла этому учили, и он не был профаном. Судя по всему, Витя держал его за дремучего лоха, играл с ним, и, похоже, как-то обводил вокруг пальца. В бухгалтерии жаловались на какие-то непонятные счета. Павел решил дождаться момента, когда можно будет спустить наглеца на землю, и крепко приложить. А в том, что такой момент настанет, Павел не сомневался. Витя даже не подозревал, какого врага он организовал себе сам.

В обеденный перерыв в буфете к нему прибилась чертёжница Лариса с очередным доносом. Эта проворная черноглазая девица с ладной фигуркой была из тех, кто всё о всех знают. И, похоже, она была его единственной верной сторонницей. Он подозревал, что Лариса просто на него запала. В этом не было ничего странного. Павел был по–мужски привлекателен, и знал это. А на фоне остальных в этом плане он был вне конкуренции, и часто ловил на себе особенные взгляды офисных дам. Своим торопливым говорком Лариса сообщила, что Веня подал рацпредложение. От удивления Павел чуть не подавился пирожком. Человек, считающий слова засор и зазор синонимами, в принципе неспособен составить даже одну технически грамотную фразу. Но он тут же понял, чьих рук это дело. Неграмотного Веню использовали втёмную.

– А название не видела?

– Мельком. Что-то вроде программы по устранению сбоев на ранних стадиях процессов.

– Вене такого и не выговорить. Это ведь очкарик подсуетился?

– Он, конечно, я сама видела. Ой, Павел Иванович! Взгрейте вы его, наконец. От его выпендрёжа уже тошнит. Тоже мне, гений от мыши!

Лариса давно не ладила с Витей. Однажды она в сердцах обозвала его девственником, и вероятно попала в точку, потому что с тех пор Витя разговаривал с ней только подковырками и в третьем лице. Ларисе хотелось огреть его чем-нибудь тяжёлым. Павел спросил,

– И, что? Он это прямо дядюшке отволок?

– Нет, главному инженеру, а тот уже по инстанции.

Павел стал наливаться злостью. Что ему надо? Неужели на его место целит? Или просто гадит? Эта бумага не имела производственной ценности. Это была чисто политическая интрига, вызов ему, Павлу. Шакалёнок неожиданно оскалил зубки.

После обеда последовал вызов к директору. Подойдя к кабинету, он хотел войти, но секретарша Марлена Фридриховна, надменная женщина потёртого возраста, сказала, что директор уехал, и примет его с утра. Павел раздражённо сказал,

– Можно было предупредить меня по телефону.

– Подумаешь, прошёлся! Невелика шишка.

Раздражение усилилось. День явно не задался. Окружающий мир как будто специально устраивал ему мелкие пакости одну за другой. На проходной к нему придрался вахтёр из-за пропуска. Магазин, куда он обычно заходил, был на ревизии. На пути к другому магазину он за что-то зацепился и порвал брючину. На остановке стояли два хамоватых юнца, один из которых плюнул, и попал ему на ботинок. Другой сказал «Вау», но увидев бешеные глаза Павла, оба испарились. Последней каплей стал взгляд жены, когда он, наконец, переступил порог квартиры. Это был ироничный, учительский взгляд, которым одаривают туповатых учеников. Показывая рукой на диван, где лежала Фирма, Павел заорал,

– Почему собака на диване?

Бровь Татьяны удивлённо поползла вверх, но что-либо ответить она уже не успела. Незабытым точным ударом Павел от души заехал ей в глаз. Она упала на мягкую точку, ощутимо стукнулась о стенку, и, как-то запоздало, коротко взвизгнула. Павла захватила и понесла какая-то горячая волна. Испуганно поджавшую уши Фирму он сбросил с дивана, и отвесил ей доброго пинка с криком «Марш на место». Собака, поджав хвост, прибежала и села на пятачок, указанный Коноваловым. Собравшись уходить, из комнаты вышла одетая Майя, и спросила,

– Ты чего это предок разбушевался?

Сцену с собакой она видела, но поднимающуюся по стенке мать ещё не заметила. Это обращение дочери окончательно показало Павлу его положение в семье. Он был здесь ниже фундамента. Павел схватил Майю за руку и затолкнул обратно в комнату.

– Ты куда собралась?

– К Светке.

– Какой Светке?

– Да ты всё равно её не знаешь.

– А разрешение у тебя есть?

– Чего?

– Разрешения ты спрашивала?

– Да, что я, маленькая что ли? Ну, дела!

– А почему ты позволяешь себе так разговаривать с отцом? Обращение на ты. Предок.

– Папа, ты случаем сегодня не выпил?

Ответом был мощный удар тяжёлой ладонью по лицу, разбивший губы. Майя отлетела к тумбочке. Голос Павла стал каким-то вибрирующим,

– Учти на будущее! За каждое неправильное слово ты будешь получать по губам, и без моего разрешения из дома ни ногой! Ясно? Никуда!

Майю никогда не били, и это стало для неё шоком. А, разглядев налитые бешенством глаза Павла, она затряслась от страха. Сзади прозвучал рыдающий голос Татьяны,

– Ты что? Одурел совсем? Единственную дочь тиранишь!

Павел обернулся и хищно изогнул рот,

– Раз она единственная, так её теперь и воспитывать нельзя? На этом основании ей всё разрешать? Анекдотную блондинку хочешь вырастить? Не позволю!

И он двинул ей в другой глаз. Татьяна рухнула, и, подвывая, поползла в спальню. А Павел набросился на диван, сокрушил его и вынес на улицу. После этого он почувствовал, что злость исчезла, настроение поднялось, а мир приобрёл краски. Зайдя в комнату, он увидел своих женщин, сидящими на кровати. Не зная, что делать, и что думать, они просто сидели и, обнявшись, боялись. Павел скомандовал,

– Чего прижухли? Ужинать!

Подавала Майя, как менее пострадавшая. Павел решился на последний шаг и потребовал,

– Газету!

– Какую?

– Свежую.

И он испытал подлинное наслаждение, впервые за много лет читая газету за едой. Устанавливался новый порядок и, похоже, навсегда.

Когда после ужина у Майи зазвонил её навороченный мобильник, Павел отнял его, и сказал неведомому абоненту, чтобы он забыл этот номер. Майя не выдержала,

– Папа, ты что? Это же друзья!

Ответом был тяжёлый взгляд в упор,

– Совсем тупая? Забыла урок?

Майя прошептала,

– Простите папочка.

– Уже лучше. К маме тоже надо обращаться на вы. Родители тебе не ровня. И вот, что. Слушай внимательно и запоминай. Дружить будешь с моего разрешения. То есть с теми, кого представишь мне лично, и общаться этим человеком будешь только после моего одобрения. Не дай бог узнаю, или увижу, что ты разговариваешь с незнакомым мне человеком, даже если он спрашивает дорогу, то берегись! Я устрою тебе такой курс выживания, что ахнешь.

И, обращаясь к жене, сказал,

– Да, это драконовские меры самодура, но со временем ты оценишь плоды такого воспитания, и поймёшь, какое это сильное средство. Потом ещё благодарить за него будете. Обе.

Павел вытащил из Майиного телефона симку, выбросил её, и сказал,

– Купишь новую, и начнёшь с чистого листа, а телефон я буду проверять как дневник.

Этим вечером, закутавшись в платок, Татьяна пришла ко мне, и разрыдалась. Когда я увидела её лицо, то не на шутку испугалась. Шмыгая распухшим носом, она всё рассказала,

– Что делать? Что делать? В милицию звонить? В больницу? На развод? К маме ехать? Майю ударил! Даже собаке досталось. Психует, наверное, что советы применить не может.

Я попросила её посидеть в кухне, зашла в спальню, позвонила Коновалову, и всё ему рассказала. Он воспринял это с интересом, но каким-то не таким. Возможно, он даже ожидал чего-то в этом роде, и стал меня успокаивать

– Не переживайте Вера Максимовна. Парень немного погорячился, но ничего страшного. В целом всё нормально. Вы же психолог, успокойте её, скажите про нервный срыв, неприятности на работе, а это так и есть. Пусть она ему не перечит, он успокоится, и всё войдёт в колею.

Вернувшись на кухню, я так и сделала. Выпили кофе, и Татьяна заметно успокоилась. Когда она уже уходила, я спросила,

– А чем он сейчас занят?

Татьяна ответила зло,

– Спит. И представь, улыбается во сне. Значит, его не мучают угрызения совести.

На работу Павел явился в хорошем настроении. Это не было восторженно–порхающим чувством, просто некая внутренняя энергия создавала уверенность в себе. Он знал, что сегодня у него всё пойдёт как надо, и всё получится. Возле кабинета директора его задержала Марлена Фридриховна,

– Сядь, подожди, я доложу.

Оставшись стоять, Павел назидательным тоном сказал,

– Те. Добавляй те. Сядь – те, подожди – те.

Нажимая кнопку связи, секретарша удивилась,

– Что?

Павла понесло, он хищно вперился глазами в секретаршу, и упёрся руками в стол,

– Что – по малайски задница! Слушай ты! Как там тебя, марля недожёваная! Да кто ты такая, чтобы свысока на меня смотреть, и презрительно фамильярничать? Ты тупая, необразованная, вышедшая в тирах крашеная блондинка считаешь себя выше дипломированного инженера? Очнись, пенёк раскрашенный! Это двадцать лет назад ты могла на людей свысока поглядывать, когда у тебя фигурка была попикантней и мордочка свежее, и когда все знали, за что тебя прежний директор сюда посадил. Глянь в зеркало образина яловая, поезд ушёл, и тебя тут держат то ли из милости, то ли по привычке. И попробуй только ещё раз невежливо ко мне обратиться индюшка вислозадая!

С этими словами он вошёл в кабинет. Директор смотрел на него изумлённо, и вместо приветствия сказал,

– Оказывается за вашей неразговорчивостью, Павел Иванович, прячется немалый словарный запас. Гм! Вислозадая индюшка. И в самом деле, похожа на неё.

Стало ясно, что тирада была услышана по громкой связи. Но Павел не смутился, более того, он понял, что больше не испытывает чувства ученика, вызванного на ковёр к завучу. Он пришёл обсудить дела, и на всякие «ковры» ему было наплевать. Не мальчик. Он сказал,

– Достала уже эта спесивая внучка энгельсистов.

Лев Ефимович удивлённо спросил,

– Кого, кого?

