«Архитектор снов»

Этери Чаландзия Архитектор Снов

С благодарностью

Владимиру Мирзоеву

Пролог

«We are such stuff

As dreams are made on and our little life

Is rounded with a sleep…»

Shakespeare. «The Tempest»

«Мы созданы из вещества того же,

Что наши сны. И сном окружена

Вся наша маленькая жизнь».

У. Шекспир. «Буря»

Перевод М. Донского.

В комнате было жарко натоплено. Потоки теплого воздуха заставляли тихо покачиваться широкие листья растений. Растений было очень много. Они стояли на полу, каминной полке, столах и стульях, некоторые теснились по углам, куда не проникал ни тусклый свет огня в камине, ни желтый колышущийся круг от свечи, пристроенной на краю массивного стола. В стороне в высоком кресле неподвижно сидела старуха. Сильные, скрученные подагрой пальцы воскового цвета уверенно лежали поверх деревянных подлокотников, выточенных в форме когтистых тигриных лап. На руках мерцали драгоценными камнями несколько массивных колец.

Лицо старухи было густо покрыто штриховкой крупных и мелких морщин, но оно сохранило былые очертания. Высокая прическа подчеркивала царственный лоб. Эта женщина была еще красива, а ее властный взгляд не затуманили ни слабоумие, ни маразм. Она сидела неподвижно, наблюдая за агонией пламени в глубинах камина.

– Петька – дурак! – отчетливо и со злостью вдруг произнесла она. – Всегда дураком был.

– Господи, Ида Аполлинарьевна! – донесся укоризненный вздох. – Супруг ваш, царство ему небесное, уже семь лет, как помер. Будет вам.

У стола, склонившись над бумагами, сидела невзрачная, ничем не приметная женщина в простом платье и очках.

– Не гневите Бога, – пробормотала она, обмакивая перо в чернильницу.

Внезапно старуха с силой ударила ладонью по подлокотнику.

– Ты мне не указывай, чего делать! Та съежилась и втянула голову в плечи.

–Девки обе избалованные, капризные, мать над ними власти не имеет, Андрей только и рад будет им все оставить! А меня кто спросил?! – голос старухи гудел под сводами комнаты. – Конечно, не свое же отдает!

В ее глазах плясали искры огня и гнева. Женщина скрипела пером по бумаге.

– Не будет добра, – упрямо бормотала она, ссутулившись над своей работой, – ой, не будет. И Андрей Петрович осерчает.

Старуха недовольно жевала губы, поглядывая в ее сторону.

– Пускай себе, – неожиданно спокойно произнесла она. – Мальчишка еще. «Семья, семья…» – у самого ветер в голове. Вон, по бабам шастает…

– Ой, ну что вы говорите, Ида Аполлинарьевна? – ее помощница сокрушенно покачала головой.

– Я правду говорю! Ты пиши давай, время-то идет.

Словно в подтверждение ее слов, со скрипом сдвинулись стрелки на часах, упрятанных в тени зеленых зарослей. Наконец, женщина закончила и подняла голову.

– И все драгоценности приюту завещаете? Ничего не оставите?

– Ничего. Старшей внучке медальон подарю на день рождения, как обещала, – старуха подняла тонкую цепь и придержала пальцами качнувшийся в воздухе плоский диск, украшенный россыпью переливающихся камней. – И хватит с них. Им и так по дедовскому завещанию и дом, и все деревни отойдут…

Помощница вздохнула. Внезапно старухе что-то пришло в голову. Она живо обернулась к женщине.

– Лизка, а будут выспрашивать чего, так ты им скажи, что я все завещала любовнику.

Рука с пером взметнулась кверху– женщина поспешно перекрестилась. Большая капля чернил упала ей на лоб. Она почувствовала ее и оттерла, оставив некрасивую темную отметину на лице и ладони.

– Какому такому любовнику, помилуйте?

– Так и скажи: «Завещала своему адюльтеру…» А имя не говори. Не знаешь – и все!

– Батюшки святы… – запричитала было Лиза, но старуха перебила ее.

– Ну что ты, закончила?

Та поспешно встала и приблизилась к креслу.

–Да, пожалуйте, распишитесь здесь… и вот здесь.

Старуха забрала у нее бумагу, сунула перо в чернильницу и властной рукой поставила свою размашистую подпись в конце страницы: «Ида Авельева».

– Вот так!

И опять с пера упала большая капля. Но на этот раз она растеклась черным пятном на бумаге прямо под старухиной подписью.

– Не будет добра, Ида Аполлинарьевна, – бормотала Лиза, – ой, не будет…

– Хватит тебе причитать! Надоела прямо. Что будет, то будет!

Старуха откинулась на спинку кресла. Она не отрываясь следила за огнем, бьющимся в камине. Но – Лиза присмотрелась, и вновь ее рука потянулась к крестному знамению – ей показалось, что взгляд старухи минует и огонь, и стены камина и, не задерживаясь на видимом, скользит куда-то вдаль, в глубины неизвестного и тревожного будущего…

Утро Майи

В то лето в городе было жарко. Целыми днями солнце плавило ртуть в стеклянных колбах термометров, короткие ночи пролетали незаметно, почти не принося облегчения, и с восходом город вновь погружался на дно раскаленного и вязкого полусна. Потом внезапно в небесных механизмах что-то переключалось, теплый ветер начинал рвать навесы летних кафе, нагонял сизые, серые, черные тучи и над крышами домов разражалась неистовая летняя гроза. И вновь небосвод светлел, радужные арки вставали над вымытым городом, воздух наполнялся запахом электричества и от земли поднимался влажный пар.

Жара распугала горожан. Кто мог, улетел в далекие края, кто-то убрался в пригород, но почти все, кто так или иначе оказался втянутым в эту историю, оставались здесь, терзая свои кондиционеры и форточки, изнывая от палящего солнца и перебиваясь от одной грозы до другой.

В то утро в окна небольшой квартиры на десятом этаже ничем не приметного дома било яркое утреннее солнце. Ни шторы, ни жалюзи не препятствовали мощному потоку, и он обильно заливал всю квадратуру полупустой комнаты, вытравляя тени из самых дальних углов и отражаясь от простыней, свешивавшихся с края кровати пышной пеной сбитых сливок.

На стене над кроватью висела большая черно-белая фотография. От основания длинного росчерка, похожего на извилистую набухшую вену, во все стороны разбегались сотни мелких линий-трещин. Не сразу было разобрать, что это – изображение дерева с кроной-паутиной или молнии, высветившей ночное небо. Казалось, что все-таки это удачный снимок разбушевавшейся стихии, однако некоторая неопределенность оставляла простор воображению.

Кроме фотографии и огромного зеркала, завернутого в целлофан и прислоненного к стене, в комнате не было ничего необычного. В углу, сгрудившись, стояли несколько коробок. Сложно сказать, вещи из них еще не доставали или они уже были упакованы. Обстановка здесь была такой скудной и непритязательной, что шесть разнокалиберных и натертых до блеска объективов от фотокамеры, выстроенных по росту в углу, казались украшением этого походного и проходного жилища.

На гвозде у двери висела связка ключей. На подоконнике в беспорядке громоздились журналы и книги. Под кроватью маячила початая бутылка коньяку и пепельница, переполненная окурками. Одежда, сброшенная в кресло, была совершенно неопределенного вида и размера и могла быть с чьего угодно плеча. На середине комнаты стояли тяжелые армейские ботинки, один из них запутался в длинных шнурках и завалился на бок. И только нежная пятка розового цвета, свешивавшаяся с кровати, ставила точку в размышлениях об обитателе этого странного жилища. Вернее, обитательнице.

Майя крепко спала, завернувшись в простыню. Тени от длинных ресниц острыми лучами лежали на ее щеках. Веки были неплотно прикрыты, и в узком зазоре двигался влажный глазной белок, проводник в мире видений и грез. Казалось, этот сон ничем не потревожить. Однако тихого перезвона телефона оказалось достаточно, чтобы Майя открыла глаза. Звук раздавался где-то совсем близко. Она пошарила рукой вокруг себя. Тщетно. Внезапно все стихло. Майя уронила было голову обратно на подушку, но телефон зазвонил вновь.

– Какого черта! – вырвалось у нее, и она поползла по кровати, перерывая ее белоснежные глубины. Наконец Майя нашла телефонную трубку.

– Да, алло? – выдохнула она в нее. – А, это вы… Здравствуйте. Да, разбудили. Я спала. Ладно, ничего. Что там у вас?

Она с головой скрылась под простыней. Некоторое время оттуда доносилось бессвязное бормотание, но внезапно Майя вынырнула на поверхность. Теперь ее голос звучал отчетливо и возмущенно.

– Ну что вы говорите такое? Ничего подобного! Сначала она снимала парад нацистских войск, а потом – аборигенов в Африке.

Она села на кровати, свернув простыню белой плюшкой вокруг себя.

– Вы что, думаете ее действительно интересовал этот Третий рейх? – фыркнула она. – Я вас уверяю, гораздо больше ее беспокоил крошка Геббельс, который путался в ногах, мешал работать и стучал шефу.

Майя свесилась с кровати и нащупала на полу пачку сигарет. Выдернула одну, прикурила, невнимательно и нетерпеливо слушая кого-то на другом конце провода.

– Терпеть не могу эту болтовню,– проворчала она, не вынимая сигареты изо рта. – «…фотография, как способ усложнения существующего пространства, многомерность, искажение измерений…» Я вас умоляю. Какая чушь! Белые пятна на ночных снимках – это рефлекс, отражение, блик– что угодно.

Да, глаз их не видит, но мы вообще много чего не видим. Никто же не пугается радиоволн…

Она выдохнула длинный хвост белого дыма. Откинулась на подушки. Разговор ей явно наскучил.

– Ладно, чего спорить. Ваше дело. Хотите, верьте, хотите – нет. Только дайте мне прочитать готовый текст, хорошо? В какой номер, говорите, пойдет это интервью? Понятно. Хорошо. Что? Нужна моя фотография? Какая? Детская? Нет, детских у меня нет. Да, вот так. Ни одной не сохранилось. Мне тоже жаль. Ну, хорошо, созвонимся на той неделе. Спасибо, пока.

Она выключила телефон и, намотав на себя простыню, встала с кровати. Получился большой белый ком на тонких ножках с сигаретой в руке.

– Тоже мне, знатоки! Штатив от швабры отличить не могут, а все туда же! – передернула плечами Майя и вышла на балкон.

На улице галдели птицы, звенели трамвайные провода, сигналили машины, а над головой сияло высокое синее летнее небо. Майя подставила лицо солнцу. Под веками на красном фоне разбегались жаркие желтые круги. Майя стояла, напевая под нос и покачиваясь из стороны в сторону. Внезапно что-то обожгло ей пальцы. Она вскрикнула, открыла глаза и с отвращением отбросила догоревшую до фильтра сигарету. Уходить с балкона совсем не хотелось, но – она посмотрела на небольшой диск часиков на запястье – пора было собираться.

Волоча за собой свой белый шлейф, Майя вернулась в комнату, пересекла ее и направилась в ванну. Сбросила простыню и, сверкнув загорелой спиной, юркнула за дверь. Вскоре оттуда донеслись звуки льющейся воды и счастливое фальшивое пение. Простыня так и осталась лежать перед дверью – большая белая легкая куча.

Тем временем в пустой комнате зазвонил телефон. После нескольких гудков включился автоответчик, наглым голосом он предложил не распинаться обо всем на свете, а оставить четкую и разборчивую информацию о том, кто звонит и какого черта надо. Пискнул сигнал записи, однако вместо голоса послышались шумы, шаги, шорохи и чье-то дыхание. Прерывистое, словно кто-то бежал или был крайне взволнован.

– Каким ты был, таким оста-ался… – вдохновенно выводила Майя за дверью, а тем временем здесь, в замкнутом пространстве этих светлых стен уже что-то произошло. Нечто неуловимое проникло, просочилось сюда вместе со странными звуками на автоответчике и немедленно внесло почти невидимые глазу искажения – воздух, свет, цвета окружающих предметов изменились, все стало чуть иначе, не так, как было еще пару мгновений назад. Треснуло стекло стакана, с подоконника упала книжка, скрипнул пол. Здесь явно кто-то был. И он не стал мешкать, а стремительно направился вперед, через всю комнату, к белой простыне, сугробом лежавшей перед входом в ванную. Все ближе. Все быстрее. Невидимый воздух дрожал. Еще совсем немного, еще пара мгновений, вот, сейчас чья-то рука дотянется до дверной ручки…

Внезапно раздался щелчок автоответчика. Запись закончилась. Звуки исчезли. Комната опустела. Наступила тишина. Только легкий ветер перебирал светлые занавески на окнах.

– …и молодая не узнает, какой танкиста был ка-анец!

Во дворе дома, сидя в песочнице, дети играли в свои странные игры. Зис присмотрелся. Он подъехал к Майиному подъезду, вышел из машины и уже собрался было подниматься наверх, но передумал и, облокотившись на капот, остался наблюдать за тем, как мальчик мастерил что-то, отдаленно напоминавшее замок, а две девочки, сидевшие напротив, внимательно следили за ним и выводили пальцами таинственные знаки на песке. Потом все трое стали сосредоточенно рассматривать то, что получилось. Внезапно мальчик разрушил часть построенного, а одна из девочек слепила что-то вроде нового флигеля или башни. На первый взгляд это было не лучше и не хуже оригинала, но ее подружка вдруг так горько и безутешно разревелась, что старуха, дремавшая в стороне на лавке, вздрогнула, всхрапнула и, не просыпаясь, проворчала: «Нет покою! Нет!»

Рев усиливался, и Зис уже было решил вмешаться, как вдруг хлопнула тяжелая входная дверь и на пороге подъезда в своих любимых поношенных кедиках, вечных джинсах, в майке с рваными краями, с сумкой через плечо и сигаретой в зубах появилась сияющая Майя. Зис невольно залюбовался ею – взъерошенная прическа, стройная фигура, независимая походка, нагловатый взгляд – Майя подошла к Зису, обняла его и быстро поцеловала куда-то в ухо. Зис недовольно повел носом.

– Ты прямо какая-то никотиновая пчела. Где запах табака – там ты.

Майя подняла палец с сигаретой.

– Нет, не так. Где я – там запах табака!

– У меня машина для некурящих.

– Это я уже лет пять слышу,– не вынимая сигареты из зубов, Майя полезла на пассажирское сидение.

– Ты едешь? – спросила она.

– Сейчас. – Зис вернулся к происходящему в песочнице. А там ревели уже в три голоса, размазывая песок по лицам и пуская слюни и сопли. Очнувшаяся наконец бабка прыгала вокруг надрывающихся строителей, изо всех сил показывала козу и бубнила что-то о Господе Боге и отце Сергие Радонежском. Но в песочнице разворачивалась настоящая трагедия, и старуху там просто не видели из-за залитых слезами глаз и не слышали из-за громкого воя.

Зис присмотрелся. Белокурая малышка с развязавшимся бантом на голове, рыдала так искренне и безутешно, что даже два ее товарища периодически затихали на мгновение, дивясь силе горя подружки. Оценив положение дел, Зис подошел, ловко поднял девочку на руки, вынул из ревущего круга и сел с ней на край песочницы.

Из машины Майя видела, как старуха падала в песок от страха, а Зис что-то тихо говорил девочке на ухо. Вообще-то малышка замолчала сразу, едва оказавшись на руках незнакомого рослого дяди. Завороженная то ли его видом, то ли тем, что он ей шептал, то ли просто от неожиданности, но она забыла о своем горе, заулыбалась, а потом и вовсе начала хихикать. Когда Зис опустил ее обратно к растерянным и притихшим детям, она немедленно затоптала полуразрушенную песочную постройку и с гордостью посмотрела на него. Зис с уважением кивнул и откланялся.

У машины он обернулся. Все трое, возможно, организованные взявшей себя в руки, благодарной бабкой, махали ему вслед. Зис помахал в ответ и сел в машину.

– Что ты ей сказал? – спросила его Майя.

– Бросишь курить – скажу!

– Бросаю! – Майя действительно выкинула окурок.

– Э-э, нет. Выбросишь пачку, тогда поговорим.

– Черта-с-два я буду пачками кидаться!

Зис открыл окно, разгоняя остатки табачного дыма.

– Куда едем?

– Туда же.

– Опять? Что на этот раз?

– Кондиционер.

– Почему ты мою не хочешь взять, я не понимаю.

– А ты на чем поедешь? На метро? Да нет, они говорят, вроде все сделали. Поменяли термостат и фильтры.

Зис завел машину и тронулся.

– Что за человек – курит, хамит, умничает и ездит черт знает на чем…– он покачал головой.

Майя несильно ударила его по затылку. Машина выехала со двора и, как только она скрылась за поворотом, в песочнице заорали с новой силой. Вся троица безутешно выла на отвлеченную тему, а старуха отчаянно металась от одного к другому, тщетно пытаясь прекратить это безобразие.

На первом этаже высотного здания неутомимо крутилась стеклянная вертушка, пропуская все новые и новые группы служащих, спешащих на работу. Они муравьиными цепочками тянулись отовсюду– из подземных переходов, из-за каменных углов зданий, скапливались у светофоров и потом, по сигналу, плотным потоком изливались на пешеходную зебру. Женщины отчаянно семенили на своих каблучках и платформах, на ходу одергивая блузки, поправляя прически и озабоченно поглядывая на часики. Мужчины шли более плотной и тяжелой массой – дешевые костюмы, безнадежно замятые в коленях и локтях, в беспокойных руках – телефоны, газеты, складные зонтики на случай непогоды.

Утренний свет был частью игры, в которую с детства играло большинство этих взрослых. Едва солнечные лучи заливали горизонт, огромная человеческая армия, подобно растениям, разворачивалась навстречу новому дню. Мириады будильников стрекотали над сонными головами, глаза открывались и, покачиваясь от ночных грез, граждане сначала брели в ванную, а потом собирались в дорогу. И мало кто, борясь со сном в переполненном вагоне метро, наслаждался утренним часом. Все самое соблазнительное манило в глубине дня, где-то ближе к его середине скрывались и приятная новость, и желанный час перерыва на обед и даже, возможно, нежное свидание.

Но находились и те, кто боялся грядущего дня. Возможно, они обладали особой прозорливостью. Возможно, подозрительностью. А может, просто опасались всего на свете. Но, прихлебывая свой кофе на маленьких и одинаковых кухоньках, они размышляли о том, что где-то в городских глубинах встал (спит, принимает душ, еще не ложился) неизвестный, который вскоре пройдет мимо и внезапно толкнет плечом на рельсы под электричку. При мысли о том, что этот человек уже начал свой день, готовя окончание дню чужому, становилось отчаянно страшно.

Большинство фантазеров все-таки пересиливало мучительное желание немедленно раздеться и юркнуть обратно в кровать и отправлялось в путь. Но даже если хотя бы один из них в этот день оказывался прав и замирал, упав ничком на железнодорожное полотно, не означало ли это, что в столь беспочвенных подозрениях всегда найдется место ничтожной вероятности?

Тех, кому в этот день везло, так же как и во все другие, неведомая сила привычки затягивала через мельничное колесо вертушки внутрь какого-нибудь казенного здания. Лифты развозили их по этажам, коридоры разводили по кабинетам. Целый день до вечера их усердные головы свешивались над столами, позвоночники скрипели, суставы похрустывали, и короткие перекуры на лестничных площадках не приносили облегчения. Оставалась надежда на то, что, пока несчастные тела бесславно томились, отчаянно работали силы ума и фантазии этих добровольцев, ежедневно оставляющих свои продавленные диваны и кресла в пользу такого нездорового времяпрепровождения.

– Анюта,– в дверь просунулось хорошенькое свежее личико, украшенное легкой челкой на косой пробор. – Пойдем, покурим?

За широким столом сидела похожая на взъерошенную птичку Анюта, секретарь Карины Платовой, главы издательства. Она мелко-мелко перебирала ногами, стараясь стряхнуть узкие, уличные, синие лодочки и поменять их на другие, точно такие же, но кабинетные, красные.

– Сейчас, сейчас,– с трудом произнесла она, не в силах одолеть непокорную обувь.

По коридорам с грохотом прокатили огромные пузыри с ключевой водой. Телефонные звонки доносились из-за перегородок, из лифта, перебрасываясь короткими отрывистыми фразами, выбегали опоздавшие к утренним летучкам сотрудники.

Лодочка, наконец, упала с ноги, и две девицы выскользнули в коридор выкурить свои первые сигареты. Пахло кофе. День набирал обороты.

Тем временем по периметру замусоренного пустыря станции техобслуживания, воровато озираясь, крался разбойного вида кот с перекошенной мордой и драным хвостом. Кот тащил в зубах сворованную где-то рыбу. Добыча была настолько шикарной, что он, похоже, сам не верил своему счастью и мечтал только об одном – побыстрее спрятаться, чтобы в тишине и спокойствии обглодать свою селедку до перламутрового скелета.

Маршрут кота уже явно приближался к завершению, когда произошло непредвиденное. Запах рыбы сводил с ума полосатого разбойника, а половину обзора перекрывал плавник. Так кот прозевал самую главную опасность – в тени полуразрушенных автомобильных остовов на боках валялись и отдыхали местные блохастые барбосы. Если бы кот взял чуть правее, их пути бы разошлись, но он прошел так близко, что едва не ударил рыбьим хвостом по морде вожака стаи. Драка вспыхнула мгновенно. Автомобиль Зиса медленно въехал во двор.

– Что за день,– осматривая катающихся по земле псов, проворчала Майя. – То дети орут, то собаки брешут. Ладно, я пошла. Дождешься меня?

Зис кивнул и заглушил двигатель, она выскочила из машины и скрылась за облезлыми дверями гаража. У Зиса зазвонил телефон, он поднял стекла, чтобы хоть немного приглушить звуки истошного лая.

– Алло, да, я слушаю. Марго, привет! Все нормально. Нет, мы в техцентре. Что за шум? – он выглянул в окно. – Майя с механиками счет обсуждает. Да, я тебя слушаю… Ага…

Увлекшись разговором, Зис не сразу заметил, как из ворот, перекрывая визгливый лай псов и возмущенные вопли кота характерными звуками пробитого глушителя, выехал элегантный старый «мерседес» черного цвета. Автомобиль описал дугу и притормозил рядом с Зисом. Из окна высунулась довольная физиономия Майи. Зис поспешил распрощаться.

– Да, Марго, я все понял. Созвонимся, пока!

Он отключил телефон. Осмотрел Майину машину.

– А глушак что же – не стали делать? – поинтересовался он.

– Нет, я не дала.

– Понятно. Ну что же – поздравляю! Майя довольно улыбнулась.

– Кто звонил? – спросила она.

– Марго. Снимаем Меньшикову, жену губернатора.

– На когда договорились?

– На неделе. Еще созвонимся.

– А куда ехать?

Зис непринужденно посмотрел куда-то на восток.

– В Савельево.

Майя уставилась на него, словно не веря своим ушам, и в сердцах ударила по рулю. Возмущенно пискнул сигнал клаксона.

– Что за люди! Я же просила Марго не посылать больше туда. Что б ее… – она злобно выдохнула. – Ты куда сейчас?

– В издательство.

– Понятно. – Майя передернула переключатель скоростей. – Передавай от меня большие приветы. Марго отдельный.

– А ты?

– Поеду, фильтры посмотрю, штатив какой-то новый привезли, а потом в студию. Ты приедешь?

– Вечером.

– Хорошо. Ну, пока. Зис склонился к окну.

– Пока. Осторожно…

Майя раздраженно кивнула то ли его словам, то ли своим мыслям, и «мерседес», грохоча и отфыркиваясь, укатил со двора. Зис проводил его взглядом, с улыбкой покачал головой и сел в свою машину. Когда его джип скрылся за воротами техцентра, двор опустел. Собаки и несчастный, ограбленный и помятый кот, разбежались и затихли, и только большая рыба одиноко оставалась лежать на земле, нарушая своим присутствием логику сухопутного пространства.

Со славной деревней Савельево Майю периодически связывали обстоятельства. То одни, то другие. Из местного интерната ее забрали родители Карины Платовой, ее приемной сестры. Здесь же, неподалеку, семья снимала летом дачу, и Майю пробовали возить за город, но каждый раз, как только машина сворачивала с основной магистрали на проселочную дорогу, она заливалась такими безудержными слезами, что прогулки в эту деревню, впрочем как и в другие, решено было прекратить.

Для всех оставалось загадкой, что так пугало малышку, но по всем признакам это не был бессмысленный детский саботаж – ее глаза наполнялись страхом, слезами и таким невыразимым страданием, что всем становилось не по себе. С возрастом эта странность прошла, но Майя и сейчас не испытывала радости, покидая загазованный и шумный центр в пользу очаровательных пригородных лугов. Особенно савельевских.

Места здесь были таинственные. С одной стороны деревню украшало озеро, получившее название Туманного из-за вечно висящего над ним полупрозрачного облака. Облако не отступало ни в жару, ни в непогоду. Даже зимой над коркой льда скапливался этот призрачный дым. С трех других сторон к Савельево подступали густые, прямо-таки берендеевские леса. По непроверенным данным местных старожилов, в них водился весь пантеон героев сказок, былин и народных преданий. Периодически кто-то своими глазами видел жабу размером с «Запорожец», а кто-то божился, что своими ушами слышал, как эта самая жаба разговаривала человеческим голосом. Потом молва доносила, что повадками жаба сильно смахивала на местного председателя Федора Степаныча Полицейко, ему припоминали, что он продал лучший кусок родной земли каким-то черноусым и носатым людям, и по деревне проносилась волна негодования, замешанная на сладком ужасе. Позже история с жабой теряла свое очарование, потому что сразу в трех домах видели, как расступался лес и из него выходил сначала пар, а потом дух одного из умерших жителей этой деревни…

Все это довольно сложно было проверить. Рассказчики бледнели, краснели, тряслись, убедительно прикладывали руки к сердцу и периодически хлебали то валерианку, то водку. От такого коктейля ужасающие детали только множились, и жаба раздувалась до размеров индийского слона, а оживший покойник начинал пророчествовать и все не в пользу Полицейки.

Однако, несмотря на буйство фантазии, приправленной плохим алкоголем, приходилось признать – в этой деревне порой действительно творились странные вещи. Объяснения некоторым не было. Например, каждую весну то тут, то там из земли вытягивались невиданные растения. Ростки выглядели твердыми, черными и совершенно мертвыми. Стояли они недолго, ветер, солнце и дожди довольно быстро приканчивали сухие побеги. По правде говоря, одного неосторожного движения пальцев было достаточно, чтобы эти жесткие на вид листья и стебли превратились в черную пыль. Ветер подхватывал ее и уносил по воздуху в неизвестном направлении.

Никто не мог сказать, что это за растения. Деревенские знатоки, различавшие деревья по запаху почек, разводили руками, тех же умников, что бросались рыскать по энциклопедиям, ждал неприятный сюрприз – ничего подобного ни толстые, ни красные книги не знали. Не находилось ни вида, ни семейства, ни авторитетного названия этим высохшим цветам.

Пара дипломированных ботаников, привезенных местными энтузиастами в савельевские сады и огороды, не смогла сказать ничего определенного. Оба ученых, перегруженных собственным избыточным весом, полдня потели, с умным видом щупали землю и изо всех сил старались произвести впечатление на местных барышень. Барышни тучными специалистами в области гербариев не заинтересовались, ботаники бесславно протоптались по деревне до заката, стрясли пару щепоток черной пыли в конверт и заявили, что необходимы лабораторные анализы. Местный Полкан покрутил хвостом им вслед, и больше их никто в деревне не видел. Ходили слухи, что их вообще больше никто никогда не видел, что машина, на которой они ехали, через месяц всплыла где-то в Балтийском море, а лаборатория тем же вечером сгорела. Но поскольку эту информацию сопровождал все тот же устойчивый запах водки и валерианы, скорее всего, ботаники просто забыли обо всем за поворотом, конверт выкинули и вернулись к своим насущным делам.

Прославить савельевскую землю опять не удалось, и интерес к странным побегам закончился сам собой. Теперь большинство воспринимало их как разновидность новомодного сорняка, и только здешний священник отец Исидор со своей женой Галиной и кучкой прихожан каждый год по весне отправлялись крестить подтаявший снег. Однако «поганые метелки», как они их называли, никуда не исчезали и с первыми оттепелями начинали лезть из земли.

Поговаривали о какой-то женщине, которая увидела один такой черный куст и ушла в монастырь. Правда, по другим источникам выходило, что коварная бабенка обворовала ближайший колхоз и скрылась за монастырскими стенами от правосудия. Что такого можно было украсть в давно и профессионально разграбленном хозяйстве, оставалось тайной, но мысль о том, что нечистая сила, вместо того чтобы отвратить от бога, к богу и привела, не на шутку воодушевляла савельевских безбожников и алкашей.

Так, из разговоров о крупных жабах и несуществующих растениях, складывалась репутация деревни. От этого и по другим причинам жили теперь здесь в основном те, кому терять было нечего и чьи родные избушки уже склонялись крышами до земли, и другие, у которых было столько средств, что ни черт, ни пес, ни Полицейко в ступе были им нипочем. Воображение у этих товарищей отсутствовало, поэтому жили они беспечно и спали крепко. До поры до времени…

В тот день, после недели изматывающей жары, над Савельево, наконец, скопились дождевые тучи и предгрозовые сумерки. Гром ворчал в серой небесной массе, как в переполненном животе. Порывы сильного ветра рвали дверь в сторожку, стоявшую на отшибе деревни. Внутри было довольно темно, свет едва проникал в небольшое помещение через окно, затянутое марлей от комаров. Высокий мужчина в накинутом на плечи темном плаще, ссутулившись, стоял над большим конторским столом и перебирал бумаги – квитанции об оплате, записки с фамилиями должников, какие-то договоры, списки, купчие с ятями, фотографии и пожелтевшие страницы, заботливо уложенные в прозрачные папки. Мужчина торопился и явно был раздражен. Одни бумаги он небрежно скидывал со стола за ненадобностью, другие приближал к глазам и, убедившись в чем-то, откладывал в сторону. Он был так увлечен этим занятием, что не заметил, как чья-то рука поймала беспокойную дверь в сторожку. На пороге встал старик, помощник знаменитого председателя.

– Эй, вы! Что вы здесь делаете? Я вас сюда не впускал. Разрешения не давал. Товарищ…

Он не успел договорить. Мужчина резко развернулся. Что-то произошло между ними. Старик застыл. Вена набухла и застучала на его виске. Он бессмысленно таращил на незнакомца вылинявшие от времени глаза, но уже не видел его и вскоре рухнул на пол. Мужчина спокойно отвернулся к столу и продолжил разбор бумаг.

Наконец он, видимо, нашел все, что искал, еще раз бегло просмотрел несколько отложенных документов, бережно сложил их и спрятал во внутреннем кармане плаща. Затем скомкал оставшиеся бумажки, разбросал их вокруг тела старика, достал спички и, не раздумывая, подпалил. Огонь быстро охватил иссушенные временем страницы. Одна из них взлетела и в потоке горячего воздуха пронеслась совсем близко от виска мужчины, склонившегося над лежащим телом. Однако, он не обратил на это никакого внимания. Он следил за тем, как занимается одежда старика, и, только когда огонь набрал необратимую силу, и дым начал заполнять сторожку, мужчина поправил плащ на плече и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Струйки дыма уже сочились из всех щелей ветхой постройки. Незнакомец отступил в сторону и исчез, словно растворился. За все то время, пока он был в сторожке, его лицо ни разу не попало в лучи света. И дело было не в том, что после недели изматывающей жары над Савельево, наконец, скопились дождевые тучи и предгрозовые сумерки…

Майя передумала ехать смотреть штативы. Она взглянула на часы и достала телефон. – Это я, – сказала она в трубку, уверенно направляя одной рукой машину в плотном потоке. – Можешь говорить?

Синий бок дорогой иномарки начал притирать Майю к обочине. За рулем, высоко задрав подбородок, сидела надменная белокурая принцесса.

– Куда же ты лезешь? – сквозь зубы процедила Майя, рискованно прижимаясь к машине. – Нет, это я не тебе. Скажи, у тебя был вариант где-то на набережной. Помнишь, ты говорила – небольшая квартира с балконом? Она еще не ушла? А ты мне можешь ее сейчас показать? Отлично. Какой точный адрес? Поняла. Все, встретимся внизу. Ну, пока.

Она отложила телефон, взялась за руль, осмотрелась и вдруг выписала такой вираж, что сзади в потоке возмущенно засигналили, принцесса растерялась, ее машина дернулась и заглохла.

Майя едва взглянула в зеркало заднего вида, нажала на газ и покатила вперед под аккомпанемент своего неукрощенного глушителя. Вскоре, покрутившись по узким улицам центра, она подъехала к условленному месту. Не выходя из машины, Майя высунулась в окно и осмотрела дом. Это была толстостенная шестиэтажка с эркерами, большими каменными балконами и несколькими колоннами, украшавшими фасад. Майя уважительно кивнула дому и помахала рукой невысокой женщине средних лет в брючном костюме, которая деловито вышагивала у подъезда, придерживая плечом телефонную трубку у уха.

– И что, всего 500? – вместо приветствия спросила Майя, подойдя к ней. – И это уже с твоими?

Та кивнула.

– Что-то слишком щедро. Не понимаю. – Майя, подняв голову, осмотрела фасад.– Пойдем внутрь, может, там стен нет?

Женщина только брови подняла и, не отрывая телефона от уха, направилась вслед за Майей к дверям подъезда. Естественно, в квартире были и стены, и отличный деревянный пол, и вид на набережную, и даже кое-что из мебели. Как только они вошли, Майина спутница сразу удалилась в кухню. Майя, едва прислушиваясь к ее деловитым переговорам, ходила по квартире, открывала двери, окна, заглянула в ванну, туалет, даже в холодильник.

– Ну, как? – прикрыла ладонью телефон женщина.

– Неужели всего 500? – опять спросила Майя, рассматривая варварски вскрытую банку с давно засохшей и окаменевшей сгущенкой, сиротливо приткнувшуюся в морозилке.

– Нет, я не понимаю, что вам не нравится?! – внезапно возмутилась женщина.

Майя вздрогнула. Однако это относилось не к ней, а к какому-то Марку Анатольевичу. Майе она раздраженно и энергично кивнула, дескать, 500, 500, успокойся, сколько можно повторять, и вернулась к своему не простому разговору.

Майя пожала плечами. Как такая роскошная квартира с таким видом, с таким – она посмотрела вверх – высоким потолком, отличным ремонтом и новыми кранами могла стоить 500 – непонятно. Она сунула стеклянную сгущенку обратно в морозилку и вышла из кухни.

Квартира понравилась ей сразу. Впервые за много лет ей захотелось здесь остаться. Обычно Майе было совершенно все равно, где жить. Она часто снимала углы на чердаках, в полуподвалах, в квартирах с ванной, установленной посреди гостиной, или с огромной дырой, зияющей в стене. А однажды почти месяц прожила в помещении бывшей частной пекарни. Место было зловещим, зато сама Майя и все ее барахло быстро и надолго пропитались запахом сдобы. Это было забавно.

Ее непритязательное отношение к жилью тоже можно было бы назвать забавным. Чистая постель, место для кофеварки и уединение – вот и все, что ей было нужно. Но все было не так просто. Майя селилась в этих дырах и… через несколько месяцев съезжала. Она собирала свои так и не разобранные коробки и волокла их в другую часть города. И каждый раз делала это без всякого сожаления, с видимым удовольствием покидая едва обжитые стены.

Не задерживаться на новом месте вошло у нее в привычку, но однажды переезд был таким стремительным, что напоминал бегство. Майя с содроганием вспоминала ту ничем не примечательную однокомнатную квартирку с электрической лампочкой вместо входного звонка. Внешне она была много лучше большинства ее медвежьих стоянок, но Майя уже на следующее утро пожалела, что переехала сюда. Чем здесь занимались престарелые глухие постояльцы, несколько лет снимавшие этот угол до нее, – неизвестно. Неизвестным осталось и то, в какие туманные дали они удалились. Словоохотливые жильцы немедленно доложили новой соседке, что старик со своею старухой пропали внезапно и бесследно, в один день или, вернее, ночь. Два месяца их ждали, потом из квартиры вывезли всю обстановку и сдали. Майе.

Сама по себе эта история не произвела на нее особенного впечатления, однако, распаковывая вещи, Майя обратила внимание на странный запах. Сначала такой незаметный и прозрачный, он постепенно сгустился, и только под утро, проснувшись, как от толчка, Майя поняла: это был запах сырой крови.

Помимо него каждую ночь Майю преследовал один и тот же навязчивый кошмар: она видела непропорционально большую воронку, свернутую из тьмы и во тьму ведущую. Наяву здесь все время скрипели полы, потрескивали стены и постоянно слышались чьи-то шаги. Зато снаружи не проникали никакие звуки – не было слышно ни перезвона церковных колоколов, ни гула лифта, ни раздраженных соседских криков. Эта квартира словно висела в воздухе, и Майя повисла вместе с ней. Ей пришло в голову, что если бы потусторонний мир размещался в пределах обычного жилого дома, адские чертоги отправились бы в подвал, райский сад на крышу, а эта квартира стала бы зоной нехорошего предчувствия, местом, где еще ничего не произошло, но уже пахло бедой.

Не склонная к мистицизму, но чрезвычайно брезгливая к запахам Майя удрала оттуда и постаралась побыстрее обо всем забыть…

Из кухни доносился раздраженный женский голос. Майя тряхнула головой, отгоняя нечаянные воспоминания, и зашла в комнату. Здесь было пусто и просторно. И ничего не надо было переделывать – светлые стены, хорошие оконные рамы, кокон китайского фонаря вместо люстры под потолком и даже широкое потертое кресло. Майя тронула кожу. Та скрипнула под ее ладонью.

Она выглянула на улицу – ветер теребил зеленые макушки деревьев, выстроившихся вдоль набережной. Ниже, в желобе каменного русла, текла все время в одну сторону бурая лава городской реки. Майя улыбнулась. Ей нравился этот вид. Она постояла еще немного и направилась в коридор. Повозилась с тугим замком, открыла его и вышла на лестницу. Три двери на площадке, внизу пролета – лифт. Чисто, тихо. Майя, повинуясь внезапному желанию, подошла к соседней двери и нажала кнопку звонка.

Мелодичный перезвон был слышен с площадки, однако в квартире никто не шевельнулся и Майя, повторив свою попытку, уже решила было уходить, как вдруг прозрачный глазок дверного лорнета заполнила черная тень. Кто-то беззвучно встал по ту сторону. Майя услышала, или ей показалось, что она слышит, чье-то дыхание. Она живо представила себе, как кто-то неизвестный разглядывает ее искаженное линзой лицо с выпуклым лбом и бессмысленным взглядом, ей стало не по себе, и она поспешила обратно в квартиру.

– …тогда звоните сами, и сами с ними договаривайтесь. Да, я считаю, у них безобразное предложение, никаких гарантий, одни обещания. И дом наверняка под снос!

На кухне нанесли последний удар в жестоком поединке с несговорчивым клиентом. Майя облокотилась на холодильник, достала сигареты, однако прикурить не успела – женщина в сердцах захлопнула крышку телефона и сунула его в карман.

– Вот сволочь! – с чувством произнесла она, жестом требуя у Майи сигарету.

Та машинально отдала ей свою и придвинула огонек зажигалки. Женщина затянулась и, держа руку на отлете, закатила глаза.

– Нет, ну что за люди, я не понимаю! Чего ему надо? Свела с хозяевами, все договоры, бумаги, все и-де-аль-но! А он уже неделю кровь пьет. Его юристы из моего кабинета не вылезают, роют, как кроты, чего ищут – непонятно… – она закашлялась то ли от возмущения, то ли от дыма. – Нет, надо менять работу. Чего я ношусь с вами? Вот ты, например!

Майя подняла на нее глаза.

– А я-то что?

Но ту уже было не остановить.

– Как «что»?! Ты же ненормальная! Кто так живет? – она с раздражением стряхнула пепел в окно. – Мечешься по всему городу, как будто следы заметаешь. Давно бы купила себе нормальное жилье. Осела бы. Обустроилась. Собаку завела, я не знаю. Я бы с квартирой помогла. Так нет – покупать не хочет, жить на одном месте не может! Ужас!

Она прицелилась было затушить сигарету о подоконник.

– Эй! Эй!– встрепенулась Майя.– Ты что! Ну-ка… Это теперь все мое.

Женщина с презрением уставилась на нее.

– На сколько? На месяц? Два? Я тебя умоляю. – Однако она все-таки открыла окно и выкинула окурок на улицу. – Ладно, пошли отсюда, мне в контору пора. Ты со мной поедешь или тебе договор с курьером прислать?

– Пришли в редакцию. Я на днях заеду, подпишу.

Они прошагали по гулкому коридору к выходу. Женщина закрыла дверь на два замка и протянула связку ключей Майе.

– На, держи! Сделай дубликаты. Запасных нет, – бросила она и направилась к лифтам.

Майя покрутила ключи в руках и положила их в карман. Перед тем как уйти, она мельком взглянула на соседнюю дверь. Рыбий глаз на черной, обитой дерматином двери был прозрачным.

– Ты идешь? – донеслось из лифта.

– Иду-иду… – пробормотала Майя и застучала ботинками вниз по лестнице.

– Какая ты все-таки несправедливая! – заявила она, заходя в кабину. – Посчитай, сколько ты на моих переездах заработала. На одни комиссионные машину могла бы поменять…

– А я и поменяла, – расцвела в улыбке женщина. – Пойдем, покажу.

Лифт медленно пополз вниз. Лестничная площадка опустела. И опять глазок затянулся чьей-то тенью. На этот раз – за дверью новой Майиной квартиры.

Странные снимки

За огромными окнами студии догорал день. Рулон белого задника был закреплен под пятиметровым потолком. Его затоптанный шлейф лежал на полу, а вся основная часть, парусом натянутая вдоль стены, была равномерно окрашена в нежный лиловый цвет заката.

Зис неподвижно стоял у окна и смотрел на город, раскинувшийся до самого горизонта. Он любил солнечный свет и часто, когда наступали сумерки, с сожалением думал о неизбежности этого угасания. И о том, как безнадежно желание ненадолго, хотя бы на пару часов, оттянуть наступление темноты и ночи. Когда-то, подгоняемый юношеской жаждой геройства и острых ощущений, он уехал работать фоторепортером сначала на одну войну, потом на другую. На третьей, когда он понял, что не может остановиться, хотя уже давно пора, что бесконечный строй мертвецов – это все, что теперь снится ему по ночам, осколок снаряда попал в его камеру. Та разлетелась у него в руках. Вскоре Зис вернулся.

Однако долго усидеть на месте он не смог, его манили дальние края, и он предложил одному журналу слащавую, как он сам считал, но эффектную серию – восходы мира. Тогда то ли идея, то ли разворот плеч Зиса понравились жене главного редактора. Редактор, тоже оценив и то и другое, решил, что проект им очень даже подходит, составил довольно щедрый по тем временам договор и с нескрываемой радостью проводил широкоплечего романтика в буквальном смысле на край света. Тот улетел, так и не поняв, какой факел страсти и ревности остался полыхать у него за спиной.

В самолете Зис составил график своих переездов и устроил так, чтобы почти две недели прожить в свете дня, перелетая из одной страны в другую до наступления сумерек и снимая восходы в песках пустыни, в стеклах небоскребов и в глади болотных топей. После этого он застрял на севере, в краях, где солнце по нескольку месяцев не уходило за горизонт. Бесконечный день все длился и длился, и было что-то беспощадное и пугающее в этом непреходящем солнцестоянии. Все ночные секреты были обнажены. Злу негде было прятаться, страхи не могли найти себе темных углов, не сгущались сумерки, предвестники грядущей беды. Здесь все время было светло, и мир, лишенный своей темной половины, медленно, но верно сходил с ума, сводя с ума своих обитателей.

На черно-белых снимках Зиса ветер волочил по безлюдным площадям случайный мусор, и, казалось, было слышно, как на заброшенной улице навязчиво скрипит одной и той же унылой нотой несмазанная петля калитки. Пустые качели застыли на детской площадке и бесконечные ряды скамеек на городском стадионе терялись в клубах клочковатого рваного тумана. Все это навевало мысли о последствиях эпидемии, истреблении неведомым оружием, сбое в системе, внезапной смерти всего живого на земле.

Зис наслаждался каждым кадром, он прекрасно прижился в этом странном месте, может, и остался бы здесь навсегда, но деньги подходили к концу, сезон солнцестояния тоже, а дома предлагали выгодный контракт. Его приглашала в свое издательство некая Карина Платова. Он вернулся и встретил Майю.

– Ты меня слышишь? – до Зиса внезапно донесся ее голос. Он так задумался, что не заметил, как Майя вошла в студию. Она включила лампу. Неправдоподобно длинная тень от ее небольшой фигурки растянулась по всему заднику.

– Прости…

Зис потер лоб и отошел от окна. Майя громыхнула креслом, подтянула его ногой к себе, уселась и уставилась на Зиса.

– Ты чего? – поинтересовалась она.

– Ничего, – отозвался Зис. – Глаза устали.

Майя помолчала. Достала из сумки конверт. Покрутила его в руках.

– Я заехала, забрала снимки. Зис удивленно поднял брови.

– Чего сама?

Они уже много лет печатали пробные фотографии в мастерской братьев Зорькиных. Братья по праву заслужили свою прекрасную репутацию, они питали пламенную страсть к своему делу и по совместительству – к Майе. Снимки они делали невероятные. Могли спасти любую, самую безнадежную съемку. Вечно экспериментировали с возможностями изображения и были просто находкой для Майи и Зиса. Карина, глава издательства, выслушав короткий доклад об исключительных профессиональных достоинствах братьев, не глядя подписала договор и выделила курьера на маршрут между фотостудией и лабораторией. И работа закипела. Майя пожала плечами.

– Мимо проезжала, ребята позвонили, сказали все готово. Я и забрала.

Зис подошел, взял из ее рук конверт. На мгновение она придержала его. Зис потянул, Майя не отпускала. Он взглянул на нее. Она едва заметно улыбалась. Зис потянул еще, но Майя крепко держала свой край. Внезапно, подловив момент, она разжала пальцы. Зис едва не уронил увесистый пакет. Он посмотрел на Майю, однако, она уже заинтересовалась каким-то швом на своей майке.

– Вот черт! – бормотала она. – Надо же, зацепилась где-то?…

Зис только брови поднял. Что творилось в ее голове? Только что она заигрывала с ним, но мгновение истекло, и Майя забыла обо всем. Зис покачал головой, перевернул конверт, и сверкающий поток свеженапечатанных снимков вылился на стол.

– Глянцевые…– проворчал он.– Вот упрямый народ. Сколько раз просил, чтобы матовые делали.

Он распределил блестящую массу по хорошо освещенной поверхности стола. Это была их последняя съемка в Савельево. Зис не смог сдержать улыбки – он вспомнил, как они туда ехали.

Майя весь день была сама не своя. По мере приближения к нелюбимым местам она все больше пыхтела, вертелась на сидении, прикуривала одну сигарету от другой и цеплялась к Зису. Она довела-таки его до белого каления, еще пара слов – и он выставил бы ее на дорогу у какой-нибудь автобусной остановки, но тут ее или его спас телефон. Майе звонила дамочка, которая мечтала сделать с ней интервью для популярного журнала о фотографии. Майя сразу надулась, молча слушала, кипела, как кастрюля под закрытой крышкой, наконец, когда закончились все подробности и описания, взорвалась.

Она с плохо скрываемым бешенством заявила, что месяц назад из их проклятого журнала уже приходили и брали у нее интервью, а потом переврали ее слова, напечатали какую-то муру, украли снимки и поставили в материал ее портрет, хотя она была категорически против. Под аккомпанемент этого обличительного монолога Зис доехал до Савельево, припарковался и устроился поудобнее, вытянув длинные ноги в открытое окно. Ему было что послушать, поскольку разгневанная Майя говорила вдохновенно и без умолку. Она долго не давала вставить несчастной журналистке ни слова, а когда, наконец, замолчала, выяснилось, что звонили совсем из другого журнала и по рекомендации Карины, ее сестры.

Майя почесала нос и, как ни в чем не бывало, заявила, что лучше договориться обо всем вначале, чтобы не расстраиваться потом. Были с ней согласны на другом конце провода или нет – Зис не понял, но Майя уже выдохлась, на скорую руку распрощалась со своей нечаянной жертвой и, израсходовав приличную порцию яда, отлично отработала всю съемку. Вечером, правда, она опять завелась по какому-то ничтожному поводу, но Зис только ухмылялся, он чувствовал, что скандалистке было стыдно…

Все еще улыбаясь, Зис раскладывал пробные фотографии в одном ему понятном порядке, как вдруг что-то привлекло его внимание. Он присмотрелся. Провел рукой по сверкающей поверхности. Подул на нее. Оглянулся на Майю, не ее ли это проделки? Но она продолжала увлеченно возиться со своей одеждой. Зис вновь склонился над столом, взял лупу и придвинул пониже лампу.

– Ты смотрела снимки? – спросил он Майю.

Тишина.

– Майя! – Зис повысил голос.

– А? Чего? – она подняла на него отсутствующий взгляд.

– Ты сама смотрела фотографии?

– Нет. А что? Ребята отдавали конверт, сказали, все в порядке, качество отличное, съемка хорошая.

Зис взял один снимок и протянул его Майе. Она взглянула на него, на Зиса, опять на фотографию и вернулась к своему разошедшемуся шву.

– Ну и что? – спросила она. Зис поднял брови.

– А ты не видишь?

Она пожала плечами. Похоже, то, что она увидела, не произвело на нее никакого впечатления. Зис положил снимок обратно на стол под лампу. Он внимательно рассматривал изображение, напечатанное на глянцевой бумаге.

– Дом, как дом, обычная съемка… – пробормотал он. – Ты хозяев помнишь?

Майя подняла глаза к потолку.

– Ну да, – отозвалась она. – Пожилая пара. Кирилл Петрович, совсем старичок, отставной военный, каким-то архивом заведует в деревне. Чаем нас поил, еще сердился, что жена в подвал не сходила – у них было варенье из каких-то цветов.

– Не понимаю… А диск есть?

– Какой диск, мы снимали на пленку, – она сощурилась, глядя на склонившегося над столом Зиса. – Не понимаю, чего ты так завелся? Наверняка грязь какая-нибудь.

– Да нет, не похоже…

На фотографиях был изображен скромный, опрятный дом. Обстановка в духе пятидесятых, светлые чехлы на креслах, зеленый абажур, партийные многотомники, растянутые патриотической гармонью на полках вдоль стены, и хозяева, пожилая женщина в платье с белым воротничком и старик. Тот самый, из сторожки.

Ни Майя, ни Зис, не могли знать о том, что произошло накануне грозы в маленьком домике на краю деревни. Внимание Зиса привлекло другое – тонкие и светлые, словно дым, контуры ладоней, которые проступали на поверхности снимков. Выглядели они так, будто кто-то пытался продавить и прорвать невидимую преграду, отделяющую одно пространство от другого и выбраться по эту сторону, в остывающий воздух вечернего дня. Несмотря на эфемерность, изображение было четким и ясным. Майя пожала плечами.

– Ерунда какая-то.

От напряжения у Зиса и правда заболели глаза. Он отступил от стола.

– Надо посмотреть пленки. Пойдем, я кофе сварю.

– Какой кофе на ночь глядя? – проворчала Майя.

Она выдернула из кармана сигарету и направилась в сторону кухни. Зис посмотрел в окно. Солнце село. От него осталась только узкая розовая полоска у самого горизонта. Зис встряхнул головой, размял руками затекшую шею. Непонятное беспокойство наползало, как тень из углов.

Если бы он сейчас присмотрелся к снимкам, то увидел бы, как на одном из них стало появляться изображение лица. Оно все явственней проступало на глянцевой поверхности, но в последний момент, когда, казалось, уже можно будет разглядеть черты, за дверью студии раздался дикий грохот. Зис обернулся. Изображение на фотографии исчезло. Как будто сквозняком сдуло легкий дым, собравшийся в накуренном помещении. Зис вздохнул.

– И что на этот раз? Холодильник? – проворчал он, направляясь на кухню.

Валериан Филиппович всегда считал, что пострадал за любовь. Всю свою жизнь он посвятил фотографии и женщинам. Фотоаппарат у него всегда был один, старая «Лейка», количество женщин затруднился бы подсчитать даже сам Господь Бог. Однажды, когда они с Зисом крепко выпили, он на спор составил список соблазненных красоток и полез в драку с младшим товарищем, справедливо усомнившимся в подобных возможностях мужского организма и рассудка. Протрезвев и обработав небольшой синяк на затылке собутыльника– результат физического аргумента в пользу своих сексуальных возможностей, Филиппыч еще раз просмотрел тот список. Еще месяц он пытался вспомнить, кто такие были эти «Манька с Заречной» и «Варечка с лифчиком». Зис ходил, похохатывая и потирая свой синяк.

Однако лет тридцать назад, когда Филиппыча выкинули из дома на улицу, было не до смеха. Он, как истинный ценитель и глубоко порядочный человек, любил всех своих подруг, даже если не помнил их по именам. Любил и фотографировал. Иногда фотографировал обнаженными. Он никогда не дал бы ходу ни одному из бережно сохраняемых снимков, но одну из его «лебедиц» угораздило выскочить замуж за амбициозного чиновничка. Тот, словно безмозглый малек в теплые воды, стремился к вершинам власти, и неизвестно как, но выведал опасную для безупречной биографии будущего руководителя тайну связи своей непутевой жены и какого-то фотографа-любителя. После этого его правые и левые руки навестили Филиппыча. Самого ухажера избили, квартиру перевернули, а чтобы акция приобрела необратимый характер – облили все бензином и подожгли.

Чиновника позже все равно взяли на каких-то ничтожных, но дерзких аферах, а Филиппыч еще много лет не мог привыкнуть к тому, что оказался в эпицентре таких больших дел. Времени на обдумывание у него с тех пор было предостаточно – он кое-как устроился дворником в старый двор в центре города, мел, скреб и чистил отведенный ему кусок улицы, а вечерами с невыразимым удовольствием устраивался за столом и раскрывал альбом со своим бесценным архивом ню. В такие минуты Филиппыч по праву считал себя победителем, а не побежденным.

Время шло своим чередом. Год за годом в положенный срок зимняя ледяная накипь начинала стаивать под весенним солнцем, а летнюю жару постепенно остужали осенние ветра. Жизнь ничем больше не удивляла Филиппыча, пока однажды в его двор не въехала Майя.

В то утро, как по заказу, хлестал дождь. Филиппыч едва разглядел худую и злющую девчонку, прятавшуюся среди барахла, беспорядочно сваленного у подъезда. Это был плохой день– грузчики так небрежно тягали ее пожитки, что Майя возмутилась и устроила скандал. Здоровенные мужики без лбов и в серых пропахших потом комбинезонах переглянулись, сплюнули под ноги, прыгнули в машину и укатили со двора. Только клочок ярко-синей оберточной бумаги вылетел из-за дверей грузовика и, прибитый к дороге, остался раскисать на краю большой лужи.

Майя осталась одна. Содержимое ее коробок погибало под дождем, она сама промокла до нитки и, кое-как примостившись под стоящим углом большим зеркалом, курила отсыревшие сигареты и тихо ругалась. Филиппыч пробрался к ней, оценил уровень владения поганым словом и негромко вставил пару более или менее подходящих выражений. Майя с удивлением уставилась поверх сигаретки на пробравшегося к ней седого старика с шустрыми глазами. Они обменялись парой миролюбивых и совершенно непечатных приветствий и уже вскоре в полном согласии тащили подпорченный ливнем Майин скарб к ней в квартиру.

С того самого дня Филиппыч всем сердцем полюбил эту вредную девчонку. Он и сам не вполне понимал природу отеческих чувств, настигших его на старости лет. Но то ли и правда пришло его время, то ли судьба его была такой, но сопротивляться Филиппыч не стал и все свою жизнь закрутил вокруг Майи. И она, неожиданно для самой себя, отозвалась на заботы суетливого и забавного старикашки. Может, то, как они встретились, сразу расположило ее, растопив лед настороженности, может, еще что-то. Однако Майя не испугалась его порыва, не закрылась и не сбежала. Теперь, возвращаясь домой, она первым делом направлялась в его каморку.

Филиппыч мгновенно завел для нее чашку, пепельницу и стал размышлять о том, как улучшить свою жизнь для их общего блага. Майя пила кофе на крошечной кухне, слушала его истории, но не спешила рассказывать свои. А Филиппыч, рассматривая некоторые ее фотографии, часто поражался тому, что сумел вызвать в этом сердце чувства, похожие на привязанность. Холод, тьма, туманы, ветры и дожди были ее сюжетами. Все, что было лишено человеческого присутствия, привлекало внимание молодой девушки. Это были снимки торжества тревожного одиночества. И у Филиппыча становилось неспокойно на душе, когда он всматривался в сгущающиеся тени на ее фотографиях…

К тому времени, когда Майя переехала в свою следующую квартиру, Филиппыч по ее протекции уже получил место кладовщика в издательстве. Завел себе рабочий халат и толстую книгу учета, в которую скрупулезно записывал, кто, чего, в каких количествах взял и почему в этом месяце больше, чем в предыдущем. В помещении, где хранились реактивы и химикаты, он постепенно навел порядок, все расставил по местам, пронумеровал, описал и закрутил невинные шашни с уборщицей Меланьей, тем самым организовав себе бесплатные обеды и лабораторную чистоту в кладовке.

Жилищные условия Валериана тоже оформились. Из своего собачьего угла он перебрался в маленькую уютную квартирку на первом этаже того же дома и у него завелись ключ от подъезда, почтовый ящик и два прекрасных куста сирени прямо под окном.

На свою первую зарплату Филиппыч купил костюм, фотоаппарат и мобильный телефон. Первые два приобретения он бережно убрал в шкаф и тут же забыл о них, а вот телефон все звенел, повиснув на ветке напротив его форточки…

– Вот старый черт! – пробормотала Майя.

Машина Зиса уже приближалась к Савельево, Майя не знала, чем занять себя, и терзала телефон, вновь и вновь набирая номер Валериана. В ответ раздавались лишь длинные гудки.

– Не подходит и все. Ты когда с ним последний раз разговаривал? – развернулась она к Зису.

– Вчера, – невозмутимо отозвался тот из-за руля джипа. Он не собирался поддаваться ее настроениям.

– Что за человек! Зачем ему телефон, если он к нему не подходит? – не успокаивалась Майя.

Внезапно она сменила тон и сердито закричала в трубку.

– Алло! Филиппыч! Ну что это такое? Целый день не могу до тебя дозвониться! Что? Где ты?

Она замолчала, выслушивая сбивчивый отчет.

– А-а… да? Понятно… Ну, да… Неплохо. Мы? Работаем. В Савельево. Не говори. Хорошо, может, вечером заедем. А? Чего звонила? Ничего. Проверка связи! Ну, ладно-ладно, все, пока.

Она отсоединилась, помолчала, глядя на дорогу.

– Уронил телефон в раковину. Вымочил. Повесил сушиться за окно на солнце. И забыл.

Она посмотрела на Зиса, тот на нее. Джип подпрыгнул на кочке, и они оба прыснули от смеха. Из-за поворота показался край Туманного озера…

Охранник на воротах с отсутствующим выражением наблюдал, как замызганный джип приближается к его шлагбауму. Он уже часа два делал вид, что выполняет свои обязанности, но на самом деле, измученный жарой, давно ничего не соображал и ни на что не был способен. Воздух так раскалился под цинковой крышей его избушки, что, казалось, уплотнился до состояния желе. Открытые дверь и окно не давали никакого сквозняка. Вентилятор сломался, а обмахивать себя старым журналом у охранника больше не было сил. Не хватало их и на то, чтобы вывалиться из этой адской жаровни и сесть снаружи, под тенью козырька у самой дороги. Охранник мог только сидеть и смотреть прямо перед собой, боясь пошевелиться, чтобы мокрая и горячая одежда лишний раз не коснулась его тела. Он слушал громкое жужжание одуревшей от жары мухи, которая все билась и билась об стекло, даже не пытаясь взять чуть ниже и левее и вылететь в открытое окно.

Джип остановился, и большое облако пыли догнало его. Мужчина за рулем опустил стекло, поздоровался, назвал номер дома и фамилию хозяев. Охранник молча смотрел на него. В его глазах изображение человека в джипе колебалось в потоках горячего воздуха. Лицо кривилось, нос изгибался и даже голос доносился откуда-то со стороны. Охранник моргнул. Внезапно он со всей отчетливостью понял, что этого ненормального, который приехал сюда и сидит в своей охлажденной кондиционером машине, надо убить. Мысль была простой и четкой, как слово «Да!». Охранник шмыгнул носом и сморгнул. Пот заливал его глаза, мысли путались, но все было правильно, он не ошибался, в этого типа надо было стрелять. Влажная ладонь потянулась к кобуре. Он нащупал металл рукоятки пистолета, муха вылетела в окно, и один за другим прогремели выстрелы. Залаяли собаки, страшный женский крик донесся из машины и мужчина с кровавым месивом вместо лица, повалился на бок…

Охранник, не поднимая глаз на подкатившую машину, нажал на кнопку. Шлагбаум взмыл в небо, муха вылетела из-за стекла и Зис, с удивлением глядя на совершенно одуревшего от жары малого, въехал на территорию.

– Больной какой-то, – проворчала Майя.

Зис миновал двор и припарковался на мощеной стоянке перед большим домом из розового кирпича.

Съёмка у Меньшиковой

День был в разгаре, когда Катерина Сергеевна Меньшикова вплыла в гостиную и внесла небольшой поднос с кофейником и тремя чашками. Дородная, видная, ухоженная дама, жена влиятельного человека, она пробралась из низов к высотам достатка и благополучия и теперь во всем стремилась соблюдать правила простоты общения. Как минимум два человека – ее домработница Фаина и кухарка Клава – могли принести гостям кофе. Но Катерина Сергеевна не собиралась лишать себя удовольствия от исполнения этой роли – богатая дама сама угощает в своем доме ободранную девчонку-фотографа и ее красавца напарника. Меньшикова проплыла по коврам гостиной, поставила поднос на стол, разлила кофе по чашкам, взяла одну, села в глубокое старинное кресло и удовлетворенно выдохнула – она была собой довольна.

– Зиновий, угощайтесь, пожалуйста, – царственным жестом пригласила она Зиса.

Тот вздрогнул. Он терпеть не мог, когда его называли по имени. Отставив штатив, Зис подошел к столику и растерянно уставился на поднос. У этих чашек полупрозрачного китайского фарфора были такие тонкие стенки, что страшно было подумать о том, чтобы за них взяться. Пока он приноравливался половчее подхватить невесомую посуду, из-за его спины появилась Майя, без лишних церемоний сгребла свою чашку и, с шумом прихлебывая горячий напиток, устроилась в стороне, с любопытством рассматривая стены. Катерина Сергеевна едва заметно, насколько ей позволяли ее «безупречные манеры и прекрасное воспитание» подняла одну бровь. Майя ей не нравилась. А вот этот Зиновий…

Длинноногий, широкоплечий, хорошо сложенный. На нем элегантно смотрелась даже линялая майка с закатанными рукавами. Пока Зис разворачивал свою технику, Катерина глаз не могла оторвать от движений его сильного тела. Ей нравились такие рослые и худощавые мужчины. Их природная грация завораживала ее и наводняла воображение страстными сценами. А какие руки были у этого фотографа… Они были просто созданы для того, чтобы обнимать ее горячее тело. Катерина, стараясь сохранять отрешенный и безразличный вид, блестящей голодной змеей затаилась в глубине кресла.

– Пейте, пейте, Зиновий, – подбадривала она свою жертву. – Угощайтесь, вот тут в розетке варенье. Мы его сами делаем. Попробуйте.

Зис, едва разделавшийся с чашкой, с ужасом посмотрел на розетку размером с наперсток. Он переглянулся с Майей.

– Спасибо, Катерина Сергеевна, – Майя, встав за его плечом, почему-то заговорила басом. – Кофе отличный. А варенье сливовое?

– Сливовое, сливовое, – отозвалась та и опять перевела взгляд на Зиса. – Какие вы молодцы. Я и за кучу денег не смогла бы в такую жару куда-то ехать. У меня вообще день начинается только после семи вечера. А вы по вечерам обычно отдыхаете, наверно?

– Мы… – начала Майя, но Зис опередил ее.

– Мы обычно снимаем до ночи, а потом… Катерина Сергеевна не дала ему договорить.

– …занимаетесь любовью до утра!

Майя едва не поперхнулась. Однако Зис был невозмутим.

– Нет, Катерина Сергеевна, до утра мы обычно сидим в фотостудии. Работаем.

Меньшикова отставила свою чашку и картинно всплеснула руками, дескать, как же так, такая красивая пара и какая-то работа. Но в глубине ее хитрющих глаз сияла нечаянная радость – похоже, любовниками они не были. Катерина еще не строила серьезных планов насчет Зиса, но все равно, это было кстати.

– Ну что, начнем? Катерина Сергеевна, – Майя поставила пустую чашку на поднос. – Садитесь, пожалуйста, вот сюда, на диван к окну, я проверю освещение.

– Вы имеете в виду – на канапе, Майечка?

В этом вопросе было ровно столько яду, чтобы не отравить насмерть. Теперь Майя переглянулась с Зисом.

– На канапе, Катерина Сергеевна, на канапе.

Хозяйка с видом победительницы встала и величественно перенесла свое чуть располневшее, но все еще прекрасное тело к высокому окну. Там, на обитом карамельным шелком канапе, она раскинулась в позе, которая выгодно подчеркивала все ее перезревшие изгибы, и продолжила расспросы, почти не подчеркивая того, что она обращается именно к Зису.

– А скажите, вот вы… между собой… ну, почему вы работаете в паре?

– Майя хороший фотограф-художник, я хороший фотограф-техник. Отличное сочетание – прекрасные снимки, – не отрываясь от аппаратуры, объяснил ей Зис.

– А по-моему, все хорошее происходит только от любви,– Катерина Сергеевна закатила глаза к потолку, изучая лепнину вокруг своей массивной люстры.

– Мы очень любим свое дело, – Зис за ее спиной разматывал кабели и втыкал штекеры в розетки, спрятанные на стенах за тяжелыми гардинами.

Меньшикова развернулась к нему. Она не могла отвести жадного взгляда от этого молодого сильного тела, так уверенно перемещавшегося по ее владениям. Было что-то особенно изысканно-сексуальное в том, как бесцеремонно и одновременно осторожно он обращался с ее вещами. Меньшикова едва выдохнула.

– Да нет, я не о деле, я о любви…

– Катерина Сергеевна, посмотрите в камеру. – Майя, как божья кара, появилась в поле ее зрения с фотоаппаратом. – Так, очень хорошо. Зис, подвинь отражатель немного правее. Отлично. Катерина Сергеевна, я сейчас сделаю пробные снимки, потом их посмотрим и приступим к съемке?

– Хорошо, хорошо, Майечка.

Меньшикова взяла себя в руки и на некоторое время отвлеклась от слежки. Все занялись делом – Майя пробными снимками на полароид, Зис – светом и отражателями, Меньшикова – собой и своими величественными позами.

В сущности, эта Катерина Сергеевна была не так уж плоха. Она сама понимала, что, несмотря на деньги и положение мужа, остается все той же простой теткой, любящей нехитрые удовольствия, суп с хлебом на ночь и свитер с меховой опушкой на плече. Однако необратимый процесс затянул ее в светские и полусветские сучьи круги, она научилась принимать подонков-гостей за своим столом из карельской березы, с умным видом закатывать глаза по любому поводу и отличать щипчики для ресниц он щипчиков для устриц. Так же со временем она отработала приемлемую форму общения с окружающими – немного снисходительно и подчеркнуто на равных.

Она была не против существования Зиса и Майи, особенно Зиса, но, принимая свои викторианские позы на антикварном канапе, она старалась не забывать, где тут она и где этот милый мальчик, «фотограф без прток».

В то время как такие важные мысли вращались в ее голове, вокруг кипела работа. Майя довольно быстро закончила с портретом, и пока Зис «пристреливался» к углам и анфиладным перспективам, пошла бродить по прохладной гостиной. Разглядывая перенасыщенную предметами старины обстановку, она обратила внимание на небольшой квадрат, выделявшийся структурой и цветом на белоснежном потолке.

– Катерина Сергеевна, что это? – спросила она. Меньшикова ответила не оборачиваясь.

– Это… такое растение. Выросло перед домом. Майя уставилась на потолок.

– Да вы что?

В ее голосе было только неподдельного удивления, что хозяйка проследила за ее взглядом.

– А-а, это… Не помню, это как-то называется. Ну, в общем, когда в старинных домах делают ремонт или реставрацию, обязательно оставляют такие фрагменты старого интерьера. Вот тут еще есть…

Она немного подалась вперед и ногой, обутой в изящную туфлю, откинула край ковра – под ним обнаружился такого же размера, что и на потолке, квадрат неотреставрированного паркета. Майя залюбовалась почерневшими досками.

– Как красиво… У вас, наверное, самый старый дом в этих местах?

Катерина Сергеевна, небрежно облокотившись на выгнутую спинку, следила за перемещениями Зиса.

– Сложно сказать, но самый крепкий– это факт. Здесь вообще мало что хорошо сохранилось, большую часть старых особняков перестроили, от некоторых даже фундамента не осталось, что-то обветшало, что-то просто снесли.

– Этому дому лет триста, – предположил Зис, переставляя фотоаппарат на штативе в другой угол гостиной. – Вас тут по ночам призраки не посещают?

Что-то дрогнуло во взгляде хозяйки, но она быстро взяла себя в руки. И только наигранная беспечность тона выдавала ее напряжение.

– Не хотела вам об этом говорить, но я-то здесь не живу, так, заезжаю иногда. Здесь в основном муж бывает, а у меня квартира в городе. Для него это все очень важно – старинный дом, семья с корнями, наследственность, предки… Все древнее, только деньги новые, – она усмехнулась, поправила прическу. – А я не могу здесь оставаться. Страшно. Вещи пропадают, закрытые окна вдруг хлопают, птицы кричат…

– Ну, птицы-то понятно, почему кричат, – Зис повел плечом, намекая на окружающие особняк сельские просторы.

Меньшикова ответила не сразу.

– Да нет, – спокойно произнесла она. – Они не в лесу, они в доме кричат.

Небольшая пауза повисла, словно капля воды на краю крана.

– И вообще, – Катерина одернула платье на коленях и постаралась вернуть голосу беспечность,– говорят, что тут места плохие.

– А так и не скажешь, – Майя выглянула в окно, рассматривая сад и прекрасный вид на поле и подступающую с краю рощу.

Меньшикова продолжала, обращаясь к Зису.

– Когда-то давно здесь, в Савельево, людей в землю закапывали. Живьем. Казни такие были. Потом крестьяне чего-то бунтовали. Так их прямо домами жгли. Окна и двери заколачивали и палили. А теперь… Майя и Зис переглянулись.

– Что теперь? – переспросил Зис.

Меньшикова смотрела на него и явно прикидывала, спать или не спать, говорить или нет. Но широкие плечи Зиса решили все в его пользу. Меньшикова прочистила горло и, понизив голос, зашелестела.

– Ну, короче, здесь есть дом, который невозможно найти. Рассказывают, что кто-то видит иногда то крышу, то дымок из трубы, то силуэт в тумане, а то даже и отражение в озере. Но найти его не могут. Местные, как напьются, так сразу ползут в лес на поиски. Вон недавно, целую экспедицию устроили. Дом, понятное дело, не нашли, зато двое ослепли.

