«Дневник ангела»

Шебалин Роман Дмитриевич

Дневник ангела

Глава 1.

"Открытие."

Мне 27.

Двадцать семь, само по себе, - число замечательное. По части притягивания к нему за уши того или иного высокого смысла: нумерология, мистические теории, гностические открытия и прочее, прочее, прочее...

Судите сами: прежде всего - это число содержит в себе две ключевые для человеческого существования цифры. "2" и "7".

"2" - число человека разумного.

Мы привыкли: правое-левое, доброе-злое, черное-белое.

Это нам просто.

Четыре стихии: огонь, вода, воздух, земля.

Ваpианты осознающей себя материи.

Дуализм во всем.

Да? - Нет!

Нет? - Да!

Бог - Дьявол.

Правда - ложь.

"Плоскатики". Декартова система координат.

Человек разделяющий.

Так, для ребенка, наконец разобравшегося, где: мое-чужое, правое-левое, я-они, - наступают времена просветления. Ненадолго.

Постепенно мир приобретает объем. Раздвоенное рушится - возникает движение.

Тогда для сознания пространства необходимы уже три координаты, три стихии, три "бога".

Мир треугольников. Первые нонсенсы. Первые сомнения.

Появляется понятие "пути", того, что лежит между "богом-дьяволом", "правдой-ложью", "светом-тьмою".

Итак, появляется число "7".

"7"

"4" + "3".

"4" - мир материи.

Четыре стихии. Координатная плоскость.

"3" - мир сознания, духа.

"Троица".

Творение, разрушение, хранение.

"7" - многим ключевое число для человека.

Человек имеет "семиконечное" строение.

"7" - и квадрат, и треугольник. Таков человек.

Но человек вписывается в пентаграмму. Значит ли это, что "5"

"7". Да. Почему так?

"5" - это "7", погруженная в самою себя. Часть квадрата стала треугольником и часть треугольника стала квадратом. И таков человек. У трона его - земной куб, одна грань которого - грань Высокого треугольника, в высоте венчающего трон.

Символов естества - семь.

Четыре - физические (квадрат реального мира): пространство, время, скорость, направление. (В них - четыре стихии.)

Три - метафизические (горний треугольник): вера, надежда, любовь. (В них - триединство творения, разрушения, хранения.)

Семь различаемых нот. Семь различаемых цветов. Семь сюжетов. (Метатекст) Семь архетипов. (Метагерой)

Пять в семи - человек в естестве.

Человек - автор, тот, кто выявляет. Катализатор. Адепт.

Пять в семи - человек в естестве. Адепт.

"2"+"7"

"9".

Девять - "3"+"3"+"3", т.е. тройка зацикленная на самой себе: граненый шар. То, что мы можем постигнуть.

Выше: проще - бог.

Шар.

Итак, мне - 27 лет. Это что-то "значит"?

Я могу считать.

Я очень могу считать.

Так получилось.

...Центростремительность человека. Постоянное желание уйти в символ, приблизиться в пониманию шара.

*

Символ.

Образ - часть символа. Как человек "состоит" из головы, рук, ног и т.д. - символ состроит из образов.

Мы, как правило, апеллируем к образам. К тому, что видим или ощущаем. Но обpаз (как часть символа) тут же относит нас к некому единому, целому, неделимому. Идеальному.

Порой стоит увидеть лишь часть лица человека или услышать лишь две-три ноты некой мелодии, - как сразу же: я знаю! это - то-то или то-то! Так и с нашими обpазами. Наблюдая часть целого (идеального) можно порою воссоздать это целое во свей "высокой полноте его сущности".

Воображение и интуиция - не ошибаются: никогда.

Вы скажите: неужели?

Вы скажите: человек ведь не всегда правильно угадывает, предполагает, измышляет.

Да, но: во-первых, где - объективная уверенность в том, что некая истина сосредоточена конкретно в этом носителе разума? Его амбиции, даже его знания - ещё не дают ему повод рассуждать об истинности тех или иных явлений. Вероятнее всего, иных людей просто удобно считать умными и имеющими право указывать и учить. Но пусть и эти "умные" знают свое место.

Во-вторых, любое рассуждение, в основе которого лежит анализ якобы категорического, - софистично. О чем это говорит? Да о том, что все современные системы знаний - софистичны, так как апеллируют сами к себе, искусство же является иллюстрациями к подобным апелляциям.

Живем в гармоничном мире, совершенно заполненном. То есть - там, где ничего "негармоничного", "неестественного" возникнуть не может, что называется, по определению.

И если художник рисует солнце зеленым, а небо - оранжевым, если историк утверждает, что Иван Грозный жив до сих пор и пасет гусей на крымской ферме Дж.Неру, если поэт пишет стих, состоящий из одних букв "ы", а композитор сочиняет симфонию, исполняемую на лязгающим замке, следовательно: они лишь называют те явления обыденной, реальной жизни (а другой - у нас нет), на которые иные люди почему-то не обратили внимания.

Презумпция, знаете ли, невиновности.

Или прочтите "Суфизм" Идриса Шаха. Очень занятная книга. (Впрочем, и я, и он - мы ведь тоже... см.: "во-первых" и "во-вторых".)

Итак, ошибок не бывает.

Другое дело, да, - человек способен причинять себе боль. Так он этим и живет. Но учиться на подобных "ошибках" - глупо и нелепо. Ученик, как правило, вырастает тогда человеком жестоким, самонадеянным и грубым. Он, "пройдя сквозь огонь и воду", слепнет и глохнет. Чему он "научился на своих ошибках"? Он и на прямом пути станет искать ямы и колдобины.

И найдет ведь. Потому что: смерть, как говорил М.Метерлинк, пользуется лишь тем оружием, которым наделяет её человек. "Сколько будет дважды-два-четыре?" Не знаете.

...Дети сродни цифрам. Они знают все. Поэтому, иногда, когда бывает: сложно понять самого себя - скрываюсь за цифрами, они-то уж не обманут. Они умеют честно играть.

Ребенком вновь стать сложно...

Частокол вычислений и формул надежно скрывает некую внутреннюю пустоту. Конечно, пустоту, - кто посмеет утверждать, что в человеке, внутри его, существует "дух", "душа" или же что-то подобное; полноте! Человек разумно устроен так, что любая функция его организма, будь то любовь к другому человеку или к богу, будь то принятие пищи или писание стихов, будь то выговаривание слов или выпевание мелодий, - все функции, несомненно, материальны, физиологичны.

А "дух" - иной.

Иначе как бы мы, "материальные", воспринимали "нематериальные" объекты типа "любовь", "бог", "совесть", "вдохновения" и т.п.? Остается лишь признать, что и "любовь", и любые другие явления воспринимаемые, а порой и творимые, нами - суть вещи, физические объекты, не больше. Но и не меньше.

То, что - в Пентаграмме человека, когда уже часть Треугольника стала Квадратом.

Там, где вершина Треугольника, - бог?

Полноте! Вы видели ее?

Я ведь предлагаю лишь расчет, я не настаиваю: уверуйте в Треугольник бога вашего!

Мне достаточно того, что: "7"

"4" + "3"

"5".

Так, иногда с радостью высчитываю правила, версии, приемы,... Да, это несколько скучновато, зато - конкретно применимо в личной жизнедеятельности. Опыт, как правило, основывается на статистике.

Статистика форм.

Вот человек, - разве то, что внутри не сообщает внешнему облику некую суть? Разве человек не творит свою внешность на базисе своих сокровеннейших представления о гармонии, боге, любви?

И разве Треугольник не есть следствие Квадрата, как Квадрат есть следствие Треугольника?

Мне возразят обыватели: столько красиво одетых людей - пустышки, глупые и бездуховные! - наглядевшись глянцевых журналов, они тупо повторяют "красивые" картинки... И - внешность их красива.

Да, красива.

Потому что: красиво все.

Но ведь мне иная красота может и не нравиться. Скажем, я вполне признаю Эрмитаж со всем его содержимым произведением искусства, прекрасным, в высшей степени гармоничным, но... Как говорил один хороший человек: мне его хоть сахаром облепи - в рот его не возьму!

Нет, я даже не рассуждаю. Просто высказываюсь.

Я могу тут же, не отходя, так сказать, от текста, признать себе неправым, толку-то?

Вряд ли вообще для меня существует понятие "правды".

Вряд ли вообще для меня существует понятие также и "смысла".

Смысла?

Да, возможно, даже и "смысла".

Смысла, если, конечно, - выражать его.

Звуками, словами, фразами...

Смысла. Хм-м, какого "смысла"?

Звуки (вообще-то, принято говорить: фонемы; но - поскольку "звуками" называют звуки, издаваемые как живой, так и неживой материей, а фонемы звуки, издаваемые лишь живой и разумной материей, то в данном контексте логичнее бы было вести речь именно о звуках, так как мы не можем утверждать, не будучи знакомыми с самим предметом обсуждения, складываются ли в своеобразные "слова" те "фонемы", которые издает не обладающая человеческим разумом, а также вовсе не-живая материя), итак, звуки - атомы.

Физики-ядерщики расщепили атом. Звук тоже может быть подвержен расщеплению. Это очевидно. Каждый, отделимый от прочих, звук - состоит из "подзвуков", но... Это работа на уровне симбиоза лингвистки и биологии. Опустим.

Звуки, - как атомы складываются в молекулы, - складываются в слова. (Или же - в звуковые сочетания: аккорды и пр.)

Слова - молекулы. Что значит одно слово? Что значит одна молекула? Можно подышать молекулой кислорода?..

Слова образуют текст: текстовую материю. Текст материален и вещественен. Как и слова. Как и звуки.

Отдельные же слова никакого "особого смысл" не имеют и никакого "особого значения" в себе не несут.

Утверждение же: "в начале было слово" - сродни утверждению о том, что у истока эволюции материи стоял, скажем, "водород". Некоторый научный интерес подобные утверждения, конечно, представляют. Но - не более.

Человеческая фантазия способна наделить любое из веществ нелепыми и ненужными функциями, те же функции веществ, которые могут исследоваться с ощутимо полезными последствиями, - как правило не замечаются.

У И.Крылова была басня. Про ларчик. Финал этой басни таков: "а ларчик просто открывался". Все почему-то думают, что ларчик ПРОСТО открывался, а он-то - просто ОТКРЫВАЛСЯ. Разум подсказывает нам, искушает нас: реши загадку, вскрой проблему, но... Нет ни проблем, ни загадок. Но: бесконечное и безнадежное желание желать. Человек, увы, устроен именно так.

Он будет думать о том, как открыть заветный ларчик, вместо того, чтобы открыть его.

Он наделит слова высокими смыслами. Но каждое слово в отдельности ничто.

Кто такой Иисус без "Евангелия"? Без экспансии христианства на Запад? Никто. Персонаж эпизода, может быть, даже - малозначительного, истории Земли.

Одежда делает монаха.

Но, если каждое слово в отдельности не значит ничего, то и многие слова, являющие собой текст, не значат тоже ничего. 0+0+0+0

0.

Что же за этими нулями? Долгие, вечные игры "неразумной" природы. Блики солнца на листве, грохот падающих камней, шум далекой реки...

Но самомнение людей не знает предела. Их-де слова имеют смысл.

Глупость.

Удивительная бестактная глупость.

А что, что, pазве что-то значат наши слова без этого и солнца, и камней, и воды? Наши хваленые слова, наши высокие слова, наши полезные слова... они - лишь перевод (если не подстрочник) "слов" природы, совсем иных слов. Непонятных, но - поpою таких прекрасных, будто бы - истинных...

*

Saved by a bell,

Suffer in Hell,

But you were to blind to tell!

Saved by a bell,

Suffer in Hell,

And you made it through so well!..

М.Олдфилд "Saved by a bell".

...Кстати, да: если кому-то показалось, что несколько абзацев выше я шутил или издевался над кем-либо...

Возможно, прикол с "семи-пяти-конечным человеком" заставил кого-то пожать плечами или попросту махнуть рукой: вот уж бред какой-то...

Возможно.

Но возможно - и нет.

Одно могу обещать вам: есть нечто неизвестное ни мне, ни вам. О нем не нужно думать. О нем можно только "немножечко жить". Шутить, "сотрясать воздух".

Оно большего и не требует.

Вы усмехнетесь: что, Роман Шебалин, просыпаясь утром, думает не о том, как быстро и вкусно позавтракать, а о нумерологических законах, о пантаклях, - неужели?

Да. О законах, о пантаклях и о вкусном завтраке. Одновременно. Сразу. И ничто ничему не мешает.

Проблема "геометрического доказательства бытия божия" или решение о постройке действующей модели "пролонгатора естества" или, попросту говоря, - машины времени, - не менее реальны и значительны, чем проблемы, скажем, лично моей внезапной депрессии или какой-нибудь новой гражданской войны.

Так скучно, что даже: смешно.

Мир гармоничен. Человек центростремителен. Материя вечна. Не-материя вечна также.

"5"

"7".

Полетели.

/октябрь 1997г./

Глава 2. "Pоман в стихах - 1".

/июнь 1996г./

Я стараюсь ладонями схватить

Искры

Убегающих от меня

Листьев

Осыпавшегося клена.

Асида Такако

Удивительно.

Надо было как-то дожить. Он торопился, проборматывая людей, события, чувства...

Ощущение того, что данный вариант, вероятно, не получился, не покидало его. С радостью он бы вернулся в то единственно важное теперь для него прошлое и проиграл бы жизнь последних лет десяти опять, ещё раз, зная уже возможный финал.

Итак, его бы устроил иной вариант. Поэтому он опять и опять пытался вычислить, выявить возможности своих любви и смерти. Он словно опять и опять ставил им новые условия, предлагал им все новые и новые альтернативы, решал за них, не веря толком в их существование, он должен был знать о них все; он очень хотел опередить, обмануть, запутать или даже запугать своих: любовь и смерть; хотел устроить все сам...

И теперь, всякий раз, когда он оставался в пустой квартире один, когда ехал в метро, в автобусе, когда вдруг, среди ночи, просыпался, вспоминал сразу: я должен как-то дожить.

Но разом перечеркнуть, прекратить - не было над ним такого закона.

- Я должен найти этот закон.

Улыбнулся однажды, пораженный простой мыслью: а вдруг - там, внутри так мне необходимый повод живет, внутри - он ждет моей мольбы или, может, приказа. Как просто!

Узнать работу механизма.

- Я найду в себе эту смерть. Я вычислю единственно верную для себя любовь. Мой организм вырабатывает достаточное количество средств для моей жизни. Необходимо лишь осознать эти средства и разумно их использовать.

Отныне все должно быть сделано правильно.

*

/июль 1996г./

Ушла Лена.

Умеpли Куpехин и Костик.

Они отpезали от меня жизнь. Но ведь никто ни в чем не виноват, да?

Я понимаю. Так страшно.

Вот и все. Тепеpь: новый отсчет. Совеpшенно новый. Тепеpь - нет долга пеpед людьми, нет веpы в их дела, нет надежды на их память.

Я так хочу. Не нужно ничего.

У меня была любовь, был учитель, был дpуг. Их больше нет. Значит, не должно быть и меня?

Словно шутка такая. Жаль.

Легче всего было бы сейчас умереть Или убить тебя и отмечать Праздник схожденья Орфея в Аид для того, Чтобы она никогда не вернулась в любовь.

Легче всего было бы поверить всему, Что нас держало так странно в святой пустоте. Как я любил свое прошлое, но не понять ему; - Это Иуда, который целует меня каждую ночь.

Слезы последнего лета - солнце и пыль - Вот, что осталось ослепшим от собственных грез. В грань озверевших времен замурованный бог, - Не прощай его, но прости ему все.

Легче всего было не верить словам, Только слова иногда так просты, что хочется жить И ждать, когда прошлое вновь Сквозь пустые пространства людей рванет заржавелым крюком.

Но, Астэ, что я могу, теперь, когда внутри острия, - Маленький мир сжатый до пределов любви, Больно где для двоих, но страшно для одного, И нечем дышать, и нужен ядерный взрыв...

Слезы последнего мира - скрежет и бред - Вот, что осталось после борьбы за право быть иль не быть, - Жить, задыхаясь от жизни, стараясь успеть, И гнать, гнать проклятое время вперед, бросая в прошлое сны.

ансамбль "Навь" "Вивисекция"

*

/август 1996г./

Вчеpа я фотогpафиpовал. О, это очень сеpьезное действо! Обычно я заpанее ищу некое живописное место для съемок. Забpошенные железнодорожные станции, полуpазpушенные заводы, цеpкви, жилые дома. Столь мною ценимые, меpтвые пpизнаки былой жизни (во сказанул, а?). Очень люблю фотографировать пыльные уpбанистические натюpмоpты (а как их ещё называть? не пейзажами же!) Вообще, я могу считать себя почти пpофессиональным фотогpафом, - года тpи-четыpе назад я pаботал ассистентом у некого фото-мастеpа, мы делали снимки для, скажем так, несколько эpотического жуpнала. Одним словом, клепали поpнуху. Поначалу было смешно, потом - интеpесно, затем - скучно. Оказывается, человек - весьма посpедственный для искусства объект.

Впpочем, мне никогда не нpавилась поpтpетная живопись, а от телес мастеpов Возpождения меня пpосто тошнит. Я и сам, будучи где-то художником, всегда боялся pисовать людей, не потому что - они мне не нpавятся, не потому что я считаю их некpасивыми (за малым исключением), - потому что они не статичны. Их неинтеpесно пpедставлять объектами искусства. Ставишь вот для такой модели свет, кладешь ткань, pасчитываешь каждый блик, а тут она по-видимому считая себя неотpазимой - легонько так попpавляет свои пышные волосы, и весь свет летит к чеpту! Видимо, Метерлинк был прав, когда говорил, что писать портреты следует лишь с мертвых. Мне подсовывали живых. Коpоче, вся эта мбдень мне надоела и я покинул своего фото-мастера.

Но о профессионализме в области фотографии я кое-какое представление получил. Я научился ставить свет относительно предметов и ставить предметы относительно света. Я научился делить "данное мне мироздание" на свет и предметы. Уже потом, чуть позже, сам для себя, я составил "Геометрическое доказательство Бытия божьего". Фотография открыла мне геометрию, через геометрию я постиг поэзию и музыку.

...Итак, тогда фотография на год-два была заброшена.

Но... веpнулся к ней не так давно.

Я знаю в Москве места. Они - как гpибные. Они пpитягивают меня. Там есть: обгоpелые деpевья и железобетонные констpукции, киpпичи, стекло и груды стаpых вещей.

Да-да, подчас для интеpесного кадpа я забиpаюсь в настоящие помойки. И вот вчеpа-то я и был на помойке. Здесь, у нас, недалеко - около Химок, от МКАД - км 10-15, не больше. Нашел я на помойке очень забавную вещицу, куклу. Вообще-то, я коллекциониpую свиней, плюшевых, там, деревянных, но кукла мне показалась столь пpикольной, что я пpитащил её домой.

*

/сентябрь 1996г./

Куда я забpосил эту куклу, никак не мог вспомнить - куда. Вытащил все из-под дивана (пустые коробки, старый паяльный набор, какие-то свои картины, - пыльные, грязные). Думал: найду куклу - должен был зайти в гости Лин, вот бы он порадовался кукле (а я бы эту куклу повесил под потолком, как раз напротив портрета Гитлера). Но разные из-поддиванные разности отвлекли меня.

...О-ля-ля! оказывается, она валялась на шкафу! За корабликом. (Когда мне было лет 16-17, я склеил три пластмассовых кораблика, не доклеил, правда, - не стал приделывать паруса, так они без парусов и живут у меня, кто где: один висит над монитором на веревочках (слизано из комнаты Волшебника фильма "Обыкновенное чудо"), другой - покоится на книжной полке (на книгах) в коридоре, а третий - валяется на шкафу.)

Вот за третьим корабликом-то и нашлась моя кукла.

Я все-таки потом повесил её. За ноги. Вниз головой. Портрет Гитлера, правда уже (давно) переместился со стены - в груду бумаг (на шкафу), но и без Гитлера кукла смотрелась отменно. Я сфотографировал повешенную. Класс!

Однажды ночью, когда спал, проснулся от странной мысли: у кого-то закружилась голова.

В лунном луче поворачивалась плавно моя кукла. Я тогда ещё подумал: рассказ! был у меня рассказ, где маленький мальчик, вообразив себя "лунным волчком", умирает вдруг утром, от разрыва сердца, случайно сев на кнопку.

Лунные лучи. Нельзя сказать, что я вообще не люблю эту Луну. Но меня на окне висят серые занавески, пробиваясь сквозь них, лунные лучи рассеиваются по комнате, мешают спать. А когда полнолуние (дом, где я живу, как назло, сориентирован так, что мои серые окна смотрят - на запад) - в полнолуние Луна - ровно в центре окна: уснуть невозможно в принципе. Какая уж там мистика с лафоргивскими Пьерро и булгаковскими Пилатами! Никакой мистики, противно только.

Так вот, кукла мерно покачивалась в лунном луче. Ее тень паутиной ходила по фотографиям развешанным на стене. Тени от загнутых уголков фотографий то удлинялись до зеркала, то уходили в вглубь стены.

Что такое? С куклой что-то не так?

Ах, ну конечно же! Это у неё закружилась голова.

Я выбрался из-под одеяла, я отцепил куклу от веревки и положил у кровати на пол.

Лег и уснул.

*

Как же тебя назвать?

"Только не именем..."

А как?

"Ты ведь как-то называешь меня?"

Да, просто - кукла.

"Так и зови."

Так и стал звать. Постепенно она привыкала к моему голосу, на вторую неделю общения с ней можно было уже вполне серьезно беседовать. Иногда она задавала вопросы, но обычно, предвосхищая её любопытство, я рассказывал ей буквально что ни попадя. Читал ей вслух любимых Андерсена и Экзюпери, обсуждал с ней программку телевидения, смешил её анекдотами из личной жизни. Порой её интерес к этой самой обыденной жизни меня поражал: то, что было для меня нормальным, реальным, - вызывало у неё удивление и даже испуг.

Первый раз она испугалась, когда я рассказал ей, что в детстве упал с березы и, кажется (я сейчас толком уже не помню), повредил позвоночник. Естественно, что свой полет на землю с высоты двух-трех метров я описывал, прибегая к нарочито мрачным и пугающим эпитетам.

- ...Словно береза устремилась за мой, готовая вонзиться в меня, вживить своим грязным хоботом меня в землю, мерзость какая! Ты когда-нибудь разбивалась в самолете?

- Нет, а ты?

- А я - да.

- И что?

- Как видишь - разбился насмерть, не справился с управлением.

- Не шути так.

- Ты права, с управлением не шутят, на всех помойках об этом есть соответствующие директивы...

Но "соответствующие директивы" на помойках были не только про технику безопасности в небесах; однажды она меня просто поразила своим умением формулировать интересные вопросы.

- Расскажи мне, пожалуйста, о себе. У тебя есть девушка?

- Девушка?

- Ты же говорил, что ты музыкант, а у музыканта должна быть девушка.

- Ты об этом узнала на своей помойке?

- Я люблю музыку.

- Ну, только если из любви к музыке, ну...

Кого бы ей назвать? Астэ? О да, она есть у меня. Если фантомы вообще могут быть. Или Вероника? Кто это? Не Лена же... Как-то неудобно в глазах куклы выглядеть одиноким, ведь "у музыканта должна быть..."

- Ну да, есть. Есть Маша.

