«Мир - большой!»

Геннадий Вальдберг

Мир - большой!..

(рассказ)

Геннадии Вальдберг родился в 1947 году и до репатриации в Израиль в 1981 году жил в Москве, где окончил филологический факультет МГУ (отделение "русский язык и литература") и потом в течение пяти лет преподавал в высших учебных заведениях Москвы. Еще будучи студентом, начал сотрудничать с редакциями журналов, в которых появлялись его статьи и рецензии на литературные темы. В это же время был принят в секцию "Молодых фантастов" при ЦДЛ СССР. Писать начал в 1966-68 годах, но ни одно его оригинальное произведение в СССР никогда не публиковалось.

На Западе рассказы и повести Геннадия Вальдберга печатались в журналах "22" (Тель-Авив), "Семь дней" (Нью-Йорк), "Стрелец" (Париж), в газетах "Русская мысль", "Новое русское слово". "Панорама" (Лос-Анжелос). В 1985 году в Тель-Авиве вышла первая книга автора, "Рождение шлягера", куда вошли две фантастические повести. "Цветок" - вторая книга Геннадия Вальдберга. Это сборник рассказов, писавшихся в период с 1968 по 1981 год.

Геннадий Вальдберг находится в постоянном творческом поиске. Один из результатов, предпринятых им в этом направлении усилий - книгу "Праздник", 1996 г.-  с разрешения Геннадия, мы вносим в интерент, как представляющую особый интерес, ибо здесь описываются времена, которые всегда будут вызывать исторический интерес и которые к нам уже, будем надеяться, никогда не вернутся.

Старший лейтенант Заболотников сидел за столом и невкусно курил. Исхалтурились эти болгары! Совсем табак чистить бросили! - И то ли потому, что щепки все время на язык попадали, да и табак вонючий какой-то, с плесенью, что ли; а может, что мысли как по пересохшему руслу текли и всякую гадость цепляли, - только настроение было подстать. Вешаться впору. - До отпуска еще полгода тяни. Зарплату вчера в картишки профукал. Ну и перышник этот Газиенпуд! Чтоб за вечер три раза "каре" получить?!

Но так все всегда: деньги к деньгам липнут. Трудишься тут, в поте лица вкалываешь - а этот вот сука в санчасти сидит, и сами к нему с повинной приходят. Мол, на-ка, возь-ми!... А деться куда? Когда тут с тоски да под пьяную руку чтоб девку не трахнуть. Сам Мартынов двоих приводил. Не детей же плодить. Свои вон школу кончают. И такой старый хрыч. Но бабы как деньги, косяком только ходят. А сидишь на бобах - при своих и останешься.

И старший лейтенант с неприязнью посмотрел на облезлый несгораемый шкаф - стоит как ублюдок в углу, будто милости просит, - потом на окно, задернутое цвета шинели одеялом. И ничто, абсолютно ничто старшего лейтенанта не радовало. Даже с Галей, вот, встреча.

На восемь условились. Но куда он пойдет? К себе - и не смей! В тот же вечер заложат. Опять в "Василек"?... - так на месяц забудь. Там самый паршивый коктейль полтора рубля стоит. А в должок, у Мартынова взять?... Но вспомнит, зараза, что прошлое еще не отдал. Значит, снова в кино, чтоб потом через город в общагу тащиться. Да и вообще, Галя - не то. В общежитье солдатики ходят. А он, как-никак, офицер. И надо б чего поцивильней. Квартира чтоб, ванная - как человек, а не в подъезде за дверью.

Ко мне, мол, нельзя! Что девочки скажут?!

Да чихать он на девочек этих хотел! Тоже мне - целки! А что он мужик?! Двадцать семь уже стукнуло! И что же, в кулак ему, значит?...

В последний вот раз так подумал - убью! Пуговицы на пальто с мясом вывернул, платье к черту порвал и груди на улицу выкатил. А потом в них лицом, щекою небритой, и зубами в сосок. До крови, наверное... А она, дура, стонет, дрожит:

- Может, лучше в субботу?...

Да только знает он эту субботу! Окулов опять его вызовет. Или девочки никуда не уедут. Или сама же в ночную пойдет. Всегда там чего-нибудь выйдет.

Заболотников даже подумал, что если б случилось, и он бы как следует до Гали добрался - многое на место бы встало. И муть улеглась. И расчетливым сделался б. А то совсем контроль потерял. В драку в общаге ввязался. С солдатней по мордам понеслось. А чего кулаками махать? Только красную книжку достань. Но совсем будто память отшибло. Вот и в карты продул. Газиенпуд тот спокойный. Блефует иль нет - никогда не поймешь. А у него все на роже написано.

