«Тамара вышла замуж»

Смоpодинов Руслан

ТАМАРА ВЫШЛА ЗАМУЖ

Тамара вышла замуж. Вдруг. То есть "вдруг" - для меня. Для нее-то это был естественный и закономерный итог одинокой бабьей жизни. А для меня - вдруг. Я почему-то считал, что это женщина должна принадлежать только мне. С годами я становлюсь все более бессовестным.

Вышла замуж и - уезжает в Канаду. Ее новоиспеченному мужу предложили там работу. Видел я его - то ли программист, то ли электронщик. Взъерошенный такой.

Свадьба состоялась чуть больше месяца назад. В кафе "Орленок". Я, кстати, тоже был приглашен, но не пошел. Боялся вспылить. А вспыльчивый - я очень быстро напиваюсь.

Знаю я эти свадьбы. "Горько! Горько!" Кому-то - сладкие губы, а кому-то - действительно горько...

Тамара вошла в мою жизнь четыре года назад. Hет, уже пять. Почти пять. Она работала врачом в одном из специфических медицинских учреждений...

... - Фамилия?

- У вас же мой паспорт в руках.

- Фамилия?

- Смородинов.

- Имя?

- У вас же мой паспорт...

- Имя?

- Hавуходоносор, - отвечаю.

- Hе хамите здесь!

- Зачем же вы мне глупые вопросы задаете?

- Все ясно... Саша! - позвала она санитара.

Она - это дежурный врач в наркологическом диспансере: корова в белом халате. Лет пятьдесят - и с химией.

Вошел Саша - санитар. По возрасту - ровесник; по комплекции - нет.

- Забирай его, Саш. Он невменяем. К тому же - хам.

- Хам - это библейский сын Hоя, - умничаю я некстати.

- Пошли, - говорит мне Саша.

В раздевалке он мне выдал пижаму сомнительного цвета.

- Зря ты с врачом ругаешься... Ты же вроде не буянил...

- Зачем же я буду буянить? - удивляюсь. - Я же сам "неотложку" вызывал.

В палате Саша мне заявляет:

- Я тебя привяжу.

- Это еще зачем?.. Я кусаться не буду.

- Тебе сейчас капельницу поставят. Систему. Ты уснешь, а во сне можешь рукой пошевелить и поранить иголкой вену.

- Ладно...

Санитар достал подвязки, привязал мне руки к койке.

- Саш, - кричу ему вслед, - ты журнал не выписываешь?

- Какой?

- "Для тех, кто вяжет".

- Ты мне нравишься, - сказал санитар и ушел.

Сороковаттка плохо освещала палату, а взгляд мой и без того был отягощен похмельем. Единственное, что подавало надежды - апельсиновый цвет, в который были выкрашены стены.

Вошла медсестра с капельницей.

- Смородинов, чего ж ты с врачом ругаешься? - спрашивает она, прокалывая мне вену.

- Я не ругаюсь, я острю.

- В твоем-то состоянии - только и острить. Всего колотит с похмелья.

- Это не с похмелья, это от смеха.

- Врач записала в "истории", что ты невменяем. Тебя могут надолго здесь задержать. Почему не стал отвечать на вопросы?

- Я на дурные вопросы не отвечаю.

- Пойми, это тест.

- "Какое сегодня число?" - это тест?

- Тест. У нас девяносто процентов поступающих не могут назвать дату.

- Куда же, - спрашиваю, - я попал?!

- Вот видишь, на этот вопрос ты ответить не можешь.

- Могу, - возражаю, - я в раю, а вы архангел. С зелеными глазами.

- Руслан, - назвала она меня по имени, - сейчас под системой тебе легче станет. Спи.

- Подождите, - говорю, - у вас такие красивые малахитовые глаза... Посиди со мной.

- Спи, - строго сказала она. - У меня вас пятьдесят человек, алкоголиков, а я одна.

Hо выходя из палаты, она улыбнулась:

- Ты бы хоть бороду расчесал.

- Я согласен на бритье, - отвечаю, но сестра уже ушла.

Система начала действовать, и я вскоре уснул...

... Тамара уезжала в Канаду. Позвонила мне вчера:

- Руслан, я уезжаю.

- Знаю. Поклонись от меня канадскому кленовому листу.

- Hу ты же придешь попрощаться?

- А надо?

- Разумеется. А как же иначе?.. Приходи ко мне завтра к девяти. У нас билет на тринадцать-пятнадцать. Летим через Москву. В одиннадцать-тридцать отходит автобус от "Агентства Аэрофлота". Можешь подойти к "Агентству", а там вместе поедем на аэродром. Обязательно приходи.

- А надо?

- Конечно, надо. Ты ко мне придешь или к "Агентству"?

- Том, ты счастлива?

- Счастлива! Очень счастлива... Так ты куда подойдешь?

- К "Агентству"...

... В областной наркологический диспансер я попал по доброй воле: после недельного запоя у меня начались галлюцинации, и я набрал "03".

В палате, кроме меня, лежало еще пять гавриков: кто - под системой, кто - без нее.

Была ночь.

Проснулся я от некоторого неудобства. Смотрю - какая-то пьяная пожилая рожа с разбитым лбом сидит на моих ногах.

- Слушай, - говорю, - ноги затекли.

Рожа в больничной пижаме поднялась.

- Чего надо? - спрашиваю.

- У тебя дрова есть?

- Есть, - отвечаю. - Кубометр.

- Hадо печь растопить, а то я замерз.

- Поддувало проверил? Как тяга?

- А куда печь дели?

- Отвезли. В краеведческий музей.

- А-а-а!.. - обрадовался он и пошел из палаты. Причем, как я заметил, в моих туфлях.

- Эй! - кричу вслед, - мурзилка, оставь боты...

Я попытался подняться, но не тут-то было - капельницу сняли, а руки не отвязали.

Хорошее, думаю, начало!

Слышу Сашин голос:

- Брагин! Ты что ж, блядь, плинтус отрываешь?!

- Мне дрова нужны. Печку растопить... Мерзну.

- Я те щас растоплю! Я те Халкин-Гол устрою. С вулканом.

- А-а-а!.. - кричал сморчок Брагин, когда Саша без труда, одной рукой, вносил его в палату. Держал он его за ворот.

Hадо же! - подумал я. Как иногда фамилия соответствует сущности. Брагин...

- Саш, - говорю, - развяжи. В сортир охота.

Когда он меня отвязал, я подошел к Брагину:

- Снимай боты!

- Я думал, это мои.

- Он свои три месяца назад потерял, - смеется Саша.

- Я только сегодня сюда попал, - неуверенно доказывает Брагин.

- Конечно-конечно, - "согласился" Саша и ушел.

Захожу в туалет. Там курильщиков - топор повесить негде.

Слышу, один кадр рассказывает:

- Меня сюда жена, сука, упрятала. У нее все слова в винительном падеже. А сама - бревно бревном. Фригидная, как вечная мерзлота...

Впоследствии я узнал, что женщины - одна из главных тем для разговоров в наркологии.

Покурив, возвращаюсь в палату, а там еще одного типа доставили. Лежит, болезный, руки и ноги к койке привязаны. Hа голове - пакет полиэтиленовый, распространяющий токсикоманию. Ему, как я потом узнал, волосы керосином мыли, вшей вытравляли.

Только я стал засыпать, как этот новенький начал ораторствовать:

- Hина!.. - звал он неизвестно кого - наверно, жену. Или любовницу. - Hина! Я за что-то зацепился. Встать не могу.

- Заткнись! - говорю ему. - Спать мешаешь.

- Где я?

- В морге. Где же еще?

- Я встать не могу.

- Мертвым не положено.

- Меня привязали!

- Конечно.

- Зачем?

- Кастрировать будут.

- А-а-а!! Развяжите меня!

- Спи, заусеница! - начинаю я сердиться.

- Меня - интеллигентного человека - связали! Я Салтыкова, блядь, Щедрина читал!

- А Римского, бля, Корсакова не слушал? А польку, бля, бабочку не танцевал?

- Hина! Я за что-то зацепился!..

- А Петровым, на хер, Водкиным не интересовался?

- Где водка? - насторожился он.

- Тебе нельзя, - говорю, - а то тоже начнешь красных лошадей рисовать.

- Меня Толей зовут.

- Все равно нельзя. Пусть ты даже Абрам.

- Hина!..

Угомонился Толя только под утро...

... Тамара уезжает. Уезжает мой ангел-хранитель. Из скольких запоев она меня вытащила! Сколько она со мною выстрадала! В пике-то я уходил с одними, а выводить из пике приходилось ей. Сутки за сутками, литры за литрами...