– Как ослепли? – переспросила Майя.

– А так. Собрались несколько человек, вроде шли вместе. Потом хватились, а двоих нет. Два братца, один тут электриком работал, другой… я уже и не помню. В общем, вместо дома пришлось этих придурков искать. Они в пойму реки упали, лежат в камышах, пузыри пускают. Еле откачали. Чего-то с глазами у них случилось. Говорили, они вроде этот дом-то увидели, ну, и ослепли, – Меньшикова брезгливо передернула плечами. – А по-моему, так просто плохой водкой отравились. Алкашня.

– А дом? – спросила Майя.

– А что дом? – все еще раздраженная чужими пороками, переспросила Катерина. – Ах, дом! Ничего. Не нашли. Да тут вообще этим летом такой бардак творится! Вон на днях – вся документация сгорела. Здесь был настоящий архив, даже переписка князя Волоцкого сохранилась, музей еще хотели делать. На все участки купчие, документы всякие, справки о хозяевах, ну, все на свете. Сгорело за час. Сторож погиб. По телевизору передавали, вы не видели?

Зис нахмурился.

– Подождите, это что, здешний сторож, что ли? Архипов? Кирилл Петрович? Так мы же его снимали…

Он посмотрел на Майю. Майя смотрела в окно в сад. А Меньшикова уже не могла остановиться.

– Но это ладно, а вот в том доме, ну, который найти не могут, говорят, большая семья жила. Старуха-мать, ее сын с женой и двое детей. Девочки. Здесь все деревни были ихние…

Меньшикова вздрогнула от такой оплошности.

– Принадлежали им, – быстро поправилась она, но, похоже, никто не обратил внимания на ее прокол.

– Жили они себе, жили, а однажды вдруг вышла ссора. И сын убил свою мать…

– Почему? – Зис повернулся в ее сторону. Катерина пожала плечами.

– Кто его знает? Поссорились, не поделили чего-то… Не знаю, темная история, – она поменяла позу. – В общем, его посадили, старуху похоронили, мать с девочками попробовали как-то жить дальше. А потом пропала старшая дочка. Ушла утром к озеру – и не вернулась. Искали, искали – и ничего. Ни тела, ни платья, ни ответа, ни привета. Сгинула.

Майя оглянулась. Внезапно ей показалось, что у нее за спиной кто-то стоит. Она обвела взглядом большую комнату. Никого. Посмотрела на Зиса. Тот внимательно слушал Меньшикову. «Показалось…»– Майя потерла висок и постаралась сосредоточиться.

– …отец, когда узнал, сошел с ума. Прямо в камере повесился. Жена сразу после похорон со второй девочкой уехала. Рассказывали, обе поседели от горя. Вот так была семья и вся вышла. А перед тем, как все началось, вроде бы эти странные цветы и полезли из земли, – она кивнула в сторону большой напольной вазы, стоявшей в углу.

Майя и Зис посмотрели в направлении ее взгляда. В вазе стояло растение. Сухое и черное, оно напоминало длинный острый коготь невиданного животного и выглядело изящно, но зловеще.

– Многие начали уезжать отсюда, говорили– проклятая земля. А потом – революция, новая жизнь, новые люди понаехали, вроде обо всем забыли.

Внезапно в углу комнаты раздался сильный хлопок. Все вздрогнули.

– Так, спокойно, у нас лампа перегрелась, – Зис выдернул шнур из розетки.

– Так это что, все правда или так, местная страшилка? – спросила Майя.

Меньшикова встала, прошлась по комнате, остановилась перед зеркалом.

– Ой, Майечка, я и не знаю,– она залюбовалась своим отражением. – Вообще здесь много всякого сочиняют. Легенды легендами, а место лесное, отдаленное, тут такое покажется, особенно ночью… Вроде отца этого не один раз видели. Говорят, все ходит, ищет чего-то, успокоиться не может…

Довольная собой, она отошла от зеркала, приблизилась к Зису и положила руку ему на плечо.

– Но вы, пожалуйста, не выдавайте меня, хорошо? Тот поднял на нее глаза. Меньшикова улыбалась.

– Ну, что я здесь не живу и все такое. А то, знаете, мир жестокий – скажешь чего, а потом начнется… Решат, болтаю лишнее, покупателей отпугиваю, цены на землю сбиваю. Чего только не придумают. Пострадаешь, да еще и не узнаешь за что. Понимаете?

– Конечно, Катерина Сергеевна – отозвался Зис.

– Катя, просто – Катя, – она провела рукой по его плечу, слегка сжала его. – Журналисты, они ведь такие любопытные, а у нас у всех свои тайны. Вы согласны, Зиновий…

Ее пальцы впивались в его плечо. Зиновий, честно глядя в глаза старой барракуде, кивнул.

– Конечно. Послушайте, Катерина… Катя, проводите меня, пожалуйста, на кухню, нам надо снимать, а то свет уйдет.

Меньшикова, словно очнулась, ослабила хватку и отступила в сторону.

– Да-да, конечно, пойдемте, я вас провожу.

Когда они с Зисом вышли из гостиной, Майя осмотрелась. Ей хотелось пить. То ли от рассказа Меньшиковой, то ли от сладкого варенья, у нее пересохло во рту.

Она шагнула к столу и тут… в одно мгновение на всех стенах гостиной проступили трещины, дом застонал, словно приняв на себя сокрушительный удар, сравнимый с мощным взрывом. Майю качнуло, она схватилась за край стола. В эту минуту в гостиную вошел Зис.

– Майя, пойдем, ты мне со светом поможешь. Майя… Ты слышишь меня? Майя, что с тобой?

Обеспокоенный, он шагнул к ней, всмотрелся в ее лицо. Майя побледнела, у нее под глазами проступили глубокие тени, пальцы стали влажными и холодными…

Когда она в следующий момент обвела взглядом комнату, все было на своих местах, те же зеркала в стиле мадам Помпадур на ровных стенах, то же карамельное канапе у окна… Майя уставилась на Зиса. Бледный от волнения, он изо всех сил растирал ее ладони.

– Все в порядке, в порядке,– она высвободила руку.– Кофе, наверно, перепила. Пойдем работать.

Но Зис покачал головой.

– Знаешь что, иди-ка ты в сад. Ты, правда, бледная, как смерть. Походи, погуляй, подыши воздухом.

Майя отмахнулась.

– Оставь, Зис, все нормально.

– Пошла вон, – Зис несильно хлопнул ее ладонью по затылку. – Когда понадобишься, я позову. Одно условие – не курить.

Он вытащил из кармана ее рубашки сигареты и вытолкнул Майю в стеклянные двери в сторону сада.

– Зиновий! – донеслось с кухни. – Идите сюда, я вам такое покажу… Вы такого не видели.

Зис выдохнул и вышел из гостиной.

– Ну, и чего такого я еще не видел? – пробормотал он на ходу.

На лужайке перед домом было жарко. Припекало солнце, и шмели пухлыми полосатыми шариками висели над цветами. Майя потопталась на мощеной площадке и пошла по дорожке в прохладную глубину сада. Видимо, хозяевам повезло заполучить отличного садовника с фантазией и хорошим вкусом. Если бы не расставленные то тут, то там диковатого вида псевдоримские статуи красующихся героев и богов, здесь можно было бы прогуливаться с надеждой не нечаянную встречу с Мартовским Зайцем, Королевой или Шляпником.

Тропинка уводила Майю в тенистые заросли. Она миновала развесистые кусты лежачего можжевельника, рощу карликовых берез, справа осталось небольшое озеро с лебедем, словно вырезанным из черной бархатной бумаги, потом по горбатому деревянному мостику она перебралась через тихий ручей, потом дорожка свернула…

Внезапно Майя остановилась. Она поняла, что идет очень долго. Ее дыхание сбилось, и от усталости гудели ноги. Майя осмотрелась. Справа начиналась широкая аллея. Дремучие тополя свивали свои ветви высоко в небе, образуя плотный свод, почти непроницаемый для солнечных лучей. Странно, но что-то здесь было не так. Майя обвела взглядом этот отдаленный участок сада. На мгновение ей почудилось, что в конце аллеи виднеется большой дом. Как будто солнечный блик сверкнул в открывшемся окне, громко вскрикнула спугнутая птица.

– Майя!… – донеслось до нее из глубины сада.

Майя вздрогнула. Внезапно она поняла, в чем дело. Здесь не было лета. Не было привычной глазу зелени. Распустившихся цветов. Шмелей, стрекоз и мелкой мельтешащей мошкары. Не было жары. Густого, переполненного запахами воздуха. Здесь была осень. Холодный пустой ветер перебирал опавшую листву.

Она сошла с тропинки, сделала шаг в сторону, внезапно земля расступилась под ногами и Майя, теряя равновесие, провалилась вниз. Она не успела ничего сделать, ничего сообразить. С сердца словно сорвали тонкую сеть сосудов. Майя вскрикнула…

…и открыла глаза. Она заснула на скамейке перед домом Меньшиковой. Майя потерла глаза, потянулась и обратила внимание на какие-то красные капли на одежде.

– Это еще что такое? – пробормотала она.

Майя дотронулась до расплывающегося в светлых волокнах ткани свежего пятна. Вдруг сверху капнуло еще раз. Она поднесла руку к лицу. Так вот откуда этот солоноватый привкус в горле… Она запрокинула голову. Кровяная струйка потекла от крыльев носа вдоль верхней губы. Майя оттерла ее, не дав образоваться очередной капле. Теперь перепачканы были и ее пальцы, и лицо.

– Майя! – Зис звал ее, высунувшись из окна.

– Иду! – крикнула она и, стараясь не опускать голову вниз, направилась в сторону дома.

«Надо же, сто лет кровь из носа не текла», – подумала Майя.

Она скрылась из виду, и только тогда тот, кто стоял за ее спиной и следил за ней все это время, шагнул в сторону и исчез в зелени сада.

Прошло несколько дней. Младший Зорькин сидел за столиком в охлажденной кондиционерами кафешке, потягивал свой коктейль и с удовольствием наблюдал в окно за Майей, которая парковала машину перед входом. Какой-то пижон в кабриолете зазевался, она прямо перед его носом ловко заехала в образовавшийся промежуток и теперь, не обращая никакого внимания на возмущенную брань, вынимала с заднего сидения автомобиля большую коробку. Справившись наконец со своим грузом, Майя помахала разъяренному мужику и зашагала к стеклянным дверям. Ей придержали створку, она кивнула, вошла, осмотрела зал и, заметив Зорькина, направилась к нему.

Как же она была хороша… Зорькин залюбовался ею. Майя при каждой встрече производила на него немедленный эротический эффект, ничего при этом не делая. Этим она восхищала его еще больше. Она никогда не стремилась понравиться. Почти никакой косметики, растрепанная прическа, мальчишеская одежда, ничего общего не имевшая с соблазнительными девичьими туалетами. Из украшений только часики на запястье. И загадка, тайна в глубине бездонных темных глаз.

Зорькин понимал, что его восторги бесполезны, что он при ней, как вассал при королеве, но ничего не мог с собой поделать, Майя и правда была его дамой. Эти длинные пальцы с благородной лункой прозрачного ногтя, тень, лежащая в ключице, глухой голос и запах, с ума сводивший его, и, похоже, не его одного, аромат ее тела…

– Привет, как дела? – Майя поставила коробку на соседний стул и села.

Забавно, но ни она, ни Зис никогда не звали братьев по именам. По правде говоря, они и не знали, как их зовут. При первой встрече те представились: «Зорькины, старший и младший» – и с тех пор так и повелось.

Сейчас младший сиял и таял, глядя на нее.

– Дела… дела нормально, заказать тебе кофе?

– Нет, спасибо. У меня безкофеиновая никотиновая диета. – Майя достала из кармана сигареты и кивнула в сторону коробки: – Это от нас с Зисом.

Приближался юбилей старшего Зорькина, и она завезла подарок. По дням рождения она не ходила, вечно ссылалась то на одно, то на другое, и однажды честно призналась, что терпеть не может эти сборища с пьяными тостами, объятиями и обязательно какой-нибудь развеселой драчкой в конце. Однако подарки обоим братьям дарила регулярно. В последний раз младшему досталась отличная старая лампа с зеленым стеклянным абажуром. Он покосился в сторону коробки.

– Чего там?

Майя с улыбкой покачала головой, дескать, так я тебе и сказала…

Зорькин осторожно, самыми кончиками пальцев провел по ее шее и щеке. Какой же нежной была эта кожа. Он представил, как его губы осторожно дотрагиваются до ее губ…

Он прокашлялся, отгоняя наваждение, и отпил приличный глоток коктейля. Майя насмешливо смотрела на него.

– Ну, чего нового, товарищ? – спросила она. Понимала она или нет, что творилось с ним?

– Э-э, нового… – потянул Зорькин. – Да так, ничего особенного. Работы выше головы. Привезли новое оборудование. А инструкции на корейском. Не текст, а сплошные паучьи лапки. Неделю не можем разобраться, как два блока скомутировать. Вон, – он похлопал себя по карману, – утром сходил словарь купил. Буду переводить.

Майя сочувственно кивнула.

– Да, Зис чего-то звонил, – вспомнил Зорькин. – Нас не было, он на автоответчике сообщений пять оставил. Не знаешь, чего он хотел?

– Не знаю, – Майя пожала плечами. – Мало ли. Он тут злился из-за глянцевых снимков. Может, поэтому и звонил. Ты набери ему сам.

Зис… Зорькин вздохнул. Этот широкоплечий гладиатор отбрасывал его со всеми его надеждами в мезозой. В пещеры. В безнадежный арьергард.

– Не, если из-за снимков, я звонить не буду. Это старший режимы перепутал, а мне отдуваться? Нет уж.

– Ну, не звони. Если что-то важное, сам проявится. Майя выдохнула сигаретный дым. Она знала, из-за чего братьям названивал Зис, но говорить об этом не хотела. Его интерес к этим белым разводам на фотографиях казался ей полной ерундой.

– Слушай, – неожиданно отвлекся от своего коктейля Зорькин.– Тут такое дело… Как-то я раньше не подумал, может, ты нас выручишь? К нам один мужик приходил, мы ему обложку делали. Забавный тип, написал книжку и не может придумать названия. Ну, просто тупик – нет идей, и все. Уже все сроки вышли. Он тоскует. Глупости всякие предлагает. Не придумаешь чего?

– А о чем книга? – спросила Майя.

– Ну, так, о природе снов. О том, что сон есть смерть или смерть есть сон или что-то вроде того…

«Ты странно спишь – с открытыми глазами:

Ты ходишь, говоришь и видишь сны…» – неожиданно процитировал он.

Майя с интересом посмотрела на него. В отличие от старшего брата, этот всегда был полон сюрпризов, то корейский словарик в кармане, то Шекспир.

– Вообще, интересно, – продолжал Зорькин. – Я у него вычитал, что, оказывается, сам сон, ну, то есть, когда мы что-то видим, длится всего несколько мгновений. Сначала все эти фазы – медленная, быстрая, а в самом конце, перед тем, как начнет трезвонить будильник – все и происходит.

– Надо же, – Майя напустила дыму вокруг глаз. – Не знала.

– Ну, вот, – Зорькин оживился. – Я стал обо всем этом думать и понял, что у меня есть один сон. Вернее, не сон, а так, тема. Рассказать?

Майя кивнула. У него так горели глаза, что отказать было невозможно.

– В общем, я люблю море. Плавать, нырять, все такое. Но во сне почему-то никогда не могу нормально искупаться. Никогда. Понимаешь, странно – воду вижу, но с удовольствием в нее войти – не выходит. Она или грязная, или мертвая, или какая-то опасность в глубине. Вот на днях – снится море, залив прекрасный, думаю, ну, сейчас оторвусь.

– И чего? – Майя заинтересовалась.

– Ничего, – разочарованно откинулся на спинку стула Зорькин.– Один песок. Воды чуть. Никакого купания. Возился в этом песке, как гадюка.

Зорькин вздохнул. Ладно, это море. У него порозовели щеки при воспоминании о том, как недавно совсем в другом сне он бежал за Майей по бесконечным коридорам какого-то полутемного незнакомого дома, догнал, остановил, развернул к себе и…

– Ну, чего, придумаешь название? – спросил он хриплым голосом.

Майя с удивлением посмотрела на раскрасневшегося вдруг братца.

– А то все уже головы сломали.

Она пожала плечами и посмотрела на часики.

– Не знаю, – отозвалась она. – Это такое дело. Я ведь даже не читала.

– Да чего читать! – Зорькин занервничал, видя, что Майя собирается уходить. – Я же говорю, про сны, про всякие тайны… Название должно быть такое, ну, чтобы цепляло. Понимаешь, сны ведь все видят. Вроде что в этом особенного.

Майя поднялась. Зорькин засопел. Между краем майки и тяжелым ремнем образовался зазор. Горячая загорелая кожа живота. Погибель…

– Я подумаю, – Майя поправила ремень. – Как там у вас с реактивами?

– Нужны, – выдохнул Зорькин.

Майя улыбнулась – сны снами, а работали Зорькины всегда от души.

– Хорошо, я Зису передам. Ну, – она постучала по коробке, – осторожнее с этим. Привет брату. Пока, дорогой, созвонимся.

Зорькин кивнул, проводил ее печальным взглядом и поманил официантку. Пока та выкладывала перед ним чек, кокетливо стреляя глазками, он присматривался к локонам на ее затылке. Не то! Все не то! И запах жуткий!

Зорькин расплатился, подхватил довольно тяжелую коробку и вышел на улицу. Плотный жар летнего дня обступил его со всех сторон. Майя уже укатила. После выпитого коктейля мостовая слегка покачивалась под ногами. Зорькин вздохнул и направился в лабораторию.

– Какое тело… Мама дорогая! Кожа нежная, смуглая… Он скрылся за углом. Трамвай пересек улицу. Упущенный чьей-то рукой, синий воздушный шар улетел в небо.

Замученный жарой и бесконечными разъездами, Зис задремал перед телевизором на потертом диване в предбаннике Валериановой кладовки. Хозяин спиной открыл дверь и вошел в комнату, прижимая к груди две пластиковые бутыли.

– Куда им столько? – ворчал он. – Пьют они их, что ли? Уже вторая партия за месяц. Может, приторговывают?

Зис очнулся, протер глаза и взялся за пульт.

– Кто, Зорькины?!

– Не понимаю, что за люди?

– А они не люди, Филиппыч. Они вроде нас – ненормальные.

– Это точно. Ну, на кого выписывать? На тебя?

Зис кивнул. Старик недовольно засопел, достал из стола гроссбух, стал что-то тщательно вписывать в разлинованные страницы. Зис включил звук телевизора. На экране опрятная, домовитая и до смерти скучная хозяйка под музыку варила суп. Вся семья, собравшаяся за столом, исходила слюной и облизывалась, а мадам хитро подмигивала зрителям, намекая на им одним известный секрет этого гастрономического триумфа. Филиппыч хмыкнул.

– Реклама чертова! Бульонные кубики… У Набокова русские эмигранты в Берлине угощались этим «Магги». Глупая вещь, концентрат паршивый. Люди перемерли, а кубики все те же.

Зис потянулся.

– Не знаю, не пробовал.

– Еще бы! – продолжал ворчать старик. – Вы как кони носитесь. Все на ходу, на бегу, толком не поедите. Эту, мастерицу твою, пальцем ткни – рассыплется. А есть надо как следует! Есть и спать нормально. Ночью, а не когда придется. А то, вон, валитесь на ходу. Ладно, – он махнул рукой. – Давай, оставляй автограф!

Зис встал, расписался в книге Филиппыча. Тот сгреб ее обратно в стол.

– Что еще? – заметил его недовольную физиономию Зис.

– Расписываешься шибко щедро. Тоже мне, король, на четыре линейки размахал. Прижимистее надо. Забирайте свои яды.

Зис пожал старику руку и сгреб банки с реактивами.

– Как у нее вообще дела-то? – спросил Валериан. Зис пожал плечами.

– У Майи? Да все вроде нормально. А что?

– Так, ничего. Сон плохой видел. Ну, не важно, мало ли что старику приснится. Давай, заходи, если что. Зорькиным привет.

– Слушай, совсем забыл, – спохватился Зис. – Хотел тебе показать… может, чего скажешь. Странные фотографии у нас получились.

Зис поставил бутыли на пол и полез в карман. Валериан с интересом поглядывал в его сторону но, когда Зис уже почти вытянул содержимое кармана наружу, неожиданно распахнулась дверь и, вместе с потоком солнечного света, в кладовку ворвались шофер Ярик и курьер Степка. Переругиваясь и спотыкаясь, они поволокли к столу упаковки с реактивами и коробки с пленкой. В два счета они оттерли Зиса к дверям, и загалдели, требуя подписать накладные и вернуть им какую-то тару, которую они должны были забрать, но почему-то не забрали в прошлый раз. Шуму поднялось столько, что Валериан махнул рукой Зису, дескать, давай, потом, видишь, какая саранча налетела. Он занялся беспокойной парочкой, а Зис кивнул и, подхватив свой груз, скрылся за дверью.

Через некоторое время, приняв, подписав, выдав все, о чем его просили, Валериан выпроводил, наконец, своих посетителей, налил чаю и сел за стол, подперев голову руками. Задумался, затих.

Целый день суета и заботы отвлекали его, но теперь, в тишине и одиночестве, тревожные мысли вновь одолели старика. Валериан предвидел беду, как бывалый моряк, заприметивший на синем спокойном небе крошечную невинную тучку, предвестницу неотвратимой бури. Какие знаки смущали Валериана, он не знал, но его предчувствие было дурным и навязчивым. Филиппыч вздохнул. «Может, обойдется», – с надеждой подумал он. Надежда была призрачной.

Переезд

В субботу рано утром Майя перевезла все свои вещи в новую квартиру. После возмутительного случая, когда ее оставили одну со всем ее скарбом, она сменила команду грузчиков. Новой бандой руководил невысокий, коренастый, страшный и сильный, как черт, Серега, которого за пару огромных лиловых виноградин на физиономии с детства звали Бородавкой. Бородавка сам сидел за рулем грузовика и командовал тремя бледными подельниками, Костяном, Коляном и Виталяном. Морды у них всех вечно были кислыми, кривыми и невыспавшимися. Однако «на дело» команда регулярно приезжала часам к шести утра и, хотя для того, чтобы перетаскать все Майино добро, хватило бы одного Сереги, они вчетвером бросались носиться с ее коробками вверх-вниз по лестницам.

В то утро Бородавка по обыкновению, ни свет, ни заря, встал на пороге, осмотрелся, крякнул, накинул на свое стальное плечо широкую петлю и поволок Майину кровать по лестничному пролету вниз. Его помощнички так и мелькали с остальным барахлом, и уже спустя минут двадцать, погрузив последним нераспакованное зеркало, шайка закончила, и их «Бычок», отфыркиваясь, лихо поскакал по кочкам по новому адресу. Майин «мерседес» не без труда обогнал квадратное чудовище, в котором угрожающе громыхали ее пожитки.

Через час процедура зеркальным образом повторилась во дворе нового дома. Картина, корзина, картонка, кровать, кофеварочная машина и коробки с вещами переместились на пятый этаж, Бородавка посетил туалет, Майя расплатилась, и вся команда вывалилась из квартиры. За все это время никто не сказал почти ни одного слова. Как в сказке: «Привет, спасибо и пока!» – и Майя на новом месте. Только уже в дверях Бородавка замешкался и, как собака, повел носом. Майе показалось, что осмотр его не удовлетворил. На мгновение на его роже появилось нехарактерное для него испуганное выражение, он едва не заговорил, но передумал и неуклюжей мышью юркнул за дверь. Грузовичок взревел мотором, и банда укатила по следующему адресу, таскать по лестницам чужое добро, такое убогое в безжалостном солнечном свете.

Майя прошлась по квартире. Она ни с кем не хотела делить этих первых минут в новом жилище. Накануне она заезжала сюда, припрятала бутылку белого вина и апельсины в холодильник. Сейчас Майя привычно и ловко открыла бутыль и налила себе полный бокал. На его стенках выступила влага. Она очистила апельсин, разбрызгивая во все стороны фонтаны сока и, с бокалом в одной руке и ароматным фруктом в другой, вышла на балкон. Он был небольшим, каменным, с толстыми, дутыми, как крестьянские ноги, гипсовыми балясинами.

Майя пила вино, высасывала сок из апельсиновых долек и смотрела на прогулочные катера, деловито снующие по реке.

Она улыбалась. Ей было хорошо. От выпитого в такой ранний час вина шумело в голове…

Вдруг из глубины коридора до нее донеслась птичья трель. Майя прислушалась. Кто-то звонил в дверь. Но она даже не пошевелилась. Никто не знал, что она перебралась в эту квартиру. Грузчики уже уехали, предыдущие хозяева то ли умерли, то ли эмигрировали в другую страну, так что – Майя достала сигареты – в ее дверь сейчас могли звонить только враги или соседи. Последних она всегда приравнивала к первым, поэтому открывать, тем более сейчас, не собиралась. Еще пара звонков – и наступила тишина. Когда Майя вернулась с балкона в комнату, внизу хлопнула дверь подъезда. Чья-то тень пересекла пустой двор. Но Майя не видела этого, она озабоченно осматривала коробки, вспоминая, что и куда она рассовала перед переездом.

Зис уже минут пять топтался на лестничной площадке. Он посмотрел на часы – нет, вроде все правильно, ни рано, ни поздно, как договаривались. Он опять нажал на кнопку дверного звонка. Безрезультатно. Приглушенная птичья трель отозвалась внутри. Зис достал телефон. Набрал номер. Прислушался. Тихие гудки в пустой квартире так же, как и дверной звонок, были слышны с лестничной клетки.

– Ну, что за человек, – пробормотал Зис, набирая другой номер. – Забыла? Смылась?

«Оставьте сообщение…» – автоответчик мобильного телефона равнодушно предлагал пути к отступлению. Зис уже собрался было уходить, как вдруг обратил внимание на полоску света под ногами. Он взялся за ручку и потянул ее на себя. Дверь подалась. Она оказалась не заперта. В образовавшийся проем из квартиры хлынул поток солнечного света. Зис вошел внутрь. От нехорошего предчувствия у него заныло под сердцем.

– Майя, Майя… Ты где? – Зис стоял в коридоре, осматриваясь по сторонам.

В этих дурацких квартирах, которые снимала Майя, вечно что-то было не так. В одной, например, после неудачной перепланировки для того, чтобы попасть на кухню, надо было пройти через ванную комнату, в другой было замуровано окно… Но сейчас дело было не в этом. Зис заглянул в спальню и застыл на пороге.

Эта ненормальная не любила уюта. Мало что покупала в дом, часто и без сожаления расставалась с вещами. Те же, что были у нее, по большей части ее словно не интересовали. Старинное зеркало, которое ей подарил какой-то старик, уже года три стояло завернутое в целлофан. На вопрос, когда она его, наконец, распакует, Майя обычно отмахивалась и переводила разговор на другие темы. Зис был уверен, что она не сделает этого никогда.

Той весной она готовила серию черно-белых портретов жителей небольшого провинциального городка. Провела там пару недель, а когда закончила и собиралась уезжать, случилась эта авария. «КамАЗ» столкнулся с легковушкой и превратил машину с людьми в смешанную массу – на разорванном железе лежали нежные пряди волос, и кровь сочилась из всех щелей. Даже у ментов, заполнявших протоколы, дрожали руки. Погибла вся семья – отец, мать и двое детей. Дед, единственный, кто не поехал в то утро в соседний город за покупками, прислал Майе вместо денег, которые она ни в какую не хотела брать, большое зеркало в обмен на все снимки его семьи. Она не решилась ни вернуть, ни выкинуть, ни распаковать странный подарок. Передала старику фотографии, а потом до нее дошли слухи о том, что он оклеил ими все стены в своей комнате, пустил газ и лег на пол…

Зеркала в комнате не было. По правде говоря, здесь не было вообще ничего. Спальня была совершенно пустой. Казалось, солнечный свет поглотил все ее содержимое, и теперь радостно отражался от стен, и веселые беспечные блики плясали на потолке. Зис вздрогнул. Это было так же неожиданно, как прыгнуть с вышки и на полпути к воде обнаружить, что внизу ожидает лишь пустой кафельный мешок бассейна.

С Майей всегда было неспокойно, Зис почти привык к тому, что она часто заставляла тревожиться о себе, но вид пустой комнаты, в которой не осталось и следов ее присутствия, сбил его с толку.

Однажды он наблюдал, как в серых предрассветных сумерках Майя возилась со своим штативом. Она обожала скудное освещение и ради кадров, пропитанных волшебным влажным туманом, была готова вставать засветло и ехать на край земли. В тот раз это был край какого-то болота. Майя, как привидение, двигалась в плотных слоях стелившегося у воды белого облака, а Зису пришло в голову, что однажды, в самый обычный день, без всяких предупреждений и наводящих примет, она исчезнет. Он заедет за ней и не найдет ни ее, ни ее квартиры, ни дома, и даже ее адрес окажется неверным. Майя растворится, как крик в тумане, сгинет, пропадет, и станет понятно, что ее никогда не было, просто не могло быть, что она приснилась ему, что все ее фотографии делал он сам, и нет в этом мире номера телефона, по которому можно позвонить и услышать ее голос…

Сейчас все это было похоже на наваждение. Открытая дверь. Пустая квартира. Тишина. Зис в который раз осмотрелся. Ничего, ни записки, ни номера телефона, ни адреса, ни красных бус на окне. Он вышел на балкон. Солнце равнодушно светило ему в лицо. Зис беспомощно смотрел на огромный, суетливый и шумный город-лабиринт, раскинувшийся внизу. Майи здесь было не найти.

…там, где она была, серые дома нависали над головой и в скверах дрожали голыми ветками темные, сгнившие от сырости деревья. Майя медленно и без цели брела по тихим улицам. Вокруг не было видно ни людей, ни машин.

Она дошла до угла, постояла в желтом, словно прокисшем, свете фонаря и свернула в глухую арку. Быстро миновала ее и оказалась в гулком каре двора. Осмотрелась. Направилась к первой попавшейся железной двери, толкнула ее, шагнула в темноту.

Все электрические лампочки в подъезде были выкручены или побиты, мертвый лунный свет проникал сквозь грязные стекла и изливался на огромную, горбылем уходящую вверх лестницу. Майя прошла несколько пролетов. Остановилась. Перед ней были три совершенно одинаковые двери. Она хотела было открыть одну, но внезапно, со скрипом, отомкнулась другая. Майя вздрогнула. Некоторое время она стояла, заглядывая в образовавшуюся щель. Наконец решилась и шагнула внутрь.

Ничего странного внутри не обнаружилось. Только небольшой коридор с обшарпанными стенами и еще одна дверь. Майя немного увереннее продвинулась вперед, открыла ее и…

…вышла в сад. Здесь осень уже подпалила листву красным и желтым цветом. Холодный туман висел в воздухе. Майя осмотрелась, прислушалась. Странный тихий шум доносился со всех сторон – едва различимые, шепоты, шорохи, вздохи… Возможно, ветер извлекал эти звуки, таская опавшую и высохшую листву по земле. Майя сделала несколько шагов по аллее, как вдруг услышала:

– Майя, постой. Майя, куда ты?

Голос был тихим и отчетливым. К нему эхом примешивались другие голоса.

– Кто здесь? – прошептала Майя.

– Майя, не бойся, это мы.

– Кто здесь? Кто?!

Ей что-то почудилось за спиной, и она резко обернулась. Никого. Только темный строй стволов засыпающих деревьев. И опять словно кто-то тронул ее сзади за плечо. Майя вновь дернулась назад. И вдруг застыла. Ужас сковал ее тело. Зрачки расползлись по радужке и превратились в огромные черные мишени. Она сейчас видела то, чего не должна была видеть ни в мире людей, ни в мире снов…

…Майя открыла глаза. Она задремала, лежа в квадрате яркого солнечного света на полу своей новой квартиры. Нагревшаяся бутылка стояла рядом. Бокал был пуст. Телефон выключен. Во рту, Майя поморщилась, остался кисловатый привкус от вина и внезапного сна.

И тут ее пальцы вмиг стали влажными и холодными.

– Зис! – прошептала она и схватилась за телефон.

В редакции авторитетного иллюстрированного журнала в области современной архитектуры и дизайна кипела жизнь. Только что закончились утренние летучки, и сотрудники, получив привычные взбучки от начальства, разбегались по своим рабочим местам. Они были полны энтузиазма целый день изображать самоотверженную активность в борьбе за общее производственное дело.

Секретарше Анюте уже в который раз делала знаки подружка Соня из отдела распространения, выманивая ее на очередной перекур, но та все никак не могла отделаться от навязчивого и нудного собеседника на второй линии. Анюта бесцветным голосом монотонно бубнила:

– Да, да, я все записала. Не переживайте, я ей обязательно передам. Конечно, это моя работа. Да. Всего доброго.

Наконец, ее терпение иссякло, она сделала страшные глаза и выпалила:

– Извините, у меня начальство на другой линии. Как раз сейчас я обо всем доложу. Не беспокойтесь. До свидания.

Она шлепнула трубку, покрутила пальцем у виска, выдернула сигареты из ящика и побежала за подружкой в курилку.

– Аня, ну ты чего? Сколько можно? – возмущалась Соня.

– Вообще, сумасшедшие люди. Где Майя? Дайте мне Майю! Какой-то мент или следователь, я не поняла. Найти не может, ждать не хочет. Ужас!

Соня задумчиво стряхнула пепел с сигареты.

– Следователь… Странно, они что, уже следователей снимают? Ты ей на мобильный звонила?

Анюта отмахнулась.

– Звонила. «Абонент недоступен». Они с Зисом поехали куда-то за город, то ли договариваться о съемке, то ли снимать, не знаю… У Зиса телефон тоже не отвечает. Сидят, наверно, в овраге, косяки крутят.

– Слушай, – Соня понизила голос и придвинулась к Анюте. – А они с Зисом это… ну… вместе?

– Ну, вместе они не живут… – авторитетно начала Аня.

– А мне говорили…

– А ты меньше слушай, что говорят, – перебила подругу Анюта. – Я точно знаю – не живут!

В курилку заглянула чья-то кучерявая голова.

– Ань, – пробасила она. – Там Карина Матвеевна звонила, так я подошел. А она сначала спросила, что это у тебя с голосом, а потом развела истерику, почему господину следователю со славной фамилией Шох никто не может внятно объяснить, где шляется наш ведущий фотограф.

Аня с досадой выбросила недокуренную сигарету в урну.

– Нет, ну ты подумай! До сестрицы дошел. Теперь, если я этих двух блаженных не откопаю, мне всю биографию испортят!

Соня сочувственно кивнула, а Анюта бросилась обратно за рабочий стол и без всякой надежды принялась жать на кнопки, вновь и вновь вызывая отключенные телефоны Майи и Зиса.

Большой джип трясся на кочках по пересеченной местности. Майя подпрыгивала на пассажирском сидении и уже минут пять тщетно пыталась напиться водой из пластиковой бутылки. Она думала, дело в неровностях проселочной дороги, но это было не совсем так. Зис специально направлял машину мимо колеи. Он не простил ее. Это ее «извиняюсь», буркнутое исподлобья, ничуть не походило на настоящее и искреннее раскаяние. За тот ужас, который он пережил в пустой квартире, Зис хотел большего.

Накануне он ушам своим не поверил, когда она наконец позвонила ему и, как ни в чем не бывало, сообщила, что переехала, и позвала посмотреть свою новую квартиру. Послушав бодрый голос в трубке, Зис послал ее к черту, сам отключил телефон и сел в машину. Он несся по городу в надежде не вписаться в поворот и разорвать автомобиль в клочья.

Там, в пустой комнате, его страх потерять Майю стал таким отчетливым, что он испугался. А Зис был не из пугливых. Он понимал, что произошло, догадывался, что она, скорее всего, просто не позвонила, не предупредила, забыла. Собралась и в очередной раз переехала на новое место. Но вид голых стен произвел на него удручающее впечатление. Внезапно Зис понял, насколько зыбким и ненадежным было все то, что связывало их с Майей. Она в любой момент могла уйти, исчезнуть, сгинуть в бесконечной паутине улиц и площадей, и он никогда не нашел бы ее. Зис все не мог избавиться от этого отвратительного чувства беспомощности, которое овладело им посреди оставленной квартиры. Оно мучило его, и он все сильнее давил на газ, стараясь, то ли уйти от преследования, то ли угнаться за невидимой целью.

Его гнев искал выхода и, когда вечером в свете фонаря он увидел группу подростков, ногами избивающую какого-то несчастного, Зис даже обрадовался. Он кое-как затормозил, выскочил из машины и с наслаждением ворвался в центр драки. Воодушевленный своей злостью, Зис, как котят, валял по мостовой распоясавшихся молокососов. Вскоре вся шайка, капая кровью из разбитых носов, разбежалась в темноту, и на дороге остался лежать скулящий мужик. Потирая пораненную руку, Зис склонился над ним и внезапно получил такой удар в челюсть, что сам осел на асфальт, наблюдая стремительный бег нескольких крупных и мириад мелких звездочек перед глазами.

– Ты чего? – только и смог выдохнуть он.

– Это ты чего?– зарычал лохматый тип, предпринимая одну за другой безуспешные попытки встать на ноги. – Тебя кто просил? Чего ты влез-то?

– Но… Как это «чего влез»? – Зис ощупал челюсть. – Тебя убили бы…

– Да кто убил? Это ж сыновья мои. Ты, герой поганый! Мужик наконец встал, свесил горилльи руки до земли и, обдавая Зиса запахом гнили и перегара, приблизил к нему свое испорченное дракой и алкоголем лицо. Это был настоящий пес ночи. Черные выпуклые глаза горели в темноте, свалявшаяся шерсть топорщилась на щеках, изо рта сочились слюна и кровь. Зису стало не по себе.

– Это дети мои, ты понял? – утробный рык донесся из зловонной пасти.

Зис отвернулся.

– Что же это за дети такие? Что вы за семья?! – тихо спросил он.

Спустя пару минут длиннолапая фигура маячила уже в конце улицы. Зис еле встал и, ощупывая стремительно опухающую челюсть, поплелся к своей машине.

Ночь у воды

Джип встал в колею и Майя, наконец, приникла губами к горлышку. Зис нажал на тормоза. Машина резко встала, и вода пролилась куда-то за шиворот Майе.

– Прости, – Зис не отрывал взгляда от дороги. – Не облилась?

В следующую секунду в голову Зису полетела бутылка, и Майя, привычно и смачно ругаясь, осыпала его подзатыльниками и затрещинами. Зис, как мог, уворачивался от побоев и, усмехаясь, покатил дальше, придерживая руль виляющей по дороге машины. Вскоре они скрылись за поворотом.

Вопреки ожиданиям, ему не пришлось долго уговаривать Майю прокатиться по окрестностям Савельеве. Зная ее нелюбовь к этим местам, он между делом сообщил, что собирается в те края, и поинтересовался, не изволит ли она присоединиться? Неожиданно легко, словно только и ждала этого приглашения, Майя согласилась. Возможно, она все-таки чувствовала себя виноватой, но, скорее всего, не одного Зиса заинтересовала история о доме-призраке, рассказанная Меньшиковой. Они встретились рано утром, Майя пересела к нему в машину, с удивлением покосилась на его подпорченное лицо, но ни о чем не спросила, и они покатили за город.

К вечеру заходящее солнце освещало грязный джип, приткнувшийся у мостков на краю озера. Над водой висели туман и тишина, которую нарушали только треск сверчков и дикая песня на два голоса. Устав от бесплодных поисков, Майя и Зис расположились на небольшом причале, их сутулые черные силуэты четко выделялись на фоне алого неба. В руках у обоих были длинные удочки. Неизвестно какую наживку они использовали, но местная рыба, даже если и была голодной и глупой, на рожон под звуки их разнузданного гимна не лезла.

Майя устала. Из последних сил она принимала участие в концерте, все чаще забывала слова, норовила завалиться набок и забыться крепким сном. Однако Зис не только пел и рыбачил, но еще и внимательно следил за ее состоянием. Стоило Майе на мгновение прикорнуть, как он толкал ее под ребро и громче затягивал свою песню. Майя и Зис были совершенно пьяны.

– Ловись-ловись рыбка, золотая, икрастая, плавникастая, хвостастая… – выводил он заплетающимся языком.

Майя закрыла глаза.

– Майя, Майя! Эй, Эй! Не спать! – переполошился Зис.

– Господи, ну, чего ты от меня хочешь? – взмолилась она, очнувшись и пытаясь разглядеть впотьмах время на своих часиках. – Уже солнце село. Какая рыба?… Мы пьем четвертый час. Как это называется? «Белая крыса»… «кобыла»…

– Дура. «Лошадь». «Белая лошадь», – Зис замолк. Внезапно он вскочил, показывая пальцем на воду.

– У тебя клюнуло!

– Как?!

– Как-как! Не знаю как! Давай, шевелись, подсекай, тащи на берег!

Майя засуетилась. После всего выпитого, в гладких водах спящего под туманами озера ей мерещились стаи мельтешащей рыбы. Она сама заметалась на краю мостков, не выпуская удочки из рук.

– Ой-ой-ой! Зис, что делать, что делать? Просто сомы клюют. Просто сомы. Сонмы сомов атакуют мое удилище…

Зис бегал рядом, давая ценные указания.

– Так, спокойно, спокойно. Вот она! Смотри, смотри, видишь плавник? Это не рыба, это акула. Я тебе говорю– большая савельевская акула. Так, осторожно. Бери левее, подсекай, подсекай… Нет! – вдруг заорал он.

От неожиданности Майя едва не уронила удочку в воду.

– Ты чего?

– Сорвалась! Все. Мы ее потеряли. Она уплыла к своим детям…

Майя застыла, внимательно вглядываясь в безмятежные воды. Все плыло у нее перед глазами. Она постаралась сосредоточиться.

– Так. Не было никакой акулы… Леска за водоросль зацепилась, намоталась, потянулась. Видишь, вон коряжка. Все из-за нее. А мы: «Ах, ах, акула!»

Зис явно подустал в этой возне и неожиданно быстро сдался.

– Ну и ладно, – он отложил свою удочку и лег на спину. Их опять обступила ватная тишина и стремительно сгущающиеся сумерки.

– Слушай, как ты думаешь, а этот дом вообще существует? – спросил Зис.

– Не знаю. А ты? – Майя села рядом.

– Что я?

– Ну, ты что думаешь: существует или нет?

Зис смотрел, как в темнеющем небе вся ярче занимаются знакомые созвездия.

– Думаю, да, – он помолчал. – Ты знаешь, Меньшикова, оказывается, купила тот архив, ну, который сгорел. Им с мужем нужна была биография, и два голодных специалиста по этому делу перетрясли там все до последнего листочка. Сделали им фамилию, родословную и заодно разнюхали все об этих местах. И, кстати, никакая она не Меньшикова. Знаешь, как ее зовут? Не поверишь.

Он помолчал, выдерживая эффектную паузу.

– Ехидна. Ты представляешь, Катерина Сергеевна Ехидна.

– Да черт с ней, – отмахнулась Майя. – Интересно, что с этим домом? Мы же вроде все окрестности прочесали… Ни забора, ни тропинки, никаких следов.

– А ты думала, мы сядем в машину и через полчаса его найдем? – Зис усмехнулся, с неприязнью глядя на постепенно подбирающиеся к ним клочья тумана.

– Слушай, а ты что, замуж совсем не хочешь? – неожиданно сменил он тему разговора.

Майя аж поперхнулась.

– Господи, Зис, ты чего?

– Нет, ну правда, – он приподнялся на локте. – Странно как-то. Сколько лет мы знакомы? – Майя только головой встряхнула. – Ну, хорошо, давно знакомы. Сколько мужиков у тебя было?

– Иди к черту! – отрезала Майя.

– Это понятно… Но чтобы замуж– ни разу не было. Почему?

– Зис, отстань.

– Как это «отстань»? Может быть, я пил ради этого целый день. Ну-ка, отвечай!

Он погладил Майю по ноге, но та раздраженно оттолкнула его руку.

– Ну, послушай! Какой такой «замуж»? Посмотри на меня. Какая я жена? Сижу тут с тобой, с этим, как его… удилищем. Позади го-оды, впереди – непонятно что. Тьма, в которой сгущаются краски заката,– она помолчала.– И потом, эти загсы – это те же морги. Как туда по своей воле можно идти? Я не знаю…

Она откинулась на спину и уставилась в переливавшееся звездами ночное небо. Но у Зиса еще были вопросы.

– А как ты думаешь, почему у нас с тобой никогда ничего не было?

Майя не отозвалась. Зис толкнул ее в бок.

– Ответишь или нет, ты, алкашка?

Тут уж Майя не выдержала и с возмущением развернулась в его сторону.

– Ну что ты ко мне привязался? Сначала замуж, теперь мы с тобой. Ну, хочешь, попробуй, поцелуй меня, посмотрим, что получится.

Зис отвернулся.

– Нет. Я сейчас целоваться не буду. Я подожду.

– Ну и дурак, – проворчала Майя.

Оба замолчали, и вскоре дружное сопение, смешиваясь с бодрым стрекотом сверчков, понеслось над туманом. В наступившей тишине внезапно начала клевать рыба.

Катерина Сергеевна Меньшикова собиралась выходить из дома. Она в полном облачении стояла под сводами холла и никак не могла понять, что же ей мешает взять, наконец, ключи и выйти за порог. То ли она забыла что-то, то ли…

От резкого звука разбившегося где-то в глубине дома стекла она вздрогнула.

– Фаина, – проворчала она. – Фаина!

Второй раз ее голос должен был прозвучать раздраженно и громко. Но – Меньшикова с удивлением прислушалась – он не раскатился мощным эхом по всем коридорам, а беспомощно затих у самого рта, лишенный силы. Никто не отозвался на этот окрик. В доме не было эха. В доме было тихо.

Меньшикова шагнула в сторону гостиной, как вдруг за ее спиной что-то упало на мраморный пол и разбилось. Она вздрогнула. Пока она раздумывала, оборачиваться или нет, раздался еще один удар. Совсем рядом. Раздражение Катерины сменилось испугом.

– Фаина? – уже не вполне уверенная в том, что надо звать домработницу, произнесла она.

Она обернулась. Никого. Прислушалась. Странная тишина. Не слышно ничего. Вообще ничего. Ни единого звука. Меньшикова попятилась.

И вдруг с тугим, мощным стоном взорвались все стекла в доме. Искрящаяся взвесь повисла в воздухе. Лопнула барабанная перепонка и алым змеиным языком выползла из ушной раковины кровь. Густая капля упала на белую блузку. Впиталась. С ужасом Катерина смотрела на внезапно вспыхнувший перед нею сияющий прекрасный мир. Переливающиеся потоки стеклянного песка отражали свет, и она стояла в самом центре этой многогранной радужной призмы…

Меньшикова судорожно вздохнула. Ее легкие мгновенно наполнились острыми кристаллами. Опережая кровь, они понеслись вперед. Она не успела поднять руку, позвать, подумать о помощи, а стекло уже проникло в пульсирующие влажные ткани сердца, наполнило их и застыло. Один за другим пропуская положенные удары, прекрасный плод в ее груди набухал под прозрачной прочной оболочкой. Тонкие стенки покрывались сетью мелких трещин, дрожали, крошились… и, наконец, лопнули. Сердце встало.

Катерина рухнула на пол.

Наступило утро. Машина Зиса огибала большое нескошенное пшеничное поле. Майя со стоном потянулась. После ночи, проведенной на жестких досках у воды, у нее болело все тело. И – она потрогала языком надувшуюся десну – чего-то заныл зуб… Только этого не хватало!

Зис тоже молчал, стараясь отвлечься от шума в голове. Сон, навалившийся этой ночью, утомил его, как длинный день тяжелой физической работы. Едва закрыв накануне глаза, Зис увидел озеро, грязный джип, приткнувшийся у мостков, себя, Майю, удочки, полупустую бутылку виски… И этот отвратительный туман, который наползал от воды. Непонятно почему, но он вызывал тревогу и ненависть. Вскоре все стало ясно – туман вовсе не был таким невинным. Он был плотным, хищным, ледяным и опасным. Постепенно он заглотил мостки, и Зис почувствовал, что стало трудно дышать, холод сковал тело и испарина выступила на лбу. Он понял, что туман душит их. Заметался, пытаясь разогнать убийственное облако, но было поздно. Воздух покинул легкие и, еще раз дернувшись, Зис замертво упал на доски причала.

Однако смерть оказалась совсем не страшной. Уже через мгновение, закрыв глаза в одной жизни, он открыл их в другой. Сел на мостках. Ничего особенного не произошло. Ни боли, ни страха, ни исполинского космического гула, сотрясающего бесконечность. То же озеро, тот же причал, тот же джип, выглядывавший из-за камышей. Зис осмотрелся. Беспокойство пульсировало где-то в глубине солнечного сплетения. Что-то здесь было не так… Тревога сменилась страхом, страх паникой, и внезапно он понял, что произошло. Он был один на краю этого озера. Майи с ним не было. Мостки опустели. Зис закричал и с этим криком очнулся.

Майи и правда не было рядом. Она стояла у машины и жадно пила воду из пластиковой бутылки. Несмотря на облегчение, которое испытал Зис, проснувшись, странный сон испортил ему настроение. Хотя, возможно, его раздражал не сон, а шум в голове. Но с этим ничего нельзя было поделать, это было похмелье. В последний раз он так напился, когда… впрочем, нет, сил вспоминать сейчас не было. Вскоре они погрузились в машину и джип, взметнув землю из-под колес, выбрался на дорогу из прибрежных камышей.

Они уже приближались к лесу, когда что-то заинтересовало Зиса в тихом шелесте приемника, и он сделал звук погромче. Майя продолжала стонать и вертеться на сидении, тщетно стараясь устроиться поудобнее. Неожиданно Зис схватил ее за плечо.

– Эй, мне же больно! – вскрикнула она.

– Слушай, только что передали… – Зис запнулся. Он резко затормозил и встал на краю поля.

– Да что случилось-то?

Зис кивнул в сторону приемника, еще прибавил звука.

«…никаких следов насилия. Женщину нашли в ее доме в Савельеве. Судя по всему, ни взлома, ни грабежа не было. Эксперты пока затрудняются указать причину смерти…» – звучал тревожный и озабоченный голос диктора.

– О ком это он? – тихо спросила Майя.

Она уже все поняла, но еще надеялась, что ошибается.

– О Меньшиковой, – пробормотал Зис. Диктор эхом подхватил его слова:

– Меньшикова, Катерина Сергеевна, была влиятельной фигурой…

Майя замерла.

– Нет, этого не может быть. Мы же ей фотографии не показали, – вырвалось у нее.

– Да при чем тут фотографии,– Зис по всем карманам искал свой телефон.

Майя молчала. Внезапно справа от машины раздался какой-то шум. Она обернулась. Из глубины пшеничного поля с тревожными криками вырвалась стая птиц. Их было так много, что казалось, в небо вскинули пригоршню черного риса.

Если бы сейчас Зис взглянул на Майю, он не узнал бы ее – ее глаза на миг стали совершенно темными и пустыми. Но Зис возился со своим телефоном и ничего не видел. Наконец, он включил его и чуть не выронил от неожиданности – телефон зазвонил прямо в его руках. Звонки были на обеих линиях.

– Да, я слушаю! – подошел Зис. – Слушаю вас. Говорите! В трубке был тихо.

– Молчат, – Зис с досадой переключился. – Да, я. Карина, привет, да, мы вместе. С ней все в порядке. Да, уже слышали. Понятно. Позвоню, когда подъедем.

Он выключил телефон и посмотрел на Майю. Она тихо сидела рядом, разглядывая пшеничное поле. Зис завел машину, резко тронулся, вырулил на дорогу и вскоре джип въехал в густой лес. Майя отвернулась от окна. В этот момент в глубине густых зарослей промелькнул фасад большого темного дома. Но ни Зис, ни Майя этого не заметили. Машина, огибая Саве-льево, мчалась по направлению к городу.

Солнечный свет проникал в фотостудию через неплотно задернутые шторы. Накануне, уборщица Валя наводила здесь порядок. По обыкновению ворча, она выкинула переполненные импровизированные пепельницы, которые Майя устраивала изо всего на свете. У нее даже пустые пластиковые коробки из-под пленки шли в дело, маленькие цилиндры ощетинивались окурками и превращались в вонючих никотиновых ежей. Сейчас Валиными усилиями все эти ежи были выброшены, разбросанные вещи сложены, стаканы и чашки прибраны и кофеварка выключена из розетки. И только на рабочем столе оставался полнейший беспорядок.

Когда-то давно, нанимая эту женщину на работу, Зис сумел внушить ей одно непреложное правило уборки в этом месте. Трогать и переставлять можно было все, что угодно, при желании мыть стены и выкидывать старую мебель или посуду. Но ни под каким видом нельзя было наводить порядок на большом столе, на котором все всегда было перевернуто вверх дном, казалось заплеванным, загаженным и безнадежно испорченным.

Зис не на шутку вдохновился и заявил этой спокойной женщине с большими добрыми глазами, что даже если она увидит собачье дерьмо среди бумаг и снимков, ей надо будет кротко помолиться и отойти в сторону. Радикальный пример с собачьими экскрементами почему-то оказался очень доходчивым. Из-за него или благодаря своей природной смекалке Валя никогда не пыталась обойти запрет. Зис и Майя нарадоваться не могли. Они слишком хорошо помнили, как ее предшественница умудрилась однажды вымыть с мылом весь стол и разложить отпечатанные снимки в аккуратные стопки, распределив их по одному ей понятному принципу. Два дня пришлось потратить на ликвидацию катастрофы, а женщину уволить.

Со временем количество фотографий поуменылилось, в хозяйстве появился компьютер и цифровая техника, но поскольку и Майя, и Зис предпочитали снимать на пленку, их стол вновь и вновь заваливали отпечатанные братьями Зорькиными снимки.

В тот вечер Валя мыла полы, как всегда, задумавшись о чем-то своем, вроде того, что Костику малы брючки, а Леночку надо бы отвезти на дачу. Она как раз обходила мокрой тряпкой ножки стола, как вдруг ее взгляд привлекли фотографии, по обыкновению в беспорядке разложенные по всей поверхности. Как правило, на этих снимках были изображены какие-то чудные, богато убранные дома, роскошные комнаты, всевозможные дорогие вещи. Валя краем глаза заглядывалась на все эти красоты, но никогда не соблазнялась. Она с молодости верила в честно заработанный кусок и считала, что жить в таких хоромах могут только духи или воры. Портреты воров часто лежали тут же, рядом на столе. Сытые лица.

Холеные женские и напряженные мужские. Валя не любила их. Но в тот день она увидела нечто особенное.

Она склонилась над фотографией красивой дородной женщины, раскинувшейся на невысоком диване в шикарной гостиной. «Хороша…»– вскользь с уважением подумала о ней Валя. Но присматривалась она не к ней – за спиной женщины она увидела странный силуэт. Изображение мерцало – чья-то высокая полупрозрачная фигура то исчезала, то проявлялась. В какой-то момент Валя смогла различить черты лица. Это был мужчина – впалые щеки, жесткая линия рта…

Она протянула руку, чтобы взять и как следует рассмотреть странный снимок, как вдруг электрическая лмпочка с треском взорвалась над столом и брызнула во все стороны дождем мелкого стекла. Валя с криком отпрянула и поспешила прочь. Кое-как домыв полы, она переоделась и, стараясь не смотреть в сторону стола, засыпанного осколками лопнувшей лампы, убежала из студии.

Сейчас, в лучах дневного света, проникавших сквозь неплотно прикрытые шторы, тот снимок был хорошо виден. На фотографии Катерина Меньшикова полулежала на канапе у высокого, в пол окна. Мягкий дневной свет освещал ее сбоку. Никого, кроме нее, на снимке не было. Только стеклянная крошка лежала на фотографии.

Обед с Кариной

В элегантном ресторане заканчивалось время обеда. Зал почти опустел, и только в углу у окна остались сидеть две женщины – Майя и ее сводная сестра Карина. Карина сделала заказ, отложила меню и откинулась на спинку стула.

Ей было слегка за сорок, но благодаря неустанной заботе о себе и своем теле она добилась того, о чем мечтает любая женщина. Она добилась невозможного. Время отступило. Карина блистала молодостью, здоровьем и дорогими украшениями. При взгляде на нее на ум приходили эпические картины из жизни ее, несомненно, большой и шумной семьи – благообразные и состоятельные родители, с улыбкой встречающие красивую старость, дети, поражающие воображение взрослых смелостью своих идей и высказываний, муж – очевидно герой, личность, большой человек. А также всевозможные сестры, братья, племянники, двоюродные дяди, троюродные тети и вечно гостящие в огромном доме совершенно чужие, но исключительно интересные и, может быть, даже гениальные постояльцы. Однако все было совсем не так.

Замужем Карина была, и не раз, одного из мужей даже любила, но все равно развелась, сохранив свою бесценную свободу. Майя – чужая по крови девочка, которую удочерили ее родители, была всей ее семьей. Своих детей Карина не имела и никогда об этом не жалела. Ей и без того хватало забот.

Железной рукой она управляла большим издательством, нанимала и увольняла людей с одним и тем же выражением на лице и не брезговала ничем, когда надо было устроить свои дела и потеснить конкурентов. В коридорах до сих пор ходили слухи о том, как Карина обошлась с неким Клаусом Шульцем, немецким волкодавом, который на свою голову захотел отобрать у нее бизнес в пользу своей компании.

Карина стала любовницей этого невзрачного, но цепкого клеща от издательского бизнеса, за месяц растопила его цельнокроеное сердце и, дождавшись подходящего момента, без малейшего сожаления уничтожила, предоставив его хозяевам пачку компрометирующих документов. Расправа последовала незамедлительно. Незадачливого жениха, который уже купил обручальные кольца, сослали на китайские плантации, где его хватил сначала один удар, потом другой, а Карина тем временем заключила со своими вчерашними конкурентами крайне выгодный контракт на издание нескольких новых журналов. Говорили, что немец едва не тронулся рассудком и, перебираясь из одной лечебницы в другую, все никак не мог пережить того, что он, сам большой подлец и пройдоха, попался, как мальчишка. Карина, до которой доходили разговоры о его плачевном положении и ее сучьем характере, только пожимала плечами. Она знала, выиграй этот Шульц, некому было бы судачить, большинство сотрудников были бы уволены и распущены на все четыре стороны. Однако, раздосадованная этим шушуканьем по углам, Карина однажды рано утром собрала всех в большом зале.

Вызывая сотрудников к себе по одному, она спрашивала, что для них привлекательнее– здоровая атмосфера на хорошо оплачиваемой работе или полная свобода высказываний с видом на улицу. Так или иначе, но все склонялись к первому. Когда после нескольких часов напряженного допроса, Карина убедилась, что все хотят работать, и никто не хочет революций, она встала, сообщила, что за слухи и сплетни будет увольнять без объяснений, нежно улыбнулась и объявила сегодняшний день выходным.

Больше никаких вопросов ни у кого не возникало. Шептаться в коридорах и курилках, конечно, не перестали, но ужас перед этой ведьмой держал всех в тонусе. От немецкого предпринимателя вестей больше не поступало. Инцидент был исчерпан. Один из новых журналов стал авторитетным изданием в области архитектуры и дизайна и прекрасно вписался в стратегические планы компании. Карина получила пару выгодных кредитов, купила большую квартиру с роскошным видом и позвала на должность ведущего фотографа Майю. А потом и Зиса.

Предложение сестры было заманчивым, и Майя, которая никогда не принимала помощи из личного кошелька Карины, вечно сидела без средств и подрабатывала случайными заказами, задумалась. Она была отличным фотографом, но на вольных хлебах и с ее характером много и регулярно зарабатывать не получалось. Деньги как таковые Майю не интересовали, ей самой не много было надо. Но для того, чтобы заниматься тем, чем ей хотелось, нужно было оплачивать и технику, и оптику, и студию, да и все ее съемные квартиры требовали средств…

Крохи практицизма подсказывали Майе, что предложение Карины выгодное и интересное во всех отношениях, но просто сказать «Спасибо, да!» она не могла. Майя делала вид, что свобода дороже счета в банке и вообще, это все не для нее, но когда Карине это надоело, и она удвоила сумму, Майя сдалась. У нее больше не осталось аргументов. Она через силу сказала: «Я согласна», почти месяц чувствовала себя вымогателем и не звонила сестре…

Майя залпом выпила свой бокал и с кислым видом уставилась в меню.

– Ну, не расстраивайся ты так, – попыталась подбодрить ее Карина.

Майя выразительно взглянула на сестру. Это было не расстройство. Это была катастрофа. Накануне, где-то там, в туманах савельевского озера она умудрилась потерять свои часы. Майя не страдала излишней рассеянностью, но порой у нее, как у любого человека, что-то пропадало. Иногда временно, иногда безвозвратно. Она не была привязана к вещам и никогда особенно не горевала о пропажах. Но эти часы, переделанные из старинного медальона, с ее именем, выгравированным на внутренней стороне крышки, были не просто дорогой безделушкой, они были предметом из ее прошлого.

Майя постоянно носила часики на запястье, спала в них, снимала, только когда отправлялась в душ или купаться, но была очень внимательна и успокаивалась, лишь застегнув ремешок на руке. Она не любовалась часами, не испытывала какого-то удовольствия от обладания ими. Они были ее привычкой, ее талисманом и, столкнувшись с этой потерей, Майя растерялась. Поиски в районе проклятого савельевского озера ничего не принесли. Это было так сокрушающее несправедливо, что она даже всплакнула, чего с ней никогда не случалось, и еще больше возненавидела эти места.

Теперь, сидя в ресторане, она все смотрела в меню, тщетно стараясь сосредоточиться и что-нибудь выбрать.

– Не знаешь, что взять? – спросила Карина. Майя покачала головой.

– Не знаю…

Она отложила меню и отвернулась к окну. За стеклом пробегали люди, проплывали автомобили и спешили по небу облака. Два лохматых бездомных барбоса львами сидели на газоне в тени большого дерева. Несмотря на помятые бока, вид у них был гордый и независимый. Внезапно один из них зевнул, раскрутив трубочку розового языка, и тут же завалился на бок, сраженный дремотой жаркого летнего дня. Майя отвлеклась от псов. Зуб ныл все сильнее. Она провела языком по припухшей десне. Вздохнула. Похоже, все-таки придется идти к врачу…

Карине уже принесли заказ и, изящно орудуя ножом и вилкой, она поедала салат, состоявший из полупрозрачных ломтиков экзотических фруктов, овощей и сбрызнутый бальзамической заправкой.

– Как Зис? – Карина отпила вина.

– Нормально, – Майя не любила обсуждать с сестрой своего напарника.

Зис был уверен в том, что Майе вообще не нужны собеседники, она терпеть не могла болтать с подружками, да их у нее и не было. Тем более у нее не было желания говорить о Зисе с Кариной. Как бы ни складывались их отношения, она считала Зиса частью своего мира, а пускать в свой мир сестру или еще кого-то она не собиралась.

Майя взглядом поманила официанта. Но не тут-то было. Он даже бровью не повел. Здесь недолюбливали Майю за неформальный вид и независимый нрав. Майя отвечала тем же, грубила и не оставляла чаевых. Карина заметила злобный огонь, вспыхнувший в глазах сестры.

– Федор, подойди, – позвала она официанта. Естественно, к ней он подскочил немедленно и изогнулся льстивой водорослью. «Подхалим поганый», – подумала Майя.

– Слушаю вас, – пропел он, обращаясь к Карине.

– Скажи ему, что я хочу кусок шоколадного пирога и еще воды, – с ненавистью глядя прямо в глаза официанту, сказала Майя. Карина усмехнулась.

– Федор, принеси воду и шоколадный десерт. Спасибо. Официант испарился, Майя презрительно проводила его взглядом.

– Что б ты упал за дверью!

Карина только брови подняла и закурила. Она любила Майю, но хорошо понимала, с кем имеет дело, поэтому вела себя с сестрой, как той хотелось – просто, жестко и быстро. Причины подспудной неприязни, которую всегда испытывала к ней Майя, были ей понятны. Это поначалу Карина злилась, не чувствуя никакого ответа на любовь и заботу, которыми она старалась окружить приемную сестру. Но со временем осознала, что, возможно, окажись она на месте Майи, ей тоже было бы сложно смириться с тем, что у кого-то было все – мать, отец, дом, детство, воспоминания, друзья, подружки, а у нее – ничего. Только пустой медальон на цепочке.

Родители Карины забрали девочку из савельевского интерната тусклым дождливым утром. История ее появления в приюте была туманна. Рассказывали, что причиной смерти ее семьи стала авария на дороге. Машины столкнулись, погибли все. Малышка чудом уцелела. Домработница Лиза, которая убиралась у них в доме и подрабатывала мытьем полов в савельевском интернате, прожужжала уши матери Карины, каждый день начиная с рассказов о странной девочке, которую недавно привезли в приют, которая почти не ест, не спит и все время молчит, глядя сквозь людей и стены. Неизвестно, какие цели преследовала Лизка, но однажды утром после бессонной ночи мать встала, собралась, взяла с собой Карину и вместе с ней отправилась в интернат.

Карина на всю жизнь запомнила тот день. Она, счастливый и довольный жизнью ребенок из обеспеченной и любящей семьи, как будто остекленела, попав в сырые и темные коридоры приюта. Тоской и печалью были пропитаны серые стены, и никакие деньги мира никогда не сделали бы это место счастливым.

Майя в перепачканном белом платье с поникшим красным бантом на груди тихо сидела одна в общей комнате на своей прибранной постели. В ее глазах была пустота и такая боль, что, мать Карины мгновенно приняла решение.

Вскоре, неожиданно быстро, словно по волшебству преодолев формальности и подписав все документы на удочерение, девочку забрали. Так у Карины появилась сестра.

– Как странно,– сказала Карина, рассматривая свой бокал. – Никогда не замечала, что в воде все отражается вверх ногами.

Майя покосилась в сторону большого стеклянного тюльпана на длинной ножке.

– Вода работает, как линза, – нехотя произнесла она, всем видом давая понять, что у нее сейчас нет никакой охоты вдаваться в тонкости фокусов изображения.

Некоторое время они обе молчали, наблюдая за тем, как в прозрачном отражении ехали колесами вверх автомобили и совсем близко к окну, вниз головой прошел какой-то мужчина в темном плаще.

– Чего хочет этот следователь? – спросила Майя. Карина пожала плечами и отодвинула бокал с перевернутой улицей в сторону.

– Я думаю, они просто опрашивают всех, с кем Меньшикова встречалась в последние дни.

– Опрашивают или допрашивают? – не успокаивалась Майя.

– Пока опрашивают. Не волнуйся, это ненадолго… Майя дернула плечом.

– Я не волнуюсь.

Подошел официант, поставил перед Майей огромную тарелку с шоколадным ломтем сдобы, разложил приборы, налил воды в стакан. Когда он, наконец, убрался, Карина заговорила.

– Нам нужна новая съемка. Мы не можем использовать материал с Меньшиковой.

Майя кивнула, понятное дело, конечно, не можем. Сестра достала из кармана визитку, протянула ее Майе. Та взглянула на нее и удивленно подняла брови.

– Антон Вольский… Твой бывший муж – кандидат на замену?

Карина усмехнулась.

– Нет, адрес на обратной стороне.

Майя перевернула визитку. Там было нацарапано:

«…переулок, дом 14, квартира 7. Зинаида. Варвара. Телефон…».

– Кто это? – спросила Майя, откладывая визитку и возвращаясь к своему десерту.

– Сложно сказать… Они недавно переехали в город, Зинаида, то ли жена какого-то архитектора, то ли сама художник, я не поняла, девочка – ее дочь. Марго их не знает, они сами нашли ее. Зинаида позвонила, сказала, ей посоветовали обратиться к Марго по поводу реставрации какой-то старинной клетки. Та сообщила, что давно этим не занимается, что она работает арт-директором в журнале, но может посмотреть и кого-нибудь посоветовать. Зинаида пригласила ее к себе. Марго приехала, была поражена квартирой, предложила сделать съемку для журнала. Зинаида оказалась не против, сказала, она тебя знает…

– Откуда? – проворчала Майя.

Карина не расслышала или сделала вид, что не слышит.

– …но предупредила, что должна посоветоваться с Варей. Если та будет против – ничего не выйдет.

– А сколько лет этой Варе?

– Лет шесть, семь.

Майя только подняла бровь. Она терпеть не могла детей, от мнения которых могло что-то зависеть. Теперь для того, чтобы получить разрешение на съемку, ей надо было прыгать козой по ковру, сюсюкать, унижаться и стараться понравиться. Карина с улыбкой наблюдала за ней.

– И, похоже, девочка немая, – добавила она.

Майя отложила вилку в сторону. Это было уже слишком.

– Что?!

– Встреться с ними, – невозмутимо продолжала Карина. – Марго говорит…

– «Марго, Марго…»– Майя забарабанила пальцами по столу. – Только и слышу: «Марго говорит, Марго советует!».

Сколько раз я просила эту сучку не посылать нас в Савельево? Так нет! Она как нарочно все съемки там устраивает. Теперь нашла какую-то немую на мою голову!

Она со злостью опять набросилась на сладкий пирог.

– Мало того, что я по ее милости потеряла свои часы, – Майя была несправедлива, но ей было все равно. – Теперь я должна общаться с какими-то маленькими девочками. Мое дело – снимать! Понимаешь? Делать фотографии. Я – фотограф, а не нянька.

Карина спокойно выслушала эту пламенную речь, жестом велела официанту подготовить счет и посмотрела на сестру.

– У тебя все лицо в шоколаде, – с трудом сдерживая улыбку, сказала она.

Майя еле сидела, отдуваясь под тяжестью стремительно уничтоженного десерта. На ее носу и щеках остались следы коричневой пудры.

– Сколько с меня? – просипела она.

Карина только махнула рукой. Взглянула в окно. Напротив на тротуаре она заметила высокого мужчину. Возможно, он поджидал кого-то, спокойно разглядывая спешащих мимо прохожих. Она присмотрелась. Странно, но на мгновение Карине показалось, что незнакомец как будто не смешивается с толпой, не вписывается ни в этот яркий летний день, ни в городской пейзаж, и даже солнечный свет, минуя его, скапливается позади в очень плотную тень. С другой стороны– вроде обычный человек.

Он стоял вполоборота, и Карина не могла как следует рассмотреть его лица, но он начал поворачиваться в ее сторону и она поймала себя на том, что ждет, когда, наконец, сможет увидеть его анфас. Она забыла о Майе, об обеде, об официанте и счете и, стиснув пальцы, почему-то с напряжением ждала этого момента. Еще немного, еще пара мгновений, вот, сейчас, сейчас…

Группа девушек-подростков, возникшая, словно из ниоткуда, встала между ней и мужчиной. Он исчез из виду, к столу подошел официант, положил счет. Карина отвернулась от окна и взялась за портмоне.

Майя, отдуваясь, искала деньги по карманам. Она не заметила никакого мужчины, только обратила внимание на то, что псы, до этого валявшиеся в траве, вдруг вскочили и, тревожно скуля и на кого-то оглядываясь, припустились наутек.

Когда со счетом было покончено, Карина выглянула в окно. За стеклом пробегали люди, проплывали автомобили и по небу спешили облака… Карина тряхнула головой, отгоняя неизвестно откуда набежавшую тревогу. Майя с удивлением посмотрела на сестру.

