«Гипноз детали»

Валерий Алексеев

- Вместо предисловия. Приятно иногда поспорить со специалистом по вопросу, в котором сам ты не очень разбираешься. А если этот специалист достаточно деликатен, чтобы не выпячивать свою осведомленность, то спор такой — истинное наслаждение.

С Борисом я постоянно спорил о детективе. Мне нравится это чтение, я предаюсь ему при каждом удобном случае, Борис же, человек экспансивный, доказывал мне, что это занятие для ленивых умов, что настоящего детектива ему еще ни разу не попадалось. «Типичный детектив, — говорил он запальчиво, — построен на настойчивом доказательстве, что следователь тоже человек: имеет семью, обожает детишек, покупает продукты к обеду, виновато объясняется по телефону с женой. Но ты скажи мне: кто, когда и где пытался утверждать обратное? Зачем ломиться в открытую дверь, забывая, что цель настоящего детектива — расследование? О расследовании всегда говорится как-то между прочим: какой-нибудь дурацкий объясняющий монолог в конце, а заполняют страницы банальные звонки по телефону жене и бесконечное задумчивое курение. Курят, стоя у окна и гуляя по комнате, курят, сидя в кафе и расхаживая по улицам — как правило, под дождем. Где детектив без этих дождей, без этой воды? Где детектив, в котором бесчисленные варианты, ошибки? Где настоящий, чистый детектив, в котором грамотно описаны поиски истины?»

Я слушал с удовольствием, лениво оборонялся, прикидывался мудрым, где мог, и как-то обронил между прочим: «Уж эти мне узкие специалисты, им все бы критиковать: то не так да это не по-нашему. А нет чтобы сесть до самому написать, как надо».

Борис пропустил это мимо ушей (или сделал вид, что пропустил: у него это получалось профессионально), а дней через десять явился ко мне с толстой тетрадкой и гордо сказал: «Вот, держи. Отсюда ты узнаешь, как надо писать детективы. Здесь ничего лишнего, понял?» — «А что это, рабочие записи?» — спросил я. «У нас не принято вести подобные записи, — ответил мне Борис. — Это не записи, не судебная хроника, не приключенческая повесть, не детектив, который ты так обожаешь. Это я сам.не знаю что. Одно только знаю: писать надо так, и ни в коем случае не иначе».

Я прочитал тетрадь за один вечер — мне это показалось любопытным. Борис не возражал, чтобы я отнес тетрадь в журнал. Он только попросил, чтобы я назвал его Б. П. Холмским: он сам придумал такой псевдоним и очень гордился своей выдумкой. Я ничего не менял в тетради — убрал только лишние канцеляризмы, и вот в таком виде предлагаю ее вашему вниманию.

Валерий Алексеев

Суть дела. 27 мая 19.. года, в 18.15, возвращаясь с работы, гр. Карнаухова Галина Николаевна, 27 лет, прож. Цементный бульв., дом 8, корп. 10, кв. 18, заехала к своей матери, гр. Гиндиной Людмиле Ивановне, 60 лет, прож. Малая Суджинская, дом 37, кв. 24, и обнаружила, что замок двери комнаты ее матери взломан, дверь приоткрыта сантиметров на пять, а сама Людмила Ивановна лежит в своей постели мертвая, с лицом, накрытым подушкой. На наволочке сохранился отчетливый след прикуса и пятно засохшей слюны.

Медицинской экспертизой установлено, что смерть гр. Гиндиной Л. И. наступила в ночь с 26 на 27 мая в промежутке с часу до трех.

На поверхностях в комнате, оконных шпингалетах, дверных ручках сохранились лишь отпечатки пальцев гр. Гиндиной Л. И. Окна комнаты закрыты изнутри, все предметы в комнате находятся на своих обычных местах за исключением тумбочки с правой стены, которая немного развернута. С задней стороны тумбочки был найден небольшой тайник в виде мелкого открытого сверху углубления между отогнутой фанерной стенкой и широкой деревянной планкой, которая эту стенку снаружи поддерживает. Внутри углубления не осталось налета пыли, хотя другие горизонтальные поверхности мебели в комнате были пылью покрыты. О предназначении тайничка гр. Карнаухова Г. Н. ничего сообщить не смогла. Она заверила нас, что по крайней мере четыре года назад, когда она еще жила вместе с матерью, задняя стенка тумбочки была в полной исправности. Однако о случайном повреждении стенки говорить не приходится: стенка была отогнута намеренно, а для того, чтобы она не вернулась в прежнее положение, между планкой и фанерой в глубине был вставлен небольшой деревянный брусок, который не давал содержимому тайника проваливаться внутрь тумбочки. Все это было сделано неумело, по-старушечьи, но, во всяком случае, снаружи тайник заметить было трудно.

Квартира № 24 на втором этаже дома № 31 по Малой Суджинской улице — коммунальная, три ее комнаты, выходящие на восточную сторону, занимают соответственно (по направлению от входной двери) гр. Тихонов Илья Кузьмич, 62 лет, пенсионер, гр. Полуянова Полина Дмитриевна, 50 лет, учительница, с сыном Полуяновым Георгием Тимофеевичем, 22 лет, студентом, — далее комната гр. Гиндиной Л. И. С западной стороны у входной двери находятся кладовая, ванная, туалет (все три помещения без окон), кухня и за нею комната, занимаемая семьей Пахомовых: Николай Валентинович, 30 лет, слесарь, его жена Лидия Михайловна, 29 лет, домохозяйка, и сын Вася, 3 лет.

Вдоль всей квартиры тянется коридор в форме латинской буквы L (зеркально перевернутой), на изгибе которого, у дверей гр. Тихонова И. К., находится столик с телефоном, а в самом дальнем конце — еще одна маленькая кладовая, по обе стороны которой, одна напротив другой, расположены двери Пахомовых (слева) и Гиндиной. В кухне — одно окно, наружная рама его заколочена, пространство между рамами занимают полки с кухонной утварью. Полки также прибиты гвоздями, в связи с чем проникнуть в квартиру через кухонное окно невозможно. В маленькой кладовой окна не имеется.

Замок общей входной двери не имеет следов повреждений, ключи от этого замка есть у всех жильцов квартиры № 24 (за исключением, естественно, малолетнего Васи Пахомова), а также у гр. Карнауховой Г. Н.

Предварительные соображения. (Самый, может быть, деликатный момент расследования: именно от первоначальных соображений бывает потом труднее всего отказаться. Опытные люди призывают от них воздерживаться, но это, пожалуй, чистая риторика: первоначальные выводы делаются почти машинально.)

Факт убийства у медиков не вызывает сомнения, их доводы нет смысла приводить: они достаточно специфичны. Взлом замка также достоверен, сомнительный факт — похищение содержимого тайника. Во-первых, нет гарантии, что тайник не был пуст: отсутствие слоя пыли — недостаточно убедительный довод. Во-вторых, нет гарантии, что тайник не опустел за день, за полдня, за час до убийства. Очевидно одно: в течение суток, по крайней мере однажды, тайник проверяли. Правда, для этого не было необходимости сдвигать тумбочку с места: достаточно было встать у стены вплотную и просунуть руку или даже просто заглянуть. Достаточно — для человека, который точно знает, где находится тайник. По размерам углубления можно предположить, что в нем могли лежать деньги. Или бумаги. Если деньги, то сумма довольно значительная (для одинокой старушки): около двадцати рублей осталось совершенно открыто на полке в шкафу, и еще пятнадцать в хозяйственной сумке на полу у двери. Очевидно, убийца пришел не за деньгами. Или за большими деньгами.

Стоп. Мы еще не успели отдать себе отчет, на какой путь толкает нас так называемый здравый смысл, а сами уже по этому пути идем. Между тем здравый смысл наш автоматически (и незаметно) составил цепочку «взлом — убийство — сдвинутая тумбочка — тайник — деньги (бумаги) — похищение» и предлагает нам идти только по этой дорожке, оставляя лишь возможность гадать «похищение — убийство» или «убийство — похищение»? А ведь связь эта далеко не бесспорна. Почему мы должны считать, что тумбочку сдвинул убийца? Что содержимое тайника взял убийца? Что замок, наконец, взломал именно он? Хотя последнее, кажется, не вызывает сомнений. Речь идет о том, что преступник, вскрывший замок, мог совершить только убийство, а поисками и проверкой тайника занялось другое лицо, решившее воспользоваться создавшейся ситуацией. Этот вариант нельзя сбрасывать со счетов. Итак, лицо X совершило взлом и убийство, лицо У интересовалось тайником. Возможно, X и У — одно и то же лицо. Возможно также, что У — это сама Гиндина Людмила Ивановна. Другие варианты (лицо X совершило взлом и проверяло тайник, лицо У совершило убийство) маловероятны.

Что же могло быть целью лица X?

Целью лица X было убийство, и только оно (скажем, сведение счетов), поиски же тайника были предприняты либо лицом У, либо самим X — по логике ситуации. Однако, по словам Галины Карнауховой, наволочка подушки была зажата зубами Гиндиной, и, следовательно, убийца даже не приподнимал подушку, чтобы убедиться, что его жертва мертва. Что-то заставило его поспешно покинуть место преступления. Страх перед содеянным? Но страх не помешал ему хладнокровно взломать замок комнаты Гиндиной, хотя у него не могло быть уверенности, что Людмила Ивановна спит. Что же тогда? Шум в квартире? Внезапное появление лица У?

Целью X было ограбление, убийство же не входило в планы преступника и было совершено им, когда Гиндина проснулась. Между тем положение тела Гиндиной, отсутствие следов сопротивления и некоторые другие признаки указывают на то, что Людмила Ивановна не успела проснуться. Возможно, она просто шевельнулась во сне, и это испугало преступника и заставило его пойти на отчаянный шаг. В таком случае X знал о содержимом тайника (или догадывался о нем).

Оставим пока этот вопрос открытым. Если учесть, что замок общей двери не был взломан, то очевидны три варианта:

Убийца — один из жильцов квартиры № 24.

Один из жильцов квартиры № 24 является сообщником убийцы.

Убийца самостоятельно воспользовался ключом от входной двери квартиры.

Но даже в этом последнем случае убийца не мог быть случайным человеком, подобравшим, скажем, на лестничной площадке оброненные ключи: не стал бы он забираться в самую глубь коммунальной квартиры. Дверь гр. Тихонова находится прямо напротив общей входной двери, и, идя в темноте, преступник неминуемо наткнулся бы на нее. Разумно предположить, что преступник знал, где находится дверь комнаты Гиндиной, и шел именно к ней.

Однако, имея ключ от входной двери (либо сообщника среди жильцов), преступник мог выбрать и более подходящее время. В последние дни из-за недомогания Людмила Ивановна не покидала квартиры, но преступник мог дождаться, когда его жертва останется в квартире одна. И все же вариант «непредвиденного убийства» этим не опровергается: перед сном Гиндина приняла (и, по словам дочери, принимала регулярно) определенную дозу барбамила, на что преступник, если он был осведомлен о привычках Людмилы Ивановны, мог рассчитывать,

Круг лиц, на которые может падать подозрение, довольно ограничен. Это:

1. Жильцы квартиры № 24 —

Тихонов Илья Кузьмич,

Полуянова Полина Дмитриевна,

Полуянов Георгий Тимофеевич,

Пахомов Николай Валентинович,

Пахомова Лидия Михайловна.

2. Дочь Гиндиной Карнаухова Галина Николаевна и ее муж Карнаухов Андрей Ильич.

3. Гиндин Николай Семенович, муж покойной, проживавший в квартире № 24 до 1947 года.

Линия Гиндина Николая Семеновича, 1916 года рождения, с самого начала следствия привела нас в тупик. С 1947 года, когда Гиндин Н. С. внезапно исчез, в списках живых и умерших на территории Союза он не значился, с просьбой о розыске его в соответствующие органы никто не обращался. Тщательный просмотр бумаг, оставшихся после Людмилы Ивановны, не дал никаких следов переписки Л. И. Гиндиной с мужем. На развод никто из супругов Гиндиных не подавал. Нам удалось обнаружить лишь два любительских снимка Гиндина Н. С. — почти тридцатилетней давности. В свое время Гиндин Н. С. сумел уклониться от призыва на военную службу, но после войны что-то его спугнуло, и в 1947 году он исчез, бросив на произвол судьбы молодую жену с трехмесячным ребенком па руках,

Лида Пахомова. Сама я не работаю. Ребенок у нас болезненный, вот и пришлось уволиться. 26 и 27 мая находилась весь день дома, выходила только с Васенькой погулять и в магазин. Да, еще 27-го в детскую поликлинику. Значит, так. 26 мая мы с Васенькой выходили на улицу раза три. Я его дома одного не оставляю: плачет очень, скучает. Первый раз часов в десять, потом после часу дня, и еще с трех до пяти. После пяти весь вечер 26-го из дома не выходила. Спать легла часов в одиннадцать вечера. В двенадцать выходила на кухню — чайник налить, и еще в три часа ночи — сама не знаю, зачем. И как я на НЕГО не наткнулась, господи. Теперь и по коридору ходить боюсь. Особенно в темноте. А эти все гасят свет за собой, все экономят. Вот и доэкономились. Небось горел бы в коридоре свет — побоялся бы забраться. Вообще-то, ночь была беспокойная. До часу ночи, помню, по коридору взад-назад ходили. Кто? Да я не знаю и говорить не хочу: на кого ни скажешь, все нехорошо. А людей у нас в квартире достаточно. Да, в двенадцать ночи Герка курил у телефона. Полины Дмитриевны сын, она его курить в коридор выставляет. С часу до трех? Ничего такого не слышала, да мне и не до того было: Васенька у меня, с животиком ему плохо было. Раз пятнадцать к нему вставала, все плакал во сне, да так горько, горько. Как чувствовал, маленький. Людмилу Ивановну 26-го я видела раза два, вообще-то она из своей комнаты редко выходит. А последнее время и вовсе сидела взаперти: Галка ей за продуктами бегала. Когда я видела Людмилу Ивановну? Часов в двенадцать дня и часов в восемь вечера. А 27-го мне даже в голову не пришло подумать: что это она весь день не появляется? Так до шести часов вечера и лежала, бедная, пока Галка не прибежала. Ох, как она кричала, как плакала! Еще бы: какая-никакая, а мать.