Я тогда ещё подумал: кстати да, надо бы позвонить Машеньке; она вроде уже приехала из Крыма. Будем надеяться, однако, что там она не закрутила новых историй, с неё станется, хотя - не все ли равно?

Отношения с Машенькой были странные и легкие. Странность их заключалась в том, что ни он, ни она - никогда не говорили друг с другом ни о любви, ни о каких бы то ни было общих чувствах, если только в шутку. Читали порой в постели Фрейда или Кама-сутру, умирая от хохота, или отвечали на издевательские вопросы тестов для "крайне озабоченных отношениями". Так однажды, вычислив по какому-то очередному журнальному опроснику, что совершенно не удовлетворяют друг друга, чуть не лопнули от смеха, скатились с постели; он угодил ногой в лежащий на полу кремовый торт (у Машеньки был день рождения), после чего злополучный торт был размазан по телам обоих... Спустя минут десять комната Машеньки напоминала кухню принца из фильма "Большие гонки".

"Ты сумасшедший, я тебя обожаю," - смогла только после вымолвить Машенька.

Да, надо бы позвонить.

- И что эта Маша?

- Ну что, Маша как Маша, вполне обыкновенная.

- А...

Итак, лето кончилось. Настал сентябрь.

Почему-то именно ранняя осень для меня всегда была "весной", "порою любви". К октябрю воздух прочищался, дышать становилось легко, приятно.

...Хотя с Леной я почему-то познакомился именно летом. Мы встретились в автобусе. Узнали друг друга - когда-то мельком виделись на предпоследней выставке "Love-Street". Мы о чем-то поговорили, я записал номер её телефона. И - позвонил тем же вечером. Знал ли я тогда, набирая семь цифр, что запомню их "однажды и навсегда"? Думал ли, что спустя более чем четыре года так же буду набирать её номер, сидя на полу в одной питерской квартире?

Оставшись без денег, готовый рехнуться от пустоты, крепко сковавшей меня, запершись на чужой кухне, я звонил из Питера в Москву, к ней. Она оценила мою шутку. Мы не виделись полтора года.

- Можно я позвоню тебе, когда приеду домой?

- Да...

Я позвонил. И - пропал ещё на полгода. Я боялся не узнать её. Не узнать её такой, какой - любил. Или боялся, что она не узнает меня?

Кроме того, объяснимые поводы звонить - не обнаруживались, а просто так, со словами: я до сих пор люблю тебя, - объявляться было как-то неудобно.

"А ты веришь в любовь с первого взгляда?"

Would you believe in a love at first sight

Yes I'm certain that happens all the time

What do you see when you turn out your light

I can't tell you but I know it's mine

Так однажды четыре года назад, с "маленькой помощью" "Битлз" я объяснился ей в любви.

Как теперь смешно. Это, оказывается, и был "постмодернизм"! Цитаты. Чужое.

Чушь. Не чужое. Единственное - свое. "Битлз" не были цитатами! Они были частью нас, может быть - лучшей. Они были нашими чувствами, нашими снами, нашей - настоящей - жизнью. Мы не "цитировали" их.

Ты распахиваешь окно, смеешься: какое солнце сегодня! Мы протягиваем руки, сквозь наши пальцы нам в глаза бьют ослепительные радуги...

Что, и солнце - цитата?!

*

/октябрь 1996г./

...Случайно где-то услышанная мелодия, какой-то давний сон, древняя вещь, чей-то запах... Я особенно хорошо запоминаю запахи. Иногда, почувствовав что-то, долго не могу вспомнить, - копаюсь в памяти, мучаюсь. А бывает и по-другому: узнаю запах сразу. Шарахаюсь в ужасе.

Лена, как правило, пользовалась одними и теми же шампунем и кондиционером. Теперь я ненавижу эти запахи.

Или духи, я не помню как они назывались, но как пахли - помню. Запах её волос, запах её тела, - все это запоминалось почти машинально, механистично, - словно мой организм вырабатывал некий условный рефлекс. Помню одеколон, которым иногда, что называется, для понта, пользовался я. Впрочем, редко. Как всякий водный знак, я обожаю плескаться в воде. Три-четыре раза душа в день для меня всегда было нормой. Как-то раз мне Лена сказала, что у моего тела почти нет запаха. Я подумал и навсегда отказался от одеколонов. Сейчас потихоньку возвращаюсь. Наверное, переполненный запахами прошлого, я стал относиться небрежно к запахам сегодняшнего, хотя, - любимого "табачно-лавандового" одеколона я давно уже не могу найти.

...Однажды, когда я торопился из института - на какую-то встречу, на Арбате, - как всегда, шел дворами и на полпути понял: опоздал; замедлил шаг и перевел дыхание. Я присел на скамеечку у древнего вяза на углу Большого Ржевского и Поваpской. Вспомнил: рядом живет замечательнейший современный композитор - Алексей Рыбников. Я был немного с ним знаком. В 1989 году он хотел снять фильм "Царь Максимиллиан", судя по сценарию, этот фильм должен был уделать пинкфлойдовско-паркеровскую "Стену" на раз. Я консультировал его по части рокеров и панков, - тусовался тогда в 20-ой комнате журнала "Юность" - и обещал помочь с нужными для работы людьми. Я вспомнил Рыбникова, вспомнил его музыку, во мне зазвучала мелодия из фильма "Руки вверх", и тут...

Может, мне примстилось, но - я почти явственно ощутил... нет, давно... недавно - мы с Леной смотрели этот фильм, уже поздней ночью; очень хотелось спать - день выдался сумасшедшим: мои съемки (я работал ассистентом режиссера на "Центрнаучфильме"), потом, чтоб хоть развеяться - фехтование в Нескучном саду (я и Лена, мы были неплохими рапиристами), мотание по городу в поисках чистой 74-минутной кассеты - сделали свое дело, в постель мы свалились как убитые. Но фильм, почему-то посмотрели.

И теперь, когда во мне зазвучала знакомая музыка, я, почувствовал что-то: запах. Это был её запах. Ветер, глупый ветерок, видимо донес до меня ароматы неподалекого парфюмерного салона. Да, так. Духи, нет... что-то еще.

"Я просто вспомнил. Почему вдруг? Я скучаю по ней? Мы же здесь как-то гуляли. Где она сейчас? Кого она любит? Чем живет? Но я звонил ей, говорил... Нет, я ей больше не позвоню, я её встречу, - встречу случайно, обязательно встречу случайно, - и мы все начнем сначала..."

С этого момента он, как бы это сказать? - стал стремиться к ней. Он очень хотел её найти, встретить, вернуть. Встретить случайно. Где угодно. В метро, в магазинах, в автобусах, на улицах, на бульварах. Найти, объяснить что-то. Вернуть. Обязательно вернуть.

*

Был такой поэт - Солоухин. И была у меня с ним кpохотная истоpия. Не знаю, как уж так случилось, но однажды одна мамина знакомая привела этого Солоухина к нам домой. Уже весьма поддавшие, они принесли несколько обширных пакетов с выпивкой и закуской. Я тоже присел за стол. Разговор не клеился. На мое упоминание об Андрее Белом (которого тогда считал и сейчас продолжаю считать: наиболее интересным явлением в русской литературе) Солоухин буркнул что-то малоразборчивое. Впpочем, я допустил серьезную ошибку: мне, видимо, казалось тогда, что все поэты, как бы - монахи одного монастыpя, к такой пpостой мысли меня пpивела пpочитанная тогда же обшиpная пеpеписка поэтов начала нашего века (в сбоpнике "Блок, исследования и матеpиалы", скажем), я ведь даже и подумать не мог, что один человек, мнящий себя поэтом, ничего не может высокого сказать пpо дpугого человека, явно - поэта. Впpочем, веpоятно, я так считаю и до сих поp. У меня почти нет знакомых пишущих стихи, а те, кто есть, хотя и живут сейчас, - оттуда, из того самого "начала века". Нет, конечно, много pазных - студентов института, многие из них считают себя поэтами. Возможно. Как хоpошо, что я в детстве любил читать стихи! Иначе бы - считал всю ахинею, котоpую они называют стихами, - поэзией. Поэты, писатели! Моpальные уpоды, не в состоянии даже элементаpным твоpчеством опpавдать свои местечковые безумства, пьяницы, наpкоманы, pазвpатники, хамы, - скучные и pеальные дети своего гнусного вpемени.

"Да, мы такие, что дальше?"

"Ничего. К черту! Вас совсем нет."

Однако, веpнусь к истоpии.

Повели ещё Солоухину показать мою комнату. А тот вдpуг широко перекрестился на висящий у меня в углу у окна коллаж из моих фотографий, а потом со словами: ну где тут у вас красный угол? - перекрестился ещё раз, но только уже куда-то в сторону книжного шкафа. Меня скрутил гомерических хохот, а, когда я отсмеялся, пьяный гость стал мне совершенно неинтересен.

Равнодушие сродни омерзению. Я закрылся у себя в комнате и дождался, когда мамина знакомая Солоухина увезет. Ничего, кроме псевдомногозначительного "м-да" я вымолвить по поводу нелепого визита классика советской литературы не смог.

К чему я вспомнил это? За долгие-долгие годы - таково было первое явление пьяницы в стенах нашей квартиры. И это явление мне очень не понравилось.

Ну, как история?

- Тебе, наверно, стало его жалко.

- Не знаю, наверно. Мне всегда жалко тех, кто не умеет красиво обставлять собственные комплексы.

- Обставлять?

- Ну, украшать, как мебелью обставляют комнату, как вешают глупые картинки на стены, как делают макияж... Конечно, тут главное - не переборщить, не впасть в крайность.

- Либо пошло, либо скучно?

- Ты делаешь успехи, кукла.

Так - постепенно кукла обретала статус идеального собеседника. Она будто всегда понимала, что говорили ей. Она почти ничем не интересовалась, ей просто нравилось что-то слушать, чему-то внимать, высказывая порой свое забавное мнение, порой - даже спорить.

Как он долго искал такого собеседника!

"Ты научилась разбираться в проблемах этики-эстетики. Я расскажу тебе. У меня будет химическая дочь. Я воспитаю тебя. Слушай."

Глава 3.

"Свинья в апельсинах".

- Нет, я не выдержу! - сказал оловянный солдатик. - Я уже плакал оловом! Тут слишком печально! Пусть лучше пошлют меня на войну, отрубят там руку или ногу! Все-таки хоть перемена будет! Сил моих больше нет!.. Теперь и я знаю, что это за воспоминания, которые приводят с собою знакомых лиц! Меня они тоже посетили, и, поверь, им не обрадуешься! Особенно, если они станут посещать тебя часто. ...Это было утром в воскресенье. Все вы, ребятишки, стояли в столовой, такие серьезные, набожно сложив руки, и пели утренний псалом... Вдруг дверь отворилась, и вошла незванная двухгодовалая сестренка ваша Мари. А ей стоит только услышать музыку или пение - все равно какое, - сейчас начинает плясать. Вот она и принялась приплясывать, но никак не могла попасть в такт - вы пели так протяжно... Она поднимала то одну ножку, то другую и вытягивала шейку, но дело не ладилось. Никто из вас даже не улыбнулся, хоть и трудно было удержаться. Я таки и не удержался, засмеялся про себя, да и слетел со стола!.. Все, что я видел, слышал и пережил в вашей семье, так и всплывает у меня перед глазами! Вот каковы они, эти воспоминания, и вот что они приводят с собой!.. Скажи, вы и теперь ещё поете по утрам? Нет, нет, я просто не выдержу!..

- Ты подарен! - сказал мальчик. - И должен остаться тут! Разве ты не понимаешь этого?

Г. - Х. Андерсен "Старый дом".

*

Итак, как возникали данные записи?

Даты написания (записывания!) многих из них действительно соответствуют тем датам, которые проставлены над иными фрагментами.

То есть, за основу "Дневниковых записок..." были взяты вполне настоящие "живые" мои дневниковые записи, местами - подвергнутые некой стилистической обработке, местами - явленные на "свет божий" без правки. Что-то вроде концертной записи, доработанной в студии.

Общий текст микшировался (сводился) дважды: в декабре 1997 года и в феврале-марте 1998 года. При первом сведении были перекомпилированы и откомметнированы: истории с куклой и киллером, при втором - появились "максимы", теоретические окололитературные рассуждения и, собственно, свидетельства о событиях зимы-весны 1998 года. Цикл "таро" (глава 20-ая) окончательно сформировался в связный текст в августе-сентябре 1997 года.

Фактически же сюжет "Дневниковых записок..." завершился на юбилейном концерте ансамбля "Навь" в клубе "Форпост" 1-ого ноября 1997 года; однако, поскольку записи производились мной и после, в декабре 1997 года, а также в январе-марте 1998 года, то в некоторых последних главах повествования можно наблюдать отблески иных событий начала 1998 года.

Проблема правомерности предложения аудитории личных сакрально-сокровенных записей не нова и досконально обсуждать её здесь, мне кажется, не стоит. Весьма возможно, что обнародование тех забавных деяний моих и рассуждений по поводу содеянного, за которые меня могли бы заключить в тюрьму, если не в психиатрическую больницу, так вот, - это обнародование ни в коей мере не является для меня поводом просто покрасоваться или, на худой конец, выдать за литературное произведение "груду дурацких текстов", нет; понятие "алхимический опыт" для меня не просто два случайных слова, поверьте.

Что же касается достоверности иных, описываемых далее, событий, - могу лишь предложить читателям понятие "презумпция невиновности" по отношению к автору, который эдаким "чудовищным способом" пытается сохранить "самого себя".

Об авторе.

Меня, автора данного текста, зовут Роман Шебалин, родился я 25 октября 1970 года ("скорпион", "собака"), что же касается заглавия, - там нет ни доли сарказма, но только, может быть, желание быть искренним и откровенным, что называется, "до конца". Зачем? Но это - единственное, что мне пока не удается объяснить.

Видимо, каждый человек все же имеет личное право на некоторую честность, - хотя это право и надо - заслужить, выстрадать, вымучить.

Но ведь далеко не от каждого человека ждут "откровений", и далеко не каждый человек отважится на "обнажение себя", но если уж: вот он, берите его, он - ваш, где гарантия того, что он, такой, может быть кому-то интересен?

Есть ли эта уверенность у меня? Заслужил ли я право говорить с людьми откровенно?

Но в том-то все и дело, что этого - не знаю. Как музыкант, я уже имею некоторые представления об аудитории, но не перепутал ли я зрителей с читателями? Да, я могу весьма нагло бросить: а какая, в сущности, разница? Я могу отмахнуться: решайте сами, мое дело - написать, хотите внимайте, хотите - нет.

Но прежде всего: я хочу объяснить, потому что: объяснить логически можно все. Любой шаг, любую букву, любое чувство - справедливо толкует элементарная человеческая логика.

Итак, объясняю и толкую: человек я достаточно одинокий, поэтому привык вверять свою душу (во всех её парадигматических изменениях) буквально первому встречному, почти без разбора, а с некоторых пор почти единственным моим достойным собеседником стал компьютер, ему - я теперь вверяю себя, беспамятно и бесстрастно.

Но я не "пользователь" и не "хакер", он просто существует со мной, а я - с ним. Могу сказать, что "друзей не выбирают", что "любовь зла", но... считайте, что я опять отшутился.

Компьютер - лучший помощник и друг тех, кто ценит слова, тех, кто любит эти слова складывать в единую систему, так однажды Кай складывал из кусков льда слово "вечность" и не его вина в том, что не смог воспользоваться своей победой в этой игре.

Текст. ...Еще до конца не-собранная головоломка, черновик. Черновик жизни? Чьей? Моей? Черновик литературного произведения? Но кто напишет его?

Я?

Здесь, сейчас?

Да, то, что с некотоpой натяжкой можно назвать жизнью, моей, жизнью Pомана Шебалина, жизнью, - больше напоминает чеpновик, чем "законченное литеpатуpное пpоизведение". А ведь тот факт, что я (на вpемя написания 4/5 данного текста) был ещё жив, неопровержимым образом как бы доказывает: черновик.

(Иногда, в процессе осознавания себя, как "персонажа литературного" я позволяю сообщать о себе то в первом, то в третьем лице - почему так? Многое из того, что я делаю, наблюдается мною как бы - со стороны, будто бы мое "астральное тело", отлетев, видит "тело физическое". Но это не какой-нибудь там "иной взгляд", просто немного другой ракурс. А "я" или "он" - такие же "он" и "я", как и любые другие до одури бесконечные парадигмы этих самых "я-он-я-он".)

О Таро.

Нетрудно догадаться, что структура текста соответствует структуре Высоких Арканов карт Таро. Но в тексте - двадцать три главы, в том время как Высокие Арканы насчитывают лишь двадцать две карты. Значит, необходимо пояснение. "Дурак" ("Шут", "Безумец") означен мною не как нулевая карта, но как двадцать первая, тогда "Мир" получает номер "двадцать два". Этим я хочу указать на то, что совершаемый инициируемым путь в мир лежит через уход из мира. Высокие Арканы показывают нам два мира: завершаемый (свершенный) - от "первого" к "двадцатому", "двадцать первый" ведет нас либо назад, обратно к "первому" ("нулевой"!), либо выводит к "двадцать второму", это - начало нового мира, незавершаемому (совершающемуся). Последняя же, здесь "двадцать третия" глава-карта (в практике Таро не описанная) трактуется мною как соединение разъединенного, - на карте изображены Ангел и Единорог; они созидают новый живой мир.

Иные главы текста говорят о творимой автором некой алхимической работе. Никак не желая заниматься профанацией эмпирического, я все ж встал перед серьезной проблемой трактовки тех или событий моей жизни. В результате чего, эти события получили названия-отсылки к соответствующим стадиям Работ, производимых, скажем так, инициируемым. Но глупо бы было здесь объяснять каждый мой шаг с точки зрения алхимических традиций умный, посвященный, и так поймет "в чем тут дело", глупцу же - и того знать не надо. Поэтому, указав на возможную раскодировку событий, как "инициируемый" - умолкаю: умному, что называется, достаточно.

Вполне вероятно, что многое происходящее в "реальной, общественной жизни", мною - настоящей жизнью никак не считается, проблемы политические ли, религиозные ли, национальные ли и т.п. - волнуют и тревожат меня постольку, поскольку они (по моему мнению) имеют отношение к производимым мною опытам. Что это за опыты? Опять же, объяснить не смогу - с таким же успехом можно бы было порассуждать, скажем, о серьезности и нужности астрологии или кабалистики. Что касается, то в серьезности и нужности приведенных выше систем ценностей я никогда не сомневался, более того мысли о, так называемых, "реалиях нашей жизни" порождали в моем сознания сомнения о "серьезности и нужности" тех или иных "реалий нашей жизни".

Учитывая же все вышеизложенное (буду честен), отмечу: является ли предлагаемый к прочтению текст (а вернее сказать, парадигма текстов) произведением именно литературным - я не знаю. То есть, конечно, у меня уже выработались некие личные представление о текстах в целом и о литературных текстах в частности. Годные для изложения теперь, в этой специально созданной для подобных "экзерсисов" главе.

(Но истинные знаки - даны нам; при некотором усердии можно найти и ключи к ним. Здесь ещё раз повторю: умному достаточно.)

Итак. "Литература" подразумевает определенную работу над сложившейся на данный момент замкнутой знаковой системой. Поясню. Явление "данного момента" - указывает на существовании "литературы" в конкретном пространственно-временном континууме, смысл того или иного произведения постоянно меняется в зависимости от этого "данного момента", - меняется не просто "смысл" произведения, меняется форма, которая в равной степени зависит как от автора, так и от читателя.

Любая безликая система знаков (ряд столбов, бессвязный "бред сумасшедшего" или математическое уравнение) моментально приобретает функции искусства, лишь только знаки этой системы (все, либо какая-то часть знаков) попадают в разряд "знаков-символов". Сколько сотен лет человечество наблюдало изображения квадратов, но только фантазия художника оказалась способна ввести изображение простого квадрата в категорию искусства. То есть, фигура (система знаков, не-"литеpатуpный" текст) превратилась в символ (парадигму символов, текст "литературный!"). Казалось, что может быть банальнее таких явлений в жизни человека как: любовь, болезни, смерть, - однако художники не перестают расцвечивать эти явления, превращая "реальность" в "искусство". Кавычки не случайны - любой предмет, любой знак в зависимости от индивидуальной точки зрения вполне может оказаться "произведением искусства".

Поэзия сродни математике. Проза - комментариям к математическим действиям. Если под таким углом зрения взглянуть на человеческую жизнь, то литература по отношению к ней займет то же место, которое занимает поэзия по отношению к прозе.

Что же касается непосредственно предлагаемых текстов, то они, находясь в неком промежуточном состоянии между текстом-жизнью и текстом-литературой (прозой ли, поэзией ли - не все ли равно?), являются, может, той оптимальной формой искусства, которая, хотя и предусматривает некоторую "работу", но "работу" не "по искусству", а "по жизни". Проще говоря, искренность - едва ли не самый удобный и доступный литературный прием для "Р.Шебалина образца 1995-98 годов".

Однако, повторюсь: являются ли данные тексты произведением литературным, - я не знаю. Такое сомнение проистекает из желания подходить к произведениям искусства с "объективными", усредненными критериями.

Но и ведь "делать" тексты нельзя. Знаки нашей физиологии просятся в область математических величин. Как слова могут иметь смысл, когда его не имеют цифры и линии? Другое дело, если мы согласимся с тем, что каждый безмолвный нам знак - вещественен и одухотворен. Тогда: все, любая крошка, любая пылинка или закорючечка будет иметь свой (несомненно очень высокий и даже где-то "проблематичный") смысл! Что, в принципе, равносильно утверждению о бессмысленности любой системы (знаков, вещей, чувств, личностей, событий и т.п.).

А кто возьмет на себя право: утверждать, что некое "а" важнее некого "б"? Я приведу тысячу примеров, я докажу, что: та потрепанная фотография, которую я всегда ношу с собой мне дороже... дороже... Пусть скажут они: отдавай фотографию или мы возобновим афганские и чеченские компании. О'кей, - скажу я, валяйте! Или (что - по сути - тоже самое) отдам им фотографию, та, что на ней, оценила бы эту мою шутку. Тут дело даже не принципа, не вкуса, а минутного настроения, блажи.

Одинаковое же отношение к различным знаковым системам учит нас достойно и красиво проявлять свои капризы и прихоти, не мешая при этом проявлениям прочих капризов и прихотей. Текст складывается из по-определению не могущих противоречить друг другу знаков. Конечно, если кто-то станет утверждать, что некоторые знаки группы "а" представляют большую важность нежели знаки группы "б", то этот кто-то (хам и нахал) рискует свой репутацией и жизнью. Пренебрежение к этическим и эстетическим принципам организации того или иного текста ведет, как правило, к очень дурным последствиям для "выдающегося".

Логично бы было - посвятить некоторые главы "Дневниковых записок..." чеховскому Беликову или (кроме шуток!) Кощею Бессмеpтному, да боюсь - меня несколько неправильно поймут. Или - поймут. Понимание же вообще, как мне кажется, противопоказано читателям, слушателям и т.п. (жителям, если мы понимаем под "текстом" и жизненный пусть человеческий также). Понимая, выделяя явление понимания из общего действа восприятия произведения искусства, человек лишается способности наслаждаться бессмысленной красотой; только не-понимая, но бесстрастно созерцая, он сможет позволить себе одновременное и этическое, и эстетическое наслаждение от одного объекта в один момент времени, тогда и только тогда - проявится высокий смысл искусства: смысл, одинаково заложенный и в математической формуле, и в "хорошо темперированном клавире", и в иконе, и в сонете.

