«Beatles, секс-симфония номер один»

На обложке : Москва, вечер. Фото Сергея Саканского, модель Ольга Пуреховская

Кого ты любила, о ком страдала, о ком плакала

Кого ты любила, о ком страдала, о ком плакала на моем плече? Кто этот человек, твой бывший муж, на чьем месте я неожиданно очутился?

Постараюсь создать этот образ. Немолодой мужчина, несколько старше меня и намного старше тебя. Профессия – безработный кинорежиссер. В советское время закончил ВГИК, снял удачный дебют, снял одну полнометражную картину. Долго ходил в непризнанных гениях. В революционные годы чуть не умирал с голоду, затем как-то пристроился – в прокатную компанию, и как бы опять занимается кино, только с другого конца. В искусстве – неудачник. В жизни – вполне преуспевающий мужчина.

Он читал какой-то спецкурс, недолго халтурил преподавателем – в музилище, где ты училась, еще совсем девчонкой. Уж не знаю, как стеклись на твоем небе звезды, но ты влюбилась с первого взгляда в эту царственную осанку, в этот жгучий черный взор, в эту благородную седину.

Надо заметить, что такая серебристая, ухоженная седина вырастает только у самых отъявленных подлецов. Потому что они, подлецы, возможно, гораздо глубже и сильнее страдают, чем мы, грешные. Еще из категории рано седеющих – алкоголики, чья убеленность происходит от частых похмельных мучений, и наркоманы, если, конечно, им удается дожить до седин.

Но девушки не знают об этом. Они думают что седина – это следствие тяжелых жизненных травм, мучительных переживаний, сложной, трагической судьбы – таинственность и загадочность.

Наверное, этот мужчина чрезвычайно умный, чертовски умный, гораздо умнее меня. Иначе почему он считал тебя полной дурой, не находил с тобой тем для общения, стеснялся вводить тебя в свой круг, брал каких-то женщин на стороне – страшных и старых, но, по его мнению, более достойных, чем ты.

Скорее всего, увидев влюбленную красавицу, к тому же – физиологическую девушку, он просто убоялся упустить шанс. Странный какой-то человек, вот бы покопаться в его черепе и душе.

Очевидно, что ты не очень нравилась ему физически, как я не нравился тебе. Наверное, он так же редко смотрел тебе в лицо, как ты – мне. И всегда смотрел на сторону, как ты со мной.

Кончилось тем, что он привел другую женщину и заявил, что намеревается жить втроем, как Лиля Брик. Не вынесла душа поэта, и ты ушла от него. И тут же, почти без всякой паузы, у тебя завелся я, заместитель.

Вся эта жизнь состоит из каких-то концентрических кругов, замкнутых, симметричных друг другу отношений. И все мы просто играем роли, просто играем друг друга. Как будто где-то в другой реальности происходит одна и та же история, а все наши встречи и расставания, все наши счастливые и несчастные любови – только ее отражения.

Я решил убить эту женщину

Я решил убить эту женщину. Ту, которая отобрала у тебя твоего мужа, разрушила твою семью, сделала сиротой твою дочь.

Это был простой и точный расчет. Когда этой женщины не станет, муж снова будет тебе мужем, ты снова вернешься к нему. И больше не будешь так страдать.

Убийство твоей соперницы казалось мне легким делом. Сначала я планировал инсценировать ограбление, потом – изнасилование, потом – и то и другое. Мысль об изнасиловании мучила меня. Именно мучил вопрос: на кого, за какие достоинства променял тебя муж? Что в ней такого, в этой женщине, старой, седой, некрасивой? Во имя чего можно тебя – самое прекрасное, самое дорогое существо на свете – выбросить из дома? Чего такого нет у тебя, что есть у нее?

В общем, я решил распотрошить эту куклу, посмотреть, что у нее внутри, убедиться, что это не я сошел с ума, думая, что на тебе сошелся клином белый свет.

