«Псалмы нашего дня»

Сергей Бен-Лев

Псалмы нашего дня

* Сказки дядюшки Флю *

1. Про мою няню и мою самую лучшую маму

У меня случился грипп. Ольга Ивановна, это моя няня, сказала, что такого гриппа не было уже сто лет. Моя мама, моя самая лучшая мама, возмутилась и сказала, откуда вам это знать, Ольга Ивановна, ведь вы только институт закончили. Но я Ольге Ивановне верю, она все знает. Она знает все цифры и буквы, и ДАЖЕ умеет читать по-английски. Ее подружка вышла замуж и уехала в Англию. И теперь они переписываются по-английски. Но Ольга Ивановна еще умеет варить вкусный компотик, такой, как я люблю, печь булочки с повидлом, варить гречневую кашу с молоком, кашу я не люблю, но мама, моя самая лучшая мама, говорит, что это самая полезная каша, и ее нужно съедать до дна.

2. Про то, как я гриппом заболел

Но сейчас у меня грипп. Ко мне приходил доктор, долго меня щупал, стукал, качал головой, а потом сказал, что маме нужно остаться дома с ребенком. Ребенок - это я. Но не на ту напали. Мама возмутилась и сказала, что у нее есть прекрасная няня, это Ольга Ивановна, и вообще у нее годовой отчет, и на ней фирма. Фирма - это такое место, где работает мама. Она работает там главным бухгалтером, ее все уважают, даже сам директор, когда она болеет, звонит ей и спрашивает, чем ей помочь, присылает с со своим водителем апельсины и шоколадки. Мама всегда отдает мне апельсинки, а шоколад дает по кусочку, говорит, что мне нельзя много кушать, потому что я толстый. А какой же я толстый? Вот Ваня из третьего подъезда - вот тот толстый! Мы так его и называем - ТОЛСТЫЙ ВАНЯ. Просто в нашем дворе есть еще один Ваня, но того мы просто называем Ваня.

3. Про моих друзей

Но сейчас у меня грипп. И мне нельзя на улицу. Я тихонько выползаю из-под одеяла, подкрадываюсь к окошку и смотрю вниз во двор. Так и есть, во дворе гуляют мои друзья. Они все-все мои друзья: Ваня, Толстый Ваня, Ируха, Наташа, ее я правда не очень люблю, потому что она любит щипаться и кидаться песком, но все равно она мой друг, Владик с бабушкой, его бабушка тоже мой друг, она всегда рассказывает нам сказки, сидя на лавочке. Но сейчас зима, холодно, и нам не разрешают сидеть на лавочке. Нам много чего не разрешают, не разрешают лепить снежки голыми руками без варежек, не разрешают лизать водосточную трубу, а как здорово, когда язык прилипает к железу!

4. Про мою кошку

Ничего себе, я так разволновался, вспоминая своих друзей, что вспотел. Ведь у меня сейчас грипп, и меня не выпустят на улицу, как ни проси. Я вчера лежал под одеялом, тихонечко скулил, как наша собака Чапа, и просился на улицу. Чапу на улицу отвели, а меня?! Я так и остался лежать дома, один-одинешенек, только кошка Муся пришла ко мне в гости, мурлыкала, прижималась ко мне теплым боком, помахивала хвостиком, хотела забраться ко мне под одеяло. Но мама запрещает держать кошку под одеялом, а как это здорово, как интересно, забраться под одеяло с головой и слушать как мурлыкает кошка, как она скребет лапкой, ища выход, и тогда раз! - и открываешь одеяло, а она сидит, вытаращив свое зеленые глаза, и не понимает, что такое происходит. Вот потеха!

5. Про мадмуазель Жаннет

Грипп, и ко мне не приходит мадмуазель Жаннет. Это такая старушка, и ее на самом деле зовут Жанна Иосифовна, но на уроке она требует, чтобы ее называли мадмуазель Жаннет. Она учит меня французскому языку, все удивляются мне, и спрашивают, почему же, почему же меня не отдадут учить английский язык, ведь это так здорово, ведь и Ваня, и Толстый Ваня, и Ируха, и даже Владик учат английский язык. Но мама сердится, говорит, что английский я и так выучу, но настоящие дворяне должны знать французский язык. Мы - дворяне, я не знаю, что это такое, но мама говорит, что наш дедушка был дворянином, и показывает на фотографию, которая висит на стене. Папа всегда смеется, когда слышит о нашем дворянстве, но позволяет маме ходить на дворянские собрания и возвращаться поздно. От мамы тогда пахнет шампанским, и она приходит такая веселая, и ее можно попросить обо всем на свете, и она выполнит, ведь она очень обязательная. Но маму давно не звали на дворянские собрания, она говорит, что финансы поют романсы. А как же они могут петь романсы?

6. Про то, как я на работу к маме ходил

Ведь я был у мамы на работе, там много компьютеров, а за ними сидят такие важные тетеньки, и стучат по клавишам, листают какие-то бумажки, и не дают поиграться в интересные игры. У мамы на столе тоже стоит компьютер, но она никогда не стучит по клавишам, она только мышкой так - вжик-вжик! посмотрит на картинку, снимает трубку и начинает кому-то приказывать, что нужно сделать. Она - главный бухгалтер, я спрашивал у Ольги Ивановны, что такое бухгалтер. Она объяснила, что бухгалтер должен содержать в порядке бухгалтерские книги. Я долго искал у мамы на работе, где же эти книги, даже заглянул в большой пустой шкаф, стоявший в углу, тут шкаф зашатался и рухнул вместе с мной. Все страшно испугались, забегали, начали кричать, я выползаю, весь в пыли, расстроенный, книг нигде нет. А все - Ах! Ох! Вот потеха! С тех пор мама не разрешает приходить к ней на работу.

7. Про дядюшку Флю

Но сейчас у меня грипп. И мне нельзя на улицу. Мне никуда нельзя, я этого не понимаю, куда же мне тогда ходить? Я вспоминаю, как мадмуазель Жаннет обещала, что если я буду хорошо учить французский язык, то попросит маму, чтобы та взяла меня в Париж, когда туда поедет. Но я не хочу в Париж, я хочу в Италию. Италия - это такая страна, у берегов которой сейчас плавает мой папа. Мой папа - моряк, только он не капитан и не матрос, а радист. Он часто звонит нам из разных стран. Мама даже купила мне глобус, чтобы показывать эти страны. Так вот папа сказал, что по Европе ходит дядюшка Флю, который всем дарит насморк и кашель. Но я не могу в это поверить. Неужели он приехал так далеко, чтобы лишить меня прогулок? Наверное, это не он, а его вредная племянница Простуда. А мой папа никогда не болеет, потому что он плавает по морю и рассматривает разные страны, а потом мне об этом рассказывает.