Но если б добрался... Нет, тогда все иначе устроит. Нуждишка приспичет - телефон на то есть, мол, во столько-то буду. А так, на кино время тратить - катись-ка ты лучше! Даже представил, как сделает: можно тут же, в постели, как только проснемся... Или нет. Под вечер позвонит. Мол, в карты еду играть, и некогда, знаешь... А лучше всего и не так. На восемь, как обычно, условится - и не придет...

Окурок стал маленький, губы обжег, и Заболотников раздавил его в пепельнице. Но странное дело, как-то вдруг полегчало. Где-то под ложечкой истома почудилась - обед, видно, скоро! - и старший лейтенант отвалился на спинку стула. Работать, в обще-то, надо. А то Окулов поедом потом съест.

Он смахнул пепел с бумаг, что лежали посредине стола, но мысль как-то вновь унесло. Ночему-то вспомнилось, как смеялся вчера. И как все штабные от хохота лопались. Мартынов Прошку Гирева вызвал. А про этого Прошку давно уж ходило, что он в своей будке девок огуливает. Ну да леший ведь с ним. На месте б сидел. Еще прошлой весной, когда мотор из порта украли, Прошка всех заложил. Прямо теплыми взяли. И чтоб из-за девок такого ценного кадра лишиться?... А тут на Прошку телега пришла. Одна расстаралась: что силой, мол, взял, не хотела она... Тоже вот, Катенька Маслова. Заболотников нарочно послушать пошел. Чуяло сердце, что весело будет. Прошка как телегу увидел тростиночкой вытянулся. Глазенки хлоп-хлоп: мол, да что вы такое?! Да я ее пальцем не трогал! - А Заболотников тут и вверни, бывает же вдруг вдохновение прямо: "А кто сказал пальцем? Не пальцем ты вовсе!"

Мартынов потом чуть на стену не лез. Промокашкою слезы промакивал. А замполит: ну ты, брат, и остряк! Я бы таких да в майоры бы сразу!

Эх, вот Окулова не было.

Заболотников даже руками взмахнул. А, была не была! - и еще сигарету достал. Но такая же дрянь. Может, на наши, на "Приму", что ль, перейти? А этих болгар!... Распустили их, гадов!

Но настроение все же поправилось. Взял бумажки, пробежал пару строк... Конечно ж, фигня. Ничего тут не вытянешь. Правильно Газиенпуд говорит. Все зло, говорит, от евреев пошло, когда поголовную грамотность выдумали. Вечно заварят чего-то, а мы за них кашу расхлебывай. В прошлом веке вот взять, сто тысяч от силы писать и умели. А какие люди родились: Толстой, Достоевский! А теперь всяко быдло в Пушкины метит. Лыко в строку поставил - и пошло по инстанциям. А куда его деть? Как-никак, документ. Вот и гонят в Особый. Будто здесь Пинкертоны сидят, по цвету чернил преступленья разгадывают.

Только и Газиенпуда - уши не очень развешивай. Сам из жидков. Хотя и клянется, что выкрест, еще, мол, по деду. И в паспорте "русский" написано. Да это только пока мы у власти сидим, нашей веры прикидывается. А двинут под зад - в тот же час перекинется.

Кляуза была короткой. Полстраницы с полями. А все остальное дотошненький перечень: сурик, шерлак, белил густотертых... олифы канистра, шпатлевка на цинке... - Если по совести - но как ведь докажешь? - этот писака все сам и украл. Такие бумаги с каждого склада в милицию пачками ходят. Но этот - хитрец. На военных свалил. А армия - это тебе не мухры, не какой-нибудь СМУ, где рубля не отыщешь. И задолженность погасит, и мстить, будто, некому. А что Заболотникову жизнь тут изгадят - так ему начихать. Лишь бы чистым уйти. Урвал сколько мог - а с тебя последнюю премию спустят.

Заболотников бросил бумажки. Нет, придумать чего-нибудь надо. Месяц повкалывать. Как последний разок, когда Гришку-расстригу попутал...

Лихо тогда все сложилось. Романы писать. Как дотянет до пенсии непременно займется. Подводника вздумал разыгрывать: вот я на рубке, вот я на пирсе... Нюшке какой-то мозги полоскал, чтобы вся деревня на фотки балдела. И ладно бы был человек. Заболотников, может, и сжалился б. А то ведь - слизняк недоношенный: образок пол рубахой припрятал, в комсомол не пойду, сексотом не буду!... - Эко расстроил! Да такие как ты - органам на дух не нужны! На коленях станешь просить, а я тебя на хер пошлю. По за то, что петрушку ломаешь, секреты врагу разбазариваешь!...