Николай Пахомов. Ну, с меня для вас плохой урожай. На работу ухожу в семь утра, возвращаюсь в шесть вечера, а то и позже: через весь город переться. За день так умотаешься — спишь, хоть из пушки пали. Вот и 26-го: лег в одиннадцать, проснулся в шесть, и хоть бы с боку на бок повернулся. Лидка в бок мне тычет кулаком, чтоб я к Васе хоть раз встал, а мне трын-трава. 27-го та же история: проснулся, значит, в шесть, ушел в семь, вернулся в шесть вечера, как раз в дверях Галину встретил, и нате вам — такой подарочек. Ну, зато теперь я в коридоре каждую ночь буду дежурить. Так ведь нас всех передушить могут. Замок-то у нас на общей двери гнилой, десять лет стоит. Сколько раз я им говорил: давайте соберем по рублю, купим новый, я сам его врежу — и дело с концом. Это же не замок, а слезы. Я его гвоздем открывал, расческой, когда ключа под рукой не было. Так нет, начинают спорить, с комнаты долю или с человека. Ну ладно, думаю, ждите. И вот дождались. Нашелся хитрый человек, вскрыл замок и вошел как к себе домой. Коммуналка же, каждый думает, что другой по коридору идет. Каблуками стучи, песни пой — никто и не выглянет. Жена про попрыгунчиков вам станет заливать, так вы ее не слушайте: через дверь он вошел, как к себе домой. Людмила Ивановна? Да что-то и не помню, когда она мне на глаза последний раз попадалась. 26-го я ее не видел, это точно. А может, она сама удавилась?

Уточнение. Когда мы попросили Николая продемонстрировать свое умение открывать замок общей двери расческой, он сильно сконфузился и признался, что преувеличил. Более того: ни гвоздем, ни иным предметом, кроме ключа, Николай Пахомов открыть этот замок не сумел, хотя и очень старался. Наши же специалисты заверили, что бесхитростный этот замок далеко не так прост, как кажется. Сохранить его при взломе неповрежденным было бы невозможно, настолько изношен его механизм.

Полина Дмитриевна. Днем 26-го у себя в школе была, вечером дома. Людмилу Ивановну видела вечером, часов в восемь, на кухне, вид у нее был озабоченный, да мы с ней ведь не разговариваем. Точнее, не разговаривали. Часов до одиннадцати вечера я телевизор смотрела. Герочка вернулся в десять очень усталый, даже кушать не стал. Лег спать и заснул как убитый. Мне-то что-то не спалось, сердце побаливало. И вы знаете, что самое страшное? Именно в ЭТО время я как раз и не спала. Что значит «в какое время»? В то самое время, о котором вы спрашиваете. Вы ведь спросили меня, не слышала ли я чего-нибудь с двенадцати до четырех. Так вот что я вам скажу: в час тридцать или около этого в стенку стукнуло. Как раз со стороны ЕЕ комнаты. Глухо так стукнуло, где-то низко над полом. Я еще подумала: клопов ловит, бедная. Шаги я, по-моему, слышала какие-то, но не в это время, раньше немного. Это надо подумать, припомнить хорошенько. Я убеждена, что здесь большая банда орудовала. Только этажом ошиблись. Как раз над нами очень состоятельные люди живут. Целую квартиру занимают, такую же, как наша.

Гера Полуянов. 26 мая я домой возвращался два раза: в 21.30 и в 21.45. Сигареты забыл купить, вот и пришлось. Возле метро у нас дежурный магазин, вы же знаете. В первый раз, если мне не изменяет память, видел в коридоре Людмилу Ивановну. Во второй раз — нет. Ночью к телефону вставал, в котором часу — не помню: был сильно спросонья. Что-то около полуночи. А вообще спал хорошо и ничего не слышал. 27-го проснулся в половине десятого, отсутствовал весь день и только вечером узнал. Никаких разумных объяснений случившемуся у меня нет. Может быть, Галкин отец явился? Я слыхал, прошлое у него темное.

Тихонов. Ну, что я вам могу сказать? Советов вы от меня не примете, сами люди ученые, понимать должны: вот нас пять человек здесь взрослых, младенец не в счет, среди нас и ищите. Ну, Пахомовых скинуть, они друг другу алиби подтвердят, Полуяновы тоже, значит, я один остаюсь. Никто мое алиби засвидетельствовать не может. Уж я стал подумывать: не на мне ли лежит? Может, к старости лет в болезнь какую ударился, по ночам шастаю. И нет в этом ничего удивительного: жизнь тяжелую прошел, школа жизни была жестокая, нервы поистрепала, живу один, чудачества разные за собой замечаю. Кто знает, может, и вылилось. Не любил я покойницу, бог с ней. Но войти к нам никто посторонний не мог, это я клятвенно подтверждаю. Они все, конечно, на старый замок ссылаются. Забыли, видно, что я здесь вроде как бы дверного сторожа. Как часов десять или одиннадцать, выясняю, дома ли все, и дверь вот на эту палку закладываю. Стальная палка, надежная. Скобу приспособил — и запираю. Надежней любого замка, держит так, что ломом не выворотишь. Николай спьяну, бывало, трясет дверь, трясет, матерится, сила у него дай боже, а сделать ничего не может. Или Герка, народ они молодой, то один, то другой домой после двенадцати заявляются. Но в эту ночь, как нарочно, все дома были, вот я и заложил свою палочку. Уж лучше бы я забыл про это дело, все не так тяжело было бы, а теперь ничего не поделаешь, грешить на людей приходится. Про болезнь про свою — это я так, для полноты картины, а если по совести — женщин, конечно, в расчет не берем — либо Герка, либо Николай согрешили. Я уж им намекал: не лучше ли начистоту? — помалкивают. И про палку мою забыли, враз у всех память отшибло, а ведь сколько было из-за нее ругани. Ну, причины — это не мне судить. Ни на кого пальцем казать не хочу, только выбор здесь скудный. Либо тот, либо другой, либо, значит, остаюсь я. Николай — он с покойницей ругался страшно. Помню, с секачом к ней в комнату рвался. Есть у них такой секач — для. зелени. Ну, под пьяную руку, конечно. «Убью, — говорит, — убью». И убил бы, наверное, если бы Герка не вступился. Скрутил его, запихал в комнату и спать уложил. Герка здесь один поддерживал с Людмилой Ивановной отношения. Деньги у нее занимал, да это уж я так, к слову. Понимаю, конечно, трудно вам, вроде бы все под рукой, а взять никого не возьмешь: у обоих алиби. Неужели следов никаких не оставили? Не мое дело, понимаю. Но показания свои насчет палки подтверждаю и еще раз подтверждаю: в тот вечер я дверь заложил, и открыть ее снаружи никто не мог, все были дома. Как хотите, так и судите. Да не боюсь я ничего: придушат — и пусть придушат. Вон покойница умерла и не пикнула. Легкая смерть. А мне уж, слава богу, седьмой десяток.

Лида Пахомова. Грех, конечно, говорить, но женщина она была нехорошая. Коля с ней ругался часто — из-за телефона. Звонить звонила, и ей дочь звонила, а сама по звонку никогда, бывало, не выйдет: все в дверь ей стучали, как барыне. В гости к ней не приходил никто... Я, по крайней мере, не видела. Если Галку не считать: эта каждый вечер прибегала. Сама я к ней в комнату, поклясться могу, сроду не заходила. Николай мой — тоже. Полина с ней была на ножах. Герка, правда, разговаривал, но дальше порога, я думаю, к ней не заглядывал. Илья Кузьмич? Было время, дружили они, я уж думала, к свадьбе дело идет: люди оба одинокие. Но вот года три назад раздружились отчего-то. Не поладили, значит. Последнее время еле замечали друг друга. Он-то у нее бывал, это точно. А больше из наших никто. Ну, угрожать ей не угрожал Николай, это Илья Кузьмич наговаривает. Вот она, было дело, отравить нас грозилась, «Я, — говорит, — вам сделаю, и никто не узнает». Дождалась: самой сделали.

Николай. Пошумел я на нее как-то раз, но давно это дело было, года два назад. А так делить мне с ней было нечего. Телефон — да не в телефоне дело, это дело принципа. Индивидуалистка она была: ящик вон для писем отдельный себе повесила на квартирной двери. Да порядком уже: года четыре назад, после Галкиного замужества. Только не припомню я, чтоб в этом ящике что-нибудь лежало. Откуда знаю? А в дырочки ничего не белелось. Что касается секача — это уж не знаю, кто вас за нос водит: нет у нас такого инструмента, нет и не было. А держал я тогда в руках фанерку: Лида на ней селедку разделывает.

Полина Дмитриевна. Вообще-то трудным она была человеком, и недоброжелателей у нее было много. В квартире, к примеру взять, никто с ней не общался. Гера мой один с ней здоровался, он воспитанный мальчик. Я сказала как-то раза два «здравствуйте», а она не отвечает, стоит отвернувшись, как не слышит, посудой гремит, ну я и бросила: на что это мне нужно? Сейчас, конечно, жалею. Как-то принято думать о человеке после смерти хорошее, но тут нечего даже и вспомнить. Дочь свою из дому выгнала с ребенком на руках. Были у Галины с мужем нелады, вот она к матери и прибежала. А к кому же еще прибежать? Так Людмила Ивановна ей через день на дверь показала. Несмотря на то, что сама Галю против мужа настраивала: не пришелся он ей. Конечно, дочь с ребенком для нее не находка, одна-то она и клубнички поест, и пирожных себе принесет к чаю, и в кино, когда хочет, сходит. Я ее не за грубость, больше за эгоизм не любила.

Гера. Ну, я не психолог, сказать тут ничего не могу. Ко мне она хорошо относилась. Деньги? Не брал я у нее никаких денег. И в комнату к ней не заходил. Кто вам такую глупость сказал? Эх, коммунальная, как в аквариуме живешь. Нет, не брал я у нее денег.

Тихонов. Молодежь, я так понимаю, должна была? о Людмиле Ивановне резкости говорить. Ну а мне, старику, все это как-то ближе, понятнее. Много лет бок о бок жили. Жизнь у покойницы трудная была, так хоть смерть выпала легкая. Нет, если по совести, то была Людмила Ивановна героиня. Дочь на ноги одна подняла, замуж ее выдала, свадьбу справила — и все одна, все без мужа. Муж ее с грудной девочкой бросил, до сих пор где-то по свету слоняется. Да и то к лучшему: рассказывают, бил ее очень. Я-то сам не знаю, я попозже сюда въехал, застал Людмилу Ивановну уже соломенной вдовой. Из тех, из прежних жильцов никого уж не осталось: разъехались кто куда. Дружбы я с покойницей особенной не водил, но судить могу по образу жизни: деньжонок у нее не было, еле-еле концы с концами сводила. Все для Галки своей старалась, а Галка эта — девица весьма и весьма развязная. Так любовь детей и портит понемногу, а не любить-то мы, старики, не можем... Я к чему? Да к тому, что пойти на такое дело — разумный человек не пошел бы. Беспутную голову надо иметь, чтобы нищую старуху убивать да грабить. Про Раскольникова читали? В общем, понимайте как знаете. Да, ходил я к ней одно время. Чай пили вместе, разговоры говорили, дело стариковское. О себе она не любила рассказывать. Все про дочку больше, а я ей про своих племяшей. Так время и коротали. Но уж как я на пенсию вышел да еще прихворнул с непривычки — тут наша дружба сразу и кончилась. Да оно и понятно: никакой на себя обузы брать Людмила Ивановна не хотела. Довольно в своей жизни намучилась. Я ее за это не осуждаю, хотя черствость ее меня тогда обидела. Могла бы и поухаживать за стариком, я ведь много внимания не требую.

Галина Карнаухова. Для меня это все. Кончилась жизнь, как дальше — не знаю. Была у меня мама — был дом, был угол, куда могла прибежать, поплакать. Теперь — ничего. Одна с малышкой на руках, куда хочешь, туда и иди. Семья? Не знаю теперь, есть у меня семья или нет. Не так все получилось. Да это вам неинтересно. И главное, за что? За что? Кому она что сделала? Лежит, голова седая. Куда вы только смотрите? Какой-то трус, подонок, мерзавец справился со старухой. Да что он у нее мог взять? Ничего не взял, просчитался негодяй. Садист, маньяк какой-нибудь бродячий. И не ходил к ней никто, кроме меня и Андрея. Да, у меня есть ключ. Один. Никому не давала. Ей нездоровилось часто, на звонки не вставала, вот я и сделала себе ключ. Соседи — разве они откроют? У них там вечные были склоки. Один Николай чего стоит! А этот Илья Кузьмич — змея подколодная. О наших ссорах — это он, конечно, сказал. Как баба старая, все ему надо знать. Ну, ссорились иногда, она меня все за личную жизнь мою ругала. А вообще, мы с мамой жили очень дружно и ни в ком не нуждались. Об отце даже не вспоминали, разыскивать его непытались. Он нам, конечно, не помогал... Я, например, и сейчас не знаю, жив он или умер. Маме я всем обязана, всем. Из-за меня она одинокой осталась, не хотела меня травмировать. Школу дала мне кончить, в институте я училась на дневном, как принцесса... стыдно даже вспоминать. Ходили к нам только мои школьные да институтские друзья. Кроме меня, у мамы никого не было, ни родственников, ни друзей. С работы, правда, зачастил один дядечка, приятный такой, Казарин по фамилии, а имя-отчество, по правде сказать, я забыла. Пятнадцать лет мне тогда было... знаете, какие девчонки строптивые? Поставила я маме условие, чтоб ноги его больше не было, ну и перестал Казарин приходить. Теперь жалею, ох, жалею, да не поправишь... Ну а когда я вышла за Андрея, мама сильно изменилась. Сперва она его приняла очень ласково. Но чем лучше мы жили, тем хуже она к нему относилась. Наверно, ей стало казаться, что она мне больше не нужна. Нет, мама нас с Аленкой не выгоняла, что за нелепость? Пришел Андрей и увел нас домой чуть ли не насильно.