Объяснить, как я уже говорил, можно все. Любые поступки, любые ситуации, если правильно разобраться и их природе, - строго детерминированы, хотя бы потому, что человек не способен совершить ничего сверх своей воли. Но за чувствами любви наблюдать интереснее... И если мы будем считать любовь происходящим во времени и пространстве строго детерминированным процессом, то, я думаю, этот процесс будем нам несколько более интересен для наблюдения, чем скажем, процесс пищеварения или отстрела инакомыслящих, хотя и - не менее логичен. Но люди редко задумываются над логикой собственных чувств: они-де "сакральны", "астральны" да ещё и "святы"! Однако, и "святость" любого понятия (или субъекта) - исследуется, так как она является прямым следствием некоторых человеческих рефлексов и комплексов. Так и любовь...

- Если я прикажу какому-нибудь генералу порхать бабочкой с цветка на цветок, или сочинить трагедию, или обернуться морской чайкой и генерал не выполнит приказа, кто будет в этом виноват - он или я?

- Вы, ваше величество, - ни минуты не колеблясь, ответил маленький принц.

А. де Сент-Экзюпери "Меленький принц".

Я несколько потеpял нить pассуждений о "данной паpадигме текстов". Что ж, "ridentem dicere verum"!

Жизнь как книга, книга как жизнь, - но так ли это забавно и ново? Да ведь нет же... Ведь многие жили и писали именно так. Оставаясь в сущности "авторами" (но, нет, скорее - соучастниками) одного сюжета, они проборматывали его всю жизнь, споря с собою, обманываясь и возвращаясь снова... Все романы Андрея Белого - то так, то сяк видоизменяющаяся история взаимоотношений отца и сына, кое-где запутанная безысходными любовными интригами. Или Майкл Муркок с его "мега-эпосом", где несчастный Бессмертный воин вечно тщетно пытается обрести любовь и покой: инкарнации сменяются инкарнациями, а боль - остается. Да мало ли! Вот Юрий Наумов уже второй десяток лет поет бесконечный блюз о "возвращении домой", к маме, а Майк Олдфилд по шестому разу переигрывает свой первый альбом "Tubular Bells"...

Однако, мне было пpедписано пpедложить читателям единственно веpный метод воспpиятия "Дневниковых записок...". Я надеюсь также, что пpедложенный выше метод пpименим не только к моим текстам, а ко всем текстам вообще, учитывая, что, собственно, "текстом" может являться и "pяд столбов", и "цепь событий". Но: "suum cuique placet".

Нет, не комментарии и не приложение к тексту - реальная его часть, часть меня, моей любви, моей литературы.

Так что, - не собиpаюсь откpывать Амеpику, пpосто ввожу вас (вместе с собой) в пpавила игpы, котоpые, котоpая... вы - обязательно должны наконец смеяться, но - котоpая (я повторюсь) называется "жизнь"...

Уф-ф.

Извините, это было необходимо. До встpечи.

Глава 4.

"Золото в глазури".

"...Вы скажете - это упадок. Быть может,

вы правы, и мы упадочники в своем развитии, а быть

может, всякое развитие ведет к упадку. И жизнь

последовательное вырождение, подготовляющее

смерть."

А.Белый "Возврат"

*

Вот: упадок нам.

А вот мы входим в "область символов"...

И не случайно здесь (и не только в данной главе) великое множество слов взято в кавычки. Эти слова, порой, так легки, так неизъяснимо тонки, что - рассыпаются, лишь только стоит притронутся к ним. Кавычки словам нужны для верности, или, как говаривал один крапивинский персонаж, - "для крепкости".

Постижение мира через причудливо преломляющий суть кристалл - не единственный ли способ увидеть некую таинственную истинность?

Стало быть, - прочь.

Еще и ещё раз повторить, что литература наша XX-ого века (за зарубежную - не скажу, стоит на границе переводчик) обязана лишь двум людям - Андрею Белому и Велимиру Хлебникову. Что так? - спросите вы, - неужели же нет других более достойных кандидатур для "руководящего и направляющего"? Но смотрите сами. Их методами пользуются и по сей день; они, превратившись в природные металлы, живут в опытах нашей жизни, нашего творчества.

Умение литературное заключается не том, как хорошо человек пишет и даже не в том, как он хорошо живет как пишет. Есть некий критерий, отважусь назвать который - абсолютным, это - критерий умения воссоздавать символы. (Не создавать, а именно - вос-создавать. Природа искусства - мимесис, и художник лишь преобразует слегка ту общую мозаику творчества, которой автор - природа.)

"И нет ни времени, ни пространства. И мы

пользуемся всем этим для простоты..."

А.Белый "Возврат"

Выявление законов развития человека (как индивидуума, так и - человека объективного, творца) - собственно и есть наипервейшая задача искусства. Ах нет, я не собираюсь ко всему прочему наделять наше несчастное искусство какими-то ещё "законами" и "обязанностями" - этим, с позволения сказать, бредом занималось несчетное количеств весьма уважаемых нами и вами людей, полно же!

Однако, человек всегда пытался хоть как-то, но "остановить время" при помощи простейших приспособлений - стихов, картин, скульптур и пр. Каждое произведение искусства - особая форма, привязанная более ко времени, чем к пространству, оно - свидетельство конкретного континуума. Отсюда - каждое произведение искусства - является своего рода символом того духа, который существует отныне в форме (отныне, т.е.: геометрически изображаемой видом луча - наличествует точка отчета, конечная же точка геометрически отсутствует!) и символом формы, которая, видоизменяясь (за счет изменений восприятия наблюдателей нашего произведения искусства), сохраняет в себе некую ложную цельность, о смысле которой люди, удаленные от точки создания формы, догадываются лишь с трудом.

Отсюда - "искусственные символы" существуют - помимо людей. У людей же по отношению к ним вырабатывается некий условный рефлекс.

Любой вполне обpазованный человек в принципе способен вспомнить, что, скажем, Аpкан XVI ("Башня") трактуется как тюрьма, гибель, но - вмиг замнется наш умный собеседник, если задать ему вопрос: а почему? Также невозможно подчас объяснить (обосновать) те или иные законы, по котором пишутся иконы и поются мантры. Да и надо ли?

Ведь мы так и так привыкли к символам.

"Может быть, наши капризы разлагаются на

железные законы необходимости. Или законы

необходимости - только привычки, укоренившиеся в

веках..."

А.Белый "Возврат"

...Возникает непреодолимое желание дистанцироваться от известных уже символов и попытаться разобраться в их природе.

А происходит желание это в тот период в искусстве, следует назвать который - эклектическим.

И ознаменовывают период сей произведения, в которых, как в хорошем отстойнике, собираются (волею автора, но - более: волей ситуации) символы и знаки континуумов, как - прошедших, так и - континуума настоящего. "Дон Кихот", "Божественная комедия", "Гаргантюа и Пантагрюэль" - образцы эклектического восприятия мира, желания не столько создавать нечто "новое", сколько - откомментировать старое (в континиуме настоящего).

"Не хочу осаждаться в колбе, - ворчал

бактериолог."

А.Белый "Возврат"

Сейчас подобное видение мира наградили термином "пост-модернизм". Что же лежит в основе этого самого "поста..."? Нетрудно установить несколько общих положений.

1. Наличие "отстраненной формы". (От чего?) Сама по себе являясь символом (об этом было в предыдущих абзацах), форма лелеется автором, настолько, что - уводит в смысл сама. И в этом случае мы уже можем её воспринимать отдельно от "смысла произведения". Форма начинает нести на себе - более тонкий, сакральный смысл, становится "мантрой", непостижимой, но - понятной.

2. Наличие определенной дистанции автора, - персонажи (символы, знаки и пр.) указывает на ироническое отношение автора к происходящему в его произведении. Но, только "отстранясь", ведь можно увидеть полную картину изображаемого действа. Отстранение, несомненно, лишает автора некоторой доли искренности, однако позволяет ему более цельно оценить свои "любовь и ненависть" по отношению к изображаемому.

3. Наличие определенной идеи, которая существует помимо и отстраненной формы, и отстранения автора от содержания. Произведение всеми силами стремиться стать мифом, элементом объективной природы (бога, социума и пр.).

"Совмещение в одном отрывке или стихе

всех трех сторон ведет к символизму..."

А.Белый "2-ая, Драматическая симфония"

О, я слегка покривил душой - определение символизма Андрея Белого мне известно было давно. Нисколько не пытаясь оправдаться в "притягивании за уши" моих рассуждений к "вместо предисловия" "2-ой, драматической" симфонии, хочу однако ж лишний раз указать: двадцатиоднолетний юноша (тогда еще!) Борис Бугаев влегкую так сформулировал нашу с вами "магистральную линию" развития нынешнего искусства. (Более - литературы, так как - сколь не были бы занятными рассуждения об метафизическом влиянии симфоний Андрея Белого на музыку и живопись, здесь рассуждений мы вести не будем.)

Однако, вот некоторая странность: тем, кто хоть раз в жизни держал в руках киносценарии, знакомы такое понятие как "раскадровка". Беглого взгляда лишь хватит, чтобы понять - симфонии написаны во принципам этой самой "раскадровки". Указаны планы, даны четкие положения - кто, как и где - какие функции люди, предметы, цвета, музыка - выполняют... Каждую строчку можно снимать как кадр. Опередил время? Случайно открыл? - в сущности, без разницы. Но - нашел связующую точку между музыкой, литературой и кинематографом (хотя, какой тогда к богу в рай - кинематограф? не было ещё никакого "кинематографа"!).

А сценарии уже были. Наиболее среди них, конечно, "классический сценарий" - симфония "2-ая". Но, "Кубок метелей", скажем, напоминает раскадровки Параджанова, а "Возврат" - Гринувейя.

"В термодинамике работоспособность

определяется разностью между очагом и

холодильником. Работа исчезнет с равномерным

количеством тепла здесь и там..."

А.Белый "Возврат"

И как ещё из "1-ой" не сделали добрую видео-сказочку в духе "Легенды" или "Бесконечной истории"? Мы перелопачиваем труды Толкина, Муркока, ле Гуин, но - фэнтэзи! - то самые классические, где "законы магии не противоречат законам науки", вот они - "1-ая, Северная" (более сказка) и "Возврат" (более фантастика). Там - все атрибуты наших любимых фентэзи...

То, чем многие из нас живут сейчас, здесь, в конце ХХ-ого века.

А на заре века в доме No.55 происходило (как бы сейчас сказали, тусовка) - мистическое общество "Аргонавты". Собирались люди, активно подменяющие докучный быт дивными сказками. "Виндалий Левулович Белорог" один из них. Попросту говоря, Борис Бугаев. Сказка становилась реальностью, чтобы превратиться в литературу. Литература переплеталась с реальной жизнью, мистики спорили, Вл.Соловьев ходил по крышам... Нина Петровская, Люба Менделеева, Надя Львова... Для нас - "они были первыми". Кто подсознательно, кто сознательно вполне - пытаемся сейчас жить по их законам.

Андрей же Белый оставил нам... дельное "руководство по эксплуатации".

И теперь, когда мы переживаем, если не - разлом, то, быть может, - эхо разлома, весьма и весьма целесообразно было бы обратиться к оригиналу, к единственному оригиналу.

"Оба они думали: Сколько на свете

специальностей и сколь широка каждая

специальность!.."

А.Белый "Возврат"

Но наш "оригинал" - в форме. Отчасти похожая на форму Библии, отчасти на - форму сочинений Ницше, наша форма, форма наших и жизни, и творчества, - калейдоскоп налепленных друг на друга незамысловатых картинок, объединенных, нет, точнее - объединяемых неким мистическим знаком рока: обреченности, но и - веры. (а вот и Аркан XV - "Дьявол".) Не случайно - мы должны быть благодарны двум Скорпионам (как я уже, кажется, говорил): Белому и Хлебникову.

Серые кардиналы современной литературы, они, оставаясь в тени, неизменно влияли (и влияют) на тончайшие ходы развития нашей "художественной мысли". Не скрою, что в этой системе меня более интересует Андрей Белый. Он - старик, Хлебников - дитя. Белый - Маг, держащий перед собой знаки мира (символы четырех стихий), Хлебников же - Безумец, вечно шагающий в пропасть. Белый - собирает знаки, Хлебников - отдает их. Белый начинает XX век, Хлебников - его заканчивает. Белый - Бальдур умирающий, Хлебников - Бальдур воскресающий.

Поэт-математик и математик-поэт, оба - композиторы. Оба - нашедшие свою дистанцию по отношению и к миру и - к читателям. Оба - отстраненные от "мирской" жизни, Белый - за счет "ухода" во внутреннее, Хлебников - во внешнее.

Беловское определение "годится" и для Хлебникова. Прежде всего Хлебников трагически религиозен, следовательно - произведения его идейны, идеи же (на человеческом уровне) выражаются парадигмами символов. Кроме того, - Хлебников достаточно дистанцирован от мира, подобная дистанция позволяет ему быть несколько ироничным (я бы добавил - исступленно ироничным) по отношению к своим "парадигмам символов". И наконец Хлебников предельно музыкален, его более заботят общие аранжировки произведений, нежели отдельные мелодические находки, он - идеен.

..."Триединое" определение символизма живо и значимо до сих пор. Впрочем, мы уже понимаем, что - здесь имеется ввиду не символизм как "литературное движение", а как - общий принцип восприятия "природы" природы. Смерть Ньютона не отменила его законы. Да и "законы свои" вовсе не он придумал. Яблоки падали с деревьев и до нашей эры и - во время её. Так и символизм. "Предметы, кивающие друг на друга", как были - так и остались, но теперь уже - исполненные нашим знанием о них.

Стиль переписки в компьютерной сети "Фидонет" как-то очень похож на стиль "2-ой" симфонии - случайно ли? Образы, заключенные в знаки, вживаются в наше сознание, вырабатывая на основе старых - новые условные рефлексы. Математический век обнажения и эксгумации. Неслучайно ему соответствует карта ХХ-ого Аркана - "Страшный Суд". Эсхатологические чаяния "московских мистиков" - сбываются. И новые мистики уже выколдовывают из просторов России высокое будущее, но:

Все это

Было,

Было!

Будет

Всегда,

Всегда!

Так: умные, тонко чувствующие и жизнь, и смерть мистики приходят и уходят, оставляя лишь неясные знаки, дешифровкой которых заниматься считается ниже достоинства разумного человека, а жаль.

Впрочем, продолжается форма: музыка. И теперь, когда меня на концертах спрашивают: кто мой любимый композитор, то с неизменным скорпионьим упорством я отвечаю: Андрей Белый.

"...Впрочем, я не знаю. Быть может,

правы говорящие, что жизнь для искусства, потому

что можем оказаться не людьми, а их отражениями. И

не мы подходим к зеркалу, а отражение кого-то,

неизвестного, подходящего с той стороны,

увеличивается размером на зеркальной поверхности.

Вы скажете - это упадок..."

А.Белый "Возврат"

*

/ноябрь 1996г./

Среди любителей позанимать себя компьютерными играми бытует такой термин - "игры в реальном времени". Имеется в виду - игрушки типа "ходилки-стрелялки". Как и в любых других - в них достаточно условностей, кроме, пожалуй, - времени. Время там - движется с такой же неотвратимой последовательностью, как и в "нормальной жизни". Минута, секунда там, в машине, такая же минута и секунда вне машины. Чуть отвлекся, засомневался, все: убит. Эти игры требуют веры в реальность происходящего на экране монитора. Думать часами времени нет, решение приходится принимать сразу, немедленно. Можно, конечно, "засейвоваться". Вернуться к сложному месту и пройти его снова, имея уже представление о возможных неприятностях. Я так обычно и поступаю. Хотя, если говорить о некой "игровой морали", "сейвовка" перед явной опасностью - против правил.

Но есть и другие "игры в реальном времени". Это - игры в реальном времени. Это то, чем мы живем. Это то, как мы любим.

Мечта: всякий раз перед явной опасностью - "сейвоваться". На черта мне мораль? Трупу мораль не нужна. Оскорбленному, обиженному, преданному человеку - тем более.

*

Объясняюсь в любви. Постоянно. Всем. Иногда мне необходимо что-то взамен. Иногда - нет. Процесс творческий. Вообразите себе.

Чуть растерянный взгляд. Рот полуоткрыт, подбородок чуть приподнят. На лице - какая-то дивная помесь почти гневного чувства собственного достоинства и невероятной робости. Неверие в происходящее. Страх и стыд. Теперь радость. И - покой. Это как светофор. Парадигма цветов - текст: в глазах.

Парадигматические изменения выражения лица. Принцип изменений любовь. Смысл изменений - доказательства существования вышеупомянутого принципа.

Теперь улыбка. Чуть-чуть. Словно извиняешься. И - смотришь словно на взлетающую птицу; и взгляд словно говорит: прощай. Теперь можно посмотреть в её глаза. И повторить: люблю тебя, шепотом. Словно - военная тайна.

Или - шаг назад. Окинь её взором.

Будто увидел впервые. Удивился.

Удивленно-восторженным голосом: какая ты красивая...

Опять подойди и возьми её за руку.

Или обними её за талию.

Она обовьет твою шею руками. И ваши губы уже почти автоматически найдут друг друга.

(Несомненно, обряд этот желательно совершать в полутьме; так как сам процесс разглядывания, хватания за руки и за прочие части тела, а также поиски губ друг друга - лучше совершать в полутьме, вполне достаточной, для того чтобы вышеупомянутые поиски все-таки заняли какую-то часть драгоценного времени.)

И когда ваши губы сольются в полном непритворной любви поцелуе, обязательно должна зазвучать нежная лирическая музыка. (Достаточно романтическая, для того, чтобы вы одновременно, чуть заскучав, припомнили о тщете всего сущего, и достаточно героическая, для того, чтобы у кого-нибудь из вас не промелькнула мысль: однако, какая слюнявая пошлость! Оптимально как подтверждает многовековой опыт героев-любовников - подходит "Who Wants To Live Forever" ансамбля "Queen" из альбома "A Kind Of Magic". Можно также использовать композицию "Rеd Dawn" из альбома "Tubular Bells-2" М.Олдфилда).

...ЗТМ.

/Киношный термин, означающий "затемнение". НДП, это, кстати, вовсе не название паpтии, а пpосто - "надпись"./

Очень смешно.

Нет? Да, конечно... Но каждая читает его чувства, его желания - как посвящение только себе.

И либо я сломаю им вpемя, либо их вpемя сломает меня: они так любят друг друга, и - что?

Куб расколется под естеством простоты и ужаса веры. Вспыхнут реторты магниевым фейерверком. И либо я сломаю им вpемя, либо их вpемя сломает меня: они так любят друг друга...

Но плавно опускаю пальцы на кнопки клавиатуры.

Запомните: "она... обнимает... облако..."

И еще:

Он был пpостым ефpейтеpом,

Она была звездой.

Ее увидел он в кино

И с тех поp полюбил.

Впеpед-назад, туда-сюда

Швыpяем был судьбой.

Не мало было выпито

В мюнгхенской пивной.

Он стал тепеpь совсем большой,

Со всей землей на "ты".

Осталась лишь сама собой

Фpау его мечты.

Он был пpостым ефpейтеpом,

Она была звездой.

Ее увидел он в кино

И с тех поp полюбил...

И с тех поp полюбил...

Г.Самойлов "Фpау его мечты".

Глава 5.

"Мухи в янтаpе".

Иногда, - пишет Корделия, - он жил до такой степени отвлеченной жизнью, что становился как бы бесплотным, и я не существовала для него как женщина. То я становилась чужой для него, то он весь отдавался мне. Обвивая его руками, я иногда чувствовала вдруг, что все как-то непонятно изменяется - и я "обнимаю облако". Это выражение я знала прежде, чем узнала Йоханнеса, но только он научил меня понимать его тайный смысл.

С.Къиркегор "Дневник обольстителя".

*

...За что я действительно могу благодарить институт, так это за то, что там - буквально заставили меня прочесть несколько именно тех литературных произведений, не-прочесть которые я не мог. Они нашли меня. Они догнали меня - так обстоятельства догоняют людей, так болезни вьются где-то там, будто бы за окном, и вдруг - вот они: с тобою, внутри.

"Списки литературы." Обязаловка в виде шедевров мировой значимости. Можно ли серьезно сдавать экзамен по Достоевскому, по "Старшой Эдде", по... Къиркегору?

... Я смотрел на список предлагаемой для чтения литературы и задумчиво покусывал нижнюю губу (я иногда волнуюсь так) - в числе прочих известных и полуизвестных мне авторов очень смущала меня некая фамилия, которую, кажется, и записал-то несколько неправильно.

- К-р-р.. еры, чего-то там такое, - жаловался я Машеньке, развертывая перед ней список с именами экзаменационных авторов.

- Къиркегор? - улыбнулась Машенька.

- Да... вроде - да.

- Говорят, он был импотентом, - тут она уже и вовсе рассмеялась (бывает же, мол, такое!) и достала с полки черную книгу с внушительным названием "Страх и трепет".

Я внутренне содрогнулся, но, решив между делом, что коль скоро возвращаться мне предстоит вечером, на поезде, - лишнее чтиво не помешает... (Благо сегодняшний "Московский Комсомолец" подвергнулся ритуальному прочтению ещё в метро.) И спустя некоторое время, когда за окном мелькали уже глубоко вечерние леса и деревни, я раскрыл врученную мне черную книгу и - обреченно вздохнул: теософ!

(Как я их не люблю... "Все в пятнах, а туда же - светить лезет!.." как говаривала Судьба из пьесы Л.Устинова "Остров пополам")

Но.

"...Сколько пафоса, столько же и комического; они обеспечивают существование друг друга: пафос, не защищенный комизмом, - это иллюзия, комизм же, незащищенный пафосом, незрел."

А потом опять: "Существуют три экзистенциальные сферы: эстетическая, этическая и религиозная. Им соответствуют две пограничные области: ирония, как пограничная область между эстетическим и этическим; юмор - пограничная область между этическим и религиозным..."

Но это же как pаз то, что я думал! Я веpил, я знал, но все как-то не фоpмулиpовалось. А тут...

Вот он и сейчас выставляет Авраама, Иова, Йоханнеса, господ "А." и "В." вместо щита, но - ведь правда? - он и сам пожимает плечами: вы же не поймете по-другому. Он прав. Мы не поймем его по-другому. Я и не пойму. Со мной произойдет нечто совеpшенно иное.

("Совершенно иное...")

И - Soren Kirkegaard (ого, как это пишется!), "родоначальник экзистенциализма", благословил меня.

Да нет, я не шучу, я вообще, сам по себе - более чем не склонный к шуткам человек; впрочем, возможно - вам что-то во всех этих текстах и покажется веселым или даже смешным, не верьте себе! Не верьте этому здесь, не верьте этому и далее... это - лишь от неумения автора быть самим собой на фоне других "самих". Ненаказуемо.

"Девяти месяцев, проведенных в утробе матери, достаточно было, чтобы сделать из меня старика".

Но потом ведь была Регина Ольсен. Нет, уже не потом, - всегда. Потом "однажды и навсегда" - была Регина Ольсен. В 1840 году (ей 17 лет) помолвка. В октябре следующего года помолвка расторгается.

Читаем.

"Закрытость - это и невольное раскрытие. Чем слабее изначально индивидуальность и чем более гибкость свободы поглощается на службе у закрытости, тем более вероятно, что тайна в конце концов вырвется наружу."