8. Про моего папу

Мой папа бывает дома редко. Всю осень, всю зиму, всю весну я его не вижу, а в конце лета он приезжает. Мама бегает по дому, появляются мои бабушка и дедушка, ах да, совсем забыл, и еще одни бабушка и дедушка, у меня их много, и папины и мамины. И все дают маме советы. Но мама у меня строгая, она надевает очки, говорит "Отставить разговорчики на палубе!" и приступает к генеральной уборке. Вот потеха! В прошлый раз я нашел свой пистолет, за которым плакал целый месяц, и в этот раз я тоже что-нибудь найду, только нужно будет потерять под шкафом игрушку - пистолет или танк, а может даже машинку. Но няня загоняет меня в кровать. Грипп. Но я незаметно для нее схватил телефон. У меня сотовый телефон, игрушечный, но по нему можно позвонить в любую страну. Я нажимаю кнопку, слышу, как внутри говорит игрушечный голос, и шепчу: "Позовите пату, я по нему соскучился! Папка, приезжай, у меня грипп, мне без тебя плохо." Но телефон молчит. А с работы возвращается мама.

9. Про елку и про все, что на ней приключилось

Мама говорит, что нас ждут на елке. Она не хотела меня брать, но старый Новый Год решили отметить у них на работе, и ее уговорили привезти меня на полчаса. Я кричу: "Ура!" и бегу одеваться. Я уже сам умею одеваться. Мама совсем, ну нисколечко, не помогает мне. Я даже умею застегивать пуговицы на шубе, а знаете, как это трудно. Внизу стоит машина, за рулем мой любимый дядя Коля, он всегда дает мне подержаться за руль, а иногда даже, когда никто не видит, погудеть на клаксоне. Это так смешно называется сигнал, который подают друг другу машины. Выходит мама, и мы мчимся. Вот и мамина работа. Я знаю, что на елку опять придут Дед Мороз и Снегурочка. Они любят детей, а потому все время ходят по елкам. Только подарков у них мало, и потому они летом к нам не приходят. Я стою и жду с закрытыми глазами, что мне подарят в этот раз. Мне всегда дарят хорошие подарки, ведь я так здорово умею читать стихи, громко-громко, и на французском языке. Взрослые хлопают, целуют меня, и всегда спрашивают, о чем этот стих. Глупые, неужели они не учили французский язык? Но тут мама мне говорит: "Сынок! Посмотри, кто приехал!"

10. Еще раз про папу и про старый Новый Год

А это папа. Он специально приехал и спрятался под елочкой. А мама, вот хитрющая, знала, а мне ничегошеньки не сказала. А ведь мы так долго ехали к ней на работу, поворачивали налево, а потом направо, стояли под светофором, и я гордо сказал дяде Коле: "Правая стрелка! Можно ехать." И мне уже расхотелось быть на елке, а захотелось, сильно-сильно, прижаться к папке и никуда, никуда-никуда, его не отпускать. Но папа встал и пригласил маму на танец. Он очень здорово танцует, лучше всех на свете. Он самый лучший, лучше него только мама, но это не в счет. И они медленно закружились, а я бегал вокруг и кричал: "Папа приехал! Мой папа приехал!"

11. Про снежинки

А за окном падает снег, и я совсем забыл, что у меня в гостях был дядюшка Флю со своей племянницей Простудой, что я лежал и плакал, вспоминая своего папу, что мне было грустно, что меня не пускали на улицу. Мне хорошо, приехал мой папа, а мой папа самый лучший, лучше него только мама, но об этом вы уже знаете, а потому я обнимаю их, крепко-крепко, и загадываю желание. А за окном падает снег. Здравствуйте, снежинки, я хочу быть с вами, лететь, порхать, садиться на деревья, на людей, на крыши и дорогу. Но меня уже везут домой, и я с вами прощаюсь, мы еще встретимся, правда?

* Ненаписанное *

О том, как шпионы провожали на дембель старшину Карацупу и подарили Джульбарсу много сладких косточек.

О том, как Тимур с командой наехал на Квакина с братвой, и о том, как братва с командой закорешила, а Тимур с Квакиным стали родаками.

О том, как Витя Малеев в поле и на море, на тракторе и на самосвале, на лесоповале и на гармошке... Ай да, Витя! Ай да, сукин сын!

О том, как доблестная Мамлакат, потеряв руки, научилась собирать хлопок, сначала одной, а потом и двумя ногами.

О том, что перестройка - дело каждого, экономика должна быть экономной, а комунiзму далi виднi.

О том, что Сталин и Мао - братья навек, а Москва - Пекин... Да что там говорить...

О том, как старая волшебница дала Золушке уцененный прикид, и что из этого вышло.

О том, как во поле березка стояла, о том, как же мне рябине к дубу перебраться, и о том, как клен утонул в сугробе, приморозив ногу.

О том, как вся страна, в едином трудовом порыве, сплотившись вокруг родной Коммунистической партии, сообщает на почте новые координаты: мой адрес - не дом и не улица, мой адрес - Советский Союз!

О том, что все могут короли, о том, что не отрекаются любя, и о том, как из этого вышли главные песни о старом.

О том, как наши сражались с нашими за Белый Дом, а нашi з нашими - за Верховну Раду, ну а тетя Ася - за чистоту в доме.

О том, что раз - словечко, два - словечко, будет песенка, а раз копейка, два - копейка, будет рубль без девяноста восьми копеек.

О том, как поссорились Боря с Мишей, а потом к драке присоединилась вся страна, а Боря с Мишей продолжали мирно играться в песочнице, а вы что подумали?

О том, как по-украински будет нога, о том, как по-белорусски будет рука, и о том, как по-русски будет борщ.

* Псалмы нашего дня *

Звезды для Терри

Звезды с шорохом сыпались в кулек из серой, слегка пожелтевшей оберточной бумаги, который подставила твердая, жилистая рука Звездочета. Сидевшая напротив Рыба вздрогнула, вильнула хвостом, облизала пересохшие от волнения губы и приготовилась слушать.

"... и звезды рекоша тебе, что будет сей год исполнен благодати, но многие препятствия станут на пути у тебя, искать счастья будешь, но леностью своей отринешь многие благоденствия, которые тебе посылают звезды..."