Андрей Карнаухов. Для меня это — личная трагедия. Людмила Ивановна была моей последней надеждой. Она имела большое влияние на Галину, и я думал, что с ее помощью все наладится. Теперь не знаю, что нас ждет. Я без дочки жить не могу. Лично у меня с Людмилой Ивановной были очень теплые, даже дружеские отношения. У меня к вам личная просьба: не звоните больше ко мне на работу. Коллектив у нас женский, распространяются самые вздорные слухи. Кроме того, именно сейчас я прохожу очередную инстанцию оформления за рубеж, и ваши звонки могут затормозить дело. Если нужно, я могу сам звонить в определенные часы.?

Наш вопрос. Где вы находились и что делали ночь с 26 на 27.мая примерно с часу до трех? Кто может подтвердить ваши показания?

Лида Пахомова. Дома была, где же еще, куда же мне от маленького? Укачивала его или дремала, а подтвердить не может никто. Муж спал как сурок. Нет, он к Васеньке не встает.

Николай Пахомов. С одиннадцати вечера до шести утра спал у себя дома. Жена может подтвердить. Из комнаты не выходил.

Полина Дмитриевна. С десяти часов вечера была у себя в комнате, никуда до утра не выходила. Лежала в постели, но спала по обыкновению плохо. Сын тоже был дома, но вряд ли он сможет что-нибудь подтвердить: в его возрасте не мучаются бессонницей.

Гера Полуянов. Был дома, спал, из комнаты выходил два раза. Один раз к телефону, без чего-то двенадцать, другой — по нужде. В котором часу — не помню, где-то под самое утро. Мать может подтвердить, она плохо спала.

Тихонов. Был у себя, из комнаты не выходил, спал чутко, подтвердить никто не может.

Галина Карнаухова. Была дома, спала, до сих пор не понимаю, как могла заснуть. Ведь я была у мамы поздно вечером 26-го, ушла часов в одиннадцать. Посоветоваться приходила, кто еще может посоветовать, если не мать. Помню, еще колебалась: остаться мне у нее ночевать или не остаться. Никогда себе не прощу. Может быть, я была последняя, кто ее видел в живых. Если не считать этого негодяя... Мама была бодрая, ложиться как будто не собиралась. Нет, проводить меня не выходила. О чем разговаривали? Договаривалась, когда Аленку привезти. Она иногда ее брала на субботу и воскресенье. Ну и о разводе моем говорили. Сложно все у нас, с мужем в одной комнате живем. Вернулась домой около двенадцати. Муж был дома. Легла в половине первого. Ах да, еще был звонок, как раз около половины первого. Один знакомый звонил. Больше ничего. Муж может подтвердить, соседи.

Андрей Карнаухов. Был дома, заснул около часу. Вернулась жена, мы с ней поговорили немного, я уже был в постели, Аленка спала. Кто может подтвердить? Жена, конечно, но показания родственников, кажется, в расчет не принимаются? Нет, после одиннадцати нам никто не звонил.

Наш вопрос. Не находился ли в квартире кто-либо посторонний в ночь с 26-го на 27-е?

Лида Пахомова. Нет, посторонних, я думаю, никого не было. Галина приходила к матери, но то в 10 часов вечера, ушла примерно через час. Вообще-то она так поздно редко приходит. Обычно ее мать до дверей провожала, а в этот раз, по-моему, нет. Разговаривали они громко, мне сквозь закрытую дверь и то было слышно. О чем? Не прислушивалась. Людмила Ивановна очень сердилась. Голос-то у нее был глухой, слов я не разобрала, а вот Галина очень громко кричала. «Не говори ты мне о деньгах, я слышать о них не хочу! Что мне, своих не хватает?» А после одиннадцати, по-моему, никто не приходил. Вообще-то ночь была неспокойная. Все время ходили по коридору, ходили. А может, мне из-за Васи так кажется. Кто мог ходить? Да бог его знает. В двенадцать я вышла чайник налить, как раз Гера стоял у телефона. Курил, по-моему. То ли звонил, то ли ждал звонка. Я чайник налила и ушла в комнату. Что? На плиту не ставила, у меня электрическая плитка в комнате, на плитке чище, и выходить не надо. И больше я не выходила до утра. Ах нет. Часов около трех, да, по-моему, в три, точно, вышла еще один раз. Свету в коридоре и на кухне уже не было, входная дверь была уже на палке. Зачем подходила к входной двери? Да вроде показалось мне, что на площадке кто-то стоит. Нет, открывать не стала, побоялась. Послушала и ушла. Да не боюсь я ничего. Теперь-то уж мне всякое мерещится: будто ветретила я ЕГО. Будто иду я, а ОН в темном коридоре навстречу, лицо платком завязано... А то Людмилу Ивановну вижу. Чуть ли не каждую ночь вижу. Идет по коридору и за стеночку держится. Нет, здесь я жить больше не могу. Николай смеется, а я не могу. Размениваться буду в другой район, чтоб подальше. Между двенадцатью и тремя? Да все ходили, бродили, ногами шаркали. Или кажется теперь? Ну да, в моем конце коридора, оттуда-то мне не слышно. Но я все думала — Гера ходит, он часто по ночам звонит, и вид у него был расстроенный. Но в три часа его точно не было, и дверь была на палке.

Николай Пахомов. Насчет посторонних — не знаю, и шума не слышал. Спал.

Гера Полуянов. Да, выходил. Да, курил. Да, звонил. Кому — не имеет значения. Да, Лида выходила. По-моему, с чайником. Минут десять на кухне плескалась, потом ушла. При ней я не стал звонить, не люблю, когда интересуются. Ушла — перезвонил. Да нет, не бросал я трубки, когда Лида вышла. Занято было, допустим. Кстати, Илья Кузьмич тоже не спал. Дверь была приоткрыта, он стоял и прислушивался. Я как увидел — сразу ушел. Половина первого была.

Илья Кузьмич Тихонов. Свет жгут без конца, потому и смотрел. Вы думаете, он за собой погасил? И не подумал даже, мне выходить пришлось. Вышел, свет погасил, дверь проверил: на палке была. Правильно, в половине первого. Так вы же с часу до трех или до двух спрашивали. В час я уже третий сон видел. И шума, естественно, для меня никакого не было. А вот до часу была суета. Сначала Галина пришла, поругалась с матерью, хлопнула дверью, ушла, я за ней на палку закрыл. Только успокоился, прилег — Герка с Полиной поцапался, выскочил сам не свой, сел у телефона, сидит выжидает. А телефон под самой моей дверью, какой уж тут сон. Я и так у них вроде швейцара, да еще и в телефонистки на старости лет заделался. Как чуть звонок — вскакиваю, бегу подзывать. Все женские голоса на память знаю — кто Кольке звонит, кто Георгию... Ну, в этот раз никто не звонил, правда. А Герка — это и подслушивать не надо, и так известно, кому звонил. Галине он звонил, и никакого тут секрета нету.

Полина Дмитриевна. Ну я не думала, что это может иметь отношение. Глупость мальчишеская, и ничего больше. Я всегда его за эту странную привязанность ругала, и на этот раз не обошлось. Смешно же: на девять лет его старше, с ребенком, да еще разводится. Конечно, для нее предмет гордости: мальчики бегают. Не постеснялась же вам об этом сказать. Кстати, когда Георгий вернулся и я ему читала нотацию, шаги в коридоре все равно были. Причем непохоже, чтобы кто-то крался. Шаги уверенные, мужские. Я так и поняла, что кто-то свой. Наверно, думаю, Николай вернулся, он частенько поздно домой приходит. Но в тот вечер его что-то слышно не было. Он как придет — Лиде разнос учиняет. За что? А просто так, под пьяную руку. Нет, нет, у Ильи Кузьмича совсем другие шаги. Прошли в ту сторону, к Лидиной двери. А вот обратно шли или нет — не слышала. Очень я расстроилась после разговора с сыном. У него, видите ли, самые серьезные намерения. Глупый мальчишка. А что касается шагов — теперь и мне начинает казаться, что есть какая-то связь. Но очень уж уверенно шагали. Неужели можно так нагло, не ведая страха? Было это — не помню, во сколько. Только-только вернулся Герочка. Я пары слов ему не успела сказать. Нет, стук в стенку был много позже, я успела заснуть и проснуться. Не раньше чем через час... А может быть, и раньше, в бессонницу кажется иногда, что не спишь целый год. Вы знаете, просто представить себе не могу, как я ЭТОТ момент проспала. Преподавательская работа, нервы натянуты, ночью лежишь и вибрируешь. Чуть Лидочкин малыш во сне застонет — сна ни в одному глазу. Да что вы, очень слышно. В полудремоте, в полубреду иногда кажется уже, что не чужой малыш плачет, а Герочка лежит маленький, и нездоровится ему... Нет, как раз в ту ночь я детского плача не помню, не слышала. Да нет, не ошибаюсь, разве я тогда бы могла задремать. Детский плач у меня весь сон прогоняет. Один раз Васенька заплакал — считайте, мне всю ночь не спать. Лежу и жду, когда заплачет снова. Так до утра и жду: педагогическая специфика.

Анализ показаний. Показания Лиды Пахомовой не содержат противоречий до того, пожалуй, момента, когда она сочла нужным отметить, что в три часа ночи, то есть уже после преступления, входная дверь была «на палке». Мы заметили, как старательно все жильцы квартиры № 24 обходили вопрос об этой злополучной палке (за исключением Ильи Кузьмича — по причинам, которые будут подвергнуты анализу ниже), и это вполне естественно: палка резко ограничивает круг подозреваемых и замыкает его в стенах квартиры № 24. Кстати, мы пока и не настаивали на том, чтобы жильцы давали показания по этому пункту. Это очень их сковало бы. Поэтому оговорка Лиды Пахомовой вряд ли была случайной: сознательно или бессознательно, но она хотела отметить, что к трем часам ночи все были дома. Причем ее проверка настолько отчетливо выпадает из внутренней логики ее поведения (сомнительно, во-первых, чтобы она, озабоченная состоянием ребенка, стала прислушиваться к входной двери, во-вторых, далеко не всякая женщина, и уж тем более не такого психического склада, рискнула бы в одиночестве выяснять, кто там «стоит за дверью», и, наконец, навряд ли она могла что-нибудь услышать из своего дальнего конца коридора и тем более из своей комнаты), что мы вольны толковать ее либо как указание (неуверенное, осторожное) на то, что преступника следует искать среди жильцов, либо как стремление защититься от возможных показаний других жильцов, которые могли слышать ее шаги в коридоре.

Показания Николая Пахомова бедны информацией и не содержат никаких противоречий (вполне возможно, что роль сиделки у больного ребенка взяла на себя жена, в то время как муж преспокойно спит), кроме чисто внешнего: уж слишком безмятежно провел вечер 26 мая этот согласно показаниям других жильцов буян и дебошир.

Полина Дмитриевна Полуянова могла и не слышать плача Васеньки, который заставил Лиду Пахомову провести беспокойную ночь: люди, страдающие бессонницей (или убежденные, что страдают), зачастую переоценивают свой недуг. После крепкого сна они могут проснуться, взглянуть на часы и с ужасом подумать, что не спят целую вечность. Кроме того, мы уже убедились, что показаниям Полины Дмитриевны нельзя особенно доверять и бессонница ее — недостаточное подтверждение алиби Геры. Шаги, о которых она так своевременно вспомнила, могли быть также придуманы для убедительности этого алиби. Личная же ее непричастность не вызывает у нас сомнения, хотя очевидных гарантий и нет.

Гера Полуянов пока единственный из жильцов квартиры № 24, находившийся в коридоре в получасовой близости ко времени преступления. (Впрочем, нет: мы забыли об Илье Кузьмиче, вышедшем погасить за ним свет.) Нет никаких твердых гарантий, что Гера покинул коридор в 0,30, а если и покинул, то не вернулся вновь: погашенный свет — не помеха для выяснения отношений по телефону. Тем более таких запутанных отношений.

Что же касается Ильи Кузьмича Тихонова, то он единственный из жильцов, который настаивает на том, что преступник не мог проникнуть извне. Идя в своей логике до конца, он единственный точно указывает, на кого, по его мнению, может падать подозрение. Это Гера Полуянов, Николай Пахомов и он сам. Надо отметить, что преступление (по крайней мере, взлом) носит отчетливо выраженный «мужской» почерк. Кроме того, Тихонов единственный (если не считать Николая), кто не слышал шагов в коридоре после ухода Геры. Сам Гера не говорит, что он их не слышал: он по этому вопросу вообще ничего не говорит. Нельзя забывать и о том, что Тихонов — единственный из жильцов, кто часто бывал у Гиндиной и мог знать о тайнике. И наконец, Илья Кузьмич последний из жильцов, выходивший в коридор в ночь убийства. Сопоставляя все эти моменты, можно сделать вывод, что он мог быть соучастником преступления. Скажем, соучастником, открывшим убийце дверь. Но в таком случае зачем ему настаивать на том, что дверь была закрыта на палку? Подозрения в соучастии это отнюдь не снимает. Здесь могут быть такие объяснения:

а) Тихонов — соучастник преступления (или преступник) и, навлекая на себя непосредственное обвинение, рассчитывает на то, что из троих им указанных он наименее возможный кандидат. Но для преступника это слишком слабая логика. Может быть, он предполагает, что кто-то мог видеть заложенную на палку дверь, и хочет упредить? Но, с другой стороны, зачем соучастнику вообще закладывать дверь на палку и затруднять своему сообщнику свободу действий? В конце концов, Тихонов мог просто «забыть» это сделать.

б) Тихонов не виновен, но вводит следствие в заблуждение (дверь не была заложена), с тем чтобы насолить тем двоим. Вполне логичное, а в условиях «коммуналки» даже реальное предположение.

в) Тихонов не виновен и говорит правду просто потому, что не виновен и говорит правду. Собственно, с этого можно было бы начинать: самое естественное и самое оптимистическое предположение. Но все-таки прежде не мешало бы удостовериться в несостоятельности предыдущих.

