«Патентованные ворота, или Гамбургеры что надо»

РОБЕРТ ПЕНН УОРРЕН

Патентованные ворота, или Гамбургеры что надо

Перевод А. Урубковой

Вы видели его тысячу раз. Вы видели его в субботу вечером на углу улицы, в центральном городке какого-нибудь округа. Он одет в комбинезон или синие джинсы, застиранные до бледно-голубого цвета, цвета весеннего неба после дождя, но поскольку сегодня суббота, на нем шерстяной пиджак, очень старый, возможно, тот самый пиджак, в котором он давным-давно женился. Из рукавов пиджака высовываются длинные руки, и на костях рук проступают жилы, похожие на сухие изгибы виноградных лоз, еще привязанных к ореховым палочкам, что хранятся у него рядом с печкой, в деревянном ящике, среди эвкалиптовых и дубовых поленьев. Большие кисти с узловатыми, разбитыми суставами и затвердевшими квадратными ногтями висят на запястьях, как неуклюжий самодельный инструмент, повешенный после работы на стену сарая. Летом он носит соломенную шляпу с широкими полями и растрепавшейся по краям соломой. Зимой фетровую шляпу, когда-то черную, но со временем покрывшуюся разводами: темно-серыми и фиолетовыми на солнце. Лицо у него длинное и костистое; впалые щеки и выступающий подбородок. На подбородке - порезы от непривычной бритвы, в нескольких местах зацепившей дубленую кожу. В этих местах темнеют тоненькие ниточки запекшейся крови. Лицо у него красновато-бурое, цвета красной глины, вязкой глины или пыли, осевшей на его штанинах и прямо-таки чугунных башмакам, или цвета красной кедровой древесины, потускневшей от солнца и дождей. Кажется, что лицо - неживое. Как будто его вылепили из глины или вытесали из кедра. Даже когда челюсть двинется, пережевывая табак, это медленное, внушительное движение вас не убеждает. Торжество хитрого механизма, спрятанного внутри.

И вдруг вы видите глаза. Вы видите, что глаза - живые. Бледно-голубые или серые, глубоко посаженные, они смотрят из-под колючих бровей. Они не открыты широко, но сощурены, как глаза, привыкшие к ветру и солнцу, привыкшие рассчитывать удар топора и смотреть в ружейный прицел. Вы проходите мимо и видите, что глаза - живые, что они пристально и бесстрастно оценивают вас из укрытия колючих бровей. Вы проходите мимо, а он продолжает неподвижно стоять: неподвижность - его дар.

Иногда рядом с ним стоят двое или трое похожих на него мужчин, но и они неподвижны. Они не разговаривают. Молодые люди, которые станут такими же в свои пятьдесят-шестьдесят, сейчас пьют пиво, заливаясь громким, грубым смехом. А для людей на углу это все давно позади. Для них многое давно позади. Они немало вытерпели и будут дальше терпеть безмолвно и мудро. Они будут стоять на углу улицы и отвергать мир, проходящий под их пристальным взглядом, как проходит по неряшливому городку у подножия скалистой цитадели под ее пушками всякий сброд.

Я видел сотни раз, как Джеф Йорк стоит на углу улицы в маленьком городке и толпа проплывает мимо под его холодным, пристальным и бесстрастным взглядом из укрытия. Он поджидает жену с тремя светловолосыми ребятишками, которые гуляют по городу, разглядывая витрины магазинов и прохожих. Потом они возвращаются, и Джеф молча ведет их в магазин, где они всегда делают покупки. Он идет первым, твердой походкой, с чуть согнутыми коленями, медленно опуская на цемент чугунные башмаки; вслед за ним - жена, миниатюрная женщина, украдкой, искоса и с любопытством глядящая на мир, и позади нее - светловолосые ребятишки, сбившиеся в стайку, ошеломленные невиданной роскошью. В магазине, дождавшись очереди, Джеф Йорк подходит к прилавку и, выслушав приветствие продавца, с высоты своего роста наклоняется к жене, чтобы расслышать, какие указания она прошепчет. Затем распрямляется и говорит: "Мешок муки, пожалуйста". Мешок муки приносят, и он опять нагибается к жене за новыми инструкциями. Когда весь товар куплен и оплачен мятыми, замусоленными долларами из старого кожаного кошелька с металлической защелкой, он берет все в охапку и выносит, уводя за собой жену и светловолосых ребятишек, устремив взгляд куда-то поверх толпы. Он проходит по улице и сворачивает к коновязи, где стоят повозки, кладет в свою повозку товар, накрывает его старым стеганым одеялом и, оставляет так, пока не соберется ехать обратно, к себе домой.