В кабинете Шоха

Распрощавшись с Кариной, она отправилась в участок. И вскоре, с повесткой в руках, уже шла унылыми коридорами унылого заведения в унылый кабинет следователя, некоего майора, с унылой фамилией Шох. Майя терпеть не могла подобные места – за облезлый линолеум на полах, за пыльные растения, рассованные по кашпо, за запах дешевого супа в коридорах, за вечную глупость, грубость и убожество. Все это Майя ненавидела так искренне, что даже не старалась скрывать своих чувств и с брезгливым выражением на лице приблизилась к нужной двери. На всякий случай она еще раз сверилась с бумажкой и, убедившись, что пришла по адресу, постучала. Стучала Майя во все двери всегда громко и уверенно. От этого часто оттуда ей отвечали, как сейчас. Мужской голос недовольно проворчал: «Войдите» – и Майя шагнула внутрь.

Кабинет следователя Шоха был так же убог, как все в этом здании. Желтый стол, пара стульев с оббитыми ножками, сиротливая полка, заполненная пыльными, явно никому не нужными папками, дешевая металлическая лампа и чудовищный шкаф из ДСП. Но Майя почти не обратила внимания на все это. Она глаз не могла отвести от окна, заставленного разнообразными комнатными растениями. На нем все сияло чистотой и свежестью. Казалось, в этом унылом помещении кто-то по ошибке установил изумрудный витраж, пропускавший сказочный свет из какого-то другого, более совершенного, чем наш, мира.

Майя неожиданно для самой себя улыбнулась. Она присмотрелась – у окна сидел толстый мужчина в линялой форме. Поставив перед собой небольшой горшок с бледно-зеленым ростком, он аккуратно поливал его из бутылки водки.

– Надо же, – вырвалось у Майи. – А это что, способствует?

– Еще как способствует, – с нежностью пробормотал хозяин кабинета, заботливо подливая водочку под тонкие стебли, и еще пальцем подпихивая комочки земли, словно скармливая их прожорливому растеньицу.

«Надо же, может, нормальный человек?» – подумала Майя. Она даже успела проникнуться к нему мимолетной симпатией, но как только следователь отставил бутылку, отодвинул горшок и уставился на нее такими же вылинявшими, как его форма, глазами, от зарождавшихся теплых чувств не осталось и следа. Глядя на это широкое и лоснящееся лицо, Майя еще раз выругалась про себя и все с тем же брезгливым видом, с каким шла по коридору, уселась на стул. Следователь тоже насупился, похоже, он совсем не рад был видеть в своем кабинете это чудо со стрижкой под мальчика, в драной майке и с недовольным выражением на лице.

Уже спустя несколько минут Майя ненавидела весь свет и особенно следователя Шоха. Уставившись в потолок, она болтала ногой и нехотя отвечала на его дурацкие вопросы.

– …после столкновения автомобиль перевернулся. Я выжила случайно. Потом…

– Странно, – перебил ее Шох, заглядывая то Майе в глаза, то в документы. – Странно. Такая драма, вся семья погибла. А вы так рассказываете об этом…

– Как? – вопрос Майи прозвучал, как удар молотка по гвоздю.

– Ну, не знаю, – Шох почесал нос. – Спокойно.

– А я что, по-вашему, должна рыдать тут у вас на столе? – Майя без всякого выражения смотрела на него, но Шоху от этого взгляда хотелось бежать куда подальше. – Не знаю, должна я об этом говорить или нет, но, так, для удовлетворения вашего любопытства – я ничего не помню о том, что было до аварии. И саму аварию не помню. Поэтому ничего не чувствую. Мне обо всем рассказали позже. Сначала в интернате. Потом в приемной семье. Родители Карины Платовой удочерили меня. Она стала мне сестрой…

– Это в какой же интернат вас определили? – вдруг перебил ее Шох, зашуршав своими бумажками.

Майя не успела ответить.

– А-а, да-да, понятно, – протянул Шох. – Говорят, он был построен на пожертвования какой-то сумасшедшей старухи из Савельево.

Майя пожала плечами. В том интернате она пробыла недолго, помнила его смутно и не имела ни малейшего представления о том, кто и при каких обстоятельствах его строил. Следователь, откинувшись на стуле и скрестив руки на животе, изобразил крайнюю степень сосредоточенности, озабоченности и недюжинной работы мысли на лице.

– А этот ваш партнер, Зис. Странное имя… С ним вы как познакомились? – наконец придумал он свой очередной глупый вопрос.

Майя уставилась в потолок и вновь задергала ногой.

– С Зиновием меня познакомила Карина. Она стала издателем, собирала команду, ей были нужны хорошие фотографы. Она наняла нас обоих. Мы стали работать в паре. Вот и все.

– И что, теперь вы неразлучны, как Маша и Даша? Майя перевела взгляд с потолка на переносицу следователя.

Тот невольно потер это место.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, жизнь, вашу и этого… Зиновия.

– Жизнь у нас у каждого своя, товарищ майор. И мы не любовники, если вас это интересует.

– А говорят…

Если бы Шох знал, как мысленно его сейчас разделывала на мелкие кровоточащие кусочки эта хрупкая девушка с чуть хрипловатым голоском…

– Товарищ следователь,– негромко и четко произнесла Майя. – Насколько мне известно, в расследовании вот это ваше «говорят» к делу не подшивается. Кроме того, я не понимаю, какое отношение к смерти Меньшиковой имеет моя личная жизнь и жизнь Зиновия?

Шох вспылил и неуклюже хлопнул ладонью по столу.

– А вас это не касается! Ваше дело отвечать на вопросы. Вы приходите в дом, снимаете там чего-то, а потом хозяйку находят мертвой.

Майя так посмотрела на следователя, что у него зачесалось сразу в нескольких местах. Он уперся животом в край стола.

– Так, давайте сюда ваш пропуск. Но хочу вас предупредить: дело только началось, а вы и ваш… коллега в центре нашего внимания. Просьба из города без предупреждения не выезжать и, по мере возможностей, способствовать продвижению следствия. Все.

Он перекинул Майе через стол подписанную какой-то закорючкой бумажку и демонстративно начал громыхать ящиками стола в поисках чего-то очень важного и нужного. Майя, не говоря ни слова, встала, забрала пропуск, направилась было к двери, но на пороге обернулась.

– Скажите, – пересилив себя, спросила она следователя. – А почему вы думаете, что Меньшикову убили? Ведь никаких признаков насилия, взлома. Даже не украли ничего.

– А вы откуда знаете?

– Ну, как же, в газетах писали…

Шох даже не пытался скрыть своего мелочного мстительного ликования.

– Так вот, моя дорогая, то, что «газеты писали», в расследовании к делу не подшивают.

Майя молча подождала, пока схлынет эта дешевая эйфория. Если бы она не была так враждебно настроена, то увидела бы, что перед ней довольно безобидный, безынициативный и бестолковый тип. Всю жизнь Шох тщетно ловил ловких карманников и вечно получал от начальства только выговоры и совершенно бесперспективные дела. Он не делал карьеры, не мог найти себе жены, жил с матерью и с некоторых пор был привязан только к своим многочисленным растениям. Дачи у него не было, огорода развести он не мог, а крестьянская душа изо всех сил тянулась к земле, пусть даже расфасованной по глиняным горшкам. Так Шох, в перерывах между столкновениями с суровой и извращенной реальностью, которую для него представляли многочисленные воры, убийцы, насильники, мошенники и проститутки, занимался садоводчеством и весьма преуспел в этом, обнаружив таланты, и сотой части которых он не проявил в деле поимки преступников и злодеев.

Но Майя еще не научилась разбираться в сути вещей и явлений. Она видела только то, что видела, – чужого, неопрятного и малопривлекательного человека, на которого она потратила время. И хотела услышать ответ на свой вопрос. Непродолжительный молчаливый поединок быстро закончился. Шох скорчился под стальным взглядом этой девчонки. Он мечтал, чтобы она поскорее ушла, поэтому помялся и неохотно проворчал:

– Да непонятно, что там произошло. Он покрутил в руках горшок.

– Напугал ее кто-то до смерти. Кто-то или что-то. Сердце и не выдержало.

Майя кивнула Шоху на прощание и вышла из комнаты. Тот мрачно посмотрел в сторону двери, дождался, пока шаги затихнут в конце коридора, и опять достал бутылку водки. Внутри нее была обычная вода, он набрал немного жидкости в рот и, как опытная прачка белье, опрыскал свое растение. Оно благодарно затрясло листьями.

– Пей, пей, мой маленький, – заворковал над ним Шох.

Отцу Исидору, духовному наставнику деревни Савельево, накануне приснился странный сон. Он, как человек истинно верующий, к снам относился с подозрением, божьего промысла в них не замечал, а какие-то знаки и намеки считал ересью и предрассудками. Каждое утро святой отец, едва проснувшись, немедленно осенял себя спасительным крестом, не давая запутавшейся в волосах и мыслях паутине снов проскользнуть в сущий мир и смутить его своими бесплотными образами и видениями. Возможно, даже если бы Господь Бог посетил однажды Исидора во сне и явил чудо или изрек истину, наутро священник поспешил бы к заутрене, на всякий случай гнать нечистого и защититься от искушения прелестью. Сон, по его твердому убеждению, был прекрасно освоенным путем, ходом, туннелем, по которому нечистая сила шныряла из своих гниющих углов в святые души, творила зло и обезоруживала даже самых сильных воинов любви, добра и света.

Священник сидел, свесив ноги с кровати, и никак не мог собраться с мыслями. Вроде ничего особенного не было в том сне, только несколько совершенно незнакомых ему людей. Исидору, регулярно служившему в своей церкви и в будни, и по праздникам, не часто удавалось увидеть чужаков. Приход отощал, ряды прозрачных старушек постепенно таяли, верующие с татуировками на пальцах заходили редко, то поставить свечку за успех, то за упокой. Заезжих в деревне было мало, а все строители здесь были жгучими, южными и нехристями. Исидор их не любил, но терпел. Попытался было крестить одного, но чернобровый маляр со страху вдруг так запил, что святой отец плюнул и оставил это дело.

Те, кто привиделся ему сегодня ночью, были совершеннейшими незнакомцами. Они словно свечи стояли в тонких слоях расползающегося по огромному полю тумана. Казалось, можно было различить их лица, но туман наплывал, стоило Исидору приблизиться и всмотреться в ускользающие черты. И место было таким тоскливым и пустым. Серый воздух, мертвый край… Священник прямо затосковал в этом сне.

Сейчас, потирая голову и щуря глаза в лучах яркого утреннего солнца, Исидор думал: ничего особенного ведь не приснилось, отчего же такой тревогой и тоской свело его душу? Он вспомнил о крестном знамении и осенил себя не раз, но что-то все равно было не так. Чье-то присутствие в этом сне беспокоило его. Но чье? Святой отец не знал…

В тот вечер, Майя осталась дома. Она купила красного вина, кусок хорошего сыра, виноград и новый фильм. Поставила машину внизу под домом и поднялась к себе.

Прошло несколько дней после ее переезда, и теперь она знала, что за соседней дверью обитала пожилая вредная женщина по имени Раиса Осиповна, со своими кошками, вечными сплетнями и приметами, в которые она верила сама и пыталась уверить в них всех соседей, включая вновь прибывшую Майю. Но та была совершенно равнодушна и к бабе с пустым ведром, и к лестнице электрика, прислоненной к стене, вечно не знала, что там нового у Семеновых с третьего этажа и чем кончился общий скандал жильцов в пятницу. И терпеть не могла кошек.

Новую соседку Раиса Семеновна невзлюбила сразу, а когда поняла, что та не только внешне, но и внутренне не соответствует ее представлениям о прекрасной молодой девушке, отношения сделались одновременно прохладными и взрывоопасными. Теперь, выходя из лифта и замечая немедленно перекрывающую глазок привычную любопытную тень, Майя начинала улыбаться, кланяться и махать ручкой. За дверью бесились от такой наглости, но выдавать себя упрямо не хотели.

Майя вошла в квартиру. Сделала несколько шагов по полутемному коридору и едва не упала, за что-то зацепившись. Несколько коробок с неразобранным барахлом громоздились в проходе, перегораживая путь. Хотя кое-какой порядок Майе все-таки удалось навести – зеркало в своем целлофановом коконе переехало в новую спальню, телевизор она приткнула на стопку журналов и альбомов по фотографии, а кофеварка и несколько разнокалиберных чашек расположились на подоконнике. Кровать Майя развернула так, чтобы лёжа можно было смотреть на экран и дальше, за окно, на реку и зеленые холмы большого парка.

«Интересно, – подумала Майя, – проживу ли я здесь до осени?» Ей хотелось задержаться в этой квартире и посмотреть, как изменится пейзаж за окном под холодными дождями и первым снегом.

Она свалила покупки на пол и удалилась в ванну. Предстоял отличный вечер с вином, сыром и последним фильмом модного молодого режиссера.

Но, стоя под струями воды, Майя все возвращалась к мыслям о потерянных часах. У нее были свои счеты со временем. Она занялась фотографией в тот день, когда поняла, что любой снимок – это всегда картинка из прошлого. Майя считала, что сегодняшний день враждебен вчерашнему. Срезанные цветы вянут, вещи приходят в негодность, люди стареют и умирают, навеки успокаиваясь в минувшем. Майя часто ловила себя на том, что ее собственное движение вперед, в будущее, было машинальным и вынужденным, как вынуждено вращение планеты вокруг солнца, и что в настоящем, таком уютном и привычном для всех, она чувствует себя гостьей.

То, что пустоту внутри ее медальона заполнил часовой механизм, казалось ей занятной метафорой. В этой вещице ее потерянные воспоминания о прошлом соединились с настроениями настоящего, а бесконечный бег стрелок по кругу увлекал за собой в будущее.

Обнаружив пропажу, Майя не просто расстроилась. Какое-то нехорошее предчувствие впервые потревожило ее, словно гигантский невидимый мотылек, предвестник беды, пролетел совсем рядом и коснулся крылом щеки. Хотя, может быть, она просто приняла все слишком близко к сердцу…

Выбравшись из ванны, Майя намотала на голову полотенце, прихватила бокал и бутылку, сложила в большую тарелку сыр и фрукты, включила телевизор и забралась в старое и потертое кожаное кресло. Кресло было местным, но оно так понравилось Майе, что она не потребовала, как обычно, чтобы его выкинули из квартиры в числе прочих чужих вещей.

Она посмотрела новости, но в мире было так спокойно, что ведущему приходилось рассказывать о новой породе петухов, выведенной на Галапагосских островах. Майя пощелкала каналы, не нашла ничего интересного и включила фильм. Она пила терпкое вино и смотрела на экран. Фильм оказался плохим. Медленный, вязкий, скучный, с заумными разговорами о боге, дьяволе и смысле жизни. В глубине квартиры зазвонил телефон, но Майя не обратила на это внимания. Ее мысли блуждали вокруг часиков, разговора со следователем, обеда с сестрой, этих странных смертей…

Внезапно раздался щелчок и во всей квартире погас свет. Изображение в телевизоре вспыхнуло и свернулось в радужную точку. Холодильник издал глухой утробный звук и тоже затих. Майя так и осталась сидеть в темноте в кресле с бокалом вина.

– Черт, неужели пробки… – пробормотала она.

Майя потянулась поставить бокал на пол, но не удержала его, он упал, покатился, и вино пролилось.

– Черт! Черт! – выругалась она.

Майя нащупала в кармане зажигалку, достала, щелкнула ею. В жалком, слабо мерцающем желтом свете проступили черты обстановки. Майя оглянулась. Это была не ее квартира. Какие-то темные углы, картины в бронзовых рамах, большая пустая птичья клетка, широкие проходы, тяжелые занавеси, мраморный бюст в углу…

Майя стояла в нерешительности, не зная, куда ступить и что сделать. Она еще не испугалась, только испытывала искреннее недоумение от того, что видела. Не выпуская из рук зажигалки, она шагнула к стене, протянула руку и дотронулась до ее шершавой поверхности.

И тут глухой взрыв ударил в основание дома, мощная волна протянулась по всем перекрытиям, стены прорвались трещинами и из них вырвались султаны пыли. Майя отступила, прикрыла лицо рукой, закашлялась…

…и проснулась. Тихо работал телевизор, за окном было уже совсем темно. Ее сигарета догорела почти до фильтра, от нее поднимался дымок, которым она поперхнулась. Майя выругалась, встала, затушила окурок в пепельнице, подняла с пола упавший бокал и вышла из комнаты. Она не заметила пару тонких и быстрых трещин, разлетевшихся в разные стороны по светлой стене…

Братья Зорькины поношенными пиджаками висели на стульях. Алкогольный марафон по случаю дня рождения старшего брата затянулся. Накануне, оставшись вдвоем, они решили поставить жирную точку в череде непрекращающихся ежевечерних попоек и налили «по последней». До самого утра они не могли остановиться, сопровождая возлияния разговором по душам и о самом главном. Главное ускользало от них, не поддавалось пониманию, а дешевая водка, смешавшись под утро с каким-то другим не менее дешевым пойлом, довела до умственного коллапса и физического изнеможения.

Сейчас братья из последних сил с ненавистью смотрели на Зиса. Живой и здоровый он стоял перед ними, что-то говорил и задавал вопросы. Братья пошевелиться не могли, не то чтобы вникнуть в суть проблемы, обрисованной коллегой. Они бессмысленно таращились на него и облизывали пересохшие губы.

– Пленки чистые, – то удаляясь, то приближаясь доносился до них голос Зиса. – Я проверял. Идеальные. Ни пятен, ни затемнений, ни засветки. Почему такая хрень вылезает на снимках?

Братья слабо застонали.

– Это… – подал, наконец, голос младший. – А может, все-таки, показалось? Я с Майей говорил, она вроде тоже так думает…

Зис нервно прошелся по комнате. Нашли кого спрашивать, алкоголики.

– Не показалось, – холодно отрезал он.

Опять со стульев понеслись тихие и жалобные стоны.

– Понимаешь, – еще раз собрался с силами младший Зорькин. – Если пленки чистые, то или вам мерещится, или это и правда чертовщина какая-то…

Он посмотрел в сторону брата, ища поддержки, но тот был плотнее, пил все эти дни больше и сейчас мог только двигать в разные стороны глазам. Однако даже это ничтожное движение причиняло ему нешуточные страдания. Зис с равнодушием трезвого человека наблюдал за их муками.

– А не могло что-то произойти при печати?– в который раз пытал он полубесчувственные тела.

– Что? – простонал младший. – Что? Ты ведь даже показать не можешь, что у вас там вылезло…

Зис помрачнел. Это было так – странные следы, появившиеся на снимках, накануне бесследно исчезли. Майя торжествовала, а он окончательно убедился в том, что дело нечисто.

– Откуда мы знаем, – продолжал ныть Зорькин. – Может, пока мы тут… отмечали, вы там совсем чокнулись?

Под взглядом Зиса он вздохнул и мелко-мелко перебирая ногами, покатился на стуле на колесиках в сторону разложенных на столе фотографий. Добравшись до места, Зорькин свесил голову набок и одним глазом, как попутай, уставился на них. Снимки, как снимки. Хорошие, как всегда.

И тут он увидел… Светлые, полупрозрачные контуры человеческих ладоней. Ладони давили изнутри на глянцевую поверхность фотографии, словно стремились прорвать ее, просунуться на эту сторону и схватить его за горло… Сморгнув, сглотнув и что-то прохрипев, Зорькин повалился на пол вместе со стулом.

Когда обеспокоенный Зис подошел к нему, тот уже был без памяти.

– Вот пьянь, – проворчал Зис, прислоняя поверженное тело к стене.

Большая коробка мешала ему, и он отодвинул ее в сторону. Это были часы с кукушкой. Их подарок старшему Зорькину. Зис посмотрел на него. Тот отключился еще раньше и мощно храпел, распространяя вокруг себя ядовитое облако непереваренного алкоголя. Зис покачал головой, глядя на эти руины, сложил снимки в конверт и направился к выходу.

– Алкаши чертовы, – проворчал он. – Молитесь, чтобы Карина не узнала, как вы тут вкалываете по ночам…

Он вышел от братьев и направился к своей машине. И без этих фотографий настроение у Зиса было так себе. Накануне он получил очередное письмо от матери. Она на этот раз была ближе обычного. Писала, что на островах жарко, вкусная рыба и все очень медленно. Спрашивала, не навестит ли он ее. Зис только пожал плечами.

Когда несколько лет назад они случайно столкнулись в аэропорту, мать едва узнала его. После этого, осознав весь ужас положения, она решила спасать отношения с единственным сыном и три года подряд прилетала к нему на его день рождения. В этом была особенная ирония, поскольку именно в этот день Зис никогда никого не хотел видеть и считал, что лучший способ отметить праздник – проспать крепким сном с утра и до глубокой ночи. Единственным человеком, который его понимал, была Майя…

У нее тоже были какие-то странные счеты с этим днем. Получив однажды новенький заграничный паспорт, Майя открыла его и с удивлением уставилась на дату своего рождения. Она выглядела как 71 число 34 месяца. Ошибку можно было бы списать на невнимательность паспортистки, но до какой же степени надо было влюбиться или расстроиться, чтобы написать такое? Как всегда, все это было не ко времени, Майе надо было срочно уезжать в какую-то командировку, так что Карина обзвонила знакомых чиновников и заставила их, не вникая в суть проблемы, быстро выправить документ.

Никто не знал, что «выправить» означало лишь исправить одну ошибку на другую. Это произошло много лет назад. В интернате, куда привезли Майю, заполняя очередной формуляр, осоловевшая от хлопот и непрекращающегося детского крика заведующая сначала перепутала отчество с фамилией и записала вновь прибывшую как Андрееву, а потом вместо даты Майиного рождения машинально вывела день смерти своей матери. Посмотрев на получившиеся имя и число, она разрыдалась, сунула бумажку в общую кучу и сделала все, чтобы побыстрее распрощаться со странной, все время молчавшей девочкой.

Эта неразбериха спустя некоторое время сыграла свою роковую роль – все попытки узнать хоть что-то о семье Майи ни к чему не привели. Это было странно, и сначала только умножило ее печаль, а позже стало причиной вызывающего равнодушия и наплевательства к вопросу собственного происхождения.

Точно так же безразлична Майя была и к своему дню рождения, терпеть не могла отмечать его, однако о чужих праздниках она помнила и в первый год их знакомства притащила Зису в подарок линзу для фотоаппарата, завернутую в кусок синей, уже однажды использованной подарочной бумаги.

Когда Майя поняла, что Зису с таким же успехом можно было бы преподнести бумагу и без линзы, обрадовалась и однажды за компанию даже проспала с ним весь его праздник. На соседнем диване. Для Зиса изменение географии ее сна могло бы стать лучшим подарком, но он опасался трогать Майю. Он желал близости с ней с первого дня их знакомства. Но все оказалось не так просто.

Сам Зис не был отшельником, но и к постоянным и прочным связям не стремился. У него были женщины, которым удавалось расширить границы отношений и распространить их за пределы спальни. Однако, как только в его квартире появлялся запах свежеприготовленного ужина, Зису немедленно поступало предложение с каким-нибудь выгодным и интересным проектом и, прихватив свои штативы и объективы, он уносился на другой конец света. Подруги провожали самолет, но Зис так планировал поездки, что встречать его уже никто не приходил.

Порой он сам бывал не прочь приятно провести вечер. Время от времени в него кто-то не на шутку влюблялся, или он сам бывал кем-нибудь увлечен, и только Майя, который год словно из-за стекла смотрела на него своими шоколадными глазами, распаляя воображение и одновременно остужая пыл.

Как-то раз они договорились вечером встретиться в баре. Зис ждал ее у стойки. В помещении было шумно и накурено, посетители, измотанные трудовой неделей, искали отдохновения на дне стакана и в глазах случайных или верных подруг.

Зис заметил их, как только они вошли в зал. Руки блондина лежали на ее талии, она шла, время от времени останавливалась и, якобы не в силах сдержать себя, прижималась к своему спутнику всем телом. Зис видел, что рослый кучерявый викинг уже сошел с ума, в его голубых глазах полыхала страсть, руки не знали покою, а губы, похоже, пересыхали без ее поцелуев. И он тянул ее к себе вновь и вновь, желая, если не насытиться, то хотя бы напиться.

Странно, но в тот момент Зисом овладело спокойствие. Он сам от себя не ожидал такого единственно правильного настроя. Нет, он не увлек отчаянно строившую ему глазки красотку с платиновыми кудрями, не принялся крошить стойку и даже не налег на выпивку. Он смотрел на весь этот спектакль, который она устроила, на ее тело в чужих, не менее сильных, чем его, руках, и понимал, что их игра будет долгой.

Зис вскоре ушел из бара. Он был уверен в том, что едва за ним захлопнется дверь, блондин и весь его пыл будут отставлены за ненадобностью. Зис переживал только за то, чтобы неудовлетворенная страсть случайного поклонника не обернулась вполне объяснимым бешенством. Но тут уж делать было нечего. Она рисковала, он волновался за нее. Это была игра, и за такой прикуп обоим приходилось расплачиваться бессонной ночью.

Утром Майя, как ни в чем не бывало, заявилась на съемку. Когда она прошла совсем близко от него, Зис украдкой вдохнул ее запах – аромат свежей постели, апельсинового мыла и молотого кофе. Никакого викинга. Никакой страсти. Зис выдохнул. Когда в конце съемки эта сучка, между прочим, поинтересовалась, что это у него с руками, он только пожал плечами. Хорошо, что она не видела стен в его квартире. Костяшки кистей он искусно заклеил пластырями. Стены же были окровавлены не на шутку.

Но как бы ни складывались, вернее, именно не складывались их отношения, ближе человека, чем Майя, у него не было. Зис подозревал, что не без ее участия мать прекратила свои мучительные театрализованные приезды с массой совершенно нелепых и ненужных подарков, с шампанским и выстрелами конфетти на пороге. Теперь раз в год международная почта передавала ему все это завернутым, упакованным и снабженным сопроводительным письмом. Мать и ее новый муж, оба переводчики, на двоих знали языков 15 и жили, скитаясь по всему свету. Отец Зиса после развода и разъезда остался в городе, но не позвонил ему ни разу. Зис слышал, что он тоже обзавелся новой семьей, женой и двумя сопливыми ребятишками.

Порой, стоя в автомобильной пробке, Зис думал, как было бы странно, если бы вон в той машине за тонированными стеклами оказался его отец. Зис не был привязан к нему и не переживал случившуюся разлуку, но мысль о том, что в огромном городе два родных человека могут пройти в двух шагах друг от друга и никогда не узнать об этом, казалась ему забавной.

Майя в гостях у Зинаиды и Вари

Это была великолепная просторная гостиная. Окна здесь держали плотно зашторенными, под потолком в собственном неярком свете мерцала большая люстра, так что о времени суток быстро забывалось. Майя, баюкая свою уже довольно заметно распухшую щеку, сидела в удобном и уютном кресле, осматривалась и ждала. Даже ей, повидавшей десятки самых разных жилищ, было сложно определить происхождение хозяев этого дома. В обстановке она не видела ни признаков изобретательно прикрытой бедности, ни примет сознательно замаскированного богатства.

Она впервые с уважением подумала о Марго. Этот дом был настоящей находкой. Предметов в комнате было мало, они были бесценны, но не кричали об этом. Здесь не было ничего нарочитого, якобы случайного и небрежного, но на самом деле тщательно устроенного и продуманного. Обивка кресла была старой, а не состаренной, ножки стола действительно когда-то проел жучок, а не сверло мастера, напольным часам у стены было по меньшей мере лет сто. Невидимые глазу шестеренки поскрипывали в глубине механизма, и стрелки медленно продвигались по перламутровой глади циферблата.

Слева у окна под покрывалом стоял какой-то высокий предмет. Майя поднялась, подошла и дотронулась до расшитой поверхности ткани. Внезапно та с шорохом осыпалась к ее ногам. Под ней оказалась большая клетка, ее прутья были выкованы в форме переплетающихся растений и напоминали чудесный сад. Майя заглянула внутрь и вздрогнула – оттуда, словно из страшной сказки, на нее внимательно смотрела антрацитовыми глазами крупная черная птица. Внезапно одним движением крыла она переместилась на перекладину и, не отрывая взгляда от Майи, резко провела клювом по прутьям. Майя отступила. Еще раз сильный клюв ударил по металлическим струнам. И вдруг птица наклонила голову и искаженным страшным человеческим голосом прокричала:

– Морта-а-а! Морта-а!…

Громко хлопнула дверь. Майя обернулась. На пороге стояла женщина средних лет, одетая в глухое серое платье. Полными слез глазами она смотрела на Майю.

«Майя, Майя, девочка моя…»– прошептала она.

…громко хлопнула дверь. Майя обернулась. На пороге стояла женщина средних лет, одетая в глухое серое платье. «Дежавю…» – подумала Майя.

– Здравствуйте, – женщина подошла и протянула руку. – Я Зинаида. Приятно познакомиться. Пойдемте, я проведу вас к Варваре.

– Здравствуйте, – Майя пожала узкую и холодную ладонь и кивнула в сторону клетки. – Кто это?

Женщина нагнулась, чтобы поднять соскользнувшее покрывало. Но она не стала накрывать им клетку, а сложила и положила рядом.

– Это Морта, ворон, подарок одного… близкого человека.

– Говорящий, – Майя уже почти успокоилась, наблюдая за плавными движениями женщины. – Так напугал меня.

– Да, в этом он мастер, – Зинаида направилась к дверям. – Пойдемте, Майя.

Майя, оглядываясь на клетку, пошла за ней. Когда комната опустела, птица, изогнув голову, ловко открыла клювом дверцу, вылетела в нее и, описав дугу под потолком, опустилась на спинку кресла, в котором недавно сидела Майя.

– Май-йя! Май-йя! Морта! – вдруг надсадно прокричала птица.

Майя и Зинаида шли по длинному коридору. На мгновение у Майи вновь возникло странное чувство. Ей показалось, что если она толкнет вот эту дверь, то окажется в комнате, в которой всегда жарко натоплено и много цветов. В большом кресле из темной кожи можно устроиться с ногами, и у левого подлокотника в форме тигриной лапы откололся один клык. Но сюда почти всегда нельзя, взрослые делают страшные глаза и не пускают…

Майя очнулась и едва не налетела на остановившуюся Зинаиду.

– Осторожно, ступени, – предупредила та.

Скорее, это был уступ, переводивший квартиру на другой уровень. Здесь было более тусклое освещение и стены были выкрашены в темно-синий цвет. В конце коридора виднелась небольшая площадка с тремя дверями. К ним они и приближались.

– Я слышала, вы до этого жили где-то в других краях? – спросила Майя.

Зинаида спокойно смотрела не нее.

– Зуб разболелся? – поинтересовалась она у Майи так, словно та ее ни о чем не спрашивала.

Майя даже засомневалась, может, она только подумала спросить, но так ничего и не произнесла вслух? Она дотронулась до щеки.

– Да вот, всю неделю ныл, а теперь щеку раздуло.

– Могу вам посоветовать одного врача. Он не зубы лечит – жизнь спасает. Варя однажды была у него.

– Да нет, не надо. Надеюсь, само пройдет, – с надеждой произнесла Майя.

– Я все-таки напишу вам телефон и адрес.

Они дошли до конца коридора, и Зинаида взялась за ручку двери.

– Не рассчитывайте на меня, – внезапно сказала она. – Здесь все решает Варвара. И я должна предупредить, не удивляйтесь, но вам предстоит необычный разговор.

– Да, я понимаю. Она же немая.

Зинаида хотела что-то сказать, но передумала. Она продолжила.

– Вы будете задавать вопросы, она– писать вам ответы. Обычно никаких проблем не возникает. Но не расстраивайтесь, если ничего не получится.

– В смысле? – поинтересовалась Майя. Настроение у нее стремительно портилось.

– Варя странный ребенок. Иногда я сама не понимаю, что происходит у нее в голове. Вы можете ей не понравиться, и она начнет чудить. В любом случае, старайтесь вести себя невозмутимо.

Майя чувствовала, как в ней начинает закипать кровь. Она и так безо всякого энтузиазма отнеслась к перспективе выпрашивать разрешение на съемку у какой-то немой малолетки, а тут еще оказывается, малолетка с придурью…

– Послушайте, Зинаида… – начала, было, Майя. Но та уже нажала на ручку двери.

– Да,– она на секунду задержалась.– И девочка– не немая. Она просто не разговаривает. Ну, удачи вам.

Зинаида распахнула дверь, пропустила свою гостью вперед и исчезла. Майя шагнула в небольшую полутемную комнату. Из-за небольших размеров помещения, потолок казался особенно высоким. Майя присмотрелась. Постепенно ее глаза привыкли к полумраку, и она поняла, что здесь все заставлено растениями. Их было очень много, они стояли везде – на полу, на подставках, на полках, свешивались со стен, тянулись вдоль окна. Совсем недавно она где-то видела нечто похожее, только не могла вспомнить, где… Дневной свет с трудом пробивался через эти толстолистые зеленые заросли, и казалось, что комната погрузилась на дно глубокого озера. Майя невольно провела рукой в воздухе, проверяя его плотность.

Вдруг она заметила красивую куклу, сидящую в густых зарослях. Нежно-розовое личико обрамляли белокурые спиралевидные локоны, пухлый рот сложился в ярко-красную вишенку, глаза смотрели в одну точку. В руке у куклы был мел, в ногах стояла грифельная доска. «Неплохо», – подумала Майя, и шагнула вперед. Внезапно глаза куклы дернулись, и она уставилась на Майю.

Некоторое время они разглядывали друг друга, затем хозяйка жестом пригласила Майю присесть. Та проследила в направлении руки – в зарослях кустов стоял трехногий табурет. Майя приблизилась и села, с удивлением разглядывая куклу наследника Тутти. По всей видимости, это и была та самая Варвара. Ничего подобного Майя не ожидала увидеть. Напротив нее сидел великолепный экземпляр, дорогая игрушка, разговаривать с которой было совершенно нелепо. Майя помолчала. Но и молчать – тоже.

– Здрасте, – ее голос прозвучал неестественно. Она перевела дыхание и прокашлялась.

– Здравствуй… те, Варвара, – начала Майя еще раз. – Я рада, что смогла с вами встретиться…

Не тут-то было, кукла вновь жестом прервала Майю, и не было никакого сомнения в том, что это движение руки освобождало Майю от вежливых блужданий вокруг да около и призывало сразу перейти к главному. Майя и сама была не против.

– Хорошо. Варвара, меня зовут Майя, я фотограф, работаю в журнале. Мы ищем интересные дома, фотографируем их и делаем большие истории о них и их хозяевах. Ваша квартира очень необычная и ни на что не похожая. Мы бы хотели снять ее и сделать портреты – ваш и вашей… вашей… Зинаиды, – почему-то произнесла она.

Кукла молча смотрела на Майю. Внезапно той показалось, что этот взгляд был вовсе не бесстрастным. Напротив, ее очень внимательно осматривали с головы до ног, не упуская ни малейшей детали, не церемонясь и не смущаясь. Майя сжала кулаки – что она себе позволяет! Но уже в следующее мгновение в полумраке комнаты влажная поверхность глаз девочки мерцала равнодушным стеклянным блеском. Она смотрела на Майю и не видела ее. Та прокашлялась и продолжила, не понимая, зачем она все это говорит и что вообще здесь делает.

– Я работаю со своим другом. Он очень симпатичный. Любит… – она хотела сказать «детей», но, взглянув в пустые глаза, передумала. – Любит свою работу. Я уверена, получатся красивые фотографии. Мы обязательно оставим их вам на память.

Молчание. Молчание. Молчание в ответ.

– А сейчас… – Майя мучительно соображала, что еще сказать. – У меня к вам есть несколько вопросов. Могу я их задать?

Кукла неожиданно кивнула, выражая свое согласие, и поплотнее сжала мел в негнущихся пальцах. На самом деле Майе не о чем было ее спрашивать. Она прочистила горло.

– Скажите мне, сколько здесь комнат?

Мел заскрипел по черной поверхности доски. По мере появления новых цифр глаза Майи расширялись все больше и больше.

– Это шутка?

На доске образовалось лишенное всякого смысла многозначное число. Кукла по имени Варя невозмутимо смотрела на нее.

– Хорошо, вы покажете мне свою комнату? – Майя не собиралась так просто сдаваться.

Та опять сжала пухлыми пальчиками кусочек мела и нарисовала ниже под цифрами какую-то монограмму, больше похожую на фигу. Майя начала терять терпение. Она понимала, что спрашивает все не то и не так надо вести себя с этой девочкой, но у нее с самого начала не лежала душа ко всей затее. И нечего было смотреть на нее такими странными стеклянными глазами…

– А вам самой нравится эта квартира? У вас есть любимые ме…

Майя не успела договорить – Варвара сжала мел с такой силой, что он разлетелся в пыль. Она явно была раздражена и взволнована. Кое-как сползла со своего места и некрасивой походкой, быстро-быстро перебирая непослушными ножками, скрылась в глубине дремучих джунглей. Майя осталась одна. Забывшись, по привычке взглянула на запястье и, не обнаружив часиков, расстроилась еще больше.

– Н-да… Спасибо большое. И вам спасибо, дорогая Карина, и вам, Зинаида… А Марго– так просто отдельный привет. Прекрасно поговорили.

Майя встала, вышла, хлопнув дверью, из комнаты и направилась по коридору мимо подслеповатых бра в форме львиных лап, мимо развешанных на стенах пасторальных пейзажей с овечками и опушками, мимо дверей с тяжелыми бронзовыми ручками… и вновь мимо подслеповатых бра в форме львиных лап…

Вдруг Майя с ужасом поняла, что идет по кругу. Что у коридора нет начала и конца, что этот пейзаж в тяжелой раме вновь и вновь появляется сразу после двери с петлями в виде сердец, что это западня и сколько бы она ни старалась, ей отсюда не выбраться. Майя схватилась за ручку первой же двери. Она была закрыта. Вторая тоже. Они все здесь были наглухо заперты. Майя чуть ли не с плачем тщетно рвала их на себя…

Внезапно одна подалась, Майя выпала из коридора и… оказалась в комнате с клеткой. На стуле сидела все та же черная птица и громко кричала:

– Мор-рта, Майя, Мор-рта!

Майя, едва дыша от страха, бросилась в прихожую, оттуда на лестничную клетку, сбежала вниз и вырвалась на улицу. На улице была ночь…

…в этой бархатной, глухой и непроницаемой, как повязка на глазах, темноте можно было различить только звуки. Сначала какой-то шорох, скрип, протяжное анданте деревянной половицы, потом металлическая нота дверной петли, рябь от шлепков босых пяток по полу, стон свернувшейся пружины в матрасе и шепот, сбивчивый, слезный и гневный детский шепот.

– …это не она! Мама, не спорь со мной! Я точно знаю, это не она… Тебе показалось. Наша Майя совсем другая. Эта – какая-то самозванка. Ободранная вся. Волосы стриженные, глазищи злые… И – ты видела? Видела? У нее же медальона нет! Как это может быть наша Майя? Без бабушкиного медальона?

Нет. Это неизвестно кто. Плохая девчонка… Чужая… Меня она не помнит!

Мягкий нежный женский голос обернулся вокруг этого колкого вредного шепотка.

– Варя, как она может тебя вспомнить? Ты же так нарядилась… тебя не узнать!

– А я говорю – это не она. Наша Майя меня в любом виде узнала бы…

– Милая, успокойся, ложись, я укрою тебя. И хватит так переживать. Ты прямо сама не своя… В чем дело? Что с тобой?

– Ничего… Ненавижу эту Майю!

– Почему? Варя, я не узнаю тебя, что случилось? Тишина в ответ. Мучительное сопение, шепот. Скрип пружин. Нежный смех женщины.

– Милая, не бойся. И не придумывай… Я тебя не оставлю. Я всегда буду с тобой.

– Да… Это ты сейчас говоришь, а потом она появится… и всё…

– Что все?

– Все! Все займутся ею. И ты – ты только о ней и будешь думать… Я останусь одна… Одна…

Слезы и горе звенели в нежном голоске, но в тоне матери появились едва уловимые властные нотки.

– Варя, хватит. Ну-ка, давай спать.

В кровати вновь засопели, пружины запели под маленьким тельцем. Ворчанье становилось все тише и безмятежней.

– И вообще, чего мы здесь делаем? Я домой хочу, к бабушке. И папа неизвестно где пропадает. Ах, как же мне все это надоело… – донеслось из глубины подушки.

…и вдруг пошел снег. Крупные мягкие хлопья падали с небес и опускались в глубины теплого сна, и таяли слезами на нежных щеках. И не было ничего прекраснее в мире, чем эта постель и тихое чистое дыхание…

…громко хлопнула дверь. Майя вздрогнула и проснулась. Она сидела в кресле в просторной гостиной. На пороге стояла женщина средних лет, одетая в глухое серое платье.

– Майя, здравствуйте, – она подошла и протянула руку. – Я Зинаида. Приятно познакомиться. Пойдемте, я поведу вас к Варваре.

– Здравствуйте, – Майя пожала узкую и холодную ладонь, кивнула в сторону кресла. – Простите, я, кажется, тут у вас задремала…

Зорькин и сны

Напряжение между братьями Зорькиными возникло еще накануне вечером. Сначала они не поделили ужин и старший, без предупреждения, слопал всю пиццу, а не половину, как обещал, потом зазвонил телефон и один из них то ли не успел подойти, то ли как-то не так ответил, потом добавилось еще что-то. Раздраженные, они разошлись по разным комнатам. Ночь прошла неспокойно, оба вертелись в своих кроватях, кряхтели, часто вставали и топали в туалет и обратно. С утра злые и не выспавшиеся, братья вновь встретились на кухне и довольно долго сидели, молча глядя в свои чашки, до краев наполненные плохим кофе. Потом так же молча направились в лабораторию.

Там они на время забыли друг о друге, озабоченные делами насущными, но старший обратил внимание на то, что младший все время задумывается о чем-то и замирает над новой партией снимков. Он вывел его из очередного оцепенения, отвесив подзатыльник и предложив вернуться с небес к печатному аппарату. Младший Зорькин не обиделся, но и не отвлекся от своих мыслей. Он еще немного постоял, подумал, затем спросил:

– Ты как спал сегодня? Старший удивленно поднял брови.

– Как? Никак. Нормально. Почему спрашиваешь?

– Да ты понимаешь, – младший рассеянно расправлял глянцевые хвосты проявленных пленок. – Такое дело. Помнишь, к нам Зис с этими своими снимками заходил, ну, после твоего дня рождения?

Старший брат содрогнулся. Он не помнил ни Зиса, ни его снимков, помнил только, как от похмелья в тот день у него ломило голову.

– Что-то помню, – соврал он. – И что?

– Да я все думал об этом, – продолжил младший. – Думал, думал и заснул. И мне такой странный сон приснился… Как будто через те снимки, как через проходы или тоннели, сюда проникли какие-то странные люди. Я видел их– мужчину, женщину, девчонку какую-то… Все они были, вот как ты, совсем рядом. О чем-то говорили. Спорили. Потом заметили меня. Посмотрели так настороженно и ушли. А когда проснулся, я вот что понял. Что, если…

Старший Зорькин рассеяно слушал его и удивлялся тому, как же они не похожи друг на друга. В кучерявой голове брата все время разворачивались какие-то невероятные идеи. Он вечно шелестел страницами пухлых пыльных книг, пропадал в темных и таинственных углах компьютерных сетей и, вместо того чтобы жить и работать, как все нормальные люди, постоянно о чем-то грезил и что-то сочинял. Старший Зорькин тратил время на женщин, еду и фотографию. И совершенно не интересовался идеями своего малахольного братца. Он и сейчас невнимательно слушал, а тот тем временем, сверкая глазами, продвигался все дальше в своих рассуждениях.

– …ты только подумай, – воодушевленно говорил он. – А что если нам только кажется, что наши сны такие особенные. Что если сон – это, ну, как будто путь в неведомую землю, на территорию, которая существует, хотим мы того или нет. Понимаешь, что это значит? Это значит, что наш умозрительный мир не индивидуален. Мое сознание – лишь осколок прекрасного и целого. И причина мучительного существования, поскольку вместо участия в чем-то грандиозном, частью которого я наверняка являюсь, я одинок. И ты одинок. Всю жизнь мы только и делаем, что ищем, с кем сойтись, кого заполучить – в постель, в друзья, все стараемся влюбиться, влюбить, родить, привязать, привязаться… Но мы – одни. Безнадежно одиноки. И нас, со всем нашим внутренним и внешним миром определяет одно – наша голова. По большей части дурная. И тело, с его вечными проблемами. То одышка, то потоотделение… А вот сон… сон – другое дело. Мы, правда, и туда тащим все, что можем из этой жизни, но это машинально, по привычке. А стоит чуть отключиться от всяких дурацких забот, и оказывается, что можно все – летать, например! Понимаешь, засыпая, мы получаем увольнительную. На родину, которая у всех одна. Мы все приходим в одно и то же место. Через разные входы. Мы, как туристы, что однажды оказались на одной площади у фонтана. Правда! Вспомни, ты же во сне видишь и слышишь других людей. Не только знакомых, близких, но и тех, кого ты в жизни никогда не встречал. Кто они? Часть твоей фантазии? Но они действуют самостоятельно. Вопреки твоей воле и без всякого твоего участия. Некоторые иногда даже норовят убить. Помнишь, я тебе рассказывал про того типа с чемоданом, из которого капала моя кровь? Ну, не важно… Важно, что они существуют. Неизвестно где и как, рядом или за сотни километров от нас, может, они жили в прошлом или родятся спустя годы после моей смерти, но там, во сне, они видят меня, и я вижу их. Нас всех там что-то связывает. Но… но мы ни черта не понимаем!…

По мере того, как перед старшим Зорькиным разворачивался этот впечатляющий монолог, глаза его расширялись все больше. Он выглядел, как человек, пораженный чужим неожиданным открытием. И младший потерял всякую осмотрительность. Воодушевленный таким вниманием, он продолжал живописать, размахивая руками и, время от времени, перебегая с места на место.

– Почему сны невозможно пересказать? Сколько раз я видел поразительные вещи. Вспомни, я ведь тебе пытался рассказать. А ты? Ты меня и слушать не хотел. И правильно! – тут он покривил душой, поскольку всегда белел от бешенства, когда брат с отсутствующим видом выслушивал его очередную захватывающую историю о ночных похождениях. – Правильно! Это же невозможно слушать! Пересказ убивает сон. Все его волшебство. Всю магию. Сны не для яви. Они не для этого мира. Они здесь непостижимы.

Все больше распаляясь, Зорькин тряс кудрями.

– Они – подобие смерти. Вот что это такое! Не форма подсознания, а часть знания. Того самого огромного знания, которое все ищут и никак не могут найти… И эти люди, которых я видел во сне, они где-то существуют, я думаю, что…

На этих словах наступила развязка. Было странно не то, что старший Зорькин закричал так страшно, странно было, что он так долго не кричал. Зато теперь его монолог был крайне выразительным. Он в таких выражениях послал своего брата и к богу, и к дьяволу одновременно, что даже Филиппыч, известный мастер непечатного слова, пожалел бы сейчас парня. Но старший Зорькин был беспощаден. Он так орал, что одухотворенные светом открытия глаза брата вскоре налились гневом, обидой и слезами. Как он ошибался!

Старший братец не только не воспринял серьезно его слов, он вообще его не слушал, пока не обнаружил, что под аккомпанемент бессмысленной, с его точки зрения, болтовни, аппарат уничтожает часть загруженных в него пленок. Потрясенный, он не сразу смог собраться и невольно дал младшему поговорить, но теперь и ему было что сказать. И к снам это не имело ни малейшего отношения.

Но не только Зорькины воевали в то утро. У Валериана тоже день не задался. Он и встал в плохом настроении, а уже к десяти часам утра успел переругаться со всеми в доме. Сначала ему испортил настроение Никитка, который должен был убрать двор и вывезти контейнер с мусором из-под окон Валериана. Вместо этого он накануне так надрался со своими собратьями, что к утру не то что мусора, собственных рук перед глазами не мог разглядеть.

Когда Валериан заглянул в его каморку, Никитка и его кореша еле шевелились в алкогольном угаре. Валериан брезгливо осмотрел помещение, вырвал из неживых рук одного из пропойц недоконченную бутылку водки, вылил ее в раковину, в сердцах сбросил туда же и вышел, хлопнув дверью. Никитка, предчувствуя недоброе, имел силы только приподняться над столом и звуком, похожим то ли на стон, то ли на рык, проводить старшего товарища.

Через полчаса Валериан в дым разругался с соседями, которые сделали ему выговор за Никитку так, словно тот был ему сыном, а под конец и вовсе сокрушительный скандал случился у Валериана с управдомом, к которому немедленно побежали жаловаться обматеренные им жильцы.

Валериан и управдом сошлись на лестничной площадке, долго изощрялись в оскорблениях и словесных атаках, потом выдохлись, смерили друг друга уничтожающими взглядами, обменялись последними проклятьями и, хлопнув дверями так, что из-под крыши сорвались перепуганные голуби, разошлись по своим этажам.

Управдом остался доволен. Подобные скандалы были для него, как кровопускания. Вернувшись к себе, он немедленно повалился на диван и заснул с чистой совестью и счастливой улыбкой на лице.

А Валериан все не мог успокоиться. Он злился, как собака, а оттого, что понимал всю ничтожность повода, злился еще больше. Побегав по квартире из угла в угол, он вдруг принялся сдирать со стен обои. Ловко перебираясь со стола на кровать, с кровати на стул и в обратном направлении, он беспощадно рвал бумагу в клочья. Заглянувший к нему на шум сосед растерянно осматривал ободранные стены.

– Филиппыч, ты чего? – спросил он хозяина.

Тот на мгновение остановился, словно хотел собраться с мыслями и заорал куда-то в потолок.

– Я что?! Я ничего. Обстановку меняю! Не видишь? Ремонт делаю! Обои старые надоели, сил нет! Глаза бы мои на них не смотрели! Вообще не понимаю, кто их поклеил? Это какой же вкус надо было иметь, чтобы эти вазоны на стенку наворачивать! А?!

Он подцепил и оторвал приличный кусок и с угрожающим видом развернулся к соседу.

– А это разве не ты клеил, Филиппыч? – спросил тот и тут же пожалел о своих словах.

Глаза старика затопило кровью, он плюнул в сердцах и, сопя, потащил стол к противоположной стене.

– Ладно,– пробормотал сосед.– Ничего, ничего. Такое бывает, говорят, бесы бесятся. Ты, это, осторожней по мебели-то скачи. Мало ли чего…

Сосед сбежал, а Валериан опомнился только к вечеру, когда вся его обычно такая опрятная и аккуратно прибранная квартирка превратилась в мусорный ящик.

Он присел к столу и осмотрелся. Как такое могло случиться? Он ведь обещал Зису заехать в фотостудию, посмотреть какие-то странные снимки. И вообще, у него была масса дел, он должен был кое-что купить, кое-кому позвонить, кое о чем договориться. А вместо этого… Он разгромил собственную квартиру.

Валериан схватился за голову. Кто был всему причиной – алкаш Никитка, управдом, он сам, бесы, черти или еще что-то или кто-то, Филиппыч не знал. Но теперь, когда вся его злость ушла, он испытывал лишь разочарование и досаду.

Карина так устала от переговоров, заточивших ее на несколько часов в кабинете, что, когда все, наконец, было закончено, она вышла и, ничего не сказав секретарше, спустилась в город. У нее ныл висок от бесконечных звонков и сухого кондиционированного воздуха, и Карина решила прогуляться, купить мороженого, посидеть в сквере на скамейке.

Внизу жара была плотной, физически ощутимой. Одурманенные ею люди передвигались во всех направлениях, их толкали, они толкались в ответ, кто-то громко разговаривал по мобильному телефону, стоя на светофоре, кто-то, забившись в укромное тенистое место, читал газету, кто-то ждал кого-то, нетерпеливо дефилируя на солнцепеке перед памятником. В воздухе висел запах бензина, чебуречного масла, из вентиляционных шахт доносился угольный аромат метро, а через все небо, оставляя в нем тонкий белый шов, пролетел невидимый самолет.

Карина вздохнула. Только в хорошо охлажденном кабинете можно было мечтать о прогулке по раскаленным улицам. Но все же ей не хотелось обратно. Она подошла к киоску, купила мороженого и, найдя свободный угол на скамейке в тени аллеи, села, с интересом рассматривая прохожих. Давно она не оказывалась просто так без дела и машины одна в городе.

Слева от нее не переставая целовалась страстная парочка, еще левее сидела толстая женщина, прижимая к себе объемные сумки и отрешенно глядя перед собой. Рядом на земле лежала собака, с интересом разглядывая что-то на другой стороне улицы. И у собаки, и у женщины были открыты рты. Видимо, организмы обеих нуждались в охлаждении. Собака зевнула и вывесила красный флажок своего языка.

Карина радовалась тому, что сбежала из своей башни. Внизу было жарко, душно и довольно грязно. Но здесь не звонил постоянно телефон, никто не докучал разговорами, не мучил вопросами, она наслаждалась мороженым и небольшим перерывом, который сама себе устроила.

В автомобильном потоке, то уплотнявшемся, то вдруг бодро устремлявшемся вперед, проплыл бок троллейбуса. На нем были крупно выведены два слова: «Архитектор снов». Очевидно, это была какая-то реклама, Карина постаралась вспомнить, чего – спектакля, оперы, фильма или книги, однако ей на ум ничего не приходило…

«Странное название, – рассеянно подумала она, – архитектура, устройство сна и архитектор снов – тот, кто их создает… Надо рассказать Майе, ей понравится…»

Карина знала, что тогда, после аварии, Майя потеряла не только семью и память. Исчезли и ее сны. Майя мало что рассказывала об этом, но Карина была внимательна к словам сестры и, соединив все услышанное, очень живо представила себе эти ночи, похожие на мрачные провалы, в которые приходилось соскальзывать по вечерам лишь для того, чтобы с трудом выбираться из них наутро. Никаких воспоминаний о себе такие путешествия не оставляли. Майя просыпалась уставшая и измученная.

Когда она только появилась в их доме, Карина обратила внимание на ее глаза. Первое время ей часто казалось, что за этими неестественно светлыми радужками, словно пригвожденными черными кнопками всегда узких зрачков, – не вязкое сплетение плоти, крови, сосудов и нервов, а свежий воздух, шум ветра, запах поля, гладь воды и остров, небольшой неизвестный остров, на котором живет маленькая девочка по имени Майя. Карину не оставляло странное предчувствие, ей казалось, в отличие от тех, кто приходил в эту жизнь, чтобы жить, у Майи были какие-то свои планы.

Однако время шло, Майя постепенно приходила в себя, начала говорить, играть, даже улыбаться, ее глаза вскоре потемнели, а однажды она с гордостью заявила, что видела сон. Родители порадовались за нее и продолжили заниматься своими делами, но заинтригованная Карина хотела подробностей. Она сгорала от любопытства узнать, каким был сон Майи. Та сначала упиралась и бегала от нее, но потом все-таки согласилась обо всем рассказать. Они засели в укромном месте в доме, и Майя таинственным шепотом сообщила сестре, что она видела, как…

В этот момент мороженное капнуло Карине на платье, и, отвлекшись от собственных воспоминаний, она занялась пятном, которое немедленно образовалось на светлом шелке.

Было страшно жарко. Агата Тимофеевна едва добрела до лавочки, стоявшей в тени, и упала на нее, несмотря на то, что в полуметре какие-то бесстыжие подростки целовались, не переставая и не обращая внимания ни на нее, ни на прохожих. Как же она измучилась, если у нее не было ни сил, ни желания сделать замечание и пристыдить безобразников.

«Развратные… Развратные какие», – только и стучало в ее голове. Она сидела, глядя прямо перед собой и прижимая к бокам две большие сумки. Надо было бы опустить их на землю или хотя бы отстранить от себя, но она так устала, что не хотела лишний раз шевелиться и так и застыла, в обнимку со своим грузом.

Мимо прошла рослая, стройная женщина с мороженым в руках. Шелковое платье струилось вдоль бедер, волосы развевались на ветру. Женщина была хороша, как картинка. Неожиданно она села на ту же скамейку, правее от целующейся парочки. Развернула мороженое. Принялась есть и разглядывать прохожих.

Агата Тимофеевна вздохнула. Жизнь бы отдала за то, чтобы быть такой, как эта дамочка. Видно, что всю жизнь ее на руках носят. Все при ней – деньги, любовь, власть, внешность. И все для нее одной. Разве это справедливо? Агата Тимофеевна почувствовала, как в ней начинает накапливаться раздражение. Восхищение красивой незнакомкой вскоре сменилось ненавистью. Агата Тимофеевна вдруг подумала, что с удовольствием встала бы и, если бы у нее были силы, подошла и ударила эту мадам кулаком прямо в лицо. И чего только та выкатилась сюда со своими тонкими лодыжками и сверкающими кольцами. Сидела бы там, где ей положено, за стеклами автомобиля, который ей купил ее любовник, скорее всего женатый на другой такой же глупой, бесполезной и смазливой кукле. Сам толстый, страшный и богатый преступник. Вор и уголовник. Муж дуры и любовник проститутки. И что вообще эта бездельница делает в середине дня в центре города со своим мороженым. У нее ведь даже сумочки в руках нет! Ага, испачкала себе юбку! Так тебе и надо, сучка богатая! Так и надо! Что б ты сдохла тут, в этой жаре и грязи!

Агата Тимофеевна тяжело дышала и озиралась. Мимо спешили пешеходы, проехал троллейбус со странной надписью «Архитектор снов» на боку…

Прошло еще немного времени. Женщина, капнувшая на юбку мороженым, встала и ушла. Парочка влюбленных удалилась еще раньше. Собака тоже исчезла в неизвестном направлении. Уже сумерки подступили к городу. Жара стала спадать, и оживление на улицах сначала сделалось невыносимым, а потом поток автомобилей схлынул и людская толпа поредела.

Агату Тимофеевну нашли только вечером. Дворник, возвращаясь после обхода своей аллеи, обратил внимание на тучную женщину, сидевшую в обнимку с большими сумками. Подошел. Спросил. Тронул за плечо. Оно было ледяным. Из сумок пахло размороженной рыбой. Дворник вздрогнул, вздохнул и пошел звонить, куда следовало.

Ночь

Наступила ночь. Майя никак не могла заснуть. Зуб ныл невыносимо. Она все ходила с бокалом коньяка, курила, останавливалась то в проеме двери, то у окна, то у стены, то упершись лбом в обернутое целлофаном зеркало…

Зубная боль и непонятная маята не давали ей ни минуты покоя, странные звуки и шорохи доносились из квартиры и из глубины города. Она различала чьи-то еле слышимые голоса, бессмысленные обрывки фраз, отголоски невнятных и непонятных разговоров. Ни сигареты, ни коньяк не успокаивали ее. Наконец, она поняла, что все бесполезно, нашла упаковку снотворного и бросила большую таблетку в стакан. Долго смотрела, как та шипит и тает в воде, затем выпила содержимое и упала на кровать.

Снотворное было сильным и проверенным, и вскоре Майя начала проваливаться в глубокую воронку, образовавшуюся в тугих и мягких простынях. Теплый и темный воздух принял ее по ту сторону постели. Она все летела и летела, как вдруг почувствовала резкий толчок. Майя остановилась. Она оказалась в странной пустоте. Здесь ничего не происходило, ничто не звучало, не двигалось… Майя испытывала крайнюю беспомощность, она чувствовала, что выпала из одного мира, но так и не добралась до другого и застряла где-то на полдороги. Тут – словно кто-то перерезал невидимую нитку, она сорвалась вниз…

…и с криком проснулась. Стянула влажную простыню с лица и, задыхаясь, села на кровати. Ее волосы были в беспорядке, на лице испарина. Майя посмотрела на часы: 3 часа 40 минут – плохое время, было страшно, по всем углам колыхались какие-то зловещие тени.

Майя встала, оделась и, кое-как справившись с замками, выбралась из квартиры. Внизу в машине она перевела дух, пригладила вихры, завела двигатель и выехала со двора.

Город был пустым и гулким, он выглядел, как застывший в асфальте огромный порт. Гигантские дома-корабли, ощетинившиеся мачтами антенн, теснились на улицах-каналах. Над крышами в высветленном луной небе неслись темные облака. Они придавали движение этим судам без морей, и казалось, будто увязшие в каменном штиле многоэтажные паромы спешили в края, названий которых никто не знал, и не мечтал там оказаться…

Кошки на мягких лапах пробегали то тут, тот там горбатыми тварями, предвестниками дурных новостей. Откуда-то с шумом сорвалась разбуженная птица, пролетела под фонарем, перебрала крыльями упругие потоки воздуха и исчезла в бетонных складках домов, в невидимых человеческому глазу убежищах.

Майя медленно ехала по безмолвным бульварам. Она была неспокойна. В этом городе что-то было не так. Черные, как смальта, окна-иллюминаторы не отражали ночных улиц, и казалось, внутри, за стеклами, ничего нет. Сон, как смерть, уравнял и успокоил всех, без разбору. Высвобожденная энергия заснувших душ витала над крышами, пугая ночных птиц и всех тех, кто не успел заснуть или спрятаться…

Майя откинула дверцу бардачка, поискала сигареты – там было пусто. Она включила радио – в приемнике на всех волнах шипело и потрескивало.

«Черт,– подумала она,– опять антенна сломалась». На очередном перекрестке она замешкалась, не зная, куда свернуть, как вдруг заметила в стороне ярко освещенную огнями зеленую крышу заправочной станции. Майя направилась к ней. В пустом городе, казалось, только это заведение и работало, Майя подъехала ближе – только работало ли оно? Здесь тоже было совершенно безлюдно. Припарковав машину, Майя все-таки зашла внутрь. Сонная женщина за прилавком еле отозвалась на ее голос. Майя попросила кофе, и та, едва справившись с зевотой, плеснула в бумажный стакан коричневой струей из автомата, сгребла деньги и опять отвалилась в свой кафельный угол. Майя взяла кофе и присела к стойке.

Она прихлебывала невкусный обжигающий напиток и осматривала ряды бутылок с выпивкой, подсохшие плюшки, выставленные напоказ в стеклянной витрине, ряды журналов, разложенные вдоль стены…

Вдруг хлопнула входная дверь. Майя замерла. Она услышала странные шаркающие шаги, но решила не оборачиваться и только сильнее стиснула горячие края стаканчика. Ее сердце громко и медленно стучало в висках. Звуки приближались.

Тут Майя поняла, что присутствие посторонних людей вроде женщины за прилавком на этой заправке совершенно мнимо, что формы окружающих предметов иллюзорно надежны, что всего того, что так успокаивало ее, внушая мысль о привычном устройстве пространства, просто не существует. Что это великолепная декорация, искусный фон, который при желании можно проткнуть пальцем в любом месте, и оттуда посыплется труха, песок и пепел.

И здесь нет ничего более важного и опасного для нее, чем эти шаги. Майя изо всех сил старалась не смотреть, не оборачиваться, но она все-таки подняла глаза и внезапно увидела в отражении стеклянной витрины то, что происходило у нее за спиной. Это было ужасно – к ней приближалась нелепая, огромная и колышущаяся фигура. Теперь Майя обернулась. Прямо перед ней, переминаясь с ноги на ногу, стояли сиамские близнецы – сестры, сросшиеся телами. Они смотрели на Майю. У обеих были лица Варвары.

Внезапно близнецы заговорили.

– Ну, здравствуй, Майя, наша Майя… – проскрипели они, будто старой иглой процарапали по граммофонной пластинке.

Страх стиснул ее сердце, рука сжала пластиковый стакан. Коричневой косой кофе рассекло воздух. Мгновение спустя оно полилось отовсюду. Темная густая масса поползла из-за холодильных шкафов, из-под прилавка, закапала с потолка, заструилась по стенам. Постепенно все помещение начало заполняться дымящейся кофейной гущей. Сиамские близнецы смеялись под этим темным дождем и слизывали с пальцев коричневую жидкость. Майя закричала…

…и проснулась в своей кровати. На часах было 3 часа 40 минут. За окном – темнота и пустой спящий город. У стены за спиной Майи стоял мужчина в длинном плаще. Она села на кровати, оттерла испарину со лба, щелкнула выключателем лампы. Осмотрелась. В комнате было пусто. Тихо урчал холодильник за стеной, какие-то неясные звуки рождались в глубине перекрытий старого дома.

Майя повалилась на кровать. Зуб болел так, что о сне не могло быть и речи.

Высокий стакан был полон минеральной воды. Карина внимательно следила за пузырьками воздуха, которые, нарушая процессы земного тяготения, неуклонно ползли вверх. Она была полна странных и неясных предчувствий и выглядела, как человек, который внимательно прислушивается к своим внутренним голосам и боится что-то упустить.

Карина, опытная охотница и игрок со стажем, пыталась сосредоточиться и единственно правильным образом настроиться на предстоящий разговор. Голос человека, с которым она недавно разговаривала по телефону, сбил ее с толку. Обычно, едва пообщавшись с незнакомцем, Карина могла с уверенностью предположить, с кем ей предстоит иметь дело. Она знала, как звучат болтуны, захватчики, скрытые и явные неврастеники, подхалимы и подхалимки, слабаки, самоуверенные самцы и заносчивые хамки, маменькины сыновья, мужья-подкаблучники и сексуальные маньячки. Карина давно могла бы составить антологию звучания человеческих пороков и страстей, но вчерашний разговор озадачил ее.

Уверенный и спокойный мужской голос был глухим и чуть хриплым – в другой ситуации уже сам по себе он заинтересовал бы Карину. Он и заинтересовал, иначе она не сидела бы в своем кабинете в столь ранний час в платье с глубоким вырезом. Но было еще кое-что. То ли странность выговора, то ли неуловимый фон звучания беспокоили ее, не давая сосредоточиться. И от этого она сразу допустила ошибку.

Когда неизвестный заговорил и представился, она машинально вслух предположила, что его к ней отправила Марго. Естественно, он не стал спорить, но Карина стиснула пальцы от досады. Как глупо – словно злодей стучался в дверь, а наивная жертва спрашивала его, гремя замками: «А, это вы звонили из службы доставки?».

Конечно, без труда можно было проверить, знает ли Марго что-нибудь об этом Андрее Авельеве или нет, но Карину расстроило и разозлило другое – она сама. То, что она не смогла совладать с собой, растерялась и сразу сделала неверный ход. Пусть маленький, но неверный. А она очень не любила ошибаться. Ни в начале, ни в конце.

Но вскоре она так заслушалась тем, что говорил ей ее невидимый собеседник, что забыла о своей досадной оплошности…

У стоматолога

На другом конце города солнечный свет скользил по пыльной шкуре анаконды, прибитой под самым потолком. Несчастное земноводное и предположить не могло, что так закончит свои дни – на гвоздях и в воздухе. Ниже стена была увешана фотографиями знаменитостей всех мастей. Звезды улыбались, демонстрируя великолепные зубы. Стену пересекал плакат: «Я не знаю, где они сейчас, но уверен, их зубы в полном порядке!». Внизу на табурете стояла пластиковая тыква со вставленными в нее опять же зубами, вернее зубными протезами. Из протезов торчал сигаретный бычок. Майя поежилась.

Бумажку с адресом этого стоматолога она нашла в своем кармане. До тех пор, пока она не приехала сюда, она даже не задумывалась о происхождении записки. Обычно врачами и прочими специалистами ее обеспечивала Карина, поэтому наутро после беспокойной ночи, когда щеку раздуло увесистой сливой, а боль уже отдавала куда-то в бровь и глаз, Майя села в машину и покатила по нацарапанному на клочке бумаги адресу.

Поначалу она не обратила внимания на то, что дом, к которому она пришвартовалась, был кривым, косым и ободранным. Однако, когда внутри вместо очередного лощеного специалиста в золотых очках и белоснежном халате ее встретил веселенький тип, хрустящий яблочком и сплевывающий под ноги семечки, она засомневалась. Такому товарищу Карина не то что зубы, сапоги не доверила бы отремонтировать. Но, пока Майя соображала, что к чему, ее уже стремительно опросили, усадили, вкололи обезболивающее, и теперь, пока лекарство схватывало морозом лицо, она в каком-то оцепенении смотрела на скалящуюся зубастую тыкву, а врач за ее спиной уже гремел металлическими инструментами.

Майя вздохнула. Зуб ныл, ей было почти все равно. Врач подошел, устроился на своем стуле, и Майя попробовала отвлечься на непринужденную болтовню.

– А вы что, самому… – она кивнула за спину врача на стену. – Пломбы ставили?

Тот оживился, с нежностью посмотрел в направлении взгляда Майи. Несмотря на то, что его взгляд упирался в изображение чернокожей звезды с американского континента, лицо врача расплылось в нежной улыбке родителя, умиляющегося своему чаду.

– Ха-ха! Пломбы… Я не пломбы ставлю, я людям жизнь спасаю, – уклончиво, но очень убедительно произнес он.

Майя насторожилась. Ей показалось, что где-то она уже это слышала, но тут взвыла бор-машина, и Майя, преодолевая пещерный страх перед этим звуком и этим жалом, откинулась в кресле и сцепила влажные руки на животе. Однако, врач неожиданно выключил аппарат и придвинулся к Майе вместе со стулом.

– А хотите, я и вам жизнь спасу? – раздалось у нее над ухом.

Майя приоткрыла глаз и уставилась на этого ненормального. Тот безо всякой улыбки, серьезно и заинтересованно ждал ее ответа.

«Точно, сумасшедший», – пронеслось у Майи в голове.

– Спасибо, – успокаивающим тоном сказала она. – Мне бы зуб вылечить…

– Ха! – врач взвизгнул бор-машиной. – Зуб… Да у вас там полчелюсти придется разобрать. Обширный кариес. Может, все-таки, жизнь? – торгуясь, он опять приблизил лицо к Майе.

– Нет, – глядя в его совершенно прозрачные, похожие на вешний лед глаза, твердо произнесла она. – Зубы. Пожалуйста.

Анестезия сковала и перекосила ее и так уже перекошенное лицо. Визгливая пчела вновь забилась в руках «спасителя».

– Ну, зубы так зубы, – разочарованно проворчал он и принялся за свое дело.

Появление Авельева

Телефонный разговор с незнакомцем случился третьего дня. Теперь Карина с замиранием сердца ждала прихода того, кто смог очаровать ее одним голосом. Она поправила платье на плечах.

В дверь кабинета постучали. Карина задержала дыхание.

– Войдите, – надо было отдать ей должное, ее голос не дрогнул.

Но это была всего лишь Анюта. Тоже опытная дамочка в своем деле, она просунула нос ровно настолько, чтобы при появлении первых признаков хозяйского гнева, немедленно скрыться за дверью.

– В чем дело? – спросила Карина ледяным тоном.

– Карина Матвеевна, там пришли по поводу установки кондиционеров…

Карина встала из-за стола и направилась к ней.

– Анна Федоровна, – Анюта, как черепаха, втянула голову в плечи при первых звуках этого властного голоса. – В компании работает хозяйственная служба. Три человека получают зарплату. За что? Все, что хотела, я объяснила на прошлой неделе. Сейчас, даже если вместо кондиционеров привезли мясорубки, меня это не касается.

Кабинет был большим, и, когда она подошла к Анюте, та уже сжалась и съежилась до такой степени, что начальнице оставалось только захлопнуть перед ее носом дверь. Это она и сделала, однако, стоило ей отвернуться, как постучали вновь.

