«Кирилл и Ян (сборник)»

Сергей Дубянский Кирилл и Ян

сборник

Кирилл и Ян

Ян уже почти час стоял в коридоре вагона, наблюдая за мельканьем голых деревьев, серыми облаками на сером небе и огромными грязными лужами, соединявшимися протоками в мерзкой жирной глине. Какой транспорт, кроме могучего «Кировца», мог решиться тут проехать, Ян не представлял, но колея явно принадлежала не трактору.

…Может, «землеход» инопланетян? По типу нашего лунохода. Хотя лучше не надо. Если они увидят весь наш бардак, то просто уничтожат эту страну гораздо раньше, чем она загнется сама — чтоб другим неповадно было…

Мимо прошла толстая проводница, и Яну пришлось прогнуться, коснувшись холодного влажного стекла. Это вернуло от глобальных проблем к сиюминутной реальности, и он заметил, как недовольно взглянула на него девушка в голубом фартучке, следовавшая за проводницей — она уже третий раз проходила мимо с салатами и похожими на раздавленных мышей, серыми котлетами. Наверняка ей было не понятно, чего человеку не сидится в своем купе, на мягком диване. …Но не буду ж я объяснять всем и каждому, что органически не выношу запаха грязных носков! Все равно ведь не поймут — для них это нормально. Чертов Славик!.. (они познакомились еще до того, как сосед снял туфли) Неужто сам не чувствует?.. Хотя чувствует, иначе б не убрал их на ночь в пакет — охрененно благородный жест!.. Впрочем, здесь во всем так — все делают вид, что хотят, как лучше, а получается…

Ян обернулся — Славик преспокойно разгадывал кроссворд, а напротив сидела девушка с издевательски символичным именем Виктория и ела салат из пластиковой тарелки.

…Я находиться там не могу, а она ест! Во истину, победа всеобщего быдлизма!.. — Ян снова отвернулся, хотя и пейзаж за окном в точности соответствовал его настроению.

— Ян! — раздался голос Славика, — слышь!

— Что? — при этом Ян не обернулся, хотя обычно на это второе, придуманное имя, всегда реагировал быстрее и охотнее, чем на первое, которое значилось в паспорте.

Первое имя знала лишь мать, жившая в тысяче километров от Москвы; университетские приятели, с которыми Кирилл практически не общался, и главный редактор, сам заинтересованный в сохранении тайны. Конечно, были еще всякие администраторы гостиниц, вокзальные кассиры, гаишники, но они не знали второго имени, и для них он являлся обычным клиентом, а не корреспондентом популярного столичного еженедельника. Вторым именем он подписывал репортажи, им представлялся, по нему его знали — Ян Борецкий! Это ж совсем не то, что тяжеловесно корявое — Кирилл Колодин.

— …Ян, столица Турции ведь Стамбул? А тут не подходит.

— Анкара, Славик. Это в пятом классе проходят…

Творческий псевдоним возник сам собой — имя Кириллу нравилось давно, а фамилия прилепилась, вроде, случайно, но тут же обрела глубинный смысл. Во-первых, она прекрасно сочеталась с именем по национальному признаку, что немаловажно для восприятия образа автора. Во-вторых, у основной, наиболее тупой части публики, она ассоциировалась с некоей борьбой (журналист ведь непременно с чем-то борется, что-то клеймит, раскрывает чьи-то ужасные тайны), а у более просвещенных протягивала ниточку к мятежной Марфе Посаднице, в незапамятные времена сражавшейся за отдаление Великого Новгорода от Москвы и за подчинение его полякам. Получилась вполне органичная «польская линия», хотя в самой Польше он никогда не бывал, да особо и не рвался — не та это страна, где ему хотелось бы жить. Его больше привлекала Австрия; особенно, сказочный городок Зальцбург, втиснувшийся среди Альп, родина великого Моцарта.

…За каким хреном я еду?.. В Выхино вчера строительный рынок полыхнул — пиши-не хочу, а тут буду выворачиваться наизнанку… было б перед кем! Перед дегенератами, которые не знают столицу Турции? Они ж и читать не умеют, а ищут знакомые буквы! А сейчас еще подрастет поколение, взращенное на ЕГЭ — во, будет закат цивилизации… — Ян проводил взглядом заброшенный хутор, отделенный от дремучего леса полуразвалившимся забором. Мысль замерла, так как ее развитие неминуемо толкало в бездонную черную пропасть.

Обычно, на время командировки, Кирилл, сохранивший за собой крохотную коморку в уголку сознания, спал, даже не напоминая о себе, но поскольку сейчас работа еще не началась, он решил подать голос:

— …Зато какой здесь народ! Допустим, не везет ему с правителями, а он все-таки выживает и будет выживать. Вспомни, к примеру, прошлый год…

И Ян вспомнил. Вспомнил затопленные дома, плавающую мебель, торчащую из воды кабину КамАЗа; но самое жуткое впечатление оставила вздувшаяся туша коровы, дрейфовавшая вдоль столбов, обозначающих скрытую водной гладью дорогу. Еще Ян помнил лихих ребят из МЧС (собственно, сейчас он и ехал к ним); вместе они тогда искали укрывшихся на крышах и чердаках людей, которые стерегли свое добро от мародеров. Ян сделал тогда материал об этом катастрофическом паводке, определив главной героиней бабку, чудом втащившую на крышу козу и объявившую, что не бросит «кормилицу», и, если «Богу так угодно», умрет вместе с ней. Репортаж получился настолько пронзительным, что после его публикации в области началась проверка, и один из вице-губернаторов даже лишился кресла.

— И что? — Ян презрительно посмотрел на «соседа по телу», но поскольку ему было скучно, снизошел до более обстоятельной беседы, — героизм нужен там, где нет профессионализма, а у нас его нет нигде; потому Россия — страна героев. Великая победа, твою мать, сняли вице-губернатора! Так на его место поставят такого же — это ущербная сама вертикаль власти… Ты тут народом восторгаешься, а если вдуматься — когда козы и шмотки ценятся дороже собственной жизни, это что? А я скажу — это уже извращенное сознание!..

— Насчет вещей, согласен, а, вот, бабку с козой, я понимаю, — Кирилл вспомнил, как пацаном кинулся на здоровенного пса, спасая котенка, но делиться своими воспоминаниями не стал, представляя реакцию «соседа»; он молча закрыл дверь в свою коморку, и Ян с радостью вернулся в день сегодняшний. Правда, радоваться было особо нечему — командировочное задание выглядело абсолютно бесперспективным, из раздела «По следам наших выступлений».

…Да ни хрена там не изменилось!.. Ян привстал на цыпочки, сделал пяток едва заметных наклонов, потому что поясница затекла от долгого стояния, но нюхать грязные носки было намного хуже.

— Ян! — снова донеслось из купе, — первый президент США, демократ! Ни Линкольн, ни Вашингтон почему-то не подходят!

— Они и не подойдут — при них еще никаких партий не было. А первый демократ — это Кливленд.

— Блин, точно! Откуда ты все знаешь?

— В школе хорошо учился, — пошутил Ян, но и с юмором у Славика оказалось неважно; он удивленно отложил ручку.

— Я, блин, академию закончил, и то не знаю!

…Представляю, какая академия в твоем Мухосранске, — Ян усмехнулся, — тебе б мой диплом показать — ты б только на «Вы» разговаривал… — но промолчал — он давно отучил себя заниматься «метанием бисера перед свиньями».

На смену деревьям пришли серые, еще не просохшие под нежарким весенним солнцем, домики; потом они стали подрастать, делаясь благообразными и отгораживаясь каменными заборами; следы «землеходов» стали гуще, появились люди, магазины. Это начинался город, который за прошедший год успел смешаться с десятком других, точно таких же, превратившись в безликое нагромождение строений.

Вернее, нет, кое-что Ян помнил конкретно — например, загаженный голубями памятник Ленину на пустой площади, новенькое здание МЧС с развевающимися флагами у входа; кафе, где было вполне приемлемое пиво, но «резиновая» пицца.

…Сейчас поговорю с МЧСниками… хотя что они мне скажут, если в этом году особого паводка не было? Что все у них теперь хорошо? Так в России все всегда хорошо, пока где-нибудь не случится катаклизм — тогда сразу кидаются все проверять, и везде оказывается плохо… ну, страна у нас такая — сплошных авралов и «компаний по борьбе…»

Интересно, бабка с козой жива?.. Да, пожалуй, для начала съездим к ней, а дальше, посмотрим. Что-нибудь накропаю, коль уж за это платят. Собственно, для чего мы живем? Чтоб зарабатывать в трудах и тратить в удовольствиях…

Поезд вкатился на перрон и тяжело вздохнув, замер. В тишине возникли голоса, шаги, зашуршали пакеты. Ян никуда не спешил, поэтому вышел одним из последних, когда бурный людской поток уже перетек в город через новенькие кованые ворота; двигаясь по течению изрядно обмелевшего «ручейка», он вышел точно к стоянке такси.

— Мужики, в МЧС кто-нибудь кинет?

— Садись, — пожилой мужчина распахнул дверь, — две сотни.

…Все же в провинции есть своя прелесть, — Ян аккуратно пристроил на колени видавший виды кофр, — в Москве за две сотни разговаривать не будут, а здесь дверь открывают!..

— А правда, что Москва полдня стоит в пробках или врут, как всегда? Типа, чтоб мы тут на жизнь не шибко жаловались? — спросил вдруг таксист, останавливаясь у светофора.

— Не, вот в этом не врут, — Ян усмехнулся, — слушай, а с чего ты решил, что я — москвич?

— Есть в вас во всех что-то такое.

…Есть, — мысленно согласился Ян, — иллюзий у нас меньше. Только внешне-то как это проявляется? Оделся, вроде, по-вашему… — Ян отвернулся к окну, разглядывая облезлые четырехэтажные здания, явно построенные еще до войны. Горожане наверняка гордились «старинным» обликом главной улицы, а Ян чувствовал, что не смог бы прожить здесь и месяца — эти неторопливо двигавшиеся пешеходы; автомобили, степенно ползшие четко двумя рядами; витрины магазинов, сохранившие неформат начала перестройки — настоящее сонное царство. …А меня никто, слава богу, и не зовет сюда жить…

— В этом году разлив сильный был? — спросил он.

— Да так, — водитель пожал плечами, — снега почти не было, и весна затяжная. Вот, в прошлом году, да! У меня сестра в районе живет, так их чуть не смыло. Такое было в шестидесятом — я пацаном еще бегал, но помню.

— Кстати, а при социализме как с паводками боролись?

— Да никак, — водитель усмехнулся, — кому мы нужны в этой стране, хоть тогда, хоть сейчас? Ту же сестру взять — обещали, и компенсацию за имущество, и дом из бюджета отремонтировать, а в итоге, как вернулась в полузатопленную халупу, так и живет. Газ обещали подвести по какому-то там национальному проекту, так дотащили до поселка, а дальше, говорят, за свои бабки — шестьдесят штук с двора и пользуйтесь благами цивилизации. А откуда в деревне шестьдесят тысяч? Даже если дом продать и жить на газовой трубе, все равно не хватит. Вы ж этого не знаете в своей Москве. Я читал, у вас квадратный метр стоит сто пятьдесят тысяч, а у нас мерило — «продовольственная корзина»; типа, сколько хлеба и картошки человек может себе позволить съесть в месяц!..

Водитель замолчал, поняв, что отправляет претензии не по адресу, и Ян решил не продолжать тему — зачем объяснять какому-то таксисту, что ждет эту страну в обозримом будущем? Кто он такой? Его дело — крутить баранку.

…А помнишь, нашу коммуналку с сортиром в конце коридора? А как мать, ни свет ни заря, бегала занимать очередь за молоком?.. Вот было жуткое время!.. — напомнил Кирилл, — а сейчас все класс…

Вступать в полемику о том, что лучше — наше настоящее или наше прошлое, Яну не хотелось, и он предпочел возобновить беседу с таксистом.

— Думаешь, в Москве живут одни олигархи? — спросил он, — там есть и свои нищие, и своя «продовольственная корзина».

— Ой, да бросьте вы! — таксист, похоже, всех москвичей считал олигархами, и дальше они снова ехали молча.

Когда показалось здание цирка с плоской скошенной крышей и рекламными щитами на фасаде, а напротив белые флаги с «розой ветров», Ян узнал это место и попросил:

— Останови.

Такси лихо тормознуло у входа, но едва Ян вышел, поспешно отъехало, потому что к нему сразу направился суровый человек в серой форме. …Блин, конечно, а вдруг генерал подкатит на своем «мерине»? У нас же все для блага народа, — ехидно подумал Ян, поправляя на плече кофр.

Помпезно отделанный холл областного МЧС ничуть не изменился, даже телефон стоял на том же столике, и достав визитку, полученную в прошлом году, Ян набрал короткий трехзначный номер.

— Добрый день. Капитана Орехова можно услышать?

— Он на ликвидации. Должен быть к концу недели, — сообщил женский голос.

— А… — Ян напряг память, — лейтенант еще у вас есть; не помню, как зовут — молодой такой, высокий, красивый.

— Знаете, сколько у нас красивых высоких лейтенантов? — вздохнув, девушка положила трубку.

…Похоже, ей, бедной, лейтенанта не досталось, — Ян вышел на улицу, — вообще, классный расклад. И что — до конца недели торчать в этой дыре? Да и было б ради чего!.. Значит, работаем по стандартной схеме — зря только приехал…

— Извините, — он остановил шедшую мимо женщину, — а где здесь Администрация области?

Женщина, видимо, не признала в нем москвича, и посмотрела с подозрением, как на потенциального террориста.

— Вон, за угол повернете и метров триста.

— Спасибо, — снова поправив кофр, Ян отправился за угол.

Чтоб сляпать материал по «стандартной схеме», действительно, не требовалось покидать редакции, а достаточно было вдумчиво покопаться на сайте Администрации, потом найти «тревожные сигналы» и «сердечные благодарности», творчески все это переработать в словесный винегрет и приправить собственными выводами, зависящими исключительно от отношений центральных властей к властям данного региона. Но Ян был принципиальным противником подобной работы, считая, что она допустима в ежедневной газете, призванной лишь доносить информацию, а никак не в еженедельнике, где люди ищут анализ событий, какие-то неизвестные, как правило, пикантные подробности. Потому он и хотел прокатиться с Костей Ореховым по местам их прошлогодней «боевой славы». …Блин, как же называлась деревня-то? Бредихино?.. Бредякино?.. Синдякино?.. Ладно, гляну потом в компьютере…

Впереди возникла площадь с Лениным, по случаю подготовки к майским праздникам, отмытым от голубиного дерьма. На фоне прочих, здание Администрации смотрелось очень солидно, но для того, кто, как свои пять пальцев, знал Дом Правительства РФ, выглядело сараем, облицованным старой пожелтевшей плиткой. Ян поднялся на высокое крыльцо и миновав неработающий металлоискатель, сразу направился к телефону; нашел по списку нужный номер.

— Добрый день, — голос в трубке оказался гораздо приятнее и приветливей, чем в МЧС.

— Девушка, а кто у вас мог бы встретиться с прессой? — Ян назвал издание и фамилию. Фамилия, конечно, вряд ли, а, вот, название еженедельника определенно произвело впечатление.

— Что вас интересует?

— В прошлом году я был здесь во время паводка, когда целые деревни смывало…

— Ой, да мы уж и забыли этот кошмар, — перебила трубка, — все давно восстановили, людям компенсации выплатили…

— Кто б сомневался, — усмехнулся Ян, вспомнив родственницу таксиста, но девушка не почувствовала издевки.

— Хотите, сделаю подборку документов? — предложила она.

— Хочу, — Ян уселся рядом с женщиной, судя по выражению лица, пришедшей на кого-то жаловаться. Можно было б, конечно, разговорить ее и выудить какую-никакую темку, но мысль возникла совсем другая: …Как же так получилось? Маринка вчера днем звонила, и ей сказали, что Орехов на месте. То есть, он уехал сегодня утром? Не, я понимаю — ликвидация, но неужели не могли отправить кого-нибудь из «высоких красивых лейтенантов»? Что такое, не везет, и как с ним бороться…

— Кто здесь Борецкий?

Ян вскинул голову и увидел длинноногую девицу в мини, с распущенными русыми волосами. Вопрос звучал, по меньшей мере, глупо, если учесть, что, кроме мента на вахте, «жалобщицы» и Яна, в холле не было никого. Но Ян являлся гостем, и приходилось играть по принятым здесь правилам.

— Я, — поднявшись, он протянул «корочку». Девица мельком взглянула в нее и улыбнулась. Вообще, выглядела она не в меру сексуально для сотрудницы администрации. …Похоже, понятие дресс-кода сюда еще не дошло, — решил Ян, — если б у нас так одевались, я б реально жил во всех префектурах по очереди!..

— Пожалуйста, — девица подала диск, — здесь Решения областной Думы, Постановления…

— Спасибо, — Ян сунул диск в кофр, — а как вас зовут?

— Алена.

— Звучит красиво. Так вот, Алена, вы ж понимаете — любой официоз я мог бы получить и в Москве. Мне интересно, чтоб вы что-нибудь дополнили лично — то, чего нет в этих победных реляциях; мы ж оба знаем им цену. Поэтому предлагаю любое кафе, на ваш выбор.

— А если у меня, например, есть жених? Ну так, между прочим, — она хитро прищурилась, но Яна никогда не пугали даже мужья, а уж, тем более, женихи.

— Очень верно подмечено.

— Что именно? — удивилась Алена.

— То, что жених — это «между прочим», — Ян взял ее руку, — я, честное слово, не собираюсь претендовать на сие почетное место. Так что, Ален? Куда мы идем?

В этот момент, совсем некстати, появился солидный мужчина в очках, перед которым даже мент на вахте принял подобие стойки «смирно». Алена резко высвободила руку, но Большой Начальник проследовал мимо, даже не взглянув ни на кого, и скрылся внутри здания.

— Если, конечно, вы не удовлетворены информацией… — продолжала девушка, видимо, успев обдумать предложение.

Яна так и подмывало сказать, что его трудно удовлетворить с помощью CD, но вместо этого обворожительно улыбнулся.

— Да, не удовлетворен. И могу с чистой совестью написать, что местные бюрократы, вместо откровенной беседы, формально сунули мне дутый отчет о, якобы, проделанной работе. Так что, Аленушка, в ваших руках доброе имя области.

— Давайте вечером, в семь; здесь, у входа, — словно боясь передумать, девушка поспешила скрыться под защитой мента с тощей, явно пустой кобурой, но все-таки оглянулась, прежде чем, стуча каблучками, раствориться в длиннющем коридоре. Ян некоторое время наблюдал за призывно двигавшимися под узкой юбкой ягодицами и белой блузкой, сквозь которую просвечивала еще более белая полоска бюстгальтера. …Теперь можно сидеть тут и до конца недели, — решил он, — по крайней мере, пополню свою коллекцию… Правда, «музейные стеллажи» и без того ломились от «экспонатов», но тут уж сработала привычка — вечера не должны пропадать бездарно.

— …Она хорошенькая, — заметил Кирилл, молчавший все время, пока речь шла о работе.

— А ты знаешь у меня хоть одного «крокодила»? — Ян усмехнулся, — это только ты мог с очкастой Иркой из девятого «Б» сосаться по подъездам…

Кирилл униженно замолчал, и Ян, довольный собой, вышел на крыльцо. Протянутой рукой Ленин указывал на сквер по другую сторону площади, и Ян направился туда, чтоб взглянуть на содержимое диска — вдруг там не хватит материала даже на «стандартную схему».

Пройдя мимо укрытого с прошлой осени фонтана, он устроился на скамейке и достал ноутбук. На диске, действительно, оказалась масса обещанных документов, но их сухие строчки не впечатляли. По ним все, естественно, выглядело красиво, но Ян-то уже привык, что, чем красивее отчеты, тем меньше в них правды. Он уставился на мертвый фонтан.

…Все-таки не мешало б смотаться к бабке с козой, чтоб оживить всю эту ахинею, — посмотрел на диск, вылезший из ноутбука, — точно, деревня Бредихино! — Ян реально увидел синюю табличку на торчащем из воды бетонном столбике, — как у нас на факультете говорили — «Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете…» Или выражаясь современным языком — бешеной собаке семь верст не крюк…

— А как же планы на вечер? Ты что, хочешь пробросить такую девушку? — испугался Кирилл, — что тебе далась та бабка с козой? Напиши, что она жива… или не жива — проверять-то никто не будет!

— Да не могу я это написать, потому что — профессионал! А девиц таких полстраны!.. Конечно, если сравнивать ее с твоей Иркой, то, понятное дело…

— Что ты примотался к Ирке? — Кирилл обиделся, — сам все знаю, но она была единственной, кто на меня клюнул!

— В том, вот, твоя беда, — Ян вздохнул, — ты всегда ждешь, когда тебя выберут, а должен выбирать сам! Ладно, может, еще и успею вернуться к семи…

Ян уверенно направился в знакомую гостиницу, где, как и в прошлом году, редакция забронировала ему номер, а, заселившись, сразу поехал на автовокзал. Всю дорогу Кирилл молча вздыхал, и Ян перестал обращать на него внимание.

На автовокзале выяснилась потрясающая вещь — оказывается, автобусы в Бредихино не ходили; то есть не по какому-то стечению обстоятельств, а уже год не ходили вообще! Надо было ехать до какого-то Глушенково, а дальше восемь километров, хоть идти пешком, хоть лететь на крыльях.

…Я ж не имел в виду так буквально — трое суток шагать!.. — Ян растерянно остановился посреди зала, и Кирилл понял, что у него появился шанс.

— Слушай, какую сенсацию ты там хочешь нарыть? — начал он вкрадчиво, — если туда даже автобус отменили, ежу понятно, что никто там ничего не восстанавливал. Ну, пообщаешься ты с бабкой и ее козой, и что? Нечего там делать; тебе даже сверху подсказывают — все ж одно к одному, и Орехова угнали в командировку, и диск с документами уже есть… для полных дебилов, которые ни хрена не понимают, даже автобус отменили!.. И само название-то — Бредихино; от слова «бред»!..

Во всем этом присутствовала определенная логика, но Ян не мог допустить, чтоб непутевый «сосед» вмешивался и в его профессиональную деятельность — хватит того, что в свободное от работы он приставал с всякими глупостями.

В стороне от автобусов стояли пять грязных легковушек, водители которых, азартно резались в карты на капоте старой «шестерки», и Ян подошел.

— Мужики, Бредихино — знаете такой населенный пункт?

— И чо? — спросил один, даже не обернувшись.

— Ни чо! — Яна бесил этот беспросветный похренизм, — сгонять надо! Подождать пару часов и привезти меня обратно.

— Ну, туда — штука! — водитель эффектно убил козырной дамой пикового туза, — обратно — штука! — в ход пошел козырной король, — и каждый час ожидания — по пятьсот… а это вам, хлопцы, на погоны, — он бросил на капот две фоски и наконец обернулся, — что, командир, за три штуки едем?

— Едем.

* * *

Водитель оказался неразговорчивым, и Яна это устраивало — он не мог назвать причину, но не испытывал симпатии к этому человеку. Профессия, конечно, научила его приспосабливаться к любым собеседникам, но сейчас необходимости беседовать не было, ведь вся нужная информация ждала его в конце маршрута.

Ян уставился в окно, пытаясь отыскать колоритные штрихи, всегда придававшие репортажам яркость, но скоро понял, что ничего интересного вокруг нет и быть не может — лишь грязная обочина, редкая лесополоса с корявыми деревьями, корка прошлогодней листвы, еще державшая в плену хилую зелень, а за лесополосой бескрайние, вспаханные с осени черные поля.

Убогая бесконечность, среди которой он двигался к весьма расплывчатой цели, настраивала на философский лад, и тут, как всегда, появлялся Кирилл, ловивший подобные моменты.

— …И чего ты добился? — спросил он, отвлекая Яна от созерцания разбуженной, но еще не проснувшейся природы.

Про данный конкретный случай тот ответить не мог, поэтому перешел на глобальные категории.

— Всего! Ты посмотри на себя и на меня. Да ты должен, вообще, молчать в тряпочку за одно то, что я позволяю тебе паразитировать за мой счет! А ты, свинья, еще пытаешься мне что-то указывать!

— Ничего я тебе не указываю, — снова обиделся Кирилл, — пишешь ты, что хочешь…

— Ну, не хватало, чтоб ты еще совал нос в то, что я пишу! — Ян возмутился до глубины души, — хватит, что ты пытаешься командовать, с какой девкой мне спать! Вот, скажи, чем эта Алена лучше той же Настьки?

— А всем лучше…

Настя была хохлушкой, закончившей какой-то университет и приехавшей покорять Москву — Киев ей показался мелковат. Она бредила телевидением, и Ян, случайно познакомившись с ней, взялся помочь. Расчет за услуги, естественно, принимался в натуральной форме, но после пары «взносов» Насте вдруг расхотелось уходить на съемную квартиру в Строгино, которую она снимала на троих с еще двумя такими же «завоевательницами».

Карьера теледивы, правда, не состоялась, потому что друзья Яна позвонили через неделю и сказали: — Девочка твоя хочет не меньше, чем собственное шоу на федеральном канале, а тут постели маловато — тут еще бабки нужны. Ты за нее впрягаешься? Ян, конечно, ответил — нет, но Настя к тому времени уже как-то прижилась на новом месте.

Кстати, очень быстро выяснилось, что карьера — совсем не главная ее цель, а вполне достаточно светских тусовок, свободного пропуска на телецентр и прочих, как считал Кирилл, «дешевых понтов», но Яна девушка устраивала. А что — смазливая, послушная и всегда под рукой…

— Слышь, брат, — неожиданно подал голос водитель, — ты знаешь, как ехать в это твое Бредихино?

— Я?.. — Ян от удивления вытаращил глаза, — да без понятия! Рулило у нас кто?

— Рулило-то я, — водитель усмехнулся, — но я чего, каждую деревню должен знать? Слышал, есть такая в Глушенковском районе — так до Глушенково осталось километров двадцать, а дальше куда?

— Дальше еще восемь километров, — Ян вспомнил девушку из справочного бюро, — но, вот, куда?..

— Ладно, спросим в Глушенково.

Ян подался вперед, выглядывая хоть какой-нибудь указатель, но не было ничего, кроме тех же бескрайних полей и раздолбанной дороги, на которой машину трясло мелкой болезненной дрожью.

— …А я предупреждал — не фига сюда переться, — воодушевился Кирилл, — слава богу, время есть, чтоб вернуться к семи…

— Да достал ты! Трахну я твою Алену! Только угомонись!

— Почему только трахну? У нее взгляд…

— Хорош, а! Две «палки» и до свиданья! Как всем!..

Сразу за поворотом возник покосившийся сарай с вывеской «Автостанция Глушенково», из которой, похоже, совсем не вчера вывалилась буква «с». Возле «сарая» стоял ПАЗик, а чуть в стороне, жутко грязные «Жигули». Рядом с ними таксист и остановился. Ян тоже вышел, скорее, чтоб всласть потянуться и размять ноги, затекшие в непривычно тесном салоне.

Таксист постучал в стекло, и оно с готовностью опустилось.

— Слушай, Бредихино где-то тут есть. Как туда проехать?

— Проехать просто, только Бредихино больше нету, — «абориген» засмеялся, видя удивленные лица гостей, — там жителей-то было человек двадцать; после прошлогоднего наводнения его решили не восстанавливать, а народ расселили. В смысле, как расселили — кто уехал к родственникам, кому в райцентре брошенные дома выделили; фермер один — ну, типа, при деньгах, тот в город подался. А вам кого там надо?

— А кого нам надо? — таксист повернулся к Яну.

— Как бы сказать?.. — тот почесал затылок, — бабка там жила. С козой. Дом у нее с краю. Не знаю, как зовут…

— Дунька, что ли? — подсказал «абориген», — она на рынке постоянно молоком торговала. Так Дунька померла.

— Когда? Во время паводка?

— Не, после. К осени ближе. А чего вы хотели?

— Да ничего. Спасибо, — Ян отошел — задача решилась сама собой, просто и до обидного примитивно.

— Дальше чего? — таксист был явно доволен, что не придется забираться в глухомань, где, вместо дороги, наверняка лишь «направление».

— Поехали обратно, — Ян вздохнул, — две штуки отдам, как договаривались, — он забрался обратно в машину.

— …Слышь, повезло тебе — успеем к твоей Алене, если не сломаемся, так что будет и на твоей улице праздник — член-то, как ни крути, у нас един…

Кирилл не ответил на такую пошлость, и едва машина развернулась, Ян закрыл глаза — наблюдать тусклый однообразный пейзаж не было ни интереса, ни смыла. …Исходя из ситуации, план такой — сегодня сплю с «административной подстилкой»; завтра посмотрю диск, прикину материал, а вечером…

— Аленку пригласи, — подсказал Кирилл.

— Какая Аленка? О чем ты говоришь? Вечером, по любому, на Москву! И никаких соплей! Я даже билет сейчас возьму…

— Слушай, — Ян открыл глаза, — в городе кинь меня на ж.д. вокзал — билет надо взять.

— Получается, зря прокатился? — в голосе таксист звучала неподдельная радость от чужой неудачи.

— Почему зря? — Ян не любил признавать даже крохотных поражений, — план я выполнил, а бабка с козой — это сверхзадача.

— Ну, и слава богу, — таксист разочарованно вздохнул, и оба замолчали теперь уже до самого города.

С билетами проблем не возникло; вернее, возможно, у тех, кто ездил в плацкарте они были, но Ян предпочитал, если не СВ, то хотя бы купе.

Таксист давно уехал, до семи оставался целый час, поэтому выйдя с вокзала, Ян не спеша побрел по главному проспекту, решив за неимением достойного «оживлянжа», вставить в репортаж впечатления от города.

Со смотровой площадки, где тонкую стелу венчал орден Отечественной войны, открывался вид на водохранилище, и Ян достал камеру. …Пусть хоть такой водоем будет, — он сделал несколько снимков, — вообще, вода — интересная штука; кто-то, вот, запускает «механизм» ее безумия или просто в прошлом году снега выпало больше нормы, а глобальное потепление пошло ускоренными темпами?..

— А ты сам как думаешь? — подал голос Кирилл, но Ян не ответил, чтоб не провоцировать бессмысленный поиск никому неизвестных истин.

Миновав сквер, он подошел к вождю мирового пролетариата, уверенно смотревшему в одному ему видимое, светлое будущее. Часы на башенке, венчавшей потрепанное желтое здание, показывали без четверти семь, и Ян направился к Администрации.

…Лестница к небожителям, — подумал он, но сосчитав ступени; усмехнулся, — не высокого полета птички-то, — потом поднял взгляд к флагам России и города, рядышком развевавшимся на крыше, — зато понтов!..

Из Администрации выходили мужчины и женщины, причем, в основном, парами и оживленно беседуя. …Небось, думают, что решают великие проблемы, — Ян вздохнул, — страна сплошных понтов… Он остановился в сторонке, чтоб не мешать «небожителям» спускаться с Олимпа к вверенному им народу. …С другой стороны, за годы советской власти их же научили, что главное — щеки надувать; типа, ты кто? Я, член парткома! А что ты умеешь, член? А ничего! Только рулить, поскольку «Партия — наш рулевой». Вот, до сих пор никак не отвыкнут…

Со стоянки, занимавшей почти четверть площади, стали отъезжать черные «Ауди». …И никогда, господин Президент, вы не пересадите их на «Волги» — понты-то куда они денут? И плевать всем на ваши Указы. Как все-таки правильно подмечено, что строгость российских законов нивелируется необязательностью их исполнения. Куда ни кинь — какой-то жуткий заповедник…

Алена вышла одна. Ян помахал рукой. Резко свернув, девушка, направилась к нему, и через минуту они встретились.

— Ну, привет, — Ян взял ее за руку, но не почувствовал ответного движения, — куда идем?

— Не знаю, — Алена пожала плечами, — только учтите, я даже не представляю, о чем вам рассказывать.

— Искусство журналиста в том и состоит, чтоб правильно ставить вопросы и получать нужные ответы. Так, куда? Чтоб и поесть можно было — я целый день голодный.

— А что так? — не называя конечной цели, Алена пошла через площадь, и Ян последовал рядом.

— Не успел. Я ж в прошлом году был здесь после паводка; репортаж сделал, после которого ваш вице-губернатор загремел под фанфары.

— Так это вы написали? — Алена повернула голову, и Ян впервые заметил в ее глазах подлинный интерес, — помню, шуму много было. Над судьбой бабки с козой женщины у нас рыдали.

— Писать я умею — работа у меня такая, а, вот, объясни, — Ян нащупал тему, — хоть убей, не понимаю людей, готовых утонуть вместе со своим барахлом.

— Немудрено, — Алена пожала плечами, — вы ж не представляете их жизнь. То, что вы назвали барахлом, это все, что у них есть, и они прекрасно отдают себе отчет — ничего другого у них никогда не будет, так как нет денег. Дом новый они не построят, еда — только та, что лежит в погребе, одежда — та, что висит в шкафу; все, больше ничего за душой нет! Вот, пропадет оно, и как жить потом? Бомжевать? Они спасают имущество не от жадности, а чтоб выжить в дальнейшем, понимаете? Кроме, как на себя, надеяться им не на кого.

— А как же наше любимое государство?

— Вы что, реально верите в него? — Алена остановилась; хотя тут же выяснилось, что сделала она это вовсе не от удивления, — нам сюда. Вполне приличное кафе.

Они вошли, сели за столик, но воззрения новой знакомой интересовали Яна гораздо больше, чем меню.

— То есть, диск, что ты мне дала, высосан из пальца, так?

— Если вы это напишите, мне уволят.

— Да не напишу, не бойся, — Ян ласково взял руку девушки, — слово даю! А еще лучше, я сначала пришлю тебе материал, чтоб ты подправила, если что. Поверь, ради сенсаций «своих» я никогда не сдаю.

— А я уже ваша? — Алена удивленно вскинула брови.

— В некотором роде, да; пока не во всем, конечно, но над этим будем работать позже, — Ян улыбнулся.

Алена, видимо, оценила двусмысленность фразы, и они сидели, молча улыбаясь друг другу, пока не появился официант.

— Что будешь пить? — Ян открыл меню.

— Наверное, ничего.

— Ведешь здоровый образ жизни?

— Да нет, — Алена засмеялась, — не курю — это да, но вино пью; только завтра мне за руль, поэтому как-то страшновато.

— Ментов, что ли, боишься? — Ян искренне удивился.

— И ментов тоже. А больше, что сама куда-нибудь въеду — я только месяц, как права получила, а алкоголь, говорят, держится в крови сутки…

— Да чудо ты мое! — Ян сжал Аленину руку, — хочешь, отвезу тебя, куда скажешь? Десять лет стажа по Москве — это великая школа. Тачка у тебя какая?

— «Меган». Новенькая. Три месяца назад купила.

— Ну, нормально. Главное, не «Лада-Калина». Ненавижу! Пусть Президент на ней катается! Итак, куда мы завтра едем?

— Вы закажите что-нибудь, — Алена выразительно посмотрела на терпеливо застывшего официанта.

— Давай, лучше ты, — Ян развернул меню, — а то попаду на что-нибудь несъедобное.

Алена выбрала блюда; Ян добавил бутылку вина, и официант удалился.

— Куда ж мы поедем? — Ян вернулся к начатой теме.

— Надо отцу передачку отвезти.

— Он что, сидит? — Ян даже опешил.

— Да бог с вами! — засмеялась Алена, — просто я так называю. Отец у меня… — она задумалась, пытаясь поточнее обрисовать ситуацию, но не нашла нужного слова, — короче, они с матерью разошлись. Он оставил нам квартиру, а себе забрал дачу; только это не совсем дача, а домик на сваях у самой реки. Там таких целый поселок еще с советских времен. Красота потрясающая! С одной стороны река, с другой, затон — получается, типа, полуостров. Вокруг лес… в общем, это видеть надо.

— Завтра и посмотрим, — Ян мгновенно решил, что такое времяпрепровождение гораздо приятнее копания в Решениях и Постановлениях, которыми он может заняться в поезде.

— Только там сейчас все затоплено — туда не проедешь.

— Как? — Ян удивленно откинулся на стуле, — объявили же, что паводка в этом году нет.

— Его и нет, но у них свои заморочки… — Алена замолчала, ожидая, пока официант выставит на стол блюда.

…Она, правда, интересная девчонка!..

— Я ж тебе говорил! А ты не верил! — возликовал Кирилл.

— Слюни-то не пускай — интересных тоже до фига…

Официант удалился, и Ян наполнил бокалы.

— Давай. Не бойся, завтра я поведу. Так, что за заморочки?

— Там есть специальные шлюзы, чтоб во время паводка лишнюю воду сбрасывать, а их заклинило, поэтому вода и поднялась, и все пребывает. Ничего особо страшного нет — во-первых, все дома на сваях, а, во-вторых, в такое время там, кроме отца, никто не живет. Но ему-то есть, пить, курить надо. В сезон народа тьма; одни приезжают, другие уезжают, так он с ними договаривается; зимой рыбаки на выходные наезжают — тоже все привозят, а сейчас никого. Вот он мне звонит — типа, заказ делает.

— А как же ты к нему добираешься, если кругом вода?

— Я до нужного места доезжаю, а он на лодке приплывает.

— Экзотика, блин! Давай, за поездку! — Ян поднял бокал.

— Я не навязывалась — вы сами захотели.

— Слушай, хватит выкать! А то как-то даже…

— Ладно, — Алена сделала глоток и засмеялась, — все, начала бухать — завтра я уже не рулю.

— Ты по любому не рулишь, забудь! Ален, — поставив наполовину опустевший бокал, Ян придвинулся ближе, — слушай, а на работу ты завтра не идешь?

— Нет, — она покачала головой, — боссы в Москве и вернутся послезавтра. Они уже почти неделю там торчат, так что я с девчонками договорилась — мы это часто практикуем.

— Неделя — что-то долго. Обычно местечковые «пупки» стараются парой дней отстреляться, чтоб не попасть кому-нибудь под горячую руку. Отрапортовал, и домой.

— Тут особая миссия, — Алена многозначительно подняла палец, — дополнительные деньги поехали клянчить — регион-то у нас дотационный, а на носу посевная.

— Поздненько спохватились. В Минрегионе уже все лимиты расписаны — я-то знаю.

— Ну, наверное, потому и регион дотационный, что спохватываются поздно, только ты об этом тоже не пиши, ладно? — она допила вино и принялась за остывавшую еду.

— Я ж сказал — сначала я тебе материал скину; не волнуйся.

— Я особо не волнуюсь…

— Что, жених заступится? — не понятно к чему вспомнил Ян.

— Да нету никакого жениха, — вместо обычного в таких случаях тяжкого вздоха, Алена рассмеялась, — наврала я. Мне ж только двадцать четыре — пожить еще хочется.

— Это правильно, — Ян решил, что девушка начинает ему реально нравиться.

Пока он вновь наполнял бокалы, Алена наконец-то вздохнула, только совсем по другому поводу.

— У отца классно. Там у него всякие лешие, водяные…

— Это не от… — Ян выразительно приставил два пальца к кадыку, — типа, зеленые человечки, нет?

— Ты что? — Алена обиделась, — он не алкаш. Да я и сама один раз лешего видела — огоньки в лесу висели-висели, а потом, то ли в дерево, то ли в землю ушли.

— Может, инопланетяне?

— А, может. Я у них не спрашивала, только они, и рыбу отцу загоняют, и на грибные места наводят. Вот, вода спадет…

— А если я приеду, когда вода спадет, познакомишь?

— …Браво! — воскликнул Кирилл.

— Дурак, — Ян постучал ему по лбу, — доморощенная мистика сейчас самая проходная тема — «на ура» идет!..

— Сие не от меня зависит, — Алена пожала плечами, — я так поняла — если они решают, что человек с добром пришел, то показываются, а иначе, нет.

…Эх, Аленушка, — вздохнул Кирилл, — от этого козла ты добра не дождешься…

— Хорошо, что напомнил, а то уже почти десять — пора определяться с продолжением вечера…

— Как говорится, прикольно тут у вас, — сдвинув опустевшую тарелку, Ян разлил остатки вина.

Алена, похоже, угадала его мысль, потому что спросила:

— Ты где остановился? — и когда Ян назвал гостиницу, махнула рукой, — там все свои. Мы туда рабочие группы из всяких министерств селим, так что, если хочешь, могу сопроводить.

— Конечно, хочу! А то я днем-то у вас тут не ориентируюсь, а ночью и подавно. Пойдем? — он достал бумажник.

— Сейчас, — Алена достала помаду и зеркальце.

— …На фиг, нам та Настя? — оживился Кирилл, — давай…

— …Слушай, хватит, а! — перебил Ян, — это пока в новинку, с ней интересно, а через месяц обрыднет, как и другие! Ты ж, дурак, ничего в девушках не смыслишь…

— Я готова, — прервав спорщиков, Алена встала и первой выйдя из кафе, повернулась к ярко освещенной стоянке перед Администрацией, — вон, моя красавица, — она показала на единственную, стоявшую там машину.

— Так поехали! Или ты здесь ее бросишь?

— Конечно, здесь — оно надежнее, чем у гостиницы, а идти пешком ровно пятнадцать минут, — Алена развернула Яна в нужную сторону; тот обнял ее и уже потом спросил:

— Можно?

— Можно. Ты, вроде, нормальный… или прикидываешься?

— …Я! Я не прикидываюсь! — крикнул Кирилл, но его никто не услышал, а Ян промолчал, не зная, как ответить, чтоб это соответствовало истине.

До гостиницы они шли молча, с удовольствием дыша весенним воздухом, который пока не был пропитан пьянящим ароматом распускающихся листьев, но после колючих зимних ветров, еще не стершихся из памяти, все равно казался радостным, предвещающим долгое веселое лето.

— А у тебя жена или девушка есть? — Алена неожиданно освободилась от руки кавалера.

— …Нет!.. — воскликнул, было, Кирилл, но Ян легко подавил этот глупый всплеск эмоций, так как считал — он достоин того, чтоб девушки спали с ним, вне зависимости от его прошлого, настоящего и уж, тем более, будущего.

— Жены нет, а девушка имеет место быть, — признался он, — правда, могу сказать — это не та девушка, которая раз и навсегда.

— Понятно, — Алена вздохнула, — типа, а жить-то хочется; а жить-то не с кем — вот, и живешь с кем попало.

— Слушай! — Ян развернул спутницу так, чтоб видеть ее глаза, — блин, а ведь точнее и не скажешь!

— Ладно, это уже не интересная история…

— А какая интересная?

— Интересная, например, когда два месяца человек колотит себя в грудь, что свободен, как весь китайский народ, а на третий, приходит СМС, типа, я — его жена, а ты, стерва, кто?

— Что, с тобой было такое? — догадался Ян.

— Было. Но не со мной… я решила, что не со мной.

Они вошли в холл гостиницы, и когда Ян протянул руку за ключом, администратор вдруг улыбнулась.

— Здравствуйте, Алена Викторовна.

— Привет, Танюш. Я пройду с товарищем?

— Конечно, Алена Викторовна!

— Прям, Алена Викторовна! — уже на лестнице Ян обернулся, — ты тут, похоже, в авторитете.

— А как же? Я ж гостей поселяю — могу места у них забронировать, а могу в другой гостинице, усек?

Они поднялись в номер, и Ян запер дверь.

— О, знакомые места, — Алена огляделась, — здесь жил начальник департамента животноводства; прикольный такой еврей — сам свинину не ест, а приезжал на открытие свиноводческого комплекса, — она задернула тяжелую штору, — мне сразу раздеваться?

Кирилл решил, что, поскольку рабочий день закончен, он имеет полное право отодвинуть «соседа».

— Ален, ну, ты что?.. Разве я похож на маньяка?

Конечно, Ян мог пресечь подобное самовольство, но решил не делать этого, причем, сам не зная, почему; скорее всего, хотел посмотреть, как поведет себя гостья в изменившейся обстановке.

— На маньяка не похож, — Алена присела на постель, — а на мужчину, жаждущего секса, очень даже. Или мы реально будем обсуждать последствия паводка?

— Паводок поедем смотреть завтра, — Кирилл присел рядом и ласково взял ее за руку.

— Значит, все-таки раздеваться, — Алена вздохнула.

— Слушай, — Кирилл развернул ее так, что их лица оказались совсем близко, — не старайся казаться хуже, чем есть, ладно? Тебе это не идет.

— Правда? — она засмеялась, — а я думала, тебе нравится, если вещи называют своими именами.

— Мне нравится это, когда я работаю; тогда да — мне нужна ясность позиции, — Кирилл оглянулся на ухмылявшегося Яна, — а сейчас я хочу искренности, тепла, ласки…

— То есть, ты хочешь, чтоб я в тебя влюбилась? Ну, раз требуешь искренности и тепла; ласка, бог с ней — это не вопрос.

— …Эй, знай край и не падай! — предупредил Ян, но Кирилл не отступил, что было неожиданно — обычно он безропотно освобождал «соседу» жизненное пространство.

— Я тоже имею право на жизнь, понял! — возмутился он.

— Ну, попробуй — посмотрю, как ты потом приползешь зализывать раны…

— Что ты молчишь? Ты действительно хочешь, чтоб я влюбилась? — повторила Алена, не дождавшись ответа, — зачем? Чтоб ты уехал, а я тут осталась страдать, да?

— …Умница! — похвалил Ян, — а ты, «сосед», дурак; как застрял в своем детстве, так и меришь все детскими категориями!.. А, вот, девушка с головой дружит…

— Ну, ответь хоть что-нибудь.

— Ты мне нравишься, — признался Кирилл тихо, и Ян промолчал — в принципе, девушка ему тоже понравилась.

…Давай, валяй, — вздохнул он, — если не начнешь зарываться, так и быть, не стану мешать твоим экзерсисам… пока не стану.

— Сказать, что я люблю тебя, не могу, — продолжал воодушевившейся Кирилл, — ты ж все равно не поверишь, так?

— Так, — Алена кивнула, — правильно делаешь, что не говоришь этого.

— Но ты не можешь отнять мое мироощущение, а, в соответствии с ним, ты мне нравишься.

— Во, сказанул! Где уж нам, выпускникам педуниверситета, тягаться в красноречии со столичными журналистами — нравлюсь, значит, нравлюсь, — Алена прижалась к его плечу.

— …Только авансы особо не раздавай, — предупредил Ян, без труда проникавший в желания «соседа», — а то будешь сейчас в Москву звать; типа, я там тебя устрою. Учти, все связи мои, а я не собираюсь их задействовать для первой попавшейся девки. Хватит с меня Насти — до сих пор телевизионщики припоминают, какую стерву я им пытался впарить.

— А если она не первая попавшаяся?

— Не, ты что, совсем дебил? Мы знакомы полдня, и она уже пришла трахаться, а, прикинь, если ее запустить в Москву, да познакомить с бомондом? Это ж будет Настя, модель вторая! Замучаешься вытаскивать из чужих постелей!..

Довод выглядел весомо, и Кирилл растерянно уставился на свою избранницу. Глаза Алены были закрыты и ничто не мешало ему изучать лицо с чуть вздернутым носиком; большим, чему-то улыбавшимся ртом, родинкой возле левого уха. Несмотря на предупреждение «соседа», оно нравилось ему все больше, и он нашел-таки контраргумент:

— А если я ей тоже реально нравлюсь? Если это искра…

— Не, брат, поиграл и хватит! — Ян грубо отодвинул «соседа», — сейчас наломаешь дров, а расхлебывать мне! Сам ты способен только слюни пускать…

Ян аккуратно расстегнул верхнюю пуговку на блузке гостьи; за ней вторую, выставляя напоказ ажурный бюстгальтер. Алена открыла глаза — в них не было ни удивления, ни разочарования; наверное, все просто встало на свои места.

Вздохнув, она встала.

— Пойду в душ. Я быстро.

— …Но нельзя же так!.. — простонал оскорбленный в лучших чувствах Кирилл, — все у тебя как-то…

— Ну, скажи еще, по животному, — Ян усмехнулся, — а мы и есть животные, только наиболее разумные. А твои ути-пути — они от бессилия. Вспомни, многого ты добился, пока не появился я? Школу закончил с медалью? Ну, за это, конечно, спасибо. А потом-то только отсиживаешься за моей спиной и пожинаешь плоды моего труда. Вот, представь, что не было б всего, чего я достиг — да эта Алена не подошла б к тебе на пушечный выстрел! И плевать ей было б, нравится она тебе или нет! Это я ей нравлюсь, понял? И я имею право получить за это плату!..

Ответить Кирилл не успел; да если честно, и не знал, что ответить, хотя очень хотелось.

— Я готова, — Алена появилась, закутанная в полотенце; длинные волосы прикрывали обнаженные плечи.

…Господи, она готова! — расстроился Кирилл, — похоже, они, действительно, стоят друг друга, а я — глупый идеалист…

Ян молча поцеловал Алену в губы; рот ее приоткрылся, выпустив на свободу шустрый язычок. Кирилл чувствовал его уверенные движения и ему стало грустно.

— Я тоже быстро, — прервав поцелуй, Ян ушел в ванную.

Когда дверь закрылась, Алена сбросила полотенце, оставшись нагишом; юркнула под одеяло и легла на спину, разглядывая белый плафон люстры. Она ни о чем не жалела, ни в чем не сомневалась, но это «ты мне нравишься» смущало воображение. Было в нем, вкупе со странным взглядом, нечто, выпадающее из привычной системы отношений, и это нечто пробуждало щемящее чувство чего-то нереализованного, спрятанного глубоко и, как ей самой казалось, очень надолго.

…Почему он так сказал? Разве ему недостаточно, что я пришла сюда? Ему хочется, чтоб я потом еще мучилась, вспоминая его… моральный садист, в натуре… — Алена не первый раз прокручивала такой сценарий завершения отношений, причем, с различными для своей психики последствиями, но тут в сценарии появилась новая грань, резко сокращавшая количество «серий», — зачем я согласилась завтра взять его с собой? Я и сейчас не пьяная, а завтра буду, как стекло. Нечего ему там делать! Скажу, что передумала — он, небось, только обрадуется; и, вообще, так будет лучше для всех…

Дверь ванной открылась, и мысли разом исчезли, позволяя организму настроиться на предстоящий процесс. Ян выключил свет, а еще через секунду Алена почувствовала руки, уверенно прижавшие ее к накаченному, спортивному телу. Она закрыла глаза, хотя в комнате и так было темно. Сначала ее нежно коснулись губы, потом зубы осторожно сжали левый сосок — в теле сразу проснулась, дремлющая в любой женщине энергия, дыхание стало чаще и успокоить его уже не получалось; голова запрокинулась, руки разметались в стороны, ноги сами собой расползлись, согнувшись в коленях…

Сколько прошло времени, Алена не знала, да и не хотела знать. Тело наполняла замечательная усталость, и даже то, что сотворивший с ней все это, сразу откатился на край постели, не имело значения. Мысли неспешно ползали среди ярких взрывавшихся огней, олицетворявших праздник: …Интересно, я ему все еще нравлюсь или уже нет необходимости говорить такие слова?..

— Все хорошо? — спросил Ян.

…Вот он, простой и понятный вопрос! Без всяких глупых заморочек… На него знаешь, что отвечать…

— Да… — прошептала Алена. Счастливая истома стала уходить; желая продлить ее, она обняла Яна и добавила такую же простую, понятную фразу, — ты — классный…

— …Понял, дурак, что ей нужно? — Ян оглянулся на Кирилла, — и все довольны, а ты б все испортил!..

— Похоже, ты прав, — Кирилл тяжело вздохнул, — но пойми, я ведь имею право на свои эмоции…

— Имеешь. Скажу больше — без них было б скучно. Все-таки ты вносишь необходимый элемент глупости, препятствующий превращению моего существования в компьютерную программу — потому я еще и терплю тебя, а иначе б давно загнал в самый дальний, пыльный угол памяти…

Пока «соседи» беседовали между собой, Алена успела вползти на Яна, прижалась всем телом; губы ласково касались его шеи, язычок залезал в ушную раковину…

— Во сколько завтра встаем? — Ян лениво обхватил девушку обеими руками.

Алена уже забыла, что собиралась все переиграть и ехать одна, поэтому ответила механически:

— В восемь. Заскочим ко мне — я переоденусь, потом в супермаркет — затаримся… — только тут она спохватилась, но за секунду менять решение выглядело б некрасиво. …Почему он больше не говорит, что я ему нравлюсь?.. Хоть бы во время секса сказал! Хоть так!..

Настроение мгновенно испортилось. Алена сползла на свою половину кровати и отвернулась.

— Давай спать?

— Давай, — Ян тоже повернулся на бок и дежурно положил руку ей на плечо.

* * *

Темно-синее «Рено-Меган» покинуло город и плавно катилось по узкому, испещренному трещинами асфальту среди домиков за деревянными заборами, свежевскопанных огородов и садов с белыми от известки стволами яблонь.

…И все-таки не понимаю, зачем тащу его с собой?.. Вразумительного ответа не находилось, а невразумительный звучал, вообще, абсурдно: Мне не хочется с ним расставаться… Почему? Что я в нем нашла?.. Секс был самый обычный, а, кроме него, ничего больше и не было…

Время не ограничивало, и Алена пропустила через фильтр своих ощущений все сегодняшнее утро. …Ну, встали. Мог бы, кстати, разбудить поцелуем, если я ему нравлюсь… а я ему нравлюсь! Иначе б он вчера так не смотрел и говорил не так!..

Странный взгляд и слова, произнесенные как-то необъяснимо по-особенному, по радостности восприятия превосходили все ранее слышанные ею признания в любви, но от этого не становилось легче; скорее, наоборот.

…Ладно, бог с ним — поцеловать не догадался… Потом поехали ко мне. Подняться он не захотел, то есть ему не интересно, как я живу. Я ж не предлагала снова заняться сексом, но хоть глянуть одним глазком!.. В супермаркете он, правда, таскал пакеты, но еще не хватало, чтоб я корячилась с ними, когда рядом здоровый мужик… Короче, ничего не понятно. Первый раз в жизни со мной такая фигня…

Алена незаметно скосила взгляд на Яна, вперившегося в пустую дорогу, уже бежавшую мимо бескрайних понурых полей.

…И что, я б сама не доехала? Трусиха несчастная… Хотя теперь это уже не актуально…

— Ян, — она перестала скрывать свой интерес и повернула голову, — почему ты все время молчишь? Или получил свое и больше ничего делать не хочешь?

Кирилл рванулся, собираясь объяснить, что это не так; что он просто боится выглядеть глупо, если его смутные чувства окажутся ей не нужны, но Ян среагировал быстрее — ему не требовалось искать нужные слова, а хватало лишь озвучить голую правду.

— Понимаешь, — он мельком глянул на Алену и вновь вернулся к дороге, — сознание творческого человека (а журналист, как ни парадоксально, тоже относится к этой категории) работает 24 часа в сутки с редкими перерывами, когда его отвлекает что-то, либо очень важное, либо очень интересное. Так вот, я уже обдумываю то, что собираюсь написать…

— Слушай, — Алена устроилась поудобнее, — а когда ты говорил, что я тебе нравлюсь, ясно дело, ты отвлекался от своих статей. Скажи, это было важным или интересным?

Тут Ян растерялся — для него это не являлось ни тем, ни другим, и Кирилл воспользовался заминкой.

— Важным! — воскликнул он, — честное слово, очень важным!

— …Что ты несешь?! — Ян попытался остановить зарвавшегося «соседа», но Кирилл его не слушал, стараясь максимально использовать случайно появившуюся свободу.

— Ален, ты удивительная девушка!

— Чем же? — она не растаяла от неожиданного комплимента, но кокетливо повела плечиком.

Расставлять приоритеты было некогда, иначе б Ян снова успел завладеть инициативой, поэтому Кирилл разом выплеснул все, что осталось в душе еще со вчерашнего дня:

— Ты красивая, открытая, откровенная, что в наше время редкость… ты умная…

…Заткнись, идиот! — рявкнул Ян, и Кирилл замолчал, — зачем эти дурацкие признания? Они, между прочим, несут определенные обязательства! Еще б ляпнул, что влюбился! А ты спросил — мне это надо? Я тебя кормлю, пою, удовлетворяю твои прихоти, а ты, мимо меня, строишь отношения!..

— И что мне толку от всех этих замечательных качеств? — напомнила о себе Алена.

Но «соседи» молчали, действительно, не зная, какую пользу можно извлечь из всего этого набора.

— Странный ты, — Алена вздохнула, — иногда мне кажется, что в тебе каким-то образом живут два разных человека…

«Соседи» испуганно переглянулись — никому никогда не удавалось разделить их, а такое понимание давало возможность выбрать для общения лишь одного; взращивать его, лелеять, а как тогда существовать второму?..

— …Она, правда, слишком умная, — резюмировал наконец Ян, — пора с ней завязывать.-

— Никогда! Чем больше я узнаю ее, тем лучше понимаю, что я ее…

— Вот, только не произноси эту хрень вслух! Мне это не нужно, понимаешь? А если я разозлюсь, тебе будет хуже — я сотру тебя и стану жить один, только так, как хочу!

— Не получится, — Кирилл ехидно ухмыльнулся, — ты сам прекрасно это знаешь — мы существуем, либо вместе, либо не существуем вообще. Ты хочешь умереть? А как же твои далеко идущие планы?..

Они б могли выяснять отношения еще долго, но Алена, не дождавшись хоть какого-нибудь ответа, отвернулась и вздохнула так, что даже Яну стало жаль ее. Правда, слова жалости складывались у него плохо, поэтому Кирилл без борьбы снова захватил власть.

— Алена, милая, — он ласково взял руку девушки, — прости. Я иногда бываю ужасно гадким, но это отпечаток той жизни, которой я вынужден жить. Не обижайся, пожалуйста.

… — Блин, реально сровнял с говном, — пробормотал Ян, — ну, порезвись, сучонок. Я тебе все это еще припомню…

— Не надо. Я уже все поняла, — Алена забрала руку.

— …Так его, девочка! — восторжествовал Ян, — имей дело только со мной и все будет классно!..

— Вон, колею справа, видишь? Нам туда, — Алена, как ни в чем ни бывало, достала мобильник и подождав минуту, сообщила, — пап, я подъезжаю, так что выплывай.

Постепенно луг, по которому они ехали, заполнился водой. Сначала она чуть поблескивала среди ярко зеленой травы, потом сравнялась с ней, а еще через километр колеса уже рассекали ее, поднимая крохотную волну.

Молчание затягивалось. Кириллу казалось, что скоро они въедут в реку, скроются в ней и задохнутся, ничего не сделав, даже не сказав друг другу самое главное. Взглянув на ухмылявшегося «соседа», он понял, что тот ничего не боится, и уже готов праздновать победу.

— Ален, — Кирилл сделал еще одну попытку использовать свою временную власть над «соседом», — согласен, мы разные… но ведь все люди разные, правда? И это не мешает… мы ж знакомы всего сутки… не сердись, пожалуйста…

— Да не сержусь я, — отмахнулась Алена, — просто, знаешь, такие перепады… как тебе объяснить?.. Напрягают они очень, и сразу рождает нехорошие мысли. Собственно, не надо было тогда говорить, что я тебе нравлюсь, и смотреть так не надо было — тогда все было б нормально.

— Ален, но ты мне, правда, нравишься!

— Допустим, я поверю, — она улыбнулась, — и что дальше?

