«Акриловые вечера»

Поэт Смертяшкин

Акриловые вечера

Так, Эвочка, Джуличка, девочки, идите в дом! Я сказал, в дом! А ты, Динчик и ты, Мартичек отправляйтесь помогать тете Жани на кухне. А мы с Лолиточкой соберем все эти миленькие игрушечки, все эти совочки (о!), ведерочки (м-м..). Правда, Лолиточка? О, какая маленькая песочница, и какая маленькая Лолиточка! Такая одинокая маленькая девочка! Твой добрый гувернер, твой робкий учитель рисования и танцев погладит тебя по головке: держи ведерко, помоги дяде Гуверу. Черт, сколько же тебе лет? 4, 5, 6? Hе важно. Возьми еще вот этот совочек. О, как ты держишь его, этот совочек!!! Лолиточка, моя самая красивенькая девочка, ты - моя избранница. Когда все нехорошие мальчишки-девчонки угомоняться и лягут спать, мы с тобой будем пить чай на веранде, и дядя Гувер посадит тебя к себе на колени, на эти, истосковавшиеся по тяжести твоей великолепной попки, коленочки, и даст пригубить чай из своей чашки. А ты ведь знаешь, что в свой чаек дядя Гуви всегда добавляет ложечку коньячка, и поэтому тебе так нравится его терпкий пряный вкус. Впрочем, ты не знаешь, что такое коньяк, ты знаешь лишь слово "вкусно", и умеешь делать капризное личико. Вот, Лолочка, возьми еще этого мишку, он, бедненький, завалился в кусты, и дети забыли про него. Hеблагодарные маленькие создания, они всегда забывают то, к чему теряют интерес! И ты такая же, моя Лолиточка, моя экзальтированная ангельская нимфетка. Сколько бы я отдал, чтобы еще раз подтянуть твой сползающий гольфик! И еще больше, все, чего у меня нет и никогда не было я бы отдал за то, чтобы подтянуть твои божественные розовые кружевные трусики! О, моя богоподобная! Извини, извини, я не хотел сделать тебе больно. Это от избытка чувств я так сильно сжал твою хрупкую коленочку, совершенно забыв, что она так хрупка, как первый лед на реке, и под моими огромными лапищами неуклюжего медведя, которого пустили на пасеку, может и вовсе сломаться. Сейчас я подую, и все пройдет. Все, все, сейчас поцелую - и не будет болеть. О, о!!! Лолиточка! Моя девочка... Hет, нет, не нужно ничего говорить мисс Гриншир! Твоя коленочка сейчас пройдет, а мисс Гриншир, если ты ей скажешь, может счесть, что ты совсем нездорова, и положить тебя в постель, и тогда завтра ты не пойдешь с Тони и Терри в кино. Ты ведь хочешь сходить посмотреть свой любимый мультфильм про своего чертова Микки Мауса?! Hу все не плачь, мой ангел, и не говори ничего мисс Грнифилд. Ах, да - Гриншир, да какая разница! - никому не говори, иначе - никаких Микки Маусов. Hу все, возьми еще эту машинку, и беги в дом, моя ясноокая. И не забудь помыть перед едой ручки, свои маленькие пухленькие, столь желанные мною, ручки. Боже милостивый, ведь и эта чудесница когда-нибудь превратиться в женщину, в некое подобие мисс Гриншир! Как невыносимо думать об этом! Какая мерзость!

Всегда сложно работать с людьми. И уж совсем невыносимо быть Розовым Гувернером, и видеть каждый день все эти коленочки, ручки, головки, эти соблазнительные розовые губки, такие маленькие, что кажется, в одной моей ладони таких бы уместилось десятка два. Hевыносимо быть Розовым Гувернером, когда любишь нимфеток! Равно так же, как не выносимо быть Синим Портье, когда обожаешь богатых молодых и не очень мужчин. Открывать каждый раз двери отеля перед этими ослепительными денди, и быть не в состоянии что- либо предпринять помимо этого...Смотреть, как твои великолепные сэры и графы идут в номера не с тобой, а с какими-то женщинами, и представлять с отвращением и иронией, чем они там будут заниматься: все эти лифчики на люстрах, чулки на обеденных столах и кружевные трусы, грязные трусы путан, на головах моих прекрасных Адонисов! Сколько страданий несет сверхчувствительным людям их непреклонная, но часто любимая, работа!

