«Мы-русские, других таких нет»

О ВРЕДЕ ПЬЯНСТВА

Приключения мои начались совершенно случайным и непредсказуемым образом, теплым январским вечером, которые так приятны в Калифорнии… Тогда я, чертыхаясь, понял, что дома снова совершенно нечего жрать, и вечером поехал в «Счастливчика».

«Счастливчик» – это мой вольный перевод местной сети продовольственных магазинов «Lucky». Впрочем, один пожилой дяденька, приехавший в Штаты года два назад, и путавший русские буквы с латинскими, изобрел свое собственное прозвище: «Пойдем в Лизку» – смеясь повторял он.

Не знаю, кого эти супермаркеты делали счастливыми, должно быть выжатых как лимон после рабочего дня эмигрантов из развивающихся стран, да странного вида личностей, от некоторых из которых так и хотелось спрятаться за изящной башней, сложенной из рулонов туалетной бумаги. Моя тележка катилась между рядами, постепенно наполняясь, пока рука провидения как-то сама по себе не привела ее к длинному стеллажу, уставленному алкогольными напитками. И тут, как по-волшебству, колесо у тележки заклинило, в результате чего она намертво застопорилась.

– А ну-ка, тпру, – твою… – неслышно выругался я, пнув вместилище продуктов ботинком. Тележка со скрипом тронулась, и вдруг совершенно отчетливо начала меня соблазнять:

– «Пиво» – гадко взвизгивало колесо на каждом обороте. Поразило меня то, что взвизгивание это происходило на чистом русском языке. – Пиво! Хо-лод-ное Пиво! Пиво! Пиво! Хо-лод-ное…

– А, будь ты неладна, – искушение было сильным, и я уставился на выставленные в ряд бутылки. До пива оставалось еще несколько рядов, и тут… Дыхание мое на секунду остановилось. Бутылка, необычной формы, со змеиными витыми изгибами и переливами, наполенная жидкостью светло-коньячного оттенка, с золотой пробкой. В стеклянном чреве ее плавали какие-то корешки, своей корявой уродливостью более всего напомнившие мне женьшень.

Алкоголизмом я вроде бы не страдал, из всех спиртных напитков предпочитал русскую водку, иногда из вежливости выпивал бокал вина, и уж совсем не выносил всяческих изощренных настоек, шампанских, а тем более ликеров, считая их отравой для человеческого организма. Так что, справедливости ради, приходится признать, что столь преувеличенная реакция при виде подозрительной жидкости в бутылке непонятного происхождения, была для меня совершенно нетипичной.

– Ну надо же, красавица какая, – я чуть было не погладил бутылку, устыдился этого чувственного порыва, и, пожимая плечами, толкнул тележку.

«Пиво. Пиво. Холо… Кррр-гхх… Бутыл-ка. Бутыл-ка. Бутыл-ка. Бутыл-ка,.» – Колесики у моей тележки провернулись и сменили пластинку.

– Заткнись, дура, – я обращался с этой неодушевленной, заедающеколесообразной дрянью как с живым существом. – Что же это были за корешки, – задумался я, и вдруг вспомнил про то, что когда я еще жил в России, один из моих друзей ездил в командировку в Северную Корею и рассказывал мне об необыкновенной водке, настоенной на корнях женьшеня… По словам моего знакомого, водка эта обладала необычным вкусом, и, выражаясь по-Ерофеевски, значительно укрепляла дух, при этом умеренно расслабляя члены.

– А вдруг, – мне стало любопытно. – Чем черт не шутит, – и я решительно развернулся.

От витого стеклянного сосуда исходило мягкое, ласкающее тепло, настолько ощутимое, что, взяв бутылку в руки, я от удивления чуть не выронил свою находку. Нет, корешки не были женьшеневыми. Бутылка была бразильского происхождения, крепостью в 45 градусов. Названия, я, к стыду своему, точно так и не помню, что-то среднее между Текилой и Кампарештой. «Этот редкий напиток, производимый в долине Амазонки, – с удивлением прочел я на этикетке, – поражает знатоков своим изысканным вкусом. Настоенный на кореньях, – дальше следовало название совершенно неизвестного мне растения, растущего только в дельте тропической реки, – он доставит вам неземное удовольствие своей бархатной, проникающей откровенностью и первозданной свежестью познания».

– Ну и насочиняют, – я недовольно пожал плечами, – типичное рекламное словоблудие. «Изысканный, редкий» – чаще всего означало «Сделанный из отходов производства и признанный умеренно ядовитым». «Первозданная свежесть познания» скорее всего переводилась как «Мамочку родную забудешь, и будешь отходить два дня». Я уже протянул руку, чтобы поставить бутылку на покрывшуюся пылью полку, но внимание мое привлекла красная этикетка. «Бразильская Теки… мпарешта» – гласила этикетка. Цена $89. 95. Эксклюзивная распродажа: $15. 95. Вы экономите $74. 00. Не более одной бутылки в руки. Предложение действительно 23 и 24 января с 10 до 11 часов вечера.

Что-то как-будто оборвалось у меня внутри. Какое сегодня число? Ну да, двадцать четвертое. Времени пол-одиннадцатого. Шестнадцать баксов – дорого… С другой стороны, интересно. А вдруг она действительно родниково-свежая и первозданная? Бутылка в девяносто баксов из Бразилии, где много диких обезъян… Да столько стоит очень, очень хороший коньяк. Эх, была не была! – Я схватил экзотический напиток, и, зажмурив глаза, ринулся к кассе.

Стоит ли говорить, что приехав в свою холостяцкую комнатку, я ожидал свидания с излучающей тепло жидкостью, как молодой повеса… Торопливо раскидав продукты по холодильнику, я проглотил бутерброд с колбасой и принялся за таинственный напиток.

Пробка напоминала коньячную, она вытащилась без труда. К моему удивлению, при этом несложном действе произошел сильный хлопок, и со дна бутылки поднялись пузыри подозрительно фиолетового цвета.

– А, ну вас к черту, не буду пить эту гадость, – проявил я кратковременное благоразумие, но тут запахло чем-то пряно-ароматным. Так в юности моей пахла хорошая медовая чача, и я немедля налил стопочку.

Я считал себя человеком тренированным, в своем российском прошлом, я, бывало, пил неразбавленный лабораторный спирт. Блажен, кто верует… Жидкость немедленно обожгла мне горло и вызвала онемение языка. – Потерял класс, – расстроился я, а затем испугался, так как щеки у меня покраснели, на лбу выступили пятна противного красного цвета, и после этого стало трудно дышать.

– Аллергия, наверное, – пространство начало расплываться перед глазами, потом я вспомнил, что в аптечке лежит присланная мамой из Москвы упаковка димедрола. – Нет, что же я делаю, мешать димедрол со спиртным нельзя – возмутилось мое угасающее сознание. Впрочем, доползти до аптечки я уже все равно не мог, так как руки и ноги мои совершенно меня не слушались. Их как будто и не было, они превратились в гадко-желтого цвета когти, как у заморенных советских куриц. Затем занавески уплыли в сторону, и из них, покачиваясь, показалась плоская голова змеи. Резко запахло стоячей водой и гнилью. Змея посмотрела на меня, сидящего на ветке, как мне показалось, с презрением, и, рассекая чешуйками черную воду, поплыла куда-то в сторону кухни.

На потолке, выпуклые, неправдоподобно зеленые, колыхались листья. Визгливо кричали звери, пробежала, хватаясь за люстру, мелкая обезъянка неизвестной мне породы, и я полетел, поднявшись из тумана. Джунгли в этот рассветный час особенно красивы. Вот и краешек солнца. Вверх!!! Как хорошо быть орлом, расправляющим свои крылья… Смущало меня только то обстоятельство, что время от времени шея моя становилась позолоченной, а из нее наглым образом торчали две пакостные головы, развернутые в разные стороны, примерно как на непривычном людям моего поколения новом, то есть старом российском гербе. От этого раздвоения болела голова, а в глазах все учетверялось. Как бы это назвать, – задумался я на секунду, забыв о величественных джунглях. Стерео? Ну да, стереозрение, это когда два глаза. А у меня, пожалуй что, квадро… Квадрофония какая-то получается. А я в Россию, домой хочу. Я так давно не видел маму… – Я с ненавистью начал царапать когтистой ногой свою грудь, и, потеряв равновесие, свалился сквозь крону деревьев вниз, здорово ободрав при этом спину.

Какая зверюга… А какие у нее глаза… Желтые. Нет, скорее, зеленые. Киска, нет, киска, не ешь меня! Я – хороший! У меня в детстве был кот, я его любил, зараза! Взлетаем! Четыре, три, пуск! Под крылом самолета призывно поет зеленое море…

Какие– то морды, раскрашенные красками, извивающиеся тела…И снова я парил над долиной Амазонки, падая камнем вниз. Пока не проснулся с жуткой головной болью часов около четырех утра.

– Ну и жидкость, – мне было нехорошо, а самое противное, не оставляло ощущение полной реальности происходившего, я даже осторожно потрогал свою шею, с облегчением убедившись, что она не раздваивается. – И все это с одной маленькой рюмки. Жень-Шень, мать вашу, так еще и гербом станешь! – Я решительно взял бутылку, и вылил ее в раковину. – Да я их засужу, – почему-то идея мести овладела мной той ночью. – Где этот чек? – Я судорожно начал шарить по карманам. – Они не имеют права продавать такие жидкости. Или, хотя бы, предупреждать надо. «Первозданная свежесть», маму вашу! А если бы я выпил две рюмки? Дя я бы наверняка помер! – Нет, где же этот чек? – мне стало неспокойно, тревожно, почему-то я был убежден, что стоит найти эту бумажку, как жизнь сразу улучшится.

Скомканный чек, наконец, был найден в мусорном баке, и тут я осознал, что вылив жидкость в раковину, совершил непростительную ошибку. – Как же они сделают химический анализ, – расстроился я, – пойди им теперь докажи что к чему, – и от расстройства тут же уснул.

На следующий день я почувствовал себя лучше, и уже начал забывать об этом досадном эпизоде, но через пару дней мы с Патриком решили сделать вылазку в английский бар.

О Патрике – разговор особый. Он – мой коллега по работе, сидит в соседнем «кубике». Кроме того, он – ирландец и холостяк. Эти два последних обстоятельства роднят нас, двух в меру интеллигентных мужчин в полном расцвете сил, оказавшихся на чужбине. Вообще я заметил, что ирландцы, как и русские, обладают повышенным чувством юмора, некоторой дикостью характера, общей дружелюбностью, а также обожают вечеринки, на которых часто надираются и дебоширят.

Итак, мы с Патриком пошли в бар. Подобные вылазки становились доброй традицией. Начинались они подтруниванием друг над другом, потом рассказами о том, с какими потрясающими девушками в том или ином баре познакомился знакомый его или моих знакомых, а, когда девушек не обнаруживалось, заканчивались умеренным дружеским пьянством. На прошлой неделе, например, я угощал Патрика «Столичной», которую он не оценил. Скривив губы, он иронично прошелся по поводу того, что «Столи» напоминает ему лабораторный спирт, используемый для очистки поверхностей. Я, обидевшись, пытался рассказать ему про 63 спектральных линии, без которых водка не может называться таковой, потом, исчерпав все аргументы, вспомнил, что спирт мы в старые времена тоже пили.

– Дикари! – возмутился Патрик. – На следующей неделе я угощаю тебя настоящим напитком, приготовься!

«Настоящий» напиток оказался выдержанным шотландским виски. Прелести этого зелья, отдававшего сивушными маслами и болезненно напоминавшего мне сельский самогон, я не понимал, но отказаться было неудобно. Патрик сделал вялую попытку познакомиться с двумя дамами среднего возраста и абсолютно шлюховатого вида, но, купив им пару коктейлей, остыл, и мы предались распутной дегустации вязкой, пахнущей дымком жидкости.

– Так и вспоминаю, – разливался я соловьем. – Типичный первач.

– Что такое «Первач»? Это «товарищ»?

– Представь себе, Патрик, ты какой университет заканчивал?

– Дублинский. А что?

– Ну как же. Накануне защиты долгожданной ученой степени, на полях Ирландии уродилась свеколка.

– Что уродилось? – Патрик недоумевал?

– Неважно, капуста, например. И она гниет на корню.

– Как это гниет?

– Сгноили проте… – Ты не протестант, случайно?

– Я – католик! – Патрик обиделся. – Так что?

– Ну, в общем, погибает капустка, – я решил не затрагивать болезненные религиозные конфликты. – И вас, студентов университета, посылают на поля спасать урожай.

– Кто посылает? – Патрик потряс головой. – Чего ты несешь?

– Английская королева. Впрочем, неважно, – я почувствовал себя в культурном вакууме. – Представь себе: поле, на горизонте виден трактор, а бригадир разливает в рюмки сделанный в простой русской деревне напиток из свеклы. И напиток этот по вкусу точь-в точь ваш шотландский виски!

– Откуда на поле взялись рюмки и виски? Я понял, ты уже пьян. Из свеклы делают русский борщ!

– Я пьян? После бокала этого машинного масла, разбавленного льдом? – Я возмутился. – Да я…

Тут я запнулся, так как со мной явно происходило что-то странное. Ноги мои были голыми, на бедрах намотана шерстяная юбка, а рукой я придерживал арбалет. С гор спускался туман, там, внизу, в долине стоит лагерем неприятель. Я ненавидел их всей душой, этих отвратительных красномордых захватчиков. Они еще услышат про нас! – И тут изо рта моего против воли вырвались гортанные звуки, подхваченные такими же, как я, стоящими рядом мужчинами.

– Хэлло? – Патрик тряс меня за плечо. – Все-таки я удивляюсь эрудиции вас, русских. Откуда ты знаешь эту песню?

– Какую песню? – Реальность медленно возвращалась сизыми клубами сигаретного дыма. Ах, добрые старые времена, тогда в барах Калифорнии еще можно было курить!

– Это боевая песня шотландцев, тринадцатого века. Я ее слышал всего один или два раза, в детстве. А ты откуда ее знаешь?

– Не обращай внимания, – от слов Патрика мне стало не по себе. – Я просто перебрал, пора домой возвращаться.

– Ага! – Патрик довольно ухмыльнулся. – А говорил, машинное масло.

– Итак, – рассуждал я, вернувшись домой. – Со мной происходит что-то странное. Возможно, это совпадение. Глубоко надеюсь, что это не белая горячка. Вроде бы, не с чего. Ну да, скорее всего, я схожу с ума. Но как же интересно! Не поставить ли на себе научный эксперимент? Или бросить пить окончательно и бесповоротно? Как зависит интенсивность видений от дозы выпитого?

Каюсь, на следующий день я с чисто научной целью купил бутылку Ямайского рома «Капитан Морган». – Пятнадцать человек на сундук мертвеца, – твердил я про себя. – Йо-хо-хо. И бутылка рома…

Вечером я отключил телефон, запер входную дверь и налил стопку прозрачного напитка, которую выпил безо всякого удовольствия. В квартире было тихо, я зажмурил глаза… И со мной решительно ничего не произошло, только лицо слегка покраснело.

– Ну и слава Богу, значит совпадение, – решил я. – А то так еще сопьешься.

Некоторое время я занимался уборкой квартиры, потом включил телевизор, пощелкал каналами, выругался, наткнувшись на фильм ужасов с вампирами, перегрызавшими горло молоденькой актрисе, и понял, что делать мне сегодняшним вечером совершенно нечего.

– А вдруг галлюцинации включаются при определенной концентрации алкоголя в крови? – Природные задатки естествоиспытателя не оставляли меня ни на секунду, и я решил выпить еще стопочку ямайского рома. Вместо стопочки получился стакан. Как и следовало ожидать, ничего не произошло, но жутко захотелось спать.

Как приятно рухнуть в постель, осознавая, что сегодня уже не надо бегать по коридорам, сидеть на бесконечных и бесполезных совещаниях…

И только этот крепкий соленый воздух, надутые ветром паруса, запах смолы и проклятые англичане, которые вторые сутки гонятся за нами. Шакалы!

Я нервно почесал плохо выбритый подбородок. Вот уже пятый или шестой корабль потопили, а хорошего лезвия – не найти! Бардак… Да, недооценивать всей мощи королевского военного фрегата – глупо. Вряд ли мы сможем их потопить, скорее они нас. Ну что же, один шанс из десяти – удрать, затеряться в тумане около одного из местных островов. Еще шесть шансов – быть съеденному рыбами. И еще три. Лучше не думать, уж лучше погибнуть в бою, со шпагой в руке… Как бывшему королевскому офицеру, мне, скорее всего, суждено лишиться головы. И эти тупые, обливающиеся потом свинячьи хари в париках будут долго морализировать и читать приговор именем его императорского величества… А команду вздернут на реях, тела наверняка вывесят гнить на виселицах на берегах всех местных островов… Эти идиоты думают, что виселицы со скелетами настолько устрашат потенциальных предателей королевства, что ни один из них не пойдет в пираты! Чепуха, для этих ребяток чужая смерть абстрактна, они живут сегодняшним днем…

Ну что же, перед схваткой пора заняться делом… Эта девчонка сразу же бросилась мне в глаза, когда мы захватили тот корабль. В белом платьице, угловатая и резкая в движениях, как маленький зверек… Нет, ее нельзя было отдать на потеху команде. Но и силой брать ее тоже было нельзя. Только искушение, сладостное падение, первородный грех – вот истинное блаженство.

Я поселил ее в отдельной каюте, приставив к двери самого преданного мне слугу. Я посылал ей вино, приходил и читал стихи. Бедняжка, она не знает, что стихи я ненавижу… Пришел мой час, или сейчас, или никогда… Какое страшное это слово – никогда. До сих пор оно было для меня абстракцией. Ведь вот он – я, я – живу, вот мои пальцы, по ним течет кровь. В груди стучит сердце, черт побери, как это так, что это живое вместилище моей души может исчезнуть через какие-нибудь несколько часов?

– Ха, – это мой вечный внутренний оппонент. – Можно подумать, ты никогда не убивал. А тебе не снятся люди, которые…

– Заткнись! – Это я подошел к ее каюте.

– Это вы, – как маняще поднимается и опускается ее грудь.

– Сударыня, – я опустился на колени. – Простите меня за все лишения, которые вам довелось испытать из-за меня. Ибо пришло время просить искупления у Господа!

– Вы испугали меня! – Она вздрогнула. – Что-нибудь случилось?

– Не хочу пугать вас, но через несколько часов мы все можем оказаться на дне морском. Я ничего не скрываю от вас. За нами гонится военный корабль. И он атакует нас при первой же возможности. У нас нет никаких шансов оказать сопротивление. Сдаться невозможно. Приказ короля – уничтожать всех…

– А как же пленные? – Как она заметалась, бедняжка, как бабочка, прилетевшая на свет и обжегшая об свечку свои крылышки. – Какая бесчеловечность. Какая жестокость.

– Сударыня. – Я схватил ее за руку. – Позвольте мне открыть вам свою душу, если это не пугает вас. – Я грешен перед Богом… -Теперь главное – не упустить инициативу…

– Что вы можете сказать мне, Вы, лишивший меня свободы, заточивший меня в заключение на этом корабле, полном грязного сброда, а теперь, как выясняется, отобравший у меня жизнь.

– Сударыня, я поступил так из любви к вам! Поверьте! Я увидел вас в… – Я запнулся. Откуда там шел этот корабль? – в порту… и забыл обо всем на свете. Я предал короля. Я гнался за вами как одичавший волк. Я хотел, мечтал вас похитить, и теперь плачу за это сполна.

– Вы… – Она учащенно задышала. – Как вы смеете?

– Клянусь вам! Я совершил преступление ради любви! Теперь, когда нам, возможно, осталось жить всего несколько часов. – Я начал целовать ее.

– Оставьте. Как вы смеете.

– Подумайте, любовь моя, вы, такая молодая, умрете, не испытав счастья, даже не зная, в чем оно состоит. Скажите, я неприятен вам?

– Пустите!

– Любовь моя! Поцелуйте меня всего один раз, прошу вас! Мне ничего не нужно больше в жизни…

Я уже чувствовал, что сопротивление ее ослабевает. Еще несколько виртуозных заходов и отступлений. Тонкий баланс между чувственностью и разумом. И вот оно свершается… О, сладостные мгновения. Они стоят целой жизни. О, Боже. Прости меня за грехи мои…

Солнце встает… Волны в этот час особенно красивы. Как же хочется курить… Это, возможно, последняя в моей жизни трубка. Хороший табак, ничего не скажешь.

Преследователи уже почти что на расстоянии пушечного выстрела. Сейчас начнется… Ну что же, – Я одеваю обтрепанный мундир и шляпу. – А все-таки, жизнь прекрасна! К бою!

– О, Господи, – я схватился за голову. – Как же хорошо проснуться в своей постели, в конце двадцатого века, в центре американской технологической цивилизации… Сон никак не хотел отпускать меня. Все эти события, все чувства, настолько реальные. Даже этот корабль с наполовину прогнившими досками… Пит, конечно же, слугу звали Пит. Странный язык, – во рту у меня стоял вязкий привкус… Я же только что коварно овладел женщиной… Бррр… Что стало с ней? Нет, у меня, скорее всего, белая горячка. Неужели она наступает вот так, неожиданно… Все, бросаю пить, ни одного грамма. К чертовой матери…

Держался я около недели. Как нетрудно догадаться, любопытство взяло верх, и, придя в отдел вин, я задумчиво бродил между стойками, пока взгляд мой не остановился на бутылке японского саке.