— …Только попробуй, заговори про любовь, сволочь, — прошипел Ян, — убить не смогу, но больше ты никогда не выйдешь на свободу… никогда, понял!..

— Нам вон к тем кустам, — Алена вытянула руку, и Кирилл механически вывернул руль, обдумывая угрозу «соседа».

— Что дальше? — почти въехав радиатором в кусты, он заглушил двигатель, — пока сам не знаю… — и неожиданно обняв Алену, крепко прижал к себе, — но ты мне нравишься, как не нравился еще никто!

…Уже легче, — решил Ян, — хоть в любви не признался, соплежуй хренов…

— Сейчас ты правду говоришь? — спросила Алена тихо, — только не обманывай — переспать со мной ты уже переспал и красиво врать больше не обязательно. Не издевайся надо мной, ладно? — при этом ее руки гладили голову Кирилла, и Ян чувствовал, что эти прикосновения ему тоже приятны. Именно поэтому он не прекратил весь этот фарс.

Но «фарс» прекратился сам собой — едва вдали послышался треск мотора, Алена отстранилась.

— Отец едет. Доставай пакеты.

— Сейчас, — Кирилл неохотно вернулся в реальность; открыл дверцу, но растерянно обернулся, — блин! А как же?..

— А так, — Алена весело засмеялась, тоже вернувшись из грез, — снимай джинсы, — сама она была в широких брюках, поэтому сбросив кроссовки, запросто закатала их выше колен.

— Понял, — Кирилл разулся, аккуратно сунул носки в туфли, но раздеваться не стал, а лишь максимально поддернул джинсы, обнажив волосатые щиколотки. Попробовал воду босой ногой, — холодная, блин!

— А ты как хотел? — Алена плюхнула сразу обеими ногами, подняв брызги, — чай, не лето. Слушай, — опершись о крышу машины, она склонилась в салон, — хочешь, сиди — я сама отнесу.

— Вот еще! Будешь тут надрываться! — Кирилл бесстрашно шагнул в ледяную воду. Сначала ступни обожгло, но потом стало даже приятно ощущать уставшими от обуви пальцами прикосновения мокрой травы. У самой ноги он увидел плавник и воскликнул совсем по-детски, — ой, рыба!

— А ты не знал? — Алена расхохоталась в голос, — она ж тут по всему лугу плавает! Потом уйдет обратно в реку, а которая застрянет в старицах, ее можно будет руками ловить.

— Класс! — Кирилл пошлепал к багажнику.

… — Попробуй, простудись, — предупредил Ян, — через неделю выборы в двух регионах — работать надо, а ты свалишь меня с температурой… — но смех Алены был куда приятнее этого занудного голоса, да и звук мотора слышался уже совсем рядом.

Поднимая широкую волну, справа появилась лодка. Описав дугу, она шла прямо к ним, и Кирилл разглядел не только ее бортовой номер, но и небритого седого мужчину с непокрытой головой, одетого в свитер и штормовку.

…Классический типаж браконьера, — на всякий случай, отметил Ян и вновь утратил интерес к происходящему.

— А как он подплывет? Здесь же мелко, — удивился Кирилл.

— Легко! Мы ж стоим, типа, на берегу, а за кустами настоящая река. Так что, смотри, не шагни в глубину, — предупредила Алена.

— Как интересно… — Кирилл достал два больших ярких пакета, которые на фоне дикой природы выглядели противоестественно; впрочем, и маленький аккуратный автомобильчик тоже.

Лодка ткнулась в кусты, последний раз плюнула сизым дымом и стало оглушительно тихо; лишь потом в тишину вплелись голоса лягушек, стук дятла в далеком лесу и трели неизвестных ни Кириллу, ни Яну птиц.

— Аленка, а кто там с тобой? — на мужчине были высокие резиновые сапоги, и он смело шагнул в воду с резко качнувшейся лодки, — ты что, бухала вчера и наняла шофера?

— Папка! — Алена возмутилась, но как-то очень игриво, — ты ж знаешь, я не бухаю.

— Ну, выпивала…

— Пап, хватит тебе. Это мой друг, журналист из Москвы.

— Из Москвы? — мужчина явно встревожился, — и чего он тут разнюхивает? Привезла ко мне вражеского агента?

— Успокойся, — Алена засмеялась, — к твоим москвичам он отношения не имеет. Он совсем по другому делу приехал. Зовут его Ян Борецкий — очень известный журналист.

— Поляк, что ли? — мужчина нахмурился, — вот уж, кого не люблю — никогда у России отношения с ними не складывались.

Ян, опрометчиво пустивший процесс на самотек, встрепенулся, но было поздно.

— Это творческий псевдоним, — пояснил Кирилл, — а, вообще-то, меня зовут Кирилл Колодин.

— О, Кирилл — это другое дело! И Колодин — мощная такая фамилия, — «браконьер» протянул руку, — Василий Петрович. Давай, просто — Василий.

…Ах ты, сука! — запоздало взвился Ян. Он давно привык в отношениях с «соседом» чувствовать себя главным, и по всем вопросам обращались именно к нему, а дурака Колодина лишь штрафовали гаишники, да сонные кассиры, которым все до лампочки, совали ему через окошко билеты. Но момент, чтоб вернуть ситуацию в привычное русло, был упущен.

…Ну и хрен с тобой, — успокоился вдруг Ян, — завтра свалим отсюда и все встанет на свои места, а для этой шлюшки (трахал-то ее я, а не ты!) и ее папаши-браконьера пусть фигурирует гребанный Колодин… вообще, пока в поезд не сядем, слова не скажу!..

— Так, ты, Кирилл?.. — Алена обалдело хлопала глазами, словно имя могло в корне изменить представление о человеке.

— Да, а что? — он улыбнулся.

Что было в его взгляде, Кирилл и сам не успел понять, но Василий, хоть и походил на «замшелого» браконьера, что-то уловил, потому что спросил:

— Кирилл, хочешь посмотреть наше Радчино?

— А машина?

Вопрос подразумевал согласие, и Василий повернулся к дочери.

— Ален, ты ж Вовку с турбазы знаешь? Две сотни ему даешь, и на сутки машина под охраной. Он вас сюда подвезет, а я пока подожду. Только передачку-то давай, а то увезете Вовке.

— Не увезем, — Кирилл вытащил пакеты.

— Езжайте, — Василий пристроил груз в лодке и забрался туда сам; достав сигарету, уселся на узкую деревянную лавку, наблюдая, как дочь садится в машину с известным московским журналистом, пять минут назад смотревшим на нее с ласковым трепетом.

Кирилл сел за руль, и только коснувшись ступнями резинового коврика, почувствовал, что ноги окоченели и плохо слушаются; пошевелил посиневшими пальцами и вдруг чихнул.

— Не заболей с непривычки, — сказала Алена.

— А ты привычная?

— Я еще купаться буду, — Алена села так, чтоб лучше видеть водителя, — ты, правда, не возражаешь, что мы к отцу заедем?

— О чем ты! — Кирилл притянул девушку; она не сопротивлялась, но оглянулась.

— Отец увидит.

— И что?

— Да ничего, — Алена засмеялась, — просто каждый раз доставать потом будет — куда ты делся, и придется объяснять, что это была моя очередная ошибка. Он расстроится…

— А почему я должен куда-то деться? — Кирилл испытующе взглянул на Яна, но тот молчал, демонстративно сжав губы — а зачем ему было вступать в спор, если править «соседу», по любому, осталось два дня, и в Москве он ему все припомнит.

— Не надо об этом, — Алена вздохнула, — Кирилл… знаешь, мне так больше нравится, чем Ян, — и сама прильнула к его губам.

Когда поцелуй иссяк, она вернулась в свое кресло.

— Поехали, а то отец ждет.

То ли поцелуй был таким горячим, то ли время подошло, но ноги вновь обрели чувствительность.

— Интересный он у тебя мужик, — Кирилл завел двигатель, — поляков — ладно, а москвичей-то он за что не любит?

— Долгая история, — Алена вздохнула, — пусть он сам тебе потом расскажет.

Впереди возникло скопление явно нежилых домиков, и только возле одного стоял черный джип.

— Посигналь, — попросила Алена.

Кирилл посигналил; из домика вышел парень и остановился, поджидая гостей.

— Это Вовка, хозяин турбазы, — пояснила Алена, когда они подъехали совсем близко.

За домом оказалась стоянка, где уже устроились два одинаковых «Пассата»; Кирилл встал рядом, отдал деньги и потом, все трое перебрались в джип.

— Тачки-то чьи? — спросила Алена, когда они отъехали от базы, — неужто кто из Радчинских решил открыть сезон?

— Не, пришлые леща гребут, — Вовка махнул рукой, — а у тебя, значит, жених появился?

— Не то, чтоб жених…

— Я ж культурно выражаюсь! А я как к тебе подкатывал…

— Ты неправильно подкатывал, — Алена привалилась к Кириллу, сидевшему рядом, на заднем сиденье, и тот обнял ее.

— …Конечно, неправильно, — пояснил Ян, руша в «соседе» наметившуюся идиллию, — что та турбаза, если тут, типа, столица светит! Только, фиг ты, девочка, угадала!..

— Заткнись! — огрызнулся Кирилл, — собирался молчать, вот, и молчи! Сами как-нибудь разберемся!..

— Посмотрим— посмотрим…

Высадил их Вовка у знакомых кустов. Василий помог забраться в лодку сначала дочери, потом Кириллу; оттолкнулся веслом от видимого ему одному берега и ловко перебравшись на корму, дернул заводной тросик. Двигатель затрещал. Лодка, задрав нос, понеслась, хлопая по воде днищем, оставляя за собой разбегавшуюся в стороны волну. Щурясь от встречного ветра, Кирилл огляделся. Пейзаж казался фантастическим и не шел ни в какое сравнение с наполненными ужасом и горем прошлогодними картинками. Там люди бежали от стихии — бежали с криками и плачем, под аккомпанемент вертолетов и катеров, под четкие команды спасателей, мычание обезумевших коров, вой собак, а здесь они сами шли ей навстречу, и стихия с радостью принимала их.

Поездив по России вместе с Яном, Кирилл видел и гораздо более внушительные водоемы, но здесь все было по-другому. Только через несколько минут он понял, в чем дело — какими бы широкими и могучими ни были реки, они всегда имели берега, а здесь берегов просто не существовало! Не только берегов, а, вообще, суши — деревья росли прямо из воды, и столбик с табличкой «Берегите лес», и столбы электропередач тоже торчали из воды. С Всемирным потопом сравнение не возникало, потому что бескрайняя водная гладь несла ни кару за грехи человеческие, а покой и умиротворение. Кириллу вспомнился старый фильм с Кевином Коснером, «Водный мир».

…Точно! Вот он, реальный Водный Мир! Смотри и запоминай! — он обратился к Яну, но тот усмехнулся.

— На фиг, оно мне надо? Я романы не собираюсь писать.

— Дурак ты, — Кирилл вздохнул.

— Это я тебе тоже припомню, — зловеще кивнул Ян, — Москва-то с каждой минутой все ближе — скоро репортаж надо делать, так что кончается твое время…

Кирилл знал, что, скорее всего, так и будет, но думать об этом не хотелось — он наслаждался властью над собственными мыслями и поступками. Последний раз такое состояние возникало у него в детстве, когда еще не требовалось заниматься добыванием денег (эту проблему решали родители), и Яна не существовало вовсе — ни имени такого, ни фамилии Борецкий.

Кирилл снова попытался погрузиться в таинство пробудившейся природы, однако прежний восторг не возвращался. Все было очень красиво, очень ново, но через месяц ведь оно, вместе с Аленой, ее отцом, потрясающими трелями птиц и неповторимым своей свежестью запахом воды, потеряется в серой массе отработанного жизненного материала.

…Так, может, Ян прав — не стоит мне высовываться из своего закутка? Надо отдать ему бразды правления и сидеть тихонько, радуясь, что пока еще жив?..

— …Во-во, — подхватил Ян, — наконец-то ты умнеешь. А то начал права качать! Я пашу круглые сутки, а вместо благодарности…

— Вот и Радчино! — вклинился в диалог «соседей» голос Алены, и повернув голову, Кирилл увидел слева одинокий домик. Его сваи полностью скрывала вода, поэтому казалось, что он медленно дрейфует среди черных кряжистых дубов и радостных, подернувшихся едва проклюнувшейся зеленью березок; вокруг мирно плавала стайка садовой мебели, пара пластиковых канистр и еще что-то, чего Кирилл не успел разглядеть, потому что домик быстро остался позади. Зато справа, прямо посреди воды, возникли настилы мостков, ведших из ниоткуда в никуда.

…Похоже, это другой берег, — догадался Кирилл, — летом-то, выходит, речка совсем не широкая, а тут у них что-то типа пляжа или лодочной пристани…

Дальше начиналась «улица» состоявшая из причудливых строений, явно возведенных людьми, имевшими весьма отдаленное представление о строительстве. Зато в высоте свай они не ошиблись, и потому вода тихонько плескалась под полом, а сами дома, будто парили в воздухе.

…Здесь паводок — не трагедия, — подумал Кирилл, — здесь это образ жизни — доброй размеренной жизни под покровительством природы. Ведь что ей стоило поднять воду еще на полметра? Да ничего! С ее-то возможностями! Но почему-то она этого не сделала, и домики радостно смотрятся в зеркало тихой воды. Как же здорово тут!..

— Ага, — мгновенно среагировал Ян, — только нет дочки, которая б возила жратву, а в остальном, тебе самое место в заповеднике для дебилов, не приспособленных к реальной жизни…

— Вон, папина «халупа»!

Проследив за жестом Алены, Кирилл уткнулся удивленным взглядом в симпатичный домик, покрытый гибким шифером и отделанный сайдингом.

— Ничего себе халупа! — Кирилл тоже пытался перекричать звук мотора.

— Мы в прошлом году его перестроили, а был, как все!

Общаться на повышенных тонах было неудобно, поэтому все снова замолчали до тех пор, пока Василий не заглушил мотор. Дома к этому времени приблизились настолько, что Кирилл с интересом разглядывал вылинявшие шторки на окнах, а где шторок не было, пустые банки и бутылки на подоконниках, бревенчатые стены внутри покосившихся веранд. Разделяли дома узкие каналы, в которые лодка могла протиснуться с трудом, но Василий туда и не поплыл, а свернул к металлической лестнице, возникавшей прямо из воды и упиравшейся в железную дверь.

— Как тебе? — качнув лодку, Алена перебралась на нос и села лицом к Кириллу.

— Настоящий рай!

— Я рада, — девушка улыбнулась, — а то, думаю, скажешь — привезла черти куда…

— Нет, что ты! Мне здесь очень нравится!.. И ты нравишься.

…Сопли-то утри! — совсем некстати вмешался Ян, — я ее за пять секунд уложил и в койку, а ты только слюни пускать умеешь. Если б не я, ты б еще дрочил в тряпочку, как с Иркой!..

Василий, слышавший разговор, усмехнулся.

— Слушайте, голубки, вы сначала лодку привяжите.

— Сейчас, пап, — Алена ловко повернулась и опутав веревкой стойку лестницы перепрыгнула на нижнюю, из двух оставшихся над водой ступенек; протянула руку Кириллу, — давай, не бойся.

— Я и не боюсь, — оказавшись на неподвижном металле, Кирилл потянулся, — нет, ей-богу, тут классно!

Василий подал ему пакеты, а Алена открыла дверь.

— Иди сюда, — позвала она.

Кирилл шагнул внутрь, из сказочной весны погрузившись в атмосферу кухни, пропитанную запахом жареной рыбы. В углу дребезжал холодильник, а на плите, подключенной к красному газовому баллону, стояла сковородка с той самой рыбой; еще одна сырая рыбина — большая, сантиметров шестьдесят щука с приоткрытой зубастой пастью и чуть затуманившимся глазом, лежала на столе, в прозрачном пакете.

— Аленка, это тебе — часа три назад поймал, — пояснил Василий, увидев, с каким интересом гости изучают грозную хищницу, — вспомнил, как ты делала ее фаршированную!..

— Ты умеешь фаршировать щуку? — удивился Кирилл, слышавший, что это сложное блюдо, а потому лучше заказывать его в ресторане.

— Я, вообще, хорошо готовлю. Что, не ожидал?

Не ожидал этого не только Кирилл. Ян, наблюдавший за происходящим со стороны, вспомнил девицу в мини-юбке, которая выносила ему диск; потом другую, с маленькой грудью и упругими ягодицами, стонавшую в постели — они прекрасно сливались в единое целое, а, вот, собственноручно приготовленная щука — это было из какой-то другой истории.

— Она у меня на все руки от скуки, — Василий принялся извлекать из пакета «плоды цивилизации»; добравшись до водки, выпрямился, — Кирилл, ты как по этому делу?

— Не очень, — тот покачал головой, — но за компанию могу. Только я ж, вроде, за рулем.

— Ни за каким ты не за рулем, — безапелляционно сообщила Алена, — я-то с вами не буду выпивать.

— Ох, Ален, — Василий поставил бутылку на стол, — прям, не знаю — не пьешь, не куришь; что за радости у тебя в жизни?

— Ну, есть кое-какие, — Алена засмеялась, и никто не стал уточнять, какие другие радости могут прельстить молодую девушку, — давайте, закусить вам сделаю.

— А чего делать? — удивился Василий, — картошка сварена, рыба поджарена, водку сейчас откроем.

— Ну, хоть салатик покрошу, — Алена достала купленные в супермаркете овощи.

— Да? — Василий почесал затылок, — ладно. Пойдем, Кирилл, пока покажу тебе кое-что. Только обуйся, а то железо холодное, — он выдвинул огромные галоши, — тапочек, извини, нету.

— Нормально, — Кирилл сунул босые ноги в мягкое розовое нутро, и мужчины вышли на крыльцо.

— Вот, скажи, ты такую рыбалку видел? — Василий взял припрятанную в углу удочку, что-то насадил на крючок и забросил прямо с крыльца.

Поплавок продержался на поверхности всего пару минут, а потом лег на бок, и медленно пополз в сторону.

— Подлещик, — констатировал Василий еще до того, как подсек, и над водой, сверкая серебром, взлетела широкая плоская рыбка, — вот, напиши в своей газете — выходишь утречком и забрасываешь, не спускаясь с порога… — Василий опустил рыбу в приготовленную кастрюлю без ручки и протянул удочку гостю, — хочешь? Тут клев!.. Она ж голодная после зимы.

— Да я как-то не умею, — Кирилл улыбнулся, — не рыбак. Но места здесь фантастические!

— И эту красоту хотят уничтожить, — Василий вздохнул, — понастроят коттеджей, как на месте «Росинки»…

— Погоди, — перебил Кирилл, — кто хочет уничтожить? Расскажи — сейчас пресса круче любой прокуратуры; одна статья, и вся страна на ушах.

…Ах, ты, сучонок! — возмутился Ян, — ты-то здесь причем? Хочешь на чужих заслугах въехать в рай? Хрен тебе!..

— Я ж никому ничего не обещаю — я просто спросил…

— Ну, давай-давай… спрашивай…

— История обычная, — закурив, Василий уставился на солнечные блики, игравшие в мутной воде, — при социализме тут, кроме нашего Товарищества рыбаков-любителей, заводские турбазы были. В перестройку заводы закрылись — как говорится, перековали мечи на орало; естественно, от турбаз тоже ничего не осталось, кроме числившихся за ними территорий по несколько гектар каждая. Пришли распальцованные мальчики и тихонько все приватизировали — мы даже не знали. Лет десять тут конь не валялся, а год назад вдруг начали валить лес, рыть котлованы, стройматериалы завезли. Мы к главе района, а он — будут тут, ребята, коттеджи для московской элиты, а то она, бедная, задыхается в смоге, и руками разводит — сделать, мол, ничего не могу, так как изначальные мальчики, оказывается, землю уже три раза перепродали, и нынешние хозяева владеют ее законно…

— Для москвичей — это стандартная практика.

— Так, ладно б только так — что сделано, то сделано, но они ж собираются и Радчино забрать! Уже не прозрачно намекали.

— Что значит забрать? — удивился Кирилл, — есть же право на собственность или как там это называется…

— Кирилл, ты, вообще, в этой стране живешь и ли где? Какие права, если денег сунул и в момент все решил.

— Беспредел полный… — пробормотал Кирилл.

— …А ты как думал? Вася абсолютно прав; только ты один все витаешь в облаках, — подал голос Ян, сразу сбросивший маску безразличия, едва уловил суть вопроса, — тема, кстати, интересная, но заниматься ею не буду принципиально!..

В дверях появилась Алена, и разговор прервался.

— Вы идете? А то рыбу греть придется.

— Вот еще, удумала, — Василий пожал плечами, — рыба, Ален, в любом виде съедобная, даже в сыром. Идем, Кирилл, — он поставил удочку на прежнее место.

Стол был накрыт, и водка налита в рюмки.

— Умница, дочка, — Василий уселся за стол, — давай, Кирилл, за знакомство.

Алена чокнулась чашкой сока, и все выпили. Водку Кирилл не любил, но то ли играл роль свежий воздух, то ли сама обстановка — обычного противного вкуса он не ощутил; наоборот, в голове появилась легкость, требующая общения, как бывает после виски. Конечно, общаться хотелось с Аленой, но девушка, поймав его взгляд, смущенно отвернулась, и чтоб не молчать, Кирилл вернулся к прерванной теме.

— А товарищество ваше землю-то чего ж приватизирует? Сейчас ведь всякие там «дачные амнистии» и прочее.

— Так не дают, — Василий невесело усмехнулся, — мы ж люди еще социалистические, поэтому в 90-е, когда все всё рвали на куски, об этом не подумали, а теперь вдруг оказалось, что у нас здесь, то ли заповедник, то ли заказник — короче, возможна только аренда, которую, сам понимаешь, можно запросто расторгнуть; было б желание…

— Стоп! — Кирилл мотнул головой, — а тем москвичам кто разрешил в заповеднике строить?

— В том-то и фокус — для нас это заповедник, а для них — земли городского поселения. Ты видишь тут где-нибудь поселение? И я не вижу, но наши ж законы, что дышло — как повернул, так и вышло. Тут, знаешь, кто строит? Жена вашего мэра; понятно дело, не лично и не себе, но застройщик — ее контора. И что, судиться с ней? Угадай с трех раз, кто победит.

Правильный ответ напрашивался с первого раза, поэтому Кирилл промолчал, и Василий, не дождавшись реакции, наполнил рюмки так резко, что Алена накрыла ладонью его руку.

— Пап, ты, главное, не волнуйся. Сам ведь говорил, что договор аренды еще действует — может, что-нибудь изменится…

— Да не может ничего измениться в этой стране! — Василий поднял рюмку, — давай, Кирилл, — и выпив, повернулся к дочери, — я вуз закончил хоть и технический, но философию учил получше всяких юристов, которые сейчас у власти!

— …Да ты, оказывается, адекватный человек! — удивился Ян, — а с виду и не скажешь! Если ты еще, сидя в своем «медвежьем углу», понимаешь, куда эти «юристы» ведут страну…

— Слушай, — вмешался Кирилл, обрадованный реакцией «соседа», — так помоги ему! С захватом земли — это ж реально твоя тема! Ну, что ты встал в позу?

— В нашем бардаке, куда ни плюнь, все темы мои…

— Нет, ведь смотри, как все складно — тут тебе, и борьба за экологию, и продажность местных властей, и про семью мэра, прям, в ключе высказываний Президента…

— Блин, ты, оказывается, разбираешься в политической конъюнктуре? — делано изумился Ян.

— Не надо из меня совсем дурака делать. Я серьезно говорю — материал «на ура» пойдет.

— Да кто ж против? Материал можно сделать убойный — тут сейчас и прокуратура нагрянет, и депутатские запросы косяками полетят; коттеджи конфискуют, передадут под какие-нибудь детские санатории…

— И в чем же дело?! — воодушевился Кирилл.

— Дело в том, я не хочу, чтоб тебе досталась вся слава.

— О, как! — Кирилл был сражен, — то есть ты не воспринимаешь нас, как части одного целого?..

— Все я воспринимаю! Но в данном случае есть нюанс — Алена на говно изойдет, являя тебе свою благодарность. Тут такая любовь-морковь начнется!..

— Ну, допустим… — смутился Кирилл, потому что и надеялся именно на такой исход, — а что в этом плохого?

— Да все плохое, — Ян пожал плечами, — не хочу, чтоб ты отвлекал меня от работы сопливыми переживаниями и воспоминаниями о страстных поцелуях; чтоб тратил мое время на поиски подарков к 8-му марта, тащил меня в этот гнусный городишко… или еще лучше, решишь забрать ее в Москву! Тогда, вообще, будет полная жопа! Она будет названивать тебе каждые полчаса, а мне придется выслушивать ее рыдания и объяснять, что интервью берут тогда, когда их назначают, даже ночью, а не когда ей хочется; начнутся сцены ревности — ты будешь краснеть и бледнеть, а я жертвовать работой, чтоб не волновать ее, да? Или я должен таскать ее с собой по всем мероприятиям и следить, чтоб она не нырнула в чью-нибудь койку? Знаешь, у меня голова занята тем, что дает нам обоим нормально жить, а ты собираешься загрузить ее херней!..

Быстро сориентироваться в потоке аргументов, Кирилл не успел, и Ян неожиданно предложил свой вариант.

— Хотя тема, действительно, «живая», — он вздохнул, — давай так — я влезу в это дело, причем, на сто процентов раскручу его, но обещай, что ваши с Аленой отношения закончатся навсегда, как только мы сядем в поезд.

— А… — Кирилл открыл рот, и снова закрыл его.

— Что «а»? — Ян хитро прищурился, — ты ж любишь ее? А любовь жертвенна, так что, давай, как в кино: — Любимая, я спасу твой райский уголок, но мы должны будем расстаться, и я готов на это, лишь бы вы с папочкой были счастливы!.. Что, слабо? Не будь таким эгоистом, как я; влюбленные так не поступают — почитай классику…

Кирилл чувствовал себя загнанным в угол; загнанным так искусно, что любой из возможных вариантов, оказывался плох, но он всегда верил в чудо — в то, что кто-то свыше найдет неожиданный ход, способный все расставить по местам наилучшим образом. Поэтому тяжело вздохнув, сказал:

— Я согласен…

— Точно? — обрадовался Ян, — и не будешь канючить, что не можешь без нее жить? Не будешь мешать мне спокойно спать по ночам? Не будешь портить аппетит? Не будешь на улице вырубать мои мысли — типа, а вдруг это она села в такси и надо ее срочно догнать? Не будешь…

— Ничего я не буду, — Кирилл не стал дослушивать полный комплект классических симптомов влюбленности.

— Хорошо. Но только попробуй не сдержи слово!..

— Слушай, Вась, — Ян бестактно прервал его беседу с дочерью, — если хочешь, я готов подключиться к твоей проблеме. Для этого мне, во-первых, нужны копии всех документов вашего товарищества со дня основания и до ответов из администрации, прокуратуры — куда вы там еще писали.

Отец с дочерью удивленно уставились на будто проснувшегося вдруг журналиста.

— Кирилл, — Василий покачал головой, — есть силы, с которыми бесполезно тягаться. Понятно, Аленка тебе нравится…

— Причем тут Аленка? Просто тема актуальная! А, насчет «бесполезно», я, Вась, губернаторам хребты ломал, а тут… тем более, сам знаешь, мэр наш уже не в фаворе.

Алена смотрела во все глаза, пытаясь понять, как это так внезапно на месте славного Кирилла, за какую-то минуту оказался вчерашний мужчина, по одному слову которого, она безропотно пошла в гостиницу и… ну, и все остальное. Нет, она не боялась его — он умный, целеустремленный, а потому очень притягательный, но Кирилл казался… как-то роднее, что ли.

…Его зовут Ян, — вспомнила она, — я уж и выбросила его из головы… да похоже, и он меня…

— Так, что с бумагами? — Ян смотрел только на Василия.

— Бумаги в порядке, но они у председателя товарищества, а Сан Саныч пока еще в городе. Ты когда уезжаешь?

— Завтра вечером.

— Тогда я позвоню ему, чтоб сделал копии. Алена знает, где Сан Саныч живет. Съездите вместе, заберете.

— Отлично, — Ян хлопнул ладонью по столу, — а, во-вторых, надо сделать снимки шикарной нетронутой природы, процесс варварского строительства и сами коттеджи, в которых будут жить воры и взяточники. Можно организовать фотосессию?

— Можно, — Василий кивнул, — но только с реки — по берегу там все загорожено наглухо.

— Так поплыли, пока не стемнело, — Ян встал, и Василий, удивленный внезапным напором, поднялся следом. Алена подумала, что даже отец попал под влияние… нет, назвать этого человека Кириллом язык не поворачивался — под влияние Яна.

— Ален, прокатишься с нами? — отец уже стоял в дверях, но кататься с Яном ей не хотелось.

— Зачем? — она пожала плечами, — я лучше в комнате уберу.

Василий вышел крыльцо, где его ждал Ян, наблюдая, как у самых ног тихо плескала вода, покачивая лодку.

— Пойдем на веслах, — предупредил Василий, — пока особо никто не плавает, так что на шум движка охрана может выскочить; увидит, что фотографируют…

— Мне все равно — главное, до темноты пощелкать, — не снимая галош, Ян спустился в лодку.

— Сейчас пощелкаешь, — Василий настроил весла и погреб неслышно, как индеец в ГДРовских фильмах, которые он, в отличие от Яна, еще прекрасно помнил.

Лодка медленно двигалась мимо стоявших в воде деревьев. Ян с интересом смотрел по сторонам — теперь ведь ему предстояло писать об этом, да так, чтоб читатели прониклись духом мира, который может быть стерт с лица земли, и вдруг он поймал себя на том, что ему не хватает слов для описания грандиозного зрелища. На ум приходило «буйство стихии», «пробудившаяся природа» и прочие безликие штампы, не способные никого тронуть. …С другой стороны, читал я в детстве Паустовского — тягомотина! — вспомнил он, — любому современному человеку это на фиг не нужно — ему важно, сколько миллионов украли из бюджета на эти коттеджи…

Радчинские домики скрылись из вида и начались бледно зеленые заросли, будто покрытые серебристым налетом.

— Верба зацвела, — сообщил Василий в паузе между гребками, — природа Бога чувствует — Вербное ж скоро.

— Неужто чувствует? — Ян усмехнулся, — хотя вам, диким племенам, виднее.

Обиделся Василий на «черный» юмор или нет, неизвестно, но дальше они плыли молча, пока водное пространство не сузилось, а радостные вербные заросли не сменились уродливым бетонным забором, за которым виднелись башенки недостроенного коттеджа; чуть в стороне поднимался еще один.

— Здесь берег высокий — паводок никогда сюда не доходит, — пояснил Василий, предвидя логичный вопрос.

— Неплохие домики, — Ян пару раз щелкнул камерой, — а чтоб стройплощадку было видно, можно? Вырубки, заборы, перекрывающие доступ к реке… ну, сам понимаешь.

— Сейчас все будет. Только, если честно, не верю я в силу прессы. Скандал, конечно, можно затеять, но его тихо погасят и ничего не изменится… — сделав еще несколько гребков, Василий опустил весла, — вон, смотри, — и Ян увидел варварски выкорчеванные деревья, лежащие могучими корнями вверх; бульдозер, наполовину сползший в котлован, аккуратные пакеты кирпичей, горы земли и мусора.

— О! То, что доктор прописал! — он снова навел камеру на берег, — а поближе можно подплыть?

— Можно, — Василий повернул лодку.

До берега оставалось метров двадцать, когда Ян принялся щелкать камерой; при этом автоматически срабатывала вспышка, и с берега раздался грозный голос:

— Кто, сука, позволил снимать? Это частное владение! Валите отсюда! Пристрелю! — из-за кирпичей появился мужчина в камуфляже, с карабином в руке.

— Он чего, псих? — удивился Ян, — да если он только поднимет свою «дуру», я сгною его! — поймал в видоискатель красномордого охранника, который все-таки вскинул оружие. Звук выстрела вспугнул стайку мелких птиц, заметавшихся над водой, и эхом покатился дальше, подняв с дуба десяток отдыхавших там ворон.

— Ты, дебил! — заорал Ян, — я тебя засажу лет на восемь!

— Покойники не кусаются! — расхохотался стрелок, — валите или убью! — и для убедительности выстрелил еще раз.

Странным образом, пули не просвистели рядом и не плюхнулись в воду, оставив круги на зеркальной поверхности, хотя целился безумный стрелок однозначно в лодку.

Бесстрашно щелкнув еще несколько раз, Ян убрал камеру.

— Все, Вась, валим отсюда.

— Как скажешь, — затушив «бычок», Василий взялся за весла, и стрелок сразу опустил карабин.

— И больше чтоб тут не шастали! — крикнул он на прощанье.

— Нет, блин, я это так не оставлю, — было видно, что Ян поражен наглостью и чувством безнаказанности охранника, — не знаете, идиоты, с кем связались!..

Поскольку Василий молчал, а требовалось выплеснуть эмоции, он обратился к еще не пришедшему в себя «соседу»:

— …О, втянул ты в историю!.. Тут пока до больницы довезут, кровью истечешь…

— Да уж… хорошо, что стрелок попался косой — ни разу не попасть в здоровенную лодку с двадцати метров!..

Фраза вернула Яна к явной нестыковке в произошедшем.

— Вась, — он устроился поудобнее, — мне кажется, тот козел стрелял холостыми. Я ж бывал в «горячих точках», знаю…

— Если б «козел» холостыми палил, — перебил Василий, — наши мужики давно б разнесли всю стройку на куски. Нет, Кирилл, у них все по-взрослому.

— Тогда ничего не понимаю. Я ж видел — он целил в нас!

— А оно тебе надо, понимать? — Василий перевел взгляд с потемневшей воды на журналиста, — пронесло, и слава богу.

Скорее всего, Яна б удовлетворил такой ответ, ведь даже самый блестящий репортаж — это все равно не роман, требующий экскурсов с глубоким анализом причинно-следственных связей, но Кирилл не дал ему просто кивнуть и отвернуться.

— …Слушай! — он встрепенулся, — неужто тебе самому не интересно? Что ж ты такой примитивный! Уперся в одну тему и больше ничего не хочешь знать! А вдруг Вася обладает сверхъестественной силой и умеет, к примеру, отклонять пули?..

— Я не примитивный, — Ян погрозил «соседу» и в подтверждение сказал:

— Не, Вась, колись. Если знаешь хоть какое-то объяснение…

— Ты все равно не поверишь.

— Это мое дело, верить или нет! Ты расскажи.

— Ладно, — Василий перестал грести, — меня хранит Водяной, а раз ты со мной, значит, и тебя тоже. Не знаю, что он сделал конкретно — то ли туманом глаза Егорке застлал (этого охранника Егором зовут), то ли ствол в небо завернул, то ли проглотил те пули, но одно знаю точно — на этой реке я в безопасности.

— Водяной?!.. — воскликнули Ян и Кирилл хором, правда, услышал Василий лишь насмешливый голос Яна, — ты, значит, веришь в сказки про водяных? Ты что, язычник?

— Не люблю ярлыки — без них проще жить. А, касаемо «сказок», верю я в них или нет, так скажу — каждый Бог открыт лишь для тех, кто в него верит — им он помогает, а для всех остальных он закрыт, то есть фактически не существует.

— Эти байки мы тоже знаем, — Ян махнул рукой, — а более реалистического объяснения у тебя нет?

— Я ж говорил, не поверишь, — Василий совсем не обиделся, и это смутило Яна, привыкшего биться за свои убеждения.

— Ладно, — вздохнул он, — допустим, некая таинственная сила, привязанная к реке, существует; природы ее мы не знаем, поэтому можем называть, хоть Водяным, хоть каким-нибудь энергетическим полем — не важно. Но тогда объясни, почему твой Водяной сам не разберется с коттеджами? Поднял бы уровень воды еще на метр. Что ему стоит, если он, местный царь и бог?

— …Хороший вопрос! — похвалил Кирилл, и Ян, в кои-то веки, подмигнул ему, как сообщнику.

— У него ж не спросишь, а версий несколько, — Василий закурил. Коттеджи давно скрылись из вида, и лодка, вернувшись на простор, ограниченный далеким темным лесом, спокойно дрейфовала в предвечерней тишине, — например, он хочет проверить, на что способны люди в борьбе за свою среду обитания — не все ж высшим силам оберегать их; или, возможно, он не хочет приносить зло нам, уважающим его, ведь если еще поднять уровень, наши дома тоже затопит, а народ там, в основном, не богатый — восстанавливать будет не на что, и Радчино погибнет само собой…

— То есть, все-таки получается, Водяной — это реальный божок, которому вы тут поклоняетесь, — резюмировал Ян, — а как и где вы это делаете? У него есть алтарь или… как это по язычески, капище, да?..

— Его алтарь — река; зачем ему еще что-то? — Василий затушил сигарету и снова взялся за весла, — темнеет уже. Может, завтра утром поедете? А то сейчас и Вовку можете не найти, чтоб машину забрать — бухает, небось, с рыбаками, да и ты ж хотел еще природу поснимать.

— Поезд у меня вечером, так что… — Ян пожал плечами.

Лодка пошла быстрее, еле слышно всплескивая веслами. Сумерки сгущались, постепенно стирая далекий лес и превращая простор в серую бесконечность. Ян почувствовал себя неуютно — наверное, веру в сверхъестественное отметает исключительно сознание, а то, что находится глубже, потаеннее; то, что досталось нам от предков, готово принять любую ересь.

— …Ты чего там затаился? — обратился он к «соседу».

— Наслаждаюсь природой. Где еще такое увидишь?

— Согласен. Красиво, — Ян вздохнул полной грудью, — скажи, а ты что думаешь о Водяном?

— Вопрос поставлен некорректно. Водяного ведь нельзя воспринимать отдельно — он часть остального пантеона; тогда надо ставить вопрос о Боге…

— Давай поставим, — перебил Ян, — я считаю, Бог нужен тем, кто сам ничего не может. Например, я живу без него и прекрасно себя чувствую; и дальше проживу. А, вот, местные аборигены не могут ничего сделать с московскими рейдерами и потому придумали себе заступника. Разве нет?

— Да кто ж знает, как оно на самом деле? — философски ответил Кирилл, и Яна это вполне устроило.

— Знаешь, — он зло прищурился, — я теперь такой репортаж про это Радчино сделаю!.. Еще всякие уроды будут стрелять в меня!.. Когда в Дагестане со спецназом работал, понятно, но, чтоб тут, в российской глубинке?..

Вдали появились темные домики Радчино, словно поднявшийся из воды призрачный город. Выглядел он сказочно и в то же время пугающе реально; даже Ян заметил это, хоть ничего и не сказал, но Кирилл тоже без труда читал его мысли.

— А если Водяной — не сказка?.. — прошептал он зловеще.

— Слушай, — Ян взглянул недовольно, — давай не будем ломать нашу жизнь глупостями! Зачем ты хочешь перевернуть все с ног на голову? Это тебе кажется, что с Богом, как, кстати, и с любовью, живется легко и просто, а на самом деле…

— Ты просто боишься, и того, и другого! Вот в чем дело!..

— Ничего я не боюсь, но я привык решать конкретные задачи, получать за это конкретные бабки и заранее планировать на исполнение каких конкретных желаний их потратить. Разве это плохо или не правильно?

— Не плохо, — согласился Кирилл, — но если все будет происходить только по законам логики, то Егорка-стрелок не мог промахнуться с такого расстояния; а он ведь промахнулся.

— Наконец-то я тебя понял, — Ян улыбнулся, — мы ж говорим об одном и том же, только терминология разная — я предпочитаю слово «случайность», а ты — «чудо».

— Ну да, случайность проще…

— Так и я о том же! — обрадовался Ян, — зачем самому усложнять и без того сложную жизнь?..

— Смотри, — раздался взволнованный голос Василия, и Ян вздрогнул, прервав дискуссию с «соседом».

Он не понял, что надо увидеть, потому что воду заволокло дымкой. Зрелище, без сомнения, выглядело завораживающе, но Ян видывал и не такие туманы — однажды, во время учений тихоокеанского флота, он чуть не «потерял» Большой Противолодочный Корабль, стоявший на рейде.

— …Да куда ты смотришь? — воскликнул Кирилл, — вон же!

Ян повернулся в другую сторону — дымка там двигалась как-то странно, словно в ней возник крохотный локальный смерч. Она принимала неописуемые ни математикой, ни системой сравнительных образов, фигуры, уверенно приближаясь к лодке.

— Водяной, — тихо объявил Василий, — он часто так бродит. Если на пути встретит сетку или перемет — утром будут полные рыбы; тысячу раз проверял. И еще, даже если потом пройдет ливень, вода будет чистая-чистая, но очень холодная.

Водяной прошел рядом, качнув лодку, и проследовал дальше, унося дымку с собой. Через несколько минут пространство очистилось полностью, и Ян увидел, что находятся они всего в десятке метров от дома, а на кухне горит свет.

— Другие объяснения есть? — спросил Василий.

— Если честно, не знаю, — Ян пожал плечами, — но, на мой взгляд, это какое-то физическое явление. Просто я ж не физик.

— Ну, считай, как хочешь, — Василий сделал последний гребок, и лодка ткнулась в лестницу. Быстро перебравшись на верхнюю сухую ступеньку, он привязал конец, чтоб гость мог сойти с полным комфортом, и поднял голову, — весла уложи, пожалуйста, вдоль бортов.

Ян еще пытался придумать объяснение увиденному явлению, поэтому Кирилл, вынув весла из уключин, наклонился, и вдруг увидел на расчерченном заклепками днище маленький цилиндрик, который перекатывался в такт покачиванию лодки.

… — Блин! Это ж пуля!

Бросив «научные изыскания», Ян приподнял деревянную решетку под сиденьем.

— А вот и вторая, — он поднял точно такой же цилиндрик, — похоже, от «Сайгака», как был у Егорки. Но как они попали сюда, не пробив борт?

— Если только их не подбросил Водяной, проходя мимо…

— Да знаю я, какой «водяной» их подбросил! Я, когда писал о сверхспособностях, и не таких фокусов насмотрелся — это так, фуфло, рассчитанное на дураков, вроде тебя, — Ян выпрямился.

— Вась! Твои штучки? — он протянул пули, но тут, услышав голоса, появилась Алена.

— Где вы есть, ночь на дворе! Я уж волнуюсь! Тем более, пап, телефон ты оставил, номер Кирилла я не знаю. Нам же еще ехать, между прочим!..

— Утром поедете. Вовка, небось, пьяный давно спит, — Василий при этом разглядывал пули, — знаешь, Кирилл, я не собираюсь ничего доказывать, но объясни, зачем мне это нужно?

— А что случилось? — встревожилась Алена.

— Ой, дочь, — Василий махнул рукой, — ну, не может человек поверить, что Радчино — это место особенное.

И тут Яна осенило. Самостоятельно выбравшись из лодки, он покровительственно положил руку Василию на плечо.

— Сейчас объясню, для чего это нужно.

— Идемте ужинать — вы ж целый день голодные; потом объяснишь, — Алена вернулась в дом, и мужчины вошли следом.

На столе появились остатки обеда, и в кои-то веки, Ян выпил рюмку водки с удовольствием.

— Значит, объясняю, Вась, твой план.

— Давай, — Василий улыбнулся.

— А план простой — доказать, как ты сам сказал, что Радчино — место особенное, и, соответственно, объявить тут аномальную зону. Сейчас это модно — где-то являются призраки времен войны, где-то находят следы йети, у кого-то вампиры режут коров, но Водяного еще нигде не было. Понаедут уфологии, а еще лучше — молодцы из группы «Днестр»; эти завсегда что-нибудь находят…

— Я понял мысль, — Василий вновь наполнил рюмки, — только этого-то я и боюсь больше всего, поэтому давай решим сразу — если все-таки соберешься писать статью, пиши только о незаконном строительстве и никаких Водяных. Иначе вообще ничего не надо. Договорились?

— О, как! — Ян замер с поднятой рюмкой.

— Именно, так. Я как раз не хочу, чтоб сюда наехали разные экспедиции, а пуще того, толпы любопытных, которые засрут все окрестности. Веришь ты в Водяного или нет, но мы-то с ним дружим — это мой сосед по коммуналке. Тебе приятно, если б в твоей квартире шлялись толпы экскурсантов?

— Нет, — Ян выпил.

— Поэтому повторяю — не надо никаких сенсаций. Мы здесь живем, нас это устраивает и больше никого не касается.

— Тогда не понимаю, зачем ты подкинул пули, — признался Ян — придумывать новую версию мешала вторая выпитая рюмка и слишком быстро наполнившийся желудок.

— Пап, какие пули? — Алена уставилась на отца, — немедленно говори, что стряслось!

— Да ничего не стряслось — Егорка чудит, как всегда… — Василий принялся вкратце пересказывать «партизанский рейд» к коттеджам.

…Что-то меня все это утомило… да и водку уже сто лет не пил… хорошо хоть не самогон… — Ян зевнул.

Кирилла же, бездействовавшего весь день, водка, наоборот, взбодрила — он смотрел на Алену, и мечты рождались самые замечательные. Правда, Ян без труда проник в них.

— …Давай-давай — времени у тебя не много, а я отдохну; не буду мешать трогательному прощанию. Так что до отъезда твори все, что хочешь, но потом…

Что должно быть потом, Кирилл прекрасно помнил, но водка великая вещь — она способна изменить самое категоричное «нет!» на вполне приемлемое «а вдруг все-таки?..»

Незаметно, под столом, он нащупал Аленину руку. Наверное, взгляд Кирилла сильно отличался от Яна, потому что девушка, стрельнув глазами в его сторону, неожиданно улыбнулась. Василий сразу замолчал — недосказанная история никуда ведь не денется, ни завтра, ни даже через месяц.

— Ладно, — он поднялся из-за стола, — пойду «Новости» посмотрю, а то, может, уже третья мировая война началась.

— Мудрый у меня папка, да? — прошептала Алена, когда дверь в жилую часть дома закрылась, — пойдем на улицу, а то он вечно накурит — это единственный его недостаток.

Они вышли на лестницу. В небе висела дынная долька луны, переливались бесчисленные россыпи звезд, завораживающе пахло рекой, которая тихонько плескала под полом, а вокруг стояла волшебная тишина, готовая произвести на свет любые чудеса. Обнять Алену было очень просто, потому что вся принадлежавшая людям суша занимала лишь пару квадратных метров рифленого железа; девушка прижалась к Кириллу, но вдруг подняла голову.

— Ты не обижайся, но сегодня я трахаться не буду. При отце как-то, знаешь… короче, я стесняюсь.

— А там одна комната?

— Комнат две, но между ними фанерка. Не, он ничего не скажет, но я сама не так себя буду чувствовать, понимаешь?

— Понимаю, — Кирилл поцеловал ее сначала в нос, потом в лоб, в обе щеки, — это не главное…

— Правда? — обрадовалась Алена, — а что, главное?

— Главное, что ты мне нравишься.

— Только и всего? — Алена вздохнула, — ты ж взрослый, умный мужчина и понимаешь, что завтра каждый из нас вернется к своей обычной жизни, а потому нравимся мы друг другу или нет, как раз совсем не главное… а что главное, я не знаю, — улыбаясь, она очертила рукой выползшую на свободу, огромную ночь, — может, все это?..

— Слушай, почему ты торчишь в администрации? Ты совсем не подходишь для такой конторы.

— Там платят, — Алена пожала плечами, — да и потом я еще не в том возрасте, чтоб, как отец, уйти от людей и общаться только с Водяными; я и клубы люблю, и мужчин; машину, вот, купила… но без этого, — она снова показала в ночь, — я тоже не могу. Оно должно быть, чтоб в него можно было спрятаться, когда грустно. Ты меня понимаешь?

Кирилл понял так ярко и так близко к сердцу, что, наплевав на договор, поднял лицо девушки и глядя в глаза, тихо сказал:

— Я люблю тебя. Хочешь, поедем со мной в Москву?

— …Э-эй! — взвился мгновенно очнувшийся Ян, — ты чего, придурок? Ты ж дал слово!..

— Как дал, так и возьму обратно!..

— В Москву?! Да боже упаси! — Алена расхохоталась, — на фиг, она мне нужна? Хотя за предложение, спасибо. И не смотри, как на идиотку. Была я в Москве, и не раз — мне там душно… там все какое-то не мое, понимаешь?

— В смысле, там нет Радчино?

— Не только. Радчино — это материальное воплощение того, что мне хочется видеть рядом.

…Блин, как четко она формулирует мысли! — восхитился Ян, уже боявшийся оставить «соседа» без присмотра, и пока Кирилл растерянно молчал, спросил:

— Если Москва тебе не нужна; если ты знаешь, что будущего у нас нет, то почему осталась вчера? Ты ж, вроде, не проститутка.

— Я, точно, не проститутка! А почему осталась?.. Честно?.. Не знаю. Наверное, так было надо…

— Кому?

— …Да заткнись ты со своей логикой! — спохватился Кирилл, чувствуя, что упускает инициативу.

— Откуда ты знаешь, что будущего у нас нет? — спросил он.

— Хочешь сказать, пути Господни неисповедимы? — она засмеялась, — может, оно и так, но, понимаешь, я не люблю чем-то жертвовать сама и не признаю глупых жертв у других. Не въехал? Я к тому — если ты сейчас скажешь, что ради меня готов уехать из Москвы и писать в наши газетенки статьи про битву за урожай, я тебе отвечу — не сходи с ума. Я не стою того, чтоб ломать карьеру, и когда ты поймешь это сам, будет поздно — в Москве тебя уже забудут. В итоге ты возненавидишь меня, себя и весь мир. Так что этот дурацкий разговор можешь даже не начинать. Я в Москву тоже не поеду. И что у нас получается?..

— …Ну, девка дает! — в очередной раз восхитился Ян, — таких я еще не встречал! Слышь, «сосед», я буду гордиться, что спал с ней! Ей-богу!..

Но Кирилл молчал, ощущая, как одна за другой отошли страховочные мачты, и «ракета», устройство которой казалось хорошо известным, уносится ввысь, превращаясь в прекрасную недосягаемую звезду. Это было ужасное ощущение, но как остановить запустившиеся двигатели, он не знал.

…Что-то меня на космос потянуло, — подумал он, анализируя возникший образ, — ну да, наверное, потому что оттуда нельзя вернуть того, кто сам не захочет вернуться…

— Чего ты замолчал? Расстроился? — Алена взяла Кирилла за руку, — не надо. Я ж сказала правду. Зачем играть в глупые игры?

…Она, действительно, необыкновенная! — от пассивности Яна не осталось и следа, — она такая же, как я!.. Сейчас ей надоест смотреть, как этот недотепа размазывает сопли — размазывают, либо кровь, либо говно, а сопли никто не любит…

Кирилл еще громоздил конструкцию из бессмысленных космических образов, когда Ян прижал Алену к себе.

— В Москву я тебя и не зову.

— Правда? — заинтересовалась Алена, уловив какие-то новые, отличные от прежних, интонации, — передумал?

— Просто это особый город. Туда стоит приезжать, если настроен биться и покорить его. Там нет смысла просто жить — он не приспособлен для этого; там все дорого, все расположено далеко… и, вообще, там сложно.

— Ты на сто процентов прав, — Алена кивнула, — москвичи — это состояние души, а я не ощущаю настроя на борьбу.

— …Спасибо, выручил, — обрадовался Кирилл, полностью потерявший нить общения, но Ян отмахнулся.

— Да пошел ты!..

Он крепче сжал Аленины плечи.

— К вам я конечно не перееду даже ради тебя — тут ты сама все правильно сформулировала, но ты ж не можешь не согласиться, что нас тянет друг к другу?

— Не согласиться не могу, — Алена вздохнула.

Кирилл от удивления потерял дар речи. То, что происходящее не соответствовало привычной логике «соседа», было полбеды; беда заключалась в том, что после ответа Алены он окончательно почувствовал себя лишним, словно растворявшимся в «соседе». Действительно, зачем он нужен, если тот исполняет его функции и его желания?

— Значит, — продолжал Ян, — надо искать компромиссный вариант. Это ж не умно — осмысленно мучить друг друга.

— Экое слово-то подобрал — «не умно», — Алена покачала головой, а потом кивнула, — я б хотела найти такой вариант. Давай встречаться где-нибудь в Рязани или в Липецке… О! Лучше — вычислим деревню, чтоб точно посередине между нами и Москвой, купим там хату…

— Плохой вариант. Это ж рутина — созвонились, съехались, бросив дела, которые все равно не выходят из головы; переспали и с радостью помчались обратно — дела-то ждут, время потеряно.

— Слушай, что ж ты такой умный?

— И ты не дура — с дурами я так не разговариваю.

— Спасибо. Да, насчет поездок, я, конечно, загнула; тогда уж проще пожениться, чем тратить деньги на дорогу — эффект-то получается тот же, да?

…Какая ж она умница!.. А ты — дебил, — Ян повернулся к Кириллу, заворожено слушавшему этот фантастический диалог влюбленных мужчины и женщины.

— Ну, а твои предложения? — Алена вывернулась из объятий, чтоб лучше видеть лицо собеседника.

Момент был кульминационным, но Бог (или Случай) — великий драматург, потому что всегда умеет растянуть его, держа в напряжении нервы и чувства «актеров».

— Слушайте, голубки, — из дома появился Василий, — вы завтра когда едете?

— Ой, пап… — Алена задумчиво почесала нос, — лучше пораньше. Мне ж на работе хотя б с обеда надо появиться — с утра-то, если что, девчонки прикроют… а до этого съездить с Кириллом к Сан Санычу…

…На фиг, Сан Саныч этому придурку? — Ян раздраженно обернулся, но Кирилл лишь беспомощно развел руками, — блин, послал бог «соседа»!..

— Короче, — Василий прервал Аленины рассуждения, — Вовка бухает, но я позвонил ему, поэтому знаю, где ключ от стоянки, так что решайте — когда скажете, тогда и отвезу.

— Пап, давай часов в шесть.

— В шесть, так в шесть, — Василий посмотрел на часы, — сейчас полпервого. Вы спать совсем не собираетесь?

— Ты что, пап! — глаза Алены округлились, — мне ж на работе надо быть цветущей. Идем? — она повернулась к Яну.

— Вопрос, конечно, бестактный, — Василий смешно потер небритую щеку, — белья сколько доставать? На одну постель?

— Пап, — укоризненно перебила Алена, — сегодня, вот, на две.

— Зря, — пожав плечами, Василий ушел обратно в дом.

— Я ж тебе говорила, — Алена засмеялась, — и все равно стесняюсь. Ну, такая, вот, я странная девочка.

— Ты, классная девочка, а остальное, мелочи, — Ян притянул ее к себе.

Так они не целовались даже вчера ночью, и когда их губы разомкнулись, Алена глубоко вздохнула.

— Уф!.. Если ты и дальше будешь таким, я, правда, влюблюсь. Тебе оно надо?

Кирилл уставился на «соседа», ожидая яростного протеста против «всяких глупостей», но тот предательски промолчал, лишь крепче сжав плечи девушки.

Василий остался в маленькой комнате, где стоял телевизор, а гостям постелил в большой, со старым платяным шкафом, запасными веслами и всякими рыболовными снастями, разложенными на столе и подоконниках. Больше они не обнимались и не целовались; правда, когда Алена, потушив свет, стала раздеваться, Ян, на всякий случай, спросил:

— Ну, что?

Вопрос мог относиться к чему угодно, вплоть до мирового экономического кризиса, и Алена ответила соответственно:

— А все нормально.

Старенькие диваны заскрипели. Ян закрыл глаза, и тут же к нему подскочил Кирилл.

— Что ты делаешь? Это моя девушка!

— Послушай, — голос Яна казался усталым, — это наша девушка. Не забывай, мы ведь единое целое…

— Эк, ты запел!

— А я сегодня я добрый, и не зли меня, пожалуйста.

Как вести себя с «добрым Яном» Кирилл не знал, потому что никогда его не видел. Пауза возникла длинная; ее хватило как раз, чтоб Ян отключил сознание, уплывая в фантасмагорию снов, и потянул Кирилла за собой.

* * *

— Третья рота, подъем!

И Алена, и Ян одновременно вскинули головы, в которых еще витал туман не отложившихся в памяти сновидений.

— Пап, да ну тебя, — Алена сонно зевнула.

— Время полшестого, — объявил Василий, — вам еще надо умыться, поесть, а я пойду движок на лодку поставлю.

— Есть я не буду, — Алена потянулась, — я лучше искупаюсь.

— …Она с ума сошла! — воскликнул Кирилл, но Ян, за ночь, видимо, переставший быть добрым, усмехнулся.

— Заткнись, размазня! Эта девочка не для тебя, понял?..

— Пап, выйди; а ты, Кирилл, отвернись, пожалуйста, — попросила Алена. Василий вышел, и Ян толкнул «соседа».

— …Отвернись, слышишь! Тебе ж сказали! — но сам лишь прищурил глаза, наблюдая, как Алена сменила трусики на ярко-желтые плавки и ловко надела верхнюю часть купальника.

— Можешь смотреть, — сказала она, — ты со мной пойдешь?

Кирилл чуть не крикнул «Да!», стараясь хоть в чем-то опередить конкурента, но Ян одним движением закрыл ему рот.

— Молчи, идиот! Ты-то куда собрался? Лед неделю назад сошел! Она всю жизнь плавает, а ты утонешь, как утюг.

— Это да… — мигом остыл Кирилл.

— Так что? — Алена стояла посреди комнаты и улыбалась.

— И буду ходить по городу с мокрой жопой, да? Неудобняк, — Ян откинул одеяло, — я уж так — рожу протру и хватит.

— Как хочешь. Наше дело предложить, — Алена вышла и через минуту за тонкой стеной послышался громкий всплеск.

Ян похлопал «соседа» по плечу.

— …И что ты собирался делать с такой девкой? Ты ж по жизни будешь у нее подкаблучником!.. Но в чем-то я тебе очень обязан: как говорят гребанные поэты — ты растопил ее сердце. Так что не расстраивайся.

— А как мы будем… — Кирилл пытался подобрать достойную формулировку, но Ян рубанул с плеча:

— Как мы будем ее делить, да? А зачем? Член-то у нас один на двоих, так что чего делить? Еще вопросы есть?

— Нет. Хотя есть! Вчера ж ты так и не сказал, что можешь ей предложить — ну, чтоб как-то быть вместе.

— Не волнуйся, предложу — есть у меня в рукаве шикарный козырь, — увидев неподдельный испуг «соседа», Ян рассмеялся, — да не бойся — куда ж без тебя? Как ни крути, она все-таки не железная — когда-нибудь и ей нужно поплакаться в жилетку, а я на эту роль не гожусь.

— Правда? Ты так думаешь? — от радости Кирилл чуть сам не расплакался, — это получается, теперь мы не просто соседи, а, можно сказать, братья?

— Ага, молочные. Пошли, братец…

Натянув джинсы и рубашку, Ян прошел через кухню, где на столе снова стояла тарелка с рыбой, и вышел на крыльцо. Василий был уже там, наблюдая за дочерью, уплывшей от дома метров на пятьдесят. На звук шагов он обернулся, и когда Ян встал рядом, тихо спросил:

— Не, то не мои проблемы, но у вас это серьезно или так?

— Вась, а ты, значит, считаешь, что она могла привезти с собой первого встречного? Или что, она много мужиков уже сюда перетаскала?

— Да ни одного! — Василий усмехнулся, — что и пугает.

— Вот, пусть ничего тебя не пугает. Мы сами во всем разберемся, договорились? А ты тут с Водяным пока разберись — чего это он решил нам пульки-то подкинуть?