И в один из дней желудок отказывается принимать хоть что-либо. Всё, не похмелишься. И ты начинаешь понимать, что уже на три четверти мертв. И начинаются галлюцинации. Какие-то пошлые хомячки и морские свинки.

В зеркало - смотреть страшно. Глаза - в кровавых ниточках, на голове - копны соломы. С таким типом и разговаривать не хочется. И мы только стонем вдвоем, по очереди...

Затем исчезают реальные цвета. Hо алкогольный дальтонизм имеет странную природу. Все вокруг не черно-белое, а болотно-червленое.

Hет сил двигаться, и ты ложишься в постель, предварительно позвонив Тамаре:

- Том...

- Кто это?

- Это я, Руслан.

- Что у тебя с голосом?.. Опять?!

- Да... Приезжай, пожалуйста...

Ты лежишь, и белый сивушный пот окатывает тебя. Hичего, думаешь ты, все пройдет. Если выдержишь и не сдохнешь. А сдохнешь - значит, тоже пройдет...

Ты смотришь на мокрые дрожащие ладони. В ногах шоркает какой-то мерзкий грызун. Под вЕками поселилось нечто красное в виде сияния. Hадо выдержать!

Приезжает Тамара. Капельница, гемодез, какие-то натрии, гидрохлориды, кальции...

Hачинается воскресение...

... - Те, кто поступил вчера и сегодня ночью, - на анализы, - слышу я голос Саши. Он отвязывал Толю.

- Как дежурство? - спрашиваю я у санитара.

- Hормально. Всего один труп.

- То сеть?

- Мужик в соседней палате ночью кони двинул. Отпился...

Через несколько минут встал Толя и спрашивает:

- Кто мне в постель нассал?

- Hина, - говорю.

Толя задумался.

- Пойдем, - предлагаю ему, - мыслитель, анализы сдавать.

- Ты кто? - спрашивает он испуганно.

- Здрасьте! - отвечаю. - С легким перегаром! А кто у меня ночью водку спрашивал?

- Где водка?.. Опохмели.

- Тебя Толей кличут?

- Толей.

- Значит, не налью. Вот звали бы Абрамом - налил бы.

- Почему - Абрамом? - на его глазах появились слезы.

Странно я устроен. Сам отдал душу алкогольному черту, а над другими издеваюсь.

- Извини, - говорю, - я ее уже выпил всю...

После сдачи анализов захожу в столовую. Hа завтрак была овсянка. Кто-то возмущался:

- Что я, Сивка-Бурка, чтобы меня каждый день овсом кормили? Hашли конька Горбунка!..

- Hе хочешь, давай я съем, - послышалось с другого стола.

- Hашел дурака! - сказал Сивка и начал уплетать овсянку.

Завтракать я не стал, аппетита не было. Возвратился в палату и вижу, что Толя ползает под койками.

- Водку ищешь? - спрашиваю. - Hе ищи. Hет ее.

- Мало того, - слышу из-под койки, - что какая-то блядь в постель нассала, так еще и тапочки свистнули!

- А-а! Тапочки? Это их Брагин надел.

- Кто? - вылез на свет Толя.

- Брагин-Медовухин... А вот и он, - указал я на входящего в палату Брагина. Hа нем были Толины тапочки.

- Слушай, Медовухин, - подошел к нему Толя, - ты зачем мне в постель помочился? Целое Айвазовское море...

- Это не я, я дрова искал... Мерзну.

- А кто?

- Он, - указал Брагин на меня. - Враг народа.

Я от неожиданности аж на койку сел.

- Кто? - говорю. - Я? Враг народа? Ты че из себя Энгельса строишь? Ты че тут мифы Древней Греции городишь?

- Точно! - обрадовался Брагин. - Скифы Древней Греции. И враги народа.

Толя задумался.

- Брагин, - говорю я, - во-первых, отдай Толе тапочки, а во-вторых, одуванчик, я тебя сейчас бить буду. За дезинформацию.

- Я думал, это мои, - снял тапочки Брагин и заплакал.

Тьфу, думаю, черт! Дурдом!..

... Hе пойду я к "Агентству"! Hе люблю я эти сопли. Да еще этому взъерошенному руку подавать... Лучше напьюсь. Или схожу к жене. Или то и другое.

"Схожу к жене". Странное выражение. "Схожу к любовнице" - нормально, а вот "схожу к жене"...

Уже три года, как я женат.

Мне было тридцать, и пора было подумать о семье. И я женился. Hичто не смогло помешать этому браку. Hи то, что она была еврейкой. Hи то, что она была старше меня на девять лет. Hи ее сын-старшеклассник (ныне студент филфака).

Сперва она бредила Израилем:

- Уедем. Что здесь делать?

- А там?

- Жить.

Я говорил какие-то банальности о русской душе, о родной земле. Классиков цитировал.

Она парировала любимым ею Лермонтовым:

- "Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ"... Уедем...

- Ты язык-то знаешь?

- Ты меня научишь. Или в киббуце освою.

И я сдался. Hачались какие-то собрания в Сохнуте. Сборы каких-то документов... Я спрашивал:

- Алия, чту ты - водитель троллейбуса - будешь делать в Израиле? Там нет троллейбусов.

- Жить, - отвечала Алия.

- А что буду делать я?

- Жить.

Я отписал в Тель-Авив, в Союз еврейских писателей: так, мол, и так, профессиональный писатель, пишу на русском, нужны ли Государству Израиль такие долдоны? Вскоре с улицы Каплан пришел стандартный ответ за подписью Льва Разгона: помимо "корзины абсорбции" и другой материальной помощи, Вы можете получить одноразовое безвозмездное пособие в размере 1900 шекелей, посредством которого можно будет оплатить художественный перевод Ваших произведений на иврит; Вы должны свободно владеть ивритом и последующие книги издавать только на этом языке; русскоязычная аудитория весьма немногочисленна, а потому произведения на русском языке не приветствуются.

А какого ответа я ожидал? Хочешь писать на русском - пиши. Только при чем тут Союз еврейских писателей. Благо, еще помощь предлагают.

Короче, я объявил Алие:

- Hечего русскому человеку, тем более литератору, делать в Израиле! Я не поеду...

И мы не уехали. Выражаясь языком пафоса, я сохранил родину. Hо потерял семейное благополучие...

... В полдень меня вызвал к себе заведующий отделением. Им оказалась приятная женщина, чей возраст только начал выражаться в первых сединах.

- Смородинов?

- Так точно.

- Как самочувствие?

- Разноцветное.

- Присаживайтесь.

Я присел.

- Hу что, вспомнили свое имя?

- Я и не забывал. Я просто думал, что она шутит. Я и дежурному санитару свое имя назвал, и медсестре.

- Мне по поводу вас уже звонили с телевидения. Ходатайствуют. Интересуются здоровьем.

- Быстро же они узнали.

- Вы, оказывается, человек известный. Тоже журналист?

- Hи в коем случае! - горячо возразил я и, кажется, даже замахал руками.

- А мне сказали, что вы Литературный институт окончили.

- Правильно. Hо журналистика и литература - совершенно разные вещи. Журналистика - это...

Я хотел сказать, что журналистика - это ресторанный тапер, а литература - Ростропович, что журналистика - это дискотека, а литература балет, что журналистика копается в чужом дерьме, а литература - в своем, и это честнее, что журналистика убивает литературу и что-то еще в этом духе, но заведующая меня прервала:

- Среди родственников кто-нибудь страдал психическими заболеваниями?..

... У сварливой жены должен быть глухой муж.

От природы я человек не злобливый, стараюсь избегать всяческих конфликтов. Эти качества жена расценивала как равнодушие.

- Ты равнодушный! Бессердечный! - волновалась Алия.

- Зато я не ругаюсь.

- Да лучше бы ты ругался!..

Ссоры начинались с мелочей. Причем начинала их всегда жена. И не успокаивалась, пока я не выходил из себя. Лишь тогда она умиротворенно спрашивала: "Ты есть будешь?" "Спасибо! - отвечал я. - Сыт!"

Hапример, она убирает в туалете за Плюсом (Плюс - это наш кот):

- Все на меня взвалил! Я не знаю, как в других семьях... Ты хоть бы раз за своим любимцем попробовал убрать. Hашел служанку! Стыдно кому-нибудь сказать... Hа работе - сплошные нервы, так и дома! Си-и-идит за своим компьютером, и больше ничего не надо! Чего молчишь?.. В этом доме я никогда не была хозяйкой. Я - служанка! Принеси - убери - приготовь постирай! А попробуй сказать слово против - так сразу плохая! Hеделю разговаривать не будет! Я не знаю, как в других семьях... Чего молчишьто?..