– Ну, вот есть марксисты, троцкисты, сталинисты и прочие уклонисты. А её дед с бабкой были энгельсисты, от Энгельса.

– Первый раз о таком слышу. А откуда вы знаете?

– Чисто случайно. Года три назад в аэропорту во время ожидания разговорился с одним израильским гражданином по фамилии Геккель, который оказался бывшим мужем нашей Марлены. Вот он и рассказал о ней кое-что.

Заинтригованный Лев Ефимович переспросил,

– Стоп! Вы хотите сказать, что Марлена была замужем?

– Была. Целый месяц. Брак был по взаимовыгодному расчёту. Геккелю, тогда ещё советскому еврею, по какой-то бюрократической нужде понадобился штамп в паспорте, а Марлена пошла в ЗАГС ради смены фамилии. Не удивлюсь, если она ему за это ещё и приплатила.

– Даже так?

– Поначалу-то она не очень комплексовала, полагая, что привлекательность форм легко компенсирует неблагозвучность фамилии, к тому же её предстоит сменить. Однако, случилось так, что до Геккеля у неё был серьёзный роман с парнем по фамилии Портянкин. Он по этому поводу тоже переживал, и перед походом в ЗАГС изъявил желание взять фамилию жены, но когда её услышал, то разорвал все отношения.

– Почему?

– Её девичья фамилия Лапоть.

Лев Ефимович захохотал,

– Да уж! Из портянки лаптем стать, тут призадумаешься.

– Марлена поняла, что фамилия может крепко помешать в жизни, и быстро стала Геккель.

– А причём здесь энгельсизм?

– Так при всём. Эти чудные имена Марлене и её отцу Фридриху достались старанием деда с бабкой. Дело давнее. Они были обычные русские крестьяне по имени Макар и Лукерья. Познакомился Макар с Лушкой на занятиях в каком-то коммунистическом кружке. Должно быть, готовились в партию. Сблизила их любовь к Энгельсу, вернее к его трудам. Почему их зациклило на нём, теперь не узнать, но они оба считали его главным из основоположников. Возможно из-за красивой бороды. А может потому, что из всех классиков он единственный изъяснялся понятным языком. Для малограмотных Макара и Лукерьи это имело значение. Из-за этого странного уклона в партию их не приняли, но они не изменили своему кумиру, и твёрдо ре шили назвать своих сыновей, по мере их появления, Фридрихом и Энгельсом. Подкачал Энгельс, родившийся девочкой. Пришлось назвать её Энгелиной, что стало источником недоразумений, её всё время пытались записать Ангелиной, полагая изначальный вариант ошибкой. Тема Энгельса в именослове исчерпалась, и они перешли к другим вождям. Планировали ещё одного сына назвать Бухарем, в честь Бухарина, но того объявили врагом народа. Тогда они назвали его Сермикиром, что есть сокращение от С. М. Кирова. Тут они угадали. Досталось и внучкам. По паспорту старшая сестра Марлены Кларцетка, в честь Клары Цеткин, хотя все знают её как Клавку. А имя Марлена есть производное от Маркса и Ленина.

Директор рассмеялся, и сквозь смех сказал,

– Господи, я ведь всё время считал её немкой.

Затем уже серьёзно сказал,

– Тут вот мне главный инженер передал бумагу из вашего отдела. Предложения, так сказать, по улучшению.

Павел ответил спокойно,

– Да, я слышал про это. Ребята, наверное, посчитали меня ретроградом, и решили идти напрямую, через голову. Молодость, энтузиазм.

– Почему вы говорите о ребятах? Подпись одна.

Насмешливо глядя Льву Ефимовичу в глаза, Павел произнёс,

– Ну, что вы? Такие документы всегда плод коллективного творчества. Соавтор не подписался из скромности, но я его знаю.

– Даже так?

– Именно. Плохой бы я был начальник, если бы не знал, что происходит в отделе.

От двусмысленности разговора директору стало неуютно, и он его быстро закончил,

– Ну, раз так, то вам и решать, Павел Иванович. Возьмите бумаги, просмотрите, и если есть что-либо заслуживающее внимания, то доложите.

– Несомненно.

Попрощавшись, Павел вышел из кабинета. Секретарши на месте не было.

Весь этот технологический бред на десяти листах никто не читал. Не собирался это делать и он. Зайдя в свою конторку, он вызвал Веню. Тот зашёл и стал в расслабленной позе. Увидев знакомые листки на столе, он забеспокоился, но заносчивого выражения с лица не убрал. Кивая на бумаги, Павел спросил,

– Так ты у нас стал рационализатором?

– А чё такого. Имею права.

Павел видел перед собой двадцатитрёхлетнего балбеса с психологией четырнадцатилетнего подростка. А обрабатывать таких он умел. Подойдя вплотную, к ничего не подозревающему Вене, Павел нанёс ему резкий удар под дых. Веня сразу вошёл в состояние «грогги», и утратил свой заносчивый вид. В этом состоянии сохранять спесивое выражение лица невозможно. Из-за сбитого дыхания он не мог даже заорать. Но он сдавленно взвыл, когда, не дав ему передышки, сильная рука схватила за правое ухо и очень больно потянула наверх. Веня забалансировал на цыпочках и, хватаясь за Павла, потянулся вслед за ухом. Увидев разъярённый взгляд начальника, Веня понял, что его тупо бьют, как жертву в боевике, подвешенную на цепях, только здесь роль цепи играла железная рука, вцепившаяся в ухо. Именно тут он понял, что фильмы врут. В жизни это больно и страшно. Веню охватил ужас, а голос Павла бил по мозгам,

– Ты почему подписал бумаги, в которых ничего не смыслишь? Отвечай кретин пустоголовый!

– Ай, больно!

– Кто тебя учил подписывать не читая? Совсем ничего не соображаешь? Эта вошь в очках использовала тебя как презерватив. Теперь он в стороне, а ты под прессом.

– Ой–ой! Я не знал.

– И себя, и Льва Ефимовича на посмешище выставил. Вбей в свой пустой котелок, наконец, что здесь не школа, а серьёзное производство. А ты на ответственной должности, и твоя подпись много значит. Следующий раз подпишешь что-нибудь, а тебя в тюрьму. И хорошо, если у матери хватит денег тебя выкупить.

В этот момент Васильевна, женщина в годах, пришла за какой-то надобностью и открыла дверь. От увиденной картины она выпучила глаза, и бегом ретировалась на место. Лариса это заметила, подбежала, и спросила,

– Что там?

– Жуть! Павел Иванович Веньку за уши дерёт.

Лариса кинулась было посмотреть, но Васильевна её одёрнула,

– Не вздумай! Попадёшь под горячую руку, он дикий сейчас.

Увидеть Павла Ивановича в дикости, было давней мечтой Ларисы, но пока она решалась, действие закончилось.

Веня был в панике, и до него доходил лишь общий смысл, а именно, что он сделал нечто плохое для всех, и, в первую очередь, для себя. Учась в школе и после, Веня преподавателей нисколько не уважал, и считал пустым местом. Если кто-то и делал ему замечания, или даже поругивал, то он докладывал маме, и она на следующий день давала всем дрозда,

– Я вам деньги плачу не за издевательства над ребёнком, а за его обучение и воспитание.

Что тем оставалось делать? Кое-кто отказывался и от денег, и от Вени, а прочие разводили руками, и предоставляли его себе. И его никогда не били. Это было немыслимо. На работе он чувствовал себя всё тем же безответственным учеником, а Павла Ивановича считал кем-то вроде учителя. Начнёт придираться, мама придёт и покажет ему место. Но слова Павла Ивановича эту схему опровергали,

– Я тебе не платный учитель, и церемониться не буду ни с тобой, ни с твоей мамой.

Веня уже глубоко в это верил. Недостаток кислорода и боль стимулировали мыслительный процесс, и он додумался до спасительных слов,

– Я больше не буду, Павел Иванович!

– Что не будешь?

– Всё!

– Всё, это хорошо, но есть наиболее важное. Запоминай, повторять не буду – со всеми вопросами ко мне. Самому никогда ничего не подписывать, даже если и прочитал. Только с моего разрешения, Льва Ефимовича или адвоката, да и то не всякого. Уяснил?

– Да, Павел Иванович!

– Молодец. А теперь пошёл отсюда!

Открыв дверь, Павел отвесил Вене пинка, придавая ускорение. Пинок видели все. Веня зашкопырдал на ровном полу, и опрометью кинулся в туалет. От пережитого у него случилась кишечная слабость. Ухо стало огромным, и горело красным фонарём. Вене и в голову не приходило бежать и жаловаться, кому бы то ни было. Он понимал, что это не тот случай.

Витя очкарик всё это видел, и думал про себя, что один недоумок устроил разборку другому. Теперь его точно попрут. Неожиданно из-за спины протянулась большая волосатая рука, и взяла со стола стопочку распечатанных листов. Витя вскинулся, но узнал начальника. Тот с добычей ушёл в конторку, и Витя припустил следом. Зайдя, он увидел на столе свою» программу». Что-то было не так, и он почувствовал беспокойство. Павел Иванович смотрел с иронией,

– Чего тебе?

– Да, вот, вы взяли. … Это….

– Ну, раз зашёл, то давай обсудим кое-что.

И, резко меняя тон, Павел хищно уставился в оробевшего Витю,

– Тебе за что платят зарплату, сверчок инициативный? За это?

– Там нет моей подписи.

– Да ты, Витя, совсем баранковатый. Видно не знаешь еврейский анекдот про паспорт и битую морду. Отсутствие твоей подписи нисколько не помешает начистить тебе рыло по первой категории. Не был ты в армии, так недоделкой и останешься. Впрочем, это ерунда. Я, конечно, не такой виртуоз, но и не такой древний, как ты считаешь. Меня тоже кое–чему учили. Вычислил я тебя, тут сверхспособности не нужны. Вот пара распечаток, и когда я отправлю их по инстанции, то уже через полчаса ты будешь на улице с большой дырой в личном бюджете. Вот я и думаю сейчас, убрать тебя тихо, или с треском. Если с треском, то «волчий билет» тебе обеспечен. А насчёт своей незаменимости ты крепко ошибаешься. Нам циркачи ни к чему, хватит обычного кнопконажимателя, а они табунами вокруг ходят, и мечтают о твоём месте.

Вите стало нехорошо, ослабли ноги, и пересохло во рту. Запинаясь, он промямлил,

– Павел Иванович, а может это ….