— Разберусь, — вздохнул Василий, — лучше скажи — думаешь, от твоей статьи будет эффект?

— Да что статья! Я ж снимки сделал, как этот урод стреляет в нас — я сейчас прокуратуру подключу… ох, Вася, тут такие разборки начнутся! Главное, чтоб у вас бумаги были в порядке, а то загремите со своим товариществом в общей куче, — мысли Яна мгновенно вернулись к работе, поэтому когда Алена поднималась по лестнице, Кирилл успел подскочить первым и подал ей руку.

— Вот, зачем ты оделся? — она засмеялась, — сейчас бы как прижалась к тебе!

Кириллу хотелось этого, но помня о «брате», он сказал:

— Не, не надо, — и коснувшись губами мокрого, холодного плеча девушки, опасливо оглянулся — Ян смотрел на него как-то подозрительно задумчиво, и Кирилл испуганно спросил:

— …Ты чего?

Но Ян лишь покачал головой и ничего не ответил. Кирилл не стал лезть в его мысли, поверив, что действительно не произошло ничего особенного.

Приключение, под названием «Радчино», окончательно закончилось, когда Алена села за руль.

— Сейчас посмотрим — какой ты водитель, — Ян устроился на пассажирском месте, — годишься ли для сумасшедшей Москвы?

— Не гожусь, по определению, — поднимая рябь на воде, Алена развернулась, — я вчера тебе уже говорила.

— Ну, ситуации меняются; отсюда меняются и желания…

— Да не поеду я в Москву!

— Успокойся, никто тебя туда не тащит. Это я шутил, а, если хочешь, поговорим серьезно.

В принципе, Алена была готова к подобной развязке, но все равно стало очень обидно; в сердцах она втопила газ, подняв на лугу волну.

— Ты не поняла…

— Все я поняла! — девушка дернула локтем, хотя Ян и не пытался коснуться его.

— …Мы теряем ее! — Кирилл в отчаянии схватился за голову.

— Что, фильмов про врачей насмотрелся? — усмехнулся Ян, — смотри и учись…

— Перестань, глупенькая, — произнес он ласково, — лучше послушай меня. То, что всем вам сливают через СМИ о положении в нашей экономике и политике, сплошная ложь.

— Очень актуальная информация, — Алена усмехнулась.

— Да ты дослушай!

— Ладно, слушаю, — равнодушно согласилась Алена — это была возможность углубиться в собственные мысли.

— Я вхож в, так называемый, «ближний круг», поэтому имею возможность анализировать реальные факты. Понимаешь?

— Нет, — Алена пожала плечами, — не понимаю, причем тут я.

— К тому, что ты сама хотела серьезного разговора!

— Но не до такой же степени…

— Ты можешь без комментариев? — Ян начал злиться.

Кирилл, естественно, ощущал это; точно так же как мгновенно узнал, что именно «брат» собрался предложить Алене, и не мог поверить своему знанию. Конечно, то был сильнейший ход, но обнародовать главный козырь после двухдневного знакомства?.. Сам бы он, точно, не отважился, а, вот, Ян собирался это сделать.

…Что-то, похоже, перевернулось в мире, — решил Кирилл.

— Слушай, — он схватил Яна за руку, — ты — гений! Я даже не ожидал! Знаешь, как ты поднялся в моих глазах!..

— Неужто? А она, вот, даже не хочет меня выслушать!

— Но она ж рассказывала, как ее обманывали! Потому и относится к тебе, как к другим!

— А ко мне не надо относиться, как к другим! Иначе и я буду относиться к ней, как к другим!

— Господи, какие ж вы оба…

Фраза являлась законченной и ее не требовалось опошлять конкретным определением. Возникла пауза, которую нарушила Алена.

— Так что там интересного в твоем «ближнем круге»? — она успокоилась, поставив предсказуемый крест на их отношениях, и теперь ей хотелось хотя бы послушать из «первых рук» свежие московские сплетни.

Под жалобным взглядом Кирилла Ян вздохнул.

— Если коротко и не вдаваясь в детали — эта страна катится к закату; и идеологическому, и экономическому. Предотвратить его уже невозможно, и дело лишь в сроках. Здравомыслящие аналитики отводят ей жизни, от силы, года три…

— Я не верю, — Алена выбралась на асфальт. Впереди больше не было скрытых водой ловушек, и она повернулась к собеседнику, — с чего ты взял? По-моему, наоборот, наконец-то наступила стабильность.

— У нас, знаешь, что является мерилом стабильности? Наличие в магазинах хлеба, водки и колбасы. Все — жизнь прекрасна, а остальное как-нибудь переживем, так ведь?

…Ну, не пугай ты ее! — взмолился Кирилл, — зачем? Ты просто предложи…

— Заткнись!..

— Ален, — продолжал Ян, — могу разложить тебе по полочкам всю историю нашей Перестройки, от ее пафосного начала до трагического завершения. Запросто.

И тут Алена испугалась; испугалась уверенности, звучавшей в голосе, а сам Ян вдруг предстал мрачным пророком, спустившимся с заоблачных столичных небес. Правда, состояние растерянности длилось не больше минуты — потом Алена мысленно оглянулась на окружавший ее мир, обустроенный супермаркетами, веселыми ночными клубами, автомобилями, число которых зримо росло с каждым днем, а главным были люди, спокойно и уверенно строившие планы на ближайшее десятилетие. И Алена улыбнулась.

— Не надо ничего раскладывать. Просто скажи — и что же, по твоему мнению, будет дальше?

— А дальше будет русский бунт, бессмысленный и беспощадный; такой, что семнадцатый год покажется сказкой про Белоснежку. Убивать будут не только тех, кто служил власти, но и их детей, внуков, чтоб следа не осталось! Сперму будут отстирывать с простыней!..

— Прекрати! — последний образ почему-то особенно впечатлил Алену, — я согласна, не все у нас гладко, но сейчас, вроде, и с коррупцией стали бороться…

— Да не может эта власть бороться с коррупцией! Коррупция — наш общественный строй! А смена общественного строя происходит только революционным путем. Ну да, кого-то сажают, но это не борьба; это Система отторгает нарушивших главное правило игры. Знаешь, какое? Нельзя убивать дойную корову — ее надо только доить, пока сама не сдохнет.

— Страшно тогда… — Алена задумалась.

— Страшно, — кивнул Ян, — вот, я и не хочу, чтоб ты бегала тут под пулями, а бегать придется — как ни крути, ты к этой власти тоже имеешь отношение, и в эйфории новой свободы никто не станет разбираться, что ты — девочка на побегушках и всего лишь селила в гостиницы московских «пупков»… за дорогой следи!

Испуганно вывернув руль, Алена метнулась к обочине, заканчивавшейся глубоким кюветом, и чудом не угодив в него, вернулась к белой прерывистой линии. Фура, возникшая словно ниоткуда, пронеслась мимо, и дорога вновь опустела.

Пока Алена приходила в себя после маневра, изучавшегося в автошколе лишь теоретически, Кирилл подскочил к Яну.

— …Ну, зачем ей все эти ужасы? Может, и вообще все еще обойдется! Ты просто скажи, что любишь ее! Скажи, ну!..

— И что там по поводу спермы? — успокоившись, Алена повернула голову.

— Со спермой у нас полный порядок — сама знаешь.

Кирилл вмиг съежился, и эта очередная победа над глупым сентиментальным «братом» подняла Яну настроение.

— Короче, — он хитро прищурился, ожидая реакции, — когда польется кровь, я могу увезти тебя из этого дурдома. В замечательной стране Австрии, где в ближайшие двести лет не намечается никаких революций, стоит городок Зальцбург, родина Моцарта, между прочим; а под тем Зальцбургом есть у меня славный домик и клочок земли.

— Правда?.. — глаза Алены округлились, — ни фига себе!

Не раз виденные по телевизору остроконечные крыши, узкие мощеные улочки и танцующие люди в тирольских шляпах поглотили рисовавшийся минуту назад кошмар; да и на лице Яна появилась улыбка, сразу превратив мрачного пророка в ловкого фокусника.

— Уф!.. А я, дура, уж вся испереживалась за судьбы Родины, — Алена засмеялась, — то есть, ты так нестандартно приглашаешь меня в гости?

— Просто я хочу спасти тебя.

— Знаешь, а мне нравится, — Алена окончательно развеселилась, — роль любовницы… она все-таки какая-то унизительная; стать женой я пока не готова, да мы и почти не знакомы, так что спасай!.. — великодушно разрешила она, — слушай, а без грядущего катаклизма мы не можем съездить туда? Не насовсем, а так, на пару неделек.

— Запросто. Репортаж только сдам…

— Не, Кирилл, я серьезно.

— Да не Кирилл я! Кирилл — это мое, так сказать, прошлое. Ну, вспомнил о нем, раз уж твой отец так не любит поляков, а реально никакого Кирилла давно нет, — Ян победно взглянул на окончательно потерявшегося в ситуации «брата».

— Так не бывает, — покачала головой Алена, — прошлое никогда не исчезает без следа. Вы с Кириллом должны как-то уживаться; причем, вы оба мне симпатичны, каждый по-своему…

— …Нет, ты слышал! — от счастья Кирилл даже захлопал в ладоши, — мы оба!

— Да погоди ты! — отмахнулся Ян, — думаешь, я не догадывался? — но вслух сказал:

— Это называется раздвоение личности, а человек должен быть цельным, чтоб чего-то добиться.

— Мне кажется ужасно скучным только и делать, что чего-то добиваться…

— Тебе, вот, кажется. В этом, кстати, одна из главных проблем — мы оцениваем чужое счастье теми мерками, которые заготовили для себя, а оно у каждого свое. Не согласна?

Несколько минут Алена молчала; потом вздохнула.

— Здесь, возможно, ты и прав.

— А в чем я не прав?

— В отношении будущего России. И не потому что наш крутой президент все разрулит — в плане власти я согласна с тобой, но тут еще остались лешие, водяные и еще много кого, кто не позволят испоганить свою территорию.

— Короче, да поможет нам Бог?

— Типа того. Но ты, конечно, в Бога не веришь?

— Ну…

Это был редкий случай, когда Ян не смог быстро сформулировать ответ — с одной стороны, ему не хотелось огорчать Алену, но, с другой, на подобные вопросы лучше сразу говорить правду, чтоб не юлить потом всю оставшуюся жизнь.

— Конечно, не верю.

— А Кирилл?

— …Я верю! — воскликнул тот, — это ведь он спровадил в командировку Костю Орехова, отменил автобус, чтоб на такси мы успели вернуться; он забрал к себе бабку с козой!..

Ян скептически взглянул на восторженного «брата».

— Черт его знает, того Кирилла. Мутный он какой-то.

Нагромождение разнокалиберных высоток становилось все ближе, и Алена сменила тему:

— Давай заедем к Сан Санычу — тут по дороге, а потом кину тебя, куда скажешь. Извини уж, но мне надо хоть марафет навести, а то сегодня шеф возвращается; наверняка будет собирать всех.

— Чуть не забыл! — Ян с радостью вернулся к знакомой реальности, — координаты-то оставь, а то куда я статью сброшу?

— Легко, — Алена протянула визитку, — а ты свои?

— А надо? Все равно ж звонить не будешь.

— Кто знает?.. Хотя не хочешь — как хочешь, — Алена свернула во двор и остановилась, — тут у нас живет Сан Саныч.

— Пошли вместе, а то сейчас объяснять ему, кто я, да откуда, — выйдя из машины, Ян оглядел уродливо опиленные деревья, ржавые качели и мусорные контейнеры, от которых тянуло гнилью. …Явно не Радчино. Лучше б, правда, жил там какой-нибудь Водяной, чтоб охранять такое место… а, может, он там и живет, иначе откуда б Вася взял пули?.. А, может, тогда и Бог есть? Кто-то ж веками вытаскивает эту страну из крови и безумия. Одни люди вряд ли способны на такое… Блин, что-то совсем эта Алена задурила мне голову — так не долго скатиться на один уровень с моим отмороженным «братцем». Колодин, твою мать!.. Хотя, похоже, все они тут Колодины — всем нужен какой-то Бог… блин, а ведь в этом «колодизме» и есть загадка гребаной русской души! А надо просто тупо работать — тогда все неразрешимые загадки как рукой снимет!..

Они уже поднялись на третий этаж, и Алена позвонила.

Открыл Сан Саныч быстро, но в квартиру не пригласил. Ян, правда, успел увидеть трех пацанов с визгами бесившихся на диване; растрепанную женщину, безуспешно звавшую их к столу с дымящимися тарелками; из другой комнаты слышался мужской голос, возмущавшийся не выглаженной рубашкой. Это походило на сцену из плохой комедии, и сам маленький лысый хозяин в линялой футболке прекрасно вписывался в нее.

Яну он молча пожал руку, а у Алены поинтересовался, как поживает отец, и протянул раритетную папку с завязками. На том аудиенция закончилась, так как из комнаты заорали, что «его бешеные внуки ничего не жрут», и дед поспешил на помощь, по ходу цепляя на круглое добродушное лицо маску строгости.

— Хочешь такую жизнь? — спросил Ян, спускаясь вниз.

— Пока нет, — Алена уверенно покачала головой, — но когда-нибудь придется. Не троих, конечно… или ты другого мнения?

Ян обернулся к «брату», но тот растерянно молчал.

— …Ссышь, когда страшно? — Ян усмехнулся и ответил сам:

— А чего многовато? Тебе ж не придется кувыркаться с кашами — на то имеются специально обученные люди; и рубашки гладить не придется…

— Лучше б ты так не говорил, — Алена уселась за руль.

— Почему?

— А я теперь буду долго думать и неизвестно, к чему приду.

— Ну, думай, — Ян захлопнул дверцу, и машина аккуратно выехала из двора.

Наверное, Алена восприняла совет буквально, потому что до самой гостиницы они ехали молча; да и там она не стала выходить, а дождавшись, пока Ян сам подойдет к водительской двери, опустила стекло.

— Поезд у тебя во сколько?

— Не заморочивайся, — Ян махнул рукой, — как в народе говорят? Долгие проводы — лишние слезы, да?

— Типа того. Ну, тогда пока. Пиши, звони.

Стекло поднялось, а еще через минуту машина аккуратно втиснулась в поток и затерялась среди таких же безликих железных коробок. Ян оглянулся на «брата» и усмехнулся.

— …И чего ты вылупился? Говори!

— Ты — идиот! Что ты собираешься делать дальше?

— Я собираюсь заняться Радчино — надо глянуть бумаги, пока не уехал, а то потом этого Сан Саныча с собаками не найдешь; дальше начну лепить репортаж — основную работу ж тоже никто не отменял…

— Ты о чем?! — вспыхнул Кирилл, — какое Радчино? Какой репортаж? Ты понимаешь, что так не расстаются с самой прекрасной девушкой на свете! Звони ей сейчас же!

— Да пошел ты! — огрызнулся Ян, — у меня работы выше крыши! Хочешь, сам звони.

— Я? Ты мне доверяешь?..

— Доверяю — не доверяю… Тебе все равно делать нечего! Чем, вот, ты занимаешься, пока я деньги зарабатываю?

— Ну…

— Хрен гну! Только жрешь, спишь и портишь мне нервы! Хоть раз сделай сам что-то реальное, а меня не доставай!

— Ладно, — Кирилл неуверенно достал мобильник, — а можно я скажу, что люблю ее?

— Да говори, что хочешь! Черт с тобой!

КОНЕЦ

Альфа Центавра

Если б Олеся понимала значение всяких витиеватых слов, то вполне могла б сказать: «Искушение оказалось сильнее меня». Но поскольку лучшей оценкой по литературе у нее была единственная четверка с двумя минусами, да и та в незапамятные времена, она подумала: «…Клево, что никто не заметил!.. Во, блин, покатило!..»

Правда, окончательно она успокоилась, лишь добравшись до родного двора — сразу перестало казаться, что люди смотрят на нее подозрительно, пульс пришел в норму, дыхание выровнялось, и заходя в подъезд, она даже не оглянулась. Щелкнул замок, гордо именовавшийся жильцами, «кодовым». Код состоял всего из двух цифр, и соответствующие кнопки, отполированные до блеска, угадывались с первого раза, но все равно Олеся почувствовала себя в безопасности; это было важно, ведь в черном пакете, который она держала в руке, находилась замечательная, модная, но чужая сумка.

Теперь ее волновало только одно — не рано ли она радуется; слишком уж демонстративно сумка висела на спинке стула рядом с пустым столиком летнего кафе, словно специально, чтоб прихватить ее, проходя мимо. Собственно, Олеся так и сделала, а ведь, возможно, в глубине зала какой-нибудь приколист тихо угорал, наблюдая за ее испуганным лицом; за тем, как она перебегала улицу на красный свет и уже на другой стороне судорожно совала бесполезную добычу в пакет. …Не, блин, не похоже, — Олеся прикинула вес пакета, — тяжелый… да и сумка клевая — такими не разбрасываются…

Олеся повернула ключ очень осторожно, но звук все-таки был услышан.

— Олеська! — раздался голос отчима, — это ты явилась? — вроде, у кого-то еще имелся ключ от квартиры.

Проходя мимо кухни, Олеся увидела мать; перед ней стоял стакан с вином, но ее взгляд замер на пустой белой стене. Она уже давно твердила, что устала от такой жизни, но продолжала и продолжала жить, ничего не меняя. Олеся не могла этого понять, ведь раньше-то мать была совсем другой …кажется, была другой… — образ последних лет вытеснил тот, прежний, то ли стершийся, то ли придуманный. Напротив, неловко обернувшись к двери, сидел отчим — не такой пьяный, чтоб упасть, а пьяный, но бодрый; именно таким Олеся боялась его, и, тем не менее, не могла удержаться.

— Не, мы менты — алкашей собираем.

Это был, своего рода, экстрим. Олеся знала — будь у нее много денег, она б гоняла на машине, или ныряла с аквалангом, или прыгала с парашютом, а в сложившейся ситуации — доставать отчима и не схлопотать по уху являлось реальным развлечением, щекочущим нервы и приносящим моральное удовлетворение. Теперь, вот, возникла еще сумка, но это был так, случайный эпизод, а не система.

— Сейчас ты у меня догавкаешься, — отчим недобро усмехнулся, однако вернулся к бутылке, и чтоб продлить «аттракцион», Олеся задержалась в коридоре.

— Гавкают кобели, вроде, тебя.

— Ну, сука, напросилась! — отчим вскочил, повалив стул.

— Саш, не трогай ребенка!

— Да пошла ты! — отчим сбросил вялую руку матери, но выигранного времени хватило, чтоб Олеся скрылась в своей комнате, повернула замок и счастливо улыбнулась, потому что здесь была ее неприступная крепость. Лишь однажды отчим нарушил «границу», но пока он бил в дверь, Олеся успела написать предсмертную записку, назвав виннового в ее смерти; зажав в руке половинку тетрадного листка, она распахнула окно и вскарабкалась на подоконник. Даже смотреть вниз было страшно, не говоря уже о самом прыжке, но отчиму хватило и такого половинчатого варианта. Дело в том, что он когда-то сидел в тюрьме и в отличие от киношных зеков (настоящих Олеся, слава богу, не знала), считавших тюрьму неотъемлемой частью жизни, почему-то очень боялся попасть туда снова. Что там произошло с ним, неизвестно, но с того дня «граница» оставалась нерушимой. Жаль только, что мысль пугнуть его таким образом, пришла Олесе не так давно…

Олеся никогда не видела своего отца, но вспоминала всякий раз, когда запиралась в комнате — ведь это он, уходя к другой, оставил матери квартиру; если б не это, они б наверняка жили на улице… а, может, и не жили вовсе. В своей прошлой, непьяной жизни мать рассказывала, что отец не знал о рождении дочери — потому и ушел. Будучи маленькой, Олеся наивно мечтала, что он обязательно вернется; немного повзрослев, хотела сама найти его; а потом появился отчим, и она решила, что никогда никого не станет искать, потому что все мужики — сволочи, и человек, оставивший им квартиру, просто имел свой тайный умысел, например, со спокойной совестью исчезнуть из ее жизни.

Олесе хотелось есть, но проникать на «чужую территорию», да еще лезть в холодильник, пока отчим не допил бутылку, было уж слишком экстремально — на такой случай в пакете лежал купленный по дороге пирожок и маленькая шоколадка; только они находились на самом дне, а сверху…

Любопытство победило голод — Олеся извлекла из пакета сумку и зажмурившись в предвкушении чуда, высыпала содержимое на диван; разровняла получившуюся горку, ощущая пальцами, сколько там всяких разных вещей; открыла глаза… и даже дыхание перехватило — это был момент подлинного счастья! Если б она находилась в квартире одна, то, точно б, завизжала и запрыгала, как в далеком детстве прыгала и визжала при виде вспыхивающих огоньков новогодней елки.

Первым делом Олеся схватила телефон, отливавший розовым перламутром; маленький, толстенький, с откидной панелью — именно такой она видела в рекламе и именно о таком мечтала! На дисплее возникла какая-то мультяшная рожица. …Полный отстой! — Олеся презрительно сморщила носик, — ладно, у Надьки есть клевые картинки, только… — закрыв панель, она задумалась, — менты ж как-то вычисляют их — по телику показывали, как один лох погорел на краденом телефоне, — вздохнув, Олеся ласково погладила гладкую блестящую поверхность, — хоть и безумно жалко, но лучше без него, чем загреметь в колонию; я ж, небось, еще стою у них на учете — отчим говорил, типа, к ним раз попадешь, и клеймо на всю жизнь… А чего я парюсь? Этот скину, получу бабки, куплю себе новый!.. Блин, наконец-то у меня будет телефон, а то одна хожу, как дура…

После принятого решения перламутровый «кирпичик» уже, вроде, и не принадлежал ей, поэтому, чтоб не травить душу, Олеся отложила его в сторону и взяла паспорт. С фотографии смотрела симпатичная, но строгая девушка с большими глазами и прямыми темными волосами. …А на ксивах почему-то все напрягаются — она еще клево получилась… Олеся не поленилась достать с полки собственную «ксиву»; положила рядом. …Жалко, что мы не похожи… В голове промелькнул обрывок фильма, где человек, завладев чужими документами, стал выдавать себя за другого. Правда, идея была абсурдной изначально и даже не вследствие их непохожести — в кино второй сначала убил первого, а Олеся не представляла — как это, специально подойти и убить человека; это находилось за гранью ее понимания. Вот, подраться она могла и даже любила; собственно, ее и поставили на учет в детской комнате за то, что она прямо в школе избила Катьку Звягинцеву.

…Чтоб там менты ни говорили, все я сделала правильно!.. — в тысячный раз подумала Олеся, — какое она имела право называть меня «соской», если ее придурок сам подбивал ко мне клинья? Да мне этот урод даром не нужен!.. Она вспомнила, с каким удовольствием накрутила на руку длинные Катькины волосы и резко дернула вниз, вскинув при этом согнутую в колене ногу. Они и встретились — Катькин нос и ее колено; у Катьки хлынула кровь; ну, а дальше понеслось совсем весело…

Вечером к ним приходила молоденькая лейтенант в короткой юбке; матери дома не оказалось и она долго беседовала с отчимом, а когда ушла, тот сразу схватил ремень. В этом не было ничего нового — другими воспитательными приемами он просто не владел, и хотя с каждым годом разум воспринимал наказания все с большим протестом, тело порой все-таки упускало момент для побега. Тогда Олеся матерно орала, царапалась, щипала отчима за ноги; правда, особого эффекта это не давало, и лишь получив сполна, она неслась в свою спасительную комнату, на ходу натягивая трусы, и там давала волю яростным слезам.

Последний год ремнем ее уже не наказывали, а пока ходила в школу, часто доставалось за двойки… но, вот, не давалась ей эта чертова учеба! Да и было б не так обидно, лупи ее какой-нибудь профессор, но отчим с его сраным ПТУ «по строительному делу», оконченным сто лет назад?.. Мать за нее никогда не вступалась, поддакивая, что «учиться надо хорошо», но Олеся догадывалась, что она просто боится отчима, а тому доставляло садистское удовольствие лупить сложенным вдвое ремнем по беззащитной голенькой попе, под вопли и плач наблюдая, как на нежной коже постепенно возникает багровый узор; на оставшийся вечер он делался благодушным, и мирно смотрел телевизор, так что даже если б падчерица стала враз круглой отличницей, он бы наверняка нашел другой повод…

После ухода лейтенанта, глядя в разъяренные глаза отчима, Олеся вдруг поняла, что ее собираются не наказывать, как обычно, а тупо избивать; возможно, до полусмерти. Как, наверное, били на зоне самого отчима (иначе, чего б он так боялся вернуться туда?..)

Олеся отчаянно скакала с кресла на диван, залезала под стол, выныривая с другой стороны, не давая загнать себя в угол; в общем, ремня ей удалось избежать, но на повороте она не вписалась в подоконник — сначала, вроде, было даже не больно, зато потом, целую неделю пришлось носить темные очки. Впрочем, из этого она сумела извлечь пользу, соврав, будто подралась с дворовыми пацанами, и после Катьки, весь класс поверил. С тех пор девчонки ее побаивались, а ребята считали «своим парнем» и не приставали. Последнее было особенно здорово, потому что уединение с противоположным полом вызывало у нее панический страх, связанный еще с одним, не тускневшим воспоминанием детства (остальные, либо давно стерлись, либо Олеся стерла их сама), а это жило, сохраняя ощущение боли, ужаса, незащищенности и еще какой-то всепобеждающей мерзости. Если б она была способна убить, то непременно б сделала это. До того дня она, скрипя сердцем, могла простить отчиму даже порки — предлог-то был благовидным, зато после — ничего и никогда; то есть, вообще ничего!.. Даже то, что он просто существует на свете. Вот, отношение к матери колебалось в зависимости от настроения, хотя, в любом случае, она не понимала, например, сколько надо выпить, чтоб не проснуться, когда твоя родная дочь реально орет на весь подъезд?.. Или почему надо надраться именно в тот день, когда этот ублюдок решил вломиться к ней в ванную?.. И все равно мать ей было жаль — Олеся не находила тому объяснения, но ее убивать она б не стала, даже если б умела.

…Знала б Катька, как я ненавижу мужиков, у нее б язык не повернулся вешать на меня что-то… Круговорот воспоминаний потащил Олесю вглубь темного омута, именуемого «жизнь», и чтоб выбраться из него, она тряхнула головой; взгляд сам собой вернулся к черно-белому лицу с гладкими темными волосами. …Тебе б так пожить, а то — крутизна!.. — Олеся открыла студенческий билет, — медицинская академия… врачиха, блин!.. Второй курс… это сколько ж ей? — она вернулась к паспорту, — всего на пять лет старше меня! А где ты живешь, подруга… как там тебя… Мария Викторовна Зуева… Блин, какая ты Викторовна — Машка и есть, Машка, — заглянула на страницу с пропиской, — я ж сто раз ходила по этой улице!.. Зайду как-нибудь в гости… так, что тут еще прикольного?..

Олеся начала с помады, которую усиленно раскручивали по телевизору, но тон показался слишком темным для ее светлокожего облика; пудрой она вообще не пользовалась. …А, вот, тушь… — покрутила перед носом длинную тонкую щеточку, — тушь сгодятся; остальное, бабам с курсов отдам, пусть радуются…

Дальше шла всякая ерунда, вроде, носового платка с цветочками по углам, надорванной упаковки влажных салфеток, записной книжки с расписанием занятий и чьими-то телефонными номерами… как Олеся догадалась заглянуть под коленкоровую обложку! Совершенно интуитивно она сунула туда ноготок и вдруг вытащила пятитысячную купюру; потом еще одну, а всего их оказалось шесть! Зажмурилась; вновь открыла глаза, но мираж не исчез. …Ни фига себе!.. — она посмотрела купюры на свет — в белом поле проступал портрет усатого мужика, — блин, настоящие! Она редко держала в руках даже пятисотку, а здесь такое!

Разложив оранжевый веер, она наслаждалась внезапно свалившимся богатством. …Я ж чего хочешь теперь куплю!.. Что именно купить, Олеся не могла решить так быстро — слишком многое ей требовалось, чтоб почувствовать себя полноценным участником жизни.

…Ай да, Машка Зуева! Крутая, похоже, девка, но… крутая ни крутая, а нечего клювом щелкать. Я ж не украла ничего, а нашла… ну, не совсем нашла… да нет, нашла! Разве находят только то, что валяется? То, что ничейно лежит — тоже находка; не я, так другой бы тиснул ту сумку… На диване осталась еще пачка недешевых сигарет, зажигалка и, похожий на карандаш, ключ. Сигареты Олеся не раздумывая сунула в карман — курила она давно, ни от кого не прячась. …А, вот, ключ… — она подбросила его на ладони, — небось, от квартиры. И как она попадет домой?.. Хотя такие девочки живут с родителями, так что ничего страшного… нет, ключ и документы надо вернуть, а то западло получается… А что если самой принести и отдать — сказать, типа, нашла, да еще бабок срубить? Заплатит — куда она денется!.. А вдруг мы с ней подружимся? Будем тусоваться вместе, а то ж я ни в одном клубе не была, кроме нашей гнусной «Ямы»… Блин, а если она уже в ментовку заявила, и те начнут меня крутить — где нашла, как нашла, на какой-нибудь детектор лжи потащат, и сяду из-за ерунды. Нет, жадность всегда фраеров губит — лучше незаметно подбросить в почтовый ящик, сумку выкинуть, телефон продать, а деньги, они не пахнут; и концы в воду…

— Олеська, жрать-то, небось, хочешь? — послышался за дверью голос отчима.

Когда, по совершенно неведомым причинам, на него нисходило хорошее настроение, он таким образом демонстрировал свою заботу, и Олеся (если не «выступала», конечно) могла спокойно сидеть вместе с ним за одним столом. Правда, был маленький нюанс — если один раз отказаться или сказать, к примеру, «я потом», второго предложения не последует. …Ну, и фиг с ним! — Олеся достала из опустевшего пакета пирожок, — завтра пойду в «Макдоналдс» и нажрусь чего захочу, чем хавать ваши макароны…

— А ты сам как думаешь! — то ли спросила, то ли ответила она, хотя давно уяснила, что отчим не воспринимает таких сложных мыслительных заданий; естественно, он сорвался:

— Чего я должен думать! Я спрашиваю, а ты отвечай, дура!

— Да, хочу! Но не хочу видеть твою рожу!

— Ну, тогда как хочешь…

Скрип половиц стал удаляться, но тут отодвинулся стул, звякнула ложка и через минуту раздался негромкий стук в дверь. Это могла быть только мать, поэтому Олеся поспешно сгребла трофеи обратно в сумку и сунув ее под диван, подняла предохранитель замка.

Мать, похоже, так и не притронулась к стакану; что на нее нашло, неизвестно, но все равно это не могло стать поводом, бросаться ей на шею.

— Котлета с макаронами, — она поставила тарелку, — хорошие…

— Вижу, — хотя котлета была дешевым полуфабрикатом и даже не пахла мясом, а макароны слиплись в комок, все-таки это было лучше пирожка, и Олеся принялась есть.

Мать долго смотрела на нее, а потом присела на диван, который был старше дочери.

— Зачем ты так? Он же старается… ну, такой он человек…

«Кто, он человек?..» — чуть не выпалила Олеся, но тогда б пришлось объяснять, что этот урод сделал с ней несколько лет назад; а если она ничего не сказала тогда, то какой смысл говорить сейчас — все равно никто не поверит, а только решат, что по детскому недоумию она хочет так упрятать отчима обратно в тюрьму. Поэтому Олеся ела молча; обычно мать, тяжело вздохнув, уходила, не имея более весомых аргументов, но сегодня вдруг сказала:

— Это я во всем виновата… — что крылось в ее признании, неизвестно — возможно, они с дочерью имели в виду совсем разные вещи, но, как ни странно, вывод устроил обеих.

— Спасибо, — запихав в рот остатки макарон, Олеся отодвинула пустую тарелку, и мать встала — разговор по душам закончился; тем более, за стенкой послышался мат и звук бьющейся посуды, которой в доме и так осталось не много.

Мать вышла; Олеся тут же вернула замок в прежнее положение, восстановив суверенитет территории, но от этого желание бежать отсюда (бежать хоть куда-нибудь!) не пропало — оно давно впиталось в кровь, пронизывая мысли, и уже не являлось выплеском эмоций со слезами, истериками, запрыгиванием на подоконник распахнутого окна; это было как шум двигателя в автомобиле, который, вроде, есть, но когда едешь, его совсем не замечаешь. Да и бежать ей было некуда — она ведь пробовала…

Олеся включила старый черно-белый телевизор, доставшийся ей из-за лени отчима — чтоб не тащить тяжелый ящик на свалку, он подарил его падчерице (у них с матерью стоял такой же древний, но, как называла его Олеся, «условно цветной»). Смотреть она ничего не собиралась, а лишь хотела хоть как-то заглушить «бенефис» отчима; вновь вытряхнула содержимое сумки. Ничего нового там, естественно, не появилось, поэтому Олеся легла рядом, разглядывая вещи и пытаясь представить жизнь их бывшей хозяйки. Красивая получалась жизнь. …Ничего, — подумала Олеся, — родители ей еще купят — они, небось, богатенькие… — и на этом совесть успокоилась окончательно.

Обычно, прежде чем заснуть, Олеся вспоминала прошедший день и радовалась, что он закончился, но сегодня, неизвестно откуда взявшийся красноносый клоун весело жонглировал содержимым сумки прямо перед ее лицом; вещи взлетали друг за другом, опускались, не выпадая из общей цепочки, снова взлетали, и этот калейдоскоп действовал лучше, чем тупые верблюды, бесконечным караваном бредущие по пустыне…

* * *

Дверь подъезда, где судя по паспорту, проживала Маша Зуева, оказалась не просто открыта, а даже предусмотрительно заклинена кирпичом; правда, сделано это было не для гостей — три парня в комбинезонах выгружали из «Газели» детали мебели, но Олеся расценила все по-своему: …Классно! А то код я не знаю — видит Бог, что я правильно поступаю… У нее почему-то всегда так бывало — когда она совершала что-то хорошее, то совершенно неосознанно вспоминала Бога, а, вот, когда плохое… плохое получалось, вроде, само собой — в нем не было ничьей ни вины, ни заслуги.

Вслед за грузчиками, направившимися к лифту, Олеся зашла в подъезд и взбежала на второй этаж к почтовым ящикам, занимавшим полстены; через круглые дырочки в них виднелись одинаковые зелено-фиолетовые рекламные листки. …Точняк, «Мегафон», — Олеся вспомнила цвета телефонной компании, к которой только что подключилась.

Вообще, с телефоном все получилось очень удачно — накаченный браток, видя, как она призывно оглядывает его коллег, слонявшихся подле лотков с DVD, подошел первым. Несмотря на грозный вид, глаза у парня были добрые, и Олеся сразу предложила сделку. Как оказалось, телефон она недооценила, потому что парень, без раздумий, предложил аж четыре тысячи; для порядка Олеся решила поторговаться и к собственному удивлению выторговала еще пятьсот рублей. За эти деньги, в ближайшем салоне связи, она купила новый, абсолютно легальный аппарат; пусть попроще, но разве это имело значение, если раньше у нее не было никакого? На всякий случай она даже придумала отмазку для матери — типа, подружка подарила свой старый; все равно, ни она, ни отчим не разбирались в технике.

А еще от сделки осталось четыреста рублей! Вчера это являлось бы целым состоянием, а сегодня… Олеся вспомнила шесть оранжевых бумажек, лежавших в кармане, и реально поняла, как все относительно в жизни. Правда, она сразу решила, что не будет тратиться на ерунду; оставалось еще решить, что считать ерундой, а что, нет. Вопрос был сложным, но никто ее не торопил, и Олеся отложила его решение, а пока купюры приятно будоражили воображение, стирая пресловутую границу между желаемым и возможным.

Она достала заранее подготовленный пакетик с ключом и документами; используя знания, почерпнутые из сериалов, протерла его носовым платком (содержимое она обработала еще дома) и опустила в ящик с цифрой «25». …Блин, сумку тоже надо было протереть! — вспомнила она, — хотя бомжи, по любому, найдут ее раньше ментов…

Успокоенная, Олеся спустилась вниз. Парни продолжали разгрузку, и она спокойно вышла из подъезда; сделав несколько шагов, оглянулась, и вдруг поняла, что пытается угадать Машины окна. Зачем ей это, она не знала, но, тем не менее, вопреки логике, присела на лавочку и закурила вкусную «трофейную» сигарету. …Блин, дура, неужто мало мест в городе, чтоб покурить?.. Но выбрасывать сигарету стало жалко, а курить на ходу Олеся не любила. Ее взгляд пополз по рядам окон, постепенно спускаясь сверху вниз — кое-где они были задернуты шторами, кое-где на подоконниках стояли плошки с цветами; на одном устроилась кошка и, возможно, так же внимательно изучала незнакомую девушку.

…А с чего я взяла, что окна выходят сюда — они ж могут смотреть и на другую сторону… блин, да мне-то какое до них дело?.. Ответа не было, однако Олеся не уходила, и когда созерцать окна надоело, переключилась на двор, который раньше был определенно больше, но план «точечной застройки» перегородил его бетонным забором, оставив жильцам лишь несколько деревьев и часть детской площадки с ржавой горкой в виде ракеты.

Хлопнула дверь дальнего подъезда и появился мужчина; из другого вышла женщина; потом уехала «Газель» вместе с грузчиками; мимо прошли два парня, неизвестно куда и откуда. …И какого хрена я тут сижу! Мне что, делать нечего?.. Олеся уже два месяца училась на курсах маникюра, а сегодня, из-за необходимости «уничтожить улики», решила прогулять, поэтому ответила однозначно: …Да, нечего!..

Вообще-то, изначально она собиралась в медучилище, и ради этого ушла из школы после девятого класса, но не поступила. Сейчас она не могла внятно объяснить, чем занималась целых полгода; а если невнятно — искала себя. Но нашла лишь сырой, теплый подвал, с радостью принявший ее такой, какая есть. То, что новые друзья постоянно бухали и шмаляли дурь, Олесю не пугало, даже наоборот — это поднимало ее в собственных глазах над «дебилами», прилежно корпевшими на уроках; пугало другое — поймав кайф, они были совсем не прочь потрахаться, причем, не важно с кем. Ей долго удавалось уклоняться от подобного коротания бессмысленных вечеров, но все-таки и она попала под раздачу. Мужиков было трое; слезы вызывали у них смех, а мат — злость, поэтому, несмотря на весь ужас, с их желаниями пришлось смириться. Больше Олеся в подвале не появлялась — она вернулась домой, где имелась граница, за которую никто не смел вторгаться.

Однажды мать зашла поговорить и в кои-то веки, выдала умную вещь; она сказала — Олеська, валить тебе надо, иначе станешь такой, как я. Олеся посмотрела на нее и решила, что сделает все, лишь бы не стать такой. После этого она и пошла учиться на маникюршу.

Курсы существовали при Центре занятости и были бесплатными, но в пятнадцать лет ее б никто туда не взял; пришлось божиться, что она из неблагополучной семьи, показывать синяки, которые, ради такого случая, позволила поставить отчиму, удивленному и обрадованному покорностью падчерицы — только тогда высокомерная дама с золотыми серьгами сделала исключение. Кстати, сегодня Олеся прогуливала впервые, а, вообще, преподаватели хвалили ее и даже ставили в пример поникшим тридцатилетним бабам, составлявших подавляющее большинство «курсисток»…

Олеся вздохнула и ссутулившись, уперлась острыми локотками в не менее острые колени; теперь она смотрела лишь на совершенно конкретную дверь. …А ведь у меня был ключ! — вдруг сообразила она, — можно было б вычислить, когда никого нет дома… Она представила себя в маске и перчатках, шарящей по чужой квартире, но картинка ей не понравилась; то есть, не просто, а совсем не понравилась! Ведь это уже не сумка, бесхозно висящая на стуле, а нечто другое, и дело здесь обстояло как с убийством — нечто находилось за гранью ее понимания.

…Да и та сумка… я ж не хотела — рука сама потянулась… нет, случалось, что я реально крала — в школе еще, но я ж никогда не брала все! Девки даже не замечали, когда пропадала мелочь… а что было делать, если тупо хотелось жрать!.. Олеся вспомнила жуткое время, когда мать с отчимом забухали «по-черному»; мать даже собирались лишать родительских прав, но она вовремя спохватилась и пошла работать на рынок. Теперь они с отчимом тоже бухали, но не «по-черному»; в доме имелась какая-никакая еда, а раз в неделю мать давала Олесе какие-никакие деньги. В общем, жизнь наладилась; не все ведь живут богато — некоторые просто живут, и если б еще вычеркнуть из памяти тот случай в ванной!..

В сознании привычно опустилась черная туча. …И почему я вспоминаю об этом, когда все, вроде, хорошо? Наверное, чтоб не расслаблялась… вот, если б не видеть каждый день его гнусную рожу… а у меня ж теперь куча бабок! Я могу свалить отсюда хоть завтра!.. Нет, надо немножко потерпеть — закончу курсы и тогда уж рвану в Москву! Там народу много — там меня даже менты не найдут… да искать никто не будет… На месте черной тучи расцвел огромный сказочный цветок; среди его лепестков возникли шикарные дома, яркие огни, красивые люди — все то, что Олеся называла «настоящей жизнью», в отличие от серого и тусклого «моя жизнь»…

Она еще продолжала по инерции смотреть на дверь подъезда, когда та внезапно распахнулась и из полумрака появилась девушка с длинными темными волосами; правда, они были по-домашнему собраны в хвост, но не узнать ее Олеся не могла — слишком хорошо она изучила фотографию в паспорте. Олеся замерла; да, она ждала именно этого момента, и только сейчас поняла — это был такой же экстрим, как доводить отчима. …Хотя с отчимом опаснее, а эта дурында меня и в лицо-то не знает…

Девушка явно кого-то ждала, поэтому Олеся спокойно рассмотрела ее модные джинсы; аккуратную, но не маленькую грудь, затянутую в лифчик, который вызывающе проступал под тонкой футболкой с непонятными английскими словами, а босоножки на высоком каблуке делали ее ноги еще длиннее и еще стройнее, чем в реальности. …Сука!.. — в это определение Олеся вложила, и восторг, и зависть, и чувство социальной справедливости, родственное тому, что, наверное, испытывали революционные матросы, ворвавшись в беззащитную роскошь Зимнего Дворца.

— Ань! — девушка вскинула руку.

Олеся «стрельнула» взглядом вдоль дома и увидела вторую девушку, которая обернулась на голос и пошла навстречу первой; они обнялись, поцеловались, не касаясь друг друга губами. …Лучшие друзья — колбаса и волчий член… — злорадно оценила их Олеся. Девушки стояли близко, и она прекрасно их слышала.

— Анька, пипец! — трагически произнесла Маша Зуева.

— Маш, вся наша жизнь — пипец, — вторая театрально вздохнула, — чего случилось?

— Давай, покурим. А то у меня и курить нечего.

Других лавочек поблизости не было, и они уселись рядом с Олесей; той даже пришлось подвинуться.

— Прикинь, — продолжала Маша, прикуривая у подруги, — у меня вчера сумку тиснули.

— Да ты что?! — Аня всплеснула руками.

— …и где? В нашей любимой кафешке! А, между прочим, все из-за тебя.

— Ты чего, с дуба рухнула? — Аня поперхнулась дымом, — я-то тут причем?

— Притом! Я с Крыловым поспорила, что ты к Ильичу на дачу поедешь, а ты…

— Да не нравится мне этот старый козел! — перебила Аня, — я ж тебе сто раз говорила!

— Так мы спорили не то, что ты трахнешься с ним, а просто поедешь — у него же прикольно; к тому ж еще Катька со своим «клоуном» собиралась, Вика… короче, чего теперь об этом говорить? — Маша махнула рукой, — а спорили на стакан водяры. Я ж хотела поглядеть, каким Крылов со стакана будет — ну так, чтоб знать на будущее, а пришлось самой тянуть; прикинь — я и стакан водки! Я блевала дальше, чем видела!.. Домой он меня привез реально никакую; под дверью стоим, а сумки с ключами нет!..

— Может, официантки нашли? Они ж тебя знают — спроси.

— А я чего подорвалась с утра пораньше, как ты думаешь? Но тут… — Маша вытащила Олесин пакетик, — во! Все документы и ключ подкинули; значит, остальное, как я понимаю, ушло безвозвратно. Телефон жалко — классный был…

— Если EMEI знаешь, могут найти…

…Какая ж я умная девочка!.. — Олеся чуть не показала подругам язык, но потом Аня произнесла фразу, заставившую ее вздрогнуть:

— Ты EMEI напиши, а я ментам своим скажу — пусть реально поищут, а не как обычно… слушай, а ночевала ты где? Неужто с Крыловым?

— Еще чего! — Маша засмеялась, — у меня папка — мудрый человек. Он, когда уезжал, соседке запасной ключ оставил; пусть, говорит, будет, а то дочь загуляет, посеет где-нибудь; и ведь в точку!.. Одно, блин, плохо — соседка видела, какой я была вчера; она сознательная — может и настучать…

— И чего? — удивилась Аня, — твои, прям, примчатся из-за бугра тебя воспитывать!

— Да никто меня воспитывать не будет — что я, маленькая? Отец мне доверяет, просто… — Маша затянулась, формулируя мысль, — просто неудобняк. Ладно, тут есть еще другая проблема — бабла у меня осталось стошка с мелочью.

— Неужто с Крыловым пропили? — делано изумилась Аня.

— Дура, блин… пропили б — не обидно. Я вчера перевод от отца получила и сразу все баксы поменяла — ну, так они в сумке и остались, — Маша вздохнула, — прикинь, он вчера прислал, а я сегодня позвоню — все, папуля, кончились; а если еще соседка капнет — вот, тогда он и примчаться может. А что? Дочь пьяную домой притаскивают, все деньги пропила… шучу — не подумает он так, конечно. Слушай, если серьезно — не знаешь, у кого б стрельнуть штук пять на пару недель?

— У меня бабок нет, сама знаешь, — Аня вздохнула.

— Я у тебя и не прошу; я спрашиваю — у кого можно! — Маша бросила под ноги «бычок» и наступила на него, — вот, к примеру, тот же Ильич — как думаешь, даст?

— Ну, если ты ему дашь, то и он тебе…

— Да пошел он в таком случае! Я не на помойке себя нашла, чтоб спать за бабки!..

— Слушай!.. — Аня вытаращила глаза, будто внезапная мысль расперла ей голову, — а тряхни квартирантов! Пусть вперед отдадут — им-то без разницы, как платить.

— Блин! — Маша хлопнула себя по лбу, — как я сама не доперла! Пусть где хотят, там и берут!.. — встала она решительно, но тут же скривила смешную рожицу, — только пошли вместе, ладно? Я ж не умею скандалить, сама знаешь.

— Пойдем, — Аня тоже встала, и они направились… в соседний дом.

…Это ж у нее две хаты, что ли?.. — Олеся смотрела вслед девушкам, — о, живут люди!.. А я всю жизнь сижу в одной комнате, и ничего… — возникшая, было, робкая жалость к человеку, которого она оставила совсем без денег, сменилась злорадством, — надо вас, буржуев, учить, чтоб жизнь медом не казалась… блин, по тридцать штук присылать — не хило! Почему, вот, мне отец не шлет? Не, я понимаю — хату оставил, но в той хате тоже надо на что-то жить!.. Хотя если б он от мамки не свалил, может, и я сейчас так же жила… — Олеся вздохнула — это «если б» портило всю картину, — а, насчет ментов я не врубилась — Анька что, мент? Хотя… — она вспомнила лейтенанта в мини-юбке, — блин!.. А чего, блин? Я ж ничего не сделала! Пусть докажут!.. Тем не менее, наличие связи между девушками и милицией вносило определенный дискомфорт, и Олеся принялась просто фантазировать, ставя себя на место Маши — теперь это стало гораздо проще, нежели вчера, когда она еще не видела ее вживую.

Радостно купаясь в несбыточных мечтах, Олеся не замечала времени, но дверь в соседнем доме вдруг хлопнула так, словно раздался выстрел, вмиг спугнувший, и роскошную квартиру с «плазмой» и музыкальным центром, и доброго щедрого папу, и заботливую маму, а также ласковые морские волны — идею фикс многих лет. Вскинув голову, Олеся вновь увидела девушек; лицо у Маши было красным, а глаза узкими и злыми.

— Твари!.. — она снова плюхнулась рядом с Олесей, — Ань, дай сигаретку.

— Зря ты так, — присев рядом, Аня достала пачку, — а если они, правда, уйдут? — она чиркнула зажигалкой, — думаешь, так быстро найдешь нормальных жильцов? То б хоть заняла у кого-нибудь, так знала, с чего отдавать…

— Да пошли они! — Маша нервно затянулась, — отдам, когда отец пришлет!.. Не, реально, я ж подошла, как человек, а они видела, как вызверились — мы с твоим отцом договаривались… а ты кто такая… Я, блин, им покажу, кто я такая!.. Пусть завтра же валят из моей хаты — она, между прочим, на меня записана!..

И тут Олеся допустила просчет, слишком откровенно повернув голову. Заметив такое излишнее внимание, Аня наклонилась, чтоб фигура подруги не закрывала обзор.

— Слушай, ребенок, тебе чего, интересно? Ты уже час тут сидишь.

— Не интересно… — пролепетала застигнутая врасплох Олеся.

— А чего ты слушаешь? Сидишь в чужом дворе… ты, вообще, откуда взялась?

— Ниоткуда… — Олеся совсем растерялась.

— Вот и вали в свое никуда!

Олеся уже собиралась встать (категоричный тон ей сразу напомнил разговоры в детской комнате милиции), но Маша хотела отключиться от неприятного общения с квартирантами.

— Правда, кто ты такая? — спросила она, — я тебя в нашем дворе не видела.

— А это ваш двор?..

— Наш. Тебя как зовут? — Маша выпустила дым в лицо непрошенной гостье, и пока Олеся решала, стоит ли называть имя, Аня, сама того не желаю, подсказала ей выход.

— Ты что, не помнишь, как тебя зовут? — спросила она, и Олеся с радостью кивнула.

— О, блин! — Маша уставилась на нее в упор, — хочешь сказать, что реально не помнишь, как тебя зовут? Ты что, за дур нас держишь?

— Не, Маш, погоди, — снова весьма кстати вмешалась Аня, — нам психолог рассказывал на лекции, что сейчас это очень распространенный случай — людей опаивают чем-то, и они теряют память. Слушай, подруга, а ты не врешь?

— Чего мне врать? — Олеся пожала плечами. Сама б она никогда не додумалась до такого хода, и неизвестно, куда он мог завести, но игра уже началась; причем, игра очень простая — надо было только все время говорить «не помню», «не знаю»…

— То есть, ты не знаешь, кто ты? — уточнила Аня.

— Не знаю…

— Жопа! — заключила Маша, — и что ты собираешься делать? Так и будешь тут сидеть?

— Не знаю. Пойду куда-нибудь, — в новой роли Олеся вдруг ощутила истинную себя — такая же неустроенная, неприкаянная; только в утрированном варианте, но на то она и игра.

— Жопа! — Маша покачала головой, — а ночевать где будешь?

— Не знаю…

— А деньги у тебя есть, инопланетянка? — спросила Аня.

Олеся понимала — от ответа зависит, будет ли игра продолжаться, ведь объединяться трем безденежным людям просто не имеет смысла; поэтому она кивнула.

— Рублей двести, небось? — Маша усмехнулась.

— Нет, — Олеся решила не называть цифру, способную вызвать хоть какие-то ассоциации, и назвала другую, возникшую неизвестно из каких соображений, — двадцать тысяч…

— Сколько?! — голоса прозвучали в унисон; потом Аня уточнила, — откуда у тебя-то?..

— Не знаю…

— Клево, — Аня покачала головой, — а еще что у тебя есть?

— Вот, — Олеся достала новенький телефон.

— Дай-ка, — бойко пробежав пальцами по клавиатуре, Аня озадаченно вернула его хозяйке, — блин, чистый — ни одного звонка, ни одного номера в памяти. Реально мистика… Слушай, инопланетянка, а ты не хочешь пожить нормально?

— Хочу, — Олеся не поняла, о чем идет речь, но она всегда мечтала жить нормально.

— Маш, — Аня повернулась к подруге, — если у девочки есть бабки, пусть пока поживет в твоей хате — чем не вариант? Ты берешь десять штук в месяц… вот, до конца недели две штуки получается; а за это время найдешь стабильных жильцов, возьмешь с них аванс…

…Целых две штуки!.. — но, как ни странно, сожаления о трате, которую нельзя будет потом даже пощупать, не возникло, — может, это и есть «не ерунда», в отличие от МР3-плеера или новых кроссовок?.. — подумала Олеся.

— …а я, — продолжала Аня, — учусь в институте МВД — бывшая школа милиции, знаешь?

— Нет.

— Понятное дело, — Аня усмехнулась, — откуда, если ты не помнишь, кто ты есть. Короче, я у наших узнаю, как найти твоих родителей — не инопланетянка же ты, в натуре.

— Все это классно, но жильцы-то съедут завтра… — Маша замолчала, задумалась, а потом махнула рукой, — один день у меня поживешь; но за это с тебя дополнительно — обед; ну, и деньги, естественно, вперед, а то документов у тебя нет — смоешься еще. Согласна?

— Согласна.

— Ну и зашибись, — Маша сразу успокоилась, легко и просто разрешив, казалось бы, неразрешимую проблему, и мысль ее понеслась дальше, — слушай, инопланетянка, давай тебе имя, что ли, придумаем — как-то я ж должна тебя называть. Хочешь быть Миленой?

— Ну, ты чего? — возмутилась Аня, — чего она, с панели?

Олеся была в восторге; как ей все это нравилось!

— А что такое панель? — спросила она, продолжая игру.

— Если не знаешь, то и не знай, — отрезала Аня, — как бы тебя назвать?..

Нельзя сказать, что Олеся очень любила свое имя, но плохо представляла себя с другим — к нему ж надо будет привыкнуть, поэтому поспешно предложила:

— А давайте, меня будут звать Олеся, — и обе девушки прыснули от смеха.

— Думаешь, это лучше Милены?

— А мне нравится, — Олеся пожала плечами, хотя внутри возникла обида, то ли на мать, назвавшую ее как проститутку, то ли на девушек, приписавших ей то, что она могла представить лишь в самых кошмарных снах, — звучит красиво, — пояснила она, — О-ле-ся…

— Ну, пусть так, если хочешь, — Маша встала, — идем, пожрать купим, а то у меня в холодильнике мышь повесилась; я сегодня планировала провиантом заняться, но, блин, оказалось, что идти-то не с чем.

— Ладно, я тоже побегу. Вечером созвонимся, — Аня направилась к арке, соединявшей двор с улицей; Олеся молча смотрела ей вслед — в голове все перепуталось, и она никак не могла решить, хорошо или плохо то, что происходит…

— Пошли, что ли? — Маша тронула ее за плечо, и Олеся послушно встала, — похаваем и лично я посплю — как-то мне после вчерашнего… — она принялась рассказывать, кто такой Крылов, почему Анька не хочет встречаться с Ильичом, еще о каких-то людях, завязанных в клубок этих отношений. Олеся сначала слушала внимательно, а потом ей в голову пришла странная мысль: …Зачем? Все равно никого из них я не знаю и не узнаю никогда… и она стала думать, правильно ли решила потратить целых две тысячи.

У входа в магазин Маша оборвала «поток сознания».

— А ты чего любишь? — спросила она без всякого перехода.

— Не знаю, — на этот раз ответ был абсолютно искренним и правдивым.

Конечно, Олеся знала, какие жвачки вкусные, а какие полный отстой; знала, что, например, чипсы «Lays» намного лучше «Русской картошки», но ведь существовали еще «Pringls» почти по сто пятьдесят рублей за высокую круглую банку с усатым дядькой — какие, вот, они? Может, она б полюбила именно их, если б попробовала хоть раз! Но Маша поняла ответ по-своему.

— Ну да, я ж забыла, что ты ничего не помнишь. Короче, будешь есть то же, что и я.

…Блин, а вдруг она жрет одну икру? — Олесе очень не хотелось менять пятитысячные купюры, но тогда б игра сразу закончилась, а она пока получалась такой классной, так завораживающе похожей на сказку про Золушку!..

Все оказалось совсем не страшно — Маша не пошла в отдел с деликатесами, где продавщицы, мирно беседовали в уголку, отчаявшись дождаться хоть одного покупателя; не пошла, и в «Рыбу», и в «Колбасы», а двигаясь вдоль полок, занимавших центр зала, небрежно бросала в корзину упаковки быстрорастворимой лапши, самые обычные чипсы, коробку шоколадных шариков для «полезного завтрака». В общем, Олеся была приятно удивлена совпадением их вкусов, да и стоило все это так, что вполне хватило сдачи с проданного телефона.

— Знаешь, отец говорит, что хоть раз в день надо есть горячее — ну, типа, суп, — начала Маша, когда они вышли из магазина, — но мы ж лапшу кипятком заливаем, то есть это тоже горячее, но гораздо вкуснее борща, логично?

— Я не знаю…

— Скучно с тобой, — Маша вздохнула, — жаль, отца сейчас нет — он бы придумал, что с тобой делать.

— А что со мной делать? — испугалась Олеся.

— Блин! Ты, оказывается, еще кое-какие слова знаешь! — шутка получилась немного обидной, и Маша поспешила тут же замять ее, — отец у меня, типа, это… «врач без границ»; где чего по миру происходит — голод, там, или эпидемия, их туда бросают от международного фонда; сейчас он, к примеру, в Африке.

Незаметно они вернулись к дому, и Маша, набрав код, зашла в подъезд.

— Он полмира объехал. Прикольная работенка, да? Я ж почему тоже пошла на «медицину катастроф», — Маша вызвала лифт, и они поехали вверх.

Остановилась кабина на седьмом этаже; выйдя первой, Маша открыла дверь.

— Входи. Башмаки снимай, а то, жуть, не люблю убираться.

Олеся никогда не бывала в квартирах, где не пахло б, ни пережаренным луком, ни мокрым бельем, ни грязными носками — она могла перечислить сотню знакомых запахов, а здесь не пахло ничем, и это вносило ощущение благородства, что ли. Разувшись, она принялась оглядывать длинный коридор, увешанный фотографиями, на которых был изображен один и тот же человек — иногда он сидел, иногда стоял, иногда смеялся, иногда курил; иногда его обнимала женщина, гораздо моложе него, и Олеся ткнула в нее пальцем.

— Это твоя мать?

— Это Ритка, — Маша засмеялась, — отец, знаешь, «ходок» еще тот — развелся с двумя женами, а потом встретил Ритку. Она тоже врач, так он ее в ту же контору устроил, и теперь они вместе живут, вместе ездят. Мы с ней, как подружки…

— А мать?

— Ой, мать, — Маша махнула рукой, — она уж сто лет назад тоже замуж вышла и живет… я точно и не помню — то ли в Праге, то ли в Будапеште. Это была его первая жена. Ладно, пошли, а то лично у меня уже кишки к позвоночнику прилипают.

Не дав Олесе до конца ознакомиться с «вернисажем», хозяйка провела ее в мрачноватую кухню, выполненную в насыщенных коричневых тонах; включила чайник и достав тарелки, открыла пакетики с лапшой.