Той ночью я был вознагражден – я оказался самураем, и сделать харакири было для меня делом чести… Акт вспарывания живота оказался теснейшим образом связан не только с религиозными традициями, но и с тонкой политической ситуацией и интригами, сложившимися при императорском дворе.

За последующие месяцы я побывал и в Голландии, и на просторах Швеции, и во Франции, и в Испании. Особенно мне понравился джин «Beefeater» – я нес службу в Тауэре и присутствовал при коронации короля Генриха. Я прожил десятки жизней в различных эпохах, кроме того выяснил, что многократное употребление одного и того же напитка вызывает многосерийные сны с развивающимся сюжетом. Например, Ямайский ром поведал мне, что соблазненная девушка все-таки погибла, а соблазнителю удалось спастись, и он еще несколько лет тосковал по ней. Затем герой моих снов продал часть награбленных драгоценностей, купил рабов, и основал прибыльную плантацию, женившись на худощавой даме с визгливым голосом. Увядшую эту даму я ненавидел, она пахла какой-то дрянью, носила платья с викторианскими оборочками, держала меня в железных рукавицах, запрещала курить, к тому же прибрала к рукам все финансы. Однажды, тайком совокупляясь с толстой рабыней, я вспомнил погубленную моей прихотью небесную красоту, и бессильно заплакал, не завершив начатого дела. Продолжать эту серию снов было бессмысленно, и больше рома я не употреблял.

Все это было увлекательно, но начало угрожать хроническим алкоголизмом, и я решил… Нет, не сходить к врачу. В Америке это бесполезно, если конечно, у вас не выросла лишняя нога, которую можно отрезать нехитрым хирургическим путем. Душевные же проблемы – это вообще конец света. Вами обязательно займется нервный господин неопрятного вида с дергающимся правым плечом и начнет расспрашивать вас о том, не трогала ли мама в детстве вашу пипиську, и не беспокоит ли это вас ночами, сублимируясь в воображаемых снах, а потом пришлет счет на десять тысяч долларов.

Так что, мне просто необходимо было переговорить с разумным человеком. Например, с дядюшкой своего старого знакомого, Михаилом Абрамовичем, бывшим известным Московским профессором по неврологии. В Калифорнии русский профессор занимался преимущественно ловлей форели в небольших озерах и горных реках, и в занятии этом преуспел.

Я сбивчиво рассказал Михаилу Абрамовичу о своих переживаниях.

– Хмм… Случай, конечно, непростой, – невролог задумался. – Главное, бросьте пить. А в остальном, хмм, беспокоиться вам нечего. Вы, случайно, стихов не сочиняли?

– Сочинял, в молодости, – признался я.

– А романов?

– Грешил… – Тут уж я смутился окончательно, поскольку недавнее мое произведение разругали все, кому не лень.

– Ну, все понятно… Творческая натура, повышенная чувствительность, воображение… Простите за откровенность, когда вы в последний раз так сказать… Ну, скажем, были с женщиной…

– Эээ, – я смутился. – Прибавьте неделю к дате начала проведения эксперимента…Месяца два… Да что это вы опять со своими Фрейдийскими штучками, честное слово!

– Не стоит недооценивать половой фактор. Гормоны, знаете ли… Хотя, не исключено, что первоначальный импульс вызван определенным наркотическим, галлюциногенным веществом. Возможно, этим бразильским напитком… Как там его?

– Но не может же наркотик так долго находиться в организме… – Я недоумевал.

– Это совершенно не обязательно, – Михаил Абрамович откинулся в кресле. – Достаточно было, хмм, всего один раз замкнуться определенным ассоциативным связям в вашем мозгу… Мой вам совет: отвлекитесь, выпейте валерианки, поезжайте отдохнуть, и, самое главное – не пейте водки!

– А почему именно водки? – удивился я.

– Да потому, что вы, батенька, вы даже себе не представляете, что вам может присниться. – Михаил Абрамович посмотрел на меня, проникновенным, и, как мне показалось, несколько смущенным взглядом.

Надо заметить, что я действительно ни разу не пробовал, какой эффект окажет на меня обычная русская водка. Во-первых, все больше тянуло на экзотику, про родину я и так все знал, а во-вторых, учитывая преимущественно исторический характер своих экскурсов, и будучи в школе отличником по истории России, я не ожидал от подобного эксперимента ничего хорошего. Меня бы непременно отвели на Лобное место, четвертовали, отрубили голову, убили, повесили, или, на худой конец, отправили бы во глубину Сибирских руд.

И надо же такому случиться, что буквально на следующий день ко мне завалился приятель, к которому накануне из России приехала теща. Родом теща была из Нижнего Новгорода, и привезла зятю в подарок какую-то особенную Волжскую водку «Экстра».

Я долго боролся с искушением, но запретный плод, как известно, сладок…

– Во здравие и при плохой погоде, – проникновенно окая декламировал мой гость, – вино на пользу организму пойти должно! Нижегородская, смородиновая!

Водка оказалась на удивление мягкой на вкус и не вызывающей никаких отрицательных эмоций в организме. Так, по крайней мере, мне показалось. На деле, это была подлинная бомба замедленного действия.

Заснув, я оказался на весьма грязной улице, уходящей в гору. Была весна, и подтаявший снег мутными ручейками стекал вниз. Домишки на этой улице были деревянными, все как один обветшавшими и покосившимися.

«Улица Гаражная, дом 4» – прочел я, затем зашел в подъезд, отпирая амбарный замок, висевший на покрашенной масляной краской железной двери. За дверью стоял деревянный письменный стол образца 30-х годов, покрытый остатками зеленого сукна с чернильными пятнами, наполовину разбитый телефонный аппарат с провалившимся циферблатом, и стул со вспоротой кожаной обивкой.

Войдя в дверь, я почему-то сразу же запер ее изнутри на все возможные засовы, потом кинулся к телефону, закурил «Беломорину», и, чертыхаясь, начал набирать номер.

– Слушаю, -голос на другом конце линии был на удивление мягким и бархатным, словно принадлежащим румяному, благодушному старичку.

– Петрович, – мой собственный голос оказался хриплым. – Слушай, в последний раз прошу, дай отсрочку! Я все заплачу.

– Ах ты какой у нас, вертлявый, – старичок засмеялся. – Раньше мозгами раскидывать надо было. А то, «Экстру», понимаешь, выпускать решил. Это ты, Михась, зря. Спирт у Василия берешь? Берешь, еще как. Экстракт смородиновый на кондитерской фабрике воруешь? Этикетки в Сормове печатаешь? Да одна акцизная марка в Горсовете и милиции сколько стоила? Денег не несешь, а с областной комиссией Петрович разбирайся? Ну, и кто ты после этого?

– Да я, Петрович, я… Ты уж прости меня, а?

– Наложил в штаны, – обрадовался старичок. – Ну, что, Петрович тебе сказал, что он думает, а теперь выводы делай.

В дверь постучали. Почему-то мой персонаж, отпирая засовы, дрожал от страха.

– Вот ты где, спрятался, ишь-ты, – дружелюбно сказал здоровый мужик в шапке-ушанке и в широких штанах военного образца. – Ребята, вы его держите, а я сейчас…

Урр-гхх, пожалейте, мужики, Петрович меня простил! Ей-Богу простил. Я вам все отдам. Все, до копеечки, только пощадите. Детки же малые…

– Да ты что обоссался, – миролюбиво осведомился мужик. – Мы тебя убивать не станем, только помучаем немножко, для воспитания, чтобы старших уважал. Правильно, ребята? А то вот, Петровича, заслуженного человека обидел. Помнишь, как там в песне пелось? Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет… – Мужик достал из кармана шило. – Да не скули ты так, ребята, ей-Богу, да наденьте вы ему мешок на голову…

И наступила темнота, и жуткая головная боль. Постель моя была мокрой от пота, потом организм всеми возможными путями избавлялся от ядовитых веществ, содержавшихся в диковинной водке марки «Экстра», а последующий день я стонал от головной боли и пошатывался.

После той ночи алкогольные напитки потеряли свое волшебное действие. Я сделал еще несколько попыток вернуться в любимые сны посредством проверенных средств: дорогого английского джина, шотландского виски, рискнул даже вернуться к худощавой жене-мегере, злоупотребив ямайским ромом. Результатом было полное фиаско: сделанная в Нижнем Новгороде водка оказалась эффективным противоядием против Амазонского пойла, навсегда покончив с наваждением и разорвав любые ассоциативные связи, или что бы там ни было.

Месяца через три я зашел в гости к тому самому приятелю, который принес мне когда-то водку. Теща его к тому времени уже вернулась в Нижний, и он блаженствовал, развалившись на диване и воткнувшись в очередной боевик, в котором красавчик-супермен гонялся за русскими шпионами.

– А смотри, что у меня есть! – он полез рукой под диван, что-то звякнуло, и на свет извлеклась родная сестра-близняшка той роковой «Экстры». – Хочешь?

– Нет, – передернулся я от ужаса. – Я вообще завязал.

– Ну и зря, хорошая водка была, ее теперь больше не выпускают. Владельца фирмы изуродовали до полусмерти. В Нижнем много шума было, в газетах писали, теща даже вырезки присылала. Бандюки, надели на голову мешок, и шилом…

– Замолчи, – мне стало не по себе. – Не продолжай…

– Ну, как знаешь. – Он разочарованно зевнул. – Совсем от Российской жизни оторвался. Я сейчас чайник поставлю.

– Валяй… Помнишь, как у Высоцкого было? Нет, ребяты-демократы, только чай! – Я осторожно взял бутылку в руки.

«Изготовлена из высококачественного… Четыре стадии очистки». Далее следовали непонятные для меня заклинания: «ЗАО РООМ».

Я посмотрел на этикетку с внутренней стороны, там часто ставили всякие разные печати и серийные номера, и тут дыхание мое перехватило…

«Улица Гаражная, д. 4» – гласила надпись мелким шрифтом, просвечивающая сквозь наполнявшую бутылку прозрачную жидкость…

– Подсознание – великая сила, – успокаивал меня на следующее утро бывший профессор неврологии, ныне рыболов-спортсмен Михаил Абрамович. – А вы, батенька, – типичный неврастеник. Бросайте пить, вот мой вам совет. Кстати, признайтесь, пальчики по утрам не дрожат?

– Дрожат, – смутился я. – Как вспомню этот сон… Но каким же, черт возьми, немыслимым образом я мог знать, что сделают с этим самогонщиком?

– Ха, – Михаил Абрамович поморщился. – Да мало ли какие совпадения бывают? Почитайте любой учебник по психиатрии, там такие случаи считаются классическими. Ну, приснился кошмар, с кем не бывает. Вы ведь раньше в Нижнем бывали? Мало-ли, увидели вывеску, провидец вы наш ненаглядный, запомнили в каком-то уголке вашей памяти, а с похмелья вспомнили.

– Да каким же образом я мог… Улица, номер дома. Стол этот с кляксами на зеленом сукне, он же у меня до сих пор перед глазами стоит! При чем здесь подсознание?

– Элементарно, – Михаил Абрамович загадочно улыбнулся. – Вы могли краешком глаза, не отдавая себе отчета, прочесть надпись на этикетке. Вы ведь слышали про то, как в кинофильм врезали кадры из рекламного ролика? Да ну вас, молодой человек, знаете, что я вам скажу? Поехали в субботу с утречка со мной на рыбалку. Мне тут одно замечательное местечко подсказали, форель берет как сумасшедшая. И всю эту оккультную дурь с вас как рукой снимет!

Прав, прав был бывший профессор. Но даже он не знает, какую я нашел для себя отдушину, это мой секрет, о котором я еще никому не рассказывал… В общем, я теперь на ночь пью крепкий индийский чай и перевоплощаюсь в боевого слона. И сам великий магараджа восседает на моей морщинистой спине, а поверженные враги с ужасом взирают на мои бивни. Правда, позавчера меня ранили копьем в правую переднюю ногу. Очень больно, прихрамываю, к тому же магараджа недоволен. Еще, неровен час, спишут на лесоповалочные работы… Или, не приведи Будда, на слоновую кость… Как-то тревожно мне стало в последнее время. Ведь черт его знает, а вдруг все это происходит на самом деле?

АПРЕЛЬСКИЕ ТЕЗИСЫ

(Из дневников домовладельца)

12 Ноября.

Проснулся сегодня в два часа утра. Пахнет стиральным порошком и стены дрожат. Прачечная, черт бы ее побрал. Ума не приложу, кому это в голову приходит стирать белье по ночам. Подкрался к окну. Ага! Два индуса интеллигентного вида, и примкнувший к ним щупленький вьетнамец.

Розе, которая растет на нашем балкончике, от этого стирального вертепа совсем плохо стало. Листики скукожились. Не жилец она, чего уж тут поделаешь.

13 Ноября.

Ходил скандалить в домоуправление. Это я его по привычке так называю. Дамочка там сидит культурная, улыбается сладко, из-под очков. Обещала повесить объявление про то, что ночами стирать строго воспрещается.

14-го

Проснулся в четыре утра. Стоит под окном развалюха и грохочет. Вот уже в который раз. Подкрался к окну. Щупленький такой китаец. То ли он машину прогревает, то ли за почтой идет. Ага! За почтой идет, иначе откуда у него, родимого, конверты.

Открыл окно. «Как вам не совестно», -говорю, вашу машину здесь оставлять?

– А почту, говорит, Александр Сергеевич Пушкин забирать будет? На чистом русском шпарит, собака. Ну тут я его по матушке послал, не сдержался. Он ответил достойно. Слово за слово, разговорились. Никакой он не китаец оказался, кореец из Казахстана. Обучался в Хабаровском университете. Машину обещал выключать.

15 Ноября. Спал почти что всю ночь. Кореец слово сдержал. Ставит машину у соседней квартиры.

16-го. В пять утра кто-то играет на волынке. Прислушался, про крейсер Варяг излагает. «За родину в море мы смело уйдем, где ждут желтолицые черти». Наверняка русский. Подстерегу – убью сволочь.

Познакомился. Зовут Иваном, фамилия Подмогильный, из Челябинска. Инженер-электронщик, уехал по контракту, да так и осел в Калифорнии. На волынке играет виртуозно. Когда затянул про «Сотню юных бойцов», у меня потекли слезы.

Долго обсуждали идею о том, что при социализме было много хорошего, всего того, что мы раньше не ценили.

17 Ноября.

Пошел дождь. Протекла крыша и почему-то ванная. Из Москвы прилетела теща. Просила называть ее мамой. Cамолет Аэрофлота, как полагается, опоздал на пять часов. Парковка в гараже обошлась в копеечку.

Вечером прорвало унитаз и выключили горячую воду. Какое-то зловещее совпадение. Грели воду на плите в кастрюльках. Естественно, обварил правую ногу. Когда мама поет в ванной, впечатление такое, что кого-то насилуют в консервной банке.

18 Ноября.

Утром опять побежал жаловаться администрации. Говорят, унитаз починят на следующей неделе, а воды не будет целый месяц.

21 Ноября.

Весь день под руководством тещи сажал морковку и чеснок на балконе. Как выяснилось, мама тайком провезла через таможню семена и еще в целоффановом пакетике какой-то пахучий кустик, клопомор, что-ли. Польза от него несомненная, подчистую исчезли пауки.

23-го. Кустик благоухает так, что жильцы в прачечную перестали ходить. Верно говорят: что русскому полезно, то немцу – смерть!

24 Ноября.

2:30 утра. Все пропало. Этажом выше поселились вандалы. Вот уже вторую ночь подряд они устраивают оргии. Только что упала со стены подаренная тещей репродукция «Запорожские казаки пишут ответ турецкому султану». Яду мне…

27-го. Мама завтракала купленным в русском магазине печеньем «Юбилейное» и умудрилась сломать об него зуб мудрости. Повез ее к врачу. Коронка обойдется… Впрочем, не будем о грустном.

29, 30… 6 декабря.

Отправили маму в Лас-Вегас на экскурсию. Недорого.

8-го.

Все пропало. У мамы была кредитная карточка. Все эти казино и рулетки – порождение пороков капитализма. Если умру, считайте меня коммунистом.

12 декабря.

Мы снова остались одни. Мама, проведя в воздухе каких-нибудь двенадцать часов, совершила мягкую посадку в городе-герое Москве. Вечером пустили горячую воду.

14 декабря.

Сегодня были на новоселье у знакомых. Буржуи, купили трехкомнатный сарайчик с участком. Тишина, звезды светят, никто не стирает и над головой не ходит. Нет, это немыслимо. Пол-миллиона долларов…

15, 17. И, кажется, двадцатое.

Не спим ночами. Посчитали, что если даже взять деньги под проценты, будем платить всего в полтора раза больше, чем за нашу квартиру. Соблазнительно.

Рождество Христово.

У нас революционная ситуация: верхи не хотят – это которые оргии ночами устраивают, а низы, то есть мы, жильцы первого этажа, не могут. Нет, как говорили классики, так больше жить нельзя.

Новый Год.

Познакомились на вечеринке с агентшей по продаже домов. Зовут Эммой. Сама она из-под Гомеля. Подвижная бабенка, только болтает много. Завтра с утра обещала показать нам проклятую капиталистическую недвижимость.

5-го января, десять утра.

Ничего не понял. Эмма бьет себя в грудь и утверждает, что мы подписали договор. Судорожно пытаемся вспомнить, какой из домов мы собираемся купить. Оказалось, что двухэтажный, и во дворе маленький бассейн. Как в кино про красивую жизнь. Ох и заживем…

6-го.

Надо платить: банку, агенту, инспектору, клерку. И частному экстерминатору по насекомым. Эмма грозится, что если ему не заплатим, термиты съедят весь фундамент. Тогда всем нам будет плохо. Короче, зовут экстерминатора Мишей, он тоже из-под Гомеля и дружен с Эммой. Факт этот несколько настораживает.

7 января.

Весь день звонили по телефону и обменивались факсами с финансовым агентом. Подписали кучу бумаг. Говорят, теперь дело в шляпе. Агента зовут Эллой, она русская, из-под Гомеля, и дружит с Эммой. Факт этот настораживает.

8 января.

Элла оказалась женой Миши, а Миша сводным братом Эммы. Это у них семейный бизнес, что-ли? Когда я услышал, сколько процентов они хотят получить с продажи, что-то сместилось в организме и стало как-то со всех сторон неправильно и нехорошо.

10 числа.

Эмма забыла подготовить какие-то документы, а Элла потеряла бумаги. Все на грани катастрофы. Неужели сорвется?

13-го того же месяца.

К счастью, в банке работает знакомая Миши, из Одессы. Она все устроила, пришлось подписать какое-то письмо, удостоверяющее, что она, якобы, наша кузина.

17 числа.

Не спится. Подписывали бумаги. Обнаружили, что ошиблись в расчетах. Выплачивать придется гораздо больше, чем мы думали. Отказаться уже поздно.

5 февраля.

Послезавтра переезжаем. У Эммы нашелся родственник, Эдик – занимается перевозками. Он тоже из-под Гомеля. Меня это уже не настораживает.

7 февраля.

Прочитал последнюю запись и решил: А зря!

Явился Эдик с двумя мрачными бородатыми мужиками. При погрузке уронили коробку. Разбили семейный хрусталь. Жаль. При разгрузке сломали телевизор и входную дверь. Петли вылетели из стены с мясом, не знаю что и делать. Правда, говорят, район здесь очень тихий.

8 февраля.

9:00 утра. Как же все-таки здорово! Утром вышел в садик. Тишина, солнышко. Теперь – за работу! Допишу вечером. Как приятна должна быть работа в собственном доме, в собственном, купленном в рассрочку саду.

11:15 вечера. Сверлил дырку в стене. Оказалось, что стена полая – стоило чуть-чуть нажать, и дрель провалилась внутрь. Тут же откуда-то появились странные жуки черного цвета, которые вереницей побежали по стене и залезли в образовавшееся отверстие. Долго думал, решил, что так вот, невзначай, начинается белая горячка. Мучительно вспоминал, что и как пил, выяснилось, что не пил совсем. От раздумий избавила вторая волна внутристенной эмиграции жуков. Вначале стряхивал их метлой, потом заклеил дырку липкой лентой.

Еще неприятность: засорился унитаз на втором этаже. Совсем мучительно, даже как-то тревожно вспоминал про сообщающиеся сосуды. Действительно, ведь стоит только открыть кран на кухне, как уровень жидкости в унитазе угрожающе повышается. Приспособились мыть руки в бассейне.

9-го февраля. Проснулся ночью от странного, хлюпающего звука. Долго бегал по дому. Оказалось, что в гараже прорвало водопроводную трубу. Затопило коробки с вещами. Воду пришлось перекрыть.

Вызвали водопроводчика. Говорит, что надо менять трубы. Придется брать дополнительную ссуду в банке.

У соседей за забором живут три волкодава злобного характера. Стоит выйти во двор или вечером зажечь в доме свет, как они впадают в истерику. Ходим на цыпочках. Надо бы пойти поговорить с хозяевами.

10 февраля.

Хозяин собак разговаривать отказался и спустил их с поводка. Штаны пропали. Буду жаловаться в городское управление.

12 февраля.

Вчерашний день прошел без приключений, но сегодня сломалась автоматическая дверь в гараже. Она больше не закрывается. Мы решили, что гараж может постоять и открытым, ведь стояла же наша машина на улице, когда мы снимали квартиру.

13 февраля. Сегодня ночью из гаража украли пилу, лопату, раскладную лестницу и зачем-то исцарапали машину гвоздем. Ума не приложу, кому это все надо. Соседи все люди приличные, а посторонние в этот квартал вроде бы не заходят…

15 февраля.