– Я что, неясно выразилась?!!– Карина рванула дверь на себя. Перед ней стоял высокий мужчина.

– Здравствуйте, Карина Матвеевна, – прозвучал тот самый низкий, чуть хрипловатый голос.

Карина смотрела на четко очерченный подбородок, жесткую линию губ, на легкую улыбку, едва прорезавшую их…

– Я Андрей Авельев.

Она взяла себя в руки, сама приветственно улыбнулась и отступила в глубину кабинета.

– Здравствуйте, проходите, пожалуйста.

Он шагнул внутрь, осмотрелся. Большая комната, мало мебели, много места, окна в пол, несколько живописных фотографий-натюрмортов на стенах. Он повернулся к Карине. Средних лет. Хорош. Высок. Строен. Движения быстрые, смелые. Взгляд открытый… Открытый? Она опустилась в кресло, жестом пригласила его присесть. Авельев сел, все так же с улыбкой глядя на нее.

– Хотите кофе? – спросила Карина. Он с удовольствием кивнул.

– Два кофе, – не отрывая взгляда от своего посетителя, приказала она Анюте, караулившей в дверной щели. Та исчезла.

Карина взялась за сигареты.

Прошло два часа. Она ничего не могла с собой поделать, темные глаза незнакомца притягивали ее все сильнее. Поддавшись его обаянию, Карина все время отвечала на вопросы, вместо того, чтобы задавать свои и словно погружалась на дно морское, в песок и водоросли. А вокруг мерцали темные крышки сундуков, внутри томилось потускневшее золото, и белые кости почивших конкистадоров колыхались в пучинах вод и времен…

«Что за чушь…»– встряхнула головой Карина и ударила сигаретой в пепельницу.

– Не понимаю, что со мной. Я все время забываю, о чем говорю, – улыбнулась она.

Авельев кивнул. Его темные глаза были непроницаемы.

– Вы говорили, что любите путешествовать, – напомнил он.

– Да? – Карина села, выпрямив спину и стараясь сосредоточиться. Однако вместо этого она растерянно посмотрела на своего собеседника и вдруг расхохоталась.

– А зачем я вам об этом говорила, вы не знаете? Авельев улыбнулся.

– Я вас спросил… Карина встрепенулась.

– Ах, да, вспомнила, о предчувствиях, – она задумалась. – Это случилось в небольшом городе где-то на юге. Мы были там с моим первым мужем проездом. Поужинали, прогулялись по улицам, вышли на площадь, и вдруг мне стало так страшно… Вы представляете – полно народу, свет, смех, песни, музыка, все танцуют, веселятся, а я стою и не могу пошевелиться. Гляжу в ночное небо и понимаю, что пока мы здесь все разгуливаем, наверху происходит что-то ужасное! Наутро мы уехали, а позже я узнала из новостей, что в том городе произошло землетрясение. Погибли люди. Я до сих пор об этом вспоминаю. Вот что это было?… Я не знаю.

Она смотрела на Авельева, но видела освещенную огнями площадь. Шумела толпа, две девочки пробежали мимо, едва не задев ее, одна из них держала в руках огромный кокон розовой сладкой ваты. Ветер донес аромат лакомства. Оно пахло пережаренным сахаром. Карина подняла голову. Над площадью чернело высокое, украшенное звездами небо. Карину поразило это сочетание – шум, смех и грохот внизу и оглушающая, могильная тишина сверху…

– Ваш муж, – донесся голос Авельева. – Вы сказали «первый». Вы с ним расстались?

Карина не ответила. Странно, она раньше за собой такого не замечала – в ее сознании мелькали разрозненные, то короткие, то довольно продолжительные обрывки воспоминаний, словно кадры и фрагменты высвеченной в свете прожектора пленки, Внезапно мелькание прекратилось, изображение сделалось четким, укрупнилось, приблизилось и… Карина вздрогнула – она увидела себя стоящей в тихом переулке.

Старые дома подпирали друг друга на одной стороне улицы, больничный пустырь раскинулся на другой. Здесь было тихо. Откуда-то издалека доносился шум большой дороги. В окнах домов отражались облака. Они спешили, как будто хотели побыстрее пролететь над этим городом. Карина что-то почувствовала за спиной, обернулась. Мужчина и женщина, вернее молодой человек и совсем юная девушка стояли на дороге, обнявшись. Но это были не радостные объятия. Карина присмотрелась. Эти двое прощались. Тихо, молча, без слов. Внезапно девушка отстранилась и посмотрела в лицо юноше.

– Но мы же оба остаемся здесь, в этом городе, – с надеждой произнесла она.

Тот кивнул. Он был заметно менее растерян. В его глазах не было той отчаянной беспомощности, которая сквозила в ее взгляде. У него явно уже был готов какой-то план. Карина смотрела на них и не могла оторваться. Заканчивалась очередная история любви, и эти двое, потеряв все, что когда-то между ними было, старались хотя бы попрощаться.

Она знала, что с ними будет дальше. Знала, что их пути разойдутся. Что обоих увлекут свои дороги, и они найдут каждый свое счастье, потом еще и не раз, и так пройдут годы. Но только в одном из этих двух сердец на всю жизнь останется память и об этих прощальных объятиях, и обо всем том, что предшествовало им…

Ее качнуло на волне памяти, Карина выдохнула и посмотрела в глаза Авельеву, сидящему перед ней.

– А почему вы спрашиваете? Он пожал плечами.

– Не отвечайте, если не хотите.

Карина помедлила. У нее было два пути. Она выбирала недолго. Ее взгляд смягчился.

– Мы были молоды, влюблены. Это была первая любовь. Мы сами не знали, что с ней делать. Соперничали, ни в чем не уступали друг другу, ссорились, мирились… Он даже ударил меня однажды. Когда я закончила рыдать, мы договорились о разводе. Через час помирились.

– Вы жалели о том, что расстались?

– Нет.

– А он?

– Он быстро женился.

– А вы?

– А я жила в свое удовольствие.

Карина отвела взгляд. Все было не совсем так, но ей не хотелось распространяться об этом. Несмотря на безупречный и впечатляющий фасад, душа и память Карины изобиловали темными пятнами и болезненными разломами. Она знала, что там, в глубине воспоминаний, где нет ни света, ни тепла, ни свежего ветра перемен, живут ее демоны. Прошлое было мертво. Но прошлое было и живо. Оно без спроса приходило во сне, и с этим ничего нельзя было поделать. Но при свете дня и по своей воле Карина не хотела вспоминать. Она прикурила очередную сигарету, поправила кольца на пальцах, посмотрела в окно на весело бегущие на север кучерявые облака…

– А вам не кажется, что это все чушь про две половины одного яблока? – неожиданно спросила она. – Я думаю, что яблоко раскалывается в душе у каждого. Любопытная Ева испортила его в райском саду. Она откусила край, а значит, нарушила его цельность. И поврежденный плод стал знаком внутреннего ущерба. А выражение «найти свою половину» на самом деле никак не связано с другим человеком. «Найти свою половину» значит вернуть полноту своему яблоку, обрести, найти себя. А что если это и есть тот самый смысл жизни, о котором все столько говорят и никто не понимает, что это такое. Разве нет?

Авельев молчал. Карина насторожилась. Внезапно все ее слова, все размышления показались ей такими наивными, такими ничтожными, столько детской гордости первооткрывателя было в этих находках ума, что ей стало неловко. Она судорожно переплела и сжала пальцы рук. Кольца впились в нежную кожу. А может, чувство неловкости было связано с тем, как на нее смотрел ее гость? Его взгляд, минуя Карину, словно незначительную преграду, был устремлен вдаль, в глубину, в неизвестность… Так иногда смотрела на нее Майя.

Авельев сидел совсем рядом, до него можно было дотронуться рукой, но при мысли о том, где он сейчас, Карину передернуло. Между ними была вечность. У нее сжалось сердце и заныло в груди, словно она оказалась на кладбище перед свежевырытой могилой близкого друга. Но Авельев поднял на нее глаза. В них плясали огоньки.

– Я думаю, все и так, и не так. Но, вы знаете, по-моему, это очень интересно.

Он улыбнулся. Карина вздрогнула. Марго никого не посылала к ней. Она не знала никакого Андрея Авельева. Не давала ему ее телефона. Но что-то подсказывало Карине, что это уже неважно.

Стоматолог оказался волшебником. Пока он, как обещал, «разбирал» Майе полчелюсти, она заснула. Завывания мерзкой иглы уже не пугало, а убаюкивало ее, анестезия заглушила боль и, когда спустя полчаса Майя открыла глаза,– все было закончено. Вернее, почти все. Врач, явно утративший к ней интерес после отказа решать ее экзистенциальные проблемы, небрежно выписал направление в рентгеновский кабинет. Майе пришлось топать на третий этаж по скрипучей кривой лестнице, сниматься.

Когда она вернулась, врач сидел в приемной и резался в покер на компьютере. Эта комната была еще хуже его кабинета. Здесь не было зубов. Здесь были одни рентгеновские снимки зубов, плотно развешанные по стенам убогой комнатенки. Майя посмотрела на собственный снимок. Ее челюсть ничем не отличалась от остальных. Вздохнув, она положила черно-белое изображение на стол.

– Все в порядке. Сказали, пломба легла, как в яблочко. Врач довольно крякнул и даже не повернулся в ее сторону.

Майя потопталась на месте.

– Сколько с меня? – спросила она спину.

– Нисколько, – проворчали из-за компьютера.

– Как это «нисколько»?

– Так. За вас уже заплатили. Майя оторопела.

– Как? Кто? Карина? Что за ерунда. Я в состоянии заплатить за себя сама!

– Черт подери!!! – внезапно завопил врач и вместе со стулом отскочил от экрана.

Майя отступила на шаг.

– Что?!

– Черт! Черт! Что – «что»? У меня два туза на мизере. Вот что!

Врач сорвался с места и пронесся по комнате. Плеснул в чашку воды из обшарпанного электрического чайника и, не глядя на Майю, сел обратно.

Она еще немного подождала чего-то в странной приемной, неловко кивнула, буркнула: «Спасибо» – и вышла за дверь. Даже отсюда была слышна барабанная дробь по клавишам компьютера. Майя спустилась вниз, села в свою машину. Заморозка еще не отошла, лицо, казалось, сползло куда-то в сторону и застыло.

– «Я людям жизнь спасаю!»… Спаситель… Волшебник… Псих!

Она завела мотор и отъехала. Два высоких старинных дома, стоящих по обе стороны покосившейся трехэтажной постройки с кривой вывеской «Стоматология», сомкнулись. Если бы теперь Майе пришло в голову вернуться, она ничего не нашла бы. Адреса, по которому она только что лечила зуб, не существовало, равно как и ободранного крыльца и самого дома. Он исчез. Между двумя соседними каменными стенами не осталось никакого просвета или зазора. А мимо как ни в чем не бывало спешили озабоченные прохожие. В воздухе пахло бензином и свежевыпеченной сдобой. День был в разгаре.

Карина провожала Авельева. Они обо всем договорились и явно остались довольны друг другом. Он рассказал ей о старинном особняке, который собирались сносить и на его месте строить новый. Архитектором на проект пригласили Авельева. Осмотрев старые стены, он пришел в ужас, постарался, как мог, отговорить безумных владельцев разрушать прекрасную постройку, но те и слышать ничего не хотели, твердя о паучьих углах и отсыревших сводах. Дом ждал своего последнего часа, и Авельев предложил журналу Карины сделать съемку, чтобы сохранить на память хотя бы фотографии.

Она заинтересовалась и согласилась. На пороге кабинета, прощаясь, Карина протянула Авельеву руку, он склонился над ней в поцелуе и вдруг поднял на нее глаза. У Карины перехватило дыхание от этого взгляда…

Только когда за ним захлопнулась дверь, Карина выдохнула. У нее кружилась голова. Неуверенной походкой она направилась к столу.

Майя стояла внизу перед входом в издательство. Вообще-то, это не входило в ее планы. После стоматолога она собиралась вернуться домой и отлежаться до вечера. Но в одном месте дорога оказалась перегороженной из-за ремонта, и пришлось объезжать, в другом она не смогла вовремя перестроиться в нужный ряд, а потом так задумалась на светофоре, что машинально поехала знакомым маршрутом. И вот, пожалуйста, неведомая сила привела ее сюда.

Стеклянная вертушка на входе вращалась, словно мельничное колесо, просеивая посетителей – одних внутрь, других наружу. Майя вошла в нее и на мгновение потерялась между сверкающих лопастей. Она беспомощно озиралась– как будто внезапный вихрь закружил ее на месте, разметал волосы, ослепил солнечными бликами. Майя почувствовала чье-то присутствие за спиной. Она обернулась. Мужское лицо с резкими чертами было всего в нескольких сантиметрах. Майя замерла. Она никогда не видела столько силы, любви, страсти и скорби во взгляде. Или видела? Она безотчетно потянулась к нему, вскинула руку и… уперлась в стекло.

Еще мгновение мираж продолжался, а потом все исчезло. Вертушка провернулась, Майя сделала лишний круг, к ней вошли люди с улицы, заговорили о чем-то своем, и их будничные голоса вернули мир на место, предметы приобрели свои привычные формы и вновь навалились звуки и запахи беспокойного большого города. Майя вышла из стеклянной западни в вестибюль.

– Надо же, – пробормотала она. – К окулисту, что ли, сходить?…

Она направилась к лифтам. На улице, по ту сторону витринных окон издательства, стоял Авельев. Он смотрел ей вслед. Его взгляд был невыразим.

Зис целый день провел в студии. Он отсмотрел и обработал на компьютере несколько готовых съемок. Отослал их в редакцию. Разобрал и почистил свой фотоаппарат, починил сломавшийся экспонометр, начал наводить порядок на столе и обратил внимание на отложенный конверт. Он не сразу признал его, и только когда вытряс содержимое на стол, вспомнил, что это была та самая съемка, которую они с Майей сделали у Катерины Меньшиковой незадолго до ее смерти. На снимках живая и довольная собой хозяйка демонстрировала себя, свое тело, свой дом, достаток, роскошь, уверенность в себе, в своем завтрашнем дне…

Зис перебирал фотографии, как вдруг едва не выронил одну из рук. Опять! Нет, это было невозможно! Он некоторое время потрясенно рассматривал снимок, внезапно в сердцах плюнул в него, скомкал и отшвырнул в дальний угол комнаты. Секунду он постоял над столом, о чем-то соображая, затем стремительно направился в прихожую. Там на полу валялся его рюкзак. Зис присел над ним, отдернул молнию, покопался внутри. Вот они! Те самые пленки. Прямо тут же, в прихожей, рассматривая их в полоске дневного света, он нашел нужный кадр, бросил все остальное на полу и поспешил в кладовку.

Зис захлопнул за собой дверь небольшой комнатушки и щелкнул выключателем. Стены мгновенно окрасились рубиновым цветом. Он осмотрелся. Здесь все было на своих местах – бачок для проявки, ванночки, бутыли с закрепителями и проявителям, упаковки фотобумаги. Он сдул пыль с лупы на увеличителе. Давно они с Майей не пользовались всем этим…

Однако сейчас было не до сантиментов. Зис присел к столу, привычной рукой зарядил широкую пленку в металлические салазки, сдвинул монокль фильтра и, свесившись над столом, стал ждать, когда красный прямоугольник бумаги нальется светом и, еще не видимое глазу, изображение набьется между бумажных волокон.

Зис плеснул раствор проявителя в ванночку, подхватил пинцетом будущий снимок и утопил его в прозрачной жидкости. Соли серебра превращались в металл, и на колышущемся листе бумаги постепенно начало проявлялось изображение…

Когда Зис вышел из кладовки, за окном уже стемнело. Он включил свет и остановился перед полками, заставленными всякой всячиной, какими-то коробками, объективами, спусковыми тросиками, небольшими штативами и старыми фотокамерами. Задумавшись, он машинально перебирал в руках эти хорошо знакомые предметы. Ощупывал их, выстраивал по росту, выравнивал в шеренгу. Надтреснутый корпус «Никона», совсем старенькая «Смена», «ФЭД», механическая «Практика».

«Практика»… Он взял аппарат. Облезлый корпус привычно, как пистолет наемника, лег в руку. Зис покрутил его. Когда он ею снимал? Лет семь, восемь назад?

…он тогда ночами бродил по городским трущобам в поисках полуживых, кровоточащих и избитых обитателей этих заплеванных дворов-колодцев. Однажды его вместе с группой разъяренных бродяг, которые гнали чужого, не прописанного в этой подворотне бомжа, забрали в ментовку. Сам Зис мало чем отличался от них всех – драное пальто, обкусанный шарф, всклокоченные нечесаные волосы. Чистые руки скрывали измурзанные перчатки.

Он дважды украдкой дал ментам на лапу, сначала, чтобы не били, потом, чтобы оставили в обезьяннике. Там он валялся в углу и осторожно направлял камеру на рожи временно заключенных. Но, несмотря на все его старания, Зиса все-таки засекли. Он полез менять пленку, небольшой цилиндр с наклейкой ярко-зеленого цвета выскользнул из рук и по заплеванному полу покатился под облезлый сапог одного из бомжей. Зис замер, бомж застыл, мгновенно затаился весь обезьянник. Даже менты, предчувствуя недоброе, затихли. Бомж медленно поднял на Зиса свои осоловелые, затекшие кровью глаза. Прошло мгновение…

Последняя отчетливая мысль Зиса была: «Сейчас будут бить». Он не мог вспомнить больше ничего, ни одного своего слова, ни одного чужого лица. Что он тогда говорил этой мутной, грязной, бродящей от своей невыраженной ненависти массе, которая утирала кровавые бычьи сопли и готовилась порвать его на куски – он забыл. Но его не убили. Даже не избили. По правде говоря, пальцем не тронули. Когда утром их всех выкидывали из КПЗ на грязный снег, пара красавцев в драных ватниках подвалила к нему и просипела: «Бывай, щелкун!» Они похлопали его по спине и, тяжело шагая по кислому снегу, удалились.

Позже, проявив пленки и отпечатав фотографии, Зис обнаружил галерею портретов бродяг и алкашей, позировавших на фоне мутных стен обезьянника. Самоощущение у большинства из них было царственным. Бомжи высоко задирали изуродованные подбородки и, повинуясь какой-то неведомой памяти, вставляли руки лопаточками за отвороты полусгнивших тулупов.

Зис поставил камеру обратно на полку. Воспоминания отступили. Он мрачно посмотрел на дверь кладовки. Было поздно. Пора домой. Он выключил везде свет и вышел из фотостудии. Щелкнула замками входная дверь, провернулся ключ. Зис, не дожидаясь лифта, пошел вниз по лестнице. Он спускался и считал: «…сорок шесть, сорок семь, сорок восемь…»

На той фотографии, которую он собственноручно напечатал час назад в кладовке, за спиной Катерины Меньшиковой дымным следом проступала чья-то фигура. Зис чувствовал, что даже сейчас, ведя счет ступеням, он, как метроном отсчитывает колебания времени. Неотвратимо приближалось будущее. Теперь оно было не просто туманным. Оно было пугающим.

Майя шла по коридорам издательства в сторону кабинета сестры. Заморозка почти отошла, и зуб не болел. Она с удовольствием поглядывала по сторонам. Редакция журнала располагалась на самом последнем этаже современного здания, втиснутого в узкие улочки исторического центра. Отсюда открывался прекрасный вид на город. Купола храмов, крыши, высотные дома, глубокие щели проспектов, прорезающие густо застроенные районы, и небо, очень много высокого изменчивого неба. Майя остановилась у окна– над сияющим, словно промытым дождем, городом наметилось полукружье радуги. Внезапно какой-то шорох отвлек залюбовавшуюся Майю.

– К ней сейчас та-акой мужчина приходил, – захлебывающийся шепоток несся из-за неплотно прикрытой двери женского туалета. – Сонь, да ты чего? Она б меня убила. Нет, я не слышала ничего, но он просидел у нее часа три, а когда они вышли, у нее щеки горели. А он? Ничего. Поблагодарил меня за кофе. Я прямо похолодела. Хорош, как черт! Такой высокий, глаза темные… Ой, Сонь, у меня тут вторая линия… Ага, потом перезвоню. Алло! Приемная Карины Платовой, здравствуйте!

Майя поморщилась. Она уже взялась было за ручку двери, чтобы войти и спугнуть Анюту, как вдруг зазвонил ее собственный телефон. Пока она искала по карманам трубку, дверь распахнулась и из нее, расплывшись в приветственной фальшивой улыбке, выпорхнула раскрасневшаяся сплетница. Майя встретила ее ледяным взглядом, но той было не привыкать. Анюта проворно юркнула в сторону, а Майя подошла к своему телефону.

– Да, я слушаю, – внезапно она застыла. – Зинаида? Женский голос в трубке звучал ровно и спокойно.

– Здравствуйте, Майя.

Майя хотела ответить, но почему-то не смогла. У нее не было желания разбираться в природе своих чувств. Предыдущая встреча с Варварой закончилась странно. Майе не удалось ни расположить, ни разговорить эту странную девочку. Варя внимательно и враждебно смотрела не нее, на вопросы не отвечала, крутила свой мелок, пачкала пальцы и платье и, когда Майя захотела дотронуться до ее руки, внезапно соскочила со стула и убежала. «Прекрасно…»– вздохнула Майя и отправилась искать Зинаиду в глубинах этой бездонной квартиры, в которой на стенах висели картины, повернутые изображениями внутрь, а двери не закрывались, потому что на них не было ручек.

Но поиски Майи ни к чему не привели, она никого не нашла и к тому же заблудилась. Она смутно помнила, что, если пройти через коридор и свернуть налево, будет стеклянная дверь, за ней холл и сразу справа большая светлая кухня. Но Майя не вышла в коридор и не нашла кухни. Она оказалась в каком-то тупике и вдруг из-за закрытой и заколоченной двери услышала мужской голос. Майя вздрогнула.

– Да не, я в квартире, – басил неизвестный. – Напор ослаб. Да… В трубе. Вентиль опять, падлы, отвернули. Буду. Буду! Да, я сказал! Чтоб я сдох!

Майя ушла. Она не нашла Зинаиду, зато отыскала входную дверь. К счастью, она была не заколочена. В журнал в срочном порядке поставили какую-то старую съемку из запасников. Карина ничего не сказала. Майя тоже. Мысленно она с удовольствием попрощалась со странной парочкой, поэтому голос Зинаиды в телефонной трубке застал ее врасплох.

– Здравствуйте, Майя, – повторили в трубке. – Вы можете говорить?

Майя молчала.

– Простите, тогда все так нескладно получилось. В общем, если вам надо… если вы еще хотите, вы можете еще раз встретиться с Варварой. Она вас ждет.

– Все это очень странно, Зинаида, – подала, наконец, голос Майя.

– Я понимаю, что странно, – согласилась та. – Но она, правда, хочет видеть вас. Если вы не против, конечно.

Майя посмотрела в окно. Лучи солнца прожигали дыры в дождевых тучах и отражались от городских крыш. Весело звенел день. Кувыркаясь в воздухе, пролетали птицы…

– Хорошо, – сказала Майя. – Когда?

– Когда хотите.

Майя усмехнулась. Знаем мы это «когда хотите».

– Прямо сейчас, – предложила она.

– Конечно, мы вас ждем. – Зинаида, похоже, и бровью не повела.

– Хорошо.

Майя выключила телефон и постаралась сосредоточиться. Она была в двух шагах от Карины, могла зайти, забрать деньги, заглянуть в корзину с заданиями, подписать пару бумажек и договориться о новом оборудовании для студии. Она посмотрела на часы. Зис сказал, что освободится только к вечеру. Оборудование подождет. Майя развернулась и направилась к лифтам. «Очень хочет вас видеть» – интересно…

Второй визит к Зинаиде и Варе

В комнате, заставленной растениями, царили все те же полумрак и тишина. Майя в одиночестве стояла посередине. Ничего не происходило, и она уже начала было терять терпение. Внезапно густые заросли расступились, и из них вышла Варвара. На этот раз она была без парика с золотыми буклями и вместо пыльного кружевного платья, на ней была какая-то невзрачная одежда, а на ногах туфельки на пуговицах.

По мере того, как она приближалась, Майя все внимательнее всматривалась в эту маленькую девочку с темными глазами и длинными каштановыми волосами, рассыпанными по плечам. У нее возникло странное чувство, ей показалось, что она стоит перед закрытой дверью, от которой у нее нет ключей. Варя отчаянно напоминала ей кого-то, эта похожесть была совершенно очевидной, но вместо того, чтобы немедленно оформиться в сознании, воспоминание никак не давалось и ускользало, оставляя вместо радости узнавания раздражение и досаду.

Варя подошла к Майе и взяла ее за руку. Майя присмотрелась. Слишком ярко блестели в полумраке глаза Варвары, слишком взрослым был этот взгляд… Внезапно черные игольчатые зрачки девочки расширились, и Майя застыла. Она осознала, что одно крошечное и скоротечное мгновение отделяет ее от понимания всего происходящего. Вообще всего. Сути вещей и природы явлений. Причин дождей, смертей, встреч и расставаний, солнечных лучей и радиоволн, звучания голоса и секрета движения крыльев птицы…

Майя ощутила эйфорию. Ее сознание, словно блестящая бесконечная игла, было готово пронзить всю толщу угнетающей непознаваемости этого мира, и тут… все закончилось. Дверь захлопнулась. Мгновение истекло. Она смотрела в круглые карие глаза девочки и видела только то, что видела. Круглые карие глаза.

Варвара, держа Майю за руку, поспешила к выходу. Та послушно последовала за ней. Они прошли одну за другой несколько комнат и наконец остановились перед очередной дверью. Варвара пропустила Майю вперед и встала за ее спиной. Немного помедлив, Майя открыла дверь и обвела взглядом комнату. Что-то здесь было не так. Она обернулась. Варя исподлобья испытующе смотрела на нее. «Ну, что еще?!» – промелькнуло в голове Майи, но, увлеченная занятной шарадой, она вернулась к осмотру обстановки.

На первый взгляд, та не давала никаких разгадок: тяжелый стол, стулья и кресла, на одном из них был заметно подпорчен подлокотник, выполненный в форме тигриной лапы – от него откололся коготь. Лампа над столом, тени на стенах, вездесущие в этом доме комнатные растения в углу. Фотографии на каминной полке. Майя присмотрелась. Отсюда было не разобрать, но она готова была поспорить, что это старые снимки, дагерротипы, уложенные в дорогие оклады рам. Ей захотелось подойти поближе, но внезапно Майю осенило, она поняла, что не так было в этой комнате.

Вместо камина она направилась к окну. Отдернула полупрозрачную ткань шторы. И застыла, потрясенная пейзажем, уводящим почти за горизонт. Плавные линии холмов, как зеленые волны, вздымались одна за другой, цепочки кустов очерчивали край поля, и лес подступал слева темной стеной. У Майи все поплыло перед глазами.

– Что это? – спросила она Варвару.

Та продолжала тихо стоять в стороне, глядя на Майю.

– Я спрашиваю, – голос Майи звучал как будто отдельно от нее, – что это такое?

Ни звука в ответ.

– Варвара, ваша квартира находится на третьем этаже. Дом– в центре города. Может, все-таки вы объясните мне, как это понимать? – она показала в сторону чудесного сельского вида, открывавшегося из окна. – Вы слышите меня?

Варя молчала. Глаза Майи полыхнули холодным злым огнем.

– Ах, так! Ну, все, хватит с меня этой вашей чертовой мистики…

Она пересекла комнату, обошла Варю и, не оглядываясь, направилась прочь по коридору. Внезапно странное клокотание раздалось у нее за спиной. «Что это?» – подумала Майя, но этот вопрос так надоел ей за последнее время, что она только ускорила шаг.

– Нет, не уход-дите! – чужой голос был бесполым и словно безжизненным.

Майя остановилась перед стеклянной дверью. В отражении было видно, как маленькая фигурка торопливо семенит, приближаясь к ней. Где-то она уже это видела… Майя обернулась.

Варя шла, держалась за горло, на ходу пытаясь что-то сказать.

– Майя… Майя… Не уходи!– с трудом прохрипела она, доковыляв до нее, обняв за бедра и уткнувшись лицом в живот.

Как быстро иногда совершаются перемены. Майя не любила детей, не стремилась к ласкам и нежностям, но тут было что-то другое. Она ничего не могла с собой поделать, у нее сжалось сердце, она присела на корточки, заглянула в мокрые заплаканные глаза, обняла девочку, и та с облегчением разревелась у нее на груди.

Когда они вернулись в комнату с камином, большой стол был накрыт для чаепития, а за окном не было ничего примечательного– только фасад особняка, стоящего через дорогу. Никаких полей, лесов и птичьих песен. Издалека доносились лишь завывания сирен автомобилей. Дома, прохожие, машины, электрические провода, пара ободранных дворняг на траве крошечного сквера, фигура высокого человека, поджидающего кого-то напротив автобусной остановки – сейчас все выглядело совершенно естественно и правдоподобно. Майя не знала, как отнестись к происшедшему. Может, ей все привиделось?… Она посмотрела на Варю. Та уверенно вскарабкалась на стул и, забыв о своих недавних слезах, принялась уплетать конфеты, запивая их чаем. Майя вздохнула и села рядом.

– Дай мне, пожалуйста, салфетки, – едва прожевав очередную сладкую порцию, попросила ее Варя.

И тут Майя, все еще погруженная в свои мысли, не глядя, машинально выдвинула ящик буфета и нашарила рукой лежащие в укромном месте льняные салфетки. Достала и протянула их Варе. Та застыла с приоткрытым ртом, держа очередную конфету в воздухе. Майя положила салфетки на стол.

– Что с тобой? – спросила она девочку.

– Да так, ничего, – пробормотала Варя.

Карина заглушила двигатель, вышла из машины и захлопнула дверь. Парковщик еще не знал, с кем он связался. Ноздри Карины дрожали, как у разъяренной лошади, но больше ничем, ни голосом, ни неверным движением, она не выдавала своего гнева.

Мужик в зеленой фирменной тужурке равнодушно смотрел на эту стройную, как струна, холеную бабу в узком платье и туфлях на каблуках. Он прекрасно знал повадки таких дамочек. Стоило запретить им оставлять лимузины на козырных местах перед офисом, они сразу начинали что-то верещать о своих спецномерах и влиятельных родственниках из министерств. Но ему на это было плевать. Сказано, нельзя, значит, нельзя! И ваши семейные связи меня не касаются.

Но на этот раз что-то было не так. Парковщик прищурился, мадам спокойно и даже доброжелательно глядя ему прямо в глаза, натянула на свои кольца тонкие перчатки и пошла вперед. Парковщик подбоченясь, готовился к привычной перебранке, но тут произошло нечто неожиданное. Карина внезапно прижала его к капоту машины и так схватила этого кабана за его единственное уязвимое место своей железной ручкой в шелковой перчатке, что у того язык упал в горло и глаза закатились.

– Ты, тварь поганая, – тихо и отчетливо произнесла она прямо в его тупое ухо. – Если ты мне еще хоть раз скажешь, куда и как мне вставать, я тебя в зоопарк отправлю. Ты понял?

Она ослабила хватку, отступила и безмятежно улыбнулась. От охранника осталась большая обмякшая кислая тряпочка.

Карина сняла испорченные перчатки и швырнула их ему под ноги.

– Хорошая погода сегодня, правда?

Легкой походкой она отошла и скрылась за стеклянными дверями офиса.

– Сука… – только и смог выдохнуть парковщик.

– Здравствуйте, – Карина широко улыбнулась вытянувшейся охране на входе.

Она поднялась на второй этаж, уверенно прошагала по мраморному холлу, отражаясь во всех полированных поверхностях, и кивнула секретарше, чья челочка едва возвышалась над огромным столом. Та с испугом и почтением привстала и показала рукой на дверь, дескать, конечно-конечно, проходите, Карина Матвеевна, вас ждут.

Карина толкнула тяжеленную дверь с позолоченными ручками и зашла внутрь. Этот кабинет был дороже и больше ее собственного. Но и здесь она чувствовала себя по-хозяйски. Карина направилась к креслам, на ходу сбрасывая туфли и стягивая с шеи длинный шелковый шарф. Пару пуговиц в вырезе платья она расстегивала, уже утонув в складках дорогой кожи и мрачно разглядывая мозаичное панно, висящее на стене напротив входа. Панно было собрано в цветную абстракцию из зеленых, синих и лиловых пятен. Карина присмотрелась. Ей вдруг померещилось изображение чьего-то лица, проступающее в хитросплетении разноцветных осколков.

– А-а, Карина Матвеевна, – раздалось у нее за спиной. – Здравствуйте!

– Привет, Антон, – произнесла она, не оборачиваясь. – Вызови Семенова.

– Семенова? Я уволил его на той неделе, – перед ней в кресло опустился плотный, мощный, бритый мужчина в великолепном костюме.

– Тогда вызови того, кто его сменил.

Этому голосу невозможно было сопротивляться, мужчина секунду помедлил и нажал кнопку на телефоне:

– Марина, вызови ко мне Федора.

В трубке что-то пискнули, связь отключилась, и Антон откинулся в кресле.

– Ну что, продашь мне или нет? – Карина кивнула на мозаичное панно за его спиной.

Антон довольно прищурился.

– У тебя денег не хватит. Карина только усмехнулась.

– А потом, я же знаю тебя, – мужчина с улыбкой смотрел на нее. – Купишь и тут же выкинешь. В жизни не поверю, что это барахло тебя интересует.

Карина потянулась в кресле. Только после развода их отношения с Антоном Вольским наладились. Оба принадлежали к породе гордых одиночек, на этом сошлись и чуть не убили друг друга, целый год воюя за каждый сантиметр свободного пространства. Вовремя еще раз сходили в загс и остались хорошими друзьями.

Забавно, но Карина довольно долго носила фамилию бывшего мужа. Сначала у нее не было времени оформить новый паспорт, а потом она и вовсе забыла об этом. Ей самой было все равно, тем более после того, как они так удачно разошлись. Антон не возражал, в каком-то смысле ему даже льстило то, что бывшая жена и после развода продолжает оставаться Вольской. Хотя он прекрасно понимал, что сантименты тут ни при чем и ей просто нет до всего этого дела. Поэтому, когда вместе с тем знаменитым Майиным паспортом с неверной датой рождения Карина, наконец, выправила и свой, он не расстроился. По крайней мере, никак не показал того, что расстроился. Почти никак… Но, в любом случае, это было дело прошлое.

В дверь осторожно постучали.

– Войдите, – сказал Антон.

На пороге встал вертлявый молодой парень.

– Здрасьте, Антон Палыч, вызывали?

Антон кивнул и поманил его к столу. Тот двинулся вперед. Если бы у него был хвост, он на всякий случай поджал бы его, как опасливая дворовая собака, которую зачем-то кличут, но зачем– не понять. Он прошел по кабинету и встал перед начальником. Антон показал ему взглядом на кресло. Тот повернулся и вздрогнул. В кресле, в ярком солнечном свете сидела… королева. В разрезе платья была чуть видна грудь, длинные ноги были безупречны, тонкие пальцы рук унизаны кольцами. Парень сглотнул. Ледяные глаза держали его на мушке. Он прочистил пересохшее горло.

– Здрасьте… – только и смог выдавить он.

Карина на мгновение отпустила его, переведя взгляд на стол. Она качнулась вперед, выдернула лист бумаги, щелкнула авторучкой и размашисто написала на бумаге номер своей машины. Показала лист парню.

– Если еще хоть раз кто-нибудь из твоих дворняг что-то мне не разрешит, я вам всем тут лапы повыдергиваю. Ты понял?

У парня дрогнуло колено.

– Возьми, – Карина протянула ему бумажку. – Чтобы наизусть выучили.

Тот принял листок и поспешно сунул его в карман, тщетно стараясь скрыть предательскую дрожь в руках. Пару секунд в воздухе висела пауза неопределенного характера, наконец, Антон шевельнулся.

– Все понял? – спросил он несчастного товарища. Тот кивнул.

– Да, Антон Палыч. Щас я им всем устрою… Простите… Извините… Виноваты…

– Хорошо. Свободен.

Парень, если б мог, упал бы Карине в ноги, однако не посмел, только изломился в поклоне и, на полусогнутых, быстро-быстро засеменил к выходу. Когда дверь за ним захлопнулась, Антон перевел смеющийся взгляд на Карину.

– Выпить хочешь?

Карина отрицательно мотнула головой. Антон вопросительно посмотрел на нее. Она, склонив голову на плечо, рассматривала панно за его спиной.

– Слушай, – наконец произнесла она. – Не встряхнешь свои архивы? Мне нужно кое-что узнать об одном человеке.

Зис вышел из издательства и направился к своей машине. Череда насущных дел обступала его плотным и надежным кольцом. Какой бы призрачной не была эта защита, она оставалась единственным проверенным средством во времена, полные дурных предчувствий. И чем хуже становились эти предчувствия, тем быстрее вращалось беличье колесо важных и совершенно бессмысленных дел. Это было похоже на гонку с преследованием, проигранную еще до отмашки стартового флажка. Зис понимал, что ему никуда не убежать, но все же двигался вперед по инерции и по привычке.

Он уже открыл двери машины, как вдруг за его спиной раздался звонкий крик:

– Зис! Зи-и-ис!!! Подожди-и-и…

Зис обернулся. «Вот оно! – промелькнуло в его голове. – Сейчас начнется». Ошибался он или нет, но к нему, прижимая к груди телефонную трубку, спешила секретарша Анюта.

– Ой… – выдохнула она, нагнав его. – Хорошо успела!

Она чуть больше, чем надо, качнулась в его сторону так, что Зису пришлось слегка приобнять ее. Анюта немедленно прижалась к нему всем телом.

– Что случилось?– спросил он, аккуратно отстраняя девушку от себя.

– Тебе тут звонили. По поводу заказа. Хотят встретиться. Вот, оставили телефон, – Анюта протянула Зису желтую бумажку. – Сказали, будут ждать твоего звонка. Дело очень важное.

– А какое именно, не сказали? – спросил Зис, разглядывая записку.

Она разочарованно покрутила головой.

– Не-ет…

– Ну, тогда, значит, правда, очень важное, – голос Зиса сделался суровым, выражение лица серьезным.

Анюта тоже насупила бровки и вытянулась. Она была готова соответствовать торжественности момента. Зис, едва сдерживая смех, смотрел на секретаршу.

– Ясно, – Зис убрал бумажку в карман. – Спасибо, товарищ!

– Всегда готова! – отчеканила Анюта.

Зис протянул ей руку, но она так ловко приняла ее, что опять оказалась в его объятиях. Хитрая Анюта подставила щечку, и Зис вынужден был поцеловать ее. Он неловко чмокнул девушку и полез в свою машину. Джип Зиса давно скрылся за поворотом, а она все стояла, прижимая к груди трубку, и смотрела ему вслед. Вдруг резко зазвонил телефон.

– Да… – мечтательно протянула Анюта, но внезапно ее лицо вытянулось.

– Извините, Карина Матвеевна, – совершенно другим тоном произнесла она. – Нет, конечно, это не мой личный телефон. Простите. Больше это не повторится. Да, да, конечно. Все сделаю.

Она отключила связь и засеменила в сторону входа. Зис открыл окно и выкинул скомканный клочок бумажки. У него сейчас не было времени ни на чьи важные заказы.

Рассказы Вари

В комнате, где сидели Майя и Варя начали сгущаться сумерки. Странным был этот день, прошедший в разговорах под шуршание фантиков и нежное звяканье фарфоровых чашек. Вновь и вновь били высокие напольные часы, отмеряя время гулким мелодичным перезвоном. Старинные дагерротипы на каминной полке уже не казались портретами незнакомцев. Майя всматривалась в черты величественных старух. Стариков, чьи лица украшали окладистые бороды. В ангельские детские фигурки, обездвиженные волей фотографа и застывшие дважды – на стуле в ателье мастера и во времени на этих снимках.

Ее взгляд задержался на портрете двух девочек. В отличие от остальных, они были сфотографированы на воздухе в саду. За их спинами угадывалась перспектива аллеи и очертания большого дома. Майя перевела глаза со снимка на Варю. В ее чертах было какое-то сходство с одной из девочек. Судя по дате, выведенной на именном паспарту фотографа, обе уже давно сошли в землю, кольца их жизней замкнулись, наверняка дав начало новым, которые, в свою очередь, завершив свои циклы, точно так же уйдут, освобождая место для других голосов и глаз, надежд и разочарований. Майя присмотрелась. Давно умершая девочка на фотографии могла быть Варей. И мало что изменилось бы от этой перестановки…

Майя потянулась к выключателю лампы, стоявшей на столе. Казалось, в этих стенах сгущаются не только сумерки. Само время, как кровь в ране, свернулось и его течение замедлилось. Вспыхнул желтый круг электрического света, и очертания стен задернуло мраком.

Майя рассеянно вслушивалась в звучание Вариного голоса и думала о том, как странно устроена память. Отчего в ее закоулках, как прекрасный сор, сохраняются подробности устройства случайно подобранного кленового листа со всеми его разрезами и венами прожилок, выпукло проступающими с чуть шершавой тыльной стороны? И потом, без всякой видимой связи, спустя годы, при виде тонкого розового шнурка шрама, протянувшегося вдоль лодыжки, память услужливо подкидывает нам эти пустые воспоминания о том самом, давно истлевшем листе? И отчего в полном и безнадежном мраке забвения могут оказаться люди, лица, дни, месяцы, целые годы жизни? Почему память так своевольна и не подчиняется желанию вернуть утраченное и восстановить пробелы? И можно ли подобрать ключи, которые отомкнут все запертые двери и выпустят воспоминания на свободу?…

– Расскажи мне о том саде, – словно очнувшись, попросила она Варю.

Та дожевала конфету и стала ровнять пальчиками стопку серебристых оберток. Она начала медленно, не спеша.

– Ну, там был забор. Такой длинный, унылый, с металлическими пиками. На пиках – совы с блестящими глазами. Ворота чугунные, ажурные, с завитками, а в середине – опять совы. Во дворе было дерево огромное, прямо перед домом. По нему лазать было удобно, ствол был такой весь крученый и вывернутый во все стороны. Но это только днем, а вечером на него смотреть было страшно, казалось, что это огромное чудовище, которое вылезло из земли и сейчас заползет в дом и всех съест. Вокруг этого дерева и был этот сад. Одни растения высокие, другие низенькие. Были с большими цветами, были без цветов и еще с такими изрезанными листьями. Ни на что не похожие. И они не пахли никогда, и пчелы над ними не летали. И все они были черные. Мертвые.

За столом воцарилось молчание. Варя словно рассказала страшную сказку и наслаждалась произведенным эффектом.

– Мертвые… – эхом отозвалась Майя.

Варя неожиданно посерьезнела и склонилась над столом, приблизив лицо к Майе. Ее голос сник до быстрого шепотка.

– Ну, понимаешь, – пояснила она. – Это был райский сад наоборот. И цветы росли не просто из земли, они росли из ада. Это были души умерших, которые так и не нашли покоя и прорастали черными цветами. И невозможно было их истребить. Их рвали и выбрасывали, а они лезли вновь и вновь.

– Откуда ты это знаешь? – с улыбкой спросила ее Майя.

– Ну, об этом все знают, – с умным видом Варя откинулась на спинку стула.

Майя подняла брови. Какая все-таки самоуверенная девчонка! Майя не сомневалась в том, что все это были детские фантазии, бородатые страшилки. Но отчего так тревожно становилось у нее на душе, когда она представляла себе это старое высохшее дерево и черный строй невиданных растений, раскачивающихся на ветру.

–А дом? – она тряхнула головой, отгоняя неспокойные мысли. – Расскажи мне о доме.

– Дом… – авторитетно начала Варя.– Непонятно было, столько в нем комнат.

– То есть?

– Ну, понимаешь, – Варя сощурилась, – их всегда было то на одну больше, то на пару меньше. И еще эта лестница. Она вела на второй этаж и все время как будто по-новому скручивалась. Как хвост, то так, то эдак. И окно в моей комнате было то большим, то совсем маленьким. И сыро всегда было в доме, сыро и темно. Он так стоял, что внутрь солнце почти никогда не проникало. А однажды, когда луч света попал на буфет, лопнула рюмка, такая старая, граненая…

Майя сидела, подперев голову рукой. Мыслями она улетела куда-то далеко.

– Майя. Майя, – позвала ее Варя. – Слушай, дай мне зефир. Вон, у тебя под локтем стоит.

Майя вздрогнула. Покосилась в сторону вазы, заполненной увесистыми шоколадными медальонами.

– А не много тебе будет? Посмотри, ты же все конфеты сожрала!

Варя засопела, надулась и исподлобья уставилась на нее.

– Дай мне зефир, – упрямо повторила она. Майя сжала руки в кулаки.

– А если не дам, тогда что?

Глаза Вари превратились в узкие злющие щелки.

– Я… тогда… – она мучительно подбирала слова. – Я все маме расскажу!

– Ха! – Майя поставила стул на две ножки и закачалась. – Тоже мне, напугала!

Варя скомкала салфетку и внезапно, рванув всем телом вперед, изо всех сил швырнула влажный комок, метя в лицо Майе. Ее голос звенел, губы дрожали. Словесный поединок грозил перерасти в драку.

– Дай зефир, я сказала! Дай мне немедленно! Ты – дура! – завопила Варя.

Майя сделала вид, что не заметила злого комочка, шлепнувшегося у нее за спиной, вытянула из вазочки увесистую зефирину и покрутила ею, дразня Варю, как собачку.

– Сама дура, – пропела она. – Тоже мне, зефирная принцесса.

Варя побагровела, ее пальцы заметались по столу, ища, чем бы еще запустить в голову обидчице. Она нащупала чашку. Майя презрительно подняла бровь, не веря, что та осмелится ее бросить, но Варя решилась. Чашка, раскручивая спираль янтарных чайных брызг, полетела Майе в голову, и та едва успела увернуться. Не достигнув цели, фарфоровый снаряд ударил в стену, звякнули осколки, прозрачная жидкость стекла книзу. Дверь открылась. На пороге стояла Зинаида. Оглядев комнату, она разом оценила и разгром, и злые лица девочек.

– Так, что здесь происходит? Немедленно прекратите. Майя, как не стыдно, ты же старше!

Майя немедленно заняла оборону, поджала ноги и скрестила руки на груди.

– А что я? Это все она. Она сама кидается.

Но Варя и не думала брать на себя всю вину. Ее руки опять заметались по столу.

– Ничего не я. Это она начала. Она первая!

Майя едва открыла рот, чтобы перебить противницу, как Зинаида подошла к столу.

– Ну-ка, обе, успокоились! Иначе разведу по комнатам, и вы у меня просидите там до вечера. И гулять никто не пойдет! Вы слышали?

Обе затихли под ее окриком. Зинаида строго смотрела на девочек, но стоило ей отвернуться, как Майя изловчилась и изо всех сил под столом пнула ногой Варю. Та набрала в легкие воздуху и…

…попросила Майю:

– Дай мне зефир. Вот, у тебя под локтем стоит.

Майя вздрогнула. Покосилась в сторону вазы, заполненной увесистыми шоколадными медальонами. Рассеянно потянулась за одним из них, как вдруг открылась дверь и на пороге встала Зинаида.

– Майя, простите, вы телефон оставили в коридоре… Я не хотела вас беспокоить, но он звонит не переставая. Может, что-то важное?

Майя вскочила.

– Господи, телефон, я совсем забыла! Спасибо.

Она встала и поспешно вышла из комнаты. Действительно со дна кресла, заваленного ворохом одежды, доносился тихий звонок. Майя раскопала свою ветровку и выдернула из кармана аппарат.

– Алло?

В трубке было тихо. Майя прислушалась – ничего, только звук чьих-то шагов… Она пожала плечами и отключила телефон. Когда Майя вернулась в комнату, в ней горел свет, Вари не было, а Зинаида убирала со стола. На полу лежали осколки чайной чашки.

– Вот, – Зинаида показала под ноги. – Разбила. Третья за неделю. Так жалко. Ну что, дозвонились до вас? – спросила она.

– Да нет, наверное, кто-то номером ошибся. А где Варя? Зинаида взялась за веник и смела осколки в совок с высокой ручкой.

– Варя устала, спать пошла. Просила извиниться и попрощаться за нее.

Майя с интересом уставилась на Зинаиду. Странное дело, та вроде говорила правду, но что-то в ее голосе заставляло Майю не поверить и лишний раз переспросить.

– Устала?

– Да.

– Жаль. Я хотела у нее спросить кое-что…

– Ничего, в следующий раз спросите.

Фарфоровая змейка скользнула в мусорное ведро. Зинаида распрямилась. Непроницаемые глаза спокойно смотрели на Майю. Она поняла, что на сегодня – все. Протянула руку.

– Ну что же, спасибо, Зинаида.

– Не за что, – ледяная ладонь приняла ее пальцы. – Приходите еще.

– Я позвоню. В следующий раз мы приедем с моим коллегой и все снимем. Так что до свидания…

Майя не знала, что еще придумать. Все формы прощания были уже исчерпаны. Еще немного и во взгляде провожавшей ее Зинаиды появится вопрос. Майя не понимала, что за сила мешает ей покинуть этот дом и погрузиться обратно в беспокойные и мутные воды длинного дня. Наконец она вздохнула, сделала усилие и вышла. Зинаида долго смотрела на закрывшуюся за ней дверь.

Варя сидела в комнате на неудобном стуле с высокой спинкой. Вокруг стояли горшки с растениями. Широкие зеленые листья колыхались на невидимом сквозняке. Пахло влажной землей. Она прислушивалась к звуку шагов. Было непонятно– они приближаются или удаляются. В руках Варя крутила маленькие часики с циферблатом, украшенным россыпью драгоценных камней.

Шоху отчаянно мешал какой-то шум, несшийся с первого этажа, и он все никак не мог сосредоточиться на инструкции по выведению грибка с листьев фикуса. Визгливые женские голоса отвлекали его, и он в который раз перечитывал одни и те же строчки, не усваивая их нехитрого содержания. Наконец, Шоху это надоело. Он захлопнул книжку и поплелся вниз.

Внизу творилось что-то невообразимое. Схваченная почти с поличным бабья половина цыганского табора трясла пестрыми юбками и сверкала золотыми зубами, все порываясь погадать дежурному Петьке Коровкину и позолотить ручку уборщице Нинке. И если скептик Коровкин был при исполнении и непреклонен, то в глазах недавно брошенной одновременно и мужем, и любовником Нины боролись противоречивые чувства. Ей страсть как хотелось выяснить, отчего таким несправедливым стало для нее это жаркое лето, но вид быстроглазых аферисток внушал разумные опасения. Она теребила пальцами еще не снятое обручальное кольцо и все не могла ни на что решиться.

Когда Шох подошел к решетке, ромалы в угаре кружили по кафельному полу. Гвалт стоял нешуточный. То ли от дешевых наркотиков, то ли от досады на временное ограничение свободы цыганки галдели, как растревоженная птичья стая. Шох в некоторой растерянности наблюдал за этим концертом на импровизированных подмостках.

Он уже собрался было уходить, понимая, что навести здесь порядок невозможно, как вдруг одна из женщин встретилась глазами с Шохом и застыла. Ее повадки мгновенно изменились. На лице цыганки появилось странное отсутствующее выражение, взгляд сделался суровым, и обветренные губы зашептали что-то. Теперь она была спокойна и сосредоточенна. Она дернула за подол стоявшую рядом и все еще голосящую товарку и направилась к Шоху.

Цепная реакция мгновенно прокатилась по пестрым рядам. И в ментовке вдруг воцарилась неправдоподобная тишина. Все черные немигающие глаза обратились в сторону Шоха. Он машинально обернулся. За спиной было пусто. Взгляд уперся в стену грязно-зеленого цвета и доску с мутными фотороботами безнадежно разыскиваемых преступников. Табор стоял, молча глядя именно на него, на майора Шоха. Коровкин и Нина не знали, что и подумать, и в недоумении переводили взгляд с притихших ведьм на растерянного следователя.

– Я… это… – подал было голос Коровкин, но старая цыганка сделала знак, приказывая ему замолчать.

Коровкин покорно затих. Покачивая бедрами, женщина подошла к решетке. Не отрываясь, она смотрела на толстого, распаренного жарким вечером, растерянного и озадаченного Шоха. Тот вздрогнул. Он вдруг почувствовал, как все железо в его крови устремилось в направлении этих колдовских зрачков. Лицо цыганки было непроницаемо. Шох сглотнул. Он успел от всей души пожалеть, что отвлекся от своих дел и спустился сюда.

И тут старая ведьма, держась руками за железные прутья своей клетки, опустилась на колени. Вслед за ней на кафельный пол осел весь табор. Тишина была такая, что Шоха передернуло. Все ведьмы сидели, склонив головы и не поднимая глаз. И вдруг Шоху показалось, что унылое помещение ментовки преобразилось. Сила неведомой тайны объединила уличных воровок и тюремщиков и заставила его самого почувствовать себя символом тайны, веры, власти, жертвенным огнем и, по правде говоря – полным идиотом.

Хлопнула дверь с улицы. Под невысоким потолком отозвалось гулкое эхо шагов. Чья-то тень выступила из коридора. Шох не мог отвести взгляда от старой цыганки, но все же заметил высокую фигуру мужчины, вошедшего в помещение.

– Чего это у вас тут происходит? – раздался голос старшего уполномоченного Свищенко.

Мираж пропал. Цыганки, как ни в чем не бывало, вскочили, облепили решетку и, забыв обо всем на свете, загалдели, тряся побрякушками. Понеслись непристойности в адрес Свищенко, Коровкина, Нины, бога, дьявола и того мента, который прицепился к ним на улице. Ни взглядом, ни словом они не обращались к Шоху, словно его и не было в помещении.

Вздохнув, он потер переносицу и поплелся к себе наверх. Его вдруг охватила такая усталость, что он едва донес себя до дверей кабинета и немедленно повалился в кресло, испытывая и облегчение, и страх, и досаду, и любопытство одновременно.

Филиппыча которую ночь терзали смутные тревожные сны. Наутро он толком не помнил сюжета, в памяти оставались только какие-то вороны, яблоки, тени на стене и еще серая комната без окон и дверей с небольшой кроватью, тщательно заправленной старым одеялом. Все это само по себе ничего не значило, и не было бы пугающим, если бы в плотном тумане сна вдруг не начала появляться и вновь исчезать Майя. До этого Филиппыч редко видел ее во сне и сейчас каждое такое появление воспринимал настороженно. Наяву он кружил вокруг телефона, не зная, как позвонить и что сказать. Возможно, если бы он был искушен в семейных делах, ему было бы проще. Но Филиппыч не был искушен.

Поначалу он не горевал о том, что в суете жизни так и не обзавелся женой, не нарожал детей и не привык к шумным обедам за большим и обязательно круглым столом. Хотя, бывало, его взгляд останавливался на немногочисленной компании из трех-четырех человек, которые прогуливались в выходной день в парке или спускались по ступеням кинотеатра после дневного сеанса. Валериан украдкой наблюдал за тем, как женщины поправляли одежду и прически маленьким девочкам и мальчикам, как строго смотрели отцы на своих утомленных или распоясавшихся чад, как неуверенно выступали едва научившиеся ходить крохи или таращили недобрые глаза шкодливые и хитрые подростки.

Порой сердце Филиппыча щемило от грусти, когда он видел, как оплывший шарик мороженого шлепался на асфальт, и белокурая малышка разражалась рыданиями, впервые в жизни столкнувшись с нестерпимой горечью утраты. Иногда он с удовольствием заглядывал в коляски, которые толкали перед собой озабоченные молодые мамаши. В глазах лежащих на перинках младенцев отражалось безмятежное небо и знание мира, из которого они недавно вышли, и в который Филиппычу вскоре предстояло возвратиться.

Только однажды он затосковал, залюбовавшись двумя маленькими сестрами, гонявшими голубей в сквере недалеко от его дома. Тогда-то все и сложилось в его голове. Он придумал, что у него была большая семья – любящая преданная жена, дети, его плоть и кровь, часть его души, смысл всего сущего. Что жили они мирно и весело, каждый день был наполнен новыми открытиями, за большим столом все шутили и смеялись, в Новый год из-под елки чуть свет растаскивали по углам подарки и со всех сторон звучали вопли радости или вздохи разочарования… А однажды что-то произошло. Несчастный случай разом сгубил всех, всю его семью. И Филиппыч, нечаянно уцелев, старым и пустым опять приплелся на старт. Бежать ему было уже некуда, не с кем, да и сил не осталось, и только воспоминания теснились в его голове, заставляя провожать печальным взглядом автомобили с детьми, в воскресные дни спешащие во все концы города…

Убирая мусор, Филиппыч как-то раз случайно наткнулся на выброшенные фотографии миловидной женщины в обнимку с двумя парнишками-сорванцами и девочкой с печальным личиком и тощенькой косичкой. Принес их домой. Долго изучал снимки, привыкал к ним и, когда женщина и ее дети начали приходить к нему во снах, вставил найденные портреты в рамы и развесил и расставил везде, где смог. Так в сознании Валериана окончательно оформилась мысль о том, что когда-то и он был ничем не хуже других, но несправедливая судьба отобрала у него всё. Филиппыч на старости лет внезапно почувствовал себя семейным человеком.

Возможно, от таких рассуждений Валериан вскоре и сошел бы с ума, но ему повезло. Он встретил Майю. А когда узнал о том, что она потеряла семью, снял со стен фотографии и разговоров о своих «родственниках» больше не заводил. Испуганному Филиппычу показалось, что его обман дал метастазы в настоящей жизни.

Он не мог знать, что один из мальчиков с тех снимков уже умер, а женщина с мужем и двумя оставшимися детьми переселилась в другой город. Ее звали Раиса, и ей предстояло погибнуть, сгорев в собственном доме…

Звонок застал Антона Вольского, бывшего мужа Карины, в постели. Но он не спал. Разметавшись на влажных простынях, он лежал, расслабленный, обессиленный и довольный. Юное смуглое девичье тело в некотором отдалении от него тоже отдыхало от длительного сеанса вдохновенной страсти. Антон услышал звонок. Лениво потянулся. Телефон остался в кармане пиджака, но где был этот пиджак? Он приподнялся на локте и осмотрел разбросанную в полумраке комнаты одежду. Вылезать из постели совсем не хотелось. Не было желания даже шевелиться, настолько полным и мучительным было недавно перенесенное удовлетворение. Телефон затих, и Антон с облегчением откинулся обратно на простыни. Потянулся. Вспомнил о нежной и гибкой красавице, совсем недавно стонавшей в его руках, а сейчас без движения лежавшей на другом конце кровати. «Слабенькие они все-таки…» – беззлобно подумал он. «Вот Карина, бывало…» При мысли о бывшей жене опять зазвонил телефон. Антон подождал еще немного, но тот все не умолкал, и тогда он резким движением вырвался из постели и добрался до трубки.

– Алло? – угрожающе прохрипел Вольский.

На некоторое время воцарилась тишина, и было непонятно, почему рослый, плотный и голый мужчина стоит посреди комнаты, молча, с телефоном у уха. Антон кого-то слушал. Судя по выражению его лица, Вольскому не нравилось то, что ему говорили.

– Хорошо, сейчас буду, – буркнул он и отсоединился.

От безмятежного и расслабленного состояния не осталось и следа. То, что рассказал его помощник, было странно. Насупившись, Антон потоптался на месте, потом, как ковшами, подцепил обеими руками одежду с пола и вышел из спальни, плотно прикрыв за собой дверь. В коридоре, отделяя свой костюм от кружевных лифчиков и прозрачных чулок, Вольский оделся и перед тем, как покинуть квартиру, глянул в зеркало. Он уже спускался вниз на лифте, когда его прихожую пересекла чья-то тень. Пересекла и скрылась, бесследно растворившись в ночных сумерках.

Праздник в ресторане

Майя с ужасом смотрела в зеркало, стоящее в туалете. Огромное, в пол, оно отражало ее в полный рост. На ней было длинное, полупрозрачное, светлое платье, перехваченное на поясе черной лентой. Плечи были открыты, волосы приглажены и уложены. Майя была прекрасна. Ее передернуло.

Распахнулась дверь, и в туалет ввалилась пьяная стайка хихикающих дамочек. Несмотря на хмель и безудержное веселье, они оценивающими взглядами окинули стройную фигуру Майи, в оцепенении стоящей перед зеркалом, и рассыпались по кабинкам, перебрасываясь ничего не значащими, но полными тайного смысла фразами. Майя потрогала свои остекленевшие волосы и вышла из туалета.

Раз в год издательство ее сестры устраивало пышное мероприятие, куда приходили все-все-все, чтобы наесться, напиться, натанцеваться, получить свои призы, награды и денежные поощрения, встретить рассвет, поднимая бокалы в обществе начальства, и потом, вспыхивая краской стыда, воспоминать подробности очередного удалого праздника.

В этот раз Майе должны были вручать награду за серию фотографий. Ей было смешно– она сделала эти снимки, не выходя из дома. Майя тогда болела и от лихорадки, сотрясавшей все ее тело, как неприкаянная, бродила, держась за стены своей очередной квартиры. Зис, Карина и Филиппыч приносили лекарства, фрукты и цветы. На пятый день, когда температура чуть снизилась, Майя обнаружила, что вся комната, кухня, коридор и даже ванная, засыпаны аспирином, апельсинами и заставлены букетами. Цветов она не любила, но выкидывать весь этот мертвый сад у нее не было никаких сил.

Она взялась за аппарат. Большинство растений уже поникло и живописными красками разложения украшало кадр. Особенно Майе нравилось раздирать букеты и, установив какой-нибудь стебель против света, снимать его черный силуэт. Несколько неплохих кадров получились и с засохшими цветами. Она бросала их на пол, топтала и фотографировала растерзанные останки.

Выздоровев, Майя тут же забыла об этой съемке. Чудом пленки попали к Зорькиным, те ахнули, напечатали фотографии и без спросу отослали на какой-то очередной конкурс, организованный при поддержке издательства. Мертвые цветы очаровали всех и получили первый приз. Майя прокляла Зорькиных, но дело было сделано.

После долгих уговоров она согласилась прийти с Зисом на эту вечеринку. Оделась. Украсилась… И опоздала на четыре часа, заявившись в ресторан, когда уже все были пьяными, веселыми и безразличными. Стены сотрясала громкая музыка, сонмы приглашенных дефилировали из угла в угол, то тут, то там раздавались ликующие крики и призывные визги. Дым, шум и запахи еды сбивали Майю с толку.

Она с трудом пробралась к стойке бара. Зис сидел, отвернувшись, и с кем-то разговаривал. Вернее, орал изо всех сил, стараясь перекричать грохот децибел. Майя приткнулась рядом с ним, потрогала его за рукав. Тот не отозвался. Она дернула сильнее. Зис повернулся и с удивлением уставился на незнакомую девицу в откровенном и одновременно целомудренном наряде, с блестящими гладко уложенными волосами и сильно подведенными глазами. Когда Зис узнал Майю, он чуть не упал со стула. Такой он ее еще никогда не видел. Потрясенный, он отпрянул, рассматривая ее с головы до ног.

– Ничего себе, – только и смог выдохнуть он. Однако Майя его не услышала.

– Что? – прокричала она.

– Ничего себе! – придвинулся к ее уху Зис.

– Иди ты к черту! – отозвалась Майя.

– Что? Ничего не слышу! – глаза Зиса блеснули.

– Все ты слышишь, – проворчала Майя и повернулась к бармену. – Виски, двойной. Безо льда.

Бармен, похоже, умел читать по губам. Он кивнул Майе и плеснул коричневой жидкости в стакан.

– А вы та самая Майя? – внезапно из-за плеча Зиса высунулась украшенная пышными кудрями головка.

Майя поверх прозрачного стеклянного края посмотрела в пьяные счастливые голубые глазки. Девица сияла. Ее щеки, грудь, плечи и руки были присыпаны блестками. Майя прищурилась, ей показалось, будто большая змея обвивает Зиса.

– Вы что имеете ввиду? – не повышая голоса, спросила она.

Змея, как ни странно, прекрасно ее слышала. Она хотела что-то ответить, но музыка взревела, перекрывая усилия ее голосовых связок. Девушка поперхнулась собственными словами, закашлялась и принялась искать, что бы выпить. Майя следила за ней. Ни тени сочувствия не было в ее глазах. Она видела, что Зис не спешит снять с себя эту блестящую гадюку, а та чуть сильнее, чем оно того требовало, задыхается от кашля и все плотнее притирается к его груди.

– Когда такие, как вы, знают что-то о таких, как я, у меня всегда возникает вопрос, – Майя покрутила в руке стакан. – Откуда?

Она смотрела в бессмысленно округлившиеся, хорошо подкрашенные глаза.

– Ну, вы известный фотограф, – пролепетала девица. – Вас все знают.

– А вы, я смотрю, – продолжала Майя – увлекаетесь фотографией?

Девица кокетливо изогнулась.

– С недавних пор.

Майя посмотрела на Зиса. На девицу.

Ей показалось, что если разбить стакан о стойку и вонзить острый край стекла в шею этой пьяной кукле, ничего особенного не произойдет. Та свалится на пол, тщетно зажимая бьющий из горла фонтан алого цвета, задергает длинными ногами в изящных туфлях и затихнет. Толпа сомкнётся над ней, Зис закажет еще выпивки, и они продолжат разговор…

Майя разжала пальцы. Она не могла никого ударить, она выпустила стакан из рук. Он упал. В грохоте ночного клуба никто ничего не услышал. Стекло разбилось беззвучно. Только четыре пары глаз проводили его в последний путь– Майи, Зиса, девушки-змеи и бармена.

Майя развернулась и направилась прочь. Девица, обращаясь к Зису, начала лепетать, что «…у этой ненормальной явно не все дома…», но внезапно он встал.

– Эй, ты-то куда? – она схватила его за рукав.

Зис не обратил на нее внимания, вырвал край рубашки и скрылся в толпе.

– Ну и пошел ты к черту! – девица со злостью отвернулась.

– А тебе чего? – прокричала она, заметив взгляд бармена.

– За стакан вы платить будете? – спросил он.

– Да иди ты со своей стекляшкой! – она соскочила с высокого стула и тоже исчезла в плотном людском строю. На освободившихся местах тут же появились новые лица.

– Водки! Пива! Мартини! – понеслось со всех сторон. Бармен только головой покачал.

Зис преследовал удаляющуюся Майю. Время от времени кто-то вставал между ними, и тогда ему казалось, что сейчас он ее потеряет. Обилие людских тел создавало подобие живого лабиринта в этом дымном и темном помещении. Здесь не было коридоров и переходов. Здесь было просто слишком много народу.

Зис спешил догнать Майю не из-за этого внезапно вспыхнувшего в ней чувства ревности. Она была сумасшедшей, он это знал. Иногда ее глаза загорались такой ненавистью, что он гадал, что останавливает ее? Отчего она не разбивает стакан о стойку бара и не втыкает острый край стекла в горло обидчику? Или обидчице?

Но сейчас он проталкивался через пьяную, колышущуюся во все стороны толпу, потому что боялся, что сам сошел с ума. В тот момент, когда стакан летел к полу, он поднял глаза и увидел за плечом Майи полупрозрачный контур, колышущийся в воздухе силуэт. У Зиса оборвалось сердце – мир перед ним превратился в гигантскую фотографию, одну из тех, что так тревожили его в последнее время.

Он захотел что-то сделать, встать, заговорить, разогнать руками туман, который собирался за спиной у Майи, но в следующее мгновение все изменилось, Майя поднялась, изображение развеялась сигаретным дымом, толпа вновь закудахтала, загудела музыка, и он сам поспешил к выходу. Когда до дверей оставалось несколько метров, кто-то вцепился ему в руку.

– Эй, эй, Зис! Зи-ис! – раздалось у него над ухом.

Он обернулся. Это была разукрашенная, как картинка Анюта. Она была весела, пьяна и на все согласна.

– Ты куда? – прокричала она, тщетно стараясь пересилить мощный шум, в котором все звуки растворялись, словно капли дождя на поверхность воды.

Зис, не отвечая, попробовал освободиться, тщетно ища глазами Майю, но Анюта не отпускала.

– Ты не позвонил по тому телефону, что я тебе дала? – тихо-тихо кричала она. – А они опять звонили. Говорили, дело не ждет!

– Я перезвоню, обязательно! – Зис, наконец, отцепился от тонких и хватких пальчиков и двинулся к выходу.

Людские волны тут же сомкнулись за его спиной, Анюта исчезла. Но исчезла не только она. Зис выскочил на улицу, и осматривался в мертвом свете рекламы и фонарей. Он вырвался из западни прокуренного помещения, но снаружи сам город бился в черной комнате ночи. Зис присел на ступени. Матрешкин дом. Одно в другом и другое в третьем. Майи нигде не было. Зато напротив ресторана, многократно увеличенная и подсвеченная прожекторами, высилась сделанная ею фотография – изящная ломаная линия какого-то черного растения. Зис покачал головой, Майю здесь было не найти. Она словно соскользнула в один из тех слоев, куда ему не было ходу. Он уронил голову в ладони.

Ветер распахнул окно в спальне Филиппыча, Карина пролила вино себе на блузку.

Вскрикнул и проснулся Шох, потревоженный ночным кошмаром.

Майя ехала за рулем своей машины. Этой ночью опасность ей не угрожала.

На первый взгляд, не так уж сильно Майя отличалась от остальных. Она помнила себя уже довольно взрослой, одинокой, беспомощной и взявшейся из ниоткуда девочкой. И ничего не могла сказать об основании и освоении этого мира. У нее не было воспоминаний о скрипе детской коляски, о красном бочке погремушки, прикрепленной к краю кроватки, или запахе масла, которое втирали в нее после купания нежные руки. Мириады подобных мелочей первых лет жизни обычно почти не напоминают о себе, но, скопившись в отдаленных углах сознания, они хранят самые важные тайны нашего устройства и происхождения.

Этого-то тайника у Майи и не было. Вернее, он был замурован, закрыт, заперт и все ключи, отмычки и волшебные слова были потеряны и забыты.

Майя быстро поняла, что у нее больше нет не только семьи, но и самих воспоминаний о ней. Мысль об этом сначала потрясла ее своей несправедливостью, а потом ей даже понравилось то, что она обречена быть не такой, как все. И однажды она села в свою лодку и отплыла по туманным водам неизвестного озера вдаль, за горизонт. Оставив весь мир наслаждаться суетой жизни на берегу. Об этой лодке не знал никто, кроме нее. Может быть, некоторые только догадывались…

Майя придумала его в один из этих ужасных бесконечных дней, когда все не складывалось, игрушки ломались, коленки после падения были разбиты в кровь, взрослые говорили глупости и ее никто не понимал… В отчаянии Майя забралась прямо в одежде под одеяло и спряталась там ото всех на свете.

Уже чувствуя себя на краю своего, как обычно пустого, сна она вдруг увидела перед собой совершенно незнакомого человека. Майя присмотрелась. Тот тоже внимательно и спокойно разглядывал ее. Она не испугалась. Села на кровати, протянула руку, дотронулась до его щеки. Отняла. Затихла, что-то обдумывая. Он сидел и ждал. Наконец Майя подняла на него глаза.

– Сделай так, чтобы я видела сны… – сказала она.

И тут же испугалась того, что не о том попросила, что он сейчас исчезнет и больше никогда не придет и момент не повторится. Пока эти смутные мысли метались в ее головке, ночной гость лишь слегка пожал плечами, словно намекая на ничтожность просьбы, согласно кивнул и исчез.

Вскоре Майя уснула, а наутро проснулась довольной и полной сил, словно она выздоровела за одну ночь.