— Я чего про отца-то заговорила, — вспомнила она, — у него в медицине куча связей, так вот, он рассказывал, что сейчас научились управлять сознанием — могут сделать так, чтоб человек забыл все ненужное, а могут, наоборот, заставить все вспомнить. Они используют эти методики, когда проводят реабилитацию после катастроф. Он бы мог отвезти тебя к своим специалистам, чтоб память тебе подправили… слушай, — чайник щелкнул, и Маша налила в тарелки кипяток, от чего лапша стала быстро разбухать и кухню наполнил знакомый аромат специй, — а ты совсем-совсем ничего не помнишь?

Отрицательный ответ вряд ли б способствовал развитию отношений, и хотя Олеся подумала, что на девяносто девять процентов подругами они не станут, покидать мир, в который она так неожиданно попала, уже не хотелось.

— Кое-что я, конечно, помню, — сказала она задумчиво, — но как-то так…

— А конкретнее? — Маша придвинула ей тарелку и сама уселась напротив.

— Конкретнее?.. — за неимением вариантов, Олеся начала (правда без особых подробностей) описывать свою жизнь и сама удивилась — рассказ получался какой-то… будто она смотрела на все отсюда, с седьмого этажа; а «с седьмого этажа» картина выглядела и вовсе жуткой, поэтому она ничуть не удивилась, когда Маша вздохнула:

— Похоже, никто тебя искать не будет, так что зря Анька лохматит своих ментов. Кофе сварить? — она отодвинула опустевшую тарелку, но Олеся покачала головой, — тогда покурим… кстати, у тебя курить есть? А то купить-то забыли.

Олеся положила на стол пачку, и Маша весело всплеснула руками.

— О, блин! Ты тоже такие куришь?

Внутри у Олеси все оборвалось — хорошо еще, что она не достала сразу и зажигалку, но про нее Маша не спросила, открыв ящик стола, где их валялось пять штук, разных цветов.

— А, вообще, странно, — Маша включила вытяжку и старалась пускать дым под нависавший над плитой блестящий колпак, — куришь хорошие сигареты, деньги у тебя реальные, а то, что ты рассказываешь?.. Не вяжется все это, понимаешь?

— Понимаю, — Олеся тоже закурила, — но ты ж спросила, что я помню.

— Да это да… слушай! — Машины глаза округлились, словно она вдруг проникла в Великую Тайну, — а, может, ты это… ну, не та, кем себя представляешь? Может, ты богатая наследница и тебя специально опоили!.. Хотя… — она разочарованно почесала затылок, — тогда все наоборот — у тебя б сейчас ничего не было, а помнила б ты, типа, богатый дом… Опять, блин, не вяжется…

Докурили они молча; потом Маша так же молча вышла, но быстро вернулась.

— Слушай, я пойду, посплю, а ты можешь телек включить; там DVD целая куча, но учти, дверь я заперла и ключ спрятала; захочешь чего спереть и свалить — прыгай с балкона, — наверное, лицо Олеси как-то изменилось, потому что Маша тут же добавила, — ты извини, подруга, но хрен тебя знает — сейчас столько аферистов; береженого бог бережет.

— Я понимаю, — ни бежать, ни воровать Олеся не собиралась, поэтому не обиделась, а, скорее, обрадовалась, что ее не гнали, а, наоборот, удерживали; дальше видно будет, как оно повернется.

Маша ушла, где-то щелкнул замок и стало тихо; только противно гудела вытяжка, и Олеся выключила ее. Подошла к окну, которое, как оказалось, выходило все-таки не во двор. Внизу она увидела стоянку с разноцветным узором автомобильных крыш; по тротуару брели люди; цепь старых тополей отделяла их от медленно ползших в пробке машин — Олеся тысячу раз ходила по этому месту, но, вот так, с высоты, разглядывала его впервые. Подождав несколько минут, она вытащила из кармана зажигалку и, на всякий случай, выбросила в форточку; теперь при ней оставались лишь паспорт, который она взяла, чтоб оформить телефон; сам телефон, деньги и ключ от дома. Вот, паспорт и ключ были явно лишними, и оставалось надеяться, что Маша не спросит — А что это у тебя в карманах?..

Избавившись от очередной улики, Олеся обошла кухню, разглядывая посуду, разноцветные магнитики на холодильнике, всякую хитроумную технику, но это было не слишком интересно; на цыпочках она прокралась мимо дверей, красноречиво помеченных фигуркой девочки под душем и мальчика, сидящего на горшке, и оказалась в коридоре с фотографиями. Из трех дверей, выходивших туда, открыта была лишь одна; заглянув в нее, Олеся увидела, и обещанный телевизор — огромный и плоский, как она мечтала, и DVD под ним; в шкафах стояли книги и… она подошла поближе — деревянные слоны, маленькое чучело настоящего крокодила, яркие птицы из натуральных перьев и прочая ерунда, которая в хозяине квартиры, без сомнения, будила приятные воспоминания, но для Олеси все это являлось лишь глупыми игрушками. И опять тут были фотографии. Олеся выбрала одну, где тот же мужчина с сединой в волосах и ямочкой, как у артиста Курта Рассела, стоял возле белого джипа, украшенного почему-то не красным, а синим крестом; фоном служил ослепительно голубой водопад, заключенный в изумрудную оправу джунглей.

Взяв ее с полки, Олеся уселась на диван, и тут ей показалось, что мужчина смотрит прямо на нее. Олеся принялась поворачивать портрет под разными углами, но внимательный, чуть ироничный взгляд продолжал следовать за ней; она не знала, что подобный эффект достигается очень легко — для нее это было чудом.

— Ну, чего вылупился? — спросила она тихо, — думаешь, если ты красавчик и ездишь по всяким Африкам, я, прям, вся растаю, да? — мужчина молчал, и Олеся погрозила ему пальцем, — даже не думай… вот, чтоб ты был моим отцом, я б не отказалась. Ну, чего ты лыбишься? Знаю, что никому я не нужна, и ты не исключение… и я тебя за это ненавижу!..

Олеся откинулась на диван и закрыла глаза, пытаясь представить, как же именно она его ненавидит, но, то ли вокруг присутствовала какая-то благостная аура, то ли тишина расслабляла сознание, но ненависть не хотела являться; даже вместо чего-то черно-белого, грязного и холодного, похожего на глубокие колеи в талом снегу (это был обычный продукт ее вечно настороженного воображения), перед глазами запрыгали цветные звезды, образуя веселый хоровод.

…Какая же я дура!.. — Олеся вздохнула, — но почему так получается — этой, вот, Машке все, а мне, ничего! Чем я хуже?.. Ответ она не знала; да и вообще, детские вопросы всегда самые трудные, потому что требуют правды, которая неизвестна никому.

Фотография стала мешать — Олеся боялась уронить ее и разбить рамку, поэтому встала, и ставя ее на место, увидела отражение в зеркальной стенке шкафа. …Да ничем я не хуже, если меня так же накрасить и одеть! Но тогда почему?.. Она плюхнулась обратно на диван; смотреть ни телевизор, ни DVD не хотелось — ей хотелось плакать.

…Разгромлю сейчас все тут, на фиг!.. Бесполезные слезы отступили, но она подумала: …и что? Разве мне от этого станет лучше? Надо ведь, чтоб всем было хорошо, а не всем плохо… только неужели я одна это понимаю? А как же все эти взрослые, считающие себя умными? Это ж так просто…

Олеся не могла поставить себя на место «умных взрослых», а потому не могла и объяснить, почему они все делают наоборот. Рассуждения зашли в тупик; она просто смотрела на мужчину у водопада, но звездочки больше не плясали в сознании; впрочем, и черно-белого нечто тоже не было…

Резкий звук расколол тишину. Олесе показалось, что в голову ударила молния, и вся ее перепуганная сущность летит в образовавшуюся трещину; она судорожно схватилась за диван, комкая покрывало, и только когда звук повторился, сообразила, что это звонят в дверь. Взгляд инстинктивно ткнулся в фотографию, но мужчина по-прежнему находился у водопада и при всем желании не мог бы переместиться в тесноту лестничной площадки; Олеся перевела дыхание и осторожно подойдя к двери, заглянула в глазок — перед дверью стоял молодой симпатичный парень. Похоже, он увидел, как открывался глазок, и больше не звонил, а спросил:

— Машка, как ты после вчерашнего? Живая?..

Олеся оглянулась, и поскольку в квартире по-прежнему было тихо, ответила:

— Спит она. А ты — Крылов, да?

— Я-то, Крылов, — парень явно растерялся, — а ты кто?

Олеся сама не знала, что на нее нашло — скорее всего, просто ей не хотелось выглядеть чужой в потрясающем, еще не освоенном до конца мире, и она ляпнула:

— Я — ее сестра.

— О, блин! — в линзе глазка лицо парня смешно вытянулось, — откуда у Машки сестра?

— Оттуда, откуда и все берутся. А это ты вчера ее накачал?

— Во-первых, я не накачал, а она реально проспорила… — парень замолчал, решив, что не обязан оправдываться перед сестрой, возникшей ниоткуда, — тебя как звать-то?

— Олеся.

— Слушай, Олеся, может, впустишь меня?

— Не могу. Ключ у Машки, а я…

В это время открылась одна из дверей, и появилась Маша в коротком халатике, эротично перехваченном тоненьким пояском.

— С кем это ты там?.. — она потянулась, зевнула.

— Крылов твой пришел.

— Да?.. — отстранив Олесю, Маша заглянула в глазок, — сейчас, — нашла спрятанный среди кремов для обуви ключ, сунула в круглую дырочку и дверь открылась.

— Привет, — обняв Машу, парень потянулся к ней губами, но она подставила щеку, и то явно нехотя.

…Молодец, Машка! Так их, козлов, и надо учить!.. — злорадно подумала Олеся, — а как ему хочется — только что не слюни до полу!..

— Я это… — отпустив девушку, Крылов обиженно шмыгнул носом, — у тебя ж теперь телефона-то нет; так я узнать — мы ж, вроде, в «Дырявый барабан» вечером собирались…

— Это когда? — Маша удивленно вскинула брови, — пока я блевала?

— Нет, когда я домой тебя привез — ты обещала…

— Думаешь, тогда я лучше соображала? — Маша засмеялась, — и, вообще, Крылов, денег у меня нет, чтоб по клубам тусить — дернули вместе с сумкой. Так что, если есть на что, приглашай.

— Да тоже нету, — кавалер вздохнул, — я думал, типа, сходим, а потом я тебе отдам…

— Ой, Крылов! — Маша всплеснула руками, — ты сам-то веришь в это? Напомни, а то память у меня девичья — кому ты когда хоть сколько-нибудь отдавал.

— Ладно тебе, в краску-то вгонять, — Крылов театрально потупил взор, — а у сеструхи твоей тоже ничего нет?

— У кого?.. — Маша застыла с открытым ртом; потом громко сглотнула, — у моей сеструхи? — она повернулась к Олесе, — слушай, инопланетянка, ты чего тут плетешь?

Олеся покраснела, чувствуя себя полной идиоткой.

— Я пошутила, — она виновато опустила голову, но тут же снова подняла ее, — а что я, правду скажу?.. Он все равно б не поверил!

— В принципе, да, — и Маша вдруг засмеялась, — о, блин, ситуация! Прикинь, Крылов, мы с Анькой подобрали это чудо на улице; она ничего о себе не помнит, жить ей негде, а я как раз квартирантов выгнала…

— Мы идем в «Барабан» или нет? — перебил Крылов.

…Неужто Машка не видит, какое он дерьмо!.. И она еще водку с ним пила — точняк, ведь хотел трахнуть, пьяную!.. И трахнул бы, если б был ключ, а то соседка спугнула… это ж я спасла ее!.. Сказать или не сказать?.. Господи, что я несу! Точно, крыша поехала…

— Ау! — Маша покрутила пальцем перед носом задумавшейся Олеси, — ты в клуб с нами пойдешь? Там клево. Только спонсировать будешь ты, а я тебе отдам, когда отец пришлет очередную «пенсию». Честно, я не Крылов… давай, ты мне займешь штуки три, а я тебе реально расписку напишу, идет?

— Идет, — Олеся в упор взглянула на сразу повеселевшего Крылова, — только он-то нам зачем? Ты ж такая классная; как ты могла влюбиться в такое…

— Но-но, детка! Ты базар-то фильтруй! — перебил Крылов, не желая дослушивать, кто он есть; он даже сделал шаг к сразу напрягшейся Олесе, но тут Маша громко захлопала в ладоши, и все внимание переместилось на нее.

— Слушай, Крылов, а, правда — шел бы ты лесом! Сколько можно тебя поить-кормить?..

— Ах так? — лицо его покраснело, то ли от злости, то ли от обиды, но явно не от стыда, — сама-то ты кто, если б не пахан твой!.. И подругу себе нашла — бомжиху! — чтоб не нарваться на адекватный ответ, он вышел, напоследок хлопнув дверью; правда, еще было слышно, как стоя на лестничной площадке, он пробормотал, — девок что ли мало?..

— А ты молодец, — Маша щелкнула Олесю по носу, но совсем не зло и не больно — Олесе даже понравилась такая фамильярность, обычно принятая между близкими подругами, — в принципе, я давно собиралась послать его, но как-то все цеплялось одно за другое…

Олесе эти объяснения не требовались — она знала, что все сделала правильно и уже мысленно прощалась еще с тремя тысячами, тоскливо понимая, что если тратить такими темпами, но денег не хватит и на неделю.

Маша пошла на кухню, и Олеся следом; усевшись друг против друга, они закурили.

— Если честно, мне ничуть не жалко, — однако тема себя исчерпала, и Маша задумчиво уставилась на странную девушку, так внезапно свалившуюся в ее жизнь, — в одном он прав, — сказала она наконец, — видуха у тебя конкретно не клубная. Давай-ка, вымой голову; потом я тебе черты лица набросаю; может, еще найдем, во что нарядить тебя. Пошли, дам тебе шампунь, полотенце.

Олеся решила, что три тысячи — это фигня, о которой не стоит и думать.

Свою ванную Олеся ненавидела, и совсем не потому, что ванна там пожелтела от ржавчины, а отвалившиеся плитки сравняли количество серых квадратиков с количеством белых — это сущий пустяк; ванная вызывала к жизни самые жуткие воспоминания, которые даже через столько лет Олеся переживала, словно заново. Моясь, она каждый раз прислушивалась к шагам в коридоре, ждала удара в дверь, звона отвалившейся задвижки о кафельный пол и ухмыляющегося мужчину с запахом перегара; ее начинала бить дрожь, мочалка падала из рук, но нагнуться за ней означало потерять контроль над ситуацией, поэтому Олеся поспешно смывала мыльную пену и кое-как вытершись, натягивала джинсы. Она давно решила, что пока отчим будет стаскивать их, успеет сделать с ним… может быть все-таки даже убьет!.. Ну, типа, не нарочно.

— Иди сюда, — Маша включила свет и со стен на Олесю брызнула небесная голубизна.

— Клево… — она даже открыла рот, а Маша засмеялась.

— Ну, ты, реально, инопланетянка. Короче, вот, шампунь; вот, жидкое мыло, если захочешь принять душ. Волосы я тебе потом сама уложу. Держи полотенце, — положив мохнатую простыню голубого, как кафель, цвета, она ушла.

Олеся разделась и взглянув в зеркало, вдруг увидела себя маленькой и жалкой — как бы она хотела входить сюда каждый день, набирать полную ванну и лежать в ней, никого не боясь!.. …Только этого никогда не будет. Даже если сдохнет отчим и я все забуду; даже если выйду замуж… нет, возможно, что и выйду, но ведь за какого-нибудь урода! Они ж все уроды… Она встала под теплые плотные струи, приятно массировавшие тело, и закрыла глаза. Теперь перед ней плясали не звезды, а брызги, то ли д у ша, то ли водопада с фотографии. Олеся чувствовала, что из глаз катятся слезы, но они тут же смывались водой, и ей совсем не было стыдно. Никто не торопил ее, ведь «люд я м тоже надо срать», но тут она вспомнила: …Мы ж идем в клуб!.. И не в нашу вшивую «Яму», а в «Дырявый барабан»! Это ж круто! Возле него вечно такие тачки стоят!..

Выпрыгнув из ванны, Олеся завернулась в простыню; одежда ее лежала рядом, но как же не хотелось надевать ее? От нее даже воняло ужасной прошлой жизнью!.. Она тщательно притерла пол, поставила на место шампунь, выровняла сбившийся ряд красивых баночек с кремами и вздохнула, — Машка, точно, ляпнула не подумавши — она ж выше меня на полголовы, и фигура… не то, что я — глиста, блин… Придется идти, в чем есть…

Натянула джинсы, футболку; засунула поглубже паспорт, предварительно вытащив из него одну пятитысячную купюру, и только потом вышла. После душной ванной Олеся почувствовала себя пьяной; только опьянение казалось гораздо приятнее, чем от вина — это было опьянение счастьем, от которого возникала только легкость и никакой головной боли.

— Маш! — позвала она, — ты где?

— Иди сюда! — раздался голос с кухни.

Посередине стоял табурет, на столе лежал фен, стоял баллончик с лаком.

— Садись, — и Олеся села.

Зеркала не было, поэтому она не знала, что с ней делают, чувствуя лишь нежные прикосновения, разбиравшие ее жиденькие волосы на отдельные пряди.

— Только, слушай, — Машин голос звучал сзади, и Олеся не могла видеть ее лица, — если в клубе встретим знакомых, не вздумай залепить, насчет сестры.

— Почему?

— Да потому что нет у меня сестры! Понятно?

Олеся никогда не задумывалась, каким образом людям приходят всякие гениальные мысли, но то, что мысль была реально гениальной и пришла, вроде, ниоткуда — факт; сознание, сжавшееся в темный комок от последней Машиной фразы, вдруг озарилось яркой вспышкой и все стало так безусловно, так понятно, что даже удивительно, почему они обе не додумались до этого раньше.

— А чего ты так уверена? — Олеся хотела повернуться, чтоб увидеть реакцию, но Маша твердым движением вернула ее голову на место.

— Не вертись! Почему я уверена?.. Да потому что знаю!

— Но ты ж сама говорила, — Олеся послушно смотрела вперед, на магнитики, облепившие холодильник, — у твоего отца до Риты было две жены; ты — от первой, а, может, я от второй. Вот и получится, что я твоя сводная сестра.

— Прикольно, — Маша усмехнулась, — но бред. Отец от меня ничего не скрывает.

— А если он сам не знал? — Олеся вспомнила собственную историю, — бывает же так — муж уходит и не знает, что жена залетела; срок еще маленький.

— Бывает, конечно, всякое… — Машин голос стал менее уверенным, но абсурд всегда остается абсурдом, даже если выглядит более-менее правдоподобно, — чтоб доказать, что мы сестры, надо сделать генетическую экспертизу, а без этого…

Олеся понимала, что экспертиза покажет правду, и усмехнулась.

— Я ж просто… но может ведь быть такое?

— Теоретически, может.

— Вот, и я о том же! — воодушевилась Олеся, — а если у меня нет прошлого, так давай придумаем его, как придумали мне имя. Ты не переживай, если захочешь, потом я исчезну — скажешь всем, что сестра уехала домой, а?

— Ты реально прикольная девчонка…

— Я ж и по возрасту подхожу!.. Типа, младшая сестра, а, Маш?.. Ну, пожалуйста…

— И откуда, в таком случае, ты ко мне приехала?

В самом вопросе крылся главный ответ, поэтому Олеся вскочила, бросилась Маше на шею и даже коснулась губами ее щеки, вдохнув тонкий приятный аромат.

— Сядь! — не слишком строго скомандовала Маша, — я еще не закончила! А если я — старшая сестра, ты должна меня слушаться.

Можно было б, конечно, спросить у «старшей сестры», на чьи деньги они собираются гулять, но Олеся послушно уселась на место и снова вперилась в холодильник.

— Откуда я приехала?.. — у нее было плохо с географией, поэтому она сказала, — из Урюпинска. Анекдот помнишь?

— Анекдот-то я помню, — Маша вздохнула, — а ты знаешь, где находится тот Урюпинск?

— Нет.

— И я не знаю, так что, давай — ты приехала из Сибири; вот, просто из Сибири.

— Давай!

— Ох, Олеська, — Маша впервые употребила имя, — реально прикольная ты девчонка… все, глянь, — она поднесла зеркало, и вместо привычных «сосулек», смешно огибавших уши, Олеся увидела локоны, обрамлявшие лицо и делавшие его совсем взрослым.

— Класс… — выдохнула она, — точняк, ты б могла работать парикмахером…

— Нет уж, лучше я буду врачом, как отец, — Маша засмеялась, — а теперь я тебя нормально накрашу. Кстати, ты есть хочешь?

— Не то, чтоб… я не знаю.

— Не, ты, точняк, инопланетянка; если хочешь, так и скажи! — впрочем, ответа Маша ждать не стала, а наклонилась, держа в руке кисточку для туши.

…Какая ж она классная! — подумала Олеся, — а я, дура, бочку на нее катила… а вдруг приедет ее отец, и они возьмут меня к себе?.. Он с женой будет жить в этой квартире, а мы с Машкой в той, другой; я закончу курсы и устроюсь работать, и не надо нам никаких мужиков… нет, если Машка хочет, пусть приводит — я не буду мешать, но только не таких козлов, как этот Крылов… а в остальном, я буду ее слушаться — она классная!..

В ход пошли тени, крем — Олеся чувствовала, как пальцы нежно гладят ее кожу, и млела от удовольствия — никогда в жизни никто так не заботился о ней.

В конце концов, Маша отошла и сдвинув брови, оглянула свое творение.

— Нормально. Сейчас еще маникюр сделаем.

На столе появились хорошо знакомые Олесе предметы, однако осмотрев пальцы с недлинными, но аккуратными ногтями, Маша удивленно подняла голову.

— Похоже, с твоими руками совсем недавно работали. Не помнишь, кто и где?

— Нет, — а мысленно Олеся рассмеялась: …Как же, не помнить-то! Да мне их красят каждый день — мы ж все друг у друга модели. Толстая Вероника вчера их делала, только лак я стерла, а то отчим бы орать начал, типа, даже у матери на это нет денег!.. А я что, виновата, если вы все пропиваете?..

— Странно, — Маша достала коробку с лаками — их оказалось почти столько же, сколько Анна Васильевна приносила на всю группу, только фирмы там были попроще — Анна считала, что пока нечего переводить добро.

— Можно я попробую? — Олеся нашла свой любимый цвет.

— Ну, давай, — Маша уселась напротив, с интересом наблюдая за ее движениями, — а нормально у тебя получается. Ты на своей Альфе Центавра не в салоне красоты работала?

— Я не помню…

Олесе стоило огромных усилий сохранить печаль в голосе, потому что внутри у нее все трепетало от восторга, ведь между реальностью и глупой фантазией возник мостик, и с его помощью две жизни могли соединиться в третью, прекрасную и свободную, о которой она думала с самого вчерашнего вечера.

— А этим можно зарабатывать? — спросила она.

— Конечно! Только в салонах требуют «корочку», а так, частным порядком… да та же Анька, к примеру!.. Она ж толком ничего не умеет — мент, что с нее взять?.. А выглядеть тоже хочет; к ней приходит девочка, типа тебя… — Маша закурила, встав у открытой форточки, и вдруг резко повернулась, — слушай, а если ты будешь нормально зарабатывать, так можешь и на постоянно снять мою хату; червонец в месяц за центр города — это не дорого. Девчонка ты, вроде, ничего.

— Правда?!.. — Олеся восторженно взглянула на свою благодетельницу — теперь ведь не требовалось скрывать радость, так как она стала понятна и обоснованна; а, вообще, ей хотелось снова броситься Маше на шею и даже расплакаться от счастья, но, к сожалению, ногти еще не высохли, — Маш, — она нежно подула на блестящую, гладкую поверхность, — у меня, кроме тебя, никого нет, понимаешь? А ты самая лучшая!

— Хватит тебе, — Маша махнула рукой, но чувствовалось, что ей приятно, — скажи лучше, как ты собираешься жить без документов? Тем более, выглядишь ты, уж поверь, не на восемнадцать лет — после двадцати двух будешь одна идти, тебя первый же мент загребет.

Проблема, действительно, выглядела серьезной, но Олеся-то знала, что паспорт лежит у нее в кармане. …Его можно потом как-нибудь, типа, найти… да, на улице валялся!.. Хотя глупо, конечно… Тем не менее, она молчала, не представляя ощущения человека, реально оставшегося без документов, и Маша взяла инициативу в свои руки.

— Дай, Аньке позвоню. Это в макияже она — ноль, а так, девка умная. Можно? — она взяла Олесин телефон, лежавший на подоконнике.

Разговаривали они долго, причем, Маша, в основном, слушала, поэтому Олеся не понимала, что означают ее «да» и «нет», и чтоб справиться со страхом перед всезнающей, вездесущей милицией, вновь принялась за маникюр — это отвлекало и успокаивало.

— Короче, — Маша положила телефон, — она со своими ментами пробила заявления о пропаже людей не только по нашей области, но и по соседним — никто тебя не ищет. То есть, либо ты приехала издалека, либо реально инопланетянка.

— А мне по фигу, — у Олеси отлегло с души, и она улыбнулась, — у меня есть ты…

— Как, по фигу? — возмутилась Маша, — может, твои родители с ума сходят!

— Может, и сходят, — Олеся вздохнула, — только я-то чем могу помочь? — а сама подумала: …Они давно сошли, только от другого — от водки…

— Да это да… — взяв новую сигарету, Маша встряхнула катастрофически пустевшую пачку, — купить надо… ну, слушай дальше — просто так новый паспорт тебе никто не выдаст, а сначала отправят в психушку…

— Зачем?!.. — Олеся даже выронила кисточку, и на столе остался ярко алый мазок, — ой, прости!.. — она принялась стирать его салфеткой, и видя, как судорожно она это делает, Маша, положив сигарету, подошла и накрыла ее руки своими; чуть сжала — Олесе стало так хорошо, так спокойно!.. — зачем? — повторила она уже без надрыва.

— Чего ты боишься, глупая? — Маша улыбнулась, и Олеся подумала, что из нее получится классная мать …а еще лучшая — старшая сестра… — тебя там обследуют всякими приборами, воздействуют гипнозом — короче, чтоб убедиться, что ты действительно ничего не помнишь; потом попробуют восстановить память, а уж если ничего не добьются, то, на основании заключения экспертизы, тебе выдадут новый паспорт — можешь тогда стать, хоть Пенелопой Крус, хоть Анжелиной Джоли; можешь записать место рождения — Альфа Центавра, — Маша весело подмигнула, — займет процедура примерно полугода…

— Я что, полгода буду торчать в психушке?.. Не нужны мне никакие экспертизы! — Олеся испуганно замотала головой, — я хочу, как сейчас!.. Машенька, милая… — на ее глаза навернулись слезы; она стиснула Машины руки, размазав ноготь на мизинце, но, в данном случае, это было уже не важно, — а вдруг у меня была какая-то ужасная жизнь? Вдруг мне потому и память отшибло, что я хотела забыть о ней? Мне хорошо с тобой, понимаешь?..

— Успокойся, — Маша аккуратно освободилась из цепких Олесиных пальцев, — есть еще вариант — менты Аньке подсказали; но он стоит денег.

— Так у меня ж есть!

— Короче, кто-то должен тебя опознать. Проще всего сделать бумагу из детдома — они за бабки что хочешь, напишут; типа, воспитывалась ты у них и фамилия твоя, к примеру, Пупкина; в восемнадцать лет ты уехала… понимаешь, да?

Этот вариант устраивал Олесю гораздо больше первого, поэтому она спросила:

— А здесь детские дома есть?

— Сейчас узнаем. Ты заканчивай, а я пока в Интернете гляну.

— А у тебя компьютер, прям, дома? — вопрос был глупым, но вырвался сам собой, и Маша не стала отвечать на глупый вопрос, а только засмеялась.

— Закончишь, приходи; по чатам пошаримся — все равно делать нечего, — она вышла, не сказав, куда надо приходить, но Олеся и не думала об этом — словно из кусочков, начала складываться ее новая жизнь, и она была счастлива.

…Какая ж у меня будет фамилия? Нет, Зуева — слишком нагло; Машка может разозлиться… но и не Тихомирова как сейчас! Ненавижу!.. Надо что-то яркое, красивое… о, Красавина, например! А что — Олеся Красавина, мастер маникюра высшей категории; звучит, блин! Какая я все-таки молодец, что решила вернуть документы, иначе б ничего этого не было. Всегда надо поступать честно! Потом я Машке и сумку подарю на какой-нибудь праздник, и телефон… хотя телефон можно и этот отдать — мне-то кому звонить?.. — но вожделенную игрушку стало жалко, и Олеся нашла оправдание, — ей такой не покатит — я куплю ей дорогой, а этим пусть пока пользуется…

Ногти высохли, и выйдя в коридор, Олеся увидела, что одна из прежде закрытых дверей, открыта; вошла и… влюбилась с первого взгляда. Теперь, наверное, она не сможет быть до конца счастлива, пока у нее не будет такой же комнаты — с широкой кроватью и огромным плюшевым львом на подушке; резным зеркалом на смешных кривых ножках; стереосистемой, мигавшей разноцветными огоньками; огромной вазой в углу, из которой торчали благородно коричневые стебли камыша — она не могла даже охватить все сразу!.. А компьютер скромно прятался под столом, выставив на всеобщее обозрение лишь плоский монитор, перед которым сидела Маша.

— Детских домов у нас в области, оказывается, море; я и не думала. Блин, это ж страшно — столько детей без мамы, без папы… — Маша обернулась; взгляд ее затуманился, словно она собиралась заплакать, — это ж им и прижаться не к кому, если что… не представляю…

— А я представляю.

Маша вдруг встала и крепко обняла Олесю.

— Мы завтра же поедем, — прошептала она, — а если сильно круто заломят, я отцу позвоню — на это он мухой бабки пришлет, он такой… бабник, конечно, но он настоящий!

Такого счастья Олеся уже не могла выдержать — лицо ее скривилось, в уголках глаз выступили капельки; она шмыгнула носом.

— Ты что? — Маша улыбнулась, — прекрати, слышишь — я что, зря тебя красила?

— Не зря… — Олесе удалось подавить слезы; она уткнулась в Машину грудь, ощущая ее дыхание, слыша биение сердца — описать это состояние, ни словами, ни мыслями было невозможно, — я люблю тебя… — это все, что она сумела извлечь из тайников своей души.

— Ладно, — Маша вздохнула, отстраняясь и делая шаг обратно к столу, потому что апофеоз не бывает долгим, — ты компьютером-то умеешь пользоваться?

— Нет, — и это было правдой, хотя в школе Олеся захватила целых два года информатики, но разве могла она подумать, что ей это когда-нибудь пригодится?

— Садись, — Маша пододвинула второй стул, — это прикольно. То есть я могу сидеть в он-лайне и трепаться с кем угодно и на любую тему. У меня куча друзей, хотя реально я даже не знаю, кто они, где живут…

Ее пальцы бойко запрыгали по клавиатуре — одним этим зрелищем можно было просто наслаждаться, а уж когда Олеся сообразила, в каких строчках появляется Машин текст, а в каких, ее собеседников из неизвестного пространства, простирающегося над всей землей, то решила, что здесь даже интереснее, чем в клубе; разве там можно запросто познакомиться с Младой, пишущей стихи, или прикольным Кроликом — не понятно, то ли парнем, то ли девушкой? А разве Ира, которой двадцать два года, станет спрашивать у нее совет, какого из двух женихов выбрать?..

— А на той квартире компьютер есть? — спросила она.

— Нету, но я тебе свой старый поставлю. Там память хиленькая и монитор не плоский, но он — рабочий; тебе хватит.

…Господи!.. — Олеся закрыла глаза, — неужели это правда?.. Я не хочу уходить отсюда… никогда! А для этого надо иметь много-много бабок — что такое тридцать штук?.. Вернее, сейчас уже будет двадцать пять, — она достала заранее приготовленную купюру, — Маш, вот, две штуки за хату и три, как ты просила; а то я забуду.

— Я б тебе напомнила, — Маша засмеялась, не отрывая взгляд от экрана, — положи. Через пару недель, когда отец пришлет, треху я тебе отдам… а, вообще, обидно — бездарно профукать тридцать штук, да?

Олесе стало так стыдно, как еще не бывало никогда — ни перед матерью, ни перед учителями; да, вообще, ни перед кем! Но признаться, трусливый язык все же не повернулся; вместо этого она спросила:

— Может, съедим чего-нибудь?

— Давай, — Маша что-то нажала и на экране, вместо рожиц и веселой переписки, появился портрет отца, только не у водопада, а рядом с красивым старинным домом, — у нас осталась китайская хрень — как мы ее называем, «друг студента», а можем зарулить в «Макдоналдс» и хапнуть по гамбургеру с картошкой; учти, в «Барабане» жратва дорогая.

— Давай в «Макдоналдс», — решила Олеся, которая действительно проголодалась.

— Тогда пошли, — Маша встала, шумно отодвинув стул, — сейчас я только переоденусь. Жалко, что ты маленькая — для «Барабана» я б тебе подобрала что-нибудь эдакое; у меня тряпья — море, но ты ж, видишь, какая.

— Вижу, — Олеся вздохнула; впрочем, никакой трагедии не случилось — она достаточно уютно чувствовала себя и в джинсах с кроссовками.

«Макдоналдс» располагался всего в двух кварталах, и тут тоже было огромное преимущество жизни в центре. Олесе, например, чтоб попасть в это красивое красно-белое здание, похожее на шатер, требовалось специально ехать на маршрутке целых сорок минут, и, тем не менее, она в нем бывала несколько раз, поэтому, ни обстановка, ни еда не являлась чем-то новым и впечатляющим; только обычно она заходила одна и всегда с завистью разглядывала веселые компании сверстников; настроение постепенно падало и, в конце концов, она уходила расстроенная, ругая себя за глупо потраченные деньги. Но сегодня все было по-другому — сегодня она сопровождала Машу, и парни за соседним столиком, и даже странный тип в дальнем углу, с хорошо знакомой Олесе завистью теперь смотрели на нее; хотя нет, конечно — они смотрели на Машу в потрясающе короткой юбке и облегающей кофточке, призванных будоражить мужскую фантазию, но она ж ее младшая сестра!

Ела Олеся медленно, наслаждаясь состоянием победителя. …А что ж будет в клубе? — думала она, — с Машкиными данными парни, небось, к ней так и липнут, но я буду следить, чтоб не прибилось какой-нибудь говно, типа Крылова… Переведя взгляд на свое сокровище, она увидела, что Маша уже поела и подперев ладонью щеку, с интересом изучает ее саму. Олеся покраснела и поспешно засунула в рот остатки гамбургера; несколькими глотками допила сок и вытерла руки салфеткой.

— Все, Маш. Пойдем, да?

Курить в кафе запрещали, но после такого сытного, по сравнению с китайской лапшой, обеда это требовалось непременно. Они уселись в скверике, наблюдая за выходом из «Макдоналдса». Мужчины, сгрудившиеся вокруг шахматной доски, стоявшей на одной из скамеек, одинокие дамочки с сигаретами и обнимающиеся парочки привлекали их меньше; впрочем, возможно, дверь в кафе просто находилась гораздо ближе остального.

— И что дальше? — спросила Маша, обращаясь, скорее, к самой себе.

Олеся тоже не знала, что дальше — ей было слишком хорошо, чтоб двигаться куда-нибудь даже мысленно; над головой чуть слышно шелестели деревья, играя тенями, похожими на шкуру пятнистого зверя…

— В клуб рано, — продолжала Маша, — а давай-ка сходим на хату, глянем, собирают эти козлы шмотки или нет, а то утром они приняли все, типа, в шутку. А я не шучу! Завтра там будешь жить ты!

— Класс!.. — Олеся даже прикрыла глаза.

Маша шла сосредоточенная, готовясь к предстоящему разговору, и Олеся не мешала ей. Пройдя через двор, они подошли к соседнему дому; поднялись на третий этаж.

— Ключ, блин, не взяла, — Маша нажала кнопку звонка.

В глазке что-то мелькнуло; дверь открылась, однако парень, стоявший на пороге, похоже, не собирался пускать гостей. Олеся увидела за его спиной коридор с встроенными шкафами, два простеньких круглых светильника на потолке, столик со стареньким телефонным аппаратом… конечно, интерьер смотрелся не так, как в первой квартире. …Если буду зарабатывать много денег, все переделаю по-своему — Машка, небось, не обидится…

— Что вы хотели? — спросил парень, а глаза его говорили — Как же вы надоели!..

— Хотела проверить, как вы собираетесь.

В это время появилась девушка, вернее, молодая женщина — какая-то никакая, не красивая и не страшная.

— Олег, объясни ты ей, — она двинулась дальше, судя по возникшим звукам, на кухню.

— Проходите, — Олег отступил в сторону.

Олеся вошла следом за хозяйкой и остановилась — ей вдруг показалось, что она никогда не будет здесь жить. Это было мимолетное необъяснимое чувство, и хотя желтая комнатка с уютной постелью, телевизором в углу и стареньким трюмо, в принципе, ей понравилась, оно оставило неприятный осадок. Тут же включился разум, и Олеся решила: …Нет, буду! Чего б мне не стоило! Другого такого шанса не представится никогда!..

— Значит, так, — Олег взял с подоконника несколько сколотых вместе листков, — я еще раз посмотрел договор, который мы заключили с вашим отцом, и здесь есть седьмой пункт… — он повернулся к свету, — «…о любых действиях, связанных с изменениями условий исполнения настоящего договора стороны информируют друг друга не менее, чем за две недели». Так что еще две недели мы будем здесь законно жить.

— Ну-ка дайте, — взяв текст, Маша нашла нужное место, — да, правда…

— Поэтому, уважаемая Мария Викторовна, придется вам еще немного потерпеть нас, — Олег победно улыбнулся, и Олеся поняла, что ее почти сбывшаяся мечта рушится; рушится из-за одной дурацкой строчки в дурацкой бумажке, которую когда-то подписал человек, находящийся сейчас за тысячи километров! …Да ему плевать, кто тут будет жить! Разве это справедливо?!.. — она не знала, что делать, и лишь растерянно переводила взгляд с истинной хозяйки квартиры на наглого самозванца, и тут Маша поставила жирную точку:

— Против бумаги не попрешь, — она вздохнула, возвращая документ, и тут у Олеси «флажки упали» — вечно на ее пути стояли мужчины! Как же она их ненавидела!

— Нет!!!.. — она бросилась на Олега.

Тот не ожидал нападения, и прежде, чем успел среагировать, яркие острые ногти в кровь расцарапали ему щеку; потом, правда, Олесины руки оказались в плену, но остались еще ноги, и она резко ударила коленом в пах. Олег исторг громкий мат и отпустив девушку, скорчился от боли; зато Маша пришла в себя.

— Ты что? Да поживешь пока у меня!

Жаль, что в пылу битвы Олеся не услышала этой ключевой фразы…

На шум вбежала жена и увидев всю картину, метнулась к телефону.

— Я звоню в милицию! — ее пальцы уверенно нашли заветные двойку и ноль, а Олеся, не обращая ни на что внимания, продолжала ногами добивать поверженного противника. Маша пыталась оттащить ее, но ей никогда в жизни не приходилось драться, поэтому делала она это, словно играла в студенческом «капустнике»; зато у жены Олега, похоже, имелся серьезный опыт, и когда, через несколько минут, в незапертую дверь вошли двое с автоматами и в бронежилетах, Олеся уже лежала на полу, яростно пытаясь укусить, сидевшую на ней женщину. Олег стоял согнувшись, прижимая руки к пострадавшему месту; Маша замерла с открытым ртом и полными ужаса глазами.

На плечах одного из вошедших была россыпь мелких звездочек, хотя по возрасту он вполне мог бы иметь одну, но большую, а, вот, второму, лычки сержанта очень шли, особенно, с учетом его габаритов и красного лица.

Старлей быстро достал наручники и защелкнул на запястьях дебоширки, а когда жена Олега нехотя поднялась, легко поставил Олесю на ноги; она совершенно безумно смотрела на людей в форме, и хотя руки у нее были тонкими и «браслетов» она почти не чувствовала, сразу поняла, что игра проиграна, и зарыдала. Опасности в таком виде она не представляла, и старлей повернулся к остальным участникам событий.

— А теперь объясните, что здесь произошло?

— Волчонок какой-то… — пробормотал Олег.

— Сам ты, сука поганая! — сквозь слезы выкрикнула Олеся.

— Пойдемте в другую комнату, — предложила жена Олега, и все пошли, оставив с задержанной сержанта.

— Итак, кто тут есть кто, — старлей, шедший последним, прикрыл дверь, — предъявите, пожалуйста, документы.

Жена Олега полезла в шкаф и протянула два паспорта.

— А вы? — старлей повернулся к Маше, и она побледнела, губы постыдно задрожали — для нее ведь олицетворением милиции всегда являлась Анька, классная подруга, способная решать проблемы, а старлей смотрел на нее очень строго, как на преступницу; тем более, документов-то у нее не было!

— У меня все дома… но я живу совсем рядом… я сейчас… — она кинулась было к двери, но старлей поймал ее за руку.

— Погодите, девушка. Потребуется, мы к вам сходим; только не надо от меня бегать, договорились?

— Да… — Маша прокляла миг, когда сегодня утром вышла на улицу… даже не так — миг, когда вчера пила водку с Крыловым!

— Вот и отлично, — тем не менее, старлей не отпустил ее; открыв верхний паспорт свободной рукой, внимательно сличил фотографию с оригиналом, и остался доволен, — как я понимаю, вы, Олег Сергеевич, пострадавший?

— Ну да… — голос звучал неуверенно — скорее всего, здоровому парню было неловко за то, что его избила какая-то соплячка, — я сяду, — не дожидаясь разрешения, Олег опустился на диван, скрестив ноги, — мы с женой снимаем квартиру у отца этой девушки, — он кивнул на Машу, — Виктор Васильевич сейчас за границей, и вопросы мы решаем с Марией Викторовной. Сегодня у нас произошел инцидент, но, мне кажется, мы его разрешили, да, Мария Викторовна?

— Да… — только после этого старлей отпустил руку, и Маша вздохнула с облегчением, но нервы были настолько напряжены, что она опустилась рядом с квартирантом, при этом целомудренно расправив юбку.

— А кто та девушка, которая бросилась на меня, я не знаю, — закончил Олег.

— А вы знаете? — старлей обратился к Маше.

— Понимаете… — она принялась честно рассказывать историю их знакомства, а когда закончила, старлей скептически хмыкнул.

— Знаете, Мария Викторовна, я как-то не верю в пришельцев. Кузин! — крикнул он громко, — тащи-ка сюда эту инопланетянку!

Дверь открылась, и сержант втолкнул в комнату Олесю. Истерика у нее прошла, и она лишь всхлипывала, опустив голову и глядя, то ли в пол, то ли на свои закованные руки.

— Как тебя зовут?

— Олеся…

— Да не Олеся она! — воскликнула Маша, — я ж говорила, это мы ее так назвали!

— Помолчите! — прикрикнул старлей, и Маша испуганно прикусила свой болтливый язычок, — а фамилия у тебя, Олеся, есть?

— Я не знаю, — она решила держаться старой версии, потому что любые другие рождали в воображении даже не молоденькую лейтенанта в короткой юбке, а вышки и колючую проволоку, какими Олеся не раз видела их в кино.

— Ладно, — старлей почесал затылок, — Кузин, посмотри, что там у нее в карманах.

— Нет! — Олеся метнулась к двери, но реакция у сержанта оказалась намного лучше, чем у Олега — через секунду девушка уже стояла согнувшись и даже не пыталась вырваться, — Маш… — она снова заплакала, — Маш… не отдавай меня им… я же твоя сестра…

— Это правда? — старлей среагировал мгновенно, но Маша нервно усмехнулась.

— Нет, конечно. Это мы так, типа, играли.

Фраза осталась без комментариев, потому что Кузин, с явным удовольствием похлопав Олесю по бедрам, вытащил из ее кармана паспорт.

— А вы говорите, инопланетянка, — довольный старлей открыл документ, — Тихомирова Олеся Вадимовна, девяносто пятого года рождения, проживает… — он перевернул страницу, — улица Героев Летчиков… не Альфа Центавра, между прочим.

— Олесь, зачем ты все это придумала? — Маша обалдело хлопала глазами — у нее не было ни одной разумной версии, зато она была у старлея.

— А я вам скажу, зачем — это малолетняя аферистка; возможно, наводчица или просто наркоманка. Кузин, дай-ка ее руки, — он внимательно осмотрел вены и удивленно покачал головой, — да нет, не колется, вроде — значит, не все еще потеряно.

Паспорт старлей продолжал держать в руке и что-то его смущало; он долго смотрел на красную книжицу, а потом, открыв последнюю страницу, радостно вскинул голову.

— О! Я ж говорил, — он извлек из-за обложки новенькие оранжевые купюры, аккуратно расправил их, — двадцать пять тысяч. Откуда у пятнадцатилетней девчонки такие деньги? Олеся Вадимовна, может, объясните нам?

Но объяснять Олесе было нечего — рухнула не только мечта; рухнуло все! Как назло слезы она уже выплакала, на истерику сил не осталось; она хотела б опуститься на пол и лежать без движения, пока, либо не умрет, либо ее не выкинут на помойку, как ненужную вещь, но ее держали сильные руки Кузина.

— Не хочет Олеся Вадимовна с ними разговаривать, — констатировал старлей, пряча, и деньги, и паспорт к себе в карман, — ладно, разберемся. У меня вопрос к вам, Олег Сергеевич — вы заявление по факту хулиганства и нанесения легких телесных повреждений писать будете? Думаю, на годик-другой в колонию мы ее определим.

— Да какие там повреждения?.. — Олег смутился, — так, царапина…

Наверное, они были неплохими людьми, потому что при упоминании о колонии жена Олега взглянула на Олесю с неожиданной теплотой.

— Она ж ребенок, а там из нее сделают преступницу… — но, секунду подумав, решила, что какие-то меры все-таки следовало б принять, — я б, вот… — она сначала посмотрела на Машу, потом на старлея, — я б надрала ей уши хорошенько — вот, было б правильно!

— Ну, — старлей усмехнулся, — к сожалению, нет у нас таких полномочий — говорят, нельзя калечить тонкую детскую психику; вот и вырастают… — он повернулся к Олесе, — родители-то у тебя есть?

Поскольку Олеся продолжила молчать, он принялся сам разматывать совсем недлинную логическую цепочку:

— Раз ты прописана в квартире, то не одна ж там живешь, так ведь? Значит, родители есть. А если товарищ отказывается писать заявление, получается, задерживать нам тебя не за что; остается отвезти домой, пока ты еще чего не натворила, а там уж родители пусть решают, что с тобой делать, — он сунул Олесе в карман паспорт, — давай, Кузин, грузи ее.

Олеся подняла голову и наткнулась на три пары внимательных глаз. В них читалось множество нюансов — от растерянности и разочарования до любопытства и жалости; хотя ненависти в них не было, но и понимания тоже. Олеся вздохнула и сама направилась к выходу. Она чувствовала внутри пустоту… вернее, пустоту нельзя чувствовать — она не чувствовала ничего! Жизнь закончилась, уместившись в один-единственный день, а то, что следовало дальше, не жизнь — если раньше она только догадывалась об этом, то теперь знала наверняка.

Олесю подвели к пропахшему бензином уазику, и Кузин открыл заднюю дверь. Олеся увидела тесную клетку с решетками и холодную металлическую лавку; еще с той давней школьной драки она боялась оказаться в этом жутком закутке, прочно отделенном от остального мира, но сейчас вдруг подумала, что там не так уж плохо, по сравнению с ее домом. Кузин снял наручники и Олеся сама залезла внутрь. Дверь захлопнулась; двигатель взревел и уазик тронулся. Прежде чем выехать на проспект, он пару раз попал задними колесами в глубокие выбоины, но Олеся даже не заметила этого; она тупо смотрела в окно, и лишь один раз тяжело вздохнула — когда они проезжали мимо сверкавшего огнями «Дырявого Барабана»; правда, он быстро исчез из вида — почти так же, как и из жизни…

Олеся не поняла, почему машина вдруг остановилась и хлопнула передняя дверь. Когда внимание сфокусировалось, она узнала свой дом и свой подъезд; вернее, свой бывший дом и бывший подъезд — что она сделает, не важно, но совершенно точно, что не сможет здесь жить. Никогда! Ни под каким видом!

Сильные руки достали ее из клетки и повели к двери. Еще вчера она сгорела б со стыда под взглядами тети Наташа, сидевшей у соседнего подъезда, и пацанов, забывших о футбольном мяче и разинувших рты от удивления, но сегодня ей было все равно — она ведь больше не собиралась здесь жить. Не сопротивляясь, она шла в сопровождении двух людей с автоматами, и лишь на пороге обернулась, прощаясь со всем окружающим убожеством.

Поднявшись на этаж, Олеся остановилась, давая возможность позвонить в дверь; руки она держала за спиной, как настоящая арестантка, и, похоже, старлею это понравилось.

— Ты хоть сейчас объясни, зачем все это устроила? — спросил он ласково, как в кино, прикидываясь «добрым полицейским»; Олеся понимала это и не ответила.

Вздохнув, старлей нажал звонок, и тот откликнулся внутри квартиры. Послышались шаги — Олеся узнала шаркающую походку отчима и даже поняла, что тот не слишком пьян.

— Старший лейтенант Тимофеев, Центральный РОВД, — представился старлей, отвечая на еще не заданный вопрос, — откройте, пожалуйста.

— А у нас все в порядке, — испуганно сообщил отчим.

— У вас-то, может, и в порядке, а вот у Тихомировой Олеси Вадимовны, прописанной по данному адресу, нет.

Дверь опасливо открылась. Отчим стоял бледный, с дрожащими руками. Он выглядел таким жалким, что Олеся отвернулась.

— Вы что, пьяный? — старлей втянул носом воздух.

— Что вы, товарищ старший лейтенант! — глаза отчима забегали, а руки инстинктивно поднялись к груди, — это вчера… праздник у нас был… но у нас все тихо… — отчим старался дышать в сторону, зато смотрел на старлея с таким подобострастием, что Олеся даже усмехнулась. На нем были ужасные мятые брюки, падавшие с тощей фигуры без старого потрескавшегося ремня, и желтая майка с двухнедельным пятном кетчупа, — а что она, паршивка, натворила?

Улица Героев Летчиков не относилась к Центральному району, поэтому старлей не стал копать глубже, относительно происходящего в квартире.

— Уж натворила, — он совсем не грубо втолкнул девушку внутрь, — но люди оказались хорошие — не стали заявление писать. Она избила мужчину, причем не понятно, с чего и зачем… вы б показали ее психиатру, что ли.

— Я ей сейчас дам психиатра! — отчим протолкнул Олесю дальше по коридору, — спасибо за сигнал, товарищ старший лейтенант, — поспешно захлопнул дверь, и едва представители власти оказались по другую ее сторону, вновь почувствовал себя хозяином; больно схватив Олесю за ухо, он потащил ее в комнату.

— Что ж ты, сука, делаешь? Ментов нам только не хватает! Слышь, Любка!

Олеся увидела мать, безразлично сидевшую над пустым стаканом; почему-то она всегда умудрялась напиться именно тогда, когда дочери было плохо; сейчас, правда, она не спала, как в тот ужасный день, и по-дурацки сведя брови, погрозила пальцем.

— Дочь, ты на кого похожа? Пойди, немедленно умойся.

Смотреть на нее было еще противнее, чем на отчима, и Олеся с радостью скрылась в ванной; закрыв задвижку, подняла глаза к зеркалу — от слез весь великолепный макияж потек, превратив лицо в маску трагичного клоуна.

— Олеська, а ну, иди сюда! — раздалось под самой дверью, и Олеся услышала, как звякнула пряжка ремня, — снимай штаны, тварь! Сейчас у тебя глаза повылазят!

— Разбежался! У самого повылазят! — крикнула Олеся, скорее, по инерции, потому что ей было совершенно все равно, что будет дальше.

— Открывай, сучка! — дверь при этом дернулась, но задвижка устояла.

— Саш, не бей ее… — донесся из комнаты голос матери; он был совсем не агрессивным, и, наверное, это подстегнуло отчима.

— Ах, не бить?! — шаги, вместе с голосом, стали удаляться, — она ментов на хату наводит, а я спускать ей должен? Будут они тут копать — пьяный я или не пьяный!..

— Она ж… — мать громко икнула, — ребенок…

— Ты слышала, что мент сказал — она мужика избила! Она всех нас до зоны доведет! А ты, заступница, твою мать!.. Сейчас я тебя тоже проучу!..

Упал стул, послышался шум борьбы, треск рвущейся ткани и наконец характерные хлесткие удары; после каждого мать вскрикивала, а отчим повторял — Вот тебе!.. Вот тебе!..

…Так ей и надо… — равнодушно подумала Олеся. Взгляд остановился на серой коробочке с надписью «Gillette»; рука потянулась к ней сама, как вчера за висевшей на стуле сумкой, и вытащила тонкую блестящую пластину…

— Саша, меня-то за что?.. — мать уже пьяно рыдала в голос.

…А меня за что? — Олеся посмотрела на свою руку, — говорят, надо резать вдоль… Да что ж ты так орешь, дура? Тебя что, никогда не били?.. А ты привыкай — кого он будет лупить вместо меня?.. Она включила горячую воду, сунула под нее запястье. …Боже!.. К чему она вспомнила Его, неизвестно, но мысли запрыгали, словно шарики, — а ведь получается, что я все вернула — и телефон там остался, и деньги мент забрал… сумка!.. Как же с сумкой-то быть?.. Неужто все из-за нее?..

— Сашенька, пожалуйста, хватит!.. Больно же!..

…А мне?.. Олеся зажмурилась, но вместо мстительного Бога, не простившего ей сумку, перед глазами заплясали веселые цветные звезды. Наверное, просто вода была очень горячей, и она ничего не почувствовала; зато сделалось фантастически хорошо и спокойно — возможно, именно таким был мир на пресловутой Альфе Центавра…

КОНЕЦ

Заключенный 2862

— Валер, ты замечаешь, даже воздух другой становится, когда выходишь за эти чертовы ворота? Вроде, глупость — стена и стена, а дышится как-то свободнее.

— Воля, — Валера засмеялся, — воля, Коленька.

— Нет, правда. Никогда не думал, что это так зримо. Собственно, мы кто? Мы — наладчики, а не заключенные…

— Тут говорят — «осужденные».

— Какая разница! Я ж вольный человек, а как прошел эти пять дверей с кнопками, тоже стал чувствовать себя зеком. Ты не смейся, правда!.. Да пропади она пропадом такая жизнь!..

Они дошли до остановки, и Валера остановился, повернувшись спиной к ветру.

— Не, был я хулиганом… — продолжал Коля, — не то, чтоб «отморозок» какой, но сам знаешь, как выпьешь, на подвиги тянет — и морды бил, и в ментовку забирали пару раз, но теперь все! Чуть не в себе, сразу домой и на все засовы. Очень впечатлило. Я б сюда экскурсии устраивал…

— Ага, по линии молодежного туризма, — хитро прищурившись, Валера смотрел на напарника. Ему уже не раз приходилось бывать в подобных учреждениях, и он давно пришел к выводу, что ничего страшного в них нет — просто всем воздается по заслугам и подсознательно каждый понимает, на что может рассчитывать в конечном итоге. Не делай того, что не положено и можешь спокойно наблюдать все эти ужасы, как в кино, — ты еще не видел жилой зоны, — продолжал он подчеркнуто зловеще, — промзона — это так, показуха.

— Мне хватает.

Подошел автобус, и они успели занять сиденье рядом с двигателем, который хоть ревел и вибрировал, зато выдавал такой жар, что сразу хотелось расстегнуть куртку. Тепло пробуждало чувство усталости, ведь они лишь утром приехали в этот городок, протрясшись сутки в плацкартном вагоне.

— Черт, все-таки приятно видеть ондатровые шапки, лохматые головы!.. Валер, как думаешь, мы сюда надолго?

— Как пойдет. Сам прикинь, если хочешь.

— Как я прикину? Ты ж знаешь, у меня это первая поездка. Я ж только позавчера узнал, чем ползун от шатуна отличается.

— Бедолага ты мой, — Валера потрепал Колю по плечу с отеческой лаской. Ему нравился новый напарник — хотя тот и совершенно не разбирался в прессах, но все время спрашивал, а из людей любознательных получаются хорошие наладчики.

— Не переживай, хозяйство это я освою, — Коля словно угадал Валерины мысли, — уже понял — техника не архисложная, а я пришел сюда деньги зарабатывать; с неба они не падают, поэтому я не собираюсь тупо слоняться по Союзу и пропивать командировочные. Я ж не трахаю дочь миллионера и родственников в Штатах у меня нету…

— В Штатах родственники тоже бывают разные, — заметил Валера философски.

Его радовало, что они ушли от производственной темы — вновь говорить о прессах было так же неинтересно, как заново читать книгу, которую знаешь наизусть. Конечно, он все объяснит, но не сейчас, когда вместо лязгающих колес, шлангов и трубок змеями расползающихся по зеленой лужайке траверсы, перед глазами возникали и исчезали живые человеческие лица, а за окном уютно укрылся снегом абсолютно незнакомый городок со своими прелестями и нехитрыми искушениями.

— Может, зайдем в магазин? — предложил Валера, — а то яичница в их буфете меня как-то не впечатлила.

— Да и цены там о-го-го!.. Пошли, конечно.

Они выпрыгнули в снег, сотнями ног превращенный в безобразное месиво. Пронзительный ветер ударил в лицо, словно пытаясь остановить их.

— Зараза. Ну, и погодка. Лучше уж мороз, только чтоб без ветра, — Коля поежился.

— За морозами, это в Сибирь. Попал я как-то в минус сорок два — не самое приятное ощущение. А здесь вся зима такая — я эти края хорошо знаю.

— Не, сорок два тоже не хочу. Мне б градусов десять…

— А сала в шоколаде не хочешь? — Валера засмеялся.

— Не хочу. Водочки б выпил.

— Сейчас выпьем; в чем проблема?

— Валер, знаешь, я рад, что мне тебя в «тренеры» дали.

— Почему? — Валера сделал удивленное лицо, хотя, скорее всего, ему просто хотелось услышать комплимент в свой адрес.

— Понимаешь, ты… нормальный, — более точного определения у Коли не нашлось, но Валере его вполне хватило.

— Нормальный, — подтвердил он, — люблю свою работу и уважаю людей, которые относятся к ней также. Прикинь, летом будет пять лет, как я в наладке. Шестьдесят пять тысяч километров накрутил; сорок восемь машин сдал, а уж сколько истратил командировочных!..

— И не лень тебе считать?.. — Коля засмеялся, — хотя… я еще догоню тебя!..

— Догонишь, если жена на цепь не посадит. Тут многие резво начинали, а через полгода «сдувались»…

— Я не «сдуюсь». Я жене объяснил, что за работа и что за деньги. Она сама сказала — иди.

— Сначала они все так говорят.

— Не, я свою умею на место ставить. Как ковбой из анекдота: «…и тут я сказал — раз!..» А у нее уже, типа, есть два предупреждения…

— Мы со своей тоже сначала предупреждениями отделывались, а потом плюнули и разбежались. Теперь двадцать пять процентов в минус, халтуры в плюс; свобода в плюс, хата в минус. Но с другой стороны, может, оно и к лучшему — на работе нервов не хватает, а тут еще дома.