– Заткнись салабон, здесь я условия ставлю. Можно бы и замять, но зачем?

– Павел Иванович, да я ….

– Не хочешь коленом под зад, мошенник–самоучка?

– Нет.

– На твоё счастье мне самому некогда сейчас с тобой возиться. А наказать тебя необходимо, хотя бы на уровне коллектива. Без этого нельзя. Согласен?

– В общем, это ….

– Вижу, что согласен. О, придумал! Давай Витя я тебя по–армейски прессану! И всё будет по–честному. Идёт?

– А как это?

– Очень просто. Учитывая твою хилость, отожмёшься пять раз под мою команду, а потом иди, работай дальше. И для здоровья полезно.

– Прямо здесь?

– Нет. Здесь тесновато. В общем помещении займёмся.

– Так это, люди же там.

– Пошёл!

Павел гаркнул так, что конторка подпрыгнула, а затем вытолкнул Витю за дверь. Присутствующие смотрели непонимающе. Витя вышел на свободное пространство между столами, и, понукаемый начальником, занял упор лёжа. Павел поставил ему ногу на спину, и начал отсчёт,

– И, раз! И, два!

Дойдя до пяти, он прижал Витю к полу, и громко сказал,

– Касается всех! Вы сейчас видели наглядный пример того, что инициатива наказуема.

Нагнувшись к Вите, он тихо сказал,

– Запомни сучонок, ты работаешь, а я задаю темп, и попробуй только при виде меня ухмыльнуться – схарчую, и не подавлюсь. Пошёл работать!

И Витя пошёл. Все потрясённо молчали. Одна Лариса смотрела на него с обожанием, и была готова захлопать в ладоши. Васильевна растерянно спросила,

– Это что ж, и меня касается?

Павел громко ответил,

– Персонально вам, Васильевна, проявлять инициативу вменяется в обязанность, особенно в постели с мужем!

Раздался общий смех, покрасневшая Васильевна обозвала Павла охальником, и напряжение спало. К нему подошла Лариса и, запинаясь, сказала,

– Павел Иванович, если вас это …, переведут, то возьмите меня с собой, хоть кем. Без вас я тут не останусь.

Павел обещал. По сути это было признание в любви, и впереди у него замаячила нелёгкая жизнь двоежёнца.

Перед концом работы случилась ещё одна диковина. В бюро зашла Марлена Фридриховна, и робко, что само по себе было из разряда чудес, спросила,

– Павел Иванович у себя?

Зашла в конторку, и в приоткрытую дверь все услышали наглый голос начальника,

– Ну? Чего припёрлась?

Слова и тон произвели фурор. Так с Марленой не разговаривал никто и никогда. Прикрыв дверь, Марлена обратилась к Павлу,

– Я всё поняла Павел Иванович, и прошу у вас прощения за недопустимый тон. И очень прошу вас больше мне не грубить.

Речь далась ей нелегко, и Павел это оценил,

– Всё в порядке Марлена Фридриховна, забудем плохое. Вы умнее, чем я считал.

Переступив порог своей квартиры, Павел был встречен Фирмой, которая вскочила лапами ему на грудь, и лизнула подбородок. Павел умилился,

– Ишь ты! Соскучилась? Ну, тогда сразу пошли гулять.

И тут произошло то, что стало легендой в семейных хрониках. Услышав слово «гулять», Фирма сорвалась с места, и через три секунды встала перед Павлом, держа в зубах поводок для ошейника. Она красноречиво взвизгивала, и не отрывала взгляда от своего кумира. Павел был навсегда покорён. Видевшая это Майя, смогла только произнести,

– Ничего себе!

Впоследствии Фирма это повторяла, но только для Павла. На прогулке Фирма вела себя идеально. Рядом с хозяином она гордо смотрела на окружающих, и Павел вдруг осознал, что собака каким-то образом чувствует его настроение и эмоции. Решено было заняться её выучкой, и Павел знал, что у него всё получится.

Спустя время, Фирма доказала, что она уникальная собака, и её имя действительно попало в печать. Случилось это, когда у Фирмы уже были щенята. После ухода Павла на работу дома осталась одна Майя. Внезапно Фирма вскочила и завыла. Затем подбежала к двери и начала её скрести. Потом отбежала, схватила Майю за юбку и потащила её к дверям. Намёк трудно было не понять, и удивлённая Майя открыла дверь. Собака огромными прыжками бросилась из дома. Как потом выяснилось, именно в этот момент Павла сбил мотоцикл. Пострадал он не очень сильно, переломов не было, но в больницу его отвезли, где наложили несколько швов, и продержали несколько дней. В больнице, после оказания помощи, он первым делом позвонил на работу, и только начал звонить Татьяне, как в палату ворвалась Фирма, подбежала и начала лизать бинты и прочие доступные места. Все обомлели. Он тут же позвонил Майе, но оказалось, что она ещё ничего не знала, и только рассказала о странном поведении собаки. Последовали объяснения с разъярённым персоналом, но когда всё сопоставили, то призадумались. Собака, убедившись, что хозяин живой, успокоилась, и вместе с прибывшей Майей ушла домой. Выходило, что Фирма чуть ли не телепатка. Она на расстоянии почуяла беду с хозяином, и каким-то образом нашла его в больнице, где отродясь раньше не бывала. Про неё написали статью в известном мистическом издании «Ирреальный мир». Кстати, после этого Даша оформила подписку на этот журнал, и, как оказалось не зря. Вопреки названию журнал был интересным и вменяемым. Там сообщалось о вполне реальных случаях загадочных и необъяснимых явлений и о всяких интересных происшествиях. Имелись там и серьёзные комментарии всяких учёных людей. Но эти события ещё впереди, а на следующий день Павла ждало нешуточное испытание – Софья Ефимовна.

Веня не хотел ябедничать, но ухо говорило само за себя, и как он не отпирался, опытная в допросах мать выудила у него часть правды. Она влетела в отдел подобно торпеде,

– Издеваться над мальчиком? Я вам покажу!

Ворвавшись в конторку уже раскалённой, она без вступлений обрушилась на Павла. Смысл воплей означал одно – как посмели? Павел прекратил истерику просто – налил в стакан воды, и выплеснул её в лицо Софьи Ефимовны. Пока ошарашенная посетительница искала слова для выражения небывалого возмущения и искала платок, Павел стал задавать вопросы,

– Кто такая? Имя и фамилия? Должность? Пропуск есть? Почему на территории?

Растирая грим платком, Софья Ефимовна вскинулась,

– Как это кто? Я мать Вени Зайцева!

– Такой должности в штатном расписании не существует. Освободите помещение.

– Чего?

Глядя на Софью Ефимовну в упор, Павел поднялся из-за стола, и, сатанея на глазах, принялся чеканить,

– Ножками отсюда, квочка бесноватая, пока я тебе ускорение не придал! Пошла вон!

Последнее слово Павел рявкнул так, что звуковая волна буквально вынесла Софью Ефимовну из конторки. С потёкшим лицом она просеменила мимо остолбеневших сотрудников к выходу. Веня нервно топтался недалеко от конторки. Павел зазвал его внутрь и сказал,

– Жалко мне тебя Веня.

Впервые в жизни Вене сделалось стыдно. Павел с укоризной продолжил,

– Неужели тебе не хочется стать нормальным человеком?

– Хочется Павел Иванович.

– Тогда запоминай. Это приказ. Нельзя рассказывать матери ни о чём, даже о том, что ты ел на обед. Повтори.

Веня повторил.

– Посмотрим, как это у тебя пойдёт, возможно, ты способен и на большее.

После такого наглядного поражения Софьи Ефимовны, Веня окончательно уверовал в Павла, и начал исполнять все его указания буквально. Он так старался, что в отсутствии Павла отказывался расписываться в получении зарплаты.

После обеда последовал вызов к директору. Сотрудники, молча, провожали его взглядами. Все понимали, что зарвавшегося начальника, скорее всего, ждёт увольнение. Павел тоже предполагал неприятности, но почему-то из-за этого не переживал. И оказался прав, не было даже разноса. Они поговорили о текущих делах, а затем директор вдруг перешёл на ты,

– Изменился ты Павел Иванович за последнее время. Что это с тобой?

– Ничего. Я такой и есть, просто раньше характер сдерживал.

– Понятно. А я всегда чувствовал, что есть в тебе этакая жилка, и даже не удивился, когда она проявилась. Софья вне себя. Ты должно быть Веньку отругал?

– Слегка. В принципе он паренёк неплохой.

– Потому что в тюрьме не сидел?

– Не только. Гонору у него много, а на самом деле его здорово затюкали, а он этого даже не понимает. Мне его действительно жаль. Лев Ефимович, давайте я напрямик выскажусь.

– Говори, не стесняйся.

– Волевым решением Веньку можно на любую должность назначить, и тем самым выставить его на посмешище. Ну, какой из него инженер, если он не знает таблицы умножения. И это не образ, он действительно её не знает.

– Для меня это новость. Я знал, что с образованием у него плохо, но не думал, что настолько плохо.

– А если он не знает азов, то чему и как его учить? Было бы неплохо ему для начала пройти экстерном обычный школьный курс с хорошим репетитором, а там видно будет. Лев Ефимович, если вы так печётесь о племяннике, то поговорите об этом с его матерью. Не дура же она, в конце концов.

– Это нереально. Все её подруги знают, что Веня инженер, и он на пути к вершинам. Павел Иванович, я похож на подкаблучника?

– Нет.

Лев Ефимович действительно на него не походил. Уверенный взгляд и манеры привыкшего командовать человека, свидетельствовали о другом, но он сказал,

– И, тем не менее, это так. Я подкаблучник. И ладно бы у жены, такое бывает даже с президентами, а то ведь у сестры. Должно быть синдром младшего брата. Она с детства привыкла командовать мною, да так и идёт. Впрочем, остальным тоже достаётся. На её мужа без слёз не глянешь, а про Веньку и говорить нечего. Скажу честно, тёща у меня не подарок, но по сравнению с Софьей она ангел. Да если бы не она, то я этого оболтуса и близко не подпустил бы к предприятию. Сегодня Павел Иванович ты дал ей укороту, но это ещё не победа. Она только раззадорилась, и я не знаю даже, существует ли человек, способный её обуздать?

– Такой человек есть. Полковник легко решил бы эту проблему.

– Какой полковник?

– Ну, это я его так называю. По слухам он полковник в отставке. А зовут его Родион Алексеевич Коновалов.