Окулов как Цезарь ходил. Говорил, что к награде представит... Но черт с ней, с наградой. А старшего вовремя дали. И теперь до капитана бы только дожить, и тогда в Управление перебраться - а в этом дерьме пусть другие копаются.

Но, честно сказать, это лишь в памяти все так гладко выходит. А на самом-то деле - охо-хо-хо, сколько Заболотников крови попортил. Когда докладную состряпал, Окулов как бык прилетел: ты что?! Очумел?! Из такого дерьма дело делаешь?! - А Окулов - тертый калач. Еще до Никиты капитаном ходил, и знает: за мелочное усердие чаще и взыщется. И Заболотников уж было решил на попятный пойти, докладную назад запросить. А тут - как в кино лишь бывает - разнарядка пришла, кампанию против попов начинают, и это дело само на поверхность всплыло.

Окулов, конечно, все бразды сразу взял. Весь аппарат подключил. В Управлении только и дел: как тут, в Н-ской части, дознанье идет? И скоро ли слушаться будет? Да что говорить, размах - это Окулов умеет устроить. Линию на Москву специально держали. Только трубку сними - любой разговор сразу побоку. А сам в командировку, в Тамбовские кущи махнул. Родню, говорит, пощипать. Не с луны ж этот Гришка свалился? А только вернулся - ласточка следом: типографию в деревне застукали. "Евангелие" и прочую антисоветчину размножают. Ну и, конечно, связь с заграницей имеется. И теперь уже Гришка лазутчиком вышел.

Да Заболотников спать ложиться - забыл. Вот тут же, на этом стуле, дни и ночи сидел. А бумаги извел - на том бы хороший хватило. Зато уж потом кум-королю. Сам командир округа лично на "Вы" обращался. Эх, будет вспомнить чего!... А тут, - и снова бумажки обвел, - сурик, шерлак... Да что тут придумаешь? Можно, конечно, на арапа сыграть. Нагрянуть под вечер - и в угол, заразу! Да на кого ты донос наклепал?! Нашу армию вздумал позорить?! Да эти вот парни в Афганских горах кровь за тебя проливают!

И дальше само уж пойдет. Трусливое племя, и чтобы про черный денек не припрятал... Сотни три как миленький выложит... Только мелко все как-то. Ну, положим, замнет, и Газиенпуду реванш устроит. А Окулову работу давай. И значит, снова штаны тут просиживай.

Может, мародерство приплесть? Скажем, садик детский построили, а какая-то сволочь всю краску уперла... И вора поймать!... Тут Прошка свидетелем. И тогда уж, дружок, три сотни-то - пшик! Тут не сотнями... Тыщей пахнет!

Но мысль как-то вдруг в клубок заплелась, затянулась - не станешь распутывать. И Заболотников только головою тряхнул. Что он, в шахматы, что ли, играть, чтобы на столько ходов вперед все просчитывать? Он нюхом больше привык. Сидишь, выжидаешь, чтобы жареным потянуло... Однако, совсем как медведь зимовать, - и все же поднялся из-за стола, - дальше дыр на штанах не уедешь. Понятно, не каждый день такая Фортуна, чтобы в союзном масштабе кампанию угадать. Но это как Газиенпуд говорит: кто прикуп-то знает

- те в Сочи живут...

Заболотников постоял у двери, прислушался. Вроде бы, тихо. И тогда решительно повернул ручку - прямо напротив висел ящик для писем, - скрутил с него пломбу... Но на ладонь упало всего два конверта.

- Ленятся, гады! - вернулся в кабинет.

Но вес ж-таки, что-то. Письма всегда раззадоривали. Ведь пишут чего-то. Давно не читал. Но если с другой стороны: какой в этом смысл? Это когда молодняк навезут, у тех недержание просто: что море, и порт, и лодки что строят... Кому надо и так, конечно, все знает. Не те времена, чтобы порт утаить. И Заболотникову их бы заботы. Но ему эту шушеру в узде держать надо. А пока желторотые - только и щупать: мол, чего ж ты, подлец, военную тайну разносишь? Да знаешь, за это?!

И плевать, что народец - труха. Ни за кого не поручишься. Ни в Бога, ни в черта не верят. Ведь каждый подписку давал, что как рыбка помалкивать будет. А потом сколько раз видел, как в городе письма бросают. На шесть копеек не жмутся. Значит, расславили, суки! А есть и такие, что и назад через город получат. С гражданским знакомство сведут, и через его уже адрес. А городскую почту читать - никакого штата не хватит... И все же, если совсем отпустить, потом никаким арканом не схватишь.