В коридоре толпились неведающие, но жаждущие узнать свою судьбу Тельцы, тихо высекающие копытами искры из каменного пола, и Водолеи, проливающие драгоценную влагу из своего ведра, Козероги, цепляющиеся рогами за портьеры, и Раки, шипящие, забивающиеся во все углы, невпопад попадающиеся под ноги, больно прихватывающие всех своими клешнями, да и весь прочий люд Зодиака.

Ротозею Овну, заглянувшему исподтишка в кабинет, было невдомек, сколько же звезд остается на небе, если на каждом приеме Звездочет насыпает щедрой рукой ниспосланные каждому звездные дары. Рыба встрепенулась, мотнула хвостом и колючим плавником больно шлепнула Овна по морде. - "Очередь! Очередь соблюдайте!"

С достоинством проползали по коридору Змеи и пролетали Драконы, с громким бесшабашным лаем пробегали Собаки, грациозно бочком крались Коты, под ногами шныряли туда и сюда серенькие Мыши. Лошадь, с гордо поднятой головой и развевающейся гривой, скакала по коридору, и казалось, этот бег не закончится никогда.

По переулку, в котором стояло здание Дома Зодиака, бегал Щенок, маленький, пушистый, с задорно торчащими ушами, с хвостиком, закрученным как у поросенка, повизгивавший и время от времени подающий прорезающийся голос басовитым лаем, срывающимся от горестей свалившихся на него в этот день.

В этот день - впрочем это могло произойти еще вчера, но Щенок еще не умел считать дни - его мама, сука с большой головой, мягким пушистым хвостом, да и вся-вся пушистая и такая родная, и отец, скучный кобель, разражавшийся время от времени нравоучениями, жаловавшийся на неудавшуюся жизнь, простились с ним, лизнув его в носик. Он отправился в собачий питомник. Да-да, такой маленький, такой сладенький, а уже отправился в самостоятельный путь.

Но кто же мог подумать, что он ошибется, завернув со своей родной улицы - улицы Американской - в переулок Водолея. Здесь на каждом углу, за каждым поворотом продавались книги пророчеств. Издание книги Нострадамуса "Столетия" на языке урду и банту только что поступило из печати и распродавалось как хот-доги с кетчупом и горчицей - пикантной приправой к вышедшей книге служили появившиеся в печати сообщения, что пять человек, провозгласившие себя Нострадамусами, подлинными и воскресшими из мертвых, готовились к изданию последующих опусов: "Столетия-2", "Столетия- двойной удар", "Столетия возвращаются". Турне лже-Нострадамусов были расписаны наперед и пролегали по столицам Европы и Америки: Париж, Лондон, Нью-Йорк, Шепетовка и конечно же наш незабвенный город. Щенок с удивлением узнал, что такие маститые прорицатели с большим желанием посещают сей заштатный городишко, а местные издательства готовят издание за изданием их книги. Каждая из этих книг, взятая сама по себе, поражала неизмеримым числом неточностей и несуразностей, но атмосфера неопределенности и всеобщего всемогущества делала эти книги чрезвычайно популярными.

Щенок остановился заглядевшись на книгу в броской суперобложке "Собака в год Дракона! Эпоха Водолея и ваша судьба." Он никогда не подозревал, что его маленькая судьба зависит от поведения и поступков такого гигантского сказочного животного. Ему хотелось, чтобы он жил и водился в компании с Лошадью или на худой конец с прожорливым Кроликом, пусть даже пищащей Мышью, но Дракон?...

На книжном прилавке были разложены Библии, надпись над киоском гласила - "Библии с опечатками". Щенку было невдомек, что нашлись люди, утверждавшие, что в сделанных опечатках видна рука Божия или Сатаны, в зависимости от того, кому поклонялись создатели новых культов. Там были Библия Короля Якова и Франциска Скорины, Дуврское издание и И. Федорова, Ньюгейтское издание и скромный фолиант мормонов, отдельно лежали нечестивые Библии. Щенок открыл Библию и в третьей главе книги "Бытие" прочитал невесть откуда взявшиеся двадцать семь стихов вместо более привычных двадцати четырех:

24 И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.

25 А Господь обратился к Ангелу, который охранял восточные ворота, говоря, "где пламенный меч, который был вручен тебе?"

26 А Ангел ответил, что меч был у него, но он его куда-то положил, да и забыл куда.

27 И Господь не спросил его более.

Щенок задумался над возникшей задачей, где же подевался пламенный меч, но тут его внимание привлекли действия продавца. Ловкими движениями ножниц тот разрезал листы книг на полоски и сбрасывал их в прозрачный пластиковый шар. "Предсказание судьбы... вашу судьбу предсказывает великая книга... протяните руку и вытащите три полоски и сложите их вместе... предсказание судьбы..."

Щенок протянул лапу и незаметно для продавца стащил одну бумажку. Надпись гласила:

"Хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай". (Апокалипсис, глава 6, стих 6.)

Ни хиникса, ни динария, ни даже пшеницы у Щенка не было, а потому он вошел в дом Звездочета, робко виляя хвостом и озираясь по сторонам. Возмущенная Коза проблеяла ему вдогонку: "Какой же он гадкий, этот Щенок!" Но Щенок осмелел и протиснулся в кабинет к Звездочету. Он робко задрал кверху мордочку и, встретив носом протянутую руку, застучал хвостиком по полу. Рука уверенно засунула ему в пасть сладкую мозговую косточку и повесила на шею большую медаль, усыпанную звездами. Щенок, бочком, бочком, повернулся и помчался к двери. Радостное повизгивание и прорезавший его ломающийся лай оглашали коридоры Дома Зодиака. На медали была выбита надпись: "Собака - друг человека." А на обратной стороне мелкими буковками было добавлено:

И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всей землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися на земле.

"Значит и на Дракона есть управа!" - радостно подумал Щенок. Быть другом Человека, наполняющего по воле Бога землю, обладающего ею, владычествующего над всем животным миром, - как же это прекрасно...

Звезды тихо сыпались по водостоку, шипя гасли в грязном снегу, освещая на миг сосульки, плотно облепившие водосток. Щенок мчался домой, мчался, останавливался, лаял от восторга и продолжал свой бег. Ведь он теперь знал, и знал наверняка, какую судьбу ему уготовали звезды.