Они вошли в магазин и остановились у прилавка.

— Одну или две?.. Нет, ты не подумай, — спохватился Коля, поймав удивленный взгляд «тренера», — а то скажешь, типа, алкаш. Просто от зоны никак не отойду. Знаешь, мы, вот разговариваем, а в ушах окрики, да команды; бошки лысые перед глазами… давит, блин. А так, может, чего хорошее приснится.

— Давай две, — согласился Валера, — и еще колбаски и, либо икры кабачковой, либо солянки. Ты что больше любишь?

— Вообще-то я люблю жареную картошку; пельмени тоже.

— Ясно. Значит, гурман. Берем икру и пошли домой.

Встречный ветер, врываясь в легкие, перехватывал дыхание, поэтому дальше они шли молча. Мысли в головах крутились разные, но все они невольно возвращались к прессу и к зоне, ибо ничего другого не связывало их с этим городом.

— Да-а уж… — задумчиво протянул Валера, когда они наконец оказались в гостиничном холле, где матовый свет выползал откуда-то сверху, из невидимых ламп, постепенно превращаясь в уютный полумрак. Темные полированные панели на стенах, чеканки, выполненные местными умельцами, видимо, призванные отразить достопримечательности этого вовсе не примечательного городка; и, самое главное, тишина, бархатной нежностью ласкавшая уши, словно ты мгновенно перенесся совсем в другой мир. От всего этого неколебимого покоя даже мысленно не хотелось возвращаться в зону, но фразу требовалось закончить, чтоб избавиться от нее окончательно, — больше всего я боюсь, что эти сволочи растащат систему смазки, — сказал Валера, поднимаясь по лестнице на второй этаж, — литр ставлю — вот, вечером сделаем, а к утру уже не будет ничего.

— Почему? — не понял Коля.

— На «ширпотреб». Медная трубка, особенно шестерка, знаешь, какая здесь ценность? Ножи всякие, ручки… они там до фига чего делают, — открыв дверь, Валера замолчал, словно сама тема могла наполнить номер нежелательной аурой, однако Коле все эти разговоры были в новинку.

— Пусть охрану ставят в таком случае. Нам-то что до их проблем? — наивная уверенность, с которой он произнес эти слова, заставила Валеру улыбнуться.

— Мы, конечно, не причем, но машину-то нам сдавать, а их дело ковырять в носу и смотреть, как она работает. О чем ты говоришь? Какая охрана? Им платят, чтоб они зеков сторожили, а не прессы.

— И что мы будем делать? — уверенность улетучилась так же мгновенно, как и появилась — теперь Колино лицо выражало полное недоумение, а глаза смотрели с надеждой, вроде, ожидая чуда. Хотя, может, так Валере только показалось.

— Не знаю еще, — он уже разделся и теперь не глядя на собеседника, разгружал сумку, — прошлый раз в аналогичной конторе рязанцы так и уехали, ничего не закончив.

— А ты сам как же?

— Я? — Валера наконец повернул голову, — а я пневматический молот сдавал. Там всего две точки смазки, поэтому я каждый день трубки снимал и уносил с собой. А здесь, видел какой пучок? Ладно, не забивай голову раньше времени. Задачи будем решать по мере их возникновения, а нам еще монтаж надо доделать. Ты мыться идешь?

— Конечно. В теплой воде побултыхаться, это ж кайф.

В ванной зашумела вода. Валера закурил, усевшись в кресло, вытянул ноги. Физической усталости не было — с этой точки зрения, работать на зонах было одно удовольствие, так как безотказная рабочая сила всегда имелась в избытке, надо лишь вовремя «стукнуть» начальству, но уж слишком угнетал сам процесс общения — постоянно чувствуешь себя в стане врагов, где ни с кем нельзя разговаривать ни о чем, кроме пресса. Любое неверное слово или неуместный вопрос будут переданы по назначению и проданы за пачку чая или внеплановую «свиданку». …А на словах все такие невинные… Куда там! Срока не меньше «червонца», да вторая-третья ходка у каждого… Смазку, точно, скоммуниздят…

Коля вышел из ванной, укутанный в огромную махровую простыню. Мокрые волосы клоками торчали в разные стороны, а распаренная кожа приобрела нежно розовый цвет, сбросив с его неполного тридцатника еще несколько лет.

— Черт, здорово все-таки жить в «люксе». Вы всегда так устраиваетесь?

— Если бы… Тут уж, как устроят, так и живешь.

— Вот, понимаю, полотенчико! — Коля взмахнул пушистой простыней, обнажив худощавое тело с маленьким крестиком на шее и старые, вылинявшие плавки.

— Ты что, в бога веришь? — без особого любопытства спросил Валера.

— Да кто ж в него верит в наше время? Так, для понта… Я, вот, думаю, такое полотенчико не грех и домой прихватить.

— Попробуй. Это из общего номера снялся и уехал, а в «люксе» каждую тарелку за тобой пересчитают.

— Да? Тогда ладно, пусть остается.

— Пойду тоже быстренько сполоснусь, — Валера поднялся, — порежь тут пока все.

Оставшись один, Коля подошел к окну и раздернул шторы. Из теплой комнаты, прижавшись ногами к батарее все-таки очень приятно взирать на заснеженную площадь, по которой, подгоняемые ветром, спешили люди. Из-за отсутствия автомобилей двигались они беспорядочно, иногда сталкиваясь на узких тропинках, протоптанных в самых разных направлениях и не обращали никакого внимания на светофор, тщетно пытавшийся диктовать никому ненужные здесь правила движения. Несколько пятиэтажек (похоже, самых высоких зданий в городе) обступили площадь, разглядывая ее своими желтыми прямоугольными глазами. Витрины магазинов уже погасли, лишь затуманенные тюлем окна единственного кафе создавали иллюзию таинства, происходившего там. У входа курили две особы женского пола. Коля естественно не мог разглядеть их и, наверное, поэтому, они представлялись удивительно красивыми. Вздохнул, возвращаясь к застеленному газетой столу, на котором лежали две котелки колбасы, хлеб и стояла банка с содержимым ужасного бледно коричневого цвета.

…И все равно жизнь прекрасна, — подумал он, — полная свобода от быта, от начальства, от жены; от всего, что ограничивает наши желания. Нужны еще только деньги. Много денег, и тогда это можно будет назвать счастьем. А деньги я научусь зарабатывать. Я даже знаю, как заработать их прямо здесь. Валерка не знает, а я знаю! А потом, когда все получится, пойдем в это кафе и посмотрим, что за шмары там трутся…

Коля достал из серванта тарелки; аккуратно разложил хлеб, колбасу; вывалил икру в салатник, украшенный веселым национальным орнаментом; поставил рюмки и тщательно собрав в пепельницу крошки, вернулся к окну. Закурил, выпустив дым в холодное стекло, на котором мгновенно появились крошечные водные капельки. «Жизнь прекрасна» написал он печатными буквами, но тут же стер, услышав, как в ванной щелкнула задвижка — ему почему-то казалось, что «тренер» будет смеяться над его почти детской восторженностью.

— Действительно, хорошо, — Валера лениво уселся за стол, — наливай. За твой первый рабочий день.

Они выпили.

— Знаешь, мне колбаса нравится, — сказал Коля, отправляя в рот второй кусок, — и название красивое — Полесская, а, главное, всего за рупь. Если в их дурацкий буфет не ходить, то и на суточных экономить можно.

— В любом городе, — Валера зачерпнул полную ложку икры, — существует фирменная еда для таких, как мы; надо только правильно вычислить ее. В Литве — копченый тунец, в Приморье — камбала, в Красноярске — ливеруха знатная. И так везде, если по карте пробежаться.

— Мне такая жизнь нравится, — Коля умиротворенно вздохнул, — кстати, хоть зона место довольно гнусное, но в ней тоже есть свои прелести. Я там не стал тебе рассказывать. Знаешь, что мне предложил Вася?

— Какой Вася?

— Бригадир Вася — зек который. Говорит, на зоне пачка чая пятерку стоит. А что такое пачку чая пронести? Я мешок вопру так, что никто и не заметит, нас-то ведь не обыскивают. Представляешь, какой «навар»? Без всякой «шабашки», без работы в третью смену, как ты рассказывал.

— Не годится, — Валера отрицательно покачал головой, — есть у нас указ «О незаконной передаче заключенным предметов запрещенных…» в общем, там длинное название, но суть такова, что в зону нас больше не пустят, потом письмо на завод, а штраф такой, что не только весь «левак» отдашь, а еще свои добавишь. Но дело даже не в этом. Ты не забывай, что это за люди. Завтра ты принесешь ему чай, послезавтра он потребует водки.

— Чай — ладно, а водку не понесу, — перебил Коля.

— Понесешь, — Валера прищурился, — еще как понесешь! Он тебе сто рублей даст. Мало? Даст сто пятьдесят. Знаешь, сколько денег по зоне ходит? Тысячи! Главное, начать. Раз получилось, почему б еще не попробовать?

Коля опустил голову, понимая, что так и будет.

— Теперь слушай дальше. Это ж отморозки. Он выпьет твою водку и убьет кого-нибудь. Хорошо, если такого же зека, а если офицера или тебя, к примеру, когда откажешься и дальше с ними сотрудничать? Здесь шутить не любят, так что забудь об этом, — Валера снова наполнил рюмки, — в прошлый раз я почти три недели в зоне торчал, но на этот бизнес не повелся и честно говоря, не тянет.

— Да я что? Я просто сказал… Понимаешь, деньги хочется побыстрее заработать. Сколько можно нищим ходить? Я ж раньше сборщиком был…

— А чего ушел? На сборке хорошо платят, — перебил Валера.

— Смотря где. У вас — может быть, а у нас оборудование собирали сплошь уникальное. Для войны, короче, работали. На каждую единицу уходит по три месяца, а платить обещали по конечному результату. Ладно, думаю, перетерпим. В первый месяц приношу домой сорок восемь рублей, как сейчас помню. Но это еще ладно…

— Ничего себе, «ладно»! — изумился Валера.

— Дальше слушай. Второй месяц — десять восемьдесят. Третий — рубль сорок восемь. Нет, ты не смейся! Вот, гадом буду! У меня дома все «корешки» целы. Специально берегу, чтоб знали, какие заработки бывают. И вот, последний месяц. Думаю, должны рассчитаться, а тут бах!.. — минус семь шестьдесят. Какой-то там узел военпреды не приняли. Вот, после этого «минуса», когда все субботы с воскресеньями в цехе отпахал, я и уволился.

— Бред, — Валера снова наполнил рюмки, — здесь так не будет. Сделал — получи.

— Надеюсь. Ну, давай, «тренер».

Через час они пришли к выводу, что съесть и выпить все не удастся, поэтому остатки убрали в холодильник, чтоб утром обойтись без злополучного буфета. Валера включил телевизор и устроился перед экраном; вымыв посуду, Коля присел рядом.

— Интересно, — он усмехнулся, — первый раз смотрю фильм на хохляцком языке.

— Про любовь еще нормально, а, вот, пойдет что-нибудь революционное, тогда действительно обхохочешься. Представляешь, Владимир Ильич с трибуны: «Шановны товариши!.. Радянска держава…» и так далее.

— Не может быть!

— Увидишь. Их тут часто крутят.

Вскоре «языковой эффект» прошел и смотреть дальше, не понимая содержания, стало неинтересно; а, может, оказывала действие водка, вкупе с усталостью. Валера молча поднялся, отбросил с постели атласное покрывало; не спеша взбил подушку. Коля вздохнул и не придумав ничего лучшего, последовал его примеру.

— Спокойной ночи, — Валера повернулся на бок.

— И тебе того же, — Коля выключил свет. Наступившая темнота закачалась вместе с бликами за окном. Видимо, ветер продолжал гнать перед фонарем колючие снежные заряды.

Судя по выровнявшемуся дыханию, Валера заснул почти сразу; Коля же продолжал бессмысленно лежать с закрытыми глазами. Попытался считать; потом, как экстрасенс, монотонно внушать себе «Спать, спать…», однако переполненное впечатлениями сознание упорно не хотело отключаться, ведь до этого на поезде в последний раз он ездил еще с родителями, когда навещал московскую тетку. А тут еще и зона, представлявшая собой незнакомую и ужасную жизнь, при каждом соприкосновении с которой возникал страх, как бы тебя не засосало в нее. И вдруг этот уютный номер, больше похожий на шикарную квартиру; постель, мягкая и широкая, в отличие от их с Любой диванчика.

Коля повернулся на живот, раскинул руки и ноги, став подобием звезды; лицо его уткнулось в подушку. Это затрудняло дыхание, зато он ощущал другую, нефизическую свободу, о которой давно мечтал, но не знал, как ее добиться. …А, оказывается, все так просто… Какая замечательная работа!..

Перед глазами закружились желтые точки. Они сновали вокруг, постепенно увеличиваясь в размерах, и Коля никак не мог угадать, то ли это осенние листья, то ли золотые монетки, то ли шлейф шикарного платья невидимой танцовщицы. Впрочем, какое это имеет значение, если само зрелище настолько прекрасное и завораживающее?..

— Будь осторожен в новом мире, — произнес звучный голос.

Коля резко повернулся и открыл глаза. Блики за окном продолжали качаться; в комнате по-прежнему стояла тишина, нарушаемая лишь сопением Валеры. Вздохнув, Коля нащупал на столике сигареты и закурил, прикрывая огонек зажигалки.

Присутствие странного голоса в первый момент испугало его, но потом он решил, что это все-таки кусочек сна — он читал, что человек не может сразу привыкнуть к новому месту и либо не засыпает совсем, либо видит всякую ерунду, о которой даже и не думал. Значит, все происходящее нормально; к тому же в этом прерванном сне не ощущалось ничего ужасного — его просто предупреждали о чем-то. Ну и что? Если б снилась колючая проволока и жадные собачьи пасти, надрывающиеся от лая, было б гораздо хуже, а пляшущие огоньки?.. Ему даже захотелось вернуть голос и послушать, что он скажет дальше; а, может, появится сказочная танцовщица, совсем не похожая на Любку?..

Коля затушил «бычок», лег и снова закрыл глаза. Голос не возвращался, и вспышки, мерцавшие в мысленном небытии, больше не казались сказочным шлейфом. Они были самыми обычными — с ними он засыпал каждую ночь. Снова перевернулся на живот, потом на спину, но все позы казались неудобными — то хотелось почесаться, то затекала рука. Состояние свободы и гармонии исчезло безвозвратно, зато пришел сон, а это ведь ничем не хуже…

На улице было еще темно, когда они вышли из гостиницы. Одинокий фонарь, ночью качавший за окном зловещие тени, приобрел облик желтоватого бра, уютно освещавшего медленно просыпавшийся город. Первые автобусы, пока еще не рейсовые, а «служебные», неслышно подкатывались к ожидавшим их группкам людей; тогда приглушенный смех и обрывки разговоров смолкали — народ рассаживался по своим привычным местам, и жизнь на площади замирала вновь, вместе с удаляющимся гулом двигателя.

За ночь ветер стих и сразу сделалось заметно теплее. Закуривая, Коля снял перчатки и решил, что вообще зря надел их.

— Сегодня на улице получше, да? — сказал он.

Валера лишь пожал плечами. Видимо, в его голове уже складывался план сегодняшнего дня и мысли о погоде стояли в самом конце очереди. Оставшись без уверенного, знающего собеседника, Коля почувствовал, как не хочется ему возвращаться в зону, вновь переживать ощущение захлопывающихся за спиной дверей, встречаться взглядами с людьми, которые являлись для него чем-то инородным и совершенно непонятным. Он вдруг подумал, что замок может заклинить и тогда они останутся там навсегда. Какая глупая мысль!.. Слава богу, что ее прервал подошедший автобус.

Вместе с десятком незнакомых людей с красными петлицами на шинелях они влезли в салон; уселись на самом первом сиденье. Автобус тронулся, и тут же за спиной раздался приветливый голос:

— Здорово, мужики! Как отдохнули?

Оба обернулись и увидели улыбавшегося, совсем юного старшего лейтенанта, вчера принимавшего их в кабинете с табличкой «Главный инженер». Тогда еще Валера подумал, что ведет он себя совсем по-мальчишески, видимо, не привыкнув к высокой должности; интересно, как он отдавал приказы тому же главному механику, оказавшемуся пожилым майором?..

— Когда пресс-то запускать будем? — продолжал старлей, не дожидаясь ответа на свое приветствие.

— Скоро, — ответил Валера уклончиво, — тут ведь и от вас кое-что зависит.

— Людей дадим, сколько хотите. Если пяти мало…

— Пяти достаточно, — перебил Валера, — только кто все это охранять будет?

— А что случилось? — старлей встревожился.

— Ничего не случилось, просто из опыта знаю, что медь и прочие блестящие штучки пропадают очень быстро.

— Ну, в принципе… Товарищ полковник, — старлей повернулся к сидевшему рядом и внимательно слушавшему разговор офицеру. Валера сразу и не обратил внимания на его погоны, — кстати познакомьтесь, это начальник колонии.

Коля до этого решивший, что профессиональный разговор его не касается и скучающе смотревший в окно, обернулся, чтоб рассмотреть самого главного начальника. Увидев прямо перед собственным носом протянутую руку, автоматически пожал ее.

— Что вам сказать, ребята, — как-то совсем не по-военному начал полковник, — солдата я, конечно, могу вам дать, но во время работы вы сами должны следить за всем. Солдат, он что? Он же не будет с вами по прессу лазить, а ночью промзона и так закрыта. Там просто никого нет.

— Да? — удивился Валера, вспоминая пресловутых рязанцев, — а когда же они успевают поснимать все?

— Народ тут ушлый, — улыбнулся старлей, — они все успеют, если хоть чуть отвернуться. Так что смотрите в оба.

— Так нужен солдат? — полковник, похоже, не любил оставлять нерешенных вопросов.

— Нет, — вздохнул Валера.

На этом разговор закончился. Как по команде, внимание всех переключилось на окно, за которым с равными промежутками возникали фонари, выхватывая из предрассветного сумрака занесенные снегом домики, голые деревья… Больше ничего разглядеть не удавалось, потому что автобус хоть и медленно, но двигался дальше, пока наконец не остановился перед конторой.

Полковник, не прощаясь, поднялся на крыльцо, а главный инженер повел наладчиков к КПП. Как и вчера, открылась дверь. Здоровый краснолицый прапорщик внимательно изучил документы, подозрительно оглядел фигуры визитеров, выискивая несвойственные человеку выпуклости, но так ничего и не сказав, нажал кнопку. Больше их никто не останавливал, только двери синхронно открывались и закрывались, увеличивая пропасть между двумя несоизмеримыми мирами.

Мимо, в полном молчании, маршировала колонна безликих людей в бушлатах и одинаково надвинутых на лоб шапках-ушанках. Главный инженер чуть отстал, что-то объясняя часовому, и Коля вдруг почувствовал себя беззащитным перед этой серой мощью. А что, если они сейчас развернутся и бросятся на штурм двери, смяв непонятных штатских, как букашек?..

— Смотри, как они глядят на нас, — прошептал он, прижимаясь к Валере плечом, словно ища защиты.

— А ты б как глядел, просидев тут лет десять?

— Жалко мужиков.

— Ты сначала зайди в оперчасть и узнай, за что все они тут, а потом посмотрю, как тебе жалко будет. Я когда в Димитровграде был, тоже как ты думал, а мне показали дела моих слесарей. Ребята, хоть на доску почета вешай: один девчонку тринадцатилетнюю изнасиловал, а другой парня на улице из-за сигареты прирезал. Понимаешь, здесь они, как звери в зоопарке. Кажется, подошел бы и погладил тигра — такая милая кошечка…

Основная часть колонны скрылась за углом здания, оставив лишь толстый серый хвост, больше не внушавший страха; к тому же вернулся главный инженер.

— Ну что, ребята, пошли?

Миновав несколько грязных, покрытых льдом корпусов, они втиснулись в низкую зеленую дверь. В цехе стоял запах металла и машинного масла. Коля, наверное, еще не чувствовал его так остро, а для Валеры он давно стал родным. Если на секунду прикрыть глаза, то можно ощутить себя на обычном заводе, среди обычных людей…

— Все, ребята. Я пошел, — главный инженер протянул руку, — если что, знаете, где мой кабинет. Вечером зайду, чтоб выпустить вас обратно. Работайте.

В яме под прессом уже горела переноска и шесть человек молча сидело на корточках, заворожено глядя, как в литровой банке булькает мутная темная жидкость.

— Это что за сборище? — Валера заглянул в люк.

Люди испуганно вскочили, но увидев штатского, расслабились.

— Начальник, холодно ж, а мы тут с семи часов. Надо пацанам погреться, чайку попить, — сказал Вася.

Валера узнал его по отсутствию переднего зуба (в остальном, все они были одинаково одетые, налысо постриженные, с серыми землистыми лицами).

— Кончай базар. Работать надо.

— Так мы сейчас; вот, только… — засуетился Вася, — это ж чай, начальник.

Откуда-то появились кружки. К банке потянулись жадные руки… Выпрямившись, Валера повернувшись к Коле.

— Натуральные саботажники, ведь пока идет монтаж, у них ни плана по выработке нет, ни дневного задания. Они до конца срока готовы сидеть в яме и хлебать чафир. Лафа, да и только!

Коля лишь молча хлопал глазами. Что он мог ответить, если не понимал ценностей мира, в котором они оказались? Перед ним стояли свои задачи, требовавшие решения.

— Не сопрут? — спросил он, видя, как Валера вешает куртку на кусок проволоки, торчащий из стены.

— Куртку не сопрут, — Валера покачал головой, — куда в ней тут идти? А продать некому.

— Ну да… — Коля повесил свою рядом, оставшись в свитере и «рабочих» джинсах.

Из-под пресса один за другим стали вылезать «слесаря». Их глаза смотрели на чужаков с таким наглым презрением, что Коля усомнился, возможно ли вообще управлять людьми, у которых в каждом движении, в каждом плевке или судорожной затяжке сквозило неукротимое упрямство и полное пренебрежение к жизни. Да они на все пойдут! Что для них какая-то поганая медная трубка?..

Наконец из ямы появился последний заключенный, даже на первый взгляд странным образом отличавшийся от остальных. Нет, не одеждой или прической, и даже не тем, что казался гораздо старше прочих, а именно взглядом, спокойным и равнодушным, казалось, утратившим все человеческое. Коля никак не мог от него оторваться, а старик, вроде не замечая этого, продолжал созерцать свою неведомую даль.

— Работы надо закончить максимум за неделю, — объявил Валера, — управитесь раньше, походатайствую о поощрениях. Всем ясно?

— Начальник, мы ж не фраера — мы не подведем, но если ты нас кинешь, так мы знаем, где тут чего открутить. Он что у нас первый, пресс этот? — Вася довольно ухмыльнулся.

— А вот пугать меня не надо. Все равно я вас не боюсь.

При этих словах «тренера» Коля зажмурился, представив, как зеки сейчас кинутся на них, но к его удивлению никто даже не сдвинулся с места.

— Итак, — продолжал Валера, — я вам тут не братан, не адвокат и не исповедник, а начальник; такой же, как ваш отрядный, поэтому без глупостей. Для начала ставим привод.

Он обернулся, делая знак крановщику. Где-то под крышей лязгнуло, и мощная ферма, казавшаяся частью цеховых опор, двинулась вперед.

— Один останется внизу стропить, остальные — наверх. Сейчас покажу, что надо делать, — не дожидаясь ответа, Валера стал ловко карабкаться по дрожащей металлической лестнице.

Коля подумал, что на траверсе и так тесно для шести человек, поэтому если еще он влезет туда, то будет только мешаться. Заложив руки за спину, он молча наблюдал, как медленно раскачивается тяжелый крюк.

…А если он опустит его мне на голову? Ведь ему ничего не стоит. Наверняка крановщик тоже какой-нибудь убийца, а тут производственная травма с летальным исходом… На всякий случай Коля отошел в сторону, а старик, оставшийся за стропальщика, продолжал невозмутимо сидеть на корточках, не обращая внимания на происходящее. Коля подумал, что не знает, в какой форме отдают здесь приказы, а крюк уже замер в ожидании, повернув в его сторону гордо задранный нос.

…Ну и черт с ним!.. — разозлился Коля, скорее на себя, чем на зека. Надев валявшиеся на полу рукавицы, он сам протянул стропы под приводом, накинул петли на крюк, подсунул деревянный брусок, чтоб не ободрать краску и молча махнул крановщику. С ним все обстояло проще, чем с этим стариком, демонстративно не желавшим работать.

Перекошенная массой маховика конструкция, оторвалась от земли, а старик продолжал безучастно сидеть, разглядывая пол. Это не просто раздражало, а бесило — …ладно, не хочешь работать, так хоть смотри, что делается у тебя над башкой!.. — подумал Коля.

Привод уже висел над прессом, направляемый десятком рук, когда он все-таки подошел к старику, решив культурно объяснить, что его приставили сюда не разглядывать бетонный пол, а заниматься монтажом, но вдруг почувствовал, что произнести это не поворачивается язык; и, вообще, пресс — такая ерунда, по сравнению… по сравнению с чем? Один взгляд на Васю и остальную команду вызывал в Коле определенный страх, а от старика, вроде, исходило внутреннее тепло, не подтвержденное, правда, никакими внешними проявлениями. Странное ощущение чужой заботы мгновенно убивало желание устраивать «разборки».

— Как вас зовут? — спросил он, хотя это и не имело для него никакого значения.

Старик поднял голову. Посмотрел ничего не выражавшими глазами и молча ткнул в бирку, пришитую на груди.

— Но ведь «2862» не ваше имя, правда?

Старик не ответил, снова склонив голову, превратившись в большую нахохленную птицу.

— Эй! Колюх!! — раздался сверху неожиданный, как раскат грома, окрик Валеры, эхом отразившийся от бетонных стен, и Коля испуганно вскинул голову, — я сейчас опущу, а ты перецепи поровнее! Мы в дырку никак попасть не можем!.. Майна!

Привод резко дернулся и стал быстро приближаться к земле. Коля огляделся, ища старика, но тот исчез. В это время маховик с хрустом расплющил деревянные брусья. Троса ослабли, и Коля без труда сдвинул их вправо.

— Вира! — крикнул он.

Привод снова пополз вверх, но Колю это уже не интересовало; мысль о том, что «железка» может рухнуть ему на голову, тоже больше не возникла — он оглядел монтажную площадку, обошел вокруг пресса, заглянул в яму, но старика не обнаружил; зато вернувшись на исходную точку, вдруг увидел его, мирно сидевшего в прежней позе. Казалось, за все это время он даже не шевельнулся.

— Где вы были? — обалдело спросил Коля, но старик, как в прошлый раз, лишь молча поднял голову, — вас ведь здесь не было минуту назад!..

— А куда я могу отсюда деться? — неожиданно произнес он.

— С зоны вы никуда не денетесь, но где вы были только что?

Старик вернулся к изучению пола, показывая, что объяснений давать не намерен. Возникла совершенно дурацкая пауза. Коля обошел старика, разглядывая со всех сторон, как некий неодушевленный предмет. Нет, внешне он ровным счетом ничем не отличался от тех пятерых, которые наверху, матерясь, гремели гаечными ключами, и, тем не менее… может, дело в том, что любой проблеск загадочного в той или иной степени притягивает каждого человека?..

— За что вы здесь? — Коля решил начать с другого конца, хотя и понимал, что задавать такой вопрос не только бестактно, но в какой-то степени даже неправомерно; и ответ получил абсолютно прогнозируемый.

— Ни за что. Теперь я знаю, сколько преступлений совершается в мире, поэтому вынужден находиться здесь.

В сознании возникли странные ассоциации. Ни сейчас, ни когда-либо позже Коля не смог объяснить их происхождения, если, конечно, не пытаться притянуть полузабытые впечатления от «Занимательной библии».

— Вы что ж, Бог?.. — фраза вырвалась непроизвольно, но произвела на старика неожиданный эффект — он вновь поднял голову; взгляд наконец сфокусировался на Коле, вернувшись из невидимой дали.

— А почему бы нет? — он даже улыбнулся, — если в каждом из нас сидит божественная искра, значит, каждый из нас немножечко Бог.

— И все-таки за что вы здесь? — Коля решил, что ему наконец удалось найти контакт.

— Я ж сказал, ни за что. Свою вину я давно искупил…

— …Колюх! Воздухопровод давай сюда! — раздалось сверху, — вон, в углу лежит!

Коля раздраженно оглянулся. Какой воздухопровод? Причем здесь воздухопровод?.. Тем не менее пошел к куче зеленых труб, перевязанных толстой проволокой. Несколько слесарей спустились, чтоб помочь ему, а Валера, перегнувшись через ограждение, командовал, какие следует подать наверх, какие опустить в яму, а какие просто оставить у пресса. Потом он распределил людей. Таким образом Коля вместе с Васей оказался в яме, под прессом. Вася первым делом опустился на корточки и закурил.

— Передохнем, начальник, — сказал он, скорее, с утвердительной, нежели вопросительной интонацией.

Коля не возражал. Ему требовалось время, чтоб самому разобраться, куда какая труба идет, ведь до сих пор он видел «пневмопривод нижних выталкивателей» только на схеме. Пристроился рядом с Васей и поднял голову, пытаясь по прикрученным сборщиками скобкам, определить трассу трубопровода. Старик с его странными исчезновениями и непонятными словами отошел на второй план.

— Чего смотришь, начальник? — Вася ехидно прищурился, — я без тебя знаю, как их поставить. Это новый цех, а у нас есть еще старый. Там тоже одни пресса. Я их уже шесть лет обслуживаю. Я про них столько знаю, чего и ты не знаешь.

— Ты здесь шесть лет?.. — Коля посмотрел на него с ужасом и уважением одновременно. Ему казалось, что за шесть лет он бы непременно умер в такой обстановке.

— Шесть лет, как с куста, — Вася улыбнулся, демонстрируя дырку между зубами. В нем сразу пропала «звериность», до этого так пугавшая Колю — рядом с ним сидел обычный человек, совершивший какую-то ошибку и теперь покорно, но с чувством собственного достоинства расплачивающийся за нее.

— Вась, а за что ты здесь? — спросил Коля осторожно.

— Да ни за что, — Вася сделал последнюю затяжку. «Бычок» уже не помещался в пальцах, и он выстрелил им в угол ямы, — на машине ехал и сбил сопляка какого-то. Я-то знаю, что не виноват. Он пьяный был, но у него крутые адвокаты — вот меня и закрыли на червонец.

— Десять лет за случайный наезд?! — изумился Коля, но тут же вспомнил множество материалов о беспределе, творящемся в милиции, и понял, что возможно все.

— А как ты хочешь? Я ж говорю, там за него такие фамилии встали! Хорошо, хоть «вышку» не назначили… Дай сигаретку, а то своих… — он показал испачканную маслом пачку «Примы».

— Возьми, — Коля протянул «Золотую Яву».

— Всю отдаешь? — Васины глаза жадно блеснули, — давно я таких не курил.

— Бери всю. У меня еще есть.

— Спасибо, начальник.

Пачка так быстро исчезла в Васином кармане, что Коля даже не успел ничего заметить.

— …Ну, как тут? — в люке возникла голова Валеры.

— Ща, начальник, все будет, — Вася поднялся.

— Колюх, ты разобрался? — Валера не обратил на зека никакого внимания.

— Все нормально.

— Ну, давайте, — голова исчезла.

— Тут еще уголок должен быть, — Вася взял самый короткий сгон, — может, наверху забыли, начальник? Я сейчас гляну, — он ловко выбрался из ямы.

…Господи, неужто мир устроен так гнусно и несправедливо? — подумал Коля, оставшись один, — бред ведь! Так живешь-живешь, а потом вильнул рулем не в ту сторону… Ему вдруг стало душно в тесном бетонном склепе. Поднявшись по грубо сколоченной лестнице, он увидел сидевшего на корточках старика, который смотрел на него внимательно и печально. Коля растерялся. Что сказать, он не знал, но и молча выдержать этот взгляд тоже не мог. Вновь спрыгнул в яму; схватился руками за железное тело пресса, словно пытаясь впитать от него энергию свободного мира.

…Как все это ужасно!.. Валерка сказал, неделя… Да за неделю тут с ума сойти можно!.. А они сидят годами!..

Уголки нашлись, но с монтажом пришлось провозиться до самого вечера — то резьбы оказывались забиты, то выяснилось, что одного прогона все-таки не хватает; пришлось даже подключать к поискам главного механика, но оказалось, что проще отрезать новую трубу.

Во время этих вынужденных простоев Валера решил подключить электрошкаф, что было весьма кстати, иначе б Коля просто не знал, куда деться; забился б в яму и сидел там, как зверь в норе, потому что общение с заключенными его угнетало. Он почему-то невольно представлял себя на их месте и от этого приходил в ужас; в голове крутились бредовые идеи организации массового побега или привлечения столичных адвокатов для пересмотра дел, ведь наверняка половина, как и Вася, находились здесь несправедливо. …Только денег на адвокатов у меня нет — значит, надо придумать что-то другое… а что?..

Спасибо Валере, постоянно сбивавшему его с подобных «благородных» мыслей, заставляя разбирать схемы.

Когда стало казаться, что день бесконечен, появился главный инженер. При виде погон заключенные вытянулись, даже прекратили ругаться и вновь превратились в единую серую массу. Старлей обошел вокруг пресса, поговорил с Валерой и явно остался доволен проделанной работой, потому что по дороге к спасительным воротам успел рассказать два анекдота и случай из жизни о том, как зеки, собрав вертолет, пытались перелететь через стену. Что такое возможно в этих адских условиях, Коля, естественно, не поверил, посчитав историю третьим анекдотом.

Расстались они перед конторой, когда появившийся автобус гостеприимно распахнул двери в ожидании пассажиров.

— Ну, что? — спросил молчавший до того Валера, плюхаясь на сиденье. Вольный воздух сразу создавал другое настроение; даже усталость, вроде, проходила, — домой?

— Так в магазин еще надо — еда-то закончилась.

— В магазин, само собой.

Сошли они там же, где и вчера, и нырнули в тот же гастроном. Коля остановился перед бакалейным отделом, внимательно разглядывая витрину.

— А здесь тебе чего надо?

— Ничего. Просто смотрю.

— Вот и нечего торчать возле прилавка с чаем, если ничего не надо, — посоветовал Валера, — мы же вчера обсудили эту тему.

— Но я ничего не покупаю. Я просто смотрю. Нельзя?

— Нельзя, дурья башка! Весь этот городок кормится от зоны. Тут ничего больше нет, понимаешь? Поэтому все давно знают, кто мы такие, куда приехали, зачем приехали. Они здесь стучат друг на друга хуже зеков. Ты чек в кассе пробить не успеешь, как нашему другу полковнику уже все доложат. Пошли. Незачем гусей дразнить.

— Бред какой-то, — пробормотал Коля обиженно, — с чего ты взял, что я собираюсь его покупать?

— Взгляд у тебя такой! Жадный, как у зека.

Они быстро сложили в пакет апробированный вчера набор продуктов и сразу вышли.

…Там и покупателей-то нет — кто «стучать» будет? — подумал Коля, — Валерка, конечно, классный парень, но уж больно осторожный. Не думал, что он так всего боится…

До площади они шли молча, а там Коля вдруг остановился у двери кафе; происходившее внутри, скрывали шторы, но негромкая музыка слышалась отчетливо.

— Может, зайдем?

— Потом как-нибудь, — Валера вздохнул, — неизвестно, сколько еще здесь жить, так что пока свободных денег у нас нет.

— Думаешь, там так дорого? Блин, столица какая…

— С другой стороны, — продолжал рассуждать Валера — чувствовалось, что ему тоже хотелось кардинально сменить обстановку, — может, ты и прав. Но лучше поужинать дома, а потом спустимся и глянем, что там за народ отдыхает. Вариант?

— Вариант.

…Деньги… все всегда упирается в эти чертовы деньги, — подумал Коля, — а ты не хочешь их зарабатывать, даже когда они сами в руки плывут… тоже мне, «тренер»…

Они подошли к гостинице, когда Коля снова остановился.

— Черт, совсем забыл! Сигареты ж закончились — Вася, козел, пачку «расстрелял». Я сейчас, пока ты плескаться будешь.

— Ну, беги, — Валера забрал пакет с продуктами, — только, смотри, без глупостей.

— Ты что? — Коля сделал удивленное лицо, — мне ж сигарет…

Вернулся он быстро, потому что когда Валера вышел из ванной, напарник уже резал колбасу.

— Кушать подано, — объявил он весело, — помоюсь потом. За сегодня не успел особо испачкаться.

Продолжительный ужин с тостами и воспоминаниями на этот раз не получился, так как впереди маячила конкретная и весьма привлекательная перспектива; гораздо привлекательней, чем просмотр украинских фильмов.

Они даже не стали убирать со стола, и Коля сразу вытащил чистую, заботливо уложенную в пакет рубашку.

— Ну, ты пижон, — Валера засмеялся, — девочек будем снимать, да?

— Как получится, — Коля опустил глаза, но и без того было ясно, что это являлось его главной целью. В конце концов, не только ж во имя денег он оторвался от Любки — должно ж быть в жизни и еще что-то по-настоящему радостное.

Когда, спустившись вниз, они вновь оказались на улице, Коле показалось, что и погода улучшилась, и фонари светят ярче, и, вообще, все складывается замечательно. О зоне, отделенной от остального мира прочной стеной, можно было просто забыть, как и о прессе, и о медных трубочках, в которых лично он не видел никакой ценности. Зато перед ним сейчас предстанут новые люди, для которых он гость, приехавший в их «дыру» из большого Воронежа и уже поэтому должен быть интересен.

Пожилой гардеробщик, увидев их, приветливо улыбнулся.

— А мы вас еще вчера ждали, — он услужливо выложил на стойку два номерка.

— Почему вчера? — удивился Валера.

— Как почему? А больше у нас пойти некуда, поэтому все приезжие в первый же день идут к нам. А вы, вот, нарушаете традицию, — говорил он совершенно беззлобно, но от его слов становилось неуютно — вроде, за тобой постоянно наблюдают; получалось как бы продолжение той самой зоны.

Валера подумал, что лучше было б сидеть в номере и не высовываться — неизвестно ведь, как ведет себя этот Коля, если выпьет лишнего; он ведь сам рассказывал про драки и прочее. Однако музыка, доносившаяся из зала, и специфическая атмосфера, состоящая из запахов еды, стука вилок и негромких голосов, создавала настроение, расставаться с которым уже не хотелось.

Зал оказался маленьким — всего четыре столика и стойка, но даже на это ничтожное количество мест желающих не нашлось. В правом углу за уставленным закусками столиком, над которыми возвышалась литровая бутыль водки, сидели три солидных мужчины в костюмах и галстуках. (Валера вчера видел их в гостинице). Слева ужинали два «краснопогонных» капитана, наверняка с зоны. Никакими «девочками» здесь и не пахло.

— И на фиг мы сюда перлись? — растерянно спросил Коля.

— Не знаю. Пойдем обратно?

— Неудобно как-то — уже разделись. Давай часок посидим, выпьем чего-нибудь…

Они присели за столик, равноудаленный от остальных посетителей, и тут же возникла официантка — толстая, благодушная, как все хохлушки, державшая под мышкой папку с меню, а в руке блокнотик, совсем как в настоящих ресторанах.

— Ласково просимо, — она хотела положить папку на стол, но Валера остановил ее.

— Девушка, вообще-то мы сыты и зашли просто отдохнуть, поэтому принесите нам по салатику и грамм четыреста водочки.

— Берите уж бутылку, — она улыбнулась, уверенно переходя на русский.

— Пусть будет бутылка.

Официантка ушла, и оба, как по команде, закурили.

— Значит, так здесь отдыхают, да? — вздохнул Коля разочарованно.

— Ты ждал чего-то другого?

— Ладно, — Коля посмотрел на часы, — может, кто подойдет.

— Сомневаюсь. Кабак, небось, работает-то часов до десяти.

— Ну, хоть так посидим. Должен же я «проставиться» за первую командировку?

Поскольку больше обслуживать было некого, официантка с салатами вернулась почти мгновенно (судя по температуре, они, уже готовые, давно хранились в холодильнике); разложила вилки, открыла водку и пожелав приятного аппетита, удалилась.

— Ну, — Коля наполнил рюмки, — чтоб все у нас получилось!

— Да все получится, не переживай, — Валера выпил и резко выдохнул, — эти прессы, такая фигня, в сравнении…

— В сравнении с чем? — Коля наколол две горошины из салата и отправил их в рот.

— В сравнении… — Валера оглядел зал, но не нашел нужного сравнения, — ты никогда не думал, зачем мы живем? Одни считают, для работы; другие, для семьи; третьи, еще для чего-то, такого же маленького и незаметного. Но так не может быть…

— Почему?

— Не знаю, — Валера пожал плечами, — просто тогда как-то все бессмысленно получается.

— По-моему, очень даже здорово получается. Главное, как нас учили в школе? «…Чтоб не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» А для этого жизнь должна доставлять удовольствие.

— Так, понимаешь, потом удовольствие закончится, причем, одномоментно…

— Как-то рано ты о смерти стал думать, — Коля рассмеялся, вновь наполняя рюмки.

— Я не о смерти, я о жизни…

— Давай тогда верить в Бога, в загробную жизнь. Это тебя больше устраивает?

— А иногда мне начинает казаться, что так оно и есть, только объяснить я этого не могу. Вот, утром просыпаешься и кажется, что был где-то там… Этого нельзя вспомнить, нельзя осмыслить, но ощущение остается.

— Не, — Коля покачал головой, — я такого не понимаю и не чувствую. Может, молодой еще — не дорос, так сказать. А, может, просто глупый, но мне моя жизнь нравится, какая есть. А если что-то в ней не устраивает, я ее меняю — как сейчас, например, взял и сменил работу… Давай выпьем.

— …Вам что-нибудь еще принести, а то у нас кухня закрывается, — официантка неожиданно прервала их беседу.

— Нет, спасибо.

— Посчитайте нас, — сказал Коля.

— Двадцать три рубля сорок копеек, — отчеканила женщина, не задумываясь.

Оба полезли за кошельками, но Коля успел первым.

— Убери. Я заплачу. Я ж сказал, ставлю за первую командировку, — он извлек аккуратно свернутую в маленький квадратик бумажку. Развернул, разгладил на ладони и она приобрела облик «четвертного», с которого сурово смотрел фиолетовый Ильич, — прошу. Сдачи не надо, — он протянул купюру официантке.

Та посмотрела на него каким-то странным взглядом, но деньги взяла. Едва она отошла, Валера схватил Колю за руку.

— Откуда она у тебя?! Ты совсем дебил, что ли?!..

— Почему? — опешил Коля, — это мои деньги…

— Это Васины деньги! Ты за чаем бегал, а не за сигаретами!

— С чего ты взял?.. — Коля растерялся окончательно. Он ведь твердо знал, что «деньги не должны пахнуть», и на тебе…

— С того взял, что так сворачивают деньги только на зоне! Прятать удобнее! Бабы знаешь куда их засовывают?..

— Чего, правда?..

— Нет, шучу! Я ж говорил — без глупостей! Идем отсюда!

Гардеробщик, наверное, так и не понял, почему гости уходят такими недовольными, и подав им куртки, поспешил скрыться за вешалкой.

— Валер, но ведь ничего не будет, правда? — жалобно спросил Коля, когда они уже оказались на улице. Валера, быстро шагавший впереди по узкой дорожке, промолчал, — я не думал, что деньги так сворачивают только на зонах; я думал, это просто… Когда мы там, под прессом сидели, он мне о своей жизни рассказывал. Мне его так жалко стало. Представляешь, он какого-то пьяного на машине сбил и получил десять лет. Разве это справедливо?

— Кто, он? — Валера остановился и развернулся так резко, что Коля с ходу ткнулся в него, — я ж тебя предупреждал, что их нельзя слушать! На машине, говоришь, сбил? А я тебе скажу, что они с подельником вырезали семью, чтоб обчистить квартиру, и от «вышки» его спасло только то, что это первая «ходка». И дали ему не десять, а пятнадцать — мне опера сказали.

— Что, правда?..

Вид у Коли был настолько испуганный, что Валера смягчился, решив не добивать его окончательно.

— Ты понял, что ты дурак? — он поднял ладонь с растопыренными пальцами, — убил бы!..

— Понял, — Коля опустил голову, — и что теперь делать?

— Завтра вернешь деньги и все. Чай не вздумай тащить.

— Но может быть…

— Значит, ты ничего не понял, — заключил Валера и снова зашагал к гостинице.

В номер они поднялись молча. На столе осталась недопитая бутылка. У Коли возникло жгучее желание приложиться к ней, но он боялся еще сильнее разозлить «тренера».

…А, может… — Коля опустился на стул и закурил, глядя, как напарник переодевается, не обращая на него никакого внимания, словно в комнате больше никого и не было, — может, он просто трус? В конце концов, надо уметь рисковать, только тогда будут и деньги, и удача. Даже если все, что он говорил, правда, куда официантка побежит стучать среди ночи?.. Да и зачем ей это? Может, когда-нибудь она и обмолвится о происшествии, но это будет потом, когда мы давно уедем. А сейчас надо «ковать железо не отходя от кассы»! В конце концов, Вася не может меня кинуть — он же дал деньги вперед; он верит мне…

Валера разделся и выключил свет. Скрипнула кровать, зашуршало одеяло.

…Ах, так!.. — Коля встал и тоже принялся раздеваться; рука при этом сама потянулась к бутылке, — чтоб лучше спалось, а завтра все образуется… Он сделал большой глоток, поморщился и выкурив еще одну сигарету, тоже залез в постель. Приятное тепло, в сочетании с легким головокружением, унесли его далеко от зимы, от проклятой зоны с ее звериными законами в другое беззаботное время, когда гамак, привязанный между двух старых яблонь, казался огромным и залезать в него надо было, поднявшись на цыпочки.

Рядом, на корточках сидел Юрка — худой, белобрысый, с вытянутым прыщавым лицом. Он пытался выстроить в шеренгу оловянных солдатиков, но они падали на неровной земле, а гамак тихонько раскачивался, поэтому солдаты, то появлялись, то исчезали, сливаясь с травой своим зеленым обмундированием.

Наконец Юрке удалось их расставить. Правда, шеренга получилась кривой и больше походила на очередь за колбасой.

— Твари! Разве это солдаты? — сказал он зло и вдруг повернулся к удобно устроившемуся в гамаке Коле, — давай повесим каждого пятого?

— Зачем? — не понял тот.

— А в назидание другим! Солдаты должны ходить четким строем, чеканя шаг, а эти?.. Урки натуральные — (Юркин отец какое-то время сидел в тюрьме, поэтому Коля не стал спорить — ему было виднее, как выглядят «урки»), — покарауль, чтоб не разбежались, — Юрка вскочил и умчался в дом.

Пытаясь понять новую игру, Коля уставился на маленькие оловянные фигурки. Подпоясанные ремнями, в черных начищенных сапогах они сжимали крошечные автоматы, даже не подозревая о своей дальнейшей судьбе.

…Какая глупая игра, — подумал Коля, — никакие они не урки. Сам виноват, а теперь все сваливает на них…

Юрка вернулся с катушкой ниток и через несколько минут шесть солдат уже раскачивались на тонкой ветке, согнувшейся под их весом. Вдруг один, самый крайний, соскользнул и исчез среди путаницы стебельков.

— Назад! — заорал Юрка, хватая солдата вместе с пучком травы; сжал его в кулаке, — бежать хотел, сволочь?! Расстрелять!! — глаза его азартно блестели.

Коля с любопытством огляделся, пытаясь понять, как можно привести приговор в исполнение, но увидел солнце, поливавшее землю таким жаром, что та сделалась пепельно-серой и даже потрескалась; увидел пожухлые деревья, блеклую траву, засыпанные битым кирпичом дорожки и огромный тополь. Жаль, что к нему нельзя было привязать гамак — под ним всегда царила прохлада; даже жиденький кустик акации расправил листочки, выставив напоказ два запоздалых желтых цветка.

Юрка уверенно метнулся к тополю, словно давно приглядел место для казни; воткнул солдата в расщелину ствола и схватив камень, сильно ударил по дереву, но солдатик спокойно упал на землю, а из разбитой коры выступил сок. «Палач», опьяненный властью, снова схватил солдата и с силой швырнул об забор. На этот раз крошечная оловянная голова отлетела в сторону. Юрка поднял обезглавленное туловище и размахнувшись, зашвырнул «труп» на соседний участок.

— Так будет с каждым, — произнес он назидательно.

Коля понял, что игра закончена, но так и не уяснил ее смысл — в сознании сохранилась лишь последняя фраза…

Потом откуда-то всплыло воспоминание о чае и Васе, увязывая детство и настоящее в одну совершенно нелогичную схему. Причем тут обезглавленный солдат, Коля так и не понял, но внутри все сжалось. Лучше всего было б встать и выпить водки, чтоб растворить плотный комок страха, но ужасно не хотелось вылезать из постели. Если б кто-нибудь подал ему…

…Так будет с каждым… Главное, чтоб меня не оставили на зоне, а остальное неважно… Вдруг обезглавленное тело стало подниматься над забором, увеличиваясь в размерах; его одежда из нарисованной сделалась настоящей, со складки на рукавах, когда тело двигало руками. Коля подумал, что должен бы испугаться, но страха почему-то не было; наоборот, его охватила удивительная благость, а тело, закрывшее собой солнце, вовсе не казалось грозовой тучей. Но это был уже и не солдат в зеленой гимнастерке, которая превратилась в робу, такую привычную со вчерашнего дня; Коля даже видел номер на груди, но не мог разобрать его; зато он чувствовал, как сжимается его мир, заботливо укрытый серой пеленой. В ней было хорошо без палящего зноя, без мыслей о глупых играх, о недостигнутых желаниях, о пачках чая, лежащих в сумке; в ней не было вообще ничего, кроме состояния покоя и защищенности. Как жаль, что он не может видеть лица солдата — Юрка, гад, отбил ему голову. А, может, оно и к лучшему — если б он видел лицо, то стал бы искать конкретного человека, надеясь получить схожее ощущение, а найти его невозможно; потому и лица нет…

— Вставай, контрабандист! На работу пора…

Голос ворвался в сознание, мгновенно рассеяв не только общее состояние блаженства, но и мысли, ставшие вдруг смешными, как сам сон. Коля открыл глаза. Сначала ему показалось, что еще ночь, но в коридоре хлопнула дверь, за окном недовольно фыркнул автобус. Молча выбрался из постели и поплелся в ванную; как же он жалел о «сером облаке», став еще более одиноким и беззащитным, чем прежде!

Когда он вернулся в комнату, Валера курил в кресле.

— Не забыл? — сказал он, — отдашь Васе деньги и скажешь, что ничего не получилось, ясно?

— Ясно, — Коля покорно кивнул.

В автобусе они не разговаривали. Глядя в темное окно, Коля видел сосредоточенное отражение Валериного лица — наверное, он перестал злиться и теперь просчитывал возможные варианты; тогда даже хорошо, что он молчал вместо того, чтоб нагнетать обстановку.

Коля вздохнул; попытался представить Васину реакцию, когда будет возвращать аванс, но она могла быть одной, если это действительно неопытный водитель, и совсем другой, если хладнокровный убийца. …Нет, там кругом охрана. Не хочет же он, чтоб его расстреляли?.. Боже, когда ж мы уедем отсюда!.. Все начну с нового листа. Все-таки классная работа — можно каждый раз, вроде, переворачивать страницу, оставляя в памяти лишь строчку с названием города…

На этот раз главный инженер не ехал в автобусе, а ждал наладчиков у КПП. Они пожали друг другу руки, и Валера направился, было, к первой двери, когда караульный преградил дорогу.

— Пройдемте со мной.

Коля трусливо оглянулся. …Вон она, остановка, и автобус пока не ушел — еще не поздно бежать… Стоп!.. Зачем бежать — у меня ж ничего нет! Как вовремя Валерка отговорил меня!.. хотя, может, чай тут не причем, а просто это какая-нибудь плановая проверка?..

Их завели в тесную комнатку, где находился еще один солдат. Главный инженер вальяжно уселся на стол.

— Мужики, — он закурил, — я думал, вы взрослые люди и понимаете, где находитесь, а оказывается… Тут, знаете, сигнальчик поступил. Вы, конечно, не обижайтесь, но покажите-ка, что у вас в карманах.

— Пожалуйста. А в чем проблема? — демонстративно расстегнув куртку, Валера выложил ключ от номера, пачку сигарет с зажигалкой, паспорт и бумажник.

— Проблема не в вас, — главный инженер перевел взгляд на Колю, — вы, пожалуйста, молодой человек.

Тот дрожащей рукой выложил такой же безобидный набор.

— Это все? — караульный придирчиво оглядел Колю, потом взял его бумажник; не глядя отложил командировочное удостоверение, календарик, фотографию Любы; долго рассматривал купюры и, в конце концов, сложил их обратно. Проделав то же с Валериным бумажником, сгреб вещи в стол.

— Кроме сигарет, там вам ничего не потребуется, — голос его стал чуть более дружелюбным, — поэтому в целях безопасности оставьте все здесь. Будете уходить, я вам верну.

— Но деньги… — начал Валера.

— Да ничего не пропадет, не волнуйтесь, — перебил главный инженер, — так положено, а то народ ушлый — сопрут, например, паспорт и неизвестно, кто потом по нему жить будет; про деньги уж не говорю — их не пометишь.

Даже Валера не нашелся, что возразить, не говоря уже о растерявшемся окончательно Коле. Посчитав, что формальности соблюдены, главный инженер встал, хлопнув себя по коленям.

— Все, ребята, пошли. Извините, конечно, но здесь все-таки строгий режим. Это я для тех говорю, кто еще не понял.

Они дошли до цеха, причем, главный старался идти впереди, видимо, избегая лишних вопросов, хотя их никто и не собирался задавать. Все было предельно ясно, кроме одного — что делать с Васей.

Запустив наладчиков в цех, главный пошел дальше, а они остановились у двери, глядя друг на друга.

— Доигрался? — с усмешкой спросил Валера.

— И что делать? Как деньги-то отдать?

— Вот уж ее знаю.

А улыбающийся Вася уже спешил навстречу.

— Ну что? — спросил он, и все поняли, о чем идет речь.

— Ничего, — ответил Валера, — пошли работать.

Еще вчера пресс представлялся Коле просто недоделанной машиной, у которой через неделю закрутятся шестерни, заходит ползун; но это было вчера, а сегодня, по странной ассоциации, он превратился в мертвое существо — к нему даже не хотелось прикасаться, как к лежащему в гробу покойнику. Двигавшиеся вокруг безмолвные фигуры в серых бушлатах казались муравьями, ползавшими рядом с трупом, а тишина напоминала склеп… или, скорее, храм. Трубы, которые не успели установить, лежали на прежних местах, гаечные ключи тоже; со станины свисала промасленная ветошь — все замерло в этом храме, позабытом Богом.

Коля зажмурился; мотнул головой, пытаясь прийти в себя, но помог ему уверенный голос «тренера».

— Хватит сопли жевать — начинай-ка ставить смазку. Бери питатели и дуй наверх, — он повернулся к зекам, — а вы заканчивайте воздухопровод. Чего ждете?

Пока Коля соображал, какую из сваленных в кучу зеленых панелей надо поднять на траверсу, подошел Вася.

— Я помогу, начальник.

— Ты лезь в яму и крути трубы! — приказал Валера.

— Она ж тяжелая — чего одному корячиться?

— Для тяжелых есть кран!

Но Вася, упираясь локтями в ограждение, уже полез по узкой лестнице, и Валера вздохнул, понимая, что человеку без погон здесь вряд ли удастся диктовать свои условия.

— Лезь, — он повернулся к Коле, — разбирайтесь сами.

Коля поднял голову, глядя на гладкие подошвы сапог с точечками гвоздей, замасленные штаны и руки с побелевшими от напряжения пальцами. …Хоть бы он сейчас поскользнулся и сорвался вниз!.. Не насмерть — пусть просто попадет в больницу и пролежит до нашего отъезда. Во, идеальный вариант! Ну, поскользнись, поскользнись…

Но Вася оказался ловким, как кошка, и через пару минут гулкий удар известил, что панель благополучно доставлена на место. Пожелание не сбылось. Опустив голову, Коля подошел к лестнице; схватился за поручни; оглянулся — Валера, как ни в чем ни бывало, гремел железом, разбирая оставшиеся детали.

…Господи, помоги мне, — неожиданно подумал Коля, не имея в виду, ни конкретного бога, ни конкретной помощи. Наверное, подобная фраза автоматически приходит на ум в мгновения, когда сам человек уже не знает, что делать.

Он вылез на траверсу и огляделся. Как на ладони, открывался пустой цех с готовыми фундаментами под новые прессы; крошечный Валера копошился в углу…

Вася курил, сидя на крышке привода. Конечно, он все предусмотрел правильно — наверху общаться гораздо удобнее, чем в яме, куда можно заглянуть неожиданно. Здесь грохочущая лестница всегда предупредит о появлении «третьего лишнего».

— Давай, — Вася протянул руку.

— Знаешь, не получилось, — выдавил Коля.

— Как это? Ты ж обещал; я тебе деньги дал.

— Деньги заставили оставить на КПП. Я завтра верну их.

— Да не нужны мне деньги! Мне нужен чафир, — Васины глаза недобро сверкнули, и Коля решил, что, скорее всего, Валера прав, и никакой это не шофер-неудачник.

— Я не могу ничего пронести, — Коля развел руками, — нас сегодня обыскивали.

— Меня это не касается, — Вася закурил новую сигарету, — тут свои законы — тут «общак», понимаешь? Две пачки я уже сегодня должен туда отдать, и не хочу, чтоб меня «опустили» или засунули «перо» в бок. Я обещал им, ты обещал мне, вот и выкручивайся как хочешь.

— Но как?.. — Коля растерялся окончательно — он даже не предполагал, что все настолько серьезно.

— Это твои проблемы, — Вася пожал плечами, — «счетчик» у нас включают быстро. Значит, чтоб нам разрешить ситуацию, завтра принесешь, либо еще пять пачек, либо пузырь водки.

— Водку я, точно, не понесу! — испугался Коля.

— Как знаешь. Хотя водку носить проще, — Вася полез под бушлат и извлек обыкновенную медицинскую грелку, — заливаешь, засовываешь под ремень, и ничего не видно.

Коля смотрел на качавшийся перед глазами бордовый резиновый сосуд. …Откуда он у него? Почему здесь? Он что, всегда носит его с собой?.. — и вдруг нагромождение необъяснимых случайностей естественно и прочно сложилось в единственно возможную конструкцию, — конечно! Все ж подстроено! И ни при чем здесь официантка — заложил-то меня сам Вася!..

— Я вообще ничего не понесу, — объявил Коля твердо, насколько позволил ему страх, — верну деньги и на том закончим.

— Нет, браток, — Вася усмехнулся, — у нас так не делается. Ты что ж, хочешь меня подставить перед корешами? Да ты сгниешь на этом прессе, пока запустишь его! А еще может током ударить; триста восемьдесят вольт — не шутка. Или упасть чего может на голову — знаешь, бывает ребята «наживят» деталь, а затянуть забудут. Так что уж постарайся не облажаться.