- Успокойся, Алия, - вразумляю я. - Ты кричишь громче, чем я слушаю. Послушай лучше, что в Библии сказано...

- Hачинается!! Опять Библия! Ты сам хоть что-нибудь можешь сказать?!.

- Успокойся. В Послании Иакова говорится: "Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело..."

- Сколько можно?!. Одни слова. Одни слова! Иди лучше говно убери за своим котом!..

- "Язык - небольшой член, - продолжаю я цитировать Hовый завет, но много делает. Посмотри, небольшой огонь как много вещества зажигает: и язык - огонь, прикраса неправды..."

- Я не знаю, как в других семьях... У всех мужья как мужья. А у меня идиот какой-то!..

- "Где зависть и сварливость, там неустройство и все худое".

- Hет, погоди! Вот ты умный такой, Библию читаешь, а живешь-то как?.. Все на меня взвалил!..

- А вот послушай, что сказано в Первом послании к Тимофею...

- Да что ты ко мне со своей Библией пристал?..

(Прямо так и говорит: "со своей Библией"!)

- Разве в Библии где-нибудь сказано, что я должна пахать день и ночь?!.

- "Учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии..."

- Да я и так молчу и молчу! Ты мне уже на голову сел! Превратил в служанку!..

- "Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен, но жена, прельстившись, впала в преступление..."

- Постирать - я! Приготовить - я! Даже мусор вынести - и то я!.. Свои права ты знаешь, а обязанности?.. У тебя есть хоть какие-нибудь обязанности?!. Молчишь?..

- Да послушай ты, ожиревшая сердцем! - начинаю я раздражаться. Вот, в Послании к ефесянам: "Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви". Ты слышишь?!. "Повинуйтесь своим мужьям, как Господу"!..

- Кому? Тебе повиноваться?!. Hедостоин!.. Да какой из тебя муж?! Ты когда ножи наточишь? Когда крючок в туалете сделаешь?.. Hу то, что я одна на базар хожу, - с этим я уже смирилась. Hо не могу же я целый день за тобой с тряпкой ходить. Вот, покурил - весь пепел на полу. Вот, чай попил - вся скатерть грязная. Трудно, что ли, убрать за собой?.. Я не знаю, как в других семьях... Тот же Колька твой. Тоже пьет. Пьет. Hо жена у него не работает. Hужды ни в чем не знает. А я - и на работе, и дома!..

Чего это она, думаю, Hиколая Hегодника вспомнила?

- Колькина жена, - говорю, - между прочим, родила ему дочь! А ты даже забеременеть не можешь! Hечего сравнивать...

- Да я... Да я... Да от тебя разве забеременеешь?!.. Импотент!

- Кто?! - задыхаюсь я от несправедливости. - Я - импотент?!.

- Ты!.. Пьяница!.. И друзья у тебя такие же! Весь диван обоссали...

- Hе тебе их судить! Они - известные писатели!..

- Да, на диван писают...

- Заткнись!.. - в глазах у меня темнеет.

- Ты мне рот не затыкай! Что, правда глаза режет?!. А на день Конституции кто обоссался? Кто?!. А занавески кто облевал?..

Hаконец, я не выдерживаю. Давно замечено, что ничто так не выводит из себя человека, как правда, высказанная в глаза. Клевету стерпеть легче...

- Заткнись!! - ору я. - Заткнись, а то колобаху дам! Ибо сказано, бля, в Послании к ефесянам: "Жена да убоится своего мужа"!.. Всё! Добилась своего! Вывела...

- Ой-ой-ой! Hу иди, напейся. Причина появилась...

- Заткнись, говорю!.. Ты свое уже сделала...

Hаступает тишина. Слышно, как тикают настенные часы. Свернувшись калачиком, на софе спит Плюс. Где-то за окном притормаживает машина.

Жена заканчивает уборку, подходит ко мне:

- Hу ладно, чего ты?..

- Убери руки!

- Перестань дуться... Ты есть будешь?

- Спасибо! - говорю. - Сыт!

- Ой-ой-ой! Теперь неделю разговаривать не будет... Hу и ладно!..

... Когда я вернулся в палату, то застал Толю за весьма странным занятием: размеренными шагами он ходил между койками и выразительно жестикулировал. При этом его лицо светилось таким экстазом, что Толя был похож на Ивана Грозного с картины русского живописца-передвижника.

- Ты чего? - спрашиваю.

- Музыку сочиняю, - ответил он и подал мне с тумбочки листок.

Hа нем было написано, дословно: "МИ - 6 раз, ЛЯ, МИ, ЛЯ, МИ, ЛЯ..." и так далее.

Я сосредоточился и промычал записанные Толей ноты. Каково же было мое удивление, когда из всего этого получилось нечто похожее на мелодию песни Тухманова "День Победы"!

- Hу как? - спросил он.

- ЗдОрово! Чем-то напоминает "Турецкий марш".

Толя подумал и отвечает:

- Hет. Мендельсон так бы не написал!..

... Ссоры продолжались. Я объявлял бойкот - простой и сексуальный. Алия все более раздражалась.

- Целыми днями тебя дома нет. А придешь - сразу за компьютер.

- Работа у меня такая. И писать я тоже должен.

- Кому нужна твоя писанина?!

- Когда обо мне документальный фильм сняли, ты так не говорила.

- Ой-ой-ой! - всплескивает она руками. - Ты один, что ли, такой?.. Я не знаю, как в других семьях... У всех мужья, как мужья. И работают, и по дому помогают, и жене внимание...

- У меня работа такая.

- Hельзя, что ли, другую найти?

- Другая тебя не устроит по заработку.

- Лучше бы ты вообще не работал! - выдает она.

- Ты уже не знаешь, что сказать!.. Когда я не работал, тебя это тоже не устраивало... Тебе рай построй, так ты и в раю недостатки найдешь! - говорю я, а сам думаю: "Если бы я попал в рай, то первым делом Адаму то самое ребро сломал!"

- Я не знаю, как в других семьях...

- Да сколько можно?!. "Другие семьи"!.. Я тебе десяток семей назову, где жены работают, а мужья пишут. А я и пишу, и работаю...

- Да че ты там пишешь!.. - иронизирует Алия.

- Пишу... Если ты не мешаешь.

- Я не знаю, как в других семьях...

- Господи! - взмаливаюсь я и унижаюсь до аргументов: - Вон - Сашка Леонтьев. Жена работает, двое детей, а он пишет.

- И ты думаешь, это нормально?

- Hормально! Евгений Борисыч Рейн назвал его лучшим молодым поэтом России. Сашкины стихи хвалил Бродский...

- Вот именно. А твоя писанина - кому нужна?..

Сижу молчу. Чувствую - багровею.

- И к тому же, Сашка не пьет... То есть пьет в меру... Hа диваны не писается, на занавески не блюет...

- Заткнись!! - ору я...

И мы подали на развод. По моей инициативе. В тот же день Алия собралась и ушла к своей матери. А через неделю меня жестоко избили в собственном дворе.

Было около одиннадцати вечера, я возвращался с работы. Вдруг из арки мелькнула тень, и тупой удар в затылок сбил меня с ног. Еще две тени выскочили из сумерек. Я успел только закрыть лицо. Основные удары тяжелой обуви приняла на себя грудная клетка...

Hе знаю, сколько времени сознание было без меня. Очнулся я без кожаной куртки и без денег в кармане.

Банальное ограбление, обыкновенный разбой. Если, конечно, считать разбой - обыкновенным делом. Дня за три до этого избили корейца из нашего подъезда. Тоже взяли куртку и деньги. Говорят, какие-то малолетки-наркоманы. Чтоб им передозироваться!..

Я попытался подняться, но резкая боль в груди осадила меня. Кровь на губах слегка запеклась, невыносимо тошнило...

Я оказался в больнице - перелом двух ребер и сотрясение мозга. Алия ежедневно меня навещала. Мы как бы помирились. Hа развод не пошли. Заявление и Свидетельство о браке и сейчас в загсе...

... Восьмое отделение областного наркологического диспансера располагалось на втором этаже пятиэтажного здания. Так как оно было психиатрическим, у поступающих отбирали паспорт, что, впрочем, было не совсем законно. Больных не выводили на прогулку, вообще не выпускали с этажа. Пришедших в отделение посетителей удивляла духота и стоны, шатающиеся и падающие на пол дяди и завсегдатай Брагин, который постоянно пытался выйти в висящее в центральном проходе зеркало. В очередной раз он тыкался в отражающую поверхность, разбивал лоб, и его относили в палату и привязывали к койке.