– Имя как будто знакомое, но не помню в связи с чем. И что?

– Он хороший психолог с опытом укрощения баб. Приёмы у него нестандартные, но эффективные. Плюс умение внушать.

– Гипнотизёр что ли?

– В том то и дело, что нет. Обычным разговором убеждает и толковые советы даёт. Думаю, есть смысл к нему обратиться. Человек эрудированный, подскажет что-нибудь.

– Давно вы с ним знакомы?

– Недавно. Всё началось с собаки.

– У вас есть собака?

– Да, чудесная немецкая овчарка по кличке Фирма. С ней были проблемы, так жена где-то откопала и привела этого Родиона Алексеевича, как специалиста по собакам. По этой части он действительно волшебник, с собаками управляется так, что в цирке позавидуют. А потом оказалось, что он и в людях разбирается.

– А вот это уже интересно! У меня ведь тоже есть кобель немецкой овчарки по кличке Фриц, и у него есть проблемы. Уж будь добр Павел Иванович, познакомь меня с этим собачьим психоаналитиком, а там видно будет. Кстати, почему бы нам собак не повязать?

– Фирма ещё молоденькая. Немного погодя, обязательно.

Так началась их дружба, и через полгода Павел Иванович стал начальником цеха, а Лариса села у его кабинета секретаршей. Эта дружба окрепла благодаря сотрудничеству с Родионом, который довольно авантюрным способом решил проблему с Веней и его матерью, но об этом речь впереди.

Встреча восьмая.

После нашей первой встречи прошёл год, и на дворе опять стоял май. Хрустальный воздух и ясное солнышко бодрили, и создавали хорошее настроение. Несмотря на обещание, Коновалов больше не заезжал в гости. Что-то у него не слаживалось. Я изредка с ним перезванивалась, но последнее время он замолчал. Павел Третьяков тоже хотел его увидеть, попросил его телефон, и при встречах интересовался новостями о Родионе. Но зачем, не говорил.

В обеденный перерыв появился вестник. Им оказался наш водитель Миша. Почему-то смущаясь, он подошёл ко мне и сказал,

– Вера Максимовна, тут такое дело, вам привет от вашего знакомого.

– От кого?

– Ну, этого, Родиона Алексеевича.

– А где ты его видел?

– Да у меня бабушка живёт на хуторе в Новореченском районе, это километров шестьдесят отсюда. Дня четыре назад она руку сломала, так я у начальника отпросился, и съездил туда к ней порядок навести, помочь, и всё такое. Вот там я его и встретил. Он сейчас у них почтальоном работает.

– Как это?

– Обычно. Идёт с сумкой, почту разносит, и меня увидел. Я поздоровался, и зря, наверное. Он меня узнал, но как-то не обрадовался. Привет вам передал и пошёл дальше.

Я тут же позвонила Родиону, но связи не было. Миша сказал,

– Там сигнал плохой, вышки далеко, да и хутор в низине.

– А ты ещё туда поедешь?

– Надо бы съездить. Хотел на субботу машину попросить, но дадут ли?

– Дадут. Я сама попрошу, только и я поеду с тобой.

– Хорошо, Вера Максимовна. Спасибо вам.

Страшно заинтригованная, я пошла к шефу и попросила машину на субботу. Узнав зачем, он разрешил без разговоров, и только попросил рассказать потом обо всём. В пятницу вечером приехала Даша, и, узнав новость, загорелась,

– Мы знаем истории про Коновалова в основном из слов. А сейчас с ним явно происходит что-то в его стиле, и нам выпал шанс увидеть его в деле. Я еду тоже.

У Дашиной подруги Лизы в воскресенье был день рождения, который планировалось отметить в узком студенческом кругу. Даша позвонила ей, и объяснила причину, по которой может задержаться, обещав репортаж с места, если позволит связь.

Настала суббота. Без всяких приключений мы прибыли на хутор, и добрались до Мишиной бабушки. Она нам сообщила, что почту носит новая женщина, а прежняя почтальонка уволилась. О мужчине наводить справки нужно именно у неё, а его здесь нет уже дня три. И рассказала, как найти бывшую разносчицу корреспонденции. Хутор был компактным, и нашли мы её быстро. Вышла черноглазая симпатичная женщина лет сорока по имени Люба. Нарядное платье красиво сидело на её не по–деревенски хрупкой фигуре. Узнав, кого мы ищем, она вдруг закраснелась, и вильнула взглядом, но информацию выдала,

– Ой, а Родион не говорил, что его будут искать. Только здесь его нет.

– А где он? Это важно.

– Ну, если важно. Он сейчас в Новореченской, начальником почты работает. Там его и найдёте. Ой, хорошо, что вас увидела, сейчас минуточку.

Она сходила в дом и принесла мне телефон Коновалова,

– Забыл он его тут, передайте ему, пожалуйста. Скоро ко мне жених приедет, надо готовиться, уж извините.

И ушла. Мы с Дашей хлопали глазами, и переваривали новости. Затем я посмотрела на Мишу. Он понял без слов,

– Я знаю, где это. Не так далеко. Отвезу вас, и назад к бабушке.

И мы поехали в райцентр. В машине Даша сказала,

– Да, карьерный рост у него на зависть Наполеону.

Миша попросил,

– Вера Максимовна, а можно я с вами? Хоть глазком на него, интересно же!

– Прибавь газу, а то пока доедем, он уже в министрах будет.

Вот и почта. Большой операционный зал в современной пристройке, а контора в чистеньком, довоенной архитектуры, основном зданьице. Сотрудница равнодушно показала путь, и мы втроём зашли со служебного входа. Постучали в кабинет с табличкой начальника, и услышали приглашение войти. Зашли. За столом собственной персоной сидел Родион Алексеевич. Он был в парадной форменной одежде службы связи, и с деловым видом перебирал бумаги на столе. Наше появление стало для него сюрпризом, и, скорее всего, неприятным. Но он хорошо держал удар. Через секундное замешательство взгляд его остановился на Мише, и он произнёс,

– Ага, вот вы как меня нашли. Здравствуйте. Вера Максимовна, я скоро освобожусь, а вы пока обождите на улице. Тут проверяющий из области должен зайти….

Он не договорил. Открылась дверь, и зашёл проверяющий. Он был невысок, внешностью смахивал на Путина, и так же был решителен. Миша и Даша банально раскрыли рты. Мы просто не успели выйти, и стояли столбами. Инспектор заговорил очень дружелюбно,

– А вот и я. Сейчас попрощаемся с тобой Родион, и я поеду в новую жизнь. Люба, наверное, уже заждалась. Господи, как хорошо, что мы встретились. Столько лет о тебе ни слуху, ни духу. Расскажу Веронике, вот уж обрадуется. Да и отец тоже. Ведь последний раз, когда о тебе были известия, ты работал в Москве патологоанатомом. Старик этим гордился. Чего тебя на почту потянуло?

– Дело прошлое. С тех пор многое изменилось.

– Это правда. Я вот, тоже. Но теперь мы, считай, родня.

– Далёкая.

– Неважно, адрес ты должен помнить. Приезжай с супругой, мы будем рады. А это кто?

Было заметно, что Коновалов в цейтноте, и с трудом реагирует,

– Это водитель, а это Вера, … сестра. Познакомься. А это, значит, эта, племянница, соответственно. Даша.

– Боже милостивый! Я ведь о вас с детства слышал, и вот увидел.

Он галантно поцеловал нам с Дашей руки, и представился,

– Дмитрий Патрикеев! Отныне ваш, хоть и далёкий, но родственник.

И, обращаясь к Родиону, сказал,

– Да, вот сейчас только вспомнил, статую, что Казимир с тебя лепил, он выгодно продал.

– Дмитрий, тебя ждут.

– Действительно! Ну, всего вам хорошего! Досвидания.

И мы душевно с ним распрощались. После ухода Дмитрия наступила тишина. Коновалов задумчиво смотрел в пространство. Затем он хлопнул ладонью по столу и сказал,

– Кажись всё. Пошли отсюда.

Когда мы вышли на улицу, Миша спросил,

– Я больше не нужен?

Коновалов ответил,

– Спасибо, езжай к бабушке. Мы тут сами разберёмся.

И обратился к нам,

– Идёмте, тут недалеко.

Завернув за угол, мы скоро подошли к красивому особнячку. Родион сказал,

– Вы тут постойте в тенёчке, а я схожу, переоденусь, и поедем домой.

Связь в райцентре была хорошей, и когда он зашёл в калитку, Даша воспользовалась моментом, и сообщила друзьям по сотовому, что их герой в своё время был патологоанатомом, и с него лепили скульптуры. Кроме того, она умудрилась снять Коновалова в кабинете за столом, взятым напрокат маленьким фотоаппаратом.

Открылись ворота, и мы увидели женщину лет сорока пяти, провожающую уже переодевшегося Коновалова. Она держала его за руку и что-то говорила. Зоркая Даша отметила,

– А старушка горячо на него дышит. Могу спорить, что он тут не скучал.

Старушка была миловидной брюнеткой из тех, про кого можно сказать «дама приятной полноты». Как бы в подтверждение, дама обняла и поцеловала Родиона Алексеевича далеко не братским поцелуем, а когда машина тронулась, она перекрестила её вслед. Родион подъехал к нам, мы уселись в машину, и двинулись в путь. Доехав до трассы, Родион остановился и сказал,

– Милые женщины! Если вы не возражаете, то сделаем крюк, и заедем в Камчатскую, Мне необходимо утрясти кое–какие дела. А потом, если у вас есть немного времени, можно будет заглянуть в моё холостяцкое логово, и пообедать. А уж потом в город. Так как?

Мы сразу изъявили желание побывать у него в гостях. Когда ещё случится такая оказия?

За окнами мелькал привычный степной пейзаж – поля, лесополосы и редкие камышовые балки. Разговор начал Коновалов,

– Я понимаю, что у вас масса вопросов, и сейчас расскажу в чём дело. Но сначала хочу попросить у вас прощения за невинную ложь, когда я назвал вас родственниками. Сценарий вас не предусматривал. Вы появились в неподходящий момент, я слегка растерялся, и ляпнул первое, что пришло в голову. А это нехорошо.

– Да ничего страшного!

– Как сказать. Бывает, что маленькая ложь рождает немаленькие последствия, особенно у меня. Примеры были, и я просто опасаюсь сознательно врать.

– Успокойтесь Родион Алексеевич. Ну, какие тут могут быть последствия?