Из жизни братьев меньших

Идем по пригорочку, как идем, да обыкновенно идем, Шлема за руку меня тащит, а я сзади еду на тележечке своей. Да и какой это пригорочек, мы же в городе, просто идем домой, идем как все порядочные люди задами. На колеса налипла комьями грязь, Шлема скрипит зубами, но тащит. Спрашивается, отчего же не пойти по асфальту, а вот поди ж ты, только так, только задами, как в деревне. А впрочем места все вокруг знакомые-перезнакомые. Каждый кустик, каждая травинка, мало их в городе, вот и знаешь окрестности своего дома наизусть. Слышу, голоса сзади - Вася Климашук, да не один, а с компанией. Вдвоем конечно меня сподручнее тащить, да я и сам рад, быстрее домой попаду, дверь откроем, у двери ведро с тряпкой - колеса помыть, это дело святое. А еще святое сто граммов принять, с устатку, сам не знаю какого, ведь и не работал, я уж давно не работаю, так все перебиваюсь, многие мне завидуют, а чему? Может пенсии, так она у меня небольшая, а может характеру веселому, так это я просто никому не хочу быть обузой.

Хороший день сегодня был - последние денечки бабьего лета. Я сегодня даже в переход не стал спускаться, так у ступенечек пристроился, гитару подстроил и... Да ведь не песни поешь, а людям их судьбы рассказываешь, ведь им подвиги подавай - Афганистан, Чернобыль, подвиг пожарного Тютькина в огне, а тут... Кто песню хоть одну написал, как тоскливо лежать неделями в больнице, как сатанеешь только от одной мысли, что утром проснувшись вместо родных домашних стен, увидишь привычные белые... белые-белые-белые, белые халаты, белые стены, белые лица хроников, лист назначений правда не белый, а графленный, но... а впрочем что там.

Вот говорят интернационализм, интернациональный долг, словом Интернационал во всем и во вся. А мне так иногда думается, что мне с русским или татарином делить. У него все свое, все, что ему дорого, он не отдаст, но ведь и я на это посягать буду, тогда что? Ведь не за кусок же хлеба на тебя косятся, а за место под солнцем. Спросите, какое же место у калеки, что на него зарится кто-то? Есть, есть завидущие, еще с детства помню, все мне в детстве не давали проходу, ты де в армию не пойдешь, мы де работаем, а ты на наши деньги живешь... До сих пор ком в горле от попреков стоит, а возразить не могу. Не могу, вот и вся недолга.

И опять Средний... Отчего же Средний? А вот поди ж ты, поплыли во сне воспоминания, фонтанка-мойка-грибоедова- каменноостровской... Мы весело едем загорать на Ладогу, настроение щенячье, пыль скрипит на зубах, Дорога Жизни... Песок - и плоское корытце Ладоги, господи прости, до чего же хорошо... А ведь что вспоминается? Карты, вино дешевое, шашлыки эти вечные, почему на природе мы вечные грузины? А ведь было, было, и никто не отнимет этого, да и кто отнимать собрался, просто цепляешься за глупости, а дочка спрашивает, как это у тебя в молодости было? И что рассказывать? Про преферанс вечный, про выпендреж юношеский, про девочек наших, корчащих из себя королев, да не это плохо, а плохо то, что большинство так королев настоящих и не увидали. А мы то, мы... Все интеллигенты, как на подбор, читаем только Кафку и Ницше, слушаем только Римского-Корсакова и Шютца.

Вот и подъезд родной. Добрались. Теперь на кухню. Сколько говорено-переговорено на этой кухне, сколько народу перебывало, а вот сам не пойму, что в ней такового магического. Ведь как к кому в гости попадаешь, так сразу на кухню, путь известный. Ножичек в руки, картошечка, она всегда картошечка, вроде дело нехитрое, а сколько ее родимой перечищено, ой-ой... Хлеба, хлеба побольше, как же без хлеба. Лучок, чесночок, помидорчики, вот и все под водочку. Ледяная, горькая одним махом из стакана, а потом оттаиваешь. размякаешь, руки теплые, и ноги, впрочем о них не будем... Кто ее для услады души выдумал?

И если я тебя забуду, Иерусалим, то десница моя... Град небесный, град возлюбленный, град Давида и Соломона. Золотом горит на солнце, золотом мягким обливает солнце стены града древнего, тесно на улочках арабских кварталов, гулкая тишь у Стены Плача. Молятся евреи, о чем, о чем, о своем, о твоем, о моем, о нашем, молятся, молятся, молятся... На крутых косогорах твоих, град Давида, ноги сами пускаются в пляс, ведь сам Давид не стыдился козлом плясать перед лицом Бога.

Уходим, уходим, уходим... Афганистан, Афганиста-ан, Афганиста-ан, Афганистан... Первый-второй, первый-второй, рассчитайсь! Никогда не мог понять вечной магии повтора простых слов, всего того, что уже сказано, а хочется еще раз повторить. Ой-ей, ой-ей, ой-ей, ой-ей! Гвахира гвантанамера, гвантамера? гвахира гвантанамера... Струны шепчут, рокочут, гремят, стихают, и опять колдовской перебор, вечная цыганщина, две гитары под окном жалобно за... Что, Шлема, нашу любимую? Да никаких проблем. Как хорошо и прекрасно братьям сидеть всем вместе, как хорошо и прекрасно... Парней так много холостых, а я люблю женатого... Эти глаза напротив... Ты мне вчера сказала, что позвонишь сегодня... Звонок, звонок трещит, заливается, кто там к нам в гости? Алло? Приходи, приходи, а как же, да водки, водки прихвати, все есть, ничего не надо.

...идем по Малой Бронной, по Малой Бронной, по Малой Бронной... жуем мороженое мы без остановки... Бибирево, Медведково, Автозаводская... Таганская, таганская, таганская, а на кладбище у Высоцкого я так и не побывал, все стремились, как потом у Цоя в Питере, да так и не сложилось, и лишь недавно узнал о красотах Подмосковья, а когда же там побывать? Театр Красной Армии, и такое смешное название "кухня-автомат", Остоженка, как будто украинским духом повеяло в Москве, вот было бы смешно - Шевченка, Виниченка...