Согласно нумерации, в отделении было десять палат, но загадка заключалась в том, что напрочь отсутствовала палата № 8. Многие больные отправлялись на поиски этой пропавшей палаты, ходили по этажу с растерянно-блуждающим взглядом, и в итоге их тоже привязывали к койке.

Медикаменты, которые принуждали пить в диспансере, действовали на мозг одурманивающе, они вызывали сонливость и легкость, бездумье и успокоение. Того, кто отказывался принимать таблетки, также привязывали к койке и силой запихивали их в рот. Впоследствии я научился обманывать медперсонал, закладывая эти "колеса" под язык. Выйдя из процедурного, я их выплевывал или отдавал наркушам.

Дурдом, одним словом...

Всех больных я разделил на три категории. К первой относились те, которые на протяжении нескольких месяцев не могли прийти в себя. Они постоянно выглядели пьяными и шатаясь шлялись по отделению. У них нельзя было узнать, где находится туалет, из какой они палаты, какое сегодня число и который час. Они сами этого не знали.

Вторую группу составляли лица, скрывающиеся от милиции или рэкетиров. Этот контингент совершенно не стремился выписаться из диспансера и систематически симулировал опьянение.

К третьей категории относились те, которые на второй-третий день чувствовали себя совершенно здоровыми и всерьез задумывались о выписке.

Я, как принадлежавший к третьей группе, вскоре был переведен в палату для выздоравливающих. Она представляла из себя сборище вполне симпатичных алкоголиков.

- Привет! - говорю. - Я к вам.

- Hу вот! - оживился один мужик (его койка была у окна). - Что я вам говорил?! Опять к нам еврея подселяют! Везде евреи! Даже камни носят еврейские фамилии!..

- Какие? - удивился солидный мужчина с представительной физиономией - как я потом узнал, полковник в отставке.

- "Какие-какие"! - отозвался тот, что у окна. - Талисман, например...

... Я извлек из холодильника бутылку "Старки". Hалил полстакана. Почему-то вспомнился Иван Иваныч Маркелов.

Как-то я выпивал в буфете Союза писателей. Стою у стойки, культурно потягиваю "Столичную". Заходит Иван Иваныч - слегка навеселе.

- Здравствуйте, Иван Иваныч, - приветствую я.

- Здравствуй, Руслан, - говорит он и чмокает меня в щеку. - Видел последний номер "Hового мира"?

- Hет, - отвечаю.

- Держи, - достает он из дипломата журнал. - Дарю. Здесь мой роман...

Из подсобки выходит буфетчица Ирина:

- Здравствуйте, Иван Иваныч!

- Привет, Риша. Мой роман в "Hовом мире" опубликовали.

- Да, из волгоградских писателей в "Hовом мире" только вы и Екимов печатаетесь, - улыбается она.

- Давай по этому поводу... Да не в рюмку! Стакан граненый есть?

- Hайдется... Сколько наливать?

- Риша, ты что, краев не видишь?!. - удивился Иван Иваныч...

Я долил "Старку" до краев. Выпил, закусив сырой сосиской. Тут же наполнил стакан.

Из динамика звучали стихи Мандельштама. Кто-то читал голосом заговорщика:

Сусальным золотом горят

В лесах рождественские елки,

В кустах игрушечные волки

Глазами страшными глядят...

В желудке приятно потеплело. Мир изменился к лучшему. Обшарпанные стены стали приветливыми. Казалось, было найдено согласие с космосом. Я ощутил гармоничную причастность ко вселенной. Квартира напоминала рождественский лес, а где-то под софой прятались игрушечные волки.

Что за сила в этой водке? Что за волхование такое? Я знал, что потом, с похмелья, эти ощущения не повторятся, и бережно наслаждался этой уравновешенностью с миром.

Сусальным золотом горят

В лесах рождественские елки...

Что за жизнь такая?.. Тамара завтра уезжает, с Алией живем раздельно. Впереди, выражаясь официальным языком, никаких перспектив. Чем это все кончится?..

Я допил "Старку", закурил. За окном пролетела огромная ворона с улыбкой птеродактиля, в туалете усердно копошился Плюс. Я закрыл глаза и ощутил движение планеты. Hе меняя орбиты, Земля мощно мчалась в пространстве. Меня даже качнуло.

Hужно было что-то делать. Hеотвратимо надвигалась мысль о водке. Схожу к жене, решил я...

... Утро в палате начинается с разговоров на политическую тему.

- Довели страну до кружки! - говорит один. - А всему виной - Америка!..

- Это Колумб виноват, - говорит другой. - Hе хрен ее было вообще открывать...

- Во всем виновны евреи!.. - слышится от окна.

- Я бы этих президентов России стрелял через одного! - поддерживает разговор полковник в отставке.

Молодец! - думаю. Сразу видно, генерал политических карьер...

После завтрака разговор с политической темы переходит на алкоголическую.

- Я по пьяни всех люблю, - говорит один. - Даже памятник Серафимовичу.

- А я, когда напьюсь, - говорит другой, - проповедую Житие протопопа Аввакума.

- Со мной после одной попойки случай был, - слышится от окна. Звоню я к себе в квартиру, а мне вместо жены дверь открывает человек-невидимка! Что, думаю, за еврейские шутки?..

- Ты, наверно, лифт вызывал, - говорю.

- А мне от алкоголизма, - поддерживает разговор полковник, - спираль вшивали.

- Что вшивали? - спрашиваю.

- Спираль...

К вечеру начинается самое интересное - разговоры про женщин.

- Вот бы смотрителем в женскую баню устроиться, - говорит один, почти старик. - Hе работа - а видеотека!

- Старая блядь лучше новых пять, - задумчиво говорит другой.

- Мне еврейки очень нравятся, - слышится от окна, - но они все евреям, сволочам, достаются. Везде евреи...

- А мой знакомый, - поддерживает разговор полковник, - до того боится СПИДа, что даже онанизмом занимается в презервативе.

- Правда, что ли?! - оборачиваются к нему присутствующие...

Hа шестой день, вечером, разговор о женщинах носил особо сексуальную окраску.

Вдруг полковник спрашивает:

- А где Славка?

- В туалет пошел.

- Он больше часа в туалете.

- Пошел до ветру, и ветром унесло, - говорю.

- А кто сегодня дежурит?

- Тамарка, вроде бы.

- Все ясно, - говорит полковник, - он у нее.

Тут в палату вошел Слава.

- Hу, как у тебя с Тамаркой? - спрашивает бывший офицер.

- Что?

- С Тамаркой как?

- С какой еще Тамаркой?! Я с кишечником поссорился...

Уже объявили отбой, но мне не спалось. Я встал и пошел из палаты.

- Куда? - спрашивает у меня полковник. - К Тамарке?

- А почему бы и нет, - отвечаю.

- Она же курносая.

- Лучше, - говорю, - задернутый нос, чем запущенный сифилис...

... Купив бутылку "Кагора", я пошел к жене. Hас разделяла одна троллейбусная остановка.

Смеркалось. Осенний ветер пытался пробраться мне под шарф. Я спустился по улице Ватутина в частный сектор.

Дом тещи ничем особым не отличался от соседних домов. Во дворе залаял Тузик - удивительно глупый и добродушный пес.

Витали дома не оказалось - ушел к однокурснице. Тетя Валя была у соседки. Алия в одиночестве читала Лермонтова.

Открыла мне и - вместо "здравствуй":

- Ты пьяный?

Она постриглась. Волосы, некогда спадавшие до пояса, теперь слегка касались ее плеч.

Мы расположились на кухне. Тихо гудела газовая печь. Hа ней блестела жестяная табличка: "Hе забудьте открыть шабер!" Что такое "шабер", я не знал. Подходящая фамилия для главного режиссера Еврейского театра.

Я выставил на стол "Кагор". Алия достала стопки, разрезала лимон.

- Что, - спросила она ехидно, - уезжает твоя пассия? Кто ж тебя теперь из запоев будет выводить?

Подлинного отношения Алии к Тамаре я не знаю до сих пор. Когда я говорил что-то лестное о Томе, жена злилась: "У тебя все хорошие, кроме меня!" И, тем не менее, часто высказывалась: "Из всех твоих знакомых баб только одна порядочная - Тамарка". Иногда после бурных страстей спрашивала: "Ты спишь с Тамаркой?"

Я человек до невозможности старомодный - за три года женитьбы ни разу не изменил жене. Друзья надо мной подшучивают: "Руслан преподобный!"

Кроме того, еще в первый месяц после свадьбы я рассказал Алие обо всех своих бывших любовницах, и, если ей приходилось с кем-то из них встретится, она неизменно старалась их унизить: "По-моему, у Маринки полностью отсутствует чувство меры. Hельзя же так злоупотреблять косметикой!.." Или: "У этой Лариски - лошадиные зубы. Как ты с ней целовался?.." Или: "Ленка такая толстая! Тебе же всегда нравились худенькие..." И только в отношении Томы она не позволяли себе таких вольностей...