У Джефа Йорка был свой дом и земля. Этим он и отличался от тех людей, с которыми стоял в субботу вечером на углу улицы. Они работали на чужой земле, а Джеф Йорк имел свою. И тем не менее он стоял рядом, потому что его отец стоял рядом с их отцами, дед - рядом с их дедами или с такими же, как они, в других городах, горных селениях и тех городах, что дальше, за горами. Они были прапрапраправнуками тех людей, наполовину охотников, наполовину земледельцев, которых занесло в песчаные долины, известняковые горы и пустоши двести или двести пятьдесят лет назад, но которые сумели вырвать жизнь из песка и камня. А когда вся почва превратилась в песок или спеклась в камень, они вновь отправились в путь, на запад, через горы, твердой походкой, с чуть согнутыми коленями, пристально вглядываясь в даль сощуренными глазами, держа на согнутой руке ружье, охотясь за новым пространством.

Но над ними тяготело проклятие. Они не знали другой жизни кроме той, которой жили, а в этой жизни не существовало ни плодородных долин, где растет тростник высотой в человеческий рост, ни сочных травянистых лугов, ни тенистой прохлады. Если они встречали такие земли, то проходили мимо и охотились за другими, где могли бы чувствовать себя как дома и жить прежней жизнью, чтобы их кровь пульсировала в прежнем ритме и на рассвете привычно кричали белки. Долгим оказался их путь до песчаных холмов Алабамы, красных земель северной Миссисипи и Луизианы, пустошей Теннесси, холмов Кентукки, кустарниковых зарослей на западе Кентукки и гор Озарк. Некоторые остановились в Теннесси, в восточной, гористой части округа Кобб, где построили свои хижины и вспахали землю под кукурузу. Но и тут смыло почву, и им пришлось наконец спуститься с высот к плодородным низинам в ту разраставшуюся часть округа Кобб, где росла сочная кукуруза, зеленым бархатом распускались табачные листья и среди кедров, тюльпанных деревьев и кленов виднелись белые домики. Впрочем, жить в белых домиках с известняковыми трубами им не пришлось. Жить им пришлось в лачугах на краю фермы да в хижинах - ничуть не лучше, чем двести лет назад за горами или, позже, на высотах округа Кобб. Но теперь эти лачуги и хижины стояли на чужой земле, и проклятие, которое они несли с собой через горы, которое было им дороже, чем форма для литья пуль и бабушкино стеганое одеяло, проклятие, которое пульсировало в их крови и определяло их привычки, - совершило круг вместе с ними.

Одним из таких людей был Джеф Йорк, но он избавился от проклятия. Для этого ему потребовалось больше тридцати лет, с отрочества и до пятидесяти. И потребовалось работать от зари до зари, из года в год, до седьмого пота, и отказывать себе во всем, пока такое самоограничение не стало для него неким темным, тайным наслаждением, безумным удовольствием, чем-то вроде неодолимого порока. Зато эти годы принесли ему шестьдесят акров земли с домом и сараем.

Земля, которую он купил, вначале была не очень хорошей. Она истощилась за годы невнимательного и небрежного отношения к ней. Но Джеф Йорк посадил в оврагах кусты, чтобы больше не вымывалась почва, и засеял истощенные поля клевером. Починил ограду, жердь за жердью. Залатал на домике крышу и подпер веранду, покупая доски и дранку чуть ли не поштучно, в зависимости от того, на сколько хватало блестящих от пота и скользких от жира четвертаков и полудолларов. Потом покрасил дом. Покрасил в белый цвет, зная, что так надо красить дома, стоящие среди кленов, вдали от дороги, за клеверным полем.

