«Командовать парадом буду я!»

Михаил Барщевский Командовать парадом буду я!

Глава 1 УКРАИНСКИЙ БОРЩ

Вадим сидел в своей комнате и долбил историю. «Своей» комната стала совсем недавно, после смерти тети Мутки. До этого в «трешке» хрущевской пятиэтажки мама с папой занимали одну комнату, Вадим с бабушкой Эльзой – вторую, а в самой большой царствовали цветочные горшки и их хозяйка Мутка.

В какой-то мере это было справедливо, ведь Мутка до обмена имела две комнаты в коммуналке на «Динамо», а семья Осиповых – одну комнату, правда, целых 27 метров и на Арбате.

Вообще, надо сказать, когда Михаил Леонидович в 1966 году пришел в городское бюро обмена со своим вариантом, на него посмотрели как на сумасшедшего. Он просил сменять комнату на Арбате и две комнаты на «Динамо» на трехкомнатную квартиру! Ну не наглость ли?! Илона в принципе была против этой затеи. Нет, она, конечно, хотела жить в человеческих условиях, но трехкомнатная квартира – это откровенно нескромно. И друзья могут позавидовать и обидеться, и, хуже того, мало что случится – придут и скажут: «Буржуазные замашки!»

Михаил Леонидович успокаивал: на пятерых по нормам полагается до 60 метров – по 12 на нос. Илона не уступала – это теория. Ведь в очередь на улучшение жилищных условий ставят, если на человека меньше 5 метров, даже в кооператив за свои деньги можно вступать, только если меньше 8. Значит, норма, в смысле не по закону, а по мнению власти, где-то не больше 9-10 метров. Больше – опасно.

В бюро обмена на эту тему заморачиваться не стали. Там просто решили, что стоящий перед ними товарищ, хоть и солидный с виду, но немного «того». На что он рассчитывает? «Трешку» выменивали за двухкомнатную и комнату. Но никак не за две площади в коммуналках.

Михаил же Леонидович твердо стоял на своем – примите документы, и точка! Он-то знал, юрист все-таки, что бумажка должна быть. Нет бумажки – нет вопроса. Есть бумажка – надо с ней что-то делать.

И ведь оказался прав! Через неделю позвонили из бюро обмена и сказали – есть вариант. Оказалось, что там выстраивали цепочку 16-кратного обмена и нужны были квадратные метры. Неважно где. Вот вариант Осиповых и сработал. Они-то имели 27 плюс 32, то есть 59 метров, а трехкомнатная квартира, задействованная в цепочке, была всего 48. Таким образом, бюро обмена оставляло себе 11 метров.

Дальше Вадим уже не вникал. Не только во времена обмена, а случилось это в его третьем классе, но и сегодня, когда свеженький аттестат об окончании школы лег в папину железную шкатулку с важнейшими семейными документами.

Помнил только, что в последний момент Мутка, как давно прозвал ее Михаил Леонидович, вдруг меняться отказалась. Кто ее накрутил, так и осталось тайной, но факт тот, что согласилась она после долгих уговоров. И только при условии, что займет самую большую комнату. У нее цветов, видите ли, много.

Вот и прожил Вадим до 9 класса в одной комнате с бабушкой Эльзой. Хорошо еще, что Мутка по утрам спала часов до 10-11 и все успевали воспользоваться удобствами совмещенного санузла до ее пробуждения. Она-то туда забиралась на полчаса минимум.

Первым умываться шел Вадим – в школу надо было поспеть к половине девятого, на метро – двадцать минут, плюс дойти. Ну, и сорок минут на сборы. Получалось – в 7 вставать. Родители уходили на работу получасом позже. После них шла принимать свой холодный душ бабушка Эльза. У Вадима в голове не укладывалось – это ж надо, с самых гимназических времен, каждое утро, даже во время войны, она то ли обливалась, то ли обтиралась ледяной водой. Иногда смотрел на нее и поражался – 75 лет, а спина прямая, как у балерины. Может, от холода?..

Мутка, хотя и была врачом, на такие подвиги не шла. Соглашалась, что надо бы, Эльзу хвалила, но сама ленилась.

Она вообще была тетка неприятная. Но ей все прощалось по одной причине. Когда Михаилу Леонидовичу еще 14 не исполнилось, его родителей арестовали. Шел 1936 год. Мутка, его тетка по отцовской линии, последствий для себя не испугалась и забрала Мишу в свой дом. Хотя муж ее был категорически против. Михаил Леонидович так трусости той ему никогда и не простил. Именно поэтому после его смерти и зашла речь об обмене. Михаил Леонидович не улучшения жилищных условий страждал, а долг перед Муткой выполнял. Она его взяла к себе, когда он один остался? Теперь его очередь!

По крайней мере, Вадиму именно так все объяснили. Может, из воспитательных соображений, а может, и вправду так оно и было.

Однако смерти Мутки никто не желал и не ждал. Правда, и переживать особо, когда она умерла, не переживали. Все-таки возраст почтенный – за 80. Вадим, если честно, только после похорон сообразил, что у него теперь будет своя комната. А Эльза расстроилась – ей хорошо жилось с Вадимом, она ведь его, фактически, вырастила. Родители, как и все, работали. До недавнего времени по 6 дней в неделю, и только последние несколько лет, когда суббота стала выходным, смогли какое-то время уделять сыну. А так – все на ней: и хозяйство, и внук.

…Вадим дошел до раздела «Гражданская война» и сразу вспомнил семейную историю, которая для него стала конкретной иллюстрацией школьной программы по истории. Одно дело слышать «брат пошел на брата», а другое – точно знать, кто эти «братья» были…

Случился этот эпизод несколько лет назад.

За столом на тесной терраске дачи в Кратово собралась почти традиционная компания. Родители Вадима Осипова, его бабушка Эльза – мамина мама, бабушка Аня – папина мама, та, которую в 36-м посадили, и Елена Осиповна – хозяйка дачи. «Почти традиционная», потому что бабушка Аня жила отдельно от семьи сына и весьма редко приезжала к ним в гости. Елена Осиповна давно уже похоронила мужа, профессора-химика, кавалера ордена Ленина, баловня советской власти, похоронила дочь, съездившую с делегацией в Африку и заболевшую там экзотической болезнью, от которой у нас лечить не умели. Теперь она жила на даче, а ее двадцатилетний внук в выходные наведывался на природу выпить с друзьями. Вообще, ситуация была любопытная – Осиповы снимали дачу за совсем не маленькую по меркам зарплаты Вадимовых родителей плату и все лето кормили хозяйку, поскольку денег на еду ей не хватало. Вся пенсия за ее заслуженного мужа и ее грошовая собственная полностью откладывались для внука, и с сентября по май она жила впроголодь. Зато летом – отъедалась. Самое забавное для дачников заключалось в том, что она наивно подворовывала их продукты, чтобы сохранить на выходные, когда ее Сашенька приедет. Мальчику и его друзьям нужна хорошая закуска…

Бабушка Эльза прекрасно готовила. Она никогда не работала, поэтому домашнее хозяйство стало для нее и привычным занятием, и средством самовыражения. Лишь повзрослев, Вадим начал осознавать, какая редкая ей выпала судьба. Его прадед, тайный советник Его Императорского Величества, был попечителем учебных заведений Балтии. Немец, потомок тевтонских рыцарей, разумеется, дворянин. Эльзу, когда ей исполнилось двадцать, отправили с компаньонкой из родной Риги на отдых в Крым. Но случилась война – шел 1914 год, – и вернуться к родителям оказалось затруднительно. Красавица она была необыкновенная, от кавалеров приходилось отбиваться. Особенно усердствовали офицеры, приезжавшие в Крым на лечение после ранений. Семейная легенда гласила, что из-за бабушки Эльзы дважды стрелялись на дуэли. В конце 1916 года она вышла замуж за офицера, который из ревности, возможно не совсем безосновательной, через год повесился.

Вадим всегда с интересом слушал истории из ее удивительной жизни. Но не менее занимала его и судьба другой бабушки – Анны.

Его прадед с этой стороны – процветающий харьковский адвокат. Все его предки – 13 поколений – раввины. Легко дофантазировать, какие морально-нравственные наставления Анна получала в детстве. Закономерным результатом всего этого стало ее вступление в РКП(б) уже в шестнадцать лет, что, соответственно, произошло в том же 1916-м. Полиция ее схватила на какой-то маевке, но отец ее выкупил, дав нужному человеку взятку, а затем выгнал из дома.

Так вот, бабушка Эльза прекрасно готовила. А отец Вадима очень любил ее подкалывать.

Надо сказать, что чувство юмора у него было получше, чем у бабушки Эльзы, а другого способа сводить счеты с любимой тещей он не признавал. Сейчас, став, наконец, обладателем собственной комнаты, Вадим понял, что для отца, вынужденного жить в течение многих лет не просто рядом с тещей, но вместе с нею в одной комнате, перегороженной занавеской (вчетвером, считая жену и сына), – это был еще гуманный способ…

Разговор начал отец:

– Да, теща, хорошо вы готовите. Но украинский борщ не ваше коронное блюдо!

– Почему это? Я прекрасно знаю, как готовить украинский борщ. Я училась этому у моей украинской кухарки!

– Впервые слышу, чтобы дамы чему-то учились у своих кухарок!

– Уж точно не управлять государством, тогда бы не было революции, – решил блеснуть остроумием и самый младший участник застолья.

– Не смешно! – оборвала внука бабушка Аня. – Я должна согласиться с Мишей, действительно, Эльза Георгиевна, Украинский борщ – он совершенно другой.

Здесь необходимо пояснение. Бабушка Аня, родившаяся, выросшая и до 1932 года прожившая на Украине, искренне полагала себя украинкой и даже любила «спiвати украпньскi пiснi». Важно и другое обстоятельство – поскольку она с юности жила не под своей настоящей фамилией, а под партийной кличкой Искра, полученной в честь первой марксистской газеты и вписанной в паспорт в качестве фамилии, признавать принадлежность к еврейскому народу необходимости не было. Равно как и потребности – будучи правоверной большевичкой, Анна оставалась убежденной интернационалисткой, не придавая национальности друзей и врагов ни малейшего значения. Она даже Эльзе прощала ее однокровность с фашистскими захватчиками.

Зато Анна придавала значение партийному стажу. Рассказ о том, кого и где она встретила, звучал так:

– Была Зверева, член партии с двадцать второго, и познакомила меня с Петровым, членом партии с сорок первого. Не очень убедительно выступал Смирнов. Ну, это и понятно, у него партийный стаж всего-то пятнадцать лет. А вот Николаев уже в маразме, хотя и в партии с восемнадцатого.

Анна искренне не понимала, насколько смешно это звучало. Особенно про Николаева. Сама-то она состояла в партии на два года дольше.

Правда, с некоторых пор, бывая в доме сына, Анна старалась сдерживать свой учетно-кадровый подход.

Как-то Михаил сам начал в разговоре с матерью уточнять партийный стаж персонажей. Речь шла о новом спектакле во МХАТе. Бабушка Аня, вдова писателя, считала себя человеком культурным и потому театральные премьеры посещала регулярно. Благо получала билеты в райкоме КПСС на правах старой большевички.

Так вот, она рассказывала про спектакль, а сын при упоминании фамилии актера уточнял:

– Член партии с какого года?

На третий раз Михаил услышал фирменную материнскую фразу, которую та произносила, как только иссякали аргументы:

– Ай, ты – дурак!

Однако ссылаться на партийный стаж впредь остерегалась.

Глядя на бабушку Анну, Вадим почти реально представлял, каким был Николай Островский. Ее вера в правильность и победоносность коммунистического дела оставалась несгибаемой. И это при том, что ее мужа (деда Вадима) расстреляли в 1936 году, обвинив в организации антисоветского заговора. Участниками этого мероприятия, согласно приговору тройки, были Шолохов, Серафимович, Фадеев и другие не менее известные писатели. Дед Вадима был создателем «Литературной газеты» и ее первым главным редактором. Соответственно, дружил с ними всеми и был для этих молодых писателей непререкаемым авторитетом. Из деда, разумеется, выбили показания на них на всех, и советская литература понесла бы невосполнимую утрату, не скажи Сталин знаменитое: «Других писателей у меня нет». Но дед Вадима этих слов не услышал…

Сама же Анна в 1936 году служила замом прокурора Москвы и работала под началом Вышинского. Ее тоже арестовали и посадили в Бутырку. Но первые дни не били, поскольку все-таки побаивались: всего несколько дней назад она была прокурором, надзирающим за соблюдением социалистической законности на предварительном следствии.

Вышинский же, прекрасно понимая, чем лично ему грозит выбивание из Анны показаний, сделал все, чтобы дело закрыли, а ее, как жену «врага народа», выслали на 101-й километр. Там она и прожила до XX съезда.

Вера Анны в праведность советской власти поколебалась лишь однажды. Когда она, сидя в очереди к врачу в поликлинике старых большевиков, оказалась рядом со следователем, который ее допрашивал в 36-ом. Ладно бы только ее, но ведь и мужа! У нее не сразу уложилось в мозгу, что они теперь оба старые большевики, заслуженные деятели партийно-советского строительства и имеют одинаковые льготы. С этой мыслью Анну примирило то, что, оказывается, и самого следователя посадили как врага народа в 38-ом.

После случайной встречи они подружились, частенько ездили друг к другу в гости и даже выходили в театр. Само собой – на 7 Ноября обменивались поздравлениями с общим праздником…

– А я утверждаю, что это и есть настоящий украинский борщ! Возможно, с учетом крымских особенностей, но украинский! – не сдавалась бабушка Эльза.

Ну, вообще-то, Крым – это Россия, а не Украина. Если бы не Никита с его волюнтаристскими заскоками, то ваш борщ мы бы называли русским, – сказал отец Вадима и ехидно посмотрел на свою матушку.

Трогать имя Хрущева при бабушке Ане было нельзя. Даже после осуждения его деятельности очередным партийным съездом этот человек для бабушки-коммунистки оставался идолом. И понятно. Ведь при нем восстановили доброе имя ее и мужа.

Вадим знал эту историю в подробностях.

После XX съезда бабушка Анна, воспользовавшись старым знакомством с тогдашним Генеральным прокурором СССР Руденко (в начале 30-х тот был ее подчиненным), пришла на прием и попросила показать уголовное дело мужа.

Руденко кому-то позвонил, и, пока они пили чай с баранками и вспоминали былое, дело доставили. Бабушка Анна, человек искренний и бесстрашный, не попросила, а потребовала, чтобы Руденко дал ей почитать дело. Руденко попробовал возразить, что, мол, гриф «секретно» с дела не снят.

Тут ему пришлось вспомнить нрав бывшей начальницы.

Не выходя из кабинета Руденко, Анна просмотрела дело. Ей, бывшему прокурору, ничего не стоило моментально найти два важнейших документа (руки-то помнят!): донос одного из писателей, которого и самого расстреляли в тридцать седьмом, так что теперь его показаниям доверия не было никакого, и показания мужа, где он признавался во всех грехах и, главное, перечислял фамилии вовлеченных им заговорщиков.

Вадимова бабушка, ни слова не говоря, подошла к телефонному столику Руденко, взяла трубку вертушки и попросила оператора соединить ее с Александром Фадеевым, председателем Союза Писателей СССР, членом ЦК КПСС, лауреатом Ленинской и нескольких Государственных премий.

Ей повезло. Фадеев не только был на рабочем месте, но и трезв.

– Здравствуй, Саша! Это Искра. Звоню тебе из кабинета Руденко.

– Кто, простите?

– Искра. Забыл? Ты дневал и ночевал у нас в доме. Я вдова твоего учителя Леонида…

– Да, конечно! Здравствуйте, Анна Яковлевна.

– Так вот, Саша. У меня в руках дело Леонида. Тут есть его показания, что он тебя в числе других вовлек в антисоветский заговор. По этим показаниям его и осудили. Руденко меня спрашивает, это – правда, или Леонида, может, били? Что мне ответить?

– Анна Яковлевна, спасибо, что предупредили. Не уходите от Руденко минут пять. Я перезвоню.

Бабушка Аня положила трубку и посмотрела на Генерального прокурора. Тот улыбался, причмокивал от удовольствия. Видимо, представлял состояние Фадеева в этот момент.

Через пять минут Руденко позвонил Хрущев. А еще через десять дней мужа бабушки Ани полностью реабилитировали…

– Ай, Миша, ты – дурак! Хрущев все сделал правильно! Зачем нужна эта чересполосица в единой социалистической державе?! – вскинулась бабушка Аня на сына.

Почувствовав во вражеском стане замешательство, бабушка Эльза, благодарно посмотрев на зятя, усилила наступательный порыв.

– Кстати, на самом деле украинский борщ я училась готовить не в Крыму, там у меня не было необходимости подходить к плите, а в Харькове, в восемнадцатом году.

– Подождите, подождите, Эльза Георгиевна! – встрепенулась бабушка Аня. – Но в 1918 году в Харькове были белые!!!

Убийственность этого аргумента не вызывала у бабушки-старобольшевички сомнений.

Бабушка Эльза не успела ответить. Ее зять встрял с очередной репликой:

– Еще бы! Будучи любовницей генерала Врангеля, стоять У плиты было бы совсем непристойно!

– Во-первых, Миша, я была не любовницей, а любимой женщиной. Вам этого не понять, в советские времена о таких красивых и благородных отношениях не слышали. А во-вторых, Анна Яковлевна, где же еще можно было научиться варить настоящий украинский борщ, если не при белых?

Бабушка Аня набрала в рот воздух, чтобы что-то ответить, но, задержав дыхание на несколько секунд, выдохнула, ничего не сказав. Потом набрала воздух еще раз и опять, не найдя подходящих моменту выражений, выдохнула вхолостую.

– Как же я мог… Мой отец – один из первых советских писателей, строитель, можно сказать, метода соцреализма в литературе, моя мать – замначальника ЧК Украины, как же я мог жениться на дочери любимой женщины Врангеля! – подлил масла в огонь отец Вадима.

Умиротворение, как и всегда, внесла мать Вадима:

– Слава богу, что они в те годы не встретились. А то либо Миша, либо я на свет точно не появились бы. И Вадюши не было бы!

Тут все ласково посмотрели на Вадима. Именно внуки примиряют мировоззрения старших поколений.

– А мой отец был попом, – вдруг сообщила Елена Осиповна. – Я об этом никому не рассказывала. Кроме Тиши.

Она умолкла и поджала губы. То ли вспоминала отца, застреленного большевиками, то ли мужа, ими обласканного.

Глава 2 УЧЕБА

– Ну, теперь, как понимаешь, позорить мою фамилию ты не вправе. – Отец говорил без злости, так – воспитательный момент.

– А раньше был вправе? – откликнулся Вадим.

Он еще пребывал в возбужденно-удивленно-счастливом состоянии. Еще бы, пять минут назад Вадим и родители узнали, что его фамилия в списке студентов, принятых на первый курс вечернего факультета Всесоюзного юридического заочного института.

– И раньше был не вправе. Но делал! – назидательно продолжал отец.

– Миша, оставь! Не сейчас! Не в праздник же! Ты подумай, Вадюшка – студент! – С этими словами мать ласково прижалась щекой к плечу мужа, с умилением глядя на Вадима.

«В общем-то это действительно их праздник», – подумал Вадим.

– Знаешь что, – в Вадиме проснулся игрок, – давай сделаем так: если я за экзамен получаю пятерку, ты мне платишь десять рублей, если тройку – я тебе. Сданный зачет – с тебя трешка, несданный – с меня. Я все равно работать пойду, так что платить будет из чего.

– Вот! Об этом я и говорю: ты уже сейчас думаешь о том, как будешь платить, ты уже рассчитываешь получать тройки и заваливать зачеты!

– Воспитательный момент закрываем. Предлагаю договор. Да или нет?

– Как вы можете так говорить?! Оба! – вмешалась мама. – Ощущение, будто не отец с сыном разговаривают, а два торгаша на рынке торгуются!

– «Два торгаша на рынке» – это, мусь, ты имеешь в виду, когда продавщица овощного магазина покупает на рынке помидоры у грузина? – засмеялся Вадим.

– Да ну тебя! Я серьезно! Что за разговоры в интеллигентной семье? – Сердитые нотки в голосе не мешали маме смотреть на сына со счастливой улыбкой.

– А интеллигентность не подразумевает бескорыстие! И вообще, партия и правительство не исключают методы материального стимулирования при воспитании подрастающего поколения, хоть нам и предстоит в восьмидесятом году жить при коммунизме! – Вадим опять рассмеялся.

– Каком коммунизме? Почему в восьмидесятом? – перестала улыбаться мама. – Смотри где-нибудь в школе, то есть в институте, не ляпни! – Мама всегда боялась неприятностей для сына из-за его политических высказываний и анекдотов.

– Мусь, не дрейфь! Это из программы партии! Там прямо записано, что к 1980 году в стране будет построен коммунизм. – Вадим повернулся к отцу. – Так что, батя, институт за это время я окончить успею, и деньги мне на пороге коммунизма не помешают! По рукам?

Деваться отцу было, прямо скажем, некуда. Впрочем, с учетом того, как Вадим учился в школе, он особо и не рисковал. Плюс совсем не хотелось, чтобы свою будущую зарплату Вадим тратил неразумно. А в том, что так оно и будет, отец не сомневался. Пусть лучше выплачивает из нее долги за плохие отметки, а он будет выдавать сыну деньги на необходимое.

– Хорошо. За «неуд» будешь платить двадцать пять! – решил додавить отец.

– А может, ты мне дашь сначала выучиться, получить диплом, встать на ноги, а потом уж начнешь на мне зарабатывать? – съехидничал Вадим, который вдруг осознал, что при таком раскладе можно и на бобах остаться.

– Не примешь это условие – сделки не будет!

– Фу, какое неинтеллигентное слово – «сделка», – возмутилась мама.

– Илона! Это юридический термин, – успокоил ее отец.

– Хорошо! За пятерку – ты мне десять, за тройку – я тебе десять. А двойка – двадцать пять. Так?

– Так!

– Сданный зачет – трояк, несданный тоже, но наоборот.

– Ты неправильно строишь фразу, Вадим! – опять вступила в разговор мама. – Так по-русски не говорят.

Советская власть строго следила за тем, чтобы никто не жил хорошо. Правда, за тем, чтобы никто не жил уж совсем плохо, она тоже следила. Люди к этому привыкли, воспринимали как данность, приспосабливались и жили маленькими радостями, вроде – достал сервелат, вот и праздник. Обидно было другое: работать большинство не хотело, да и зачем, если все равно ни купить, ни показать, что купил, нельзя.

А отец Вадима работать любил. Даже не столько ради дополнительных денег, которых в семье не хватало, сколько ради удовольствия. Для него работа оказалась самым, пожалуй, приятным способом самоутверждения. Он был хорошим юрисконсультом, носил титул «король штрафных санкций» и получал истинное наслаждение, выигрывая дела в арбитражных судах. Его артистической натуре нужны были зрители, восторженные взгляды, успех.

Но тут вмешивалась власть со строгими ограничениями в трудовом законодательстве. Считалось так: по основному месту службы, за 100% зарплаты, ты должен работать восемь часов в день, а по совместительству, где зарплата ни при каких обстоятельствах не могла превышать половины тарифной ставки, – четыре часа. Больше – нельзя! Дальше – спать! Гуманное государство не может позволить человеку относиться к самому себе безжалостно. Двенадцать часов работы, напрягайся не напрягайся, ставки больше, чем рублей сто пятьдесят, не получишь. А то, что есть хочется, что новые ботинки покупать приятно и нужно чаще, чем раз в два года, – буржуазные пережитки.

Вот и исхитрялся Михаил Леонидович работать нелегально. Юрист он был хороший, а в законах можно найти дыры. Михаил Леонидович говорил: «Не тот юрист, кто знает законы, а тот, кто знает, как ими пользоваться».

То он оформлялся на месяц по трудовому договору, якобы на время отпуска собственного юриста предприятия, то заключал договор на брошюрование арбитражных дел (это значило, что Михаил Леонидович, забирая домой неразобранные разрозненные документы из разных судебных дел очередного флагмана социалистического хозяйства, ночами, перебрав и рассортировав по папкам, приносил обратно готовые к отправке в архив кондиционные «кирпичи»). Словом, крутился. Но все равно директоров предприятий, желающих иметь при себе Осипова, оставалось больше, чем дыр в законе.

Так совпало, что к моменту поступления Вадима в юридический директор Московского пищекомбината уже два месяца уговаривал Михаила Леонидовича перейти к нему на работу. Но это было невозможно, поскольку бросать имеющиеся места службы Осипов и не хотел, и не мог в силу данных им обещаний.

Тогда директор предложил работать за продукты. На пищекомбинате выпускали консервы – сгущенное молоко (полезный продукт), расфасовывали молотый кофе (еще как в хозяйстве пригодится), про кукурузное масло в бутылках что и говорить. Не то чтобы Осипов подумал: столько не съесть (можно знакомым продавать, обращая продукты в деньги), но только выносить с комбината всю эту снедь было небезопасно. Партия как раз развернула борьбу с «несунами». Естественно, опять-таки во благо самому же трудовому народу.

Когда чета Осиповых вернулась в Москву после отдыха в Сухуми, где ее и настигло известие о поступлении Вадима в институт, Михаил Леонидович отправился на пищекомбинат.

Наглость и вместе с тем простота варианта, изложенного им директору комбината, лишний раз убедила последнего, что легенды об Осипове-юристе имеют основание. Схема предлагалась предельно прозрачная. Вадим берет в институте справку о том, что он – студент первого курса. Директор, используя связи в райкоме партии, получает письмо от райкома комсомола на свое имя с просьбой трудоустроить молодого специалиста, студента-юриста, на работу по специальности.

– Партия сказала: надо, комсомол ответил: есть! – пошутил Михаил Леонидович.

Директор улыбнулся. Он понимал, что, даже имея просьбу комсомольских вожаков, должен будет пойти на нарушение Положения о юридической службе предприятий пищевой промышленности СССР. А там указывалось, что должность юрисконсульта может занимать, как правило, лицо, имеющее диплом о высшем юридическом образовании либо двухлетний стаж работы по специальности.

– Интересно, – заметил директор, – какой юрист писал Положение? Как можно иметь два года стажа вместо диплома, если для начала необходимо получить диплом?

Михаил Леонидович не стал объяснять, что Положение писалось лет пять назад, когда на юридических должностях продолжали работать тысячи людей, которые никогда высшего юридического не получали, а юрисконсультами стали после ухода из милиции либо перейдя с партийной, профсоюзной или советской работы.

Осипов просто ответил на поставленный вопрос:

– Какой юрист? Плохой!

Теперь – главное. Вадим становится юрисконсультом комбината, а фактически работает Михаил Леонидович. При этом, что особо ценно, на комбинате не появляется: Вадим забирает документы домой, старший Осипов их отписывает. Назавтра Вадим приносит сделанную работу. Что важно – никто из недоброжелателей директора не сможет «стукнуть», что тот нарушил закон и взял на службу юриста, имеющего и основное место работы, и одно, разрешенное, совместительство. Последний аргумент для директора звучал очень убедительно.

Осипов тем временем думал о том, что все-таки можно убить двух зайцев одним выстрелом, – для учебы на вечернем, не позднее чем через год, Вадиму нужна будет справка, что он работает по специальности. А она уже – вот, пожалуйста. Это первый «заяц». И второй – дополнительная полная, стопроцентная, зарплата. К тому же он сможет обучать Вадима профессии прямо сейчас.

Директор и Осипов пожали друг другу руки и, довольные, расстались.

Нет, наш народ умел приспосабливаться, или, как тогда говорили, «крутиться»…

Прошел месяц, второй, третий. Незнакомые ощущения от нового статуса – студент, взрослый, без пяти минут юрист – развеялись, точнее, притупились.

Начались будни. Утром в метро на работу, вечером в институт, – правда, не каждый день, а в понедельник, среду и пятницу, – и опять в метро, теперь домой, засыпая на перегонах между станциями.

Разговор о деньгах ни Осипов-старший, ни Вадим не забыли.

Приближалась первая сессия. Вадим, получавший зарплату 90 рублей, половину откладывал на случай экзаменационного провала. Когда он, исходя из схемы, оговоренной с отцом, пересчитал результаты школьных выпускных экзаменов на деньги, результат получился плачевный – отдать пришлось бы 70 рублей. Но там не было зачетной сессии, там невозможно было схлопотать двойку на экзамене. А в институте после первой сессии отсеивали до двадцати процентов. Вадим волновался.

Учиться ему было проще, чем другим. У большинства однокурсников, ребят, прошедших армию и поступивших в институт по демобилизационной квоте, были семьи, дети. Многие из них работали в милиции, что прибавляло и ночные дежурства, и муштру на службе. Зато преподаватели учитывали их положение. Этим, уже мужикам, ставили тройки из сочувствия. Вадим, чуть ли не единственный вчерашний школьник на курсе, не считая девочек, на снисхождение рассчитывать не мог.

Стала мешать и работа на пищекомбинате.

Поначалу Вадим брал документы домой, отец вечером что-то с ними делал, писал, правил. А утром Вадим приносил их на комбинат и отдавал машинистке. Но через какое-то время отец, разбирая очередную порцию бумаг, неожиданно позвал Вадима.

– Это ты сделаешь сам.

– Бать, ты что? – В голосе Вадима звучал неподдельный страх. – Я же ничего не умею!

– Приятно слышать, что ты это понимаешь, – удовлетворенно констатировал отец. – Но неделю назад точно такой же договор я уже правил. Найди, он был с Преображенским торгом, и перенеси правку оттуда – сюда.

– Но его перепечатали с твоей правкой. Как я отличу от первоначального текста? – почти закричал Вадим.

– Молча и с использованием мозгов. Голову включи! – очень спокойно и очень жестко закончил разговор Михаил Леонидович.

Оказалось, что все не так сложно, как думалось. Трудности подстерегали Вадима не в договоре, а в связи с ним.

Когда назавтра вечером Вадим отдавал отцу результаты первого профессионального труда, тот, просмотрев документ, усадил его рядом и стал спрашивать:

– А почему здесь я так написал?.. А это здесь зачем?..

Они сидели больше часа, мама в очередной, наверное третий или четвертый, раз заглядывала в комнату и молча уходила. Такого она не видела. Обычно последние лет пять, если муж с сыном проводили за разговором больше пятнадцати минут, ей надо было вмешиваться, чтобы их разнимать. А тут… Прошло больше часа, а до драки дело не дошло.

Начиная с этого вечера, все чаще и чаще отец, взяв в руки очередной документ, тут же возвращал его Вадиму со словами:

– Сам сделаешь, я уже подобное отписывал.

«Студент бывает весел от сессии до сессии, а сессия всего два раза в год!» Мысль о будущем веселье Вадима не грела. Задача стояла конкретная – осилить восемь зачетов и четыре экзамена. Максимально – 64 рубля в плюс. Минимально… Лучше не считать.

Такого родители не видели – сын вечерами сидел за письменным столом до двух-трех часов ночи. Кофе в доме заканчивался раза в три быстрее обычного.

Михаил Леонидович как-то сказал Илоне в шутку:

– Надо было брать с пище комбината натурой.

Но жена юмора не оценила и прочла мужу лекцию о том, что даже острить на тему воровства неинтеллигентно.

– А сказать сыну, что часть зарплаты можно было бы вкладывать в семейный бюджет, – тоже неинтеллигентно? – вскипел отец.

Это оказалось ошибкой. Без малого час Ил она разъясняла мужу, что, поскольку мальчик почти всю зарплату тратит на покупку книг по любимой им истории государства и права и лишь малую толику – на цветы для своих немногочисленных девушек, отбирать у него деньги – значит препятствовать интеллектуальному развитию, превращать в мещанина, которого ничто, кроме кормежки и плотских удовольствий, не интересует; это, в конце концов, свидетельство потребительского отношения к детям, столь характерного для малообразованных людей, видящих в отпрысках только кормильцев на старости лет.

Михаил Леонидович осознал, что сказал глупость, и попытался обернуть все в шутку, но Илона так завелась, что еще некоторое время продолжала перевоспитывать мужа. Впрочем, к этому Михаил Леонидович привык.

Прошла зачетная сессия. Все восемь предметов сданы. Курсовая защищена на «отлично». Вадим пришел к отцу:

– Батя, с тебя тридцать четыре рубля. Прикажете получить?

– Почему тридцать четыре? Двадцать четыре!

– А «отлично» по курсовику?

– Мы не договаривались, – начал было отец. Но закончить Вадим не дал.

– Первое, пятерка в зачетке стоит? Стоит. Это значит – десятка с тебя. Второе. Будь там тройка, получается, что я бы тебе был ничего не должен?

На всякий случай в комнату вошла мама. Выражение ее лица ничего хорошего Михаилу Леонидовичу не сулило. Отец вроде смирился:

– Хорошо. Убедил. Но оплата по итогу. В конце пятого курса, – неожиданно для самого себя полез на рожон Михаил Леонидович.

– Что?! – в один голос вскрикнули мать и сын.

– Шучу, – быстро, спасаясь бегством, спасовал глава семьи, но для сохранения лица добавил: – Если серьезно, то расчеты по окончании всей сессии. Включая экзаменационную.

Вадим открыл рот, чтобы начать спор, но мама опередила его:

– Это справедливо!

Поняв, что остался без союзников, Вадим решил отказаться от дальнейшей борьбы, тем более что десятка за курсовую пошла в зачет.

Еще через десять дней Вадим предъявил отцу зачетку для оплаты: восемь зачетов, одна курсовая и четыре «отлично» за экзамены. Михаил Леонидович отсчитал 74 рубля, а потом, не желая скрывать хорошее настроение и вспомнив, что на дворе январь, пошутил:

– Вот только не пойму, это тринадцатая зарплата или грабеж?

– Нет, бать, ни то и ни другое. Это первый юридический договор в моей профессиональной жизни, который я заключил, и оказалось, что был предусмотрительнее, чем ты!

Вечером, когда Вадим уснул, а спать он лег часов в девять – сказалась усталость, накопившаяся за предыдущие две недели, – родители налили себе по бокалу «Киндзмараули» и выпили. Они были счастливы. Появилась надежда на то, что из сына может получиться что-то путное. Школьные годы такой надежды не давали.

Потом заспорили, когда они в последний раз вот так, на кухне, пили вдвоем. Отец утверждал – десять лет назад, а Илона настаивала – двенадцать. Спорили, пока не допили бутылку.

Назавтра Михаил Леонидович подарил сыну «Кодекс законов о труде», тоненькую книжечку в мягком голубом переплете, изданную тиражом 2 миллиона экземпляров и стоимостью 10 копеек. Надпись на КЗоТе гласила: «Пусть эта книга станет первой в твоей профессиональной библиотеке. Надеюсь, ты станешь хорошим юристом. Отец».

Весенняя сессия стоила Вадиму еще больших нервов. Во-первых, и зачетов, и экзаменов было почти вдвое больше. Во-вторых, поскольку зимой ему исполнилось восемнадцать, начиная с апреля его стали дергать в военкомат. Вечерний вуз не давал отсрочки от армии. Единственная надежда – на медицину.

Слава богу, родители еще пару лет назад начали готовиться к неприятному моменту. Через знакомых своих знакомых вышли на профессора Центрального института травматологии и ортопедии. Она, посмотрев Вадима, действительно обнаружила у него остеохондроз.

Но для «белого билета» этого было недостаточно. Требовались и «вторичные проявления» болезни. Милая старушка, годившаяся Вадиму в бабушки, пожалела мальчика. Для начала она несколько сгустила краски, описывая состояние позвоночника Вадима в своем заключении. Но главное, показала, где, что и как должно болеть при осмотре на медкомиссии в военкомате. И объяснила, что не надо переигрывать, что, когда в военкомате спросят: «А вот так не болит?» – надо ответить: «Не болит», – иначе поймут, что «косит». Это «косит», услышанное от интеллигентной старушки, поразило Вадима. Всякий раз потом при слове «косит» Вадим видел перед собой именно профессоршу.

Призывные перипетии Вадима спровоцировали весьма характерный разговор между двумя его бабушками. Бабушка Аня, хотя и была юристом с громадным стажем, многие годы вела только дела, связанные с наследственным правом или семейные. При этом, как и каждый советский адвокат, имела свою «точку» – предприятие или организацию, которую она обслуживала в качестве юрисконсульта и откуда ей в юридическую консультацию капали пусть небольшие, но регулярные деньги. Бабушка Аня выбрала своей «точкой» поликлинику старых большевиков на улице Жолтовского. Хоть и знаменитого архитектора, но тоже, кажется, старого большевика. По крайней мере так утверждала бабушка Аня.

С обычными, текущими делами поликлиники – кого-то уволить, кого-то принять на работу, она справлялась самостоятельно. Но стоило возникнуть необходимости заключить договор на покупку медицинского оборудования, без сына обойтись не могла.

Вот и на этот раз она приехала к Мише посоветоваться. Михаил Леонидович позвал Вадима, бросил: «Разговаривайте!», а сам под каким-то предлогом ушел на кухню.

Бабушка Эльза светилась от счастья! Ее постоянная оппонентка была унижена всемерно: внук, – ее, Эльзы, внук-студент – консультирует эту горе-юристку!

Но и бабушка Аня смиренно принять уничижение своего статуса не сочла возможным. Получив от внука необходимые комментарии к проекту договора, она зашла в кухню, где собралось семейство, и, не найдя места присесть, провозгласила, гордо откинув голову:

– Конечно, Вадюша – потомственный юрист. Это чувствуется. Все-таки мой отец, – с ударением на «мой» вещала она, в упор глядя на Эльзу, – …не зря основал нашу династию. Однако то, что мальчик не пройдет школу Советской армии, – плохо.

Илона открыла было рот для популярного разъяснения свекрови, что служба в армии не есть жизненная потребность для русского интеллигента, но не успела. Ее мать камнем упала на голову старой большевички.

– Это что вы называете армией? Хотя, конечно, с прилагательным «советская» и это можно назвать таким словом. Но на самом деле армия – это элита общества, а не его средний слой. Вот Белая армия, это была армия…

Дальше ей, разумеется, бабушка Аня продолжить не позволила. Тон из менторского, поменяв некоторые обертона, моментально превратился в прокурорский:

– Эльза Георгиевна! Армия, тем более Советская армия, это армия трудового народа. А Белая, так сказать, армия – была дворянской, чистоплюйской. Это была армия вешальщиков, защищавшая богатство правящего класса. Для офицеров Советской армии солдаты – дети родные, а для белогвардейцев – денщики и скотина!

Илона поняла, что пора мирить старушек, а то дело зайдет слишком далеко. Но бабушку Аню несло:

– И не забывайте, что именно Советская армия разгромила немецкую! – Глаза Анны Яковлевны победно сверкнули: смертельный удар не мог не сразить противника.

Но не тут-то было! Эльза Георгиевна всегда знала, что ответить:

– Ошибаетесь, милейшая Анна Яковлевна! Немецкая армия наголову разбила Красную, и если бы не капитуляция ваших большевиков при подписании Брестского мира, то… сами догадываетесь. А вот Советская армия победила фашистов, а не немецкую армию. Понимаете разницу? – Теперь уже глаза бабушки Эльзы излучали победный свет.

В этот момент вошел Вадим. Продолжение дискуссии в присутствии внука обе бабушки сочли антипедагогичным. Более того, дабы показать мальчику, что значит выражение «воспитанные люди», бабушка Эльза вскочила с табуретки, предложив бабушке Ане присесть. Не удержавшись, правда, от слов: «Вы все-таки старше!»

– На два месяца, – уточнила бабушка Аня, но табуретку заняла с явным удовольствием.

Теперь уже встал Михаил Леонидович.

– Садитесь, теща, а нам с Вадькой надо еще поработать. – Оба мужчины не без облегчения покинули дамское общество.

…Врач – специалист по лечебной физкультуре, к которому его направила профессорша (остеохондроз-то имелся, и серьезный), видимо, чтобы стимулировать Вадима заниматься лечебной гимнастикой всерьез, напугала его.

Она сформулировала приговор жестко:

– Неподвижность к тридцати пяти, летальный исход к сорока. Хочешь оттянуть – заниматься будешь каждый день!

Делать зарядку Вадим перестал уже через две недели, а вот об отпущенных сроках запомнил навсегда.

Как бы там ни было, в военкомате все сработало. Вадим получил отсрочку по болезни на пять лет, сдал сессию и захотел отметить эти радостные события. Тем более что полученные от отца деньги позволяли шикануть.

Пригласить друзей в ресторан? Пошло. Примитивно. Вадим придумал нечто совсем необычное.

Правда, прежде, чем поделиться своей идеей с родителями, он совершил абсолютно необходимую, на его взгляд, трату. Уже с полгода Вадим испытывал чувство некоторой неловкости оттого, что ни копейки не вносит в семейный бюджет. При этом, как бы легко ни относились к материальным проблемам отец с матерью, разговоры о нехватке денег периодически возникали. И вовсе не в качестве намека, предназначенного для ушей Вадима. Просто при нем теперь обсуждалось все, без стеснения. И сын решил показать, что он не куркуль какой-нибудь.

Вадим пошел в магазин «Изумруд» около метро «Университет» и купил подарки родителям. Вроде бы в память о первой получке. То, что прошло уже 9 месяцев, Вадим решил соответственно обыграть: мол, каждая идея должна созреть до воплощения.

Отцу Вадим выбрал золотую заколку для галстука с маленьким аметистом. Маме – серебряную чашечку с блюдцем. Чашечка была очень красивая – снаружи чисто серебряная, светло-серая, а изнутри позолоченная. На контрасте смотрелось потрясающе! Бабушке Эльзе Вадим купил небольшую серебряную ложку, которую решил сопроводить словами: «На последний зубок!» Все это роскошество обошлось ему больше чем в сотню. Месячная зарплата. Или, если иначе посмотреть, почти весь доход от сданной сессии.

Вечером при раздаче подарков только бабушка, со времен дворянского детства твердо помнившая, что выказывать эмоции, пусть и самые положительные, неприлично, сумела сдержать слезы умиления.

Когда Вадим лег спать, предварительно сообщив родителям о том, как именно он придумал отметить последние радостные события, те опять выпили по бокалу «Киндзмараули». «Не сопьемся?» – иронично поинтересовался Михаил Леонидович. «Если по таким поводам, то стоит!» – счастливо отозвалась Илона.

Отец согласился с планом Вадима сразу. Он вообще был человек веселый, авантюрный и любитель посмеяться и над собой, и над другими.

Маму пришлось уговаривать два дня. И Вадиму, и Осипову-старшему, и обоим вместе. Позиция Илоны Соломоновны была непоколебимой: любая форма вранья – это неинтеллигентно.

К концу первого дня она согласилась на проведение самого мероприятия, но наотрез отказалась принимать в нем участие.

Сдалась мама к вечеру второго дня.

Вадим обзвонил друзей – бывших одноклассников и некоторых ребят и девчонок из других школ, прибившихся к их школьной компании в старших классах.

Сообщение Вадима повергло большинство в шок. Он оказался первым и пока единственным, кого забривали в армию. И, что особенно обидно, на призывной пункт прибыть надо было 29 июня, то есть за два дня до окончания призывной кампании.

Все сразу стали советовать, кто – заболеть, кто – уехать, кто – ну, не знаю, придумать что-нибудь. Вадим отвечал, что сделать ничего нельзя и последняя радость – хорошо погулять у него дома накануне, двадцать восьмого.

На семейном совете решили, что стол должен быть достойным. Какие-то продукты сумел достать отец, а вот самый дефицит – мясные деликатесы (шейку, бастурму, карбонад и язык) взялся обеспечить Вадим. Родители искренне удивились – откуда у сына взрослые возможности? Вадим гордо ответил, что директор пищекомбината, заводной хохмач-украинец по фамилии Коробеец, дружит с начальником московской конторы «Росмясомолторга» и ему, Вадиму, не откажет.

Михаил Леонидович кивнул. Коробеец несколько раз в разговоре с Осиповым-старшим признавался, что парнишка за прошедшие восемь месяцев ему полюбился – соображает, честный и с выдумкой. К тому же потчует его новыми анекдотами, которые он, Коробеец, пересказывает соседям на скучнейших партактивах, обретая благодаря этому новых друзей.

Михаил Леонидович поинтересовался, так, невзначай, а кто за все платит? Илона бросила на него такой взгляд, что муж быстро исправился, мол, он имеет в виду только выпивку. Вадим выжидательно молчал. Илона, многозначительно улыбаясь, ответила мужу: «Ты идею поддержал? Одобрил? Сам захотел принять в этом участие? За удовольствия надо платить!» Вопрос, казалось, закрыли. Но тут возникла бабушка: «Нет, это и мой праздник! Напитки оплачиваю я».

Все просчитали, обо всем договорились. Но одного семья Осиповых не предвидела. Как только Вадим закончил обзванивать друзей, Илоне Соломоновне и Михаилу Леонидовичу, последнему, правда, в меньшей степени, начали названивать родители бывших одноклассников Вадима. Выражали сочувствие, умоляли крепиться, спрашивали, нужна ли помощь, просили звонить не стесняясь.

У Илоны к концу второго дня звонков чуть не случилась истерика.

– Я не могу больше обманывать людей! Они искренне сопереживают, а я им лгу! Это неправильно! Так нельзя!

Отец с сыном еле успокоили ее. Но без слез не обошлось. Больше Илона до дня проводов трубку не брала.

Перезванивавшиеся родители друзей Вадима пришли к выводу, что дела обстоят совсем плохо – у несчастной мамы Вадика депрессия.

Гости приходили с подарками. Дарили кто что. Но девочка, влюбленная в Вадима с первого класса, толстая веснушчатая Ляля, переплюнула всех. Подарила сто почтовых конвертов, на каждом красовался ее домашний адрес. Чтобы не напрягать математические способности Вадима, она пояснила, что это из расчета письмо в неделю. На большее Ляля не рассчитывает. Пожалуй, это был единственный момент, когда Вадим почувствовал: затея не очень…

Сели за стол, действительно шикарный. И выпивки, и еды было вдоволь, даже салат оливье оказался представлен в трех вариантах – с мясом, с курицей и еще раз с мясом, но с добавлением яблок.

Никогда в жизни Вадим не слышал о себе столько добрых слов. И друг он – прекрасный; и все девочки (надо же!) любили его; и лучший спортсмен; и лучший собеседник. И советы его всегда правильные.

Мама, умиленная славословиями сыну, периодически начинала плакать. Гости воспринимали слезы по-своему, обещая не забывать родителей, наведываться и, конечно, регулярно звонить.

Тут Илона Соломоновна разрыдалась по-настоящему, и даже Михаил Леонидович принялся тереть глаза и шмыгать носом.

Процесс приобретал неуправляемый характер. Вадим, которого подмывало насладиться эффектом розыгрыша, встал с бокалом в руке и попросил внимания.

Он поблагодарил за добрые слова. Сказал, что и его чувства к собравшимся не менее искренние и добрые. И что в такой ситуации он не считает для себя возможным оставить друзей. Решено, в армию он не пойдет!

Кто-то подумал, что Вадим перепил, кто-то – что он и вправду собрался пуститься в бега. Но когда гости увидели счастливые, улыбающиеся лица родителей Вадима, наступила растерянность.

Но ненадолго. Некоторые стали ржать, другие, не стесняясь присутствия взрослых, материться. Ляля же молча подошла к Вадиму и неуклюже ударила по щеке.

Рассказы об этом вечере передавались из уст в уста не меньше года. Однако повторить шутку Вадима не захотел никто.

Глава 3 ЛЕНА

25 января. Кто был студентом – помнит. Начало каникул. И даже если остались хвосты – на пару недель о них можно забыть. Как-нибудь пересдадим. Потом. А пока отрываться!

Вадим с двумя друзьями ехал на пригородной электричке в дом отдыха «Руза». Оба спутника были студентами-математиками. Один, Саша, учился на мехмате МГУ, второй, Дима, на факультете математики Педагогического института имени В. И. Ленина. Раньше все они учились в одном классе.

Дима считался гением, выигрывал все олимпиады, но в МГУ, куда поступал с другом, баллов недобрал. Истинная же причина банальна до скуки – Дима по паспорту значился евреем. А в педагогический евреям поступать дозволялось.

Дима не унывал. Как ни странно, на Сашу он обиды не затаил. Да и Саша вел себя более чем корректно, искренне костылил антисемитов и был обижен на них всей душой за то, что разлучили с другом.

Вадим сошелся с друзьями-математиками в школе. На ниве преферанса. Он – шахматист, они – математики. Соперники достойные.

В этой поездке решили друг против друга не садиться, а, наоборот, сыграть «на лапу» и нагреть какого-нибудь лоха, у которого хватит ума играть против троих друзей.

Никто передергивать, подтасовывать карты не собирался. Просто где-то можно «ошибиться» на вистовке, когда-то на торговле – не загонять партнера на более сложную игру. Что объяснять – кто играл, и сам знает, а кто не садился за преферансный стол, все равно не поймет.

Вышли в тамбур покурить. В вагоне было потеплее, успели надышать, а в тамбуре холод пробирал до костей. Зима выдалась холодная. По ночам частенько переваливало за тридцать, а утром минус двадцать – норма.

– Значит, так, – начал Вадим, который любил во всем четкий порядок и ясные договоренности. – Первые два дня, ну, максимум три, играем, отбиваем стоимость путевок и сигарет и завязываем. Дальше – лыжи!

– А если попрет? – вскинулся Дима.

– С твоим еврейским счастьем? – поддел Саша.

– Кончайте балаболить! – попытался навести порядок Вадим. – Тишина в библиотеке! Я повторяю: два дня играем – и все!

– Слушай, ты, юрист полуфабрикатный, – задирался Дима, – ты же сказал – три! А собственно, что я придираюсь, ты ведь не математик, тебе точность чужда как буржуазная философия. Закон – что дышло, куда повернул…

– Завязывай, – встрял Саша. – Вадик дело говорит. А то будем все две недели сидеть с утра до ночи и дымить! Я – за! Три дня – и точка!

– За девочками побегать захотел? Хотя бы по лыжне? – Дима пребывал в прекрасном настроении и не собирался униматься.

– Не, мужики. Я девушке предложение сделал. Договорились – до пятого курса гуляем, а дипломы получим – женимся. Так что по девочкам я – пас!

Вадим и Дима вытаращились на Сашу.

– Ты что?! Офигел?! – заорал Дима.

– Не шутишь? – поразился Вадим.

Саша насупился и ответил:

– Я серьезно. Мы так решили. Но играть все каникулы с утра до вечера я не собираюсь.

– А у меня период острого херостоя! – вдруг радостно сообщил Дима. – Так что я на картах не настаиваю.

– Ну и ладушки, – заключил Вадим. – Я тоже с удовольствием от девчонок отдохну. В Москве достали. У нас на курсе неженатых парней – по пальцам пересчитать.

– «Тоже» – это как кто? Как я? – поддел Дима.

– Ты у нас донжуан-теоретик Нет, я как Саня – в монастырь! Все! Договорились! Докурили? Тогда пошли, а то окоченеем! – закончил разговор Вадим.

Когда московская электричка подкатила к платформе Звенигород, автобус, присланный из дома отдыха забрать заселяющихся, стоял с включенной печкой. Но помогало это не сильно. Как и в электричке, окна покрывали морозные узоры. Разумеется, студентам, рассаживавшимся шумными группками по салону, было не до художественных изысков природы. А Вадим внимательно разглядывал рисунки на стеклах. Все разные, все со своим орнаментом…

– Девочку высматриваешь? – поинтересовался Дима. Он мог думать только об одном, и именно об этом.

– А? Что? – не понял Вадим, увлеченный мыслями.

– Девочку, говорю, приглядываешь, монах?

– Да иди ты! Посмотри, какие узоры! – Вадим был раздосадован, что его оторвали от созерцания нерукотворных красот. В Москве не хватало времени замечать прелести природы. Учеба, работа, учеба, работа…

Вадим зло добавил:

– Я понимаю, раз на стекле не математические формулы, это для тебя китайская грамота!

– Так! Оставим дискуссию. Действительно красиво! – согласился Саша.

– Да у вас антисемитский сговор! – не унимался Дима. – На моей родине, в Палестине, такого мороза не бывает. И автобусы даже в тамошние холода хорошо отапливаются. Так что у меня нет генетической предрасположенности восторгаться натюрмортами Дедушки Мороза.

– Согласен! Палестина была бы вообще раем на земле, не будь там арабов и евреев, – парировал Вадим и сменил тему. – Давай лучше посмотрим, какой кусочек сыру подойдет стае проголодавшихся сексуальных воронов.

– Без меня! – быстро отреагировал Саша, обращаясь скорее к самому себе, нежели к друзьям.

– Самовнушение – великая вещь! – заметил Вадим.

Саша надулся и демонстративно отвернулся к окну.

Минут через пять, когда обзор спутниц завершился, Дима сказал:

– Ничего интересного. Придется лицо платком накрывать.

– Ох ты, наш спермотозавр! – отозвался Вадим. – Ты еще пойди первый поцелуй выторгуй, «шпициалист».

– Замажем? – предложил Дима.

– На что? Кто первым из нас поцелуется? – Вадим тоже завелся.

– Ну! Только это не «на что», а «о чем». Ты, юрист недоделанный, мог бы точнее формулировать. А вот «на что», это надо решить.

– На блок «БТ», и заткнитесь! – подытожил Саша.

Очередь на регистрацию и расселение выстроилась длинная. Прямо за Вадимом, Сашей и Димой щебетали три девчонки. Одна из них, глазастая и высокая, привлекла внимание Вадима. Но ее неприступный вид и холодный взгляд, которым она одарила Вадима при первой же попытке заговорить, остудили интерес.

Неожиданно девушка, приглянувшаяся Вадиму, уронила кошелек. Вадим наклонился и, подавая его, как мог ласковее улыбнулся.

Девушка смерила Вадима откровенно прохладным взглядом и, капризно вскинув голову, бросила:

– Благодарю!

Вадим подумал, что девица явно зазнается, причем без особых к тому оснований. Ну глазки красивые, ну фигура…

Вадим вспомнил другую девушку, с которой его дважды самым неожиданным образом сводила судьба. Знакомства не получилось, но он даже рассказ о ней написал. Вернее, не о ней, а о своих встречах с ней.

Первый раз Вадим увидел Девушку, когда пошел с родителями в «Современник», что находился тогда рядом с гостиницей «Пекин». В антракте его внимание привлекла девчонка с потрясающей фигурой и классическим греческим профилем. В глаза бросалась седая прядь в черной до синевы челке. Может быть, волосы и не были такими уж необычайно черными, но казались прямо-таки вороньими благодаря седой пряди.

Когда спектакль закончился, Вадим с родителями сели в троллейбус. И, случаются такие совпадения, в этот же троллейбус вошла Девушка. Она была с молодым человеком. Вадим пожирал ее глазами. Но Девушка, увлеченная разговором, не взглянула в его сторону.

Воспоминания Вадима прервала стоявшая рядом надменная девица, опять уронившая кошелек. Вадим наклонился, поднял его и молча протянул девушке.

Та смущенно пробормотала:

– Спасибо! Извините!

Второй раз Вадим встретил Девушку в метро. Было это год спустя. Вадим уже учился в десятом классе и ездил по репетиторам – доучивался на деньги, занятые родителями у знакомых. Уставал ужасно и, садясь в метро, как правило, дремал. В тот день его маршрут пролегал от «Комсомольской» до «Юго-Западной», домой. Ехать минут сорок, и Вадим закемарил.

Что-то вывело его из состояния полузабытья. Поднял глаза и увидел напротив Девушку с седой прядью. Она вошла в вагон на станции «Парк культуры», села на свободное место и принялась читать книгу.

Как она была прекрасна! Смотревшие вниз глаза обрамляли длинные, нереально длинные ресницы. Овал лица – само совершенство. И пальцы! Длинные музыкальные пальцы с аккуратным маникюром. Ногти покрыты неярким, но очень идущим ей лаком. Одежда, не броская и не кричащая, точно подобрана по цвету и очень гармонировала с обликом Девушки.

Когда поезд подходил к «Ленинским горам», Вадим собрался подойти к Девушке, благо рядом с ней освободилось место, и можно было вроде как просто пересесть. Но именно в этот момент Девушка подняла глаза и, то ли заметив движение Вадима, то ли просто женской интуицией угадав его намерения, смерила таким холодным взглядом, что Вадим словно приклеился к сиденью и аж обмяк.

На «Университете» Девушка вышла из вагона, а проклинавший свою робость Вадим поехал дальше.

Добравшись до дому, Вадим, к огромному удивлению родителей, бросился к пишущей машинке и часа полтора стучал. Когда мама попробовала поинтересоваться, что происходит, Вадим грубовато ответил:

– Личное время. Прошу не мешать!

Вечером родители прочитали рассказ сына о его первой любви. Правда, концовка сильно расходилась с реальностью.

На этом моменте воспоминаний девушка, стоявшая рядом с Вадимом в очереди на регистрацию, снова уронила кошелек. Вадим выразительно посмотрел на нее, поднял кошелек в третий раз и, протягивая его, сказал:

– В следующий раз не отдам!

Девушка рассмеялась и тут же уронила кошелек. Оба одновременно наклонились и стукнулись головами. Однако Вадим был проворнее, и кошелек оказался у него в руках.

Девушка смущенно смотрела на Вадима. Он понимал, что сейчас от него зависит, как будут развиваться отношения. Если девица роняет кошелек специально, это способ познакомиться. Но девушка не была похожа на ту, что сама «клеится». Значит, случайно – тогда можно воспользоваться ситуацией и познакомиться.

Саша и Дима с любопытством наблюдали за ситуацией. И тут Вадим сообразил, что, когда они с Димой изучали пассажиров автобуса, выбирая достойные объекты для охоты, его внимание привлекла только одна мордашка, которую он не смог рассмотреть хорошо, – всю дорогу та была повернута к окну. Но шубку – из кролика, крашенного под леопарда, – Вадим заприметил. И только сейчас он заметил, что именно этот кролик, с претензией на благородную кошку, был перекинут через руку девушки, потиравшей лоб после столкновения с головой Вадима.

– Возвращу, но за поцелуй, – определился Вадим.

– Там, – девушка показала на кошелек, – слишком мало денег, чтобы считать такой обмен равноценным. – При этом ее щеки вспыхнули.

– Сколько нужно добавить? – подхватил тему Вадим.

Два друга Вадима и обе спутницы девушки с интересом наблюдали за происходящим.

– У вас не хватит. И вообще, я поцелуями не торгую! – начала злиться девушка.

– А я их не покупаю, – угрюмо ответил Вадим, отдал кошелек и отвернулся.

То, что девочек, стоявших за ними в очереди, разместили в соседней комнате, можно было объяснить тем, что комнаты давали подряд. Однако Вадиму больше нравилась иная трактовка: то был перст судьбы. И кроме того, перспектива проиграть Диме пари была для Вадима неприемлемой. Вадим не любил проигрывать.

С этим связана история, случившаяся в девятом классе.

Сдавали зачет по лыжам. Забег на пять километров. Вадим лыжи ненавидел – скучно, азарта никакого, ноги потом гудят, дыхания ему, юному курильщику, не хватает. Короче, придумал, как схитрить, тем более что учитель физкультуры особым умом не отличался.

Освобожденного по болезни от зачета Сережу Щукина поставили на развороте, то есть через два с половиной километра от старта. Бежали по набережной Москвы-реки до поста Щукина и потом назад. Набережная в том месте описывала большую дугу, и плюс – кустов вдоль лыжни было предостаточно.

Вадим, стартовавший четвертым, как только увидел трассу, сообразил, что надо делать. Подозвал Щукина, сунул ему под нос кулак и сказал:

– Отметишь меня на повороте вторым!

Сергей спорить не стал, парень был разумный, с хорошо развитым инстинктом самосохранения. (Может, потому и поступил в Высшую школу КГБ СССР. А может, потому, что папа был у него генерал-лейтенантом КГБ…)

Стартовал первый, второй, третий. Пошел Вадим. Пробежав километр или меньше, понял, что больше ну совсем не хочется. Лыжня как раз ушла за поворот, и со старта его не видели. Шмыгнул в кусты и, скрестив под собой палки, сел на них, как на табурет. Вынул сигарету, закурил.

Спокойно покуривая, Вадим дождался, когда появился возвращавшийся после разворота первый стартовавший, и, встав на лыжню метров за десять перед ним, побежал к финишу.

Физрук, остановив секундомер, обалдело выставился на Вадима. Откуда Вадим мог знать, что со Щукиным договорился не только он, но и первый стартовавший. И тот до разворота не добежал, посидел недолго в кустах. Потому время, с которым шел первый, тянуло на норматив кандидата в мастера. Вадим же, обогнавший, получалось, троих, пришел с результатом мастера спорта.

Спустя две недели Вадим узнал от физрука, что включен в сборную Москвы на Всесоюзные соревнования школьников-лыжников.

Пришлось срочно заболеть. Отец согласился помочь организовать оправдательный медицинский документ и именно тогда в первый раз сказал Вадиму:

– Запомни, любая «липа» должна быть тверже дуба!

Но эта история ничему Вадима не научила, – он по-прежнему любил всегда выигрывать…

Вадим решил, что пора идти в атаку. За стеной на фоне голосов слышалось хлопанье дверок шкафов и ящиков тумбочек.

Вадим подошел к соседской двери и постучал.

– Да! Входите, открыто!

Вадим вошел. За дверью стояла глазастая. «Опять перст судьбы, – пронеслось в голове. – Ведь вероятность того, что именно она меня встретит, – один к трем».

– У вас соли случайно нет? – Вадим улыбнулся.

– И спичек тоже! – Глазастая сказала это не резко, а с кокетливой улыбкой.

– Намек понял. Не смею больше беспокоить, – собрался ретироваться Вадим.

– Да, с глупостями – не надо. – Девушка продолжала улыбаться. – Меня, между прочим, зовут Лена. А это, – она указала поочередно на подруг, – Оля и Аня.

– Очень приятно! А я – Вадим. Минуточку!

Вадим в один прыжок подскочил к своей комнате, открыл дверь и со звериным выражением лица прорычал:

– Быстро сюда!

Дима сразу сообразил, в чем дело, и чуть ли не за шиворот поволок за собой замешкавшегося и ничего не понимавшего Сашу. Одернув свитера и пятерней проведя по волосам, они ввалились в девичью светелку.

– Не могу оставаться в долгу, – бодро заявил Вадим. – Мои друзья – Дима и Саша. А это Лена, Оля и Аня.

Английская традиция разговаривать только с теми, кому вы представлены, была, в общем и целом, соблюдена.

Вечером, после ужина, договорились вместе пойти погулять. И получилось, что, дыша свежим морозным воздухом «Подмосковной Швейцарии» (настоящую-то в те времена никто и не видел!), молодежь разбилась на пары. Вадим – с Леной, Саша – с Олей и Дима – с Аней. Так, друг за другом парами, и ходили по домоотдыховскому «променаду», болтая о том о сем.

Вадим с Леной, вначале лидировавшие, по инициативе Вадима попробовали переместиться в конец колонны. Но этой позиции никто уступать не хотел. Начали смеяться, толкаться, бегать по кругу, отпихивая друг друга.

Лена поскользнулась и, падая спиной в сугроб, схватилась за Вадима, пытаясь удержать равновесие. Вадим тоже заскользил на утоптанном снегу дорожки и свалился на Лену. Именно в этот момент фонари, освещавшие прогулочную тропу, погасли. (Назавтра Вадим выяснил, что свет всегда выключали в 22.00.)

Посчитав, что это опять перст судьбы и что попытка не пытка, Вадим, прижимаясь к Лене, попытался ее поцеловать.

Она увернулась, сказав что-то вроде традиционного «Не надо» или «Не так быстро». Вадим не слышал слов. Ее теплое дыхание, ее тело, ощущаемое им даже сквозь зимние одежки, вскружили голову. Вадим прошептал:

– Но это же судьба, – и совершил вторую попытку поймать губы Лены. Эта попытка удалась.

Оля посмотрела на подругу (а светившая луна позволяла различать даже при выключенных фонарях, кто чем занят) и, схватив Сашу за отвороты куртки, тоже оказалась в сугробе. Аня же, напротив, резко увеличила дистанцию между собой и Димой. Его протянутые руки поймали воздух.

Через час, когда все оказались в своих комнатах, поскольку по радио грозный голос объявил отбой под угрозой досрочной выписки из дома отдыха, обозленный Дима швырнул на кровать Вадима единственный взятый из Москвы блок «БТ».

Девочки из-за стены услышали радостное ржание мальчишек (они не знали, что смеялись Вадим с Сашей, Дима дулся и молчал) и подумали, что те смеются над ними, обсуждая легкую победу. Сразу было решено, что с утра им устроят холодный душ. И что продолжения не последует. По крайней мере завтра.

А в это время Дима настаивал:

– Все, хватит дурью маяться! Завтра садимся играть. Надо деньги за путевки отбить. Устроили романтические вечера под луной!

– Тебе еще надо и на сигареты заработать, – заржал Вадим.

– А может, бросишь курить? – подхватил Саша.

– А не пойти ли вам… – потеряв чувство юмора, огрызнулся Дима и повернулся к стене, показывая, что собирается спать. – Разговор окончен.

После завтрака девочки отправились кататься на лыжах, а ребята, отловив лоха, сыночка богатенького внешторговского чиновника, сели играть в преферанс.

К обеду девочки вернулись разрумянившиеся, довольные и обескураженные тем, что мальчики не составили им компанию. Сами же мальчики, накурившиеся до одури и заработавшие на троих около ста рублей, хоть и довольные результатом, смотрели на лыжников с нескрываемой злобной завистью.

После обеда богатенький дурачок решил отыграться и, пока лыжники отсыпались перед вечерними танцами, увеличил бюджет ребят еще на семьдесят рублей. Однако этого ему показалось мало, и через полчаса лох привел своего друга, хваставшегося как-то, что в преферанс не проигрывает.

Девочки пошли на танцы. Тему отсутствия соседей не обсуждали, делая друг перед другом вид, что это их не волнует. Но настроения не было никакого. И музыка слишком громкая, и пол – неровный и шершавый, и вообще – все кругом козлы!

А ребята, озверевшие от досады на самих себя за упущенный для завоевания девичьих сердец день, подняли ставки в игре вдвое и на глазах пятерых друзей утреннего лоха и его приятеля, заменившего жертву на вечерней плахе, дочищали бумажник несчастного.

Достаточно было взглянуть на роспись вистов, чтобы понять: тут попахивало суммой, переваливающей за двести рублей.

Как ни старались зрители выследить, где и в чем троица жульничает, ничего не получилось. И это не странно. Игра шла без «ломки», без подтасовок. Просто все трое действительно очень хорошо умели играть, и вдобавок задача перед каждым стояла не выиграть как можно больше самому, а посадить как можно глубже четвертого.

К десяти вечера «избиение младенцев» закончилось. Двести двадцать семь рублей добавились к утренним девяноста пяти и семидесяти.

Вернувшись в номер, друзья разделили деньги и, подсчитав суммарную выручку, пришли к выводу: «Мы стахановцы преферансного фронта». Норма выработки оказалась превышенной вдвое, план по отработке стоимости путевок и сигарет, рассчитанный на два дня, выполнен за один, да еще с превышением.

Вадим предложил пойти к девчонкам и позвать на прогулку перед сном.

– Разбогател и целоваться захотелось, – съязвил довольный добычей Дима.

– Димуля, не завидуй! Тебе тоже когда-нибудь повезет. Найдешь какую-нибудь подслеповатую – и она твоя! – беззлобно парировал Вадим.

– Добрый ты, Вадик! – заступился за друга Саша.

– А ты вообще молчи, игруля! Выпустил сегодня придурка на мизере с тремя взятками, а могли влить как минимум шесть!

– Это он прав, Сань, – вступил Дима, – лажанулся ты при определении сноса по полной программе!

– Так откуда я знал, что он полный идиот?! Такой снос вообще предугадать невозможно.

Найдя общего врага для осмеяния, друзья отправились к соседкам.

Девочки уже собирались ложиться спать, но громкие голоса за дверью и настойчивый стук в дверь вернули им любовь к жизни и веру в справедливость мироздания. Договоренность проучить самоуверенных мальчишек тут же забылась.

Гулять пошли парами. Сразу в разные стороны. Выбирали уголки потемнее. Возникли проблемы. Это был второй вечер студенческих каникул, и свободных темных мест на огромной территории дома отдыха почти не осталось.

Прошло еще два дня. На лыжах ходили вместе, на танцы вместе, до трех ночи просиживали в холле корпуса. Однако дальше поцелуев дело не шло. Оставалось восемь дней, и мальчишки не отчаивались.

Тему поднимали все трое. Ответы же девочек, как установили на мужском совете после очередных ночных посиделок, не совпадали. Это свидетельствовало об отсутствии бабского сговора.

Лена сказала:

– Я не готова. Подожди.

Оля призналась, что у нее раньше такого опыта не было и поэтому она боится. Аня заявила – только в Москве, только у нее дома, и не раньше, чем через месяц после возвращения.

Дима пришел в бешенство. Саша посчитал доводы Оли убедительными, да и брать на себя ответственность в подобной ситуации был не готов.

Вадим закусил удила и пообещал друзьям:

– Победа будет за нами!

То есть за ним. И не позднее, чем завтра. Однако «завтра» пришлось отложить. И по неожиданной причине.

Перед танцами мальчишки сидели в девчачьей комнате и болтали. Когда подошло время идти, девочки попросили мальчиков отвернуться и не подсматривать – надо навести легкий марафет.

Мальчики отвернулись. Наступила тишина. Вдруг за спиной Вадима раздалось шипение. Звук был столь неожиданным и громким в тишине, что Вадим невольно обернулся. Перед ним стояла девушка с седой прядью.

Вадим крикнул:

– Так это ты?

Все уставились на него. Вадим хватал ртом воздух, молча тыкал пальцем в сторону Лены, глядя на друзей и призывая их в свидетели. Никто не понимал, что происходит.

– Это серебрянка, алюминиевая пудра, – попыталась успокоить его Лена.

– А звук – от баллончика с лаком для волос, – подсказала Ольга.

Но Вадим вскочил и пулей вылетел из комнаты. При этом споткнулся о ножку кресла, и получилось, что дверь в коридор он открыл лбом. Потирая ушибленное место и не оборачиваясь, отмахиваясь от Лены, как от нечистой силы, выбежал на улицу.

– Что это с ним? – спросила Лена, обращаясь к Саше.

– Не понимаю, – отозвался самый серьезный из троих друзей и отправился догонять Вадима.

– А если это любовь?! – произнес Дима и рассмеялся, но, поймав Анин взгляд, осекся.

Через час Вадим с Леной сидели в холле и разговаривали почти шепотом.

Вадим рассказал Лене историю их первого и второго «знакомства». Лена не верила, считая, что ее разыгрывают. Единственное, что сбило Лену, так это обещание Вадима в день возвращения в Москву с вокзала отвезти ее к себе и дать прочесть написанный им рассказ о двух встречах. И еще Лена заметила, что Вадима как будто подменили. Ни наглости, ни самоуверенности. Теперь он не по-хозяйски брал ее руку в свою, а робко прикасался к пальцам, словно боясь что-то испортить, и смотрел на нее с тихим обожанием, а не как жеребец, вырвавшийся из стойла. Это говорило Лене гораздо больше, чем слова. Вадим начинал ей нравиться всерьез.

Пары сложились. Дима не отходил от Ани, но добиться близких отношений не смог. Правда, он по этому поводу не переживал. Да, так да. А нет – так в Москве было с кем.

Саша с Олей сошлись на пятый день.

Саша сказал Диме и Вадиму, что с шести до восьми вечера они со своими девчонками должны уйти куда угодно, ему понадобится комната для важного дела.

Дима начал было хохмить, но, получив по мозгам от Вадима, заткнулся. Оля с подругами планами на вечер не поделилась. И стеснялась, и сама еще не была уверена, что решится. Однако решилась.

Внезапно проявившиеся робость, тактичность и заботливость, доходящая до слащавости, к концу пребывания в доме отдыха начали раздражать Лену. Не признаваясь самой себе, она ждала от Вадима большей настойчивости. Ну не самой же предлагать ему быть смелее! Решила дождаться приезда в Москву и убедиться в подозрении, что рассказ – выдумка и что с этим романтиком каши не сваришь.

Когда Лена, приехав к Вадиму – заспанная после раннего подъема в доме отдыха и не проснувшаяся в промерзшей электричке и переполненном душном метро, – прочитала рассказ, сон как рукой сняло. Странное ощущение. Лена привыкла, что ее любят родители, не удивляло и внимание мальчиков – понимала, что красива, и привыкла к их влюбленности. А сейчас… О ней написали. Она – героиня. Если и не богиня, то, как минимум, дама сердца из рыцарского романа. А рядом – сочинитель. Смотрит на нее, как кролик на удава, и ждет приговора. В глазах страх, дышит прерывисто. И носом шмыгает. Детский сад.

Лена непроизвольно потянулась к Вадиму, прижалась к нему, прошептала:

– Ты такой хороший! – и начала целовать.

Вадим не то чтобы ответил на ее поцелуи. Скорее, не стал сопротивляться.

Лена собралась домой. Попросила дать рассказ – для мамы. Вадим не возражал, но с условием возврата. Вызвался проводить, ведь Лена с лыжами. Она согласилась, но только до метро. Хотелось побыть одной и подумать. Назавтра рано утром родители уезжали к друзьям в Польшу, времени поговорить с мамой оставалась немного.

Мама была погружена в сборы. Ну, очередной роман у дочки. Не первый и не последний. Конечно, история с рассказом забавна. Но ни о каких серьезных отношениях на перспективу с мальчиком-студентом речи, с точки зрения мамы, быть не могло. И вообще, сейчас не до того! Надо собираться в Польшу! Должна же понимать, взрослая!

– Ах, взрослая? – вскинулась Лена. – Ах, не до того? – обиделась гордая красавица. – Ну хорошо!

Она сказала, что пойдет гулять, вышла на улицу и из автомата позвонила Вадиму:

– Привет!

– Ой, привет! Впервые слышу твой голос по телефону!

– Ладно, оставим это. Хочешь завтра приехать ко мне на ночь?

Вадим обомлел. Неужели не ослышался?

– А сейчас можно?

– Сегодня родители еще дома. А завтра утром уезжают. Оставляют меня одну. Я ведь уже взрослая! – с интонацией, непонятной для Вадима, сказала Лена.

– Понимаю. Приеду.

Прошел месяц. Лена с Вадимом встречались ежедневно. Жизненный график Вадима превратился во все больше скручиваемую пружину. Не было ни дня, когда бы он успевал сделать намеченное. Три работы, институт, Лена… Родители стали волноваться, что ближайшую сессию Вадим завалит. Но чем помочь? Только одним – когда Вадим деликатно намекал родителям, что те давно не ходили в кино или театр (обычно напоминания случались через день и, разумеется, каждую субботу и воскресенье), те безропотно отправлялись либо к друзьям, либо погулять, либо действительно в кино или театр. Иногда по третьему разу на один фильм.

Михаил Леонидович шутил, что теперь он понимает, как можно возненавидеть искусство… И почему Ленин придавал именно кино такое значение – в больших количествах оно быстро оглупляет человека… Илона предположила, что именно поэтому. Муж ехидно заметил, что обязательно поделится ее точкой зрения со своей мамой.

– Тебе мало проблем? – всерьез спросила Илона. – И, кстати, хватит все время стравливать мам на политической платформе. Это в конце концов не гуманно по отношению к ним обеим.

– Ну, твоя-то мама кинотеатры своим вниманием не балует, – примирительно попытался закруглить опасную тему Михаил Леонидович.

– А что ей там смотреть? «Кавказскую пленницу?»

– Так ведь Эфрос или Товстоногов кино не снимают. – Он специально упомянул имена кумиров своей жены. Да и сам, добавляя Любимова, считал их лицом советского театра. По которому власть почему-то так любила периодически отвешивать увесистые пощечины.

Следующие полчаса Осиповы-старшие обсуждали состояние современного искусства в родном отечестве. Пришли к выводу, что столицей свободного творчества в нем все явственней становится Тбилиси…

Как-то Лена вскользь сообщила, что мальчик, хоть раз не проводивший ее до дому, перестает для нее существовать. Вадим намек понял, и, хотя ненавидел этот ритуал, терпеливо выполнял его. К тому же в подъезде ждал прощальный поцелуй. Но как тяжко потом час тащиться домой, вспоминая, что осталось несделанным из запланированного на день, и прикидывая, когда можно будет лечь спать.

Однажды после прекрасных полутора часов, проведенных у Вадима дома, пока родители в который раз понижали свой культурный уровень в ближайшем кинотеатре, он доехал с Леной на метро до ее станции. А на остановке автобуса, на котором до дома Лены оставалось ехать минут двадцать, сказал, что должен возвращаться. Взбешенная Лена вскочила в автобус, не повернувшись и не помахав Вадиму рукой.

Вадим давно придумал, как разыграть Лену. Но реализация проекта была намечена именно на сегодня. Спустившись в подземный переход, он же вход на станцию метро, Вадим подбежал к цветочному ларьку, попросил очередь пропустить его вперед. «Любимая девушка уходит с другим!» – аргумент безусловный. Купил три белые гвоздики, выскочил на улицу, сел в такси и с помощью того же аргумента уговорил водителя ехать не по правилам, а так, чтобы догнать автобус, в котором разъяренная Лена клялась, что никогда-никогда не станет встречаться с Вадимом.

На очередной остановке, в момент, когда Лена пришла к выводу, что «все мужики – сволочи, им бы только свое получить!», перед ней появился улыбающийся во все лицо Вадим с тремя ее любимыми белыми гвоздиками. «А может, и не все!» – засомневалась Лена.

У Лены по-прежнему было много ухажеров. Она занималась на вечернем, справку с места работы достали липовую, так что времени оставалось вдосталь. Мама учила, что будущего спутника выбирать надо не спеша, разобравшись и в его человеческих качествах, и в перспективности. Слово это Лене не нравилось, но спорить, находясь от родителей в полной зависимости, она не решалась. К тому же Лена видела, как устроила свою жизнь мама. Крутила папой, работала без напряжения под началом приятельницы и не пропускала ни одной мало-мальски занятной лекции в Политехническом музее (начиная с посвященных жизни на Марсе и кончая «Лекарственными травами в быту»). И Лена понимала: мамины советы не лишены смысла.

Мама признала перспективными двоих: Витю – студента МГИМО, папа которого был Первым секретарем советского посольства в Швеции, и Костю – студента Военного института иностранных языков. В их будущем слово «заграница» читалось отчетливо. Вадим на их фоне, с точки зрения мамы, резко проигрывал. Ни институт, ни положение родителей никак не делали его перспективным.

Лена же отдавала предпочтение Вадиму. Первое, с ним Лена уже была близка, а заниматься любовью ей нравилось. Это оказалось приятно и само по себе, но главное, давало ощущение взрослости. А будучи тайной от родителей, эта часть жизни представляла для Лены особую ценность. Кроме того, с Вадимом было страшно интересно.

Витя и Костя рассказывали о вроде бы более увлекательных вещах – о практике в МИДе или о секретах разведки. Истории же Вадима о судебных спорах по поводу недопоставки бутылок для расфасовки масла или крафт-мешков для гречки не претендовали на завлекательность. Но как он их рассказывал! С огнем в глазах, страстно, самозабвенно привирая и – красиво.

Важно и то, что папе-то Вадим, со слов Лены, нравился больше, чем конкуренты. Папа был трудоголиком и людей, умеющих вкалывать, уважал. Мамин же тезис о перспективности он опровергал лаконичной фразой:

– У курицы тоже есть перспектива в воздух подняться, но ведь не летает!

Может, мама и недолюбливала Вадима именно потому, что мужу он был симпатичнее других.

Отец Лены – Владимир Ильич Баков, как и большинство арбатских детей, окончил 12-ю французскую спецшколу, в которой потом училась и сама Лена. Правда, до войны школа была не французской, а немецкой, что сильно повлияло на судьбу Владимира Ильича. Поскольку к 22 июня 1941 года ему уже исполнилось 18 лет, то, разумеется, в июле, сразу после выпускных экзаменов, его призвали в армию и направили на курсы военных переводчиков.

Войну Владимир Ильич прошел без единого ранения, без единой царапины, и это при том, что с октября 41-го и до самого Дня Победы провоевал во фронтовой разведке. И «языков» брал, и за линию фронта не раз ходил, и в окружении посидел, когда ежей ели, чтобы с голоду не подохнуть. Все было, только вот по штабам не отсиживался. И ни одного ранения!

Раз в год, на 9 Мая, Владимир Ильич надевал свой «иконостас», а на нем, между прочим, помимо памятных и юбилейных наград, красовались семь боевых орденов, медаль «За отвагу» и еще четыре за взятие такого-то города или за оборону такого-то.

И также ежегодно ветеран к концу этого дня выпивал столько, что Наташа, Ленина мама, до кровати его буквально дотаскивала на себе. Но скандалами это никогда не сопровождалось. Володя просто то приходил в прекрасное расположение духа, веселился, хохотал, то вдруг начинал плакать, вспоминая тот реальный ужас войны, через который ему пришлось пройти.

Как и подавляющее большинство действительно воевавших, он не любил вслух вспоминать о пережитом. И в школы, когда его приглашали на встречи с пионерами, не ходил. Живописать пафосную героику тех лет, когда ты терял друзей, когда на твоих глазах убивали, калечили, было противно и невозможно. А рассказывать всю правду о войне с ее подлостью, трусостью, мерзостью и несправедливостью детям, по мнению Владимира Ильича, было ни к чему. Этого и взрослая-то психика, спустя даже три десятка лет, спокойно выдержать не могла, а уж детская и подавно!

В партию Владимир Ильич вступил еще на фронте, так что по окончании войны судьба его была предопределена. По партийной путевке – в любой институт. Он выбрал литературный. В райкоме не возражали: иностранный язык знает, для своего «Боевого листка» много писал.

За романы, повести Володя не брался. Не мог он долго при его живом, подвижном характере выписывать многоступенчатые сюжетные ходы, психологические портреты основных и второстепенных персонажей, выстраивать производственные и межличностные конфликты. Тем более что разрешать их по законам соцреализма требовалось в строгом соответствии с «Моральным Кодексом строителя коммунизма». Словом, подался он в журналистику, а литературный свой талант, если таковой и имелся, распылял на юморески, скетчи и фельетоны.

Мужик он был добрый, потому и фельетоны у него получались хоть и смешные, ироничные, но без крепкой «партийной позиции». Так что особой карьеры на этой привилегированной ниве советской журналистики он не сделал. Хотя в самой журналистской среде его любили, – и за добрый нрав, и за полное отсутствие интриганства и стукаческих проявлений.

Служил он не в каком-нибудь «Гудке», а в газете «Правда», что давало весьма высокий статус и возможность безпрепятственного выезда в страны соцлагеря. И пописывал для других газет и журналов, что давало приличный уровень дохода.

С утра до вечера он сидел и стучал на пишущей машинке, иногда отвлекая себя мыслями о том, сколько же стоит в копейках один удар по клавише старого, еще военных времен, «Ундервуда»? Полученная по талону для избранных членов Союза журналистов «Оптима» стояла нерасчехленной. В сентиментальности настоящий мужчина отказать себе никогда не может.

К Ленкиным ухажерам Владимир Ильич относился почти безразлично, поскольку искренне полагал, что в конечном итоге на выбор дочери он все равно повлиять не может, а чему быть – того не миновать.

Как-то Вадим около семи вечера позвонил Лене, узнать, когда она сегодня освобождается в институте. Накануне Вадим сказал, что не встретит ее – у него вечером две пары.

Но со второй их неожиданно отпустили. Вот он и интересуется.

Мама, знавшая, что после занятий дочку сегодня встречает ее любимчик Витя, начала мычать в трубку что-то невразумительное. Мол, у Лены зачет, когда освободится, неизвестно. При этом мама помнила точно: Лена просила ее не встречать.

Интуиция, внутренний тестер на вранье, сработал моментально. Что происходит, Вадим не понимал, но знал – что-то происходит.

Вадим схватил такси и понесся в городской штаб Добровольной народной дружины по охране безопасности дорожного движения. В свободное время он иногда дежурил там «по ночной Москве», поскольку дополнительные три дня к отпуску лишними не считал.

Влетел в комнату начальника штаба, забавного мужика по фамилии Пупок, бывшего военного, начитавшегося книг во время дежурств в каких-то секретных шахтах где-то на Урале и потому крайне любившего пофилософствовать. С Вадимом делать это было легче, чем с другими, поскольку тот мальчик начитанный, да и язык подвешен не в пример другим дружинникам.

– Григорий Иванович, – с порога завопил Вадим, – бабу уводят!

– Что?!

– Бабу мою уводят. Другой!

– Понял! Зорькин! Ковалев! – Команда была обращена к двум подначальным амбалам, каждый ростом под два метра и весом за центнер.

Поняв мысль Пупка, Вадим простонал:

– Морду бить не надо! Я бы и сам… – Взглянув на подошедших Зорькина и Ковалева, Вадим осекся. – Это я бы и сам сообразил. Тут что-то придумать надо. – Вадим лукавил, он придумал, пока ехал на такси в штаб. Даже раньше, иначе в штаб и не поехал бы.

– Всем курить! Останутся Осипов и Иванов! – скомандовал Пупок.

Иванова Пупок оставил не случайно – парень был известен изобретательностью.

Через двадцать минут план Вадима, теперь считавшийся планом Пупка, с серьезными дополнениями Иванова, тоже бывшего военного, был утвержден. Пупок позвонил в ГАИ дежурному по городу и в срочном порядке выпросил четыре «канарейки». Радиофицированным «Волгам» Первого автокомбината, выделенным на сегодняшний вечер для работы с городским штабом БД и уже успевшим выехать с дружинниками на улицы вечерней Москвы, было приказано немедленно вернуться в штаб.

Водители Первого автокомбината обожали работать в штабе БД. Во-первых, устав за день возить скучных молчаливых сановников ЦК КПСС, они с удовольствием общались с нормальными молодыми парнями. Во-вторых, три дня к отпуску им тоже не мешали.

Институт иностранных языков имени Мориса Тореза находился в здании, занимавшем пространство между двумя узенькими переулками и выходившем фасадом на Метростроевскую улицу. К концу занятий перед ним скапливалось много молодых людей и родителей, встречавших, соответственно, кто своих девушек, а кто – дочерей.

По одной «канарейке» и по одной «Волге» расположилось в боковых переулках. Другие «канарейки» и «Волги» припарковались на противоположной от института стороне Метростроевской.

Вадим через открытое окно в бинокль высматривал Лену среди студентов, выходивших из здания института. «А может, действительно у нее зачет и она давно уехала домой? – Эта мысль начала сверлить его мозг, когда с момента выхода первой группки студентов прошло две минуты. – Что я ребятам скажу? Что Пупку объясню?»

Но вот в толпе мелькнула знакомая куртка. Особенная, не похожая на те, что носили московские девушки, импортная. Из Польши! Лена очень гордилась «индивидуальностью в одежде».

Вадим заорал:

– Вон она!

Иванов поднес ко рту микрофон радиосвязи и с серьезным видом произнес:

– Я – первый! План – А. На счет «три» начинаем. Один. Два. Три!

Машины практически одновременно включили сирены. А «канарейки» и проблесковые маячки на крышах.

Прохожие, студенты, выходившие из иняза, встречавшие их – все замерли. Все обернулись посмотреть, что случилось. Но звук шел с разных сторон, мигало тоже с разных сторон.

Ничего не понимающая толпа тупо вращала головами. А если учесть, что происходило это в середине 70-х, когда аббревиатура «КГБ» действовала магическим образом, а сталинские времена для многих участников сцены были не книжной историей, а недавней реальностью собственной жизни, легко будет представить ощущения людей, оказавшихся в середине кольца захвата.

Иванов произнес в микрофон:

– Я – первый! Режим тишины на счет «два». Один! Два!

Машины отключили сирены, но мигалки продолжали озарять плохо освещенную Метростроевскую и вовсе лишенные света переулки сине-красными вспышками. Ковалев, обладавший низким басом, взял в руки микрофон ГТУ – громкоговорящего устройства.

– Гражданка Бакова Елена! Пройдите к впередистоящей машине! Гражданка Бакова! К впередистоящей машине!

Лена, затравленно озираясь, на подгибающихся ногах направилась к Метростроевской. Ей предстояло пересечь маленький скверик, отделявший здание от тротуара. В это время по рации прошла команда Иванова:

– План – А, вторая стадия. Вперед!

«Канарейки» дружно тронулись с места, перекрыв оба переулка и движение по Метростроевской. «Волги» подтянулись за ними, переехав на противоположную сторону улицы и оказавшись, таким образом, аккурат напротив выхода из института. Командная машина, в которой находились Иванов, Ковалев, водитель и Вадим, остановилась у конца дорожки, по которой шла испуганная Лена. Из второй машины выскочил Зорькин, из командной – Ковалев. Они направились в сторону Лены.

Парень с дохлым букетиком цветов дернулся было в их сторону, но мгновенно одумался и спрятался за ствол дерева. Вадим, хотя и смотрел неотрывно на Лену, засек это движение и про себя подумал: «Ну, конечно, зачем студенту престижного вуза проблемы?» И Лена заметила движение Виктора: «Тоже мне… Размазня!»

В этот момент Зорькин с Ковалевым не просто взяли Лену под руки, а подхватили и почти понесли к машине. Вадим изнутри распахнул дверь, и Лена оказалась рядом с ним. Амбалы сели в стоявшую позади машину. Дверцы захлопнулись одновременно.

Иванов по рации выдал очередной приказ:

– Я – первый! План – А. Третья стадия! Вперед!

Машины врубили сирены.

Кавалькада взлетела на мост и понеслась по Комсомольскому проспекту. По команде Иванова около метро «Фрунзенская» сирены и иллюминацию на машинах выключили.

Еще через пару минут Лена пришла в себя, поняла наконец, что рядом с ней сидит Вадим, но не обрадовалась, а зло посмотрела на него и отодвинулась, вжавшись в дверцу.

Через три дня Пупок позвонил Вадиму, чего раньше не случалось, и сказал, что его «отымели» в Управлении КГБ по Москве и что, если Вадим теперь на Лене не женится, пусть в штабе не показывается.

– Ребята говорят, девка у тебя – классная! – чуть ласковее закончил Пупок и положил трубку.

Он не знал, что накануне Вадим предложил Лене выйти за него замуж.

Родители Вадима восприняли информацию сына о его матримониальных планах спокойно. Он-то полагал, что начнутся причитания: «Зачем?», «Тебе еще рано!».

Мама сказала, что Лена – девочка чистая, явно интеллигентная, и хоть еще не готова быть женой, но не это главное. Главное – любовь!

Отец спросил, где молодые собираются жить.

Ответ получил не от Вадима, а от жены:

– Разумеется, у нас!

Родители Лены отреагировали иначе. Мама была категорически против. Юрисконсульт пищекомбината – не престижно сейчас и не перспективно в будущем.

Неожиданно (такого в их семье, по крайней мере в присутствии Лены, не случалось) отец, встав из-за стола, заявил:

– Значит, так! Первое – это ее дело, а не твое! Второе – когда ты выходила за меня замуж, я был никем и звать меня было никак! В отличие от твоего перспективного Ванечки! Забыла?! Кто сегодня твой Ванечка? Подзаборный пьяница! Третье…

Тут отец не нашел, что сказать, так как третьего аргумента не припас. Пришлось привести последний и главный:

– Все! Разговор окончен! Это ее судьба – ей решать. А мне этот парень нравится.

Надо заметить, что Наталия Васильевна, чистокровная «гордая полячка», командовала мужем, как хотела. По крайней мере, и она сама, и все окружающие искреннее так считали. Владимир же Ильич, впитавший лучшие черты папы-еврея и мамы-татарки, зря шума не устраивал, был человеком столь же умным, сколь и хитрым. Но, главное, философски спокойным. Однако, если вопрос поднимался принципиальный, то его упрямство и непреклонность становились совершенно несгибаемыми.

Пройдя войну, научившись выживать в коллективе главной партийной газеты страны, он знал, что уступать в действительно важном – это не только потерять себя, это – предать. А вот предательство – хуже смерти. С этим принципом он жил, за него готов был драться.

Вмешиваться в судьбу дочери – принципиально недопустимо. И пусть Наташа обижается, пусть дуется, Ленкина судьба – важнее.

Уже когда Лена ушла на свидание с Вадимом, отец, видя, что жена на него обижена, решил помириться:

– Пойми, котенок! Лучше Ленка выйдет замуж по любви, чем как ее подружка Ольга – по залету!

Мама, знавшая от дочери в подробностях, как Ольга с Сашей по неопытности сделали ребеночка с первой попытки еще, как потом выяснилось, в доме отдыха, похолодела от ужаса. Срочная свадьба, на которой родственники с обеих сторон больше плакали, чем веселились, а крики «Горько!» звучали очень даже двусмысленно, ну никак не представлялась ей удачной перспективой для собственной дочери.

Когда Лена, раскрасневшаяся и счастливая вернулась со свидания, хитрый план Наталии Васильевны уже был готов. Она даже не стала обращать внимания на засос, красовавшийся на шее дочери. Сейчас это были частности. Она решила, что Лена за Вадима не выйдет? Значит – не выйдет! Только действовать придется обходным путем.

Расчет был прост. Первое – вероятность того, что родители Вадима понравятся Володе, была крайне невысока. Хотя бы уже потому, что отец Вадима, одногодок мужа, на войне не был. Володя презирал тех, кто не пошел на фронт, считал их всех предателями, трусами и, соответственно, подонками.

Второе – мама-актриса, а Лена рассказывала, что до рождения сына мама Вадима играла в театре, тоже вряд ли могла вызвать симпатию мужа. Ну, а если учесть ее немецкие корни, короткое замыкание с учетом фронтовой биографии Владимира Ильича и ненависти его мамы к немцам, устроившим Бабий Яр и Освенцим, было гарантировано.

Михаил Леонидович идею Вадима пригласить Лениных родителей принял с радостью. Он вообще любил новых людей, а тут речь идет о будущих родственниках. Конечно, жениться Вадиму еще очень рано, всего-то 19 лет, но Лена и вправду девочка красивая и, судя по всему, умная. Правда, место работы ее папы Михаила Леонидовича смущало серьезно. Трудно было представить, что правдинский журналист может, как и он, зачитываться Ремарком, обожать Окуджаву и Галича. Словом, быть нормальным человеком.

Илона, уже успевшая практически заочно полюбить Лену как родную дочь, заранее хорошо относилась и к ее родителям. Предубеждений мужа не разделяла, приводя в пример Эренбурга, который тоже периодически публиковался в «Правде». Этот аргумент позицию Михаила Леонидовича смягчил.

Баковы с легкостью согласились познакомиться с Осиповыми на их территории. И дело было не в том, что Наталии Васильевне совсем не хотелось возиться на кухне, готовясь к приходу гостей. Причина была в другом – на утро этого дня она была записана в лучшую московскую парикмахерскую «Чародейка» к лучшему мастеру. Потерять маникюр в первый же вечер, моя за всеми посуду, представлялось ей и глупостью, и недопустимой финансовой расточительностью.

Но для мужа разработана была иная версия:

– Если мы увидим, как они живут, какие книги стоят на полках, в чем они дома ходят, мы поймем, куда тащат нашу дочь!

– В принципе, согласен. Только мне не нравится слово «тащат», – она сама этого хочет!

– Исключительно по глупости! – вынесла приговор мама.

– Ты думаешь, что женятся только по глупости, исходя их моего опыта? – автоматически поддел Владимир Ильич. Там, где возникал хоть малейший повод сострить или подшутить над кем-нибудь, язык срабатывал независимо от разума. На автопилоте.

– Володя, ты же знаешь, я не переношу таких твоих шуточек!

Не можешь отшутиться, встань в обиженную позу, – этот прием Наталия Васильевна использовала в общении с мужем постоянно. А он и не реагировал. Привык.

В доме Осиповых подготовка к первой встрече с потенциальными родственниками шла полным ходом.

Илона Соломоновна с мамой уже накануне встали на ударную кухонную вахту. Бабушка Эльза, прославившаяся среди еврейских родственников давно умершего мужа не только своей неземной красотой и прямой спиной, но в неменьшей степени тем, что лучше всех делала форшмак и фаршированную рыбу, отнюдь не традиционные блюда немецкой кухни, именно эти два яства и готовила.

Илона резала салат оливье и фантазировала с «ежиками». Это было ее фирменное блюдо. У помидора срезалась верхушка, вынималась мякоть и внутрь закладывалась паста из чеснока, плавленого сырка «Дружба» (вариант – «Волна»), укропа и петрушки. Вся эта смесь заправлялась майонезом. Тем же майонезом на помидор наносились две точки – глаза «ежика», а паста посыпалась крупно нарезанным укропом – получались зеленые колючки на красном еже. В маленький разрез ниже «глаз» вставлялась коротенькая полоска моркови – выходил «рот».

Михаил Леонидович вечно подшучивал над низким КПД сего яства – возни на час, а съедали в первые же пять минут. Но для Илоны стол без «ежиков» не был праздничным столом.

Сам Михаил Леонидович обеспечил наличие водки «Столичной» с винтом – свидетельство хорошего вкуса и возможности доставать дефицит, и грузинского вина «Хванчкары» – свидетельство очень хорошего вкуса и возможности доставать абсолютный дефицит.

Бабушка Аня готовилась по-своему. Третий день она сидела в библиотеке райкома КПСС и штудировала подшивку «Правды», выискивая публикации Владимира Бакова. Имя-отчество ей нравилось, но надо было посмотреть и его тексты. И для того, чтобы оценить литературные способности (как вдова писателя она в этом хорошо разбиралась), и для правильного понимания твердости советско-партийной позиции человека, на дочери которого собирался жениться ее внук. Хотя, конечно, «дети за родителей не в ответе», но лучше все-таки, когда и отвечать не за что!

Началась встреча на удивление легко. Но и Вадим, и Лена чувствовали, что легкость эта наигранная. Родители очевидно присматривались друг к другу.

Довольно скоро, то ли чтобы снять напряжение, то ли чтобы быстрее провести первый пункт тестирования, Михаил Леонидович предложил:

– А давайте я Окуджаву поставлю? Илона ведь с Арбата.

– И я – арбатский, – радостно-удивленно откликнулся Владимир Ильич.

– Окуджава – хороший поэт, – светски согласилась Наталия Васильевна.

– У него грамотная рифма, – констатировала бабушка Аня.

– А мне нравится, что он не славит постоянно Советскую власть, – вставила свое слово бабушка Эльза. За что была немедленно одарена гневным взглядом бабушки Ани.

После первых же аккордов Булата Шалвовича Владимир Баков стал подпевать. Михаил Леонидович выразительно посмотрел на жену, сам себе кивнул – «первый пункт пройден».

Когда бобина с пленкой песен Окуджавы дошелестела да конца, Михаил Леонидович заправил в «Союз» Галича. Песни Окуджавы где-то с середины бобины не мешали беседе новых знакомых, но вот Галич…

Бабушка Аня демонстративно встала, громыхнув отодвигаемым стулом. Владимир Ильич внимательно посмотрел на Михаила Леонидовича, что-то для себя решил и неожиданно заявил:

– Уважаю людей, которые не боятся хранить у себя дома записи Галича! А почему вы не воевали? – Наталия Васильевна не смогла утаить радостной улыбки: вот сейчас-то все и лопнет!

– Мне 18 исполнилось в октябре. В июле, в самом начале, я, разумеется, пошел в военкомат записываться добровольцем. Но военком сказал – до 18 права не имею, и вообще, за три месяца мы их разобьем. Пошел в институт поступать. Сами понимаете, конкурса никакого – зачислили, считай, без экзаменов. Даже не посмотрели, что «сын врага народа». В сентябре приказ Сталина: студентов не призывать.

Опять я – мимо. А когда после первого курса, уже в Алма-Ате снова пришел в военкомат, то мне прямо объявили – отец-мать осуждены? Значит, на передовую не попадешь. Я обозлился. Добровольцем записываться не стал, а как студента меня не призывали. А уже в 45-м по распределению попал в прокуратуру. Так что под погонами три года походил.

– Да… – Владимир Ильич задумался. – А ведь правда у нас на фронте никого, чьи родители сидели по политическим статьям, не было. Странно, я об этом как-то не задумывался.

Наталия Васильевна поняла, что скандала не получится. Хотя, может, это и неплохо. Ей так интересно было болтать с Илоной, что… «Ладно, поживем – увидим, – сама с собой помирилась Наташа. – Но торопиться не станем!» – польский гонор сдавал позиции медленно…

Вечером, уже дома, Наталия Васильевна жестко сказала дочери:

– Очень милая семья. Но о свадьбе и думать до осени забудь. Вот лето пройдет, посмотрим. То есть – сама посмотришь, – быстрый взгляд на мужа. – Выходить замуж или нет, решать тебе. Но мне решать, приду я к тебе на свадьбу или не приду, – опять взгляд на мужа. – Так вот, до осени не приду!

– Пожалуй, мама права, – неожиданно поддержал жену Владимир Ильич. – Если замуж – то на всю жизнь. Тут торопиться не стоит. Хотя я почему-то думаю, что ты за Вадима выйдешь. Мне так «ка-а-ется!», – спародировал Райкина отец.

– Да я и не тороплюсь, – соврала Лена, решив, что на данном историческом этапе она получила максимум возможного. Ее встречам с Вадимом мама больше препятствовать не будет и, главное, перестанет навязывать ей «перспективных» мальчиков.

Через неделю и Осиповы, и Баковы перебрались на дачи. Осиповы в свое любимое Кратово, а Баковы – в Малаховку. Осиповы по-прежнему квартировали у Елены Осиповны, Для которой наступал очередной откормочный сезон, а вот у Баковых дача была почти своя. Ее построили еще в начале 30-х годов родители Владимира Ильича. Они там и хозяйничали. Володя с Наташей приезжали туда только на выходные, а Лена с момента рождения жила в Малаховке с конца мая и до 31 августа. Дача была ее самым любимым местом. Там она и по деревьям лазила, и над подружками верховодила. И первые ухажеры именно в Малаховке появились. Давно, лет пять назад.

Вадиму же переезд на лоно природы дарил новую проблему – транспортную.

От дачи до платформы Кратово – 25 минут пехом, до Малаховки на электричке еще минут 10, потом 20 минут пешком до дачи Баковых. Итого, как ни крути, час в одну сторону. Такой роскоши Вадим себе позволить не мог.

Сын Елены Осиповны, Саша, уже много лет гонял летом на мотоцикле. Вадим, конечно, тоже был бы не против. Но материальное положение семьи не давало на то ни малейших шансов. Дешевле, чем за 800 рублей, мотоцикл не купишь. Да еще права получать. Но вот мопед… Вадим выяснил, что мопеды, прибалтийские, шли с движками 48 кубических сантиметров, а водительские права требовались, если объем превышал 49. То есть, вопрос с правами при покупке мопеда отпадал. Расстояние от Кратова до Малаховки – километров 15, на мопеде одолеть его можно за 15-20 минут. Это вам не час! А удовольствие какое!

Деньги на мопед у Вадима были. Трату в 120 рублей он мог себе позволить. Мало того, мопеды продавали в кредит.

Преграда возникала только одна – родители! Михаил Леонидович вообще недолюбливал все двухколесное, даже велосипед у него почтением не пользовался. А у Илоны так и вовсе мотоциклы вызывали чувство панического ужаса.

На последнем Вадим и решил сыграть.

Недели не прошло после переезда на дачу, как Вадим объявил родителям, что решил купить мотоцикл. К Лене ездить. Оба в один голос, что не часто бывало, произнесли категорическое «нет!».

Причем, если мама, выдохнув «нет», вошла в ступор, моментально представив в силу артистической натуры картинку: сына-мотоциклиста, сбитого грузовиком, то Михаил Леонидович стал приводить какие-то обоснования того, почему мотоцикл покупать категорически нельзя. Даже бабушка Эльза, редко упускавшая случай возразить зятю, на сей раз его поддержала со всей мерой страсти, которую могла себе позволить в рамках полученного воспитания.

Вадим, побрыкавшись для виду минут 20, согласился. Но не полностью. Используя теперь уже аргументы отца, он шаг за шагом отвоевывал плацдарм: да, с мотоциклом он «погорячился», но есть еще мопед, – как раз то, что, хоть и не в полной мере, но удовлетворит его потребности и при этом позволит снять большинство возражений отца. Михаил Леонидович мобилизовался для новой схватки, теперь уже по поводу иного объекта сыновних вожделений, но его подвела жена.

Продолжая оставаться во власти своих апокалиптических видений, Илона неожиданно спросила:

– А на мопедах шлем обязательно надевают?

– Разумеется, хотя это и лишнее, скорость не больше 40 километров, как на спортивном велосипеде, – быстро поняв, куда можно повернуть разговор, сообщил Вадим.

Теперь начнется обсуждение условий и деталей, но сам факт покупки мопеда останется за рамками дискуссии.

Так оно и получилось. Родители выдвинули ряд условий: ездить только в шлеме, за рулем не пить, по ночам не гонять, в Москву носа на мопеде не совать. «Ну, насчет ночи мы еще посмотрим», – подумал Вадим и со всем согласился.

Дело оставалось за малым – мопед купить. Не в смысле найти деньги, а в смысле найти мопед. Конечно, это был не автомобиль, и на него открытка не требовалась. Очередь за мопедами на 10 лет вперед, как за «Москвичами» или только что появившимися ВАЗ-2101, по предприятиям не расписывалась, но все равно, купить это транспортное средство, особенно в начале лета, можно было только по большому блату.

Услышав просьбу сына помочь достать мопед, Михаил Леонидович возликовал – теперь уж точно до конца лета Вадим за руль не сядет. Но не тут-то было…

Бабушка Эльза вдруг разразилась длинной тирадой:

– Да, Миша, вы должны Вадиму помочь. Иначе это будет выглядеть крайне недобросовестно. Получится, что вы сознательно, вопреки договоренностям, срываете вами же дозволенную покупку. Могу добавить, что не думаю, будто езда на мопеде более опасна, чем езда на лошади. А мне отец купил лошадь на мое шестнадцатилетие. Согласитесь, 16 – это не 19!

Михаил Леонидович посмотрел на тещу без особой приязни и хотел по привычке съязвить по поводу ее буржуазного прошлого (заранее зная, что Эльза Георгиевна сразу взорвется: «Не буржуазного, а дворянского!»), но не успел. Илона подхватила мотив матери:

– Да, Миша, если мы все обо всем договорились, ты должен помочь. Иначе это будет нечестно, а значит – неинтеллигентно!

Воевать на три фронта Михаил Леонидович не собирался.

Одним из мест его работы был большой гастроном. Где, разумеется, мопедами не торговали. Но там отоваривался директор магазина спорттоваров. У него на складе мопеды периодически появлялись. В торговом зале, разумеется, нет, но на складе – да. В торговой среде коммунистический принцип – «человек человеку – брат» действовал безотказно. Через неделю новенький, в смазке, мопед появился на даче Осиповых. В комплекте со шлемом.

А еще через два дня Лена, зажмурив глаза от страха и повизгивая, проносилась по маленьким улочкам тихой Малаховки. Она сидела за спиной Вадима, прижимаясь к нему со страшной силой. То ли от любви, то ли от страха.

Вадим был счастлив.

Никто не мог предположить, что «мотоциклетная угроза», если не сказать шантаж, возникнет повторно. Однако именно так и случилось. Уже в конце июня.

Непосредственной виновницей оказалась мамина двоюродная сестра Оля. Много лет назад ее муж, поскользнувшись на обледенелом перроне Немчиновки, попал под электричку. Глупее смерти не придумать. Через пару лет у тети Оли появился жених. Как-то раз, возвращаясь в Москву от своей невесты, а жила тетя Оля как раз в Немчиновке, он подрался с кем-то на платформе и тоже оказался под колесами поезда. На сей раз пассажирского, проходившего «сквозняком».

С тех пор тетя Оля зареклась выходить замуж, возненавидела железнодорожный транспорт и жила затворницей. Единственной ее отрадой была семья Осиповых. Она часто проводила у них выходные, разумеется, все праздники, а весной и осенью, когда дача в Кратово становилась недоступной, сами Осиповы при первой возможности мчались на природу – к тете Оле.

Парадокс жизненной коллизии тети Оли заключался в том, что отец ее всю жизнь проработал железнодорожником. И хотя умер он сразу после войны, совсем еще нестарым, тетя Оля всерьез считала, что ее одиночество – его «заслуга». Может, и так: воспитывал ее отец в строгости, на свидания не отпускал даже в студенческие годы.

Лет за пять до описываемых событий пригласили тетю Олю в Инюрколлегию. Испуг был ого-го какой! Пошла она туда вместе с Михаилом Леонидовичем, все-таки юрист, мужчина. Но его в кабинет не пустили, велели подождать в коридоре.

Когда тетя Оля вышла, все трясущаяся от страха, бледная и способная говорить только шепотом, Михаил Леонидович, так и не добившийся от нее толку, вломился в кабинет и потребовал объяснений.

Чиновник проверил его документы, переписал куда-то паспортные данные, а потом спокойно объяснил, что тете Оля полагается наследство.

Оказывается, двоюродный брат ее отца, о существовании которого в семье никто и не знал, еще в 1917 году, а может и в 1918-м, уехал за границу. Помотался по Европе и в начале 30-х оказался в США. Там у него был какой-то бизнес, причем удачный. Умер он в начале шестидесятых, оставив наследство около миллиона долларов. Цифра, сознанием ни тети Оли, ни Михаила Леонидовича не охватываемая.

Десять лет ушло на поиски его родственников. Нашлись трое – в том числе тетя Оля. Слава богу, по американским законам даже двоюродные племянники считались наследниками.

Правда, на такое наследство в США налагалась огромная пошлина, плюс наши власти тоже немало в пользу родного государства удерживали. Короче говоря, кругом-бегом причиталось тете Оле ни много ни мало около 30 тысяч рублей чеками Внешэкономбанка. Другими словами, чеками «Березки». Несметное богатство.

Потрясло же тетю Олю не известие о наследстве, а мысль о том, что теперь с ней будет? Она, вузовский преподаватель, член КПСС, ни разу ни в одной анкете не указывала, что у нее есть родственники за границей. И нате вам – такая подлянка!

Но, на удивление, никаких санкций не последовало. Бабушка Аня утверждала, что причина в справедливости и гуманности наших партии и государства, а бабушка Эльза злобствовала на тему любви советской власти к долларам. За это, мол, что угодно простят.

Как бы там ни было, приехав на дачу в Кратово на очередные выходные, тетя Оля объявила, что оформление документов наконец завершилось. По этому поводу она дарит Осиповым машину. Так и сказала: «Вашей семье», а не именно Михаилу Леонидовичу. Может, потому (по крайней мере, бабушка Эльза раньше такое подозрение несколько раз высказывала), что была она тайно влюблена в Мишу и боялась это обнаружить.

Глаз у Михаила Леонидовича блеснул, но на словах жены: «Оля, спасибо! Но это невозможно!» – потух. Он и сам понимал, что принимать такой подарок как-то неловко. Даже двусмысленно. Вадим обратил внимание, – бабушка Эльза при этом разговоре внимательно, в упор смотрела на зятя.

Михаил Леонидович поддержал Илону:

– Оля, спасибо тебе! Но такой подарок мы действительно принять не можем. Да и ездить я не умею

– Не умеешь, потому что не на чем! – Тетя Оля, давно уже все придумавшая, сдаваться не хотела. Она действительно любила семью Осиповых, они ей были самыми родными и близкими, заменившими собственную семью. И нереализованное чувство благодарности все время терзало ее. Будучи немного мистиком, тетя Оля убедила себя в мысли, что и наследство-то перепало ей исключительно для того, чтобы она могла отблагодарить Осиповых. Сами они никогда машину купить не смогут. Доходы не те.

– Ты хочешь, чтобы я все время сходила с ума от страха? – Илона привела с ее точки зрения убийственный аргумент. – Мало мне мопеда Вадима?!

Бедная тетя Оля поняла, что чуть было не совершила нечто страшное, обидное и явно направленное против интересов собственной кузины. Она сникла.

– Ну, я только предложила – решайте сами. Мое желание не изменится, но… – замялась, опустила глаза на чашку с чаем и, явно совершая внутренний подвиг, закончила, – я свое дело сделала, машина у вас есть. Если откажетесь – это будет ваше решение.

– Закрыли тему! – подытожил Михаил Леонидович.

Бабушка Эльза расслабилась.

Так легко, как родители, отказаться от перспективы заиметь в семье автомобиль Вадим не мог. Поэтому, когда в воскресенье утром тетя Оля уехала на день рождения к какой-то из своих подруг, он сходу бросился в атаку.

Простой вопрос: «А почему, собственно, не принять подарок?» – вызвал бурю эмоций. Отец, сам расстроенный принятым накануне решением, да еще обозленный заданным на сон грядущий вопросом жены: «А что это Оля решила тебе машину подарить?», набросился на сына. Стал вещать, что он не привык жить за чужой счет, а вот Вадим – привык, что он сам всего в жизни добился и хотел бы видеть сына таким же.

Илона, вопреки своему обыкновению, Вадима защищать не стала, а, наоборот, подлила масла в огонь: нельзя принимать подарки, которые к чему-то обязывают, слишком дорогие и незаслуженные (при этих словах она выразительно посмотрела на мужа).

Вадим вскипел. Не столько потому, что понял – машина уплывает назад за американские горизонты, сколько от неадекватности наскока на него со стороны родителей в ответ на простой вопрос.

Неожиданно для самого себя Вадим выдал:

– Убедили. Каждый принимает решения сам, исходя из своего видения мира. Я прав?

– Прав, – поддержала наивная мама, не привыкшая пока к умению сына обращать в свою пользу каждое произнесенное слово.

– Ну, тогда вот что я вам скажу. – Вадим разозлился на самом деле, но в еще большей степени поднимал градус конфликта. – Обещаю: если вы не принимаете подарок, я покупаю мотоцикл. Точка!

Он быстро сбежал с террасы, завел мопед, для пущей убедительности погазовал несколько минут и рванул в Малаховку.

Когда он вернулся поздно вечером (между прочим, затемно), родители дозрели.

Сначала, естественно, Вадиму пришлось выслушать короткую лекцию о недопустимости для интеллигентного человека предъявлять родителям ультиматумы и предъявлять подобным тоном. На всякий случай, не зная, что последует дальше, Вадим выслушал нравоучения смиренно и даже согласился, что, возможно, с формой он погорячился.

Перешли к сути. Подарок решили принять. Но не как подарок. Две трети суммы тете Оле вернет отец, одну треть – Вадим. Соответственно, 20 дней в месяц машиной пользуется Михаил Леонидович, остальные – Вадим. Срок возврата денег – 2 года.

Вадим понял: большего не добиться. Да, собственно, это была абсолютная победа. Ждать машину в очереди можно до старости. И то при условии, что профком его в эту очередь запишет. А тут – машину можно пойти и купить хоть завтра. Для имеющих «берёзовые» чеки дефицита не существовало. Кроме того, машина наверняка будет в экспортном исполнении, а для заграницы у нас делают не как для своих. Деньги же придется отдавать, исходя из госцены, то есть минимум в два раза меньшие, чем пришлось бы потратить в Южном порту, реши он купить новую машину с рук.

Вадим сказал: «Принято!»

Через неделю поехали выбирать машину. Взяли с собой Женю Копцева, приятеля Осиповых-старших. Обладатель новеньких «Жигулей», а до того 21-й «Волги», а до того 408-го «Москвича», он считался среди друзей автомобильным экспертом.

Женя посоветовал купить «Москвич». «Жигули» и дороже, и сложнее в ремонте. К тому же запчасти для «Москвича» можно достать в гараже любого предприятия, а вот для «Жигулей» – только в магазине. А это – дефицит по определению.

Так у Осиповых появился 412-й «Москвич».

Знали бы они, сколько будущих семейных скандалов привезла им эта железяка с четырьмя колесами! Михаил Леонидович с Вадимом никогда не смогут мирно договориться, кто в какой день будет пользоваться машиной. Каждый станет доказывать, что ему она нужнее! Илона, традиционная миротворица, проклянет тот день, когда дала согласие на чертову покупку.

Тетя же Оля, счастливая оттого, что материализовала свою благодарность, деньги так и не возьмет. В первый раз ей попытаются их всучить через три месяца – она увернется. Еще раз совершат попытку через полгода, сумма соберется солидная. Одержав победу в первый раз, во второй тетя Оля, уверенная в успехе, откажется категорически и пригрозит, что никогда не появится в доме Осиповых, если ей еще раз скажут про возврат долга.

Женя пригнал машину на дачу в Кратово. Прав ни у Михаила Леонидовича, ни у Вадима не было, и раньше, чем через три месяца, появиться они не могли никоим образом. Да и ездить стоило начинать по весне. Поэтому решили так – до сентября «Москвич» простоит на даче (Елена Осиповна не возражала), а на зиму Михаил Леонидович поставит ее во дворе Жуковского хлебозавода, где он подпольно подрабатывал юрисконсультом.

Вадим по нескольку раз на день открывал машину, садился, заводил, дергал ручки, включал-выключал фары.

Через пару дней привез в Кратово на мопеде бледную от напряжения Лену, которая так и не привыкла к «этой тарахтелке». Посадил ее на пассажирское место «Москвича» и, дрожа от страха, поехал к воротам. Слава богу, это было по прямой.

Доехав до ворот, Вадим стал сдавать задним ходом. О том, чтобы выехать на тихонькую дачную улочку, там развернуться и заехать обратно по-человечески, не могло быть и речи. Вадим боялся машины до судорог.

Когда «Москвич» наконец оказался в первоначальном положении, мокрый от пота Вадим с гордостью взглянул на Лену. Она смотрела на него, как на героя, Геракла, бога-олимпийца. Такое мог сделать только он, ее любимый Вадик. Какого черта она обещала маме не выходить замуж до осени?!

Как-то раз Вадим остался ночевать в Малаховке. Было это уже в конце лета, когда к его чуть ли не постоянному присутствию на даче Баковых попривыкли и, можно сказать, с фактом этим смирились. Все, но не Ленина бабушка.

Завоевать симпатии этой женщины считалось практически невозможным. Во всяком случае, Наталии Васильевне так и не удалось за двадцать лет жизни со свекровью.

Елизавета Имануиловна (именно так – через «и» и с одним «м»), родившаяся в глухом татарском селе, была домашним ханом Батыем. Каким образом получила она такое нетатарское отчество, для всей семьи оставалось загадкой и темой беззлобных шуток. Разумеется, в отсутствие их объекта.

Ее муж – Ленин дедушка Илья Иосифович был родом из Варшавы. Закончил гимназию, выучил 12 языков и всю жизнь проработал газетным переводчиком. Конечно, пописывал и сам, но больше любил переводить и делать обзоры зарубежных публикаций.

В 1937 году что-то не то он перевел или что-то не так «обозрел», но донос на него написали. Почему его не посадили, так и осталось непонятным. Без работы, конечно, он остался.

Старые друзья и знакомые, завидев его на Арбате, где с середины 20-х Баковы жили в коммуналке над «Зоомагазином», быстро переходили на другую сторону улицы. Но нашлись добрые люди, и до самой войны, когда он ушел добровольцем на фронт, давали ему возможность подрабатывать «негром». То есть он переводил, писал, а они публиковали под своим именем. Гонорар же отдавали Илье Иосифовичу, давая тем самым возможность кормить семью.

На фронт ушли и старший сын Елизаветы Имануиловны, и муж. Слава богу, Илью Иосифовича, из-за слабого зрения, на передовую не отправили, а определили служить фронтовым корреспондентом «Красной звезды».

Но еще до этого, в июле 41-го, случилось событие, навсегда изменившее характер бабы Лизы, как, естественно, звала Елизавету Имануиловну Лена. С младшим сыном, годовалым Эдичкой, отдыхала она с начала лета у родственников мужа в Белоруссии. Фашисты пришли так быстро, что эвакуироваться не успели. Село, где гостевала Елизавета Имануиловна, заняли румынские войска. Стали сгонять евреев к сараю. Елизавета Имануиловна попробовала запротестовать. Румынский офицер, пьяный и мучающийся от головной боли и жары, схватил Эдичку за ноги и с размаху ударил его головой о дерево. Что было дальше, Елизавета Имануиловна не помнила. Рассказали ей, что офицер, увидев размозженную голову ребенка, моментально протрезвел, приказ сгонять евреев отменил и дал им час разбежаться из деревни.

Сама же Елизавета Имануиловна пришла в себя неделю спустя.

Вспоминать эту историю в семье было нельзя. Лена услышала ее от мамы, когда спросила, почему на 9 Мая бабе Лизе приходит столько поздравительных открыток со всех концов Союза, а иногда, если доходили, то и из Израиля, Австралии и США.

В любом случае, Елизавета Имануиловна командовала домом сурово, невестку не приняла. На Вадима теперь смотрела как на явление временное и неприятное.

Однако все изменилось именно в тот раз, когда Вадим остался ночевать.

По привычке он проснулся ни свет ни заря, когда все еще спали, тихо спустился вниз на кухню сварить себе кофе.

Выпил кофе, выкурил сигарету, а чем заняться дальше – не знает. И тут – нашлось. На плите стояла кастрюля с нечищеной картошкой. Явно заготовленная работа на утро. От нечего делать Вадим всю картошку перечистил.

Зайдя на кухню, Елизавета Имануиловна увидела, что картошка-то – вся чищенная. Она стала изумленно озираться по сторонам. Но ни Наталия Васильевна, ни еще спящая Лена подозрений не вызвали. Поняв, что, кроме Вадима, этого сделать никто не мог – ни ее муж, ни сын даже не рассматривались в качестве потенциальных картофелечистилыциков, Елизавета Имануиловна решила все-таки уточнить.

– Вадим – это вы?

– Что я? – Вадим реально побаивался старушку.

– Вы почистили картошку? – Угрозы в голосе не было, но и ласки тоже.

– Я. А что, что-то не так?

– «Не так» только то, что вы до сих пор с Леной не поженились! – неожиданно и для себя, и для Вадима брякнула бабушка-Батый.

– Так я бы рад. Наталия Васильевна до осени запретила.

Знал бы Вадим, какой разнос получила невестка, не успела за ним закрыться калитка, никогда бы не удивлялся, почему теща так его недолюбливала многие годы.

Ответный ход Лены не заставил себя долго ждать. Через неделю она осталась ночевать в Кратово. Михаил Леонидович накануне привез из своего гастронома баранью ногу – дефицит из дефицитов. Пожалуй, сравниться с ним мог только говяжий язык.

Бабушка Эльза и Илона стали обсуждать, как приготовить мясо.

Тут Вадим решил Лену подначить:

– Может, ты займешься? А то женюсь и выяснится, что ты готовить не умеешь.

Лена завелась с пол-оборота.

– Легко! Я классно баранину готовлю!

Истина заключалась в том, что сама она баранину никогда не готовила. Но вот как баба Лиза это делает, видела не единожды.

Баранина по-татарски получилась изумительной. Даже Михаил Леонидович, большой любитель вкусно и хорошо покушать, избалованный кулинарными изысками жены и тещи, причмокивал от восторга.

Илона была просто счастлива – ее будущая невестка не только умница и красавица, но, оказывается, еще и хорошо готовит. Что лучше можно пожелать для сына?

Наконец наступила осень.

После памятного разговора со свекровью Наталия Васильевна смирилась. Бороться было бесполезно. Мужу Вадим нравился своим трудолюбием – вечерний институт и две работы, свекрови – хозяйственностью («Мужчина, а даже картошку чистить умеет!»), свекру – начитанностью и умением поговорить на любые темы. О Ленке и вообще речь не шла – она была влюблена по уши.

Лена сообщила Вадиму, что мама согласна.

Вадим решил, что свадьба должна состояться ровно через 10 месяцев со дня знакомства, то есть 25 ноября.

Приехали в ЗАГС подавать заявления, но выяснилось, что на 25-е все время уже расписано. И это за два с половиной месяца!

Лена успокаивала:

– Ну не принципиально, распишемся в другой день. Хотя, конечно, жалко, идея была красивая.

– Знаешь, – Вадим что-то судорожно соображал, – нам по жизни еще многое преодолевать предстоит. Я суеверный, раз уступим, потом всегда уступать будем. Подожди-ка меня на улице.

Оставив Лену дышать свежим воздухом, Вадим отправился к ЗАГСовскому начальству. Ни уговоры, ни обещание бутылки шампанского и коробки конфет не помогли. Тогда Вадим попросил только об одном одолжении – дать ему телефоны двух-трех пар «брачующихся» в этот день.

Заведующая ЗАГСом не спросила, зачем Вадиму их телефоны. Ее заинтересовало, почему они не хотят расписаться во Дворце бракосочетания?

– Нам не нужна помпа. Это наш праздник, для себя.

Дама посмотрела на Вадима уважительно и позволила переписать телефоны из заявлений на регистрацию. Прямо из ее кабинета Вадим набрал первый номер. Объяснил суть просьбы: «Можно мы распишемся сразу после вас? На регистрацию каждого брака отводится полчаса. Вам 25 минут, нам – 5. Согласны?»

Вадиму явно повезло. Уже получив согласие, он внимательно просмотрел заявления этих милых людей. Им обоим было за сорок, и каждому предстоял второй брак. Скорее всего, для них это будет просто регистрация. А для Вадима с Леной – свадьба.

Родители Лены и Вадима распланировали будущее торжество в малейших деталях. Когда на большой семейный совет вызвали детей, план старшего поколения те отвергли полностью. Свадьбу решено было отмечать дома, кроме бабушек, дедушки и самих родителей – никого из родственников не звать. Друзей Лены и Вадима – только самых близких, не больше, чем по шесть человек. А вот потом, отдельно, устроить праздник у Лениных родителей для тех, кого они пожелают позвать, и спустя неделю то же повторить у родителей Вадима. Дальше в два-три приема, но опять-таки дома, устроить пир для широкого круга друзей Вадима и Лены.

Илона Соломоновна при этом посмотрела на свои руки. Ленина мама перехватила ее взгляд, поняла, что та прикидывает объем готовки, и не очень искренне заверила, – она обязательно поможет.

Лена настояла – никаких машин с куколками, мишками и ленточками, никакой толпы. А Вадим, собственно, и не спорил. Вместе со свидетелями, Димой и Аней, в ЗАГС поехали на троллейбусе. Димка всю дорогу делился с входившими-выходившими информацией о том, что везет друзей под «коммунистический венец». Пассажиры серьезно поздравляли нетипичных жениха и невесту.

Когда расписались, Вадим с Леной выскочили на улицу и, взявшись за руки, направились в сторону дома, не обращая внимания на моросивший дождь со снегом.

– Недалеко – километров пять, – прикинул Вадим. Лена рассмеялась и ответила:

– Надеюсь, нам намного дальше!

Через год родилась дочь.

Денег не хватало категорически. Отец каждую сессию безропотно отсчитывал Вадиму заработанные им на экзаменах купюры, каждый раз вспоминая свою наивность – троечники в школе очень часто становятся в институте отличниками.

Однако Михаил Леонидович был доволен. Вадим продолжал его удивлять. Он вкалывал как проклятый и в институте, и на работе. Помимо Московского пищекомбината, Вадим теперь имел два совместительства. Одно официальное – Мытищинский хлебокомбинат, и второе, естественно, нелегальное, где Вадима оформили ночным сторожем, хотя работал юрисконсультом, – Раменский маслозавод.

Как-то Вадим при отце разбирал свой портфель, и Михаил Леонидович с удивлением увидел, как сын вынимает будильник

– А это что?

– Не поверишь, батя, будильник!

– Не идиотничай! Зачем тебе будильник в портфеле? – недоумевал отец.

– Понимаешь, – Вадим уже не улыбался, – я абсолютно не высыпаюсь. Ну что у меня остается на сон? Пять-шесть часов в лучшем случае. Так я, когда в электричку сажусь, ставлю будильник Если в Мытищи – на двадцать пять минут, а если в Раменское – на сорок пять. Будильник звонит, я просыпаюсь и выскакиваю. Пока добираюсь до места, прихожу в себя.

– А если не зазвонит? – Михаил Леонидович вдруг понял, что его Вадюшка стал серьезным мужиком. Когда это произошло? Кем было заложено? Вроде ни он, ни Ил она Вадима не учили такой требовательности к себе, такой ответственности. Сам Михаил Леонидович считал себя эпикурейцем, любил жить легко, беззаботно. Правда, не был бездельником. Однако…

– Было уже. Однажды то ли не зазвонил, то ли я не услышал. Короче, до Голутвина проспал. Меня там машинисты будили, а то в депо уехал бы.

Ближе к концу пятого курса Вадима в жизни Михаила Леонидовича выпал очень счастливый день.

Придя в арбитраж к новому, не знакомому ему госарбитру, Михаил Леонидович услышал:

– А вы не отец Осипова? Ну, этого молодого гения и нахала… О нем у нас столько говорят…

Слово «нахал» в таком контексте Осипов-старший воспринял как комплимент. Но главное заключалось в другом. Уже не Вадима спрашивали, «не сын ли он знаменитого Осипова», а у «знаменитого Осипова» выясняли – не отец ли он Вадима.

Вечером, когда на кухонном столе вроде без повода появилась бутылка «Киндзмараули», Илона удивилась:

– Что-то мы зачастили. Пяти лет не прошло, а мы опять вдвоем выпиваем.

Но, узнав причину, согласилась с ее вескостью и стала успокаивать мужа, что расстраиваться здесь нечего. Учитель должен быть счастлив, когда ученик превосходит его.

Отец не стал объяснять, что в утешениях не нуждается. Грустно, конечно, когда понимаешь: мечты не осталось. И даже тот факт, что не осталось мечты не потому, что не сбылась, а как раз наоборот, на настроение не влияет.

После сдачи госэкзаменов, получив от отца очередную и последнюю порцию «материального стимулирования», Вадим взял счеты, на которых они с отцом рассчитывали размеры штрафных санкций контрагентам своих предприятий (арифмометр в доме не прижился, а калькуляторы продавались только в «Березке»), и посчитал, во что обошлась родителям его учеба. Одна тысяча пятьсот семьдесят четыре рубля. За все пять лет – ни одной двойки или тройки, две четверки, все остальное – пятерки.

На случай поступления в аспирантуру, куда Вадима рекомендовали как краснодипломника, заключили новый договор. Принцип – тот же, тариф удваивался. Никогда Михаил Леонидович и в самых смелых мечтах не мог допустить мысли, что его сын станет кандидатом наук. А деньги – деньги пустое, так, игра… Больше Вадим не нуждался в реальном стимулировании.

В стимулировании – да. А вот в деньгах нуждался. И очень. Как ни странно, дополнительные трудности в этом вопросе создали Баковы. Несколько лет назад, еще до знакомства Лены с Вадимом, их семья решила разобраться с квартирным вопросом.

В свое время Владимиру Ильичу удалось, используя свое «правдинское» положение, вступить в кооператив. На текущий момент за него расплатились. Но Наталию Васильевну квартира не устраивала. Жить в «хрущевке» на «Молодежной» для нее, жены «правдиста», было непрестижно. Поскольку Володю этот вопрос совсем не волновал, «заход» пошел с другого бока. Дочь когда-нибудь выйдет замуж, и где она будет жить?

Этот аргумент подействовал на Владимира Ильича быстро, – всего за каких-то два года капанья на мужнины мозги. С помощью главного редактора «Правды» В. Бакову, семье которого по жилищным нормам площади вполне хватало, в порядке исключения разрешили вступить в новый кооператив, возводивший дом на Красноармейской улице. А это, что немаловажно, в районе метро «Аэропорт». Ведь именно там, на улице Черняховского, стояли три кооперативных дома Союза писателей. Пусть не в одном из них, но совсем рядом – это статусно. Наталия Васильевна желаемое получила.

Как раз к моменту окончания Вадимом института в квартиру можно было въезжать. Продавать старую Баковы не стали, – оставили ее молодым.

Но новорожденная дочка потребовала постоянной помощи родителей Вадима (Ленины отстранились от этой заботы сразу и навсегда). Значит, молодым необходимо жить рядом, у метро «Проспект Вернадского».

Вариант обмена подыскали относительно быстро, за полгода. Но ремонт! Это ж немалые деньги. О покупке новой мебели никто не заикался, но обои, плитку, порванный линолеум на кухне надо менять…

Вадим залез в долги, и теперь пришло время начинать их отдавать. Не так уж много, тысячу рублей. Но это была его зарплата за 7 месяцев. Так что для Осиповых-младших – много. И даже очень!

Обучение в аспирантуре могло помочь в решении и этой проблемы….

Глава 4 СТАЖЕР

В первый год по окончании института Вадима в Московскую коллегию адвокатов не приняли. Председатель Президиума коллегии Архангельский не смог согласовать его кандидатуру в Административном отделе МК КПСС – беспартийный, социальное происхождение – из служащих.

Бабушка Аня возмутилась до глубины души. Как это так? Вадим окончил институт с красным дипломом, вступительный экзамен в коллегию сдал на отлично. И среди 20 принимаемых стажеров для него не нашлось места?!

Ее разговор с самим Архангельским ничего не дал. Тот только оправдывался, что, мол, 10 человек зачисляются по распределению юрфака МГУ, а вторые десять – из вечерников, бывших милиционеров, советских и партийных работников, получивших дипломы за предшествующие два года.

Дело в том, что Положение об адвокатуре гласило: есть опыт практической работы по специальности (например, юрисконсультом) в течение двух лет по окончании ВУЗа – можешь идти в адвокаты. Нет двух лет – только в стажеры.

Вадимовы 5 лет юрисконсультского стажа никого не «колыхали», – он их отработал до получения диплома.

Бабушка Эльза высказала свои претензии напрямую Анне Яковлевне – вот каковы ваши советские правила: формализм и бездушие. Ко всеобщему удивлению, бабушка Аня спорить не стала, согласилась – формализм и бездушие. Но это, по ее убеждению, не правила советской власти, а частный случай. Вот в ее молодые годы вообще подобного не было. Людей даже судьями назначали без всяких формальностей, исходя исключительно из их нравственных качеств и стойкости убеждений. А уж адвокатами и подавно…

Раздосадованная разговором с Архангельским и раззадоренная упреками бабушки Эльзы, Анна Яковлевна отправилась в Горком партии.

В Горкоме был специальный отдел по работе со старыми большевиками. Заведовать этим отделом раз за разом назначали либо несильно проштрафившегося партийного деятеля высокого ранга из других отделов, – временная мера наказания, либо молодого комсомольского выдвиженца – стартовая площадка для будущей партийной карьеры. В любом случае, должность всегда считалась проходной, и больше года на ней никто не сидел. Относились к своим обязанностям партийные временщики соответственно.

Суть работы отдела можно было разделить на две составляющие – социальную и политическую.

Социальная часть сводилась к обеспечению старых большевиков продуктовыми заказами к праздникам, распределению открыток на мебель, швейные машинки, югославские сапоги и иной дефицит, а политическая – к успокоительным беседам с вечно недовольными ветеранами партии, которые «не за это размахивали чапаевской шашкой и мужественно всходили на эшафот».

Редко кто из старых большевиков приходил «качать права» по личным проблемам. Сказывалось суровое воспитание и такое же отношение к жизни. Поэтому визит Анны Яковлевны Искры по поводу несправедливости по адресу внука обратил на себя внимание. Инструктор отдела, к которому бабушка Аня попала на прием, брать на себя ответственность не стал и записал ее к заведующему – пусть тот отдувается.

Заведующий, недавно назначенный борзый комсомольский деятель лет под сорок, явно пересидевший лишнее в Горкоме комсомола, принял Анну Яковлевну радушно, слушал заинтересованно, с пониманием. Кивал много, соглашался во всем, возмущался и обещал немедленно переговорить с товарищами из Административного отдела.

Через месяц экс-комсомольцу обещали назначение в Отдел промышленности Горкома КПСС. Ни с какого боку не стоило ему сейчас высовываться с запросами к Административному отделу, то есть портить отношения со всемогущими партийными кадровиками.

Поэтому, когда за Анной Яковлевной закрылась дверь, радушный экс-комсомолец презрительно хмыкнул ей в спину и, скомкав, бросил в корзину листок, куда во время беседы деловито записывал суть претензий наивной старой большевички.

Прождав безрезультатно месяц, бабушка Аня вновь отправилась в Горком. На месте завотделом сидел уже новый человек – бывший инструктор Отдела оборонной промышленности ЦК КПСС, пониженный за пьянку и буйство во время празднования закладки новой подводной лодки на закрытом судостроительном заводе.

Злой на весь мир, испытавший только что несправедливость на себе, он решил Анне Яковлевне помочь. Для него, еще недавно сотрудника аппарата ЦК, Административный отдел Горкома оставался нижестоящей инстанцией. Он снял трубку второй «кремлевки» и набрал четырехзначный номер заведующего Адмотделом.

По результатам разговора специалист-ипохондрик по работе со старыми большевиками сообщил – поздно. Вот приди она хоть пару недель назад, вопрос можно было решить.

Вернувшись домой, бабушка Аня накатала длиннющую жалобу с перечислением всех своих заслуг перед партией в адрес ЦК КПСС. Жалобу, естественно, переправили в Горком. Там посмеялись, показали новому перспективному сотруднику Отдела промышленности, тому, кто первым принимал Анну Яковлевну. Он выматерился, потом тоже рассмеялся и предложил сам подготовить ответ заявительнице, чтобы не загружать дурацкой работой товарищей.

Письмо, полученное бабушкой Аней, являло эталон вежливости и внимания к адресату. Там слово в слово были переписаны все ее заслуги перед партией, подробно изложена суть ее просьбы и в конце сообщалось – «меры приняты». Какие, бабушка Аня так и не поняла, но осталась весьма удовлетворена заботой со стороны своей партии к обращениям ветеранов. Вадиму же сообщила, что год придется подождать.

Сидеть год сложа руки Вадим не мог. Он уже привык «жить с будильником в портфеле». Первое занятие напрашивалось само собой. Рядом с красным дипломом в отцовской коробке для важнейших документов скромно валялась рекомендация в аспирантуру. Как и любой иной краснодипломник, Вадим имел право поступать в аспирантуру сразу, без обязательной двухгодичной отработки по распределению.

Но Вадим хотел быть адвокатом, а не кандидатом наук. Степень, конечно, не помешает, но как дополнение, как гарнир. Основное блюдо – адвокат.

Михаил Леонидович позвонил своему старому знакомому Марлену Исааковичу Перельману. Марлен заведовал консультацией, причем одной из самых сильных в Москве. Просьба была простой – можно мальчик в свободное от работы время постажируется? Неофициально.

Марлен согласился: пусть ходит, если ему это интересно.

Так началось знакомство известнейшей московской адвокатессы Ирины Львовны Коган, дочери великого московского адвоката начала двадцатого века Льва Моисеевича Когана, и выпускника Всесоюзного заочного юридического института Вадима Осипова.

Ирине Львовне Вадим приглянулся сразу. Что и не удивительно. Она вообще любила людей, без чего, собственно говоря, в адвокатской профессии делать вовсе нечего, а Вадим к тому же так старался все познать и понять, что посвящать его в любимое дело оказалось сплошным удовольствием. Порою вопросы Вадима ставили Ирину Львовну в тупик. Уж больно нестандартно он читал закон, выворачивая порою наизнанку и придавая чуть ли не противоположный смысл казалось бы совсем простой фразе.

Вадим на правах вольнонаемного стал ходить с Ириной Львовной по судам, сидеть с ней на приеме граждан (у адвокатов это называлось «улицей»), обсуждать ее судебные дела.

К огорчению Вадима и вящему стыду Ирины Львовны, советоваться с ней по своим рабочим проблемам (а Вадим продолжал служить юрисконсультом Московского пищекомбината) оказалось бесполезно. Коган ничего не понимала в хозяйственном праве, слова «договор поставки» или «контрактация сельхозпродукции» были для нее пустыми звуками. Вадима это искренно забавляло (ведь так просто), а Ирину Львовну ничуть не смущало – настоящий специалист спокойно воспринимает свою некомпетентность в областях, напрямую с его работой не связанных.

Так или иначе, Ирина Львовна через два месяца, придя к выводу, что Вадим талантлив и трудолюбив, позвонила Архангельскому с просьбой разрешить Осипову раз в неделю посещать занятия для стажеров. Спокон веку в Московской коллегии адвокатов было правило – по вторникам, вечером, для стажеров в Президиуме, что располагался тогда на Неглинке, проводились занятия. Это была, если угодно, послевузовская подготовка к овладению ремеслом. Стажерам не читали лекций, например, по уголовному праву. Кто-то из маститых адвокатов проводил семинар «Защита несовершеннолетних». Другой – «Тактика защиты по автотранспортным преступлениям». И так в течение шести месяцев.

Архангельский не мог отказать Ирине Львовне, уж больно высокий авторитет заработала она в коллегии, хотя просьба и показалось странной: не в традициях адвокатуры было допускать посторонних на внутренние профессиональные мероприятия.

Короче говоря, Вадим, продолжая работать юрисконсультом, стал неофициальным стажером адвоката Коган. Заведующий консультацией думал, что Осипову это быстро надоест, что парень просто не выдержит таких нагрузок. Однако, когда прошло еще четыре месяца, а Вадим не сдался, заведующий стал смотреть на него не как на сына приятеля, а как на будущего адвоката своей консультации.

Свято верящий во всепобеждающую силу печатного слова Владимир Ильич, Ленкин отец, высказал неожиданное предложение. А что, если Вадим напишет несколько статей об адвокатах? Тема для советской прессы если и не совсем закрытая, то, по крайней мере, сильно не популярная. Конечно, ни о «Правде», ни об «Известиях» речи идти не могло – они проводили генеральную линию партию, в которой адвокатуры видно не было даже под микроскопом, а вот «Вечерняя Москва» или «Московский комсомолец» могли таким материалом заинтересоваться.

Вадим согласился. Владимир Ильич позвонил кому-то из своих знакомых, те сказали «можно попробовать», и Вадим отправился к Архангельскому. Тоже по наущению Владимира Ильича. Знакомство адвокатского босса должно было состояться не с Осиповым-просителем, а с Осиповым-журналистом.

Архангельский принял Вадима скорее настороженно, нежели радостно. При всей внешней приветливости – встал из-за стола, пожал руку, предложил чаю – Председатель Президиума настойчиво пытался выяснить, с чем связан неожиданный интерес прессы к адвокатам.

Вадим хитрить не стал. Объяснил прямо:

– Хочу быть адвокатом. В этом году меня не пропустил Горком. Значит, в следующем вам нужны будут дополнительные аргументы. Я прав?

Архангельский с облегчением выдохнул. «Забавный парень! Видать, упертый. Ладно – посмотрим!»

Уходил Вадим из кабинета Председателя с фамилиями пяти адвокатов, о которых стоило написать в газете, и с твердым обещанием Архангельского: если за оставшиеся 7 месяцев Вадим опубликует 10 статей об адвокатах или всей коллегии, тот его кандидатуру в Горкоме согласует. «Честное слово!»

К июлю, времени вступительных экзаменов, Осипов опубликовал 11 очерков. От экзаменов его освободили, зачли прошлогодние.

Накануне похода Архангельского в Горком, где предстояло из 45 успешно сдавших экзамен кандидатов в стажеры отобрать десять, появилась двенадцатая публикация Осипова. На сей раз о внимании к молодым адвокатам со стороны не только руководства Президиума и юридических консультаций, но и адвокатов-ветеранов, многие из которых прошли Гражданскую и Великую Отечественную войны, а теперь передавали молодым профессиональный и жизненный опыт.

В Горкоме кандидатура Вадима опять вызвала возражения. Но Архангельский достал подборку публикаций за его подписью и сказал, что именно такой человек нужен адвокатуре. Инструктор Адмотдела, немало удивленный свободным доступом этого Осипова на страницы газет, поинтересовался, а кто его родственники? Архангельский только этого вопроса и ждал.

– Да не особо высокого полета птицы – бабушка старый большевик, член партии с 1916 года, а свекор – спецкор «Правды». Но они люди скромные, за парня ходить просить не станут. Хотя черт его знает, как они отреагируют, если его во второй раз прокатим. Я бы взял.

– Так что же вы о главном-то сразу не сказали? – искреннее возмутился инструктор.

Вопрос был решен. Вадим Осипов стал стажером Московской городской коллегии адвокатов.

Глава 5 АСПИРАНТ

Вадим много раз пытался понять, что привело его к мысли о защите диссертации. Может, сыграла роль с детства врезавшаяся в память интонация, с которой родители говорили о ком-то: «Он кандидатскую степень имеет». Говорили с придыханием, с почтением.

Возможно, побудительным мотивом стало все усиливающееся неприятие рутины жизни. Просто работать юрисконсультом в трех местах, просто растить дочь, которая хоть и начала очень забавно лепетать, но большого интереса у Вадима, если честно, пока не вызывала… Это не для него. Ему нужно чего-то добиваться, куда-то лезть, что-то превозмогать. Аспирантура, с учетом «пролета» с адвокатской стезей, на ближайший год могла его занять. К тому же не воспользоваться рекомендацией Ученого совета, по крайней мере не попытаться – было глупо.

А может, школа заряд заложила?.. В классе он был человеком второго сорта, и хотелось доказать, прежде всего самому себе, но и бывшим одноклассникам, а главное – одноклассницам, что они сильно на его счет ошибались. Социальный статус родителей не все в жизни определяет.

Не то чтобы Вадим плохо учился в школе. По литературе и истории – только пятерки. По физкультуре, кстати, тоже. А вот химия и физика – ну, не его это были предметы. «Гуманитарий чистой воды». Многие годы не только после окончания школы, но уже и после института, после защиты кандидатской, Вадиму периодически снился один и тот же кошмар. Он сдает выпускной экзамен по химии. В билете – формула крахмала. С валентностью он еще как-то разбирался, а вот органическая химия – беда. Итак, в билете – крахмал. Сидят все учителя. Вадим не знает, что отвечать. При этом думает: «Ну что они могут сделать? Экзамен я не сдам. Хорошо, меня лишат аттестата. Но диплом-то институтский, красный, останется? Вот сейчас возьму и скажу, что ничего они сделать не могут. Пусть аттестат забирают, а мне-то что?!» В этот момент он всегда просыпался. С плохим настроением на весь день. Правда, когда он вспоминал, как на самом деле сдавал выпускной экзамен по химии, тонус его несколько повышался.

А дело было так. В десятом классе, последнем, выпускном, у них появилась новая учительница химии. Молодая выпускница пединститута, секретарь комитета комсомола курса. Ее сразу избрали в партком школы и поставили на культмассовую работу. Светлана Ивановна женщиной была исполнительной, поручено – делай, да еще и с комсомольским задором. Пообещала она директору, что будет у школы грамота райкома партии по ее направлению. Директор, жена какого-то аппаратчика из ЦК КПСС, довольно кивнула и поддержала: «Давай! Это для нас важно!» Конечно, важно, школа-то была, как ее в народе окрестили, «образцово-показушная»! Бросилась она по родителям в поисках творческих работников. Но вот беда, не было творческих, все больше советские да партийные работники! Школа-то суперпрестижная… Нет, конечно, несколько представителей рабочего класса укрепляли собой родительскую среду, но попали их дети в эту школу по территориальному принципу. Жили они в коммуналках на территории микрорайона, за которым была закреплена школа.

Обнаружив, что мама Вадима по образованию актриса, Светлана Ивановна обратилась к ней. Надо было организовать патриотическую постановку к 9 Мая. Но Илона отказалась категорически. Всего, что как-то связано было с властью, она боялась до одури. А здесь, в школе, не дай бог, кому не понравится, у Вадика неприятности будут. Класс-то выпускной! Передавая материнский отказ Светлане Ивановне, Вадим заявил: «А я и сам могу поставить!» Наверное, от безысходности (правда, посоветовавшись предварительно с учителями по истории и литературе, которые Вадимом были более чем довольны) Светлана Ивановна через несколько дней остановила его на перемене и сказала: «Давай! Это для нас важно!» Она вообще всегда хорошо запоминала словесные обороты начальства и сразу включала их в свой лексикон.

Вадим прикинул, какова цена славы школы в случае его успеха, и решил идти ва-банк. Заявил учительнице: «Постановку сделаю. Но! От уроков химии до конца полугодия – освобождаете! (А разговор-то был в середине января.) При этом и за обе четверти, и в году получаю по четверке». Светлана Ивановна от такой наглости потеряла дар речи. Выдавила из себя вопрос: «Зачем?» Вадим легко объяснил: «Думать надо много, сценарий разрабатывать, подбирать литературный материл, музыку, работать с исполнителями. Еще – оформление зала». Вспомнив, что говорит не только с учительницей, но и с комсомольским вожаком, членом парткома школы, добавил: «Надо материалы последнего съезда КПСС еще раз проштудировать. Сами понимаете, здесь ошибиться нельзя! Дело-то политическое!» Светлана Ивановна растерялась окончательно, ей уже мерещился выговор по партийной линии за срыв особо важного поручения. Сказала: «Хорошо!» Но Вадим и не думал на этом останавливаться: «Кроме того, иногда, не всегда, но иногда, я буду снимать с уроков химии особо нужных мне актеров!» (Вадим уже предвкушал, как в обмен на жвачку и только недавно появившиеся шариковые ручки, которыми в изобилии обладали дети родителей, ездивших в загранкомандировки, он будет выдавать индульгенции на пропуск уроков химии…) «Хорошо!» – уже обреченно согласилась Светлана Ивановна. «Но это не все. Если мы выиграем районный смотр – вы обеспечите мне четверку по химии в аттестате». Увидев по реакции учительницы, что перебрал, Вадим решил слегка подлизаться: «Вы же понимаете, тройка мне сильно испортит средний балл, и с поступлением в институт будут сложности». В это время уже несколько лет в стране шел эксперимент: к сумме баллов, полученных на вступительных экзаменах в институт, добавлялся среднеарифметический балл школьного аттестата. Поэтому тройки по физкультуре и труду могли поставить крест на судьбе одаренного математика или, например, историка… Перспектива победить на районном смотре, а значит и получить грамоту от райкома, а то и горкома КПСС, лишила Светлану Ивановну остатков воли и разума, и она продублировала директора еще раз: «Давай! Это для нас важно!»

Вот тут и подошла очередь Вадима растеряться и испугаться! Отступать было поздно, а что делать – непонятно. Короче говоря, Илоне все-таки пришлось заниматься постановкой. Опосредованно, через Вадима. Однако какие бы тайны ни окутывали рождение школьной постановки, но когда на сцене появлялись перемотанные окровавленными бинтами солдаты, а из-за кулис с пластинки через усилители на зрителей обрушивалось «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…», зал, наполовину состоявший из учителей и родителей, переживших войну по полной программе, плакал по-настоящему. Постановка заняла первое место не только на районном, но и на городском конкурсе. Светлана Ивановна свои обязательства выполнила. На экзамене, не успел Вадим взять билет и сесть за парту, она подошла и в течение пятнадцати минут, не обращая внимания на удивленные взгляды представителя РОНО, тихо и четко диктовала Вадиму правильные ответы. Но когда роношная дама предложила поставить блестяще сдавшему экзамен Осипову пятерку, Светлана Ивановна, все-таки честная комсомолка, возразила, что этого делать не следует, так как она немного помогла Вадиму разобраться с первым вопросом билета. Роношница, которая заподозрила наличие вполне определенного рода договоренностей между родителями этого мальчика и школьной учительницей, сразу успокоилась и настаивать на пятерке не стала. Так Вадим и Светлана Ивановна исполнили договор.

Но кошмар продолжал мучить Вадима еще многие годы…

В заочную аспирантуру Института государства и права Академии Наук СССР Осипов пошел не по доброй воле. Завкафедрой гражданского права, тщательно скрывавший свою принадлежность к еврейской национальности, полукровок в аспирантуру категорически не брал. Боялся, наверное, обвинения в протекции «своим». Вот он с горя и подал документы в ИГПАН. Самую крутую аспирантуру, куда и профессора МГУ своих детей пристроить не всегда могли. Поскольку шансов поступить не было никаких, на экзаменах Вадим не волновался, отвечал легко. Что знал. А знал немало и совсем неплохо. Ведь не химия же…

Но приняли его все-таки сдуру. Хорошо отлаженная кадрово-блатная политика советской власти давала иногда малообъяснимые сбои.

Первые два экзамена – английский язык и история КПСС, служили тем ситом, через которое просеивались только нужные институту абитуриенты. Экзаменаторов приглашали со стороны (в Институте государства и права непрофильными дисциплинами не занимались). В ведомости перед нужными, правильными, фамилиями ставилась особая отметинка, чтобы случайно не срезать блатного дитятю. Фамилия Осипов знаком качества отмечена не была. Но отвечал он на обоих экзаменах так спокойно и уверенно, что у экзаменаторов не возникло и доли сомнения, что этот парень не сомневается в результате. И они были правы, только результат Вадиму виделся обратный тому, который просматривался экзаменаторами. Пришлые решили, что кто-то просто забыл пометить фамилию Осипова, и в обоих случаях поставили пятерки. Да и потом, если что и не так, посчитали они, на экзамене по специальности – гражданскому праву, уже сами сотрудники академического института расставят все по местам. Никто не сомневался: место в аспирантуре достанется тому, кому нужно.

Институтские же сотрудники, когда настал их черед формировать кадровый состав молодой советской науки, были в немалой степени удивлены, что какой-то выпускник заочного института дошел до них с двумя оценками «отлично». Отвечал парень и по основному предмету очень неплохо и объективно стоил пятерки. Председатель приемной комиссии пошел к замдиректора Института – уточнить, нет ли здесь ошибки. Тот сверился со своими записями – не значится. На всякий случай позвонил домой приболевшему директору; академику Самойлову. Нет, по поводу Осипова никаких просьб к нему не поступало. Замдиректора облегченно вздохнул: «Я думаю, мы сможем без него обойтись».

Председатель вернулся к комиссии и предложил поставить Вадиму «три». Но тут вступил Майков. Николай Николаевич Майков прошел всю войну. Характер у него был взрывной смолоду, а потому естественным результатом одного его диалога с офицером стали четыре месяца штрафбата. После войны за не ту фразу, сказанную не в том месте, Майков получил 10 лет сталинских лагерей. Неуемного старика давно бы из Института поперли, кабы не одно «но». Воевал он вместе с Лукиным – нынешним секретарем ЦК КПСС, кандидатом в члены Политбюро. Тронуть Майкова было себе дороже. Терпели.

Услышав предложение председателя комиссии, Майков взорвался. «Хватит только блатных брать! Парень столько лет «на земле» проработал. Толковый, видать и по диплому, и по тому, как на экзамене отвечал. Ну и что, если только в пределах вузовской программы? Зато ее-то он понимает, а не только знает! Я в ЦК жаловаться буду». Последний аргумент оставить равнодушным председателя комиссии не мог. Правда, когда Майков, в пылу отстаивания справедливости, сказал, что сам будет научным руководителем новичка, завсектором гражданского права, так и промолчавший все обсуждение, подумал: «Ну, это-то – никогда. Мне только не хватает союза деревенского Ломоносова со столичным Робеспьером». И сам улыбнулся своей мысли.

Результаты зачисления абитуриентов в аспирантуру вывесили через неделю. Вадима в это время свалил жестокий грипп, и смотреть списки поехала Лена. Надежды на поступление практически не было. Наверняка кто-то блатной набрал те же баллы, что и Вадим, а в этой ситуации «своя рука – владыка». Вадим ждал Лениного звонка без особого волнения. Ну, купил лотерейный билет. Это же не повод разворачивать газету с тиражом дрожащими руками…

– Привет, Вадюш! Как себя чувствуешь? – Жена явно запыхалась, но вот довольна она или расстроена, было не разобрать.

– Нормально. Ну что?

– Представляешь, из третьего автомата тебе звоню! Все вокруг обегала. Первые монетки только съели. Последняя осталась!

– Что с аспирантурой? – Вадим почувствовал, как его начинает бить озноб. То ли от волнения, то ли оттого, что резко вскочил с кровати.

– Приняли тебя! Приняли!

– Да ты что?! – Вадим и вправду не верил своим ушам.

– Приняли, Вадька! – Лена больше себя не сдерживала и просто вопила в трубку. – Ты аспирант! Института государства и права Академии Наук СССР!!! – Она наслаждалась звучанием этих волшебных слов.

Через полчаса, когда Лена добралась до дома, Вадим как раз вынул из горячей подмышки термометр. Тридцать восемь и четыре. Лена вошла в спальню, держа в руках гвоздичку. Первый раз в жизни Вадиму дарили цветы. И кто? Собственная жена. То ли из-за болезненной слабости, то ли из-за абсолютно неожиданного, незапланированного счастья стать аспирантом, Вадим заплакал. А может, и из-за трогательности Ленкиного вида с гвоздикой в руках…

– Знаешь что, – Лена сияла от счастья, – я и не думала, что это такой кайф – гордиться мужем! – И вдруг заметила слезы в глазах Вадима. – Да что ты, дурачок! Все же хорошо!

– Да, – шмыгнул носом Вадим. – Представляешь, как родители будут счастливы?

– Ой, надо же им позвонить! А я знаешь что решила? Если ты защитишься, я тоже пойду в аспирантуру и защищусь! Пусть у Машки оба родителя будут учеными!

– Ну, не учеными, – Вадим улыбнулся, – а кандидатами наук. Это не одно и то же. Знаешь, говорят – «ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан!»

– Да какая разница!

– И если ты защитишься, – Вадим не слушал жену, он мечтал, – я выкупаю тебя в ванне шампанского!

Глава 6 ШТАНЫ

По прошествии трех месяцев со дня зачисления в стажеры, согласно правилам, будущие адвокаты должны были начинать вести дела в судах. Но кто доверит юнцу уголовное дело? Кто из родственников подсудимых, имеется в виду? Никто! Поэтому вели стажеры только дела «по назначению». По правилам статьи 49-й Уголовно-процессуального кодекса, если ни сам подсудимый, ни его родственники не приглашали в процесс адвоката (а это стоило денег), то его вызывал суд (бесплатно). Судья направлял уведомление в юридическую консультацию, и заведующий назначал конкретного адвоката. Разумеется, того, У кого своей клиентуры не было. То есть молодого и неопытного. А еще лучше – стажера. Или же того из подчиненных, кого заведующий хотел наказать. Для адвокатов со стажем «залететь по 49-й» на месяц-два означало крупно потерять в деньгах. Так что эта статья была эффективным средством в руках заведующих консультациями для воспитания строптивцев.

Первую 49-ю Вадим получил по групповому делу о квартирной краже. Четырех подсудимых защищали адвокаты его же консультации «по соглашению», то есть за деньги, а главаря, отсидевшего не один срок и приговор в отношении которого был предопределен, поручили Вадиму.

Как прошел этот процесс, Вадим не мог вспомнить даже на следующий день: от волнения и страха все виделось как в тумане. Как ночной сон – помнишь утром, что пережил что-то страшное, просыпаешься разбитый, а что снилось, вспомнить не можешь. Но коллеги по процессу доложили заведующему, что парень держался хорошо, вопросы задавал правильные и защитительную речь произнес сносную.

А вот со следующей 49-й возникли проблемы.

Из суда поступил запрос о выделении адвоката гражданину Дзинтарасу Раймонду, 1930 года рождения. В копии обвинительного заключения, отпечатанного, как обычно, на папиросной бумаге в семи экземплярах, разобрать буквы было непросто, так как адвокатам отправляли, разумеется, именно седьмой экземпляр. Тем не менее заведующий сумел понять из формулы обвинения, что Дзинтарас обвиняется в совершении мелкого хищения государственной собственности, то есть по статье 92-й УК РСФСР. Максимальное наказание по ней значилось – до двух лет лишения свободы. Но, как правило, давали исправительные работы. Словом, состав не тяжелый и дело – простое. Ломать глаза, читая остальной текст обвиниловки, заведующий не стал и расписал ее Осипову.

Назавтра Вадим, взяв ордер консультации, – документ, подтверждающий его право участвовать в процессе, – поехал в суд читать дело. В канцелярии суда Осипова еще не знали, и потому, прежде чем выдать уголовное дело, там долго изучали справку с печатью, что он стажер, ордер, опять с печатью, что он направлен для участия защитником именно по этому делу, и паспорт, разумеется, опять-таки с печатью, что он – это он.

Наконец, дело в руках у Вадима. Первое самостоятельное. Предыдущее не в счет, там было четверо коллег, они подстраховали бы, если что.

Вадим второй раз перечитывал дело Дзинтараса лист за листом, от первой до последней буквы.

Осипов сидел в комнате для адвокатов третий час. За это время многие опытные коллеги успели прийти с двумя-тремя томами своих дел, просмотреть, сделать выписки и уйти. а он все сидел. Паша Гусев, молодой адвокат из его же, Вадима, консультации, благополучно совершал четвертый круг. То есть три дела он уже отработал и пришел с четвертым.

– Это у тебя столько обращений? – с завистью спросил Вадим.

– Нет, это меня так наш заведующий любит! Сволочь! Дал три 49-х на четверг и одну – на пятницу. – Паша осекся, поняв, видимо, что столь откровенное выказывание отношения к начальнику может выйти боком. Если Осипов стал стажером именно их консультации, значит, для Марлена он человек не чужой. Решил исправиться: – С другой стороны, именно так клиентуру и нарабатывают. Честно говоря, Марлей прав. Так закаляется сталь!

Нельзя сказать, что Вадиму подобная перспектива показалась радужной. Он с одним делом уже столько времени сидит, а Пашка, проработав два года, все еще носится по сорок девятым и как проклятый принимает «улицу». Может, лучше было оставаться юрисконсультом пищекомбината – зарплата хоть и маленькая, но гарантированная. А тут…

Такой нищеты, какая обрушилась на них в последние три месяца, Вадим с Леной даже представить не могли. Если раньше Вадим получал 120 рублей на пищекомбинате и еще два раза по 60 на двух подработках, то теперь официально его доход ограничивался 45 рублями стажерской стипендии. Конечно, пищекомбинат остался, только оформили его на Лену – а это получалось совместительство, то есть ползарплаты – 60 рублей. Обе «халтуры» пришлось временно бросить – стажировка отнимала массу времени. Да и в аспирантуре, которую Вадим теперь подумывал оставить, научный руководитель раз в месяц устраивал ему коллоквиумы по всем подряд разделам гражданского и семейного права.

Уровень бедности своей семьи Вадим осознал, когда, содрогаясь от стыда, стал таскать с пищекомбината маргарин – Для себя и Лены. Уже два месяца сливочное масло они покупали только для Машки. Сэкономленные не рубли – копейки сейчас для них имели значение.

Ни Ленины, ни его родители всерьез помочь деньгами не могли. Спасибо, хоть Михаил Леонидович, когда привозил из своего гастронома мясо, денег за него не брал. Каждый раз Делал вид, что забыл. Потом и предлагать перестали.

Усилием воли Вадим заставил себя перестать думать о безрадостных перспективах адвокатского будущего и вернулся к Дзинтарасу.

Раймонд Дзинтарас к своим пятидесяти годам провел по зонам и лагерям, с маленькими перерывами, в общей сложности тридцать лет. Статьи все – из одной корзины: кража, мелкая кража, опять кража, разбой без отягчающих обстоятельств, снова кража… Первый раз сел в 45-м, почти сразу после освобождения Латвии от фашистов.

«Еще малолеткой. Либо с голодухи, либо по дури», – подумал Вадим. Но факт оставался фактом: Дзинтарас – вор. Рецидивист. Так что поговорить в суде о том, что человек случайно оступился, раскаялся, осознал и больше такое не повторится, было ну никак невозможно.

С фактическими обстоятельствами самого обвинения дело обстояло не лучше. Через три дня после выхода с очередной отсидки Дзинтарас, направляясь по предписанию начальника зоны на проживание и для трудоустройства во Владимирскую область, был задержан в «Детском мире» в Москве. Ладно, в Москву он попал проездом. В «Детский мир» зашел из любопытства. Это не беда.

Беда в том, что задержали его с поличным в момент, когда он с прилавка стащил тренировочные штаны стоимостью 16 рублей 48 копеек. Есть показания двух оперативников, задержавших его в момент кражи, троих свидетелей, которые видели штаны у него в руках, продавщицы. А для пущей радости – еще и признательные показания самого Дзинтараса – да, украл.

Ну и как его защищать? Оспаривать преступление невозможно. Говорить, что хороший, – смешно. Дзинтарас даже металлолом и макулатуру, будучи пионером, не собирал. Поскольку пионером не был. Немцы в пионеры не принимали. А при наших он сразу сел. Взывать к гуманизму советского правосудия? Бред! При двенадцати-то судимостях!

Спрашивать совета у Паши Вадиму не хотелось. Что, если имеется какой-то выход, которого он не заметил, а Паша сходу подскажет? Наверняка растреплет, что он, Осипов, тугодум и полуумок. Надо было советоваться либо с Марленом, но его Вадим побаивался, либо с Ириной Львовной, хотя она цивилист, уголовные дела никогда не вела и вряд ли…

«Может, оно и к лучшему? Вот вместе голову и поломаем!» – решил Вадим. Собрал свои записи, а пухлый том он переписал наполовину уж точно, отнес дело в канцелярию и поехал в консультацию. Ирина Львовна как раз должна была вести прием.

Выслушав Вадима и просмотрев его выписки из дела, Ирина Львовна долго терла нос – эта привычка проявлялась, когда она попадала в затруднительное положение.

Потом неожиданно резко сказала:

– Идемте, Вадим!

И, не дожидаясь ответа, стремительно направилась к двери кабинета. При данных конкретных обстоятельствах выражение «направилась к двери» следует понимать как «сделала шаг». Именно таково было расстояние от ее стула до выхода в коридор. Поскольку для Осипова дистанция оказалась вдвое короче – Вадим сидел на стуле посетителя, – он сумел не отстать и засеменил за Ириной Львовной.

– Подождите здесь, Вадим! – несвойственным ей командным тоном остановила Вадима Ирина Львовна и повелительно указала на кресло перед кабинетом заведующего.

«Ого! Интеллигенция может злиться», – удивился Вадим и послушно сел.

Первые несколько минут Вадим из-за двери ничего не слышал. Видимо, разговор начался в спокойных тонах. Но очень скоро до ушей стажера стали доноситься обрывки фраз, правда только в исполнении Коган.

«Поймите, Марлен, нельзя так ломать мальчика!», «Я его „патрон" или вы?!», «По какому праву вы издеваетесь над человеком?!», «Я не хочу видеть Вадика ремесленником!», «Он будет гордостью консультации, это я вам говорю!».

Вадим смутился. Он не собирался подсылать Ирину Львовну к Марлену. А выглядеть все начинало именно так Он не хотел, чтобы милая интеллигентная старушка нервничала из-за его рядовой 49-й. Кроме того, Вадим вдруг почувствовал, что на него наваливается груз ответственности перед патронессой за авансы, которая она выдает Марлену на его счет.

Неожиданно дверь открылась, и из нее выскочила взбешенная Ирина Львовна. Ни до, ни после Вадим ее такой не видел.

Вдогонку звучали слова Марлена:

– …именно потому, что я не желаю его видеть только цивилистом и бесхребетным эстетом!

– Пойдемте, Вадим! – приказала Коган и, не оборачиваясь, зашагала по коридору.

Минут через пять секретарь консультации зашла в кабинет Коган, где Ирина Львовна еще раз просматривала записи Вадима, а сам он, испытывая явное неудобство за доставленные ей хлопоты, молча ерзал на стуле.

– Вадим Михайлович! Вас заведующий просит зайти.

– Я пойду с вами, Вадим! – сразу отреагировала Ирина Львовна.

– Нет. Ни при каких обстоятельствах, – уверенно отказался Осипов. – Я уже взрослый мальчик, Ирина Львовна! Спасибо. И так вы из-за меня переволновались!

– Только не хамите Марлену, прошу вас. Я знаю, что вы можете сорваться. Это не интеллигентно, Вадим! – напутствовала стажера патронесса.

«Кто бы говорил!» – незло усмехнулся про себя стажер.

Вадим переступил порог кабинета и еще не успел закрыть дверь, как заведующий, не поворачивая головы, не отрывая взгляда от бумаги, которая была в его руках, заговорил:

– Вадим Михайлович! Я знаю, что вы не просили Ирину Львовну ко мне приходить. Я знаю, что вы не видите путей защиты вашего рецидивиста. Но это – ваши проблемы. Вы хотите стать адвокатом – станьте. Или мне вам няньку нанять? – На последних словах Марлен повернулся к Вадиму и посмотрел на него с изрядной долей раздражения.

– Только, пожалуйста, молодую и длинноногую, Марлен Исаакович. Если, конечно, не боитесь, что это будет меня отвлекать от освоения тонкостей истинных высот адвокатского мастерства! – неожиданно для самого себя выпалил Вадим и как мог ехиднее улыбнулся.

Заведующий открыл было рот. При этом лицо его побагровело.

Вместо ответа Марлен откинулся в кресле и засмеялся. Потом сказал:

– А вот теперь, юноша, извольте доказать, что за вашим хамством прячется что-то, помимо наглости и дури! Все, идите! – И вернулся к документу, остававшемуся у него в руках.

На следующий день Вадим отправился в следственный изолятор на свидание с подзащитным. Осипов ожидал увидеть подобие неандертальца, да еще с руками, покрытыми татуировкой от ногтей и до плеч, с расписанной шеей, – хрестоматийного уголовника-рецидивиста вроде того, кого защищал неделю назад.

В кабинет завели невысокого, коренастого, стриженного «под ежика» тихого человека, очень, казалось, стеснительного. Двигался Дзинтарас мягкой походкой, глядя под ноги. Он лишь однажды быстро взглянул на Осипова и опустил глаза. Пройдя к привинченному стулу для подследственных, Дзинтарас сел, положив руки на колени. Никаких записей, которые всегда носят с собой на свидание с адвокатом, у него не было.

Вадим рассматривал подзащитного, пытаясь подобрать слово, которое наилучшим образом способно охарактеризовать его состояние. Обреченность? Нет. Отрешенность? Нет. Безразличие? Пожалуй, тоже нет. Смирение? Да. Точно, смирение!

Через час, когда Вадим нажал кнопку вызова конвоя, Дзинтарас уже не выглядел образцом смирения.

Он удивленно мотал головой, повторяя:

– Ну-ну! Ну-ну! Удивили старика!

А Вадим сидел и думал: «Как там у Достоевского – тварь я или право имею? Так вот – адвокат я или право имею? Нет, по-другому – ремесленник я или право имею? Ладно, только бы дед не подкачал!»

Через неделю состоялся суд. Слушал дело судья Белолобов. Коллеги рассказали Осипову, что Белолобов – мужик незлобивый, и хоть без высшего образования, зато пролетарского происхождения. Судьей стал сразу после возвращения с фронта и судил исходя из революционного правосознания. Главное, чтобы подсудимый не отрицал своей вины, тогда и на снисхождение Белолобова легко можно было рассчитывать. Хотя, успокоили Вадима старшие товарищи, по этому делу минимальный срок 24 месяца, а максимальный – 2 года. Так что волноваться не стоит.

Процесс шел спокойно, все чин чином. На вопрос Белолобова: «Признаете ли себя виновным?» – Дзинтарас, медленно поднявшись, тихо ответил: «Да» – и так же медленно сел обратно на скамью подсудимых, привыкать к которой ему было не надо.

Белолобое откинулся в судейском кресле, всем видом показывая, что процесс для него окончен, ему все ясно, а остальные участники суда могут «отработать свой номер» и отпустить его в совещательную комнату писать очередной приговор.

Допросили Дзинтараса, который рассказал, что штаны действительно украл, признает. И что больше ему сказать нечего. Оба оперативника будто по бумажке изложили суду свои показания на предварительном следствии, мол, видели руку Дзинтараса со штанами над прилавком, схватили эту руку, а Дзинтарас им сразу признался, что штаны краденые. И продавщица, и оба пришедших свидетеля (один не явился) рассказали все то же самое, но только своими словами.

Вадим не задал ни одного вопроса. А о чем было здесь спрашивать?

В зале сгущалась скука. Секретарь зевала, Белолобов периодически закрывал глаза, казалось, задремывая, а одна из народных заседательниц, пряча спицы под столом, вязала носок Только Ирина Львовна весь час, что длился процесс, сидела, явно нервничая, ломала пальцы, тяжело вздыхала и с состраданием смотрела на Вадима. Сам Осипов выглядел скучающе-спокойным.

Подошли к стадии дополнений. Это когда уже всех допросили, материалы дела суд изучил и необходимые страницы огласил, короче – все сделано. От прения сторон участников отделяет формальная стадия, когда судья спрашивает – имеются ли дополнения. И вот здесь…

– Да, если позволите, – едва слышно подал голос Осипов.

Белолобов посмотрел на него с любопытством и симпатией. А что? Почему было не симпатизировать стажеру, который в течение процесса вел себя спокойно, вопросов не задавал, ходатайствами суд не мучил, то есть никак не мешал социалистическому правосудию восстановить справедливость и наказать в очередной раз матерого рецидивиста за очередное преступление, отправив в зону для очередного перевоспитания.

– Слушаю вас, товарищ адвокат. Только говорите, пожалуйста, немного громче.

– Спасибо, товарищ председательствующий, – несколько повысил голос Осипов. – Разрешите задать вопрос подсудимому.

– Задавайте, – по-отечески дозволил судья.

– Дзинтарас, объясните суду, как же все-таки вы совершили кражу?

Ирина Львовна аж руками всплеснула. И ее можно было понять. Ничего нет хуже, чем когда на суде адвокат работает прокурором. Заставить подзащитного, да еще в конце процесса, напомнить суду, что он совершил преступление, повторить, как он это сделал, значило гарантированно вызвать у судей дополнительное раздражение и тем самым сильно помочь обвинению.

«Надо будет Вадику объяснить, что так делать ни в коем случае нельзя!» – подумала Ирина Львовна и приготовилась к худшему.

Белолобов, услышав вопрос адвоката, хмыкнул и опять закрыл глаза.

– Ну, я, эта, из зоны вышел, – начал свой рассказ Раймонд, – поехал по месту предписания. Значит, холодно было. Ноги-то у меня больные, мне простужаться нельзя. И так ревматизма мучает. Зашел я, эта, в «Детский мир». Увидел, штаны тренировочные продают. Подумал – поди, кальсоны получатся. А они дорогие. Шестнадцать рублей с чем-то. Посчитал деньги, что мне выдали на дорогу. Понял, что не хватает. Взял штаны и ушел, значит. Вышел на улицу, обернулся и, эта, увидел такую вроде надпись на здании: «Все лучшее – детям». Ну, значит, говорю себе: «Сволочь ты, Дзинтарас, стал – у детей воровать начал». Стыдно мне, эта, стало. Вернулся, подошел к прилавку и хотел штаны на место положить. Тут меня и замели.

Дзинтарас замолчал.

В помещении повисла абсолютная тишина. Скука улетучилась. А может, растворилась в потоках удивления, гнева, шока, растерянности, которые, исходя от разных людей, сидевших в зале, завертелись в странном вихре, не перемешиваясь, а налетая друг на друга и разбиваясь в пыль.

Выражение лиц, что Белолобова, что прокурора, что Ирины Львовны, менялось ежесекундно.

Дзинтарас же, спокойно сев на место, привычно смотрел себе под ноги. Одна из заседательниц продолжала вязать носок, но, поняв, а вернее почувствовав: что-то случилось, спицами стала двигать заметно медленнее, а глаза и вовсе оторвала от вязания и с заискивающим непониманием уставилась на Белолобова. Вадим, ни на кого не глядя, делал вид, будто что-то записывает. Ирина Львовна начала тереть нос, пытаясь вникнуть в происходящее. Вдруг Белолобое заорал:

– Это ваш стажер, адвокат Коган? Вы его научили?!

Ирина Львовна вскочила, ее глаза были полны в равной степени ужасом и недоумением.

– Нет, Иван Иванович, честное слово, не я! А чему научила?

– Я вам не Иван Иванович, а товарищ председательствующий! Вы и ваш стажер, оба – ко мне в кабинет! А вы здесь побудьте, – бросил судья заседателям.

Через несколько минут в кабинете судьи собрались, помимо Белолобова, Осипов, Ирина Львовна и прокурор. Белолобое долго обводил тяжелым взглядом стоявших перед ним юристов и потом мрачно произнес:

– Ну и что делать будем?

– Передопрашивать свидетелей бессмысленно, – отозвалась девушка-прокурор, посчитав, что вопрос адресован ей.

– Спасибо, просветила! – процедил Белолобое. И вызверился на Осипова: – Ты что, твою мать, щенок, вытворяешь? Извините, адвокат Коган, за обращение «щенок» к вашему стажеру! Ты что мне здесь ярмонку устроил? С кем шутишь?! Хочешь на ковре в райкоме поплясать? Я сейчас Марлену позвоню, и не быть тебе адвокатом!..

– Иван Иванович! Вы извините, но я правда ни при чем. Я разве сообразил бы, что получается добровольный отказ от совершения преступления. – В этот момент Ирина Львовна, поняв, что случилось, посмотрела на Вадима таким взглядом, за который можно было многое отдать. Сказать, что взгляд был восторженным, – ничего не сказать!

А Вадим продолжал:

– Он же рецидивист, он же, сами понимаете, законы не на юрфаке изучал, а на зоне, поэтому и придумал такое.

«Это он Белолобову больно на мозоль наступил», – подумала Ирина Львовна, вспомнив, что судья-то юрфаковского образования, как и вообще никакого юридического, не имеет.

– Значит, так! – перебил теперь Белолобое, который успел взять себя в руки. И, не отреагировав, а может и не поняв намека Осипова, уже спокойно продолжил: -. Вы, товарищи адвокат и полуадвокат, пойдите в зале посидите, а мы тут покумекаем с прокурором.

Через пятнадцать минут процесс продолжился.

Прокурор попросила, естественно, признать Дзинтараса виновным и приговорить к лишению свободы сроком на два года. Осипов, также естественно, попросил оправдать в связи с тем, что имел место добровольный отказ от совершения преступления, не вовремя пресеченный сотрудниками милиции.

Написание приговора заняло у Белолобова меньше часа. Наказание – год исправительных работ в местах, определяемых органами отбытия наказания (по-простому – «на химии»). Вот тут и наступило время Дзинтараса оторвать глаза от пола и ошарашенно посмотреть на судью. При этом он произнес что-то по-латышски.

Вечером Осипову домой позвонила секретарь консультации и сообщила, что завтра к десяти утра Марлен Исаакович ждет его у себя в кабинете.

Марлен смотрел на Вадима с нескрываемым удивлением. Долго смотрел. Потом сказал:

– Вы понимаете, Вадим, чем рисковали?

– Чем, Марлен Исаакович?

– Тем, что могли вылететь из коллегии, так и не успев в нее попасть!

– Хуже было бы потерять ваше уважение… – Вадим сделал паузу, набрал воздух и выпалил: – Уважение к мнению и оценкам Ирины Львовны!

– Ну, ты и нахал, – сорвавшись на «ты», сказал заведующий. – А кстати, вы не забыли, Вадим, что кража есть формальный состав и преступление считается оконченным с момента изъятия объекта…

– Как! – вскрикнул Вадим. – Но он же помещение не покинул!

– А мне известно, что ваш подзащитный в суде заявил, что он из «Детского мира» вышел на улицу и лишь потом вернулся!

– Черт! – вырвалось у Вадима.

– Надо лучше законы читать, юноша! И подзащитных готовить грамотно! – довольный собой, подытожил заведующий.

Вечером, после звонка Марлена, Михаил Леонидович предложил жене выпить «Киндзмараули». На недоуменный взгляд Илоны ответил: «Вадька! Сядем за стол – расскажу».

Еще через несколько дней во время дежурства в консультации произошел такой странный, непонятный для непосвященных диалог:

– Вадим! Вадим Михайлович! – звук из-за тоненькой фанерной перегородки, разделявшей «полноценную» восьмиметровую комнату бывшей коммунальной квартиры на два столь же «полноценных» кабинета нынешней юридической консультации, был слышен так, будто говоривший находился здесь же, за столом.

– Да, Ирина Львовна, – отозвался, не повышая голоса Вадим, чуть обернувшись к стене у него за спиной.

– Зайдите ко мне, если можете. Мне нужны ваши штаны!

У посетителей обоих адвокатов, – и Ирины Львовны Коган, и Вадима Михайловича Осипова, – при этих словах от удивления, что называется, вытянулись лица. Особенно если учесть, что Ирине Львовне было уже под семьдесят, а Вадиму едва исполнилось двадцать девять лет.

– Иду. Иду, – отозвался Вадим и, обращаясь к своим посетителям, немолодой паре, сидевшей у него в кабинете уже битый час, сказал: – Извините, я на несколько минут вас покину. Коллеге нужен мой совет.

Глава 7 ПРАЧКА

Прием стажеров в адвокаты для всей Московской коллегии был главным праздником года. Может, потому что – единственным. Иногда, конечно, в консультациях адвокаты собирались всем коллективом – перед Новым годом, отметить чей-то день рождения, если, конечно, именинник не поскупился «накрыть поляну». Но полным составом коллегия собиралась только на одно тожество – посвящение в сан защитника.

Традиция ритуала сложилась давно. В 6 вечера начиналось специальное заседание Президиума. В присутствии заведующих консультациями, «патронов», иногда и родителей, жен (мужей) стажера официально принимали в адвокаты. Члены Президиума голосовали всегда единогласно, Архангельский жал руку, вручал адвокатское удостоверение и гвоздику. Красную.

Потом все скопом отправлялись в «Будапешт». Всегда пешком, поскольку от Президиума до ресторана пути метров 300. Процессия нарядных, весело смеющихся людей всегда вызывала удивление прохожих. Столько немрачных советских граждан в одном месте, если это, конечно, не «Лужники» после хоккейного матча, где наша сборная одержала очередную победу, явлением было редкостным.

Администратор «Будапешта» заранее знал: первый вторник марта – день адвокатов.

Стажеры имели право пригласить родственников ближнего круга, «патронов» и больше никого. Заведующие консультациями, в пределах выделенной им квоты, приводили желающих адвокатов из подвластных им контор. В каждой ЮК (юридической консультации) были свои завсегдатаи главного адвокатского банкета. Собирали по 10 рублей с носа. Большинство адвокатов прилично зарабатывали, так что взнос был необременительный. Собиралось каждый год до 200 человек. Больше не мог вместить зал.

В обязательную программу мероприятия входило: тост Архангельского, капустник от Совета молодых адвокатов, ответный капустник от команды вчерашних стажеров, ответный тост одного из тех, кто только сегодня час-два назад вошел в корпорацию.

На сей раз тост произносил Вадим. Он сказал, что все стажеры благодарят, разумеется, своих «патронов», всех старших коллег, постараются не посрамить имя… бла-бла-бла и далее по тексту. Все бы хорошо, но в конце тоста Осипов заявил: «И пусть не все сегодня принятые прославят имя Московской коллегии, но если среди нас окажется две-три «звезды», наверное, и это будет приятным событием для всей истории Московской адвокатуры!»

Не успел Вадим сесть, как подошедший, якобы, чокнуться с ним Марлен «похвалил» его за красноречие:

– Чувствую, что при вашей нескромности, Вадим, врагов вы себе наживете очень быстро. Причем много и сильных. Думать надо! – приветливо улыбнулся, чтобы никто не понял сути сказанного, и отошел.

«Ну, и черт с ними! Лучше иметь врагов и быть лучшим, чем всеми любимым середняком!» – решил Вадим.

За своим столиком он поднял бокал за Ирину Львовну.

Однако работать адвокатом, в смысле быть принятым в коллегию, еще не означало им быть… Настоящий адвокат, прежде всего, имел клиентуру, то есть людей, обращавшихся именно к нему. Людей, которым его порекомендовали их друзья и знакомые, уже имевшие радость отдать ему свои деньги и остаться при этом довольными.

Обычно на то, чтобы обзавестись «клиентской базой», уходило лет десять. Столько Вадим ждать не мог и не хотел. И семью надо было кормить, и амбиции не позволяли.

Правда, существовал еще один способ, помимо самостоятельного десятилетнего труда в надежде на светлое будущее. Адвокаты старшего поколения – имеются в виду хорошие адвокаты – кто из-за перегруженности работой, а кто и из лени, частенько передавали обратившихся к ним клиентов молодым. Неписаное правило предусматривало обязанность молодого адвоката выплатить сосватавшему клиента «старику» тридцать процентов гонорара. Для некоторых «стариков» эти доходы становились чуть ли не основными. Однако Вадима подобная ситуация не устраивала. Да, деньги были нужны до крайности. И семьдесят остающихся процентов гонорара пришлись бы весьма кстати.

Но, проведя пару дел таким традиционным для молодежи образом, Вадим объявил, что больше дела «за тридцать» не принимает. «Старики» хмыкнули, покачали головами, мол, ну-ну, посмотрим.

В те времена все адвокаты вели так называемый консультационный прием граждан. На профессиональном жаргоне это называлось «улица». Стоила такая консультация один рубль. В среднем за одно дежурство, а их было два в неделю, можно было заработать десятку. Жить на 80 рублей в месяц Вадиму не хотелось. Что было делать? «Включить голову», – как говаривал ему отец.

Поскольку одноклассники и однокурсники, родственники и соседи по дому все-таки иногда направляли к Вадиму кого-то за профессиональным советом, он придумал вот что.

Дежурство Вадима начиналось в три часа дня в среду и в десять утра в пятницу. Если кто-то из рекомендованных на консультацию звонил договориться о встрече, он всем назначал одно и то же время – 15.00 в среду. Почему?

Почему? Вадим понимал, что для советского человека имело ценность только то, что доставалось по блату и было дефицитом. Иногда покупали вещь, отстояв огромную очередь, и только потом начинали думать, зачем она, собственно, нужна. За дефицит переплачивали втридорога. Социальный статус человека определялся не тем, сколько он зарабатывает, а тем, что он может «достать». И как же молодому адвокату сделать из себя «Его величество Дефицит»? Эту-то проблему Вадим и решал, искусственно создавая очередь к себе.

Происходило вот что.

В консультацию заходит посетитель. В коридоре ждут приема три-четыре человека.

– Кто последний?

– А вы к кому? – откликается кто-нибудь из ожидающих.

– Да к адвокату, к кому же! – не понимает вопроса вошедший.

– Понятно, что к адвокату, – со свойственной советскому человеку агрессией реагирует очередник, – к кому конкретно?

– Да я не знаю. К любому, наверное.

– К любому – проходите, очереди нет.

И действительно, поскольку одновременно дежурили семь-восемь адвокатов, очередь если и возникала, то после шести вечера, когда народ заходил в консультацию по дороге с работы домой.

Что делал советский человек в подобной ситуации? Разумеется, узнав, что все трое ждут приема именно у Осипова, посмотрев на часы и оценив соотношение «время – дефицит», гражданин занимал очередь и ждал. И именно он, когда заходил следующий посетитель, с особой уверенностью в правильности и мудрости своего решения радостно сообщал тому, что «к любому адвокату – это прямо сейчас, а вот к Осипову – будете за мной». Осипова он еще и в глаза не видел, но уже был горд, что успел вовремя занять очередь.

К шести часам вечера в приемной скапливалось человек тридцать-сорок. Наивные советские люди хотели знать свои права. И рубль за это отдать не жалко, да и не такие уж это большие деньги. Правда, и толку от этих знаний выходило еще меньше, чем на рубль. Но все равно приятно.

Как бы там ни было, из толпы страждущих правовых знаний две трети ждали Осипова. Это был успех.

Но у каждой медали – две стороны.

Очень быстро «старикам» такая ситуация надоела. Подобный расклад оскорблял их чувство собственного достоинства. Обидно! Вадим же легко стал зарабатывать с «улицы» по 200– 250 рублей в месяц, то есть вполне прилично, несмотря на то, что в Президиум отчислялись 30% адвокатского «вала».

Но этого Осипову показалось недостаточно. Пользуясь своей молодостью, привлекательной внешностью и абсолютно нищенской зарплатой секретарши консультации, он пошел дальше. Мило кокетничая, но ни на миллиметр не переходя грань невинного флирта, он пообещал милой девочке тридцать процентов от своих доходов, которые будут получены благодаря ей.

Когда кто-то приходил в консультацию – не важно, в какое время и в какой день недели, – подходил к окошку секретаря и спрашивал: «К кому можно обратиться с таким-то вопросом», – в ответ неизменно слышал, что вот именно по данному вопросу только к Осипову.

Короче говоря, через год после прихода в консультацию Осипов стал чуть ли не самым востребованным ее адвокатом, не считая, конечно, «светил», действительно великих адвокатов того времени, к которым приезжали со всего Союза.

Теперь его возненавидели все – и «старики», за то, что он не только не играет по общим правилам, не только сумел выжить, но и невероятно быстро обогнал их по заработкам, и молодые коллеги, для которых Вадим был живым укором и недосягаемым, а потому и непризнаваемым примером самостоятельности. Сразу обнаружилось, по крайней мере в общественном сознании коллектива консультации, жуткое «истинное лицо» Вадима – выскочка, наглец, самовлюбленная бездарность и прочая, и прочая.

Справедливости ради надо сказать, что «светила», а их в консультации было пять человек (из семидесяти адвокатов), обычно не снисходившие до перипетий внутренней жизни трудового коллектива, заметили Вадима. Поняли, что парнишка с мозгами и с характером, и, видимо вспомнив свой путь наверх сквозь толщу серости и завистников, решили ему помочь. Стали иногда передавать судебные дела с оплатой гораздо выше рубля.

Но главное, судебные дела сулили «микст». Так на жаргоне называли неофициально выплачиваемые адвокату гонорары. Расшифровывали это слово по-разному, поскольку действительное происхождение его кануло в Лету. Вадиму больше всего нравился вариант – «Максимальное Использование Клиента Сверх Тарифа».

«Светила» передавали Вадиму дела без «откатных» тридцати процентов. Осипов понял, что победил.

Как-то один из Великих позвал Вадима к себе в кабинет. Уже одно это было событием из ряда вон выходящим. «Светила» обычно не снисходили до траты времени на общение с коллегами.

Вадим думал, что речь пойдет о передаче очередного дела, и радостно прикидывал, какой еще из накопленных за прошедший год долгов друзьям родителей сможет отдать. Но разговора не было. Услышал он наказ – короткий и жесткий.

– Ты – талантлив. У тебя большое будущее. Адвокатская профессия – редкая удача. Ты будешь очень хорошо зарабатывать.

Но! Если ты станешь думать только о деньгах, только о славе – ты предашь профессию. Предашь нас – тех, кто тебя поддержал в начале пути. Ты обязан помогать тем, кто к тебе пришел. Богатый он или бедный. Бери с богатых много, чтобы обеспечить себе возможность помогать бедным и не брать с них ничего.

Иначе… Не мы, адвокатская фортуна от тебя отвернется. Все, можешь идти!

Вадим запомнил сказанное.

В одно из очередных дежурств, в паузу, случайно образовавшуюся между персональными клиентами, к Вадиму сумела попасть посетительница «с улицы». Особой радости у Вадима, разумеется, сей факт не вызвал. Попусту потраченное время. «Рубль» его уже не интересовал!

Вопрос, скорее всего, дурацкий или неразрешимый (вроде – как продвинуться в очереди на квартиру), а поговорить такому посетителю всегда хочется подольше. А то еще, не дай бог, какой-нибудь сумасшедший, от которого не отвяжешься!

Кстати, может, потому, что советская психиатрия занималась в те времена в основном диссидентами, а может, и по какой другой причине, по улицам свободно ходила масса психически больных людей. Не буйных, а просто ненормальных.

Кого-то из них через дыру, пробитую в атмосфере ракетами, изучали инопланетяне. Тех, кому меньше повезло, они же, нехорошие твари, похищали и затем, надругавшись, возвращали на Землю. Но большую часть представляли несчастные, которых облучали соседи через стенку. «Зачем?» Вопрос ставил обратившегося за помощью к юристу в тупик.

Этим можно было воспользоваться и самому адвокату, осчастливленному таким посетителем.

Задаешь вопрос:

– Зачем? Пришедший задумывается:

– Ну, не знаю…

А адвокат ему с прокурорской интонацией в голосе:

– Вот пойдите, спросите и потом приходите ко мне!

Некоторые за такую консультацию спокойно брали рубль, тем более что вероятность повторного «везения» увидеть этого же сумасшедшего у себя на приеме была невелика.

Вадим рубль с больных не брал. Но не только по этическим соображениям, а и в целях экономии времени – надо же было квитанцию выписывать. А потом, вдруг это не сумасшедший, а провокатор из ОБХСС?

Вадим делал так – выслушав посетителя, сыграв лицом понимание серьезности проблемы и искреннюю заинтересованность в наведении порядка, он, подумав с полминуты (на большее нет времени), уверенно говорил:

– Значит, так! Вам нужно срочно, я повторяю, срочно идти к районному прокурору.

Ответ такой был хорош во всех отношениях: во-первых, авторитетно и весомо, слово «прокурор» звучало солидно; во-вторых, коротко, поскольку объяснения не предполагалось. И в-третьих, всегда было приятно порадовать «заклятых друзей» из профессионально ненавистного ведомства дополнительной головной болью. Тем более – и это достоверно было известно, – что прокурорские чины, если ненормальный вначале обращался к ним, с не меньшей радостью советовали:

– О-о! Это вам, уважаемый товарищ, надо к адвокату обратиться. Лучше к… – И дальше следовала фамилия именно того адвоката, который создавал прокуратуре наибольшие сложности при выполнении ею своего предназначения – борьбы за укоренение социалистического правопорядка в обществе победившего социализма.

Но однажды у Вадима случился прокол.

Пришла бабулька, которую облучали через стенку соседи по коммуналке. На незаданный вопрос «Зачем?» она ответила («Дабы умертвить ее и захватить освободившуюся комнату») еще по ходу изложения ситуации. Вадим вспомнил Булгакова, первым констатировавшего, что москвичей испортил квартирный вопрос (будучи московским адвокатом, он полностью разделял утверждение писателя), но одновременно подумал, что бабулька, похоже, его не первого осчастливила своим посещением. «Подготовленная», – понял Вадим.

Знал бы он, насколько!

– Да, это – серьезно. Вам надо идти к районному прокурору, – заученно произнес адвокат.

– Была, милок! – радостно доложила бабулька.

– Тогда в райисполком. И быстро! Пусть отселяют соседей, – понимая весь идиотизм сказанного для слуха нормального человека и одновременно логичность – для сумасшедшего, произнес Вадим.

– Была, милок! – почти злорадно доложила посетительница.

Чувствуя себя чуть ли не диссидентом, правда показывающим фигу в кармане, Вадим продолжил линию собственной защиты:

– Значит, придется пойти в райком партии. Именно наша партия всегда…

– Была, милый мой, была! – прервала пропагандистский пыл адвоката бабушка и посмотрела на него не без ехидства. Возникало ощущение, что ей стало интересно, как юноша будет выкручиваться дальше.

Вадим задумался. Может, это гэбистская провокация, организованная одним из доброжелателей? Вроде не похоже. Уж больно бабка прямолинейна. Да и про райком он сам завел речь, никто за язык не тянул. Не провоцировал. Однако ж, надо было как-то выпроводить старушку. Время – деньги!

Известные способы не сработали. «Пора включать голову, – решил Вадим. – С сумасшедшими главное – не спорить. Известная истина, но в данном случае малополезная. Надо найти с ней общий язык. То есть говорить то, что ей, при ее искаженном сознании, будет понятно. Но мне, при нормальном, не может быть понятно то, что ей – при ненормальном. Значит, надо предложить вариант, логичный формально, пусть и бредовый по сути».

Тут Вадим вспомнил, что вчера жена…

– Я вам, бабушка, посоветую совершенно особый способ, – заговорщически начал Вадим. – Это новая разработка КГБ. Секретная. Применяется нашими разведчиками в США.

Судя по бабкиной реакции, номер срабатывал. В ее глазах проснулся живой интерес, она подалась вперед, а лукавое выражение глаз сошло на нет.

– Сейчас в прачечных стали оказывать новую услугу – «стирка с ароматизацией белья». Такие розовые пахнущие бумажки в белье после глажки вкладывают. Попробуйте сдать белье в прачечную.

– Я сама стираю, – перебила бабуля.

– Этим-то ваши соседи и пользуются! – радостно разоблачил их Вадим. Бабка явно клюнула. Теперь надо давить, давить и еще раз давить! – Так вот, сдаете белье в прачечную. Не надо экономить, когда речь идет о спасении жизни! С агрессором надо бороться всеми доступными средствами! Сдаете белье в прачечную и заказываете с двойной ароматизацией, – такая и с тройной добьется, подумал Вадим, – и потом спите только на этом белье. Никакие лучи радиационные вам больше не страшны! Небось последнее время поправляться стали?

– Наоборот, худеть.

– Ясно, значит, они применяют не альфа-лучи, а бета-омега-пучок. Словом, делайте, как я сказал. Только одно условие – этот способ секретный, и вы не можете о нем никому рассказывать. Иначе – тюрьма. Распишитесь, что я вас предупредил об ответственности.

С этими словами Вадим подсунул бабке использованный бланк квитанции на оплату консультации. Бабулька дрожащей рукой расписалась.

– Могу идти?

– И быстро! – не без гордости за свою сообразительность отпустил старушку Вадим.

Бабка вынула три рубля и протянула адвокату. Вадим жестом показал, что денег не надо, и для пущей убедительности прижал палец к губам. А сам подумал, что за подобные номера его точно по головке не погладят, но бабка так запугана, что болтать про секретный способ не станет.

Прошел, наверное, месяц, и вдруг – о ужас! – на пороге кабинетика Вадима появляется «облученная бабка». Улыбается, счастливая. «Все, конец! – подумал Вадим. – Теперь это на час, не меньше!»

– Спасибо тебе, милок! Спасибо, сердечный! Вот бабушку надоумил! Вы, образованные, такими хорошими бываете! Соседи мои от злости даже чай по вечерам больше не пьют! Все, разбили фашистов! Теперь…

– Что случилось-то, бабушка? – не дослушал Вадим, которого действительно поразили произошедшие в старушке изменения. Речь стала быстрой, голосок чуть ли не звенящим, глаза горят. – Дело-то в чем?

А в том, сынок, что я белье-то с ароматом сделала, как ты посоветовал, и теперь лучи их от белья отражаются и к ним же обратно текут! Я поправляться начала, а соседская баба, стерва, – на глазах худеет…

Вадим обалдело молчал.

Бабка говорила и говорила.

А Осипов, вспомнив анекдот: «Рабинович, вы играете на скрипке? – «Не знаю, не пробовал», подумал, что он и не догадывался, что может работать психотерапевтом. Бабка-то счастлива! Пусть не болезнь, но одно из ее проявлений Вадим вылечил!

Поток мыслей молодого адвоката был прерван червонцем, мелькнувшим над столом. Оказывается, бабушка, будучи вне себя, на этот раз от счастья, несколько секунд как протягивала Вадиму десять рублей. Это уже была не оплата консультации, а «микст». От «микста» отказываться нельзя – плохая примета. Вадим взял деньги. «Собственно говоря, я же ей действительно помог, – успокоил себя адвокат. – И к тому же примета. С этим лучше не шутить».

В этот момент Вадим подумал, что соблюдение примет – тоже разновидность сумасшествия, так что они с этой бабкой… «Все мы немного лошади! Каждый по-своему лошадь!» – вспомнил Вадим, выпроваживая старушку из кабинета.

Всплыла эта история в памяти именно тогда, когда в кабинет Вадима вошла женщина «с улицы».

Было ей лет шестьдесят. Полная, типичная простая русская баба. Глаза потухшие. Щеки обвисли. Руки, даже когда она их поднимала зачем-либо, оставались опущенными… Сразу видно, что судьба по ней проехалась по полной программе.

Суть истории Марии Ивановны сводилась к следующему. Женщина она была одинокая. Теперь одинокая. Был у нее сын, которого поднимала одна. Погиб в Афгане. Встретился ей года полтора назад одинокий мужчина. Вроде солидный, плотник-краснодеревщик Вдовец. Предложил пожениться. Старость вместе доживать. Согласилась. Переехала к нему. Сначала все было хорошо. Потом пить стал. Не часто. Редко даже. По выходным. Драться начал. Бить ее. Понятно, конечно, что дело обычное, нечего переживать. Но она без мужика всю жизнь прожила, не привыкла. Да и рука у мужа тяжелая. Больно. И не по годам ей с синяками ходить.

И еще. Так бы она, может, и перетерпела, но перед людьми неудобно. Она прачка-надомница.

– Кто? – переспросил Вадим.

– Прачка-надомница. Ну, по людям хожу, стираю. Многие в прачечную белье не носют, – так и сказала, по-деревенски – «не носют». На Вадима пахнуло тихостью и умиротворением, – а самим стирать не с руки. Вот и прихожу. Постираю, развешу. А назавтра поглажу. Хоть, бывает, гладить и не хожу. Многие сами любют гладить. Мне платют. Я вроде и делом занята, и дома не сижу, и к пенсии прибавка. Ну, как я к людям с синяками-то?

– А сколько пенсия у вас? – поинтересовался Вадим.

– Так шестьдесят, добрчеловек, – в одно слово проговорила Мария Ивановна. Ясно было, что «добрчеловек» – слово для нее единое и в речи частоупотребимое.

Вадим поймал себя на мысли, что тетка ему нравилась. Спокойствием, добродушием. Вадим посмотрел на ее руки. Большие, распаренные, слишком розовые кисти подтверждали профессию посетительницы.

– А кем до пенсии были?

– Ой, много кем. И в столовой работала, и нянечкой в больнице, а вот уж перед старостью – в прачечной.

«Перед старостью – это значит до выхода на пенсию», – отметил Вадим.

– Ну, хорошо. А бьет-то за что?

– Так для порядка, добрчеловек. Чтоб как у людей, – явно по-своему поняв вопрос адвоката, ответила Мария Ивановна и уже по делу продолжила: – А мне еще и волноваться нельзя. Два инфаркта. Может, и лучше было б умереть побыстрее. Устала я жить-то. Но страшно. Я в Боженьку верую. Правда, по телевизору говорят, нету его. Страшно. А когда он бьет, я плачу и волнуюсь. А врачиха участковая говорит– нельзя…

Мария Ивановна зачастила словами, глаза набухли. Вадиму не хотелось, чтобы эта женщина плакала. Именно эта – особенно. Хотя он вообще не выносил слез в своем кабинете. А случалось такое нередко. Ведь не с радостями к нему приходили…

Вадим сменил тему. Лучший способ отвлечь от слезливого настроения – перевести разговор в деловую плоскость.

– Понял. Понял. Ладно, чем я могу вам помочь?

Понимаешь, добрчеловек, у меня тысяча рублей была накопленная. На похороны. Муж их на свою книжку переложил, когда поженились. А теперь говорит – не отдам. Я, мол, тебя кормил, содержал, под свою крышу пустил. Я отвечаю ему, дубине нетесаной, – («Интересно, – подумал Вадим, – краснодеревщик – дубина нетесаная»), – мол, а я что, денег не наработала? А он мне – ты на лекарства свои больше тратишь. А я ему – а ты на водку! А он – драться!

Мария Ивановна опять готова была начать плакать. Да, собственно, уже и начала. Но не по-бабьи, навзрыд, а тихо, как бы поскуливая, вытирая глаза малюсеньким платочком, неуместным в ее больших распаренных руках.

– Хорошо, понял, – вмешался Вадим. – Он вообще вам ничего возвращать не хочет?

– Вообще! Со-о-о-всем! – не сдерживаясь больше, заголосила Мария Ивановна.

И вдруг осеклась. Испуганно посмотрела на адвоката и тихо, утирая слезы, попросила:

– Не гони меня, добрчеловек. Пожалей старую. Мне ведь не так просто деньги нужны. На похороны. Сына-то нету, все – одна я. На что хоронить будут? Видела я, как в больнице непохороненных студентики режут. Не хочу я так. Страшно!

– Да не гоню я вас, мамаша, – неожиданно для себя перешел на просторечье Вадим. – Помогу, чем смогу.

– Но платить-то много, добрчеловек… Нету у меня… Рублей пятьдесят хватит? А отсудишь мне мои пятьсот, я еще пятьдесят дам. Не обижайся, нету больше. А стирать много уже трудно. И эти машины стиральные хлеб отбирают…

Вадима поразило упоминание конкуренции со стиральными машинами. Однако задумываться над профессиональной трагедией Марии Ивановны он не стал.

– А почему пятьсот, Мария Ивановна? Вы же говорили, что до брака тысячу накопили.

– Так ведь ему ж супружья доля полагается. Мне так другой адвокат вчера разъяснил. Ты еще молодой, добрчеловек, может, не знаешь? – В голосе Марии Ивановны засквозили признаки недоверия.

– Нет, Мария Ивановна, знаю! – резко ответил Вадим. – Знания не возрастом определяются, а наличием или отсутствием мозгов! – Вадим разозлился не на шутку. Намеки на возраст выводили его из себя. Можно сказать, реакция была не вполне адекватная.

Женщина почувствовала, что сказала не то, испугалась и запричитала:

– Ну, как скажешь, как скажешь. Тебе, сынок, лучше знать. Я ж неграмотная!

– А у кого вы вчера были? Как фамилия адвоката?

– Так простая такая… Рабинович.

«Во, класс! Для неграмотной русской бабы фамилия Рабинович – простая! Обычная то есть». Будучи сам наполовину евреем, Вадим антисемитизмом не страдал. Только очень не любил, а точнее стыдился глупых евреев. Коллега Рабинович был классическим примером глупого еврея. А глупый еврей – это уже всегда чемпион по глупости. По наблюдениям Вадима, ни русский, ни татарин, ни представитель любой другой национальности, сколь бы глуп он ни был, все равно оказывался умнее глупого еврея. Обидно – но факт.

– А что ж вы к нему не обратились? Может, он ваше дело в суде бы и провел? – неизвестно зачем спросил Вадим.

– Знаешь, добрчеловек, не умный он, Рабинович-то. Не верю я ему. Еврей должен умным быть, а он – нет.

«Ни фига себе! – чуть не брякнул Вадим. – Ты, мать, даешь! Вот бабская интуиция! Как она поняла?»

Почему-то именно в эту минуту Вадим вспомнил наказ годичной давности: «Помогай бедным! Это профессиональный императив». Вадим, которому и так женщина была очень симпатична, а дело – с юридической точки зрения представлялось элементарным, вспомнив слова Великого, принял решение без колебаний.

– Я приму ваше дело, Мария Ивановна! Обещать ничего не буду, но постараюсь всю вашу добрачную тысячу вам отсудить. Платить не надо. Дело проведу без гонорара.

При этом слове тетка вздрогнула, видимо не поняв его значения и испугавшись неблагозвучия – «го-но-ра-ра», как воронье карканье.

Вадим заметил реакцию и уточнил:

– Бесплатно. Без денег. Только…

– Нет! Без денег нельзя! Без денег – это что – милостыня? Я не нищая!

«Это не гордыня! Это – гордость!» – подумал Вадим.

– Давайте договоримся, отныне я решаю, что и как надо, а вы – слушаетесь! Хорошо?

– Да, сынок, как скажешь!

«Хорошо, что не добавила „барин"», – усмехнулся Вадим.

Оформили соглашение на ведение дела. До суда оставалось две недели.

Прошло несколько дней, и Вадим наконец выбрал время поехать почитать дело. В принципе, и так все ясно. Добрачное имущество разделу при разводе не подлежало, и тысяча рублей Марии Ивановны должна была ей вернуться. Но это при условии, что удастся доказать, что эта та самая тысяча. Вадим забыл, что ему говорила клиентка, то ли деньги были у нее на сберкнижке на момент регистрации брака, то ли муж положил их на свою после брака, то ли и то и другое. Звонить Марии Ивановне и спрашивать было неудобно, и он ругал себя последними словами за невнимательность. Трать время, езжай в суд, жди, пока канцелярия найдет дело, ищи ответ в документах. Глупо!

В Киевском суде, куда ехал Осипов, знакомых у него не было. Рассчитывать на помощь кого-нибудь из судей или секретарей не приходилось. Это в своем, Дзержинском суде, при котором работала родная консультация Вадима, он знал всех.

А здесь… Но повезло – народу было мало, девчонки в канцелярии оказались и приветливыми, и проворными.

Через 20 минут Вадим перелистывал подшитые в картонную папку документы. Заявление о расторжении брака, о разделе имущества, отзыв на иск, копия свидетельства о регистрации брака, выписка из домовой книги… Все это было неинтересно. А! Вот! Выписки из лицевых счетов в сберкассе.

Оп-па! Вот этого Вадим никак не ожидал. Не веря своим глазам, он закрыл дело, зажмурился, помотал головой. Достал из портфеля чистый лист бумаги и стал составлять хронологию.

Уже в первые месяцы работы в консультации заведующий наставлял Вадима:

– Ты еще долго будешь безграмотным юристом. Ни знать законы, ни понимать их правильно быстро научиться нельзя. А в институте это и вовсе не проходят. А потому запомни: единственный способ помочь клиенту – изучить на документах даты, подписи, совпадение фамилий понятых и прочие технические вещи. Здесь знания не нужны – только внимание и добросовестность.

Говорил заведующий, правда, о делах уголовных, но правило это Вадим усвоил. Хотя полагал, что и со знаниями у него все в порядке.

Итак. Брак зарегистрирован восьмого апреля. Со счета Николая Ивановича Старостина шестого апреля снято 10 тысяч рублей. Счет закрыт. Десятого апреля открыт новый счет в той же сберкассе. Внесено 11 тысяч. Деньги положены на книжку после регистрации брака. Значит… А это значит, что Мария Ивановна может претендовать на супружескую долю – пять тысяч! Ничего себе! Вадим аж подпрыгнул на стуле.

Стоп! Стоп! А откуда эти деньги? Может, он с другого своего счета перевел? Нет, вроде никаких других его счетов в деле нет…

Так… А что у нас со счетом Марии Ивановны? Есть! Есть, красавец. Добрачный! Закрыт… десятого апреля. Ясно, противная сторона скажет, были деньги, но потратили на нужды семьи. Стандартное объяснение. Плохо.

Ого! Закрыт-то он на сумму 11 тысяч! А?.. А, вот в чем дело! Шестого апреля на счет внесено 10 тысяч.

Итак. Похоже, все обстояло следующим образом. Шестого апреля Старостин закрывает свой счет в сберкассе. В этот же день эти же 10 тысяч вносятся на счет Марии Ивановны, где уже лежит тысяча рублей. Восьмого апреля регистрируется брак. Десятого апреля ее счет на 11 тысяч закрывается, а на его имя открывается счет на те же 11 тысяч. В той же сберкассе. Понятно…

Ну, ладно, «до встречи в эфире, дорогие радиослушатели»…

Вадим, довольный, закрыл дело, убрал в портфель листок с записями и пошел сдавать судебный фолиант в канцелярию.

Наступил день суда. Это для Вадима – «день суда», а для Марии Ивановны так просто «судный день»! Она стояла у входа в зал судебных заседаний и ждала адвоката. Он, разумеется, не опоздал, но пришел в последнюю минуту. Казалось, впрочем, будто Мария Ивановна вовсе не волновалась, что Вадим припозднился. На ее лице эмоции не читались, она была бледна, периодически очень тяжело вздыхала, так, словно ей не хватало воздуха долгое время и вдруг неожиданно дали дышать. Тут же покрывалась красными пятнами, для которых, видимо, и был нужен свежий вздох, и опять надолго замирала. Даже глаза не двигались.

Вадиму не понравилось состояние клиентки. С такими трудно работать. «Ладно, – решил Вадим, – сам все сделаю!»

Осипов взял Марию Ивановну за руку. Та удивленно на него посмотрела, словно не узнавая, но послушно двинулась в зал.

Вадим вынул из портфеля напечатанный текст и дал Марии Ивановне подписать. Женщина даже не взглянула на документ. Просто поставила подпись и спросила:

– Можно я сяду?

– Присяду, – привычно поправил адвокат.

– Что?

– Надо говорить «присяду». В здании суда слово «сяду» имеет иной смысл. – Вадим ободряюще улыбнулся клиентке.

Шутка не прошла. Мария Ивановна, казалось, даже слов-то не расслышала, не говоря о юморе…

– А куда?

– Вот здесь ваше место, – указал Вадим. – Только просьба: я буду общаться с адвокатом вашего бывшего мужа, когда они придут, но вы ни в какие разговоры ни с кем не вступайте. Особенно с Николаем Ивановичем.

При упоминании мужа женщина вздрогнула, отпрянула и стала хватать ртом воздух, как рыба, оказавшаяся на суше. Вадим подумал, что хоть и избитый образ – «рыба на суше», а точнее не скажешь. Жаль тетку! Мало того, что ни один нормальный советский человек не мог чувствовать себя хотя бы сносно в здании суда, так еще и муж, который бьет, и «гробовые» на кону!

В зал вошли двое. Немолодой поджарый мужчина в очках с толстенными линзами и женщина лет пятидесяти, в рубиновых серьгах и перстне с неимоверных размеров рубином на мизинце левой руки. Вадим сразу оценил адвоката-противника. Со вкусом – беда, рубиновые украшения – это для продавщиц овощных магазинов, хорошо имеющих с обвеса покупателей и «усушки» товара. Кольцо на мизинце – значит, куплено давно, с тех пор хозяйка сильно поправилась. Отсюда – закомплексована и зарабатывает не шибко много. Скорее всего, гонорар взяла маленький и рассчитывает на дополнительные деньги в случае выигрыша дела. Ну-ну!

Вадим подошел к адвокатессе:

– Здравствуйте, я представляю истца.

– Здравствуйте, молодой человек. Трудная у вас задача! Безнадежная. Вы ведь в нашем суде первый раз?

«Ого! – удивился Вадим. – Круто начинаешь, тетя! И «молодой человек», и «в нашем суде». Жуть как я вас люблю, адвокатов старой школы, – наезд, апломб, а дальше возврат гонорара клиенту».

– Да, первый. Я вот тут дополнительное исковое заявление подготовил. Не хотите ознакомиться до начала процесса? Чтобы потом перерыв не объявлять…

– Торопитесь? В нашей профессии, юноша, торопиться нельзя. Неужели вас этому не учили?

«Достала, – завелся Вадим. – Ладно, не я первый начал!»

– Ну, что вы! Разумеется, учили. Но, понимаете, на хороших адвокатов очень большой спрос. Вот нам и приходится крутиться, как белке в колесе. Слава богу, вы этого не испытываете. В своем суде.

Адвокатесса стала пунцовая.

– Да как вы…

– А вы читайте, читайте. И успокойтесь. Не хотелось бы откладывать процесс из-за вашего плохого самочувствия. И вообще, в вашем возрасте лучше избегать лишних волнений.

«Это тебе за «молодого человека» и «юношу», стерва!» – враз успокоился Вадим, повернулся и направился к Марии Ивановне.

Прошло несколько минут, адвокатесса читала текст. Дочитала. И, встав, обращаясь сама к себе, но так, чтобы слышали все в зале, сказала: «Ненормальный!» Победно посмотрела на Осипова и направилась к кабинету судьи. Стучать не стала. Вошла, предварительно надев лучезарную улыбку и согнувшись. От гордой осанки провинциальной актрисы на пенсии не осталось и следа. Дверь закрылась.

«Намек понял, – подумал Вадим. – Ничего, в кассации продолжим».

Через пять минут ожидания, а все это время Вадим напряженно смотрел на дверь судейского кабинета, высунулась голова секретарши, поискала глазами в зале – кто бы мог быть этим зарвавшимся юнцом. Остановила взгляд на Вадиме и, прыснув со смеху, сказала:

– Зайдите, товарищ адвокат!

Вадим пошел. В бой. Но медленно, поскольку ничего хорошего от разговора в кабинете не ждал.

– Товарищ адвокат! – неприветливо заговорила с ним судья, ровесница адвокатессы, но без украшений и с умными уставшими глазами, сразу притягивающими к себе внимание. – Я посмотрела ваше исковое и вот что хочу сказать. Бесспорно, вы прекрасно умеете доказывать, что белое – это черное, и наоборот. Но социалистическая законность исключает злоупотребление правами. Использование их вопреки интересам справедливости и морали. Подумайте, стоит ли вам настаивать на удовлетворении ваших требований!

Надо было видеть, как торжествующе адвокатесса смотрела на Вадима, пока говорила судья. Наверное, именно это и придало ему еще больше наглости.

– Товарищ судья! Решение принимать вам. Но позиция моей доверительницы абсолютно законна. Есть презумпция: деньги на книжке – это деньги лица, на имя которого открыт счет. Исключение только одно – деньги, положенные во время брака. Таким образом, на момент регистрации брака на счете моей доверительницы находилось одиннадцать тысяч рублей. После регистрации эти деньги, а я настаиваю, что именно эти – поскольку в той же сберкассе и в тот же день, – переведены на счет Николая Ивановича. Таким образом, даже на его счете они остаются ее добрачным имуществом. Вот и все. Вас мы будем просить только зафиксировать в судебном решении очевидный факт.

Судья смотрела на Вадима с нескрываемым интересом.

– В нашем суде таких решений не бывает, – заискивающе смотря на судью, сказала адвокатесса. – Я правильно говорю, Марина Карповна?

– Иногда, но сейчас не тот случай, Эльвира Ивановна, – отозвалась судья, не поворачивая головы. – А вы, товарищ адвокат, считали бы такое решение справедливым?

– Для моего юного коллеги, – не унималась адвокатесса, – любое решение в пользу клиента – справедливое. Это поколение вообще…

– Нет, Марина Карповна, – резко сказал Вадим, не обращая внимания на причитания «продавщицы овощей», как про себя он обозвал адвокатессу, – законным, но несправедливым.

– Но такого не бывает… – опять подала голос «продавщица».

– Помолчите, Эльвира Ивановна, – наконец повернувшись к адвокатессе, приказала судья. – Продолжайте, молодой человек, если вы позволите к вам так обращаться.

«Ох, неглупа! Как она просекла, что меня это задевает?» – удивился Вадим. Но виду не показал и спокойно продолжил:

– Да, законным, но несправедливым. Мы бы и не просили о таком решении, если бы… – Вадим вроде как замялся. На самом деле он ждал, пока в судье проснется любопытство. Но она молчала. – Ну, это не имеет значения, то есть имеет, но мы это в процессе не сможем доказать, – закончил Вадим.

– Что доказать? – вскинулась адвокатесса.

Вадим молчал. Судья смотрела на него и тоже молчала. Смотрела изучающе. С интересом. И наконец, слегка улыбнувшись, тихо спросила:

– Что?

– Понимаете, моя доверительница рассказала, что Николай Иванович ее постоянно бил. Упрекал, что много денег на лекарства тратит. Это, наверное, правда. Все-таки два инфаркта после гибели сына в Афганистане. Единственного сына, которого она поднимала без отца. Да и работа ее тоже здоровье не улучшает…

– А она разве не на пенсии? – удивилась судья.

«А я тебя, кажется, сделал!» – обрадовался Вадим.

– На пенсии. Формально. Но подрабатывает прачкой-надомницей. Ходит по чужим семьям и стирает белье. Согласитесь, это лучше, чем «копаться в чужом белье», – не удержался от шутки Вадим.

– Вы этого никогда не докажете! – бросила «продавщица».

– Чего не докажут, что белье стирает по домам, что у нее сын погиб на войне, что два инфаркта было? – неожиданно окрысилась на адвокатессу судья.

– Что бил ее, – сникнув, проговорила «продавщица».

– А если мне не понадобится никаких доказательств? А если я поверю по своему внутреннему убеждению ее показаниям? Что вы тогда скажете?! – все больше распалялась судья. И, повернувшись к Вадиму, не меняя тона, выпалила: – Выйдите в зал. Там подождите!

Вадим растерялся. Ему казалось, что он переманил судью На свою сторону. Где-то он ошибся. Иначе с чего вдруг судьиха выставила его за дверь?

Не прошло и минуты, как и секретарша выскочила из кабинета. Явно не по своей инициативе.

Мария Ивановна, тупо уставившись в точку где-то в районе герба РСФСР, висевшего над креслом судьи в зале заседаний, сидела, сложив огромные руки на коленях. Николай Иванович испепелял ее взглядом сквозь толстые линзы очков. «Похоже, у него минус десять», – почему-то подумал Вадим.

Сел рядом с клиенткой, но та даже головы не повернула. «Как бы ее „кондратий" не хватил», – забеспокоился Вадим.

Прошло несколько минут, и из кабинета судьи вышла согнувшаяся, красная как рак «овощная продавщица». Ни на кого не глядя, села за свой адвокатский столик.

Секретарша впорхнула в кабинет и тут же высунула голову обратно.

– Зайдите, товарищ молодой адвокат. – И опять прыснув смешком, юркнула обратно под защиту судьи.

Вадим улыбнулся: «Вот ей можно».

– Я предлагаю вам заключить мировое соглашение, – не успел переступить порог кабинета Вадим, сказала судья. – Вся сумма, одиннадцать тысяч, делится пополам. Как совместно нажитое имущество. Якобы. – Она улыбнулась, понимая всю глупость сказанного. – Счет-то открыт в период брака. – Последнее утверждение больше походило на оправдание.

– Думаю, мы согласимся, – медленно произнося слова, ответил Вадим.

– Еще бы!

– Это предложение, от которого нельзя отказаться, если я правильно понимаю? – У Вадима был вид заговорщика.

– Почему, можно. Если вы считаете его несправедливым.

– Или незаконным?

– Несправедливым!

– Хорошо. В конце концов, за законность отвечаете вы. – Собеседники явно понимали друг друга.

Через тридцать минут мировое соглашение было готово. Мария Ивановна подписала его, как и первый документ, не читая и не интересуясь содержанием.

А с Николаем Ивановичем «продавщице» пришлось повозиться. Сначала, минут пять, в глубине зала, где они уединились с адвокатессой, он размахивал руками, вскакивал, опять садился, снова вскакивал. Потом слушал адвоката, которая неистово размахивала руками, пучила глаза. А затем, понурив голову, подписал.

Процедура утверждения судом мирового соглашения не заняла и пяти минут.

Вадим вместе с Марией Ивановной вышел из здания суда. Она ничего не соображала. Кроме, пожалуй, того, что все закончилось. Но как?! Вадим третий раз пытался что-то растолковать клиентке, но это было, как говорят юристы, «покушение на негодный объект», – она ничего не понимала. Тогда Вадим вынул из портфеля листок бумаги, присел на корточки перед скамейкой и коротко, простыми словами написал суть того, о чем достигли соглашения в суде. В конце приписал: «Зайдите ко мне через две недели». Сунул записку в карман пальто Марии Ивановны и распрощался.

Прошло два месяца. Мария Ивановна не появлялась. «Хоть бы позвонила, сказала „спасибо!". Поди, плохо, вместо тысячи, и то спорной, получила пять с половиной?» – снисходительно-беззлобно думал Вадим.

Как-то, выйдя в приемную консультации проводить очередного «своего клиента», Осипов увидел Марию Ивановну. Перед ней сидело человек пять, но Вадим пригласил именно ее. Хорошо одетые дамы и мужчины, а они-то составляли «персональную клиентскую базу» Вадима к тому времени, были неприятно удивлены, что предпочтение оказывалось явно простой женщине.

Мария Ивановна рассказала, что вечером в день суда у нее случился третий инфаркт. Слава богу, не обширный. Вот неделю как из больницы. Деньги получила. Пришла поблагодарить. С этими словами она вынула из сумки что-то, завернутое в носовой платок, развернула его и протянула Вадиму содержимое.

– Что это?

– Четыре тысячи пятьсот рублей, добрчеловек, – ответила Мария Ивановна.

– Да вы что! Зачем?! Я не ради денег ваше дело взял.

– Это я поняла сразу. Потому тебе, сынок, и поверила. Но мне чужие деньги ни к чему. На похороны и тысячи хватит. Мне и тратить-то не на что. А у тебя небось женка молодая. Купишь ей чего побольше. Здесь много…

– Да не возьму я!

Возьми, добрчеловек Не обижай меня. Ты ведь первый за всю жизнь мою, кто пожалел старую. Помог без расчету. Не обижай. Хоть ты не обижай. Тебе нельзя. Ты ж мне теперь самый близкий человек на свете…

Вадим вспомнил, что отказываться от «микста» очень плохая профессиональная примета.

Возможности доставать дефицитные вещи у Вадима уже были большие. Поэтому идею жены осуществили без проблем.

Спустя три дня два молодых человека втащили в однокомнатную квартирку опешившей Марии Ивановны самую современную по тем временам стиральную машину. С букетом цветов в придачу. Первым в ее жизни.

Глава 8 ТАЛОНЫ

Адвокатский мир устроен так, что ты можешь долго и хорошо работать, даже выигрывать процессы, но оставаться никому, кроме коллег по конторе, не известным, с маленькой клиентурой и соответствующими деньгами.

Может и повезти. По капризу судьбы к малоизвестному адвокату попадает громкое дело. Процесс, к которому приковано внимание прессы либо, на худой конец, представителей отдельной профессии, чей коллега попал на скамью подсудимых. Поскольку фигура подзащитного – личность заметная, логика окружающих движется по схеме: родственники подсудимого обратились именно к этому адвокату, а денег нанять хорошего у них предостаточно, значит, этот адвокат и есть хороший; просто мы его почему-то раньше не знали. (Тут стучат по дереву, сплевывают три раза через левое плечо и шепчут: «Не сглазить!») Как бы ни закончилось дело – фамилию адвоката запоминают. На всякий случай.

Вадим знал это правило.

Поэтому, когда жена спросила, не возьмется ли он за дело Мирского, Осипов почти крикнул:

– Разумеется!

Об аресте расхитителя социалистической собственности, Директоре одного из первых универсамов Москвы – а дело было в начале 80-х, – дважды писала «Московская правда» и один раз сама «Правда». Все торговое сообщество следило за судьбой Мирского с нескрываемым и более чем заинтересованным вниманием. А сообщество это тогда в стране было самым богатым. Не считая партийной верхушки. Но тех не сажали, и потому для Вадима они были неинтересны.

Прошло, наверное, с полминуты, пока Вадим переварил неожиданную новость.

– Ленк, это серьезно? Кто к тебе обратился?

– Татьяна Лысова.

– Кто это?

– Да Танька! Мы с ней вместе работаем. Ну, та, у которой муж разведчик.

– А-а, засекреченная болтушка?

– Перестань! Мы же подруги. Тоже мне, блюститель гостайны!

– Все, не будем. А какое отношение она имеет к Мирскому? Разве дело ведет КГБ? Тогда я не полезу.

– Я бы и не предлагала. Жена Мирского ее двоюродная сестра.

– Ну, это вообще пустой разговор. Она пойдет к кому-то из светил.

– Не уверена! Танька говорит, что Мила жадная. И поскольку дело тухлое, мужа ее, скорее всего, все равно расстреляют, она тратить лишние деньги не хочет. В смысле большие деньги.

Вадим подумал, что, в принципе, все логично. Не пригласить адвоката вообще, допустить, чтобы кто-то защищал мужа по 49-й, – неприлично. Светилу же платить придется по полной программе вне зависимости от результата, просто за имя.

А хорошего результата по этому делу ждать точно не приходилось. Мирского посадили по статье 93-й «прим» – хищение государственного имущества в особо крупных размерах, срок от 8 до 15 лет или «вышка». Обычно расстреливали, если сумма украденного переваливала за двадцать тысяч, а у Мирского набиралось под сто. Тем более смехотворно выглядела бы ситуация, когда человека, «намывшего» такие неимоверные деньги – четыре «Волги», между прочим, – защищал бы бесплатный адвокат.

Вадим повторил свою мысль вслух:

– В принципе, логично. А сколько она готова заплатить?

– Танька не знает. Сказала – тебе самому надо договариваться с Милой.

– Так Мила что, уже решила со мной?

– Ну, не знаю. Татьяна просит тебя с ней встретиться. Вернее, Татьяна передает просьбу Милы о свидании.

– Хорошенькая? – улыбнулся Вадим.

– Я те дам, кобель! – вскинулась Лена. Вспомнила, наверное, что жены подзащитных частенько становились любовницами адвокатов. По крайней мере, на время процесса в суде. Кто-то, оставшись без мужа, подсознательно искал мужское плечо, на которое можно было опереться, а кто-то примитивно пытался сэкономить на гонораре.

– А что? Платить деньгами она же не хочет, – продолжал дразнить жену Вадим.

– Кстати, про мои тридцать процентов за привод клиента не забудь, – перевела опасную тему в шутку Лена.

– И ты их спрячешь в ту же тумбочку, куда я положу оставшиеся семьдесят, – подвел черту под семейным проектом Вадим.

Судья Московского городского суда Нина Петровна Косыгина уже неделю изучала дело Мирского.

Все было ясно и скучно. В магазин приходила партия овощей. Оформлялась как второй сорт. Продавалась по цене первого. Приходила первым сортом – шла в продажу высшим. Ну как покупатель мог отличить качество огурцов одного сорта от другого?

А «естественка» – естественная убыль? Есть норматив – до пяти процентов веса партии. Вот эти пять процентов и списывали. Конечно, стоят огурцы копейки, но если перемножить эти копейки на тонны, то получится совсем немало. Старая схема. Ею пользуются все, пока ОБХСС не схватит.

То же с колбасой. Только здесь не пересортица, а законная «усушка» – потеря веса при хранении. «Какой идиот придумал этот соблазн? – тихо закипала Нина Петровна. – За четыре дня хранения норматив «усушки» семь процентов. В каком это магазине колбаса пролежит четыре дня, – ее ж расхватывают за первый час!» А дальше все – просто. По отчетам проводят реализацию колбасы в течение семи-восьми Дней, списывают положенные семь процентов, и деньги – в карман. Поди плохо!

Косыгина в уме подсчитала: «Тонна колбасы, 1000 килограмм, по цене два двадцать. Это получается… Получается 2 тысячи 200 рублей. 7%. 1% – 22 рубля. 7… 140 и 14… 154. Половина моей месячной зарплаты. Даже чуть больше… И это с тонны. А тонна для такого универсама – максимум на день работы. Ну, конечно, поставляют не каждый день, Может, раз в три дня. Все равно, десять поставок в месяц, значит, «левых» – полторы тысячи рублей. Не слабо!»

Косыгина работала судьей много лет. А до этого десять лет адвокатом. Уж на что она насмотрелась всласть, так это на людские слабости. Не может обычный человек не начать воровать при таких-то условиях. Не может! Особенно когда у самого зарплата – рублей сто – сто двадцать.

Как только Косыгина прочитала обвинительное заключение, составленное следователем, ее больше всего озадачил вопрос – Мирский что, полный кретин? Мог спокойно, припеваючи жить на «естественке» и «усушке», носить взятки начальству в московский торг «Гастроном», обэхаэсэсникам и поставщикам дефицитных товаров, чтобы снабжали получше других, – никто б его и пальцем не тронул. Так нет, решил хапнуть по-крупному.

В обвинительном заключении следователь описывал, как к Мирскому пришел некто, следствием не установленный, и спросил, не может ли тот достать бланки талонов предупреждений к водительским правам. «Зачем?» у Мирского вопрос не возник, гаишники при нарушении правил прокалывали талон либо брали мзду, а за три просечки – год без прав. Вот водители и покупали поддельные талоны. Все равно получалось дешевле, чем платить на дороге. Да еще и унижаться при этом. Косыгина знала от мужа, что стоит такой поддельный талон десятку. Мирскому предложили продать, если достанет, по четыре.

«Это понятно, – подумала Нина Петровна, – рынок. Оптовая цена должна отличаться от розничной вдвое. Еще Маркс писал. Мирский все-таки недоучка, иначе требовал бы пять!» – заключила судья.

Мирский обещал попробовать достать. Посетитель сказал, что зайдет через неделю, и оставил 5 тысяч рублей в залог. Партия ему нужна большая, тысяч 20-30. Он, мол, все Зауралье снабжает. И на всякий случай добавил еще 5 тысяч рублей.

Горе-спекулянт, увидев деньги, потерял голову. Бросился искать, где бы достать подделки. Но он из другой сферы, сразу никто ничего предложить не мог.

Буквально через пару дней приезжий из Грузии («Тоже следствием не установленный», – отметила про себя Косыгина), пришедший к директору магазина купить домой московского дефицита и расплачивавшийся, по словам Мирского, денег не считая, так, между прочим, в разговоре бросил:

– А ныкому талоны к правам нэ нужны?

Мирский «повелся». Когда узнал, что продает их его гость по три рубля, что купить можно сразу 25 тысяч, быстро сообразил, что навар – рубль с талона – дает чистыми 25 тысяч рублей. И делиться с руководством торга не надо, и куратору из ОБХСС – ничего. Новенькая «Волга» за простейшую комбинацию! Мозги отключились. «Куплю!» Грузин сказал, что талоны привез с собой из Сухуми, завтра вечером домой уезжает, так что с утра может зайти.

– Дэнги приготовишь, дарагой?

– Приготовлю, приготовлю! – заверил Мирский.

Взял из кассы магазина почти всю дневную выручку и наутро обменял 75 тысяч государственных рублей на 25 тысяч поддельных талонов. После чего стал ждать «следующей недели», покупателя и, соответственно, 25 тысяч навара.

Косыгина вспомнила, что читала в одном из протоколов допроса Мирского его объяснение, зачем ему были нужны эти деньги: «Для оплаты назначения на должность заместителя директора торга „Гастроном"». «Нет, полный идиот! Повесил на себя еще одну статью – приготовление к даче взятки! Мало ему было!» – искренне возмутилась судья. Удивилась при этом, почему прокуратура не предъявила обвинение Мирскому.

Покупатель, разумеется, не пришел, недостачу в кассе, 75 тысяч, покрывать «естественкой» и «усушкой» – история на полгода, а отчет по бухгалтерии – через десять дней. Мирскому ничего не оставалось, как идти «сдаваться».

Это была настоящая явка с повинной. Не «оформленная» добрым следователем, предварительно поймавшим за руку, а реальная. «Правда, вынужденная!» – мысленно уточнила Косыгина.

Нину Петровну заинтриговала деталь: «Залог-то в 10 тысяч рублей Мирский в кассу не внес. Видимо, понял, что ему деваться все равно некуда, а семье деньги оставить надо. Либо – на адвоката…» Косыгина задумалась: «Интересно, как адвокат будет строить защиту? Брыкаться-то негде. Полная «признанка», да еще документально подтвержденная. Небось какой-нибудь Великий придет, будет сидеть, надувать Щеки, а в конце процесса произнесет пламенную речь о гуманизме советского правосудия. Либо, наоборот, пришлют салагу по 49-й. И каждый день тот станет отпрашиваться в Другие процессы. Зарабатывать-то надо. Понять можно. Ладно, разберемся!»

Косыгина закрыла дело, убрала в сейф и стала собираться домой.

Вадим готовился к встрече с Милой. Дело Мирского упустить нельзя! Для него такой громкий процесс мог стать шансом сразу перейти в другую весовую категорию. Кроме того, даже если он возьмет по сто рублей за неделю, то и с материальной точки зрения дело выглядело очень аппетитным. Правда, велик риск, что подзащитного расстреляют. От адвокатов с опытом Вадим знал, что поначалу ощущения при таком исходе дела – весьма неприятные. Но потом – привыкаешь. У хирургов ведь тоже пациенты гибнут. Так Мирский будет первым. В конце-то концов! Кто-то должен быть первым. Хотя… Побороться можно. Что-нибудь да придумается… Надо только зацепить жену. Прежде всего, попробовать удивить осведомленностью!

Вадим просмотрел газетные публикации по делу Мирского. Немного и не очень информативно. Ну, директор универсама. Ну, под 100 тысяч хищение… Кроме огромной суммы – ничего интересного.

Через однокурсницу секретарши своей юридической консультации, работавшую в Мосгорсуде, узнал, что дело попало к Косыгиной. Тот еще подарочек! Бывшая адвокатесса, все «примочки» знает. Муж – действующий адвокат, не светило, но и много выше среднего. Никакие уже освоенные Вадимом адвокатские штучки с ней не пройдут. Это точно!

Правда, говорят, вежливая, следит за собой и действительно интеллигентная. Вроде бы смертную казнь давать не любит. Все-таки адвокатское прошлое сказывается на стиле мышления. Впрочем… Ладно, для клиента будет положительным моментом то, что он знает, у какого судьи дело. Сейчас важно это. И только это.

Нина Петровна и ее муж часто обсуждали дела друг друга. Для него было важно, как судейские мозги воспримут то или иное обстоятельство, поверят ли именно таким показаниям свидетеля, что может заставить с состраданием взглянуть на дело в совещательной комнате. Она же больше рассказывала, а не советовалась. Все-таки судья! Но рассказывала не без корысти. Муж был хорошим адвокатом. Реально хорошим. И он всегда мог предупредить, где ждать подвоха, предугадать, как его коллега – если, конечно, он вменяемый и потому предсказуемый – будет строить защиту, как и в чем постарается обмануть судью. Прокуроров они не обсуждали.

Хорошие, грамотные прокуроры остались либо только в Генеральной прокуратуре Союза, либо встречались среди совсем зеленой молодежи, которая выступала в районных судах. Набравшись опыта, толковые и молодые до городской прокуратуры не доходили – сматывались в адвокаты.

Выслушав рассказ Нины Петровны о деле Мирского, муж развел руками:

– Тухляк!

– Ты бы что придумал? – спросила судья.

– А что здесь придумать? Явка с повинной, все доказано. Психиатрическая экспертиза была?

– Была, даже стационарная. Абсолютно вменяем, – казалось, с сожалением ответила Нина Петровна.

– Значит, пару месяцев поскучаешь в процессе, а в конце услышишь, что был этот Мирский хорошим пионером, любил собак и кошек, что у него маленькие дети, и прочую лабуду, дающую адвокату право настаивать на проявлении гуманизма, являющегося отличительной чертой советского правосудия.

– Перестань ерничать! – прервала жена. – Пошли есть, макароны сварились.

Мила опаздывала на десять минут. Вадим стал волноваться – вдруг вообще не придет. Но, слава богу, пришла. Села напротив, поздоровалась и принялась внимательно рассматривать Осипова. Открыто, не стесняясь. Вадим почувствовал, что начинает краснеть.

– Не бойтесь, я не кусаюсь, – неожиданно заявила Мила.

– Да я и не боюсь, собственно. Чего мне бояться? Важно ведь не то, понравлюсь ли я вам, а то, понравитесь ли вы мне, – перехватил инициативу Вадим.

Взгляд Милы стал пристальнее, глаза, казалось, сузились, а легкая улыбка, с которой она произнесла первую фразу, исчезла.

– Я – понравлюсь! – уверенно сказала Мила. – Я плачу деньги, значит, понравлюсь!

Вадиму ужасно захотелось обматерить эту торговку с ее примитивной базарной философией и выгнать из кабинета. Почувствовать себя гордым, независимым, благородных кровей. Но ведь правда – она платит деньги. Вернее, возможно, будет платить.

– И правильно делаете, что молчите, – подытожила Мила, – значит, человек разумный. Что по нашим временам немало. В отличие от моего идиота! – зло выпалила Мила. Но тут же взяла себя в руки и почти светским тоном спросила: – Каков ваш гонорар?

«Эта сука считает себя самой умной в мире, – успокоился Вадим. – Используем это заблуждение себе на пользу».

– Я не назначаю гонорары. Либо принимаю предложение клиента, либо нет, – жестче, чем собирался, ответил Вадим.

Теперь наступила Милина очередь задуматься: «Парень-то себе цену знает. Или по крайней мере хорошо прикидывается. С амбициями и неглуп. Землю будет рыть носом. Никто из друзей Сергея меня не обвинит, что я наняла кого попало».

– Хорошо. Три тысячи рублей за все дело вас устраивает?

Вадим чуть не поперхнулся. Больше чем на тысячу он не рассчитывал ну никак.

– И да, и нет. Если процесс продлится не больше двух месяцев, то устраивает. Если больше, то я бы хотел получать по тысяче за каждый следующий месяц.

– А вы не слишком быстро согласились? – подковырнула Мила.

– Не думаю. Объясню честно. Первое: это дело стоит больших денег. Но не скрою, я заинтересован провести громкий процесс. Второе, и это главное, у вас – большое горе. Я не могу позволить себе наживаться на чужом несчастье, – наконец поймав нужную уверенность в голосе, медленно ответил Осипов.

Мила несколько секунд смотрела на Вадима, потом кивнула и произнесла:

– Хорошо. Вопрос решен. Принимается, – и совсем другим тоном, даже, казалось, жалобно добавила: – Только я вас очень прошу, пожалуйста, постарайтесь Сереже помочь.

Такого поворота Вадим не ожидал. В клиентке было что-то человеческое.

Прошла неделя. Еще одна. Коллеги по консультации отпоздравлялись, кто искренне (меньшинство), кто с завистью, а кто и вообще сквозь зубы, с добавлением «и зачем тебе это надо».

Эйфория от полученных полутора тысяч аванса прошла.

Вадим кропотливо изучал дело. Страница за страницей, т0м за томом. А томов было двадцать семь. Из них половина – документы: товарно-транспортные накладные, акты на списание, бухгалтерская отчетность, акты сверки расчетов, опять накладные. И все по второму кругу. Потом по третьему, четвертому, пятому… Можно сойти с ума. Отличались только номера страниц, даты документов, количество килограммов и суммы. Все это надо было переварить, понять и найти, где следователь ошибся. Где его можно подловить.

Все оказалось много сложнее, чем рассчитывал Вадим.

Мирскому инкриминировалось хищение 98 тысяч рублей. И если 75 он признавал, сам на себя заявил, то оставшиеся 23 отрицал категорически. Их ему насчитали по результату ревизии, проведенной сразу после прихода Мирского в ОБХСС с повинной. Сергей же говорил, что работал исключительно честно, незаконных списаний товаров ни по «усушке-утруске», ни по «естественке» не делал и что ревизоры и бухгалтеры-эксперты, привлеченные следователем, во всем ошибаются.

Ангел, черт его побери!

Впрочем, Вадим понимал, что Сергей вел себя правильно. Это обвинение признавать было нельзя. Одно дело, когда взял государственные деньги на время, пусть и незаконно, но рассчитывал их вернуть, пусть и после криминальной операции с поддельными талонами, а потом сам пришел с повинной. И совсем другое, когда похитил жульническим путем, положил в карман и еще все отрицает.

Двадцать три тысячи сами по себе тянули на расстрел. С этим обвинением придется бороться по полной программе.

Вот Вадим и корпел.

Вадим приходил домой злющий-презлющий. Еще ни разу с ним такого не случалось – он ничего не мог придумать. Включай голову, не включай голову – все едино.

К экспертизам не придерешься. Расчеты сумм, уведенных Сергеем из кассы, выполнены безупречно. Что было говорить в суде по поводу этих проклятых 23 «косых», оставалось совершенно неясным. С деньгами, потраченными на талоны, ситуация проще. Помимо явки с повинной, здесь можно no-Рассуждать о том, что «черт попутал», нашло затмение, человек – слаб, и отпущение однократных грехов испокон веку было свойственно любой власти, и светской, и церковной. Достаточно вспомнить, что еще в «Русской правде», в «Законах Хаммурапи», в «Законах Двенадцати таблиц» и так далее и тому подобное…

Но все это работало, когда больше за человеком ничего не было. А тут 23 тысячи примитивного, традиционного, будто по «учебнику молодого расхитителя социалистической собственности», тупого воровства.

Каждый вечер Вадим ложился спать с надеждой, что во сне, как это многократно бывало, в отдыхающем мозгу родится что-то само… И каждое утро просыпался разочарованным. «Нет, не Менделеев», – не в первый раз признавался Вадим, чистя зубы.

Лена уже жалела, что втянула Вадима в дело Мирского. Деньги деньгами, но без них можно и обойтись, а Вадим мучился, переживал, огрызался, когда она его спрашивала: «Как дела?» – и, что ее настораживало больше всего, почти потерял к ней мужской интерес. Это не компенсируешь никакими деньгами.

Составив полное досье по делу, Вадим поехал к отцу. Все-таки тот много лет проработал юрисконсультом в торговле. Вдруг что-то предложит.

Просидели вместе два вечера. Вадим вернулся мрачнее прежнего. Ничего! Михаил Леонидович признал свое полное фиаско и предрек сыну аналогичное.

Нина Петровна Косыгина не понимала, что адвокат так долго изучает в деле Мирского. Обычно его коллеги не столько читали дела, сколько брали у нее разрешения на свидания с подзащитными в следственном изоляторе и общались, общались, общались… Все прекрасно понимали, что на самом деле основная задача адвоката сводилась к передаче записочек от родственников и обратно и снабжению заключенных домашней снедью. Если «сиделец» вел себя прилично, администрация СИЗО смотрела на такие нарушения сквозь пальцы. А Осипов за три недели брал разрешение на свидание только два раза.

Когда сегодня утром адвокат опять пришел за несколькими томами дела для чтения, она даже съязвила:

– Что ж вы так, товарищ адвокат, своего подзащитного вниманием не балуете? Совсем его не навещаете.

А Осипов резко ответил:

– Я – адвокат, а не письмоносец и не официант!

Еще было бы понятно, скажи он такое жене, матери подзащитного, но ставить на место ее, судью, было, по меньшей мере, глупо. «Просто, наверное, ездить в тюрьму и сидеть там часами в очереди ему лень, а отрабатывать гонорар, ведь не по 49-й работает, надо. Вот он для родственников и старается, изображает прилежность и рвение», – заключила про себя Косыгина.

Вечером, придя домой, она спросила мужа:

– Лева, а ты такого Осипова из пятой консультации не знаешь?

– Нет, а что?

– Да он у меня по делу Мирского, директора универсама. Странный какой-то. В тюрьму не ездит, читает том за томом, и, что особенно удивительно, дольше всего те тома, что с документами «первички». А там-то чего копать? Не пойму, что это он надумал?

– Не бери в голову! Если молодой и зеленый, то для него «первичка» – китайская грамота. Он же на юрфаке ни накладных, ни балансов в глаза не видел. Так, расширяет кругозор. Но я выясню в Президиуме.

Через пару дней муж-адвокат отчитался перед женой-судьей о результатах проделанной работы.

– Наглый, грамотный, чрезвычайно самоуверенный, однако с мозгами. Стариков не уважает, но перед «Золотой пятеркой» заискивает. Говорят, с фантазией, иногда придумывает и впрямь интересные трюки. Невероятно амбициозен. Подобных дел – даже близко не было. Никогда «хозяйственников» не вел. Беден, очень хочет заработать. Не самые лучшие характеристики для молодого человека. Но, по-моему, сюрпризов особых тебе ждать не следует. Отмолчится в процессе, а в прениях будет бить на жалость. Думаю, сверхзадача – понравиться родственникам.

– Похоже, – несколько успокоилась Нина Петровна. – Не люблю я таких, тупых и жадных, – сформулировала судья приговор Осипову.

До начала процесса оставалось два дня. Вадим пятый раз подряд приезжал к Мирскому, и они сидели с утра и до вечера в комнате, предназначенной для общения адвокатов с заключенными. Обедать Сергей не ходил, сокамерники оставляли ему еду до вечера. Вадим делился с Мирским бутербродами, которые, чувствовавшая себя виноватой, Лена готовила безропотно каждое утро. Раньше с ней такого не случалось.

Первая встреча Вадима с Мирским состоялась почти полтора месяца назад, как только Вадим принял дело. Тогда Вадим построил разговор по схеме: я ваш адвокат, меня пригласила Мила, ничего обещать не могу, кроме того, что сделаю все, что в моих силах. Условие одно – слушаться меня беспрекословно.

Сергей задал только один вопрос

– Меня расстреляют?

Вадим очень уверенно произнес в ответ:

– Нет. Исключено. Хотя бы потому, что моих подзащитных никогда еще не приговаривали к смертной казни. И портить статистику я не намерен! Да вас и не за что.

Вадим не сказал Сергею, что у него еще не было «расстрельных» дел. Осипов знал правило – подзащитный должен верить в успех не меньше, чем пациент, который ложится на стол хирурга.

Во все последующие встречи разговоры велись только по существу обвинения. Конечно, Сергей спрашивал, как жена, как маленький Сережа. Вадим отвечал немногословно, поскольку Мила ему ничего особенного не рассказывала, записки писала Сергею короткие, да и вообще не очень-то беспокоила Вадима звонками и визитами. Пусть работает, чего мешать!

У Вадима стал складываться образ Сергея. Не шибко умный, но и не дурак. Мужик-красавец, очень похож на Алена Делона, с прекрасной фигурой. Высокий, стройный. Очень красивые пальцы. Такой обязательно должен нравиться женщинам. Говорит складно. Даже ему, своему адвокату, не сказал ничего лишнего. Жестко придерживался версии, которую в первый день изложил следователю, явившись в ОБХСС «сдаваться».

Сбить его, запутать Вадиму не удалось. «Парень себе на уме, но слушаться будет», – подумал Вадим. И изложил идею по поводу тактики защиты.

Сергей помолчал с минуту, внимательно глядя на Вадима, и спросил:

– А ты завтра приедешь?

Переход на «ты» с адвокатом мог означать либо панибратство – это ж наемный работник, либо проявление доверия к близкому человеку, другу. Вадим понял, что здесь второе. Он не показал, что заметил перемену, но и сам перешел на предложенный стиль общения.

– Честно говоря, не хотел бы. Я в последний день перед началом процесса всегда уезжаю куда-нибудь – либо в лес, либо на Воробьевы горы. Ты не возражаешь? Мне надо походить, подумать, дать устояться мыслям. Адвокатская профессия – творческая. У каждого своя манера.

– Хочешь сказать: «Перед смертью не надышишься»? – печально улыбнулся Сергей.

– Мы с тобой на эту тему уже говорили, – постарался как можно строже сказать Вадим. – И давай больше не будем.

– Так я же не о себе, а о тебе, – рассмеялся Мирский. – Ты волнуешься больше, чем я. Я буду волноваться перед приговором, а ты сейчас – перед процессом. Знаешь, Вадим, я думаю, мы справимся. И в тюрьме люди живут, и, процесс проиграв, адвокатами остаются. А о тебе здесь, у нас, отзываются хорошо. Так что без работы не останешься.

«Бред какой-то! – опешил Осипов. – Это он меня успокаивает?!»

– Спасибо за заботу, – откликнулся Вадим с деланой благодарностью. – Я не за себя переживаю, а за тебя. Уж больно по-дурацки ты влип!

– А если за меня, – стал серьезным Сергей, – то помоги в том, в чем действительно можешь.

– Так я и собираюсь…

– Нет, я не о суде. Это – как получится. Могу рассчитывать, что ты меня не выдашь?

– Сережа, ты что?! Есть такое понятие – адвокатская тайна…

– Я не об этом. Как мужик – мужика!

– То есть?

– Могу или нет?

– Ну да. – Вадим не улавливал, о чем пойдет речь. Но глаза Сергея, в отличие от его напористо-агрессивного тона, выражали такую мольбу, что Вадим чувствовал: о чем бы Сергей ни попросил, не откажет.

– Понимаешь, Вадим, у меня с Милой давно не все ладно. Она холодная, расчетливая. Любила ли она меня? Не знаю. По-своему, как она может, наверное, любила. Может, и сейчас любит. Но себя она любит больше. Даже больше, чем сына.

– Ну зачем ты так?

– Не перебивай, пожалуйста! Есть другая женщина, ее Лариса зовут. Мы с ней встречаемся уже два года. Вот она меня правда очень любит. И я ее. Она разведенная, у нее дочь, но она меня действительно любит. Ей от меня ничего никогда не надо было…

Мирский говорил долго. То улыбаясь, то еле сдерживая слезы. Он рассказывал, как случайно познакомился с Ларисой, пришедшей к нему – директору магазина – качать права по поводу прокисшей сметаны, которую у нее отказывались принять обратно. Как они сначала просто подружились, естественно, на взаимовыгодной основе – она не пишет ничего в жалобную книгу, а он периодически дает ей возможность побаловать дочь дефицитом. О том, как месяца через два Лариса пригласила его днем, в обеденный перерыв, благо жила в соседнем с универсамом доме, зайти попить кофейку. Как ему понравилось у нее, прежде всего чистотой и порядком. «У Милы вечно все разбросано где попало». О том, как спустя неделю, когда он в третий раз пришел на кофе, все и началось. Как Лариска была счастлива, если он вдруг мог остаться у нее на ночь.

Сергей говорил о Ларисе с любовью и тоской, а в конце сказал то, что Вадима поразило больше всего. Возможно, потому, что никогда об этом не задумывался.

– При идеальном раскладе мне дадут лет двенадцать. Условно-досрочно смогу выйти по двум третям, то есть через восемь лет. Мила не дождется, к гадалке не ходи. А Лариса будет ждать. Понимаешь?

– Понимаю, – тупо откликнулся Осипов.

– Ни хрена ты не понимаешь! – шепотом взъелся Сергей. – Ну и ладно! Я тебя вот о чем хочу попросить…

Вадим мгновенно сообразил, что сейчас Сергей скажет ему, где и у кого лежат припрятанные деньги, которые надо забрать и отдать Ларисе. Этого только не хватало! Лояльность в отношении клиента, любого клиента, пусть даже и не самого симпатичного, соблюдалась Вадимом неукоснительно. А здесь все будет против интересов Милы. Но платит-то она, значит, она и клиент. И до тех пор, пока ее просьбы и интересы не идут вразрез с интересами подзащитного, он не может, не должен действовать ей в ущерб. Да еще и маленький Сережа. «Нет, вот в этом пускай разбираются сами!» – решил Осипов.

– Мила не будет каждый день ходить в суд, – продолжал Сергей, – она свои нервы побережет. Твоя жена, ты говорил, дружит с Татьяной. Так вот, постарайся – сам ли, через жену ли, заранее выяснять, когда Милы не будет, и предупреждать Ларису, чтобы мы хоть иногда могли видеться. Свидания-то ей со мной не получить. Формально – чужие люди. Я тебя очень прошу!

«Слава богу!» – отпустило Вадима.

– Конечно. Не сомневайся. Это я сделаю.

Сергей с облегчением выдохнул.

Вполне естественной теперь показалась и просьба Мирского передать Ларисе письмо. Вадим взял толстый конверт, на котором был написан Ларисин домашний телефон, собрал бумаги, остатки еды, аккуратно сложил все в огромный портфель и отправился домой.

Лена без особого энтузиазма взялась позвонить Ларисе и отвезти письмо. Все-таки женская солидарность! Надо понимать! Однако и спорить с Вадимом не рискнула. Чувство вины из-за того, что муж два месяца ходил сам не свой, ее не покидало. А для того, чтобы заставить женщину сделать что-либо, чувство вины куда надежнее, чем любые иные стимулы. Если речь идет о нормальной женщине.

Лена сама уставала без меры. Постоянная нехватка денег заставляла ее помимо преподавания в Станкостроительном институте вести вечерников в родном Инязе, куда ее оформили почасовиком, и взять двух частных учеников. Хорошо еще, что одна девочка, парикмахерша, изучавшая французский с единственной целью – выйти замуж за иностранца и свалить из СССР, приезжала к ней домой.

Девчонка, кстати, была совсем не глупая. Парикмахершей стала сознательно, просто не пошла в институт, и все! «Зачем?» – рассудила она. Папа с мамой – инженер и врач, мыкались в безденежье всю жизнь, потратив годы на получение дипломов, а она, за два года проскочив техникум, легко зарабатывала вдвое больше, чем родители. Вопросы престижа ее мало интересовали. Важнее было то, что она имела сегодня и как жила.

Ее любовником был югослав-строитель, получавший деньги в валюте, которые обменивал на чеки «Березки» и отдавал ей. Наверняка не все, но ей хватало. И на дубленку, и на сапоги. О том, что будет, когда гостиницу «Космос» достроят и югослав уедет, она не особо задумывалась. Хотя как-то призналась Лене, что если позовет – поедет с ним. Это, конечно, не настоящая Европа, но все-таки уже не соцлагерь. Французский же и в Югославии пригодится. До Парижа, как ни крути, оттуда ближе.

Наталия Васильевна рвения Лены не одобряла. Жену должен обеспечивать муж. Она в это верила, сама так жила и теперь постоянно капала на мозги мужу: «Видишь, я была права. Не надо было Лене за Вадима выходить».

Владимир Ильич с женой не спорил, отговаривался: «Поживем – увидим», но на самом деле придерживался иного мнения.

После истории с газетными публикациями, когда он хоть и связал Вадима с нужными редакторами, но не написал за него ни строчки, Владимир Ильич убедился, что зять не только трудоголик. Он разглядел в Вадиме помимо упертости большую одаренность. И если переживал, думая о молодых, так только оттого, что сам оказался не в состоянии обеспечить их деньгами, пока они учились. На Машу у них времени ведь совсем не оставалось, ни тогда, ни теперь. А ей уже 6 лет, через год пойдет в школу.

Бабушку Лизу и Илью Иосифовича муж внучки вполне устраивал. Деда – потому что Вадим продолжал много читать, а главное, совершенствовал свой английский. Эта иллюзия возникла у Ильи Иосифовича из-за нескольких обращений Вадима с просьбой помочь с переводами английских текстов. Наивный интеллигент не догадывался, что Вадиму просто нужно было скорее спихнуть кандидатский минимум. Лена не дала мужу бросить аспирантуру, и ни шатко ни валко он эту лямку потихоньку тянул.

Елизавета Имануиловна претензии к Вадиму, разумеется, имела. Но в общем и целом относилась к нему хорошо. Вкалывает, о Лене заботится, не пьет – значит, чего-то когда-то в жизни добьется.

Что же касалось отношения к Лене со стороны Вадимовой родни – здесь все было абсолютно безоблачно, вплоть до восторга. Особых эмоций не выказывала только бабушка Аня – ее житейские проблемы не интересовали.

Вадим, погруженный в себя и злой, мерил шагами кабинет. Громко сказано – кабинет. В трехкомнатной квартире, где они жили с Леной и дочкой, кабинет Вадима занимал четвертую часть. Звучит красиво: четверть квартиры – кабинет главы семьи. Только надо учесть, что вся квартирка помешалась на тридцати двух метрах жилой площади, так что кабинет был восьмиметровой клетушкой, к тому же вместившей в себя письменный стол и забитой книгами. Поэтому «мерить шагами» было неутомительно – четыре шага по свободному пространству от двери до противоположной стены и два шага от кресла-кровати, где иногда спал Вадим, засидевшись допоздна за работой, до окна.

Но ни ему, ни Лене и в голову не приходило, что их квартира – маленькая. У них была отдельная квартира! Без родителей или соседей. Своя! Трехкомнатная!

Так и не придумав ничего путного, Вадим лег спать. Лена давно уснула. Назавтра занятия у нее начинались в 8.30, так что встать надо будет в половине седьмого.

В два часа ночи Вадим проснулся. Нет, не проснулся – вылетел из кровати, как катапультированный. Бросился в кабинет и сел за письменный стол.

Встав по будильнику в семь утра и не обнаружив мужа рядом в постели, Лена по привычке пошла в кабинет. Вадим частенько просыпался незадолго до будильника и либо садился за пишущую машинку, либо читал что-то свое по праву, прихлебывая холодный кофе из большой чайной чашки. Но сегодня…

Лена даже испугалась. Вадим спал на полу, подложив под голову сиденье с кресла-кровати. «Не захотел будить», – тепло подумала Лена.

Вадим, почувствовав взгляд жены, проснулся, потянулся, с удивлением огляделся, виновато улыбнулся и радостно вывалил:

– А я придумал! Обалдеть! Я – кретин! Чувствовал: что-то есть, но никак не мог понять – что! Ну, теперь – поиграем!

Лена как мешок картошки с плеч сбросила. Вадим стал самим собой. В глазах – азарт, голос, хоть и спросонья, звонкий. Сел, размахивая руками. Потом вскочил, обнял и потащил Лену обратно в спальню. Она не сомневалась зачем.

Сергей не столько удивился, сколько встревожился, когда из камеры его повели на свидание с адвокатом. Что-то явно стряслось, ведь Осипов собирался сегодня весь день гулять и думать. Может, он протрепался Миле и приехал сообщить ему, что та уходит? Или показал жене письмо, адресованное Ларисе? Только не это! А может, что-то у Ларисы? Может, она не хочет с ним иметь ничего общего? А ведь прежде чем идти в ОБХСС, он к ней приехал, все рассказал и она обещала ждать…

– Привет, Сережа! – бодро поздоровался Вадим, как только охранник вышел за дверь. – А я кое-что придумал.

– Что с Милой? Как Лариса? – Мирский не слышал адвоката.

– А? Что? А, Мила?.. Нормально. Лариса – тоже. Все нормально. С женщинами у тебя вообще все нормально, – расплылся Вадим. Он был в очень хорошем настроении.

– Так что случилось?!

– Ничего. Кроме того, что тебе везет не только с женщинами, но и с адвокатом. – Вадим засмеялся и хлопнул Сергея по плечу. – Я такое нашел…

Следующие полчаса Мирский слушал. То хлопая себя по коленям, то вскакивая и начиная почти бегать по комнате. Однажды, забыв, что стул намертво привинчен к полу, попытался его схватить и повернуть, чтобы сесть верхом.

Настроение у обоих было такое, будто они делили самый крупный выигрыш в денежно-вещевой лотерее, выпавший на совместно купленный билет.

Шла третья неделя процесса. Вадим раньше не принимал участия в больших судебных делах, и потому втянуться в нудный, как расписание пригородной электрички, график было не так-то легко. Всегда и везде страдая от нехватки времени, сейчас он трудился изо дня в день размеренно, не торопясь. И в основном – головой, поскольку избранная им тактика не подразумевала активных действий с его стороны.

Косыгина явно не спешила, вела процесс, не подгоняя, подробно.

Лена ловко справлялась с ролью диспетчера, регулируя посещения суда то Милой, то Ларисой. После первых двух дней процесса Ларисе везло все больше и больше – Мила появлялась в зале не чаще двух раз в неделю. Три дня принадлежали Ларисе. Она, в отличие от Милы, приходила к десяти и всегда была уже в зале, когда конвой заводил Мирского, а уходила только после того, как Сергей, держа в сложенных за спиной руках тетради со своими записями, покидал зал суда под охраной троих хлюпеньких парнишек в Беликоватой им форме внутренних войск. Тогда «хозяйственников» охраняли почти символически, – они из зала суда не бегали. Некуда.

Косыгина за эти три недели возненавидела Осипова. Сидел, тупо вращая головой, что-то себе записывал. Практически никакой защиты не вел. Она-то ждала, памятуя слова мужа, что придется охлаждать пыл молодого наглеца, разгадывать его придумки, снимать наводящие вопросы, словом – бороться. А этот сидел и молчал. Если и задавал какой вопрос, то невпопад, а то и во вред клиенту.

И главное, что выводило Нину Петровну из себя, так это то, что Осипов, изучавший дело неделями, ежедневно по многу часов, дела так и не знал! Если ему надо было сослаться на какой-то документ, он долго копался в своих записях, пыхтел, заискивающе смотрел ей в глаза и мямлил:

– Простите, товарищ председательствующий, не могу найти номер тома и страницы.

Косыгина клокотала! Даже девчушка из городской прокуратуры, якобы поддерживающая обвинение, даже она знала дело лучше адвоката! Такого еще в практике Косыгиной не было.

А Мирского Нина Петровна жалела. Чисто по-человечески. Да и по-женски. Красавец мужик, неглупый, вежливый. Старательно задававший вовсе не наивные вопросы свидетелям и экспертам, приветливо, а не заискивающе, как другие, улыбавшийся ей по утрам, когда она, входя в зал, говорила: «Доброе утро, прошу садиться», – он ей нравился все больше.

«И надо же было, чтобы так ему не повезло. Вор у вора Дубинку украл! Клюнул на банальных мошенников. Облапошили они его элементарно! И жена – стерва, даже в суд ходит через пень-колоду, не то что другие – сидят как пришитые. После приговора наверняка разведется и заживет вольной пташкой. Хорошо, если передачи станет посылать. А то, бывает, и этого не делают. Да еще и адвокат этот, Осипов. Пользы от него ноль, одно только раздражение» – такие мысли крутились в голове Косыгиной каждый день, и незаметно для себя она начала искать аргументы в пользу Мирского.

Она сама пристрастно допрашивала свидетелей обвинения, экспертов, сделавших выводы о причастности Мирского к хищениям. Очень расстроилась, что все выводы экспертов подтверждались, – Мирский не только взял деньги из кассы на покупку талонов, но и немало наворовал, как и все торгаши, на «естественке» и «усушке-утруске». «А жаль», – подумалось судье.

Прошло еще две недели. Процесс шел медленнее, чем раньше, – кто-то из свидетелей не являлся в суд, приходилось откладывать дело на завтра.

Подошла очередь допроса главного свидетеля – судебного эксперта, проводившего комплексную бухгалтерско-товароведческую экспертизу. Именно на основе его выводов Мирскому и инкриминировалось хищение двадцати трех тысяч рублей.

Косыгина вошла в зал и не увидела на лице Мирского приветливой улыбки. Она привыкла к ней, можно сказать – ждала. Вообще, вчера вечером, готовя Леве ужин, она поймала себя на мысли, что такой мужчина, как Мирский… Нет, даже думать об этом недопустимо! И вот сегодня Мирский ей не улыбнулся. «Боится допроса эксперта», – решила Косыгина. От ее внимательного взгляда не ускользнуло и то обстоятельство, что ни на парапете загородки, отделявшей скамью подсудимых от зала, ни на скамейке рядом с Мирским не было его тетрадей.

Осипов тоже выглядел по-иному – еще глупее обычного. Даже вставая, когда Косыгина входила в зал, продолжал копаться в своих бумагах, пытаясь что-то найти. Жены Мирского в зале не было. Впрочем, она отсутствовала уже дней десять. Зато, как всегда, сидела на своем месте молодая женщина, приходившая только в дни, когда не было жены Мирского. Нина Петровна попросила как-то секретаря разузнать, кто эта дама.

Секретарша доложила:

– Говорит, родственница Осипова. При этом очень покраснела, – поделилась своим наблюдением секретарь.

«Наверное, – решила Косыгина, – любовница придурка адвоката. А дело он получил, поскольку, видно, его жена – родственница жены Мирского. Вот он свою любовницу при жене Мирского в суд и не таскает». Нина Петровна совсем распалилась: «Вместо того, чтобы защищать, думает о своих удовольствиях!»

Последнее время все, что делал Осипов, вызывало в судье страшное раздражение. И все больше и больше становилось жалко Мирского. «Ну ведь правда обидно, такой красивый мужик, и чтобы так не повезло и с женой, и с адвокатом!» – в очередной раз попеняла на судьбу Косыгина.

Как только Нина Петровна объявила начало процесса, Осипов встал и сказал:

– Товарищ председательствующий, у меня ходатайство.

– Что это такая активность с самого утра, товарищ адвокат? – заметила судья с плохо скрытым раздражением. – Ну, слушаю вас.

– Уважаемый суд! Защита просит объявить перерыв судебного заседания до завтрашнего дня. Причина в том, что мой подзащитный забыл в камере свои записи. И поскольку сегодня предстоит допрос важнейшего свидетеля по делу, мой подзащитный будет фактически лишен права на защиту. – Осипов сел.

Когда он говорил, Косыгина заметила, что адвокат действительно волнуется. При этом выражение его лица перестало быть заискивающе-придурковатым.

– А что, один раз поработать самому, не перекладывая защиту на клиента, вам невмоготу?! – начала заводиться Косыгина.

Осипов молчал. Встал Мирский:

– Я поддерживаю ходатайство моего адвоката. Понимаете, Нина Петровна, здесь ведь специфические вопросы будут обсуждаться. Адвокат мне не поможет. Я сам должен…

– Мирский, я бы попросила вас обращаться ко мне «гражданин судья», – неожиданно резко оборвала его Косыгина. – Ваше мнение, товарищ прокурор?

Гособвинитель встала, растерянно глядя на судью. Такого тона ни в отношении адвоката, ни тем более подсудимого, которому, она давно заметила, Косыгина явно симпатизировала, молодая прокурорша не ожидала.

– На усмотрение суда, – тихо сказала девушка.

Косыгина зло уставилась на прокуроршу. Та съежилась под ее взглядом и торопливо добавила:

– Впрочем, лично я оснований для отложения дела не вижу.

Даже не повернув головы в сторону народных заседателей, Косыгина произнесла:

– Суд, совещаясь на месте, решил: ходатайство защиты отклонить как необоснованное. Есть еще ходатайства, товарищ адвокат? – уже с откровенной издевкой спросила Косыгина.

– Нет, спасибо, – приподнявшись, тихо ответил Осипов.

Шел третий час допроса. Первой задала свои вопросы Косыгина. Она допрашивала с пристрастием, понимая, что от других участников процесса толку будет мало. И действительно, прокурор ограничилась четырьмя вопросами, в основном сводившимися к формуле «подтверждаете ли вы ранее данное заключение о…».

Мирский сегодня был не в ударе. «Видно, и вправду без записей ему тяжело», – признала Косыгина, но менять что-либо было поздно. «Дотяну до вечера, а завтра вызову его еще раз. Мирский свое наверстает», – заключила Нина Петровна, и ее совесть удовлетворилась таким решением.

Подошла очередь Осипова.

«Полчаса позора адвокатуры», – вздохнула про себя Косыгина и опять с жалостью посмотрела на Мирского.

Вадим начал с простых вопросов – где, когда, кем проводилась экспертиза? Настаивает ли эксперт на своих выводах, сделанных на предварительном следствии? По каким документам проводилась экспертиза?

«Дурацкий вопрос. Ясно, что по тем, которые в деле!» – подумала Нина Петровна, но промолчала.

Осипов продолжал.

Косыгина поймала себя на мысли, что диалог адвоката и эксперта увлекает ее. Вопросы были профессиональными, некоторые с подковыкой.

Эксперт начал нервничать, но пока отвечал точно, не путаясь. Осипов стал задавать вопросы более жестко, напористо. Эксперт занервничал уже не на шутку.

Вдруг Косыгина сообразила, что Осипов вообще в свои записи не заглядывает. Вопросы задает по памяти. А вопросы-то – по документам. Смутное ощущение одураченности стало наплывать на Нину Петровну. Что-то происходило такое, чего она пока не могла осознать, но что-то необычное. Все шло не так, как раньше.

Это был другой адвокат! Не Осипов! То есть то же тело, лицо, одежда. Но другой голос, другой взгляд. Совершенно другой уровень профессионализма.

А Осипов продолжал задавать вопросы. Он по памяти гонял эксперта по 90-страничному заключению, просил прокомментировать некоторые несовпадения между выводами, содержащимися в разных разделах экспертного заключения. Бред! Парень знал экспертизу наизусть! Мало того, в его вопросах проскальзывало и глубокое знание самого предмета. То, как он ссылался на ГОСТы, правила бухучета, нормативы, определяющие естественную убыль разных товаров, а их были десятки и десятки, – все это было настолько неожиданно, что Косыгина на какое-то время «выпала из процесса». Она только успевала переводить взгляд с Осипова на эксперта и обратно. И прокурор, и Мирский делали то же самое.

Вадим, казалось, тоже увлекся. Он никого не видел и не слышал, кроме эксперта. Бедный пожилой бухгалтер проклинал тот день и час, когда согласился провести экспертизу по заданию ОБХСС. Так его еще не гоняли.

Внезапно Косыгина пришла в себя. Она хозяйка в этом зале или Осипов?!

Судья перебила адвоката уточняющим вопросом:

– Какую накладную вы имеете в виду?

– № 564398 от пятого апреля, том 8, лист дела 24, – даже не повернув головы в сторону судьи, не заглядывая в записи, продолжая буравить глазами эксперта, моментально ответил Вадим. Потом вздрогнул, опустил плечи, испуганно посмотрел на судью, схватил в руки первый попавшийся листок из лежавших в его папке и неуверенно проговорил:

– Кажется, так. Я не уверен. Простите, я сейчас проверю…

– Суд сам проверит, – рыкнула Косыгина. Открыла 8-й том, 24-й лист дела и обнаружила там накладную № 564398 от 5 апреля. Все было абсолютно точно!

У Нины Петровны потемнело в глазах от ярости. Впервые она поняла, в каком состоянии люди идут на убийство. Сколько раз подсудимые рассказывали ей, что сами не понимают, как могли убить, что на них нашло затмение, что Разум помутился. Но Нина Петровна не могла себе этого представить. А сейчас – могла!

– Перерыв. Десять минут. Адвокат – ко мне! – почти прокричала Косыгина, вскочила, как подпрыгнула, и ринулась к себе в кабинет, свалив по дороге совсем не легонькое председательское кресло.

Вслед за Косыгиной засеменили оба народных заседателя. Оставив на столе документы, прокурор тоже бросилась в кабинет судьи. Секретарь суда, разумеется, не могла лишить себя удовольствия наблюдать картину «Иван Грозный убивает своего сына», то есть «Судья рвет в клочья провинившегося адвоката».

Только Вадим не торопился в совещательную комнату, роль которой и исполнял кабинет судьи. Он жалобно посмотрел на Мирского, не вполне понимавшего, что, собственно, случилось. На эксперта – тот торжествовал, поскольку считал, что гнев судьи связан исключительно с недопустимым тоном, которым юноша позволил себе с ним общаться. Тяжело вздохнул и направился к двери кабинета. Один из конвоиров в это время не без труда устанавливал кресло председательствующего на место.

Не успел Осипов пройти и половину пути, как ему навстречу из кабинета Косыгиной потянулись вереницей все вошедшие. В обратном порядке. Первыми вышли с довольно глупым выражением лица заседатели. За ними выскочила как ошпаренная секретарша. Поскольку дверь она не закрыла, напутственные слова Косыгиной прокурорше Вадим расслышал хорошо:

– А вам, милочка, надо учиться работать, а не только за прической следить! У юриста голова не только для парикмахерской! И сделайте одолжение, впредь не появляйтесь у меня в процессе в рваных колготках! Вы ведь женщина, в конце-то концов!!!

Прокурорша вылетела за дверь чуть ли не в слезах. «Эк ее разобрало! – подумал Осипов. – Ну, сейчас будет партактив на свиноферме!» – удивился собственной ассоциации Вадим. «Пусть сильнее грянет буря!» – С этой мыслью он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Плотно. И еще раз потянул ручку – поплотнее. Дальше дверь не шла.

– Вы что себе позволяете, товарищ адвокат? Ты чего это мне здесь два месяца комедию ломал?! Мальчишка! Как ты смеешь так относиться к суду? Ко мне?! Я тебе что, девочка с дискотеки? Мы что, в игрушки здесь играем?! А если я твоему Мирскому расстрел дам, ты тоже хиханьками будешь заниматься?! – Косыгину несло, она и сама это понимала, но остановиться было трудно. – Ты не меня, ты профессию позоришь, советское правосудие позоришь!

– Нет, Нина Петровна, – жестко и громко перебил ее Осипов, – советское правосудие опозорите вы, если из-за неприязни ко мне дадите Мирскому расстрел.

– Да как вы смеете со мной так разговаривать? – чуть тише произнесла Косыгина.

– Смею! – выкрикнул Вадим.

От неожиданности Косыгина вздрогнула, истерика закончилась, и она, будто проснувшись, с удивлением посмотрела на Осипова: «Кто это здесь?»

Воспользовавшись замешательством, Вадим спокойным голосом, хотя внутри его колотило, просто било, как током, продолжил:

– Начнем с того, что уголовно-процессуальный кодекс я нигде ни на йоту не нарушил. Формально вы меня ни в чем обвинить не можете! Это раз. Второе. Никто не может запретить мне готовить вопросы для свидетелей своему подзащитному и осуществлять его защиту его же собственными руками. Да, непривычно. Понимаю. Но если бы я все время сам допрашивал свидетелей, вы бы снимали мои вопросы, вы бы помогали обвинению, а я вынудил вас быть объективной. Именно потому, что вы – бывший адвокат, что ваш муж – адвокат, именно поэтому вы не могли быть безразличной к человеку, оставшемуся в суде без защиты! Кроме того…

– А сегодня? – ошарашенно спросила Косыгина.

Вадим с недоумением посмотрел на судью: «Неужели так ничего и не поняла?! Значит, зря раскрылся? Рано?» Но отступать было поздно.

– А сегодня, Нина Петровна, Сергей забыл в камере тетрадь со всеми вопросами к эксперту, которые я ему приготовил. Вы не захотели отложить процесс. Пришлось начать Работать мне. Ну и я, извините, прокололся. Все-таки не профессиональный артист. Так, любитель. Ну а вы человек наблюдательный. Меня спровоцировали и поймали. Признаю – классно!

– А зачем вы все это делали? – Судья говорила теперь без тени злобы. Ей стало интересно. Просто интересно.

– Все элементарно, Нина Петровна. Повторюсь – любой нормальный судья, а вы – нормальный, ваша репутация не оставляла у меня в этом ни тени сомнения, так вот, любой нормальный судья всегда невольно занимает в процессе сторону слабой стороны, извините за каламбур. При всей моей легендарной скромности, а я знаю, что справки вы обо мне наводили, при всей моей скромности, если бы допросы вел я, а не Сергей, вы невольно встали бы на сторону обвинения. Значит, мне пришлось бы в конце процесса вас переубеждать, стать вашим, а не прокурора, оппонентом. Сейчас же вы сами все увидели, и мне вас переубеждать не придется. Я только – и то не уверен, понадобится ли – в прениях сторон помогу систематизировать все то, что вы, не я, а вы, выяснили у свидетелей и экспертов. Так в чем моя вина? В том, что я дал вам возможность объективно разобраться в деле? В том, что не мешал увидеть, что Сергей нормальный мужик, который пошел на авантюру и влип?!

– А двадцать три тысячи? Хищение двадцати трех тысяч – это, по-вашему, тоже просто авантюра? – с иронией спросила судья.

– А нет хищения! Нет двадцати трех тысяч! – чуть ли не передразнивая Косыгину, выпалил Вадим.

– То есть как это? Все эксперты подтвердили, да и по документам…

– Нина Петровна, – обнаглев совсем, перебил ее Вадим, – перестаньте провоцировать. Я два раза на грабли в течение одного дня не наступаю. Неужели вы думаете, что я поверю, будто вы сами не заметили?

Косыгина тупо уставилась на Осипова. Ей и в голову не приходило, о чем он говорит. Не замечая, а вернее делая вид, что не замечает реакции судьи, Вадим продолжал:

– В деле нет ни одной подлинной товарно-транспортной накладной. Только копии. Эксперт сегодня подтвердил, что заключение давал по тем документам, что в материалах дела. Только по копиям. То есть по филькиным грамотам. Вы лучше меня знаете, что если в хозяйственном деле нет «первички», оригиналов первичных документов на товары, то и дела нет! Осудить по копиям товарно-транспортных накладных – это еще смешнее, чем осудить за убийство, когда нет трупа! И вы, разумеется, это заметили раньше, чем я.

Вадим выдохнул и замолчал. Все! Дело сделано! Теперь либо она его убьет, либо он выиграл процесс.

Косыгина впала в ступор. В ее мозгу происходили неуправляемые, разнонаправленные движения обрывков мыслей. «Осипов – наглец и самоуверенный нахал. Он – абсолютно прав. Передопрашивать свидетелей бессмысленно. Оригиналов документов нет. Только копии. Это – пустые бумажки. Осипов разговаривает со мной, как с сопливой девчонкой. Еще издевается, мол, сами наверняка заметили. Прокурорша – дура. Ходит в рваных колготках. А эксперт, старый идиот, куда смотрел, когда экспертизу делал? Мирский тоже, получается, меня обманывал. Все мужики – сволочи. Никому нельзя верить! А Лева, хорош гусь, – не мог узнать, с кем мне предстоит иметь дело. Но по талонам действительно разовый эпизод. Можно признать виновным частично. Но этот нахал! А как играл! А все-таки я его раскусила. Нет, нас, женщин, не обманешь, мы вас, стервецов, чутьем берем. Все равно мы всегда сверху!»

Косыгина улыбнулась своей последней мысли и, обращаясь к Осипову, сказала:

– Хорошо. Идите, товарищ адвокат. Но больше так не поступайте.

Вадим не стал уточнять, чего больше он не должен «так» делать, и вышел в зал.

Нина Петровна Косыгина, опытнейший судья Московского городского суда, судья, которую боялись и уважали лучшие адвокаты Москвы, сидела в кабинете, положив перед собой раскрытую пудреницу, и смотрела в зеркальце. Она улыбалась. Так ее еще не обводили вокруг пальца.

Нина Петровна любила умных людей. Она любила у них учиться. И ничего, что Осипов такой молодой. Ей было приятно, что ее переиграли! По всем правилам. Честно. Воспользовавшись ее самомнением, ее самоуверенностью. Так и надо! «Учись, Нинка!» – подмигнула Косыгина своему отражению и представила, как вечером она расскажет все Леве. «Два старых ишака, которых переиграл молодой мальчишка!»

В эту минуту мысли Нины Петровны скакнули в сторону, и она подумала о сыне, первокурснике юрфака: «Вот бы он бы так…»

Прошла еще неделя. И еще одна. Косыгина сделала запрос в Следственное управление прокуратуры и в торг «Гастроном» – сохранились ли оригиналы товарно-транспортных накладных за период работы Мирского. Понимала, что маловероятно, но порядок есть порядок. Получила отрицательные ответы. Из торга – с приложением акта на уничтожение за истечением срока хранения.

Нина Петровна не скрывала от себя, что обрадовалась. Сохранись эти документы, и пришлось бы отправлять дело на доследование. Сам факт вины Мирского в хищении двадцати трех тысяч сомнений у Косыгиной не вызывал. А потом все сначала.

Нет уж, хватит! И без того процесс превратился в ее сплошной позор. Это других участников дела можно было ввести в заблуждение по поводу ее внимательности, но себя-то не обманешь! Она-то знала, что она, старая опытная волчица, прозевала, что в деле нет оригиналов…

Все формальности, сопутствующие окончанию процесса, оглашение материалов дела, приобщение документов, представленных сторонами, были соблюдены.

Косыгина обратилась к сторонам с вопросом:

– Сколько вам нужно времени для подготовки к прениям сторон?

Прокурорша, не желавшая простить Косыгиной унизительного замечания по поводу рваных колготок, замечания несправедливого, поскольку на ее зарплату покупать колготки у спекулянток нереально, а в магазинах их не достать, решила отомстить судье и радостно отрапортовала, что готова выступать хоть завтра.

Осипов попросил четыре дня.

Косыгина назначила прения через два дня на третий.

В день выступления прокурора и адвоката по делу Мирского в соседнем зале огласили приговор по взяточному делу. Судили троих приемщиков техцентра на Варшавском шоссе. Двое получили по три взятки, 10 рублей каждая, а один – пять взяток, также по 10 рублей, – за прием автомобилей в ремонт вне общей очереди. Дали – двум первым по восемь лет, а третьему – двенадцать.

Разумеется, такой приговор, по тем временам вполне обычный, настроения ни Мирскому, ни Осипову не поднял. Ясно, что если за взятку в 50 рублей от граждан дают 12 лет, то 100 тысяч, похищенных у государства… Но об этом лучше не думать, и Осипов всячески старался переключиться.

Речь прокурора являла собой пересказ обвинительного заключения следователя. Как будто и не было более чем двухмесячного процесса. Все доказано, преступник изобличен. Война расхитителям социалистической собственности! Лозунги, перемежавшиеся канцелярскими оборотами, вот, собственно, и вся речь. Правда, в один момент выступления государственного обвинителя произошло событие, которое никто в зале, кроме двоих, не заметил.

Прокурорша сказала:

– Факт, установленный в ходе судебного следствия, что Мирский собирался после реализации по спекулятивной цене поддельных талонов предупреждений к водительским удостоверениям возвратить изъятые им мошенническим путем государственные денежные средства в кассу магазина «Универсам», никак не влияет ни на преступный характер его действий, ни на их общественную опасность.

Тут Косыгина бросила взгляд на Осипова. Вадим сидел и широко улыбался, глядя на Косыгину. «Заметил», – подумала судья. «Поняла», – подумал Осипов. Ему хотелось сейчас, немедленно вскочить с ответной речью… Было видно, как Вадим заерзал на стуле. «Мальчишка все-таки!» – умилилась Нина Петровна. И в который раз вспомнила о сыне.

Запросила прокурорша для Мирского пятнадцать лет.

Защитительная речь Осипова была на удивление короткой. Больше всего Косыгиной понравилось то, что он говорил не для родственников Мирского, сидевших в зале («Даже жена наконец соблаговолила прийти»), не пытался произвести на них хорошее впечатление, отрабатывая гонорар, а говорил исключительно для нее. Без ставших за многие годы судейства привычных адвокатских штампов, без патетики и рвания страстей в клочья, не заискивая, а достойно и сугубо «по делу».

Начал, разумеется, Вадим с того, что напомнил о явке Мирского с повинной. Обратил внимание на редкий факт, когда хозяйственное дело возникло не благодаря усилиям обэхаэсэсников, а по инициативе самого подсудимого. Потом адвокат, не вдаваясь в лишние детали, сказал, что ни с его точки зрения, ни с позиций правоприменительной практики обвинение в хищении двадцати трех тысяч рублей не Может считаться доказанным, так как в деле отсутствуют оригиналы документов.

Косыгина ждала, что будет дальше. «Скажет или нет? Сообразил ли?» – думала Нина Петровна, слушая ту часть речи, которая ею была легкопрогнозируема. Сказал! Сообразил!

– Что касается предъявленного обвинения в части хищения семидесяти пяти тысяч рублей, потраченных на приобретение талонов, то следует отметить следующее. («Немного коряво говорит, – расстроилась Косыгина. – Видимо, именно по этому поводу волнуется, не уверен, что соглашусь».) Следствие, а за ним и представитель государственного обвинения неверно квалифицировали действия моего подзащитного.

Уверен, что вы, товарищи судьи, уже обратили внимание на то, что представитель государственного обвинения сам признал тот факт, что умысел Мирского был направлен не на похищение названной суммы, а на ее временное изъятие с последующим возвратом. Другими словами, само обвинение признает, что Мирский не крал эти деньги, не обращал их в свою собственность, как говорим мы, юристы, а выражаясь по-простому, по-житейски – одолжил у государства без его согласия. Это преступление? Да, вынужден признать, что это преступление. Но не хищение в особо крупном размере, то есть не статья 93-я «прим», а…

Вадим сделал паузу и посмотрел на Косыгину. Та неосознанно кивала головой, соглашаясь с адвокатом.

Воодушевленный Осипов продолжил:

– …а злоупотребление служебным положением. Пусть и повлекшее тяжкие последствия, но злоупотребление, а не хищение. То есть не 93-я «прим», а статья 170-я, часть 2-я, со сроком наказания до восьми лет лишения свободы.

Сказав еще несколько фраз о процессуальных нарушениях, как бы намекая суду, что и это, мол, мы тоже заметили, Вадим перешел к главному.

С учетом личности подсудимого, явки с повинной, наличия на иждивении несовершеннолетнего ребенка, положительных характеристик по месту жительства и месту работы, Осипов попросил суд назначить наказание, не связанное с лишением свободы. С зачетом уже отбытого в следственном изоляторе в ходе предварительного расследования.

«Ну, это, дорогой, ты погорячился! – горько усмехнулась про себя Косыгина. – Если я его не посажу, то партбилет положу на стол в тот же день!»

Косыгина предоставила Мирскому последнее слово.

«Интересно, что он скажет? Осипов и здесь дирижирует?» – подумала судья.

Это было самое короткое последнее слово за всю карьеру Косыгиной.

Сергей встал, прокашлялся и сказал, глядя ей прямо в глаза:

– Простите меня, насколько сможете. Не ради меня – ради сына.

Закашлялся и сел. «Точно! Осипова работа!» – решила Косыгина, но комок к горлу у нее подкатил все равно.

Приговор оглашали через четыре дня. В части обвинения в хищении двадцати трех тысяч рублей – оправдать за недоказанностью. В части обвинения в хищении семидесяти пяти тысяч рублей – изменить квалификацию со статьи 93-й «прим» на статью 170-ю, часть 2-я. С учетом смягчающих вину обстоятельств назначить наказание в виде лишения свободы сроком на три года, с зачетом предварительного заключения в размере одного года и семи дней.

Вадим быстро подсчитал. Поскольку по 170-й условно-досрочное освобождение могло быть по отбытии половины срока, то есть полутора лет, а отсидел Сергей год, то в тюрьме ему оставалось провести меньше шести месяцев. Это была победа! Полная и безоговорочная!

Первым, кто расцеловал Вадима в зале суда, оказалась Лариса. Мила на нее посмотрела с неприязнью. Она впервые видела эту женщину, и ей было неприятно, что та целует нанятого ею адвоката. А может, она заволновалась за подругу своей сестры Тани, жену Вадима. Мало ли что? «Надо будет, чтобы Таня предупредила… как ее… Лену, кажется», – подумала Мила и улыбнулась Сергею, которого в этот момент выводили из зала суда.

Прокурорша пробыла в кабинете судьи минут пять. Никого это не удивило. Такая была традиция, прокуроры после объявления приговора заходили в судейские кабинеты. Зачем? Адвокаты этого не знали. Их не приглашали.

Вадим складывал бумаги в портфель.

Прокурорша вышла от Косыгиной с беззаботной улыбкой, как будто вовсе и не проиграла процесс. Но Вадим, хоть и заметил улыбку, смотрел не на ее лицо, а на ноги. «Вот это ножки! Как я раньше не замечал?» – удивился Осипов. Прокурорша перехватила его взгляд, улыбка сошла, она покраснела.

– Только что колготки порвала. Столы здесь ужасные, все с заусенцами.

– Да не расстраивайтесь вы. Важно ведь не то, что надето, а на что надето! А с этим у вас все в порядке! – пошутил Вадим, понимая, что хоть процесс и окончен, шутка получилась несколько вольная.

Но прокурорша не обиделась, а радостно парировала:

– Вот! Первые бесспорно правильные слова за два месяца, – и, теперь уже кокетливо, опять улыбнулась.

– Опротестовывать приговор будете? – решил воспользоваться моментом Вадим.

– Это не я решаю, – расстроившись, что Вадим не поддержал столь приятную для обсуждения тему, ответила девушка. – Ну, ладно. Всего вам доброго!

–До свидания. Удачи вам! Только не тогда, когда мы в одном процессе.

В зале никого не осталось. Вадим сидел опустошенный. Только сейчас он почувствовал, какая усталость накопилась за прошедшие месяцы. Только сейчас начал осознавать, что от него, от его действий, его выдумки, его внимания зависела судьба нескольких людей. И Сергея, и Милы, и Ларисы. А еще и человечка, которого он никогда не видел, – маленького Сережи. Его собственная дочь старше на два года. А каково было бы ей остаться без отца лет этак на десять-двенадцать? Ну, хорошо, пусть на восемь. А каково было бы Лене одной поднимать ребенка?!

От этой мысли Вадим почувствовал, как голову стянуло словно обручем. И в очередной раз подумал – ни за какие блага, ни за какие деньги нельзя рисковать свободой. Свободой ходить по улицам, целовать перед сном дочь, цапаться с женой по вечерам по какому-то незначительному поводу, а потом засыпать в обнимку, забыв обиды. Никогда и ни за что – только не лишиться всего этого.

А ведь мог прозевать, что в деле не те «бумажки». Косыгина-то прозевала. А ведь мог и не сообразить, что можно вывернуть все на злоупотребление служебным положением. Станет сегодняшняя прокурорша адвокатом – и сидеть ее клиентам от звонка до звонка.

Вадим почувствовал, как от страха, страха задним числом за возможную свою ошибку, прихватило сердце. Он знал, что на самом деле это невралгия, а никакое не сердце. Врач сказал. Но все равно страшно. Не за себя. Страшно, что Лена с дочкой могут остаться одни. А вдруг врач чего-то не заметил.

Через несколько дней Татьяна, чувствовавшая прямую сопричастность к победе («А кто порекомендовал тебе этого адвоката?» – уже несколько раз напоминала она Миле), устроила у себя дома банкет. Бутерброды с сыром и колбасой, а также соленые огурцы, селедка с картошкой и пельмени из кулинарии были ее, а выпивку ставила Мила. Лена с Вадимом, как приглашенные, принесли торт.

Вечер проходил весело, настроение у всех было хорошее. Выпили за Сергея, за Вадима, за Татьяну, породившую их союз. Потом за Лену, без помощи которой союз бы не состоялся. Потом опять за Лену, за ее мучения с Вадимом в течение всего суда. Потом за Милу, верную жену, обеспечивавшую тылы. (При этом Мила подумала, что, наверное, Сережа ее похвалит за экономию семи тысяч из десяти, предназначенных для адвоката.) Потом за маленького Сережку, который скоро увидит папу. Потом… Словом, хорошо выпили.

И вдруг Мила спросила:

– Скажи, Вадим, а у Сережи была любовница?

Лена поперхнулась минералкой, которой сопровождала последние тосты, почувствовав, что хмелеет, и, вмиг протрезвев, сильно толкнула Вадима ногой под столом.

Вадим не отреагировал. Он обладал счастливой особенностью – не пьянеть. Вернее, возможно, он и мог бы опьянеть, выпей лишнего, но организм сам в какой-то момент давал команду «стоп», и Вадим после этого не пил. Веселиться продолжал вровень с остальными хмелеющими членами компании, но всегда оставался трезвым.

Мила повторила вопрос

– Вадим, так была у Сережи баба?

– Мила, – серьезно начал Вадим, – что бы я тебе ни ответил, ты мне все равно не поверишь. Потому давай рассуждать логически. Сережа всегда ночевал дома?

– Ну да. Почти всегда. Если только не было переоценки товара. Тогда – в магазине. Но они всю ночь описывали, переписывали, сверяли и уточняли…

– А откуда ты это знаешь? – пьяно улыбаясь и очень стараясь показаться умной, встряла Татьяна.

– А оттуда, что я к нему несколько раз приезжала. И сама видела. Так что не спорь! – резко отбрила сестру Мила.

– Хорошо. Пошли дальше, – продолжил Вадим, – а днем ты ему часто звонила?

– По нескольку раз в день.

– Он всегда был на месте?

– Практически да. Если только не выходил в туалет. – Мила радостно расхохоталась над собственной шуткой.

– Сколько у Сергея длился обеденный перерыв?

– Сорок минут, – неожиданно ответила за Милу Лена.

– Сорок пять минут, – подтвердила Мила.

– Ну а теперь, Мил, скажи, уважающая себя баба станет терпеть любовника, который забегает к ней на сорок минут? Скажи, станет?

– Ну нет. Я бы не стала.

– Так. А Сергей станет общаться с бабой, которая сама себя не уважает?

– Точно не станет.

– Вот ты сама и ответила на свой вопрос. Я не знаю, была ли у него любовница, но я знаю и ты знаешь, что ее быть не могло.

Ночевать остались у Татьяны. Все-таки Вадим немного, но выпил, а в таком состоянии он за руль не садился. Утром проснулись и отправились по домам.

Лена сидела в машине злющая. Молчала. Вадим несколько раз спрашивал, что случилось.

Жена отвечала ледяным тоном:

– Все в порядке. Нормально. И вдруг ее словно прорвало:

– Я сама тебе поверила. Как ты мог так врать?!

– А что, мне надо было сказать, что у Сережи была Лариса?

– Нет, конечно, нет! Но так врать! Если бы не я сама разруливала их приходы с Милой в суд, то я бы тебе точно поверила. Железная логика.

– Ну так что в этом плохого? Похвалила бы, наоборот…

– Но это значит, ты и меня так обманываешь?!

Вадим промолчал. Против женской логики адвокатская бессильна.

Глава 9 СНЕГ

Машку уложили спать, и наконец появилось время чуть-чуть пообщаться. Это стало традицией: как бы ни валила усталость с ног, Лена с Вадимом садились на кухне выкурить последнюю сигарету и поговорить. Либо о делах дня прошедшего, либо о планах на выходные, либо о чем-то отвлеченном. Зависело и от настроения, и от актуальности событий.

Сегодня у Лены было философское настроение.

– Слушай, а тебе не надоело вести уголовные дела? – задала она неожиданный вопрос.

– Да как тебе сказать… Они проще. Хотя нервов требуют побольше, но скоротечны. Соотношение «время-деньги» в них лучше, чем в гражданских.

– А «время-деньги-нервы»? – не отставала Лена.

– Пока нервов хватает. Хотя ты права – в этой системе координат гражданские дела привлекательнее. А почему ты спросила? – всерьез удивился Вадим.

– Понимаешь, меня очень часто стали спрашивать: «Как это ваш муж может защищать преступников?»

– И что ты отвечаешь?

– Отвечаю, что это его профессия. Что кто-то должен это Делать. Что любой человек имеет право на снисхождение. Но, похоже, это никого не убеждает, – несколько смущенно ответила Лена.

– Все не так! Вообще, здорово – прожили вместе девять Лет, я уже четыре года адвокат, а ты так и не поняла, чем я занимаюсь! – обозлился Вадим.

– Ну что делать, если у тебя жена дура, а времени научить ее уму-разуму ты найти никогда не можешь! – обиделась Лена.

– Не заводись! Этого и правда никто не понимает. Для всех адвокат – враг правосудия и приспешник преступников. Смотри. С древнейших времен, исключая период инквизиции, считалось, что видимое не есть сущностное…

– А можно попроще, для тупых? – все еще зло вставила Лена.

– Перестань злиться! Мы оба сегодня вымотались, держи себя в руках.

Лена собралась было что-то ответить, но Вадим резко вытянул руку вперед, ладонью к Лене, и, хотя знак был достаточно красноречив (именно так рисовали руку на плакатах «Стой! Впереди опасная зона!» или «Не влезай! Убьет!»), на всякий случай добавил:

– Стоп! Остановись!

Лена рассмеялась.

Вадим обожал это ее качество – способность вдруг перейти от плохого настроения к хорошему, моментально сняв напряжение, не допустить ссору и порой просто поставить его в тупик – нельзя же злиться на женщину, которая радостно и ласково смотрит на тебя и смеется.

– Итак, продолжаю повествование на адаптированном для детского, прости, женского уровня языке. Давно подмечено, что не всегда то, что кажется очевидным, и есть правда. Кроме того, может быть, это и правда, но ее понимание может оказаться превратным.

– Например? Только без хохм! – на всякий случай предупредила Лена.

– Хорошо! Например. Есть фотография – лежит труп…

– Точно лежит? Не стоит? – Лена прыснула.

– Ну как с тобой разговаривать? Сама же просила без хохм, – обиделся Вадим.

– Ты – без, а я – с! Или тебе не нравится, когда у жены хорошее настроение? Больше не буду, продолжай.

Вадим улыбнулся. «Все-таки она прелесть!» – в очередной раз заверил сам себя и продолжил:

– Так вот, труп лежит. Над ним стоит, наклонившись, некто, его рука сжимает нож, торчащий из груди убитого. О чем говорит фотография? О том, что мы видим удачно сфотографированный момент убийства и доказательство того, что человек на фото убийца и есть?! Отнюдь! Может, это прохожий, который пытается вынуть нож, спасти человека! Задача адвоката – все подвергать сомнению, все, что против его подзащитного. Предлагать суду любые, пусть самые фантастические, но реальные объяснения событий в пользу его клиента…

– Реалистичные, – уточнила Лена.

– Что?! – не понял Вадим.

– Не реальные объяснения, а реалистичные, – учительским тоном поправила Лена.

– Слушай, ты не у себя в институте. Суть понятна?

– Суть понятна. Более того, понятно, что в этой ситуации – он точно не убийца!

– Почему?! – искренне заинтересовался Вадим.

– А потому что если он ударил ножом в сердце, то вряд ли он продолжал за нож держаться, пока труп падал.

– Ну ты и Шерлок Холмс! – искренне поразился Вадим.

Зазвонил телефон. Оба с удивлением посмотрели на часы – время без пяти час ночи, – друг на друга и потом на продолжавший звонить телефон.

Вадим схватил трубку. Ночные звонки при наличии немолодых родителей пугали и Лену, и Вадима.

– Слушаю! – Голос Вадима звучал напряженно.

– Вадик! Привет. Не разбудил? Это Слава Хандроев!

– Уф-ф, привет! Нет, не разбудил. Что-то случилось? – Видя напряженный взгляд Лены, Вадик, прикрыв трубку рукой, прошептал: – Славка Хан.

Лена успокоенно кивнула.

– Слушай, есть шанс вместе посидеть в интересном деле.

– Уголовном?

– Разумеется!

– Вообще-то я с уголовными потихоньку завязываю, к тому же ты – специалист, а я так.

– Не скромничай! Специалист ты у нас хороший, а главное, мне твои актерские способности нужны. И вообще, есть шанс порезвиться.

– Я спать пойду, – прошептала Лена. – Это, видно, надолго.

Вадим кивнул.

– Так об чем песня? – Вадим поерзал на стуле, пытаясь Устроиться поудобнее.

Первый вопрос, который Лена задала утром, был:

– Во сколько ты лег?

Вадим ответил, что около трех. Обсуждали со Славкой новое дело. Лена воспользовалась предлогом и продолжила вчерашний вечерний разговор:

– Ну, вот. Опять уголовное дело! Пойми, мне страшно становится оттого, что твои мозги, твои способности – все это направлено на одно: вытащить преступника из-за решетки! Когда Машка вырастет и спросит, чем папа занимается, ты что ответишь – преступников спасаю?

– Давай еще раз объясню, – вполне мирно начал Вадим, продолжая варить в турке кофе. – Вот ты говоришь: «преступник». Это ты решила, что он преступник? Тогда зачем вообще нужен суд? Кстати, американский суд Линча – сами решили, сами повесили, тебе, наверное, не понравится. А в чем, собственно, разница?

– Не передергивай, ты не в суде!

– Я не передергиваю. Я рассуждаю. По-твоему, получается, что если человека арестовали, если следователь его в чем-то обвинил, то он уже виноват? А вдруг следователь ошибся?

– Вадь, я не об этом. Но ты-то сам видишь, что защищаешь преступника?! Это же не абстрактный некто, обвиняемый в чем-то! Ты читаешь дело и сам понимаешь, что защищаешь негодяя!

– Первое, не каждый преступник негодяй! – Вадим начал злиться. Развернулся к жене, забыв о кофе. – Второе – я не вижу! Я не судья. Я иначе читаю дело – я не пытаюсь найти, где правда, а я пытаюсь поставить под сомнение любое доказательство его вины. Это и есть моя функция! Да пойми ты, черт побери, что каждый может ошибаться – и следователь, и я. Поэтому и есть суд. Так вот, чтобы минимизировать возможность ошибки суда, человечество и придумало такую систему – один обвиняет, другой защищает! И оба встают на уши, чтобы доказать свою правоту. А судья решает, кто из нас прав! Это как в боксе – я ему по морде, он мне по печени. А кто-то за канатами считает очки…

– У тебя кофе убежал! – вскрикнула Лена.

– Тьфу! Нашла тему для утренней беседы! – Вадим снял турку и, пока не присохло, стал тряпкой вытирать убежавший кофе. – Это соревнование. Только приз здесь не медаль, а судьба человека!

– Ой, только пафоса не надо! Я все равно тебя люблю. Но ведь твой подзащитный говорит тебе, что есть правда. И получается, что, зная от него, что он украл, ты продолжаешь доказывать, что он не вор?

– Во-первых, я его не спрашиваю, крал он или нет. Более того, когда кто-то из них пытается пооткровенничать, я ему затыкаю рот. Я не желаю знать правду! Это – к священнику! За отпущением грехов. Это вопрос не моей, а его совести! Хочет признаться, что украл, – пускай признается. Но не мне – а в суде! И тогда я буду говорить, что да, украл, но… Что «но» – это уже вопросы психологической защиты. А вот если он мне говорит – «украл», а в суде – «я не вор», я его защищать не могу. Поэтому мне лучше вообще ничего не говорить.

– Ну да, – неожиданно согласилась Лена. Она была рада, что Вадим ее убедил и дал аргументы для отпора любопытствующим. Вдруг Лена добавила: – И ведь самооговор возможен, между прочим!

Вадим удивленно посмотрел на жену:

– Разумеется! Слушай, а может тебе профессию сменить? Преподаватель испанского, конечно, класс, но семья адвокатов…

– Кончай! Все равно адвокатом не стану. Я боюсь выступать на людях. Ты лучше расскажи, что за дело у Славы?

– Вот! Между прочим, блестящая иллюстрация к нашему разговору! Двое друзей, один аспирант МГУ, другой младший научный сотрудник той же кафедры, ночью задержаны во дворе дома, где они якобы сняли дворники и решетку радиатора с «Жигулей». Вроде взяты с поличным. Но они утверждают, что вообще здесь ни при чем!

– Как это может быть, с поличным и ни при чем?!

– Славка рассказал так: участковый увидел раздетые «Жигули», через несколько метров от них на земле лежали снятые детали, а еще через несколько метров стояли эти двое и нервно курили. Больше во дворе никого!

– Может, они просто оказались не в том месте и не в то время? – увлеклась Лена.

– По-моему, ты начинаешь выгораживать преступников, – подколол жену Вадим, и оба рассмеялись.

– Нет, я серьезно! – смутилась Лена. – Мало ли кто мог быть рядом!

– Понимаешь, рассуждения следователя, в принципе, логичны – кто станет бросать сворованные запчасти, коли он их уже своровал? Только тот, кто увидел милиционера и испугался. А кто в этом дворе мог увидеть милиционера? Только эти двое. Плюс следы. – Вадим задумался и на несколько секунд замолчал. – да; так вот, следы. И еще они не могли толково объяснить, что они делают в чужом дворе в три часа ночи…

– В час «совы», – вставила Лена.

– Нет, час «совы» – это с четырех до пяти. Ну, не важно. Тут странно другое. Один из них до сих пор член КПСС.

– А это какое значение имеет?

– Понимаешь, у нас же по статистике не может быть судимых коммунистов. Поэтому когда возбуждают дело против партийного, его быстренько из КПСС исключают, и на скамью подсудимых он садится уже «бэ-пэ».

– Что это – «бэ-пэ»? – не поняла Лена.

– Нет, ты святая! – Вадим ласково посмотрел на жену. – Это значит беспартийный!

– Ну а для тебя это чем важно?

– Как-то странно получается. Если следователь не накатал письмо в его парторганизацию, значит, сам не уверен. Или неопытный. А если накатал, а те не исключили – значит, мужик действительно приличный. Не знаю! Что-то я в этом деле чую…

– А Славе ты зачем? Он же сам криминалист дай бог!

– Меня это тоже смутило. Но, говорит, давай в одном процессе посидим, давно не виделись, потреплемся. Во профессия, чтобы пообщаться, надо в один процесс сесть, а так нельзя!

– Ой, – Лена посерьезнела, – боюсь, у него на уме что-то другое. А он тебя не подставит?

– Славка?! Никогда! Абсолютно приличный и порядочный человек! Нет, он признался. Ему мои актерские способности нужны. Подыграть!

– Но это же обидно! – искренне возмутилась за мужа Лена.

– Нет, солнышко! Славка гений и трудоголик, и ему помочь – уже удовольствие. Плюс у него всегда есть чему учиться. – Вадим замолчал, а потом добавил: – А я – идиот!

– Самокритично. В чем же это выражается? – Лена улыбалась. Кофе подействовал, и хорошее настроение брало верх над тяжестью раннего подъема.

– Я про гонорар не спросил!

– Ну и ладно. Если для тебя это дело интересное, то и не важно. Слава богу, уже не нищенствуем.

Лена встала, подошла к мужу и поцеловала.

Слава и Вадим сидели за адвокатским столиком и обменивались последними адвокатскими сплетнями. Судья, что было обычным явлением, опаздывал. Поскольку слушать дело сегодня должен был Егоров – председатель суда, то срок его опоздания не мог ограничиваться не только официальным временем начала процесса, указанным в повестках и в расписании, но и элементарными нормами приличия. В связи с этим Слава вспомнил недавнюю историю.

– Был я тут пару недель назад на юбилее у одного нашего «старика». Симонова, слышал?

– Если честно, нет.

– Так вот, – продолжил Слава, – стукнуло ему шестьдесят. В адвокатуре тридцать пять лет.

– Ну, это не рекорд, – вставил Вадим.

– Не торопись, – почти менторски произнес рассудительный и известный всей коллегии спокойствием Слава. – Встает заведующий консультацией и говорит: «Дорогой Петр Петрович, поздравляю бла-бла-бла, а главное, с тем, что вы провели в судах уже тридцать пять лет!» А тот отвечает, причем сходу, влет: «Нет, в суде я провел лет десять, а остальное в судебных коридорах, в ожидании, когда судьи чай допьют!»

Оба расхохотались. Слава отличался тонким и добродушным чувством юмора. Вообще, адвокат был редкий, с внешностью, никак не вязавшейся с образом классического московского правозаступника. Ростом под два метра, весом за центнер. И это не от жира, а, наоборот, благодаря спорту. Хотя сам Слава об этом почти не рассказывал, Вадим знал, что был Хандроев мастером спорта международного класса по классической борьбе, дважды выигрывал молодежные первенства Союза, взял серебро на чемпионате Европы.

Выглядел Слава устрашающе – медведь, вставший на задние лапы. На его фоне худющий длинноволосый Вадим, у которого и борода-то росла весьма условно, выглядел пацаном-подростком. Когда они готовились к сегодняшнему делу, сидя у Славы дома, тот признался, что это обстоятельство тоже сыграло немалую роль, когда он подбирал партнера для процесса.

– Понял, – отозвался Вадим. – Будем терпеливо ждать, беря пример со старших товарищей. Кстати. – Вадим посерьезнел. – Ты, Слав, не очень переигрывай. А то, боюсь, твой кавказский темперамент до добра не доведет. Напорешься на «частник». Егоров, говорят, адвокатов не очень жалует.

– Во-первых, одно из двух: либо «переигрывать», либо «кавказский темперамент», – поправил друга Слава.

В компании с таким артистом, как ты, я могу только подыгрывать, так что дирижируй.

– Тогда уж режиссируй, – поддел в ответ Вадим.

– Принято! Ну а что касается темперамента, то… Знаешь, если не нравиться судьям, но нравиться женщинам, я согласен на частное определение!

– На таких условиях я тоже.

В зал наконец вошла секретарь суда, на ходу произнося: «Прошу встать, суд идет!» За ней проследовали двое народных заседателей и сам Егоров.

Вадим посмотрел на судью и, обернувшись к стоявшему рядом Славе, прошептал:

– А товарищ судья, кажись, болеють!

Слава взглянул на Егорова и, садясь уже, поскольку «прошу садиться» прозвучало, спросил:

– Почему ты так решил?

– Посмотри, какое у него красное лицо! Либо с бодуна, причем хорошего, либо давление. По-любому нам будет несладко!

– Ну, если с бодуна, то наоборот. У человека настроение хорошее, вчера погулял!

– Не! Ну ты – прелесть. Я знаю, конечно, что ты вообще в рот не берешь, но книжки-то читаешь? Человек с похмелу! Он ненавидит всех и вся! Особенно громкую речь!

В Славиных глазах мелькнула злость.

– Понял! – с угрозой произнес борец.

Судья объявил начало процесса и, вопреки традиции, попросил помощника прокурора, девушку, выступавшую государственным обвинителем, огласить вместо него обвинительное заключение. Секретарь суда подскочила к Егорову и что-то быстро прошептала на ухо.

– Ну и сделайте это! – громко ответил ей Егоров. Секретарь вернулась на место и обратилась к подсудимым:

– Назовите ваши фамилии, имена и отчества.

Вадим, не поворачивая головы к Славе, шепотом произнес:

– Начало многообещающее!

– Угу! – отозвался Хандроев.

Пока секретарь выясняла биографические данные, прокурор зачитывала обвинительное заключение, запинаясь чуть ли не на каждом предложении, из-за чего складывалось впечатление, будто она его впервые видит.

Егоров пару раз наклонялся под стол и, как подглядел Вадим, прикладывался к фляжке. Такого ни в практике Осипова, ни в практике Хандроева еще не случалось.

– Что делаем? – тихо спросил Вадим. – Отвод?

– Офигел? – шепотом прорычал Слава. – И не примет, и обозлится! Наоборот! В таком состоянии нам гарантирован приличный приговор.

– Почему? – удивился Осипов.

– Да потому! – обозлился на несообразительного партнера Слава. – Потому что будет бояться, что в кассационной жалобе мы об этом напишем. Представляешь – мотив для отмены приговора: судья был пьян.

– А вы, батенька, мечтатель, – примирительно улыбнулся Вадим.

– Товарищи адвокаты! – раздался голос Егорова. – Не хотите выйти в коридор и там пообщаться?

Слава зыркнул на судью, но ничего не сказал. Вадим понял, что пора начинать играть свою роль:

– Извините, товарищ председательствующий. Я больше не буду. Честное слово!

Егоров с удивлением и презрением посмотрел на Осипова.

Процесс шел уже третий час. Допросили подсудимых. Почти все вопросы Хандроева судья снял. Либо как наводящие, либо как не имеющие отношения к делу, либо как несущественные. Слава метал громы и молнии, правда только глазами и беззвучным движением губ. Прокурорша, которой такая ситуация была на руку, тем не менее смотрела на Славу с жалостью. Видимо, женское начало брало верх…

Вадим успел задать пару бессмысленных вопросов, чем заслужил очередной презрительный взгляд Егорова и полный ненависти – Хандроева. Тот даже демонстративно отодвинулся подальше от Осипова. Вадим же продолжал глупо улыбаться и заполнять клеточки разлинованного квадрата 10 на Ю цифрами. Игра «ход конем» была хорошо известна всем студентам, и действующим и недавним, как лучший способ Убить время на пустой и скучной лекции.

После очередного ныряния под стол за поправкой здоровья Егоров поинтересовался:

– Что вы там все время рисуете, товарищ адвокат?

Вадим поспешно убрал листок со стола и опять произнес:

– Извините! Я больше не буду! Честное слово!

– Переигрываешь! – одними губами предостерег Слава и, еле сдерживая смех, зло, уж как смог, посмотрел на Вадима.

Егоров же одарил Осипова очередной порцией презрения и даже, не удержавшись, покачал головой.

Вадим вперил в Егорова заискивающе-преданный взгляд и для пущей надежности добавил:

– Извините! Я не буду больше мешать!

Основным и, пожалуй, единственным серьезным свидетелем по делу был участковый милиционер Матросов. Это он ночью во дворе проявил бдительность, сообразительность и оперативность, по горячим следам раскрыв преступление, изобличив преступников и обеспечив возврат потерпевшему украденного у него имущества. По крайней мере, именно так мотивировала свое ходатайство прокурорша, попросившая суд вынести частное определение в адрес начальника УВД с просьбой о поощрении Матросова.

Егоров ходатайство удовлетворил со словами:

– Побольше бы нам таких отличных милиционеров.

Ясно, что, когда очередь задавать вопросы Матросову дошла до Хандроева, судья, в очередной раз отхлебнув из казалось бездонной фляжки, весь напрягся и навалился на стол, готовясь к борьбе с адвокатом за честь и спокойствие славного милиционера.

Ни один Славин вопрос, хоть в малой степени ставящий под сомнение правдивость и точность показаний свидетеля, не был обойден вниманием судьи. А внимание это проявлялось исключительно в их моментальном снятии. В итоге ни на один вопрос Хандроева свидетель не ответил. И не потому, что не знал как или не захотел, а потому что не смог. Все, без исключения все вопросы Славы Егоров снял!

Получая, видимо, особое удовольствие от играемой роли, он каждый раз, снимая вопрос, спрашивал:

– Еще имеются вопросы, товарищ адвокат?

Слава, правда, в долгу не оставался: начинал задавать новый вопрос тихим голосом, а потом включал всю силу своей неслабой глотки и заканчивал громоподобным басом. Егоров же, у которого голова раскалывалась от боли, каждый раз вздрагивал, морщился и еле сдерживался, чтобы не прикрыть уши руками. Словом, получали удовольствие оба.

Вадим же, глупо улыбаясь, переводил взгляд с одного на другого, показывая своим видом, что ему очень интересно.

Наконец Слава иссяк и на очередное обращение к нему Егорова ответил, что в ситуации, когда все его попытки осуществлять защиту пресекаются председательствующим, он больше вопросов не имеет.

Егоров со вздохом облегчения откинулся на спинку судейского кресла и изрек:

– Ну что ж, эту стадию процесса мы закончили, перейдем…

– Простите, товарищ председательствующий! А можно мне вопросик задать свидетелю? – чуть ли не проскулил Вадим.

Егоров посмотрел на Осипова весьма выразительно, но снизошел:

– Ну задавайте!

И, сам порадовавшись своей шутке, добавил:

– Вам можно!

Все обратили внимание, с каким ударением было произнесено слово «вам», и заулыбались. Кроме Вадима.

– Скажите, свидетель Матросов, – начал Вадим, – вы до милиции были пограничником?

– Да! – обрадовался Матросов возможности говорить.

– Значит, вы умете ходить «по следам»? – с наивным видом спросил Вадим.

Егоров при этих словах настороженно посмотрел на Осипова.

– А как же!

– По каким же следам легче идти, по следам в песке, в глине, ну, не знаю, в снегу? – с детским любопытством на лице продолжал расспрашивать Осипов.

Егоров успокоился.

– Докладываю! – улыбаясь наивности собеседника, начал Матросов краткую лекцию по знакомому ему предмету. – Наиболее четко следы отпечатываются во влажной глине и в свежевыпавшем влажном снегу. Песчаные следы практически прочесть нельзя! В снегу и в глине можно сразу делать гипсовый отпечаток для фиксации доказательств.

«Болван!» – подумал Вадим. Осипов прекрасно помнил из курса криминалистики все, что касается фиксации следов на месте преступления. Ну а перед этим процессом прочел как минимум несколько монографий, посвященных последним разработкам в этой области. «Хрен у тебя что получится, если ты стенки отпечатка предварительно не обработаешь специальным составом МГ-6 или МГ-7».

– А скажите, можно определить по следу, в какую сторону двигался человек – вперед или назад?

– Конечно! – радостно ответил Матросов. – Если вперед – больше вдавлен носок следа, а если назад – пятка!

– Здорово! – восхищенно воскликнул Вадим. При этом и Егоров, и Хандроев посмотрели на него как на сумасшедшего.

Вадим ни на кого не обращал внимания. Он взирал на свидетеля с детским обожанием, восторгом, он весь вытянулся в его сторону, а когда тот отвечал, упоенно кивал головой в знак понимания и согласия.

– А скажите, пожалуйста, товарищ свидетель… Мне ведь потом не у кого будет спросить, – перебив сам себя, обратился Вадим к Егорову, ища поддержки. Тот осуждающе вздохнул и смирился: «Ну, спрашивайте», – а сам, видимо с горя, в очередной раз нырнул под стол. Вадим, как ребенок, обрадовался возможности порасспрашивать свидетеля.

– А скажите, на каком снегу легче всего «читать следы», это так, кажется, называется?

– Да, именно так. – Матросов с симпатией смотрел на любознательного и неагрессивного адвоката, он решил сказать ему что-нибудь приятное. – Вы хорошо знакомы с темой. Лучше всего следы «читаются» на влажном, свежевыпавшем крупном снегу.

– А что значит «крупный снег»? – попросил уточнить Вадим.

Славка злобно прошептал:

– Не переигрывай!

Но Вадим не обратил на него внимания.

– А это значит, что только что выпал снег, хлопьями выпал, а температура такая, что он не мерзлый, не скрипит, а лежит молча.

От такого объяснения Егоров вздрогнул. На больную с похмелья голову, к тому же с учетом количества принятого с начала процесса «лекарства», столь сложное сочетание слов почти не воспринималось. Но вмешиваться не стал. Тема была для обвинения неопасной, а лишний раз показать Хандроеву, что он не вообще плохо относится к адвокатам, а только к тем, кто мешает работать, было приятно. Тем более что Егоров уже некоторое время с наслаждением наблюдал, как бесится адвокат-медведь оттого, что вытворял адвокат-хлюпик

– А какая температура идеальная? – продолжал проявлять любознательность Вадим.

– Ну, минус пять, минус семь.

– А снег должен падать хлопьями? Отдельными снежинками хуже? – Вадим еле сдерживал смех. В школьные годы, всерьез увлекаясь географией, он ходил в экспедиции с геофаком МГУ и знал достоверно – образование снежного покрова, его структура и свойства зависят не от «формы» выпадающего снега, а исключительно от «приземной», как говорили географы, температуры и относительной влажности в момент снегопада.

– Разумеется, отдельными снежинками хуже. – Матросов снисходительно посмотрел на наивного адвоката.

– Скажите, а вот в ту ночь, когда вы задержали преступников… – начал новый вопрос Вадим.

– Я возражаю, товарищ председательствующий! – завопил во всю мощь своего горла Слава, вскочив со стула. – Никто не вправе называть подсудимых преступниками до вынесения приговора и вступления его в законную силу!

– Успокойтесь, товарищ адвокат. – Егоров морщился от приступа головной боли, вызванного Славиным громоподобным басом. – Это же ваш коллега интересуется. Вы, наверное, в молодости тоже были любознательным…

Егоров не видел, какой взгляд бросил на него Осипов после слов «в молодости». Жесткий, испепеляющий, полный ненависти взгляд не сулил ничего хорошего. Он совсем не соответствовал образу беззлобного дурачка, который так успешно разыгрывал Вадим. А вот что заметил Егоров, так это совершенно неожиданно появившуюся улыбку на лице Хандроева. Егоров скорее почувствовал, что улыбка эта не на счет поддетого им Осипова, а на его собственный, но что она означает, не понял. «А вот теперь, мужик, ты попал!» – думал в это время Слава, вспоминая, какие по коллегии ходили легенды о неадекватной реакции Вадима при намеке на его возраст.

К Славиному удивлению, Вадим сдержался. Правда, от внимания опытного Хандроева не ускользнуло, что, прежде чем задать следующий вопрос, Вадим прокашлялся.

– Так я спрашиваю, а какой снег шел в ту ночь?

– Вот как раз такой, хлопьями. И температура была как раз градусов пять-шесть. С минусом, разумеется.

– Представляю себе, как это было красиво! – перешел на лирику Вадим. – Ночь, все спят, в свете фонарей хлопьями падает снег. Хлопья кружатся на легком ветерке и медленно оседают на землю. Отражая лучи света, переливаются разными красками. И тишина… Москва спит. Так все было?

– Здорово вы описали! – искренне поразился Матросов. – Точно так!

– И вы нашли этих двоих людей, – Вадим показал на скамью подсудимых, – именно по следам.

– Ну да! Я же сказал.

– Вы много чего сказали! – другим голосом, презрительно скривив губы, ответил Осипов. – Правды, к сожалению, мало! Хотя вас и предупреждали об уголовной ответственности за дачу ложных показаний!

Егоров, испуганно моргая, явно потеряв нить процесса, не понимая, что произошло, скорее на автопилоте сделал замечание Осипову:

– Прошу вас соблюдать корректность, товарищ адвокат! Доказательства оценивает суд!

– Это зависит от состояния суда, – отрезал Вадим и выразительно посмотрел Егорову в глаза.

Егоров задохнулся от такой наглости. Он понимал, что надо реагировать, но не знал как. И главное, кто посмел тявкать? Этот щенок, тупица, который весь процесс только и делал, что гробил подзащитных, помогая Матросову в деталях и красках, со всеми возможными подробностями в наиболее выгодном свете донести до суда свои показания!

В этот момент встал Хандроев и очень тихо, заискивающе улыбаясь, обратился к Егорову:

– Товарищ председательствующий, разрешите мне, пожалуйста, заявить ходатайство?

Скорость, с которой произошло изменение ситуации в судебном зале, то, как преобразились оба адвоката, вызвало у Егорова полную растерянность. Он кивнул.

– Я прошу приобщить к материалам дела справку Гидрометеоцентра СССР по городу Москве о том, что в злополучную ночь, когда свидетель Матросов, видимо, в состоянии похмелья, испытывал зрительные галлюцинации, на самом деле температура была плюс четыре градуса. Кроме того, в последний раз снег выпадал за одиннадцать дней до момента, когда Матросов наблюдал его падающим хлопьями и играющим всеми красками спектра. В справке также говорится о полном отсутствии снежного покрова в Москве в течение семи дней до этой ночи и о том, что на самом деле снег выпал только через четыре дня.

По мере того как Хандроев говорил все это, его голос шел по нарастающей. Последние слова он как молотом вколачивал в голову Егорова, жмурившегося от схваток головной боли.

Не успел Хандроев закончить и сесть на место, как встал Вадим.

– У меня тоже ходатайство. Я прошу суд вынести частное определение в отношении участкового милиционера капитана Матросова по факту дачи им в суде заведомо ложных показаний.

Наступила тишина. Егоров почувствовал, что протрезвел. Враз! Голова болела, соображалось с трудом, но он был трезв.

Вскочила прокурорша, желая что-то возразить адвокатам, но Егоров, не поворачивая головы, бросил:

– Да сидите вы!

Он смотрел на двух адвокатов, а те – на него. Осипов, до того сутулый и незаметный, сидел откинувшись на спинку стула, гордо подняв голову, и смотрел на Егорова в упор. Не моргая, не улыбаясь. Только желваки ходили на скулах. Хандроев набычился, навалился на стол, голову опустил и смотрел на Егорова исподлобья. Именно так выглядит, наверное, любой борец, готовясь к последнему броску.

Егоров удивился, поняв, что больше не испытывает к двум адвокатам отрицательных эмоций. Молодцы! Отработали свой хлеб честно. И красиво!

Судья перевел взгляд на скамью подсудимых. Двое молодых людей, оба в очках, как только сейчас заметил Егоров, интеллигентного вида, сидели в одинаковых позах, зажав кисти между коленями. Вид у них был более чем жалкий.

– Перерыв! Тридцать минут, – объявил Егоров.

Вышел судья с перерыва не через тридцать минут, а через полтора часа. Вышел и огласил определение. О направлении Дела для проведения дополнительного расследования. («Попирать пошло!» – с радостью подумали оба адвоката, прекрасно зная, что оправдательных приговоров не бывает, а доследование по тем основаниям, которые изложил Егоров, это верное прекращение дела.) А еще Егоров сообщил, что судом вынесено частное определение в адрес руководства УВД района с требованием провести служебное расследование в отношении капитана милиции Матросова в связи с наличием признаков состава преступления – дачи заведомо ложных показаний.

В этот момент Матросов, растерянный и низверженный с Олимпа в грязь, не нашел ничего лучше, чем брякнуть:

– А я-то чем виноват? Мне что следователь говорил, то я и подписывал!

Прокурор, понимавшая, что начальство ей точно по башке настучит, вступила с Матросовым в перепалку:

– Там подписывал, а здесь зачем болтал лишнее? Следопыт!

Матросов с обидой ткнул пальцем в Осипова:

– А что он меня провоцировал?!

– Это он по молодости! – хлопнул по плечу Вадима Хандроев.

Вадим сверкнул на Славу глазами.

– Понял, в доме помешанного… – скаламбурил Слава.

– Извините, я был не прав, товарищ адвокат! – глядя на Осипова, неожиданно сказал Егоров и быстро ушел в свой кабинет.

– А вот это действительно победа! – посерьезнел Слава. – Впервые за десять лет работы слышу, чтобы судья извинился перед адвокатом.

Когда довольные собой и друг другом Слава с Вадимом вышли на улицу, Славка сказал:

– А знаешь, что было на самом деле?

– Молчи! – чуть ли не завопил Вадим. – Ты что, охренел?! Знать ничего не хочу!

– Они действительно не виноваты, – рассмеялся своей шутке Слава, удовлетворенный тем, что верно просчитал реакцию Вадима и что тот поддался на провокацию.

Глава 10 ЧЛЕН КПСС

Вадим ненавидел эту процедуру – подписывать у Марлена карточки. Но, если хочешь получить зарплату, – иди и терпи. Бухгалтерия заполняла ведомости только по карточкам, где красовалась замысловатая подпись заведующего.

Казалось бы, чистая формальность. Но нет! Именно в этот момент Марлен мог ощутить всю полноту своей власти. Даже Гарри Тадва шел к нему раз в месяц с трепетом.

Марлен придирчиво проверял – сколько судодней, сколько дней следствия, соответствует ли списываемая сумма тарифу, утвержденному Минюстом…

Как ни странно, многие адвокаты порою ошибались при подсчетах. Казалось бы, возьми да и умножь 10 рублей на количество дней, проведенных в суде. И по 7 рублей 50 копеек за каждый день следствия… Так нет, Марлен-таки находил просчет.

На столе заведующего лежал калькулятор из «Березки» (Вадим видел такой, когда подвозил в заветный магазин тетю Олю, решившую именно там покупать подарок на день рождения Илоны), на котором и осуществлялось вынесение финансового приговора каждому адвокату ЮК.

Осипов ошибался в подсчетах крайне редко. Думал, может, Марлен, наконец, привыкнет, что у него все правильно и перестанет проверять-пересчитывать. Ничего подобного!

В тот вечер Вадим зашел к заведующему одним из последних. Забыл, что именно на сегодня назначено партсобрание. Хотя в консультации это и было мероприятие формальное, считай, повод пообщаться, но раз в месяц его проводили обязательно – для отчета перед райкомом.

Даже секретарь партбюро КЖ, бывший судья Сергей Сергеевич Соловьев (понятное дело, прозванный адвокатами «Эс-Эс», но потом в соответствии со статусом переименованный в «партайгеноссе Эс»), события из собрания не устраивал. Начинал без Марлена, а тот подходил к середине, закончив дела с адвокатами.

Марлен зыркнул на Вадима:

– Почему так поздно?

– Так завтра последний день! – Вадим хоть и привык к постоянному недовольству заведующего, но сейчас уж совсем повода не было. Наоборот, пришел накануне крайнего срока.

– Позже, Вадим, позже. Я сейчас занят! – В кабинете заведующего действительно сидели погруженные в думы адвокаты: «партайгеноссе Эс», председатель профкома Мотывиловкер, Тадва. Только тут до Вадима дошло, что он вперся на «совет посвященных».

Вадим ретировался.

Минут через пятнадцать Осипов опять отправился к Марлену Завтра заезжать в консультацию в его планы никак не входило.

Марлен уже ушел на партсобрание в «Красный уголок». До того, как бывшую коммуналку отдали под юридическую консультацию, здесь располагалась кухня этой типичной «Вороньей слободки». Вадиму не раз представлялось, что именно здесь Васиссуалий Лоханкин ночью добывал пропитание… «Волчица ты, тебя я презираю…» – сразу слышалось откуда из-за бюста Ленина, который стоял теперь на том месте, где раньше, в коммунальный период, Вадим был в этом уверен, сосредотачивались помойные ведра обитателей коммунистического жилья.

Все сидели чинно, делая вид, что слушают. Парторг, стоя, делал доклад. «Как мать вам говорю и как женщина! Который год я вдовая, все счастье мимо! Но я стоять готовая за дело мира! Как мать вам заявляю! И как женщина!» – не к месту вспомнились Вадиму слова из любимой песни Галича. Улыбаясь собственным мыслям, Вадим тихо подошел к Mapлену и положил перед ним 7 карточек, ждавших автографа заведующего.

Марлен не прошептал, прошипел:

– Я же сказал – потом!

Неожиданно доклад прервал возглас:

– Вадик?! Привет! Ой, извините меня, пожалуйста, товарищ Соловьев! Однокурсник! Сорвалось. Продолжайте, прошу вас!

Все недоуменно посмотрели почему-то не на говорившего, а на Вадима. Будто кто-то, так, между прочим, обратился к Осипову:

– Здравствуйте, Леонид Ильич!

Вот уж Брежневым себя Вадим в консультации никогда не ощущал. Остапом Бендером, знал, за глаза его иногда называли. Но такие взгляды? Как на генсека?!

Растерявшийся Вадим, так и не сообразивший, кто его окликал, стал, пригнувшись, пятиться к выходу, будто пробирается между рядами, опоздав к началу спектакля.

– Подожди меня, Осипов! – Тот же голос. Только сейчас Вадим понял, кому он принадлежит. Молодой парень, чуть старше его. Знакомые черты, но где он его видел и видел ли вообще, Вадим не припоминал.

Тотчас до него дошел смысл обрывочных фраз, услышанных краем уха в кабинете Марлена. «Новый инструктор…», «В райкоме говорят – из молодых да ранний», «Какого черта его к нам понесло?»

– Осипов, Вадим Михайлович! Подождите, если товарищ просит! – зычно скомандовал Марлен. Точь-в-точь старшина, повторяющий рядовым приказ лейтенанта. Будто они глухие и сами не слышали.

Через час в кабинетик Вадима, который, чтобы время зря не шло, отписывал ходатайства по завтрашнему делу, заглянул «Эс-Эс».

– Так вы знакомы с нашим новым инструктором райкома, Вадим Михайлович? – Тон «эсэсовца» был, что называется, медоточивым. А выражение глаз почти как у подзащитных Вадима по самым тяжелым уголовным делам – «Помоги, спаситель!».

– Он со мной – да, а я с ним – пока не знаю! – Вадим считал, что пошутил, а Соловьев понял так, что его на место поставили.

– Извините, что помешал, – в полупоклоне Соловьев задом отшагнул к двери, благо недалеко. – Валерий Александрович ждет вас в «Красном уголке»!

Дверь закрылась.

«Слава богу, теперь я хоть знаю, как его зовут!». Вадим отправился в бывшую коммунальную кухню.

В «Красном уголке» сидели новый инструктор райкома и Марлен.

– А ты ведь меня не узнал, признавайся, Вадим! – радостно, с открытой улыбкой на лице обратился к Осипову молодой партийный наставник.

– Да ты что, Валера? – Вадим был само радушие, хотя, по правде, всматривался в инструктора, пытаясь вспомнить, где же, черт побери, они встречались. – Просто не хотел демонстрировать свое знакомство с большим человеком…

– Ну, не буду вам мешать! – То ли Марлен решил проявить деликатность, то ли использовал момент, чтобы культурно свалить.

– Хорошо, Марлен Исаакович. До встречи, – не поворачивая головы, произнес Валера. – А почему тебя на партсобрании не было? На собрания, Вадим, надо ходить!

– Так я же не член партии! Кто ж меня примет?!

– А ну-ка садись, поговорим. Лучший студент нашего курса и не член КПСС? Это неправильно. – Трудно сказать, Валера завуалированно напомнил Вадиму, откуда они знакомы, или просто проговорился. Но теперь Вадим сразу вспомнил – был у них на курсе такой милиционер, кажется, в отделе по охране метрополитена работал, хороший парень, семейный. Потому и учился слабовато. Не в его, Вадима, группе, а в другой, составленной из великовозрастных студентов. Потом Вадим вспомнил, что встречался он с Валерой несколько раз у декана, когда тот собирал старост групп. На поточной лекции, где сидело по 200 человек, они, конечно, друг друга не заприметили бы.

– А о чем говорить? Я для нашей партии не подхожу. Из служащих, наполовину еврей, наполовину немец. – В словах Вадима звучала улыбка, а не обида, хотя ему было что вспомнить и на что обижаться.

– Перестань! Это не имеет ни малейшего значения. Все, о чем ты говоришь, – глупости! – Приветливую интонацию сменила деловитость. – Видишь, Вадим, ты же сам говоришь «нашей партии». Значит, внутренне ты уже коммунист!

Вадим не мог понять – он дурак или прикидывается?

– Тебе сейчас сколько? – Валера достал ручку и блокнот.

– Двадцать восемь, – автоматически ответил Вадим.

– Комсомолец?

– Пока да!

Валера еще что-то спрашивал, записывал. Осипов механически отвечал, а сам при этом предался воспоминаниям.

Работая на пищекомбинате, курса с третьего, Вадим пытался вступить в партию. И хотя работал на производстве, а не в торговле или науке, ничего не получалось.

Райком партии ежегодно спускал квоты – сколько и какой категории трудящихся надо принять. И хотя директор пищекомбината сам несколько раз с курирующим инструктором райкома беседовал, на ИТР (инженерно-технические работники) и служащих квоту не спускали. Рабочие – пожалуйста, инженерно-технические работники, юрисконсульты, бухгалтеры – нет!

Бабушка Эльза при каждой общесемейной встрече не без ехидства спрашивала бабушку Аню, что ж это так, в партию-то Вадика не берут. «В вашу, Анна Яковлевна, партию! Может, не достоин? Или сын изменника родины?»

Бабушка Аня вскипала, говорила что-то про чистоту рядов, про принципиальность отбора. Потом понимала, что сморозила глупость, и замолкала. Но тут вступал Михаил Леонидович:

– Это в твои времена, мама, в партию вступали, искренне веря в светлое будущее и мировую революцию. Уже десятки лет, по крайней мере после войны точно, в КПСС идут только из карьерных соображений. И Вадька также. Это – правда. Но иначе его в коллегию не примут.

На этом месте наступал черед «арии Илоны», поскольку камнем-то метили больше в ее огород, чем в угодья Анны Яковлевны. Михаил Леонидович намекал на любимую и ближайшую подругу жены – Эмму Копцеву. Она вступила в партию из идейных, как утверждала, соображений. Мол, чем больше порядочных, то есть таких, как она, людей в партии, тем лучше сама партия.

Партия, разумеется, лучше не стала, а вот Эмма в своей библиотеке из редактора отдела библиографии стала заведующей отделом периодики. Ибо главой отдела мог быть только проверенный партийный товарищ. Идеологическая работа – театральная периодика. Понимать надо!

Илона сразу бросалась на защиту подруги:

– Да, это – так! Если в партии только приличные люди будут, то и в низовых парторганизациях не будут голосовать за всякую ересь!

– Ну, атеисты-то голосуют за ересь вполне искренне, – встрял Вадим. – Это как раз поднятие руки по убеждению, а не из трусости. Безбожник он и есть безбожник!

– Правильно, Вадик! – радовалась поддержке бабушка Аня.

– Нет, не правильно! – отстаивала подругу Илона. – Эмма, между прочим, не безбожница, а искренне верующая католичка.

– Католикам сегодня, пожалуй, у нас труднее всех, – меланхолично замечала бабушка Эльза, вспоминая, очевидно, свое детство и воскресные службы в костелах дореволюционной Риги.

– Ты хоть понимаешь, что сейчас сказала?! – набрасывался из раза в раз на жену Михаил Леонидович. – Искренне верующая католичка вступает в партию безбожников искренне! И случайно сразу получает карьерный рост!

Илона сникала, а бабушка Эльза, больше чтобы уесть Анну Яковлевну, чем всерьез, говорила: «Вот в старые времена в орден Тевтонских рыцарей принимали действительно проверенных и благородных людей…» Она говорила всерьез, но все остальные начинали смеяться, и тема затухала.

Надо сказать, что Анна Яковлевна однажды-таки отправилась в Горком партии похлопотать за внука. Но ей деликатно и вежливо объяснили: «Торопиться некуда. Вашему Вадиму сейчас 20, а комсомольский возраст до 28. Тогда и примем. Тогда и приходите».

Старая прокурорша ехидно заметила:

– Мне, сынок, сейчас 75 лет. Через восемь лет будет 83. А вдруг не доживу?

– Вы доживете! – молоденький инструктор сказал это таким тоном, что сомнений в его отношении к живучести ветеранов партии не оставалось.

– Если вы это обещаете от имени всей партии, то доживу! – с вызовом подчинилась партийной дисциплине бабушка Аня и гордо удалилась.

Вадима в партию так и не приняли, что действительно помешало ему попасть в коллегию адвокатов с первой попытки.

Прошло недели две после случайной встречи Вадима с новым инструктором райкома. Он уже и забыл про нее, как неожиданно его вызвал Марлен.

В кабинете, кроме заведующего, сидели «Эс-Эс» и Мотывиловкер. То есть все руководство консультации – партийно-административно-профсоюзное – было в сборе.

– Вадим Михайлович, – почти торжественно начал Марлен, – из райкома пришло письмо…

– А я уж испугался, что телеграмма. Что-нибудь типа «Грузите апельсины бочками» или «Графиня изменившимся лицом бежит пруду», – бойко перебил заведующего Вадим. Надеялся, что сработает испытанный способ избежать неприятного разговора с Марленом – заставить того улыбнуться. Мотывиловкер расхохотался, но, поймав взгляды Марлена и Соловьева, моментально проглотил смех и изобразил на лице глубокую серьезность в соответствии с торжественностью момента.

– Пришло письмо. Разнарядка на прием в кандидаты в члены КПСС. – Марлен словно не услышал шутку Вадима. – Сергей Сергеевич, доложите, пожалуйста!

– Да, так вот! – засуетился «эсэсовец». – Разнарядка. На мужчину в возрасте 27-28 лет, комсомольца.

– А я здесь при чем? – не сдавался Вадим, которому после приема в коллегию партийность была совершенно ни к чему. Только лишние расходы – партвзносы платить. Плюс раз в месяц на партсобраниях время терять.

– А у нас нет других мужчин-комсомольцев в возрасте 27-28 лет, Вадим Михайлович! – В голосе Марлена послышался звук заводящегося танкового двигателя.

– Вот и скажите им, что желающих не нашлось. – Вадим никак не мог уразуметь, в чем, собственно, проблема?

– Вадим Михаилович, вы не торопитесь. Здесь надо подумать, – подал голос Мотывиловкер.

– А что думать? – Танк завелся и поехал. – Может, вы нас хотите с райкомом партии поссорить? – Башня танка развернулась в сторону Вадима. Сейчас раздастся выстрел.

– Несерьезное заявление! Просто – провокационное, можно сказать! – «Эсэсовец» говорил так убежденно, будто всерьез не понимал, какую чушь несет.

– Ну, тогда скажите, что есть! – Инстинкт самосохранения выдал команду языку Вадима быстрее, чем мозг.

Марлен не стал развивать тему. Коротко распорядился:

– Рекомендации Вадиму Михайловичу дадите вы и вы, – при этом указующий перст первым ткнул в Мотывиловкера, а затем сместился в сторону Соловьева.

«Ну точно танковое орудие, – хмыкнул про себя Вадим. – Солидные люди, а так трепещут перед райкомом!»

Спустя месяц после приема Осипова в кандидаты в члены КПСС к нему подошел Соловьев.

– Поздравляю, Вадим Михайлович. От всей души поздравляю!

– Спасибо, спасибо!

– Получается, моя рекомендация вас не подвела. Так что с вас причитается.

– А то! – Вадим подумал, что у «эсэсовца» неожиданно обнаружилось чувство юмора. – Чем предпочитаете? Борзыми щенками?

– Да я коньяк больше люблю, – то ли Соловьев не знал классики, то ли не понял намека. Но партийная прямота и изысканность алкогольного вкуса «партайгеноссе Эс» вызвали у Вадима прилив раскатистого смеха.

Через два дня Вадим торжественно вручил Соловьеву бутылку пятизвездочного армянского конька. «Эсэсовец» буркнул «Спасибо!» и быстро спрятал ее в ящик письменного стола.

Вадим вошел в ряды лучших людей советского общества. Или его туда втащили за уши.

Дома Михаил Леонидович схохмил: «Бывают коммунисты по убеждению, а бывают по принуждению!»

Глава 11 ВОПРОСИК

В субботу Вадим весь день просидел за письменным столом. Лена стирала, гладила, делала с Машкой уроки. В будние дни не успевала, но по субботам – святое.

Садились девочки часа на два и повторяли задним числом все, что проходили в школе за неделю. Особой необходимости в этом не было – Машка училась вполне прилично, но Лена считала, что психологическая связь с ребенком – это важно. А как было ее поддерживать, если утром, когда Машка собиралась в школу, Лена либо еще спала, либо, едва проснувшись, как сомнамбула, варила себе кофе и только успевала на автопилоте чмокнуть дочку и сказать пару дежурных фраз, типа – «учись хорошо».

Вадим с Леной старались по субботам, пока Машка не вернется из школы, разобраться со всеми «хвостами» за неделю. Вадим отписывался, готовя бумаги, что все равно рано или поздно надо было сделать. Лена, закончив с домашними делами, готовилась к лекциям на неделю вперед.

Когда возвращалась Машка – общий обед, после которого под смех девочек Вадим отправлялся спать. «Растущий организм», – шутила дочка. «Чего только не придумает, чтобы не делать с дочерью уроки и не обнаруживать свою необразованность», – поддевала мужа Лена, заговорщически посматривая на Машку. Обе они хохотали, а насупившийся Вадим, теряя чувство юмора, пытался объяснить, что очень устал за неделю, что хоть разок можно и днем прикорнуть. Сцена повторялась постоянно, но участникам она нравилась и разыгрывалась вновь и вновь.

Вечером, как правило, ехали в гости. Если у друзей Вадима и Лены были дети, близкие по возрасту Машке, ее брали с собой, нет – забрасывали к родителям Вадима, чему те радовались несказанно.

Утро воскресенья было отведено прогулке на Ленинских горах. Там тоже все происходило практически по одному и тому же сценарию. Через пять минут Машка знакомилась с кем-нибудь из своих сверстников, как и она приехавших с родителями на прогулку, а Лена с Вадимом наконец могли спокойно поговорить. В другие дни, даже если один из них и оказывался свободен от дел, что само по себе было редкостью невероятной, то второй уж точно в это время был чем-то загружен. А вот в воскресенье – святое! Особенно они любили поездки на природу осенью, в конце сентября – первой половине октября.

Дорожки парков засыпала опавшая листва, и неспешный разговор супругов сопровождался шуршанием нарочно поддеваемых ногами листьев, еще не скукожившихся окончательно, не ставших одноцветно коричневыми, окрашенных в самые разные цвета – от зеленого до пожухло-бежевого, включая золотой, бордовый, красный и какие-то еще, названия которых ни Лена, ни Вадим толком и не знали.

– У тебя на этой неделе интересные дела будут? – спросила Лена, давая Вадиму возможность рассказать ей о том, что его увлекало больше всего – о работе.

Вадим, еще молодой адвокат, не случайно любил рассказывать Лене о предстоящих процессах. Он давно уже заметил, что, стараясь связно изложить жене, в чем суть дела, какие аргументы есть у него, какие можно ожидать от оппонентов, он, прокручивая дело не в уме, когда одна мысль сталкивалась с другой и никогда не доводилась до конца, а вслух, вынужден был соблюдать логику изложения. Тем самым, между прочим, выстраивая и логику своего поведения в процессе.

Лена же, задавая вопросы – «а почему», «а если», «а вдруг те скажут, что», сама того не осознавая, просто от искреннего интереса к делам мужа, увлекала азартом борьбы за выигрыш процесса и фактически исполняла роль спарринг-партнера.

– Да, есть одно. Не знаю, заслушаем ли на этой неделе. Уже шесть раз откладывали. Дело по отцовству.

– А почему ты раньше о нем не говорил?

– А это дело Коган. Она мне его передала перед отпуском.

– Да, я же забыла – бархатный сезон. Она опять в Юрмалу поехала?

– В Палангу.

– Ой, ну да – в Палангу. Они для меня – одно и то же.

– Давай на следующий год съездим туда, тогда будем знать разницу.

– Ага! С тобой съездишь! Ты же всегда говоришь, что осень – самая жаркая пора. Основные дела после отпусков.

– Что есть правда. Но не стоит мною прикрываться. Это у тебя в институте занятия начинаются.

– «Ля-ля» – не надо! Мои студенты – на картошке. До 10 октября как минимум.

– Свидетель, вы путаетесь в показаниях! Тогда к каким занятиям вы вчера готовились? – Вадим рассмеялся.

– Товарищ адвокат, ваш вопрос снимается как дурацкий! Свидетель писала методичку. Вот!

– Простите, ваша честь! Кстати, помнишь, как я из Сухуми приезжал на работу из отпуска?

– Конечно помню! Меня небось так же дурачишь? – Теперь уже смеялась Лена.

– А как же! – в тон жене согласился Вадим.

Некоторое время шли молча, вспоминая, каждый на свой лад, историю четырехлетней давности.

В тот год зимой Машка постоянно болела – то ангина, то простуда, то грипп. Короче говоря, врач сказала, что надо вывозить ее на море, причем надолго, месяца на два, а лучше на три. Родители Вадима подписались на весь сентябрь. Лену с работы отпускали сразу по окончании вступительных экзаменов, то есть с середины июля.

Дело встало за Вадимом.

Несмотря на то, что молодым, как правило, заведующий консультацией отпуска давал с ноября по апрель, приговаривая: «Водку теплую не любишь? Пойдешь в отпуск зимой», Вадиму он благоволил, видел, что парень вкалывает не за страх, а за совесть, и очередной отпуск летом разрешил. Но нужны были еще недели две. Вадим пошел было к Марлену, но в дверях его кабинета столкнулся с выходившим оттуда таким же молодым коллегой, жутко расстроенным тем, что начальник ему отдохнуть летом не дал.

Понимая всю бесперспективность просить помимо отпуска еще и две недели за свой счет, Вадим решил, что проще будет поставить Марлена перед фактом. Позвонить уже из Сухуми и сказать, например, что обратных билетов нет.

Пятнадцатого июля Вадим с Леной и Машкой улетели на море. Двенадцатого августа Вадим позвонил из Сухуми Марлену и сообщил, что билетов нет. Правда, и дел, назначенных к рассмотрению в суде, тоже, так что он, если Марлен Исаакович не возражает, задержится дней на десять. Может, чуть меньше или чуть больше – как получится.

Марлен взъерепенился: «А кто будет 49-е вести? «Старики»? Хитрее всех хотите быть, Вадим Михайлович?!» Вадим попробовал было что-то сказать в свое оправдание, но Марлен просто взревел раненым львом и, проорав, что никакому больничному он не поверит, бросил трубку.

Лена стала говорить, что Марлен – не человек, не хочет войти в их положение, но Вадим неожиданно взял его под защиту. Адвокатский инстинкт сработал, что ли? Подтвердил, что Марлену и вправду трудно. Летом поток сорок девятых меньше не становится, а сотрудники в отпусках, и в суд посылать некого. Лена заявила, что это нелогично, если все отдыхают, то и дел меньше, так как судьи – тоже люди и тоже в отпуска уходят.

Вадим стал терпеливо объяснять, что летом ситуация усложняется из-за «чердака». Так на жаргоне называли дела, по которым сажали в тюрьму людей за проживание в Москве без прописки. Ночевали бомжи тогда на чердаках, весной и летом их отлавливали в больших количествах, а к августу-сентябрю дела этих несчастных лавиной сваливались в суды из кабинетов следователей, успешно раскрывавших сии криминальные действа сограждан всю первую половину лета. Приговоры штамповались, как гайки на конвейере, те гайки, которые советская власть так любила периодически немного подзакрутить. Но для правильного производственного процесса в деле должен был быть адвокат. «Вот Марлен и мучится!» – заключил защитительную речь Вадим.

Получилось складненько – Марлен не виноват, советская власть виновата. Объяснение в те времена для интеллигенции абсолютно удовлетворительное. Но вот заявление Вадима, что придется возвращаться в Москву раньше, по крайней мере ему, а жена останется на две недели с Машкой, пока ее не сменят родители, Лену никак не удовлетворило! Взрыв был мощный, сокрушительный и направленный. На Вадима.

И тут вдруг Лена произнесла магическую фразу, которую столько раз слышал в напряженных, рискованных ситуациях от отца: «Включи голову!» Ну, он и включил.

В консультации Вадим должен был появиться пятнадцатого августа, в среду. Дежурство начиналось в три часа дня. Первый рейс из Сухуми в Москву прилетал в девять утра, так что Вадим легко успевал добраться из аэропорта до консультации, даже с учетом времени, необходимого, чтобы заехать домой переодеться. Но не только для этого. По дороге в консультацию Вадим заскочил к школьному другу, с которым они за год до этих событий опять стали тесно общаться, Автандилу.

Тот работал детским урологом в больнице недалеко от дома Вадима и Лены. Автандил сделал ему укол чего-то, накапал в глаза что-то, и Вадим появился в консультации красный как рак, со слезящимися глазами и распухшим носом.

Когда к шести вечера в конторе появился Марлен (как Вадим ждал его прихода, описать невозможно), секретарша с ходу ему доложила, что Осипов на работе, но совсем больной. Марлен вызвал Вадима, с трудом скрывая удивление, что тот здесь, поскольку уж от него такого безропотного послушания ждать не мог никак. Более того, за неподчинение воле начальника, а что так оно и будет, Марлен не сомневался, Вадиму уже было приготовлено наказание – сорок девятая месяца на три-четыре в Мосгорсуд. Мера крайне жестокая, но справедливая, как полагал Марлен.

И вот Вадим здесь, мало того, больной и «сморкатый». Убедившись, что секретарша не врет, выглядит Вадим действительно ужасно, Марлен отчитал его за выход больным на работу – «Нечего заражать коллег» – и предложил немедленно отправиться домой. Разумеется, Вадим не лишил себя удовольствия напомнить: «Но вы же сами запретили мне брать больничный!» Уязвленный Марлен процедил сквозь зубы: «Теперь разрешаю!» Он уже думал, кого же и за какую провинность «наградить» той самой сорок девятой в Мосгорсуд, от которой, сам того не ведая, столь ловко увернулся Осипов.

Вадим выскочил из консультации, схватил такси и рванул в аэропорт, где его со сменной одеждой, лакомствами для Машки и парой батонов сервелата ждал отец. Назавтра Осипов-старший получил у знакомого врача больничный для Вадима, а Лена проснулась в пять утра оттого, что Вадим забирался под ее одеяло.

Лишь много лет спустя Марлен узнал о проделке Вадима, но до конца не поверил, что его, старого прожженного волка, адвокатищу, обвели вокруг пальца так, что у него и капли сомнения не возникло.

Первой из воспоминаний вышла Лена.

– Надо сегодня заехать к твоим, Эльза Георгиевна обещала постирать пакеты, – нарушила тишину, сопровождаемую звуком шуршащих листьев, Лена.

– Что? – не понял Вадим.

– Эльза Георгиевна обещала постирать для нас пакеты. Полиэтиленовые пакеты.

– А! Хорошо! – отозвался Вадим и подумал, что человеческая мысль идет по своей, не подконтрольной сознанию логической цепочке. Видимо, Лена, вспоминая поездку в Сухуми, что для нее как для хозяйки вылилось в сплошной кошмар, переключилась мысленно на домашние дела и оттуда перескочила на пакеты, которые бабушка обещала постирать.

Ни у кого другого в семье не хватало терпения отстирывать тонкие, рвущиеся от любого неловкого движения полиэтиленовые пакеты, в которые кое-где в магазинах клали продукты. Отдельно пакеты не продавались, но в хозяйстве были очень удобны. Для холодильника особенно. Вот бабушка и стирала их на две семьи.

Вадим вспомнил, как кто-то из адвокатов рассказывал ему, что в Генпрокуратуре идет следствие по делу «цеховиков», наладивших выпуск этих пакетов из неучтенного материала. Где-то на химзаводе покупали гранулы нужного вещества, в подпольном цехе установили списанное оборудование, отладили, наняли рабочих и стали гнать дефицитную продукцию. Поскольку из килограмма гранул получалось несколько тысяч пакетов, то доходы были сумасшедшими. ОБХСС накрыл «цеховиков», и дело завели по хищению социалистической собственности в особо крупных размерах. Посадили человек пятьдесят, и по крайней мере половине из них грозила «вышка».

Вадим никак не мог понять: ну кому было плохо от того, что люди работали? Государство-то не смогло наладить производство пакетов! Из мусора делали нужную вещь, а их к стенке?!

Сколько бы ни убеждал себя Вадим, что в политику лучше не вникать, но в последнее время все чаще и чаще стал задумываться по поводу окружавших его глупостей. И не он один. Многие коллеги, клиенты, о друзьях и говорить нечего, удивленно пожимали плечами, пересказывали друг другу, ехидно улыбаясь, злые анекдоты про «дорогого Леонида Ильича Брежнева» или ожившего Ленина, недоумевающего, «чего это я натворил».

Да вот та же поездка на Черное море! За хлебом, который привозили в Каштак, местечко под Сухуми, где Лена с Вадимом и Машкой снимали за немалые деньги домик, больше похожий на просторную собачью конуру без удобств, очередь надо было занимать с шести утра. И не каждый день, а по вторникам, четвергам и субботам. В другие дни хлеба не завозили вовсе.

Сметану, которую так любили и Вадим, и Машка, «выбрасывали» только по понедельникам. И в очередь опять-таки надо вставать с шести утра. Мяса в магазинах не было никогда, так что приходилось покупать на рынке. Но и там его продавали только по средам и по выходным. Так что «отдохнул» Вадим на славу – не отоспался, умотался в поисках пропитания, настоялся в очередях. И это при том, что именно там, в сорокоградусную жару, он дописывал первую главу диссертации.

В Москве его семье жилось легче, по крайней мере в силу двух причин – и снабжалась столица все-таки получше, и через клиентов, коллег, друзей механизм добывания дефицита по блату был отработан полностью.

– Так что у тебя за дело от Коган? – опять вернула Вадима к реальности Лена.

– Я же сказал, об установлении отцовства.

– Но ты же не ведешь дел о детях? Что-то изменилось? – ласково посмотрев на мужа, спросила Лена.

– Нет! Это только подстраховка. На случай, если вдруг Дело пойдет. Но готовиться надо, поскольку я его срывать не стану. Подозреваю даже, что они, та сторона, увидев, что в процессе не Ирина Львовна, а я, «мальчик», полезут вперед.

– Я им не завидую!

– Спасибо за доверие, товарищ генерал. – Вадим посмотрел на жену тем взглядом, о каком мечтает любая женщина, стоя рядом с любимым мужчиной.

– Всегда пожалуйста. Ну а суть дела-то в чем?

– Ситуация крайне необычная. Только, пока буду рассказывать, за Машкой смотри. А то я увлекусь и забуду.

– Про родную дочь?

– А откуда я знаю, что она родная? Она же на меня совсем не похожа! – Вадим любил подразнить жену, прекрасно зная, что уж Машка-то точно его дочь. Без вопросов. А Лена начинала глупо краснеть, и Вадиму это очень нравилось.

– Ну, Вадик, прошу, перестань.

– Ладно, ладно. Шучу!

– Глупо шутишь!

– Все, проехали. Извини! – Вадим вдохнул побольше воздуха и начал рассказ. Улыбка исчезла, брови сдвинулись. О делах Вадим мог говорить только всерьез. – Служили два товарища. Один русский, мой клиент, другой грузин. Так получилось, что их несколько раз разбрасывала судьба по разным гарнизонам, но через некоторое время опять сводила вместе. Дочь грузина родила ребенка. Без отца.

– А это технически возможно? – рассмеялась Лена.

– Я имею в виду, – абсолютно серьезно продолжил Вадим, недовольный тем, что его перебили, – родила вне брака. Приходит грузин к моему клиенту где-то год спустя и говорит, что дочь домой в Тбилиси собирается, а на Кавказе женщина, родившая без законного мужа, – позор всего рода. Словом, он просит его по дружбе установить отцовство в отношении своего внука.

– Погоди, не поняла. Чтобы твой клиент, ровесник отца этой грузинки, пошел и записал себя отцом? Так он же ребенку в деды годится!

– Это на детородную функцию не влияет.

– На что? – не поняла Лена.

На способность быть отцом, – пояснил Вадим, – хотя в данном деле это обстоятельство будет иметь серьезное значение. Погоди, не забегай вперед. Тот, ну мой Николай Петрович, посоветовался с женой. Она говорит: «Давай, что нам, жалко?» Спросила только, не придется ли алименты платить. Николай Петрович отвечает, что нет, Гиви Владимирович – отец грузинки, слово офицера дал, а сама дочка напишет расписку, что от алиментов отказывается. Ну, жена успокоилась и опять говорит – вперед! Мол, для того друзья и существуют. Расписку с отказом от алиментов Николай Петрович взял, заявление в ЗАГС написал. Проходит три года, Гиви, умирает, и еще через полгода Манана подает иск в суд о взыскании алиментов.

– А расписка? – ахнула Лена.

– А расписка юридического значения не имеет. Это отказ от права, к тому же права не своего, а ребенка. Словом, юридически это филькина грамота.

– А как она объясняет, что дала такую расписку?

– Пока не знаю, еще ни одного заседания не было. Но могу тебя успокоить, я бы десяток хороших объяснений придумал. А Смирнова, поверь, как минимум, не глупее меня.

– Какая Смирнова?

– Алла Константиновна Смирнова.

– Ого! Это – серьезно. Я помню, ты о ней несколько раз упоминал. Она, кажется, вечный оппонент Коган?

– Правильно. – Вадиму было приятно, что Лена действительно интересуется его делами и помнит, что он ей когда-то рассказывал. Так получалось, что, если одна из сторон обращалась к Коган, московской знаменитости, то другая старалась найти себе защитника того же «калибра». А Смирнова, как и Коган, входила в ту самую «золотую пятерку» цивилистов – адвокатов, ведущих гражданские дела, имена которых были хорошо всем известны. И соответственно, наоборот, если кто-то обращался к Смирновой, то вторая сторона сразу бежала либо к Вайману, либо к Любимовой, либо к Рохлину, либо к Коган. Вот и судились Смирнова с Коган годами, представляя при этом весьма колоритный дуэт: если Коган являла тип классической русской интеллигентки, то Смирнова – тип скандальной одесской еврейки, что выглядело особенно забавно с учетом их национальностей.

Большинство солидных адвокатов любило повторять: «Клиенты приходят и уходят, а мы остаемся». Они вели себя с коллегами, пусть даже оппонентами в процессе, соответственно. Смирнова этого правила не придерживалась. Что для клиентов оказывалось порою как раз хорошо, потому что дралась она за них, как тигрица, защищающая своих детенышей.

Короче, удовольствия от встречи с нею в процессе Вадим никак не ждал.

– Но ведь «штаны»-то не она придумала, а ты, – решила поддержать мужа Лена.

– Не обольщайся. Она могла бы придумать и покруче. Ладно, пошли дальше. Мой Николай Петрович подал встречный иск о признании акта установления отцовства недействительным. Но проблема в том, что запись об отцовстве можно оспорить только в течение одного года. А прошло уже без малого четыре. Получается, сам записался отцом, в семье бывал часто, знаком с Мананой миллион лет – поди объясни, что все это в силу дружбы с отцом. А когда о деньгах зашла речь – в отказ, мол, я не отец, ничего не знаю! Мало того, Николай Петрович помнит, что у Мананы есть фотография, где он рядом с ней и с ребенком на руках стоит на ступенях роддома. Ну как он объяснит, что ездил с Гиви забирать ее из роддома не в качестве отца ребенка, а в качестве друга дедушки?!

– Ой, извини, – неожиданно перебила Лена, – посмотри на Машку! Как она кокетничает с этими двумя мальчишками! Ну откуда это в ней?

– Да, действительно, откуда?! – Вадим с иронией взглянул на жену. – Для тебя-то это совсем не характерно!

Оба рассмеялись, умиленно наблюдая за дочерью. Лена взяла Вадима под руку и прижалась к нему.

– Поцелуй меня! – Лена потянулась к Вадиму.

– Всегда в вашем распоряжении, – улыбнулся Вадим и поцеловал жену.

– Ну ладно, слушай дальше. – Вадим немного отстранился.

– Да ну тебя! – Лена надула губки. – Тебя и вправду ничего, кроме твоей работы, не интересует!

– Да ты же сама просила рассказать! – Вадим искренне удивился Лениной обиде.

– Ладно, сухарь, продолжай, – смирилась с приоритетами мужа Лена.

– Так вот! Минусы я тебе перечислил. – Вадим был явно рад, что его больше не отвлекают от стройного изложения. Впервые проговаривая дело вслух, он почуял – что-то нащупывается. Но что именно, пока не понимал. – Перейдем к плюсам. Первый и основной: у Николая Петровича своих детей нет.

– Ничего себе плюс! – отпрянула от Вадима Лена.

В данном случае – да! Мало того, их и быть не могло с середины пятидесятых годов, поскольку служил Николай Петрович в Семипалатинске, а там что-то с ядерным оружием экспериментировали. Что – он не говорит, но факт тот, что У него болезнь, точно название не помню, кажется «негроспермия», это когда все сперматозоиды мертвые…

– Ты у Автандила название уточни!

– Ну, разумеется. Не перебивай, прошу!

– Так я же для тебя. – Лена удивилась раздражению мужа.

– Это детали. Мне важно все выстроить в цепочку. Не отвлекай!

– Погоди, ты мне рассказываешь или себе?

– Ты моя вторая и при этом лучшая половина, так что получается по-любому – себе! Ладно! Слушай дальше. Самое интересное, что с точки зрения закона это не абсолютное спасение. Так как факт признания отцовства зачастую перевешивает факт невозможности быть отцом!

– Но это же бред! Чистая формалистика!

– И да, и нет! Если экспертиза крови исключит отцовство начисто, то тогда все в порядке. Отцовство не установят. Но дело в том, что в деле есть заключение врачебной экспертизы, более того, в медицинской литературе описаны случаи, когда при «негроспермии» возможно появление менее одной тысячной процента живых сперматозоидов. Получается, что наша справка – отнюдь не стопроцентная гарантия успеха. А вот его идиотское поведение благородного дурака, наоборот, косит нашу позицию под корень. – Вадим откровенно злился на своего клиента. Рассказывая сейчас всю историю Лене, он понял, как трудно будет объяснить в суде его поступки. При этом Вадим ни секунды не сомневался, что Смирнова научит свою клиентку представиться бедной обиженной овечкой, а сама будет перебивать и хамить Николаю Петровичу постоянно, желая его смутить и сбить с толку. А он и без того особо толковым не выглядел.

– Так на что ты тогда рассчитываешь? По глазам вижу, что-то у тебя на уме есть!

– Ну, есть. – Вадим хитро улыбнулся. – Дело в том, что Николай Петрович знал от Гиви, что Манана подавала иск в суд об установлении отцовства к какому-то мужику, настоящему отцу. Но потом почему-то иск забрала. Больше ему ничего не известно.

– А как бы это выяснить? – заинтересованно спросила Лена.

– В том-то и беда, что Ирина Львовна сделала запросы в несколько судов, но все ответы – отрицательные. Хотя это ничего не значит – канцелярии могли просто формально отписаться, даже не проверяя архивы. Оно им надо? Кроме того, во все суды запросы не напишешь. Я попросил Пашу Острового, помнишь, моего однокурсника, по своим каналам разузнать. Он же в КГБ московском работает. Обещал неофициально помочь.

– А что это даст? – удивилась Лена. – Все равно твой заявление писал, фотография из роддома есть.

– А вот приходи в суд, коли твои студенты еще на картошке, и послушай мужа. Хоть там меня перебивать не сможешь!

И оба рассмеялись, ласково глядя то друг на друга, то на продолжавшую безудержно кокетничать теперь уже с тремя мальчиками дочь.

В среду вечером, как всегда накануне процесса, Вадим ушел к себе в кабинет и плотно закрыл дверь. Для Лены и Машки плотно закрытая дверь была более труднопреодолимым препятствием, чем повернутый в замке ключ. Если кто-то из девочек случайно, по забывчивости входил к Вадиму, он смотрел на вошедшую таким взглядом, что та сразу начисто забывала, зачем зашла. Однако на сей раз Лена, приглашенная Вадимом завтра на процесс и чувствовавшая себя его младшим партнером, рискнула побеспокоить мужа. Вошла и с порога, еще не до конца открыв дверь, спросила:

– Ты Автандилу звонил?

– Зачем? – вскинулся недовольный Вадим.

– Узнать название это негритянской болезни, – попыталась пошутить Лена.

– Какой негритянской болезни? – раздраженно, не поняв шутки, спросил Вадим.

– Той, где в названии негр и сперма, – продолжала улыбаться Лена, осторожно просачиваясь в кабинет.

– А-а! – Вадим, наконец, ответил на улыбку. – Да, звонил. И слава богу! Мог попасть впросак. Смирнова бы поиздевалась надо мной всласть! Правильное название «некроозоспермия».

– Как?!

– Некро-озо-спермия, – разбивая слово на части, повторил Вадим. – Не от «негра», а от «некро» – мертвый.

– А что с иском Мананы? – попыталась продолжить разговор Лена.

– Так! Девушка, сделайте так, чтобы я искал вас по всей квартире и не мог найти! – Вадим давал понять, что на разговор вовсе не настроен.

– Для этого мне придется залезть в постель и ждать тебя там, – кокетливо улыбнулась Лена.

– Ты считаешь, что подготовка к данному процессу включает в себя практические занятия по изготовлению детей? – Вадим, казалось, подхватил шутливый тон жены, но, вдруг став серьезным, жестко сказал: – Ленк! Понимаю, что ты хочешь мне помочь, отвлечь, чтобы я не грузился, но ты же знаешь, мне надо побыть одному. Не обижайся, котенок, дай мне еще часок.

Лена не обиделась, но в очередной раз расстроилась. Так бывало всегда, когда работа Вадима откровенно заслоняла ее от мужа. «Ладно, зайдем с другого боку!» – решила она.

– Хорошо, хорошо! Я просто подумала, что ты захочешь еще раз прокрутить со мной все дело, с учетом новой информации, – крайне серьезно и торопливо объяснила Лена.

– Нет, теперь уж до завтра потерпи, все сама увидишь и услышишь. – Вадим говорил почти сурово и вдруг, улыбнувшись, добавил, – Хитрюшка-хрюшка любимая!

Лена поняла, что дальше – стена, Вадим не станет ей ничего рассказывать. Чмокнула мужа в щеку и вышла из кабинета. Машка смотрела на нее с восторгом и ужасом – зашла к папе в кабинет за плотно закрытую дверь и вышла живая и невредимая! Фантастика!!

Вадим занял место за адвокатским столиком. Николай Петрович сидел в первом ряду рядом с Вадимом. Рядом, потому что стол Вадима был повернут боком к судейскому столу и рядам для посетителей. Вот и получалось, что, хотя клиент и адвокат сидели под углом друг к другу, расстояние между ними не превышало полутора метров.

Смирнова с Мананой пришли чуть позже. Вадим, посмотрев на молодую грузинку, одетую нарочито бедно, с головой, обмотанной какой-то невыразительной то ли косынкой, то ли платком, понял, что был прав – Смирнова отвела ей роль обиженной и оскорбленной несчастной женщины. Жертвы мужика-вурдалака. Вадим засомневался, правильно ли он сделал, велев Николаю Петровичу надеть его полковничью форму со всеми орденами и медалями вместо планок. Скорее всего, это оказалось ошибкой, но теперь деваться было некуда.

– Скромнее надо в суд одеваться! – обратилась Смирнова к Николаю Петровичу.

– Молчите! – тихо приказал Вадим клиенту, поняв, что Смирнова применяет свою обычную тактику – вывести из себя оппонентов любыми средствами.

– Так вот каким способом вы женщин соблазняете! – не унималась Смирнова.

Николай Петрович посмотрел на нее сначала удивленно, а потом весьма успешно изобразил на лице презрение. И отвернулся к окну.

«Молодец!» – подумал Вадим. – Значит, и в процессе сдержится! Умный клиент с хорошими нервами – уже подарок!»

– А вы, я так понимаю, – обратилась уже к Вадиму Смирнова, – тот самый гениальный ученик великой адвокатессы и наставника Коган? Будущая гордость советской адвокатуры, так сказать?

– «Так сказать» – это вы про адвокатуру, про советскую или про гордость? – мягко улыбаясь, откликнулся Вадим. Из присутствующих только Лена знала, что скрывается за этой мягкой улыбкой и вкрадчивым голосом.

– Ну что вы! Как бы я посмела сомневаться в вашей грядущей славе? – ехидно улыбнулась Смирнова. – Кстати, наверное, будете просить об отложении дела? – как бы невзначай поинтересовалась Алла Константиновна.

– Нет, мы вроде готовы, – неуверенно и как-то по-детски наивно откликнулся Вадим.

Смирнова открыла свое досье и, внимательно-оценивающе посмотрев на Осипова, переложила в конец папки бумагу, лежавшую до этого первой.

«Ходатайство об отложении дела, – понял Вадим, – Ну и ладушки, тетя Алла, поиграем!» И опять-таки только Лена поняла значение той улыбки, которая еле заметно тронула губы ее мужа.

Судья, заседатели и секретарь вошли в зал одновременно. Причем секретарь, замыкавшая процессию, на ходу произнесла магическое: «Прошу встать, суд идет!», а Вадим, поднимаясь, про себя продолжил ее фразу: «И я с ним!»

Процесс шел именно так, как и предполагал Осипов. Смирнова все время перебивала Николая Петровича, демонстративно вскидывала руки, выказывая свое возмущение, когда он давал не те, что ей требовались, ответы на ее вопросы.

Вадим же, наоборот, вел себя очень тихо, старался казаться застенчивым и был предельно вежлив. Почти каждый свой вопрос к Манане он начинал либо с «извините», либо с «если вам не трудно, не могли бы вы сказать». Расчет на то, что судью Смирнова в такой ситуации будет довольно сильно раздражать, начинал оправдываться. И хотя вопросов Вадим задавал никак не меньше, чем Алла Константиновна, его судья не прерывала и его вопросы не снимала. Однажды Вадим чуть было не сорвался, когда Смирнова во второй раз откомментировала его вопрос словами «мой юный коллега считает…», но не успел – судья сама сделала Смирновой замечание за некорректное отношение к коллеге. Вадим в очередной раз подумал: «Что Бог ни делает, все к лучшему!»

К перерыву ситуация выглядела следующим образом.

По версии Николая Петровича, он зарегистрировал себя отцом ребенка по просьбе друга, для спасения репутации Мананы. Из роддома забирали ребенка вместе с Гиви Владимировичем. На снимке Гиви Владимировича нет, потому что он как раз эту фотографию и делал. То, что на фото присутствуют только он, Манана и младенец, – простая случайность. Да, дома бывал постоянно, но не у Мананы, а у Гиви. Детей у него быть не может, так как в связи с облучением страдает некроозоспермией. Манана воспользовалась его добротой и благородством, а теперь хочет еще и получать алименты. В такой ситуации Николай Петрович считает невозможным сохранять запись о его отцовстве. Не его вина, что он вынужден отказаться от обещания, данного умершему Другу, и рассказать публично всю правду.

Версия Мананы в обработке Смирновой являла полную противоположность первой. Манана забеременела от Николая Петровича. Тот умолял ее не открывать правду отцу. Как минимум, это грозило бы ему неприятностями по службе, так как Гиви Владимирович был членом парткома Академии имени Фрунзе, где они оба служили. Поэтому заявление в ЗАГС он хоть и написал, но взял с Мананы честное слово, что та никогда отцу не покажет свидетельство о рождении, где он указан отцом. Более того, Николай Петрович где-то раздобыл поддельное свидетельство с прочерком в графе «отец», чтобы именно его и видел Гиви Владимирович. Сейчас это поддельное свидетельство отсутствует, так как после смерти отца Манана его порвала и выбросила. Оно ей «руки жгло». Что касается расписки с ее отказом от алиментов, то, во-первых, деньги Николай Петрович ей всегда давал добровольно, с этим условием она расписку и писала, а во-вторых, юридической силы эта расписка все равно не имеет.

Дальше эстафета перешла к Смирновой, по поводу справки о некроозоспермии она представила суду несколько статей из медицинских журналов и плюс заключение врача-специалиста о том, что при этом заболевании с очень малой степенью вероятности, но все-таки могут присутствовать в сперме и живые, подвижные сперматозоиды. Таким образом, с медицинской точки зрения факт отцовства Николая Петровича исключить нельзя. Ну а фотографии: около роддома, в домашних застольях, с детской коляской – все это не фотографии друга семьи, а фотографии именно отца ребенка. Теперь, после смерти Гиви Владимировича, Николай Петрович отказался платить алименты, вот Манана и вынуждена обратиться в суд. Ее, несчастную, оставшуюся сиротой, теперь защитить некому, поэтому Николай Петрович и осмелел. Так советские офицеры себя не ведут! Позор!

Как только судья объявила перерыв на обед, Лена бросилась к мужу. Вадим не позволил ей и рта раскрыть, показав глазами на Смирнову, внимательно наблюдавшую за этой сценой.

– И правильно! – одобрительно сказала Вадиму Смирнова. – Я тоже в юности, пока опыта не набралась и не научилась хоть мало-мальски работать адвокатом, брала с собой в суд кого-нибудь для моральной поддержки. Правда, я ходила обычно с мамой. А вы, молодой человек, с сестрой?

– Нет, это отец моей дочери, – неожиданно зло огрызнулась Лена. – Причем настоящий отец, а не придуманный ради алиментов! – С этими словами Лена схватила Вадима за руку и потащила из зала.

Когда они оказались в коридоре, Лена внимательно посмотрела на Вадима и спросила:

– А ты уверен, что твой клиент не врет? Мне кажется, Манана говорит правду.

– Теперь уже уверен. Хотя, в принципе, ты знаешь мою позицию – я не судья, чтобы устанавливать истину, а адвокат, представляющий интересы одной из сторон. Все! Остальное – вопросы совести моего доверителя.

– Но речь идет о ребенке! Ты не можешь оставаться просто сухим профессионалом. Ты же человек, в конце концов!! – Лена перешла почти на крик.

– Прекрати! – рыкнул Вадим. – Что за истерика? Я знаю, что делаю! Манана врет! А детские дела, кстати, ты знаешь, я не веду. И не буду! А здесь меня Ирина Львовна попросила.

– Ну и что?! Ирина Львовна! Ирина Львовна! – передразнила Лена. – Это ее проблемы, пусть ее бессонница мучает! А я не хочу, чтобы тебя грызла совесть за то, что ребенка оставил без куска хлеба.

– Откуда такой пафос? – Вадим разозлился не на шутку. На правом виске начала пульсировать жилка, что случалось только в минуты крайнего раздражения, скорее даже бешенства. Но Лена, увлеченная спором, этого не заметила.

– А почему ты уверен, что Манана врет? – продолжала наседать Лена.

– А вот почему! – Вадим открыл портфель, вынул досье и быстро нашел в нем один документ. – Вот почему!

Лена прочитала бумагу, растерянно посмотрела на мужа и спросила удивленно:

– Не понимаю! Что это значит?

– А то и значит, что Манана – щука, хищница! Я тебе еще не все показал! – Вдруг Вадим сменил гнев на милость и ласково добавил: – Потерпи, котенок. Финал будет феерическим. Ты у меня очень добрая, это хорошо, и слишком доверчивая – а это плохо.

– Ну, для тебя-то как раз это особенно хорошо! – Лена улыбнулась, но сомнение во взгляде осталось.

Сразу после перерыва судья объявила стадию дополнений. Смирнова сказала, что дополнений не имеет, а Вадим попросил суд приобщить к материалам дела несколько документов. Смирнова вся напряглась и заявила, что документы надо представлять суду не в конце, а в начале процесса. Вадим, Наивно улыбаясь, но с издевкой в голосе попросил уважаемую Аллу Константиновну сослаться на норму Гражданско-процессуального кодекса, которая предписывает именно такой порядок представления документов.

Смирнова ответила, что помимо норм ГПК существуют еще и этические нормы уважения к суду и коллегам. Тут уже судья не сдержалась и бросила: «Ну, об этом не вам говорить!» Вадим понял, что первая победа достигнута – судью Смирнова раздражает сильно, а он вроде нет.

Вадим передал судье документы. Это были заверенные печатью копии.

Первый документ – заявление Мананы в Дзержинский районный суд г. Москвы об установлении отцовства и взыскании алиментов с гражданина Смирнова Ивана Ивановича.

Второй – определение Дзержинского районного суда о прекращении производства по делу в связи с отзывом иска заявителем.

И третий документ – копия приговора Московского городского суда в отношении Смирнова И.И., осужденного к десяти годам лишения свободы за получение нескольких взяток в должности заместителя министра бытового обслуживания населения РСФСР.

При этом Вадим обратил внимание суда на даты документов. Заявление в суд было подано через три месяца после рождения ребенка. Прекращено по просьбе самой Мананы еще через два месяца. А вот из приговора суда было видно, что арестовали Смирнова как раз между этими двумя датами. Вадим не лишил себя удовольствия по ходу общения с судьей мимоходом поинтересоваться у Смирновой, не ее ли родственник Иван Иванович Смирнов, но тут же был остановлен судьей, сделавшей ему замечание за некорректное поведение. Хотя лукавая ухмылка и промелькнула на невозмутимом лице женщины-судьи…

Манана явно занервничала. Она подбежала к Смирновой и стала что-то шептать ей на ухо. Судья заметила и спросила, не желает ли кто-нибудь попросить перерыв для подготовки ответов на возникающие у суда вопросы.

Поняв всю провокационность вопроса судьи, Смирнова ответила и за себя, и за клиентку: «Нет, спасибо! Для нас это все не новость и не неожиданность!» Вадим оценил хладнокровие Смирновой и подумал, что он бы подобный удар так спокойно перенести не смог. Точно бы растерялся. Конечно, Смирнова суперпрофессионал. Хоть и хамка. Смирнова в это время что-то быстро шептала Манане, которая, наклонившись к адвокату, кивала головой, показывая, что все поняла и все запомнила.

– У вас есть вопросы к истцу? – обращаясь к Вадиму, спросила судья.

– Да, спасибо, товарищ председательствующий. – Вадим повернулся к Манане. – Даже не вопрос, а так, вопросик. Скажите, а кто отец ребенка?

В зале повисла гнетущая тишина. Все думали об одном и Том же – что может ответить Манана? Не что ответит, это значения не имело, ибо если ответит неправильно, Смирнова поправит, найдет способ. Именно – что может ответить, какой ответ может ее спасти? Отец – Смирнов? Тогда почему сейчас иск об алиментах к другому. Отец – Николай Петрович? Почему же был иск к Смирнову? Не знает точно, кто отец, – ну, дорогая, извини…

Манана с мольбой смотрела на Аллу Константиновну. Сама же Смирнова с любопытством рассматривала Вадима. А он торжествующе смотрел на Лену. Пауза затянулась.

– Я не помню – нарушила тишину Манана.

– Стыд-то какой! – неожиданно брякнула одна из народных заседательниц, но сразу осеклась, получив толчок локтем от председательствующей.

На улице к Вадиму с Леной подошла Смирнова. Приветливо улыбаясь, она поздравила коллегу с победой. Казалось, искренне.

Потом, обращаясь к Лене, Алла Константиновна, улыбаясь, сказала: «Решите развестись с этим хитрецом – дайте знать, у меня дочь на выданье!» Лена, продолжавшая воспринимать Смирнову как противницу мужа, зло бросила: «Не дождетесь!» На что Смирнова как-то по-доброму, почти по-матерински, сказала: «Не злитесь! Я же шучу! Клиенты приходят и уходят, а мы – остаемся! Я правильно говорю, Вадим Михайлович?» Вадим улыбнулся. И вдруг, посерьезнев, Смирнова добавила: «До встречи в «Клубе пяти», вы уже на пороге!» Повернулась и быстро зашагала прочь.

– Это она о чем? – спросила Лена

– О «золотой пятерке», – не скрывая удовольствия, ответил Вадим.

На следующий день, придя на работу, Вадим узнал от секретаря, что ему звонила «эта мегера Смирнова». Вадим слегка напрягся, но, вспомнив ее слова при расставании, набрал номер Аллы Константиновны почти без дрожи.

– Вадим Михайлович! – по телефону голос адвокатессы казался намного благозвучнее, чем наяву. – Боялась вас при жене перехвалить, потому и не поблагодарила.

– Помилуйте, Алла Константиновна, за что?! – испугался Вадим.

– За то, что помогли лишний грех на душу не взять – я же ее и вправду пожалела… Теперь буду ждать с нетерпением, когда судьба сведет с вами в суде. Долг-то ведь платежом красен.

Глава 12 НОВЫЙ ГОД

Марлен редко вызывал Вадима к себе в кабинет. Ну, может, раз в месяц, а то и того реже. Поэтому, когда секретарь Анечка, взмыленная, влетела в клетушку Вадима и сообщила, что последовало приглашение на ковер, Вадим и удивился, и испугался. Вроде на сей раз никаких грехов за собой не припоминал. Значит – «телега».

Проходя длинным ломаным коридором к кабинету заведующего консультацией, Осипов пытался сообразить, кто мог накатать жалобу. «Частник» (частное определение) из суда – маловероятно. Судья должен в конце процесса если не огласить само частное определение, то, по крайней мере, сообщить о том, что он его вынес, и сказать, в чей адрес. Такого не было. Жалоба кого-то из клиентов? Все возможно. Вадим знал о случаях, когда клиенты, заплатившие микст, потом, после суда, требовали деньги назад, если оказывались недовольны его результатом. Некоторые адвокаты безропотно деньги возвращали, а некоторые твердо стояли на том, что микст платился не за результат, а за работу, а работа – выполнена.

Большинство клиентов, запуганные и затравленные советские люди, так боялись суда и всего, что с ним связано, то есть и адвокатов, что «утирались» и, ворча, удалялись восвояси. Но некоторые писали жалобы. Во все инстанции. От заведующего юрконсультацией до горкома партии. Все эти «обращения граждан» в итоге попадали в Президиум коллегии. Там неофициально адвокату «давали по мозгам» за то, что не умеет строить отношения с клиентом, а официально – приходили к выводу, что жалоба является необоснованной.

Правда, если адвокат числился на дурном счету, если заведующий его не просто недолюбливал, а ненавидел, и если сам заведующий являлся фигурой «в почете», то адвоката могли и из коллегии выгнать. Для статистики и для отчета перед горкомом партии это было даже полезно. Вот, мол, как мы боремся за чистоту наших рядов.

Собственно, борьба такая шла. Но избавлялись на самом деле от дураков и непрофессионалов, которые не умели работать, гробили дела клиентов. А что касается «левых» заработков, то… Людей же в Президиум избирали сами адвокаты, так что идиоты, начетчики и подонки туда не попадали.

«Нет, – подумал Вадим, – клиентская жалоба отпадает, вроде все довольны».

Оставался еще вариант жалобы со стороны противников по какому-либо из гражданских дел. Такое частенько практиковалось, чтобы выбить адвоката из дальнейшей борьбы в процессе. Мол, испугается, будет вести себя потише или вовсе соскочит. Но это не страшно. Марлен знал все эти приемчики, относился к ним крайне негативно, своих адвокатов в подобных случаях защищал и, более того, настаивал, чтобы они не науськивали собственных клиентов на адвокатов противной стороны.

Нет, такой жалобы Вадим не боялся. Даже наоборот, престижно! «Если на тебя пишут, значит, ты чего-то стоишь!» – с этой мыслью Вадим переступил порог начальственного кабинета.

– А-а-а, Вадим Михайлович! – Марлен был непривычно приветлив, что настораживало. – Как дела, молодой человек?

Обращение «молодой человек» – а Марлен не мог не знать, что Вадима бесили любые намеки на его возраст и юный вид, – не предвещало ничего хорошего.

– Спасибо, Марлен Исаакович! Работаю, стараюсь не опозорить честь родного коллектива.

– Не ершитесь! Ругать не буду, хотя, если покопаться, наверняка найдется, за что! У меня к вам просьба.

«Ого! – подумал Вадим. – Такого еще не было. Вот, значит, каким лапочкой становится Марлен, когда ему что-то надо!»

– С удовольствием, а я не чересчур молод? Справлюсь ли? – В словах Вадима сквозила нескрываемая ирония.

– Ну что вы такой колючий, Вадим? Мне же тоже иногда хочется подразниться! – Марлен рассмеялся.

– У вас это получается, – мрачно откликнулся Вадим и вдруг рассмеялся сам, поняв, что коли Марлен позволяет себе так строить разговор, то, значит, признает Вадима своим человеком.

– Ну, вот и хорошо! Ладно – к делу! – Марлен моментально перешел на деловой тон. – Тут есть одно обращение, которое я не знаю, кому передать. – Марлен выжидательно смотрел на Вадима. Лицо Осипова не выражало никаких эмоций. Он просто слушал. – Дело весьма своеобразное, крайне непростое и с какой-то загадкой. – Марлен опять посмотрел на Вадима, ожидая хоть какой-нибудь реакции. Но ее не последовало. – Вам не интересно? – не выдержал заведующий.

– Нет, ну что вы, – спокойно ответил Вадим. – Я просто слушаю, но пока не могу реагировать, так как до сути вы еще не дошли. – В глазах Вадима мелькнула ироническая искорка.

– Я бестолково излагаю? – Правая бровь Марлена поползла вверх, верная примета, что он начинает злиться.

– Боже упаси! Но я ведь тоже живой человек и тоже люблю подразниться. – Вадим весело, простодушно рассмеялся.

– Один – один! Оценил. – Марлен улыбнулся. – Итак. Дело уголовное. Знаю, что вы их не очень любите. Но это – моя просьба. Обратился курирующий нас инструктор горкома…

«Мимо денег!» – сразу понял Вадим.

– Но это не значит, что работать придется «за спасибо», – будто читая мысли Вадима, не меняя интонации, продолжил Марлен – Более того, гонорар предполагается весьма приличный. Хотя, насколько я понимаю ваш характер, Вадим, такое дело вы и бесплатно провели бы с радостью. – Марлен выжидательно смотрел на Вадима.

– Разумеется, это же ваша просьба, – улыбнулся тот.

– Нет, на сей раз я серьезно. Восьмидесятитрехлетний старик обвиняется в изнасиловании двух первокурсниц! – И Марлен с нескрываемым любопытством приготовился наблюдать реакцию молодого коллеги.

Вадим аж рот открыл:

– Это как это?! – Осипов подался вперед, а Марлен явно наслаждался произведенным эффектом. Не зря он так долго «тянул резину»: даже самоуверенную звезду его конторы оглушила такая развязка…

– Вот и разберитесь. Он на свободе, вину свою признает, но наш горкомовский друг, который ему приходится племянником, то ли за собственную карьеру боится, то ли и вправду дядюшку любит, но сам оплачивает защиту. Правда, предупреждает, что по своим каналам поддержки не обещает.

Вечером Вадим заехал к родителям. Отец привез из гастронома продукты. Их надо было забрать. Сверх прочего Михаил Леонидович сумел выклянчить у директорши два говяжьих языка и рассказал по телефону о своем успехе Лене. Та сообщила Машке, ну, а та позвонила Вадиму и стала канючить, что страшно соскучилась по языку.

Вадим попросил маму приготовить любимое внучкино яство. Так что ехал Вадим не просто за продуктами, а за ужином-мечтой для дочки.

Бабушка Аня тоже заехала за деликатесами. На семгу пенсии и ее адвокатских гонораров не хватало, а вот горбуша семужного посола – как раз то, что нужно. Но ее надо было достать! Хотя, конечно, в «старобольшевистских» заказах к 7 Ноября и 1 Мая по 300 грамм этой не совсем пролетарской закуски тоже выдавали…

Вадим почти с порога стал рассказывать, какое дело ему сегодня передал Марлен.

Илона расцвела, – ее сыну сам заведующий поручает дело из горкома партии. Значит, доверяет!

Бабушка Аня выдала реакцию парадоксальную:

– Вот наше поколение! До старости мужчинами остаются.

Михаил Леонидович сразу встрял:

– Небось, член партии с 1917 года? Чувствуется партийная закалка!

Не успела бабушка Аня ответить на очередной наезд на родную партию, как бабушка Эльза внесла свою лепту:

– А что вы удивляетесь, Миша? ОБ еще во времена Гражданской научился насиловать женщин. Плебей всегда остается плебеем.

Обиженная бабушка Аня не стала удостаивать ответом домашних диссидентов и просто с партийной прямотой спросила:

– Миша, где моя рыба? Мне надо ехать.

– Ты торопишься на свидание, мама? – продолжал раздухарившийся Михаил Леонидович.

– Нет. У нас кустовое собрание ветеранов, – гордо вскинула голову старая большевичка.

– Бабуля, будь осторожна. Вдруг среди твоих вечерних ветеранов кто-то, как мой подзащитный… – Вадим не успел договорить.

– Вадик! Прекрати! – вмешалась Илона.

Вместо одного удовольствия – говяжьего языка, нашпигованного чесноком и сваренного в укропном бульоне, Вадим получил еще и второе – бесплатный цирк в исполнении собственных родственников.

После встречи с дочерью деда-насильника, разговора с ним самим и штудирования материалов уголовного дела картина для Вадима выглядела следующим образом. Дочь Ивана Ивановича Старостина и ее муж – оба геологи, в стараниях заработать денег на вступление в жилищный кооператив несколько лет постоянно ездили «в поле», возвращаясь в Москву на месяц-полтора раз в году.

Их сын Сергей учился на первом курсе «Керосинки» – Нефтехимического института им. Губкина. Поскольку родители как раз находились в экспедиции, старый дедушка – не помеха, младшая сестра – в зимнем пионерском лагере, а трехкомнатная малогабаритная квартира – просто хоромы Царские, то именно у Сергея на Новый год и собралась компания однокурсников.

Первый студенческий Новый год подразумевал много выпивки, сигареты, западные пластинки или магнитофонные записи на больших бобинах с хрустящей коричневой, постоянно рвущейся пленкой и, конечно же, гитару. Задача была не столько в том, чтобы хорошо и весело отметить Новый год, сколько в том, чтобы доказать окружающим, а главное самим себе, «какие мы уже взрослые».

Многие первокурсники, особенно немосквичи, впервые в жизни вырвались из-под родительской длани и удержу не знали ни в чем.

Так или иначе, но опьянела вся компания быстро, еще задолго до окончания новогоднего «Голубого огонька», и расползлась спать по всей квартире, включая, как выяснилось поутру, и ванную комнату, и прихожую. Все бы это вызвало утром только смех и новый взрыв удалого веселья, если бы две девушки, протрезвев, не обнаружили, что их изнасиловали. Более того, одна из них при этом лишилась невинности.

Именно по заявлению ее родителей, поданному в милицию прямо первого января, и было возбуждено уголовное дело.

Допрашивали всех, и мальчишек и девчонок, но никто ничего толком сказать не мог. Все парни давление оперативников выдержали, и ни один вины за собой не признал. Вадима приятно удивил характерный момент – никто не стал показывать пальцем на соседа, никто не попытался прикрыть себя за счет доноса на однокашника.

Допросы шли почти непрерывно неделю, пока вдруг не явился с повинной дед. Его заявление в милицию читалось почти как порнографический роман. События он описывал в подробностях, смакуя детали, весьма натуралистично. Это было первое несоответствие, которое отметил Осипов. Психологически неточно для человека, идущего с повинной, то есть хоть немного, но уже раскаивающегося в содеянном, так откровенно, с упоением рассказывать, как и что он делал. Тем, в чем раскаялся, – не гордишься!

Вторая деталь, показавшаяся Вадиму подозрительной: после появления на сцене деда многие, если не все участники новогодней гульбы стали вдруг припоминать некие детали, так или иначе подтверждавшие его вину. Один вспомнил, что слышал шаркающие шаги, а потом какую-то возню, второй – что видел сквозь сон старика, снимавшего штаны. Одна из потерпевших показала, что хорошо запомнила длинные волосы насильника. Разумеется, выяснилось, что длинными волосами никто, кроме деда, не обладал.

Было понятно, что оживление памяти свидетелей и потерпевших стало результатом достаточно топорной, но от этого не менее эффективной работы следователя. Однако, чтобы доказать последнее предположение, надо было на что-то опереться. А на что, если дед чуть ли не с гордостью повторял раз за разом, – да, именно он изнасиловал девчонок?

Ситуация отягощалась тем, что экспертиза биологических следов насилия по группе крови не проводилась. Почему-то в деле вообще отсутствовали упоминания следов спермы на одежде или телах девушек. Следователя это никак не смутило, а на вопрос Вадима деду тот с гордостью заявил, что он опытный мужчина и всегда предохраняется…

Вадим стал консультироваться со специалистами. Ближайший друг Автандил, детский врач-уролог, сказал, что у деда мания величия, заржал и пообещал поговорить со «взрослыми» урологами. Через пару дней передал их мнение – практически исключено. То есть, вообще, может быть, дед еще что-то и может, но не в форме насилия и не два раза за одну ночь. При этом Автандил все время смеялся, рассказывал байки о вечной молодости кавказских мужчин, приговаривая, что «негорцы» – это совсем другое дело. Вадим же, которому было вовсе не до шуток и который очень надеялся, что именно врачи дадут ему ту самую «точку опоры, которая поможет перевернуть мир», злился и закончил общение с другом словами: «Ну тебя к черту, дурак!» Чем немало удивил Автандила.

Ирина Львовна Коган связала его со знакомым профессором-психиатром. Тот, услышав историю в пересказе Вадима, тоже почему-то стал смеяться, но обещал проконсультироваться со своим бывшим аспирантом, ныне уже доктором наук, ударившимся в лженауку – сексопатологию. И тоже через несколько дней Вадим услышал – маловероятно, либидо в этом возрасте уже совсем не то, чтобы «мозги снесло» и человек пошел на насилие. Только если уж вовсе спьяну. А дед-то как раз был трезв…

С кем бы Вадим ни пытался заговорить об этом своем Деле, все начинали по-дурацки хихикать, рассказывать анекдоты, безнадежно махать рукой и не могли ничего ни исключить полностью, ни подтвердить наверняка.

Уже две недели Вадим ходил мрачнее тучи. Лена спрашивала, в чем дело, но Вадим отмалчивался и огрызался по пустякам.

Осипов окончательно понял, что влип. Конечно, он много раз слышал о том, как адвокаты вели защиту при самооговоре. Слышать-то слышал, но все его попытки найти среди корифеев того, кто бы сам такое дело проводил, кто бы мог на собственном опыте подсказать, как строить защиту, не смог.

Полез читать книги по адвокатуре, судебные речи великих адвокатов, даже нашел кое-что из литературы по психологии – науки, в то время в Советском Союзе если и признававшейся (в отличие от генетики), то лишь в качестве вспомогательной, чуть ли не как «упрощенная психиатрия». А психиатрия тогда находилась на службе «партии и правительства». Даже анекдот такой был, что недовольными занимаются психиатры, а довольными – обэхаэсники. Правда, наличествовал и вариант, где вместо психиатров поминались кагэбэшники. Но от этого связь между этой наукой и КГБ просматривалась еще более прозрачно…

Вадим никак не мог найти алгоритм защиты. Обычная схема – прокурор обвиняет, подзащитный отрицает, здесь не работала. Прокурор обвиняет, подзащитный радостно подтверждает – вот с чем столкнулся Осипов. Так на что опереться в данной ситуации? На свои домыслы? Потребовать проведение экспертиз, исключающих возможность изнасилования со стороны восьмидесятитрехлетнего старика? Но уже понятно, что такого вывода от экспертов он не получит. В лучшем случае они дадут заключение, что это маловероятно. А для признания вины «маловероятно» в устах специалистов будет звучать как «наверняка». По крайней мере, суд уж точно воспримет это заключение именно так.

Надо было найти что-то, чего ни следователь, ни дед не предусмотрели. Другими словами, надо было ответить на два вопроса. Первый: кто на самом деле изнасиловал девчонок? Но в этом разбирательстве Вадим неизбежно превращался в обвинителя, пусть и ради защиты своего клиента. Обвинителем же Вадим становиться никак не хотел. И второй: ради чего, почему дед пошел на самооговор? Здесь вообще все было непонятно. А дата суда приближалась. Оставалось десять дней.

В воскресенье, когда Вадим с женой и дочкой поехали на озеро купаться, Лена не выдержала и потребовала, чтобы он рассказал, в чем дело. Уж на что Вадим был мрачен и весь погружен в себя, но первый Ленин вопрос, когда Машка убежала в воду со стайкой своих сверстников, его искренне развеселил.

– Вадик, у тебя появилась другая женщина? Я хочу знать правду!

– Нет, другой мужчина. – Вадим рассмеялся. – Ленк! Оставь в покое. Просто очень тяжелое дело, – уже серьезно ответил жене Вадим, надеясь, что закрывает тему.

– Тогда расскажи, какое? Ты уже три недели – чужой человек. Приходишь домой, как в гостиницу, – переночевать. К тебе не подойти, ни о чем не поговорить. Ты даже ни разу не спросил, как у Машки дела в школе! – Лена явно не была настроена дать мужу хоть малейший шанс уйти от разговора.

Вадим стал рассказывать. Лена слушала внимательно, не перебивая. Только один раз засмеялась, и именно тогда, когда Вадим сказал, что старик изнасиловал двух девушек. «Всем смешно, а мне – отдуваться!» – подумал Вадим и вдруг сообразил, что дело-то вовсе не в уникальности именно этого сюжета! Просто любой разговор на тему секса у любого его собеседника вызывает дурацкое хихиканье!

Когда Вадим закончил свой рассказ, реакция Лены оказалась более чем неожиданной. Она не спросила, как обычно, что он собирается делать, не стала задавать вопросов о деталях, что и для самого Вадима бывало весьма полезным, поскольку заставляло задуматься, взглянуть на что-то под иным углом. Лена просто кипела от злости.

– Ну, вот ты и докатился!

– Докатился до чего? – удивился Вадим.

– Первое. Ты защищаешь насильника, хотя сам мне много раз говорил, что ни убийц, ни насильников никогда, ни при каких обстоятельствах защищать не станешь!

– Погоди! Но это просьба Марлена. И потом, он – не насильник, я в этом убежден!

И это – второе! Ты стал сам судить, кто прав, кто виноват! А не ты ли мне говорил, что не дело адвоката выносить приговор? Но сейчас ты его вынес, причем оправдательный! А если ты ошибаешься?! А если этот старый развратник действительно надругался над девушками?! – Лену несло. Такого скандала она Вадиму не закатывала еще никогда.

– Но я же знаю, убежден, что это не он!

– А в остальных случаях ты не убежден? Тебе наплевать, виноват – не виноват? Лишь бы деньги платили?! – Лена уже себя не контролировала. – Я не могу жить с человеком, у которого отсутствуют принципы. Только одно – амбиции! Победить любой ценой и в любом деле! О ком бы ни шла речь!!!

– Прекрати! – чуть ли не крикнул Вадим и, схватив Лену за руку, сильно дернул ее на себя. – Прекрати истерику! Слушай!

Лена, то ли от рывка, то ли потому, что Вадим говорил резко, отрывисто, выстреливая словами как из пистолета, вдруг вся обмякла и затихла, опустив голову.

– Когда я защищаю того, кто признает свою вину, я вправе в этом усомниться. Я его ведь не обвиняю, я его защищаю, возможно и от него самого. Когда человек свою вину не признает, я не имею права даже усомниться в этом. Это не моя функция. Понимаешь? Я только защищаю. За этим ко мне приходят. За это, черт побери, мне платят деньги. Я не отпускаю грехи, не прощаю, я только подвергаю сомнению и проверяю на прочность обвинение. Даже если оно подкреплено и собственным признанием!! Поняла? – Последние слова Вадим произнес уже не жестко, руку Ленину не просто крепко держал в своей, а нежно поглаживал большим пальцем, ослабив хватку.

– Мне страшно, Вадик, – тихо произнесла Лена, – страшно, потому что я не хочу, чтобы ты стал таким, как твои клиенты. Я ненавижу их! Они занимают твои мысли, они отнимают тебя у нас с Машкой. Я не знаю, но что-то здесь не так.

– Ты мне веришь? – примирительно спросил Вадим.

– Да, пока верю! – Лена чуть улыбнулась.

– На этом и порешим. – Вадим посмотрел в сторону плескающихся у берега ребятишек. – Пошли искупаемся. А то Машка в воде замерзнуть успеет, а мы на солнце сгорим.

Ты и этой глупости найдешь потом разумное объяснение и оправдание, – продолжая улыбаться, виноватым тоном сказала Лена, вставая с подстилки – бывшего Машкиного одеяла, выбросить которое она не решалась, а кроме как на пляже использовать больше нигде не могла.

Вадим посмотрел на одеяло – пляжную подстилку и с грустинкой в голосе сказал: «Гляди-ка, а у нас уже появляются в хозяйстве старые Машкины вещи. Смешно звучит – «старые Машкины». Лена обняла мужа, потом отодвинулась и кокетливо спросила: «Ну, а я пока не старая»?

Помирившиеся супруги, держа друг друга за руки, побежали к воде. Ленкин вопрос, ввиду его очевидной несуразности, Вадим оставил без ответа.

Вечером, когда уже собирались спать, Лена неожиданно вернулась к утреннему разговору.

– Слушай, Вадик! А если твой дед не насильник, то, может, ему кто-то денег дал, чтобы он на себя вину взял? Ведь родители того из парней, кто, допустим, был насильником, ничего не пожалеют, чтобы сыночка спасти? Как ты думаешь?

– Возможно. Возможно. – Вадим был удивлен тем, что Лена заговорила на эту тему. Обычно она избегала перед сном затрагивать вопросы, грозящие размолвкой.

– Ну, я серьезно. Поговори со мной. Я весь день думала и поняла, что, наверное, ты – прав. Ты должен защищать этого старика. А может, он вообще не в своем уме? – Всем своим видом Лена показывала заинтересованность и полное отсутствие настроя на конфликт.

– Ладно. Поговорим. Только пошли на улицу, а то Машку разбудим, заодно и покурим перед сном. – Вадим направился к двери. Машку действительно было легко разбудить невзначай, поскольку она спала за фанерной перегородкой, которой летний домик был разделен на две комнаты. Вадим уже стал ненавидеть этот строительный материал – фанеру, она преследовала его и в консультации, и на даче, не давая спокойно общаться в своем помещении, заставляя все время помнить, что люди, находящиеся в соседнем, невольно всегда являются участниками твоего разговора.

– А можно обойтись без сигареты? – ласково попросила Лена, направляясь за мужем.

Лена с Вадимом присели на скамейку, которую сами они называли «завалинкой двадцатого века», прислоненной спинкой к их домику. Свет с терраски падал на две яблони, отделявшие их домик от большой дачи, в которой жили Ленины родители. Ночью, в свете окон и при отсутствии луны, на деревьях яркими светлыми пятнами белели недозревшие яблоки. То, что это яблоки, можно было понять, но не увидеть, так как смотрелись они просто как маленькие слабые фонарики, развешенные на ветвях в каком-то хаотичном и оттого особо впечатляющем порядке.

– Смотри, – начал Вадим, – первое: дед не сумасшедший. Психиатрическая экспертиза признала его вменяемым. Конечно, что-то у него с головой не то, но на единственный вопрос следователя – о вменяемости, экспертиза дала однозначный положительный ответ. Просить сейчас о повторной, расширяя круг вопросов, я, конечно, могу, но толку не будет. Дед мне не союзник и даже если бы и мог, то подыгрывать не станет. Наоборот, он как будто гордится тем, в чем признается.

– Что ты имеешь в виду? – Лена искренне удивилась.

– А то, что он мне прямо заявил: «Мне льстит, что все признают мои мужские способности!» Хороший, кстати, оборот – «мне льстит». – Вадим хмыкнул. – Он прямо тащится от своей мужской силы…

– Вы, мужики, вообще на этой теме какие-то свихнутые, – радостно подхватила Лена. – Как будто других достоинств у вас вообще не бывает. Представляю, что вы обсуждаете на мальчишниках – кого и сколько раз вы сумели осчастливить.

– А вы на девичниках, разумеется, только и делаете, что обмениваетесь кулинарными рецептами? – отпарировал Вадим.

– Ну, почему же. Мне, например, есть чем похвастаться… – С этими словами она ласково-кокетливо прижалась к мужу.

– Так, может, отложим тему деда до утра? – Вадим положил руку на бедро жены и многозначительно улыбнулся.

– Не-а! Вначале договорим, – убирая руку мужа, но по-прежнему кокетливо ответила Лена.

– Хорошо. – Вадим опять стал серьезным. – Так вот, дед – вменяем. Отсюда – возможны три мотива. Первый – патологическая гордыня…

– Не могут сочетаться слова «вменяем» и «патологическая», одно исключает другое!

– Согласен. Но в данном случае это не медицинское определение «патологическая», а бытовое. Ленк, не перебивай! Второе – деньги. Ему кто-то заплатил. Кто? Ясное дело – родители настоящего виновника. И наконец, третье – он выгораживает собственного внука.

– Ой! Мне это даже в голову не пришло! – Лена была удивлена собственной несообразительности. – Ну конечно! Это же очевидно!

– Не торопись! Разумеется, это первое, о чем я подумал. Когда я разговаривал с дочерью деда, я ее прямо об этом спросил.

– Так она тебе и скажет!

– Скажет. Я ей объяснил, что врать адвокату – это то же самое, что врать врачу, – себе дороже выйдет.

– Ты же никогда не спрашиваешь клиента, что было на самом деле? – не удержалась от возможности поддеть мужа Лена.

– Во-первых, не клиента, а подзащитного, а это не всегда одно и то же лицо, – не реагируя на колкость, спокойно продолжил Вадим, – а во-вторых, согласись, здесь особый случай. Ну так вот. Я думаю, что она сказала мне правду или по крайней мере то, что правдой считает. Понимаешь, я ей объяснил, что, защищая деда, скорее всего, буду настаивать на его непричастности. А значит, я должен буду доказать вину другого…

– Погоди, ты же говорил, что никогда и никого обвинять не станешь! – вскинулась Лена.

– Правильно! Но она же не знает, что я блефую…

– Или я этого не знаю, – неожиданно посуровела Лена.

– Так, мы выясняем наши отношения или говорим о деле? – В голосе Вадима зазвучал металл.

– О деле, – тут же смирилась Лена.

– Хорошо. Так вот, я ее убедил, что покажу пальцем на настоящего насильника. Делал я это исключительно для проверки ее «на вшивость». Либо это семейный сговор – и тогда она обязательно прокололась бы, ну, хоть в лице что-то дрогнуло бы, либо она действительно считает сына невиновным.

– А если это, как ты называешь, сговор, но не семейный, а между внуком и дедом?

Я же с внучком тоже пообщался. Он, хоть и напуган ситуацией, но явно переживает за деда, а не за себя. Мне, кстати, парнишка очень понравился. – Вадим оживился. – Представляешь, когда я ему сказал, что если я отмажу дедушку, то он станет первым подозреваемым, он даже обрадовался, говорит – только не дед, он же оттуда не выйдет! Молодец парень! Деда обожает и сам – мужик. Нет, он точно ни при чем!

– Тогда кто?

– Знаю, да не скажу! – Вадим лукаво улыбнулся, но тут же веселье погасил. – Откуда я знаю, кто?! Погоди! Не прыгай. Итак, не дед, не внук. Мотив – не спасение внука. Но этого мало – дочка ничего не знает ни о каких деньгах! Понимаешь, она искренне пребывает в растерянности. Она не понимает, что происходит. Более того, ее мать, ну, жена деда, умерла три года назад. Так вот, еще лет за десять до этого она говорила дочке, что дед, ну, как бы это сказать, ну… – Вадим замялся.

– Импотент? – чуть ли не радостно подхватила Лена.

– Ну да. Словом – не может.

– До чего же вы, мужики, даже слова этого боитесь! – Лена рассмеялась – Даже когда речь идет о других самцах! Вы все-таки какие-то чокнутые на этой теме!

– Погоди, вот я состарюсь, посмотрю, как ты смеяться будешь! – то ли с искренней, то ли с напускной грустью откликнулся Вадим.

– А я себе молодого заведу! – продолжала хохотать Лена.

– Ага! Так кто на этой теме сдвинут? Вы или мы? – Вадим тоже рассмеялся.

– Вы – на нас, мы – на вас! – примирительно подытожила жена.

– Принимается! – Вадим улыбнулся. – Так вот…

– Что у тебя за манера появилась – «таквокать»?

– А как тебя опять вернуть к разговору по делу, если ты все время сползаешь на свою любимую тему? – с удовольствием съехидничал Вадим.

– Хорошо – мою любимую, а твою – больную! – не осталась в долгу Лена.

Продолжаю! – закрыл диспут Вадим. – Итак, внук – отпадает. Про деньги дочь ничего не знает, иначе не умоляла бы спасти отца, так как, ясное дело, в этой ситуации деньги придется возвращать. Внук явно тоже ничего ни о каких деньгах и слыхом не слыхивал. Следователь – халтурщик, никаких других версий, кроме дедовской, не проверял. Да и не имел! Знаешь, такой внучок Вышинского: «Признание – царица доказательств». Есть дедово признание, ну и хватит. Постарался его чем-то еще подкрепить, так, для вида, какими-то неубедительными показаниями свидетелей, и – все! Дело закрыл, преступление – раскрыл! – Вадим сильно злился на следователя и не скрывал этого. Вообще, он уже, казалось, не с женой говорил, а произносил речь в суде. Даже взгляд изменился, спина выпрямилась, начал жестикулировать, в голосе появились стальные нотки.

– А ты в суде об этом сможешь сказать?

– Что? – Вадим удивленно взглянул на Лену. Звук ее голоса будто вернул его в реальность. Он сразу как-то обмяк и уже совсем спокойно продолжил: – Нет, в суде я этого говорить не смогу, поскольку все это бездоказательно. У следователя есть хоть что-то, а у меня – ничего. Понимаешь, вообще ничего! Мне бы хоть за что-нибудь зацепиться!

– А если ты докажешь, что он получил деньги, это сильно изменит ситуацию? – Лена спрашивала совершенно серьезно.

– Разумеется!

– И тебе очень-очень важно выиграть это дело?

– Чрезвычайно! – Вадим удивленно смотрел на Лену, не понимая, почему разговор вдруг обернулся таким образом.

– И последний вопрос – ты на сто процентов уверен в том, что дед не виноват?

– Конечно!!

– Хорошо, тогда дай мне телефон его дочери! – жестко, приказным тоном потребовала Лена.

– Зачем? – Вадим был в полной растерянности.

– А я с ней о нашем, о женском, хочу поговорить. – Лена улыбалась и кокетливо смотрела на мужа. – Кстати, тебе ведь еще не восемьдесят три? – Она взяла растерянного мужа за руку, встала и потащила его за собой.

Через несколько дней Лена встретилась с дочерью Старостина, Ольгой. Вернувшись домой, она сообщила мужу, что У нее родилась одна идея.

– Что ты затеяла? – забеспокоился Вадим.

– Потом объясню. Ты мне скажи, ты сможешь сделать так, чтобы дело начали слушать, а потом отложили на неделю?

– Ну, поскольку дед не под стражей, наверное, смогу. Это сложно, но что-нибудь придумаю. А к чему это? – В голосе Вадима звучали волнение и даже растерянность.

– Вадюш, сейчас ничего объяснять не стану, вдруг сорвется. – По Лениному тону было понятно, что спорить совершенно бесполезно. – Мне надо, чтобы судья начал процесс, чтобы дед сказал, что признает себя виновным и чтобы потом дело отложили на несколько дней. Больше пока не скажу ничего!

– Ну, ладно. – Вадим откровенно был сбит с толку. Такой он видел Лену всего несколько раз в жизни. Спокойной, холодно-расчетливой, с горящими глазами, уверенной в себе. Обычно нежная, немного несобранная, совершенно неделовая, веселая и легкая Ленка вдруг непонятным образом перевоплотилась в деловую, хваткую бой-бабу! Прошлый раз Вадим видел жену такой пять лет назад, под Новый год. «Странное совпадение, – подумал он. – История деда связана с Новым годом, и Ленка показала свою хватку тоже под Новый год».

А вспомнил Вадим вот что. Обитало тогда его семейство в той же малюсенькой трехкомнатной квартире, что и сейчас. А ни у кого из друзей своей отдельной квартиры в те времена и вовсе не было. Поэтому вполне естественным казалось решение встретить Новый год всей компанией, причем немаленькой, именно у Осиповых. Тем более что родители Вадима великим счастьем почитали забрать внучку на пару дней к себе.

Вадим только что стал стажером в коллегии адвокатов, получал стипендию от Президиума (аж сорок пять рублей!), продолжал нелегально подрабатывать на своих пищекомбинатах, оформив совместительство на Лену, но… денег в семье не хватало катастрофически.

И поскольку приятели Осиповых жили примерно так же, решили, по обычаю тех лет, устроить складчину. Каждая пара приносила с собой кто салат, кто сыр, кто колбасу, а кто фрукты или сладкое. Но вот выпивку, большая часть из которой либо продавалась по талонам, либо была дефицитом, недоступным для простых граждан, решили доставать централизованно.

Отец Вадима обещал с этим помочь. Скинулись, и действительно, Михаил Леонидович все необходимое спиртное уже 29 декабря Вадиму привез. Водку, шампанское, вино, пару бутылок и вовсе экзотического «Мартини» хозяин дома выставил на балкон, так как места в квартире не было, да и употребить все это питье предполагалось охлажденным.

31 декабря Вадим проснулся часов в 8 утра, вышел за чем-то на балкон и в предрассветном сумраке на том месте, где стояло добытое отцом богатство, увидел нечто странное. Вроде все бутылки на месте, но какие-то укороченные, съежившиеся, что ли. Вадим спросонок протер глаза и не сразу, но сообразил, что случилось непоправимое. Все напитки, кроме водки, стояли сами по себе, без бутылок. А вот бутылочные осколки лежали вокруг. Несколько бутылок разорвало полностью, некоторые, потеряв свою верхнюю часть, потрескавшимися остатками нижней продолжали обнимать «живительную влагу», превратившуюся за ночь в лед.

Когда до Вадима дошло, что случилось, остатки сна как рукой сняло. Что делать?! Достать новую порцию спиртного 31 декабря или испортить друзьям новогоднюю ночь? И то и другое было совершенно невозможно! А если к этому добавить, что финансовое положение Вадима не только не позволяло поехать в какой-нибудь из весьма немногочисленных в то время в Москве ресторанов и купить там все по двойной, а то и тройной цене, но и просто приобрести ту же выпивку в магазине? Пусть бы она там даже и продавалась! Трудно представить, в какой степени растерянности пребывал Вадим. Лена уже тоже проснулась, но еще нежилась в постели. Вадим, вернувшись в спальню, решил ее как-то подготовить к неприятному известию.

– Знаешь, сколько сегодня на улице?

– Нет. Холодно? – ничего не подозревая, сладко потягиваясь, промурлыкала Лена.

– Минус тридцать два! – со значением сообщил Вадим.

– Ну и что?! Нам вроде до середины дня нос высовывать на улицу не надо, – благостно успокоила мужа Лена.

– Боюсь, ты ошибаешься.

Тут до Лены стало доходить, что Вадим чем-то весьма взволнован. Она села в кровати и уже несколько иным тоном спросила:

– А что такое? Что случилось?

Когда Вадим закончил свой рассказ, а Лена поняла масштабы катастрофы, ее словно подменили. Не умываясь, не выпив традиционной утренней чашечки кофе, без которой обычно Лена вообще ничего не делала, даже маме своей не звонила, она принялась за «организацию процесса».

Сначала замерзшие напитки супруги сложили в таз. Когда все оттаяло, через дуршлаг, проложенный марлей в четыре слоя, получившийся коктейль, состоявший из шампанского, мартини, белого и красного вина, процедили, дабы избавиться от осколков стекла, в кастрюлю. Туда же Лена нарезала яблоки, вывалила хранившиеся для Машкиного дня рождения две банки ананасов в сиропе, жуткого дефицита, полученного Ленкиным отцом в одном из ветеранских заказов, и банку персикового компота, которую Вадиму полгода назад подарил один благодарный клиент.

Но без шампанского встречать Новый год нельзя! Ленка позвонила своим родителям, родителям Вадима и «развела» каждую чету на бутылку шампанского. Вадим же был отправлен за соломинками для коктейлей, без указания, где и как их искать. Его слабое возражение, что сей зарубежный товар достать 31 декабря еще сложнее, чем в обычный день, в который его все равно достать невозможно, вызвало вопрос глобального плана: «Ну хоть что-то ты можешь сделать, кроме как в мороз бутылки на балконе оставлять?»

Вадим смог, вспомнив, что несколько месяцев назад консультировал по наследственному делу директора ресторана Дома Советской армии.

Когда вечером собрались гости, на стол были выставлены три графина с новомодным коктейлем, рецепт которого Лене «дала подруга из Франции, по телефону».

Короче говоря, если искренние любители водки и не стали изменять своим привычкам, то все остальные настолько оценили прелесть «французского рецепта», что до откупорки второй бутылки шампанского дело так и не дошло…

С тех пор Вадим суеверно почитал Ленины способности действовать с выдумкой и крайне рационально в критических ситуациях. Но – только в критических. В обычных она расслаблялась, полностью полагаясь на него.

Вадим действовал, согласно Лениному сценарию.

После оглашения обвинительного заключения судья спросил старика, признает ли он себя виновным? Тот ответил утвердительно. Сразу после этого Вадим заявил ходатайство об отложении слушания дела в связи с болезнью хозяина вечеринки, внука подсудимого, поскольку у него – адвоката – есть веские основания полагать, что именно показания отсутствующего свидетеля могут быть чрезвычайно важными для суда. Удостоверившись в наличии больничного листа, судья согласился и отложил дело на десять дней.

Лена ждала Вадима на улице, возле здания суда. Когда Вадим вышел и увидел, сколько набралось окурков на земле у Лениных ног, он понял, что волнуется жена не на шутку.

– Ну, теперь рассказывай, в чем дело? – жестко потребовал Вадим.

– А ты ругаться не будешь? – чуть ли не со стоном выдавила из себя Лена.

– А какое это сейчас имеет значение?

– Ну, если тебе не понравится то, что я придумала, все еще можно переиграть. – Ленка явно растеряла уверенность, с которой все последние дни давала Вадиму инструкции или задавала вопросы.

– Рассказывай, – вновь потребовал Вадим.

Лена тяжело вздохнула и стала излагать Вадиму свой план. Все десять минут, что она говорила, Вадим стоял, приоткрыв рот, и смотрел на свою жену так, будто видит ее впервые в жизни. Лена закончила говорить. Образовавшаяся пауза показалась ей бесконечной.

На самом деле Вадим все понял еще по ходу рассказа, просто сейчас он еще раз прокручивал в голове Ленину схему. Кивнул и сообщил то ли восхищенно, то ли испуганно:

– Да ты просто аферистка! Котенок мой любимый!

Через десять дней процесс был продолжен. Дед уверенно подтверждал свои показания, данные на предварительном следствии. Да, именно он, именно обеих. «А что вы думаете, я не способен?!» – бахвалился он, нагло глядя на судью.

Судья же явно сомневался в подлинности его показаний. Сам пытался найти в них изъян и Вадиму не мешал. То же самое произошло и при допросе свидетелей. Совместными усилиями судьи и Вадима, может, точнее сказать, Вадима и судьи, все показания, косвенно подтверждавшие вину деда, стали сыпаться и смотреться еще менее убедительно, чем по протоколам допроса у следователя. Однако этого было явно мало.

Конечно, не признавай дед своей вины, обвинительный приговор судья бы не вынес. По крайней мере этот судья. Вадим был уверен. Но процесс подходил к концу, а зацепиться все еще было не за что. Судья ждал чего-то от Вадима, а тот, казалось, тянул время.

Дошли до стадии дополнений. Той стадии, которую так любил Вадим, до которой он, как правило, и берег свои основные аргументы. Осипов попросил судью дать ему возможность задать по одному дополнительному вопросу подсудимому и его внуку.

Опытный судья по тону Вадима, по тому, как он был напряжен, понял, что приближается развязка, и сделал вывод, что сейчас его собственная версия – дедушка выгораживает внука – найдет свое подтверждение.

Первый вопрос Вадим задал внуку.

– Что для вас важнее – честь семьи, незапятнанность вашей фамилии или собственная кооперативная квартира?

– Я не понимаю, вы о чем? – растерялся юноша.

– Я о том, что бы вы предпочли: купить квартиру в ЖСК, или чтобы на вашей семье не оказалось позорного пятна преступления?

– Разумеется, честь семьи! Не нужна мне квартира.

– Спасибо! – Вадим дал понять, что допрос закончен.

– Я не понял, товарищ адвокат, какое обстоятельство дела вы пытаетесь установить? – раздраженно спросил судья.

– Сейчас объясню, товарищ председательствующий. Только разрешите вначале задать вопрос подсудимому, – как можно вежливее отозвался Вадим.

– Задавайте! – позволил судья.

Вадим повернулся к деду, сидевшему на скамье подсудимых за его спиной:

– Вы слышали ответ вашего внука на мой вопрос?

– Да, слышал.

– Вы слышали, как он сказал, что честь семьи для него важнее квартиры, денег, машины?

– Товарищ адвокат, – прервал Осипова судья, – я, разумеется, понимаю, что для дела это не имеет значения, но все-таки попрошу вас быть точным. Свидетеля ни о деньгах, ни о машине вы не спрашивали!

– Да, извините, товарищ председательствующий. – Вадим вновь повернулся к деду. – Так вы слышали его ответ?

– Да, я слышал. А что? – Дед явно не понимал, чего от него хотят.

– А то, что ваши неуклюжие попытки заработать внуку на квартиру ему не нужны! – неожиданно для всех вдруг выпалил Вадим, глядя при этом не на своего подзащитного, а на судью.

– Что вы имеете в виду? – моментально отреагировал председательствующий. Народные заседатели, казалось, при этом проснулись.

– Я прошу приобщить к материалам дела, – начал, вставая, говорить Вадим, – выписку из лицевого счета моего подзащитного в сберегательной кассе. Дело в том, что на следующий день после начала слушания дела, когда, как вы помните, мой подзащитный на ваш вопрос ответил, что признает себя виновным полностью, так вот, назавтра на его счете появились пятнадцать тысяч рублей. И я собираюсь спросить моего подзащитного, – в голосе Вадима зазвучал металл, причем как минимум сталь, если не титан, – откуда у него при пенсии в сто двадцать рублей, – Вадим повернулся к ничего не понимавшему и глупо моргавшему деду, – откуда у вас вдруг образовалась такая астрономическая сумма денег?! Откуда? Отвечайте!! – Вадим чуть ли не кричал на деда.

И без того растерянный старик, на которого были устремлены взгляды всех находившихся в судебном зале, еще больше теряясь от того, что на него орет его собственный адвокат, совсем стушевавшись, тихо произнес: «Не знаю!»

– Ну, хорошо, – продолжал наседать Вадим, – откуда Деньги, вы не знаете. А как вы будете смотреть в глаза внуку, дочери, опозорив семью? И это при том, что, я уверен, ни внук, ни дочь никогда не захотят воспользоваться такими вашими деньгами? Это вы знаете?! Об этом вы подумали?!

Лена, сидевшая в коридоре под дверью – в зал ее не пустили, поскольку дела об изнасилованиях всегда слушались в закрытом процессе, – услышав раскаты голоса мужа, поняла, что развязка наступила. Она ломала пальцы, ей не хватало воздуха, накатил страх. Что будет, если ее план не сработает?

– Что вы от меня хотите? – устало произнес старик.

– Суд хочет от вас услышать правду! – неожиданно грохнул по столу кулаком судья. Все аж вздрогнули.

– Ну, не насиловал я. Но деньги не мои! Денег я не брал. Просто хотел себя опять мужиком почувствовать. Знаете, как было здорово, когда бабки подъездные у меня за спиной перешептывались! Да я самым счастливым человеком эти месяцы был! – Голос деда окреп, в глазах появился огонь.

«Орел, да и только!» – ухмыльнулся про себя Вадим.

– Ну, дед, ты даешь! – послышался из зала голос внука.

Вечером, дома, когда Машку уже уложили спать, Вадим подошел к Лене, писавшей очередную методичку для студентов, и спросил:

– Может, все-таки скажешь, где вы деньги-то нашли?

– Теперь скажу. – Лена улыбалась самой своей счастливой улыбкой. Еще бы, выиграть за Вадима сложнейшее дело! – Помнишь, ты сказал, что если обнаружатся у деда деньги, то все обвинение может посыпаться? Так вот, я предложила его дочери очень простую схему. Дед признает себя виновным в суде, а назавтра кто-то вносит на его счет солидную сумму. Выглядит так, что вроде бы за признание. Ясное дело, что ничего толкового в суде он сказать не сможет. Тут ты его и дожмешь.

– Во-первых, я все это уже знаю, а во-вторых, дожал не я, а судья.

– Знаю, что знаешь, но коли дожал не ты, а судья, значит, ты лопух! – Лена рассмеялась. – А коли лопух, то не грех и второй раз услышать!

– Хорошо, хорошо, а деньги-то откуда?

– От верблюда! Не скажу!

– Ну скажи, мне же интересно. Кто им такую сумму одолжил? Нищим геологам?

А риска-то никакого. У дочки доверенность на книжку есть, она снимет их теперь и долг вернет, – рассудительно ответила Лена.

– Это сейчас так все сходится, а признай судья деда виновным, деньги бы конфисковали, – объяснил Вадим.

– Ты что?! – Лена подпрыгнула на стуле. – Ты серьезно?! – В ее голосе звучал неподдельный ужас.

– Абсолютно!

– Ни фига себе! – Лена стала дико трясти головой, казалось стараясь избавиться от самой мысли о возможности подобного поворота событий.

– Так откуда деньги? – не унимался Вадим, не обращая внимания на переживания жены, а может даже и пользуясь моментом.

– Я дала! – почти прошептала Лена.

– Что?!! – завопил Вадим.

– Тише, Машку разбудишь. Я дала. Часть из наших, часть взяла у твоих, часть у моих. Не волнуйся, я расписку с дочки взяла, – попыталась оправдаться Лена.

Вадим тупо уставился на жену. «Нет, этих баб никогда до конца не узнаешь!» – думал адвокат, только что выигравший один из самых сложных процессов в своей жизни.

– Знаешь, дорогая, а может тебе второе образование, юридическое, на всякий случай получить, – Вадим с обожанием смотрел на жену, – чтобы семью случайно не разорить?

Когда Вадим через несколько дней рассказал Марлену, как ему удалось загнать дело на доследование, где оно наверняка и умрет, заведующий хохотал от души. Потом вынул из стола конверт с микстом от горкомовского деятеля и, отдавая его Вадиму, сказал:

– С женой, Вадим, не забудьте поделиться. Ее часть здесь больше, чем ваша.

– Хорошо. – Вадим улыбнулся. – Кстати, Марлен Исаакович, я ведь должен вам тридцать процентов?

– Нет, – Марлен рассмеялся, – я в эти игры не играю. Кстати, слышал, что вы – тоже. Давайте сделаем так: вы оставляете себе тридцать процентов от этой суммы, – Марлен показал на конверт, – за привод клиента, а семьдесят отдаете жене, за работу!

Через полгода Марлен в очередной раз вызвал к себе в кабинет Вадима.

– Ну вот! Теперь мне за вас отдуваться!

– А что случилось? – удивился Вадим.

Ответ Марлена поверг Вадима в состояние шока. Опять обратился горкомовский деятель. И вновь по тому же самому делу. Только теперь обвиняемым стал внук. Который сначала вину свою отрицал, а к концу доследования все признал. На сей раз партийный босс просил, чтобы защиту взял сам заведующий. Понятно, что внуку светил куда больший срок, чем могли бы дать деду…

Лене Вадим ничего рассказывать не стал. Все-таки мужчины должны беречь любимых женщин…

Глава 13 СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД

У Марлена случился микроинфаркт. Как всегда бывает в подобных случаях, информация о болезни заведующего моментально распространилась среди его подчиненных. Причем если первые, узнавшие от жены и дочери Марлена неприятную новость, передавали ее дальше в неискаженном виде, то следующие слово «микро» уже не произносили. Инфаркт! Ну а что касается молодых адвокатов, до которых информация докатилась утром следующего дня, то их уже оповещали: Марлен при смерти и вряд ли выкарабкается.

Вадим не просто расстроился. Он запаниковал. Пусть шеф был и строг с ним, пусть, как казалось Вадиму, придирался, но Марлен, и это Вадим прекрасно понимал, учил его профессии. Конечно, совсем иначе, нежели Ирина Львовна – любовью, заботой, успокаивая и приободряя, когда он ошибался. Но зато очень конкретно, жестко, по-взрослому.

Однажды, в самом начале работы Вадима в консультации, Марлен сказал Осипову:

– Запомните, Вадим, если кто-то вас ругает, то он как минимум неплохо к вам относится. Значит, вы ему небезразличны, если он тратит время и нервы, чтобы сделать вас лучше. А вот тех, кто вас всегда хвалит, расточает вам комплименты, вечно улыбается, – опасайтесь. Либо это ваши враги, либо люди, которым до вас просто нет дела. Я хорошо отношусь и к вам – пока, и к вашему отцу. Так что «жизнь компотом не покажется»!

Так оно и сложилось. Вадим припомнил, что за прошедшие пять лет Марлен так ни разу его и не похвалил. Ну, может, сказал несколько раз: «Неплохо, очень неплохо», однако тут же добавлял: «Но могли бы еще сделать то-то и то-то».

Вообще так часто бывает. Есть начальник, строгий и жесткий, его недолюбливают подчиненные, избегают, злословят на его счет. А случись что с ним, тут же понимают, что жить без него не могут, начинают доказывать друг другу, какой он был умный и справедливый, и презрительно кривиться по поводу нового, улыбчивого и приветливого шефа. Это частенько даже армейских старшин касается, а уж для гражданских боссов – так и вовсе почти правило.

В десять утра Вадим позвонил Марлену домой. Трубку взяла его жена и, к огромному удивлению Вадима, очень приветливо и, можно сказать, даже радостно отозвалась: «А! Доброе утро, Вадим! Доброе утро!» «Ни фига себе – доброе! – подумал Осипов. – У нее муж при смерти, а она – „доброе утро"!». Но когда Мария Ивановна предложила соединить Вадима с Марленом, стало ясно, что тот еще «не совсем умирает».

Что касается самого Марлена, он и вовсе пребывал в прекрасном расположении духа. На вопрос: «Как вы себя чувствуете, Марлен Исаакович», – ответ: «Не дождетесь!» последовал моментально, да еще и в сопровождении радостного смеха. Позже Вадим не раз наблюдал, как люди, серьезно заболевшие или пострадавшие в автоаварии, от души веселились лишь оттого, что «проскочили» более страшную болезнь, более тяжкие травмы. Да просто оттого, что вообще остались живы!

Через час Марлен сам перезвонил Осипову Благо было это второго января, в выходной, и Вадим с Леной и Машкой сидели дома. Трескучий мороз на улице никак не манил на свежий воздух. Да и дел домашних накопилась тьма-тьмущая.

– Вадим, а вы не согласились бы навестить умирающего заведующего? – с некоей игривостью в голосе спросил Марлен.

– Умирающего – нет, а вас – да, – в тон ему ответил Вадим. – Только если заведусь.

– А вы еще на «Москвиче» мучитесь? Да продайте вы этот «Набор „Умелые руки"». Слышали такое прозвище «Москвича»? – Марлен явно был настроен хохмить по любому поводу.

– Нет, я слышал другое название – «Конструктор „Сделай сам!"», – поддержал тон разговора Вадим.

– Кстати, мне рассказывали, что у вас якобы всегда есть свежий анекдот на любую тему по выбору собеседника. Если это правда, расскажите на автомобильную. Или вы просто хвастались? – продолжал веселиться Марлен.

– Я так понимаю, что с информацией у нас все в порядке, – отозвался Вадим. – Есть один. Стоит мужик под деревом, а на дереве «Запорожец» висит. Мужик чешет затылок и говорит: «Нет, ну то, что ты машина плохая, я знал. Но что собак боишься?!»

Марлен как-то даже по-детски расхохотался и сказал: «Ну хорошо, оправданы! Приезжайте».

Марлену легко было сказать «приезжайте». А для Вадима это означало целый процесс. Причем далеко не самый приятный.

Проблема коренилась в том, что ездил Вадим на четыреста двенадцатом «Москвиче», подаренном еще в студенческие годы тетей Олей. (Два года назад Михаилу Леонидовичу в его гастрономе выделили долгожданную открытку на «Жигули». Вадим помог отцу с покупкой новой машины, благо после дела Мирского деньги у него завелись и текли пусть и не потоком, но постоянным ручейком. «Москвич» перешел в его безраздельную собственность.) А эта машина после минус десяти заводилась через два раза на третий. При этом аккумулятор разряжался моментально, и, значит, если с первых трех тычков мотор не заработал, пиши пропало, надо было просить кого-то из соседей таскать тебя на тросе.

Но Вадим был человеком очень рациональным, полагаться на удачу не привык. И придумал он себе «головную боль». В систему охлаждения двигателя заливал Осипов не антифриз и не тосол, а простую воду из-под крана. Мороки, конечно, прибавилось. Вечером надо было залезть под капот, открыть Два краника и воду спустить. Утром – залить. Где бы Вадим ни находился, но при морозе за минус пять каждые два-три часа, в зависимости от температуры, приходилось выбегать на улицу и прогревать двигатель. Зато заводилась машина всегда с первой попытки. Утром, правда, уходило на это минут двадцать.

Сначала надо было в первый раз выйти на улицу с двумя ведрами горячей воды и залить ее в соответствующую дырку, не закрывая при этом краник выпуска. Вода пробегала по трубкам, согревала замерзший металл и стекала на землю. Второй выход с еще двумя ведрами позволял заполнить систему охлаждения и завести машину. Конечно, заводилась она легко – а почему нет, двигатель-то уже теплый. Ну а теперь следовало бегом вернуться домой, отмыть руки от масла и бензина, переодеться и, пока машина не остыла, вернуться назад. Так что это была еще та «песнь радости» – ездить на «Москвиче» зимой. Но первое в жизни приглашение домой к Марлену дорогого стоило. И Вадим пошел наполнять ведра.

Только заходя в подъезд Марлена, Вадим неожиданно сообразил, что о цели приглашения шефа он, собственно, так и не спросил. Он вроде бы ехал проведать больного. Так принято. Но вдруг до Вадима дошло, что в разговоре по телефону он даже не успел спросить, можно ли навестить Марлена. Тот сам его позвал. Значит, у него есть какое-то к нему дело. И это у больного, и это в новогодние дни? Вадиму стало неуютно.

Мария Ивановна встретила Вадима весьма приветливо.

В прихожей была и их дочь Юля, смотревшая на молодого адвоката с нескрываемым восторженным интересом. Заметив это, Вадим понял, что о нем частенько говорят в доме шефа. Иначе с чего это вдруг Юлька специально выскочила на него поглазеть? Да к тому же с выражением жгучего любопытства на очаровательной мордашке.

Марлен лежал на кушетке в своем кабинете, на высоко поднятых подушках, и листал какие-то документы.

– Привет, привет! Садитесь, Вадим!

– Здравствуйте, Марлен Исаакович! Я это в буквальном смысле – то есть будьте здоровы.

Сейчас вы еще любимый тост вашего папы вспомните: «Что б ты был мне здоров!» – Марлен улыбался так, как Вадим себе и представить не мог. Где грозный заведующий, где хмурый и вечно недовольный Марлен? Перед ним лежал милый, слабый, очень домашний немолодой человек с уставшими, но очень веселыми глазами. Этот был не страшный, от него нельзя было ждать неприятностей, ему хотелось помогать.

– Таки будьте, – с подчеркнуто еврейским акцентом поддакнул Вадим.

– С вами будешь! Ладно. Слушайте меня здесь, – улыбаясь, продолжил Марлен. – Вот в чем дело. Тринадцатого января, аккурат под Старый Новый год, назначено к слушанию ваше бывшее дело про старика насильника. Теперь уже правда про насильника-внука. Срывать его нельзя. Даже из-за моей болезни. Поскольку времени крайне мало, а вы обстоятельства знаете, разумеется, лучше всех, то я и прошу вас меня подменить.

– Марлен Исаакович, это невозможно! – чуть не завопил Вадим. – Как вы себе это представляете?! Я, вытащив деда…

– Ну, не вы, а Лена, если я имя не путаю, – поддел Марлен.

– Нет, имя вы не путаете, а вот суть…

– И суть не путаю!

– А кто ее такой вырастил? Ее победы – мои победы. Мои победы – ваши победы, – выкрутился Вадим.

– Льстец! Неумелый подлиза. – Марлен резко посерьезнел. – Понимаю ваши сложности. Мамаша этого юнца даже имя ваше слышать не может! Еще бы, не раскопай вы это дело, сидел бы сейчас сыночек дома, а не в Бутырке. Я, разумеется, пока вы ко мне ехали, с ней переговорил. Объяснил, что вы не сына сажали, а отца ее вытаскивали. Но она хоть и согласилась, завоевать ее любовь вам будет трудно. Если только, конечно, вы и сына вытащите.

– Но это же невозможно! – Вадим давно уже перестал улыбаться и сидел напряженный, весь подавшись вперед. – Вы же рассказывали несколько месяцев назад, что он признался. Как его можно вытащить?

– Я с ним встречался, – очень спокойно и медленно заговорил Марлен, – все не так просто. Во-первых, со второй девочкой, Катей, он вообще не спал, и почему она подала заявление в милицию, он сам понять не может. Что касается Оли, той, что лишилась невинности…

– Я помню имена! – нетерпеливо перебил Вадим.

– Да, извините. Что касается Оли, то факт близости Николай признает. Однако почему он стал ее насиловать – при том, что он по уши в нее влюблен и у них уже долгий роман, – он объяснить не может.

– Не может или не хочет?

– Правильный вопрос. Не знаю. Не понял. Не почувствовал. Вы же, помнится, тоже его не раскусили. – Марлен тут же попытался исправить бестактность. – Я имею в виду не ваше умение понимать людей, а его умение скрывать свои мысли. Парень-то очень закрытый.

– А с Олей вы не пытались встретиться?

– Извините, Вадим, но это глупый вопрос. Встречаться с потерпевшими для адвоката – чистой воды авантюра. Чтобы потом в суде она сказала…

– Понял, понял. – Вадиму стало неудобно за свой прокол. – Не подумал.

– Это для вас характерно! – назидательно заметил Марлен. – Трудитесь, юноша! Трудитесь! – Шеф вновь улыбался, протягивая Вадиму досье.

– «Они золотые»? – шутливо поинтересовался Вадим, вспомнив Паниковского и Шуру Балаганова.

– Не беспокойтесь, жене на булавки хватит! – На сей раз Марлен говорил о важном – о гонораре, по крайней мере он так понял вопрос Вадима. А потому был серьезен.

«Но не конкретен», – подумал Вадим и стал собираться.

Домой Вадим приехал в чрезвычайно хорошем расположении духа. Так с ним случалось и раньше: чем хуже или труднее ситуация – тем легче у него было на душе. Не всегда, конечно, но бывало…

Лена восприняла настроение Вадима как просто праздничное, новогоднее и стала приставать к нему с расспросами: как его Марлен встретил, какая у него стоит мебель, сколько комнат. И только когда поняла, что ничего интересного Вадим рассказать не может, а на прямой вопрос, зачем его Марлен пригласил, отвечать явно не хочет, вспылила:

– Какого черта! Почему я ничего не могу спросить? Может, ты вообще кого-то с Новым годом поздравлять ездил?! – Лену понесло.

– Знаешь что! Ты говори-говори, да не заговаривайся! – Вадим обозлился. – Кого поздравлять? Любовницу? Смотри – накаркаешь! По делу Марлен меня вызывал. По делу!!!

– По какому? – не остывала Лена.

– По важному!

– Опять секреты? Раньше ты от меня своих дел не скрывал. И помнится мне – не зря. Даже польза от меня некоторая была!

– Вот-вот! Польза! Кстати, либо «опять секреты», либо «ничего не скрывал». Ты уж определись! – Приподнятое настроение куда-то улетучилось. Сколько ни происходило таких стычек между Леной и Вадимом, привыкнуть к ее взрывному характеру он так и не мог.

– Хорошо! – Лена вдруг утихомирилась. – Прав. Меняю формулировку: раньше у тебя секретов от меня не было. Так больше устраивает? – Уголки ее губ чуть поднялись.

– Да, так больше. – Вадим почувствовал, что эта ее едва заметная улыбка неожиданно сняла все напряжение, раздражение, растерянность, которые навалились на него от перспективы вновь оказаться участником процесса об изнасиловании.

Вадим пересказал Лене разговор с Марленом. При этом основной упор сделал именно на то, что хотя Николай и признался в изнасиловании и это, похоже, вовсе не самооговор, но отказаться от его защиты он не может. И из-за Марлена, и из-за отношения к нему матери Николая.

К удивлению Вадима, Лена его полностью поддержала. «Это – особый случай, и твой обет не защищать убийц и насильников здесь не действует!» – будто отпуская ему грехи, вынесла свой вердикт Лена.

Через час в кабинет к Вадиму, изучавшему досье, переданное ему Марленом, неожиданно зашла Лена, бросив готовку на кухне, где к приходу гостей работа шла полным ходом. И это при том, что дверь была закрыта! «Вопиющее нарушение семейных традиций», – сказала бы Машка, заметь она это безобразие.

– Извини, я на секунду.

Вадим мрачно посмотрел на Лену, положил раскрытую папку на стол, откинулся в кресле и раздраженно бросил: «Слушаю!»

Беседу супругов, закрывшихся в кабинете, несколько раз пыталась прервать дочь, но каждый раз слышала из-за двери: «Маша, подожди! Мы разговариваем!» Наконец у нее появился убойный аргумент прервать родительскую беседу, и Машка им воспользовалась с открытым злорадством.

– Вы меня, конечно, извините. Я раньше пыталась предупредить. Но мясо сгорело окончательно. Уже дым по всей квартире!

Лена выскочила из кабинета с такой скоростью, что даже обычно очень расторопная Маша полностью увернуться от удара дверью не смогла. Правда, обошлось без слез, но легким синяком на локте…

Лена и Оля уже полчаса сидели в метро на скамеечке станции «Площадь Революции» под скульптурой революционного рабочего с револьвером. Дуло револьвера, отполированное тысячами мальчишеских рук, обожавших потрогать хоть не настоящее, но оружие, поблескивало на фоне темного металла всей скульптуры. Правда, говорившим было не до того.

– Ну объясни ты мне, как такое могло случиться? – мягко, но настойчиво напирала Лена. – Ты сама говоришь, что Коля тебя любит. Говоришь, что он пьяным не был. Что вы давно встречаетесь. Как в такой ситуации он смог тебя изнасиловать?

– Не знаю, – тихо отозвалась Оля. – Смог.

– А почему тогда ты не сопротивлялась? Почему не звала на помощь? – не отставала Лена.

– Потому… Потому что я тоже его люблю! – Ольга разревелась. Неожиданно, бурно и не сдерживая себя. – Люблю! – почти выкрикнула девушка. – Очень люблю, – уже тише, шмыгая носом, добавила Оля.

– Ну а если любишь, помоги. Не ему, а мне, моему мужу – понять, что произошло. Мой муж – очень хороший адвокат, если он будет знать правду, он обязательно что-нибудь придумает! – Лена понимала: слезы красноречиво свидетельствуют о том, что девочка вот-вот сломается и заговорит.

– А со мной что будет? Меня кто защитит?! – со слезами запричитала девушка.

– От кого? От Коли?

– При чем здесь Коля? Чего меня от Коли защищать? Он мне никогда ничего дурного не делал!

Следующие полчаса Оля говорила, не переставая, а Лена лишь изредка перебивала ее уточняющими вопросами. Ну а к концу разговора плакали они уже вместе, успокаивая друг друга по очереди… А москвичи, пробегая мимо этих странных девушек, на пару ревущих на скамеечке в метро, оборачивались и, не останавливаясь, неслись дальше по своим делам.

Вечером, дома, Вадим и Лена обменивались результатами работы за день.

Вадим был злющий, как никогда, поскольку Николай на контакт никак не шел. Мало того, к концу беседы прямо заявил Вадиму, что, если тот будет копать, он официально заявит ему отвод. Вадим спокойно объяснил, что адвокату заявить отвод нельзя. С одной стороны, это было правдой, поскольку отвод заявляется только судьям, прокурору или эксперту, а с другой стороны – обманом. От адвоката можно было отказаться, заявив соответствующее ходатайство суду. Такой отказ для суда носил почти обязательный характер. Единственным аргументом, немного успокоившим Николая, стало то, что его мама Осипову, и только Осипову, доверяет. Даже у Марлена дело забрала! Конечно, это было, мягко говоря, неправдой, но Вадим искренне считал, что сейчас он использует ложь во спасение.

Лена же, наоборот, пребывала в состоянии полета. Она со скоростью пулемета строчила полученной информацией. А удивленный, ошарашенный вид Вадима еще больше ее распалял. Щеки горели. Обычно мало курящая, Лена прикуривала одну сигарету от другой. И говорила, говорила, говорила…

За час до начала процесса Вадим постучал в дверь кабинета судьи.

– Здравствуйте, Николай Серафимович! Моя фамилия Осипов. Вадим Михайлович, – протокольно представился Вадим. – Я у вас в процессе защищаю сегодня Спицына.

– Да, – не очень приветливо, а скорее сугубо официально откликнулся судья. – Я знаю – видел ваш ордер в Деле.

– Я бы хотел с вами поговорить. Так сказать, неофициально.

Брови судьи медленно поползли вверх. В глазах появился оттенок неприязни, голова откинулась назад, а пальцы правой руки начали выстукивать дробь по столу.

– А может быть, будет правильнее все обсуждать в рамках процесса? Как это предусмотрено Уголовно-процессуальным кодексом? – Николай Серафимович даже не пытался скрыть раздражение, вызванное бестактностью еще достаточно молодого, но уже и не совсем юного адвоката.

– А это смотря какую цель вы преследуете. Если докопаться до правды – то лучше сейчас, если постановить обвинительный приговор во что бы то ни стало – то безразлично! – неожиданно для самого себя, а про судью и говорить нечего, огрызнулся Вадим.

– По какому праву вы так со мной разговариваете? – вспылил судья.

– По праву вашего защитника! А может, точнее, врача-сомнолога. Это те, что здоровый сон обеспечивают! – продолжал хамить Вадим, понимая, что при таком начале разговора выход только один – шашки наголо и вперед.

Несколько секунд судья с интересом рассматривал Осипова. Ему понравился злой азартный блеск в глазах Вадима. Кроме того, Николай Серафимович пытался вспомнить, где он раньше слышал эту фамилию. Точно! Кто-то из коллег, причем уважаемых им, рассказывал о встрече с Осиповым в процессе.

– Хорошо. Любопытно, что же такого вы сможете мне поведать, что в рамках процесса полагаете неуместным, – чуть более миролюбиво согласился судья.

– Я просто собираюсь вам полностью раскрыть карты, – приняв сигнал к примирению, начал Вадим. – Я хочу рассказать вам, что и как я попытаюсь в процессе доказать. Это – если вам нужна истина. – Вадим выжидательно смотрел на судью. Помолчали. Вадим продолжил: – Не хочу играть…

– Вспомнил! – вдруг воскликнул судья. – Вы работали в процессе у Косыгиной! И три месяца валяли дурака, делая вид, что не знаете дела. – Николай Серафимович радостно и как-то по-доброму рассмеялся. Даже по коленке ладонью себя хлопнул. – Ох, хитрец, нашу «старую волчицу» обманул.

– Она не старая. – Вадим улыбнулся.

– Я в другом смысле, – смутившись, поправился судья. – Так со мной вы решили не играть?

– Я хочу просить вас о помощи! – в упор глядя в глаза судье и размеренно выговаривая слова, произнес Вадим.

– Что вы имеете в виду? – Лицо Николая Серафимовича стало не просто серьезным, а жестким, отталкивающе жестким.

– Ничего лишнего. – Вадим понимал, чего так испугался судья. – Только то, что прямо предусмотрено Уголовно-процессуальным кодексом.

– Слушаю! – вновь подчеркнуто официально разрешил говорить судья.

– На самом деле у вас не две потерпевших, а одна…

– У меня пока, слава богу, потерпевших нет! – без тени улыбки перебил Николай Серафимович.

– Да, извините. Оговорился. Волнуюсь. – Вадим посмотрел на судью, но лицо того оставалось абсолютно непроницаемым. – Я имею в виду – у вас в деле.

– Что вы хотите сказать?

– А просто рассказать вам правду.

– Вы это уже говорили. Давайте короче. По сути! – Теперь Николай Серафимович полностью вспомнил, что ему рассказывала коллега. И обозлился на этого хитрюгу, который явно затеял какую-то игру, смысл которой пока он понять не мог.

– Спасибо. Извините. Так вот, мой подзащитный…

Через десять минут, закончив свой рассказ, Вадим услышал: «Хорошо! Я не буду вам мешать. Но храни вас Бог, если вы меня обманули! Гарантирую, что партийный билет на стол вы положите!»

«Угрозу мог бы изобрести и пооригинальнее», – подумал, выходя из кабинета, Вадим.

После оглашения обвинительного заключения Николай Серафимович задал подсудимому традиционный вопрос – признает ли тот себя виновным. Николай ответил: «Частично». Судья не стал уточнять, а обратился к участникам процесса – прокурору, адвокату и двум потерпевшим с предложением высказаться по поводу порядка исследования доказательств.

Прокурор, пожилой мужчина с полковничьими погонами, сказал, что считает необходимым сначала допросить подсудимого, потом потерпевших, затем свидетелей.

Осипов согласился, уточнив лишь, что первой из потерпевших полагал бы правильным допросить Екатерину, а Ольгу – потом.

Обе девушки, испуганные, Оля – больше, Катя – в меньшей степени, сказали, что им все равно. Судья поправил: «Вы хотите сказать – на усмотрение суда?» Обе закивали головами.

Николай, когда очередь дошла до него, воспользовался формулой, только что произнесенной судьей, и тоже, не поднимая головы, тихо произнес: «На усмотрение суда».

Николай Серафимович внимательно следил за поведением Николая. Он обратил внимание, что подсудимый, похоже, был не столько напуган, сколько угнетен, и чего-то стеснялся. За первые пятнадцать минут процесса он оторвал глаза от пола только один раз, мельком взглянув на Олю. На него, судью, не посмотрел ни разу. Обычно так ведут себя рецидивисты, а вот чтобы тот, кто впервые оказался на скамье подсудимых, – странно! «Новички», как правило, поедают судью глазами, пытаясь предугадать свою судьбу. А может, наивно веря в силу гипноза…

Начали с допроса Николая. Он отвечал, по-прежнему не отрывая взгляда от пола. Начал с того, что еще раз подтвердил частичное признание вины. Николай Серафимович попросил объяснить, что значит «частично».

– А «частично» – это значит, что я изнасиловал только одну девушку, – тихо произнес Николай.

Прокурор недовольно посмотрел на подсудимого и скривил губы в презрительной гримасе.

– Кого именно? – спокойно, без каких-либо эмоций спросил судья. Прокурор удивленно повернулся в его сторону. Поймав этот взгляд, Николай Серафимович успокаивающе кивнул прокурору, мол, я знаю, что делаю, все нормально. Прокурор удивленно пожал плечами, давая понять, что ему, дескать, все равно, но он не понимает такого мягкого начала допроса.

– Вторую, – еле слышно отозвался Николай.

– Во-первых, говорите громче, – потребовал судья. – А во-вторых, назовите имя.

– Ольгу. – Голос Николая звучал как из бочки.

– Вам же сказали, говорите громче! – вмешался прокурор.

– Не надо, товарищ прокурор, я сам справлюсь, – не поворачивая головы в его сторону, бросил судья. Прокурор удивленно посмотрел на Николая Серафимовича, демонстративно бросил ручку на стол и откинулся на спинку стула, всем своим видом как бы говоря: «Ну не хочешь, и не надо. Сам работай!»

Вадим подумал, что, кажется, судья его услышал. Похоже, и вправду собирается разобраться в деле по-честному. Ну а коли так, надо сидеть тихо и не мешать.

Как-то раз Лена, говоря, разумеется, не о судебных делах, а об отношениях Вадима с ее родителями, сформулировала гениальную по простоте мысль. Тезис ее был таков – если ты хочешь, чтобы кто-то что-то делал по-твоему, то не убеждай его в этом, а сделай так, чтобы он сам пришел к нужному тебе выводу. Тогда человек делает то, что нужно тебе, а считает, что поступает самостоятельно, по своему собственному решению. В первом случае его надо подстегивать, подгонять. А не дай бог, это приведет к отрицательному результату? Тогда виноват – ты. Если же он сам все «решил», то знай хвали его, какой он умный, да пожинай плоды. Особенно хорошо это действовало в отношении Наталии Васильевны. С Владимиром Ильичом, как человеком более проницательным, договариваться надо было безо всяких ухищрений.

Вадим потом на основе этого постулата целую теорию тактики поведения адвоката в суде построил. А Лена – сделала основным принципом воспитания Маши. Так что у них в семье было свое «ноу-хау». Они только не знали, что в учебниках по психологии этот принцип манипулирования человеческим сознанием описывается уже в первой главе…

– Хорошо. Допустим. Тогда расскажите обстоятельства того эпизода изнасилования, который вы признаете, – спокойно предложил Николай Серафимович, будто просил рассказать – «Как вы завариваете чай?».

Не буду! Изнасиловал, и все! – так же не поднимая головы и так же тихо отозвался Николай. Прокурор при этом торжествующе посмотрел на судью – мол, ну что, долиберальничался?

– Почему? – невозмутимо продолжал давить судья.

– По кочану! – вдруг заорал Николай и с ненавистью посмотрел на судью. Тот удовлетворенно улыбнулся и спокойно, без малейших признаков раздражения, обиды или удивления, произнес: «Вот и ладушки!»

Теперь уже не только прокурор, но и Вадим не понимал, чего добивается судья и чем он так удовлетворен.

– Ваши вопросы, товарищ прокурор, – обратился Николай Серафимович к самому пожилому участнику процесса.

– Да, благодарю. – Прокурор оживился. «Теперь тебе таки нужна моя помощь!» – злорадно подумал гособвинитель. – Ну-с, молодой человек, как безобразничать, так вы – пожалуйста, а как отвечать, так в кусты? Рассказывайте, не стесняйтесь, как это вы так? Может, мы вам и поверим?

Пока прокурор произносил всю эту тираду, Николай даже глазом не повел. После всплеска эмоций из него как будто воздух выпустили. Он весь обмяк, ссутулился и вновь безотрывно смотрел в пол. Вадим выжидательно взглянул на судью, рассчитывая услышать замечание в адрес обвинителя. Если судья стал его союзником, так пусть действует! Судья же внимательно наблюдал за Ольгой и Катей. Казалось, только они его и интересовали.

– Я больше не буду отвечать ни на какие вопросы, – тихо произнес Николай. – Ни на какие! – повторил он с напором и, сев на скамью, закрыл лицо руками.

– Ваше право, – констатировал судья. – Ну что ж, тогда перейдем к допросу потерпевших.

На вопрос председательствующего – что произошло и как это случилось, Катя ответила кратко и как по-заученному:

– Я проснулась оттого, что почувствовала, что меня насилуют. Было темно. Лица не видела. Все произошло быстро. Потом я услышала шепот: «Кому расскажешь – убью». Все. Больше ничего сказать не могу.

– А кто вас насиловал? – мягко, но как-то безразлично спросил Николай Серафимович.

– Он! – Катя показала на скамью подсудимых.

– Врет! – себе под нос, ни к кому не обращаясь, но достаточно внятно бросил Николай.

Вадим резко обернулся и шепотом, но довольно громко, зло приказал: «Молчи!» Судья же, наоборот, удивленно-радостно поддержал:

– Почему же, товарищ адвокат? У вашего подзащитного наконец появилось желание что-то рассказать суду, а вы так его сразу прикладываете! Вы нам не доверяете? – В голосе Николая Серафимовича звучал нескрываемый сарказм. И Вадим не сомневался, что это на его счет.

– Я вам не доверяю, – вместо Вадима ответил Николай.

– А может, и зря, – хитро улыбнувшись, отозвался судья и повернулся к Кате, давая понять, что дискуссия с Николаем окончена. – Ну а вы, девушка, для начала поясните, почему полгода назад вы указывали на одного, а теперь на другого?

– Я перепутала.

– Вот так взяла и перепутала? – ехидно спросил Николай Серафимович.

– Да, я ошиблась. – Катя начала тараторить. – Понимаете, я же испугалась. Мне показалось сначала, что голос был пожилой, а потом я вспомнила, что молодой. Потом Оля сказала, что молодой…

– Я ничего тебе не говорила про голос! – неожиданно выкрикнула сидевшая до тех пор тихо Ольга. – Ничего!

– Тихо! – приказал судья. – Ну-ну, продолжайте!

– Вот, значит, перепутала я. Ну, может, не Ольга, а следователь напомнил. Ну что вы от меня еще хотите узнать?

– А собственно, больше и ничего, – спокойно-спокойно произнес Николай Серафимович. – Я больше ничего. – И вдруг, наклонившись вперед, с напором, даже несколько агрессивно, продолжил, чеканя каждое слово: – А вот товарищ адвокат и ваш однокурсник, который сейчас сидит на скамье подсудимых, – хотят!

Все находившиеся в зале уставились на судью. Изменения в его тоне, облике, взгляде были столь разительны, что никто не мог понять, чем они вызваны.

– Они хотят понять, зачем вам это надо.

– Что надо? – задрожав от страха, тихо спросила Катя.

– Врать зачем надо?! – взревел Николай Серафимович.

– А я не вру. Не вру я! – Катя заплакала.

– А я знаю, что врете! И благодарите Бога, что я, будем считать, забыл предупредить вас об уголовной ответственности за дачу ложных показаний!

Пока судья произносил эти грозные слова, Катя резко обернулась и посмотрела на Ольгу. Та отрицательно покачала головой и произнесла: «Я ничего не говорила!» И хотя фразу эту услышали все, но и прокурор, и Вадим думали о другом. Как это могло случиться, что они оба прохлопали, не заметили, не обратили внимания, как судья пропустил традиционное заклинание – потерпевший допрашивается в качестве свидетеля и потому несет уголовную ответственность за дачу заведомо ложных показаний. Понятно было, что Николай Серафимович не прошляпил, а сделал это совершенно сознательно. Но зачем?!

Вадим еще подумал, что не только он сам такого судейского приема никогда не встречал, но и слыхом о таком не слыхивал!

Во время возникшей паузы секретарь суда, принявшая гнев судьи на свой счет, так как именно она должна была дать свидетелю на подпись предупреждение об ответственности, быстро вскочила со своего места и бросилась к Кате. Та автоматически, не глядя, расписалась и зарыдала еще громче.

– Ну вот! А теперь успокоились. Ничего не было. Официально вы еще ничего не сказали. И начнем сначала, – вновь совершенно спокойным, даже немного скучающим тоном произнес Николай Серафимович. – Итак, поехали. Так что случилось?

Прокурор растерянно крутил головой, переводя взгляд с судьи на Катю и обратно. Вадим, осознав, что произошло, с восторгом уставился на Николая Серафимовича. «Вот это судья!» – одна мысль крутилась у него в голове.

Катя маялась за свидетельской трибуной, то и дело оборачиваясь на Ольгу. Та сидела, опустив голову, нервно наматывая носовой платок то на один палец, то на другой. Николай удивленно смотрел на происходящее, абсолютно ничего не понимая. Пауза затягивалась.

– Ну-с! – поторопил судья.

– Я не знаю, – тихо отозвалась Катя.

– Чего не знаете? Что произошло?

– Что говорить! – громче и с вызовом посмотрев на судью, ответила Катя. Их взгляды зацепились друг за друга, и ни один глаз отводить не стал.

– Правду, девочка! Правду! – Голос судьи зазвучал тепло, по-отечески. – Правду всегда говорить трудно. Но, солгав, потом, всю жизнь, трудно жить. Ты представь себе, что потом когда-то встретишь своего однокурсника на улице. Ты ему тогда что скажешь?

Прокурор сделал какое-то движение, возможно порываясь встать. Судья, не отрывая взгляд от Катиных глаз, приказал: «Сидеть!» И прокурор обмяк на своем стуле!

Именно этот приказ, брошенный прокурору не глядя, будто прорвал плотину. Катя зачастила, стараясь быстрее все выговорить, чтобы не успеть передумать и чтобы скорее весь этот кошмар, обрушившийся на нее, остался в прошлом.

– Меня попросила Оля. Но она не виновата. Они с Колей переспали, а она пришла домой, мама что-то заметила, она ей по секрету сказала, а та рассказала отцу. Вот! А отец у Ольги зверь! Он из деревни, по лимиту через милицию в Москву попал. Ольге давно сказал, с кем до свадьбы переспишь – на улицу выгоню. Ну, Ольга испугалась и сказала, что ее снасильничали. Отец ей не поверил, знал, что у них роман с Колькой. Ну, Ольга и сказала, что, кто насиловал, не знает, но насиловали двоих. Вот! А потом меня уговорила. Ну, чтобы я ей компанию составила. Я говорю – зачем? Не хочу. А она – все равно не найдут, мы же примет ничьих называть не станем. Ну, получается, перед отцом она, значит, чиста, поскольку снасиловали двоих, – это ей алиби. Вот! А в милицию мы заявление написали так, чтобы без примет всяких. А иначе Ольгу отец и вправду из дома выгонит!

В зале стало тихо-тихо. Только Ольга шмыгала носом. Да одна из народных заседательниц тихо причитала: «Боженьки-боженьки! Да разве ж можно так?» Николай в упор смотрел на Ольгу. Та уставилась в пол, продолжая истязать свои пальцы носовым платком.

– Я надеюсь, что ни у товарища прокурора, ни у товарища адвоката нет вопросов к свидетелю? – спросил, как приказал, судья. И чуть мягче добавил: – По крайней мере сейчас. – Не дожидаясь ответов сторон, он обратился уже к секретарю: – А вы, милочка, потрудитесь подойти с распиской ко второй якобы потерпевшей.

Секретарша кинулась исполнять приказание судьи, а Катя с облегчением, не глядя ни на Ольгу, ни на Николая, бросилась к дверям.

– Назад! – на полном ходу остановил ее Николай Серафимович и, резко сменив тональность на отеческую, добавил: – Посиди здесь. Уже не долго!

Ольга обреченно подошла к свидетельской трибуне.

– Один простой вопрос, – как ни в чем не бывало начал Николай Серафимович. – Это все – правда?

– Правда! – отозвалась Ольга. И, повернувшись к Николаю, только к нему и обращаясь, сказала: – Я же не думала, что так получится! Я же думала – обойдется! Думала, дело закроют. Я, когда твоего деда обвинили, сколько раз тебе звонила! А ты к телефону не подходил. Катя тебе звонила. Ты и с ней не разговаривал. И в институте тебя не было. – И вдруг сорвавшись на крик: – Ну что мне было делать? Я люблю тебя. Очень люблю! Но отец меня убьет! – И теперь уже дала полную волю слезам.

Через десять минут основные формальности процесса были завершены. Судья так и не позволил ни прокурору, ни Вадиму сказать ни одного слова. И вдруг, будто вспомнив про них, обратился к прокурору:

– Иван Харитонович, прежде чем вы решите, заявлять ли ходатайство о направлении дела на дополнительное расследование, хочу вас кое о чем спросить. Как пишется: «оправдать» или «аправдать»? А то, знаете ли, двадцать лет проработал, а ни разу не писал. А сегодня, кажется, придется.

При этом на лице судьи гуляла мальчишеская, хулиганская улыбка. Вадим смотрел на происходящее с нескрываемым восторгом и изумлением. Таких судей он еще не видел. Это был Судья с большой буквы. Но пришлось отдать должное и прокурору. Он все понял и принял свое поражение достойно.

– Боюсь, не смогу вам ничем помочь, товарищ судья. Ни разу за тридцать лет не видел это слово написанным. Зато много раз сам писал – прекратить дело за отсутствием события преступления. Точно знаю, что «прекратить» пишется через «е». Может, это вам поможет? – Прокурор и судья понимающе улыбались друг другу.

– Поможет, поможет. Только не мне – а вам, – неожиданно став серьезным, Николай Серафимович показал на Николая, добавив: – И ему. – Подумал несколько секунд, перевел руку в сторону Ольги: – И ей!

– Согласен, товарищ председательствующий. – Прокурор одернул форменный китель и официальным тоном, будто не было только что никакого разговора между ним и судьей, сообщил: – Товарищ председательствующий, государственное обвинение ходатайствует о направлении данного дела для проведения дополнительного расследования на мотив проверки как факта события преступления, так и наличия состава преступления в действиях подсудимого.

– Аминь! – брякнул Вадим.

– Товарищ адвокат, я делаю вам замечание! – моментально отреагировал судья. – Пока без занесения в протокол судебного заседания, – тут же уточнил он, увидев, как секретарша кинулась делать запись в черновике протокола.

Когда Вадим 14 января напросился домой к Марлену рассказать подробности дела, тот принимал его уже сидя за письменным столом. Врачи отменили постельный режим, но еще неделю не выходить из дому и на работу носа не совать.

Юлю, студентку юрфака МГУ и, разумеется, будущего адвоката, допустили к присутствию на отчете Вадима. Марлей начинал готовить дочь к профессии. Вадим же первый раз в жизни чувствовал себя не только учеником, но и учителем.

Рассказ Вадима прерывался радостным, по-детски веселым смехом заведующего. В какой-то момент он даже позвал жену, когда Вадим рассказывал, как Лена «разболтала» Ольгу, и со словами: «Слушай, какими должны быть адвокатские жены!» – заставил Вадима повторить все еще раз сначала.

В Юдиных глазах Осипов прочел не любопытство, а нечто иное. Заинтригованность, что ли…

– Так, получается, Вадим, что вы выиграли дело, не произнеся ни слова? – в очередной раз захохотал Марлен.

– Ну, в рамках уголовного процесса – так, – согласился Вадим. – Правда, до того поговорить пришлось немало!

– Внепроцессуальные действия оплате не подлежат! – продолжал веселиться заведующий.

– Да я, собственно, на два гонорара за одно дело и не рассчитывал, – на всякий случай серьезно отозвался Вадим.

– Нет-нет, выйду на работу, получу для вас ваш гонорар и передам. Не волнуйтесь, – все еще посмеиваясь, успокоил Марлен. – Только просьба: с женой, конечно, опять поделитесь, а вот с судьей не надо. Я его знаю, кстати, много лет. При его взглядах на жизнь с благодарностями к нему лучше не соваться.

– Ну, я кое-что тут организовал, – загадочно произнес Вадим. – Так сказать, подсказал правильное решение.

– Что еще?! – вмиг посуровел Марлен. – Не дурите, Вадим Михайлович!

– Нет, ничего страшного. Просто завтра ему вручат приглашение на свадьбу Ольги и Николая. Дата пока, правда, не известна.

Глава 14 ДВЕ ИРИНЫ

– Вадим, – Ирина Львовна затеяла разговор, когда в консультации никого, кроме них и секретаря, не осталось, – вы неправильно себя ведете! Извините, что поднимаю тему по собственному почину, но меня это беспокоит.

– Да что вы, Ирина Львовна, между нами нет запретных тем. – Вадим постарался изобразить на лице заинтересованное внимание, хотя на самом деле думал только о том, как бы побыстрее свернуть разговор и наконец отправиться домой.

– Мне стали очень часто на вас жаловаться. Вы нескромно себя ведете. Вы, конечно, очень талантливы. Но это надо скрывать, а не выставлять напоказ. Люди не прощают чужие успехи. И, уж простите за резкость, это просто неинтеллигентно! – Ирина Львовна явно волновалась. Тщательно запудренные щеки семидесятилетней адвокатессы раскраснелись.

– Что вы имеете в виду? – довольно вяло поинтересовался Вадим.

– А вы посмотрите со стороны, как вы ходите по консультации! Грудь колесом, голова откинута назад, взгляд поверх голов. Всем своим видом вы демонстрируете: «У меня все в порядке!» Я рада за вас, но люди этого не любят. Тушируйте! Тушируйте! Иначе вас возненавидят.

– Ирина Львовна, – Вадим начал злиться, – а почему я должен прикидываться неудачником? Почему я должен на потребу публике изображать из себя несчастного невезунчика? Плакаться по поводу отсутствия денег и жаловаться на жилищные условия? В конце концов, разве это интеллигентно – наваливать на других свои проблемы?!

– Любая крайность плоха. Но не надо подчеркивать свои успехи! Скромность украшает человека!

– Да кто это сказал?! – Вадим уже не сдерживал молодое, полное сил негодование. – Сколько можно исповедовать принцип пассажиров одесского трамвая «не высунувайся!»? Ну почему, объясните, почему надо все время бояться быть заметным?! Я еще понимаю, когда человека упрекают за бахвальство тем, чего на самом деле нет…

– Успокойтесь, Вадим. – Ирина Львовна растерялась от неожиданной вспышки любимого ученика. – Я же не обвиняю вас в том, что вы преувеличиваете свои успехи или, хуже того, лжете. Я предупреждаю: успешных, талантливых людей не любят. Таким, как вы, надо скрывать, вуалировать свои достижения. Понимаете?

– Нет! Не понимаю. Я не понимаю, почему надо подстраиваться под серую массу. Почему надо мимикрировать, как хамелеон, чтобы, не дай бог, кто-то не почувствовал себя неуютно из-за того, что не может сделать то, что могу я!

– Вот-вот! Об этом я и говорю. Вы ставите людей в униженное положение. Что как раз и неинтеллигентно. Мало того, небезопасно. Вам постараются подставить подножку.

– Ирина Львовна, я понимаю, что в вас сейчас говорит опыт сталинских времен. Тогда, чтобы выжить, надо было смешаться с грязью, с пылью на дороге, чтобы никто тебя не заприметил и доноса не написал. Сейчас – другие времена. Горбачев что, на Сталина похож?

– Ну, это мы посмотрим. За полгода ничего не поймешь. И давайте политические темы все-таки обсуждать не станем. Ограничимся нашими делами. Вот вам пример. Недавно один наш коллега подошел к вам с вопросом по автотранспортному делу…

– Да, Мотывиловкер подходил. Я ему, кажется, подсказал ход…

Подсказали, подсказали. И дело он выиграл. Но теперь всем жалуется, какой вы заносчивый, наглый и самоуверенный.

– Здорово! Я ему помог, и я же еще и плохой!

– А вы не помните, в какой форме вы ему помогли? – Ирина Львовна улыбнулась, но как-то осуждающе.

– Да просто обратил его внимание на ошибку эксперта. Все. – Вадим несколько растерялся.

– А вот и не все! – опять раскраснелась Ирина Львовна. – Вы сказали: «Да это же элементарно, Михаил Владимирович!» Сказали?

– Не помню, – растерялся Вадим.

– В том-то и беда! Может, это и было элементарно. Не знаю. Я в данных делах не разбираюсь. Но, сказав такое, вы унизили человека!

– Да чем же, черт побери?

– А тем, что дали ему понять: он – плохой адвокат, который сам не может увидеть элементарную, как вы изволили выразиться, ошибку. То есть вы умный, а он, извините за грубое слово, – дурак.

– Насчет себя – не знаю, а он – точно! – попробовал смягчить накал спора Вадим. Но явно ошибся.

– А вот этого вы не вправе говорить ни при каких обстоятельствах! Человек прошел войну, плен. Отсидел десять лет в лагерях! У него, в отличие от вас, не было возможности спокойно учиться и… Ну, не было таких условий!

Только сейчас Вадим вспомнил, что, по слухам, много лет назад у никогда не бывшей замужем Ирины Львовны и Мотывиловкера был длительный роман. Он даже от жены чуть было не ушел.

– Ирина Львовна, я вовсе не хотел обидеть Михаила Владимировича! Он очень милый, добрый и хороший человек. И я вовсе не считаю его плохим адвокатом. Просто с языка сорвалось!

– Вот об этом я и говорю. – Ирина Львовна умела справляться со своими чувствами, – она опять стала милой, тихой, интеллигентной дамой. – Именно об этом. Кому много дано, с того много и спросится. Вы должны следить за тем, чтобы даже ненароком не обидеть человека.

– Я извинюсь перед ним.

– Нет, не стоит. Не надо ему напоминать о том эпизоде. К тому же, – Ирина Львовна хитро улыбнулась, – я уже это сделала от вашего имени.

– Спасибо! Правда спасибо.

– Не стоит, Вадим. Но больше так не делайте. – В Ирине Львовне опять проснулся нерастраченный материнский инстинкт. Она вынула из сумочки свой традиционный «перекус» – завернутые в бумажную салфетку кубики сыра и дольки яблока. Вадим понял, что мысли о скором возвращении домой можно отнести к категории грез, и вынул сигарету. – Вот, кстати, Вадим, мало того, что курить вредно, лучше возьмите сыру, но и закуривать, не спросив разрешения у дамы, вовсе не допустимо. – Ирина Львовна улыбалась теперь не осуждающе, а скорее ласково.

– Ой, простите! Сыра я не хочу, скоро пообедаю дома, не стоит перебивать аппетит.

– Вы будете есть на ночь?! – ужаснулась Ирина Львовна. – Я себе этого позволить уже давно не могу!

Вадим стал засовывать сигарету обратно в пачку, но Ирина Львовна, не прерывая трапезу, жестом показала, мол, курите, я разрешаю. Дальнейшая беседа между патронессой и ее бывшим стажером шла в промежутках между прожевыванием очередного кубика сыра или дольки яблока и затяжками сигаретой.

– Я хочу передать вам одно дело, – перешла к деловой части разговора Ирина Львовна. – Гражданское, по разделу имущества.

– Наследство? – заинтересовался Вадим.

– Нет, бракоразводное. Там довольно большой объем. То, что я успела выяснить, – две «Нивы» и «Волга». Супруг – внешторговец, так что наверняка есть еще и чеки Внешпосылторга.

– Три машины в семье, – ахнул Вадим.

– Я почему-то так и подумала, что вас это дело заинтересует, – снисходительно улыбнулась Ирина Львовна. – Но дело непростое.

– А что может быть непростым в разделе совместно нажитого имущества супругов? – удивился Вадим. – Пополам и с песнями. В смысле – «тебе половина и мне половина».

– Я не это имею в виду. Первое, с противной стороны – Рыскин. Это всегда сопряжено с сюрпризами…

– Он же такой тихоня, говорит еле слышно, милейший, тишайший, забитый еврей.

И да и нет. Не забывайте – «в тихом омуте черти водятся»– И второе: клиентка – потрясающе красивая женщина. Потрясающе!

– И чем это плохо? – хохотнул Вадим.

– Это опасно. – Ирина Львовна вдруг стала очень сосредоточенной. – Мы не знаем ни как она поведет себя с вами, ни как вы… – Ирина Львовна явно подбирала подходящие слова. – Не будет ли вам это мешать, отвлекать, так сказать.

Вадим вспомнил откровение одного из «стариков», услышанное им месяц спустя после прихода в консультацию. «Прекрасную профессию выбрали, молодой человек!» Вадим тогда решил, что сейчас ему прочтут краткую лекцию о благородстве профессии и общественном служении долгу гуманизма или какую-нибудь другую банальность в том же роде, но «старик» вдруг изрек: «В нашей профессии хорошо то, что всегда можно выспаться днем!» Ожидание Вадимом пафосной тирады настолько не соответствовало цинизму сказанного, что он не удержался и захохотал во всю глотку. А ветеран адвокатуры, довольный произведенным эффектом, похлопал его по плечу и, довольный собою, удалился.

Вадим невольно улыбнулся разному подходу к одному вопросу со стороны адвокатов разных полов…

– А почему вы отдаете это дело? – скорее чтобы сменить тему, нежели интересуясь ответом, спросил Вадим.

– Так я же уезжаю в Кисловодск! Вы забыли, Вадим, в первые выходные октября, неизменно, вот уже… – Ирина Львовна замялась, – много лет я с братом и его семьей выезжаю на воды.

«На воды – это звучит гордо», – подумал Вадим.

Новое дело – это всегда хорошо. Но Вадима сейчас занимала совершенно иная история. Намыкавшись в крохотной квартирке и скопив достаточно денег для вступления в кооператив, Осиповы задумались о новом жилье.

Проблем в связи с этим возникала масса. Лена и Машка были прописаны в их «трешке». Вадим – по-прежнему у родителей. Получалось, что Лену в очередь на кооператив не поставят, поскольку на двоих приходилось 34 метра, то есть много больше, чем норма – 8 на нос.

В квартире Осиповых-старших на 48 метрах числилось официально четверо. Опять норма превышалась. Но Вадим имел право на 10 метров дополнительной площади как аспирант и еще на 10 – как адвокат. При таком раскладе появлялся шанс: до нормы не дотягивали каждый по метру. Конечно, Вадим знал, что право на дополнительную площадь не суммируется, но… можно попробовать.

Сунулся в Управление Жилищно-кооперативного хозяйства. Просто пришел «с улицы», отсидел в очереди и показал свои документы по жилью инспектору. Вадима подняли на смех.

Откажи ему чиновник просто, не унижая, не высмеивая, Вадим, может, на том и успокоился бы. Но после такой «смазки» решил – теперь уж точно разрешение на кооператив я из вас выбью.

Основной аргумент ЖКХовцев был прост и, надо признать, вполне разумен – у вас есть жена, живите с ней. Семья – ячейка общества, вот и не оригинальничайте!

Отработанный советскими очередниками на жилье вариант – фиктивный развод с Леной – вызвал у жены взрыв негодования. Начала она с заявления «Ты хочешь от меня избавиться». Уверения Вадима в обратном свели упреки к аргументу неопровержимому: «Я – суеверная. Сама идея может нам дорого обойтись!»

Словом, Вадим понял, что путь развода – не их путь. Хотя применялся этот прием сплошь и рядом. Да о чем говорить, он сам давал клиентам такую рекомендацию чуть не раз в неделю.

Масла в огонь подлила Ольга Громова, давняя приятельница Вадима. В первые годы в коллегии их кинули на один участок общественной работы.

Ольга попросила его помочь разобраться в одном наследственном деле. А поскольку семьи Осиповых и Громовых приятельствовали много лет, Лена поехала с мужем. Когда адвокаты разобрались с дележом чужого имущества, сели пить чай. Тут Ольга возьми да брякни:

– Ты, Вадька, конечно, крутой, но Саша Морозов – круче!

– Это почему? – обиделась за мужа Лена.

А он пробил разрешение на четырехкомнатную квартиру в новом доме ЖСК Союза журналистов. На троих! Представляешь – 60 метров жилой площади на семью из трех человек. Нет, Вадь, ты бы такое не смог! – Ольга будто брала реванш за неспособность самостоятельно разобраться с наследственным делом клиента.

– А что конкретно за кооператив? – нахмурившись, поинтересовался Вадим.

– Не знаю. Ты ему позвони.

Вадим в тот же вечер набрал номер Морозова. А назавтра сидел в приемной заместителя главного редактора «Известий» Николая Ивановича Павлова. Лена в то же время неожиданно навестила папу – в редакции «Правды». Получился у Осиповых такой своеобразный День печати.

Разговор, правда, и там, и там шел не о коллективном агитаторе и пропагандисте партийных идей и дел – газете, а только о сугубо личном – жилищном вопросе.

Владимир Ильич прямо сказал дочери – просить не пойду. «Это невозможно. Вадим не член Союза, значит, вступить в этот ЖСК не может. А тебя не примут, поскольку ты жильем обеспечена, хоть и моя дочь. А может, потому и обеспечена, что моя дочь…» – пошутил на всякий случай не без самодовольства Ленин папа.

Визит Вадима оказался более продуктивным.

Уже больше года Вадим трудился в «Известиях» как внештатный корреспондент. Началось с того, что зам. главного редактора обратился к Вадиму с каким-то юридическим вопросом. Потом предложил написать статью для газеты. Видимо, чтобы за консультацию не платить. Вадим написал. Неплохо. Опубликовали. Потом отдел морали и права стал сам уже Вадима доставать – а об этом не напишете? А этот вопрос не разъясните?

Выяснилось, что у Вадима легкое перо, да к тому же дарованные властью перестройка и гласность позволяли советским гражданам все меньше стыдиться желания иметь и отстаивать личные права. (Знала бы та власть, до какой страшной крамолы это доведет, – граждане вскоре потребуют не просто личной свободы, а свободы личности!)

Редактор отдела – Женя Збаров, гениальный журналист и непросыхающий пьяница, стал привлекать Вадима к редактированию чужих материалов. Мотивировал – тебе учиться надо, вот я и даю такую возможность. На самом деле, просто самому лень было.

Николай Иванович с легкостью необыкновенной заверил: «Да мы тебя в пять минут в Союз примем. У тебя же в нашей газете публикаций двадцать прошло, не меньше». И продиктовал соответствующее письмо-рекомендацию Председателю СЖ СССР.

Через две недели позвонил расстроенный и растерянный Павлов – в Союз принимают только штатных сотрудников редакций. Будь Вадим хоть штатным корректором или курьером, после первой же его заметки или информашки, опубликованной на «известинской» полосе, – дверь в Союз открыта. А коли в штате тебя нет, пиши по подвалу в каждый номер – не достоин!

Но Павлов завелся. То ли не хотел выглядеть трепачом в глазах Вадима, то ли возмутился несправедливостью заведенного порядка. Николай Иванович решил пойти в обход. Теперь он написал письмо Конотопу – председателю Мосгорисполкома. Мол, так вот и так, есть у нас ценный внештатный корреспондент Осипов, просим в счет квоты Союза журналистов выделить квартиру в кооперативном доме СЖ. Понимая, с кем имеет дело, Павлов позвонил в секретариат Союза и попросил их направить аналогичное письмо. Отказать Павлову было невозможно. Оба письма одним курьером доставили в приемную Конотопа.

Хорошо зная внутриноменклатурные обычаи, Павлов еще и позвонил. Конотоп заверил -«Рассмотрим и, если есть хоть какая-то возможность, решим!»

Просил, естественно, Вадим о разрешении на покупку четырехкомнтатной квартиры на троих – Лену, Машку и себя. А что, он хуже Морозова?!

Ирина Правдина пришла в консультацию минут за пятнадцать до назначенного Вадимом времени. Если честно, Осипов просто забыл о назначенной встрече. В этот день как-то особенно много старой, постоянной клиентуры воспылало желанием с ним повидаться. Вадим уже стал ощущать на себе примету опытных адвокатов – «грачи потянулись на юг, клиенты – к адвокатам». Ну разумеется, кончился период отпусков, можно и «квартирные вопросы» порешать. Уголовные дела следователи тоже любили заканчивать в сентябре. Летом то эксперт в отпуске, то сам следователь, то прокурора, который утверждает обвинительное заключение, по профсоюзной путевке отправили отдыхать Б Крым…

Провожая очередного посетителя до приемной, Вадим заметил потрясающей красоты женщину. Она сидела вытянувшись в струнку. Пальцы правой руки бегали по твердому телу сумочки, словно играли гамму. В левой ладони был смят носовой платок – видимо, заранее приготовилась вытирать слезы.

Внешность красавицы, особенно на фоне несчастных посетителей адвокатской конторы, потрясла Осипова. Он даже не смог договорить пустую фразу, адресованную уходящему клиенту. Произнес традиционное: «И звоните в любой момент. У меня важнее вашего дела ничего нет, так что я полностью в вашем…» На «распоряжение» дыхания не хватило. Весь воздух вышел из грудной клетки Вадима, а новую порцию он набрать не мог. После полуминутной паузы он взял себя в руки и, забыв, на чем остановился, завершил прощание: «Ну, вы все поняли? Звоните!»

Обернувшись к сидящим в ожидании посетителям, Вадим, ни на кого не глядя, спросил: «Кто к Осипову?» Как он надеялся, что именно эта женщина ответит: «Я»! Но она только подняла глаза и с большим удивлением посмотрела на Вадима.

В это время какой-то мужик шоферской внешности подскочил со словами: «Я к вам. Я! Меня Смирнов прислал. Я к вам!» Вадим взглянул на него с такой неприязнью, что мужик аж опешил. «Простите, – тихо вмешалась красавица, – но я была перед вами. Извините!»

Вадим почувствовал, как внутри у него что-то екнуло. Повернулся к красавице, улыбнулся и со словами «я вас ждал» пригласил ее пройти. Она явно удивилась, но как-то осмелела и даже быстро засунула носовой платок обратно в сумочку.

– Ну, рассказывайте. На что жалуетесь, больной? – начал Вадим со своей коронной фразы, которая, как ему казалось, помогала клиенту улыбнуться и хотя бы начать разговор не на надрыве, а более или менее спокойно.

– Развожусь! – Красавица выдохнула страшное слово и замолчала.

– Дело хорошее, а главное очень распространенное! – поощрил клиентку Осипов.

Может быть. Но я – в первый раз. Мне страшно! – Глаза ее начали краснеть, и она полезла в сумочку. Через несколько секунд платок занял исходную позицию – в ладони.

Вадим молча прикидывал, как бы добиться от посетительницы толкового изложения фактов, избежав при этом слез и стенаний. В бракоразводных делах это и с мужиками-то была задача не из простых, а уж с лучшей половиной человечества…

– Хорошо! Давайте по порядку. – Вадим стал подчеркнуто деловым, улыбку убрал. – Сколько лет вы в браке?

– Восемь.

– Дети есть?

– Женечка. Ей шесть лет.

– Что вы собираетесь делить?

– Не поняла? – Красавица с изумлением посмотрела на Осипова, будто он спросил ее, например, хорошо ли живется тиграм в неволе.

– Какое имущество вы с мужем делите?

– А, вы об этом. – Ей, казалось, стало скучно. – Ну, там… Ну, три машины, две «Нивы» и «Волгу», потом две мои шубы, норковую и мутоновую, ковер. Его мои родители на свадьбу подарили. Сервиз гэдээровский, «Мадонна», это подарок его родителей. Видеомагнитофон…

– Ого! – Вадим не сдержался, видюшник был несбыточной мечтой, и его владельцы казались ему абсолютными счастливчиками.

– Что? – не поняла девушка.

– Нет, ничего…

– Во-от, – нараспев продолжила она. – Потом еще библиотека. Подписные собрания сочинений. Наверное, все.

Следующие пятнадцать минут Вадим объяснял клиентке, что и как должно быть поделено между супругами: шубы – ее, свадебные подарки суд, скорее всего, оставит тому, чьи родители их дарили, видак – ей. В интересах дочери, разумеется. С машинами – особая проблема. У нее права есть? Ах, ну если есть, то, скорее всего, одну ей, а две – мужу. С выплатой компенсации, разумеется. Что касается библиотеки – поборемся. Вдруг Вадим сообразил, что, опешив от ее внешности, к которой сейчас уже присмотрелся и попривык, забыл спросить, как посетительницу зовут.

– Простите, а как мне к вам обращаться? – Формулировка вопроса была неслучайной. То ли Вадим интересуется отчеством, то ли спрашивает, можно ли обращаться просто по имени.

– Можно просто Ира! – попалась на уловку клиентка.

– Хорошо. И вы ко мне, только не в суде, конечно, обращайтесь – просто Вадим.

– Ну, мне это неудобно…

– Удобно! Удобно! Так вот, Ира, я возьму ваше дело. Л, честно говоря, особых проблем в нем не вижу. На дочь ваш муж не претендует?

– Нет, слава богу! Пока нет, – быстро поправилась Ирина. – От него можно всего ожидать! А что, у него есть шансы? – В голосе молодой женщины зазвучали тревожные нотки.

– Не думаю. А расскажите-ка мне, из-за чего вы разводитесь? – как можно безразличнее спросил Вадим. И тут же добавил: – Я это не из любопытства спрашиваю. Может для дела понадобиться.

– Каким образом? – Ира резко выпрямилась. – Я бы не хотела. Мне это неприятно обсуждать… А это действительно важно?

Вадим кивнул.

– Он меня обманывал… – Глаза опять покраснели, пальцы стали судорожно теребить платок. – Он мне изменял! – Ирина расплакалась.

– Вы в этом уверены? Может, вам показалось? – старался успокоить ее Вадим. – Или он вам заявил, что уходит к другой?

– Да бог с вами. Он о разводе и слышать не хочет!

– Так, может, показалось? – настаивал Вадим.

– Ничего себе показалось! Представьте себе. Раздается звонок в дверь. Я открываю, стоит девица, такая пергидролевая блондинка, и говорит: «Здравствуйте, я – Ира!» Я отвечаю: «Здравствуйте, я тоже Ира». А она: «Я знаю, мне Глеб про вас говорил». Я спрашиваю: «А откуда вы знакомы с моим мужем?» А она мне прямо в глаза: «Так я живу с ним уже три года!» Я говорю, что не верю. А она открывает спортивную сумку и достает джинсы, кроссовки, маечки – все, как у меня. То есть он из командировок привозил мне и ей одинаковые шмотки! Нет, вы представляете?! – Ира заплакала навзрыд.

– Ну, такое бывает, – попытался утешить Вадим. – Это же не означает, что он вас разлюбил.

Ира посмотрела на Вадима с изумлением. Даже плакать перестала.

– А что это означает? Что просто поразвлечься захотелось? Нет! Он все время врал. И мне. И ей. Он ведь ей обещал жениться. – В голосе Ирины появились истерические злобные нотки. – Он ей меня знаете как описывал? Толстая, неухоженная, в рваном халате, с бигудями. А я вообще бигудями не пользуюсь! И что, я толстая?!

– Нет, конечно, у вас прекрасная фигура! – искренне заверил Вадим.

– Он даже женился на мне обманом!

– А это-то как? – поразился адвокат.

– А вот так! Приехал как-то ко мне домой, сказал, что едем на официальное мероприятие по работе. Типа переговоров. Я ему должна помочь с переводом. У меня английский свободный. Я оделась поприличнее, переговоры ведь с иностранцами. Приехали, заходим. Куча народу. Никаких иностранцев нет. Тетечка с алой лентой через плечо – мол, согласны ли вы и т. д. Он мне шепчет: «Не устраивай скандал при моем начальстве, меня с работы выгонят!»

– Так он вам что, до этого замуж не предлагал выйти?

– Предлагал, но я отказывалась! Я не хотела за него выходить!

– А вы… – Вадим замялся, – вы до этого, ну, как бы это сказать… Вы спали с ним?

– Да вы что?! Он меня взял тоже обманом. И то через три месяца после свадьбы! Так вы погодите! Я еще про свадьбу недорассказала. Оказалось, что заявление-то в ЗАГС он подал заранее, подделав мою подпись. Гостей, родителей своих позвал – будто я согласна. Ну куда мне было деваться? Я и расписалась…

Вадим сидел, пытаясь хоть как-то разобраться в услышанном. Ну и авантюрист этот Глеб! Такого бы даже он сам не придумал. Хотя Ирина, конечно, того стоила.

Но вдруг Вадим поймал себя на том, что больше всего в память врезались как раз ничего не значившие слова – как Глеб описывал Ирине-любовнице Ирину-жену. Вадим вспомнил о Лене. Она ведь тоже дома ходила не всегда в лучшем виде. Бигудей, конечно, не было. Зато белье свое порой разбрасывала по всей квартире. На халате домашнем вдруг пятна какие-то маячили. И полтора десятка килограммов, которые набрала после рождения Машки, никак не сбросит… Вадим мотнул головой, отгоняя неуместные сравнения, и постарался опять сосредоточиться на посетительнице.

– Вы меня не слушаете? – Она скорее почувствовала, чем заметила, что Вадим погрузился в свои мысли.

– А? Нет, что вы! Продолжайте. Так чем закончился ваш разговор с соперницей?

– Я же вам про свадьбу рассказывала. – Ирина обиделась.

– Я помню, – засуетился Осипов. – Но для дела мне важнее, чем закончился разговор с вашей тезкой.

– А ничем! Когда она узнала, что вовсе он от меня уходить не собирается, убедилась, что я не крокодил какой-то, она его отшила.

– А почему вы так уверены в этом? Может, она только и ждет, чтобы вы с ним развелись? – Вадима удивила наивность Ирины.

– Да что вы! Мы же с ней теперь ближайшие подруги. Знаете, ненависть к мужчине так объединяет женщин! – Извечная зеркальность отражения: Ирину поразила наивность адвоката.

Вадим ненадолго замолчал. Выработанная за годы адвокатствования привычка любую жизненную ситуацию смоделировать в виде четкой схемы в данном случае никак не срабатывала. И главное, у Вадима никак не получалось разжечь в себе ненависть к Глебу! А это было необходимо: прежде чем ввязываться в драку, пусть и не в личных, а клиента интересах, противника приходилось возненавидеть. Или его адвоката. Однако ненавидеть тишайшего Рыскина было невозможно по определению. А авантюрист Глеб вопреки желанию вызывал в удалом молодце-адвокате восхищение. Вадим вспомнил, как он завоевывал Лену. «Да, а теперь она ходит в грязном халате!» – неожиданно вернулась мысль, от которой он старательно увертывался.

– А простите за вопрос, как же он, как вы выразились, взял вас обманом? – Вадиму нужно было переключиться. – Не хотите – можете, разумеется, не отвечать.

– Да чего там! После свадьбы мы жили в разных комнатах. В гости ходили вместе, в театр – вместе, но спали порознь. Месяца три прошло, и мы поехали в Лондон. У него была командировка, а через своего отца он оформил меня переводчицей делегации. В первый же вечер Глеб мне подмешал что-то в воду, ну и… Словом, утром я все поняла.

– Вообще-то это квалифицируется как изнасилование, – зачем-то брякнул Вадим.

– А разве может быть изнасилование законной жены? – изумилась Ира.

– Может. Жена тоже женщина, – пошутил Вадим, но заметил, что Ирине шутка явно не понравилась.

Когда вечером Лена кормила Вадима ужином, он неожиданно обратил внимание на облупленный лак на ее ногтях.

Вадим довольно легко написал исковое заявление о разделе имущества. Разумеется, он не лишил себя удовольствия вставить в текст каламбур: «Причиной развода является то, что ответчик – Глеб Правдин, систематически лгал истице, то есть говорил неправду». Естественно, в речи он эту мысль обыграет побогаче, но пока и так сойдет. Однако идти в процесс против Рыскина, не приготовив никакого сюрприза, выглядело легкомысленно. Само дело, может, того и не стоило, но репутацию выдумщика следовало поддерживать.

Пока писал исковое, составляя перечень подлежащего разделу имущества, удалось добиться главного – невзлюбить Глеба. Список-то оказался на три страницы, это Ира в консультации назвала только главное, а потом, при следующей встрече с Вадимом, отдала подготовленный по его заданию листок с полным перечнем «барахла». Включая и цветочный горшок, импортный, и коллекцию африканских масок, и даже ручку «Паркер». Вадим слышал о таких, но еще ни разу не видел. Когда Ирина попыталась было сказать, что подавляющая часть вещей из 118 пунктов списка ей не нужна, Вадим объяснил свою тактику. Чем больше «запрос», тем шире поле для маневра. А мировое соглашение – это всегда приятно. Ирина махнула рукой и сказала: «Делайте, как хотите!»

Но «мульки» пока никакой в голову не приходило. А Рыскина так хотелось умыть…

За исковым заявлением Ира пришла в консультацию не одна. Ирина-любовница, на правах ближайшей подруги, захотела познакомиться с «их» адвокатом. Две красивые женщины, ожидавшие Осипова в приемной, – это был уже перебор. К Вадиму же, как назло, неожиданно пришел только что освободившийся из заключения бывший подзащитный по уголовному делу, выставить которого оказалось абсолютно невозможно.

Он уже сорок минут рассказывал Осипову о жизни «на зоне».

Весь мужской состав консультации успел по нескольку раз выйти в приемную, якобы поинтересоваться, кто следующий к адвокату, и обсудить между собой, как везет «нашему наглецу». Двое, что постарше, даже наведались в кабинет Вадима с предложением провести дело «этих прелестниц». Один шепнул, извинившись перед посетителем, что готов весь гонорар отдать Вадиму и дело провести бесплатно, а второй пообещал в обмен передать Осипову «вкусное» уголовное дело, если тот уступит ему это. Характерно, что ни один из коллег даже не поинтересовался: а дело-то о чем?

Наконец Вадим выпроводил своего посетителя и, распираемый гордостью, под завистливые взгляды соратников пригласил обеих красавиц в кабинет.

Обычно дверь Вадим оставлял открытой, иначе через десять минут в комнатушке без окон дышать становилось нечем. Но на сей раз, дабы подразнить завистников посильнее, дверь, пропустив подруг вперед, Вадим закрыл…

– Так вот вы какой, наш «неуловимый мститель», – кокетливо улыбнулась Ирина-любовница.

– Почему «неуловимый»? – не уступая в игривости, спросил Вадим.

– Так ведь фильм такой есть, – словно неразумному дитяти, объяснила прелестница.

– Но ведь у меня нет ни коня, ни нагана…

– А он и правда милашка, – совершенно не стесняясь Вадима, обратилась Ирина-любовница к Ирине-жене. Та густо покраснела. Вадим понял, что его персона достаточно детально обсуждалась подругами-соперницами.

– Ладно, девушки, к делу! – круто затормозил на скользкой дорожке Осипов. При этом Ирина-жена посмотрела на него с благодарностью, и Вадим понял, что она оценила его тактичность.

Минут двадцать ушло на то, чтобы пройтись по всему списку, еще раз уточняя, какие вещи Ирина хочет оставить себе, а какие согласна отдать мужу. Ирина-любовница вначале пыталась в разговоре поучаствовать, а потом явно заскучала. Когда со списком закончили, она разочарованно поинтересовалась:

– И что, он все это получит?

Ирина-жена удивленно взглянула на подругу. Та с вызовом в упор смотрела на Осипова. Вадим почувствовал, что краснеет. Ему вдруг ужасно захотелось предстать перед молодыми дамами во всей красе, показать свое могущество. И, сам того не ожидая, он вдруг произнес:

– Ну, можно, конечно, вашего Глеба и с носом оставить, – сказал и испугался.

– Как? – призывно улыбнулась Ирина-любовница.

– Ну… – Вадим задумался. Надо было что-то предлагать, а ничего оригинального на ум не приходило. К тому же он никак не мог отвести взгляд от груди Ирины-любовницы. Размер-то у нее был, очевидно, тот же, что и у Ирины-жены, вот только вместо водолазки она надела блузку с глубоченным декольте…

– Слабо? – Ирина-любовница изобразила полное разочарование.

– Ира, прекрати! – будто возвращая долг деликатности, вмешалась Ирина-жена. Теперь уже настала очередь Вадима посмотреть на нее с благодарностью.

– Ну, есть один способ, – глубокомысленно начал Вадим, полностью переключив свое внимание на выручившую его Ирину. – У Глеба есть ключи от квартиры?

– Да, разумеется.

– А какие у вас отношения с соседями?

– Нормальные. – Ирина не скрывала, что не понимает, к чему клонит Вадим.

– Я имею в виду, они на вашей или на его стороне? – Вадим говорил жестко, сугубо по делу.

– Большинство не в курсе, а баба Катя, соседка по лестничной клетке, вроде за меня.

– А она свидетелем в суд пойдет?

– Да кто же от такого развлечения откажется? – встряла Ирина-любовница. Вадим посмотрел на нее строго, показав взглядом, что сейчас не время для шуток.

– Думаю, да, – неуверенно ответила Ирина-жена.

Ну, тогда давайте пофантазируем. – Вадим откинулся на спинку стула. – Представим себе, что, когда вас нет дома, Глеб, имея ключи от квартиры, приходит и вывозит все, что для него наиболее ценно. При этом баба Катя, разумеется, не видит, что именно он вывозит, но четко замечает, как он несколько раз спускается и поднимается на лифте, прихватив по две большие тяжелые коробки. Далее предположим, что…

– А что толку предполагать? – перебила Ирина-жена. – Глеб трус и никогда этого не сделает. Я же могу заявление в милицию написать, они ему на работу сообщат, и прощай загранки!

– Погоди, не перебивай. – Ирина-любовница преобразилась. В лице появилась жесткость, даже хищный оскал, взгляд стал напряженным. Вадим увидел, что женщина быстро что-то соображала, просчитывала, прикидывала. Она его поняла.

– Да, собственно, я все уже сказал. Это так, гипотеза. Не могу же я вам рекомендовать совершать что-то незаконное. – Вадим заговорщически улыбнулся Ирине-любовнице.

– Ну разумеется! – Она радостно засмеялась. «Просекла! – обрадовался Осипов. – Конечно, она больше подходит Глебу, по крайней мере, как я его себе представляю».

– Ничего не понимаю! – растерянно сообщила Ирина-жена.

– А тебе и не надо! – осадила ее подруга. И уже обращаясь к Осипову: – А как вы думаете, Глеб вывез вещи из своей или Ириной половины списка?

– Я думаю, что в основном из своей, особенно те, что дарили на свадьбу его родители и друзья, но главным для него было другое. Он вывез самые дорогие вещи. И разумеется, как человек культурный – книги.

– Я думаю, что коллекцию африканских масок он вряд ли оставил? – улыбалась Ирина-любовница.

– Ни за что на свете, – расплылся в ответ Вадим.

– Вы что, с ума сошли? – растерянно переводила взгляд с адвоката на подругу Ирина-жена. – Куда вывез, когда?

– Расслабься. Когда? Тогда, когда ты была на работе. А куда – не твоя проблема. Ты мне доверяешь? – Ирина-любовница наслаждалась, представляя, как она посчитается со своим обидчиком.

– Доверяю, – продолжая оставаться в полном недоумении, механически ответила Ирина-жена.

– И я тоже! – подключился Вадим. – Жаль только, что не я все это придумал. Да? – Вопрос был адресован Ирине-любовнице.

– Разумеется! Куда вам! – И она залилась радостным смехом. Громко, на всю консультацию. За перегородочкой тут же раздался демонстративный кашель одного из «старших товарищей», одного из тех, кто только недавно так хотел получить дело двух красавиц. «Завидуй, завидуй!» – подумал Вадим. И вдруг его осенило! То ли состоявшийся разговор подбавил адреналина, то ли зависть коллеги заставила воспарить еще выше. Вадим вновь обратился к Ирине-любовнице:

– А у вас, случайно, нет дорогого кольца с бриллиантом?

– Есть, а что? – удивилась хищница.

– Дело в том, – мечтательно продолжил Вадим, – что в семейном кодексе есть интересная статья. Точнее, пункт в статье об определении долей супругов при разделе совместно нажитого имущества. Там говорится, что доля одного из супругов может быть уменьшена судом, если он тратил деньги на цели, противоречащие интересам семьи. Вообще-то, конечно, имеются в виду алкоголики. Но я вот подумал… – Вадим сделал паузу и выразительно посмотрел на ту из Ирин, которая могла его понять. – Представим себе, что вы забеременели и Глеб уговорил вас сделать аборт. А в качестве компенсации, так сказать, морального вреда подарил вам дорогое бриллиантовое кольцо. Согласитесь, вряд ли суд посчитает, что такое расходование средств соответствует интересам законной семьи? Как вы считаете?

– Гениально! А где я делала аборт?

– Разумеется, у знакомого врача, имя которого вы и под пытками не назовете. Или просто случился выкидыш.

– Поняла, – коротко подытожила Ирина-любовница.

– А я ничего не поняла, – призналась Ирина-жена.

– Ну, это, девочки, вы уж между собой разбирайтесь, – закончил разговор Вадим.

Разговор о бриллиантовом кольце вызвал у Вадима одно из самых неприятных воспоминаний. Года не прошло, как он стал членом Московской коллегии, когда Совет молодых ад во катов организовал поездку на три дня в Таллин. Вадим впервые путешествовал с коллегами, хотя знал, что такие выезды организуются ежегодно. По дороге туда Вадим зашел в купе к одной из молодых адвокатесс его консультации. Вместе с ней ехали Светлана Бражная и Марина Победоносцева. Отец Светланы, уже ставшей довольно известной адвокатессой, возглавлял кафедру уголовного права института, который окончил Вадим. А отец Марины был очень модным адвокатом с широкой клиентурой. Девушки что-то оживленно обсуждали, передавая друг другу в руки какой-то предмет. Вадим поинтересовался: «Можно посмотреть?» Света смерила его презрительным взглядом: «Зачем? У тебя все равно такого никогда не будет!» Марина снисходительно рассмеялась: «Да дай ему. Пусть хоть посмотрит!»

В руках у Светланы были кольцо и серьги с бриллиантами. Маленькими, но тогда Вадим и о таких мечтать не мог. Им с Ленкой на еду едва хватало. Вадим хорошо запомнил чувство унижения, испытанное в купе поезда Москва – Таллин. Хорошо! Навсегда! И поклялся себе, что Ленка будет носить бриллиантовые серьги и кольца. Обязательно будет!

Спустя два года, на день рождения, Лена надела первое в жизни бриллиантовое колечко. С долгами за него Вадим рассчитывался еще год. Но осталась мечта – встретиться с Бражной или Победоносцевой в одном процессе. По разные стороны баррикад.

Прошел час, как Вадим расстался с двумя Иринами, когда секретарь консультации позвала его к телефону.

– Вадим? Это я – Ира! Та, которая аборт делала. – В трубке звучал мягкий, обволакивающий голос женщины, привыкшей нравиться мужчинам и видевшей в этом свое основное предназначение на грешной земле.

– Да, да! Слушаю! – Вадим постарался выказать приветливость, хотя на самом деле его крайне раздосадовало, что прервали его разговор с очередным клиентом как раз в момент обсуждения гонорара.

– Хочу доложить, что Ире я все объяснила. Она согласна. Мы вас не подведем. Ясно выражаюсь?

Вполне, хотя я категорически не понимаю, что вы имеете в виду! – Привычка быть предельно осторожным, особенно при разговоре по телефону (телефон юридической консультации уж точно прослушивался), сработала в Вадиме автоматически.

– Вас понял! – Ира рассмеялась. – Теперь и вы постарайтесь меня понять. Вы очень нравитесь моей подруге. И ей сейчас нужна помощь не только адвоката. Обманутая женщина всегда хочет удостовериться в своей привлекательности.

– Я…

– Не перебивайте! Я бы и сама не отказалась, но ей нужнее.

– Но…

– Не перебивайте, я сказала! Я не хочу встречаться с вами, пока вы будете встречаться с ней. Это было бы пошлым повторением пройденного. Так что я подожду. Или уступлю – время покажет. Все! Дальше все зависит только от вас!

В трубке заныли короткие гудки.

Вадим растерянно положил трубку. Когда он вернулся в свой кабинет, клиент сообщил:

– Я могу предложить вам за все дело пятьсот рублей. Устраивает?

– Устраивает, устраивает, – чисто механически повторил Вадим, хотя на самом деле еще пять минут назад твердо решил, что меньше, чем за семьсот пятьдесят, он это муторное дело не примет. Но сейчас его мысли были заняты совсем иным.

Через день ему опять позвонила Ирина-любовница. На сей раз голос звучал сугубо по-деловому.

– Нам нужно срочно встретиться. Но беда в том, что Женечка заболела и Ирина не может выйти из дому. Вы можете сегодня вечером заехать к ней, я тоже там буду, и мы все обсудим. Не по телефону же нам откровенничать! – многозначительно добавила она.

– Хорошо, – согласился Вадим. – Диктуйте адрес.

Оказалось, что Ирина живет неподалеку от дома Осиповых. Вадим позвонил Лене и предупредил, что задержится на работе.

Дверь открыла хозяйка.

– Как дочка? – с порога поинтересовался Вадим.

– Нормально. Пошла с Ирой в кино.

– Как это? – удивился Вадим.

– Так вы же сами сказали, мне Ирина передала, что вам нужно со мной о чем-то срочно посекретничать. Она специально приехала, чтобы Женечку забрать. Разве не так? – Вадим видел, что Ира совершенно искренна.

– Ну да. – Вадим растерянно соображал, о чем заговорить. Это было тем более сложно, что сидевшая напротив в кресле Ирина положила ногу на ногу, и при ее мини-юбке это просто лишило молодого мужчину возможности соображать.

– Ну, говорите, я вас слушаю! – Ира почувствовала неловкость Вадима и испугалась. – У нас проблемы?

Вадим молчал. Что-то неосознанное, сильнее разума, воли, мощнее здравого смысла наползало на него, подавляло рассудок. Впервые в жизни он не мог ни вспомнить прошлое, ни думать о будущем. Это было какое-то странное состояние – существовало только «сейчас», все остальное утрачивало значение, уходило куда-то в туман… Может, это и называется «не помнить себя»?..

– У меня! – неожиданно выпалил Вадим. И уже не сдерживая себя: – У меня проблемы! Я не могу вести ваше дело!

– Почему? – изумилась Ирина. – А, догадываюсь. – На ее лице отразилось разочарование. – Мы не обсудили ваш гонорар?

– Да при чем здесь гонорар! – совсем потеряв над собой контроль, выпалил Вадим. – Гонорар! Я влюбился в вас! Я не могу ни о чем думать! Я никогда не встречал такой женщины, как вы! Я…

– О чем вы? Как вы можете?! Вы же женаты! – Лицо Ирины пылало гневом.

– Да при чем здесь жена? Вы меня просто заворожили! Вы мне по ночам снитесь! Я ни о чем думать не могу. Нет. Пусть лучше другой адвокат… Поймите, Ира, я не хочу вас оскорбить, но я правда не могу…

Ирина сидела молча, ее щеки пылали. То ли от гнева, а может, от смятения.

– А жена? – опять напомнила Ирина.

– Жена… Я никогда ей не изменял. Но сейчас… Я не знаю. А я вам совсем безразличен? – вдруг спросил Вадим.

Ирина долго в упор смотрела на молодого человека. И наконец очень спокойным, совершенно спокойным, никак не подобающим моменту голосом ответила:

– Нет, Вадим. Мне вы очень нравитесь. Я не умею врать. Могу признаться: не будь вы женаты, не веди вы мое дело, я… Мне было бы трудно вам отказать! – Последние слова она выпалила на одном дыхании.

– Забудь о моей жене, забудь об этом чертовом деле. – Вадима прорвало. Он вскочил, плюхнулся на колени перед креслом Ирины и стал ее целовать.

Несколько минут она слабо сопротивлялась, потом Вадим ощутил, как все ее тело начало мелко дрожать, потом она ответила на его поцелуй и ее пальцы обхватили его затылок. ..

Вадим стал первым мужчиной, которому Ирина отдавалась по собственному желанию. В ней накопилось столько страсти, столько нерастраченного темперамента, что она заставила испытать Вадима не познанное им ранее, невероятное по остроте ощущений наслаждение. А Ирина взмывала на пик блаженства, падала с него в бездну, из которой опять взлетала на вершину, чтобы вновь скатиться вниз… И у нее не было сил, чтобы сопротивляться новому порыву, выбрасывавшему ее к новому подъему…

Сумасшествие продолжалось почти час, пока оба, обессиленные, не отодвинулись друг от друга. Вадим через несколько секунд попытался вновь притянуть Ирину к себе, но та сдавленным голосом сказала:

– Сейчас Ирина с Женечкой придут. Хватит. Я больше не могу…

– Тебе хорошо? – нежно спросил Вадим.

– Я счастлива! Я думала, что никогда этого не узнаю!

Они стали собирать одежду, разбросанную на ковре. Молчали. Ира помогла найти залетевший под диван носок, протянула его Вадиму и, прикрывая обнаженную грудь другой рукой, застенчиво улыбнулась. Вадим улыбнулся в ответ, а сам подумал: «Потрясающая женщина! Даже стоя без трусиков, рукой прикрывает грудь…»

Минут через двадцать вернулись Ира-любовница и Женечка. Когда они входили в квартиру, Вадим подумал, что теперь про себя будет называть Иру-жену – «моя Ира», а Иру-любовницу – «сводница». Но почему-то это слово, обычно наполненное негативным смыслом, он произнес про себя с благодарностью.

Ира-сводница внимательно посмотрела на подругу, потом на Вадима, потом опять на подругу и будто с облегчением выдохнула:

– Ну и слава богу!

Хозяйка квартиры покраснела, а Вадим не смог сдержать довольную улыбку. И брякнул:

– И тебе, Люлек, спасибо!

Обе женщины рассмеялись, одна застенчиво-виновато, вторая – самодовольно-задиристо.

– А что смешного дядя сказал? – спросила Женечка.

Все трое рассмеялись еще раз.

Состояние эйфории как рукой сняло, когда Вадим сел в машину. Мысль о том, как он сейчас приедет домой, посмотрит в глаза Лене… У баб же такая интуиция! Наверняка она что-то да почувствует. Вадима впервые посетило чувство, название которого он слышал в своей профессиональной деятельности очень часто, – раскаяние. Вдруг нахлынуло ощущение, что поступил неправильно, поддался минутному искушению, слабости. Но какое это было наслаждение!..

С ужасом Вадим понял, что завтра он все равно поедет к Ире. Это сильнее его разума, его воли.

Когда Вадим приехал, Лена уже спала. Машка, разумеется, тоже. Вадим тихо разделся и лег. Сквозь сон Лена спросила: «Все в порядке?» Вадим шепотом ответил: «Да, да. Спи. Все нормально». – «А где ты был?» – «С клиентом в ресторане. Спи!» Лена через несколько минут начала дышать совсем ровно, и Вадим понял, что жена уснула. Сам же он проворочался еще с час, пока дрема, а затем и сон не усмирили угрызения совести.

«Моя Ира» преподавала английский в школе. К трем часам возвращалась домой, а Женечку из детского сада забирала не позже семи. Им принадлежали четыре часа. Конечно, Ира-сводница была готова в любое время увести Женю из дому, но, во-первых, «моя Ира» не хотела ломать привычный распорядок дня ребенка, а во-вторых, Вадим боялся вызвать Ленины подозрения постоянным вечерним отсутствием. Но в середине дня была работа!

Никогда Вадим так часто не срывал судебные заседания. Либо он заявлял какое-нибудь вовсе не обязательное ходатайство, требовавшее отложения дела, и остервенело доказывал судье, что без этого ну никак слушать дело невозможно. Либо просто заходил в совещательную комнату и по-человечески объяснял, что ему очень надо… Что именно «надо», зависело от возраста и пола судьи. В больницу к бабушке, забрать дочь из школы, поехать к научному руководителю. С выдумкой у Вадима был полный порядок. И летел к Ире! Теперь он постоянно вспоминал слова старого коллеги относительно главного преимущества адвокатской профессии.

Вадим был всего лишь вторым мужчиной в жизни Иры, но в постели она его поражала. Причина крылась не только в ее непосредственности, открытости и искренней влюбленности в Вадима, но и, как ни странно, в большой осведомленности в секретах секса. Которого, как известно, в Советском Союзе не существовало. Хотя о нем все и думали.

Глеб привозил из загранкомандировок эротические, а порою и порнографические фильмы. Ира их смотрела, всегда без Глеба, что-то ее задевало, что-то нет. Но рядом с Вадимом накопленные и нерастраченные познания, помноженные на инстинкт, проявились в полной мере. Вадим просто с ума сходил от того, что вытворяла Ирина. Но в этом не было разврата – она отдавалась любви так естественно, так нежно, так трогательно и вместе с тем умело, что Вадим понял – от этой женщины он не откажется никогда!

Позвонил Павлов. Он договорился с Конотопом, что тот завтра примет Вадима. Письма из «Известий» и Союза журналистов уже лежат на столе Председателя Мосгорисполкома, но теперь нужно личное заявление Вадима.

Николай Николаевич предупредил:

– Вадим Михайлович, тут вот какая штука. Мои журналюги рассказали про один конотоповский финт. Примет он вас, разумеется, весьма приветливо, будет сама любезность и сердечность. Но это все – пустое. Значение имеет резолюция, которую он напишет на вашем обращении. Однако и в этом фишка, главное в резолюции – не текст, а цвет карандаша. Что бы он ни написал черным или синим, подчиненные знают – «отказать». Если зеленым – «сами решайте, по обстоятельствам». Резолюция красным – «читай и делай то, что написано».

– Простите за тупость, Николай Иванович, но я не понял.

– Вы не тупой, вы – порядочный. Объясню иначе. Если черным карандашом написано – «Поддерживаю, помочь!», это означает – «Посылайте куда подальше». Если красным – «Прошу оказать содействие» – значит, «Делайте, что хотите, крутитесь, как угодно, но проблему заявителя решите положительно!»

– Гениально! Мне бы и в голову не пришло!

– Так потому вы и адвокат, а не чиновник. – Николай Иванович задорно рассмеялся.

В приемной Конотопа Вадим просидел не больше 10 минут. Когда его впустили в кабинет, отделявшийся от приемной дверями метра в три высотой, Конотоп вскочил из-за стола и бросился навстречу Вадиму с протянутой рукой. Казалось будто он неделю ждет не дождется, когда Осипов удостоит его своим посещением.

Поговорили. Весело, без напряга. Второй, после Гришина, человек в Москве посмотрел, наконец, заявление Вадима и протянул руку к стаканчику с карандашами.

Вадим быстро произнес:

– Только, пожалуйста, красным цветом. У меня примета такая.

Рука Конотопа зависла в воздухе и два глаза-буравчика вперились в Вадима. Конотоп явно соображал – действительно примета, или тот знает.

Наглое выражение лица Осипова сомнений не оставляло – знает!

– А вы хорошо подготовились, молодой человек! – голос звучал уже не так приветливо.

– Так что ж вы хотите? – Вадим не упускал из виду, что рука собеседника продолжает висеть над букетом разноцветных карандашей. – Сочетание адвокатского опыта с журналистским плюс инструктаж, полученный от тестя, спецкора «Правды»! – Знал бы Владимир Ильич, как его только что запродал любимый зять, – удавил бы!

Конотоп явственно представил себе фельетон на третьей полосе «Правды», посвященный бюрократическим хитростям, направленным исключительно на обман советского трудового человека, и уверенно взял в руки красный карандаш.

– Примета так примета. На сей раз сработала, – и размашисто начертал: «Прошу оказать содействие. Положительное решение представляется обоснованным!»

Все! Теперь только время. С такой резолюцией Конотопа не поспоришь! «Ай да Павлов, ай да молодец!» – вопреки обыкновению, на сей раз Вадим похвалил не себя, а другого…

Судебное заседание откладывалось уже три раза. И каждый раз почти на месяц. То Глеб Правдин уезжал в командировку, то Рыскин представлял справку о занятости в другом процессе, то брал больничный. При этом Глеб постоянно названивал Ире и уговаривал ее передумать, забрать исковое заявление. Но как только она начинала колебаться, и Вадим, и Ира-сводница, каждый по своей причине, ее отговаривали.

Встречи Вадима с «моей Ирой» стали более редкими, два-три раза в неделю, но не менее пылкими.

Дома Лена иногда смотрела на Вадима долгим задумчивым взглядом, но ни о чем не спрашивала. Вадим никак не мог понять, догадывается жена о его тайной жизни или нет. Ему очень хотелось поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, но даже ближайшему другу, Автандилу, довериться он побоялся. Мало ли как жизнь сложится, а давать кому-то такой компромат на себя казалось совсем неразумным.

Как-то раз Вадим попробовал заговорить на эту тему с отцом, но тот разговор пресек, сказав: «Потерять можешь все. Вторую такую, как Ленка, не найдешь, а что выиграешь, сказать трудно». Вадим попытался все же тему развить, но отец его оборвал: «Думай сам. Главное не то, как хорошо в постели, а то, есть ли о чем поговорить после нее!»

Как ни странно, короткая отцова отповедь запала Вадиму в душу. Он неожиданно обнаружил, что с Ирой ни о чем, кроме ее бракоразводного дела, говорить ему неинтересно. С Ленкой же они обсуждали все и всегда, и это было страшно важно, увлекательно, необходимо. Иринины представления о жизни казались ему порой банальными, как из учебника.

Но в постели она была, конечно, невыразимо прекрасна…

Наконец, почти перед самым Новым годом, к назначенной судьей дате никаких заявлений противной стороны о переносе дела не поступило. Вадим перед процессом не волновался, уверовав, что никаких особых проблем возникнуть не должно. Вывезенные Ирой-сводницей вещи Глебу было не достать. Соответственно, оставшиеся, наименее ценные, будут поделены пополам. А может, с учетом интересов ребенка и задуманной Вадимом «шутки с кольцом», удастся и вовсе долю Глеба значительно уменьшить.

Проблемным оставался только вопрос о машинах. Какую присудят Ирине и в каком размере удастся взыскать компенсацию за третью машину с Глеба?

Надо было приготовиться к тому, что если по справке оценка спорной, третьей, машины будет явно занижена, то придется быстро «перевернуться» и просить оставить машину Ирине, а Глебу присудить компенсацию. Если же, наоборот, цену «задерут», то машину – ему, а компенсацию – Ирине!

Конечно, несколько беспокоило Вадима то обстоятельство, что Рыскин был адвокатом суперкласса и мог подкинуть что-нибудь такое, чего Осипов не предусмотрел. Но с другой стороны, заготовки Вадим подготовил не тривиальные, а Рыскин особой фантазией не отличался. Брал занудством и феноменальной памятью руководящих разъяснений Верховных судов Союза и РСФСР.

Шел второй час процесса. Ирина изложила свои исковые требования, сказала, что Глеб вывез часть вещей, наиболее ценных. Вадим внимательно следил за реакцией и Правдина, и Рыскина. Глеб только осуждающе покачал головой, а Рыскин, бросив взгляд на Вадима, понимающе кивнул головой. «Ну что ж, к этому они оказались готовы, – подумал Вадим. – Хорошо держат удар. Жаль! Я рассчитывал на истерику. Не прошло», – расстроился Осипов, но тут же успокоил себя мыслью – важен результат: вещи остаются в распоряжении Ирины, это – главное.

Глеб выступал очень коротко и сдержанно. На развод согласен. На раздел имущества по предложенной схеме – тоже. Очень сожалеет о распаде семьи, причин чему не понимает. Что касается раздела машин, то об этом позже скажет адвокат. Здесь все не так просто. Вадим насторожился: «Что они задумали? Что вообще здесь можно придумать?» Но долго рассуждать было некогда, поскольку судья поинтересовался у Осипова, есть ли свидетели с их стороны.

– Да, товарищ председательствующий. – Вадим встал. – Мы просим допросить Ирину Безрукову, любовницу Глеба Николаевича Правдина, с которой он был близок три года, предшествовавшие распаду семьи.

Вадим рассчитывал, что такая формулировка вызовет взрывную реакцию Глеба. Нет, тот и бровью не повел. Рыскин же и вовсе будто отсутствовал. «Черт! А они хорошо подготовились», – успел насторожиться Вадим. И тут в зал вошла Ира-сводница. Она блестяще выполнила задание Вадима.

Если «моей Ире» Вадим велел надеть белую блузку, застегнутую под горло, и черную юбку – десять сантиметров ниже колен (классическая «училка» – так сформулировал свое задание Осипов клиентке), то Ира-сводница предстала во всей красе порока. Туфли на высоченном каблуке (специально переобулась в коридоре суда), черные колготки в сеточку (последний писк московской моды), мини-юбка, скорее даже супермини, ярко-желтая кофточка с декольте, начинавшемся чуть выше пояса юбки. Ярко-красная помада на губах довершала образ дорогой валютной проститутки, по крайней мере каким он рисовался в представлении Вадима.

Два мужика, народных заседателя, явно передовики социалистического соревнования с ближайшего станкостроительного завода, аж крякнули, увидев такую «диву». Судья, понимающе взглянув на Вадима, слегка улыбнулся. Его эти постановочные трюки давно уже не сбивали с толку. Рыскин посмотрел на свидетельницу, на Вадима и опять осуждающе покачал головой. «Ну и что? Дешево, зато сердито!» – успокоил себя Вадим.

– Ну и как вы жили? – поинтересовался судья, пока секретарь отбирала у Ирины подписку об ответственности за дачу ложных показаний.

– Регулярно! Не поверите, товарищи судьи, – регулярно! – с вызовом и одновременно кокетливо ответила Ирина-сводница.

Все мужчины, присутствовавшие в зале суда, прыснули. Только судья чуть растянул губы, а Рыскин даже головы от бумаг не поднял. Глеб же заржал, словно жеребец в стойле. «Первый прокол!» – подумал Вадим.

– Что вы можете сказать по существу рассматриваемого иска? – официальным тоном произнес судья.

– То, что могу по существу, – вам будет неинтересно. Вернее, интересно, и даже очень, но знать не положено, – продолжала эпатаж суда Ирина.

– Это ваш свидетель, – судья повернулся к Осипову, – задавайте вопросы.

– Спасибо! – Вадим решил не тянуть кота за хвост, тем более что Ирина-сводница явно переигрывала. – Скажите, Правдин делал вам какие-либо подарки?

– Разумеется! Вам все перечислить? Боюсь, не смогу.

«Молодец! – обрадовался Вадим. – Теперь у судей точно сложится впечатление, что подарков было очень много».

– Нет, конечно, понимаю, что за три года всего вам не упомнить. Назовите самый дорогой подарок. И в связи с чем он был сделан? – «Что мне-то кокетничать, будто я не знаю, зачем вызвал свидетеля», – подстегнул себя Осипов.

– Самый дорогой? Пожалуй, вот это кольцо с бриллиантом. – Ирина протянула руку с кольцом в сторону судейского стола.

Народные заседатели, как по команде, резко наклонились вперед и даже привстали. Их реакция Вадиму понравилась. Он перевел взгляд на Рыскина. Тот смотрел не на Ирину, а как раз на Вадима. Одна бровь была слегка приподнята. При этом Рыскин еле заметно пожевывал губами. «Проканало!» – радостно подумал Вадим.

– И сколько это колечко стоит? – уточнил судья.

– В комиссионке сказали – полторы тысячи. – Равнодушный тон Ирины восхитил Осипова.

– Ого! – не сдержался один из пролетариев.

– И за что его вам презентовали? – не заметив реакции соседа справа, поинтересовался судья. Вадима насторожило, что этот вопрос был задан явно скучающим голосом.

Ирина рассказала про беременность, про аборт, про то, как Глеб уговаривал ее избавиться от ребенка. Особо трогательной истории не получилось, но выглядело все достаточно убедительно.

Когда она закончила, судья предложил Рыскину задавать вопросы.

– А где вы делали аборт? В каком медицинском учреждении? – Вопрос сопровождался демонстративным зевком.

– Не стану врать, не помню, – с вызовом ответила свидетельница.

– Я почему-то так и думал. Больше вопросов не имею, – продолжал скучать Рыскин. – Если позволите, – Рыскин обратился к судье, – вопрос моему доверителю.

– Да, пожалуйста.

– Это правда?

– Конечно же, нет! – Глеб сказал это так спокойно и твердо, что Вадим его зауважал. «Хорошо держит удар, стервец!»

– Тогда у меня больше нет вопросов. – И Рыскин, казалось, совсем задремал.

Процесс быстро докатился до стадии дополнений, и тут Вадима ждал неприятный сюрприз. Рыскин представил выписки со сберегательных счетов друзей Глеба и его отца, из которых можно было сделать вывод – все эти вкладчики снимали по триста – пятьсот рублей незадолго до покупки третьей машины.

«Моя Ира», ничего не понимая, смотрела на Вадима, а он мрачнел, начиная понимать, как его обставил Рыскин. Когда Глеб заявил, что «Нива» была куплена, собственно, для отца, на собранные им деньги и просто оформлена на Глеба, поскольку именно он на работе получил открытку на автомобиль, Вадим расстроился окончательно. Ясно, сейчас они попросят вызвать в качестве свидетелей Правдина-старшего и всех этих липовых кредиторов, суммы у них, разумеется, сойдутся, а аргумент «зачем одной семье три машины» окажется убийственным. По крайней мере для логики суда.

Вадим дальнейшую колею процесса угадал. Рыскин попросил о вызове свидетелей, и судья поинтересовался, абсолютно формально, мнением Осипова. Вадиму вдруг стало скучно. Бороться с придуманной Рыскиным конструкцией – бессмысленно. «А еще говорили, что он без фантазии!» – подумал Вадим и про себя выругался.

– Я думаю, в этом нет необходимости. Наша сторона не оспаривает утверждений ответчика.

«Надо хотя бы сохранить хорошую мину при плохой игре», – решил Вадим.

Судья одобрительно кивнул.

Перешли к прениям сторон.

Вадим попросил суд, исходя из интересов ребенка, а также учитывая тот факт, что Правдин тратил деньги вопреки интересам семьи, уменьшить его долю при разделе совместно нажитого имущества. Кроме того, сторона истца просит суд признать право собственности Ирины Правдиной на автомобиль «Волга», а Глебу Правдину передать автомобиль «Нива».

Рыскин попросил суд автомобили разделить в противоположном порядке. А что касается другого имущества, то его клиент, Глеб Николаевич Правдин, полностью отрицая расходование денег вопреки интересам семьи, тем не менее, исходя из интересов дочери, согласен оставить все имущество бывшей жене, за исключением двух позиций. При этом Рыскин назвал вещи, которые находились в квартире и были вывезены, подчеркнул он, неизвестно кем, но только, разумеется, не Глебом.

Вадим понял, что процесс он продул по полной программе. Позиция Рыскина выглядела изящно и непробиваемо. Более того, благородство Глеба Правдина заслуживало прямо-таки «установки бронзового бюста на родине героя».

Когда решение суда огласили, Вадим понял, что его худшие опасения оправдались. Рыскин, прощаясь, поблагодарил за совместную работу в процессе и совсем на выходе вдруг обернулся, подошел к Вадиму и сказал:

– Я много слышал о вас, Вадим Михайлович. Особенно от Коган. А она разбирается. Но мой вам совет, поскольку вы действительно талантливы. Не заигрывайтесь. Не думайте, что вы уже поймали Бога за бороду. Извините, конечно, что я позволяю себе вас учить, но, знаете ли, обидно как-то… – повернулся и ушел.

Вадима трясло от злости. На себя – за самоуверенность, за примитивность конструкции, за недооценку Рыскина. На Иру – за ее глупость, за то, что из-за нее он впервые с треском продул дело, за то, что не может смотреть Ленке в глаза. Вконец его разозлило Иринино предложение прямо из суда поехать к ней, поскольку у них есть еще два часа до возвращения Женечки из детского сада. Ни малейшего желания кинуться в пучину страсти Вадим в себе не обнаружил и, сославшись на необходимость встретиться с заведующим консультацией, уехал один.

Назавтра настроение Вадима не изменилось. Он просто не мог больше видеть Ирину. А она, наоборот, с самого утра названивала ему в контору, предлагая встретиться. На следующий день она уезжала к маме в Ленинград и вернуться должна была только к концу школьных каникул. Две недели. Ирина даже предложила Вадиму приехать к ней туда.

«Бред! Это уж чересчур! – Раздражение разливалось по нему, как хмель. – Сейчас! Брошу семью, работу и поскачу к тебе трахаться!» Вадим понимал, что Ирина ни в чем не виновата, но… У него будто глаза открылись. Зачем ему это надо? Что ему, с Ленкой плохо? Он вдруг сообразил, что дома что-то изменилось. Стал вспоминать. Вот что! Лена больше не ходила по дому в халате, разбросанных вещей он давно не видел. А еще – он только сейчас оценил ее подвиг – она уже месяц ходила на аэробику. И действительно вроде похудела.

После возвращения из Ленинграда Ирина несколько раз звонила Вадиму, но он всегда оказывался занят и приехать не мог. Она, видимо, все поняла и звонить перестала.

Перед 23 Февраля в консультацию к Вадиму неожиданно зашла Ира-сводница. Якобы поздравить с наступающим праздником. Вадим решил было, что сейчас она станет его уговаривать вновь сойтись с подругой, но разговор зашел совершенно о другом.

– Я очень благодарна тебе, Вадим.

– За что? – искренне удивился Осипов.

– Сам посуди. Глеб сделал мне предложение. А я его правда очень давно люблю. Если бы не ты – он бы так и бегал за этой дурочкой.

Вадим потерял дар речи и тупо уставился на собеседницу. Та весело, беззаботно рассмеялась.

– Ладно, слушай. Только пообещай, что никогда и никому не расскажешь то, что сейчас услышишь.

– Это обязанность адвоката. Обещаю.

– Знаю. Я про тебя столько знаю… Ты действительно болтать не станешь. Тебе это самому не выгодно. И, предупреждаю, небезопасно. Так вот. Я – капитан КГБ. Три с половиной года назад мне поручили проверить, так сказать, благонадежность совзагранслужащего Глеба Правдина. Познакомиться, завоевать его доверие – дело для профессионала простое. Ну, ты понимаешь… Вы же, мужики, примитивны в этом вопросе, а главное, абсолютно самоуверенны и слепы. Но так получилось, что я влюбилась. Глеб, поверь, достойный человек. А главное – именно мой тип мужика. Но он был без ума от своей Снежной Королевы. Всегда холодной и всегда для него недоступной. Тогда я и решила их развести. Только не говори, что я поступила плохо. Я боролась за свою любовь – здесь все дозволено. Согласен? – Ирина остановилась и серьезно посмотрела на Вадима.

– Согласен. Если это любовь – согласен.

– Ну а дальше дело техники. Встретилась с Ириной, рассказала ей все как есть. Правда, найти такие шмотки, как Глеб ей привозил, оказалось трудно, но коллеги помогли.

– Ух ты! – не сдержался Вадим. Ирина верно поняла его восклицание.

– Уважаешь?

– Да-а-а, – протянул Осипов.

– А дальше я захотела убить двух зайцев сразу. И чтобы она в моей шкуре побывала, и чтобы Глеб все понял. Помнишь ее мини-юбку, когда ты к ней в первый раз приехал?

– Помню, – глухо ответил Вадим.

– Я ее ей накануне сама купила. Знал бы ты, каких усилий мне стоило заставить ее надеть!

– И зачем тебе это было нужно?

– Какой ты тупой! Извини, конечно. Я получала моральное удовлетворение, когда она мне плакалась, как ей тяжело, когда ты вечером уезжаешь домой. Три года Глеб точно так же уезжал от меня к ней. Подло? Может быть, но я должна была поквитаться. Ну а кроме того, ребята из «наружки» сделали для меня несколько ваших фотографий с Ириной, чтобы я их показала Глебу. Знаешь, как отрезвляет? Кстати, я тебе их принесла. С негативами. Чтобы ты не очень в моей порядочности сомневался.

– Спасибо, – буркнул Вадим.

– Вот, собственно, и все. Но самый забавный момент наступил, когда ты мне предложил вывести особо ценные для Глеба вещи! Ведь без коллекции масок он просто жить не может. – Ирина залилась смехом. Не смог удержаться от улыбки и Вадим. Таким идиотом он себя еще никогда не чувствовал.

– А бриллиантовое кольцо? – неожиданно поинтересовался Осипов.

– Ни хрена ты в бриллиантах не понимаешь, Вадик. Это – фианит!

Минут двадцать после ухода Ирины Вадим просидел в кабинете один. Секретарша, которую уже допекли ожидавшие Осипова посетители, зашла к нему и поинтересовалась, все ли в порядке.

– Теперь – да! Надеюсь, навсегда! Или, по крайней мере, надолго!

Секретарша пожала плечами и заторопилась в сторону приемной.

Глава 15 ЧАСЫ

Женя Копцев позвонил около одиннадцати вечера.

Для него время позднее. Вадим хорошо знал, что Женя всегда ложился в десять, чтобы встать в шесть и до работы успеть проплыть в «Чайке» обязательные два километра.

Лена ставила Женю в пример Вадиму. Ей нравилось в нем все. И спортивный, и за собой следит, и выдержанный, и эрудированный. Ну прямо образцовый мужчина. Слава богу, в набор его достоинств она не включала наличие у Жени денег. То, что Женя, кандидат экономических наук, делал ключи в ларьке металлоремонта на Киевском вокзале, Лену не смущало. Удивляло – возможно, но не смущало.

У Вадима была своя версия Жениной «переквалификации». Его брат уже четвертый раз сидел «за валюту». Это была одна из самых серьезных статей, «авторитетная». Советская власть сурово наказывала тех, кто осмеливался нарушить ее монополию на торговлю иностранной валютой и драгоценными металлами. Вторая «ходка» по этой статье – и ты особо опасный рецидивист. Женин брат получал по десять лет, отсиживал восемь, выходил на полгода-год и опять отправлялся на зону.

Женя всегда резко пресекал любые разговоры о брате, лишь однажды сказав Вадиму: «А ему теперь там привычнее. Да и порядка там больше». – «А как же свобода?» – поразился Вадим. «Можно подумать, что мы живем на свободе», – мрачно оборвал разговор Копцев.

Так вот, одна из причин Жениного отшельничества виделась Вадиму в том, что в ларьке металлоремонта Женя чувствовал себя свободным. Ни начальства, ни плана, ни профсоюзной с партийной организаций. Взял болванку, вставил в станок с одной стороны. Ключ – с другой. Прокатил фрезой три раза – и готово. Клиент отдал деньги и ушел.

Вадиму так нравился процесс превращения болванки в ключ, что дубликаты своих ключей он, приезжая к Жене, делал своими руками. Разумеется, под присмотром, но – сам.

Имелась и другая версия. Вадим понимал, что более удобного места для сокрытого от посторонних глаз обмена валюты на советские рубли придумать невозможно. Помещение крохотное, поэтому, если клиентов оказывалось больше двух, остальным приходилось ждать на улице. Значит, рассуждал Вадим, всегда можно организовать незаметную и якобы случайную встречу пары нужных людей. Друзья Жениного брата, так сказать коллеги по бизнесу, наверняка Копцеву доверяли (еще бы, брат на зоне – гарантия, что Женя стучать не станет). Ну а Жене, предполагал Вадим, доставались посреднические проценты. Иначе почему у того всегда водились деньги?

Когда Вадим рассказал эту версию отцу, тот рассмеялся:

– Все много проще. Женя покупает на заводе часть болванок легально, а часть – «слева». Соответственно, деньги за ключи, сделанные из «левых» болванок, полностью достаются ему.

– Это же копейки! – попытался защитить свою романтическую версию Вадим.

– Чтобы иметь много денег, надо не много зарабатывать, а мало терять! – философски заметил отец.

– То-то у тебя всегда денег не хватает! – огрызнулся раздосадованный сын.

– А это уже другая тема. Я занимаюсь тем, что мне интересно, где мозги крутятся, а не тем, что хорошие деньги дает. И плюс я очень люблю спокойно спать. Поверь, это дорогого стоит. – Михаил Леонидович не обратил внимания на раздражение сына. Он и вправду считал, что жить надо с удовольствием. На сегодня деньги есть, а наступит завтра – вот тогда и озаботимся.

Все, что он зарабатывал, тратилось немедленно и без остатка. И разумеется, не на хрусталь и фарфор.

Какую версию ни выстраивай, факт оставался фактом – среди друзей родителей Женя единственный всегда был при деньгах.

У Вадима с Женей сложились особые отношения. Прежде всего, их сближал возраст. Женя был всего на пятнадцать лет старше Вадима и, соответственно, на десять младше Михаила Леонидовича. Его жена – Эмма, работала вместе с Илоной, была ее подругой, благодаря чему Женя и попал в компанию Осиповых-старших. За Эммой он ухаживал много лет, переждал ее двенадцатилетний брак с первым мужем и в итоге добился своего. Эмма, разумеется, боялась выходить замуж за человека младше ее на восемь лет. Но как раз Илона ее и уговорила. Благодарное отношение Жени к Илоне естественным образом распространилось и на ее сына.

Став адвокатом, Вадим признал, что поговорка «по одежке встречают…» в его работе – руководство к действию. Но какой «одежкой» можно было произвести впечатление на клиентов? Костюмом фабрики «Большевичка», облачавшим каждого третьего советского мужчину? Туфлями от «Скорохода»? Часами! Да, только часами. Во-первых, если правильно держать руки во время беседы, то часы всегда на виду. Во-вторых, импортные часы достать куда проще, чем финский костюм.

Вадим решил купить часы «Ориент» с зеленым циферблатом, знак роскоши и хорошего вкуса. Стоили они 350 рублей. Для Вадима – деньги немереные. Но Вадим понимал – трата окупится. Лена его поддержала. Даже отец, обычно абсолютно безразличный к внешней атрибутике, согласился – разумно. Оставалась маленькая проблема – у кого одолжить деньги? В компании родителей Вадима, не говоря о его собственной, зарплаты в 100-120 рублей исключали малейший шанс найти богача. Кроме Жени. Но, беда, все знали – Женя никогда и никому денег в долг не дает. Вадим попробовал подкатиться к Эмме, но та призналась, что эта тема единственная, которую Женя объявил запретной для обсуждения. Вадиму терять было нечего, и он напрямую обратился к Жене. Тот сразу не отказал, поинтересовался – на что?

– Часы хочу купить. «Ориент». Пижонские.

– Пижонские, чтобы пижонить? – Тон красноречиво предвосхищал ответ «нет».

– Пижонить рано. Просто клиент, увидев такие часы, поймет – только богатый может их носить. А богатый адвокат – хороший адвокат. Значит, пришел по правильному адресу. Ну и, соответственно, гонорар…

– Понял. Интересная логика. Правильная. Сколько?

– Триста пятьдесят. Но если всю сумму ты не можешь…

– Могу. – Женя мягко улыбнулся. – Пока могу. На какой срок?

– Реально, думаю, на полгода. – Вадим прекрасно знал, что по 75 рублей в месяц он откладывать не сможет. Но больше 6 месяцев просить нельзя. Психологически нельзя.

– Хорошо. Но чтобы об этом никто не знал.

– Извини, не гарантирую. – Увидев, как недовольно нахмурился Женя, Вадим тут же объяснил: – И Ленка, и мать с отцом наверняка спросят, где я достал деньги. А я не хотел бы им врать.

Недовольные морщины исчезли. Женя кивнул:

– Завтра заезжай в районе обеда.

Часы Вадим купил сразу. Клиенты и вправду реагировали на них моментально. Однако Вадим не предвидел, что некоторых они отпугивали – люди понимали, что такой адвокат им не по карману. Поэтому, оценив на первых минутах общения нового клиента, Вадим либо прятал их под манжету, либо, напротив, выставлял напоказ.

Прошло шесть месяцев. Отложить Вадим смог только 200 рублей. Идти к Жене и просить отсрочку – совершенно невозможно. Тогда Вадим обратился к Марлену и попросил у него 150 рублей на две недели. Мол, клиент дал аванс, а потом передумал судиться. Деньги уже потрачены. Марлен прочел нотацию, но дал. За два дня до истечения срока Вадим приехал к Жене и вручил ему всю сумму – 350 рублей. Женя удивился:

– А почему раньше срока?

– Я подумал, что накануне дня, когда я должен вернуть деньги, ты начнешь прикидывать – верну или не верну. Назавтра с утра у тебя будет плохое настроение, подумаешь, зачем давал. И наконец, когда я деньги привезу, ты испытаешь облегчение, что тебя не обманули. А могли. Следующий раз попросить будет сложно. А так ты и засомневаться не успел!

Женя внимательно-изучающе посмотрел на Вадима. Потом хмыкнул и молча взял деньги.

Через неделю Вадим позвонил Жене и снова попросил 350 рублей на полгода. Женя рассмеялся и согласился. Марлей получил деньги так же за несколько дней до истечения оговоренного срока и был очень доволен. Хотя и удивлен. Обошлось без нотаций. А у Вадима образовалось 200 рублей на срочное затыкание дыр.

До сегодняшнего дня Вадим продолжал пользоваться у Жени открытым кредитом, получая любые необходимые суммы. Правда, Женя все равно спрашивал – на что. Вадим был уверен, что это был формальный вопрос. Привычка. Возвращал Вадим деньги всегда за два-три, а иногда и за четыре дня до срока. Тоже привычка.

Отношения с Женей стали одной из причин, толкнувших Вадима на авантюру с громадной квартирой в новом кооперативе. Денег на нее у Осиповых пока в достаточном количестве не имелось, но Вадим не сомневался, – на квартиру Женя деньги одолжит без проблем.

– Вадим! – Голос Жени звучал озабоченно. – Я бы просил тебя провести одно дело.

– Для тебя – даже бесплатно!

– Нет, это не бесплатно. Гонорар сам определишь. – Женю явно раздосадовал игривый тон Вадима. – Речь идет о близких мне людях.

– Слушаю. – Вадим стал серьезен.

– Помнишь, рядом с моей каморкой стоит будка «Мосгорсправки»?

– Ну да, припоминаю.

– Там работает моя давняя знакомая. У нее есть сын. Балбес полный. Нервов матери попортил море. Сегодня ночью его арестовали. Взяли с поличным, когда этот кретин снимал колеса с машины. Хуже всего, что машина посольская! Дело сразу взяла Петровка. К ним не подкатишься.

– Он был один? – Вадим насторожился.

– А это имеет значение?

– Разумеется, иначе сразу вторая часть, квалифицирующий признак, «по предварительному сговору группой лиц».

– Хреново! С другом своим. Мама его говорит, что тот и подбил. У него своя машина есть, вот для нее и снимали.

– Погоди, у парня своя машина?

– Образцовый представитель советской золотой молодежи. Папа – журналист-международник. Валя сказала, что родители все время за границей, и он с бабушкой растет.

– Кто сказал?

– Валя. Ну, моя соседка у вокзала. «Мосгорсправка».

– Понял. Что еще?

– Коля все признал. Раскололся. А дружок – в отказе. Насколько я знаю.

– Кто его адвокат? – Вадим заговорил отрывисто и жестко.

– Не знаю. Могу узнать. Это имеет значение? – Сам того не замечая, Женя подхватил интонацию Вадима.

– Срочно! В таком деле мне нужен нормальный адвокат. Не приведи Господи, если каждый начнет работать на себя.

– Понял. Перезвоню. Если они еще не наняли, ты кого-то порекомендуешь?

– Нанимают такси, адвокатов – приглашают, – автоматически отчеканил Вадим. Слово «нанимают» очень обижало сыздавна всех адвокатов, поэтому произнесенная Вадимом формула стала чуть ли не общепринятой много десятилетий назад. Не исключено, что раньше, до появления такси, в ней фигурировали извозчики. – Да. Наверное, Славу Хандроева. Мы с ним вместе уже работали.

– Нанимают всех, кому платят деньги! – не остался в долгу Женя. – Сколько времени еще можно звонить?

– Часа два я точно спать не буду.

Женя перезвонил через двадцать минут.

– Бабка бьется в истерике. Ничего не соображает. Внучка тоже не выпустили. Завтра из Парижа собирается прилететь его папаша. Все, чего я добился, это имя адвоката, с которым отец предварительно договорился по телефону.

– Кто? Как его фамилия? Из какой он консультации? – В голосе Вадима звучало нетерпение.

– Я же сказал – только имя. Фамилию она забыла. Но имя редкое. Марлен.

– Черт побери! Хуже быть не могло!

– Не понял? Ты думаешь, это твой Марлен?

– Уверен! На всю коллегию, на все 1200 человек есть только два Марлена – мой заведующий и еще один, глубокий старичок. Но тот не ведет уголовные дела.

– А чем плохо, если это твой Марлен? Он же, ты сам говорил, блестящий профи. – Женю насторожила и расстроила реакция Вадима.

– Мне в этом процессе нужен не профи, а послушный исполнитель, без амбиций. Который делал бы, что я скажу!

– А может, лучше наоборот? У Марлена-то опыта побольше! – не лишил себя удовольствия осадить молодого друга Женя.

– Если мне не изменяет память, то последние два раза он защищал твоего брата. Ты этот опыт имеешь в виду? – моментально отреагировал Вадим и тут же пожалел о сказанном. Это был удар ниже пояса.

Женя замолчал. Спустя несколько секунд, уже другим тоном, видимо переборов возникшие эмоции, спокойно продолжил:

– Я имею в виду, что адвоката та семья выбирает сама. Я не могу им навязывать твои вкусы. – И, помолчав, добавил: – Тем более что у меня никаких претензий к Марлену нет.

Утром Вадим позвонил Марлену:

– Марлен Исаакович! Доброе утро!

– Доброе. Вадим, это вы?

– Да. Не разбудил?

– Да вы что! Я уже зарядку закончил! А вы небось себя не утруждаете?

– А мне-то зачем? Меня, знаете ли, начальство так гоняет, что за весь день я и накувыркаюсь, и набегаюсь. Хорошая форма мне гарантирована.

– Ну вот видите, как вам повезло! Я делаю зарядку бесплатно, а вам начальство обеспечивает возможность и хорошую форму сохранять, и еще за это неплохие деньги получать!

– Один – ноль! – Вадим восхитился очередной раз умению Марлена выворачивать смысл сказанного в свою пользу. – Я по делу.

– Слушаю.

– Сегодня у вас будет встреча со Степиным. Журналистом. Из Парижа прилетает.

– Да, в шесть вечера. – Марлен не выказал удивления осведомленности Вадима.

– Надо бы до этого пообщаться.

– Давайте в четыре. В пять у меня клиент.

– Договорились.

– Нам не выгодно, чтобы Коля значился в группе, – в третий раз терпеливо объяснял Вадим несчастной матери арестованного парнишки. – Это более тяжелая статья. Поэтому я не Степина выгораживать собираюсь, а вашего сына защищать.

– А почему нельзя, чтобы тот все взял на себя, а Коля как бы случайно мимо проходил? – Женщина все еще надеялась, что сына можно выгородить.

Разговор длился почти час. Вадим не предполагал, что столько людей обращаются в «Мосгорсправку». И с такими элементарными вопросами. Приходилось все время прерываться. Мало того, Вадиму все это время пришлось стоять, поскольку для второго стула внутри киоска просто не было места.

– Потому что Иван подъехал на машине. Его задержали, когда он был еще или уже в ней. А Колю взяли прямо в момент, когда он скручивал колесо. Можно случайно оказаться на месте преступления. Но нельзя случайно воровать.

К окошку подошел очередной страждущий. Вадим не выдержал и, взяв с подоконничка табличку «Обед», прямо перед носом подошедшего закрыл ею окошко. Тот, смиренно опустив голову, ни слова не говоря, повернулся и ушел. «Значит, не так ему и нужна справка», – успокоил свою совесть Вадим. Теперь можно было говорить не отвлекаясь.

– Валентина Федоровна! Я вас прошу, перестаньте так переживать. Насколько я знаю от Жени, Коля не совсем идеальный мальчик Такая встряска для него даже полезна. – Вадим и убеждал несчастную мать, и увещевал. – Лучше один раз попасть по такой статье и навсегда заречься от криминала, чем сразу влипнуть по серьезной.

– Вадим Михайлович! У вас дочь – вам легче. Я-то надеялась, что его армия исправит, а не тюрьма! – Женщина тяжело вздохнула.

– Ага! Армия. В Афганистане! Из тюрьмы он хоть калекой не вернется. – Вадим сам начал верить в то, что говорит.

– Тоже верно. – Женщина обреченно кивнула. – А не может так сойтись, чтобы совсем его вытащить?

«Вот уж действительно, надежда умирает последней!» – подумал Осипов. Сколько он ни работал адвокатом, все никак не мог привыкнуть к мистической вере людей в везение.

– Я постараюсь. Но давайте на то, что повезет, не рассчитывать.

– Я… – Женщина замялась. – Я… Я хочу, чтобы вы понимали. Коля рос без отца. И это при живом отце…

– Вы разведены? – Эта тема показалась Вадиму менее болезненной, и он с радостью перешел на нее.

– Нет, мы не были женаты.

– У него другая семья, – понимающе кивнул Вадим.

– Нет. У него нет семьи. Вадим Михайлович, он всю жизнь любил и любит меня и Колю, но… Обстоятельства, понимаете…

– Он разведчик? – Вадим удивленно посмотрел на женщину.

– Разведчик? – Она неожиданно рассмеялась. – Ну нет. Только не разведчик, – погрустнела. – Просто так жизнь сложилась. Это не в Колиных интересах было, чтобы он официально его отцом числился. Да и не в этом дело! – Валентина Федоровна резко изменила тон. – Дело в том, что Коленька никогда ни в чем не нуждался. У него всегда все было. Кроме отцовского воспитания. Я понять не могу, зачем ему эти чертовы колеса понадобились? Уж точно не из-за денег!

– Знаете, так бывает. Перед другом решил повыкаблучиваться. Показать, какой он герой. Такой, как бы сказать, способ самоутверждения, что ли.

– Может быть. Может быть. А сколько ему могут дать?

– Давайте не будем об этом, Валентина Федоровна. А что все-таки с его отцом? Я не просто так спрашиваю. Мне может понадобиться.

– Нет, как раз об этом давайте и не будем. Поверьте, Вадим Михайлович, это вам не понадобится. Здесь вы для Колиной защиты ничего полезного не найдете.

Выйдя из киоска, Вадим зашел к Жене.

– Ну, пообщались?

– Да. Слушай, а кто она, эта Валя? Судя по речи – образована хорошо, а работает… – Вадим осекся, поняв, что допустил бестактность.

Женя улыбнулся:

– Говори, говори. Не стесняйся. Меня этим не заденешь. Это – мой выбор. И у нее – такой же. Она профессорская дочка, архитектор. Строить пятиэтажки своим призванием не посчитала. Стала экскурсоводом. В Интуристе работала, между прочим. А тут ее папа какое-то неправильное письмо подписал. Дальше понятно?

– То, что из Интуриста выгнали, – понятно. А почему « Мосгорсправка»?

– Смешно, но факт. Она влюблена в Москву. Знает ее как свои пять пальцев. Ну, и опять-таки, начальства нет, партсобраний тоже.

– Понял. А кто отец Николая? – перешел к делу Вадим.

– Зачем тебе? – Женя напрягся.

– Просто хочется знать, кто платить будет, – не моргнув, соврал Вадим.

– Я. – Лицо Жени ничего не выражало, никаких эмоций. – Моя кредитоспособность сомнений не вызывает?

– Нет. Просто…

– Когда-нибудь объясню. – И вдруг, словно спохватившись, уже с улыбкой добавил: – Но не я отец, можешь не волноваться.

Нетерпеливый клиент уже во второй раз засунул голову в кабинет Марлена и тут же втянул ее обратно в коридор – обозначился. Его можно было понять – встречу назначили на шесть тридцать, а шел восьмой час.

– Хорошо, Вадим. Эта версия мне нравится и своей простотой, и наглостью, и очевидностью. Я думаю, что старший Степин не просто так всю жизнь по заграницам журналиствует. Видимо, с КГБ у него связи если не служебные, то прочные. Я со своей стороны тоже постараюсь на следователя выйти. За вами – Николай. Боюсь, это не самый… – Марлен замялся, – не самый надежный исполнитель.

– Я с ним поработаю. Но… – Теперь замялся Вадим.

– Вадим, давайте быстрее, не мямлите. Меня клиент ждет! – Для Марлена разговор был окончен.

– Я бы хотел поговорить с отцом Ивана!

– Зачем?

– Марлен Исаакович, мы с вами понимаем, что вывод Ивана из дела выгоден и Ивану, и Николаю. Его же родители этого понимать не могут. Ну, что это и Николаю выгодно.

– И что? Короче!

– А то, что я хочу, чтобы за защиту Николая платили они, – наконец разродился Осипов.

– Здрасьте, я ваша тетя! Во-первых, в этом случае кто будет платить мне? Во-вторых, почему вы не хотите?..

– Отвечаю. Потому что парень рос без отца, мать работает в «Мосгорсправке» с зарплатой в 70 рублей. Платить собирается Женя Копцев, может, помните…

– Помню. Но он вполне платежеспособен.

– Да, но мне брать с него деньги не хочется.

– Нет, Вадим. Со Степиным вы встретиться можете, но об оплате и речи не заводите. Я, может, сам об этом поговорю. – Марлен на мгновение задумался и уже более уверенно закончил: – Точно поговорю, так даже будет лучше для всех. Только вот что… – Марлен чуть помедлил. – Вы ему скажите, что это я поручил вам защищать Николая.

– Зачем?

– Эх, молодо-зелено! Потом объясню. Все, идите! – И, повернувшись в сторону двери, громко пригласил: – Сергей Петрович, заходите!

Николай Николаевич Степин начал разговор с Вадимом сам, еще не успев сесть на стул и даже не дождавшись, пока сядет жена:

– Мне Марлен Исаакович сказал, что вы любезно согласились поучаствовать в реализации его схемы, взяв на себя защиту второго юноши. Хочу вас искренне поблагодарить. И также спасибо, что вы нашли время для встречи с нами в такую трудную для нашей семьи минуту. Хотел бы сразу вас заверить, что ваши усилия будут оплачены. С Марленом Исааковичем все оговорено. Я рад, что ни вы, ни он не стали наживаться на чужом горе.

Вадим, который и сам не страдал косноязычием, от такого потока округлых, неискренних и выспренних фраз обомлел. Осипов почувствовал раздражение. Лощеный, невозмутимый, разъезжающий по заграницам, живущий в Париже выскочка! Он будто забыл, что надо его сына вытаскивать из тюрьмы! Жена Степина, наоборот, сразу произвела приятное впечатление. Смотрела на Вадима с надеждой, глаза заплаканные, но поправленные макияжем, холеные руки нервно перебирают то складки пальто, то ручки сумочки, то стряхивают отсутствующие пылинки с одежды. Во время тирады мужа смотрела на него с неодобрением. Нет, правильно реагировала. Естественно. Натурально. Без игры.

– Здравствуйте для начала. – Вадим решил немного поставить на место своего посетителя.

– Ой, извините, доброго здоровья. Мне вчера Марлен Исаакович так много о вас говорил, что сложилось полное впечатление старого знакомства. И вообще, будто не расставались с вами. Как бы я хотел, чтобы наш сын был на вас похож. Правда, Маша? – повернув голову к жене, спросил Степин. При этом по выражению его лица никак нельзя было заподозрить, что мнение Маши хоть в малейшей степени его волнует.

– Да, дорогой. Разумеется, – тихо ответила супруга журналиста. Вадиму показалось, что она при этом испытывала чувство неловкости за мужа.

– Хорошо. Давайте о деле. – Осипов не посчитал нужным реагировать на поток слащавых комплиментов. – Откуда у вашего сына машина?

– Мы сочли целесообразным сделать ему такой подарок к 18-летию. Понимаете ли, есть некий комплекс родительской вины. По делам службы я вынужден почти все время отсутствовать в Союзе. Мальчик недополучил родительского тепла. Возможно, это было ошибочное решение, но, поверьте, искреннее – хотелось как-то компенсировать ребенку сложности его детства.

Вадим был уже не рад, что задал вопрос. Разговор в том же стиле продолжался еще минут двадцать, пока Степин не извинился, что ему надо ехать на встречу в МИД, и не покинул кабинет адвоката. Маша осталась. Вадиму даже показалось, что в комнате стало больше свежего воздуха.

– Вам не понравился мой муж, правда? – В голосе Маши слышалась надежда, хотя сам вопрос звучал скорее как утверждение.

– Это вряд ли имеет значение. К тому же у меня есть правило – я не сужу людей, я их защищаю. – Вадиму не хотелось врать, поэтому перевести разговор в шутку казалось самым разумным.

– Нет-нет, это важно. Николай Николаевич почти двадцать лет провел в Европе. Там другие правила поведения. Там никто никого не грузит, как здесь сейчас стали говорить. Там у всех все в порядке. Все приветливы, все говорят приятное. Понимаете?

– Мне ответить вам по-советски или по-европейски? – обозлился на бестактность собеседницы Вадим.

– Понимаю вас. Понимаю. Но поверьте, Николай Николаевич – хороший. Ему просто там очень трудно. Он же журналист, у него нет дипломатического иммунитета…

Вадима как током ударило. Либо она болтливая дура, либо это вербовка. Мол – «теперь ты много знаешь, будешь работать на нас». Этого только не хватало.

Еще с пятого курса, когда КГБ завербовал несколько его однокурсников, кого официально пригласив на работу, а кого просто склонив к сотрудничеству, Вадим страшно боялся, что и его рано или поздно попытаются вербануть. Как себя вести в такой ситуации, решил давно – прикинется полным идиотом. Ну, например, радостно заорет, да погромче: «Ура! Я буду ловить шпионов!» Но, впервые столкнувшись с ситуацией, весьма похожей на попытку затащить его в сеть «понимающе-сочувствующих», Вадим растерялся.

– Вы знаете, я не очень интересуюсь заграничной жизнью. Там у них все фальшивое какое-то. У нас в программе «Время» часто показывают, как трудно там живется людям. Так что я хорошо понимаю – вашему мужу очень тяжело. И вам я тоже сочувствую. – Растерянность прошла, в роли идиота пришлось выступать без промедления.

Женщина смотрела на Вадима даже не с удивлением. С состраданием. «Наверное, счастлива, что не я защищаю ее сына», – подумал Вадим.

– Да, да, конечно! Не буду вас долго отвлекать. Скажите, чем мы можем быть вам полезны? – И тут же поспешила уточнить: – Я имею в виду в этом ужасном деле.

– Думаю, – Вадим обрадовался, что почва под ногами перестала быть зыбкой, – вам следовало бы встретиться с мамой моего Николая. Попытаться сделать так, чтобы она не была особо зла на вас, что ее сын сядет один. А точнее, вместо вашего.

Женщина, услышав последнюю фразу, вся вжалась в стул.

– Почему вы говорите «вместо»? Разве Коля не воровал колеса?

– Воровал. По просьбе или по подначке вашего сына.

– Но ведь Ваня должен был ему заплатить за эти колеса. Он просто приехал их забрать, не зная, что они ворованные. – Голос женщины стал крепче и увереннее.

– Знаете, мне нравится, когда клиенты начинают излагать адвокату его собственную версию событий. Приятно, когда то, что ты придумал, звучит так достоверно, что даже знающие правду верят вымыслу! – Вадим хлестал наотмашь.

– А разве это вы придумали, а не Марлен Исаакович? – Маша искренне удивилась.

– Разумеется – я. Он же не смотрит программу «Время». – Злоба на этих сытых баловней советской власти пересилила инстинкт самосохранения.

Маша помолчала, изучающе глядя на Вадима, и неожиданно сказала:

– Все не так просто в этом мире, молодой человек. Не так просто!

– Соглашусь, – примирительно сказал Вадим. – И даже приведу пример. Коля не нуждается в деньгах. Он снимал колеса не ради денег вашего сына.

– Это я поняла из разговора с его мамой. Мы встречались два часа назад. Она не только не взяла три тысячи, которые мы ей предлагали, а просто нас выгнала.

В те времена адвокат впервые мог встретиться со своим подзащитным только после окончания следствия. При ознакомлении с материалами дела. Одной из причин, заставивших Осипова все реже вести уголовные дела, была необходимость ездить в тюрьму. В Москве действовали только два «общенародных» следственных изолятора – «Матросская тишина» и Бутырка. Еще «пересылка», которую в народе называли «Пресней», хотя ютилась она где-то между Силикатными проездами, от настоящей Пресни достаточно далеко. Ну и разумеется, «Лефортово» – следственный изолятор КГБ. Но там Вадим никогда не бывал, так как допуска на ведение комитетских дел не имел, да не очень-то и хотел…

Вадим ненавидел поездки в следственные изоляторы. В СИЗО всегда воняло потом и кислыми щами. Любой его подзащитный первым делом интересовался, не принес ли Вадим поесть. Видеть глаза постоянно голодного человека – испытание не для Осипова. Утром, если мужу предстояла поездка «на каторгу», Лена заготавливала огромное количество бутербродов, предназначенных, если вертухаи спросят, для него самого.

Еще в СИЗО были очереди. Чтобы гарантированно получить свидание с подзащитным, очередь приходилось занимать часов в 6 утра. Если у адвоката не было машины, он ехал первым поездом метро вместе с заводскими рабочими, у которых смена начиналась в шесть тридцать или семь утра. Коммунисты делали все разумно: заводы начинали работать первыми, в восемь тридцать стартовали занятия в школах, с девяти открывались конторы служащих, и, наконец, в девять тридцать или десять – научные институты и министерства. Так что, как правило, в метро ездили однородными социальными группами. Но ранним утром, по дороге в СИЗО, адвокаты имели возможность оказаться буквально плечом к плечу с рабочим классом.

Очередь в СИЗО была единственным местом, где Осипов не мог «начитывать материал» для кандидатской диссертации. Обычно, где бы ни застала свободная минута, он извлекал из портфеля очередную, из десятков, монографию по наследственному праву, карандаш и стопочку нарезанных чистых листочков. Время для научной работы компенсировалось благодаря обязательной отсидке в очередях – в судах, в милиции, в поликлинике. Однако в СИЗО – не получалось. Мозги переклинивало. Свербила единственная мысль – как бы здесь никогда не оказаться в другом статусе. Как здесь выжить? Что испытывает человек, низведенный до положения арестанта?

И уж совсем жуткое впечатление на Осипова производили скрежет и хлопанье тюремных железных дверей. Никогда и нигде больше не слышал Вадим похожего звука. Его подхватывали каменные стены, покрашенные дешевой масляной краской, разносили по всем уголкам помещения, усиливая и повторяя гулким эхом…

Сегодня, слава богу, очередь занял следователь – одной из пыток для Вадима оказалось меньше.

Николая еще не привели. Следователь, полноватая женщина лет тридцати, встретила Вадима крайне неприветливо. Поздоровались, представились. Наталия Сергеевна, так звали милицейского следователя, проверила ордер Осипова, подтверждавший, что он является адвокатом ее подследственного. Стали ждать.

Вдруг Наталия Сергеевна без всякого повода стала сетовать на свою горькую судьбу:

– Вот объясните, как работать? Наверху уж совсем стыд потеряли. Раньше намекали, а теперь… вчера звонит генерал. Минуя мое непосредственное начальство, да и начальство моего начальства, и требует, чтобы я Степина «отсекла». Я спрашиваю – почему? Он отвечает – по кочану! Мол, у него самого приказ. Я, дура наивная, удивляюсь: «Да кто же вам-то может приказывать?» А он выматерился так, от души, со смаком, и отвечает: «Контора!» – Женщина раскраснелась от гнева. – Ну чего эти комитетчики всюду лезут?

Вадим, разумеется, знал о старой и закоренелой неприязни между гэбистами и ментами. Но обычно их свары разрешались тихо, без огласки. Посвящать в свои дела посторонних, тем более адвоката, – это выглядело странно. Но уходить от разговора Вадим посчитал неправильным.

– Понимаю! Мерзко это. Наверное, папаша Степина их человек. Ну а для своих у них особые правила. Я так думаю.

– А закон?! – Следователь взорвалась. – Закон не для всех один?!

– И что вы собираетесь делать?

– А что я могу? У меня в этом году очередное звание. Мне сейчас артачиться – себе дороже выйдет. – Наталия Сергеевна пар выпустила и успокоилась. – Вот, посудите сами, Вадим Михайлович, ну как мне Степина отсекать? На месте преступления был. В первых же показаниях подтвердил, что колеса – для его машины. Ну, ладно, пусть он не исполнитель. Пусть даже не организатор. Пусть, черт побери, даже не подстрекатель! Но покушение на скупку заведомо краденого я ему вменить обязана?

– Да-а. Ситуация! – Вадим быстро соображал, как бы вывести разговор в нужное ему русло. – А я вот не понимаю, мой-то чего полез для Степина колеса доставать?

– Как вы изящно выражаетесь – «доставать». – Следователь ехидно улыбнулась. – Говорите как есть – воровать!

– Я – адвокат. – Вадим был сама открытость. – У меня это слово в отношении подзащитного как-то не выговаривается.

– Кстати, нормальный парень. – Наталия Сергеевна вела дела малолеток уже не первый год и старалась не только докопаться, кто и что натворил, но и понять, почему паренек или реже девушка свернули на кривую дорожку. – Он, я думаю, сдуру залетел. Куражился.

– И я так думаю. – Подходящий момент настал. – Знаете, мне кажется, можно сделать так, чтобы все было по закону, а вы не подставитесь.

– Не уверена, у меня не очень клеится. – Вадиму показалось, что следователь его провоцирует, в глазах появились озорные искорки, а уголки губ чуть заметно дрогнули в улыбке.

– Ну, давайте посмотрим. Поверим Степину. Он не знал, что колеса ворованные. Тогда в отношении него дело можно, а генерал говорит – нужно, прекращать. Коля, следовательно, идет по первой части, так как нет группы. А с учетом данных по личности дело можно и прекратить.

– Ой, как у вас все просто получается! – Наталия Сергеевна рассмеялась. Причем смех этот не сулил Вадиму ничего особо радостного. – Если бы не одна маленькая, такая, знаете, малюсенькая деталь. Даже две. Машина посольская, значит, квалификация по 89-й УК, хищение государственного имущества. А по этой статье нам прекращать заказано. И вторая, генерал дал указание дело до суда довести, но без Степина. Как вам такая диспозиция?

– Плохая диспозиция. Во-первых, неправильная, во-вторых, нечестная.

– Чем же она неправильная, кроме того, что нечестная?

– Неправильная квалификация! – Вадим заговорил уверенным тоном профессионала, без эмоций, без улыбки. Сугубо по делу.

– То есть? – Следователь заинтересовалась.

– Машина действительно посольская. Но – посольства ФРГ, страны не социалистической. Имущество капиталистических стран, находящееся на территории СССР, рассматривается как частная собственность. Не государственная, а частная. Постановление Верховного Суда СССР от…

– Помню-помню. – Наталия Сергеевна, казалось, обрадовалась. – Согласна. Прозевала. Получается, что тогда это уже 144-я УК. Так?

– А як же! – вспомнив свою псевдоукраинскую бабушку Анну Яковлевну, улыбнулся Вадим.

– Однако, – следователь помрачнела, – вторую детальку мне не обойти. Обвинение я перепредъявлю, Степина отсеку, на 144-ю переквалифицирую, но прекращать – не могу.

– TQ7 Только не забудьте, 144-ю, часть первую. Группы-то нет! – Вадим старался зафиксировать успех. Пусть его заслуга и была крайне мала, тетка сама оказалась и разумной, и порядочной, но лишний раз расставить все точки над «i» было нелишним.

– Тещу будешь свою учить! – радостно захохотала Наталия Сергеевна, давая понять, что соглашение достигнуто.

– А из-под стражи до суда не выпустите? – с надеждой спросил Вадим.

– Наглеете, юноша, наглеете! – не переставая смеяться, охладила оптимизм Осипова следователь.

Через полтора месяца дело назначили к слушанию. Николай «шел» один, по первой части 144-й статьи – «кража», она же – тайное похищение личного имущества граждан. Там санкция предусматривалась уже не такая страшная – либо лишение свободы на срок до двух лет, либо исправительные работы – до года. Плохо только, что попало дело к молодому судье – Васе Кострикову. А молодые судьи – это беда…

Вадим пару раз участвовал в процессах, где Вася, тогда еще студент, сидел секретарем судебного заседания. В перерывах они бегали вместе курить, травили анекдоты. Несколько раз Вадим даже выручал Кострикова, давая ему свои старые курсовые, чтобы парню не париться, а «передрать и сдать». По-простому

На правах старого знакомого Осипов зашел к судье за пару дней до процесса. Так, потрепаться.

Костриков Вадиму обрадовался, выслушал поздравления с избранием судьей, махнул рукой – мол, фигня все это. Вадим заговорил о деле Николая. Вася слушал невнимательно, чуть ли не позевывая. Потом, перебив Осипова посередь фразы, спросил:

– Вадим, чего ты от меня хочешь? Чтобы я прекратил дело?

– Ты прекратить не можешь. Либо оправдать, либо посадить, либо – на доследование.

– Спасибо, товарищ педагог! – Костриков вовсе не обиделся, что Вадим указал ему на ошибку. – Доследовать здесь нечего, оправдать не могу, сам понимаешь, посадить могу – но ты этого не хочешь. Что пристал тогда?

– А ты дай ему исправработы, зачти время в СИЗО и отпусти из зала суда, – обнаглел Вадим.

– Говно вопрос! С прокуратурой я договорюсь, чтобы не опротестовывали. Но, знаешь, ты на процесс опоздай на часок-полтора.

– Зачем? – не понял Вадим.

– А затем, мой ученый друг, что наши с тобой отношения хорошо всем известны! Тебе разговоры лишние нужны? А я до твоего приезда все оформлю. Ну и, конечно, замечание тебе в протокол занесу. Так, чтобы суд уважал и не опаздывал! – Костриков заржал.

– Как скажете, гражданин начальник, – в тон судье откликнулся адвокат.

– Да, кстати, мне всегда жутко нравились твои часы. Это «Ориент», кажется? – Вася смотрел на Вадима выжидательно. Вадим все понял. Решение надо было принимать немедленно.

– Говно вопрос, как вы изволили выразиться, товарищ судья. Наконец смогу передать эстафету в достойные руки. – Вадим снял часы и положил их на стол Кострикова.

– Я это расцениваю не как взятку, а как подарок по случаю избрания судьей. Я прав? – Костриков внимательно смотрел на Вадима.

– А вы о чем? – Вадим сделал непонимающее лицо.

– Значит, прав! – кивнул Костриков.

Вечером, после оглашения приговора, Вадим заехал в консультацию и зашел к Марлену. Тот, увидев Вадима, нахмурился.

– Я в чем-то виноват? – вместо «здрасьте» начал Вадим.

– Вы – нет. Просто вспомнил о неприятном.

– Что такое?

– Да этот Степин! Он ведь так и не рассчитался со мной. Да и с вами, кстати, тоже. – Губы Марлена стали тонкими, как ниточки. – Час назад позвонил из Шереметьево. Улетает в Париж месяца на три-четыре. Говорит, встретимся по приезде. Рожа гэбэшная!

На следующее утро Вадим заехал к Жене. Вечером накануне тот звонил поблагодарить. Попросил заскочить.

Когда Осипов втиснулся в Женину будку, тот молча крепко пожал руку Вадима. Это было какое-то другое, необычное рукопожатие.

– Спасибо еще раз, – наконец произнес Женя. – Ну а теперь – сколько я тебе должен?

– Нисколько! Мой гонорар – ответ на вопрос, кто отец Николая.

Женя нахмурился. Помолчал.

– Я обещал, что никогда и никому этого не скажу. Правда, я не давал слова не говорить, чей он племянник. – Женя опять замолчал.

– Твой?! – с выдохом ахнул Вадим. Женя молчал.

– Так сколько я тебе должен?

– Я уже сказал – нисколько.

– Тогда мы перестанем общаться! – категорически заявил хозяин «Металлоремонта».

– Это время покажет, – не уступал Вадим.

– А почему ты опоздал в суд? Я, честно говоря, даже заволновался.

– Так было надо. – Вадим вовсе не собирался посвящать кого бы то ни было в детали только что законченного дела. Для себя он решил, что больше никогда к Кострикову в процесс не придет.

Словно читая мысли Вадима, вспомнившего о судье, Женя поделился своим наблюдением:

– У вас, юристов, что, «Ориент» – фирменный знак? Судья все время рассматривал свои часы. Точь-в-точь как твои.

Вадим помрачнел, и Женя это заметил. Посмотрел на левую руку Осипова.

– Понятно, – протянул Женя. – Тогда твой гонорар я определю сам – 350 рублей.

Что было хорошо при советской власти, так это стабильность цен. За пять лет стоимость часов «Ориент» не изменилась ни на копейку.

Глава 16 MAT

Как всегда, вызов в кабинет Марлена Вадима не обрадовал. Ни за чем хорошим заведующий консультацией сотрудников не приглашал.

– Вадим, вы знаете, когда у вас была последняя сорок девятая?

– Марлен Исаакович, не буду повторять анекдот про евреев, отвечающих вопросом на вопрос. Так вот, – а что?

– А то, что три месяца назад.

– Значит, уже целых три месяца я не гробил ни одного подзащитного! – пытался, как всегда, сохранить шутливый тон Вадим, хотя прекрасно понимал, что от очередного «адвокатского счастья» ему не отвертеться.

– Ой! И откуда это у вас такая самокритичность? – с легкой издевкой поинтересовался Марлен. – Не хотите ли покаяться в своих грехах, сын мой?

– Нет, падре! А то в качестве епитимьи вы мне дадите 49-ю в Мосгорсуд этак годика на полтора. Я обнищаю и гробану сберкассу, чтобы прокормить чад своих и домочадцев! Меня посадят, и уже вы по 49-й будете меня защищать. А я не могу вам такую подлянку подложить.

– Так у вас есть внебрачные дети, коли вы о чадах вспомнили? – Марлен был в хорошем настроении. – Вы не забыли, «явка с повинной облегчает работу следователя и уд. линяет срок»?

– Как можно, ребе? Но ведь сказано в Писании – плодитесь и размножайтесь. Поэтому при выборе путеводной звезды между моральным кодексом строителя коммунизма и заповедями господними я предпочел последние. Я правильно поступил, святой отец?

– Нам, католическим раввинам, вас, блудливых кобелей, не понять!

– «Блудливой корове бог рогов не дает», – поделился Вадим своей последней аранжировкой народных поговорок.

Марлен хмыкнул, махнул на Вадима рукой, понимая, что в этом соревновании ему «не светит», но последнее слово все-таки решил оставить за собой:

– А наше поколение для блуда пользовалось не рогами!

«Шутку не понял!» – подумал Вадим, но комментировать не стал.

– Короче! Вот повестка из суда и копия обвинительного. Хорошая новость – дело одноэпизодное, на одну персону. Плохая – дело арестантское, так что в СИЗО придется съездить.

Возвращаясь в свой кабинет, Вадим по дороге заглянул в приемную и попросил очередного персонального клиента подождать минут пять. Ему и вправду давно не назначали 49-х, так что отказываться было и невозможно, и, честно говоря, несправедливо. Говорить же Марлену, что он с уголовными делами решил потихоньку завязывать, казалось и вовсе преждевременным. Такие решения сначала выполняют и лишь потом декларируют.

Среди адвокатов ходила довольно циничная, на взгляд Вадима, шутка: «Когда идешь по 49-й, знать нужно только номер кабинета судьи и время начала слушания дела. Все остальное поймешь по ходу процесса». Но учителя Вадима – и Марлен, и Коган, и великий Гарри Тадва – внушали ему как раз обратное. Люди, которые сами не могут пригласить адвоката, нуждаются в защите более других. Либо потому, что их предали родственники, либо потому, что они и так уже на дне жизни. «Не хочется – но надо», – с этой мыслью Вадим принялся читать обвинительное заключение.

Из него следовало, что Юрий Юрченко пришел пьяным домой к бывшей жене, устроил скандал, бранился нецензурными словами, швырнул в женщину пепельницу. Она увернулась, но пепельница разбила окно. Все это происходило в присутствии их восьмилетней дочери.

Следствие квалифицировало действия Юрченко по части 2 статьи 206 УК РСФСР: «хулиганство, совершенное с особой дерзостью и цинизмом». Следователь даже не поленился растолковать, в чем эти «особая дерзость и цинизм» проявились, – матерился он при дочери! «Эка невидаль», – удивился Вадим. Дело более чем обычное, каких тысячи и тысячи. Мужик, естественно, под стражей, так что и обвинительный приговор суда предрешен. Да еще и виновным себя фактически признает, заявляя, что ничего не помнит. Зацепила Вадима одна деталь – Юрченко, как значилось в разделе «данные о личности обвиняемого», оказывается, мастер спорта по волейболу.

К волейболу Вадим относился по-особому. Сам в него играл и даже первый разряд получил. Еще один первый разряд он имел по шахматам. Но шахматы он воспринимал по-ленински. Именно вождю мирового пролетариата приписывали так понравившуюся Вадиму много лет назад фразу: «Для игры – это слишком серьезно, а для серьезного дела – все-таки игра». Вот волейбол… Вадим встречал только интеллигентных волейболистов. Игра-то интеллектуальная. Не футбол – «бей-беги». Представить себе мастера спорта по волейболу в роли бытового хулигана?.. Что-то здесь не так.

Этот проклятый скрежет решетки в Бутырке! Вошел в коридорчик – она поехала у тебя за спиной, выползая из проема в стене, и с клацаньем грохнула в противоположную стену. Бах! И свобода – где-то далеко. Сдал удостоверение – дверь лязгнула огромным замком времен Емельяна Пугачева, и… милости просим, ты в тюрьме.

Вадим перетерпел эту пытку и с завистью посмотрел на шедшего следом коллегу, так и не выпустившего из рук яблока, сочно хрустнувшего одновременно с очередным клацаньем двери. Бах! Хрум…

В кабинет свиданий ввели Юрченко. Высокий, даже не худощавый, а какой-то подсохший, длинные сильные пальцы, живые глаза. Но взгляд затравленный, испуганный.

– Здравствуйте, вы мой адвокат по назначению?

– Здравствуйте. Да, Юрий Юрьевич, я у вас по 49-й.

– Понятно. – В голосе звучали тоска и обреченность.

– Что понятно?

– Да ладно! Ничего, все в порядке.

– Юрий Юрьевич, так дело не пойдет! Вы мне не доверяете. Хуже – я вам неприятен. Я чем-то перед вами виноват? – Вадим пытался хоть как-то установить контакт.

– Нет, вы не виноваты. Просто, знаете, обидно – дожить до сорока и получить бесплатного адвоката. Вы небось первый год работаете? – В голосе звучала не агрессия, не недоверие, а досада.

– Нет, – как можно мягче ответил Вадим, – уже шестой. Ну а что касается «обидно» – никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь! – Вадим хитро улыбнулся.

– Ну да. Ну да, – все так же обреченно согласился Юрченко.

– Ладно. К делу. Что же случилось?

– Да я не помню. Правда! У меня с утра на работе проблемы возникли. Объявили о сокращении. Знаете, как сейчас в отраслевом НИИ работать? То ли сегодня уволят, то ли завтра. Я даже подумал, что не зря я аспирантуру бросил. Ну был бы кандидатом, а что толку?

– А что вы заканчивали? – Упоминание об аспирантуре Вадима задело за живое. Он уже год тянул с защитой, хотя диссертация была практически готова и сроки все вышли. Если бы не Лена, которая его запилила: «Защищайся! Защищайся!», то точно бы бросил. А так все время обещал и ей, и себе, что вот с весны, нет, с лета, ну, в крайнем случае с осени обязательно займется вплотную.

– Бауманский. И аспирантуру – там же.

– Так вы бросили аспирантуру или закончили?

– Отучился четыре года, на заочной, а потом отчислили с формулировкой «без представления диссертации». Дочь родилась. Надо было зарабатывать.

– А меня «с представлением».

– Что с представлением? – В Юрченко, казалось, проснулся интерес.

– Ну, я тоже аспирантуру окончил. Год назад. И меня отчислили, но «с представлением». А вот доделать руки не доходят.

– Защищайтесь! Точно вам говорю, защищайтесь. – Юрченко ожил окончательно. – Не для денег, их не прибавится. – Вадим кивнул. – Для себя. Для самоуважения! И жену не слушайте! Им, бабам, всегда нужно все и сразу! Ей сегодня приспичило, чтобы муж зарабатывал. А потом пилить начинает, мол, другие защитились, а ты… Моя сама настояла, чтобы я бросил все и стал репетиторствовать. А чуть с деньгами наладилось, завела: «Что ты за человек, даже кандидатскую защитить не мог!» – Юрченко говорил быстро, на повышенных тонах, руки выделывали какие-то фигуры в воздухе.– Может, имей я кандидатскую, меня бы и не сократили? А ей – по фигу! Сам, говорит, виноват! Я виноват?! Я для них, для нее с Анькой, старался! Вкалывал по 16 часов в сутки. Я и пить-то начал, потому что напряг такой держал, что иначе не уснуть. А она мне – на дверь. Мол, пьяница и неудачник! Мне такой не нужен!

– А я, когда совсем в ступоре, когда уже не уснуть, еду в Воронцовский парк, там мужики до поздней ночи в волейбол режутся. Попрыгаю часок и сплю как убитый. – Вадим-таки вывел Юрченко на контакт. Про волейбол сказал не случайно. И не ошибся. Юрченко с удивлением посмотрел на Вадима.

– А вы в волейбол играете? – В голосе впервые послышались нотки уважения. – А я думал, в шахматы.

– И в шахматы. А для волейбола, на ваш взгляд, я чересчур субтильный? – Вадим рассмеялся.

– Нет, – смутился Юрченко, но быстро сообразил, как переключить разговор. – Простите, я ведь не спросил, как вас зовут?

– Осипов Вадим Михайлович. Но лучше – Вадим, мне так привычнее.

– Принимается. А я – Юрченко Юрий Юрьевич, – протягивая руку, представился подзащитный.

– Да я вроде догадался, пока дело ваше читал. – Вадим принял рукопожатие, лукаво улыбаясь.

– Ой, я – идиот! Ну конечно! А я – Юра, – вконец смутился Юрченко.

– Так идиот или Юра? – не унимался Вадим.

– Да ну вас! – Юрченко дружелюбно рассмеялся.

Беседа подходила к концу. Все было бездарно безнадежно. Юра не вспомнил ничего важного для адвоката. Вадиму удалось лишь вытащить более-менее связную картину произошедшего.

После объявления о сокращении Юрий напился, хотя и был в завязке больше года. Решил позвонить Насте – бывшей жене, чтобы все ей высказать про загубленную ею жизнь. Нади, с которой он уже полгода жил, как назло, не было в Москве – уехала в командировку, а в пустую квартиру возвращаться не хотелось. Тем более квартира-то ее. Насти дома не было, трубку взяла дочка Анечка. Приехал и час Настю прождал. А она пришла с букетом. Ясно, со свидания. Вот тут его и переклинило! Дальше ничего не помнит.

Вадим подумал, что, может, на состояние аффекта попытаться вытянуть. Но сам же от этой идеи и отказался. Не признают советские психиатры аффект при наличии алкоголя в крови. Ни за что не признают!

По существу дела ничего толкового Юра не дал. Полезного не дал. «Значит, будем говорить о том, какой он был хороший пионер, сколько собрал макулатуры и металлолома», – подумал Вадим и в очередной раз пожалел, что нет у нас суда присяжных. Им можно было бы показать, как плохо человеку, как ему трудно. Убедить, что никто не застрахован. Простые люди – поймут, пожалеют.

Неожиданно Юра сказал:

– Ты прости меня, Вадим.

– За что? – удивился Осипов.

– Я ведь, это, не поверил в тебя вначале. Думал, мальчишку прислали. Знаешь, «пришла беда – открывай ворота». А теперь вижу, ты – нормальный. – В глазах Юрченко сверкнули слезы.

– Да ладно! Брось. Я тоже ожидал увидеть пьяницу-хулигана. Что, мне тоже теперь извиняться? – Вадим старался говорить как мог веселее. Помогло, Юрченко улыбнулся.

– Можно я тебя кое о чем спрошу? – Юра заробел.

– Да спрашивай. Я ведь по 49-й, все бесплатно! – решил подпустить иронии Вадим.

Но Юра напрягся:

– Я, когда выйду, заплачу.

– Брось! Я же шучу. На хрена мне твои деньги! Что я, думаешь, так просто коллеге-волейболисту помочь не могу?

– Ну вот, хоть какая-то польза от волейбола, кроме травм, – улыбнулся с облегчением Юрченко.

– Есть польза. Ладно, спрашивай, что хотел. – Вадим посмотрел на часы.

– Да нет, если торопишься, то не важно. Это так – личное.

– Спрашивай, спрашивай! – ободрил Осипов.

– А что ты в шахматах нашел интересного? Это же скучно.

– Как сказать, как сказать. – Вадим покачал головой. – Шахматы – это психология. Причем не твоя, а противника. Угадал, что у него на уме, – выиграл. Думаешь только о своих ходах и планах – проиграешь.

– Интересно, – протянул Юра.

– А еще я ими на жизнь зарабатывал. – Вадим улыбнулся чему-то далекому.

– Как это?

– Понимаешь, я учился в школе рядом с Гоголевским бульваром. А там ЦШК – ну, Центральный шахматный клуб. Так вот, старички-пенсионеры днем собирались на бульваре и играли в шахматы «по три рубля под доску». Я снимал комсомольский значок, повязывал пионерский галстук, чтобы бдительность усыпить, и после школы приходил на бульвар. Подхожу, говорю: «Дяденька, а можно мне сыграть?» Ответ стандартный: «Мы, сынок, на деньги играем». Ну, я из кармана заготовленную трешку вынимаю, показываю: «Я знаю». Первую партию выигрывал, чтобы своими не рисковать, потом проигрывал, чтобы не спугнуть. Дальше – три партии кряду брал и с девятью рублями – домой. Прикинь, сколько это за месяц получалось. – Вадим будто вновь переживал азарт одной из первых своих «операций по включению мозгов».

– «А вы, батенька, жулик», – к месту вставил Юрченко киношный штамп.

– Нет, Юра, просто выдумщик. – Вадиму стало неловко за свою несдержанность.

– Выдумай что-нибудь для меня. – Осипов не услышал в голосе Юрченко никакого напора. Только тоску.

В дверь вошел конвоир, которого несколько минут назад вызвал Вадим, нажав кнопку «вызов». Каждый раз он ужасно боялся перепутать ее с соседней «тревога», представляя, как врывается толпа вохровцев и, не разобравшись, для начала начинает мутузить его подзащитного…

– Постараюсь, Юра. Держись! – бодро закончил разговор Осипов, понимая, что придумать-то в данном случае ничего не удастся.

Дома Вадима ждал сюрприз – Лена сообщила, что звонили от Павлова, а тому – от Конотопа. Вопрос с квартирой решен положительно. Вадим крякнул от удивления и радости и вдруг заметил Ленин растерянный взгляд.

– Что такое? Ты чем-то недовольна?

– Мне как-то не по себе. Ты подумал – четырехкомнатная квартира на троих? Нас же все друзья возненавидят!

– Значит, это не друзья! Знаешь, поговорка «друг познается в беде» – ошибочная. Неправильная. «Друг познается в радости».

– В радости все друзья!

– Нет, Леночка. Ошибаешься. Только друзья, именно друзья способны радоваться твоему успеху. У них, если они друзья, зависть не возникает.

– Допустим. А… – Лена не знала, как бы поточнее оформить свои сомнения, – а твоя партия?

– Что??!! – Вадим аж взревел от возмущения. – Да пошла она в жопу, эта партия! Я что, из-за нее должен отказываться от достойной жизни?! Машке комната нужна? Спальня нам нормальная нужна? Кабинет я, наконец, могу себе позволить? А если мы хотим всей семьей посидеть?!

– Можно на кухне.

– Ага! Можно и в коммуналке. И в шалаше. А если гости пришли?

– Вадь, не ори на меня. Я же за тебя волнуюсь! – Лена жалела, что затеяла этот разговор. Хотя инициатором-то была не она, а Илона. Лену так распирало от счастья после звонка от Павлова, что она сразу набрала номер Осиповых-старших. Однако Илона, вместо того чтобы обрадоваться, поздравить, вдруг стала причитать, – в нашей стране нельзя, опасно жить лучше других. Лена тоже испугалась.

– И не повторяй глупостей моей матери!

– Откуда ты знаешь, что я с ней разговаривала? Ты ей звонил?

Леночка, я вас обеих хорошо знаю. Ты говоришь ее словами. А главное, пугаешься ее страхами! Лучше представь, как твоя мамуля будет хвастать подругам: ее дочь живет в четырехкомнатной квартире! Ты, кстати, Батыю не звонила? Вот интересно, что она скажет.

– Перестань все время задевать мою маму. В конце концов, она меня вырастила!

– Слава богу, у нее на это не всегда хватало времени…

– Прекрати! А вот бабушке я позвоню. А ты Марлену. Посмотрим, что они скажут.

– Хорошо. Ты звонишь первая!

Пока Лена общалась с Елизаветой Имануиловной, Вадим сидел рядом. Он хотел, чтобы Лена не навязывала ей свою, точнее, его мамы точку зрения, а слушала. Лицо жены все больше и больше выражало крайнюю степень удивления. Она произнесла: «Ну, ладно. Спасибо!» – и медленно положила трубку.

– Ну что? – нетерпеливо стал наседать Вадим.

– Звони Марлену, потом расскажу.

Разговор с Марленом был недолгим. Вадим подробно описал ситуацию. Марлен слушал, не перебивая, и, кажется, жевал. Потом ограничился краткой сентенцией:

– Хорошо, конечно, Вадим Михайлович, что вы в принципе стали задумываться о скромности. Хорошо. Но вот повод выбрали неудачный. Такой шанс в нашей жизни бывает один раз. Лучше в остальном ведите себя поскромнее.

Узнав мнение Марлена, Лена с неохотой признала, что и бабушка-Батый идею построить большую квартиру поддержала. Правда, аргументы выдвинула иные: «Надумаете разводиться, четырехкомнатную разменяете проще, чем «трешку». А не разведетесь, для Машки, когда замуж выйдет, можно будет однокомнатную выменять».

Упоминание о разводе заставило Вадима вздрогнуть. А вдруг Лена знает про Иру, поделилась с бабушкой, и они обсуждали идею развода? А он ничего не заметил! Хотя Батый просчитывает наперед все варианты, – могла и просто так сказать, ничего конкретно не имея в виду.

Вспомнил про Юрченко. Представил: Лена от него ушла, он приходит к ним с Машкой домой, а Лена возвращается откуда-то с букетом…

Вадим почувствовал, как закружилась голова. От страха. От животного ужаса, что такое возможно.

Недели через две к Вадиму в кабинет влетела секретарша:

– Вадим Михайлович! Сорок девятая по Юрченко у вас? Там пришли.

– У меня, Наташенька, у меня. Кто пришел? – Вадим удивился, что вышколенная Марленом секретарь столь бесцеремонно прервала его разговор с клиентом.

– Говорит, что жена. Хочет оплатить. – Наташа посчитала, и справедливо, что если 49-я переходит в соглашение и клиент готов заплатить, то это, бесспорно, веская причина прервать беседу с персональным клиентом. Тот-то уж никуда не денется…

Вадим же подумал о другом. О том, что, слава богу, хоть вторая, неофициальная Юрина жена оказалась нормальной бабой и не бросила его в трудную минуту. Плохо только, что помочь он ни ей, ни ему не может.

Минут через десять перед ним сидела женщина – полноватая, с прической-начесом, говорившей о ней больше, чем даже полный комплект чешской бижутерии. И уровень достатка, и уровень вкуса были очевидны. Вадим сразу отметил какое-то несоответствие в ее лице: уголки губ нервно подергивались, будто она то ли что-то дожевывала, то ли вот-вот собиралась расплакаться. Но глаза были колючими, злыми, безо всякой мольбы о помощи.

– Здравствуйте, я – жена Юрченко. Мне сказали, что вы будете защищать его бесплатно. Вы Осипов?

– Да. А вы, я так думаю, Надя? Уже вернулись?

– Нет, я – Настя. Откуда вернулась? – опешила женщина.

Осипов понял, что сморозил что-то не то. Если ни из какой командировки она не возвращалась, то это не сожительница Юрченко, и получается, что… «О Господи, этого только не хватало! Сейчас она начнет меня стыдить, как я могу защищать такого подонка!» – запаниковал Вадим.

– Извините, я, видимо, перепутал с другим делом. Слушаю вас. – Вадим стал сама официальность.

– Тут такое дело, – женщина несколько стушевалась от подчеркнуто холодного приема, – я сама виновата. Я же его посадила, считай. Ну вот, решила вам заплатить, чтобы вы лучше его защищали. Это я, дура, милицию вызвала! Я же не думала, что его преступником сделают! – Женщина уже срывалась на крик, в глазах набухли слезы.

Вадим растерялся. Такого, чтобы потерпевшая оплачивала работу адвоката обвиняемого, еще никогда не бывало. Не только у него, но и в практике коллег. По крайней мере, насколько он знал. Как вести себя в такой ситуации, Вадима никто не учил… Осипов решил потянуть время.

– А что все-таки тогда случилось?

– У меня день рождения был. На работе – я бухгалтером в ЖЭКе работаю – меня поздравили. Чай с тортом попили, букет подарили. У нас так принято, ну, в ЖЭКе нашем. Я припозднилась домой. А пришла когда, там Юра, пьяный. Налетел на меня, мол, шлюха, по свиданиям бегаешь. Я-то, увидев его, думала, он поздравить меня пришел. Знаете, приятно все же. А оказалось наоборот. Ну, слово за слово, и понеслось. Я сдуру милицию вызвала. Они его повязали. Я думала, утром отпустят. А он, видать, и им что-то наговорил. Он выпьет когда, вообще соображать перестает. Ну вот, уголовное дело завели. Я следователя просила отпустить, а он – не могу, поздно. Мне Юру жалко. Он слабый. Его в тюрьме забьют. Или он с собой покончит. – Женщина все говорила, говорила, будто бежала куда-то… Казалось, если ее не остановить, она будет говорить-бежать до бесконечности.

– Так вы хотите, чтобы я ему помог? – понимая весь идиотизм ситуации, прервал ее Вадим.

– Ну да! Я вот и деньги принесла. Двести рублей хватит? – Женщина засуетилась. – Мне сказали, что двести – это нормально. Что, мало? Я еще достану.

– Не в этом дело! – Вадим быстро соображал, как поступить. Брать деньги от потерпевшей нельзя. Совсем против этики. Юрченко посадят лет на пять минимум, на основе ее показаний. А она ему же, адвокату, и заплатит? Бред! Хотя… – Вы помочь ему хотите?

– Так ведь дочь у нас! – Этот аргумент казался Насте самоочевидным.

– Тогда вот что… – Вадим решил рискнуть.

Перед началом процесса по делу Юрченко Вадим изучил расписание назначенных у судьи на сегодня дел. Бумажка, приколотая к двери судебного зала, сильно расстроила Осипова – на решение судьбы его подзащитного судья запланировал час. При таком потоке дел, когда один подсудимый сменяется другим, ни один судья подробных рассуждений не допустит. Конвейер социалистического правосудия должен работать безостановочно.

Вадим решил зайти в конвойную, чтобы хоть как-то приободрить Юру перед началом процесса. Тот был совсем подавлен.

– Что с тобой? Держись! Все не так плохо. – Вадим не собирался делиться с Юрченко своей заготовкой будущей партии. Юра мог ее только испортить.

– Плохо мне, Вадим. Позавчера с воли записку от Нади передали. Пишет, что, коли я к Насте ходил, она меня бросает. Она-де хотела судьбу свою устроить, а ждать меня, пока выйду, ей не резон. Права, конечно. Но я теперь совсем никому, получается, не нужен. Ну и бог с ним! – Юрченко говорил так обреченно, что у Вадима защемило сердце. Но раскрывать планы все равно было нельзя.

Юрченко повторил, что ничего не помнит. Судья вел допрос, не поднимая головы от бумаг. Было очевидно, что дела он не читал и старался разобраться в ситуации по ходу процесса. Если старался. Очень насторожила Вадима его реплика, когда, предоставляя прокурору возможность задать вопросы подсудимому, судья раздраженно бросил: «Только покороче, пожалуйста!» Поэтому, когда прозвучало «Ваши вопросы, товарищ адвокат!», Вадим по-пионерски бодро отозвался: «Нет вопросов, товарищ председательствующий!» Судья одобрительно кивнул.

Пригласили потерпевшую. Настя скороговоркой рассказала все то же, что на предварительном следствии. Пришла, он пьяный, стал ругаться нецензурно, хамил. Она вызвала милицию. Все. Про пепельницу не сказала ни слова. Но, кроме Вадима, этого никто не заметил. Судья уточнил, в разводе ли, присутствовала ли дочь, и, получив утвердительные ответы, довольно кивнул. Ему все было ясно. Чистой воды часть вторая статьи 206. Без проблем. Срок от пяти до семи. Значит, пять. Первая судимость.

Прокурор вопросов задавать не стал, чем вызвал еще один одобрительный кивок судьи. Наступила очередь Вадима. Ясно, что тихо «подползти» с нужным вопросом председательствующий не даст. Значит, действовать надо резко, в лоб.

– Скажите, потерпевшая, – как можно безразличнее начал Вадим, – вот вы утверждаете, что Юрченко выражался нецензурной бранью. А что он конкретно говорил?

– Товарищ адвокат! – взвился судья. – Вы не знаете, что такое нецензурная брань? Я снимаю ваш вопрос!

– Хорошо, извините. – Вадим прикинулся растерянным. – Я иначе спрошу. Юрченко матом ругался?

Судья не успел ничего сказать, как Настя выпалила:

– Кто?! Юра?! Матом?! Да вы что? Юра матом никогда не ругается! Нецензурно – да, когда выпьет, а матом – никогда!

– Так что же он вам говорил? – растерялся судья.

– Товарищ председательствующий, – не сдержал хулиганского порыва Вадим, – вы же сами только что мой вопрос…

– Да не мешайте вы, товарищ адвокат! – не понимая всего комизма ситуации, отмахнулся судья. – Что он вам говорил?

– Ну, «сука» говорил. «Шлюха». Еще «потаскухой» обозвался. Это что, не нецензурная брань?! – Настя вопрошала и судью, и прокурора с пафосом оскорбленной воспитанницы института благородных девиц.

– Так вы эти слова имели в виду, когда давали показания следователю? – выполнил работу Вадима судья.

– Конечно! Я так и сказала – «бранился нецензурными словами»!

Судья выразительно посмотрел на адвоката.

– Что еще у вас заготовлено, товарищ адвокат? – к удивлению Вадима, он произнес это совершенно беззлобно.

– Вопрос про пепельницу, – с едва заметной улыбкой наивным голосом откликнулся Вадим.

– Задавайте! – Судья стал рыться в деле, явно не представляя, о какой такой пепельнице идет речь.

– Потерпевшая, скажите, а как получилось, что Юрченко в вас пепельницей швырнул?

– Да я же следователю сто раз говорила, не «в меня», а «мне». Я разволновалась, закурила. Говорю ему: «Пепельницу дай», а он пьяный, координации-то никакой, он мне ее кинул, а я вижу, что сильно. Ловить не стала, она – в окно. Вот!

– Ну, все ясно, – подытожил судья. – Перерыв. Товарищ адвокат и товарищ прокурор, потрудитесь зайти ко мне.

Спустя месяц дело, отправленное на дополнительное расследование, было прекращено «за отсутствием события преступления». Еще спустя несколько дней к Осипову в консультацию пришли Юра и Настя. Вместе. Вадима почти умилило то, как эти два совсем не юных человека все время держались за руки. Маленькая ручка Насти просто тонула в огромной лапище Юрченко.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло! – весело приветствовал посетителей Вадим.

– Спасибо, огромное спасибо! – наперебой стали благодарить Юра с Настей.

– Ладно, ладно! Я же говорил тебе, – обратился Вадим к Юрченко, – что и по 49-й бывают приличные адвокаты. Хотя, если честно, ты не меня, а ее, – Вадим показал на Настю, – должен благодарить.

– Да меня-то за что? Я бы сама ни в жизнь не сообразила, – растерялась Настя. – А что до сорок девятой вашей, так сейчас-то мне можно все-таки заплатить? Я триста рублей приготовила.

– Нет уж. Двести было – двести осталось. – Вадим смеялся от души. – Сейчас можно.

– А я с подарком, – немного смущенно вступил Юра и протянул Вадиму газетный сверток.

Вадим аккуратно положил его на стол и развернул. В газете была завернута шахматная доска с фигурками. Из хлебного мякиша. Основного тюремного поделочного материала. Такого в коллекции тюремных сувениров Вадима еще не было.

Диссертация давалась Вадиму очень нелегко. Не потому, что не мог разобраться в научных дебрях или родить что-то, необходимое для «новизны научного исследования». Банально не хватало времени.

Первый год – начитывал литературу (иногда на работе, чаще в метро или электричке, если не спал, реже – дома), готовился и сдавал коллоквиумы научному руководителю. Зануда и педант, он заставил-таки Вадима ориентироваться во вневузовских пластах гражданского права, как рыбу в воде.

С кандидатскими минимумами тоже справлялся. Философию марксизма-ленинизма Вадим сдал «влет». Экзамен по специальности сдавать в первый год не разрешил завсектором. Отложили на второй. А вот с английским возникли проблемы. Несколько аспирантов, причем очников, сдавали его по два-три раза. Тетка со специальной кафедры Академии наук зверствовала жутко, полагая, видимо, что владение языком Шекспира и Байрона есть абсолютный приоритет для советских юристов-ученых. По слухам, того же мнения она придерживалась и в отношении математиков, историков, биологов и, страшно сказать, философов марксистов-ленинистов. Вадима выручило то, что ее дочь как раз разводилась. Узнав, что перед ней практикующий юрист, а не очник-теоретик, тетка стала по-английски спрашивать о том, что ее реально волновало. Вадиму было что ответить и что рассказать. Говорил он тоже по-английски, но количество ошибок для экзаменатора значения не имело. Когда Вадим не мог вспомнить нужное слово, она сама предлагала: «Да вы по-русски скажите, не мучьтесь». Вадим не спорил. Короче, пятерка за экзамен отражала содержание, а не форму состоявшейся беседы…

Выписки из книг, прочитанных Вадимом, в виде маленьких листочков попадали к Машке. Она хоть и училась во втором классе, но уже умела и очень любила тюкать одним пальцем на пишущей машинке. Вот ребенка и пригрузили заботой о папе – готовить карточки для картотеки по диссертации.

Второй год аспирантуры совпал с первым годом адвокатуры. Диссертация отправилась в самый долгий ящик. Вадим вообще пару раз пытался ее забросить, но Лена не позволила. Вечный аргумент – «подумай, какое счастье принесет родителям твоя защита» – перевешивал все очевидные и разумные основания «отринуть и забыть».

Кандидатский минимум по специальности Вадим сдал без напряжения. Не зря штудировал он толстенные монографии, готовился к каждому коллоквиуму, как к сложной защите в суде. И не будь он Вадимом Осиповым, если не услышали бы от него экзаменаторы кучу примеров из его юрисконсультской и только начинавшейся адвокатской практики. Когда реальных случаев не хватало, придумывал на ходу, а ученые мужи слушали, разинув рты, какие кульбиты выделывает в живой практике их любимая теория права.

На третий год аспирантуры Вадиму было просто не до нее. Приходилось зарабатывать. Просто тупо зарабатывать деньги. А вот летом, в отпуске, Вадим сел писать. Материала была прорва. Карточки, отпечатанные дочкой с диким количеством опечаток, давили на совесть Вадима куда больше, чем Ленкин пилеж. Он ведь Машу пару раз в институт возил, показывал настоящую картотеку. Подученная мамой, она уже несколько раз принималась канючить: «Что, я зря работала? Ты когда напишешь свою диссертацию?» Слово «диссертация» она никак выговорить не могла.

В Сухуми, при жаре под сорок, после обеда, Вадим садился на ступеньки снятой ими конуры, ставил перед собой табуретку, на нее клал доску для теста, одолженную у хозяйки, и, обливаясь потом, писал. Потом, в Москве, машинистка, перепечатывавшая текст, как-то поинтересовалась – не от вина ли пятна на бумаге? Вадим честно ответил: «Писал в поте лица!» Машинистка звонко рассмеялась – какая милая шутка!

К концу четвертого года Вадим диссертацию «спихнул» – официально сдал ее на сектор. Научный руководитель изучал текст внимательно и не спеша. Месяц. Потом вернул со словами: «Надо переделать». Вадим приехал домой расстроенный, но когда пролистал папку с диссертацией, смеялся от души. Шеф расставил запятые, исправил правописание нескольких слов и указал на необходимость во введении сослаться на материалы XXVII съезда КПСС. Поскольку «дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев» в отчетном докладе по поводу наследства ничего не говорил (Вадим подумал, что, видимо, при таком составе политбюро тема была запретной), пришлось взять цитату про право личной собственности советских граждан-тружеников, объяснив по ходу, что наследование – составной элемент права собственности. Брежнев, правда, умер, но не его дело. И при Черненко, и при Андропове ссылаться на материалы XXVII съезда оставалось обязательным. Продержав диссертацию еще месяц, научный руководитель вернул ее Вадиму со словами: «Ну, теперь вы сами видите – совсем другое дело». Хороший мужик, не злобный.

Предзащиту, то есть защиту перед сотрудниками сектора, назначили через 8 месяцев – на конец апреля. Если все пройдет успешно, то к концу года можно будет и на Ученый совет ставить. Вадим особо не переживал. Лена и то больше волновалась. Маша же деловито поинтересовалась, надо ли будет на защите показывать ее карточки? Вадим из воспитательных соображений соврал: «Разумеется, это обязательно!»

Звонок научного руководителя раздался как гром среди ясного неба.

– Вадим Михайлович, у нас проблемы! – Дальше последовал рассказ о том, что в последнем, только сегодня вышедшем номере «Советской юстиции» опубликована статья Андрея Капустина. Он писал диссертацию по семейному праву, и в одном из разделов их темы с Вадимом пересекались. Так вот, половина статьи Капустина совпадает с текстом Вадима.

– Но вы же знаете, что я писал сам!

– Боюсь, это не имеет значения. Его статья опубликована, а ваш текст нет.

– Но диссертация сдана на кафедру еще девять месяцев назад!

– На сектор, Вадим Михайлович, – исправил ученый-педант. – А статья, кстати, поступила в редакцию три месяца назад! Я проверил.

– Как это могло произойти? – Вадим оторопел. Он не мог сообразить, каким манером Капустин сумел передрать его текст.

– К сожалению, весьма просто. – Шеф говорил на удивление спокойно. – Когда я читал вашу работу, то оставлял папку на столе в библиотеке. Домой не брал. А наша библиотекарша, ну, как бы это сказать, подруга Капустина. Думаю, она и поработала за этого лоботряса. А может, он и на секторе ее видел.

– И что теперь делать?

– Не знаю. Вы в курсе, кто его отец?

Вадим был в курсе. Еще как в курсе! Андрей Капустин учился с Вадимом в одном классе. А папочка его занимал пост заместителя заведующего Административным отделом ЦК КПСС. Курировал суды, прокуратуру, милицию и так далее. Вадиму сразу вспомнился случай, произошедший летом, между выпускными и вступительными экзаменами. Ребята-одноклассники перезванивались, интересовались, как дела, какой у кого в институте конкурс, и тому подобное. Как-то раз Вадим позвонил Андрею.

– Что делаешь? Зубришь? – поинтересовался Вадим.

– Ты че, забурел? – Андрей любил приблатненный жаргон, порою сам не понимая значения произносимых им слов.

– А у тебя есть шанс поступить без зубрежки? – поразился Вадим.

– У меня нет шанса не поступить!

Если учесть, что Андрей подал документы на юрфак МГУ, куда Осипову путь был заказан, легко понять, почему эта фраза так врезалась ему в память.

Теперь отец Андрея поднялся уже до поста заведующего тем же отделом ЦК.

Вадим положил трубку и застыл у телефона. Через несколько минут в комнату вошли Лена и Машка. Увидев лицо Вадима, Лена испугалась – таким растерянным она никогда его не видела.

– Что случилось? Что-то с родителями? С бабушкой?

– Нет, с защитой! – глухо отозвался Вадим.

Когда Вадим закончил пересказывать то, что только что узнал, Лена мрачно бросила:

– Ну и хрен с ними! Плевать! Перепишешь главу, и всего-то делов!

– Нет, Леночка! Это – плагиат. И плагиатор, получается, – я! Мне не дадут защититься никогда! Такие вещи не прощают. Через неделю об этом будет говорить вся юридическая Москва!

– А ты ведь ничего и доказать не сможешь! Да если бы и смог?! Для его папочки это позор похуже, чем для тебя! Он же тебя уничтожит! «Был бы человек, а статья найдется»! – Лена разошлась не на шутку.

– А как же мои карточки? – подала голос Машка. – Это же нечестно!

Родители кинулись успокаивать разревевшуюся дочь. Какая уж тут диссертация, когда любимая дочка плачет навзрыд!

В свою приемную директор Института государства и права академик Самойлов влетел раздосадованный и обескураженный. Как же так?! Он ведь сам работал в аппарате ЦК много лет. Ну, не все, но большинство были толковые, приличные ребята. Многие стали учеными. Далеко не он один. Откуда повыползали эти сегодняшние? Вежливые, гладенькие, какие-то мылкие. И при этом – чистые функционеры. Человек-функция! Человек-кресло! Человек-лозунг!

Принято решение на самом верху – вводим кооперацию, расширяем возможности для частной инициативы, начинаем движение в сторону рынка. Стали готовить совместное постановление ЦК и Совмина. И поехало! Академики-экономисты в один голос кричат, что без новых правовых механизмов новые элементы экономики не заработают. Самойлов тоже предупреждает, без немедленных изменений уголовного и гражданского законодательства ничего не получится. Нельзя влить молодое вино в старые мехи! Нельзя!! Секретарь ЦК, ответственный за постановление, спрашивает, сколько времени на это надо. Ему говорят – минимум два-три года. Он матерится! Через три месяца, к Пленуму ЦК постановление должно быть готово. Самойлов прямо ему заявил – нереально! Точка. А Капустин – вроде всю жизнь толковым мужиком считался – вылез: «Мы сделаем». Вот, задница, пускай и делает!

Уже зайдя в кабинет, Самойлов вдруг сообразил, что в приемной заметил что-то необычное. Что-то резануло глаз. Вспомнил, там сидел ребенок. Самойлов вызвал секретаря.

– А что это за девочка в приемной? Ваша? – В голосе звучало раздражение.

– Нет, Василий Петрович, она к вам, – секретарша почему-то шептала, – она к вам на прием. Просит принять ее сейчас, поскольку в часы приема по личным вопросам она не может – у нее в школе уроки. – Шепот переходил в смех.

– Какой прием? Вы что, шутите? Она по какому вопросу? Об организации песочницы во дворе института? – Казалось, вся не высказанная в ЦК досада выплеснется сейчас на секретаря. Ничего комичного Василий Петрович в ситуации не видел.

– Она не говорит, – ответила в обычном деловом режиме секретарша, почувствовав наконец настроение шефа. – Сказала только, что по вопросу института. Я ее пыталась выпроводить, но она заявила, что ляжет на пол у вашей двери и будет здесь жить, пока не поговорит с вами.

– Глупости! Отправьте ее куда-нибудь!

– Можно милицию вызвать? Сама она не уйдет. Я уже все испробовала.

– Дьявол! Какую, к черту, милицию?! Ладно, зовите ее сюда, но сами не уходите, мне здесь только детских слез не хватало.

Слушаю, что тебе нужно, девочка? – Самойлов напустил на себя строгий учительский вид, надеясь, что это позволит максимально сократить пустой разговор с ребенком.

– Мне нужна честность! А моего папу обманули. Он написал диссертацию, а у него одну главу другой дядя перебрал (слово «передрал» Маше было незнакомо) и опубликовал в газете. Папе не верят, что это он писал. А я могу доказать… – тараторила Машка.

– Погоди, погоди! Что значит «перебрал»? – не понял Самойлов.

– Наверное, передрал, – перевела секретарша.

– Да, передрал, передрал, – обрадовалась наличию союзника Машка. – Он ее передрал. А писал папа. И теперь ему не разрешают защищать диссертацию.

– Ну и как ты докажешь, что это он ее писал? – Самойлов пытался понять, девочка пришла сама или ее подослал папаша, уличенный в плагиате и теперь любой ценой пытающийся спасти свою шкуру. – Ты почерковед?

– Кто? Я – Маша. Я Маша Осипова. – Подбородок у девочки уже дрожал.

– Ладно, ладно. Рассказывай, что случилось. Я тебе верю, поэтому не торопись и рассказывай. – Что-то подсказало Самойлову, что девочка хочет сказать важное. И еще Самойлов поймал себя на мысли, что общаться с непосредственным ребенком ему куда приятнее, чем с лощеными цековскими функционерами.

Маша минут десять рассказывала, как папа мечтал стать кандидатом, чтобы порадовать бабушку и дедушку, как он писал эту диссертацию вместо того, чтобы поплавать вместе с ней и с мамой в море, как она печатала ему карточки, как они вместе то с мамой, то с папой ездили к тете-машинистке, перепечатывавшей текст. Когда Машка говорила про карточки, Самойлов с секретаршей обменялись взглядами. В глазах женщины стояли слезы. Самойлов потер нос, потому что и у него что-то защекотало то ли в горле, то ли в носу, то ли в глазах.

– А кто твои бабушка и дедушка? – поинтересовался Самойлов. Секретарша поняла зачем. Ответ Самойлова обрадовал, а секретаршу расстроил. Она ведь не знала, что сегодня Самойлов ненавидел основной контингент аспирантских родителей.

– А как папина фамилия?

– Осипов, – Машка была так рада, что ее не ругают, – Вадим Михайлович.

– В каком он секторе?

– Я не знаю. Я у мамы постараюсь узнать.

– А почему у мамы, а не у папы? – как бы между прочим поинтересовался Самойлов.

– А потому что, если папа узнает, что я к вам приходила, он меня на месяц без телевизора оставит! – Более страшного наказания Машка представить не могла.

– Понятно! – нараспев протянул Самойлов, довольно кивая головой, – на нужный ему вопрос ответ он получил. – Знаешь, я должен разобраться. Хорошо, что ты пришла и все мне рассказала. – Самойлов на всякий случай решил еще раз убедиться в своей правоте. – Так, значит, с папой о твоем визите говорить нельзя, а с мамой?

– Нет! Нет! Ни в коем случае! Она точно папе расскажет!

– Она тоже не знает, что ты здесь?

– Не знает. Она бы не разрешила…

Секретарша, размазывая по щекам слезы, выскочила из кабинета.

Когда Самойлов остался один, он мучительно стал вспоминать, откуда знает фамилию этого Осипова. Читал его статью? Нет. Выступал на Ученом совете? Нет. Вел дело кого-то из его знакомых? Тоже нет. Что-то было… За окном раздался звук заводящейся машины. Двигатель чихал и никак не хотел начинать работать. Вспомнил! Забавнейшая была история.

Когда Самойлову дали новую «Волгу», в смысле, разумеется, не дали, а предоставили возможность купить по лимиту Академии наук, он сразу погнал ее к знаменитому шабашнику Климову. Тот обитал близ люберецкой свалки. Надо было сделать «протяжку» – вручную проверить и дотянуть все болты и гайки подвески. Еще Климов в шаровые опоры вкручивал специальные масленки, которые воровал в ЦАГИ, где работал в свободное от шабашки время. Чтобы те дольше прослужили. Почему до этого не додумались на ГАЗе, Самойлов понять не мог.

Кроме того, у люберецкого умельца делали антикоррозийку кузова. Климов покупал где-то «слева» мазут, разводил его бензином и из самодельной брызгалки наносил на днище. Затем машину несколько минут гоняли по специально отсыпанной песчаной полянке, песок смешивался с гремучей смесью, бензин испарялся, и непробиваемая для ржавчины броня автомобиля была готова.

Именно сегодня, на совещании в ЦК Самойлов вспоминал Климова. Вот для таких, как он, и нужны были кооперативы. Ясное дело, что инициативным людям давно тесно в рамках плановой экономики.

Тогда-то, около свалки, Самойлов и встретил Осипова.

Когда машину скатили с ямы, где колдовали с протяжкой и масленками, на свет вылез чумазый молодой человек, двумя пальцами вытащил из пачки сигарету, отошел в сторонку и закурил. Самойлов подошел было к нему дать на чай, но тот, не поворачивая головы, бросил: «Деньги – это Климову!» Самойлов поблагодарил, и вдруг юноша повернулся. На лице его был ужас. Возглас: «Это вы?!!» поставил Самойлова в тупик «Ну я. А что?» И вдруг молодой работяга, бросив только раскуренную сигарету на землю, стал жалобно оправдываться, что работает здесь не за деньги, а чтобы обучиться автослесарному делу, чтобы свою машину ремонтировать, что он только по выходным и т. д. и т. п. Самойлов стоял ошарашенный, выслушивая всю эту чушь, пока юноша не понял, что собеседник растерян и пребывает в полном недоумении, с какой стати он должен выслушивать все эти оправдания. Тут он и представился: «Я Осипов. Я у вас в институте в заочной аспирантуре. Вы меня простите?» Самойлов рассмеялся от души. Сам-то он начинал токарем на заводе…

Лена, прикрыв рукой трубку телефона, прошептала: «Твой научный шеф». Вадим нахмурился.

– Вадим Михайлович, здравствуйте, любезнейший! – Голос профессора звучал едва ли не заискивающе.

– Добрый день. – Ничего хорошего этот звонок сулить Вадиму не мог. На диссертации мысленно он поставил крест.

– Ваша предзащита назначена на десятое число. Думаю, все будет хорошо! – как о собственной победе рапортовал научный руководитель.

– Каким образом? – Вадим растерялся. – То есть я хочу сказать, а как же статья Капустина?

– Не знаю точно, но, по слухам, его отец звонил завсектором и просил вопрос замять. Думаю, что и вам вспоминать не стоит.

– Я не знаю, как вас благодарить, Виктор Пантелеймонович! – Вадим старался как можно реже называть шефа по имени-отчеству, так как всегда спотыкался на «леймоновиче», и получалось неудобно. – Честно признаюсь…

– Не меня благодарите, – перебил шеф. – Секретарь директора намекнула, что сам Самойлов вмешался. А вы с ним давно знакомы? – Ученый муж наконец стал понимать, как попал в аспирантуру этот юноша без юридического «роду-племени». Но так умело и долго скрывать свое знакомство с директором?

– Да не очень… – на всякий случай уклончиво ответил Вадим. Вспоминать историю знакомства с Самойловым ему не очень-то хотелось. И растерялся, и вел себя как последний кретин, и представился незнамо зачем.

Предзащита прошла как по маслу. Судя по всему, Самойлов действительно «накрутил всем хвосты», и даже ради приличия никто Вадиму замечаний не подкинул. Только цитату завсектором посоветовал поменять, так как ссылаться на материалы XXVII съезда КПСС сейчас, во времена Горбачева, не совсем уместно. А так, в остальном…

Приглашение к директору института Вадима не то чтобы испугало, но несколько напрягло. Все-таки, сколько Вадим ни пытался внушить себе, что не надо создавать кумира, Самойлов был личностью, с точки зрения Вадима, выдающейся. Осипов читал несколько его работ по уголовному процессу и искренне восторгался не только легким языком академика, но и изощренностью его логических построений, смелостью низвержения незыблемых, казалось, постулатов советской теории права. Порою возникало ощущение, что читаешь какую-то диссидентскую литературу, чтобы не сказать, памфлет! Самойлов даже договорился до того, что призывал в отдельных случаях создавать суды присяжных! Напиши такое Вадим, его бы, как минимум, из партии погнали.

Самойлов, когда Вадим приоткрыл тяжеленную трехметровой высоты дверь кабинета директора («точь-в-точь, как у Конотопа» – отметил про себя Осипов), встал из-за стола и пошел ему навстречу.

– Ну, привет тебе, автослесарь! – улыбнулся академик, протягивая руку.

– Здравствуйте, Василий Петрович! – Вадим не на шутку заробел и невольно посмотрел на свою правую руку – не в машинном ли масле?

– Инстинкт – великая сила, – заметив взгляд Вадима, рассмеялся Самойлов. – Я, кстати, после того, как с завода ушел, почти год руки от металлической пыли отмыть не мог.

– А вы на заводе работали? – Вадим поразился: «Что мог делать на заводе великий юрист?»

– Не-ет, ну что ты, – Самойлов как-то по-свойски хохотнул, – я уже родился академиком! Ладно, садись, поговорим.

Самойлов показал Вадиму на два кресла в стороне от рабочего стола.

– Если хочешь – кури.

– Спасибо!

– Я прочел твою диссертацию. Толковая.

– Спасибо! – Вадим не мог расслабиться, чувствовал себя в огромном директорском кабинете неуютно.

– Ты материалы брал из собственной практики?

– Не только. Что-то из архивов судов, что-то из практики других адвокатов.

– Кого?

– В основном Коган.

– Слышал. Ты ее стажером был?

– Да. – Вадим растерялся от проницательности Самойлова.

– Сколько зарабатываешь? – неожиданно поинтересовался академик

При всей симпатии к Самойлову на этот вопрос Вадим честно отвечать не собирался. Конечно, месяц на месяц не приходился, но так, на круг, с микстами тысячи две он имел. Официальная же зарплата адвоката не могла превышать 330 рублей в месяц. Это был «потолок», больше которого зарабатывать не разрешалось.

– Ну, так, рублей….

– Я имею в виду, с микстами, – перебил Самойлов.

– Ну, тогда рублей 700-800, – перестраховался Вадим.

– Понятно. – Академика явно расстроил ответ. – Жаль. Я хотел предложить тебе после защиты перейти в институт. Эмэнэсом, ну, младшим научным. Но больше 175 рублей выходить не будет.

Да, это немного. – Вадим судорожно соображал, как выбраться из неудобной ситуации. Предложение стать эмэнэсом Института государства и права было пределом мечтаний любого, далеко не только новоиспеченного кандидата. Просто так отказаться никак нельзя. Но и согласиться невозможно. Да и вообще, заниматься наукой и иметь степень кандидата для Вадима никогда не значило одно и то же.

– Понимаю, не продолжай! – Самойлов догадывался, в какое трудное положение поставил Вадима. – Ладно! Удачи! Поверь, ты еще вернешься в науку. Честно говоря, для этого не так уж необходимо работать в академическом институте! – Самойлов опять улыбался. – На защиту докторской позовешь?

– При одном условии – если вы придете на защиту кандидатской, – выпалил Вадим скорее по инерции, чем осознанно.

– Приду! А вот возьму и приду!

На защиту Самойлов все-таки не пришел. Собирался, но за неделю до назначенной даты выяснилось, что ему срочно надо отправляться в командировку. Не смог поехать кто-то из ЦК, и послали Самойлова. Дело-то нешуточное – обсуждение выполнения странами-участницами Хельсинкских договоренностей.

Буквально накануне защиты научный руководитель пригласил Вадима на беседу. Он удивился. Все вроде готово: и отзывы официальных оппонентов, и ответы им, и отзывы неофициальных оппонентов на автореферат, и слова благодарности им. Среди членов Ученого совета из «ближнего круга» «Леймоновича» распределили вопросы, которые те должны были задать Вадиму. Короче, вся обычная предзащитная рутина осталась позади. Но шеф позвал – надо идти.

– Вадим Михайлович! – начал он без подготовки. – Вы судебный оратор, адвокат. Привыкли говорить красиво. Наверное, умеете. Я не слышал, но могу предположить.

– Спасибо!

– Подождите. Так вот, на защите говорить надо тихо, вкрадчиво. Если угодно, застенчиво. Запомните простой тезис: главное – не разбудить дремлющих членов совета. Чем больше уснет – тем лучше голосование.

Вадим обомлел. Вот этого он никак не ожидал. Он-то как раз собирался во вступительном слове… А тут ровно наоборот!

– И еще. Не забывайте, вы защищаетесь третьим, последним. Так Самойлов распорядился. Понимаете, что это означает? – Шеф заговорщически улыбнулся.

– Нет! – честно признался Вадим.

– А это означает, молодой человек, что почтенные члены совета, во-первых, подустанут, а во-вторых, многим будет не терпеться продолжить обсуждение за «чашкой чая». Понимаете?

– Теперь понимаю, – кивнул Вадим. Для него защита была событием, а для них – обыденным ежемесячным мероприятием. Банкет… Вадим о нем вообще не думал. Эту часть вхождения в ряды советских ученых обеспечивала Лена. Тем паче, что основные-то отмечания запланированы были дома у ее родителей.

Как ни противилось естество Осипова, но указания шефа он выполнил в точности. Казалось, даже мать с отцом к середине защиты стали позевывать, хотя они-то волновались, как никто другой. Если бы не громкий храп реально уснувшего Наздратенко, инвалида войны, перенесшего сильнейшую контузию и в бодрствующем состоянии постоянно подергивавшего головой, то остальные бы точно уснули. А так после очередной его рулады остальные члены совета переглядывались, осуждающе качали головами и виновато смотрели на соискателя, продолжавшего как ни в чем не бывало бубнить себе под нос какие-то научные банальности. Шеф специально отобрал в тексте самые скучные, общие моменты, опять-таки чтобы не привлекать внимание членов совета к предмету, ради которого они, казалось бы, собрались.

Защита тихо подошла к концу, раздали бюллетени, быстро проголосовали и стали ждать официального оглашения результатов. Кто-то Вадима уже поздравлял, тот отнекивался, благодарил, но просил подождать. Когда в зал совета вошла председатель счетной комиссии, Вадим сразу заметил, что на ней лица нет. Она прямиком направилась к Осипову:

– Вадим Михайлович! Вы только не расстраивайтесь, но у нас проблема!

– Что случилось?

– Результат 15-0! – с ужасом прошептала ученая дама.

– И что в этом плохого?

– А то, что всего в совете сегодня 14 человек!

– Господи! – успокоился Вадим. – Да возьмите и выбросьте один бюллетень!

Председатель счетной комиссии посмотрела на Осипова с таким ужасом, будто он только что признался ей в прелюбодейсгве с ее дочерью. Или мамой.

– Да вы что! Это же подлог!

Вадим понимал – только он, и никто другой и только сейчас должен найти выход. И он его нашел:

– Я думаю, нет, уверен, что Самойлов посоветовал бы вам ровно то же самое, что я. Хотя решать, конечно, вам. – Вадим постарался изобразить на лице максимальное безразличие. Казалось, женщину сейчас хватит удар. А Вадиму все как-то стало безразлично. Ну, значит, не будет в их семье кандидата наук…

Несчастная дама, тяжело дыша, пробубнила себе под нос: «Посоветуюсь с товарищами», – и быстро ушла.

Минут через пять счетная комиссия, сияя от счастья, в полном составе появилась в зале. Огласили результат – 15-0. Все бросились поздравлять Вадима. Теперь уже вполне официально и радостно. Радостно, потому что больше преград на пути в соседнюю комнату, где жены трех свежих кандидатов накрывали на стол, не существовало. Вадим подошел к сияющей «счетчице» и спросил, что все это значит.

– Ой, так смешно получилось. Макеев пришел с утра. Посмотрел, кто защищается. Сказал, что работы первых двоих не читал, а вашу читал. Но на защиты не останется. Секретарь его в первые два протокола не включила, там было по 14 членов совета, а в ваш вписала. А я-то не знала! Смотрю: по первым защитам – 14 бюллетеней, а у вас 15. Вот сдуру-то и подняла панику.

Через час, рассадив всех приглашенных на вечернее застолье по такси и машинам друзей, Вадим с Леной отправили их к Лениным родителям и остались в полном одиночестве на пустой от пешеходов улице Фрунзе. Мимо проезжали свободные такси, но они не голосовали. Стояли обнявшись и молчали. Долго молчали.

– Все-таки ты сделал это! – сдавленным голосом произнесла Лена.

– Мы сделали, – нежно целуя жену, ответил Вадим. – Мы! Мы все, и даже Машка с ее карточками. Теперь займемся тобой! – Вадим поднял руку, останавливая очередное проносившееся мимо такси.

Спустя несколько лет, когда Вадим, в очередной раз вспылив по поводу Машкиного разгильдяйства, произнес: «Ты голову-то включи! Соображать надо!», дочь огрызнулась в ответ. «Если бы я не соображала, ты бы диссертацию не защитил!»

– Знаешь, чтобы карточки перепечатывать, много мозгов не надо!

– А я не про карточки! – Машку понесло. – Я про статью этого, твоего одноклассника!

Вадим замер:

– Ну-ка, рассказывай!

То ли Маша не так боялась остаться без телевизора, то ли полагала, что «срок давности» распространяется не только на папиных клиентов, но и на нее… Как помнила, она рассказала о своем визите к Самойлову. В конце расплакалась и убежала к себе в комнату. Лена пошла ее успокаивать, хотя и сама носом хлюпала не по-взрослому. А когда вернулась к Вадиму, нашла его в кабинете, с красными, опухшими и абсолютно счастливыми глазами.

Глава 17 КАНКАН

В день, когда открытка из ВАКа сообщила своим синим прямоугольным штампом со вписанным от руки номером протокола и фамилией Вадима о присвоении ему степени кандидата юридических наук, выяснилось, что больше всех этой вести ждала Илона. Для всех остальных Вадим стал кандидатом сразу после успешной защиты, а вот мама боялась, что диссертацию могут направить «черному рецензенту», отклонить по формальным основаниям, да мало ли что можно найти, если человека решат «утопить»! В семье к ее страхам (по тогдашним временам – обоснованным) привыкли, посмеивались по-доброму и особого внимания не обращали. Однако открытка из ВАКа реально ставила точку в Вадимовой эпопее с кандидатской.

Точку для Вадима, но не для Лены. И получаса не прошло после доставки Машкой, в кипе остальной почты, драгоценной открытки, как Вадим объявил о новом старте:

– Твой черед, жена!

– Что такое черед? – поинтересовалась Машка, которой До всего было дело.

Черед – синоним слова «очередь». А имел я в виду, что теперь мамина очередь защищать кандидатскую. – Предвидя сопротивление жены, Вадим специально разговор завел при дочери. Выведенную на работе формулу – «не важно, что сказать, важно – как и когда», он применял не задумываясь везде – и дома, и в компании с друзьями. А вот адвокатский афоризм «Не задавай вопрос, на который не знаешь ответа» родился задолго до Вадима, но он его и осмыслил, и на практике применял на свой лад. В разных ситуациях, в различном состоянии души и психики, в присутствии разных людей ответ на один и тот же вопрос мог, а как правило, и бывал разным.

Судя по Лениному раздосадованному виду, Вадим угадал – в Машкином присутствии обсуждать эту тему она не хотела.

– Потом поговорим. Голубцы будешь на обед? – Лена бросила на Вадима выразительный взгляд.

– Ты мне зубы не заговаривай! Ты когда в аспирантуру поступать будешь? Обещала же, если я защищусь, ты тоже сядешь за кандидатскую. – Вадим находился в прекрасном расположении духа, и подразнить жену было просто «в кайф».

– А мне опять за карточки садиться? Мне сейчас, знаешь, сколько уроков на дом задают? – Выяснилось, что Маша союзник мамы, а не папы. Этого Вадим не просчитал.

– Нет, с карточками мама и сама справится. – Вадим сдаваться не собирался. – У нее не так много работы, как у меня было, так что твоему свободному времени ничто не угрожает.

– Это у меня мало работы?! – Ленка вскипела. – Преподавать в двух институтах – мало? Готовиться к лекциям, проверять курсовые да еще бегать по двум частным урокам! А хозяйство на ком? Ты пришел – все готово. Само, что ли?!

– Бросай работу! Теперь, слава богу, твоя зарплата погоды не делает. – Вадим уже начинал жалеть, что затеял этот разговор. Но признать свое поражение не мог. Принципиально. Машка же, почувствовав тон разговора, сидела тихо, наблюдая за родителями с нескрываемым интересом и некоторым испугом.

Лена перестала расставлять посуду, повернулась к Вадиму и медленно, чеканно проговорила:

– Запомни! Я никогда не буду домохозяйкой! Я никогда не буду сидеть дома, как твоя мама, и ждать, когда ты соизволишь прийти с работы! Я никогда не буду зависеть от тебя! Пусть я зарабатываю гроши, но их зарабатываю я! – И вдруг уже мягче, поняв, что завелась-то без особого повода, добавила: – Вадик! Я не хочу, чтобы тебе стало со мной неинтересно. Ведь если я засяду дома, то… сам понимаешь. Бытие определяет сознание…

Такой промах жены адвокатский инстинкт Вадима пропустить не мог.

– Так я потому и уговариваю – защищайся! Знаешь, как нам всем, и тебе в первую очередь, интересно будет! Представляешь, в каком окружении вырастет Машка: и отец, и мать – кандидаты наук!

– Вот! В этом ты весь. На первое место ставишь отца, а уж потом – мать! – Лене было всегда приятно слегка уесть мужа.

– Говорю так, поскольку я уже кандидат, а ты только им будешь. Так что, господин судья, высказывание мое построено в строгой хронологической последовательности. Так когда? А с домашними делами мы с Машкой, как только сядешь писать, поможем. Точно? – Последний вопрос был обращен к дочери, наслаждавшейся положением зрителя, пробравшегося за кулисы родительской жизни.

– Ну да… – неохотно согласилась Маша.

Теперь уже Вадим пилил Лену. Отыгрывался за прошлое. Каждые выходные заводил речь об аспирантуре. Лена и так увиливала, и этак. Но Вадим упрямо долбил и долбил, как дятел, в одну точку. Машка вдруг обнаружила, что может сменить статус объекта воспитания на роль учительницы. Она подключилась к процессу: «Мама, ты же обещала. Это – нечестно!»

Лена сломалась.

Как ни странно, получить направление из МИИТа, где преподавала Лена, в очную аспирантуру филфака МГУ оказалось довольно просто. Система связей сработала безотказно. Не успел Вадим пустить по консультации клич: «Ищу блат в МИИТе», как назавтра откликнулись сразу два адвоката, Иванов и Кузнецов. Хорошие мужики, достаточно спокойно относившиеся к успехам коллег и потому с радостью решившие помочь Вадиму. Один когда-то защищал по транспортному делу декана факультета автоматизированных систем управления, сокращенно АСУ, а второй, и того круче, разводил с первой женой проректора по науке. Вот этот-то и был нужен.

Без лишних разговоров, ну, разумеется, не без бутылки коньяка и французских духов для молодой жены, направление было оформлено. На филфаке замдекана предложила Лене пойти на кафедру общего языкознания. На вопрос Вадима, а с чем это едят, Лена, сказала: «М-ммм, это, ну, как тебе объяснить?.. Язык как.. Ну, словом, общие правила коммуникативного общения!» – «Что?!! – Вадим аж ахнул от образованности жены. – А что сие означает?» Лена решила отомстить: «А вот закончу аспирантуру, разберусь, тогда объясню!»

Заведующий кафедрой общего и сравнительно-исторического языкознания профессор Смоленский Владимир Юрьевич личностью был на факультете заметной.

Во-первых, он любил женщин. Во-вторых, женщины любили его. Кроме того, одним из факультативов, а он их вел множество, была риторика. Причем Владимир Юрьевич всегда подчеркивал, что риторика – это не есть ораторское мастерство. Правда, в чем разница, он новичкам не объяснял. Говорил: «Прослушаете факультатив – поймете, если не совсем тупые». Прослушавшие не понимали, но спрашивать было как-то неловко. Правда, один аспирант, говорят, спросил. Смоленский изумленно поднял брови и ответствовал: «Ну, ты даешь!» Развернулся обиженно и зашагал прочь.

Филологи, специалисты в области сравнительного языкознания, считали его прекрасным китаистом. Поскольку в их предмете он был так себе. А вот китаисты были уверены, что хоть в китайском он не ахти, зато в компаративистике – дока!

На самом же деле, невзирая на ироничность коллег, Смоленский был человеком невероятно широкой эрудиции. Он легко мог ввязаться в научный спор с историком Древнего Рима или Средневековой Руси, мог часами рассказывать о великих географических открытиях. Когда они познакомились с Вадимом, того поразила юридическая осведомленность профессора. Все знали, что Смоленский еще и плотничал помаленьку у себя в сарайчике на садовом участке. И естественно, мастерил скульптурки из корней. А кто из людей этого круга их тогда не делал?

Когда Лена сообщила Вадиму, что возглавляет кафедру некий профессор Смоленский, Вадим попросил его описать. Просьба была как минимум преждевременной, чтобы не сказать глупой, хотя бы уже потому, что Лена того еще и в глаза не видела. А объяснялась она не тем, что Вадим знал многих профессоров филфака, а тем, что хорошо помнил одного.

Было это, когда Вадим учился еще на первом курсе. Одна из девочек его школьной компании, с которой у него был конфетно-букетный роман, поступила на филфак. Иногда, если выдавалась днем свободная минута, Вадим заходил на факультет. Поскольку на курсе из двухсот человек, по свидетельству студенток, учились «8 мальчиков, да и те занимались лечебной физкультурой», гостям мужского пола там были рады. Не зря филфак называли «факультетом невест». Там паслись целые табуны пришлых жеребцов, и не без пользы.

Как-то раз на зануднейшей лекции, кажется, по фольклористике дедуля с седой профессорской бородкой, не отрываясь от записей, что-то монотонно бубнил себе под нос. Залетные донжуаны кокетничали с девчонками. Несколько синечулочных девочек, все как на подбор в очках, сидели за столами вблизи кафедры и бодро строчили конспекты. А чем еще было заниматься, если к ним на лекцию-свидание никто не пришел?! И вдруг, вслед за паузой, полной вакуумной тишины, все стали спрашивать друг друга: «Что он сказал? Вы не расслышали?» А дедушка-профессор, пробубнив потрясший аудиторию стишок, продолжал тихо объяснять, что частушки состоят из двух разделов. Первого, где две строчки задают размер и рифму. И второго – двух строчек, и составляющих собственно смысловую и целевую направленность частушки. Привел пример:

У моей соседки в жопе Порвалася клизма. Призрак бродит по Европе, Призрак коммунизма!

Услышав, а точнее недослышав первый шедевр, в котором «боковым слухом» студенты выхватили столь же выразительный образ, теперь они замерли. Во вновь наступившей гробовой тишине дедушка, пожалуй, еще тише продолжил:

– А вот еще один пример:

Моя милка – сексапилка И поклонница минета. Все мы гневно осуждаем Генерала Пиночета!

Не обращая никакого внимания на поднявшийся в аудитории шум и хохот, профессор, не меняя регистра, вел слушателей дальше к истокам народного творчества. Девочка Вадима сняла его руку со своей коленки: «Погоди! Не мешай. Интересно!» Вадим был согласен, что такие «залеты» на лекции интереснее даже девичьей коленки, и вместе со всеми переключил внимание на преподавателя. Других профессоров филфака Вадим не запомнил – они от коленок не отвлекали, потому и поинтересовался теперь, как выглядит Смоленский. Хотя и понимал прекрасно, что тот никак не мог читать лекции по фольклору, но… На всякий случай.

Обучение Елены Баковой в аспирантуре началось, естественно, с назначения ей научного руководителя. Сия миссия выпала доценту кафедры с красивой фамилией Гайдамак. Было в этой фамилии что-то гусарское, лихое, с ароматом степных просторов и удалого раздолья. Когда же Лена первый раз встретилась с Николаем Анатольевичем, разочарованию ее не было предела. Лысоватый в свои сорок пять, тихий, сутулый, какой-то пыльный, он был столь непрезентабелен, что Лена даже растерялась. Видимо, поэтому и решилась перепроверить: «Так Гайдамак – это вы?» Николай Анатольевич был филолог, а не психолог, и потому просто, без затей и обид, ответил: «Да, я».

С выбором темы диссертации возникли проблемы. Прежде всего хотя бы уже потому, что окончила Лена иняз, где преподавали только введение в общее и сравнительно-историческое языкознание. Мало того, по предмету сдавали зачет на втором курсе, что предопределяло и отношение к нему. В МГУ читали весь курс полностью, два семестра, с экзаменом в летнюю сессию. Потому-то Ленино положение изначально было, мягко говоря, незавидным. Однако ситуация разрешилась без особого напряжения. Посидев три дня кряду над филфаковским учебником, Лена не только вспомнила и углубила свои познания в компаративистике, но и Вадиму сумела хотя бы на пальцах объяснить, в чем ее суть. И тут Вадима осенило:

– А ты предложи им тему, ну, например, устная и письменная речь в деятельности адвоката.

В течение нескольких дней Лена поработала испорченным телефоном между Вадимом и Гайдамаком. Однако и он без Смоленского решать что-либо боялся. Кончилось тем, что Гайдамак и Лена уполномочили Вадима позвонить Смоленскому. Час, не меньше, расспрашивал Смоленский, чем Вадим занимается, какие дела ведет, просил рассказать какие-нибудь истории из практики. Вадим не без гордости поведал, как защищал Дзинтараса, укравшего штаны в «Детском мире», потом историю про снегопад, якобы случившийся в дни оттепели. Словом, поговорили. Тут Смоленский и выдал:

– Значит, так! Писать будем по теме «Принципы перехода содержания из письменной в устную речь адвоката по уголовному делу». Уверен, что вам я не должен объяснять ни значение, ни важность этой темы.

Вадим спорить, разумеется, не стал, хотя ни черта не понял. Лене же сказал, что, видимо, Смоленский – идиот. Либо от рождения, либо по профессии. Лена неожиданно горячо стала доказывать, что совсем наоборот: Владимир Юрьевич – гений, его просто мало кто способен понять. Вот и на факультете его считают чудаковатым, а он просто слишком передовой, слишком неординарный.

Вадим с недоумением слушал жену. С такой ажитацией она еще никогда и ни о ком не говорила.

Каждый четверг, по вечерам, Смоленский у себя дома проводил семинары для аспирантов. Редко-редко, но приглашались и особо избранные молодые преподаватели.

После двух первых семинаров с Лениным участием вдруг выяснилось, что и Вадим приглашен.

– Чего это вдруг? Я в вашей абрекадабре ничего не понимаю. – Вадиму не хотелось обижать жену прямым объяснением, что при его-то графике тратить целый вечер на пустую болтовню, к тому же по неинтересной для него тематике, совсем не хотелось.

– Ты в жизни ничего не понимаешь! – Лена будто услышала несказанное и отреагировала жестко. – Не все, что не приносит денег, пустая трата времени. Там такие интересные люди, о таком разном ведутся беседы! И философия, и поэзия, и история, и отношения полов… – Лена явно была только в начале списка. Вадим решил перебить. А может, и само сорвалось:

– А про общее и сравнительно-историческое языкознание на семинарах речь не заходит? – Ехидная улыбка предательски выдавала двусмысленность вопроса.

Повисла пауза. Вадим подумал, что скандала не миновать. Лена же лихорадочно соображала, как ответить мужу, чтобы выполнить просьбу Смоленского и затащить Вадима на семинар. Самой-то ей скорее не хотелось этого, но Смоленский просил… Смиренно-кокетливая улыбка украсила лицо молодой аспирантки.

– Заходила бы, конечно, разбирайся хоть кто-нибудь из присутствующих в этом как следует.

Вадим мог ожидать любого ответа, но…

– А как же они диссертации пишут? – Более умной реакции у Вадима не возникло.

– А как вы, адвокаты, по уголовным делам защищаете? – Ответ получился на грани хамства. Лена сама это почувствовала и тут же постаралась смягчить сказанное. – Вы же, адвокаты, в своих компаниях не рассуждаете только о работе. Так же и там.

Вадим понял, что жена его все равно додавит. Если ей что в голову взбредет, будет убеждать, потом начнет дуться… Он все равно сдастся. Так лучше заранее.

– Убедила. Приду.

Для домашних семинаров Смоленский облачался в темно-синий китайский халат, расшитый красными драконами. На голове была узбекская тюбетейка, а в руках бамбуковая палочка, больше напоминавшая дирижерскую, нежели указку. Все три предмета смотрелись столь же экзотически, сколь и бессмысленно.

Гостям подавали китайский зеленый чай в пиалах, почему-то опять в узбекских. Вадим впервые попробовал эту гадость и прямо спросил, нельзя ли вместо сего божественного нектара налить ему чашечку растворимого кофе. Реакция окружающих, которые, как показалось Осипову, и сами-то пили светло-зелененькую безвкусную бурду, превозмогая чувство тошноты, была такой, будто он спросил во всеуслышанье, где здесь можно пописать. До немой сцены по Гоголю недотянули секунд десять. В полной тишине, сквозь плотную атмосферу повисшей в комнате неловкости Смоленский, внимательно глядя на Вадима, сказал с ударением на первом слове: «Вам – можно». Молодая жена Смоленского, его бывшая аспирантка, тут же вскочила и побежала на кухню.

Вадим был уверен, что умеет вычленять главное из произносимого собеседником, оставляя в памяти и для анализа сущностное, отбрасывая и забывая словесную шелуху, которая в любой речи всегда составляет основную массу. Но в тот вечер, как ни напрягался, поймать главное в обступивших его со всех сторон словах он так и не смог.

Кто-то читал свои стихи, еще более вычурные и непонятные, чем у Иосифа Бродского, которого Вадим не понимал, хотя и стеснялся говорить об этом вслух. Кто-то вдруг завел речь о принципах написания программы для компьютерного перевода текстов с одного языка на другой. Эта тема показалась Вадиму еще менее актуальной, чем вопрос о жизни на Марсе, поскольку ни одного компьютера живьем он не видел. Ну показали в программе «Время» какой-то огромный ящик, размерами в три письменных стола. А зачем такие сложности, когда выпускники иняза толпами без работы бегают?

Затем Смоленский начал говорить о Китае, о том, что эта страна лет через двадцать будет доминировать во всем мире. К ней отойдут наши Дальний Восток и Сибирь, китайскими товарами будут торговать от Арктики до Антарктиды… Судя по реакции «семинаристов», эта тема входила в «обязательную программу» вечера. Вадим, вспомнив про миллионы голодающих в Китае, про отсутствие в стране даже призрака ракетного оружия и, наоборот, не припомнив никаких китайских товаров, кроме фонариков, термосов и дешевых плащей, решил схохмить:

– Простите, я не расслышал. Торговать, вы сказали, между Арктикой и Антарктидой? Вы имеете в виду, что и там и там обоснуются колонии китайцев и они через весь земной шар станут друг другу товары поставлять? Как я понимаю, преимущественно лед?

Смоленский пристально посмотрел на Вадима. Во второй раз за вечер комната наполнилась неприятной тишиной. Лена сверлила мужа взглядом, пунцовея от ярости. Вадим делано улыбался.

Смоленский ответил:

– Если вы признаете, что китайцы через двадцать лет будут экономически и технически способны заселить оба полюса, то логично было бы также признать, что на том уровне их прогресса они, очевидно, будут самой передовой страной в мире. Согласны? – Смоленский ехидно улыбался, прищурив глаза. Правда, бамбуковая палочка несколько быстрее стала вращаться вокруг его пальцев, выдавая волнение мэтра.

Лица присутствующих озарились счастливыми улыбками. Вадим был побит. Пришлого поставили на место. Наш гуру – самый великий гуру на свете! Все бы ничего, но Вадим заметил – Лена тоже рада его поражению.

По дороге домой Вадим решил сработать на опережение:

– Знаешь, а Смоленский мне понравился. Я его попытался нагнуть, а он так здорово нашелся…

– Что нагнул тебя! – со смехом закончила фразу Лена.

– Не пожелай я сам, так и не нагнул бы! – обиделся Вадим.

– Не знаю, не знаю. Он – потрясающий ритор!

– Ты хотела сказать – оратор, – поправил Вадим.

– Нет, ритор! Это разные вещи! – довольно сухо не согласилась Лена.

– Чем же разные?

– Потом объясню. Позже. А ты молоко, кстати, купил?

Дома Вадим с ужасом обнаружил, что у него осталась последняя пачка «Данхила». Это была катастрофа! Из всех вредных привычек за Вадимом числилась одна – курение. А на американские сигареты он «подсел» случайно, благодаря адвокатской «фортуне».

Спустя несколько месяцев после прихода в коллегию, приблизительно тогда же, когда и «дело по штанам», досталась ему 49-я по одному парнишке из Подмосковья.

Парень ехал домой с работы. На платформе Белорусского вокзала, а дело было ближе к полуночи, к нему подошли два милиционера. Проверить документы. Парнишка был слегка выпивши, и ребята в форме решили, что содержание его карманов обязательно должно перекочевать в их. Пригласили пройти в комнату милиции.

Парень почему-то иначе относился к праву личной собственности. По крайней мере своей. Ну, ясное дело – навеселе. Стал сопротивляться. А когда его начали вязать, укусил одного из стражей социалистического правопорядка в руку. Причем прилично укусил – хоть и через шинель, но синяк остался.

Возбудили уголовное дело по статье «Сопротивление сотруднику милиции, сопряженное с насилием». Статья, между прочим, от 3 до 5 лет.

Когда Вадим, изучив дело, выяснил, что парень на свободе, удивился он до крайности. Нашел в протоколе допроса его телефон. Надеялся услышать, что у того уже есть адвокат по соглашению. Тогда он сам – свободен. Но нет – парень адвоката не искал и вообще не очень беспокоился: ну, не посадят же?

Вадим пригласил его заехать в консультацию, поговорить. Парень оказался вполне нормальный, просто легкомысленный.

В тот день, уходя с работы, выпил, чтобы снять напряжение трудового дня. Он – бармен. В валютном ресторане Центра Международной торговли. Место престижное, – доступ к иностранцам, валюте, дефицитным товарам и прочее.

Вырос без отца. В детстве потерял один глаз. Был какой-то жалкий, затурканный и очень при этом приветливый. Словом, у Вадима он вызвал сочувствие.

В суде Осипову удалось немало. Прежде всего, он начисто запутал милиционеров, выясняя, зачем они парнишку остановили. Один дал показания, мол, дебоширил, пьяный был, к прохожим приставал. Второй (дураки – даже не сговорились) рассказал, что подсудимый показался ему подозрительным. Шапка надвинута по самые глаза, жался к стенам, сторонился людей. Подумали – может, во всесоюзном розыске, преступник, пытается незаметно уехать из Москвы.

Конечно, менты не сразу все это наговорили. Вадим сильно их разогрел. Алгоритм был тот же, что потом он применит с Матросовым – подпевал, интересовался, играл дурака.

Когда дошли до прений, Вадим изложил свою версию – денег милиционерам захотелось. Вот и пристали к пьяненькому. Что, разве таких случаев мало? Судя по тому, как судья, – тетка, вроде, сердечная, – кивала, Вадим понял, что сажать не станет.

Она к парню явно прониклась, может, из-за его инвалидности, может, потому что без отца рос. Обе темы Осипов мягко, но по нескольку раз затронул.

Однако что просить? «Оправдать» – бессмысленно. Парень-то себя виновным не признает. Хочешь – не хочешь, а отойти от позиции подзащитного адвокат права не имеет. Просить исправительные работы? Пошлют парня на «химию» куда-нибудь в дальнее Подмосковье. Вадим долго и нудно говорил о возможности условного наказания. Мол, на «химию» никак нельзя – инвалид. Закон не разрешает.

Судья вышла с приговором через сорок минут. По первым словам Вадим понял – признали виновным. Ну, это-то ясно. Дальше судья минут десять, еще более нудно, чем Вадим, объясняла, не отрываясь от текста, почему «химия» возможна. Инвалид-то – инвалид, но формально. Ведь работает? Значит, фактически не инвалид. Вадим уже представлял, как он все эти бредни раскатает в кассационной жалобе. Но то, что парня сейчас, в зале суда, возьмут под стражу, начисто отбивало удовольствие от предвкушения победы в кассационной инстанции. Что возьмут, сомнений не вызывало. Судья теперь уже мотивировала невозможность условной меры наказания. «Значит, посадит! А вроде головой кивала!» – удивлялся, слушая приговор, Осипов.

И вдруг: «Приговорить к двум годам исправительных работ по месту работы с удержанием 20% заработной платы в доход государства». Ни хрена себе! О таком мягком приговоре Вадим даже не мечтал. Ведь теперь парня из ЦМТ уволить было нельзя.

Фантастика – на режимном предприятии общепита, где иностранцы, валюта и дефицит, будет работать человек с судимостью! Приди он с таким пятном наниматься в этот Центр хоть дворником, его бы с лестницы спустили! Нет, как Паниковского – вынесли бы на руках за дверь, раскачали и выбросили! А здесь получат бумагу из суда, будут скрежетать зубами и терпеть.

Парень, лопух, как не волновался перед судом, так и не радовался фантастическому приговору. Правда, через несколько дней зашел в консультацию и подарил Осипову блок «Данхила» и бутылку «Бейлиса». Это при том, что 49-я, разумеется, уже давно перешла в соглашение.

Ленка «Бейлис» прикончила за три вечера. А вот «Данхил» Вадим курил недели две – перемежая английские сигареты родным «Золотым Руном».

Увидев, как реагируют коллеги и, главное, клиенты на «Данхил», Вадим стал в пустые иностранные пачки перекладывать «Руно». Но это было чистое понтярство, а не радость курильщика.

Позвонил парнишке, попросил еще «Данхил», мол, сам виноват, приучил. К хорошему быстро привыкаешь.

Словом, два года парень снабжал Вадима «Данхилом» регулярно. Однако, как только срок наказания тот «отбыл», его сходу уволили. Что логично.

И вот уже много лет Осипов ездил в ЦМТ и униженно выпрашивал заморские сигареты у бывших коллег своего подзащитного. Со временем те, забыв заслуги Осипова перед дружным трудовым коллективом барменов и официантов витрины Советской власти, продавали ему сигареты все менее и менее охотно. На что им были Вадимовы рубли? А валютой он платить не мог. Даже будь она у него, рисковать бы не стал, – 88-я статья УК очень нехорошая.

Его заставляли ждать по полчаса, по часу. Он вынужден был развлекать барменов судебными байками, рассказывать им анекдоты. Словом, при его дефиците времени табачный дефицит обходился слишком дорого.

И вот – последняя пачка. Значит, завтра опять ехать в ЦМТ. Обманным путем проникать внутрь, дуря охрану, что У него, дескать, встреча с посетителем.

Противно!

Несколько месяцев Вадим на семинары к Смоленскому не ходил. И работы было много, и ощущение осталось неприятное. Представлялось, что, когда он в следующий раз сойдется с компанией, прихлебывающей чай из пиал, все будут наблюдать за ним с издевательской улыбкой, вспоминая, как он проиграл словесную дуэль их богу. Однако при этом Вадима тянуло туда. Эти интеллектуальные посиделки, где речь могла идти о чем угодно, кроме, пожалуй, денег, так сильно отличались от всякого иного общения, доступного Вадиму, что, глотнув однажды, вновь хотелось испить. Не зеленого чая, разумеется.

Осипов вполне отдавал себе отчет, что тянет его в общем-то в кунсткамеру. Почти каждый из паствы Смоленского имел своих «тараканов» в голове. Особи мужского пола на таковых мало походили. Никто из них не курил. На девушек внимания не обращал. Казалось, что они как раз и были теми «8 мальчиками на курсе, которые занимались лечебной гимнастикой».

Жизнь вокруг начинала закипать, двигаться, появлялись первые кооперативы, объявили гласность и перестройку. А тут… Разговоры, разговоры…

Но все равно тянуло. И Лена каждый раз приходила домой после семинара восторженная, щеки пылают. Вадим почувствовал, что рассказы о его делах стали интересовать ее намного меньше. Зато дома постоянно звучало: «А Смоленский говорит, что…»

Как-то раз Вадим съехидничал, мол, пора дацзыбао из высказываний великого кормчего Вла Юр Смола составить, чтобы память цитатами не напрягать. Реакцию Лена выдала неадекватную. Она стала кричать, что уничижительное «Вла Юр Смол» никак не подходит такому ученому, как Владимир Юрьевич Смоленский, что если человек не зарабатывает большие деньги и не считает это в жизни самым важным, то это еще не значит, что он неправильно живет. А если с ним интересно общаться, это не вина его, а заслуга. Вадим внимательно слушал жену, и какое-то нехорошее чувство, еще непонятное, неосознаваемое, но очень пугающее, зарождалось в его сознании.

Вадим не раз имел возможность убедиться, что при всей внешней мягкости и неделовитости Лены характер у нее еще тот! Она могла быть и трезво-расчетливой, и упертой, как баран. Правда, окружающие этого не замечали.

Случилась как-то такая история. По субботам у Осиповых собиралась большая компания играть в рулетку. Приходили друзья, приводили своих знакомых, знакомых своих знакомых. Было это сразу по окончании института. Из турпоездки в ГДР, первого и единственного заграничного вояжа Лены и Вадима, организованного ее родителями и оплаченного родителями Вадима, молодая чета привезла помимо нужных вещей – кухонного комбайна и всякой одежды – еще и детскую рулетку. Поле – складывающаяся разрисованная тряпочка, фишки – яркие пластмассовые кружочки разных цветов, шарик – тоже пластмассовый. Детская не детская, а для игры годилась. Правил в подробностях никто не знал, потому ни минимальных, ни максимальных ограничений по ставкам не было. Вадим обычно что-то ставил на «чет-нечет», что-то на одну из дюжин, что-то на цифры, что-то на «красное-черное». Игроки-неофиты почему-то решили, что на «зеро» ставить вообще нельзя. Поэтому если выпадало-таки «зеро», все шло крупье. Зато в остальных случаях Вадим в итоге оставался в небольшом выигрыше. Лена же всегда ставила по десять двадцатикопеечных фишек на разные цифры. И если выпадала загаданная, получала семь рублей двадцать копеек. Довольно скоро в рулеточной компании у нее появилось прозвище «Лена – семь двадцать».

Где-то Вадим прослышал про «петербургский парадокс». Это такой способ делать ставки в рулетке, чтобы никогда не проигрывать. Ставишь, скажем, 10 копеек на «красное». Выпадает «черное». Ставишь опять на «красное», но уже двадцать копеек Потом сорок, восемьдесят, рубль шестьдесят и так далее. Каждый раз удваиваешь ставку. Как только выпадает красное – сразу возвращаешь весь накопившийся проигрыш и плюс 10 копеек – размер первоначальной ставки. Куда проще. Азарта, правда, маловато, но зато стопроцентный выигрыш. Когда-то ведь «красное» точно выпадет.

Вадим решил попробовать. Тем более что риска особого не было. 5 тысяч рублей за только что проданный «Москвич» создавали солидный запас прочности для «петербургского парадокса». Открытка на «Жигули», подаренная тещей на день рождения Вадиму несколько месяцев назад, ждала своего часа – она давала право купить машину лишь в третьем квартале, то есть через полгода.

Вадим поставил 10 копеек Проиграл. 20 копеек – проиграл. Через полчаса он поставил уже 819 рублей 20 копеек Последние десять минут игра шла в полной тишине. Кроме Вадима, ставок никто не делал. Крупье, чей-то приятель, появившийся в доме впервые, играл холодно, спокойно, деловито. А ему-то что – в худшем случае вернет выигранное, своими-то не рискует! Вадим сообразил, что проиграл уже 820 рублей и еще 820 – на кону. То есть, в следующий раз надо будет ставить 1 640 рублей и, если «красное» опять не выпадет, на следующую ставку денег не хватит. Тринадцать раз подряд пластмассовый белый шарик останавливался в черной ячейке. Невероятно! Но мог ведь остановиться и в четырнадцатый. И в пятнадцатый. К шестнадцатому Вадим отношения уже бы не имел.

Вокруг что-то подсчитывали на клочках бумаги, нервно курили. Кто-то попросил у Лены выпить. Лена ответила: «Потом!»

Рулетка закрутилась, шарик застучал по пластмассовому корытцу с красными и черными ячейками и остановился в черной. Крупье пригреб стопки фишек с красного поля к себе. «Еще?» – Более мерзкой улыбочки Вадим в жизни своей не видел. «Нет! – неожиданно ответила за него Лена. – Теперь я!»

Вадим, подавленный, растерянный, плохо понимающий, что происходит, тупо молчал.

Лена поставила 10 рублей на дюжину Выиграла. Выпал опять черный цвет, но для Лениной ставки это значения не имело. Лена поставила 20 рублей на цифру 17 (день рождения Машки), 100 рублей на вторую дюжину, 100 рублей на второй столбик. Шарик побежал, запрыгал. Первое, что все увидели, он опять остановился в черной ячейке. «Охх!!» – прокатилось по комнате. Потом кто-то крикнул: «Семнадцать!» – «Ахх!» – будто эхо первого вздоха отразилось от стен и потолка.

Вадим потом никогда не мог вспомнить, что происходило дальше. Вплоть до того момента, как из забытья его вывел голос жены: «Пойди убери деньги и больше так не играй». Вадим взял пачку купюр, пошел в кабинет, открыл ящик письменного стола. Тот самый, из которого полчаса назад достал пять тысяч рублей. Положил туда деньги. Пересчитали они их с Леной только назавтра. Оказалось 5300. Лена сообщила Вадиму, что «черное» выпало 19 раз подряд.

Парня, выполнявшего в тот злополучный вечер роль крупье, больше не звали. В «Петербургский парадокс» Вадим тоже больше не играл. А Лена по-прежнему ставила по 20 копеек на десять клеточек

Когда купили «Жигули», Лена напомнила:

– Надо позвонить маме, поблагодарить.

– Не ее, тебя, – отозвался Вадим.

– А я-то здесь при чем? – абсолютно искренне удивилась жена.

– Да так. Ладно, проехали. – Вадиму не хотелось напоминать Лене о своем позоре.

»

Накануне очередного семинара у Смоленского Вадим сообщил Лене, что пойдет с ней.

– Зачем?

– Мне интересно!

– Что это вдруг? – Лена явно не пылала желанием брать мужа с собой.

– Захотелось еще раз побывать в вашем дурдоме!

– Знаешь, с таким настроем лучше посиди в своем! – Лена вспыхнула как спичка.

– Шучу! – Вадим занял миротворческую позицию. – Правда, что-то соскучился по умным людям.

– Не уверена в твоей искренности, дорогой. – Слово «дорогой» прозвучало совсем неискренне.

Неожиданное появление Вадима в доме Смоленского никакого впечатления не произвело. Вадима это даже задело. Лучше бы уж, хоть он этого и боялся, иронически улыбались, чем так, как к пустоте…

В содержание разговора Вадим не вникал. Присматривался к участникам. Первый и, пожалуй, единственный вывод, к которому он пришел, – все девушки смотрели на Смоленского совершенно влюбленными глазами. Вроде как взгляды выражали внимание и интерес, но за ними легко прочитывалось обожание.

А Владимир Юрьевич тихим голосом, загадочно улыбаясь, что-то вещал. Его не перебивали. Кто-то записывал. «Ну, точно дацзыбао!» – мелькнуло у Вадима.

Видимо, мысли Вадима каким-то образом отразились на его лице, что не ускользнуло от внимания Смоленского.

– Вадим, а как вы считаете, какой из двух факторов более важен для аудитории: правильно сформулированный вывод или яркая аргументация?

– Это зависит от аудитории. – Вадим поймал настороженный взгляд Лены.

– Поясните, – мягко попросил Смоленский.

– Если аудитория a priori признает в выступающем носителя знаний, причем абсолютных и неоспоримых, то – вывод. Аудитория будет внимать и записывать, боясь пропустить любое слово. Пример, – голос Вадима стал сухим и колючим, – когда говорили вы, многие присутствующие вели записи, конспектировали. Заговорил я – перестали. Значит, я для них еще tabula rasa, они не оценили того, что я говорю, а априорным авторитетом я не обладаю. Это не проблема аудитории, а проблема имиджа, авторитета говорящего.

– Согласен, – кивнул Смоленский, – очень интересный тезис, продолжайте, пожалуйста.

Лена счастливо улыбалась. Наиболее прилежные аспиранты опять схватились за ручки.

– Вот еще пример – как только вы одобрили мною сказанное, то есть осенили вашим авторитетом, ваши ученики записали мои слова. Не потому что они, а потому что вы с ними согласились.

Смоленский хитро улыбнулся:

– Вы ревнуете?

– Нет. Просто у этой медали есть другая сторона. – Вадим замялся.

– Говорите, здесь принято говорить все, – продолжая улыбаться, подначивал Смоленский.

– Первая опасность кроется в том, что если вы в чем-то ошибетесь, то эта ошибка будет растиражирована вашими учениками. Вторая – люди, безоговорочно… – Вадим подбирал точные слова для формулировки, – принимающие на веру чужую точку зрения, со временем утрачивают способность мыслить самостоятельно.

По комнате прокатился неодобрительный ропот. Смоленский перестал улыбаться, подался вперед. Бамбуковая палочка замерла в руке.

– Не соглашусь с вами. Если предположить, что говорящий действительно является носителем пусть и не абсолютных, но относительно высоких знаний, то аудитория, воспринимая его знания, обращает их в свои. Далее, хороший ритор не просто вещает, но и показывает, озвучивает логическую цепочку своих размышлений. Это ли не наука? Разве не это есть польза – обучение умению мыслить?!

– Теперь я не соглашусь! – Вадим увлекся спором, но, хоть и искоса, поглядывал на Лену, явно волновавшуюся и переживавшую. Вот только за кого – за наставника или за мужа? – Если следовать исключительно этой методике, то ритор в конечном итоге обретет в сознании аудитории статус Бога, а себя они начнут почитать апостолами, основная жизненная задача которых – привнесение Великого Учения в массы.

– Ну, это, батенька, вы уже в ересь скатываетесь! – тихим голосом констатировал Смоленский. Несколько девушек подобострастно захихикали.

– Нет, о Великий! – Вадим закусил удила. – Лишь правду глаголю! Давайте серьезно, – примирительно улыбнулся Вадим. – Отвлечемся от Учителя и учеников. Хотите, расскажу, как я сам применяю принципы ораторского мастерства, простите мою нескромность, в суде?

– Прощаю! Сам такой. – Смоленский принял трубку мира из рук Вадима. – Только не путайте ораторское мастерство и искусство ритора. Это – разные вещи.

Возможно. Я в этом плохо разбираюсь, – не стал нарушать перемирия Вадим. – Так вот, я делаю следующее. Если я скажу суду, что дважды два четыре, это вызовет нигилистическую реакцию, как минимум сомнение. Почему это? Кто сказал? Лучше я сформулирую иначе. «Мы в ходе судебного разбирательства выявили основную задачу – надо установить, сколько будет, если два умножить на два. Мы знаем, что было два. Эти два надо взять два раза. То есть перемножить. Это понятно. А вот сколько получится – непонятно. Задача суда как раз и установить, каков результат. То, что надо именно два умножить на два, ни одна из сторон не оспаривает. Но вот в результате есть несовпадения». Пока я все это говорю, у суда уже много раз возник ответ – «четыре». Судьи даже злятся на меня, что я такой тупой, что никак не могу сформулировать простейший вывод. Но, обратите внимание, «четыре» – это не я сказал. Это они сформулировали. И теперь, когда мой оппонент начнет доказывать иное, спорить он будет не со мной, а с ними. Он будет не соглашаться с их собственным выводом. А кому это приятно?

– Забавно! – согласился с некоторой долей сомнения в голосе Смоленский. – В этом что-то есть.

Большинство «семинаристов», пожалуй, даже все, кроме Лены, не раз слышавшей эту теорию, стали что-то записывать. Вадим торжествующе посмотрел на окружающих. Когда его взгляд вернулся к Смоленскому, Вадим не поверил своим глазам. Владимир Юрьевич делал какие-то пометки в своей тетради. Но торжество Вадима продолжалось недолго.

– Я думаю, этот способ хорош в суде. И то не всегда, – серьезным тоном, без тени иронии заговорил Смоленский. – Его опасность таится в репутационной составляющей. Первое: для зрителей умным окажется суд, а не вы. При задаче выиграть процесс – это допустимо. При задаче приобрести репутацию эффективного адвоката – прием беспроигрышный. Но вы сами заметили, всегда есть оборотная сторона медали – в одном и том же суде вы это проделывать несколько раз не сможете. Судьи поймут, что вы ими манипулируете, и вынесут решение просто назло вам. Второе: репутация эффективного адвоката и реноме умного человека – понятия, не всегда совпадающие.

Пожимая на прощанье руку Вадима, Смоленский сказал:

– Приходите почаще. Для вас нет опасности перестать мыслить самостоятельно. А вот формулировать точнее я вас, возможно, смогу научить. Да и мне приятно, когда кто-то рискует со мной спорить. Я, знаете ли, на роль мессии не набиваюсь. Больно обременительно, – и Смоленский неожиданно раскатисто загоготал.

Через несколько дней вернувшаяся из университета Лена, глядя на мужа глазами, полными благоговейного ужаса, сообщила, что Смоленский попросил взять его на судебный процесс. Вадим задал недоуменный вопрос: «Зачем?» – и услышал не лишенный сарказма ответ: «Видимо, чтобы поучиться уму-разуму у великого адвоката!»

Уступать Вадим, как известно, не привык

– Просто твой гуру решил наконец понять, в чем разница между ораторским мастерством и искусством ритора.

– И в чем же? – Лена встала в боевую позицию.

– А такая же, как между алхимией и химией, – сходу выпалил Вадим.

– Ну, уж насчет химии чья бы корова мычала… – Это был удар ниже пояса, и Вадим, схватив ртом воздух, заткнулся, к вящему удовольствию жены.

В течение двух месяцев Смоленский ходил с Вадимом почти на все его процессы. Сидел, записывал. На вопросы Вадима: «Что скажете?» отвечал: «Потом!». Вадим видел, что Смоленский пытается во всем разобраться всерьез.

Однажды, придя на очередной семинар, где он теперь стал не просто постоянным гостем, но зачастую и соведущим, если тема не вытекала из чистой филологии, Вадим подсмотрел на письменном столе профессора Гражданский кодекс. Ну, это еще можно было объяснить простым человеческим любопытством. Но вот соседствовавший с ним Гражданско-процессуальный кодекс стал для Вадима свидетельством серьезности погружения Смоленского в тему. Уж эта книжка для непрофессионала могла быть только источником невыносимой скуки и никакого обывательского интереса не вызывала.

Как-то раз, прощаясь после очередного дела, Смоленский предложил Вадиму заехать вечерком к нему домой, поболтать. К удивлению Осипова, Владимир Юрьевич встретил гостя не в традиционном семинар-халате, а в костюме. Даже при галстуке.

– Вам интересны мои выводы? – с места в карьер начал Смоленский.

– Да, Владимир Юрьевич! Только, если можно, с чашечкой кофе.

Зычный голос профессора, обращенный к невидимой жене, устранил это препятствие к началу разговора.

– Итак, – снова тихо и вкрадчиво заговорил Смоленский. – Вот на что я обратил внимание. Вы строите свою работу в суде так, что заключительную речь можете и вовсе не произносить. Всю информацию вы вкладываете в вопросы. То есть общаетесь с судом через посредника – свидетеля или сторону. Суд для вас реципиент, а не собеседник. Реципиент вашей коммуникации с третьими лицами. Я правильно говорю?

– Честно говоря, я над этим не задумывался, – искренне признался Вадим. – Есть такое адвокатское правило: «Не задавай вопросов, на которые не знаешь ответов». Это правда. Я спрашиваю только тогда, когда либо точно знаю ответ, либо, если свидетель ответит не то, что мне нужно, я заведомо смогу опровергнуть его показания.

– Нет. – Смоленский раздраженно прервал Вадима. – Я не об этом! Я о том, что вы в сам вопрос вкладываете информацию, предназначенную вовсе не для свидетеля, а для суда. Вы не в речи, а в допросе свидетелей уже доказываете, что задача сводится к тому, чтобы два умножить на два, как вы однажды изволили выразиться.

– Возможно. – Вадим был несколько обескуражен. – А это что, плохо?

– Судя по результатам, нет. Однако рискованно. Если ваш процессуальный противник раскусит этот прием, он не станет дожидаться прений сторон. Он будет спорить с вами уже на вашем поле, тем самым давая и свидетелю понять, какие показания тот должен дать. Хуже того, он заранее подготовит свидетеля к вашей манере вести допрос.

– Как он сможет это сделать?

– Достаточно просто. Свидетели будут отвечать не на ваши вопросы, а комментировать информацию, которую вы вкладываете в их текст. Понимаете? Вас будут бить вашим же оружием – спор по предмету между двумя лицами, но для влияния на мнение третьего лица – суда.

Через два часа, когда разговор подошел к концу, Смоленский неожиданно объявил:

– Если все, что мы здесь наговорили, Лена использует в диссертации, думаю, это будет яркая защита!

– Яркая защита – опасная защита. Меня так учили, – остудил профессора Вадим.

– Не знаю, может, у вас, юристов, и так, а у нас – чем больше на защите споров, тем лучше результат. – Тон Смоленского на сей раз явно не допускал никаких возражений. Вадим это почувствовал и спорить не стал.

Когда дома Лена записала тезисы беседы Смоленского с мужем, она подарила Вадиму взгляд, которого он уже давно не ловил. Здесь были и любовь, и нежность, и благодарность, и восхищение. «Может, я напрасно волновался?» – подумал Вадим. Лена словно угадала его мысли:

– Скажи, а ты меня приревновал к Смоленскому?

– С чего ты взяла? – Вадим испугался вопроса. И не ожидал, и признаваться не хотел, и растерялся.

– Да ладно! Я – девка знатная! Такую приревновать можно! – Ленка кокетливо улыбалась. – Зря! Он, конечно, великий, но ты – лучший!

На шестидесятилетие Смоленского аспиранты решили организовать капустник. Вадим вызвался написать сценарий и поставить действо. Сначала забраковали его сценарий. Выяснилось, что доморощенные поэты-«семинаристы» умеют писать не только заумные и вычурные стихограммы, но и простые, смешные стишки. И делают это значительно лучше Вадима. А ставить решила Лена. Намекнув лишний раз, что это не химия, а алхимия…

Смоленский с явно скучающей улыбкой выслушивал поздравления деканата, ректората, коллег-китаистов, посланников академических институтов. Он явно тяготился всем этим официозом.

Когда подошла очередь аспирантов кафедры, Смоленский тяжело вздохнул, подумав, видимо: «И эти туда же». Но вдруг в зале зазвучала музыка. И не просто музыка – канкан. На сцену выбежала Лена и начала танцевать. Через полминуты к ней присоединились еще три аспирантки. Сказать, что собравшаяся надменная публика потеряла дар речи, ничего не сказать.

Смоленский сидел с открытым ртом. В буквальном смысле. Вадим, оповещенный о планах девчонок, но ни разу не допущенный на репетицию, не знал, на кого смотреть – на потрясенного Смоленского или на вытанцовывавшую жену. Оба зрелища завораживали.

Девочки «зажгли» аудиторию, и после них стали выступать поэты. Их шуточки ложились на хорошо разогретую почву. Хохот стоял гомерический.

Когда все решили, что поздравление от аспирантов завершилось, в зале вновь зазвучала музыка. На сей раз – цыганочка. Переодевшаяся Лена выскочила в зал, схватила упирающегося Смоленского за руку и потащила на сцену. Смоленский смущался, неловко пытался хлопать себя ладонями по коленям, пытаясь хотя бы попасть в такт, а Лена, распахнув шаль, кружилась вокруг профессора, поводя бедрами, тряся плечами, закинув назад голову. Сверкающие глаза танцовщицы отвлекали внимание от неуклюжего юбиляра, решившегося наконец встать на одно колено, дабы избавить себя от необходимости двигаться по сцене!

Зал стонал от восторга.

По дороге к своему креслу запыхавшийся Смоленский наклонился к Вадиму:

– Жаль, что еще в молодости я дал обет – не заводить романов с замужними женщинами! Смотрите, Вадим, разведетесь – пеняйте на себя!

– Я похож на сумасшедшего? – не скрывая восторга от собственной жены, ответил Вадим.

– К сожалению, нет!

Глава 18 ПЕРЕСТРОЙКА

Захотелось вспомнить Рузу. Зимние пейзажи, лыжи, настроение студенческих каникул. Но решили, что возвращаться туда, где познакомились, неправильно. Пусть Руза так и останется только в памяти… Однако желание отдохнуть в зимнем Подмосковье надо было как-то осуществить. Но как?

Когда Вадим пришел к Павлову, зам. главного редактора «Известий», и попросил достать путевки в «Елино», дом отдыха журналистов неподалеку от Зеленограда, тот не отказал. Ну, как же, свой человек, хоть и не член Союза журналистов, но постоянный автор газеты.

Ехать решили, как только схлынут студенты, после каникул. Лена заранее потребовала – никакой работы с собой не брать, ни адвокатской, ни редакционной. Договорились.

Рано утром, буквально за час до отъезда, Вадиму кто-то позвонил. Вадим пришел из кабинета на кухню злой и растерянный.

– Что случилось? – В предотъездной суете Лена задала вопрос чисто формально.

– Дело одно предлагают. Уголовное. Большое.

– Ты же говорил, что больше не хочешь вести уголовные дела? – Лена удивленно посмотрела на Вадима. – Тем более большие.

– Это так, но… – Вадим задумался. – Понимаешь, я слышал про это дело от отца. Громкий процесс будет. И деньги приличные. Более чем приличные! К тому же клиент – из мебельщиков. Сама понимаешь, нам бы такой блат не помешал.

– И когда? – Лена поняла, что решение Вадим уже принял.

– Надо встречаться сегодня. – Вадим настороженно смотрел на жену.

– Нет, только не это! – Лена готова была расплакаться от досады. – Я так ждала эту поездку! Ты же обещал – неделю без работы. Ну сколько можно вкалывать?! Мы же вообще вместе не бываем!

– Лапа, погоди! Дело месяца через полтора. Они говорят, у них все переписано. Предыдущим адвокатом. Так что мне надо будет только его изучить. Там, в Елино.

– А в тюрьму ты не поедешь? Дело наверняка стражное!

– Да, арестантское, – автоматически поправил Вадим. – Ну, съезжу на пару часов. А если будет квартира, мы ее чем обставлять станем?

Это был удар ниже пояса – Лена бредила новой квартирой.

– И как надолго дело?

– Думаю, месяца на три-четыре, – мрачно сообщил Вадим.

– Ты с ума сошел!

– Обещаю, последнее уголовное дело! – Вадим тут же уточнил: – Последнее большое уголовное.

О деле Кузьмичева Вадим слышал от отца. Вся московская торговля обсуждала его уже несколько месяцев, с тех пор как Владимира Кузьмичева арестовали.

Владимир был личностью легендарной. Откуда он появился, никто не знал. Известным стал после получения места заместителя директора Дома мебели в Медведкове, скорее всего, за взятку.

Этот магазин был не так знаменит, как Дом мебели на Ленинском, но фонды на него выделялись в два раза большие. Соответственно, удваивался и товарооборот. А поскольку ничего даже относительно приличного купить в магазине просто так было нельзя, то и «взяточный оборот» в Медведкове вдвое превышал Ленинский.

Какую-то часть мебели ухитрялись списать как бракованную, а продавали вне очереди, кому-то место в очереди поднимали повыше. Иногда сами мебельщики добывали открытки на гарнитуры (видимо, просто покупая их у профсоюзных деятелей), а потом продавали мебель уже с открыткой, обеспечив тем самым себе алиби. Обэхаэсники дневали и ночевали в Медведкове. Но толку от этого было мало. Кроме, разумеется, увеличения семейного бюджета самих милиционеров и их начальства.

Иногда, пару раз в год, обрушивался на магазин Комитет. Гэбэшники взяток не брали, и интересовали их, собственно, не мебельщики, а «заклятые друзья» – милиционеры. Конечно, для порядка сажали каждый раз и кого-то из продавцов, но основная охота велась все-таки за сотрудниками славного ОБХСС.

Директор Дома мебели занимался отношениями с Мосмебельторгом, выбивал фонды и нужный ассортимент, доставал для сотрудников путевки в санатории и открытки на автомобили, как мог, налаживал отношения с милицией. Кузьмичев же вел собственно торговлю, обеспечивал транспорт и «курировал» КГБ. Хотя кто кого курировал – вопрос…

А прославился Кузьмичев вот чем. Евреям разрешили эмиграцию из СССР. Практически свободную. Владимир одним из первых сообразил, что мебель – она везде мебель, особенно импортная. Но стоила она в Союзе на порядок дешевле, чем в Израиле. Значит, если ее отсюда везти туда, а там продавать, то «гешефт» может оказаться очень неплохой. Первых клиентов подбросили комитетчики. Небескорыстно, разумеется, но за вполне вменяемые деньги. Они же и посоветовали Владимиру объявить себя скрытым евреем. Мол, для своих стараюсь. Кузьмичев так вошел в роль, что через год даже с небольшим акцентом стал говорить. А суть бизнеса была простой.

Отъезжавшие платили за гарнитур две цены плюс стоимость контейнера, а получали семь цен при продаже мебели в Израиле. Всем хорошо. Все были счастливы: и директор, и отъезжавшие, и комитетчики, и Владимир. Кроме обэхаэсников. Зам. директора им не платил, а трогать его милиционерам запретили. Прямое указание КГБ! По легенде, надо полагать самим Кузьмичевым и придуманной, он занимался вербовкой резидентуры среди эмигрантов. Особо важное государственное задание! Закупали гарнитуры еще при подаче документов на выезд. А порою и до того, только приняв решение эмигрировать. За год товарооборот Дома мебели в Медведкове увеличился втрое. Магазин получил переходящее Красное знамя Минторга, Почетную грамоту горкома КПСС, и директор – заслуженного работника торговли.

Но счастье бесконечным не бывает. Советская власть вполне разумно посчитала, что хватит для эмигрантов и бесплатного образования, которое они получили в СССР, выпускать их еще и с мебелью больно жирно будет. И ввела эта советская власть таможенную пошлину на вывоз мебели. Да такую, что «гешефт» накрылся полностью. Очень все расстроились. Кроме Владимира. Кузьмичев стал принимать мебель обратно. За 50% стоимости гарнитура. Люди начали сдавать. А куда деваться? При этом Кузьмичев повернул дело так, будто он огромную услугу человеку оказывает: рискуя собой, принимает на склад как новую уже проданную мебель.

Милиционеры было обрадовались: сейчас-то они и поквитаются. Но не тут-то было. Комитетчики и на сей раз Владимира, небескорыстно, разумеется, прикрыли – он, оказывается, выполнял особо важное государственное задание, направленное на обеспечение экономической безопасности страны.

За три года работы в Медведкове заработал Кузьмичев денег немерено. Пора было уходить.

Купил Владимир дачу на станции Отдых. В Москве оставаться работать было нельзя – менты достанут, это точно. Построил, фактически на свои деньги, универмаг около станции Ильинская, по соседству с дачей. Официально магазин, конечно же, принадлежал потребкооперации, но имя его истинного хозяина, кому надо, знали. И все бы хорошо, да не зря Кузьмичев себя евреем объявил. Вот еврейское счастье его и догнало. Зам. начальника московского ОБХСС повысили и назначили начальником ОБХСС Московской области. Бросился Владимир к друзьям-комитетчикам, а те – в кусты. И правда, какой им резон теперь Кузьмичева прикрывать? Обороты его универмага – копеечные, много не поимеешь. А может, и действительно он в Доме мебели им помогал по прямой их работе, а теперь-то что от него толку? Словом, получил Кузьмичев в КГБ от ворот поворот.

Принял для себя тогда Владимир тяжелое решение – работать исключительно честно. Всех денег не загребешь, а тех, что есть, на всю жизнь хватит. Беда была лишь в том, что другие сотрудники его универмага, больших барышей до того не видавшие, хотели иметь их здесь и сейчас. Кузьмичев, как мог, пытался навести порядок. Что-то ему, конечно, удалось, но платой стала ненависть подчиненных. От складских рабочих – пьяниц и забулдыг, до первого зама – ставленницы председателя областного Роспотребсоюза.

Вот с этой дамы-зама история-то и началась. Служила она секретаршей нынешнего председателя Облпотребсоюза еще тогда, когда тот был первым секретарем Люберецкого райкома КПСС. Дневал и ночевал на работе. Днем носился по району, а ночевал в кабинете, чтобы не ездить домой в Ногинск. Ну и секретарша стала задерживаться… До утра… Это бы еще ничего, но она подзалетела. Аборт делать отказалась категорически. Когда беременность стала заметна для окружающих, кто-то, естественно, стукнул в обком партии. Молодого партийного секретаря терять не хотелось, и первый секретарь обкома дал ему совет. Благо и у самого в жизни такие ситуации уже дважды случались. Перевели Киру Булычеву на непыльную работу в облисполком. И от Люберец подальше, и через облисполком квартирку в Черемушках ей сделать смогли.

Прошло уже лет десять с того времени. Интерес к Кире партийный секретарь, прошедший за это время путь через обком партии, профсоюз работников торговли Союза, ВЦСПС до председателя Облпотребсоюза, потерял. Но совесть партийца не позволяла ему забывать свою бывшую любовницу и внебрачного ребенка. Пусть и не на него записанного. Поэтому, когда Кузьмичев предложил свой универмаг числить под крышей потребкооперации, Булычеву ему замом и рекомендовали. Настоятельно. То, что она торговли не знает, – не страшно. Что там знать-то? А вот сына на ноги поставить сможет. Торговые деньги – большие деньги. И не сложные. Они же не от умения работать, а от умения фонды выбивать зависят. В этом Кузьмичев сам дока.

И тут – на тебе вот! – директор универмага решил работать честно! Радужные надежды Киры на быстрое решение проблем тяжкого быта стали рассеиваться, как «алмазный дым по углам дворницкой». Что сие выражение означало, Кира не ведала, но часто слышала его от Кузьмичева. А все, что касается алмазов, для Киры звучало очень волнующе.

Когда Булычеву пригласили побеседовать к следователю по особо важным делам областной прокуратуры, испугалась она до одури. Позвонила своему «бывшему». Тот подумал что это на его счет. Сказал: «Молчи, меня спалишь – сына не поднимешь». Пришла, а ее про Кузьмичева расспрашивают. Ну, на радостях, да еще и со злости, она и наговорила. И то, что знала, и то, что подсказал следователь. Домой уже не вернулась. Санкцию на арест прокурор дал сходу, он торгашей искренне не любил. А то, что состав преступления у каждого из них имеется, ясно было служителю закона просто по определению.

Вот так завертелось дело. Первое большое «торговое дело» после Елисеевского гастронома. Тамошнего директора Соколова уже расстреляли. А вот что ждет Кузьмичева, вся московская торговая братия ждала с большим интересом и волнением. Ладно, коли прихлопнут только его. А если как «хлопковые» процессы пойдет? Если это только первая ласточка?!

Менты дело Кузьмичева тоже из рядовых сразу вычленили. Замаячило получить от него конкретику на гэбэшников! За Щелокова с Чурбановым отомстить ли хотелось или просто показать, что они теперь главные? Не зря же перестройку объявили?

По показаниям Булычевой в тот же день, что и ее, но ближе к вечеру, арестовали Владимира. Обыски в универмаге, в московской квартире и на даче шли почти сутки. Ничего особо ценного не нашли. Сильно не удивились. Не молодежь, конечно, а опытные оперативники, – они-то знали, что и рубли, и валюта, и царские червонцы, которые у директора наверняка были, он дома хранить не станет. Но даже они присвистнули, когда попали на кузьмичевскую дачу. Тех, что в обыске не участвовали, коллеги, которым повезло посмотреть на это чудо первыми, позже специально приглашали. Ну ладно, три этажа кирпичной кладки, ну ладно, паркет по всему дому и в каждой комнате по чешской хрустальной люстре. Мебель, ясное дело, такая, какую и в заграничном кино-то не часто показывали. Но спальня! Все стены драпированы синим шелком, над кроватью голубой прозрачный палантин, а потолок… Потолок – зеркальный!

Составили опись имущества, наложили арест. Общая сумма, когда товароведческая экспертиза выдала цифры, звучала круче крутого – 220 тысяч рублей! Дача с содержимым одна потянула на 150 тысяч! А зарплата оперативника была со всеми выслугами, звездочками и прочими накрутками – максимум 150 рэ! Пролетарская кровь закипала в момент. Взялись менты за Кузьмичева со страстью. Трясли все его окружение, как прошлое, так и нынешнее.

Но, как ни старались и оперативники, и следователи, мебельщики на бывшего коллегу ничего не дали. Вообще ничего! Зато универмаговские «пели» от души.

«Букет» Кузьмичеву собрали цветастый. Спекуляция, взятки, новомодная статья – торговля из-под прилавка, халатность, злоупотребление служебным положением, подделка документов. Серьезная, расстрельная статья вырисовывалась, правда одна – взятки, но главное, уж конфискация имущества была обеспечена.

Вести дело Кузьмичева взялся известнейший адвокат Гинзбург. Старый, опытный. Но вскоре по Москве прошел слух, что от дела он отказался. Ознакомился с материалами дела по окончании расследования, выполнил так называемую 201 УПК РСФСР и отошел. От клиента скрывать не стал – ему не просто намекнули, а прямо сказали – уйди из дела. И не кто-нибудь там из следователей, а прокурор Московской области. Благо однокурсник. Попробовал было Гинзбург с комитетчиками пообщаться, а те жестко отрубили: «Мы в дело Кузьмичева не полезем!» И добавили: «Ему передайте – про нас «запоет» – до суда не доживет!»

Об этом разговоре Вадим узнал тоже от отца, которому кто-то из адвокатов пересказал сетования Гинзбурга на тяготы его «звездной жизни». Надо же было как-то оправдывать перед коллегами свою трусость!

Во время разговора с женой Вадима донимал вопрос: почему обратились к нему? Да, он демонстрировал окружающим, какой он хороший, да что там, суперхороший адвокат. Но сам-то знал – по уголовным делам он отнюдь не светило. Понимал, что и другим это известно. Ну, может, кроме мамы.

Так почему?! Это первое, что предстояло выяснить. Второе – за сколько? Садиться в такое дело, не имея не только четкой договоренности по цене, но и твердых гарантий оплаты, было равносильно самоубийству. Процесс мог легко затянуться на полгода, клиент перестанет платить, а отказаться от дела адвокат уже не сможет. Так, по крайней мере, вытекает из закона. Можно, конечно, так захалтурить, что клиент сам пожелает сменить адвоката. Но это означает, что процесс вернется к самому началу, а судье это точно не придется по вкусу. И достаточно будет намека от него родственникам подсудимого, что «мотать тому катушку» и при этом адвокате, и при любом другом, как идея замены защитника умрет на корню.

Третий вопрос, будет ли судья отпускать из процесса хоть изредка в другие дела, встал перед Вадимом, поскольку у него уже было в производстве несколько гражданских дел с неплохими гонорарами. Возвращать деньги не очень-то хотелось…

И наконец, четвертое. Как сложатся отношения с родней и самим подзащитным? Это и в «однодневке» немаловажно, а в большом деле может оказаться важнее всего прочего.

– Знаешь, я, пожалуй, встречусь с ними, а там посмотрим. – Вадим обращался к жене, хотя продолжал разговор сам с собой.

– С кем «с ними»? – отозвалась Лена.

– А? Что?

– Ты сейчас с кем говоришь? – Лена надулась.

– Извини, котенок! – Вадим погладил жену по щеке. – Я и вправду в растерянности. Сначала встречусь с тем, кто звонил, потом – с женой Кузьмичева. Если все нормально, съезжу в тюрьму.

– А Елино? Наш отпуск?

– Я не вместо, я параллельно! – попытался отшутиться Вадим.

– Но сейчас-то мы что делаем?!

– Сейчас мы едем в Елино! А клиенты вечером приедут туда. – Неожиданно Вадим рассмеялся. – Представляешь, меня этот мужик, который звонил, спросил, какой коньяк привезти, а я ему говорю – сливки! Он думал, сливочный ликер, а я объясняю – просто сливки, 10-процентные. По-моему, он уже во мне разочаровался.

– Ну и слава богу!

– А квартиру чем обставлять будем? Он мебельщик…

– Это меняет дело.

Конфликт был исчерпан

Вечером, ровно к восьми, как и договаривались, приехал новый клиент по имени Михаил. Если Вадим, купивший недавно «семерку», гордился своими «Жигулями» как пижонской машиной, то клиент скромно разъезжал на «Мерседесе». Вадим впервые видел человека, у которого был собственный «Мерседес». Да что там «Мерседес», вообще иномарка.

Михаил улыбнулся и первым делом протянул Вадиму два пакетика десятипроцентных сливок.

– С коньяком было бы проще. Даже не представлял, что сливки такой дефицит! – Протянутая для рукопожатия рука оказалась мягкой, слабоватой для мужика. – Но коньяк я на всякий случай тоже прихватил. Французский.

Вадим понял, что задача произвести на адвоката впечатление была для Михаила важнейшей. Но почему? Все больше и больше это походило на провокацию. Зачем? Кому он перешел дорогу? Может, оппонент по какому-то из гражданских процессов решил Вадима «убрать из дела»? Там он действительно был опасен. А как уголовный адвокат – так себе…

– Спасибо! Спасибо! – Вадим изобразил искреннюю улыбку. – А я не обещал вам легкой жизни, когда вы решили нарушить гарантированное мне Конституцией право на законный отдых.

– Надеюсь, я не первый, кто нарушает ваши конституционные права, Вадим Михайлович? – Михаил был скромен, даже застенчив. В глаза при этом не смотрел.

– Что вы имеете в виду? – насторожился Вадим.

– Ой, не будем. Мы же советские люди! Если я сейчас начну только предполагать, какие ваши, как, впрочем, и мои, и других конституционные права нарушаются, то вы… – Миша неожиданно пристально посмотрел прямо в глаза Вадиму, – вы точно решите, что я провокатор из Конторы! Я прав?

– Ну почему. – Вадим растерялся. – Хотя, если честно, правы! Как вас по отчеству?

– Я бы просил называть меня просто Миша.

– Тогда я – Вадим.

– Нет, извините. Вы адвокат Владимира Кузьмичева и потому Вадим Михайлович. Вот закончится дело, как бы оно ни закончилось, тогда я смогу вас называть по имени.

– Даже если его расстреляют?

– Даже если. Я смогу сказать – хороший был человек Вадим! Жалко, что так рано его не стало! – Миша смотрел на Вадима и мягко улыбался. Как будто говорил о чем-то лирическом или рассказывал тонкий английский анекдот.

– Я не люблю, когда мне угрожают! – жестко парировал Вадим.

– И что вы тогда делаете? – не переставая улыбаться, так же мягко поинтересовался Миша.

– Делаю назло!

– Вы, конечно, имеете в виду, что назло примете дело, а не назло добьетесь вышки для Володи? – Миша рассмеялся.

– А почему вам так нужно, чтобы я принял дело Кузьмичева? – Вадим даже не улыбнулся в ответ.

– Понимаете ли, Вадим Михайлович. – Миша смотрел Вадиму прямо в глаза. – Мы наводили справки о вас. Первое, вы никогда не «текли информацией», второе…

– Спасибо!

– Не перебивайте, пожалуйста, коли сами задали вопрос! – В глазах Миши мгновенно появился стальной блеск. Этого мгновения Вадиму хватило, чтобы представление о собеседнике изменилось в корне. – Второе, вы – азартны! Очень азартны. Поэтому в бизнесе вам делать было бы нечего. А вот как адвокат вы незаменимы. Вы просто не сможете работать вполсилы, если примете дело. На неприятности пойдете, но переть будете напролом. Правда, чтобы вы дров не наломали, рядом должен быть кто-то поспокойнее. Я, например. – Миша опять позволил себе легкую улыбку. – И наконец, последнее. У вас есть как минимум четыре причины прыгнуть выше головы по делу Владимира Николаевича. Назвать?

– После того, что вы уже мне про меня поведали, останавливаться, конечно, смысла нет, – постарался съязвить Вадим. Но голос его выдал с головой – ему было не до острословия.

– Первая – это дело одномоментно выводит вас в элиту. Не только цивилистическую, но и криминалистическую. Так, кажется, у вас разделяют адвокатов? Второе – вам, впрочем, как и всем, нужны деньги, а гонорар по этому делу необычайно высок. Третье – ваш отец всю жизнь проработал в торговле, и у него отличная репутация. А вы понимаете, как ему будет приятно, что именно его сын выбран защищать Кузьмичева. Вы стараться-то будете главным образом ради отца. Ну и, наконец, четвертая: вам скоро квартиру обставлять. Мебель нужна. А это – к нам.

– Вы хорошо информированы, – сказал Вадим, просто чтобы что-то сказать. Он был совершенно растерян и неприятно удивлен. Первый раз в жизни его, как лягушку, препарировали на столе, причем ему же и объясняли, где у него что находится.

– Это не я. Это мы. Наша команда.

– Я не спрашиваю, кто «мы». А вот откуда такая информация, мне любопытно.

– Частично от ваших соседей, частично от ваших коллег, что-то подсказали наши люди в КГБ. Что-то ваши бывшие клиенты. Вы хотите подробнее? Не скажу.

– Понимаю. Я не хочу принимать дело Кузьмичева! – Вадим ожидал, что эти слова вызовут недоумение Михаила. Но тот и бровью не повел.

– Ясно. Вам не нравится, что перед вами не заискивают, на вас не молятся, а разговаривают на равных? Я бы мог схитрить. Лесть всегда срабатывает. Но вас и вправду в наших кругах уважают. Зачем же мне с вами, как с дурачком, разговаривать? Я веду себя честно. А вы – нет!

– В чем же это?

– Говорите, что не хотите брать дело Володи, а на самом деле хотите, и причем очень. Но боитесь!

– Уж не ментов ли?

– О нет! Вот их вы точно не боитесь. И даже Контору не боитесь. Опасаетесь, но не боитесь. Вы боитесь того, чего не понимаете. Я прав?

– Не стану спорить. – Вадим поймал себя на мысли, что Михаил его заинтриговал. Умен, спокоен, уверен в себе. А главное, совсем не заискивает. Так клиенты с ним еще никогда не разговаривали. Этот тип совсем не старается ему понравиться! – И чего же я не понимаю?

– Первое, почему мы выбрали вас. Но на этот вопрос я ответил. Второе – почему я с вами так разговариваю. Не ищу вашей симпатии. Объясню – я ничьей симпатии никогда не ищу. К тому же нам с вами детей не крестить. У нас просто общая задача – помочь Кузьмичеву. Для вас это – работа, для нас – моральный долг. И третье, вы не понимаете, чего от вас ждут.

– Кстати, это действительно интересно. – Ситуация вдруг предстала перед Вадимом как банально забавная. Его обыграли по всем статьям. И признать свое полное поражение, оказывается, не страшно. Обыграли-то его изящно. Теперь надо просто красиво довести партию до конца, хотя результат сомнений не вызывал у обоих соперников.

– Ничего особенного. Приговор от вас не зависит. Мы это понимаем. А вот добросовестная работа и максимум проблем для прокурора и судьи – это вы можете.

– Какой толк в проблемах, если на результате это не скажется?

– Скажется, скажется! В Верховном суде скажется. Чем больше вы будете их раздражать, тем больше ошибок они наделают. А вот в Верховном нам их ошибки очень понадобятся.

– А там у вас?..

– Вадим Михайлович, а вы уверены, что хотите задать этот вопрос? – Миша перебил Вадима резко, и вопрос его прозвучал вовсе не как вопрос, а как жесткий ответ.

Вадим помедлил и, неожиданно улыбнувшись, продолжил:

– Да, уверен. А там у вас… сколько денег приготовлено для оплаты моей работы?

Пока Вадим неторопливо произносил эту фразу, выражение лица Михаила претерпевало весьма выразительные изменения. От жесткого недовольства и раздражения к улыбке и явному восхищению изворотливостью собеседника.

– Вот такой поворот разговора мне нравится. За вступление в дело – пять тысяч. Каждый месяц по три тысячи. Насколько мы осведомлены, вы зарабатываете в среднем, на круг, около четырех. Зато в беготне, с разными клиентами и не гарантированно. Поэтому здесь хоть и меньше – но с меньшей нагрузкой. Только, пожалуйста, не спрашивайте, откуда мы знаем о ваших доходах. – Миша был сама дружелюбность.

– Не буду. Хотя бы потому, что ваша информация на сей раз не точна. Обычно – по пять. Так что, согласно вашей логике, ежемесячно вы должны платить мне четыре!

Миша продемонстрировал восторг:

– По-моему, вы меня поймали! Вернее, я сам подставился, а вы этим воспользовались. Класс! Такого со мной давно не случалось. Уважаю! С меня бутылка! Вы что пьете? Кроме сливок?

– Кроме сливок, я пью только хорошее грузинское вино, причем грузинского разлива. Например, «Хванчкару» или «Ахашени». Но важно не это. Важно, что вы, кажется, решили подольститься?

Миша вдруг как-то по-детски рассмеялся:

– Ну нет! Это как в том анекдоте: Рабинович, как себя чувствуете? – Не дождетесь!

Вадим и Миша расстались довольные друг другом. Как говорится, прониклись взаимным уважением.

Через два дня Вадим заехал в консультацию, где его поджидал Михаил. Заключили соглашение, Вадиму секретарь выписала ордер, и он отправился в Мособлсуд получать разрешение на свидание с подзащитным.

Пока судья не подпишет бумажку на имя начальника СИЗО, свидания с подзащитным не дадут. По закону – адвокат имеет право общаться со своим подзащитным в любое время с момента принятия поручения по делу и без ограничения во времени. На практике – надо было получить разрешение судьи, а он мог и не дать, а в тюрьме могли объявить карантин, а свободных кабинетов могло не оказаться, а клиента могли увести в баню… Словом, чтобы воспрепятствовать адвокату нормально работать, возможностей было более чем достаточно.

Миша привез с собой досье, подготовленное адвокатом, работавшим на 201-й, на окончании следствия. Вадим быстро его просмотрел и с удивлением спросил, почему нет ни одного ходатайства. Он имел в виду, почему нет в досье, а вот Миша понял вопрос иначе, правильно:

– А ему прямо сказали, что если он хоть рыпнется, то его проверят по всем клиентам. Изымут регистрационные карточки, так их у вас, кажется, называют, поднимут адреса клиентов и поинтересуются микстами. Он и скурвился. Слава богу, что узнать от Володи толком ничего не успел. Володя ему как-то сразу не поверил. Потому и молчал.

– А если меня начнут запугивать?

– Так мы же, Вадим Михайлович, уже выяснили, что вы угроз не любите, сразу все назло делаете. Или я что-то путаю?

– На сей раз – нет.

– Кстати. По поводу того, что я путаю. Пять тысяч я вам передам сегодня, но, наверное, не здесь?

– И это – правильно! Так завещал великий Ленин, – неизвестно почему, может на радостях, неожиданно брякнул Вадим.

Когда Вадим с Мишей вышли из консультации, Миша сел в «Жигули» Вадима и полез в карман. В руках оказались два толстенных свертка. Вадиму очень хотелось скорее взять их себе, но то, с какой легкостью Миша готов был с ними расстаться, опять вызвало мысль о возможной провокации.

– Миша, а вы не могли бы навестить меня сегодня в Елине? Мне очень не хочется возить с собой лишние документы сначала в суд, а потом в следственный изолятор. Видите ли, могут неправильно понять. – Вадим улыбнулся.

– Мне нравится ваша осторожность, но, Вадим Михайлович, мне было бы неприятно узнать, что ее причина в недоверии ко мне. Мне кажется, вы должны хорошо разбираться в людях. И хватит подозревать во мне Азефа.

Образованность Миши, знавшего имя дореволюционного провокатора, удивила Вадима, пожалуй, даже больше, чем то, что Миша будто читал его мысли.

– Нет, – быстро сориентировался адвокат, – я вам доверяю. А вот московскому криминальному миру, особенно той его части, которая любит залезать в пустые машины, вот им – как-то не очень.

– Об этом мы позаботились. Никто, кроме случайных гастролеров-одиночек, ни к вам, ни к вашим родственникам, ни к вашей собственности близко не подойдет. – Миша сказал это так спокойно и равнодушно, словно сообщал, какой прогноз погоды он услышал на завтра.

Вадим смотрел на Мишу, даже не пытаясь скрыть своего изумления.

– Вадим Михайлович, я же вам, кажется, дал понять, что мы серьезные люди. А Кузьмичев – наш товарищ. А вы – его адвокат. То есть друг. А друг моего друга – мой друг. А у моих, или, если хотите, наших друзей случайных неприятностей не бывает. – Мишин тон напомнил Вадиму манеру говорить его институтского преподавателя курса марксизма-ленинизма. Тот тоже ничего не пытался доказывать, поскольку учение сие вечно, ибо оно – верно. Он просто разъяснял. Так и Миша – просто разъяснял. Правда, с ударением на слове «случайных».

Вадим прождал Кузьмичева в следственном кабинете Бутырки больше сорока минут. Такого еще никогда не бывало. И это при том, что Лена ждала его в Елине и он обещал обернуться за два-три часа. Какое там! Прошло почти четыре.

Наконец вошел охранник, а за ним, заложив руки за спину, и Кузьмичев. Небритый, но причесанный, в тренировочных штанах и свитере. Обычный вид заключенного СИЗО. Ботинки без шнурков носить неудобно, поэтому Владимир, как и все подследственные, кому с воли родственники носили передачи, обут был в домашние тапочки. Вадим опустил взгляд на свои зимние меховые сапоги – февраль на дворе все-таки… Была в этом какая-то несуразность.

Он поднял глаза на Кузьмичева, осознав, что на первых секундах свидания с подзащитным думать о том, кто во что обут, глупо. Тот с интересом смотрел на молодого адвоката и стоял, ожидая приглашения присесть. Охранник уже ушел, и пауза явно затянулась.

– Здравствуйте, Владимир Николаевич! Садитесь! – Вадим, ругнув себя мысленно за бестактность, тут же допустил еще одну.

– Да я, собственно, уже сижу, – Кузьмичев слегка улыбнулся, – а вот присесть не откажусь.

– Ой, извините! – Вадим совсем стушевался.

– Ничего, ничего! Вы же не следователь. Это на них за подобные оговорки принято обижаться. А вам я доверяю. – Эти слова отозвались удивлением на лице Вадима. Кузьмичев это заметил и объяснил: – Перед тем как к вам доставить, меня шмонали полчаса. А к вашему предшественнику вообще без шмона приводили.

– И что из этого следует? – Вадим и вправду не уловил связи.

– А то, что ему вертухаи доверяют, а вам – нет. Значит, я вам могу доверять!

– Железная логика! – не без иронии отреагировал Вадим. – А если вас специально «разводят»?

– И этот ваш вопрос, то, что вы его задали, – подтверждение моей правоты. – Владимир улыбнулся. – Ну а если серьезно, то, конечно, я просто многое о вас знаю. И от своих людей на воле, и по тюремному досье.

– Какому досье? – не понял Вадим.

– Тюремному! На каждого адвоката, вас ведь не так много, в тюрьме есть досье. Разумеется, неписаное. Вы, конечно, не относитесь к «золотой пятерке» криминалистов, но отзывы о вас очень хорошие.

Вадим решил, что нужный разговор так не склеится. Кто, в конце концов, здесь главный? Если он – то нельзя, чтобы Кузьмичев ему про него рассказывал. Как бы оценки выставлял. С другой стороны, он сам спросил.

– А вы знаете, откуда слово «шмон» пошло? – решил сменить тему Вадим.

– Честно говоря, нет, – легко переключился Кузьмичев при этом взгляд сразу стал мягче, он смотрел на Вадима по-приятельски.

– На идише «шмон» – это «восемь». В Одесской тюрьме, еще до революции, в восемь утра в камерах устраивали обыск. Оттуда и пошло: обыск – это шмон.

– Так я смотрю, вы не только нам революцию устроили, но и наш язык обогатили неприятными словами? – Владимир шутил с таким видом, будто разговор происходил не в стенах Бутырки, а на дружеской вечеринке.

– Ну почему только неприятными? А «халява»?

– Что, это тоже ваше?

– Ну, во-первых, я не согласен с определением «ваше». Хотя это долгий разговор. Отдельный. А что касается слова «халява», то оно тоже заимствовано из идиша. Халява – это молоко.

– Какая связь? – Владимир устроился поудобнее на привинченном к полу стуле. Казалось, он выбирает позу, сидя на старинном кожаном диване со множеством подушечек.

– По законам иудаизма в доме перед субботой не может оставаться никаких молочных продуктов. Верующие иудеи их выставляли в пятницу вечером на пороге своих домов, а жившие по соседству и, кстати, в дружбе с ними белорусы и украинцы, те, что победнее, ходили и собирали. Отсюда и пошло в русский язык – халява.

– Не знал. – Казалось, оба собеседника вообще забыли, где они находятся и по какому поводу встретились. Но это было не так. Просто шло взаимное прощупывание. Поиск психологической совместимости. А тема… Тема значения не имела. – А почему, Вадим Михайлович, вы говорите то «евреи», то «иудеи»? Разве есть разница?

– Разумеется! Иудей – это последователь одной из религий. Иудаизм это и вера, и стиль жизни, и определенная пища…

– Кошерная? – проявил осведомленность Кузьмичев.

– Да. Более того, и что важнее, это проживание только среди единоверцев, браки только между ними. В конце концов, это единая культура, включая язык, систему ценностей, традиции.

– Ну, хорошо! А евреи? – Владимир, казалось, искренне заинтересовался объяснениями Вадима.

– А еврей – это запись в паспорте. Представьте себе, что вдруг из паспорта уберут «пятый пункт». Как вы отличите еврея от нееврея?

– По внешности, – не задумываясь, ответил Кузьмичев.

– Это как это? – Вадим иронически ухмыльнулся. – Эфиопы, таты – горские иудеи, – они исповедуют иудаизм. Одни негры, другие кавказцы. У них одинаковая внешность? А караимы? Они исповедовали иудаизм, но были чуть ли не арийцами. Их даже Гитлер не трогал. А я, кстати, по-вашему, кто?

– Вы только не подумайте, Вадим Михайлович, что я антисемит. Но думаю, вы – еврей. – Кузьмичев сказал это как-то смущенно, извиняясь.

– И в чем это выражается? – Вадим, казалось, занервничал. – Я имею в виду, как вы это определили?

– Ну, во-первых, вы – брюнет. Во-вторых, говорят, умный. – Кузьмичев улыбнулся, опять-таки извиняющейся улыбкой. – Потом, у вас лицо вытянутое.

– Хорошо. Смотрите, вы – тоже брюнет. По слухам, вовсе не дурак. Наоборот. – Осипов наседал. – А у охранника, который вас привел, лицо вдвое вытянутее моего. Что, вы оба теперь тоже евреи?

– Ну, насчет охранника не знаю, а я – крещеный. – Интонация ответа была такая, будто Кузьмичева только что обвинили в гомосексуализме.

– Значит, если я крещусь – то тоже, по-вашему, стану неевреем? – Как опытный шахматист, просчитав варианты наперед, знает, что партия выиграна, так и Вадим понимал, что загнал собеседника в ловушку, из которой тому уже не выпутаться.

– Разумеется! – Кузьмичев же, в свою очередь, не сомневался, что победа в словесной дуэли одержана им.

– Вот и договорились! – Вадим стал произносить слова медленно, спокойно, растягивая паузы между ними: – Вы только что признали, что еврей или нееврей – это вопрос крещения. Значит, веры. А я говорю, что это утверждение верно для определения «иудей». И это не равнозначно определению «еврей». Что вы только что сами и признали.

Кузьмичев открыл было рот для ответа, но не получилось. Рот он закрыл, хмыкнул и, наклонив голову, посмотрел на Вадима уже несколько иным взглядом. С любопытством, что ли.

Прошло не меньше минуты.

– Я буду работать с вами, Вадим Михайлович. – Кузьмичев протянул руку. – Володя.

– Вадим. – Осипов принял рукопожатие подзащитного. Можно было ехать к Лене. Говорить по делу времени уже не осталось. Вадим нажал кнопку вызова охраны.

Маша Черных родилась в Севастополе. Отец-подводник все двадцать лет, до выхода на пенсию, прослужил в Черноморском флоте. Дослужился до капитана второго ранга. Маша была единственной дочерью, любимой и балуемой. Но при этом выращенной в строгом соответствии с понятиями морали и нравственности, проповедовавшимися отцом на его лодке. Замполит все-таки. Не инженеришка какой-нибудь.

Маша встретила Кузьмичева на пляже. Он уже был при деньгах и замутить Маше мозги смог легко и быстро. Повадки молодого москвича, дарившего ежедневно по огромному букету роз, угощавшему в ресторане всем, чего только душа ни пожелает, за неделю сделали свое дело. Маша решила, что больше ей беречь свою девственность незачем…

Вернувшись со свидания поздно ночью, Маша рассказала под страшным секретом маме, что стала взрослой. Вроде бы и пора уже, все-таки двадцать один год, через 10 месяцев диплом пединститута получать. Но папа, которому жена доложила о происшествии сразу же, поднял дикий крик и посередь ночи вытолкал дочь на улицу. Маша поехала в дом отдыха, где прокралась мимо спящего у ворот деда-вахтера, и постучала в окно номера люкс Кузьмичева. Благо находился тот на первом этаже.

Кузьмичев Машу успокоил и наутро явился к ее родителям просить руки и сердца. Те от неожиданности дар речи потеряли. Уж они-то и насмотрелись, и наслышаны были про курортные романчики залетных москвичей предостаточно. И вдруг нате вам! Дочь пристроили, да как! В Москву. И жених вроде при деньгах, с квартирой. Говорит, «Волга» у него. Ну, что в торговле работает, это, конечно, плохо. Однако, с другой стороны, Машка хоть жить будет хорошо. А там, глядишь, и они к ней поближе, может, в Подмосковье, обменяются. Срослось вроде.

Через год Маша родила Тимофея. Работать, разумеется, не пошла. Мужниных денег хватало.

Конечно, Маша догадывалась, что Володя «гуляет». Пару раз попробовала было поскандалить, но без толку. Кузьмичев ей популярно объяснил – что он делает, где бывает, с кем встречается – это его дело. Если дома не ночевал, значит, либо на работе, либо с друзьями в преферанс играет. Не устраивает – скатертью дорога. Квартира его, машина его, алименты получать будет с официальной зарплаты. Такая перспектива Машку ну никак не устраивала. А, собственно, какое ей дело, с кем он спит? Ее не обижает, не пьет, не бьет, все в семью несет. А если даже и не все? Ей-то по-любому хватает. Попробовала было себе любовника завести. Переспала пару раз, а потом противно стало. Будто ей попользовались и выбросили. Девка она была видная, все говорили, на Софию Ротару похожа: решила себя уважать да и не рисковать. Узнай Кузьмичев, мало не покажется…

А вот когда Володю арестовали, Маша поняла, что любит его до безумия. И не за деньги, а просто вот любит, и все! Но друзья-партнеры Володины от забот о несчастном муже ее отстранили, сказали: сами, мол, все организуем. Ты жди и Тимофея поднимай. Больше от тебя ничего не требуется. Казалось бы, слава богу! Но Маша изнывала от своего неучастия в Володиной беде. С кем-то ходила разговаривать, что-то пыталась узнать. Когда следователь ее вызвал, так прямо ему и заявила: поможешь мужу – буду с тобой спать. Тот пару раз попользовался, а потом объявил: «Ничего поделать не могу, начальство давит!» Машка, терять-то нечего, говорит, так давай я и с начальником твоим трахнусь. А следак смеется: «Начальник-то у меня баба!»

Поэтому, когда Михаил, давняя Володина «шестерка», сказал, кто будет защищать Володю в суде, Маша сразу захотела с Осиповым познакомиться. Может, хоть ему от нее что-нибудь понадобится. Маше так важно поучаствовать в судьбе любимого мужа.

Отдых в Елине пролетел незаметно. Даже скорее заметно плохо. Если не гуляли, Вадим все время копался в бумагах, доставшихся ему от предыдущего адвоката, что-то выписывал, составлял списки вопросов, неточностей, ошибок. Когда жена пыталась заговорить, огрызался. Словом, у Лены настроение было испорчено, а Вадим скорее не отдыхал, а мучился удаленностью от Москвы и данным жене обещанием до конца отдыха больше в город не ездить. И так из первой поездки вернулся через 6 часов. При Лениной способности ревновать его даже к фонарному столбу задерживаться явно было лишним. Но вроде поверила, что долго в Бутырке просидел. Да и как не поверить, когда за время, проведенное с Кузьмичевым, вся одежда тюрьмой провоняла. С таким ароматом к бабе не поедешь, разумно рассудила Лена. По крайней мере к приличной бабе.

Через два дня после возвращения в Москву Осипова вызвал Марлен. Вадим сразу отметил – что-то с Марленом не так. Он был не мрачен, но как-то слишком серьезен. Да о чем там говорить! Вадим вдруг сообразил: впервые за все годы Марлен при его появлении встал из-за стола и, сделав несколько шагов навстречу, первым протянул руку:

– Садитесь, Вадим. Надо поговорить.

Напротив стола Марлена, в углу, стояло кресло. Не конторское, а глубокое, с высокой спинкой. Сидя в таком, удобно футбол по телевизору смотреть, а не беседу с адвокатом вести. Дальше же, в рядок вдоль стены, располагались четыре самых обычных деревянных стула с жесткими сиденьями, обтянутыми доисторическим дерматином.

С креслом была связана одна давняя история. Все «старики», попадая в кабинет к Марлену, всегда впрыгивали в него. И беседу вели развалившись, положив ногу на ногу. Показывая тем самым, что хоть Марлен и заведующий, но они ему не подчиненные. Как-то, когда Вадим уже года два проработал в консультации, Марлен, приглашая его присесть, показал рукой на кресло. Знак расположения. Но Вадим, поблагодарив, опустился на стул. Марлен выразительно поднял бровь – его фирменная гримаса недоумения. Вадим же спокойно объяснил: сидящий во время разговора ниже собеседника изначально оказывается в проигрышном положении. Закон психологии. Марлен тогда, возможно, впервые посмотрел на Вадима с уважением. Ничего не сказал. А месяца три спустя так, невзначай, в разговоре бросил: «Вы же, как я понял недавно, психологию изучали за пределами вузовской программы. Впрочем, как и я». Ну а потом, разумеется, стал в очередной раз отчитывать Вадима за какой-то мелкий просчет, не упустив случая присовокупить: «Психологию изучали, а главного так и не поняли».

На сей раз, когда Вадим сел на стул, Марлен занял соседний, а не вернулся на свое место за столом. Вадим понял, что происходит нечто совсем из ряда вон.

– Я хочу поговорить с вами о Кузьмичеве. О деле Кузьмичева. – Марлен говорил тихо, немного наклонившись к Осипову, почти шепотом.

– А вы уже в курсе? – изумился Вадим.

– Ну когда вы наконец повзрослеете, Вадим Михайлович? – раздраженно прошипел Марлен. – Вы же заключили соглашение на ведение дела. Так что, по-вашему, я карточки подписываю не глядя? Или, может, вы предполагаете, что я на фамилию Кузьмичева не отреагирую?

– Не сообразил, – покаянно признал Осипов.

– Я вам больше скажу. – Досада Марлена быстро прошла. В серьезном разговоре не до эмоций. – Со мной беседовали прежде, чем к вам обратились. Я посоветовал, честно говоря, Тадву. Но клиенты посчитали, исходя, видимо, из первого неудачного опыта, что им, уж извините, нужен адвокат без такого громкого имени, как у Гарри. Я, признаюсь, думал, что либо вам ума хватит отказаться, либо они передумают. Но что выросло – то выросло.

– А что плохого в том, что я принял поручение? – Вадиму было неприятно, что Марлен вместо поздравления с таким успехом начинает опять незнамо за что его отчитывать.

– Первое – вы заломили безумный гонорар! – Глаза Марлена сузились и превратились в два маленьких буравчика. – Не по Сеньке шапка!

– А откуда вы знаете, какой?..

– Вам не кажется, Вадим Михайлович, что вы слишком часто спрашиваете, «откуда я знаю»? – Марлен постарался передразнить интонацию Вадима. – От верблюда! Привыкните наконец, что я знаю все! Х…Й бы я пятнадцать лет просидел на этом месте, если бы не знал всего, что происходит с моими адвокатами.

Вот теперь Вадим испугался не на шутку. Он не только сам никогда не слышал, чтобы Марлен матерился, но, согласно легенде, ходившей в консультации, заведующий не выругался даже, когда электрик свалился на него вместе со стремянкой, сломав, между прочим, ему ключицу. Интеллигентность речи Марлена, если считать таковой отсутствие мата в словарном запасе, была одним из фирменных знаков консультации.

– Извините! – тут же спохватился заведующий. – Но вы меня сами спровоцировали.

– Ничего, – тупо отозвался Осипов.

– Так вот! За такой гонорар клиент, как правило, ждет чуда! А по делу Кузьмичева его не будет. Никогда! Ни при каких обстоятельствах!

– Но я же им объяснил – от меня мало что зависит! По крайней мере, результат в первой инстанции! – Оправдания Вадима звучали неубедительно.

– «Я же объяснил», – опять раздраженно передразнил Марлен. – А когда дело закончится, они почему-то забудут, что вы им «объяснили»! И потребуют возврата!!

– Ну, Марлен Исаакович, коли вы все знаете, то должны знать и то, что у меня еще ни одного возврата не было! – Теперь уже разозлился Вадим.

– Знаю. Это правда, – вынужденно согласился Марлен.

– И не потому, что, как некоторые, я отказываюсь возвращать. – Это был прозрачный намек на еще одну легенду консультации. Говорили, что Марлен принципиально не возвращает гонорары, если клиенты даже и настаивают. Марлен мог себе это позволить. И потому, что назначал гонорары всегда адекватно своему имени, и потому, что работал на совесть. А если клиента не устраивает результат, то он не виноват. Марлен никогда никаких обязательств, кроме добросовестной работы по делу, на себя не брал. И потом – жаловаться на Марлена было бессмысленно. При его связях и в Президиуме коллегии, и в горкоме партии, он для простых клиентов оставался недосягаем. Ас «непростых» брал всегда только после дела, и сколько дадут, столько и хорошо. Давали же в таких случаях даже больше, чем сам Марлен мог назначить. Психология! – А потому, что ни разу не просили! – продолжал огрызаться Вадим.

– Ну, хорошо! – примиренчески произнес Марлен. – Меня, собственно, волнует даже больше другое. Вы себе вообще представляете, кто стоит за делом Кузьмичева? Кто его заказал, как нынче стало модно говорить?

– Так, относительно…

Ничего вы себе не представляете! – опять рыкнул Марлен. – Комитет государственной безопасности СССР! – Марлен с интересом наблюдал, какой эффект произведут на Вадима эти слова. Магические слова.

– Так они вроде с Кузьмичевым дружат, – растерянно протянул Вадим.

– Они ни с кем не дружат! – От злости у Марлена задрожали губы. Хорошо, что Вадим понимал, что злость эта не на него, а на ненавистную всем Контору. – Они используют людей, а потом, за ненадобностью, от них избавляются. Хорошо, что сейчас вегетарианские времена, они не уничтожают, а просто сажают!

Вадим помолчал. Потом посмотрел на Марлена в упор и тихо, отчетливо произнес:

– А пошли они… – Куда, уточнять не стал. – Надоело бояться.

Теперь надолго замолчал Марлен. Встал, обошел стол. Сел в свое кресло. Опять встал. Вернулся к Вадиму. Посмотрел на него изучающе. Будто впервые видел.

– Ладно. Значит, так. Завтра Президиум примет решение о проверке вашей работы за все время, что вы в коллегии…

– Это не метод, – попытался заартачиться Вадим.

– Не перебивайте! – цыкнул Марлен. – Послезавтра ваши клиентские карточки за все годы будут отправлены в Президиум. Ровно в три часа дня водитель остановится у пельменной на Неглинке. На углу с Кузнецким мостом. Он потратит на обед тридцать минут. Карточки будут в коробке на заднем сиденье. Номер машины 62-44 МКХ. Угонять машину не надо. – Марлен уже давно говорил шепотом. – Водитель забудет закрыть дверь. Надеюсь, мне не надо вам объяснять, что вы в это время должны быть в Бутырке или где угодно еще, где фиксируется время прихода и ухода?

Вадим обалдел. Подобного поворота он никак не ожидал. И это говорил законопослушный, всегда правильный Марлен!

– Понял…

– И я думаю, что людей Кузьмичева не надо к этому привлекать. Кстати, как отец поживает? – При этих словах в глазах Марлена блеснули игривые искорки.

– Спасибо! Нормально!

– Машину водит?

– Да, конечно!

– Ну, вот и хорошо! – Марлен протянул Вадиму руку, давая понять, что разговор окончен.

Вадиму не пришлось долго объяснять отцу ни что надо сделать, ни почему. Отец только и сказал: «Ну, Марлен, силен!» Потом, подумав с минуту, добавил: «Отвези-ка ты все досье по делам, что у тебя дома хранятся, Автандилу. Упакуй в коробку, скажи, что это архив деда. Помнишь: «Меньше знаешь – лучше спишь». Это и Автандила касается».

Маша договорилась о встрече с Вадимом у него дома. Инициатива была ее, а вот место встречи предложил Вадим. Уж больно ему не хотелось тащиться в консультацию. Но к назначенному времени он не успел. Когда приехал, опоздав минут на сорок, Маша с Леной пили на кухне кофе и о чем-то оживленно беседовали. Предположение Вадима, что о детях, оправдалось.

Вадим не стал звать Машу в кабинет. Сварил себе кофе и присел третьим. Лена поняла, что разговор о деле может состояться и при ней, и не стала проявлять излишней деликатности, оставляя мужа и клиентку наедине.

Из разговора Вадим понял, что Маша от дела отстранена друзьями Володи полностью. Она даже точно не знала, в чем ее мужа обвиняют. Да и не очень интересовалась. Волновало ее, сколько могут дать (о расстреле она и не помышляла) и могут ли конфисковать имущество. Соответственно, ответы Вадима Машу не порадовали, поскольку его-то как раз конфискация волновала мало – ее неизбежность очевидна, а вот срок, какой угодно, даже 15 лет, и то можно будет рассматривать как победу. Не триумфальную, разумеется, но победу. Лучше ведь, чем «вышка»…

Отчего Маша приглянулась Лене, Вадим так и не понял. Но через несколько дней, когда он вернулся вечером после работы, Маша опять сидела на кухне и попивала кофе с Леной. Они болтали, как две старые подружки. О чем? А о чем болтают подружки – обо всем и ни о чем одновременно. Так, болтают…

Когда Маша ушла, Вадим поинтересовался – что происходит? Лена ответила, что ничего особенного, просто Машу ей по-человечески жалко.

– Ты только не вздумай совать свой носик в это дело! – жестко предупредил Вадим. – Это не изнасилование какое-нибудь. Здесь все более чем серьезно. На Кузьмичева вся карательная машина советской власти наехала!

– А я и не собираюсь! Честно! – заверила жена. И вдруг, поняв скрытый смысл слов мужа, заволновалась: – А ты зачем тогда полез?! Ты же мне всегда обещал – никаких политических дел брать не будешь. Ни за какие коврижки!

– Это – не политическое, – попытался успокоить ее Вадим. – Это хозяйственное. Но, если хочешь, с большим элементом личного. Между Кузьмичевым и начальником ОБХСС Московской области.

– А почему тогда Машу в Контору таскали? – Лена из ответчика превратилась в дознавателя.

– Видимо, по причине старой вражды между ментами и комитетчиками, – пришлось признать Вадиму.

– Ага! Только ей не предлагали сотрудничество, ее запугивали! И расспрашивали про Дом мебели, а не про универмаг. – Лена торжествовала. Запутать мужа-адвоката – победа особо приятная. Игра-то шла на поле противника.

Вадим понял, что Машу «крутили» по поводу ее осведомленности о связях Володи с КГБ в «мебельный период». Что ж, это лишь подтверждало, что кагэбэшники пытались выяснить, представляет ли для них угрозу сама Маша. «Прав был Женя-ключник, жена ничего не должна знать о делах мужа. Для ее же собственной безопасности!» – признал про себя Вадим. Он же сдуру рассказывал Ленке практически все.

Спустя неделю Маша позвонила Вадиму в консультацию и попросила вечером заехать к ней домой. Она жила в Ясеневе, неподалеку от Теплого Стана, где была квартира Осиповых. Новая, на Ленинском, рядом с «Гаваной», только строилась. Дом уже подвели под крышу, но на отделочные работы, говорили, уйдет не меньше года.

Уже сидя в машине, Вадим вдруг вспомнил, как несколько лет назад ехал домой к Ире Правдиной. И чем это кончилось. Конечно, Маша была красивой женщиной. Но Вадим еще тогда зарекся заводить романы с клиентками. Вспомнились грубоватые слова одного старого адвоката, который как-то в начале Вадимовой карьеры в его присутствии жаловался коллеге-сверстнику:

– Представляешь, приходит ко мне эта куколка и сообщает: «Денег у меня больше нет. Я готова с вами спать!»

Я как подумал, сколько я терять буду, так у меня импотенция развилась. Стойкая и агрессивная!

– А что это – агрессивная импотенция? – не удержался от искушения схохмить Вадим.

Старый адвокат посмотрел на него так, будто это стул у стены заговорил. Тогда еще на Вадима можно было так смотреть.

– Это когда у тебя не стоит, а ты еще за это и платить должен.

Когда неудовлетворенный – ни деньгами, ни сексом – адвокат ушел, второй поучительно заметил Вадиму:

– Запомните, юноша, спать с клиентками – во-первых, накладно. Во-вторых, небезопасно, мужья с зоны приходят злые, а бабы колются быстро. Можно и по кумполу получить. Хотя, конечно, приятно.

– По кумполу? – опять не удержался Вадим.

– А вы, юноша, не гусар! – с сожалением констатировал старый адвокат.

Спать с Машей не следовало по многим причинам. Первое: она с Ленкой какие-то свои отношения установила, и к чему это могло привести, одному Богу известно. Второе: люди Кузьмичева точно что-то да пронюхали бы. А с этой стороны неприятностей Вадиму и вовсе не хотелось. В-третьих, риск потерять серьезные деньги ради минутного удовольствия никак не казался Вадиму заманчивой перспективой. А брать деньги с клиентки и при этом с ней спать – это вовсе безнравственно. Хотя, конечно, платила не Маша, а друзья Кузьмичева, но все равно. Что-то в этом было неправильное. Ну и четвертое: не очень-то она ему и нравилась. Полновата. Хотя на Ротару сильно похожа…

Когда Маша встретила Вадима в дверях в полупрозрачном пеньюаре, он даже не удивился. Это так соответствовало его предположению, что, казалось, иначе просто и быть не могло.

– Здравствуйте, Вадим. Наконец мы с вами встретились вдвоем. Я так этого ждала. – При этом на лице Маши гуляла откровенно призывная улыбка.

Знаете, Маша, – Вадим ринулся в контратаку, не снимая пальто и даже непроизвольно выставив руку вперед, как бы защищаясь от возможного нападения, – давайте сразу договоримся вот о чем. Я знаю, вы любите вашего мужа. Вы хотите ему помочь. Но – это не способ. Вы очень красивая женщина, но… – Вадим замялся, – но, понимаете, мне будет только труднее защищать Володю. Я же стану невольно ревновать вас к нему, то есть буду к нему плохо относиться. – Вадим старался быть деликатным, ссориться с Машей тоже никак не хотелось. Отвергнутая женщина, слышал он об этом неоднократно, враг смертельный. – Я не хочу вас обидеть. Честно скажу, при других обстоятельствах я бы на коленях стал вымаливать вашу любовь.

Вадим с облегчением выдохнул. Все. Сказал. В Машинах глазах набухли слезы. Опять она не может помочь любимому мужу. Ничем. Вдруг она выпалила:

– Спасибо вам, Вадим Михайлович! Правда спасибо! Понимаете, я не могла… – Маша подыскивала слова. – Я не могла просто так ничего не делать. Он – мой муж. Я обязана его защищать!

– Думаю, для Володи сейчас важнее всего знать, что вы его ждете, что с Тимофеем все будет в порядке…

– Не перебивайте. – Маша заплакала. – Простите. Я не хотела вас обидеть. Я – дура! Вы – хороший. У вас прекрасная умница-жена. Я – дура, извините!

– Ну, успокойтесь, Машенька, успокойтесь. Все нормально.

Неожиданно Маша обняла Вадима. Он не отстранился. Но и обнимать прижавшуюся к нему женщину не стал. Так и стоял с опущенными руками. Прошла минута. Маша резко отодвинулась от Вадима:

– У меня есть отложенные 10 тысяч. Володя о них не знает. Если он получит не больше 10 лет – половина ваша.

– Ну, зачем, мы же с Мишей…

– Нет-нет! Я так хочу! Обещайте, что возьмете. И никому не скажете!

– Хорошо, хорошо! – Вадиму хотелось как можно быстрее прекратить эту тягостную сцену. – Договорились. – Вадим замялся. – Я пойду?

– Да, конечно! – Маша и сама была рада, что неловкая ситуация как-то разрешилась.

Так и не сняв пальто, Вадим с облегчением вышел из квартиры.

До начала процесса оставалось всего несколько дней. Очередной вызов Марлена Вадима не удивил. Даже скорее обрадовал. Марлен стал союзником. Если раньше Вадим только догадывался, что заведующий к нему хорошо относится, потому и ругает постоянно, то теперь, после истории с карточками, факт высокого покровительства стал очевиден.

– Ну, что новенького, Вадим Михайлович? – Тон Марлена однозначно свидетельствовал, что обращение по имени-отчеству не есть признак надвигающейся грозы.

– Да так, ничего особенного. – Вадим позволил себе откровенность, которую в другой ситуации, наверное, проявить не рискнул бы. – Дергаюсь, если честно. Носом чую: что-то вокруг меня происходит!

– Ваша прозорливость потрясает. – Марлен иронизировал, не скрывая. – Вы, дорогуша, ввязались в абсолютно взрослые игры. Рад, что не струсили. Но осторожность и техника безопасности сейчас для вас – наиважнейшее.

– Понимаю!

– Да ничего вы пока не понимаете! – подосадовал Марлен. – Слушайте сюда, как говорят в Одессе. Первое. Ваш телефон если и не был раньше на прослушке, то теперь – наверняка. Лену предупредите. Второе: никаких микстов ни от кого из новых клиентов. Даже самых рекомендованных.

– Даже от ваших? – Вадим не собирался унывать.

– От моих – можно, – в тон Вадиму шутливо разрешил заведующий. И уже серьезно продолжил: – Третье. Я так, на всякий случай, переговорил с Тадвой. Если, не приведи Господи, что-то случится, то по любому делу он будет вашим адвокатом. Ни с кем другим ни при каких обстоятельствах дела не иметь!

Слова Марлена звучали как армейский приказ. Вадим мог ожидать чего угодно, но не представлял ситуацию настолько опасной, чтобы Марлен заранее готовил ему адвоката, да еще самого Тадву! Это было пугающе конкретно. Заведующий понял состояние молодого коллеги и постарался сразу успокоить:

– Это обычная практика, Вадим. Всегда, если кто-то из наших принимает слишком наэлектризованное дело, мы готовимся к худшему сценарию развития событий. Пока, слава богу, ни разу не понадобилось. Кстати, в горкоме я согласовал ваше участие в деле. Их этот процесс мало занимает. Обещали, если не обманут, дать Комитету знать, что вы хороший.

Последние слова Марлена Вадим истолковал неверно. Напрягся и отчеканил:

– Марлен Исаакович, я не буду сотрудничать с Конторой и сливать информацию.

– За кого вы меня принимаете? – взорвался Марлен. – Я что, по-вашему, ссучился?!

Блатного жаргона Вадим от шефа никогда не слышал. Впрочем, как и мата до недавнего времени. Так что удивляться уже ничему не приходилось.

– Значит, я вас неправильно понял. Извините!

– Вы говорите-говорите, да не заговаривайтесь! – Марлен не мог успокоиться.

– Я не хотел вас обидеть! – продолжал извиняться Вадим.

– «Не хотел, не хотел», – передразнил Марлен. – Ладно, последнее. Я вынужден депремировать шофера за халатность. Это надо же было забыть машину запереть!

– Да, понимаю, – улыбнулся Вадим.

– Чему вы улыбаетесь? – жестко произнес Марлен, улыбнувшись при этом сам. – Так вот. – Неожиданно переходя на шепот, он продолжил: – Вам не надо компенсировать его материальные потери. Ясно? – Вадим кивнул.

Опасения Марлена оказались не напрасными. Вечером того же дня выяснилось, что, когда отец Вадима приехал в свой гастроном в Жуковском, там его поджидал, а точнее, дожидался заместитель прокурора Московской области Жерихов. Иван Иванович Жерихов дружил с директором гастронома. Давно. Еще с тех пор, как служил прокурором города Жуковского. В отличие от своих предшественников и сменщиков, подношений он не принимал. При этом не злобствовал и даже, как мог, помогал. Ну, разумеется, отовариваться он приходил не к прилавкам магазина, а в кабинет директора. Отдавал список, подготовленный женой, и, мирно попивая чай, ждал, когда соберут коробки. На день рождения, на праздники коробку с набором продуктов отвозили Жерихову на работу. Говорят, домой он ничего из этого не носил, а накрывал стол у себя в рабочем кабинете. Для замов, секретарши и кого-то еще из «своих». Благодаря этой его привычке и вся городская прокуратура относилась к местному гастроному благосклонно.

На сей раз коробка для Жерихова была давно готова, но он захотел дождаться Михаила Леонидовича. Директриса решила, что у них какие-то свои юридические дела, и волноваться не стала. Зато когда Михаил Леонидович приехал, а Жерихов попросил оставить их вдвоем, умная, тертая Галина поняла – что-то здесь неладно. Ее подозрения подтвердились, когда Жерихов вышел из кабинета явно недовольный, а Михаил Леонидович наотрез отказался рассказать ей, что происходит. Единственное, сказал, что речь шла о Вадьке. Но все в порядке.

Дома же Михаил Леонидович, которого Вадим уже ждал, вызванный телефонным звонком отца еще из гастронома, увел сына в спальню и попросил Илону их не беспокоить.

Суть того, что поведал Жерихов, в пересказе отца состояла в следующем. За делом Кузьмичева стоит сам министр внутренних дел. Его поддерживает кто-то в Политбюро. КГБ дана команда не вмешиваться. Адвоката, если станет сильно мешать, будут давить, «как солдат вошь». Жерихов считает, что лучше бы Вадиму из дела выйти. Мол, жалко сына хорошего человека.

– Ну и что ты ему ответил? – довольно агрессивно спросил Вадим.

– Лучше выясни, куда я его послал! – весело, даже как-то азартно ответил отец.

– Батя, ты – молодец!

Когда Вадим ушел, Илона, разумеется, начала пытать мужа, что происходит.

– Ничего. Все нормально. Просто наш сын стал совсем взрослым, – не без гордости ответил Михаил Леонидович.

Все эти дни, а точнее, недели Вадим, конечно же, думал о том, как построить защиту Кузьмичева. Ни материалы дела, ни подробнейшие разговоры с самим Владимиром ничего толкового не дали. Все дело строилось на показаниях сотрудников универмага и, главное, Булычевой. Та несла черт-те что! Топя Кузьмичева, она шла на дно вместе с ним. Причем еще бабушка надвое сказала, кто первым может оказаться на дне. Вадим понимал, что наобещали ей следователи с три короба. И что, конечно, прокуратура запросит для нее по минимуму. И суд, скорее всего, прокуратуре не откажет. Но зачем этой дуре вообще лезть за решетку?! Не будь ее показаний – дело разваливается. Любое заключение бухгалтерской экспертизы превращало действия Кузьмичева и Булычевой в преступление только потому, что Булычева давала именно те показания, которые были так нужны следователю и так губительны для нее и Владимира.

Само собой, Вадим попытался переговорить с ее адвокатом. Но это оказался пустой номер. Его рекомендовал Булычевой сам следователь, так что на кого тот работал – большой вопрос.

Кому поверит судья, даже не в заказном, как это, деле: Кузьмичеву, который все отвергает, или Булычевой, которая все признает, – гадать не приходилось. Значит, расчеты можно строить на двух вариантах. Либо «столбить» все глупости следствия и проколы суда, дабы потом, в Верховном, где, по словам Михаила, ждала поддержка, дело развалить, либо рассчитывать на народных заседателей. Последнее сулило весьма иллюзорные надежды, так как «кивки» и так-то не очень интересовались происходящим при их якобы участии, а уж по этому делу отберут наверняка «достойнейших из достойных»!

Пришла, правда, Вадиму в голову одна идея. Но уж больно вычурная. Однако теперь Марлен стал открытым союзником – можно было с ним поговорить. И с Тадвой, кстати, тоже. Как-никак, он его, Вадима, потенциальный адвокат…

Поговорили… Тадва сказал, что Вадим наглец, но, черт его знает, вдруг пройдет. Тем более что он сам ничего лучшего предложить не может. Хмыкнув, добавил: «Получится – возьму на вооружение». Марлен был менее благостен.

– От вас что требуется? Защищать или защитить? Так вот и защищайте. Знаете, как хирурги говорят – нельзя умирать вместе с каждым пациентом. Вы степень риска вообще-то осознаете?

Вадим понимал, что рискует. Но это если докопаются. Тогда можно будет и под дурачка сработать. Как в первые годы адвокатствования. Все равно ничего лучшего не вырисовывалось.

Процесс начался. Первым делом Вадим стал набирать информацию о том, кто есть кто. Ну, если про председательствующую, то есть собственно судью, которая и будет писать приговор, он узнал все заранее, то ни о заседателях, ни о прокуроре до начала процесса ничего не ведал и слыхом не слыхивал.

Судья – Вера Ивановна Зеленцова – была еще тем подарочком судьбы. Родом из-под Коломны, закончила юридический заочно. Работала секретарем судебного заседания, потом народным судьей. Все там же, в родном райцентре. Через три года молодого судью из Коломны выдвинули на работу в Московский областной суд. Вначале в кассационную коллегию, а потом доверили слушать дела и по первой инстанции. Уже два года Зеленцова возглавляла партийную организацию Мособлсуда. Так что вскоре пойдет она явно выше – в Верховный. Такой судья артачиться, ссориться с прокуратурой не станет. А если добавить, что было ей тридцать пять, до сих пор не замужем, низкорослая, полная и с высоким писклявым голосом, – картинка получалась совсем мрачная.

Прокурор, напротив, в полном порядке. К своим сорока дослужился до зампрокурора области, имел двоих детей, жену-адвоката. По переводу переехал в Москву из Днепропетровска. Поговаривали, что его отец когда-то с Леонидом Ильичом Брежневым в одной компании несколько раз выпивал, хорошо пел под гармонь и будущему Генсеку ЦК КПСС запомнился. Когда сыну исполнилось тридцать и был он прокурором района, отец решил – чем черт не шутит, да и написал бывшему приятелю по застолью. Не преминул указать в письме, что сын пошел дальше отца – играет на аккордеоне. Когда послание пришло в ЦК КПСС, его долго мурыжили в отделе писем, потом в секретариате Леонида Ильича и все-таки спустя месяца три решили показать боссу. Стареющий Генсек, как и все склеротики, хорошо помнил то, что было давно, и хуже – что вчера. Потому днепропетровскую компанию веселую вспомнил без труда и гармониста вспомнил. Привезли того в Завидово. Посидели. «С Самим выпивал!» – с гордостью рассказывал прокурорский отец, вернувшись домой. «Советов спрашивал!» – переходя на шепот, добавлял для некоторых. Ну а после встречи Брежнев сам позвонил Генеральному прокурору и сказал, что есть молодой парень в Днепропетровске, надо бы им подмосковную прокуратуру укрепить. Для начала. А то, мол, свежей крови не хватает. Ну, ясное дело, через две недели и квартиру дали, и должность зама освободили. Не повезло кому-то… Не навались перестройка, был бы уже Иван Иванович Иванов сотрудником Генеральной прокуратуры. А так.. Ушел из жизни «горячо любимый товарищ Леонид Ильич Брежнев», и забыли про парня. Правда, что удивило Вадима, по первому впечатлению мужик себя неудачником не считал, был улыбчив и даже приветлив. Насколько государственный обвинитель может вообще быть приветливым с адвокатом.

Одна из народных заседательниц представляла собой просто эталон сельской учительницы. Черная юбка, белая блузка, дешевые очки и прическа с начесом. Спина прямая, а кожа на пальцах разъедена стиральным порошком и пемоксолью. Профессию выдавала привычка кивать головой. Если ей нравилось, что говорили в зале суда, – утвердительно. Если нет – из стороны в сторону, с гримасой разочарования и досады. Так она привыкла слушать своих учеников, стоящих у доски, так же слушала и прокурора, и Вадима, и Кузьмичева. Только на показаниях Булычевой голова как-то странно останавливалась, а брови удивленно ползли вверх. Вадим понял, что эта училка не только слушает, но и думает над тем, что происходит. Она могла оказаться союзницей.

Вторая заседательница, с немецкой фамилией Минх, служила фельдшером в павловопосадской больнице. Женщина явно привыкла работать и не плакаться. Одно только то, что ездила она в суд каждый день из своего Павловского Посада шестичасовой электричкой, вызывало у Вадима и уважение, и ностальгические воспоминания о его железнодорожных пригородных перемещениях между работами во времена студенчества и начала семейной жизни. В процессе заметна она не была вовсе. Сидела, читала какую-то книжку под столом, а когда Зеленцова для проформы спрашивала что-то у заседательниц, испуганно вскидывалась и, не задумываясь, кивала головой. Ну, типичный «кивок». Зеленцова, не слушая, что скажут ее «коллеги», провозглашала: «Суд, совещаясь на месте, определил…» – и спокойно шла дальше. На симпатию, а точнее, активную помощь «кивка» Вадим рассчитывать не мог.

То ли соблюдая дистанцию, то ли в силу явной стервозности и закомплексованности, обедала Зеленцова одна, у себя в кабинете. И прокурор, и обе заседательницы в перерыв ходили в судебную столовую. Вадим, который уже много лет как отучил себя есть днем, решил этим воспользоваться. И для дела может оказаться полезным, и, глядишь, хоть немного гастрит свой утихомирит. Язвы и гастриты издавна слыли типичными профессиональными заболеваниями большинства адвокатов. Домой обедать – далеко, в столовую – и некогда, и кормят паршиво. И кроме того, время перерыва приходилось использовать для подготовки к следующей части процесса. Отсюда, видимо, у Ирины Львовны Коган и появилась привычка всегда иметь при себе пакетик с кусочками сыра и нарезанным яблоком. Этому, к сожалению, Вадим у своей патронессы так и не научился. А она настаивала…

О чем и как говорить с «кивками», Вадим решил уже давно. Надо было только, чтобы они сами предложили ему сесть за один столик. Но всю первую неделю дамы обедали вместе с прокурором и на Вадима не обращали никакого внимания. Он и за ними в очереди вставал, и перед ними, чтобы у раздачи предложить пройти вперед, и за соседний столик садился – все безрезультатно. «Ладно, – решил Осипов, – женское любопытство есть сила непреодолимая. Надо их чем-то заинтриговать». Карманные шахматы! Пусть заседательницы и не играют сами. Возможно. Даже наверняка. Но если за обедом он будет что-то там из кармашка в кармашек перекладывать в маленьком картонном складне, ну не могут они не полюбопытствовать, чем он занимается. Надо только найти, куда Лена задевала этот «музейный экспонат» его молодости.

Михаил попросил о встрече в субботу. Понятное и естественное желание, хотя Вадиму, если честно, очень хотелось побыть с Леной и Машкой. Поехать погулять в парк на Ленинские горы, в их любимый с Ленкой парк.

Середина апреля, деревья подернулись первой зеленой дымкой. Листьев еще не было, но издалека деревья смотрелись будто накрытые легкой прозрачной зеленоватой вуалью. Казалось, подними ее чуть-чуть – и лицо весны перед тобой. Но четыре тысячи в месяц и плюс перспектива купить по госцене хорошую мебель – аргументы убедительные.

Вадим предложил Мише приехать к нему домой часам к 12. Можно себе позволить выспаться, в конце-то концов?! «А если разговор пройдет быстро, то до обеда хоть на полчасика и на Воробьи успеем съездить», – объяснил он свое решение Лене. Но через пять минут Миша перезвонил еще раз и сказал, что надо передоговориться. Очень серьезные люди хотят побеседовать с Вадимом Михайловичем. Ну очень серьезные. При этом голос самого Миши звучал совсем не уверенно-покровительственно, как обычно. Скорее заискивающе. Может, даже испуганно. С почтительным придыханием.

При всей своей самоуверенности Вадим понял, что это не по его поводу. Наверняка из-за статуса тех, кто пожелал с ним пообщаться. Миша уговаривал, просто молил не возражать. «Все будет организовано по высшему разряду! «Сандуны»! Отдельный кабинет!» – заклинал он. Вадим решил не спорить. Но и не сдаваться сразу. «Хорошо. Тогда в два часа, и, по нашей традиции, два пакетика сливок!» Миша от счастья аж захлебнулся: «Конечно, Вадим Михайлович! Все организуем! Все как скажете!» Вадим окончательно убедился, что встреча предстоит с людьми такого уровня, каких раньше он не встречал. «Может, покровители Володи из КГБ?!» – вдруг ужаснулся адвокат. Но отверг эту мысль как идиотскую. Те бы пригласили на конспиративную квартиру, а не в «Сандуны». Так, по крайней мере, представлял Осипов стиль работы Комитета. «Кстати, я ведь в «Сандунах» никогда не был. Только у Гиляровского про них читал», – аргументировал Лене свое решение несколько взбудораженный муж.

Миша не только встречал Вадима у входа в Сандуновские бани, но и, когда Вадим припарковался, подбежал открыть ему дверцу машины. От прежнего, приезжавшего в Елино Миши и следа не осталось. Суетливый, заискивающий, сладенько улыбающийся. Вадим вспомнил брошенное Володей на одном из свиданий в адрес Миши слово «шестерка». Теперь и значение глагола «шестерить» можно было понять на конкретном примере.

«Скромное очарование буржуазии» – вспомнилось Вадиму, как только он переступил порог «Сандунов». Но обветшалое. Некогда великолепная лепнина потолков местами просто обрушилась, местами ее густо замазали масляной краской. Колонны со сколами. Стертый паркет гардероба переходил в линолеум коридоров и вдруг, неожиданно, сталкивался с мраморными плитами купального зала. Но особо впечатляли инвентарные номера, прибитые, прикрученные, нарисованные на всем, что только можно было пронумеровать. «Совок!» – вздохнул Вадим, и настроение упало.

В отдельном кабинете, куда Миша привел Вадима, сидели, обернувшись в простыни, два мужика. Вернее, один – мужик, а второй – так, сморчок какой-то. Вадим определил, что главный, разумеется, мужик. «Саша», – представился тот, встав и протянув руку. «Вадим», – ответил Осипов. «Да, я знаю, Вадим Михайлович. Я, можно считать, с вами хорошо знаком. Заочно». – «Эдуард Николаевич», – не вставая, приподнял руку «сморчок». «Вадим», – слегка растерявшись, принял рукопожатие адвокат.

– Как вы добрались? – поинтересовался Саша.

– Спасибо, без проблем.

– Присоединяйтесь к нам, – показывая на сложенные стопкой на скамье полотенца и простыни, тихо произнес Эдуард Николаевич. – Поотдыхаем и поговорим.

Манера говорить, тихий голос, уверенность, что его обязательно услышат, – все свидетельствовало об ошибочности первоначального вывода Вадима, кто здесь главный. Поскольку по имени-отчеству в комнатке обращались только к Вадиму и к «сморчку», значит, они – ровня. Остальные – ниже. Вадим подосадовал своей ошибке. Он почти уверился, что умеет моментально точно оценивать и ситуацию, и людей…

Разговор уже больше часа шел ни о чем. Прервал его только один раз банщик, почтительно предложивший пойти попариться. «Мы на проветривание всех выгнали. Парилка готова, Эдуард Николаевич. Прошу вас!» «Сморчок» встал, кряхтя, и со словами «В здоровом теле – здоровый дух!» отправился за банщиком. Не оборачиваясь, и так зная, что все последуют за ним. Из соседней кабинки тут же выскочили два крепыша, оба с перебитыми носами, явно бывшие боксеры, и на почтительном удалении, слева и справа от Эдуарда Николаевича, сопроводили его до парилки. Вадим с Сашей прошли внутрь, где сквозь густой туман свежего пара виднелась костлявая спина «сморчка». Кто-то из посетителей сунулся было тоже попариться по свежачку, но двое боксеров деликатно попросили их подождать минут десять – пятнадцать. Непонятливых среди посетителей «Сандунов» не нашлось. Еще перед тем, как войти в парилку, «сморчок» тихо бросил через плечо банщику: «Пусть меня сегодня Николаша попарит!» Тот среагировал: «Слушаюсь!»

Саша перехватил взгляд Вадима, разглядывавшего небольшую татуировку на левом плече «сморчка». Единственную на всем теле и потому весьма заметную. «Такая еще одна в Союзе есть!» – с раболепствующим почтением прошептал на ухо Вадиму Саша. «А что, другим нельзя?» – наивно удивился Осипов. Саша отстранился от него, как от прокаженного, и с трепетным ужасом прошептал: «За незаконное ношение высшего знака отличия – смерть». Чисто юридическая формулировка, примененная к воровским регалиям, вызвала у Вадима чувство веселья. Настроение стало радостным и легким, будто он оказался внутри детской сказки, нереальной и волшебной, где ему ничто не угрожает, заботиться и печалиться не о чем, только наблюдай да радуйся…

Когда вернулись в кабинку, Вадим поинтересовался:

– Наш банщик, видимо, бывший военный, коли так рапортует «слушаюсь»?

– В какой-то степени да, – задумчиво улыбнувшись, ответил Эдуард Николаевич. – Полковник. Был начальником колонии, где я второй срок мотал. Давно это было. А сюда я его сам устроил. Года три назад. Мне приятно его видеть. Знаете, Вадим Михайлович, воспоминания молодости. Вам этого пока не понять. А мы, старики, люди сентиментальные.

Вадим подумал, что воспоминания молодости здесь ни при чем. Месть, может быть, самоутверждение – возможно. «С этим человеком надо быть предельно осторожным. Не приведи бог обидеть его неосторожным словом. Этот ничего не забудет и не простит», – сделал для себя вывод Вадим. Ощущение сказки улетучилось.

– А не пора ли нам поесть? – не повышая голоса, как бы самого себя спросил «сморчок».

– Пора, мой друг, пора! Желудок пищи просит! И Бог ее приносит с соседнего стола! – радостно заржав, продекламировал Саша, явно обрадованный перспективой предаться чревоугодию. И постучал в стенку соседней кабинки.

– Нет, с соседнего стола нам не надо. Мы и свое поесть можем, – жестко поправил «сморчок».

Саша обиженно посмотрел на старика, не оценившего его поэтического дара, и ничего отвечать не стал.

В кабинку вошел один из боксеров и вопросительно посмотрел на Сашу. Вадим понял, что до общения с представителями низшей касты, «быков», Эдуард Николаевич не опускается.

– Как обычно! – равнодушно бросил Саша, даже не взглянув на боксера.

– Что вы думаете по поводу Володиного дела? – наконец задал давно ожидаемый Вадимом вопрос «сморчок».

– Думаю, что оно все липовое! Не мне судить, насколько чиста перед советским правосудием вся его биография, но по универмагу его просто подставили. – Вадим сам удивился неуклюжести своей формулировки. Но уже сказал…

– Это я и сам знаю, – с досадой тихо произнес старик – Меня интересует, на что вы рассчитываете и что собираетесь делать?

– Рассчитываю на справедливость, хотя и не верю, что приговор будет справедливым, а что собираюсь делать, извините, не скажу! – Вадиму вдруг стало мерзко от мысли, что он должен отчитываться перед этим вором в законе. «У вас, ребята, свои короли, у меня – свои!» – решил Вадим. Ни Марлену, ни Тадве он бы так не ответил. Осторожность, о необходимости которой Вадим сам себя предупреждал, он послал подальше. Гордость, а может, заносчивость взяли вверх.

Саша поперхнулся чаем. Старик посмотрел на Вадима долгим внимательным взглядом. Неприятным взглядом. Оценивающе-приговаривающим. Вздохнул. Прихлебнул чайку.

– Принимается. Вам решать, вам и отвечать! – Сказано это было тихо и смиренно. Будто старик не выносил, а, наоборот, выслушивал приговор. Саша побледнел. Это, а не слова старика, испугало Вадима.

– Что вы имеете в виду? – чуть ли не с вызовом спросил Осипов.

– Я имею в виду, что за результат вы, Вадим Михайлович, конечно, отвечать не можете. А вот за то, как вы будете защищать Кузьмичева, отвечать придется. Мы, как вы догадываетесь, умеем отличить хорошую работу адвоката от плохой.

– Но вы понимаете, что дело заказное?

– Я понимаю. А вы – нет. Я же сказал – за результат, за срок вы не отвечаете. Вы отвечаете не за судью, а за себя. – Манера говорить старика стала напоминать стук пишущей машинки: слово – удар, слово – удар. Ровно, без всплесков и эмоций. Но ни стереть, ни поправить.

Очень вовремя принесли еду. Ресторанную. Из соседнего «Узбекистана». На столе появились самса, плов, цыпленок хабака, лепешки, соленья. Вадим не был гурманом, дома с Леной они питались, конечно, не пельменями и сосисками, но и особых яств не стряпали. Только иногда у Лены хватало времени запечь баранью ногу, привезенную Леонидом Михайловичем из его гастронома, или, что для Вадима было еще радостнее, сварить харчо. Как Ленка готовила харчо!..

Саша просто набросился на еду. Он уплетал все подряд, торопливо жуя, чавкая и запивая все подряд коньяком. Сморчок ел неторопливо, мало и, казалось, без особого удовольствия. Заметив удивление Вадима, не скрывавшего своего восторга от самсы – нежных пирожков с бараньим фаршем, старик, по-прежнему тихо, объяснил: «Старая язва». И, вдруг улыбнувшись, добавил: «Профессиональное заболевание. Так сказать – производственная травма». Уточнений не требовалось. Вадим знал, что с зоны возвращаются, если возвращаются, либо с туберкулезом, либо с язвой. Это уж как кому повезет.

Поели. Выпили чаю с пахлавой.

– Ну, пора! – Старик встал. Саша суетливо засобирался. Стукнул в стену. Боксер заглянул, понял, что время уходить, и быстро вернулся к напарнику. Нельзя же, чтобы шеф ждал!

Только сев в машину, Вадим сообразил, что Мишу-то в «Сандуны» не позвали. Не по рангу. Он ждал в гардеробе. Проводил Вадима до машины и попросил открыть багажник.

– Зачем? – удивился Вадим.

– А у нас для вас сюрприз, – подобострастно улыбнулся «шестерка». – Вы же говорили, что грузинское вино любите? Грузинского разлива. Вот сегодня с проводником передали. «Ахашени» – как вы заказывали!

– Да ну что вы, не надо, – почувствовал неловкость Осипов. – Сколько я вам должен?

– Да вы что? – искренне обиделся Миша. – Это подарок от Папы.

– От кого? – не понял Вадим.

– От Папы. От Эдуарда Николаевича, – видя, что Вадим никак не «врубается», уточнил Миша.

Разговор прервал Саша:

– А завтра прошу на экскурсию в мои владения.

– Это куда? – Вадим вдруг понял, что он так и не знает, чем, собственно, занимается Саша. Со «сморчком» все было понятно – воры в законе не работают.

– А я, позвольте представиться, – Саша дурашничал, – директор Черемушкинского рынка. Того самого, Вадим Михайлович, где вы с супругой два раза в месяц, по воскресеньям, изволите отовариваться! По совершенно неразумным ценам, замечу! – Саша наблюдал за произведенным эффектом. – Больше этого не повторится. Завтра я вас познакомлю со всеми нужными людьми. Представлю, так сказать.

– Что еще вам про меня известно? – с ощутимым недовольством спросил Вадим.

– Все. Я же говорил, – обрадовался возможности вставить слово Миша.

– Вино принеси! – оборвал Саша. – Так что завтра в десять – у центрального входа. Оркестра из Большого театра не обещаю, но букет белых гвоздик, так любимых вашей женой, гарантирую. За счет заведения, – на всякий случай уточнил балагур.

Все-таки женское любопытство – сила всепобеждающая! Уж на что Лена ненавидела, когда нарушались семейные планы на выходные дни, но возможность поехать на недоступную для других экскурсию, пусть даже на рынок, не только не породила взрыва негодования, которого так ожидал Вадим, но, наоборот, вызвала прилив энтузиазма. Лена задала только один вопрос: «Что мне надеть?»

Саша действительно встретил Лену и Вадима с огромным букетом белых гвоздик. Вадим накануне очень подробно описал жене поход в «Сандуны», но про ожидаемый букет сказать забыл. Сюрприз получился, и Лена под довольными, хотя и по разным поводам, взглядами Саши и Вадима радовалась, как ребенок.

Саша показывал подсобки, знакомил с неофициальными старшими по рядам. Больше всего неосведомленных постоянных клиентов Черемушкинского рынка поразило, что даже молочным «сектором» командовал азербайджанец по имени Гасан. В ряду стояли русские бабки. А «рулил» кавказец. Но как они ему улыбались! Просто как отцу родному! Саша легко развеял недоумение Лены, объяснив, что Гасан не только строго ограничивает конкуренцию пришлых, но и позволяет бабкам держать заоблачные цены. В десять раз перекрывающие себестоимость товара. Так что, отдавая Гасану десятую часть выручки, бабки все равно могли за год легко заработать своим мужикам по «Жигулям». «Так вот ты какая, „рыночная" экономика!"» – весело пошутила Лена. «О, она такая, ну просто золотая!» – отозвался Саша. Вадим отметил про себя, что привычка рифмовать для Саши была столь же естественна, как для него самого дышать. И добавил: «Ага! Только русская традиционная десятина и здесь себе место нашла!»

– В чужой монастырь со своим уставом – все равно что к девушке со своим самосвалом, – опять срифмовал Саша. – Мы же в России, вот по российским традициям и живем.

– А вы, кстати, кто по национальности? – воспользовался поводом для вопроса Вадим.

– Я бакинский армянин, – бодро ответил Саша.

– А что, просто армянин и бакинский армянин – это не одно и то же? – поинтересовалась не без иронии Лена.

– Да вы что? – искренне возмутился Саша. – Бакинский армянин, бакинский еврей, бакинский азербайджанец – это одна национальность – бакинец! Вот Юлий Гусман – бакинец! Он что, еврей? Да его брат Миша в ЦК комсомола работает! Вы что, думаете, будь он евреем, его бы туда взяли? Он бакинец! Поэтому ему везде дорога открыта! А Каспаров? Да что там говорить! – Саша разошелся не на шутку.

Вадим вспомнил разговор с Кузьмичевым о том, что такое национальность. Вот еще одна версия объяснения этого понятия.

– Но остальные здесь, они что, тоже все из Баку? – не унималась Лена.

– Нет. Почему? Просто азербайджанцы, – ответил Саша.

– И как они вас, армянина, слушают? Ведь, говорят, армяне и азербайджанцы не дружат, – продолжала проявлять любопытство Лена.

– Я же сказал, я – бакинец! – Выражение привычного радушия на Сашином лице сменилось недовольством.

– А Эдуард Николаевич кто? – скорее чтобы сменить тему, нежели на самом деле интересуясь, спросил Вадим.

– Говорят, наполовину татарин, наполовину еврей, – сразу посолиднев, как только речь зашла про Папу, ответил Саша.

– Так у вас интернационал? – не сдержался Вадим.

У нас деньги. Большие. – Саша говорил так, как говорят с малыми детьми. – А там, где большие деньги, национальность значения не имеет. Проблема ксенофобии, проблема национализма – проблемы бедных. Нищих!

Вадим никак не ждал от Саши ни подобной философии, ни подобной терминологии. «И такие люди заведуют рынками! Нет, эта страна – вся навыворот!» – грустно подвел итог своим размышлениям адвокат.

– Если деньги – специальность, не важна национальность, – опять повеселев, завершил тему Саша.

– А за что сидел Эдуард Николаевич? – решил дожать рифмача адвокат.

– Один раз, точно знаю, за валюту. А последний срок – за болоньевые плащи. Он первым наладил их производство. Вот первым и сел. Полстраны обшить успел. – В голосе Саши звучало нескрываемое почтение.

– А я думала, болоньевые плащи делали в Болонье, в Италии, – невпопад вставила Лена.

– На Малой Арнаутской, – отозвался Саша, проявив свою эрудицию и в литературной сфере.

– А вы, Саша, на зоне были? – спросил Осипов.

– Да бог с вами! Тьфу-тьфу, не сглазить… – Саша трижды плюнул через левое плечо, поискал глазами деревяшку, нашел только плинтус, наклонился и три раза постучал. – Нет. И не хочу, поверите ли?

– А как же вы с Папой познакомились? – не унимался Вадим.

– Возникла проблема. Я обратился к людям, нас познакомили. Папа помог. Ну, так постепенно и сошлись. – Саша явно не считал вопросы Вадима неуместными и отвечал спокойно, без подозрительности или раздражения. Просто разъяснял.

– А Володя? – Вадим решил узнать все и сразу.

– Володя – не знаю. Знаю только, что Папа ему абсолютно доверяет. Иначе бы кассу не поручил.

– Что не поручил? – не поняла Лена.

– А мясо у вас санэпидстанция проверяет или свои ветврачи? – быстро сменил опасную тему Вадим.

– Свои врачи санэпидстанции, – рассмеявшись, ответил Саша.

С понедельника процесс по делу Кузьмичева покатился дальше. Пошли допросы свидетелей. Начинал каждый из них, как по-заученному, ровно то, что говорил на следствии.

Несколько уточняющих вопросов Зеленцовой, пара вопросов прокурора – и свидетель попадал на растерзание Вадиму. Осипов работал с каждым из обличителей Кузьмичева сурово. Смотрел в упор, играл голосом, иронически ухмылялся, когда свидетель явно врал. Зеленцова снимала его вопросы, не все, но многие. А Вадим радовался. Чем несправедливее вела себя судья, тем менее гадким казалось ему то, что он для нее придумал. К концу третьего дня допроса свидетелей, когда желание Зеленцовой посадить или даже расстрелять Кузьмичева стало совершенно очевидным, Вадим решил, что его план – просто образец торжества моральной чистоты и коммунистической нравственности.

Вадим прекрасно понимал, что путаница в показаниях свидетелей при ответах на его вопросы, несогласованность их слов, противоречия их утверждений документам – все это при составлении протокола судебного заседания будет Зеленцовой тщательно вычищено и подогнано под написанный приговор. Однако еще много лет назад Гарри Тадва подсказал Вадиму, как этому помешать. Прием вполне легальный.

Замечания по протоколу судебного заседания адвокат может подать, разумеется, только после его написания. А «изготовление» протокола, вернее, срок на это – три дня после вынесения приговора. В результате – процесс, предположим, идет полгода. Судья может неофициально подправлять ежедневные протоколы. А бедный адвокат, когда все уже закончено, половина нестыковок в допросе позабыта, должен на одном дыхании восстановить все свои замечания за прошедшие полгода. Судья, который их либо утверждает, либо отклоняет, станет читать эту муть? Оно ему надо?! Возьмет и одним росчерком пера напишет – «Отклонить!». Как потом доказывать, что ты не верблюд? И что в суде на самом-то деле говорились совсем другие слова?!

Тадва научил: «Как только свидетель сказал нечто важное для защиты – тут же подавай письменное ходатайство о чем угодно. Главное, процитируй в нем нужные слова свидетеля. Ходатайство остается в деле». Поди потом попробуй в протоколе слова свидетеля переиначить! Называл это Гарри – «столбить показания».

Удовлетворит суд ходатайство или нет, ни малейшего значения в этом случае не имело, а содержание его можно было использовать многократно. Поэтому Вадим использовал совет мэтра следующим образом. Едва какой-то свидетель произносил хоть слово в пользу Кузьмичева, чего в тиши следственного кабинета либо не случилось, либо в протокол следователя не попало, Вадим сразу заявлял ходатайство о вызове в суд следователя. В качестве свидетеля. Для выяснения, почему свидетель такой-то, сказавший в суде то-то и то-то, на предварительном следствии таких показаний не давал. А если давал, то почему их не внесли в протокол. Зеленцова бесилась, отклоняла такие ходатайства влет, но к материалам дела вынуждена была приобщать. Прокурор прекрасно понимал, куда клонит Осипов, но относился к этому спокойно. Он, естественно, заявлял, что ходатайство зашиты считает необоснованным и просит его отклонить. Однако прокурор разумно полагал, что адвокат, пусть и хитрит, но делает свою работу, а вот подгонка протокола судебного заседания под приговор – не его, обвинителя, проблема. Ну а уж какой приговор будет, это он решит с прокурором области ближе к концу процесса. Вернее, уточнит, поскольку принципиальное решение давно принято. А Зеленцова пусть сама выпутывается. В конце концов, ей за это зарплату и платят.

Уже несколько дней во время обеденного перерыва Вадим вынимал карманные шахматы и, попивая компот, разбирал какую-нибудь позицию. Вернее, делал вид, что разбирает. Учительница-заседательница с огромным любопытством наблюдала за ним, но не заговаривала. Однако в пятницу не выдержала.

– А что это у вас такое, товарищ адвокат? Если не секрет, конечно? – спросила она через проход между столами, когда обед уже заканчивался.

– Шахматы, – приветливо отозвался Вадим. – Вот, смотрите. – Он встал и подошел к столику, где обедали две заседательницы и прокурор. При этом Вадим поволок со страшным грохотом за собой стул, плюхнулся на него и стал показывать.

– Можно? – попросила училка.

– Да, конечно! – Вадим был само радушие. – Только фигурки, если вынимаете, возвращайте на прежнее место, в те же ячейки. А то я потом не разберусь.

– Вы шахматами увлекаетесь? – одобрительно поинтересовалась фельдшер Минх. – Мой сын тоже играет. Во Дворце пионеров, у нас в городе.

– Шахматы – это не спорт, – ревниво встрял прокурор.

– А я избыток интеллектуального развития компенсирую еженедельной игрой в волейбол, – сходу срезал его Вадим.

– Волейбол – это не футбол! – нравоучительно заметила училка и осуждающе взглянула на прокурора.

– Ладно, я пошел, – надулся прокурор, собрал свои тарелки и отправился к столику с надписью «Для использованной посуды».

Вадим не упустил шанс очаровать двух женщин. В понедельник они обедали уже вчетвером.

С самого начала процесса в зале попеременно находились три мужика. Кто они, никто не знал. Попытки заговорить с ними успеха не имели. Вадим особого внимания на них не обращал. А зря. В пятницу сотрудник особого отдела Комитета государственной безопасности СССР, капитан Сидоров, в ежедневном рапорте о ходе процесса по делу Кузьмичева указал, что адвокат в конце обеденного перерыва о чем-то долго беседовал с народными заседательницами Минх и Шатуновой.

В субботу Вадим встречался с человеком, которому предстояло сыграть в деле Кузьмичева решающую роль. Актером средних способностей, но красавцем мужчиной Павлом Аристарховым.

Лене он ничего об этой затее не рассказывал. Убила бы. Матери – тоже, и по той же причине. Она бы очень расстроилась. Отцу решил раскрыться потом. Тот мог похвастаться перед кем-нибудь гениальностью сына. А как распорядится информацией собеседник отца, предположить было трудно. Вадим очень волновался перед встречей.

Аристархов приехал вовремя. Задание понял, повеселился. Узнав сумму гонорара за работу и размер премии в случае успеха, признался: «Это самая легкая, лучше всего оплачиваемая роль, которую мне предлагали!» Голос у него был замечательный – глубокий бархатный бас. «Мне бы такой!» – позавидовал Вадим.

Уже в воскресенье вечером Аристархов позвонил Вадиму, как и было договорено – из телефона-автомата, и доложил: «Знакомство состоялось. Разумеется, случайно: пришлось упасть и больно ушибиться. Но она женщина отзывчивая. Хоть и страшненькая, конечно. Завтра идем в кино!» Вадим, также заранее оговоренным шифром, ответил: «Вы, наверное, не туда попали. Но я за вас рад». Это означало – все верно, новых вводных не будет. Вот если бы Вадим сказал: «Перезвоните еще раз», значит, надо срочно встретиться. Где и когда, Аристархов знал.

Во вторник, как и накануне, заседательницы пригласили Вадима пообедать вместе с ними. Осипов очень опасался, что прокурор отсядет за отдельный столик. Но нет, остался. И был не такой мрачный, как вчера. Хотя и говорили тогда вроде ни о чем. Ни о политике, ни, разумеется, о деле не было сказано ни слова. Вадим твердо решил, что разговор на нужную ему тему должен начинать не он. А то можно добиться эффекта обратного, для Кузьмичева крайне нежелательного. Люди очень не любят, когда вдруг осознают, что их используют. Пойми заседательницы, что Осипову вовсе не интересно с ними общаться, что они ему просто нужны для дела, – тут же возненавидят и его, и заодно Кузьмичева.

Нужная тема возникла неожиданно. Шатунова в какой-то связи сказала, что ее муж работает бухгалтером в совхозе «Раменский», основном поставщике парниковых огурцов в Москву. Куда они все деваются – не ясно, сетовала Валентина Петровна, ни в магазинах, ни в столовой Мособлсуда даже духа огуречного нет. А поставляют-то тоннами.

Вадим подумал, что «огуречный дух» понятие оригинальное, но сказал о другом;

– Вы, Валентина Петровна, с этого места поосторожнее. А то Иван Иванович как нагрянет в «Раменский» с прокурорской проверкой, так мне вашего мужа придется защищать. А дело Кузьмичева еще года полтора потребует.

– Почему полтора года? – ужаснулась Мария Оттовна Минх перспективе еще 18 месяцев кататься каждое утро и вечер на электричке по полтора часа.

– Зря вы так, Вадим Михайлович, – не поняв шутки, обиделась Шатунова, – мой муж абсолютно порядочный человек

– Боится – значит, уважает, – почему-то произнес Иван Иванович и попросил Минх передать ему блюдце с солью. Солонок в столовой, конечно же, не было.

Полтора года, Мария Оттовна, это я имею в виду кассацию и надзор. А что до вашего мужа, Валентина Петровна, то я не ставлю под сомнение его порядочность. Просто, по логике обэхаэсников, все бухгалтеры и торговцы – воры по определению.

– Не бывают все представители одной профессии одинаковыми, – нравоучительно констатировала педагог. – И вообще, большинство людей у нас в стране – люди честные.

– А мы в кассации не участвуем? – продолжала волноваться о своем Минх.

– Нет, вы – только здесь, – успокоил ее прокурор. – А может, кассации и не будет. Возьмет суд и оправдает Кузьмичева, а товарищ адвокат так меня убедит своей речью в прениях сторон, что я опротестовывать оправдательный приговор не стану, – сказал и не смог сдержать смеха Иван Иванович – такой уморительной показалась ему самому изложенная перспектива.

– Ага, от вас дождешься справедливости, – съехидничал Вадим. – Да и не вы, уж извините, Иван Иванович, решаете, опротестовывать приговор по этому делу или нет. – На союзнические отношения с прокурором Осипов не рассчитывал, поэтому и дружить с ним не собирался. Но надо было уменьшить степень доверия к нему со стороны заседательниц, а для этого «опустить» как можно ниже. Желательно, в район плинтуса.

– Это кто это вам сказал?! – зло вскинулся Иванов. – Вы, видимо, плохо УПК изучали. «Прокурор в процессе независим и подчиняется только закону!» – процитировал, как помнил, Иванов.

– Так это в теории, а на практике – наоборот, – стоял на своем Вадим. – Скорее, закон подчиняется только прокурору. Я лично давно пришел к выводу, что приговор по уголовному делу зависит не столько от того, что совершил подсудимый или как его защищает адвокат, сколько от личной порядочности, честности и смелости судьи и прокурора! – на всякий случай бросил спасательный круг Иванову Вадим. А может, и не спасательный круг, а, наоборот, провокацию устроил, сообразил он вдогонку.

Оказалось, что провокацию, но вовсе не ту, о которой подумал.

– А от народных заседателей ничего не зависит? – с вызовом спросила Минх. Может, и вправду верила в важность своей миссии, а может, обидно стало зря в электричке трястись.

Вадим с нескрываемыми иронией и жалостью посмотрел на Марию Оттовну и, ничего не ответив, обратился опять к Иванову:

– Вы не обижайтесь, Иван Иванович, я ведь не именно вас имею в виду. Так сказать – презумпция невиновности. Она и на прокуроров распространяется. Пока вы не доказали обратное, я полагаю вас человеком порядочным. Вправду! – скорее себя, чем прокурора, заверил Осипов. – Вот только статистика, знаете ли, не очень…

– Значит, вы признаете… – продолжая, видимо, какой-то внутренний диалог, сказал прокурор, – что от вас, адвокатов, вообще ничего не зависит? Другими словами, вы берете с клиентов деньги, и огромные, замечу, ни за что. То есть, занимаетесь мошенничеством?

«Жестко берешь! – подумал Вадим. – Ладно, ты первый начал!»

– Огромные гонорары адвокатов такой же миф, как независимость прокуроров, как тупость провинциалов или неспособность мыслить самостоятельно педагогов. Мол, все только в рамках учебной программы, – на всякий случай для Шатуновой уточнил Вадим. – А между тем и учителя, хорошие учителя, преподают не так, как в методичках написано, а так, как они сами предмет свой чувствуют и понимают. И прокуроры бывают принципиальными, и гонорары адвокатские если и превышают среднюю зарплату по стране, то процентов на 10. И то не у всех, а у кого клиентуры много. Я прав? – обратился Осипов уже не к прокурору, а к учительнице.

– Конечно, правы, – польщенная высокой оценкой своей профессии, согласилась Валентина Петровна.

– Так если все зависит только от прокурора и судьи, то что вы в суде делаете? – решила отомстить за поруганную честь института народных заседателей Минх.

– А мы, адвокаты, только помогаем судье и прокурору посмотреть на все с другой стороны. Со стороны защиты интересов подсудимого.

– То есть, другими словами, вы признаете, что истина вас не интересует? – обрадовался возможности «наехать» прокурор.

– Признаю, – спокойно и без тени улыбки согласился адвокат. – И могу объяснить почему.

– Объясните! – чуть ли не хором выдохнули обе женщины.

– Да, интересно послушать, – не без сарказма поддержал Иванов.

– Ну, во-первых, в столь любимом вами, Иван Иванович, УПК прямо записано: адвокат – это защитник. Он только защищает. Все! Точка! Только защищает! – Вадим оседлал любимого конька. – А если взглянуть на вопрос философски, то получается следующее. Со времен отмены инквизиции, когда цивилизованный мир перешел к состязательному судебному процессу, функции четко распределились. Прокурор обвиняет, доказывает вину, адвокат – защищает. Судья решает, кто из них более убедителен. Все! Истина непостижима! По крайней мере, так утверждает марксистко-ленинская философия. Абсолютная истина непостижима. – На всякий случай Осипов сформулировал правильно, по учебнику. – Только относительная. А можно на основании неполного знания, так сказать относительного, ставить человека к стенке? Поэтому-то и сказано во всех правовых теориях мира – все сомнения толкуются в пользу подсудимого. Кстати, и Ленин, если помните, писал: «Лучше мы отпустим десять виновных, чем осудим одного невиновного». Помните? – Вадим в упор смотрел на прокурора.

– Защитительную речь репетируете, товарищ адвокат? – ехидно парировал Иванов.

Вадим рассмеялся. Вполне приветливо.

– Да нет! Так, завелся просто. Извините. Тема не обеденная, согласен. – С кем согласен, Вадим не уточнил, но разговор надо было сворачивать. И так для второго обеда густовато получилось.

Шатунова посмотрела на часы:

– Ой, перемена уже три минуты как закончилась, – и вскочила, собирая посуду.

Все рассмеялись оговорке учительницы и гурьбой отправились к непременному атрибуту любой столовой – столику, заставленному грязной посудой, изящно названной в объявлении «использованной».

Возвращаясь домой, Вадим заметил, что какая-то «Волга» все время вертится у него на хвосте. То удаляясь, то приближаясь. Заметил не сразу, потому подумал, что случайность. Но завтра решил быть внимательнее. Если это «хвост» – неприятно.

На основании рапорта капитана Сидорова отделу внешнего наблюдения Управления КГБ по Москве и Московской области было дано указание организовать контроль передвижения и контактов адвоката Осипова Вадима Михайловича. Контроль контактов – скрытый, наблюдение передвижений – демонстративное. Пусть, мол, знает – ты нас начинаешь тревожить. Сотрудники были удивлены, что за два дня Осипов ничего не заметил. По крайней мере, ни в одном телефонном разговоре никакого беспокойства им высказано не было.

Вечером Аристархову пришлось перезванивать четыре раза. Первые три раза к телефону подходила Лена. Он молча вешал трубку. Только с четвертого захода, когда Лена зло бросила Вадиму: «Сам бери. Какая-то твоя баба звонит!» – актер наконец смог сообщить: «Дорогая, у меня сегодня ночная репетиция. Не волнуйся!» – «Вы ошиблись номером!» – радостно ответил Вадим. Положив трубку, увидел испепеляющий взгляд жены:

– Это кому же ты с таким счастьем в голосе сообщаешь, что она ошиблась номером?

– Не «она», а «он»! – попытался оправдаться Вадим.

– Не ври! – Лена чуть не плакала. – Противно! Можешь трахать кого угодно! Только не ври!

– Я не вру! – Вадим задумался. – В том, что это «он», а не «она», – клянусь! А остальное расскажу потом. Обещаю.

– Не верю, – почти успокоилась Лена. – Ты все можешь объяснить. Я помню, как ты Миле Мирской все объяснял!

– Котенок! Ну, пожалуйста, не начинай. – Вадим поразился памяти Лены. Дело Мирского проходило пять лет назад, а она до сих пор не забыла, как он «отмазывал» неверного мужа перед его женой. – Это совсем другая история. Обещаю – все расскажу. Но потом. Пока это слишком опасно.

Лена молча повернулась и вышла из комнаты. Вся ее фигура излучала обиду. Как такое возможно, Вадим не понимал. Но видел: спина была обиженной.

– А ваш Кузьмичев умный? – ни с того ни с сего в середине обеда заинтересовалась Шатунова.

– Что? – переспросил Вадим, погруженный в свои мысли.

– Что-то сегодня и вы, и Зеленцова какие-то отсутствующие, – пошутил прокурор. – У вас с ней астральный контакт?

Вадим действительно был с утра расстроен. От самого дома и до здания суда за ним неотступно, открыто ехал ярко-красный «жигуленок». Это был «хвост». Наглый, демонстративный. Иначе зачем пускать машину такой яркой расцветки. Да еще с вмятиной на переднем бампере? Чтобы даже дураку сомнений не оставить… На то, что Зеленцова «в отсутствии», Вадим просто внимания не обратил. Хотя, в отличие от прокурора, причину знал.

– Да у меня, наверное, давление скачет, – постарался дать нейтральный ответ Осипов.

– Я спросила – Кузьмичев умный? – повторила Валентина Петровна.

– А вы сами разве не видите? – Вадим едва справлялся с раздражением, поселившимся в нем с утра. Что за сигналы ему посылают? А тут на вопросы дурацкие отвечай. – Да будь он глупый, разве сложилась бы ситуация, когда против него нет ни одного реального доказательства вины?

– О, наш товарищ адвокат проговорился! – Иванов пребывал в прекрасном расположении духа. – Значит, вы признаете, что на самом деле он преступник, но только умный, и потому доказательств его вины нет? – Иванов радостно загоготал. Так громко, что за соседними столиками повернули головы в его сторону.

Вадим смотрел на прокурора, соображая, что же такое он только что брякнул.

– А, нет! – быстро сообразил он. – Я не то имел в виду. Я хотел сказать, что Кузьмичев так хорошо, по-умному организовал работу универмага, что там криминала никакого не смогли найти. В условиях реалий торговли, вы знаете не хуже меня, это практически невозможно. Или крайне трудно.

– Это вам отец рассказал? – с явным намеком спросил прокурор.

Женщины, не понимая, переглянулись. Вадим насторожился.

– А при чем здесь мой отец? – В его голосе прозвучал вызов.

– Ну, он же у вас всю жизнь в торговле проработал? – не унимался Иванов. Это был его день.

Нет, не всю жизнь. Начинал он следователем областной прокуратуры. Вашей, областной, Московской. А потом тошно стало, когда заставляли сажать невиновных. Вам тоже небось иногда не по себе бывает? Или всегда спокойно спите? – Вадим перешел на открытое хамство. Достали! – Вот он и ушел. А торговлю выбрал потому, что там умных людей много! – Вадим тут же сообразил, что допустил бестактность, и добавил, обращаясь уже к женщинам: – У нас ведь в школах и больницах, где тоже умных много, юристы не нужны. Так что выбор небольшой.

– А я невиновных не сажаю. По вашей же теории, господин адвокат, простите уж мне это буржуазное обращение, я только обвиняю, а сажает суд. На самом-то деле, возвращаясь к нашему прошлому разговору, в отличие от западных правовых систем, советская предусматривает, что прокурор обязан в процессе выявлять как доказательства вины, так и невиновности. Так что у вашего Кузьмичева – два защитника. Один за деньги, другой – бесплатный. – Иванов на всякий случай уточнил: – Бесплатный – я!

– Дешево хорошо не бывает, – неожиданно вставила Минх, вряд ли сознавая, как больно ударила прокурора.

– Пошли работать! – призвала Шатунова, скорее почувствовав, чем поняв, что сегодняшний обед может закончиться скандалом.

– Пошли! – легко согласился Вадим.

До конца дня Вадим работал, как на автопилоте. Задавал вопросы, фиксировал у себя в блокноте ответы, но думал совсем о другом. Мало того, что за ним явный «хвост», так, видно, прокуратура на него целое досье имеет, коли Иванов знает, кто его отец. А с другой стороны, на что он рассчитывал, принимая дело? И еще Ленка со своей неуемной ревностью!

По дороге домой красный «жигуленок» просто издевался над Осиповым, то обгоняя его «семерку», то пристраиваясь сзади. Но Вадим немного успокоился. Это просто война нервов. А если так, то по крайней мере ясно, чего они добиваются – вывести его из себя. Значит, он хорошо работает, кому-то мешает. Это уже приятно. Стоп! Ему же Миша обещал отсутствие проблем? Вот пускай теперь и покажет, треплются они или действительно на что-то способны.

Приехав домой, Вадим позвонил Автандилу, а Лена – Маше, жене Кузьмичева, пригласила ее прямо сейчас на чашечку кофе. Автандила Вадим попросил подъехать через пару часов. На естественный вопрос друга-врача: «Что болит?» – Вадим выругался: «Душа, бл…дь!»

Маша примчалась незамедлительно. Но вместо кофе, на который она, собственно, и не рассчитывала, понимая, что вечером в будни Лена ее могла позвать только по делу, ей предложили поработать секретарем. «Чувствую себя, как Кэт, выполняющая поручения Штирлица!» – пошутила Маша. «Может, ты еще и беременна?» – поддержала веселый тон Лена.

Автандил приехал даже раньше, чем просил Вадим. Не на шутку взволнованный. Он понимал, что тот не вызовет его поздно вечером по пустяку, – знает, что в шесть утра другу вставать на работу. Вадим рассказал про «хвост» и объяснил, что должен сегодня попасть на одну встречу, но так, чтобы этого никто не засек. Автандил обрадовался. Даже не тому, что со здоровьем у Вадима все в порядке, а собственной причастности к чему-то секретному, детективному. Это куда интереснее, чем больных оперировать! Но спроси он Вадима, тот наверняка рассудил бы иначе.

Еще через час Автандил остановил машину у дома Маши. Не против ее подъезда, а против соседнего. Посидели в машине. Вроде никого вокруг не было. Вадим вышел, пошел прямо к подъезду. И лишь у самых дверей свернул в сторону, пробравшись к нужному ему соседнему входу вдоль самой стены дома. Миша ждал его в квартире Кузьмичевых.

– Я все понял. Передам! – На сей раз Миша «пальцы не крутил», не старался показаться важным и значимым.

Следующим вечером позвонил Саша.

– Вадим Михайлович! Дорогой! – Бакинец захлебывался от восторга. – Совсем меня забыли! В гости не заезжаете! А у меня свежие помидоры есть. Представляете? Помидоры в марте! Съешьте в марте помидор – и появится задор! – Рифмоплет был верен себе.

– Да я не очень люблю помидоры, – не совсем деликатно отозвался Вадим.

– Любите! Любите! Вы просто не знаете, как вы их любите! – И со значением добавил: – Вам они сейчас очень нужны!

Вадим решил убедиться, что речь идет отнюдь не о помидорах.

– Так, может, Лена заедет, а то мне перед судом не очень с руки?

– Я всегда рад видеть вашу супругу, Вадим Михайлович! И белые гвоздики всегда наготове. Но на сей раз я бы не хотел, чтобы вы меня игнорировали. Мы, кавказцы, народ гордый, обидчивый. – Голос Саши звучал совсем не обиженно. Он балагурил, забавляясь тем, как здорово накалывает «слухача» осиповского телефона.

– Понял! Заеду! – решил прекратить игру Вадим. – К восьми тридцати.

В семье Осиповых зимние помидоры давно вызывали забавное воспоминание о молодых годах. У одной из ближайших коллег-подруг Вадима, Ларисы Погодиной, день рождения был 12 января. Вадим знал, что Лара с ума сходит по помидорам. Ну, бывает такое, может, в детстве недоела. И вот как-то раз Лена спросила: «Что Лариске на день рождения дарить будем?» Вадима вдруг осенило. Поехали 12 января утром на Черемушкинский рынок и купили килограмм помидоров и пол кило рыночной сметаны. Помидоры были по 30 рублей за кило. Дороже копченой осетрины. Сметана тоже что-то немереное стоила. Но какую радость они вызвали у Лары! Много лет она вспоминала этот подарок на день рождения как самый неожиданный и приятный.

Войдя в Сашин кабинет, Вадим сразу заметил на столе целлофановый пакет с помидорами. Саша вскочил, бросился обнимать Вадима как самого сердечного друга. «Ох уж эти кавказцы!» – Вадиму было не до проявления чувств. Важно, какую информацию ему сообщит Саша.

– Ну, что скажете, связной Карапетян? – Вадим хотел поскорее перейти к делу.

Но тот вдруг обиделся:

– Почему как армянин, так Карапетян? Моя фамилия Сааков, между прочим!

– Так это вы девушек похищаете? – вспомнил Вадим «Кавказскую пленницу».

– Меня девушки сами любят, – понял шутку Саша. – А мы – вас. Но, Вадим Михайлович, «наружку» мы снять не можем. Хотя отчеты проходят через нашего человека. Так что ничего слишком серьезного наверх не проскочит. Но вы все-таки будьте поосторожней. На всякий случай. Чтобы компромата на себя лишнего Конторе не давать.

– Спасибо! Успокоили! – зло ответил Вадим.

– А мы не обещали, что «в дороге будут кормить». К тому же компенсация за неудобства, надеюсь, вас устраивает?

– Кстати, насчет «кормить» и «компенсации». Сколько я должен за помидоры?

– А вот витамины – бесплатно! – обрадовался возможности повернуть разговор Саша. Задумался на секунду и выдал: – Витамин бесплатный ешь – КаГэБэ получит плешь! – И заржал, словно конь в стойле. Вадим тоже рассмеялся.

Зеленцову как будто подменили. Мало того, что она похорошела, посвежела, стала улыбаться, так она и процесс вела иначе, чем вначале. Конечно, она продолжала снимать вопросы Вадима и отклонять его ходатайства. Но вопросы снимала намного реже, а ходатайства отклоняла как-то незлобно. Даже скорее с сожалением, чем с равнодушием. Но главное, что заметили все, заседания заканчивались ровно в 18.00. Без задержек. До восьми, как порою случалось в первые две недели процесса, больше не засиживались. Заседательницы были счастливы – их все-таки семьи ждали.

Вадим единственный понимал, в чем причина такой метаморфозы. Это лишний раз подтверждало гениальность его любимого фильма «Служебный роман». Подумал, правда, что по жизни выходит, будто все дело не в выдающемся даре перевоплощения Алисы Фрейндлих, а в простой бабьей душе! «Простой?» – переспросил себя Вадим и сам же ответил: «Ну, это ты погорячился!»

В четверг Зеленцова объявила перерыв до вторника. Судя по реакции Иванова, для прокурора это тоже была неожиданность. С ним не согласовали! Шатунова и Минх чуть в ладоши от радости не захлопали.

Вадим повернулся к Владимиру и сказал, что завтра к нему приедет. Уже полтора месяца они могли только коротко общаться в караульном помещении суда. По нескольку минут до начала слушания и после окончания, пока не приедет «перевозка», по-народному «автозак». Теперь наконец можно было спокойно посидеть в СИЗО. Даже мысленное выражение «посидеть в СИЗО» Вадиму не понравилось, он переформулировал его на «поработать». Не дай бог, слова и мысли материализуются. Лена, во всяком случае, на этом Утверждении настаивала.

По дороге домой Вадим решил проверить свое предположение и из телефона-автомата позвонил Аристархову. Тот, на счастье, трубку взял, но предложение встретиться в названное Вадимом время твердо отклонил. Сказал: «Завтра утром, пожалуйста, а сегодня вечером я занят. По вашей милости, между прочим». Вадим понял, о чем идет речь, и настаивать не стал.

Местом встречи с Аристарховым изначально определили консультацию. Поскольку только Марлен и Тадва знали о том, что связывает Вадима с актером, лучшего варианта искать и не стоило. Марлен, как человек более чем осторожный, предусмотрел то, о чем Вадим и не подумал. Аристархов несколько раз заезжал в консультацию в отсутствие Вадима и напрямую отправлялся к Марлену. Они выпивали по чашке чаю, Аристархов рассказывал заведующему последние театральные сплетни и уходил, а тот их пересказывал жене, большой театралке. Так что случайная встреча Аристархова с Вадимом в консультации, в кабинете Марлена, никаких подозрений ни у кого вызвать не могла.

– Какие новости? – с порога спросил Вадим, торопясь быстрее попасть к Кузьмичеву в Бутырку.

– Все не так просто! – печально отозвался актер.

– Что такое? А мне показалось, дело хорошо идет. По крайней мере, вашу даму словно подменили. Она даже на женщину стала похожа.

– Она и есть женщина! – неожиданно взорвался Аристархов.

– Что-о-о?!

– Я говорю – она и есть женщина! – с расстановкой произнес актер.

– Вы что, влюбились? – До Вадима наконец дошло, что происходит.

– Ну, не влюбился… – замялся Аристархов. – Но она вправду хорошая. И очень несчастная.

– Слушайте, так бывает только в очень плохом кино, – обозлился Осипов, поняв, что задуманный им спектакль может не состояться.

– Да, это и вправду попахивает плохой драматургией, – обреченно согласился актер.

– Короче! Вы отказываетесь дальше… – Вадим подыскивал подходящие слова, – выполнять наши договоренности?

– Нет, не отказываюсь, – актер вконец растерялся, – просто хочу предупредить: ни о чем незаконном или подлом я ее просить не стану.

– И не придется, – с облегчением вздохнул Вадим. – Это я вам обещаю. Я не преступник и не подонок, в конце-то концов!

– А вот я себя чувствую подонком, – совсем скис Аристархов. И, посмотрев на Осипова, с мольбой добавил: – Она действительно хорошая!

– Почему она перерыв до вторника объявила? – Вадим решил не поддаваться эмоциям.

– Я предложил ей сегодня вечером на три дня уехать в подмосковный дом отдыха. У нее есть несколько дней отпуска, а у меня – я ведь в театре не очень востребован – спектаклей нет до среды.

Вадим чуть было не спросил, в какой дом отдыха, но испугался. А вдруг в дом отдыха ВТО? В «Рузу», где они познакомились с Леной? Нет, это будет уж такая мелодрама – до тошноты.

– Ну и езжайте с богом! – сказал Вадим. И вдруг, пожалев и Зеленцову и Аристархова, добавил: – И можете мне больше ни о чем не докладывать. Платить я вам буду, как и раньше. Задача только одна – вы ей должны внушить, что убивать человека, пусть даже и от имени государства, – нельзя!

– Да вы что? О чем вы говорите? – неожиданно ожил актер. – Она вообще смертную казнь не приемлет! Она ни одного смертного приговора не вынесла! Она же верующая!! – выпалил и осекся, будто сообщил нечто страшно секретное.

– Ну и ладушки! – подытожил Осипов. Ему требовалось время, чтобы понять, как вести себя дальше. Вдруг, испугавшись собственной мысли, сказал: – Надеюсь, у вас хватит ума и порядочности никогда и ни при каких обстоятельствах не рассказывать Зеленцовой, зачем вы с ней познакомились? И о наших с вами отношениях?

– Разумеется! – горячо заверил актер. И, погрустнев, добавил: – Хотя в своей порядочности я теперь не очень уверен.

В Бутырку Вадим приехал, почти поборов горечь досады. Ну кто любит, когда его планы меняет простой исполнитель? Хотя все, что Бог ни делает, – к лучшему. Собственно, чего он хотел? Получать информацию и при необходимости повлиять на решение судьи. Что он получил? Она стала нормальной, не злобствует. Расстрела не будет. Уже хорошо! А может, у этих двух неудачников и вправду жизнь сложится? Получится, он еще и доброе дело сделал! Правда, почему-то за свой счет. Ну да ладно! Зачтется! По крайней мере, совесть его теперь совсем чиста. Получилось, что подлости он не сделал. И на том спасибо! «Не так все плохо», – подумалось Вадиму. Но скрежет открывающейся тюремной решетки моментально испортил настроение. Бах! Дверь хлопнула за его спиной. Опять этот удушливый, тошнотворный запах щей из кислой капусты…

Вадима радовало, что Кузьмичев ни разу не задал ему столь любимый всеми подзащитными вопрос: «А что мне будет?» Ну какой ответ мог дать адвокат? Откуда он знает? Наобещать «златые горы», а потом развести руками и сказать: «Не получилось»? Так многие коллеги поступали. Но Вадиму это казалось жестоким. Еще хуже представлялось ему запугивать максимальным сроком. Человек начинал дергаться, в процессе смотрел с надеждой уже не на защитника, а на судью. Это никогда добром не заканчивалось. Такой подзащитный мог и вовсе потребовать замены адвоката. Его легко понять. Кто станет доверять свою судьбу человеку, который сам не верит в успех? Так что, куда ни кинь – всюду клин!

Но на сей раз Володя начал именно с этого вопроса:

– Вадим, как думаешь, какой приговор будет?

– А на какой ты рассчитываешь? – попытался увильнуть Осипов.

– Не хочешь расстраивать? Или обнадеживать? – схитрил и Кузьмичев.

– Врать не хочу! – признался Вадим. – Не знаю!

– Это хотя бы честно! И на том спасибо!

– А что ты вдруг спросил? Молчал, молчал и вдруг спросил? – не выдержал Вадим.

– А Зеленцова сильно изменилась. Я и подумал, что вы о чем-то договорились. – Володя испытующе смотрел на адвоката.

– Нет, должен тебя расстроить, не договорились. И не договаривались!

– А что же тогда с ней? – напирал Володя. Мягко, но поддавливал.

– Слушай, отстань от меня. – Вадим не знал, что отвечать. – Откуда я знаю? Может, влюбилась. Весна на носу.

Кузьмичев посмотрел на Вадима долгим испытующим взглядом. Улыбнулся:

– Ну, если я что-то в этой жизни понимаю, ты – много круче, чем о тебе говорят.

– Сказал, отвяжись! – Вадим начал злиться по-настоящему. – Либо давай о деле, либо я пошел.

– Как скажете, гражданин начальник. – Володя постарался перейти на шутливый тон, но его взгляд еще долго оставался изучающе-удивленным.

А к Вадиму в течение всего трехчасового, не меньше, разговора возвращалась одна и та же мысль-вопрос: умный подзащитный – это хорошо или плохо?

Вечером Вадима ждал новый сюрприз. Лена даже раздеться ему не дала. Сказала, что звонил ее заведующий кафедрой Владимир Юрьевич Смоленский и просил срочно к нему заехать. Надо о чем-то важном посоветоваться.

Вадиму совсем не хотелось ехать. Но отказывать человеку, от которого зависела защита диссертации жены, было крайне неосмотрительно.

Смоленский провел Вадима в кабинет и плотно закрыл дверь.

– Вадим, разговаривая с вами, я очень рискую. – Губы профессора нервно подрагивали.

– Что стряслось? – не понял Вадим.

– Меня сегодня вызвал наш университетский куратор от КГБ и подробно расспрашивал про Лену и про вас.

– Что его интересовало? – напрягся Осипов.

– Я так до конца и не понял, – признался ученый. – Они ведь всегда ходят вокруг да около. Но мне показалось, что его интересовало, знаю ли я что-нибудь о каком-то мебельном деле, которое вы сейчас ведете. Вам это о чем-то говорит?

– Я не веду сейчас никакого мебельного дела, – на всякий случай соврал Вадим. Хотя не очень-то и соврал: Дело действительно было не про мебель. – Дайте-ка подумать.

Возникла пауза, затянувшаяся на несколько минут. Смоленский не торопил. Только бамбуковая палочка нервно крутилась у него в руках.

Вадим пытался разобраться, что происходит. Первое – комитетчики пытаются узнать, не рассказывала ли Лена Смоленскому что-либо о Кузьмичеве, что может их затрагивать или интересовать. Нет, маловероятно. Если бы они так боялись, что Володя их заложит, «замочили» бы его к чертовой матери, и дело с концом. Да и слишком наивно полагать, будто все болтуны. И Володя, и он, и Лена. Нет, это не вариант. Тогда что? Пытаются узнать через Ленку, кто платит за его работу и, следовательно, с кем Кузьмичев связан? Для этого и «хвост» пустили? Вряд ли. Все-таки Контора – организация серьезная. Наверняка им хорошо известно, кто с кем и как связан. Не надо было для этого судебного процесса ждать. Можно просто Машин телефон послушать. Наверняка и послушали. А, вот где собака зарыта! Может, Ленка от Маши что-то узнала и поделилась со Смоленским? Это – вероятно. Что еще? Как вариант – психологическая атака на него, на Вадима. Понимали, а может, и попросили, кто знает, чтобы Смоленский с ним поделился? Расчет простой – он начнет дергаться и скажет лишнее. Либо Смоленскому, либо по телефону кому-нибудь. Хрен вам! Не дождетесь. Смоленский терпеливо ждал.

– Знаете, Владимир Юрьевич, – подчеркнуто спокойно произнес Вадим, – что-то ничего толкового на ум не приходит.

– Понимаю. – Смоленский смотрел на Вадима по-отечески ласково. – Я и не прошу вас мне ничего рассказывать. Даже наоборот: меньше знаешь – лучше спишь. Только не надо думать, пожалуйста, что меня просили с вами поговорить. Ладно?

– Да что вы, я и не думал, – удивился прозорливости профессора Вадим.

– А вот это неправда. Любой на вашем месте подумал бы так в первую очередь. Любой умный человек. – Смоленский улыбнулся. – Но нельзя исключать, что они там как раз и рассчитывали, что я вам об этом сообщу. Они хорошие психологи. Поверьте, я знаю.

– На Лениной защите это никак не отразится?

– А вот это уже моя забота! Сюда им нос не дам сунуть! Достали! – неожиданно зло отреагировал завкафедрой, вспомнив, видимо, собственные обиды на Контору.

В тот вечер Вадим позвонил Автандилу уже с медицинским вопросом. Какое снотворное принять. Понимал, что так просто ему не уснуть. Банальные 50 капель валокордина сработали замечательно.

Утром Вадим проснулся с твердым решением – теперь он пойдет до конца, невзирая ни на что! Коли на него пытаются надавить – значит, боятся. А если боятся – значит, он что-то может. Ну вот и сделает! К тому же у них сейчас свои проблемы – гласность и перестройка многое изменили. Вдруг Вадима осенило! Многие «известинцы» поддерживали дружеские отношения с Егором Яковлевым, нынешним главным редактором «Московских новостей». Каждый номер этой газеты становился сенсацией, там «мочили» и КПСС, и КГБ, и все, что еще недавно казалось незыблемым и неприкосновенным. Журналистов стали бояться. Их даже назвали «четвертой властью». Ох, как бы сейчас не помешала статья в серьезной газете о деле Кузьмичева! Себя, по крайней мере, Вадим бы точно обезопасил.

С Женей Збаровым договорились встретиться в воскресенье днем. Женя выслушал рассказ Вадима с большим интересом. Это удивило, поскольку Женины цинизм и леность были притчей во языцех. Если уж он заинтересовался – значит, материал того действительно стоил.

– Я сам напишу! – решил Женя. – А с Егором договорюсь, чтобы он опубликовал. Наши, «известинские», перебздят!

– Сколько это потребует времени? – поинтересовался Вадим.

– Не дави! – Женя обозлился. – Я не собираюсь тебе помогать торгаша вытаскивать. Меня комитетские методы бесят. Бл…ди! За свою жопу боятся. – Потом, вспомнив, о чем его, собственно, Вадим спросил, уже спокойнее ответил: – Раньше чем через месяц – не жди.

– Спасибо! – поблагодарил Осипов.

– За что? – удивился Женя.

– Что не врезал. – Вадим рассмеялся.

– Да иди ты! – миролюбиво послал Збаров.

– Ну вот, наш последний совместный обед, – вдруг в конце застолья сообщил Иванов.

– Почему? – спросила Минх.

– Завтра начинаются прения сторон, – вместо прокурора ответил Вадим.

– И какая связь? – Шатунова удивленно смотрела на мужчин, каждый из которых был ей симпатичен по-своему. С обоими было очень интересно. В обоих было что-то свое. Вадим более нервный, лучше образован, зато Иван – настоящий мужик, от него веяло спокойствием, силой.

– Товарищ прокурор хочет настроиться на обвинительный лад, – иронично начал Вадим. – А мое присутствие беспокоит его совесть. Я прав? – Вадим ехидно взглянул на Иванова.

– Совесть здесь ни при чем. С ней все и так в порядке. Просто со времен, когда занимался боксом, перед боем настраивал себя на неприязнь к противнику. А вы, Вадим Михайлович, с завтрашнего дня – мой противник. – Поняв, что сказанное прозвучало слишком сурово, Иванов пояснил: – Всего на несколько дней, до окончания прений.

Женщины растерянно посмотрели на Вадима. Такая хорошая компания сложилась, обидно!

– Иван Иванович прав. Я также настраиваюсь. Завтра мы вступаем в непосредственную борьбу друг с другом. Это правда. А вот после приговора предлагаю просто собраться вместе и пообедать. У нас, адвокатов, говорят так – клиенты приходят и уходят, а мы остаемся.

– Да, людьми оставаться надо всегда, – по-учительски уверенно заключила Шатунова.

– Даже когда болеешь, – неожиданно добавила Минх.

Суть речи Иванова, продолжавшейся более пяти часов, сводилась к простому выводу – и Кузьмичев, и Булычева полностью изобличены как показаниями свидетелей, так и показаниями самой Булычевой. С учетом всех смягчающих и отягчающих вину обстоятельств, прокурор попросил Кузьмичеву назначить наказание в виде 13 лет лишения свободы.

В этот момент обе заседательницы, до того почти задремавшие, вскинулись и с удивлением и неодобрением посмотрели на своего бывшего соседа по столу. А для Булычевой – 9 лет лишения свободы. Булычева, услышав это, заголосила во все горло, забилась в истерике и затихла, упав в обморок. Володя посмотрел на нее с презрительной жалостью. «А чего ж ты ждала?» – подумал Вадим. Адвокат Булычевой даже не повернулся в сторону своей подопечной.

Горе-защитник несчастной женщины, который весь процесс просидел, разгадывая кроссворды, подробной речью ни себя, ни суд утруждать не стал. Как и его подзащитная, признавая вину в содеянном, он попросил суд при определении меры наказания учесть наличие несовершеннолетнего ребенка на иждивении, раскаяние и активную помощь следствию. В этот момент Вадим довольно громко, вроде бы сам себе, сказал: «Уже учли!» Шатунова кивнула одобрительно головой, а Зеленцова беззлобно сделала ему замечание за нарушение порядка. Адвокат Булычевой совсем сник и, скомкав, закончил свою никчемную речь.

Вадим попросил перерыв на два дня. Для подготовки выступления с учетом аргументов представителя государственного обвинения. Зеленцова объявила перерыв на один день. Когда Вадим выходил из здания суда, его догнала запыхавшаяся Шатунова.

– Успеха вам, Вадим Михайлович! Я в вас верю! У вас получится! – старалась она подбодрить Осипова.

– Спасибо! Главное, чтобы у вас получилось! – со значением отозвался Вадим.

Шатунова покраснела и вдруг с вызовом ответила:

– А мне терять нечего! Дальше моих Вялков не пошлют!

Речь Вадима заняла шесть часов. Плюс перерыв на час. Адвокат эпизод за эпизодом анализировал предъявленное обвинение. Напоминал о противоречиях, нестыковках в показаниях свидетелей. Особенно упирал на явные глупости в показаниях Булычевой. Несколько раз даже произнес слово «самооговор». Почему-то адвокат Булычевой очень неодобрительно в эти моменты смотрел на Вадима. Но Вадим никакого внимания на него не обращал, а мерно, монотонно шел дальше и дальше. В зале возникло ощущение танковой атаки. Моторы гудели ровно, но надвигающаяся мощь – не металла, а железной логики, тем более страшная своей силой, что Вадим исключил в речи всякие эмоции, – делала свое дело. Тишина стояла полнейшая. Минх и Шатунова брали ручки, склонялись к блокнотам. Зеленцова, не записавшая ни слова во время выступления Иванова, сейчас время от времени что-то помечала в своих бумагах.

В конце речи Вадим заговорил о гражданской совести. О совести тех, от кого зависит судьба человека. Вадим подчеркнул, что имеет в виду следователя, но только дурак мог не понять – это было прямое обращение к судьям. К их совести. Осипов не сомневался, что Зеленцова не даст ему договорить. Такого не позволяли никому, но Вера Ивановна молчала, слушала, отвернувшись к окну. Или не слушала, а пропускала мимо ушей. Вадим понять не мог. Но он и не на нее рассчитывал. Минх будто вдавилась в кресло и не поднимала глаз. Шатунова же, наоборот, гордо выпрямила спину, смотрела в упор на Вадима, кивала головой, вся подавшись вперед. Казалось, она сейчас вскочит с каким-нибудь боевым кличем и бросится на амбразуру. Иванов снисходительно улыбался.

Когда Вадим попросил оправдать Кузьмичева за отсутствием доказательств его причастности к инкриминируемым деяниям (для заседатедьниц Вадим уточнил простым языком – «Просто он ни в чем не виноват!»), Зеленцова спокойно объявила:

– Спасибо, товарищ адвокат. Перерыв на десять дней.

В конвойке Володя сразу спросил Вадима:

– А последнее слово? Она что, забыла?

– Нет, разумеется. – Вадим был без голоса и совсем без сил. – Так часто делают: дают последнее слово, а через час начинают оглашать приговор.

– Так она его напишет еще до последнего слова? – поразился Кузьмичев.

– Она, я думаю, его уже давно написала!

Кузьмичев грустно посмотрел на Вадима.

– Ну и работа у вас, адвокатов. Не позавидуешь. Езжайте-ка отдыхать, «товарищ адвокат», – передразнил, как смог, Кузьмичев. – Ничего! Пробьемся!

– Это ты меня подбадриваешь? – Вадим криво усмехнулся.

– Тебя, тебя! – Володя рассмеялся.

Вечером позвонил Эдуард Николаевич:

– Я коротко. Чтобы вы не сомневались в моих словах, напомню. Я говорил, что о вас мы будем судить не по результату, а по вашей работе. Уже сейчас могу сказать – вы все сделали, как обещали. Приятно было с вами познакомиться.

Еще свидимся. До свидания! – И положил трубку, не дав Вадиму ответить ни слова.

Через неделю, в субботу, неожиданно позвонил Аристархов. У Вадима сердце упало: «Неужели все-таки расстрел?» Актер попросил сегодня обязательно встретиться. Про шифр забыл начисто – прямым текстом. «Видать, совсем плохо», – подумал Вадим.

– Но консультация закрыта. Суббота! – напомнил Вадим.

– Значит, в ГУМе, у фонтана.

Что еще мог предложить коренной москвич?

– Фонтан ремонтируют, – механически заметил Осипов.

– Значит, у ремонтируемого фонтана, – уже с раздражением отозвался актер.

– Веру вызывали в КГБ. Куда-то очень высоко. Она в истерике. Не знает, что делать! – Вся пафосность Аристархова куда-то исчезла. Он не играл никакой роли. Вадим-то думал, что плохой актер все время что-то изображает, ну хотя бы самого себя. А сегодня – нет. Перед ним стоял просто очень взволнованный мужчина.

– Чего от нее хотят? – как можно спокойнее спросил Вадим.

– Она ушам своим не поверила! Ее просят вынести оправдательный приговор!

– Что-о?!! – заорал Вадим.

– Оправдательный приговор! – медленно повторил Аристархов.

– Почему? – неизвестно зачем спросил Осипов. Будто актер мог знать.

– Она не понимает. Ей сказали только одно: какая-то статья должна в четверг выйти в «Московских новостях». И приговор нужно вынести в среду.

– Но у нас перерыв до пятницы! – Глаза Вадима полезли из орбит.

– Это она перенесет, – спокойно сообщил актер.

– Как?!!

Не знаю! Какое это имеет значение?! Вопрос – что ей Делать? С Комитетом ссориться нельзя, с прокуратурой тоже. Она говорит, что оправдательных приговоров по таким делам не бывает! Что гэбэшники пытаются решить свои вопросы за ее счет. Что это – конец карьеры! – Губы актера дрожали, он даже схватил Вадима за лацканы пиджака.

– Стоп! – рявкнул Вадим, чтобы прекратить истерику. – Дайте подумать!

Вадим призвал логику. Странно, что в Комитете испугались статьи. Про них писали сейчас столько и такого, что одной статьей больше, одной меньше – разницы никакой. Вспомнили, что Кузьмичев их когда-то кормил? Нет, это точно не вариант. Во-первых, хотели бы помочь – помогли бы раньше. Во-вторых, о таких вещах стараются поскорее забыть, а уж точно не отрабатывать. Не они, по крайней мере. Боятся, что «запоет», попав на зону? Проще убрать.

– Ну а еще хоть что-нибудь ей говорили? – без особой надежды спросил Вадим.

– Что-то, я помню, про честное определение в адрес ОБХСС, – неуверенно промямлил актер.

– Не «честное», а «частное», – на автомате поправил Вадим.

Вот это меняло дело. Комитет решил нанести удар по ментам. Красиво! Об этом приговоре будут кричать все газеты. И кто по уши в дерьме? Менты! По полной программе! Красиво. Ничего не скажешь. Простенько и со вкусом. Статья Жданова – холостой выстрел для КГБ, а вот ментов «опустили», и Кузьмичев теперь комитетский должник. Умно!

– Знаешь что? – неожиданно перешел на «ты» Вадим. – Сегодня времена поменялись. Если Вера Ивановна хочет попасть в Верховный Суд, надо, чтобы ее заметили. Надо иметь репутацию независимого судьи. Лизать жопу прокуратуре уже не модно. Представь себе, она Кузьмичева посадит, а Верховный отменит? Тогда на ее карьере точно крест ставить можно. Такая вероятность, по старой дружбе скажу тебе честно, есть. И немалая! Да она и сама этого не может не понимать. А рискнет – и по совести поступит, и может куш сорвать! – Вадим говорил очень убедительно. «Профессиональный навык», – как сказала бы Лена.

– А он правда не виноват? – вдруг спросил Аристархов. – Только честно, для меня.

– В том, в чем обвиняют, – нет. До настоящих его грехов никто так и не докопался.

– Убил кого-то?! – ужаснулся актер.

– Нет. – Вадим рассмеялся. – На эмигрировавших из Союза евреях зарабатывал. Взятки брал, с очередью на мебель жульничал.

– Ну так это святое, – успокоился актер. И неожиданно добавил: – А еще Вера тебя хвалила за какие-то ходатайства. Сказала, что они ее сейчас очень выручают.

Когда Зеленцова в совещательной комнате предложила Шатуновой и Минх высказаться по поводу приговора, фельдшер растерялась и сказала: «Это вам решать, мы не специалисты!» Шатунова же с вызовом заявила:

– Я настаиваю на оправдательном приговоре обоим! Женщину запугали, запутали. А Кузьмичев не виноват. Доказательств нет.

– Вы готовы написать особое мнение? – улыбнулась Зеленцова.

– Готова! – резко ответила учительница. – И напишу! Клянусь, напишу!

– А вы? – Зеленцова обратилась к Минх.

– Я – нет, я – как вы решите. Я в этом ничего не понимаю. – Ей было очень неловко за себя, но…

– Значит, особого мнения никому писать не придется! – с улыбкой произнесла судья.

– То есть? – как-то сразу обмякла Шатунова.

– То есть я тоже считаю, что вина Кузьмичева не доказана. Что же касается Булычевой, никто не виноват, сама на себя наговорила с три короба. Взрослая уже! – неожиданно сурово закончила Зеленцова.

Шатунова вскочила, подбежала к Зеленцовой и поцеловала:

– Отлично!

– В дневник не забудете поставить? – рассмеялась Зеленцова. И впервые совещательная комната члена Московского областного суда Зеленцовой наполнилась радостным женским смехом.

В день оглашения приговора Лена взяла отгул и поехала к Маше. Вадим обеим запретил идти в суд. Ему только Машиной истерики там не хватало. При любом исходе. В оправдательный приговор он не верил. Такого везения не бывает!

Договорились, что он сразу позвонит.

Саша и Миша пришли в зал суда. Эдуард Николаевич, разумеется, нет.

Зеленцова читала приговор в общей сложности два часа сорок минут. Но не все ждали окончания оглашения с нетерпением. Уже к десятой минуте Иванов и Осипов поняли из текста, что Кузьмичев будет оправдан, а Булычева сядет. На самом деле Вадим догадался об этом сразу – по тому, как гордо смотрела на него Шатунова. Как она улыбалась. Учительница была горда собой, это бросалось в глаза. Правда, Вадим волновался несколько минут, не гордится ли она тем, что написала особое мнение. Но, посмотрев на Минх, понял, что там, в совещательной комнате, был достигнут полный консенсус. Слово, введенное в оборот Горбачевым, сразу вспомнилось Вадиму в этот момент. Согласие – пошло, консенсус – высоко!

Когда Зеленцова закончила читать приговор, в зале раздались аплодисменты, звук которых перекрыл дикий крик Булычевой. Она получила 8 лет общего режима. Кузьмичев был оправдан по всем пунктам обвинения. Зеленцова подождала, пока наступит тишина, спокойно распорядилась вызвать врача Булычевой, опять упавшей в обморок, и продолжила:

– Кроме того, судом по делу вынесено частное определение в адрес…

Но это уже никого не интересовало.

На выходе из зала суда Иванов подошел к Вадиму и пожал руку:

– Спасибо за процесс! Поздравляю!

– Спасибо! – Вадим не скрывал радости.

– Перестройка! – со вздохом произнес Иван Иванович и улыбнулся. Он совсем не был расстроен приговором суда.

Трубку взяла Лена:

– Ну, что? Не тяни!

– Вечером будет дома, – почти безразлично, дразнясь, ответил Вадим.

– Ура!!! – завопила жена и вдруг осеклась: – Ой, позвони позже, Машке дурно.

У Вадима оборвалось сердце. Машка-то здесь при чем?! Потом быстро сообразил, что Лена не про их Машку говорила, а про Машу – жену Кузьмичева. И успокоился.

– Все-таки хорошо, что актер не понадобился, – дослушав повествование Вадима, сказал Марлен. – Я хоть и сам это одобрил, но от безвыходности ситуации. Слава богу!

– Да, уж если такие номера и проделывать, то самому, без привлечения наемной рабочей силы, – рассмеялся Тадва.

Вадим был горд: два великих адвоката страны общались с ним как с ровней.

Через неделю домой к Вадиму приехал Миша. С большой коробкой. Стал распаковывать. Сначала появился целлофановый пакет с помидорами. За ним последовало нечто, Леной и Вадимом сразу не понятое: металлическая копия пакетика сливок. С гравировкой – «Сливки, 10%» и рисунком, очень похожим на тот, что был на пакетике, – коровья голова в овале.

– Серебро! – с восторгом объявил Миша.

– Здорово! – не сдержалась Лена.

– Остроумно! – признал Вадим.

– А это от Эдуарда Николаевича! – Миша дрожащими от почтения руками вынул из коробки что-то большое, завернутое в море бумаги. Стал разворачивать. На столе появились антикварные каминные часы.

– Ух ты! – обомлела Лена.

– Вы сюда посмотрите! – с придыханием призвал Миша и повернул к Вадиму часы тыльной стороной. – Вот сюда!

На обратной стороне часов был выгравирован знак, очень похожий на татуировку, которую Вадим видел на плече Эдуарда Николаевича.

– А меня за это не убьют? – на всякий случай поинтересовался Вадим.

– Вот за это тебя точно не убьют, – перешел на «ты» Миша и хитро подмигнул Вадиму.

– Помнишь? – удивился Осипов.

– Работа такая – помнить! – опять запальцевал Миша.

Обещанные Машей пять тысяч Вадим взять отказался. Тогда она подарила Лене бриллиантовое кольцо. Со словами: «Вернете – обижусь насмерть!» Ленка рассматривала кольцо с таким восторгом, что Вадим настаивать не стал. Тем более что, если честно, – заслужил. И Маше было приятно – она-таки приняла участие в деле мужа.

Статья Збарова высшее руководство КГБ никак не взволновала. «Пиши, Емеля, твоя неделя!» Эти люди понимали, что их время еще вернется. А сейчас, когда преступный мир консолидировался и перестраивался вместе со всей страной, получить такого «должничка», как Кузьмичев, было очень тонко проведенной операцией и большим успехом. В КГБ тоже шла перестройка.

Глава 19 НАЕЗД

Вадим Осипов вышел из здания суда в прекрасном расположении духа. Мало того, что солнце светило почти по-летнему, а капель отстукивала мелодию прихода весны по крышам стоявших вдоль стены дома машин, но и случившееся только что на процессе задирало Вадиму нос.

Он был горд. Организовать такой триумф собственного тщеславия сам бы он никогда не смог. Расстраивало только одно: никто, кроме Лены и Коган, в подлинность этой истории не поверит. И событие уж больно маловероятное, и умение Вадима приукрашивать произошедшее с ним было хорошо известно. Обычно это его не смущало: рассказываешь историю – рассказывай красиво. Поэтому и слушали в любой компании его байки, затаив дыхание. А то, что потом посмеивались, ловя на неточностях, ехидничая по поводу слов, использованных в превосходной степени, так ведь это потом… Да и подтрунивали над Вадимом не зло… А вот в сегодняшнем «повороте темы» все – чистейшая правда! Но ведь расскажешь – не поверят!

Вадим вел самое рутинное дело о разделе наследственного имущества. Противная сторона требовала признать за ней право на обязательную долю в наследстве. Это когда некто из ближайших родственников умершего, обойденный его завещанием, все равно имеет право на часть наследства, поскольку он либо несовершеннолетний, либо пенсионер, либо инвалид. Словом, нетрудоспособный.

В принципе, проблем здесь не возникает. Есть в законе формула, по которой легко вычисляется его обязательная доля. Спорить бесполезно. Но! По понятным причинам такой обязательный наследник всегда старается «откусить» самый лакомый кусочек наследственного пирога. Как правило, дачи или кооперативного жилья. И, получись у него это, начинаются нескончаемые суды теперь уже по поводу реального раздела дачи или квартиры, но уже «в натуре».

Сегодня спор, как и всегда в таких случаях, свелся к теории наследственного права. Истцы говорили – хотим одну треть дачи, поскольку стоимость этой трети как раз соответствует нашей доле в наследстве. А Вадим утверждал, что так-то оно так, но все, что положено истцам в суммовом выражении, получить они должны посудой, скатертями, книгами, мебелью или, того проще, – деньгами.

Осипову частенько приходилось выступать и на той стороне. Он прекрасно знал, как надо аргументировать позицию истца в таком споре, и, разумеется, был готов эти аргументы парировать. Это как при игре в шахматы – в любой момент Вадим мог бы перевернуть доску и доиграть партию противника. Целый раздел его уже достаточно давно защищенной диссертации был посвящен именно этому вопросу теории. Как правило, Осипов выигрывал такие дела как «за черных», так и «за белых».

Но сегодняшний его оппонент!..

То ли мужику выдался именно вчера тяжелый вечер, то ли каждый вечер его жизни был нелегким. Выступать «с бодуна» в суде не являлось чем-то из ряда вон, но и уж нормой не считалось. Судьи относились к этому снисходительно, так как многие и сами «позволяли», и понимание присутствовало – ну не может быть в пьющей стране одного, отдельно взятого, непьющего сословия. Тем более адвокатов! Людей, с точки зрения большинства судей, по определению вредных.

Когда процесс дошел до стадии прений сторон, оппонент Вадима встал, надулся от собственной значимости, благодаря чему краснота его физиономии приобрела угрожающе пунцовые оттенки, и начал говорить речь. Разумеется, о справедливости советского законодательства, которое обеспечивает права нетрудоспособных наследников, ограничивая самодурство тех, кто пишет завещания не по справедливости. О важной роли дачи в жизни советского человека, столь необходимой для поправки и без того неполноценного здоровья… Слова лились, не задевая слуха судьи. Все было скучно, заранее предсказуемо. Вадим понял, что процесс он выиграет, а своего коллегу-противника хоть легонько, но побьет. Но тут «адвокат-с-бодуна» вдруг подпустил в тон металла и одновременно снисходительной горечи и произнес:

– Мой юный коллега, как и большинство молодых адвокатов, считая, видимо, что студенческие знания вполне достаточны для защиты интересов своих доверителей, очевидно, не находит времени читать юридическую периодику. А зря! – И, обращаясь уже непосредственно к Вадиму, с пафосом продолжил: – Вот если бы вы, молодой человек, потрудились посмотреть последний номер «Советской юстиции», то узнали бы, что ведущие ученые в области наследственного права утверждают следующее. – Теперь «адвокат-с-бодуна» повернулся к судье. – Я позволю себе процитировать, хотя уверен, что суд эту статью читал…

Вадим, всегда зверевший от обращения к нему «мой юный коллега», подался вперед, навалившись на стол. Испепеляя взглядом противника, он думал о том, что теперь о «легонько побить» можно забыть. Теперь он этого алкаша размажет по стенкам так, что его три дня ложками соскребать будут.

Клиент Вадима, пожилая дама, неясно как сохранившаяся в таком виде в советские времена, ну, может, только потому, что была женой академика, с нескрываемыми страхом и разочарованием смотрела на своего молодого адвоката, который, как выяснилось, просто безграмотный нахал. А ей его так рекомендовали!

Ее противник, истец, сын академика от первого брака, родившийся еще в годы студенчества будущего светила советской ракетно-космической техники, сидел с видом победителя. Этот шестидесятиоднолетний инженер-неудачник, с грехом пополам защитивший за счет папиного имени кандидатскую в сорок лет, и до перестройки-то жил небогато. А теперь, когда финансирование его отраслевого химического НИИ шло в пределах возможностей тощего бюджета министерства, а цены кооператоры на все и всюду установили отнюдь не советские, он просто стал нищим. Кусочек папиной дачи казался ему решением всех жизненных проблем и разумной компенсацией за несложившуюся судьбу. Он торжествовал! Его адвокат «делал» противника. Его мачеха была в панике. Всегда спокойная, ровно-интеллигентная, надменная, презрительно-снисходительная бывшая папина аспирантка – сейчас трепетала перед ним! Ради этого момента стоило жить! Ей предстоит соседствовать с ним на даче, куда раньше она его если и пускала, то на правах бедного родственника. Теперь он там будет таким же хозяином, как и она! «Ничего, я им создам уют. Быстро он квартиру поменяет. У них денег куры не клюют…» – звучали в мозгу слова Высоцкого. Но так торжественно звучали, будто на музыку гимна СССР были положены…

Судья же сначала удивленно посмотрела на выступающего, потом перевела взгляд на Вадима. Брови ее при этом поползли вверх. Поняв нечто, другим неведомое, она прикрыла рукой лицо, будто читает дело… Правда, присмотревшись, можно было заметить, что ее плечи подрагивают от вырывающегося из-под строгого судейского контроля смеха.

…Тем временем «адвокат-с-бодуна» закончил цитирование и с видом римского цезаря посмотрел на Осипова:

– Вот так, молодой человек! И незачем было вам вселять надежды в доверителя, принимая поручение по абсолютно безнадежному делу! Не позорьте профессию! – И повернувшись к судье: – Простите мне, товарищ председательствующий, некоторую эмоциональность, но, право слово, обидно! Прошу удовлетворить требования моего заявителя в полном объеме.

Он сел, обводя взглядом пусть маленькую, но все же аудиторию. В глазах читался то ли вопрос, то ли утверждение «Здорово я его?!»

Настала очередь Вадима. Он чувствовал, что от хамства все равно не удержится, а потому решил себе не противиться. Тем более что судья, приубрав ладонь с одного глаза, смотрела им на Осипова с явным одобрением: мол, ну давай, ну устрой бой гладиаторов. Все-таки в профессии судьи были свои преимущества – «хлеба» она давала немного, но вот «зрелищ» – предостаточно.

– Коллега только что призвал меня не позорить профессию. Правильный призыв. Но призывать кого-то к чему-то, не подкрепляя этого собственным примером, недостойно сильного человека. Поэтому не могу не оценить мужество, силу характера, силу воли моего оппонента. Прийти в суд, не сорвать процесс, попытаться, пусть и наивно, без аргументов, но главное попытаться отстоять безнадежную позицию своего доверителя – разве это не поступок? И это в таком состоянии! Когда голова раскалывается, когда самому себе говоришь: «Гори оно все огнем», «Пропади все пропадом»! Когда в мозгу сверлит один вопрос, снова и снова: «Ну зачем я вчера вечером так?!» Конечно, это мужество. Конечно, это – поступок. Поэтому я прошу суд, искренне прошу, не выносить частного определения в адрес моего коллеги. Ни за его состояние, ни за, уверен, неумышленную попытку обмануть и суд, и правосудие в целом. Уверен, что, вводя вас в заблуждение, мой коллега не ставил перед собой задачи примитивно солгать. Вполне возможно, он просто не понял сути сказанного в статье, которую цитировал. Что вполне объяснимо: навык усвоения нового материала, тренируемый в студенческие годы, быстро улетучивается без подпитки. Я имею в виду подпитку текстами, а не… – Вадим сделал вид, что подыскивает точное слово, – а не напитками. Возможно, у него просто сил не хватило процитировать статью не до запятой, а до точки. А еще лучше – до конца абзаца. Но зато процитировал-то он без ошибок! Это явно смягчающее обстоятельство! Дело все в том, что там, где мой мужественный коллега поставил точку, на самом деле в статье стоит запятая. А далее сказано, – Вадим подождал, пока крепко взявшая себя в руки судья, почти перестав подрагивать от смеха, нашла в журнале нужное место, – далее, после запятой, сказано: «…но с этим утверждением согласиться никак нельзя».

Вадим еще несколько минут по памяти цитировал статью из «Советской юстиции», а судья водила пальцем по тексту, проверяя, не пропустит ли Осипов какое-нибудь слово. Один раз поправила, Вадим переставил местами два определения…. Судья развлекалась, Вадим тоже – к сути процесса это не имело никакого отношения.

Когда Вадим закончил, судья обратилась к поверженному, но еще не вполне осознавшему сей прискорбный факт оппоненту Осипова:

– А вы не помните, кто автор этой статьи? Возможно, суд посчитает необходимым пригласить его в процесс в качестве эксперта для устранения возникших разночтений. – Судья старательно демонстрировала серьезность момента.

– Сейчас посмотрю. – «Адвокат-с-бодуна» протянул руку к судейскому столу, прося тем самым вернуть ему «Советскую юстицию».

Судья, явно назло, журнал закрыла и передала адвокату. Тот, волнуясь, дрожащими руками стал перелистывать страницы, нашел наконец то, что искал.

– Вадим Михайлович Осипов! – торжественно произнес «адвокат-с-бодуна». – Кандидат юридических наук, виднейший ученый, между прочим, в области советского наследственного права! – В голосе адвоката звучали фанфары, литавры и «Аллилуйя». – Непререкаемый авторитет для нас, практикующих юристов! – Он победоносно посмотрел на Вадима.

Судья повернулась к Осипову:

– Встаньте, пожалуйста, товарищ адвокат. Вадим встал.

– Представьтесь, если вам не трудно.

– Осипов Вадим Михайлович, кандидат юридических наук. Юный коллега моего оппонента.

Судья больше сдерживаться не могла. Прыснула и, глотая смех, произнесла:

– Суд удаляется для вынесения решения. – Потом, обращаясь к растерянному, дико озирающемуся по сторонам поверженному гладиатору, посоветовала: – А вы, товарищ адвокат, в следующий раз, я вам настоятельно советую, читайте фамилию оппонента в ордере консультации. Ордер-то в деле уже месяца два подшит.

«Мой юный коллега» был отомщен, дело выиграно. Казалось, ничто Вадиму не может испортить настроение. Тем более еще и эта весенняя капель…

– Вадик! – Голос показался Вадиму незнакомым, а потому обращение по имени, без отчества, резануло. Долго он не мог привыкнуть к «Вадиму Михайловичу», но все меньше и меньше вокруг оставалось называвших его просто по имени. Зато все больше и больше появлялось тех, кому и в голову не могло прийти фамильярничать с одним из известнейших московских адвокатов. Пусть еще и очень молодым. Иногда Вадиму становилось от этого очень тоскливо.

Вадим обернулся. От здания суда его нагонял молодой мужчина неприметной внешности. Незнакомый.

– Вадик, ты меня не узнаешь? – Мужчина приветливо улыбался, но на лице читалась некая степень разочарования. Он явно ожидал, что Вадим сразу бросится ему на шею.

– Нет, простите! – Вадим улыбнулся в ответ, но растерянно, извиняясь. – Что-то очень знакомое…

– Ну, все-таки не «что-то», а «кто-то», я надеюсь! – рассмеялся мужчина. – Да ты что, охренел? Я – Дима. Дима Соловьев – твой одноклассник. Более того, одногруппник!

– Тьфу ты черт! Димка! – Вадим бросился обниматься с Димой. – Правда, не узнал. Ты еще против солнца стоишь!

– Ладно оправдываться, товарищ адвокат. Вам еще никто обвинения официально не предъявлял. – Дима искренне забавлялся смущением Вадима.

– Нет, ну правда, извини! – Вадим совсем стушевался. – Где ты сейчас?

– Рядом с великим и ужасным Вадимом Осиповым! В городе Москве, столице СССР!

– Ну, слава богу! – Вадим пришел в себя и подхватил шутливый тон собеседника: – А я уж испугался, думал, я в Нью-Йорке!

Произнеся название американского города, Вадим вдруг действительно испугался. Он вспомнил, что между бывшими одноклассниками уже несколько лет ходил слух, будто Димка работает в КГБ. 111утка про заграницу с комитетчиком…

– Нет, до Нью-Йорка нам еще далеко! Да меня туда и не выпустят.

– Ну меня понятно почему. А тебя-то? – состорожничал Вадим.

– Наоборот! Меня – понятно. Я слишком ценный кадр. А вот тебя легко – гостайн не знаешь, наполовину еврей – можешь ехать. – Дима говорил с явной подначкой.

– Ага, ты еще скажи: «чемодан-вокзал-Израиль»! – Вадим напрягся.

– Нет, это не мой девиз. Это для дураков! Я, знаешь ли, придерживаюсь тезиса Косыгина из старого анекдота: «Не ряды наши пожидели, а жиды наши поредели!» – Дима смеялся от души.

Вадим напрягся еще больше – что это вдруг бывший одноклассник чуть ли не с порога начал с политических анекдотов? Пусть и старых. Точно в КГБ работает!

– А кстати, ты ценный кадр где? – Вадим спросил как бы невзначай. Естественный вопрос при том, что давно не виделись.

– Успокойся. В 5-м Управлении КГБ я не работаю, так что анекдоты можешь травить с той же скоростью, что и в старших классах. – Дима ответил, не моргнув глазом, что Вадима несколько успокоило.

– И все-таки?

Не будь занудой. В правоохранительных органах. Но на интеллектуальном направлении, я все же Бауманский окончил, – было понятно, что дальше распространяться на эту тему Дима не хотел. – Ты-то как?

– Да нормально. Ты здесь случайно? – что-то Вадима все-таки тревожило, не верил он в такие неожиданные встречи.

– Если честно, то нет. С тобой хотел поговорить. Просьба у меня есть.

«Жигули» Димы были припаркованы за углом. Как и сам он, неприметные, но аккуратненькие. Небитые, особо сильно не замызганные.

– Твои или служебные? – поинтересовался Вадим.

– Мои. Я достаточно прилично зарабатываю. 150 плюс погоны, плюс выслуга, плюс секретность. Короче, сильно за 300. С твоими доходами, конечно, не сравнить, но мне хватает. – В голосе Димы не было ни зависти, ни раздражения. Правда, смирением тоже не пахло. Просто спокойствие и уверенность.

– Я, как ты знаешь, тоже на «Жигулях» езжу, – на всякий случай уточнил Вадим.

– И жена, и отец. А еще одни стоят в гараже у друга, имя, извини, не помню, в Солнцеве. Но все – «Жигули», это правда. – Дима улыбался. – Да перестань ты дергаться! Я вправду пришел просто за помощью. Ни шантажировать тебя, ни интересоваться твоими доходами в мои планы не входит.

– Но информацию собрал вполне приличную, – огрызнулся Вадим.

– Я же сказал – работаю на интеллектуальном направлении. А кто сегодня владеет миром? Тот, кто владеет информацией.

Дима предложил покататься, навестить их общую альма-матер. Благо до школы было не так далеко. Вадим, как всегда, торопился, но спорить не стал. Во-первых, разбирало любопытство, что за просьба у Димы, а во-вторых, действительно вдруг захотелось посмотреть на стены родной школы – сам-то он точно туда не выберется.

– Ну, так что стряслось? – спросил Вадим, как только машина тронулась с места.

– Все очень просто и очень сложно одновременно. – Дима был явно сосредоточен и деловит. – Есть девушка. Для меня – важная. Она сбила пешехода на «зебре». Труп. Трезвая.

– Ночью? – Вадим невольно принял телеграфный стиль собеседника.

– Днем.

– Светофор?

– Нерегулируемый переход.

– Хреново!

– Спасибо, сам знаю. Но что-то надо придумать. Надо!

– Я же не веду транспортные дела. – Вадим будто оправдывался. – Пойми, лучше обратиться к специалисту.

Воспользовавшись тем, что машина остановилась на красный свет, Дима внимательно посмотрел на Вадима и с нажимом произнес:

– Я же сказал, это для меня очень важно! Я не могу обратиться к чужому человеку.

– Любовница, – понимающе кивнул Вадим.

– О нет! – Дима неожиданно рассмеялся. – Нет. Все куда серьезнее. Я очень обязан ее мужу, а он обратился за помощью ко мне.

– Начальник?

– Опять мимо! Хотя моя карьера от него зависит во многом.

«Какой-нибудь партийный бонза», – решил Вадим.

– Но, Димуль, как бы то там ни было, я – не транспортник. Могу кого-нибудь толкового порекомендовать.

– А мне нужен не транспортник. Мне нужны твои «штаны», – опять с нажимом произнес Дима.

При упоминании «штанов» Вадим вздрогнул: «Откуда он может знать? Эта история хорошо известна в консультации, ну, может, среди некоторых адвокатов, но…»

– А ты откуда про «штаны» знаешь? – В голосе Вадима звучали и растерянность, и недовольство.

– Давай договоримся – исходим из тезиса, что я знаю все, что меня интересует! – В тоне Димы зазвучало раздражение.

– Ну, тогда ты, наверное, знаешь и каким будет приговор твоей подруге? – огрызнулся Вадим.

– Знаю! Оправдательным. При твоем участии! – Дима коротко хохотнул.

– Аргументы? – Вадим опять растерялся. То ли от наглости Димы, то ли от его уверенности.

– Ты – игрок. Простые дела тебя не интересуют. Второе – тебя совесть замучит, если ты откажешь бывшему однокласснику. Ты ведь сентиментален. Плюс тебе стало скучно вести гражданские дела – ты заранее знаешь, что выиграешь. Мало? Могу продолжить.

– Ты занимаешься информацией или психоанализом? – окончательно растерявшись, спросил Вадим.

– Людями! Людями я занимаюсь! – сознательно коверкая слово, рассмеялся Дима.

– Хорошо, я подумаю. – Вадим решил взять паузу. – А ты женат?

Когда бывшие одноклассники вернулись к зданию суда и Вадим пересел в свои «Жигули», у него наконец появилось время подумать. Не о деле, здесь все ясно. У Марлена много лет назад проходило схожее по фабуле транспортное поручение, и Вадим хорошо помнил, как тогда выстроил защиту заведующий. Подумать следовало о Диме. Что-то не состыковывалось. Первое – Дима слишком много знал про Вадима. Второе – его уверенность. Нет, не в том, каков будет результат. Это – бравада. А в том, что Вадим возьмет дело. О деньгах даже не заговаривал. Значит, гонораром соблазнять не собирается. Компромат? Зачем привлекать адвоката, прессуя его компроматом? Глупо. Нет, явно что-то было такое, чего Дима недоговаривал. Но, не зная причины, почему обратились именно к нему, браться за эту историю явно не хотелось. Инстинкт подсказывал Вадиму, что речь идет о чем-то очень и очень серьезном. И еще. Дима явно темнил по поводу своей работы.

Назавтра Вадим позвонил по телефону, который ему оставил Соловьев, и предложил встретиться в консультации. Дима сразу согласился.

– Привет! – Вадим пожал руку Соловьева.

– Привет! Ну, что ты решил?

– Пока ничего. Точнее, скорее «нет», чем «да».

– Не понял! Почему? – Дима растерялся. Теперь была его очередь.

– Все просто. Ты просишь помощи и при этом морочишь мне голову! Ты чего-то недоговариваешь. А я не хочу лезть в дело, не понимая, что там происходит.

– А что там происходит? – обозлился Дима. – Все, что тебе надо знать, я сказал. «Зебра», труп, баба-дура за рулем! Что еще?

– Все! И прежде всего, почему это дело тебя так волнует? Предупреждаю, почувствую, что врешь, – разговор закончится сразу. – Вадим откровенно давил, не скрывая этого.

– Помнишь выражение «Меньше знаешь – лучше спишь»? – Дима что-то быстро обдумывал.

– Давай я о своем сне позабочусь сам. А вот ты позаботься, чтобы я не думал, будто ты меня за наивного дурака держишь! – окончательно вскипел Вадим. Может, еще и потому, что на «своей территории», в консультации, он вовсе не привык, чтобы клиент ему не подчинялся.

Дима помолчал с минуту. Бросил взгляд на Вадима, отвел глаза в сторону. Потом тяжело вздохнул и произнес:

– Ну что ж, ты сам этого захотел. Ты мне не оставил выбора. Только сначала я тебе напомню, – твоя и моя мама по очереди водили нас в школу в начальных классах.

– А это здесь при чем?

– А при том, что ты сентиментален. И вспомнив это, – Дима в упор смотрел на Вадима, – вспомнив это, ты поклянешься мне, что никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не расскажешь, что я «расшифровался». Это, конечно, не разглашение государственной тайны, но должностное правонарушение – точно!

– Клятва – это пафосно, но ненадежно, – Вадима забавляла, но и будоражила таинственность происходящего. Он вдруг вспомнил, как в детстве они играли с Димкой в казаки-разбойники. – Считай, что на все, что ты скажешь, распространяется принцип адвокатской тайны. Благо мы в консультации. Это – гарантия!

– Хорошо! – Дима улыбнулся. – Я работаю в 1-м Управлении КГБ. Внешняя разведка. Прежде всего, объясню, чем занимаюсь. Разведка интересуется не только военными секретами, политическими планами, внутренней ситуацией в странах – потенциальных противниках. Есть еще одно, на мой взгляд, самое важное и перспективное направление – научно-техническая разведка.

– Это прослушка, спутники и тому подобное? – уточнил Вадим.

– Нет. Конечно, нет. То, о чем говоришь ты, – эта способы. А я – о целях. Скажу проще – промышленный шпионаж. Знаешь, откуда у нас атомная бомба? – неожиданно перебив сам себя, спросил Дима.

– Курчатов изобрел. В вашей комитетской шарашке, между прочим. Можете претендовать на соавторство! – Вадим органически ненавидел Комитет, хотя впервые общался с человеком из Конторы.

– Ага, Курчатов! Если без подробностей и упрощенно, то он просто проверил правильность чертежей, которые ему на блюдечке с голубой каемочкой мои старшие товарищи доставили из логова врага. Нет, извини, на тот отрезок времени – союзника. – Дима попытался смягчить тон разговора. – Ладно, не перебивай…

– Ты сам спросил.

– Тоже верно. Но я же не знал, что ты такую глупость ответишь. Дитя советского агитпропа! – Дима неискренне засмеялся и бросил взгляд на Вадима. Красноречивый взгляд: «Теперь ты понимаешь, что мне можно доверять?» Вадиму сразу вспомнился персонаж из «Семнадцати мгновений весны». Тот, которого к пастору Шлагу подсылают. Ну, тот, которому все разрешалось говорить, и люди открывались, подкупленные его откровениями по поводу режима.

– Продолжаю. Промышленная разведка – это то, что приносит исключительно пользу нашему государству. Думаю, ты не станешь спорить – именно научно-технический прогресс в конечном итоге определяет уровень жизни населения. В промышленно развитых странах люди живут лучше, чем в экономически отсталых. С этим ты согласен?

– С этим да. А как быть с угнетаемыми массами трудящегося населения? – Вадим не мог не иронизировать, общаясь с представителем власти. Ну просто не мог!

– А их там эксплуатируют на конвейерах, а не на тростниковых плантациях. Значит, им тоже лучше! – Дима с удовольствием подхватил новый тон беседы. И, судя по всему, к глупостям агитпропа относился даже более иронично, чем сам Вадим. Осипову это понравилось. – Ты можешь не любить ребят из Пятого главка. Вы их называете «душителями свободы». Но нас…

– Извини, а вы их как называете?

– А это по ситуации. Но, поверь, оцениваем адекватно. Я же тебе говорил – я работаю на интеллектуальном направлении. Думать приходится много. И по их поводу тоже! Но знаешь, у каждого своя работа. Ты ведь тоже преступников часто защищаешь. Тебя волнует, как тебя называют? – Дима показал, что и он может срезать.

– Меня – волнует! И я защищаю не преступников, а людей, которые обвиняются…

Вадик, перестань! Ты с кем разговариваешь? Эту волынку я в твоих интервью читал. Журналистам голову морочь. По крайней мере, я буду просить тебя защищать преступника!

– Временно проехали. – Вадиму стало интересно, как дальше поведет разговор Дима. Если это вербовка, то просто пошлет его с указанием точного адреса. Не те времена!

– Ну и хоп! Так вот. Моя роль в искусстве. Я занимаюсь тем, что добываю промышленные секреты. Но я не аналитик, а оперативник. То есть работаю с людьми.

– Вербуешь резидентов? – решил проявить эрудицию Вадим.

– Резиденты – это наши люди. Наши штатные сотрудники. Их не вербуют, а долго готовят. Вербуют агентуру. Специалист! – Дима хихикнул.

– Ну, уел. Признаю! – Вадим смутился.

– Ладно. Пошли дальше. – Дима перешел на тон милиционера, проводящего у старшеклассников урок правил дорожного движения. – Так вот, я занимаюсь именно вербовкой агентуры. Делается это по-разному. Иногда, да что там, очень часто, не совсем этичными способами. С использованием слабых сторон тонкой человеческой души. Так вроде писатели излагают? – Дима слегка улыбнулся, но не собственной шутке, а какой-то своей мысли. – Понимаешь, надо просто найти слабое место у человека и его разрабатывать.

– То есть вербовка на компромате? – уточнил Вадим.

– О нет! Это – пошло! Могу тебе сказать, что у нас вербовка на компромате считается проявлением недостаточного профессионализма. С нашими мы так почти никогда не делаем. С западниками – приходится. Хотя, конечно, идеологическая основа вербовки – куда более действенный способ. Ну, конечно, деньги. Но гораздо интереснее и, главное, надежнее – использование человеческих слабостей, точнее, комплексов. – Дима, казалось, пересказывал прослушанную им когда-то лекцию по разработке агентуры. – Ты меня понимаешь?

– Думаю, да. Только какое я к этому имею отношение?

Не торопись. Работа у нас кропотливая, долгая и очень тонкая. Обидно, когда все срывается из-за случайности, глупости. – Димино лицо выражало такую досаду, что Вадиму захотелось его пожалеть. – Но до рассказа о конкретной случайности я все-таки закончу с «теорией вопроса». Вот, представь себе, у человека есть мозоль. Большая, старая, все время нудно болящая. Можно, конечно, найдя эту мозоль, сильно на нее надавить. Сказать: будешь плохо себя вести – надавлю еще раз. Скорее всего, он больше не захочет. Но выполнять твои команды будет, а вот инициативно работать не станет. Другое дело, если мозоль погладить, согреть теплом своих рук. Человеку станет приятно. Ты у него будешь ассоциироваться с заботой, с позитивными эмоциями. Да он для тебя после этого в лепешку расшибется! Понимаешь? – Дима, казалось, вдруг вспомнил, что говорит не сам с собой, а с другим человеком.

– Понимаю! – Вадим слушал Диму с большим интересом. Ему представлялось, что вербовка – это всегда запугивание, угрозы, ну, в лучшем случае подкуп. – Вспоминаются заветы дедушки Дурова – с животными надо обращаться ласково!

– Язва ты, Вадик! – Димка незлобно хмыкнул. – А хоть бы и так! Только не забывай, что делается это не ради бабок, не ради того, чтобы кого-то в цугундер определить. Цель всегда, по крайней мере у моего главка, – защита интересов Союза. Своей страны, если хочешь! И у Второго главка – цель та же.

– Какого второго? – не понял неожиданного перехода Вадим.

– Второго главного управления КГБ – контрразведки. Если по-простому, мы готовим наших разведчиков, а они ловят их шпионов. – Вадим удивился живому огоньку, загоревшемуся в глазах собеседника, – чувствовалось, что с коллегами из 2-го Управления у них идет своего рода социалистическое соревнование. Как между двумя цехами какого-нибудь шарикоподшипникового завода.

– Ну, хорошо. Ты мне объяснил: ты хороший, страну защищаешь, а я – говно, преступников выгораживаю. Но как же я могу переквалифицироваться? Так сказать, переквалифицироваться из защитников криминала в защитники Советского Союза? Неужели эти понятия так близки? – Ну не мог Вадим не ерничать. Дух протеста латентного московского диссидента брал верх над элементарной осторожностью.

– Шпана ты, Осипов, – вдруг как-то по-отечески ласково отозвался Дима. – Пацан! Хотя, может, это и хорошо, что хамишь. Значит, нормальным человеком остался.

Такой реакции на свою подколку Вадим никак не ждал. Он дразнится, внутренне ощущает себя чуть ли не героем, а его за это противник только хвалит. Воспринимать же Диму иначе как противника он не мог – все-таки человек в КГБ работает.

– Ну, если ты так реагируешь, то, значит, и ты нормальным остался, – не вполне искренне, но миролюбиво произнес Вадим.

– Вот! Осознание сего неожиданного факта и есть основа для начала работы! Еще раз напомню, ты сам захотел узнать больше, чем тебе было нужно. Любопытный ты наш!

Дима рассказывал долго. Никак не меньше получаса. Вадим практически не перебивал. Только иногда задавал короткий уточняющий вопрос и, получив ответ, опять надолго замолкал. Про себя Осипов отметил, что в отличие от подавляющего числа клиентов Соловьев излагал ситуацию без эмоций, очень четко.

Несколько лет назад Дима получил задание. Оно было весьма сложным, и потому от всех других дел его освободили. Как он сам выразился: «Мы же большевики – сами себе создаем проблемы, а потом с успехом их преодолеваем». Советский Союз продал неким арабским странам зенитные комплексы новейшего образца. Насколько понял Вадим, хотя Дима подробно на эту тему распространяться не стал, отличались эти ракеты тем, что радиоэлектронная защита самолетов их то ли не могла распознать, то ли распознавала слишком поздно. Короче, именно этими ракетами были сбиты несколько израильских самолетов. «Моссад», израильская разведка, о которой, Вадим это заметил, Дима говорил если не с придыханием, то с огромным уважением, через подставных лиц пару комплексов у арабов перекупила. Израильские инженеры покопались, покопались и придумали какую-то хренотень, делавшую наши зенитные комплексы безобидными, как рогатка. Так и сказал: «Как рогатка».

Потом произошло страшное: израильтяне передали свою технологию натовцам. Получилось, что, заработав пару десятков миллионов долларов, причем абстрактных, поскольку реально братские арабские страны денег не платили, нам теперь нужно было затратить колоссальные средства на переделку всей радиоэлектроники этих новейших комплексов. Второй вариант – раздобыть схемы израильской «хренотени», а тогда менять можно будет не все в принципе, а что-то немногое, чтобы «хренотень» сбить с толку.

Доведя рассказ до этого места, Дима спросил:

– Ты согласен с тем, что это важно не для КГБ, а для страны? То есть и для тебя, и для твоей дочери, и для родителей? – В голосе Димы не было ни капли иронии, ни доли сомнения.

– Согласен! – Вадим тоже не шутил. Одно дело словесная трескотня о безопасности границ, а другое – конкретная ситуация.

– Так вот, эту проблему мы решили. Как, честно скажу, не знаю, не я занимался. Знаю только, что обсуждался вопрос на Научно-техническом совете. Выше не бывает. Туда входят несколько членов Политбюро, руководство Минобороны, КГБ, Академии наук и так далее. Думаю, просто через кого-то что-то перекупили. В этом мире, Вадик, оказывается, все продается… А дальше руководство приняло простое решение. Правда, сложновыполнимое. На будущее, чтобы больше так не попадать, решили, что израильские инженеры – это серьезно. И нам нужен там свой агент высочайшего уровня. Не по должности, а по мозгам.

– Я не поеду! – улыбнулся Вадим.

– Ну вот, значит, я не выполнил задание, – дружелюбно рассмеялся Дима. – Ладно, хохмач, слушай дальше.

Дима моментально вновь стал серьезным.

– Мне поручили внедрить нашего человека.

У Вадима с языка уже просилось продолжение фразы – «в логово врага», но он понял, что даже эта шутка прозвучит некорректно. Уж больно серьезным был Дима в этот момент.

Дальше Соловьев рассказал о том, как долго подыскивал подходящую фигуру среди наших ученых-физиков, работающих с радиоэлектроникой. Естественно, нужен был еврей, а из-за секретности евреев в эту область давно не пускали. Так что изначально выбор был небогат.

Потом какое-то время ушло на то, чтобы создать ему проблемы, спровоцировать на подачу документов для выезда в Израиль. Дальше, разумеется, отказ в разрешении на эмиграцию, исключение из партии, увольнение с работы. Короче говоря, когда «клиент дозрел», появился Дима.

Следующую часть истории Соловьев постарался скомкать. Но тут Вадим, которого стало разбирать чисто профессиональное любопытство – как же удается наладить психологический контакт с человеком, который по определению тебя должен ненавидеть, – стал задавать вопросы. Дима сдался и рассказал подробнее, чем хотел.

Первая встреча Димы с Перельманом была организована как случайная. В очереди за колбасой. Разговорились. Дима соврал, что его выгнали из НИИ пищевой промышленности за неправильный анекдот. Перельман сразу принял его за человека, как и он, страдающего от советской власти. Дальше Дима высказался в том смысле, что, может, ему попытаться уехать в Канаду? Он украинец, в Канаде большая колония украинских эмигрантов. Найдет какого-нибудь дальнего родственника – и вот он, свободный мир. Перельман погрустнел, сказал, что не все так просто. Мало получить вызов, надо, чтобы еще ОВИР выпустил. Слово за слово, пошли посидеть в пельменную, выпить по рюмочке. Подружились.

Только при третьей встрече – торопиться было нельзя, чтобы не спугнуть, – Дима бросил идею – а может, предложить Перельману комитетчикам, чтобы они его выпустили, а он, при случае, поможет им чем-нибудь? Все-таки физик. Это от него, пищевика, толку никакого.

Перельман дар речи потерял. Помогать кому? Им, которые его всего лишили? Которые народ по лагерям держат? Которые дыхнуть не дают?! Этого Дима и ждал. Стал рассказывать о своем друге, бывшем однокласснике, который работает в разведке. Как они, разведчики, сами ненавидят «держиморд» из 5-го Управления, как они пытаются доказать в ЦК, что гласность нужна. Как они поддерживают Горбачева с его попытками «очеловечить» лицо социализма. И вообще – одно дело сотрудничать с КГБ, когда речь идет о выявлении диссидентов, и совсем другое – когда добываются необходимые для выживания страны военные и научно-технические тайны потенциальных противников.

Сначала Перельман и слушать не хотел, а потом, когда Дима сказал, что он, будь такая возможность, именно в этом готов был бы помогать, призадумался. Дима гнул свое. Сказал, не знаю, чем вы там занимаетесь, но, допустим, новыми видами оружия. Что, вам было бы неинтересно оказаться на передовом крае их научной мысли? Какая разница – свои или чужие, наука везде идет вперед. Вы же, прежде всего, ученый! А если наши узнают их секреты – разве это приблизит войну? Не наоборот? Новое оружие – это сдерживание, противовесы. Если мы знаем, что у них, а они знают, что у нас, – кто рискнет «нажать кнопку»?

Такая логика была Перельману знакома. Именно она грела его интеллигентную душу, когда он трудился в родной советской «оборонке».

Долго говорили на эту тему. Потом Дима неожиданно заметил: между прочим, именно Советский Союз предотвратил тотальное уничтожение евреев. Так что не все здесь так плохо. Было, конечно, и «дело врачей», и антисемитизм на государственном уровне. Но сейчас-то, при перестройке, – все изменилось!

Этот тезис не сработал. Перельман сразу закрылся – ничего хорошего про страну, из которой он решил уехать, слышать не хотел. Дима понял, что просчитался, – любой «отъезжант» всегда искал только плохое вокруг себя, дабы не усомниться в правильности принятого решения. «Человек вообще слышит и воспринимает только то, что совпадает с его собственными взглядами», – резюмировал Дима. Вадим сам удивился очевидности этого тезиса. Сколько раз он сталкивался с необъяснимым непониманием клиентами его советов. Но так четко, как сформулировал Дима, никогда ответить на вопрос о причинах этого «неусвоения» не мог.

Короче говоря, Дима убедил Перельмана встретиться с его школьным другом. Просто поговорить – хуже точно не будет. «Хуже некуда!» – смиренно-философски отозвался Перельман.

Димин коллега, игравший роль друга-одноклассника, был приторней сахара. Хорошо зная от Соловьева настроения и взгляды Перельмана, сам заводил разговор на нужную тему и в правильной тональности. Через час Перельман смотрел на Сергея Шапкина, а именно так звали майора КГБ, которому поручили помогать Соловьеву в вербовке Перельмана, обожающими глазами преданного пса. Наивность ученого-физика даже забавляла вербовщиков. После встречи Шапкин пошутил: «На дурака не нужен нож, ему немного подпоешь, и делай с ним, что хошь!» Соловьев оборвал: «Не ерничай! Нормальный мужик. Не забывай, что мы сами его подставили и загнали в угол!» Шапкин не обиделся: он-то шутил, а Соловьев за всю операцию башкой отвечал!

Еще через две недели почти ежедневных встреч «двух одноклассников» и Перельмана тот согласился на сотрудничество. Но только в пределах научно-технической информации! Никакой политики! А большего и не требовалось. Наивный физик даже не заподозрил, что Дима не совсем пищевик.

– Когда Михаил Аронович Перельман потерял работу, был исключен из славных рядов «руководящей и направляющей» силы общества, первый отказ он получил не из ОВИРа. Ему отказала жена. Она заявила, что не желает жить с предателем Родины, почти врагом народа, и выставила его из квартиры. Самое смешное, что она стопроцентная еврейка, а Перельман – только по отцу.

– А что здесь «самого смешного»? – удивился Вадим.

– Во-первых, то, что, по правилам иудаизма, он вообще не может считаться евреем: его мать не еврейка. Нам даже пришлось поработать с его метриками и сделать рязанскую бабу – его бабушку по материнской линии, правильной национальности. Иначе в Израиле проблемы ему были бы гарантированы. Ну а самый прикол – это то, что вся история выглядела как контранекдот.

– Какой анекдот? – не понял Вадим.

– Ну, контранекдот. Анекдот наоборот. Помнишь: «Что такое жена-еврейка? Ответ: это не роскошь, это средство передвижения».

Вадим рассмеялся. Анекдота он этого не знал и уж никак не ожидал, что услышит его от кагэбэшника. Все-таки никак он не мог забыть, что вроде вполне нормальный Димка – офицер Конторы.

– Слушай, кстати, а это правда, что большую часть политических анекдотов вы сами и запускаете в оборот? – не без лукавства спросил Вадим.

– Подпиши расписку о неразглашении и согласии на сотрудничество, и я сразу все секреты тебе открою, – расхохотался Дима.

– Пошел в жопу! – беззлобно выругался Вадим.

– Грубо, товарищ адвокат! Хотя будем считать это проявлением твоей профессиональной интуиции. Жопа в нашем деле будет иметь огромное значение!

– Ты в переносном смысле?

– Нет, увы, в самом прямом. – Дима стал мрачнее тучи. – Короче говоря, Перельман остался один. Но ненадолго. Лаборантка института, откуда его поперли, быстро прикинула, что сам Перельман тоже может стать средством передвижения, – и его на себе женила. Все произошло так быстро, что мы даже прохлопали. Узнали по факту. Жена так боялась потерять работу в Институте философии, что развод дала Перельману моментально…

– Погоди, а вам-то что до этого? – не понял Вадим.

– Ни хрена себе! Нам-то что?! У этой фифочки папаша бывший инженер-танкист. Из-за нее Перельмана в Израиле будут вдоль и поперек просвечивать! Они же стопроцентно посчитают, что она наш человек А он только локомотив. Из-за этой вертихвостки-туристки его в систему Минобороны Израиля не возьмут. А на фига тогда все это было затевать?

– Подожди, я уже ничего не понимаю! – Вадим тряхнул головой, будто это могло прояснить мысли.

– А ты не напрягайся! Это тебя мало касается. Дальше слушай. Короче! Поехал Перельман в Свердловск попрощаться с родней. Его «кошечка» села за руль и ухитрилась насмерть задавить мужика. На «зебре». Посередь дня и на глазах у десятка свидетелей. Вот ее и придется тебе защищать!

– Ты мне морочишь голову! Я никогда не поверю, что вы, при вашей информированности, вашем авторитете, вашем цинизме, не можете это дело прикрыть! – Вадим неожиданно для самого себя почувствовал дикую злобу к Соловьеву. Почему, сам понять не мог. Скорее всего, из-за того, что тот перекраивал чужие жизни, как ему хотелось, ломал людей, поскольку это было нужно, с его точки зрения, для страны.

– Прежде всего, перестань кипятиться. А насчет наших возможностей ты в данном случае ошибаешься. – Дима говорил подчеркнуто по-деловому, что сразу как-то успокоило Вадима, расслабило.

– Что значит – в данном случае?

– Вот мы и дошли до жопы! – Дима мрачно ухмыльнулся. – Задавила-то она не абы кого, а ценнейший кадр 2-го главка, контрразведки.

– Не понял? – Вадим с изумлением смотрел на Диму.

– Вот и я сначала не понял. А когда допер, от растерянности день пил! Представляешь, я пил целый день! Это при том, что в последний раз я надрался, когда диплом обмывали!

Вадим посмотрел на Диму с пониманием – сам он не пил с тех пор, как сел за руль. Боялся, что, не дай бог, какого-нибудь пьяницу собьет и, поскольку сам подшофе, вылетит из адвокатуры.

Вот уже много лет с некоторой завистью смотрел Вадим на тех, кто мог себе позволить выпить и расслабиться. Однако забавно – в пьющей компании он ловил на себе взгляды не сочувственные, а как раз тоже – откровенно завистливые. Вадиму вспомнилась забавная история. Несколько лет назад они с женой по какому-то поводу поцапались. Когда Ленка исчерпала все разумные аргументы, она с раздражением выпалила: «Господи! Да что же ты за мужик такой?! Я тебя даже ни разу пьяным не видела!» Вадим рассмеялся. Лена, поняв, какую глупость сморозила, тоже. На том и помирились.

– О чем задумался? – Дима заметил, что Вадим ушел в себя.

– Так, ни о чем. Правда! Продолжай.

– Выяснилось, что задавила наша фифа лидера, который работал на коллег из «двойки». Талантливый был парень. Знакомился с иностранцами, приглашал к себе. Там, на Западе, оказывается, чуть ли не каждый второй гомик. Дальше просто – квартира, кинокамера, съемка. Назавтра беседа – иностранец готов. Это, конечно, та еще вербовка, но с западниками, а главное с мусульманами – срабатывало всегда. Ребята из «двойки» на стену полезли! Представляешь… – Дима заговорил быстро, эмоционально. – Они даже стали отрабатывать версию, что она действовала в интересах западных коллег! Козлы! Чуть девку в «Лефортово» не заперли. Слава богу, одумались! Попади она туда хоть на день – все, Перельман отработанный материал!

– Почему?

– Да как ты не понимаешь?! – Дима чуть не орал. – Если человек побывал в «Лефортово» и его выпустили – значит, он наш. Все, нет Перельмана!

– А как же Щаранский? Он тоже ваш? – Вадим поддел Диму с нескрываемым удовольствием.

– Щаранский – это другое. Хотя, честно говоря, – не знаю. Не мой уровень. – Дима ответил всерьез, не поняв издевку Вадима. – Короче! Коллеги дело фифы контролируют. Ментам яйца прижали по полной программе. Когда Перельман сунулся с деньгами, его чуть самого за дачу взятки не посадили.

– Ну а вы что, с коллегами договориться не можете? Или отправить Перельмана без фифы?

– Да в том-то и дело! Понимаешь, вероятность того, что у них есть западный «крот», очень высока. Если мы сунемся – значит, расшифруем Перельмана. Иначе чего мы полезли? А без этой дуры он не поедет. Влюбился, видишь ли!

– Но у вас же начальство одно… – ошеломленно пробормотал Вадим.

– Да, но сходится все только у Председателя. А что там, ниже по цепочке, никто не знает! Я тебе больше того скажу! В моем главке про Перельмана знают всего несколько человек! Хуже того, начальник нашего главка вообще подставился. Нам же категорически запрещено работать на территории Союза. Только ребятам второго главка. И, наоборот, они не работают за рубежом. Только мы. Инструкция, ее величество! А с Перельманом – шеф рискнул, проявил инициативу. Ему так по башке надают!..

– И ты все это рассказываешь мне?! – Вадим был просто ошеломлен.

– Да, тебе! – Во взгляде Димы не наблюдалось ни улыбки, ни приветливости. – Во-первых, ты мне не оставил выбора! Я действительно считаю, что только ты можешь что-нибудь придумать. И второе. Я не шучу! Ты любишь Родину. Извини за высокопарность, но при всем твоем якобы диссидентстве и слабости к антисоветским анекдотам – ты наш человек. Советский. И ты понимаешь, не можешь не понимать, что то, чем мы занимаемся, – не против народа, а во благо! Скажи мне, что я не прав, и мы забудем этот разговор. Клянусь, что тебе это ничем не грозит. Просто скажи. – Дима ждал.

Вадим молчал. Потом тоже абсолютно серьезно ответил:

– Понимаешь, Дима. Если бы не столько трескотни, причем неискренней и тупой, о патриотизме, о превосходстве нашего строя и так далее, я бы не стеснялся говорить: да, я люблю Родину. Но, по-моему, так скажешь, и тебе никто не поверит.

– Не уходи от ответа! – Дима начал злиться. – Ты согласен, что без разведки страна не может обеспечивать свою безопасность?

– Согласен.

– Ты согласен, что смерть лидера, пусть и очень полезного, не может ставить под угрозу срыва сложнейшую операцию, сулящую нам решение важнейшей задачи?

– Знаешь, то, что он пидер, меня как-то мало волнует! Это его личное дело!

– Хорошо! Не буду спорить. Но мы его не убивали! Это – раз. Второе – если ее посадят, это ему не поможет. Согласен?

– Согласен!

– Тогда что тебе не нравится? – Дима почувствовал приближение победы. Но рано…

– Ваши методы.

– Какие? – не понял Дима. – Мы же не организовывали это ДТП.

– Я не об этом! – Вадим говорил зло, отрывисто. – Я о ваших методах вербовки Перельмана. Сам сказал, что загнали мужика в угол. Он о выезде и не думал. Это по-человечески?

Дима молчал. Долго. Минуту, не меньше.

– Знаешь, может, ты и прав! Оперативная работа никогда особой щепетильностью не отличалась. Это правда. Увы, такова жизнь. Но, поверь, так везде. И вы, адвокаты, признайся, тоже не ангелы. Давай честно! Знаешь, в чужом глазу соринка…

– Не оправдывайся! Для меня важно, что ты сам это понимаешь! Не будем больше об этом. Если человек понимает, что он грешен, то он уже не так грешен!

– Ну, ты фарисей! – с облегчением рассмеялся Соловьев.

Вадим долго не мог решить, рассказывать ли жене о состоявшемся разговоре. Как-то так у них повелось, что Лена всегда была в курсе дел мужа. И хотя в последнее время она целиком ушла в свою аспирантуру, все равно, пусть формально, но что-то рассказать надо было.

– Транспортное дело решил взять, – как бы между прочим сообщил Вадим.

– С чего это вдруг? – отозвалась Лена. – Ты же транспортные не любишь.

– Одноклассник попросил, – явно безразлично ответил Вадим, закрывая тему.

– Труп? – профессионально поинтересовалась жена.

– Ну да!

– И кто он? – не отвлекаясь от глажки, спросила Лена.

– Кто, труп? – продолжая вынимать бумаги из портфеля, пошутил Вадим.

– Нет, водитель.

– Водитель не он, а она. Молодая женщина. Кто по профессии, пока не знаю. А муж ее ученый-технарь. Профессор. – Вадим старался избежать уточнений сферы деятельности мужа. Но не это заинтересовало Лену. Она поставила утюг и повернулась к Вадиму:

– Молоденькая жена старого профессора? Я правильно поняла?

– Что-то типа того.

– А для твоего одноклассника – любовница? – Лена не собиралась переводить разговор в плоскость шутки.

– Это уж точно нет! Какая-то дальняя родственница, – попытался запутать следы адвокат.

– Понятно, – протянула Лена. – Старая жена стала не нужна, и профессор завел себе новую, помоложе! Обычная история! – Сказанное прозвучало не как утверждение, а как тест для Вадима на отношение к таким вариантам.

– Нет, здесь все намного приличнее. Старая жена бросила мужа, а молодая подобрала. – Вадим был рад, что по столь волнующей Ленку теме можно было и успокоить ее, и вместе с тем не соврать.

Лена опять взялась за утюг и уже несколько дружелюбнее заключила:

– И такое бывает. Кстати, я сегодня утром поняла, что мы стали богатыми людьми!

– Это как это тебя вдруг осенило?

«Пронесло!» – обрадовался Вадим.

– Я поймала себя на том, что под брюки надела новые тонкие колготки! – с нескрываемой гордостью привела убийственный аргумент Лена.

– Можно было и старые. Если ты, конечно, не собиралась при ком-то постороннем брюки снимать! – Вадим тут же почувствовал, как собственная шутка вызвала приступ немотивированной ревности.

– Милый, – ехидно начала Лена, – если я при постороннем, как ты выражаешься, сниму брюки, ему будет абсолютно все равно, дырявые на мне колготки или новые! – Лена торжествовала: здорово она «умыла» мужа.

– А честь семьи? – наигранно возмутился Вадим. – Я не хочу, чтобы кто-то считал, что я плохо о тебе забочусь!

– Вот потому я и надела новые. – Лена поставила утюг, подошла к мужу, поцеловала и поставила диагноз: – Дурачок ты, Вадька!

Несколько дней Вадим никак не мог успокоить свою совесть. Он помогает КГБ! Но с другой стороны, ведь не диссидентов отлавливает! Решил для себя так: зачем Конторе нужен Перельман, почему надо спасать его «фифу», праведно или неправедно то, чем занимается и, главное, как занимается разведка, – все это не его вопросы. Он не судья, не священник, отпускающий грехи, и не учитель этики в пансионе благородных девиц. Главное, что он во всем этом, как писал Солженицын, не «соучаствует».

Его тема – защита водителя. Виноватого, судя по всему, на все сто процентов. Конечно, таких как минимум нужно лишать прав – чтобы еще кого-нибудь не задавили. Но с другой стороны, она же из страны уедет, так что опасности для «наших» представлять не будет. Вадима даже удивило, как он вдруг стал различать понятия «наши» и «не наши» не только применительно к спорту.

Как бы там ни было, совладав с нравственными проблемами, Вадим переключился на профессиональные.

Он опять позвонил Соловьеву.

– Мне нужен человек, который возьмет вину на себя, – не рассусоливая, начал Вадим.

– Погоди! Во-первых, Снежана наговорила следователю с три короба… – удивился Дима.

– Какая Снежана?

– Между прочим, так зовут твою подзащитную! Ты хоть ей звонил? Записку мою прочел – там имя написано! – возмутился Дима.

– Пока не звонил! Я сам решу, когда мне с ней общаться. Что наговорила твоя Снежана следователю, меня пока не очень волнует. Я спрашиваю – ты найдешь человека, который возьмет все на себя?

– Каким образом? Я имею в виду, каким образом возьмет? – Дима раздражался тупостью Вадима все больше и больше.

– Стоп! Дальше так разговор не получится. Я не учу тебя твоей работе, ты меня – моей! Договорились? – Адвокат перевел разговор в спокойное русло. – Я все объясню, если в этом будет смысл. Коли ты мне человека не дашь, то зачем я буду тратить свое и твое время, рассказывая, что от него потребуется?

– Хорошо, согласен. – Дима тоже старался не заводиться. – Он сядет вместо нее?

– Не факт. Скорее всего, нет. Но стопроцентную гарантию дать не могу.

– Что это должен быть за человек? – спросил Дима и, вдруг встрепенувшись, с испугом уточнил: – И какой будет степень его осведомленности?

– Если хочешь, нулевой. – Вадим посчитал, что сначала надо ответить на второй вопрос, он волновал Диму больше всего. – Что за человек? Можно мужчину лет пятидесяти, солидного, при деньгах. Можно спортсмена. Желательно, заходящую звезду. Можно молодую девицу, ровесницу нашей.

– Ни хрена не понимаю! Что ты задумал?

– А тебе и не надо понимать! – огрызнулся Вадим. – Просто скажи – можешь или нет?

– Я смотрю, ты полагаешь, что если я из КГБ, то я волшебник? Или все еще дьявол во плоти?

– Нет, блин, ангел! – Вадим понял, что разозлился на Диму без причины, и постарался снять неприятный осадок – Ладно, объясню. Единственное, что можно сделать, это найти человека, который сидел на пассажирском месте и неожиданно схватил руль. Кого Снежана могла подвозить? И при этом не назвала следователю? Первый вариант – любовник. Типовой любовник, чтобы судья поверил, это либо солидный мужик, которому понадобилось молодое тело в обмен на его деньги, либо спортсмен. Девушки любят мужчин в зените славы или тех, кто еще недавно был очень известен. Это льстит их самолюбию.

– А девушка? – Дима заинтересовался.

– Ну, это – совсем просто! Обычная подруга, но очень близкая. Здесь мотивация молчания другая, уже не страх перед мужем, а удовольствие от самопожертвования. Вот я какая! Сама сяду, но подругу не предам!

– Это пока между ними мужик не встанет! – философски заметил Дима.

– И это правильно – мы для них, слава богу, важнее всего!

– Хоп! Понял. Подумаю. – Пауза длилась недолго. – А что будет пассажиру?

– Его наверняка не отправят в космос! Не достоин! – Вадим рассмеялся больше не собственной шутке, а неожиданно проявившемуся у Соловьева человеколюбию. – Считай, что это издержки моей оперативной работы. Его расстреляют. – Вадим решил дожать Диму. – Ты же сам говорил, оперативные методы всегда не очень чистоплотные.

– А ты говорил – пошел в жопу! – Дима понял, что Вадим прикалывается.

Через день Соловьев позвонил Вадиму домой и сказал, что советовался с профессором. Тот считает идею перспективной, но хотел бы обсудить ее с Вадимом лично. Вадим понял, о чем идет речь, и назначил встречу у себя в консультации на завтра.

Перельман предложил кандидатуру своего друга, бывшего сослуживца, профессора Смирнова. Вадиму очень понравилась логика Перельмана: Смирнов холост, несколько лет назад у него умерла жена, и он одинок. Второе – Снежана работала в лаборатории именно Смирнова. Когда Перельмана выгнали, Смирнов написал письмо в ЦК КПСС. Но поскольку он выдающийся ученый, его за это не тронули. Просто объяснили – не лезь не в свое дело. Так что он мог оказаться в машине Снежаны и как любовник, и как друг. Первое – нежелательно: Перельману не хотелось даже в суде выглядеть рогоносцем.

Но главное, что поразило Вадима, – Перельман додумал за Вадима продолжение истории. Перельман предложил версию, согласно которой Смирнову стало плохо с сердцем и за руль он схватился случайно. Снежана же его не назвала, поскольку боялась, что бывшего шефа посадят и уж наверняка выгонят с работы за дружбу с «отъезжантами». Кроме того, у Смирнова действительно было больное сердце. Это легко доказать.

Выслушав Перельмана, Вадим с улыбкой сказал:

– Уверен, что так оно и было на самом деле. Не могли же вы столь правдоподобно все сочинить?

– Нет, я не мог. А вот Дима, хоть и пищевик, а не юрист, – смог! Все-таки какое счастье, когда вдруг рядом обнаруживаются такие приличные люди! И это в самый тяжелый момент жизни, когда кажется, что черная полоса бесконечна. Вы со мной согласны?

– Да, разумеется. – Вадим почувствовал, что краснеет. «До чего же мы наивны!»

За несколько дней до суда Дима попросил Вадима о встрече. Информация была позитивная. Через руководство 1-го главка удалось донести до Председателя КГБ мысль, что ребятам из 2-го не надо сильно давить на суд. Мол, есть кандидатура «на вывод». Произошел несчастный случай. Операция под угрозой. Можно понять коллег из контрразведки, но дело есть дело, и, посадив Снежану, реальной пользы не получим, а Перельмана как агента потеряем.

Что сказал Председатель начальнику 2-го Управления, Дима не знал. Но получил заверения, что коллеги вмешиваться в ход процесса над Снежаной не станут.

– Так что все теперь зависит только от тебя, – заключил Дима.

– Судьба отечества в твоих руках! – пафосно спародировал однокурсника Осипов.

– Ну, ты помнишь, куда идти? – отшутился Дима.

«А он все-таки нормальный», – неожиданно для себя решил Вадим.

В суде все прошло как по маслу. Появление Смирнова в качестве свидетеля, вызванного по ходатайству Осипова, произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Снежана орала: «Только не это! Никогда! Я отказываюсь от своего адвоката!» Репетировал Вадим с ней эту сцену раз пять, пока не добился достоверности. Снежана все время переигрывала.

Расчет на простое человеческое любопытство судьи, наверняка желающей увидеть, кого же так сильно боится показать эта «фифа», оправдался полностью. Несмотря на возражения прокурора, неглупого мужика, с ходу заподозрившего подвох, судья ходатайство удовлетворила, и Смирнова допросили.

Сам Смирнов волновался так сильно, что ему и впрямь стало неважно с сердцем прямо в зале суда. Пришлось вызвать «скорую», которая сделала укол, и Смирнов смог продолжать давать показания.

Вот чем судья была разочарована, так это тем, что Смирнов оказался в машине на правах бывшего шефа Снежаны и друга ее мужа. Совсем не интересно! Но именно это и показалось ей подтверждением достоверности показаний Смирнова. Про Осипова судья была наслышана и понимала, что если бы он что-то «конструировал», то наверняка более интригующее, чем шеф и друг…

Вадима такое разочарование судьи в его способностях в данном случае вполне устраивало.

Оправдательный приговор гласил – «за отсутствием состава преступления». И хотя это был не первый оправдательный приговор в карьере Вадима, он, разумеется, обрадовался.

Но, что странно, торжества, счастья – не было. Даже тщеславие помалкивало. То ли потому, что Перельман сам допер до его, Вадима, идеи. Вернее, не Перельман, а Дима. То ли оттого, что вольно или невольно он стал помощником КГБ. Да, в праведном деле, но… Не готовил он себя к этой роли! Хотя успокаивало то, что погибший уж точно был «их человеком». Так что он защищал женщину, ставшую причиной смерти подонка. То есть почти праведницу. В голове была полная каша! Вспомнилось выражение «пиррова победа». Хотя Дима – нормальный. И то, чем он занимается, это в конечном итоге и ему, Вадиму, на пользу. Но…

Вечером позвонил Дима. Сказал, что благодарит за хороший совет. Что его директор очень доволен. Более того, директор сказал, что если будет нужно что-то по линии пищевой промышленности, то, разумеется, в пределах разумного он готов помочь. Добавил, что на днях заедет поблагодарить лично.

Дима заехал через две недели. Рассказал: прокуратуре дали понять, что опротестовывать приговор не стоит. Так что все – точка! Вадим кивнул.

– А что ты такой кислый? – вдруг спросил Дима. – Сомневаешься, правильно ли поступил?

– А оно тебе надо? – огрызнулся Вадим. – Тебя вправду волнует, что я думаю?

– Снова-здорово! До чего же вы, интеллигенты, рефлексирующий народ. Самоеды какие-то! Ты подумай, кому от этого плохо? И подумай, кому хорошо? Я тебя за советскую власть, как говорится, агитировать не собираюсь. – Дима разошелся. – Ну как можно быть таким зашоренным? Ты же умный мужик! Что за стереотипы?

– Ладно! Не будем! Наверное, ты прав! Это просто стереотипы. А их надо преодолевать! – Вадим чуть помягчел.

– Ну, тогда опять хоп! Кстати, ты мне скажи, а каков срок давности привлечения к ответственности за дачу заведомо ложных показаний?

– Что? – Вадим хотел заорать, но получилось наоборот – перешел на шепот. Шепот, больше схожий с шипением змеи. – Если ты хочешь на этом вербануть Смирнова, я тебя, сука, собственными руками…

– Ты что, охренел ? – Дима искренне опешил. – Ну, у тебя и работают мозги! Я просто так спросил!

– Просто так в учебнике посмотри. А в отношении Смирнова, запомни, срок давности уже истек!

– Честное слово, и в мыслях не было! – Казалось, Дима искренне обиделся.

– А хрен вас знает! – немного успокоился Вадим. – Вот ты мне скажи, я-то теперь невыездным не стану?

Дима внимательно посмотрел на Вадима:

– За что ты нас так ненавидишь?

– Не ненавижу. Хуже! Боюсь!

Никто не видел улыбки Соловьева, когда тот выходил из кабинета Вадима. А как было не улыбаться наивности бывшего одноклассника, которому и в голову не могло прийти, что профессор Смирнов был завербован КГБ, еще будучи аспирантом, лет 30 тому назад. Завербован нынешним первым заместителем начальника Диминого управления.

Идея операции с Перельманом принадлежала ему, Смирнову. Диме поручили всего лишь ее реализацию.

Начальник 2-го Управления КГБ генерал-лейтенант Петров был весьма доволен тем, как все хорошо получилось. Работавший на их главк «пидер», кличка «Татьяна», стал баловаться наркотиками. А знал немало. Надо было от него избавиться. ДТП – лучший, проверенный способ. Сразу вспомнился Мейерхольд. Вариант с Машеровым не проходил – «Татьяна» машину не водил и персоналки не имел.

Парня пихнули под машину. Жалко, конечно, случайного водителя, которому предстояло ни за что срок мотать. Петров был честным офицером, добрым и порядочным мужиком. Потому и радовался, что так все очень ладненько сложилось. И от потенциальной угрозы избавились, и невиновный, к тому же баба, не пострадала.

Петров быстро перекрестился: «Когда тебе помогает Бог, значит, ты делаешь праведное дело!» – и пригласил ожидавших в приемной товарищей на традиционную понедельничную оперативку.

Фамилию Осипов, так, на всякий случай, пометил в своей записной книжке. Мало ли что… Перестройка все-таки.

Глава 20 ПОВОРОТ

– Неужели ты сам не понимаешь, что так жить невозможно? – Лена распалялась все больше. – Кому нужна такая семья?!

Разговор назревал давно. Уже несколько раз за последние пару месяцев Лена предлагала Вадиму сесть и спокойно поговорить. Причем попытки Вадима решить семейные проблемы в режиме блицтурнира (ведь куча дел!) она отметила категорически: «Выберешь час времени – объясню, о чем речь. А на ходу – не разговор!» Наконец она поймала момент. Машка уже спала. Вадим намеревался завтра встать попозже, около половины девятого, благо срочные бумаги отписаны… Полуночные теленовости закончились, и Вадим, преодолевая зевоту, отозвался:

– Ну, давай поговорим. Только конкретно. Что тебя не устраивает? По пунктам! – Вадим пытался сдержать злость, вызванную, прежде всего, пониманием правоты жены и уж затем усталостью и желанием скорее лечь спать.

– Ты не в суде! – огрызнулась Лена. – И своими логикой и чертовой риторикой ты мне рот не заткнешь!

Если я прошу изложить претензии по пунктам, это трудно считать попыткой заткнуть рот. Я не прав? – вольно или невольно Вадим-таки взял тон общения с оппонентом в суде. Алгоритм простой – заставить нервничать, злиться, придираясь к отдельным, второстепенным словам, путаться, тонуть в деталях и, в итоге, выставить противника даже перед ним самим в смешном свете.

– Ну?! О чем я и говорю! – Лена изучила мужа вдоль и поперек. Еще настраиваясь на будущий разговор, она понимала, что ее теоретические познания в области риторики, уроки Смоленского, его семинары – ничто по сравнению с природным даром Вадима заболтать кого угодно. Однако разговор слишком много для нее значил. А она слышала, читала, главное, чувствовала, что если женщине чего-то действительно надо от мужчины – она своего добьется. Всегда. Поэтому разговора с мужем она не боялась, дала себе зарок не заводиться, а тупо переть вперед, пока тот не сломается. Но вот – завелась…

Вадим отступил сам:

– Хорошо, слушаю молча!

– Прекрасно! – Лена заставила себя успокоиться. – Первое. Мы с тобой живем, как соседи по общежитию. Не перебивай! – Лена увидела, что Вадим уже набрал воздух, чтобы сразу возразить. – Да, как соседи. Утром ты ушел, вечером – пришел, поел и в кабинет. Я даже могу лечь спать, пока ты не закончишь работать, – ты этого даже не заметишь! Две фразы, пока ешь, о том, что произошло за день, потом телефон, пишущая машинка, сон. А в воскресенье – ты уже не помнишь, что было за неделю, тебе уже скучно рассказывать. Я вообще не знаю, что у тебя происходит. А мои дела тебе и вовсе не интересны!

– Это неправда! – Вадим инстинктивно почувствовал, что монолог жены пора прервать, – она начинала сама себя накручивать. Так недалеко и до истерики. – Я всегда внимательно слушаю, когда ты мне рассказываешь о своих делах…

– Вот именно – слушаешь. Как вежливый сосед! Сам никогда ничего не спросишь! Да и не в том даже дело! Тебя реально ничто не волнует, кроме твоих дел! Дай мне договорить! – Лена опять заметила попытку Вадима ее перебить. – Дальше. Ты с Машкой общаешься? У тебя растет дочь, которую ты вообще не знаешь! Ей 12 лет, если помнишь. Ты ее видишь только по воскресеньям, и то если она не у твоих родителей. И не объясняй мне, что тебе с ней неинтересно! Ей с тобой интересно! Работа! Работа! Работа! Это – не семья! – И вдруг, сама того не ожидая, Лена расплакалась.

Вадим, которого тирада жены злила все больше, увидев ее слезы, растерялся. Он привык к словесной поножовщине, знал все приемы защиты и нападения, но его оппоненты никогда не плакали. И как с этим бороться – он не представлял. Кроме того, он своих оппонентов не любил. А Ленку любил! И очень!

– Но, кис, я же работаю для семьи, а не для себя! – попытался оправдаться Вадим.

– А ты нас спросил, нам это надо? – Лена продолжала плакать.

– Хорошо, давай разберемся, – Вадим старался говорить как можно ласковее. – Я не хожу с мужиками в баню, не играю по вечерам в преферанс, не провожу время на футболе. Что там еще делают традиционные мужья? – Помимо своей воли, Вадим опять воспользовался профессиональным приемом словесного дуэлянта: подменяй понятия, опровергай не то, о чем говорит противник, доказывай то, что очевидно и вроде бы относится к предмету спора. Суть теряется, но ты всегда «сверху».

– Я же не об этом! – Ленка расплакалась еще сильнее.

– Тогда о чем? – почти искренне удивился Вадим.

– О том, что нам с Машкой нужен ты, а не твои деньги, возможность доставать по блату дефицит, твоя известность и так далее. Ты!!!

– Так что же мне делать? – Вадим опешил. Ему-то казалось, что он корячится действительно для них, а не для себя. Да, слава приятна, но ведь и Лене вряд ли безразлично, кто ее муж. А уж все остальное – точно для них. – Пойми, нельзя быть немножко беременным. Либо я работаю, либо нет. Либо я к чему-то стремлюсь, либо просто существую!

– А к чему ты стремишься? – глаза Лены высохли, как по мановению волшебной палочки. – Вот объясни мне, к чему ты стремишься?! Что будет через год, пять? Еще больше денег? Своя дача, на которой ты не появишься? Съездим за границу? Раз в год на неделю? Видеомагнитофон? Который у тебя не будет времени смотреть? Ты хоть на Машкину свадьбу найдешь время прийти?!

Вадим сидел совсем потерянный. Он вдруг понял, что Лена права. Месяцы щелкали, как копейки на счетчике в такси, а годы – как рубли. Вроде бы не быстро, но безостановочно. Он никогда не задавал себе вопрос: «А зачем?» Казалось, и так ясно. И вдруг открывается, что тем, ради кого все это, как раз оно-то не нужно. А что тогда?..

Еще совсем недавно казалось, вот еще чуть-чуть – и все пойдет иначе. Сколько мечтаний было связано с новой квартирой! Свой кабинет, большая комната для Машки. Кухня не пять и шесть десятых метра, а целых 12…

И что?.. Вот уже больше года Осиповы жили в роскошной четырехкомнатной квартире. Обставлена – лучше некуда. Мебель в спальне – от друзей Кузьмичева. Миша расстарался по полной программе. Мало того, что эта была самая шикарная спальня из тех, что можно было достать, так ее еще и «сактировали» на 50 процентов.

Обычно такую мебель доставали с тройной переплатой. Но Осипов купил ее по госцене и даже со скидкой, поскольку она была «бракованная» из-за царапины на задней стенке шкафа. Царапины, нанесенной гвоздем услужливым замом директора с помощью самого Вадима за 5 минут до прихода на склад шефа. Вошедшего с вопросом: «Ну, как, уже можно?»

Гостиная, Машкина комната, – все выбирали по только что появившимся в Москве каталогам. Даже не верилось, что можно ткнуть пальцем в картинку и тебе через три месяца вот это самое чудо привезут домой!

А с кабинетом получилось и того круче. В Москве только что открылся магазин «Абитаре». На Садовом. Ходили туда все, как в музей. Купить мебель там могли только иностранцы – цены заоблачные.

Вадим с Леной заехали так, поглазеть. И тут Вадим просто влюбился в кабинетный гарнитур. Темное дерево, вишня, гнутые ножки кресла и стульев… Солидный книжный шкаф, вмещающий целую библиотеку… Но, главное, письменный стол! Столешница покрыта зеленой кожей с золотым тиснением, широкие, удобные тумбы. Большой…

Вадим представил себе, как бы он мог спокойно разложить на нем рабочие бумаги… Не то что сейчас, – часть на стол, часть справа от кресла на пол, часть слева. А тут все перед глазами…

Цена – 12 тысяч долларов. Оплата валютой. Мечта стала напоминать радугу – красиво, можно иногда полюбоваться, но далеко, ближе к горизонту…

Поделился Вадим своей мечтой-печалью с Мишей. Может, что-то похожее можно найти в обычном мебельном?

Через пару дней позвонил Эдуард Николаевич. Спокойно, без эмоций, будто они с Вадимом только вчера виделись, и никаких 4 лет перерыва в общении не было, произнес: «Поезжайте в „Абитаре", там вас ждут!»

Вадима принял хозяин, бывший венгр, а нынче американец Джон Форман. Весьма сносно говорящий по-русски.

Очень переживал, что Вадим сам к нему не зашел, когда в первый раз приезжал в магазин. Что не сослался на дружбу с Эдуардом Николаевичем. Что… – и так далее…

Короче говоря, стать поставщиком мебели для кабинета такого известного адвоката – честь для «Абитаре», поэтому цена – 3 тысячи долларов, можно рублями. Доставка и установка, разумеется, за счет фирмы.

Вадим кокетничать не стал. Торговаться тоже.

Позвонил Мише, попросил передать слова благодарности «сморчку», – он же «папа», он же Эдуард Николаевич. Заодно спросил, чем объясняется такая любовь Формана к «папе»? В ответ впервые услышал хорошо знакомое слово, но в абсолютно новом значении – «крыша».

Казалось, все – великолепно. Новая квартира, реализация старой мечты. А он ее уже и не замечает.

Стол завален бумагами, – какая под ними столешница, можно только вспомнить, но не увидеть…

Машка подрастает где-то там, далеко, в своей комнате…

Лена больше к поднятой ею теме не возвращалась. И слава богу! Вадиму и без того было тошно. Ночной разговор испортил настроение надолго и основательно. Он продолжал бегать, суетиться, работать. А запала не было. Для чего все это? Нет ответа. Ленкины грустные глаза по утрам, расстроенные по вечерам… Он старался к середине субботнего дня заканчивать всю бумажную работу, чтобы после прихода Машки из школы хотя бы вместе пообедать. Но потом его срубал сон, – давала знать усталость, накопившаяся за неделю.

Когда просыпался, приходилось куда-то двигаться. Либо в театр, – Лена по-прежнему следила за всеми премьерами разваливавшейся театральной Москвы, либо в гости, – пропускать дни рождения друзей было недопустимо. Домашней семейной жизни не получалось.

Да и работа Вадима все заметнее меняла свой характер. Вести привычные судебные дела поднадоело, – на дворе начиналась другая жизнь. Вадим не столько понимал это разумом, сколько чувствовал кожей.

Появившиеся пару лет назад первые кооперативы, казалось, прорвали невидимую плотину людской апатии. Вокруг забурлила первозданная отдельная человеческая инициатива. Кооператоры шили шубы из появившегося невесть откуда меха, обивали на любой цвет-фасон двери, ставили новые (металлические!).

Кооперативные кафе росли, словно грибы, и кормили в них вовсе не как в родном советском общепите. Даже первые кооперативные стоматологические кабинеты появились!

Две соседки Осиповых по подъезду, одна грузинка, вторая армянка, предложили Лене создать кооператив по изготовлению хинкали. Лена через Михаила Леонидовича достает муку и на своей машине развозит готовую продукцию. Русико делает фарш из мяса, которое, естественно, достает опять-таки отец Вадима, а Мариам отвечает за тесто и собственно изготовление и заморозку продукта.

Вадим идею зарубил. Не хватало еще, чтобы его жена, только недавно бросившая частные уроки, занялась стряпней на вынос! Он – известный адвокат, постоянный участник субботней передачи для родителей на 1-м телеканале, а его жена развозит по домам пельмени! Пусть даже и грузинские!

Лена сначала расстроилась, вроде веселое дело намечалось, бизнес, можно сказать, но потом и сама остыла.

Когда через три месяца кооператив Русико и Мариам накрылся медным тазом – из-за дороговизны рыночного мяса и отсутствия спроса на хинкали за пределами домов, объединенных общим двором, она и вовсе забыла о своем бизнес-порыве.

Однако эта история вскоре Вадиму аукнулась.

Осипов одним из первых среди адвокатов почувствовал перспективность и прибыльность переквалификации на новое направление.

Законодательство в сфере кооперации и совместных предприятий менялось с калейдоскопической быстротой. «Дырок» при этом возникало предостаточно. Хороший юрист, хоть чуть разбирающийся в налогах, договорах поставки, аренде и тому подобной хозяйственной тематике, шел нарасхват.

Платили кооператоры шальные деньги легко, благо и сами зарабатывали до поры до времени немерено. А вот когда наступит это «до поры до времени», во многом зависело как раз от умения юриста быстро ориентироваться в еще быстрее меняющихся постановлениях, инструкциях, разъяснениях, методических указаниях, информационных письмах и прочем бумажном водопаде, обрушившемся на головы обалдевших первых советских бизнесменов из недр министерств и ведомств.

Вадим с головой ушел в новую для себя сферу. С учетом его совсем недавнего юрисконсультовского опыта на пищекомбинатах все оказалось не так уж сложно. К нему пошли клиенты «новой волны».

Принимать кооператоров в консультации было невозможно. Во-первых, приходили они, как правило, втроем-вчетвером, а кабинетик Вадима больше двух посетителей не вмещал. Во-вторых, Вадим быстро понял, что убожество обстановки консультации совсем не располагало клиента к большим тратам на гонорар. Вадим стал принимать дома.

Лене каждый вечер по два, а то и по три раза приходилось подавать гостям-клиентам чай-кофе, конфеты и печенье. Расходы на угощенье с лихвой окупались бизнес-гонорарами Вадима. Проблема крылась в другом. Даже две. Первая – клиенты курили так, что, заходя с кухни с подносом, Лена невольно щурилась от разъедавшего глаза дыма. По-настоящему проветривать между визитами посетителей, разумеется, не успевали.

В результате Машка вообще поклялась, что не только сама курить не будет никогда, – мало ей родителей, так еще и папины клиенты добавляют, – но и замуж выйдет исключительно за некурящего. Когда Маша произнесла слово «замуж», Вадим вдруг понял, что Лена была права – он даже не заметил, как выросла его дочь…

Вторая проблема оказалась еще серьезней. Вонь! Все кооператоры старались выглядеть людьми воспитанными и, заходя в дом, снимали ботинки. Кто-то, чтобы не затруднять хозяев, а может чтобы ноги отдохнули после целого дня беготни, отказывался от тапочек, специально купленных Леной в большом количестве, и проходил в гостиную в носках. Другие тапочки обували, но это мало помогало.

Вонь от пота в комнате стояла порой невыносимая. Так что, может, и хорошо было, что все курили. Минус на минус дает плюс…

7 Ноября не отмечалось в доме Осиповых как праздник. Но уже установилась традиция – собираться всей большой семьей, благо повод есть.

Илона в глубине души считала, что на всякий случай это неплохо. Соседи и те, кому следует за этим следить, не усомнятся, что для семьи Осиповых любая годовщина Октябрьской революции – праздник. То есть они правильные советские люди.

Михаила Леонидовича устраивал любой повод посидеть за праздничным столом. Не как предлог выпить, а как возможность погурманствовать. Илонины «ежики», салаты, фирменные пирожки с капустой ему не приелись за долгие годы семейной жизни.

Лена была счастлива провести целый вечер рядом с мужем, не деля его с телефоном, письменным столом или гостями-клиентами. К тому же, со своими родителями она здесь могла пообщаться вволю. В обычные дни времени на это редко доставало.

Бабушка Аня чувствовала себя именинницей, искренне полагая, что застолье в этот день устраивается семьей сына исключительно в ее честь. А как иначе? Кто в семье больше, чем она, сделал для победы Революции, кто рисковал жизнью? Кто ходил на демонстрации, маевки, распространял революционную литературу? Она!

По-своему любила 7 Ноября и бабушка Эльза. Именно в этот день она могла без натяжки, без специального подыскивания предлога в очередной раз спросить Анну Яковлевну: «Ну, и чего вы добились?»

«Ваковская» ветвь принимала в семейной сходке пассивное участие. Владимир Ильич был искренне рад пообщаться с родственниками, но Наталия Васильевна его пыл «пригашивала». Она полагала эту компанию ниже своего уровня, хотя и «нисходила» до нее. Причина была чисто прагматичная: подпитка умными мыслями годилась для последующего общения с «правильными» подругами.

В этом году не смогли приехать Илья Иосифович и бабушка-Батый. Ленин дедушка болел. Все знали, что у него рак, что протянет он, может, еще год-два. Лена с Вадимом старались хотя бы пару раз в месяц найти время навестить Баковых-стариков, поделиться с ними новостями. Ну а Машку и уговаривать не приходилось – она без нажима родителей заезжала проведать прадеда каждую неделю.

На сей раз все разговоры за столом вертелись вокруг происходящих перемен. Свято веря, что все они – результат мудрой политики родных партии и правительства, бабушка Аня провозгласила тост за советскую власть. Но не так – вообще, а конкретно – за ее способность к прогрессу, за ее чуткое отношение к веяниям времени. Словом, за Перестройку!

Бабушка Эльза сразу отреагировала:

– Согласна с вами, Анна Яковлевна. Вот только понять не могу, зачем надо было 70 лет мучить народ, чтобы вернуться к тому, что и так зародилось и быстро развивалось до переворота 17-го года?

– Да как же вы не видите разницы? – начала было возражать бабушка Аня.

Но не для того Эльза Георгиевна ждала целый год сегодняшнего застолья, чтобы дать себя перебить:

– Разница есть. Наше купечество, первые промышленники ориентировались в своем поведении на дворянство. Строили больницы, тратили деньги на театры и художественные галереи. Словом, были меценатами. А сегодняшние буржуа советского разлива думают только о себе. Здесь разница громадная. Хотя чего же вы хотели? Семьдесят лет разрушения культуры, нравственности! Почему вдруг они станут думать о бедных? Им же всю жизнь объясняли, что бедных в Стране Советов нет. Вот они и поверили!

– Да они сами еще вчера были бедными. Так могли, став богатыми, вспомнить о тех, кто отстал, – вмешался в диалог Владимир Ильич.

– Папа, – Лена, за годы преподавания привыкшая все объяснять студентам системно, не смогла промолчать, – они не богатые. Они богаче других и сами себе пытаются это доказать. Это как у малышей – мол, смотри, какие у меня игрушки! А у тебя таких нет.

– Но это небезопасно, – вставила вполне ожидаемую реплику Илона.

– Стремление к хорошей жизни всегда небезопасно. Но это наша обязанность. Мы показываем обществу, как правильно надо жить! – Все обернулись и с удивлением посмотрели на Наталию Васильевну. Ее убежденность в собственном высоком предназначении могла вызвать либо умиление, либо жалость. Это уж в зависимости от отношения.

Возникла пауза. Неловкая. Михаил Леонидович понял, что хозяин дома должен срочно вмешаться:

– «Ежиков» все отведали? А то я их прикончу. Владимир Ильич взглянул на гурмана-миротворца с искренней благодарностью.

Еще час семья Осиповых-Баковых обсуждала, что происходит, к чему это приведет.

Вадим из семейного диспута сделал только один вывод – хорошо это или плохо, но в родном Отечестве, если верить историческому опыту бабушек, начинается либо НЭП, либо реальный капитализм. Теперь оставалось понять, что делать ему самому.

Как-то раз у Вадима допоздна засиделись трое молодых ребят. Выпускники 2-го Мединститута, к врачебной практике они так и не приступили, поскольку еще на 4-м курсе организовали свой первый кооператив – шашлычный. Все текущие дела уже обсудили, и треп шел, так сказать, общей направленности.

Этих клиентов Лена среди других выделяла. Может, потому что они всегда приходили с розой для нее, а может, просто ей нравились азарт в их глазах и веселость. К тому же, они предложили Лене возглавить созданный ими один из первых в Москве цветочных кооперативов, имевший уже два магазина – на Герцена и на Кропоткинской.

Лена, было, задумалась, но Вадим и на сей раз ее в бизнес не пустил.

Михаил Леонидович, а главное Илона, не сомневались, что все эти «вольности» ненадолго, как НЭП, что коммунисты не потерпят частной инициативы и «лавочку» с кооперативами скоро прикроют. Вадим с ними пока соглашался.

В тот вечер посетителей больше не ждали, и Лена присоединилась к мужской компании. Вадим, желая подколоть азартных юнцов, бросил, что делать деньги на дефиците общепита и цветов – дело нехитрое. Другой коленкор – делать деньги из воздуха. В смысле – придумать нечто, чего еще нет. И обойтись без затрат.

Тут Лена вспомнила, что недавно от подруги узнала про платные туалетные кабинки, расставленные по всему Парижу. Вадим радостно подхватил:

– А что, это идея! Делать деньги из общественной мочи! В наши туалеты без прищепки на носу зайти нельзя! А представляете, где-нибудь на проходном месте, ну, на вокзале или на площади Маяковского организовать платный туалет? Это же море денег. А затрат – плитку положить да уборщиц нанять!

– И освежители воздуха надо! – добавила Лена.

Через полчаса план создания кооператива по предоставлению гигиенических услуг советским гражданам был готов.

Начальник Павелецкого вокзала за небольшую мзду наличными долларами, шубу из опоссума для жены и 5% в деле, оформленными на имя тещи, визу дал положительную и согласовал вопрос в министерстве, объяснив всю его социальную значимость.

Затем пришлось «подвинуться» еще на 5% для кого-то из родственников начальника районной СЭС. Пожарники согласились в бизнес не лезть, а получать свое ежемесячными выплатами. Сравнительно с существующими расценками бизнес организовали очень дешево. Обычно городским службам во вновь создаваемом кооперативе приходилось отдавать до 30%. А здесь всего 10!

Благодарные вчерашние студенты-медики предложили семье Осиповых, как авторам идеи, сэкономленные 20% в деле. Предложение поступило через Вадима, и он радостно сообщил жене:

– Кажется, теперь я смогу меньше вкалывать!

– Свежо предание, да верится с трудом, – мрачно отозвалась Лена. – И как это будет выглядеть?

– Ребята из «Гиппократа», ну, того кооператива несостоявшихся врачей, предложили 20-процентную долю в туалетном кооперативе на Павелецком. По моим прикидкам этих денег…

– Ты с ума сошел! – не дала договорить мужу Лена. – Ты, вообще, соображаешь, что несешь? Ты – и туалетный кооператор! Уж лучше бы оставался юрисконсультом пищекомбината! Телезвезда, кандидат наук – туалетный магнат! Супер!

– Но пойми, или я должен зарабатывать ежедневно, или я получаю доходы от бизнеса. Третьего не дано! И не говори, что нам хватает! Это сегодня хватает – смотри, как цены растут.

– В государственных магазинах не растут!

– Разумеется! Еще не хватает, чтобы пустые прилавки дорожали! Ты где покупаешь продукты – в нашем гастрономе или на Черемушкинском рынке?

– В любом случае, туалетным кооператором я тебе быть не позволю! Лучше бы я хинкали лепила! Кстати, на фоне твоего туалетного бизнеса мой несостоявшийся цветочный благоухал бы несравнимо лучше!

– Деньги не пахнут! – ляпнул сдуру Вадим.

– Нерон, к твоему сведению, на туалеты ввел налог, а не сам их содержал! – И тут Лена неожиданно сделала предложение, заставившее Вадима от удивления открыть рот. – А ты вместо доли в бизнесе просто увеличь размер своего гонорара «Гиппократу». Сам говорил – адвокат не бизнесмен, он только участвует в перераспределении прибавочной стоимости, а не создает ее!

Открытие первого в Москве туалетного кооператива прошло с большой помпой. И «Московская правда», и «Вечерняя Москва» сообщили своим читателям о столь важном событии в жизни многомиллионной столицы. Что было, впрочем, вполне естественным. Не зря же кооператоры заплатили 500 долларов 2-му секретарю МК КПСС за то, что тот приехал на открытие. А ленточку всего за 300 долларов перерезал 1-й заместитель министра путей сообщения.

Кто первым воспользовался новой платной услугой населению – установить не удалось.

В порядке хохмы «гиппократовцы» выдали Вадиму и Лене сертификат на право пожизненного бесплатного пользования всеми туалетами кооператива, включая еще не открытые.

Из истории с туалетным кооперативом Вадим сделал вывод – Лена не даст ему заниматься бизнесом. А если учесть, что единым фронтом с ней выступят и мать с отцом, то на этой идее можно ставить крест. С другой стороны, вкалывать всю жизнь не хотелось. Да, сегодня денег было навалом. Но что такое деньги? Бумажки! Они сами по себе дохода не приносят. По своим клиентам Вадим видел – деньги надо во что-то вкладывать, там они начинают «работать» и приносить доход. Ты при этом ничего не делаешь. Тут Осипову вспомнился институтский курс политэкономии капитализма…

Лена очень удивилась, застав вечером мужа не за традиционными бумагами вперемешку с кодексами, а увлеченно читающим «Капитал» Маркса. Мало того, – Вадим что-то выписывал, покрякивал от удивления, смешанного с удовольствием, и все время изумленно покачивал головой.

– Слушай, 100 лет прошло, а он будто про сегодняшний день пишет, – поделился с женой Вадим.

– Товар-деньги-товар? – Решила проявить эрудицию Лена.

– Да нет! Все намного серьезнее и интереснее. Сейчас-то я понимаю, что он имел в виду. А когда мы это проходили – так, голая теория, – и Вадим вновь погрузился в изучение основ капитализма.

В ближайшее воскресенье чета Осиповых неторопливо прогуливалась по Ленинским горам. Традиционные выезды возобновились после Лениного «бунта». Вадим задумчиво сообщил:

– Я, кажется, придумал, что надо делать.

– Это ты о чем? – удивилась Лена, поскольку несколько минут назад разговор шел о необходимости вечером заехать к «свесям», как с недавних пор стали называть Осиповых-старших. Ленины родители, соответственно, обозначались как «теси» – слово, образованное Вадимом от «тестя» и «тещи».

– Это я о том, чем мне заняться! – как бы самому себе ответил Вадим.

– Ну, и что ты придумал? – почему-то с вызовом, заранее отвергая все, что будет сказано, поинтересовалась Лена.

– Вот смотри, – не обращая внимания на тон жены, увлеченно стал объяснять Вадим, – из моего гонорара, я не про миксты, а про то, что в кассу вносят…

– Но это же десятая часть, сам говорил!

– Вот именно! А мне надоело жить подпольно! Почему я должен скрывать свои заработки? Я что, ворую? – завелся Вадим.

– Понимаю, – примирительно кивнула головой Лена. – Излагай дальше.

Так вот, 30% из гонорара у меня удерживают в консультации. Деньги эти – и мои, и других адвокатов, перечисляются в Президиум. А уже Президиум потом распределяет их опять по консультациям – на ремонт, стулья, столы, скрепки и тому подобное. Что получается? От качества моей работы не зависит, за каким столом я работаю и на каком стуле сижу. Более того, это даже не зависит от того, как работают все адвокаты нашей консультации. Тупизм и в другом. Зарплата секретарши у нас и зарплата секретарши в другой консультации, где адвокатов втрое меньше, – одинаковая. То есть много зарабатывающие адвокаты фактически содержат тунеядцев, платя за них зарплату секретарям, покупая им мебель и так далее.

– Да, но так везде!

– Нет, у кооператоров не так. Погоди! Теперь послушай, что будет, если, например, пять хороших адвокатов объединятся. На эти тридцать процентов можно купить самим себе и мебель, и нанять секретаря на приличное жалование. Словом, организовать все так, чтобы клиентов принимать не дома. Ты что, полагаешь, только я один дома с клиентами общаюсь?

– Разумеется, нет.

– Можно пойти дальше. Почему именно 30%? Устанавливаем ежемесячные отчисления в твердой сумме…

– Лучше в твердой валюте. – Лена рассмеялась.

– Согласен! – улыбнулся Вадим. Он почему-то на сей раз не разозлился на то, что его перебили. – Например, 50 долларов. Хочешь – работай, хочешь – в этом месяце отдыхай. Отдай свой взнос – и свободен. Можно снять помещение, организовать все по-человечески.

– Погоди, – вдруг до Лены дошла подоплека Вадимовых планов. – Ты хочешь уйти из адвокатуры и организовать юридический кооператив?

– В том-то и дело, что нет! Сейчас в этих правовых кооперативах осели те, кого поперли из милиции, адвокатуры, пенсионеры-юристы. Престижа – ноль. Уровень – ниже плинтуса. Вот я и мучался несколько недель, соображая, как соединить ужа с ежом.

– Смотри, чтобы колючая проволока не получилась! – Лена вспомнила анекдот, который имел в виду муж.

– Типун тебе на язык! Кажется, я кое-что придумал.

Лена знала эту интонацию – сейчас последует нечто сногсшибательное, авантюрное. Она увидела, как в глазах Вадима загуляли «чертики». Это состояние мужа было ей хорошо знакомо. Сам Вадим называл его «кураж». Но это было другое. Подходящего слова Лена за все годы так и не нашла. Именно в этом состоянии в Вадиме раскрывался человек, которого она любила – отличный от всех, мальчишка, азартный и упертый одновременно, выдумщик и расчетливый дипломат в одном лице. Других таких она не встречала.

– Что?

– Слушай! Ты помнишь Олега Аксельбанта? Ну, кооператора-строителя? – Вадим смотрел на Лену с таким выражением, будто от того, помнит она Аксельбанта или нет, зависит сейчас вся его будущая жизнь.

– Помню. Зануда! – Страшный диагноз в устах Лены.

– Это и хорошо! Во-первых, он осторожен и труслив. Во-вторых, дико закомплексован и потому легко управляем. И, наконец, в-третьих, до хрена зарабатывает и потому, скорее всего, на чужие деньги не позарится!

– Ничего не понимаю! Что ты придумал?

– При его кооперативе создается филиал. В нем числятся мой отец, твоя мать, кто-то из родственников тех адвокатов, которые согласятся попробовать вместе со мной работать по-новому. Этот филиал заключает договоры с клиентами. Все деньги поступают туда. Никаких микстов! Все – вчистую. А уже кооператив Аксельбанта заключает договор на обслуживание, липовый, с консультацией. Туда перечисляется минимум-миниморум. Основные деньги оседают на счете кооператива. Но у филиала свой субсчет. То есть реальными деньгами распоряжаемся мы сами. Президиуму – хрен на постном масле! – Вадим взглянул на Лену с видом золотого призера Олимпийских игр.

– А это не рискованно? – Лена и растерялась, и, казалось, испугалась.

– Привет тебе, женушка, от моей мамы…

Аксельбант идею принял. Думал три дня и принял. Вадим ему нравился, – и как профессионал, и по-человечески. Олег всю жизнь мечтал быть именно таким – легким, энергичным, а главное внутренне свободным. Кроме того, Олег понимал, что придуманная Вадимом схема привязывает адвоката к нему намертво. Случись что, Осипов со своей командой костьми ляжет, чтобы вытащить его из неприятностей. А неприятности будут. Точно будут. Еще дед его учил – если у тебя есть деньги, а у других нет, то неприятности придут. Их к тебе приведут те, кто рядом.

Михаил Леонидович тоже согласился, причем мгновенно. Он видел, что жизнь меняется. Как и куда все идет – не понимал, но не сомневался: что-то происходит, причем без него и мимо него.

Предложение сына обрадовало его несказанно. То, что Вадька стал хорошим юристом, что старые коллеги постоянно поздравляли с успехами сына, – все это было приятно. Но Вадим отдалялся. Не в плане отношений, – они оставались самыми теплыми, а вот в работе…

Михаил Леонидович так мечтал, как они будут сидеть с Вадимом за столом, разбирать какие-нибудь сложные казусы. Но сейчас он вдруг понял, – он сына «не догонял».

Вадик больше не советовался по делам, давно не спрашивал, как составить договор, как написать претензию… И вот – Михаил Леонидович вновь понадобился сыну. Профессионально. Вадим прямо так и сказал: «Батя, хочешь со мной поработать?»

Илона, разумеется, стала высказывать сомнения и по сути идеи Вадима, и, главное, по поводу того, что совместная работа отца с сыном приведет к скандалам.

Ее легко было понять, она хорошо помнила, как орали друг на друга эти два петуха, когда Вадим делал первые шаги на пищекомбинате. Илона панически боялась, что мир и покой между двумя семьями, – старшими и младшими Осиповыми, – рухнет.

Больше всего ее пугала будущая иерархия: сын – начальник, отец – подчиненный. Что неправильно. Зная характер мужа, последствия можно было предсказать без труда. Но, как ни странно, самого Михаила Леонидовича ситуация вовсе не смущала. И когда Илона прямо спросила: «Ты будешь выполнять команды Вадьки, даже если по-твоему он будет не прав?», Михаил Леонидович неожиданно ответил вопросом: «А ты историю с письмом помнишь?»

Как было не помнить?

Года два тому назад, вечером, вкусно поужинав, Михаил Леонидович спустился на лестничную площадку между первым и вторым этажами их пятиэтажки-хрущевки за почтой. Точнее, за «Вечеркой».

В почтовом ящике помимо газеты лежал конверт. Михаил Леонидович, хоть и пребывал в благостно сытом состоянии, сразу обратил внимание на отсутствие на конверте почтового штемпеля. Наблюдательность, приобретенная в послевоенные годы, когда он целых пять лет работал следователем под руководством знаменитого сыщика Шпеера, с годами не улетучилась. Нет штампа? Значит, письмо кинули прямо в почтовый ящик.

Через 10 минут, закрывшись в спальне, Михаил Леонидович звонил Вадиму. Илоне соврал, будто надо с сыном обсудить что-то юридическое.

От отца Вадим узнал, что автор письма требует 5 тысяч рублей. Способ передачи денег сообщит дополнительно, если на своем почтовом ящике Михаил Леонидович мелом напишет «да».

В общем и целом содержание письма было бредом. Автор пугал: ему известно, что оба Осиповых, и отец, и сын, – взяточники, часто меняют автомобили, и что лучше заплатить, а то он на них в ОБХСС заявит.

Поскольку ни старший, ни младший Осиповы должностными лицами не являлись, обвинение в получении взяток свидетельствовало о полнейшей юридической безграмотности шантажиста. Но вот фраза: «И еще не забывайте, что ваша внучка пока всегда возвращалась из школы здоровой и невредимой» – заставила обоих всерьез призадуматься.

И отец, и сын понимали, что самое опасное – это непрофессионалы. Все: и лексика письма, и его содержание, и требование написать мелом «да» – ну, все говорило о том, что писал какой-то придурок, возомнивший себя криминальным авторитетом. А от такого можно ожидать любых глупостей. Вадим попросил отца дать ему 15 минут – подумать, и пока ничего не говорить матери.

Как раз в это время у Вадима сидели два его приятеля, адвокаты, приехавшие посоветоваться по поводу уголовного дела, которое они взялись вести на пару. Заметив, что Вадим вернулся из кабинета в гостиную заметно помрачневшим, они, естественно, поинтересовались, в чем дело. Вадим рассказал.

Знал бы горе-рэкетир, с кем он связался!

Через полчаса от подъезда Вадима отъехали три машины. Один из адвокатов поехал к своему отцу – генералу КГБ, замначальника 9-го Управления (личной охраны особо важных государственных деятелей СССР).

Второй – на свое прежнее место работы, в МУР.

А сам Вадим в Люберцы. «Люберов» боялись. Проходил у Вадима недавно один клиент – мясник из Люберецкого гастронома, который как-то похвастался, что у него местные ребята отовариваются, ну, те самые, что в спортзалах качаются. Сам мясник был мужичонка хлипенький, к Вадиму обращался по поводу раздела наследства. Но вроде серьезный, не болтун. Дома Вадим нашел досье, в нем адрес мясника – и поехал. Беспокоить Эдуарда Николаевича Вадим посчитал преждевременным. Да и неправильным. Смешно для отлова «дилетанта-любителя» привлекать одного из самых авторитетных «воров в законе».

Уже на завтрашнее утро во дворе дома старших Осиповых появились странные люди. Двое неприметных мужчин в спортивных костюмах усердно катали по дорожке детскую коляску. Часа два катали. Из коляски за все время не раздалось ни одного звука.

Три электрика несколько часов проверяли лампочки на столбах. Правда, они как не горели до того, так и не зажглись.

Еще два мужика, пришлых, почему-то именно в этом дворе затеяли ремонт своего «Жигуленка».

Местные жители, как всегда торопившиеся по делам, ничего особого не заметили. Старушки, что просиживали целыми днями на скамеечках около подъездов, тоже не встрепенулись. Для их уровня интеллекта подобного камуфляжа оказалось вполне достаточно. Но не для профессионалов.

«Электрики» сразу заподозрили что-то неладное с двумя «папашами». Через пару часов подошли разобраться. Тут же к ним подлетели оба «автолюбителя-ремонтника». Но на выручку «электрикам» бросился моментально протрезвевший пьяный мужик, до того мирно спавший не один час на скамейке аккурат напротив подъезда Осиповых.

Слава богу, разборку начали не с того, чтобы выхватить оружие, как это в детективах показывают, а с удостоверений. Оказалось, что «электрики» и «пьяный» – из отдела по борьбе с особо опасными преступлениями МУРа, а «папаши» и «автолюбители» – из «девятки».

Дальше до конца дня и всю следующую неделю дежурили посменно. Редкий случился пример слаженной работы МВД и КГБ. Ну так ведь частный заказ!

Нашли же рэкетира «люберы». Пошли по местным пивным, пообщались с почтальоном, с дворником. Ребята знали, что делать. Через 10 дней Вадиму сообщили, кто автор письма. Спросили, какие будут указания?

Продолжения истории Илона не узнала, а Михаила Леонидовича оповестили лишь год спустя. Вадим, пришедший в бешенство, когда ему сообщили, что рэкетир-любитель – офицер-политработник, сосед родителей с верхнего этажа, которого отец не раз выручал деньгами до зарплаты, распорядился жестко. «Вывезти в лес, дать лопату, чтобы сам себе могилу вырыл, потом раздеть до трусов и отпустить. Не бить, и чтобы ни капли крови». Чего не знали ни Михаил Леонидович, ни сам Вадим, что с тех пор появилась у адвоката Осипова среди московского криминалитета кличка – «Могила». А на сходняке авторитетов московского региона было постановлено: Осипов – неприкасаем. Навсегда. За благородство и отсутствие кровожадности.

Если, разумеется, не «ссучится».

Илону напоминание об этой истории успокоило. Она уверилась, что муж готов реально подчиняться сыну. Осталось «уговорить старика Рокфеллера», то есть Марлена. Вадим хотел, чтобы с ним поговорил отец. Все-таки ровесники, старые приятели. Но когда Михаил Леонидович сообщил об этом Илоне, та призадумалась. При всех ее постоянных страхах по любому поводу, она, тем не менее, считалась в семье лучшим психологом. И муж не случайно поделился с ней просьбой Вадима.

Только на следующий день Илона высказала свою точку зрения – говорить должен сам Вадим. В противном случае Марлен расценит все это как детскую блажь, авантюру. Кроме того, только Вадим, сам, сумеет толково изложить суть идеи.

Михаил Леонидович, который и так побаивался идти на разговор с Марленом, – вдруг тот откажет, а Вадим этого никогда не простит, – с удовольствием прикрылся мнением жены.

Когда Вадим посвятил Марлена в свои планы, тот от гнева чуть не лопнул!

– Вы хотите развалить адвокатуру?! Мы пытаемся добиться запрета юридических кооперативов, а вы предлагаете, напротив, плодить их за счет адвокатов? Вы, Вадим Михайлович, просто рехнулись!

Вадим был готов к взрыву. И когда Марлен начал кричать, понял – этот разговор он выиграет. Обязательно!

– Нет, Марлен Исаакович! Не я. А те, кто думает, что можно повернуть историю вспять! Неужели вы всерьез полагаете, что в обществе возможно проявление частной инициативы здесь и здесь, а здесь и здесь – нельзя? Это только вопрос времени. Ящик Пандоры открыт! Первое кооперативное кафе – это начало конца плановой системы в целом! Это конец монополии прачечных, Госстраха, Аэрофлота, городских таксопарков. И адвокатуры! Поймите, и адвокатуры! Может быть, даже в первую очередь!

– Да что вы несете? Знаете, не все глупости, которые пишут в «Московских новостях», надо повторять вслух!

– Этого в «Московских новостях» не писали. Егор Яковлев слишком умен, чтобы перепечатывать Ленина и Маркса.

– Что? – опешил Марлен.

– Да, Марлен Исаакович! Ленина и Маркса. Перечтите на досуге. У Маркса, разумеется, «Капитал», а у Ленина – все работы, посвященные НЭПу. Я недавно перечитал. Ох, не дураки были ребята! – Вадим примиренчески улыбнулся.

Марлен смотрел на Осипова, вытаращив глаза.

– Вы что, действительно перечитали «Капитал»? – наверное, именно таким же тоном Марлен поинтересовался бы у Вадима, правда ли, что тот ест живых лягушек.

– Да, – продолжая мирно улыбаться, подтвердил Вадим.

Марлен помолчал с минуту, потом неожиданно спросил:

– А как мы можем спасти адвокатуру от этих халтурщиков из юридических кооперативов? Как вы считаете?

Ударение на «вы» не застало Вадима врасплох.

– Это-то совсем просто! Сейчас создание кооперативов возможно при исполкомах. Нам надо добиться лишь того, чтобы юридические кооперативы регистрировались по-прежнему исполкомами, но создавались при коллегиях адвокатов. При всемерной нашей поддержке!

– Бред! – не выдержал Марлен.

– Подождите! Вы сами меня учили выслушивать аргументы оппонента. Особенно если он дурак. Так?

Марлен вынужденно улыбнулся.

– Было…

– Лучший способ обезвредить противника – намертво зажать его в своих объятьях. При этом желательно с милой улыбкой на устах.

– Прикрывающих такие клыки, как у вас? – хмыкнул заведующий.

– Не прибедняйтесь! – огрызнулся Осипов.

– Дальше! – Марлен сделал вид, что не заметил дерзости.

– А дальше – задница! – Вадим перестал сдерживать эмоции. – Задница, потому что конференция коллегии никогда эту идею не подержит. И выступит за ликвидацию юридических кооперативов. Соответствующая резолюция будет принята подавляющим большинством голосов. И кооператоры радостно завопят: «Вот! Они боятся конкуренции!» А при том, как нас любит советская власть, с этого момента кооператорам от закона будет дан зеленый свет по полной программе!

– Боюсь, вы правы. – Марлен сидел мрачный, набычившийся и какой-то обессиленный. – А что у вас за идея со строительным кооперативом? Расскажите еще раз.

Больше часа Вадим рассказывал, отвечал на вопросы Марлена, записывал в свой блокнот те из них, на которые ответа пока не было. Что-то и Марлен подсказывал сходу. Сам спросил – сам ответил.

– Ладно! Попробуйте. Я вас прикрою, если что. Но не зарывайтесь! – Заведующий наконец согласился. В глазах его гуляли огоньки азарта. Такого Вадим раньше никогда не наблюдал.

– У меня одно условие. Ваша дочь будет работать со мной. А жена вместе с моими отцом и тещей станут членами кооператива Аксельбанта.

Марлен резко посуровел:

– Желаете получить заложников? Вам мало моего слова?

– Нет, просто не хочу через пару месяцев иметь завистников в лице вашей семьи, – с вызовом ответил Вадим.

Марлен долго молча смотрел на Осипова. Размышлял.

– Думаю, если вы не сломаете себе голову, то скоро, лет через 10, я буду гордиться тем, что когда-то вас чему-то учил!

– Ну, а я эти 10 лет пока что буду гордиться тем, что чему-то учусь у вас! – Вадим улыбнулся. Хотел приветливо, а получилось самодовольно и нагло.

– Пошел вон, нахал! – миролюбиво закрыл разговор заведующий.

Вадим ушел.

Приема у дверей Марлена дожидалось человек 10. Но он еще 20 минут просидел в одиночестве, думая о чем-то своем. Потом снял трубку и позвонил жене.

Вадим, не успев переступить порог, начал рассказывать Лене о разговоре с Марленом. Не тут-то было!

– Послушай, что наша дочь выкинула! – Лена раскраснелась, будто только вернулась с мороза. – Она занимается бизнесом! Обобрала всех своих одноклассниц и весь наш двор!

– Сколько она наодалживала? – Испугался Вадим.

– Ничего она ни у кого не одалживала! Все намного хуже!

И пока Маша, как мышка, тихо сидела в своей комнате, не высовывая носа, Лена обрушила на Вадима взволновавшую ее историю.

Все началось с того, что во время зимних каникул, живя у «свесей», Машка научилась шить. Эльза Георгиевна, как только правнучка выказала интерес к швейной машинке, решила, что пробил ее час в воспитании подрастающего поколения. С немецкой педантичностью бывшая дворянка показала Маше все известные ей хитрости машинного рукоделия.

К концу каникул Машка сама сшила бальные платья для всех своих кукол. Проблем с тканями не было, поскольку ни бабушка Эльза, ни Ил она никогда ничего не выбрасывали. В ход пошли и неиспользованные куски отрезов, и побитые молью меховые воротники, споротые со старых пальто, и кусочки отцовских галстуков, которые Михаил Леонидович перестал носить, и все остальное, что только можно было присобачить к кукольному платью с помощью швейной машинки или иголки с ниткой.

Юная портниха не обошла вниманием и огрызки сломанной бижутерии, и россыпи бисера и стекляруса, которые также, разумеется, хранились на всякий случай в отдельных коробках.

Собственно, эту часть истории Вадим уже знал. Когда дочь вернулась после каникул, его даже позабавило, что Лена, которая сама шить не умела, отнеслась к новому Машкиному увлечению снисходительно-ревниво. Сам же он только пошутил, что хотя бы дочь, в отличие от жены, не будет звать его, чтобы вставить нитку в иголку. И забыл.

Однако Маша, как выяснилось, пошла дальше.

Она, разумеется, похвасталась новыми платьями своих любимых кукол перед подругами и одноклассницами. Кто-то попросил ее сшить для своей куклы особо понравившееся.

Короче говоря, вот уже несколько месяцев Маша шила на заказ. Особым успехом пользовались платья для Барби. Многие родители привозили своим дочерям эту прелесть из-за границы. Но платье-то каждая Барби имела лишь одно! В советских магазинах о многочисленных наборах туалетов для суперкуклы и не слыхивали.

Маша решила исправить ошибку плановой системы. Она шила бальные и свадебные платья для Барби поточным методом. Если вдруг возникал простой с заказами – шила впрок. И когда очередная покупательница приходила к ней домой, на стол выставлялось с десяток бутылок, служивших манекенами для образцов одежды «от Марии Осиповой».

Мало того, что Машка выкачивала таким образом из кукловладелиц все карманные деньги, которые тем выдавали на мороженое и газировку, так она еще спровоцировала массовый сбор пустых бутылок по всему микрорайону и сдачу их в приемные пункты стеклотары. Этот способ зарабатывать деньги она подсказала некредитоспособным заказчицам.

В Маше обнаружилась настоящая предпринимательская жилка. Цену за платье она установила в 70 рублей. Если заказчице нужна была сдача, Маша всегда предлагала вместо денег либо вуаль для куклы, либо поясок, либо что-то еще, лишь бы только не расставаться с живыми деньгами.

Она покупала за 60 рублей пояски из дырявых металлических кругляков, некое подобие цыганского украшения, плоскогубцами раздраконивала их на отдельные «монетки» и делала из них изящные пряжки к пояскам для кукол. По цене 20 рублей за штуку. А в пояске-то их было два десятка! Таким образом 60 рублей легко превращались в 400. Ну а если заказчица просила об эксклюзиве, Маша легко соглашалась данной модели больше никому не предлагать. Правда, тут же объявляла наценку на авторское изделие в размере 50%.

В общей сложности за 4 месяца Машка заработала 1300 рублей. И это при зарплате школьного учителя 150 рэ в месяц!

Лена была в ужасе! Вадим хохотал, хлопая себя по коленям, что случалось крайне редко и свидетельствовало о том, что он действительно веселится от души. В этот момент он окончательно убедился в правильности своей затеи с адвокатским кооперативом.

Марлен передумал. А может, Мария Ивановна присоветовала. По слухам, авторитарный Марлен подчинялся жене во всех семейных вопросах безоговорочно. Вадиму он объявил, что работать будет не дочь, а племянник. Мария же должна получить половину долей в филиале кооператива. Первое требование Марлена Вадим признал резонным – родители не хотели рисковать дочерью, – кто знает, как дело пойдет, а племянник – другой оборот. А вот второе условие мэтра Вадима не устраивало. Он хотел сохранить за собой контроль в будущем предприятии. Но прямо возражать не стал. Решил схитрить.

Вечером встретился с Аксельбантом и ввел его в курс дела. Строитель обрадовался, что идея поддержана столь авторитетным юристом, членом Президиума Московской городской коллегии адвокатов. (Аксельбант, как еще раньше приметил Вадим, при слове «президиум», причем в любом контексте, наполнялся неким душевным трепетом.) То, что племянник Марлена будет трудиться под его крышей, тоже грело душу. Однако сомнения Вадима по поводу целесообразности закрепления за семьей даже столь влиятельного человека половины долей филиала его, Аксельбанта, детища показались строителю более чем обоснованными. Так можно и бизнес потерять!

Аксельбант заявил: «Тебя я знаю, шефа твоего нет. Поэтому больше 25% я его жене не дам!» Вадим только этого и ждал. Изображая, как мог, разочарование и печаль, он передал эти слова Марлену. Тот пожелал встретиться со строителем. Вадим не возражал, понимая, что стоит Аксельбанту увидеть Марлена, производившего впечатление очень делового человека, ни о каких 50% и речи не пойдет. Никогда! Пугливый и упрямый провинциальный еврей-строитель ни за что не допустит второго медведя в свою берлогу. А то, что он всерьез не воспринимал самого Вадима, – только к лучшему. «Не тот хитрый, кого хитрым считают», – в очередной раз вспомнил полюбившийся афоризм Владимира Бакова Осипов.

Так оно и вышло. После встречи Аксельбанта и Марлена вопрос решился окончательно. Членами кооператива с правом принимать решения исключительно в отношении деятельности филиала стали Михаил Леонидович, Илона, Наталия Васильевна и жена Марлена Мария Ивановна. Состав оправдывался еще и тем, что все четверо были пенсионерами, а Илона и Мария, помимо прочего, числились инвалидами 3-й группы. Так что кооператив получал помимо двухлетних налоговых каникул еще и перспективу 50-процентного уменьшения налога на прибыль через два года, поскольку наполовину состоял из инвалидов. Ни Марлен, ни Аксельбант с такими финансовыми аргументами спорить не могли.

Непосредственно к работе Вадим привлек, помимо Саши, племянника Марлена, еще несколько коллег. Во-первых, сына кагэбэшного генерала. Так, на всякий случай. К тому же парень был вовсе не дурак.

Кроме того, Лену Суворову, прекрасного цивилиста, с которой Вадим уже давно вел некоторые дела на пару. Она была и грамотной, и остроумной, и Ленка к ней совсем не ревновала, – страшна была ее тезка, как смертный грех.

Следующий, Игорь Стольник, молодой адвокат их консультации, с самого начала кооперации переключился на эту сферу деятельности и уже имел неплохую клиентскую базу, в основном среди кооператоров-торговцев. Вадим этот сегмент рынка пока не освоил.

Пятым сотрудником стал Михаил Леонидович. Его тридцатилетний юрисконсультский опыт не использовать было бы просто глупо.

Именно Осипову-старшему, дабы всегда иметь возможность лавирования, отдали на откуп обслуживание самого Аксельбанта. И по возрасту они ближе, и выслушивать длиннющие монологи зануды-провинциала у отца было больше свободного времени, чем у Осипова-младшего.

С мечтой о том, чтобы больше времени проводить в кругу любимой семьи, Вадиму пришлось расстаться.

Аксельбант со всем своим персоналом, – бухгалтерией, инженерами, проектировщиком, всего около полутора десятков человек, занимал подвал в старом доме на Петровке. Первый этаж принадлежал Опорному пункту охраны правопорядка, и потому местоположение конторы было крайне удобным. Хотя бы с точки зрения безопасности.

Вадиму выделили отдельную комнату. Благородный Аксельбант переклеил обои, покрасил два окошка, находившиеся ниже дворового асфальта. Свет проникал с улицы через приоконные углубления, намертво закрытые металлическими решетками.

Все остальные хлопоты по обустройству легли на Вадима. Прежде всего, надо было купить мебель. Раздобыть компьютеры. Осипов с ними дела еще не имел, но знал, что в Москве они появились. Приходилось «соответствовать». Вопросы престижа, Вадим это помнил еще по своим первым часам «Ориент», в адвокатском бизнесе играли роль совсем не второстепенную.

Дальше. Нужно иметь собственную секретаршу на телефоне. Это, как выяснилось, оказалось самой большой проблемой. Секретаршу найти было невозможно! Без московской прописки не возьмешь – участковый сидит буквально прямо над головой, а грамотные москвички «наниматься к частникам», да еще на такую постыдную работу, не хотели. Переманили маму Лены Суворовой, которая так и так работала секретаршей, но, правда, в юридической консультации.

Лена застеснялась будущего маминого статуса, поэтому должность ей придумали – директор по персоналу. Придумал Вадим. Аксельбант не противился, но вот его начальник отдела кадров встала на дыбы. Как это так: она – начальник отдела, а та секретарша – директор?! Успокоили, прибавив ей за счет филиала 20 рублей к зарплате.

Два месяца Вадим носился по Москве, как угорелый, напрягал бывших и нынешних клиентов, решая бытовые вопросы своего детища. Лена несколько раз заводила разговор о том, что надо со всем этим завязывать, но Вадим только отшучивался: «Беру пример с дочери!» – и несся дальше.

Профессиональную работу пришлось задвинуть в самый дальний угол. Естественно, доходы пошли вниз. А вот расходы, по крайней мере большую их часть, пришлось взять на себя. Конечно, с коллегами была договоренность, что все траты идут в зачет и будут компенсированы из первых доходов кооператива.

Свет в конце туннеля забрезжил через два месяца. Коллеги-адвокаты стали с удовольствием принимать своих клиентов в новом помещении. Мама Лены Суворовой довольно быстро для ее возраста освоила компьютер и с удовольствием печатала на нем документы для своего «выводка», как она ласково окрестила партнеров дочери. Однако возникла проблема с бумагой. Если для консультации она закупалась централизованно через Президиум, а по домам втихую разворовывалась адвокатами, то здесь воровать было неоткуда, а фонды, разумеется, на кооперативы не выделялись. Для Госплана кооперативная экономика не существовала. Пришлось решать и этот вопрос.

Вадиму постоянно вспоминалась фраза «Солидная фирма возьмет в аренду дырокол». Да, нелегко было Остапу Ибрагимовичу заниматься строительством «Рогов и копыт».

Вадим за гроши взял на обслуживание ведомственную типографию Минпищепрома, но договорился о фактическом бартере. Вместо денег типография рассчитывалась писчей бумагой. Зачет шел по госценам, и, соответственно, грошовый гонорар Вадима фактически превращался в весьма доходный – бумагой стали даже немного приторговывать, продавая Аксельбанту.

Разумеется, уже не по госцене.

Алгоритм Вадиму так понравился, что и он, и его коллеги очень быстро большую часть клиентов перевели на бартер. Юридические услуги – в обмен на второй, а потом и третий компьютеры, в обмен на заправку бензином без очереди, за продуктовые заказы, опять-таки по госценам. Жизнь налаживалась.

Пятьсот рублей в месяц, которые должны были сдавать в общую кассу пять адвокатов-кооператоров, не были большим бременем, а вот доходы стали расти. Клиентов, разумеется, привлекал не только внешний антураж. Сам факт, что их обслуживают «независимые адвокаты», первая в Союзе «частная адвокатская контора», а Вадим именно так представлял свое детище, автоматически вел к возможности брать денег больше, чем обычно. Одни клиенты стали приводить других. Получилось, что, не успев избавиться от хозяйственных забот, Вадим оказался по уши завален работой профессиональной.

Лена попыталась нажаловаться Илоне. Но та неожиданно поддержала Вадима. Видя, как ее собственный муж увлеченно работает в кооперативе, мудрая Илона сказала невестке:

– Запомни, если хочешь сохранить мужа, займи его делом! Когда мужчина занят любимой работой, ему не до глупостей на стороне.

Все-таки Ил она и вправду была прекрасным психологом. Других аргументов не понадобилось. Лена не только смирилась с ситуацией, но и сама стала активно искать клиентов для кооператива мужа среди знакомых.

Несколько раз в месяц Вадим звонил Ирине Львовне Коган. Рассказать о своих делах, просто поболтать. Старушке было важно внимание, а Вадим всегда помнил, чем он ей обязан.

В воскресенье с ужасом вспомнил, что не звонил больше месяца. Забыл! Набрал номер. К телефону подошел брат.

– Ира в больнице.

– Что с ней? – опешил Вадим.

– Плохо, Вадим. Очень плохо. У нее рак легких. Только вы ничего не знаете. Она тоже не знает.

– Она в сознании? – Вадим почувствовал, как его прошиб холодный пот.

– Нет. Уже два дня.

– Я могу к ней приехать?

– Конечно, только боюсь, это бесполезно. Врачи говорят, что она вряд ли выйдет из комы.

Вадим растерянно положил трубку. Даже не попрощавшись. Впервые в жизни он понял смысл слов «время остановилось».

Как же он не обратил внимания, что уже несколько месяцев Ирина Львовна при разговоре покашливала? Почему он не заезжал к ней домой почти год? Они ведь и в консультации виделись последнее время крайне редко, – Вадим давно не ходил на дежурства. Ощущение невосполнимости грядущей потери придавило Вадима.

Вадим приехал в больницу, но его к Коган не пустили.

Через три дня Ирина Львовна умерла.

Последнее, что мог сделать для своей наставницы Вадим – завалить ее гроб цветами. В государственных магазинах срезанных живых цветов почти не бывало, только в «Польскую гвоздику» завозили два раза в неделю, и очередь выстраивалась на километр. Вадим понимал, что большинство адвокатов, чьи доходы с появлением юридических кооперативов резко упали, придут на прощание кто вовсе без цветов, а кто хорошо если с четырьмя гвоздиками.

Ребята из «Гиппократа» не подвели. В день похорон Вадиму привезли сто свежайших красных гвоздик. Попытки Вадима расплатиться с курьером оказались тщетными. Хозяева «Гиппократа» знали по рассказам Вадима, кем была для него Коган, и строго-настрого запретили брать деньги со своего адвоката.

Вадим ошибся только в одном. Цветами оказался завален не только гроб с телом Ирины Львовны, но и стол на сцене Президиума, где проходила панихида. Вадиму даже стало неловко за свой огромный букет, и он, разделив его на две части, дважды подошел к гробу, чтобы не привлекать лишнего внимания.

– Взрослеете, – бросил Марлен, от которого хитрость Вадима не ускользнула.

Но Вадиму было не до комплиментов. Он прощался с юностью.

Осипов не успел оглянуться, как наступил Новый год. Только сейчас он сообразил, что его «первая частная адвокатская контора» существует уже 8 месяцев. И только сейчас понял, что добился эффекта, обратного тому, к которому стремился. Семью он вообще видеть перестал. Надо что-то менять! И вот тут как нельзя кстати вспомнилось учение Маркса о прибавочной стоимости.

После новогодних выходных Вадим объявил своим партнерам новые «правила игры».

Поскольку именно на него, Вадима, приходится большая часть организационной работы фирмы (первый раз Вадим произнес слово «фирма», не догадываясь пока, что на годы оно станет основным в его лексиконе), он устанавливает себе зарплату 750 рублей в месяц. То есть, с каждого дополнительно в месяц по 150 рублей. В том числе и с него самого – он же остается и рядовым сотрудником. Кроме того, начиная с 1 февраля, за передачу клиента он будет брать по 30% гонорара. Кто не хочет, может от него клиентов не принимать.

Вадим объявил о своем решении спокойным тоном по окончании обсуждения текущих дел. Так, между прочим. Наступила тишина. Первым ее нарушил отец:

– Вадим, но ты же сам всегда был против 30 процентов?

– Да, батя, я плохо учился в институте. Оценки были хорошими, а сути я не улавливал. – Вадим улыбнулся. – Я стал марксистом.

Шутку никто не понял, но, прикинув, как заметно в лучшую сторону изменилась у каждого из них жизнь в прошлом году, спорить тоже никто не стал.

Вечером Вадим был мрачнее тучи. Лена спросила, что стряслось.

– Ничего. Мне кажется, мы начинаем жить по правилам, которые мне не нравятся. Но это не твоя и не моя вина. Просто мы еще не готовы. И не знаю, выдержим ли. Другие какие-то времена настают. И нравы другие.

– Ты о чем?

– Ладно, так, ни о чем! Тяжко мне, Ленка. Не по мне все это.

– Что случилось, ты можешь толково объяснить?

– Не могу. Просто я начинаю делать то, что считаю неправильным. А поступать иначе не получается. Выходит – обстоятельства заставляют, а душа не принимает!

– И что делать? – Лена недоуменно смотрела на мужа. Растерянного, притихшего, не похожего на себя.

– Поживем – увидим.

Глава 21 ПОВОДОК

Так получилось, что в этот вечер Вадиму пришлось задержаться на работе: Лена Суворова и Игорь Бабкин, сын Комитетского генерала, оставили Вадиму для проверки подготовленные ими исковые заявления. Одно – о взыскании долга по арендной плате, второе – по взысканию штрафных санкций за несвоевременную поставку шкурок выдры для мехового кооператива. Оба дела для Вадима простенькие, но время потратить все-таки надо было.

Партнерьь, поначалу принявшие условия Вадима по организации работы фирмы с зубовным скрежетом, теперь стали с радостью пользоваться открывшимися возможностями. Так уж получилось, – не сразу, постепенно, – что свою шестисотрублевую зарплату (сто пятьдесят он платил себе сам и зарплатой, разумеется, не считал) Осипов отрабатывал не только хозяйственными хлопотами, но и исполнением функций «самого умного».

Коли ты начальник, вот и отвечай за все. В том числе и за качество документов, отправляющихся гулять по лабиринтам судебной системы из недр твоей фирмы. Материальной выгоды от этого Вадим никакой не имел, но не только смирился, а даже всячески поощрял сложившуюся систему.

Причиной тому стали слова Илоны, которая, услышав как-то стенания Вадима о завале работой, резонно заметила:

– Ты назначил себя главным. Хочешь, чтобы люди это признали – стань лидером. Докажи, что ты работоспособнее, умнее, грамотнее других. Тогда никому в голову не придет тебя подсиживать.

Вадим давно не прислушивался ни к чьим наставлениям, но это признал правильным. Вот и нынче вечером он отпустил секретаршу и остался в офисе один, задыхаясь от раскаленного летнего воздуха, смешанного с автомобильным угаром московского центра. Сидел и проверял результаты труда коллег-подчиненных…

Вадим услышал, как хлопнула входная дверь. Поскольку и сам Аксельбант, и половина его персонала засиживались в кооперативе еще дольше, чем Вадим, приход позднего посетителя никак его не удивил. Но когда Осипов услышал звук открывающейся двери их комнаты, комнаты юристов, удивленно поднял глаза. На пороге стояла улыбающаяся Юля, дочь Марлена.

Появление Юли в половине десятого вечера стало для Вадима полной неожиданностью. Толковая, разбитная девчонка двадцати двух лет особо адвокатской работой не увлекалась. Девушка была знающая, грамотная, но без мотивации к труду. Да и зачем?

Папа ее давно зарабатывал максимум из того, что можно было заработать в Советском Союзе. Вернее, можно было потратить, не привлекая особо пристального внимания ОБХСС.

Юля всегда имела все. На втором курсе юрфака МГУ, как только ей исполнилось 18 лет, стала разъезжать на «Жигулях». Разумеется, на «семерке», самой последней и престижной по тем временам модели. К окончанию института ее ждала кооперативная трехкомнатная квартира неподалеку от родителей, от родной 3-й Фрунзенской улицы. Одевалась Юля в валютной «Березке».

Училась девочка хорошо, при папе-маме не курила, к спиртному была равнодушна. Потому никаких воспитательных санкций к ней никогда применять не приходилось. К тому же и в школе, и в университете вела себя Юля достаточно скромно, так что и оттуда жалоб на нее не поступало.

Став адвокатом и начав жить отдельно, Юля поняла – что-то в этой жизни проходит мимо нее. Несколько молодых людей, с которыми она познакомила родителей, вызвали такое неприятие со стороны Марии Ивановны, что юная адвокатесса уразумела – никакая подобранная ею самой кандидатура мужа маму не устроит.

Мария Ивановна периодически организовывала знакомства Юли с детьми солидных юристов, друзей или близких знакомых Марлена. Но все эти мальчики, «играющие на скрипочке», не вызывали у Юли никаких плотских желаний. А природа брала свое…

«От мужика должно пахнуть мужиком», – этот почти научный критерий естественного отбора Юля впервые сформулировала, откровенничая с близкой подругой. Та поинтересовалась, что сие значит? Юля объяснила – мужик должен быть независим, умен, немного грубоват, но при этом грубоват интеллигентно, остроумен и хорошо зарабатывать. «А деньги-то его тебе зачем?» – удивилась подруга, явно намекая, что уж в этом-то Юлька точно не нуждается и никогда нуждаться не будет. Как-никак, единственная наследница.

Понять подругу было легко – разговор происходил на даче Марлена, трехэтажной, огромной, окруженной полугектаром земли. Никто, кроме высшей советской элиты, не имел таких владений. У самой подруги не бедные по ленинградским меркам родители считали за счастье обладание 12 сотками в Комарове. Это поднимало их над сотнями тысяч «садистов», стандартных граждан, получивших от государства по 6 соток «неудобий» для разведения сада и огорода и строительства дома без печки максимальной площадью в 24 кв. метра.

Юля объяснила: «Если мужик к тридцати годам, а моложе меня не интересуют, еще не начал прилично зарабатывать, то он не мужик по определению! Мне не деньги его нужны, а характер!»

Но свободных таких мужиков не было. «Всех разобрали!» – жаловалась Юля со смехом и потому жила одна, хотя и просыпалась по утрам частенько не в одиночестве.

Вадиму в Юле нравился легкий нрав. Всегда улыбающаяся, приветливая, слегка кокетливая, но вполне серьезная, если ей поручалось какое-то важное дело.

В суде Юля стервенела – оппонент моментально становился для нее смертельным врагом, и она рвала его в клочья. Однако сразу по окончании процесса могла подойти к еще не остывшему противнику, мило улыбнуться, рассказать анекдот и распрощаться, оставив впечатление вполне милой и интеллигентной девушки. Так что Юлю, в отличие от самого Вадима, коллеги любили. И имя отца здесь было ни при чем.

– Корпишь, Вадик? – Юля хохотнула, задорно закинув назад голову.

– Угу, проверяю домашние задания нерадивых старшеклассников, – в тон ей ответил Вадим. Появление этого веселого создания в душном подвальном кабинете неожиданно подняло настроение Осипова.

Не переставая смеяться, Юля подошла к столу Вадима, по-хозяйски, не обращая внимания на его удивленный взгляд, сдвинула стопку бумаг с края на середину, и села на освободившееся место. Получилось, что откинувшийся в кресле Вадим оказался почти напротив Юдиных обнаженных коленей. Он непроизвольно посмотрел на Юдины ножки и впервые заметил, что у нее не только аристократические тонкие щиколотки, но и очень маленькие, изящные коленные чашечки, подчеркивавшие стройность ног.

– Работай, работай, – продолжая улыбаться, распорядилась Юля. – А я побуду твоей адвокатской музой. На часть директорской зарплаты не претендую! Вдохновение не продается, только дарится.

– Впервые вижу зардевшуюся музу, – отшучивался Вадим, чувствуя непонятное стеснение.

– А как же мне не покраснеть от волнения и трепета? Быть вдохновительницей такого великого адвоката… – она задумалась и загадочно-кокетливо добавила: – к тому же я не знаю, какие ассоциации вызывает у тебя женщина, расположившаяся на твоем столе…

– Прежде всего, красивая женщина! – Вадим не прочь был тоже пококетничать. – И, прямо скажем, не расположившаяся, а оккупировавшая…

Только сейчас Вадим сообразил, что Юлькин приход и ее поведение могут быть не просто случайностью. Конечно, он сразу заметил, что под тонюсенькой Юлиной кофточкой не было лифчика, и очертания ее немаленькой груди четко просматривались через оттопыренною сосками шелковую ткань. «А может, ей просто скучно стало и нечем заняться сегодня вечером», – нашел спасительное объяснение Вадим.

Но Юля быстро развеяла его сомнения. Она наклонилась вперед, крепко взяла его руку и приложила к своему сердцу. При этом приподняла левую грудь рукой Вадима так, чтобы он мог предметно ощутить, что ей есть чем гордиться.

– Слышишь, как я волнуюсь?.. – Улыбнулась и, тихо хохотнув, добавила: – За судьбу проверяемых тобой документов, разумеется…

Вадим взаправду растерялся. При этом он почувствовал, что возбуждение, охватившее его, вызвало не только учащенное сердцебиение, – оно быстро стало принимать и более конкретные формы…

– Да, я хочу этого, – вдруг совершенно серьезно сказала Юля. И после небольшой паузы повелительно сообщила: – И ты тоже!

Она спрыгнула со стола и села на опешившего Вадима, обхватив его бедра ногами. Юбка при этом, естественно, задралась, и взгляд Вадима уперся в прозрачные кружевные трусики, не скрывавшие, а, наоборот, приковывавшие внимание к тому, что было под ними.

Юля схватила Вадима за волосы на затылке и запрокинула его голову. Впилась губами в его губы, крепко прижимаясь к груди Вадима. Вадим почувствовал Юдины соски с такой отчетливостью, будто их не отделяли от него ни ее кофточка, ни его рубашка. Больше он контролировать себя не мог. И не хотел!

Вадим начал расстегивать мелкие пуговки на Юлиной кофточке. Руки дрожали, пуговицы не слушались. Юля была не столь бережлива, как Вадим, отпустила его волосы, чуть отодвинулась и рванула на себе блузку. Вадим схватил Юлыданы груди, только сейчас осознав, как давно ему хотелось до них дотронуться. Пальцы Вадима стали нежно переминать сосочки, Юля застонала, не прерывая поцелуя. Вадим телом услышал мелкую дрожь, охватившую девушку. Но ее руки, оказавшиеся между его ногами, действовали куда увереннее, чем его собственные несколько мгновений тому назад. Юля знала, чего она хотела, и брала уверенно. Как привыкла всегда брать по жизни.

– Ого! – Юля с восторгом посмотрела на то, что оказалось в ее руках, – я догадывалась, что у тебя масса достоинств, но не до такой же степени!

Вадиму было не до шуток, он даже не понял, что ему только что сделали комплимент. Однако на каком-то подсознательном уровне он почувствовал, что оснований волноваться больше нет. Осталось только желание, мозги отключились. Но управление процессом Юля уже ему не доверяла. Она сама сдвинула в сторону трусики и…

Все происходило так стремительно и горячо, что Вадим ничего не помнил, ничего не соображал, только наслаждался. Правда, когда Юлька смахнула со стола большую часть бумаг, освобождая место для более удобной позы, мысль о том, что все это придется собирать и опять разбирать по стопкам, на мгновение вернула Вадима к реальной жизни. Но Юлька знала, что делает, и через мгновение Вадим опять был не способен ни о чем думать.

Неожиданно Юлька вздрогнула, мелко задрожала, как в ознобе, по ее телу прошла судорога, и она обмякла со сладостным стоном. Вадим замер, скорее инстинктом, нежели умом, понимая, что ей надо насладиться мгновением и любое его движение может только помешать.

– Уф! – выдохнула Юлька и улыбнулась. – Спасибо, милый! Это было прекрасно!

– И мне, – скорее промычал, чем произнес, Вадим.

– Тебе пока нет! Думай о себе, я – все! Я обычно только один раз.

– Угу! – опять промычал Вадим. – А я могу?..

– Можешь, – не дослушав, быстро ответила Юлька. – Я таблетки пью.

– Какие таблетки? – не понял Вадим.

– Не отвлекайся, потом объясню.

Вадим больше и не отвлекался. Правда, это заняло очень немного времени. Он давно уже был готов, просто пропускал Юльку вперед…

Едва отдышавшись и придя в себя, Вадим спросил:

– А что же ты будешь делать с блузкой?

– Твой рационализм восхищает! – Юлька радостно смеялась. – Хотя хорошо, что тебя только это волнует!

– Нет, мне еще интересно, о каких таблетках ты говорила? – Вадим постарался улыбнуться, хотя на самом деле Юлины слова заставили его подумать как раз о том, о чем он не думал, хотя явно стоило бы…

– Обычные противозачаточные таблетки. Гормональные, – как ребенку, невозмутимо разъяснила девушка.

– А гормональные, это не вредно? – Вадим знал только один гормональный препарат – «преднизолон». От него люди толстели страшно.

– Нет, ну ты как ребенок! Ты что, никогда не слышал про противозачаточные таблетки? – Казалось, Юлины глаза сейчас просто выпрыгнут из орбит.

– Нет, – смутился Вадим.

– Будем учить! – Юлька расхохоталась так заразительно, что Вадим не удержался и тоже засмеялся. Чувство неловкости прошло.

– А что касается кофточки, – чуть серьезнее добавила девушка, – то не боись, у меня в машине есть запасная.

– А трусики запасные ты тоже с собой возишь? – не удержался Вадим от соблазна подколоть.

– Нет, поэтому и не доверила тебе с ними разбираться!

– Ну, ты разобралась просто профессионально!

– Не хами! – Юля вмиг помрачнела. – Ты на что намекаешь?!

– Ни на что! – опешил Вадим.

– Если ты думаешь, что я так на каждого прыгаю… – в Юлькином тоне зазвучала неприкрытая агрессия. Вадим испугался. Глаза девушки уже искрили.

– Остановись! – командным, привычным для этого помещения, но не ситуации, голосом приказал Вадим. Юля сразу остыла. «Великий человек был академик Павлов», – подумал Вадим.

– Первое, установленным можно считать тот факт, что ты признаешь: это ты на меня прыгнула! Почти явка с повинной. – Юля невольно улыбнулась, хотя в глазах еще посверкивали отблески молнии. – Второе, я не каждый и твой выбор вполне понятен. Более того, свидетельствует о хорошем вкусе! – Юлька добродушно хмыкнула. Искры гнева сменились во взгляде огоньками лукавого кокетства. – Третье, ты только что обещала меня учить. Вот я в рамках учебного процесса и задал вопрос. Откуда мне знать, может, запасные трусики являются неотъемлемым приложением к гормональным таблеткам? – Вадим первым рассмеялся своей шутке.

– Ну тебя в задницу! – конфликт был исчерпан, Юлька сыто улыбалась. Неожиданно она потянулась к тому, что только что доставляло ей такое удовольствие, поцеловала, лизнула, как кошка блюдце из-под сметаны, и деланно-деловым тоном сказала: – Урок номер два – быстрое одевание. Меня родители наверняка обыскались.

Упоминание Юли о родителях моментально вернуло Вадима к реальности. Настроение испортилось тут же. Что будет, если Марлен с Марией Ивановной узнают о произошедшем, страшно представить. Но просить Юлю ничего им не говорить было как-то неловко. Не солидно. «А, будь что будет!» – неожиданно для самого себя подумал Вадим. «Вот уж не моя философия!» – удивился собственной лихости руководитель адвокатской фирмы и стал быстро одеваться.

Назавтра Юля появилась на фирме только к середине дня. С утра у нее было дело в суде, уже шестнадцатое заседание по разделу имущества супругов. Вадим отслеживал этот процесс не из-за особой его важности, а по причинам личным. Не хотелось, чтобы его рекорд был кем-то перекрыт: одно гражданское дело Вадим тянул 7 лет! Сорок три судебных заседания! Истца довел до такого состояния, что мировое соглашение подписали на условиях его клиента. Юля использовала те же приемы затягивания дела. И пока весьма успешно. Имуществом-то благополучно продолжала пользоваться ее клиентка, а бывший муж уже третий год ходил в суд и каждый раз уходил несолоно хлебавши. Сегодня Юля опять сорвала процесс.

Воспользовавшись тем, что, кроме секретаря, никого в адвокатской комнате не было, Юля подошла к Вадиму и достаточно громко, так, чтобы мама Лены Суворовой точно расслышала, сообщила:

– Вадим, мне нужно с тобой пошептаться. Я исчерпала фантазию. Как следующий раз буду срывать, не могу придумать.

Вадим по обычаю что-то писал, но кивнул и пригласил к разговору:

– Подходи! Будем срывать вместе.

Юля подсела к Вадиму, наклонилась к уху и прошептала:

– Нет, срывать теперь будешь ты, я это делала вчера. А лучше расстегивать. Меня этот процесс сам по себе заводит. Не возражаешь?

– Умница! Правильно! – достаточно громко ответил, немного отстранившись, Вадим.

– Тогда в шесть у меня дома, адрес сейчас напишу и передам тебе с проектом отзыва по одному делу. Кстати, посмотри до вечера, мне завтра отдавать клиенту, – продолжала шепотом Юля. – Да, машину поставь в стороне, а то родители могут увидеть.

– Не меньше восьми. Меньше никак не получится! – опять звучно, для секретарши, ответил Вадим, радуясь в душе тому, что Юле, слава богу, объяснять ничего не придется. Сама сообразила, что от Марлена с мамой их романчик надо скрывать.

– Приезжай пораньше, у нас мало времени останется, – уже не прошептала, а прошипела Юля.

– Не страшно! Главное, чтобы клиент был доволен качеством, – ответил Вадим и нахально улыбнулся.

– Над этой проблемой придется побиться вместе! – теперь уже в полный голос, вставая, ответила юная стерва. Вадим смутился.

Секретарша ничего странного в этом эпизоде не заметила.

Роман с Юлей продолжался уже больше трех месяцев. По понедельникам и четвергам, когда суды начинали работать с одиннадцати, Вадим заезжал к Юле утром, а по средам, поскольку «судебное присутствие» ограничивалось 18.00, вечером. График встреч выработался сам собой, – планировать свидания на время работы судов было рискованно. Адвокаты в эти часы становились людьми подневольными.

Лена явно ничего не замечала и не чувствовала. Да ей и не до того было. Защита диссертации через год да еще общественной работой ее хорошо пригрузили. Кроме того, Машка стала проявлять норов, отстаивая свою тринадцатилетнюю взрослость.

С Юлей было беззаботно и интересно. Оказалось, что начитана она больше Вадима, думать самостоятельно умеет, на подарки не рассчитывает, но при этом пустяшным забавным сувенирам, которыми кооператоры завалили всю Москву, радуется, как ребенок…

Вадима настораживало, что он все чаще и чаще думал о Юле, засыпая, а не только за час до свидания. Горячий и необременительный секс стал во что-то перерождаться, а вот этого Осипову совсем не хотелось.

Как-то вечером позвонил Марлен.

– Вадим Михайлович, есть серьезный вопрос, – голос в трубке звучал почти официально.

– Слушаю, Марлен Исаакович! – Вадим напрягся, – неужели Юлька проболталась?

– Мне звонили от космонавта Терешковой. Вы знаете, что она нынче возглавляет ССОД? – на всякий случай уточнил Марлен.

– Что? – Вадим плохо разбирался в наименованиях высоких структур, справедливо полагая, что он и они живут в параллельных мирах.

– Я так и думал, аполитичный вы мой! Союз Советских Обществ Дружбы. – Марлен не скрывал раздражения.

– А-а, у нас космическая дружба с другими странами? Или принцип иной – «мне сверху видно все, ты так и знай»? – поскольку тема дочери шефа явно не просматривалась, у Вадима отлегло от сердца и он на радостях забалагурил.

– Шутка дурацкая! Хотя, – Марлен хмыкнул, – с точки зрения «видно», в смысле «подсматривать», не далека от истины. Короче! Меня просили рекомендовать им адвоката для создания совместного предприятия с финнами. Я подумал о вас.

– Спасибо! – механически отреагировал Вадим, быстро соображая, чем вызвана такая благосклонность Марлена, и, главное, насколько это предложение может оказаться выгодным.

– Сразу предупреждаю, работа бесплатная, – будто читая мысли Вадима, а может просто хорошо его зная, уточнил Марлен. – Но при этом полезные знакомства гарантированы. И возможно, если лишнее болтать не будете и, что важнее, воздержитесь от своих дурацких шуточек, пару раз съездите за границу. Причем не в Болгарию!

– Как скажете, гражданин начальник! – никак не мог угомониться Вадим, хотя от перспективы попасть за границу сладко закружилась голова.

Назавтра утром, всласть накувыркавшись в постели с Юлькой, Вадим, одеваясь, сообщил ей о предложении Марлена.

– Я знаю, – невозмутимо отозвалась она. – Помоги застегнуть, крючок замялся, – повернувшись к Вадиму спиной и подставляя застежки лифчика, ласково промурлыкала Юля. – Это его мама надоумила.

– С чего это она меня так полюбила? – Не без иронии спросил Вадим, хорошо зная, что Мария Ивановна ревниво относилась к его успехам из-за любимого племянника, и по причине Сашиной неконкурентоспособности недолюбливала Вадима.

– Наверное, в благодарность за то удовольствие, которое ты мне доставляешь! – лукаво улыбнулась Юля.

Что??!! – Вадим почти кричал. Застежки лифчика, которые он уже готов был соединить, перехитрив непослушный крючок, вырвались вон из ослабевших рук любовника. Одна из половинок слету больно хлестнула Юлю по руке.

– Осторожно! – взвизгнула Юлька. – Мама просто «в теме». Она женщина, она все понимает правильно! Не бойся.

– Мама в таком вопросе не может быть просто женщиной! – чуть охолонув, возразил Вадим. – Мама наверняка хочет, чтобы ты вышла замуж! А любовник – это не жених. Наоборот!

– Наоборот – это как? Ты про анальный секс? – Юлька явно потешалась над растерянностью Вадима. При этом, оказывается, лифчик она и сама с легкостью сумела застегнуть. Вадим почему-то обратил внимание на эту маленькую хитрость любовницы. Если она так легко обманула его в этом пустяке, значит, и в крупных вопросах могла с ним играть. «Женщины всегда прокалываются на мелочах», – вспомнил одно из старых отцовских наставлений Осипов.

– Жених – чего-то ждет. Любовник – уже имеет! – не поддержал направления Юл иного юмора Вадим. Шутка про анальный секс показалась ему грубой.

– Жених ждет, что станет мужем и его будут иметь? Ты это имеешь в виду? – Юлька, кокетливо улыбаясь, повернулась к Вадиму и потянулась с поцелуем. На поцелуй Вадим ответил, но настроение испортилось сильно.

– Не грусти, Вадя, мама наш союзник! – примирительно и весело закончила неприятный разговор Юля.

«Союзник против кого?» – задался вполне уместным вопросом Вадим.

Терешкова приняла Вадима очень любезно. «Звездная» дама оказалась по-интеллигентному простой, приветливой женщиной, с уставшими глазами и совсем не холеными руками. Вадим даже подумал: «Неужели она сама хозяйничает?»

В огромном кабинете (Осипов впервые видел такой), больше подходившем для домашнего театра, стоял письменный стол, а чуть сбоку – стол для совещаний. Вадим представил себе, как за этим столом-полигоном рассаживаются человек 40 и начинают обсуждать – как будем дальше дружить с зарубежными народами?

Первый же вопрос Терешковой снял напряжение и сразу расположил к ней Вадима:

– Вы первый адвокат, с которым я вот так беседую. Расскажите мне о вашей профессии.

То ли ей действительно было интересно, то ли она прекрасно это сыграла, Вадим так и не понял. Но почти час он пробыл в роли кулика, которому дали всласть нахваливать свое болото.

Гостеприимная хозяйка задавала вопросы, похоже, искренне чему-то удивлялась, а в конце беседы коротко, но достаточно четко и подробно рассказала, чем занимается ССОД и почему она считает его деятельность очень важной. Особенно сейчас, в период перестройки и гласности. О совместном предприятии с финнами – ни слова!

«Ничего себе клиентка! – подумал Осипов. – О сути дела даже не обмолвилась!» Но мысль эта раздражения не вызвала. Он впервые в жизни побывал в таком «высоком» кабинете. И представлял, как вечером расскажет Лене о встрече с женщиной-легендой. А главное – сама Терешкова оказалась действительно интересным собеседником.

Неожиданно Вадим поймал себя на том, что поделиться впечатлениями о встрече с Терешковой он хочет с Леной, а не с Юлей. «Значит, все пока нормально», – с облегчением решил Осипов, отправляясь домой.

Однако рассказ достался Юле. Накануне вечером, когда Вадим вернулся из ССОДа, Лена, хоть и встретила его в прихожей, открыв дверь, но тут же убежала в кабинет что-то дописывать. «В субботу расскажешь. Извини, сейчас голова другим занята», – ласково задвинула его жена. Вадиму стало очень обидно, его переполняли эмоции. Конечно, он не раз и сам так реагировал на Ленины попытки что-то сразу ему выложить… Вспомнив об этом, Вадим немного успокоился, хотя обида не прошла…

Юлька с интересом начала слушать отчет Вадима, но быстро его прервала.

– Давай-ка, ты потом доскажешь, – она игриво показала глазами на кровать и начала расстегивать рубашку любовника.

Впервые Вадим не получил от секса с Юлькой ни малейшего удовольствия. Закралось ощущение, что его просто используют по назначению.

Прошло две недели. Из ССОДа не звонили. Вадим решил поинтересоваться у Марлена, чем это можно объяснить. Mapлен, улыбаясь наивности молодого адвоката, в обычной для него дидактической манере объяснил:

– Вас проверяют. Понимаете, Вадим, ССОД – это, фактически, одна из голов КГБ…

– Как вы изящно обозвали Комитет драконом, – не сдержался Осипов.

– Вот эти ваши шуточки я и имел в виду, когда говорил, что вы сами закроете себе выезд за границу!

Из дальнейших, в общем-то, тривиальных разъяснений заведующего Вадим почерпнул только одну полезную информацию. Марлену позвонили из КГБ и запросили на Вадима «объективку». Через 20 минут Вадим решился прервать монолог Марлена, у которого сегодня явно было много свободного времени, и спросил:

– А меня не вербанут?

– Да кому вы нужны? – съехидничал Марлен и как-то необычно дружелюбно улыбнулся.

Приветливость заведующего, его явное расположение к долгому общению насторожили Осипова. «Может, Юлька или Мария Ивановна и его ввели «в тему»? Этого только не хватало!» Но стоило Вадиму представить, как бы он сам отнесся к любовнику Машки, предположение об осведомленности Марлена автоматически отпало. «Убил бы!» – без доли сомнения решил отец юной девицы.

Еще через неделю Вадиму позвонила личный референт Терешковой и любезно спросила, может ли он приехать на совещание к Валентине Владимировне в среду к половине одиннадцатого утра. Вадим, разумеется, мог.

За столом-полигоном сидели семь человек. Всех представили Осипову по имени-отчеству, но ни фамилий, ни должностей названо не было. Вадим про себя это отметил, вспомнив заодно слова Марлена про «одну из голов».

Все очень гладко говорили о роли и значении, актуальности и важности, своевременности и необходимости. Терешкова слушала молча. Чем будет заманивать совместное предприятие, каков будет вклад сторон в его уставный капитал, кто партнер с финской стороны, – об этих частностях никто не обмолвился.

Осипов забыл, что он не у себя на фирме и даже не на совещании у Марлена, а в «высоком», практически партийно-правительственном, кабинете, и, обратись к Терешковой, попросил слова.

Те 10 минут, что говорил Вадим, показались большинству присутствующих, наверное, самыми шокирующими мгновениями в их чиновничьей жизни. За исключением первой вежливой фразы: «Согласен с товарищами, которые выступали передо мной», больше ни одного слова, приличествующего моменту, «пришлый» не произнес.

Суть выступления Вадима сводилась к следующему – так бизнес не делают! Бизнес – это конкретно: что, с кем, почем, что «на выходе». Кроме того, важно, у кого контроль – у нас или у них. Главное: в бизнесе не бывает дружбы. Только интерес.

Самое удивительное – на фоне каменных рож сидевших за столом лица Терешковой и ее референта Светланы цвели улыбками. Глаза Терешковой не просто выражали интерес, они сияли. А Светлана по большей части наблюдала за другими участниками совещания, явно получая удовольствие от того, какими пустобрехами и демагогами они выглядели по сравнению с Вадимом. Осипову было приятно. Знай он, каких смертельных врагов только что нажил на годы вперед, не радовался бы. Правда, покровителя он тоже приобрел.

Терешкова подвела итог. Ивану Федоровичу – подготовить список потенциальных партнеров с финской стороны. Николаю Николаевичу – связаться с академиком Аганбегяном и попросить подготовить экономическую модель для совместного предприятия, и – «что там еще надо»…

– Спасибо, товарищи! А вас, Вадим Михайлович, я особенно благодарю! – Валентина Владимировна встала, улыбаясь только и конкретно Осипову.

Вечером Вадиму позвонила Светлана и сообщила, что через полчаса Терешкова вновь созвала совещание в том же составе, но уже без Вадима, и такое устроила!..

«Молодец баба!» – подумал Осипов, радуясь не столько тому, что и во власти есть нормальные люди, сколько своему умению правильной оценки того, с кем имеет дело.

Совещания у Терешковой проводились каждые две недели, но практически с нулевой эффективностью. Общение с самой «ВВ», как называли Валентину Владимировну большинство ее подчиненных, не теряло для Вадима интереса, а вот сам проект уже нет. Не по нутру Осипову были нудятина и обсасывание, с которыми он сталкивался на каждом «штабном» мероприятии.

Другие его клиенты делали бизнес по-наполеоновски – сначала ввязаться, а там видно будет. Эти хотели наоборот. А может, иногда думал Вадим, они и вовсе ничего не хотят. Есть установка сверху – создавать СП, вот для отчетности они тоже создают. Кому, как не этим людям, было не знать, что установка может и поменяться… Глядя на них, Вадим еще раз убедился в правильности своего решения не уходить в чистое предпринимательство. Его фирма – это все-таки не бизнес. Так, филиал строительного кооператива с четырьмя пенсионерами в членах. Ну, что с ними особо страшное сотворят, коли «установка» поменяется?

Но пока суд да дело, фирма процветала. «Сарафанное радио», единственное средство массовой информации, которому спокон веку в России верили все, давало свои плоды. Одни клиенты приводили других, те – следующих… Нагрузки на адвокатов росли неуклонно. Доходы – и того быстрее. Понимая необходимость отсечь часть клиентуры, Осипов поднял расценки. Саша, племянник Марлена, рассказал об этом матери, та – Марии Ивановне, своей сестре. Мария Ивановна, разумеется, накрутила Марлена. Эффект получился неожиданный.

Марлен вызвал Вадима и объявил, что теперь он согласен на заключение между кооперативом и Юлей договора на юридическое обслуживание. Получалось, что отныне Юля будет сотрудничать с фирмой официально, а не подпольно, как продолжалось уже год. Далее следовало наставление: надо быть скромнее, – не стоит поднимать ставки.

Вадим, поблагодарив за доверие, это в смысле Юли, второе пожелание Марлена категорически отверг. Причем твердо, хотя и вежливо.

– Вадим, – несмотря на явный отпор со стороны Осипова, Марлен по-прежнему говорил с ним очень мягко, – поймите, вы не только потеряете клиентов, но и наживете себе массу новых врагов!

– Количество врагов – величина конечная. Я думаю, свой лимит я уже исчерпал.

– В вашем отдельно взятом случае количество врагов, подобно времени и пространству, становится величиной как раз бесконечной, – с отеческой заботой возразил заведующий.

– Марлен Исаакович, давайте я вам объясню свою логику. – Вадим решил раз и навсегда расставить точки над «i», коли просто отшутиться не удалось. – Фирма – это моя идея, мой проект. Да, вами поддержанный, но мой. Нельзя вести проект, бизнес или научную работу, исходя из психологии другого человека, пусть даже такого опытного и умного, как вы. Поэтому в бизнесе может быть только один хозяин. Он принимает решения, он за все и отвечает. Я наблюдаю в ССОДе уже несколько месяцев, что происходит, когда решения рождаются коллективно!

– И что же?

– Ничего! Просто – ни-че-го! – Вадим, вспомнив про тягомотину у Терешковой, завелся еще больше. – Мне надо, чтобы мои люди работали качественно. А это значит – не торопясь. Мне не нужны лишние клиенты. Мне нужны платежеспособные!

– Это – лозунги! – Марлен тоже стал закипать.

– Нет! Не лозунги. Это – психология. Чем больше клиент платит, тем выше он ценит работу адвоката. Так устроена психика человека. Мало того, только то, что по блату или дефицит, представляет реальную ценность для советского гражданина. Значит, в фирму должны обращаться только по блату. Я имею в виду, по рекомендации. Тогда клиент приходит не нанимать адвоката, а просить, понимаете, просить о помощи.

– Согласен! Это логично. Но… – Марлен замялся, – но мы живем в мире, в котором богатых не любят. А вы будто демонстрируете, выставляете напоказ…

– Привыкнут! – перебил заведующего Вадим, сам удивившись своей смелости. – Поверьте, привыкнут!

– «Жаль только, жить в это время прекрасное…» Не верю.

– А я верю. Потому и настоял, чтобы контроль в кооперативе обеспечивали мои люди, а не пятьдесят на пятьдесят! Потому что я – верю!

– Так это вы настояли, а не Аксельбант?! – в глазах Марлена сразу растаяла теплота, губы сузились.

– Ну, скажем так – я поддержал Аксельбанта, не стал его переубеждать, – попытался исправить свой прокол Вадим.

– Не стал или не захотел? – Марлен моментально из патрона превратился в адвоката – начал давить, обыгрывая слова, загоняя противника в логические капканы.

А вы? Вы – не захотели или просто не смогли? Вы же сами с ним эту тему обсуждали! – В этой игре Вадим давно не был мальчиком для битья. Подменив понятия, перехватив инициативу, Осипов уже атаковал, а не защищался.

– Ничего, я с ним еще раз поговорю! – проверил Вадима на прочность «стареющий волк», как его последние годы называл про себя Вадим.

– «Не промахнись, Акелла!» – брякнул Осипов. Марлен удивленно поднял брови. – Я имею в виду, – попытался затушевать свою проговорку Вадим, – что Аксельбант – типичный бизнесмен. А это значит, что менять договоренности, достигнутые на берегу, он не захочет. К тому же – он знает, какие деньга мы сейчас стали зарабатывать. Следовательно, посчитает, что вы просто захотели больше иметь. Раньше, когда было неясно, куда кривая вывезет, не рисковали, а теперь – можно и попользоваться, – поняв, что закручивает гайку все туже, Вадим решил уменьшить напряжение. – Я-то знаю, что дело не в деньгах, но для Аксельбанта все будет выглядеть именно так.

Марлен сидел насупившись. Он понял, что Вадим скорее угрожает, чем убеждает. И еще он понял, что этот пацан – больше не пацан. Может, поэтому Маша, всегда безошибочно разбирающаяся в людях, последнее время постоянно нахваливает Вадима. Она в кооперативе была-то всего пару раз (надо на всякий случай представлять, где якобы работаешь), а в делах фирмы самого Вадима ориентируется лучше, чем муж. Хотя именно он заведует консультацией, где де-юре работают почти все осиповские «фирмачи». Разумеется, не слова Вадима, а доверие к интуиции жены заставили Марлена передумать. «В конце-то концов, какая мне разница, кто контролирует фирму? Юля с Сашкой зарабатывают столько, сколько я бы обеспечить им не смог. А этот – смог». Мысли Марлена неожиданно прервали донесшиеся как будто откуда-то издалека слова Вадима:

– Вы бы лучше подумали, как нам консультацию перевести на полный хозрасчет. И не иметь больше геморроя с Президиумом!

– Что?

Вадим повторил еще раз.

– Не учи отца…! – Марлен договорил непристойную поговорку до конца. Вспомнив, что матерится заведующий чрезвычайно редко, Осипов понял, – палку он перегнул.

Вот и я не люблю, когда меня учат делать мой бизнес! – Вадим попытался внести в разговор ноту примирения, но его фраза прозвучала жестче, чем весь предшествовавший разговор. Может, оттого, что думал в тот момент Вадим вовсе не о фирме, а о Юле. Грубая поговорка ударила по больному, хотя наверняка сам заведующий и не догадывался, как его слова прозвучат для Вадима…

Марлен размышлял о надвигающейся старости. Имя Акеллы напомнило о том, что уже за пятьдесят, а дочь не замужем, внуков нет. Кто продолжит род? «Нам бы с Маней такого зятя!» – Марлен внимательно, как-то по-новому посмотрел на Осипова.

– Ладно, идите, Вадим. Поживем – посмотрим, – то ли Вадиму, то ли своим собственным мыслям пообещал Марлен.

За месяц до Нового года Машка заныла: «Хочу собаку, хочу собаку!» Совершенно неожиданного союзника она нашла в лице бабушки. Илона, как всегда, методично, с немецким педантизмом, принялась промывать мозги и Лене, и Вадиму. «Ребенок должен расти в доме, где есть животные. Тогда он вырастает добрым, не чувствует себя пупом земли, не страдает эгоцентризмом».

Лена ушла в свою диссертацию, ей было ни до чего, поэтому она быстро согласилась со свекровью. Тем более, сама она выросла с кошкой на подушке, и аллергия Вадима на шерсть животных, заставившая ее отдать свою любимицу соседям, была для Лены чуть ли не самым большим недостатком мужа. По крайней мере в первые месяцы супружества.

Конечно, Илона принимала в расчет аллергию сына. Но проведя неделю на телефоне, переговорив со всеми знакомыми врачами и собачниками, изучив медицинскую энциклопедию, она нашла компромисс. Оказывается, аллергическую реакцию вызывает не сама шерсть, а подшерсток. Собаки с остевым строением волоса подшерстка не имеют. И почти не линяют. Лучше всего подходит пудель. Может, на самом деле все обстояло по-другому, но Вадим понял мать именно таким образом. Тут взбунтовалась Лена. «Если уж заводить собаку, то настоящую. Пудель – это не собака!»

Настала очередь Вадима уговаривать жену. Ему казалось, что вопрос приобретения собаки – это первое важное дело в жизни, которое он может сделать для Машки. Вадим ощущал неизживное чувство вины перед дочерью за то, что у него не находилось для нее времени. Теперь пробил его час!

Вадим искренне верил, что убедить может кого угодно и в чем угодно. А уж Лену, все слабые места которой он знал, как свои пять пальцев, тем более. Система аргументов строилась следующим образом. Первое – королевский пудель по размеру чуть меньше немецкой овчарки и точно такой же, как овчарка бельгийская. То есть, между пуделем и овчаркой принципиальной разницы нет. Второе – пудели самые умные собаки, понимают до трехсот слов. Так написано в справочнике собаковода. Третье – главное: в отличие от большинства других собак, пудели живут 18-20 лет. Дольше всех. А смерть собаки – смерть члена семьи. Об этом тоже нельзя забывать!

31 декабря, за час до наступления Нового года, который решили отмечать дома, позвав «свесей» и «тесей», Машка обнаружила под елкой щенка черного королевского пуделя. Вся новогодняя ночь прошла в выборе имени для собаки. Чуть не переругались. В конечном итоге победила Лена – «Хэппи». Михаил Леонидович бурчал, почему это всегда полагается давать собакам иностранные имена. Илона его успокоила: «Как собаку назовешь, такой она и будет. „Хэппи" – значит радость. Вот пускай в доме и будет радость!»

Бабушка Аня неожиданное вспомнила историю из своего прокурорского прошлого. Был один человек, член партии с 1917 года, который обзавелся овчаркой. Из истовых революционных чувств назвал он своего пса «Колчаком». Мол Колчак – пес! Все очень по-большевистски. Но однажды черт попутал – брякнул при соседях, что обожает свою собаку. Те накатали донос – мол, проявляя бдительность, сообщаем, что наш сосед публично признавался в любви к адмиралу Колчаку. В НКВД отреагировали быстро. А пойди не отреагируй, самих же и посадят за притупление революционной бдительности.

Когда дело уже должно было пойти в суд, Анне Яковлевне принесли на подпись обвинительное заключение. А она его не подмахнула! Взяла да и вызвала для допроса несчастного собаковода. Поговорила с ним, поняла, что за бред творится, и дело прекратила.

Выслушав эту историю, бабушка Эльза грустно покачала головой и как бы сама себе сообщила: «Да, таких благородных людей, таких образованных и преданных России, больше уже нет!»

Михаил Леонидович, разумеется, тут же тещу решил поддеть:

– Это вы о Колчаке?

– Прекрати! – традиционно вмешалась Илона, не дав мужу получить удовольствие от провокации схватки между бабушками.

Юля отсутствовала десять дней. Поехала к дальним родственникам в Одессу. Вадим расстроился. Не из-за того, что Юлька уехала, а из-за того, что на третий день он по ней заскучал. Не хватало ее задорного смеха, не с кем было абсолютно доверительно и вместе с тем профессионально поговорить о делах. Да и по бурному сексу, озорному и при этом очень страстному, он тоже быстро затосковал. С Леной постель давно стала элементом любви, спокойной, надежной, – навсегда. А с Юлькой – порыв ветра, гроза, катание на американских горках. Словом, все что угодно, – захватывающее, неожиданное, но, понятное дело, – временное. Потому еще более сладкое и ненасытное.

Вернулась Юля во вторник вечером. Вечер среды Вадим освободил и от встреч с клиентами, и от бумажной работы.

Юля была, как всегда, весела и любвеобильна. Но с какой-то грустинкой. Вадим решил отложить все разговоры на потом. Сейчас он мог думать только о наслаждении Юлькиным телом. К тому же «после этого» любая, самая неприятная тема, разрешается мягче и согласнее.

Уже отдыхая, просто валяясь в постели, то и дело нежно поглаживая друг друга, перешли к разговору. Вадим поинтересовался, как отдохнула. Юля ответила. Без подробностей, но и не односложно. Вадим решился наконец спросить, почему грустная, что случилось?

– А ты уверен, что хочешь знать? Думаю, не стоит, – попыталась уйти от ответа Юля.

– У нас секреты? – Вадим придал вопросу игриво-кокетливую интонацию.

– Это вовсе не веселая тема. Ну, ладно. Может, тебе и правда лучше быть в курсе.

Вадим повернулся к любовнице, слегка приподнявшись и подперев голову рукой.

– Понимаешь, тетя Люба, ну, мамина двоюродная сестра, к которой я ездила, проговорилась. Они ведь с мамой очень близки. Так вот, оказывается, мамуля спит и видит, чтобы ты на мне женился, – Юля испытующе взглянула на Вадима. Любовник приподнял бровь, но ничего не ответил, полагая, что пока лучше послушать.

В принципе, Вадим предполагал, что такой разговор когда-то возникнет. И очень хотел его избежать. Поскольку уходить от Лены он точно не собирался, но и Юлю обижать никак не хотел. Конечно, иногда возникала мысль, что, породнись он с Марленом, его карьера пошла бы стремительно в гору. Но он давно понял на примере своих клиентов и некоторых знакомых, что ни карьера, ни деньги, ничто иное не имеют ни малейшего значения, когда утром ты просыпаешься с женщиной, которую не любишь. Заснуть можно со многими, а вот просыпаться…

Кроме того, Лене он был стольким в жизни обязан, что достаточно было вообразить ее глаза в момент, когда он скажет, что уходит, как сразу представлялась картина полного обрушения мира. Нет, это была не жалость. Это была абсолютная невозможность сделать ей больно. Что и есть любовь. Когда себе откажешь в чем угодно, лишь бы не причинять страданий своей женщине – Единственной.

– Ну вот, – после паузы продолжила Юля, – для меня это было полной неожиданностью. И мне эта мысль очень не понравилась!

– То есть я тебе не подхожу? – неожиданно обиделся Вадим.

– Помолчи, а? – Юля села. Вадим невольно перевел взгляд с ее лица на большую, крепкую стоящую грудь с еще напряженными после секса сосками. – Пошляк! – перехватила взгляд любовника Юля.

– Молчу и слушаю, – пристыженно отозвался Вадим.

– Мне эта мысль не нравится по многим причинам. Изначально, – тебе это не надо и ты этого не хочешь. Не перебивай! – Юля заметила, что Вадим собрался что-то ответить. – Опять изначально, – мне это не нужно. Что важнее! – Юлька озорно улыбнулась. – Да, я эгоистка, и потому это важнее!

Вадим хмыкнул и опустился на подушку.

– Вот, лежи и слушай умную женщину! – поощрила Юля.

– Как, ты кого-то из подруг пригласила на сегодня? – обрадованно схохмил Вадим. Обрадованно, поскольку разговор, которого он долго ждал и опасался, принимал явно позитивное направление.

– Старая шутка! Так вот. Быть твоей любовницей – классно. Прежде всего, ты изменяешь не мне, а жене. Даже если ты кого-то еще трахнешь, если, разумеется, найдешь время между клиентами и фирмой, то опять-таки изменишь не мне, а в очередной раз жене. А я не хочу, чтобы мне изменяли.

– Измена – это не постель! – не смог промолчать Вадим, которому стало обидно за Лену. Он искренне полагал, что жене он не изменяет. Ну, секс, ну и что?

– Знаю я эту вашу мужскую теорию. Вам можно, а нам нельзя. Шовинизм и кретинизм в одном флаконе. Не о том речь. С тобой классно. И поговорить, и потрахаться, и вместе работать. Но меня не касаются ни твой тяжелый характер, ни твой «трудоголизм»…

– Что?

– «Трудоголизм». Все, что тебя интересует, – работа! Ну, и я, конечно. – Юля рассмеялась. – Деньги мне твои не нужны. А думаешь ты все равно всегда не обо мне. Да, честно говоря, я не только за тебя, я вообще замуж пока не хочу!

– Так в чем проблема? – у Вадима окончательно отлегло от сердца. «Золотая девчонка», – подумал он.

– А в том, мой милый, что, если мамуле что в голову взбредет, – она будет переть, как бульдозер. Ты папин характер знаешь? – неожиданно, казалось, сменила тему Юля.

– Думаю, да.

– Так вот, у моей мамаши, типичной русской Кабанихи, он во сто крат круче. Она не успокоится, пока своего не добьется!

– Это угроза? – попытался пошутить Вадим.

– Даже более серьезная, чем ты думаешь! – Юля угрюмо отвернулась к окну. – Пока она говорила только с тетей Любой. Думаю, отец еще не в курсе ее планов. Но это не надолго. Потом они начнут обрабатывать меня. Тезис «на чужом несчастье своего счастья не построишь» хорош, пока речь не идет о единственной любимой доченьке.

При этих словах Вадим вспомнил про Машку и понял, что Юля абсолютно права.

– И что делать?

– Самая большая опасность в том, что когда мы не поженимся, а мы не поженимся, – Юля в упор посмотрела на Вадима, всем своим видом показывая, что этот вопрос закрыт навсегда, – она начнет накручивать против тебя папу. И, поверь, накрутит. Поскольку из-за тебя, или, точнее, в связи с тобой не осуществились ее наполеоновские планы по устройству судьбы единственного чада! А вот войны между вами я меньше всего хочу!

– Папу жалко? Хорошая девочка! – Вадим все еще надеялся свести разговор к шутке.

– Дурак! Ты, конечно, крутой, Вадик, но ты не знаешь отца. Это – танк!

– Ну, это мы поглядим! – в Вадиме взыграли амбиции.

– Ладно! Я не хотела тебя обидеть. Может, и ты окажешься сверху. А мне от этого легче будет? – Юлин вопрос поставил Вадима в тупик. До него стало наконец доходить, в каком непростом положении оказалась Юля. Куда более сложном, чем его.

– И что ты предлагаешь? Разбежаться?

– Не дождешься! – Юля неожиданно рассмеялась. – Я кое-что получше придумала! – Она выжидательно смотрела на любовника. – Я начну потихонечку насвистывать маме, что ты меня не совсем устраиваешь в постели. Этот аргумент для женщины, поверь, сработает на сто процентов!

У Вадима аж дыхание перехватило. Такого унижения он перенести не мог.

– Ты серьезно?!

– Во дурак! – Юлька еще громче расхохоталась и, видимо желая доказать, что все, наоборот, очень даже хорошо, запрыгнула на растерявшегося Вадима.

Такого бурного секса у них давно не было. Возможно, после первого раза, – тогда, в кабинете.

Наконец, терешковские деятели что-то сумели изобразить. Был составлен бизнес-план СП, подобраны потенциальные партнеры с финской стороны, согласованы даты встречи. Разумеется, в Хельсинки. Что за удовольствие проводить переговоры в Москве? Вадим написал проект Устава и Учредительного договора. Его, разумеется, согласовали с МИДом. На всякий случай, еще с Минюстом и Комитетом внешнеэкономических связей. В ЦК КПСС сказали, что с ними надо будет согласовывать тогда, когда определятся конкретные партнеры по СП. О согласовании с КГБ Вадима не оповещали.

Вадим раньше и предположить не мог, какая сложная процедура принятия решений существует в его стране. Главное, решение-то о чем? О начале переговоров! Всего-навсего! Зато легко Вадим понял, что «Интурист», прослышавший про идею ССОДовского СП, стал вставлять палки в колеса. В связи с этим пришлось объяснить новым коллегам, что такое рыночная конкуренция и почему «интуристовцы» так всполошились.

Терешкова была изумлена, что у Осипова нет загранпаспорта. До отъезда оставалось меньше двух недель, а на его участии в поездке Валентина Владимировна настаивала категорически. Светлана потом уже рассказала Осипову, как с его документами носились сотрудники визового отдела ССОДа.

В КГБ согласовали за два дня. Терешкова сама позвонила Председателю КГБ и попросила посодействовать. С МИДом возникли было сложности, паспорт-то им выписывать, но тут ВВ наехала на тамошних чиновников через Международный отдел ЦК.

Вот чего избежать не удалось, так это обязательного инструктажа для выезжающих в загранкомандировку. Вадима подключили к группе, отправлявшейся «дружить» во Францию.

Первые полчаса будущим туристам-друзьям, отобранным Советско-Французским обществом дружбы, рассказывали про гордость советского человека, исключительно советский же патриотизм, достойное поведение и недопустимость выменивания икры и шпротов на колготки.

Затем, еще полчаса, давали рекомендации, как отвечать на провокационные вопросы, которые обязательно последуют при встречах с трудовыми коллективами в принципе дружественной нам Франции. Провокаторы есть везде! И западные спецслужбы не дремлют! В этой части беседы Вадим понял, что среди разработчиков инструктажа есть люди, куда более, чем он, изощренные в софистике и риторике. Правильные слова, расставленные в правильном порядке, легко позволяли называть белое черным и наоборот!

Но особый интерес Осипова вызвала третья тридцатиминутка. В течение получаса гордых советских граждан уговаривали не воровать в магазинах. Это и недостойно, и опасно, и, если что, больше за границу – никогда! Но вот способы отлова воров, придуманные на Западе, Вадима вправду поразили. Ладно, видеокамеры наблюдения! Если у них в каждом доме стоит видеомагнитофон, в чем Вадим не сомневался, то и видеокамеры в магазинах могут понатыкать. Но, оказывается, товары на полках намагничивают, а на выходе из магазина стоят специальные рамки, которые звонят, если покупатель что-то не оплатил. Мало того, некоторые вещи опыляют специальными химикатами, запах которых человек не чувствует, а приборы в дверях магазина их различают и дают сирену!

В Вадиме проснулся мальчишка. Вот было бы здорово обмануть всю эту технику!

Последний пассаж инструктора насторожил. Оказывается, в магазине могут подстроить провокацию, – подбросят незаметно что-нибудь в корзину или тележку. Так что перед кассой турист должен внимательно изучить все, что лежит в казенной таре. Кроме того, туристам рекомендуется свои сумки не сдавать при входе, а носить при себе. Застегнутыми. Чтобы в камере хранения туда чего-нибудь не подложили. Ведь случись что – международный скандал! Советский турист попался на воровстве!

Вадим до этого считал, что подбрасывают только у нас. Патроны, ножи. И делает это милиция с теми славными представителями криминального мира, которых ни на чем другом зацепить не может. А оказывается, и они там такие же…

Прямо с вокзала, расположенного в центре Хельсинки, делегация переговорщиков отправилась в гостиницу. На платформе их встречал представитель ССОДа, сотрудник Советского посольства. Ехать дальше не пришлось, – гостиница располагалась на той же площади, что и вокзал.

Зайдя в свой номер, Вадим прошел в ванную и обнаружил там маленькие флакончики с шампунем, какую-то прозрачную, неизвестно для чего предназначенную шапочку, еще какие-то флакончики со странным названием «душ-гель», наборчик разноцветных ниток с иголкой и что-то еще, совсем непонятное. Вадима порадовало, что один небольшой, обернутый в красивую бумажку кусочек мыла лежал на раковине, а другой такой же на подставке рядом с биде. Значит, один можно будет привезти домой! А почему только его? Шампунь Лена отлила ему в пузырек еще дома, значит, здешний тоже уедет домой.

Поразмыслив с минуту, Вадим решил рискнуть. Оставил на виду один кусок мыла, а все остальное запихнул под ванну. Если хватятся и устроят скандал – он ни при чем, горничная все переставила!

Переговоры с какой-то крупной строительной фирмой, имевшей большие объекты в СССР, начинались через 40 минут. Вадим почувствовал легкий мандраж. С иностранцами он еще никогда переговоров не вел.

На самом деле волновался Осипов зря. Деловая встреча происходила в такой радушной атмосфере, в какой не всегда дома гостей принимают. На столике, в стороне, стояли термосы с кофе и порционными сливками. Таких Вадим раньше не видел и одну упаковочку незаметно сунул в карман – Машке показать. Печенье в вазочках было расставлено на столе переговоров заранее. То есть каждый подходил к столику с кофе и кипятком, пакетики с разными чаями лежали в специальной коробке рядом, наливал себе, что хотел, и возвращался к работе.

Чуть сбоку от большого стола располагалась специальная доска с мелками. Но если школьная доска крепилась к стене, то эта, значительно меньшего размера, была на штативе и стояла под углом. Позже, на других переговорах, Вадим вместо доски обнаружил на такой же подставке огромный блокнот с отрывными листами. На них писали толстыми огромными фломастерами, издававшими непонятный резкий запах. Ясное дело, что самый яркий, красный, к концу переговоров перекочевал к Вадиму в карман. Ему хотелось привезти в Москву как можно больше диковин. Своих удивить.

За три дня пребывания в Хельсинки прошло 7 встреч. Все потенциальные контрагенты имели в Союзе бизнес. Этим и объяснялось их желание создать СП с ССОДом. Туризм как таковой их не очень интересовал. Но кому-то нужна была площадка под строительство гостиницы, якобы для обслуживания клиентов СП, кому-то помощь в получении контракта на закупку леса. А почему бы СП и этим не заняться? В общем и целом Вадим понял, что близость ССОДа к ЦК КПСС являлась единственным привлекательным моментом экономической программы, разработанной институтом академика Аганбегяна для СП Терешковой.

«Тоже немало», – философски решил Вадим, понимая при этом, что процесс создания совместного предприятия затянется на годы.

Вечером первого дня Вадим чуть было не обнаружил свою дремучесть. По окончании последних переговоров всю делегацию повезли в ресторан. Из посольства специально приехали три машины с несколькими посольскими сотрудниками. То ли они должны были присутствовать по протоколу, то ли просто подвернулся шанс хорошо поесть на халяву, но люди эти, кроме атташе по культуре и ССОДовского представителя, никакого отношения к цели визита не имели.

Когда сели в машину и поехали, Вадим с ужасом обнаружил, что под ним расплывается теплое пятно. Его аж пот прошиб. «Описался!» – с ужасом решил Вадим, запуская под себя руку. «Я же не хотел писать?! Почему я ничего не почувствовал?! Что со мной??!!» – пронеслось в голове. Но сиденье и брюки оказались сухими. Теплым, как электрическая грелка, было только сиденье пассажирского кресла. «Ничего не понимаю!» – немного успокоился Вадим.

– А что это у меня сиденье греется? – как можно безразличнее спросил он посольского водителя.

– Да я включил обогрев. Холодно ведь. Вам выключить? – последовал совершенно спокойный, без малейшей доли иронии или удивления ответ.

– Нет, спасибо, оставьте! – И через паузу: – А здесь у всех машин есть подогрев сидений?

Дальше, до самого ресторана, разговор в мужской компании пассажиров «Вольво» шел исключительно о машинах. Впервые Вадим понял, что бывают автомобили, а бывают «Жигули». И это не одно и то же! Мысль о том, что ему никогда не заиметь такой автомобиль, испортила настроение до конца дня. Точнее, до возвращения в отель.

В гостиничном номере его ждала нежданная радость. В ванной стоял новый набор маленьких отельных диковин. Вадим сходу нырнул под ванну и с восторгом обнаружил, что его утренние запасы в целости и сохранности. Правда, открытое им мыло исчезло. Зато вместо него появились два новых кусочка – на раковине и возле биде.

«Значит, открытый кусок тоже надо прятать!» – решил Вадим, представляя себе реакцию Лены и Машки, когда он привезет им все это богатство. Но на всякий случай новую порцию туалетного счастья в чемодан убирать не стал. Спрятал там же, под ванной. «В воровском деле главное – терпение!» – вспомнил Вадим цитату из какого-то детективного романа.

Сюрпризом следующего дня стали рестораны. Первая неожиданность случилась во время обеда. Вадим заметил, что, когда принесли счет, один из финнов расписался на нем и вернул в папочку вместе со своей визитной карточкой. И все! Просто вложил визитную карточку! Правда, визитки у финнов были совсем не такие, как у самого Вадима. Ему свою даже стыдно стало показывать. Напечатанная на тонкой бумаге сероватого цвета, сгибающаяся по краям, как старая фотография, с расплывшимися буквами, она не шла ни в какое сравнение с визитками западных партнеров. Толстая бумага, абсолютно белая, печать с тиснением, буквы с отливом, блеском, нанесены иногда даже не типографской краской, а лаком – как для ногтей, только черным. И фотография! На каждой визитке – фотография владельца! Конечно, Вадим и раньше слышал о финской полиграфии. Но таких высот не представлял!

Спросить о механизме оплаты счетов визитками Вадим постеснялся. Может, вспомнил инструктаж в ССОДе о необходимости проявлять гордость советского человека всегда и везде – мол, нас этим не удивишь. А может, арбатское воспитание помешало, неудобно как-то о деньгах спрашивать. Пусть и косвенным образом, но все равно ведь – о деньгах…

Вечером делегацию пригласили в какой-то особо шикарный ресторан. Но впечатлений накопилось уже столько, что Вадим мало что замечал или, тем более, запоминал. Однако поданный на горячее ростбиф с медом все-таки поразил его воображение. Мясо и мед – продукты несочетаемые! А вкусно! Рецепт Вадим запомнил, чтобы попробовать самому приготовить в Москве. Самому, – в смысле попросить маму. Илона очень любила экспериментировать на кухне.

В последний день, кроме ранних утренних переговоров, завершившихся к одиннадцати часам, ничего не планировалось. А поезд – в семь. Конечно, это была не случайность. Советским людям предоставлялось время на магазины. Не садисты же составители программы визита, в конце-то концов!

Вадим заранее знал, на что он потратит суточные и ту небольшую сумму, на которую разрешался обмен рублей. Ему еще повезло – по распоряжению Терешковой и по обмену, и по суточным он проходил по первой категории, наравне с секретарями обкомов и министрами.

Света, правда, попросила другим членам делегации об этом не докладывать. Один из них относился ко второй категории, а остальные к третьей. «Не надо дразнить гусей!» – аргументировала Света просьбу ВВ.

Планы Вадима нарушили… фрукты. Как он мог предположить, что в середине февраля увидит: клубнику, малину, бананы, дыни, арбузы, свежий виноград и невесть что еще?! Словно все времена года встретились на одном прилавке. Но больше всего его поразил киви – зеленый, волосатый экзотический фрукт, который он впервые попробовал накануне в ресторане.

Малину и клубнику до Москвы не довезти. А вот бананы, по которым Машка просто сохла, и киви, о которых они с Леной никогда даже не слышали, стоило попыться. И, разумеется, авокадо. Авокадо, Канарские острова – символы западной жизни! Вадим в первый же день в Хельсинки за обедом отведал авокадо. Дрянь редкостная! Может, конечно, он чего не понимает? Ленка по-любому должна это тоже попробовать хоть разок.

Вадим купил шесть бананов, четыре киви – по одному Лене с Машкой и по одному для «свесей» и «тесей». И три авокадо. Один из членов делегации, именно тот, который по странному стечению обстоятельств всегда обитался рядом с Вадимом, даже в туалет одновременно с ним из конференц-зала выходил, на сей раз тоже услужливо помогал Вадиму в магазине.

– А таможня? – увидев пакеты с фруктами, ласково поинтересовался приставленный друг.

– Что – таможня? Если вы не настучите, я решу эту проблему! – Осипов огрызнулся.

– Не, мы стучим не об этом! – то ли в шутку, то ли с угрозой ответил сопровождающий и отвернулся. – Вообще, я в отель пойду. Гуляйте сами, я хотел вас просто подстраховать. Вы же за границей впервые.

Вадиму стало стыдно, а вдруг тот действительно от чистого сердца беспокоится? Что же касается таможни, то еще на пути из Москвы Вадим прикинул, где в купе можно незаметно спрятать небольшой сверточек, если понадобится. Тем более, что ССОДовскую делегацию вряд ли будут серьезно шмонать на пути в Москву. Ну, может, на тему запрещенной литературы или порнографии. Но ведь не из-за фруктов же?!

Следующим этапом шел промтоварный магазин. Хотя промтоварный магазин – это в Союзе. Здесь высился Дворец промышленных товаров, в пять этажей, с набором всего – от кастрюль с поварешками, детских игрушек, всех сортов одежды и до мебели, телевизоров с холодильниками и банных принадлежностей. Вадим точно знал, что ему нужно купить: Маше и Лене лыжные брюки, обеим кроссовки и поводок для Хэппи. На последнем Машка настаивала особо. У одной из ее одноклассниц был такой, привезенный ее отцом из загранки – «карабин-катушка» называется. Дочь долго объясняла Вадиму, как он выглядит, даже нарисовала на всякий случай.

Стартовал Вадим в спортивном отделе. Впервые в жизни он столкнулся не с проблемой «найти-достать», а с проблемой «выбрать». И лыжных штанов, и кроссовок висело-стояло-лежало столько, что Вадим понял – искать надо, исходя не из внешнего вида, а из доступности цены. Но и это сужение фронта поисков не сильно помогло. Больше половины товара ему было по карману. За полчаса Вадим взмок так, будто пробежал пару километров. От волнения. От злости на себя за неспособность выбрать. За их изобилие и нашу нищету!

Взял те штаны, перед которыми стоял, приложил к себе, дабы прикинуть размер. Цифры, записанные Леной на бумажке, вложенной в загранпаспорт, не соответствовали финским размерам. А спросить было не у кого. Пришлось покупать на глазок.

Потом Осипов быстро отправился в отдел спортивной обуви. Не задумываясь особо, выбрал кроссовки поярче. Оказалось, здешний народ выбирает кроссовки по отдельности: для бега, баскетбола, прогулок и чего-то еще! У Вадима в душе разливались вязкая досада и глухой ропот.

Пока шел к кассе, пока платил, Вадим думал только об одном – ну почему дома такого никогда не будет?! Что, трудно научиться шить такие же штаны?

Мило улыбаясь, кассирша пробила чек и упаковала все в пластиковый пакет. Только в это мгновение Вадим понял, что забыл купить поводок. Растерянный, он отошел от кассы и остановился. Денег почти не осталось, но можно вернуть Ленкины брюки, не так уж они ей и нужны. Только как? Как без языка объяснить, что ему надо вернуть покупку, поскольку он просчитался с деньгами. Просто так, без веской причины наверняка назад ничего в магазине не принимают.

Вадим спустился на этаж с товарами для животных. Лучше бы он туда не заходил! В Союзе и для людей не было того, что продавалось здесь для кошечек и собачек. А еще для хомячков и черепашек! «Блядь!» – выругался неожиданно вслух Вадим.

Его распирало от бешенства. Он подошел к собачьему прилавку и сразу увидел вожделенный Машкой поводок. Стоил тот столько же, сколько штаны и кроссовки, вместе взятые.

И тут Вадима охватил злой азарт. Он начал судорожно соображать. Сколько раз он придумывал выходы из тупиковых ситуаций для других. А для себя?! И придумал! Быстро, на уровне озарения! Запахи, говорите? Намагниченные товары? Видеокамеры? Хорошо! А теперь посмотрим, кто кого!

Вадим взял поводок и отправился к выходу. Не пряча, открыто держа поводок-карабин в руке, он бодро шагал в сторону дверей магазина. Прошел мимо кассы и направился к охраннику, стоявшему при входе.

– Вы не скажете, где здесь ближайшая аптека? – спросил, как смог, на английском Вадим, жестикулируя перед охранником рукой с поводком.

Тот что-то ответил, показывая налево от входа и потом направо. Вадим прекрасно сообразил, куда надо идти, но сделал вид, что не понял ничего. Минут пять он повторял свой вопрос, а финн свой ответ. В конце концов охранник стал сомневаться в качестве своего произношения и, когда Вадим подхватил его под локоть рукой, в которой по-прежнему демонстративно держал поводок, и потащил к дверям, сопротивляться не стал.

Металлическую рамку на выходе они прошли вместе. Сирены не было. На улице, едва охранник еще раз показал, куда надо идти, Вадим его сразу понял, заулыбался, бросил поводок в пакет, пожал руку охраннику и пошел в указанном направлении. Охранник пожал плечами и вернулся на свое рабочее место.

Машка была счастлива! Она сразу нацепила поводок на Хэппи и отправилась его выгуливать. Похвастаться перед подружками новой игрушкой для любимого пуделя.

Авокадо Лене тоже не понравился, что Вадима успокоило. Значит, с ним все в порядке. Обновки оказались в самый раз. Только Машкины кроссовки чуть великоваты. Ну, так это не страшно! Когда еще Вадим за границу поедет?

Утром позвонила Светлана и сообщила, что ВВ очень довольна поездкой делегации. Ей позвонили из ЦК и сообщили, что все финские, большая часть шведских и целый ряд французских, немецких и английских газет сообщили о приезде ССОДовской делегации и переговорах о создании СП. Западные газеты высказывали предположение, что перестройка в Советском Союзе набирает обороты. ЦК благодарил Терешкову, а она, соответственно, просила поблагодарить Вадима.

Юля в первые же минуты встречи забросала Вадима вопросами о поездке. Но Вадим, мстительный Вадим, показал глазами на кровать и сказал:

– Как учила моя первая учительница, ну та, что сказала «будем учить», сначала… Ты поняла?

– Так уж и первая, – не поверила Юлька и стала расстегивать блузку.

Через полчаса Вадим приступил к рассказу. Юле все было интересно – и про переговоры, и про визитки, и про машины. Вадим решил рискнуть и раскололся, – поведал историю с поводком. Юля сразу сникла.

– Ты меня осуждаешь? – испугался Вадим.

– Да нет! Это в твоем духе. Я – о другом! – совсем грустно ответила Юля.

– О чем?

– Понимаешь, когда я маме сказала, что замуж за тебя не пойду, а я сама завела разговор на эту тему, она меня своей реакцией огорошила.

– То есть?

– Она, представляешь, сказала, чтобы я потянула с тобой, что я поводок, на котором тебя держит отец. Представляешь? – Юлька всхлипнула.

– Это ее позиция или Марлена? – зло отозвался Вадим.

– Ее. Отец по-прежнему не в теме.

«Поводок на хоботок! – пронеслось в голове у Вадима. – Ну нет! На меня поводок уже никто не наденет. Тем более таким способом!»

Ему стало ужасно жалко Юлю. Понятно, что теперь они скоро расстанутся. Вадим каждый раз, приходя сюда, будет вспоминать слова Марии Ивановны. А Юлька-то ведь не виновата. Она правда хорошая.

Как же все-таки матери умеют портить жизнь своим дочерям!

Глава 22 ТОЕФЛ (Тест)

– Вадь! Дурацкая ситуация, – Лена пришла из университета взъерошенная и растерянная, – ко мне сейчас Буйнаков подкатил.

– Че-е?! – Вадим выставил вперед нижнюю челюсть, изображая из себя ревнивого бандита-качка.

Лена прыснула.

– Он в другом смысле.

– А, ну тогда ладно! Я в тебя верю!

– Подкатил-то он ко мне, а имел в виду тебя!

– Нет, только не это! Даже ради твоей защиты ориентацию я не поменяю!

– Это-то я понимаю! Ты еще и в своей ориентации никак не угомонишься, – то ли спрашивая, то ли утверждая, отозвалась Лена. Без улыбки.

– Так что ему нужно? – Вадим вспомнил про Юлю и решил быстро сменить тему.

– Что-то с разводом, но каким-то фиктивным. Я до конца не поняла и не очень хотела.

– Погоди, это тот Буйнаков, который смертельный друг Смоленского?

– Ну да! В том-то и проблема! Я его на защите больше всех боюсь. Он ради того, чтобы нагадить Владимиру Юрьевичу…

– Любимому Владимиру Юрьевичу, ты забыла сказать! – Вадим по-прежнему ревновал Лену к Смоленскому.

– Ой, перестань! Я же серьезно! Это большая проблема!

– В чем?

– Объясняю для тех, кто на бронепоезде. Если ты возьмешь дело Буйнакова и проиграешь, Смоленский будет счастлив. Хотя, может, его сам факт того, что ты взялся помогать Захару Филатовичу, уже взбесит!

– Так он еще и Захар Филатович? – Вадим хохотнул.

– Да! Представляешь себе степень любви потомственного столичного интеллигента и деревенского гения, Ломоносова на ниве языкознания?

– Так я не возьму его дело!

– Тогда Буйнаков на защите меня завалит! – В глазах Лены улыбка мгновенно уступила место набухавшим слезам. Вадим не в первый раз убедился, что жена боится защиты до безумия. Он в свое время так не волновался.

– Успокойся! Чего ты хочешь?

– Я не знаю! Вадь, может, ты его к кому-то переправишь? Пусть и у себя на фирме.

– Глупость! Если у меня на фирме – все то же самое. И для него, и для Смоленского фирма – это я.

– Ой! Ты мой Людовик Великий! Франция – это я. Это не ему голову потом отрубили? – Лена все-таки не упустила повода подколоть мужа.

– Не ему, другому!

– Ах, да! Другому! Вспомнила! Этот прославился тем, что у него масса любовниц была! – глаза сразу высохли.

– Не понял, мы сейчас что обсуждаем? – Вадим вовсю старался изображать деловитость. Может, Ленка что-то чувствовала, а может, просто провоцировала.

– Мы обсуждаем, как быть с Захаром.

– Я подумаю. Давай ужинать! – разговор надо было срочно сворачивать, да и подумать Вадиму действительно следовало. Ситуация вырисовывалась не самая простая.

Суть дела Буйнакова не очень волновала Осипова. Если дело грязное – он просто откажет и все. А если нормальное, просто правовой спор – выиграет. Самомнения у Вадима с годами явно поубавилось. Но на смену пришла не менее высокая самооценка. Вадим, как профессионал, реально знал свои возможности. Это знание порождало гордость и… скуку. Вадиму становилось неинтересно. Азарт пропал.

Он вспомнил, как года три назад начал принимать только те гражданские дела, от которых до него отказались минимум два адвоката. И даже из них треть выиграл! «Мне скучно, Бес!» – «Что делать, Фауст? Таков вам положен предел…» – пронеслось в голове Осипова. Может, он поэтому и фирму придумал? От скуки?

Вадим позвонил Смоленскому. За ужином супруги решили, что это – самый простой и правильный путь. Разговор был продуман заранее и просчитан с учетом особенностей характера мэтра.

– Здравствуйте, профессор! Это Осипов – послушник вашего семинара. Простите, что беспокою, святой отец!

– Да, Вадим, привет! – Смоленской хмыкнул в трубку. – Никак, о возвращении в лоно святой матери, риторической церкви архангела Цицерона задумался, отрок?

– Ну, типа того. – Вадим резко повернул стилистику беседы. – Бабок забашлять хотся. Так вот, отмаза нужна.

– Мне на шухере постоять? – с готовностью переключился Смоленский. – Гоп-стоп или щипок? Только не говорите, что мокруха.

– Хуже. Буйнаков! – Вадим решил перейти к делу.

– Тогда и мокруха годится, – по инерции проскочил Смоленский, но тут же притормозил. – Что Буйнаков?

– Ваш Захар, славный представитель почвенников и носитель русской деревенской культуры, просит меня о помощи.

– В чем? – В голосе Смоленского явно послышалось напряжение.

– Пока не знаю. Это и неважно. Важно, что он ваш подчиненный, а обратился ко мне не через вас, а через Лену. Это неправильно.

– Да он удавится ко мне обратиться! – Смоленский сказал это скорее с радостью, чем с раздражением.

– И я так подумал. – Вадим вел Смоленского по заранее проложенной им тропе и знал, куда приведет. – Поэтому решил вам позвонить.

– И что мне вам посоветовать?

– Я думаю, правильно сделать так: Лена ему скажет, что обратилась ко мне. Но при этом рассказала вам. Так, по случаю. Вы тут же мне позвонили и попросили обязательно Буйнакову помочь, поскольку он действительно большой ученый, хоть и с непростым характером. Но очень достойный человек!

– Вадим, не увлекайтесь! – Смоленский пытался сдобрить интонацию улыбкой, но получилось не очень.

– Хорошо, последний тезис снимается как легко опровергаемый!

– Изящно излагаете, сын мой! – Смоленский полностью овладел собой, к тому же быстро просчитал все последствия такого поворота событий. Выиграет Вадим дело Буйнакова, о чем бы оно ни было, Буйнаков – его должник навсегда. Проиграет – Смоленский не виноват, не он Осипова рекомендовал. Да и на Лениной защите Буйнаков вести себя будет тихо. «Господи, хоть одна защита пройдет без скандала!» – мелькнуло в голове заведующего кафедрой.

– Тогда вперед и с песней! – подвел итог Вадим.

– А что, в похоронном марше Шопена есть слова? – Смоленский рассмеялся собственной шутке.

– Не понял?

– Применительно к Захару я всем песням предпочитаю именно эту мелодию!

– Злой вы, патер. Нет в вас истинной веры… – Вадим сделал паузу, – в мои профессиональные способности. Если я возьму его дело, Шопен будет, но для другой стороны.

– С философской точки зрения, Вадим, как вы думаете, что хуже: нелюбовь к одному конкретному человеку или всеобъемлющая, всепоглощающая, безграничная гордыня? – Смоленский понял, что с пожеланиями Захару переборщил, и потому ринулся в атаку на собеседника.

– Самое плохое – нелюбовь к своему начальству! А также неадекватная оценка адвокатского труда. – Вадим решил свернуть на нейтральную почву.

– Последнее, по крайней мере, вы можете контролировать. – Смоленский тяжко вздохнул.

Через несколько дней Лена передала Буйнакову, что, разумеется, муж ему поможет. Буйнаков в тот же вечер позвонил Вадиму – договориться о встрече.

Однако общение началось с накладки. За час до прихода Буйнакова на фирму позвонила Светлана, помощница Терешковой, и попросила Вадима срочно приехать. Вернулся он через два часа, так что Захару пришлось целый час просидеть в коридоре кооперативного подвала, где перед ним взад-вперед сновали люди Аксельбанта, не отличавшиеся особой почтительностью в отношении клиентов фирмы Осипова. Ревность, что поделаешь!

Вадим приехал сильно подзагруженный информацией от Валентины Владимировны.

Оказывается, Фонд Сороса совместно с фондом Раисы Горбачевой наметил стажировку 15 советских юристов в возрасте до 35 лет в США. Сроком на 6 месяцев. Терешкова предложила Вадиму принять участие в конкурсе. Правда, поскольку это неправительственное мероприятие, гарантировать она ничего не может. Но полагает, что к рекомендации ССОДа прислушаются. Через несколько дней в Москву приезжает координатор от Фонда Сороса, и с ним можно встретиться. Приезжает он на ССОДовскую конференцию, так что первую встречу можно будет организовать сразу в правильной тональности.

Перспектива поехать в США на полгода, конечно, манила. Но оставить фирму, Лену, Машку… Правда, это еще и прекрасный способ расстаться с Юлей. Роман с ней начал Вадима сильно тяготить. Слово «поводок», произнесенное ее матерью, каждый раз всплывало в памяти в самый неподходящий момент свиданий с Юлей…

Захар Филатович сидел мрачный, явно обиженный тем, что его заставили ждать. Вадим разулыбался, изображая «саму приветливость». Объяснил, почему опоздал. При упоминании Терешковой Буйнаков прогнулся в спине, недовольное выражение лица сразу исчезло, сменившись на подобострастно-заискивающее. «Ну точно деревенщина! Всякое громкое имя приводит в трепет и шок!» – подумал Осипов.

Суть дела Захара сводилась к следующему.

Два года назад по просьбе кого-то из своих приятелей, но, честно говоря, больше из-за денег, Захар заключил фиктивный брак. Сумма – 5 тысяч рублей.

Условия, как заметил Вадим, стандартные – регистрация брака, московская прописка, через год развод, она выписывается. Все довольны.

Последствия тоже оказались стандартными. Анжела, так звали счастливую обладательницу новоиспеченной московской прописки, сначала стала тянуть время, мол, пока другого жилья не нашла, а потом и вовсе отказалась выписываться.

К этой проблеме добавилась другая, много хуже. Она забеременела! Захар клялся, что не от него, однако Вадим засомневался. Правда, чашу весов в пользу доверия словам Захара перевешивало то, что он уже полгода назад подал заявление в суд о признании брака фиктивным. Надоумила его соседка-нотариус. Заявление подано до рождения ребенка. Будь Захар отцом, вряд ли бы он так поступил. Впечатления законченного подонка он не производил. Хотя, если вспомнить рассказы о его отношениях со Смоленским… Но это – иное.

Отказывать Буйнакову было нельзя – он явно отличался крайней обидчивостью. «На Ленкиной защите отыграется всласть!» – подумал Осипов. С другой стороны, дело объективно представлялось очень непростым. Кроме, пожалуй, того, что родом Анжела была из Грозного, а неприязнь московских обывателей к кавказцам росла в последние годы, как на дрожжах.

По каким-то непонятным пока для Вадима причинам, с началом кооперации кавказцы быстро вышли за пределы рынков, монополизировали шашлычные кооперативы и быстро стали проникать во все открывшиеся щели и щелочки свободной экономики. То ли они имели больше свободных денег для начала бизнеса, то ли жилось им хуже, чем русским, и потому они были более активными. Словом, как ни рассуждай, но антисемитизм стал быстро уступать место «антикавказизму». Термин Вадим придумал сам.

Играть на националистических чувствах судьи и народных заседателей Вадим не собирался. Но их и трогать-то не придется. Сами сыграют. Зато все остальное – против Захара.

И все же Осипов решил дело взять, но со страховкой. Он прямо заявил Буйнакову, что шансов выиграть практически нет. Но он готов попытаться. Из уважения к нему и с учетом просьбы Смоленского.

Захар чуть было не подпрыгнул, услышав имя заведующего кафедрой. Но Вадим сделал вид, что этого не заметил. Сказал: «Решайте сами!» – и стал прощаться. Вконец растерянный Захар, заискивающе улыбаясь, попросил не бросать его в беде. Вадим же довольно сурово напомнил, что когда Буйнаков ввязывался в эту аферу, он с ним не советовался. Крутой борец с «интеллигентщиной в науке» скис окончательно. Осипову на какое-то мгновение даже стало его жалко.

Уже в дверях Буйнаков вдруг вспомнил, что не спросил о гонораре.

– Как, я разве не сказал? – удивился Вадим. – Пять тысяч в случае выигрыша, а за работу пятьсот.

– Так мне ничего не останется? – искренне удивился Буйнаков.

– Либо вам останется Анжела с ее ребенком в вашей квартире, либо ничего, – зло ответил Вадим. Возникшая было жалость к Захару улетучилась.

– Хорошо, как скажете, – подчеркнуто смиренно согласился Буйнаков.

Эдвард Стюарт, представитель Фонда Сороса, оказался маленьким, толстеньким, смешливым и чрезвычайно приветливым человеком. Он улыбался Вадиму так, будто не только приехал в Москву исключительно ради встречи с ним, но и вообще на свет родился только для того, чтобы когда-нибудь познакомиться с Осиповым.

Все было превосходно. Эдвард нахваливал английский Вадима, хотя на самом деле объяснялся тот с американцем через пень-колоду. Еще бы, язык-то учил в школе, худо-бедно, 20 лет назад! Да и учил спустя рукава. Но когда Эдвард узнал, что Осипов не только практикующий адвокат, но и имеет научную степень, постоянно выступает на телевидении и является юридическим консультантом ССОДа, восторгу американского эмиссара, казалось, не будет предела.

Правда, для отбора на стажировку необходимо сдать «TOEFL». Что это такое, Вадим понятия не имел. Но мало ли он в жизни экзаменов сдавал?! К тому же наверняка любой тест в такой ситуации лишь прикрытие. Отбор наверняка пойдет по каким-то иным соображениям.

Первый документ дела Буйнакова, который увидел Вадим, открыв папку, полученную без очереди в канцелярии суда, сильно испортил настроение. А оно было таким хорошим! Девочки из окошка, обычно злобно облаивавшие посетителей, включая и адвокатов, узнали его, все-таки телезвезда, выскочили в коридор, попросили автограф. Дело нашли моментально и даже предложили знакомиться с ним не в комнате для адвокатов, где и народу было много, и мебель стояла та, что судьи за полной непригодностью выбрасывали из своих кабинетов, а у них в канцелярии.

Тщеславие Вадима ликовало. И вот на тебе! В деле лежал ордер на имя Аллы Константиновны Смирновой. Конечно, она за прошедшие годы не помолодела. Но ее мастерство и агрессивная манера работы в суде, особенно в подобной ситуации, не сулили Осипову «легкой прогулки». К тому же, ясное дело, Вадим, занявшись кооперацией и совместными предприятиями, сильно поотстал по обычным гражданским делам. А Смирнова, насколько слышал Вадим, по-прежнему с большим успехом вела именно семейные дела.

Вадим листал дело, что-то выписывал, а настроение становилось все хуже и хуже. Мало того, что суд уже успел приобщить письменные свидетельские показания родственников Анжелы из славного города Грозного, заверенные тамошним нотариусом, но истица предоставила еще и фотографии! Захар с Анжелой сидят рядышком на скамейке в парке, стоят на фоне какого-то памятника и так далее.

Выяснилось, что уже было два судебных заседания. Это Буйнаков от Осипова скрыл. Мало того, этот придурок ходил в суд без адвоката, видимо, деньги решил сэкономить, и наговорил невесть что! Он признал, что Анжела реально проживала в его квартире, готовила ему завтраки, что в гости иногда вместе ходили. Правда, исключительно к ее друзьям. Однако, как настаивал Буйнаков, близких отношений не было, семьи не было, так, просто хорошо соседствовали.

Вадим представил, как Смирнова допрашивала Захара, и ему даже стало смешно. Вспомнилось выражение «трепал, как Тузик тряпку»… Торжественный вынос тела бедного Паниковского был не за горами…

До Лениной защиты оставался почти год. Значит, год надо дело тянуть. Результат – очевиден, но пусть Буйнаков пока понадеется. Главное, чтобы Лене он не нагадил…

Единственное, что вызывало удивление Вадима в новом деле, это признание Анжелы, что забеременела она не от Захара. А могла бы, причем легко, заявить о его отцовстве. Значит, либо у нее любовь с другим, причем с серьезными планами на будущее, либо она боится экспертизы, которая исключит отцовство Буйнакова, а тогда и реальность их брака «подвиснет». Но Смирнова не дура – наверняка придумает историю про пламенную любовь, возникшую у бедной девушки после свадьбы с Захаром. Конструкция простая: реальный брак, разлюбила, полюбила другого, забеременела и теперь, как порядочная женщина, подала на развод. Трогательно, а главное, неопровержимо…

Прямо из суда Вадим поехал к Юле. По дороге вдруг подумал: а что, если Юлька его решит обмануть: говорит, что пьет таблетки, а сама возьмет и залетит? Скандал будет дикий. Хотя, с другой стороны, зачем ей это надо? Развести его с женой? Но Юля умная, понимает, что развод с Леной вовсе не означает женитьбу на ней. Обмана Вадим не простит, – Юлька не понимать этого не может. Да и вообще, не чувствовал Вадим, чтобы она с ним играла, хитрила. Похоже, ее философия, в отличие от мамашиной, сводилась к простой формуле – «сегодня все хорошо, а наступит завтра, тогда и будем думать».

Будто чувствуя настроение Вадима, Юля встретила его так радостно и бурно, как давно не встречала. Набросилась на него, еле он дверь успел закрыть…

Минут через сорок, когда Юля, удовлетворенно мурлыча, уткнулась в плечо Вадима и стала неторопливо поглаживать волосы на его груди, Вадим решил, что настал подходящий момент.

– Юль, а я в Америку собрался!

– Надеюсь, не навсегда? – Юля рассмеялась, не сомневаясь, что речь пойдет о короткой командировке.

– Нет, всего на полгода, – Вадим назвал срок так легко, будто говорил об отлучке на три-четыре дня.

– Ты что, обалдел?! – Юлька мгновенно вскочила с кровати. – А фирма? А я?!

– Это нужно, – Вадим старался говорить мирно и убедительно. – Это правда нужно.

– А я что буду делать? – Юля действительно выглядела растерянно, она не привыкла, чтобы события развивались не по ее сценарию.

– Ждать, – мягко улыбнулся Вадим.

– Это жена пускай тебя ждет! Или ты с ней едешь? – Юлин голос зазвенел.

– Нет, один, – Вадим пытался сохранять спокойствие, хотя почувствовал, как начинает закипать. Про жену Юля зря напомнила.

– Ваши проблемы! Я так понимаю, что тебе я вообще нужна, чтобы просто хорошо потрахаться? – Юля стервенела на глазах.

По-моему, это ты меня сегодня трахнула, не успел я войти, – зло ответил Вадим и сел. – Давай откровенно! Мне классно с тобой работать, мне хорошо с тобой в постели, мне интересно с тобой общаться. Это – факт. Но у тебя нет оснований утверждать, что я тебя пользую.

– Может, я тебя?! – Юля смотрела на Вадима с ненавистью. – Это я тебя в себя влюбила, или ты меня?!

– Юль, ты же разумная женщина! – Вадим постарался еще раз успокоиться сам и успокоить Юльку, ему вдруг стало ее очень жалко. – Никто из нас не имел и не имеет ни злого умысла, ни корысти. Ну, так получилось. В чем трагедия? Мы же расстаемся не насовсем, а всего на полгода! И то не факт, что я сдам экзамен.

– Расстаемся… – Юля запнулась. – А ты когда-нибудь задумывался над тем, что я испытываю, когда ты уходишь? Когда за тобой закрывается дверь и наступает тишина? И я думаю о том, что ты поехал к своей семье? И что никогда, ты понимаешь, никогда, ты так не поедешь откуда-то ко мне? Думал об этом?!

– Но… – Вадим растерялся.

– Мне даже иногда кажется, что я бы согласилась, чтобы ты от любовницы ехал ко мне. Это и то менее унизительно, чем от меня домой! – Юля больше не могла сдерживать слезы, закрыла лицо руками и упала на колени прямо перед кроватью. Она не просто плакала, она рыдала.

Вадим опустился на ковер рядом с Юлей, обнял ее. Она попыталась сбросить его руку, передернув плечами, но Вадим руку не убрал.

– Успокойся, малыш! – вид плачущей Юли всерьез расстроил Вадима. – Ну что мне делать?

Юля всхлипывала, вздрагивая всем телом. Вадим прижал ее к себе. Юля обвила его руками и заплакала еще сильнее. Потом стала понемногу успокаиваться, несколько раз шмыгнула носом и, отстранившись, неожиданно спросила:

– Тебе, наверное, надо английский подтянуть?

– Наверное, – не стал спорить Вадим, хотя эта мысль его до сих пор не очень беспокоила.

– Значит, так! – Юлька окончательно освободилась из объятий Вадима, встала, и, вытирая слезы, заговорила как ни в чем не бывало. – Преподавателя я тебе дам! У меня есть классный! Тебе надо ехать! Прости за срыв! – Юля, наконец, посмотрела на Вадима. – Извини, я не права. Ты правда хороший, – и, не дожидаясь ответа, отправилась в ванную.

В субботу Вадим позвонил Смирновой.

– Алла Константиновна, здравствуйте. Осипов.

– О, Вадим! – Смирнова была неподдельно удивлена. – Олимпийцы удостаивают своим вниманием древних земных старух?

– Своих учителей! – быстро отпарировал Вадим. – Так будет точнее.

– Льстец! – Смирнова рассмеялась. – Что-то я не очень верю в вашу искренность. Хотя, признаюсь, ваши открытки на 8 Марта мне всегда получать приятно!

– А я с просьбой, – Вадим решил прекратить поток взаимных словесных реверансов.

– Догадываюсь! – Алла Константиновна хмыкнула в трубку. – Хотя не представляю, чем я могу вам помочь. – Ударения на словах «я» и «вам» четко структурировали фразу, делая намек на оторванность Вадима от всего адвокатского мира совершенно прозрачным.

– Нет, я серьезно! – почти жалобно отозвался Вадим.

– Слушаю, – Смирнова отбросила иронию. Начинался разговор двух профессионалов.

Вадим коротко обрисовал ситуацию с делом Буйнакова. Почему он был вынужден его принять, почему он, хоть и попытается побороться, считает его малоперспективным, а главное почему из-за Лениной защиты ему необходимо его потянуть.

– А зачем же вы приняли эту тухлятину? – спросила Смирнова.

– Первое, я не знал, что в деле вы…

– Вадим, хотя бы из уважения к моему возрасту, оставьте эти дешевые комплименты, – довольно резко перебила старая адвокатесса.

– Я вполне серьезно, – попытался оправдаться Вадим и быстро, не давая Смирновой ответить, продолжил: – но, главное, Лена боится, что Захар ее завалит на защите. Он ненавидит заведующего кафедрой, а тот ее опекает. Знаете, друг моего врага – мой враг.

– Намекаете на мой склероз или считаете меня невеждой? – не удержалась от ехидства Смирнова.

– Просто полагаю, что столь негуманистические принципы вам малопонятны, – Вадим не лез за словом в карман. – Вы же, хоть и недолюбливали Коган, меня не ненавидели, – удар попал в цель, Смирнова аж крякнула.

– Ну, вы и хитрец! Ладно, согласна тянуть дело год. Устраивает?

– Спасибо! – Вадим, на всякий случай, решил не лукавить. – Но, Алла Константиновна, я не беру на себя социалистического обязательства через год дело проиграть!

– Поняла, поняла! – Смирнова рассмеялась. – А мне приятно его будет выиграть у вас чисто. Не по договоренности.

Юля дала Вадиму телефон преподавателя английского, доцента факультета иностранных языков, чье бракоразводное дело она с успехом провела два года назад. Вместе с Вадимом на занятия стал ходить и Саша, племянник Марии Ивановны и, соответственно, Юлин двоюродный брат.

Вадим подумал, что так заниматься веселее, хотя получается, что у него появляется один лишний конкурент, за спиной которого, к тому же, замаячила фигура Марлена. Не последнего игрока на поле. Бог его знает, как он мог повлиять на результаты отбора будущих стажеров.

С другой стороны, убрать Вадима на полгода с фирмы Марлену выгодно: за это время он сможет попытаться подмять новый адвокатский бизнес под себя. Так что у Марлена были основания и содействовать поездке Вадима в США, и препятствовать ей. Вадим не забыл, что формально-то он по-прежнему находится в подчинении Марлена, по-прежнему числится в составе его консультации.

Саша обладал одной особенностью – он пил. Не запойно, но часто и допьяна. Началось это лет пять назад, когда, он, будучи совершенно трезвым, сбил насмерть пешехода. Тот сам был виноват, выскочил прямо из-за стоявшего автобуса, не глядя по сторонам. Следствие дело прекратило даже без всякого вмешательства Марлена. Но Сашка запил. Несколько месяцев не садился за руль. И надо же такому случиться, в первый раз выехал в город и сбил собаку! Пил несколько месяцев. Потом стало получше, но все равно время от времени парень напивался вдрызг.

Жена его, Оля, сделать ничего не могла. Она любила его до беспамятства, как большинство русских баб, жалела и потому во всем оправдывала. Саша же ее скорее терпел, чем любил, и потому с мнением ее, даже рискни она его высказать, не считался вовсе.

На второе занятие по английскому Саша пришел с запахом перегара. На фирме в таком состоянии он не появлялся никогда. После урока Вадим очень сурово сказал: «Еще раз почувствую от тебя запах, и заниматься с тобой вместе перестану, и с фирмы попру!»

Саша возмутился, мол, какое имеешь право учить меня жить? Вадим молча в упор на него посмотрел и сказал, как отрубил:

– Не позорь семью Марлена. Это раз! Мою фирму – это два! Нашу профессию – это три! И, в конце концов, просто будь мужчиной, а не бабой с членом!

Вскоре, общаясь с Юлей, Вадим между прочим рассказал ей об этом инциденте. Та передала маме – вот какой Вадим молодец. Мария же, просчитывавшая все и надолго вперед, быстро сообразила, в чем ее выгода. На Марлена пошел сильнейший домашний накат – Саша с Вадимом должны поехать на стажировку вместе. Аргументы для Марлена нашлись простые и убедительные: после возвращения Саша сможет наравне с Вадимом руководить фирмой, а останься Вадим на это время в Москве, он так забетонирует свое лидерство, что его потом никакими силами не подвинуть. Кроме того, Вадим не пьет, и пробудь они вместе полгода, глядишь, Сашку отучит.

Основной резон Мария озвучивать не стала. Бесперспективность Вадима в качестве зятя становилась все очевиднее, а дочь пора выдавать замуж. За полгода она Вадима забудет и кого-то себе найдет. Или мать ей найдет.

Ни Вадим, ни Саша даже не догадывались, что их судьбу пытаются решить в доме Марлена, в спальне перед сном…

В семье Осиповых мнения по поводу стажировки разделились. Михаил Леонидович, человек по характеру довольно авантюрный, а со времени начала работы на фирме сына вообще обретший вторую молодость, высказался однозначно «за». Новые впечатления, новый опыт, кто знает, может, и неожиданные перспективы.

Илона же была категорически против. Помимо естественного нежелания расставаться с сыном на долгие шесть месяцев, имелась и более серьезная причина, которую она, разумеется, вслух не произносила. Илона помнила, как незадолго до войны Сталин отправил в Германию сотни советских инженеров. Учиться. И как в сорок первом их всех арестовали и большинство расстреляли. Перестройка перестройкой, но что взбредет в голову этим коммунистам завтра, предсказать невозможно. Так что лучше не выделяться и сидеть тихо.

Вадим и сам колебался. Конечно, хотелось посмотреть мир. Поездка в Финляндию показала, что Союз – это далеко не весь земной шар. Там все очень по-другому. Зато здесь интересная работа, огромные заработки, пусть и в рублях. Друзья, Юля и, главное, Лена с Машкой.

Маша, кстати, недавно его в очередной раз поразила. Училась она во французской спецшколе, как все приличные московские дети. Вдруг кто-то из одноклассниц рассказал, что при Инязе, бывшем Ленином институте, открылся первый в Москве лицей. Слово звучало красиво, сразу вызывало ассоциацию с Царскосельским лицеем, но не более того. Да, несколько облегченная программа по физикам-математикам, зато углубленная по гуманитарным предметам. Хотя это все – несерьезно. Главное, что прельщало Машку – выпускные экзамены в лицее засчитывались в качестве приемных в Иняз. Однако Вадим совсем не хотел, чтобы Маша получила диплом Иняза. Он мечтал когда-нибудь передать дочери свою фирму.

Лена тоже была против лицея. Она достаточно намыкалась в попытках заработать филологическим образованием хоть какие-то достойные деньги.

Но Машка настаивала – хочу и хочу. Конечно, никаких серьезных доводов у нее не было. Просто стадное чувство, – уже пять одноклассниц решили сдавать экзамен в лицей. Не могла же Машка отстать! Стала давить на родителей – попросите Смоленского, он точно с Инязом связан, пусть «замолвит словечко».

Когда Маша произнесла формулу «замолвит словечко», Вадим понял – дочь становится совсем взрослой. Она уже понимает, как устроен этот мир. Нельзя сказать, чтобы это открытие его порадовало. Хотелось, чтобы Машке жизнь подольше представлялась в розовом свете…

Поскольку и Лена, и Вадим не поддерживали идею дочери о переходе в лицей, Смоленскому они звонить отказались. Маша, услышав решение родителей, не расплакалась, чего можно было бы ожидать, а ушла к себе в комнату и два часа оттуда не выходила.

Через пару недель Лена сообщила Вадиму, что Маша, оказывается, экзамен сдавала несколько дней назад, и завтра вывешивают результаты. Машка просит ее поехать вместе с ней. Одна боится.

Вадим хмыкнул, покачал удивленно головой и сказал: «Ну, поезжай!»

На следующий день вечером Лена рассказала мужу, как все это выглядело. Они подъехали к лицею, Маша сказала, чтобы мама ждала ее в машине, а сама пошла смотреть списки. Через пятнадцать минут Лена увидела дочь, ревущую в три ручья, на заплетающихся ногах бредущую в сторону ее «Жигулей». Лена выскочила из машины и бросилась успокаивать дочь: «Ничего страшного! И не нужен нам этот лицей!» Маша продолжала плакать. Лена, кажется, поняв, в чем дело, решила уточнить: «Ты что, единственная из твоего класса, кого не приняли?» Маша, с трудом проталкивая слова сквозь рыдания, объяснила: «Наоборот, только меня и приняли, у меня пять с плюсом». И заревела еще сильнее.

Получалось, таким образом, что если Вадим сдаст экзамен и поедет на стажировку, то по времени это совпадет с началом занятий Маши в новой школе. То есть, конечно, не в школе, а в лицее!

Вадим хорошо помнил обвинение Лены в том, что его жизнь проходит вне семьи. Года полтора прошло. Лена-то больше к этой теме не возвращалась, но в Вадиме чувство вины засело очень глубоко. А за прошедшее время, если что и изменилось, то только в худшую сторону. Из-за фирмы времени на работе он проводил еще больше. Прибавилась Юля. Раньше он хотя бы многих клиентов принимал дома, – пусть и занят, но зато рядом со своими девчонками. Теперь домашние приемы, фактически, сошли на нет. В такой ситуации уехать на полгода?

Почему-то Вадим был уверен, что если Юля однозначно настаивает на необходимости поездки, то Лена наверняка будет категорически против. Тем более что ее взгляды все чаше и чаще стали совпадать с мнением Илоны. И все-таки (может, именно предвидя Ленину реакцию) Вадим решил заранее, что согласится с мнением жены. Ему казалось, что тогда хотя бы внутренне, для себя, он немного искупит свою вину перед ней. К тому же страх перед возможным отъездом, неизвестностью, отрывом от дома усиливался с каждым днем.

Наконец Вадим решился. Вечером, когда «лицеистка», как стали называть дочь родители, легла спать, Вадим спросил:

– Так я не понял, ты считаешь, мне нужна эта Америка?

– Я очень не хочу, чтобы ты уезжал… – Лена запнулась на мгновение, – но, Вадь, это как в истории с твоей защитой. Трудно, конкретно не ясно, что даст, зачем нужно, но… Но все равно нужно! И для твоей работы, и для твоего самоощущения, – Лена опять замолчала. Вадим не торопил. Она внимательно посмотрела на мужа и, как показалось Вадиму, со значением продолжила: – Да и тебе надо, я думаю, разобраться в себе. Ведь тебя явно что-то гнетет. Побудешь какое-то время без нас, может, все и встанет на свои места.

Вадим побоялся уточнять, что имеет в виду жена. Но и отмолчаться было нельзя.

– Ну, а ты? У тебя в декабре защита. Машка идет в новую школу. Больше того, в первый раз Новый год встречать будем не вместе. Я же еду, если еду, с сентября по март! – Вадим вдруг понял, что ему очень хочется, чтобы Лена его не отпустила. Юля пускай отпускает, а Лена – нет.

Лена неожиданно рассмеялась.

– А если ты останешься, это как-то на что-то из тобою перечисленного повлияет? Кроме, конечно, Нового года?

Вадим растерялся. Лена действительно жила с ощущением, что он сам по себе, а они с Машей сами по себе. Только на праздники вместе.

Вадим не нашелся, что ответить. Сделал вид, будто вспомнил о срочном звонке, и ушел в кабинет. Лена проводила его долгим задумчивым взглядом.

Экзамен, точнее процедура отбора на стажировку, состояла из двух этапов. Первый – TOEFL, по-простому тест на знание английского языка. Для тех, кто пройдет успешно – второй этап, собеседование. По поводу собеседования Вадим не волновался, уж что-что, а произвести хорошее впечатление он наверняка сумеет. А вот английский… Конечно, он занимался с репетитором, но прекрасно понимал, что его знания, мягко говоря, не очень… Саша в последние три месяца вообще ни к чему, кроме английского, не прикасался.

Долбил, как проклятый, а Вадим, – так, заезжал на уроки между делом, отсиживал полтора часа и несся дальше по бизнес-этапу.

Уже придя на TOEFL, Вадим неожиданно увидел среди ожидавших приглашения в аудиторию Мишу Полякова, молодого адвоката, закончившего МГИМО и потому блестяще знавшего английский. Осипов встречал его то в ССОДе, то в Президиуме коллегии. Так что, можно считать, были знакомы.

Вадим сходу сообразил, что делать.

– Привет, Мишаня!

– Здравствуйте, Вадим! Вы тоже решили попробовать? – Поляков искренне удивился, увидев именитого коллегу в таком месте.

– А что, староват?

– Нет, ну что вы, я не это имел в виду. Я… – Миша не знал, как выкрутиться. – Я подумал, что у вас ведь фирма, вы же не можете ее оставить. – Поляков расцвел от радости, что-таки нашелся.

– Именно из-за фирмы я и хочу поехать. Может, там у них чему полезному научусь, – Вадиму надо было тянуть разговор до тех пор, пока не пригласят в аудиторию. Тогда то, что он сядет рядом с Поляковым, будет вполне естественным. А уж списывать он пока не разучился… «Руки помнят»…

На экзамене Вадим с удивлением обнаружил, что американцы до смешного наивны. Они не проверили никого на шпаргалки, не ходили по рядам, несколько раз вообще выходили из аудитории, давая возможность соискателям билета в США спросить у соседа, где и что надо писать.

Было такое впечатление, что для этих наивных улыбчивых ребят тестирование – не более чем предлог хорошо провести время. Они достали фотоаппараты и стали щелкать соискателей. При этом постоянно радостно улыбались и обещали обязательно прислать фотографии.

Миша Поляков не просто не мешал Вадиму списывать. Его распирало от гордости, – помогает самому Осипову! Когда оба американца-экзаменатора удалились, видимо покурить, Миша попросту взял листок Вадима и стал проверять ошибки. Так комфортно Вадим не сдавал еще ни одного экзамена.

Сразу после тестирования Вадим поехал к Юле. Не использовать такой шанс было бы глупо. Лена никак не могла вычислить время окончания испытания, а обещанный звонок о его завершении Вадим мог сделать и на часок позже, от Юли. Ну, не от нее, конечно, это неловко, а из автомата возле ее дома.

Юлька аж запрыгала от восторга, когда, открыв дверь, увидела Вадима. Дальше все происходило по уже привычному сценарию – раздевались по пути от двери до спальни. Но двигались туда так быстро, что по дороге снять с себя успели немного…

Сегодня Вадим, на радостях, был особенно в ударе. Да и Юля ему в этом всячески способствовала. В какой-то момент она даже неожиданно прервала его ласки, вскочила с кровати, подбежала к видеомагнитофону, и на экране телевизора замелькали кадры «Греческой смоковницы», эротического фильма, даже более откровенного, чем «Эммануэль». За такую кассету могли и посадить, но это мало кого останавливало.

Вадим автоматически отметил про себя, что кассета была выставлена на начало наиболее откровенной сцены фильма. Значит, Юлька готовила этот сюрприз заранее. Приятно!

Когда, накувыркавшись в постели до полного изнеможения, растянулись, прижавшись друг к другу, Вадим стал рассказывать про «тоефл». Юлька хохотала от души. Дослушав рассказ-анекдот, спросила:

– Так ты все-таки решил ехать, несмотря на возражения жены?

– А кто тебе сказал, что она возражает? – Вадима стало злить, что чуть ли не каждый раз в последнее время Юля так или иначе поминает Лену. Кроме того, удивило, почему она так уверенно полагает, будто Лена против его поездки.

– Мне казалось, ты об этом говорил, – Юля явно смешалась.

– Нет, напротив, она как раз настаивает больше всех. Уверена, что это необходимо. Хотя и понимает, – ей-то самой будет очень трудно, – подсознательно Вадим не только защищал жену, но и мстил Юле за «наезд» на нее. При любых обстоятельствах любовница должна знать свое место.

– Ну и слава богу! – закруглила разговор Юля. И тут же завела речь о каком-то крупном деле, которое, кажется, наклевывается в ближайшее время.

Вадим наконец-то ушел. Сегодня именно «наконец-то», поскольку Юле очень хотелось побыстрее остаться одной. А любовник, вопреки обыкновению быстро собраться и убежать, расселся и стал разглагольствовать о будущем бюро, адвокатуры вообще, перестройке и судьбах Союза.

Юля пыталась понять, где, в чем она допустила просчет? Выдвинула второй сверху ящик письменного стола. Никто бы никогда не обратил внимания на то, что он чуть мельче по глубине верхнего и нижнего. Аккуратно выпиленная на фабрике дощечка прикрывала второе дно ящика. Тайничок безопаснее любого самого навороченного сейфа! Уже в силу своей очевидности. Юля неожиданно подумала, что, может, она со своей страстью все скрывать перемудрила. И с тайником, и с Вадимом. Но не отвлекалась на эти мысли надолго. Подняла ложное дно и вынула дневник. Лежавшие рядом стопки купюр, перетянутые резинкой, на сей раз пересчитывать не стала. И драгоценности, разложенные на дне ящика, перебирать тоже не захотела. Хотя обычно, залезая за дневником, всегда это делала. Приятно!

Первая запись о Вадиме появилась много лет назад, когда она старшеклассницей, придя как-то к отцу в консультацию, впервые увидела стремительного, не ходившего, а носившегося по коридору нового стажера Коган. Потом записей было много: о первом разговоре, о том случае, когда Юля специально придумала вопрос, с которым можно было прийти к Вадиму, об их неожиданной встрече в театре, где Вадим был с Леной, и о тех эмоциях, которые вызвала в юной душе эта женщина.

Сегодня Юля хотела посмотреть другие свои записи. Что думалось ей, когда мысль соблазнить Вадима и развести его с Леной пришла ей на ум впервые? С чего все началось?

Нашла! «Не могу спокойно смотреть на его пальцы, перебирающие бумаги. Даже мурашки по коже. Как же я хочу почувствовать их на своем теле! Крепко сжимающими плечи, опускающимися к груди, обхватывающими мою грудь… Еще ниже… ниже…» На этом запись прерывалась. Юля вспомнила, почему она тогда перестала писать, и почувствовала, как краска залила лицо от этих воспоминаний. Удивилась: «Саму себя-то что стесняться?»

Юля закрыла дневник. Зачем? Она и так все помнила. Расчет был прост и вполне логичен.

Первое – она решила не только дать Вадиму возможность в любое время, когда бы ему ни захотелось, наслаждаться пламенным сексом. Наверняка законная жена хоть иногда, но ссылается на усталость, головную боль, плохое настроение. А она – готова всегда!

Второе – с Вадимом, помешанным на своей работе, нужно как можно чаще об этой работе и говорить. Дома его заведомо отвлекали обсуждением посторонних тем, может, и важных, но ему не столь интересных.

Третье и, наверное, самое главное – надо всегда быть в хорошем настроении. Лена наверняка когда-нибудь да выказывает дурное расположение духа. А она – нет! Ну, куда будет тянуть мужчину в такой ситуации? С учетом всех трех факторов в совокупности? Конечно, к ней. И, разумеется, поскольку все мужики больше всего боятся, что их хотят на себе женить, надо всегда и всячески подчеркивать, что вот как раз это ее вовсе не прельщает. Вадим – охотник, к тому же тщеславен. Ему обязательно захочется именно того, в чем ему отказывают. Не явно, но достаточно прозрачно. Не понимать выгоды женитьбы на ней он не мог.

Ситуация с Америкой должна была стать поворотной. Юля моментально просчитала, взяв себя в руки после того, как Вадим огорошил ее этим сообщением, что тут-то она Лену окончательно переиграет. Та, сто из ста, будет против поездки возражать. А она Вадима поддержит. Он уедет с мыслью о ней, как о союзнице, и о Лене, как об эгоистке и домашней клуше. Вопрос, к кому он вернется, решится сам собой, когда она, с папиной помощью, прилетит к Вадиму на пару недель в США.

И вот все рухнуло. Лена поддержала Вадима в этой дурацкой затее со стажировкой!

Хотя паниковать раньше времени тоже неправильно. Юля была уверена, что самое действенное оружие, по крайней мере в отношении таких мужчин, как Вадим, она пока не использовала. Ревность! Вот если Вадим почувствует, что Юля может от него уйти, не вообще уйти, а к другому, особенно тому, кого он считает ниже себя, вот тогда его переклинит! Хорошо, тогда кто?

Пожалуй, наилучшей кандидатурой может стать Леша Кашлинский. Парень очень видный. Юрист, похоже, так себе, но щеки надувает похлеще Осипова. Сашкин приятель, через которого все время пытается подъехать к отцу. Марлен его недолюбливает, говорит, мужик с гнильцой, но это скорее нелюбовь отца ко всем Сашиным собутыльникам сказывается. То, что Леша женат, в расчет можно вообще не брать. Жена – бывшая стюардесса, конь с яйцами, попивает, судя по слухам, раздалась. Короче, не соперница. Детей нет. Сашка говорил, что дружок его по этому поводу сильно сокрушается.

А если не сработает? Тогда Вадиму только хуже! Юля поймала себя на том, что ей хочется, чтобы ему стало хуже. Ее планы стремительно меняли курс… Неужели она такая мстительная поганка? Ну и пусть! Из Леши человека она сделает за год. Не хуже Осипова получится. Да и с деловой точки зрения, – притащить Кашлинского на фирму, значит, ослабить влияние Вадима Сашка с Лешей – тандем. А у Вадима, кроме Лены Суворовой, надежных союзников нет. Если фирма действительно окажется делом перспективным, а отец с матерью это не раз обсуждали, то и сама она туда перейдет. И вот тогда сразу ясно станет, кто будет «командовать парадом».

Второй частью отборочных испытаний было собеседование. Две недели потребовалось американцам, чтобы переслать тоефлевские листочки в США и получить результаты. Из 250 человек нужное количество баллов набрали 47. А пригласить на стажировку американцы планировали 15 человек.

Из советской части отборочной комиссии просочилась информация – подход к претендентам будет не совсем бесстрастным. Первое – необходимо, чтобы в пилотном проекте приняли участие как можно больше юристов разных республик. Второе – половину стажеров должны представлять практики и половину – ученые. Особое внимание, положительное, разумеется, будет уделяться тем, кто перспективен с точки зрения общественной деятельности. Автоматическому отсеву подлежит любой, кто имел опыт работы в милиции, прокуратуре и КГБ. К комсомольским деятелям американцы относятся тоже настороженно.

Вадима такая «необъективность» вполне устраивала. Все, за исключением московской прописки, играло ему на руку. Более того, он точно знал, что среди практиков, кроме него, нет ни одного кандидата наук. Значит, он легко попадал как в ту, так и в другую квоту.

Во время собеседования Осипов не волновался ничуть. Он просто знал, что его отберут, и пришел выполнить формальность. Уже давно помогало то, чему научила мама – настроить себя по «системе Станиславского», поверить в заданные обстоятельства – я отобран – и дело в шляпе. Твоя уверенность передается каким-то неведомым образом оппонентам. Что-то вроде гипноза на интеллектуально-телепатическом уровне.

Осипов был расслаблен, улыбчив, не заглядывал заискивающе в глаза членам комиссии, несколько даже вальяжен. Американцам это очень понравилось. Наши, наоборот, напряглись, но когда ССОДовский представитель сказал, что кандидатуру Осипова поддерживает Терешкова, все дружно проголосовали «за».

В итоге отобрали 17 человек. Теперь предстояло оформлять паспорта, у кого их не было, получать американские визы. Слава богу, все это ложилось не на стажеров, а на оргкомитет.

Начиналась стажировка в первых числах сентября. Шел апрель.

Планировать всегда проще, чем осуществлять. Спустить на тормозах отношения с Вадимом оказалось куда труднее, чем Юле представлялось. Как бы там ни было, но любовник он был роскошный, собеседник интересный и, что она особенно ценила, поскольку раньше не встречала – под нее не строился. Более того, некая прохладца, которую она стала чувствовать со стороны Вадима, еще больше раззадоривала. Одно дело самой бросить, другое – быть брошенной.

Но бизнес есть бизнес. С этой позиции Лешу Кашлинского на фирму перетаскивать было необходимо.

Сначала Юля просто пробросила в разговоре с Вадимом мысль, не стоит ли пополнить число адвокатов, работающих в кооперативе. Вадим отреагировал вяло: «Подумаю!» Юлька вдруг страшно обозлилась. Не «подумаем», а «подумаю»! Что он о себе возомнил? Будто ее отец здесь вообще ни при чем! Не говоря уж про маму и Сашу. Однако скрепилась. Вадим вообще оказался первым мужчиной в ее жизни, рядом с которым ей приходилось держать себя в узде. Другие заведомо готовы были терпеть с ее стороны все, что угодно.

При следующей встрече Юля опять завела разговор на нужную тему, но теперь с другого боку – есть такой Кашлинский, очень просится работать на фирме.

Тщеславие Вадима сработало моментально – значит, фирма уже настолько известна, имеет такую репутацию, что к нему напрашиваются достаточно крепкие адвокаты! Осипов согласился, чтобы Юля организовала встречу.

Леша Кашлинский пришел к Вадиму, вовсе не выказывая ни волнения, ни стеснения. Вадим сразу обратил внимание на его очки. Явно очень дорогие, в тонкой золотой оправе и, как показалось Осипову, с простыми стеклами. Вадим, было, подумал: «Понтярщик!» Но вспомнил свою историю с часами «Ориент» и пришел к приятному выводу, что сам он повзрослел раньше.

Вот что действительно произвело на Осипова сильное впечатление, так это многозначительность Лешиных тирад по поводу любой банальности. Вадим представил, как должны «западать» клиенты на такого спокойного, неторопливого, вдумчивого и всегда совершенно правого адвоката.

Вадим задал Леше вопрос, ну, как бы посоветоваться, ответ на который сам прекрасно знал. Правда, Вадим в свое время искал его неделю. Кашлинский помурлыкал что-то себе под нос, снял очки, протер, водрузил обратно на переносицу и ответил такую чушь, что Вадим, как говорится, чуть со стула не упал. Но с каким видом ответил! «Гений! – решил Вадим. – Если его предварительно хорошо натаскивать, он очки будет втирать получше агитпропа ЦК КПСС». Опять взглянул на золотые очки Кашлинского. Хотелось понять, они все-таки с диоптриями или так, для солидности.

В начале июня позвонила Смирнова.

– Вадим, специально хочу вас предупредить сама. Не дай бог, подумаете, что я вас обманула.

– Что случилось? – насторожился Осипов.

– В Бауманском суде была проверка Мосгорсуда. Трифонову, это наша судья по делу Буйнакова, взгрели за нарушение сроков рассмотрения дел, – Смирнова не удержалась, чтобы не подколоть Вадима. – Может, вы еще помните, что в Гражданском процессуальном кодексе есть такие сроки?

– Ой, правда? – дурашливо удивился Осипов.

– Так вот, Трифонова назначает дело к слушанию на 20 июня. Специально мне звонила, чтобы я вас предупредила. Кстати, сказала, что ни больничный, ни командировка во внимание приниматься не будут.

– Понял. Хорошо, Алла Константиновна, а может, мы заявим совместное ходатайство о приостановлении рассмотрения дела? Например, для выработки мирового соглашения? – Вадим судорожно пытался что-нибудь придумать.

– Смешно, – Смирнова злорадно хмыкнула. – Это как вы себе представляете: мировое соглашение по иску о признании брака фиктивным? Такой иск, кажется, заявил ваш клиент?

– Глупость сказал, – легко согласился Вадим. – Ладно, что-нибудь придумаю!

– Не сомневаюсь в принципе в этой вашей способности, но в данном случае сомневаюсь. Как бы там ни было, я вас предупредила.

– Спасибо! – Вадим повесил трубку, забыв от растерянности попрощаться. Когда сообразил, перезвонил сам, сказал, что прервался разговор, и попрощался. Смирнову явно тронуло такое проявление вежливости. «Не такой уж он и нахал, как о нем говорят!» – подумала стареющая звезда цивилистики.

20 июня, направляясь в суд, Вадим волновался так, как не случалось уже много-много лет. Дело было не в Буйнакове и не в Смирновой. На первого, по большому счету, было наплевать – сам виноват, нечего было зариться на халявные деньги. Смирнову же он не боялся, поскольку перехамить его, Вадим в это свято верил, уже никому не удастся. А придумать что-нибудь оригинальное по такому делу Смирнова вряд ли сможет. Да и зачем ей придумывать, когда Буйнаков наговорил на себя – хуже не бывает. Правда, проигрывать не хотелось.

Волновался Вадим из-за Лены. Вообще, ехал в суд с ощущением, что защищать ему предстоит не интересы дурака Захара, а жену. Так вот себя настроил. И нервы разгулялись. К постоянному чувству вины из-за Юли добавилась мысль: даже собственную жену защитить не смог. И пошло-поехало! Короче, подъехал Вадим к зданию суда взвинченный, с твердым убеждением, что на Лену кто-то «наехал», и вот сейчас, сегодня решается вопрос – может ли он отстоять свою жену.

Дополнительное раздражение вызывала полная пустота в голове. Вадим никак не мог дождаться озарения. Должно же что-то придуматься! Всегда какой-то фокус приходил на ум! Не отупел же он совсем с этими кооперативами? Но, увы…

Началось слушание. Вадим заявил три ходатайства, каждое из которых имело целью под тем или иным предлогом отложить рассмотрение дела. Смирнова улыбалась, но не нарушала договоренности. Она не возражала против ходатайств Осипова, а лишь, вяло приподнимаясь со стула, произносила: «На усмотрение суда!» Трифонова, не поворачивая головы в сторону двух народных заседательниц, сходу провозглашала: «Суд, совещаясь на месте, определил – ходатайство отклонить!»

Номер был отработан, совесть чиста, а результат и так ясен заранее.

Смирновская клиентка, великолепно натасканная Аллой Константиновной, безупречно изложила свою версию событий, ответила на вопросы Трифоновой и поступила в распоряжение Вадима.

О чем было ее спрашивать? Круговая оборона выстроена великолепно, не подкопаешься. Встретились, полюбили, Захар предложил выйти замуж. Так сильно любила, что бросила все на родине – работу, друзей, родителей и приехала к нему в Москву. Через год он остыл, она поняла, что больше не нужна ему, мол, поигрался и хватит. А тут встретила человека, который ее действительно полюбил. Всерьез и навсегда. Недавно от него родила. К Захару претензий нет, просто хочет развестись, а он, человек без совести и чести, пытается брак признать недействительным и выбросить ее с маленьким ребенком на улицу.

Конечно, Вадим видел, с какой ненавистью обе заседательницы смотрели на Захара. Женская солидарность – это не солидарность пролетариев всех стран, это – серьезно.

Даже Трифонова, предоставляя Вадиму право начать задавать вопросы, посмотрела на него более чем выразительно, с немым вопросом: «Ну, а у вас, товарищ адвокат, интересно, совесть есть?»

И вот тут-то, наконец, Вадим понял, что ему делать. Если Захар его обманул, если это и вправду поначалу была нормальная семья, то пусть ему же, дураку, будет хуже. Нечего собственному адвокату врать! Да и подонком по отношению к молодой провинциалке быть негоже. Ну, а если девчонка врет, то он, Осипов, дело выиграет! И никакая Смирнова ей не поможет. Хотя авантюра, конечно, чистой воды. Коган за подобные закидоны придушила бы…

Вадим начал допрос. Не поднимая головы, не отрывая глаз от бумаг, тихим, занудным голосом, он стал задавать вопросы. Где познакомились, а что сказал Буйнаков тогда-то, а где была свадьба и так далее. Смирнова несколько напряглась, поскольку подобная оплошность со стороны Осипова ее насторожила. Это же «таблица умножения» – нельзя давать противной стороне лишний раз повторять невыгодные для тебя показания. Детский сад! «До какого уровня деградации может дойти хороший, в принципе, юрист за пару лет работы с шашлычниками!» – расстроилась Смирнова.

Вадим тупо продолжал гнуть свою линию. А почему поссорились? А до этого вместе в гости ходили? Смирнова с удовольствием смотрела на свою клиентку, которая не только отвечала как по-писаному, но, расслабившись, поняв все бессилие Осипова, еще немного и актерствовала, даже разочек слезу подпустила. Очень кстати.

Трифонова смотрела на Вадима разочарованно и презрительно. Она-то думала – Осипов! Имя! «Ничтожество и дурак. Просто гонорар отрабатывает. Даже противно!»

– У меня больше нет вопросов, – уныло произнес Вадим и впервые поднял глаза на ответчицу. Та, очаровательно улыбнувшись, с видом победительницы, отправилась на свое место. Смирнова с облегчением выдохнула.

Неожиданно Вадим выкрикнул:

– Нет, простите, еще один вопрос, – все чуть не подпрыгнули на своих стульях. В голосе Осипова и следа не осталось от уныния и обреченности, первые нотки металла прорезались отчетливо и резко. – А скажите, коли вы утверждаете, что у вас с якобы мужем были близкие отношения, какая особая примета есть у него в нижней части живота? Шрам? Родимое пятно? Может, ожог?

– Что?! – женщина развернулась на всем ходу и растерянно смотрела то на Вадима, то на Смирнову.

– Я возражаю, товарищ председательствующий! – вскочила Смирнова. Она мгновенно поняла, какую игру затеял Вадим.

Но и Трифонова поняла. Спокойно, демонстративно вежливо судья ответила:

– Ну, почему же, товарищ адвокат? Ваш коллега задает вполне правомерный вопрос.

– Я отказываюсь отвечать, это интимно! – попыталась спастись якобы жена.

– Нет уж, отвечайте! – жестко потребовала Трифонова.

Буйнаков наблюдал за всей этой сценой с видом полного идиота. Он вообще не понимал, что происходит. Компанию ему составляли народные заседательницы.

– Я не видела, было темно! – лучшего ответа Анжела не нашла.

– Зато здесь светло так, что аж ясно! Думаю, не только мне, – Вадим выразительно посмотрел на Трифонову. Та с большим интересом изучала Осипова. Это был другой человек. Совсем! Глаза горели, тонкие длинные пальцы выстукивали дробь по крышке стола. Голова гордо откинулась назад. Трифонова перевела взгляд на Смирнову. Та все поняла. Ее растерянность была и жалкой, и забавной одновременно.

Если Смирнова еще как-то попыталась в прениях сгладить ситуацию, долго рассуждая о том, что кавказское воспитание не позволяет женщине говорить в присутствии мужчин об интимных подробностях личной жизни, то Вадим мучить суд не стал. Его речь была предельно простой и короткой.

– При всем уважении и, если угодно, профессиональной зависти к мастерству моего процессуального противника Аллы Константиновны Смирновой, я должен заметить, что правда как шило. В мешке не утаишь. Кто бы его ни ткал, какие бы невидимые нити ни использовал. Мое обращение к вам будет цитатой из древнейшей и мудрейшей книги человечества: имеющий очи да увидит! Здесь ведь не так темно, как в спальне ответчицы, правда? – Вадим скромно сел на свое место.

Судья ушла в совещательную комнату и через пару минут вышла с решением. Разумеется, только резулятивной частью. Трифонова делала вид, что читает написанный текст, хотя и Осипову, и Смирновой было понятно, что перед ней пустой лист бумаги. Иск Буйнакова был удовлетворен, брак признан недействительным.

Не успел Вадим выйти в коридор, к нему подскочил Захар и, вытаращив глаза, шепотом спросил:

– А какую особую примету вы имели в виду? У меня там ничего нет!

– Совсем ничего? – с улыбкой спросил Вадим. Понял, что до Захара шутка не дошла. Да оно, собственно, и не важно. Лену он отстоял. Теперь этот осел на защите будет ее основным союзником.

Что и требовалось доказать! Прежде всего, самому себе. «Руки помнят!» – опять подумал Вадим.

К Юле он не поехал. Почему-то совсем не хотелось.

Глава 23 КУЛЬТУРНАЯ ОРИЕНТАЦИЯ

«Долгие сборы – лишние слезы». Сборы были долгими, но без слез. Никто не представлял, что нужно брать с собой в Америку, что может понадобиться. Илона настояла на большой аптечке.

Все знакомые врачи родителей составили свои списки лекарств. Потом эти списки, а оказалось их шесть, свели в один. Михаил Леонидович грустно пошутил, что все эти врачи явно учились в разных институтах. Приехал Автандил и, как наиболее молодой, а потому прогрессивный и продвинутый, Михаила Леонидовича несколько успокоил. Оказалось, многие лекарства – аналоги. Список сократился на треть. Но все равно – три огромные косметички забили до отказа.

Светлана, помощница Терешковой, немного упростила задачу. От имени ВВ, своего шефа, она позвонила в посольство в Вашингтоне и договорилась, что, если, не приведи Господи, случится с Вадимом какая-нибудь хворь, он сможет обратиться к посольскому врачу. Одну косметичку расформировали.

Лена занялась одеждой. Прежде всего, через кого-то из подруг ей удалось достать J 0 пар белых носков. Последний писк московской моды. С белыми сорочками проблемы не было. Всего год назад Вадим купил в кооперативе Аксельбанта 5 штук, пошитых специально на него.

А вот костюм пришлось искать. Путь проложил Марлен. Через райком партии он вышел на директора фабрики «Большевичка», где уже несколько месяцев шили костюмы из итальянской ткани по лекалам Пьера Кардена. Одно из первых реально функционировавших совместных предприятий Советского Союза! Старался Марлен, конечно, для племянника, а не для Вадима. Мария Ивановна, кстати, напомнила мужу, что Вадим для Саши в Америке – конкурент. Но Марлен Сашу предупредить забыл, а тот, добрая душа, сразу позвал Вадима с собой в подсобки заветного магазина.

Приехали Вадим с Сашей в Орликов переулок, где располагался фирменный магазин «Большевички», вместе. Вадиму костюм подобрали сразу, благо фигура была стандартной, а вот Сашке пришлось ушивать пиджак. У него уже начинало расти пузо, поэтому размер брюк оказался больше, чем размер пиджака.

Вадим купил двубортный болотно-зеленый костюм в тонкую полоску. Выглядел потрясающе. Назавтра надел его на встречу с клиентами, те аж ахнули. Спросили – финский? Нет, наш, совместное производство – СССР-Франция, с гордостью ответил Вадим. И сам удивился неизвестно откуда появившемуся чувству патриотизма. Раньше такое испытывал, только когда сборная СССР выигрывала очередной чемпионат мира по хоккею.

За неделю до 5 сентября, даты вылета в США, группе советских стажеров выдали визы.

Между отобранными на стажировку москвичами уже завязались свои отношения, они перезванивались, делились информацией, советовались друг с другом. Как-то само собой сложилось, что Вадим стал лидером этого неформального объединения. Может, поэтому, а может, потому что, не считая Саши, он был старше остальных, ему поверяли свои секреты.

Кто-то поделился планами закрепиться в Штатах и обратно не возвращаться, кто-то рассказывал, куда собирается спрятать лишнюю, сверх разрешенного лимита, черную икру, чтобы там обменять ее на электронику. Вадим внимательно выслушивал каждого, но от советов воздерживался. Попасться на провокации и лишиться возможности посмотреть Америку явно не хотелось.

Когда одна девица, комсомольская активистка с юрфака МГУ, уже защитившаяся и получившая место ассистента кафедры, поведала Вадиму, что вопрос «невозвращения» для нее решенный, Вадим насторожился. То ли она полная дура, если говорит такие вещи по телефону, а не шепотом в ванной при включенном душе, то ли это провокация чистой воды. Вадим дважды повторил в ответ, что считает это неверным поступком, что сам он вернется в СССР обязательно.

На самом деле Вадим давно решил, что оставаться в Союзе небезопасно. Много тому было причин, но, главное, он перестал понимать, что будет завтра, куда качнется маятник власти. При этом Вадим сознавал и то, что если уезжать, так всей семьей, со «свесями» и «тесями». А те почти наверняка не поедут: здесь друзья, работа, там – одиночество и старость. О бабушках и говорить нечего. Бабушка Аня не поедет по идеологическим соображениям. А бабушка Эльза – по практическим. Учить еще и английский, после неродного русского, она не захочет. А без языка ей никак – как же новости по телевизору смотреть?

Но обсуждать свои мысли ни с кем, кроме Лены, Вадим считал недопустимым, да и просто глупым. Лена же сказала спокойно и абсолютно однозначно: «Без родителей, твоих и моих, я не поеду. В принципе, ехать не хочу. Но если там удастся подготовить почву, – почему нет? Не для того, чтобы ехать, а для того, чтобы бежать». Последний раз Лена в таком тоне говорила с мужем много лет назад, когда он чуть было не проиграл в рулетку деньги, вырученные от продажи «Москвича» и лежавшие неприкосновенными до подхода очереди на «Жигули». Вадим, собственно, спорить и не собирался. Просто переформулировал Ленину мысль:

– То есть речь может идти не об эмиграции, а только об эвакуации?

– Ты меня правильно понял, – закрыла тему жена.

Вот что действительно напрягло Вадима, так это доверительные сообщения троих из шести стажеров-москвичей: каждому из них позвонил некий Николай Николаевич из КГБ и попросил о встрече. Саша от контакта увернулся, сославшись на болезнь. И, на всякий случай, действительно до дня отъезда нос на улицу не показывал. В его консультации и в кооперативе клиентам отвечали, что болен. Ангина.

Двое же с «Николаем Николаевичем» встретились. По их словам, он попросил, в случае чего, не отказать в мелких просьбах нашим дипломатам и журналистам, постоянно работающим в США. Расписок о согласии на сотрудничество, опять-таки по их словам, никто не подписывал. Отдельно попросили сообщить в посольство, если вдруг они узнают, что кто-то из группы решит остаться в США.

Помимо неприятного чувства, которое вызвали эти рассказы, Осипов напрягся по поводу еще двоих москвичей-стажеров. Либо им, как и ему самому, «Николай Николаевич» не звонил, либо они дали согласие на сотрудничество. А может, они и так давно уже «сотрудничают». В любом случае, Вадим решил, что именно этой пары стоит опасаться в первую очередь. К тому же, в нее входила Оля, девочка из МГУ. Теперь ее откровения насчет планов остаться в США представлялись явно провокационными.

Накануне отъезда, уложив Машу спать, Вадим с Леной сидели на кухне. Лена неожиданно предложила выпить. Чисто символически.

– Я вот что хочу тебе сказать, – почти торжественно начала Лена. – Я тебе очень благодарна. За все! За отношение ко мне, к Машке. Мне очень было с тобой спокойно…

– Ты это к чему? – Вадим вытаращился на жену. – Я что, помер уже?

– Не хохми, я серьезно, – на глаза Лены неожиданно навернулись слезы. – Знаешь, всяко бывает. Может, за полгода ты кого-то встретишь. Решишь начать жизнь сначала. Там, в Америке. Так вот, я все равно останусь тебе очень благодарна!

Вадим молчал, не понимая, то ли Лена шутит, то ли у нее нервный шок из-за его отъезда.

– Ты с ума сошла! – Вадим вдруг разозлился. – Ты что несешь?! Для меня дороже вас с Машкой нет никого на свете! – Тут же вспомнил про Юлю. Несколько дней он ей не звонил. Просто забыл. Не затей Лена этот разговор, может, и не вспомнил бы вовсе. Но именно сейчас, пронзительно осознав, что для него значат жена и дочь, с полной очевидностью Вадим понял: Юля – развлечение, не более. И то, видимо, в прошлом.

– Не знаю, – Лена думала о чем-то своем. Потом решилась – У нас в институте, у Кати Жмыховой, ты ее не знаешь, муж поехал в Германию на стажировку. Всего на три месяца. А через месяц позвонил и сказал, что не вернется. Что у него там наметилась новая семья. Знаешь, ведь каждый ищет, как ему лучше.

– И ты тоже будешь искать? – Вадим даже не сообразил, слова жены его больше разозлили или напугали.

– Я?! – теперь уже Лена с изумлением смотрела на мужа. – Я-то с какой стати?

– А я с какой?!

Ночью Лена проснулась оттого, что почувствовала – рядом в постели никого нет. Вадим сидел на кухне. Писал.

– Что ты делаешь? – настороженно спросила Лена.

– Для тебя, дурочка, инструкции пишу. На случай, если кого встречу. Негритянку какую-нибудь, например. – Хотя тема и была исчерпана еще вечером, Вадим решил подколоть Лену. В отместку за глупость и недоверие. Сейчас, сидя на кухне, ночью, составляя памятку для жены, Вадим еще и еще раз убеждался, что без Лены с Машкой жизнь для него не имеет смысла.

Лена присела рядом. В меморандуме Вадима перечислялись все, кто мог понадобиться в экстренной ситуации. Телефоны друзей и клиентов с указанием сфер их деятельности – продукты, медицина, авторемонт и так далее. Отдельно были выписаны телефоны Терешковой и ее помощницы Светланы. Это – на крайний случай и только с совсем уж серьезными проблемами. Еще на одном листке – шифры сейфов, домашнего и в кооперативе. Следующий листок – у кого из друзей какие суммы их с Леной денег хранятся. У кого дома, «под подушкой», у кого на счетах в сберкассах.

Лена, не просмотрев до конца записи мужа, расплакалась, обняла Вадима и шепотом с трудом выдавила из себя: «Извини! Я правда дура!»

Когда самолет приземлился в Нью-Йорке, Вадим, так ни на минуту и не уснувший за время перелета, уже туго соображал, что происходит. Всю их группу провели к паспортному контролю. Каждому вручили ксерокопию письма какого-то американского сенатора с просьбой к Службе эмиграции и натурализации оказать содействие в успешном начале проекта дружбы США-СССР и еще кучей каких-то малопонятных для Вадима слов на английском языке.

Огромный негр, взяв паспорт Вадима, стал с большим интересом разглядывать предмет гордости Владимира Маяковского. Причем держал он «советский серпастый и молоткастый» с таким видом, будто ему в руки сунули дохлую лягушку. Начавшую слегка разлагаться.

Вадим спохватился и сунул поверх паспорта письмо сенатора. Выражение лица негра-пограничника сменилось, как от удара дубиной по башке. Брезгливость моментально уступила место радостно-испуганной гримасе, из-за массивных темно-красных, почти бурых губ высветилась бледно-розовая улыбка, подчеркнутая жемчужной белизной ровных отполированных зубов…

Вадим понял, что если он воспринимает окружающее в столь поэтичных образах, дело совсем плохо. Надо как-то успокоиться.

Кинув взгляд на соседние стойки, где проходили паспортный контроль другие стажеры, Вадим обнаружил, что сцена всюду повторялась. Оторопь у тех пограничников, которые еще не получили копию сенаторского письма, и заискивающе-подобострастная улыбка тех, кто его уже прочел. Первый раз за последние сутки Вадим улыбнулся. Значит, и в Америке перед властью раболепствуют. Уже проще. Люди, они и здесь люди. Пробьемся!

Стыковочный рейс до Вашингтона вылетал через полтора часа. Пока прошли паспортный контроль, получили багаж, сдали его вновь, теперь уже на внутренний рейс, время пролетело не то что незаметно, просто моментально. Еле успели.

Полет до столицы США занял меньше часа. Там уже никаких пограничных формальностей. Вадим сообразил, что две лишние бутылки водки и три баночки черной икры, специально распиханные по разным углам чемоданов, проскочили незамеченными. Вадим стал вспоминать, а был ли вообще таможенный пост? Не вспомнил, все расплывалось в тумане. Спросил Сашу. Тот удивленно посмотрел на Вадима:

– Ну, ты, Осипов, даешь! У тебя на таможне ведь яблоко самолетное отобрали! Правда не помнишь?

– Ни хрена не помню!

– А я хоть и пил весь полет, все помню! – Саша громко рассмеялся. – Так что не надо парить, что алкоголь вредит мозгу!

В зале прилета группу советских юристов поджидала стайка американцев. Кто-то был в костюме, кто-то в джинсах, а кто-то и просто в шортах. Первым к прилетевшим подскочил Стив. Его традиционная улыбка до ушей, объятия, правда без поцелуев, с каждым из прилетевших, немного приободрили Вадима. Какой-никакой, а знакомый. Один из бывших экзаменаторов.

Оказывается, жить первые три недели предстояло по семьям. Вадим еще в Москве узнал, что его отобрали для стажировки две американские фирмы. План для всех был одинаковый – три недели общего обучения в Вашингтоне, потом два с половиной месяца – в одном городе (кто-то в университете штата, кто-то в прокуратуре, кто-то в юридической фирме), еще два с половиной месяца – в другом городе и последняя неделя опять в Вашингтоне.

Вадима с Сашей изначально согласились принять разные фирмы, но благодаря усилиям Вадима, рискнувшего надавить еще в Москве на Стива с угрозой, что он может от поездки и отказаться, тот все переиграл. Теперь получалось, что первую половину стажировки Вадим с Сашей должны были провести вместе в Вашингтоне в фирме «Брайан энд Твид», а потом перебраться в Нью-Йорк. Вадим в фирму «Уайт энд Кейс», а Саша – в «Абрамовитц энд партнере».

Но все это маячило где-то очень далеко. Через целых три недели. А пока Стив сообщил, что обоих приятелей будут пестовать две семьи соседей. Живут они на Потомаке, это богатый пригород Вашингтона.

Вадим сразу представил себе почему-то Мытищи и загрустил. Но, обратив внимание, с каким придыханием и явной завистью в голосе Стив несколько раз, поднимая палец вверх, произнес «Потомак», подумал, что, может, это и не так страшно. Может, ближе к Кратово или Переделкино? Все равно дыра!

Тут выяснилось, что хозяева Вадима за ним не приехали – у них театр, и пригрузили своих соседей забрать обоих московских гостей.

Когда пришли на парковку, Вадим впервые в жизни увидел джип. Это была явно не городская машина. Что-то наподобие нашего «козлика», но только покрасивее и попросторнее. Тем не менее, его и Сашкины четыре чемодана в багажник не влезли. Пришлось один, поменьше, взять на колени.

Вадима все начало раздражать. И болтливая семейная пара, которая без конца о чем-то приветливо спрашивала, ахала и охала, и Сашка, размахивавший во время ответов руками и спихивавший на Вадима свою половину чемодана… И вообще все! Вдруг Вадим осознал, что не понимает больше половины из того, что говорят американцы. Сашкин английский он понимал почти полностью, но сам бы так говорить не смог. «Ладно, это от усталости!» – попытался успокоить себя Вадим.

Когда приехали, приятелям предложили поужинать. Но есть обоим не хотелось. Сашка с удовольствием согласился выпить пива, а Вадим попросил кофе. «Кофе на ночь?» – удивились хозяева и быстро в какой-то машине приготовили коричневую бурду, не имевшую никакого вкуса, но правда пахнувшую, как настоящий кофе.

Слава богу, вскорости появились хозяева Вадима. С ними пришла и надежда лечь спать. Но еще с полчаса продолжалась бурное обсуждение чего-то, во что Вадим не вникнуть не мог. Саша принимал в разговоре активное участие, но Вадим «поплыл» окончательно. Он просто перестал соображать, что происходит, о чем говорят, где он находится. Неожиданно его осенило: он мечтает только об одном – оказаться дома, забраться в постель, обнять Ленку и уснуть. И чтобы за стеной спала Машка. И чтобы все говорили по-русски. «На хрена мне эта Америка нужна?!» – с диким раздражением на самого себя подумал Осипов.

Утром Вадим проснулся, еще 5 не было. За окном только начинало светать. Конечно, его предупреждали об эффекте смены часовых поясов. Говорили, что на адаптацию организма уйдет не меньше недели. Но чтобы такой бред? Проспал пять часов после дня, длившегося больше 30 часов, – и сна ни в одном глазу! Получается: во-первых – не выспался совсем, во-вторых – спать не хочется. «Нет, в этой Америке все через задницу!» – заключил Вадим и стал рыться в чемодане в поисках зубной щетки.

Умывшись, Вадим поднялся из «бейсмента», как здесь красиво называли полуподвальный этаж, на первый. Там была кухня. А значит – кофе.

Хозяева, разумеется, спали. Найдя кофе-машину, Осипов минут пять пытался разобраться, как она действует, куда что насыпать и на какую кнопку нажимать. Бесполезно. Тогда, чертыхаясь, Вадим взял кастрюлю, налил воды, поставил на плиту и попытался ее разжечь. «В конце концов, кофе можно сварить в чем угодно!» – успокоил себя Вадим.

Повернул вентиль, но не тут-то было. Огонь от зажигалки вспыхнул и враз потух. Вадим повторил попытку разжечь конфорку. Эффект тот же. «Так у них еще и газ с перебоями идет!» – ненавидя уже все американское, пришел к выводу Вадим.

Пораскинув мозгами, он решил попробовать зайти с другой стороны. Оторвал кусок какой-то странной бумажной салфетки, очень широкой, свернутой в рулон и вертикально водруженной на штырь рядом с раковиной. Свернул ее в жгут, поджег зажигалкой и поднес к конфорке. Когда пламя по салфетке начало подбираться уже к пальцам, Вадим быстро бросил ее в раковину и залил водой. Посмотрел на плиту – газ горел. «Все не как у людей! – пришел к окончательному выводу Осипов. – Почему надо поджигать конфорку почти треть минуты, а не как у нас, сразу?»

Только через несколько часов, когда проснулись хозяева и стали готовить себе завтрак, Вадим понял, что хотя у них действительно «все не как у людей», но отнюдь не так уж глупо. Оказывается, салфетку использовали в качестве полотенца: отматывая по большому, почти квадратному куску, отрывали по перфорации и, вытерев руки, выбрасывали в мусорное ведро. Тоже, кстати, не такое, как у нас, а простеленное большим полиэтиленовым пакетом. Его потом просто выбрасывали со всем мусором, а ведро, чистое и без запаха, спокойно оставалось на месте, катаясь по специальным полозьям, прикрепленным к дверце тумбы под мойкой. Свой зев оно разевало одновременно с открытием дверцы.

Сама мойка тоже выглядела чудно. Она была разделена на две. Одна – обычная, а вторая с какой-то странной дыркой по центру, не защищенной ни решеткой, ни сеткой. Осипов подумал, что любой мусор легко проскочит в такое дурацкое сливное отверстие и засорит трубу, как пить дать! Но именно в эту часть мойки хозяйка сбросила после завтрака остатки еды. Каково же было удивление Вадима, когда следом она нажала какую-то кнопку, раздался звук, похожий на урчание мясорубки, и все объедки ушли в канализацию в перемолотом виде. «Черт! Разумно!» – неохотно констатировал Осипов.

Еще раз к тому же выводу Вадим пришел, когда хозяйка подозвала его специально показать, как работает плита. Она заметила, видно, что он аж весь вытянулся, когда она зажигала ее, готовя завтрак. Оказывается, чтобы избежать неприятностей с детьми, вентиль надо было вдавить, что вызывало «выстреливание» искр из-под конфорки, повернуть и подержать какое-то время. Вадим сообразил, – наверное, в конфорку вмонтировано что-то типа теплового датчика, окончательно открывавшего путь газу после небольшого нагрева. Да, здешние детки, да и взрослые, случайно газ не пустят.

«Красиво жить не запретишь!» – подумал Осипов. Опять со злобой.

Между чашкой утреннего кофе, сваренной с такими муками, и завтраком хозяев прошло больше двух часов. Вадим успел разобрать оба чемодана и осмотреть бейсмент.

Помимо его комнаты, там еще располагались тренажерный зал с большим количеством каких-то сложных и совсем непонятных устройств, комната для игр, что вытекало из большого количества детских игрушек, разбросанных в ней по всему полу, какое-то техническое помещение с котлами, бойлером и чем-то еще, Вадиму неизвестным. Больше другого Вадима поразило наличие и в тренажерной, и в детской, и в его комнате по телевизору. Явно здесь жили миллионеры. А вот зачем один туалет был в бейсменте, а другой – на первом этаже рядом с кухней, Осипов не понял. Вроде, и одного туалета в доме вполне достаточно!

До времени выезда в город оставалось еще 40 минут, и хозяйка – Барбара, предложила Вадиму осмотреть дом. Вадим не сразу понял, чего от него хотят, поскольку Барбара говорила очень быстро. Вадим кивал головой, улыбался, чтобы не показаться невежливым, но врубиться в смысл ее слов никак не мог. Только когда Барбара поманила его рукой, показывая второй наверх, Вадим сообразил, что ему предлагают экскурсию.

На втором этаже находились четыре спальни. Одна большая, хозяйская, и три поменьше. Две занимали дочери хозяев, а одна пустовала. «Для гостей», – пояснила Барбара. Спальни как спальни, ничего особенного. Потрясло Вадима другое. На этом этаже было еще три туалета! Один огромный – прямо при комнате хозяев. И еще два – со входом из коридора. Получалось, что у каждой из дочерей – свой. Это были даже не туалеты. Ванные комнаты. У нас бы это назвали совмещенным санузлом.

Правда, хозяйская ванна была какой-то необычной – с дырочками в стенах и на днище и с большим количеством кнопок на бортике. «Джакузи!» – опять пояснила Барбара. Что это такое, Осипов не понял и решил разобраться, когда как-нибудь останется в доме один. Спрашивать не хотелось, и так Барбара смотрела на него, как на дикаря, которого все окружающее должно поражать и изумлять. Хотя, вроде, Вадим старался своего удивления или непонимания никак не выказывать.

Вадим поинтересовался, какова общая площадь дома. Барбара назвала цифру в квадратных футах. Совместные усилия перевести это в квадратные метры окончились полным провалом. Барбара радостно хохотала, а Вадим, хоть и поддерживал ее неискренним подхихикиванием, пребывал в бешенстве от неспособности понять суть сказанного. Ему вообще все время казалось, что смеется она только над ним. Тогда Осипов решил, что сам вычислит площадь дома. Вышел на улицу, промерил шагами две стены, перемножил полученные цифры между собой – получил площадь одного этажа. Ну, а потом умножил на количество этажей – три, получилось чуть больше 300 квадратных метров. «Прилично! – вынужден был признать Вадим. – Нам бы с Ленкой такой дом!..»

Настроение, и раньше весьма нерадужное, испортилось еще больше. И дело было не в том, что «у них есть, а у меня нет». Вадим умел ждать и не завидовать, искренне веря, что сам сможет добиться того, что другим доставалось от родителей или в силу везения. Осипов просто знал, что такого дома у них с Леной в Союзе не будет никогда! Он может десять раз быть богатым и сто раз знаменитым, просто построить его не разрешат. А коли вдруг разрешат, то ОБХСС или КГБ его посадит. Уж на что у Кузьмичева, его бывшего подзащитного мебельного короля, дача была скромнее, так и она вызвала у ментов особую классовую ненависть.

Первую встречу советских стажеров с американскими официальными лицами организовали так, чтобы произвести на гостей сильное впечатление. В здании Американской ассоциации адвокатов (Эй-Би-Эй), расположенном в самом центре Вашингтона, собрались несколько конгрессменов и сенаторов, разумеется, юристов, судей, прокуроров и адвокатов. Вадима сильно удивило, как это враждующие группы юристов – адвокаты и прокуроры, могут так мило друг другу улыбаться, похлопывать по плечу, вовсе не боясь показать, что они знакомы и общаются. Но то, что и судьи не опасались так же легко беседовать с адвокатами, Осипова просто потрясло. Когда он обратил внимание Саши на этот феномен, приятель легкомысленно бросил: «А тебе-то что? Радуйся жизни!»

Вадим представил, как бы проходила такая встреча в Союзе, и радоваться как-то не получилось…

После довольно долгих, но, казалось, искренних приветствий и выражений беспредельной радости по случаю приезда первой группы советских юристов, американцы подняли бокалы с шампанским, чокнулись с нашими и разбежались по своим делам.

Стив чувствовал себя именинником, поскольку большая часть благодарностей адресовалась именно ему как организатору и исполнителю проекта. Он весь светился от гордости. Вадим, который еще в Москве от ССОДовцев узнал, что тот всего лишь наемный работник, к тому же страшно счастливый тем, что контракт по проекту с ним подписали на целый год, с интересом наблюдал, как маленький и толстенький Стив раздувался от переполнявших его чувств и все больше и больше походил на Винни Пуха.

Перешли из большого зала в маленькую комнату для совещаний. Никакой роскошной мебели, богатых люстр, мягкого ковра – словом, всего того, что, по мнению Вадима, должно заполнять помещения штаб-квартиры богатейшей американской организации – Ассоциации Адвокатов, здесь не было. Голые стены, столы, скорее походившие на парты, стулья, на которых больше получаса высидеть невозможно. Если бы не столик у стены, занятый двумя огромными термосами, одним с кофе и вторым с кипятком для чая, обстановка выглядела бы просто-таки спартанской.

Вдруг слух Осипова уловил английское слово, обозначавшее то, о чем он думал уже сутки с момента приезда. «Деньги!» Стив сообщил, что каждому стажеру выдается по 500 долларов. На три недели. На транспорт и еду. Проживание бесплатное. Сразу несколько человек поинтересовались, а сколько будут платить потом, когда все разъедутся по принимающим организациям? Неожиданно Стив подчеркнуто назидательно сообщил:

– В нашей стране, хочу, чтобы вы это сразу запомнили, вопрос зарплаты между людьми не обсуждается. Один из самых неприличных вопросов, на который, кстати, вы все равно никогда не получите ответа, это «сколько ты зарабатываешь?». Вы все будете получать по-разному. Зависит от принимающей организации и ее возможностей. Минимум, который установлен нами, 850 долларов. Это для тех, кто попадет в прокуратуру и другие организации, финансируемые за счет бюджета. Для стажеров университетов – несколько больше. Те, кто будут проходить стажировку в частных фирмах, получат еще чуть больше. Это максимум, что я могу вам сказать. Но я уверен, что все вы приехали сюда не для того, чтобы заработать деньги, а для того, чтобы понять принципы организации и особенности деятельности юристов в демократической стране. Стране, уже многие годы являющейся…

Все, Вадим вырубился. И так с трудом воспринимая английскую речь Стива, он понял, что дальше пойдет только общий треп и никакой конкретики. 170 долларов на неделю, это получается, грубо, по 25 долларов в день. В принципе, по московским меркам – до хрена. А на фирме, предположим, будет по 1000 в месяц. Это 33 доллара в день. Телевизор, Вадим выяснил еще в Москве, стоит долларов 150-200. За шесть месяцев можно будет отложить и на телевизор, и на видеомагнитофон, и, может, на музыкальный центр. Интересно, а сколько придется тратить на еду?..

Ход мыслей и подсчетов Вадима прервал Стив: он начал раздавать папки. Разумеется, первым делом все схватились за конверты с деньгами, предусмотрительно разложенные по папкам в самом начале. Потом стали изучать схему метро. Стив несколько раз вынужден был попросить, чтобы все переключились на план стажировки. Отвлечь советских людей от американских долларов и красивых картинок со схемами линий метро и незнакомыми названиями станций оказалось не так-то просто. Минут через пять Стив своего добился.

Первая неделя – культурная ориентация. Стив пояснил, что советских стажеров обучат правилам американской жизни. Что принято, а что не принято говорить, о чем можно спрашивать. Какие ценности в американском обществе считаются основными, и так далее, и тому подобное. Стив явно любил поразглагольствовать. Вадим и половины не понял из того, что он говорил. Несколько раз спрашивал у Саши. Тот, к удивлению Вадима, легко переводил. Сам же Стив пару раз как-то странно посмотрел в сторону Осипова, но Вадим этому значения не придал.

Следующие две недели – юридическая ориентация. Система американского законодательства, судоустройства, суды присяжных… Вадим опять ушел в свои мысли. Во-первых, это ему никогда не понадобится. «Райкомов партии у них нет, а у нас – это ключевое звено судебной системы!» – подумал Вадим и поделился своей шуткой с Сашей. Тот неожиданно очень всерьез ответил: «В этом-то все и дело!» – «Это родина, сынок!» – напомнил Сашке фразу из анекдота Вадим. Тот даже не улыбнулся.

Объявили перерыв на ланч. Время подходило к полудню, и Вадим подумал, что для обеда – рановато. Но, оказывается, в Америке так принято.

Советские стажеры гурьбой отправились в ближайшую пиццерию. Стив посоветовал. Забегаловка. Пластиковые столы на тонких металлических ножках, стулья – тоже пластиковые, хлипкие какие-то. Ни скатертей, ни картинок на стенах. Правда, в соответствующем месте и бумага туалетная была, и бумажные полотенца – Вадим знал уже, как с ними управляться. Даже мыло лежало! «Богато живут!» – восхитился Володя Самсонов, парень из какого-то маленького городка на Украине. Он вообще, казалось, впервые попал в цивилизацию. Судя по его взгляду, который изумляло все, на что он только наталкивался, дома у него должны были ходить еще в лаптях. Вадим подумал, что потом придется ему намекнуть, что не следует так активно выражать свои восхищение и удивление. Все-таки за державу обидно.

Когда подошла очередь Вадима, он с ужасом обнаружил, что самое дешевое блюдо, кусок какой-то пиццы с непонятным названием, стоит три двадцать пять. Плюс стакан колы – 70 центов. Итого, за дерьмовый перекус – 4 доллара. «Застрелиться можно!» – в сердцах задохнулся Осипов, без подсчетов понимая, что мечты о полном наборе техники для дома начитают таять.

Удивило, что все остальные ребята, ну, может, за исключением прибалтов, неизбывно спокойных и невозмутимых, пребывали в прекрасном расположении духа.

Если на занятия Вадима с Сашей привезли Сашины хозяева, то обратно предстояло добираться самим. Сашку снабдили подробной схемой – сесть в поезд на такой-то станции метро, тут перейти на другую ветку, на этой станции выйти на улицу, перейти дорогу и сесть в такой-то автобус. Когда в автобусе объявят, что следующая остановка улица Гамильтон, – дернуть за веревку. Читая инструкции по возвращению домой, Вадим решил, что кроме проблемы найти веревку в автобусе, других не возникнет. Но не тут-то было.

Прежде всего, в вашингтонском метро турникеты принимали не монетки, как в Москве, а магнитные билеты. С грехом пополам объяснившись с кассиршей, негритянкой с совершенно непонятным не только для Вадима, но и для Саши произношением, ребята купили две карточки. Подошли к схеме. Теперь смотрели на нее предметно, а не с любопытством, как еще утром на занятиях. Вадим заметил, что подавляющее большинство станций названо не как у нас, в честь великих людей и столичных достопримечательностей, а просто по именам улиц. Вошли в метро они на станции «М-стрит», пересадка предстоит на «Площади Дюпона», доехать надо до станции «Западный Фарагут». Ладно, пошли.

Сунули билетики в машину-турникет. Билетик вдруг выскочил из другой дырки уже в конце аппарата. Вертушка провернулась, пропустив Вадима, и больно хлопнула его по спине в том месте, где она теряет свое благородное название. Мол, нечего тащиться, проскакивай быстро! Зачем машина вернула билет, ребята не поняли. Но раз вернула, решили сохранить. На всякий случай.

Следующий сюрприз ждал друзей на пересадке. На «Дюпоне» по длинному коридору, сплошь завешенному рекламой колготок, духов и автомобилей, перешли на другую платформу. Подошел поезд, но почему-то часть публики вместо того, чтобы направиться к краю платформы, наоборот, отошла подальше, а другая часть рванула вперед. Саша, было, хотел присоединиться к жаждущим дальнейшего движения, но Вадим его остановил. Поведение пассажиров насторожило Осипова. Он взял розданную на занятиях схему подземки и стал ее внимательно изучать.

Друзья обнаружили странную вещь. Если в Москве все линии метро шли из одной точки в другую, то в Вашингтоне они в каком-то пункте раздваивались. То есть получалось, что в центральной части города поезда шли по одной линии, а потом ветка разделялась на два рукава. И как угадать, какой поезд нужен тебе? Саша разумно предположил, что на первом вагоне должно быть название конечной станции, ну, как у нас на пригородных электричках. Дождались следующего поезда, и действительно – на «лбу» первого вагона яркими лампочками высвечивалось название конечной станции. Кроме того, к стеклу был прикреплен огромный желтый квадрат. Тут Саша вспомнил, а вспомнив, перепроверил себя, – да, в записке хозяев указано – пересесть в синий поезд. Дождались следующего. На нем красовался уже синий квадрат. Слава богу, разобрались!

Однако выйти из метро оказалось тоже проблемой. На выходе почему-то снова стоял турникет, в который пассажиры засовывали свои билетики. Но дальше все вели себя по-разному. Кто-то просто проходил вперед, поскольку его билетик исчезал в чреве машины безвозвратно, кто-то получал свой билет назад, а некоторые, внимательно изучив цифры, появляющиеся на маленьком экранчике, начинали опускать в щелку монетки. Иногда машина даже давала им сдачи. «Может, там внутри сидит негр-кассир?» – пошутил Саша. Вадим, чувствовавший себя африканским дикарем, оказавшимся в павильоне «Космос» на ВДНХ, ничего не ответил. Непонятная злоба все больше и больше охватывала его.

Взяв свой билет, выскочивший из машины, Вадим стал его изучать: что в нем изменилось? Никаких пробоев, просечек – ничего. Зачем было его обратно «выкатывать»? Саша присоединился к изучению бумажки. Перевернул ее обратной стороной, и тут ребята увидели, что на белой чистой стороне билета появились пропечатанные цифирки – 0,85. Билет стоил доллар, значит, сообразил Саша, с него списали 85 центов, и на нем осталось еще 15. «Во, гады! – возмутился Вадим, – значит, 15 центов у нас уворовали просто внаглую!» – «Погоди! Разберемся!» – впервые за время пребывания в Америке зло ответил Саша. Выбрасывать билеты не стали, решили вечером спросить у хозяев, как избежать впредь лишней траты денег.

Войдя в автобус, сразу кинулись искать веревку. Не нашли. Но эта проблема разрешилась легко. Как только выехали за пределы города, Саша заметил, что, когда водитель объявлял следующую остановку, несколько рук поднимались вверх и дергали за тросик, натянутый выше окон по всей длине автобуса с обеих его сторон. Будь автобус пустой, ребята никогда бы не догадались, что это и есть веревка. Если после объявления остановки никто тросик не дергал, автобус спокойно летел вперед. Правда, на одной из остановок кто-то его поджидал. Автобус остановился. Когда объявили остановку ребят, они дернули за «веревку» по очереди, так, на всякий случай.

Вечером Нэнси, хозяйка Саши, объяснила все про билетики. Оказывается, турникет при входе в подземку фиксирует станцию, на которой ты вошел. На выходе, благодаря компьютерной системе, он подсчитывает, сколько стоила твоя поездка. Если все копейка в копейку, билет остается автомату. Если не хватает – доплати на месте. А если осталось лишнее – отпечатывается, сколько ты использовал, а остальное – твое. Минимальная стоимость поездки в метро 50 центов. То есть, имея на нескольких билетах по 15-20 центов, можно, засовывая их подряд, использовать всю накопившуюся электронную «сдачу» для еще одного путешествия под землей. Но не для предварительной оплаты, а на выходе, для доплаты. Поняв схему, Вадим выматерился, благо Нэнси заведомо русский не понимала.

– Полегчало? – со смехом сочувственно спросил Саша.

Нэнси накормила ребят ужином. Сашка был несказанно рад холодному пиву из холодильника, а Вадиму и еда в рот не лезла. За первые сутки а Америке он уже испытал столько негативных эмоций, что хотелось только одного – домой, в Москву! Все было чужое, все подавляло.

Вадим ушел к себе, в соседний дом, и сел писать письмо Лене. Хоть как-то отвести душу. Пусть и заочно, но поговорить с самым близким человеком. В достоверности последнего тезиса Вадим всерьез никогда не сомневался, но сегодня это стало абсолютно очевидной истиной.

Завтра вечером должен был состояться прием в советском посольстве. Может, удастся через посольство как-то побыстрее переправить письмо в Москву?

На следующий день на занятиях по культурной ориентации объясняли многое и, в основном, очевидное. Вадим обратил внимание на две вещи. Первое: основной закон Америки – «би ин тайм», будь вовремя. Опаздывать – неприлично. Это его порадовало. Хоть что-то у них соответствовало его представлениям о правильной организации жизни.

Второе звучало еще приятнее. Оказывается, можно держать вилку в правой руке, левую опустив под стол. А когда надо воспользоваться ножом, следует переложить вилку в левую руку, а нож взять в правую. Можно, что совсем приятно, отрезать не по одному кусочку от отбивной, а нарезать сразу половину или даже всю. Приученный есть правильно по-европейски, Вадим ненавидел держать вилку в левой руке. А тут – гуляй, свобода!

Интересным показалось и объяснение такой американской традиции. Пошло все со времен освоения Дикого Запада. Одна рука всегда должна была оставаться свободной для кольта. А кольт – на поясе, под столом.

Все остальные правила звучали либо примитивно понятно, либо глупо настолько, что соблюдать Вадим их не собирался. Додумались тоже, оставлять официанту на чай 10 процентов от суммы счета! С какой это радости?! Он и так зарплату в долларах получает, а не в советских рублях.

Прямо с занятий вечером отправились в посольство. Здание, занятое Россией еще в царские времена, по меркам Вашингтона считалось одним из стариннейших особняков. Гады-американцы, конечно, нашим насолили. Площади прямо по соседству с посольством они недавно дали имя академика Сахарова. Но Вадима это, честно говоря, только порадовало. Правда, кроме Сашки, он ни с кем делиться своими эмоциями не стал. На всякий случай. Вспомнил про московского «Николая Николаевича».

Три приятных события за один день – для Америки уже хорошо. К Сашке жизнь оказалась щедрее – он по нескольку раз в день наслаждался хорошим пивом, которое, по его словам, даже в сравнение не шло с «Пльзеньским», не говоря уж про «Жигулевское».

В большом зале, предназначенном скорее для балов, нежели для приемов, вдоль стен были расставлены столы с едой и выпивкой. Богато, от души. Широкой русской души. Стажеры, что естественно, набросились на домашнюю, родную жрачку, как остервенелые. Однако приглашенные американцы им в энтузиазме не уступали. Вадим, постоянно испытывавший какое-то странное неудобство перед американцами за поведение родных провинциалов, с честным злорадством наблюдал, как «американы» уплетали блины с черной икрой и осетрину, будто голодные дети Сомали. Хотя, дети Сомали, тут же поправил себя Вадим, ни того, ни другого и в глаза-то никогда не видели. Посольские поглядывали на происходящее, сами больше крутясь около стола с халявной выпивкой.

Первым к микрофону подошел посол. После его поздравлений, изрядно сдобренных кратким обзором важности Перестройки для развития мировой цивилизации, напоминанием о постоянном миролюбивом курсе советского правительства и важности построения правового государства в период гласности и демократизации, слово взял очередной советсколюбивый сенатор. Или конгрессмен. Вадим не понял. Поскольку его речь переводилась полностью, Вадим узнал, что Америка всегда и неустанно боролась за демократические преобразования в СССР, что Перестройка, хотя и медленно, но движет Союз в правильном направлении. Вывод войск из Афганистана стал доказательством серьезности намерений президента Горбачева ввести страну в цивилизованный мир. И в этой связи любая помощь американских юристов в подготовке советских юристов есть важный вклад в развитие взаимовыгодного сотрудничества двух великих стран.

И текст, и акценты были Вадимом ожидаемы. Но вот то, что многие сотрудники посольства явно не владели английским, поскольку хлопать начинали не после сказанной фразы, а после ее перевода, Осипова удивило сильно. Он-то полагал, что советские загранслужащие в совершенстве знали язык страны, куда едут работать. «Значит, коли это не так, у них есть другие важные полезные качества», – подумал Вадим и улыбнулся своему собственному ехидству.

Речи кончились. Все обратились к еде и стали делиться на кучки. Некоторые посольские, не обращая внимания на стажеров, решали свои вопросы с приглашенными американцами. Другие, напротив, забыв про гостей, расспрашивали вновь прибывших соотечественников, что происходит дома. «Настроение проверяют?» – подумал Вадим и решил, что мажорные слова посла вполне неплохо прозвучат и из его собственных уст. Ну, противно, так что делать? Не рассказывать же о пустых прилавках? Пусть лучше считают дураком, чем потенциальным невозвращенцем…

К Осипову подошел мужик лет 40 с бесцветными глазами и вполне конкретной выправкой.

– Скучаете?

– Здесь нет, дома все-таки. А так я за два дня от этой Америки уже зверею! – не без доли искренности ответил Вадим.

– Что так? – мужик внимательно смотрел на Вадима.

– А хрен мне здесь делать? Пиццу есть? – Вадим вспомнил первый ланч за 4 доллара, и злоба его стала совершенно достоверной.

– Ну, чему-то все-таки здесь можно научиться! – мужик как-то даже растерялся.

– Не знаю. Может быть, – Вадим подумал, что немного перегнул палку.

– Если будут сложности – обращайтесь, – мужик несколько замялся. – Ну, если позволите, и я к вам обращусь, если что. Вы же в Вашингтоне ближайшие три месяца?

– А я-то чем могу вам помочь? – Вадим все понял, но решил попробовать сыграть дурака.

– Всяко бывает! – многозначительно улыбнулся мужик.

Вадим почувствовал, как у него заходили желваки. И вдруг понял, что тормоза отказывают, он больше себя не контролирует.

– Вы, я понимаю, офицер безопасности?

Мужик улыбнулся.

– А у вас есть санкция Москвы на контакт со мной? Вы, вообще, чем думали, когда подошли ко мне на глазах у всех? – Вадим не шептал, он шипел.

Глаза мужика полезли из орбит. Давно Осипов не видел такого ужаса во взгляде собеседника.

– Ты хочешь завтра быть отозванным в Москву и поехать в следующую командировку в Монголию?! Мне говорили, что ты не умен, но чтобы такой дурак! – Вадим отвернулся и пошел к столу с выпивкой. Во рту от страха пересохло. Пусть это будет его последний стакан апельсинового сока, но он его выпьет как свободный человек!

Когда через несколько минут Вадим, вытирая салфеткой вспотевшие ладони, повернулся к залу, мужика не было. Он исчез.

Вадим направился к смешанной группке стажеров, американцев и посольских, где с пивом в одной руке и с палочкой, на которой красовались обжаренные креветки, в другой наслаждался жизнью Саша. Группка смеялась, там было весело и легко. Вадим подумал, что, может, и он отвлечется.

Помимо Саши, из «наших» в кружке стояли «Володя-из-провинции», Оля Дурова, та самая активистка юрфака МГУ, которую Вадим давно уже причислил к потенциальным стукачам КГБ, и приятный, тихий прибалт Валдис.

Двое американцев приветливо представились Вадиму, протянули визитные карточки и заулыбались так, будто на это «пати» пришли исключительно для того, чтобы познакомиться именно с ним, с Осиповым. Вадим протянул в ответ свои визитки, стесняясь того, что по сравнению с американскими, – на плотной бумаге, с тиснением, с шрифтом таким толстым, что его можно прочесть на ощупь, – его собственные выглядели просто ублюдочно. Правда, они были двусторонними – с русским и английским текстами. По московским меркам – особый шик. Американцы зацокали языками, как бы выражая свой восторг. «Знали бы они, какой у нас дефицит бумаги!» – злобясь в душе на явно притворное восхищение, подумал Вадим.

И тут же вспомнил свою фирму. Обеспечение бумагой, скрепками, папками – все ингредиенты его постоянной головной боли, переходящей в мигрень. Здесь же, судя по первым двум дням занятий, бумагой вообще никто не дорожил. Чего стоили одни только желтые блокноты в полный формат листа, которые им раздавали на каждой лекции. Вадим уже отложил четыре для отправки в Москву с оказией. Эти блокноты в очередной раз заставили отметить рационализм американцев: на желтом листе оказалось легче писать, поскольку глаза не утомляли отражения света от белой бумаги. И читать написанное было приятнее. Однако этот американский практицизм не радовал, а злил. Зависть? Нет, обида на себя, на нас – бесшабашных, несобранных, хмурых, каких-то недоделанных. «Зато искренних и умных!» – сам себя успокоил Вадим, но тут же засомневался в обоснованности своего патриотизма.

Оля, радостно щебеча на прекрасном английском, потихоньку, как бы случайно, переместилась вплотную к Вадиму. Может, он бы этого и не заметил, не стань она раз от разу все крепче прижиматься к его локтю своей левой грудью. Когда до Вадима наконец дошло, что происходит, он повернулся к Оле и с вопросом посмотрел ей в глаза. Та, нисколько не смутившись, с вызовом призывно улыбнулась ему в ответ. Симпатичная девочка с очень хорошей фигурой, явно напрашивавшаяся на приключение, не только не вызвала у Вадима никаких сексуальных эмоций, но привела в состояние бешенства. Там, дома, его ждала Ленка, здесь кругом все чужое, непонятное, раздражающее, а она?!

Оля, неправильно поняв долгий пристальный взгляд Вадима, совсем осмелела и незаметно провела свободной от бокала рукой по его ягодице.

Вадим почувствовал, что готов ее ударить. Ленкино лицо стояло перед глазами. Вадим наклонился к Олиному уху и прошептал:

– Оленька, ты – прелесть, но я женат! – Вадиму удалось не выдать свое состояние.

– Боже, какой же ты правильный! – снисходительно, а может даже презрительно, ухмыльнулась комсомольская активистка.

Через несколько минут она уже терлась о «Володю-из-провинции». Вадим с удовольствием заметил, что тот не сообразил, чего от него хотят, и посему никак на девичьи призывы не отреагировал.

Расстроенная Оля перешла к другой группке.

«Дурочка! Ей надо к посольским клеиться, они-то здесь вообще без развлечений. Небось, зачахли!» – подумал Вадим. Но, вспомнив про офицера по безопасности, понял, что посольским адюльтер грозит концом карьеры в одночасье.

Ненависть к Америке усилилась еще больше.

Прошла неделя. Начались лекции по «юридической ориентации». Неожиданно для себя Вадим обнаружил, что ничего особо нового не услышал. Знания, полученные 15 лет назад в институте, фолианты, «начитанные» в аспирантские времена, проблемные статьи, попадавшиеся в «Советской юстиции», вкупе почти полностью «накрывали» подготовленный для советских стажеров курс. Ребята, занимавшиеся наукой, знали и того больше.

Злость на бессмысленно потраченное время, раздражение от всего американского, тяга домой, к семье, друзьям, активной жизни – все это накатило на Вадима. Насколько он понимал в медицине, налицо были типичные симптомы депрессии.

Самым же страшным наказанием оказался для Вадима английский. Нет, он понимал лекторов, мог объясниться и со своей хозяйкой Барбарой, и с Сашиной хозяйкой Нэнси, но этого не хватало. Ни пошутить, ни рассказать анекдот, ни грамотно задать нужный вопрос – он не мог. И телевизионные новости понимал через пень-колоду.

Уже не раз Вадим задумывался, не вернуться ли в Москву? Зачем он, собственно, приехал? Чему-то научиться? Так ведь и без того дела дома шли прекрасно. Подготовить почву для «эвакуации»? Но уже по первым двум неделям стало ясно, что здесь, в США, ему не выжить. Даже временно. А если приехать насовсем – хоть в петлю. Купить технику для дома? Да гори она огнем! При его-то заработках переплатит втрое и купит в Москве то же самое. Делов-то куча!

И еще этот чертов офицер по безопасности! Хрен его знает, станет ли он проверять блеф Вадима? Хотя, с другой стороны, он, наверное, представляет один из главков КГБ, а Вадим может сотрудничать с другим. Тогда информация сойдется так высоко, куда, скорее всего, этот хмырь не дотянется…

Чтобы хоть как-то отвлечься от изматывавших его мыслей, Вадим решил приколоться. В этот момент стажерам рассказывали о Конституции США. Вадим, понимая, что сам сформулировать по-английски вопрос не сможет, попросил Сашу узнать, а чем объяснить, что в США Конституция есть, а в Великобритании нет? Вроде как одна и та же англосаксонская правовая система? Сашка хмыкнул, но вопрос задал.

Преподаватель явно растерялся. Возникло ощущение, будто об отсутствии в Англии Конституции он услышал впервые. Продолжал говорить о том, что США – самая демократическая страна, что Конституция есть гарантия прав человека и гражданина, что Конституция США – живой организм, когда надо, в нее вносятся поправки. Короче, так и не съехал с рассказа о своей Конституции, откровенно уйдя от ответа на вопрос Вадима-Саши.

Ребята ехидно заулыбались. Только Ольга Дурова всем своим видом выказала крайнее раздражение поведением Вадима.

Вадим не унимался. Перебив лектора, он спросил:

– А разве конституция Сталина не провозглашала демократических принципов? И если наличие конституции как таковой есть гарантия прав граждан, то получается, что в СССР в 37-м году было самое передовое общество?

Вопрос задавался трудно. Вадим подбирал слова не из тех, что были самыми точными по смыслу, а из тех, которые знал. Плюс запутался во временах. Кто-то из ребят с улыбочкой смотрел на лектора, кто-то осуждающе на Вадима. Ольга зло прошипела: «Не можешь говорить на языке, молчи и не позорься!»

Но опозорился преподаватель. Из его ответа стало ясно, – он понятия не имеет, что было в СССР в 1937 году. Имя Сталина слышал, а вот про сталинскую конституцию – не в курсе. Но, главное, он даже не понял сути вопроса Вадима: гарантирование прав и их соблюдение – не одно и то же. И опять завел свою волынку, какая в США Конституция – прекрасная, лучшая в мире, образец для подражания.

«Райкомовский лектор», – устало подвел итог Осипов.

Прошло две недели, как Вадим уехал. Лена рассчитывала, что предстоящая через три месяца защита диссертации полностью отвлечет ее от грустных мыслей и неожиданно навалившегося одиночества. Но реальность оказалась совсем иной.

За 14 лет они с Вадимом так надолго расстались впервые. Да что там «так надолго»! Большинство московских адвокатов основные деньги зарабатывали в провинции. Именно там за приезд московского мэтра платили несусветные гонорары. Особенно выгодными считались командировки в Грузию и Азербайджан. Местные адвокаты полностью зависели от местной же прокуратуры и партийных органов, и потому реального толка от них как от защитников не было никакого. Московские же плевать хотели на республиканскую прокуратуру и защищали по-настоящему. Кроме того, последняя точка ставилась-то в Москве: либо в Генпрокуратуре СССР, либо в Верховном Суде СССР. А там, как предполагалось, именно московские адвокаты имели нужные связи.

Вадиму не раз предлагали дела на выезде. Один раз он съездил в Баку. На три дня. Вместе с Леной. Однажды принял дело в Горьком, куда мотался пять раз, но на сутки, не больше. И все! Как-то они подсчитали, что за все годы совместной жизни провели порознь 16 ночей. И то, большую их часть в доадвокатские годы, когда Вадима отправляли на «кустовые» совещания юрисконсультов Минпищепрома СССР.

А тут позади уже две недели. И еще минимум три месяца впереди.

Была у Лены с Вадимом одна идея. Почти нереальная. Вадим должен был постараться каким-то образом сделать Лене приглашение в США. Если здесь ее выпустят к мужу (все-таки Перестройка, дочь остается в Москве, так что шанс был), Лена на вторую половину стажировки приезжает к Вадиму. Раньше вырваться нереально, поскольку на 22 декабря назначена защита.

А пока ее мучила бессонница. Рядом, в постели, на месте Вадима приноровился спать пудель Хэппи. И это было грустно. Сгонять собаку у Ленки не поднималась рука. Хэппи так ластилась к ней, облизывала лицо, руки – все, что высовывалось из-под одеяла, смотрела на Лену умными, печальными, преданными глазами… Ну как ее выгнать?.. Однако рядом с Леной было место Вадима. И только Вадима! Радостное имя «Хэппи» звучало, будто издевка. Лена сама не заметила, как стала звать пуделя «Собака». Машка звала «Хэппи», а Лена – «Собака». Бедный пес перестал понимать, какое же у него имя.

Вадим не звонил. Собственно, это было понятно. Откуда? Как? Да и стоимость звонка из Америки в Москву была заоблачной, почти 10 долларов за минуту. Конечно, можно позвонить из Москвы. Но куда? Да еще разница во времени. А разговор после заказа могут дать часа через два…

Зазвонил телефон. Здесь 6 вечера, значит, у Вадима в Вашингтоне – 10 утра. Вряд ли это он. Но вдруг?! Лена бросилась к трубке. Приятный женский голос представился:

– Здравствуйте, это Светлана. Помощник Валентины Владимировны Терешковой. Вы Лена?

– Да, – Лена ужасно испугалась. Неужели что-то случилось с Вадимом?

– Валентина Владимировна просила вас к ней зайти. Вы не могли бы завтра в 16.00? – тон абсолютно не допускал возражения, хотя и оставался вежливым и формально-приветливым.

– А что случилось? – Лену всю трясло, теперь уже не оставалось сомнений, что с Вадимом беда.

– Ничего. Просто, насколько я понимаю, Валентина Владимировна нашла способ выполнить просьбу Вадима Михайловича, – в голосе Светланы прозвучали теплые нотки.

– С ним все в порядке? – Лена задала вопрос, который был на языке, хотя на самом деле судорожно пыталась сообразить, о какой просьбе идет речь. Вадим ей ничего не рассказывал.

– Думаю, да! – несколько удивленно ответила Света и попрощалась.

Лена застыла с трубкой в руке. Короткие гудки она не слышала. Одна мысль – как связаться с Вадимом, как выяснить, что происходит, полностью овладела ее сознанием.

Минут через пять Лена взяла себя в руки и села дальше корпеть над авторефератом. Через полтора месяца он должен уйти в рассылку, иначе защиту отменят. А у нее еще текст не дописан. Наверняка Смоленский что-то поправит. Хорошо, что Вадим еще до отъезда связал ее с типографией, где обещали отпечатать брошюрку автореферата за два дня. Но все равно, сейчас надо было писать. Вадим…

Прошло два часа. Опять послышались звонки. «Кто-то из клиентов Вадима. Не знает, что его нет», – подумала Лена и направилась к телефонному столику. Она писала за обеденным столом, поскольку твердо решила, что пока мужа нет, она за его письменный стол не сядет. Когда он здесь, его можно было и согнать с насиженного места, но сейчас… Нет, пускай стол тоже его ждет!

– Алло, котенок! – голос звучал так ясно, будто собеседник сидел за стеной.

– Вадюшка, ты?! – завопила Лена

– Не кричи, я оглохну, – рассмеялся Вадим.

– Ты в Москве? – с испугом спросила Лена.

– С чего ты взяла? – Вадим растерялся. Смех его неожиданно прервался, зазвучали тревожные нотки.

– Просто слышимость такая, будто ты звонишь из соседней квартиры!

– Нет, я в Вашингтоне, – опять рассмеялся Вадим. Он явно наслаждался Ленкиным удивлением.

– Как ты?!

– Вот, придумал способ тебе позвонить! – Вадиму очень хотелось похвастаться тем, что он в очередной раз кого-то перехитрил и сделал такое, что другим не под силу.

Как тебе удалось? Это же жутко дорого! – Лене, разумеется, плевать было и на то, как Вадиму это удалось, и на то, сколько это стоит. Но инстинкт доставлять мужу удовольствие, давая возможность похвастаться, сидел в ней давно и срабатывал автоматически.

– Я сказал эй-би-эшникам, ну, принимающей нас организации, что у меня срочный деловой звонок. В Министерство иностранных дел.

– А если они услышат, что ты разговариваешь со мной? Да и наверняка все ваши звонки прослушиваются.

– Без если. Слушают прямо сейчас. Но они по-русски ни хрена не понимают. Это первое. Второе – здесь все всем верят на слово. Просто страна дураков! А вот прослушивать разговоры они не могут. Нарушение конституционных прав граждан. Только с санкции суда, – Вадим хохотал, совсем не стесняясь присутствия в комнате американцев.

– Так, может, это у нас страна дураков? Коли у нас можно прослушивать всех и вся без всякого суда? – Лена с удовольствием подхватила радостный тон Вадима.

– Я думаю, ты ошибаешься. У нас вообще телефонные разговоры никто не прослушивает! – Вадим резко перешел на серьезный, стальной тон. – Не надо повторять досужие сплетни!

Лена поняла, что сморозила глупость. Расслабилась на радостях.

– Ладно, как ты? – надо было быстро поменять тему разговора.

– Я нормально, – Вадим понял, что жена его услышала правильно.

– А мне звонила Терешкова, то есть ее помощница. Просила зайти, – Лена вспомнила про так взволновавший ее недавний звонок.

– Она тебе ничего не объяснила?

– Нет, просто попросила зайти к ВВ.

– Ну вот, от нее все и узнаешь. Ладно, у вас все в порядке? – Вадим, кажется, заторопился.

– Да-да, все нормально, не волнуйся.

– Ну, все. Пока! Постараюсь еще как-нибудь позвонить! Я тебя люблю!

– И я тебя! Очень-очень! – Лена не успела договорить. В трубке что-то щелкнуло, потом еще раз щелкнуло, и раздались короткие гудки.

Она знала, что означают такие дублирующие щелчки… «Ну, да, конечно, – не прослушивают…» – со злостью подумала Лена, кладя трубку. И разревелась…

Лена сидела на приступочке ССОДовского дома на Калининском проспекте и тихонечко плакала. Она вообще в последнее время стала слишком слезлива. Нервы – ни к черту! Отъезд Вадима, надвигающаяся защита, огромное количество каких-то мелких дел, которых раньше, когда Вадим был рядом, не существовало, – все это выдержать, казалось, не хватит сил. А тут еще такие новости от Терешковой.

Что оказалось? Вадим попросил ВВ, чтобы та включила Лену в какую-нибудь ССОДовскую делегацию, едущую в США. Заранее понимал, что оба будут скучать. Хитрить не стал, так прямо все Терешковой и объяснил. Лену растрогало, что Вадим рассказал ВВ, – за всю жизнь расставался с женой только на 16 ночей. Значит, помнил об этом. ВВ, несмотря на всю иррациональность просьбы Осипова (состав таких делегаций, – не Болгария же с Польшей, – утверждался в ЦК КПСС и был сплошь блатным), обещала постараться.

Чего ей это в итоге стоило, ни Вадим, ни Лена никогда не узнали! Но факт оставался фактом. В начале ноября огромная ССОДовская делегация во главе с самой ВВ отправлялась в Питтсбург. Прибытие – в Вашингтон, вылет – из Нью-Йорка через пять дней. Она готова взять Лену с собой, «сдать» ее Вадиму в американской столице, но при условии, что Лена в день вылета будет в Нью-Йорке. ВВ несколько раз повторила, что, если Лена вовремя не приедет к самолету, у нее, Терешковой, будут большие проблемы.

И вот теперь Лена сидела и ревела, переваривая информацию. Она обожала Вадима за его выдумку, за его любовь к ней. Она мечтала его увидеть, пусть и всего на несколько дней. Но как быть с авторефератом?

ВВ обещала решить все проблемы с паспортом, выездной визой и всем остальным. Единственное, она, конечно, не могла гарантировать, что американцы дадут визу на въезд. Но обычно ССОДовским не отказывают.

«Радоваться надо, а я реву!» – попыталась взять себя в руки Лена и зарыдала еще горше.

В пятницу вечером Вадим с Сашей были предоставлены самим себе. Нэнси с мужем, Сашины хозяева, отправились на какую-то «пати», как американцы называли все сборища, от официального приема до дружеской вечеринки. Ну а Барбара, та вообще по вечерам дома практически не бывала, а на сей раз и Джона, своего мужа архитектора, потащила куда-то за собой.

Поскольку Сашины хозяева дома курили, а Вадимовы – нет, ребята по вечерам, перед сном, сидели в «бейсменте» дома Нэнси. Вадим мог курить. Саша бросил год назад, но его табачный дым не раздражал.

– Ну что, подведем итог нашего двухнедельного пребывания в славных и великих Соединенных Штатах Америки? – Вадим привык все систематизировать, но для большего успеха нужна была либо бумага, либо слушатель.

– А почему с такой иронией? – Саша, наслаждавшийся новыми впечатлениями, веселой компанией, приветливостью американцев, явно не хотел выслушивать очередные занудства Вадима по поводу того, как здесь все плохо.

– А почему без? Саш, ты сам посуди, нам оно надо? Две недели морочат голову какой-то фигней, суть которой – как здесь все прекрасно. Ты что, подтекста не чувствуешь? Вы, мол, там в Союзе все козлы и не умеете правильно жить.

– В чем-то они правы! Согласись, – живут они и легче, и проще, чем мы.

– Да?! – Вадим взорвался. – А они через войну прошли?! У них 37-й год был?! Лучше, говоришь? А ты бездомных видел? Бомжей, спящих на вентиляционных решетках, видел? А нищих на каждом перекрестке?!

– Понял! Ты мне еще расскажи о светлом будущем! Да, не забудь упомянуть про построение коммунизма к 1980 году! – Сашу тоже понесло по полной программе. – Оставим бомжей, у нас своих «чердачников» хватает. Только у нас за это сажают, а здесь – твое личное дело! Ты мне лучше объясни, почему у них в любом сортире всегда есть туалетная бумага, а у нас ее в химчистку носить надо? Ты когда, вспомни, в последний раз покупал туалетную бумагу? Не по блату, а так просто, зашел в магазин и купил?

– Я смотрю, у тебе восприятие мира через жопу в основном идет!

– А у тебя через желчный пузырь! Ты вообще умеешь радоваться жизни? Или ты просто им завидуешь?

Может, и завидую, – Вадим сразу как-то сник. Обвинение в том, что он не умеет радоваться жизни, неожиданно напомнило про дом, про Москву: в последнее время он эту фразу слышал постоянно и от Лены, и от мамы. Спорить с Сашей сразу расхотелось. – Домой хочу!

– Так и скажи, сломался! И нечего на американов переть! Они не виноваты, что тебе комфортно в болоте. Тебе свежий воздух противопоказан! – Саша добивал друга. Если Вадим быстро вспыхивал, но так же быстро успокаивался, то Сашу завести было трудно, но отходил он несколько часов.

Зазвонил телефон. Нэнси просила Сашу в ее отсутствие всегда брать трубку, поскольку не доверяла своему автоответчику после того, как год назад он не записал важнейший звонок богатого клиента и она прилично попала на деньги. Сашу вовсе не раздражала работа секретарем, – он считал, что общение по телефону прекрасно развивает языковые навыки. Вадим, кстати, «телефонный английский» не понимал на 90 процентов.

Саша взял трубку. Его лицо сначала отобразило удивление, – спрашивали Александра, а потом радость. Услышав «Хай, Стив!» – Вадим понял почему. Милейший улыбчивый Стив заботился о стажерах как о родных детях и вызывал у всех только самые теплые чувства.

Саша говорил со Стивом несколько минут, обмениваясь, судя по хохотку, какими-то шутками. Вадим не следил за разговором, – думал о Москве. Неожиданно он услышал свое имя. Саша протягивал ему трубку. Вадим, недовольный, встал и подошел к телефону.

Суть того, что понял Вадим из слов Стива, сводилась к необходимости завтра встретиться. Вадим вернул трубку Саше, чтобы тот уточнил, где и во сколько.

Закончив разговор, Саша спросил:

– А зачем он тебя вызвал?

– Не знаю, он не сказал, – безразлично отозвался Вадим.

– Я поеду с тобой!

Первое, что бросилось в глаза Вадиму и Саше в кабинете Стива, – фотографии, разложенные на столе. Он, как всегда, с радостной улыбкой произнес традиционное «Хай!» и пригласил их присесть на диван, стоявший поодаль.

«Семейные фотки изучает. Сентиментальный толстяк!» – подумал Вадим и тут же устыдился своей мысли. Сам он каждый вечер перед сном перебирал пять взятых из Москвы фотографий. Три с Леной и две с Леной и Машей.

Первые вопросы Стива были вполне ожидаемыми: «Нравится ли вам стажировка? Интересно ли?» Но что-то подсказывало Вадиму, что ответ Стива абсолютно не интересовал. Взгляд американца был напряженным, но главное, пальцы рук – они выдавали его волнение. Не по поводу же ответа на эти риторические вопросы?

Саша взял инициативу в свои руки и с восторгом стал живописать, как все здорово и интересно. Вадим заметил, что Сашка тоже о чем-то догадывается, уж чересчур он был подробен и наигранно весел. Тянул время? Пытался понять, что происходит на самом деле?

Неожиданно, даже не поворачиваясь к Вадиму, Саша вставил в английскую фразу вопрос по-русски: «А ты заметил, он даже не удивился, что мы приехали вместе?» – и продолжал рассыпаться в восторгах Америкой.

«Действительно, а почему он не спросил о Саше?» – напрягся Вадим, но сам сразу и ответил: «Обычная американская вежливость!»

Стив перебил Сашу на полуфразе и обратился к Вадиму:

– А ты что думаешь?

– Я согласен с Сашей.

– Для тебя стажировка важна?

– Да, – Вадим старался отвечать односложно.

– Ты все понимаешь, что на лекциях говорят?

– Да.

– А почему вопросы твои задают другие, а не ты сам? Тебе трудно говорить по-английски? – в голосе Стива прозвучал нажим. Это был, собственно, не вопрос, а утверждение.

– Нет, я стесняюсь.

– Ты?! – неожиданно Стив чуть не заорал. Улыбка, дурацкая постоянная американская улыбка, вмиг исчезла с его лица. – Тогда объясни мне, что вот это значит?! – Стив вскочил и подлетел к своему письменному столу, на котором были разложены фотографии.

Саша от крика Стива вжался в кресло, так неожиданно прозвучал переход от милой беседы к скандалу.

– Идите сюда! – приказал Стив.

Саша с Вадимом подошли к столу. На фотографиях стажеры писали тест. В основном аппарат запечатлел Вадима и Мишу Полякова, у которого Вадим и списал почти все ответы.

Саша удивленно смотрел то на фотографии, то на Стива, то на Вадима. Вадим же сразу понял, о чем речь. «Это не доказательства!» – мозги заработали по-адвокатски. На этой полянке Стиву против него ничего не светит. Вадим сразу как-то успокоился.

– Ничего! – с вызовом ответил Вадим. И, подпустив в голос металла, что он умел делать превосходно, с вызовом повторил: – Это не значит ничего!

– А то, что у вас с Поляковым совершенно одинаковые ошибки, это тоже ничего не значит?! – Стив вопил в полный голос. Изо рта брызгала слюна.

– А может, Поляков списывал у Вадима? – попытался возразить Саша.

Стив перевел взгляд на добровольного адвоката Осипова и с еще большей яростью возопил:

– Поляков говорит по-английски свободно, а господин Осипов двух слов связать не может!

Вадим молчал. Саша тоже осекся и затих. Стив продолжал голосить, размахивать руками, брызгать слюной. Вадим совершенно успокоился. Так бывало всегда, когда он понимал, что битва началась, что избежать кровопролития не удастся. Теперь нервничать нечего. Надо просто быстро соображать. Найти слабую сторону противника и ударить именно туда. Один раз, насмерть. Кто прав на самом деле – значения не имеет. Важно, кто победит.

Саша совершенно растерялся. Для него превращение приветливого, улыбающегося Стива в агрессивного, дико орущего, разъяренного прокурора-обличителя, преисполненного не просто праведным гневом, но и ненавистью, явилось полной неожиданностью.

«Чего он так нервничает? Он не просто злится, он нервничает. Он чего-то боится», – размышлял Вадим. Что именно кричал Стив, Вадим не понимал, да и просто не слушал. «Надо его остудить. Так я ничего не вычислю. Или дать отораться?» Вадим почесал подбородок, повернув при этом голову в сторону окна. Всем своим видом он выражал полнейшее безразличие к происходящему. Играл, конечно, но теперь уже было важно именно это и только это – кто кого переиграет.

Жест Вадима произвел на Стива эффект холодного душа. Он осекся на полуфразе и вдруг совершенно тихо, растерянно спросил:

– Ты понимаешь, что я говорю?

– Что? – наивно заморгав, откликнулся Вадим.

– Я говорю, что ты поставил под угрозу всю программу. Для нас принципиально важно было, чтобы отбор прошел честно. Ты сжульничал. Ты поставил в опасное положение всех своих коллег! – Стив опять повысил тон.

«Понятно! – обрадовался Вадим. – Так вот чего ты боишься!»

– А за отбор стажеров отвечал ты, я правильно понял? – вопрос произвел на Стива эффект удара дубиной по голове. Он весь скукожился, обмяк и, виновато опустив глаза, тихо произнес:

– Я.

– Извини, Стив, я не хотел… – Вадим подыскивал точные английские слова, – я не хотел доставить тебе неприятности.

– Как ты мог?! – снова взвился Стив.

– Что ты предлагаешь делать? – спокойно-спокойно поинтересовался Вадим.

То ли невозмутимый тон Вадима, а, может, наоборот, невероятный нервный накал, который наполнял комнату, произвел неожиданный эффект. Стив плюхнулся на свой стул, который издал при этом не обычный наш советский скрип, а какое-то мерзкое рычание, и зарыдал. Как баба, навзрыд, с соплями и всхлипываниями. Толстенькими кулачками он размазывал по щекам слезы и твердил: «Я не знаю! Я не знаю!»

Когда Стив минут через 5 успокоился, стали обсуждать, что делать. Разговор отнюдь не был дружеским, но и агрессии ни одна из сторон не проявляла. Стив сказал, что у него нет иного выхода, как предать ситуацию огласке. Иное не обсуждается. Саша удивился: если он единственный, кто обо всем знает (Вадим тут же уточнил – «предполагает», за что Стив моментально наградил его испепеляющим взглядом), то зачем эта огласка нужна?

Американец терпеливо, будто читал очередную лекцию по программе культурной ориентации, стал объяснять:

– Если я скрою то, о чем знаю, или, как хотелось бы господину Осипову, догадываюсь, то потом я не только лишусь работы над этим проектом, а буду исключен из Эй-Би-Эй. Навсегда!

– А как об этом могут узнать другие? У кого-нибудь еще такие фотографии есть? – заговорщически улыбнулся Саша.

– От тебя или от Вадима, – на полном серьезе ответил Стив.

– Ну, это решается проще простого. Ни я, ни тем более Вадим об этой истории рассказывать не станем. Обещаем! – Саша явно полагал, что проблема решена.

– Я не могу вам верить и ставить свою жизнь в зависимость от вашего молчания.

– Почему? – вмешался Вадим.

– Потому что в этом мире каждый сам за себя. Потому что когда-то кто-то из вас сможет меня шантажировать. Потому что, если вы станете конкурентами, то сразу используете этот случай для выигрыша очков, а я пострадаю.

Саша с недоумением взглянул на Вадима. Тот понял причину изумления друга быстро. Сашкина жена плакалась Лене, что для Саши дружба, мужская солидарность превыше семьи, его собственных интересов. Что Сашка до глупости порядочен. Вопреки собственным интересам, здравому смыслу. Вадим понял, что слова Стива в одно мгновение перевернули представления Саши об Америке. И не ошибся. Саша ошеломленно, растерянно, с ужасом произнес:

– Как же вы здесь живете?

– Что? – не понял Стив.

– Песец! – на русском быстро отреагировал Вадим.

– Что ты сказал? – попросил перевести Стив.

– Я сказал, что в твоих словах есть логика, и эти соображения надо учитывать.

– Нет, ты сказал что-то другое. Я не знаю того слова, которое ты произнес, – настаивал Стив.

Вадим замер, как хищник, увидевший жертву. Саша, все еще пребывающий в состоянии культурного шока, ничего не заметил.

– Так ты говоришь по-русски?! – подавшись к Стиву всем корпусом, спросил Вадим.

Стив покраснел, посмотрел на Вадима, на Сашу и с трудом выдавил из себя:

– Да!.. Но очень плохо, – как бы оправдываясь, тут же уточнил несчастный американец.

Саша в сердцах плюнул на пол. «Насмотрелся американского телевидения!» – удивился своему диагнозу Вадим.

– Я думаю, руководство примет решение отправить тебя в Москву. Я в этом уверен, – Стив собрался с силами и заговорил о деле. Ему надо было срочно сменить тему разговора. Не догадываться, как он выглядит в глазах русских, скрывая столько времени, что понимает их язык, и, получается, постоянно подслушивая их разговоры между собой, Стив, разумеется, не мог.

– Не возражаю. Но это должно быть сделано по моему желанию. Как выполнение моей просьбы, – требовательно произнес Вадим.

– Нет. Это невозможно. Иначе в сокрытии информации могут обвинить и руководителей проекта. Это абсолютно исключено! – В рамках логики Стива его рассуждения звучали вполне разумно и убедительно.

– Тогда с Вадимом уеду я. И, думаю, еще как минимум половина группы! – Саша напоминал сейчас быка, нападающего на тореадора: глаза налиты кровью, голова опущена, кулаки сжаты.

Стив уставился на Сашу непонимающим взглядом. «Похоже, Сашкина жена не врала!» – решил Вадим.

– Предлагаю сделать перекур, – по-русски произнес Вадим.

– Я не курить, – также по-русски ответил Стив и попытался улыбнуться.

– Тогда ты посидеть и подождать! – с издевкой выпалил некурящий Саша, вскочил со стула и направился к двери. Вадим светски улыбнулся Стиву, по-английски попросил: «Подожди нас, пожалуйста!» – и направился вслед за другом.

Стив, раздавленный, растерянный, послушно остался сидеть за столом, бессмысленно перебирая снимки. Наверное, он проклинал сейчас себя за страсть к фотографированию.

Через 15 минут ребята вернулись в кабинет Стива. Вадим успел выкурить целых три сигареты. Одну выкурил и Саша. Он решил, что ситуация позволяет нарушить данное самому себе слово больше не дымить.

Предложение Вадима носило практически ультимативный характер. Советские стажеры, а он, как неформальный лидер группы, это гарантирует, не станут терпеть позор разоблачения и высылки советского гражданина из США. Это – пункт номер один. Второе – они не хотят подставлять Стива, от которого видели только добро. Тот факт, что он скрыл знание русского языка, они ему прощают. Именно умение прощать ошибки друг другу и есть основа построения новых отношений между СССР и США. И начинать надо с нас самих, а не ждать, пока это научатся делать политики! Разве не так? Далее. Вадим сам, на собрании группы, в присутствии лиц, отвечающих за проект, расскажет, что он списал ответы на тоефлевский тест. Пособников у него не было. Стив сделает вид, что впервые узнал об этом от самого Вадима. Вадим принесет свои извинения группе и американцам и попросит прекратить его стажировку. Американцы удовлетворят просьбу Вадима. Все!

Саша с трудом согласился на этот вариант. Он был уверен, что они дожмут Стива и заставят его молчать. Вадим же, хоть и не сомневался, что Стива можно сломать, настаивал на добровольном возвращении в Москву. Ему так чертовски надоела эта Америка, что любой, пусть даже такой позорный способ свалить отсюда, его устраивал. Но Саша привел аргумент, поколебавший Вадима: «А ты забыл, что должна приехать Лена?» Вадим сник. Ему хотелось показать Ленке Америку. Хоть тут ему погано, но пусть сама посмотрит. А уж стыд перед Терешковой, которая наверняка узнает, как он осрамился, ждет нестерпимый. Почему-то именно мнение Терешковой о нем было для Вадима особенно важным. Друзья – простят, коллеги все равно его не любят, а вот этот человек… Но что делать? Другого решения не просматривалось.

Стив, пока Вадим излагал свой вариант, делал записи в традиционном желтом блокноте, кивал головой, задавал уточняющие вопросы. Потом несколько минут подумал, посасывая ручку. «Как у нас!» – отметил Вадим.

– Мне это не очень нравится, – задумчиво протянул американец. – Покурите еще часок, я хочу посоветоваться.

«К начальству побежит!» – понял Вадим. И почувствовал такую безысходную усталость, что понял, какое бы решение ни приняли американцы – ему все равно. Никто с ним в Союз в знак солидарности возвращаться не станет. Сашка – идеалист. Его просто попрут отсюда. Он – проиграл! Но если американцы не примут его вариант, он признаваться не станет. Уж он-то знал тюремную присказку, что «явка с повинной упрощает работу следователя и удлиняет срок». «По крайней мере, будет отмазка, что меня подставили. Ну, например, за отказ сотрудничать с ЦРУ! – эта глупая мысль заставила Вадима улыбнуться. – А что, вполне проходимая версия!»

Через час Стив объявил решение руководства. Поскольку в штаб-квартире Эй-Би-Эй высшие чины отсутствовали, пришлось провести телефонную конференцию. Саша спросил, что это такое, бестактно забыв, что Вадима все-таки волнует само решение, а не то, как технически оно принималось. Стиву же всегда доставляло удовольствие по любому поводу показать превосходство его страны над «империей зла». Он стал подробно объяснять, что телефоны Эй-Би-Эй заведены на внутреннюю телефонную станцию. Поэтому можно соединить нескольких абонентов как внутри здания, так и внешних, на один канал. Где они и могут разговаривать друг с другом параллельно. Максимальный объем – до 10 человек. Еще можно…

– Что решили? – зло перебил Вадим.

– А? – Стив сразу даже не сообразил, о чем спрашивает Вадим. Потом, надувшись от важности информации, которую он должен сообщить, уверенным тоном, не допускающим никаких возражений (наверное, именно так выносят свои вердикты американские судьи), произнес:

– Решение следующее. Ты, Вадим, на собрании группы сам расскажешь, что произошло. Говорить про фотографии не следует. Решение – оставаться тебе или уезжать – принимать будет ваша группа. Если тебя оставят, ты за свой счет будешь посещать курсы английского языка. Стоимость – 175 долларов в месяц. Курсы мы тебе подберем. Наша сторона влиять на мнение вашей группы никак не намерена. Это окончательное решение.

«А они не дураки, – признал Вадим. – По-любому у американов – полный о'кей. Если уезжать – это не их решение. Отбор был правильным, но они прокололись, рассчитывая на честность абитуриентов. Я – в полном дерьме, а они во всем белом. Если наши отправят меня восвояси – и они в дерьме. Если оставят, а я провалю стажировку – опять группа в дерьме. Классно! Сволочи!»

Саша сидел очень довольный, – он не сомневался в душевной щедрости советских товарищей.

– А если я откажусь? – сдерживая ярость, спросил Вадим.

Ты будешь обвинен в мошенничестве. Это серьезное обвинение. Ты незаконно, на деньги американских налогоплательщиков приехал в США, получил первую стипендию и учебные материалы по программе стажировки. В дальнейшем, даже если ты не будешь привлечен к уголовной ответственности, ты никогда не сможешь въехать в США.

Вадим посмотрел на Сашу. Понял – больше ему не придется доказывать другу, что в Америке жить нельзя. Перед Вадимом наливался гневом Зевс-громовержец: Сашины глаза, казалось, вот-вот начнут метать настоящие молнии. Еще мгновение – и веселый, добродушный Саша набросится на Стива с кулаками. «Это было бы забавно!» – улыбнулся своему видению Вадим.

– Я согласен.

Стив самодовольно улыбнулся. Саша молча встал и вышел из кабинета. Вадим пошел за ним. «Теперь я останусь! Дотерплю, выдержу! А кто в конце концов будет сверху, – посмотрим. Мы привыкли выживать и не в таких условиях. Дети, с кем связались!.. От мертвого осла уши получишь, дефективный!»

Саша, поджидая на улице Вадима, стрельнул сигарету у негра-бомжа, примостившегося на решетке метро, пролегавшего под величественным зданием Эй-Би-Эй.

Воскресенье пронеслось быстро. Барбара позвала ребят кататься с нею на лошадях. Мрачный со вчерашнего дня Саша отказался, сославшись на дела в городе, а Вадим, наоборот, решил расслабиться перед боем.

По дороге куда-то далеко за город, где в частной конюшне стоял принадлежавший Барбаре жеребец, она все уши прожужжала Вадиму про своего Кукса. Жеребца то есть. Что он стоил 50 тысяч долларов, что он красавец… Остального Вадим уже не слышал. Цифра 50 тысяч рядом с жеребцом, нужным лишь для того, чтобы раз-два в месяц, и то в хорошую погоду, покататься на свежем воздухе, произвела на него сильное впечатление. Вадим представил, как этот жеребец ломает ногу и его пристреливают. Пристреливают 50 тысяч долларов! Он хотел, было, спросить, а застрахован ли жеребец, но прикинув, что не знает английского глагола «страховать», промолчал.

Неожиданно он сообразил, что впервые едет в машине с коробкой-автоматом. Стал внимательно рассматривать рычаг этой странной коробки, панель приборов. Барбара заметила его взгляд и спросила, не хочет ли он повести машину.

Первые пару километров Вадим ехал в некотором напряжении, все-таки незнакомая машина, и отнюдь не «Жигули». Но, к собственному удивлению, очень быстро освоился. Барбара подзуживала: «Давай, быстрее!» «Вы хочите песен? Их есть у меня!» – нахлынуло родное, откуда-то очень издалека. Вадим вжал педаль газа в пол. Откуда он мог знать, что спортивный «Мерседес» так ездит?! Барбара завизжала. Вадим вспомнил орущего Стива…

Минуты три он несся на скорости за 120 миль в час. Только сообразив, что это где-то около 200 километров, отпустил педаль газа. Восторженный испуг американки не стоил такого риска.

Когда Вадим, сильно сбросив скорость, посмотрел на соседку, ее восхищенный взгляд не ускользнул от его внимания. «Дети!» – на сей раз без особой злости поставил диагноз американцам Осипов.

Два часа он наблюдал за тем, как Барбара тренируется в выездке своего жеребца. Смотрелись они вместе и вправду красиво.

Но больше все-таки Вадима занимали его дела. Завтра бой. Трудный, но далеко не первый в его жизни. Ставка? Сложно так сразу определить. Возможно… Возможно, победить самого себя? Перенести позор, выдержать. И, в конце концов, победить. А что значит победить? Зацепиться здесь, в Америке? Нет. Это не для него. Может, подготовить почву на случай эвакуации? Тогда уже будет не до сантиментов. Надо будет просто спасать семью. И не важно, нравится ли здесь ему самому. А природа здесь красивая. Фырканье лошадей создавало какую-то непонятную атмосферу покоя… Интересно, как поведут себя ребята?.. Ну, списал. Так что здесь такого?

– Поехали? – Рядом стояла Барбара. – Ты поведешь!

По дороге домой Барбара несколько раз повторила: «Да, мой муж так водить не умеет. Не тот темперамент».

Взгляды американки, которыми она одаривала Вадима, не оставляли никаких сомнений если не в ее намерениях, то по крайней мере в ее желаниях…

«Вот только этого мне и не хватало!» – признал Вадим.

Вечером появился Саша.

– А у нас ребята молодцы! – он весь светился.

– Что ты имеешь в виду? – не понял, о чем идет речь, Вадим.

– Я встретился с 8 нашими ребятами. Двоих не застал. Телефонов остальных у меня нет. Итак, из восьми – восемь обещали тебя поддержать! – Сашка был преисполнен гордости. Но не за себя, за друзей!

– Кто тебя просил? – Вадим вспылил. – Это моя игра! Не лезь! Сам пострадаешь. Откуда знать, кто из них заложит?

– Кому? – Саша опешил. Уж чего-чего, а такой реакции Вадима он никак не ожидал.

– Ты забыл про «Николая Николаевича»?

Саша сник. Про неизбежное возвращение в Москву он явно не вспомнил.

Вадим с Сашей сознательно опоздали к началу занятий на пять минут. Вадиму никак не хотелось общаться с теми из ребят, кто, благодаря Саше, уже был в курсе его проблемы. Кроме того, поскольку результаты голосования стажеров оставались непредсказуемыми, Вадим рассудил, – в любом случае не надо, чтобы американцы видели его разговаривающим с коллегами. Он сумеет убедить их в своей невиновности или, точнее, не такой уж непрощаемой виновности в речи. Адвокат он или нет?! А подозрения в предварительном сговоре ему не нужны. Пусть американцы посмотрят, на что он способен!

Стив, как только Вадим вошел в аудиторию, сообщил, что господин Осипов хотел что-то сообщить группе. Ребята удивленно переглядывались и перешептывались. Но причиной было не объявление Стива, а то, что, помимо него, в комнате присутствовали еще трое американцев, которых стажеры видели только на первом, торжественном приеме.

– Коллеги, – обратился к стажерам Вадим, – я должен рассказать вам…

– Говори по-английски, – перебил Вадима Стив.

– Нет, мне удобнее говорить по-русски, и я обращаюсь сейчас не к вам, а к своим коллегам.

– Нет, ты должен говорить по-английски, – властно повторил Стив. Это было ошибкой. Из-за нервного волнения, скрутившего Стива не меньше, если не больше, чем Осипова, он попался. Он понял русскую речь Осипова. Вадим торжествовал. Как-никак, но в зале сидели юристы. Пусть многие и чистые ученые-теоретики. Но не заметить, что Стив понял русскую речь, они не могли. Первый раунд он выиграл! Симпатии уже на его стороне.

– Так ты понимаешь по-русски? – сыграл удивление Саша.

Стив метнул в его сторону убийственный взгляд. Но поздно. Шепот между стажерами перешел в вибрирующий гул.

– Ты должен говорить по-английски, – еще раз, теперь уже с явной угрозой в голосе повторил Стив. Сашин вопрос он не удостоил ответом.

– Хорошо, – Вадим перешел на английский. Хотя, это, конечно, сильно усложняло его задачу. На русском он, разумеется, мог быть куда более убедительным.

В аудитории наступила гробовая тишина. Вадим быстро пробежал взглядом по глазам стажеров. Сашкина работа не прошла даром. Половина присутствующих смотрела на него с одобрением, половина, те, что были не в курсе, – с удивлением. Недоброжелателей пока не выявлялось.

– Я хочу сообщить вам, что я списал тест по тоефлу! – сходу бухнул Вадим. Выдержал небольшую паузу. – Я полагал, что у меня есть на это моральное право. В институтские годы всегда списывали у меня. Теперь решил списать я сам. Я думал, что это простительно, поскольку английский язык еще со школьных лет у меня «не шел». А с другой стороны, зачем мне было его учить? При моей анкете мне никогда не светило поехать за границу. Я же не знал, что будет Перестройка. Наивно? Да. Сейчас я понимаю, что такого права у меня не было. Вам предстоит решить вопрос – поеду я обратно в Москву или останусь здесь до конца стажировки. Проблема не в том, как вы проголосуете. Проблема в том, что я не могу сказать, как я хочу, чтобы вы проголосовали. С одной стороны, мне здесь не нравится, все чужое и непонятное. Это не вина наших коллег, организовавших стажировку. Они делают все, чтобы нам было хорошо. Это проблема их предков, создавших такую страну. Или наших – создавших совсем другую страну. Но мне здесь не комфортно. С другой стороны, мне стало интересно. Интересно, сумею ли я выдержать до конца. Поэтому я решил, что сам просить о прекращении стажировки не стану. Но если ваше решение окажется таковым, я буду благодарен тем, кто за него проголосует.

Вадим сел. Тишина стояла – комар пролетит, услышишь.

– Ты даже не хочешь извиниться перед коллегами? – ехидно спросил Стив.

– Я готов извиниться только перед теми, кто сам ни разу никогда не списывал, – вновь встав, спокойно и уверенно ответил Вадим. – Перед каждым персонально. Перед кем я должен извиниться? – Вадим обратил свой вопрос не к Стиву, а ко всей аудитории.

Тишина. Стив опять встрял:

– Я никогда не списывал!

– И на тестах по русскому языку? – моментально спикировал на американца Саша. Вадим подумал, что этот добряк не просто хороший друг, готовый рисковать своими отношениями с американцами, но и блестящий адвокат. На профессиональном языке адвокатов такой вопрос, заданный в такой момент, назывался «вопрос-убийца». Стив моментально скис.

– Можно? – поднялся Миша Поляков. – Я могу сказать только следующее. Дважды, когда мне предстояли сложные процессы, я обращался к Вадиму с просьбой помочь. Оба раза он меня выручил. Можно сказать, что я вел оба дела с его слов. То есть списал его мысли. Пусть и с его согласия. Поэтому заявляю официально: если Осипов уедет в Москву, я тоже!

– Что ты несешь?! – вскочила активистка Оля. – Осипов нас опозорил перед хозяевами. Опозорил всю страну…

– У тебя уже есть хозяева? – подал реплику по-русски один из меланхоличных прибалтов.

– Я считаю, что человек, который мог обмануть товарищей, не вправе представлять Советский Союз за рубежом, – не обращая внимания на прибалта, захлебывалась от негодования Оля. – Он должен быть изгнан с позором. Мы обязаны очистить свои ряды. И мы должны поблагодарить организаторов стажировки за то, что нам самим предоставлена возможность это сделать.

– Ты так легко готова отказаться от своих личных планов? – «Володя-из-провинции», набычившись, выставив вперед нижнюю челюсть, сверлил глазами комсомольскую активистку. «Ого, а парень-то соображает куда больше, чем показывает!» – подумал Вадим. Судя по реакции стажеров, далеко не только Осипов и Володя знали, о чем идет речь. Треть аудитории заулыбалась. «Многие все видели?» – удивился Вадим.

– Ты предлагаешь исключить Осипова из пионеров? – подал голос Махир Алиев, стажер из Баку.

– Не мешайте ей говорить, – вскочив, по-английски вступил Стив.

– Сядь! – рявкнул Саша. – Это наше обсуждение. Ты сам это сказал. Сиди и не мешай!

Стив растерянно глядел на своих американских начальников, – он никак не ожидал такого тона со стороны Саши. Вяло опустился на свой стул.

– Я полагаю, мы доставили большое удовольствие принимающей стороне состоявшимся обсуждением, – агрессивно продолжил Саша.

– Я не закончила, – Оля перешла на русский язык.

– Лучше бы ты вчера кончила, – быстро бросил Саша, вызвав взрыв хохота аудитории. И перешел на английский. – Думаю, что курс культурной ориентации, организованный для нас американской стороной, был очень полезен. Но советско-американские отношения – это улица не с односторонним движением. Некоторые познания в области культурной ориентации, но уже нашей культуры, нашей системы ценностей, будут полезны и Олиным хозяевам, а нашим, соответственно, коллегам и учителям. Мы – народ, вошедший в мировую культуру и историю как народ, умевший объединиться в трудную минуту, народ-гуманист. Сейчас каждый из нас может и должен доказать на деле, что мы такие и есть. Я не сомневаюсь в результатах голосования. Более того, мне известно, что когда мы проголосуем и Вадим останется, американские друзья предложат ему посещать курсы английского. Это будет стоить 175 долларов в месяц. Срок – три месяца. Нас семнадцать человек. Я предлагаю проголосовать также и за то, что каждый из нас заплатит по 10 долларов в месяц за эти курсы. Вадим – 15. За то, что не умеет списывать незаметно. Для меня каждый, кто поднимет руку за его возвращение в Москву, станет проголосовавшим из шкурных соображений – не желающим расстаться с тридцаткой баксов. Прошу голосовать. Кто за то, чтобы Осипов остался?

– Я бы хотел кое-что сказать… – начал Стив, но увидев лес рук, осекся.

– Ты можешь не сказать, а подсчитать голоса, – не поворачиваясь, бросил через плечо Саша.

Ребята гурьбой вышли на улицу. Вадима окружили. Хлопали по плечу, улыбались, подкалывали. Вадим благодарил, отшучивался. Потом громко объявил, что денег на курсы ни у кого не возьмет.

– А тебе никто и не даст! – заржал Саша. – Ты что, не понимаешь разницы между адвокатскими приемами и реальными намерениями?

Все рассмеялись.

Оля стояла в стороне. Вот кому было сейчас не позавидовать.

Вадим отделился от группки стажеров, подошел к ней и приветливо произнес:

– Не переживай, я на тебя не в обиде. По сути-то ты была права. Все нормально, пошли к нам.

Битва закончилась. Начиналось самое тяжелое. Теперь отступать некуда. Теперь он реально должен показать американцам, кто чего стоит. Они еще дорого заплатят за его позор…

Глава 24 АДАПТАЦИЯ

Вадим проснулся, как обычно, раньше всех в доме. Временная адаптация, хоть и прошли две недели, все не наступала. Правда, теперь он вставал уже не в 5, а в 7. Но после вчерашнего стресса, после «разбора полетов» с тоефлом, он накачался на ночь успокоительным и был уверен, что проспит часов 10, не меньше. Ничего подобного…

Вадим сварил себе то, что у американцев называлось «кофе». Кофеварку он давно освоил, но ни ее продукт, ни даже кофе, сваренный в кастрюльке, отдаленно не напоминали московский напиток. Значит, причина не в способе приготовления, а в самом кофе. Может, они его как-то специально обрабатывают? Есть же у них здесь декофеированный кофе. Вот уж полный бред – кофе без кофеина. Наверно, они и из нормального кофе какую-то часть кофеина удаляют…

С такими мыслями и с чашкой коричнево-черного напитка в руках Вадим вышел на уличную террасу, устроился поудобнее в плетеном кресле и закурил.

При всем своем антиамериканском настрое, Осипов не мог не признать очевидного. Улица между пригородными домами богатых американцев была не только чисто выметена, но и красива. Заборы они не ставили, газоны косили под одну и ту же высоту травы. Нэнси объяснила, что их «поссовет» принимает решение, какой высоты должна быть трава, и нарушитель платит штраф.

Перед каждым домом красовался небольшой цветник. Белки, обитавшие здесь в немереном количестве, бесстрашно скакали по газонам, играя в какие-то свои игры и не обращая на людей ни малейшего внимания. Они и собак-то не замечали. За что те платили им взаимностью. «Даже животные у них миролюбивые», – подумал Вадим, делая очередную затяжку, но тут же вспомнил орущего Стива.

Итак, надо разобраться. Он остается в Америке до конца стажировки. Остается с позором. Не надо питать иллюзий, вчерашний день – не победа. Если он вернется в Москву без трофея, равного которому не добудут другие стажеры, скандал с языковым экзаменом ему будут припоминать всю жизнь. Кстати, рассматривая вопрос чисто гипотетически, можно предположить, что, реши он остаться здесь навсегда, эта история будет вредить ему в Штатах еще больше, чем в Москве. Судя по рассуждениям Стива, тут тебе при случае припомнят все, вплоть до стрельбы из рогатки по птицам в раннем детстве. «Интересно, а что в Америке дают за убийство белки?» – отвлекся от тягостных мыслей Вадим, наблюдая, как два милейших создания, вспрыгнув на перила террасы, с интересом наблюдают за новым обитателем Потомака.

А какой «трофей» нужно привезти в Москву, чтобы ни одна сволочь не могла сказать, что он провалился? Деньги, капитал? Не катит. И не понятно, на чем их здесь можно заработать, и, главное, дома их не предъявишь. Себе дороже выйдет! Контракт на работу в американской фирме в Вашингтоне или Нью-Йорке? Ну, во-первых, не факт, что он этого хочет. Да и по условиям проекта все советские стажеры обязаны возвратиться в Москву, после чего в течение полугода въезд в США им будет запрещен. Это установка Госдепа. Хотя, наверное, Госдеп здесь ни при чем. Наверняка Эй-Би-Эй вынуждено было согласиться с таким предложением советской стороны. Иначе получилась бы скрытая форма эмиграции. Наши этого, конечно, допустить не могли. Перестройка – перестройкой, но – «все домой!».

Ну, хорошо, контракт. Это будет победой. Не знаешь языка – контракт не предложили бы. Получается, история с тоефлом – случайность. Вариант. Что еще? Обзавестись американской клиентурой в Москве? Это, пожалуй, лучшее из возможного. Если у его фирмы после возвращения в Москву, а главное у него самого появится куча американских клиентов, то никто и вякнуть не сможет. «Мани токе» – «деньги говорят». Это чисто американское выражение он понял и усвоил сразу. Значит, в данном направлении и надо работать! Так, ясно! Но чтобы добиться результата, надо прежде всего вникнуть в психологию американцев. То, что они другие, Вадим уже убедился. Но какие – другие? «Врага надо знать!» – вспомнилось из курса марксизма-ленинизма. Ладно, пусть не врага – противника. Что он, собственно, знает об американцах? Ничего! И никогда не узнает, если будет по-прежнему их ненавидеть, как сейчас! Надо заставить себя если не полюбить, то, как минимум, воспринимать их непредвзято. Надо стать таким, как они, своим для них, тогда и они признают тебя своим. Кто обратится к адвокату-загадке? Никто! Значит, если он перевоплотится в американца, то лучшего адвоката для себя в Москве они не найдут. Вот и весь алгоритм! Только как перестать их ненавидеть?!

– Здорово! – Саша незаметно подкрался сзади и гаркнул Вадиму прямо в ухо.

Вадим подпрыгнул. Половина кофейной бурды из кружки с эмблемой «Ред скинз» вылилась на джинсы.

– Сука! – без капли злобы выругался Вадим. После вчерашних событий на Сашу он смотрел совершенно другими глазами. Парень-то совсем не слабак и не маменькин сыночек. Наверное, это и называется настоящий друг…

– В синагогу поедем? – Взгляд Сашки сочился ехидством.

– Свечку Богу поставить? – влет парировал Вадим. – Так ведь, насколько я знаю, в синагоге свечки не ставят?

– Евреи боятся огня? Или экономят на свечах? – Саша явно пребывал в прекрасном расположении духа.

– Экономят на зарплате служки, которому огарки убирать! – Вадим обрадовался, что Саша отвлек его от стратегических размышлений. Он подустал постоянно что-то соображать и конструировать.

– Хозяева зовут поехать с ними в синагогу. Сегодня какой-то большой еврейский праздник, – пояснил приглашение Саша.

– Не еврейский, а иудейский. Не путай национальность и вероисповедание. Тоже мне юрист!

– Слушай, зануда, а ты это по-английски мне скажи! – Сашка улыбался по-доброму, поэтому и фраза прозвучала как легкая подколка, а не удар ниже пояса.

Вадим рассмеялся и повторил сказанное на английском. Саша с напускным уважением на лице одобрительно кивнул головой.

Вадим с Сашей оделись одинаково – в джинсы и футболки. Когда садились в машину с Нэнси и Марком, заметили, что те вырядились, как в театр. Но поскольку опаздывали, а хозяева замечания не сделали, переодеваться не стали. А зря. Когда подъехали к синагоге, ребята почувствовали себя неловко. Все кругом наряжены были в самое лучшее. Хотя, пойди, разберись, что там у американцев самое лучшее…

Оказалось, для Марка сегодня особый день. Ему доверили носить тору по залу синагоги. Ни Вадим, ни Саша раньше в синагоге не бывали и потому не представляли, как выглядит иудейское богослужение. Ничего общего с православной службой или католической происходящее не имело. Люди сидели, мило общались, правда, шепотом, дабы не мешать раввину читать какие-то тексты. Позже выяснилось, что это был не раввин, а то ли кантор, то ли кто-то еще. Но кто бы он ни был, он жил своей жизнью, собравшиеся – своей. Пока не вынесли тору. Тут все посолиднели, встали. Некоторые даже запели. Меньшинство и негромко. Марк, с какой-то белой накидкой на плечах, вместе с двумя мужчинами стал носить по залу два больших свитка, вынутых из ниши в стене. Вадим сначала решил, что в них обернуты иконы, поскольку на стенах не увидел ни икон, ни фресок. Правда, был нарисован семисвечник и непонятным шрифтом выведены какие-то изречения. Но так – обычное цивильное помещение, совсем не храм Божий.

Тут Вадим вдруг вспомнил, что читал о запрете для женщин находиться в синагоге вместе с мужчинами. Для них должны быть места на балконе. Стал искать глазами балкон и не нашел.

Когда вышли из синагоги, спросил у Нэнси, почему женщины и мужчины находились на службе рядом. Американка с гордостью объяснила: «Мы демократическая страна, у нас нет дискриминации ни по цвету кожи, ни по полу. У нас мужчины и женщины равны во всем!»

Такое скрещивание многотысячелетних иудейских традиций с принципами демократии по-американски произвело на Вадима сильное впечатление.

– А может, они и правы? – поделился он с Сашей.

– Они сумасшедшие! – поставил диагноз друг.

На обратном пути Нэнси с Марком завернули в китайский ресторан. По иудейским законам в шабат, субботу, готовить нельзя, поэтому обед решили купить «на вынос», но поесть дома, всей семьей.

– А за рулем в шабат сидеть можно? – шепотом поинтересовался у Вадима Саша. Тот явно лучше знал религиозные традиции.

– Даже кнопку лифта нажимать нельзя! – со смехом просветил друга Осипов.

– Ну, блин, дают! Лицемеры!

– Нет, просто любят жить с удовольствием, а правила меняют в зависимости от обстоятельств и желаний, – миролюбиво попытался успокоить Сашу Вадим.

Но и он, при всей нахлынувшей на него сегодня американотерпимости, вытаращил глаза, увидев, какую еду купили Сашины хозяева. Здесь были и кисло-сладкая свинина, и шашлык из осетрины, и свинина с бамбуком.

– Это же не кошерная еда, насколько я помню Ветхий завет? – спросил Вадим у Марка, который еще час назад гордо ходил с торой по синагоге.

– Во-первых, мы не признаем Ветхий завет. Мы признаем Тору, – с умным видом объявил Марк. – Во-вторых, конечно, мы немного нарушаем каноны. Но тут есть маленькая хитрость: в доме мы некошерную пищу не едим. Мы будем обедать на террасе, – и расплылся в улыбке.

– Ветхий завет и Тора – одно и то же, – шепнул Осипов Саше.

– Спасибо, объяснил! Это даже я знаю! – Кипя от злости то ли на американцев, то ли на Вадима, который, видно, полным идиотом его считает, огрызнулся окончательно разочаровавшийся в Америке Саша.

В понедельник после занятий советские стажеры, разбившись на группки (кто-то с кем-то успел сбиться в компании, подружиться), отправились осваивать Вашингтон. Две группки пошли бродить по музеям. Еще несколько – по магазинам. Больше смотреть, чем покупать, поскольку Стив объяснил, что в Вашингтоне и Нью-Йорке самые высокие цены, а товары что в столице, что в самых маленьких городках – одни и те же. Поверить в это советским людям было крайне трудно, но и тратить лишние деньги не хотелось. Может, где «сейл» будет? Стив советовал делать покупки только на «сейлах», узнавая, где что распродают, из газет. В любом случае, большую часть стажеров тянуло в магазины. «Музеи у нас свои есть!» – патриотично аргументировала выбор цели Ольга Дурова.

Часть мужиков отправилась обследовать пивные бары. Там по телевизору все время транслировали какой-нибудь спорт. Причем экзотический. Бейсбол, правила которого обсуждали между собой уже две недели, но никак не могли договориться, кто, куда, зачем бегает и что надо сделать, чтобы выиграть. Американский футбол – больше похожий на наш регби, чем на футбол. Здесь было все более или менее ясно, но вот цифры по бокам поля вызывали жаркие споры. На кой черт они нужны, если на очки никак не влияют? «Может, чтобы игрокам было легче ориентироваться на поле?» – высказал предположение Володя-из-провинции, но был осмеян. Только вечно злобствующий теперь Саша косвенно его поддержал: «Они такие тупые, что, может, и вправду – чтобы не путали, где чьи ворота!» Ну, и, разумеется, баскетбол. Тут все понятно. И не признать, что американцы в баскетбол играют классно, круче даже, чем наши ЦСКА и «Жальгирис», – невозможно.

Сегодня в какой-то особый бар всех позвал Сергей Коваль, из Киева. За первые две недели, благо жил он у небогатых хозяев, обитавших в квартире в центре города, он успел обежать рысью почти все пивнухи Вашингтона и теперь считался среди советских стажеров экспертом в этой области. О баре он говорил с восторгом и энтузиазмом. Мало того, что официантки в нем разъезжали на роликовых коньках, так там еще было 500 видов пива! И среди них – «Жигулевское», что делало пивнуху почти родной. «Это – хороший бар!» – совершенно серьезно вынесла вердикт Дурова, присутствовавшая при обсуждении мужских проблем.

Вадима проблемы однокашников не интересовали. Утром Стив дал ему бумажку с адресом английских курсов, которые Осипов обязан посещать с сегодняшнего вечера.

Это было первое занятие группы, и началось оно со знакомства. Вадим даже представить не мог, какое множество вариантов звучания скрывает английский. Латиносы говорили по-своему, африканцы – совсем иначе, произношение индийцев и пакистанцев он вовсе не разбирал. Наиболее «родной» английский выдали немец и финка, хотя и ее он понял с трудом. Все говорили, в общем, одно и то же – как зовут, где родился, зачем ему нужен английский. Возникало ощущение, будто в одну клетку собрали множество попугаев, разучивших одни и те же слова. Но какая же звучала при этом какофония! Страшенная!

Как удавалось преподавательнице всех понимать, поправлять и приветливо улыбаться, а не лезть на стену?..

Пока она объясняла, как будут строиться занятия, какой сертификат выдается по их окончании, что войдет в заключительный тест, Вадим думал о своем. Он вдруг впервые осознал, кожей почувствовал, как огромен мир! Одно дело смотреть на глобус и теоретически представлять, сколько существует стран. Другое – вот здесь, в небольшой комнате, встретить людей с разных континентов, из совершенно разных культур. Даже их одежда складывалась в калейдоскоп множества традиций, укладов быта. Кто в кроссовках, кто в сандалиях, расшитых бисером и какими-то яркими цветными блестками. Араб – в белом балахоне, финка – в деловом костюме, филиппинка – в накидке, обмотанной вокруг тела. А может, и не филлиппинка, а индуска? Вадим почувствовал себя таким маленьким, затерянным в этом разноголосом мире. Это в Москве он – Осипов! А здесь? Но ведь он в пятницу поклялся себе, что и здесь станет Осиповым! Да как? И кому он здесь нужен?!

Увидев еще раз кроссовки огромного негра, сидевшего за соседним столом, Вадим вспомнил о подарке Барбары.

На третий день после его приезда Барбара с удивлением спросила, почему он по утрам не бегает? Вадим объяснил – это не его вид спорта. Барбара темпераментно принялась доказывать, что бег по утрам – не спорт, это необходимая составляющая физического здоровья. Бегать так же необходимо, как чистить зубы и принимать душ. Потом, перебив себя, спросила: «А у тебя есть кроссовки для бега?» Вадим ответил, что с собой нет. Вечером Барбара вручила ему коробку с кроссовками. Когда Вадим увидел цену – 55 долларов, он буквально похолодел. Половина телевизора! Но поблагодарил искренне. И чтобы не расстраивать Барбару, четыре дня по утрам бегал вместе с ней. Потом сломался и соврал, что подвернул ногу. Ходить – не больно, а бегать не может. Барбара то ли поверила, то ли сделала вид, что поверила. Вообще, в Америке, как понял Вадим довольно быстро, в твои дела никто не лезет. Хочешь – бегай, хочешь – не бегай. Главное, мне бегать не мешай…

Занятия на английских курсах продолжались три часа – с 7 до 10 вечера. Начали с азов, которые Вадим помнил еще со школы. Его же бедой была скудость словарного запаса. Однако, судя по темпам первого дня, за три месяца существенного прогресса в этом направлении ждать не приходилось. Он вновь погрузился в свои мысли, пропуская мимо ушей объяснения преподавателя о правилах последовательности подлежащего и сказуемого в английской фразе.

Вадим опять вспомнил о своей хозяйке. Из-за своей идиотской щепетильности он оказался перед Барбарой в совершенно дурацком положении. Началось все с того, что через пять дней после прилета в Вашингтон советским стажерам была назначена встреча с президентом Бушем. Конечно, в Белый Дом на этот прием пригласили еще кучу народу – студентов из каких-то слаборазвитых стран, журналистов, бизнесменов, но гвоздем программы должны были стать именно наши. Вадим надел двубортный зеленый костюм от «Большевички» с «Кристианом Диором», белую рубашку, естественно, галстук, белые носки и черные туфли.

Когда он поднялся из «бейсмента», Барбара придирчиво осмотрела его с ног до головы и, несмотря на американское воспитание, выдала такую гримасу, что Вадим растерялся. Плохо разбирая быструю речь Барбары, Вадим, тем не менее, сообразил, что с костюмом что-то не так. Во-первых, он не того цвета, во-вторых, не так пошит. (Потом, вечером, уже Нэнси объяснила, а Сашка помог Вадиму понять, что юристы в Америке двубортные костюмы не носят. Не принято. Слишком легкомысленно для такой консервативной профессии. Банкиры, кстати, тоже. Видимо, Барбара именно это имела в виду, когда говорила, что костюм плохо выглядит.)

Но главное, носки! Барбара объявила, что в таком виде она Вадима к президенту не пустит. Приказала подождать, бегом кинулась в гараж, прыгнула в свой «Мерседес» и куда-то умчалась. Через 20 минут вернулась с парой черных носков и велела Вадиму их надеть. Натягивая черные нейлоновые носки, Вадим больше удивлялся не тому, какая разная мода у нас и у них, а тому, как это можно покупать носки по 5 долларов?

Неприятность произошла потом. Вечером Вадим постирал носки, высушил и понес Барбаре. Вернуть. Барбара вытаращила на него глаза, явно не понимая, чего от нее хотят. Вадим объяснил, что носки – дорогие, что, может, Стив их еще поносит. Барбара стала хватать ртом воздух, тщетно пытаясь подобрать какие-нибудь слова, дабы адекватно отреагировать на его предложение.

Не меньше поразил Вадим Барбару назавтра. К счастью, уже по-иному. Хозяйка пожаловалась, что утром проспала – сломался будильник. Вадим предложил: «Покажи!» Барбара сбегала в спальню, видимо полагая, что советский гость хочет посмотреть, что же это такое – будильник? Вадим взял столь родной для него со студенческих лет предмет и спустился к себе. Потом сходил в гараж, где раньше заметил ящик с инструментами, достал отвертку поменьше, проковырялся с полчаса и вернул Барбаре тикающие часики… На дурацкий вопрос хозяйки, работал ли он раньше часовщиком, Вадим с гордостью ответил, что будильник может починить любой советский мужчина. Неизвестно, кто больше удивился, Барбара его ответу, или Вадим собственному квасному патриотизму. Но по-любому сценка была очень забавной.

В последние дни Вадим заметил, что Барбара к нему изменилась. Простое любопытство сменилось чем-то другим. Каким-то заинтересованным изучением, что ли. Она будто признала его равным, хотя и другим.

…Прозвенел звонок. «Господи! Сколько лет я не слышал этот звук?» – пошедшее, было, на поправку настроение упало. Опять он за школьной партой, старшеклассник, наказанный за плохое поведение дополнительными занятиями…

Преподавательница подозвала Осипова к себе. Просто дала совет: «У вас хорошая грамматика, но слабый словарный запас. Вам надо читать газеты и смотреть телевизор. В основном новости и боевики. А здесь – чаще выступать». Вадим согласно кивнул.

Пока Вадим дошел до метро, была уже половина одиннадцатого. В такое позднее время Осипов в подземку не спускался. Публика оказалась совсем иной, нежели утром, когда он отправлялся на занятия с Сашей, или в 6-7 вечера, когда они возвращались. Сейчас не было ни хорошо одетых мужчин и женщин, ни весело болтающих студентов. В вагоне сидели латиносы, негры, несколько индийцев или пакистанцев, поди их разбери. Белых, практически, не наблюдалось. Но важно не это. Каждый пассажир походил на выжатую губку. Кто-то спал, кто-то открывал книгу, но тут же начинал кемарить с полузакрытыми глазами, кто-то, тупо уставившись в точку напротив, просто пребывал в состоянии прострации.

Никогда еще Вадим не видел такого количества обреченно-усталых людей в одном месте. Почему-то вспомнились статьи советских журналистов про потогонную систему на конвейерах заводов Форда…

Когда Вадим добрался до дома, все уже спали. Он залез в холодильник, нашел жареную курицу и отправил ее греться в микроволновую печь. Вадим освоил это фантастическое чудо техники и пользовался им вместо газовой плиты с огромным удовольствием. Тем более что плита с первого дня вызывала у него некое чувство собственной неполноценности.

Открыв банку кукурузы, он в предвкушении гурманского наслаждения полез за тарелкой. Но не тут-то было. Вся посуда оказалась в посудомоечной машине, которая тихо гудела и булькала, выполняя свои прямые обязанности и вовсе не заботясь о голодном Вадиме. Однако процесс адаптации к американским условиям жизни набирал обороты. Вадим с самодовольной улыбкой – «Врешь! Нас так просто не возьмешь!», полез в нижнюю тумбу кухонного шкафа и вынул пачку пластмассовых тарелок. На одну выложил кукурузу, на вторую подогретую курицу. Будучи хорошо воспитанным мальчиком, тем более находящимся в гостях в чужом доме, после еды тарелки он аккуратненько помыл и поставил в сушилку.

Утром хозяйка и гость опять разыграли мизансцену, ярко свидетельствующую о правдивости глобуса – Америка и Советский Союз находятся по разные его стороны. Барбара никак не могла понять, зачем Вадим помыл одноразовые тарелки, а Вадим – почему их надо выбрасывать, когда они так легко моются? Адаптация шла как-то кривовато, пришел к выводу Осипов и демонстративно сварил себе кофе в кастрюльке, объяснив Барбаре, что кофеварка выдает напиток совсем невкусный. Барбара отхлебнула из кружки Вадима и признала, что, пожалуй, он прав.

По-русски «апартаменты» – что-то шикарное, большое и по самому звучанию слова – элитарное, из дворянских времен. Уж точно не квартира в «хрущевке». По-английски «апартментс» – просто квартира. Но с кухней. Потому что если кухня в комнате, то это – «студия».

Фирма «Брайан энд Твид» сняла для Вадима и Саши «апартментс» в довольно престижном пригороде Вашингтона с красивым названием «Фоллс Черч» – «Церковь на водопаде». Церковь, действительно, присутствовала, а где ее в Америке нет? Но вот водопада никакого не было и в помине. Зато до метро – 5 минут, и ветка – прямая до офиса фирмы.

Таких квартир в Союзе не строили. Входишь в дверь, и ты в крохотной прихожей. Вся длина которой – встроенный шкаф. Два шага, и справа кухня. Не дверь в кухню, а именно сама кухня, отделенная от гостиной барной стойкой. Из гостиной направо – дверь в комнату Саши, налево – Вадима. При каждой комнате своя ванная с туалетом. То есть, по-нашему, совмещенный санузел. Мебели – минимум. В общей комнате диван, два кресла, журнальный столик и тумба с телевизором. В спальнях – кровать, около нее тумбочка, комод и вешалка на стене. Спартанской эту обстановку не назовешь, но и никакой элитарности, шикарности, «дворянскости» – близко не стояло.

– Вот не можешь ты не ходить налево! – подколол Саша друга, увидев, как тот, не задумываясь, направился в левую спальню.

– А толку-то! – весело отозвался Вадим. – Ты посмотри – не кровать, а сексодром, а мы в одиночку!

– Потерпи, скоро девчонки приедут! – забыв о запрете на обсуждение этой темы, брякнул Саша.

Еще в Москве друзья прикидывали, как бы на вторую половину стажировки организовать приезд жен. Договорились при этом тему впредь не поднимать, пока на месте не разберутся, что к чему.

Вадим сразу загрустил. Казалось бы, вырвались из-под опеки Барбары и Нэнси, оказались сами себе хозяева – можно, пусть иллюзорно, но почувствовать себя легко, свободно… Но тут же последовало напоминание – нет, мы не дома. Мы одни в чужом мире…

– Пошли в магазин, пиво купить надо! – постарался поднять настроение если не себе, то другу Вадим.

– Печеньице ты себе купить хочешь, молочка, а не мне пива! – засмеялся Сашка, развивая свою недавнюю шутку, – скорее над зданием Капитолия поднимут красный флаг, чем Вадим выпьет.

– Кстати, а готовить-то в чем будем? – Вадим направился на кухню.

– О! Открывалку и штопор надо купить! – вспомнил о самом необходимом Саша.

Оказалось, на кухне все было. И тарелки с ножами и вилками, и кастрюли, и штопор, и половник. Приходилось признать, что у американцев все продумано. Даже кофеварка с пакетом фильтров при ней стояла на кухонном столе.

– Если еще и туалетную бумагу повесили, то я перед ними преклоняюсь! – потрясенный американской предусмотрительностью, объявил Саша.

– Мир дан нам в ощущениях, но у тебя – в специфических, еще раз повторю, – улыбнулся Вадим. Все-таки некоторую свободу от американского вражеского мира он в этой съемной квартире испытывал.

Саша посмотрел на Вадима с удовлетворением: хорошее настроение друга было для него вещью очень и очень важной.

Вадим сидел в предоставленном ему фирмой кабинете и ждал соединения с Москвой. Обычно это занимало час. Но разговор могли дать и раньше. Вообще, умение ждать оказалось его главным приобретением в Америке. За месяц работы у «Брайана и Твида» Вадим понял, что здесь все всех ждут. И это при том, что правило «Би ин тайм» опять-таки все соблюдают. На встречу никто не опоздает, но, делая что-либо, торопиться тоже никто не будет. Ни официант в ресторане, ни секретарша, ни кассир в банке.

Вадим вспомнил, как его чуть ли не трясло, пока ему выдавали первую зарплату в отделении «Первого объединенного американского банка», расположенном в соседнем здании. На работе вручили чек. Кевин, сотрудник, занимавший самую нижнюю строчку в списке юридических должностей «Брайан энд Твид», которому поручили опекать советских стажеров, долго объяснял, как этот чек «обналичивать». Где и что надо написать, где расписаться.

Кассирша, негритянка с ногтями невероятной длины, что-то долго печатала на клавиатуре компьютера, с интересом рассматривала паспорт Вадима, потом куда-то уходила, приходила и опять уходила. Наконец она выдала Вадиму бумажку и направила его к другому окошку.

Там другая негритянка, но с такими же длинными ногтями, опять что-то долго-долго набивала на клавиатуре компьютера и потом наконец отсчитала Вадиму деньги. Первую зарплату в американских долларах!

Все время ожидания Вадим с Сашей обсуждали, как это возможно – печатать с такими ногтями! Негритянки ударяли по клавиатуре, вывернув пальцы как-то боком, при этом ногти не задевали клавиш. Получалось, что пальцы падали на нужную клавишу не сверху вниз, а располагались почти параллельно клавиатуре.

Этот почти цирковой аттракцион даже перебил на какое-то время эмоции, вызванные размером зарплаты. Им «положили» по полторы тысячи в месяц. Это оказалось куда больше, чем они ожидали. Получалось по 50 долларов на день. А Вадим-то больше, чем на 33, не рассчитывал. При таких деньгах можно попробовать сэкономить и на видеокамеру.

…Вадим продолжал ждать соединения с Москвой. Вспомнил, как они с Сашей впервые столкнулись с терпеливостью американцев.

На второй день работы в «Брайане», в метро, перед умными турникетами, собралась целая толпа, человек 30. Ребята решили – наверное, что-то случилось. Но нет, все просто разговаривали между собой, кто-то просматривал газету, кто-то стоя досыпал. Приехав в офис, спросили у Кевина, что это за «сходка». Американец рассмеялся и объяснил. Есть такое понятие «раш ауа» – «час пик» по-нашему. Утром с 7 до половины десятого, а вечером с 5 и до 8. В это время проезд в метро стоит дороже, чем в другие часы. Правда, и поезда ходят чаще. Ребята вспомнили, что в метро они вошли в 9.20. Назавтра решили проверить, какова экономия. Кевина спрашивать постеснялись. Проверка показала – экономия 15 центов. Если вчера они заплатили 85 центов, то сегодня машина списала с их карточки только 70! Вадиму вечером предстояло ехать на английские курсы, так что вариантов не было, а вот Сашка досидел в офисе до 8. Вадим чувствовал жуткую обиду, но не от того, что он обязан тащиться на эти курсы для англо-не-говорящих детей всех народов, а именно от того, что Сашка мог сэкономить 15 центов, а он – нет!

Вообще, метро давало массу интересных наблюдений. Например, все американцы носили одинаковую одежду. Во всяком случае, создавалось такое впечатление. В моде были болотного цвета плащи. С погончиками и поясами. Все американцы ходили в них. И явно богатые жители вашингтонских пригородов, и секретарши-негритянки. Разница заключалась в том, что, как показало изучение магазинов, стоимость такого плаща колебалась от 100 до 500 долларов. И это были разные плащи, – по материалу, фирме, соответственно, качеству. Но внешне смотрелись практически одинаково.

Та же ситуация обнаружилась и с костюмами, и с джинсами, и даже с обувью. Самое же сильное впечатление произвели на Вадима наручные часы.

В часовом бутике на первом этаже здания, где располагался офис «Брайана», продавался «Роллекс». За 25 тысяч. На улице, тут же рядом, негры с рук торговали точно такими же, но по 50 долларов. Отличить их было совершенно невозможно. То есть понятно, что в «Роллексе» из бутика бриллианты настоящие, а в уличных – стекляшки, что корпус одних – золотой, а вторых – хрен знает из какого желтого металла. Но зачем платить 25 тысяч за то, что рядом продается за 50? Понять невозможно.

В метро Вадим с Сашей лишний раз убедились и в чрезвычайной практичности американцев. Все женщины были обуты в кроссовки. Идет такая фифочка – вся наманикюренная, накрашенная, в деловом костюме, с газовым шарфиком на шее и… в кроссовках. Совершенно дикая картина. Потом ребята поняли, в чем дело.

Как-то они вышли из метро с одной из юристок их фирмы. Через полчаса она же встретилась им уже в офисном коридоре. На ней были изящные туфли на высоком каблуке. Кевин подтвердил догадку стажеров – кто-то из женщин возил туфли с собой, у некоторых в кабинете стояло по пять-шесть различных пар под разные платья и костюмы. «А что здесь странного? – в свою очередь, удивился Кевин. – Туфли в два-три раза дороже кроссовок, да и снашиваются быстрее. Кроме того, в кроссовках ходить удобнее». Добило ребят уточнение Кевина вдогонку: «А те, кто за рулем, вообще всегда в кроссовках. Туфли надевают на парковке!»

Воспоминания Вадима прервал замурлыкавший телефон. В офисе «Брайана» телефоны не звонили, а именно мурлыкали. Кроме того, они были кнопочными, а не как наши – дисковыми.

Дали Москву. Поскольку телефонные разговоры Вадима и Саши оплачивала фирма, то звонили ребята домой через день. Один день Вадим, следующий Саша. Ну, а Лена с Ольгой, Сашиной женой, делились полученной информацией.

Новостей никаких не было. Лена готовилась к защите, с Машкой все в порядке, у «тесей» и «свесей» – тоже. Да и Вадиму рассказывать было не о чем. Все шло своим чередом. Очень ждет ее приезда с Терешковской делегацией.

Положил трубку. Грустно. Что он здесь делает? Зачем? Ведь ничего толкового так в голову пока и не пришло. Еще два месяца, и отправляться в другую фирму. Пора что-то решать. А что?

В Вашингтоне остались только двое – Вадим и Саша. Махир Алиев из Баку попал в Нью-Йорк. Двух прибалтов взяли чикагские фирмы. Остальным не повезло – их разобрали по провинциальным городам. Нет, это все, конечно, были столицы штатов, а не захудалые городишки на сто домов. Но все равно, ни с Бостоном, ни с Чикаго сравнить нельзя. Про столицы – официальную и деловую, и говорить не приходилось.

За неделю до приезда ССОДовской делегации Саша сообщил, что в Вашингтон на три дня приезжает Оля Дурова. Сашка перезванивался со многими стажерами, поэтому и не странно было, что Оля позвонила именно ему. Вадим после истории с тестом и собрания стажеров хоть и вышел, казалось, победителем, но чувствовал некое отчуждение со стороны коллег. Да и сам не особо стремился к общению. Одно дело, его поддержали перед лицом «противника», другое – репутация среди своих. Он же пока еще никому ничего не доказал. А время шло…

Саша в среднем по два раза в неделю передавал Вадиму приветы от Юли. Его это никак не радовало. Конечно, Вадим иногда вспоминал о ней. Но как-то отчужденно, как о ком-то из далекого прошлого. Она осталась в том времени, когда он был королем, самым лучшим и заметным, богатым и успешным. Сегодня он таким себя никак не ощущал. Приветы от Юли лишний раз напоминали Вадиму о всей унизительности его нынешнего положения.

Просьба Оли Дуровой на две ночи остановиться у ребят их не удивила. В Америке все экономили деньги. Ясное дело, в Техасском университете ей выдали деньги на гостиницу. Но американцы никого не проверяли, поэтому квитанцию из отеля наверняка не попросят. Ночуя у ребят, Ольга, как минимум, могла сэкономить долларов 200-250. А это очень большие деньги. Да и в компании веселее. И ей, и Вадиму с Сашей. Поэтому Сашин вопрос никаких возражений со стороны Вадима не вызвал.

Оля приехала на семинар, проводившийся в вашингтонском Колумбийском университете. Освободилась в 4 и до 6 ждала ребят. Вадим поехал на треклятые курсы, где упорно выступал по любому поводу, вытравляя из себя страх перед ошибками и делая их все меньше. Саша с Ольгой отправились в пиццерию.

Войдя в квартиру, Вадим сразу заметил: оба – веселенькие. Вид задорной комсомолки, кокетничающей с Сашкой, плохо ложился на усталость после курсов, на саднящее раздражение из-за отсутствия идеи, как отомстить американцам за свой позор. Вадим не был расположен к легкому трепу. Он разогрел что-то в микроволновке, поел, посидел с ребятами полчасика ради приличия и отправился спать.

Засыпая, он слышал смех, звук телевизора с ненавистной английской речью, но снотворное сделало свое дело – уснул.

Вадим проснулся оттого, что почувствовал кого-то рядом в постели. А может, и не проснулся, может, это был сон. Он никак не мог сообразить, что происходит. Рядом с ним лежала Ольга. От нее прилично несло перегаром, она целовала шею и плечи Вадима, ее руки шарили по его телу, губы шептали что-то невнятное. Когда Вадим начал соображать, то понял, что Ольга умоляет простить ее за то, что выступила против него, клянется, что он ей всегда очень нравился, что она хочет его как мужчину. Всегда хотела, а потому и обиделась, когда он ее отверг. Что ей стыдно. Что вот сейчас она искупит свою вину, доставив ему такое удовольствие, которого он никогда в жизни не испытывал…

Вадим хотел было что-то возразить, но больше не из-за преданности Лене, а из-за отвратительного запаха перегара. Не сумел. Природа и Олины ласки сделали свое дело – мозг подчинился инстинкту. К тому же и перегаром пахнуть перестало – Ольга уселась на него, и понеслось…

Утром их разбудил довольный до жути, улыбающийся Саша. Когда Вадим умывался, Сашка зашел к нему в ванную и быстро прошептал: «Не комплексуй! Первую половину ночи она провела со мной. Дружеский паритет не нарушен. Голодная баба – это шикарно!»

У Вадима изо рта торчала зубная щетка, так что все, что он мог сделать, – просто махнуть рукой. Мол, отвяжись.

Обычно Вадим принимал душ вечером, утром было лениво. В этот раз он провел под горячими струями минут двадцать. Чуть на работу не опоздали. Ольга уже уехала, – семинар начинался в девять.

Вечером, уходя спать, Вадим на всякий случай запер свою дверь…

Вадим заранее продумал, как удивить Лену сразу по ее прилете в Вашингтон. Ну, ясное дело, он встретит ее в аэропорту. Но как!

ССОДовскую делегацию ждали человек десять посольских. Вадим убедился, что офицера по безопасности среди них не было, и с облегчением вздохнул. Ленка вышла одной из последних. Эти пять минут, пока шли члены советской делегации, показались Вадиму вечностью. И вот – она! Любимая, единственная, ради которой он здесь. Вадим не сомневался, что так оно и есть, – он мучается здесь в Америке ради нее и Машки. Правда это или нет, не имело значения, – он жил этой верой.

Лена, увидев Вадима, бросилась к нему. Оба не скрывали своих чувств. Подавляющее большинство чопорных членов советской делегации не только знали, как должен вести себя советский человек за границей, но и прекрасно понимали, что находятся на вражеской территории под прицелами неприятельских фото– и телекамер. Поэтому смотрели на эту сцену с нескрываемым раздражением. Только Терешкова, не прерывая беседы с послом СССР в США, незаметно бросала одобрительные взгляды на влюбленную пару и чему-то своему улыбалась.

Вадим подхватил два чемодана Лены и потащил ее в сторону от делегации.

– А мы поедем не со всеми вместе?

– Нет. Зачем? Возьмем такси! – не оборачиваясь, ответил Вадим.

– А это не дорого?

– Можем себе позволить!

Они добрались до парковки. Вадим, лавируя между автомобилями, направился к ее центру. Вдруг он остановился около шикарного «Мерседеса», поставил чемоданы на землю и полез в карман брюк.

– Что? Что-то потерял? – испугалась Лена.

– Нет, просто передохну и покурю, – Вадим старался говорить как можно безразличнее.

Неожиданно в автомобиле что-то щелкнуло, и багажник открылся. Лена отшатнулась от машины, а Вадим, довольно рассмеявшись, вынул ключи и задорно помахал ими перед Леной.

– Это твой?! – Лена вытаращила глаза.

– На сегодня – наш! – Вадим был счастлив произведенным эффектом.

По дороге домой Вадим рассказал Лене, как попросил у Барбары «Мерседес» встретить жену в аэропорту. Он-то имел в виду маленький, спортивный. Но практичная Барбара, расспросив про багаж, решила – возьми большой.

Лена рассматривала кнопочки, приборы, кожаную обивку, как ребенок баловалась автоматическим подъемом и опусканием стекол. Вадим с умилением наблюдал за впавшей в детство женой. Когда же он сам нажал кнопку открывания люка в крыше, Ленка сначала испугалась, а потом на всем ходу стала высовывать туда голову, подставляя лицо ветру.

Когда жена в очередной раз играла со встречными струями воздуха, Вадим снял трубку телефона, который Лена не заметила исключительно потому, что даже не могла предположить о существовании такового в машине, и набрал домашний номер. Лена опустилась обратно на сиденье, но заготовленное «Как здорово!» застряло в горле. Глаза и рот распахнулись одновременно, – она услышала: «Привет, Сашка! Встретил, едем домой!»

Вадим положил трубку в гнездо и с видом человека, который только и делает, что всю жизнь звонит своим друзьям из машины, спокойно и безразлично произнес: «Ну, вот и хорошо! Саша нас ждет!»

Лена посмотрела на Вадима счастливыми влюбленными глазами и со смехом произнесла:

– Слава богу, все в порядке. Главное в тебе не изменилось – как был пижоном, так и остался!

– Ваша малина, мэм! – у порога их встречал Саша. В руках он держал тарелку со свежей малиной, покрытой сверху взбитыми сливками из тюбика.

В Союзе малина появлялась на рынке только в июле. В здешних магазинах – круглый год. По телефону ребята своим женами ни разу об этом не обмолвились – сразу уговорились, какой сделают сюрприз, если удастся вытащить девчонок в гости. Ленке повезло первой. Малина малиной, но и про сливки в баллончике в родной стороне слыхом не слыхивали. Так что Ленку удивляли по полной программе. Саша с удовольствием, не меньшим, чем Вадим, наблюдал Ленины восторги. А она подыгрывала им, как могла: надо же мужиков побаловать за их старания.

Назавтра Вадим, отпросившийся на фирме на несколько дней, знакомил Лену с Вашингтоном. Но, честно говоря, ей было не до того. Просто находиться рядом с мужем, вот чего она хотела и чего дождалась! Впереди еще столько времени, почти целая неделя… Лене нравилось все, что показывал ей Вадим. Даже обычные голуби, точно такие же, как дома, вызывали у нее умиление и служили очередным поводом поцеловать мужа, прижаться к нему.

Вечером Барбара предложила Вадиму с Леной проехаться по магазинам «пошопинговать». Вадим к этому времени накопил почти тысячу долларов, – пусть Ленка и не тряпичница, но кому же такие соблазны легко преодолеть!

Барбара, стерва, будто нарочно повезла московскую пару в «Тайсон Корнер» – самый модный и дорогой торговый центр – «молл» (это как у нас десяток ГУМов, собранных в одном месте). Однако Лена быстро просчитала планы коварной американки. Барбара водила Лену из магазина в магазин, предлагая купить то одно, то другое, но Лена, любезно улыбаясь, говорила: «Да, это очень мило, но не мой стиль». Удивление Барбары по поводу разборчивости этой советской, как она полагала дикарки, нарастало от магазина к магазину.

Только однажды Лена дала сбой. В бутике «Энн Клайн», невероятно модной марки женской одежды среди американской элиты, Лена застыла перед сумасшедшим демисезонным пальто. Вадим незаметно глянул на ценник, и ему поплохело. Триста пятьдесят долларов! Если Лена скажет, что оно ей нравится, придется покупать, – ударить в грязь лицом перед Барбарой никак нельзя. Но Лена сдержалась.

– Вот это, действительно, очень хорошее пальто, но слишком дорогое. Я в Москве смогу купить такое же, но раз в пять дешевле, – половина слов произносилась на английском, половина на французском. Благо выяснилось, что Барбара чуть-чуть знает французский, когда-то учила в колледже.

– У вас в Москве есть «Энн Клайн»? – поразилась Барбара.

– Да, я вроде бы слышала, что они только что открылись, – достаточно убедительно соврала Лена.

Вадим подумал, что, оказывается, чувство патриотизма пробуждается за границей не только в нем одном. Хотя, что удивляться – «муж и жена – одна сатана».

Вадим с Леной предложили зайти куда-нибудь попить кофе. Барбара сказала: «Вы пока посидите в этом кафе, а у меня минут на 20 здесь есть дела». И упорхнула.

Через полчаса Барбара вернулась с двумя огромными пакетами в руках. В одном лежало так понравившееся Лене пальто и там же кроссовки. Ну, этого можно было ожидать, Барбара всех хотела заставить бегать. Во втором – джинсовая куртка, два свитера, джинсы и шарфик. Вадим решил, что он разорен…

Но Барбара была наверху блаженства от собственной изобретательности и не собиралась портить себе удовольствие. Когда Вадим заикнулся, мол, сколько я должен, она не допускающим возражения тоном ответила:

– Не порть нам праздник. Женщины сами, без помощи мужчин решат, что им делать!

Вадим посмотрел на Лену. Та растерянно переводила взгляд с него на Барбару и обратно. Вадиму стало жутко обидно, что он сам не может купить жене все это шмотье. И вдруг он почувствовал, как что-то изменилось. В нем. Внутри. Он выздоровел. Больше такого не будет. Он победит. Обязательно!

Барбара с Леной продолжали о чем-то болтать, а Вадим неожиданно стал соображать… Лена заметила так хорошо знакомый взгляд Вадима. Именно такой взгляд появлялся, когда он придумывал очередные «штаны» для очередного процесса. Но вдруг глаза мужа потухли, он весь как-то сгорбился, тяжело вздохнул и робко спросил: «Пошли?»

Дома Лена спросила:

– Что произошло в магазине? Ты о чем-то думал и потом сразу сник.

– Так, ничего. Расстроился, что сам не могу купить тебе все эти тряпки.

– Брось! Ты прекрасно знаешь, что я легко могу без них обойтись! Так что не крути, ты думал о другом.

Вадим испытующе посмотрел на жену, помолчал и начал рассказывать. О тоефле, о скандале со Стивом, о голосовании. О том, что обязан доказать, – он имеет право здесь находиться. Для этого нужна победа, полная и безоговорочная. А что такое победа? Остаться здесь? Лена перебила: «Об этом не может быть и речи!» Вадим согласился. «Но что тогда будет победой?» Лена молчала. Потом неожиданно гордо вскинула голову и с вызовом в адрес кого-то, кто обитал в другом месте, сказала:

– Ты должен добиться, чтобы одна из принимающих тебя фирм пригласила тебя еще раз. Пусть на год, но именно тебя. И сделано это должно быть до возвращения в Москву!

– По условиям стажировки никто не вправе въехать на территорию США в течение 6 месяцев после ее окончания.

– На территорию США? – неожиданно переспросила Лена.

– Да, – Вадим не понимал, к чему клонит жена.

– Но ты мне рассказывал, что у твоей фирмы есть отделения по всему миру. Кроме того, а почему бы им не открыть свой офис в Москве?

Вадим ошарашенно смотрел на жену! Он просто потерял дар речи. Вот это женщина! Что бы он без нее делал?!

Наутро Вадим поделился с Сашей Лениной идеей. Тот только посмеялся: с какой это стати американцы будут вкладывать деньги в советских юристов? Не согласиться с ним было трудно. Стэн Джонс, их босс в «Брайане», замучился придумывать занятия для советских стажеров. Никакого реального бизнеса с СССР никто не вел, и специалисты в области советского права в Америке никому не нужны. Одно дело политический треп о налаживании взаимовыгодного сотрудничества, и совсем другое реальные проекты. Их не существовало. Сама стажировка для «Брайана» была выгодной – о ней писали все газеты, даже Буш принимал советских стажеров, но на будущее… Нет, Саша расценил подобные надежды как абсолютно иллюзорные. И, увы, Вадим понимал, что друг прав.

В середине дня Осиповы уехали в Нью-Йорк. Еще в аэропорту, встречая Лену, Вадим договорился с одним из посольских, из тех, с кем познакомился на приеме, – он захватит их в Нью-Йорк на своей машине. Мало того, что интересно посмотреть на знаменитые американские автострады, так еще и на билетах можно сэкономить.

В Нью-Йорке они собирались на три ночи остановиться у Махира Алиева. Договорились, что тот их будет ждать, начиная с семи вечера. Поскольку Лена из Нью-Йорка улетала в Москву, оба ее чемодана со всем барахлом, купленным Вадимом за время стажировки, подарками Барбары и немалым количеством свитерочков, блузочек, брючек для Машки, выбранных уже самой Леной, надо было тащить за собой. Благо в багажниках огромных американских машин места предостаточно. С этим проблем не предвиделось.

Проблема возникла совсем с другого боку. Уже на самом подъезде к Манхэттену, в Линкольн-тоннеле, они на четыре часа застряли в пробке. Вадима не особо волновало, что быстро стало нечем дышать, что от выхлопных газов разболелась голова. Он думал только об одном – Махир ждет к семи, а сейчас уже 9. Теперь 10. Уже 11. Вот где понадобился бы телефон в машине…

Когда, наконец, выбрались из тоннеля и въехали в город, посольский, страшно опаздывавший по своим делам, высадил ребят с их огромными чемоданами на первом же перекрестке и умотал. Вадим позвонил Махиру из автомата. Трубку никто не взял. На дворе половина двенадцатого ночи. Никого знакомых, кроме Махира, в Нью-Йорке нет. Лену трясло от голода и страха. У обоих – страшная головная боль. Вадим поймал такси и протянул бумажку с адресом Алиева.

На звонок в дверь никакой реакции не последовало. Осиповы сели на свои чемоданы на улице и стали ждать. Должен же когда-нибудь Махир вернуться домой?

Минут через 40 он появился. Оказывается, ждал, ждал и пошел ужинать. Дома он не ест, не на чем и не в чем готовить. В его студии – одинокая электроплитка, и все. Хозяева больно экономные.

Единственным открытым ночью заведением в радиусе двух километров, по словам Махира, был японский ресторан. Японскую кухню ни Вадим, ни тем более Лена никогда не пробовали. Хотя сейчас это значения и не имело. Последней их едой был завтрак.

В ресторане оказалось и ужасно невкусно, и жутко дорого. Но это казалось сейчас неважным. Хотя обидно: покупали Машке одежду и высчитывали каждый доллар, а здесь оставили 23 доллара за какую-то сырую гадость с рисом.

Следующие два дня Осиповы посвятили Нью-Йорку. Город завораживал своими небоскребами, но пугал грязью на улицах, невероятным количеством бомжей, которых Лена называла красивым словом «клошары», что, однако, не делало их симпатичнее.

Вадим определил Нью-Йорк как вокзал. Все куда-то спешат, никому ни до кого нет дела. Складывалось ощущение, будто Вашингтон и Нью-Йорк не просто города разных стран, а разные континенты.

Нью-Йорк не просто подавлял. Он расплющивал, уничтожал, превращал тебя в пыль…

Самолет вылетал в 7 утра. Последний ужин накануне вечером Лена захотела провести наедине с Вадимом, без Махира. Обычно они ходили ужинать вместе. Разумеется, не в японский ресторан. Одного раза хватило.

Пошли в пиццерию. Посетителей почти не было. Пиццерии в Америке – место завтрака и ланча, но не ужина. Есть не хотелось. Взяли один кусок пиццы на двоих и баночку «спрайта». Сидели, держась за руки, и смотрели, смотрели, смотрели друг на друга.

Вадиму хотелось плакать от своего бессилия. От невозможности ни удержать Лену здесь, ни уехать с ней. Лена просто плакала.

Сейчас Вадим не строил планы, как победить американцев. С этим еще разберемся. Он думал о том, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не уйдет от этой женщины. И не допустит, чтобы она ушла от него. Чего бы это ему ни стоило!

Увидев Лену в аэропорту, Терешкова, казалось, с облегчением выдохнула. Подошла к Вадиму, крепко пожала руку и сказала: «Спасибо!»

– Это вам спасибо, Валентина Владимировна, – с чувством ответил Вадим.

– Нет, тебе, – неожиданно перешла на «ты» Терешкова. – И ты знаешь, за что!

Обняла Лену за плечо и увлекла ее за собой.

– Долгое прощание – лишние слезы. Поверь, я знаю! – Как-то по-простому и очень душевно сказала она Лене, которая все порывалась вернуться и поцеловать Вадима. – Чемоданы возьмите! – властно приказала тут же Терешкова какому-то полусогбенному от почтительности посольскому мужику.

Из Нью-Йорка в Вашингтон Вадим возвращался поездом. По сравнению с самолетом билет почти вдвое дешевле. А по времени – разница не принципиальная. Поезд – 4 часа, самолет – час. Но прибавляется дорога до аэропорта. Итого, разница – часа полтора. 50 долларов были явно весомее.

Задача-минимум выполнена – Лена увидела Америку. Вадим немного успокоился. Хоть какой-то смысл в его стажировке теперь обнаружился.

Осипов по старой привычке достал лист бумаги, расчертил его пополам и стал вписывать плюсы и минусы разных вариантов «борьбы с американцами».

До окончания стажировки в «Брайан энд Твид» оставалось полтора месяца. Затем переезд в Нью-Йорк в фирму «Уайт энд Кейс». Если он никак не обратил на себя внимание в «Брайане», то шансы выделиться в «Уайте», фирме гораздо более крутой, сводились к нулю. Эта малоприятная перспектива вдруг натолкнула Вадима на парадоксальную мысль. Он стал прокручивать ее то так, то этак. Вроде срасталось…

Стэн Джонс был очень известным юристом. С огромной клиентурой. На фирме появлялся часов в 8 утра и просиживал до 10-11 вечера. По слухам, зарабатывал огромные деньги, до миллиона в год. При этом на работу ходил пешком, отмеряя каждое утро по пять километров от дома до офиса. «Может, вместо утренней пробежки?» – высказал как-то предположение Вадим. Кевин подтвердил верность догадки Вадима и добавил, что три раза в неделю, десять месяцев в году, кроме декабря и января, Стэн с 6 до 8 утра занимается греблей. Здесь, в Вашингтоне, собралась команда ветеранов-выпускников Гарвардского университета, которые в студенческие годы в разное время входили в университетскую сборную, и они на «восьмерке» гоняют по Потомаку, невзирая ни на погоду, ни на свое солидное положение в обществе.

Раз в две недели Стэн приглашал Вадима и Сашу на ланч. Вот, собственно, и все общение. В остальном ребятами занимался Кевин. Мальчишечка лет за 20, как юрист – нулевой. Он просвещал ребят по вопросам жизни в Америке.

Иногда и ассоциаторы «Брайана», найдя свободную минуту, заходили потрепаться. Но тоже не о праве, разумеется, а больше о политике. Или расспрашивали про советских женщин, о красоте которых здесь ходили легенды.

О скандале с тоефлом Стэн, разумеется, знал. Но ни разу ни вполнамека вида не показал. Сам же Вадим на эту тему заговаривать не стал. Пару раз он ловил на себе презрительные взгляды Стэна, но как изменить ситуацию, представить не мог. Говори они на одном языке, Вадим не сомневался, что «сделал» бы Джонса легко. Но основное его оружие – умение убедительно и красиво говорить, сейчас не работало. А Стэн прилюдно отпускал в адрес ребят какие-то шутки, явно незлобные, но вызывавшие дружный смех других американцев. Даже приглашая ребят на ланч, Стэн брал с собой еще двух-трех ассоциаторов «Брайана». Вообще, получилось так, что за полтора месяца Стэн ни разу не общался с ребятами без свидетелей.

И при всем том Вадим понимал, что ключевой фигурой в его игре должен стать именно Стэн.

Когда Вадим поделился своим планом с Сашей, тот не только его категорически забраковал, но и наотрез отказался в нем участвовать. Даже если Вадиму удастся свою дурацкую идею реализовать. Сначала Осипов расстроился, а потом, наоборот, ему стало легче. Все-таки он волк-одиночка, и если Саша не хочет, то по крайней мере его совесть чиста. Одному пробиваться в такой ситуации проще. Как минимум, не надо волноваться, что в случае ошибки подставил друга.

Вадим попросил Кевина передать Стэну, что хочет с ним поговорить.

– Что случилось? – Стэн всем своим видом выказывал недовольство тем, что его побеспокоили. Хотя время беседы с Вадимом он назначил сам.

Надо было как-то срочно изменить тональность разговора. Вадим знал, что Стэн бросает курить и потому перешел на сигары.

– Стэн, скажи, а с сигарами действительно меньше куришь? – Вадим с трудом подбирал правильные глагольные формы, но на курсах его научили – не думай, как говорить, и само все сложится. Главное – говори!

– Ну да, конечно! – Стэн с удовольствием откликнулся на тему, ему близкую и интересную.

– Надо мне тоже попробовать! Хотя, честно говоря, очень не люблю менять что-либо в своей жизни.

– Это неправильно! Раз в 7 лет надо менять даже работу. Так утверждают психологи.

– Возможно. Но любимый вид спорта ты не меняешь уже лет 20? – Вадим заговорщически улыбнулся.

– Это – правда! – Стэну явно понравилось, что Вадим интересуется его жизнью. Семья и спорт – постоянные ценности.

Вадим решил, что «клиент готов», благо тот сам дал повод заговорить на интересующую Вадима тему.

– Но, согласись, 3 месяца – это не 7 лет? – Вадим вопросительно смотрел на Стэна. Тот явно не понимал, к чему клонит Вадим, и, вскинув брови, спросил:

– Ты о чем?

– О том, что наша стажировка спланирована неправильно. Не успел я привыкнуть к работе в «Брайан энд Твид», а уже должен отправляться в никому не известную фирму «Уайт энд Кейс», – Вадим верно рассчитал, что лобовая лесть сработает.

– Почему никому не известную? – как бы возразил Стэн, но с удовлетворенной улыбкой на лице. – Это очень большая фирма.

– Слишком большая, чтобы там нашлось у кого-нибудь время меня чему-то учить. А у вас, американских юристов, можно очень многому научиться! – «Вперед и с песней! Льстить, так льстить!» – закусил удила Осипов. И не ошибся.

Лицо Стэна расплылось не в американской дежурной улыбке, а в искренней и самодовольной.

– И что ты предлагаешь?

– Я хочу остаться в «Брайане» до окончания всего срока стажировки, – выпалил Вадим. Настал момент истины. От реакции Стэна зависел весь его план, выработанный в поезде.

– Это вряд ли возможно, – Стэн растягивал слова, что-то на ходу соображая, – у нас контракт с Эй-Би-Эй.

– Ну, я думаю, что ты тот юрист, который сможет найти лазейку в любом контракте. Кроме того, мне кажется, для репутации «Брайана» будет полезно, если советский стажер предпочтет остаться в этой фирме, а не идти в другую, пусть и большую. И еще…

– Я должен подумать, – перебил Стэн, но Вадима это никак не задело. В глазах Джонса мелькнул огонек, который более чем красноречиво давал понять – идея ему пришлась по душе.

– И последнее. Я так много слышал про американскую свободу, права личности, право на выбор. Это что, пустые разговоры? А если нет, то я хочу реализовать свое право выбора! – Вадим решил, что лесть лестью, но и политическая провокация лишней не будет.

Стэн внимательно посмотрел на Вадима. Первый раз с нескрываемым интересом.

Неделю Стэн молчал. Но это не означало, что он забыл о разговоре. Судя по тому, как активно Кевин стал крутиться вокруг Саши и Вадима, выспрашивая про впечатления, дальнейшие планы по жизни, задание ему было дано вполне конкретное. Несмотря на языковой барьер, лишавший ребят возможности задавать вопросы в совсем уж завуалированной форме, кое-что они из Кевина вытянули. Не впрямую, конечно, а по кусочкам. Вадим задавал одну часть вопроса, Саша другую. И так весь день, вразбивку и как бы между прочим. Вечером складывали общую картину.

Выяснилось: Стэн стал активно собирать всю информацию об Осипове, которую мог добыть. Даже потревожил своих знакомых в посольстве США в Москве.

Первоначально переговоры с Эй-Би-Эй закончились полным провалом. Однако Джонс не сдался. Один из его «гребцов», сенатор, позвонил президенту Эй-Би-Эй. О чем они договорились, узнать не удалось. Но позиция организаторов стажировки смягчилась: теперь они настаивали только на том, чтобы какую-то часть стажировки Вадим проходил вне Вашингтона.

До Лениной защиты оставалось две недели. Больше тянуть было нельзя. Вадим позвонил Барбаре и спросил, может ли она оформить для его жены частное приглашение в Америку сроком на три месяца. Барбара радостно завопила в трубку: «Ноу проблем!» Через два дня перезвонила – с отказом. Оказывается, приглашающий подписывает документ, что принимает на себя возможные расходы по медицинской помощи. На такой риск Барбара пойти не может…

Саша, узнавший про ее отказ, взвился до потолка! Ничего не сказав Вадиму, поехал к своей Нэнси. Как он с ней разговаривал, чем убеждал, и убеждал ли вообще, он так никогда и не рассказал. Только назавтра привез нотариально заверенные два приглашения – одно для Лены и второе для своей Оли.

В тот же день через посольского знакомого Вадима оба документа дипломатической почтой отправились в Москву. Марлен обещал ускорить оформление документов Сашкиной жены, а Лене Вадим велел обратиться к Терешковой. К счастью, паспорт уже есть и выдан по ССОДовской линии.

Стэн вызвал Вадима совершенно неожиданно. В самом конце дня, когда Осипов уже собирался ехать на курсы. Занятия подходили к концу, и прогуливать перед выпускным тестом не стоило. Но разговор со Стэном был явно важнее.

– Я предлагаю тебе еще раз подумать над твоей просьбой, – мрачно начал Стэн.

– Что ты имеешь в виду?

– У нас есть такая поговорка: «Нельзя класть все яйца в одну корзину», – Стэн не иронизировал в своей обычной манере, а вел бизнес-переговоры. – Я ничего не обещаю в случае, если ты останешься на все время с нашей фирмой. Если ты пойдешь в «Уайт энд Кейс», шансы, как минимум, удваиваются.

– Ты о каких шансах говоришь, Стэн? – Вадим сделал вид, что не заметил ловушку.

– Шансы зацепиться за Америку, – удивился несообразительности коллеги американский адвокат.

– А мне это и не нужно. Я хочу здесь максимуму научиться, а не зацепиться. Кстати, если говорить о «зацепиться», то это американская юридическая фирма должна была бы хотеть зацепиться за меня, а не я за нее! – Вадим испугался собственной наглости, но здесь, в Америке, скромничать не принято. И главное, на каком бы языке ни шли переговоры, от кого бы ни зависело столь нужное ему решение, алгоритм беседы оставался прежним – контрагент должен ощущать твою скрытую силу.

– Ты о чем?

Я о том, что советским юристам в Америке пока делать нечего, а вот американские юристы в Союзе без их помощи не смогут оказать своим клиентам, идущим с бизнесом в мою страну, нужной квалифицированной помощи. Я не собираюсь оставаться здесь и обязательно вернусь в Москву. С вами, там, я готов сотрудничать, с «Уайтом» пока не знаю. И не очень хочу пробовать.

– А как ты себе это представляешь? – В глазах Стэна зажегся неподдельный интерес.

– Думаю, об этом пока рано говорить. Месяца через два скажу, – всем тоном, видом Вадим старался показать, что больше сейчас на эту тему не скажет ни слова. Даже под пытками. Хотя на самом деле, пыткой это было уже для Стэна. Его распирало от любопытства: что на уме у этого русского? Но американские принципы уважения личности другого не позволяли Джонсу настаивать на ответе. Да и по поведению Вадима было ясно, что это бесполезно.

– Хорошо, – после небольшой паузы произнес Стэн. – Ты можешь остаться с нами, но вторая часть стажировки пройдет в нью-йоркском отделении нашей фирмы.

– Спасибо, но это неразумно, – Вадим понимал – именно сейчас, от этого разговора, от того, кто продиктует свою волю, зависит, возможно, вся его жизнь на многие годы вперед.

– Что значит неразумно?! – Стэн изумленно смотрел на советского наглеца.

– Если я поеду в нью-йоркский офис на месяц – это будет правильно. Но завершать стажировку я должен здесь, с тобой. Я не хочу никому другому передавать впоследствии советских клиентов, которым понадобится американский адвокат. Может, это и слишком сентиментально, но я очень благодарен тебе, а не всей фирме «Брайан энд Твид», – Вадим правильно рассчитал, что психология адвокатов по обе стороны океана одна и та же. Стэн почувствовал запах денег…

– Я подумаю, – традиционно закончил разговор Стэн.

«Думай, думай! Теперь ты никуда не денешься. Это начало моего пути наверх!» – впервые за все время пребывания в США Вадим был по-настоящему доволен собой.

Вечером позвонил Стив. Но не Вадиму, Саше. Формально поинтересоваться, как дела, на самом деле – выразить свое недоумение. Саша после собрания на дух не переносил Стива, поэтому отвечал ему отрывисто, больше «да» и «нет».

Вадим понял, с кем разговаривает друг, и шепнул: «Будь с ним поприветливее. Он нам еще понадобится!» Положив трубку, Саша недовольно бросил: «Ну, ты и циник!»

– Он первый начал, – ответил Вадим. Оба рассмеялись. Саша уже несколько раз слышал историю происхождения этой Вадимовой поговорки. Много лет назад, когда Хэппи только появилась в семье Осиповых, Лена застала следующую сцену. На полу Машка, стоя на четвереньках, пыталась укусить пуделя за ухо. На мамин окрик: «Ты что делаешь?», Машка вполне резонно возразила: «Она первая начала!»

Из разговора со Стивом Саша понял: тот только сейчас узнал об изменениях в плане стажировки Осипова. Его просто поставили перед фактом. Уже второй раз Стив терпел унижение из-за Вадима. Но, как поняли друзья, в Америке это вызывало не желание отомстить, а стремление подружиться. Силу здесь признавали и уважали. Личные амбиции – это лирика.

Но не для наших…

Саша по-прежнему считал, что стратегически Вадим совершил ошибку. Но с радостью и без малейшей зависти признал – тактическую победу Вадим одержал. Он заставил обратить на себя внимание. Позитивное, а не негативное, как в истории с тоефлом.

Теперь им предстояло готовиться к переезду в Нью-Йорк. Жить и там они будут вместе. А вот работать – в разных фирмах. Отъезд в Нью-Йорк – 5 января. Вадим приезжает обратно в Вашингтон 5 февраля, а Саша, как и все остальные стажеры, – за неделю до возвращения в Москву, то есть в первых числах марта.

Но со всем этим справиться будет легче. Должно быть легче. Скоро приедут девчонки. Жены.

Глава 25 КОНТРАКТ

До 25 декабря оставалась неделя. Канун Рождества. Все носятся по магазинам, закупают подарки, а чаще просто ходят от прилавка к прилавку, рассматривая забавные безделушки…

Вадим с Сашей не переставали удивляться местным обычаям. Если у нас на Новый год старались подарить что-нибудь нужное или, как минимум, дефицитное, благо в этот разряд перешло практически все, то здесь имело значение только одно – упаковка.

Ребята с удивлением наблюдали, как «американы», покупая какую-нибудь кружку с рождественским медвежонком, практически не тратят времени на ее выбор из десятков схожих. Зато потом по полчаса тщательно выискивают бумагу, в которую эту кружку им обернут на кассе. При этом, если сама кружка обойдется доллара в три, то упаковка – еще в доллар. Зачем? Ведь ее все равно порвут и выбросят!

Правда, ребята отдали должное оформлению витрин магазинов, баров, пиццерий и даже офисных «биддингов». Красотища сверкала неописуемая! Всюду фонарики, Санта Клаусы, заснеженные кареты, запряженные в оленей, и опять фонарики, фонарики, фонарики… Деловая часть Вашингтона превратилась в город-праздник.

Когда в одной из газет Вадим прочитал, что по прогнозам экономистов в этом году вашингтонцы потратят на рождественские подарки 2 миллиарда долларов, он не поверил своим глазам. Быстро поделив 2 миллиарда на среднюю стоимость кружки с упаковкой – 4 доллара – Вадим получил результат: 500 миллионов. Да все население США составляло лишь половину! Тогда Вадим увеличил цену подарка до 10 долларов – и опять получилось слишком много – 200 миллионов.

Вадим позвал Сашу и Кевина. Стали считать по-другому. В Вашингтоне проживает 600 тысяч человек. С окрестностями – миллион. Ну, пусть 20% подарки не покупают. Итак, 800 тысяч потратят 2 миллиарда. Получается по две с половиной тысячи долларов на нос. Кевин разумно заметил, что каждый американец покупает не по одному, а по десятку подарков – детям, родителям, супругу, коллегам по работе, соседям. Саша с возмущением его осадил – сумма-то от этого не уменьшается! Кевин защищал свою страну, как мог. А электричество на фонарики денег стоит? А праздничный стол? А традиционная индейка?

«Чтоб я так жил!» – с сарказмом бросил Саша и ушел к себе в кабинет.

Вадим направился к Стэну – за разъяснениями. Вошел и понял, что погорячился. В одном из углов кабинета красовалась груда коробочек, рулончиков и пакетиков в ярких упаковках. Однако отступать было поздно.

Осипов поделился с шефом своими расчетами, надеясь получить хоть сколько-нибудь разумное объяснение. Стэн не стал тратить времени на долгий анализ ситуации:

– Не верь экономистам. Они всегда ошибаются. Не только в прогнозах, но даже в констатации фактов!

После этого разоблачения он подошел к подарочному углу, покопошился там с минуту и торжественно вручил Вадиму коробочку в ярко-синей глянцевой обертке: «С Рождеством!»

Вадим поблагодарил и собрался, было, покинуть кабинет начальника, но Джонс его остановил.

– В Америке принято сразу разворачивать и смотреть подарок, – наставление прозвучало по-отечески добродушно.

Вадиму ужасно не хотелось рвать бумагу: ее можно было использовать, обернув подарок Барбаре или Нэнси. Но деваться некуда! Под упаковкой оказалась картонная коробочка, а в ней – рождественская кружка. С оленем на одной стороне и двумя колокольчиками на другой. Если Вадим в душе рассчитывал на что-нибудь более полезное, то никак этого не выказал. Стэн улыбался счастливой детской улыбкой. «Вот и хорошо! Подарок для Барбары уже есть!» – подумал Вадим. Шеф остался явно доволен произведенным эффектом.

Вернувшись в свой кабинет, Вадим обнаружил на дне кружки ценник. «Черт его знает, что у них здесь за манеры», – удивился советский стажер и позвонил Кевину. Тот моментально примчался, горя любопытством узнать, что подарил Джонс. Стоимость кружки в 7 долларов, по словам Кевина, красноречиво свидетельствовала о благорасположении босса к Осипову. Что же касается ценника, то их оставляют всегда. Так принято.

– Чтобы я знал, как на меня кто потратился? – съехидничал Вадим.

– Нет, – не понял подколки Кевин, – чтобы ты мог после Рождества вернуть все ненужные подарки в магазин.

– Что?! – у Вадима глаза полезли из орбит.

– Чего ты не понимаешь? – досадовал Кевин. – Если тебе не нужен подарок, ты несешь его обратно в магазин и получаешь деньги. Если не знаешь, в каком магазине он куплен, – идешь в специальный магазин. Их много, они на этом делают неплохой бизнес. Там возвращают только полцены.

– И сколько же людей сбывает подарки? – Вадим, наконец, начал понимать, что происходит в Америке на Рождество.

– Обычно все. Я – тоже. Кроме подарков моей девушки. Она может обидеться, – Кевин заговорщически улыбнулся. – Очень доходный праздник.

– То есть?

– Обычно я трачу на подарки вдвое меньше, чем возвращаю, – Кевин рассмеялся и подмигнул: учись, мол, пока я жив.

«Удивительная страна!» – думал Осипов, направляясь к Саше поделиться новыми знаниями.

Наступило 22 декабря. День защиты Лениной диссертации. Вадим приехал в офис к 9 утра, то есть к московским 5 вечера, и тут же заказал телефонный разговор с родителями. Договоренность была, что Лена им позвонит сразу после голосования Ученого совета.

Москву дали через 30 минут. За это время Вадим высадил 4 сигареты. Не полегчало… Трубку взяла мама. Лена еще не звонила. Вадим попросил, чтобы теперь Ил она заказала разговор.

Положив трубку, он заказал Москву еще раз. Как назло, Илоне дали разговор через 20 минут. Результата пока нет.

Через 40 минут соединили Вадима. Результат – тот же. Третий заказ – опять неизвестность. Наконец, ближе к 11 по Вашингтону позвонила Илона. 15 минут назад отзвонилась Лена. Защитилась. 12:0. Вадим выдохнул. И только сейчас обнаружил, что Сашка уже часа полтора толчется в его кабинете, пытаясь всячески отвлечь друга от переживаний.

– Ну что? – в Сашином голосе звучала такая тревога будто он, наконец, услышит о судьбе его собственной жены, а не Вадимовой.

– 12:0! – откинувшись в кресле и по своей любимой привычке заложив руки за затылок, торжественно объявил Вадим.

– Поздравляю! Предлагаю сегодня вечером это дело отметить! Повод, согласись, достойный!

– Соглашусь. Но не отметим. Помнишь договоренность? В Штатах – ни капли! – Вадим не забывал о своем обещании Марлену отучить Сашку пить. Сболтнул сдуру, а теперь помимо собственных забот приходилось с Сашкиной склонностью к бутылке бороться. А то получится, что мало ему позора с тоефлом, так он еще и перед Марленом треплом окажется.

– А когда Ленка приедет, тоже «ни капли»? – чуть не всхлипнул Саша. Для него слово, данное другу, было чем-то святым или, может, магическим заклинанием, произнесенным самому себе.

– Черт! – Вадим аж подскочил в кресле. – Забыл!

– Что? – Саша вздрогнул, испугавшись вскрика Вадима.

Вадим стал объяснять. Давным-давно, когда он поступал в аспирантуру, результаты ездила узнавать Лена, – Вадим валялся с гриппом. Вернувшись домой со счастливой вестью и гвоздичкой, которую она сумела раздобыть в зимней Москве. Лена спросила, а что он сделает, если и она вдруг защитится. Вадим тогда брякнул, что выкупает ее в ванне шампанского. Брякнул и забыл. Лена же, став аспиранткой на кафедре Смоленского, в шутку напомнила Вадиму о его обещании. Теперь выходит, что на Вадиме лежит обязательство, выполнить которое он явно не в состоянии. Здесь, в Америке, шампанское стоило долларов по 15 за бутылку. Ванна шампанского – минимум бутылок 50 – съедала полумесячную зарплату Осипова. Этого позволить он себе не мог…

– Ну, коли ты не выполнишь обещания жене, я освобождаюсь от обещания тебе! – ехидно улыбнулся Саша.

Вадиму было не до шуток. Вдруг Ленка действительно вспомнит про этот дурацкий уговор? А один из незыблемых законов жизни Вадима гласил: обещанное жене должно быть исполнено!

Вечером друзья поехали в посольский магазин. Они и раньше туда наведывались. Продукты доставляли, в основном, из Союза, а кое-что готовили здесь, на месте, жены совслужащих. Например, пельмени. Классные! Домашние! Плюс в посольском магазине всегда наличествовали соленые огурцы и селедка. То, чего в богатейших американских супермаркетах и не видывали. Ну и, разумеется, радовали цены: сигареты обходились здесь Вадиму в пять раз дешевле.

Основной же приманкой в «лавке», как называли магазин посольские, для советских командировочных была выпивка. Мало того, что здесь продавалось то, о чем в Союзе просто не слыхали, так еще и по абсолютно бросовым ценам. Разумеется, Вадима заинтересовало, как это получается. Оказывается, «лавка» действовала на правах потребсоюза. Кроме того, закупали оптом, напрямую у поставщиков. Но и этим дело не ограничивалось: «лавка» числилось при посольстве и пользовалась всеми дипломатическими льготами – ни тебе налогов, ни таможенных пошлин, ни акцизов. Вадим впервые понял, сколько денег переплачивает обычный покупатель обычного магазина за всяческие «накрутки» в пользу государства, перекупщиков, самих торговцев, транспортников и так далее.

Саша, конечно, каждый раз у винного прилавка пускал слюни, но Вадиму удавалось переманить его либо к колбасе, родной, «докторской», либо к пельменями. Несколько раз баловали себя говяжьим языком. В американских супермаркетах они его не находили.

На этот раз Вадим сам не медля направился в винный отдел. Саша, понурив голову, шел за ним. Шампанское было. По 3 доллара за бутылку. Получалось, что меньше, чем полутора сотнями долларов, не отделаешься. Спустить в канализацию 150 баксов, экономя каждый день на еде и метро по нескольку центов, а когда везло, то и по паре долларов, Вадим не мог! А тут еще Сашка стал подначивать, мол, 50 бутылок мало, нужно не меньше сотни.

Увидев реакцию Вадима, Саша сменил гнев на милость и предложил выход из положения. Здесь же, в «лавке», только в соседнем помещении, продавались промтовары. Саша озвучил свою идею: покупаем детскую ванночку, наполняем ее четырьмя бутылками, чтобы дно хорошо покрыть, и Ленка в нее встает. Формально все правильно – ванна шампанского предоставлена. Вадим отмахнулся от затеи друга. Саша стал убеждать: омовение ног – древнейшая традиция цивилизации. А, кстати, ванна шампанского – это вообще купеческие дела, это неинтеллигентно.

Вадим мрачно молчал, потом повернулся и пошел к выходу, бросив на ходу: «Поехали!»

– Тоже мне, Гагарин нашелся! – не удержался Саша.

До Лениного приезда оставался один день. Вадима просто переклинило. Он не мог думать ни о чем, кроме этой треклятой ванны из шампанского! Саша, как мог, пытался вывести друга из состояния паники. Вадим вообще открылся ему с новой стороны. Прекрасно зная о романе с Юлей, Саша искренне полагал, что Вадим достаточно прохладно относится к жене. Так, удобно, привычно… Но и первый приезд Лены, и нынешние неадекватные, на его взгляд, переживания Вадима заставили Сашу задуматься об истинном отношении друга к жене.

Весь опыт общения Саши с Вадимом и в Москве, и здесь, в Вашингтоне, приучил Сашу к мысли, что Вадим всегда находит решение любой проблемы. Саша с неохотой, но признавал, что решения эти, будучи далеко не всегда очевидными, практически каждый раз оказывались эффективными. Вадим вечно побеждал.

Щадя самолюбие друга, Саша не передавал Вадиму, сколь злые шутки отпускал в его адрес Стэн в начале стажировки. Хорошо, что сам Вадим, плохо понимая быструю речь Стэна, крайне редко разбирал игру слов, при посредстве которой Джонс выставлял его посмешищем в глазах собеседников. Но уже пару недель, как Саша отметил: Стэн свои шуточки поприжал. Да и смотрел он на Вадима явно другими глазами, чем в начале октября. Хочешь – не хочешь, а приходилось признать, что придумка Вадима с изменением программы стажировки, его лояльность по отношению к «Брайану» явно дали свои результаты. Пока не в практическом плане, а в отношенческом, но ведь дали! Кроме того, Саша догадывался, что в голове Вадима созревает план по «окончательному разгрому американской группировки на территории Вашингтонского плацдарма», как он сам однажды сформулировал свою следующую задачу.

И вот сейчас перед Сашей другой Вадим. Он растерян, испуган, просто жалок… Выражение глаз уже несколько дней напоминает Саше взгляд его спаниеля Джесси: набедокурив, пес подбегает к хозяину и выразительно смотрит на него, ища прощения и защиты. Точь-в-точь как Вадим смотрит нынче на Сашу из-за дурацкой проблемы с какой-то символической ванной шампанского для жены…

«Стоп! „Символической"!» – Саша подскочил на кухонном табурете и побежал в свою спальню. Через пару минут его вопль: «Вадька, беги сюда!» – сорвал из-за стола и самого Вадима, не на шутку напуганного шквалом эмоций, захлестнувших друга. Вадим влетел в Сашину комнату с початком кукурузы в зубах, вытирая на ходу руки бумажным полотенцем. В другой ситуации Саша наверняка сострил бы по поводу вида адвоката Осипова. Но сейчас он молча и торжествующе держал над головой развернутый глянцевый журнал. Улыбаясь во весь рот… Последний штрих успокоил Вадима, и он, наконец, взглянул на то, что Саша так радостно простер в вытянутых руках, словно плакат на Первомайской демонстрации. Еще не подойдя вплотную, Вадим понял смысл картинки, рванулся вперед и, забыв про початок во рту, крикнул: «Дай!» Получилось, правда, «Ай!», кукуруза покатилась по полу, Вадим протянул вперед обе руки, но Саша ловко убрал журнал в сторону, и Вадим поймал воздух. Саша заливался, как ребенок, не давая Вадиму схватить журнал, оставляя его то слева, то справа от себя, а Вадим бегал вокруг Саши, – он никак не мог изловчиться, чтобы перехватить его руки. «С тебя бутылка шампанского!» – Саша запыхался и сжалился над приятелем. От слова «шампанское» Вадима передернуло, и он беззлобно и устало откликнулся: «Пошел ты!»

На развороте журнала была изображена ванна, наполненная до краев льдом, из которого гордо торчала бутылка шампанского «Мартини Асти». Вадим почувствовал прилив благодарности к американским рекламщикам. Для него их находка – спасение!

Назавтра, забежав домой бросить портфели и переодеться, друзья сходу рванули в «Джаинт» – супермаркет, где они закупали продукты. Более дешевый «Шопперс» находился намного дальше, и тащить оттуда покупки на себе было уж совсем тяжко, поэтому в этом сразу решили не экономить. Лишняя десятка в месяц, сбереженная, предпочти они «Шопперс» «Джаинту», при больном позвоночнике Вадима могла выйти боком. Поэтому именно Саша, а не сам Вадим, стеснявшийся говорить о своих проблемах со здоровьем, настоял на «Джаинте».

Обычно за продуктами ходили только после ужина. Друзья давно уже поняли, что с голодными глазами в супермаркет лучше не соваться – удержать себя от лишних покупок невозможно. А вот в сытом виде – совсем другое дело! Однако сегодня их ждал особый рейд. Ребята шли покупать лед!

В Америке лед – это святое. Вполне можно представить, что в каком-то баре не окажется вашего любимого пива. Но даже предположить, что не будет льда – нереально. Только ты подошел к столику, сесть еще не успел, сразу подлетает официант и наливает стакан воды со льдом. Меню, может, ты и подождешь, но вот воды со льдом, бесплатной, между прочим, ждать не придется точно.

В супермаркетах лед продавался в упаковках по 5 килограммов. Хороший лед, не смерзшийся, льдинка к льдинке. Как им удавалось его так сохранять? Друзья никогда не могли понять, зачем продается лед, когда у каждого в доме холодильник с огромным морозильным отделением? Оказалось, было зачем.

Саша, прикинув объем ванны, сказал, что покупать надо, как минимум, четыре пакета. Поскольку идея изначально принадлежала ему, он чувствовал себя руководителем проекта, чем немало гордился. Наконец-то Вадим выполняет его команды, а не наоборот. Вадим же, растерянный, испуганный, с радостью уступил бразды правления Саше, подсознательно обрадовавшись возможности снять с себя ответственность за результат. Господи, как приятно оказалось почувствовать себя «ведомым»!

Стоил лед копейки – по 3 доллара за пакет. Тем не менее, на кассе Вадим заметил:

– Ни фига себе! 12 долларов за талую воду!

– Талой она будет потом, а сейчас это лед. Зануда! – Саша расценил замечание Вадима как критику своей гениальной идеи. – А в твоем случае – это ванна шампанского. Всего – понимаешь? – всего за 12 долларов!

Вадим понуро опустил голову и согласно кивнул. И тут же, неожиданно для самого себя, добавил: «Плюс стоимость бутылки шампанского!»

Адвокатский инстинкт сработал в Саше автоматически:

– Шампанское у тебя из дома. Цена 4 рубля 60 копеек. По официальному курсу – 3 доллара. По реальному – цента два-три.

– Ты это Внешэкономбанку объясни, – воспрял духом Вадим: есть о чем поспорить.

– Пошел в жопу! – прекратил экономическую дискуссию Саша.

Именно на этих словах Вадим отдал кассиру, толстой, улыбающейся одинаковой улыбкой каждому покупателю негритянке 12 долларов, и друзья с тележкой, полной льда, направились к выходу.

На улице ребята уперлись передом тележки в специальное заграждение, сделанное именно для того, чтобы никто не мог выкатить собственность магазина дальше небольшой площадочки у супермаркета. Они растерянно посмотрели друг на друга. И было от чего растеряться! Покупая лед, друзья даже не подумали о том, как они его дотащат до дома! В магазин все приезжали на своих машинах, поэтому о такси и речи быть не могло. Можно, конечно, вызвать его по телефону. Но это и время, и деньги.

Саша как «виновник торжества», руководитель проекта и ответственное лицо, сделал вид, что все было предусмотрено заранее.

– Значит, так! По мешку на каждую подмышку и почапали!

Удовольствие тащить 10 кг льда, не сильно приятно холодившего бока сквозь одежду, на расстояние в 2 километра оказалось много ниже приятного. Но что делать? Любовь требует жертв… И дружба тоже…

Лена прилетела в таком замотанном состоянии, что сразу просто не поняла, к чему это – ванна, наполненная льдом, и торчащая из него бутылка «Советского полусладкого». Только когда Вадим обиженным голосом заметил, что он так старался выполнить обещанное, а она даже не реагирует, до Лены дошло, что ребята не просто бутылку во льду морозят, а это та самая «несбыточная мечта идиота», где роль последнего предназначена ей.

Не желая расстраивать мужиков, Лена деланно засмеялась, съязвила по поводу экономности мужа, не подозревая, насколько сильно ударила по больному, и набросилась на малину. «Ну, хоть с этим угадал!» – порадовался Вадим, благодарно вспоминая, как Саша накануне посоветовал ему купить что-нибудь любимое Леной и недоступное сейчас в Москве.

Тут же вспомнился модный среди посольских анекдот. Американец спрашивает советского: «Когда у вас появляется первая клубника?» «В июне!» – с гордостью отвечает советский патриот. «Странно, а у нас в шесть утра!» – растерянно реагирует представитель загнивающего Запада.

Покончив с малиной, Лена принялась рассказывать, как ей удалось-таки приехать. Будучи человеком весьма суеверным, до дня защиты она никак к поездке не готовилась. Загранпаспорт с разрешением на выезд у нее был, но не более того. И это при том, что визу американцы давали обычно месяца через три после подачи документов. И что билеты в «Аэрофлоте» приобрести можно только месяца за два. (Лететь рейсом «Панамерикан» согласился бы только полный идиот – кто нормальный станет платить 980 долларов за то, что можно купить за 420 рублей?) А обмен рублей на доллары? В отделении Внешэкономбанка на улице Чкалова, единственном месте в Москве, где эта операция не подпадала под действие статьи 88 Уголовного кодекса РСФСР (от 8 до 15 лет тюрьмы или расстрел с конфискацией), люди записывались в очередь на недели. С обязательной перекличкой два раза в день – в 8 утра и в 6 вечера.

Лена рассказала, как все эти трудности сумела преодолеть за три дня. Терешкова позвонила культурному атташе посольства США в Москве и попросила обеспечить выдачу визы назавтра. Атташе, как доложила потом Светлана, ответил, что это невозможно. ВВ спокойно заметила, что в международных отношениях принцип взаимности является основополагающим, и, мило попрощавшись, положила трубку. Через 10 минут ей перезвонил генконсул с вопросом, чем он может помочь. Визу выдали вечером того же дня, даже не пригласив Лену на собеседование. По свидетельству той же Светланы, узнав об этом, Терешкова выбросила правую руку со сжатым кулаком вперед, а потом резко согнула ее в локте. Жест столь характерный, что в значении его сомневаться не приходилось… Заставить американцев поплясать под свою дудку любому советскому чиновнику доставляло высшее наслаждение!

С билетом помогла Зинуля, кассир «Аэрофлота», работавшая при ССОДе. Мало того, что Лена с ней подружилась во время недавней поездки в Америку (что иное могло произойти за 11-часовое соседство в самолете?), так еще и Светлана именем Терешковой попросила выручить. Зинуля и постаралась. Одним выстрелом двух зайцев убила – и подруге новоиспеченной поспособствовала, и перед начальством выслужилась. Ну, сняла чью-то бронь, делов-то куча!..

С обменом денег и того проще вышло. Приятель Вадима – Валера, бывший однокурсник, работал инструктором административного отдела Бауманского райкома партии. Милиция, охранявшая отделение Внешэкономбанка, числилась в его прямом подчинении. Он кому надо позвонил, Лену какой-то милицейский полковник провел в зал обмена, – ни очередь, ни постовой милиционер, ясное дело, даже не пикнули, – и Лена спокойно обменяла свои 400 рублей на 600 долларов. Спасибо советской власти, обменный курс держался стабильный – 67 советских копеек за один поганый доллар США.

«Вот в чем принципиальная разница между ними и нами, – подумал, слушая рассказ жены, Вадим. – У нас правила существуют для того, чтобы все изловчались их обходить. У американцев – чтобы все по ним жили. Может, потому здесь и юристов на порядок больше, чем у нас?»

Закончив рассказ, Лена смущенно улыбнулась и спросила: «А можно, мальчики, я пойду посплю немного? Что-то вымоталась».

– Иди, а то тебя из-за швабры уже не видно, – разрешил Саша.

Когда Лена ушла, он с грустью заметил:

– Была б моя Ольга такой, как твоя Лена, может, и я чего-нибудь добился в этой жизни, – и, не дожидаясь ответа Вадима, быстро ушел в свою комнату. Вадим остался загружать посудомоечную машину, досадуя, что забыл показать Лене это чудо техники. Ну ничего, завтра успеет.

Лена отсыпалась три дня. Встанет утром, поест, посидит полчаса у телевизора и опять спать. Днем перекусит и снова в кровать. До прихода ребят с работы. С ними поужинает и плывет, – сон смаривает. О степени ее усталости можно было судить хотя бы по реакции на посудомоечную машину. «Да, забавно!» – вот и все эмоции.

Зато на четвертый день Вадим с Сашей, вернувшись домой, застали Лену стоящей перед посудомойкой на коленях, – она внимательно изучала ее устройство.

– Больной пошел на поправку, – констатировал Саша под радостный смех Лены.

«Ну, может, хоть сегодня ночью она не сразу повернется на бок и уснет», – размечтался Вадим…

Ольгин приезд никакие особо яркие события или эмоции не предваряли. Все у нее было подготовлено заранее, четко, как по расписанию. Перелет, конечно, оказался нелегким, но это не помешало ей в тот же вечер попроситься пойти в супермаркет, поглазеть, что здесь продается.

– Ваш больной, доктор, патологически здоров, – пошутил Вадим, обращаясь к Саше.

– Не надо так, Вадик, – вмешалась Лена. – Нормальная женская реакция. Не забывай, я здесь уже была.

– Если б только в этом было дело, – печально отозвался Саша.

Назавтра, уже в офисе, Саша передал Вадиму письмо от Юли. Оля привезла его, даже не догадываясь о содержании. Вспомнила утром, что накануне забыла отдать конверт Вадиму, но Сашка прикинул, что Лена может поинтересоваться вестями с фирмы. Сказал жене, что отдаст письмо Вадиму сам, по дороге. И правильно сделал. Вадима холодный пот прошиб, когда он прочел Юлино письмо и представил, что было бы, попади оно в Ленины руки…

Слова любви занимали в письме места предостаточно, но казались какими-то неискренними, не от сердца. Так, для порядка. «Ну и слава богу! – успокоился Вадим. – Тем лучше. Так или иначе пора с этим завязывать».

После Лениного приезда он будто вернулся в привычную колею, почувствовал себя вновь главой семьи, вожаком своей маленькой стаи, хоть Машки и не было рядом. Теперь он мог начать разбираться с американцами. Мозги работали нормально, боевой дух зашкаливал. стоило ему прийти домой и услышать традиционный вопрос жены: «Как дела?» Про себя он ей постоянно отвечал: «Скоро, дорогая, скоро! За мной не заржавеет!» Но вслух пока этого не произносил.

Новый год, хоть дата и была круглая – начиналось последнее десятилетие 20-го века, встретили тихо, вчетвером. Настало время перебираться в Нью-Йорк.

Но в последний рабочий день уходящего года произошло событие, существенно повлиявшее на все оставшееся время пребывания в США. Поскольку для американцев Новый год – праздник совершенно второстепенный, Рождество затмевает его полностью, переезд стажеров назначили на 1 января. Саша очень расстроился, но смиренно согласился с Кевином: «Надо первого, переедем первого». И пошел сообщать неприятную новость Вадиму. Тот поджал губы, холодно посмотрел на Сашу, выматерился и снял телефонную трубку.

– Лену хочешь обрадовать?

– Нет! Надо быть вежливыми мальчиками, мы ведь в гостях. Я прав? – Вадим, нехорошо улыбаясь, смотрел на Сашу.

– Не понял?

– Сейчас поймешь! – Вадим переключился на голос в трубке. – Хай, Кэтти, я могу поговорить со Стэном? – Вадим нажал кнопку громкой связи, чтобы Саша мог слышать разговор.

– Очень жаль, но мистер Джонс сейчас занят, – прокурлыкала секретарша босса.

– Действительно, жаль, поскольку мне нужно переговорить с ним срочно. Ну, не очень срочно, можно в течение пяти минут. Спасибо! – И Вадим отключился.

– Ты обалдел?! – Саша почти кричал.

– Поживем – увидим! – зло огрызнулся Вадим. Заметив, как заходили желваки на его скулах, Саша предпочел промолчать и стал медленно перевязывать шнурки на ботинках. Так по крайней мере можно было достойно избежать необходимости смотреть Вадиму в глаза.

Не прошло и пары минут, как зазвонил телефон. Вадим даже не шелохнулся.

– Возьми трубку, это наверняка Стэн! – Не отрываясь от шнурков, которые он перезавязывал уже второй раз, просипел Саша.

– Знаю. Подождет!

Саша поднял глаза на Вадима. Таким он его ни разу в США не видел. Перед ним сидел обычный московский Осипов. Жесткое выражение лица, огненный блеск в глазах, гордо откинутая голова. Плечи расправились, ноздри раздувались при каждом вздохе, как у жеребца к концу забега. Но Саша понимал, это не конец, это – начало!

Вадим-таки протянул руку и нажал давешнюю кнопку.

– Вадим? Почему так долго не отвечаешь? – голос Стэна звучал крайне раздраженно.

– Хай, Стэн! – Вадим, напротив, каждой ноткой излучал жизнерадостную приветливость. – Извини, был занят. Спасибо, что перезвонил!

– Что стряслось? – Стэн по-прежнему не скрывал досады. Видимо, он и в самом деле общался с важным клиентом.

– Стряслось? – Вадим взял паузу. – Ах, да! Понимаешь, Кевин говорит, что мы должны перебраться в Нью-Йорк 5-го числа. По-моему, это ошибка. Мне-то все равно, я так и так остаюсь в «Брайане», а вот Саше будет неловко перед «Абрамовитц энд Партнере». Короче говоря, я решил, что мы переезжаем 2-го. Ты не возражаешь?

За время этой тирады Саша успел вскочить, сесть на место, опять вскочить и снова сесть. При этом он то совал под нос Вадиму поднятый вверх указательный палец, мол, не пятого, а первого, то с невероятным усердием крутил им около виска, показывая Вадиму, что тот окончательно сбрендил.

– Я считал, вы переезжаете 1-го, – неуверенно произнес Стэн.

– Так и думал, что ты со мной согласишься, – будто не понимая слов босса, по-прежнему радостно откликнулся Вадим. – Тогда, пожалуйста, предупреди Нью-Йоркский офис о переезде 2-го, чтобы нас не забыли встретить в аэропорту, а я предупрежу Сашу. Еще раз спасибо и извини, что оторвал тебя от важных переговоров. Никак не могу привыкнуть, что вы, американцы, умеете делать деньги даже в рождественские каникулы.

– Кевину скажи, чтобы он предупредил Нью-Йорк, это – его работа, – окончательно сбитый с толку лобовым подхалимажем в сочетании с наглым напором, Стэн положил трубку.

Вадим звонко хлопнул в ладоши. издав при этом традиционное американское: «Йес!»

Саша молча, с видом побитой собаки, отправился к себе. Судя по всему, история с ванной шампанского стала его лебединой песнью в положении лидера тандема. Осипов выздоровел окончательно. «Ну и хорошо! Чем лучше для друзей, тем лучше для меня», – успокоил себя Саша.

Квартира в Нью-Йорке, на паях снятая для стажеров обеими фирмами, произвела на москвичей жуткое впечатление. Начать с того, что лестница была столь узкой, что подняться по ней на третий этаж, неся два чемодана, оказалось невозможно. Дальше больше… Две комнаты-спальни с кирпичными неоштукатуренными стенами разделялись тоненькой фанерной перегородкой, точь-в-точь как кабинеты в консультации Вадима. Слышимость предполагалась соответственная. Размеры же каждой позволяли вместить по полуторспальной кровати и по одной тумбочке. Вторая уже не влезала.

Гостиная тоже пугала неоштукатуренными стенами. Кроме малюсенькой кухоньки, отделенной чисто символической барной стойкой, в ней располагались два узких кресла и диван раза в полтора меньше, чем в прежней квартире. Словом, теснота и убожество.

При этом, если в Вашингтоне окна выходили на вишневые деревья, большую, обсаженную кустами парковку и бассейн, а ближайший дом напротив находился метрах в ста, то здесь, в Нью-Йорке, из окон открывался шикарный вид на стену соседнего дома, метрах этак в 5-7. Казалось, протяни руку и дотронешься до обшарпанного мрачного здания напротив. Ни о каком солнечном свете не стоило и мечтать. Обнаружился, правда, еще чулан в 5-6 квадратных метров, куда сгрузили багаж. Гардеробных, как в Вашингтоне, не было и в помине. Туалет и душ с поддоном – один на обе семьи.

Аренда этого «убожища», как узнали потом ребята, стоила полторы тысячи долларов в месяц. Цена вполне приличной подержанной машины. Объяснялось все крайне просто: до метро – пять минут пешком. «Местоположение, местоположение и еще раз местоположение» – эти три основных правила определения стоимости недвижимости друзья ощутили на собственной шкуре. Правда, за счет принимающей стороны. К счастью. Но комфортнее, даже с учетом этого важнейшего обстоятельства, квартира все равно не стала.

– Ну, кто скажет теперь, что Запад не загнивает? – злорадно поинтересовался Вадим. Ответа не дождался – Саша и обе жены пребывали в состоянии шока.

Ни Вадим в «Брайане», ни Саша в «Абрамовитце» с профессиональной точки зрения были абсолютно никому не нужны. Но, надо отдать американцам должное, приняли их по всем правилам американского гостеприимства. Каждый удостоился приема в честь знакомства, «Welcome-party», новые коллеги улыбались им во весь рот, дружески похлопывали по плечу, сообщали: «Мы так вас ждали!»

Американцы были бы не американцами, не сумей они извлечь пользы из приезда советских стажеров. Здесь и сейчас. Пиарщики обеих фирм организовали заказные статьи о лидирующих позициях своих юридических контор на развивающемся направлении американо-советского сотрудничества. «Брайановцы» даже устроили показ небольшого телеинтервью с Вадимом в передаче «Доброе утро, Америка», что по местными меркам было весьма престижно.

Назавтра после выхода программы в эфир Вадим понял, что такое телевидение в Америке. Вечером он вместе с Леной, Олей и Сашей отправился в маленький продуктовый магазин в квартале от дома. Завидев Вадима, хозяин-индус заохал, заахал, разулыбался, а голова его заходила из стороны в сторону, как у китайского болванчика. Всем покупателям, было их, правда, всего трое, не считая ребят, он стал объяснять, что вот этого господина вчера показывали по телевизору, что он великий советский юрист, приехавший обучать американских правоведов советским законам. Лена расплылась в довольной улыбке, Вадим засмущался, Саша испытал понятную ревность, но в очередной раз заставил себя порадоваться за друга. Оля бросилась к прилавку с зеленью, благо тот оказался ближайшим, и начала нервно перебирать пучки укропа и петрушки, хотя покупать их никто не собирался. Свежая зелень была ребятам не по карману. Не Союз все-таки…

Однако Осипов приехал в США не за дешевой телевизионной популярностью. Наступало время доказать, что он приехал не только учиться, но и учить. В конце концов он представляет Советский Союз, вторую сверхдержаву на планете!

В нью-йоркском офисе стажировку Вадима курировал Дэвид Строй. Он совсем недавно стал партнером, и это о многом говорило Осипову. Во-первых, юниор-партнер, то есть младший в этой категории, должен был вкалывать ничуть не меньше, чем ассоциатор (по-нашему, штатный сотрудник). Если ассоциатор получал зарплату (правда, как правило, она составляла меньше трети от того, что он отрабатывал на клиентах своего начальника-партнера), то юниор-партнер обеспечивал сам и собственные доходы, и своих ассоциаторов. Разницу в положении Дэвида и Стэна демонстрировал даже телефонный справочник. Если под фамилией Джонса стоял список 12 ассоциаторов, работавших на него и «из-под» него, то фамилию Строя сопровождали всего два имени.

Разумеется, Строю советский стажер не нужен был ни с какого боку. Ему подсунули Осипова «в нагрузку». Вадим понимал, что из этой ситуации можно кое-что извлечь. В чем задача Строя, кроме, разумеется, зарабатывания денег? В том же, в чем и у Вадима – обратить на себя внимание.

Через несколько дней после своего американского эфира Вадим позвонил Дэвиду и попросил его принять. Строй промурыжил стажера до конца дня. Вадим ждал спокойно, без раздражения. Его веселила мысль о том, как забегает, засуетится Дэвид, когда он изложит ему суть своей идеи. Так оно и получилось.

Вадим предложил чрезвычайно простую вещь. Он уже несколько раз сам присутствовал на платных обедах, куда его отправлял Джонс. Делалось это так: организаторы приглашали известного докладчика, например иностранного посла, популярного сенатора, обласканного прессой прокурора или телезвезду и продавали билеты на этот прием. Несложно подсчитать, что при стоимости обеда, а по-американски «ланча», 20 долларов (максимум) и стоимости билета 250 долларов (минимум), «навар» организаторы имели более, чем приличный. При этом стоит учесть, что ни посол, ни сенатор, ни прокурор гонорар за выступление получать были не вправе. Сенатор, конечно, мог намекнуть на необходимость перечислить «лишние» деньги в благотворительный фонд или фонд его партии, но и тогда организаторам немало перепадало.

Осипов часто говорил про себя в Москве, выслушивая очередной комплимент клиента: «Я не умный, у меня память хорошая». Здесь именно по этому алгоритму мозги и сработали.

Идея Вадима организовать для клиентов «Брайана» платный ланч с докладом известного советского адвоката Осипова вызвала у Строя не просто энтузиазм, а нечто вроде восторженной истерики. Дэвид сразу принялся кому-то звонить, диктовать секретарше меморандум для рассылки членам Управляющего комитета, интересоваться мнением собственных клиентов, придут ли? Вадим минут 10 понаблюдал за этой суетой, потом встал и сказал, что ему пора домой.

– Как? – крякнул Строй. – Сейчас самый ответственный момент. Ты не можешь уйти.

– Извини, Дэвид, должен, – безразлично отозвался Вадим. – Меня жена ждет. Я обещал быть дома не позже 7.

– Ты шутишь? Мы здесь вкалываем с 10 до 10. Меньше ни один юрист в Нью-Йорке не работает.

– Это либо от жадности, либо от неумения организовать работу, – уел коллегу Вадим.

– Что ты имеешь в виду? – вытаращился на наглеца Строй.

– Я имею в виду следующее: я позвонил тебе в 10 утра и попросил меня принять. Ты принял меня в шесть. Это моя вина?

– Но я же не знал, что у тебя такое интересное предложение! – Большей глупости Строй сморозить не мог.

– А ты раньше слышал от меня пустые предложения? – Вадим не упустил случая воспользоваться тем, как Строй подставился.

– Нет, – признался Дэвид.

– Я не учу тебя жить, но скажу, что у меня есть правило – считать умным каждого, пока он не докажет обратного. – Вадим решил, что на сегодня со Строя хватит, стоило пожалеть ровесника. – Вот сегодня, поняв и приняв мою идею, ты мне доказал, что ты – умный, что с тобой хорошо вместе делать бизнес.

– Спасибо! – автоматически отозвался Строй.

Я даже готов рассмотреть варианты сотрудничества с тобой после возвращения в Москву. – Вадим сказал это как бы невзначай, между прочим, хотя именно эту фразу и должен был хорошо запомнить Дэвид. План захвата «американского плацдарма» в голове Осипова принимал все более конкретные черты.

Вечером Вадим подробно и не без гордости рассказал о своем прорыве Саше. Тот воспламенился и решил назавтра пробросить ту же идею у себя на фирме.

Где-то в середине следующего дня в трубке зазвучал расстроенный Сашин голос:

– Эти козлы идею не оценили. Говорят – ты давай учись! Опять отправили в библиотеку изучать их «кейсы-прецеденты».

– Ладно… – протянул Вадим. – Я думаю, мы их чуть-чуть «натянем»!

– Хорош! Только, умоляю, ничего не делай без согласования со мной. А то еще хуже будет! – Сашу явно пугала активность Вадима.

– Не дрейфь! Ваша виза будет получена, сэр!

Дэвид взял трубку сразу, как только секретарша успела произнести «Мистер Осипов».

– Да, дорогой друг, слушаю тебя! – По тону Дэвида можно было решить, что он уже несколько месяцев ждал звонка Вадима и теперь, наконец, дождался.

– Хай! Сколько клиентов записалось на семинар? – как можно строже спросил Вадим.

– Уже 56, но прошло только три часа с начала рабочего дня, – Строй, казалось, оправдывается.

– А у меня пять, – Вадим смотрел на часы, – они показывали два часа дня.

– Что «пять»? – Не понял Дэвид.

– Я на работе с девяти, поэтому у меня прошло 5 часов, – Вадим порадовался, как легко Дэвид попался на простейшую уловку.

– Я вчера допоздна засиделся, поэтому сегодня приехал попозже, – продолжал оправдываться Дэвид.

– И это в «самый ответственный момент», – злорадно процитировал вчерашнее высказывание Строя Вадим. – Ладно, я уже понял, что правильная организация рабочего времени – это… – Вадим замялся, подыскивая наиболее корректное выражение, – понятие сугубо национальное. У вас – так, у нас – иначе.

– Да, у каждого по-своему, – Строй обрадовался, что его не стали добивать.

– Я тебе звоню с новой идеей. Давай пригласим на семинар и моего коллегу, который сейчас в «Абрамовитце».

– Они будут за него платить? Никогда не поверю! – Дэвид произнес следом какое-то выражение, явно ругательство, которое Вадим раньше уже несколько раз слышал, но значения не понимал. А спросить у кого-нибудь из американцев стеснялся. Попробовали как-то со словарем вместе с Сашей разобраться, получилась тарабарщина.

– Нет, они не будут. Мы же приглашаем его выступать вместе со мной, а не слушать!

– А-а! – расстроенно протянул Строй.

– Я думаю, «Брайан» не разорится, если мы и ему заплатим за выступление на семинаре долларов триста? – Вадим сделал сильное ударение на союзе «и».

– Что значит «и ему», а кому еще? – слету повелся Строй.

– Мне, – Вадим взял короткую паузу, – и, разумеется, тебе за организацию.

– У нас так не принято, понимаешь, Вадим… – Строй собрался что-то объяснить и перешел на обычный, доставший уже Вадима менторский тон американца-просветителя, внушающего неразумному советскому дикарю основы мироустройства.

– Ну, ты, если не хочешь, или у вас так не принято, можешь, конечно, за организацию работы ничего не брать. Но, – тут сам Вадим перехватил у Строя поучающий тон, – ты же, Дэвид, юрист. И юрист прекрасный. Ты понимаешь, что мы как стажеры обязаны по контракту учиться, получать знания, изучать вашу систему права. В наши обязанности не входит ни учить, ни знаниями делиться. Согласись, выполнение своих профессиональных обязанностей бесплатно столь же безнравственно, как любовь за деньги! Поэтому мне и Александру надо будет заплатить. Ты получишь комиссионные, – попытался закончить тираду шуткой Вадим.

– Ты с ума сошел? – Дэвид аж взвизгнул. – Какие комиссионные? Да меня за это в две минуты из фирмы выгонят.

– Ну, хорошо, комиссионные не получишь, – в очередной раз Вадим убедился, что американцы – взрослые дети. – Так я зову Александра? Думаю, это будет неплохой урок для «Абрамовитца». Я плохо разбираюсь в вашей конкурентной борьбе, но думаю, Управляющий комитет оценит, как ты их «сделал». Ведь руководителю стажировки Александра не пришла в голову идея семинара, а тебе пришла.

– Ну, не мне, а тебе, – засмущался Строй.

– За идеи я комиссионные тоже не беру, у нас это не принято, – отшутился Вадим, пытаясь снять неприятный осадок, который, как он считал, должен был остаться у Строя после разговора.

– Вы вообще, Вадим, в Советском Союзе недооцениваете значение интеллектуальной собственности, – вновь оседлал любимого конька просветитель-Дэвид, – вы не понимаете…

– Извини, у меня вторая линия, – перебил Вадим и положил трубку. «Нет, они неисправимы в своем самодовольстве. Это их и погубит!»

Семинар собрал 302 участника. По 150 долларов с носа. Итого – 45 тысяч 300 долларов. Минус, как прикинул Вадим, долларов 500-700 на сэндвичи, воду, апельсиновый сок, чай, кофе, печенье. Ну, может, тысячу. Минус по три сотни ему и Сашке. То есть, «брайановцы» заработали, как минимум, сорок три с половиной тысячи. Почти в пять раз больше, чем вся его стипендия за полгода. Все, он им теперь ничего не должен!

Сашка поначалу пришел в восторг от нежданно свалившихся на него денег. Ольга же просто расцеловала Вадима. И явно вызвала крайнее недовольство мужа. Не из-за ревности. Просто Вадим в очередной раз показал, «кто в доме хозяин». Опять, как в Москве, на фирме. Впервые за время пребывания в Америке Саша поймал себя на мысли, что Вадим его бесит…

Не прошло и недели после семинара, как Вадиму предоставился новый шанс обратить на себя внимание «брайановцев». Фирма объявила о проведении шахматного турнира в честь приближающегося 125-летия основания «Брайан энд Твид». Мысль, которой поделился Вадим с Леной, с шахматами связана никак не была. Вадим мечтательно заметил, что многое бы отдал за то, чтобы через 124 года кто-нибудь отмечал такой же юбилей его московской фирмы. Лена с иронией уточнила: «Строительного кооператива?» Но, перехватив взгляд Вадима, поняла, что впредь об этой мечте Вадима стоит говорить более уважительно…

Саша, когда и ему Вадим поведал о том, как «американы» отмечают свои праздники, не без подколки схохмил: «А ты поинтересовался, какой главный приз? Может, как в отрочестве, повяжешь пионерский галстук и пойдешь накалывать старичков на Уолл-стритовский бульвар?» Напоминание о любимом Гоголевском бульваре, где Вадим действительно в школьные годы зарабатывал по трешке за партию и где, будучи уже комсомольцем, «молодился» при помощи пионерского галстука, чтобы не отпугивать шахматных «клиентов», вызвало у него приступ ностальгии по Москве, по детству, по беззаботным временам.

Лена удивленно вскинула глаза на Сашу. Она и не подозревала, что тот так хорошо осведомлен в биографии мужа. Ольга же, простая душа, принялась расспрашивать, что за история с галстуком, как это можно шахматами на бульваре деньги зарабатывать.

Ложась спать, Лена спросила:

– А может, Сашка прав, сыграешь в турнире?

– Шутишь? – сонно отозвался муж.

– Отнюдь. Американцы в шахматах не сильны. Их средний уровень…

– Брось! – перебил Вадим, которому хотелось только одного – спать. – А Фишер?

– Не все американцы евреи!

– Ленка, я не люблю национализм даже в шутливой форме, – неожиданно обозлился Вадим. – К тому же Фишер не еврей. Больше того – известный антисемит!

– Я смотрю, ты все больше становишься американцем!

– А что? Почему ты считаешь, что у них нечему учиться?! – Вадим сел в кровати. – Да, они наивны, просты, как палка. Но они создали государство, где все живут по закону, где никто не чувствует себя гостем, где все – ошалелые патриоты своей страны! Ты обратила внимание, что у них флаг чуть ли не на каждом балконе?

– Точно, и на каждом мусорном бачке! – Лену разозлил пафос мужа.

– Да ну тебя! – Вадим лег и повернулся к жене спиной, упершись взглядом в кирпичную стену.

На следующий день он записался на участие в турнире. Всем назло. Главный приз – десятидневный тур на двоих в Европу – его мало интересовал. Хотя бы потому, что ему, гражданину СССР, в США никто визу в европейскую страну не выдаст. Даже в Болгарию. Ну, только если в Союз. Но туда он попадет и без победы на турнире.

Конечно, выиграть Вадим не рассчитывал. Но войти в восьмерку, а турнир проводился по швейцарской системе, Вадим хотел. В голове постоянно вертелось гоголевское «давно я не брал шашек в руки». Решение пришло неожиданно.

Вадим позвонил секретарю Советского посольства в Вашингтоне, с которым несколько раз общался, пока был в американской столице, и попросил связать его с кем-нибудь из руководства Советской миссии при ООН. Тот спросил, не стряслось ли что? Вадим уклончиво объяснил, что у него чисто бытовой вопрос. «Больше по профсоюзной линии». Вадим-то думал, что шутит, но вашингтонский собеседник понял его всерьез. Ведь действительно в Нью-Йорке, как и в самом посольстве, действовала профсоюзная организация советских загранслужащих. И партийная тоже. Чего Вадим не знал, а знай, посмеялся бы от души, что руководителей (освобожденных от всякой иной работы) этих двух «общественных организаций» утверждали на коллегии МИДа.

Как бы там ни было, но вечером Вадим уже встречался с профсоюзным лидером советской миссии. Просьба Вадима повергла того в шок. Звонок из посольства, информация от офицера по безопасности миссии, которую успел получить дипломат-профорг, готовясь к встрече, правовой статус Вадима в Америке никак не подразумевали ту просьбу, с которой обратился Осипов. Она вообще была весьма странной – подобрать ему трех спарринг-партнеров, лучше всех среди советских дипломатов, играющих в шахматы.

Следующие четыре дня Вадим после ланча под любым предлогом сматывался из «Брайана», благо никому он там был не нужен, и ехал в жилой комплекс советской миссии на другой конец Манхэттена. Там он по заранее составленному графику играл до потери сознания в шахматы с выделенными ему «тренерами».

Поскольку шахматы считались важным элементом внешней политики СССР, спарринг-партнеров Вадиму выделили лучших, не принимая во внимание ни их должности, ни занятость по работе. Более того, генконсул СССР в Нью-Йорке, сам страстный шахматист, тоже сыграл с Вадимом десяток партий и обещал прийти на соревнование.

Поскольку турнир планировали проводить с укороченным контролем времени – полчаса на партию, то есть не блиц, конечно, но и не «длинные шахматы», у Вадима вырисовывались неплохие шансы. В блице, в чистом блице, он и вправду был хорош.

Первую победу Вадим одержал еще до его начала турнира. Его группа поддержки произвела на американцев сильное впечатление: Саша, обе жены, три спарринг-партнера из дипмиссии, генконсул, с которым, разумеется пришли еще человек пять помощников, шеф протокола, кто-то от КГБ. Такая делегация советских граждан обращала на себя внимание просто по факту. Но когда один из «брайановцев» узнал генконсула, с которым пересекался на приемах и тут же поделился этой информацией с руководством, лучшие люди фирмы выстроились в очередь поприветствовать советского дипломата. Мало ли что, вдруг в бизнесе понадобится… Начало турнира задержали на 20 минут.

Вадима как гостя включили в финальную часть без отборочных туров, проводившихся по департаментам «Брайана» в течение прошедшей недели. Поэтому он сразу оказался в восьмерке сильнейших шахматистов-юристов. Первые две партии Вадим выиграл достаточно легко, а вот в полуфинале «провис». Пришлось попотеть, но все-таки партию он свел вничью, а поскольку играл черными – вышел в финал.

Объявили перерыв на 15 минут, и Вадим пошел курить на лестницу. Первым к нему подскочил Дэвид.

– Ты знаешь, кто твой соперник в финале? – Строй говорил с таким придыханием, будто Вадиму предстоит сразиться с самим Бушем, президентом США.

– Нет. А что?

Не «что», а «кто»? – исправил Дэвид английский Вадима, не понимая, что Вадим спросил именно то, что спросил. – Это Твид – правнук одного из основателей фирмы.

– Ну и что?

– То, что ты должен ему проиграть. Или сделать ничью. Ты представляешь, что будет, если в турнире, посвященном юбилею фирмы, основанной его прадедом, он проиграет?

– Что будет? – Вадим задал вопрос с тем максимумом наивности во взоре, какой только смог изобразить.

Дэвид стал хватать воздух ртом, как рыба, вынутая из воды, но так и не успел ничего ответить. К Вадиму подошел генконсул со свитой. Дэвид деликатно «сдал назад».

– Вадим Михайлович, я не тороплюсь вас поздравлять, – со значением промолвил генконсул. – Думаю, вы понимаете важность победы. Тогда и поздравлю, – чиновник обернулся к сопровождающим. – Я правильно говорю, товарищи?

Карикатурность ситуации развеселила Вадима. Волнение перед финалом как рукой сняло.

Неожиданно генконсул добродушно улыбнулся, подмигнул и хлопнул Вадима по плечу. Такого чисто человеческого проявления поддержки Вадим не ожидал и радостно брякнул:

– Служу Советскому Союзу, товарищ генерал! – По реакции свиты консула можно было сразу понять, кто из КГБ – двое нахмурились, остальные рассмеялись.

– Бери выше, генерал-полковник! – расхохотался и консул и еще раз подмигнул.

Соперник, на которого в финале вышел Вадим, играл явно лучше. Тогда Вадим решил прибегнуть к старому способу, изобретенному им еще во времена шахматного кружка Дворца пионеров, когда он тренировался у знаменитого Рошаля. В середине партии, чувствуя, что его позиция «худшает» с каждой минутой, Вадим неожиданно для соперника изобразил безграничную радость на лице, стал энергично потирать руки, бросая по сторонам победные взгляды, вскакивать со стула, садиться обратно и опять вскакивать.

Мало того, что такое поведение само по себе отвлекало противника и мешало ему думать, но, главное, вызывало у него ощущение, будто он просмотрел какую-то выигрышную комбинацию Вадима и его вот-вот «заматуют». Для пушего эффекта Вадим сделал несколько ходов, вообще не думая, в режиме реального блица, мало того, даже не садясь за столик, стоя. Американец задергался всерьез и надолго задумался над очередным ходом, пытаясь увидеть на доске то, чего на самом деле там отродясь не бывало. Минут на пять задумался, если не больше.

Вадим заметил, что у противника завис флажок. Теперь любой ценой надо было избегать разменов и упрощения позиции. Игра пошла на время. Американец уже никак не мог войти в нормальный режим полублица и еще через две минуты «флаг рухнул»! В абсолютно выигрышной позиции представитель Запада проиграл шахматисту из Страны Советов.

Через два дня Твид пригласил Вадима к себе в кабинет. Впервые Осипов понял, что такое в Америке иметь возможности жить с шиком. Все стены кабинета Твида были забраны деревянными панелями. Старинная мебель, несколько античных скульптур, невероятная по красоте люстра, со вставками то ли из цветного стекла, то ли из прозрачных полудрагоценных камней… Вся обстановка и даже дух кабинета, запах дорогого трубочного табака бесконечно диссонировали с обычными офисами других партнеров «Брайана», что здесь, в Нью-Йорке, что в Вашингтоне.

Первой мыслью Вадима было – «Пижон!» Но потом возникла другая версия – мистер Твид – это не просто один из партнеров, он – визитная карточка всей фирмы. Пусть он даже не входит в Управляющий комитет, но он – потомок основателя фирмы «Брайан энд Твид». Консервативность, солидность, традиции – вот на что «поведется» клиент. Твиду не надо быть хорошим юристом («А может, он и неплохой?» – сам себе возразил Осипов), ему нужно быть представительным. «Запомним!»

Вадим выжидательно смотрел на Твида.

– Мистер Осипов, не могу лишить себя удовольствия и не поздравить вас с блестящей победой, – Твид говорил неторопливо, вежливо улыбаясь, но с такого «высока», что Вадиму даже захотелось задрать голову и посмотреть, где он там, наверху?..

Вадим решил попробовать сократить дистанцию.

– Вы можете звать меня просто Вадим, – ему столько раз приходилось слышать эту фразу от американцев, что она уже воспринималась как норма общения, вроде нашего «здрасьте!».

– Спасибо, мистер Осипов, – тон Твида по-прежнему оставался вежливо-холодно-безразличным. – Мистер Осипов, – нарочито повторил Твид, – вам полагается приз – поездка в Европу на двоих. Какую страну вы бы предпочли?

– Боюсь, мистер Твид, это малореально, – Вадима задело, что визави не воспользовался возможностью «перейти на ты» в американском варианте и не обратился к нему по имени. – Я опасаюсь, что ваша фирма, даже ваша фирма, не сумеет получить для меня визу в какую-либо европейскую страну, кроме Советского Союза.

– Ну, Советский Союз, по-моему, все-таки больше азиатская, нежели европейская страна, – Твид ухмыльнулся. – Насколько я помню, две трети территории СССР располагаются в Азии. Мы, юристы, должны быть точными.

«Ах ты, сука! – В Вадиме взыграл патриотизм. – Унаследовал громкое имя и думаешь, что можешь всем хамить?!»

– Совершенно с вами согласен. Я тоже считаю, что юристы должны быть точными во всем. И еще – наблюдательными, хорошими психологами и не попадаться на примитивные психологические уловки оппонентов, – произнеся эту тираду, Вадим не столько удивился своей смелости, – поди слабо так обхамить «визитную карточку» фирмы, – сколько тому, с какой легкостью он подбирал английские слова для очень и очень непростой фразы. Видимо, язык стал развязываться от постоянной практики. Или нервы успокоились?

– Так какую страну вы предпочитаете? – подчеркнуто оставив без внимания демарш Вадима, совсем холодно переспросил Твид.

– Великобританию, сэр! – издевательски-вежливо отозвался Вадим.

Через неделю в кабинет Вадима с видом побитой собаки вошел Дэвид.

– Меня Твид прислал, – забыв поздороваться, с порога произнес Строй.

Вадим хотел пошутить – «хорошо, что прислал, а не послал», но адекватного английского выражения не нашел.

– И что ему надо?

– Он в истерике. Британцы отказались выдать визу. Итальянцы тоже. Все говорят – только через их посольство в Москве, – понуро объяснял Дэвид.

– Ну, а я что говорил? – рассмеялся Вадим и вдруг сообразил, что Строю он этого не говорил.

– Что говорил? – удивился Строй.

– Ну… – замялся Вадим, пытаясь сообразить, как ему теперь выкручиваться, – говорил, что вы, американцы, народ экономный. Я воспользоваться поездкой не могу, «Брайан», а главное – «Твид», сэкономит, думаю, тысяч пять долларов. У нас в законодательстве есть такая статья – «Публичное обещание награды»…

– У нас тоже, – резко перебил Строй. – Только не 5 тысяч, а две шестьсот. У нас ведь и с «Панамерикой», и с крупнейшими отельными сетями – договор. Корпоративные скидки. А наличных на расходы и экскурсии никто не обещал.

– Слава богу! Мне вдвое легче теперь! – рассмеялся Вадим.

– Почему вдвое? – ничего не понял наивный американец.

– Ну, две шестьсот, считай, в два раза меньше, чем пять! – Вадим смотрел на Строя с нескрываемой иронией.

– «Доунт фак май брэйнс», – выругался Строй. Вадим подумал, что десятки раз слышал это выражение в американских фильмах и телесериалах, а вот «живьем» – впервые. – Я не спорить с тобой пришел! Я предложил Твиду выплатить выигрыш деньгами. Мы же знаем, что ты экономишь каждый цент. Даже на метро. А этот выигрыш ты заслужил! – Строй замолчал.

Вадим растерялся. Во-первых, он никак не ожидал, что американцы так хорошо осведомлены о его потугах сэкономить как можно больше денег, чтобы купить технику и одежду, которых в Москве днем с огнем не сыщешь. Во-вторых, даже в большей степени его тронула забота Дэвида о его интересах.

– Спасибо тебе! – искренне произнес Осипов. – Но, правда, не надо…

– Надо! Твид на меня наорал. Плешивый козел! Не будь он Твидом, его бы выперли с фирмы в пять минут. Он даже на приличного ассоциатора не тянет. А теперь, выясняется, и в шахматы играть не умеет, – Дэвид задорно заржал. – Короче, я переговорил с председателем Управляющего комитета. Тебе надо написать заявление, и ты получишь стоимость поездки наличными.

– Серьезно? – Вадим вскочил со своего кресла. – Нет, правда? – Перспектива заиметь две с половиной тысячи затмила удовольствие даже от злорадства по адресу Твида.

– А вы, советские, нормальные – любите деньги, как и мы, – Дэвид смотрел на Вадима с нескрываемой симпатией.

Вадим подошел и обнял Дэвида. Знал, что в Америке это не принято, но не стал гасить порыв. Дэвид ответно обнял Вадима, похлопывая его по спине.

Проходившая по коридору негритянка-секретарь была сильно удивлена, увидев сквозь открытую дверь теплые объятия вроде бы вполне традиционных мужчин.

Квартира, которую сами ребята прозвали «ночлежка», располагалась в районе Манхэттена под простым топографическим названием «Даун Ист сайд» (Нижняя Восточная сторона). В середине 60-х местечко это стало очень популярным у нью-йоркцев благодаря обилию зелени, некоторой удаленности, – но небольшой, от шумного Мид-тауна (Среднего города) и удобного транспортного сообщения с Даун-тауном (Нижним городом), центром деловой жизни мировой финансовой столицы.

Район стали быстро заселять представители верхушки среднего класса, сделав его престижным и достаточно дорогим. Естественно, моментально пошла вверх уличная преступность. Появились проститутки, ночные грабители, попрошайки, они же наводчики для квартирных воров.

Мэр Нью-Йорка распорядился утроить количество полицейских в участке, за которым был закреплен Даун Ист-сайд. Помогло мало.

Проблема решилась самым неожиданным образом. Наркодельцы средней руки (то есть не те, кто сам торгует зельем на улицах, но и не те, кто обеспечивает оптовые поставки из Латинской Америки, а так – серединка, самая трудновыявляемая, но достаточно обеспеченная часть наркоиндустрии) облюбовали Даун Ист-сайд для проживания. Престижно все-таки!

Эти люди, в отличие от нью-йоркской полиции, не были связаны нормами законодательства и потому в средствах очистки родного района от мелких представителей криминального мира могли не стесняться.

Как положено, сначала провели переговоры с двумя мексиканцами, контролировавшими уличных проституток. Те оказались непонятливыми. Одного из них «грохнули». Тогда второй резко стал более сообразительным. А вместе с ним и коллеги по цеху – главари уличных банд, боссы «уличного милосердия» и так далее. Короче говоря, к середине 70-х Даун Ист-сайд стал самым безопасным местом Нью-Йорка. Однако не связанным с наркобизнесом его обитателям пришлось смириться с весьма неприятными соседями.

Ни Вадим, ни Саша до поры до времени этой истории не знали. Но с первого дня оба, а главное – Лена с Олей, ощущали какую-то необъяснимую негативную ауру своего района. Может, поэтому, а может, еще и со скуки утром, проводив мужей, девочки быстро собирались и ехали «в город». Как правило, в Мид-таун. На 42-й и 14-й стрит там располагались и самые дешевые магазины, и просто «развалы», где все товары: обувь, одежда, бижутерия, даже кухонные принадлежности – не развешивались по вешалкам, не раскладывались по полкам, не выставлялись на прилавки, а кучей сваливались в огромные решетчатые тележки. Покупатели копались в них, перетряхивали, переворачивали все содержимое, мало переживая, если какая-то вещь упала на пол, выбирали необходимое и, свободно наступая на то, что валялось по полу, отправлялись к кассе. Раз в полчаса продавцы делали уборку – шли по магазину и закидывали обратно в тележки то, что из них повыбрасывали.

Поскольку Сашина контора располагалась тоже в Мид-тауне, разумеется, в более приличном месте – на 53-й стрит, то к концу рабочего дня девчонки подгребали к его офису, откуда все вместе отправлялись домой, закупая по дороге продукты. Вадим приезжал из своего Даун-тауна отдельно и, как правило, чуть позже, чтобы не оказаться дома в одиночестве. Разбирали покупки, ужинали и ложились спать. Поэтому и «ночлежка», что там только ночевали. Разбор покупок – не в счет.

В первые две недели Вадим с Леной веселились по поводу Ольгиной привычки, вынув очередную «тряпку», произносить, заискивающе глядя на Сашу: «Фасончик хороший, расцветочка яркая, должно понравиться». Фраза звучала как заклинание, и Саша мрачно кивал головой, стесняясь, видимо, при Осиповых объяснять жене, что с таким вкусом ей бы оставаться жить на родине предков, под Тверью, а не быть женой московского адвоката. Лена с Вадимом относились к Ольге куда терпимее, ценя ее доброту, легкость нрава и необидчивость. Ну, ревновала она немного своего мужа к успехам Вадима. Но так ведь к этому чете Осиповых уже много лет было не привыкать.

Особенно Лена потеплела к Ольге после истории с вазочкой.

До возвращения в Вашингтон оставалось дней десять. После очередного визита на 14-ю стрит Лена порадовала Вадима новой вазочкой. За полтора доллара. Случилось это аккурат накануне шахматного турнира. Вадим был взвинчен, раздражен, если не сказать – агрессивен. Лена спросила:

– Как думаешь, сколько стоит эта прелесть?

– Центов 50, – едва бросив взгляд на разноцветного стеклянного уродца, почему-то названного вазой для цветов, ответил Вадим.

– Почти. Всего полтора доллара.

– А ты помнишь, где ее купила?

– Да, – не поняла, к чему ведет муж, Лена.

– Вот завтра пойди и сдай! – жестко, что крайне редко позволял себе в общении с женой, приказал Вадим.

Дальше минут пять они препирались, при этом тональность становилась все выше и выше. Неожиданно вмешалась Ольга.

– А можно я ее куплю?

– Там что, больше такого дерьма не было? – не поняв благородства поступка Оли, зло спросил Вадим.

– Было, но я… я тогда сразу не поняла, что она мне нравится, – Оля обрадовалась легко найденному объяснению своего нелогичного поведения и защебетала дальше: – Понимаешь, Вадюш, фасончик мне ее приглянулся. Расцветочка яркая…

– Должно понравиться! – злобно закончил за нее Вадим под неодобрительный взгляд Лены.

Когда через полчаса Вадим остыл, Лена тихо, уже в их спальне, констатировала:

– Оля добрая, а ты злой. Пожалел лишний доллар.

– Не доллар пожалел, а вазочка дерьмовая. Не зря же она Ольге понравилась.

– Не обижай Ольгу. Она ей вовсе не понравилась. Она просто не хотела, чтобы мы ссорились.

Через час после объятий со Строем позвонила Лена. Уже не первый день она вместо изнурительной охоты за дешевыми шмотками приезжала вместе с Вадимом к зданию «Брайан энд Твид» и гуляла по деловой части города. Можно было пройтись по Уолл-стрит или дойти до причалов южной оконечности Манхэттена, откуда в хорошую погоду прекрасно просматривалась Статуя Свободы. Можно было и в магазины завернуть. Но не покупать, – поглазеть. Здесь даже бананы стоили в полтора раза дороже, чем рядом с их домом.

Кстати, о бананах. Когда Лена увидела, что картошка в американских магазинах вдвое дороже бананов, это ее сразило наповал. Вадим, понемногу начинавший разбираться в законах рынка, объяснил причину. Бананы растут сами. Их надо только собрать, положить в ящики и привезти в магазин. Причем экспортируют их из очень бедных стран, где стоимость рабочей силы – мизерная. Картошку же надо посадить, окучить, поливать, собирать, сортировать, хранить… Кроме того, картошку выращивают в основном в Канаде, Мексике и реже в США. Мексиканские рабочие, конечно, дешевле, чем североамериканские, но все равно много дороже, чем африканцы или эквадорцы.

Лена предложила организовать бизнес – возить в Америку картошку, из Рязани например. Вадим хмыкнул, но объяснять жене систему таможенных тарифов, защищающих американский рынок от сельхозпродукции из Европы, не стал. По его мнению, для Лениного разумения это слишком сложный вопрос. Да, честно говоря, и для его собственного – тоже.

…Вадим снял трубку и по американским правилам произнес: «Осипов».

– А я – Осипова, миссис Осипова, сэр, – раздался знакомый голос. – Тебе не пора домой?

– Насчет «домой» не знаю, но ты, чувствую, уже нагулялась? – Вадим находился в превосходном расположении духа. И от перспективы получить две с половины тысячи долларов для семейного бюджета (сотню он решил зажать на неожиданный подарок для Лены), и от того, что Строй оказался нормальным человеком, а не типичным «американом». «Хотя, – сам себе возразил Вадим, – Стэн тоже нормальный!»

– Ага! Еще как! – Лена прямо светилась от счастья, – Вадим это чувствовал на расстоянии, по голосу.

– И во сколько мне обошлась твоя сегодняшняя гульба? – Вадим спросил не строго, потому что сколько бы сегодня жена ни потратила, это были копейки по сравнению со свалившимся на него богатством.

– Один доллар восемьдесят центов! – с гордостью сообщила Лена.

– И ты в таком прекрасном настроении? – Удивление Вадима было искренним. За эти деньги Лена точно не могла купить ничего, что бы так ее обрадовало.

– Увидимся – расскажу. Ты скоро?

– Уже бегу! – Вадим выключил компьютер. Он битый час играл в «стрелялки». Снял со спинки кресла пиджак, взял портфель и, сказав «бай!» секретарше, быстро вышел из офиса.

По дороге домой, а Лена предложила еще немного прогуляться, она с абсолютным счастьем на лице поведала Вадиму о двух событиях, украсивших ее день.

Героем первого стал негр, торговавший с лотка бижутерией. Лена подошла взглянуть, из-за чего вокруг орущего на всю улицу чернокожего гиганта собралась небольшая, но толпа. Ничего особенного она не увидела. На перекинутой через шею негра длинной тесьме, изукрашенной каким-то африканским орнаментом, был прикреплен лоток. На нем навалом лежали якобы золотые браслеты, цепочки, кулончики и прочая ерунда. В отличие от советских цыган, негр не утверждал, что эти латунные поделки – золотые. Да и цены он выкликивал не «золотые», а вполне «цветметовские». И все-таки Лена, скорее из желания проверить легенду об американской честности, нежели всерьез, спросила: «А это золото?»

Вопрос прилично одетой белой женщины вызвал удивление не только продавца, но и всех толпившихся вокруг зевак. Надо было совсем не знать американскую жизнь, чтобы спросить такое. Любой, кто провел в Штатах больше недели, уже знал, что представители Развивающегося Континента на каждом углу продавали поддельные часы «Роллекс», сумки «Луи Вуиттон», фотоаппараты «Панасоник», зонтики без марки производителя, зато по 3 доллара, и еще много всякой всячины. Вообще это выглядело забавно – в самой богатой стране мира – США, эмигранты, как правило нелегалы, с самого бедного континента – Африки, торговали подделками, изготовленными в самой большой азиатской стране – Китае. Ну чем не реализация мечты Маркса-Ленина об объединении пролетариев всех стран?

– Нет, мэм, они не золотые. По 5 долларов. Но они позолоченные, – не совсем искренне ответил негр, стараясь, чтобы, кроме Лены, его никто не услышал. Тихий голос гиганта никак не вязался с его габаритами. – А вы откуда, мэм?

– Из Советского Союза, – честно призналась Лена.

И тут негр преобразился. На всю улицу дурным голосом он заорал:

– Перестройка! Горбачев! Перестройка! Горбачев!

Прохожие стали оборачиваться. Бог бы с ними, но на крики сбежались торговавшие по соседству соплеменники местного коробейника – продавцы зонтиков, сумок, часов. Мирно стоявшие до того вдоль стен бродвейских домов негры окружили коллегу. Несколько прохожих остановились посмотреть, что происходит, присоединившись к тем, кто еще раньше выбирал себе копеечную цацку. А негр все продолжал вопить: «Перестройка! Горбачев!»

Пройти по тротуару стало невозможно. Спешащие по своим делам обитатели Даун-тауна – самого делового, между прочим, района города, обходили толпу по проезжей части. Машины притормаживали, а наиболее любопытные водители так и просто останавливались… На Бродвее образовалась пробка.

Между тем лоточник будто впал в транс, – он продолжал ритмично выкрикивать: «Перестройка! Горбачев!», заводя толпу и, в первую очередь, своих истомившихся от скуки коллег-разносчиков контрафакта. Через несколько минут половина толпы, подбадриваемая улыбками второй половины, скандировала: «Перестройка! Перестройка! Горбачев! Горби!»

Испуганная Лена, оказавшись в центре такого всплеска народного энтузиазма, озиралась по сторонам, не понимая, что происходит, куда и как можно смыться, и в ужасе представляя, что ей теперь за это будет. В Москве за организацию уличных беспорядков ей бы вкатили 15 суток просто сходу. Даже Вадим бы не помог. А здесь?

Именно в этот момент подъехали две полицейские машины. Одна вынырнула из переулка, вторая прорвалась по Бродвею. Четыре офицера с каменными лицами врезались в толпу, рассекая ее своими могучими плечами. Они явно были настроены немедленно прекратить нарушение общественного порядка. Но, оказавшись в центре, непосредственно рядом с Леной и негром-торговцем, копы расплылись снисходительно-приветливыми улыбками, а трое из них, чернокожие, тоже подхватили, правда не так громко, лозунг толпы, прокричав несколько раз: «Перестройка! Горбачев». Четвертый, белый, поулыбался-поулыбался и все-таки отдал команду сослуживцам. Какую, никто не расслышал, но полицейские разом посерьезнели, подняли руки и стали призывать толпу успокоиться. Уже через пару минут порядок был восстановлен, и несколько десятков довольных нежданно свалившимся на них развлечением манхэттенцев отправились дальше по своим делам.

Вконец растерянная Лена осталась стоять около счастливого негра-торговца, испытавшего настоящий кайф.

– Это вам, мэм, – белозубо улыбаясь, негр протянул Лене браслет.

– Ну что вы, не надо, – засмущалась невольный посол народной дипломатии.

– Берите, берите! – настаивал коробейник.

Лена сдалась. Ей хотелось как можно быстрее отсюда исчезнуть, – советский человек не должен привлекать к себе внимания. Лену этому учили и бабушка с дедушкой, и родители, и школа с комсомолом. Один из основных неписаных законов выживания в СССР гласил: «Не выделяйся!» Этот постулат стал частью генотипа советского человека и полуторамесячное пребывание в США не могло его вытравить. Но браслетик Лена взяла. Теперь, с юмором рассказывая о своем приключении Вадиму, она не без гордости показывала, как хорошо он смотрится на ее запястье.

Вторая радость дня – кафе на Нассау-стрит.

После бурной встречи с негром, поклонником СССР, Лена зашла в кафе на углу Нассау и Уолл-стрит выпить кофе и перевести дух. Время ланча заканчивалось, и столиков освободилось предостаточно. В этой части Нью-Йорка за ланчем в пиццериях, кафе, китайских ресторанчиках люди, как правило, не засиживались. Приходили, закупали обед «на вынос» и неслись обратно по своим офисам. Там с бутылочкой «Колы» или стаканчиком бурды под названием «америкен кофе» подкрепляли силы для дальнейшего успешного «делания денег».

Лена выбрала столик у окна и заказала чашечку эспрессо. Надо сказать, что найти кафе, где бы варили эспрессо, за исключением квартала под названием «Маленькая Италия», в Нью-Йорке было весьма проблематично. А тут просто повезло – зашла в первое попавшееся кафе, и нате вам – есть эспрессо. Уже сам по себе этот факт поднял Ленине настроение еще выше. И тут ее посетила совершенно сумасшедшая идея. А что, если не просто выпить кофе и отправиться обратно на улицу, а как в западном кино: посидеть, поглазеть в окно на прохожих. Или еще лучше, воспользоваться случаем и написать письмо маме. В Москве такое недостижимо. Любое занюханное кафе с засиженными мухами клеенками на столиках всегда наполняла масса народу, и уже на последнем глотке кофе официантка выразительным взглядом напоминала, что за входной дверью ждет очередь. Не понявшему молчаливого намека говорили прямо: «Наша «Ромашка» (казалось, именно так и только так назывались все кафе от Калининграда до Владивостока и от Мурманска до Батуми) – точка общепита, а не изба-читальня».

Правда, в знаменитом первом кооперативном кафе «Кропоткинская, 36» можно было, по слухам, заказать чашечку кофе и спокойно просидеть минут 20. Потом очень вежливо(!), но-таки намекали, что очередь ждет. Лена там ни разу не была, поскольку выложить за кофе сумму, равную ее месячному окладу старшего преподавателя вуза, казалось полной дичью. А Вадим, однажды назначивший в этом месте встречу клиенту исключительно для того, чтобы подчеркнуть свою адвокатскую крутизну, несколько дней потом ходил, как побитая собака, стыдясь потраченной суммы на фоне окружавшей его всеобщей нищеты. Тогда-то он впервые изрек: «Богатство – это не столько, сколько ты имеешь, а сколько можешь комфортно потратить. Поэтому в нашей стране богатых нет и быть не может!» Лена не поняла: «Ты про ОБХСС?» Вадим раздраженно коротко разъяснил: «Нет, про совесть!»

Лена продолжала свой рассказ все в том же приподнятом настроении. Она просидела в кафе часа три. Выпила за это время всего две чашки эспрессо, на что, собственно, и потратила доллар и восемьдесят центов. Написала длиннющее послание маме с подробным изложением эпизода на Бродвее. Потом настрочила короткое письмо Илоне и Михаилу Леонидовичу. Затем решила впервые написать Машке. Вадим звонил ей каждый день, соответственно, общался и со своими родителями, – Машка жила у них. Однако Лена рассудила, что письмо из Америки останется дочери на всю жизнь как память.

Вадим уже больше часа слушал жену, не перебивая. Прикидывал, когда же ему вклиниться с известием о своем успехе дня. Две с половиной тысячи долларов, свалившиеся с неба, должны были произвести на Лену сильное впечатление. Но неожиданно Вадим решил: сегодня он ничего жене не расскажет. Пусть этот день останется ее именинами души. Удача мужа затмит все подарки судьбы, полученные сегодня Ленкой. А это будет несправедливо. Завтра расскажет.

Вечером Вадим позвал Сашу покурить. На лестнице. Звучало забавно, поскольку Саша не курил, а ступеньки двоих рядом не вмещали. Вышли секретничать на улицу. Вадим сообщил об истории с деньгами. Он вовсе не хотел хвастаться, просто боялся быть заподозренным в скрытничестве. Понимал, что может в очередной раз вызвать у друга зависть, но так или иначе, про денежный приз тот узнает, и тогда обид не оберешься. Реакция Саши Вадима удивила.

– Я же говорил, что «Абрамовитц» – говно! Надо было и мне оставаться в «Брайане».

– Ну, вообще-то, да, – растерялся Вадим. Уж он-то помнил, как уговаривал Сашу не покидать «родную» фирму.

– Они даже семинар не могли организовать, как наши, из «Брайана»! – продолжал кипятиться Саша.

И тут Вадима осенило. Слово «наши», выскочившее из Сашиного подсознания, высветило ход. Долго витавший в голове план вдруг принял совершенно отчетливые формы. Саша продолжал что-то бубнить. Вадим его перебил:

– Прости, помолчи пару секунд. Мне надо подумать.

Увидев знакомое выражение лица Осипова, Саша послушно замолк. Знал, что сейчас Вадим наверняка выдаст что-нибудь сногсшибательное и, возможно, не такое уж бредовое.

Вадим зациклился на двух моментах. Первый: «брайановцы» явно не такие жмоты, как многие их здешние коллеги. Фирма процветает и живет на широкую ногу. К тому же грядет ее юбилей. Второе: конкуренция – это реклама. Не реклама «Аэрофлота», призывающая летать только его самолетами, будто в Союзе есть другие, а реклама, убеждающая – мы лучше, чем конкуренты.

…Вадим вдруг вспомнил самый идиотский, на его взгляд, из лозунгов, украшавших .московские улицы и дома. В самом центре города, на крыше гостиницы «Москва» огромные буквы провозглашали: «Победа коммунизма неизбежна!» То ли это была угроза, то ли предупреждение о неминуемой опасности, то ли призыв ни хрена не делать для достижения этого самого коммунизма, – коли он неизбежен, так сам собой и наступит…

Вадим вернул мысли в нью-йоркский дворик. Сегодня лучшая реклама для американской юридической фирмы – прорыв на советский рынок. Этого еще никто не делал. Чем они там станут заниматься – значения не имеет. Главное, они будут первыми. Кстати, для американского менталитета, в их системе ценностей быть первым, значит, быть лучшим. Даже если ты сам себе в башку гвоздь забил, о тебе газеты напишут, а о твоих последователях – вряд ли. А как «американы» реагируют на статью о них в газете, Вадим видел на собственном примере. До чего же все просто! Но Саше информацию стоило выдавать порционно.

– Завтра я позвоню Джонсу и предложу, чтобы мы вместе вернулись в Вашингтон!

– Ты обалдел? Это же через неделю! Они не успеют договориться с моими, – Саша ждал нестандартного решения задачи от Вадима. Но не настолько же!

– Ты уж определись, кто у тебя «наши», а кто «мои», – обозлился Осипов, не встретив энтузиазма в отношении своей идеи. Но быстро смягчился, сказал:

– Замерз, холодно. Пошли.

Когда Вадим позвонил Джонсу с сообщением, что Саша хочет вернуться в «Брайан» как можно быстрее, тот даже не удивился.

– Ок, сделаем! – Вадим чувствовал, как Стэн улыбается на другом конце провода.

– Я думаю, это наша общая победа, – как бы между прочим бросил Вадим, – Так что с тебя – бутылка!

– Что это значит? – разумеется, Стэн не знал, что в устах советского человека это выражение не надо понимать буквально.

– Понимаешь… – начал объяснять Вадим.

Просветление Стэна заняло минут десять.

Переезд из Нью-Йорка в Вашингтон стал отдельной песней. Когда начали паковать по коробкам все закупленное в Нью-Йорке, глаза полезли из орбит. А что было делать? Ведь только здесь можно купить технику на 220 вольт, в Вашингтоне ее в помине не было – ПО и точка! Хотя правильно, – люди со всего мира стекались именно в Нью-Йорк. И из Африки, и из соцлагеря. Даже из Европы сюда приезжали отовариваться. Правда, кто чем. Наши и африканцы покупали технику, технику и еще раз технику. Ну, немного одежды, и то, казалось, исключительно для того, чтобы технику прокладывать. Не дай бог, в дороге разобьется.

Большинство советских ехало к Тимуру. Он говорил по-русски, принимал каждого покупателя как родного. Сходу давал 10-процентную скидку, а потом, после долгой торговли, добавлял еще 5. Никому и в голову не приходило, что закупал всю продукцию Тимур по цене вдвое меньшей, чем выставлял на продажу.

Вадиму Тимур сразу не понравился. Чересчур приветлив. А глазки бегают. Довольно легко Вадим выяснил, что в районе Канал-стрит есть целая улица, где техникой на 220 вольт торгуют евреи из Бруклина и пакистанцы. Выбор там оказался побогаче, а цены значительно ниже, чем у Тимура. Тот, кто прилетал в командировку в Нью-Йорк на два-три дня, конечно, не успевал порыскать по этой улице. Большие делегации вообще автобусами доставляли прямиком в магазин Тимура. Он за это «отстегивал» кому надо. Даже сотрудники дипмиссии, те, кому поручали на своих машинах возить чиновников высокого уровня, залетевших во вражескую деловую столицу, тоже не гнушались подкормкой у Тимура. У него же закупали технику и для посольского магазина. Парень хорошо устроился. В Союзе при такой деловой хватке давно бы сидел.

Саша с Вадимом отоварились у пакистанцев. Те оказались поуступчивее бруклинских евреев. На телевизоре, видюшнике можно было сэкономить долларов по 10-15. А на видеокамере Вадим ухитрился «прижать» аж 25 долларов. Саша покупать видеокамеру не стал. Во-первых, баловство, а во-вторых, рассчитывал, что Марлен отдаст ему свою, когда кто-нибудь из клиентов подарит новую.

Вадиму ждать подарка от богатого дядюшки не приходилось. С клиентов же он предпочитал получать деньгами – «борзые щенки» для Осипова были унизительны.

За советскими туристами в Америке уже давно закрепилось название «горбачевские пылесосы». Советские скупали все. Нельзя сказать, чтобы американская экономика испытывала сильное напряжение от давления на нее со стороны «прогрессивной части человечества, людей новой исторической формации – советского народа». Но вот многие торговцы дешевым ширпотребом крупнейших городов США действительно с благодарностью находили на глобусе место, откуда им везут столько денег…

Вместе с тряпьем и техникой багаж советских стажеров в общей сложности составил 14 коробок. Документальный, правдивый до слез фильм о переезде из Нью-Йорка в Вашингтон, снятый видеокамерой Осипова, начинался с кадров, где Саша с коробкой спускается по узенькой лестнице своей нью-йоркской обители. Раз, второй, третий… Олина страсть к покупкам оказалась много горячее, чем Ленина. В результате Саше предстояло 8 ходок вверх-вниз, а Вадиму только 6. В середине четвертой Вадим неожиданно подумал, как же сильно он любит свою жену. Хотя бы за то, что ей «фасончик» не так важен, «расцветочка» может не подойти… Но и с его участием кадров битвы «человек – коробка» в фильме оказалось предостаточно.

Очень смешно выглядели Лена с Олей, сторожившие гору поклажи внизу, на узеньком тротуаре. Олины глаза горели. Казалось, она никак не свыкнется с мыслью «неужели это все мое?». Ленины же грустнели с появлением каждой новой коробки. Она представляла, как будет в Москве все это добро разбирать…

Кадров, запечатлевших погрузку коробок в два грузовых такси, история не сохранила. А жаль. Чего бы стоили одни только крупные планы двух негров-водителей! Они не сыграли потрясение, – они его испытали.

Проводник «Амтрака» – поезда Нью-Йорк – Вашингтон, тоже, мягко говоря, был несколько удивлен. Но уже по другой причине. Американцы очень часто переезжают из города в город. Это в Союзе люди находят работу там, где у них есть жилье. В Америке люди живут там, где им удается найти подходящую работу. (Они же не знают, что на новом месте будет новая очередь на нормированные квадратные метры жилья и проблемы с пропиской.) Но обычно для переезда из города в город американцы арендуют мини-грузовик. Почему «мини»? Да просто в голову никому не придет тащить за собой мебель. Если это не семейная реликвия типа бабушкиной тумбочки или напольных часов, смастеренных еще дедушкой, а то и привезенных из Европы прадедушкой век назад. (Опять их можно понять – они же, американцы проклятые, не знают, 4TG ЭТО такое – открытка на покупку холодильника, ковра или мебельного гарнитура, выдаваемая профсоюзной организацией, естественно по согласованию с партбюро, передовику производства.) Поездом же переезжают из города в город только совсем бедные семьи. Но они везут не 14 коробок, а два-три мешка одежды. И они – не белые. И запах от них другой. Так что у проводника был повод для недоумения.

А вот кадры встречи с Кевином на Центральном вокзале получились отменные. Кевин, молодой, веселый, не женатый и потому беззаботный, хохочет от души, тыча пальцем в сторону горы коробок, выгруженных на перрон из специальных ниш внизу вагона. Радостно улыбаются и налетевшие носильщики в предвкушении своих кровных «доллар-место». За кадром остались их поскучневшие лица, когда они с натугой стали загружать коробки на тележки.

Когда все коробки были погружены, Кевин отозвал Вадима в сторону.

– Ты должен знать. В Эй-Би-Эй на тебя большой зуб. Мало того, что ты добился изменения плана своей стажировки, ты еще спровоцировал скандал с Сашей, – Кевин говорил очень серьезно.

– Что значит, я спровоцировал? – прикинулся непонимающим Вадим.

– Все прекрасно знают, что Стэн стал добиваться возвращения Саши в «Брайан» именно после твоего с ним разговора. Да и Саша своему патрону в «Абрамовитц» прямо сказал, что это твоя инициатива.

– Дурак! – не сдержался Вадим.

– Не знаю. Вряд ли ты в курсе, что ему там предложили лишние две сотни в месяц, но он отказался, – этот поступок явно не укладывался в голове Кевина.

– Ну, я же говорю – дурак! – повторил Вадим, но уже совсем другим тоном. Все-таки Сашкина порядочность искупала все. – А интересно, как он мотивировал свой отказ?

– Точно не знаю, но он упомянул о долговременных планах сотрудничества вашей московской фирмы и «Брайана». А разве ты не о том же говорил с Джонсом?

Вадим открыл рот, а закрыть забыл… Вдруг до него дошло, что и как надо сделать. План выстроился в окончательном виде. Пошагово стало понятно, с кем и о чем разговаривать.

– Скажи, а насколько Джонс влиятелен в Управляющем комитете? Ведь все-таки штаб-квартира «Брайана» в Нью-Йорке, а не в Вашингтоне?

– Весьма влиятелен, – Кевин удивился смене темы разговора. – Но приказать он не может. По принципиальным вопросам решение принимается собранием партнеров. Не всех, а только «синиерс-партнерс», – тех, кто генерирует самое большое количество денег.

– А их сколько? Сколько вообще и сколько в вашингтонском офисе? – Задавая вопрос, Вадим подумал о том, что в Америке все, даже демократические процедуры, зависит от денег. Может, оно и правильно? Хотя какая же это тогда демократия, которой американцы так кичатся? С другой стороны, это по крайней мере логично. А у нас, интересно, по какому принципу формируется Политбюро? Не похоже, чтобы по уму…

– Всего 25 человек. 12 из Нью-Йорка, 9 от нас, и по одному из лос-анджелесского, чикагского, денверского и лондонского офисов…

– Ну, вы идете? – прервал разговор Саша.

Вывод, который сделал для себя Вадим из разговора с Кевином, был весьма прост. Чтобы его план реализовался, надо набрать 13 голосов «старших партнеров», тех самых «синиерс-партнерс». Голос Джонса у него в кармане наверняка. Ему теперь просто некуда деваться. Джонса поддержат его друзья – руководители лондонского и денверского отделений «Брайана». Вадим знал от одного из ассоциаторов Стэна, что те – однокурсники шефа, его друзья. Вадим припомнил свое наблюдение – в Америке дружба, как для нас приятельство. А вот быть однокурсником – это серьезно. У нас же – наоборот. Дружба – все, учеба на одном курсе – ничто. Или почти ничто.

Задача стала понятной. Все 9 вашингтонских «синьоров» (Вадим упростил их титул) должны проголосовать «за». Тогда у него будет 11 голосов и останется «добрать» 2 нью-йоркских. После того, как он «умыл» Твида, при всеобщей нелюбви к нему коллег, это уже вопрос вполне решаемый. И еще в запасе 2 голоса от Денвера и Лондона. Жить можно! Да, и Строй, пусть он не голосует, но какое-то влияние у него ведь должно быть?

Метод, выбранный Вадимом, совмещал простоту и коварство. Восемь интересовавших его «синьоров» вашингтонского офиса были мэтрами в разных сферах юриспруденции. Роберт Грин вел исключительно уголовные дела в суде присяжных. Уайт и Крюгер специализировались на налоговых спорах. Франклин считался крупнейшим специалистом в области эмиграционного регулирования. Бывший посол США в Великобритании, а затем директор ЦРУ при администрации предыдущего президента США Марк Коллинз, стройный седовласый мужчина 75 лет, отвечал в фирме за международно-правовые споры. Однако, Вадим это доподлинно знал, на самом деле он курировал лоббистскую деятельность в интересах клиентов «Брайана».

Коллинз приносил фирме немереное количество денег, попади кто-то из ее клиентов под сенатское расследование. Ас этим делом, как неожиданно выяснил Вадим, в США управляться умели. Применялся сей убийственный инструмент и в конкурентной борьбе, и для сведения политических счетов, но, главное, когда журналисты докапывались до того, до чего не докопались налоговики. Или докопались, но политическая «крыша» того или иного промышленного или финансового гиганта заткнула им рот.

За пять месяцев пребывания в «Брайане» Вадим утратил малейшие иллюзии по поводу стерильной чистоты американского бизнеса и американской политики. Кстати, никак не мог понять, почему советский «агитпроп» не пользуется теми скандалами, которые с завидной периодичностью выплескивались на страницы американских газет. С некоторой долей печали и безысходности Вадим признал, что принципы устройства общества, что в США, что в СССР, – одни и те же. В Америке существовала своя элита, отправлявшая детей на обучение только в такие-то университеты, жившая исключительно в таких-то и таких-то местах, отдыхавшая там-то и там-то, и остальной народ, ближе-дальше расположенный относительно этого пупа земли. У нас же верховодила партийно-советская номенклатура, о которой в последнее время так много писали яковлевские «Московские новости». Дети нашей элиты тоже учились в определенных вузах – МГИМО, МГУ (тут, правда, не все факультеты котировались), Университете дружбы народов имени Патриса, так сказать, Лумумбы. Жили на Кутузовском, на Грановского, в Староконюшенном переулке или на 2-й Фрунзенской, отдыхали в закрытых санаториях, будь то Кисловодск или Сочи. Все одно и то же! До противного. С той лишь разницей, что в Америке тебе теоретически давался шанс пробиться в элиту самостоятельно, а у нас – только по желанию ее обитателей. Хотя, с другой стороны, Буш был из семьи, много лет принадлежавшей к элите, а Горбачев – из комбайнеров…

Патрон Осипова Джонс вел финансовые проекты. Курт, чей офис соседствовал с офисом Джонса, занимался банкротствами. Его загруженность носила цикличный характер, в точности повторявший этапы развития или спада американской экономики в целом. После трех-четырех лет затишья пару лет он вкалывал, как проклятый, а его ассоциаторы частенько ночевали на работе. Потом опять лет на пять наступало относительное затишье. Курт легко избавлялся от ненужных ему в такой период ассоциаторов, а когда начиналась новая волна банкротств, нанимал новых.

Еще два «синьора» из Вашингтонского отделения, Лак и Мэрдок, занимались банковским законодательством. Они были однокурсниками по Йельскому университету, а потому почти всегда действовали в тандеме. Ни между ними, ни между их ассоциаторами даже намека на конкуренцию не проскальзывало. К тому же Мэрдок был женат на сестре Лака. Сумей Вадим завоевать расположение одного из них, и у него «в кармане» сразу окажется два голоса.

За время стажировки Вадим уразумел, что если американский юрист специализируется в области, скажем, налогов, то про уголовный суд присяжных у него представления весьма смутные. Порою даже Вадим знал больше, чем его местный коллега.

Способ заставить вашингтонское отделение обратить на него внимание Вадим подсмотрел в недавно вышедшей американской авантюрной комедии. Названия не запомнил, но суть нужного приема почерпнул на примере эпизода с шахматной партией. Мошенница вызвала на матч двух чемпионов, советского и румынского. Играла она с ними в двух разных кают-компаниях теплохода. В одной партии – черными, в другой – белыми. Тупо повторяя ходы своих же собственных соперников, она гарантированно набирала одно очко в двух партиях. Вот этот алгоритм и решил использовать Вадим.

Ассоциаторы любили общаться с Вадимом и Сашей. С Сашей больше – он и повеселее, и пословоохотливее. К тому же с ним можно было после работы да, честно говоря и в служебное время, пойти выпить пива. Вадим пива не пил. В «Брайане» тихо шушукались, не из КГБ ли их стажер. Спросили об этом Сашу. Тот чуть с кулаками на любопытного не бросился, так его оскорбило гнусное предположение. Ассоциаторы немного расслабились, но потрепаться предпочитали все же с Сашей. Американцы настораживались, видя, как Вадим без устали что-то соображает, просчитывает.

Может, поэтому, а может, просто время выдалось неподходящее, но два ассоциатора Грина, делившие один кабинет, встретили Осипова не очень приветливо. Однако когда он попросил разъяснить ему поподробнее, как формируется жюри присяжных, как происходит отбор, и вообще, что должен делать адвокат в таком процессе, обоих прорвало. Вадим задал свой вопрос извиняющимся тоном, мол, простите, у нас в СССР подобного нет, вот, мол, вас и беспокою. Через час перебивавшие друг друга американцы накачали Вадима информацией по маковку.

Следом Вадим отправился к ассоциаторам – «эмигрантам» из команды Франклина. Так, потрепаться. В основном об американском суде присяжных. Но именно потрепаться, а не расспросить. Первый, занудный очкарик Муси, через 10 минут извинился, сославшись на занятость, и разговор с ним пришлось прекратить. Зато обитатель соседнего кабинета по фамилии Смит – английский вариант нашей фамилии Кузнецов, в недавнем прошлом член сборной университета по футболу, гигант, весельчак и балагур, принял Осипова с радостью. Видимо, пока он играл в свой американский футбол, ему здорово по голове настучали, так что на уловку Вадима он поддался, словно малое дитя. С одной стороны, он обалдело внимал рассказам Вадима про его собственную американскую правовую систему присяжного суда, постоянно причмокивая языком и хлопая Вадима по плечу в знак восторга перед его знаниями. С другой стороны, очень доходчиво объяснил советскому любознательному юристу суть и принципы американского эмиграционного законодательства. После выхода из кабинета Смита плечо Вадима довольно сильно ныло. Такой награды за хорошие знания Осипов еще не получал.

В течение нескольких дней Вадим, используя тот же прием, ходил из кабинета в кабинет, плетя сеть своей несложной интриги. Выйдя от ассоциаторов-«налоговиков», он шел к ассоциаторам-«банкирам», где демонстрировал познания в налоговом праве, а уже от «банкиров», с новым информационным багажом, отправлялся на территорию Грина. И так по кругу. По несколько раз. В конечном итоге к концу недели молодежь «Брайана» только и обсуждала, как этот русский Осипов фантастически поднаторел в их праве. Даже ассоциаторы Коллинза, сдержанные и осторожные наподобие своего шефа, не могли сдержать эмоций в адрес Вадима.

Естественно, слухи дошли и до «синьоров». Первым «дрогнул» именно Коллинз. Он пригласил Осипова на ланч в закрытый клуб, одной из главных достопримечательностей которого было правило, запрещавшее входить в обеденный зал с портфелями, – за ланчем о делах не говорят. Все равно говорили, но без бумаг и традиционных американских желтых блокнотов.

Ему-то первому Вадим и сообщил, так, вскользь, что по слухам, доходящим до него от других советских стажеров, многие американские фирмы собираются открыть в Москве свои офисы. Прошедший стажировку на фирме советский юрист должен стать их послом, представителем, опорой нового бизнеса. И быстро сменил тему.

Коллинз, почувствовав запах и денег, и подтверждения собственной выдающейся роли как в истории США в целом, так и в деле процветания «Брайана» в частности, вернул Осипова к заинтересовавшей его теме. Вадим бросил, что это концепция неправильная, и опять заговорил о достоинствах американских автомобилей. Коллинз «повелся». Он раз за разом возвращал стажера к теме московского офиса и в итоге «вынудил» Вадима изложить, с полным равнодушием, свою версию. К концу разговора Осипов решил рискнуть и пару раз демонстративно подавил зевоту. Моложавый старик купился по полной программе. Он действительно не понял, что информация, которую он «выудил» из Вадима, была именно той, что Осипов желал ему «втюхать». «Я же говорил – взрослые дети!» – думал Вадим, вставая из-за стола и вежливо благодаря за ланч и приятную беседу об американском автомобилестроении.

Вечером Коллинз на правах старейшего и мудрейшего собрал у себя совещание «синьоров» вашингтонского отделения. Наслышанные от своих ассоциаторов про неожиданно открывшиеся небывалые умственные способности русского стажера, маститые юристы с интересом слушали предложения уважаемого ими старика-юриста-дипломата. Не в американских традициях приписывать себе все чужие заслуги. Поэтому Коллинз признал, что на идею навел его рассказ «мистера Осипова». И дальше, от своего имени, изложил Вадимов план. Четко, понятно, на хорошем английском. Последнее, правда, было единственным, что отличало план Осипова от плана Коллинза…

В следующие несколько дней Вадим имел возможность поесть бесплатный ланч дважды – в полдень и в 2 дня. Он был просто нарасхват. Все «синьоры» решили немедленно с ним пообщаться. Джонс хитро улыбался и ходил по фирме именинником – его стажера признали. А это – его заслуга. Ведь он, именно он настоял на том, чтобы не отдавать Осипова на вторую половину стажировки в «Уайт энд Кейс». Каким же он оказался прозорливым!

Во время нескончаемой обжираловки за чужой счет Вадим не переставал восхищаться планом «господина Коллинза», внося в него некоторые мелкие уточнения и корректировки.

Коллективный меморандум «синьоров» из Вашингтона в адрес Управляющего комитета «Брайана» составил Джонс. И хотя Кевин заверял, что его никто не уполномочивал показывать Вадиму проект, Осипов прекрасно понимал: Кевина подослал именно Джонс.

Саша всю неделю приставал к Вадиму с расспросами, – что происходит. Вадим сначала выкручивался, придумывал на ходу какие-то неубедительные объяснения, а потом просто послал Сашу к такой-то матери, добавив: «Закончу – расскажу!»

– Тоже мне друг! – обиделся Саша.

– А ты хоть раз поддержал какую-нибудь из моих афер? – окрысился Осипов. – Ты все сомневаешься, комплексуешь! На сей раз это моя игра! – Вадим понял, что сказал лишнее, и уже более спокойным тоном добавил: – Пойми, Сашка! Ставки высоки. Выиграю я – выиграем мы. Проиграю – проиграю один. Все просчитано. Ты мне доверяешь?

– Доверяю, – неохотно согласился Саша.

Настало время заняться подготовкой почвы в Москве. От этого реализация «проекта Коллинза» зависела напрямую.

Первый звонок был адресован Марлену. За 5 месяцев, что отсутствовал Вадим, Марлен из заведующего юридической консультацией перешагнул в заместители председателя Президиума Московской городской коллегии адвокатов. Работала реальная перестройка, а не разговоры о ней.

Марлен никогда не слыл тупым приспособленцем. Да, в КПСС, разумеется, вступил, да, писем «неправильных» не подписывал. Но и «лизать» никому ничего не лизал. И по «комитетским» делам защищал не за страх, а за совесть. Мало того, его двоюродный брат недавно эмигрировал в Израиль. Раньше бы горком партии такую фигуру на должность зампреда не утвердил. Теперь адвокаты избрали его сами, а горком утерся. Дальше получилось вообще весело, поскольку по уставу Мосгорколлегии адвокатов председателя и замов избирают члены Президиума. И на конференции вся московская адвокатура, выбирая Президиум, прочила на роль его лидера именно Марлена. Но уже на первом заседании Президиума сам Марлен предложил на место председателя кандидатуру Сычкина – неплохого мужика, страстного преферансиста, немного пьющего, но не запойного. Словом, обычного, никакого. На вопрос о мотивации прямо ответил: «Чтобы не дразнить гусей!» Сычкин поначалу уперся, но в итоге сдался: «Ладно! Я буду правильным лицом коллегии, а Марлен Исаакович – неправильными мозгами!» Все рассмеялись и проголосовали. В итоге коллегией управлял Марлен, а представлял ее «наверху» Сычкин.

Вадиму необходима была пусть формальная, но поддержка Московской коллегии. Он хотел получить от Марлена не мудрый совет, а именно официальную поддержку. Но для Марлена это означало нешуточный риск. Сотрудничество с американцами без санкции Минюста и горкома партии выглядело делом совсем уж стремным. Значит, надо было до того, как Марлен брякнет: «Нет! Это авантюра! Даже слушать не хочу!» – успеть сказать нечто такое, чтобы Марлен потерял дар речи. Чтобы молчал и слушал! Вадим хорошо знал слабое место своего первого шефа.

– Марлен Исаакович! Здравствуйте, это Вадим!

– О-о! Чем обязан? Еще что-то натворили? – Вадим понял, что история с тоефлом Марлену известна. Хотя, может, он просто «наехал» по старой привычке или для профилактики. По принципу – «было бы за что, вообще бы убил!».

– Ну да! Хочу вашу дочь на полгода в Америку отправить. На стажировку.

– Предлагаете использовать ваши связи с Эй-Би-Эй? Наслышан о сложившихся между вами милейших отношениях! – В голосе патрона звучал нескрываемый сарказм.

– Зря изволите шутить, – отпарировал Вадим. – С Эй-Би-Эй я уж как-нибудь разберусь! Я о стажировке по прямому приглашению фирмы. А конкретно – «Брайана энд Твида». На полгода. – И для придания своим словам большего веса и конкретики медленно добавил: – Стипендия не меньше полутора тысяч долларов в месяц.

– Вы собираетесь там задержаться? Я правильно понял? – Голос Марлена звучал очень настороженно.

– Нет, я возвращаюсь, – быстро ответил Вадим, прежде всего потому, что понимал – разговор слушают. Хотя и на самом деле у него в мыслях не было здесь оставаться. Или задерживаться. До Вадима дошло, что, скорее всего, Марлен подумал о личных отношениях Вадима с Юлей. Значит, знал. Может, он посчитал, что это звонок с «предложением руки и сердца с выездом за границу»?

– Не понимаю! – Марлен явно растерялся.

– Я договорился с американцами… Скорее всего, договорился, – сам себя поправил Вадим, – о сотрудничестве между их фирмой и нашей. Мы помогаем им открыть офис в Москве, они – стажируют адвокатов нашей фирмы.

Не понял?! Еще раз! – Марлен перестроился на деловой разговор. Филиал строительного кооператива, который Вадим гордо называл «Фирма», приносил уже год немалые деньги. Марлен давно признал, что пару лет назад, когда Вадим только начал конструировать идею юридической фирмы, его собственный скепсис был ошибкой. Может, и на сей раз Осипов придумал что-то дельное?

Вадим стал рассказывать. Получасовой разговор влетел «Брайану» в копеечку. Его последствия должны были обойтись много дороже…

Хотя Марлен предложил лично переговорить с Аксельбантом, Вадим от его услуг вежливо отказался. Аксельбант, во-первых, Марлена по-прежнему боится. Во-вторых, буде строитель согласится, пусть испытывает благодарность именно к нему, Вадиму, а не к Марлену. Запомнится не тот, кто все организовал и придумал, а тот, кто озвучил предложение.

Слабым местом Аксельбанта тоже был ребенок. Ох, уж эти еврейские родители. Весь свет в окошке для них – любимое чадо. Вот американцы молодцы: до 18 лет «дотащили» дитятко -и брысь из дома! Если колледж – в другой штат, если на работу – в другой город. И не только под одной крышей не живут, даже деньгами не помогают. Сын родителей-миллионеров вполне может подрабатывать разносчиком пиццы или «дор-меном», а по-нашему просто «мальчиком на побегушках» в гостинице. Не говоря уж о том, что и в колледже, и в университете учиться он будет не на деньги родителей, а на банковский кредит. Нет, в этом плане они какие-то совсем сдвинутые!

Сын Аксельбанта, по определению Пушкина «молодой повеса», а по-простому – бездельник и бездарь, избалованный папиными деньгами, самодовольный, обвешанный бабами и долгами в равной мере, причем второе прямо вытекало из первого, вызывал у отца вполне обоснованную тревогу. На этом Вадим и решил сыграть.

Поскольку соображал Аксельбант много медленнее, чем Марлен, разговор занял час. Зато и результат оказался отменным. Вместо обычных «Это надо разжувати!» или «Побачимо!» (предки Аксельбанта были выходцами из «черты оседлости» на Украине), председатель кооператива сказал твердое «да»!

Впереди осталось самое сложное. Хотя, если честно, поначалу Вадим больше всего боялся разговора с Марленом. После него – диалога с Аксельбантом. Но сейчас, когда оба пункта плана были закрыты, самым тяжелым этапом представлялась беседа с Генконсулом СССР в Нью-Йорке.

Джонс с легкостью дал согласие на поездку в Нью-Йорк за счет фирмы, и Вадим позвонил свидетелю его шахматного триумфа. Консула на месте не было. Вадим оставил сообщение у секретаря и стал ждать «отзвона». В Америке «невозврат» звонка считался не банальной невежливостью, а сигналом, что с тобой не хотят общаться. «Невозврат» повторного звонка означал: больше мне никогда не звоните. Консул перезвонил через час. Все это время Вадим провел, как на иголках. Разговор же получился короткий и результативный. Услышав, что Вадим звонит не в связи с какими-то проблемами, а с идеей для обсуждения, консул почти с удовольствием согласился на встречу. Завтра. В середине дня.

Вадим поручил секретарю-«брайановцу» заказать билет.

На аудиенции у генконсула основной упор Вадим делал на политическую целесообразность и «пилотность» проекта. Осипов дарил возможность дипломату отчитаться в МИДе о колоссальном прорыве в советско-американских отношениях. Причем не на высшем уровне, что всегда было, разумеется, заслугой верхушки МИДа, а на деловом, среднем уровне. Почти народная дипломатия, но с конкретными инвестициями. А лозунг «Иностранные инвестиции – в советскую экономику» гремел как лозунг дня. Проигнорировать такое предложение для консула было небезопасно. Будь он хоть просто «генерал», хоть «генерал-полковник». По башке дадут по полной программе. Да и не учитывать покровительствования Вадиму со стороны Терешковой консул не мог.

…В свое время, когда ему доложили об истории с приездом в штаты с ССОДовской делегацией жены Осипова, консул аж присвистнул: Валя, конечно, баба оторванная, но не до такой же степени. В Москву он по этому поводу ничего тогда писать не стал. Посчитал поступок Терешковой благородным и красивым. Решил, что настучать всегда кто-нибудь найдется. А он на сей раз не станет. Так что для него знакомство с Вадимом, то, в конце января, не стало первым.

Он про этого московского адвоката давно уже наслышан. Считай, с самого начала стажировки. Тогда ему их, нью-йоркский, офицер по безопасности с обидой за своего вашингтонского коллегу рассказал про странно-наглого московского стажера. Консула развеселило, что комитетчики так и не смогли выяснить, кто стоит за Вадимом. А вариант простой наглости – отмели. Увидев Вадима на шахматном турнире, консул понял – никого за Вадимом из Конторы нет. Он блефовал. Но талантливо. Как и в этой финальной партии с Твидом.

А вот сейчас не блефовал. Сейчас идея была и правда красивой. Хотя, по сути, конечно, все равно блеф. Но американцы это поймут не скоро. А поймут, так никогда в этом даже себе не признаются. Для него же – выгода очевидная. И для страны, между прочим, тоже. Здесь все без блефа, по-честному. Молодец, мужик, хорошо придумал!

По возвращении в Вашингтон Вадим, наконец, решил посвятить Сашу в суть идеи. Да и в детали заодно. Саша слушал внимательно, не перебивал. Потом задал пару вопросов и с обидой спросил:

– Мы с тобой были партнерами. Так? Почему ты посчитал себя вправе вести все эти переговоры без моего ведома? Ты самый умный? – Вадим понял, что суть вопроса Сашу сейчас не беспокоит. В нем говорило исключительно уязвленное самолюбие.

– Придется напомнить, что идея нашей фирмы – моя идея. Да, вы меня поддержали. Но рисковал прежде всего я. Своей репутацией!

– Я мало сделал, чтобы сохранить твою репутацию здесь? Уж прости за бестактность, – перебил Саша.

– Много. Даже больше, чем я сам. Фактически, все сделал ты, – согласился Вадим, хотя на самом деле, не преуменьшая заслуг Саши, так не считал. – Но сейчас моя очередь. Ты, Сашка, хороший друг, прекрасный человек. Но – скептик. А мне нужна была либо поддержка, либо, как минимум, чтобы никто своим занудством не мешал. «Когда мечтаешь – не надо себя ограничивать!» Помнишь? И не надо, чтобы другие тебя ограничивали!

– Но фирма не только твоя! А ты торговал именем фирмы и планами фирмы. Я никогда не буду горбатиться на американцев!

– Стоп! – теперь уже перебил Вадим. – Горбатиться на американцев и я не буду. Ты так и не понял главного. Я продаю им воздух! Понимаешь, воздух!

– Нет, не понимаю! – Саша явно не собирался ограничиваться этой фразой, но Вадим не дал ему продолжить.

– Вот в том-то и проблема! Ты многого не понимаешь, если это выходит за пределы таблицы умножения, – Вадим почувствовал, что ляпнул лишнее. – Точнее, то, что не поддается счету. Я – интуитивист, ты – математик. Я – гуманитарий, ты – технарь! Это и не хорошо и не плохо. Это – факт!

– Ты так в себе уверен? – напор Вадима сделал свое дело, Саша «прогнулся» и теперь искал достойный выход из перепалки.

– Настолько, что обязуюсь выпить стакан водки, если все склеится!

– Вот это жертва! – Саша расхохотался. – Теперь я вижу, что ты дважды авантюрист. Я еще могу поверить, будто «американы» такие идиоты, что подпишутся под всем этим бредом, но что ты примешь стакан?!.

– Приму! – Вадима понесло. – А ты, сука, будешь снимать это на мою видеокамеру! – Конфликт, если и не разрешился, то был загнан глубоко-глубоко внутрь. Откуда его обоим пока не хотелось вытаскивать.

Одобрение Управляющего комитета пришло через три дня. Руководители «Брайана» уполномочили подписать будущий контракт Джонса.

Как только Джонс получил из Нью-Йорка послание Управляющего комитета, он пригласил Вадима, дал ему прочесть текст и предложил завтра с утра приняться за проект контракта.

Не успел Вадим вернуться в свой кабинет, позвонил Марлей. Вадим посмотрел на часы. Было 4, значит, в Москве 8 утра. Не спится старику! Вопрос один – как дела? Как американцы, согласились? Вадим взял сдержанно-вежливый тон. С одной стороны – это его проект. С другой – жена Марлена, Мария Ивановна, тоже член филиала строительного кооператива и, главное, именно Марлену придется подписывать письмо от имени Московской коллегии. Трубка еще не остыла, как позвонил Аксельбант. С теми же вопросами.

«А ребята волнуются!» – порадовался Осипов и сел писать тезисы контракта.

В 6 зашел Саша.

– Поехали?

– Погоди. Мне надо еще пописать и помозговать!

– У тебя всегда так: вначале пописать, а потом помозговать, – всем своим видом Саша показывал, что он не в обиде. Все забыто.

– Чем подкалывать, сел бы да помог! Тунеядец, – так же весело отозвался Вадим.

Саша с удовольствием принял предложение. Вадим подвинулся и усадил его рядом. Стол явно не предназначался для работы «в четыре руки». Пришлось сидеть, тесно прижавшись друг к другу – боковые тумбы мешали.

Покидавшие здание сотрудники сквозь открытую дверь наблюдали советских сиамских близнецов – Валя-Сашу, корпевших над планом ограбления наивных американцев.

Листок, исписанный Вадимом, сумей в нем кто разобраться, поведал бы о следующем.

Обязательства фирмы «Советский юрист» (филиал строительного кооператива «Каменщик»):

«1. Предоставить американской стороне офис площадью не менее 300 квадратных метров в пределах Садового кольца». Мелким шрифтом: «Ремонт осуществляется советской стороной, оплата ремонта – американской в соответствии с представленными документами, подтверждающими фактические затраты». (Саша крякнул: «Представляешь, сколько Аксельбант там «дорисует»? Через свои же фирмы и друзей-товарищей?» – «Представляю! – спокойно отозвался Вадим. – Больше, чем 50%, я ему не позволю!» – «Ну, тогда ладно!» – успокоился принципиальный Саша.) Далее, также мелким шрифтом: «Оплата аренды офиса осуществляется американской стороной по средним рыночным ценам согласно оценке независимого советского специалиста в области недвижимости». («А у нас такой найдется?» – спросил Саша. «Найдем!» – заверил Вадим. Саша понимающе улыбнулся.)

«2. Советская сторона обеспечивает американских сотрудников офиса необходимой юридической поддержкой по вопросам советского законодательства». Мелким шрифтом: «Американская сторона оплачивает работу советских юристов по почасовому тарифу: 150 долларов в час – партнерам фирмы «Советский юрист», 100 долларов – ассоциаторам». (Саша поинтересовался: «А ты не слишком обнаглел? Дядя Марлен мне недавно сказал, что он стал брать по 50 долларов в час». – «Нет, не слишком. Стэн берет по 300. Меньше, чем 150 – они не поймут. Вынужден, уж, извини, считаться с их представлениями об окружающем мире». Улыбнулись оба.)

«В свою очередь, американская сторона принимает на себя следующие обязательства:

1. Осуществлять ежегодно подготовку не менее 4 советских юристов (двух партнеров и двух ассоциаторов, по полгода каждый) для обеспечения возможности их ознакомления с американской правовой системой и создания тем самым необходимых предпосылок для успешного функционирования офиса «Брайан энд Твид» в Москве». Мелким шрифтом: «Стипендия партнера фирмы «Советский юрист» рассчитывается, исходя из годовой суммы 130 тысяч долларов США, ассоциатора – 24 тысячи долларов США». (Саша спросил: «А для ассоциатора не мало?». Вадим взглянул на него, как на помешанного: «Это ж по 2 тысячи в месяц, а у нас – по полторы. Ты, дружок, не наглей!» Саша хмыкнул: «Это ты мне говоришь?» При этом ударение упало на слово «ты». Вадим самодовольно улыбнулся. «А сколько это в месяц, если 130 тысяч в год?» – «Больше десятки!» – безразлично бросил Вадим и тут же расхохотался. «Ну, ну! – выдавил, поперхнувшись, Саша. – А налоги?» – «Мой юный друг, – вспомнил неожиданно так бесившее его обращение Вадим, – по американским законам стипендия налогом не облагается. Далее, – лицо пребывающее на территории США менее 183 дней в году, если оно не имеет заветного американского гражданства, также освобождается от уплаты налогов от доходов, полученных на территории США. Следующее…» – «С меня довольно, – перебил Саша. – А ты, смотрю, не зря околачивался у ребят Уайта и Крюгера!» В ответ Вадим процитировал Пушкина: «Я даром времени не трачу!»)

«2. Предоставить фирме «Советский юрист» в целях осуществления плодотворного взаимодействия два компьютера с лицензированным программным обеспечением». Мелким шрифтом: «Безвозмездно». (Саша спросил: «А нам пары хватит?» Вадим не ответил. «Понял! – кивнул Саша. – Я просто себя Осиповым возомнил!» – «Пошел в жопу, наглец», – приструнил друга Вадим. «Сам такой!» – не мудрствуя лукаво, отозвался тот.)

«3. Приобрести для фирмы «Советский юрист» автомобиль марки «Мерседес» для представительских целей». (Саша прочел и вытаращился на Вадима. «Понимаю! Согласен! – улыбнулся Осипов. – Это – «красная собака». Знаешь, что такое «красная собака?» «Нет, – признался Саша. – Что?» – «Наши киношники часто вставляли в фильмы либо постельные сцены, либо виды развалюх с табличкой «Улица Коммунистическая». Когда в Госкино принимали фильм, то, разумеется, требовали это безобразие вырезать. Киношники спорили, но соглашались. Тогда то, что им действительно было дорого, проходило спокойно. Понял?» – «Ты страшный человек, Осипов!» – приговорил Саша. «Будешь моим клиентом?» – улыбнулся Вадим. «Буду!» Смех советских стажеров раскатился по опустевшему офису крупнейшей американской фирмы «Брайан энд Твид».)

Назавтра Стэн с Вадимом уединились на весь день. Даже во время ланча, на который Стэн, естественно, пригласил Вадима, продолжалось обсуждение деталей контракта. Уже два часа Вадим доказывал необходимость покупки «Мерседеса». Стэн возражал – приедет наш представитель, его обеспечим. Вадим настаивал – и вашему нужен, и нам один на фирму нужен. И так по кругу, раз за разом.

К исходу ланча Вадим согласился: «Будь по-твоему. Сами купим!» Вид у него при этом был крайне недовольный. А часам к 6 вечера Стэн одержал еще одну маленькую победу – вместо 130 тысяч годовой стипендии для партнера «Советского юриста» он выторговал у Вадима 120.

До 10 утрясали формулировки. Стэн настоял, чтобы в контракте значилось, что он вступает в силу с момента получения «Брайаном» двух писем: а) Московской коллегии адвокатов с одобрением заключенного контракта, и б) официальных органов СССР (консульство вполне годится) с подтверждением отсутствия возражений с их стороны. Эти условия Вадим принял спокойно. Соответствующие договоренности он уже обеспечил. Стэн, кроме того, добавил, что под контрактом должна стоять подпись Аксельбанта, поскольку часть обязательств (а точнее, по мнению Вадима, – возможности подзаработать) ложилась на кооператив «Каменщик».

Вадим неожиданно легко «продавил» интерес самого Аксельбанта. Фирма «Брайан энд Твид» обещала пригласить его сына на работу сроком на два года и дать ему необходимые рекомендации для поступления в американский университет. Да еще и кредит на обучение. Гарантом возврата кредита выступает кооператив «Каменщик». Должность для Моти Аксельбанта не оговаривалась, а вот годовая зарплата в 24 тысячи была зафиксирована. При этом в тексте отдельного соглашения прописали, что приглашение младшего Аксельбанта не влияет на квоту стажеров «Советского юриста».

Домой Вадим добрался около полуночи. Там, разумеется, ждали. Вадим взмолился: «Спать хочу!», но его заставили еще битый час рассказывать не только о чем договорились, но и как все происходило.

Следующий день ушел на получение факсом писем от Аксельбанта, Марлена и генконсула. Оригиналы отправлялись следом по почте. Из Москвы – через посольство США, диппочтой. Надо было отдать должное Коллинзу – он организовал это нарушение американских законов и норм международного права за ничтожные полчаса.

К вечеру позвонил Строй. Он был в прекрасном расположении духа. Оказывается, ему поручили курировать проект создания московского офиса со стороны нью-йоркской штаб-квартиры. Разумеется, не вместо Джонса, но вместе с ним. Вадим всегда подозревал, что между отделениями «Брайана» идет своеобразная конкуренция. Сегодня Дэвид разоткровенничался и подтвердил это прямым текстом. Вадима заинтересовало, как Строй изловчился получить такое важное задание, – наладить работу представительства «Брайана» в СССР? Общее руководство, естественно, возлагалось на Джонса. Все-таки – «синьор», а не салага-«юниор» какой-то!

Выяснилось следующее. Строй, просчитав реакцию Твида и присовокупив к ней всеобщую нелюбовь к «правнучку», прямиком, как только получил меморандум «синьоров» из Вашингтона, отправился в его роскошный кабинет. Но не просто дал Твиду прочесть текст, а откомментировал его соответствующим образом, чтобы туповатый «потомок», не дай бог, не высказался в поддержку коллинзовско-осиповской идеи. Зря старался. И без его усилий Твид взвился до потолка и прилип к нему. Оттуда, почти с поднебесья, он кричал, что подобный бред есть прямое нарушение традиций фирмы, заповедей его прадеда (который не факт, что вообще знал, где находится Российская империя, так как был адвокатом, защищавшим мелких портовых карманников). Твид истошно вопил, что никогда унаследованное им имя не появится в столице «империи зла», коммунистическом монстре, городе, где по улицам гуляют медведи, а люди круглый год ходят в меховых шапках.

Оставив Твида на потолке, Строй быстренько побежал к председателю Управляющего комитета, где и настучал, по доброй американской традиции, что «правнук» категорически против. «Видимо, не может простить Осипову поражения в шахматном турнире!»

На заседании «синьоров» первым взял слово Твид. Подробностями Строй не располагал, но по результату голосования (один голос против, остальные – за) мог предположить, как происходило обсуждение. «Подлянка», которую напоследок подложил ненавистному проекту Твид, заключалась в рекомендации назначить именно Строя ответственным партнером по сотрудничеству с Советами. Все, кроме Председателя комитета, сильно удивились: они знали, что Строй лишь об этом и мечтает. Председатель же порадовался, что стажировка Осипова не прошла бесследно: Строй кое-чему научился у этого советского хитрого, но очень толкового парня, приобрел полезный для «чистого американца» опыт.

Ни Строй, ни Вадим не догадывались, что Председатель, предки которого по одной линии были евреями из Одессы, приехавшими в Штаты в начале века, а по другой – корсиканцами, понимал истинную суть конструкции Осипова гораздо глубже ее автора. Да, «Брайан» выкладывал в течение трех лет фактически миллион долларов в обмен на «воздух». Но огромный советский рынок лет через 10 может стать новым Клондайком для американских юристов. Однако, чтобы делать там реально большие деньги, мало будет знать советские законы. Гораздо важнее – разбираться в психологии русских. Общение со стажерами «Советского юриста» и здесь, в нью-йоркском отделении, и в Вашингтоне, да еще работа, как минимум, пяти юристов «Брайана» в Москве выведет фирму на самые выгодные позиции. Надо научиться думать «по-русски». А с этой точки зрения – миллион сегодня – один цент завтра.

Доведись Вадиму проникнуть в мысли Председателя, вряд ли бы он так гордился своим умением «развести» американцев.

На торжественную процедуру подписания контракта собрались все «синьоры» вашингтонского отделения. Вадим искренне радовался, что рядом с ним героем дня выступал и Саша. Хотя тот накануне категорически отнекивался от настойчивых уговоров Вадима поучаствовать в событии мирового значения. Видимо, давала себя знать затаенная обида. В процесс подготовки контракта его ведь не вовлекли!

Тему мусолили долго – сначала наедине, потом в присутствии жен. Послушав некоторое время препирательства мужчин, Лена негромко произнесла:

– Саша, ты пойдешь! Соль передай мне, пожалуйста.

Саша как-то сник, протянул Лене соль. Но та ее не взяла.

– Нельзя передавать соль из рук в руки. Примета плохая, поссоримся. Поставь на стол. – И кокетливо, не без угрозы, спросила: – Ты же не хочешь со мной поссориться?

Саша отрицательно мотнул головой. Вадим с восторгом посмотрел на жену.

Оля спросила, какие еще важные приметы Лена знает.

После подписания контракта Саша сразу куда-то исчез. Появился через час. Оказывается, он сгонял в посольскую «лавку» за водкой. Родной, отечественной, «Столичной».

Увидев бутылку, Вадим моментально вспомнил, какая экзекуция ждет его вечером. Но ничего не поделаешь, обещал.

Девчонки, гордые сопричастностью к историческому факту прорыва в советско-американских юридических отношениях, тоже махнули в посольский магазин, разминувшись с Сашей всего на пару часов. Поэтому к приходу ребят на столе стояли и ликер «Бейлис», и шампанское, и три бутылки «Чинзано». Но Вадима гораздо больше обрадовал вид дымящихся пельменей, вышедших из-под рук посольских жен, и аромат говяжьего языка, наполнивший все пространство вашингтонгских «апартментс».

Ужин Вадим начал с маленькой хитрости. Отрезал небольшой кусок белого хлеба и намазал его толстенным слоем масла. Запил «бутербродик» двойной порцией кубикового бульона и только после этого, под насмешливым взглядом Саши, налил себе стакан водки.

Через десять минут Вадиму стало весело. Это он еще запомнил, а всего, что было дальше – нет.

Наутро Вадим обнаружил батарею пустых бутылок, выстроенных по росту вдоль стены в гостиной. Ошарашенный Вадим вернулся в спальню и с ужасом спросил у Лены:

– Кто все это выпил?

– Мы, – рассмеялась Лена.

– Что, и я?! – ужаснулся Вадим.

– Не поверишь! И ты! Я впервые такое наблюдала, – Лена веселилась от души.

– Меня тошнило? – стыдливо поинтересовался растерявшийся Вадим.

– Нет! Ты был, как стеклышко. Все время хохотал, болтал без умолку и объяснял, какой ты крутой! Было очень смешно!

– А Сашка не обиделся? – Растерянность Вадима забавляла уже не только жену, но и его самого.

– Нет. Вы даже с ним взасос целовались! Мы это сфотографировали! Супер! А еще он сказал, что ты – гений.

– Ну, ладно! Оставь! – Вадим вконец засмущался. – А кто бутылки так выставил?

– Ты! – Лена просто зашлась от восторга. – Ты их пять раз переставлял, требуя порядка! Сначала ты их расставил по цвету, как положено по спектру – от фиолетового к красному. Потом по толщине. Угомонился, только когда выстроил по росту. Мы пришли к выводу, что твоя страсть всех строить – неизбывна. Даже в пьяном виде. Значит – это в подсознании!

– Я пошел умываться, – Вадим решил поскорее ретироваться.

– А поможет? – крикнула Лена вдогонку.

Заключительным аккордом «разгрома превосходящих сил противника на американском плацдарме» стала отправка всего осиповского багажа за счет «Брайана». Сашиного, разумеется, тоже. 108 долларов за место вылились для Кевина, провожавшего ребят, в кругленькую сумму.

К 14 нью-йоркским коробкам прибавились еще 6 вашингтонских, плюс 6 коробок с компьютерами и принтерами от «Брайана». Итого 26 коробок, а бесплатно можно было провести лишь по две «на нос», то есть 8.

Заплативший по кредитке без малого 2000 долларов, Кевин осуждающе покачал головой и, не выдержав, брякнул: «Пылесосы!» «Зато мы – прогрессивная часть человечества!» – весело отозвался Саша, лишив Вадима возможности поставить на место зарвавшегося «мальчика на побегушках». А жаль! Они теперь не просто советские стажеры, они – партнеры «Брайана». «Забываться не надо!»

В самолете, где все стажеры возвращались одним рейсом, каждый хвастался достигнутыми успехами. Кто-то договорился о работе по контракту в США, кто-то о стажировке в университете. Большинство – ни о чем. Вадим молчал. Вернее, общался с Леной.

«Комсомолка» Оля, добившаяся приглашения читать курс лекций и одновременно продолжить стажировку в заштатном «штатовском» университете, искоса посматривала на Лену с Олей. Вадиму показалось, что не без зависти.

Вспомнил про Юлю. Настроение испортилось. Конечно, если через месяц-два, а быстрее не получится, она уедет в «Брайан» на полгода, проблема решится сама собой. Но эти два месяца надо как-то протянуть. Возобновлять отношения не хотелось, но и ссориться нельзя. «Ладно! Что-нибудь придумаю. В конце концов, Автандил подскажет, на какую болячку сослаться в объяснении временной немощности», – успокоил себя Вадим.

Саша, довольный жизнью, пил пиво в кругу старых друзей и периодически бросал взгляды на Вадима. Перед вылетом тот предупредил: до его согласия – о контракте ни слова. Выкручивайся, как хочешь, но молчи. А Сашку явно распирало. Причем чем больше пива он в себя вливал, тем сильнее.

За два часа до прилета в Москву Вадим подошел к Саше. Тихо, на ухо шепнул: «Можно!» И проследовал в туалет.

Вадим рассчитал правильно. Через 20 минут, накурившись вдоволь, он вернулся в салон. И понял по глазам соотечественников, что большинство в курсе дела. Особенно его порадовало перекошенное злобой лицо «комсомолки» Оли.

«Так, наверное, чувствовали себя римские цезари, возвращаясь в Священный город с победоносной войны!» – подумал Вадим и шмякнулся, споткнувшись о задравшийся коврик. Один из «тормозных» прибалтов оказался очень быстрым парнем, – успел перехватить руку Вадима, чем спас его от удара лицом о ручку кресла.

– Так выпьем за братство советских народов! – проголосил вскочивший Сашка и поднял над головой очередную банку с пивом.

Еще за три дня до вылета из Вашингтона Вадим попросил отца обзвонить тех московских друзей, кто с машинами, и попросить встретить их с Леной в Шереметьево. Из 26 коробок ему надо было забрать 6 с компьютерами и принтерами для фирмы и 9 своих. Если считать, что больше двух, ну, иногда, в зависимости от размера, трех коробок в одни «Жигули» не впихнешь, получалось 6-7 машин.

Приехали 8. И слава богу! Про машину для себя и Лены Вадим забыл.

Их экипаж и замыкал колонну. Только сейчас, когда, наконец, все устроилось, организовалось и благополучно разрешилось, Вадим вздохнул с облегчением. Впервые за полгода.

Когда машины вырулили на Ленинградское шоссе, Вадим твердо решил: «Командовать парадом буду я! Всегда!»

Здесь он был дома, здесь он всегда в седле. Или, на худой конец, сможет притвориться, что держится в нем крепче некуда.

Оглавление

Глава 1 . УКРАИНСКИЙ БОРЩ

Глава 2 . УЧЕБА

Глава 3 . ЛЕНА

Глава 4 . СТАЖЕР

Глава 5 . АСПИРАНТ

Глава 6 . ШТАНЫ

Глава 7 . ПРАЧКА

Глава 8 . ТАЛОНЫ

Глава 9 . СНЕГ

Глава 10 . ЧЛЕН КПСС

Глава 11 . ВОПРОСИК

Глава 12 . НОВЫЙ ГОД

Глава 13 . СТАРЫЙ НОВЫЙ ГОД

Глава 14 . ДВЕ ИРИНЫ

Глава 15 . ЧАСЫ

Глава 16 . MAT

Глава 17 . КАНКАН

Глава 18 . ПЕРЕСТРОЙКА

Глава 19 . НАЕЗД

Глава 20 . ПОВОРОТ

Глава 21 . ПОВОДОК

Глава 22 . ТОЕФЛ (Тест)

Глава 23 . КУЛЬТУРНАЯ ОРИЕНТАЦИЯ

Глава 24 . АДАПТАЦИЯ

Глава 25 . КОНТРАКТ

Реклама на сайте