Ночной угар, голова тупая, хочется спать, сна нет, а глаза - как песком засыпали. Все изрядно выпили, закуски нет, несколько огрызков хлеба, да и пить уже нечего, пьяный бубнеж, кто-то рвется послать гонца, зачем... Давно пора бросить пить, пора, пора, мой друг, пора... Уж осень на дворе, а желтые листья залетают в открытое окно, мух нет, и то слава Богу. Почему же когда выпиваешь первые сто, а потом еще сто, возникает пьянящее чувство, что ты можешь все, что ты еще молод, что все еще впереди, что все еще так ясно, так прозрачно, так чисто, чисто, чисто, чисто... В посиделках есть нечто нереальное, внеполое, никогда не могу представить, что мужчина может глядеть на другого с вожделением, но среди своих? Это что-то нереальное... Что изменилось? Мальчишки смотрят на тебя как престарелого гея, ищущего утех, ищущего нечто, чего никогда и не видел... Но ведь было-было... Наркоманы на Финляндском в Питере, "Сайгон" с его завсегдатаями, лесбиянки в кинотеатре на Левобережной, антабус-антабус, эспираль, раньше подшивались, а теперь кодируются - результат один. Почему не кодируются от любви, почему не дают пилюли от печали? Во многия радости есть многия печали... Голос тонкой тишины, а как же его услыхать, как ощутить, как восстать духом, как воспарить над бездной, а над балконом слабо?

По берегам замерзающих рек снег, снег, снег... Снег на Крещатике. Это была волшебная новогодняя ночь. Мы шли с ней по Крещатику, вышли к Днепру и любовались видом на пешеходный мост, в ночи тот парил над безмолвным Днепром, начинаешь понимать Куинджи, впрочем все тут же и кончается. Сотни глупых картин в музее западного искусства, и тут же "Луна, выглядывающая из-за ветки ивы". Инфанта Веласкеса, тихо плывущая в своем неописуемом серебряном наряде. Белая Церковь, а я с детства почему-то воспринимал только церкви зеленые, что-то врезалось от зеленых заборов, стен, деревьев...

Мой дед сидел на Маршалковской, в Варшаве, пил кофе, любовался видами, насчет кофе - правда, насчет всего остального домыслы, но какие?! Всегда приятно что-то приписывать своим предкам, нечто величественное, нечто тебе не присущее, но которое есть у других, дворянство, шляхтичи, какие-то корни в Америке, а знаете, ведь у меня есть дядюшка в Буффало, слава Богу, что он обо мне не догадывается, потом все просто, просто до безобразия, просто до скукоты, просто брат в Бней-Браке, друг в Лос-Анджелесе, приятель молодости в Мюнхене, каково им там? А Женечка в Москве, а женушка под боком, а женщины... Их впрочем оставим другим, не потому что не нравятся, а ощущаешь, что не попадаешь, не любишь Костнера, не восхищаешься Ди Каприо, да и от песен Ветлицкой как-то не в захвате...

Опять катим по пригорку, по горке, по тропинке, по дорожке, позарастали стежки-дорожки... Горьковатый запах дыма от горящих листьев, и вдруг, а помнишь, как мы в детстве ели цветы желтой акации? До "терминаторов" и прочей дребедени никогда не задумывался, что пустыри России и Украины идеальное место для съемок подобных сюрреалистических пейзажей, как знаменитая Рижская тюрьма - подъезжая поездом к столице Латвии видишь, как на крыше тюрьмы греются зеки... Пора за работу, пора за дело, пора бросать глупости, а кто их когда в жизни бросил, если что-то глупое, так это навсегда, как нарды, карты, водка, и опять то же, по кругу... Да ведь не из наркологии этот репортаж, просто треп, треп ни о чем. Да отчего же ни о чем, это ведь только решения пленума о чем, не так ли? Настанет ли тот день, когда дети будут проходит мимо памятников вождям, и не догадываться, кто это? А пепел Клааса стучит мне в сердце, а в Бабьем Яру все заросло, все так тихо, мирно, Освенцим - на русском это нечто вроде "Да Святится", У Малки номер из Биркенау, куда подевалась детская всеобщая нелюбовь к фашистам, откуда эта приязнь к черным, коричневым...

Снегом. Снегопадом желтым и красным засыпает дорожки. Колеса с мягким всасывающим звуком едут по раскисшей тропинке. Навались, Шлемочка, навались, еще раз. Ух, ты. Доброе утро, доброе утро, как дела, доброе утро... Лариса, сумки сдвинь, дай проехать... Вот и прибыли, вот и хорошо, вот и за дело... Как часто снится мне сон, тот удивительный сон, когда танцует осень... Почему никто не поет Интернационал или Варшавянку, боятся, что не поймут, не оценят, не зацепит за душу? Как -то утром на рассвете заглянул в соседний сад... Через забор что ли подглядывал, видно заборы были низкие, все песни набиты этими подглядывающими, подслушивающими, ожидающими звонков и поездов. Я Вам не скажу за всю Одессу, вся... Ре надо бы подтянуть, а впрочем и так пока сойдет. Не отрекаются, любя... Ведь жизнь кончается не завтра... До завтра, до завтра... солнце взойдет, солнце взойдет... листья желтые над городом кружатся... с тихим шорохом, с тихим шо...

Дайте тимпан

...киннор, звучащий благозвучно, и арфу. Трубите в шофар в новомесячье, в назначенное время...

Владимир был ревнив. Его ревность превосходила привычные рамки и была притчей во языцех у друзей и приятелей, которых так легко найти, если у тебя золотые руки, и ты знаешь с какой стороны подойти к машине. А руки у Владимира действительно были золотые - он работал на заводе мастером - но истинным его призванием были автомобили. Так приятно было, провозившись всю субботу и воскресенье в гараже, услышать, как урчит на холостых оборотах двигатель. Его звали часто и охотно, брал он немного, любил выпить, причем удержу не знал. И постепенно вокруг него образовалась компания, находившая ему работу, помогавшая в ремонте, не столько делом, а более сочувственными советами и зажженной сигаретой, которую подают прямо в зубы, но после полученных, честно заработанных денег эти люди оживлялись, вызывались сбегать в магазин за водкой, пивом, закуской, нарезать хлеб и сервировать на скорую руку верстак, открыть бутылку, налить по первой и произнести тост за радушного хозяина. Да и то сказать, на работе у Владимира выходило денег гораздо меньше, чем у подчиненных ему слесарей и станочников. Ему все еще нравились речи, восхваляющие умелые руки, сноровку и ум, проявленные им во время работы.

Выпив по второй или по по третьей, дружки начинали нашептывать Владимиру, что в то время как он здесь, его жена - красивая, домовитая Валентина - гуляет с кем ни попадя. Затуманенные алкоголем мозги, вспыхивающая неистовым пламенем ревность заставляли его вскакивать, садиться в машину, гнать через полгорода на работу к Валентине, чтобы в очередной раз удостовериться, что та на работе, сидит за пишущей машинкой и печатает какие-то нескончаемые отчеты. Валентина, завидев его, вспыхивала, шла крупными красными пятнами по лицу, шее, груди, видневшейся в вырезе платья, голос у нее от негодования садился, сипел и шипел, потрескивая. Разговор, начатый на высоких тонах, быстро стихал и переходил в привычную перебранку. Валентина от этих привычных подозрений и попреков быстро уставала, разыгрывалась недавно обнаруженная язва, хотелось покоя, но...