В последнюю очередь он поставил ворота. Патентованные ворота, к которым можно было подъехать и открыть их, просто дернув за веревку, не слезая при этом с лошади или повозки. Они держались на двух высоких столбах, прочно скрепленных перекладиной, и с обеих сторон имели приспособления для запуска механизма. Ворота он тоже покрасил белым. И гордился ими больше, чем самой фермой. А его сосед Льюис Симмонс клялся, что затемно видел Джефа проезжавшим на муле через ворота туда и обратно, просто ради удовольствия дернуть за веревку и привести механизм в действие. Ворота стали чертой, которую Джеф Йорк подвел под всеми годами труда и самоограничения. Теперь, в воскресный летний день, перед тем как идти на дойку, он мог посидеть на своей веранде, и, глядя на холмы, на извилистую грунтовую дорогу, на белые ворота за клевером, он знал все, что ему нужно было знать о прошедших годах.

Между тем Джеф Йорк женился, у него появилось трое ребятишек. Жена была почти на двадцать лет моложе; маленькая, темноволосая женщина, она слегка наклоняла голову при ходьбе и в этой позе смиренного, безобидного человека украдкой поглядывала на мир своими карими или черными глазами - какими, нельзя было определить точно, потому что никто не помнил ее прямого взгляда, неожиданно яркими, если вам удавалось поймать этот короткий косой взгляд - как у маленькой, хитрой птички, вдруг вылетевшей из кустов. Когда они бывали в городе, она шла по улице с ребенком на руках, а позже уже с тремя, семенившими сзади, и украдкой смотрела на мир. Она носила ситцевое платье мышиного цвета, висевшее на ней и полностью скрывавшее формы ее худого тела, а зимой надевала поверх платья коричневое шерстяное пальто с остатками меха на воротнике, напоминавшими облезлый лишайник на старом дереве. Она ходила в черных туфлях на высоком каблуке, похожих на бальные лодочки, всегда начищенных и довольно странно выглядящих в сочетании с платьем и пальто. В своих бальных туфлях она двигалась прихрамывающей, крадущейся походкой, почти скользя ногами по земле, словно еще не вполне овладела сложным искусством ходьбы в такой обуви. Сразу было заметно, что она надевает их только в городе, а пока повозка не подъедет к первым домам на окраине, держит завернутыми в газету, чтобы потом, на обратной дороге, в том же месте снять их и опять завернуть и везти сверток на коленях до самого дома. А в плохую погоду или зимой под сиденьем повозки стояли ее старые грубые башмаки.

Нет, Джеф Йорк не был жестоким человеком, требовавшим, чтобы его жена одевалась не лучше, чем жены самых нищих издольщиков. Вообще-то некоторые жены издольщиков, бедные и не очень, черные и белые, ухитрялись покупать яркие платья и приличные шляпки и ходить в кино в субботу вечером. Просто Джеф был еще должен кое-какие деньги за свою ферму, чуть меньше двухсот долларов, которые ему пришлось занять на новую постройку сарая, сгоревшего от молнии. Вообще-то он не вылезал из долгов. Сначала он потерял мула, когда тот выскочил на дорогу и его сбил грузовик. Для Джефа это был немалый урон. Потом несколько зим подряд хворал один из его малышей. Долги были небольшими, но после стольких лет самоограничения Джеф не мог забыть о том, что значили для него эти годы. По-своему он любил семью. Никто с этим и не спорил. Но любил так, как может любить человек, переживший многие годы самоограничения. Все, что он мог себе позволить, он делал. Каждый субботний вечер Джеф покупал ребятишкам пакетик разноцветных леденцов за десять центов, чтобы они сосали их по дороге домой, а перед тем как покинуть город, вел всех в закусочную на колесах, где они брали гамбургеры и апельсиновую газировку.