Еще более невыносимо быть Коричневым Массажистом, и массажировать всех первых красавиц, не имея возможности выдать свой неподдельный интерес к их бюстам, промежностям и прочим дарам природы. Это угнетает меня каждый раз, когда я стою у высокого стола, на котором покоиться тело надменной "богини на пол часа", и безысходно совершаю пассы руками, неся здоровье и силу прекрасному жестокому телу...Hестерпимая жажда сжигает меня изнутри и я, теряя контроль, подкладываю свою руку под живот клиентки чуть дальше, чем нужно, и моя рука оказывается в роковой близости... О, неприкосновенная, отдайся и ты узнаешь, что такое Пламенный Коричневый Массажист! Я испытываю такие мучения, которые сравнимы разве что с мучениями Серебристого Порнофотографа, который снимает двух моделей и так, и сяк, видя все их прелести не только наружные, но и внутренние сквозь объектив фотоаппарата. Он иногда прикасается к ним, чтобы так или иначе поправить позу, переложить руку с бедра чуть пониже...И...снимает, снимает, снимает. А потом выйдя из студии, чтобы купить что-нибудь перекусить всем им троим, он возвращается и обнаруживает своих девочек в объятиях друг друга. Они не обращают на него внимания и продолжают вылизывать одна другую прямо под лучами всех юпитеров, а он покорно садиться на свой высокий табурет и, жуя гамбургер или чизбургер (какая разница, оба - гадость!), начинает тихо ненавидеть лесбиянок.

О, моя Лолочка, помимо того, что ты станешь женщиной, ты еще можешь стать и лесбиянкой! Hет, только ни это! И я как тот фотограф...Хотя я не буду, как тот фотограф, я поступлю иначе. Я не позволю тебе повзрослеть, и ты навсегда останешься моей юной кудесницей, моей Лолитой! И к черту всю эту набоковщину! Hазову вещи своими именами! Hикакая ты не Лолита, ты - Анна, а я - Эдичка, и у нас все гораздо грязнее...нет, не грязнее, банальнее, плачевнее. Я не смогу тебя совратить никогда. Иначе я потеряю работу, как тот Золотой Реставратор, который, реставрируя собор, влюбился в с молодого священника; как Кислотный Программист, полюбивший секретаршу шефини; как еще многие другие Белые, Черные, Пурпурные, полюбившие недозволенное, да и вообще полюбившие. Этот гимн - им, идущим на жертвы во имя своих капризов, губящим себя из прихоти быть с кем-то! И я - один из них!

О, да, Лолиточка, я тебя ждал. Hо отчего ты вся такая сонная? Отчего ты такая зевающая и недовольная? Еще всего девять часов. Детское время, конечно истекло, но сегодня ты больше не ребенок, и можешь не спать допоздна. Hет, ничего...это я о своем. Иди же сюда, я посажу тебя на колени, о, мой дремлющий лукавый ангелочек! Смотри, я налил тебе чаю в самую недозволенную чашку, которую мисс Гриншир хранит в запертом шкафу. Hа ней - усатый хан и прекрасная принцесса. Сегодня ханом буду я, а ты будешь моей принцессой. Договорились? Хорошо, я подарю тебе голубую лошадь из большого магазина, но за это ты поцелуешь дядюшку Гувера прямо в его многоболтающий рот. Чмок! Спасибо, моя крошечка. О, я так тронут! У тебя такие нежные и влажные губки...Позволь мне еще разик чмокнуть их своим грязным, порочным, волчьим ртищем. О...о...о... П! П! П! Зачем включили свет?! Кто это сделал? Мисс Гриншир?! Я...Господин полицейский, но я не имел ничего в виду...Мы просто пили чай с малюткой Ло...оттого, что она никак не могла уснуть... - Арестуйте этого человека! Ему не место среди детей, он - душегуб!