Легко понять, почему Галина Карнаухова сразу не упомянула в своих показаниях о происшедшей между нею и матерью ссоре. Ведь это был последний разговор в их жизни. Вполне возможно, что ей больно и стыдно было об этом вспоминать. Но то, что разговор шел о деньгах, она категорически отрицает. Понятно также, для чего Галина упомянула о телефонном звонке «знакомого». Она решила (и не без оснований), что в условиях коммунальной квартиры такой звонок Гера скрыть не сможет.

Что же касается Андрея Карнаухова, то в его показаниях есть лишь один неясный пункт: звонок Полуянова, который он должен был слышать. Вряд ли Карнаухов не обратил внимания на телефонный разговор, который его жена вела в половине первого ночи. Но, может быть, он полагает, что Галина тоже умолчит об этом звонке? Особого согласия между супругами нет, и исключить возможность такого разнобоя в показаниях Карнауховых мы не можем.

Стальная трость, на которую Тихонов закладывал дверь (а то, что в эту ночь он не изменил своим привычкам, подтверждает Лида Пахомова), так вот эта злополучная палка вынуждает нас повременить с традиционным вопросом о том, кому было выгодно преступление. Вопрос о мотивах преступления преждевременен, пока не решена другая проблема: как преступник добрался до своей жертвы? Обычно в нашей практике картина самого преступления ясна уже с самого начала. Но здесь вопрос «как?» тесно связан с вопросом «кто?», и в этой комбинации проблема мотива отступает пока на второй план.

О злополучной же палке, чтоб больше к ней не возвращаться, пожалуй, есть резон спросить самого Полуянова. Ведь он сидел на телефоне почти у самой двери, и свет в коридоре горел. Была в двери палка или ее не было? Не мог он ее не видеть.

Гера Полуянов. Я вышел к телефону около двенадцати, точнее — без чего-нибудь двенадцать. Еще точнее? Без трех минут. Как знаю? Рассчитал, пока Галина доедет, чтобы звонок застал ее в прихожей. Набрал один раз номер — занято. Должно быть, соседи звонили, они по целым часам у них на телефоне висят. Пошел на кухню, попил из-под крана. Пошел опять звонить: опять занято. Тут Лида вышла. Я закурил. Долго она на кухне была, минут десять. Выглядывала несколько раз: самой, наверно, позвонить было надо. Но я не уходил, тогда она ушла. Опять я позвонил — как раз приехала Галина. Она спешила что-то, сказала мне: «Минут через десять позвони». Я подождал, еще покурил. Уже двадцать минут первого было. Ну, дозвонился, поговорили, коротко, правда.

О чем? Ну, как вам сказать? Я ей сказал: «Давай, Галка, уедем к чертовой матери, я Аленку твою любить буду». Ну и всякое такое. Она меня домой погнала: «Не сиди на телефоне, увидят». Смотрю — у Тихонова дверь качается, и сам он в щелочку смотрит. Это было уже 0.25. Хотел я с Андреем поговорить, сказать ему, что я о нем думаю. Что думаю? Подонок он, и ничего больше. Такую девчонку загубил. Теперь заграницей ее манит. Ну, позвонил, да не попался он мне под горячую руку. Все было бы по-другому. Может, и убийства бы не было. Я в том смысле, что у нас с ним был бы долгий разговор. Я бы ему все припомнил. Не стал бы разговаривать? Стал бы, из трусости стал бы. Он все боится, что ему оформление паспорта сорвут. Но разговора не получилось. Вышел он куда-то. Так мне соседи сказали: «Только что оделся и ушел. А Галина в ванной». Ну Галю я не стал беспокоить, спать пошел. Что? Палка на двери? Не было никакой палки. Илья Кузьмич ее, когда все спят уже, ставит. Он это дело никому не доверяет. Так я же не спал, и Лида не спала. Она еще из двери своей высунулась, когда я спать пошел. А свет погасил или нет — не помню. Мог и забыть, не до того мне было. А что касается палки, то в эту ночь ее быть не могло. Никак не могло, понимаете? Оплошал наш сторож.

Андрей Карнаухов. Поймите, чисто человечески я оказался в очень трудном положении. В конце концов, за границу я могу поехать и один. Ну задержится из-за развода на месяц-другой. Что? На полгода? Ну, на полгода. В конце концов, если я там нужен, могут и полгода подождать. Дело совсем не в этом. Я люблю Галину, это моя первая и последняя любовь, мне дорога моя дочь, без этих двух существ моя жизнь, моя карьера бессмысленны. Мы оба молоды, характеры наши еще не успели закостенеть. Быть может, перемена обстановки и окажется тем самым средством, которое снимет напряжение в наших с ней отношениях. И вдруг — нелепая, противоестественная помеха: женщина, которую я чтил как мать, заявляет, что скорее наложит на себя руки, чем допустит, чтобы Галина осталась со мной. Это было для меня как гром среди ясного неба. Преступная прихоть черствой, эгоистичной старухи поставила под вопрос всю нашу с Галей дальнейшую жизнь. Жена моя вернулась домой в ужасном смятении. До этого мы почти уже помирились, она согласна была ехать со мной — и вдруг: «Если мы уедем, мама покончит с собой». Это было на грани шантажа. Я не верил, конечно, что женщина такого склада, как Людмила Ивановна, может решиться на подобную крайность, но Галю она почти убедила. «Мама не переживет сегодняшней ночи, — не переставала она твердить. — Ты ее не знаешь». О деньгах? Нет, ни о каких деньгах между нами не было и речи. Галина иногда подбрасывала маме кое-какие суммы, я знал об этом и смотрел сквозь пальцы. Да, собственно, при чем здесь деньги? Речь шла о нашей судьбе. Естественно, я сорвался с места и поехал на Суджинскую — на такси, конечно, было уже двенадцать. Жене я сказал, что еду успокаивать Людмилу Ивановну, заверять ее, что мы немедленно расходимся. Но для себя я решил: выскажу ей все, что думаю, и посмотрим, насколько она близка к самоубийству. Сейчас я понимаю, что это было жестоко и эгоистично, но не менее жестоко и то, как она поступила с нами. Тем более что я не верил до последней минуты, что она могла покончить с собой. Теперь не знаю, что думать. Если окажется, что это все же было самоубийство, то можете считать, что я ее убил. Я ей сказал... Впрочем, нет, по порядку. Когда я вошел, Людмила Ивановна сидела за столом и спокойно чаевничала. На столе стояла полулитровая банка с медом, в ней — столовая ложка. Помню, эта деталь меня особенно поразила. Что вы сказали? Как вошел? Вошел без стука, дверь ее комнаты была не на замке. А, вы имели в виду, как я вошел в квартиру. Но, видите ли, у нас с Галей собственный ключ. Я думал, Галя вам уже говорила. Что? Нет, я не звонил. Нет, на двери не было никаких приспособлений. В коридоре было темно, но планировка мне достаточно хорошо знакома. В котором часу? Я подошел к входной двери и взглянул на часы: внизу меня ждало такси, и надо было быть предельно кратким. Да, было 0.40. Вы разрешите мне продолжать? Я не кричал, я говорил спокойно и твердо. Я ей сказал, что не позволю шантажировать нас и ставить под вопрос наше счастье. Еще — что для самоубийства нужно обладать душой, а у нее душонка. Она все это выслушала, облизала ложку и молча показала мне на дверь. У меня не укладывается в голове, как мог такой человек наложить на себя руки. Что? Не самоубийство? Но тогда... тогда мое положение Действительно незавидно. Слушайте, что я вам скажу: один человек точно видел, когда я уходил! Это старик, который живет у двери. Он проводил меня и закрыл за мною дверь. Да, да, он чем-то долго гремел, пока я спускался по лестнице. И кроме того, на улице меня ждало такси! Таксиста можно найти, вам это будет совсем не трудно! Я был не больше десяти минут в квартире, он сможет подтвердить! Прошу вас, обязательно найдите таксиста! Я отпрошусь с работы, я помогу вам искать... Да, но момент смерти никогда нельзя определить точно! Плюс-минус десять минут, как я смогу доказать?.. Галина мне поверила, она знает, что я не смог бы... Что она вам оказала? Я знаю, это старик, который за мной закрывал, у него было такое зловещее лицо...

Илья Кузьмич Тихонов. Да, виноват, дал ложные показания, готов отвечать по всей строгости. Мне тюрьма уже не страшна, страшнее худая слава. А что касается молодого человека, то видел я, как он приходил, и закрывал за ним, и дверь на палку закладывал. До этого же дверь была на одном замке: все дожидался я, пока лягут. Зачем грех на душу взял? Да жалко мне его стало. Затреплете, затаскаете, и все напрасно: не виноват человек. Попомните мои слова, либо Колькино, либо Геркино дело. А этого хлопца я хорошо знаю, хоть он и не знает, как меня по имени-отчеству: все вы да вы. Галины Гиндиной муж — хороший, умный парень, за границу, я слыхал, его посылают — значит, проверенный и нужный человек. Первого встречного не пошлют, это мне известно: сам много лет такими делами занимался. Вот я и рассудил: зачем ломать человеку жизнь? Небось и он не дурак: никто не видел, как пришел, как ушел. Нужно будет — сам скажет, а мне зачем? Скажу даже, что позвонил я ему на другой день и заверил: от меня никаких сведений они не дождутся. Он поблагодарил очень вежливо, а теперь, видите, пришлось сказать. Ну что ж, наверно, правильно рассудил, я таких людей понимаю. Почему знаю, что он не виноват? Замок у Людмилы Ивановны после него щелкнул. Как раз я дверь закладывал, слышу: покойница на ночь закрывается. Покойница — это я сейчас говорю, тогда-то она еще была живая. Я ж вам говорю: либо Николай учудил, либо Герка, либо, значит, я; Конечно, моим словам у вас теперь нет в но все-таки возьмите на заметку. А за ложные показания — хоть из Москвы выселяйте. Виноват, не скрываю,

Стоп. Разберемся наконец с этой загадочной палкой, которая то появлялась, то пропадала, то опять появлялась. А заодно составим сетку времени.

22.00. Галина Карнаухова приехала к матери. Открыла своим ключом: дверь еще не была заложена. Ее приход видела Лида Пахомова, слышали Илья Кузьмич, Полина Дмитриевна и, очевидно, Гера.

23.00. Галина уходит. Слышали Лида Пахомова, очевидно, Гера и Полина Дмитриевна. Илья Кузьмич согласно первоначальным показаниям, провожает ее до двери и закладывает за нею дверь. Людмила Ивановна при этом в коридор не выходила (согласно показаниям Лиды Пахомовой и Ильи Кузьмича).

23.57. Гера Полуянов выходит к телефону. Звонит Галине. Занято. Идет на кухню, возвращается, снова занято. Дверь на палку еще не заложена: впрочем, и сам Тихонов теперь этого не отрицает.

0.00. На кухню выходит Лида, как она утверждает, налить чайник. На это у нее уходит около десяти минут: многовато. Гера курит у телефона.

0.10. Гера снова звонит Галине. Галина только что вошла. Просит подождать десять минут.

0.20. Второй звонок Геры Галине. Короткий разговор, о содержании которого мы узнали от самого Полуянова. Галина Карнаухова неохотно подтвердила, что имело место «нечто вроде предложения руки и сердца», довольно неожиданное для нее: впрочем, Гера всегда был «мальчиком с неожиданностями». Повода для такого предложения, по словам Галины, у Полуянова не было: их отношения никогда не заходили дальше совместных походов в кино, а после замужества Галины и вовсе ограничивались телефонными разговорами, довольно, впрочем, частыми. Симпатии своей Гера никогда не скрывал.

0.25. Илья Кузьмич приоткрывает дверь своей комнаты. Гера бросает трубку. По словам Галины, Гера прервал разговор оттого, что получил категорический отказ.

0.30. Гера звонит Андрею. Соседка сообщает, что он только что вышел (подтверждено). Видимо, «только что» — это до 0.10 (иначе Андрей знал бы о его первом звонке). Получается, что Андрей сорвался с места почти мгновенно: не вышел, а выбежал. В его состоянии такая поспешность вполне вероятна. Гера возвращается к себе. Дверь пока не заложена: очевидно, Лида Пахомова еще не легла.

0.40. Андрей Карнаухов входит в квартиру № 24, открыв дверь своим, ключом. Илья Кузьмич утверждает, что он видел (именно видел, а не слышал), как тот вошел. Лида Пахомова ничего об этом не говорит. Слышала ли она именно эти шаги? В своих показаниях она говорит о шагах вообще: «До часу ночи взад-назад по коридору ходили». Полина Дмитриевна слышала, видимо, именно шаги Андрея.

0.45. Андрей Карнаухов выходит из комнаты Гиндиной, идет по коридору (Полина Дмитриевна не слышала обратных шагов), выходит из квартиры, Илья Кузьмич, согласно его вторым показаниям, закладывает за ним дверь на палку.

Как видим, между 0.00 и 0.45 сетка времени довольно густая. Преступник, где бы он ни находился, должен был выждать какое-то время, чтобы эта полоса хождений по коридору, выглядываний из дверей, звонков по телефону, хлопанья дверьми сменилась устойчивым затишьем. Действительно, к часу ночи жильцы квартиры, люди в большинстве не такие уж молодые, должны были угомониться. И тут в нашей сетке появляется зияющая дыра.

0.45—1.30. Гера Полуянов и Николай Пахомов спят крепким сном. Людмила Ивановна, по-видимому, тоже успела крепко заснуть: она не слышала, как убийца подошел к ее двери, как в скважину старого проржавевшего замка просунулся «узкий металлический предмет». Видимо, это была женщина с жестким и властным характером и не трусливого десятка: она была не из тех, кто увешивает дверь цепочками и замками. Один-единственный замок на ее двери, и тот не сослужил своей службы.