Все эти мысли длились несколько минут, не более чем прочитать слова, об этом рассказывающие. Мыслепреступление… За минуты я успел побыть и убийцей, и сумасшедшим.

Была оттепель в начале марта. Я вышел на балкон и долго рассматривал рябину под моим окном, всю в радостном безумии прозрачных сосулек. Я думал о подарке тебе на праздник. Образ подарка виделся мне родным этой самой застекленной рябине: я хотел принести тебе что-то, имеющее такую же преходящую красоту и столь же быструю смерть. Что-то такое, что вспыхнуло бы на солнце миллионом сверкающих радуг и навсегда исчезло. Как я, как несчастливая любовь моя.

Мало ли у меня было девушек, мало ли я влюблялся и страдал. Но никогда прежде мне бы и в голову не пришло передать свою девушку другому. Бывшему мужу там или кому.

Следовательно, все мои прошлые любови были лишь только желанием обладать, страстью, увлечением и т. д. И убийство тут не при чем. Важно то, что я хотел – любой ценой. Хотел, чтобы ты была счастлива.

Это значит, что я никогда никого не любил до тебя. И я растерян, раздавлен, несчастен и жалок. И я опять стою на этом балконе, я вижу эту рябину в снегу, ее кровь с молоком… И я никогда больше тебя не встречу, потому что ты бросила меня, и не к мужу ты вернулась, а некоего третьего нашла. А этот недоделанный, несостоявшийся убийца в начале марта – бессмысленный отморозок, тусклый, безысходно несчастный и никому не нужный – в любой своей любви, прошлой и будущей.

Я никого не любил до тебя

Я никого не любил до тебя, и это, может быть, грустно… Потому что ведь каждому хочется, чтобы у него была какая-то богатая, полная жизнь. Что он весь такой загадочный, что он любил и страдал, любил какую-нибудь девушку, которая потом умерла, или это он сам ее замочил, закопал, а потом – рыдал и страдал. Курил на горючем камне.

Вот и получается, что я лишился прошлого, тайны, богатого внутреннего мира. Не было ничего. Ничего интересного, ничего особенного, и вот, стою я, смотрю на тебя снизу вверх, словно на белую колонну, и с постыдной завистью шепчу:

– Жили же люди…

Beatles, секс-симфония номер один

BEATLES, секс-симфония номер один – стоит ли вспоминать подробности?

SOMETHING – мы танцуем, медленно раздевая друг друга, одежда падает на пол. Когда Джордж в последний раз всхлипнет: «You know I believe and how», на тебе останется только нательный крестик. На мне же, гнусном безбожнике, не останется ничего.

В этой песенке какое-то пьяное соло, от него мутнеет твой взгляд… Еще у тебя есть привычка закатывать глаза, когда все начинается. Ты думаешь, что ты закрываешь глаза – ведь тебе становится темно… Но ты их именно закатываешь, и я вижу твои белки. Жуткое зрелище, между нами говоря. Вернее, было бы жуткое, если бы на твоем месте оказалась другая… Вот интересно, кто сейчас на моем месте смотрит с радостным ужасом в твои чудовищные белки?

TILL THERE WAS YOU – мы катаемся по полу, и непонятно, где чьи руки и ноги, и все труднее найти твои губы, и ты становишься пьяной, и слепо хватаешь меня за… И отдергиваешь руку, словно обжегшись… Ну, он и вправду уже горячий. Ты ловишь его ртом, и я отвечаю тебе симметрично, и мы замираем до последнего F+7, завязавшись в немыслимый узел седьмой ступени фа-мажор.

