«Ловитва»

Широков Виктор Александрович

ЛОВИТВА

Прежде, чем закидывать удочку, нужно надеть на крючок приманку, какую угодно, судя по роду рыбы... Можешь ловить и без приманки, так как все равно ничего не поймаешь.

А. П. Чехов

В преддверии старого Нового года старший редактор отдела рекламных публикаций газеты "Макулатура и жизнь" Иван Сергеевич Крысин подводил очередные нерадостные итоги. Заканчивался високосный, будь он трижды неладен. И хотя лично для него год прошел без членовредительств и больших потерь (впрочем, и без больших приобретений), утрата отчима не в счет, Иван Сергеевич, как, наверное, и большинство из нас с вами, дражайший читатель, был все-таки рад распрощаться с недавним прошлым.

Надо заметить, что последние три дня Крысин провел в постели, то ли болея гриппом, то ли страдая черной хандрой, потому что жизнь шла не по писаному, денег хронически не хватало, и впереди была очередная полная неясность. Он смотрел телевизор, временами засыпая под натужно веселое бормотание людей в музыкальном полированном ящике, перечитывал Чехова, чьи творения не брал в руки лет тридцать-сорок, и перебирал в голове всякую всячину, в том числе и свои многолетние отношения с женщинами. Сколько же раз они, бедные, попадались на одну и ту же удочку! И порой без всякой приманки.

Жена его, горячо любимая Софья Петровна Мамочкина, почти месяц находилась в санатории. Тётка её Калерия Леонардовна выползала из его бывшего кабинета, превращенного сейчас в старушечью спальню, лишь в туалет и на кухню, также валяясь на продавленном диване и без конца слушая последние известия по всем телепрограммам да скрупулезно отслеживая, любимые "мыльные" сериалы.

Иван Сергеевич был полностью предоставлен самому себе, дочь и далеко продвинутый зять временно обиделись на него за слабую подготовку новогоднего празднества и скудные подарки, только многочисленные кошки да американский коккер-спаниель Фил грели душу, а то и почему-то постоянно зябнущие ноги, пристроившись поверх одеяла.

За время непонятной болезни Крысин оброс серо-бурой щетиной, неухоженные волосы на голове торчали в разные стороны, со лба широким клином врезалась в остатки когда-то модной прически коническая лысина, одним словом, владелец этих немыслимых красот, присовокупляя мутные глаза и обвислые щеки, не мог взглянуть на свое отражение в зеркале без отвращения. А совсем недавно, кстати, он был полон сил и энергии, надежд на будущее и порой зело ретив с прекрасным полом.

Ни с того ни с сего ему вспомнился яркий солнечный день, когда он, студент престижного вуза, вывалился после успешно сданного экзамена на улицу вместе с коллегой-поэтом Гришей Адамовичем и тут же рядом с шашлычной, которую сегодня давно снесли, разбив сквер, встретил стайку девиц, среди которых узрел землячку, то ли Риту, то ли Римму, которая, как оказалось, также была на очередной сессии. До этого он, сталкиваясь с ней в родном городе, и не помышлял ни о каком флирте. Но сегодня солнце и успешная сдача, экзамена подстегнули Ванюшу, к тому же приглашение Адамовича в гости вечером подразумевало приход с дамой, которой у Ивана в столичном городе, как на грех, не было.

Точеная фигурка Риточки-Риммочки в светлом, почти прозрачном платьице выше колен, стройные ножки в туфлях на высоком каблуке; магия лебединых рук, сражающихся с ветром, который норовил поднять скромное одеяние и наподобие парашюта понести владелицу оного на край света; беломраморные щеки, сегодня, видимо, от весеннего солнца пылающие жарким румянцем; черные смеющиеся глаза; сочные клубничные губы; дивное-дивное лицо богини в обрамлении жгуче-антрацитовых волос, волнисто ниспадающих на плечи, всё это женское великолепие вогнало в Ивана заряд неукротимой радости и беспричинного веселья.

Потом была условленная встреча в метро, поездка к Григорию, свечи, сухое вино, чтение своих и чужих стихов и далеко за полночь разъединение попарно (у Гриши, естественно, была своя подруга) по разным комнатам. Неожиданно охотно до этого принимавшая знаки внимания Рита-Римма дала Ивану отпор. Впрочем, отпор не был основательным, с криком, царапаньем, каким-то холодным упрямством, которое не раз парализовало нашего героя в аналогичных ситуациях. Отпор, казалось, ослабевал под яростным мужским нажимом. Надо сказать, алкоголь в сочетании с никотином (а Иван Сергеевич до сих пор не курит, кроме компанейского баловства) приводил Крысина как бы в сомнамбулическое состояние, когда он продолжал действовать достаточно разумно, хотя и непредсказуемо, совершенно не осознавая себя при этом и не помня потом о происшедшем в деталях.