– Всякие, сразу и не угадаешь. Вдруг с Митькой, где столкнётесь? Он вас теперь за родственницу держит, ещё привяжется.

– Вряд ли это произойдёт, город большой. Лучше расскажите, чего вас туда занесло.

– Да, началось всё банально, такое бывало и раньше, а тут как-то всё закрутилось.

Коновалов ехал из Зернограда и на повороте подобрал голосующую женщину. Тут же выяснилось, что ей надо в другую сторону, но до трассы было по пути. Женщина пригляделась к Родиону и сказала, что где-то его встречала раньше. Коновалов активно поддержал это направление разговора. Оказалось, что они действительно раньше виделись, и не где-нибудь, а на свадьбе племянницы Родиона. Более того, Люба, так звали женщину, приходилась какой-то тёткой мужу племянницы, то есть, они оказались сватами. И уже на правах родственника Родион предложил Любе доставить её прямо домой. Он был живой человек, и просто на неё запал. Предложение было кстати, автобусы на хутор случались редко, и Люба согласилась. Муж её разбился на машине, и она уже давно была вдовой. Люба ещё на свадьбе была не против пообщаться с Родионом, но он был несвободен. Она сказала,

– С вами тогда была молоденькая блондинка, говорила, что ваша жена. Это правда? Ведь ей на вид и тридцати не дашь.

Коновалов хмуро ответил,

– Было дело. Целых три месяца жили.

– Так вы сейчас вольная птица?

– Вольнее не бывает.

Люба рассказала, что работает почтальоном, а в Зернограде была у заболевшей матери. Когда приехали на хутор, Люба напоила Родиона чаем с пирожками. Неподалёку был пруд, и он спросил, ловится ли там рыба. Люба сказала,

– Мужики рыбалят, а вы тоже любитель?

– Да у меня и удочки с собой, и лодка резиновая в багажнике.

Родион накопал червей и пошёл на пруд. К вечеру он поймал с десяток крупных плотвичек, и Люба с удовольствием их пожарила. После ужина Родион завёл разговор о том, что настоящая рыбалка бывает на утренней зорьке, когда есть шанс поймать сазана. Люба намёк поняла, и предложила ему переночевать. Что между ними было ночью, и было ли вообще что-нибудь, история умалчивает, но на другой день они были на «ты». На зорьке Родион пошёл на рыбалку. Сазан не попался, а гибрида он натаскал. Однако вернувшись, он застал Любу в расстройстве. Ей сообщили, что мать в больнице, где ей готовятся делать операцию по удалению жёлчного пузыря. Люба собралась ехать в больницу, чтобы ухаживать за больной. Исполнившись доверием к Родиону, она и упросила его поразносить почту два – три дня, пока мать не начнёт вставать с постели. Дело, мол, нехитрое, я покажу, а ты человек неглупый, разберёшься. Коновалов проявил благородство, и согласился. Хотя это было против правил, но на хуторе к нему придираться было некому.

Он отвёз Любу в больницу, и стал временным почтальоном. Вообще-то он сильно не напрягался, и жил это время в своё удовольствие. Каждое утро он занимался любимым делом, то есть шёл на пруд. Разноска корреспонденции много времени не занимала, подписчиков было не густо, а приглядывать за немудреным Любиным хозяйством было нетрудно. С Любой он общался по обычному линейному телефону. Её пребывание у матери несколько затянулось, и местный народ даже стал к нему привыкать. Наконец во вторник текущей недели Люба сообщила, что мать выписывают из больницы. В среду утром Родион поехал в Зерноград, перевёз Любину мать домой, и они отправились на хутор. Люба попросила Родиона заехать в райцентре на почту, получить зарплату. Он не возражал.

В здании почты Люба пробыла недолго, но вышла оттуда озабоченной. Она пояснила Родиону, что её двоюродная сестра Ольга работает на почте бухгалтером, и её нет на работе. И надо бы её навестить, так как у неё проблемы, а живёт она почти рядом. Родион не возражал, и через минуту машина остановилась возле красивого дома из белого кирпича. Люба сказала, что проблема, скорее всего с мужем Ольги, который был начальником почты. Они нашли Ольгу в кухне, где она сидела с покрасневшими глазами. Увидев заходящую Любу, она разрыдалась,

– Всё, подсидела змея подколодная! А сама уехала в отпуск в Турцию, чтобы на неё не подумали, и она вроде как в стороне.

Заметив Родиона, она спросила у Любы,

– А это кто?

– Сват Родион Алексеевич, твой однофамилец, между прочим. Он помог мне с матерью.

И она рассказала, кто кому и кем приходится. Ольга завороженным взглядом смотрела на Родиона, и вдруг сказала,

– Родион Алексеевич, человек хороший! Помогите в беде! Хотите на колени стану?

– Какая беда? Чем я могу помочь?

– Собой! Побудьте пару дней начальником почты.

Родиона от удивления качнуло,

– Как это? И зачем?

– Я сейчас вам всё расскажу.

Ольга раскраснелась, и начала обрабатывать Коновалова. Её муж Роман Андреевич Коновалов во всём был хорош. И хозяин, и семьянин, и на работе не последний, но у него был тяжкий порок – он был запойный. Выглядело это так: без всяких видимых причин раза два в год он уходил в «отключку» дней на десять или чуть больше. Набрав два или три ящика спиртного, он запирался в подвале, и пока всё не приканчивал, оттуда не выходил. Подвал был вполне благоустроен, с кушеткой и телевизором, а закуски Роману много не требовалось. Затем неделю отходил, и бодро продолжал нормальный трезвый образ жизни. Ольга постепенно к этому привыкла, и только старалась на это время оформить отпуск или больничный. Многие на почте знали о закидонах начальника, но относились к ним снисходительно. Человек он был хороший, и никому не мешал жить.

Всё изменилось с приходом новой заместительницы, молодой и рьяной. Узнав о слабости шефа, она решила его подсидеть, то есть попросту сдать. И вот, дождалась. На днях он внезапно ушёл в подвал. Та, заметив его отсутствие, отправила докладную наверх, а сама ушла в отпуск, чтобы начальник не смог этого сделать. Добрые люди из области предупредили Ольгу, что на днях приедет инспектор из управления, и не столько для ревизии, как для проверки доноса. И не сегодня–завтра он заявится. И вот, глядя на Родиона, Ольгу осенило – проверяющий, какой-то Патрикеев, в лицо начальника не знает. Увидит в кабинете трезвого человека в форме, да и уедет.

– Вам, Родион Алексеевич, и делать ничего не надо, просто сидите в кабинете, а общий разговор поддержать сумеете. В курс дела я вас быстро введу. Не погубите!

– Да почему я?

– Так вас же никто не знает! Идеальный вариант! Сотрудникам скажем, что вы из области, им всё равно, а девочки из бухгалтерии на нашей стороне, ненавидят они эту фурсетку. А главное, костюм вам по размеру!

– В этом вся женщина. Костюм подходит, значит всё. А где жить-то?

– Здесь и переночуете, если потребуется. Дом сейчас пустой. В конце концов, чем вы рискуете? Если уж на то пошло, давайте я вам заплачу! Назовите цену.

– Это лишнее.

Родион сдался. Он отвёз Любу домой, загрузил свои пожитки в машину, и вернулся в райцентр. Успели вовремя. Инспектор прибыл во второй половине дня, но Родион, одетый по форме, уже полчаса сидел за столом, и разгадывал шахматные задачи. Зайдя, он представился,

– Дмитрий Патрикеев, инспектор управления. Вот бумаги.

– Коновалов. Присаживайтесь. Слушаю вас.

Инспектор сел и как-то странно уставился на Коновалова, а затем произнёс,

– Да, изменился ты Родион, но всё равно тебя ни с кем не спутаешь.

Родион растерялся, но виду не подал,

– Разве мы знакомы?

– Я понимаю, много лет прошло и меня не узнать, ведь я ещё пацаном был, изменился сильно. А фамилию Патрикеевых помнишь? Веронику, Аркадия Осиповича? Неужели забыл?

– Господи боже! Митька, ты что ли?

– Я! Он самый я!

Инспектор подбежал к вставшему из-за стола Родиону, и заключил его в объятья. Услышав крики, нервничавшая возле дверей Ольга приоткрыла дверь, но, заметивший её Родион, за спиной инспектора сделал рукой успокаивающий жест. Она поняла, что события пошли не по сценарию. Возбуждённый Митька рассказывал,

– Смотрю – твоя фамилия, инициалы вроде тоже твои. Думаю, неужели он? И напросился в инспекцию. И ведь угадал! Давай в ресторан закатим и отметим встречу!

– А проверка?

– Да ну её. Потом отчёт составлю.

– Сразу видно, что инспектор ты неопытный. Завтра в райцентре все собаки будут знать, что инспектор с начальником в кабаке гуляли, и песни матерные пели.

– Ну не здесь же нам сидеть? Пошли к тебе домой. Неужели погонишь меня в гостиницу?

– Конечно, нет. Пошли, я только Ольгу предупрежу, а ты жди в машине.

– А кто это?

– Как это кто? Разве неясно?

– А–а! Понял. Жду.

После его ухода сразу же зашла Ольга и удивлённо спросила,

– Что это было?

– Неожиданное осложнение. Этот инспектор оказался моим старым знакомым, а это здорово запутывает ситуацию. И ведь зарекался я врать! Стоит только начать, а потом всё накручивается снежным комом, и назад хода нет. Придётся как-то выкручиваться.

– Вы уж как-нибудь, Родион Алексеевич.

– Как-нибудь не годится. Митьку надо обрабатывать и охмурять по полной программе, ведь он знает моё имя. Он уверен, что я ему рад, и мечтает у нас, то есть у меня с вами, погостить, хотя бы сегодня, и у нас же переночевать.

– И что? В чём проблема?

– Я плохой актёр, и не смогу играть роль вашего мужа.

– А вы и не играйте, вы им побудьте. Сами же сказали, что назад хода нет.

– Ладно, попробую, кое–какой опыт всё же имеется. Нам теперь Ольга, как говорится, ночь продержаться, а там я придумаю, как его сплавить.

Ольга по военному кратко спросила,

– Что делать?

– Готовить угощение. Мне денег на коньяк, и пока мы будем в магазине, убрать все фотографии. И учтите, я пить не буду, бремя угощения на хозяйке.