Влеки меня, мы побежим за тобою; - царь ввел меня в чертоги свои, будем восхищаться и любоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино; достойно любят тебя!

Мне довелось увидеть воочию проявление этой буйной ревности, когда я как-то собрался навестить в больнице нашего общего знакомого. Ехать было далеко, через весь город, и я позвонил Владимиру, машину тот к этому времени продал, а потому договорились встретиться на остановке. Причем я буду проезжать мимо и выгляну из автобуса, позвав его. Но на остановке его не оказалось, я даже вышел из автобуса, поглядев в тот переулок, из которого он должен был появиться. Я плюнул на все и поехал в больницу сам, причем не пожалел потом об этом ни капельки, в больнице мне сильно обрадовались. Приятель лежал и скучал, настроение было подавленное; безденежье привело к тому, что и жене и любовнице было недосуг его навещать. Он обрадовался мне, привезенным книгам, приветам от друзей, возможности поболтать со знакомым. Я уехал через два часа, мимолетное неудовольствие вызванное отсутствием Владимира уже улетучилось, а потому, вернувшись домой, я решил ему перезвонить. Каково же было мое изумление, когда он заявил, что вернулся с полдороги, убоявшись того, что воспользовавшись моментом его отсутствия дома, я займусь любовью с Валентиной. Абсурдность предположения меня в первый миг ошеломила, а затем вызвала приступ смеха, который я долго не мог унять. (Позднее, спустя год или два, мой приятель психиатр пояснил мне механизм параноидальной ревности, отягощенной алкоголизмом. Впрочем лечить Владимира никто не собирался. У него были родители, уважаемые в городе люди, которые ни за что не пошли бы на унижение публичного признания недостатков собственного сына.) Наши редкие встречи с Владимиром после этого случая стали еще реже. Я боялся вызвать неправедный гнев, да и что греха таить, Валентина мне нравилась, но вступать в ней какие-то связи я не собирался.

Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!

Они развелись... Быстро, незаметно, лишь близкие друзья знали о произошедшем. Дочь, поступившая к тому времени в институт, была занята своими студенческими заботами и не обращала ни малейшего внимания на заботы, свалившиеся на мать. Сын, восьмиклассник с отчего-то как-то сразу выросшими ушами и заострившимися скулами и носом, глядел бесслезными глазами куда-то в сторону, отвечал невпопад, часто убегал из дому, от него попахивало дешевыми сигаретами, сидел подолгу у одноклассника, жившего в соседнем подъезде. а в суд ни сын, ни дочь не пришли. Им хотелось избежать публичного позора, который, как им казалось, должен был неизбежно лечь и на них. Но все обошлось. Владимир собрал вещи и укатил работать на шахту, благо друзья, хоть в этот раз, помогли на деле. Там он нашел женщину, у той был сын, немного походивший на его собственного. Писем детям Владимир не писал, к телефону, если он изредка, по праздникам звонил, подходила дочка и будничным тоном сообщала, что у них все в порядке, она учится, и причин для беспокойства нет никаких. Валентина вышла замуж, вышла удачно, попался непьющий, немного скучный вдовец. Его дочь жила где-то под Тюменью. Все обустроилось. Но отчего же так всколыхнулось у меня сердце, когда перебирая свой архив, я нашел фотографию, на которой были изображены молодые Владимир и Валентина. Они стояли на школьном крыльце, сзади виднелась табличка с указанием школы, района и города, в котором им довелось учиться. Он стоял разгоряченный после танцев, в расстегнутой нейлоновой рубашке и брюках клеш, а она...

Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, - и польются ароматы его! - Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.

Техник Тимофеев и прочие мы

На старой, пропыленной, заполненной грохотом автомобилей и звяканьем трамваев улице Фрунзе, за красными "сталинками" и помпезной проходной тепловозостроительного завода стоит обычное двухэтажное здание, о существовании которого знают, слава богу, немногие луганчане. Здесь расположен луганский экспериментальный завод протезно-ортопедических изделий, завод, снабжающий протезами и прочими столь необходимыми изделиями инвалидов Луганской области.

К этому зданию каждый день подъезжают "запорожцы" и инвалидные коляски, постукивая палками и костылями, ковыляют страдающие люди. Боль и страдания этих людей невозможно измерить, ибо нет еще таких приборов, но одно можно сказать, сделать жизнь обделенных людей легче зависит от всех нас. Наличие или отсутствие удобного, красивого протеза руки или ноги, бандажа или корсета дает этим людям или отнимает напрочь качество жизни. О существовании категории людей, жизнь которых напрямую связана с милосердием общества и желанием поделиться имеющимимися благами, знают многие, но прямое замалчивание прошлых лет и невольное нежелание бередить совесть нынешних граждан Украины притупляют остроту хронических проблем.

Во времена пионерского детства и комсомольской юности многие читали книгу Бориса Полевого "Повесть о настоящем человеке". Увы, но слова героя книги - летчика Маресьева - о протезах, которые по конструкции не изменились со времен первой мировой войны, остаются верными и по сей день. Тяжелые, неудобные, с резким запахом кожи и резины, натирающие до крови культю - это повседневность, от которой не избавлен ни один из инвалидов. Немногие счастливцы могут похвалиться протезами, сделанными в Германии или по немецкой технологии (но это не у нас и не про нас, а где-то в других областях Украины, где-то в неведомых далях, а нам то что?), хотя для промышленной области с высоким уровнем травматизма на производстве и в шахтах подобные вопросы должны стоять на одном из первых мест.

Заказчик Шевченко... заказчик Шевченко... пройдите в первый кабинет для примерки... - разносится гулким коридором. - Техник Тимофеев, зайдите в третий кабинет... заказчик Шевченко, подойдите к столу заказов... Будничность происходящего придает остроту и свежесть чудесам - мне отремонтируют протез, у меня будет новый протез, новый, скрипящий, блестящий, пахнущий свежей кожей и замшей, ноги сами несут тебя. Люди, несущие и дярящие эти чудеса, - врачи и техники, рабочие и приемщики. Как же выразить вам мою благодарность, как же сказать сотый раз спасибо, кому же еще пожаловаться на неудобства, с кем же еще поделиться, что жизнь продолжается, выпал снег, скользко, дорожки не посыпают...