С того дня она всегда с удовольствием укладывалась в постель, перед ее взором, как по волшебству, начинали появляться незнакомые люди, пейзажи, чудные животные, прекрасные цветы, какие-то таинственные лестницы и ведущие в иные миры двери.

Некоторые сюжеты повторялись. Майя вновь и вновь бродила по одним и тем же улицам, с надеждой вглядываясь в лица случайных прохожих, за каждым поворотом пытаясь отыскать какой-то дом. Ее поиски не принесли немедленного успеха, но часто наутро Майе казалось, что там, в самых глубоких слоях сновидений, о которых наяву остаются лишь смутные воспоминания, нежные руки обнимали ее, и знакомый голос шептал забытую сказку… В такие дни она просыпалась с улыбкой.

Ей все никак не удавалось сочинить имя тому неизвестному ночному посетителю. Она долго думала и, наконец, назвала его Архитектором снов. Больше она его не видела.

Уже светало, когда Карина, оглушенная грохотом музыки и одурманенная вином, возвращалась домой. В городе было так тихо, что через приоткрытое окно доносился мягкий шелест колес автомобиля по асфальту. Карина была довольна собой. Она прекрасно провела сначала важную встречу, потом вечер и, наконец, ночь. Она все время помнила об Авельеве, но радовалась тому, что встреча с ним не сбила ее с толку и не повлияла на течение ее жизни. Карина была искушенным игроком, она уже не теряла голову при встрече с таким сильным соперником и сохраняла свои мысли в строю. Просто к ним добавились новые. По большей части весьма чувственного содержания.

Сейчас, расслабленная и утомленная, она думала о привилегии возраста, дающего чувство уверенности в себе и своих силах. Молодость была ранима и беззащитна. Зрелость радовала сочетанием красоты и опыта. Старости Карина не боялась. Она, как здравомыслящий человек, понимала, что ее самый главный противник сильнее, и что она все равно проиграет. Принимая смертность как данность, она использовала все существующие возможности на пользу себе, своей внешности, здоровью, успеху и не спешила сокрушаться о будущем. К нему она относилась миролюбиво и доброжелательно. Карина была из тех людей, которые преспокойно покупают себе место на кладбище и заказывают гроб при жизни. Что толку пускать все на самотек и делать вид, что этого никогда не произойдет? Лучше устроить все самой. Карина и устроила.

А сейчас, пока до выбранной ею могилы по ее подсчетам было еще довольно далеко, она отдыхала от шумной ночи на заднем сидении своего автомобиля. Шофер гнал машину вперед по спящему городу, и дым от ее сигареты тонкой струйкой утекал в окно.

Карине было хорошо, но какая-то назойливая мысль, вернее назойливое воспоминание о какой-то мысли, не давало покоя. Главное, она никак не могла вспомнить, с чем связано это неудобное воспоминание. Она и так, и эдак прокручивала в голове события прошедшей ночи. Тщетно. Никакого намека. Никакой подсказки. Она достала свой телефон. Просмотрела последние звонки. Набранные, принятые, не принятые… Вот оно! Карина удовлетворенно кивнула. Понятно, что так взволновало ее. Ей звонил Филиппыч.

Она выкинула недокуренную сигарету в окно, откинулась на сидение и задумалась. Казалось бы, что такого особенного – не принятый телефонный звонок? Сколько их скапливалось за день! Но то, что звонил Валериан, меняло дело. За все эти годы он в первый раз звонил ей.

Они никогда не были близки. Никогда не были враждебны. Как два полюса, они существовали относительно центра между ними. Относительно Майи. Конечно, они не вели себя, как дикари, общались, при встрече здоровались, время от времени передавали приветы и поздравления, но ни на шаг не приближались друг к другу, оставаясь каждый на своей орбите вращения вокруг Майи.

Но однажды произошло событие, которое объединило их. Эта связь оказалась прочной, но необременительной, одной из тех, что устанавливаются между людьми, ни к чему не обязывая и не меняя сложившихся отношений.

Началось с того, что Карину впервые в жизни ограбили. У нее украли сумку. Она была в бешенстве. Нет, ей не было жалко ни телефона, ни кредитных карточек, ни дорогих очков, ни самой сумки из чьей-то бесценной сморщенной кожи. Она не могла простить себе, что с ней такое могло случиться. Но к ее воспаленным чувствам примешивалось еще кое-что…

Чтобы не терять времени и заблокировать все счета, Карина спешила. Едва шофер подъехал к издательству, она велела притормозить у неприметной двери сбоку здания. Так Карина впервые оказалась во владениях Валериана. Пока она звонила с его телефона во все концы и раздавала распоряжения, он заварил ей кофе. Валериан делал это из вежливости, он не ожидал, что она согласится. Он не заметил, что все время, пока он вышагивал по своей кладовке, Карина украдкой следила за ним. Какой-то план складывался у нее в голове. Когда они допили кофе, все стало понятно.

Филиппыч знал печальную историю Майиного появления в доме Карининых родителей. Знал, что после аварии она вроде сначала попала в больницу, а потом ее определили в интернат. Из интерната забрали в новую семью. В белом платье с красным бантом на груди, с медальоном на шее и каким-то ободранным и совершенно пустым чужим чемоданом, появившимся у нее на полпути между больницей и интернатом, Майя встала на пороге своего нового дома.

Тогда платье убрали в чемодан, чемодан – в кладовку. Медальон Майя придумала переделать в часики. Мастер заполнил пустоту шестереночными хитросплетениями, перекрыл верхнюю крышку, украшенную камнями, стеклом, поставил паучьи стрелки и деления, и в новом виде вещица вернулась к Майе. Теперь это был хронометр, метроном, ловушка для времени, закрепленная кожаным ремешком на Майином запястье. Она завела часики, и жизнь потекла под стрекозиный перестук тонких стрелок.

А позже выяснилось, что чемодан, с которым пришла Майя, вовсе не был пуст. Роясь однажды в глубине кладовки, Карина наткнулась на этот старый облезлый короб. Она решила на всякий случай кинуть внутрь таблетку от жадной молевой бабочки, вынула платье, вытряхнула из него пыль, сложила обратно и уже собралась было закрыть чемодан, как вдруг заметила край какой-то бумажки в присборенном тканевом кармане на внутренней стенке. Заинтересовалась и достала оттуда небольшую фотографию.

Маленькая девочка, очевидно, Майя, спала в саду, на траве в тени цветов, отбрасывающих тени на ее лицо и пышное светлое платье. Вероятно, снимок сделал мастер – мельчайшие детали вроде полосатого шмеля, зависшего над цветком, и пары бабочек, присевших на край юбки, были проработаны с такой тщательностью, что, казалось, чья-то искусная рука соединила фотографическое и рисованное изображения.

Карина показала снимок Майе, однако, та, вопреки ее ожиданиям, совершенно не заинтересовалась ни самим портретом, ни своим сходством с ним. Проворчала, что понятия не имеет, кто это так сладко спит в саду, и перевела разговор на другую тему. Больше никогда об этой фотографии они не заговаривали. Чемодан с пропахшим пылью платьем проглотил шарик нафталина и вернулся обратно во тьму кладовки. Случайно найденный снимок Карина бережно поместила в футляр, а футляр в потайное отделение своей сумки.

В тот день, когда Карину обокрали, в ее сумке разлилась чернилами ручка, и она, опасаясь испортить фотографию, переложила ее в карман. Через полчаса сумка исчезла. Сидя у Валериана, Карина задумалась о власти случая и решила подстраховаться.

Филиппыч ахнул, когда увидел фотографию спящей девочки. Он с удивлением переводил взгляд со снимка на Карину и обратно, пока, наконец, не заявил, что такого не может быть и изображение – временная аномалия.

– Или это не Майя, или Майе сейчас должно быть больше ста лет, – заявил он, рассматривая карточку. – Это не фотография, это старинный дагерротип, такие в прошлом веке делали.

Карина склонилась над снимком.

– Но это точно Майя, – сказала она, всматриваясь в черты девочки. – И платье вроде ее…

Валериан только головой покачал. К вечеру, по просьбе Карины, он сделал копию загадочной фотографии, и ей стало спокойнее от того, что где-то на другом конце города теперь лежит еще один припрятанный снимок. Но Карина зря радовалась. Филиппыч схитрил. Он отдал Карине копию, а оригинал оставил себе. «На всякий случай», – решил он, убирая фотографию в укромное место в своей квартире. Снимки невозможно было отличить, обман выглядел совершенно невинным и оставался незамеченным. До времени.

Происшествие сблизило Валериана и Карину и укрепило их взаимную симпатию. Но от этого они не стали чаще видеться, встречаться или созваниваться, и звонок Филиппыча, который Карина обнаружила наутро после бессонной и шумной ночи на своем телефоне, удивил ее. Однако перезванивать в такой час было нелепо, Карина потянулась на сидении и подумала, что, если причина важна, Валериан сам повторит попытку.

Ее автомобиль разминулся с поливальными машинами. Широкой мощной струей они смывали в бровку тротуара плотный слой свалявшейся пыли и мусора. Солнце еще не встало над домами, и четкие силуэты крыш выделялись на фоне бледного неба. Пешеходов почти не было. Только одинокий сонный гражданин плелся через двор за своей суетливой собачкой и парочка припозднившихся алкоголиков спешила поскорей забиться в какую-нибудь щель до того, как взойдет солнце.

Майя, придерживая подмышкой штатив, вышла из-за деревьев небольшого палисадника. Она так и не прилегла в ту ночь. Вернулась домой, скинула ненавистное платье и почти час стояла под душем, пытаясь смыть косметику и отвратительные воспоминания. Когда она вышла из ванной комнаты, уже светало. Ни спать, ни бодрствовать не хотелось. Она натянула майку и джинсы, взяла аппарат и покатила в город.

Майя любила снимать, пока все спали. Не то чтобы праздные граждане как-то особенно липли к ней и мешали работать, но все же ее раздражало всеобщее поверхностное любопытство. Днем взгляды прохожих постоянно скользили по ее спине, и какой-нибудь кретин обязательно начинал докапываться, чегой-то такая красивая девушка тут у нас делает? Чем больше она игнорировала этих слабоумных, тем вернее они лезли. Приходилось отвечать. Некоторые начинали грубить… В общем, на все это уходило время, а утром город был пустым, тихим и еще свободным от всего того мусора, который скапливался на его улицах в течение дня.

Она пристроила штатив с камерой на небольшом холме в начале переулка. Однажды Майя проезжала здесь ранним утром и заметила, что в самом низу, там, где старые дома наползают друг на друга и зияет черная дыра покосившейся арки, скапливается туман и лежит, как дым на блюде, на уровне окон первого этажа. Ей понравилось, она запомнила место и решила заехать сюда с фотоаппаратом. Сейчас, когда Майя возилась с объективами, она вдруг с досадой подумала о том, что в отличие от нее, Зис может работать где и когда угодно. Нимало не смущаясь, наводил камеру на злобных торговок на рынке и алкашей на мостовой и снимал себе, посмеиваясь.

Однажды, в самом начале их знакомства, Майя увидела его фотографии из какого-то обезьянника. Она тогда замерла потрясенная и почти месяц донимала Зиса вопросами, пытаясь понять, как ему удалось сделать эти потрясающие портреты бродяг и бомжей. На снимках были не просто оплывшие рожи и разбитые руки – на них были характеры, приметы душ, пойманные в морщинах, в оскалах, взглядах и изгибах бровей.

Зис только смеялся в ответ, но Майя притихла. Она стала подолгу наблюдать за ним, обратила внимание на цвет его глаз, на небольшой шрам над бровью, на звучание его голоса, на эту его манеру тереть в задумчивости лоб. Она, никогда не работавшая ни с кем в паре, вдруг согласилась вместе с ним ездить, снимать, проявлять и печатать фотографии. Она удивлялась сама себе и никак не могла разобраться в природе своих чувств. Если бы ей пришло в голову спросить кого-нибудь о том, что случилось, любой, не раздумывая, объяснил бы ей, что она влюбилась. Влюбилась, и испугалась, и отступила, и сделала вид, что ничего не произошло.

В отличие от нее, Зис все прекрасно понял в тот день, когда впервые увидел Майю в пустом кабинете Карины. Она сидела, склонившись над столом. В линялых джинсах и майке, открывающей руки, плечи и высокую шею. Непослушные вихры на затылке были примяты так, словно она только что встала с кровати. Она сбросила один кед с ноги, и Зис залюбовался изящной линией ее нежно-розовой миниатюрной ступни. Когда она повернула голову в его сторону, все было кончено. Красивый рот, огромные глаза, высокие скулы… Зис хрипло сказал: «Здрасте» – и вышел из кабинета. Анюта, секретарша Карины, с удивлением посмотрела на него.

– Да вы заходите, заходите, – подбодрила она его. – Карина Матвеевна сейчас подойдет.

Но Зис, сославшись на какую-то наспех придуманную причину, поспешил из приемной. Глядя в свое отражение в зеркале туалета, он усмехнулся и покачал головой. «Вот и все! – почему-то стучало у него в голове. – Вот и все!» Он уже знал, что будет, когда он вернется, и она с ним заговорит, и понимал, что больше не сможет ничего с уверенностью сказать о своей жизни. Она закончилась там, на пороге Карининого кабинета. И началась какая-то другая. Уже не вполне его.

Фигура мужчины появилась в конце переулка. Он шел вперед медленно, спокойно, никуда не спеша. Дорога привела его в этот городской завиток, на эту улицу, наполненную тишиной и туманом. Заслышав шаги, он остановился. Кто-то двигался ему навстречу в плотном белом облаке, висящем низко над землей. Стук шагов был сбивчивым и торопливым. Мужчина вглядывался в клубы тумана, и вдруг из них появилась фигура девочки.

Она неуверенно шла вперед, глядя себе под ноги. На белом платье тревожной меткой горел красный бант. Девочка странно ступала, она то укорачивала шаг, то замирала, не зная, куда поставить ногу, то вдруг перепрыгивала невидимое препятствие и двигалась дальше. Мужчина присмотрелся и вскоре понял, что она старается не наступать на трещины, образовавшиеся в старом асфальте. Увлеченная своим важным делом, она продвигалась довольно сложным извилистым маршрутом. Наконец, она вплотную приблизилась к мужчине. Остановилась.

– Майя, девочка моя, – его шепот растворился в воздухе.

Она подняла на него глаза. В темных зрачках отразились небеса. В ресницах запутались обрывки тумана. В улыбке сквозили нежность и беспомощность. Она не видела его…

…белое облако висело на дне переулка. Вдруг Майе что-то почудилось, она отвела глаз от видоискателя, всмотрелась в полупрозрачную пелену. Нет, вроде ничего. Опять заглянула в камеру, покрутила резкость – и отпрянула. Прямо в объектив из тумана на нее смотрели чьи-то глаза. Майя задержала дыхание, досчитала до десяти, осмотрелась. В переулке было безлюдно, тихо и зыбкое облако редело, растворяясь в утреннем свете. Майя пересилила себя и еще раз заглянула в камеру. Ничего.

– Что со мной происходит? – тихо и с тоской вдруг произнесла Майя. – Что?

Но на ее вопрос некому было ответить. Только тощая грязная кошка сорвалась с края крыши и метнулась через улицу. Со страшным грохотом за спиной пронесся «КамАЗ». Туман окончательно рассеялся. В переулке было пусто.

Разговор Филиппыча с незнакомцем

Чертыхаясь, Филиппыч ворвался в вагон. Он в последнюю секунду успел проскочить между стремительно захлопывающимися дверьми, и только самый кончик его расхристанного пиджачка застрял в створках. Валериан раздраженно рванул одежду на себя и с ходу, словно продолжая прерванную досадной помехой беседу, заявил долговязому мужику, стоявшему в проходе:

– Нет, ну что творят! Что творят, я вас спрашиваю? А? Если бы Валериан сопровождал Майю в тот день, когда она лечила зуб, он узнал бы в долговязом того самого врача, что набивался ей в спасители. Но Валериан не знал этого.

Мужик ничем не примечательной внешности, довольно усталый и унылый на вид, держался рукой за поручень, раскачивался в такт движению поезда и не то чтобы очень внимательно слушал Филиппыча, но все-таки вежливо кивал, понимая, что порой любому человеку необходимо выговориться. А Валериан, найдя внимательное ухо, распинался, что было мочи.

– Прыгают с утра пораньше по улицам со своими фотоаппаратиками и снимают людей налево и направо! – возмущенно доложил он и уставился на незнакомца, ожидая немедленного ответного взрыва гнева. Однако тот молчал и несколько недоумевающее смотрел на старика.

– Этого нельзя делать! – завопил Валериан.

Несмотря на грохот подземки, пара уныло трясущихся сонных пассажиров осуждающе покосилась в его сторону.

– Нельзя! – повторил Валериан. Незнакомец пожал плечами. Филиппыч запыхтел.

– Ну, вот вы, вас, когда снимают…– он ткнул незнакомца пальцем под ребра.

Тот вздрогнул, втянул живот и приосанился.

– Ага! – обрадовался старик. – Вот, вы, принимаете позу – улыбочка, поворот головы, все такое… И получаете просто снимок. Картинку. Портретик. Безопасный. Защищенный. Ну, почти. Шансов добраться до вас – чуть! И совсем другое дело, когда вас снимают без вашего ведома. Вы стояли, газету покупали, мимо какой-то молокосос пробегал и щелкнул вас!

Собеседник Филиппыча нахмурился. Какие-то мысли явно блуждали в его голове, однако он никак не мог выстроить их в систему организованных доводов и разумных сомнений. Очевидно, зайдя в тупик, он уставился вниз.

– А, собственно, что? – наконец раздался его голос. Валериан поперхнулся.

– Как «что»! Вы, правда, не понимаете? Случайная фотография – это же дыра, брешь, никакого спасения. Прямой путь к душе!

– Ну, вы знаете, – высокий товарищ засомневался. – Люди вообще много чего делают случайно. А что касается фотографии… Вы посмотрите, сколько туристов бегает по городу, снимают одно, другое, памятники, соборы, площади, всякие достопримечательности. А потом смотрят – так у них незнакомых людей, случайных прохожих на фотографиях – ну просто тьмы.

– Вот то-то! – оживился Филиппыч. – А вы думаете, это хорошо? Представьте – ваш портрет, ваш образ в чужом доме, в альбоме, а то еще и на стенку повесили…

– Ну, уж прямо и на стенку, – засмущался мужчина.

– А что? Вы знаете,– Филиппыч придвинулся к собеседнику. – У меня на кухне висел такой пейзаж – улица, по ней люди идут во все стороны, деревья, трамваи старые – красота. Так вы знаете – я чуть не умер! У меня такие боли в голове начались, даром, что молодой еще был. К этому врачу, к другому – и ничего, говорят, все нормально, все хорошо. Приду домой, чаю налью, сяду – и прямо голова раскалывается. И что вы думаете! Из-за фотографии. Это я потом сам случайно понял. Там один мужик был, такой, в шляпе, плаще, деловой, спешил куда-то. Даже лица его видно не было. Так я как посмотрю на него, у меня голову и схватывает. Два года понадобилось, чтобы разобраться. Чуть не помер. А уничтожил картинку – и вот!

Филиппыч торжествующе развел руками, показывая, что жив, здоров и доволен жизнью.

– Уважаемый, – осторожно поинтересовался его собеседник. – Даже если предположить, что вы правы, при чем тут самочувствие человека с фотографии. Ему-то что от того, что у вас голова болела?

– Как? – Филиппыч искренно удивился. – В одну сторону связи не бывает. И ему совсем не все равно от того, что я ту картинку с ним в плите зажарил! Вон, крестьяне вообще своих детей с улицы уводили, когда в деревню художник приезжал. Все боялись, не дай бог, спишет с ребеночка образ, а тот и преставится. Я вам говорю! Слово «безобразие» – это когда «без» «образа». Понимаете, это страшно – быть без образа… Вы об этом не думаете, а зря. Любая ваша фотография– это ваш образ! Это раньше по полгода портрет писали, а сейчас щелк – и готово. Все и привыкли. Подумаешь, картинка… Лежала-лежала, надоела, раз – и выкинули. Разве так можно? Беречь надо свой образ. Хранить. А то вон, напечатали морду в газете, а потом ею что вытерли?… Правильно! А человек этот взял и заболел. Или помер.

– Это тот, который… вытер? – улыбаясь, спросил долговязый.

Но Валериану было не до улыбочек.

– А все удивляются – с чего это? И правда, с чего? Экология, рак, жена ушла?… А все поэтому! Но, я вам скажу, – он серьезно посмотрел на мужика, – самое страшное – это снимок спящего человека. Если завладеть такой фотографией, такие дела можно провернуть…

Мужчина внимательно посмотрел на него.

– Ой, что такое? – внезапно сам себя перебил Филиппыч и уставился в окно. – Моя остановка.

Незнакомец невольно проследил в направлении его дикого взгляда. Поезд стоял на станции. Пассажиры в вагоне с интересом разглядывали невысокого старикашку, только что закончившего свою сбивчивую и пылкую лекцию. Тем временем двери состава уже начали сдвигаться. Валериан, даром что разменял седьмой десяток, белкой ушастой сиганул с места и выскочил на перрон. Двери захлопнулись, и поезд, постепенно ускоряясь, поволокся в темную нору. Мимо Филиппыча проплыл его случайный попутчик, совершенно ошеломленный такой стремительной развязкой. Он неуверенно помахивал ему рукой. Валериан бодро козырнул в ответ, развернулся и чуть не сшиб какую-то бабу с ребенком. Ребенок заорал, надув щеки багровыми барабанами, баба с визгом прокляла Филиппыча и тот, пятясь, поспешил скрыться из виду. Поезд уже исчез в чреве подземки, а на перроне опять начали скапливаться пассажиры, торопясь по своим утренним делам и маршрутам.

Филиппыч и сам не понимал, чего это он так разошелся. В последние дни он был в несколько смятенных чувствах. Спал все хуже и хуже, квартиру никак не мог привести в порядок, злился на себя, тревожился, Карине вчера звонил. Не дозвонился.

Выбравшись из метро, он уже через полчаса стоял перед дверью квартиры Зиса и настойчиво жал кнопку звонка. Никакого ответа. Он попробовал еще раз и изо всех сил заколотил в дверь. Шуму он создавал много, но толку не было. Филиппыч затих, прислушиваясь к происходящему внутри. Ему показалось, что там шевельнулись. Он забарабанил с новыми силами. Наконец замок и правда щелкнул и дверь распахнулась. Полуголый сонный Зис стоял на пороге. Не открывая глаз, он произнес:

– Пошли вон, подонки!

Валериан ткнул его пальцем в грудь, шагнул в квартиру и захлопнул за собой дверь. Продрав глаза, Зис в недоумении уставился на старикашку.

– Филиппыч… ты?

– Кто сегодня так двери открывает, я тебя спрашиваю? – тот уже семенил из коридора в кухню. – Ты что, в каком городе живешь? Я вон вчера слышал по радио – двое, сидели дома, пили, к ним постучался третий, они его пустили, сели втроем пить, а потом он закусал их до смерти! Слышишь? Не забил, не зарезал, не задушил, а закусал. Ну что это такое? А эти двое куда смотрели, идиоты?

Зис ввалился следом за ним на кухню.

– Отец, – простонал он, не в силах уследить за бешеной возней, которую Филиппыч развел перед плитой, жонглируя банками с кофе и сахаром, – ты больше ничего с утра не мог рассказать? Я же спал, а ты…

– Ничего-ничего, садись, я тебе кофе в два счета организую, – внезапно Валериан застыл с пустой чашкой, разглядывая привалившегося к стене Зиса. – Не понимаю я ее. Ты посмотри на себя… Нет, ты ничего такого не подумай, но ты, – старик с уважением поднял чашку, – ну, просто… конь, я не знаю. Чего ей еще надо?

Зис потер лоб. Он прибил бы проныру-болтуна, если бы не любил его и не хотел так страшно спать.

– Ты посмотри, – не унимался Филиппыч. – Плечи, руки, торс какой. И мордой вышел, и вообще… Не понимаю, чего ты все вокруг нее гуляешь? Знаешь, они, ведь такие… Сами не понимают, чего хотят, а потом, как увидят один раз небо в алмазах – прикипают насмерть. Захочешь, не оторвешь!

– Филиппыч, – взмолился Зис, – давай кофе. И замолчи ты, прошу тебя.

– Ладно, ладно, – Валериан подхватил закипевшую турку. – Но зря ты это. Все бережешь ее…

Зис рухнул за стол.

– Кто бы говорил, – проворчал он, принимая из рук старика горячую чашку. – Ты же мне первый голову оторвешь, черт старый. Чего ты вообще завалился сюда в такую рань?

Филиппыч налил кофейку и себе, пошарил на полках, подозрительно понюхал и отложил в сторону пачку какого-то усохшего печенья. Сел, пожевал губами, подул на горячий кофе и уставился на Зиса своими цепкими маленькими глазками.

– Как это чего? Сто лет не виделись! До тебя не дозвониться… Майя вся какая-то дерганая. Мне про нее такой сон тут приснился… Ну, не важно. Как у вас вообще дела? Чего нового? И что это за снимки ты мне все хотел показать?…

Зис так и откинулся на своем стуле. На часах не было семи утра. И какой же тревожный черт принес к нему в этот час обеспокоенного своими снами суетливого старикашку?

День смерти Вольского

В тот день с самого утра вокруг Карины творилось нечто странное. Она включила кофеварку, та фыркнула искрой и погасла, Карина поставила на плиту чайник, немедленно занялась кухонная рукавичка, попавшая в самое пламя. Пока Карина тушила ее, она оступилась, зацепилась за табурет, оцарапала ногу, едва не вывихнула руку, бросила все на кухне дожидаться прихода домработницы и отправилась одеваться.

Но и тут все шло как-то нескладно. Рукава запутывались, пуговицы трещали, шов на шелковой блузе разошелся, жемчужная нить браслета оборвалась, и во все углы брызнули перламутровые горошины. Карина посмотрела на себя в зеркало. Она не могла понять, в чем дело, но что-то явно было не так. Она перевела дух, заставила себя постоять пару минут, успокоиться, сосчитать до десяти и обратно. Потом быстро оделась и, схватив со стола в коридоре часы, телефоны и ключи, поспешила вон из квартиры.

Внизу ее ждала машина, в которой, о чем со скорбным видом сообщил шофер, сломался кондиционер. Карина что-то проворчала и уселась на заднее сидение. Автомобиль тронулся, и она впервые в жизни пристегнулась, сидя на своем почетном и безопасном пассажирском месте.

– Дозвонись Антону Павловичу, – распорядилась она, едва переступив порог своей приемной.

От ее энергичного шага вспорхнули бумаги на столе. Анюта проводила взглядом стройную фигуру начальницы сначала с почтением, затем, когда та скрылась за дверью кабинета, на ее лице появилось кисловатое выражение. «Как же они все меня достали», – крутилось в головке Анюты. Резким движением она выдернула из ящика стола электронный органайзер. У Антона Павловича было пять или шесть прямых номеров и еще столько же косвенных, по которым его можно было искать в случае необходимости. Анюта вздохнула. Предстояло поработать.

Тем временем Карина швырнула сумку в кресло и подсела к своему столу.

– Ничего не понимаю, – пробормотала она, включая компьютер.

На заре, выбравшись из вечернего наряда, она проверила дома почту и обнаружила странное письмо от бывшего мужа. Видимо, какой-то вирус проел часть текста, и она смогла прочитать только остатки слов в подмокшем в сети послании из бутылки: «…человек, с таким именем… это… прости…» Дальше все тонуло в потоке знаков и символов. Она посмотрела на всю эту белиберду и позвонила Антону. Телефон не отвечал. Карина попробовала еще раз. Тишина. Тогда она подумала и набрала тот единственный номер, по которому ей просто не могли не ответить. Но и он молчал. Он был просто выключен. Карина посмотрела на часы.

– Нашла время звонить, – с облегчением подумала она. – Самый сон…

«Хотя странно, – она заглянула в компьютер, – письмо-то было отправлено совсем недавно, минут пять назад…» Она посмотрела в серые предрассветные сумерки за окном. «Может, он поручил кому-то? Хотя… В такое время?»

Карина вздохнула.

– Ладно, разберемся, – успокоила она себя, приняла коньяку, упала в кровать и мгновенно уснула.

Ей ничего не снилось, и только в последний момент привиделась дикая кошка, которая с воем прыгнула ей на грудь – с остатком собственного крика в горле она проснулась…

Но и теперь, когда солнце уже давно сияло над городом, все телефоны Антона продолжали молчать, а в почте, которую она только что открыла в своем рабочем компьютере, уже не было никакого письма.

Карина смотрела на экран. Она не страдала галлюцинациями, не путала сон с явью, и если она что-то видела, значит, это было на самом деле. Письма в почте не было. Карина ткнула кнопку громкой связи.

– Что с Антоном Павловичем?

– Карина Матвеевна, – засуетилась Анюта. – Звоню. Пока ничего. Все телефоны выключены.

– Скажи, что у меня сегодня?

Анюта заглянула в ежедневник на столе.

– Через полчаса приедут немцы, потом Альберт Сергеевич по поводу буклетов, потом машина в банк, а вечером…

– Знаешь что, – Карина посмотрела на часы, – позвони немцам и Альберту. Извинись и перенеси всех на это же время на завтра. Скажи… скажи, у меня дома трубы прорвало. И вызови мне машину.

После таких приказов Анюту всегда подмывало по-солдатски выпалить: «Есть!» или «Слушаюсь!», но то ли у нее кишка была тонка, то ли она просто не успевала. Карина говорила, что хотела, и отключала связь. Своим «спасибо» она одаривала секретаршу лишь дважды – на Анютин день рождения и на Новый год.

Уже через несколько минут, кутаясь от внезапно налетевшего холодного летнего ветра в тонкую шаль густого синего цвета, Карина выходила из здания. Шофер распахнул перед ней дверь машины.

В то утро Зис показал, наконец, Филиппычу странные фотографии. Он принес на кухню толстый конверт и передал его старику. Тот немедленно вытряс на стол содержимое – портреты незнакомых людей в незнакомых интерьерах. Некоторое время, пока Зис рассказывал ему о том, как они с Майей обнаружили туманные следы чьих-то рук и лиц на пробных снимках, Валериан внимательно слушал его и «не менее внимательно рассматривал фотографии. Наконец отложил их в сторону и, скрестив руки на груди, уставился на Зиса. Зис как раз закончил свой рассказ и, ожидая реакции старика, прихлебывал остывший кофе. Тот молчал. Прошло некоторое время, затем Валериан, так ни о чем и не спрашивая, и ничего не говоря, вдруг засобирался и, оставив Зиса в полной растерянности, стремительно удалился.

Только когда Зис принялся складывать разбросанные по столу фотографии, он понял, почему Филиппыч так странно смотрел на него, пока он распинался о загадочных явлениях и таинственных тенях. Зис покачал головой. Филиппыч должно быть решил, что он над ним издевается… Еще раз перебрал снимки. Люди и предметы оставались на своих местах. Прозрачные силуэты опять исчезли. Никаких ладоней, никаких проступающих лиц, никакого тумана, никаких знаков и намеков. Ровным счетом ничего…

Майя, только что припарковавшаяся у здания издательства, проводила взглядом отъезжающий автомобиль сестры. Та прищемила дверью кончик своей шали, и маленьким синим флажком он бился на ветру. У Майи промелькнула мысль, что надо бы позвонить Карине и сказать, чтобы прибрала, но ее отвлекла огромная растяжка, которую крепили на торце здания.

Несколько Майиных фотографий из серии мертвых цветов, увеличили до исполинских размеров и развесили по городу. Майя не была готова к такому способу прославления, и каждый раз съеживалась и втягивала голову в плечи, заприметив в просвете между домами очередной гигантский стебель. Она понимала, что это был прекрасный рекламный ход – по требованию Карины название издательства было набрано крупным петитом на плакатах. Эффектные, то избыточные, то лаконичные, то даже шокирующие снимки, в которых не всегда сразу угадывались тривиальные цветы, привлекали внимание. Но из-за того, что все с самого начала было сделано без Майиного согласия, она в глубине души была зла на Зорькиных, на сестрицу и на весь белый свет. Майя покачала головой и направилась ко входу в издательство. С подозрением посмотрела на стеклянную вертушку и вошла в здание через обычные двери.

Наверху все было как всегда. Столы, компьютеры, сотрудники с отсутствующими взглядами, запахи кофе, духов, сигарет. Нервные телефонные переговоры в одном углу, кокетливые заигрывания в другом.

Майя прошла по редакционному залу, здороваясь со всеми налево и направо, и вскоре оказалась в центре этого огромного, гудящего улья. Стол главного редактора, польки Блинки Бжички, был пуст, Майя пожала плечами: ну конечно, зачем ходить на работу, если у тебя «Ягуар» синего цвета и муж король. То ли колбасный, то ли пивной.

Она выдернула из своего ящика файл с заказами на ближайшую неделю. Пролистала страницы: какая-то галерея, квартира банкира, заброшенный дом под снос в центре и – она не поверила своим глазам – автобусные остановки в пригороде. Майя хмыкнула и набрала Зиса.

К телефону долго никто не подходил, наконец, щелкнуло соединение.

– Алло, – прохрипел Зис.

– Ты спишь? – удивилась Майя. На часах было почти двенадцать.

– А что мне делать? – Зис еле говорил. – Этот старый черт приперся в семь утра, напоил кофе и заставил разговаривать. Потом сам ускакал, а я, как идиот сидел, смотрел в стену. Заснул час назад.

– Филиппыч… – Майя расплылась в улыбке и присела на край стола. – Чего это он?

– Не знаю. Не спится на старости лет. Хочет общения с утра пораньше.

– А ты чего? – Майя развеселилась.

– Ничего. Я труп. Хоть ты дай мне поспать…

– Подожди, подожди, – Майя не могла не поделиться с ним новостями. – Я в редакции. Ты знаешь, что мы снимаем?

Она чуть потянула паузу.

– Мы снимаем автобусные остановки в деревне.

В трубке наступила тишина. Майя некоторое время наслаждалась произведенным эффектом, однако молчание затягивалось, и она забеспокоилась.

– Алло! Ты что, заснул? Зис прочистил горло.

– А елка польская это видела?

– Она это подписала.

– А ты ее видела?

– Пока нет.

– Понятно. Ну, дождись ее. Совсем сдурели, скоро мусорные баки будем снимать… – он помолчал, о чем-то вспоминая. – Мы когда к этим твоим глухонемым идем?

– Вечером.

– Хорошо. Я проснусь, сам тебя наберу. Пока.

Зис повесил трубку. Однако телефон немедленно зазвонил вновь.

– Я же сказал, я сам позвоню, – рявкнул он.

– Вот именно, – голос в трубке звучал глухо и слегка насмешливо.

Зис сел на кровати. Голос был мужской, негромкий, спокойный, чуть хриплый. Не смотря на то, что Зис его слышал в первый раз, он показался ему знакомым.

– Мне пришлось взять номер вашего телефона и звонить самому. Надеюсь, вы не всегда так неуловимы, – казалось, незнакомец улыбается где-то там, на том конце провода.

Из-за того, что Зис слышал только голос и ничего не мог присовокупить к его звучанию – ни лица, ни образа, ни окружающей обстановки – он чувствовал себя неуверенно. Голос плавал вокруг него, как улыбка чеширского кота и гипнотизировал обаянием неизвестности. Зис прочистил горло.

– Чего вы хотите? – спросил он.

Вопрос прозвучал не слишком вежливо, но его собеседник не обиделся.

– Все того же – встретиться с вами.

– Где? Когда?

– Сейчас объясню…

В кабинете бывшего мужа Карины и преуспевающего дельца Антона Вольского, уже несколько лет владевшего мощным и тайным сыскным агентством, топталось десятка полтора людей. Сама Карина сидела в стороне и глаз не могла отвести от лица Антона. Периодически его закрывала от нее спина фотографа, неслышно передвигавшегося по коврам кабинета и все щелкавшего своей камерой. Он уже сделал, наверно, сотню снимков, но опять и опять возвращался к рабочему столу, за которым сидел Вольский. Тот был одет, обут, причесан, застегнут на все пуговицы и мертв. На лице и теле не было никаких видимых следов насилия, и только открытые глаза были залиты кровью. Фотограф, обходя стол, случайно задел кресло, откинутая голова качнулась вперед, и окровавленный взгляд уперся прямо в лицо Карине. Сигарета выпала из ее пальцев. В этих глазах была сама смерть, и сейчас она смотрела прямо на нее…

Карина очнулась. Напротив нее сидел толстый и унылый человек в ментовской форме. Он протянул ей стакан.

– Следователь Шох. Здрасте. Мы с вами по телефону разговаривали.

Карина села на диване. Это все еще был кабинет Антона, тот самый его кабинет, в котором они совсем недавно встречались. Карина обратила внимание на мозаичное панно, висевшее на стене. Сейчас оно казалось серым и тусклым.

Тела уже не было, кресло стояло пустым, все ушли, и только присутствие следователя с печальным выражением на оплывшем лице напоминало о случившемся. Карина приняла стакан из его рук. Понюхала.

– Вода, – сказал Шох.

– Дайте водки, – потребовала она.

– Откуда?

Карина встала и подошла к столу.

– Ничего не трогайте! – переполошился следователь. Карина даже не посмотрела в его сторону. Она открыла ящик, достала бутылку, поискала глазами стакан. Ее взгляд упал на тот, что был на столе. Она некоторое время смотрела на него, понимая, что эта стекляшка простояла всю ночь рядом с остывающим телом Антона и, закинув голову, сделала несколько больших глотков прямо из бутылки. Перевела дух и вернулась к дивану. Недовольный Шох грузно сидел на месте и жевал губами.

– Попрошу вас больше ничего здесь не трогать, – проворчал он.

– Чего вы хотите? – спросила его Карина.

– Задать вам…

– …несколько вопросов, – подхватила Карина. – Понятно. Она встала.

– Мы можем это сделать в другом месте, – направляясь к выходу, сказала она.

«Надо же, даже не спрашивает, – подумал про себя Шох, – ну и семейка!» Предложение Карины действительно не было вопросительным. Она хотела как можно быстрее уйти отсюда. Шох с трудом встал и поплелся за ней.

– Проедем в участок, – сказал он.

– Нет, – Карина обращалась с ним, как с собакой. – Мы поедем ко мне.

Шох притормозил.

– Как это?… – удивился он.

Она что, приглашает его к себе домой? Но как же это?… Это же ненормально. Не положено. Что это за дела такие: «Поедем ко мне». Это звучит так нескромно, словно она…

Тут Шох поймал свое отражение в зеркале приемной. Вспомнил. Выдохнул, поник, взял себя в руки и постарался успокоиться. Нет, такая женщина, как она, никогда в жизни не обратит внимания на такого, как он. Бесформенное чудовище, чего это он себе напридумывал? Вот ее бывший муж – красавец. Был…

Карина уже покинула секретарскую. Прошагав по пустому мраморному коридору, она, прежде чем свернуть на лестницу, ткнула пальцем кнопку лифта. Когда Шох выполз из дверей кабинета, от этой высокой, стройной и злой женщины остался только горьковатый запах духов и отзвуки шагов в вестибюле внизу. Двери лифта, который она то ли из сострадания, то ли из издевки вызвала для него на второй этаж, открылись, и Шох, вздохнув, покорно полез внутрь.

Майя по дороге к Зинаиде и Варе решила заехать купить чего-нибудь к чаю. Она кружила по улицам, в поисках магазина, разглядывала фасады обступающих ее домов и прикидывала, где она окажется завтра. Останется в этой так понравившейся ей квартирке с видом на реку? Или переедет вон в ту девятиэтажку, и вскоре из-за окна незнакомой квартиры будет разглядывать автомобильный поток, текущий внизу?

Майе нравились перемены. Едва она привыкала к расположению улиц и площадей, успевала проложить два-три новых маршрута, разведать подходы к магазинам, как все это теряло всякий смысл. Грузовик вновь перевозил ее вещи, и ей открывался совсем другой угол города. И дом, мимо которого она столько раз равнодушно проезжала, становился местом ее очередной временной стоянки, где она ненадолго располагалась перед тем, как двинуться дальше…

Майя, наконец, обнаружила козырек кондитерской. Припарковалась неподалеку и, перебежав улицу, скрылась за дверями магазина.

Желтая лампочка болталась на шнурке на низком потолке. Здесь было темно и сыро. Где находилось это помещение и какой у него был адрес – одному Богу известно. Здесь не было ни окон, ни дверей, ни привычных мелочей обжитого жилища. Только стол и стул. Эта комната служила декорацией, не имеющей никакого самостоятельного значения. В углу у стены стоял мужчина – высокая, чуть ссутуленная широкоплечая фигура, Глядя на него, становилось понятно, что его очертания сродни виду этой комнаты. Так же, как и эти стены, он существовал, но законы его бытия определялись не здесь, не сейчас, и кубатура видимого пространства лишь обозначала его присутствие, не давая ключей к постижению его сущности.

Он шагнул к столу и сел. Некоторое время рассматривал изображения – то ли фотографии, то ли рисунки – в беспорядке лежащие на столе в колеблющемся свете лампочки.

Он был хорош собой, этот неизвестный. Фантом, демон, измученный тоской и страстью. Желтый электрический свет падал на его лицо сверху, удлиняя тень от носа, превращая глаза в две непроглядные впадины и подчеркивая красивый, чуть изогнутый в верхней губе рисунок рта и словно одной линией безошибочно очерченный подбородок. Лампочка, потрескивая, мерцала, и время от времени что-то пугающее проступало в чертах мужчины.

Он перебирал изображения на столе точно так же, как когда-то перебирал бумаги в сторожке на краю деревни. Всматривался в них, откладывал, брался за другие. Одну из фотографий он вдруг прижал лицу, отнял, вернул обратно на стол, накрыл ладонью.

И вдруг словно сорвалась с резьбы ключевая шестеренка мирозданья, и неведомая сила понесла убогую комнатушку под откос во времени и пространстве. Губы мужчины шептали, глазные яблоки метались под веками, грудная клетка мерно колебалась, впуская и выпуская воздух. Он словно погружался на неведомую глубину, туда, где не было ни света, ни дыхания, ни жизни, ни тепла. Напряжение росло, пот мелкими каплями выступил у него на висках, пальцы свела судорога.

Внезапно страшный крик сотряс стены, мужчина открыл глаза. Резко проступили острия зрачков в темноте непрозрачного глаза. Все замерло. И в наступившей тишине его тело сотней черных теней беззвучно разлетелось во все стороны. Комнаты не стало, исчез и стол, и свет, и стены, и только сухой ветер гнал по растрескавшейся степи унылый крик, и не было видно конца тоскливому и серому горизонту…

– С вас три семьсот, – пропела тетка на кассе. – Девушка, вы меня слышите?

Майя смотрела на ее невероятную прическу, состоявшую из раковины, начеса, волны и пары завитков на висках, и не могла сказать ни слова. С ней внезапно что-то произошло. Навалилась страшная тяжесть. Майя все видела, все слышала, но не могла рукой пошевелить и слова сказать в ответ. Кассирша с удивлением уставилась на странную покупательницу и машинально поправила прическу.

– Три семьсот, – еще раз повторила она. Внезапно Майю отпустило.

– Да, пожалуйста, – спокойно произнесла она и выложила деньги в захватанную тарелку.

Тетка с облегчением лихо отсчитала сдачу, сорвала чек и сунула его вместе с деньгами Майе под нос.

– Ну, вообще, – проворчала она в спину удаляющейся девушке. – Психов развелось, я не могу! На каждом шагу попадаются. Кать, – она перегнулась через спинку своего кресла, – а Кать! Слышь, больная какая-то. Нет, ты видела, зависла тут. Я уже все пробила, говорю: «С вас три семьсот» – а она на меня, как рыба, смотрит и молчит.

– Чего? – раздалось из соседней кассовой ячейки.

– Да ничего, – буркнула кассирша и покосилась в зеркальце, хитро прилаженное в укромном месте.

– Тетеря глухая… Карточка есть? – привычно-безразлично спросила она следующего.

Это был высокий и худощавый мужчина в наброшенном на плечи плаще.

Неудавшаяся съёмка и чаепитие

В тот момент, когда все уже было готово, фотокамера установлена, кабели раскинуты по комнатам от одной розетки до другой, золотые зонтики отражателей расставлены по местам, Зис изо всех сил чихнул, и…во всей квартире погас свет.

– Будьте здоровы! – растерянно произнесла Зинаида. Варя, сидевшая рядом с ней, немедленно соскочила на пол и побежала по квартире щелкать выключателями. Вверх – вниз, вверх – вниз, все бесполезно.

– Капут, – прокричала она откуда-то из коридора. – Света больше нет.

Майя растерянно переглянулась с Зисом. Тот закрыл глаза и еще раз чихнул.

– Будьте здоровы! – повторила Зинаида.

– Спасибо, – поблагодарил он, разыскивая по карманам платок, которого там не было.

Зинаида встала и достала из буфета пачку салфеток. Протянула Зису. Тот с благодарностью кивнул, взял одну и, чувствуя себя отчасти виновным в случившемся, высморкался.

Майя осмотрелась. Комната была залита нежным янтарным светом заката, но снимать без своего освещения они не могли.

– Ну, раз так – делать нечего, – резонно сказала Зинаида, вставая. – Пойдемте чай пить. Майя такой торт привезла.

– Да, не везет так не везет, – Майя тоже пощелкала клавишей выключателя на стене. Без толку.

– Вы пока оставьте все, как есть – предложила Зинаида. – Может, пробки вылетели?

– Нет, не пробки! – донесся из коридора радостный крик Вари. – Во всем доме света нет!

Она захлопнула входную дверь и поскакала в сторону кухни. Зис, Майя и Зинаида направились за ней.

Вскоре все уже сидели за столом, пили чай, Зинаида и Майя пробовали густое красное вино, Зис с Варварой, которая примостилась рядом с ним и не отходила ни на шаг, мастерили из куска торта какое-то новое блюдо. Разговор лился сам собой, непринужденно перетекая от одной темы к другой.

– Майя сказала, вы недавно переехали в город, – спросил Зис. – А где вы жили раньше?

Только очень внимательный собеседник смог бы заметить короткий взгляд, которым обменялись Зинаида и Варя.

– Мы много ездили, – ответила Зинаида. – После смерти мужа жили то у одних родственников, то у других. Полгода путешествовали за границей…

– Семья Зинаиды родом из Савельева, – любуясь рубиновыми переливами в бокале, сказала Майя.

– Из Савельева? Надо же! – Зис посмотрел на вавилонскую башенку из шоколада и суфле, которую с помощью чайных ложек соорудили они с Варей. – Отличные места. Никогда не понимал, почему Майя их не любит…

– А за что ты их не любишь? – поинтересовалась Варя, украшая башню ягодами в сиропе.

– Не знаю… – вино, смешиваясь с кровью, разливалось по венам, и приятная истома овладела всем телом Майи. – Необъяснимая антипатия.

– Нет ничего необъяснимого, – с уверенностью заявила Варя.

– Варвара! – предостерегающе подняла ладонь Зинаида.

– Нет, правда, – поддержал девочку Зис. – Мне тоже всегда казалось, что ко всем тайнам существуют свои ключи. Просто одни лежат совсем рядом, а другие – так далеко заброшены и хитро запрятаны, что их можно никогда и не найти. А третьи ждут своего часа. И рано или поздно ключ обязательно объявится и тайна откроется. Да? – спросил он Варю.

Та радостно закивала головой, не сводя с него уже влюбленных глаз.

– Не знаю, – Майя поставила бокал на стол. – А я бы не хотела, чтобы все двери открывались. По-моему, должны быть вопросы без ответов.

– Кто бы говорил… – пробормотала Варя.

– Что? – не расслышала ее Майя.

– Я не понимаю, о чем ты? – громко сказала девочка.

– Я о том, что в жизни должно быть место чудесному, – пояснила Майя.

– В жизни есть жизнь, – уверенно заявила Варя. – Чудесное приходит сюда в гости. Оно здесь не живет.

– Как странно… – Майя с удивлением смотрела на нее. – Ведь это ты должна нас уверять, что есть и феи, и принцы, и дед Мороз…

– Деда Мороза нет, – отрезала Варя. – А вот…

– Так, – Зинаида встала и направилась к плите. – Кофе кто-нибудь хочет?

Зис потянулся.

– Я бы с удовольствием.

И вновь чихнул. Все засмеялись.

Майя тоже встала. Подошла к окну. Солнце уже скрылось за крышами, и вечерние сумерки заполнили расщелину улицы, образовав в ее низине темный винный осадок закатного света.

– А вообще-то я согласна с Варей, – вдруг произнесла она. – Я думаю…

Она не успела договорить, у Зиса зазвонил телефон. Он извинился и достал трубку из кармана.

– Алло, я слушаю.

Несколько минут на кухне было тихо. Только Варя пыхтела, уничтожая шоколадную башню, и голубая астра газа гудела на плите. Запах кофе постепенно наплывал на сидящих за столом.

– Я понял, – Зис отключил телефон. Помолчал.

– Что-то случилось? – спросила Зинаида.

– Да, – Зис повернулся к Майе. – Умер Вольский.

– А кто это? – звонко спросила Варя.

– Варвара! – одернула ее Зинаида.

– Вольский – бывший муж моей сестры, – произнесла Майя.

В это мгновение коричневая пенистая жидкость перевалила через край турки и, шипя, полилась на газовый цветок. Неприятный запах заполнил кухню. Голос Зинаиды прозвучал, словно в каком-то отдалении.

– Мне очень жаль…

В приемной стоматолога сидели двое. Высокий тощий мужчина с потертым портфелем и второй, коротенький и широколицый. В кабинете явно кипела работа – что-то звякало, цокало, падало, звенело и жужжало. Широколицый поежился, поглядывая на дверь.

– Не понимаю…– пробормотал он.

– Чего-й? – глуховато переспросил его гражданин с портфелем.

– Да не понимаю я, – повысил голос его собеседник. – Чего он шурует-то по воскресеньям?

– А чего делать-то, – пророкотал гражданин. – Делов-то, делов. Вон у меня, – он тряхнул своим портфелем. – За одну неделю накопилось! Тьмы!

– И чего?

– Ой, и не спрашивайте! – отмахнулся тот. – Да все одно и то же – сплошные трагедии. Ничего нового. Ну вот просто ничего. Сам обижается, – покосился он в сторону двери. – Говорит, так редко теперь что-то особенное попадается. Из последних, такое дело – семья, ищут пропавшую дочь. На все готовы. Вернее, отец на все готов. Совсем отчаялся. Невинных людей убивает. Не понимает, что не видать ему дочки, если пошел таким путем. Не знаю, на что надеется. Мать с другой девочкой как-то по-своему, осторожно действуют. Боятся навредить. За отца переживают. А бабка, мать его, никому из них помогать не хочет. Знает, чем все кончится. Ждет.

– Да, дела… – широколицый покосился в сторону двери. Внезапно он придвинулся к своему собеседнику и сменил тему.

– Послушайте, а вы не в курсе, зачем все это – стоматология, запахи ужасные, инструменты такие гадкие? Неужели уже все перепробовали?

За дверью что-то упало. Оба вздрогнули.

– А вы что, – повысил голос мужчина с портфелем. – Из тех, кто этот маскарад с крыльями хочет вернуть?

– Нет, что вы! Что вы! – испуганно замахал руками его собеседник. – Я первый был против! Это же сколько пыли, тяжесть страшная, передвигаться невозможно. Ни в окно, ни в дверь ни войти, ни выйти! Спина болит. Ужас! Но, понимаете, – он замялся. – С другой стороны, стоматология… Как-то странно. Все-таки такие уважаемые силы. И вдруг какие-то зубы.

Высокий прокашлялся, поправил прическу, погладил край портфеля.

– А знаете, – подумав, произнес он. – Я их понимаю. Невозможно столько времени ко всему этому серьезно относиться. Ну и потом, ведь с этими зубами то же самое, что и с делами душевными. Никто ни о том, ни о другом заранее не печется. Дождутся, когда все развалится, только тогда и обращаются. Приходят – тихие, смирные, холодные от страха. А их тут и лечат, и спасают. Красота!

В этот момент дверь в кабинет с треском распахнулась, и на пороге встал врач, тот самый, который ровнял Майе пломбы. На нем развевался халат, и седая прядь волос летела из-под мятого белого колпака. Оба вскочили со своих мест и вытянулись в струнку. Врач вытер руки о край одежды и, сверкнув золотым зубом, скомандовал:

– Ну, чего, друзья мои, готовы? Тогда пошли! Такое дело… Без вас не расхлебать…

Посетители переглянулись и радостно поспешили навстречу этому странному врачу.

На похороны Антона Майя приехала в каком-то исступленном состоянии. Возможно, она не выспалась или опять перепила кофе, а может, ее напугали соседи, которые с утра почему-то сбились птичьей стайкой у подъезда и что-то возбужденно обсуждали, тыча руками в сторону дома. Стоило Майе показаться на пороге, как все повернулись к ней и на мгновение замолчали. Кто-то сверился с бумагами и гаркнул: «Это из 21!» И все опять заволновались, на этот раз подзывая ее к себе. Она сделала вид, что страшно торопится, постучала пальцем по пустому запястью и полезла в свою машину. Ей негодующе заорали вслед о том, что вот из-за таких, как она, они не могут сплотиться, организоваться и чему-то там противостоять, но Майя нажала на газ, и вся кудахчущая компания осталась позади.

На кладбище она для начала, если здесь вообще уместно говорить о каком-то начале, перепутала процессии и довольно долго шла за многочисленной группой мужчин и женщин, развевающих среди скорбных могил и надгробий ароматы дорогих духов. Когда все остановились и плотным кольцом окружили свежевырытую яму, Майя оказалась в первых рядах и, заглянув в гроб, не поверила своим глазам. Она отвернулась, надеясь, что, когда она посмотрит во второй раз, наваждение пройдет. Но ничего не изменилось. В гробу лежал вовсе не Антон Вольский, бывший муж ее сестры Карины, а молодая девушка. Майя приблизилась и присмотрелась. Покойница была очень красива. Тонкое, бледное лицо с голубыми тенями вокруг губ, черные, неживые волосы, обложившие высокий лоб, пальцы со свежим маникюром, сложенные на груди…

– Майя! Майечка моя! Девочка дорогая! – раздался отчаянный женский крик.

Майя вздрогнула и обернулась. На руках сочувствующих билась мать покойницы. Майе стало не по себе. Она собралась, было уходить, но на мгновение замешкалась, не в силах оторвать взгляда от прекрасного лица своей почившей тезки. Внезапно Майя достала из кармана небольшой фотоаппарат и поднесла ее к глазам, чтобы сделать снимок. Камера едва не выпала из ее рук… Майя, под неодобрительный шепоток заметивших ее маневры скорбящих, поспешила прочь.

Довольно далеко отбежав от могилы, она остановилась отдышаться. Майя смотрела на мраморные плиты, обступающие ее со всех сторон, и не видела их. Перед глазами, высветленное и зафиксированное вспышкой, застыло изображение в видоискателе – лицо той Майи, что лежала в гробу. Ее глаза были открыты, отвратительная улыбка портила рот…

Майя покачала головой. Она не знала, чему верить – ее воображение противоречило реальности.

После того как она все-таки проводила в последний путь нужный гроб и несколько секунд подержала холодные, словно мертвые пальцы сестры в своих руках, Майя вернулась к машине, припаркованной на унылой кладбищенской стоянке, и взглянула на себя в зеркало заднего вида. Она сама была похожа на покойницу. Взъерошенные волосы, покрасневшие от недосыпа глаза…

Зис ошибся – Филиппыч вовсе не думал, что над ним издеваются. Вернее, не подозревал в этом Зиса. Валериан машинально продолжал заниматься своими привычными делами, хозяйничал в кладовке, навел порядок и переклеил обои в квартире, но его мысли все время кружили вокруг одного и того же.

Те снимки, которые показывал ему на своей кухне Зис, были самыми обычными. Валериан давно был знаком с Зисом и знал, что тот не будет придумывать небылицы и сочинять истории. Но если Зис не врал, не сошел с ума и не разыгрывал его, получается, что на фотографиях действительно проступали какие-то следы? Какие? И почему они исчезли? Может, это был брак? Или все-таки какие-то знаки? Кто были те люди, и какое отношение это все имело к ним? К Зису? К Майе? И что ему делать? Ждать? Или действовать? А если действовать, то как? И чего ждать, если не действовать?…

В конце концов, не находя ответов на все свои многочисленные вопросы, Валериан запаниковал. Он стал невпопад здороваться с окружающими, молчал в ответ на вопросы и отвечал, когда его никто ни о чем не спрашивал, а однажды почти час прокатался в лифте, сопровождая удивленных пассажиров вверх и вниз.

Помощь, вернее надежда, пришла с самой неожиданной стороны в лице старого врага – управдома. Встретив Валериана трижды подряд в крайне подавленном настроении, он поинтересовался состоянием дел соседа. Филиппыч, пойманный на лестничной площадке у своей квартиры, мялся, кряхтел, говорил, что «все, как всегда», «потихоньку», «спасибо за внимание, дорогой товарищ управдом» и все такое прочее. Сосед смотрел-смотрел на эти мучения, наконец, ему все это надоело, он отодрал край газеты, которую тащил к себе в дом, и нацарапал адрес и имя. Сказал так: чего там у Валериана происходит, он не знает, но чувствует, что явно что-то не в порядке. Это, конечно, не его дело, но у него тоже дочка растет и – тут Филиппыч насторожился – одни волнения с ней…

В общем, верует Валериан или нет, в кого верует и как часто в церковь ходит – не важно, пусть съездит по этому адресу и все расскажет. Словом ли, делом, советом или еще каким образом, но ему помогут.

– Главное, – наставлял Валериана управдом, – заставь там себя слушать. Если выслушают – все, считай, дело сделано. Если спросят, кто прислал, скажи, Пал Семеныч, знакомый одного врача, стоматолога, вот я имя тут на бумажке написал.

Валериан, глядя в глаза управдому, который все-таки оказался человеком, думал, а чего, может, и в самом деле съездить? Он заглянул в бумажку – ехать, правда, было далеко. Но что-то же надо было делать.

Внезапно двумя этажами выше хлопнула дверь, и оттуда понеслись угрожающие звуки. Это жена управдома, толстобокая Римма, прочищала и настраивала горло, собираясь выкликать мужа, заплутавшего в лабиринтах дома. Заслышав знакомый хищный клекот, управдом втянул голову в плечи и засобирался. Валериан рассыпался в благодарностях, раскланялся, помахал ручкой вслед, а зайдя к себе, положил бумажку на видное место, лег в кровать и впервые за долгое время заснул крепким сном.

Странный заказ

К вечеру погода испортилась. Похолодало, тучами заволокло все небо, ветер погнал мусор вдоль дороги. Зис пробирался по пробкам в сторону привокзального бистро. Он чувствовал, что заболевает. Сначала он решил, что просто не выспался, позже машинально принял таблетку от головной боли, а теперь, весь в испарине, борясь с накатывающими волнами дурноты, держался за руль и ощущал, как болезнь стремительно захватывает все тело.

Он взглянул в сумеречное небо сквозь забрызганное стекло. Над площадью в потоках дождя темнел и размокал огромный, похожий на бутон из пепла, серый пион с Майиной фотографии. Зис кивнул ему, как старому знакомому, и, приткнув машину к обочине, побежал под дождем к проржавевшему козырьку над входом в обветшавшее здание темного кирпича.

Внутри в полуподвальном помещении было многолюдно, душно, влажно и сильно накурено. Встряхнувшись, как промокший пес, Зис осмотрелся. Судя по всему, в этой рюмочной паслись грузчики, носильщики, водилы, таксисты и шваль всех мастей, вечно кружившая вокруг вокзалов. Здесь многие друг друга знали, и никому ни до кого не было дела. Зис пробрался к грязной стойке и чуть ли не знаками попросил себе чашку кофе.

– Здравствуйте, Зиновий, – внезапно раздалось у него за плечом.

Зис обернулся. От резкого движения все слегка поплыло перед глазами. Перед ним стоял высокий мужчина. Шляпа, влажная от дождя, отбрасывала тень на лицо, мешая как следует рассмотреть его черты. Зис машинально кивнул и сразу, всем сердцем пожалел о том, что пришел сюда. Ему вдруг стало так тоскливо, что он подумал, не найти ли какой-нибудь самый бессовестный предлог, чтобы смыться прямо сейчас. Но, понимая, что никаких видимых причин к такому бегству не было, Зис взял себя в руки, подхватил липкую чашку с кофе и двинулся вслед за мужчиной.

– Как вам место? – спросил незнакомец, когда они встали у стены, и чашка Зиса прилипла к грязному столу.

– Не знаю, – Зис осмотрелся. – Место как место. Грязно, людно…

Мужчина некоторое время молча разглядывал рюмочную, потом заговорил.

– Вы правы, простите, это дыра, конечно. Но мне это заведение показалось самым уместным. Кроме того, оно одно из немногих, которое ничуть не изменилось за много лет.

Зис отхлебнул из чашки и скривился. Он ничего не имел против привокзальной забегаловки, но кофе здесь был жуткий. Зис только что не выплюнул его обратно в чашку, но опять сдержался.

– Я не буду отнимать у вас время. Дело, о котором я хочу с вами говорить, с одной стороны, очень простое и выгодное, с другой – деликатное…

Зис слушал и все никак не мог понять, что так настораживало его в голосе незнакомца. Было что-то неуловимое в выговоре слов, в манере, в звучании речи. Словно в заплеванной привокзальной рюмочной поставили патефонную пластинку с записью давних времен…

Не только его голос, но и сам мужчина не вполне вписывался в современный пейзаж. Запах его одеколона, плащ, часы на запястье, хорошо выбритая кожа стальных щек – все было именно таким, каким и должно было бы быть. Но все равно что-то было не так. Мужчина на первый взгляд ничем не выделялся из толпы, но, присмотревшись, в нем невозможно было отыскать никаких обобщающих признаков вида… Кроме того, сколько Зис не старался, тень от полей шляпы не давала ему как следует разглядеть лицо собеседника. Это начинало раздражать.

Тем временем его визави, потратившись на некоторую вводную часть, перешел к делу и очень быстро и доходчиво рассказал, что ему было надо. Выслушав его, Зис почувствовал, как внутри него словно остановился часовой механизм. Он все смотрел в это темное пятно вместо лица и пытался понять, почему на него, вроде непугливого человека, словно туман из углов, наплывает этот безотчетный, неуправляемый страх. На мгновение ему показалось, что заплеванная рюмочная качнулась. Невидимая волна прошла по воздуху, дрогнули стены и пол, как от сильного толчка. Зис машинально схватился руками за край стола, но нет, ничто не изменилось – здесь все было по-прежнему, и незнакомец все так же спокойно стоял напротив. Зис потер глаза. Лоб. Затылок. Тьма и туман были где-то совсем рядом с ним. Совсем рядом.

Просьба, с которой к нему пришел этот человек, была поистине дьявольской. Такая невинная в изложении, она была извращенна по сути, как смертный грех. И, несмотря на то, что оформлено все было безупречно – были и причины, и мотивы, и объяснения, – ужас, сопровождавший этот заказ, был таким же навязчивым, как дурной запах.

Незнакомец полез в карман за сигаретами. Щелкнул зажигалкой. Пламя подожгло сигарету, но не осветило его лица.

– Вас что-то смущает?– поинтересовался он, выдохнув сизый дым. – Если вы переживаете об оплате, можете не сомневаться, она будет более чем щедрой. Это, как говорится, для начала. Аванс.

Он вынул из внутреннего кармана пачку. Зис посмотрел на нее. Деньги на вид были совершенно нормальные. Новенькие хрустящие купюры.

– Уберите, – только и сказал он.

– Почему?

– Уберите. Вы что, не понимаете, где мы? Незнакомец осмотрелся. Увесистая пачка только на первый взгляд не вызвала видимого ажиотажа, но несколько тупых затылков, поросших жидкой растительностью, как будто невзначай, придвинулись к их столу.

– А, вы об этом… – он усмехнулся. – Ну тогда убирайте вы. Это теперь ваши деньги.

Зис покачал головой.

– Вы отказываетесь?

Зис смотрел на заплеванный стол. Он думал. Очень быстро и напряженно соображал. Он посмотрел на человека, равнодушно следившего за тем, как дым от его сигареты смешивается с дымом, висящим в воздухе. Зис обвел взглядом гудящий кабак, переполненный рылами всех мастей.

– Я согласен. И не надо денег.

– Так вы сделаете это из любви… – незнакомец помедлил, смакуя это слово, – к искусству?

– Дело не в этом, – Зис окончательно овладел собой. – Вы мне заплатите, когда все будет готово. Поэтому, пожалуйста, сейчас уберите это.

Незнакомец помедлил, пожал плечами и спрятал пачку обратно в карман. Затылки сдвинулись к выходу. Собеседник Зиса тем временем встал и тоже засобирался. И тут Зис запаниковал. Ему на мгновение показалось, что он понял, с кем он имеет дело. Его передернуло. Нет, не может быть…

Зис смотрел перед собой и видел только то, что видел, – высокого мужчину в шляпе с короткими полями. Да, лица было не разобрать, только твердый подбородок и резко очерченная линия губ. Ничего необычного… Но откуда тогда это странное нежелание сопротивляться? Не страх, нет, скорее, апатия, бессилие, обреченность и вневременное понимание того, что своими силами здесь ничего нельзя изменить, даже чашку с кофе не оторвать от поверхности стола…

У Зиса так сильно заболел висок, словно в него воткнули длинную и тонкую иглу. Он явно заболевал не на шутку. Зис всей рукой взялся за чашку и, действительно, не без усилия приподнял ее над столом. Пить из нее было нельзя. Поганый кофе совсем остыл и теперь почему-то вонял рыбой. Зис опустил чашку обратно на стол, подумал.

– А если я откажусь? – внезапно спросил он мужчину. Тот, засунув руки в карманы, спокойно стоял у стола.

– Знаете, – неожиданно сказал незнакомец. – Некоторые люди считают кофе напитком дьявола. Им кажется, что в этой коричневой жидкости, которая не дает заснуть, есть какой-то секрет. Ваше тело, природа, Бог велят вам спать, а вы пьете кофе и вместе с дьяволом коротаете его время.

Зис отставил чашку.

– Этим кофе даже сатана отравится, – сказал он. Человек усмехнулся.

– Вы не откажетесь, – безо всякой интонации, тихо произнес он. – Вы же не захотите, чтобы я нашел кого-нибудь другого.

В тот момент, кода Зис уже был готов ответить, его сильно толкнули. «Этого еще не хватало…» – он напрягся. Но это был всего лишь какой-то перебравший тип в кожаной кепке, который потерял равновесие и едва не упал на него. Зис отодвинул его в сторону, но, когда он обернулся к незнакомцу, оказалось, что тот исчез.

На столе стояла грязная чашка, валялись мятые салфетки, блестели мокрые полукружья из-под стаканов. Вокруг гудел переполненный полутемный зал. Мужчины здесь не было.

Зис протолкался к выходу из рюмочной и выскочил на улицу. Дождь закончился и превратился в тонкий влажный туман. Незнакомец словно растворился в этой молочной взвеси. Зис поежился – мертвенный холод, которым веяло от странного заказчика, проник в него самого и теперь мелким ознобом сотрясал конечности. Зис покачал головой и направился к своему автомобилю.

Две фигуры, вывалившиеся из рюмочной, отделились от стены и медленно пошли следом. Они пускали дым из сигарет, словно желая усугубить пары тумана и укрыться за ними. Постепенно расстояние между ними и Зисом начало сокращаться. Но Зис знал, с кем имеет дело. Несмотря на подступавшую дурноту, он заметил их, едва они показались на пороге забегаловки. Зис брел, ловя отражение преследователей в витринах и окнах автомобилей. Он позволил им приблизиться, но в последнее мгновение ускорил шаг, оторвался и, пока воровские морды приноравливались к его маневрам, прыгнул в свою машину, завел двигатель и был таков. Те сплюнули на мокрый асфальт. Плевки смешались с дождем. Тати пошли своей дорогой…

Зис как во сне добрался до дома, позвонил Майе, сказал, что заболел, и провалился в глубину постели и беспамятства.

Барельефы и сны

Майя одна засветло поехала снимать остановки. Она надеялась, что в такой ранний час сможет спокойно поработать. Но горожанка промахнулась. В пять утра на проселочной дороге уже стояла плотная молчаливая толпа. Кто и куда отсюда ехал, можно было только догадываться. На серых, невыспавшихся лицах застыло выражение покорного безразличия. О съемке не могло быть и речи, но и непонятно было, что тут снимать, – каменная коробка остановки была живописно тронута мхом, но в целом не привлекала внимания и не вызывала никакого интереса. Майя вышла из машины, втерлась в группу уныло пахнущих товарищей, обошла козырек и, естественно, налетела на «мальчика, пускающего струю». «Мальчику» было за семьдесят, но он все равно был рад Майе. Она аккуратно миновала его и опять вернулась на дорогу, проклиная свою редакцию, польку редакторшу и ее слабоумных помощниц, которые уже и сами не знали, что придумать.

Пока Майя изощрялась в проклятиях, подкатил автобус, и толпа как-то сама собой схлынула. Майя проводила глазами набитый «Пазик» и собралась уже было сесть в свою машину, как вдруг у нее перехватило дыхание. За спинами людей скрывалось настоящее чудо. Внутренняя стена задрипанной автобусной остановки была украшена дивным барельефом. Майя шагнула вперед и руками, словно слепая, ощупала изображение. Затянутое все тем же мхом, сильно подпорченное ветрами, дождями, морозами и вандалами, оно было прекрасно.

Множество изящных фигур было расположено на первый взгляд в беспорядке, но, если присмотреться, они все были вплетены в плотную растительную массу, которая ветвясь и изгибаясь, заполняла каменную поверхность. Изображение было необычайно плотным и стекалось от краев к центру, к большому дереву, напоминавшему трещину, имевшую ствол и крону, состоящую из мириад расходящихся во все стороны ветвей-трещин. Сходство с фотографией, переезжавшей вместе с Майей из квартиры в квартиру, было очевидным.

Когда на остановку вновь стали выходить из полей сонные тихие люди, она ушла. Села в свою машину и уехала.

Майя нашла шесть таких остановок. Цепочкой, одна за другой, они приближались к Савельево. Последняя стояла напротив указателя на деревню. Майя только вздохнула. Даже эти остановки вели ее сюда…

Сюжеты на каменных стенах мало отличались друг от друга. Композиции фигур были разными, но везде от центра, от большого дерева – разлома в разные стороны расползалась живописная паутина цветов и растений, в которой были запутаны изображения людей. Все барельефы более или менее пострадали, один в особенности. На руинах полуразрушенной остановки меланхолично вздыхали местные алкоголики и вытрясали блох из ушей лохматые барбосы.

Майя снимала и снимала, сначала в лучах встающего солнца, потом в багровом свете заката, позже в молочных сумерках. А на следующий день были еще и утренний туман, и послеобеденный моросящий дождь… Так что к вечеру, когда сели все батареи и закончились запасы пленки, Майя была совершенно удовлетворена. Она заехала в пустую студию, свалила катушки в лоток, заснула тут же на диване и проспала почти сутки. Она так устала, что ей ничего не снилось, а если и снилось, то, проснувшись, она ничего не помнила.