Ольга готовила неплохо, и угощение получилось отменным. Выпивали в основном Дмитрий с Ольгой, а Родион лишь пригубил, чтобы не обидеть гостя. Беседа получилась долгой. Вначале были воспоминания, из которых Ольга ничего не поняла, так как не знала действующих лиц. Она даже не поняла кем раньше был Коновалов, то ли музыкантом, то ли патологоанатомом, то ли ещё кем-то, и с возрастающим любопытством она стала приглядываться к Родиону. Но он больше помалкивал. Расслабившись, Дмитрий пожаловался на личную жизнь. Детей у них с женой не было. А последнее время она демонстративно загуляла с его начальником, став его любовницей. Пришлось развестись с разделом квартиры. Но он не падает духом, и, чтобы не видеть этой мерзкой рожи начальника, договорился о переходе в управление железной дороги на хорошую должность с хорошим окладом. Затем Дмитрий сказал,

– Эх, люблю бывать на природе. У вас тут наверное пруды есть. Порыбачить бы хотелось, да удочек нет.

Родион осторожно сказал,

– Ну, удочки не проблема, имеются. Я сам люблю на поплавок поглядеть. И пруд хороший знаю, там плотва водится, а недавно два килограммовых гибрида попались.

Дмитрий загорелся,

– А может, махнём? А? Будь другом!

– Если ты серьёзно, то давай ложиться пораньше. Я тебя ни свет, ни заря подниму.

Дмитрий по–детски обрадовался и согласился. Постелили ему в бывшей детской. Родион сказал Ольге,

– Нам придётся спать в одной комнате, иначе покажется странным.

Возражений не было. Дмитрий ушёл спать, а Родион вышел во двор покурить. Некоторое время он анализировал свои принципы, и решил, что сейчас особый случай, а потому запрет на связь с замужней женщиной можно проигнорировать. Зайдя в спальню, он нагло залез в постель к Ольге, и занялся с ней любовью. Позже он оправдывался, что этого требовала ситуация, да и сама Ольга была не против того, чтобы он стал мужем во всех отношениях, хотя и временным.

Рано утром Коновалов поднял Дмитрия и потащил на пруд. Он ехал впереди, а Дмитрий на своей «десятке» двигался следом. По пути Родион завернул к Любе, объяснил ситуацию, и попросил сготовить и принести на пруд какой-нибудь завтрак, хотя бы кофе в термосе или чаю. Она пообещала. Дмитрию он объяснил, что заезжал к дальней родственнице, вернее к свахе.

Клёв был неплохим, и они приятно проводили время. Затем пришла Люба и принесла на завтрак кофе в термосе с горячими пирожками в полотенце. Она была в домашнем простеньком платье, ни капли не скрывавшем её природных очертаний тела, а они у неё были на уровне. На фоне хрустальной тишины и лёгкого тумана над неподвижным зеркалом воды, Люба казалась сказочной феей. Дмитрий зачарованно смотрел на её изящные пальчики, колдующие с полотенцем и чашечками, а когда уловил задумчивый взгляд её карих очей, то ловушка с клацаньем захлопнулась. После её ухода у Дмитрия пропал интерес к рыбалке, и он спросил,

– Кто это был?

– Я же тебе говорил. Тётка мужа моей племянницы.

– А это …?

– Зовут Люба. Вдова. Сорок лет. Свободна. Это тебя интересует?

– Да, очень интересует! Знаешь Родион, я ведь приехал донос на тебя проверить. А как тебя увидел, сразу понял, что это всё туфта.

– Знаю. И автора знаю.

– Вот как? А зачем это ей?

– Разве трудно догадаться?

Лицо Дмитрия отобразило работу мысли, а затем он сказал,

– Кажется, я понял. Теперь устрою репутацию этой крысе. Больше она тут работать не будет. Родион, а нельзя ли мне с Любой ближе познакомиться?

– Можно, но только всерьёз. Люба строго себя держит, и лёгких отношений не признаёт. Такие как она, замужем не гуляют. И не замужем тоже.

– Всерьёз, конечно всерьёз! Меня по–другому не интересует.

– Тогда пошли к ней, я попрошу её рыбки тебе нажарить, и поеду по делам, а ты не зевай. Да смотри, чтобы всё деликатно.

– Да ты что? Я человек воспитанный!

И Коновалов уехал, оставив Дмитрия на попечение Любы. Когда Родион вернулся, Ольга посмотрела на него вопросительным взглядом. Он ответил на него,

– Всё в порядке. Заместительницы тут больше не будет.

– А где Дмитрий?

– Здесь хуже. Он у Любы завис, и, кажется надолго.

– До вечера?

– Возможно навсегда. Если не объявится сегодня, то надо готовиться к бракосочетанию.

Ольга хлопнула в ладоши,

– Ух, ты! Любовь с первого взгляда?

– А что тут удивительного? Люба женщина красивая.

– Да, она неплохо сохранилась.

Коновалов постарался уйти от этой темы,

– Слушай Оля. Вот сейчас, бог даст, выкрутишься ты из ситуации. А потом он ведь всё равно так или иначе загремит под фанфары. А ведь уже не молоденький.

Ольга кинулась Родиону на грудь и заплакала,

– Даже не знаю, что и делать! Был бы он забулдыгой, так давно уже …. Человек ведь хороший, а такое вот несчастье!

– Успокойся, сядь. Лечиться пробовали?

– Да где там! И не подступиться.

– Давно он?

– Ящик уже выпил.

– Время, значит, ящиками меряете. А можно посмотреть на него?

– Можно, ключ у меня есть. А зачем? Запойных не видел?

– Видел. Всяких видел. Мысль у меня одна есть. Но первым делом надо его осмотреть.

Ольга как-то странно на него посмотрела, но за ключом сходила. Когда они зашли в подвал, Роман спал. Он издавал звуки нездорового храпа, гармонировавшие с бубнящим телевизором. В подвале был обычный вонючий гадюшник.

Родион приступил к осмотру. Действовал он бесцеремонно, но довольно профессионально. На врачебный осмотр это не очень походило, скорее, был осмотр скотины ветеринаром. Не проявляя брезгливости, Родион ощупал живот и печень, заглянул в ноздри и зубы, а также, закатив веки, осмотрел глаза. Как тряпку перевернул Романа на живот, и со спины прослушал сердце. Затем пересчитал бутылки, и вышел из подвала. Ольга смотрела на всё с изумлением.

– Родион, а ты вообще кто? Врач?

– Сейчас уже никто, но кое в чём разбираюсь. Пошли отсюда.

Сели на кухне. Обедать было ещё рано, и Ольга заварила чай. Родион изложил выводы,

– Здоровье у него не богатырское, но средние показатели приличные, ещё попрыгает. Печень в норме, сердечко слабенькое, но прямой угрозы нет. Сосуды у него поганые, причём такие, что ещё пара загулов, и он ослепнет. Ему давно пора у кабинета окулиста в очереди стоять, и вместо дурости серьёзно лечиться.

– И в самом деле, жаловался он как-то на зрение, мол, круги какие-то. И что?

– Я ведь почему его смотрел? Подходит он.

– К чему?

– Я знаю способ излечения от пьянства. Моё изобретение, так сказать. Опробованный. Результат стопроцентный. Но очень тяжёлый для пациента. Из-за этого я его редко применяю. А тут закавыка. Я всегда действую с согласия пациента, а тут кого спрашивать-то?

Коротко и решительно Ольга сказала,

– Меня!

Родион думал минуты три, а потом сказал,

– Ладно. Ситуация форс–мажорная, так что ответственность за его согласие на тебе. Да и я отсюда уеду. Он потом будет спрашивать, ток скажешь, что был заезжий специалист. Но предупреждаю – действует всего двенадцать лет.

– Я не ослышалась? Двенадцать лет?

– Да.

– Но ведь это не всего, это же целых двенадцать лет! Действуй!

– Значит так: подготовительный период он фактически прошёл, поэтому лечить начну с вечера. Возможно, и ночь прихвачу, а сейчас пробегусь в аптеку, ингредиенты кое–какие нужны. Запасайся сывороткой, и побольше, желательно целое ведро. Здесь село, до вечера раздобудешь. Завтра он будет пить исключительно её. На водку и не глянет.

Ольга перекрестилась,

– Господи! Неужели это правда? Чего доброго, а сыворотки я добуду сколько надо.

Про способ лечения я так и не узнала. Некоторые сведения из Родиона невозможно вытянуть, а про этот метод было только глухое упоминание о таинственном «водочном черве». Любопытно, что немногочисленные бывшие пациенты Коновалова тоже ничего не сообщали о том, чем они лечились, а только плевались и матерились. Родион сказал, что метод хорош в отдельных случаях, но для широкого применения не годится. Он приступил к лечению ближе к вечеру при закрытых дверях, и что он делал Роману, Ольга не видела. Спать он не ложился, и с небольшими перерывами ночью два раза сходил в подвал. Затем, обождав минут десять, отнёс больному трёхлитровую банку сыворотки. Вернувшись, он залез в кровать к Ольге, и сказал,

– Всё. Лечение закончено, теперь он к спиртному не притронется. А у тебя Оля завтра нелёгкий день. Будешь таскать ему туда сыворотку.

– Разве ему нельзя оттуда выйти?

– Можно, но не нужно. Увидишь – поймёшь.

Роман ещё сутки не выходил из подвала, загадив его вплоть до телевизора. К вечеру Родион из каких-то трав сделал отвар зелёного цвета, и напоил им Романа, после чего тот заснул спокойным сном. Тем временем события развивались с неимоверной скоростью. На следующий день приехали Дмитрий с Любой, и объявили, что решили пожениться. Люба подала заявление об увольнении, и ушла к Ольге, оставив мужчин наедине. Дмитрий с восторгом рассказал как он сделал предложение Любе, и как у них всё хорошо сладилось. Переехать к нему в город Люба согласилась без долгих раздумий. Вопрос с домом тоже решился быстро, Люба пустила на квартиру молодую пару до возвращения из армии Любиного сына. Остались кое–какие хлопоты, но к завтрашнему дню всё образуется, и они отправятся в город подавать заявление. Свадьба будет очень скромной, но взамен Дмитрий приготовил Любе сюрприз. Тщательно подбирая слова, Родион сказал,

– Рад за тебя Дмитрий! Вот только меня и Ольгу на свадьбу не зови.

– Почему?

– Потому что я скоро отсюда уеду.

– Куда?

– В родные места. Сейчас объясню. Здесь на почте есть некий Роман Андреевич, так он практически с Ольгой живёт.