- Так с какого начнем? - перетасовал конверты Заболот-ников.

Но первый отбросил. - "Лети с приветом - вернись с ответом!" - по склейке выведено. И такой тоской от него потянуло. Чурка какой-нибудь, из сознательных: мол, тяжело, но на благо отечества... Передовицы из "Касной Звезды" переписывает. На таких и стоим. На дураков у Заболотникова нюх острый. Не смотри - лейтенант, а чушь пусть другие читают. Дело чтобы затеять - вдохновение нужно. Крылья за спиною почувствовать. Чтобы ни силы, ни время - не жалко. А если тоска!... Нет, с тоскою дела не сделаешь. Зато вот второй... - пожалуй, посмотрим. Москва! А в столицу всегда любопытно: хаят, брюзжат - зажрались, паскуды! Та-кой им билет, сукам, выпал. За здорово живешь прописку иметь! Но не ценят, заразы!

Заболотников достал перочинный нож и подцепил склейку.

Но вид письма оттолкнул. Не на то он рассчитывал. Думал, что-нибудь обстоятельное. То, мол, да се - чтоб башки не ломать, - всегда там чего-то найдется. А тут - тетрадный листок, и оторван криво, и измят порядком. Видно, в кармане мусолил. Да и написано карандашом, похоже, огрызком, потому и буквы: то огромные, в разметную клетку не лезут, а потом как бы сразу на нет, и концы слов - будто в ребусе. Начиналось письмо прямо так, без обращенья и даты, и Заболотников поначалу решил, что здесь лишь половина письма, а вторую этот вахлак просто забыл запечатать. Или - в другом конверте бросил?... Но нет, вроде все, - и Заболотников снова закурил и поудобней откинулся.

"Я тебя не сужу. Ты все правильно делаешь. Счастье

тут сам для себя. В этом деле никто не поможет... - и Заболотников пропустил пару строк. - ...пока жизнь по морде не стукнет. В школе так научили: добро непременно сильнее окажется... - он опять пропустил. - А оно никому не нужно. Сколько раз уже пробовал: начнешь что-то делать, просто так, красиво чтоб вышло. А вокруг от зависти лопаются: как это так - хорошо? Кому хорошо? Не бывает! - и сам не заметишь, как все и изгадишь."

- Экая чушь! - и он перевернул листок на оборотную сторону.

"...а я тебя, знаешь, люблю. И этого Федора. Толстый он только. И за книжками жизни не видит... Ну да ладно. Будь счастлива с ним. А за меня не волнуйся. Я, наверно, вообще не вернусь. Мир - большой... А может, завербуюсь куда-то. Потому что со мною нескладно все будет..."

Старший лейтенант посмотрел на конверт: Виктор Мостков - что за птица такая?

Но странное дело: все как-то к началу вернулось. Сигарета погасла, а новую закурить - во рту как в помойке. Шкаф облезлый в углу, одеяло вместо окна, и с Галей вот встреча... Почему все так серо? Ну совсем как в могиле! - "Мир - большой..." - перечитал Заболотников. На что это он намекает?

Но Мысль нс задела. Скользнула и сгинула. Не то, что вон с. Гришкой-расстригой. Там разом все закрутилось... Старею. быть может? Иль нет. Надоело по копейке играть. День за днем из пальца высасывать. А кому-то "каре" в руки прет!

И Заболотников вдруг разозлился. Он и не помнил, чтобы так вдруг нахлынуло. - "Мир - большой..." - еще раз перечитал лейтенант. И что уж в словах этих было? Только почувствовал, что оскорбляют его. Что сидит какой-то тут хмырь, форму как робу арестантскую носит, и ждет не дождется, когда это кончится. Календарик, наверно, завел и денечки вымарывает. А в конце - ДМБ. И прожектики строит, как билет до дома получит, чтоб столичных бабенок там трахать. А он, Заболотников, кадровый офицер, значит так, по подъездам и будет?!

- Не-ет, не выйдет, служивый! Не с тем, братец, сел! - и тут как-то вдруг все само получилось. Выхватил бланк из стола. - Карту надо ломать! А значит, в-абанк! Не струхнете-с?! - и вымахал здоровенными буквами: "Виктор Мостков" - а строчкой пониже, так что даже дырку в бумаге прорвал:

"Мир - большой!" - и подчеркнул дважды.

Ришон-Ле-Цион (Израиль)

1985-1996