Телефон Зиса все еще был выключен, когда, немного придя в себя, Майя умылась, кое-как пригладила вихры, напилась кофе и отправилась снимать дальше. Теперь ее ждала какая-то галерея с хозяйкой, ничего не понимающей ни в живописи, ни в жизни, но с удовольствием разбазаривавшей чьи-то, очевидно, мужнины, деньги. Хотя на время съемки Майе обещали пустое помещение, галерея оказалась переполнена высокомерными гостями и не менее высокомерными консультантами. Вдоль всех стен стояли предметы, вопреки здравому смыслу и вкусу возведенные в ранг произведений искусства.

Может, Майя и выспалась на продавленном диване в фотостудии, но она в самом дурном настроении и безо всякого энтузиазма таскала камеру по углам этого заведения. Она огрызалась на каждом шагу и про себя костерила Зиса. Майя злилась на него за то, что он не подкрутил винты на штативе, как обещал, за то, что заболел, за то, что он такой сильный и терпеливый и носит все это железо безо всяких капризов, за то, что он умеет ладить даже с этими тупыми девицами, которые надевают такие юбки, что непонятно, что вообще они тут хотят продать подороже. И ни разу вредной Майе не пришло в голову, что она просто скучает по Зису. Что штатив не такой тяжелый, а девицы просто боятся за добро, свезенное в эти палаты. Но нет, Майя все выскакивала на улицу и мусолила очередную злобную сигаретку.

К обеду она переругалась со всеми в галерее, свалила технику в багажник, и, поскольку вечером ей предстояла еще одна съемка, решила унять злость и голод и отправилась обедать.

Майя заявилась в дорогущий ресторан как была, в своих разбитых кедиках и майке, прожженной реактивами и сигаретами. Вокруг разодетые и надменные посетители пилили серебряными ножами деликатесы на дорогом фарфоре. Майя понимала, что выглядит, как малярша, но ей было наплевать. Ей не было дела до того, что о ней подумают эти сытые люди, на которых ей по большей части приходилось работать. Достаток, успех, внешняя сторона – все это совершенно не интересовало ее.

Победно пронеся свои обноски через весь зал, Майя уселась за столик у окна и взялась за меню. Заказала она от души. Вскоре, позволив официантам обложить себя всевозможными яствами, она наелась, надулась и затихла. Майя сидела, еле сдерживая икоту, и лениво размышляла, из натуральных ли камней ожерелье на той тощей кошке, что уже полчаса безуспешно пытается доконать помидор, измельченный до состояния розовой промокашки. Кошка всем своим поведением доказывала, что украшение настоящее. Но это и смущало.

Майя бессовестным образом сплюнула рыбью кость на тарелку. Как же все-таки иногда было приятно вызывать возмущение в этих пустых глазах… Майя икнула. Она не была уверена, хватит ли ей наличных, чтобы рассчитаться за этот пир. Официанты, видимо, тоже прикидывали, чем дело кончится, подливая воду в стакан ободранной девушке-подростку в майке цвета хаки. Майя не спешила и тянула удовольствие. Она так наелась, что даже лишний раз не набрала Зиса…

Когда она добралась до особняка, скрытого за забором в центре города, сверила с подслеповатым сторожем все бумажки и разрешения на съемку и нашла работающие розетки, сопротивляться сну уже не было сил.

Осматриваясь, Майя брела по первому этажу в сторону кушетки, которую она заприметила раньше. Агония этого дома была незаметна случайному взгляду, но она видела, сколько нерастраченной мощи было в облупившихся колоннах, которые всем своим видом показывали, что еще могут, еще очень долго могут сопротивляться высокому и почерневшему от скорби и грязи потолку. Слышала, как стонала под ногой доска старинного паркета… Дом знал о своем приговоре, но отказывался умирать. Майя шла по изуродованным мелочной перепланировкой залам и испытывала острое сожаление. Бессловесные старые постройки были для нее беззащитнее увечных людей, ей казалось, что они, как обездвиженные существа, томятся накануне смертного часа и никак не могут объяснить, что хотят жить, что их ребра целы и позвоночник не надломлен…

Она любила дома. Но в отличие от большинства беспечных обитателей Майя видела, как порой обычные жилища превращались в ловушки. Их хозяева были обречены бродить по кругу между кухнями, уборными и диванами в гостиных, украшая и захламляя свои углы, занимая себя ничтожными заботами вроде приобретения нового зеркала в прихожую и шторки в ванну, лишь бы отвлечься от мыслей о неотвратимом. А дома выжидали, набирали силы, незаметно копили вещи, голоса, чувства и воспоминания, и однажды их обитатели просыпались не хозяевами, а пленниками.

Стены, напитавшись человеческой памятью, уже навязывали свои правила игры, и отчего-то вдруг начинал преследовать томительный ночной кошмар, и ныл висок по утрам, и комод все никак не вставал на определенное ему место. И было два пути – вступить в борьбу с невидимым противником, выбрасывать вещи и перекрашивать стены, обновляя воспоминания, или бежать. Майя была из тех, кто предпочитал бег. Съемные квартиры были чередой остановок в ее непрочерченном маршруте на пути в неизвестное.

Странно все сложилось в ее жизни – даже работа водила Майю по чужим домам. Переступая очередной порог со своим фотоаппаратом, она чувствовала себя преступницей, но ее алиби было безупречно. Лабиринты тайных ходов ее сознания, словно нарочно, были так запутаны, что Майе не открывалась простая и очевидная мысль: все эти годы во всех домах, в которые она так или иначе попадала, она искала. Но вот что? Даже задавшись этим вопросом, она не смогла бы сама найти на него ответ…

Майя вышла в большой холл. Стоявшая у стены кушетка манила ее, но вместо того, чтобы растянуться на жесткой поверхности, она шагнула в сторону лестницы. Обломанная, выщербленная, она напоминала челюсть, переполненную расшатанными испорченными зубами, и вела во тьму. Вообще-то, туда было нельзя – сторож предупредил, что полы перекрытий второго этажа прогнили, да и сама лестница была так себе. Но Майя все-таки пошла наверх, шаг за шагом извлекая печальную мелодию из этого громоздкого и испорченного инструмента.

Когда лестница закончилась, Майя остановилась в недоумении – перед ней ничего не было. Пролет завершался воздушным пузырем провала. Впереди смутно угадывались стены и боковые коридоры, но добраться до них не было никакой возможности. Почти весь пол площадки провалился, и некуда было ступить. Майя осмотрелась. Заметила несколько досок, в числе прочего мусора прислоненных к стене. Она прикинула длину, ширину, свой вес и риск затеи. Доска спружинила, перелетев через пропасть, и соединила ее края. Майя выдохнула и ступила на тонкий дрожащий трамплин.

Шаг, другой, третий, истеричный визг подсохших деревянных волокон, пауза, еще шаг, падение сердца от легкой потери равновесия, еще пара быстрых мелких шагов… Майя сошла с доски на остатки кафельного пола второго этажа. Она перевела дух и, пока раздумывала, куда ей пойти, налево или направо, прямо перед собой на стене в пыли и паутине различила контуры небольшой двери. Майя потрогала старинную, изъеденную ржавчиной металлическую ручку. «Интересно, – подумала она, – куда ведет эта дверь?». Ей казалось, что та насмерть вросла в старую и уже сместившуюся по всем линиям стену, но она ошибалась. Дверь легко подалась. Майя открыла ее…

…и вышла в сад. Здесь осень уже подпалила листву красным и желтым цветом. Холодный туман висел в воздухе. Майя осмотрелась, прислушалась. Странный тихий шум доносился со всех сторон – едва различимые шепоты, шорохи и вздохи… Возможно, ветер извлекал эти звуки, таская опавшую и высохшую листву по земле. Майя сделала несколько шагов по аллее, как вдруг услышала:

– Майя, постой. Майя, куда ты?

Голос был тихим и отчетливым. К нему эхом примешивались другие голоса.

– Кто здесь? – прошептала Майя.

– Майя, не бойся, это мы.

– Кто здесь? Кто?!

Ей что-то почудилось за спиной и она резко обернулась. Никого. Только темный строй стволов засыпающих деревьев. И опять, словно кто-то тронул ее сзади за плечо. Майя вновь дернулась назад. И вдруг застыла. Ужас сковал ее тело. Зрачки расползлись по радужке и превратились в огромные черные мишени. Она сейчас видела то, чего не должна была видеть ни в мире людей, ни в мире снов…

На кушетке, разрываясь, звонил телефон. Майя со стоном приподнялась. Все тело болело, телефон не унимался. Она поймала прыгающую от вибрации трубку.

– Алло, – хрипло произнесла она. – Кто это?

В трубке откуда-то очень издалека возник голос Зинаиды. Он был похож на далекий шум, который становился голосом, только достигнув Майиного уха. Хотя, может, так казалось со сна.

– Вы мне звонили? – спросила Зинаида. Майя секунду подумала.

– Нет. Подождите… – поспешила она добавить, чувствуя, что сейчас разговор прервется. – У вас голос какой-то странный. Что-то случилось?

На самом деле голос Зинаиды вовсе не казался Майе странным. Ей просто не хотелось так быстро заканчивать этот случайный разговор и отпускать ее.

– Алло? – Майю тревожила тишина в трубке.

– Варя умерла, – раздалось на том конце провода.

Она могла поклясться – сейчас это не был голос Зинаиды.

…Майя проснулась и со стоном приподнялась на скамейке. За окнами особняка уже насупила ночь. Потрескавшиеся стены и потолки сомкнулись над Майей и приблизились к ней в темноте. Она потерла лоб, села, свесила ноги со скамейки.

– Прекрасно, – простонала она, – теперь я хочу в туалет!

Вернувшись с кладбища, Карина закрылась в своей квартире, отключила телефон, задернула шторы и пустила везде воду. Нет, она совсем не хотела утонуть или затопить весь дом. Звук льющейся воды отказывал магическое влияние на нее. Не то чтобы он ее успокаивал, скорее гипнотизировал и погружал в состояние бесчувствия. Все эти дни, бродя по квартире с бутылкой водки, Карина слушала, как из кранов изливаются реки и водопады, и пыталась хоть ненадолго ощутить внутри пустоту. Тщетно. Там все болело, словно от свежих ран.

Ей было всем сердцем, всей душой жаль Антона. Хотя нет, ей было жаль себя. Или все-таки его? Или она опять столкнулась с тем, что не в ее власти было изменить случившееся и оставалось только смириться? А смириться было невозможно.

Карина не была религиозна, она попробовала молиться на карандашный рисунок Пикассо, который весел у нее в квартире, но ничего не вышло. Через пару минут она начала выть и кидать стакан в стену, проклиная и бога, и дьявола, и Пикассо, и себя. Она была скептиком и не верила ни в одну из теорий жизни после смерти. Однажды знакомый врач, который лечил ее отца, сказал: «О чем мы говорим, Карина Матвеевна. Отключите мозг, и что вы получите? Тьму. И никакого бессмертия души». Через месяц после второго инфаркта отец умер, и Карина поняла, что происходит после смерти. Ничего. Лицо отца скрылось под крышкой гроба, гроб приняла равнодушная яма в бесчувственной земле на кладбище.

На этих похоронах Карина смотрела на происходящее и не понимала, зачем она принимает участие в отработанном до мелочей ритуале. В ее душе кипел протест. Отчего ее горе должно было быть унижено этой формой, одной на всех! Формой, которая никакого отношения не имела ни к ней, ни к ее отцу, ни к их чувствам, ни к ее таким холодным сейчас слезам. Почему она должна была принимать измученное тело из морга, зачем был этот медленный кортеж, а потом все притащились на кладбище и стояли здесь, скорбно свесив носы? Может быть, именно так смерть и получила свои права? Втерлась в наши ряды и заняла здесь свое место? Может быть, если бы ее протокол был нарушен и все начали бы делать нечто совершенно несуразное– петь, танцевать, кричать, прыгать, целоваться, бросать цветы в воздух– все пошло бы иначе? Веселье спугнуло бы вечную старуху с косой, и, поняв, что ее никто не принимает всерьез, она отступила бы? И отец встал бы из гроба и захохотал, осмотрев себя и свой костюм, сделанный без всякой заботы о тыльной части?…

Горло Карины терзал спазм. Человек, который был частью ее жизни, который столько лет обнимал ее, слушал, советовал, переживал, горевал, гордился, сокрушался, который был напитан ею, связан с ней неразрывно, без движения лежал в этом неудобном узком ящике. Он не был похож на ее отца, он был похож на предмет, изображающий ее отца. А она должна была делать вид, что это все еще он, с его большими теплыми ладонями и спокойным голосом.

Тогда, стоя у его гроба, Карина увидела живую кровь. Внезапно, оглушенная своим горем, она провалилась куда-то в неведомые сферы и обнаружила, что в ее теле, как и телах собравшихся вокруг могилы, бьется и пульсирует горячая, спешащая по каналам сосудов, алая живая кровь. Тело отца лежало пустым. Его кровь свернулась. Его жизнь ушла.

И тут Карина закричала. Просто подняла голову и страшно, протяжно завыла, не задумываясь о приличиях и о том, как это выглядит со стороны. Она была не здесь, не с ними всеми. Но она не была и с отцом. Она не видела берега в молочном, плотно обступившем ее тумане отчаяния и не знала, куда плыть, о чем думать, как унять это невыносимое животное горе. Карина не чувствовала – чуяла, что вместе с отцом умерла она сама, та, что всегда жила в нем, в его мыслях, заботах и воспоминаниях.

Майя тогда стояла рядом. Смотрела в гроб. В ее глазах не было боли. В ее глазах было любопытство. Карина в первый и единственный раз поймала себя на том, что ненавидит сестру. Ее собственное сердце рвалось. Сердце Майи было пусто…

Гроб опустили в яму и засыпали землей. И когда все исчезло под свежим холмом, Карина успокоилась. С тех пор она не боялась ни жить, ни умирать. Это несколько испортило ее характер, но с этим уже ничего нельзя было поделать. Ей казалось, что теперь она готова к неизбежному…

Сейчас Карина выла оттого, что считала себя виноватой в смерти бывшего мужа. Она понимала, что Антон что-то нашел. Это подпорченное и в довершении всего пропавшее в электронных сетях письмо было ответом на вопрос, с которым она пришла к нему. Смутные догадки и предчувствия донимали ее. Но пока горе было сильнее страха. Она пила водку за закрытыми шторами своей квартиры, ориентируясь не на время суток, а на приступы отчаяния. Иногда то ли от усталости, то ли от избытка алкоголя, то ли от звука льющейся воды ее отпускало, она падала на пол и засыпала. Просыпалась, выла, и только влив в себя новую порцию обезболивающего, успокаивалась…

Тогда, сразу после смерти отца, скончалась одна женщина. Совсем еще молодая, здоровая и жизнерадостная, она ушла из жизни мгновенно. Если есть чудо рождения, то это было чудо смерти. Друзья и близкие опять собрались на кладбище и со страхом заглядывали в гроб. Умелые руки, уважая пол усопшей, украсили ее впавшие щеки живым румянцем, придали умершей коже нежный тон, тронули кармином губы, тушью – навсегда сомкнутые ресницы. Все эти женские ухищрения, такие уместные в жизни, были пугающими в смерти. Но еще страшнее этого ненужного в темноте могилы грима (кого там соблазнять – неразборчивого червя, готового на все и всех?) было другое – никто, никакой умелец не смог бы сложить лишенные жизни мышцы в ту улыбку, которая не застыла – играла на ее лице. Эта покойница была счастлива. Счастлива уйти из жизни, счастлива оказаться там, куда совсем недавно отправился ее муж. «Счастлива оставить меня одну», – думала Карина, стоя над вторым гробом. Женщина, лежащая в нем, была ее мать. Карина с такой злостью швырнула ком земли на эту крышку, что многие в толпе переглянулись. Но ей было все равно…

Карина всхлипнула. Нет, у нее не было сил думать сейчас об этом. У нее вообще не было сил думать и желания вспоминать. Боль новой потери жгла ее изнутри, водка гнала слезы и отбирала силы. Измучив себя, Карина засыпала, проваливалась в какую-то сухую, жесткую, бессмысленную степь, по которой отчаяние волокло спутанные комья мертвых ветвей…

Так шел день за днем, но где-то в глубине души Карина знала, что пройдет время и она истребит водкой, сном и льющейся из всех кранов водой обе боли – и острую в сердце, и тупую в груди. И она знала, что она будет делать, когда увидит в зеркале свои обычные – сияющие стальные глаза.

Нет, не надо ко мне приезжать. Ты слышишь меня? Говорю тебе – не надо! У меня есть все, что нужно. Я отлежусь, собью температуру и сам позвоню. Все, пока, мне тяжело говорить… Кое-как закончив разговор с Майей, порывавшейся заехать навестить его, Зис уронил трубку. Он не болел лет десять. Сейчас ему казалось, что из него вынули скелет, тело обмякло и силы и дух покинули его. Несмотря на жару, полыхавшую над городом, Зис влез в козий шерстяной свитер, обмотал саднящее горло шарфом, влил в себя лошадиную дозу аспирина и сел ждать.

К вечеру свитер почти расплавился от горячки. Зис даже не стал искать градусник, и без него было понятно, что это температурный рекорд. В голове, как в церкви, гудели основные колокола и вразнобой переливались мелкие. По телу, словно ветер по траве, время от времени пробегал озноб, воспаляя чувствительность кожи и вновь сменяясь вязким киселем жара. Зис не мог ни сидеть, ни лежать, ни ходить, ни смотреть в телевизор. Глазные яблоки, словно вывалянные в песке, болели от самого ничтожного движения. Зис кое-как плеснул в термос горячей воды, бросил туда чайной заварки, пол-лимона и мед, собрал одеяла и подушки и снес все это в угол комнаты.

Спустя полчаса он полусидя-полулежа затих в своей берлоге. Стены закачались перед его глазами, куда-то вбок поплыл диван, навстречу ему, изгибаясь во все стороны, вынырнула гибкая стопка музыкальных дисков, пролетели, разматываясь в воздухе, хвосты фотопленки, а надо всем этим закрутился огромный шар, то ли луны, то ли солнца, то ли гигантской электрической лампочки. Зис закрыл глаза.

Со всех сторон на него надвигался красный горячий туман. Он наплывал удушающими волнами и вытеснял весь воздух из комнаты, из дома, из его легких… Зис застонал. Он почувствовал присутствие Майи. Она была совсем рядом, он протянул руку и провел пальцами по ее нежной коже, охватил высокий стебель шеи, вдохнул ее аромат. Его губы следовали за распаленным и воспаленным воображением…

Но внезапно Майя исчезла из его объятий, и он бежал, бежал в огромной толпе. Он хватал спешащих во все стороны людей за руки, спрашивал, не видели ли они молодой девушки, и вдруг с ужасом обнаруживал, что это был один и тот же, размноженный на сотни фигур, человек. Мужчина со страшным, словно полустертым лицом. Зис заметался, закричал. Красный туман покрылся трещинами.

Из одного видения Зис начал проваливаться в другое…

А время шло. Закат сменялся ночной тьмой, восход разгонял утренний туман, и солнце опять выкатывалось на небесный свод. «Если бы в небе, как в огромной выпуклой линзе, отражалось все, что происходит здесь…» – думала Майя, сидя в пустом кабинете сестры и наблюдая за белыми тучками, проплывающими за окном. Телефоны Карины были выключены, Зис ее прогонял, и даже Филиппыч, сославшись на какие-то страшно важные дела, укатил в неизвестном направлении. Было тоскливо и одиноко. Да еще этот синяк. Майя потрогала голову. Ее лоб был разбит и украшен внушительной ссадиной.

Майя впервые обратила внимание на эту странность в одной из своих съемных квартир. Ночью, когда она вставала по какой-нибудь нужде и в полусне брела по комнатам, она часто утыкалась лбом в стены, а однажды едва не шагнула в окно. В конце концов, однажды довольно сильно повредив плечо, Майя задумалась. Вскоре она поняла, что с ней происходит. Очевидно, находясь во власти сна, она выбирала какой-то привычный путь, маршрут, который помнила только физически, телесно, как спустя долгие годы мы помним, что и где лежало в родительском доме, и, приведи нас туда, мы с закрытыми глазами и не отвлекаясь от захватывающей беседы, найдем и граненую сахарницу в серванте, и старые портняжные ножницы в укромном устье комода. Майю заинтересовало ее открытие. Она поделилась им с Кариной. Карина выслушала ее и удивилась. Тому, что странная привычка вернулась. Оказывается, эти блуждания по ночам начались у Майи много лет назад.

Еще совсем маленькой она не раз выходила к завтраку с синяками и шишками на лице и теле. Она сама ни на кого не жаловалась, но беспокойство в семье росло, и вскоре был устроен допрос, на котором больше всего подозрительных взглядов и вопросов досталось старшей сестре. Все это ничем не закончилось, Карина слезами и клятвами отстояла свою невиновность, и ее оставили в покое. Однако обида была так сильна, что ей самой захотелось разобраться в том, что происходит по ночам с ее маленькой вредной сестрой. Она решила не спать и приготовилась следить за Майей, полная решимости узнать правду.

На вторую или третью ночь ее дежурство само собой закончилось. Карина сделала несколько важных открытий. Оказалось, что наблюдать за спящим человеком неловко. А наблюдать за Майей и вовсе было жутко. Она не спала, она лежала, как мертвая. Не шевелилась и почти не дышала. А потом стало понятно, отчего тело и голову Майи украшают синяки и ушибы. Карина из своей засады с замиранием сердца наблюдала за тем, как Майя встает с кровати, очевидно, желая направиться в туалет, но идет не к двери, а все толкает рукой неприступную стену, пытаясь открыть ее и выйти из комнаты несуществующим путем. Это выглядело и странно, и страшно, Карина сбежала в свою кровать, спряталась под одеялом и постаралась поскорее заснуть.

Наутро она рассказала родителям, что Майя ходит во сне. Девочку показали врачу, тот прописал какие-то капли, репутация Карины была окончательно восстановлена.

Однако странность оказалась навязчивой, она не исчезла окончательно и время от времени неожиданно возвращалась. Майя вздохнула и вновь потрогала ссадину.

В кабинет заглянула Анюта.

– Карина Матвеевна случайно не звонила? – как-то миновав приветственную часть, спросила ее Майя.

– Звонила, – ответ секретарши был неожиданным. Майя насторожилась.

– Когда?

– Позавчера. И сегодня. А вчера Карина Матвеевна заезжала.

Майя в некотором потрясении захлопала глазами.

– Да? Как это? А как она вообще?

Анюта порадовалась тому, что работа научила ее верным реакциям. При всей выигрышности положения, сейчас нельзя было давать понять Майе, что как-то глуповато получается – секретарь знает больше, чем сестра. Но Анюта сдержалась.

– Нормально. Хорошо выглядит. Поехала на встречу.

– Да!? И с кем?

– Она не сказала.

Майя выбралась из кресла. Удивление сменилось чувством легкой досады.

– Если она появится еще раз, напомни ей, чтобы она телефоны включила. Хотя бы мобильный, – с непередаваемой интонацией, которая была у них семейной, то ли приказала, то ли попросила Майя и вышла из кабинета.

Надо же, оказывается, сестрица уже вернулась к нормальной жизни и где-то там ездит… Ну и хорошо. И даже очень хорошо.

Майя покинула издательство и погрузилась в свои важные и неважные дела, блуждая по одуревшему и обмякшему от жары городу, над которым то тут, то там возвышались огромные цветы с ее фотографий.

Авельев и Карина

– Знаете что, – Авельев отставил стакан с водой, – поехали отсюда. Карина с удивлением посмотрела на него. Они договорились встретиться в небольшом элегантном ресторане на углу бульваров. В этот час здесь было пусто, через стекла припекало солнце, кондиционер охлаждал затылок. С прилавка манили нежные, сахарные, ягодные, карамельные, шоколадные десерты. В воздухе густо пахло свежемолотым кофе и свежевыжатыми апельсинами.

– Поехали, – Авельев встал и протянул руку Карине.

– А как же?… – растерянно произнесла она, не без сожаления глядя на нетронутое шоколадное суфле.

– Да черт с ним, – он бросил деньги на стол, не дожидаясь счета. – Поехали.

Карина послушно поднялась. Авельев пропустил ее вперед, швейцар распахнул перед ними двери. Она немного замешкалась и, когда Авельев нагнал ее, оглянулась посмотреть на него через плечо. Ее все не покидало легкое чувство досады. Она отчетливо видела, слышала и даже обоняла его. Все это ей очень нравилось, но приходилось признать – она ничего не понимала в этом мужчине.

Обычно ее пытливый ум и внимательный взгляд могли расшифровать практически любого. Она прочитывала чужую жизнь, предполагала прошлое, настоящее и даже ближайшее или отдаленное будущее. Иногда мельком брошенного взгляда было достаточно, чтобы почувствовать чью-то скорую кончину. Уже дважды Карина оказывалась права – один тип вскоре после того, как она уловила этот запах смерти, исходивший от него, покончил с собой, рухнув с парапета на лед реки в серый зимний полдень, оставив безутешными жену, дочь и кредиторов. Второго убрали расстроенные какими-то невыполненными обещаниями подельники, взорвав автомобиль вместе с хозяином у подъезда его дома.

В обоих случаях мужчины сами играли со смертью, и Карине оставалось только сопоставить имевшуюся у нее информацию и собственные наблюдения, приправленные здравым смыслом. Никаких черных ведуний у нее в роду не было, колдовскими навыками и способностями Карина не обладала, но ее внимание к мелочам, манерам, интонациям, разговорам по телефону, кольцу на пальце или следу он него и многому, многому другому превращало общение с незнакомцами в увлекательную игру на разоблачение.

С Авельевым Карина в своих дедуктивных исследованиях не продвинулась ни на шаг. Он совершенно не отбрасывал тени – ни назад, в прошлое, ни вперед, в будущее. Хотя этот его странный выговор… Но нет, это ничего не объясняло.

Карина вышла на улицу и села в его автомобиль небесного цвета, припаркованный у входа в ресторан. Она улыбнулась про себя. Надо же, опытный паук, сам пригласил в это ароматное кафе, словно в сердцевину цветка, как в нектаре разморил на солнце и в сладостях, а теперь что?…

Машина Авельева плавно вырулила с парковки. Сначала они ехали по бульварам, потом по набережной, затем миновали сквер, выбрались на проспект, потом на трассу. Авельев увозил ее из города, а она, уютно устроившись на кожаном сидении, нежилась в лучах солнца, испытывая приятную истому во всем теле.

Они почти не разговаривали. Авельев спросил, удобно ли ей, включил музыку, поинтересовался, не громко ли, разогнал машину и спохватился, не слишком ли быстро он едет. Карине ни до чего не было дела. Она с удовольствием сидела и смотрела на дорогу. В салоне пахло дорогой кожей и сигаретами. Еще ее острый нюх улавливал аромат мужчины. И она все больше убеждалась в том, что он ей нравится.

Карина прекрасно понимала, к чему все идет. Как только она нашла в себе силы перекрыть все краны в доме и выкинуть спиртное в мусоропровод, она взялась за дело. Села в машину и по списку объехала всех своих высокопрофессиональных и высокооплачиваемых специалистов в белых хрустящих халатах. Пока те омывали, оттирали, заворачивали, разворачивали, нагревали, охлаждали, стягивали и расслабляли ее тело, она все старательно обдумывала. Вскоре ничто не напоминало в этой стройной, свежей и сияющей женщине разбитую, опухшую от слез и отекшую от алкоголя отчаявшуюся истеричку. Убедившись в этом, Карина отошла от зеркала, взяла телефон и уверенной рукой набрала номер, который оставил ей Авельев.

Теперь, сидя в его машине, она убеждалась в том, что путь, который она себе наметила, будет длинным, но приятным. У нее был свой план, но, очевидно, он был и у Авельева. Карина доверяла не только рассудку, но и интуиции. Она чувствовала, что Авельев имеет какое-то отношение к гибели Антона, но ей не давало покоя другое – она понимала, что, скорее всего, смерть Вольского не была, собственно, целью. В каком-то смысле, то, что случилось с ним, произошло вынужденно и случайно. Но вот с чем и с кем эта смерть была связана, и для чего появился в ее жизни Авельев – только ли для того, чтобы рассказать ей о каком-то заброшенном доме, – оставалось загадкой. Карине казалось, что ответ на нее станет главным ключом в этой непростой партии. И она, всегда любившая опасные игры, намеревалась, как д'Артаньян, искать след Констанции в объятиях коварной, не внушающей доверия и полной погибельного обаяния Миледи.

Авельев гнал машину вперед по дороге и эта скорость, эта упругая сила, рассекающая воздух, была предтечей их страсти. Карина со стоном потянулась. Авельев на мгновение отвлекся от дороги. Его взгляд откровенно скользил по ее расслабленному телу, и когда, наконец, он посмотрел ей прямо в глаза, Карина не смутилась, как тогда, в своем кабинете, а испытала первое наслаждение. В этом взгляде было все, чего она хотела, – страсть, голод, воля и мальчишеское желание добиться своего. Они улыбнулись друг другу, и Авельев едва успел движением руля отвести машину от столкновения с другим автомобилем.

«Вот так… – промелькнуло в ее голове. – Взять и разбиться на дороге…»

Вскоре они свернули с шоссе. У человека, который в эту минуту сходил с автобуса на остановке, порыв ветра сорвал с головы панаму. Он чертыхнулся, нагнулся за ней в пыль, поднял и кое-как нахлобучил обратно. Это был Филиппыч.

Если Зис не имел ни малейшего представления о том, где и при каких обстоятельствах его настигла хворь, то отец Исидор точно знал, что простыл из-за дуры-девки Дуньки, дочки поварихи, которую и так, и эдак пристраивали к нему в приход поработать хоть служкой, хоть кем-нибудь, лишь бы занять шальную голову и отвлечь от просящейся на свободу гулящей природы. Девка и вправду была дурная и только и искала повода посидеть во внутреннем дворе церкви, безо всякой нужды задирая подол своей и без того недлинной юбки и лениво оглядывая семенящих мимо и падающих в обморок от таких видов суетливых приходских старух.

Накануне во время вечерни эта проказа не прикрыла дверь, и всю службу во влажную спину отца Исидора дул ровный и прохладный сквозняк. Наутро батюшку скрутило. К обеду у него заболело горло, к вечеру ухо, всю ночь он чихал и кашлял и сердился на свою Галину, которая совала ему кружки с медом и норовила прилепить куда-нибудь злой горчичник, и наутро, ко всем прочим несчастьям, он проснулся со страшной болью в зубах.

Однако, отодвинув властной рукой верещащую супругу, святой отец поплелся в церковь. Отслужил заутреню и, когда его жалкий приход разбрелся по своим углам, сам встал под образа. Исидор понял: настало время, и он, так долго моливший о том, чтобы послужить связи земного и небесного, добился своего. Вновь и вновь по ночам перед ним вставали незнакомые люди, и какая-то пожилая женщина все смотрела и молчала со значительностью верстового столба, отмечающего конец одной и начало совсем другой жизни.

В тот день, когда Исидору стало совсем плохо, в Савельево, как какое-то неразгаданное знамение, въехала машина небесно-голубого цвета. И остановилась на берегу Туманного озера.

Авельев помог Карине спуститься в лодку. Они переправились на другой берег и уже вскоре поднимались по широкой лестнице к дому. Наконец оба ступили на площадку перед входом. Карина осмотрелась. Это был старинный особняк. Трава пробивалась сквозь каменные плиты лестницы, потемневшие колонны и растрескавшееся дерево оконных рам выдавали его возраст. Но дом был прекрасен. Она знала цену этим невесомым пропорциям, неподвластным времени. Авельев повернул ключ в почерневшем замке и легко открыл на вид крепко вросшие друг в друга двери. Пригласил Карину войти. Она помедлила и шагнула внутрь.

Когда Карина пересекла порог, она почувствовала почти такую же разницу, как если бы из воздуха переместилась в воду. Здесь, в полумраке первого этажа, была другая плотность мира. Карина с удивлением посмотрела на вошедшего вслед за ней Авельева.

– Чувствуешь, какой воздух? – перейдя на «ты» и легко на словах сократив дистанцию, спросил он. – Эти двери не открывали с прошлого века.

Карина осмотрелась, вдумываясь в смысл его слов. Дом был старым, в нем явно никто не жил, но внутри не было ни пыли, ни грязи, ни мертвого запаха нежилого помещения. Конечно, свежеиспеченным хлебом здесь не пахло, но было похоже на то, что перед их приездом в этих покоях основательно прибрались. Тем временем Авельев пересек зал и остановился у лестницы.

– Пойдем, – он протянул руку Карине.

Вместе они поднялись по отполированным временем мелким и частым ступеням. Лестница заканчивалась площадкой, на стене напротив висела огромная картина, затянутая белой тканью. В этом доме почти все предметы были покрыты светлыми коконами чехлов, а окна плотно завешаны вылинявшими от солнечных лучей портьерами. Под ногами скрипели половицы, по стенам скользили тени. Карина слушала стук собственного сердца, то отстающего, то опережающего звуки их шагов.

Авельев провел ее по нескольким залам и остановился перед дверью. Карина, разглядывая диковинную обстановку, задержалась, и он спокойно ждал, когда она подойдет.

Она поравнялась с ним. Он улыбнулся, протянул руку, чтобы открыть дверь и вдруг одним движением, нежно, сильно и настойчиво привлек ее к себе. Он все-таки поймал тот момент, когда Карина отвлеклась, и от этого услышал то, что хотел – с ее губ сорвался этот нежный стон растерянности и испуга. Авельев почувствовал, как под тонкой одеждой задрожало ее тело, передавая эту дрожь ему и принимая от него обратно. Его пальцы обхватили ее затылок, он развернул ее к себе, склонился над ней. Задержав дыхание, он медлил перед тем, как прикоснуться к ней губами. Наконец осторожным поцелуем тронул ее ключицу. Он сам не смог сдержать стона, когда вдохнул аромат этих волос, шеи, когда увидел нежную пылающую кожу щеки и полуоткрытые губы. Он дотронулся до них дрожащими пальцами и, мучая себя и ее, медленно приник к ним…

Поцелуй, первый, осторожный… Налившиеся, словно дольки сочных плодов, губы. Нежные, боязливые касания. Они оба тянули время и дразнили друг друга. Эта патока движений была сладостной и мучительной. Но вдруг его объятие окрепло, не в силах сдерживаться, он жадно притянул ее к себе, раздвинул ее губы и погрузился в их воспаленную, жаркую и влажную плоть. Острая боль наслаждения захватила обоих…

Фотография в аэропорту

– Внимание, произвел посадку рейс номер 1746 Москва-Париж. Встречающим просьба пройти в левое крыло… Ladies and Gentlemen, flight number 1746…

Майя сидела в переполненном кафе, на втором этаже аэропорта. Вокруг во все стороны сновали пассажиры, их чемоданы сталкивались, дорожные сумки хрустели колесами по замусоренному полу. Обстановка была напряженной. Как ни старалось большинство отъезжающих сохранять невозмутимость, озабоченно перетряхивая багаж, проверяя и перепроверяя паспорта и билеты и всем своим видом подчеркивая заурядность события – подумаешь, девять часов в воздухе, безо всякой опоры под ногами с каким-то совершенно незнакомым человеком за штурвалом – у некоторых получалось неубедительно. Пожилой мужчина в костюме только на первый взгляд расслабленно сидел за столиком в ресторане, коротал время до вылета, в ус не дул и читал газету. На самом деле меньше чем за полчаса он в одиночку разделался с бутылкой красного и, если присмотреться, все те же полчаса держал газету в одном положении, так и не перевернув страницы.

Майя не испытывала перед полетами ни радости, ни страха – для нее это был еще один способ перемещаться в пространстве и времени. Кроме того, она всегда засыпала, едва устроившись в кресле, и открывала глаза, только когда лайнер уже катился по земле после приземления. Так что она ни разу не видела неба на высоте одиннадцати тысяч метров и не заглядывалась на «божественные облачка», которыми некоторые пассажиры все умилялись во время полета, пытаясь таким откровенно подхалимским образом наладить приятельские отношения с вечностью и, немедленно забывая о ней, едва шасси самолета касались бетонки.

Майя всегда с интересом наблюдала за тем, как другие скрывают свои страхи. Вон тот тип, который сейчас лежал у колонны на чемоданах, прикрыв нос шляпой, и якобы спокойно дремал, на самом деле явно боролся с дурнотой, представляя себе рев турбин и тряску разгоняющегося лайнера… Хотя, возможно, он был просто пьян.

Майя оккупировала столик в углу и, игнорируя недоброжелательные взгляды официанток, которым явно хотелось согнать ее с насиженного места и усадить за стол как минимум четверых посетителей, флегматично жевала трубочку, высасывая со дна стакана остатки сока и разглядывая пассажиров.

Она целый день в одиночестве кружила по городу. Заглянула в книжный магазин, долго стояла перед полками, заставленными пестрой макулатурой. Наконец, словно заподозрив неладное, к ней двинулся охранник, но, прежде чем он открыл рот, Майя выдернула пухлый томик, быстро расплатилась и на выходе, не глядя, сунула его в мусорный бак. Она так и не поняла, что купила. Какой-то новый роман…

Телефон Зиса был отключен, Карина не отвечала, Филиппыч не подходил, и вдруг Майя поняла, что хочет к морю. Она, как нечаянной счастливой встрече, обрадовалась своему желанию и рванула по полупустой дороге в аэропорт. На трассе, сверкнув голубым боком, ее обогнала шикарная иномарка. Майя прибавила газу, но та уже исчезла за горизонтом. Майя вздохнула и покатила дальше.

В аэропорту, пристроившись в небольшую очередь у кассы, Майя прикидывала – часа два туда, искупаться, поужинать и в ночь обратно. Никто и не заметит. И потом, сами виноваты. Что за манера появилась, чуть что – выключать телефоны. Ладно, Карина, но Зис! А Филиппыч, старый черт, интересно, чем занят? Всю неделю ни до кого толком не дозвониться…

Однако, когда Майя уперлась лбом в пластиковое стекло окошка, оказалось, что не в ее воле улететь сегодня из города. Все самолеты были переполнены, было одно место на ночной рейс, но… тут Майя сунула руку в карман джинсов и поняла – в кармане было пусто. Оценив ситуацию, какой-то потный всклокоченный тип с золотой оправой на длинном влажном носу немедленно оттер ее от кассы и просунулся внутрь.

–Так, мне вот этот самый билет, – он протянул деньги, паспорт и забарабанил пальцами по стойке.

Майя чертыхнулась и отошла от окошка. «Странно… – подумала она, перебирая жалкую наличность. – Куда все подевалось?» Вдруг что-то хрустнуло в нагрудном кармане рубашки. Деньги. Откуда? Только что там ничего не было. Майя дернулась обратно к окошку, но тип в золотых очках помахал перед ее носом билетом.

– Не повезло! – заявил он и с победным видом удалился.

Майя скривилась, осмотрелась. Заметила кафе на втором этаже. Внезапно ей захотелось потолкаться среди отъезжающих. Она поднялась, взяла кофе, сок и засела в своем углу.

Через некоторое время перед ней выросла куча окурков в пепельнице, которую не меняли вредные официантки, а она все сидела, вслушиваясь в разноязычную болтовню, несущуюся со всех сторон. Эта немного чокнутая обстановка действовала на нее умиротворяюще. «Ну и черт с ним. Может, оно и к лучшему…» – лениво думала она и продолжала разглядывать публику.

За соседним столиком заводными синицами стрекотали корейцы. Они метали по столу фотографии, как игральные карты, и так яростно делились впечатлениями, что казалось, вот-вот поколотят друг друга. Однако они только заливались ужасным смехом свободного востока, рассматривая снимки. Внезапно одна фотография спружинила и отлетела прямо под ноги Майе. Веселье немедленно стихло, и все раскосые глаза обратились в ее сторону. Она ногой подтянула к себе бумажный прямоугольник, подобрала его и протянула юноше, у которого смоляные волосы отливали синим, были прострижены, как у ежа, и бодро топорщились во все стороны. Тот расплылся было в благодарной улыбке, но внезапно, переведя взгляд с Майи на снимок, наморщил лоб, приоткрыл от изумления рот, часто-часто заморгал и неуверенной рукой отодвинул его обратно. Майя взглянула на фотографию и не поверила своим глазам. На чужом любительском снимке были изображены площадь, группа детей с воздушными шарами, ларьки, цветы, голуби, газетные киоски и на переднем плане… она, Майя.

Случайно оказаться в прицеле чужой фотокамеры, летом, в каком-нибудь людном месте в центре города теоретически было возможно. Надежды получить собственный портрет, а не изображение на заднем плане величиной со спичечную головку или половину ноги или руки, попавших в кадр, было немного. Вероятность встретиться с собственной фотографией вот таким образом, сидя в переполненном кафе на втором этаже международного аэропорта, была столь ничтожна, что легко приравнивалась к чуду. Майе захотелось выпить. Видимо, корейцам тоже. Они натянуто улыбались Майе, жестами показывая ей, что снимок им не нужен, она может забрать его на память, что их родная страна – лучшая в мире и они будут только рады поскорее убраться из этого края чудес и славянской чертовщины.

Корейцы вскоре ушли, за их стол приземлилась компания украинских спортсменов. Один из них попробовал состроить Майе глазки, но она так безжалостно изучала сквозь него стойку бара, что он громко непечатно ругнулся и вернулся к корешам, распивавшим пиво и уже готовым и петь, и плясать, и лететь куда-то за Босфор.

Злосчастный снимок так и лежал перед ней на пластиковой поверхности стола. «Везет корейцам, – подумала Майя, всматриваясь в глянцевый прямоугольник, – могут сделать вид, что ничего и не было. Оставили фотографию и забыли обо всем. Мало ли что, может, просто показалось». Она вновь и вновь присматривалась к собственному, кстати, весьма удачному изображению. Снимок был сделан сегодня утром. Та же одежда, что и сейчас была на ней, те же кеды, те же вихры…

Майя невидящими глазами уставилась куда-то в стену. Аэропорт гудел, как озабоченный улей. За стенами взлетали самолеты. Солнце висело над полями.

Валериан и отец Исидор

Валериан стоял в церкви в углу на коленях, бил себя крестом в лоб и качал в пол поклоны. Храм был тихий, стоял на отшибе деревни, здесь прихожан и днем-то было не много, а сейчас, на закате, в полумраке под сводчатым потолком раскачивалась тень одного старика. И были слышны только его сбивчивый шепот, треск свечей и мышиное шуршание по углам. Резкий телефонный звонок был так некстати. Филиппыч выключил аппарат, сунул его обратно в карман и вновь погрузился в свою сбивчивую и истовую молитву.

Несмотря на то, что Валериан старался от души, опытный взгляд быстро вычислил бы, что ни к какому определенному лику старик своих слов не обращал, бормотал что-то невнятное и явно напряженно вслушивался в происходящее за толстыми стенами церковного придела. Ждал он не зря. Оттуда вскоре донесся удар – что-то тяжелое упало на каменные плиты пола и покатилось, сворачивая гулкий грохот в затихающую спираль. У Филиппыча напряглась спина. После падения за стеной воцарилась тишина. Валериан опять собрал пальцы в кучку и воткнул себе в лоб, живот и оба плеча.

– Мать Пресвятая Богородица, спаси и помилуй души наши грешные… – тихо завыл он, не отрывая взгляда от небольшой неприметной дверки за алтарем.

Прошло несколько минут, и дверь распахнулась. Широким властным шагом, совершенно не сопоставимым со скромными размерами помещения, по залу пролетел Исидор. Полы его черных одежд развевались, на груди горел простой крест. Священник подхватил потрепанный томик молитвенника, за которым вышел в зал, и направился к выходу. Валериан немедленно вскочил с колен и живо поскакал за рослой фигурой.

– Батюшка! Батюшка… – бормотал он, тщетно стараясь догнать и перегнать святого отца.

Однако Исидор, озабоченный своими мыслями, даже ухом не повел, возможно, он так и не заметил бы прыткого старикашку, если бы тот не сообразил, что еще пара шагов – и священник, которого он столько ждал, скроется в проеме двери. Филиппыч прибег к крайним мерам, изловчился, подпрыгнул и изо всех сил вцепился в край черной мантии. Исидор вздрогнул, притормозил и дернул плечом, словно стряхивая невидимую нечисть, налипшую на него сзади. Но эта нечисть держалась насмерть. Батюшка издал неопределенный возмущенный звук и резко обернулся. Филиппыч, как терьер, висящий на его мантии, так и улетел к нему за спину.

– Кто тут над Господом нашим Богом потешается?! – гулко и с возмущением, как старый колокол, пропел Исидор. Насморк еще не оставил его, и он говорил сильно в нос.

– Я… – пискнул из-за его спины Валериан. – То есть не я… Я, святой отец, за советом пришел…

Отцепившись, наконец, от священных одежд, споткнувшись и опрокинув стойку с венчальными свечами, Филиппыч вылез на свет божий. Вернее, под сверкающие очи Исидора. Тот строго осмотрел плешивую голову незнакомца, заглянул в его преданные очи и, не впечатлившись, развернулся на месте, собираясь продолжить прерванный путь к выходу из храма. Однако то, что его не прогнали, Филиппыч расценил как благословение и, семеня и приседая, припустился за царственным Исидором.

– Понимаете, батюшка, странные вещи творятся… Вот что я вам хочу рассказать-то…

Стукнула тяжелая старая входная дверь, Исидор с Филиппычем вышли в синие сумерки, храм опустел. И словно какая-то темная волна пролетела над алтарем. Внезапно задуло пару свечей, бодро коптивших за здравие под иконой святой Богородицы, и что-то со страшным грохотом и эхом опять рухнуло на церковные полы. Исидор, уже отошедший от храма, внезапно остановился и вздрогнул.

– Дунька, нечистая сила, – пробормотал он сквозь зубы. – Целый день кресты роняет, дура.

Он развернулся к храму и Филиппыч опять задохнулся в волне пропахших пылью и ладаном черных складок.

– Святой отец… – жалобно позвал он Исидора.

Но тот, не отрываясь, подозрительно смотрел на молчаливые белые стены своей церкви.

Все еще слабый, Зис дотащился до фотостудии. Он, как в коме, пролежал несколько дней. Наконец, в очередной раз открыв глаза после многочасового блуждания по воспаленным тайникам подсознания, он понял, что болезнь немного отпустила. Температура спала, тело еще было влажным и слабым, зато вернулась способность соображать. Первая же мысль, пришедшая в голову, заставила Зиса подняться. Шатаясь, он выбрался из своей норы в углу комнаты, постоял, соображая, как лучше поступить. Дилемма отложить все, уползти обратно или одеться и поехать за ответом была решена в пользу последнего. Зис направился в ванну и, сбросив одежду, впитавшую весь сок его болезни, встал под обжигающие струи.

Примерно через час после этого он переступил порог фотостудии. Конверты, коробки и папки со старыми снимками хранились на полках в шкафу. Несмотря на впечатляющие объемы, в этом лабиринте было довольно просто ориентироваться. Разноцветные закладки направляли поиски по вертикали, подписи на них – по горизонтали. В точке пересечения находилось то, что было нужно Зису. Он выдернул папку. Шагнул с ней к столу. Вытряс из нее пачку фотографий. Разложил под лампой.

Это были снимки с импровизированного торжества, которое несколько лет назад Карина и Антон Вольский устроили после своего развода. Фотографии напоминали репортаж с черной мессы. Церемония бракосочетания была извращена и вывернута наизнанку. Невеста была в черном, жених – в белом… Зис улыбнулся, разглядывая довольные лица хулиганов. Взрослые люди – и нашли время для таких глупостей. Перевернутая вверх ногами и прикрепленная к багажнику голая кукла символизировала конец брака. Вместо того чтобы отправиться в ресторан после ЗАГСа, шайка покатила на кладбище, и там, стоя в сени чьей-то заброшенной могилы, все опрокинули по стопке черной водки.

Зис перебирал снимки и не верил своим глазам. Неужели и правда это были они – такие дурные, счастливые и веселые?… Он покачал головой. Майи на фотографиях не было, она в тот день вызвалась снимать и возить всех на препошлейшем красном лимузине. Поверх своих вечных джинсов она нацепила пачку черного лебедя. Шабаш был вопиющим.

Но Зису сейчас было не до воспоминаний. Очень быстро он нашел то, что искал. Вернее, то, чего надеялся не найти. Как ни странно, но, кувыркаясь в расплавленных потоках бреда и горячки так некстати свалившей его болезни, Зис забыл обо всем, и главным образом – обо всем лишнем. Вынырнув на поверхность, он внезапно осознал очевидный факт: все дымные и призрачные контуры ладоней и лиц появлялись на фотографиях только что умерших людей. Сначала старика-сторожа в Савельевo, потом Меньшиковой. Теперь, если он был прав, знаки смерти должны были быть на снимках Вольского.

И Зис не ошибся. Портрет бывшего мужа Карины был словно пропитан влажным туманом, и на нем сквозь черты одного лица проступали другие. Зис был готов к тому, чтобы это увидеть, но все равно его сердце сжалось. Он все еще не мог разглядеть того, кто так настойчиво стремился нарушить границы всех пространств, но как раз эта полустертость черт становилось отличительной приметой.

Над крышами прокатились первые раскаты грома, к городу приближалась очередная гроза. Где-то на горизонте сверкали зарницы. Зазвонил телефон. Зис встал, чтобы подойти и ответить, как вдруг заметил еще одну фотографию. Джинсы на ногах, черный газ на бедрах, вихры над фотоаппаратом – Майя щелкнула саму себя в отражении зеркальной витрины. Но в этом отражении она была не одна…

Телефон в студии звонил не переставая. Зис, не обращая на него внимания, стоял, склонившись над столом.

Наконец он сдвинулся с места и взял трубку.

– Алло.

В ответ – тишина, треск и звук то ли приближающихся, то ли удаляющихся шагов.

– Алло, – повторил Зис. Его слова упали в тишину, он помолчал и положил трубку.

Ударив по нервам, телефон немедленно зазвонил снова.

– Да! – рявкнул в трубку Зис. – Говорите же!

– Здравствуйте, – произнес чей-то незнакомый голос.

– Привет, – отозвался Зис.

– «…телефонная станция предупреждает вас о неуплате. В недельный срок вы должны погасить задолженность за иногородний звонок. В противном случае, ваш номер будет отключен. По всем вопросам обращайтесь…» – механический голос был без пола, возраста и выражения.

Зис швырнул трубку. Вернулся к столу. Телефон зазвонил вновь. Некоторое время Зис смотрел в стену, но все-таки подошел. Как ни в чем не бывало, запись продолжилась с того же места.

– «…по телефону 7771010. Городская телефонная служба предлагает вам приобрести справочники…»

Зис аккуратно положил трубку и, нагнувшись, вместе с куском штукатурки вырвал телефонный провод из стены.

Когда спустя мгновение телефон зазвонил вновь, на его лице появились признаки ужаса.

Однако это был его мобильный. Звонили из редакции. Зис быстро закончил разговор, обхватил голову руками и опять уставился на фотографию. Рядом с отражением Майи стояла полупрозрачная фигура мужчины. Зис был почти уверен в том, что именно с ним он встречался на днях в заплеванной рюмочной.

Вернувшись из аэропорта в город, Майя не смогла попасть в собственный дом. Вокруг подъезда в жидком свете фонарей стояли жильцы. Дневное освещение сменилось ночным, а здесь продолжали царить ажиотаж и оживление. Этим людям не было никакого дела до собирающейся грозы – они возмущенно трясли в воздухе какими-то бумажками, галдели и перекрикивались. Майя остановилась на безопасном расстоянии, выключила фары и оценила обстановку. Она была угрожающей. Толпа, разгоряченная проблемами, идеями и алкоголем, волновалась перед домом. Майя поняла, что незаметно прошмыгнуть через этот строй не удастся, развернула старый «мерседес», и он, тихо рыча на низких оборотах, скрылся за поворотом.

Лишь двое в толпе переглянулись, проводив глазами грохотнувшую пробитым глушителем машину. Высокий плотный мужчина с потертым портфелем и второй, коротенький и широколицый. Но вскоре и они вернулись к перебранке, продолжая что-то громко доказывать и трясти руками и бумажками.

В стороне от дома ветер трепал край огромного плаката с изображением разверстой пасти неизвестного хищного животного. На самом деле это была сердцевина цветка ириса с Майиной фотографии. Но в смятении приближающейся грозы все – даже реклама на придорожном щите – казалось устрашающим.

Из лиловой тучи, нависшей над домом, вылетела ослепительная молния. На мгновение она мертвым светом высветила лица собравшихся, темные мостовые и беспокойную воду на реке. Вспышка была такой яркой, что люди замолкли и уставились вверх, но не в небо, а на свой дом. Молния погасла, ударил гром, залаяли собаки, вновь заголосили о своем люди у подъезда. Похоже, никого, кроме псов, эта гроза не волновала. И только двое вышеупомянутых граждан снова переглянулись.

– Святой отец, – пламенно шептал Валериан батюшке. – Я вам говорю, это он – диавол, сатана, люцифер, нечистая сила, антихрист, черт со ступой, асмодей, маммона, геенна огненная…

– Хватит! – взревел батюшка.

Валериан, убалтывая и умасливая святого отца по дороге, каким-то чудом смог добраться с ним до дома и проникнуть внутрь. Теперь Галина накрывала ужин, а Филиппыч все говорил и говорил, вкладывая в уши сельского священника свои мысли о черных и темных делах, творящихся вокруг его доченьки. Исидор, занятый своими заботами и сам еще больной, никак не мог сообразить, как этот старикашка смог привлечь его внимание, пробраться за стол и, ни на секунду не прекращая своего верещания, уминать борщец, ловко запихивая в рот капусту.

Валериана же терзали страх и голод. Он боялся, что святой отец не дослушает его и выгонит взашей, что он не успеет рассказать того, ради чего тащился сюда через весь город, поездка окажется бесполезной, и время уйдет, и он, от которого так много зависит в этой жизни, ничего не сможет сделать. Он рассказывал все и сразу, и батюшка ложки не мог взять в руку из-за потока сознания, который изливал на него похожий на маленькую собачку старик. Но когда за столом, покрытым белой скатертью и уставленным ароматной, вкусной и стремительно остывающей едой, тот помянул ад и сатану, святой отец взорвался. Он метнул ложку в стену и вместе со стулом развернулся в сторону Валериана. Тот застыл насмерть. Галина, сунувшаяся было в комнату, спешно скрылась на кухне. Она, как никто другой, знала, что Исидор в праведном гневе страшен и за словом в карман не лезет.

– Ты что себе позволяешь! – загудел Исидор, поднимаясь со своего места и черной тенью накрывая Валериана. – Ты что в дом мой вломился, кровь мою пьешь и суп мой хлещешь?!

Валериан съежился и сжался, но на пол все не падал, изо всех сил цепляясь лапками за стул.

– Тебя кто прислал, чтоб ты за моим столом всякую нечисть поминал?!

Вот на этот, казалось бы, риторический вопрос у Филиппыча был готов ответ.

– Управдом прислал, – пропищал он. – Пал Семеныч. Вы его друга внучат еще крестили…

– Какого-такого друга?! – разорялся святой отец.

– Ну, этого… как его?… – Валериан был на грани обморока. – Врача… стоматолога… Как его звать-то? Прости Господи, не помню…

Тут он и стал свидетелем чуда. Нависший над ним карательным снарядом батюшка моргнул, отступил и тихо сел на свое место. На кухне упала и разбилась тарелка, видимо выскользнувшая из ослабших Галининых рук. Лоб Исидора разгладился, как море при ясной погоде, он спокойно подвинул к себе свой суп и, едва Валериан попытался открыть рот, простер ладонь в его сторону.

– Помолчи сейчас, дай поем. После поговорим. Валериан мелко и часто закивал, загремел ложкой по тарелке и наморщил лоб, все пытаясь понять, какое такое слово в его мощной речи стало ключевым и так резко переменило ветер в пользу его парусов.

Майя прислушалась. За закрытой дверью фотостудии было тихо. Она достала из кармана ключи. На площадке кто-то перебил половину ламп, и от этого приходилось действовать почти на ощупь. Майя позвенела связкой, и вдруг металлический комок выпал из ее пальцев и медленно-медленно полетел на пол. Или ей показалось, что он летел так медленно и долго. Наконец, раздался удар в пол. И тишина. И стук сердца. Майя прислонилась к дверному косяку…

Прошло несколько минут, прежде чем она достала телефон и набрала Зиса. Вместо ненавистного безразличного женского голоса, который в последние дни только и делал, что предлагал перезвонить, раздались длинные гудки. Если бы Майя прислушалась, она наверняка разобрала бы здесь, на лестничной площадке, тихий, едва слышимый звонок его телефона, доносившегося из-за двери. Но Майя не прислушивалась. Она ждала, когда Зис подойдет. Наконец, щелкнуло соединение.

– Алло? – раздался его хриплый голос.

Майя неожиданно замешкалась, не зная, с чего начать, и неожиданно все свелось к одному вопросу.

– Я заеду к тебе?

Зис замер, Майя застала его врасплох. Он посмотрел на часы, потер лоб, прокашлялся.

– Да. Я жду тебя. Когда ты будешь?

– Минут через двадцать.

– Хорошо.

Оба отключили телефоны. Майя взглянула под ноги. Связка все так же лежала на полу. Она пересилила себя и нагнулась. В тусклом свете было видно, что все ключи были наполовину обрезаны. Майя, стараясь не дотрагиваться до чистой и ровной линии среза, бросила их в карман.

Когда стих звук ее шагов, открылась дверь студии. Всклокоченный Зис появился на пороге. Пока он запирал дверь, до него с улицы донесся грохот чьего-то пробитого глушителя. Зис прислушался – похоже на Майин «мерседес». Но его отвлекал замок – ключ никак не проворачивался, и Зис затряс дверь, пытаясь найти нужное положение, чтобы наконец закрыть ее. Когда он покончил с этим, характерный ворчащий звук уже растворился в городских шумах. Зис сбежал по лестнице на улицу. За двадцать минут ему надо было добраться до дома, а его машина была припаркована черт знает где!…

Святой отец и матушка провожали Филиппыча на вокзал почти в полной темноте и тишине. Когда они вышли из дома, надо всей деревней сияли крупные, частые и очень яркие летние звезды. Гроза, пугая зарницами, полыхала где-то над городом, здесь же пока было спокойно. Только собаки брехали на краю улицы, цедили свои трели цикады, и случайные ветки похрустывали под ногами путников. Распространяя на много метров вокруг запах пыли и ладана, впереди вышагивал Исидор. Валериан поспешал за ним. Замыкала короткую процессию семенящая и время от времени ойкающая Галина. Тропинка долго петляла в небольшом, но густом пролеске. Наконец деревья расступились, и компания вышла к пригородной станции. Исидор со вздохом осмотрелся. Кривой, косой, каменный, немного приукрашенный ночным освещением домик. Мусор, разложенный вокруг дырявой урны. Три тени, катающие по перрону пустую бутылку водки. Тоска…

Только серебристые линий путей, подсвеченные луной, дарили надежду на то, что другой, прекрасный мир, возможно, когда-нибудь прорвется сюда через эти четыре сверкающих разреза.

Когда электричка, заглотившая Валериана, скрылась в темноте за поворотом, Исидор повернулся к своей Галине.

– Как думаешь, он ей поможет? – тихо спросила она. Священник неожиданно тихо и нежно улыбнулся ей.

– Посмотрим, Галя, посмотрим… – протянул он, с удовольствием вдыхая ночной воздух, в котором ароматы трав смешались с запахами отошедшего электропоезда.

– Странный он какой-то, – Галина вздохнула. – Говорит, не верил никогда, а тут к тебе пришел. Поверил, что ли?

– Не знаю, Галя, – весело отозвался ее супруг. – Но чувствую, есть прогресс!

Внезапно на перроне что-то грохнуло и разбилось. Исидор свел брови над просветлевшими было глазами, его детская улыбка исчезла в жестких складках затвердевших губ, и святой отец, тряхнув мантией, направился к раскачивающимся алкашам.

– Именем Господа Бога нашего, это какого вы тут празднуете, антихристы? – донеслось до Галины.

Она только вздохнула и повернулась в сторону давно растворившихся в темноте красных фонарей.

– Ой, спаси и помилуй… – прошептала Галина и перекрестила воздух.

Словно в ответ ей, тоскливо взвыла электричка. Галина вздрогнула, зябко передернула плечами и пошла в сторону Исидора, то ли крестящего, то ли предающего анафеме местного алкаша Митьку с его друзьями.

Майя и Зис

Лифт, гудя и поскрипывая, тащился наверх. Майя стояла, прикрыв глаза, и отсчитывала этажи: «…третий, четвертый…»

Она старалась ни о чем не думать. «…Шестой, седьмой…» Ни о чем не думать не получалось, Майя твердила: «…девятый, десятый…»

Наконец кабина дернулась, встала, двери расползлись в разные стороны. Майя постояла, разглядывая серую стену, на которой рукой интеллигентного хулигана было нацарапано: «Семен Иванович– подонок». Внезапно, словно от сочувствия к неизвестному Семену Ивановичу, на ее глаза навернулись слезы.

– Что со мной?! – она тряхнула головой и вышла на лестничную площадку.

Майя уверенно вдавила кнопку звонка квартиры Зиса. Скорее бы, скорее… Сейчас он откроет дверь, впустит ее в квартиру, они пойдут на кухню, нальют вина, Зис достанет из холодильника какую-нибудь еду, сядет рядом, и все отступит, забудется. Над городом наконец прольется дождь, смоет все лишнее, и опять станет легче дышать…

Однако за дверью было тихо. Майя прислушалась и опять нажала на кнопку. Потопталась на месте. Приложила ухо к двери. Позвонила еще. Ничего. Вообще ничего. Тишина.

И вдруг Майя сорвалась. Она изо всех сил заколотила в дверь руками и ногами. Валериан, который недавно брал штурмом эту же квартиру, ей в подметки не годился. Майя била кулаками по гладкой доске, пинала ее ногами и кричала во весь голос.

– Открывай, открывай, я сказала! Мне все равно – заснул ты, выпал из окна, повесился! Открывай! Открывай…

Внезапно дверь открылась. Но не перед ней, а за ее спиной. Громыхнуло замками, и низкий женский рык раздался на лестничной площадке.

– Эй-эй-эй! Дамочка! Вы чего это тут устраиваете?

Майя развернулась. Перед ней, уперев руки в мощные бока, стояла соседка Зиса, Лилианна Леопольдовна. Майя пару раз имела удовольствие прокатиться с ней в лифте и успела насмотреться на это чудо. Сто килограммов живого веса, накладной шиньон, прокисшие лет пять назад духи и короткая бычья шея. Судя по тому, как во время тех же поездок Лилианна Леопольдовна сопела в сторону Майи, та ей тоже не нравилась. Теперь они стояли друг перед другом, их ноздри дрожали. Над домом прокатились звуки грома.

– Вы на часы-то смотрели? – Лилианна, словно перед боем, сняла с переносицы очки, аккуратно сложила их и убрала в карман фартука.

Майя смотрела не на часы, а в мясистую переносицу и представляла себе яблочко мишени, располагавшееся аккурат между пустых водянистых глаз.

– Чего, бабочки ночные? Целыми днями спите, а по ночам тут бардак устраиваете! – клокотала Лилианна Леопольдовна.

Майя не спешила. Мысленно она натягивала тетиву и, придерживая пальцем стрелу, направляла ее в крошечную точку на лице этого чудовища.

– Чего молчишь, ты, кошка драная? Сказать нечего? Длинная стрела с разноцветными перьями, привязанными к концу, и заостренным и заточенным острием, прошила воздух, приближаясь к тупому лбу соседки. Кончик, разрывая ткани и кроша толстую кость, вошел в мозг…

В этот момент за спиной Майи заскрежетали двери вынырнувшего из глубин дома лифта. Из кабины вышел Зис и застыл, принюхиваясь к запаху электричества, скопившемуся, видимо, в преддверии грозы на площадке. Что-то подозрительное показалось ему в позе Лилианны, но он не стал ни во что вникать и ни в чем разбираться. Поприветствовал кивком соседку и, гремя ключами, увлек Майю за двери своей квартиры.

Все это произошло очень быстро. Внезапно из поля зрения распаленной Лилианны исчезли и объект, и субъект, и смысл, и повод, и причина схватки. Разоряться на пустой лестничной клетке было ниже ее достоинства. Однако она на всякий случай смачно призывно выругалась, подождала пару минут, не выйдет ли к ней враг, и, с сожалением убедившись, что бой закончился, так и не начавшись, захлопнула за собой дверь.

Майя миновала темный коридор, толкнула дверь, вошла в комнату и упала на кровать. Зис, на которого на входе обрушились пустые кофры из-под штативов, замешкался.

– Чего ты ее слушаешь? – донесся до Майи его голос. – Она два года не работает, настрочила пятнадцать жалоб на соседей, влезла в два разбирательства, нашла адрес международного суда, будет писать донос на то, что за стеной бульдог храпит по ночам. Она же ненормальная. Ты слышишь? Майя…

Зис отбросил прицепившиеся к нему кофры и шагнул в спальню. Майя лежала на кровати, откинувшись на спину, и рыдала, закрыв лицо ладонями.

– Майя…– растеряно встал на пороге Зис.

– Где ты был? – простонала она из-под ладоней. – Сколько можно? Тебя все время нет… Уже столько дней. Телефон не отвечает…

– Майя…

Зис вошел в комнату, склонился над ней и сжал в объятиях это хрупкое, сотрясающееся от рыданий тело.

–Я звоню тебе, а тебя нет!… Все время нет. Почему? Ну почему?!

Если бы Зис приехал всего на пару минут позже, наверняка Майя отвела бы душу на Лилианне. Если бы он был дома, когда Майя позвонила в его дверь, возможно, ничего не случилось бы. Если бы он не заболел и все эти дни был с ней… Чего гадать. У Майи в душе, как в музыкальном инструменте, были натянуты и перетянуты все струны. Они готовы были лопнуть, а она сама – взорваться. Она и взорвалась у него в руках.

Майя так билась в его объятьях, что Зис ослабил хватку. А он еще с жалостью всегда смотрел на эти тонкие ручки… Зря жалел. Майя наотмашь хлестала его по голове и плечам, беспорядочно нанося сильные удары, и ему оставалось только придерживать ее, следя за тем, чтобы она не упала и не покалечилась, и давая выйти наружу накипевшим в ней слезам и гневу.

– Я здесь. Я с тобой, все хорошо… – повторял он под градом тумаков, надеясь на то, что она скоро выдохнется, волна напряжения спадет, и он сможет хоть раз вздохнуть полной грудью.

Вскоре Майя действительно устала, ярость отступила, удары ослабли, и она расплакалась совсем другими слезами. Злость ушла, она ревела, как несчастный обиженный ребенок, прильнув к Зису и спрятав лицо у него на груди.

– Ну, все, все, успокойся, все хорошо, я с тобой, – повторял Зис, обнимая ее и поглаживая по голове.

Он взял ее лицо в ладони, приподнял, оттер слезы, и вдруг, всматриваясь в ее черты, он понял, что все, это предел. Вот она вся – его Майя, совсем рядом, в его руках… Кровь забилась в отяжелевших ладонях. Он не мог оторваться от нее. От ее мокрых щек, пунцовых губ, припухших от слез глаз…

Майя заметила перемену в одно мгновение произошедшую с Зисом. Сначала она била его, и плакала, и чувствовала, как он придерживает ее, чтобы она не упала и не покалечилась. Потом она устала, сникла, на смену бешенству пришла обида, она зарыдала, как ребенок и уткнулась носом в майку Зиса, пропитанную таким вкусным, таким знакомым запахом. Он, обескураженный ее атакой, обнимал, успокаивает ее, поглаживал по голове, шептал что-то на ухо, но вдруг в какой-то момент она поняла, что все изменилось. И чем дольше они оба молчали и не могли глаз отвести друг от друга, тем дальше уносила их эта волна, которая сначала подхватила Зиса, а теперь и ее.

Зис задержал дыхание. На смену нежности пришла такая страсть, что он испугался, что сделает ей больно. Майя и правда вскрикнула, когда он сжал ее в объятиях и привлек к себе. Но у Зиса от этого тихого полукрика-полустона только потемнело в глазах. Теперь он, наверное, уже не смог бы остановиться.

Но Майя и не хотела, чтобы он останавливался. Она поняла, какую силу высвободила своей беспомощностью. Слезы еще блестели у нее на глазах, но ее тело уже выгнулось, она тянулась к нему, ее губы дрожали, ладони уже совсем иначе охватывали его плечи. Она почувствовала, что на смену его нежности пришла такая страсть, что он боится сделать ей больно. Но это ее не пугало. Внутри ее тела сжалась мощная пружина желания, и только в его силах было высвободить ее. Промедление было сладостным и мучительным. И, когда он одним рывком, почти грубо, привлек ее к себе, она вскрикнула. Но это не был знак к отступлению, это был призывный крик…

Зис, задохнувшись, на мгновение отпустил ее. Он словно выпил ее всю через ее губы и дал ей напиться своими. В уголке ее рта плоть треснула, он ощущал солоноватый привкус крови, видел заалевшую каплю, выступившую на коже. Он дотронулся до крошечной ранки. Пальцами, губами, языком… Она запрокинула голову. Он приник к ее шее. Вдруг он понял, какую силу высвобождает ее беспомощность.

Он почувствовал, как с каждым его прикосновением к ее лицу, губам, разворачивается мощная пружина желания, скрытая и сжатая в ее теле. Он обхватил пальцами ее затылок, улыбнулся ей, она, едва дыша после их первого поцелуя, ответила на его улыбку. Зис задержал дыхание, и вдруг рванул ворот ее майки. Тонкая ткань легко поддалась, под ней обнажилась грудь. У него остановилось сердце. Он осторожно накрыл ее ладонью, почувствовал тепло и трепет упругой плоти, ощутил, как напряглась она под его рукой… Зис увлек Майю за собой, опрокинул ее на спину, закрыл глаза и…

…над городом, наконец, разразился ливень. Он начался без робкого накрапывания и ложных проб. Потоки воды хлынули на мостовые, смывая с них мусор и случайных прохожих.

Зис и Майя почти не разговаривали в ту ночь. Тесно прижавшись друг к другу, словно спрятавшись в крошечном мире, замкнувшемся на их истерзанных страстью телах, они долго стояли под потоками воды в душе. Зис осторожно перебирал пальцами бугорки сильно выступающих позвонков на худой спине Майи. Она спрятала голову у него на груди, и вода стекала с ее плеч, и пар клубами наполнял ванную комнату и просачивался сквозь приоткрывшуюся дверь наружу.

Страсть не отпускала их всю ночь, давая лишь краткие непродолжительные передышки, как сейчас под душем, в тишине и глубине ночи. Но вскоре, заворачивая друг друга в огромную махровую простыню, они опять встретятся глазами, их кровь вскипит и прямо здесь, упираясь коленями и локтями в кафельные стены, они поспешат утолить свое желание…

Только на заре, когда гроза закончилась, и над стеклянными тротуарами и влажными крышами повис кроваво-красный солнечный шар, Майя заснула, разметавшись на широкой кровати. Зис стоял у приоткрытого окна и не мог отвести от нее глаз, все смотрел и смотрел, словно не мог поверить в случившееся.

В старинном особняке у озера, укрытого туманом, еще гуляли ночные тени. Они скапливались по углам, путаясь в ножках старых столов и буфетов. У открытых дверей на пороге балкона курил мужчина. Его рослая фигура четким силуэтом выделялась на фоне стремительно светлеющего неба. Он, не отрываясь, смотрел за горизонт, и в его глазах кровавыми яблоками отражалось встающее светило.