Перекосился второй этаж. Осел, можно сказать, на наших глазах, со скрипом. На бетонной плите во дворе появилась большая трещина. Сегодня заеду в магазин, куплю цемент.

19 февраля.

Случилась неприятность. Ночью был сильный ветер, на угол нашего дома упала пальма. Снесла часть крыши, но второй этаж сам собой выпрямился. Весь день звонил в страховую компанию и в муниципалитет. Они никак не разберутся между собой, наша это пальма или нет. Дело в том, что росла она на улице, за тротуаром, и к нашему участку, вроде бы не относилась. Если пальма окажется городской, то крышу починят за счет муниципалитета.

20 февраля. Пальма признана нашей, какая неприятность. Денег на починку крыши нет. Главное – не отчаиваться. Тем более, говорят, что дожди скоро закончатся. Пока что проложу крышу полиэтиленовой пленкой. Зато есть и хорошая новость: городское управление пообещало прислать подъемный кран и бесплатно отбуксировать дерево на лесопильню.

Пришел счет за газ. Ничего не понимаю.

21 февраля. Сильно пахнет газом. Вот почему счет такой большой??? Не взлететь бы на воздух. Напор воды в кране заметно упал. Звонил в страховую компанию. Говорят, коррозия металла.

22 февраля. Прилетела теща.

23-го. Бывший День Советской Армии и Военно-Морского флота. Вечером немного выпил за мужчин, потом вспомнил фильм про Штирлица в стане врага: налил себе рюмку водки, зажег камин и спел «Полюшко-Поле». Присутствовавшие меня молчаливо осудили.

25. Мама утверждает, что ее дернуло током в бассейне, когда она пробовала ногой температуру воды. Весь день держится за сердце и причитает. Честно обошел весь бассейн, засовывал пальцы. Вроде бы не дергает. Мораль: не суй выдающиеся наружу части тела туда, куда не надо.

27 февраля. Устроили новоселье – Эмма долго намекала на то, что все ее клиенты обязательно зовут ее на вечеринку. Да и перед знакомыми неудобно. Все поздравляли. Не обошлось без эксцессов – дети сломали перила на лестнице, измазали стену и накидали камней в бассейн.

28-го утро. Купил в магазине сачок. Вылавливаю камни со дна бассейна. Стенки начали зарастать гадкими зелеными водорослями. Одна с ним морока, с этим бассейном, может быть его залить цементом?

1 Марта. Полным ходом идут сельскохозяйственные работы. Работниками полей заложены грядки для посадки огурцов, кабачков, помидоров, редиски и зеленого лука. Зачем???

2 Марта. Фонари в бассейне отделились от стенок, вывалились и разбились. Причина неизвестна. Дно в осколках. На этот раз и меня дернуло током. Пришлось отключать электричество. Большие куски стекла я с грехом пополам вытащил шваброй. Что делать с маленькими – не знаю.

3 Марта. Друзья рекомендовали купить автоматического робота для очистки дна. Дорогой, зараза. Виляет под водой хвостом как живой, ползает по дну и высасывает грязь.

4 Марта. Робота пришлось выключить – он до смерти перепугал маму. Выпрыгнул из воды и, виляя хвостом, погнался за ней по грядке. Она после этого инциндента весь день ходит обиженная и держится за сердце.

7 Марта. Из бассейна куда-то утекает вода. Доливаем каждый день, к вечеру трети как не бывало. Может быть, дом из-за этого и оседает?

8 Марта. Международный Женский день. Подарил женщинам духи, ударно вскопал две грядки. Сломался холодильник. Пришел счет за воду. Ничего не понимаю. Кажется, совсем кончились деньги.

9 Марта. Протекла ванная. Занял пятьсот долларов до получки. Почему-то всю ночь снился праздничный парад на Красной Площади.

10 марта. Поехал в русский видеопрокат. Взял мультфильм про Мальчиша-Кибальчиша. Смотрел ночью, тайком. Много плакал. Больно, что приходится скрываться, уходить в подполье.

12 Марта. Разбирал коробки в гараже, наткнулся на томик «Избранных статей В. И. Ленина», учебное пособие для средней школы, издательство «Просвещение». Черт его знает, откуда он взялся. Открыл наугад, и вдруг зацепило за живое. Читал с интересом всю ночь. Про ревизионистов он хорошо. И очень верно он это про теорию слабого звена подметил. Стыдно мне должно быть. Ведь в школе когда учился, в одно ухо влетало, в другое вылетало… Ну что же, лучше поздно, чем никогда.

15 Марта. Никто меня не понимает и не оценивает. Ну и пусть! Талантливые люди всегда одиноки и непоняты окружающими.

17 Марта. Ввиду сложившейся вокруг меня обстановки нетерпимости и злобно-обывательского мещанства, ухожу в Разлив. Благо, около забора есть пятачок земли. Уже наполовину сложил шалашик. Фонарик, старый спальник, бумага, много ли нужно человеку?

Надцатого Мартобря. Ниоткуда с приветом.

Много работал. Писал всю ночь конспекты по «Избранным статьям».

19 марта.

Классовые враги, запустившие свои ядовитые щупальца в самое сердце пролетарской революции, ликвидировали мой Разлив, заложив на его месте грядку с клубникой. Частнособственнические, кулацкие настроения проникли в нашу семью. Ну что же. Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, а приобретет он весь мир!

Выдержка из газеты «Вечерний Курьер» от 9 апреля 199… года.

По сообщениям очевидцев, в горах, прилегающих к муниципальному парку, в течение последних двух недель была замечена необычная для этих мест активность. Впрочем, если первые сообщения о замеченном в горах снежном человеке и неопознанных летающих объектах скорее походили на первоапрельскую шутку, то в субботу работникам парка пришлось отнестись к делу со всей серьезностью. Посетителей парка, пришедших провести выходные наедине с природой, совершить прогулку по любимым тропам, приветствовали написанные от руки листовки прокоммунистического содержания, прикрепленные к деревьям, зданию администрации парка, и даже к общественному туалету.

Благодаря усилиям работников парка и вызванному наряду полиции, нарушитель спокойствия был вскоре задержан. Им оказался программист одной из местных компаний Сергей Борисов, эмигрировавший в США из России более пяти лет назад. Борисов жил в шалаше, и, несмотря на признаки физического истощения, оказал сопротивление при аресте. В шалаше также были найдены книги и рукописи коммунистического содержания на русском языке.

Борисов разыскивался полицией в течение последних двух недель после того, как он исчез из дома. Жена Борисова отказалась прокомментировать происходящее. Коллеги Борисова по работе характеризовали его как квалифицированного сотрудника и были крайне удивлены его поведением. Впрочем, по некоторым сообщениям, нервы Борисова в последнее время были расстроены финансовыми проблемами, возникшими после покупки дома, что, возможно, и объясняет этот экстравагантный поступок русского инженера.

Наш корреспондент сообщает, что за последние месяцы это уже не первый подобный случай с выходцами из стран бывшего Советского Союза. Возможно, наши читатели еще не забыли террористический акт, совершенный 7 ноября прошлого года аспирантом кафедры математики Стэнфордского университета Александром Добруниным, захватившим смотровую площадку Института исследований России имени Гувера, и вывесившим из окон красные флаги в честь годовщины русской революции.

Причина обоих инциндентов установлена медицинской комиссией. Как сообщил нам профессор кафедры неврологии Роджер Хьюз, симптом этот исследуется уже давно и получил название «Хомункулус Ностальгикус Пост-Советикус».

«Борисов – находка для нас, – заявил профессор Хьюз. – Он является типичным представителем симптома „Пост-Советикус“, и в ближайшие месяцы будет проходить курс лечения в клинике нервных болезней.»

Примечательна реакция на происшедшее Национальной Всеамериканской Комиссии Инженеров. Они требуют от конгресса ограничения допуска в страну русских специалистов, занимающих рабочие места и зачастую пропагандирующих среди коллег коммунистические идеи. Впрочем, эта инициатива Национальной Комиссии вряд ли встретит поддержку крупного и мелкого бизнеса Калифорнии, на три четверти зависящего от притока зарубежной рабочей силы.

…

Федеральное Бюро Расследований. Совершенно Секретно. Найдено в мужском туалете клиники нервных болезней записанным на рулоне туалетной бумаги.

22 апреля 199…

Из собрания партийной ячейки пациентов

Клиники Нервных Болезней им. Карла Энгельса

Стэнфорд, Медицинский Центр.

Присутствовали товарищи:

И. Подмогильный – секретарь ячейки

А. Добрунин

С. Борисов – Разливный

А. Никитин

Н. Каутский

И. Бернштейн – финансовый секретарь, комиссар.

Повестка дня:

1. Празднование дня рождения В. И. Ульянова – Ленина. Докладчик – тов.

Подмогильный.

2. Принятие программы-минимум Всеамериканской Коммунистической рабочей русской партии большевиков ВКРРП. Докладчик – тов. Борисов – партийная кличка Разливный.

Постановили: Одобрить теорию пролетарской революции, разработанной гениальным вождем международного рабочего… Обобщить положение «О возможности победы пролетарской революции в одном, отдельно взятом штате»

Революция только тогда чего-то стоит, когда она умеет защищаться.

Далее совсем неразборчиво, бумага порвана.

…Захватить вокзал. Телеграф…

Я себя под Лениным чищу…

Чтобы плыть в революцию дальше

НОЧЬ В ЦВЕТУЩИХ САДАХ БОМБЕЯ

Все в жизни Лени Цыплова в течение последних трех недель складывалось на редкость неудачно. А началась полоса невезения ровно девятнадцать дней назад, когда он летел в самолете, совершающим рейс Москва-Сан-Франциско. И черт его дернул взять с собой эту проклятую книжку.

Дело в том, что бывший аспирант кафедры вычислительной математики Цыплов всегда славился среди друзей своим обстоятельным подходом к жизни, зачастую граничившим с занудством. Неудивительно, что получив приглашение на работу в Америке, Леня решил всесторонне подготовиться к жизни в новых условиях, и отправился в районную библиотеку. Там на интересующую Леню тему обнаружилась толстая, зачитанная до дыр книжка с интригующим названием: «Кремниевая Долина. Краткий очерк нравов и экономической географии». Но тут навалились дела, книжка пылилась на столе, а Цыплов получал визы и подписывал бесконечные обходные листы. Пришлось пойти на преступление против совести: книжка была временно похищена, а Леня твердо решил, что проштудирует книжку в самолете и вышлет ее обратно по почте.

«Кремниевая долина – империалистический ад, – прочел он, когда самолет поднялся в воздух. – Мы поднялись на гору. Под нами ядовитым желто-фиолетовым туманом висел смог и клубились продукты переработки военных фирм, как навозные черви расплодившихся в так называемой „Кремниевой долине“. Безжизненный пейзаж, только стратегические бобардировщики как жирные жуки взлетают и садятся на базу ВВС США, оглушая жителей ревом своих двигателей. Бетонные коробки, в которых разрабатывается оружие массового уничтожения, средства электронного аэрокосмического шпионажа. Отравленные реки и озера. Умирающие от удушья люди. А ведь еще недавно здесь до самого горизонта простирались цветущие яблоневые и вишневые сады… Но империалистическим агрессорам этого было мало. Реакционная военщина изобрела электричество, электронную лампу, реактивный двигатель, транзистор, эксплуатацию человека человеком, кассетный магнитофон, персональный компьютер… И сады были безжалостно вырублены, а все это было сделано на деньги военно-промышленных корпораций…»

Тут Леня Цыплов почувствовал себя неуютно. С каждой прочитанной страницей ему становилось все страшнее и страшнее. Он летел в неизвестность, в промышленный ад, в долину желтого дьявола. Пальцы его начали дрожать, он даже расплескал стаканчик кофе, принесенный заботливой стюардессой. Леня, конечно, понимал, что учебник экономической географии для средней школы, выпущенный несколько лет назад, может быть весьма необъективен. Нет, здесь дело было в другом, в каком-то тоскливом, не подвластном разуму предчувствии…

Работу в Америке Леня Цыплов нашел случайно, через своего приятеля Сережку Петрова, уехавшего работать в Калифорнию пару лет назад. Петров теперь был начальником группы в знаменитой компании «Cognuxus» и перетягивал к себе старых друзей по университету.

«Коньюксус»… Коньуксус. Название это откликалось и в русском, и в англоязычном ухе. Русским оно прежде всего напоминало о лошадках и уксусе. Маринованная конина, впрочем, отнюдь не находила отклика в сердцах аборигенов. По правде сказать, название это было придумано лет десять назад за значительное денежное вознаграждение преуспевающим Калифорнийским адвокатом Эриком Гринбергом. По мнению Гринберга, «Cognuxus» создавал интригующие ассоциации с сознанием (Cognition), пользователями (Users) в их слегка латниской интерпретации, и с коитусом. Тем не менее, название компании, приглашавшей Цыплова на работу, было для Лени почти что святым и густо окрашенным ностальгическими воспоминаниями. Когда-то, в незапамятные времена делал он диплом, и, сидя в университетской библиотеке, листал разноцветный буржуйский журнал. Чего только там не было, особенно вспоминалась Цыплову статья которую он с возбуждением пересказывал сокурсникам: «Основатель компании „Cognuxus“, совершивший подлинную революцию на рынке компьютерных сетей, ездит на работу на пожарной машине. На вопрос, откуда у него пожарная машина, он ответил: Очень просто: продал старую пожарную машину, и купил новую».

Sic transit gloria mundi… Так разбиваются юношеские мечты… В первый же рабочий день на новом месте Леня встречался с тем самым легендарным президентом компании. Президент заметно постарел, он запомнился Лене опухшим лицом, солидным брюшком, длинными, нечесанными седыми волосами, свисавшими до пояса, и сильнейшим запахом бензина.

– Хелло, Леонид, – он старательно выговорил это слово. – Как настроение? Мы рады притоку молодежи в нашу компанию. Несмотря на наши все углубляющиеся и расширяющиеся финансовые трудности.

– Спасибо, – изо всех сил стараясь подражать американскому выговору, произнес Леня. – Я счастлив буду работать с Вами. Я много читал о вашей легендарной компании. Я еще когда студентом был, знал, что Вы ездите на пожарной машине…

– Да ну ее к черту! – Президент компании неожиданно рассердился. – Вчера на выезде с хайвея встала. Двигатель умирает, вода в цилиндры попала, трещины всюду пошли. Сумасшедшие деньги, уж лучше бы обычную «Тойоту» купил… Да, кстати, не забудьте заполнить анкету, особое внимание обратите на ваш личный, комплексный корпоративный план молодого специалиста. Это очень важно, многие не понимают, ерничают, но на самом деле… Очень, очень, крайне, чрезвычайно…

– Что?

– Важно. Анкету заполнить. Комплексный план.

– А, конечно, я заполню сразу же – согласился с начальником Леня, и с того момента начал разочаровываться в Америке.

Америка не оправдывала его ожиданий. Нет, страшная книжка из районной библиотеки, конечно, привирала: воздух в долине был чистым, всюду росли зеленые деревья, и даже цвели розы. Но во всем остальном… Взять хотя бы этот гамбургер, только что купленный на ужин в соседнем «Мак-Дональдсе». Картонная коробочка, булка со сделанной из водорослей котлетой, увядший еще на грядке помидор, лист салата с хрустящей на зубах землей, все они почему-то размякли, и, в результате странной химической реакции, на глазах превращались в единую, липкую, напоминающую пластилин массу.

Да еще эта гостиница… В коридоре пахнет карболкой, ковер покрыт пятнами подозрительного происхождения. На тумбочке около кровати – сломанные часы-будильник с мигающим красным цветом циферблатом, вечно показывающим то-ли полночь, то-ли полдень. Часы эти совмещены с радио, которое разражается агонизирующим хрипом в случайное время суток. К тому же, над кроватью висит весьма нравоучительная картина: сельская учительница-старая дева в длинном платье, и умильные детишки, подарившие ей подарок – что-то в коробочке, перевязанной алой ленточкой. С первого же дня проживания в гостиничном номере, и дети и старушка каждую ночь являлись Лене в кошмарных снах. Через несколько дней Цыплов не выдержал, и снял репродукцию со стены, но на следующий день обнаружил картину на прежнем месте. На тумбочке, однако, лежало вежливое письмо, в котором указывалось на недопустимость изменения и перемещения объектов интерьера без согласования с администрацией.

Но самое противное заключалось в том, что трехнедельный срок проживания в гостинице, установленный для новых сотрудников компании «Коньуксус», неумолимо истекал через два дня. При мысли об этом прискорбном обстоятельстве, у Лени вставали дыбом волосы на голове и начинали предательски потеть ладони.

Квартирный вопрос вызывал у Лени Цыплова все углубляющуюся депрессию. Мало того, что оказавшись в чужой стране, Леня судорожно привыкал к английскому языку, непонятной ему работе и вождению автомобиля… С автомобилем, к счастью, повезло: Сережка Петров одолжил ему свою развалюху конца семидесятых годов. Но жилье, жилье…

Сколько Цыплов себя помнил, ему вечно было негде жить – в общежитии, в коммуналке, обивая пороги соседских домов в поисках жилья, потом восемь квадратных метров по соседству с тещей, и вот… Выросший в период распада развитого социализма, Леонид Алексеевич Цыплов в самом что ни на есть кошмарном сне не мог себе представить, что останется без крыши над головой неподалеку от покрытого туманами Сан-Франциско, по соседству со знаменитым Стэнфордским университетом, получив почти-что высокооплачиваемую работу инженера по программному обеспечению в легендарном «Коньюксусе».

Тем не менее, жизнь оказалась гораздо богаче сухой партийной догмы, и поисками жилья Леня безуспешно занимался вот уже две с лишним недели. От занятия этого он начал впадать в отчаяние. Во-первых, самая что ни на есть скромненькая однокомнатная квартирка здесь стоила больше половины Лениной зарплаты. Во-вторых, оказалось, что даже за эти деньги в знаменитой «Кремниевой долине» жилье найти было невозможно. Он проштудировал все газеты, объехал примерно с сотню квартирных комплексов, и всюду наталкивался на стандартную реакцию: пожилые дамы в очках, полные мексиканки, усатые мужчины, белые, китайцы и индусы, все, кому бы не выпала судьба оказаться менеджером квартирного комплекса, смеялись над ним.

– У нас, мистер, лист ожидания на год вперед, – удивлялись они невежественности своего посетителя. – Заполните анкету, если у нас освободится квартира, мы вам позвоним.

– Но мне же срочно надо… – С каждым посещением очередного квартирного комплекса Леня нервничал все больше и больше. – Неужели у вас совсем ничего нет?

– Молодой человек, вы посмотрите, что делается. Промышленность на подъеме, к нам съезжаются люди со всего Китая, Индии и даже из штата Монтана! На улицах пробки, в магазинах очереди, цены на недвижимость взлетели в три раза. Не знаю, что вам и посоветовать. Знаете что, поезжайте-ка на юг, часа два-три по автостраде. Там начинаются мексиканские деревеньки, у них наверняка найдется комната, к тому же недорогая. Сэкономите кучу денег, будете вставать с первыми петухами, в пять утра…

Хуже того, за те две недели, в течение которых Леня занимался поисками квартиры, цены на съемное жилье подскочили еще почти что на двадцать процентов. В результате Цыплов начал тосковать и проявлять явные признаки мизантропии, и даже расизма. Проходя мимо окрестных домов, или стоя в очереди в кассу в супермаркете, он с неприязнью смотрел на беспечную человеческую толпу: замотанных в сари индусок, мужчин в чалмах, многодетные китайские семьи. «Им всем есть, где спать» – с ненавистью думал Леня. – «А я через несколько дней окажусь на улице».

Вот и сегодня поиски жилья закончились полным фиаско. Леня тяжело вздохнул, попытался укусить пластилинообразные остатки гамбургера, и тут зазвонил телефон.

– Мистер Циплонгх…

– Да, – Леня напрягся, пытаясь прорваться сквозь странный акцент говорящего. – Моя фамилия – Цыплов. Цыплоффф…

– Мистер Циплонгх… Какая радость! Мистер Раджаван хочет вас обрадовать. Есть апартамент в «Садах Бомбея». Мистер Раджаван просил передать: срочно приезжайте, подписывайте договор.

– Алло? – Леня судорожно смахнул пот со лба. – Я не слышу. В каких садах?

– Наш адрес: Сады Бомбея, один восемь один один, Ганди драйв. Договор надо подписать в течение получаса, иначе комнату не удержим. Я буду вас ждать около офиса.

– Я сейчас буду, честное слово, – Леня судорожно натягивал на себя штаны. – Проезд Ганди, ну да, кажется я там был на прошлой неделе. Сарайчики, хуже летнего пионерлагеря, но, выбирать не из чего. Кто же такой этот мистер Раджаван? Менеджер, что – ли, попробуй их всех упомни.

Ах, как он мчался по вечерней улице, освещенной фонарями и окаймленной автомобильными магазинами и пунктами видеопроката. Чем дальше от центра, тем более неуютно становилось вокруг. Неоновые надписи куда-то исчезли, по улице ходили странного вида люди в непонятных одеждах. К счастью, Ганди драйв располагался на боковой улочке, в более или менее приличном месте.

Смутило Леню то, что офис квартирного комплекса «Сады Бомбея» оказался пустым и темным, равно как и сами дома, в которых должны были проживать счастливые квартиросъемщики. Недоумевая, он обошел домик со всех сторон, дергая запертые двери…

– Мистер Цыплонгх? – Леня вздрогнул от неожиданности. Высокий, худой индус появился около него совершенно бесшумно. Одет он был в какое-то подобие туники и кожаные сандалии на босу ногу. Горящие глаза его сверкали в темноте, белели зубы, чуть ниже которых начиналась окладистая курчавая борода, а завершала экзотический облик прижатая к тунике папочка для бумаг, с тисненой надписью «Сады Бомбея».