Его ребятишки обожали гамбургеры. Как, впрочем, и жена. Это было заметно, хоть она ничего и не говорила: стоило тарелке с гамбургером появиться перед ней на прилавке, как ее склоненная голова чуть приподнималась, лицо озарялось радостью и она облизывала губы. Простые люди, такие, как Джеф Йорк и его семья, любят гамбургеры с маринованными огурцами, луком, горчицей и кетчупом. Это нечто совершенно особенное. Дома они едят свинину, когда она есть, овощи, кукурузные лепешки и картофель, чей вкус возможно улучшить разве что солью; и поэтому в городе, где в вашем распоряжении говядина, белый хлеб и любые приправы, возбуждающие аппетит, им все время приходится сглатывать слюну, чтобы рот не переполнился до того, как они успеют откусить первый кусок.

Итак, каждую субботу перед отъездом Джеф Йорк вел свою семью полакомиться в "Каплю росы", закусочную Слика Гардина. Закусочная была построена в виде железнодорожного вагона, но стояла на бетонном основании, рядом с главной улицей города. На бетоне, с обеих сторон, нарисовали колеса. Слик Гардин следил за тем, чтобы трава перед входом была подстрижена, и год или два на этой крохотной лужайке даже красовались цветочные клумбы. Дела у Слика шли хорошо. Несколько лет он подвизался на ринге в Нашвилле как начинающий боксер, и пару раз о нем писали в газетах. Так что теперь он был чуть ли не героем, окруженным романтическим ореолом. Но родился он здесь, в городе, и как только понял, что никогда не сможет стать классным боксером, вернулся домой и открыл закусочную, первую во всем городе. Это был молодой человек с гладкой кожей, лет тридцати пяти, рано облысевший, с совершенно голой головой. Его большие блестящие светло-голубые глаза напоминали агаты. Сказав нечто, по его мнению, остроумное, он обводил публику глазами, похожими на блестящие шарики, чтобы посмотреть, кто смеется. И потом подмигивал. Дело он вел успешно и, хотя приобрел городские привычки и городскую манеру речи, все еще помнил, как следует общаться с деревенскими, и именно они несли в закусочную свои десятицентовики. Городские здесь почти не бывали, если не считать школьников после занятий, юных хулиганов из бильярдной и железнодорожников, работавших в ночную смену.

Наверное, Слик Гардин хотел показаться остроумным, когда заговорил с миссис Йорк. Наверное, он забыл, вдруг вылетело из головы, что такие люди, как Джеф Йорк и его жена, не любят, чтобы с ними шутили, по крайней мере так. Произнеся свою шутку и ухмыльнувшись, Слик обвел взглядом присутствующих посмотреть, как ее оценили.

Миссис Йорк сидела за стойкой между Джефом Йорком и тремя ребятишками. Она ждала, пока им приготовят гамбургеры - до них были еще другие заказы, - и искоса наблюдала за каждым движением рук Слика Гардина: как он шлепал розовый фарш на горячую плиту и смазывал разрезанные булочки жиром, чтобы положить в них котлету. Она всегда за ним наблюдала, а когда ей подавали гамбургер, облизывала губы.

На этот раз Слик подал ей гамбургер и сказал:

- Кто любит гамбургеры, как вы, миссис Йорк, должен купить себе закусочную.

Миссис Йорк покраснела и уставилась в тарелку, не ответив ни слова. Слик обвел всех взглядом - дошла ли до них шутка, и кто-то за стойкой фыркнул. Он посмотрел на Йорков, и если бы его не воодушевил так сильно этот смех, то Слик поостерегся бы продолжать, увидев лицо Джефа Йорка. Такие люди, как Джеф Йорк, очень чувствительны, особенно когда дело касается их женщин, и ни в коем случае нельзя шутить над их женщинами, если только не очевидно, что эта шутка - лишь милое проявление дружбы. После смеха за стойкой шутку трудно было счесть вполне дружеской. Джеф смотрел на Слика, и что-то медленно проступало в его лице, словно вытесанном из кедра, и в глубине серых глаз, укрытых под колючими бровями.

Но Слик не обратил внимания. Смех воодушевил его, и он сказал:

- Да, люби я гамбургеры так же сильно, как вы, то сам купил бы себе закусочную. Кстати, я свою продаю. Не желаете приобрести?