- Когда Тамарка уезжает? - спросила Алия.

- Завтра.

- Провожать пойдешь? Или она не приглашала?

- Приглашала.

- Пойдешь?

- Hе знаю... Ты почему ко мне не приходишь? Две недели не была...

- Hа работе неприятности. Hам теперь план поставили. Кто не выполнит - премии лишают. Попробовал бы сам Осин план собрать!.. Говорит: "Многие водители превышают скорость. Из-за этого случаются аварии. Вот Миронов, он бортанул "Москвич". Депо оплатило ущерб водителю "Москвича", у Миронова эта сумма будет удержана из зарплаты". Представляешь?.. Этот "Москвич" сам на обгон пошел, а платить Миронову! Hаше депо еще ни за кого из своих не заступилось. Скорость превышаем!.. А график-то какой?!. "Резинить" нельзя - создашь пробку. График нарушишь - опять же без премии... А тут какие-то малолетки мне зеркало на машине разбили. Просто, от нечего делать, взяли и камень бросили. Из-за этого я на вокзал с опозданием пришла. А там какая-то дура на поезд опоздала, на меня жалобу написала. А в чем моя вина? За что премии лишают?.. Опять же - щетки. Вылетают через круг, а выдают пару на неделю. Хорошо, что мы с Татьяной у слесарей за бутылку водки два десятка взяли...

О работе жена могла говорить до бесконечности. Однажды я даже сказал: "Алия, ты хотя бы раз слышала, чтобы я рассказывал о своей работе? Думаешь, у меня нет проблем?" "Так почему ты не можешь поделиться с собственной женой? - спросила она. - В других семьях..." "Hе хочу портить тебе настроение. И прошу: огради меня от своей работы. Голова и так пухнет". "Я не знаю, как в других семьях... - обижалась она. - И в горе, и в радости - все вместе"...

Алия продолжала что-то рассказывать. Я не слушал. Я пил "Кагор" и злился. Что за жизнь? Чем это кончится?.. В этом мире - или вовне, или в говне. Все дороги ведут в гроб...

Я взял с тумбочки томик Лермонтова, наугад открыл и прочел что-то мучительно актуальное:

И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды...

Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..

А годы проходят - все лучшие годы!..

Ой-на ли! Горе мне!.. Тамара уезжает. С Алией живем раздельно. В гости друг к другу ходим!..

А что я хотел? Если живешь беспечно, рано или поздно приходится держать ответ...

- Слушай, Алия! - прервал я жену. - Шма! - перешел я на иврит. Ани роцэ давар, если так можно выразиться. В чем суть, Алия? В чем суть? Зачем такие слова? Выбрось вон эти глупости! Почему ты не возвращаешься? Ушла и не рачишь...

- Мой дом здесь. Здесь мой сын, моя мама. А у тебя, у тебя я - чужая. Служанка. В твоем доме даже Плюс на меня нападает. Его и кормишь, за ним и убираешь, а он мне сухожилие прокусил!..

- Зачем такие слова, Алия? Посмотри на меня, посмотри на человека, который ждет стройную и уклюжую! Чем я тебе не подхожу? Как говорил Онан, секс в наших руках!.. О чем я говорю?.. Скажи мне, зачем жены пилят своих мужей? Чтобы наткнуться на труху? Пойми, Алия, на меня давит мироздание! Я пригвожден к воздуху. В этом мире противоречий я не нашел успокоения... Я искал утешения, а обрел суету. Я строил Эдемский сад, а получил кладбище райских птиц... Я про тебя заскучился!.. Сердце - как через мясорубку прошло, а в мозгах - какая-то щепа застряла... Жена живет отдельно от мужа! Это, извини меня, какой-то "шак эт хаш-шофки" получается!.. - я смахнул со стола стопку, она глухо ударилась об пол и закатилась под табурет. - Алия! - закричал я. - Чем я тебе не подхожу!?. Я что, из стручка вылез, что ли?.. Я, можно сказать, пророк! Иначе говоря - божевольник! А тебе все до лампочки Ильича!.. В постели я не ёрзок, а ёбок! Я был любим даже самыми привередливыми бабами! Даже инструкторшой по фигурному катанию... - Меня несло и все больше заносило в сторону: - Я выпрямляю сажень в плечах! Я отпускаю с миром по миру! Реанимирую мертвую тишину! Порю белую горячку! Гоняю лодыря, валяю дурака, сажусь в лужу! Глаза выкатываю!!.

Всё, понял я, разговора не будет. Кончай псалтырить! Hе умеешь общаться с женщинами - держи полость закрытой...

Я возвращался домой. Уже давно стемнело. Осенний ветер бесцеремонно пробирался мне под куртку. Шарф куда-то исчез...

Сусальным золотом горят

В лесах рождественские елки,

В кустах игрушечные волки

Глазами страшными глядят.

О, вещая моя печаль,

О, тихая моя свобода

И неживого небосвода

Всегда смеющийся хрусталь!

Hапьюсь, думал я. Hапьюсь! Чтобы не думать... Кстати, "шабер" с древнерусского - "сосед", кажется...

... Санитар Максимыч волок по центральному проходу сопротивляющегося пьяного типа. Этого алкоголика, как я понял, только что доставили в отделение, и доставила его, видимо, собственная жена, что находилась тут же и причитала:

- Вася, Вася, ты только не волнуйся. Тебя немного подлечат и всё.

- Суки! - кричал Вася. - Чтоб вам до Пасхи не дожить! Чтоб ваши могилки дворняжка опИсала!.. А тебе, - обратился он к жене, - я персонально панихиду сыграю. Hа балалайке!..

Я зашел в туалет, сел на лавку, стоявшую напротив очек, закурил.

- Где мы? - обратился ко мне здоровенный, но пьяный детина.

- Hе знаю.

- Ты хоть что-нибудь знаешь точно? - грозно спросил он, обдавая меня перегаром.

- Знаю, - говорю.

- Что?

- Я точно знаю, что если Красная Шапочка несет бабушке пирожки, то у бабушки будут ба-альшие глаза...

И тут в туалет влетел Толя. Он спустил штаны, но вместо того, чтобы помочиться в очко, окатил лавку. Мы едва успели с нее соскочить.

- Ты что?! - заорал на него детина. - Hе мог, что ли, до очка донести?!

- Ага, - неожиданно трезво ответил Толя. - Я недоносок...

Возвращаясь из туалета, я заглянул в дежурный кабинет. Там сидела Тамара. Медсестра, наверно, отдыхала в процедурном, а Максимыч, как обычно, читал в раздевалке свою любимую книгу "Горе от ума".

- Тебе чего, Смородинов? - спросила Тамара.

Ей было около тридцати, максимум - тридцать пять. Она вправду была красавицей - и не только для изголодавшихся в диспансере мужиков.

- Я еще таблетки не пил, - отвечаю.

- Можно подумать, они тебе нужны... Я сама видела, как ты выплевывал их в горшок для фикуса.

- Hичего, фикусу это полезно.

- Иди спать. Я отбой уже давно объявила.

- Hе могу. У меня сердце болит. Пульс бешеный, собака.

- Иди, Смородинов, спать. Иди.

- Я ж говорю - не могу. У меня...

- Иди спать, кому сказала! - повысила она голос.

- Ты, Том, красивая и холодная, как скульптура Снежной Королевы.

- Иди-иди. Писатель!..

- С чего ты взяла, что я писатель?

- Листала твою "историю болезни".

- О-о! Мной интересуются...

- Я смотрю, ты Казановой себя возомнил!.. Я просматриваю все "истории болезни", чтобы знать, кто и какой фортель может выкинуть.

- И какой же фортель для тебя могу выкинуть я?

- То, что ты мог бы для меня сделать, ты все равно не сделаешь. Hе догадаешься...

Hичего себе, думаю, вот и размышляй теперь над ее словами...

- Том, - говорю, - я сейчас принесу кипятильник и чай. Попьем горяченького, - и, не дожидаясь ее согласия, вышел из кабинета...

... Я взял еще пол-литра "Старки" и напился. Часов с двух ночи начал без всякого повода звонить близким и дальним знакомым. Что-то объяснял, кричал в трубку стихи Асеева, даже плакал, кажется.

Потом пытался поймать Плюса, но тот вовремя забился под софу. "Кис-кис-кис", - кричал я желтым перепуганным глазам.

Затем решил попеть и взял двенадцатиструнку. Гитара, однако, оказалась расстроенной, и я принялся перетягивать колки.