Здесь давит... Покажите... Сейчас исправим... Пройдите по кабинету, куда вас валит - внутрь или наружу? Снимайте протез... По высоте нормально? Мне тут приклепать полукольцо... И подшипник лопнул... Подшипников нет... Как же... Ведь мне ходить не на чем... Все старые уже доносил, а нового все нет и нет... Нет поступления узлов, нет кожи... Алексей, попросите, может найдется ремешок, а то все полопались, сам все латаю и латаю... Поищем... Техник Тимофеев, ведь вам каждый день приходится принимать и выслушивать просьбы и жалобы больных и измученных людей. От вашего слова, зависит самочувствие настрпоение всех нас. Я - не депутат, и не собираюсь взывать к депутатской совести, но обращаюсь к гражданам нашего родного Луганска встаньте хоть на миг на мое место, проскачите на одной ножке до ближайщего магазина, купите буханку хлеба, проковыляйте по разбитому тротуару, покрытому льдом и ухабами, войдите в темный подъезд с разбитыми лампочками, поломанными перилами, неработающими лифтами, а впрочем добрались домой, ну и ладно.

Работников службы социальной опеки называют патронажными работниками, то есть людьми, осуществляющими отцовскую заботу и опеку над нуждающимися в них. Быть милосердными отцом и матерью детям, старикам и инвалидам - какая еще более почетная обязанность может быть возложена на наших соотечественников? Дай Вам бог всем здоровья, всем, кто несет доброту и заботу людям. Спасибо, техник Тимофеев, спасибо всем, спасибо... спасибо... спасибо...

Обретение воздуха и воды.

Уделив немного времени размышлениям и долгие часы слезам, безутешным и каким-то надрывным, не приносящих должного успокоения, а впрочем и того, и другого было поровну, она успокоилась и принялась за новые дела. Все вокруг казалось поблекшим, выцветшим, потерявшим свою мелодию, а впрочем чего же еще можно было ожидать после таких бурных переживаний. Все произошедшее с ней казалось произошедшим с какой-то другой женщиной, другой, которая неизмеримо страдала, пытаясь обрести поддержку в этих мелких людишках, но стоило ли об этом думать, от этого только болела голова, ломило в висках, а сын и дочь, уже выросшие, сторонились ее, не понимая как ей помочь. Муж, занятый сверх всякой меры на работе, занял выжидательную позицию. Нужно было что-то делать, нужно было бежать, искать, звонить, договариваться, искать финансирование, но зачем?!

Из Египта перенес ты виноградную лозу, выгнал народы, и посадил ее. Очистил для нее место, и утвердил корни ее, и она наполнила землю.

Она обложилась журналами - женские истории, столь поражающие на первый взгляд, не затронули в ее душе ни единой струны. Она позвонила подругам, занимавшимся распространением косметики, и обзавелась изрядной кучей косметики, всевозможных помад, кремов, лосьонов и прочих модных мелочей, приносящих минутное удовлетворение.

Горы покрылись тенью ее, и ветви ее как кедры Божии. Она пустила ветви свои до моря и отрасли свои до реки. Для чего разрушил Ты ограды ее, так что обрывают ее все, проходящие по пути?

Занимаясь бизнесом, она никогда не задумывалась о природе своего дарования, но тут ее разобрало любопытство, и ей захотелось прочитать книги о правильном ведении дел, о составлении бизнес-плана, о правильном подборе подчиненных, и о прочих глупостях, которыми забивали себе голову авторы подобных пособий. Единственное, о чем умалчивали книги, о том, как обрести уверенность в задуманном, что избранное тобою дело не провалится, не рассыплется как карточный домик под дуновением окружающих. не желающих смириться с тем, что у нее все получается. Религия, о которой так много и велеречиво писали все газеты, призывая к очищению души, соблюдению норм и непременном посещении церкви в установленные дни, казалась чем-то удаленным от жизни, чем-то совершенно не имеющим отношения к ее жизни, чем-то чужеродным, не воспринятым сердцем и душею, а рационально и сухо навязываемым ей окружающим обществом.

Лесной вепрь подрывает ее, и полевой зверь объедает ее. Обратись же, призри с неба и воззри, и посети виноград сей; Охрани то, что насадила десница Твоя, и отрасли, которые Ты укрепил Себе.

Да полно, полно, достаточно, избавьте меня от ваших поучений, так и хотелось крикнуть ей, но кому?! Разобравшись с модными течениями и направлениями общественных времяпровождений, перечитав десяток модных романов, вдруг, неожиданно, под коркой заскорузлых представлений, она открыла себя, да-да, себя, ту наивную девочку, которая сидела на заборе во дворе у бабушки, напевала песни, раскачиваясь при этом на качелях, игралась с собакой, дружила с мальчишками и мечтала стать учительницей, только не смейтесь, стать учительницей как ее мама и старший брат. Брат был толстый, в рубашке, пропитанной потом, с пухлым портфелем, набитым тетрадями и свежими журналами. Он вдохновенно читал стихи Евтушенко и Вознесенского, а ей, начинавшей уже взрослеть, ложились на душу строки Асадова.

Он пожжен огнем, обсечен; от прещения лица Твоего погибнут... мы не отступим от Тебя... мы будем призывать имя Твое... восстанови нас... да воссияет лицо Твое!

Впрочем строки стихов ложились не на душу, а на страницы песенника, толстой тетради в клеточку, с вклеенными красивыми открытками и фотографиями артистов - какой же миленький был Коренев - сам же песенник был старательно переписан почти слово в слово у соседки ткачихи, шумной, горластой, любящей выпить и потанцевать разбитной девушки, втайне мечтавшей выйти замуж за принца под алыми парусами. (Замуж та вышла, но не за принца, а за шофера с автобазы, родила ему трех детей, он погиб в катастрофе, а ей пришлось поднимать детей одной.)

... поддерживает всех падающих и восстанавливает всех низверженных...

И-и-и-цзи-и-ин - трубные раскаты непривычных китайских слов - "Книга Перемен", книга судеб, таинственная непонятная, так много говорящая и не вносящая ясности в жизнь... Звуки флейты ветра, разнесшиеся над магазином, пробудили у нее в душе какие-то смутные ассоциации. Она подошла, глянула это были дерево и земля, воздух и огонь, металл - и все пять стихий слились в едином порыве. Хрупкие, потрескивающие, непривычные слова бередили что-то в душе, излом иероглифов будил воспоминания о китайских шарах на резиночке, которыми играли в детстве в школе, сказках о мандаринах и буддийских монахах, цветастых веерах, лаковых шкатулках, и все это вернулось, вернулось, как будто и не было прожитых лет. Как будто и не было прожитых лет, как будто и не было бездны усилий, прилагаемых невесть зачем, невесть во имя чего, да полно-те, шуршит свиток, разворачивая перед глазами картинки из алмазной сутры...