Авельев докурил сигарету и затушил ее в тяжелой серебряной пепельнице. Рассвело. Он обернулся– в кровати, измученная бессонной ночью, спала Карина. Авельев, не отрываясь, смотрел на роскошное тело, подарившее ему столько наслаждения. Он подошел, легко провел пальцами по ее руке… Карина улыбнулась, открыла глаза и невидящим взглядом посмотрела на него. Ресницы сомкнулись, и она вновь соскользнула в крепкий сон.

Авельев прошел в глубину спальни. На полу лежали в беспорядке разбросанные вещи. Что-то было надорвано, что-то разорвано – накануне никто не считал пуговиц, они сдирали одежду не разбирая, и только иногда замирали между поцелуями, заглядывая друг другу в глаза, словно ища молчаливого одобрения, и, получив его, с улыбками заговорщиков продолжали начатое.

Авельев нагнулся и подобрал с пола изящную сумочку Карины. Покрутил в руках, потянул за молнию. Карина шевельнулась на постели. Авельев замер, подождал пару мгновений, затем, убедившись, что она продолжает спать, одним движением открыл сумку. Духи, кое-что из косметики, ключи, деньги, телефон… Авельев улыбнулся, вчера он вдруг зазвонил так некстати… Быстро и ловко он осматривал содержимое. Достал и развернул портмоне. Оно ощетинилось кредитными и клубными картами.

Что мог искать этот человек? Спокойно, внимательно и сосредоточенно он что-то высматривал в сумочке. Внезапно, отвернув одно из потайных отделений, он вынул кожаный футляр с прозрачной стенкой. В него была бережно вставлена старая фотография – маленькая девочка спала в саду среди цветов, словно вырезанных из темной бархатной бумаги. Авельев провел пальцем по лицу на снимке, улыбнулся. Но внезапно какая-то тень промелькнула в его глазах. Рука дрогнула. Взглядом, полным сомнения и тревоги, он всмотрелся в изображение на фотографии. Что-то было не так…

Майя пила кофе, обхватив обеими руками чашку. Она сидела в лучах солнца на балконе, спрятавшись, как в мягкий панцирь, в большой банный халат Зиса.

Они молчали все утро. Не из-за сожаления, смущения или неловкости. Напротив, обоим было так хорошо, что не надо было ничего говорить. Сумасшедшая ночь, почти без сна, в забытьи, в тумане, закончилась, наступил новый день, он был нежен и тих. И это было прекрасно.

Зис уже почти час сидел, не меняя позы, и смотрел на Майю. Как он хотел сейчас рассказать ей обо всем, с чем ему пришлось столкнуться в последние дни, чему почти не было логического объяснения и что так или иначе было связано с ней, с Майей. Он не мог отвести взгляда от щеки, покрытой нежным персиковым пухом, зазолотившимся на солнце, от сонных глаз, оттененных темными кругами, знаками бессонной ночи, от длинных, нежных и каких-то полудетских пальцев, которыми она сжимала чашку. Даже эта дешевая посуда в ее руках казалась особенной. Зис давно заметил эту Майину особенность. Она, как по волшебству, одним прикосновением умела придавать обычным предметам привлекательный вид…

Нет, не мог Зис в это утро облегчить душу. Он вздохнул. Это было похоже на томление неверного любовника, которому так хорошо, что он именно сейчас, именно в эту минуту хочет освободиться от мучительного груза тайны, отравляющей его счастье и делающей его неполным. Как часто надежда на то, что в этот миг обоюдного удовольствия растворятся все ошибки, что партнер услышит страшное разоблачение и только отмахнется – да и бог с ним, подумаешь, нам же так хорошо вместе, – вводит в заблуждение. Неверные признаются в своих грехах, и немедленно происходит непоправимое. Нет, не мог Зис в это утро рассказать Майе ни о своих открытиях, ни о странном заказчике, ни о туманном следе на ее фотографии…

Он встал, поцеловал ее сонный теплый затылок и вышел с балкона. По дороге на кухню он включил телевизор. Передавали новости. До Майи донеслись отрывки фраз, музыка, голоса ведущих. Она пила кофе и грелась на солнце. От халата пахло Зисом. Она уткнулась в край. Этот запах… Его губы, его руки, слова, что он шептал ей ночью, его стон, ее вскрик…

Ее щеки заалели от воспоминаний, она с улыбкой потянулась и вновь затихла. Ее рассеянный взгляд скользил по дому напротив.

Там на небольшом козырьке две вороны, распушив хвосты, вытанцовывали вокруг зеленого яблока. Одна из них притащила добычу в укромный уголок, явно для того, чтобы спокойно расклевать ее в одиночестве. Но она неправильно выбрала место. Козырек оказался частной собственностью, и все, что здесь появлялось, местная хозяйка воспринимала как свою личную удачу. Вороны были слишком голодными и вредными, чтобы делиться. Они вышагивали вокруг яблока, угрожающе топорщили крылья, перебирали лапками и периодически хрипло каркали друг другу что-то, очевидно, очень оскорбительное и обидное. Драка была уже неизбежна, как вдруг с неба черной тенью спикировал большой ворон. Соперницы, прижав перья и втянув головы, на всякий случай отбежали в сторону.

Наблюдая за птицами, Майя задремала. Тем временем ворон осмотрелся, поправил два растрепавшихся пера в костюме, почистил клюв, приосанился, показал дамам хвост и, вразвалочку, обошел яблоко. Покатал туда-сюда по крыше и вдруг изо всех сил ударил его своим огромным клювом – только семечки полетели в разные стороны. Одна из ворон не выдержала такого произвола и, отчаянно крича, бросилась вниз. Она уже почти достигла земли, как вдруг сильный удар бампера машины, мчавшейся по переулку, прервал ее полет. В воздух взлетели перья. Автомобиль исчез за поворотом. На дороге осталась лежать бесформенная масса из плоти, крови и перьев. Из нее вверх торчала одна птичья лапа.

В комнате зазвонил телефон. Зис уронил что-то на кухне, чертыхнулся и вернулся в комнату. Он поднял раззвеневшуюся трубку.

– Алло?

– Э-э, здрасте… – неуверенно пробасил неизвестный.– А маму можно?

– Маму?… – растерялся Зис.

– Ну, это, маму… Она разве еще не вернулась? Внезапно что-то отвлекло Зиса.

– Я не знаю… – пробормотал он и потянулся за телевизионным пультом. Он не разобрал слов, но таким тоном дикторы обычно сообщали о каком-нибудь чрезвычайном происшествии. Так оно и было.

– …потерпел катастрофу… ночной рейс… направлялся к морю…

Уже передавали кадры с места крушения. На экране дымились обуглившиеся стволы деревьев, земля была покрыта месивом металла. Солдаты, спасатели и какие-то растерянные люди ходили между останками лайнера. Кто-то поднял с земли искореженную золотую оправу очков с выбитыми стеклами…

Зис тревожно оглянулся в сторону балкона и выключил телевизор. Он не хотел, чтобы это утро закончилось такой страшной новостью. Внезапно он обратил внимание на то, что все еще держит в руках телефонную трубку, Зис поднес ее к уху.

– Алло?

Но там уже никого не было.

Зис вышел на балкон. С козырька напротив, громко каркая, сорвались две птицы. Зис проводил их взглядом, посмотрел на Майю, улыбнулся ей. Она не слышала того, что передавали в утренних новостях. Зис провел рукой по ее вихрам, сел рядом и взялся за сигарету. Он и сам не заметил, как начал курить.

– Кто звонил? – сонно спросила Майя из-под его руки.

– Никто, ошиблись номером, – отозвался Зис, пуская облако дыма.

Приключения Шоха

У следователя Шоха неделя началась с катастрофы. В пятницу вечером он заботливо осмотрел свои зеленые кущи, подлил впрок водички в блюдце под гортензию, перевернул фикус другим боком к солнцу, пошептал что-то мандариновому дереву, с неспокойным сердцем закрыл дверь своего кабинета и удалился. Обычно он не заставлял свой сад ждать до понедельника и заезжал в субботу вечером, чтобы полить его и убедиться в том, что все в порядке. Но на этой неделе все пошло не по плану.

В пятницу утром Шоха вызвало разъяренное, впрочем, как всегда, начальство, минут десять переливало из пустого в порожнее и делало один выговор за другим, а в конце этого планового расклева объявило, что он, Шох, на два дня отправляется в деревню Савельево заниматься своими прямыми обязанностями, то есть опрашивать, вынюхивать, сопоставлять, наблюдать и делать выводы.

Проблемы в этом тихом пригороде множились. Помимо того, что уже три почтенных обитателя знаменитой деревни отправились на тот свет при невыясненных обстоятельствах – сторож, Меньшикова и Вольский – да, да, он тоже имел дачку в том направлении (Как, Шох, вы разве не знали? Конечно, откуда вам!) – так вот, плюс к этому, за последнюю неделю поступило около десяти жалоб от жителей, которые и так спали неспокойно, а тут еще обнаружили, что в каком-то пустующем доме на краю деревни по ночам кто-то кричит, топает и включает везде свет. Поэтому, товарищ майор, собирайте манатки и вывозите свой зад на свежий воздух. Желательно в понедельник украсить стол начальства отчетом, который сможет хоть немного примирить нас с вашим, Шох, бесполезным существованием в мире вообще и в отделе расследований в частности.

Все это было совершенно не ко времени, да и обидно, как всегда, и некому было доверить субботний полив его горшочков. Но Шох вздохнул – у него давно зрели плохие предчувствия и он понимал, что, если его выгонят из этого пыльного и унылого кабинета, его карьере, гортензиям и настурциям наступит конец.

Мадам Шох, как он называл свою крикливую и капризную мамашу, выкидывала из дома все живое, даже фрукты летели в форточку, сопровождаемые криками о том, что они переполнены радиацией, нитритами, пестицидами и аллергенами и опасны для здоровья нежной женщины. Мадам ела лапшу, заваривая ее кипятком, и обожала бульон из кубиков. Шох, как единственное уцелевшее живое в этом доме, глядя на широкую спину мамаши, все удивлялся, какой патогенный сбой в ее организме и сознании привел к его появлению на свет? Но, поскольку жизнь Шоха все же была порядком отравлена, приходилось признать, что события развивались по маминому сценарию. Он печально осмотрел свои посадки и отправился в Савельево.

Когда в понедельник рано утром он дрожащими от нетерпения руками открыл замок на двери своего кабинета и шагнул внутрь, радостная улыбка сползла с его лица. Шох покачнулся и упал на первый попавшийся стул. Страшная картина открылась его глазам. Все его хозяйство было разорено. Треснувшие горшки с истерзанными стеблями и обломанными соцветиями валялись на полу, земля была раскидана по всему кабинету, окно разбито.

Пока Шох безуспешно разбирался, отчего отправлялись на тот свет обитатели савельевской деревни и кто гуляет по этажам пустующего дома, который, кстати, он так и не нашел, здесь разбили окно, проникли внутрь и изуродовали все, что было ему дорого. Оставалось непонятным – кто, зачем и почему? Не было видно ни клочьев собачей или кошачьей шерсти, ни, впрочем, и человеческих следов. Только пара черных перьев осела на подоконнике. Но какая птица могла учинить такое?

Шох закрыл лицо руками. Смотреть на уничтоженные растения было нестерпимо. Почти полчаса он просидел в скорбной позе, оплакивая свое несчастье. Наконец, превозмогая себя, встал и принялся наводить порядок.

Когда после обеда к нему заглянула Валентина из отдела кадров, она не поверила своим глазам. Из кабинета Шоха словно вынесли покойника. Четыре горшка с тяжелоранеными юкками стояли в скорбном карауле у большого мешка с останками товарищей, в кабинете все было убрано, а его хозяин, осунувшийся и бледный, сидел за столом, сжимая в руках бутылку водки. На этот раз это была именно водка, а не вода для полива. Валентина ахнула и вышла вон. Шох, глядя прямо перед собой налитыми кровью глазами, вкрутил между цилиндрами печатной машинки лист бумаги.

«Атчет» крупными буквами набил он на середине листа начало своего карьерного некролога.

На самом деле Шоху было что писать: В деревне Савельево действительно творились странные дела. Но связаны они были не с нечистой или какой-то еще силой, а с самими обитателями. Наверняка они мечтали уладить возникшие здесь проблемы, но еще больше хотели, чтобы те уладились сами собой. Два дня Шох в одиночестве бродил по полям, оврагам и заасфальтированным дорожкам между исполинскими особняками, больше похожими на средневековые крепости, готовые к отражению атаки.

Самой дружелюбной частью неприступных ворот были небольшие кнопки домофонов, но на все звонки отвечали вышколенные горничные, хозяев не подзывали и любезности не выказывали. Председателя Полицейко не было. Он в очередной раз восстанавливал свое безнадежно подорванное постоянными хлопотами здоровье на каких-то далеких островах. Вместо него Шоха приняла мшистая чета его заместителей. Они с подозрением смотрели на следователя, слушали его и все время молчали. С грехом пополам вытянув из них четыре «нет» и одно «да», Шох удалился.

Ночевать его пристроили в будке, наскоро сколоченной на месте сгоревшей сторожки. В привидения Шох не верил, духа умершего на этом месте старика не ждал, был полон решимости провести всю ночь, не смыкая глаз, и прочесать все спящие улицы и переулки. Но, едва солнце упало за горизонт, он начал зевать, а когда взошла луна – уже крепко спал, продавив своим пузом хилую раскладушку до пола.

В то время, пока он похрапывал, завернувшись в одеяло, на желтый диск луны внезапно набежали тучи, на краю деревни завыли собаки, а из лесу, распугивая насмерть всех мышей, вылетела огромная сова. Она пересекла линии крыш и опустилась прямо на крышу будки. Расступился туман на берегу озера, в пустом и заколоченном доме внезапно зажегся свет, из трубы поднялся полупрозрачный дым, а в комнатах зазвучали шаги и детский смех…

За все утро Карина обратила внимание на входящих в ее кабинет дважды. Сначала она выслушала подробный и, надо сказать, добросовестный отчет новой сотрудницы финансового отдела, которая проходила испытательный срок. Карина осталась довольна, подписала семь бумаг и сказала девушке: «Вы приняты». Второй раз к ней заглянула Майя.

– Как дела? – спросила она, прошагав через кабинет и рухнув в широкое кресло.

Карина, до этого сидевшая спиной к своему столу и разглядывавшая крыши домов за окном, развернулась в ее сторону.

– Ты бы хоть стучалась иногда, – сказала она сестре. Майя, не скрывая сияющей физиономии и прекрасного настроения, болтала ногой, раскинувшись в кресле.

– У тебя что с телефоном? – поинтересовалась она у сестры. – Не могла до тебя дозвониться. Чуть на море не улетела… А ты где была?

Карина не спешила с ответом и молча смотрела на Майю. Внезапно той стало не по себе. Ей почудилось, что взгляд сестры минует ее, словно незначительную преграду, и скользит куда-то дальше, сквозь стены и воздушные массы…

Ночью, когда они утолили первую страсть, Авельев накинул на себя что-то из одежды, укутал Карину в покрывало, и они вышли на улицу. От выпитого вина у нее слегка шумело в голове, от поцелуев болели губы. Тело горело под тонкой тканью. Над головой черным океаном раскинулось небо. Ветер гнал по нему подсвеченные холодной луной светлые плоские льдины-облака. Обнимая Карину за плечи, Авельев вел ее путаными тропинками через строй шумящих деревьев. Где-то совсем близко, ухая и ударяя крыльями о воздух, пролетела ночная птица, сова…

Время от времени они останавливались, Авельев распахивал покрывало и приникал к блистающему в темноте жемчужным светом телу Карины. Они потратили почти час на прогулку, которая при свете дня заняла бы не больше десяти минут, но, когда они пришли, Карина с удивлением обнаружила, что это тот же дом, который они недавно покинули. Она посмотрела на Авельева. Тот, ничего не объясняя, толкнул небольшую неприметную дверь в стене.

Внутри ночь была плотнее, чем снаружи. Карина передернула плечами, она оглянулась и внезапно поняла, что осталась одна. Авельева нигде не было, по крайней мере, она его не видела, не слышала и не могла до него дотянуться. Она ступила в сторону и остановилась. Здесь было страшно передвигаться, у нее не было ни малейшего представления о размерах помещения, и надежным казался только небольшой островок пола под ногами. Карине захотелось позвать Авельева, но при мысли о том, что ее голос прозвучит в этой тьме, она передумала.

Электрический свет зажегся внезапно, очень яркий, мощный, он с силой ударил по глазам и… так же внезапно погас. У Карины перехватило дыхание. Короткая вспышка оставила на сетчатке отпечаток, негатив изображения, которое на мгновение вспыхнуло во мраке. Теперь, подчиняясь законам устройства глаза, Карина видела большой зал, двери, бесконечную череду покоев… и фигуры людей, которые стояли рядом и белыми пятнами глазниц смотрели на нее. Чем внимательнее Карина всматривалась в незнакомые пугающие лица, тем стремительнее они ускользали, растворяясь в бесплотных глубинах ее восприятия. И страх, и беспомощность, сродни тем, что преследуют во сне, охватили ее.

Мягкое прикосновение вырвало из груди Карины такой крик, что где-то сорвалась с ветки птица и, хлопая крыльями, пролетела над домом.

– Испугалась?… – голос Андрея звучал успокаивающе. – Прости, здесь уже ничего не работает. Провода отсырели. Пойдем, держись за меня. Я покажу тебе кое-что.

Карина, стараясь унять бешеный грохот сердца, пошла вперед, прижимаясь к нему. Они направлялись в самую сердцевину темноты. Вдруг в руках Андрея что-то щелкнуло, раздался запах бензина и вьющийся на конце зажигалки язычок пламени осветил стену. Карина ахнула.

Вся стена была покрыта барельефом с изображениями людей, зверей и птиц в чудесном саду среди несуществующих в этом мире прекрасных растений. Это было невероятно. Карина шагнула вперед и пальцами, как слепая, ощупала выпуклые поверххности.

– Этому же цены нет… – пробормотала она.

– Не то слово, – сказал Андрей, подойдя.

Свет погас, и, в обступившей их темноте, Авельев прижал Карину к этой бесценной стене и распахнул ее покрывало…

– Ну, ладно, я смотрю, ты не в настроении, – Майя поднялась с кресла и направилась в сторону дверей.

Уже на пороге она о чем-то вспомнила, и морщинка прорезала ее лоб.

– Слушай, совсем забыла, – она вернулась к столу Карины. – Я тебе не оставляла дубликаты своих ключей?

– Что? – Карина не без усилия сосредоточилась на вопросе Майи.

Та с интересом наблюдала за сестрой. Нет, Карина не выглядела расстроенной и унылой. Многолетняя выучка спасала её от проявления чувств. Но скрыть отсутствующее выражение глаз, выдававшее растерянность и тревогу, Карина не могла. Или не могла скрыть этого от сестры.

– Я ключи потеряла, – отозвалась, наконец, Майя.

– Что-то много потерь за последнее время, – сказала Карина. – Сначала часы. Теперь ключи.

Майя мгновенно ощетинилась невидимым ежом. Карина смягчилась. Она была не права.

– Конечно, я посмотрю, – примиряющее произнесла она. – Но, по-моему, ты мне ничего не оставляла.

Карина опустила глаза в бумаги, давая понять, что разговор окончен. Майя, приглаживая иголки, потопталась на месте и уже собралась отчаливать, как вдруг в дверь кабинета поскреблись, и Анюта осторожно просунулась внутрь.

– Карина Матвеевна, тут это… вам принесли, – секретарша с трудом втиснула в дверь огромный букет.

Под потрясенным взглядом Майи Анюта протащила это чудо флористики через кабинет и с трудом пристроила на край стола. Карина молча смотрела на секретаршу. Та выложила из-под локотка на стол корреспонденцию и испарилась. Они остались втроем – Карина, Майя и букет. Майя присвистнула. В темной густой зелени отливали золотой пылью черные, словно вырезанные из бархатной бумаги, цветы.

– Н-да… Поздравляю. Ну, ладно, я пошла.

Она покинула кабинет. Анюта сидела в приемной, обеими руками прижимая к уху телефонную трубку.

– …огромный. Просто огромный! И ты представляешь, за целый день ни одного приказа… – докладывала она в трубку.

Шаги Майи спугнули ее, Анюта быстренько отложила телефон и независимо зашуршала какими-то бумажками.

Карина, тем временем, не спеша потянулась за почтой. Она не сводила глаз с цветов. Это был странный и печальный букет, и ей не надо было искать записки между черных стеблей. Она знала имя отправителя. Но после всего случившегося накануне она совсем не понимала, кто такой был этот Андрей Авельев…

Они простились на берегу озера. Когда их лодка выплыла из тумана, Карина увидела свою машину, припаркованную на берегу. С удивлением взглянула на Авельева. Тот сидел на веслах и смотрел сквозь нее в сторону дома, от которого они отплывали.

Холодный поцелуй на прощание, бесцветный голос, печальное объятие. Шофер распахнул перед Кариной дверь машины. Она села. Оглянулась.

Авельев стоял на мостках причала и смотрел ей вслед. Его высокая фигура четким силуэтом выделялась на фоне белого тумана, стелившегося над водой. Машина тронулась. Когда она вновь посмотрела назад, ее сердце сжалось. Ни Авельева, ни мостков, ни тумана, ни озера, ни дома на другом берегу – ничего не было. Лес сомкнулся. Дорога свернула. Карина откинулась на сидении. Все случившееся показалось ей сном.

…когда из очередного конверта выпал лист бумаги, сложенный вдвое, и спикировал под стол, Карина не заметила этого и потянулась за следующим письмом.

Майя прошагала по коридору в сторону редакции. Не то чтобы ее как-то особенно мучило любопытство, но… нет, оно, конечно, ее мучило. Майя прекрасно понимала, что получить букет, пусть даже такой странный, в понедельник утром можно, только прекрасно проведя ночь накануне. Майя выдернула из кармана телефон и набрала Зиса.

«Абонент выключен или находится…»– она захлопнула крышку аппарата.

«Нет, ну надо же, – почему-то весело подумала она, – одним с утра цветы, а другим…»

Майя дошла до конца коридора и толкнула дверь. Солнечный день словно прописался на верхнем этаже этого здания.

Майя зажмурилась и вдруг изо всех сил чихнула.

– Будь здорова! – послышалось со всех сторон из-за компьютеров.

Майя улыбнулась. Она не представляла себе Зиса, приносящего ей цветы наутро. Это было смешно.

– Привет, Катя, – окликнула она ассистентку редактора. Из-за края монитора, утыканного малайзийскими слониками, показались два круглых зеленых глаза и белобрысая челка.

– Здорово, Майя! Как дела! О, выглядишь прекрасно! Влюбилась? – глазки сощурились.

«Надо же, – подумала Майя, – вот это я понимаю, один взгляд – и готовый диагноз».

– Чего нового? – спросила она, наморщив нос.

– Да что тут может быть нового, – вздохнула Катя. – Интриги, интрижки и мелкие пакости. Подожди, тут для тебя кое-что есть…

Она скрылась за монитором и вскоре вместе с креслом выехала из-за стола. Протянула Майе конверт.

– С приветом от Зорькиных! Твоя съемка в особняке. Помнишь, ты снимала одна, когда Зис болел?

Майя кивнула, раскрыла конверт.

– Что с версткой? – спросила она, перебирая фотографии. Катя вновь скрылась за монитором. Проворные пальчики застучали по клавишам.

– Так… репортаж с аукциона, твоя галерея и эта…

– Мордашева, – скривилась Майя.

– Ага. Такая баба оказалась противная… Замучила тут всех, приезжала свой портрет отбирать. Столько вони развела. То не то и это не это, – Катя выглянула из-за монитора и кивнула на фотографии в руках Майи. – Кстати, ты знаешь, особняк-то этот уже снесли. Представляешь? Так жалко, такой дом красивый и все, нет его…

Майя не отвечала. Она смотрела на фотографии старого дома и не могла пошевелиться. На ее глазах сквозь изображение пустых комнат внезапно стало проступать чье-то лицо. Дымный контур делался все отчетливее…

– Май, ты чего? – забеспокоилась Катя, заметив, что та побелела.

Майя не ответила. Она смотрела на лицо мужчины, появившееся на снимке…

На столе ассистентки зазвонил телефон. Она сняла трубку и через пару секунд растерянно протянула ее Майе.

– Это тебя, – удивленно сказала она. Майя, словно во сне взяла трубку.

– Алло? Кто это? Тишина.

– Я слушаю вас…

– Майя, это Зинаида, – знакомый голос, пауза. – Простите, но мы не сможем с вами встретиться.

– Да? А что случилось?

Тишина. Какой-то треск. Майя готова была поспорить – все это она уже слышала. Но где – наяву или во сне?…

– Алло, Зинаида? Тишина. Голос в трубке.

– Варя умерла.

Встреча на вокзале

Зис припарковал свою машину на стоянке у вокзала и заглушил двигатель. Толпы отъезжающих, провожающих, прибывших, зевак и просто темных личностей, норовящих что-нибудь спереть, сновали по площади во всех направлениях. Граждане перемещались муравьиными цепочками, одни волокли свое добро, томящееся в чемоданах и сумках, в направлении путей, другие – прочь от них. На ходу они перекрикивались и переругивались друг с другом, нетерпеливые водители сигналили, спеша припарковаться или проехать, по громкоговорителю гнусавый женский голос объявлял, с какого пути, когда и куда отправляется состав, на какой путь прибывает или уже прибыл. Ветер валял мусор по асфальту, и из многочисленных палаток неслись разбитные песни этого лета.

Зис вышел из машины. Посмотрел на часы – еще было время не спеша дойти до условленного места и выкурить сигарету.

Под дебаркадером сновали голуби и стояли поезда. Зис, пуская синий дым, облокотился о колонну.

– Вы уже пришли?

Зис резко обернулся. Он не любил, когда к нему неожиданно подходили со спины.

– Рад вас видеть, – из-за колонны вышел Авельев. Глаза Зиса смотрели холодно и неприветливо.

– Зато вы, похоже, не рады, – усмехнулся Авельев. – Жаль. Ну, что же делать…

Авельев стоял, покачиваясь на носках и засунув руки в карманы брюк. Он внимательно, с едва заметным оттенком насмешки осматривал Зиса. Но внезапно что-то изменилось в его взгляде, от снисходительности не осталось и следа. Авельев подался вперед. Его ноздри задрожали, зрачки сузились. Он словно что-то увидел, понял или почувствовал, и какая-то тень промелькнула в его глазах, но в следующее мгновение он взял себя в руки и отступил, сохраняя на лице тень полуулыбки.

Зис молчал. Авельев больше не вызывал в нем ни тоски, ни тревоги, только глухую ненависть и злость.

– Давайте! – Авельев требовательно протянул руку.

Зис мгновение помедлил, затем вынул из кармана конверт, отдал его и отступил, желая удалиться. Однако Авельев придержал его за рукав.

– Постойте, не спешите, – сказал он. – Вы что, хотите уйти, не получив свой гонорар?

Зис молчал.

– Послушайте, Зиновий, вы что, язык проглотили? – возмутился Авельев.

– Мне не нужен гонорар, – произнес Зис – Разрешите откланяться.

– А-а, вот оно что? Нет, пока не разрешаю, – в темных глазах зажглись злые искры, однако они не были пугающими.

Зис с удивлением заметил, как в этом странном типе поднимается простая человеческая злость. Он знал, как обращаться с ней, поэтому спокойно смотрел на Авельева и ждал, что будет дальше.

Тот раздраженно рванул край конверта и вытряс его содержимое. Взглянул на один пустой белый прямоугольник, на другой, быстро перебрал все «снимки» и швырнул их Зису в лицо. Зис на мгновение инстинктивно прикрыл глаза, а когда открыл их, прямо перед ним было лицо Авельева. На этот раз его черты были искажены, а взгляд полон бешенства.

– Что вы мне принесли? – прохрипел он.

Зис вздрогнул. Это было мало похоже на человеческий голос. Казалось, кто-то крошил звуки, слова и слоги вместе с металлом, гнилым деревом, краем старой пластинки, стеклом, песком и ржавчиной…

Авельев схватил Зиса за плечи и развернул лицом к спешащим людям и стоящим поездам.

– Почему вы думаете, что есть только то, что вы видите? Сердце стукнуло и замерло в груди. Когда мощные клубы внезапно налетевшего густого белого тумана расступились, Зис вновь увидел платформы.

Теперь здесь не было ни солнца, ни тепла, ни света. Огромные, черные, ржавые составы исходили копотью и паром.

Время от времени они издавали истошные, тоскливые звуки, словно огромные животные, выброшенные на землю умирать. Стекла в вагонах были разбиты, заколочены, покрыты толстыми слоями пыли и грязи. Тощие собаки дрались на перроне из-за сгнивших и смердящих кусков. Люди в темных одеждах брели во все стороны, невидящими глазницами всматриваясь в невидимые миры. Какой-то мальчишка остановился прямо перед Зисом.

– Убийство! Сенсационное убийство! – прокричал он, глядя пустыми глазами сквозь него. – Сын убил свою мать! Покупайте газету!

Зис совсем близко увидел землистую кожу его лица, свалявшиеся волосы, полуистлевшую одежду на костях. «Он же мертв! – внезапная догадка осенила его, – здесь вообще все мертвы».

Он отступил назад и… провалился в воздух. Все быстрее и быстрее он летел вниз наперегонки с упавшим сердцем…

– Действительно, при таком раскладе с вашей стороны было бы странно ждать вознаграждения, – раздался спокойный голос Авельева.

Зис открыл глаза. Под дебаркадером все так же проносились птицы, люди тащили свои чемоданы, пахло табачным дымом. Авельев равнодушно осматривал перрон.

– Вы не понимаете, во что вы вмешиваетесь. Но это не важно. Счастливо оставаться.

Он козырнул Зису, сделал два шага и исчез в толпе. Ветер протянул вдоль перрона несколько снимков. Один из них прибило к ноге Зиса. На нем ничего не было. Он был пуст.

Майя бежала по лестнице. Один пролет, другой, третий… Наконец она остановилась. Осмотрелась. Перед ней были три двери. Какое-то воспоминание смутило ее, она замешкалась, но внезапно одна из дверей со скрипом отомкнулась. Некоторое время Майя стояла, заглядывая в образовавшуюся щель, наконец решилась и шагнула внутрь.

Ничего странного внутри не обнаружилось. Только небольшой коридор с обшарпанными стенами и еще одна дверь в конце. Майя уже увереннее прошла вперед.

– Зинаида! Зина… – позвала она в полумраке. Тишина. Майя открыла вторую дверь и остановилась на пороге. В пустой комнате стояли стол и стул. На стуле в сером, застегнутом доверху платье, прямая и неподвижная, сидела Зинаида.

– Это я. Я пришла… – тихо произнесла Майя.

Та медленно подняла глаза. Майя смотрела на нее, не отрываясь. Какие-то предположения фантомами проносились в ее голове, казалось, не она управляла своим сознанием, а кто-то другой стремительно гнал ее мысли по кругу, сталкивая и смешивая, не давая им остановиться и запутывая в ничтожных деталях и пугающе важных подробностях. Майе казалось, что она вплотную подошла к стене, за которой, как в темнице, скрываются ее воспоминания, ее память, ее прошлое. Майя смотрела на Зинаиду и вдруг начала проваливаться в глубокую воронку…

Она все летела и летела, и внезапно почувствовала резкий толчок. Майя остановилась. Она оказалась в странной пустоте. Здесь ничего не происходило, ничто не звучало, не двигалось. Не было ни верха, ни низа, ни начала, ни конца. Майя почувствовала крайнюю беспомощность, она как будто выпала из одного мира, но так и не добралась до другого и застряла где-то на полдороги. И тут – словно кто-то перерезал невидимую нитку, она сорвалась вниз…

…схватилась рукой за дверной косяк и открыла глаза. Преодолевая сопротивление уплотнившегося воздуха, Майя шагнула в комнату. Она подошла к Зинаиде, опустилась перед ней на колени и взяла за руку.

– Зинаида. Кто вы? Кто я? Скажите мне. Я же чувствую, что-то не так… Что-то происходит. Я не понимаю… Пожалуйста, объясните мне…

Зинаида сидела, не отвечая и не поднимая на Майю глаз. Внезапно, Майя обратила внимание на ее руки. Она присмотрелась. Затихла. Перевернула ладонь Зинаиды тыльной стороной вверх. Вытянула рядом свою руку.

Они были почти одинаковыми. Форма пальцев, ногтей, расположение вен на внешней стороне, похожие линии на внутренней…

– Боже мой, – Майя выпустила руку Зинаиды. – Что это значит?

Та спокойно встала и провела рукой по взъерошенной Майиной голове.

– Мне пора, – произнесла она. – Все будет хорошо. И не надо все знать. Ты сама говорила, вспомни: «Должны быть вопросы без ответов». Иногда достаточно о чем-то догадываться…

Она склонилась над Майей, коснулась губами ее затылка, тронула холодной рукой щеку. Быстрым шагом вышла из комнаты и направилась по длинным искривленным коридорам, открывая и закрывая за собой двери, уходя, возвращаясь и кружа по лестницам и переходам, словно запутывая за собой следы. Наконец, она оказалась в той самой комнате, из которой только что ушла. Однако, Майи здесь уже не было. На середине стояла Варя. Она была похожа на большую красивую куклу. Не шевелясь и, не моргая, она смотрела прямо перед собой. Зинаида молча подошла, дотронулась до ее лба и встала рядом. В комнате стало очень тихо.

Вокруг дома, в котором Майя снимала квартиру, творилось нечто невообразимое. Жильцы разделились на три неравные группы. Одна из них, самая большая, сбилась вокруг подъезда. Здесь кричали, шумели и теснили милиционеров и двух товарищей– коротенького и высокого, с облезлым портфелем подмышкой. Вторая группа была менее активной и держалась в стороне. Здесь по большей части молчали или тихо переговаривались, поглядывая на дом, и сокрушенно качали головами. Третья группа была неуловима и вездесуща. Эти жильцы носились от своего сваленного во дворе имущества к припаркованным поблизости автомобилям, перетаскивая сумки, узлы, чемоданы и дряхлых бабушек-старушек. Вокруг них скакали обалдевшие от неожиданной радости беспорядка домашние псы. Они цеплялись к приблудным дворнягам и так и норовили ввязаться в какую-нибудь веселую драку. Сообща они взахлеб облаивали съежившихся от презрения и страха котов. Все вместе это составляло ком шума, нервов и суеты.

А над собравшимися возвышался опустевший дом. Светлый, спокойный, с большими окнами, просторными балконами и огромной трещиной, проходящей от фундамента до самой крыши. От основного разлома, как ветви от ствола дерева, во все стороны расходились сотни трещин и трещинок.

Черный «мерседес» подъехал, распугав жильцов. Майя бросила свою машину открытой и так стремительно зашла в подъезд, что ее никто не остановил, и она беспрепятственно направилась к себе на этаж. Лифт уже не работал, она шла пешком вверх по лестнице. От поспешного и беспорядочного отступления дом выглядел опустошенным и разграбленным. Всюду валялся мусор, окурки, какие-то пакеты, сломанные детские игрушки, брошенные в спешке и без сожаления. Майин взгляд привлек ярко-красный обломок деревянной лошадки-качалки. Нет, она не вспомнила вдруг, что и у нее когда-то была такая же. Она с удивлением обнаружила, что она вообще ничего не может вспомнить. Пока Майя стремительно поднималась по лестнице вверх, ее память отступала, как отступает большая вода во время отлива, оставляя после себя ровную, гладкую, равнодушную землю. Майю смутило это открытие. Но уже в следующее мгновение безразличие сменило зарождающееся чувство страха. Майя менялась. Бледнело ее лицо, истончались пальцы, светлели глаза. Она еще раз взглянула на обломок чужой детской игрушки и продолжила подъем.

Спокойной рукой она сорвала со своей двери печать. Ключи не понадобились. В этом доме все двери уже были открыты. Квартира была пустой и злой. Майю здесь не ждали, но ей было все равно. Она прошла через коридор, толкнула дверь в комнату. Никакого солнца, никакого ликующего света. Все было серым, тусклым, и даже воздух казался неживым.

Майя направилась прямо к огромному зеркалу, стоящему у стены в своем пыльном целлофановом коконе. Зеркало было много выше ее, и Майя стояла под ним, подняв голову и рассматривая его снизу вверх. Она потрогала целлофан. Слишком плотный, чтобы разорвать его разом. Она проделала пальцами дыру в мутной пленке, расширила ее, просунув в отверстие обе ладони, взялась за образовавшие края и раскрыла, потянув в стороны.

Когда Майя очистила все зеркало, с лестницы уже неслись тревожные голоса. Ее звали, требуя немедленно выйти, твердили, что находиться здесь опасно, что стены могут обвалиться в любую минуту. Майя стояла молча, не обращая на это внимание. Как будто вместе с красками на ее лице исчезало все то, что мешало ей сейчас встать напротив посеревшей от времени поверхности зеркала и наконец заглянуть по ту сторону.

Ее нашли лежащей на полу без движения. Майя едва дышала, ее лицо было пепельным. Над ней возвышалось большое зеркало. Оно было покрыто мириадами мелких и тонких трещин, похожих на синие прожилки, проступившие на ее висках.

Забытье

Зис набрал Карину и Филиппыча. Валериан приехал так быстро, словно сидел в соседнем подъезде. Несколько минут он слушал Зиса, который отвел его на кухню и рассказал, как было дело – ему позвонили какие-то неизвестные товарищи, Зис понесся, нашел Майю в беспамятстве, с горящим лбом и в холодной испарине, привез домой. Валериан внимательно слушал сбивчивый рассказ, кивал, кряхтел, заглянул в спальню, вернулся, пошагал по кухне и потребовал у Зиса ступку.

– Чего-чего? – переспросил тот.

– Ступку давай, говорю. «Чего?» Ступку, травы толочь, – Филиппыч вынимал из одного кармана своего пиджачка мешочки, из другого – склянки.

– Это что за барахло? – глаза Зиса расширились.

– Ступку давай, – проскрипел старик. – «Барахло»… Ишь… Понимал бы чего! Это мне святые силы дали! «Барахло!» Я тебе покажу «барахло»! Это то, что нам надо.

Зис пошарил у себя на полках, естественно, никакой ступки не нашел, поэтому вручил Валериану обычный стакан и нож с деревянной рукояткой. Филиппыч с удивлением уставился на предложенные ему предметы, перевел взгляд на Зиса.

– Ну нет у меня ступки, нет, – развел тот руками.

Старик отобрал у него стакан, всыпал в него какие-то вонючие травы из одного пакета, что-то подмешал из другого, добавил пару сухих черных головок из третьего и замолотил черенком ножа по дну стакана.

– Кипяток-то хоть у тебя есть? – поинтересовался он у Зиса.

– Кипяток есть, – Зис ткнул пальцем кнопку на электрическом чайнике.

– А ей плохо от этого не станет? – поинтересовался он, наблюдая за тем, как над стаканом от энергичной возни Филиппыча начинает подниматься дымок неопределенного цвета и противного запаха.

– Не станет, – Филиппыч утер пот, от усердия выступивший на лбу, и нетерпеливой рукой потребовал кипятка.

Влив воду в порошок, он еще тщательнее размешал получившийся отвар, сел к столу и принялся остужать его, болтая ложкой в стакане во всех направлениях.

– Может, «скорую» вызвать? – с подозрением глядя на манипуляции Валериана, спросил Зис.

– И «скорую» вызовете. Позже, – произнес старик, пробуя на вкус то, что у него получилось.

Его честно передернуло, но он удовлетворенно крякнул и достал какую-то склянку. Тщательно отмерив, он накапал в стакан по виду обычной прозрачной воды. Закончив с этим, он бережно спрятал флакон и засеменил в спальню.

«Отравит ведь, старый черт», – с тоской подумал Зис и отправился вслед за ним.

Майя лежала на спине. Похоже, она спала, глазные яблоки метались под веками, губы дрожали, пальцы время от времени сводила короткая судорога. Валериан провел рукой по ее лбу.

– Ну вот, ну вот, – успокаивающе прошелестел он. – Сейчас все сделаем. Ты не волнуйся, не волнуйся, все будет хорошо, я с тобой…

– Приподними ее, – не глядя на Зиса, скомандовал он. Зис осторожно обнял Майю и сел рядом, придерживая ее за плечи. Валериан склонился над ними со своим стаканом и вдруг очень внимательно посмотрел на Зиса. Тот не заметил его взгляда, а Филиппыч сначала помрачнел, насупился, потом еще раз покосился в его сторону и вздохнул.

– Голову ровней держи, мастер! – тихо приказал он. Старый черт, он понял, что произошло между ними. Вздохнул. Ни сокрушаться, ни радоваться сейчас времени не было.

Валериан склонился над Майей, и вдруг из-за ворота его рубашки выпал и закачался на черном шнурке простой меленький нательный крест.

– Надо же, – пробормотал Зис.– А ты крещеный… Вот не думал.

– А ты не думай. Ты голову держи ровней, – проворчал старик.

Через минут пять, когда они, наконец, с грехом пополам влили Майе в рот почти всю вонючую жидкость из стакана, в дверь позвонили.

– Пойду, открою, – Зис осторожно уложил Майю на подушки, забрал у Филиппыча пустую чашку и вышел из комнаты.

Старик дождался, когда за ним закроется дверь и, воровато оглядываясь, снял с шеи тот самый крестик и поспешно сунул его Майе под подушку.

– Спать надо, спать, как следует, – бормотал он себе под нос. – Вот и Исидор говорит: «Спать надо нормально! Силу надо иметь!» А вы все придурошные какие-то, как с утра вскинетесь, так и топаете до ночи. Ты посмотри на себя– одни глаза остались… Ничего, ничего, все поправим. Не выйдет их дело поганое…

Валериан обернулся на какой-то шум за дверью и опять быстро зашептал Майе на ухо.

– Ишь, чего захотел! Он твою фотографию ищет, думает, через нее сможет вернуть тебя, забрать отсюда… – Филиппыч затряс своей палатой головой, то ли в гневе, то ли в горе. – Не выйдет у него ничего! Не выйдет. Не беспокойся. Все будет хорошо… Святые силы не оставят. А если оставят, тоже ничего. Я помогу. Спи. Все будет хорошо. Поспишь-поспишь, проснешься, и все выправится.

Валериан распрямился, осенил каким-то не очень складным знамением сначала Майю, затем себя и вышел из комнаты. В коридоре висел тонкий запах муската и лилии. Валериан принюхался. «Карина», – подумал он и прокричал в сторону кухни.

– Я домой съезжу, грелку привезу!

Когда Карина и Зис вышли в коридор, дверь за ним уже захлопнулась. Карина выразительно посмотрела на Зиса, покачала головой и направилась в сторону спальни.

– Старый черт,– пробормотала она себе под нос, толкая дверь. – Какая грелка… И что это за вонь такая?

Братья Зорькины привычно и без потрясений перебирались из одного дня в другой. Работы в последнюю неделю выдалось особенно много и времени на обильные возлияния почти не оставалось. А жаль. Но заказов и правда было через край, так что братьям удавалось только перехватить пару рюмочек вечером, перед самым сном.

А тут еще у старшего Зорькина завелась подружка, которая так прониклась цветом его ничем не примечательных глаз, что все норовила или задержаться в лаборатории и вся прямо извивалась, привлекая к себе внимание и отвлекая от работы, или таскала его по каким-то развеселым злачным местам. Младший брат старался даже не смотреть в ее сторону, тем более что его собственная любовь давно не давала о себе знать и не появлялась на горизонте. Он стремился найти забвение в работе и ложных звонках незнакомым людям.

Порой, вместо того чтобы коротать время в обществе книжки, бутылки или какой-нибудь очередной идеи, Зорькин садился к телефону и, не глядя, наугад, набирал первый попавшийся номер. Спрашивал какую-то чушь или просто молчал и сопел в трубку, воображая, как цепенеют женщины, предполагая звонок тайного любовника, и звереют мужчины, сердясь на то, что их так бездарно отвлекают от дел насущных. Зорькин любил эту игру, надеясь, что, может быть, когда-нибудь совершенно случайно наберет тайный номер и на его звонок ответит красавица-певица, или промышленник с мировым именем, или звезда экрана, или еще кто-то…

На днях и вовсе случилось странное – вслепую перебирая кнопки, он, похоже, прозвонился Зису. От страха оказаться разоблаченным Зорькин запаниковал, неловко прикинулся, позвал маму, но Зис был так рассеян или расстроен, что явно ничего не понял и его не узнал. Зорькин отложил телефон и перевел дух. Даже если он ошибался и голос в трубке был только похож на голос Зиса, это было грандиозно! Мысль о подобном призе в игре со слепым случаем и богом случайных цифр радовала младшего брата несказанно.

Однако вскоре ему опять пришлось сосредоточиться на очередной партии пленок, которые прислали из издательства. Майя поработала на славу. С грустью проводив в очередной любовный забег старшего брата с его павлиной, Зорькин засел за работу. Рассортировал пленки, зарядил аппаратуру и приступил.

Он любил Майины снимки. Он считал, что ей удавалось увидеть этот мир не таким, каким он был на самом деле, – слегка растушевать контуры очевидной реальности, сделать кадр похожим на ход в другие сферы – нежные, поэтичные, вымышленные. У Зиса снимок всегда был очень четким. Ему нравилась игра с жизнью на территории жизни. Это было хорошо, даже очень хорошо, но младшему Зорькину все равно больше нравились туманные, часто нерезкие, с задержанной выдержкой, неправильным освещением и смещенной перспективой фотографии Майи.

И в этот раз он любовался необыкновенными по свету снимками из какого-то старого заброшенного особняка и совершенно фантастическими изображениями старинного барельефа. Пару кадров, где фигуры людей и растений были окутаны остатками утреннего тумана, он даже скопировал себе в компьютер, до того они были хороши. Зорькин вздохнул. Невероятно, но у этой девчонки получались фотографии, в которые хотелось опустить руки, которые манили пересечь глянцевую границу, уйти и остаться там навсегда.

Уже было глубоко за полночь, а он все проявлял и печатал. Работа спорилась, старший Зорькин все не шел. Подала голос кукушка, заточенная в ящике ходиков – подарке Майи и Зиса. С улицы эхом отозвалась какая-то птица, тоскливо и пронзительно прокричав над крышами домов. Зорькин встряхнулся, отгоняя внезапно подступившую тревогу, глянул на очередной снимок, с которым работал, и вдруг стол, телевизор, ходики на стене, сами стены, вся комната и жидкая неоновая реклама за окном – все поплыло в сторону. Зорькин схватился за стул, боясь, что вслед за ускользающим миром и он сорвется в открывшийся мрачный провал.

Надо сказать, было от чего переполошиться. Справившись с приступом дурноты и перекрестившись, он вновь уставился на снимок. На нем было изображено лицо покойницы на темном шелке подушек гроба. Зорькин был настолько потрясен, что даже зачем-то надел совершенно ненужные ему очки брата. Но и в этих увеличивающих линзах все оставалось по-прежнему – в гробу на подушках, с серьезным и прекрасным лицом, лежала Майя собственной персоной.

Майя навзничь лежала на кровати. Карина подсела к ней, с тревогой всмотрелась в побелевшее до синих прожилок на висках лицо сестры. Лоб Майи был холодным и влажным, руки вялыми и безжизненными. Карина растерянно оглянулась на Зиса.

– Боже мой, что с ней? – прошептала она.

– Я не знаю, – отозвался тот. – Она спит. По-моему.

Последние слова Зиса решили все. Карина осторожно положила поверх одеяла слабую руку сестры и, даже не взглянув на Зиса, вышла из комнаты. Он последовал за ней. Они оба встали в коридоре, и Зис внезапно почувствовал себя растерянным, бесполезным и никчемным школьником. Голос Карины звучал тихо и четко.

– Что значит «по-моему»?

Она достала из сумки свой телефон.

– Вы что, врача не вызывали?

Зис отрицательно мотнул головой. Карина только брови подняла. Она набрала номер, почти не скрывая раздражения и злости. Просто невероятно – растерянный Зис, ускользнувший за какой-то грелкой Филиппыч…

– Вы что, с ума тут все посходили? – пробормотала она. Карина направилась на балкон.

– Федор Артемьевич, здравствуйте. Да, это Карина. Случилось. Мне нужна ваша помощь. Вы можете приехать прямо сейчас? Диктую адрес…

Звук ее голоса смешался с гулом города. Зис постоял на месте и тихо вернулся в спальню. Карина права, наверное, он был плохой сиделкой, а Филиппыч, вероятно, и вовсе сошел с ума на нервной почве. Но при чем тут врачи?…

Зис опустился на пол у кровати, взял ладонь Майи в свои руки и так и остался сидеть рядом, всматриваясь в ее потухшее лицо с заострившимися чертами.

Шох у стоматолога

Шох, кряхтя, вполз по косой и кривой лестнице на второй этаж стоматологической клиники. «То же мне, клиника…– подумал Шох, разглядывая пыльную шкуру анаконды, притороченную к самому потолку. – Какая это клиника? Страх божий!»

После мощного «атчета», собственноручно выложенного им в алкогольном угаре на стол начальства, он был готов ко всему. И наутро, придерживая гудящую голову и цепляясь за стены, словно коридор в его крошечной двухкомнатной квартире мотало одновременно от килевой и бортовой качки, он не был напуган собственной наглостью и смелостью. После разграбления и уничтожения его сада он чувствовал, что все изменилось. Шох потерял интерес к этому миру, к самому себе и своему месту под солнцем. Вернее, под крышей родного заведения.

Однако расправы, к которой он был внутренне готов и которую даже ждал, не последовало. И дело было не в милосердии начальства. Шох, как никто другой, понимал, почему его не поспешили выкинуть из серого и пропахшего потом и пылью учреждения. Все было довольно просто – некому сейчас было заниматься этим мутным савельевским делом. Свищенко ловил цыганок, шнырявших по переходам и осуществлявших снятие порчи, сглаза и всех ювелирных украшений с доверчивых гражданочек. Коровкин уже полгода пас своих домушников и был в полушаге от того, чтобы опять упустить их. Тыквун, запершись в своей квартире, пил вторую неделю и никто ничего не мог с этим поделать. А больше никого и не оставалось. Только он, вечный майор Шох, и мог продолжить вялое расследование таинственных убийств, получивших в отделе название «савельчиков».

А поскольку его страстный отчет, в котором нашлось место и многословному рассказу о деревенских дворцах, и проклятиям в адрес их неприветливых обитателей, и скрупулезному описанию повреждений, нанесенных его растениям, остался без внимания, Шох, отлежавшись, справил себе больничный и с позором приплелся в ненавистный казенный дом. Пока он гремел ключами, отпирая дверь своего осиротевшего кабинета, за его спиной пробегали шушукающиеся сотрудники, но Шоху было все равно. Начальство проигнорировало все, даже крик его души. Это было унизительно.

Однако дел скопилось невпроворот. Сначала одно, потом другое, какие-то бумажки, протоколы, а потом две смерти сразу и этот звонок от зубного. Зубных Шох, как любой нормальный человек, боялся с детства. Каждый раз перед посещением отчаянно трусил и был готов на все, лишь бы не оказаться в проклятом кресле среди страшных запахов и звуков. Но на этот раз в медицинский кабинет его неожиданно привела производственная необходимость.

Началось с того, что накануне в пустой квартире были найдены странные трупы. Соседи обратили внимание на приоткрытую дверь, подождали, походили, постучали, не получили ответа и позвонили в отделение. Вообще-то, ехать должен был не он, а Тыквун, но… бедный Шох вздохнул и полез в служебную машину. Вскоре небольшая группа во главе с ним прибыла на место происшествия.

Проходя по анфиладе пустых комнат, Шох поразился размерам помещения. Со стороны казалось, что это обычная трех-, максимум четырехкомнатная квартира. Однако он вскоре сбился со счета и заблудился в многочисленных коридорах и переходах. В одной из комнат ему послышалось хлопанье птичьих крыльев, в другой внезапно в окне привиделся витраж с изображением сельской местности. Шох уже было забеспокоился и начал оглядываться в поисках путей к отступлению, как вдруг неожиданно прямо за стеной услышал голоса коллег. Он с облегчением толкнул дверь и застыл на пороге. Такого он еще не видел.

Посреди комнаты стояли женщина и маленькая девочка. Обе были причесаны, одеты в скромные немного старомодные платья, на пальце женщины блестело обручальное кольцо. Они выглядели так, словно позировали невидимому фотографу. Но они никому не позировали. Они были мертвы. Шох подошел поближе. Протянул ладонь, чтобы прикоснуться к бледной коже. Но в последний момент передумал и отдернул руку. Он насмотрелся на своем веку на покойников. Эта парочка была безнадежно мертва.

На этом сюрпризы не закончились. Когда соседей привели в чувство, а особо нервных обеспечили глотком спиртного, те в один голос заявили, что ничего не знают о женщине и девочке. Помимо такого странного вида смерти, для жильцов стало потрясением то, что в этой квартире вообще кто-то находился. С тех пор, как ее хозяин много лет назад запер тяжелые входные двери и уехал в далекие края, сюда от случая к случаю заглядывала только его сестра. Она проходила по комнатам, проверяла замки, батареи, забирала счета из почтового ящика, перебрасывалась парой слов с консьержкой и уезжала до следующего раза.

С ней связались, и она подтвердила, что брат квартиру никому не сдавал, не продавал и предложения временно поселиться в этих стенах не делал. Более того, он как раз на днях собирался вернуться в город, но, видимо, задержался где-то в дороге. Ни женщину, ни девочку никто раньше в доме не видел, на лестничной площадке не встречал, перед подъездом не замечал, вместе с ними в одном лифте не ездил. Кто они были и как оказались в квартире – неизвестно. Замок не был взломан, ключей не было видно…

Шох закончил расспросы. Тела сфотографировали и увезли. Составили протокол, зафиксировали показания соседей, побродили по комнатам, качая головами и, наконец, разошлись. Закрыв за собой дверь этой странной квартиры, Шох, опутанный загадками, как сетями, вернулся в участок.

Наутро ему в кабинет позвонили. Захватанная телефонная трубка аж подпрыгнула на аппарате. Шох поймал ее и прижал к уху. Звонивший представился врачом-стоматологом, поинтересовался делами Шоха, состоянием его зубов и десен, самочувствием близких, настроением вообще. Шох, которого прямо закрутило от бешеной активности этого веселого голоса, в ответ что-то невпопад промычал. После подробного рассказа о собственном житье-бытье и доверительной жалобе на жлобов-бюрократов, измывающихся над честными тружениками малого бизнеса, неугомонный абонент сообщил, что у него нашлись довольно любопытные документы, которые имеют отношение к одной из безвременно почивших и которые он мечтает показать такому высококвалифицированному и искушенному специалисту своего дела, как следователь Шох. Совершенно оглушенный этой речью, Шох сдался на дешевую лесть и помчался в стоматологию.

Теперь он смотрел на засушенную анаконду, прибитую под потолком, и проклинал себя за свою доверчивость. Новость о странной и пугающей смерти мгновенно облетела все газеты и многочисленные публикации, украшенные фотографиями и ужасающими подробностями, переполошили неврастеников, алкоголиков и прочих неспокойных личностей. В участок начали названивать полоумные, «обладающие бесценными для следствия сведениями». Большинство из них были свои, давно и хорошо изученные и прикормленные психи на выписке. Обычно они обострялись по весне или осенью, а некоторые независимо от сезона вдруг норовили повиснуть на собственном балконе на тринадцатом этаже или выходили на прогулку по мосту в голом виде и с теннисной ракеткой в руках. Их отлавливали, везли в психушки, прокалывали положенный курс и через некоторое время выпускали. Так повторялось с будничной регулярностью. Однако этот товарищ в белом халате в их списках не значился. «Пока не значился», – подумал Шох, присматриваясь к челюсти, вставленной в тыкву. Обстановка в кабинете никак не противоречила его прогнозам.

Внезапно за спиной Шоха что-то зашуршало. Он напрягся и резко повернулся пузом вперед, на всякий случай нащупывая на боку кобуру.

– Ага! – с ликованием воскликнул невесть откуда выпрыгнувший товарищ в белом халате. – Это вы! Наконец-то! Как же я вас ждал! Как же я рад вас видеть, дорогой вы мой человек!

Раскинув руки, он полез к Шоху целоваться. Тот едва оторвал от себя радушного хозяина.

– Вы кто? – простонал он, оттирая со щек следы пламенных поцелуев.

– Я – Геннадий Жук! Врач! Стоматолог! – сообщил тот. – Если хотите, можно запросто, друзья называют меня Жуйкин Ген.

– Жуйкин… А-а… Так вы… – Шох вынул из кармана потрепанный блокнот и выставил его впереди себя, словно защищаясь. – Это вы мне звонили?

– Я! Я звонил, – радостно подтвердил стоматолог. – Вам, кстати, помощь не нужна? – он радушно распахнул дверь за своей спиной.

Шох изогнулся, заглядывая в образовавшийся проем. Там в лучах солнечного света сияло огромное и ужасное стоматологическое кресло. На Шоха пахнуло страшным запахом, его передернуло, и он отступил.

– Нет, не нужна, – он подозрительно оглядел врача. – А у вас лицензия-то есть?

– Есть, есть, у нас здесь все в полном порядке, – стоматолог прямо подпрыгивал от переполнявших его чувств. – Мы и вашему Петру Васильевичу из отдела вневедомственной охраны недавно помогали. Приятнейший человек!

Шох только бровями повел. Петр Васильевич Полукружный, стукач и редкая скотина, помер на прошлой неделе, как раз после того, как где-то ловко и дешево починил свои гнилые зубы. Вопреки всем законам человеколюбия он осчастливил своей смертью и семью, страдавшую от его беспробудного алкоголизма и вспышек прямо какого-то коровьего бешенства, и коллектив, освободив свое кресло и создав кому-то неплохие перспективы для карьерного роста. Однако Шоху от всего этого ничего не прибыло и не убыло.

– Понятно. Так что там у вас? – Шох решил не отвлекаться.

Врач покивал головой, дескать, да, да, конечно, я понимаю, пора к делу, и поманил гостя к своему столу. Стол был обычной сосновой дверью, уложенной на ножки – опоры. В круглую дырку, очевидно, пропиленную для ручки, были изобретательно пропущены компьютерные провода. Рядом с компьютером, и тут сердце Шоха дрогнуло, в крошечном горшке стоял изумительный, изумрудный, свежий, юный, наглый и еще не развернувшийся побег алоэ. Шох заулыбался, потянулся было к этому чуду природы, но внезапно между ними и ростком шлепнулся большой конверт. Шох взял себя в руки.

– Вот, смотрите, – стоматолог, почесываясь и похохатывая, вытряс из конверта два снимка и лихо, с хлестким звуком, поддел их под скобку на светящемся экране на стене. – Видите?

Шох уставился на снимки. На обоих были изображены зубы, упакованные в ровный ряд челюстей. Шох постарался сосредоточиться, но маленькое зеленое чудо манило и отвлекало его.

– Ну, вижу, – проворчал он.

– Ну, вы смотрите, смотрите, – великодушно разрешил врач, присаживаясь на край стола и надкусывая край неизвестно откуда взявшегося яблока.

– Да чего тут смотреть! – возмутился Шох. – Зубы как зубы!

– Как так? – врач искренне удивился и спрыгнул со стола. Он подошел к снимкам.

– Вы что, не видите? – чуть ли с обидой произнес он, показывая пальцем на снимки. – Вот тут. И тут впадинка совпадает. Да посмотрите вы как следует!

«Не надо его злить, – внезапно пронеслось в сознании Шоха, – с ним надо ласковее, аккуратнее».

– Ну, – прищурившись, начал лгать он. – Что-то вижу…

– Ни черта вы не видите, – в отчаянии завопил врач, барабаня пальцами по своим «неопровержимым доказательствам». – Вы не понимаете, что эти снимки похожи? Да, это разные люди, и обращались они с разными проблемами, – он присмотрелся. – Вот тут была восьмерочка с кариесом, а здесь – так просто кусок зубика отвалился. Видите! – вновь заорал он на Шоха.

– Вижу, вижу, – успокоил его Шох. – Но ничего не понимаю.

Шох думал, что теперь его просто ногами затопчут, но неожиданно врач обрадовался.

– А я вам объясню, – произнес он, довольно потирая руки. – Дело в том, что эти зубы принадлежат… – он потянул паузу, -…родным сестрам!

С этими словами он шлепнул на стол перед Шохом две папки – две истории болезни.

– Одну из них вы нашли вчера в пустой квартире, а вторая… Смотрите сами, капитан! – пророкотал он и впился в яблоко. Сок плода щедро брызнул во все стороны.

– Майор… – инстинктивно пробормотал Шох.

На одной медицинской карте чудовищными каракулями было выведено незнакомое ему имя какой-то Варвары Андреевны Авельевой, а на другой… следователь захлопал глазами – Авельевой Майи Андреевны. Шох сунулся в свой блокнотик, пошелестел страницами, растеряно потер переносицу. Имена и цифры плясали у него перед глазами, выстраиваясь в какую-то невообразимую головоломку.

– А… Вот оно что… А это точно?– запинаясь, спросил он. – Она же вроде Андреева? Майя Андреева. Может, это у вас ошибка какая-то?

– Ха! – врачу это даже понравилось. – «Ошибка!» Ошибкой, капитан…

– …майор, – опять успел вставить Шох.

– …майор, может быть все, что угодно – появление на свет, уход из жизни, сама жизнь бывает ошибкой. Но в моем архиве ошибок не бывает никогда! Эти дамы – родные сестры. Были… Вот так-то, капитан! – пропел стоматолог.

Внезапно он повернулся к Шоху.

– А теперь знаете, что вам надо делать? Тот заглянул в прозрачные глаза и затих.

Вызванный Кариной врач приехал очень скоро. Пожилой обаятельный старичок с окладистой бородкой и добрыми глазами. «Прямо как с картинки», – подумал Зис, пожимая теплую и мягкую руку.

– Здравствуйте, я Федор Артемьевич, – представился врач.

– Здравствуйте, – Зис пропустил его в квартиру – Проходите.

На пороге кухни появилась Карина.

– Федор Артемьевич, наконец-то, – она не собиралась тратить время на приветствия и рукопожатия. – Ванна там, больная в спальне.

Показав на обе двери, она поманила Зиса пальцем.

– Послушай, – сказала она, когда он зашел вслед за ней на кухню. – Побудь пока здесь.

– Почему?… – Зис искренне удивился, не понимая, куда клонит Карина.

– Ну, он будет осматривать ее…

– Ах, вот ты о чем, – прервал ее Зис.

Он хотел успокоить ее, объяснить, что… Внезапно он передумал.

– Хорошо. Я подожду.

– Ну и отлично, – Карина быстрой рукой потрепала его по голове и вышла из кухни.

Зис вернул потревоженные волосы на место, достал из холодильника бутылку кефира, выбил пальцем крышку, понюхал и отхлебнул. Он присел на стул, оперся головой о стену и закрыл глаза.

Однажды много лет назад, за городом, они крепко выпили с друзьями и пошли на озеро ловить русалок. Никаких русалок, они, естественно, тогда не нашли, но вместо этого увидели, как над поверхностью воды из воздуха и лунного света возникли высокие длинные фигуры, похожие на свечи в саванах. Зис, с бутылкой коньяку наперевес, стоял пьяный, веселый и голый по пояс, и внезапно всей кожей ощутил холод ночного воздуха и свою полную оглушительную беспомощность и беззащитность. Он мог бежать, кричать, стоять на месте, бить кулаками по воздуху, но он ничего не мог поделать с тем, что прямо к нему, в мертвом свете повернутой во тьму планеты, неспешно приближались эти огромные серебристые призраки. Зис изо всех сил, как в детстве, зажмурил глаза. В его собственной, наступившей под веками темноте, устрашающее видение исчезло.

Открыл глаза Зис наутро. То, что он увидел, тоже было белого цвета– обшарпанный и засиженный мухами низкий потолок номера-камеры в пансионате. Как он добрался туда или кто его дотащил до кровати – оставалось загадкой. У всех участников той попойки два дня трещали головы, никто ничего не помнил, ни о каких свечах на воде не вспоминал, а самое странное, что и никакого озера в пределах пансионата так и не нашли. У Зиса была возможность списать все на алкоголь, употребленный в ту ночь без всякой меры. Чтобы не тронуться рассудком, он так и сделал…

Все это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило сейчас. Зис отхлебнул кефир. Он думал о том, что они все старались, кто как умел. Карина верила в медицину, Валериан решил поверить в Бога, а он сам… Во что верил он сам? В свою любовь? В ее чувства? В то, что человека, который то появлялся, то исчезал на фотографиях, просто не существовало? Что он не наяву, а во сне приходил к нему и заказал за большие деньги сделать снимки спящей Майи? Что все это был лишь туман над водой, тень на стене, чужой сон, приснившийся по ошибке?…

Зис поставил кефир на стол. Чего они все добились? Чего они могли добиться? Маленькие, слабые, смешные люди со своими наивными мыслишками, с поразительными внутренними открытиями, каждое из которых уже совершилось несчетное количество раз во все времена и во всех концах земли. Он сжал кулаки. Его пальцы побелели.

Кто, кто внушил ему мысль, о том, что он, что они все смогут что-то сделать? Откуда взялась эта ложная уверенность? И у кого? У него. У влюбленного фотографа. В кого он влюблен? Кто она? Что он знает о ней, если она сама о себе ничего толком не знает. Ничего…

Он ударил кулаком в стену.

В коридоре грохнула замками входная дверь, и вскоре Карина уже раскуривала сигарету на кухне, сидя напротив него и нервно постукивая пальцами по столу. Зис ждал, когда она надышится дымом и заговорит.

– Он не понимает, что с ней, – произнесла она между двумя нервными затяжками, стряхивая еще не существующий пепел.

Зис молчал.

– Он прекрасный врач, заведующий в клинике, – говорила Карина, не глядя в его сторону.

Зис молчал.

– Ни жара, ни лихорадки, беспамятство какого-то непонятного происхождения. Процессы в организме словно замедлились, – она затянулась. – Он говорит, это ни на что не похоже.

Зис молчал.

– Он не уверен, надо ли сейчас перевозить ее в больницу. Говорит, пока ее лучше не трогать… Он считает, что покой, постель и… привычная обстановка… – и тут Карина замолкла.

Словно два потока мыслей, движущиеся навстречу друг другу, столкнулись в ее сознании. Она замерла. Зис сидел в углу между холодильником и столом и слушал ее. Пепел упал с ее сигареты на пол.

– Скажи, а ты и Майя… вы…

Зис молчал. В глазах Карины можно было проследить весь ход ее мыслей от зарождающихся сомнений, начала догадки и до полного понимания происходящего.

– Так вот оно что… Значит, она… то есть, ты, вы… – Карина запнулась.

Не отрываясь, как будто впервые увидела, она смотрела на Зиса. На его хорошо очерченное худое лицо, впалые щеки, уставшие глаза, на растрепанные волосы, крепкие плечи под тонкой майкой, сильные руки с проступившими швами вен. Карина представила себе, как эти руки… Она встряхнула головой, отгоняя наваждение, и встала. Зис поднял на нее глаза. О чем тут было говорить?

Когда-то давно он вошел в ее кабинет, и у него перехватило дыхание. Карина была хороша, свежа, эффектна, волосы рассыпаны по плечам, шелковая блузка распахнута на груди, но он смотрел не на нее. Он глаз не мог отвести от нечесаной и невыспавшейся Майи. Карина тогда и виду не подала, и вроде совершено не расстроилась. Но постепенно, день за днем наблюдая за своим рослым и спокойным наемником, она поняла, что много бы отдала за то, чтобы эти руки, эти губы… Она вышла из кухни.

Эта ревность была сейчас так некстати. Карина даже не понимала, кого к кому она ревнует. Майя и Зис… Надо же. Это было так правильно и одновременно так неожиданно. Карина должна была бы только желать их союза – эти двое были словно созданы друг для друга и столько времени потеряли, все бродя вокруг до около… Но вместо радости у нее болело в груди.

Карина усмехнулась и покачала головой. Что она могла сказать? Майя лежала в соседней комнате, а в глазах Зиса были усталость, боль и тоска…

Фотографии умерших

Снимки умерших выглядели ужасающе. Фигуры стояли, как свечи, посреди пустой комнаты и внушали страх всем, кто их видел. Криминалист, печатавший эти фотографии, перекрестился, закончив работу, купил бутылку водки и взял отгул. Невозможно было поверить в то, что женщина средних лет в длинном платье и девочка, стоящая рядом с ней, были мертвы. Их глаза были открыты, позы несколько неестественны, что, впрочем, часто бывает с теми, кто не любит или не умеет позировать фотографу.

Криминалист слегка изменил установки печати, и из автомата неожиданно вылезла фотография бурого цвета. Он ахнул. Это был дагерротип, семейный портрет, сделанный в стенах старинного ателье. Если бы такую фотографию ему показали в альбоме, он ни на мгновение не усомнился бы в ее вековой давности. Но и это оказалось не все.

За бутылкой криминалист отправился после того, как на его глазах на свеженапечатаннои поверхности вдруг начали проступать туманные очертания. Очень скоро рядом с матерью и дочкой встали полупрозрачные, но вполне различимые фигуры мужчины, пожилой женщины, очевидно бабушки и… еще одной девочки. И словно заполнились пустоты на снимке – теперь картина была завершена.

Шох забрал этот потусторонний шедевр из рук дрожащего и спешащего прочь из конторы коллеги. Его собственные вспотевшие пальцы прилипли к бумаге. В глянцевом зеркале фотографии отразились испуганные глаза. Наконец Шох постарался разжать онемевшие ладони и отложил снимок в сторону. Осмотрелся.

Все предметы в его кабинете оставались на своих местах, никакого оптического наваждения у Шоха, кажется, не было. Но он чувствовал, как изменяется суть и плотность окружающей материи, как приближаются невидимые днем звезды, как шумит поток мыслей в голове, как бьется жизнь в зеленом ростке алоэ, одиноко стоящем на опустевшем столе.

Шох внезапно подумал, что тот, кто назывался стоматологом, не был ни врачом, ни человеком. Возможно, под прикрытием этой нелепой иллюзии скрывалась великая и вечная сила. Любви, добра и света. И если бы Шох был верующим, он бы перекрестился. Он посмотрел на свои пальцы. На них тонким слоем налип верхний слой фотографии. Он потер их. Темные пятна не исчезали. Шох задумался.

Он опустил руку в карман, достал ключ от комнаты, где хранились вещдоки. Шох посмотрел на зеленый росток, подаренный ему «стоматологом» то ли при встрече, то ли при прощании. Теперь он знал, что ему надо делать…

Зис печально посмотрел в бутылку из-под кефира. Карина стряхивала в нее пепел от сигареты, пить отсюда теперь было невозможно. Он привстал, чтобы выкинуть ее в мусорное ведро, и в этот момент опять открылась дверь. Карина вернулась на кухню. Ее лицо было спокойным. Шторм пролетел. Небо развеялось. Ей было не привыкать.

– Надо следить за ее состоянием, – продолжила она, словно и не прерывалась. – Если заметим что-то странное, колоть препарат и звонить Федору Артемьевичу. Если ты не против, я съезжу, привезу кое-что из вещей и вернусь.

Зис кивнул.

– Тебя отвезти? – наконец заговорил он.

– Ни в коем случае, – Карина встала. – Глаз с нее не своди. У тебя есть запасные ключи?

– Возьми те, что в коридоре.