Кто-то засмеялся уже громче, и Джеф Йорк, не донеся гамбургера до рта, неторопливо положил его на тарелку. Но того, что могло бы произойти, не произошло. И не произошло потому, что миссис Йорк подняла вспыхнувшее лицо, посмотрела в глаза Слику Гардину и, сглотнув, - то ли чтобы не говорить с полным ртом, то ли чтобы совладать с нервами, - произнесла резким, напряженным голосом:

- Вы продаете закусочную?

Наступила полная тишина. Никто не ожидал, что она заговорит. Она сотни раз бывала в этой закусочной, но, кажется, никто не слышал от нее ни слова. Она приходила сюда с Джефом Йорком и, когда освобождалось место, садилась, а Джеф говорил:

- Мне пять гамбургеров, только самых вкусных, пожалуйста, и пять бутылок газировки. - А когда все было съедено, он клал на стойку семьдесят пять центов - если они пришли впятером - и выходил, медленно ступая в тяжелых башмаках, а за ним молчаливо следовали жена и дети. И вдруг она заговорила, она задала вопрос напряженным, неестественным голосом, и все присутствовавшие, включая мужа, посмотрели на нее с удивлением.

Наконец, опомнившись от удивления, Слик Гардин ответил:

- Да, продаю.

Она опять с трудом сглотнула, хотя гамбургера во рту точно не было, и спросила:

- И сколько вы хотите?

Вновь наступила тишина, Слик посмотрел на нее и, чуть презрительно пожав плечами, ответил:

- Тысяча четыреста пятьдесят долларов.

Миссис Йорк взглянула на него и побледнела.

- Многовато, - сказала она равнодушно и опять уставилась в тарелку с гамбургером.

- Леди, - стал оправдываться Слик, - именно столько я сюда и вложил. Посмотрите на плиту. Это "Хит-мастер", - они не дешевые. А кофеварки? Лучше вы не найдете. Плюс еще земля, на которой стоит закусочная. Любому понятно, что я вложил сюда не меньше. Даже больше. Этот участок мне обошелся дороже, чем... Вдруг он понял, что она не слушает. И понял, наверное, что за душой у нее нет ни цента, купить закусочную она не может, и он просто выглядит дураком, оправдывая свою цену. Он осекся, пожал плечами и обвел взглядом всех сидящих за стойкой, ища, кому бы подмигнуть.

Но прежде чем он успел подмигнуть, Джеф Йорк произнес:

- Мистер Гардин...

- Да? - ответил он, посмотрев на Джефа.

- Она не хотела вас обидеть, - сказал Джеф Йорк. - Она не хотела соваться в ваши дела.

Слик пожал плечами:

- Мне все равно. Я не скрывал, что продаю закусочную. Из цены тоже секрета не делаю.

Миссис Йорк склонилась над тарелкой. Медленно, задумчиво она жевала гамбургер, и было видно, что для нее он стал безвкусным.

Все это, конечно, случилось в субботу. На следующей неделе, в четверг, после обеда, Слик был в закусочной один. После обеда наступало затишье. Слик, как он рассказывал позже, протирал плиту и ничего не заметил. Он рассказывал, что просто насвистывал. У него такая манера - насвистывать сквозь зубы. Но насвистывал негромко - не так громко, чтобы не услышать открывающуюся дверь или чьи-то шаги. Она вошла бесшумно и встала посередине, и когда он повернулся, его чуть удар не хватил от неожиданности. Он думал, что один в закусочной, а она, нате вам, - стоит и наблюдает за каждым его движением, как кошка за рыбкой в аквариуме.

- Здравствуйте, - сказал он, когда пришел в себя.

- Закусочная еще продается? - спросила она.

- Да, леди.

- Сколько вы за нее хотите?

- Леди, я вам уже говорил, - ответил Слик, - тысяча четыреста пятьдесят долларов.

- Уйма денег, - сказала она.

Слик начал объяснять, сколько денег вложил в закусочную, но почти ничего сказать не успел - она развернулась и выскользнула в дверь.