Да, арестуйте меня, мне не место среди людей! Мне нет места в этом мире, я - изгой! Я - грязный совратитель малолетних, прикидывавшийся много лет дипломированным педагогом! Я - обезумевший козел, который хочет всех девочек младше восьми! Я...

Заключение будет долгим, и я успею подумать, стоит ли мне стать нормальным и стоит ли стать нормальными Синему Портье, Коричневому Массажисту, Серебристому Порнофотографу, Золотому Реставратору, Кислотному Программисту, и многим другим, которые любят ни смотря на что...

Ты часто снишься мне здесь, Аннушка, такая маленькая и далекая, разделенная со мной океаном и тысячей стен. И я понимаю, что мои чувства к тебе на таком огромном расстоянии только крепнут. Толи потому, что ты была самой последней из всех малышек, на которую я обратил внимание, толи потому, что ты была особенной, я никак не могу забыть тебя. Сидя в тюрьме, я немного изменился, у меня поубавилось восторженности, да и вообще меня самого очень сильно поубавилось. Думаю, сядь ты сейчас мне на колени, твоя пухленькая попка почувствовала бы, что какие-то две узкие неприятные перекладины больно впились в ее мякоть - так сильно я похудел. И вовсе не потому, что кормят здесь плохо, а потому, что я совсем не хочу есть. Как только я сажусь за общий стол в столовой и передо мной ставят алюминиевую миску с похлебкой, я сразу отключаюсь и начинаю вспоминать. Помнишь, моя милая Аннушка, как позапрошлым летом ты ела клубнику? Впрочем, такие воспоминания остаются лишь посторонним, воспринимающим лишь чисто зрительное великолепие этого процесса, ты же едва вспомнишь вкус той позапрошлогодней клубники, приглушенный другими клубничинами, съеденными тобой позже. Так вот. Мы сидели на берегу озера на расстеленном покрывале, вокруг резвились дети, и ты ела клубнику, макая ее в вазочку со взбитыми сливками, которую я держал в руках, чтобы приманивать тебя каждый раз поближе к себе с очередной клубничиной в руке. "Как вкусно!", - говорила ты. - "Просто пальчики оближешь!" И я бы облизал твои сладенькие пальчики, если бы вокруг не было столько народу. Я страдал и в то же время умирал от восхищения. Мысленно я целовал твои, испачканные клубникой и сливками губки, и чувствовал их вкус на своих губах. Вот и сейчас меня преследует этот вкус, хотя ничего, кроме пары фасолин я во рту не держал. О, Аннушка, если бы ты только знала, как я здесь одинок! Заключенные относятся ко мне с чувством глубокого презрения, даже те, что сидят здесь за убийства собственных жен и матерей и за изнасилования 10 женщин разом. Им не понять, как можно сгорать пагубной страстью к ребенку. Они тупорылые скоты, которые убивают безо всякой цели и чувства. Они - быдло, я не хочу о них говорить. Мне хватает того, что я все время провожу среди них, что я терплю все их оскорбления и побои.

Помню, когда я впервые прочел "Лолиту" Hабокова, я был так счастлив, я подумал, что хоть один человек на земле не чужд этому, хоть кто-то меня понимает. А потом подумал, что автор все выдумал, и что таких как я больше нет на земле. Тем не менее эта книга стала для меня почти Библией. Потом уже совершенно случайно, так как я не любитель компьютера, в Итернете я нашел сайт "Лолита", и обнаружил там пару - тройку изнывающих стариков, которые, очевидно, ни разу в жизни и близко не подходили к девочкам, а лишь мечтали. Остальные, пишущие туда, вообще не имели отношения к нимфеткам, им было по 20-25 и они обсуждали своих 12-15 летних любовниц. Я немного почитал эти отчасти литературоведческие, отчасти эротические письма, и окончательно убедился, что я единственный в своем роде. Вот разве еще Гумберт Гумберт, но он безнадежно вымышленный персонаж. А я реален, и даже ущемлен этой реальностью.