Зис тоже встал. Проводил Карину, запер за ней дверь. Он вернулся к Майе, по-прежнему тихо лежащей на кровати. Подтянул кресло к изголовью, подумал, как лучше сесть, чтобы видеть ее лицо, но вместо этого лег рядом с Майей и крепко обнял ее.

Когда Карина вернулась, она нашла Зиса на кровати. Казалось, они с Майей глубоко и спокойно спят. Карина постояла над ними и тихо вышла, прикрыв дверь. Неизвестно, сколько им предстояло провести в этой квартире вместе, и пока никто из них даже не догадывался, чем закончится вся эта странная история.

В редакции уже который день царила анархия, грозящая перейти в полный хаос и всеобщее неповиновение. Анюта в первые два дня отсутствия начальницы честно вкалывала по плану, разбирала корреспонденцию, отвечала на письма, звонила всем, даже на телефонную станцию поругаться из-за каких-то ошибочно выписанных полгода назад счетов. Но на третий день полного безвластия приуныла. Свобода очень скоро потеряла свою безусловную привлекательность. Анюта начала догадываться, что очарование анархии оттеняется ее ограниченностью.

Вяло переделав все насущные дела, проглотив по меньшей мере килограмм пончиков и перекрасив ногти на руках, Анюта Аленушкой села у стола, свесила голову и задумалась. Какое-то смутное ощущение тревоги наполнило ее маленькое сердечко. Но волновали ее не темные дела в семье начальницы, она о них ничего толком не знала. Беспокоилась Анюта о своем будущем. Холодность Карины в последние дни была вопиющей. Она, обычно не скупящаяся на замечания и короткие выволочки, целыми днями не проявляла никакого интереса к существованию своей секретарши. Это было плохим знаком. И сейчас, в отсутствие напряженной работы, Анюта мучилась вопросами, что делать, если завтра уволят, что делать, чтобы завтра не уволили, куда пойти, если уволят, и чем заняться сегодня вечером?

В этих раздумьях ее и застал очередной телефонный звонок.

– Алло, приемная Карины Платовой, – без энтузиазма сообщила Анюта.

Когда разговор закончился, и она повесила трубку, у нее был вид человека, принявшего холодный душ. Побросав свои пончики, лаки, сомнения и печали, она бросилась в отдел распространения к Соне. Там мгновенно образовалась небольшая, но благодарная компания любопытствующих, и она, сбивчиво и почему-то все время оглядываясь на дверь, рассказала, что звонила какая-то мелкая сошка из отдела расследований, и сначала злющим голосом требовала Карину, а потом, поддавшись на чары Анюты, которая при желании могла найти подход к любой злодейке, разговорилась и разболтала, что умерли какие-то женщина и девочка, с которыми встречались Майя и Зис, или только Майя, или Зис, этого Анюта не разобрала…

Что в кармане платье девочки нашли часы-медальон, установили, что они принадлежали Майе. Что следователь, который вел эти, с позволения сказать, дела, пропал. Кстати, часики из вещдоков тоже пропали, но это так, к слову. Короче, надо срочно допросить Майю, Зиса и Карину. Однако никому невозможно дозвониться, повестки и уведомления, конечно, разослали, но толку чуть. По домашним, мобильным и служебным телефонам вышеназванные персоны недоступны, следствие стоит на месте, все трое обязаны ответить на вопросы. А Майю вообще, возможно, необходимо доставить в участок…

Анюта чувствовала себя, как в раю. Наконец она оказалась в эпицентре, на волне, на гребне, она владела информацией, была ключевой фигурой, отмычкой. Она не могла остановиться, она строила предположения, отвергала варианты, конспективно обозревала достоинства и смаковала недостатки характера и внешности начальницы и ее сестры, в очередной раз убеждалась в порочности этой породы, развивала теорию безусловной невиновности Зиса и едва слышала завистливое сопение подруг.

Только запнувшись, чтобы перевести дух, она, наконец, что-то почувствовала. Анюта не сразу поняла, что произошло, но внезапно тишина в комнате стала громче ее голоса. Она стремительно спикировала из перистых облаков и лазурного сияния небес вниз, в кабинет, на угол стола, осмотрела притихшие ряды, в которых все прятали глаза, похолодела и обернулась.

На пороге, бледная, похудевшая и осунувшаяся, стояла ее начальница. Анюта остолбенела. Карина произнесла только два слова, но этого было более чем достаточно.

– Вы уволены, – тихо пролетело над склонившимися головами.

Дверь захлопнулась. Эти два слова поразили Анюту в самое сердце. Она сползла со стола. В коридоре гасло эхо удаляющихся шагов.

Размышления Филиппыча

Целый вечер Филиппыч провел на кладбище. Могила тетки Клавы совсем заросла, он с грустью осмотрел высокие стебли сочной крапивы. Отомкнул калитку и кое-как примостился на старой скамейке, одолевшей столько дождей, снегопадов и жарких летних дней. Теткин портрет, выбитый на мраморе когда-то по его, Филиппыча, фотографии, был ужасен. Должно было пройти столько лет, чтобы он смог, наконец, это оценить. Но тогда, во время ее похорон, все было и важно, и неважно.

Сейчас, сидя в этих мощных ядовитых зарослях, обступивших могилу и скамейку со всех сторон, Валериан затосковал. Похоже, впервые за все эти годы. Была ли тому причиной тетка Клава, совершенно чужая женщина, вырастившая его, как сына, или весь шквал событий, налетевший на Майю и на них всех, – неизвестно. Но Валериан приуныл.

Накануне он уехал из деревни со светлым сердцем и предвкушением победы. Но, увидев бледное Майино лицо на подушках постели, Филиппыч понял, что свою работу он уже выполнил. Что впереди та часть пути, которую ей придется пройти самой. И тут уж ничего не поделать. Все, что сделал Исидор, он сделал не для нее, а для него, для Валериана…

Он потянулся и сорвал обжегший ладонь крапивный стебель. Тетка Клава была простой женщиной. Она не раздумывая подобрала в развороченной глине военных дорог Валериана, Валю, маленького щуплого мальчика. Его выбросило взрывной волной из подорвавшегося на мине поезда, волокшегося куда-то на юг по неспокойным просторам страны. Ему повезло. Он выжил. Его приняла эта мощная жница с мужскими плечами, так же, как и он, потерявшая всю свою семью в неразберихе и беспорядочных смертях тех смутных лет.

Он тогда долго плакал. Лежал в темном углу и отчаянно тосковал по матери, по ее рукам, запаху, голосу. По тому чувству счастья, которое всегда, сколько он себя помнил, было связано именно с ней. Казалось, его горе, как тяжелая болезнь, тянулось бесконечно. Но однажды ему захотелось есть. Он вылез из своего угла и начал подбирать какие-то крошки. Потом его потянуло на улицу глотнуть свежего воздуха, посидеть, пошалить, попрыгать, пробежаться… И однажды он смирился. В одно ничем не приметное тусклое сумрачное утро он понял, что его связь с матерью прервалась навсегда и что никогда не вернуть тех дней, когда все было так легко и просто. Но тетка Клава обнимала его, и он плакал. Сначала от горя, а потом, как-то незаметно для себя – от счастья. Валериан еще совсем мальчишкой осознал, что кровная связь значит много, но не все. Что есть те, кто дает жизнь, и те, кто наполняет эту жизнь радостью и смыслом. И кровь тут ни при чем.

Филиппыч выдрал один за другим еще несколько крапивных стеблей. Впервые он задумался о том, кто такая была их Майя, маленькая девочка, которая, по рассказам Карины, как из могилы появилась тогда из этого савельевского приюта… Что она искала в этих своих вечных квартирах, чего такого хотела увидеть на снимках, пропитанных печалью и туманом? Почему никому из них так и не удалось пригреть и укачать ее в этой жизни? Ни ему, ни Карине, ни Зису.

Филиппыч покачал головой, слез со скамейки, встал на колени и обеими руками принялся рвать сорную и жгучую траву с могилы тетки. Да, Зис… Надо же, не побоялся. Не мог же он не понимать, что даже он со всей своей любовью и страстью вряд ли вернет ее к ним всем, к обычной нормальной жизни, наполненной заботами о дне настоящем, а не бесплотными блужданиями в потьмах прошлого. Валериан не ревновал… нет, он ревновал! Еще как ревновал. Ревновал, как родитель, который вечно опасается, что это все не то, что из этого ничего не получится, что и Зис – молодой еще дурак, и она…

Прошло больше часа. Могила тетки Клавы была полностью очищена и выглядела теперь еще более одинокой, чем до бешеной прополки, учиненной Филиппычем. Он опять присел на скамейку и засмотрелся на портрет тетки. Не часто он приходил сюда, но и приходя, не понимал, зачем. Небольшой огороженный кусок земли был местом ее смерти, а Филиппыч помнил ее живой. Веселой, остроумной, щедрой и на похвалу, и на затрещину, вечно занятой, в делах, заботах и всегда с улыбкой на широком красивом лице. Приходя к ней на могилу, Валериан каждый раз убеждался в том, что она умерла. Это было как приговор, как последняя точка в сомнениях. А у него дома пара шпилек с разноцветными пластмассовыми шариками на концах, шкатулка со старыми фотографиями, вязаная шаль и еще какие-то теткины вещицы, внушали надежду на то, что смерть – это нечто отвлекающее от жизни, а не приходящее на смену ей.

Отражение живого в неживом и умершего в цветущем всегда озадачивало Филиппыча. И, задерживая взгляд на Майе, он часто не мог поручиться, чего в ней больше. Было что-то пугающее в этой ее манере замолкать посреди разговора и смотреть вдаль или внутрь себя, как будто вспоминая о чем-то, что пришлось забыть и все никак не удается вспомнить.

Зис однажды, разозлившись на нее за что-то, проворчал, что лучше бы она оставалась там, откуда пришла, и ушел сам, хлопнув дверью. Филиппыч тогда помогал им обустраивать новую студию и оказался случайным свидетелем ссоры. Он посмотрел на Майю и вздрогнул, таким холодом и отчаянной злостью повеяло от нее. Ему пришло в голову, что взаимоотношения жизни и смерти подобны взаимопроникновению добра и зла, только в самой крайней, обостренной и необратимой форме. Но если это так, почему Майя выглядит, как человек, который живет, уже однажды умерев?

Филиппыч вздохнул и посмотрел на портрет тетки Клавы, с которого она неутешительно и неестественно улыбалась ему и всему кладбищенскому пейзажу. Одни оставались живыми в памяти, давно почив, другие жили словно одолженной жизнью, третьи будто вообще рождались по ошибке… Сейчас, когда граница между мирами становилась полупрозрачной, сознание отступало, уступая место чувствам и предчувствиям. А они у Филиппыча были совсем дурными.

В редакционной курилке, в лиловых предзакатных лучах, висели плотные слои сизого сигаретного дыма. В этот день, попеременно сменяя друг друга, на полу небольшой кафельной комнатушки перетоптался весь штатный и внештатный состав редакции. Большинство сотрудников стояли и курили молча, разглядывая то носки своих ботинок, то небо за окном. Но некоторые были не в силах молчать. Так из тихих сбивчивых разговоров складывалась общая картина происходящего: Анюта уволена, Майя при смерти, следствие в тупике, дом, в котором Майя снимала квартиру, под угрозой обрушения. Это была основная линия. Приправленная деталями, она составляла мощный селевой поток сплетен, слухов, догадок и недомолвок, который, в отсутствие Карины, вновь обрушился на все эти светлые головы. Что-то здесь было правдой, что-то излишеством, но, в целом, довольно правильно отражало суть происходящего – дела были плохи.

В комнате, где лежала Майя, начинали скапливаться сумерки. Зис с чашкой кофе в руках стоял на балконе. Он прихлебывал черный напиток и не чувствовал его вкуса. За несколько дней Зис отощал, оброс и – он принюхался к своей мятой майке – нет, вонять, похоже, он еще не начал.

«В душ, что ли, сходить…»– подумал он, стоя у окна и равнодушно наблюдая за гаснущим закатом.

Из постели донесся какой-то шорох, Зис стремительно шагнул в полутемную комнату и склонился над кроватью. Майя тихо и жалобно выдохнула. Уже которую ночь Зис тщетно вслушивался в этот бессвязный шепоток. В тот момент, когда ему казалось, что он уже начинает разбирать ее слова, они рассыпались на слоги и звуки, и опять ее речь становилась шелестом, жалобным и бессвязным.

Зис поправил одеяло, поставил чашку на пол, сел на кровать. Все эти дни его преследовали мысли о том, что все это происходило в одной и той же постели. Сначала той, в которой он спал один, потом… Он выдохнул, воспоминания о той ночи жгли его и не давали покоя. А сейчас Майя одна безраздельно завладела этой территорией. В других обстоятельствах он был бы только счастлив, но это ее беспамятство…

Майя опять пошевелилась. Зис отвлекся от своих мыслей, и тут она открыла глаза и отчетливо позвала:

– Мама. Мама!

Странно было не столько услышать связный голос, впервые за несколько дней прозвучавший в полумраке его спальни, странным было то, что это был не ее, а чей-то другой, тихий детский голосок… Он застыл, прислушиваясь, но Майя откинулась на подушки и опять погрузилась в свою странную полудрему. Зис сел, взял ее руки в свои ладони и прижал их к своему лбу. Он уже не был уверен, происходит ли то, что он видит и слышит на самом деле или это всего лишь плоды его измученного бессонницей, кофеином и постоянным напряжением воображения.

Они с Кариной, меняясь, как часовые на посту, все время проводили у постели Майи. Карина все-таки настояла на том, чтобы всю деликатную часть, связанную с уходом за молодым, красивым и совершенно беспомощным телом, взять на себя. Зис согласился. Ему не хотелось тратить ее и свои силы, убеждая ее в том, что это совершенно неважно. Он любил Майю, и никакие горшки и обтирания не могли ничего изменить. Но Карине, которой приходилось отъезжать по делам и в издательство, самой хотелось сделать как можно больше, и она тщательно ухаживала за сестрой, растирала ее, разминала онемевшие суставы, расчесывала волосы и пугалась от того, что эти, обычно такие упрямые и своевольные пряди, послушно ложились в направлении движения расчески.

Между собой они почти не разговаривали. Говорить им было особенно не о чем. А Майя все лежала без движения, не жила, не спала, не умирала, и только иногда у нее прерывалось дыхание, глаза начинали быстро-быстро метаться под закрытыми веками, и раздавался тот самый шелест, который так обманчиво напоминал связную речь.

В одну из ночей Зис заглянул в холодильник и не нашел там ничего, кроме куска высохшего сыра. Карина сидела с Майей и он, заглянув в спальню, прошептал:

– Я скоро, схожу в магазин и сразу обратно.

Карина кивнула и он, прихватив с вешалки свою ветровку, вышел из дома. На улице было пусто, темно и сыро от недавно прошедшего дождя. Зис осмотрелся, пересек дорогу и направился к небольшому магазину, работавшему сутки напролет. Он брел, стараясь ни о чем не думать, и только прислушивался к звуку собственных шагов, негромким эхом отдававшихся в глубине дворов.

Когда Зис добрался до стеклянных дверей, он обнаружил, что магазин закрыт. Более того, с фасада уже сняли неоновую вывеску, и она лежала тут же у входа, всем своим видом подтверждая факт капитуляции.

Однако внутри горел свет, и Зис на всякий случай постучался– продавщицы знали его и с удовольствием обслуживали даже во время своих внезапных учетов. И однажды, когда в районе не было электричества и все их кассы не работали, кокетничающие девчонки отпустили ему его нехитрые покупки. Но сегодня, стоило Зису забарабанить в окно, внутри, словно по команде, немедленно погас свет, и вместо полок с какими-то коробками, пакетами и банками в стекле, как в зеркале, отразилась улица с желтыми фонарями и его долговязой фигурой, приникшей к дверям.

Ловить здесь было нечего. Зис вздохнул. В кармане его ветровки лежали ключи от машины, но сама машина осталась под подъездом. Возвращаться не хотелось, тем более, что он вспомнил – был еще один небольшой ночной магазинчик где-то в глубине переулков. Зис застегнул куртку, сунул руки в карманы и направился прочь по черным глянцевым мостовым спящего города.

Пока Зис блуждал в поисках пропитания, Карина, беспрерывно пившая кофе, стакан за стаканом, чашку за чашкой… заснула у Майиной постели. Она даже не заметила, как это произошло, просто вдруг, в какой-то момент, вместо бледного лица сестры, она увидела перед собой дверь, шагнула к ней, открыла ее и оказалась на площади в тумане.

Какой-то тоскливый, металлический звук раздавался в глубине молочной взвеси, висевшей в воздухе. Карина направилась вперед и, когда туман слегка расступился, обнаружила, что скрипела и стонала проржавевшая старая карусель, медленно вращавшаяся по кругу. Карина осмотрелась. Это был знакомый сон. Она уже не раз видела все то же самое – эту серую площадь и клочковатый дым, висящий в воздухе. Уже были и этот звук, и эта старая вертушка, которая все волоклась со скрипом, и эта фигура, сидевшая на ней. Но всегда в последнюю минуту, когда оставалось всего полшага, полмига до разоблачения… она просыпалась.

Но пока Карина еще только вышла на эту площадь, еще звучал в ее глубине тоскливый, металлический звук, еще не рассеялся туман. И была надежда на то, что сегодня ей повезет и она увидит, наконец, лицо неизвестного…

Карина спала.

Майин сон

Майя лежала на спине и разглядывала высокий, уходящий во тьму потолок. Внезапно скрипнула дверь, и к ней в комнату кто-то зашел. – Мама. Мама! – приподнявшись на локте, то ли позвала, то ли спросила Майя.

Из темноты к ней придвинулось лицо Зинаиды.

– Тише, деточка, тише. Не вставай. Ложись. Тебе нельзя вставать. Давай, я укрою тебя, ты совсем раскрылась.

Мать ловко и аккуратно поправила одеяло, приподняла подушку и прилегла на кровать рядом с Майей. Майя свернулась калачиком и прижалась к ней.

– Мама, а, правда, что наш дом обрушился?

– Ну, что ты говоришь, конечно, нет, деточка, – в голосе матери сквозило неподдельное удивление.

– А папа?

– Что папа?

– Правда, что папа убил бабушку?

Мать присела на кровати, опершись на локоть.

– Майя, тебе что, страшный сон приснился? Милая, ну разве можно говорить такие вещи?

Она прижала девочку к себе. Однако Майя не успокаивалась.

– А где же тогда бабуля? Я ее давно не вижу… Ее нет. И Вари нет. А по дому какие-то люди топают. Я слышала, такие шаги – страшные, чужие…

– Майя, – мать развернула девочку к себе лицом. – Не придумывай. Никто тут не топает, кроме твоей сестры-сорванца. А сейчас вообще ночь, все спят. Ты болеешь, у тебя три дня была лихорадка. Сейчас тебе полегчало, лекарства подействовали, и ты опять за свое – начала сочинять.

Она уложила недоверчиво сопящую Майю обратно на подушку.

– Посмотри, что я тебе принесла, – она достала из кармана маленькую коробочку.

Майя заинтересовалась, отвлеклась от своих тяжелых дум и открыла ее. Внутри, сверкая в лунном свете, лежал медальон. Его крышка была украшена россыпью переливающихся драгоценных камней.

– Какой красивый… – вырвалось у Майи.

– Бабушка обещала, что, если будешь себя хорошо вести и спать, как следует, она его подарит тебе на день рождения. Только сначала надо выздороветь.

Мать потянула за длинную цепочку. Диск выскользнул из коробочки и, покачиваясь, повис в воздухе. Майя поймала его в ладошку. Прохладный бочок медальона быстро нагрелся. Майя нажала тайную кнопку, щелкнула крышка, открылось перламутровое нутро. Майя потрогала его пальцем.

– А что должно быть внутри?

– Что хочешь, – ответила мать. – Вырастешь, сама придумаешь, что туда положить.

– Мама, – внезапно опять подняла на нее обеспокоенные глаза Майя, – а что если я не вырасту?

На этот раз вопрос все-таки озадачил мать.

– Как это – не вырастешь? – растерянно спросила она.

– Ну, вот так, возьму и останусь навсегда маленькой девочкой, карличкой…

Мать всплеснула руками, отобрала у нее медальон и спрятала обратно в коробочку.

– Все, я сейчас тебе микстуры налью! – возмущенно пригрозила она. – Кончилось мое терпение!

– Не надо микстуры, – Майя лиской улеглась на подушке. – Все, все. Я уже сплю! Смотри!

Она сложила ладони лодочкой и аккуратно подсунула их под щеку. Мать только головой покачала, склонилась над ней, поправила ее косы и поцеловала в лоб.

– Спи, скоро утро, ты выздоровеешь, мы все поедем далеко-далеко, к огромному синему морю…

– …будем лежать на песке и ловить толстого краба… – пробормотала Майя, закрывая отяжелевшие от внезапно налетевшего сна веки.

Через несколько мгновений она уже крепко спала, о чем-то вздыхая во сне.

Зис вернулся под утро. С разбитым лицом и вывихнутой кистью. Можно было бы написать роман о событиях той ночи, но Зис хотел поскорее забыть обо всем – о пьяной компании за углом, о драке, которая продолжалась на протяжении трех кварталов, о крупном зерне асфальта, по которому в эту ночь не раз возили его лицо, об унижениях в ментовке и о боли в спине от ударов резиновой дубинкой.

Шатаясь, Зис открыл дверь своей квартиры и ввалился внутрь. Он глянул на себя в полутемное зеркало в коридоре, тихо заскулил, дотронувшись до распухшей и кровоточащей скулы, и поплелся в ванну. Там, стараясь не шуметь, он пустил воду, и занялся своими синяками и ссадинами.

Вскоре, залив себя йодом, зеленкой и поставив кое-где пластырные заплатки, Зис вышел из ванной. Проходя по коридору, он нацепил ветровку на крючок вешалки и на цыпочках зашел в спальню. Майя лежала в постели в полукруге света от ночника, Карины Зис не заметил. Он осторожно подошел к кровати, склонился над Майей. Она, похоже, впервые за все это время спокойно спала, глубоко дышала и не металась во сне. Зис погладил ее по руке и присел на кровать. Ему казалось, что боль свежих ран бодрит его, и он с легкостью продержится до утра. Но уже через несколько мгновений он крепко спал, обнимая подушку и Майю. А в стремительно светлеющем небе уже все было готово к очередному восходу.

Филиппыч едва разогнул спину. Солнечный свет, проходя через оконную раму, квадратами ложился на пол. Всю ночь Валериан простоял на коленях в углу. Никогда не веривший ни в Бога, ни в черта, ни в солнечное затмение, он так молился, что паркетная доска под ним скрипела и прогибалась. На столе, окруженная зажженными свечами, стояла небольшая, бурая от времени фотография. Это был старинный дагерротип неизвестного мастера. В чудесном саду, в траве, среди цветов, раскинувшись во сне, лежала маленькая девочка. Пышное светлое платье, бант на груди, темные локоны, тени длинных ресниц на щеке. Это была Майя.

Валериан ночь напролет жег перед ней свечи, капал святой водой Исидора, сыпал землей с могилы тетки Клавы и сочинял совершенно апокрифические молитвы. Он уговаривал, заискивал, грозил, тряс своими жилистыми кулачками, убеждая то ли небо, то ли потолок в том, что никто… никому… не сметь, не трогать, кого угодно, только не ее, не его девочку… пусть это чертово колесо подавится… но не тронет ее… потому что – он-то точно знает, ее нельзя, если им надо – пожалуйста, пусть берут его… пусть… ему все равно… он пожил, ничего хорошего не сделал… старый, кривой, сам уже смертью воняет… но она– она должна жить, она молодая, сильная, красивая… и помогут ей высшие силы, в конце-то концов!

Свое последнее утро он встретил тихо и немного устало. Встал с колен, прижал к груди фотографию спящей Майи и, как был, в ботинках и помятой одежде, завалился на кровать. Внезапно, лежа на спине и глядя в потолок, Филиппыч понял, что пришел его час. Он приподнялся на локте…

Первыми ушли звуки. Он не слышал, как царапают его окно ветки деревьев, как галдят птицы на улице, как гудят в глубине дома лифты и бранятся соседи за перегородкой. Валериан опустился обратно на кровать. Нет, страха не было. Особенного желания уходить, впрочем, тоже. Когда Филиппыч увидел рядом с кроватью незнакомого человека, он еще успел удивиться, но потом, присмотревшись, понял, что уже однажды встречался с ним. Этот был тот самый попутчик, недавно ехавший с ним в метро.

Валериан улыбнулся. Подумал, хорошо, что главное он успел сделать. Он погладил старую фотографию. Взглянул на того, кто стоял рядом с ним. Вытянулся. Выдохнул. И замер. В тот же миг открылись глаза у девочки на снимке. Она больше не спала. Колыхнулась тонкая занавеска на открытом окне. Филиппыч увидел, как…

Пробуждение

…Майя открыла глаза. Полежала, прислушалась. Ее сознание было ясным, тело легким. Она привстала и осмотрелась. Это была спальня Зиса, сам Зис с лицом, почему-то залитым йодом и зеленкой, лежал рядом на кровати и спал, сраженный таким сокрушительным сном, что никто и ничто не могло ему помешать. Однако она все равно решила не шуметь и тихо сползла с кровати. Комната выглядела, как палата тяжело больного человека. Везде были разложены лекарства, в углу стояла капельница, у кровати утка, шторы были задернуты. В углу, почти не различимая в полумраке, спала Карина.

«Странно, – подумала Майя. – Как будто кто-то заболел…» Она сделала несколько шагов и оказалась перед зеркалом. Тощее полуголое всклокоченное существо с впавшими глазами и торчащими ребрами смотрело на нее из серого стекла. Она вздрогнула, ощупала себя. Еще раз посмотрела в зеркало…

Майя нашла свою одежду лежащей на кресле. Рядом на прикроватной тумбочке стоял электронный будильник. На нем было хорошо видно час, минуты, текущие секунды, число, месяц и год. Майя не поверила своим глазам. Если красные кварцевые цифры не врали, ей уже давно было пора.

Она шагнула в сторону кресла и едва не сшибла термос, стоявший на полу. Кое-как придержав металлическую колбу, оглянулась на спящего Зиса, потянулась за одеждой и быстро, на ощупь, натянула ее на себя. Зис шевельнулся. Майя застыла, переждала пару мгновений и выскользнула из комнаты. Прихватила с вешалки в коридоре ветровку и, стараясь не греметь замками, вышла из квартиры.

Зис со стоном потянулся. Спальня была пуста, но он еще не знал об этом.

Только на улице Майя поняла, как ослабла. Солнечный свет едва не сшиб ее с ног. Когда железная дверь подъезда распахнулась и Майя вышла из дома, на ее тело обрушился физически ощутимый, тяжелый, тугой, невыносимый поток света и тепла. Она не выдержала и опустилась на асфальт.

– Ой, батюшки, – запричитала у нее над ухом стайка приподъездных старушек. – Ой, помогите! Ой, человеку плохо!

Однако вскоре Майя привыкла и к свету, и к теплу, и к грохоту улицы, смогла встать и, кивнув сердобольным тетушкам, направилась прочь от подъезда.

– Вот молодежь пошла, – немедленно понеслось ей в спину их же ядовитое ворчание. – На ногах едва стоят.

– Не, Мань, ты видала, – один визгливый голос особенно выделялся. – Она ж синяя вся! А одета как? Это ж бомжатина настоящая! У, наркоманы чертовы! Что б они передохли все, честное слово!

Внезапно Майя обернулась и пошла обратно, по направлению к подъезду. Ведьмы на скамейках немедленно вновь превратились в сердобольные сердца и с некоторой опаской запричитали о несчастной «внученьке», замученной работой и учебой. Но Майя шла не к ним. Она перепутала куртки и в темноте коридора схватила по ошибке ветровку Зиса. В кармане она нащупала ключи от его машины. Она дошла до старушек и, щелкнув сигнализацией, открыла джип.

– Ишь, шмакодявка, – опять понеслось из-за спины. – Это на каких же авто разъезжают! И откуда только деньги берут?

Майя не слышала их. Она завела машину и пару раз газанула, приноравливаясь к чужой педали. Старух у подъезда заволокло густым сизым дымом, джип сорвался с тротуара и укатил со двора.

Поток проклятий полетел ему вслед.

Майя знала, куда ей надо ехать. Природа этой уверенности была сродни тому инстинктивному знанию, которое гонит вперед перелетную птицу. Так же и Майя, не испытывая сомнений, спокойно и уверенно вела машину, пересекая город с севера на юг. Она не отвлекалась ни на что вокруг, и только раз обратила внимание на рабочих в синих комбинезонах, которые сдирали с рекламного щита остатки плаката с фотографией огромного черного сухого цветка.

Вскоре она подъехала к городскому кладбищу, оставила машину на площади и через высокую арку печальных ворот направилась внутрь. Майя уверено шла вперед между коваными оградами и мраморными ангелами. Вскоре заботливо оформленные ячейки старых могил закончились. Майя осмотрелась. Это была новая часть кладбища. В стороне копошились могильщики, повсюду виднелись свеженасыпанные красные холмики. На одном из них сидела большая черная птица. Майя приблизилась к ней. Увидела свое отражение, раздвоившееся в глубине антрацитовых зрачков. Моргнуло прозрачное веко, птица сорвалась в сторону, словно уступая ей место. Отсюда было всего полтора метра плотной красной земли до двух ящиков, заколоченных гвоздями. Майя закрыла глаза и…

…увидела деревянную крышку в нескольких сантиметрах от себя, почувствовала острый запах формалина и собственного тела, которое уже охватило тление, ощутила, как легкие начинают судорожно сокращаться от внезапно подступившего удушья, как шумит умершее, но еще не утихшее сердце и клокочет в венах кровь. Как страх, не сравнимый ни с чем ужас, поглощает сознание и бьется в горле, сдавливая гортань и не давая дикому крику отчаяния вырваться наружу. Иначе, ударившись в слишком близко притиснутую к лицу крышку замурованного в глине гроба, здесь, на глубине нескольких метров, этот крик не найдет выхода и вернется. Круг замкнется, и она забьется в западне, раздирая ногтями шелковую обивку, а потом лопнут все сосуды, она, наконец, сойдет с ума, и подземная река унесет ее в своих мутных красных волнах…

…Майя открыла глаза. Она стояла перед могилами, ветер перебирал ее волосы, путался в ветвях деревьев. В синем высоком небе кружила птица. Майя перевела дух и постаралась успокоиться. В этих могилах никого не было. Два гроба, один обычный, другой поменьше, были пустыми. Но где же тогда?… Она осмотрелась.

Птица, описав одну за другой идеальные черные окружности в небе, опустилась на землю в отдалении. Она смотрела на Майю. Майя смотрела на нее.

– Мор-р-рта! – вдруг прокричала та, расправила крылья и перелетела на новое место. Майя неуверенно шагнула за ней. Сверкая черными перьями, птица сидела на красной земле и ждала. Когда Майя приблизилась, она поднялась и движением крыла переместилась еще ближе к зарослям, ведущим в заброшенную часть кладбища. Майя поняла, что та указывает ей дорогу, и пошла следом, в глубину кладбищенских лабиринтов.

Вскоре шумы остались где-то позади. Ни звуков города, ни эха шагов, ни шороха листвы здесь не было слышно. Основная дорога сузилась и вскоре рассыпалась тонкими тропинками. Они ветвились по земле, как трещины по стенам. От основных линий отходили второстепенные и дальше змеились совсем крошечные дорожки.

Внезапно птица, которая вела Майю, исчезла, взлетела и растворилась в полумраке. Майя растерянно осмотрелась. Шагнула назад, прошла вперед, свернула в сторону и поняла, что заблудилась. Она стояла в отдаленной части кладбища и не имела ни малейшего представления, куда ей идти, где выход, вход или основная аллея.

Она побрела вперед по едва заметной тропинке. Вдруг та вильнула и растворилась в траве. Майя вышла на небольшую поляну. Это был тупик. Конец пути. Дальше дороги не было. Майя покружила на месте, собралась было возвращаться, но тут она заметила кое-что в стороне. Подошла поближе, присмотрелась.

Это была группа надгробий. Забор вокруг них давно покривился, трава и крапива со всех сторон наступали на почерневшие каменные плиты, одна из них, расколотая, лежала на земле. Но, несмотря на темную и обильно заросшую мхом поверхность, Майя смогла причитать выбитые надписи: «Андрей Авельев», «Зинаида Авельева», «Варвара Авельева», «Ида Авельева». На упавшей и разбившейся плите можно было разобрать только имя – «Майя».

– Андрей! – с криком проснулась Карина.

Она сама не услышала своего голоса, в ушах все еще раздавался скрип старой карусели, которая уносила от нее в туман того, кто все-таки пришел к ней еще раз во сне…

Карина очнулась. Она сидела в кресле, ее глаза привыкали к полумраку, она сама – к мысли о том, что она уже вернулась. Постепенно сон стал отступать. Карина обнаружила, что ее тело затекло и ноет немыслимо. Безотчетное беспокойство сопровождало это открытие. Она пошевелилась и внезапно, словно дали свет в ее одурманенном сознании, поняла, что произошло. Карина заснула и проспала всю ночь. В любой другой день это ничего бы не значило, но сегодня это могло обернуться катастрофой.

Она бросилась к постели. Однако там, вместо ее сестры, лежало какое-то огромное и искалеченное существо. Потревоженное Кариной, оно зашевелилось в темноте. И Карина закричала.

Это уже не было сном, но это было страшнее сна. Она кричала так, что, казалось, лопнут стекла, стены, барабанные перепонки. Разбуженному Зису потребовалось время, чтобы сообразить, где он, что с ним, почему в спальне темно, отчего так болит все тело и особенно лицо, зачем кричит Карина и где Майя.

Когда вся эта мозаика вопросов выложилась в его голове, он вскочил с кровати, но не устоял на ногах, упал и застонал от боли. Карина больше не кричала. Она в полуобморочном состоянии смотрела на него, пока какой-то жест, звук голоса, поворот головы не пробудили в ней узнавания. Она шагнула к окну, одним движением раздернула шторы и в ярком свете дня уставилась на изуродованное лицо Зиса.

– Боже мой, что с тобой? – только и смогла выговорить она.

Он пожал плечами. Карина растерянно обвела глазами спальню.

– Где же она?! – этот вопрос был сейчас гораздо важнее.

Она схватилась за свой телефон, включила его и вздрогнула от громкого и резкого звонка. Звонили на всех линиях.

– Алло… – испуганно сказала она в трубку.

Анютин выход

Анюта, прижимая к груди коробку, набитую ее вещами, стояла посреди секретарской. Все. Пора было уходить. Она уже поплакала, выгребая из ящиков стола свое барахло, которого набралось даже больше, чем она думала. Анюта тихо заскулила. Ну за что? За что? За все те ночные и неурочные часы, за лучший кофе на свете, который она умела сделать в мгновение ока, за покорность, исполнительность, преданность…

Она поставила коробку на пол, вспомнив, что приговоренный имеет право на последнее желание. Черт с ним, если сейчас кто-нибудь сюда придет, и даже если это будет сама Карина Матвеевна – все равно черт с ней. Анюта толкнула дверь в ее кабинет.

Затуманенным взглядом она обвела изящную обстановку. Черные цветы в вазе на столе, фотографии на стенах, синяя шаль злодейки в кожаном кресле…

Анюта присмотрелась. Слезы застили ей глаза, но что-то явно валялось на ковре глубоко под столом. Она отерла влажные веки, опустилась на пол и поползла между толстых ножек, туда, где в тесных глубинах что-то белело. Для того чтобы добраться до цели, пришлось довольно долго искусно извиваться под столом. Наконец Анюта исхитрилась, дотянулась и уселась тут же, отдуваясь и крутя в руках свою находку. Это был сложенный вдвое лист бумаги. Анюта зажмурилась. Все, что угодно, но только не чтение чужих писем. Только не это! Ни за что! А-а, к черту все, ее уже уволили! Она развернула листок.

Вскоре Анюта тихо выбралась из-под стола. Положила письмо. Медленно направилась к дверям. Остановилась. Постояла. Взялась за ручку. Опять застыла. Обернулась. Долго смотрела на распечатанное письмо. Открыла дверь, еще помедлила на пороге. Медленно закрыла ее за собой…

Быстрым шагом она вернулась обратно, прошла к столу и набрала с телефона, стоявшего на ее столе.

– Алло, Карина Матвеевна? – спросила она, когда на том конце провода ответили. – Я нашла бумагу у вас под столом. От Вольского. Это какая-то справка. Здесь написано, что человека по имени Андрей Авельев не существует. Он умер в 1873 году.

Карина невидящим взглядом смотрела на Зиса, сжимая телефонную трубку в руках. Разговор давно был закончен. Зис тряс ее за плечи и о чем-то спрашивал, но она ничего не видела и не слышала. Только когда круг, который мысль должна была совершить в ее сознании, замкнулся, в глазах Карины снова появились и спальня, и пустая кровать, и покрытое свежими ссадинами лицо Зиса.

– …человека по имени Андрей Авельев не существует, – произнесла она, эхом повторяя только что услышанные слова. – Он умер в 1873 году.

Зис уставился на нее.

– Я знаю, где ее искать, – внезапно спокойно сказала Карина.

Джип Зиса, описав мощную дугу, отъехал от кладбищенской ограды и выбрался на трассу. Какая-то машина неожиданно выскочила прямо перед Майей, и ей пришлось вильнуть на встречную полосу, чтобы избежать столкновения. Чудом никого не задев, она вернулась в свой ряд. Она почти не обратила внимания на произошедшее. Майя была уверена, что с ней ничего не случится. Она нажала на газ. Педаль ушла в пол и тяжелый автомобиль, набирая скорость, понесся вперед.

Недавнее заключение в постели превратило ее в имаго, она чувствовала, что в ней, словно в коконе, одна форма жизни сменяет другую. Майя не знала, мертва она сейчас или нет. Она чувствовала свое тело, мозг работал, подчиняясь ее воле, но она уже не знала, ее воля – это что? Откуда приходят ее желания, кто управляет ее решениями, сомнениями и этим страхом, который волнами накатывает из самого солнечного сплетения.

Она видела солнце, но не ощущала тепла. Ее рука, выставленная в окно, ловила ветер, но она не чувствовала его упругой силы. Когда она открыла глаза там, в спальне, она заметила Зиса, но это не остановило ее. Майя помнила и о нем, и о Карине, и о Валериане, но все, что связывало ее с ними, не имело сейчас никакого значения. Вообще никакого. Совсем другие люди или тени звали и манили ее. И Майя не сопротивлялась этому зову.

Она гнала машину по дороге. Когда появился нужный указатель, она решительно свернула с трассы. Одна за другой промелькнули шесть каменных остановок. Несколько столбов, украшенных высохшими венками – знаками смерти и памяти… Еще полчаса езды, еще один перекресток, еще одно безошибочно принятое решение. Машина съехала с асфальтированной дороги и затряслась на проселочных ухабах.

Деревня осталась где-то слева. Майя ехала по лесу. Строй деревьев так плотно обступал машину с обеих сторон, что ветки хлестали по стеклам. Джип, переваливаясь с боку на бок, продвигался по заброшенной и заросшей дороге. Внезапно в густой зелени что-то сверкнуло. Майя присмотрелась. Это была большая металлическая сова. Поблизости Майя заметила еще одну. Потом различила череду остроконечных пик – это был забор. Майя медленно ехала вдоль него. Внезапно лес расступился, и она выбралась на поляну. Развернула машину. За чугунными воротами, потемневшими от дождей и времени, виднелась аллея. В глубине угадывался силуэт старого дома. Майя заглушила двигатель и вышла из машины.

В аллее было тихо и прохладно. Не было ветра, птицы молчали, и только сухие ветки, как тонкие косточки, хрустели под ногами Майи. Перед домом стояло огромное высохшее дерево. От мощного перекрученного ствола расходились ветви поменьше, а от них во все стороны штриховкой разбегались совсем тонкие. Дерево давно умерло и почернело. Ни один зеленый росток не пробивался наружу из-под его окоченевшего панциря. Вокруг был разбит сад. Когда-то он был прекрасным, полным цветов, запахов, свежести и света. Сейчас все заросло сорняками, и гигантские зонтики борщевиков отбрасывали зловещие тени. То тут, то там над землей возвышались хилые и сгорбленные побеги каких-то уродливых растений.

Майя дотронулась до одного из них. Хрупкий лист распался под пальцами. Черная пыль полетела по воздуху. Майя проследила за ней. Она летела в сторону дома. Тот стоял тихо, молча, словно ждал ее, и она, стараясь не задевать редких мертвых стеблей, направилась к нему. По выщербленным ступеням широкой лестницы поднялась наверх, к массивным входным дверям.

Она взялась за металлическую ручку, потянула на себя. Двери были закрыты. Майя отступила назад и осмотрела дом. Все окна были спрятаны под ставнями или заколочены. Вдруг что-то пришло ей в голову. Майя сунула руку в карман штанов и вынула связку тех самых наполовину обрезанных ключей. Она помедлила и вставила один из обрезков в заросшую мхом личинку. Неожиданно ключ легко провернулся в замке, и огромная дверь открылась. Майя ступила внутрь, в темноту первого этажа.

Она стояла в просторном помещении, стены которого терялись в полумраке. Приглядевшись, Майя смогла различить тяжелые присобранные портьеры на окнах, картины в массивных рамах, слева лестницу, широким хвостом уводящую наверх, на второй этаж, справа огромную, в рост, кованую птичью клетку, похоже, пустую. Впереди виднелся проход и несколько дверей…

Майя нерешительно шагнула вперед. Под ее ногой скрипнула половица. Ее сердце дрогнуло. Майя вышла на середину зала. Входная дверь замкнулась, оставив ее одну почти в полной темноте. Майя прислушалась. Тишина. Только ее сбивчивое испуганное дыхание и стук сердца в висках.

Она закрыла глаза. И пошла вперед.

Пересекла зал. Толкнула одну из дверей. Прошла по коридору, свернула налево. Еще дверь, небольшая лестница вверх, площадка, три двери.

Майя остановилась. Она чувствовала, как шатается и рушится исполинская стена и в трещины устремляются, опережая друг друга, разрозненные осколки воспоминаний прошлого…

Майя уверенно шагнула к одной из дверей, открыла ее, вошла. Она уже знала, что ее встретит ее комната. То самое место, куда ее принесли вскоре после рождения, и где она провела несколько счастливых и беззаботных лет.

Предчувствие счастья охватило ее. Она открыла глаза, осмотрелась, заулыбалась. Светлые стены, слева, над столом, картина. Она знала на ней каждый блик света, каждую деталь сюжета. На картине была изображена маленькая девочка, тянувшаяся к роскошной фруктовой тарелке и оглядывавшаяся на огромного пса, заснувшего под столом. Полупрозрачные удлиненные виноградины на блюде. Нежный глаз ребенка. Легкая, нагретая телом и сном рубашка. Розовая плоть пухлых ножек…

Майя подошла к столу. Выдвинула ящик. Здесь все так же лежали ее тетради, коробочка с перьями, чернила в бутылке. Майя выдвинула ящик до конца, вынула его из стола и отставила в сторону. Запустила руку в образовавшуюся щель. Пальцы уверенно ощупывали деревянное чрево, и вскоре Майя наткнулась на то, что искала, – она достала на свет небольшую черную шкатулку, припрятанную в зазоре между ящиками. Открыла ее. Все ее бесценные детские сокровища сверкали на темном щелке – крошечный перламутровый бинокль, обмылки зеленого стекла, подобранные когда-то на берегу озера, засохший бархатный шмель, сломанная булавка с огромным стеклянным бриллиантом, записка от отца.

Майя провела пальцами по плотной пожелтевшей бумаге. С беззвучным грохотом осыпались невидимые стены… Она отложила шкатулку, подошла к кровати. Откинула покрывало. И легла. Легла в эту белую люльку, полную воспоминаний о снах, об утреннем солнце, будившем ее в погожий день, о слезах и горестях, которые, смешиваясь с пером, растворялись в глубинах подушки, о кошмаре, пролетевшем над головой в темноте ночи, о жаре болезни, о грезах накануне Рождества…

Майя прикрыла за собой знакомую дверь и вышла обратно в коридор. Синий мяч, забытый на подоконнике, упал и покатился наискосок, пересекая ее путь. Она подождала, пока затихнет скачущий звук, и направилась дальше. Она знала, куда идти. Само тело помнило расположение комнат, коридоров и переходов. Это в чужих домах и квартирах она ходила, разбивая себе голову о стены. Здесь ей был знаком каждый поворот, каждая выщербина на половице и трещина на двери. Это был ее дом. И по мере того, как она шла вперед, он наполнялся жизнью и к Майиным бледным щекам приливал румянец, и сердце билось все чаще, но на этот раз не от страха, а он горячащего кровь нетерпения…

Семья

Майя вошла в столовую. За массивным столом сидели Варя, мама, бабушка Ида и отец. Звякали приборы, лилась вода из графина в высокий бокал – за столом обедали. Майя приблизилась. Она стояла совсем рядом, но ее никто не замечал. Она видела, как красными гранями переливается вино в хрустальном графине, вдыхала аромат запеченного с травами мяса, смотрела на мягкую пористую поверхность ломтей свежего, еще теплого хлеба. Это все не было сном, этот мир был реальным, наполненным и переполненным запахами и звуками.

– Варя, сядь прямо, – раздался звучный властный голос пожилой женщины. – Нечего висеть над тарелкой.

Варя выпрямила спину и недовольно засопела.

– Майя, садись к столу, – позвала Зинаида. – Как ты долго. Мы заждались.

Майя вздрогнула. Из-за спины матери вышел старик. Майя уставилась на него.

– Валериан?… Ты? – ахнула она.

Тот смущенно улыбнулся и выдвинул стул, предлагая Майе сесть. Она, все еще не веря своим глазам, обошла стол, села и схватила старика за руку.

– Филиппыч…

Тот склонился над ней. Майя отпустила его.

– Да, барышня, сейчас я вам приборы принесу, – произнес он и скрылся.

Майя посмотрела перед собой – рядом с тарелкой лежало все необходимое.

– Ага, у него целый день в голове черт-те что, – доложила Варя.

Бабка одернула ее.

– Варя!

Майя повернулась в сторону Иды. Ее встретил знакомый властный взгляд.

– Что-то ты бледная какая-то, – бесстрастно прокомментировала та. – Спала плохо?

Майя кивнула и посмотрела на отца. Тот сидел, не поднимал глаз. Он был занят едой, питьем и собственными мыслями и словно не замечал ни семьи, ни Майи. Вновь появившийся из-за спины Филиппыч положил Майе в тарелку ломоть мяса, приправил его соусом.

– Приятного аппетита, барышня!

– Спасибо, – машинально отозвалась Майя.

Никто из сидящих за столом не удивился ее приходу. Здесь был еще один обычный день, еще один совместный обед, еще одно собрание семьи за большим столом. Майя повернулась к Зинаиде.

– Мама…

Та остановила ее движением руки.

– Майя, деточка, потом разговоры, давай сначала поедим. Майя послушно взялась за приборы, отрезала кусочек мяса, поднесла вилку ко рту и… опустила ее. У нее не было аппетита. Но не она одна за этим столом не хотела есть. Варя крошила свой хлеб и разводила соус узором по всей тарелке. Время от времени она исподтишка поглядывала на Майю. Наконец она не выдержала.

– А я тебя сразу узнала, – с торжеством на весь стол заявила она. – Ну, я сначала подумала, что ты какая-то самозванка, а потом смотрю, и правда – ты!

– Варя! – взмолилась мать.

– Да надоело уже! – взбунтовалась Варя, откладывая вилку. – Ну не хочу я больше есть.

Она сорвала салфетку, спрыгнула со стула и подбежала к Майе. Вынула что-то из кармана и положила на стол перед ней.

– На, держи! – сказала она.

Перед Майей на белую скатерть стола легли ее потерянные часики.

Варя вернулась на свое место. Майя машинально взглянула на циферблат. Он был пуст – на нем не было ни стрелок, ни делений, ни часов, ни минут. Времени не было. Она посмотрела на отца. Тот молчал. Майя не выдержала, заговорила.

– Я не понимаю…

– Ты их у озера обронила, а я и подобрала. Чего тут понимать! – не выдержала Варя. Она прямо ерзала на стуле от нетерпения.

– Варвара Андреевна! – раздалось грозное предупреждение бабушки.

Но Варе было шесть лет, и она уже умела обходиться со всеми родственниками. Она обезоруживающе улыбнулась Иде и повернулась к Майе.

– Понимаешь, – радостно, словно сказку, начала рассказывать она. – Мы умерли, но оказалось, что смерти вроде как нет. В общем, есть такие разные… слои. В этом слое ты жив, а в том давно мертв. А в третьем вообще никогда не родишься. Для живых эти слои не пересекаются, а для мертвых они – как воздух. Ну, из-за того, что времени нет, какая разница, где быть, в прошлом или настоящем? В общем, мы все встретились, а ты выпала. Пропала. Тебя нигде не было. Вообще нигде. Папа чудом нашел тебя. Ты была среди живых, но… какая-то странная.

– Варвара, – вновь угрожающе прозвучал голос бабушки.

– Ну, хорошо, хорошо, – Варя продолжила. – Папа не хотел оставаться без тебя. Он так тебя искал!

– Зачем? – спросила Майя.

Все знали, к кому относится ее вопрос. Но отец молчал. Не молчала Варя.

– Как зачем? – продолжала она. – Мы же семья. Папа хотел, чтобы мы опять были вместе…

– Мало ли чего он хотел! – в голосе Иды звенел металл.

– Мама, пожалуйста, перестаньте, – попросила Зинаида.

– Понимаешь… – Варя ткнула пальцем в сторону отца, желая что-то объяснить, но Зинаида поймала ее руку.

– Варя, нельзя показывать пальцем! И замолчи немедленно, – твердо сказала она.

За столом воцарилось напряженное молчание. Наконец Ида отложила нож и вздохнула.

– Чего уж теперь, Зинаида, надо договаривать, – она подняла глаза на Майю. – Все мы виноваты. Все. И никто. На всех своя вина. А присмотришься, вроде ничего особенного и не было. Ну, ссорились, обижались, дверьми хлопали– с кем не бывает. Все так живут… Вы с Варей вообще бедовые были. Слова поперек не скажи. А Зинаида и потакала. Все разрешала, души не чаяла. Вот вроде все с любовью делала. А что получилось? Выросли злющие, своевольные, капризные… Никакого сладу. И Андрей. На все готов. Ради тебя вообще убить мог, – она помолчала, обводя глазами затихший стол. – Они вас как будто разобрали, Зинаида Варю, а отец тебя. А я… Я не смогла унять вас всех. Иначе как-то надо было, не так…

Она вздохнула.

– Говорили, здесь плохое место, проклятая земля,– она усмехнулась, однако ее улыбка была печальной. – Я не знаю…

Заметив, что Зинаида что-то хочет сказать, она предостерегающе подняла руку.

– Слишком удобно – что случись, всегда можно откреститься: «Так это плохое место, дурная память, проклятая земля…»

Майя не сводила взгляда с отца. Он сидел неподвижно, рассеянно слушая мать.

– Но тогда и правда, сначала, как дурные знаки, появились эти черные цветы. А после все и случилось…

…Лиза забрала бумаги и небольшую коробочку с медальоном, вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Во всем доме стало так тихо, что, казалось, можно услышать самые потаенные и скрытые звуки – течение соков внутри стеблей сумеречных комнатных растений, гул горячего воздуха над огнем в камине, биение мухи в плотных узлах паучьей сети и торопливые приближающиеся шаги…

С грохотом распахнулась дверь. На пороге стоял Андрей. Его костюм был в беспорядке, волосы растрепаны, глаза блуждали. Он был расстроен и взбешен. Из своего кресла, неподвижная и величественная, как будто неживая, за ним наблюдала мать.

– Чего пришел? – раздался ее спокойный голос.

– Как ты могла!? – только и смог выговорить он. Старуха усмехнулась. Тяжело встала. Сын ей был не соперник.

Она повернулась к нему спиной, оперлась руками на стол.

– Андрей, – ее голос был даже нежен. – Смирись. Я поступила так, как считала нужным. И не тебе меня учить.

– Но это жестоко! Зачем? Я хочу, чтобы у них все было… Не оборачиваясь, она стояла к нему спиной и смотрела в стену.

На стене, непропорционально увеличенная, колебалась ее тень.

– Значит, мы хотим одного и того же, – сказала она. Ненависть. Она чувствовала ненависть позади себя. Андрей молчал, но ей не надо было поворачиваться для того, чтобы увидеть его лицо, искаженное яростью и болью. Ей стало не по себе. Это был тупик. Необратимость вступила в свои права. Уже ничего нельзя было изменить. Сын этого не чувствовал. Он вообще сейчас ничего не чувствовал, кроме бессильной ненависти. А она побледнела.

– Будь… будь ты проклята! – прошептал он.

Верил ли он в силу этих слов? Имели ли они свою власть? Кто знает.

Старуха захотела обернуться, но тут что-то в густых зарослях растений, составленных в углу, привлекло ее внимание. Она присмотрелась. Ей почудилось или в самом деле там кто-то стоял?…

Внезапно со всех сторон раздался странный шелестящий звук. Ида вздрогнула. Прислушалась. Это был песок. Звук стремительно осыпающегося песка, знак приближающейся беды и исполнения проклятья. Постепенно он становился грохотом, пол дрожал под набиравшим силу исполинским напором. Взгляд старухи заметался, кровь с шумом застучала в висках, дыхание сбилось, и волна отчаянной тоски поднялась в груди.

–Андрей, – прошептала она.

Обернулась. Но сына не было. Ида с ужасом смотрела, как горячий, почти видимый жар, раскачивал воздух в полумраке гостиной. Она покачнулась. Рука беспомощно схватила пустоту вместо края кресла.

– Сгинь, – прохрипела старуха.

Но было поздно… Ее глаза первыми потеряли свою силу. Она не видела комнаты, огня в камине, стен, потолка. Она уже смотрела совсем в другой мир. В тело проник вечный холод, сковал кровь в сосудах и подобрался к самому сердцу.

Старуха вскрикнула и повалилась на бок. Подлокотник кресла, выточенный в виде когтистой тигриной лапы, пробил ее висок. Хлынула кровь.

Мир в ее глазах треснул. И в образовавшиеся щели полетела черная пыль…

– Андрей не убивал меня. Может, и хотел, но он ничего не сделал. Все произошло случайно, – из каких-то глубин донесся до Майи голос Иды. – А вскоре и всей семьи не стало. Постепенно мы все оказались здесь. Зинаида, Варя, я и Андрей. Недоставало одной – тебя.

Майя сидела на стуле, обхватив посиневшими от напряжения пальцами колени. Она не дышала, ее сердце не билось, она словно растворилась, смешалась с воздухом этой комнаты.

– Были способы вернуть тебя… Все плохие. Но твоего отца невозможно было переубедить. Он был готов на все. Но тут все оказались при своем мнении… – она покосилась в сторону Филиппыча. – Тот снимок мог стать ключом, а оказался фальшивым. Копией. Пустышкой. Ничего не вышло. Андрей потерял все. Тебя, себя, надежду на прощение…

Майя посмотрела на отца. Тот встал и зажег фитиль в высокой стеклянной лампе. Майя с удивлением заметила, что в комнате стемнело. За окнами скопилась густая ночь, оттуда не доносилось ни шороха, ни звука. Отец подошел к стене и высоко поднял лампу над головой. В темноте проступили изображения, которые Майя уже однажды видела. В неверном освещении прекрасные многофигурные композиции каменного барельефа колебались, словно были живыми, двигались или танцевали. Отец повернулся к Майе.

– Ты знаешь, что это?

Майя сначала кивнула, потом подумала и отрицательно покачала головой. Она не отрываясь, смотрела на отца. На его осунувшееся лицо, на глубокую морщину, рассекшую лоб.

– Когда-то прекрасный райский сад опустел. Жизнь и свет ушли оттуда. Он умер, древо высохло, растения завяли. Мертвые цветы взошли совсем в другом месте. И другие силы населили этот сад. Посмотри, – сказал он Майе.

Она проследила в направлении его руки. Высеченные из камня фигуры людей тонули в живописных зарослях. Стебли обвивали их тела. Листья и соцветья сплетали затейливый узор над головами. Майя с недоумением перевела взгляд на отца.

– Я не понимаю…

– Он стал местом, из которого нельзя выбраться. Замкнутым лабиринтом. Западней. Мы не можем выйти отсюда. Наши ошибки – это наши ловушки. Стебли и стволы этих растений свивают прекрасную… клетку. Здесь опять есть время. И оно очень медленно течет. Мы вынуждены оставаться здесь. И ждать.

Он опустил лампу. Черный дым поднялся кверху и растворился в темноте.

– Если бы ты была с нами… со мной, возможно, этот сад вновь стал бы райским. Без тебя он черный и пустой.

Майя присмотрелась. В глазах отца стояли слезы. И она шагнула к нему. Прижала ладони к его вискам. Она знала, что нельзя дать его слезам пролиться. Майя приникла к его груди, вдохнула такой знакомый запах, и ее веки сомкнулись…

Возможно, прошло мгновение. Возможно, вечность. Возможно, смерть и есть необъяснимое колебание материи, когда кажется, что всего лишь упала капля, а для всего мира прошли столетия…

Когда Майя открыла глаза, отца уже рядом не было. Он сидел вместе со всей семьей за столом. Майя смотрела на них, переводя взгляд с матери на Иду, с нее на отца, на сестру, на Филиппыча. Она внимательно всматривалась в родные глаза, знакомые лица, в положения рук и тел. У нее похолодели кончики пальцев. Все они сидели молча, спокойно, сосредоточенно глядя перед собой, и даже шкодливая Варвара затихла.

– Подождите, – с трудом произнесла Майя. – Подождите… Какая-то фотография и этот чертов сад… Я ничего не понимаю… Это же мой дом. Я хочу здесь остаться! Мне некуда идти. Я столько лет искала его. Вас. Нашла. Все вспомнила! Почему же вы теперь молчите?…

Волнение поднималось у нее в груди. Варя обвела взглядом семью и вздохнула. Опять надо было все брать на себя.

– Все не так просто… Понимаешь, Майя, ты уже не с нами. Дело ведь не совсем в той фотографии. А в том, что ты не с нами, ты уже давно в том, другом мире. Там люди, которые любят тебя. Они – твоя семья. А мы…

– А вы – тени прошлого? – Майя встала. – Понятно, вы здесь все решили, а меня кто-нибудь спросил?

Майю душили подступающие слезы.

– Не мы все решаем, Майя, – произнесла Ида.– Даже когда нам кажется, что решаем мы, это совсем не так.

– Но зачем я тогда здесь?– шепотом, боясь сорваться в рыдания, спросила Майя.

– Чтобы вернуть воспоминания. И освободиться. И избавиться от нас – «теней прошлого», – улыбнулась Варя.

– Но… – Майя растерянно посмотрела на отца.

– Всему свое время, – его голос звучал спокойно, но когда он поднял на нее глаза, она увидела в них печаль неизбежной разлуки.– А пока… Ты проснешься, откроешь глаза, и тебе все покажется сном. Одним сном, который так долго тебе снился…

Из глаз Майи хлынули слезы.

– А если я не хочу! Я не хочу. Мне не нужен сон! – прокричала она сквозь рыдания. – Мне не нужны воспоминания. Мне ничего не нужно! Мне нужны вы! Я хочу остаться! Здесь! С вами! С тобой! С мамой! Навсегда!

Удар. Она подняла мокрые ресницы. Майя одна сидела в почерневшей от времени пустой комнате. Стол покрывали истлевшая скатерть и слой пыли, надколотую посуду затянуло паутиной. Из углов поднимались какие-то шорохи, ото всюду слышались торопливые шаги, хлопали двери, кричали птицы…

– Майя! – доносилось со всех сторон. – Майя, где ты?!

– Отец… – произнесла Майя, вставая.

– Мама! – закричала она. – Отец!

И тут раздался удар. По стенам во все стороны разбежались трещины, пахнуло султанами пыли, с потолка полились струи осыпающегося мела. Еще удар. Стены начали крошиться, ломаться и складываться. Майя вскинула руки навстречу надвигающемуся потолку. Дом обрушился на ее голову потоком камней. Майя исчезла.

Эпилог

Несколько высохших кленовых листьев увязались в стайку и, покружив по мощеной булыжниками дороге, вильнули вслед за ветром куда-то в сторону.

Осень все еще держалась в отдалении и не наступала. Но и лето прошло. Этот узкий просвет межсезонья встречали молчаливые ряды деревьев, шурша на холодном ветру кронами, густо прокрашенными яркими красками. Они не выглядели спящими, но внутри них, в глубине их стволов, животворные соки текли, замедляясь и сворачиваясь.

Как быстро пролетело лето. Это зимние дни, путаясь в ранних сумерках, заканчиваются, едва начавшись, и от этого тянутся и тянутся с удручающей бесконечностью длинной бессонной ночи. Летний день в городе пробегает незаметно. Не успеешь оглянуться, а уже небо, словно надрезанное исполинской бритвой, вытекает закатом с западного края. Однако эта рана быстро затягивается, и сумерки опускаются на утомленную жарой землю.

Резкий порыв северного ветра, предвестника наступающих холодов, вырвал синюю шаль из рук высокой стройной женщины, выходившей за ограду кладбища. Она поймала запутавшийся в потоках воздуха край и поплотнее запахнула его на груди. У ворот ее ждала машина. Ей пора было возвращаться в город, но она задержалась. Она не могла не заехать сюда сегодня.

«Вот так, – думала она, шагая по плитам дорожки, – еще одна могила…» На этом кладбище были похоронены ее мать и отец, и она часто бывала здесь. Она не верила ни в одну из песен, прославляющих бессмертный путь души, но регулярно приезжала сюда на дни рождения и смерти усопших. Привозила цветы, давала деньги и указания вечно пьяным сторожам, сама наводила порядок в крошечном саду за небольшой кованой оградой. Сидела на скамейке, смотрела на цветы, портреты на камне, курила…

Странно, пополняясь все прибывающими усопшими, кладбище, это средоточие неживого, существовало, подчиняясь законам развивающегося организма. Оно разрасталось, и все новый и новый печальный груз принимали раскрытые жадные земляные рты. Смыкаясь в одних местах, они открывались поодаль, горизонт давно отступил, и ту могилу, которую навещала сегодня эта женщина, уже непросто было отыскать в разветвлении новых улиц этого вечного города.

Перед тем как выйти за ограду, женщина обернулась. Красивое лицо, нежная кожа, прозрачная жилка на виске. Ей было немногим больше сорока. Она спокойно смотрела на золоченые купола кладбищенской церкви. Купола молча смотрели на нее. Что было в ее взгляде? Гнев, боль, отчаяние, разочарование? Нет. В ее глазах были радость, печаль и высокое осеннее небо. Она улыбнулась и вышла за ворота.

Скандал с разрытой могилой и сошедшим с ума следователем был подавлен в корне. Мощные силы были приведены в действие и, несмотря на изнывающих от нетерпения репортеров, которые уже успели отойти от недавнего «падения дома на набережной» и жаждали новых сенсаций, в прессу об этом событии не просочилось почти ни строчки. Только какая-то неприметная районная газетенка тиснула заметку в череде новостей о том, что «среди ночи на кладбище майор милиции, находясь в невменяемом состоянии, в одиночку вырыл могилу недавно усопшей. Прибывший наряд обнаружил его лежащим в бесчувственном состоянии, на краю ямы. На вопросы майор не отвечал, о причинах своего поступка не докладывал. Могилу засыпали, майора доставили сначала в участок, потом в лечебницу. Инцидент исчерпан».

Заметка была исполнена в телеграфном стиле и из нее, естественно, невозможно было узнать, что все присутствовавшие в ту ночь на кладбище столкнулись с настоящей чертовщиной. И что дело о череде смертей, которое вел тот самый майор, бесславно зашло в тупик, что бесследно пропал один из ценных вещдоков – маленькие женские часики, принадлежавшие одной из фигуранток, а сам майор задержался в лечебнице.

Когда прошло время и он, мнению врачей, окончательно излечился, майор сам упросил, чтобы его не выписывали. Поскольку содержание его было необременительным, а нянечка Полина Егоровна ушла, сославшись на разбушевавшийся радикулит и козни беспутного тестя, его оставили. Майор поселился в небольшой комнатенке под лестницей, постепенно вник во все премудрости местного хозяйства и вскоре везде, где это только было возможно, насадил комнатных растений. Сначала руководство без энтузиазма восприняло инициативу новоявленного садовника, но потом, глядя на то, как умиляются зеленым побегам неуравновешенные пациенты, решило майора не трогать и даже поощрить.

Его так и прозвали «Майором». Он прижился на новом месте, закорешился кое с кем из санитаров и пациентов, но даже в самых доверительных беседах, которые так сладко лились в темноте и тишине заснувших коридоров, никогда не вспоминал того, что увидел тогда, на краю вырытой им могилы. Он и сам был бы рад забыть это, но память давала отдых только днем. Каждую ночь его сердце начинало бешено колотиться и, обхватив себя руками, майор замирал в своем углу. Он знал, что до утра у него перед глазами будет стоять эта картина – вывороченные комья кладбищенской земли, сдернутая крышка, валяющаяся рядом, и совершенно пустой гроб, в который он и опустил, как было велено, маленькие часики, украшенные россыпью драгоценных камней.

На другом конце земли догорал прекрасный и безмятежный тропический закат. Было тихо. В воздухе пахло солью и нектаром. Волны накатывали на берег и, шурша, отступали обратно. Теплый ветер доносил крики чаек и детский смех. Молодой человек лежал, вытянувшись на песке, закрыв глаза и не шевелясь. Слушал звуки моря…

Наконец, он потянулся, сел и осмотрелся. Песчаная коса была пустынной в этот час. Влажный, почти видимый воздух обступал со всех сторон. Тишина, покой и теплый ветер. Строй остролистных пальм. Аромат магнолии…

Как же он хотел сюда приехать… Он обхватил лицо руками, потер глаза, лоб. Хотел, но не один.

Молодой человек вздохнул. Встал. Красный шар солнца уже коснулся краем воды. В темнеющем куполе неба над головой проступал туманный след Млечного Пути. Если бы она могла сейчас это увидеть…

Ему хотелось пить, и он побрел через пляж в сторону белеющего полированным камнем флигеля гостиницы.

К старому дому на краю деревни подъехали два автомобиля. Остановились у высокого черного дерева. Женщина из легковушки вышла на шуршащую опавшими листьями дорогу и помахала сидящим в другой машине. Она поднялась по ступеням, с трудом всунула ключи в проржавевшие старые замки и провернула три оборота.

Недавно, после знаменитого падения жилого дома, в котором она сдавала квартиру одной своей клиентке, она едва не отошла от дел, переживая о случившемся. Тогда все словно с ума посходили. Столько шума было в прессе… Чудом никто не пострадал, но дом, по стене которого прошла огромная трещина, рухнул на глазах жильцов и чиновников. Разбирательство обещало быть долгим, нудным и безнадежным.

Успокоившись после тех волнительных событий, она решила заняться жильем в пригороде. Этот дом выставили на продажу с месяц назад. Ее помощники съездили, все осмотрели, промерили электрической рулеткой, потопали по половицам, проверили печные трубы и нашли, что дом на любителей, старый, странный, на краю озера, на отшибе, но в приличном состоянии и, если кое-что здесь отремонтировать, вполне сгодится. А сухое дерево на въезде можно и спилить…

С первыми клиентами они встретились на краю шоссе и направились по узкой дороге через лес. Голые ветви хлестали по стеклам двигавшихся друг за другом автомобилей.

Семья, муж и жена, вели себя сдержано. Долго ходили по первому этажу, придирчиво простукивали пол и стены и все спрашивали и спрашивали. О правах на землю, о соседях, солнечной стороне, водопроводе, газоснабжении. Она открывала двери, показывала, рассказывала, объясняла, в одном месте хвалила, в другом помалкивала, в третьем советовала, в общем, работала, как обычно. Осмотрев первый этаж, все трое собрались у лестницы. Мужчина вышел, неся в руках старый мяч.

– Нашел в комнате, – пояснил он и отбросил его в сторону.

Ударившись несколько раз об пол, мяч откатился к противоположной стене.

– Понимаете, у нас большая семья, двое маленьких детей, бабушка… – сказала его жена, провожая глазами линялый голубой шар.

– Но тогда это то, что вам надо, – заявила женщина. – Место замечательное, тишина, свежий воздух, до города недалеко. А наверху несколько спален. Есть две смежные – чудесные комнаты, прекрасно подойдут для детских. Пойдемте, я вам покажу.

Они направились по лестнице на второй этаж. Пересекли небольшую площадку и уже собирались было свернуть в коридор, как вдруг мужчина случайно задел серую ткань, затягивавшую всю стену. Ткань рухнула на пол, облако пыли повисло в воздухе.

– Какой неловкий! – воскликнула его жена.– Пойдемте скорее, у меня аллергия!

Компания исчезла в коридоре. Когда пыль рассеялась, оказалось, что ткань скрывала картину– большой групповой портрет во всю стену. В центре в массивном кресле сидела пожилая женщина с высоко зачесанными надо лбом седыми волосами. Рядом стояли мужчина и женщина, похоже, муж и жена. Их дети, две девочки, играли на полу в ногах старухи. Из-за портьеры выглядывала фигура старика, очевидно слуги.

На первый взгляд не было ничего необычного в этом изображении. Мирная картина, счастливая семья… Но почему-то безотчетной тревогой наполнялось сердце всякого, смотрящего на нее.

Отчего? Неизвестно…

Впрочем, как и многое другое в нашей жизни.

P.S. Скрипнула дверь. Осторожные шаги раздались в полутемном номере гостиницы. Здесь тоже пахло морем и цветами. Девушка, лежащая на кровати, шевельнулась. С подушки на пол соскользнула книга. В скудном свете мелькнуло название «Архитектор снов», крупно набранное на обложке. Молодой человек прикрыл за собой дверь, подошел. Склонился над девушкой, вдохнул аромат ее сонного тела. Осторожно коснулся горячего плеча…

– Майя, – прозвучал в тишине его шепот. – Ты спишь?

Она не спала. Некоторое время назад она проснулась и лежала в полумраке, прислушиваясь к шороху волн и перезвону ветра в пальмовых листьях. Ей захотелось рассказать ему о том сне, что приснился ей, пока он ходил по берегу в поисках ее сандалии, затерявшейся днем где-то в песке пляжей.

Но она только улыбнулась и потянула его к себе. Она всмотрелась в диск часиков на запястье – было еще слишком рано.

Сны могли подождать…

КОНЕЦ

Оглавление

Пролог

Утро Майи

Странные снимки

Съёмка у Меньшиковой

Переезд

Ночь у воды

Обед с Кариной

В кабинете Шоха

Майя в гостях у Зинаиды и Вари

Зорькин и сны

Ночь

У стоматолога

Появление Авельева

Второй визит к Зинаиде и Варе

Рассказы Вари

Праздник в ресторане

Разговор Филиппыча с незнакомцем

День смерти Вольского

Неудавшаяся съёмка и чаепитие

Странный заказ

Барельефы и сны

Авельев и Карина

Фотография в аэропорту

Валериан и отец Исидор

Майя и Зис

Приключения Шоха

Встреча на вокзале

Забытье

Шох у стоматолога

Фотографии умерших

Размышления Филиппыча

Майин сон

Пробуждение

Анютин выход

Семья

Эпилог

Реклама на сайте