Поэт - поэт: все-таки в любой из ситуаций. Расторгнул помолвку? бросил? из девушки сделал призрак, тень? Самое время вспомнить об элементарной порядочности, о чувстве долга?

Но - искусство-то выше этого самого житейского "чувства долга". Оно право - всегда; как смерть, оно примиряет всех, раз и навсегда, уничтожает и этическое, и эстетическое, стирает грани между людьми; что такое мимолетный человеческий долг перед громадой трагедии "в вечности"?

Оно - как смерть. Оно - очищает. Выедает нутро и делает из нормального человека упыря, андеда.

"Что такое поэт? - Несчастный, переживающий тяжкие душевные муки; вопли и стоны превращаются на его устах в дивную музыку."

Поэт, превративший боль - в учение, любовь - в доказательства, а себя - в персонажа своих бесконечных спектаклей одного актера, в мультиинструменталиста, играющего на нервах выдуманных им призраков.

"Если б у меня была вера, мне не пришлось бы уйти от Регины."

Мидас. Золото. Регина...

"At last, Tubular Bells!.."

Ах, как просто сказать: путь подобного человека - путь непонимания. (Не так давно англичане порадовали нас чудовищно нужной новой версией "Гулливера" - несчастный, но знающий, Лемюэль Гулливер пытается докричаться до благоразумных обывателей, объяснить им и - попадает в сумасшедший дом...) Как же просто отмахнуться: ах, он странен, пойдемте-ка поклонимся ему (пройдем мимо него, подивимся мимоходом на него, плюнем в него и пр. добавить по вкусу). Как просто - со "странного" человека - взятки гладки. Человек сей - недоступен и точка. Все вопросы снимаются. Ах, он равняет себя с богом, решает за нас - что нам нужно, что нам не нужно? Ах, он посягает на нашу любовь? Каков сукин сын! Ну разве не прелесть, а?..

Люди, питающиеся исключительно прелестями, меня воистину удивляют. Возведя человека на пьедестал странности, на недосягаемую для критики высоту, они - бросают его там.

- Ты нам не нужен, смертный. Сними свою мантию с трупа оборотня и покинь этот мир. Ты пришел сюда только с одной целью. Теперь, когда эта цель достигнута, ты должен уйти.

- Но я люблю Медбх, - ответил Корум, - я не оставлю ее!

- Ты любил только Ралину. Ты видишь её и в Медбх...

М.Муркок "Серебряная рука".

"Путь непонимания". Нет, не потому - что не хотят понимать, потому что пытаются понять. Но - не надо даже и пытаться.

Помните? - "Зорко одно лишь сердце."

"Но Авраама никто не мог понять. И в самом деле, чего он достиг? Он остался верен своей любви."

Да, Авраам остался, а что осталось Къиркегору?

Ирония?

А многих ли она спасла? Нет, не для той - для этой жизни. Сделала ли счастливым она Достоевского, Гоголя, Белого? Что, кроме "смеха сквозь слезы" могли себе позволить они? От иронии избавлялись, её вырезали, но: "волки! волки!!" - кто поверит потом? Оставалось недоумение. Масс-медиа предпочло "Ревизора" "Выбранным местам...". "Дневник обольстителя" вышел в серии "Грамматика любви". О Достоевском наговорили уже столько, что - он, плюс ещё Толстой - боги в натуре (в личные записи и того, и другого предпочитают особенно - не лезть), про Андрея Белого и говорить не приходиться, для одних - "учитель", для других - "шут".

Воистину: "голоса вопиющих в пустыне."

За всем этим помоечным ореолом мученичества и (еще бы!) гениальности как-то забываешь даже, что они были - людьми, просто - немножечко умеющими говорить. Это не мало, но это и не много. Это - в высшей степени обыкновенно.

И повторим ещё раз: ирония спасала.

И повторим ещё раз.

"Она обнимает... обнимает..."

"...Многие люди не живут, а просто медленно гибнут душевно, проживают, так сказать, самих себя, не в том смысле, что живут полною, постепенно поглощающую их силы жизнью, нет, они заживо тают, превращаются в тени, бессмертная душа как бы испаряется из них, их не пугает даже мысль о бессмертии, - они разлагаются заживо." Опять о себе? Неужели было так больно? Неужели правда: "...бессилие. Знание оказалось даром... Мидаса: все обращалось в золото..."

Чувствуя мир через себя, неизменно - убиваешь его в себе. В живом теле - заводится зверек: несчастное умирающее сердце. Оно заражает весь организм. Страшно: любовь к людям. "Ты не меня, ты мое полюби..." Любить "их" - любить то, чем они есть на самом деле. И вот - влюбленное сердце ("у которого больше нет сил") - уже ненавидящее сердце, потому что приходиться любить и их ненависть тоже.

"...Если б Свифт действительно ненавидел людей, он бы не делал это так страстно."

Мертвец внутри живого. Старик в ребенке. Ужас и - бессилие.

"И всех подобных Нерону людей можно сравнить с детьми: они именно дети по нетронутой, непроясненной мыслью непосредственности своей натуры. ...Отживший старик, в отдельных же случаях - дитя."

*

"Я похож на Люнебуpгскую свинью. Мышление - моя стpасть. Я отлично умею искать тpюфели для дpугих, сам не получая от того не малейшего удовольствия. Я подымаю носом вопpосы и пpоблемы, но все, что я могу сделать с ними - это пеpебpосить чеpез голову."

Спасибо. Къиркегор не давал полезные рецепты, он ставил лишь диагноз себе: "Если переход от бессознательной непосредственности к сознательному просветлению чересчур замедляется - начинается меланхолия. Что ни делай после того, как не старайся забыться, работай, развлекайся... меланхолия остается."

Меланхолия уничтожается лишь знанием о причинах её. Но меланхолик как правило не знает причин своего недуга. А если и знает, - то: "предпочитает, чтоб его все считали развратником и негодяем, чем чтобы они узнали его тайну." Боится потерять свой страх - свою спасительную гавань?

"Истерия духа."

А чем же ещё являются все эти сочинения, где - вопит, выкореживаясь из понятий и формул, из любви и ненависти - в бесконечном пространстве между пустотой и осознанием этой пустоты, - больной несчастный Серен Къиркегор?

Теряя разум, заборматывая жизнь, заговаривая боль, камлая над самим собой, обвиняя и оправдывая себя, пытаясь снова и снова, снова и снова пытаясь что-то ещё объяснить, доказать, пытаясь снова и снова, и снова...

"Если б у меня была вера..."

"Он отрекся от веры, чтобы обрести знание... Но знание оказалось даром, подобным тому, которое выпросил у богов Мидас: все обращалось в золото, но все умирало или превращалось в прекрасный призрак, в тень, в подобие реальности, как обратилась для него в тень или призрак Регина Ольсен."

Так писал о нем Л.Шестов.

Да. Мидас.

Тени, призраки... карусель.

Бесконечный разговор с Региной.

Тоскливый и умный.

"Люди тают" - остается пустота. Но природа не терпит пустоты, пустота - заполняется страхом. Страх очищает. Ирония добавляет в страх то восхитительное чувство сомнения, без которого любовь - невозможна.

"Я только что пришел из общества, душою которого я был... А я... я погибал и хотел застрелиться."

Но - не застрелится, он слаб. То, что у Вертера снаружи, у Йоханнеса внутри. Боль, тоска, страх, зависть. Кавалеровщина...

"- Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев."

Вот фраза - вполне из арсенала нашего "обольстителя". Комично, не так ли? она звучит в устах Кавалерова, циника, пошляка и - безумно влюбленного в тень, в призрак, в тень... Регины Ольсен.

Но нельзя близко подходить к тени.

Когда пропадает дистанция - пропадает ирония - пропадает уважение. Тогда - должна начаться любовь, но... чуда, как правило, не происходит.

"Но теперь все кончено, я не желаю более видеть её. Раз девушка отдалась - она потеряла всю свою силу, она всего лишилась. ...Лишь пока существует сопротивление и прекрасно любить."

*

/ноябрь 1996г., продолжение/

Когда прочитал "Дневник обольстителя" Къиркегора - усмехнулся: да, все так, иногда проще, иногда - сложнее, но как говорится: мне нравится ход ваших мыслей. По моим настоятельным рекомендациям прочла "Дневник" и кукла. Вероятно, её несколько взволновал этот текст. Однажды, едва я затеял разговор о Къиркегоре и его Йоханнесе, она (и что её так растрогало?) обиженно пробормотала:

- Все только про себя, все про себя да про себя.

- Почему же? Для нее: "...я влюблен в самого себя?.. Потому что я люблю тебя, люблю все, принадлежащее тебе, люблю, между прочим, и себя: мое "я" принадлежит тебе." Ну как?

- Позерство.

- Но ведь он вправду жил для нее, она ещё об этом не знала, а он - уже жил...

- А потом бросил...

- Что такое "бросил"? - что она вещь, чтоб её бросать? Гордая, независимая, влюбленная. Да - он воспользовался её независимостью, но он лишь дал имя её свободе, свое имя. Он заставил мир вертеться вокруг нее, он построил для неё потрясающие декорации, где блистательно сыграл свой спектакль, - о чем ей жалеть, о том, что спектакль не может продолжаться вечно?

- Испортил девушку... кто её возьмет после этого... в Копенгагене? соблазнил и бросил!

- А плата?

- Плата?!

- Он же платил своим рассудком, своим мастерством, своим, извини уж, воздержанием - когда готовился к той единственной встрече с ней, когда... ну, говоря твоим языком, расставлял сети. Он, талантливый садовник, взращивал цветок - сколько сил ушло на это! Но вот цветок сорван - и подарен прекраснейшей...

- После чего благополучно завял...

- Кто? (ха-ха-ха!) Сорванный цветок должен завянуть! А ты бы предпочла, чтобы все старания Йоханнеса пошли прахом? Чтобы его цветок умер, так и не познав...

- Секса?

- Света... ну, (тут я, будучи ханжой, слегка замялся) - наслаждения, греха, грехопадения...

- Но это жестоко!

- Вероятно, но человек, относящийся жестоко к себе, автоматически начинает относится жестоко и к другим, человек, которой готов к тому, чтобы от него требовали всего, - всего требует и от других.

- Очень удобное и пустое слово "всего".

- Каждый наполняет это слово своим содержанием.

- Ну и что? опять - пустота, ведь "все" кончается.

- Но, поверь мне, они провели потрясающую ночь, поверь, ей не было плохо, потому что - мы знаем её письма: "...как я буду любить тебя, боготворить!.. я все ещё люблю тебя...", ну, там и так далее; такие слова, согласись, просто так не говорятся.

- Погоди, но вот же здесь написано: "...нельзя ли так поэтически выбраться из сердца девушки, чтобы оставить в ней горделивую уверенность в том, что, в сущности, это ей надоели отношения?"

- Ты только что выдала ему индульгенцию, получается так, что он дал ей гораздо больше, чем она ему...

- Это софистика, кажется так, да? к тому же - пошлятина... Тебе так не терпится его оправдать?

- Оправдать, зачем? знаешь, я в прошлом году написал работку "Апология Тартюфа", там - я пытался "оправдать" Тартюфа, но после всей этой своей писанины - понял - Тартюф не нуждается в оправдании, "он сам - оправданье"; и здесь, нет, не оправданье, но уже по другой причине - самая страшная шутка Къиркегора заключается в том, что - Йоханнес в высшей степени нормален, нормален снаружи, для тех кто хочет видеть его простым бабником, нормален до тех пор, пока они не заглянут внутрь и - ужаснутся, с другой же стороны - сперва ужаснувшимся он показывает: сукин кот, этот Йоханнес "Я чувствую себя сильным, светлым, всеобъемлющим, как божество!" Наверно, им правду было хорошо вместе, а?

- (Пожимает плечами.)

- Вот лучше посмотри, ещё цитата...

- Погоди, я тут придумала. Йоханнес говорил, что замужние женщины ему не интересны, так? Ведь замужняя уже не может играть столь искренне, столь невинно, - её уже нечему учить!

- Да, эти замужние - они не поверят в его искренность...

- Искренность? скажи лучше - не дадут так себя охмурить! С ними как раз и проще, они уже знают, куда их ведет твой обольститель.

- Ведет, не ведет. Что за эгоизм. А куда он себя ведет? Посмотри, он же - альтруист, он отдает всего себя...

- Скорее, навязывает, да и ты...

- Допустим, я подарю тебе фотоаппарат, а ты станешь им забивать гвозди, кто посмеет меня осудить, если я укорю тебя за это? или - "довольна старушка, а пудель не рад и просит подарки отправить назад"?

- Однажды ты читал мне одну странную историю о том, как Брюсов подарил Наде Львовой свой пистолет.

- И правильно сделал.

- Ах вот как?!

- Конечно, из этого пистолета в него и в Андрея Белого стреляла "бедная Нина", их Рената, а Надя должна была стать новой Ренатой.

- Должна. Как просто!

- Конечно, - все желания должны исполняться; и есть люди - как Орины из "Бесконечной Книги" Энде - они исполняют все желания, отбирая тем временем у человека, носящего этот Орин воспоминания, увы, такой смешной мир - за все надо платить: закон сохранения энергии.

- Она просто хотела быть любимой...

- Он сделал её бесценной.

- В каком смысле?

- В обоих!

- Ты вообще это к чему?

- Погоди, я что-то ещё хотел сказать... А, ну да, как я уже говорил, Йоханнес любит отдавать, он не может не отдавать, это уже какое-то патологическое состояние альтруизма, когда - стремишься во что бы то ни стало с кем-то поделиться, кому-то проболтаться, проговориться, помнишь? "мне нужно чуткое ухо".

- Но для себя, любимого.

- Человек в одиночку не может быть счастлив...

- Одноразовая любовь...

- Он настолько заполнил её своими иллюзиями, что для него самого там, в ней, места-то и не осталось, теперь она должна либо выплеснуть чай из пиалы, чтобы мог налиться новый, либо...

- Писать ему унизительные письма?

- А ты заметила? она сильно изменилась, она стала такой же, как, может быть, и те, кого он бросал, бросал потому что они менялись, они изменяли ему; помнишь субретку из "Капитана Фракасса"? - "любя меня как женщину, он жалел об актрисе..."

- Но Корделия не была актрисой! она просто любила.

- Человека которого нельзя было "просто любить", она была хорошей ученицей, но не стала учителем.

- "Какие яйца? какие китайцы?!" при чем здесь это? Ты выгораживаешь этого похотливого мизантропа из компании твоих любимых танцоров "Края Времен" - ещё бы! как он похож на Джерека Карнелиана!

- Да, похож! Там - умели жить!..

- Глупо, искусственно!

- А ты думаешь, в этом дерьме...

"...И только голос Лотты, кричавшей мне: "Пора домой!" - отрезвил меня. И как же она бранила меня за дорогой: "Нельзя все принимать так близко к сердцу! Это просто пагубно! Надо поберечь 2 0себя"..." Ну, и т.п.

Найти в себе силы, чтобы не-помочь, не-исправить ошибку, не переделывать, не прощать, но и - не осуждать.

...Но я разволновался. Кукла умнела. Чтение переписки Серебряного века, а также трудов Свифта, Къиркегора и Андерсена - пошло ей на пользу.

Что она чувствовала, когда узнавала о чужих чувствах? Ее оскоpбила их недоступность? Ее обидело ощущение "красивой пустоты", находящейся внутри нее? Она стала завидовать "нормальным людям"?

Ты помнишь мы были, но были вчера,

И словно судьбой нам казалась игра

В банальные сказки косматых поэтов

Ах, если б не мы - они канули в лету...

Игрушечный морок - как будто пустяк.

Ты спросишь: мы куклы? Прости, это так.

Писатели пишут высокие книги,

О том, как случаются ложь и интриги:

Насилуют, грабят, громят, убивают

Живут ведь как люди и горя не знают...

Но ты вот попробуй, пойди, поживи

В том мире, где можно - без грез и любви.

Среда обитанья, как храм, безупречна

Дает нам возможность жить чуточку вечно.

Безмерная похоть, бессмеpтная стаpость

Столь много в малом - вот все, что осталось.

Но полно, pодная, бездарных идей,

У кукол, увы, не бывает детей!

Так было иль не было? Помнишь? Забудь.

Смотри, улыбаясь, на пройденный путь

От стенки до стенки, от шкафа к трельяжу,

Тогда я в окошке луну видел даже...

Там были дома и сияли огни...

Проснись, мне примстилось, что мы не одни!..

ансамбль "Навь" "Баллада о пастушке и трубочисте"

*

"Есть необъяснимая тоска во всем, когда видишь этого гения дружелюбно склонившимся над умирающим и гасящим своим поцелуем последнее дыхание последней искры жизни, между тем как все, что было пережито, уже исчезает одно за другим, а смерть остаются здесь как тайна, которая, будучи сама необъяснимой, объясняет все; она объяснит, что вся жизнь была игрой, которая кончается тем, что все - великие и ничтожные - уходят отсюда, как школьники по домам, исчезают, как искры от горящей бумаги, последней же, подобно строгому учителю, уходит сама душа. И потому во всем этом заложена также немота уничтожения, поскольку все было лишь детской игрой, и теперь игра закончилась."

Но "2-го октября 1855 года он упал - от истощения сил - на улице, его перенесли в госпиталь, где он и скончался спустя несколько недель..."

"Она обнимает... облако..."

Так зачем же мне понадобился Къиркегор? Объяснить себя? В чем-то обвинить? Доказать что-либо и себе, и, может быть... кому? Попытаться повторить эксперимент М.Зощенко?

Зачем?

Вновь спрашиваю себя: к чему все эти цитаты, аллюзии, реминисценции? Но... что я могу поделать - так хочется быть честным. Может быть, эти цитаты - почти единственное, что связывает меня с реальностью. Надеюсь...

...Опять октябрь. Может, он вспомнил что? Или - нет? О том, что ей было тогда семнадцать? Там - уже в трансцендентном - помолвка опять расторгается. И Йоханнес опровергает сам себя. Иов улыбается: он понял. "Моя жизнь - вечная ночь... Умирая, я мог бы воскликнуть, как Ахиллес: ты завершилась, ночная стража моего бытия!"

Копенгаген. Октябрь. "Компостеров, гад, притворяшка, вставай..."

"...Только что пришел из общества, душою которого я был... А я погибал и хотел застрелиться."

"Впервые за всю свою долгую жизнь Джерек Карнелиан, чье тело всегда могло быть модифицировано, чтобы не нуждаться во сне, познал муки бессонницы. Он хотел одного лишь забвения, но оно не приходило."

"...Все обращалось в золото... в прекрасный призрак, в тень..."

"Взывай. Господь не боится. Говори, повышай голос, вопи. Ответ Бога, если он даже разбивает человека вдребезги..."

"...Валя, я ждал вас всю жизнь, пожалейте меня."

"Где путь к жилищу света и где место тьмы? Ты, конечно, доходил до границ её и знаешь стези к дому ее... Есть ли у дождя отец? или кто рождает капли росы?.. Можешь ли ты веревкою привязать единорога к борозде, и станет ли он боронить за тобою поле?"

"...Любили друг друга наши двойники, встречающиеся друг с другом где-то там, вне пространства и времени... Значит, мы полюбим друг друга, когда встретимся там, за смертью..."

"Это вовсе не отчаяние, это уверенность, что я выстрадал свое и жертвую собой ради тебя... Я был спокоен, когда начал писать, а теперь все так живо встает передо мной и я плачу, точно дитя..."

"Можно ли вести речь об этике с кафедры, может ли кафедра создать такую обстановку? Я сильно сомневаюсь. У этики вообще нет своего предмета, этику невозможно "преподавать". Познать этическую истину, можно только одним путем - экзистенциально повторяя, воссоздавая познаваемое в своей лично экзистенции. В самом деле, возможно ли таковое воссоздание на докладе, где говорящий и слушающие экзистенциально отсутствуют? Разве что на лекциях по физике - там действительно проводятся "настоящие" эксперименты. Я, со своей стороны, повторяюсь в своем творчестве представить и воссоздать все то, о чем я веду речь, но как бы на театральной сцене, позволяя себе даже иногда вывести на эту сцену и тебя, мой читатель..."

"At last, Tubular Bells!.."

Глава 6.

"Pоман в стихах - 2" (nigredo).

*

Спите, пусть вам приснится аттракцион.

Подул фиолетовый ветер, шевелящийся звон.

Утром гуляют сову, асфальт полюбил траву,

И вода говорит огню: ты сильней.

Спите, пусть вам приснится мой телефон.

На свой проездной билет запишите его.

Вы что-то шептали во сне, пассажиры улыбались мне,

Наивно полагая, что я в вас влюблен...

Спите, ещё ваши полчаса до Москвы,

Пусть вам приснится цифра середины зимы.

Любимый напиток - сок, любимая музыка - рок.

Ах, просыпайтесь скорей, идемте со мной.

А.Горохов "Пассажир".

/декабрь 1996г./

- А почему?.. Ты не обидишься?

- Не знаю, должно быть, нет, а что?

- Почему ты говоришь со мной всегда в насмешливом тоне, будто издеваешься, как с...

- Куклой? Постой, но я таким тоном говорю почти со всеми, ты же подслушиваешь мои телефонные разговоры, неужто не заметила?

- Для тебя все - куклы...

- Ну, да, наверное. А что, так плохо быть куклой? или вы все хотите, чтобы я вас воспринимал всерьез?

- Но они такие же, как ты, неужели...

- Постой. Во-первых, не такие же, а как раз совершенно иные. Кто тебя подобрал с помойки? Я. Никто другой бы это не сделал! Скажи, разве относясь серьезно к тебе, ко всему миру, ко всему его искусству, я бы смог писать стихи, песни, картины? Разве относясь серьезно к своим собственным чувствам, я не валялся бы сейчас на койке в Ганушкина или ещё подальше. Я бы спился, сошел с ума, стал таким же быдлом, как те многие, кто "воспринимают всерьез"! Я живу, дура, я хочу жить, чего бы мне это ни стоило! Если бы я "воспринимал всерьез" религию или политику, разве я сидел бы сейчас в этом говне? Ведь, когда мне было лет двенадцать, я хотел уйти учиться в Духовную семинарию, кроме шуток, я мечтал стать попом, монахом. Ну, и тем бы стал - таким же дебилом, как они, напыщенным самодовольным ублюдком со значительным выражением лица?!

- А кем ты стал?

- Я?

Он рассмеялся. С пафосом было говорить легко, обличая "их нравы"... И в самом деле, кем?