Коля почувствовал, что если и дальше будет слушать угрозы, растворяя свою волю в безжалостном взгляде зека, то просто расплачется и упадет на колени, вымаливая прощение. …Блин, да что я! Я ж здоровее! Сейчас дам в лоб!.. — Колины глаза сощурились, верхняя губа по-звериному поднялась…

— Ты что, браток? — Вася встал, — сам вляпался, а теперь ноздри дуешь? Я тебя предупредил, а ты соображай.

…А если действительно врезать ему так, чтоб он полетел вниз? С такой высоты на бетонный пол — сразу все проблемы разрешатся; и никто не увидит — упал, да упал…

Но момент был упущен. Вася уже взялся за поручень.

— Крути смазку, — он презрительно усмехнулся, — я вернусь.

Сапоги загрохотали по железным ступеням. Сначала исчезли Васины ноги, потом грудь, плечи и наконец его довольная рожа. Глубоко вздохнув, Коля опустился на крышку, где только что сидел Вася; закурил, глядя на свои подрагивающие пальцы.

…Валерка, сука, бросил… сам, блин, разбирайся… Главный инженер? Да они все тут заодно! Если б хотел помочь, то просто тихонько предупредил, а не устраивал фарс с обыском. Ему надо поймать меня — может, по «их законам» за бдительность ему повесят лишнюю звездочку. И что делать?.. — мысль о том, чтоб откупиться, уже не возникала, — теперь этот гад будет доить меня до конца… а в чем конец? Конец командировки? Но Васиными стараниями она может тянуться бесконечно долго. А тогда в чем? Убивать меня Васе, пожалуй, не выгодно — тогда ж не будет ни чая, ни водки, ничего. А что он может сделать мне?.. — раздавив окурок, Коля склонил голову, закрыл глаза и вдруг вспомнил, — «будь осторожнее…» Кто-то ведь предупреждал меня. Только куда он делся, мой ангел-хранитель?.. Хотя, ангелов не бывает — наверное, это интуиция, которую я не захотел слушать… а если б все-таки был ангел? Что б он сделал? Укрыл меня, как сегодня ночью, своим серым плащом и унес с этой зоны в другую командировку? Например, к морю, где сейчас тепло и зеленеют пальмы, где платят хорошие деньги и можно вечером гулять по набережной…

Грохот лестницы мигом разрушил начавшую складываться радостную картинку. Сердце сжалось. …Вася или Валера?.. Впрочем, какое это имеет значение?..

Над лестницей возникла голова. Сначала Коля даже не понял, кто это, и только когда появилась фигура целиком, узнал странного старика, предпочитавшего номер своему имени. Старик молча подошел к панели питателей и с трудом подняв ее, опустил на торчащие снизу шпильки.

…Ну да, надо работать! — встрепенулся Коля, — чем быстрее закончим, тем быстрее свалим, — наклонился, помогая посадить панель на место, — интересно, кто его послал, Валерка или Вася?.. Ни фига, Валерка прав — никаких лишних вопросов, никаких разговоров с этими «волками»…

Старик вытащил из кармана пригоршню штуцеров, от которых потом по прессу разбегутся пресловутые медные трубки, сдул с них табачные крошки и начал не спеша вкручивать в соответствующие отверстия. Коля отступил, подозрительно глядя на его уверенную работу. Сам-то он еще даже не знал, что, оказывается, и диаметры у них разные, и резьбы тоже.

…Все равно буду молчать, — решил он, — пусть пашет, — достал сигарету, — имею я право перекурить или нет?..

— Я ж предупреждал тебя, — старик на секунду поднял голову и тут же вновь склонился к питателям.

— О чем? Когда? — не понял Коля.

— Разве нет? Ну, значит хотел это сделать, — по дрогнувшим плечам Коля понял, что старик усмехнулся.

— Ни о чем ты меня не предупреждал!

Коля вдруг вспомнил сегодняшний сон, отличавшийся от прочих, которые он видел до этого — там его действительно о чем-то предупреждали, но какое отношение это могло иметь к старому зеку? …А о чем мы с ним вчера говорили?.. — тогда разговор казался настолько незначительным, что никак не хотел восстанавливаться в памяти, — что-то о боге и прочей ерунде… а если это не ерунда? Тогда это шанс, — Коля поднял глаза к потолку, — Господи, неужели тебе трудно отыграть все на пару дней назад? Больше я ни о чем не прошу. Тебе ж это не сложно, зато я поверю в тебя и всем расскажу, что ты существуешь!..

Внизу со звоном упал гаечный ключ.

…Знамение!.. Хотя, о чем я? Какое, к черту, знамение?..

Старик закрутил последний штуцер и вытер руки; достав сигарету, не спеша закурил.

— Дальше что?

— Дальше?.. — Коля и сам не знал, что дальше — это знал только Валера, оставшийся внизу. Коля посмотрел на часы. …Только двенадцать. До вечера еще о-го-го!.. Интересно, внизу они много сделали? Хорошо бы сегодня все закончить, только ведь так не бывает…

Вновь завибрировала и загудела лестница. Коля не успел ни о чем подумать, когда над площадкой появилась рука со связкой приводных ремней, а за ней голова Валеры.

— Сейчас пришлю Васю — натянете ремни, а я там электрикой занимаюсь.

— А почему Васю?

— Потому что, как выяснилось, он один хоть что-то понимает в технике, а остальные — стадо баранов.

— Почему один? Вот еще дед… — начал Коля, но Валерина голова уже исчезла.

Коля оглянулся. Старик сидел на прежнем месте и не моргая смотрел в пространство. Что-то присутствовало в его взгляде успокаивающее, похожее на серое ночное облако…

Вася не заставил себя ждать. Поднявшись наверх, он сразу повернулся к Коле (казалось, старика он не заметил вовсе или тот занимал в зоновской иерархии настолько низкое положение, что на него и не стоило обращать внимания); отбросив ногой ремни, он сразу перешел к делу.

— Так на чем мы порешим? — спросил он, словно разговор между ними и не прерывался, — чай или водка? Или мы обдерем этот пресс так, что одна станина останется? Ты соображай, браток, а то мне вечером надо что-нибудь сказать корешам.

Коля оглянулся, словно ища поддержки у старика, но тот даже смотрел в другую сторону.

…Все сволочи! — разозлился Коля, — но ничего вы от меня не добьетесь такими методами, а понты гонять я тоже умею. Хрен с теми трубками! Снимайте! Сами потом новые купите!..

В это время старик неожиданно поднялся и подхватив ремни, потащил их к двигателю.

— Ладно, не буду торопить, — сказал Вася неожиданно миролюбиво, — до вечера время есть. Я пошел вниз, а ты соображай — кореша ждать не любят.

Коля вдруг почувствовал, что угрозы его больше не пугают. Видимо, мысли достигли нижнего предела и катиться дальше им было некуда — оставалось, либо продолжать пребывать в этом угнетенном, убивающем человеческую сущность состоянии, либо пытаться медленно подниматься, потому что даже в самом закоренелом, загнанном жизнью пессимисте живет надежда на лучшее. А Коля к тому же никогда не считал себя пессимистом.

Старик подошел к ограждению, держа первый ремень, и Коля встал рядом, чтоб понять, как, казалось бы, маленький ремень надевают сначала на огромный маховик, а потом еще и на шкив; Вася за это время подтащил лестницу, прислонил ее к стойке и забрался на верхнюю ступеньку.

— Давай! — он вскинул руки, собираясь схватить жесткую, не желавшую провисать петлю; старик же, опускавший ремень, будто дразнил его; казалось, еще мгновение, и он расхохочется, крикнув: — А ну-ка, отними!..

Вася поднялся на цыпочки. Центр тяжести сместился, и лестница плавно поехала по стойке. Васины пальцы судорожно ловили гладкую поверхность, ища, за что б схватиться, и тут лестница рухнула; вместе с грохотом падающего тела послушался многоэтажный мат. Коля смотрел вниз и не верил своим глазам — это ж было лишь продиктованное отчаянием желание, спонтанное и не имеющее под собой никакой реальной основы, а каким бы сильным не являлось желание, оно не может исполниться так быстро и просто. Тем не менее, он ясно видел неподвижное тело, лицо с широко раскрытыми глазами и исказившимся ртом.

— Спина… твою мать!.. — стараясь подняться, тело сбросило с себя лестницу, но со стоном вновь распласталось на полу.

Крики и топот шагов оживили картину. Теперь Коля наверняка знал, что все это произошло на самом деле и, главное, он здесь совершенно не при чем! Это старик держал ремень так, что до него нельзя было дотянуться! Коля повернул голову к своему избавителю, но рядом никого не оказалось. Зато загрохотала лестница — видимо, старик помчался вниз, чтоб принять участие в оказании первой помощи и таким образом хоть как-то загладить свою вину. …Хотя вряд ли «кореша» простят его, — подумал Коля, — но это уже их проблемы…

Минут через пять прибежали солдаты. Они выстроили оставшихся заключенных перед прессом и стали громко выяснять, что произошло. Серые фигурки съежились под их окриками, но старика среди них почему-то не было.

…Может, спрятался в яме или еще где-нибудь? — Коля оглядел цех с высоты траверсы, — глупо; все равно найдут, — увидел Валеру, невозмутимо курившего возле электрошкафа; потом появились еще два зека с носилками и с ними офицер. Они грубо погрузили стонущего, матерящегося Васю и унесли; следом конвоиры увели всю бригаду.

— Чего ты там сидишь? — Валера подошел к лестнице, — слезай! — и когда Коля неуклюже сполз вниз, похлопал его по плечу, — а ты молодец. С ними так и надо.

— Это не я, — Коля оглянулся, продолжая высматривать старика — его ведь не увели с остальными.

— Конечно, не ты, — Валера засмеялся, — уважаю. Из любого дерьма, в которое сам вляпался, надо самому и выход найти.

Коля хотел повторить, что он здесь вообще не при чем, но в это время хлопнула дверь, и в проходе появилась подтянутая фигура главного инженера.

— Ну что, ЧП? — спросил он весело, совсем не подобающе ситуации.

— Да, вроде, — Валера пожал плечами, — за ними ж не уследишь. Они как мартышки везде лезут и никакой техники безопасности. Для них это вроде западло, как-то страховаться.

— Ерунда, — главный махнул рукой, — живой и ладно. Может, он специально прыгнул, чтоб в лазарете месячишко отдохнуть — тут такое бывает. Тут иголки глотают, чтоб язву спровоцировать, а это, можно сказать, «на боевом посту» — это ж за счастье!.. Значит так, ребята, на сегодня заканчивайте, а то сейчас опера придут — будут следственные мероприятия проводить; вам это ни к чему. Отдыхайте, а завтра, как обычно; утром у вас будет другая бригада, и вперед. Пойдемте, я вас выведу.

Коля почувствовал, будто жизнь начинается заново — новая бригада, новые отношения. Уж теперь-то он научен горьким опытом и не поддастся ни на какие провокации. Жаль было только старика — с ним и работалось хорошо, да и хотелось отблагодарить за эффектное завершение «чайной эпопеи».

— Товарищ старший лейтенант, — сказал Коля, когда они остановились у КПП, собираясь прощаться, — а нельзя ли оставить одного человека из старой бригады?

— Кого? — удивился главный инженер.

— Я не знаю имени, но номер у него на бушлате — двадцать восемь… кажется, шестьдесят четыре… или сорок шесть… Старик такой; он прекрасный специалист и человек спокойный.

— Подожди. Такого номера не может быть. У нас в колонии всего шестьсот человек.

— Но я помню четырехзначный номер. Двадцать восемь…

— Говорю, такого не может быть! Я всех их знаю — три года отрядным служил, пока институт не закончил. Что-то тебе померещилось.

— Значит, померещилось, — растерянно согласился Коля.

— Все, ребята, до завтра. Пойду разбираться с этими сукиными детьми. Кстати, автобус будет только к концу дня, но, вон, видите, прапорщик у «Жигулей» крутится? Подойдите, он вас до города бросит. Скажите, я попросил, — старлей улыбнулся по-мальчишечьи задорно, как в самый первый день, да еще подмигнул при этом. Коля даже усомнился, он ли утром сидел в караульном помещении, инициируя обыск.

Прапорщик согласился без возражений. По-видимому, он сам был не прочь пообщаться с новыми людьми, и Валера с удовольствием поддержал дежурную беседу о воронежских ценах и тяжелой жизни наладчиков. Коля слушал их болтовню, тупо глядя в окно и пытаясь понять, в чем ошибся. Может, четвертая цифра была просто масляным пятном?..

Прапорщик довез их до самой гостиницы; не выходя из машины, махнул рукой и развернулся, чтоб вернуться в колонию.

События сегодняшнего дня, закружившие Колю, словно шторм утлую лодчонку, но все-таки прибившие к счастливому берегу, требовали выплеска радостных эмоций.

— Может, поужинать в кафе? — предложил он, — неохота в магазин тащиться, — а в тайне подумал: …Вдруг появятся и женщины, если уж судьба начала преподносить мне подарки?..

— Давай. Сегодня у тебя меченых денег нет?

Коля уставился на Валеру, не зная, то ли пошутить, то ли разозлиться, поэтому лишь несколько раз беззвучно открыл рот, подбирая нужные слова.

— Ладно, — Валера засмеялся, хлопнув его по плечу, — это я так, на всякий случай. Ты у нас теперь стреляный воробей. Только пойдем сначала хоть помоемся.

Когда они поднялись в номер, Коля сразу направился в ванную. Ему казалось, что избавившись от запаха масла, он и сам превратится в нового человека. Быстро сбросил одежду, придирчиво осмотрел себя в зеркале, висевшем над раковиной, и взгляд остановился на крестике. Коля впервые рассмотрел на нем человеческую фигуру; осторожно взяв тонкую пластину, неожиданно поднес ее к лицу, словно выполняя некую естественную потребность. Губы коснулись металла, показавшегося теплым, и от него совсем не хотелось отрываться…

КОНЕЦ

Две Ларисы

Женя вышел из вагона, когда над Одессой светило солнце. После серого, еще не просохшего от таящего снега Воронежа, он ступил на сухой асфальт, мгновенно окунувшись в теплый прозрачный воздух. Женщины здесь уже ходили в туфлях, мужчины в пиджаках, а из-за домов напоминало о себе криками чаек Черное море.

Женя бросил сумку на плечо и направился в город. Хотя до вечера было еще далеко, но думать о ночлеге всегда надо с утра — таков закон всех командированных.

Он не спеша брел по Пушкинской, разглядывая старые дома в поисках гостиницы и наслаждаясь ароматом весны; потом свернул на маленькую улицу без таблички и вдруг оказался на Дерибасовской. Первым, что бросилось в глаза был знаменитый «Гамбринус», где у входа, держась на решетку, стоял колоритный небритый мужчина, мусоля во рту потухшую сигарету, а рядом валялась скомканная газета, портя вид легендарной улицы.

…Обязательно зайду!.. Но чуть позже… Женя прошел еще несколько кварталов и наконец увидел долгожданную гостиницу; отворив массивную дверь, он окунулся в роскошь — тяжелые портьеры, позолоченные колонны, огромный ковер, но главной все-таки была черная, монументальная табличка «мест нет».

— Мне б на одну ночь, — попросил он бессовестно молодящуюся женщину, восседавшую за толстым стеклом.

— Мы не поселяем, — администратор подняла безразличный взгляд, — «Бюро по централизованному расселению» во дворе.

Такая система Жене сразу не понравилось, так как в этом случае заполнялись даже периферийные гостиницы, неизвестные туристам, но столь любимые снабженцами и наладчиками; однако выхода не оставалось.

В бюро Женя увидел, собственно, то, что и ожидал — человек двадцать, набившихся в тесную комнату, и объявление на двери «Сегодня в гостиницах города свободных мест нет».

— Знаете что, — объясняла мужчине с портфелем толстая крашеная блондинка, — обратитесь в «Бюро частного сектора». У нас желающие сдают приезжим койки. Очень удобно — весной и летом многие так живут.

Пока мужчина рассыпался в благодарностях, Женя представил, как в соседней комнате будут визжать истеричные дети; как придется глотать слюну, вдыхая запах свежих хозяйских котлет и притворяться безумно уставшим, чтоб не общаться с пьяным мужем хозяйки (почему он должен быть обязательно пьян, Женя и сам не знал, но избавиться от возникшего образа уже не мог). …Нет уж, увольте, — решил он, — в конце концов, одну ночь пересплю и на вокзале, а завтра хоть какую-нибудь крышу выклянчу на заводе… а ночь на Одесском вокзале — это ж экзотика!.. Женя не считал себя романтиком, но приключения любил, и порой даже создавал их сам, как, например, сейчас — ему ведь ничто не мешало приехать, как нормальные люди, в понедельник, когда все работают, но он захотел выкроить себе лишний денек у моря.

После принятого решения Женя повеселел и первым делом вернулся на вокзал, чтоб бросить в камеру хранения сумку, от которой уже ныло плечо. По дороге ему попалась древняя бабка, обещавшая ночлег за двести рублей, но он посмотрел на нее с гордым пренебрежением; налегке вышел на привокзальную площадь, купил мороженое и наконец-то направился к морю.

Все скамейки на Приморском бульваре оказались заняты смешными старичками и старушками, молодыми мамашами, державшими в одной руке книгу, а другой, автоматически раскачивавшими коляски; здесь же весело щебетала группа девчонок, которые курили, облепив скамейку, словно стайка воробьев. Соскучившись по собственной привлекательности; довольные, что сбросили тяжелые зимние вещи, они выставляли на показ голые коленки. Женя шел медленно, заложив руки в карманы ветровки, и девчонки провожали его взглядами — им, наверное, очень хотелось до самой ночи гулять с кем-нибудь по пахнущему распускающимися листьями городу. У Жени мелькнула мысль подсесть к ним, но он здраво рассудил, что пока не решился вопрос с гостиницей, делать этого не стоит — все равно вести их некуда, а у них самих, в столь нежном возрасте вряд ли имелась жилплощадь.

…Успею еще… хоть даже завтра!.. К тому же, девки все одинаковые, а, вот, ночь на Одесском вокзале!.. Он чинно проследовал дальше, весьма довольный собой, и девчонки, похоже, тут же забыли о нем.

Море уползало к горизонту, сливаясь с небом, а на рейде белел большой красивый теплоход — вот, собственно, и все. Женя постоял немного и пошел обратно, так и не поняв, с чем связано такое количество стихов и песен об этом водоеме. Обычное море — такое же, как Балтийское, только чуть синее; такое же, как Каспийское, только чуть чище (на северных морях ему побывать не довелось — там слишком мало заводов, эксплуатирующих прессы; к тому же, он не любил холод).

Вечерело. Из распахнутых окон ресторанов слышалась музыка, но Женя опоздал — залы уже заполнились, а усатые швейцары при галунах и фуражках бдительно охраняли двери. Однако ходить ему тоже надоело, и вновь увидев перед собой гостеприимно распахнутые двери «Гамбринуса», он вошел.

Зал оказался длинным подвалом, в центре которого возвышалась эстрада; на ней суетились музыканты с гитарами, а по углам чернели акустические колонки. Прямо у входа висело две таблички: чуть поменьше — «У нас не курят» и чуть побольше — «Приносить и распивать спиртные напитки запрещено».

Женя усмехнулся: …Усатый скрипач, похоже, канул в Лету — современная жизнь не приемлет индивидуалов с тяжелой судьбой… Бедный-бедный Куприн!.. Он заказал пиво с заурядной скумбрией и уселся за свободный столик. Убивая время, через полчаса повторил заказ; живот его раздулся, жирные руки воняли рыбой, но, самое противное, что ничего интересного не происходило — обычный пивбар, причем, далеко не лучший из тех, где ему приходилось бывать.

…И вокзал, наверное, окажется таким же ординарным, как и все остальное… Он представил, что всю ночь придется ерзать на жесткой скамейке, блуждая осоловелым взглядом по сонным, тупым лицам, но «Бюро частного сектора» уже закрылось, поэтому отступать было поздно.

Единственным сюрпризом, который ожидал его уже на выходе, стало объявление, сообщавшее, что раковина в туалете не работает; пришлось вернуться и ополоснуть руки остатками пива. …И с чего бы это в Одессе в кране нет воды?.. Видно, выпили… — разочарованный, он покинул «Гамбринус» и не спеша побрел к вокзалу.

Поднялся ветер, пригнавший откуда-то облака, которые заволокли небо; сразу сделалось зябко, но в вокзале по-прежнему было тепло. Пиво разбудило чувство голода, и Женя съел в буфете кусок курицы; потом прошелся по залам ожидания, но не найдя ничего, достойного внимания, уселся в мягкое красное кресло. Среди пассажиров сновали старушки, предлагавшие ночлег (к вечеру цены поднялись до трехсот рублей). …Как в среднем гостиничном номере… — Женя вытянул ноги, склонил голову на бок и закрыл глаза (после утоления голода, пиво навевало сон).

Разбудил его звон стекла и громкие голоса. Сначала Женя взглянул на часы, определив, что проспал всего-то час, а потом, подняв голову, увидел, как совсем рядом милицейский наряд разнимает драку. Скандалистов быстро скрутили и потащили к выходу, а сержант, заметив, с каким любопытством Женя наблюдает за происходящим, направился прямо к нему.

— Молодой человек, вы когда отъезжаете? Покажите билет.

— У меня нет билета.

— Ваши документы, — он перелистал паспорт, внимательно изучил командировочное удостоверение и вернул их, предупредив строго, — Евгений Иванович, вокзал — не место для ночлега. Здесь люди отъезжающие, так что идите отсюда.

— Куда? В гостиницах мест нет, завод сегодня закрыт.

— У нас всегда можно найти ночлег! Короче, чтоб через десять минут я вас здесь не видел, ясно?

— Чего ж неясного… — Женя огляделся, но все старушки, как назло, пропали, зато сержант продолжал ждать исполнения своего приказа, и Жене ничего не оставалось, как направиться к выходу. Ночевать на улице он, конечно, не собирался, но надо было переждать, пока сгинет этот красномордый дебил.

Оказывается, пока Женя спал, пошел дождь, и курившие теперь толпились в тесном тамбуре. Женя затерялся среди них, размышляя, часто ли сержант делает обход и имеет ли право забрать в кутузку трезвого гражданина с полным набором документов. А в двери входили люди с чемоданами, неся с собой запах влажного асфальта; суетливо отряхивались, вытирали мокрые лица, и двигались дальше к своим поездам. …Проклятье! Уж лучше нюхать чужие котлеты, чем всю ночь бегать от ментов!.. Стоило Жене так подумать, как за спиной раздался тихий голос:

— Ночлег никому не нужен?..

Он быстро обернулся. Рядом стояла девушка, сжимавшая в руке зонтик, с которого на пол текла струйка воды. Вошла она, видимо, через один из боковых входов.

— И сколько за ночь, хозяйка? — обычная Женина уверенность мгновенно вернулась, и он улыбнулся.

— Сто…

— А что так дешево?

Девушка пожала плечами и промолчала.

— Далеко ехать, наверное? — догадался Женя.

— Нет, совсем рядом.

— Тогда идем!

За время диалога Женя успел рассмотреть девушку — на вид, лет двадцать пять; нос, конечно, длинноват, а из-за черных прямых волос, обрамлявших худощавое лицо, оно казалось чересчур бледным; поверх платья была надета старенькая кофта, на ногах туфли, вымазанные грязью, мелкие брызги которой, остались и на колготках. …С другой стороны, и ножки, и задница, и грудь очень даже ничего, а рожу можно платочком прикрыть… так что все складывается даже прикольнее, чем я думал… Ай да, сержант, удружил!.. Мысли же самой девушки, похоже, блуждали где-то далеко, потому что она даже не смотрела на будущего квартиранта; в дверях молча подала зонтик, и Женя раскрыл его над ними обоими.

Дождь остервенело колотил по лужам, вздувая пузыри. Ноги мгновенно промокли, и Женя перестал обращать внимание на то, куда ступает. В довершение к прочим «прелестям», они свернули в частный сектор, где практически не было фонарей — теперь главным стало, не поскользнуться и не упасть в жирную чавкающую грязь; еще Женю раздражало молчание спутницы, и он спросил, нарушая монотонный шум дождя:

— Хозяйка, а как вас зовут?

— Лариса.

— Меня — Женя.

На этом разговор закончился. Хлюпая по лужам в кромешной тьме, Женя размышлял: … На постоянную сдатчицу жилья она не похожа — вся какая-то неуверенная… блин, да и цена — у бабок, вон, было по триста, и хрен кого из них осталось! На проститутку тоже не тянет — те девки общительные… даже слишком. А если «наводчица»? И ждет нас дома десяток «быков»?.. Женя знал, что в правом кармане у него лежат документы, в левом — деньги, но страха не возникло. Два года в спецназе не проходят бесследно; да и зонтик — неплохое оружие. Он даже примерился, как сходу толкнуть Ларису в объятия противника — все получалось, вроде, удачно.

Они долго плутали по неразличимым в ночи переулкам, и Женя окончательно запутался — если б ему предложили выбраться отсюда самому, он вряд ли смог бы это сделать, что еще больше подтверждало версию о наводчице.

В конце концов, Лариса свернула к дому, на веранде которого горел свет; четко просматривалась облезлая стена и простая лампочка без абажура. Когда она открыла калитку, Женя углядел конуру.

— Собака не укусит?

— Ее убили, — не оборачиваясь, Лариса достала ключ.

…Блин, а это-то мне на фиг знать? — удивился Женя, — или думает, я начну расспрашивать, а тут мне по голове — раз!..

— Входите, — Лариса отперла дверь и выдвинула из-под шкафа стоптанные женские тапки.

Женя опасливо огляделся — на табурете стояла маленькая газовая плита с баллоном; рядом кухонный стол; на нем сушилка с тарелками; у стены шкаф со всякой кухонной утварью, и вокруг полная тишина.

— Раздевайтесь, — Лариса заперла дверь на замок, а потом еще опустила старую черную щеколду, — обувь я потом посушу.

Женя наклонился к своим рыжим от глины туфлям, и тут в доме щелкнуло. Он вскинул голову, но услышал ровный гул холодильника. …Блин, так заикой станешь…

Лариса тоже сбросила туфли, поставила в угол зонтик; дождавшись, пока гость сунет мокрые ноги в тапки, открыла внутреннюю дверь и зажгла свет. Женя увидел белый бок холодильника, облезлый круглый стол, на полу тоненькую циновку. …Не богато однако… — подумал он. Еще в комнате имелось два окна, завешанных шторами до самого пола, и две двери — одна была закрыта, а сквозь другую виднелся ковер на стене и диван со смятым покрывалом, на котором рядом с книгой лежал недоеденный бутерброд, словно кто-то только что встал оттуда. Лариса подошла к закрытой двери и толкнула ее.

— Здесь вы будете спать, — она включила свет.

В доме по-прежнему было тихо, но напряжение от этого не спадало — когда рассыпалась версия с ограблением, Женя, вообще, перестал понимать происходящее. …Может, она сектантка какая?.. Но где тогда всякие кресты, свечи?..

Комната оказалась маленькой, метров десять. У стены кровать с чистым бельем, рядом стул; у стены потемневшей от времени полированный шкаф, и все. Новым являлся лишь абажур под потолком; свет от него исходил зеленый и какой-то зловещий. Прямо над изголовьем кровати располагалось окно без занавесок; в принципе, особой необходимости в них и не было, так как снаружи его заплетал густой виноград.

— Располагайтесь, — сказала Лариса и исчезла, словно выпорхнула; даже шагов ее не было слышно.

Женя усмехнулся. …И что ж мне располагаться, если вещи остались на вокзале?.. Выглянул в окно, но лоза оказалась переплетена так плотно, что разглядеть сквозь нее что-либо не представлялось возможным — даже стекло, несмотря на ливень, оставалось сухим.

Лариса появилась вновь, причем, снова бесшумно и неожиданно; Женя даже вздрогнул.

— Есть будете?

— Нет, спасибо, — он все еще пытался объяснить поведение хозяйки, но в голову не приходило ничего разумного.

— Туалет на улице, справа от дорожки. Спокойной ночи, — и она вышла, плотно закрыв дверь.

Женя пожалел, что не купил газету; хотя он и не интересовался политикой, это было б лучше, чем чувствовать себя узником одиночной камеры, коротающим время бессмысленным созерцанием голых стен; подошел к шкафу. Створки открылись на удивление тихо (все в этом доме почему-то происходило очень тихо). Полки прогибались под тяжестью пыльных фолиантов со стершейся позолотой на корешках, стоявших плотными рядами. Женя достал одну книгу. Издание датировалось 1854-м годом; буквы были крупными и, как решил Женя, «какими-то не совсем русскими», а с гравюр смотрели странные лица в остроконечных головных уборах. Перевернул сразу десяток страниц. Здесь знакомых букв оказалось почему-то больше, но, тем не менее, он никак не мог сообразить, что делать с бесконечными «ять»; прочитал с трудом: «…Над крепостной стеной висела мертвенно-бледная луна. В ее свете Антонио увидел на одном из выступов женщину. Она казалась такой же неживой, как и луна — ее руки, одежда, лицо трепетали на ветру…» Женя захлопнул книгу. В это мгновение ему показалось, что за спиной кто-то стоит; резко обернулся, но комната оказалась пуста.

— Блин, чертовщина какая-то, — поставил книгу на место, — точно, чертовщина…

Прошелся по комнате, пытаясь придумать себе новое занятие. Пол под ним слегка поскрипывал, хотя Лариса перемещалась по нему совершенно неслышно.

…На фиг, лучше спать, а с утра пораньше на работу… Он разделся, сложив одежду на стул, выключил ужасный зеленый свет и лег. Стало абсолютно темно, а уж тихо до звона в ушах.

Когда на вопросы не находишь реальных ответов, невольно начинаешь искать их в области ирреального. Как всякий здравомыслящий человек, Женя не верил в потусторонние силы, и, тем не менее, за всем этим что-то ведь крылось — молчание дома, невесомая хозяйка; даже свет продающегося в любом магазине светильника, выглядел зловещим символом. И еще эти книги! Почему-то запала ему в душу трепещущая на ветру женщина. …И надо было открыть именно на этой странице!.. Хренов Антонио… На миг Жене показалось, что он угодил в средневековую легенду, но этого не могло быть; не бывает такого! Ведь еще несколько часов назад он ехал в поезде, пил пиво в «Гамбринусе», потом милиционер прогнал его с вокзала, и никаких ведьм, никакого средневековья!..

Тишина, хоть и оставалась абсолютной и подавляющей, но в ней ничего не происходило, и Женя стал успокаиваться. Робко повернулся на бок — кровать скрипнула. Подсунув руку под голову, услышал тиканье своих часов. …Все тут нормально… только, вот, женщина на ветру… и какого черта я полез в чужие книги?.. — зевнул и закрыв глаза, приготовился спать.

Наверное, подсознание продолжало фантазировать на тему дома и его странной хозяйки, потому что ночью Женю мучили кошмары: разбивая колени и сдирая кожу на руках, он карабкался по стене к призрачной Белой Женщине; карабкался долго, притягиваемый неведомой силой, исходившей от ее неживого лица. В конце концов, схватился за камень, вылез на стену и побежал, а Женщина уносилась, легкая и неземная, увлекая его за собой. Сзади возникли безмолвные черные тени, которые тоже включились в погоню; наталкиваясь друг на друга, они падали со стены без единого звука, но число их не убавлялось. Женя старался не обращать на них внимания — он чувствовал, что задыхается от бега и вдруг тоже воспарил над стеной, и тогда догнал Женщину! Схватил ее… вернее, схватил он воздух, потому что Женщина, действительно, оказалась бестелесна и неосязаема. Он махал руками по ее телу, голове… и тут она застонала, совсем как живая. Женя в ужасе замер. Белая Женщина стонала все громче, а тени неумолимо приближались…

Женя проснулся. Он лежал на спине; широко раскрытые глаза смотрели в ночь, а вокруг царила та же мертвая тишина. …И что это было? Блин, никогда не снились кошмары… Стон повторился еще более тяжело и протяжно, но теперь-то Женя не спал, потому что слышал, как на руке тикают часы. …Надо зажечь свет! Может, я все-таки сплю?.. Он метнулся к выключателю, и комната озарилась зеленым светом; теперь он казался не зловещим, а, скорее, спасительным.

Женя стоял босиком на голом полу и ждал, но стоны прекратились. Осторожно открыл дверь — из комнаты, в которой он видел диван с книгой и бутербродом, пробивался свет. …Значит, не спит. Может, она и стонала? Может, ей плохо?..

На цыпочках Женя подошел к двери, прислушался, но ничего не услышал. …А что я могу услышать, если человек не сопит, не храпит, не стонет… не стонет… — хотя страх, не исчез, но сознание уже генерировало разумные мысли, — нет, входить не буду — если все нормально, вдруг она начнет орать, типа, я хочу ее изнасиловать?.. Стоп, а, может, в этом и есть мулька?!.. Напишет заяву знакомым ментам и начнет требовать бабки. А, вот, хрен тебе!..

Вернувшись в свою комнату, он снова лег. Полчаса лежал с включенным светом, но ничего не происходило; тогда потушил лампу и решил, что очень мудро не повелся на уловку хозяйки. Правда, несмотря на успокаивающую мысль, заснуть все равно не получалось. Однажды ему опять показалось, что кто-то стонет, только тихо, едва уловимо.

Забылся Женя под утро, сломленный тишиной и усталостью, а когда открыл глаза, в комнате царил полумрак (на улице-то давно рассвело, но сквозь «виноградную завесу» свет пробивался тусклый и неровный). В доме что-то звякнуло — это был естественный утренний звук. Женя потянулся. Часы показывали одиннадцать, и все, происходившее ночью, показалось смешным; встал, оделся и открыл дверь. Лариса стояла спиной, что-то делая у стола; на ней был длинный пестрый халат, волосы собраны в хвост.

— Доброе утро, — сказал Женя.

Хозяйка обернулась — ее лицо оставалось бледным, как и вчера, хотя глаза светились веселее, без прежней отчужденности.

— Доброе утро. Завтракать будете?

— В городе позавтракаю.

— Вообще-то, я все приготовила, но как хотите. Пойдемте во двор — умоетесь.

Женя смотрел на нее внимательно, пытаясь найти отголоски прошедшей ночи, но перед ним стояла обычная девушка — самая заурядная, не походившая, ни на ведьму, ни на разочарованную неудачей мошенницу. Хотя, кто знает, ведь он никогда не видел ни тех, ни других…

Дождь перестал, и на разбухшей земле виднелись расплывшиеся очертания их вчерашних следов. Женя оглядел двор — по одну сторону дорожки стояли три старых уродливых дерева с густо сплетенными ветвями; под ними плотный ковер прошлогодних листьев, сквозь который пробивались зеленые стрелки травы, а по другую сторону деревьев не было — там, среди зарослей малины возвышался покосившийся туалет; пустая конура, а возле дома, под навесом, металлическая бочка.

Подойдя к ней, хозяйка зачерпнула кружкой холодную воду. Женя плеснул себе в лицо — так приятно было взбодриться после почти бессонной ночи!.. И хотя по небу бежали хмурые облака, а вокруг было сыро и промозгло, настроение сразу улучшилось — наверное, оттого, что все закончилось, ведь сейчас он поедет на завод, и его поселят в самую обычную гостиницу…

— Я боялась, что вы проспите поезд, — Лариса зачерпнула очередную кружку, — но вы ж не сказали время.

— А я никуда не еду, — Женя засмеялся, — я здесь в командировке и, возможно, надолго. Но вы не беспокойтесь, сегодня меня куда-нибудь устроят.

— Лучше оставайтесь у меня.

Женя удивленно провел рукой по влажному лицу. …Чего ей еще надо?.. На ее фокус я не повелся, а, значит, и дальше не поведусь — проще раскрутить другого лоха… кстати, и бабок с него срубить не стольник…

— Может, вам было неудобно?..

…Блин, все офигенно!.. Она сама что, ничего не слышала?.. Но ночь уже отодвинулась так далеко, стала такой неправдоподобной, что ему вдруг захотелось снова впрыснуть себе немного адреналина; да, и обязательно найти книгу, где говорилось о белой женщине!

— Отчего же? — Женя тряхнул головой, — все просто чудесно, так что, в принципе, могу и остаться.

Лариса улыбнулась впервые за время их знакомства. Женя не мог сказать, какой была эта улыбка — просто приоткрылся рот, обнажив зубы, и все; так что какая-то бессмысленная улыбка.

…Может, она сумасшедшая?..

— Тогда давайте все-таки накормлю вас, чтоб вы не передумали. Подождите, я разогрею.

…Да нет, рассуждает, вроде, здраво… Ладно, фиг с ней! Гораздо интереснее найти книгу и глянуть, что там дальше с той белой бабой?.. Чего меня так на ней переклинило?..

Женя вернулся в комнату. Шкаф открылся бесшумно, как и вчера, но книги больше не вызвали потрясения — наверное, он просто ожидал их увидеть. …Куда ж я ее поставил?.. Вытащил несколько томов, но нужный не попался…

— Жень, идите кушать, — послышался голос Ларисы, и он быстро захлопнул створки.

На столе дымилась картошка, лежало нарезанное ломтиками сало, стояла баночка с солью. Женя сгреб несколько картофелин, наколол кусочек сала и невзначай поднял взгляд на хозяйку …Все-таки есть в ней что-то эдакое!.. Уж слишком медлительно все она делает… а почему, собственно, она должна куда-то спешить?.. Хотя…

— Ларис, а вы где работаете?

— В универсаме, — она посмотрела на маленькие часики на руке, — я сегодня во вторую смену, с часу.

…Сумасшедшая из универсама! Как же она тогда получила медкнижку?.. Жене стало смешно и захотелось говорить дальше, чтоб дурацкая ночь сделалась еще невероятнее.

— А что ж случилось с вашей собачкой? — вспомнил он.

— Вам-то что? — блеск в глазах погас, и Женя понял, что затронул не ту тему. …А о чем еще говорить? Ждать, пока она сама что-нибудь расскажет?.. Можно и не дождаться, судя по ее общительности…

— Ларис… — Женя улыбнулся самой обворожительной улыбкой, на которую был способен, — вы меня к людям-то выведете, а то сам я дорогу не найду.

— Да здесь вокзал рядом. Только улицу перекопали — какие-то трубы меняют, и в темноте там не пройдешь. Мы шли длинным путем.

— А я думал, мы на другом конце города.

— Что вы! — она улыбнулась также безлико, как и первый раз.

Пока Женя выходил в туалет, Лариса успела жирно подвести глаза, и они стали казаться больше, скрадывая излишнюю длину носа. Губы она тоже аккуратно подкрасила, только с волосами не удалось ничего сделать — они остались такими же неухоженными и так же обрамляли лицо, делая его вытянутым, словно иконный лик.

Она довела Женю до калитки и остановилась.

— Пойдете прямо до того, вон, красного дома; свернете направо и выйдете прямо к вокзалу. Вы когда вернетесь?

— Не знаю, — Женя пожал плечами, — часов в шесть, наверное.

— Тогда если меня не будет, ключ возьмете под ковриком. До свидания, — она улыбнулась в третий раз.

Женя направился к красному дому, а Лариса поспешно вернулась обратно. …Чего это она не идет на работу? Уже ведь половина первого… — подумал Женя, но оборвал себя, — хватит, блин! Я приехал пускать скоростной молот — последнее достижение нашего станкостроения, а по ночам воюю с привидениями. Народ засмеет, если узнает…

Улицу, действительно, перегораживала яма, заполненная водой. Прижимаясь к забору, Женя обошел ее и минут через десять оказался у вокзала.

* * *

Отдел главного механика располагался на третьем этаже заводоуправления. Мимо серьезной секретарши в очках Женя прошел в кабинет, где за столом восседал представительный усатый мужчина. Взглянув на протянутый факс, он встал и протянул руку.

— Никитин — главный механик. Смотрю, вы без сумки — у вас тут родственники или как? А то с гостиницами в Одессе сложно. Общежитие у завода есть, но от центра далековато…

— Спасибо. Я уже устроился, — перебил Женя.

— Ну, и отлично, — механик явно обрадовался, — тогда к делу. Монтаж мы закончили, масла три с половиной тонны закачали, азот привезли, но аккумуляторы без вас не заправляли.

— И это правильно. Пойдемте в цех, — Женя вздохнул. Опять его ждала груда металла, которую надо было заставить штамповать какие-то совершенно неинтересные детальки…

Молот вместе с гидростанцией, пультом управления, похожим на музыкальный синтезатор, шкафами и азотными аккумуляторами, устремленными вверх, как черные ракеты, занимал площадь около пятидесяти метров. Не спеша обойдя свое хозяйство, Женя вернулся к Никитину.

— Все нормально, — он, вообще, любил, когда заказчики сами делали монтаж — тогда и командировки не затягивались, и любые сбои при запуске можно было свалить на их некачественную работу, — давайте мне слесаря, и начнем. Надо прогнать всю гидравлику, иначе может так рвануть, что железки будем собирать по всей Одессе.

— Почему? — удивился Никитин, — разве азот взрывается?

— Причем тут азот? Там давление под три сотни атмосфер, — ответил Женя бесстрастно — как же ему надоели все эти машины и бестолковые главные механики!

Никитин ушел. Оставшись один, Женя прошелся по цеху, но не найдя ничего интересного, вернулся к молоту; заглянул внутрь рамы, где на гидроцилиндрах покоилась траверса. …Сколько я их уже переделал!.. И этот никуда, гад, не денется. Тьфу-тьфу-тьфу… Вполне натурально плюнув, он попал на станину и растер плевок грязным ботинком.

Наконец, появился слесарь, который Жене сразу не понравился (его желтоватые блеклые глаза и сердито торчащие усики почему-то ассоциировались с «помойным» котом), но выбирать не приходилось.

— Значит, так, — он открыл шкаф с гидроприводом, — берешь отдельную линию, обтягиваешь каждую трубку, каждый штуцер; потом запускаешь насос. Если нигде не травит, идешь дальше, и так все двенадцать линий, понятно?

— Чего ж не понять?.. Дело дурацкое…

Минут пятнадцать Женя наблюдал, как слесарь откручивал гайки, проверяя целостность манжет, и прикинув, что на это уйдет целый день (а, может, и не один), отправился обедать; потом покурил на свежем воздухе, прогуляться по территории, где, как и во всем городе, царствовала весна, а когда вернулся, слесарь возился у гидростанции.

— Много осталось?

— До хрена. Но уже пять манжет надо сто процентов менять. В принципе, такие у нас можно поискать.

— Во, поищи, а я пойду хоть город посмотрю. До завтра.

Женя считал, что первый день прошел плодотворно, и пока ехал до центра, мысли снова вернулись к «стонущему дому». …Все-таки что-то там есть, — сейчас, когда вокруг суетились люди, сверкали витрины, шуршали по асфальту автомобили, ему самому хотелось, чтоб приключение продолжалось; еще он подумал, — а она ничего, если накрасится…

Знакомой дорогой зашел в «Гамбринус»; выпил кружку пива прямо у стойки и направился на вокзал — раз уж он решил жить у Ларисы, значит, надо перевозить и все имущество.

* * *

Вечерело и с моря пополз туман. Пока еще он висел легкой серой дымкой, но становясь более густым, почти осязаемым, скоро должен был, как вата, поглотить все вокруг.

На веранде горел свет, поэтому хорошо просматривалась фигура Ларисы, стоявшей у плиты. Женя постучал и увидел, как девушка испуганно обернулась, но потом ее лицо посетила улыбка — видимо, она узнала постояльца. Щеколда брякнула.

— Добрый вечер. А я со всем барахлом, — объявил Женя с порога, — чего ему на вокзале валяться, так ведь?

Но Лариса не ответила. Наступал вечер, и, похоже, с ней опять начинало что-то происходить.

На столе надрывался старенький приемник, который никто не слушал. Женя взглянул на него, но трогать не стал. Уйдя в комнату, достал из сумки полотенце, мыло (ему хотелось поскорее смыть противный запах металла и машинного масла), и громко крикнул:

— Ларис!

Не получив ответа, выглянул на веранду, но там никого не было; только на плите шипела кастрюля. Увидев, что входная дверь закрыта на щеколду, Женя вернулся в дом.

— Лариса!..

Поскольку вновь никто не ответил, он осторожно заглянул в спальню хозяйки. По форме и размерам она в точности походила на его комнату — такое же окно, заплетенное виноградом; только вместо кровати был диван, на месте шкафа стоял телевизор, а за дверью находилось трюмо с беспорядочно разбросанной косметикой. Да, еще в углу висела картинка из журнала, изображавшая полуголую девицу, опиравшуюся на гигантскую бутылку виски. Картинка настолько не вязалась с настроением дома, что особенно удивила Женю. Он стоял, изучая «чужеродную» девицу, когда почувствовал взгляд; обернулся — Лариса смотрела на него пристально и печально. Появилась она, как всегда бесшумно, и неизвестно откуда.

— Извините, — Женя растерялся, застигнутый в таком дурацком положении, — простите, Ларис, я искал вас… Я хотел умыться, — он беспомощно улыбнулся, тронув рукой полотенце, — а чем полить, не знаю…

— Идемте, — Лариса вздохнула. Она не возмутилась бесцеремонным вторжением, поэтому Женя перестал чувствовать себя неловко. Все в этом доме происходило не так, как в обычной жизни, и к новым законам просто требовалось привыкнуть.

На улице стемнело; вдобавок туман все разрастался, зримо надвигаясь на город. Подойдя к бочке, Лариса торопливо зачерпнула воды, вылила кружку в Женины ладони и сразу отошла поближе к крыльцу, словно готовясь взбежать на него и захлопнуть дверь. Глядя не нее, Женя подумал, что город, всего час назад одаривавший его плодами цивилизации, медленно отступает под натиском вечера и тумана, но вчерашний страх пока не возвращался, потому что в доме продолжал орать приемник, внося дыхание века в этот случайно сохранившийся от других времен заповедник.

Правда, едва они оказались в доме, за тщательно запертой дверью, Лариса выключила его и спросила:

— Вы телевизор смотреть будете, а то вам, наверное, скучно?

— Конечно, буду! — Женя обрадовался; причем, не столько телевизору, сколько тому, что они будут вместе, и если в доме все-таки что-то происходит…

— Тогда пойдемте.

Кроме дивана, других «сидячих мест» в комнате не было, и они устроились рядом: Женя, вальяжно закинув ногу на ногу; хозяйка ссутулившись и упершись локтями в колени. А по телевизору шел концерт — звучала веселая музыка, и медные инструменты блестели в свете софитов…

— Ларис, — Женя понял, что сама она начинать разговор не намерена, — почему вы такая грустная?

— Я не грустная, — она неотрывно смотрела на экран, но дала совершенно исчерпывающий ответ, — я — обычная.

— Вы простите, — Женя решил перейти от общих фраз к конкретике, — шкаф… я случайно открыл его. Что там за книги?

— Это отец собирал. Он умер.

— Вы их читали?

— Нет. Они на каком-то старом языке.

…Все, вроде, ясно, — подумал Женя, — только опять ничего не понятно… С экрана пела Пугачева, и ему стало смешно от совмещения «зайки» и «Антонио» в одном времени.

— Вам нравится Пугачева? — спросил он.

— Да.

Женя почесал затылок — он никак не мог придумать такого вопроса, чтоб заставить ее рассказать хоть что-то о себе, и решил зайти с другой стороны:

— Скажите, неужто вам не интересно, кто я? Ведь я все-таки живу у вас.

— Интересно.

— А почему вы не спрашиваете? Я из Воронежа, инженер… — но такой неинтересной показалась Жене эта информация, что он замолчал. Комнату заполнял мягкий желтоватый свет; Лариса сидела совсем близко, и ее силуэт четко виделся на фоне экрана — протяни руку и…Это плохая мысль, — решил Женя, — такой вариант я уже просчитывал вчера…

Концерт закончился; потом закончилась информационная программа, и после предыдущей тревожной ночи Жене ужасно захотелось спать; тем более, не происходило ничего интересного.

— Пожалуй, пойду я, — он поднялся.

— Спокойной ночи, — Лариса наконец повернула голову, и ее взгляд Женю смутил. …А, может, все наоборот? Может, ей так одиноко, что она сама ждет, когда я ее трахну?.. Но если так, она — дура. Могла б хоть намекнуть. Я ж и так, и эдак…

— Спокойной ночи, — и он вышел.

Включил в своей комнате свет, который снова сделался зловещим, потому что за день Женя успел от него отвыкнуть. …Какая чушь!.. Да, вчера мне приснился кошмар со звуковым сопровождением — и что?.. Блин, во мне, точно, умер писатель! Какой классный сюжетец я б состряпал из этого… Он разделся, выключил свет и лег, а за стеной продолжал бубнить телевизор.

Сон, который, несмотря на усталость, подкрадывался очень долго, оборвался резко и неожиданно — по всему дому звенел чей-то истошный крик. Словно пружина выбросила Женю из постели. Как был, в трусах, не зажигая света, он кинулся к двери, стукнулся об нее, рывком распахнул и оказался в проходной комнате. Он еще толком не успел проснуться, и от этого страх, вроде, удваивался.

Дверь к Ларисе оказалась открыта, и там горел свет. У стены стояла она сама с круглыми от ужаса глазами. Руки ее сцепились на груди, а из искаженного гримасой рта исходил тот самый леденящий звук; голова тряслась от напряжения, черные волосы прыгали, словно живые змеи…

Женя инстинктивно рванулся вперед… и остолбенел — Ларисин взгляд был прикован к окну, по которому, продираясь сквозь густой полог винограда, медленно ползла рука; абсолютно черная, с растопыренными пальцами, она двигалась, неуверенно ощупывая стекло. Женя сам чуть не закричал. Если б он бодрствовал, то, конечно, не так бы испугался, а даже попытался внимательней рассмотреть руку, но спросонья даже не успел понять, было происходящее явью или очередным ночным кошмаром. А рука тем временем добралась до рамы и судорожно вцепилась в нее; потом, словно обессилев, упала и исчезла, не оставив следов.

Из оцепенения Женю вывел тяжелый вздох. Резко повернувшись, он увидел, как Лариса медленно опустила руки, закрыла глаза и привалилась к стене. Судя по тому, как колыхался подол рубашки, ноги ее дрожали. Жене показалось, что сейчас она упадет, поэтому он схватил девушку за руку и поразился, какой холодной та оказалась. …Как у мертвеца!.. — мелькнула мысль; тем не менее, он обнял ее и повел к дивану.

Лариса села, зябко подергивая плечами; ее босые пятки отбивали по полу неуловимый ритм; потом неожиданно откинулась на подушку и сразу затихла.

…Если она без сознания, надо б вызвать «скорую»… а если это что-то другое?.. Во, вляпаешься!.. Что ей, искусственное дыхание делать — рот в рот?.. Или массаж сердца?.. — Женя осторожно поднял ноги девушки и уложил на диван; пощупал пульс — сердце билось ровно и спокойно, — она ж притворяется!.. Она специально все подстроила!.. Ветка похожа на руку, и она знает, как падает свет… а под рубашкой-то у нее ничего нет!.. Ну, теперь я тебя понял, недотрога хренова!.. Нет, ты не будешь орать, что тебя насилуют — ты ждешь, когда тебя поимеет хоть кто-нибудь!.. Женя успокоился и победно взглянул в темное окно. …Привидения, блин — даже дети давно не верят в глупые сказки!.. Но разыграла все, как по нотам, сучка, сексуально озабоченная…

Он присел на диван и осторожно приподнял подол рубашки (ему никто не мешал, да и не мог помешать); ласково погладил ноги, но не уловил ответной реакции. Его пальцы двинулись дальше, и тут по дому разлился стон, такой же протяжный и заунывный, доносившийся явно не с улицы. Женины руки, словно обжегшись, взметнулись вверх; в ужасе он вскочил. …Получается, это не сон, не бред, не мистификация, а реальность!.. Реальность, блин, несмотря на научно-технический прогресс, полеты в космос и прочую хрень! И самое противное, что нечисть, скорее всего, прячется в самом доме!.. Ему вдруг представилось, что реально абсолютно все, включая Белую Женщину и свору призраков на крепостной стене. …Все это существует наяву, только в другом измерении!..

Лариса резко открыла глаза; встала, не обращая на Женю внимания. Лампа отбрасывала тень на лицо, и казалось, глаза ее смотрят не по-человечески, а из какого-то небытия; прядь черных волос пересекала лоб — такой, она стала совсем похожа на ведьму; плюс еще длинное белое одеяние…

— Идите в свою комнату, — приказала она, и Женя безропотно повиновался. Он даже не понял, сам ли закрыл дверь или это произошло без его участия.

В доме вновь воцарилась тишина, но теперь она не успокаивала. Жене чудились в ней жуткие потусторонние звуки — казалось, в доме что-то происходит; хотелось распахнуть дверь, чтоб убедиться, что это не так, но не хватало решимости столкнуться с непредсказуемым воочию. Он опустился на стул, стуча зубами, то ли от страха, то ли от холода. Случайно взгляд упал на окно, и теперь уже не мог от него оторваться — казалось, стоит отвернуться, и черные руки заберутся внутрь, конвульсивно сжимая и разжимая пальцы, пока не схватят его и не сделают что-то ужасное.

Прошел час. За это время включался и выключался холодильник, но больше никаких звуков не возникало. Женя снова стал обретать способность мыслить с позиций своего века.

…Главное, что ничего не происходит, — решил он, — рука, в принципе, может принадлежать кому угодно, любому шутнику… а что?.. Живет одинокая девка — чего б не пугнуть?.. Стон?.. Здесь логика заходила в тупик, ведь он явно слышался из дома, хотя источника звука не было ни в одной из комнат. …Здесь нет даже аппаратуры, на которой его можно записать, а веранда заперта на засов практически всегда… Так, может, в этом и заключается страх, что ничего не происходит?.. Когда противника нельзя пощупать, то как с ним бороться?.. Рука, которую нельзя поймать, и стон неизвестно откуда?.. Женя окончательно запутался. Он знал, что это было, но умом понимал, что верить этому нельзя, потому что оно невозможно, и чтоб зацепиться хоть за что-то, начал вспоминать все с самого начала, с момента приезда в Одессу. Странная мысль поразила его: …Почему эта ведьма подошла, именно, ко мне?.. Теперь он не мог вспомнить наверняка, но ему казалось, что, предлагая ночлег, Лариса обращалась непосредственно к нему. …Да-да, она пришла за мной! И сержант, который прогнал меня с вокзала — это ее сообщник. Они все спланировали заранее! Но почему?.. Почему нечисть из тысяч людей избрала меня? Не настолько я плох, чтоб они пытались забрать мою душу…

Разум метался по прошлому, пытаясь заглянуть в самые потаенные уголки, но попасть туда оказалось непросто — прошлое для Жени всегда умирало, оставляя лишь темную пустоту — он ведь считал, что надо двигаться только вперед, а прошлое хорошо, именно, тем, что уже прошло. Пусконаладочная фирма пока еще являлась частью настоящего, а, вот, школа, армия, институт — там он не мог восстановить даже имен, не говоря уже о чем-то большем; оттуда не осталось ничего, ни плохого, ни хорошего. …Так почему я?.. Должна ж быть причина! Ничто не случается просто так!.. Надо отыскать золотой ключик…

Из нечетких, разрозненных обрывков воспоминаний возник огромный черный ком, катящийся по невидимому склону. Что это могло быть? Забытые, утраченные навсегда куски жизни?..

Ком приближался, набирая скорость, и Женя почувствовал, что пробив вязкую оболочку, оказался в круглой комнате, освещенной зеленоватым светом. Ком, видимо, остановился, потому что Женя лежал на его вогнутом полу лицом вниз. Неожиданно комната наполнилась звуками. Женя поднял голову и увидел множество людей. Он не различал лиц, но угадывал каждого из них, и все они что-то говорили, хотя Женя не разбирал слов, но воспринимал этот нарастающий гул каким-то внутренним слухом. Вдруг толпа расступилась, пропуская вперед Белую Женщину — она снова трепетала и звала за собой. Женя с трудом поднялся, побежал, а она уносилась, легкая и невесомая. Вместе они неслись по кругу, продираясь сквозь толпу, и Женя чувствовал, как тени хватают его холодными руками, обрывая одежду вместе с кусками мяса… Сегодня он так и не догнал Белую Женщину.

Очнулся он на полу и понял, что упал со стула, на котором заснул; упал не больно, инстинктивно выставив вперед руки. Как он умудрился упасть? Наверное, тянулся за Женщиной. Часы показывали три; в доме стояла тишина, только ровно урчал холодильник — никакого черного кома, никакой круглой комнаты; остался только зеленый свет.

Женя замерз, поэтому неуклюже встал, собираясь перебраться на диван. Он этого движения мысли тоже зашевелились, наполняя голову тяжестью. …А я ведь, вроде, нашел, откуда все взялось, но сейчас не могу вспомнить!.. Единственным связующим звеном оставалась Белая Женщина — только она могла подсказать, что такого ужасного произошло в его жизни, о чем он и сам не догадывался раньше.

…Все дело в книге… в этой чертовой книге… Женя приблизился к шкафу и обратил внимание, что не слышит собственных шагов. Наверное, нечистая сила брала верх — он тоже научился парить в воздухе, не касаясь земли.

Раскрыв дверцы, он стал вытаскивать книги, складывая их на стул. …Блин, я даже не помню обложки!.. Неожиданно воздвигнутая пирамида с шумом рухнула. Женя оглянулся — посреди комнаты стояла хозяйка. В той же ночной рубашке; такая же бледная, словно неживая, и глаза ее смотрели не мигая… Женя не знал, куда спрятаться — казалось, если она дотронется, то он ощутит не пальцы, а кости!..

— Что вы ищете? — спросила Лариса.

— Книгу, — Женя не узнал собственного голоса. Лариса молчала, и он пояснил, — книгу о Белой Женщине. Вы читали ее?

— Нет. Ложитесь спать. Вам завтра рано вставать.

Женя воспринял это, как приказ, и начал поспешно засовывать книги обратно в шкаф. Лариса наклонилась, чтоб помочь и случайно коснулась его рукой; теплой, совершенно человеческой рукой! Женя тут же схватил ее — ему требовалось немедленно убедить себя, что рядом обыкновенная женщина… или убедиться в обратном.

Лариса не сопротивлялась и даже не вскрикнула, хотя Женя с силой сжал ее пальцы; тогда другой рукой он прижал ее к себе и почувствовал безвольное, но живое тело. …Надо дотащить ее до кровати, — мелькнула мысль, — там все станет ясно… Он сделал шаг, и Лариса тоже шагнула; второй, третий… Так, медленно переставляя ноги, они добрались до двери. Жене казалось, что он крепко держит девушку, но у самого порога она почему-то оказалась свободна. Женя не понимал, как это произошло — может, он обессилел или оцепенел на секунду?..

— Спокойной ночи, — она исчезла, и дверь за ней закрылась.

Женя остался один. Теперь он не сомневался, что перед ним ведьма, хотя выглядит совсем, как живая. …А, может, ведьмы и бывают такими? Кто это может знать?..

Как было велено, улегся в постель, но уснуть не мог. Он лежал, ожидая, что случится дальше, но не случилось ничего; правда, еще два раза слышался стон, который, кроме самого звука, не вносил ничего нового. В первый раз Женя в испуге вжался в постель, затаив дыхание, но во второй, уже отнесся к стону гораздо спокойнее — да, звук был необъясним, но не имел последствий, а, значит, и бояться его не стоило.

Женя лежал и думал о Ларисе, о черном коме, внутри которого гонялся за Белой Женщиной; думал, что все это имеет тайный смысл, и он почти добрался до него. Ему б еще только раз взглянуть на книгу — там наверняка есть разгадка, но во второй раз нарушить приказ хозяйки он не решился.