- Ну да, - рассказывал он позже посетителям, - я, как дурак, начал объяснять ей, сколько денег вложил в дело, хотя знал, что у нее нет ни цента. Она сумасшедшая. Прошла, наверное, пять или шесть миль, просто чтобы задать мне вопрос, на который сама знает ответ. А потом развернулась и ушла. Но я все равно продаю закусочную. Надоело подавать жратву всякой деревенщине. У меня связи в Нашвилле, открою там новое дело. Сигары, пара бильярдных столов, может быть, пиво. Там же устрою клуб. Такой, с членскими билетами, чтобы ребятам было где перекинуться в картишки. Клуб для общения. У меня в Нашвилле хорошие связи. Так что закусочную я продаю. А эта женщина - у нее ни цента. Закусочную она не купит.

Но она купила.

В субботу Джеф Йорк привел семью снова. Они молча съели гамбургеры и ушли. Когда они ушли, Слик сказал:

- Похоже, вкладывать сюда деньги она не собирается. Наверное, передумала, решила прикупить пакет акций какого-нибудь банка. - Он обвел всех взглядом, нашел братскую душу и подмигнул.

Это случилось в конце следующей недели. Никто не знал и так и не узнал, что происходило в белом домике, на ферме Джефа Йорка. Может, она морила его голодом, не готовила еду или все подгорало. Может, перестала ухаживать за детьми и он, вернувшись домой усталым, должен был заниматься ими сам. Может, ночью, лежа в постели, она говорила и говорила и упрашивала его купить закусочную, изводила его всю ночь, а он проваливался в сон и просыпался, чтобы опять слышать ее голос. Может, она просто отворачивалась и не позволяла до себя дотронуться. Джеф был намного старше, и, возможно, она была его первой и единственной женщиной. Все прежние годы он слишком сильно зависел от своей мечты и страсти самоограничения, чтобы хоть пальцем дотронуться до женщины. Этим она его и взяла. Тем, что он был намного старше и не знал других женщин. А может, она не воспользовалась ни одним из этих приемов. Маленькая, темноволосая, хитрая женщина с вечно опущенным лицом и косым взглядом, она могла придумать свой собственный метод, и не сомневайтесь.

Что бы она там ни придумала, это сработало. В пятницу утром Джеф Йорк пошел в банк. Решил заложить свою ферму, сказал он президенту банка, Тоду Салливану. Ему нужно за нее тысячу четыреста пятьдесят долларов, сказал он. Тод Салливан отказал. Джеф задолжал банку сто шестьдесят долларов, и лучшее, на что он мог рассчитывать, отдавая ферму в залог, - это тысяча сто долларов. Шел 1935 год, фермерские угодья стоили мало, и половина из них уже была заложена. Джеф Йорк сидел в кресле перед столом Тода Салливана и молчал. Тысяча сто долларов его не спасут. Если вычесть из них сто шестьдесят долларов, которые он задолжал, останется чистыми чуть больше девятисот. Минуту он сидел не шевелясь - видимо, обдумывал цифры. Потом Тод Салливан спросил:

- Так сколько, вы сказали, вам нужно?

Джеф ответил.

- А для чего вам деньги?

Джеф объяснил.

- Ну вот что, - сказал Тод Салливан, - я не буду становиться на пути у того, кто хочет улучшить свое положение. Это не в моих правилах. Насчет закусочной - мысль хорошая, это уж точно, и я не буду стоять на пути у того, кто решил перебраться в город и улучшить свое положение. По сравнению с фермой закусочная - шаг вперед, и мне нравится ваша целеустремленность. Банк не может дать вам денег в залог под такую собственность. Но вот что я сделаю. Я куплю вашу землю. У меня есть лошади, я держу их на отцовской ферме. Но мне лучше держать их на собственной земле. Я заплачу тысячу семьсот. Наличными.

Джеф Йорк ничего не ответил. Он смотрел на Тода Салливана, как будто не понимая его.

- Тысячу семьсот, - повторил банкир. - Это хорошая цена. По нашим временам.

