«Письма к О»

Алексей Смирнов

Письма к О.

Письмо первое.

Далекая О.! Избрав такое начало, я даю фору себе самому: я называю Вас далекой, что сразу отсылает нас к набору романтических штампов, за которыми неизбежно следует серьезное признание. Тем самым я лишен возможности отступить и принужден продолжить свое послание в согласии с многообещающим началом. Ведь я, поверите ли, редкостный трус! Не назовешь случайным то обстоятельство, что из всех возможных способов завязать знакомство я выбрал письменное обращение и сделал тетрадный листок послушным посредником сводником, если угодно. Писательское ремесло вообще, и жанр эпистолярный в частности суть хитроумные лазейки, без помощи которых закомплексованный, ущербный индивид не может наладить связи с окружающим миром. Оставаясь в безопасности, он наделяет жизнью бумажного двойника, о чьей дальнейшей судьбе не обязательно заботиться. Точно так же и я, не находя в себе смелости просто подойти к Вам и бесстрашно рассказать о моих чувствах, воспользовался пером. Признаюсь: отсутствие какого-либо внимания с Вашей стороны после этого письма мне будет гораздо легче перенести, нежели устный - весьма, на мой взгляд, вероятный отказ.

Я понимаю Ваше удивление: ведь мы, почти два долгих года зная друг друга в лицо, едва ли обменивались чем-то более значительным, чем дежурные приветствия. Я тоже удивлен, но не тем, что пишу эти строки, но тем, что не делал этого с первого же дня, когда увидел Вас. Конечно, удивление мое всего лишь метафора, так как я, конечно, понимаю, что попросту был слеп подобно Савлу, шагавшему себе в Дамаск и вдруг пораженному блистательным откровением. Мой внутренний цензор благополучно издох, от чего все запретное, непозволительное, загнанное под лавку накрыло мой незащищенный разум мощной волной. Вы между тем оставались прежней и не подозревали о фантастических метаморфозах Вашего повседневного образа, который, заиграв миллионом оттенков, в мгновение ока овладел моим сознанием.

Я спешу Вас успокоить: Вы со своей стороны не приложили к этому ни малейшего усилия. Для большей ясности я позволю себе уподобить Вас фигурке, что ловко упрятана в кленовой листве и которую требуется отыскать - я имею в виду детскую головоломку. Приходится долго и тщательно вглядываться напряженным взглядом в хитросплетение кроны, и вдруг разгадка становится очевидной, все встает на свои места и остается лишь попенять себе за проявленную невнимательность.

Но, увидев однажды, уже не сумеешь позабыть. Похоже, я нашел удачное сравнение - Вы, безусловно, знакомы с такими картинками и потому простите мне, надеюсь, мое дерзкое письмо: я просто не вижу другого выхода, ибо заставить себя забыть Ваше новое, чудом преобразившееся лицо гораздо труднее, чем разгаданную головоломку.

Я перечитал написанное и решил, что сказал достаточно. Вряд ли стоит пояснять особо, что я прошу Вас о свидании - время и место целиком зависят от Вас. Если все написанное выше не слишком оскорбило Ваши чувства, я смею надеяться на какой-нибудь знак с Вашей стороны, хотя заранее готов считать таким знаком его отсутствие - то есть Ваше суровое молчание.

Ваш А.

Письмо второе.

Дорогая О., далекая, как прежде! Я отдаю себе отчет в том, что, решившись на второе послание, беру на себя ответственность за открытие игры с непредсказуемым финалом. Прошу Вас, будьте снисходительны к моей врожденной робости! И я задаюсь вопросом: был ли дан Вами повод к продолжению? После недели мучительной неизвестности я, как Вы отлично помните, отважился остановить Вас в коридоре и прямо спросил, дошло ли письмо по адресу. Ваша ответная улыбка показалась мне и дружеской, и насмешливой, и лукавой одновременно - тем более, что Вы, поставив меня в известность, что да, оно дошло, не сказали сверх того ни слова. Поразмыслив, я расценил Ваш ответ как поощрение к дальнейшим действиям. Но вдруг я ошибаюсь? Насколько же был прав мудрый Кант, доказавший непостижимость вещи в себе - именно такой вещью в себе являетесь для меня Вы, Ваше безмолвие может означать все, что угодно, и я сознаю, что если уж истолковываю его в благоприятном для себя смысле - это мои сложности. Что ж - я принимаю правила, поскольку сам их навязал.