Ночь близилась к концу, и начало светать. Встав, Женя достал из сумки зеркальце — выглядел он ужасно: под глазами черные круги, щеки ввалились, а лицо искажала странная гримаса, похожая на посмертную маску.

…Может, меня хотят убить таким образом?.. Но ни фига не выйдет!.. При еще сумеречном, но все-таки дневном свете, взгляд на вещи кардинально менялся. Время нечистой силы неумолимо заканчивалось, и Женя почувствовал, что хочет есть.

Дверь к Ларисе оказалась открыта. Сама она сидела на диване, укрывшись одеялом, и смотрела в проем, словно ждала его появления.

— Вам надо идти? — спросила она.

— Нет. Просто я хочу есть.

Сквозь виноградную лозу пробился-таки солнечный луч, и Женя понял, что теперь является хозяином положения — это он представляет собой силу и власть, и только сейчас есть шанс расставить все по своим местам. Отбросив одеяло, Лариса встала, но он загородил дорогу; схватил и без сопротивления повалил ее на диван; зажал рот поцелуем, торопливо задирая при этом ночную рубашку… и ничего страшного не произошло. Время нечистой силы, действительно, закончилось! Женя чувствовал под своим языком стиснутые зубы, и это злило его, а Лариса лежала, не шевелясь, и о том, что она все-таки жива, говорило лишь ровное дыхание. Вид ее Женю не возбуждал, а представить что-либо эротическое мешали, лезшие в голову впечатления прошедшей ночи. …Но я должен ее трахнуть! Просто обязан для того, чтоб почувствовать, что я сильнее нечисти, если таковая тут присутствует!.. А если не присутствует… ну, просто трахнуть — почему нет? Были у меня бабы и пострашнее…

Улегшись рядом, он принялся ласкать неподвижное тело, и наконец все получилось. С чувством выполненного долга Женя быстро встал, а Лариса осталась лежать в прежней позе. Зрелище выглядело мало приятным — худая голая девушка с бесстыдно раздвинутыми ногами. Застегнув джинсы, он уставился на умиротворенное лицо, закрытые глаза, на которых даже не вздрагивали веки, и вдруг понял — она спит! И спала все время, едва коснулась головой подушки! Мало того, что это являлось оскорблением его мужского достоинства, так еще и снова ставило ситуацию с ног на голову; снова все получалось не так, как в обычной жизни, где Женя считался хорошим любовником. Он мучительно искал объяснение, а не найдя, вынужден был вновь вернуться к ненавистной мистике.

…А если она не ведьма, — подумал он, — а, например, оборотень?.. Может, я попал в тот час, когда потусторонняя субстанция покидает тело, и она превращается в человека?.. Превращается, но еще не превратилась… то есть, на тот момент это было фактически мертвое тело?..

Гипотеза потрясла его больше, чем вся чертовщина вместе взятая. Женя стремительно выскочил из комнаты, вбежал к себе и захлопнул дверь. В это время по дому прокатился стон, но он уже не казался страшным. Словно охотник из засады, Женя выглянул из своего убежища — Лариса все еще лежала на диване, но глаза ее были открыты, и увидев постояльца, она улыбнулась.

— Доброе утро. Сегодня вы рано.

Эти простые слова сразили Женю окончательно. …Так и есть, она ничего не помнит!..

— Да! Мне сегодня рано! — поспешно воскликнул он.

— Я сделаю завтрак, — Лариса встала, одернула рубашку, на которой осталось едва заметное влажное пятно.

— Нет-нет, я уже не успею!..

Быстро одевшись и даже забыв наведаться к бочке с водой, Женя выскочил из дома. Добираясь до завода, он мучительно думал над каким-то несоответствием, которое присутствовало во всем этом утреннем происшествии, и наконец понял — одеяло. Ведь он оставлял ее раздетой, а оказалась она под одеялом. Объясняться это могло только одним — душа вернулась в тело до его повторного визита. …Блин, наверное, это случилось, когда раздался стон!.. Какой же я идиот, что не остался в комнате! Я б увидел ее пробуждение — переход из одного состояния в другое! Ведь такого не видел еще никто!.. Только если в придуманных американских триллерах — а тут в жизни!..

Женя смотрел в окно на двигавшиеся мимо ряды машин, в которых сидели люди, даже не подозревавшие о том, что происходит в его голове. Раздвоение между двумя реальностями становилось невыносимым, ведь если принять существование обеих, то надо будет определиться, к какой из них относится он сам. А это ужасно сложный вопрос…

На завод он приехал за полчаса до начала смены, однако усатый слесарь уже был на месте. …Глаза у него какие-то неестественно злые… Но Женя отогнал дурацкую мысль, однозначно решив, что мир производства не подвластен нечистой силе. …И это надо принять, как постулат, иначе скоро я начну шарахаться от людей или, еще хуже, просто свихнусь…

— Неважно выглядишь, шеф, — слесарь усмехнулся.

— Обычно, — Женя пожал плечами и понял, что начинает говорить Ларисиными словами.

— Ну-ну, видать бурную ночь провел.

…Тебе б такую!.. — мысленно огрызнулся Женя. Ему не хотелось возвращаться к ночным впечатлениям, а, тем более, обсуждать их.

— Манжеты нашел? — спросил он.

— И поставил. Я тут вчера задержался… короче, все готово.

— Сейчас проверим, — Женя начал по очереди запускать насосы — все, вроде, было сделано на совесть, и выключив последний, он повернулся к слесарю, — молодец, с гидравликой справился. Давай закачивать азот.

Процесс заправки аккумулятора занял почти два часа, но, в конце концов, груда пустых черных баллонов заполнила всю площадку; один даже скатилась в приямок, и слесарь долго возился внизу, вытаскивая его обратно.

— Может, увезти их, чтоб не мешали? — предложил он, — сейчас за карой схожу.

— Давай, — Женя поднял глаза на мирно урчащий молот. …Если все пойдет, до конца дня можно успеть отладить его; сдать вряд ли — тут, небось, комиссию будут полдня собирать, но завтра-то, точно. И валить на фиг!.. Стереть из памяти ведьму… или оборотня, кто она там есть…

В это время в цехе появился Никитин.

— Как успехи? — остановился рядом с Женей, — запускаем?

— Типа того, — Женя медлил, надеясь, что механик уйдет (он не любил делать пробный пуск при начальстве, потому что были возможны любые неожиданности), но тот продолжал стоять, и Жене ничего не оставалось, как нажать кнопку.

Шланг с рабочего цилиндра сорвало мгновенно. Свистя, он выскочил из приямка и заплясал в воздухе. Женя ударил по большому круглому грибку «Общей стоп». Шланг еще несколько раз дернулся и поник, скрывшись в темноте.

— Как же это?.. — спросил механик расстроено, — мы еле нашли столько азота.

Ситуация, действительно, выглядела не красиво. Женя оглянулся — слесарь спокойно курил в сторонке, словно заранее знал, что все так и должно произойти. …Так он и знал! Он тоже заодно с ведьмой! Как и мент на вокзале!.. Не ответив механику, Женя сам ловко юркнул в приямок, чтоб заглушить шланг и не стравить азот до конца.

Когда он вылез обратно и отряхивая грязные руки подошел к пульту, манометры показывали шестьдесят атмосфер.

— Надо еще семь баллонов, — сказал он, — найдете?

— У соседей будем просить, — Никитин вздохнул, — завтра утром, думаю, подвезем.

…Блин, значит, завтра я не уеду — это еще, как минимум, две ночи жить у ведьмы… То есть… не отпускает она меня, что ли? Получается ее потусторонний мир настолько реален, что распространяется даже сюда?.. Он расползается, поглощая все — прессы, автомобили, людей!.. Нет, это бред какой-то…

Механик ушел, а Женя подошел к слесарю.

— Ты ж все проверял!

— Ну, проверял… но азота-то в системе не было.

— Конечно, не было, — Женя вздохнул. …Естественно, этому дебилу даже в голову не придет, что и он, и молот находятся под воздействием колдовства… Нет! Пусть всякие стоны и черные руки — это сфера ее влияния, но не может она победить меня здесь, на моей машине!.. Женя впервые посмотрел на молот с любовью, потому что это нагромождение металла осталось последним бастионом, где он готов биться до конца хоть с самим Дьяволом. Больше он не доверял никому, поэтому зашел к начальнику цеха и попросил на завтра комбинезон и инструменты. …Все надо делать самому — только так можно победить! Все равно, я знаю машину лучше, чем всякая мразь!..

* * *

Домой Женя приехал не слишком рано, потому что прошелся по городу, собираясь с мыслями; пообедал, зашел в магазин, где купил бутылку вина. Вообще-то, не в пример большинству наладчиков, он не любил спиртное, но сейчас оно было просто необходимо, потому что еще ночь в таком напряжении он вряд ли выдержит, а завтра предстояла работа.

Лариса была, как всегда, дома.

— Есть хотите? — спросила она.

…Да что ж тебе надо от меня, сука? Почему ты выбрала меня для своих гнусных экспериментов?..

— Нет, — он прошел в комнату; хотел выпить сразу, но за окном только спускались сумерки и дневной свет оставался хозяином дома. …Рано… когда все начнется… Остановился перед шкафом, но открыть его без разрешения не посмел.

— Ларис, можно я посмотрю книги?

— Пожалуйста, смотрите.

Женя принялся извлекать пыльные фолианты, и пролистав, складывал их на диван. Лариса больше не тревожила его, что весьма радовало; огорчало другое — книга про Белую Женщину так и не попадалась.

Когда стемнело, Женя включил свет и открыл бутылку. …А вот теперь пора!.. Жадно прильнул к горлышку. С непривычки мерзкая жидкость чуть не полезла обратно, но он продолжал сосать ее, пока в бутылке не начал гулко хлюпать воздух. Тогда он отвалился на постель и почувствовал, как все вокруг закачалось, поплыло, будто в театре меняли декорации; появилась… нет, не легкость — скорее, апатия, такая же огромная, как ночь, постепенно занимавшая город. Мысли бусинками раскатились по закуткам сознания. Женя перевернулся на спину и часто-часто задышал ртом; при этом в кромешной тьме он увидел, будто и стены, и мебель сделались другими, да и он сам, вроде, став гораздо моложе, как-то по-особому произнес то, что повторял потом десятки раз; только сейчас он сказал это даже не ей, а самому себе. В этом признании не чувствовалось ни ликования победы, ни страстной силы убеждения; это была правда свершившегося.

— Я люблю тебя, и хочу. Ты моя, понимаешь? Ты уже моя…

Луч выхватил совсем детское лицо, которое беззвучно плакало; прикрытые глаза, сбивчивое дыхание, вздрагивающее тельце… Он, скорее, видел, чем слышал, как губы шептали: — Не надо, пожалуйста, милый… Нет… нет… Но пытался расстегнуть платье. Пуговицы не поддавались, и он стал их рвать, а она вздрагивала, но крепче прижималась к нему. Еще минута и…

Женя резко повернулся — даже во сне у него перехватило дыхание. Видимо, от этого движения что-то в памяти не сработало, и картинка замерла. Он больше не чувствовал ее дрожи, не слышал причитаний, а только видел лицо с широко раскрытыми от ужаса глазами, и белые зубы, которые закусили нижнюю губу, чтоб не кричать от боли…

Опять что-то изменилось. Женя не понял, что именно, но теперь он бежал по пустой ночной улице, а из темноты на него смотрели глазами призраков чужие окна; он бежал, не оглядываясь и не сворачивая, сопровождаемый злорадным «нет… нет… нет…», которое слышалось со всех сторон. Вдруг он поскользнулся на чем-то влажном и мягком; наклонившись, в ужасе отпрянул — она лежала посреди грязной лужи в том же разорванном платье, с растрепанными волосами… Он наступил прямо на нее! А она, вяло улыбнувшись, прошептала:

— Вот, любимый, я больше никогда не смогу быть твоей…

…Сколько ж мне было?.. Кажется, шестнадцать, а ей четырнадцать. И звали ее… как же ее звали?.. Точно, Лариса… Тоже Лариса!.. Неужто в этом дело?!.. За одно мгновение в сознании возникли десятки самых разных женских лиц; он не помнил имен, не помнил, где и когда с ними спал; вернее, не успевал вспомнить, так быстро они менялись.

Вдруг та Лариса… нет, теперь уже Белая Женщина… выпорхнула из-под ног, коснувшись его холодной невесомой рукой. Женя снова пытался обнять ее, но хватал руками пустоту. К тому же вблизи она оказалась не просто некрасивой, а ужасной, но существовало нечто, заставлявшее вновь и вновь гнаться за ней. И когда Белая Женщина сорвалась с места, он тоже устремился вслед, а сзади слышались гулкие шаги невесть откуда взявшегося черного, безобразного полчища.

Жене удалось схватить край платья, и теперь она волокла его за собой по верхушкам деревьев, по людским головам, которые он разбивал в кровь своими тяжелыми башмаками, окунала в спокойную гладь озер, а за спиной дробно топотали тяжелые шаги. Еще ему что-то кричали, но слов он не разбирал, потому что летел за Белой Женщиной и думал, что когда-нибудь непременно настигнет ее.

Погоня продолжалась долго, но наконец Белая Женщина остановилась на берегу водоема. Женя тянул на себя подол платья, и оно поддавалось, комкалось. Женщина же растворялась в воздухе по мере того, как он срывал ее одежду. Вот, остался лишь воротник и лицо. Он ткнулся в него губами, но голова больно ударилась о твердую землю — Женщины больше не было, а в руках осталось лишь смятое платье. В этот миг черная масса обрушилась на него с ревом и диким хохотом…

Женя проснулся, скорчившись, как и в своем сне, только лежал он на чистой белой постели; одеяло валялось на полу, а в окно заглядывал хмурый рассвет. Голова раскалывалась, и очень хотелось пить. Он с трудом встал. Ноги не желали слушаться, но все-таки он сумел одеться и выйти из комнаты. Первая возникшая мысль его очень обрадовала: …Ночь прошла, и ничего не случилось! Хотя вряд ли такой сон лучше ночных стонов… Блин, неужто дело в той дуре-восьмикласснице?.. Сколько же лет прошло?.. Или все это бред, а совпадение имен чистая случайность?.. Нет, с больной головой такую проблему не решить… и все-таки я нашел хоть какую-то связь!..

Лариса стояла у стола и улыбалась, но Жене не было до этого никакого дела. Он вышел во двор; умываясь, выпил кружку воды прямо из бочки.

— Жень, идите завтракать, — крикнула Лариса с крыльца.

Он думал, что сможет что-нибудь съесть, но ошибся. Запах тушеной капусты поднял к горлу неприятный комок, поэтому он даже не стал садиться за стол.

— Ларис, извините, я очень спешу.

— Тогда до вечера, — она посмотрела на него, отправляя в рот очередную порцию.

…Она ест!.. Ест человеческую еду! Значит, она все-таки обычная женщина, и я с ней спал! — неожиданно вспомнил Женя, — ничего другого нет, и быть не может!..

* * *

Свежий морской ветер быстро прочищал мозги. …Сегодня был, точно, сон. Пусть кошмарный, но сон, и не больше. Но почему мне приснилась та Лариска?.. Тогда ведь все выглядело правильно — просто потом любовь не получилась… да и как она могла получиться, если мы в жизни-то ничего не смыслили!.. Дети, одно слово… Поэтому все должно оставаться в своем времени… Главное, что сегодня я проспал всю ночь, и ничего не произошло — ничто не стонало, не лезло в окна… Или я просто не слышал?.. Нет, нечисть смогла б заставить меня услышать, если ей это надо. Значит, ничего нет, и жизнь продолжается!..

Слесарь уже ждал его рядом с вновь привезенными баллонами с азотом, и Женя с удовольствием окунулся в реальность — главную и единственную реальность его машины.

…Надо все делать самому… — вспомнил он, брезгливо облачаясь в чужие грязные штаны и висевшую безобразным мешком куртку. Он не привык к робе, предпочитая руководить, но сейчас ситуация складывалась совершенно особая — он должен закончить все до вечера; только так можно избавиться от мракобесия, реального или мнимого.

К обеду Женя запустил систему; в наладочном режиме вывел траверсу вверх, и фиксаторы щелкнули, остановив ее в положении «Готовность». …Ну, с богом! Хотя стоп! Надо проверить защиту — здесь все надо проверять!.. Нажал кнопку ручного подъема бронелиста; лампочки на пульте вспыхнули, но сам лист, призванный защищать оператора в момент рабочего хода, остался неподвижен. Женя растерянно огляделся, но слесаря не было. Впрочем, это уже не важно — он сам спрыгнул в приямок и сразу увидел безжизненно мотавшиеся у самой земли шланг; вкрутил его, затянул и остановился, прежде чем вылезти. …Похоже, все сделано специально. Но зачем?.. — он представил, как осколки металла, вырвавшись из штампа, пулями летят в него, — за что они все хотят меня убить?!..

Сама версия казалась кощунственной и дикой. …Плевать на всех Ларис, на дурацкую белую женщину с ее Антонио — меня хотели убить!.. Он кошкой выпрыгнул наверх, и поскольку слесарь исчез бесследно, бросился к начальнику цеха.

— Я отпустил его, — объяснил тот как ни в чем ни бывало, — он что-то захворал. И, вообще, сказал, что вы, вроде, закончили.

Женя думал, что победил страх, но тот обрушился вновь, вместе с целенаправленно открученным шлангом. …Если я не сдам его сегодня, завтра будет поздно!.. Кто знает, как быстро разрастаются темные силы?.. Может, ими захвачен уже весь город!.. Он опрометью бросился в цех.

* * *

Сдача прошла без замечаний, и даже акты были подписаны как-то слишком легко и быстро, но, вот, сразу и уехать не получилось, потому что поезд ушел полчаса назад. В итоге, Женя, вроде, победил, и, тем не менее, предстояло возвращаться в тот дом. Сначала он хотел снова взять бутылку, но решил: …Раз ничто не смогло помешать мне сдать машину, значит, я могу противостоять нечисти! Последняя ночь!.. Да я глаз не сомкну, но выясню, что там происходит!.. Жаль если черная рука не появится, а то я готов предъявить ей акт сдачи молота — пусть-ка попробует меня переплюнуть!..

Лариса уже возилась у плиты.

— Я завтра уезжаю, — объявил Женя, вместо приветствия.

— Да?..

Было не понятно, что крылось в этом коротком слове, радость или сожаление, но Женя не стал вдаваться в нюансы, а сразу прошел в комнату. …Для начала попытаюсь еще раз найти проклятую книгу. Сегодня мне должно повезти!..

Он уже добрался до третьей полки, когда внимание привлекли голоса, доносившиеся с веранды. Женя осторожно вышел из комнаты и замер, но разговор, как назло, прекратился; зато послышался глухой удар, потом крик, всхлипывание. Вроде, простые естественные звуки, но в этом доме он привык опасаться всего, поэтому только услышав отчетливое: — Сука! Сейчас ты у меня за все получишь! Женя окончательно убедился, что на веранде находятся обычные люди. Распахнул дверь — Лариса согнулась к плите, едва не касаясь кастрюль и закрыв лицо руками, а рядом стоял слесарь — его слесарь со злыми глазами и кошачьими усиками!..

— Ты уже здесь, падла, — прохрипел он, сунув руку в карман.

Женя увидел, как блеснуло лезвие. Лариса попыталась выпрямиться — в ее глазах застыл ужас, а слесарь надвигался — маленький, коренастый, казалось, сбитый крепко и надолго.

Все сразу сделалось простым и понятным, а уж драться-то Женя умел!.. Его нога вылетела вперед, нанеся удар в живот; с разворота «выстрелил» второй ногой в грудь — слесарь взвыл и повалился на пол, забыв про нож. Женя ударил его еще раз, потом еще; Лариса не препятствовала этому. Слесарь пытался подняться, но сумев лишь встать на четвереньки, пополз к двери. На полу остался явно зековский выкидной нож…

Лариса плакала, и Женя осторожно повел ее в комнату.

— Успокойся, — сказал он ласково, опуская ее на диван.

— Мне больно…

— Может «скорую» вызвать? Или ментов?

— Не надо… — Лариса легла. Ее руки безжизненно свешивались к полу, платье бессовестно задралось выше колен, но это уже не имело никакого значения.

— За что он тебя? — Женя заботливо склонился к ее лицу. Теперь он имел право на любые вопросы.

— Он злой… — всхлипнув, Лариса повернула голову. Глаза ее, с застывшими слезинками, казались безжизненными, — он хочет жениться на мне; говорит, у меня хороший дом, и, вообще, я «покладистая»… а я боюсь его. Он всегда был жестоким, а как из тюрьмы вышел, совсем зверем стал. Он специально Шарика убил, чтоб тот не лаял, когда он приходит пугать меня…

— Так это он тогда по окну лазал?

— Да. Я знала, но все равно страшно. Потому я и позвала вас ночевать. Мне хотелось, чтоб хоть кто-нибудь был рядом. Я боюсь, что он и меня убьет.

Женя поразился тому, как все, оказывается, просто.

— А стонет кто по ночам? — спросил он, чтоб окончательно избавиться от чертовщины.

— Моя мать. Она больна. С тех пор, как папа умер, она не встает. Я привыкла бегать на каждый стон, и днем, и ночью. Боюсь, если она тоже умрет, я совсем одна останусь…

— Когда ж ты спишь?

— Привыкла, — Лариса слабо улыбнулась, — хожу и сплю, сижу и сплю.

— А мать где? — Женя оглянулся, будто надеясь увидеть ее.

— В комнате… там, за шторой…

…Блин, как я не догадался!.. Одна штора в проходной комнате закрывает окно, а вторая-то — дверь!.. Идиот! Стоило приоткрыть ее… — он радостно засмеялся.

— Почему ты сразу мне все не рассказала?

— Боялась, что вы уйдете. Вам-то все равно, где жить, а мне страшно одной…

Кошмары вдруг унеслись, оставив лишь память о вчерашнем утре. …И почему с Ларисами у меня все получается так нелепо и гадко?..

— А ты помнишь, что происходит ночью?..

— Иногда… а иногда я, как робот… но я привыкла, — Лариса снова закрыла глаза, — мне больно… ну, почему он такой?..

Женя не нашелся, что ответить, думая, как бы она оценила его, если б помнила то утро …или она все же помнит его?..

Потом Лариса уснула, а Женя долго сидел, охраняя ее покой. Он думал, что, наверное, в жизни существует своя логика, и, следовательно, все это должно было когда-нибудь произойти. Должна была прийти Белая Женщина, и звать ее должны были Ларисой, как ту девчонку… Врачи ведь еле откачали ее после пилюль, которых она наглоталась с отчаяния…

Ничто в жизни не проходит — все возвращается, надо только понять, в какой момент, и быть готовым. …А еще лучше, быть готовым тогда, когда совершаешь что-то… хотя это, пожалуй, невозможно… — Женя усмехнулся, — зато никакой нечисти, точно, не существует… вернее, не так — нечисть живет в нас самих, напоминая о том, что мы стараемся забыть…

Последнюю ночь Женя спал спокойно и лишь под утро услышал стон, потом легкие Ларисины шаги…

* * *

Прежде, чем уехать, он долго стоял на пороге, сжимая Ларисину руку, и думал, можно ли ее поцеловать, но она сделала это сама — поднялась на цыпочки и чмокнув в щеку, сказала:

— До свиданья. Спасибо, что ты оказался, именно, таким.

…Значит, она совсем не помнит того утра. Но я-то помню!.. Неизвестно, какие черти и когда вернут мне это воспоминание… Не оборачиваясь, Женя быстро пошел к вокзалу.

В поезде, где ласковый свет ночника вносил в душу покой и умиротворение, Женя спал, наверстывая упущенное. Никогда он не думал, что поезд — это так прекрасно. Правда, несколько раз он все-таки просыпался, но слыша в полудреме мерный стук колес, тут же засыпал с блаженной улыбкой на лице.

КОНЕЦ

Аз, воздам!

1. Вера

Под ногами шуршали листья, которые Шкет загребал своими шикарными ботинками. Он бы с удовольствием двигался лёгкими и быстрыми шагами, но как это сделать, если ботинки на три размера больше твоей ноги?.. Зато какие это были ботинки!.. С совершенно целой подошвой и выдавленным на мягкой коже словом «Salamander». Из прошлой жизни Шкет ещё помнил этот символ благополучия, и совсем неважно, что они давно утратили фирменный вид, — всё равно Шкет очень гордился ими и считал день, когда нашёл их возле мусорного контейнера, одним из самых удачных в жизни.

Под ногами шуршали листья. Этот звук сопровождал Шкета ежедневно, утром и вечером, потому что на его улице не было дворников, а листьев с каждым днём становилось всё больше. «Его улица» — не просто образ; это была действительно его улица, потому что больше на ней не жил никто.

По генеральному плану застройки, который Шкет специально изучал в витрине самого главного проектного института, в недалёком будущем здесь должен подняться белокаменный массив с магазинами, школой и подземной стоянкой. Шкет уже заранее ненавидел всё это, но, слава богу, в нашей стране между планами и их реализацией можно успеть прожить целую жизнь.

Старых жильцов, тем не менее, выселили ещё весной, и они покорно ушли, продав «на слом» большую часть домов. Осталось всего три, и самый целый из них принадлежал теперь Шкету. Никаких документов на дом у него не было, но их ведь никто и не спрашивал. И не такая уж проблема, что на улице отсутствовали свет и газ — зато чудом или по безалаберности чиновников, забыли отключить воду, и Шкет, как цивилизованный человек, каждое утро умывался, а вечером совал под тонкую холодную струйку уставшие ноги и при этом довольно повизгивал. И за такое счастье никто не присылал ему никаких счетов!..

Под ногами шуршали листья. С одной стороны, мёртвый звук угнетал, но, с другой — привносил покой и умиротворение (наверное, всё, связанное со смертью, приносит покой).

В руке Шкет нёс пакет с изображением длинноногой белозубой девицы. Взгляд у неё был восторженно глупый, и это раздражало Шкета, однако сам пакет оказался на редкость прочным, служа верой и правдой уже целые две недели… Впрочем от какой такой тяжести ему рваться, если в нём лежали половинка чёрствого хлеба, два сморщенных солёных огурца и кусок осклизлой колбасы? …Всё равно надо иметь прочный пакет — вдруг завтра мне повезёт!.. — подумал Шкет.

Сознание, отвыкшее генерировать мысли, а лишь фиксировавшее действительность, вдруг решило вспомнить о своём предназначении, выхватив очень важное слово — «повезёт». Оно с трудом сдвинуло ржавые шестерёнки, и механизм воображения нехотя включился в работу, пытаясь представить, как может выглядеть это самое, «повезёт». Уж, конечно, речь шла не о еде и даже не о второй паре ботинок. Нет, это будет пачка зелёных денег, случайно выброшенная вместе с хламом!.. А, может, и не выброшенная — может, просто она выпадет у кого-то из кармана. Только, вот, у кого? Знать бы заранее!..

Шкет оглянулся. Уже около часа за ним шёл странный человек, не проронивший за всё время ни единого слова. Сначала Шкет даже решил, что он просто идёт, потому что между ними не могло быть ничего общего. Парень выглядел гораздо моложе и одет был так, как одеваются люди, имеющие настоящий дом и спешащие туда после работы; роднили только глаза — такие же потухшие, на которые Шкет по привычке обратил внимание.

Он всегда старался заглянуть людям в глаза, ведь только в них можно прочесть, ждёт тебя что-то хорошее или нет. За это его несколько раз били, но это ничего — ведь не убили же.

…Не убили же, — сознание выхватило новое словосочетание и остановилось в своём движении, — зачем он идёт за мной? Может, хочет убить, чтоб завладеть ботинками, старым верблюжьим одеялом, керогазом, керосиновой лампой, чугунной сковородой, закопчённой кастрюлей и мешочком лука?.. Оказывается, сколько у меня полезных вещей, за которые, и правда, можно убить. А что?.. Разве это так уж страшно?.. Совсем не страшно, и давно можно было б проделать самому!.. — Шкет живо представил, как пухнет и разлагается его никому не нужное тело, и передумал, — просто каждому дана своя жизнь, — решил он, — тот же, Бим — он даже виляет хвостом, а, значит, радуется жизни. То есть, жизни можно радоваться, если стереть границу между человеком и собакой!.. А существует ли та граница?.. Все ж мы божьи твари…

Шкет прошёл ещё метров сто и остановился. Теперь предстояло отодвинуть доску в заборе, проскользнуть под ней, и он окажется дома.

— Слушай, — Шкет постарался принять воинственную позу, — ты зачем за мной идёшь?

— А куда мне идти? — говорил парень медленно, словно, по ходу, подбирая нужные слова.

— Я почём знаю? — пожал плечами Шкет, — домой иди!

— Я не знаю, где мой дом…

— Что ты мне дуру гонишь? Ты чего, обкололся?

— Не знаю, — парень сдавил пальцами виски, — я просто ничего не помню.

— Совсем ничего? — заинтересовался Шкет, — например, как тебя зовут, помнишь?

— Кажется, Андрей… или что-то у меня связано с этим именем…

Шкет слышал о людях, потерявших память. Да что там, слышал — он знал их! Один такой дед обретался возле рынка, а другой, худой и обросший, целыми днями бродил по городу в надежде, что кто-нибудь его узнает. Сталкиваясь с ним, Шкет каждый раз думал, что надеется он зря — в таком виде его никто не признает, а и признает, так пройдёт мимо.

…И, вот, теперь третий — то ли Андрей, то ли не Андрей… Пусть будет Андрей, — решил Шкет, — надо же как-то называть его… хотя зачем мне его называть?..

— Ну, чего стоишь… Андрей? — спросил Шкет, — я похож на владельца гостевого домика?

— Нет, не похож… — парень молча побрёл вперёд — туда, где раскинулся глубокий, заросший кустарником овраг. Все в округе знали, что им давно завладели стаи одичавших собак, совсем не похожих на добродушного Бима. Наверное, если б не подобное соседство, все городские бомжи давно б перебралась на «шкетову» улицу, но страх оказался сильнее мечты о собственном доме. Глупые люди не понимали, что собаки не станут рыскать по заброшенным садам, где нет ничего, кроме гниющих на земле яблок; они-то твари умные — они идут к еде и теплу, то есть к пятиэтажкам, стоявшим по другую сторону оврага с незапамятных хрущёвских времён.

— Эй! Постой! — крикнул Шкет, и парень остановился, — не ходи туда!

— А куда?

— Чёрт… — Шкет отодвинул доску в заборе, — пролезай. Только учти — это мой дом. Только мой! И завтра ты уйдёшь. Запомнил?

— Запомнил, — парень впервые улыбнулся, — если я могу что-то помнить.

— Ты уж постарайся, — пробормотал Шкет, поднимаясь на крыльцо. Снял с двери замок (ключа к нему не было изначально, и выполнял он чисто психологическую функцию, но Шкету почему-то так казалось спокойнее); уверенно прошёл в комнату и, чиркнув спичкой, зажёг керосиновую лампу. Возникшее в желтоватом свете замкнутое пространство создало иллюзию, если не уюта, то защищённости, — как тебе? — в голосе Шкета звучала законная гордость.

— А как мне? — переспросил парень, и Шкет решил, что разговаривать с ним всё равно, что со шкафом, оставшимся от прежних хозяев. Значит, ничего в его жизни и не изменилось — только еды ему сегодня достанется в половину меньше.

Да, шкаф в этом плане был более удобным собеседником…

— Есть хочешь? — спросил Шкет, настраивая керогаз.

— Да.

— Ну, ещё бы! Пожрать — это мы все здоровы, — Шкет усмехнулся. Повернул кран, и тоненькая струйка ударила в дно сковороды, — можешь умыться, если хочешь.

Вместо ладоней, парень подставил рот, а потом и вовсе жадно прильнул губами к холодному металлу.

— Сушняк, да? — с пониманием заметил Шкет, — может, ты перебрал, оттого и не помнишь?

— Если б я не помнил только то, что было вчера!.. А я ж ничего не помню.

— Тогда, похоже, опоили тебя чем-то.

Колбаса уже дёргалась в кипевшей на сковородке воде, и Шкет принялся чистить лук. При этом он неожиданно пришёл к выводу, что человек, какой ни есть, всё равно лучше шкафа.

— Знаешь, — он тупо смотрел на луковицу, — может, в этом и есть какая-то прелесть.

— В чём? — не понял парень.

— В том, чтоб ничего не помнить. Взять меня — я всё помню, но, думаешь, мне от этого лучше?.. А вот так, как ты — взять и начать с чистого листа… А то, лежишь ночью и вспоминаешь, что, и квартира у тебя была, и жена…

— И что с ними стало?

— Тебе это интересно?

— Нет, — парень покачал головой, — я думал, тебе интересно.

— И мне не интересно, но никуда ж не денешься, — смешав лук с колбасой, Шкет взял с полки «бычок», — куришь?

— Не знаю.

— Тогда и нечего начинать. Добро ещё на тебя переводить, — Шкет с удовольствием затянулся, — куртка у тебя хорошая. Только околеешь ты в ней зимой.

Докурив, он водрузил сковороду на стол и протянул гостю ложку.

— Давай. Только не забудь, хлеб надо ещё на утро оставить.

Весь ужин занял какие-то десять минут, и мысли Шкета вернулись в исходную точку.

— Знаешь, — он откинулся на спинку стула, — я к тому, что околеешь ты. Завтра сходим к отцу Геннадию.

— Кто это? — спросил парень.

— Поп. Он, таким как мы, старьё всякое раздаёт бесплатно. Люди ему несут, понимаешь, да?.. Я б тоже носил, чем выбрасывать… Там, кстати, хорошие вещи попадаются. Только не люблю я к нему ходить.

— Почему?

— Мы на жизнь по-разному смотрим, — усмехнулся Шкет.

— Почему?

— Почему-почему!.. Потому что он бога своего суёт везде! А я ему как-то и говорю — что ж, мол, плохого я тому богу сделал, чтоб он мне такую жизнь определил? А он же грамотный — объясняет складно, и выходит всё вроде так и должно быть… только я-то знаю, что не должно!.. Но я ж его не переспорю. После два дня думал — всё вспомнил, по полочкам разложил и понял — нет, не прав он!.. Ну, да ладно — это наши вопросы. Я тебе покажу его, а дальше сам договаривайся — Шкет наполнил кастрюлю водой и вновь зажёг керогаз, — чаю надо попить — засыпать теплее будет. А уж когда заснёшь, оно вроде и ничего, — достал целый мешок сморщенных чайных пакетиков, — хорошо придумали с этими штуками, да?

Парень не ответил, и Шкет, повернув голову, увидел, что он задумчиво смотрит в угол.

— Чего ты там нашёл?

— Ты вот говорил… — взгляд парня просветлел, — я Бога вспомнил …

— Чего вспомнил? Ну, ты даёшь! — Шкет расхохотался, — до этого и отец Геннадий не додумался!

— Нет, я не то, — парень смутился, — я вспомнил, как меня крестили. На меня брызгали водой… священник такой огромный, с бородой… рядом стояли отец и мать…

— Ты вспомнил отца и мать?! — обрадовался Шкет.

— Нет, я вспомнил, что они стояли рядом, а, как выглядели, не помню…

— Сколько тебе было? — Шкет разлил по кружкам кипяток.

— Не помню… мало, наверное…

— Не можешь ты этого помнить, — уверенно заключил Шкет, — сам посуди — если ты не помнишь, где жил неделю назад, то через столько лет вспомнить, как на тебя брызгали водой?.. Так не бывает, понял?

— Может, ты и прав, — парень сразу сник, и Шкету захотелось подбодрить его.

— Но это не важно — ты, главное, пробуй вспоминать, — он отхлебнул огненную, бледную жидкость, — хорош чаёк!..

Больше они не разговаривали. По выражению лица Шкет понял, что парень усиленно напрягает память, пытаясь извлечь из неё хоть что-то полезное, и не хотел мешать ему. Потом они легли спать — не раздеваясь, забившись под единственное одеяло; легли рано, экономя драгоценный керосин.

Утром Шкет проснулся первым. Похоже, он и заснул первым, потому что в полудрёме слышал, как сосед вздыхает, ворочаясь с боку на бок. …И чего человеку надо?.. Сыт, крыша над головой есть… Это стало его последней мыслью перед тем, как серое осеннее утро осторожно заглянуло в окно.

Шкет вылез из-под одеяла и, несмотря на холод, умылся (этот ритуал он никогда не нарушал, так как призван был доказать его принадлежность к «роду человеческому»); потом подошёл к окну — на траве и по верхнему краю забора белел иней. Это расстроило Шкета — он-то в тайне надеялся на глобальное потепление, о котором вычитал в обрывке газеты, но, оказывается, всё враньё, и пора присматривать тёплый подвал, пока не все они заняты конкурентами.

…А, может, мне повезёт прям, сегодня?.. Это утро, как и каждое, начиналось с навязчивой мечты о пачке зелёных денег. Надо идти, пока их не нашёл кто-то другой!..

— Эй, — он ткнул спящего в бок, — вставай! Покажу тебе, где найти отца Геннадия, а то, глянь, на улице-то снег… Сейчас похаваем и пойдём, — он по-братски разломил остатки хлеба и заварил «чай», — и учти, дальше наши пути расходятся, понял?

— Понял, — согласился парень, подсаживаясь к столу. По его лицу было не ясно, как он отнёсся к подобной перспективе, но Шкета это и не волновало — главное: никто не сможет отнять у него зелёные деньги. Если, конечно, он найдёт их…

…Что, значит, «если»?.. Обязательно найду — не сегодня, так завтра! У меня ещё есть время до настоящего снега!..

Храм, куда направился Шкет, был одним из многих, выросших в последнее время на месте городских парков и пустырей. Строили их обычно наспех, из белого кирпича; купола не золотили, а красили серой краской, и расписывали иконостас выпускники художественного училища, но люди радовались и этому. Растерявшиеся оттого, что, оказывается, семьдесят лет поклонялись ложным идеалам, они кинулись срочно искать другие ценности, но не найдя новых, вернулись к хорошо забытым старым.

Правильно это или нет, Шкет не задумывался — он знал только, что при старом строе ему жилось лучше. Была ли в том заслуга Коммунистической партии или, наоборот, просчёты нынешнего Президента, а, может, и невнимание Бога, вдруг снова ставшего первоосновой, сменив скорбным ликом добродушного дедушку Ленина?.. Похоже, никому из них просто не было дела до какого-то Шкета. Ну, тогда и ему плевать на них на всех!..

Отец Геннадий был таким же «новоделом», как и его храм. Из литературы Шкет помнил, что поп должен жить при церкви, у него должно быть хозяйство с курами и свиньями, толстая попадья и куча толстых детишек. С отцом Геннадием Шкет не был знаком близко, но сведущие люди рассказывали, что живёт он в просторной трёхкомнатной квартире; жена у него молодая и красивая, а ребёнок всего один, и вовсе не толстый, и ходит в самую обычную школу. Сам отец Геннадий приезжал на работу в синем «Форде», и сейчас, стоя перед закрытым храмом, Шкет выискивал его глазами в потоке проезжавших машин.

— Сейчас приедет, — успокоил он своего спутника, хотя тот и не думал волноваться, — как подойдёшь, сразу начинай про сострадание, про Бога, который заботится о «заблудших овцах» — он это любит…

Шкет не успел закончить своих наставлений, потому что синий «Форд» вкатился на площадку перед храмом и остановился. Из него появился молодой человек в кожаной куртке и джинсах. Единственным, что осталось от классического образа, были бородка и длинные волосы (правда, и они оказались собраны в хвост).

— Отец Геннадий! — крикнул Шкет. Священник прищурился, и узнав его, пошёл навстречу.

— Всё-таки все дороги ведут в храм, да, сын мой? — спросил он с улыбкой.

Шкет не собирался очередной раз вступать в полемику и сразу перешёл к делу.

— Отец Геннадий, — сказал он, — тут парень ко мне прибился. У вас не найдётся чего-нибудь тёплого? А то, смотрите сами…

— У нас для всех всё найдётся. Бог милосерден. Иди-ка сюда, — отец Геннадий поманил парня, — расскажи, что с тобой случилось, сын мой.

— Я не помню, — парень вздохнул, — очнулся в парке. Ни документов, ни денег…

— Но не избитый, — заметил Шкет, — может, опоили чем?

— Господи, — отец Геннадий перекрестился, — куда катится этот мир!..

— А куда? — с любопытством спросил Шкет, но священник не удостоил его ответом.

— Значит, так, — продолжал он, обращаясь к парню, — я сейчас службу отслужу, а потом зайдём на сайт «Жди меня» — может, тебя уже ищут. Если нет, я им передам твою историю. Я уже помог найти двух пацанов, так что не падай духом — глядишь, и вернёшься домой с Божьей помощью, — повернулся к Шкету, который уже порывался незаметно уйти, — тут вчера одна женщина много всякого добра принесла. Хочешь посмотреть?

— Чего ж не глянуть? — Шкет пожал плечами.

— Приоденешься. Будешь ходить, как секретарь обкома!

— Секретарь чего?.. — Шкет вспомнил слово, когда-то сравнимое, разве что, с именем божьим.

— Не пугайся, — отец Геннадий засмеялся, направляясь к дверям храма, — дочка бывшего второго секретаря принесла, что от отца осталось. Он умер неделю назад, так я его отпевал.

— А секретарей разве отвевают? — удивился Шкет.

— Это в миру он секретарь, а перед Богом все равны. Женщина истинно верующая, — отец Геннадий открыл дверь в темноту и остановился, — она тут рядом живёт, поэтому часто ко мне заходит. Вон, в том доме, — он указал на девятиэтажку, двадцать лет назад считавшуюся «элитной», а теперь серую и обшарпанную на фоне белых новостроек, — так что, всё возвращается на круги своя — ложное превращается в прах, а истинное возносится…

— Не думаю, что у секретаря обкома всё так уж обратилось в прах, — заметил Шкет, следуя за священником, — небось, с советских времён столько осталось, что трём поколениям хватит.

— Не знаю, о бренном мы не говорили.

Отец Геннадий свернул в специальную комнату и включил свет. Шкет несколько икон на стене, но внимание его привлекала куча одежды в углу. Это были не вылинявшие ветровки и рваные джинсы, которые, вкупе с яркими майками, несут студенты в период акций по борьбе с бедностью — куча имела спокойные, строгие тона официальных рубашек, костюмов и вышедших из моды галстуков. Шкет даже не мог представить, зачем человеку столько костюмов!..

Отец Геннадий вышел и вернулся уже в рясе, надетой прямо поверх свитера.

— Идём со мной, — позвал он парня, — отстоишь службу — легче станет, а ты… — он обратился к Шкету, — выбирай тут, что хочешь. Но смотри, другим оставь. Господь не приемлет жадных.

— Оставлю, — Шкет склонился над одеждой и слышал только, как закрылась дверь.

…А зачем мне костюмы и рубашки с галстуками? — вдруг подумал он трезво, — по мусорным контейнерам лазить?.. Тем не менее взял лежавший сверху пиджак, на котором осталась дырочка от ордена и белесое пятно на лацкане, где, судя по старым портретам, носили депутатский значок; накинул на себя и важно прошёлся по комнате. Выходило, что с тем секретарём они были очень даже похожи, по крайней мере, по комплекции.

— Итак, товарищи, — произнёс Шкет, восстанавливая в памяти вышедшие из употребления фразы, — сегодня на повестке дня нашего собрания… Эх, жаль, нет зеркала!..

К пиджаку прилагались брюки и жилетка, которая сразила Шкета наповал. В прошлой жизни у него тоже было два костюма, но оба без жилеток, а ведь жилетка — это действительно шик! Вроде и совершенно бесполезная вещь, но сколько в ней солидности и какая она блестящая и приятная на ощупь!.. Он засунул два пальца в крохотный карманчик и, к своему удивлению, нащупал… Сердце замерло, потому что сразу было ясно, что это ключ. Конечно, ключ! Шкет не представлял, что он открывает, но что-то ведь должен! И хранится там наверняка нечто очень ценное — это ж не простой ключ!..

Шкет извлёк свою находку. Точно — резная головка, сложный рельеф бородки. …Это ж ключ от сейфа!.. — подняв радостный взгляд, он столкнулся с трагическим ликом, взиравшим на него со стены.

— Ну, спасибо, брат, — пробормотал Шкет, — извини. Честно говоря, не ожидал. Ты и дальше так — чтоб расчёт на месте. Типа, привёл сюда этого «непомнящего» — забери подарочек. Тогда, знаешь, как я в тебя буду верить?.. Нет, ты даже не знаешь!..

Шкету больше не хотелось рыться в тряпье. Он уселся на стул, пытаясь сосредоточиться. За свою жизнь он находил множество ключей, иногда даже целыми связками, но они были самыми обычными, к тому же (и это главное!), их выбрасывали. Здесь же, и ключ непростой, и принадлежал он непростому человеку, и никто его не выбрасывал! Скорее, его искали, но не нашли. А он нашёл!..

Шкет поднял взгляд на икону.

— Ты ж не пошутил, правда? Ты ж не такая скотина?..

Молчание являлось знаком согласия, и Шкет успокоился. …Что ж там может быть?.. А вдруг ещё те, советские деньги?.. Нет, не мог секретарь обкома быть таким идиотом… Если доллары тогда были не в ходу, значит, золото и драгоценности. Много золота!.. Вот тут и пригодится костюм, а то, кто ж возьмёт у бомжа золото по нормальной цене?..

Шкет принялся запихивать костюм в свой прочный пакет, а сознание при этом продолжало работать. …На зиму сниму хату, а весной разберёмся — может, и квартиру куплю!.. Хотя, это я, пожалуй, размахнулся!.. А почему размахнулся? Что я, не знаю, как жили секретари? Наш предцехкома в семидесятом ездил на «Волге», а секретарь обкома!.. Где ж он прятал свои богатства?.. От радостной эйфории мысли тут же вернулись в практическое русло …Знать бы фамилию, а то в том доме сколько жильцов!.. А если узнаю, то что — лезть в хату?.. Нет, ну по такому случаю, можно, конечно… а если сейф не там, а, к примеру, на даче? У них же всегда были дачи… да и квартира, поди, не одна. Небось, жила б та дочка хреново, так не раздавала б добро направо и налево…

Нет, без дочки тут не обойтись. А если она не захочет отдавать?.. Ведь может, сука!.. Тогда придётся делиться. Я ей скажу: мой ключ, твой сейф, и всё пополам!..

— Это ж будет по справедливости?.. — вновь обратился Шкет к печальному лику, — чего молчишь? Заварил потеху, так доводи дело до конца!.. Ну, молчи-молчи… Сам разберусь!

Оставив пока пакет с костюмом, Шкет выскочил из церкви.

Издали дом, указанный отцом Геннадием, казался почти игрушечным, но когда Шкет зашёл во двор, ему стало тоскливо. Свысока на него взирали десятки одинаково безликих окон, за которыми протекала чужая жизнь. Если б он хоть отдалённо походил на обитавших там людей, то мог бы, по крайней мере, зайти и спросить… ну, что-нибудь спросить, а так ведь его просто спустят с лестницы.

Шкет уселся на пустую скамейку и задумался. Ключ, который он крепко сжимал в руке, постепенно превращался в бесполезную игрушку, способную разве что будоражить воображение и дарить по ночам радужные сны.

…Нет, так не должно быть! Я слишком долго ждал и теперь должен использовать свой шанс! И использую, чего б мне это не стоило! Поднявшись, Шкет медленно побрёл вдоль дома, пытаясь отыскать подсказку, которая непременно существовала — не могло же всё закончиться так по-дурацки, на самой середине? …Наверное, Ему там, наверху, скучно — вот Он и придумывает себе развлечения, а я тут ломай голову! Неужели я не заслужил просто подарка — хоть одного за всю жизнь! Обязательно Ему надо изобрести какую-нибудь хрень!..

Свернув за угол, Шкет увидел до боли знакомые контейнеры и женщину, ковырявшуюся в одном из них суковатой палкой; рядом стоял тощий пакет с «добычей». Шкет остановился, внимательно наблюдая за «копательницей», которая явно не была профессионалом в этом деле. Такой вывод он сделал по тому, как брезгливо тыкала она палкой в зловонную массу, и это сразу возвысило его в собственных глазах.

— Эй! — крикнул Шкет, — есть чего хорошего?

— Для тебя ничего тут нет! — женщина подняла палку, словно готовясь к обороне, — думаешь, я бомжиха какая? Я сорок лет в школе отработала!.. А теперь, вот, пенсия — две тыщи!.. Уважили на старости лет!..

Чувствовалось, что ей хотелось выплеснуть наболевшее хоть кому-нибудь, и Шкет не мешал ей метать в пространство стрелы гнева. Дождавшись, пока все, от Президента до девочки в собесе, наконец, получили по заслугам, Шкет решил, что и так потерял слишком много драгоценного времени.

— Если ты местная, то должна всех знать, — сказал он.

— Всех — не всех, но старых жильцов знаю, — ответила женщина, успокоившись за неприкосновенность «охотничьих угодий», — правда, сейчас, кто помер, кто продал квартиры…

— А вот был второй секретарь, — Шкет многозначительно замолчал, и приём сработал.

— Ипатьев что ли? — подсказала учительница, — был. Только тоже помер недавно.

В душе Шкета всё ликовало, но он отобразил на лице необходимую долю удивления.

— Как помер?

— Ну, как?.. — учительница недоумённо пожала плечами, — а ты не знаешь, как помирают? Лёг спать и не проснулся… А ты-то кем ему будешь? Степан Васильевич был приличный человек…

…Ещё бы, — злорадно подумал Шкет, сжимая в кармане ключ, — с его бабками я тоже стану приличным!

— У него ж вроде дочка осталась? Повидать бы её. Дело у меня к ней, — и добавил, увидев, как подозрительно прищурилась учительница, — ты не бойся — дело-то хорошее.

— А мне чего бояться? — криво усмехнулась учительница, — я, мил человек, своё отбоялась. А квартира у неё сорок восьмая. Вера сейчас дома должна быть. Только смотри, ежели чего, я тебя запомнила. В милицию сию минуту сообщу!..

Но Шкет уже не слушал её. Он чувствовал, что Бог действительно снизошёл к нему, и надо только ловить момент. Заскочил в тёплый подъезд и невольно подумал, что неплохо бы проверить подвал, ведь именно в таком доме лучше всего обосноваться на зиму, но тут же прогнал дурацкую мысль. Какой подвал?!.. Пора привыкать к новой жизни — он же от неё всего в двух шагах!..

На третьем этаже остановился перед дверью с номером сорок восемь. Разжал ладонь, ещё раз взглянув на заветный ключ, и надавил на звонок. Если б хозяйка спросила «кто», он бы, наверное, не нашёлся, что ответить, но она открыла молча — высокая, статная, которую, несмотря на возраст, можно было назвать красивой.

…А, может, ничего и не стоит делить? Просто мы будем жить вместе… Много ли ей надо, а я мужик ещё ничего…

— Вам кого? — спросила хозяйка так, что Шкет сразу понял — ничего у них не получится, — знаете, — хозяйка оглядела непрошенного гостя с ног до головы, — я б дала вам что-нибудь из одежды, но всё уже отнесла отцу Геннадию. Тут церковь недалеко есть. Ступайте к нему… или, может, вы есть хотите? Тогда подождите минутку.

Она исчезла на кухне, а Шкет, не долго думая, шагнул в квартиру и закрыл за собой дверь; заглянул в комнату, но признаков особой роскоши не обнаружил — ковёр на стене, добротная мебель, сделанная при социализме… Больше он ничего разглядеть не успел, потому что вернулась хозяйка, держа в руках пакет с бутербродами. Увидев, что бомж бессовестно вторгся в её владения, она удивлённо остановилась.

— Я пришёл не за едой, — пояснил Шкет, — у меня к вам деловое предложение.

— Уходите, — произнесла хозяйка не слишком уверенно.

— Нет. Говорю ж, я с предложением.

— С каким предложением? — неизвестно, что подумала хозяйка, но в её голосе наконец появился испуг, — я вас не знаю… Уходите, немедленно! Пожалуйста.

Шкет не собирался её пугать, поэтому протянул ладонь, на которой лежал ключ.

— Вам знакомо это?

Хозяйка хотела взять ключ, но Шкет поспешно сжал кулак.

— Вы знаете, что это, и вам он нужен! Но вы не смогли найти его, а я нашёл. Давайте, поделим всё пополам и мирно разбежимся. Вам ведь деньги тоже нужны, — по замыслу Шкета подобная тирада объясняла всё, но он, похоже, ошибся.

— Я не понимаю вас, — голос хозяйки стал спокойнее, — что мы должны поделить?

— Будто не знаете! Заначку папочки вашего!

— Вы сумасшедший, — заключила хозяйка.

— Нет! — Шкет яростно мотнул головой, — я не сумасшедший! И мы оба это знаем!

— Уходите!

— Я не уйду, пока мы не откроем сейф и не разделим…

— Нет, вы уйдёте! Или я вызову милицию!

Шкет понял, что, если сейчас же не докажет серьёзность своих намерений, то потеряет всё. В комнате стоял телефонный аппарат, от которого хозяйку отделяло всего несколько шагов; собственно, столько же отделяло и его от светлого будущего.

— Что ты жмёшься?! Я ж предлагаю пополам, по справедливости! — крикнул Шкет, но, видимо, это были не те слова и не тот тон. А, может, вид маленького худого Шкета не ассоциировался с чем-либо серьёзным, потому что хозяйка бесстрашно повернулась к нему спиной и направилась в комнату.

— Я вызываю милицию.

Шкет не хотел причинять ей зла, но хозяйку требовалось остановить во что бы то ни стало. Он всего лишь дёрнул её за руку, но женщина почему-то упала. В первый момент Шкета охватила паника, но когда он понял, что хозяйка дышит и, следовательно, ничего страшного не произошло, огляделся. …Господи, сколько ж тут всего!.. А ведь наверняка есть ещё и другая комната, и кухня, и ванная! Он взглянул на хозяйку, которая попыталась встать, и решил, что ничего не успеет, если не нейтрализует её. Вытащил брючный ремень и без труда стянул хозяйке руки. Скотча, чтоб заклеить рот, в поле зрения не оказалось, и он не стал тратить время на его поиски, а сразу устремился к книжным полкам. Это ведь логично, когда тайник устроен за рядами толстых томов, которые, скорее всего, никто никогда не читал.

Книги с шумом полетели на пол, однако тайника за ними не оказалось. Раздосадованный неудачей, Шкет заглянул под висевший напротив ковёр, но тот оказался слишком большим, чтоб увидеть всю стену. Дёрнул его раз, второй, и гвозди не выдержали — ковёр рухнул, обнажив яркие, не выгоревшие обои… и больше ничего.

Шкет оглянулся в поисках следующего объекта и вдруг столкнулся взглядом с хозяйкой. Она, связанная, сидела на полу и наблюдала за происходящим.

— Объясните, что вы делаете? — спокойно попросила она, и это спокойствие разозлило Шкета. …Конечно, она издевается!.. Думает, всё запрятано так, что я не найду!..

— Отдай мне их, слышишь!.. — он вытер внезапно проступивший пот.

— Что отдать?

— Золото! Деньги, чёрт возьми!..

— Откуда у меня золото?.. Впрочем… деньги есть, — хозяйка неожиданно засмеялась, — возьмите под телевизором.

Шкет сунул руку под старенький «Рекорд» и извлёк несколько купюр по пятьсот рублей. По его меркам, это были неплохие деньги, но пришёл-то он не за ними!.. В сердцах Шкет скомкал их и швырнул на пол.

— Мне нужны деньги из сейфа, а не эти гроши!.. — заорал он и уже собирался хорошенько встряхнуть хозяйку, но раздался звонок в дверь. Шкет замер.

— Вера Степановна, — донёсся из-за двери мужской голос, — у вас всё в порядке?

Хозяйка многозначительно взглянула на перепуганного вора.

— Вера Степановна! Вы меня слышите? Откройте!

— Володя, у меня всё нормально! Это ковёр упал, ни с того, ни с сего! — крикнула она.

— Может, вам помочь?

— Не сейчас! Зайди вечером — повесим его на место!

Шкет понял, что спасён. …Но почему она так поступила? Значит, она тоже не хочет вмешивать посторонних! Значит, не всё потеряно, и я на верном пути!.. Но надо сменить тактику…

Шкет присел на корточки рядом с хозяйкой, собираясь честно поведать о том, как работал на заводе и дважды награждался знаком «Победитель соцсоревнования»; как сдуру ушёл от жены, а потом она сунула ему под нос судебное решение и сменила замки на двери; о том, каково жить в подъезде, и в теплотрассе, и в сыром подвале…

— Вы сумасшедший, — хозяйка вмиг разрушила течение его мысли, — но я не хочу вам зла. Развяжите меня и уходите. Я не стану звонить в милицию — я б уже могла сказать Володе, но я даю вам шанс…

— Ты даёшь мне шанс?!.. — миролюбивое настроение мгновенно улетучилось, — это не ты даёшь мне шанс! Это он!.. — Шкет ткнул пальцем в потолок, — он дал мне шанс!.. А ты, сука, идёшь против его воли! Лучше сама отдай мне деньги!

— Да о каких деньгах вы говорите?

— О тех самых! — Шкет вновь вытащил ключ, — что я, не знаю, сколько денег украла ваша партия?! Знаю! Читал в газетах! Они в сейфе!.. И не прикидывайся, что не знаешь!.. Только ключ-то у меня! Отдай мне половину! Я хочу жить по-человечески, понимаешь?!.. Я тоже состоял в вашей партии и платил взносы!..

— У папы не было денег, — хозяйка печально улыбнулась, — он был честным коммунистом.

— Честным?.. — расхохотался Шкет, — не бывает честных, если можно украсть! Где его сейф? Давай, посмотрим!

— Развяжите меня. Я покажу.

— Так бы и давно! — обрадовался Шкет, — только развяжу я тебя потом. Давай, показывай!..

Он помог женщине подняться, но, встав, она стряхнула поддерживавшую её руку и уверенно направилась в другую комнату. Остановилась возле письменного стола.

— Вот, то, что вы искали, — она стукнула ногой по тумбе.

Шкет подумал, как глупо поступил, не осмотрев сначала всю квартиру. Всё ведь элементарно! Отодвинув хозяйку, он присел и дрожащей от волнения рукой сунул ключ в маленькое отверстие. Воображение рисовало, то толстые пачки зелёных денег, то тусклые бруски жёлтого металла, то россыпь, игравших гранями драгоценных камней… Каким прекрасным был этот миг ожидания!.. Наверное, даже приятнее, чем тот, когда он распихает всё это карманам и уйдёт. Тогда начнутся проблемы с хранением и реализацией, а сейчас он просто самый богатый и самый счастливый человек на свете!..

Шкет резко выдвинул ящик и обомлел. На самом дне одиноко лежала толстая потёртая книга, и больше ничего.

— Что это?.. — Шкет обалдело обернулся. Ему показалось, что хозяйка смотрела на него злорадно, наслаждаясь крушением чужой мечты, — что это, чёрт возьми?!.. — заорал он.

— Это Библия.

— Какая, на хрен, Библия?!..

— Она досталась нам ещё от моей прабабушки…

— Мне плевать, откуда она! Где золото?!

— Нет никакого золота. Отец верил в Бога, хоть и был коммунистом…

— Значит, этот сука молился, пока вся страна строила социализм?.. — прошипел Шкет в бессильной ярости.