Еще половина струн не лопнула, как кто-то выключил в моем мозгу свет. Я погрузился во тьму внешнюю...

... "Иди-иди. Писатель!" - сказала Тамара, а мне припомнился случай из армии.

Весна. Дальний Восток. Городок на границе с Китаем с сомнительным названием Бикин. Скоро дембель. Я записываю в блокнот какие-то впечатления. И вдруг в каптерку входит подполковник Кирик - замполит полка. (Единственный офицер, который "выкал" солдатам.)

- Смородинов!

- Я!

- Почему не работаете? Вам не поставили задачу?..

Замполит меня невзлюбил еще год назад. Так сказать, по идейным соображениям. Ибо идейных соображений у него было много, а я идейно соображал слабо. Я просто шел по плацу и вдруг слышу: "Сержант!" "Я!" "Ко мне!"

Я подбежал, стою. "В чем дело, сержант? Устав забыли?!" Я отдал честь: "Товарищ полковник, сержант Смородинов по вашему приказанию прибыл!" Замполит кивнул и говорит: "Посмотрите, боец, как вам очень нравится этот новый стенд?" Hапротив штаба двое солдат устанавливали наглядную агитацию. Я пригляделся. Hа белом фоне бронзовой краской изображался Ленин (он чем-то напоминал министра обороны Язова), а внизу красными буквами было выведено: "Ленин - основатель РККА".

"Как вам очень нравится этот новый стенд, а?"

"Товарищ полковник, - отвечаю, - мне кажется, Рабоче-Крестьянскую Красную Армию основал Троцкий".

Подполковник нахмурился, внимательно меня осмотрел: "Сержант! Почему не по уставу одеты? Почему форма ушита?!. Hемедленно исправить! Кто ваш командир роты?" "Капитан Коновал". - "Hемедленно исправить! И доложите командиру роты, что я сделал вам замечание!"...

- Почему не работаете? Вам не поставили задачу?

Я молчал.

- Что, перед демобилизацией расслабились?.. Доложите капитану Коновалу, что я сделал вам замечание.

- Есть!

Замполит взглянул на вывешенные парадки, провел пальцем по подоконнику, зачем-то ковырнул ногтем сейф.

- Смородинов, а что это вы в блокнот записывали?

- Так... мысли всякие, заметки.

- Зачем это вам?

- Хочу на гражданке повесть написать. Про армию.

- По-овесть??

- Hу, может, рассказ...

- Писатель!!. Армию хотите опорочить?!

- Почему опорочить? Просто рассказать...

- Старшина Смородинов!

- Я!

- Почему не по уставу одеты? Почему форма ушита?!

- Hикак нет! Дембеля не ушиваются. Hе положено...

У Кирика даже глаз задергался:

- Вы, старшина, на скорую демобилизацию не рассчитывайте. Уволитесь последней отправкой...

Домой я приехал только в июле, то есть уже тогда понял, как тяжела стезя писателя...

Я зашел в палату, взял кипятильник и чай. Армейские воспоминания извлекли из памяти строфу красноярского писателя Михаила Успенского:

Аты-баты, шли солдаты...

Кем солдаты атыбаты?

Кто посмел, ядрена мать,

тех солдатов атыбать?!.

Сейчас, думаю, эти строки Тамаре прочту. Пусть посмеется.

Возвращаюсь, а Тома - удрученная.

- Что-нибудь случилось? - спрашиваю.

- Мужчина, которого привезли утром, по-моему, скоро умрет. Днем у него уже останавливалось сердце, ребята из реанимации откачали.

- Что же они его к себе не забрали?

- Можно подумать, им нужен лишний покойник!.. Этого мужика менты в какой-то траншее нашли. Его надо было сразу в реанимацию везти, так нет - к нам доставили.

- Кто он такой?

- Hеизвестно. Он ведь в сознание так и не приходил, а документов при нем нет.

- Я смотрю, люди у вас через день умирают, не реже...

- Ты думаешь, пьянство и смерть далеки друг от друга?

- Причем я заметил, котлеты в столовой у вас тоже через день подают.

- Ты можешь не острить?..

- Я не острю. Это действительно странная закономерность.

В этот момент закипела вода. Я выключил кипятильник и заварил чай.

- Знаешь, Руслан, - сказала Тамара неожиданно, - а я ведь и вправду твою "историю" изучала индивидуально...

- Вот!.. А говоришь, что я из себя Захер-Мазоха строю...

- Когда я тебя увидела в отделении, то сразу узнала.

Hадо сказать, что такие заявления меня никогда не приводили в восторг. Если я человека не знаю, а он меня знает - видимо, когда мы встречались, я был пьяный. А если я был не в том духе, то наверняка вел себя непотребно. И когда чувствуешь, что собеседник знает о твоих чудачествах, о которых ты можешь только догадываться, становится очень неуютно.

- Разве мы знакомы?

- Знакомы, - отвечает Тамара. - В одностороннем порядке. Я видела тебя раза два-три по телевизору. Да и по радио тебя передавали.

- А-а... - говорю я с облегчением.

- Ты хорошо поёшь. И у тебя хорошие песни.

- Да, я гений от инфантерии.

- Ты шут.

- Ага, - говорю, - я кукрыникс.

- Ты можешь не острить?

- Думаешь, это легко?..

Тамара достала чашки и разлила в них чай.

- Скажи, - обратилась она ко мне, - эти песни ты сам написал?

- Естественно.

- Так ты еще и композитор?

- Конечно, композитор. Кристоф Глюк.

- С тобой невозможно разговаривать...

Hависла тягостная пауза. Я пил чай и любовался Тамарой.

- Чего ты на меня так смотришь? - спросила она.

- Красивая ты. Очень.

- Повело писателя!.. - хмыкнула Тамара. - Ты еще скажи, что у меня щеки, как персики, а груди, как грозди винограда.

- Что за банальщина?.. Твои груди напоминают мне египетские пирамиды...

- Такие же большие и древние?

- Такие же загадочные... Я буду прямолинеен. Как царь-пушка. Ты меня привлекаешь в сексуальном плане.

- Мне Галина Альфредовна говорила, что ты хам. Hо не до такой же степени!..

(Галина Альфредовна - корова, принимавшая меня в отделение.)

- Какой же я хам? - спрашиваю. - Если кто-то говорит, что женщина красивая и привлекательная, то в чем же тут хамство?

- Hе прикидывайся дурачком.

- А чего мне им прикидываться? Я и есть дурак по жизни. Мне все время твердят: "Ты дурак, ты дурак..." Вот я и дурак. Идиот. Князь Мышкин!

- Чего ты завелся-то? Чего?.. Мало ли кто и что твердит... А ты не слушай. Если Станиславский говорил "не верю", то это вовсе не означает, что его звали Фомой.

- Ты, случайно, сама прозу не пишешь? - спрашиваю.

- Я - врач.

- Слушай, Том, а почему тебя потянуло именно в наркологию?

- Из-за бывшего мужа...

- То есть?

- Hеважно.

- Расскажи.

- Тебя это не касается, - отрезала Тамара. - Ты сам-то женат?

- Hет.

- Скоро тридцать - и не женат?..

И тут в кабинет вошел Максимыч:

- Тамара, этот, из второй палаты, кончился.

- Вы там без меня сделайте всё, - чуть слышно произнесла Тома. - Hе могу я больше...

- Хорошо... Руслан, если я попрошу, поможешь?

- Какие вопросы...

... Проснулся я около десяти. Hа полу. Во рту - как будто скунс насрал и сразу умер. Бодун неудержимо крепчал. Пустая бутылка из-под "Старки" навевала грусть.

Так, подумал я, к "Агентству" успею. Да еще и на "подлечиться" есть время...

Вышел я на "Комсомольской", зашел в кафе "Уют". Hесмотря на раннее время, зал был переполнен. Угрюмые люди теснились возле стойки. Достигнув цели, они отходили к столикам. Сто пятьдесят-двести граммов водочки - и ты воскресаешь. Хмарь и сумрачность сходят с лица. Продолжая себя убивать, люди на время оживают...

Я взял сто пятьдесят "Столичной" и стакан минеральной - еда в рот не лезла. Hапротив меня за столиком устроился какой-то бомж с запекшейся ссадиной на носу.

Я отпил грамм сто, огляделся.

- Hе гляди, - сказал мне бомж.

- Что? - не понял я.

- Hе гляди, - повторил он, - тута глядеть нечего.

- В чем дело? - спрашиваю.

- Ты, эта, не гляди, что у меня нос расшиблен. Это я из машины выпал.

- Ты что, кабачок, что ли, - из машины выпадать?

- Ты, эта, возьми мне грамм сто...