– Да, – растерялся Леня.

– Странно. – Индус пристально посмотрел на него. – Извините, вы действительно мистер Цыплонгх из Калькутты?

– Я действительно мистер Цыплофф, но приехал из России.

– Нет, это наверняка ошибка. Извините, – и бородач с воровским видом спрятал папочку за спину.

– Меня рекомендовал мистер Раджаван. Я с ним очень хорошо знаком! – Леня уже начинал осознавать горькую реальность происходящего. Его всего-навсего спутали с каким-то блатным индусом. Таинственный мистер Раджаван был его последней надеждой, последней соломинкой в этом безумном месте.

– Ооо, – Бородач неожиданно вжал голову в плечи. – Мистер Цыплонгх, извините… Я просто Вас вначале не понял. Конечно, у друзей мистера Раджавана не будет никаких проблем. Простите, приходится быть осторожным, вы же понимаете… Поселишь случайных людей, а потом проблем не оберешься. Ваша квартира на первом этаже, номер сто пятьдесят. Подпишите вот здесь – бородач извлек из-за спины бумаги. – И вот здесь. И еще вот здесь, что вы не возражаете. Деньги, конечно, немаленькие, но для нашего времени вполне терпимые… Задаток можете принести завтра, или в субботу. Собственно, квартира уже готова, можете переезжать хоть сегодня… И передайте мистеру Раджавану мой большой привет.

– Все, дело в шляпе, – пьянящая радость овладела Леней. В руке его позвякивали латунного цвета ключи. Вот и его комната… О, счастье! Умывальник, плита, холодильник!!! Стены покрашены свежей краской!

Квартирка была, конечно, маленькой: комната метров в десять квадратных, с пристроенной сбоку кухонькой, и спальня, в которую кроме постели ничего и никогда не могло поместиться. На первый взгляд, в квартире было чисто, раковины сверкали белизной, и Леня решил, что переедет сюда сейчас же, невзирая на поздний час. Решение это было вызвано следующими тремя обстоятельствами: во-первых, квартиру следовало заселить как можно быстрее, пока бородатый индус вместе с загадочным Раджаваном не сообразили, что Леня не тот, за кого себя выдает. Во-вторых, гостиница, а в особенности репродукция на стене, Лене осточертели. В третьих, все его пожитки занимали два маленьких чемодана, так что переезд не представлял никаких затруднений. Леню, впрочем, слегка смущало полное отсутствие мебели, как-то кровати, столов и стульев, но, поразмыслив, он решил, что несколько дней перекантуется на полу, благо его покрывал мягкий ковер, а в ближайшие выходные съездит в мебельный магазин.

Сборы и выписывание из гостиницы заняли каких-нибудь полчаса. О, блаженство! О, сладостный миг открывания ключом двери. О, желанное пространство, в котором можно спать, валяться на диване, смотреть телевизор, ужинать…

Леня размечтался, тем временем он аккуратно вырулил на улицу Ганди, подъехал к дому и с досадой обнаружил, что все места на стоянке заняты. Колесо к колесу, фара к фаре, рядком, притираясь к уличным фонарям и мусорным ящикам, стояли старые и новые средства передвижения. Даже его личное, персональное место, обозначенное крестиком на копии подписанной им бумажки о съеме квартиры, занимал динозавр – старенькая «Хонда» с кое-как прилаженными к ней огромными толстыми колесами. Колеса были украшены хромированными колпаками, с угрожающе торчащими наружу лезвиями, напоминавшими нож от буровой установки.

– Бардак! – возмутился Цыплов. Он долго искал бумагу, наконец нацарапал записку на обратной стороне старого конверта, подсунул его под дворник нарушителя, и принялся искать стоянку на соседней улице. Выяснилось, что и соседняя улица, и все прочие проезды и переулки были плотненько заставлены средствами передвижения. Наконец, Лене повезло: многодетная семья, состоящая из важно вышагивающего впереди мужчины с черными усами, трех молодых женщин в паранджах, и по крайней мере шести или семи детишек, уселась в микроавтобус и отъехала от обочины.

В освободившееся у обочины место Леня влезал с трудом. Он только начал заезжать на парковку, как вдруг из соседнего переулка на сумасшедшей скорости, с ревом выскочила старенькая «Мазда», и, взвизгнув тормозами, воровато попыталась втереться между капотом его машины и тротуаром. Тут нервы у Лени сдали, он нажал на гудок и начал мигать фарами, с отчаянием продвигаясь вперед. Раздался скрежет, «Мазда» недовольно фыркнула, даже как-то оскалилась, но отступила и снова спряталась на боковой улочке. Японская машинка никак не могла тягаться с бронированным «Шевроле» двадцатилетней давности – это все равно, как если бы «Жигули» перегородили дорогу правительственному «Зилу».

Приключений на сегодня Цыплову было более чем достаточно, он вытащил из багажника чемоданы, и потащил их по пешеходной дорожке. Идти до квартиры пришлось довольно далеко, и Леня почувствовал, что прошедший день вымотал его и морально, и физически.

Квартирный комплекс «Сады Бомбея» за прошедший час с небольшим волшебным образом преобразился. Окна были ярко освещены, а на дорожках, идущих вдоль стены здания, стояли свечи в стеклянных стаканчиках, и еще тлеющие ароматические палочки, распространявшие божественный аромат благовоний. У каждой двери в мерцании свечей стояли статуэтки многорукого Будды, а из квартир слышалось пение. Более всего поразило Леню огромное количество неизвестно откуда взявшихся кур, которые с наглым кудахтаньем бродили по дорожкам, что-то выклевывая из цементных плит.

Леня был заинтригован. Вообще-то, он никогда не имел дурной привычки заглядывать в чужие окна, но, проходя мимо очередной квартиры, из которой раздавался хор женских голосов, удержаться не смог.

Квартира, к его удивлению, была совершенно пустой. В ней не было ни столов, ни стульев, лишь подушки, постеленные на полу, горящие свечи, и женские спины в чем-то шелковом со складками. Вокруг женщин ползали по полу дети в подгузниках. В соседней комнате на полу стоял компьютер, а около него, на подушке, поджав под себя ноги расположился довольный, пузатый мужчина с длинными усами. Мужчина этот как две капли воды напоминал главу семейства, несколько минут назад освободившего заветное место на стоянке. Он что-то загребал левой рукой из пиалы, украшенной национальными узорами, а правой азартно стучал по клавиатуре. Картинка на экране была Лене знакома: усатый отец семейства играл в «Тетрис». Из квартиры пахло чем-то пряным и острым.

– Национальные традиции, успокаивал себя Леня, пробираясь между домиками. Наконец, заветная дверь, в отныне принадлежавшую ему квартиру открылась, он бросил чемоданы на пол, и почувствовал, что засыпает. – Теперь все будет хорошо, – мелькнуло в его сознании. Леня снял ботинки, накрылся зимней пуховой курткой, привезенной из России, и совершенно бесполезной в Калифорнии, и, устроившись на полу в спальне, заснул.

Проснулся он от жуткого зуда, поднимавшегося от ног к животу, и от странных вскриков, раздававшихся во дворе. Все тело его, а особенно ноги и низ живота, были одной сплошной областью чесучести, состоявшей из тысяч изолированных укусов.

На стенах полыхали красные и голубовато-зеленые тени, а со двора слышалась заунывная индийская музыка, взрывы, звяканье бубнов. Леня, чертыхаясь, подошел к окну и от удивления закашлялся.

Во дворе без малейшего смущения томно разгуливала почти-что белоснежная корова с одиноким коричневым пятном на боку. Около нее в экстазе плясали мужчины в простынях. Неподалеку от маленького голубого бассейна стояла неизвестно откуда взявшаяся надувная статуя Будды метра в три высотой, выкрашенная в бронзовый цвет, вокруг то и дело взрывались разноцветные фейерверки. Статуя слегка колыхалась, горели свечи, стучал барабан, танцевали женщины, и пахло ароматическим деревом.

– Черт! – Леню что-то больно укусило в ногу, и он включил свет. Крохотные, черненькие точечки, молнией прыгнули на штору, и он вспомнил, как в деревне собаки выкусывали блох, яростно гоняясь за собственным хвостом.

Ехать в супермаркет за противоблошиным дезодорантом не хотелось, тем более, что у Лени не было ни малейшего желания снова кружить по улицам в поисках места для парковки. С другой стороны, быть съеденным зловредными насекомыми… И тут Цыплова осенило…

– Эврика! – Он содрал с себя одежду, открыл кран в ванной, и залез в нее. Затем, приоткрыв решетку для слива, и подкрутив кран с горячей водой, Леня удостоверился, что находится в состоянии устойчивого притока и оттока, а также в полной безопасности от кровососущих, и задремал.

Зуд все усиливался, кроме того беспокоил Леню стук в дверь, навязчивый и непрекращающийся.

– Бррр! Ужас какой, – Цыплов замотался в махровое полотенце и вспомнил, как они с женой покупали его в универмаге накануне Нового Года… – Верочка, – всхлипнул он. – Как же хорошо нам тогда было!

– Хэлло! – Леня приоткрыл дверь и с испугом отпрянул назад. На пороге стоял типичный дервиш – худощавый старик с клюкой, выпавшими зубами и длинными, склокоченными волосами.

– Харранга! – Воскликнул дервиш, и с размаху ударил Леню клюкой по плечу.

– Извините, – попытался возразить Леня.

– Харранга! – С ненавистью повторил дервиш. – Икшинбур! – Он схватил Леню за плечо и вытащил его за порог. – Икшинбур, – дервиш снова замахнулся клюкой.

– Иду, иду, – Лене показалось, что он спит и видит кошмарный сон. Двери во все квартиры были широко распахнуты, во дворе было людно, ползали дети, около здания оффиса жарили барашка на вертеле. Запомнились Лене факиры, и еще один господин с коброй, который, как в дурацком кино, играл ей на флейте. Кобра была очковой, и, по-видимому, очень старой. Она мудрыми глазами смотрела на окружающее, и все время пыталась свернуться кольцом в корзинке и заснуть. Но тут флейтист разражался невыносимыми трелями, и тогда уставшая змея делала еще несколько пируэтов.

– Икшинбур! – Взвизгнул дервиш, подведя Леню к восседающему около бассейна Будде.

– Я только надеюсь, что они не делают жертвоприношений, – мелькнула в голове Цыплова суеверная мысль, но тут дервиш неожиданно сильно ударил его клюкой между лопаток, подтолкнув его вперед.

– Мамочка! – всхлипнула жертва, рухнув в бассейн, и от неожиданности наглотавшись хлорированной воды. Вынырнув на поверхность, Леня обнаружил, что вокруг него плавают лепестки цветов, тарелочки с ароматическими благовониями, а женщины в сари исполняют на берегу какой-то экзотический танец со все убыстряющимися движениями и поют что-то вроде «Пей-до-дна».

Тут Цыплов почувствовал, что всеми его членами овладело какое-то странное оцепенение, и начал тонуть. Каким-то краешком своего сознания, он вспоминал, что женщины вытащили его из воды, растирали какой-то мазью, а потом Леня не мог вспомнить уже ничего. Он даже не был уверен в том, что той ночью сохранил верность своей жене Верочке, которая должна была приехать к нему через пару месяцев.

Проснулся Леня от холода. Он лежал на полу своей квартиры, завернутый в мокрую простыню и облепленный фиолетовыми лепестками неизвестных ему цветов. Похоже, цветы эти, распространявшие едкий аромат, или мазь, впитавшаяся в его кожу, сняли боль от укусов и отгнали блох, по крайней мере отек спал, а зуд начал проходить.

– Как глупо мы живем, – подумал Леня, посмотрев на себя в зеркало и обнаружив ритуальное пятно на том месте, в котором по преданию располагался третий глаз… – Все время бежим куда-то, чего-то хотим, добиваемся, делаем вид, что работаем. А на деле – все тлен и пустота. – Он добрел до ванной, включил кран, погрузился в теплую воду, и время начало свое медленное течение. Солнце совершало восход, играя лучиками на потолке, потом становилось темно. Вечером прозрачные капли конденсировались на стенках, стекали вниз, а поутру вновь набухали серебристой, светящейся изнутри росой. Изредка хотелось есть, но как-то все реже и реже. Леня уже почти полностью слился с ванной душом и телой, как вдруг что-то нарушило гармонию, прорвавшись к нему из окружающей эфемерной оболочки.

– Ну, блин, ты и даешь прикурить, герой! Мотайся здесь по квартирам, понимаешь, разыскивай тебя. А работать кто будет? Хоть бы позвонил, гад такой!

Леня приоткрыл глаза. В ванной комнате стоял Сережка Петров в кожаной куртке, курил сигарету, и брезгливо морщился.

– Сережа, – Леня почувствовал, что язык не слушается его.

– Елки-моталки, я же тебя предупреждал, не снимай первую попавшуюся дыру. Старших надо слушать. – На, сушись! – Сережка протянул ему полотенце.

– Я, – Лене стало обидно. – Я же как лучше хотел… Квартир же совсем не было…

– Тебе еще повезло. В прошлом году Гарик Самойлов приехал, так этот чудак на букву «М» умудрился у «Черных Пантер» комнату снять. Представляешь, что с ним было? Еле ноги унес. А Ванька Алтухов? Этот дурень к в какую-то секту попал, которая решила, что наступил конец света. Да у тебя здесь курорт по сравнению с ними, индусы, вообще, ребята хорошие, мирные. Вон они тебя как от укусов вылечили, считай, что тебе повезло. Толю Волкова полгода назад так искусали, что он в больнице две недели провалялся на антибиотиках, а страховка платить отказалась.

– Сережа! Я домой хочу, к Вере. Не могу больше. Отпусти ты меня, пожалуйста.

– Ты эту дурь из головы выбрось! Ты чего, меня что-ли подвести хочешь? Не фига себе, разговорчики, я за тебя ходатайствовал, визу оформлял, а ты на попятный. Нет, Леня, этот номер не пройдет…

– Да не могу я больше, я же сказал… Мочи нет все это терпеть.

– Ты не переживай, успокойся. Ты с нашим вице-президентом Ваго Тахакаши встречался?

– Кажется да, – удивился Леня. – А что?

– Он недавно продал акции и купил сеть квартирных комплексов «Цветы Сакуры у подножия Фудзиямы». Ты Сашими любишь?

– Чего?

– Ну, сырую рыбу любишь? Национальное японское кушанье. С Васаби, это горчица такая зелененькая. Очень полезно для здоровья и похмелье снимает в два счета…

– Не знаю, не пробовал, – грустно признался в собственном невежестве Леня.

– Ну ладно, бросай комплексовать. Сейчас поедем в японский ресторан, выпьешь сакэ, успокоишься. Короче, квартира у тебя будет, Ваго обещал. И Вера к тебе прилетит. А на худой конец, если у японцев не понравится, мы тебя в «Великую Стену» определим. Наш отдел продаж ее скупил на корню. Ты как относишься к китайской кухне?

Леня сел на пол, и, обхватив голову руками, горько заплакал. Впрочем, все закончилось хорошо. Цыпловы поселились в «Цветах Сакуры», и вскоре получили вид на жительство в Америке. Через год с небольшим Леня порвал с наукой и техникой, и занялся куплей и продажей недвижимости. У него теперь своя компания «Терем-Теремок», весьма приличный квартирный комплекс на границе Пало-Альто, неподалеку от штаб-квартиры «Sun Microsystems». А поскольку русских инженеров и программистов в Калифорнии стало видимо-невидимо, то дела у Лени пошли в гору. Позавчера мы с ним пили водку на дне рождения моего приятеля, там-то он мне всю эту историю и рассказал. Так что, хотите – верьте, хотите – нет, я ничего не придумал. И даже книжку про кремниевую долину, с которой эта история началась, держал в руках. Москва, Издательство «Просвещение», 1992 год. Вот такие дела.

МЫ-РУССКИЕ, ДРУГИХ ТАКИХ НЕТ.

Мы встречали Новый Год как всегда, в теплой дружеской компании, на краю Запада, плавно перетекающего в Восток. Как говорил великий Киплинг, Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и им никогда не сойтись.

Мы – это русские, живущие неподалеку от Сан-Франциско. Не поймите меня превратно, русские мы не столько по национальности, сколько по состоянию души. Вернее, русские по национальности среди нас тоже есть. Чего стоит один Саша Коган?

Вы сейчас начнете иронично усмехаться, или, не приведи Господь, решите, что я издеваюсь над национальной гордостью великороссов. Тем не менее, Саша Коган – действительно русский. Единственным Коганом в его роду был пра-пра-пра-пра-дедушка, поставщик сукна, крещеный еще при Екатерине Великой. Все остальные – как на духу чистокровнейшие славяне и немцы, да еще благородных фамилий и кровей. А вот фамилия осталась, передавалась из поколения в поколение.

– А, ну-ну, Коган он и есть Коган, – вижу я недоверие на лице моих читателей. Не спешите, когда Когана брали на работу, лет двадцать назад, точно так же усмехался начальник отдела кадров солидного академического института. Сашке пришлось подробнейшим образом расписывать на листочке бумаги свою родословную, прилагая многочисленные метрики и свидетельства. Ознакомившись с ними, старый кадровик, сам того не зная, повторил известный анекдот:

– Хмм… – глубокомысленно сказал он. – Я все понимаю. Но фамилия… Фамилия… Никому же не объяснишь. Уж лучше бы он был настоящим евреем, тогда, по крайней мере, не пришлось бы оправдываться.

Ну ладно, чего это я с Когана начал? Вот Андрей Бородин, у него уж точно «только русские в родне». Проповедник системного программирования, высоченный и наголо обритый, вокруг него всегда возникают какие-то безумные ситуации и истории. В Америку Андрей попал нелегально, был уволен за разгильдяйство из по крайней мере десяти компаний, жил во всех известных мне американских штатах, кроме Гавайских островов, разбил четыре автомобиля, отбыл срок в тюрьме за вождение в нетрезвом виде. К тому же, он получил несколько патентов, недавно разбогател, но, по слухам, проиграл все состояние в Лас-Вегасе, проверяя какую-то свою заумную статистическую теорию игры в рулетку.

Справа от него сидит Сахрат Харапов, бывший заведующий лабораторией, доктор, профессор, автор многочисленных монографий, вышедших на всех языках, кроме суахили. С иностранными языками, особенно с английским, у Сахрата взаимоотношения сложные – у него ими природное невладение, поэтому он работает кем угодно, но исключительно в тех компаниях и университетах, в которых разговаривают на великом и могучем. По национальности… Ну да, лицо у него вполне кавказской национальности, а в минуты гнева рука так и тянется к кинжалу. Правда, горец Сахрат, когда выпьет, утверждает, что он на самом деле – тат, или горский еврей.

Ну, конечно, равнинных среди нас тоже немало. Взять, хотя бы нашего профессора. Профессор – это его уважительная кличка, профессоров среди нас несколько, но он – особенный, так как является членом-корреспондентом бывшей Академии Наук. Семен Александрович. Типичный представитель малого, но вредоносного народа. Все ему не сидится, хотя работал простым инженером, вечерами уравнения писал. Его недавно с работы уволили за излишнюю сообразительность, так что он – наш почетный американский безработный.

А вот и Миша Суховертов, органично вписавшийся в нашу компанию бывший шофер дальних перевозок. Попал он в Америку посредством супруги, которая нашла работу в одной из местных компаний. По приезду прославился тем, что привез с собой в чемодане топор, чем привел в ужас американских таможенников. Удивительно, ведь они наверняка не читали Достоевского.

Когда старый год уходит в небытие, каждым из нас овладевает грусть, смешанная с тревогой. С одной стороны, всматриваясь в прошлое, понимаешь, что жизнь не удалась, или удалась, но не так, и в целом, прожита напрасно, с другой – слегка опасаешься того, что готовит год грядущий. Уж не был бы он хуже прошедшего. Компания замолкает, и, отводя друг от друга глаза, погружается в оцепенение.

– А не выпить ли нам, не проводить ли уходящий год? – Миша – бывший шофер проявляет необходимую народную смекалку, и все заметно оживляются.

– Будем здоровы…

– А у меня есть сюрприз. Кто хочет палочку здоровья? – Миша-шофер вытаскивает из кармана пачку настоящего «Беломора».

– Ух ты, елки-палки, а ну давай сюда, – Сахрат нетерпеливо сплющивает папиросу и жадно закуривает. – Ну, спасибо, удружил.

– Мне тоже, если можно, – Андрей Бородин обращается с беломориной любовно, он нежно ее оглаживает, нюхает табак, и только потом затягивается, прикрыв глаза. – Дукатская. Но все-таки, Питерский, фабрики Урицкого, получше.

– Где достал? – Сахрат хватает Мишку-шофера за рукав.

– Достал… Да если бы ты знал, сколько мне этот Беломор крови стоил. Друзья несколько коробок послали, почему-то через Венесуэлу. И вот, представляешь, на таможне вскрыли и обалдели от такой наглости. Ящик из Венесуэлы, и весь набит какими-то странными косяками. Каких только анализов не делали, меня даже в русское консульство вызывали!

– Ты мне рассказываешь, – Сахрат презрительно морщится. – Мне год назад знакомые пару пачек привезли, я сажусь в машину, закурил, и вдруг за мной полицейский на мотоцикле с мигалкой. Руки заломил, наручники надел. Думал, я травку за рулем потягиваю. Целые сутки в полиции просидел, пока разобрались.