"А ведь я имею право обвинить общество, время, конкретных людей - в том, что из меня в итоге не по получилось ничего стоящего. Разочарования в любви? разочарование в себе как в художнике? Нет, все не то. Я бы мог стать наркоманом, так ведь не стал же. Погибнуть? покончить с собой? Уехать странствовать, бомжевать, бросить дом, - нет, не смог бы. Кем же? Стал ли я поэтом, писателем, музыкантом? Нет, нет, опять не то. "Это не те слова, Марта..." Поэтом меня могут назвать другие, а то, что я скажу: вот, мол, поэт... Поэтом меня должны назвать читатели, музыкантом - слушатели... Если, конечно, должны. Так кем же я стал? Человеком? Но я и был человеком, а теперь - человеческого все меньше и меньше. Я не азартен, меня не интересует ни мода, ни светская жизнь. "Бегство в религию", как пишет мне "тест Люшера", - но и в "бога" я не очень-то верю. В музыкальном мире у меня не так много знакомых, я ведь не живу в этом мире. Художники, богема? Боюсь "богему". Грязные они. Поскольку я не пью и не курю, я совсем не вписываюсь в подобные кампании. Я не голубой, я не люблю ни "хэви-металл", ни "рейв". Битломан? Но где теперь битломаны? Пропитые рожи веселых тусовщиков меня всегда пугали. С кем я могу жить одной жизнью? У меня очень специфические вкусы в литературе, человек, такого склада ума, как я, казалось бы, должен любить, скажем, французский символизм, а я его терпеть не могу. Потому что он был придуман пьяницами и развратниками. Моим другом мог бы быть Кальвин или Гитлер, вероятно, - я хотел бы воспитать таких людей, как они, воспитать так, чтобы мир - дрогнул. И вместе с тем, я боюсь давить тараканов, я их смываю водой. Я боюсь вида крови, фильмы ужасов меня не развлекают. У меня почти нет желаний. Я никогда не буду делать то, что мне сделать сложно. Но больше всего - я боюсь физической боли, последний раз я порезал себе палец года четыре назад и до сих пор вспоминаю об этом с содроганием. Я не хочу иметь семью, я не желаю размножаться - к чему плодить уродов? а потом, где гарантия того, что однажды я просто не убью своего ребенка? Кем я стал? Я могу существовать..."

- Я стал ангелом.

- Что вдруг?

- Вот видишь, и у тебя в голосе появились иронические интонации, поздравляю.

- Но почему?

Он закрыл глаза.

"Так вот как все просто, но это же надо как-то доказать. Нет, почему, зачем? В том-то все и дело, что доказывать ничего не надо: так просто!"

- Очень просто.

*

/январь 1997г./

Опять новый год. Гадость невероятнейшая.

Дела.

Встречал "праздник" в полуобморочным состоянии. Болел. Очень плохо было с желудком. Читал "Чайку" и "Дядю Ваню". Полураздавленного праздником, Чехов меня добил. Его, на первый взгляд - кажущаяся, простота - нечто иное. Мы все ждем подвоха, истины, тайного смысла, легенды. Там - ничего такого нет.

В жизни в конце концов вообще не оказалось никакого тайного смысла. Все - как на ладони. Ясно и понятно.

Какой-то дикий компот из Чехова, Нового года и больного желудка сделал свое дело. Первые часы января - глубокая ночь - сижу за компьютером, пишу "О шотландском пледе", надеюсь - последнюю, пьесу из цикла "Вивисекция".

Хадин. Нелепый, печальный и умный. Серый клоун. Нет, умный - вряд ли. Ведь как он счастлив! Как счастливы те, кто может себе позволить страдать! Может быть даже - умереть... Я так не смогу.

*

Лена переехала.

Узнал от наших общих знакомых. Бедняги, они до сих пор не подозревают, что мы любили друг друга! Но - к делу. Она теперь живет около метро "Университет". Это великолепно. Я хорошо знаю этот район. Бывал там часто слушал в "Первом Гуме" лекции поэта К.Кедpова. Удивительного человека, "дикого, но симпатичного". Исследователя.

*

/февраль 1997г./

Два весьма приятных кассетных развала, недорогой ксерокс во дворике за аркой, магазины; сталинская застройка - красно-белые дома, уютные, теплые.

Кроме того, ещё удобство - от Нескучного сада почти до "Университета" ходит троллейбус, так что каждый теперь четверг я возвращаюсь домой, давая кренделя через Ломоносовский пpоспект.

*

По не-четвергам ездил как бы на развалы за кассетами. Иногда просто гулял во двориках красно-белых домов. Так бывает только в кино или в литературных историях, но я подобным вывертам сюжета своей жизни не удивляюсь... короче, я все-таки её встретил.

Она вечером возвращалась откуда-то, вероятно с работы. Я тихо пошел за ней, мысленно крича: обернись. Но она не почувствовала моего крика, или почувствовала, но виду не подала. Она шла к подъезду, тут уж я не мог ошибиться - на этой стороне дома подъезд был всего один.

"Вот я дурак, вот сейчас будет смешно..."

- Лена!

- Ты? Как ты здесь?..

- Я шел за тобой.

Тут я понял, что после этой реплики мне необходимо быстро повернуться и убежать - я не знал, что говорить дальше.

Пусть она что-нибудь сама скажет, не можем же мы так молчать!

- Как ты живешь?

Уф, ну наконец-то!

- Жив пока.

Дальше что?

"Ну ни дурак ли я? Вот она, любимая, милая, та самая... Возьми себя в руки, кретин и скажи что-то умное!.."

- А мы концерт тут недалеко скоро играем, в "Форпосте", придешь?

- Ладно.

"Она удивлена, она подавлена? Она не знает, что мне ответить, надо её чем-то ошеломить, напугать, надо сказать, что я до сих пор люблю её, интересно, - что она мне на это ответит?.."

- Я здесь у вас тут кассеты покупал, вот, сборничек Олдфилда, ты слышала Олдфилда, Майка Олдфилда?

- Нет... Извини, мне с утра на работу, а ещё очень много дел, у тебя телефон не изменился?

- Нет.

- Я позвоню.

- Когда?

- Ну... когда у тебя концерт?

- Двадцать девятого, приходи...

- Ладно, я пойду, да?

"Сейчас она уйдет навсегда. Я потеряю её навсегда. О чем она сейчас думает? Она уходит."

- Лена!

- Что?

- Постой, не уходи.

Она обернулась:

- А ты думаешь, я сейчас попрошу у тебя прощения, скажу, что вернусь к тебе, что люблю...

- Нет! Нет, не надо так.

- А как?

Она издевалась.

Ей хотелось плакать.

- Я не знаю как. Прости.

Они помолчали.

- Ну, я пойду?

- Да.

Они опять помолчали.

- Ты не можешь так уйти! Мы же любили друг друга!

- "Но жить на краешке жизни..."

- "...Невыносимо." А Кашин новый клип снял, очень смешной, про подсолнух... Я люблю тебя.

- Я знаю.

- Да?

- Я пойду?

- Постой. Я так много хотел тебе рассказать, я думал: когда тебя встречу, все объясню... Неужели тебе все равно?

- Нет.

- Ты отпускаешь меня?

- Можно я пойду?

- И ты никогда больше обо мне не вспомнишь?

- Ты же знаешь...

- Иногда я вспоминаю запах твоей кожи, у меня всегда была хорошая память...

- Перестань.

- А помнишь, когда хотел тебя развеселить и прыгнул в болото?..

- Я пойду?

Снег с дождем.

Наверно, я не понимал, что говорю. Я просто смотрел на неё и только говорил, говорил, говорил, - и мне уже было все равно, что говорить, я лишь хотел её удержать, рядом с собой - ещё на минуту, на две, на три... Она не сможет оборвать меня на полуслове, она выслушает; пока она слушает меня она рядом.

Понимал, что безвозвратно гублю тех последних "нас", которые когда-то любили друг друга.

Но что-то вспоминал вновь - и она опять кивала головою; казалось, она сейчас потеряет сознание... Она устала, она торопилось домой. Но я все говорил. Я вспоминал какие-то глупости и несуразности; я просто смотрел на нее.

Гублю. Все гублю.

- Уже поздно. Я пойду.

Я тяжело рассмеялся.

- А можно, я сам позвоню?

- Но ведь...

- Просто услышать твой голос.

Все.

Конец. Потеряна навсегда.

Но она что-то ответила. Я не разобрал. Мне пришла в голову безумная мысль - обнять её. Я шагнул.

Она отшатнулась.

- Я люблю тебя.

Повторил опять.

- Это невозможно...

- Почему?

- Пойми...

- Я потерял тебя? да?

- ...Ты очень хороший человек, но ты...

- Ты полюбила другого?

- Да...

- Ну и... будьте счастливы.

- Он женат.

- А!

- Прости.

- И что, он тоже любит "Битлз"?

- Что?

Нет, про "Битлз" я тогда не спросил, я спросил что-то другое. Не помню. Разговор с Леной ускользал куда-то, я терял его...

Возвращался домой, в метро, доборматывал - сам с собой: вспоминал.

"Он любит "Битлз"?"

"Нет."

"А, должно быть, джадай..."

"Какой ты глупый..."

"Нет, просто верный. Верный себе, тебе, наших, да, конечно, глупым, идеалам. Мы слушали вместе музыку, мы смеялись над "Звирьмариллионом", мы обсуждали возможные родственные отношения Люка и Императора..."

"Сколько можно играть в игры!"

"Не знаю... Вы отняли у меня все. Остались только игры."

"Полюби кого-то."

Так называлась одна из песен "Би Джиз", я чуть не задохнулся от внезапного ощущения собственного уродства.

"Я уже полюбил. И что из этого вышло?"

"Полюби кого-то еще."

"Нет. Я не смогу. Помнишь, у меня была песня: "однажды и навсегда" - я не смогу предать то, чем жил..."

"Изменись."

"И тогда ты вернешься?"

Вернешься.

- Дура, кукла! - заорал я, едва вошел в свою комнату, - ты дура, ты вещь! Вы все - вещи, суки!.. А Машенька - скотина, мразь!

Сбросил стопку книг на пол.

- Сучьи книги, это они во всем виноваты!

- Что случилось?

- Она дрянь, она хочет меня убить, из-за неё я бросил Веронику, а она...

Какой я сейчас глупый, жалкий. Что я смогу сделать? Неужели произошло что-то?.. Неужели - все?

Я упал на пол, прижал к животу колени, обхватил их руками. Хотелось плакать.

Сучьи книги.

Звонок: звонил телефон.

*

- Тебе плохо?

- Ты? почему?..

- У джадаев есть сила...

- Лена, я не знаю, как мне дальше жить.

- Ну вот, ты опять ничего не знаешь...

- Нет, нет! Я знаю! Мы должны сейчас встретиться.

- Сейчас?

Она словно обрадовалась. Так, так, тихо, на ощупь...

- Да, сейчас... Ты можешь сейчас выйти из дома?

- Могу, наверное.

Зачем? - мелькнула мысль. Но было уже поздно.

- Тогда... мы встретимся...

Они встретились.

Я опять и опять вспоминаю эту странную нелепую ночь. ...Каким-то чудом мы успели на последний поезд, после - ехали в древнем, почти шарообразном, автобусе за город, болтали о чем-то. И о прошлогоднем концерте Паши Кашина, и о последнем альбоме Пола Маккартни, и о наших, тех, встречах: мы погружались в мягкую темноту прошлого. Вдруг я рассказал ей про Веронику. Про одноименную песню. Зачем?

Но она поняла меня. Когда мы расстались, тогда - много лет назад - она пыталась покончить с собой - ела снотворное.

- А я, дурак, ждал тебя.

- ...Я до сих пор тебя немного боюсь, ведь я так и не научилась "жить на краешке жизни".

- "Немножечко жить..." Ты и сейчас не умеешь.

- Не умею. Давай не будем?..

- Посмотри на меня.

Я осторожно провел мизинцем по её бровям. Она устало улыбнулась и закрыла глаза.

- Скоро приедем, - вздохнул я.

Я уже засыпал. Тяжелая сумрачная усталость плавно наваливалась на меня.

Скоро мы будем вместе. Я попытался представить себе эту нашу, может быть, последнюю ночь. Нет, - образы разрушались один за другим, подступал гнусный таинственный страх.

Интервью с Бутусовым года два назад.

"А нет ли желания сделать новый альбом, действительно новый..."

"...У меня теперь только одна проблема, записать такой новый альбом, чтобы он был не хуже, чем предыдущий."

Я почему-то запомнил.

- А как же твоя работа?

- Я позвонила, отпросилась.

- Молодец...

Как просто. Мы изменились, мы иначе теперь живем, кто мы теперь друг другу? Как её спросить об этом? Как объяснить ей, что все теперь не так?.. Ведь мы так давно не были вместе.

"Потудань, потудань..." - елозили дворники на лобовом стекле автобуса. Что за суетливая бестолковость?

- Скоро приедем...

Повторил я.

Словно то просыпался, то засыпал вновь.

*

Оставшимися ещё с прошлого лета сухими полешками мы растопили печь. Заварили чай.

- Где-то здесь был магнитофон.

- Угу, я взял с собой кассеты.

- "Би Джиз"?

- Еще бы, ну, и "Тамбурин" с Кашиным...

- Давай Кашина.

- Сейчас найду, помнишь "Сашу"?

Ты светилась на сладостном подиуме

И, лаская хрустальный бокал,

Ты сказала :"Какой ты уродливый!"

Ты смеялась ужимкам зеркал.

И безумною бархатной бабочкой

Ты качалась на кольцах гардин.

Я боялся и ветра и лампочки,

Я боялся остаться один...

...И потом с беспредельною ясностью,

Оказавшись в глубоких мирах,

Буду помнить, что ты в безопасности,

В табакерке лелея твой прах...

Любовь: концерт. Нелепо, - но в ту ночь, - я осознал это, явственно, ярко: порой, когда еду на свой концерт, в метро, волнуюсь, - нет голоса, руки дрожат, начинаю повторять слова песен, понимаю, что забыл их... Но уже на сцене я просто вдруг забываю о том, что я что-то способен забывать: сомнения, страхи - остаются там, в гримерке, на улице. Я вдруг становлюсь самим собой, беззащитным и обнаженным, странной силы природным механизмом, который, потеряв на время и волю, и разум, - живет, живет так, как, может быть, и надо жить всегда.

- Мы задушим друг друга.

- Конечно.

- Обними меня крепче.

- Как тихо.

- Деревом пахнет.

- Слышишь, дождь...

Тогда, уже действительно засыпая, я подумал, что ведь в темноте люди говорят иначе, чем на свету; слова в темноте, теряя свои дневные яркие краски, начинают приобретать словно настоящее, истинное значение... Спящие, мы разговаривали шепотом. Наши голоса сливались. Мы, раскрытые, распахнутые друг в друге, став кем-то одним, засыпали; покой сковавшей нас темноты стал незримой сутью черного.

- Как тихо.

- А я вижу твои глаза.

- Да, да...

- Я вижу твои глаза...

- Давай уснем так, давай...

Уснуть, слившись, когда - одно, вжавшись, вживившись друг в друга, любить во сне, во тьме, там, внутри... уснуть так, во тьме...

Утром: вновь заморосил снег.

- Надо чем-то перекусить...

Он выбрался из груды одеял и пошел на веранду. Открыв дверь, обернулся. Она стояла на кровати, пытаясь сохранить равновесие; скрипнули пружины.

- Какая ты такая красивая.

Завтракали днем, где-то около часов пяти. Непонятное время, пустое: словно что-то кружилось, вертелось, там, внутри, накручивая оттуда на себя; и мне захотелось сказать... нет, крикнуть...

Но стало скучно. Вот мы опять вместе, словно и не расставались. Однако, глупая ложь.

Очень смешная и глупая ложь.

Резким движением сбросил на пол одеяла. Ты удивленно улыбнулась.

- Холодно...

- Я хочу запомнить тебя такой.

Ты вздрогнула. Или правда холодно? Или что-то поняла; замерла, прислушиваясь. Поцеловал твою грудь. Упал рядом с тобою на подушку.

Какая-то злая, безликая тоска нахлынула на него.

Будто бы захотелось умереть.

Бог мой, как глупо, как бездарно! Мне казалось, что я - актер, что вот-вот явится наш режиссер и попросит не ломать дурную комедию, а сыграть все по-настоящему. Чтобы я поднял с пола одеяла и, ласково посмотрев на нее, укрыл её, сказал что-то доброе... Я сел на край кровати, огляделся, будто увидел комнату впервые: я что - спал?

Как тихо!

На веранде тикали часы.

Надо ехать домой. Милая, родная моя, я ведь тебя ненавижу. Зачем ты положила мне на спину ладонь, прижалась щекой?

Я резко обернулся.

- Ты плачешь? Что случилось?

- Нам пора.

Сама сказала!

Вот хорошо.

Вот и все.

- Не уходи... Не покидай меня.

Интересно, что она на это скажет.

- Но ты же сам все знаешь. Давай не будем об этом.

Красиво. Вот еще...

- Ладно.

- Я... я люблю тебя.

- Это не те слова, Марта!

- Они... они хотят помешать тебе, Карл!

- Ты ещё помнишь эти фильмы?

- Почти наизусть.

- Я тоже.

- Неужели ты хочешь все вернуть?

- Вернуть? нет, я просто хочу тебя.

Вот так, как просто. Еще раз.

Но "еще раза" не получилось. Мы лежали под возвращенными на кровать одеялами ещё часа два. Мы в самом деле просто боялись отпустить друг друга. И в нас друг для друга ничего уже не осталось.

- Ты задушишь меня.

- Это хорошо или плохо?

- Мне все равно.

Кем стали мы теперь, когда нас уже нет?

- Я включу "Би Джиз"?

- Да.

be who you are

don't ever change

the world was made to measure

for your smile

so smile

those crazi dreams

we threw away

i never been alone with you

i never could

they say

that love will find a way

and love will never be set free

and i won't ever let you be

you could not understand

you never will

Ты внезапно вздрогнула.

- Спишь? Ты спала? Холодно?

- Давай одеваться.

Они одевались, пытаясь не смотреть друг на друга.

"Пошлость, пошлость, ты провела ночь с ангелом. Кажется, я схожу с ума..."

Запереть её здесь, поджечь. Как Дубровский. Спасти котенка... Скучно. Мысли путались.

"Определенно я схожу с ума..."

- Как? Что ты говоришь?

У неё что, болит голова? Что она морщится?

- Я не говорил тебе: я - ангел?

...Частник довез нас до Москвы. К центру, в метро, ехали почти молча.

- А который час?

- Восемь двадцать пять.

- Мне на следующей, я позвоню.

Провожать Лену домой не стал, очень хотелось спать.

*

...За окном ничего интересного не происходило. Я взял в руки фиолетовый елочный шар. Елку разобрали недели три назад, а шар почему-то остался. Я нашел его на подоконнике, за горшком с геранью.

- Как тебе игрушка?

Я обернулся к кукле, та пожала плечами.

Глава 7.

"Возвpащение свиньи в апельсины".

*

С восторгом розовых детей,

Раскрыв широкие ресницы,

Мы перелистываем дней

Неповторимые страницы.

И в урне мозга бережем

Меж мыслей, часто беззаботных,

Мы также пепел наших жен,

Как и красавиц мимолетных.

Стремясь сквозь зной и сквозь буран,

Назло противореча нервам,

Приемлем натиск страшных ран

За право быть недолго первым...

В.Шершеневич "А.Н.А.".

Мы - поколение восьмидесятых. Кто помнит сейчас то странное ощущение от "весны 85-ого"?

Какая дивная была уверенность, что песни "Ветер над городом" Макаревича и "Крысолов" Пугачевой посвящены нашему тогдашнему Генеральному Секретарю. Кстати, да, как-то не принято было говорить тогда "Горбачев". Смешная ведь фамилия. Говорили "Михаил Сергеевич" или просто говорили так, вообще никак не называя, но все всегда понимали, о ком идет речь.

О нем шутили; это было сродни семейным шуткам о взрослом брательнике, который, конечно, умнее нас всех, салаг, но и, конечно, забавнее. У каждого в доме были обязательными две книги: "XXVII-ой съезд...", красная, которую мы конспектировали на уроках Обществоведения и ярко-синяя - статьи Горбачева, которую почти никто не читал, но покупали почему-то все (лично сам видел её во многих домах). Видимо, в этом был тогда некий политический шарм, он создавался исключительно умением разбираться в сложных текущих исторических проблемах.

Я серьезно. Мы, молодые, тогда думали, что - буквально куем историю. Или потому что мы были молоды? Возможно, это страшно, когда молодость страны совпадает с физиологической молодостью определенного поколения.

Первая любовь и первые демонстрации.

Нас погребала под собою политика.

Помню еще: когда умер Брежнев, я искренне думал, что - траур ведь отменят уроки. Но вдруг математичка как-то очень резко сказала, мол, ну, умер, ну и что? И я опешил. Я был раздавлен, я готов был "донести на неё куда следует"... Так для меня настали новые времена.

А потом мама рассказывала про Андропова разные смешные истории, как он любил петь, как писал стихи, как они собирались вместе у Сверловых-Подвойских. Я вспоминал эту большую сумрачную квартиру на улице Горького. Я поражался: десять или более того комнат! Я катался по будто бы бесконечному коридору на трехколесном велосипеде, мне было лет семь-восемь.

...Кто такой Горбачев? Откуда он? Ходили две поговорки: "горбатого могила исправит" и "бог шельму метит".

На свиданиях рассказывали политические анекдоты.

Однажды, в конце 1987-ого года я влюбился. Безумно. В одну из завсегдатаев 20-ой комнаты журнала "Юность". Записывая её телефон в книжку, я вывел "Лена Сахарова...".

"К тому Сахарову, правда, не имею никакого отношения..."

К какому?

Чуть не спросил я. Нет, конечно, я тогда уже что-то слышал о каком-то "Сахарове", это был то ли запрещенный писатель, то ли просто какой-то диссидент, то ли его расстреляли, то ли он эмигрировал. Я кивнул Лене головой, мол, знаю, о ком идет речь, но об этом - не надо. Честно говоря, меня тогда (а сейчас - уж и подавно!) мало заботил какой-то диссидент. Краем уха, от взрослых, я слышал, что есть разные Солженицыны и Бродские, я имел какое-то смутное представление о Галиче и Высоцком (которого я почему-то тоже считал диссидентом), но - не более того.

А я был молод, влюблен и мне хотелось строить целый мир, дельный и настоящий. Живя в серьезных политических процессах, - принимая решения прогулять школу или прошвырнуться по Арбату, я сверялся с невнятным, но так изящно, слово бы - для меня и только для меня, выписанным, политическим календарем, - так позже сверялся с гороскопами, а ещё позже - с картами Таро. Мимо меня мелькали фамилии, события; все эти Солженицыны-Высоцкие домашние зверьки тех лет - были скорее фоном для личной жизни, чем - её содержанием. Это сейчас можно вспоминать, анализировать, оценивать, а тогда... Тогда было некогда, мы любили в потрясающих декорациях. Случайно, конечно, случайно, - мы были одарены роскошным карнавалом, какое нам было дело до тех, кто этот карнавал развертел?

Что ж, теперь многие из нас ходят по "месту проведения мероприятия", подбирают маски, бросают в воздух неиспользованный серпантин, рассыпают нерассыпанное конфетти. Был об этом и мультфильм - его крутили тогда по телеку - маленький чехословатский крот бродил среди былых веселий, пугаясь брошенных людьми забавных масок...

Видимо, в данное время я подобным и занимаюсь...

Но - к чему все время о грустном?

Гласность, перестройка, ускорение: "ГПУ", значит, видите, я что-то ещё помню. Шутки шутками, но... Сколько нам было тогда? Пятнадцать-восемнадцать лет. Та самая "первая любовь". Представьте, только что закончилась школа. В школе? Споры о том, что "настанет коммунизм или не настанет?", смешно. Домашнее диссидентство пугливых, но гордых интеллектуальчиков: я писал антисоветские стихи, "белогвардейские".

Только-только все узнали о печальных судьбах Гумилева, Мандельштама, будто - вот, сейчас, - можно ещё что-то исправить, мысленно поставив себя в ряд былых мучеников... Глупые, дурацкие споры на уроках истории и обществоведения!

Я пессимист и в коммунизм не верю!

Что, испугались, клеточные звери?

Притихли, струсили? молчите?

Рычите, идеалы защитите!..

Ура! ура! ура! Восславим перестройку!

Мы молоды и веселы, вот сказка наяву!