Теперь Джеф не смотрел на него. Он смотрел в окно, в переулок, куда выходил кабинет Тода Салливана, расположенный в глубине банка. Позже, когда Джеф Йорк на какое-то время оказался в центре внимания, банкир рассказывал:

- Я подумал, что он меня даже не слышит. Сидел, как в полусне. Я кашлянул, чтобы вроде как разбудить его. Как это обычно делают. Торопить я его не хотел. Таких людей не стоит торопить. Но не мог же я сидеть с ним целый день. Я предложил хорошую цену.

По тем временам, когда народ едва сводил концы с концами, это действительно была хорошая цена.

Джеф Йорк согласился. Он согласился на тысячу семьсот долларов, купил на них закусочную, снял маленький дом на окраине и переехал туда с женой и детьми. На следующий день после того, как они устроились, Джеф Йорк с женой пришли в закусочную выслушать советы Слика насчет того, как вести дело. Он показал миссис Йорк, как пользоваться кофеваркой и плитой, как готовить сандвичи и убирать за собой после работы. Чтобы потренироваться, она поджарила для всех гамбургеры - для себя, мужа и Слика, и они съели их на глазах каких-то зевак.

- Леди, - сказал Слик, зная, что деньги у него уже в кармане, что он сегодня же уедет в Нашвилл на семичасовом поезде, и от этого придя в хорошее расположение духа, - скажу я вам, леди, гамбургеры у вас выходят что надо.

Он стер с губ крошки и горчицу, вынес из-за двери чемодан и добавил:

- Ну что ж, леди, оставайтесь и принимайтесь за дело. Желаю вам приготовить миллион гамбургеров.

После этого он шагнул навстречу яркому осеннему солнцу и пошел по улице, насвистывая сквозь зубы и глядя по сторонам, словно искал, кому бы подмигнуть. С тех пор Слика Гардина никто в городе не видел.

Весь следующий день Джеф Йорк работал в закусочной. Он вычистил все внутри и собрал мусор, скопившийся на задворках. Сжег весь мусор. Снаружи тщательно покрасил заведение белой краской. На это ушло два дня. Потом покрыл лаком стойку. Поправил слегка покосившуюся вывеску на улице. И теперь, благодаря его трудам, в закусочной все сияло и блестело.

На пятый день после переезда, в воскресенье, он пошел прогуляться за город. Он отправился в путь под вечер, но не поздно, потому что в октябре дни становятся короче. Вышел из города по Куртсвилльскому шоссе и свернул на дорогу, ведущую к ферме. Он свернул за милю до своего дома, когда было еще достаточно светло, и Боудены, хозяева бензоколонки на углу, ясно видели, как он проходил мимо.

В следующий раз его увидели в понедельник, около шести часов утра. Увидел мужчина, который вез в город молоко. Джеф Йорк висел на перекладине белых патентованных ворот. Он с них спрыгнул. Он подстраховался, оставив их открытыми, чтобы не было возможности забраться назад, если шея при прыжке не сломается и он передумает.

Впрочем, как выяснилось, предосторожность оказалась излишней. Доктор Стаффер сказал, что шейные позвонки были переломаны очень аккуратно.

- Кто умеет так аккуратно ломать шею, мог бы этим и деньги зарабатывать, сказал доктор Стаффер. И добавил: - Только чтобы шея всегда была чужая.

Миссис Йорк была сильно опечалена смертью мужа. Люди отнеслись к ней с сочувствием, старались помочь, и благодаря их сочувствию и любопытству торговля в закусочной пошла успешно. И продолжала идти успешно. Миссис Йорк даже перестала наклонять голову и смотреть на вас и на мир искоса. Она смотрела прямо в глаза. Она научилась ходить на высоких каблуках, и у вас больше не возникало ощущения, что она осваивает какое-то хитрое дело. Вообще-то она оказалась привлекательной женщиной, когда научилась следить за собой. Путевые рабочие и юные хулиганы из бильярдной с удовольствием торчали в закусочной и шутили с ней. Тем более, говорили они, гамбургеры у нее выходят что надо.