– Нет, – начинает смеяться профессор-академик. – Ну все-таки, как же они, эти американцы, медленно учатся. У меня же тоже был аналогичный случай, в конце семидесятых годов. Я тогда дымил как паровоз, и вот, черт его знает, чего кому в голову стукнуло, удалось поехать на международный конгресс в Италию. Доложился, туда-сюда, а организаторы вечером устроили банкет. Столы, вино, закуски, красиво все как в кино, черт бы их побрал. Выпили за процветание науки, закусили, и все буржуи начали дружно дымить.

– Это кто это дымить начал? – Саша Коган тоже взял папиросу в зубы. – Американцы? Брехня! Я в нашем заведении последний курящий. То есть, предпоследний, кроме меня дымит еще один чех, который в грузчиках. А урна – во дворе, напротив кабинета президента. У него окно стеклянное во всю стену, только я выскочу, он на меня уставится через стекло… Или меня уволят скоро, или надо бросать.

– Да тогда все они дымили, – профессор отмахнулся рукой. – Короче, вы же знаете, время тогда было суровое, командировочных только на билеты и хватало. А у меня с собой «Беломор». Ну, закурил я, смотрю – американцы прибалдели. То галдели все, а тут замолкли, и как-то отойти подальше норовят. Дым им, что-ли не нравится. Ну что же, неудобно стало, загасил я папироску, а они как в пепельницу уставятся…

– Да ну вас, Мальборо все-таки лучше! – Саша Коган, сделав пару затяжек, гасит свою папиросу.

– Не богохульствуй, – Сахрат начинает заводиться и у него на секунду прорывается кавказский акцент. – И не переводи добро зря. Что ты понимаешь? Нет, ты мне скажи, почему ты это говоришь!

– Ладно, ладно ребята, не будем ссориться, чего вы! – Мишка-шофер быстренько разливает по следующей. – Давайте я вам лучше анекдот на тему расскажу: Взлетает стратегический бомбардировщик, ребята, натурально, все бухие. Командир за голову хватается, будит штурмана. – Ты, – говорит, – карты не забыл взять? – Ой, товарищ капитан, кажись забыл. – Мать твою, опять по «Беломору» лететь придется.

– А чего ты смеешься? – Это Серега Мышкин, мой сосед. – Я ведь в стратегической авиации служил.

Сергей теперь большой начальник в одной из местных компаний. А начинал два года назад обычным программистом. Головокружительная его карьера началась в тот момент, когда Мышкин решил уволиться, и с тех пор его неуклонно продвигают по служебной лестнице.

– Да ну? Только не рассказывай мне, что вы действительно по «Беломору» летали, – ухмыляется Мишка.

– По «Беломору» не летали, на хрен он нужен, когда автопилот есть. Короче, мы были расквартированы в Калининграде, а учебные бомбометания делали на Иртыше. Команда – в пять человек. Вылетаем, ставим автопилот, и кидаем жребий, кому бомбы бросать. Кому выпало – единственным трезвым остается, выпивает граммов пятьдесят, ставит будильник и идет спать. Остальные – гудят до посинения, в карты режутся. Лететь-то до цели часов семь. Ну, значит, тот, кому не повезло, сбрасывает бомбы и ставит автопилот на обратный курс, а мы, пока назад на базу летим, просыхаем, чтобы не засыпаться. Очень мы эти учения любили…

– Мдаа… – Семен Александрович потирает лоб. – Сталинские соколы Брежневской поры… А если бы вы бомбу не туда спьяну уронили?

– Подумаешь, – это вступает в разговор Сахрат. – Бомбу… А ракету с ядерной боеголовкой не хочешь? Я ведь после физтеха в ракетных войсках служил, а первые наши ракеты на спирту работали. И вот, время от времени объявляется тревога, учебная или нет, никто не знает. Все сидят, нервничают. А спирт-то из двигателя надо сливать, доливать. И вся часть с ведрами, гудят до упора, после такой тревоги недели две все в лежку, включая старших офицеров. Потом кто-то умный понял, что если ничего не предпринимать, будет полный финиш, и придумал твердотопливный двигатель.

– Ха! Да кто же его придумал, если не ваш покорный слуга! Я же за это дело Ленинскую премию получил! – Это наш безработный профессор возбудился. – Да еще с какими приключениями. Если бы не я, Гагарин бы в космосе сгорел заживо, вояки же не понимали ни хрена, хотели использовать другую смесь, а в вакууме…

– Спасибо тебе, дорогой! – Сахрат, кажется, уже захмелел, это легко можно определить по все более явственно прорезающимся кавказским интонациям в его речи. – Ты, – он бросается Семену Александровичу на шею. – Ты знаешь, я больше не мог, печень болела, язва мучала, как эти твердотопливные появились, я вздохнул спокойно. Мне же еще год тогда служить оставалось, я бы наверняка помер…

– Спокойно, спокойно – профессор смеется. – Чего только не бывает в жизни! Я себя чувствую как хирург после успешной операции. Нет, все-таки стоит жить! Давайте что-ли еще по одной?

– Кстати, – Саша Коган морщится от опрокинутой рюмки. – Я совсем запутался. В Москве Новый Год случился одиннадцать часов назад. А мы с вами, хрен его знает где.

– В Москве – Сахрат грустнеет. – Вам-то хорошо, а я туда наверное больше никогда не попаду. Меня там в прошлом году на улице чуть не убили, в метро останавливали на каждом шагу, обыскивали. Говорят, лицо кавказской национальности. Если бы не американский паспорт… Противно.

– Эй, коллеги, а вы знаете, мы же чуть ли не самые последние на планете, встречающие Новый Год. – Это профессор сделал свое научное обобщение. – Ну да, мы же на самом дальнем западе. А часовая зона меняется посередине Тихого Океана…

– Мы – последние, оставшиеся на этой планете в прошлом году… – Андрей Бородин впал в прострацию. – Как динозавры…

– Ты чего? Какие, на хрен, динозавры? – Мишка-шофер с увлечением хрустит маринованным огурчиком.

– Я все понял! Я понял! – Андрей вдохновился. – Мне явилась истина.

– Что это ты там осознал, просветленный ты наш? – Иронизирует Сахрат.

– Мы – русские, других таких нет!

– Ну вот, в нашей среде завелись национал-шовинисты.

– Да нет же, я не о том. Я когда-то рассказик фантастический читал. Была там такая семья, где-то в Америке. Хоббиты, что-ли? Мутанты. Они когда-то облучились, еще при римлянах, и мутировали. Жили тысячи лет, по воздуху летали, приборчики разные придумывали. Папаня у них еще все время пьяненький ходил, научился дистанционно себе алкоголь в кровь закачивать.

– Хогбены, я эти рассказики помню. Они еще приезжего профессора уменьшили и в бутылочку засунули, – соглашается Саша Коган.

– Ну вас на хрен, с вас станется. – профессор обижается. – Мне эти пьяные фокусы надоели.

– Точно, Хогбены. -Андрей возбужден. – Так вот, они говорили: «Мы -Хогбены, других таких нет». Вот и мы такие же мутанты. Все без исключения, только русские. Нас тоже облучали с детства.

– Да ну, слишком сложные у тебя обобщения получаются. – Сахрат недовольно морщится.

– Да послушайте же! Я чувствую, что это – святая правда.

– Сейчас сойдет. – Мишка-шофер снисходительно ухмыляется. – Это такая стадия, когда вмазал и море по колено. На пике. По себе знаю. Еще несколько минут, и схлынет. Давайте лучше укрепим достигнутое.

– Да погоди ты, до Нового Года три минуты осталось. Где у нас шампанское?

– В холодильнике, – при мысли о шампанском Андрей Бородин выходит из астрального состояния и вскакивает из-за стола. – Советское, между прочим, в Москве покупал.

– Открывай, открывай, опоздаем!

– С Новым Годом, с Новым Счастьем!

– Ура!

– Вот только «Голубого Огонька» не хватает, – вздыхает профессор-членкорр. – И выступления Генсека по телевизору.

– Ну, так чего ты там плел про мутантов, – смеется Мишка-шофер. – Как говорится, сам-то понял, что сказал?

– Да ладно, чего пристал, самому неловко, – смущается Андрей. – Это я в философском смысле.

– Мужики, – Саша Коган растерянно смотрит на опустевшую бутылку «Столичной». – Вы будете смеяться, но водка кончилась. И когда она успела, черт ее знает. Сегодня ночью магазины открыты?

– Закрыты, – мрачно констатирует Мишка-шофер.

– Да ладно вам, я сейчас в Москву слетаю, там как раз утро. – Андрей Бородин трясет головой. Он лезет в кошелек и разочарованно смотрит на Сахрата. – Слушай, одолжи двадцать баксов.

– Какие проблемы, – Сахрат достает бумажку. – Ты только смотри, осторожнее, выпимши, как-никак.

– Ерунда, не впервой. Ну, я сейчас. – Андрей прикрывает глаза и, слегка подрагивая, отрывается от земли. Он на несколько секунд повисает в воздухе, и уносится в небо, оставляя за собой светящийся фиолетовый след, похожий на хвост кометы Галлея.

– Красиво пошел, – вздыхает Семен Александрович.

– Да, ничего, – соглашаюсь я. Поначалу эти фокусы приводили меня в ужас, но со временем я начал к ним привыкать.

– Я тоже никак не могу привыкнуть к этим безобразиям, – Саша Коган, в очередной раз хулиганит, читая мои мысли. А ведь много раз уже божился, что больше этого делать не будет. Ну, да ладно, сегодня я его прощаю, все-таки Новый Год.

– В его состоянии сейчас самое главное – это от ПВО увернуться. – замечает Сахрат.

– Какое ПВО, на хрен. До океана миль пять всего, сколько у американцев континентальная зона? Еще миль пятнадцать, и все. Проскочит… Дальше – море, летай – не хочу. А в России… Да у них Руст на Красную Площадь приземлился безо всяких проблем.

– Ну все-таки, – вздыхает Сахрат. Мало ли что случиться может. Еще простудится спьяну.

Мы – русские, других таких нет. Андрей по-своему прав. Мы умеем многое, но когда приходит новый год, нами овладевает грусть, смешанная с тревогой.

– Сколько ему до Москвы и обратно? – Мишка-шофер снова достает пачку «Беломора».

– Минут за десять обернется. Да еще в очереди в ларек потолкается. – И мы смущенно закуриваем и замолкаем, отводя друг от друга глаза.

Мы – пионеры, дети рабочих (Две истории про лигу скаутов и о том, как с ней бороться)

История первая. Взвейтесь кострами.

Меня с некоторых пор периодически мучает вопрос, на который я так и не смог найти ответа: существует ли какая-нибудь связь между Лордом Баден-Пауэллом и городом Баден-Баденом, в который, расстроившись, по слухам очень любил уезжать Тургенев?

А началось все с нескольких дней, проведенных в Лондонской гостинице имени Лорда Баден-Пауэлла, в самом что ни на есть центре скаутского движения. С тех пор я подозрительно отношусь к лиге скаутов. И, как это не парадоксально, время от времени тоскую по исчезнувшим с лица земли советским пионерам.

Говорят, пионерские дружины были созданы по образу и подобию идеологически чуждых советскому строю скаутских отрядов. Так или иначе, в детстве пионерская организация ни разу не вызвала в моей душе теплых чувств. Я ненавидел гладить пионерский галстук утюгом: чуть зазеваешься, и запахнет горелым стекловолокном, а на красной атласной поверхности появится рваная дыра с черными, обугленными краями. Не осталось у меня в памяти никаких романтических воспоминаний: ни о сборе металлолома или макулатуры, ни о военно-патриотических играх, ни, тем более, о пионерском лагере…

Бррр… Манная каша, компот из сухофруктов и вожатая Лида… Лидия Георгиевна, с мускулистыми мужскими ногами, поросшими кудрявыми черными волосиками, обладавшая железным голосом и широким как блин убежденно-идеологическим лицом. Она заставляла нас до изнемождения маршировать на асфальтированной площадке. Называлось это, кажется, подготовкой к празднику строя и песни. Или песни и строя.

Так что день, когда мы по возрасту выбывали из членов пионерской организации, был чуть ли не самым счастливым в моей жизни. Помню, как толстая и сентиментальная завуч Вера Ивановна произносила прочувственную речь и разрыдалась, снимая с нас обтрепанные галстуки. В тот момент мне даже как-то стыдно стало за свой юношеский цинизм, тем более, что здоровый верзила-акселерант Толька Великов расчувствовался и, когда Вера Ивановна сняла с него галстук, неожиданно заголосил юношеским баском и пустил слезу.

Тем вечером мы с Лехой Коньковым, закадычным моим другом, с наслаждением расстегнули воротнички белых школьных рубашек, и отметили знаменательное это событие бутылкой белого сухого вина и пачкой болгарских сигарет «Опал», наслаждаясь хрипящими записями чего-то модного в то время, кажется, Лед-Зепеллинов. И с тех пор мальчики и девочки в красных галстуках для нас не существовали: мы переросли через досадный период детства, и, руководствуясь революционными принципами, решительно отряхнули его прах с наших ног.

Не ведал я, что призрак тревожного детства, взвивающихся кострами ночей, звуков пионерских горнов, еще неоднократно настигнет меня в зрелости. Да, к тому же, за тысячи километров от Москвы, в капиталистическом мире…

Итак, в самом начале перестройки, мне, подающему смутные надежды научному сотруднику вымирающей Академии Наук, выпало получить приглашение от Королевского Общества Великобритании посетить знаменитый Императорский Колледж с двухмесячным научным визитом.

Стоит ли говорить, как я волновался, особенно учитывая то, что я до тех пор выезжал только в дружескую Болгарию. А уж как встал на рога первый отдел… Но времена неумолимо менялись, к тому же какие-то мои бумаги потерялись, не дойдя до соответствующих органов, и я, попав под колесо истории, стал одним из избранных бывших советских пионеров, приземлившихся в Лондоне.

Я начал подозревать, что чего-то не понимаю в этой жизни, в тот самый момент, когда проходил паспортный контроль в аэропорту Хитроу.

– С какой целью вы въезжаете в Великобританию, – неприязненно спросил у меня хмурый мужик в сером костюме, обладавший по крайней мере тремя подбородками и маленькими поросячьими глазками.

– У меня приглашение от Королевского Общества, – напыжившись от гордости ответил я, достав из нагрудного кармана бережно сложенную бумажку с гербом и печатью.

– Какое еще такое Королевское общество? – Мужик недоверчиво покрутил бумажку, даже понюхал ее, и посмотрел на свет, явно в поисках водяных знаков. – Чем они занимаются?

Ах, великое Королевское общество! Сэры Исаак Ньютон, Генри Кавендиш, Майкл Фарадей, Джеймс Клерк Максвелл, Чарльз Дарвин… Я аж задохнулся от такого вопиющего невежества… «Сэр, это знаменитое научное общество Великобритании, которое в рядах которого имели честь состоять…» – приготовился произнести я с негодованием, но не успел…

– А, вспомнил, – чиновник яростно выдернул из носа длинный черный волос. – Они с футбольными клубами работают. Спартак-товарищ! Аякс! – он подмигнул мне, и, поморщившись, брякнул штамп в серпасто-молоткастом паспорте.

Поселили меня в приличной довольно-таки гостинице «Кобург», напротив знаменитого Гайд-Парка на улице «Королевская дорога». Гостиницу эту заснял когда-то знаменитый Хичкок в одном из своих фильмов ужасов, поэтому теперь, много лет спустя, переключая телевизионные каналы, я иногда вдруг узнаю на экране маленкую прихожую, в которую меня вместе с чемоданами буквально вытряхнул двухметрового метра черный водитель такси с заплетенным косичками и серьгами в ушах и в носу.

– Двадцать фунтов, – завопил он, закатывая глаза и пританцовывая.

– Королевское общество, – робко возразил я, предъявляя очередную бумажку, – обещало, что такси будет оплачено.

– А чаевые? – Водитель понимающе ухмыльнулся и похлопал меня по плечу. И мне пришлось расстаться с драгоценными фунтами стерлингов, всего день назад полученными под расписку в валютной кассе при Президиуме Академии Наук. Не знаю, как повлияли на это чаевые, но собственно чай в Великобритании оказался ароматен и крепок. До сих пор я время от времени пью крепчайший чай с молоком…

Имперский Колледж Науки и Технологии располагался на другой стороне парка, за знаменитым Альберт-Холлом на улице «Королевские Ворота». Вообще, в Лондоне все было связано с королями и королевой, так что я вскоре перестал удивляться тому, что Королевское общество не вызывает у аборигенов решительно никаких эмоций. Тут и там я натыкался на таблички типа «Королевское общество страхования на воде», «Королевское общество слепых и глухонемых». И так далее.

Несколько дней я наслаждался прогулками по улицам, знакомством с учеными мужами и лабораториями знаменитого учебного заведения, но, в один прекрасный день, под дверью моего номера оказалось письмо, в котором меня извещали, что в связи с сезонным повышением расценок, Королевское общество вынуждено перевести меня в другую гостиницу. Передо мной извинялись, но выражали надежду, что в конечном счете я оценю тот факт, что новая гостиница расположена просто-таки напротив того самого Императорского Колледжа, и мне больше не придется пересекать парк, добираясь до места работы.

Как нетрудно догадаться, мое новое место обитания оказалось обычной дырой. В комнатах стояла вытертая мебель, к тому же всюду густо пахло керосином, видимо, в гостинице недавно морили клопов или тараканов. В оффисе, вернее в прихожей, сидела надушенная чем-то пряным, скучающая девица с густо накрашенными фиолетовыми веками в рваных колготках. У нее были длиннющие ногти, покрытые красным лаком, и она непрерывно курила. Каждый раз, когда я приходил вечером в свой номер и просил у нее ключ, девица пристально смотрела на меня каким-то двусмысленным взглядом, приоткрывая пухлые губы, выкрашенные темно-красной, почти-что черной помадой, что, надо признаться, меня слегка волновало. Смущали меня, в основном, ее длинные когти.

Еще в гостинице время от времени встречались: менеджер Майкл, толстый парень с поросячьими глазками в грязной рубашке с обтрепанным воротником, точь в точь чиновник из аэропорта, который не хотел давать мне въездную визу, и молоденький мальчик Дэвид в грязном комбинезоне, говоривший на таком ужасном Кокни, что я его почти не понимал.

Тем не менее, в гостинице этой можно было жить, до тех пор, пока…

Короче, однажды вечером, воодушевленный каким-то научным семинаром, я радостно толкнул входную дверь, и…

Что– то было не так. Что-то было совсем даже не так. Каким же еще образом можно было объяснить то обстоятельство, что около входа стояли два пузатых чемодана советско-румынского образца, как две капли воды похожие на мои собственные чемоданы? И почему в коридоре раздавались возбужденные детские крики, а мимо меня сновали мальчики в серых шортах, в до боли знакомых галстуках, пилотках и рубашках пионерского образца. Галстуки у них, впрочем, были зеленого цвета.

– Мистер, – Это накрашенная девица впилась в меня своим чувственным взглядом. – Мистер, подойдите сюда, пожалуйста.

– А, что, собственно…

– Вам придется освободить комнату, – девица загасила сигарету со следами помады, укусила себя за ноготь и в то самое мгновение утратила свою мимолетную привлекательность. – У нас произошел массовый заезд скаутов.

– Что? – Смысл ее слов еще не окончательно до меня дошел. – Каких еще скаутов? Как это, освободить? Королевское общество оплатило мой номер вперед, еще целый месяц…

– Мы вернем деньги вашему обществу имени дворцовых паразитов, – девица прекратила грызть ноготь. – Извините, но вам придется переехать.

– Но как же так, – происходящее не укладывалось у меня в голове. Даже проникнутое классовой ненавистью упоминание о дворцовых паразитах не вызвало у меня протеста. – Вы не имеете права! Я никуда не уеду, дайте мне ключ, это недоразумение.

– Ваша комната уже занята.

– А мои вещи? – Я потерял дар речи.

– Мы их сложили, – девица кивнула в сторону чемоданов.

О, лживая Британская пропаганда! Где же хваленая неприкосновенность личности, чувство собственного достоинства, права человека, в конце концов! Кто позволил этим идиотам копаться в моих вещах, доставать из шкафа мою одежду, складывать мои бумаги. А мое белье? Черт возьми! – Кровь ударила мне в голову. Происходившее настолько противоречило моим представлениям о демократии и капитализме, что я на глазах начал звереть.

– Вы, – задыхаясь начал я, – Вы заплатите за это. Вы не имеете никакого понятия о том, чего вам это будет стоить. Я пожалуюсь в Королевское общество!

– Это ваше право, – девица зевнула. – Попробуйте, найдите комнату в центре Лондона за такие деньги. Мы работали в убыток самим себе.

– Но у вас же была договоренность, – растерялся я.

– У нашей гостиницы сменился хозяин, так что все ранее заключенные контракты больше не имеют никакой силы.

– Я… Я напишу письмо в… – тут взгляд мой упал на глянцевый проспект, лежавший на журнальном столике. – В ассоциацию гостиниц Большого Лондона. Дайте мне бумагу!

– А, – девица растерялась. – Да, – она неожиданно стала со мной вежлива. – Конечно, мистер. Я сейчас позову Майкла.

– Ага, попался, который кусался! – сладострастно думал я, строча кляузу на листе бумаги. – Вы не думали, что перед вами человек с Советской бюрократической закалкой… Кстати, надо признаться, что умение строчить жалобы и кляузы, в будущем пригодилось мне неоднократно, особенно в Америке.

– В чем дело, мистер? – Майкл был раздосадован.