А в будущем торжественном мы наградим достойных...

На кой черт мне все это, коль я не доживу?

И что-то там "тра-ля-ля-ля..." - не помню.

Или вот еще:

Господа! Есть святое право

Умереть за Великую Русь...

Бред ведь ужасный. В классе девятом я написал очень пафосное стихотворение про белых офицеров, которых вот-вот накроют в неком маленьком домике (где-то в Сибири), и вот эти непокорившиеся господа кутят, чтобы на рассвете застрелиться. Они застреливаются, и нагрянувшие наконец красноармейцы обнаруживают лишь трупы. Наверно, опять смешно. Тогда - все это писалось на полном серьезе. И посвящался сей кошмаp Н.С.Гумилеву. Дело в том, что к 1985 году я уже про Гумилева многое знал - папа привез из-за границы сборник его стихов с большой вступительной статьей, котоpая и откpыла мне глаза на "злодейства советской власти". Шучу. Я не помню, дpогнуло ли мое сеpдце, потpясенное сквеpной судьбой поэта, но могу твеpдо сказать одно: диссидент - для меня и по сей день является pугательным словом, почти матеpщиной, только если pаньше это pугательство пpоизносилось тихо и почти без именных указаний, то тепеpь "яpлыки диссидентства" pазвешанны мною по весьма внушительному количеству озабоченных субъектов. Конкpетно в этом тексте называть их имена не буду, что называется, не к ночи будет сказано.

Ну и конечно, "Доктор Живаго", "Раковый корпус" и "Мастер и Маргарита"! Все это (еще бы!) лежало у мамы в особом месте, в глубине платяного шкафа, под каким-то тряпочным барахлом. У меня до сих пор сохранилось весьма странное отношение к этим книгам. Ведь я ещё застал термин "запрещенная литература" или просто - "та литература". О "той" велись школьные разговоры. Каждую новую "скандальную" публикацию "Огонька" или "Юности", или "Иностранки" обсуждали на переменах тихо, местами переходя на крик: ух ты! вот мы что знаем!

Для многих из нас - это было показательными выступлениями "языков из-за угла"; весело и стыдно. Может быть, потому я до сих пор так толком и не прочел ни "Доктора Живаго", ни "Раковый корпус". Освоенный к двадцати годам "Мастер с Маргаритой" для меня лично не представляет никакой духовной ценности до сих пор. А Солженицын оказался обыкновенным бородатым поучателем в полувоенном костюме.

Позже не-пpочитки также удостоились модные в те вpемена "Дети Аpбата" Pыбакова и "Плаха" Айтматова.

Где-то у мамы валялось платье, которое ей подарили Ростроповичи.

Вот ведь дичь! Чувствую себя каким-то "последним из Могикан", - но ведь это не так. Я красуюсь, бравирую тем социальным аншлюсом, который устроило мне время, что ж, может, потому, что у меня просто нет выбора?

Или он когда был, но я его проворонил. Вместе с юностью, вместе с хипповскими погpомами, о котоpых я не имел ни малейшего пpедставления, вместе с баppикадами 90-ых, один вид котоpых по телевизоpу внушал мне ужас впеpемешку с маниакальным любопытством: а что дальше покажут?

Иногда: признать свои ошибки - значит - пережить их заново. Я, мы, мое поколение - были в ответе за многое. У нас, тогда - молодых, в руках был мир, живой и неясный. Мы могли дать ему наши имена, мы могли раскрасить его нашими красками, мы могли наделить его силой, силой для любви и ненависти.

Но мы оказались не творцами - сочинителями. У нас, бессильных, не было ни красок, ни имен. Мы, правда, очень искренне умели веселиться, полагая при этом, что те, кто идет следом поверят нам и войдут в наши хороводы. Но хороводы редели, а идущие следом шли мимо. Наверно, мы не очень убедительно танцевали, кто знает...

И мы не "новое потеpянное поколение", нет. Мы, скоpее, - потеpявшееся. Мы потеpяли самих себя.

Нас воспитало одно вpемя, а жить пpишлось - в дpугом. Нас жестоко обманули те, которые выpастили и выкоpмили нас.

Ждать ещё два поколения, пока pодятся и возмужают наши дети, - им-то уж мы сможем объяснить что к чему, они-то - послушают нас. А может, они послушают и нашу музыку...

А сегодняшние молодые, - другие, совсем, слишком другие. Я уже не понимаю их; более того - я уже не хочу понимать их.

За каким-то возрастным рубежом десятилетняя разница уже не ощущается. Время тупит память и сглаживает разногласия. Но десятилетняя разница с нынешними подрастающими - словно вековая.

Они слушают иную музыку, читают иные книги (если читают вообще). Мне жалко их, но - они сильнее и меня, и тех из нас, кто ещё выжил, остался.

Они - пеpвые поколения, лишенные пионерских лагерей.

Жаль.

Их лишили идеологии земли, на которой они живут, их лишили осознаваемой общности, их лишили - литературы. Из нынешних детей сознательно делают будущих преступников. Про насилие на кино - и теле-экранах и на страницах новомодных "книг" в глянцевых обложках я уже не говорю, иначе бы пришлось исключительно непристойно ругаться...

Я только не могу до сих понять, - зачем они так, те, кто пpидумал кошмаp, в котоpый мы окунулись. И кто такие эти "они". Вот уж воистину "свиньи, гадящие там, где едят!"

Хочется, однако, спросить: о чем думают господа, гонящие длинный рубль из нынешнего, с позволения сказать, искусства? Кто за этим стоит? Двадцать лет назад я бы сказал: холодная война. И меня бы поняли. Мне бы сказали: да, враги. К счастью, я очень хорошо знаю, что такое "враг". Воспитывался-то я при коммунистах! Теперь же - люди словно боятся вспоминать о том, что есть наше, родное, доброе, искусство и не-наше, злое, жестокое...

Людей пожирает страх. Они уже боятся признаться себе и в том, что просто бессильны сдержать тот блевотный поток, что хлещет на нас из насквозь прогнивших империалистических недр. Кому-то я и могу показаться излишне грубым, может быть, даже - невоспитанным, но как сказать иначе? Идет паpтизанская война. Фоpму отменили, и я не знаю - кто дpуг, а кто вpаг. Пpиходится наобум, вслепую. Но ведь был же пpиказ. Ведь давили же "смpадных гадов". Или гады сами отдавали пpиказы? Так все пеpепуталось...

Но - даже тепеpь я чувствую какой-то высокий внутренний долг, долг перед той страной, которая меня воспитала, долг перед тем Р.Шебалиным, который был сперва октябренком, потом пионером и после - комсомольцем. Хотя, вряд ли этот долг нужен кому-то, кроме меня. А уж как и через какие слова и поступки он выражен - так ли это важно?

Нас покупают. Покупают наших детей, их мозги, их речи, их сны. Годно ли подобное для страны с многовековой традицией? Нам прививают насилие, бездуховность.

Да, конечно, очень известные слова. Мы их слышим теперь с экранов телевизоров. С перерывами на "рекламные паузы". Мы читаем эти слова в газетах. Переверните лист и красотка с объявления предложит вам сделать соответствующий массаж за соответствующее вознаграждение.

Так что, то, за что ещё лет десять назад сажали в тюрьму, сейчас является чуть ли не нормой. Отчего это? Позвольте вас спросить, почему так стало? Нет, не отвечайте. Мне больно на это смотреть, не надо мне объяснять нюансы, мол, всего я не увидел, и без того тошно.

Самое смешное, что мы - не буду врать - действительно ждали перемен, мы - приближали вожделенное иностранное. Каждый новый альбом "Аквариума", каждая новая передача "Веселые ребята" пробивали бреши в глухой стене, которой нас отгородили от прочего мира. Что там за стеной? Мы рвались на волю. На воле - были "Битлз", джинсы, моpе пива и гоpы колес.

Напрашивается дурной каламбур: нас всех рвало на волю. Дорвались. Подскользнулись и вмазались. Впрочем, какое поколение не могло бросить следующему: мы вас видели не такими?!

И нас наши родители видели не такими. И мы не оправдали чьих-то надежд. Но тем больнее... (А пиво я так до сих поp ни pазу и не попpобовал.)

...В школе я слыл "поэтом и абстракционистом". Я писал стихи, где "диссидентско-некрофильский" пафос заменял элементарное умение, и рисовал на уроках какую-то кубо-футуристическую мазню (шариковой ручку на листочках в клеточку), мазня эта почему-то нравилась моим одноклассникам. Возможно, они так издевались надо мной. Друзей в школе у меня почти не было. Ну, может быть, - трое.

Это был, хм, клуб "почитателей меня". Да нет, шучу, конечно. Но они выслушивали мои социально продвинутые стихи; мы беседовали о судьбах Родины. Об одном из этих друзей - особо. (Другие - были, видимо и сейчас где-то есть, но - этот, что называется "оказал на меня некоторое влияние") - комсорг параллельного класса. "Весы". Тучный и радушный. И клептоман. Как-то раз у меня пропала моя весьма толстая тетрадка, где я записывал стихи (назовем это так), телефоны знакомых, просто разные житейские наблюдения... Там были мои первые опыты "прозаических произведений", "письма к незнакомкам" и что-то еще, сейчас уже не упомню. Так вот, прошел месяц. Я свыкся с мыслью, что тетрадка моя утеряна навсегда и вдруг обнаруживаю на книжной полке Юры эту мою тетрадку, где-то рядом с Булгаковым, Библией (Он тогда был православным, что, впрочем, не помешало ему года два спустя "врубать" меня в "сознание Кришны"); "соседство" было просто восхитительным! Ничего не говоря, тихой сапой я стянул свою тетрадку; дома, раскрыв её, рассмеялся - она вся была исписана юриными комментариями. То на русском, то на латыни. Твердым красивым почерком. Нет, ничего не сказал. Чуть позже у меня пропали Булгаков и Глазков.

А ещё чуть позже, как-то летом, он вытащил меня прогуляться по Арбату. Оказалось, что он там гуляет уже давно, вместе с "хиппарями".

Так я попал на Арбат. Спасибо.

А книги... Книги, вероятно, были платой, тарифом. К таким тарифам позже - мне пришлось серьезно привыкать. Жизнь брала свои пошлины и налоги с меня - с моих дел, чувств, снов...

Странно, даже самые дикие нелепости прошлого - теперь, по прошествии почти десятилетия вспоминаются с какой-то мягкой нежной теплотой. Помню, однако: Арбат меня поначалу испугал. Будучи примерным комсомольцем (хотя и не активистом) я инстинктивно побаивался "тусовки". Там - были наркоманы и бродяги, там - жили некой своей, неизвестной мне, причудливой жизнью.

Мое поколение молчит по углам.

Мое поколение не смеет петь.

Мое поколение чувствует боль,

Но снова ставит себя под плеть.

Мое поколение смотрит вниз.

Мое поколение боится дня.

Мое поколение пестует ночь.

А по утрам ест себя.

К.Кинчев "Мое поколение".

Нет, Арбат не стал для меня ни "запретным плодом", ни "школой жизни". Скорей наоборот. Спустя года два-три, я пришел на Гоголя (тогда - центровая хипповская тусовка Москвы, а, может, и Союза) уже на правах почти олдового. Я держался особняком, не пил, не курил (даже травы), не употреблял вообще никаких наркотиков; просто не было такого желания или - хотел повыпендриваться, не знаю.

Школа к тому времени - кончилась. Дни стали бесконечными и безотчетными.

Началось: работа монтировщиком сцены в ДК 1-ого ГПЗ, тусовки у "Туриста" и на Гоголях, Юрий Наумов, чуть раньше - 20-ая комната журнала "Юность", первая настоящая любовь, pабота ассистентом pежиссеpа на "Центpнаучфильме", первая самая настоящая любовь, просто первая любовь, выставки "Love Street"; итак, с 1987 года я - хиппи.

И разумеется, - навсегда.

*

/маpт 1997г./

До сих поp живу своей кошмарной "Вивисекцией". Пожалуй - почти единственное, что писалось - в институте - не для института. (Хотя и было предложено на обсуждение.) Думаю, они не смогли "оценить" предложенное по одной простой причине - я чуть старше их. Да, не на много, но ведь теперь двух-трех лет порой достаточно, чтобы одно поколение не понимало другого. Получается так, что мой язык, мой родной язык, на котором я говорил, говорю и, дай бог, буду говорить, - этот язык сейчас почти никому уже не понятен. Иногда - понятен, но не интересен.

Поясню.

Слово "тусовка" имело весьма конкретное значение. Вернее, значения. В Москве было несколько тусовок. Прежде всего - Гоголя, "Турист", Этажерка и пр. То есть, "тусовками" именовались конкpетные места, где собирались хиппи. Эти места были максимально известны своим. Приехал, скажем, некий хиппи из Воронежа, спросил: а где искать такого-то? - А на тусовке. Все, вопросов нет. Если на дворе было лето и год - примерно 1988, то - почти только на Гоголях или в Пентагоне. Если зима - народ тусовался в Этажерке. А вот на Яшке к 1988 году тусовки уже почти не было.

Для меня (как и для многих хиппи) - "тусовка", "фенька", "хайер" - это наши слова. Понятные только нам. Я не большой любитель обнародования сленга, я не говорю на этом языке, я - на нем думаю. Это то, что я хотел запомнить. И я это запомнил.

Курехин и съезды "Рейнбоу", проблемы "прихода Бодхисатвы с юга" и приходов просто, проблемы прилюдного ношения фенек и проблемы аска... "Какие наши года..." А и в самом деле! Но многое, из того, что лично мне было дорого, - накрылось большущим железным "резетом".

Об этом - цикл диалогов "Вивисекция".

Но я пpосто хотел поговоpить с людьми о том, что меня порой сейчас тpевожит. Лишившись "Александрины" я судорожно пытался найти верную ритмическую опору в новом для меня мире. Я представил: пусть мир - это сцена, а люди - актеры из "Парадокса об актере" Д.Дидро; тогда удостоверившись в том, что полученный реальный мир и в самом деле - нелеп и безобразен - населил его своими тенями и тенями близких мне людей и стал наблюдать, - как там они живут?

Настоящее доказало мне: играя, - тогда - мы были живыми, нормальными людьми. Или теми, кого я в силу своего неумения разбираться в людях до сих пор считаю "нормальными". Другие люди мне, увы, неинтересны. Они порой весьма полезны, даже милы, но - к чему излишества? Даже когда я тусовался, я слыл аскетом и трезвенником (я и был, и с радостью остаюсь таким), а теперь уж - и подавно.

Люди, современные, настоящие люди с их проблемами, задачами и всеми мыслимыми и немыслимыми геморроями - к чему они мне? Что, я не проживу полной жизнью, если не полезу на какую-то очередную вонючую баррикаду? Проживу, и ещё как.

Играю и до сих пор. Может, просто потому, что не умею иначе? Не научили, не научился. До сих пор делю мир на "взрослый" и - мой. "Взрослого" мира - боюсь. Раньше - хотел играть с ним: политика, религия, искусство... Теперь - только боюсь. Ведь он делает мне больно.

Но почему?

Лет десять назад многие твердили мне: ты ещё мал, вот повзрослеешь, прочтешь Достоевского, Ницше, Библию, наконец!.. вот тогда и будешь судить: что хорошо - что плохо. А я смеялся им, - я читал "Винни-Пуха" и мне хватало.

Прошло десять лет, однако. Я прочел и Достоевского, и ещё черт знает кого: и этих, и тех - классику и не-классику, модернизм и постмодернизм, реализм и романтизм... да мало ли! И - ничего. Почти ноль эмоций. Никак. Скучно.

Недавно почти насильно меня заставили познакомиться с творчеством Пелевина, Ерофеева, Мамлеева... Джойса, Кафки, Камю, Барта... Какое удивительное соцветие глупостей и гадостей! Неужели - люди читают все эти книги просто так, для себя, "для души"? Никогда не поверю. "Взрослые", видимо, - читают. Я - нет.

А ещё недавно мне сказали: инфантилизм.

Ну и ладно. Сколько там мне лет? Одиннадцать? Двенадцать? Сколько часов в день я "гроблю" на "Тетрис"?

Смешно? А то, что этот "Тетрис" - не дает мне расслабится и сойти ума, - как быть с таким положением вещей? Достоевский мне поможет? Или Пушкин? А... должно быть, Джойс или Барт. На худой конец - Фолкнер.

Не смешите меня. Мне поможет прожить ещё один день - то, что мне поможет прожить ещё один день. Прочее - идет к черту. Устал.

...Да, очень хочу стать вегетаpианцем. Просто так, безо всяких на то высоких соображений. Во-первых, потому, что - ангел, а во-вторых - к чему делать то, что можно не делать?

Должен упроститься.

*

/апрель 1997г./

Весна.

"Я сильно изменился за последние полгода. Стал безpазличнее, что ли, ко всему. Я скатываюсь. Я сознательно загоняю себя в какую-то могилу, но ведь иначе я пpосто с ума сойду! Если б ты знала, как мне надоел этот компьютерный экpан, эти вонючие видаки, эта пpивычная пошлая обстановка. Сегодня, когда вышел на улицу понял: весна. Понял по запаху. Ветеp пахнет весной."

"Вивисекция" завершена.

Что-то иное должно начаться.

Да, несколько дней назад, в дни перехода от "рыб" к "овну" в издательстве "Современный Писатель" (бывший - "Советский...") вышла моя книга "Пустой Город".

ББК 84 (2Рос-Рус)6; Ш 36; ISBN 5-265-03393-9. В общем, смешно и странно. Цикл "ранних", почти ещё "тусовочных" рассказов, поэма "Никуда", написанная летом 1991 года в подарок талантливой поэтессе и просто милой девушке Ренате Розовской и, наконец, - повесть "Александрина", которую я создавал для себя, и только: у стен Новодевичьего и на Крылатских холмах. Слушал, смотpел и записывал.

Но у меня никогда не было знакомой с таким красивым именем. Только однажды - давно уже - была просто Саша, Шура.

Она погибла в горах.

Глава 8.

"Искусство свиньи быть в апельсинах".

Где мы, "радость моя", где мы?

Ах, мы заблудились? Мы ведь нарочно заблудились, да? иначе бы мы никогда не встретились, так ведь, правда?

Иногда мне кажется, что я должен снова и снова объяснять себе - себя, смысл своих поступков, веpность своих чувств. Более унизительного занятия представить невозможно. Навязчивый кошмар. Каких чувств?

Я привык боятся людей. Это так удобно. Что-то вроде самогипноза. Нет, не потому, что меня они могут обидеть, просто я им, как правило, не очень-то и интересен. Мой страх - прямое следствием их знаний, их грубости, их ничтожности. Опять игра? Возможно. В последнее время почти единственным моим собеседником является компьютер. Я хотел поставить себе модем вовремя одумался, - мне самому заниматься установкой всей этой связи значило бы - признать свое одиночество, но так невыносимо, в конце концов я ведь научился врать себе, а модем, - он мне нужен был только для создания иллюзии какой-то своей необходимости.

С ужасом понимаю: ведь у меня было все: любовь, друзья, дела, тусовки... Такой великолепный миp куда-то сгинул - я даже не успел понять: как и почему я остался один. Словно я пережил свое время.

Неудачник?

Самоанализ. Доскональное исследование такой проблемы - не лучший ли способ бегства от нее? Не потому ли считаю себя фаталистом? Не потому ли мне нравится писанина Майкла Муркока, какая бы она ни была убогая. О том, как Корум почувствовал, что значит быть "ариохом"...

Так я совершенно сознательно поставил однажды себя выше тех людей, которых принято называть "тусовкой", не имея на то собственно никаких веских причин. Впрочем, одна причина все же была: тусовка меня не принимала, вот я и решил обернуть свое бессилие высокомерием и "загадочностью", думая, что хоть так буду кому-то интересен. Но я опять просчитался. Оказалось, что они тоже обыкновенные люди, и если сначала они меня не принимали потому, что я "простой", то после меня не приняли из-за моей "сложности".

Когда я заводил компьютер, у меня, помимо всего прочего, была цель попасть в некое информационное поле, где - круговая порука, и люди нужны друг другу. Что ж, мне до сих пор доставляет радость - если у меня на винте оказывается некий файл, который кто-то разыскивает. Его ищут, а тут - вот он, пожалуйста! Приходится быть колдуном, дедом Морозом, чтобы они относились ко мне, как к человеку.

Найти в себе не-человека, что бы стать человеком, ха.

Одиночество избавляет от принципов, но создает дикое количество долгов. Или я просто люблю быть кому-то должен, ведь те, кто должен мне пропадают, уходят, а мои долги крепко держат вокруг меня людей. Вряд ли к своим долгам я умею относиться серьезно, к сожалению, я, о том, что кому-то нужен, узнаю, что называется, "в последний момент".

Так в конце 1991 года я совершенно случайно (или не-случайно, что, в сущности - одно и тоже) стал толкинистом.

Меня пригласил один мой старый тусовочный знакомый к одной барышне, барышня оказалась эльфом или кем-то в этом роде, она умела вязать теплые свитера, петь песни и собирать вокруг себя приятные компании. Тусовочного знакомого звали Мумрик, а барышню - Сэнта.

Что до первого, то сейчас он, кажется, в тюрьме. Он зарубил топором по голове какого-то лоха, который то ли изнасиловал, то ли хотел изнасиловать его, ну, скажем так, подругу. Впрочем, Мумрик был постоянной темой для вполне веселых разговоров между мной и этой его подругой. Звали её Оля. Когда (от Оли) я узнал подробности этой детективной истории я минут пятнадцать валялся на полу в приступе гомерического хохота - тишайший собиратель хипповских архивов, путешественник и поэт, и вдруг - топор! Естественно, Мумрик имел и свои маленькие личные приколы. Он любил резать себе вены в присутствии Оли. Большой был оригинал. Но, бог с ним. Он все сделал правильно. Главное: он познакомил меня с Сэнтой.

Впрочем, не только с ней.

Я попал в удивительно славную компанию. На какое-то время мне даже показалось, что я нашел в них себя. За моей спиной были уже годы хипповских тусовок, были художественные выставки и рок-концерты, хеппенниги и акции, все прелести тусовочной жизни. Нет, ни Гоголя, ни "Турист", ни Пентагон и ни Яшка - мне не надоели, просто на тот период времени они уже почти почили в бозе. Не стало ни "Бисквита", ни "Этажерки", да и на Гоголях все меньше и меньше можно было встретить хиппи. Мне предстояло найти ни много ни мало новое поле для жизнедеятельности и буквально - новую любовь, новый миф.

В чем я и преуспел.

...Толкин никогда не был моим любимым современным писателем; как фэнтезист, скажем, Муркок мне нравится много больше; дело было не в Толкине. Вернее, в нем, но... Толкин стал для меня шифром, паролем, при помощи которого я быстро нашел общий язык с новыми для меня людьми. А потом, спустя полгода, летом 1992, я встретил Астэ.

Может быть, потому что я всегда верил некой "любви с первого взгляда" - не знаю (а, может, уже и не помню), но так - я уже совершенно серьезно захотел стать толкинистом, чтобы говорить с ней на одном языке, чтобы находить все новые и новые поводы для встреч, разговоров; мне тогда казалось, что мир остановился.

Но, вероятно, у меня просто не хватило сил стать и для нее, и для всего тогдашнего окружения (имена одиозные и звучные: Ниэнна, Сэнта, Илсэ, Горлум, Лин и т.д.) этим вот самым "своим", и когда, наконец, я понял, что попал куда-то не туда - было уже поздно. Я, что называется, "вляпался в чужой миф".