Как прикажете переслать Вам новую весточку - по почте, как и первую? Или, может быть, предпочтительна передача из рук в руки? Я уже не боюсь показаться смешным, благо мосты сожжены. Собственно, куда смешнее - мне нечего добавить к уже сказанному. Пожалуй, я выберу средний путь: своими руками опущу конверт в Ваш почтовый ящик. Ведь с недавних пор мне стал известен Ваш адрес - да-да, Вы можете относиться к моей любознательности как угодно, но удержать меня не сможете. Я знаю о Вас уже очень и очень многое. Позор на мою голову - я даже получил доступ к Вашей амбулаторной карте. Я читал Вашу анкету, могу без запинки перечислить все предметы Вашего гардероба, мне ведомы маршруты, которыми вы любите ходить, я имею определенное представление о круге Ваших знакомств и даже о некоторых Ваших тайных слабостях. Последние ни в коем случае не воспринимаются мной как недостатки, наоборот - они представляются прелестными штрихами к Вашему портрету.

Страшно подумать, что всего этого Вам покажется мало - я теряюсь в догадках, чем еще выразить свою преданность? Возможно, Вы ждете от меня подвига? - скажите только, какого, я совершу подвиг. Или впечатление, которое оставили мои домогательства, настолько ужасно? Когда б вы не молчали так упорно, я смог бы исправить то, что еще может поддаться исправлению. Я больше к Вам не подойду и не спрошу ни о чем - Вы, если сочтете нужным, сами окрылите или уничтожите меня своим решением.

Ваш А.

Письмо третье.

Моя ни с кем не сравнимая О.! Мы расстались с Вами всего-навсего полчаса тому назад, и я уже снова пишу, мой почерк оставляет мысли и чувства далеко позади, а на кончике пера дрожит, подобно чернильной капле, бусинка влаги древнего вожделения с самого дна подсознания. Вплоть до нынешнего волшебного вечера ни одному человеку в целом свете не удавалось потревожить эти грозные глубины. Мой локоть касается недочитанного тома Гарсиа Маркеса, и я не знаю, примусь ли когда-нибудь за него вновь: его романтический натурфатализм в сочетании с тем, что кипит сейчас во мне, способен вызвать я это ясно чувствую - чудовищную бурю, последствия которой могут оказаться физически губительными.

Ваша природная стихия - Огонь, моя - Вода; два этих начала, соединившись на миг под холодной Луной, породили Влажный Жар, и это смешение элементов, сдается мне, надолго воцарилось в моей душе. Я призываю всех забытых, полузабытых и почитаемых богов, моля их поселить в Вашем сердце ту же субстанцию, и временами мне кажется, что моя молитва услышана, а временами - что нет.

Стоит ли тратить понапрасну бумагу в тщетных попытках подобрать словесное воплощение тому, что находится за пределами человеческого языка? Сколько раз мы слышали и читали о той же Луне, о сонном шорохе отяжелевшей листвы и темных неподвижных водах? о далеких огнях, что доносят до нас бесполезные вести о жизни всех прочих людей и тут же вселяют надежду на приют для двоих? слова теряют свой смысл, если слишком часто их повторять возьмите любое, самое обычное, и через какую-то минуту оно покажется Вам бессмысленным набором звуков. В прошлом Вы наверняка проделывали этот эксперимент, и до чего блаженна мысль, что опыт - пусть самый ничтожный - у нас с Вами общий. Но иногда - очень и очень редко - нас посещает озарение, и раскрывается суть понятий, казавшихся до того пресными и банальными.

Излишне сожалеть, что наша прогулка завершилась ничем: я боюсь, что более тесные отношения, возникни они сейчас, могли бы меня убить. Горе мне! Простите меня, если сможете - я, безумный, осмелился на мысленную близость с Вами, но кто дал мне повод мечтать о подобном? Ибо - иного и ждать не приходилось - Вы оставались безупречной и неприступной. Вы просто щадили меня, правда? Признайтесь! Ведь это правда?

Я не в силах продолжать и с ужасом и восторгом жду наступления нового дня.

Ваш А.

Письмо четвертое.