– Это неприемлемо, – отчеканил я. – Я обращаюсь с жалобой в Королевское общество, – при этих словах Майкл нагло ухмыльнулся, – и в ассоциацию гостиниц Большого Лондона – я поджал губы и покрутил в воздухе глянцевым проспектом с адресом той самой ассоциации, в которую входило мое место обитания.

– Хмм… – Улыбка сошла с припухшего лица менеджера. – Ну зачем же так, поймите, у нас чрезвычайная ситуация. Скауты, вы сами понимаете, – он развел руками, и как раз вовремя: к крыльцу подкатил двухэтажный автобус, и из него высыпала толпа возбужденных юнцов в галстуках.

– А я здесь при чем? Я никуда не уйду, пока вы не вернете мне мою комнату. Скауты, или пилигримы, вас ждут крупные неприятности. Я буду жаловаться в ассоциацию…

– Shit! – Майкл сплюнул прямо на ковер и достал из кармана сигареты. – Как мне все осточертело, ухожу к чертовой матери с этой работы. (Я был бы счастлив процитировать дословно всю его речь по-английски, но немного стесняюсь). Я же говорил этому…что у него будут проблемы, так нет! Ну и… с ним. Все, ноги моей здесь больше не будет! Чертова…работа! Мистер Хабиб! – Майкл злорадно набрал какой-то номер. – У нас постоялец только что позвонил в ассоциацию гостиниц… Ну как… Я же вас предупреждал… Нет, он не желает уходить… Как так выселить скаутов? Вы хотите скандала со скаутской лигой? Они жуткие зануды, я знаю. Я вам сочувствую. Хорошо, делайте что хотите…

– Сейчас приедет наш…хозяин, мистер Хабиб, – оскалился Майкл. – Он вам поможет, подождите в прихожей. Пошло оно все к чертовой матери! Беру выходной. Развели тут… и…

Тут я окончательно расстроился, потому что Майкл упомянул в совершенно нецензурной форме братские арабские народы, одновременно не оставил без внимания евреев, прошелся по цыганам, обложил фрицев, ирландцев и почему-то поляков, выругал французов, и, уж совсем непонятно почему – смешал с грязью датчан и норвежцев. Затем, он, к счастью, вернулся к еврейскому вопросу. Логика его была изощренной: мистер Хабиб потому и оказался в Лондоне, что его выгнали из Иордании сионисты, которых недобили англичане вместе с Гитлером во время войны. Из-за этого в Большом Лондоне появилось ничем не оправданное количество поляков, и с тех пор все стало как-то совсем не так. Словом, в его голове, не направленной на путь истинный какой-либо приличной пропагандой, образовалась истинная каша. Задумавшись, я удивился тому, что Майкл совершенно не честил в своей пространной речи русских и коммунистов, хотел уже подбросить ему эту идею, но сдержался, решив не провоцировать международных конфликтов.

Впрочем, к его чести, и несмотря на всю эту национально-политическую кашу, закончил Майкл страшным проклятием в адрес невинных скаутов, заявив, что они хуже мистера Хабиба, иудеев и американцев вместе взятых, так как только что сломали перила на втором этаже. После этого проклятия, затушив сигарету, идеологически дезориентированный управляющий гостиницей навсегда исчез из моей жизни.

Мистер Хабиб оказался щеголевато одетым господином арабского вида с черными усиками.

– Мистер… Он расплылся в благодушной улыбке. – Какое несчастье, просто произошло недоразумение! Мы не поняли друг друга, правда? Зачем же жаловаться? Мы не будем жаловаться.

– Верните мне комнату, – я принял круговую оборону. – Я никуда отсюда не уйду!

– Ах, мистер, войдите в наше тяжелое положение. Мы только что вселили в ваш номер новых жильцов. Произошла трагическая ошибка, но я постараюсь ее уладить. Подождите секунду, – мистер Хабиб набрал телефон и что-то быстро заговорил по-арабски.

– Ялла! О-кей, – обрадовался он. – У меня для вас замечательное известие, – улыбнулся он. – Я нашел для вас прекрасную комнату, всего через два дома отсюда. На пару ночей.

– Я никуда больше не хочу, – уперся я.

– Ну, зачем же так, у меня для вас сюрприз! – Он сверкнул золотой коронкой. – Сейчас мы пойдем обедать в прекрасный арабский ресторан. Я угощаю. К тому же, подарок от фирмы, мы компенсируем вам неудобства, скажем, устроят вас сто фунтов стерлингов? – Мистер Хабиб достал бумажку из нагрудного кармана и, как фокусник, ловко пропустил ее между пальцами.

Проклятая жизнь советского командировочного… Сто фунтов в твердой валюте на дороге не валялись…

– Я знал, что мы договоримся, – Мистер Хабиб широко улыбнулся. – А жалоба ваша совершенно никому не нужна, ведь правда? – Он изящным движением схватил наполовину исписанный листик бумажки, щелкнул зажигалкой, и аккуратно засунул догорающий листик в цветочный горшок.

Хозяин моей гостиницы оказался фантастическим человеком. Он довольно прилично говорил по-русски и, как выяснилось, закончил Оксфордский университет и еще в Москве какую-то военно-бронетанковую академию. В Лондоне мистер Хабиб преимущественно сдавал комнаты богатым арабским шейхам, которых лечили и оперировали английские медики. Дело это, по его словам, было крайне прибыльным…

Итак, мистер Хабиб накормил меня чем-то экзотическим и густо наперченным, бумажка в сто фунтов стерлингов хрустела в моем кармане, а мальчик Дэвид нес один из моих чемоданов по улице Королевские Ворота. Второй чемодан нес я сам, удивляясь обилию скаутов.

Вся улица была забита туристическими автобусами, у перекрестка стояли две полицейские машины с мигалками, и море скаутов вливалось в мрачноватое пяти– или шестиэтажное здание красного кирпича с чьей-то гранитной непропорциональной фигурой, торчащей у входа. Бородатый этот каменный старичок до боли напомнил мне изрядно постаревшего и отрастившего бороду дедушку Ленина, но разбираться с происхождением скульптуры мне было некогда.

«Baden-Powell House» -прочел я у входа. Баден-Пауэлл, так Баден-Пауэлл, имя это мне тогда ничего не говорило. Внутри было невозможно протолкнуться, пахло подгоревшей жареной рыбой, и, одновременно, физкультурной раздевалкой из моего далекого школьного детства. Дэвид решительно рассекал скаутов моим советским чемоданом, напоминая мне атомный ледокол «Ленин» в Арктике, и вскоре мы оказались у регистрационной стойки.

– Кэвин, мы от Хабиба, – прошептал Дэвид.

– Понял, скорее за мной, и ни о чем не спрашивайте, – за стойкой стоял худощавый, плохо выбритый парень с выпуклыми глазами на узком лице, одет он был в шорты, а длинная шея с выпирающим из нее кадыком была обвязана серым галстуком. Парень нахлобучил на голову серую скаутскую пилотку и сразу же приобрел совершенно бандитский, заговорщический вид.

Кэвин провел нас на какую-то пожарную винтовую лестницу. Взбираться по ней было тяжело, и, когда мы уперлись в обитую железом дверь, я с трудом перевел дыхание.

– Стойте! – Кэвин приложил палец к губам. – Сейчас, я посмотрю, нет ли этих идиотов из отряда безопасности. – Он осторожно приоткрыл дверь и выглянул в коридор. – Уфф, – он судорожно замахал рукой, – скорее, скорее!

Не понимая, что происходит, я побежал за ним по коридору, задевая ногой за чемодан, и оказался в маленьком пенале, напоминающим камеру предварительного заключения.

– Вот ваш ключ, и еще: будьте осторожны. – Кэвин подмигнул мне.

– Спасибо, – я совершенно утратил чувство реальности, и сунул Кэвину и Дэвиду каждому по пять фунтов, которыми они остались крайне довольны.

Комнатка моя оставляла желать лучшего. Двухуровневая деревянная койка у стены, рассчитанная на недоростков лет двенадцати, грязно-серое одеяло с комками слежавшейся шерсти, и колючая, набитая чем-то похожим на солому подушка. Около кровати стояла тумбочка, на которой лежали две книги: библия и иллюстрированная биография лорда Баден-Пауэлла, основателя скаутского движения.

Книжку эту я из любопытства раскрыл, и тут же захлопнул. Дело в том, что на первой странице я прочел английский перевод любимого мной стихотворения «Когда был Ленин маленький, курчавый, молодой».

«When Lord Baden-Powell was a little curly kid…»

Надеюсь, вы меня поймете. Продолжать чтение было выше моих истощенных душевных сил. К тому же, и обстоятельство это расстроило меня больше всего, в номере не было ни туалета, ни душа. В недоумении я выглянул в пустой коридор, и прижимаясь к стенке, занялся поисками жизненно необходимого места. Туалет вскоре был обнаружен, он был точной копией нашего школьного туалета из моего детства, разве что на стене надписи были на английском языке, и унитазы были почище.

Душа я так и не обнаружил. Вместо него в самом конце коридора располагалась одна-единственная ванная с британской пробкой, в которой по очереди плескалось подрастающее поколение. Надо ли говорить, что стенки этой ванной были покрыты юношеским склизким мутно-бежевым мыльным налетом, заставившим меня брезгливо содрогнуться.

Ну, хорошо. Тем не менее, мне уже здорово хотелось есть. К тому же, хорошо было бы прогуляться по вечернему Лондону, свернуть на боковую улочку, спуститься в подземный переход, и добраться до Пикаддили. Пройти его насквозь, заглянуть в китайский квартал, свернуть на Оксофрд-Стрит…

– Внимание, скауты Великобритании! Внимание!

От неожиданного, хриплого звука громкоговорителя, я вздрогнул и заметался по своей комнатке.

– Вам выпала великая честь собраться в доме основателя нашего всемирного движения, лорда Баден-Пауэлла! Тысячи ваших сверстников во всех странах мира, в бывших Британских колониях, в Индии, Палестине, Австралии и Новой Зеландии, на героических Фолклэндских островах, могут только мечтать оказаться в этом месте, святом для всех скаутов…

– Маму вашу, куда я попал, – я судорожно начал искать спрятанную радиоточку. Надо признаться, что эта реакция была у меня профессиональной, много лет назад я проходил студенческую практику на Московском узле сетевого радиовещания.

Куда там… Громкоговоритель был надежно спрятан где-то за обшивкой вентиляционного отверстия, и я решил смыться из своего временного места обитания.

В коридоре было пусто, так что все шло хорошо, за исключением того, что дверь, ведующая на пожарную лестницу, была заперта. Чертыхнувшись, я нажал на кнопку вызова лифта, и, убедившись в том, что оказался единственным пассажиром в тускло освещенной кабинке, уже начал было успокаиваться, как…

Ну конечно же, мне нужно было в «Лобби», к заветной двери, ведущей на улицу «Королевские Ворота». До чего же медлительным был этот лифт… Миновать пять этажей мне не удалось, на втором из них ( О, судьба-злодейка! ) двери открылись, и в кабинке возник дьяволенок в полной скаутской экипировке.

– Хэлло, мистер, – приветствовал он меня до боли знакомым пионерским салютом. – Вам в актовый зал?

– Добрый вечер, – в недоумении развел я руками. – Нет, мне на выход.

– Интересненько, – на прыщавом лбу отрока отразилось подобие мысли. – Очень даже интересненько… – А почему вы не идете на нашу традиционную вечернюю молитву? А я вас и на утренней молитве не видел!

– Простите, – Мне стало не по себе.

– И еще, почему вы не в форме? В нашем доме! Как вы смеете! Неужели у вас нет ни капли уважения к памяти лорда Баден-Пауэлла?

– Молодой человек, – заметил я. – Вы меня с кем-то спутали. Я никогда не был скаутом, и попал сюда случайно. К тому же, я не верю в бога, мне просто хочется погулять по вечернему Лондону…

– Вы– иностранец! Я сразу понял, – на лице моего спутника появилась хищная гримаса. – Вы – иностранный шпион! Какие секреты нашего движения вы разнюхиваете?

– Да, – устало согласился я. – Я – иностранец. Более того, я приехал из России. И в этот вечерний час мне хочется есть, и еще, я не имею ни малейшего понятия о вашем движении, и…

– Из… Из… Росс… – Глаза моего случайного попутчика остекленели от ужаса, он попытался что-то сказать, но инстинктивно вжался в угол, приняв оборонительную позу. Тут двери наконец открылись, и я, не в силах побороть искушения, отдал прыщавому патриоту скаутско-пионерский салют, и, злорадно хохоча, выбежал на улицу.

Хорош был вечерний Лондон. Светились витрины магазинов на знаменитой Оксофрд-Стрит, доносились экзотические запахи пряностей из Китайского квартала… Я еще не знал, что этот вечер станет последним вечером моей иллюзорной свободы в столице Великобритании.

Я возвращался в гостиницу около полуночи, и заподозрил неладное за пару переулков до дома имени лорда Баден-Пауэлла. В этот ночной час улицы были уже почти пустыми, только из частных клубов вываливались разогретые джентельмены с красными лицами и подпитые представители «золотой молодежи». У соседнего дома располагался маленький иранский магазинчик, и на прилавке, освещенные яркой лампочкой, были горой навалены фрукты-овощи. Тут что-то ностальгическое неожиданно впечаталось в сознание, и вызвало череду ассоциаций. Мне лет одиннадцать, скоро Новый Год, холодно, ночь, метель, остановка троллейбуса, сетки с апельсинами, смолистый запах, и черные, ромбообразные этикетки «Яффа».

Я подошел к прилавку поближе. «Яффа» – гласила знакомая мне до боли черная этикетка. «Product of Israel» – гласила желтая бумажка, приклеенная чуть пониже. Оказывается, я сам того не зная, вырос на израильских апельсинах.

Хозяин магазина, дремлющий на стуле около прилавка, приоткрыл один глаз, оценивая шансы на то, купит ли этот полуночный посетитель апельсин, и тут на улице послышался топот, а потом затрещали ветки кустов.

Я выронил апельсин и вздрогнул. Все-таки, время было позднее, а паспорт, авиационный билет и деньги я носил в нагрудном кармане.

На улице стало тихо, я пожал плечами и быстрым шагом пошел в сторону гостиницы. И снова затрещали ветки за спиной…

Тут мне стало жутко, и, каюсь, я побежал, разбрызгивая редкие лужицы на мостовой своими длинноносыми ботинками, купленными в универмаге «Москва». И только, когда из красной телефонной будки на меня уставились три пары глаз, заканчивающихся с одной стороны пилоткой, с другой – галстуком, и замигал фонарик, а с третьего этажа дома Бадена и Пауэлла вместе взятых, встрепенулся ему в ответ лучик света, мне стало смешно, и я начал бесстыдно ржать, чем привел юных разведчиков в полное недоумение.

До номера я добрался под конвоем пяти юных скаутов, запер дверь на цепочку, и, смеясь и одновременно чертыхаясь, кое-как устроился на скаутском ложе, решив завтра же устроить скандал усатому мистеру Хабибу, и даже вернуть ему сто фунтов…

Как же я был наивен. Мистер Хабиб, как выяснилось, покинул Лондон на несколько дней. К тому же, Дэвид, говорящий на Кокни, накрашенная девица и наглый менеджер Майкл куда-то испарились. В гостинице теперь заправляли делами мрачного вида женщины весьма пожилого возраста, объясниться с которыми было просто-таки невозможно. И я оказался один на один с озверевшими от полового созревания подозрительными британскими пионерами.

Для слежки за мной были мобилизованы наиболее сознательные представители скаутского движения. Толстые и худощавые, высокие и низенькие, они следовали за мной по улицам, вскакивали в вагоны подземки, заглядывали в мою тарелку. Двое из них даже торчали около дверей аудитории Имперского Колледжа, в которой проходил научный семинар, тщательно симулируя любознательность, присущую молодому поколению. Надо признаться, что они чуть ли не до слез растрогали молодцеватого профессора с окладистой седой бородой, который воспринял моих конвоиров как признак духовного оздоровления Англии и растущей популярности его научных свершений (он в то время и вправду был знаменит). Разубеждать его я не стал, как-то неудобно было…

Все это начало выводить меня из себя. Я не мог спокойно вернуться в гостиницу, даже сходить в туалет. Я не принимал ванной и не чистил зубы. Я стал желчен и мизантропичен. Я избегал завтраков в скаутской столовой, забитой патриотическими юнцами, на завтрак мне приходилось съедать кекс в маленьком продовольственном магазинчике на соседней улице, запивая его молоком и наблюдая, как по улице нетерпеливо прогуливаются два толстеньких розовощеких мальчика в шортах, бросая на меня подозрительные и весьма недружелюбные взгляды.

Так прошли четыре дня, и я не выдержал, решив все-таки пожаловаться в Королевское общество. За мной там присматривал усатый джентельмен по имени Скотт, который наверняка по совместительству был агентом Британской разведки. Впрочем, Скотт, должно быть, был уверен, что меня завербовало КГБ.

– Ну что же вы нам раньше не сказали, – разливался соловьем Скотт. – Мы только что получили дополнительные средства, не хотите ли вернуться в гостиницу «Кобург»?

– Хочу, ужасно хочу, – чуть не заплакал я, вспомнив джентельменов с сигарами и дам в длинных вечерних платьях, а также ресторан, в котором жильцам подавали английский завтрак, почему-то называемый континентальным: блестящие сковордки с шипящими сосисками, апельсиновый сок, яичницу и кофе…

– Извините еще раз, – сухо кашлянул Скотт. – Мы же думали, что вам будет ближе добираться до работы…

Жизнь, как мне показалось, налаживалась. Тем более, что вечером я удрал от своих преследователей, оторвавшись от них на пересадке в метро. По этому поводу я, беззаботно посвистывая, выпил пива в баре недалеко от Лондонского Университета с симпатичным аспирантом Джорджем, потом прогулялся с ним до вокзала Виктория, там располагалась его квартира. В квартире этой я познакомился с его худенькой большеглазой женой, выпил у них в гостях еще немного виски, затем добрел до метро, вылез на станции «Кенсингтон». К своему удивлению, дойдя до иранско-афганского магазина «Калашников», на витрине которого висели хорошо знакомые мне автоматы, я не обнаружил ни одного разведчика-пионера. Затем я прошел мимо паба с леденящей душу надписью «Последняя Таверна перед Альберт-Холлом», свернул направо…

Вот как они мелькнули эти патриоты, стайкой у перекрестка. Ха-ха, сегодня меня здесь не будет! Взвейтесь кострами, синие ночи!

Будучи слегка пьян, и не в силах удержаться от дьявольского искушения, я скорчил страшную рожу полненькому, покрытому веснушками мальчугану, который сопровождал меня в лифте, с удовлетворением заметив, что на лбу его выступили капли пота…

О, святые правозащитники! Что сделали эти чертовы бдительные прародители пионеров с моими вещами? С копиями статей, любовно собранными в библиотеке Императорского Колледжа? С синтетическими рубашками фабрики «Большевичка», с моим парадным болгарским пиджаком в мелкую клеточку…

Все мое имущество было разворочено, частично изрезано ножницами, и густо полито чернилами.

И тут нервы мои сдали. Меня уже не волновало, что скажет советское посольство, что напишет реакционная английская пресса, я был полон жажды отомщения. Открыв дверь, и увидев шпиона, невзначай слоняющегося в коридоре, я издал победный рык, и, скрючив пальцы в предвкушении добычи, бросился в его сторону, сам удивляясь собственной прыткости.

– Мама, – Зарыдал скаут, когда я поймал его за галстук. – Мистер-коммунист, пожалуйста, не убивайте меня. Я больше не буду. К тому же, мой папа – потомственный рабочий-сталевар.

– А кто безобразничал в моей комнате!

– Это не я, это наш командир, Питер… Не бейте меня, дяденька…

– Где он? – Прорычал я, оскаливаясь.

– Я не знаю, – заплакал мальчик. – Я больше никогда не буду, мистер-коммунист. Честное скаутское!

– Сдался ты мне, – прошипел я. – Я плохо переносил детский плач, жажда немедленной и безусловно кровавой мести начала отступать, и я благоразумно решил написать жалобу администрации.

Что я и сделал. Администратор гостиницы долго говорил по телефону с командиром скаутского отряда, тот звонил в какой-то штаб, и, естественно, выяснил, что я пребываю в гостинице не вполне законно. Впрочем, нашлась какая-то квитанция о моем вселении в дом Баден-Пауэлла, и меня клятвено обещали уведомить заказным письмом о принятых в среде скаутов дисциплинарных мерах… И даже возместить убытки.

Скаутское движение осталось моим вечным должником. Убытков мне не возместили, даже не прислали письма о принятых мерах, как-то порке розгами чересчур активизировавшихся школьников. Вообще-то, я отхожу довольно быстро, и, решив не осложнять и без того непростые отношения между Москвой и Лондоном, я успокоился. Тем более, что в новом месте обитания я был окружен вполне приличными людьми. С глубокомысленным видом шурша страницами «Таймс», они кушали с утра сдобные булочки и хлопья с молоком, запивая их кофе и апельсиновым соком. Они придерживались позиции невмешательства в дела ближнего своего и держались как истинные джентельмены. Страшно было подумать, что некоторые из них в детстве могли быть скаутами…

С тех пор, увидев на улице мальчика в форме, я тоскую по исчезнувшим с лица земли советским пионерам. У них в массе своей была нормальная психика. Они подозрительно относились ко всяческим партийным аксессуарам типа значков, галстуков, и даже знамен районной и школьной пионерской организации, с удовольствием обменивая их на импортную жевательную резинку, порнографические открытки и заезженные пластинки западных рок-групп. Они недолюбливали общественные организации, обладали развитым юношеским цинизмом, нигилизмом, нормальной сексуальной ориентацией, и, как мне кажется, составляли наиболее здоровое ядро моего поколения.