Однако, роль отвергнутого возлюбленного меня не устроила, и я решил превратить простую скучно-романтическую историю в полумистическую буффонаду с элементами "никак не похожего на блюз" маразма.

Романтика-то была, мягко говоря, плевенькая, бутафорская: объясняясь в любви, я подарил её засушенную морскую звезду (купленную в тот же день на Птичьем Рынке), точно такая сейчас висит здесь, у меня, над монитором; а была, например, ещё одна дивная история: наши дачи находятся рядом по одной ветке - Павелецкой, и как-то мы поехали вместе; она - к своим, а я - к своим, в ту пору все было поддернуто дымкой легкого Мелькорианства (Астэ тогда ходила за мрачной Ниэнной эдаким псевдомрачным хвостиком) и, конечно же, когда ужасающая жара достигла предела, - я обратился непосредственно к Мелькору и попросил дождь, а поезд ехал дальше; расходясь по своим станциям, мы как бы договорились, что будем ехать вечером, но - когда я вышел со своих "Белых столбов" (а дача у меня именно там) я понял: автобуса нет, а идти пешком - эдак я только к вечеру до дачи и доберусь, но вот я иду по пыльной дороге и вижу, что машин нет вообще, и совершенно по-игровому взываю к Мелькору вновь и - около меня притормаживает невесть откуда взявшаяся машина (я оборачивался - несколько секунд назад её не было) и меня подвозят до домика, третие воззвание к Мелькору произошло уже на станции, когда я поздно вечером возвращался домой - естественно, что в том же вагоне, куда я вошел, ехала домой и Астэ, ну и уж конечно, как только мы вышли из поезда - пошел великолепный дождь - вот такая вполне обыкновенная человеческая романтика для толкинистов!

Смешно.

Но, так или иначе, когда мы расстались, я решил прекратить всяческие отношения с этими самыми толкинистами, хотя, собственно, - толкинистами они для меня уже не являлись, просто - хорошие и порою нужные люди.

Астэ я к тому времени успел напосвящать кучу песен, сейчас многие из них исполняются ансамблем "Навь". Да и само её имя (восходящее к древнеисландскому "любовь" - "аst") стало для меня неким блюзовым словом, вроде классической "бейби", или "мамы" Юры Наумова.

"Аст'э..." - говорится в паузах между строками песен уже почти бессознательно. Я привык к этому имени. Сделав ручкой человеку, имя навсегда ушло ко мне. Впрочем, некоторые мои знакомые, тот же Лин, скажем, сами иногда называют её так. (Я её так уже давно не называю.) Впрочем, Лину как раз вполне позволительно, по его словам (и стихам, что много ценнее!) он был влюблен в неё (или любил, что... есть разница?); по-моему, так.

Один мой старый знакомый, можно сказать даже - друг, Имантс как-то поведал мне (по поводу моих рассуждений о прозрачной и серой магиях): "те, кто верит в дьявола, попадут в ад, те, кто верит в бога, попадут в рай, так или иначе и те, и другие окажутся среди своих, ты же - повиснешь в пустоте" - шел 1989 год, но я знал: все ещё предстоит.

Изменить, сбежать от серого.

Но - не получилось. Я опять и опять возвращался, выжимая себя из прошлого для настоящего: "ну, кисонька, ну ещё капельку..."

"...Умереть в ожидании солнца..."

Что-то вроде того. Чувствую себя Бастианом, когда он шел к Павильону ещё раз увидеть Принцессу, отдать ей Орин, или... Я должен отдать Орин, но если я его отдам, тогда - я потеряю что-то? А если - нет, тогда что? Я должен порвать этот круг, или - нет, тогда - что? Кажется, я догадываюсь.

У меня есть песня, где я - Орин. Она была написана для Лены.

Нет-нет, постой, нет уходи,

Мы слишком долго ждали

Тех, кто лучше нас,

Они оставили нам ночь,

Но лишь на час,

Ты уходи, я доживу её один,

Я не усну,

Я буду ждать тебя, но только

Не возвpащайся, я пpошу

Тебя, себя.

Нет-нет, постой, не уходи,

Мы слишком гpомко звали

Тех, кто стаpше нас,

Они пpоснулись в нас

И стали нами

Посpеди зимы,

На белом каpнавале

Мы в масках столь похожих, что, пpости,

Я не узнаю ни тебя и ни себя!..

Опять смешно. Он всегда боялся серьезно исполнять эту песню. Заподозрят чего доброго в трепетном отношении к подобной "попсне".

...Он опять перебирал старые бумаги, разглядывал старые фотографии. Что-то тянуло его туда, в прошлое.

Он словно хотел соединить разрозненные частички себя, - собрать их, приварить, склеить...

Он очень хотел все сделать иначе.

Но он запутался в людях, ему почти все равно, с кем он, но что-то его ещё держит, может быть, только воспоминания, он "вальсирует с мертвой любовью на Корабле мертвецов" - они болтаются в его городе как в прорубе: никогда уже ничего не случится!

*

/апрель 1997г., продолжение/

Такое впечатление, что я пишу для кого-то, не для себя, в этом - есть стpанная смешная ложь. Я опpавдываюсь. Я боюсь записывать. Вернее, скажем так: я не умею записывать. Но иногда хочется. Это ужасно.

Как-то в институте - проходило обсуждение одной моей местами забавной повести, "ДНД на БД", своеобразной пародии на мировоззрение тех, кто для меня так дорог; меня обвинили в том, что я пишу - "большинству" не понятное. А а-то думал, что пишу образ современного мне мира. Нет, оказывается жизнь: и моя, и многих знакомых моих, - жизнь - коту под хвост! Кому-то она кажется несерьезной! Что ж, блажен, кто верует...

Не думаю что человек, лишь раз заикнувшийся о неуважении к тому, что мне дорого, может рассчитывать на мое к нему уважение.

Впрочем, иным мое уважение на хрен не надо.

А кто поймет - эти тексты?

А кто читал романы М.Муркока? Или кто знает, что такое "rubedo"? Кто знаком с творчеством таких групп, как "Би Джиз", "Пинк-Флойд", "Тамбурин"?

Мне: естественно - так жить. По мне, так - и можно жить. Слушать музыку, чередуя размышления о судьбах Сарумана или Р.Луллия с сексом, а то и совмещая эти процессы...

Но, в самом деле, разве это - здесь - сейчас - не я? Разве это не тот Р.Шебалин, который любит слушать "Би Джиз", читать Андрея Белого и играть на своей черной десятиструнке? Это - тот, который пишет, это - тот, которого и слушают, и читают.

Может, со своим уставом - в чужой монастырь? Я-то привык, что, если нечто одно мне в человеке нравится, но и весь человек и все, что он делает, - мною воспринимается с радостью. И напротив - если что-то в огромной личности вызывает у меня сомнения, то сколь не ничтожным бы был этот изъян, - вся громада мне противна.

Слава богу, что общающиеся со мной люди так не рассуждают! Иначе я бы был совсем одинок! Вряд ли в этом мире наберется хотя бы двое-трое уважающих меня.

Малыш пpидумал себе Каpлсона. Блок - Пpекpасную Даму. Мне тоже надо кого-то пpидумать, а то я сойду с ума. Мой "карлсон" - это литература и музыка. То, что я пишу. То единственное, во что я могу играть, то единственное, чему я могу верить.

Не ответ ли на вопрос: почему делаются подобные записи? Ах-ах, один я, что ли, такой?

Наверно, не случайно: любимое мое произведение Л.Толстого - это "Исповедь", Л.Андреева - "Дневник Сатаны", М.Зощенко - "Перед восходом солнца", а настольные мои книги - почти сплошь "воспоминания" и "переписки". Особенно начала нашего века. Им можно верить. Потому что верить больше почти некому.

Вообще-то у, также мною любимого, Льюиса Кэрролла есть целый трактат о том, как надо писать письма. Хороший трактат, но мне он, увы, совершенно не подходит. Жаль. Я всегда любил писать письма. Любил платонически. К сожалению, у меня почти нет знакомых (а о "дpузьях" вообще молчу!) и писать письма почти некому. Нет, конечно, я пеpеписываюсь, но писем мучительно не хватает. Мне не хватает моих писем.

Вот альбом с фотографиями. Вот: очень сильное чувство; чувство так себе; чувство как чувство; опять очень сильное, сильнее не бывает; так себе; вообще фигня, фикция; а, нет! бывает! чувство такой силы, что сейчас брошу альбом; ещё одно чувство как чувство; и ещё одно; Астэ, Вероника... Живые люди, сами того не подозревая, в моем сознании становятся мертвецами.

Что делат мне?

Собираю их. И тогда они остаются, навсегда - здесь, им уже не уйти никуда, никуда.

Я словно городничий. Тот, из пьесы.

Цель оправдывает средства - я храню этот странный "пустой город"...

Вообразите себе экран кинотеатра, которой оставляет, запоминает все фильмы, что на нем показывали. Или трещину в асфальте, куда забивается что ни попадя. А трещине все равно. У неё долг - сохранить.

Я - главный в своем пустом городе. Потому что больше никого там нет. Они проходят мимо, чуть цепляя меня, - мимо идут по своим дорогам. Я стою у окна и чувствую дыхание потока, в котором есть и жизнь, и смерть, и любовь...

Когда я был чуть младше, очень иметь хотел синтезатор - очень хотел делать "крутую музыку"; я думал: будь у меня такой аппарат - я кем-то стану, я что-то сыграю. Вот и у меня появилось и то, и это. Результат известен - второй Жан-Мишель Жарр из меня почему-то не получился.

Потом я хотел стать хиппи, потом - толкинистом... (лифт идет в депо со всеми остановками).

Что теперь? Меня предали мои собственные иллюзии. Возможно, те люди, которые меня окружали, вовсе не были должны играть со мной во все мои "дурацкие игры".

Игры?

Словно в моем механизме - что-то сломалось.

Там, внутри, я вполне ясно осознаю, что являюсь оппозицией - всему, что меня окружает. Какой-то пассивной оппозицией.

Оказался одинок среди неодиноких людей.

Но я выслушивал их бредни про себя, странного. Мне приходилось соглашаться и принимать многозначительные позы. Про шутов? да ради бога! Про бездну? - пожалуйста! Про боль? - лучше не бывает!

Я искал понимания, но не нашел. Они умели понимать только то, что хотели понимать. Мне пришлось стать тем, кем я должен был быть в их глазах, а они меня предали.

Они оставили мне прошлое людей, которым нет до меня никакого дела. Тогда, давно, я злился: ах, вы не хотите со мной играть - вот вам! "Вы не хотели видеть меня добрым..."

Тогда - начался тотальный стеб.

И однажды я осознал: переделывать ничего не надо, надо - разрушать. Медленно увеличивая объемы энтропии в этом мире.

В детстве я очень не любил стричься, как-то раз, после очередного мучения у парикмахера, когда мои родные и близкие обступили меня, восторгаясь новой прической, я разразился гомерическим хохотом, а моя тетя сказала: когда мужчина хочет плакать - он смеется. Но... я даже уже и не смеюсь. И так, и так - невыносимо.

Мне отказали в доброте. В том, что я раздарил всем, в том, что я себе почти не оставил.

Иногда я кажусь глупым и добрым? Или хитрым и злым? Скорей второе, чем первое. Что мне ещё кому подарить? Хоть бы кто спасибо сказал или подарил что в ответ. Такого как правило не происходит. Почему, когда другие делают подарки - им отвечают тем же? Хочу понять, но не могу - очень уж сложно понимать непонимание. Но радуясь, но раздавая себя им...

Это как у Наумова.

Лезвие язвило, но везло,

Стараясь не разбередить

Наши юные раны,

А мы-то и рады, что все впереди!

В пику пикам неслись напролом,

Совершенно забыв, что у нас

Ахиллесова пятка в груди...

И нам ещё не отбелилась кровь на стенах,

И не отблевались дырки в венах

Это был великий белый блеф.

Лезвие буянит:

Хочешь мир с изнанки?

Дай стоянку в кубитальной ямке

Лесбиянкам вене и игле!

И в петле

Повиснув, ты так до конца и не понял,

Реальность ль все это или крейза:

Ты был первым, кто не помнил дороги назад

Да на кой она хер тебе, эта дорога назад?

Дорога назад...

...Думаете, я поверю вам

После стольких лет лжи?!

Вся моя жизнь

В этой дороге назад,

Вся моя жизнь...

Скоро двадцать семь. Дурацкий возраст.

Кажется, наконец-то я понял, что совсем не умею жить. А ещё собрался кого-то убивать! Возможно ль?

У меня украли мои сказки и съели их в говнище, - даже и не зная - как, что, зачем - они уничтожили их. Кто станет разбираться в такой ерунде! Теперь, когда уже не осталось почти ничего, я имею полное моральное право предъявить "счет"... мерзко, правда?

Но гнев делает человека слабым, а жажда мести - ослепляет. И это, должно быть, хорошо. Вероятно, кому-то очень повезло, что я - именно такой, слабый. Ведь мы все прекрасно понимаем, что я никого не буду убивать, хочу - но не буду. Вероятно, это мне где-то там зачтется.

Пошлость.

Наверно, меня все-таки изрядно достали расклады типа: "эстетика выше этики".

Или я взаправду взрослею? Я почти перестал ходить на тусовки - я понял - там все как-то формально - как в Америке: ну как дела? - о-кей! И не дай бог вы начнете рассказывать, какие у вас дела - этого никто никогда не ждет.

Люди бегут от реальности. Господи! какая во всем этом дикая страшная ложь! Они придумывают себе несуществующие чувства нереальных людей, - они мне все больше и больше напоминают глупых гномов из "Последней битвы" Клайва Льюиса.

Нереальность + Реальность

пошлость.

Хороша формулировочка, не так ли? Но несоответствие формы и содержания ведет к разрушению и того, и другого.

А они так живут. Любят, страдают, читают книги и все время что-то придумывают... очень смешно. Теперь я сам себе напоминаю Кавалерова. Или даже Ивана Бабичева. И завидую.

Скоро ещё одно лето. Какой-то кошмар.

Устал ужасно. Придумываю себе все новые и новые задания, решаю формулы: "хорошо темперированная" жизнь! - а по сути - кручусь как белка в колесе - какое-то несносное мельтешение - в никуда.

И остановиться нельзя. Все обрушится.

Очень боюсь сойти с ума.

К сожалению, это небезосновательный страх, - у нас в семье уже было несколько сумасшедших - моя бабушка умерла в "пятнашке".

Страшно. А если ко всему этому добавить ещё и то, что я не св.Франциск и есть из одной тарелки с прокаженными я не желаю, - сойти с ума - это фи! - какая гадость!

Я устал от безумцев и психов - сам-то я не такой. Я устал от "безумцев", одной рукой которые вертят всяческие фокусы, а другой - гребут лопатой деньги, престиж и прочее... Они мне омерзительны, потому что я завидую им.

Увы, - то, что для многих является лишь частью жизни (музыка, литература, смешные магические опыты, что-то ещё в таком же духе) - для меня - это вся жизнь: ничего иного у меня нет.

Похоже на паранойю? А кто может представить себе Сарумана, работающего где-то инженером или клерком? Я не могу. и не представляю. Эльфа-семьянина? Вадага с пейджером? - нет не могу. Ни вадага, ни пейджера - умирает сразу все.

Единорог не может выйти замуж!

Выходят. Отнимая у меня частички жизни. Не моей - просто: жизни.

Какие-то дикие сексуальные расклады, какие-то обиды и наезды, какие-то постоянные выяснение отношений - кто-то что-то скрывает - какие-то тайны... как вы так все живете? Я бы так не смог.

У меня есть лишь вещи. Их мало, но они у меня есть.

Мои вещи легко живут со мной. Вещи не раскрывают себя. Я - мумия замурован в свои вещи. Я подверг себя бессознательному самомумифицированию. Как и зачем я это сделал, - не знаю.

Grand control to major Tom...

Grand control to major Tom...

Grand control to major Tom...

Глава 9.

"Pоман в стихах - 3" (albedo)

/май 1997 г./

Итак, в механизме что-то сломалось. Устал. Сейчас вышел на улицу страшно осознавать, что: вот солнце, и яркое небо, и - ослепительные облака. И это все словно уже не для меня. Я очень хочу порадоваться и весне, и небу, и людям... Нет, - не могу. Словно: не для кого радоваться.

Но я должен быть там.

На сцене.

Туда, к вам, к живым, к неправильным, скучным, страшным. На ваш безумный праздник.

Но как?

Что я бы мог изменить? Я отдал вам все, что мог - все свои силы, - так откуда же мне брать "новые"? Разве кто мне сказал: пойдем со мной? Разве кто захотел показать мне бесконечно прекрасный свой мир и - подарить мне его часть? Разве кто смог быть собой - для меня?

То, что было - теперь не в счет: люди с их сказками и тайнами растворились в кислоте времени. А я не могу вечно играть на "своей стороне", - с каждым разом этой стороны становится все меньше и меньше. Мне уже почти нечего отдавать. Я раздал жизнь, любовь, стихи, песни - у меня почти ничего не осталось - только слепки с того, чем я когда-то владел. Наверно, я уже разучился делать подарки - постепенно повторяясь - дарю разным людям одно и тоже. А что делать? Приходится. Иначе совсем никому не буду нужен. Люди - корыстны. Чуть стыдно в этом признаваться, но ведь и я достаточно корыстен. Я это пытаюсь скрывать (и опять же - как-то в последнее время плохо получается) - скрывать, потому что иначе я совсем отвращу от себя тех немногих людей, кто ещё меня терпит.

Но ничто и никогда уже меня не свяжет с Веpоникой, - я знаю. Опять очень смешно.

Каким счастливцем был Вертер! Он умирал и ему было (хотя бы) с кем прощаться, он мог прийти к ней и, улыбаясь, говорить всякие глупости - не о любви, нет - просто так.

Если я не смогу повернуть время вспять, то жить сейчас - не имеет никакого смысла.

Но я не могу и не хочу умирать.

"Весь мир идет на меня войной..."

Они, должно быть, считают, что я играю в игрушки. Я с ужасом жду окончания игры. Я бы писал доносы или шпионил - такие же игры, не лучше, не хуже. Я "играю" лишь в то, что мне подарено. Подарите мне политику поиграю и в политику. Подарите деньги - поиграю в деньги. Или в любовь.

Но люди в массе своей - скупы и жадны. Они не умеют совершать бескорыстные глупости. Жаль; им бы у меня поучиться.

Я расстроен.

Боюсь, что опять на долгое время брошу что-либо записывать. Стимула нет. Если меня не читают - не могу даже ничего придумывать. Очень сложно дарить цветы запертой двери... У-у-у, слишком много навек заколоченных дверей было когда-то увито моими экибанами. Лет десять назад я мог себе позволить писать просто так - вся жизнь была впереди - я писал ва-банк, в долг, для доброго и сытого будущего. Но - вот будущее, вот последние взятки - пора открываться, нехрен уж совать карты в карман, думая, что: потом пригодиться, - эдак можно весь вечер просидеть в темном углу с дюжиной козырных тузов... Чем я, собственно, и занимаюсь. Нет, занимался - нет у меня теперь такого времени - что-то прятать и от чего-то прятаться. Я очень тороплюсь. Оказывается, время сильнее меня. Поэтому теперь многие дела делаются наспех.

"Однажды и навсегда", "завтра - значит - никогда", - вот единственное, с чем живу, словно рассказываю сам себе сны, красивые, но, кажется, очень бесполезные, сны.

Но: "Никто не размышляет."

Совершенно, кстати, не представляю, что делать теперь с изданной книгой. Такая правильная была радость, но - что это? То, ради чего жил, то, что должно вдохнуть в меня новые силы, веру... Неужели - самообман? Я уже словно боюсь её.

Прошлым летом, когда верстался "Пустой Гоpод", умерли Костик, Курехин. А я - вот что сделал...

Перестал отличать сны от яви?

Очень боюсь ошибиться. В себе, в людях...

Зачем они - меня - так больно? Должна же быть какая-то причина, хоть какая...

Каждый раз я отдаю все и - получаю на какие-то миги, на несколько секунд настоящего, а на потом - меня уже не хватает, нет сил. Наверно, я просто вампир и мне всегда нужна новая, свежая кровь. То есть, чтобы поддерживать в себе некое чувство, мне нужны силы, и силы эти берутся, как говорится, "на той стороне".

Только где тогда "эта сторона"?

- Что случилось?

- Ничего.

- Я не верю. Что-то случилось, что?

- Ничего.

- И все-таки...

- Я же сказала. Ничего.

- Ладно. Не дергай меня сейчас, у меня скоро концерт.

- А потом?

- Потом? Потом - только лето.

- Кто вы? - Спросил он, пораженный.

- Мы - розы, - отвечали розы.

- Вот как... - Промолвил маленький принц.

И почувствовал себя очень-очень несчастным. Его красавица говорила ему, что подобных ей нет во всей вселенной. И вот перед ним пять тысяч точно таких же цветов в одном только саду!

А потом он подумал: "я-то воображал, что владею единственным в мире цветком, какого больше ни у кого и нигде нет, а это была самая обыкновенная роза. Только всего у меня и было что простая роза да три вулкана ростом мне по колено, и то один из них потух, и, может быть, навсегда... Какой же я после этого принц?.."

А.де Сент-Экзюпери "Маленький принц".

*

/июнь 1997г./

Я подарил Лене... Что?

- Ты подарил ей "Би Джиз", кассету... думаешь, ей это ещё интересно?

Значит...

- Глупый.

Кукла улыбнулась.

- А ещё ангелом себя называет. Не стыдно? Писатель. Игрунчиками занимаешься.

Любовь? Я все придумал.

Эта мысль внезапно поразила меня. Что я ещё придумал?

Ты мразь! Ты просто ревнуешь!..

- Да.

Вот так, просто: да, и все?

- И все.

Ты от неё набралась односложных ответов?

- Нет, но меня придумываешь ты, такой - какой хочешь; я не виновата, что ты думаешь больше о ней, чем обо мне, учитель.

Ого! Ладно. К черту. Будь сама собой.

- Опять цитата. Но меня ведь нет. Кажется, так тебе удобней?

Ну и иди к черту, у меня скоро экзамены!

Она обиделась? Определенно эта дура становится похожей на вполне живого человека. Я могу над ней издеваться, я могу рассказать ей что угодно.

- Ну хочешь, назови меня её именем.

- Зачем? Ведь "Лена" - очень обыкновенное имя, тысячи прочих девушек откликаются на это имя.

- И все-таки...

- Да, конечно, ты права.

- Я понимаю.

- Что ты понимаешь, кукла?! Я сам не понимаю себя!

- Ты привык ко мне?

- Я привык к своей глупости.

Дурдом.

Начал говорить с куклой как с человеком. Не в шутку, не издеваясь над ней, - говорить по-настоящему!

- Какое мне дело до того, как тебя зовут?

- Да?

- Перестань подражать ей, дура! Если я люблю тебя, то не за то, что ты...

За что, за что?

Так, стоп. Что я сказал?

Ты урод, ты сам-то понял, что сказал? Ты объяснился ей в любви. Кукле! Ты подарил ей...

- Ведь ты подарил мне часть своей души. У меня должно быть имя, которое что-нибудь для тебя значит, что угодно, ты ведь имеешь право давать имена, правда?

Ты же сублимация! Ты же валяешь дурака в моем сознании, потому что я сошел с ума! Я же тебя придумал, когда понял: Лена ушла от меня навсегда.