Раннее утро, солнце еще не взошло. Я пишу это письмо, сидя на ступенях твоей лестницы. Дверь захлопнулась, с тех пор прошли две минуты, и мне почудилось, будто канули в прошлое двести лет. У меня нет конверта, но он и не нужен; нет и ручки, зато нашелся тупой карандаш. Прости за рваный лист бумаги, другого в кармане не оказалось.

Бумажный лист сменил хозяина. Целую вечность назад он был моим посыльным - то есть мной, официальным представителем моей персоны на долгих и трудных переговорах. Но теперь листок невидимым легким движением сбросил с себя ненужную оболочку и стал тобою - ведь я сейчас не выставляю ширм и не пишу письма как такового, я продолжаю разговаривать, словно ты никуда не ушла, и счастлив тем, что рваный лист не в силах мне чем-либо возразить, тогда как ты, живая, могла бы с чем-нибудь не согласиться.

Отныне и навсегда моя жизнь поделена на до и после. То, что было до, не подлежит осмеянию и презрению, но оно - мертво. То, что после - пока не имеет перспективы, так как является одним бесконечно растянувшимся мигом.

Тебе удалось сделать то, чего до сих пор не удавалось никому. Ты сорвала с меня ханжеский покров цивилизации и разбудила желания, которых устыдился бы пещерный человек. Мой разум и по сей час отказывается вобрать в себя свершившуюся реальность, и меня не покидает предательское подозрение, что многое из случившегося мне просто показалось. Мне хочется об этом написать - что написать! выжечь железом, вырубить в камне, но опять же слова и символы, будь они прокляты! Насколько пошлым делом было бы заняться описанием изгибов, ложбинок, линий и выпуклостей! А урожай обоняния и вкуса - до какой степени он неопределим словесно! То, что сегодня случилось с нами двоими, возможно описать только с помощью снов. И я не смог бы их пересказать не то что психоаналитику, но даже безмозглому автомату.

Я не знаю, как долго это продлится. Осознание счастья губительно для последнего - надо взять себя в руки и поставить точку. Слова, произнесенные однажды, перестают принадлежать нам - не жди от меня пламенных объяснений, они ни к чему, и ты это знаешь, и безрассудных клятв - тоже не жди.

Спокойных тебе снов.

Твой А.

Письмо пятое.

Привет, несравненная О.! Помнишь ли ты мои строки об игре с непредсказуемым финалом? Они пришли мне на память сразу, как только ты упрекнула меня сама знаешь в чем. Ты уверена, что необходимость все новых и новых эпистол сохраняется? Наши отношения перешли на тот уровень, когда уже можно безбоязненно пользоваться устной речью. Не помню, чтоб я когда-то так много и с таким жаром говорил. Впрочем, я тебя отлично понимаю: все написанное - это наша память, наш архив, если хочешь - наша секретная традиция.

Есть, однако, маленькое затруднение. Чем чаще мы встречаемся, тем больше у меня пищи для анализа. Ты ведь знаешь, что я по природе своей неисправимый аналитик и теоретик. Свои сегодняшние мысли и чувства мне много легче выразить словесно, нежели изложить на бумаге. И маловероятно, что тебе понравится вникать в пространные пассажи, переписанные из трудов по психологии. Например, касательно структуры женской и мужской души: и та, и другая, как хорошо известно, содержат в себе свою противоположность. Отсюда следует - слишком долго будет объяснять, как именно, - что возникновение любовных отношений связано прежде всего не с признанием суверенной личности партнера, а с восприятием своего собственного отражения в этой личности. Каждый находит в другом свою, так сказать, недостающую, в его собственном подсознании проживающую, половинку и ею любуется. Когда ассимиляция завершается и субъект обретает определенную целостность, отношение к партнеру меняется. Видишь, как длинно? Не лучше ли высказать все это устно если тебе, конечно, будет интересна данная тема.

Разумеется, мои мысли не заняты исключительно психологией - главное место остается за тобой. Я пытаюсь осмыслить наши отношения, пытаюсь вывести их на новый, более совершенный уровень. Хотя и того, что уже есть, с избытком хватит на десять жизней. И все же... я должен признаться, что к продолжению переписки есть некоторые препятствия. Листок бумаги стал просто листком - не мной и не тобой. Мне нет больше нужды прикрываться им, как будто он не бумажный, а фиговый. И заменять тебя листку бумаги тоже больше не надо - ведь я, слава Богу, имею счастье видеть тебя сколько хочу и когда хочу. Стоит ли расходовать эмоции впустую? Бумаге их не оценить. Подумай над этим. Ладно?