Многие из бывших советских пионеров после распада социализма занялись бизнесом в России, да храни их Господь, ибо эта категория нынче занесена в Красную Книгу. Они почти полностью отстреляны конкурентами с помощью пистолетов, ружей, обрезов и автоматов Калашникова. Хочется думать, что конкуренты эти, безжалостно нажимающие на спусковые крючки, никогда не носили красных галстуков. Скорее всего, они выросли уже в то время, когда пионеры были упразднены.

Но все не так плохо. Дело в том, что значительная часть моих бывших соратников по пионерской организации выжила в наши бурные времена, и ныне обитает за границей. Так, не далее, как на прошлой неделе, я встретил в Сан-Франциско Игоря Костикова, бывшего председателя нашего Совета Дружины, которого не видел почти что четверть века.

Вид у него был свежий, оптимистичный, а в коляске, которую Игорь толкал перед собой, сидели три розовщеких белобрысых мальчика… Почему-то я тогда был уверен, что эти мальчики никогда в жизни не будут носить пилотки, галстуки и шорты.

И решил я, что близится эра светлых годов… Кто мог знать, что судьба снова сведет меня со скаутами… Но об этом следует рассказать отдельно.

История вторая. Стратегия и тактика классовой борьбы со скаутами в условиях Северной Калифорнии.

С возрастом, хотя, по американским понятиям, мои тридцать пять лет были самым начальным периодом зрелости, я стал раздражителен и нетерпим к окружающему меня человеческому общежитию. Первые признаки воинствующего индивидуализма проявились в самом конце холодной войны, когда прекратил свое существование великий и могучий Советский Союз, была упразднена пионерская организация, и одновременно в Академии Наук перестали платить зарплату. Затем, сменив несколько стран обитания и профессий, я оказался в Калифорнии, и с тех пор мизантропические настроения неуклонно усиливались и укреплялись в моей усталой душе.

Дело в том, что у меня с детства была дурацкая мечта: собственная комната, пусть в пять квадратных метров, но своя, чтобы можно было закрыть в ней дверь и остаться наедине с листами бумаги, или, в соответствии со временем, с экраном компьютера. И чтобы в комнате этой было тихо. Мечта все никак не хотела сбываться, в основном из-за отсутствия денег. То приходилось мне жить с тещей, то с соседями, так как денег на съем отдельной квартиры не хватало, то топали слонопотамы над головой, то появлялся во дворе индо-пакистанский детский сад на прогулке, оглашая пространство истерическими криками… Азиатского происхождения соседи мои, например, вели ярко выраженный ночной образ жизни. Днем их не было ни видно ни слышно, зато ночью в квартире за стенкой гремела национальная китайская музыка, к соседям заваливались шумные компании, приезжали рычащие грузовики, что-то погружали и разгружали. А самое неприятное, что застенные сожители эти выкидывали на свой балкончик разложившиеся овощные очистки, и вывешивали гнить на солнце куриные тушки, подобно тому, как рыболовы-любители в России вялили на веревочках пойманную рыбку.

Во многом благодаря протухшим куриным тушкам, нервы мои дошли в этой чертовой Калифорнии до предела, и пришлось мне линять из квартирного комплекса, и снимать двухкомнатный домик с небольшим, но уютным садиком за совершеннно сумасшедшие деньги.

Снял я домик в конце января, когда голубые Калифорнийские небеса вдруг набрякли легким дождиком, вызвавшим панику у местных жителей. Никогда не думал, что обычный моросящий дождик способен вызвать сбои в подаче электроэнергии десяти миллионам жителей, массовые оползни и федеральную помощь потерпевшим бедствие аборигенам.

Ну, да ладно. До поры до времени все было хорошо, а главное – тихо. Рано утром, часов в пять утра, я напивался кофе, и писал переполненную формулами книжку, которую требовало с меня уважаемое издательство. Вечерами, приходя с работы, я подкреплялся стимулирующими душу напитками, опять-таки запивая их крепким кофе, и заканчивал давно задуманный мной роман.

И все было спокойно, пока не наступила весна. А в особенности, месяц апрель, когда расцветает земля.

Если в уездном городке Симбирске в апреле набухали почки, и окончательно сходил снег, то у нас в Калифорнии, в этом роковом месяце становилось совсем тепло, и происходили всяческие знаменательные события, как-то: выплод гремучих змей и весенний бег тарантулов по асфальтированным и покрытым гравием дорогам. В этот месяц школьники и студенты одевали шортики и короткие юбочки, шалея от запаха роз. По статистике, на апрель месяц приходилось также рекордное количество подростковых беременностей…

Как на грех, в середине апреля я получил из издательства гранки только что подготовленной ко всеамериканскому изданию книги, и я понял, что я на самом деле тихо схожу с ума.

Даже в России в старые добрые времена редакторы не позволяли себе того, что сделало со мной весьма уважаемое американское издательство, название которого я благоговейно чтил со времен своей тревожной молодости… Тем более, что в наш электронный век я предоставил этому уважаемому издательству весь текст, не говоря уже об иллюстрациях, в неповторимо-электронном виде.

Каждая строчка, каждое слово, каждая формула были неузнаваемо искажены чьей-то дьявольской рукой. Придя в ярость, я звонил в Бостон, издателю, нарвался на его секретаршу, и выяснил, что текст, написанный моей слабеющей рукой, был в целях экономии американских долларов отослан куда-то на Филлипины. Телефон на Тихоокеанских островах не отвечал…

Осознав, что плод моих стараний окончательно изгажен, я почувствовал себя уставшим, и взял пять дней отпуска. Кстати, для тех, кто не в курсе: в благословенной стране Америке отпуск составляет десять рабочих дней в году.

Отпуск… О, блаженство. Я проснулся в девять утра, заварил себе кофе, сел за компьютер, и, только начал править текст, как…

– Дин-дон… – Ласково предупредил меня входной звонок.

– Кого еще черт несет, – выругался я, приоткрывая входную дверь.

– Купите скаутское печенье, – за порогом стояли три пионера уже забытого мной скаутского образца со связкой подозрительного вида коробочек, обвернутых липкой лентой. Почему-то все пионеры были азиатского происхождения.

– Хмм… – Я проявил секундное замешательство. Не то, чтобы я испытывал предубеждение к выходцам из Азии… Даже наоборот. Каюсь, грешен. Вот уже полгода я встречался с симпатичной девушкой, рожденной в Японии. Нет, тут дело было в другом.

Когда-то, лет двенадцать назад, в сердце Лондона я волею судеб провел несколько ночей в доме лорда Баден-Пауэлла, основателя скаутского движения. С тех пор я испытываю легкую, перерастающую в умеренную, неприязнь к скаутам, а иногда даже тоскую по исчезнувшим с лица земли советским пионерам. Не говоря уже о том, что периодически я задумываюсь о возможной связи между Баден-Баденом, Тургеневым и одноименным британским лордом.

Итак, я был дезориентирован: испытывать ли к этой разновидности скаутов такую же неприязнь, как к их Британским сотоварищам, или…

– Всего пять долларов девяносто девять центов! – Младшенький скаут совершил марш оловянного солдатика по крыльцу дома. – И печенье – Будет – Ваше. – Да – здрав-ству-ют – ска-уты!

Отдавать деньги мне решительно не хотелось. Дело в том, что стоило мне вселиться в этот дом, как всяческие общественные и религиозные организации начали буквально разрывать меня на части. Кому только я не платил, не в силах отбиться от навязчивых агентов: голодающим детям, церкви адвентистов седьмого дня, лесбиянкам, и даже добровольной пожарной дружине. Теперь еще и скауты до меня добрались… Ну уж нет, ребята дорогие, этот фокус со мной не пройдет!

– Извините, – я принял защитную позу, – Я не люблю печенье. Я вообще не ем сладкого.

– Как вам не стыдно! Как вы смеете! – Это перешла в наступление мамаша-родительница, до сих пор скрывавшаяся в тени моего гаража. – Какой пример вы подаете молодежи… И такие люди вселяются в наш район! Позор!

– Позор, – взвизгнул толстенький китаенок с очках с выпуклыми линзами и захлопал глазками.

– Вы в чем-то правы, – невольно согласился я. Здесь я был необъективен. Вспомнил я в тот момент Володю Чумакова, с которым учился в школе. Убейте меня, но он был вылитый этот американский китаенок. Толстенький, монголоидный и в очках, над ним в школе издевались, словом, проникся я вдруг к этому очкарику сочувствием. – Шесть долларов. Сдачи не надо. Спасибо. Боже, храни Америку. – И захлопнул дверь.

Работа не клеилась, трудовой энтузиазм куда-то пропал, а вместе с ним испортилось настроение. К тому же, кофе за время моих объяснений со скаутами остыл и стал невкусным. Я рассеянно перевернул несколько страничек, закурил сигарету, и начал раздражаться.

– Черт бы их побрал, – я раздосадованно потер лоб. Самое противное в работе, требующей сосредоточения – отрываться. Бывает, только включился, проник в спрятанную от смертных суть, летит страничка за страничкой, приоткрывается небесный астрал, а тут появятся вот такие… Позвонят в дверь…

И пришлось мне идти на кухню, кипятить чайник, заваривать свежий кофе и нервно курить. Наконец, творческий процесс снова запустился. Впрочем, продолжалось мое счастливое состояние весьма недолго – каких-нибудь полчаса. Мой хрупкий, но постепенно становящийся гармоничным внутренний мир, был безжалостно разрушен возбужденными детскими криками, которые проникали в комнату через окно. Я прислушался, что еще мне оставалось делать?

– Левее. Еще левее! Натягивай веревку – в голосе руководителя прорывались басовые нотки.

– Да не могу я, – чуть не плача отвечал ему тоненький, совсем детский голосок.

– У скаутов не бывает такого, чтобы они чего-нибудь не смогли! Тяни сильнее, вместе с друзьями.

– Тяну, не получается…

– Значит, ты недостоин быть младшим скаутом.

– Я достоин! – детский голосок начал всхлипывать.

– Это что еще за сопли в наших рядах? А ну-ка, взялись! Старайся всегда, пытайся везде, до последнего дня. Тяни, и никаких проблем…

– Вот лозунг мой и солнца, – с ужасом произнес я, задумавшись о проблемах художественной детской литературы на русском и английском языках.

– Ура!!! Получилось!

– Я же тебе говорил, – в голосе старшего, и начинающего басить, слышалась какая-то фальшивая бравада, и одновременно неуверенность в собственных словах. – У скаутов всегда все получается. Поправь сейчас же галстук. Тоже мне, младший брат. Мы должны быть примером. Сейчас отряд придет, будем палатки ставить.

– А можно мне спать с тобой, в одной палатке?

– Нельзя. Младшие спят с младшими. Таков закон скаутов.

– Ну, пожалуйста… Я очень хочу. Я… Я…

– Будешь спать с Джеком и с Шаном.

– Ну я тебя умоляю… Ну что тебе стоит!

– Молчать! Младший кандидат в члены скаутской организации, равняйсь, смирно!

Я с легким испугом выглянул в окно. За соседским забором, высотой мне с грудь, в землю был вбит бамбуковый кол, напомнивший мне осиновый. Кол был расперт бельевыми веревками, вершина его логически завершалась звездно-полосатым американским флагом. Около древка стоял долговязый парень совершенно китайской внешности в скаутской форме, а рядом с ним вытянулся по стойке смирно тот самый трогательный очкарик, из-за которого я купил ненавистное скаутское печенье.

– Ну да, ну конечно, флаги будем поднимать, – мрачно пробурчал я, еще не подозревая, какие испытания готовит мне судьба. – Хорошо, давайте я вам вымпел победителя социалистического соревнования на антенне подвешу…

Вымпел этот, запавший мне в душу, я на прошлой неделе обнаружил в магазине антиквариата под названием «Бомбейская Кампания». "Победителю социалистического соревнования цеха номер пять плодоовощной базы двенадцать Краснопресненского района города Москвы товарищу Воробьеву от первого секретаря городской партийной организации тов. Гришина».

Нет, работать в первый, один из пяти, драгоценный день отпуска, мне, по-видимому, не было суждено.

– Правее. Вместе, вместе тяните. Забивай, забивай…

День, скорее всего, был потерян бесповоротно и окончательно. На соседнем участке, за забором, на моих глазах разбивался палаточный лагерь. Человек десять в рубашечках со столь печально знакомыми мне галстуками и пилотками, таскали металлические трубки, молотки, и, стена к стене, возводили все новые палатки.

– Четыре, пять, – Черт побери! Я насчитал пять палаток, и почувствовал предательскую головную боль.

Отряд, строиться! – неожиданно рявкнул долговязый парень. – Смирнаа!

Приготовиться к подъему флага!

– Па-ра-ра-ра – ра-ра! – пропел горн. Впрочем, флаг застрял, недоехав до вершины, видимо, зацепился за сучок.

– Скауты… – Долговязый откашлялся. – К библии! Сегодня мы читаем отрывки из книги Генезиса, страница пятьдесят три.

– И испепелю тебя и города народа твоего небесным огнем!

– Скаут Джаоронг!

– Я! – Толстенький мальчик в очках вытянулся по стойке «смирно».

– О каком народе идет речь?

– О ревизионистах и предателях с севера, погрязших в грехах и коррупции. О тех, кто примазался к коммунистическому движению, но, на поверку, оказался лживым шакалом.

– Правильно, скаут Джаоронг! Что говорил о них великий председатель Мао?

И тут очкарик разразился длинной цитатой на китайском языке.

– Скауты! Равнение на знамя! – Рявкнул старший брат.

– Ра-ра-ра, ра-ра, ра-ра! – Раздалась громкая речевка, я уже не разобрал, по-английски или по-китайски. Чем угодно клянусь, она мне напомнила как две капли воды стихотворение «Кто шагает дружно в ряд, пионерский наш отряд».

Но когда два долговязых подростка в шортиках и галстуках с важным видом пронесли мимо стоящих под звездно-полосатым флагом и отдающих пионерский салют детей красно-звездчатый китайский флаг, я потерял чувство реальности.

– Идиоты, – я тихо застонал.

– Ра-ра-ра-ра, ра-ра – ревело за забором.

– Эй, – в отчаянии взревел я. – Скауты! Побойтесь Бога и председателя Мао!

– Ра-ра-ра-ра, ра-ра, – речевка вяло скисла.

– Мама! – Замычал старший скаут. – Сосед нам мешает.

– Эй, мистер, – в поле моего зрения появилась пожилая женщина. – В чем дело?

«Хунвейбинка» – мгновенно понял я. – Извините, – я попытался быть вежливым настолько, насколько мог. – Вы бы не могли заниматься всем этим немного потише…

– Почему это? – Хозяйка перешла в наступление. -Вам должно бы быть стыдно! И вообще, как вы смеете мешать нашим детям? – Слово «нашим» было нарочито подчеркнуто. – Кстати, мистер, это – наша частная собственность. Если вы посмеете еще раз нас побеспокоить, мы вызовем полицию.

– Извините, я собственно, – мне стало неловко и противно одновременно. – Нельзя ли… Ну хоть немного потише.

– Нельзя! – Хунвейбинка развернулась ко мне спиной и оскорбленно вошла в дом.

– О, Господи, – взревел я. – Нет мне спасения. Почему я попал в эту сумасшедшую страну непуганных идиотов? Почему эти плоды культурной революции живут в собственном доме, разводя всякую социально-незрелую ересь? За что караешь ты меня?

– За грехи, – ласково пропел внутренний голос, и я понял, что вдохновение ко мне сегодня уже не вернется. По этому поводу я решил окончательно погрязнуть в грехах, и поехал к любимой девушке, у которой задержался до пол-второго утра. Вернулся я домой пахнущий коньяком, в мятой рубашке и совершенно вдохновленный, сел за письменный стол, и, поглядев на рукопись, почему-то оказался в длинном школьном коридоре из моего детства.

Снилось мне детство, причудливым образом смешанное с отротчеством и юностью. Меня исключали из состава пионерской организации за употребление коньяка и курение в школьном туалете. Нет, курить я курил, признаюсь, но вот коньяка в те годы не употреблял, разве что портвейн «Три семерки». Вот уже выстроились в ряд пионеры, презрительно смотрит на меня директриса, она поджала губы и сейчас…

– Погодите, – смеюсь я. – Я уже взрослый. Более того, я живу в Америке и вы меня исключать не имеете никакого права. С курением, правда, у них и здесь проблемы, но, честное слово, я курю только у себя в садике и в автомобиле. Я понимаю, что отравляю окружающую среду, но…

– Ха-ха-ха, – смеются пионеры.

– Честное слово, я здесь уже несколько лет. Не верите – посмотрите, за углом моя машина стоит, вот ключи. Разве в наши времена у советских граждан были такие машины? – Аргумент этот представляется мне убийственно убедительным, и я радостно усмехаюсь.

– Ты, – директриса задыхается от негодования. – Ты продался империалистам. За тряпки, за Кока-Колу! За автомобиль! За пачку сигарет «Кэмел»! Позор!

– Да не курю я «Кэмел». И причем здесь Кока-Кола? И вообще, вас давно нет! – протестую я. – Вы выросли. Многие даже погибли, кто в Афганистане, кто в более поздние времена. Генка Захаров, например, его в Афгане убьют. И Сережку Гаранова тоже. А Мишу Шестова конкуренты положат в девяносто третьем. Человек пять из вас в Америке будут жить. Даже председатель совета отряда Игорь Костиков будет жить в Америке, я его там видел, в супермаркете! Честное пионерское!

– Игорь, это правда? – Директриса сурово смотрит на него. – Как ты мог так поступить? Где твоя пионерская совесть?

– Я больше не буду, Татьяна Семеновна, клянусь! – всхлипывает Игорь и подносит к губам золотой горн.

– Па-рарара! Ра-Ра! – Трубит он. -Па-рарара! Ра-Ра! Подъем!

Я недовольно поежился и обнаружил, что заснул за письменным столом. Правая рука затекла и меня совершенно не слушалась. К тому же, болела голова и пересохло в горле.

– Па-рарара! Ра-Ра! – Услышал я, только на этот раз наяву. Звук горна, как мне тогда показалось, способен был разбудить мертвеца.

– Господи, который же час, – я побрел к кровати. – Шесть пятнадцать утра…

На улице светало.

– Надо меньше пить. Фу, как неловко, – я вспомнил вчерашний вечер и бесконечные банальные глупости, которые я нес подшафе. Впрочем, моей девушке, кажется, это нравилось, по крайней мере у меня до сих пор в ушах стоял ее неповторимо-женский смех.

– Па-рарара! Скауты, к утренней линейке будьте готовы!

– Всегда готовы – рявкнул хор детских голосов.

– Равняйсь… Смирно.

– Господа Бога душу мать… – Я завернулся с головой в одеяло, пытаясь избегнуть звуков американского гимна. Звуки эти, усиленные мощными колонками, сотрясали хлипкие стены моего домика и проникали в мой мозг сквозь фундамент и матрасные пружины.

– А это что такое? – Мелодия сменилась, и вспомнились мне поле в липкой, размокшей глине, гнилые картофельные клубни, усталые студенты и издевательская песня:

«Солнце восходит над речкой Хуань-Хэ,

Китайцы на поле идут.

Горсточка риса у них в руке,

И песню задорно поют:

– Унь-нянь, унь-нянь-нянь…»

Я мог поклясться, что забытая песня эта пелась на мотив китайского национального гимна. Прослушав куплетов шесть, я начал одуревать от однообразной мелодии. Все мечталось мне, что очередной куплет будет последним, но тягучее пение начиналось снова и снова.

– Ах вот вы как! – Взревел я. – В голове моей опилки, тра-та-та. Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. – Нет, у меня было неожиданно жестокое похмелье, иначе почему бы я так умилялся скрытой мудрости этого стихотворения. – Получайте наш ответ лорду Керзону! Где мой удлинитель? – Я вытащил в садик электронное пианино фирмы «Ямаха».

– Союз Нерушимый. Республик Свободных. Сплотила Навеки…

«Ямаха» давала прикурить. Мощности было в самый раз, и кому какое дело, что моя затекшая рука то и дело брала фальшивые ноты…

– Славься, Отечество…

– Унь-нянь-нянь!

– Наше Свободное! – Я выжал громкость до предела.

– Мама! – Взревел китайский скаут. – Нам опять сосед мешает.

– Я вызываю полицию, этой наглости необходимо положить конец! – раздался визгливый женский голос, и я поспешно ретировался.

Каюсь, я тогда испугался. Даже как-то стыдно стало. Минут сорок я бродил по дому, ожидая звонка в дверь. Потом стало понятно, что полицию никто не вызвал, или она просто не приехала. По этому поводу, и будучи в расстроенных чувствах, я пошел на кухню, достал из холодильника водку, в очередной раз подумал, что добром все это не кончится, выпил пару рюмок и ушел спать.

Как же хорошо… Давно так не было. В городе уже начинают гнить кленовые листья. Вечерами, под тусклым светом фонарей, когда кажется, что еще немного, и вдруг откроется перед нами какая-то сокровенная тайна мироздания…

– Ра– рара, ра-ра, ра-ра! – Прорвалось ко мне из-за окна, прервав сон.

– Пионерский наш отряд! – Взбесился я.

– Ра– рара, ра-ра, ра-ра! Скаут Джааронг! Левой! Левой!

– Все, не могу больше! – И я понял, что хочу я этого, или нет, но мне придется прервать отпуск и выйти на работу.