Когда Ваня очнулся, было ещё сумрачно. За окном брезжило, очевидно, скучное раннее утро. Вчерашняя прелестница Рита-Римма лежала рядом, неподвижная, холодная, безгласная, слава Богу, что не бездыханная. Взгляд её был направлен в потолок, в одну только ей известную точку. Она даже не накрылась одеялом. Платье и белье её были в беспорядке. Непонятно, сколько времени она могла провести в подобном состоянии. Видимо, три-четыре часа, пока удовлетворивший похоть мужчина варварски храпел рядом.

Иван обратился к ней с маловразумительной речью. Он тут же перепугался донельзя. Перед его мысленным взором пронеслись живописные картины возможного возмездия. Почти заискивая, он попытался расшевелить её прикосновениями, уговорами, хотя невольной наложнице было явно не до любви и ласки. Кое-как он заставил её подняться и одеться, вернее, привести одеяние хоть в какой-то терпимый вид. Дверь в соседнюю комнату была прикрыта; скорее всего, Адамович с подругой дрыхли ещё без задних ног.

Каким-то наитием Иван и Рита-Римма отыскали обратный путь к метро. По дороге разговор не получался, только ближе к метро спутница стала вяло отвечать на вопросы и, наконец, разговорилась. Оказалось, у неё через месяц должна была быть свадьба. Вряд ли Рита-Римма была девственницей, хотя чем черт не шутит. И сегодня Крысину было не по себе от возвратившихся воспоминаний. А тогда Ивана просто охватил безотчетный панический ужас, он боялся не только возможных неприятностей вроде мордобития от ревнивого жениха, его вообще страшила возможная огласка, ему было мучительно неудобно перед истерзанной спутницей, мутило от самого себя, жалко-трусливого и все-таки способного во хмелю на насилие. Скорее всего, его просто донимало похмелье, которое он тогда редко испытывал по относительной младости лет, крепкой печени и нечастого злоупотребления С2Н5ОН.

В метро он простился с Ритой-Риммой и практически больше с ней никогда не разговаривал да и видывал не более двух-трех раз на протяжении ближайшего полугода. При каждом таком столкновении, неизбежном при встрече обмене взглядами, мраморная богиня обычно густо багровела, но оставалась такой же недвижной и безгласной, как и тогда, на кровати у Адамовича. А через полгода Иван навсегда переехал в столицу.

II

Ощущение жалкого, замызганного, второсортного качества собственной жизни не оставляло его никогда. Вообще Крысину часто казалось, что не только судьба у него второсортная, но и сам он лакейской крови, несмотря на официальное дворянское происхождение: все ухватки у него лакейские, равно как и усы хохлацкой скобкой, и удлиненные бачки. Вылитый Смердяков по наружности, Смердяковченко. В юности, когда он подрабатывал санитаром на "Скорой помощи", он попал как-то по вызову в ночной барак, где в холодной комнате, на полу вповалку спали несколько пар, среди которых он узнал официанта из модного кафе "Космос", всегда вальяжно-медлительного, элегантно отглаженного на службе, а ночью же подшофе и неглиже выглядевшего как придавленная гусеница, как жалкий голый червяк, почти не шевелящийся на рыболовном крючке искусного рыболова-искусителя...

"Да, жалок человек и темны дела его, Господи", - подытожил Иван Сергеевич многомудрые свои раздумья. - "А все-таки экий шалун и хват был я в свое время. Впрочем, почему это был, у меня внутренней энергии и сейчас хоть отбавляй".