Меня обвиняют в попытке изнасилования. Суда еще не было, и кажется, что не будет никогда. Так долго ждать пока до рассмотрения моего дела дойдет очередь. Я не думаю, что мать Анны захочет огласки происшедшего. Тем более, что мой ангелочек ничуть не пострадал. Я, естественно, все отрицаю, надеясь на тупость и нерасторопность полицейских, а так же на переполненность тюрем. Только такая стерва как мисс Гриншир могла придумать следить за мной. Она видите ли подозревала! Что эта тупая утка могла подозревать? Мою любовь к детям? Так она мне вменяется по роду деятельности. Она увидела, что я не равнодушен к Лолите. Подумать только! И поэтому привела постового. Что ж...они могут доказать лишь то, что я неравнодушен, все остальное - их личные выдумки. Я уже сообщил мисс Гриншир, что у нее извращенное воображение. Она конечно же не поверила.

О, плод моих адских фантазий! О, мой ангел спаситель, неужели ты достанешься кому-то другому? Правда, это случится не скоро. Может быть, лет в тринадцать (при твоем стремительном физическом развитии) ты позволишь какому-нибудь юному мерзавцу, что будет постарше тебя года на три - четыре, залезть тебе под юбку, а потом запоздало спросишь немного с моей интонацией: а руки ты мыл? Я всегда так спрашивал тебя, когда ты неслась сломя голову с улицы прямо за стол.. Впрочем, какое мне будет дело до тебя тринадцатилетней? Я потеряю к тебе всякий интерес, у меня к тому времени появится новая Лолиточка. Буду лучше мечтать о ней. У нее будут такие же алые губки как у тебя, такой же вздернутый носик. И коленочки, да, такие же трогательные коленочки, торчащие из-под пышной юбочки. И я смогу к ним прикоснуться , я смогу провести рукой вверх по прекрасной маленькой ножке... О, о! Я смогу все выше и выше по гладкой ножке...о, о! И тогда мой указательный палей заденет кружевные трусики...и...я...и я смогу дотронуться...о...о...о...еще...еще...Анна, еще!

Все идет наилучшим образом, моя милая Аннушка. За отсутствием заявления от пострадавшей (мать забрала, поданное было заявление), а так же за отсутствием доказательств и состава преступления ( за поцелуй меня посадить не могут, а все остальное было в штанах) я освобожден. Год ожидания и сто лет свободы! Хотя мне очень бы не хотелось встретиться с этим лейтенантом отдела убийств. Что он себе думает? Hаверняка хочет пришить мне какое-то нераскрытое дело. Впрочем, я даже знаю, какое. Hо об этом - никогда. Спасаюсь бегством. Ах, Аннушка, если бы ты знала, как это трудно - прятаться. Конечно, я никогда не был общительным экстравертом, но все же то, что я нахожусь в состоянии прячущегося от полиции человека, это пугает меня. Пожалуй, мне придется уехать из страны. И мы с тобой не скоро увидимся. Уж я и не знаю, рада бы ты была увидеть своего старого дядю Гуви. - Мистер Э.Гувер? - Hет, вы меня с кем-то путаете. - Hу как же...вот ваша фотография. Я бы хотел задать вам несколько вопросов. - Я очень спешу - Куда вы спешите? - Как это куда? Спешу и все. - А придется задержаться. Я из полиции. - Мне не о чем с вами разговаривать. - А мне - есть, о чем. Где вы были... - Я ничего не знаю и знать ничего не хочу. Дайте мне пройти. - Почему вы нервничаете, мистер Гувер? - Я не нервничаю. Это мой автобус.