Итак, она не слышала приближения убийцы. Для ее лет у нее была отличная нервная система: два крупных разговора в течение одного вечера — и такой быстрый сон. Барбамил здесь ни при чем: когда снотворное принимается регулярно, оно перестает быть снотворным. Тем более что в эту ночь Людмила Ивановна приняла несколько меньшую дозу. Ничего не слышали и Илья Кузьмич, и Полина Дмитриевна, сон которых, по их показаниям, отличается чуткостью, не слышала ничего и Лида Пахомова, которая вставала к кроватке сына чуть ли не каждые пятнадцать минут.

1.30 (приблизительно) — глухой удар в стенку Полины Дмитриевны «где-то низко над полом». Где именно — она не может сейчас указать. Что это было — наткнулся ли убийца на тумбочку, или опрокинул ширму — и было ли вообще, неизвестно. Для нас это единственная, и притом сомнительная, привязка к моменту убийства.

А дальше сетка времени еще больше разрежается. Фактически это только два момента:

3.00. Лида Пахомова выходит из своей комнаты, идет по коридору, подходит к входной двери, убеждается, что она на палке. Ей кажется, что за дверью кто-то стоит. Когда действительно стояли за дверью, когда взламывали замок буквально в двух шагах, ей ничего не казалось, а сейчас кажется.

6.00. Проснулся Николай Пахомов. Он всегда просыпается раньше всех: ему на работу. Даже Илья Кузьмич — и тот встает чуть позже, в 6.30 или даже в 6.45. Итак, 6.00 — Николай проснулся и вышел в коридор. Минут через десять на кухню выходит Лида — готовить мужу завтрак. Илья Кузьмич не может припомнить, в котором часу встал. Во всяком случае, когда он вышел из комнаты, ванная была уже свободна: значит, примерно в 6.20. До 7.00 он, по выражению Лиды, «толчется на кухне». В 7.00 уходит на работу Николай, запирается у себя в комнате завтракать Тихонов, ложится досыпать Лида. Палку из двери вынимает Николай, при этом он, как обычно, шумит и ругается. Полина Дмитриевна просыпается от этого шума, но тут же засыпает снова. Илья Кузьмич не выходит до 8.30, когда он по обыкновению спускается за газетой. Гера спит крепким утренним сном: раньше девяти его не добудиться. Людмила Ивановна Гиндина лежит в своей постели мертвая, с лицом, накрытым подушкой. Так она будет лежать до 18.15, когда в квартиру вбежит запыхавшаяся Галина: весь день ее мучили дурные предчувствия, несмотря на заверения мужа, что все обойдется. Галина находит дверь комнаты матери полуоткрытой — «приблизительно на пять сантиметров». Была ли дверь в таком положении в 6.00? Ни Николай, ни Лида не обратили на это внимания. Возможно, дверь приоткрылась от сквозняка, когда уходил Николай. Либо — когда уходил убийца. Не может сказать ничего определенного по этому вопросу и Полина Дмитриевна, вставшая в 8.30 (правда, она в тот конец коридора не заходила). Илья Кузьмич в 8.45 отправился в Сокольники, где пробыл до 21.00: день выдался погожий. На кухню он, уходя, не заглянул, в тот конец коридора — тем более. Гера Полуянов, как обычно, проспал: он вскочил в 9.30 после неоднократных напоминаний матери и, даже не умывшись и не позавтракав, помчался в институт. Вернулся он в 21.30. Полина Дмитриевна уехала в свою школу к 10.00, во сколько вышла из дома — не помнит, что-нибудь около 9.40. Лиде Пахомовой малыш дал проспать до 10.00. Примерно час она находилась в квартире одна, если не считать малыша, то и дело выходила на кухню. Дверь Гиндиной так и не привлекла ее внимания, а что касается тишины, то Людмила Ивановна, по показаниям всех жильцов, иногда целыми днями не выходила из комнаты. В 11.00 Лида отправилась с малышом гулять, вернулась в 14.00, покормила Васеньку, перекусила сама и повела его гулять снова — уже до 16.00. Полина Дмитриевна была уже дома: она вернулась в 15.00 и готовила на кухне обед. Николай Пахомов вошел в квартиру одновременно с Галиной, то есть в 18.15. Жена не ждала его так рано, они начали спорить из-за обеда, и в это время раздался отчаянный крик Галины: «Мамочка, мама! Зачем ты это сделала?» Полина Дмитриевна обедала в одиночестве, она вскочила из-за стола и побежала выяснять, в чем дело.

Таким образом, у убийцы, если он выжидал, находясь в комнате Гиндиной, было достаточно возможностей покинуть квартиру не таясь: скажем, с 7.00 до 8.30, или с 11.00 до 14.00, или с 14.30 до 15.00. Женщина, мывшая по утрам лестницу, в то утро несколько припозднилась и в 7.00 находилась на площадке третьего этажа. Она видела, как уходил Николай, и утверждает, что до половины восьмого, пока дверь квартиры № 24 находилась в пределах ее видимости, из нее никто не выходил. В половине восьмого на работу вышла лифтерша, она заявила, что, по крайней мере, до обеда никого постороннего, спускавшегося по лестнице, не видела, но, конечно, и на те и на другие показания нельзя особенно полагаться. Для нас, конечно, это чисто формальный вопрос: если убийца (при условии, что он — не жилец квартиры № 24 и не имеет там сообщников) смог проникнуть в квартиру после часу ночи, то он вряд ли стал бы дожидаться там утра. Если он жилец квартиры, то проблема выхода для него вообще отпадает, если у него есть сообщники — тоже. Ключевым вопросом остается все та же пресловутая палка.

1. Если Тихонов лжет, стремясь такой ценой оговорить соседей, и дверь не была заложена после ухода Андрея, то, помимо жильцов квартиры, убийцей может быть человек, обладавший ключом от входной двери, хорошо знавший планировку квартиры и, возможно, бывавший в ней. Первым в списке таких лиц остается Андрей Карнаухов. Правда, таксист подтвердил, что он отвез его обратно на Цементный бульвар, и было это около половины второго, но, перехватив такси, Карнаухов мог еще успеть обратно, если слово «успеть» здесь уместно. Психологически это вполне достоверно: отчаяние, стремление одним ударом убрать ненавистное препятствие... но — слишком чисто сработано для охваченного отчаянием человека. Нет, здесь действовал очень хладнокровный и уверенный в своей безнаказанности человек. Другие же лица, «отвечающие перечисленным выше требованиям», нам пока неизвестны.

2. Если же Тихонов говорит правду и дверь после 0.45 была заложена, то убийца или сообщник — один из жильцов квартиры. По логике своего поведения Тихонов — не убийца и не сообщник, в противном случае он буквально и фигурально «оставил бы дверь открытой». Полину Дмитриевну вряд ли можно считать сообщницей, если да, то косвенной, обеспечивающей лишь алиби сына. Ни на чьем другом алиби она не настаивает. Гера Полуянов: при всей сложности его отношений с близкими Людмилы Ивановны у него вряд ли были основания посягать на ее жизнь, напротив, в его борьбе за Галину Гиндина была скорее союзницей. Убийство же ради ограбления — совсем уже психологически недостоверно: сомнительно, чтобы он стал добывать средства для отъезда с Галиной такою ценой. Остаются Николай Пахомов и Лида. Поведение последней вызывает много сомнений: Полуянов утверждает (точнее, из его показаний вытекает), что Лида Пахомова проявляла явное беспокойство за час до убийства. Противоречиво ее утверждение, что шаги, которые она слышала до часу ночи, принадлежали, по ее мнению, Гере: Полуянов показал, что она выглянула из своей комнаты в тот момент, когда он уходил спать. Конечно, это еще требует уточнения. Но плохо мотивируется как ее проверка входной двери через час после убийства, так и то, что она вообще об этом сказала. Кроме того, рассказывая о том, что она делала на следующий день, она утверждала, что зашла с ребенком в поликлинику. Выяснилось, что туда она не обращалась. Теперь всплывает в памяти и то, что Полина Дмитриевна не слышала ночью детского плача. Все это вынуждает нас потребовать от Лиды некоторых уточнений. Можно предположить, что если она и была сообщницей, то сообщницей своего мужа, который вел себя в ту ночь необычно тихо. Сомнительно, чтобы был другой человек, ради которого она решилась бы так рисковать. Что же касается Николая Пахомова, то скажем прямо: среди жильцов квартиры № 24 он был наиболее вероятным «кандидатом». И мотивы, и необходимая сноровка у него, разумеется, были. Все затрудняло алиби, притом полнейшее, которым он располагал. Выяснилось, однако, что с работы своей он ушел необычно рано: около 16.00. Чем это могло быть вызвано? Ни один из жильцов квартиры не смог точно время, когда Николай пришел домой вечером 26 мая. Собственно, никто не мог припомнить, чтобы его видели в этот вечер в коридоре или на кухне. Все это и побудило нас обратиться к Пахомовым с целым рядом вопросов.

Лида Пахомова. Я уже все сказала, что вам еще надо? Коля вернулся в пять часов, выпивши немного, я его накормила и уложила спать. Пьяный он бывает нехороший, шумит, руками машет, но чтоб насчет убить — если вы об этом интересуетесь, — быть не может этого, он у меня как теленок. Да разве бы я ему позволила? Ребенок маленький у нас, как вы подумать могли! Из-за какой-то старой, прости господи, всю жизнь разбить? Да я бы сама его своими руками удушила! Вы думаете, он крепкий? Да я плечом его пихну, он на кровать валится. И не грозился он ее убивать, не верьте вы никому, они вам наговорят. Ну и старуху бог унес, даже после смерти покоя нету. А если вы на Герку думаете, так и он не мог, хоть Николая сажайте. Чужие по квартире ходили, чужие, как вспомню — в дрожь бросает. Их банда целая тут побывала, а вы руками разводите! Ну, видела я, как Герка в своей комнате закрылся, только тогда это у меня не связалось: все думала, он слоняется. А в три часа к дверям ходила — вы не пошли бы разве, если тут же в квартире живых людей убивают? Да ничего я тогда еще не знала, как Галка заголосила, тогда и поняла, а ночью было просто предчувствие. И видела я одного, сказала вам тогда, а вы не поверили. Стоит в коридоре, навстречу мне, лицо платком завязапо. Во сколько часов? А вот в три и видела, да боялась прямо сказать. С кем пил мой муж? Откуда я знаю, это вы у него спросите.

Николай Пахомов. Да с сослуживцами получку праздновали. Где? В ресторане. В каком? Ну, в этом, как его, на улице Горького, в «Метрополе». Или в «Арарате», не помню я. Кто был еще? Я же говорю, сослуживцы, фамилий не помню, работа у нас большая, в коридоре встречаешься, а как звать — не знаешь. Да мы туда ненадолго заскочили, пивка выпить — ну и по двести пятьдесят. Сидели час, не больше, или даже полчаса. Не получается? Как то есть не получается? Вышел я с работы в четыре? В четыре. Домой пришел в пять? В пять. Да, не получается. Ну, честно скажу: пили мы прямо на службе. Пронесли через проходную пиво, один там спирту принес, так и получилось. Да нет, не надо выяснять, ребят подведу. Меня? В убийстве? Да бросьте вы, спал я, жена подтвердит.

Мы предложили ему подумать, он думал час, добросовестно думал, и вот что мы услышали.

Николай Пахомов. Просьба у меня одна: жене дословно не передавайте, у нее другая версия, а мне ведь с ней, а не с вами жить. Она у меня золотая, ждала меня, как порядочного, и слова не сказала. В четвертом часу утра я домой пришел. В 3.20 или 3.25, часы у меня неточные. Звонить не стал, все равно дверь на палке, я этого змея Кузьмича знаю. Уж если бы душить, так я бы его в первую очередь прикончил. Ребят этих он, наверно, впустил, больше некому. Каких ребят? Да не знаю я, жена болтает. Ну, в общем, пришел — и стою. Ключ в руках, а не войдешь, как не к себе домой явился. Хотел до утра так простоять, а там прикинуться пьяным — и, глядишь, обойдется. Вообще-то, я трезвый был. К одной знакомой ездил, а она меня не пустила. То ли не одна была, то ли еще что. В общем, стерва. Да разве она подтвердит, рада будет мне свинью подложить. До сих пор злится, что я Лидку, а не ее взял. Я к ней и так, и в окно стучал — не открыла. Хозяева слышали, наверно, у них можно спросить. Ругался я там, должны были слышать. Ну, не пустила — не надо, повернулся я и пошел. Дошел до ворот, сел на скамеечку и сижу. Окурки там мои лежат, наверно, если дворничиха не подмела. Зачем сидел? Да откуда я знаю. Так... думал, ждал. Часов до двенадцати меня там многие видели. Знакомые даже были, прикуривали, поговорить подсаживались. Я всех их вам на отдельном листке перепишу. Но это все до двенадцати, а ночью, конечно, пусто было. До двух часов я не досидел, обидно стало, встал и пошел домой пешим ходом. Такси? Да дороговато, зарплату надо было в целости жене отдать, а то вообще крышка. Ну вот и все. Шел, шел я — и пришел, 3.20 или 3.25 было. Пол-Москвы пешком протопал. Жене прошу все это не передавать, а то уж очень обидно.