Действительно, в звёздную пору всенародной тяги к стихам и юный стихотворец Крысин сподобился некоторого признания и благодати восторженного общения с массовой аудиторией. Как-то судьба и желание подзаработать очередные семь рублей по линии бюро литературной пропаганды забросили его в очередной заводской Дворец культуры, где он вместе с двумя ныне покойными провинциальными витиями должен был услаждать слух тогдашних любителей отечественной словесности. Вечер вела высокая крутобедрая выпускница ленинградской высшей школы профсоюзов. Поэтическая троица традиционно выпила перед выступлением бутылку водки под пару карамелек. В то время Ивану подобной дозы было за глаза, и в непременном разговоре о бабах под распиваемую поллитру он, поддавшись на провокации коллег, брякнул, что легко уговорит пленительную администраторшу. Её мускулистый круп многократно мелькал перед распаленным водкой и солёным словом воображением каждого из литературной троицы. Меns sana in corpora sana. 1 Действительно, подойдя в перерыве к крутобедрой крашеной блондинке, он спьяну лихо пересказал ей условия своего пари, и услышал в ответ благосклонное сетование на то, что зря, мол, они не пригласили её на выпивку. Дело было слажено одним махом, и возбужденный Крысин едва дождался окончания вечера.

После выступления он вместе с белокурой сильфидой вожделенно

_____

1. Здоровый дух в здоровом теле (лат.)

забежал по пути в винный магазинчик, приобрел пару бутылок крепленого вина и почти сразу же, благополучно миновав престарелую вахтёршу заводского общежития, оказался в комнате, где и проживала выпускница высшей школы профсоюзов. Её товарки по комнате, простые труженицы, работали во вторую смену, и помех не предвиделось. После совместного распития одной из бутылок Иван приступил к решительному штурму и неожиданно получил отказ. У сильфиды оказались банальные месячные. Однако решительному визитёру показалось недостаточно одних полупьяных поцелуев и жарких объятий, и он завалил мощную деву на ближайшую койку. Конечно же, сопротивление было в большей степени кажущимся, и всё получилось о'кей.

Вернувшись домой, Иван обнаружил, что не только его причинное место, но и белые турецкие трусы изрядно перепачканы кровью. Кое-как обмывшись, он долго застирывал бельё, по-детски пугаясь, что испачканную одежду может обнаружить вездесущая мать. Ваня Крысин, двадцатилетний мужчина, давно уже взрослый по собственному суждению и самооценке, долго ещё панически боялся родителей, вернее, мать и отчима, об усыновлении которым он тогда ещё не знал (узнает лет через пять-шесть), хотя что-то подобное мерещилось ему ещё в самом раннем детстве.

Через день он встретился с "потерпевшей". Вернее на следующий день. В воскресенье. Они долго гуляли по огромному городу. Стояла бесснежная солнечная погода, и все-таки через час интенсивной прогулки, а больше стояния с обжиманием замерзли ноги, посинели и потекли носы, зазнобило руки. Иван попытался, было, читать стихи, но спутнице это было явно "до лампочки", разговор крутился вокруг мелких бытовых проблем, главная из которых была - где. Было явно чем, было - кого, но - катастрофически негде. Один из вечных русских вопросов. Спутница сказала, между прочим, что у неё есть любимый человек, с которым она давно и регулярно живет и за которого через месяц собирается замуж.

Становилось всё холоднее. Пить на улице было нелепо. Идти в общежитие было нельзя, там отдыхали подруги. Пригласить крутобедрую сильфиду домой к маме Ваня не отважился. Он поприжимал могучую администраторшу к накренившимся от старости и провинциальных снегов вперемежку с дождями заборам и разочарованно простился. Почему-то они тоже больше никогда не встретились.

III

Прошли годы. Иван Сергеевич обрюзг, обзавелся чиновническим брюшком, успел жениться и развестись и, собираясь жениться на Софье Петровне Мамочкиной, на тот момент работал мелкооптовым распространителем печатной продукции в очередной шарашкиной конторе, гордо именовавшейся ЗАО "Сибирь". Так случилось, что его послали в долгосрочную командировку по Уралу весной, и очередной роковой-сороковой день рождения пришелся у него на чужой город Глазов. Задачи были решены быстро, вернее, не решены, а только обозначены пунктиром. Ни друзей, ни знакомых у него в этом удмуртском городе не было. День рождения выпал, получается, никакой. Подарков не предвиделось. С деньгами было туговато. И все-таки он купил водки и плодово-ягодного вина, местной вареной колбасы, но пить и есть не хотелось.

Он вышел из гостиницы на центральный проспект и бесцельно фланировал вдоль него около получаса. Вернее, не бесцельно, подсознательная цель была: познакомиться и развлечься. Он чуть было не зашел в центральную городскую библиотеку, где должны непременно обретаться прекрасные незнакомки, которые никак не попадались снаружи, как вдруг заметил на другой стороне улицы остановившееся авто, из которого грациозно выпрыгнуло стройное гибкое прелестное создание лет двадцати и определенно двинулось к библиотеке. Машина тем временем умчалась восвояси.