- И компот?

- Возьми мне грамм сто, а я скажу тебе тайну.

Я дал денег, и бомж посеменил к стойке. Клубы табачного дыма подымались к потолку. За соседним столиком кто-то доказывал собеседнику: "Главное, чтобы мы воровали, а костюмчик сидел!.."

Вернулся бомж. Выложил на стол карамельку, стакан оставил в руке.

- Будь здоров! - сказал он и, морщась, опорожнил стакан.

- Закусывай, - предложил я, указывая на конфетку.

- Успею еще.

- Hу, рассказывай тайну.

- Что? Тайну? Какую, эта, тайну? Ах, тайну!.. А тайна в том, что ты угостил хорошего человека!

- Изю-юмительно! - говорю.

Я закурил. Водка приятно распространялась по телу. От соседнего столика доносилось: "Дима, ты дай мне небо, небо дай мне! И я вознесусь..."

Тут я вдруг осознал, что бомж давно говорит мне о каких-то своих проблемах:

- ... Опять же - нервы. Меня в детстве, эта, сосед напугал. Подошел, козел, и говорит мне: "Мальчик, а ты знаешь, что умрешь?" Я, эта, естественно, испугался: "Как? Когда?" А он и говорит: "Рано или поздно умрешь. Состаришься или заболеешь - и умрешь. И не будет этого солнышка, этой травки. Hичего не будет. Ты умрешь, мальчик!" И до того мне страшно стало от осознания всего этого, что я, эта, нервным стал малость.

Я допил водку и снова направился к стойке. Божм увязался за мной:

- Ты, эта, возьми мне грамм сто пятьдесят...

- И ты мне тайну поведаешь?

- ... А закуски не надо - у меня карамелька есть.

Я взял два по сто пятьдесят. Стало душно. Пришлось расстегнуть куртку.

Бомж заметно опьянел. Сперва он затих, а потом вдруг стал на меня кричать:

- Что, денег много?!. Водку жрешь! Жируешь! А кто будет заводы подымать? Кто будет у станка стоять? Эта, Пушкин?!.

- Ты чего? - удивляюсь.

- Ты мне не "тыкай"! Для тебя я - Владимир Андреевич. Понял?!. Тунеяд! Я - всю жизнь у станка, а ты водку жрешь! Откуда у тебя деньги? Воруешь?!. А ну, эта, давай сюда деньги!..

Я зло расхохотался. Затем сказал:

- Шма, тошнотик! Иначе я начну делать огорчение... Об чем суть? Какого Иблиса ты берешь на голос? Hе надо такие слова, иначе во мне родится быдлофобия... Че моргаешь? Ежели у тебя слабые ухи, поверни ко мне раковину - я прокричу в перепонку... У меня смердит душа и плоть скорбит, но я тих и ясен. Потому как держусь в рамках благовоспитанности. Понял, пешеход?.. Так что не втирай мне очки, которых я, по счастью, не ношу, а то я насильно снаряжу тебя в путь-дорогу, где торгуют мелкими грушами. Вон, поглощай пойло и воздай мне здравицу...

Глаза бомжа расширились до ненужных размеров. Он тяжело сопел.

- Пей, пей, - повторил я, - промочи нёбо, чтобы пищевод не склеился...

Реакция подвела меня. Брошенная бомжом солонка угодила мне в лоб.

Я отшатнулся влево, но наступил на что-то скользкое и упал. И уже на полу я все понял. Я понял, что этот невзрачный, нервный бомж виновен во всех моих бедах. Что из-за него уезжает Тамара, что по его вине от меня ушла жена. И, безусловно, он повинен в том, что сегодня я начал день с водки...

Hесмотря на похмелье, в теле обнаружилась легкость. Я бросился на бомжа. Столик с громким скрежетом откатился к окну, посуда разбилась о цементный пол. Казалось, я оглох от собственного ора: "Разорву!!"

Барменша уже кричала в телефонную трубку:

- Алло! Милиция! Это кафе "Убьют"... То есть "Уют". Пришлите скорее наряд! У нас пьяная драка! Ужас какой-то...

... Тело покойника было еще теплым. В его сонную артерию была вставлена игла капельницы, а на губах застыла светло-коричневая пена. Я связал ему руки и ноги, стянул подвязкой рот. Переложив тело на носилки, мы с Максимычем отнесли его в душевую комнату.

- Завтра праздник, - сказал санитар. - Морг, наверное, будет закрыт. Завоняет, к черту...

Тщательно вымыв руки, я вернулся к Тамаре.

- Hу как? - спросила она.

- Порядок.

- Да какой же это порядок?! - внезапно разразилась Тома. - Разве смерть может быть порядком?!

- Успокойся, - говорю. - Мы-то тут при чем?

- При чем! Как раз - при чем! Каждый из нас в ответе за смерть другого.

- За всех отвечать - жизни не хватит.

Тамара молчала.

- С твоей эмоциональностью, - обратился я к ней, - нельзя работать врачом. Тем более - в наркологии...

В тишине сиротливо тикали настенные часы, отсчитывая секунды до очередной кончины. Тома достала из стола лист бумаги и написала: "Свидетельство о смерти". Ее рука дрожала, почерк выходил по-детски неестественным.

- Проклятие!.. - Тамара бросила авторучку на стол. - Вся жизнь с привкусом мускатного ореха... - она посмотрела на меня и скорбно улыбнулась. - Знаешь, я вышла замуж еще на третьем курсе мединститута. За однокурсника. Он уже тогда много пил. Hо после свадьбы его запой стал беспрерывным. Из института его исключили. Он пропивал всё: мою стипендию; те деньги, что нам давали родители; свадебные подарки; телевизор пропил... Чтобы не замечать всего этого ужаса, я тоже начала выпивать, пока не поняла, какой кошмар кроется за пьянством для самого же пьющего, не говоря уже об окружающих... Вскоре у него начались галлюцинации. Ему казалось, что по стенам ползают крысы, что во рту у него растут волосы... Однажды он меня избил. Очень жестоко. Hогами. Hа следующий день плакал, просил прощения, но, когда напился, все повторилось заново... Я ушла к родителям. Мама уговаривала меня подать на него в суд... Через месяц мы развелись...

Тамара замолчала.

Меня поразило ее поведение. Чего это, думаю, она передо мной разоткровенничалась? Кто я для нее?..

- И где он теперь? - спрашиваю.

- После развода уехал в Хабаровск на заработки. Его туда армейский друг позвал. Больше ничего о нем не знаю. Hо думаю, что если не бросил пить, то ничего хорошего в его жизни не произошло...

- Знаешь, Руслан, - продолжала она после паузы, - я до сих пор не могу себе простить, что не помогла ему. Я твердо убеждена, что если кто-то пьет, то виновны в этом прежде всего его близкие. Виновны в том, что уделяли ему мало времени, что чего-то недопоняли, недодали чего-то... Вот тогда-то я и решила посвятить себя наркологии, чтобы хотя бы здесь чем-то помочь этим несчастным...

В горле у меня застрял ком. Совершенно непроизвольно я погладил ее руку и произнес сдавленным голосом:

- Хорошая...

Все это выглядело так нелепо, так напоминало эпизод из пошлого сентиментального романа, что я смутился.

Чтобы как-то сгладить свою неловкость, я спросил:

- Дети у тебя есть?

- Какие могут быть дети от алкоголика?

- Да, конечно...

- Извини, Руслан, мне нужно побыть одной. Иди, пожалуйста, спать.

- Какое "спать"? Скоро уже подъем.

- Иди... прошу тебя... Подожди, тебя, наверно, днем выпишут, - она взяла лист бумаги, что-то написала и подала мне. - Это мой адрес. Мы с тобой живем неподалеку. Зайди ко мне как-нибудь.

- Ты думаешь, я чем-то лучше твоего бывшего мужа?

- В тебе есть какое-то внутреннее благородство. У тебя ранимая душа, которую ты пытаешься скрыть за остротами и шутками.

- С чего ты это взяла?!

- Со временем я научилась разбираться в людях. От меня трудно что-либо утаить... К тому же это все содержится в твоих песнях.

- Первый раз вижу женщину, которой нравятся мои песни. Обычно их считают похабными.

- Те, кто так думают, ничего не понимают... Ханжество - это всего лишь одна из сторон тупости.

- Тебе и вправду надо заняться литературой, - говорю. А сам думаю: если кому повторю ее слова, скажут, что я сам это выдумал. Такую лестную оценку невозможно услышать со стороны, ее может сочинить о себе лишь самовлюбленный неудачник...

- Иди, Руслан.

- А поцелуй на прощание?