Лида Пахомова. Да не хотела я, чтоб соседи узнали, а то бы я ему тут же ночью в коридоре устроила. Наутро он чуть свет убежал, ну, думаю., ничего, вернешься. А вечером вся эта каша заварилась, тая с рук ему и сошло. Он до сих пор еще ненаказанный ходит. Вы уж простите меня, что я вам дело путала, только и так и так ничего сказать не могу. Ждала я его, всю ночь не смыкала глаз. Душа болела: лежит, думаю, где-нибудь в канаве в одном нижнем белье. Да бог с ней, с получкой, хоть голый бы домой пришел. А он стоит за дверью, курит, и что обидно — ни в одном глазу, трезвенький. Он вам не говорил, где шатался? И мне не сказал. Такая меня обида взяла: ну, хоть убей его тут на площадке. И было бы у вас сразу два расследования. Как догадалась, что он? Да говорю вам, всю ночь не спала, то задремлю, то вскакиваю, как сумасшедшая: звонил? не звонил? Как спать разошлись все жильцы, и я прилегла одетая. Тут в сон меня стало клонить, смотрю — а уже два без пяти. Тут, говорят, Андрей приходил, с покойницей ругался, а я все это проспала. Входи — и режь меня., как курицу. Нет, думаю, надо пойти и выдернуть палку. Вдруг явится пьяный, начнет дверь с петель снимать. Пьяному ему все нипочем. И — как провалилась. Часов около трех екнуло у меня сердце, так душно стало, тяжело. Ну, думаю, не пришел еще — плохо дело. Взяла часы, будильник, поставила себе на грудь и лежу, время считаю. А руки-ноги как мертвые. Теперь-то я знаете что думаю? Они мне, наверно, в замочную скважину курнули чего-нибудь такого. Рассказывала мне одна, есть у них такие папироски. Не знаю, как и что, но очень мне тяжело было. Три десять, три пятнадцать... дай, думаю, схожу посмотрю: не лежит ли на лестнице весь заблеванный. С ним это случалось: до дому шаг один, а он падает, с лестницы катится и спит внизу, как мертвец. А то этажи спутает. Господи, и за что на меня крест такой! Хоть в церковь иди и молись: всем весело, всем смешно. Ах, пьяненький, ах, чудачит. А мне его чудачества в десять лет жизни обошлись. Смотрите: похоже, что нет тридцати? Да сорок дашь — не ошибешься. Ну ладно, иду в коридор, темнота. Знай я тогда, что она тут, за дверью, лежит, — нипочем бы не вышла. И ради Коли не вышла бы. Пусть спит, подлец, на лестнице, как бездомная собака. Иду по коридору босиком, по стенке руками шарю... и все мне теперь кажется, что я его видела. Стоит мне навстречу, лицо платком завязано... Хотите — верьте, хотите — нет. Я и сама себе не верю. К двери подхожу к нашей общей, ухо приложила — стоит, паразит, стоит, не валяется, и сигаретку курит. Кто? Николай мой, кто же еще, я его дыхание знаю, он носом присвистывает, когда курит. Тихонечко палку я эту выставила, дверь отомкнула — вошел, не замешкался. Как ждал, что открою. Ну что, говорю? Ничего. И по коридору пошел, не оглядываясь. Вот так мой благоверный домой заявился. Я очень прошу меня простить.

Николай Пахомов. Сколько я там на лестнице простоял? Да пять минут, не больше. Сигареты не успел докурить. Вдруг дверь открывается, и меня за рукав кто-то тащит. Смотрю — Лидка моя. Обрадовался еще: домой наконец попал. Не знал еще, что квартира наша меченая. В 3.30 это было, я так полагаю. А подтвердить? Да никто не может, опять же одна жена. Конечно, вы думаете, что она теперь все подтверждать будет. Но это чистая правда. Да знаю я, что не доказательство. Уж если не везет, так не везет. На улице никто не попался, на лестнице никто. Там парочка на площадке выше этажом шуршала. Бывало, спугнешь ее или закурить попросишь... А в ту ночь мне не до того было. Да все одна и та же девчонка, шустрая такая. То с одним, то с другим кукует. Нет, не из нашего дома, по-моему, она из дома напротив. В общем, здешняя, я ее часто на улице вижу. Вот облюбовала наш четвертый этаж: видно, свой подъезд не нравится или не хочет близко к своему дому подводить. Раза три я ее здесь заставал, и все с разными. Дерзкая такая, за словом в карман не лезет. Но в этот раз, как нарочно, я на ту площадку не заглядывал. Она бы подтвердила, разговорчивая такая девчоночка. А дверь Лида за собой опять задвинула — наверно, мне назло. Я утром матерился, когда открывал.

Проверить показания Пахомова оказалось намного проще, чем он предполагал. Нам не пришлось искать окурки под скамейкой у ворот его «знакомой». Мы попросили его показать на плане Москвы, по каким улицам он «топал», и постовые милиционеры подтвердили его показания: не так уж сложно заметить одинокого прохожего, который бредет через всю Москву и разговаривает сам с собой в три часа ночи. Это новое алиби было, конечно, куда более стопроцентным, чем прежнее.

Нас очень заинтересовало сообщение о «шустрой девчонке», которая, по выражению Пахомова, «куковала» в ту ночь у лестничного окна. Но, видимо, жила она не по соседству, как предполагал Пахомов, и после ночи с 26 на 27 мая в этих местах не появлялась. Возможно, слух об убийстве ее спугнул. Однако один из ее кавалеров оказался «тутошним жителем». Николай Пахомов совершенно случайно встретился с ним в магазине и, проявив завидную настойчивость, привел его к нам. Собственно говоря, мы надеялись найти эту девчонку и сами, полагая, что она только сменила место, но привычкам своим не изменила. Наши сотрудники потревожили немало парочек в этом районе, и рано или поздно мы должны были на нее набрести. Показания «шустрой девчонки» могли помочь нам уточнить некоторые детали. Счастливый случай только ускорил процесс.

«Шустрая девчонка», нимало не смущаясь, призналась, что бывала в этих местах с одним знакомым. Забегала и «попрощаться» (так она выразилась) в первый подъезд дома № 31. Поднималась, как правило, на третий этаж. Николая Пахомова она вспомнила без труда. И с такой же легкостью сообщила, что 26 мая (а точнее, в ночь на 27-е) «прощалась» здесь, на этаже, часов этак до четырех. Дверь квартиры № 24 была ей видна отлично, потому что она стояла спиной к стене. Но сквозь сетку лифта, так что ее снизу разглядеть было невозможно. Разве что огонек сигареты. Но в тот вечер они не курили, потому что сигареты кончились. На другой-то вечер она узнала, что как раз в этом подъезде что-то произошло. И охота здесь «прощаться» у нее пропала. Что же касается площадки второго этажа, то она может гарантировать, что между часом и четырьмя никто из квартир не выходил, и двери там не открывались. После четырех она ручаться не станет, потому что не помнит точно, когда ушла: то ли в четыре, то ли в половине пятого. Но до этого времени в подъезде было совершенно безлюдно. Отчего она с такой уверенностью говорит? Оттого, что люди разные бывают. Некоторые не любят, когда у них на площадке торчат: побаиваются или завидуют. Вот и приходится озираться.

Особых оснований доверять показаниям «шустрой девчонки» у нас не было: надо полагать, она «куковала» возле лестничного окна не для того, чтобы наблюдать за дверью квартиры № 24. И все же она была единственным человеком, который мог видеть «чужого», выходившего из квартиры в ночь с 26 на 27 мая. Мог, но не видел. От этого факта отмахиваться было нельзя.

Но мы вернулись на исходные позиции: из двух оставшихся под подозрением жильцов один (Гера Полуянов) настаивал на том, что совершить преступление мог только «чужой», другой же (Илья Кузьмич) категорически утверждал, что «чужой» проникнуть в квартиру никак не мог: до 0.45 ему просто негде было бы спрятаться и выждать, когда все улягутся, а после 0.45 общая дверь была заложена на стальную палку. Позиция Ильи Кузьмича, несомненно, была более убедительной: Лидия Пахомова и Андрей Карнаухов в своих показаниях сходились на том, что Илья Кузьмич закладывал дверь на палку, хотя ничто не мешало ему «забыть» это сделать. На чем же тогда основывается уверенность Полуянова, что старик «оплошал»?

Гера Полуянов. Ну, видите ли, в моем положении трудно на чем-то настаивать: даже если бы я вспомнил, в котором часу просыпался, проблемы это все равно не решало бы. Не в моем характере, проснувшись среди ночи, бродить по квартире и выяснять, все ли двери надежно заперты. Одно из двух: либо Илья Кузьмич запамятовал, либо... с другой стороны, не он же убил! Если бы он — наверно, на палке на этой так не настаивал бы. Конечно, можно допустить, что он нам с Николаем вредит. Но и себе самому вредит, неужели он этого не понимает?

Мы обратились к Илье Кузьмичу с аналогичным вопросом: на чем основана его уверенность, что дверь была заложена с часу ночи (точнее, с 0.45) до самого утра? Не поднимался ли он ночью по какой-либо надобности?

Ответ был таков.

Тихонов. Возможно, вполне возможно, гарантировать не стану, но как-то выскочило из памяти, забыл. Бывает, столько раз за ночь поднимешься — то свет погасить, то к телефону, то дверь открыть, то дверь закрыть, то, извините, в туалете воду слить — голова кругом. Я как швейцар, вот только чаевых. мне не платят. Возможно, встал по нужде, увидел, что дверь в порядке, и успокоился. Что? В темноте не видно? Так, может быть, и свет у них горел, они же все люди занятые. Встал по малой нужде — не записывать же такую вещь на бумажке, — вышел в коридор, свет горит, дверь на запоре, вот и запомнилось. Не знаю, что вы голову ломаете: я дверь закладывал, а там уж дело не мое. Либо Герка дружка своего выпустил, либо Николай — такого же, как он, забулдыгу и пьяницу. Ко мне если и приходят раз в год — все люди приличные, по ночам в коридоре не шастают. Кто? Ну, родственники, знакомые, из других городов приезжают. Ночевать? А, вот вы к чему клоните. Доложил, наверно, кто-нибудь, что постояльцев на ночь принимаю. Петляют, выкручиваются, теперь от них любого наговора жди. Я же один, а у них алиби. Как змея, которой на хвост наступили: сапог будет грызть, штанину кусать, пока вся ядом не изойдет. Нет, уважаемые, Илья Кузьмич к себе с улицы не пустит, не такой Илья Кузьмич человек. Жизнь меня научила быть начеку. И совесть у меня спокойна: хоть среди ночи подымите, скажу — нет, не причастен.

Гипотеза «квартиранта» до сих пор нами не рассматривалась — по причине, о которой будет сказано ниже. Вкратце эта гипотеза (возникшая независимо от оговорки Тихонова) сводится к следующему: по своему социальному и материальному положению Илья Кузьмич принадлежит к тем людям, которые временами подрабатывают на постояльцах. Гостиниц в Москве пока еще не хватает, сезон уже начался, и у любого вокзала при известном старании можно найти доброго старика или старушку, предлагающих ночлег. Эти люди эксплуатируют общественную потребность, и, пока есть потребность, клиентов они будут себе находить. Правда, Илья Кузьмич разборчив, первого встречного с улицы он к себе не пустит. Но мы не просили его об этом говорить: он сам счел нужным заметить. Почему бы не предположить, что он отыскал себе квартиранта и на эту роковую для Людмилы Ивановны ночь? Да, он разборчив, он ищет себе постояльца интеллигентного, положительного: к подобным людям, как мы могли уже убедиться на случае с Андреем Карнауховым, Тихонов питает слабость. Почему? Положительному человеку можно довериться, с ним есть о чем поговорить на равных, если он не очень расположен спать. Коммунальная квартира — не такая уж помеха: расположение комнат удобное, напротив входной двери, насчет соседей клиента можно просто предупредить. Мол, люди они скандальные, непорядочные, не нам чета, показываться им на глаза не следует. А квартирант мог сказаться мелким квартирным жуликом, искавшим мелкой поживы. Ведь люди, предлагающие ночлег, как правило, не обладают большим состоянием. Преступная логика проста: есть спрос, и спрос этот исходит от одиноких немолодых людей, с которыми нетрудно справиться, — пусть будет и предложение. Дорожная одежда, желательно с легким налетом провинциальности, командировочный чемоданчик, растерянный ищущий вид, просящие интонации — и место у дверей неприступной гостиницы или в зале ожидания вокзала. Илья Кузьмич разговорчив, он жаждет общения с людьми бывалыми и равными, в своей квартире он не находит ровни. По-своему он добр, положительный интеллигентный человек типа Андрея Карнаухова может рассчитывать на его сочувствие, а если за сочувствие еще и платят — чего же лучше? В своей неискушенности Илья Кузьмич и не предполагает, что за порядочной внешностью может скрываться человек не очень положительный, а то и попросту негодяй. Илья Кузьмич не поверит, если мы скажем, что Карнаухов, спасая себя, походя оклеветал его самого. Для него Андрей — человек надежный, проверенный. Таким же надежным мог показаться ему и его случайный квартирант. Вот почему Илья Кузьмич вел себя не как сообщник: он и не был сообщником. Он убежден был (а может быть, убежден и до сих пор), что квартирант его абсолютно непричастен, что все это случайное совпадение, что преступление дело рук или Кольки Пахомова, или Герки. Это ненадежные, непорядочные, непроверенные люди. Он ищет себе проверенных — и вот нашел. Нашел убийцу. Точнее, проходимца, который пошел на убийство, сочтя, что так будет вернее.

Все это, повторяем, одна из рабочих гипотез. Но у гипотез есть своя скрытая и очень опасная для нашего дела логика: приняв одну из них за рабочую, мы совершаем некоторое насилие над собой и заставляем себя забыть о ее первоначальной ущербности (поскольку всякая гипотеза ущербна — иначе это уже не гипотеза), в дальнейшем же след этого насилия в сознании может полностью стереться.

Таким насилием над собой в данном случае является необходимость принять на веру, что убийца Людмилы Ивановны был человеком случайным. Для детективного романа, где, по идее, должна торжествовать закономерность, случайный убийца, появившийся где-то на последней странице, — признак умственного бессилия автора, что у читателя вызывает совершенно справедливое разочарование. В реальной же практике мы сталкиваемся с таким оборотом расследования довольно часто. И все же внутренним сопротивлением гипотезе о мелком квартирном жулике, решившемся на убийство, нельзя пренебрегать.

Попробуем разобраться, что нам мешало пойти на поводу у гипотезы о случайном постояльце.

Классическое, ставшее уже общепризнанным представление о крайней редкости перехода преступника из одной категории в другую — даже ввиду внезапно открывшихся широких возможностей, осуществление которых, однако, лежит за пределами «компетенции» данного типа. Мелкий квартирный жулик должен действовать как мелкий квартирный жулик (а постоялец Ильи Кузьмича, если он был случайным, не мог быть ничем иным, как только мелким квартирным жуликом): преступная психика крайне консервативна, и вся ее приспособляемость, нередко поразительная, лежит в пределах заданного стереотипа. Отсюда — «почерк» как надежная, хотя и не абсолютная, улика.