Иван Сергеевич не менее определенно двинулся на перехват и последующий штурм. Малозначащие первые слова были произнесены изголодавшимся штурмовиком с тем гипнотическим напором, который обычно помогал ему при знакомстве. Создание, благожелательно помахивая локонами, назвалось ныне позабытым именем и послушно развернулось в сторону от библиотеки.

Крысин двинулся, увлекая новую спутницу, к гостинице. Спустя несколько минут он уже знал, где она учится, знал, что она пару лет замужем и имеет годовалую дочь Ольгу, знал, что привёз её к библиотеке муж, который работает водителем и чрезвычайно ревнив, знал, что у неё сессия и завтра предстоит важный экзамен, и времени на общение соответственно нет. Иван Сергеевич в свою очередь изложил некоторые на его взгляд свои выигрышные данные, почти не сочиняя и не набивая себе цену, сказал, что у него почти юбилейный день рождения и пригласил к себе в номер - отметить этот прискорбно-радостный факт. Последовал вежливый отказ, повторявшийся потом по дороге неоднократно. Идти оказалось не близко, не менее пяти-шести троллейбусных остановок и весь путь занял минут тридцать-сорок. Разговор по ходу был сумбурным. Чтение стихов перемежалось взаимными уговорами, преследующими прямо противоположные цели. Спутница к концу пути жалобно попискивала и по-рыбьи открывала ротик. Ненакрашеные губки казались доступными. Возможно, она действительно испытывала неподдельный страх, она, например, наотрез отказывалась садиться в попутный троллейбус, но все-таки шла в нужном направлении почти в сомнамбулическом состоянии. В этом состоянии она миновала гостиничного швейцара и, поднявшись на лифте на седьмой этаж, прошла по коридору в номер, следуя за Крысиным след в след мимо дежурной по этажу и уборщиц.

Крысин чувствовал себя, как рыболов, подсекший наконец-то редкую диковинную рыбу, которая, стремясь на свободу, вот-вот сорвется с крючка и уйдет в таинственную спасительную глубину. Но рыба всё не срывалась и даже подсачник, как оказалось, не понадобился, вот она, растопырив плавники и, раздувая жабры, лежит у него на ладонях.

Спутница, зайдя в номер, отказалась от вина и водки и, так же негромко поскуливая, позволила уложить себя в постель, роняя по дороге части своего оперения.

Сам акт физической близости почти не доставил Ивану Сергеевичу наслаждения, хотя облегчение принес. Мучившее с утра мощное внутреннее напряжение ушло, рассосалось, и некая умиротворенность завершением процесса уговаривания, доведение до логического конца, словно быстро и удачно сложившийся пасьянс радовали юбиляра.

Было быстрое прощание, проводы, и Крысин, вернувшись в номер, тотчас же забыл о визитерше. Предстоял вечерний отъезд, новые хлопоты в следующем по пути следования городе. И с глазовской прелестницей он больше не виделся. А, вернувшись в столицу, чуть ли не в том же месяце женился на Соне Мамочкиной, отбив её у заведующего аптекой, что в годы лекарственного дефицита было поистине подвигом, свидетельством неукротимой доблести и умения одерживать быструю победу, то есть поистине подарком судьбы. Впрочем, Соня сама была дважды разведена и имела взрослую замужнюю дочь, которую Крысин принял как родную и очень ждал от неё внуков.

Зять подарил ему на свадьбу спиннинг с блесной, которым Иван Сергеевич не умел пользоваться, так же, как и компьютером, но, боясь признаться в своем неумении, принял подарок с благодарностью и постоянно изыскивал отговорки, почему он так и не опробовал драгоценный подарок.

А знакомиться с женщинами он разучился, словно никогда и не умел. Писать стихи наконец-то забросил и только иногда, перечитывая Тютчева или Чехова, он ловил себя на том, что при чтении губы его округляются по-рыбьи, и немое повторение чужих слов наполняет его каким-то особенно сладостным чувством, когда хочется петь и плакать, выбегать в дождь и купаться в реке в летнюю грозу, чего с ним, к сожалению, никогда не происходит.

На самом деле всякая рыбья любовь кончается заливным. К сведению любознательных, желатин сейчас вовсе не дефицит и всегда есть в продаже, стоит он к тому же на удивление недорого.