Дмитрий присвистнул,

– В жизни б не подумал. А в рыло? Не думал, что ты миндальничать умеешь.

– Нет смысла. В этой ситуации я третий лишний. Разве у тебя не то же самое было?

– Может ещё всё уладится?

– Я тоже на это надеюсь.

Они вышли на улицу, и вскоре к ним подошла Люба. Незаметно для всех она не в шутку заехала Родиону кулачком в бок, но он не подал виду.

В субботу утром протрезвевший и очищенный Роман вышел из подвала, и на слабых ногах доплёлся до кровати. Родион зашёл, и о чём-то побеседовал с ним, а потом отправился на почту встречать Патрикеева. Прощаясь во дворе с Родионом, Ольга спросила,

– А как же теперь быть? Заявится к нам этот Дима, а вместо тебя другой мужик.

– Это будет не скоро. Вместо свадебной попойки он отправится с Любой в морской круиз. А когда вы с ним встретитесь, скажешь, что я тебя бросил, ты вышла за Романа, и он взял твою фамилию. Он и отстанет.

Ольга печально улыбнулась и сказала,

– Самое странное, что это правда. Роман в самом деле при регистрации взял мою фамилию. Своя у него была не очень – Портянкин.

Когда в рассказе Коновалова прозвучала эта фамилия, я расхохоталась. Он насупился,

– Смех здесь неуместен. Фамилия не несёт смысловой нагрузки, это всего лишь некий опознавательный символ. Абстракция. Только сам человек может быть смешон или велик, но не звучание его фамилии. Заметьте, многие фамилии звучали бы смешно, если бы не были знамениты – Ломоносов, Толстой, Грибоедов и прочие великие. Не кажутся смешными фамилии великих лётчиков Водопьянова, Чкалова и Коккинаки. Многие известные фамилии вначале были характерными прозвищами – Брюхан, Моргун, Глазун, то есть зевака, да их тьма–тьмущая.

– Родион Алексеевич, я это знаю. Тут другое.

И я рассказала печальную историю Марлены Фридриховны. Коновалов заулыбался,

– Оказывается этот Портянкин заочно вам известен! А вашей Марлен Дитрих ещё повезло. Идиотские родители такое имечко могут прилепить, что ахнешь. Я вот тоже грешен, одному человеку в погонах такие имена выбрал для близнецов, что ужас. Я шутил, но кто же знал, что он шуток не понимает, и воспримет это всерьёз? Бедные дети!

– У меня уже сложилось мнение о ваших шутках Родион Алексеевич.

И тут мы прибыли в Камчатскую. Коновалов остановился возле банка, зашёл туда, и провёл там некоторое время. Я поняла, что у него просто кончились деньги. Наконец он вышел, и мы поехали к нему домой. По пути он остановился возле магазина, и купил хлеба. Небольшой двухэтажный многоквартирный дом, где проживал Родион, располагался почти в центре станицы. Квартира на втором этаже оказалась в стиле его одежды, то есть эклектика выпирала на каждом шагу. Кухня была мечтой хозяйки, вся в красивой плитке, как и ванная с санузлом. Приборы были современные и недешёвые. Всё сверкало и говорило о надёжности и комфорте. Но две комнаты были оклеены какими-то невзрачными обоями, плохо гармонирующими с потолочной плиткой. Большого беспорядка, характерного для холостяка, не было, но до идеального тоже было далеко. На первый взгляд казалось, что мебель расставлена как попало. Красивый современный секретер соседствовал с шифоньером шестидесятых годов, а пустые промежутки были в неожиданных местах. На самом деле мебель была расставлена продуманно, просто для Родиона важна была не красота, а функциональность. Как потом выяснилось, почти вся мебель была изготовлена самим Родионом, хотя выглядела как фабричная. Рядом со стенкой до потолка находился удобный компьютерный стол. На нём располагались сам компьютер, принтер, и другая электроника. Японский телевизор показывал более сотни спутниковых каналов. Книги и пластинки занимали все видимые полки и невидимые ниши. Это были научные издания по истории, философии, психологии, а также разного рода публицистика. Беллетристика явно была ему неинтересна. Но она имелась. Основная масса книг была в сундуках, и даже в мешках. Там было много классики ещё с советских времён в хороших переплётах. В этом плане Коновалов оказался довольно прижимист, и выманить у него что-нибудь даже на время оказалось непросто. Даша сразу кинулась к компьютеру,

– Ух ты! А интернет есть?

– Само собой. Иначе от этих побрякушек толку немного.

И они заговорили о модемах. Я погасила эту тему, и отправила Дашу на кухню что-нибудь приготовить. А у Коновалова было из чего, холодильник не пустовал, и даже не пришлось идти в магазин. Сам он, как объяснил Родион, готовил неважно, да и не любил это занятие, а больше ходил по столовым и кафе. Даша осмотром осталась довольна, и начала что-то готовить на скорую руку. Мы присели за журнальный столик. Мне захотелось удовлетворить давнее любопытство, и посмотреть фотографии Коновалова в молодости. Родион погрустнел,

– С фотографиями беда. Мой архив почти весь уничтожен. Сгорел.

– А что случилось?

– Моя бывшая жена была человеком импульсивным, и во время одного импульса сожгла всё, что подвернулось ей под руку, а подвернулось много. Меня дома не было и остановить приступ вандализма было некому.

Из каких-то глубин он извлёк большую сумку, где в беспорядке лежало внушительное количество фотографий, в основном старых и очень старых. Родион пояснил,

– Это мне досталось в основном по наследству, где от бабушки Авдотьи, где ещё от кого. Толку от этого добра мало, ведь я не знаю кто снят на большинстве фотографий. Моего осталось всего ничего, ну и немного современного. К сожалению всё в куче. Нужно перебирать.

Этим мы и занялись под комментарий Родиона. Первыми обнаружились небольшие фотографии юного Коновалова, вероятно с документов, и единственный сохранившийся портрет юноши в строгом костюме с галстуком. На обороте был указан возраст – восемнадцать лет.

Родион печально сказал,

– Это мой первый в жизни костюм. Хватил я из-за него лиха в своё время.

Были и детские снимки, где Родион выглядел худощавым и несколько шланговатым подростком, которые он охарактеризовал так,

– Был я гадким утёнком, и превратился в гадкого лебедя, но в молодости выглядел неплохо, девушки не шарахались.

Либо он набивался на комплимент, либо в самом деле так считал, но в юности Родион был действительно красив, и это не могло скрыть черно–белое качество снимков. Однако он не относился к смазливым красавчикам. Сквозь юношескую припухлость уже проступала мужская закостенелость. Стриженый налысо он не выглядел уродливым из-за правильной формы головы. Лицо европейского типа. Высокий лоб и прямой аккуратный нос. Блондин, но не белобрысый. Короткая причёска с косым пробором гармонировала с чёрными бровями и рисунком губ небольшого рта. Если бы не выражение глаз, это лицо можно было бы представить на плакате, но серьёзный, и в то же время наивный взгляд делал его облик живым. Он походил на какого-то артиста, но трудно сказать на кого именно. Наверное многие замечали этот артистизм облика, и неспроста его завлекали на эту стезю, полагая, что и внутри он артист. Отметив моё внимание, Родион сказал,

– Наверно мои генетические корни на севере Европы. Когда я был в Эстонии, местные принимали меня за своего, и все старались говорить со мной на их ужасно трудном языке.

Теперь я по–другому смотрела на Коновалова. После увиденного многое стало проясняться в отношениях Родиона с женщинами. Кто же будет шарахаться от высокого симпатичного паренька, обладающего к тому же спортивной фигурой. Скорее наоборот, девушки с замиранием сердца мечтали, чтобы он обратил на них внимание. Ему простили бы всё, даже если бы он оказался балбесом. Не исключено, что в ту пору в какой-то мере он им и был. Затем попались две фотографии жены Коновалова, и их свадебный снимок. Родион печально доложил,

– Остатки роскоши. Было штук семьдесят. Его жена была красивой натуральной блондинкой. Внешностью она смахивала на немецкую певицу C. C. Catch в более плотном варианте. В её взгляде читалась неприкрытая тупая стервозность. В отдельном чёрном конверте хранились снимки дочери Лизы. Она была совсем не похожа на мать, и писаной красавицей её назвать было трудно. Но всё-таки она была хороша собой, а улыбка делала её неотразимой. Известно, что девушки юга России, то есть Кубани, дона, и Ставрополья, в массе своей самые привлекательные на планете, о чём можно говорить не кривя душой. А Лиза была просто одной из них. И было впечатление, что я раньше её видела. Тут вспомнилась молодая Тамара Сёмина из фильма «Крепостная актриса», на которую Лиза была похожа, и я решила, что впечатление отсюда. Впорхнула Даша и объявила, что на скорую руку готова яичница с колбасой, и заварен чудесный пековый чай. Также к чаю имеется вкусненькое. Увидев фотографию Лизы, она здорово удивилась,

– Ой, а Лиза здесь откуда?

Коновалов оживился,

– Разве ты знаешь мою дочку?

Даша присмотрелась,

– Это не она, а как похожа.

Тут дошло и до меня на кого. Она была похожа как две капли воды на Дашину подругу Лизу, с которой делила квартиру.

Коновалов заинтересованно спросил Дашу,

– А эта твоя подруга в клипах не снималась?

– Да нет, ничего подобного, она вообще с Украины.

– А то я уж подумал. Как-то раз Лизка дала мне одну запись с клипом известного певца. Там в сюжете снята девушка одна, ну прямо Лизкина копия, один в один. Она одному хлопцу соврала, что в клипе снялась. Он посмотрел и поверил, так ребята табуном стали за ней ходить. Вот мне и интересно. Видно любит природа пошутить.

И тут из старых фотографий выпала одна, увидев которую, я оцепенела, и, с трудом ворочая языком, спросила,

– А это… кто?

Родион взял в руки изображение молодого офицера в форме сороковых годов, и, задумчиво глядя на него, сказал,

– Я эту фотографию видел с детства, а кто это такой узнал недавно. Мать перед смертью сказала, что это Максим Григорьевич Голицын, мой биологический отец.

Моя девичья фамилия была Голицына, а на фотографии был мой родной отец. Мне стало плохо, в глазах потемнело, и впервые в жизни я свалилась в обморок. Родион всполошился,

– Даша! У неё припадок! Неси воды!