В том случае, если «постоялец» действовал в рамках своего стереотипа (то есть пошел на привычную мелкую квартирную кражу, которая лишь случайно привела к убийству), недостоверным кажется изменение его планов в такой неясной ситуации. Поставив целью обокрасть хозяина, «постоялец» имеет возможность заранее изучить обстановку, дверные запоры, характер своей жертвы и лишний раз удостовериться, что «хозяин» не побежит в милицию с жалобой фактически на самого себя. Переключившись же на Гиндину, преступник обрекал себя на действия вслепую и без всяких гарантий. Словесного побуждения, которое мог сделать разговорчивый старик, для такого риска маловато. Специфика преступной профессии «постояльца» именно в том и состоит, что он имеет возможность предварительно прикинуть на глазок благосостояние своей жертвы.

Итак, случайность фигуры «квартиранта» вызывала у нас сомнение. И это мешало нам до сих пор рассматривать гипотезу «квартиранта» всерьез, хотя эта гипотеза была хороша уже тем, что начисто снимала проблему пресловутой стальной палки: приняв у себя постояльца, Илья, Кузьмич должен был (именно должен был) заложить дверь на палку и доказать тем самым, что все в квартире свои и никаких посторонних не ожидается. Оговорка Ильи Кузьмича заставила нас заняться этой гипотезой вплотную.

В конце концов, фигура постояльца могла и не быть случайной: но в этом случае не Тихонов искал постояльца, а постоялец его искал.

Мы не стали торопить события: Илья Кузьмич сам натолкнул нас на мысль о «квартиранте» (боясь, очевидно, что его вынудят в этом признаться) и теперь, по логике характера, если ему было что рассказать, должен был сам к нам прийти.

Так оно и случилось. Буквально на следующий день Илья Кузьмич изъявил желание внести в свои показания добровольные коррективы.

Илья Кузьмич Тихонов. Мне скоро семьдесят. Судите, казните — ничего не боюсь. Виновен — значит, виновен. Да, был у меня приезжий, пожалел я человека, приютил. Не говорил — потому что полагал, что к делу это касательства не имеет. Гуляючи, мимо метро проходил, вижу — человек на меня глядит, и лицо у него беспокойное. Саквояжик в руках, да... и одет по-приезжему. Вам, наверно, все уши прожужжали, что Тихонов такими делами промышляет, только я решительно подобную клевету отметаю и прошу занести это в протокол. Бывает, что кого и пущу, и не вижу в этом ничего противозаконного. Не на улице же ночевать человеку! Ну, спросил он меня, как проехать к ближайшей гостинице. Объяснил я ему, а потом говорю: «Номер вряд ли найдете, лучше частным порядком устроиться. Знакомых-то нету в Москве?» — «Нету, — отвечает, — если вас не считать». Постояли, посмеялись. Предложил я ему, «Что ж, — говорит, — это выход. До утра перебьюсь, а там будет видно». Про клопов еще спросил. Знал бы я, какой оборот дело примет, разве стал бы связываться? В квартиру вошли не таясь, Людмилу Ивановну в коридоре видели. Ну да, конечно, теперь она для вас не авторитет. Ничего он про нее не расспрашивал и вообще соседями не интересовался. Лег под одеяло, накрылся с головой и заснул как убитый. Ну а я — сами знаете, какой у стариков сон. То один глаз задергается, то другой застучит, то в боку заколет, то спину заломит, так всю ночь, бывает, и кувыркаешься. Нет, во сне он не храпел, человек деликатный. Тихо спал, как сурок, и на том же боку проснулся. Так бандиты не спят, вы уж меня извините. В половине восьмого я его разбудил, он еще побрился электрической бритвой, в ванную сходил, все как полагается. Попрощался со мной за руку и уехал в министерство по делам, больше мы и не виделись. Внешность — пожалуйста, хоть до нижнего белья могу описать. Он как пришел — сразу спать попросился. Я ему чистые простыни постелил, и он как лег, так до утра и не просыпался. Не просыпался, говорю я вам, и сколько вы меня ни допрашивайте — не просыпался, и все. Я, слава богу, из ума не выжил, понимаю, к чему дело идет. Ну как же: все у меня записано. Паспорт он мне свой показал, я оттуда данные переписал у него на глазах, он еще похвалил меня за осторожность. «Правильно, — говорит, — Илья Кузьмич, людям незнакомым доверять особо не следует». Вы его в два счета разыскать можете. Зовут Сергей Сергеич, фамилия Пастухов, год рождения 1915-й, прописан постоянно в городе Кургане. И не путайте вы в это дело приличного человека. Я вам говорю: либо Герка, либо Колька, а уж мою-то непричастность Сергей Сергеич докажет. Не хотел я беспокоить человека, да, видно, придется. Что, я, уголовников не видал? Насмотрелся, слава богу. И глаза у них волчьи, и повадки звериные...

Гражданин Пастухов Сергей Сергеевич (1915 года рождения) никаким образом не мог подтвердить алиби Ильи Кузьмича, поскольку лиц с такими данными в городе Кургане не значилось. Заодно выяснилось, что паспорт этой серии и с этим номером нигде и никогда никакому Пастухову не выдавался.

Надо отдать должное Илье Кузьмичу: память у него оказалась изрядная. При его живейшем участии наши специалисты составили убедительный фотопортрет «постояльца». Пожилой худощавый мужчина лет пятидесяти пяти, рост средний, глаза светло-серые, с набрякшими веками, волосы коротко подстриженные, густые, «тоже серые», с мелкой частой сединой. Лицо продолговатое, даже длинное, «интеллигентное», бледное. Длиннозуб, горбонос, усов и бороды не имеет. Брови густые, взгляд быстрый, острый, голос тихий, пришепетывает. Серый костюм, довольно дорогой, плащ цвета беж, коричневая летняя шляпа. Чемоданчик на «молнии», под змеиную кожу. Ботинки черные, слегка потрепанные. Короче, вполне приличный человек.

Тихонов. Ну, что я вам буду теперь говорить? Бесполезно это все, как я понимаю. Я вам одно, а вы свою линию клоните. Вот и выходит, будто я вас в заблуждение ввожу. Не знаю, не верю, не укладывается в голове, хоть убейте. Однофамильца надо искать. Пастухов — фамилия частая. Не мог он такого ничего совершить. Да вы сами посудите: придуши он меня — и три дня не хватились бы. А взять что с меня, что с Людмилы Ивановны— нечего. Разговорчивый такой, начитанный. О политике много знает. Мы в метро с ним беседовали.

Переубедить Илью Кузьмича было трудно, да мы такой цели и не преследовали. Довольно и того, что мы выяснили: в час преступления в квартире находился посторонний человек, да еще с фальшивым паспортом. И этого человека никто, кроме Тихонова, не видел. Вопрос о том, видела ли «постояльца» Людмила Ивановна, мы оставили пока без рассмотрения. Возможно, Тихонов убежденно лжесвидетельствовал: ему хотелось лишний раз показать, что «Пастухов» не имеет никакого отношения к Гиндиной. В своей последней беседе с дочерью Людмила Ивановна ни словом не обмолвилась о присутствии в квартире постороннего. Впрочем, это еще не доказывает, что Илья Кузьмич лжет: если Гиндина знала о том, что Тихонов берет постояльцев, этот факт мог показаться ей заурядным- Если же не знала — тем более не могла предполагать, что незнакомец, встреченный ею в коридоре, останется у Тихонова до позднего вечера. (Пахомовы о постояльцах определенно не знали.) Илья Кузьмич откровенно рассчитывал на то, что ни подтверждения, ни опровержения мы от Людмилы Ивановны уже не получим. Но независимо от этого у нас были основания предполагать, что «постоялец» имеет самое непосредственное отношение к преступлению. Нам представлялось маловероятным, чтобы в одной квартире в час убийства оказалось сразу два преступника: один — убийца, другой — случайный постоялец, назвавшийся чужим именем. Гипотеза «однофамильца» имела смысл только для Ильи Кузьмича: ему теперь, собственно, ничего и не оставалось, как настаивать на невиновности, своего постояльца.

Но возникал вопрос: не слишком ли много знал «Пастухов»? Он должен был знать, во-первых, о том, что Илья Кузьмич берет постояльцев, во-вторых — о привычке Людмилы Ивановны принимать на ночь снотворное, и в-третьих — он должен был отлично ориентироваться в квартире № 24. Что касается тайника, то при известной сноровке его было нетрудно найти: устраивая свой тайник, особой изобретательности Людмила Ивановна не проявила.

Положим, о постояльцах Ильи Кузьмича «Пастухов» мог узнать от жильцов дома № 31: по словам Ильи Кузьмича, вся Малая Суджинская только и судачила, что о его постояльцах. Возможно, это и побудило Тихонова пойти на признание: разницу между прямым и косвенным соучастием он хоть и смутно, но все же улавливал. Соседям по квартире, правда, гипотеза «квартиранта» не приходила и в голову. Супруги Карнауховы также, по-видимому, не догадывались об этом маленьком «бизнесе» Тихонова. Но часто случается, что наши тайные тайны известны всему свету, кроме самых близких людей, от которых мы особенно ревниво эти тайны оберегаем.

Снотворное Людмиле Ивановне доставала и приносила дочь. При этом она пользовалась скромными услугами ближайшей аптеки (Малая Суджинская, 27), где у нее была знакомая в отделе готовых форм. Последнюю неделю Людмила Ивановна хворала, но до этого частенько обращалась за снотворным и сама. Лже-Пастухов мог проследить за дочерью либо за самой Гиндиной: секрета они из этого не делали.

Что же касается знания планировки квартиры, то, если лже-Пастухов здесь ни разу не появлялся (а это нам еще предстояло выяснить), он мог получить необходимую информацию от многих людей, которые здесь жили либо бывали. В том числе и от Николая Семеновича Гиндина: с 1946 года планировка квартиры совершенно не изменилась.

Естественно, первым нашим предположением было то, что «постоялец» и Гиндин — это одно и то же лицо. Илья Кузьмич никогда не встречался с Гиндиным: он въехал в квартиру № 24 через семь лет после того, как Гиндин пропал. Вообще, из старых соседей Гиндина в квартире никого не осталось: они разъехались по разным районам Москвы. Пахомовы и Полуяновы также не знали Гиндина в лицо и, скорее всего, не видели и его фотографий. Илья Кузьмич мог, конечно, знать Гиндина по фотографиям почти тридцатилетней давности, но за такой долгий срок люди порой меняются до неузнаваемости.

Портрет «постояльца», составленный по описанию Ильи Кузьмича, был показан всем остальным жильцам квартиры № 24 (за исключением трехлетнего Васи Пахомова), и они единодушно заявили, что никогда этого человека не видели. Галина и Андрей Карнауховы дали аналогичный ответ, однако у нас создалось впечатление, что Галине это стоило некоторого усилия. Мы попросили ее присмотреться получше, поскольку не исключено, что этот человек причастен к убийству, и категорическое «нет!» Галины нас совершенно не убедило. Когда же мы спросили, не сохранилась ли у нее хоть одна фотография отца, Галина растерянно ответила, что у нее фотографий отца не было никогда, но вот у матери в старых бумагах они, возможно, остались. Мы в этом не сомневались нисколько, равно как и в том, что о сходстве пожилого «постояльца» с молодым Гиндиным Галина сразу подумала. Андрей Карнаухов был очень обеспокоен таким поворотом дела, и, когда мы предъявили обе фотографии, в резкой форме сказал, что разницы в тридцать лет между этими лицами он не видит. Действительно, «постоялец» выглядел скорее на сорок, чем на шестьдесят, но это, возможно, было связано с особенностями видения Ильи Кузьмича Тихонова, который, как и многие пожилые люди, не замечал на лицах своих сверстников признаков старости.

Нам было понятно беспокойство Андрея Карнаухова: появление нового родственника в таком невыгодном контексте, да еще в столь ответственный период его жизни, было ему не с руки. Гораздо больше нас занимала реакция Галины, которая решительно, но без всяких мотиваций отвергала предположение о причастности отца к гибели ее матери. «Но это же нелепо! Нелепо, поймите! Ради чего? Я не пытаюсь его защищать, но должен же быть какой-то смысл!»

О смысле, разумеется, можно было только догадываться. Общесоюзный розыск не дал пока никаких результатов — в том отношении, что нынешнее местопребывание гражданина Гиндина Н. С. нам было по-прежнему неизвестно. В течение многих лет Гиндину удавалось скрываться, но, может быть, его беспокоили какие-нибудь документы, бумаги, оставшиеся у жены?

Галина Карнаухова. Не думаю, чтоб его волновали какие-то там бумаги. Он где-то хорошо окопался и чувствует себя в полной безопасности. Понял, что жизнь на исходе, и начал подумывать о душе. Я понимаю ваше возмущение: раньше я говорила вам, что не имею ни малейшего понятия, жив он или умер. Так вот он жив. Я говорила неправду. Андрей так хотел, да и самой мне казалось, что это несущественно. Года три назад, а может, четыре, в общем, после того уже, как я за Андрея вышла, приезжал наш папочка в Москву. Маму на улице встретил, она его еле узнала. Опустился, обрюзг, совсем развалина. Денег обещал прислать. Не знаю, не знаю... Мне такие деньги, во всяком случае, не нужны. Не знаю, есть на них кровь или нет, но грязи на них достаточно. Мама так не считала, она говорила, что мне эти деньги пригодятся... для достижения независимости. Но не дождалась... Теперь вы понимаете, почему я с такой уверенностью говорю: отец здесь ни при чем, не стал бы он выжидать столько лет. Я тогда в милицию пойти хотела, но мама мне не позволила. Очень она надеялась, что отец станет помогать, присылать понемногу. И ни с кем мы об этом не разговаривали: хвастаться то особенно нечем. По телефону? Да нет, что вы! Мама по телефону вообще очень осторожно говорила. Нет, не получила она от него ни копейки. Получила бы — я бы первая об этом узнала. Что я ей советовала сделать с этими деньгами? В банк отнести, на детдом пожертвовать. Или просто выкинуть в урну. Почтовый ящик? Может быть, она для этого его завела... Да, да, вы правы, как раз после этого случая.