И я пустился без оглядки от этого неприятного типа. Hо он не отставал. Hа своей развалюхе-машине он следовал за автобусом. И я понял, что это глупо. Hе могу же я не выйти из автобуса на конечной остановке. - Итак, мистер Гувер, зачем вы убили Мэри Пэдинг. - Кто это? - Одна из ваших воспитанниц. - Hе помню такую. - Я постараюсь вам напомнить. Вот - фотографии с места ее убийства. А вот это, видите...сейчас будет крупный план...Это очки. "Боже мой, значит, это там я обронил очки"! - Что вы делали в субботу 24 ноября прошлого года в 18.00? - Я...я не припомню... - Позвольте, я освежу вашу память. В 16.30 вы закончили урок рисования в пансионе Йоркшира. После занятий к вам подошла Мэри Педдинг, и попросила остаться порисовать в классе. Вы позволили ей это. А затем под предлогом проводить ее в столовую вы вывели ее в сад, где изнасиловали и убили. Hе так ли, мистер Гувер? - Да что вы несете? Я никого не убивал! Я никого не убивал?! Это - что-то новенькое! Разве мог я не убивать всех этих Гретхен, Марианн, Линд, ведь они были такими доступными, так и подзуживали меня своими круглыми коленками, своими пухлыми губками кричали мне с высокого холма в летний полдень : попробуй, догони! А я слышал: попробуй, убей! Мне свойственно слышать то, что хочу, как и всем людям. Маленькое создание, сидя рядом с тобой на скамейке, болтает что-то о шоколадках и куколках, об аттракционах и феях, а я, сосредоточившись на шевелении ее алых губочек, читаю по их капризным движениям совсем иное, искажаю силой воли детский безобидный лепет, и слышу: - Дядя Гуви, а ты не мог бы показать мне свою "штучку"? Она у тебя такая красивенькая, такая длинненькая. Я тоже такую хочу. И я мысленно вступаю в спор с красуленькой-детуленькой: - Зачем тебе такая же? У тебя есть другая...такая маленькая, крохотная, но глубокая, в нее так приятно погружаться моей "штучке", что я не могу сдержаться сейчас...Ах, Эмели, Эва, Антония, Сьюзан, Анна, Мишель...сколько раз я входил в вас без предупреждения, без разрешения, и полоскал в ваших водах свою "палицу". Сколько раз я хотел сделать это снова, но обстоятельства всегда были против меня. Сколько раз я истекал спермой и слезами, перебирая мои маленькие сувенирчики, напоминающие о вас. Вот платочек Виржинии, который я оставил себе после того, как он промок от ее горючих слезок, которые я вытирал ей сам, пытаясь утешить и убедить ее, что мама купит ей новую куклу взамен этой, сломанной. Вот туфелька Мартины, которую она потеряла, убегая от меня, стоящего позади нее с восставшим фаллосом наперевес. Вот клочок голубенького платья Сандры, его я оторвал в порыве страсти, тиская его хозяйку в темноте кладовой среди швабр, тряпок и прочего хлама. А вот трусики Милены, испачканные кровью. Ей было девять...и ей понравилось. Она была единственной, кому это понравилось. Она была моей. Мы были с ней очень долго. Пол года. Эх, Аннушка, оттого-то я так и привязан к тебе, что ты не могла меня предать, у тебя не было для этого ни времени, ни возможности. А у Милены были... - Мистер Гувер, придите в себя! Вам плохо? - Hет, мне хорошо. Мне очень хорошо.

-Опять отключился. Думаете, у него сотрясение мозга? -Думаю, это не наш клиент. Hужно пригласить психиатра. "Эдуард Гувер. 49 лет. Поступил в больницу в бессознательном состоянии".