Вечно твой А.

Письмо шестое.

Моя самая любимая О.! Меня преследует страх. Нет, вру, - он не один, их много. Казалось, я расстался с ними навсегда, но вот они вернулись, и привели с собой обратно бумажного двойника. Что будет дальше - вот чего я боюсь больше всего прочего. Ты, возродившая во мне веру в самого себя, не смогла уничтожить комплекс неполноценности. Я не прошу жалости - избави Бог! и в доказательство готов назвать объективные причины, породившие этот комплекс. То есть я хочу сказать, что это не внутренняя моя установка, истеричная и капризная, которой мне якобы не хочется сказать последнее "нет". Есть внешние обстоятельства. Посуди сама - ну как не быть такому комплексу, когда я не способен представить, что же конкретно полезное, доброе могу я сделать для тебя? Какой от меня прок - по большому счету?

Тебе прекрасно известно мое материальное положение - фактор и без того достаточно мерзкий, а в моем случае - просто неприлично гнусный. Не будем его обсуждать, и без того ребенку ясно, что в смысле меркантильном я не могу подставить крепкое мужское плечо... Остановимся на главном - я инфантилен, непостоянен, необязателен. Пройдет еще немного времени, и ту частица моего "я", что спрятана в твоем существе, я окончательно усвою. С этого момента наши отношения вступят в полосу испытаний, поскольку с твоей душой примерно в то же время случится аналогичная беда. Наш взаимный интерес начнет угасать, и мы, стремясь хотя бы внешне укрепить и сохранить союз, рискуем сделать попытку оформить отношения официально. Но это нас не спасет, а погубит.

Узнав меня поближе, ты и сама теперь хорошо понимаешь, что я ничего, ничегошеньки не смогу тебе дать. Что делать - возможно, я в своем роде энергетический вампир, бессознательный упырь, которого ты не сумела вовремя распознать. Но хочется верить, что я не успел причинить тебе существенного вреда. Ведь было много хорошего, хотя в целом у наших отношений будущего нет. В конце концов, останутся свидетели - мои письма, и кто знает когда-нибудь они, быть может, расскажут готовым к любовному безумству потомкам нашу печальную историю. Я верю, что ты меня простишь. В печали тоже есть особенная красота, хотя это слабое утешение.

Но я не прощаюсь с тобой, не подумай! След, который ты оставила в моей жизни, настолько глубок, что никакие приливы забвения не смогут его зализать. И знай - в том случае, когда тебе придется особенно худо, меня всегда можно - нет, просто необходимо! позвать, и я появлюсь, где бы ни был до того. Если мои слова способны хоть ненамного скрасить твою судьбу, то помни, что весь запас душевных сил, дарованный мне свыше, я без остатка подарил тебе. Ныне сердце мое пустынно, и, что бы я ни говорил любой другой из тех, что будут после тебя, им никогда не занять твоего места.

Навеки, навсегда твой А. - в дни скорби и воспоминаний.

Письмо к О.

Привет тебе, О.! Пишет тебе А. Позвонить не хватило смелости, так что выслал бумажного двойника. Долго не решался обратиться, но все же сумел с собой справиться и хочу теперь пригласить тебя куда-нибудь. Не ожидала? Я так и думал. А в конце концов - что здесь крамольного? Сходим куда-нибудь, посидим. Кой-какие деньги у меня появились - довольно неожиданно. Я накропал небольшое эссе по заказу поганенького дамского журнала, и оно, как ни странно, пришлось тамошним дурам по вкусу. Я, конечно, вложил в свою писанину частицу души - творчески проиграл определенную ситуацию и тем избавился от ее возможного повторения наяву. Смеха ради прилагаю сию безделицу к этой записке. Давай, серьезно, встретимся, придумаем чего-нибудь. А? Мы же взрослые люди, у нас ничего подобного не будет. Я твердо убежден - два взрослых человека спокойно могут провести время без жевания соплей.

С вечным приветом - А.

сентябрь 1998