— Да, — хозяйка кивнула, — он никому об этом не рассказывал… Теперь вы довольны?

— Я?.. Доволен?.. Это не я сумасшедший! Это вы все сумасшедшие!..

Шкет схватился за голову. Оказывается, он уже успел привыкнуть к богатству, которое должно было вот-вот появиться. А что теперь? Опять грязный подвал и мёрзлый хлеб из мусорного контейнера?.. И это виноваты такие, вот, суки со своим лживым Богом!..

Не находя эмоциям другого выхода, Шкет ударил женщину. Защититься она не могла, и из носа хлынула кровь. Это раззадорило Шкета, и он ударил ещё раз.

— Библию они хранили!.. Нашли, что хранить!..

Взглянул на свои окровавленные руки, и это испугало его. Он опрометью бросился к выходу. Распахнув дверь, выскочил на площадку и вдруг снизу услышал голоса.

— Лейтенант, всё это как-то подозрительно. Грохот, крики… а когда тётя Шура из восьмой квартиры сказала, что к ней бомж какой-то пошёл…

— Всё вы, молодой человек, сделали верно, — успокоил другой голос, — сейчас мы проверим.

Шкет увидел неспешно поднимавшихся по лестнице людей в милицейской форме и с ними одного штатского. Страх перед милицией постоянно преследовал Шкета, но сейчас, когда он знал, что сделал, страх этот превратился в панический ужас. Подчиняясь инстинкту, он кинулся наверх, прыгая через ступеньки, и неважно, возможно ли там выбраться на чердак — главное, ощущение свободы. Бежать, просто бежать!.. Но его услышали, и гулко топая, милиционеры бросились в погоню.

Они настигли Шкета на шестом этаже. Он даже не успел узнать, был ли открыт люк, то есть был ли у него шанс… Легко скрутили и поволокли по лестнице, больно заломив руки.

…Но я ведь не убил её!.. — судорожно думал он, даже не пытаясь сопротивляться, — и всё равно, это тюрьма… А там тепло, там кормят… Ткач даже специально сел по второму разу… тем более, я ж не убил её!.. Будущее, которое возникло так неожиданно, взамен несбывшейся мечты, показалось не таким уж зловещим — это ж ничуть не хуже того, что он имеет, и Шкет вмиг успокоился …Главное, чтоб она не померла, иначе, точно, хана!.. А там всегда крыша над головой… Подумаешь, заставляют работать!.. Это даже хорошо…

Шкета втащили обратно в квартиру и бросили на пол. На всякий случай, он съёжился, закрыл руками голову, но его никто и не думал бить — так, пнули пару раз для порядка. Хозяйку уже развязали, и теперь она стояла, опираясь на человека в штатском. Наверное, это и был сосед-Володя. Под носом у неё осталась кровь, губа распухла, но смотрела она так гордо, словно где-то всё-таки было золото, которое ей удалось утаить.

…Обманула ведь, сука!..

— Так, — лейтенант уселся за стол и достал лист бумаги, — фамилия?.. — он поднял на Шкета равнодушный взгляд.

— Подождите, — неожиданно вмешалась хозяйка, и все повернулись к ней, — я не буду ничего заявлять. Отпустите его.

— То есть, как, Вера Степановна? — удивился штатский, — он же чуть не убил вас!

— Гражданочка, — лейтенант отложил ручку, — вор должен сидеть в тюрьме. Знаете такую поговорку? Завтра он опять пойдёт грабить, и тогда уж, точно, кого-нибудь убьёт. И это будет на вашей совести.

— Не пойдёт, — заверила Вера Степановна, — я его прощаю. Бог ему судья…

— Ну, вы даёте!.. — усмехнулся лейтенант, — нет, я, конечно, понимаю… Бог… Творец, там… Но проблемы борьбы с преступностью должны решать мы здесь, а не он, согласитесь.

— Я согласна, — Вера Степановна кивнула, — но он не преступник — он просто заблудившийся в жизни человек.

— Ясно, — лейтенант, в планы которого не входили философские диспуты, захлопнул папку и посмотрел на Шкета, — катись отсюда! Скажи, вот, ей спасибо, иначе б парился ты на нарах годика три. А ещё раз попадёшься на глаза, я тебя так упакую!.. Мало не покажется.

— Возьмите, — Вера Степановна протянула Шкету его ремень, — ступайте с Богом.

Шкет машинально схватил столь необходимую вещь и бросился вон. Выскочив на улицу, остановился. Его никто не преследовал, и, как ни странно, это вызывало чувство жуткого одиночества. Он никому не нужен, даже милиции!..

Смятение, возникшее в душе, перевернуло мир, который и до этого казался Шкету не слишком добрым, а теперь и вовсе отторгнул от себя маленького беспомощного человечка. Никто и не думал его прощать — на него просто наплевали и растёрли! Никто не воспринял всерьёз ни его мечты, ни его поступки. Он никому не нужен — ни плохой, ни хороший!..

Шкет будто впервые увидел серые громады бездушных домов, серые церковные купола, и всё это сливалось с серым небом. Безжизненные остовы деревьев; мёртвые, подёрнутые инеем листья… редкие прохожие не зря отворачивались, зябко кутаясь в воротники — чего смотреть на пустое место?..

…И как я не замечал всего этого раньше?.. Хотя раньше-то была вера… Ох, уж эта вера, неизвестно во что!..

— Какая ж ты сволочь!.. — Шкет поднял глаза к небу, но серые облака не позволили ему услышать ответ. …Да и нет там никакого ответа! Откуда ему взяться?.. Бежать! Бежать, чтоб забиться в уголок и тихо ждать, пока всё закончится!..

И Шкет побежал, не разбирая дороги и стараясь ни о чём больше не думать. Его шикарные ботинки гребли листья; этот звук увядания нескончаемо стоял в ушах. Шкет и не заметил, как закончились большие дома, хотя какое ему до них дело?.. Пробежав по пустой улице, юркнул под знакомую доску, отбросил бутафорский замок и влетел в комнату. Отдышался, затравленно глядя по сторонам. Кого он ожидал увидеть, если он один, брошенный, и никому не нужный?.. С удивлением глянул на свою руку, в которой продолжал сжимать ремень. Возникшая мысль показалась яркой и благостной, совсем не похожей на его собственные. Поднял глаза, и уткнулся взглядом в ржавый крюк от люстры.

— Всё правильно… всё правильно… — пододвинув стул, вскарабкался на него, — всё правильно… — поднявшись на цыпочки, Шкет принялся уверенными движениями привязывать ремень.

2. Надежда

Часы тикали, и стрелки, чётко фиксируясь на каждом делении, продолжали свой монотонный путь. Это было замечательно, потому что Анна Павловна не представляла, как сможет влезть на стул, поменять батарейку, а потом повесить часы обратно — у неё кружилась голова, даже когда она просто лежала в постели, а подняться на такую страшную высоту!..

…Тогда-то жизнь и закончится…Эта мысль давно превратилась в навязчивую идею, с которой она засыпала и просыпалась, но часы шли, то ли всем назло, то ли на радость.

…Так, назло или на радость?.. По значимости это была вторая проблема, занимавшая Анну Павловну. Ей очень хотелось жить, и в то же время, она прекрасно понимала, что, кроме неё, это не нужно никому, даже Надежде. А она ведь специально нарекла её именно так — только, вот, дочь не оправдала высокого предназначения. Надежды не было.

Тогда для чего же ей так хотелось жить? Чтоб раз в три дня спускаться в магазин? Или раз в неделю стирать пыль с комода, и раз в две недели мыться, держась дрожащей рукой за край ванны? Или чтоб смотреть в окно и видеть серое полотно, нарисованное художником со странным именем — катаракта?..

Ещё Анна Павловна слушала радио, где молодые и рьяные кандидаты боролись за право управлять страной, но она не представляла этой страны, и для неё казалось диким, что за власть можно бороться. В той стране, которую она помнила, боролись за повышение производительности труда, за улучшение качества продукции, за мир во всём мире, но за власть?.. Власть всегда являлась уделом избранных, и никто не задумывался, каким образом она переходит от одного полубога к другому.

Но почему же так хотелось жить, если даже не понимаешь, где живёшь? Ясного ответа не было, хотя и имелась одна пустяковая, сугубо личная мыслишка…

Анна Павловна встала с дивана и переместилась к столу, на котором со вчерашнего дня остался раскрытым толстый фотоальбом. В ожидании своей очереди, рядом лежали ещё три, точно таких же. Впрочем, «очередь» — понятие относительное, потому что первый сразу становился последним, едва закрывался его толстый бархатный переплёт.

Жизнь, заключённую в альбомах, Анна Павловна помнила фрагментами, соответствовавшими предусмотрительно сделанным на фотографиях надписям. Благодаря ним, она, например, знала, что замечательные пальмы росли в 1955 году не где-нибудь, а именно в Гурзуфе. Но вот кто эти глупо улыбающиеся люди, картинно устроившиеся на ступенях белого дворца с колоннами, история умалчивала. Лишь улыбающуюся девушку с длинными косами она узнавала безошибочно, потому что это была она сама.

Кажется, именно в Гурзуфе у неё случился роман. Кажется, с лётчиком, и, кажется, звали его Василий. Кажется, вот он — справа от девушки с косами… или нет, вон тот, крайний во втором ряду… Всё кажется, кажется — и с каждым днём уверенности в этом слове становилось всё меньше.

Анна Павловна отвернула пару страниц назад. Контраст с предыдущим снимком оказался разительным — мрачные бараки, за ними бескрайняя степь, и ни одного живого человека вокруг. На обороте значилось — «Чкаловская область. 1941 год». Да, в сорок первом их эвакуировали, только она не записала название самого городка в этой Чкаловской области. Может, этот снимок и не её вовсе — у них же, кажется, не было фотоаппарата. Но бараки, кажется, были, и степь, кажется, была, а, вот, как назывался городок?..

С другой стороны, её давно перестало интересовать, в каком конкретно населённом пункте маленькая девочка Аня разбирала окровавленную красноармейскую форму, приходившую с фронта вагонами, чтоб потом в неё, отстиранную взрослыми женщинами, облачить новые дивизии, просеивая сквозь сито войны оставшееся мужское население.

Задумавшись, Анна Павловна перевела невидящий взгляд в угол, где стоял пакет с большими снимками, не помещавшимися в альбомы. Когда зрение было получше, она рассматривала их часами, но теперь крошечные детские лица, заключённые в замысловатые виньетки, сделались совсем одинаковыми. Она лишь точно помнила, что сделала двадцать шесть выпусков. Примерно, по тридцать пять человек в классе — это ж почти батальон! …Причём тут батальон? Тогда ведь война уже закончилась… Мысли смешались, и Анна Павловна подняла голову к иконке, висевшей на стене. Лик терялся в пелене, клубившейся перед глазами, но прямоугольник оклада подсказывал, что Бог ещё с ней.

— И зачем всё это было?.. — в тысячный раз спросила Анна Павловна, и в тысячный раз не получив ответа, вздохнула. Смотреть альбомы расхотелось, потому что, если бессмысленно само бытие, то воспоминания о нём, бессмысленны вдвойне.

Она отодвинула альбом и на его место положила листок, куда ежедневно записывала текущие дела. Этого можно было и не делать, так как записи повторялись с жутким однообразием и годились на всю оставшуюся жизнь.

«Заканчивается колбаса, — прочитала Анна Павловна, — купить. Купить творог — полезно». Запись она сделала вечером, а, значит, сегодня наступило время реализации намеченного. Всё-таки хорошо, когда есть план — вроде, осуществляется преемственность дня вчерашнего и дня сегодняшнего; вроде, происходит движение к какой-то цели.

Анна Павловна давно не переодевалась, выходя на улицу, потому что разделять на «домашнее» и «выходное» было нечего — просто два относительно приличных платья, через равные промежутки сменяли друг друга. Пока одно было на хозяйке, другое, всегда сохло в ванной — сохло долго, так как отжать его сил уже не хватало.

Анна Павловна надела кофту с неопрятной дыркой на правом локте. Она прекрасно знала, что выходить в таком виде неприлично, но поскольку ничего не могла изменить, старалась об этом и не думать — главное, что она ещё способна самостоятельно добраться до магазина. Это ведь тоже подвиг — спуститься с четвёртого этажа, а потом вернуться обратно!

Заперев дверь, Анна Павловна нащупала перила и осторожно двинулась вниз. Она всегда смотрела под ноги, но сейчас что-то заставило её поднять взгляд, и вместо привычного серого марева, увидела поднимавшуюся навстречу женщину в чёрных одеждах. Расстояние между ними составляло целый лестничный марш, но, к своему ужасу, Анна Павловна отчётливо разглядела лицо — к ужасу, потому что это было её собственное лицо. Она почувствовала, что теряет силы, и, скорее всего, покатится прямо женщине под ноги (как в своё время случилось с её матерью), но человек не хочет верить в неизбежное, и Анна Павловна судорожно вытащила из сумки ключ. Пятясь, упёрлась спиной в дверь. Оставалось вставить ключ в скважину, но для этого требовалось оторвать взгляд от лица женщины, и это оказалось самым сложным. Среди многолетнего сумрака она впервые увидела что-то ясно и отчётливо, совсем как раньше. Как же лишать себя такого счастья?.. Правда, глупое чувство самосохранения говорило, что счастье это мгновенно, что оно последний подарок судьбы, от которого лучше отказаться, и тогда, может быть…

Ключ с первого раза скользнул в скважину и повернулся на удивление легко. Анна Павловна захлопнула за собой дверь и только тут сообразила, что ключ остался снаружи. Хотя, какая разница, если чёрная женщина могла проникать даже сквозь стены (по крайней мере, так рассказывала её прабабка её бабке, бабка — матери, мать — ей, а она — Надежде…) Анна Павловна неожиданно вспомнила про дочь …надо же сообщить ей, иначе придётся лежать в тесном коридорчике, пока соседи не почувствуют трупный запах. И очень правильно, что дверь останется открытой — зачем же потом ломать её?..

Анна Павловна протянула руку к телефону (последний раз она пользовалась им, когда вызывала себе «Скорую»). Подняла трубку и с радостью услышала гудок, мгновенно связавший её с огромным миром — это давало безумный шанс, что чёрная женщина способна заблудиться в нём…

— Кого надо? — спросил мужской голос. Анна Павловна не знала, кому он принадлежит, но не удивилась — они ж и поссорились с Надеждой, двадцать лет назад, как раз из-за того, что голоса эти менялись слишком часто. Правда, тогда они звонили сюда, в их ещё общую квартиру.

— Мне Надю, — сказала Анна Павловна тихо, словно боясь, что её услышит чёрная женщина, уже, наверное, добравшаяся до лестничной площадки.

— Надюх! Тебя! — крикнул голос. Возникла пауза, в которой слышался женский смех.

— Слушаю.

— Надь, — Анна Павловна не узнала голос дочери, но почему-то была уверена, что не ошиблась номером, — это я — твоя мать.

— Твою мать! — со смехом воскликнула трубка, — чего ты хочешь? А то я тут занята.

— Надь, я встретила её. Совсем как твоя бабушка — она поднималась мне навстречу…

— Кого ты встретила?.. Коль, ты кильку-то всю не жри!.. Так, кого ты встретила?

— Чёрную женщину.

— Хватит мозги пудрить! Тебе чего там, скучно?

— Мне не скучно. Я сегодня умру.

— Ну… — голос замолчал. Видимо, слово «умру» внесло диссонанс в застолье, — от меня-то ты чего хочешь? Вызови врача, если тебе плохо. Я ж не врач.

— От тебя я ничего не хочу, — Анна Павловна вздохнула, — мне надо, чтоб ты знала…

— Теперь я знаю, — перебила дочь, — завтра могу заехать, но сегодня, никак. Всё, пока.

Надежда положила трубку и вернулась к столу, на котором стояли пустые бутылки, кастрюля с макаронами, пепельница и банка кильки. Причём в пепельнице содержимого уже было больше, чем в банке.

Ещё в комнате находились двое мужчин. Один из них спал, растянувшись на полу и выставив на всеобщее обозрение огромную дыру в грязном носке. При дыхании его щёки надувались, и на губах появлялись прозрачные пузыри. Звали мужчину Петя, и Надежда ненавидела его. Ненависть эта была тихой и выражалась лишь в том, с каким откровенным равнодушием она ложилась на скрипучий диван, задирала юбку и отворачивала лицо. Впрочем, лицо можно было и не отворачивать, потому что желания целоваться у Пети никогда не возникало. А если б оно вдруг возникло, Надежде всё равно пришлось его исполнять, ведь квартира принадлежала Пете и за неё требовалось платить. Только чем, если самой хватает лишь на макароны?.. Оставалась единственная валюта — та, которую нельзя, ни истратить до конца, ни потерять по пьяни.

А сегодня случился праздник. Во-первых, Коля, молодой и симпатичный (такие мужчины давно уже не обращали на Надежду внимания) сидел и разговаривал с ней!.. Да ещё принёс четыре бутылки вина!.. Прям, добрый волшебник какой-то!..

Во-вторых, Петя скопытился очень быстро, и Надежда чувствовала себя свободной. В её нетрезвом сознании даже возникали сумасшедшие мысли, что этот день — начало чего-то нового и хорошего; того, чего ещё никогда не было в её сорокалетней жизни.

А, в-третьих, этот звонок. Если мать, действительно, умрёт, это будет настоящий подарок, который и должен венчать настоящий праздник! Это будет лучшее, что она способна сделать для дочери, ведь тогда можно уйти от Пети и начать всё заново. …Нет, конечно начать всё, не получится — возраст не тот, да и вообще… но, по крайней мере, никто не станет принуждать меня… разве только, голод, и то не сразу, ведь у матери должны быть сбережения, которых хватит на первое время… Надежда мечтательно улыбнулась.

— Кто это у тебя там заболел? — спросил Коля.

— Да мать, карга старая… Наливай, — Надежда, в сердцах, махнула рукой.

— Наливаю.

Глядя, как щедрая рука наполняет стакан, Надежда вдруг подумала — …всё она врёт! Специально ведь дразнит. Сколько вызывала «Скорую» и говорила, что умирает, а ни разу, тварь, не померла!.. А теперь ещё чёрную женщину приплела… Дуру из меня делает!..

Надежда чувствовала, что должна с кем-то поделиться своими мыслями, иначе они, либо сведут её с ума, либо заставят бросить шикарный стол и нестись на другой конец города, чтоб выяснить, есть у неё теперь собственная квартира или всё ещё нет. А с кем поделиться, как не с самым добрым, самым лучшим человеком?..

— Слышь, Коль, — Надежда присела рядом с гостем, — а ты знаешь, как выглядит смерть?

— Какая смерть? — Колина рука дрогнула, и поток жидкости иссяк, чуть-чуть не поднявшись до заветного рубчика.

— Я чего хочу сказать… только не надо ржать, ладно?.. Говорят, женщины в нашей семье перед смертью видят саму себя, только одетую во всё чёрное…

— Не понял, — Коля отставил бутылку, — ещё раз.

— Чего ты не понял? Идёшь ты, а навстречу — тоже ты, только весь в чёрном. И в тот же день, бах!.. Ты помираешь.

— Скажешь тоже, — Коля испуганно оглянулся, но никого не обнаружив, усмехнулся, — дура ты, Надька. Ты сама подумай, чего несёшь!..

— Тогда плохо, — Надежда вздохнула, — а я уж губы раскатала… Мать сейчас звонила, так сказала, что видела чёрную женщину… ну, себя, короче.

— А ты хочешь, чтоб она умерла? Это ж мать! Ты думаешь, чего говоришь?..

Надежда взяла стакан и по-мужски выдохнув, осушила его до дна. Она знала, что после этого станет сама собой, и будет говорить то, что думает, и делать то, что считает нужным. В такие замечательные мгновения она обычно заявляла Пете, что он — мразь и подонок. Правда, потом приходилось неделю отсиживаться дома, пока не пройдут синяки, но зато он знал, что она о нём думает!

…И Коля пусть знает, что я думаю о матери!..

— Она хотела, чтоб я была такой, как она, — сказала Надежда, закуривая, — пошла в пединститут и всю жизнь объясняла дебилам, что дважды два, четыре! Мне кажется, её трахнули-то всего раз в жизни, и сразу я родилась. Так, ей стыдно даже признаться, кто это! Нет, говорит, у тебя отца, и всё тут! Вроде, дух небесный меня зачал!.. А я красивая была, весёлая… как отец. Я не хотела так жить, и, знаешь, что она делала? Она не давала мне денег! Вообще!..

— И ты стала зарабатывать сама? — догадался Коля.

— А как ты думаешь? Конечно! И неплохо зарабатывала, пока молодая была! Теперь, конечно… — Надежда вздохнула, — так она сейчас живёт в нашей квартире, а я с этим уродом! — она брезгливо посмотрела на ничего не подозревавшего Петю, — это справедливо?..

— Нет, — Коля тоже выпил и его «пробило» на философию, — насилие над личностью запрещено Конституцией, — сказал он, — а не давать денег — это и есть самое главное насилие.

— Так и я о том же, — Надежда кивнула, — налей ещё, а?

— Последняя, — Коля достал из-под стола бутылку.

— Вижу. А ещё возьмёшь? Ну, вроде, за упокой души… Слушай, завтра съездишь со мной? Глянем, как она там…

— На фиг оно мне надо? Я с детства покойников не люблю. За пузырём сгонять, то без вопросов — пока бабки есть, — Коля встал и нетвёрдой походкой направился в коридор.

— Не забудь вернуться! — крикнула Надежда, но в ответ только хлопнула дверь.

Она закрыла глаза, и сразу всё поплыло. Лишь через минуту Надежда сообразила, что память неожиданно подбросила ей картинку не ненавистной Петиной берлоги, а совсем другой квартиры, где она не была много лет. Может, поэтому изображение и получилось таким неясным и расплывчатым, а вовсе не от выпитого вина.

Надежда тщетно пыталась «навести резкость», чтоб вновь обрести чувство дома, и вдруг испугалась, что ничего её там больше нет — ни уютного дивана, заботливо спрятанного за шкафом от яркого света настольной лампы, под которой до поздней ночи проверялись целые стопы тетрадок; ни полки с игрушками и книжками…

…Кстати, а куда эта сволочь дела мою Машку? Неужто выбросила?!.. (Надежде стало безумно жаль тряпичную куклу, которую она всегда укладывала спать вместе с собой) …Я её саму выброшу на помойку, если она тронула Машку!.. Что ещё там моё?.. Чашка и тарелка с медвежатами — это фигня… а теперь там всё моё!.. Мысль была такой уверенной, что не оставляла сомнений в своей истинности, а сладостное ощущение внезапного богатства требовало подтверждения — оно не хотело дожидаться завтрашнего дня!

Надежда поднялась. …Это ж быстро; я успею, пока вернётся Колька… с ним и обмоем… Заглянула в кошелёк, заведомо зная, что он пуст …А, пошёл ты!.. Сунула руку за шкаф, где Петя обычно хранил деньги …Вот, ведь, сука!.. Достала две сотенные бумажки …как я вчера просила похмелиться, так ничего у тебя нет!.. Ну, так и не будет!.. Всё равно я их зарабатываю, а не ты… Сунула деньги в карман, даже не взглянув на спящего сожителя.

В автобусе она дремала, чудом не проехав нужную остановку. Вошла во двор и растерянно остановилась. На месте песочницы, где она когда-то потеряла красный совочек, выросла площадка с качелями и горками; деревья срубили, устроив автостоянку, и вообще, всё сделалось маленьким и тесным… или просто она стала слишком большой?..

Поспешно зашла в подъезд (…хоть тут всё осталось по-прежнему!..) и успокоилась, окунувшись в убожество старой пятиэтажки. …Это, точно, мой подъезд, и я снова буду здесь жить!.. Она даже вспомнила, как звали соседку с третьего этажа.

В скважине торчал ключ …А как иначе? Иначе я просто не попаду домой — за двадцать-то лет эта тварь, небось, сменила замок… Толкнула дверь и ощутила до боли знакомый запах. Остановилась, мгновенно протрезвев, словно ей опять шестнадцать, и она опять вернулась под утро; опять затаилась в коридоре, ожидая, когда из кухни на неё обрушится поток брани… но в тишине лишь тикали часы.

На цыпочках Надежда прошла в комнату. Она не знала, как будет выглядеть её заветная мечта, поэтому вид матери, лежавшей на диване, в первую секунду вызвал жуткое разочарование. Наверное, она надеялась, что та просто исчезнет …а как объясняться с ней, если она ещё жива?.. Или не жива?.. Руки матери были сложены на груди, а восковое лицо смотрело в потолок широко открытыми глазами.

— Ау! — Надежда негромко хлопнула в ладоши, но мать не шевелилась. Подойдя к дивану, заглянула в остекленевшие глаза и наконец-то поверила, что чудо свершилось. Она ждала его долгие годы и дождалась!

Больше тело её не интересовало. С ним она разберётся завтра, а сегодня — праздник! Всем пить, гулять!.. Повернулась к шкафу, помня, что деньги всегда хранились среди книг …ведь что главное для праздника — деньги! Да и не только для праздника — они, вообще, главное!..

Надежда аккуратно вынимала книги, по нескольку раз пролистывая страницы, но на пол сыпались лишь пожелтевшие закладки. Поймав одну из них, Надежда прочла бессмысленную фразу — «образ Онегина», и вдруг поняла, что денег здесь нет.

— Где бабки, сука?.. — она повернулась к телу, — молчишь? Ну, я устрою тебе поминки…

Если денег не было в книгах, значит, они могли находиться в любом месте, а чтоб перетряхнуть всю квартиру, потребуется ни один час. Такого бездарного праздника Надежда не могла себе позволить. …У меня ж есть деньги, — вспомнила она, — на три пузыря хватит, и если ещё Колька принесёт!.. А завтра всё найду и кину Петьке в рожу его две сотни! Пусть подавится!..

Заглянула в холодильник, но обнаружила лишь кастрюльку с несколькими ложками гречневой каши. В качестве закуски она не годилась, и Надежда съела её тут же. Бросила на стол грязную ложку. Всё, больше ей здесь пока делать нечего.

К Пете Надежда ввалилась с тяжёлым пакетом, который аккуратно опустила на пол. Всю дорогу она боялась, что тонкие ручки оборвутся, однако они выдержали …и, значит, праздник продолжается!.. Прислушалась — из комнаты доносился храп, будто никуда она и не уходила, но сама-то она знала, как всё изменилось за последние два часа.

…Жаль, что Коля не вернулся… Но нельзя же праздновать в одиночку!.. Праздником всегда надо делиться, причём, неважно с кем, иначе он теряет смысл…

— Вставай, урод! — Надежда пнула спящего сожителя, — я бухла принесла!

Петя перестал храпеть и повернулся на спину. Видимо, информация с большим трудом проникала в его сознание, потому что только через минуту он открыл глаза, и ещё через минуту стёр слюну, засохшую в уголку рта.

— Чего ты принесла?

— Бухла, — Надежда выставила на стол бутылки.

Петя удивлённо уставился на них, словно впервые видел этикетку «Портвейн № 33».

— Это хорошо, — поднявшись, он стряхнул прилипшие к джинсам крошки, — так, наливай.

— Так, открывай! Штопор-то ты утром сломал!

Пока Петя ковырял ножом пробку, Надежда разглядывала его, стараясь запечатлеть в памяти, чтоб не повторить вдруг прежних ошибок. Ведь завтра она его уже не увидит. Никогда больше не увидит!..

— Слышь, — сказала она, — завтра я сваливаю.

— Сваливай, — Петя кивнул, наполняя стаканы, — только кому ж ты такая нужна?

— А, вот, представь! И не вздумай искать меня!

— Дура ты, Надька, — решив, что этим всё сказано, Петя вернулся к своему главному делу.

Надежду всегда восхищало, как он пьёт — не глотками, а вливая жидкость, вроде, в воронку, легко и плавно. Это стоило видеть!.. Вытряхнув в рот последние капли, Петя перевёл дыхание (вино, определённо, просветляло мозги) и сунув в рот сигарету, спросил:

— Откуда бабки на пойло? Неужто Кольке дала, пока я спал?

— Я б, может, и дала, если б он взял, — благодушно засмеялась Надежда.

— Ты ж вчера ползала тут на коленях… или… — осенённый догадкой, он кинулся к тайнику, долго шарил там и ничего не найдя, зловеще повернулся к сожительнице, — ах, ты, сука! Как ты посмела трогать их своими погаными лапами?!.. Шлюха подзаборная!

Надежда не терпела таких слов даже от родной матери, а уж от какого-то Пети?..

— Что ты сказал? А ну, подойди, тварь!.. — она схватила со стола вилку.

Годами сложившаяся система взаимоотношений нарушилась, и Петя не понимал, отчего это произошло. Он тупо смотрел на нервно дрожавший в руке сожительницы всегда такой безопасный предмет сервировки, и думал… нет, ни о чём он не думал — для того чтоб думать, мозги его ещё недостаточно просветлели, поэтому он взял и второй налитый стакан. Эта наглость Надежду окончательно взбесила.

— Ты, тварь, пропиваешь всё, что я заработаю! А сам принёс хоть копейку?!.. — она шагнула вперёд, неумело выставив вилку, — ну, иди сюда!.. Ты, трус позорный!..

Истеричные крики разрушали благостность, наступавшую, когда вино доходило до самых глубин организма и приносило избавление от всех проблем.

— Заткнись, шлюха подзаборная, — Петя взял нож, которым только что открывал бутылку, — или я заткну тебя… Я убью тебя, поняла?!.. Шлюха подзаборная!..

Надежда помнила Петино довольное лицо, когда, услышав про «тварь и подонка», он мысленно выбирал, то ли засветить ей в глаз, то ли оттаскать за волосы, то ли отвесить пару смачных пинков — то был азарт неограниченной власти, свойственный всем тиранам, а сейчас Петя смотрел с тихой ненавистью. Насколько сильно это чувство Надежда знала, и испугалась. Она поняла, что есть только два выхода, либо ударить первой, либо бежать, пока путь к двери ещё свободен.

Петя медленно приближался, а она не могла решиться, ни на первое, ни на второе, с ужасом глядя в его бессмысленные глаза… и тут рядом с ним возникла фигура женщины, женщины в чёрных одеждах!.. Надежда смотрела в её лицо и не могла поверить.

— Это не я! — крикнула она в отчаянии.

— А кто? — издалека долетел до сознания Петин голос.

— Не я! Это не я!.. — выронив вилку, Надежда попыталась закрыть руками лицо, прячась от жуткого видения, но Петя уже стоял рядом и резко отбросил вниз её ладони.

— Нет, ты смотри на меня! А кто ещё мог их спереть? Колька, что ли?..

— Это не я! Оглянись назад!

— И чего я там не видел? — Петя усмехнулся, — за дурака меня держись? Сдёрнуть хочешь?!.. — одной рукой он схватил Надежду за горло, а другой, уткнул лезвие ей в живот.

И тут лицо женщины за его спиной озарилось лучезарной улыбкой…

3. Любовь

Сидя за столом, обитым железом (в описи он значился как «верстак слесарный»), Петрович лениво разглядывал противоположную стену, пока его взгляд не остановился на яркой картинке. Ему было безразлично, что перед ним сам Генеральный Секретарь ЦК КПСС — он думал; думал, о чём бы таком ему подумать. Это было очень знакомое состояние, когда пытаешься впихнуть в голову хоть какую-то мысль, но не можешь продавить вакуум.

Иногда подобная беспомощность пугала Петровича. Он вдруг с ужасом представлял, как утратит все желания, забудет всё, что знает, и, может быть, даже разучится говорить. Кстати, последнее уже случалось, и вместо нужных слов приходилось глупо размахивать руками, надеясь на догадливость окружающих. Но потом страх превратиться в дебила или идиота (он не знал, какая разница между этими понятиями) проходил, ведь уже много лет назад найден способ заполнять вакуум, и требуется для этого совсем немного.

Петрович наклонился и извлёк из ящика початую бутылку.

…Насколько винтовые пробки удобнее «бескозырок», — подумал он, — раньше надо было искать затычку, а теперь повернул, и хоть на бок её клади, хоть в кармане носи… Всё-таки технический прогресс — великая вещь!.. Есть ещё на земле светлые головы…

Петрович налил полстакана и вновь спрятал бутылку подальше от всевидящего ока начальства. Аккуратно отрезал четвертинку луковицы, понюхал её, словно проверяя, не испортился ли продукт со вчерашнего дня, и отсалютовав Генсеку, выпил.

— Ну, и что ты смотришь? — спросил Петрович, ставя пустой стакан, — тебе тоже налить? Могу. Мне не жалко, только принёс бы сам хоть раз, а то только лыбишься целыми днями.

Брежнев не ответил, зато сознание вышло из оцепенения …До конца смены, пожалуй, хватит… Минут пять Петрович наслаждался этой мыслью и даже заглянул в ящик, убеждаясь, что правильно оценил ситуацию. А следующая мысль была ещё радостней: …Завтра получка! А получки обмываем у Дуськи!..

Петрович мечтательно поднял взгляд с пёстрого маршальского мундира к грязному потолку и закурил, предварительно размяв «беломорину» и дунув в неё так, что табачная крошка повисла на его щеке, но это было не важно.

…Да, у Дуськи хорошо!.. Он представил зелёный металлический ларёк, превративший узкую улочку в тупик. Нет, конечно, если захотеть, по ней можно было пройти и дальше, но из тех, кто сюда попадал, никому этого не хотелось. Зачем куда-то идти, если можно уютно устроиться на пустых ящиках, выставить прямо на землю выпивку, закуску и кружки с пивом, в которых почему-то изначально не бывало пены? Со стороны мясокомбината, как всегда, будет долетать запах чего-то…

…Гошка говорил, что «так мерзко воняют» горящие кости… Сам он мерзко воняет!.. Значит, мясокомбинат работает, и, значит, будет, чем закусить. Глупый он ещё, этот Гошка, а тут собираются умные люди, способные вмиг решить любые мировые проблемы! Только такие, вот, козлы… — Петрович криво усмехнулся, глядя на самодовольного Генсека, — да, козлы!.. Они всё равно сделают по-своему — потому мы никак и не догоним Америку!..

Петрович посмотрел на часы с лопнувшим стеклом.

…Думаешь, они хреновые? — мысленно спросил он Генсека, и сам же ответил, — зато как идут! Современные никогда так ходить не будут!.. Ни черта ты в жизни не смыслишь. Ты ж небось не знаешь, сколько стоят новые? Да за эти деньги можно у Дуськи взять… Несложные вычисления повергли Петровича в такой шок, что в эмоциональном порыве он даже ласково погладил свою старенькую «Ракету» и ногтем мизинца попытался очистить трещинку от солидола.

Теперь Петрович знал, что до конца смены осталось каких-то пара часов.

…Нужно поработать, — решил он. Идея была неожиданной и не имела разумного объяснения, но Петрович давно привык, что такие вот неожиданные идеи всегда приходили ему вовремя и никогда им не противился. Тяжело поднявшись, он открыл находившуюся за спиной дверь и привычно щёлкнул выключателем. Тусклый свет сразу обозначил деревянные стеллажи, разделённые на ячейки, в которых хранился запас инструмента целого цеха. Если напрячь память, Петрович мог бы вспомнить каждую из этих нужных кому-то вещей.

…Правда, ключи и плашки с метчиками, как китайцы, на одно лицо, зато молотки!.. У каждого своя ручка, со своими трещинками… Как ни крути, дерево, есть дерево!.. Так зачем я зашёл сюда? Но ведь зачем-то же зашёл!.. С обеда не заходил. А о чём это говорит? О том, что никому ничего не требуется, то есть, я работаю хорошо и в цехе всё есть…

Понятие «цех» мгновенно снесло тонкую перегородку, отделявшую его кладовую от плотных рядов станков, гудевших на разные голоса. Петрович будто видел лёгкий дымок, поднимавшийся над резцами, и тонкую лиловую змейку, завивавшуюся кольцами, обрывавшуюся, падавшую на пол; видел обезличенного токаря, который, держа папиросу в грязных пальцах, равнодушно наблюдал за рождением новой, точно такой же змейки. Ещё Петрович ощущал запах эмульсии и горящего металла — он даже знал, почему тот горит, так как в свое время сам, гонясь за планом, почти всегда работал на повышенных оборотах. Впрочем, разве теперь это важно?

Теперь он привык не слышать гула станков, успешно прировняв его к тишине. Только когда он выходил из цеха, тишина становилась оглушающей, но, в любом случае, это просто были две разные тишины.

Стена вернулась на место, вновь разделив мир на огромный, враждебный и крошечный, но очень спокойный …Зачем-то ведь я зашёл сюда… Не ключи же пересчитывать в самом деле… И в это время распахнулась дверь, через которую огромный и крошечный миры соединялись вполне реально.

— А это, Олег Борисович, наша инструментальная, — услышал Петрович бодрый голос старшего мастера Володи.

— А почему всё открыто и никого нет? — второй голос Петрович не узнал, но тот показался ему строгим — таким разговаривают большие начальники, — вы понимаете, сколько здесь нашего народного имущества?

— Олег Борисович, всё мы понимаем… — засуетился Володя и громко позвал, — Петрович!

— Что случилось? — кладовщик высунулся из-за стеллажа и увидел, как Володя облегчённо вздохнул, — я тут ревизию провожу, пока время есть.

— Вот это правильно, это по-хозяйски, — кивнул незнакомец.

— Олег Борисович, Петрович был одним из лучших токарей, а потом пальцы потерял. Несчастный случай. Но с завода не ушёл. Вообще, знаете, какой у нас на участке коллектив!..

— Похвально, — незнакомец снова кивнул, — а что ж вы такого специалиста в кладовке держите? Он бы мог передавать мастерство молодым. Может, перевести его в наше ПТУ?

И тут испугался Петрович, потому что никаким «специалистом» он не был, а, тем более, «одним из лучших», да и пальцы потерял, потому что перед тем пил три дня. Он, вообще, не понимал, зачем Володя нёс всю эту чушь, но он — старший мастер, без пяти минут зам. начальника цеха, так что ему видней.

— Знаете, — Петрович исподлобья взглянул на Володю, — работать одно, а учить — другое. Нет у меня к этому таланта.

— Нет, так нет, — незнакомец равнодушно пожал плечами, — спасибо, Владимир Иванович, дальше я сам пройдусь, посмотрю свежим взглядом, — он вышел и закрыл дверь, оставив Володю наедине с Петровичем.

— Это что за хрен? — спросил Петрович, но Володя испуганно прижал палец к губам.

— Новый директор завода. Ходит, знакомится, — прошептал он, и подойдя ближе, учуял запах, исходивший от кладовщика, — а ты знаешь, — Володя прищурился, сделав, как ему казалось, грозное лицо, — он сказал, первое, с чем надо бороться — это пьянство на производстве! — уверенно выдвинул ящик стола, — а у тебя здесь что?

— Что надо, то и у меня, — проворчал Петрович.

— Моё дело, предупредить, — Володя вышел, хлопнув дверью, а Петрович уселся за стол.

— Вот ведь, хрен моржовый, — запросто обратился он к Генеральному Секретарю, — учить меня ещё будет!

Тем не менее, мысли продолжали крутиться вокруг нового директора, и вдруг он понял, что совсем не случайно зашёл в свой склад. Если б он не спрятался, а сидел за столом со стаканом в руке!.. Такой стресс требовалось снять немедленно.

Петрович выглянул в цех, и убедившись, что начальства нет, торопливо налил полстакана и торопливо выпил. Волнение, действительно, тут же прошло. Он закурил, довольно глядя на Брежнева, который тоже не испугался нового директора.

…А ничего б и не случилось, — подумал Петрович злорадно, — не зря все говорят, что я везунчик. Ведь если вспомнить…

Вообще, Петрович любил вспоминать (а, собственно, чем ему ещё заниматься, если ни настоящее, ни будущее не сулили ничего нового?) Странно только, что воспоминания начинались не с детства, а с Любы. То ли в его детстве не было ничего примечательного, то ли просто ничего не отложилось в памяти — зато потом события вспыхивали на дороге жизни, словно фонари вдоль ночной трассы. Тьма, тьма — свет, тьма, тьма — свет… И пусть они не всегда хорошо начинались, но непременно имели удачный конец.

Он тогда как раз уходил в армию. И кто б мог подумать, что красивая девчонка, только поступившая в институт, станет ждать его? Он даже не отвечал на её письма, чтоб не разочароваться потом, но она, глупенькая, дождалась.

Естественно, он женился на ней. А какой дурак откажется от такого счастья, если даже бабки, вечно сидевшие у подъезда и невзлюбившие его с детства, твердили лишь о том, как ему повезло — «охмурить такую девку»?

Потом Люба заставила его поступить в институт — только какой из него студент?.. Зато когда устраиваясь на работу, Петрович гордо написал в графе «образование» — «незаконченное высшее», его планка сразу поднималась над теми, кто писал «среднее» и даже «среднее специальное». Наверное, поэтому ему предложили должность мастера…

…Эх!.. — Петрович вздохнул, — был бы сейчас на Володькином месте… А оно мне надо? Это Любка мечтала, чтоб я шёл в начальники, карьеру делал… Тогда б я, точно, не оставил пальцы на этом грёбаном станке, — он посмотрел на изуродованную руку, но её вид давно уже не вызывал никаких эмоций, — я ж хотел идти грузчиком, в мебельный — там тогда такие деньжищи заколачивали!.. Только, вот, посадили их потом всех, и Витьку-дружбана тоже… Хотя сесть я мог и здесь, если б не Любка… Петрович совершенно не помнил той драки, и не помнил, как в руке оказалась пустая бутылка — ощущать себя он начал с жуткого похмелья уже в камере.

По закону ему должны были б дать три реальных года, а получил он год условно, и только вернувшись домой, понял, что это не суд у нас самый гуманный, а просто в квартире не осталось, ни телевизора, ни магнитофона, ни мебельной стенки…

Петрович с вызовом посмотрел на Генсека и для убедительности пояснил вслух:

— Вот, Леонид Ильич, Любка — это не Светка, и не Галка, и не Ирка! Эти б, сучки, меня сразу бросили — сиди, мол. Они и так меня бросали, когда кончались деньги… — тема была не самой приятной, и Петрович, завершая её, погрозил Генсеку пальцем, — а с Любкой я живу до сих пор. О, какую жену я себе выбрал!.. — отвернулся, вглядываясь в прошлую жизнь.

…А рожать она взялась, прям, как кошка, — Петрович усмехнулся, — две штуки подряд!.. Он попытался представить лица детей, теперь уже выросших и разъехавшихся по разным городам, но в памяти возникали, то сохнущие на тесной кухне пелёнки, в которые всё время приходилось тыкаться лицом, то очереди за молоком, то визг и плач младшей, когда старший отбирал у неё игрушки.

Иногда Петровичу казалось, что он готов убить этих чёртовых ублюдков, но ведь не убил же! А почему? Петрович вспомнил, как, разъярённый, стоял посреди комнаты, а жена прижимала к себе сына, ласково повторяя: — Смотри, Игрёк-то — вылитый ты… Потому, наверное, и не убил.

Петрович допил бутылку и сунул пустую в пакет, чтоб не оставлять улик.

…Чёрт с ними! Выросли, и ладно. Пусть живут, — решил он, — жалко мне, что ли?.. Взглянул на часы и поразился тому, что просидел на рабочем месте лишних пятнадцать минут. Вскочил, на ходу снимая рваный халат, ведь если он не успеет перехватить Сашку, то вечер, можно сказать, пройдёт впустую. Что ж ему сразу идти домой или тащиться к Дуське одному?..

— Смотри, чтоб без меня не бузил тут, — напоследок Петрович погрозил пальцем безмятежно улыбавшемуся Генсеку, и заперев дверь, вышел в пролёт, где уже давно наступила та, вторая — мёртвая тишина.

…Так-то, сволочи, — злорадно подумал он, взирая на затихшие станки, — вот и стойте тут, а я пойду к Дуське…

Впереди маячила фигура Сашки Никитина — с ним они когда-то ещё работали на соседних станках. Петрович устремился следом, неловко скользя на блестящем от масла металлическом полу; устремился к распахнутым воротам, за которыми светило яркое солнце.

— Санёк! — крикнул он, и Сашка остановился на самой границе света и тьмы, — к Дуське-то идём? Червонец у меня есть, а завтра всё равно получка.

— Ты ж и мёртвого уговоришь, — засмеялся Сашка, пожимая протянутую руку, — только по кружечке и всё, а то футбол хочу посмотреть. «Спартак» играет.

— И нужен он тебе? — удивился Петрович, — вот скажи, если «Спартак» выиграет, тебе что, зарплату прибавят или Валька чаще давать будет?

Сашка задумался, продолжая медленно шагать к проходной, а Петрович и не торопил его, ведь другой темы для разговора всё равно не было.

— А чёрт его знает, — минут через десять произнёс Сашка, когда они уже сворачивали на улочку, ведшую к Дуськиному ларьку. Петрович к тому времени успел забыть, о чём спрашивал, но это было и не важно — фраза получилась такой всеобъемлющей, что могла относиться к чему угодно, даже к жизни вообще.

Возле ларька, на бессменных ящиках расположились несколько работяг, зашедших поправить здоровье перед длинной второй сменой, и живописная группа студентов, не так давно тоже разнюхавших об этом замечательном месте. Студенты весело смеялись, разливая по стаканам вино.

…А чего им не смеяться? — Петрович вспомнил свои недолгие студенческие годы, — дурак был… Любка ж уговаривала… Кончил бы тот институт…

Мысль возникла спонтанно и несла в себе жалость не по каким-то упущенным возможностям, а, скорее, по ушедшей молодости, и Петрович вздохнул.

— Чего вздыхаешь? — спросил Сашка, которому просто надоело молчать.

— Я не вздыхаю, я — дышу, — Петрович достал смятый червонец, — «по полкружечки»?

Впоследствии подобные выражения стали называть «сленгом», то есть языком общения узкого круга людей, связанных общими интересами. В этот круг, естественно, входила и толстая Дуська. Взяв деньги, она до половины наполнила кружки бесцветным пивом, а остальной объём долила водкой из припрятанной под прилавком бутылки. Цвет при этом почти не менялся, зато убойная сила вырастала многократно, что являлось главным, когда у тебя в кармане последний червонец.

Сашка попробовал на прочность свободные ящики и сел, изучая покосившиеся частные домишки. Петрович в это время осторожно нёс кружки, вожделенно глядя на колыхавшуюся в них жидкость. Жизнь продолжалась, и цель в ней присутствовала, и, вообще, всё прекрасно!.. Пока не покажется дно кружки…

Петрович опустился рядом с другом, и сделав первый жадный глоток, закурил.

— Слышь, Санёк, ты нового директора видел?

— Ходил там какой-то, — Сашка равнодушно пожал плечами.

— Говорят, суровый мужик. С пьяницами бороться собрался.

— Дурак он тогда. А работать кто будет? Разве по трезвому кто пойдёт на такую зарплату?

— Это да, — Петрович сразу успокоился, и за себя, и за коллектив, да и за судьбу всего завода, — так с кем «Спартак» — то играет? — вспомнил он, желая сделать приятное человеку, вмиг разрешившему все его сомнения.

— А, — Сашка махнул рукой, — какая разница?.. Петрович, ты ведь в институте учился и постарше меня будешь, скажи вот — Танька моя… ну, дочка. Она в десятом классе, отличница, на медаль идёт… так им сочинение задали — «В чём вы видите смысл жизни?» Она уже неделю чего-то там шкрябает, рвёт, опять шкрябает… Я ей, дуре, говорю, пиши про Родину, про комсомол, а она мне — так все писать будут; я, говорит, хочу по-своему, как я понимаю. А кой хрен она понимает — я заглянул одним глазком, так она там чего-то про Бога сочиняет, представляешь? Я говорю ей — дура, тебе не то, что медаль, тебя вообще из школы попрут с таким сочинением, а она знаешь, что ответила?.. — Сашка сделал большой глоток, — а она отвечает — и пусть попрут. Я тогда, говорит, в монастырь уйду!

Петрович тоже отхлебнул «гремучей смеси», подумав, что под такую тему одной кружки, пожалуй, будет маловато, и неплохо б раздобыть ещё хотя бы трояк — только где?..

— Откуда чего берётся?.. — он сокрушённо покачал головой, — ты, вроде, нормальный, жена у тебя нормальная — партийные оба… Из школы, может, и не попрут, а из комсомола, точно. Всю жизнь себе девка испортит…

— Она ж не понимает, дура! — Сашка сделал ещё глоток, — я ей говорю, книжки почитай, что люди умные пишут — какой Бог?.. А она говорит, читала… не, она, правда, много читает…

— Слушай, — воодушевился Петрович, вспомнив, как решал свои семейные проблемы (конечно, таких серьёзных у него не было, но какие-то ж были!..), — а ты ремнём её учить не пробовал? Знаешь, как мозги прочищает! Я со своих обормотов, бывало, штаны сниму…

— Каким ремнём? — перебил Сашка, — она ж здоровая уже; выше меня вымахала! Вон, как эти, — он повернулся к хохотавшим на чем-то студентам.

— Да, тогда ремнём поздно, — с сожалением согласился Петрович, делая очередной глоток, — значит, упустил ты момент. Тогда и не знаю… — он почувствовал, что напиток наконец-то дал долгожданный эффект — в голове всё поплыло и думать о чём-либо стало просто лень; захотелось лечь на траву, уставить лицо в безоблачное небо и… и… и всё — и просто ощущать себя живым существом.

Сашка посмотрел на часы.

— Пойду футбол смотреть, — он придвинул недопитую кружку, — на, если хочешь.

— Давай, — Петрович слил себе остатки. Кружка вновь сделалась полной, и вечер, вроде, начинался заново.

Сашка ушёл. Петрович долго смотрел ему вслед, потом перевёл бессмысленный взгляд на весёлых студентов, на мужиков, вспомнивших о производстве и гуськом потянувшихся к дырке в заборе, на деревья, на домики под ветхим шифером, на Дуськин ларёк, но увиденное не удовлетворило его. Он всё-таки сполз с ящика, и улегшись на землю, уставился в небо — огромное, голубое, будто обнимающее со всех сторон; такое доброе, способное укрыть тебя от всех невзгод…

Петрович бы так и уснул, если б рядом не раздался встревоженный голос.

— Мужик, ты чего? С тобой всё нормально?

Он нехотя повернулся и увидел двух студентов, отделившихся от уходящей группы.

— Мужик, — один из них наклонился, и видя, что Петрович не реагирует, повернулся к приятелю, — давай, поднимаем его, а то помрёт ещё.

Они подхватили Петровича и легко поставили на ноги.

— Помнишь, где живёшь? — спросил один студент.

— Тут рядом, — Петрович глупо улыбнулся, — в заводских домах, знаете?

— Знаем. Давай, отведём, пока менты тебя не оприходовали.

По узкой кривой улочке студенты потащили Петровича к серым пятиэтажкам, нависшим над садами, усыпанными яблоками, и чем ближе они подходили к цивилизации, тем бодрее чувствовал себя Петрович. Так происходило всегда, стоило ему подойти к дому — наверное, всё-таки жил в нём какой-то потаённый стыд перед женой, только просыпался он почему-то лишь когда заканчивалось спиртное.

— Сам дальше дойдёшь? — спросил студент, заметив произошедшую перемену.

— Дойду, — Петрович тряхнул головой и вдруг совсем не к месту вспомнил их с Сашкой беседу, — ты как думаешь, Бог есть?

— Бог?.. — студент опешил, — а ты чего, к Богу собрался? Так, может, зря мы тебя тащили?

Расхохотавшись, ребята пошли прочь.

— А ангелы?.. — крикнул вслед Петрович, — вы ж ангелы, да?..

— Ангелы, ангелы, — весело толкая друг друга, студенты скрылись за углом.

— Ангелы должны быть, — сказал Петрович уверенно, — а иначе как?.. — и пошатываясь, двинулся к подъезду.

Хорошо, что жил он на втором этаже — подняться выше сил ему б могло не хватить. Держась за косяк, он позвонил в дверь, и та распахнулась.

— Опять, ирод!.. — увидев мужа, Люба всплеснула руками, — да когда ж это кончится!..

Она втянула мужа в квартиру. Петрович облегчённо привалился к стене, но зная, что сначала надо разуться, попытался наклониться; правда, догадливая жена опередила его.

— Только не падай! — присев на корточки, она расстегнула туфли и помогла извлечь из них ноги. Возложив на плечо бессильную руку, довела мужа до дивана, — ложись, горе моё.

Петрович покорно повалился на бок и поджал ноги. Всё, он дома, и никто ему не страшен, ни милиция, ни новый директор, ни Бог в своём голубом небе; блаженно вздохнул и закрыл глаза, а Люба опустилась в кресло напротив и заплакала.

Подобные сцены повторялись с завидной регулярностью, словно поставленные по одному сценарию. Люба догадывалась, что ничего нового уже не будет — никакого хэппи-энда, и сама не могла понять, что же удерживает её здесь. Ведь запросто можно всё бросить и уехать, например, в Волгоград, куда дочь звала её уже целый год; еще там ждёт внучка Лизонька, а она тут… Люба смотрела на спящего мужа и не могла сформулировать, чем же она здесь занимается.

Один раз она всё-таки была в Волгограде, и явственно представив вид на Волгу, открывавшийся из окна; комнату, в которой может в любой момент поселиться, Люба успокоилась. Перестав плакать, она печально подумала — …он же совсем тут пропадёт… Она даже мысленно давно не произносила «я люблю его», хотя, скорее всего, так оно и было, не поддаваясь никакому разумному объяснению.

…Если вдуматься, разве такое можно любить?.. Люба снова вздохнула, и чтобы не отвечать на риторический вопрос, отправилась на кухню. Она знала, что скоро муж проснётся и его надо накормить, налить сто грамм (не больше!), и тогда он обнимет её, поцелует, скажет, что она самая лучшая на свете… Ну, разве можно уехать от всего этого?..

Петрович открыл глаза, когда уже стемнело. За стенкой тихонько бубнил телевизор, а за окном шептали свою колыбельную тополя, рождая благодатный покой, когда не хочется даже шевелиться — достаточно, то открывать глаза, чтоб не потеряться в пространстве, то снова закрывать их, обретая необъяснимое состояние лёгкости и какого-то кружения. Петрович облизнул губы и сразу понял, что сделал это зря — сразу во рту появилась противная сухость и горечь, напоминавшая о нездоровой печени. Состояние неуёмного блаженства исчезло, зато вернулась дрожь в руках и тяжесть в голове.

— Люб! — позвал он и прислушался к приближающимся шагам, — любовь моя, где ты?..

— Ну что, ирод? — Люба остановилась на пороге и улыбнулась тому, что муж всё-таки жив. Она каждый раз боялась, что тот заснёт и в угаре не заметит, как остановится сердце. Может, она б и не думала об этом, но доносившееся каждый день из-за соседской стенки «чтоб ты сдох, окаянный!..» невольно заставляло примеривать ситуацию к себе. Нет, она никогда не желала Петровичу смерти.

…Лучше мы умрём вместе, в один день. Дети большие, у них всё равно своя жизнь…Только, вот, ей было всегда очень жаль Лизоньку…

— Ну, прости, — Петрович неуверенно протянул руки, — оно как-то само получилось.

— Оно у тебя всегда само получается, — Люба вздохнула, — есть будешь?

— А сто грамм найдётся? Муторно на душе, — Петрович беспомощно улыбнулся.

— Идём, ирод. Тебе б только сто грамм.

Люба уже гремела тарелками, когда Петрович только выбрался в коридор. Огляделся, словно вспоминая, где находится кухня, и, вроде, не связанные между собой детали соединились в его сознании — он увидел у двери полное мусорное ведро и Любину сумочку, лежавшую на трюмо. Дальше всё происходило помимо его воли. Мгновенно расстегнув замок, Петрович выхватил из кошелька трояк и сунул в карман. А больше ему и не надо — ему б только на «четвёрочку»!..

— Люб! — крикнул он, — я пока мусор вынесу!

— Чего это, на ночь глядя? — жена удивлённо появилась из кухни, — пойдёшь на работу…

— Воняет, — сходу ответил Петрович, удивляясь собственной находчивости.

— Я что-то не чувствую, — Люба пожала плечами, — ну, вынеси, если хочешь. Только не долго — я уже грею.

— Пять минут! — Петрович подхватил ведро и выскочил за дверь, пока жена не передумала.

Конечно, дойти до магазина было не пять минут …Минут десять, — прикинул он, — ещё десять — купить, минуту выпить… а эту дрянь куда? — он взглянул на ведро, — не с ним же идти?..

Замаскировав ведро в кустах, Петрович торопливо, насколько позволяла координация, направился в арку, через которую лежал путь к гастроному. С улицы доносился гул машин, где-то за спиной повизгивала собака, а в беседке громко смеялись парни и девчонки, у которых уже всё было припасено и не требовалось никуда спешить. И вдруг среди этого привычного набора звуков Петровичу послышался голос — такой отчётливый, словно раздавался над самым ухом.

— Неправильной дорогой идёшь. Вернись.

Петрович оглянулся, но никого не увидел. А впереди чернел проём арки, за которым призывно светились огромные аппетитные витрины, и было даже видно, что в штучный отдел нет никакой очереди!..

Петрович шагнул в темноту.

— Вернись! Погибнешь!

Он испуганно замер, и в этот момент сверху сорвался, то ли кирпич, то ли кусок штукатурки — Петрович не разобрал, что это было, но упало оно прямо перед ним, разлетевшись тысячей колючих брызг.

С такой скоростью Петрович не трезвел даже в вытрезвителе, когда однажды менты окунули его в ледяную ванну. Он смотрел на холмик, возникший на пути, и думал, что в следующую секунду должен был оказаться именно в этом месте.

— Ангел… — прошептал Петрович, озираясь по сторонам.

— Не ради тебя стараюсь, — ответил тот же голос, — ради жены твоей. Она б очень расстроилась, а я не могу этого допустить. Я всю жизнь тебя ради нее спасаю, но если ты не прекратишь над ней издеваться, больше спасать…

— Ты кто?..

Ответа не последовало. Впрочем, он и не требовался — Петрович знал, что никто, кроме ангела-хранителя, не мог совершить подобное чудо. Только, оказывается, это не его ангел!

— Как я сам не догадался за столько лет… — Петрович попятился выходя из тёмной арки на свет фонаря. Взглянул на часы и объявил кому-то, — ещё две минуты.

Конечно, он не успевал дойти до мусорки, поэтому вывалил ведро прямо за угол и побежал к подъезду. Запыхавшись, взлетел на второй этаж, позвонил в дверь.

— Уже? — обрадовалась Люба, — если честно, я думала, ты в магазин рванул, за добавкой.

— Да что ты!.. — Петрович обнял жену.

— Ты, прям, протрезвел…

— А как же? Прошёлся, вот, подышал.

— Давай-ка, поешь. За целый день голодный, небось, — она поставила рядом с тарелкой рюмку, достала из шкафчика початую бутылку.

— Знаешь, Люб, чего-то расхотелось, — Петрович присел за стол и увидев, как у жены от удивления приоткрылся рот, смущённо добавил, — мне тут явился ангел…

— Ладно заливать-то, — засмеялась Люба, — я — твой ангел, чертяка ты мой бестолковый…

КОНЕЦ

Оглавление

Кирилл и Ян

Альфа Центавра

Заключенный 2862

Две Ларисы

Аз, воздам!

  1. Вера

  2. Надежда

  3. Любовь Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg