«Смерть адмирала»

Григорий Злотин

Смерть адмирала

Подъ утро, когда его ужъ выводили за околицу, всемъ было ведомо, что будетъ далее. Случайная кучка ничтожныхъ проходимцевъ преуспела лишь въ одномъ. Невзирая на шаткость своего собственного положенiя, на царившую кругомъ смуту и на близость ожидаемой имъ помощи, они все же сумели пленить его и теперь намеревались покончить дело разомъ, взявъ для этого несколько полуграмотныхъ мастеровыхъ, вооруженныхъ старыми крадеными винтовками. Такимъ простымъ казалось это чeрнымъ ихъ душамъ, что не могли не потешиться: разыграли короткую комедiю съ выходомъ къ реке, последнею папиросой, строгою командой любителямъ-палачамъ, неумело изобразившимъ собою полувзводъ солдатъ...

Шли вдоль перрона, где огней не зажигали около двухъ летъ, то есть со временъ ныне незапамятныхъ. Еще ввечеру, верно, палили костры, топтались, хлопая рукавицами, озябшiе постовые на заставахъ у подъездныхъ путей. Ждали -- иные со страхомъ, иные же съ радостнымъ трепетомъ -- спорaго прихода одного изъ техъ новыхъ, великимъ общимъ горемъ спаянныхъ полковъ, что проходили безъ отдыха по нескольку сотенъ верстъ и, прямо съ марша вступивъ въ бой, не знали пораженiй. Но славный полкъ мешкалъ, терялъ часы и дни въ арьергардныхъ стычкахъ съ наспехъ сколоченными частями самозванцевъ. Сейчасъ, истощивъ себя днемъ неясной тревоги, городъ безпокойно спалъ. Лишь въ полосе отчужденiя, на фоне далекихъ паровозныхъ гудковъ кружились надъ заиндевевшими елями всполошившiяся отъ шаговъ вороны.

Ему было не привыкать къ морозу. После голодной и безсонной ночи, после того одного мгновенiя, когда почудилось, что въ полуосвещенномъ, заклеенномъ бумагою окошке женской камеры мелькнулъ родной ея силуэтъ, онъ и въ эти последнiе полчаса шелъ впереди палачей, держась прямо, словно на мостике своего броненосца, словно и не было окрестъ пустоты, мужлановъ-убiйцъ и свирепой сибирской стужи. Отъ холода ли, от полярной ли тишины въ этотъ предразсветный часъ, ему припомнился давнiй походъ, когда на утлой шлюпке онъ отправился по ледовитому океану на поиски барона фонъ-Толля -отчаяннаго храбреца, сгинувшаго где-то у изрезанной еще не открытыми мысами северной кромки великой Имперiи. Слепящая белизна сливалась передъ глазами, не давая различить неясной черты, отделявшей небо отъ льдовъ. Однажды случилось такъ, что ему со спутниками пришлось, бросивъ суденышко, несколько дней идти на саняхъ. После плыли на льдине. И была полночь, когда эта льдина неожиданно и мгновенно раскололась. Проводникамъ-самоедамъ удалось удержаться на одномъ изъ крупныхъ обломковъ, но адмиралъ провалился въ воду. Хотя и отменный пловецъ, онъ отъ адскaго холода тотчасъ сталъ терять сознанiе. Смутно-прозрачная мгла, лениво, какъ пасть мурены, пожирала его заживо. Словно въ страшномъ сне, онъ самымъ краемъ своего съеживавшегося от чугунной стужи существа еще ощущалъ, какъ у него замерзаютъ глаза.

Въ следующiй мигъ несколько спутниковъ кинулись за нимъ и сразу вытащили, и затем долго приводили въ чувство, переодевъ въ сухое, растеревъ и уложивъ на нарты. Но безжалостная, льдисто-серая, какъ брюхо акулы, бездна не оставляла его памяти. И спустя годы, на эсминце у Макарова, у корейскихъ береговъ, въ Северо-Американскихъ Штатахъ, въ Месопотамiи, Харбине, Токiо: всюду его преследовал этотъ ночной арктическiй кошмаръ.

Не бывшему, но мыслимому на месте казни наблюдателю все могло бы показаться чудовищно, безсердечно будничнымъ. Въ свете полной луны ватага вооруженныхъ людей подошла къ берегу неоглядно широкой, всюду схваченной ледяной корою реки. Слободскiе въ тужуркахъ выстроились нестройною шеренгой, скуластый вожакъ отдалъ команду... Долго ли убить одного человека, тем более -- безоружнаго, не помышлявшаго о побеге?

Нетъ, нетъ ни времени, ни места для сюжета. Просто прогремелъ залпъ, и остывающее тело Адмирала стало быстро оседать на ледъ. Выстрелили еще разъ -- для верности. Потомъ поволокли. Рядомъ была широкая прорубь. Туда монашки Преображенскaго монастыря выходили по воду. Туда некогда шли крестнымъ ходомъ на водосвятiе. Ныне же туда, словно лодку, головою внизъ, вталкивали еще живого Верховнaго Правителя Россiи. Какъ полутора годами ранее, в Vпатьевском Доме -- совершилось. Но одно, только одно еще мгновенiе дайте, оставьте мне, ибо объ этомъ тоже нужно сказать. Ибо въ этотъ последнiй, закатный мигъ его бурной, прекрасной и страшной жизни вся она, как водится, прошла передъ Адмираломъ.

Словно на трескучей целлулоидовой ленте въ иллюзионе-синематографе ему представилось детство, корпусъ, служба, потомъ -- научные труды въ Обществе, после -- война, снова флотъ и снова война, революцiя, Омскъ, Царицынъ, и этотъ крестный путь. Снова ея письмо къ нему въ Сингапуръ нашло его в Харбине. Снова онъ ждал ее въ отеле въ Токiо. И снова онъ был у береговъ Таймыра, по горло въ ледяной каше, где белесая мурена пожирала его живьемъ... Но вдругъ изъ Иркутскaго централа он услыхалъ голосъ, зовущiй такъ, словно онъ и впрямь могъ услышать: "Саша, Сашенька!" Она позвала его, и онъ тотчасъ услышалъ.

Ты скажешь: но ведь они уже отошли на несколько верстъ отъ острога и отъ станцiи. Къ тому же, Анна не могла наверное знать того короткого мгновенiя, когда прозвучалъ смертельный залпъ. Да, другъ мой, все это правда. Но есть другая правда, и она сильнее, она светлее и лучше настоящей. Настаиваю: ея лебединый зовъ былъ такъ же неопровержимо внятенъ ему въ тотъ мигъ, какъ Игорь въ половецкомъ плену безусловно слышалъ плачъ Ярославны.

Александръ Васильевичъ быстро умиралъ. Тело его, облеченное задубеневшею отъ воды шинелью, неудержимо опускалось на дно. Онъ еще чувствовалъ въ замерзавшихъ очахъ студеную воду Ангары, когда вступилъ въ тотъ долгiй туннель, что ведетъ въ небесные селенья. Но вотъ и будущее Анны тоже пришло и стало одесную души его, словно чудесный провожатый, осеняя путь своими белоснежными крылами. Все ея грядущiе долгiе годы были здесь; вся разбитая жизнь, прожитая за двоихъ; все страданья, претерпенные за него. И муки во узахъ и горькихъ работахъ, и ея стихи къ нему, и память, и ея любовь.

Лосъ-Анджелесъ, 1999 годъ.