И как мне это в голову не пришло: перевод-то он послать не может, боится. В последний вечер? Постойте, кажется, был об этом разговор, но какой-то необязательный, обычный. Две-три фразы: «А если деньги отец пришлет?» Мама это часто повторяла. Ну я отчитала ее, как обычно, и больше мы на эту тему не разговаривали. Подслушал кто-нибудь? Да нет, не то. Мы о других деньгах с ней повздорили: я двадцать рублей ей подбросила, а она их хотела вернуть. «Андрей заругает». Мама его скупым ужасно считала, не знаю уж почему: Андрей в этом смысле очень простой. Нет, нет, не получала она от него денег. С Герой Полуяновым, правда, у меня был как-то шуточный разговор: наследства, говорю, ожидаем. Но он значения этой шутке не придал: по-моему, даже и не понял. Нет, деньги здесь не причина.

Полуянов. Ну, как же, помню этот разговор. Числа 19-го было, а может, 20-го. В общем, не больше недели. И опять же в первом часу ночи. Тут сложность какая? Мне надо, чтобы мать улеглась, а Галине — чтоб ее супруг заснул, их обоих эти наши разговоры нервируют. Ну и Людмиле Ивановне тоже необязательно было слушать, о чем мы с Галкой говорим. В тот раз Галина все надо мной посмеивалась: «Вот перееду к маме с Аленкой, и будем десять раз на дню в коридоре встречаться. Заспанную меня увидишь, в халате драном, в тапочках, при бигудях. И сразу интерес ко мне потеряешь. А то по телефону тебе кажется, что ты все с молодой говоришь». Я ее спрашиваю: «А жить на что будете?» И тут она мне отвечает: «Да мы наследства ждем». — «Большое хоть наследство?» — «До старости хватит». — «Ну, поздравляю, — это я ей говорю. — А кто скончался-то, царство ему небесное?» И тут, слышу, Галка что-то смешалась. «Это я так, шучу». — «Отец, что ли?» — спрашиваю. «Да нет, — говорит, — он нас всех переживет». Я из чего сделал вывод, что Николай Семенович мог объявиться? Из этого самого разговора. Намекнуть-то я вам намекнул, но вы не заинтересовались. Ну, думаю, и ладно: рано иди поздно всплывет. Да нет, во время этого разговора никого в коридоре не было. Илья Кузьмич, конечно, под дверью стоял: он моей личной жизнью интересуется. Ну и выжидал, когда я уйду, чтобы дверь заложить на свою палку. Все же вы поимейте в виду, что он далеко не регулярно ее закладывает: бывает, обозлится на меня, демонстративно свет в прихожей, погасит и закрывается в своей комнате. «Я вам не нанимался, сами за собой последите». Несокрушимый старик. Свои привычки он в ранг закона возвел, все окружающие ему, наверно, ненормальными кажутся, отклоненцами. А что, наследство все-таки было? Да, да, я понимаю: вопросы не я задаю. Просто очень уж любопытно. И никому я содержания этого разговора не передавал, даже матери. Галка до сих пор твердит: «Деньги здесь не причина».

«Деньги здесь не причина» — это шло, конечно, от Андрея Карнаухова. Это он убеждал жену, что никаких денег не было и что заикаться о них не следует. Но, с другой стороны, если Людмила Ивановна и получила от Гиндина «наследство», то Гиндин приходил, конечно, не за деньгами. Возможно, деньги, о которых идет речь, были чем-то вроде аванса, а для того, чтобы получить остальные, Людмила Ивановна должна была предпринять какой-то шаг, но не предприняла, промедлила и поплатилась за это жизнью. В этом случае Гиндин, забрав то, за чем он пришел, мог захватить с собой и «аванс» — из жадности, из осторожности, это уже не столь важно.

Специалисты, однако, отказались отождествить «постояльца» с молодым Гиндиным: форма черепа и склад ушей на портрете лже-Пастухова показались им «неочевидными». Помощь Ильи Кузьмича нам также ничего не дала: рассматривая довоенные снимки Гиндина (среди фотографий других людей), он то находил что-то общее, то отрицал всякое сходство. По-видимому, Тихонов исчерпал себя в первом портрете: дальнейшие эксперименты его только запутывали. Кстати, когда мы выложили перед ним два любительских снимка Гиндина, найденные нами в бумагах Людмилы Ивановны, Илья Кузьмич вознегодовал: он отлично помнил эти фотографии, Людмила Ивановна ему их показывала, и наши попытки напрямую сопоставить Гиндина с «постояльцем» натолкнулись на его ожесточенное сопротивление. «Не совсем уж я выжил из ума, я бы этого подлеца узнал из тысячи». Увы, Илья Кузьмич переоценивал свои возможности: он не сумел опознать Гиндина даже на тех групповых снимках, где сходство было неоспоримым. Так что вопрос о тождестве Гиндина и лже-Пастухова оставался открытым.

Открытым оставался и вопрос о времени отбытия лже-Пастухова. В частности, Илья Кузьмич Тихонов утверждал, что «постоялец» покинул квартиру в восемь часов утра. Такое хладнокровие представлялось нам невероятным: если лже-Пастухов совершил преступление, сомнительно, чтобы он стал шесть часов выжидать буквально в нескольких шагах от своей жертвы с единственной целью — не возбудить подозрений у своего хозяина. Убийца должен был воспользоваться любым предлогом, чтобы как можно скорее покинуть квартиру: у него не было никаких гарантий, что о его преступлении не станет известно до утра. Конечно, показания Тихонова были, мягко говоря, необъективны, но он уже дважды отказывался от своих слов, что же заставляло его упорствовать на этой ненужной лжи? К концепции «порядочного человека» эта новая ложь ничего не добавляла, непричастности «постояльца» не доказывала и в то же время была чревата весьма болезненными для Ильи Кузьмича разоблачениями. Цепляясь за эту ложь (если это была ложь), Тихонов переходил черту, разделяющую прямое и косвенное соучастие, и никаких оправданий для него уже не было.

Поэтому, ознакомив Тихонова с данными соображениями, мы попросили Илью Кузьмича, хорошенько взвесив все обстоятельства, уточнить, в котором часу «постоялец» покинул квартиру. И получили от него новое «добровольное» уточнение.

Тихонов. Ну что я вам буду теперь говорить? Доверился человеку, до последней минуты тянул: все надеялся, что выяснится. Ну что же: хороший урок получил. Поделом мне, старому дураку. Пишите: среди ночи ушел от меня Пастухов... или как его там, вам виднее. Среди ночи проснулся я, а он уже одетый сидит, на меня смотрит. Чемодан, говорит, в камере хранения оставил, в автомате, а номер записывать не стал, на память свою понадеялся. Ну и выскочило из головы: с кем не бывает? А чемодан, говорит, ценный, бумаги там, образцы, в министерстве голову снимут. И так он меня убедил, так разжалобил, что я чуть с ним вместе на вокзал не собрался. «Вернусь, — говорит, — досыпать и чемодан с собой притащу, хоть и здорово тяжелый». И как это меня не стукнуло, что саквояжик свой он у меня не оставил, с собой забрал. На другой-то день, как покойницу нашли, заскребло у меня в душе, заныло. Ох, думаю, нескладно все вышло, нехорошо. Но ведь паспорт он мне свой предъявил, вот что меня убедило! Номер, серию дал записать, проходимец такой. Вот и верь после этого людям! Сейчас я вам поточнее скажу, в котором часу я его выпроводил: в половине третьего, вот так примерно. Своими, можно сказать, руками освободил. А ведь если по совести, не проснись я тогда — и было бы у вас сейчас два покойника. Он ведь так на меня смотрел... прикидывал, судьбу мою решал, как я теперь понимаю.

Новое уточнение Ильи Кузьмича вступило в резкое противоречие с показаниями «шустрой девчонки», о существовании которой Илья Кузьмич, естественно, не подозревал. И мы, забыв на время о «постояльце», вплотную занялись личными делами самого Ильи Кузьмича.

Последние десять дней в Москве стояла на редкость ясная погода, и Тихонов ежедневно с утра отправлялся в Сокольники, а возвращался домой примерно часам к восьми-девяти вечера. Мы попросили Илью Кузьмича рассказать, что именно он делал в Сокольниках на следующий день после событий (то есть 27 мая) и в каком районе парка находился.

Илья Кузьмич. Значит, 27-го. Встал примерно в 6.20, это я вам уже говорил. До 7.00 готовил себе завтрак на кухне. В 7.00 сел завтракать у себя в комнате, в 8.30 спустился за газетами, в 8.45 выехал в Сокольники. Прибыл в 10.00: ехал не спеша. С 10.00 до 10.30 стоял в очереди на выставку: вот у меня билет, завалялся в кармане. С 10.30 до 12.00 ходил по выставке, беседовал с экскурсоводом, он должен бы меня запомнить, я задал ему несколько вопросов и указал на неточности, он принялся со мной спорить. В 12.00 пошел обедать в кафе по правую сторону, если идти от входа. Минут двадцать стоял в очереди, обедал не торопясь. Освободился в 13.30, пошел в глубину парка, там есть такая крытая аллея. Знакомые у меня завелись, такие же старички пенсионеры, поговорили о том, о сем; в 16.00 я дальше пошел, в одном месте там в шахматы играют. Нашел я шахматистов знакомых, посидел, посмотрел, сам сыграл. Всех этих людей я могу вам подыскать, пока погода стоит хорошая. Они там целые дни просиживают. Куда же нам, старикам, еще деваться? На пляж мы не годимся, нечего людям показать. Вот и греемся в Сокольниках, впитываем солнышко, воздухом дышим. Все это дело окончилось для меня в 18.30, сходил попить кефиру. «Вечерочку» поискал, не нашел. Тут самое святое время началось: и не печет, и не холодно. Двигаться-то надо, соли свои разгонять надо? Пошел потихоньку уже в самую глубину, однако на часы посматривал, чтобы не особенно далеко забираться: обратно трудно будет идти. И было это в 19.10. Не больше чем часок походил: ноги устали. Пока до дома ехал — вот вам и 21.00.

Все было названо точно: и кафе, и киоски, и очереди, и знакомые пенсионеры. Все — за исключением пустяка: не в 10.30 Илья Кузьмич пришел на выставку, а около 12.00. Не учел Илья Кузьмич, что по серии билета легко определить время выдачи. И был он на выставке всего четверть часа, причем действительно успел поспорить с экскурсоводом: тот запомнил назойливого посетителя. А в 11.00 Илья Кузьмич был у племянника, живущего в районе Сокольников, и после небольшого колебания племянник выложил нам новенькую сберкнижку Ильи Кузьмича со свежим вкладом — 1500 рублей. Это и было злополучное «наследство» Николая Семеновича Гиндина, за которое его жена заплатила жизнью.

А постоялец? А никакого постояльца не было.

Подслушав телефонный разговор молодых людей о «наследстве» и опасаясь, что оно уплывет к Карнауховым, Илья Кузьмич решил вмешаться в события. Он полагал, что в случае пропажи этой суммы, о размерах которой он мог только догадываться, ни Людмила Ивановна, ни Галина Карнаухова по вполне понятным причинам не станут поднимать лишнего шума. Самым простым способом было выкрасть «наследство» из почтового ящика, который, как сообразил Илья Кузьмич, был для этой цели к двери прибит. Но Людмила Ивановна, располагавшая более точной информацией, сумела его опередить. А вслед за тем она занемогла, перестала выходить из комнаты, и совершить задуманное в ее отсутствие Илья Кузьмич не мог. Илья Кузьмич знал, что Гиндина принимает снотворное, причем достаточно сильное, а замок в ее двери один, да и тот ненадежный. Всему мешала стальная трость, на которую он сам закладывал общую входную дверь. Илья Кузьмич опасался, что, не заложи он дверь на палку в ночь похищения, соседи (и прежде всего Людмила Ивановна) непременно заметят это и истолкуют соответствующим образом. Поэтому он избрал другой путь: дверь была заложена, как обычно, и, следовательно, подозрение на него падать не может, а похищение совершили Колька либо Герка, которые, естественно, ни за что не сознаются.

События, однако, обернулись для него неожиданно. Людмила Ивановна погибла, и избежать огласки было невозможно. Тогда-то он и решил направить следствие по линии «постояльца», которого будут искать, как до сих пор ищут Гиндина. Однако напрямую указывать, что преступление совершил Гиндин, Илья Кузьмич не стал; во-первых, не было гарантии, что поиски Гиндина не увенчаются успехом, а во-вторых, может всплыть на поверхность то обстоятельство, что Людмила Ивановна показывала ему фотографии беглого мужа, и, следовательно, Илья Кузьмич мог его узнать.

До определенного момента Илья Кузьмич решил не выдвигать фигуру «постояльца»: поспешное признание могло показаться неубедительным. И до последней минуты Илья Кузьмич решил настаивать на непричастности «постояльца» — пока наконец ему не докажут, что это нелепо. И это будет лучшим доказательством его собственной непричастности.

Что же касается Андрея Карнаухова, то сваливать на него вину Тихонов счел неразумным. Более того, логичнее было выгораживать Карнаухова даже ценой лжесвидетельства — с тем чтобы последующие «признания» выглядели естественно.

Может создаться впечатление, что Тихонову удалось в течение долгого времени держать нас в заблуждении. Это не так. Мы подробно и добросовестно изложили ход рассуждений, само же расследование заняло немного времени. Единственным затруднением, с которым мы встретились в этом деле, было то, что супруги Карнауховы сочли возможным умолчать о возможной пропаже денег. Это внесло неясность в самый важный вопрос — вопрос о мотиве преступления.

Что же касается самого Н. С. Гиндина, то незадолго до передачи дела Тихонова в суд мы получили сообщение о том, что гражданин Гиндин под чужим именем умер в одной из столичных больниц от злокачественной опухоли мозга.

Оглавление