... в тесноте Ты давал мне простор...

Она осознала, что в нынешние времена есть потребность в людях, умеющих повести за собой, показать в чем истинное предназначение каждого, невзирая на дипломы и регалии, научить отыскивать нишу для своего бизнеса - одним словом она решила открыть свою школу: Школу Бизнеса. Правда она не представляла чему же конкретно будет учить своих слушателей, но ясно понимала, какие знания им явно не пригодятся. На вышедшее объявление откликнулись многие, но грядущий успех еще лишь маячил за горами.

Просите мира Иерусалиму: да благоденствуют любящие тебя!

Идет ветер к югу

Его звали Срулик. Именно так его и звали - Сруль Иосифович. Впрочем отчеством он обзавелся гораздо позднее, а пока... Пока это был милый мальчик, сидевший за первой партой в моем классе, и которому я отчаянно завидовал. Впрочем зависть эта носила оттенок несбыточности, ведь кто мог сравниться со Сруликом?! Он был умен, хорошо учился, прекрасный спортсмен, пользовался успехом у девочек. Обладая высоким ростом и шикарным рыжим кучерявым чубом, одеваясь в модные тогда водолазки, брюки-клеш и туфли на высокой платформе - да разве могла ему отказать хоть одна школьная красавица? Впрочем на красавиц он не заглядывался, еще с восьмого класса он ходил с Тамарой, серьезной девочкой, немного полной для своего возраста, но так заливисто смеявшейся от его шуток. Он провожал ее в музыкальную школу, сидел в коридорах, ожидая ее после сольфеджио или ансамбля, а впрочем кто мерит время в молодые годы...

Тем неожиданнее был для многих его выбор после школы - военное училище. Учителя, понимавшие толк в детях, качали головой, но утешали родителей, что вряд ли это продлится долго. Он продержался полтора года. Когда он пришел в приемную к генералу, начальнику училища, то все ахнули - лучший курсант курса, ленинский стипендиат, ему пророчили блестящую военную карьеру. Его отправили дослуживать в Полтавскую область, в какой-то заштатный гарнизон. Впрочем на тот момент армия для него умерла. Он вернулся к гражданской жизни, поступил работать на завод, женился, женился на Тамаре, которая уже успела побывать замужем и быстро развестись. Они растили дочь Тамары от первого брака. Денег не хватало, они снимали квартиру, ребенок часто болел, Тамара часто сидела на больничном, все шло своим чередом. Он ушел с завода. Идти было некуда. И он пошел в милицию. Нужна была квартира. Срочно. Квартиры он не получил. Подвернулся школьный дружок и сосватал на Североморский флот, на атомные подлодки мичманом.

С Тамарой он разошелся. Да впрочем могло ли быть иначе? Долгие месяцы ожидания, пока он вернется из плавания, бесконечные сплетни, пересуды, дрязги военного городка - с этим надо родиться, или питать надежды на продвижение мужа по службе. Он не долго оставался холостым, приехав в отпуск к матери, он быстро сосватал милую девушку, только закончившую музыкальное училище и польстившуюся на его черную форму.

Отслужив срок контракта, он вернулся в родной город, благо деньги были, и быстро купил себе кооперативную квартиру. Детей у них не было. Я встретил его на улице и не узнал. По улице шел высокий старик, с вылезшими пегими волосенками на голове, с тростью в руках, которой он ощупывал путь. Долго не решаясь его окликнуть, я все же остановился и шепотом позвал его. ...это я, Эдик... Он не дернулся, не повернул головы, не прибавил шагу, а продолжал идти все тем же мерным шагом, как на параде, аккуратно опуская подошвы щегольских туфель на землю. Я засуетился, догнал его, схватил за рукав, начал что-то горячо втолковывать, что-то суетливо рассказывать, зазывать домой в гости, обещая напоить чаем, познакомить с семьей, с близкими... Он молчал. Он остановился, прислонился спиной к стене дома, пошарил в карманах, отыскал пачку сигарет, не спеша достал одну сигарету, размял ее, вставил в рот, прикурил от зажигалки... Я подсознательно ожидал, что он заплачет, но Срулик повернулся и продолжил свой неспешный путь.

Давным-давно, в далеком полузабытом детстве меня травили собаками. Мы возвращались с дружком из школы, пальтишки нараспашку, сбившиеся шарфики, раскрасневшиеся щеки, брюки и ботинки в снегу... Компания подростков выгуливала собак и затеяла с нами потеху. Мы были одни в зимнем парке, некому было пожаловаться или позвать на помощь. Овчарки с ревом кидались по команде "фас" и останавливались в последнюю минуту, выполняя вовремя поданную команду "фу". Его рыжий чубчик взмок от пота, на побледневших щеках ярко пламенели веснушки. "Хальт! Ауфштейн! Руэ!" Я не помню, как все это закончилось. Детская память беспощадно выбросила все произошедшее так далеко, оставив лишь рев собак, выкрикиваемые команды и снег, снег, снег...

Его хоронили зимой, ломы ломали задубевшую землю, все устали, хотели в тепло, выпить водки и помянуть усопшего. Нас собралось несколько человек из класса, да несколько соседей, молоденький прапорщик скомандовал солдатам залп последнего оружейного салюта разорвал тишину. В столовой все быстро опьянели, вспоминали, каким он был милым, какие девчонки вздыхали о нем, ветер с силой бился в окна, стекла дребезжали, позвякивали стаканы симфония поминок набирала темп. А я вспомнил, как мы стояли с ним в почетном карауле у памятника Ленину, было холодно, но весело и торжественно. Мы ощущали свою причастность к чему-то взрослому. Ветер. Ветер...

Говорили, что он сам шагнул под мчавшийся автомобиль, но я не верю, он не мог. Он НЕ МОГ! Он не мог...

В окно стучит весенний ветер, сыро, надо идти выгуливать собаку, в парке уже меня ждут. Я обуваюсь, беру поводок, закрываю дверь, выхожу во двор. Соседский мальчик, рыжий, конопатый, с ранцем на одном плече, идет со своим другом, лица раскрасневшиеся, куртки расстегнуты, ветер, весна...