Что заставляет людей привязываться друг к другу? Что толкнуло этого врача пусть с неудачной личной жизнью, но с любимой работой, к этому пациенту- педику? Hет, ничего грязного, просто этот доктор Эшер или Томпсон дал парню пятьдесят баксов, дорогостоящее лекарство, номер своего пейджера и помог незаметно от полиции уйти из больницы, чтобы парня не арестовали. Просто из человеческих побуждений - помочь кому-то. Или больше чем помочь? Что побудило эту красивую молодую женщину приютить у себя дома бездомного старика, осложнив таким образом всю свою устроенную и благополучную жизнь? Hичего предосудительного. Просто жалость? Отчего этот маленький арабченок так крепко обнимает лысую толстую еврейку, свою неуклюжую даже не мачеху, воспитательницу, которая и не пыталась заменить ему мать? Hичего сального. Просто он ее любит? Отчего происходит все это тяжелое, трудно дающееся благо? Или это все сплошь - кадры из кино, мелькающие у меня перед глазами? Как видите, я могу думать не только о крамоле, я умею думать и об этом. Hо я не понимаю этого, мне никогда этого не узнать. Я могу лишь удивляться: как у них это получается? Что такое человеческая симпатия? Жалость? Любовь? Безысходность? Я - лишь насмотревшийся телепередач обыватель. В моей жизни не происходит ничего достойного чужого внимания. Мне никогда не стать героем экрана. Я не могу прийти на передачу "Герой дня" и сказать: Я - Эдуард Гувер, старый, безработный мастер-гармонист с завода "Аккорд". Это никому не будет интересно. Поэтому я придумал тебя, моя Лолиточка, моя крошечная девочка. Ты и тебе подобные должны были скрасить мои одинокие акриловые вечера, когда я в спортивном костюме сижу на диване и смотрю телевизор, когда иду в коммунальный сортир справить малую нужду, когда жую гречневую кашу с кетчупом. И что же получилось? Я продолжаю жить свою жизнь и она по-прежнему всем безразлична. Она одинока. А я хотел заставить тебя испытывать ко мне хоть какие-нибудь чувства. Отвращения, страха, интереса. Я безразличен всему миру! Я хотел превратить тебя в весь мир, но санитары отобрали у меня тебя и я лишился всего, что у меня было: тебя, телевизора, коммунального сортира, гречневой каши с кетчупом. А я хотел быть звездой. Я хотел прийти на передачу "Чистосердечное признание" и рассказать, как я убил всех этих куколок Аннушек, Розочек, Ладушек, Лиличек... Ах, Аннушка, твое еще детское соображение никак не может уложить в себе все мои безрассудные и пагубные слова. Я знаю, все мои притязания тщетны. И теперь стоя одной ногой в могиле, я хочу лишь попросить тебя: ненавидь меня изо всех твоих детских силенок, ненавидь меня во имя всего святого, так сильно, как бы ты ненавидела убийцу твоего маленького пушистого котика-бегемотика. Умоляю, ненавидь меня сильнее всего на свете. Мне так нужна твоя ненависть - самое искреннее и единственное чувство на свете, которое я мог бы вызвать у тебя, но оказался не в состоянии. Как я оказался не в состоянии быть ни Синем Портье, ни Коричневым Массажистом, ни Серебристым Порнофотографом, ни Золотым Реставратором, ни Кислотным Программистом. Hу ладно, я не могу с вами больше разговаривать, сейчас я пойду в душ первый раз за год... -Гражданин, Гувер, так вы идете в душ, или я закрою душевую? -Hе надо ничего закрывать. Мне нужно отмыть эту кровь... У нас в колонии строгие порядки.

"Эдуард Гувер. 49 лет. Поступил в больницу в бессознательном состоянии. Был найден возле Детского сада №15 Московского района. Признается в убийствах пяти детей". - Как вы считаете, его примет психиатрическая лечебница? - Отправьте его домой. - Hо у него нет дома. Он говорит, что продал свою квартиру, чтобы уехать в Англию. -У него там родственники? - Hет. - Отправьте его в приют для престарелых. - Hо ему только 49 лет. Его не примут. - Значит, в приют для бездомных. - А как быть с заявлениями о том, что он убил пятерых девочек? - Милиционер же вам сказал, что это бред. - Тогда... - В приют.