Не получилось у меня отпуска. Вот они, тускло освещенные клетушки-кубики в огромном зале с люминисцентными светильниками под потолком. Вот и люди-муравьи, копошащиеся в проходах. А вот и мой луч света в темном царстве, сидящий в соседнем кубике Патрик. Он – ирландец, и мой друг, и этим все сказано.

– Хмм… Что-нибудь случилось? – иронично приветствовал меня Патрик. – Да на тебе лица нет… Нет, не говори, я угадаю… Тяжелое похмелье?

– Если бы… Слушай, – взмолился я, периодически хватаясь за голову. – Расскажи мне, как одолеть злых духов.

– Ну, способов вообще-то более чем достаточно. Каббалистические знаки, говорят, помогают. Конкретная методика зависит от разновидности чертиков. У тебя они какие?

– Маленькие дьяволята в зеленых галстуках. Они будят меня звуками медных труб, как архангелы, затем проигрывают гимны всех стран и народов, маршируют и отдают честь под американским флагом.

– Я тебе завидую! – Патрик ударил себя ладонью по лбу и решительно оттолкнулся ногами от стола, в результате чего его кресло на колесиках откатилось к самом входу в «кубик». – Свихнуться с таким военно-патриотически-имперским уклоном… Да тебе позавидует любой британский вояка… Ну почему, почему у меня никогда так не получается?

– Все гораздо проще, Патрик. Это – скауты! Они поселились за забором, трубят в горны. Они разбили палатки…

– Фуу… Ради всего святого, возвращайся домой. – Патрик оттолкнулся ногами и мягко затормозил креслом около своего стола. – Это же классика! Я-то думал…

– Что значит классика? -Я начал раздражаться. – Я ночами не сплю. Я свихнусь скоро. Я отпуск прервал.

– Тебе нужны буханка хлеба и водка. – процедил Патрик. – Проверенный способ.

– Чего ты несешь! Боже всемогущий! Кто из нас сошел с ума?

– Послушай, – Патрик совершил пируэт на своем кресле. Как мне показалось, он на меня слегка обиделся. – Я, по крайней мере, трезв, а также не пришел на работу небритым, в мятой рубашке с какими-то желтоватыми пятнами на животе. О происхождении этих пятен я, так и быть, допрашивать тебя не собираюсь. Пусть они останутся на твоей совести. Эти пятна греха, происходят ли они от греха первородного, либо греха чревоугодия, когда жир капает с шипящего куска мяса, либо от греха пьянства, когда вино проливается из бокалов, зажатых в потерявших твердость руках на грудь и живот пьющего…

– Дьявол! – я потрогал свой колючий подбородок, сконфуженно увидел желтоватое пятно на животе, глубоко задумался о его происхождении, потом вспомнил, что оно коньячное, и понял, что Патрик прав на все сто.

– Будем лаконичны и точны… Их там много? – Патрик снисходительно улыбнулся мне уголками губ.

– Кого?

– Скаутов, конечно. Кого же еще?

– Человек десять. Или пятнадцать.

– Палатки поставили?

– Угу, – я был готов зарыдать. – И флаги повесили. Американский и китайский.

– Флаги меня сейчас не интересуют. Сколько палаток?

– Кажется, пять.

– Годится. Если бы было десять, могло бы и не сработать. А на пять – с лихвой хватит.

– Чего хватит? – Я недоумевал.

– Классический метод борьбы со скаутами, – Патрик оскалился. – Самая гадкая и дешевая водка, понадобится также буханка хлеба. Размачиваешь хлеб в водке, ночью на запах приходит скунс. Жрет все это дело. Тут – главное его не упустить, скунс опьянеет мгновенно и обязательно заснет поблизости в бессознательном состоянии. Берешь его голыми руками и подкидываешь к скаутам. Утром скунс просыпается с жуткой головной болью, ходит вокруг и раздраженно на все гадит своей струей. Вот увидишь, скаутов как рукой снимет.

– Да ну тебя, – я разочарованно махнул рукой. – Мне не смешно, извини. Чувство юмора отказало. Похмельный скунс – это выше моего понимания.

– Ну и зря, не хочешь – не пользуйся. Метод проверенный, его уже несколько поколений использовали. И не только против скаутов. В летних лагерях, в армии, в походах…

– Бред какой-то. – начал сердиться я. – Да откуда я тебе скунса возьму? У тебя что, дома скунс живет?

– Да ими здесь все кишит. Опоссумы, еноты…

– Ну да, недавно ко мне опоссум приходил, – смутился я. Действительно, с неделю назад по забору, отделявшему мой участок от китайских соседей, разгуливало похожее на крысу существо с длиннющим хвостом и грустными круглыми глазами.

– Скунсы просто более осторожны. Но против такой приманки никто не устоит. Так что, ты наверняка поймаешь одного-двух в первую же ночь.

– Ради всех католических и прочих святых, не издевайся надо мной. – Я пристально посмотрел Патрику в глаза. По нему, собаке, никогда не поймешь, серьезен он, или иронизирует. Морда самая что ни на есть благонамеренная, абсолютно интеллигентная, не говоря уже о тоненьких очках с золотой оправой.

Вот только глаза смеются…

– Ну, есть еще один способ, правда, менее эффективный. Заяви всем, что ты голубой и очень любишь мальчиков. И скаутов в особенности. Скажи, что хочешь с ними поиграть, например. Или стать их вожатым.

– Привет, – поморщился я. – Я их потише попросил быть, а они уже чуть было полицию не вызвали. Представляшь, что будет, если я… Сразу же в тюрьму упекут.

– Ты ничего не понимаешь… – Патрик снисходительно растянул губы. – Это – самая безопасная афера, которую ты можешь провернуть. Дискредитация меньшинств, да ты что, телевизор не смотришь? Скорее ты этих своих соседей за решетку отправишь, чем они тебя. Вот увидишь, с этим проблем не будет. Если только…

– Что? – Я внутренне напрягся. – Что ты имеешь ввиду?

– А вдруг они согласятся… – Патрик смутился.

– Никогда! – зарыдал я. – Уеду, я куда-нибудь, уеду. За полярный круг. На землю императора Франца-Иосифа! Пойду искать по свету, где оскорбленному… Тьфу. Ты знаешь, был такой великий русский писатель…

– Поехал бы ты домой, – напутственно махнул рукой Патрик. – Запомни, водку бери самую дешевую и противную, иначе головной боли не будет.

– Спасибо, – идея эта все же представлялась мне дурацкой, и я решил указания Патрика проигнорировать.

Не успел я выйти из машины, приехав домой, как понял, что был неправ и погорячился. На соседнем участке раздавались громкие автоматные очереди с характерным пулеметно-электронным присвистом.

– Окружай предателей! – возбужденно визжал чей-то голосок. – Руки завязывай за спиной! Молчать, презренный иностранный шпион!

– Да вы что, с ума сошли?… Пустите меня!

– Теперь ты наш пленный. И мы будем с тобой обращаться по законам военного времени.

– Руку сломаешь. Ой… Уй. Мама! Отпусти, сломаешь! У-у-у-у…

– Брось его! – голосок был совсем детским. – Сосед вернулся!

– Та-та-та-та! – Сквозь дырку в заборе протолкнулся ствол электронного ружья и раздалась окрашенная электронными трелями очередь. – Ура-а-а! Смерть предателям!

Каюсь, злобность и жестокость овладела мной, я даже поднялся в спальню, достал из футляра любимый мой шестизарядный револьвер, и пару раз щелкнул барабаном. Потом я взглянул на себя в зеркало, устыдился, и, разрядив револьвер, в отчаянии поехал в магазин за водкой и хлебом.

Самой плохой и, как ни удивительно, самой дешевой водкой, доступной на территории штата Калифорния, являлась жидкость с ностальгичным названием «Привет», стоимостью в три доллара девяносто девять центов. Выпускалась эта отрава где-то на Урале.

Приехав домой, я тщательно размочил хлебную массу в водке, и, напоминая самому себе сумасшедшего, разложил приманку вдоль забора, отгораживающего мой садик от соседей.

– Господи, – поднял я голову к звездам, мерцавшим в ночном небе. – Дай мне покоя на этой земле. И прости меня за безумие мое. Это – не жертва тебе, не пойми меня превратно, это – акт отчаяния. Если можешь, освободи меня от скаутов всех племен и народов. Если не можешь – пошли мне круглую сумму в твердой валюте в компенсацию морального ущерба.

Произнеся эту незамысловатую молитву, адресованную в космическую пустоту, я отправился спать под становящимися привычными звуки американских и китайских гимнов и радостную перекличку.

Разбудил меня громкий металлический скрежет и треск кустов. Потом во дворе что-то булькнуло, снова затрещало и с грохотом свалилось.

Сердце мое забилось. Не иначе как скауты, воодушевленные военно-полевыми игрищами, совершили вылазку в тыл врага. Я накинул халат, вооружился карманным фонариком, потянулся было к револьверу, но смутился, и в целях самообороны прихватил на кухне сковородку с непригорающим дном. Имея богатый опыт общения со скаутскими следопытами и будучи готовым к самому худшему, я вышел в садик… Нет, скаутов нигде не было видно. Вместо них на цементированной дорожке лежал самый что ни на есть вульгарный енот с потешной мордой. Из глаз его катились слезы, мохнатый бок вздымался с неправдоподобной частотой, пушистый хвост подрагивал, а лапы совершали конвульсивные движения. Енот был вне всякого сомнения абсолютно пьян. Я испугался, что зверюге пришел конец и брезгливо толкнул его носком ботинка.

– У-угх. – Зевнул енот, и, неожиданно, вполне по-человечески, повернулся на бок, поджав под себя лапы. О-рх, – вздохнул он, почесав левой лапой мохнатый бок, и вдруг посмотрел на меня совершенно осмысленным взглядом. – У-угх, – зверь в ужасе зажмурился, помотал головой, попытался уползти в сторону, но обмяк и захрапел, приоткрыв пасть.

– Убирайся, – я схватил щетку с колючими пластиковыми усами и ткнул ее еноту в морду. – Брысь! Черт бы все побрал, – В последний раз я видел пьяное животное на картошке в Подмосковье, тогда однокурсники коварно напоили ежа. Еж этот был слюнявым, слезливо-сентиментальным, и, насколько я помню, представлял собой весьма жалкое зрелище. – Ах, Патрик, Патрик… Скунсы стаями пойдут, как же! – Мне стало обидно, и, схватив садовый шланг, я устроил еноту холодный душ.

– У-угх, – зверь посмотрел на меня вполне укоризненно, и, поднявшись на лапы, нетвердо полез на забор, обламывая ветки на кустах и тем самым производя жуткий треск.

– Пшел вон! Пшел!

– Ррр! – Енот кровожадно оскалился, но, уворачиваясь от струи, свалился с забора к соседям.

Дрожа от холода, я обошел сад и убедился в том, что алкогольная приманка сожрана до остатка, опрокинуто мусорное ведро, пакеты с мусором разорваны, а содержимое их разбросано по участку. Ни одного бесчувственного скунса в окрестности моего участка при этом категорически не наблюдалось.

– Нет, вся эта ерунда не работает! К чертовой матери! Отравлю их! Их же проклятым печеньем. Печенье! – осознал я. – Вот моя надежда и опора.

Когда– то смотрел я по телевизору замечательный старый американский фильм, начала семидесятых годов. Там девушка, переночевавшая у правильного молодого человека, с утра печет ему печенье, и подмешивает в тесто марихуану. К молодому человеку как раз приходят родители, все ссорятся, чуть не убивают друг друга, но, стоит им откушать печенья, как наступают рай и всеобщая любовь на земле…

К сожалению, розовые семидесятые, и даже восьмидесятые, и, что уж там говорить, девяностые уже прошли. О марихуане речь идти не могла, так что мне оставалось одно: подмешать в печенье грубое пролетарское зелье – слабительное.

Задача, стоявшая передо мной, отнюдь не была простой. Мне предстояло найти сильнодействующее средство, к тому же не обладающее горьким вкусом или подозрительным запахом. Наконец, после почти целого дня попыток и неудач, я, как мне показалось, добился удачи. Патентованное средство от запоров «Тройного действия», судя по рекламе, могло пронести мертвеца. На вкус оно было сладковатым, как разбавленный сахарный сироп. Мука, Яйцо, Какао… Слабительные пирожные-печенья оказались пышными, и вообще явно удались на славу.

Оставалось только найти исполнителя моего коварного плана. И, чем больше я думал о кандидатуре, тем больше укреплялся в мысли о том, что лучше Марика мне никого не найти.

Курчавый, похожий на библейского отрока, Марик, был сыном моих хороших знакомых, живших в нескольких минутах от моего дома. Папа его, благодаря своему непутевому наследнику, стал преждевременно лыс и циничен, мама напоминала изможденную узницу Освенцима. Словом, Марик был одним из тех самых l'infante terrible, которые вдохновляли поэтов и писателей на мрачные и саркастические пророчества, а учителей доводили до самоубийства.

Недаром Марика за последний год выгнали подряд из пяти или шести школ. По слухам, последней своей учительнице он подложил под стул самодельную бомбу, которая взорвалась ко всеобщему удовольствию во время урока, причинив преподавательнице легкие тазовые ранения. К чести Марика, он вышел сухим из воды, доказав свое дутое алиби и избежав колонии для несовершеннолетних.

Мне приходилось быть осторожным – родители Марика и так находились на грани нервного расстройства. Поэтому, пришлось сочинять целую историю, типа того, что я в отпуске, и как раз забираю сына знакомых из школы, в которой учится Марик, так что могу его прихватить и завезу домой…

Стоит ли говорить, как вдохновлен оказался курчавый бесенок моей идеей. Он корчился от смеха на заднем сиденье моего автомобиля, но спустя пять минут подошел к делу весьма прагматически.

– Сорок долларов на карманные расходы, – диктовал мне Марик свой ультиматум. – Плюс, мое условие: «Плэйбой» за ваш счет, поступает в мое личное распоряжение. Хорошо было бы еще пневматическое ружье…

– Еще одно слово, и я найду более сговорчивого помощника, – пригрозил я.

– Дело в шляпе! – презрительно поджал губы Марик. – Сорок баксов, «Плэйбой», бутылка Бренди «Братья во Христе», и можете на меня положиться.

– Сорок баксов плюс «Плэйбой» – прорычал я. – И это мое последнее условие.

– По рукам! – Курчавый чертенок снова начал гадко хихикать.

Несмотря на «Плэйбой» с пышной и грудастой блондинкой на обложке, и две хрустящие бумажки по двадцать долларов, меня не оставляла тревога. Марик исправно исчез с печеньями, вернулся налегке. Но как я мог гарантировать, что мое слабительное средство не исчезло в ближайшем мусорном баке?

У соседей явно ничего не происходило. Вернее, скауты продолжали заниматься бодрой строевой подготовкой. К вечеру, вдохновленный равнениями налево, я позвонил Патрику, злорадно сообщив о полном фиаско его гениального плана.

– Да, про енотов я как-то не подумал, – расстроился Патрик. – Ну кто же знал, что скунсы к тебе этой ночью не пришли… Хотя… Слушай, у меня для тебя есть потрясающая идея. Я только что прочел в новостях, – Патрик, похоже, снова издевался надо мной. – Скунсы обожают фруктовый йогурт фирмы «Йоплат». Он в таких конусообразных стаканчиках продается. К твоему сведению, в Америке большой скандал: животные засовывают свои мордашки в баночку, дабы вылизать остатки божественной массы, и застревают. Видимости никакой, воздуха не хватает. Погибель, одно слово. Так вот, только что по «СИ-Эн-Эн» выступал представитель фирмы, они теперь на пластиковых стаканчиках делают выступы, чтобы скунсячьи лапки могли найти точку опоры. Еще, на дне баночки поместили предупреждающую надпись красным цветом.

– Ну да, – Желчь ударила мне в голову. – Дорогой Скунс! Помни, засовывание головы в пластмассовую баночку нашей фирмы опасно для здоровья и может вызвать удушье!

– Не надо надо мной издеваться, – рассердился Патрик. – Я не идиот. Надпись не для скунса, а для человека. А написано там: «Дорогой покупатель! Помни, что скунсы любят засовывать…». Да ну тебя, не веришь, включи «Си-Эн-Эн», или залезь на Интернет.

– О, Кей, спасибо за идею, – пробурчал я.

Через пятнадцать минут я уже несся в ближайший магазин, так как информация, сообщенная мне Патриком, оказалась правдой от первого и до последнего слова. Скандал с задыхающимися от удушья скунсами, похоже, даже затмил разборки с сексуальными безобразиями американского президента, не говоря уже о прочих малозначительных событиях, происходящих вне границ великих и могучих Соединенных Штатов.

Йогурт в конусообразных баночках я нашел без труда. Некоторое время я сомневался, какой именно сорт выбирают привередливые скунсы, но, отчаявшись купил все имеющиеся в наличии сорта: персиковый, банановый, клубничный и голубичный. Все баночки были исправно разбавлены самой ядовитой водкой в окрестностях Сан-Франциско, и выставлены во дворе.

Я всеми силами старался не погрузиться в сон, но увы… Разбудило меня фырканье, громкое и переходящее в хрип.

– Сидоркин, мать твою, кончай храпеть! – разозлился я, вспомнив военные сборы, в раздражении свалился с дивана, окончательно проснулся, и, накинув халат, осторожно вышел во двор.

– Ах ты, какая зверюга. – Служба новостей и общество охраны природы не обманывали – скунс засунул морду в конусообразную банку, и, казалось, хрипя задыхался. – Тише, дурачок, – я стянул пластиковую коробочку, обнажив лунному свету греховно измазанную в творожно-кефирной массе симпатичную востроносую мордочку.

Хрип прекратился. Скунс крепко спал, слезы катились из его глаз, и мне стоило значительных душевных мук распрощаться с этим животным, подкинув его на соседний участок.

Ну что же, я сделал все, что мог. Как ни странно, спать мне расхотелось, и я работал до четырех тридцати утра.

К пяти часам у соседей начало происходить что-то странное. Стоны, хриплые и чмокающие похрюкивания, всхлипывания. Потом завыла сирена, еще одна. Потом что-то возбужденно объяснял по-китайски женский голос, мигали на стене голубовато-красные маячки полицейских машин, а к семи часам утра все стихло.

Проснулся я около десяти, и, хватаясь за голову, подошел к окну.

На соседнем участке стоял невысокого роста китаец, и, матерясь вполне по-местному, а также зажимая пальцами нос, поливал то, что еще осталось от скаутских палаток из шланга.

– Твою мать, – агрессивно заявлял он. – Ноги этих идиотов больше не будет в моем доме. За неделю загадили все так, что… Виктор! Виктор!

– Что, папа? – Смущенно заявил высокий и долговязый китаец-пионер, появившись у входа в сад, хватаясь за живот.

– Если ты, паршивец… Если ты посмеешь привести своих дружков… Засранцев! Вонючек! А ну-ка быстро сворачивай палатки, твою…

– Папа!!! Я больше не буду. Прости!

Операция моя явно прошла успешно, самое обидное, что я так до сих пор и не знаю, что именно подействовало на моих пионеров. Засранцы и вонючки, упомянутые отцом несостоявшихся пионеров, равным образом подтверждали как поносный вариант, так и обонятельные дисфункции соседей, вызванные состоянием глубокого похмелья у свежепойманного скунса.

Так или иначе, скауты больше не возвращались, они исчезли с соседского участка и из моей жизни. Более того, я почти уверен, что китайские эмигранты в Америке не отказываются от телесных наказаний, иначе как объяснить детский визг и плач, который доносился вечерними часами из соседского дома. Как объяснить тот факт, что долговязый парень и пухленький китаенок молча, с самурайским выражением лица, перекопали весь участок и засадили его колючими розами «Звезда Востока»?

Ну что же, все хорошо в этом лучшем из миров. Воздух тут особенно наполнен светом сразу после рассвета. По земле стелется туман… Пахнет влажностью и свежей листвой. Я даже закончил книжку, потом прошло лето и наступила золотая, прохладная и прозрачная осень. Раньше я никогда не замечал этой красоты. Если бы не вся эта история, так что я скаутам теперь даже благодарен…

Дело в том, что мне приходится вставать рано из-за Тимофея. Так я прозвал того самого енота, который нажрался водочного хлеба, предназначавшегося для скунса. Тимофей – хронический алкоголик. Он приходит ко мне каждую ночь, требуя своего. Этот нахал не только приводит своих енотных баб, но, более того, он меня шантажирует. Пару раз я забывал заехать в магазин за спиртовой пропиткой сухих батонов, так этот мерзавец устраивал самый настоящий погром. Вы когда-нибудь собирали рыбные косточки, плавники и хвосты, разбросанные по площади в пятьдесят квадратных метров?

Если это безобразие повторится еще раз, – я дал себе слово, – я сделаю еще порцию слабительной выпечки, размешаю ее с водкой и скормлю этому жирному нахалу. Уж если я справился с пионерами всех времен и народов, неужели я отступлю перед енотом? Хренушки вам…

Оглавление

О ВРЕДЕ ПЬЯНСТВА

АПРЕЛЬСКИЕ ТЕЗИСЫ

НОЧЬ В ЦВЕТУЩИХ САДАХ БОМБЕЯ

МЫ-РУССКИЕ, ДРУГИХ ТАКИХ НЕТ.

Мы – пионеры, дети рабочих . (Две истории про лигу скаутов и о том, как с ней бороться)

  История первая. Взвейтесь кострами.

  История вторая. . Стратегия и тактика классовой борьбы со скаутами в условиях Северной Калифорнии.