Образ этой песенки с детства вызывал у меня лишь одну картину: Пол сидит на парапете набережной, внизу море в огнях, сверху холмы и горы (в огнях, в огнях…) а он болтает ногами и поет, бренча на акустической гитаре. Здесь, пожалуй, не только музыка совпадает с действием, но и слова, потому что и вправду я ничего не вижу и не слышу, когда со мной ты…

AND I LOVE HER – мы начинаем свое движение, оно пока еще медленное, потому что я руковожусь не ритмом, а сменой аккордов. Их там целых тринадцать, хоть вещь и кажется простой…

И теперь тебе необходимо выговориться… Все, что ты говоришь, непередаваемо ужасно, и я бы покраснел от этих слов, не будь я уже и так весь красный и в жарком поту…

SHALALALALALALA – здесь Джон поет развязно, как-то даже развратно, и если не прислушиваться к словам – а кто ж в такой момент прислушивается? – то можно счесть весь этот шалала-музон за жесткое порно.

Ты бы и рада продолжать мирные беседы, но… Здесь кончается искусство. Ты слишком уже поглощена собой, чтобы обращать внимание на меня – того, кто бьется о невидимую стену, словно шмель о стекло…

NOT A SECOND TIME – полный улет в необозримые туннели, потому что уже все стекла разбиты… Это у нас с тобой, на полу, на ковре, а в природе – просто сумеречный свет, дым табака и марихуаны, тени ребят в студии вокруг рояля, может быть, такого же «Шредера», как твой.

Ты как-то обмолвилась, что эта песенка сама по себе может довести тебя до оргазма, особенно рояль Мартина, его проигрыш… (Лично, я, будь я женщиной, к тому же – такой горячей, как ты, скорее всего, потерял бы разум от барабанных дробей Ринго.)

ACROSS THE UNIVERSE – мы отдыхаем, глядя в потолок, и я вижу на белом поле образы дождя, бумажного стаканчика, твоего почтового ящика с рекламными листками и миллиона любимых глаз, летящих сквозь Вселенную… Как же я люблю тебя!

Все это, конечно, теория, фантазии, которые приходили мне в голову, когда я записывал диск. Я ничего не говорил – просто принес тебе музыку. Но ты почему-то все ставила и ставила его сначала, и на третий раз, когда глаза твои воскресли, ты хлопнула ресницами и сказала:

– Получилось!

И потом мы перешли с тобой к эротической симфонии номер два, уже зная, чего именно хотим от этой музыки…

Жизнь литератора в принципе смехотворна

Жизнь литератора-профи в принципе смехотворна. Как можем мы писать о нормальных людях? Что мы в них понимаем? Смерть литератора – это тоже нечто комическое, в узком (театральном) смысле этого слова.

Сегодня был в гостях у моей поэтессы. Она настоящее чудо, сокровище, одна из немногих, вдаль уходящих жительниц страны бедняков и гениев.

Если наша с тобой повесть тянет не более, чем на женскую прозу, то ее рассказ можно назвать настоящим триллером. Ты просто бросила меня, а ее возлюбленного (также поэта) заказали и убили – за какую-то жалкую квартиру, доставшуюся ему от предков. Теперь я пишу книгу прозы о тебе, а она – книгу стихов о нем. И все мы – действующие лица какой-то комедии литераторов.

Странная у нас, ненастоящая жизнь. Я вижу грандиозное болото из букв и знаков препинания, где мы стоим, простирая друг к другу руки – кто по колено, кто по пояс, а от кого остались лишь пузыри.

Моя поэтесса обратилась ко мне с просьбой. Разрешу ли я ей ПЕРЕПОСВЯТИТЬ стихи? Те, которые были посвящены мне, посвятить теперь другому, погибшему человеку? Потому что надо сделать книгу и выпустить ее. А стихов посвященных ему, не так уж и много.

Я подумал: ну и пусть наша жизнь иллюзорна. И меньше всего мне хочется, чтобы она стала настоящей. Потому что она станет настоящей лишь в том случае, если убийца прочтет эту книгу. И выйдет из книги в реальность.

Я удовлетворил ее просьбу. Нет проблем, моя дорогая, нет никаких проблем. Будем считать, что у меня просто отобрали игрушку. Потом она долго плакала на моей груди, снова рассказывая одну из своих страшных женских тайн, которым нет числа и сметы.

Милая моя поэтесса. Я очень хочу, чтобы ты жила.

Оглавление