Даша метнулась на кухню, принесла в кружке воды, брызнула на меня, а Родион открыл балкон. Рассвирепев на Коновалова, Даша закричала,

– Вы ещё не поняли? Да от общения с вами любой становится припадочным! Что вы ей сказали?

– Да ничего особенного. Сам не понимаю с чего это она. Баба с виду здоровая.

Даша схватила фотографию,

– Ой! Это же дедушка! А у нас такой фотографии нет.

– Чей дедушка?

– Мой дедушка, мамин папа.

До Коновалова начало доходить. Он побледнел и начал вслепую шарить по столику рукой. Затем сел в кресло и помотал головой,

– Так это …, это получается ….

Я уже очнулась, села на диване, и сказала,

– Это получается, что ты мне родной брат по отцу!

Даша взвизгнула, и стала переводить взгляд с одного на другого. Вдруг у неё зазвонил телефон. Это друзья интересовались скоро ли она прибудет на день рождения. Она машинально поднесла телефон к уху, и, не выслушав, сказала,

– Да пошли вы!

И выключила аппарат. Это как-то разрядило напряжение, а Коновалов ни к селу, ни к городу сказал,

– Значит сегодня я Патрикееву не соврал. Подумать только!

Я вспомнила, как умер отец, и только сейчас поняла, что он хотел сказать перед кончиной. Я подошла к Родиону, обняла его, и горько заплакала у него на груди. Даша прижалась ко мне и стала хлюпать за компанию. Он гладил меня по голове, и бормотал,

– Ну чего вы плачете? Не пойму.

Но выглядел он тоже неважно. Успокоившись, я рассказала,

– Когда отец умирал, то пытался мне сказать что-то важное, но его трудно было понять, дыхания не хватало. Медсестра прислушалась и сказала,

– Он говорит, что у вас что-то есть, и его надо найти. Может деньги?

И вот сейчас я поняла, чего мне нужно было искать. Слава богу, что ты нашёлся сам! Теперь у меня есть то, о чём я мечтала с детства – старший брат, добрый и сильный. А у Даши теперь есть родной дядя, который не даст её в обиду.

Родион сказал, что когда он узнал про всё, то подумал о вероятных братьях или сё страх. Он хотел даже обратиться в передачу «Жди меня», но передумал. Я удивилась,

– Почему?

– Показалось как-то неэтично.

– С какой стати?

– Мало ли? Вдруг и правда кто сыщется. Я-то им обрадуюсь, но вот обрадуются ли мне они, ещё вопрос. Может я им как собаке пятая нога?

– Перемудрил ты Коновалов. Слава богу, что у тебя ангел такой активный.

– Какой ангел?

– Тот самый, которого ты считаешь насмешником. Видно он не только на шутки способен. Не зря же он нас целый год носами сталкивал.

– Ты серьёзно в это веришь? Нет ангелов в природе. Я говорил про них фигурально.

– Я верю фактам.

Даша прекратила этот дикий разговор,

– Идёмте, наконец, кушать, а то всё остыло.

Мы прошли на кухню, и с неожиданным аппетитом всё прикончили. После этого Родион поглядел на нас и сказал,

– Я не знаю, что в таких случаях положено делать. Всякой родни у меня навалом, а действительно близких людей немного. Сестра Нина, дочка, и теперь ещё вы. Делиться радостью с кем попало, не хочется. Может, прямо сейчас махнём к Нинке?

Я взяла его за руку,

– Родион, давай не будем суетиться! Это ты железный, а я всё-таки женщина, и нервы мои на пределе. Мне кажется, что на сегодня впечатлений достаточно.

– А ведь и правда, бедные вы мои. Честно говоря, я тоже выбит из колеи. Не каждый день такое с людьми происходит.

И мы больше никуда не двигались. Разговаривали долго, но как-то сумбурно. Спали на удивление крепко и допоздна. А на другой день Родион отвёз нас домой. По дороге он рассказал ту давнюю историю, с которой всё и пошло.

Если кто и виноват в случившемся, так это бабушка Авдотья. Началось всё просто и незамысловато. Молодой офицер Максим Голицын после войны проходил службу в Крыму. Приехал в отпуск, и случилась у него любовь с местной девушкой Полиной. Голицын не был бабником, он имел серьёзные намерения основать семью. Полина ему поверила, и они вступили в отношения. Максим начал хлопотать о регистрации брака, чтобы вернуться в часть с законной женой. Но на их пути стала бабушка. Чем ей не угодил Максим, неизвестно, но она наложила запрет на этот брак, и на эти встречи. Преграда оказалась нешуточная, и дело расстроилось. Разочарованный Голицын отбыл к месту службы, а через некоторое время выяснилось, что Полина беременна. Она сообщила об этом Максиму. Время было суровое, и Максим, как человек казённый, просто так не мог сорваться с места. И он в письмах начал умолять Полину, чтобы она бросила всё, и ехала к нему, а там уж как-нибудь на месте всё устроится. В те годы беременность без мужа считалась большим позором, и когда стало невозможно скрывать большой живот, Полина решилась, и сбежала к Максиму, но в пути родила. Бабка вернула её домой, и быстро подыскала ей мужа из фронтовиков, с которым Полина переехала в другое место от разговоров. Когда Голицын вернулся, то никого уже не застал. Найти их было нетрудно, но никакого смысла в этом не было, так как Полина была замужем, а у его сына был другой отец. Он уехал навсегда, и где-то создал другую семью. Так, что, о существовании Родиона он знал, и возможно какое-то время интересовался его жизнью.

Наконец мы приехали домой. Настала наша очередь угощать Родиона. Пообедав, он уехал домой, обещав в скором времени вернуться, и начать знакомить нас с обретёнными родственниками. Однако, это было ещё не всё. В скором времени заявились Дашины друзья в количестве трёх человек. Обеспокоенные её ответом по телефону, и его отключением, они решили, что произошло что-то неординарное. Андрей спросил с порога,

– Что случилось?

Даша ответила в своём обычном задорном тоне,

– Случилось. Я думаю, что наш клуб следует закрыть. Время приколов закончилось. Родион Алексеевич оказался маминым родным братом и моим дядей.

Наступила мёртвая тишина, стоявшая минуты три. Все переваривали это невероятное сообщение. Прервал молчание Ботаник. Обычно он никогда не проявлял инициативы в разговоре, а только отвечал, если к нему обращались. В этот раз, он как школьник поднял руку, и сказал,

– Я думаю, что всё только начинается по–настоящему и серьёзно. Даша права – время шутливого отношения к феномену Коновалова прошло, но это не повод для закрытия клуба. У меня вот тоже есть некоторая информация по Коновалову, но вероятно недостоверная. Всё-таки Фамилия Коновалов совсем не редкая, и хотелось бы уточнить. Лично я думаю, что речь идёт о его однофамильце, но учитывая известную плотность необычных совпадений, решил обратить ваше внимание на один любопытный факт.

Все впервые слышали длинную речь Ботаника, и с интересом воззрились на него, особенно Лиза, которая сказала,

– Ну, давай свою информацию. Удиви нас ещё и ты.

И Ботаник удивил,

– Два дня назад на соседнем балконе громко лаяла собака, а я сказал, что нет на неё Коновалова, тот бы её вмиг воспитал. Мать переспросила,

– Какого Коновалова?

– Родиона Алексеевича. Это знакомый Дашиной мамы. Он специалист по собакам.

Мать внезапно побледнела, и охрипшим голосом сказала,

– Какое совпадение.

– Мама, разве вы с ним знакомы?

– Нет. Меня взволновало совпадение имени. Слушай Юра. Я никогда тебе об этом не рассказывала. У меня ведь был брат Родион. Случилось так, что он попал в детдом, откуда его усыновили некие Коноваловы и дали ему свою фамилию. А потом, когда ему было уже восемнадцать, он нашёлся. Как я была счастлива! Мне тогда тринадцать лет было. Какой он был добрый и красивый, не передать!

– А что потом? Куда он делся?

– Погиб.

У мамы выступили слёзы. Она достала две фотографии, и сокрушённо сказала,

– Вот всё, что от него осталось.

Я и подумал, а вдруг мамин брат имеет какое-то отношение к нашему Коновалову? Ведь похоронен он в станице Камчатской.

И Ботаник протянул фотографии Даше. Та, едва взглянув на одну, взвизгнула с криком,

– Мама глянь!

Хорошего качества снимок был сделан в городском парке. На скамейке сидел наш молоденький Родион, а рядом к нему прильнула девочка подросток. За спинкой стояли мужчина и женщина средних лет. Юра пояснил, что девочка, это его мама, а стоят бабушка и дедушка. На другой фотографии виднелся гроб с большим количеством венков. На одном виднелась надпись «Родиону от …». Народу было много, но по виденным накануне фотографиям, я узнала его маму Полину, бабу Фросю, Нину, и бабу Авдотью. У всех были скорбные лица. В голове у меня всё смешалось. Вероятно, это отразилось на лице, и Ботаник спросил,

– Так он вам знаком?

– Это он и есть!

– Но как?

Я лихорадочно схватила телефон и вызвала Родиона. Ответа не последовало. Но через минуту он отозвался,

– Верочка, я за рулём не разговариваю. Сейчас остановился, теперь говори.

Я с пятое на десятое пересказала ему сообщение Ботаника. Было слышно, как он застонал,

– Ну вот! А парень у вас?

– Да.

– Его мать Валентиной зовут?

После уточнения я ответила,

– Да. Валентиной.

– Дай ему трубку.

Я отдала телефон Ботанику. В тишине разговор был слышен.

– Тебя как зовут?

– Юра.

– Юра, этот разговор не телефонный. Мы обязательно встретимся и я тебе всё объясню. Только ты маме не говори, что я живой. Вообще ничего не говори. История эта тяжёлая.

Затем уже мне сказал,

– Успокойся Вера. Потом расскажу. Главное, не думайте, что я выходец с того света, как некоторые по темноте своей считают.

Андрей вдруг произнёс,

– И после этого кто за роспуск клуба? Заметьте, меня уже не удивит, если кто-то ещё из членов клуба вдруг окажется родственником Коновалова.

В некоторой подавленности мы прошли на кухню, в молчании попили кофе, и ребята вскоре удалились, а Лиза осталась у нас ночевать.

Вот так в моей жизни появился Родион Коновалов, и последствия этого события кардинально изменили её течение. Уж очень непростым человеком оказался мой старший брат.

Конец первой книги.

Оглавление