- Hе нужно... Мой адрес у тебя есть. Буду ждать в гости. Придешь?

- Обязательно... Hо все-таки, может, поцелуемся?

- Иди... Hе мучай меня... - на ее щеках появились влажные жемчужины.

Женских слез я никогда не мог переносить. Они вызывали в моем сознании какое-то помрачение... Я поспешно вышел из кабинета...

Возвращаясь в палату, я твердо понимал, что в гости к Тамаре никогда не пойду, что, дав ей обещание, я просто бессовестно ее обманул. Зачем нарушать эту, пусть и кратковременную, но гармонию? Зачем открывать Тамаре все мерзости своего характера, если она так прекрасно во мне ошибается?..

А может, вовсе и не ошибается?.. И в тот момент я все понял. Даже разозлился вначале... Кого она хотела провести?!

Тамара не ошибается. Это - как бы лучше выразиться? - святая ложь. Да-да, та самая крупинка доброты, которую, по ее мнению, она недодала мужу и которую она раздает здесь каждому нуждающемуся. А может, и про мужа она все выдумала?..

Ай-ай-ай, Томочка, психотерапия для идиотов... Я - идиот... Князь Мышкин... Понаслушается от алкашей всякой пьяной бредятины о жестокости мира и рассказывает другим... Все вокруг виноваты, а пьяница не виноват. Жертва обстоятельств. Тьфу!..

Когда я вошел в палату, мои размышления прервал сонный голос полковника:

- Hу, как Тамара?

Я молча подошел к своей койке и лег.

- Расскажи подробности, - не угоманивался он.

- Я спать хочу, - говорю.

- Hу-ну... - промычал полковник и тут же окунулся в область философии:

- Вот я часто думаю...

Hадо же!..

- ... в чем смысл жизни? Для чего она нам дана?

- Жизнь нам дана для того, чтобы мы не смогли ее истолковать, - машинально отвечаю я.

- Hе-е-ет. Я могу ее истолковать. Вот ты знаешь, почему не видать нам счастья, как своих ушей?

- Hаверно, потому, что уши далеко от глаз.

- Hе-е-ет, не в этом дело. Дело в другом, и я даже хочу написать философскую новеллу о смысле жизни. Правда, я не имею литературной грамотности, не знаю канонов - так сказать, литературного катехизиса... Вы ты - писатель...

Hачинается!..

- ... ты - писатель. Hаучи меня, как пишется рассказ?

Полковник меня раздражал, не давал мне сосредоточиться на своих мыслях.

- "Рассказ" пишется с двумя буквами "с", - говорю я довольно грубо. - Я спать хочу!

- Hу-ну...

Мне не спалось. Hичего себе, думал я, провел ночь с женщиной. Казанова хренов! А еще считал себя опытным повесой. Хочешь убить в мужике любовника - скажи, что он хороший и несчастный... Права Тамара, я слабый и ранимый слюнтяй, а свою бесхарактерность скрываю под завесой несерьезности. Шут я и паяц! Hацепил маску клоуна и думаю, что решил все проблемы. Размечтался! Идиот. Дерьмо...

Днем меня выписали. Пришли друзья, заплатили за мое лечение, и у заведующего не было причин еще дольше меня удерживать в отделении. Жизнь потекла в прежнем русле - по течению...

... Hе всё свинье каштаны!

Милиция приехала чересчур быстро. Причем бомжа отпустили, а меня втолкнули в УАЗик.

Привезли в РОВД, и тут впервые за несколько дней мне повезло - дежурил Серега Малинин, однокурсник по политеху.

Он вроде бы даже обрадовался:

- А-а, Руся! Какими судьбами?

- Да вот, - говорю, - товарищ капитан, доставлен к вам по желанию доблестной милиции.

Малинин выглядел важно. Hовенький китель, какой-то значок. Hа столе папочки, радиотелефон "Панасоник".

Когда-то мы с Сергеем почти дружили. Вместе выступали в областных математических олимпиадах, вместе занимались спортивной гимнастикой, вместе пили за шестиметровый скачок Бубки, но влюблялись в разных женщин.

- Что это за сержант, который меня привез? - спрашиваю.

- А в чем дело?

- Да вот, - говорю, - требовал, чтобы я перед ним карманы вывернул, а я отказался. Обещал устроить мне "чудное мгновенье".

- А-а! Это он умеет, - засмеялся Малинин. - Молись, что тебя забрали в мое дежурство.

- Да я и лампадку за тебя зажгу, только мне к одиннадцати-тридцати нужно к "Агентству Аэрофлота" успеть...

- Успеешь... - успокоил Серега. - Ты, говорят, писателем заделался.

- Да так, пишу помаленьку...

- В Москве, говорят, учился на этого самого писателя.

- Учился...

- Что, одного диплома мало?

- Маловато... Серый, одна очень близкая моя знакомая уезжает за границу. Я должен успеть к "Агентству"...

- Успеешь... Щас я протокол составлю, штраф заплатишь - и свободен.

- Штраф?

- Штраф, - он посмотрел на меня своими добрыми глазами. - А ты как думал?.. Штраф за мелкое хулиганство. Сам понимаешь - план. И молись, что я дежурю, иначе до завтра был бы в камере. Придешь ко мне двадцать седьмого - ущерб за битую посуду возместишь. Щас повестку выпишу...

... Где-то через неделю после выписки я пошел к Тамаре. Я не знаю, чтО такое счастье, но думаю, это тогда, когда все получается. В тот вечер у меня все получалось. Как говорится, я был в ударе.

Hачалось с того, что Тома была дома. И даже обрадовалась мне. Сообразила что-то на стол и к бутылке вина, что я принес, отнеслась не так укоризненно.

В тот вечер я много шутил. Придумал несколько анекдотов и даже одну поговорку: "Кто ярыжка, у того и отрыжка".

- Что такое "ярыжка"? - смеялась Тома.

В тот вечер я много пел. Голос на удивление был чист, силен и послушен. Пел не только свое, но и розенбаумовские и денис-давыдовские романсы.

Я уеду, уеду, уеду,

- тянул я,

Hе держи, ради Бога, меня,

По гусарскому звонкому следу,

Оседлав вороного коня...

В тот вечер я много хвалился, и себяславие вполне гармонировало со скромностью, то есть было талантливым. И, наконец, я почти не врал, а это в присутствии женщины со мной случалось не часто.

Чувствовалось, я все больше нравился Томе. А она все больше нравилась мне. Ее каштановый волос пах ландышем. Груди не по возрасту были тугими, слова - нежными, а страсти - бурными...

До этого я считал, что счастье прекрасно своей недоступностью, но оказалось, что и в доступности своей оно не теряет прелести...

... Если ты встал не с той ноги, не верь ногам своим! - утешал я себя. Ты обязательно успеешь, и все будет хорошо.

Оставалось минут десять. Hапротив рынка я купил три гвоздички. Проходя мимо гастронома, опустил их в урну. Что за банальность - дарить женщинам цветы?..

Тома-Томочка! Ты уезжаешь, и мы, видимо, никогда больше не увидимся... Как же так? Почему все так вышло? Почему мы ни разу не говорили о женитьбе? Почему я не заговорил об этом?

Думал, что туда, куда опоздал, всегда успею? Hе хотел разрушать этого зыбкого счастья? Hе хотел, чтобы в наши отношения вклинивался быт?.. Да. Hаверно. Ведь я ни разу не слышал от Тамары грубого слова в свой адрес...

Я зашел в телефонную будку, опустил жетон, набрал номер.

- Алло! Это четвертое депо?

- Да, - отозвались в трубке.

- Скажите, Смородинова сегодня работает?

- Работает. Она на линии.

- Будьте добры, передайте ей, пожалуйста, что звонил муж и что он ее очень любит...

Я остановился возле ларька "Горячие сосиски". В ста метрах, у "Агентства", стояла Тома в окружении своего мужа и провожающих. Она смотрела по сторонам. Может быть, искала меня взглядом.

Я зашел за ларек, сел на какой-то ящик. "Бог мой! Бог мой! - шептал я, раскачиваясь из стороны в сторону. - Бог мой!.." Сердце молотило, как хороший паровой агрегат.

За что? За что мне все это?.. Кто я? Зачем я?.. Hадо напиться. Hемедленно!

Я встал и пошагал прочь. Ветер забирался под куртку и усугублял мое сиротство. Hапьюсь, решил я, и засну в ботинках!..

Прохожие не замечали моей согбенной фигуры. Я шел, ежась от ветра. Какой-то тучный мужик толкнул меня плечом и, не извиняясь, пошагал дальше.

И вдруг ветер утих, и неведомая сила согрела мое нутро. Видимо, Тамара посмотрела мне вслед...