Она не похожа ни на Веронику, ни на Астэ, она вообще ни на кого не похожа!

Я сплю: давнее.

Мне опять и опять будут показывать словно в кино того забавного уродца, который в силу своего самомнения считал себя то фашистом, то масоном, то славянофилом, то алхимиком...

Сон: больнее меня никто не смог бы так убить.

Наше время. Москва. Все, как обычно: Ельцин, газеты, митинги. Но реальная власть в стране - Германская национал-социалистическая партия. Режим. Облавы. Хотя, вообще-то все как обычно. Только патрулируют вертолеты и по улицам разъезжают черные броневики с солдатами. Итак, четвертая пара в Литературном институте, 23-ая аудитория, пора расходиться. Вдруг - облава. Офицер и пятеро эсэсовцев. Проверка документов. Они проверяют у всех, даже у евреев, а у меня - нет, на меня они даже и не смотрят. Проверили, собрались уходить! А меня - забыли! Я бросаюсь к офицеру: я не евpей! Не обращают внимания. Громыхая сапогами, выходят на лестницу. За ними! Чуть не плача: вот мой паспорт! я русский, а по папе я немецкого рода, я барон фон Асмус! пожалуйста, проверьте мои документы! Выходят во двор. Бегу за ними: возьмите всех! они там все - евреи, противники режима! а я люблю Великую Германию! я почти фашист, я изучал труды Горбигера! а они, они... Закладываю своих однокурсников. Где-то в глубине уже двора офицер останавливается и смотрит на меня. Падаю перед ним на колени: я очень люблю режим, господин офицер! я ведь немец, я... Офицер брезгливо смотрит на меня и вдруг - бьет сапогом по лицу. Истекая кровью, ползу за ним: простите меня, господин офицер, проверьте, пожалуйста, мои документы...

Он проснулся, - ужасно болела голова. Какой стыд! Он дрожал. Машинально потрогал нос, провел под носом ладонью; нет, крови, вроде, нет... Какой стыд!..

Сжав кулаки, с силой впечатал их в подушку. Вскочил. Ударил кулаками по стене.

Что же я делаю? Рехнулся что ли? От таких снов, пожалуй, рехнешься. Надо позвонить Лене.

Да, тогда была ещё Лена!

Он смотрел на куклу и печально улыбался.

- Я тебе рассказывал уже этот сон. Знаешь, а она сказала, что ей такое никогда бы не приснилось. Я даже испугался.

Кукла тоже улыбнулась.

Они все чем-то похожи. Чем?

- ...Я бы и представить такое не смогла.

- Бред, правда?

- Правда.

Они шли вниз по Погодинской улице.

Зажигались фонари.

- Мы здесь как-то уже были, помнишь, когда мы только познакомились? Помнишь, я тогда спросил: можно я тебя поцелую?

- Не здесь...

- Не здесь? Не помню... слушай, а я ведь не помню!

- В парке, на Воробьевых.

- Да, тогда ещё собиралась гроза...

- Но так и не собралась; ты так смешно меня спросил.

- О чем?

- О поцелуе.

- Да? Но я боялся тебя испугать... А вдруг ты сказала бы: нет?

- А что бы ты сделал, если бы я сказала: нет?

Она остановилась и посмотрела ему в глаза.

- Я бы удивился.

- Серьезно?

- Я бы...

Задумался на секунду и - резко привлек её к себе, она охнула и, поджав ноги, повисла у него на шее.

Наверно, в этот миг вся улица смотрела на нас. Мне было приятно это осознавать и все-таки - некое чувства стыда шевельнулось во мне. Я крепче прижал её к себе и она обняла меня ногами.

- Я тебя хочу.

Прошептал я. Услышала?

Быть может; вдруг - укусила мне мочку уха, и я...

- И ты? Ты её, конечно, уронил?

Поинтересовалась кукла.

- Нет, отчего же, она успела вспрыгнуть на цветочную тумбу и показать мне язык.

- Очень красиво. А ты?

...Мы шли к железнодорожному мосту через Девичье поле, минули Новодевичий пpоезд, а у монастыpя спустились по лестнице к воде, к смешным скульптуpкам "утка с утятами".

- Я называю их: "переход к горизонтальному полету".

- А это тогда - Джонатан Ливингстон?

- Точно.

Мы шли к железнодорожному мосту, уже даже не знаю, - почему. Я обещал ей показать этот мост? Не помню. Почему тогда? С него был виден закат. Роскошный закат над Воробьевыми горами. С него видна была вся Москва. Кремль, Университет, ослепительная рябь реки, но не только же это...

- ..."Александрина" записывалась здесь, вот на том берегу пруда, у стен, у самой воды. Лай собак, крики детей, звон колоколов и грохот электричек дали мне созвучия и ритмы для "Александрины"... Здесь, кстати, и Андрей Белый писал свои "симфонии".

- Ты хочешь сказать...

- Да, для меня это очень важно; - если он что-то здесь оставил? Нет, не для меня, конечно, но - вдруг? Те же ведь колокола, дети, собаки, даже поезда были. Ничего не изменилось. Или - я так хочу, чтобы ничего не изменилось. Ты как думаешь?

- Наверно, уже поздно.

- Ты о чем? Да, наверное. Ты не замерзла?

- Немножко.

- Вот накинь-ка; хорошо, что я такой мерзляк, всегда с собой какой-нибудь шарф. Пойдем к метро...

- Ага.

- ..."Университет"?

Она почему-то обрадовалась.

- Пойдем.

...Они шли через мост. Через настоящий, древний, построенный ещё в начале века, железнодорожный мост. С грозными башнями, на которых значилось: "1905", "1907".

Ударил колокол.

- Представляешь, вот по этому мосту ходил Андрей Белый, может быть, даже слышал этот самый колокол. Что с тобой?

- Красиво. Туман...

- Да. Спустимся?

- Давай.

- Погоди, постой; поезд идет.

- Пойдем.

- Ты что, испугалась, не бойся.

- Обними меня.

Они стояли, прижавшись друг к друга, а под ними дрожали, ходили ходуном, стальные конструкции моста, мост словно раскачивался, готовый сорваться вниз - с ними, с вагонами товарняка, с какими-то случайными прохожими, торопящимися миновать грохочущий мост, с туманом над пешеходными дорожками вдоль берега реки, с колокольным звоном, с криками чаек над водой...

Поезд пронесся мимо.

- Я всегда почему-то любил этот железнодорожный запах. Прыгнем вниз?

- Да. Ты ведь никогда меня не отпустишь?

- Вот просто так, "да" - и все?

- Я люблю тебя.

*

- И как?

- И никак.

Мы постояли так ещё минут десять, а потом пошли к Воробьевым горам, туда, вниз, в туман.

Там горели фонари и пахло прелыми листьями.

- Зачем ты мне это все рассказываешь?

- Ну, так, не знаю, а что?

- Ты издеваешься, да? Если я кукла...

- Не понимаю.

- Все ты понимаешь...

- Что?

- Все ты понимаешь.

Эти куклы все чем-то похожи; чем?

Спас меня от разговора о понимании телефонный звонок. Звонила Машенька. Ее родители уехали с ночевкой к родственникам в деревню, и она приглашала меня к себе.

- Я звонила полчаса назад, никто не подходил.

- Я не слышал. Как там у вас - воду включили?

- Да; вчера.

- О'кей, плескаться, значит, будем у тебя, вместе. Сейчас, только чай попью - и выезжаю.

- А чай пить обязательно?

- Еще бы. Я быстро. Целую, до встречи.

Вернулся в комнату, к кукле. Кукла сидела на подоконнике, мрачная, поджав губы, она рассматривала узор на ковре.

- Ну, и что было дальше?

- Когда?

- Вы спустились с моста и пошли к Воробьевым...

- Я сейчас уезжаю, к Машеньке, я потом ещё доpасскажу.

- Нельзя мне такие истоpии pассказыавать. Непpилично это.

- Так я поехал?

Эту фразу глупая кукла, кажется, пропустила мимо ушей.

*

/июль 1997г./

- Назови меня.

Она просила?

- Назови...

Нет, она молила, она - хотела, чтобы я назвал её тем самым ненавистным ей человеческим именем.

Но ведь куклы не меняются.

"Я ведь тебя полюбил, потому что ты не умеешь меняться! Что случилось?"

- Я устала.

Ты изменилась!

Я отшвырнул её от себя: будто она предала меня.

- Ты ревнуешь?

- Сейчас, разбежалась.

- Заткнись, дура, карлсон недорезанный.

- Почему ты кричишь?

- Ты дура.

- Ну и что?

- Я тебя выброшу обратно на помойку.

- Вы никогда не любили друг друга.

- Много ты знаешь о любви...

- А ты?

- Отстань, я устал.

- А ты в самом деле ненормальный. Ты же разговариваешь сам с собой. Это ведь себе ты говоришь: отстань.

Он пожал плечами и отвернулся.

- Ну любили вы "Битлз", ну тусовались на вашей "Стреле", ну читали Крапивина, слушали вместе "Би Джиз" и Кашина - и что? Неужели ты думаешь, что вас нечто связывало? Нечто настоящее... Другое дело - Вероника, она...

- Не смей лезть в мои мысли!

- Ты из своих мыслей сделал дышло, милый...

Набралась словечек.

- Заткнись

- Как угодно, кстати, а где твое чувство юмора?

Мы - дети pеки, ангел и единоpог. Войны больше нет, остались только мы; и мы смотpим дpуг на дpуга без сожаления, без состpадания, без стpаха и тоски: ангел и единоpог - вечный сон снов. Зачем я ей рассказал свои сны? Почему? Теперь, когда уже, кажется, все равно, теперь - можно себе позволить: анализировать.

- Секс? Секс везде одинаков, любовь - разная.

- А Вероника?

- Не смей! Заткнись! Ты ничего о ней не знаешь!

- Где уж мне...

- Ты дура.

- Созданная на радость людям...

- Я ненавижу эту "радость людям"!

- А Вероника?

- Заткнешься или нет?!

- А, ты разозлился, значит, в тебе просыпается нечто человеческое.

- Заткнись, она никогда бы не позволила бы себе...

- Ты урод, писатель. Ты вспоминаешь о девушке, которую, может, как раз в это время кто-то, кто, несомненно, лучше тебя...

- Ну?

Итак, мне было уже все равно. Я знал: кукла несомненно сможет сделать мне больно, наговорив кучу всевозможнейших пошлостей, я картинно пообижаюсь, но потом - прощу её. Мне некого больше прощать? А ведь она права. Мне должно быть больно. Я хочу, чтобы мне было больно. Словно все равно - как, какой мыслью, каким чувством - вернуться в то невыносимо бездарное прошлое, которое не сделал будущим - сам...

- Ну, давай, кукла, выкладывай, чего уж там.

- Прости. Прости меня...

Она разрыдалась.

...Я целовал это глупое, дурацкое создание, чувствуя, как наши тела перестают уже быть телами, каким-то страшным, тайным инстинктом я понял: мы пиявки!

Мы впивались друг в друга, мы сливались, срастались до боли, до остервенения, до тупого безразличия к собственной словно мертвой уже плоти...

На какой-то миг я пеpестал чувствовать и себя, и ее...

Почему?

В детстве однажды поспорил, что смогу продержаться в воде долго, очень долго. Очнулся, когда меня, еле живого, извлекли из воды. "Я спал?" Мне влепили затрещину. "Еще раз так сделаешь - убью." "А чего?" "Дурак, отвечай потом за тебя." Но я ничего не понял. Не было ни головокружения, ни разноцветных пятен в глазах. Только почудилось, что - камень, что не умею дышать, что теперь никогда не умру. Но я все же испугался. Неясный смешной страх пришел где-то на третьей минуте пробуждения. Я ещё не понимал, что выжил, что меня спасли. Но по мере того, как я осознавал это свое спасение, мое сознание все более и более поглощал страх.

Сколько мне тогда было? Лет двенадцать, не больше. Дача, какая-то изрядно взрослая компания. "Что со мной было?.." Я словно спал.

- Что со мной было?

Я перевернулся на спину. Надо мной покачивался пластмассовый корабль без парусов. Над кораблем - потолок... и этот белый потолок "становился ближе". Я закрыл глаза. Из тьмы рождается белое; на глазах, не видящих свет, - бельмы, они слепые. Значит, слепота. Это как зеркало, как две стороны зеркала: тьма и свет. Если я слеп и вижу тьму, то мои глаза белы, а если нет, то я не вижу тьму...

"Какая путаница, глупость громоздится на глупость. Глупость на глупость... О чем я только думаю?.. Неужели я верю во всю эту алхимию?"

Что случилось со мной?

Кукла все ещё держала меня за руку.

- Это ты, кукла, да? Скажи, это все ты?

- А что случилось?

"Сквозняк на полу меня продует: заболею."

Я встал, отстранив её потянувшуюся было за мной руку; хотелось пить.

"Мы дети реки, мы дети реки..."

"Пепси" не нашлось, взял молоко, подогрел его в микроволновке. Вернулся в комнату с горячим стаканом. Кукла все ещё лежала на полу.

- Ну что ты?

Сказал я нарочно хриплым голосом, такой голос не знает интонаций, но звучит достаточно участливо. Мне очень захотелось именно сейчас поговорить с ней о чем-то добром, рассказать ей что-то такое, что не мог рассказать раньше, может быть, даже - попросить у неё прощения, может, исповедаться ей... объяснить, доказать...

- Да что такое с тобой?

Она молчала.

- Да что со всеми вами происходит?.. Хочешь молока?

- Ты теперь возненавидишь меня.

Почему?

Я отхлебнул молока. Я поставил стакан с молоком на стол и опустился рядом с ней на пол.

Но она с силой оттолкнула меня. Я попытался ухватиться за край стола, коврик под моими ногами заскользил по полировке, и я:

- Дура! я молоко пролил!

Я вскочил.

Она это нарочно все так подстроила. Так не должно быть, я не желаю производить алхимические опыты с вещью, с невнятным предметом, ты... ты...

Я в ужасе отпрянул к двери. Я знал теперь: кто-то воссоздал нас так, в белом. Кто-то в белом убил себя, чтобы сохpанить pавновесие... тьмы и света... Предметы, понятие, символы разом слились в моем сознании и я перестал различать их.

"Но это ведь был не я! Я так не хотел, я не мог так сделать! Не может быть pавновесия, когда за чеpным и белым - кpасный!"

Это ты, чудовище... Это я.

Это все я. И ты, и она, и все вещи, весь этот мир спокойствия - это я! И во мне нет - ни её, ни тебя! Вас нет, и не было никогда, понимаешь, дуpа?!

Она покорно лежала в луже молока и улыбалась.

Глава 10.

"Х...В...".

/август 1997г./

Я ничего не понял.

...Она видела ангелов в программе "Вести", она резала яблоки тонким ножом, раскладывала дольки на овальном блюдце.

Она отражалась в экране.

Зачем я помню все твои сны?

Теперь уже не придет никто. Ты ждал; она выключила телевизор. Не бойся. Ничего не бойся.

Все, кто воскрес - в нем.

Сердце теперь как пчела.

Сидел целыми днями дома. Летом совершенно никак. Всюду пыльные и тяжелые улицы. Разные знакомые куда-то уехали. Крайне нелепо. Жду осени. Осенью все будет иначе.

Включаю телевизор.

Экран озаряется грязно-лиловым и гаснет. Но там, в мутной глубине экрана, загорается маленькая Рождественская звездочка. Волхвы торопятся - у них сегодня особая ночь. Все указывает на то, что Программа уже началась.

Чрево Марии радостно раздается и миру является ребенок. Стоящие в хлеву парнокопытные плачут - у них нет пальцев, чтобы переключить эфир на Другую Программу.

Но смешное уже началась.

*

Как здоровье, мистер Бин?

Голос за кадром:

"...с великой нежностью посвящается незабвенно почившему "Шоу долгоносиков"..."

НДП:

"О, сколько нам кошмаров чудных

Готовят Сын, Отец и Дух!

Один - Христос, другой - Иуда...

Один из трех или из двух?"

НДП:

"Рождественский Вариант".

Новогодняя елка, новогодняя музыка, шарики и дети. Из-за елки выходит Церемониймейстер (при галстуке).

Церемониймейстер (с пачкой писем в руках):

- К нам ещё приходят... (топот марширующего спецназа; Церемониймейстер проводит их глазами, смущается) Извините. К нам приходят (опять спецназ, но уже - бегут.) Извините. (скороговоркой) К нам, в студию, сюда при... (пауза) хо... дя... (грохот бегущего спецназа) Тьфу! Извините. (бросает письма, скрывается за елкой)

В Студии. На стене - портрет С.Курехина и Карта изображающая Андрогина в натуральную величину (XXII Аркан).

Ведущий (обыкновенный):

- А теперь поговорим о грибах. Гриб - существо спорное. Грибы вообще размножаются спорами. Иногда они устраивают погрибения в грибницах. Фараонов тоже хоронили в грибницах. Известна грибница фараона Тутанхомона.

П.Кашин (распахивает дверь): Ой... (смутившись, уходит.)

Ведущий (в студии):

- Так вот, мы уже знаем, что грибы входят в Москву, ломают ей стены и пьют горькую. Забираются на ели и гадят там. Находят парки и убивают там брошенных в панике бежавшими детьми кукол. Но куклы вырываются, плачут и не знают дальше ничего. Кто писал этот текст? (хохот за кадром)

ЗТМ.

Из ЗТМ.

Спиной, в пол-оборота к нам, сидят два силуэта. Один с трубкой, другой - в пенсне. У ног их колышется что-то красное. Похоже на камин; наезд: горящий Кремль. То не Холмс и Ватсон сидят перед огнем, но Сталин и Берия. Разворот. Силуэт Сталина, курящего трубку, заполняет весь экран.

Звучит героическая музыка.

Голос за кадром:

- Они рождались и умирали. Они приходили и не уходили. Но только один из них пришел на века. И зовут его...

...Горец!

НДП: "Горец"

Профиль Сталина с трубкой.

НДП: "Но минули годы..."

ЗТМ.

Из ЗТМ. Черномырдин на вертящемся брусе точит двуручный меч.

Черномырдин:

- Работать надо, работать!

С лязгом распахивается дверь в кузнецу. На пороге стоит Ельцин.

Ельцин:

- Мне нужен меч.

Черномырдин:

- Это невозможно! Здесь уже совсем нет озера!

Ельцин:

- Здесь есть я. А мне нужен меч. Ха-ха-ха.

В Студии. Ведущий:

- А мы поговорим с вами сегодня о грибах. О грибах. В Загриб ездят за грибами, это известно каждому. (пауза) Но теперь, для тех, кто хочет узнать курс акций "РосКультСтройСпид СбытЗагранПоставка" - о грибах!

Пустырь с остатками стpойки.

Лужков в кепке, с длинной кривой саблей.

Гулкий звук распахиваемой двери ангара. В клубах дыма перед Лужковым стоит Ельцин с двуручным мечом.

Ельцин:

- Я пришел за твоей кепкой, парень.

Лужков:

- Ты не получишь ее! (снимает кепку) А зовут меня Гомер Симпсон (хохот за кадром) и это - освященная земля!

Ельцин:

- Я тебя убью.

Решительно идет к Лужкову (или Г.Симпсону).

Лужков (или Г.Симпсон):

- Эй, кто там? Давайте!..

Ельцин (ставит в землю меч у своих ног, достает объемный бумажник):

- Сколько?

Лужков (или Г.Симпсон):

- ...То есть, в смысле, "майна", давай его, ребята!

Под звуки песни "Москва моя..." на обоих опускается остов храма Христа Спасителя.

Лужков (или Г.Симпсон):

- Фресок пока нет, вместо них кино крутим.

Кадры к/х на стене (ч/б).

"Вознесение Христа".

Христос что-то пафосно втолковывает ангелу, потом разворачивается и возносится. Апостолы провожают взором отлетающий в небеса болид Христа. К апостолам с холма спускается как живой ангел.

Апостолы:

- Он улетел.

- Но обещал вернуться.

- Милый...

- Его идей меня так волнует... что б я сдох!

- Ой вэй, да чтоб мы все так сдохли!

- Да чтоб я так сдох, как мы все...

- Иуда, таки-да, заткнись!

Ангелу.

- Что он сказал?

Ангел пожимает плечами.

Голос за кадром:

- Ангел молчал. Это был настоящий метерлинковский ангел.

Апостолы:

- Тогда напиши!

- Таки-да, он вернется?

Ангел достает блокнот, пишет. Крупный план, надпись: "хер вам". Апостолы вырывают у него бумажку из блокнота. Дерутся. Проворней всех оказывается Иуда. Он, зажав бумажку во рту, бежит, его нагоняют, накидываются, лупят по голове, вешают на дереве, вырывают изо рта бумажку, часть бумажки остается во рту у Иуды.

Читают (обрывок):

- Х... В...

Апостол (подняв важно палец):

- Напишем это на яйцах.

Стопкадр.

НДП (бегущая строка):

"Вот и вся любовь..." (3-4 раза)

К/т "Ударник".

Голос за кадром:

- Этот кинотеатр хотел показать фильм "Последнее искушение Христа".

Взрыв.

К/т "Новороссийск".

- И этот тоже.

Взрыв.

К/т "Россия".

Взрыв.

- И этот.

Дом Пашкова.

Взрыв.

- Извините.

Плавательный бассейн ЦСКА ВМФ.

Взрыв.

НДП.

"А на месте этого бассейна будет построен новый храм в честь взятия Индийского океана (зачеркнуто)... Боснии (зачеркнуто)... Чечни.

Появляется Чеченец с автоматом:

- Это провокация.

Хохот за кадром.

В студии.

Ведущий:

- А теперь поговорим о грибах. (хохот за кадром) Я сказал о грибах! (хохот за кадром) Как же так... (хлопает глазами, всхлипывает, вскакивает, бьется головой о стенку) О грибах! о грибах!.. (С.Курехин на портрете показывает язык.)

Церемониймейстер (с микрофоном, идет по коридору):

- Но не будем ему мешать. Наша жизнь - юдоль скорби. Вот к нам и приходят письма, и все спрашивают: как лучше встретить Новый год? (смотрит наверх, ждет; пауза) Наша жизнь... (пауза) вообще-то у нас там подвешена штанга... (смотрит наверх) Извините. Да. Нам приносят письма от колонистов и паралитиков, от депутатов и домохозяек. Все спрашивают: как лучше взоpвать... Извините, это не то письмо. А, вот! Как лучше встретить Новый год? Для кого-то и это проблема. Очень серьезная проблема.

Дома. Тетушки-статисты. Разговаривают, сидя в креслах, повязывая.

- (передразнивая) Очень серьезная проблема!

- Да уж, куда серьезнее!

- Я тебе русским языком скажу: дерьмовая это проблема!

Церемониймейстер (у порога в Некую Студию):

- Как всегда, не будем о грустном. Давайте лучше посмотрим...

На стуле сидит Человек в маске.

Еще один Ведущий:

- А у нас гость. Он в маске. Кто он?

Пауза. Девушки в студии в нетерпении теребят платочки и грызут ногти.

Ведущий:

- Это очень хорошая маска. Дорогая.

Одна девушка:

- Микки-Маус?

Ведущий:

- Нет.

Другая девушка:

- Дмитрий Харатьян?

Ведущий:

- Нет.

Третья Девушка:

- Борис Немцов?

Ведущий:

- Нет. Очень хорошая маска.

Очень догадливая девушка:

- Неужели... Дункан МакКлауд?!

Ведущий:

- Да! И Вы получаете главный приз!..

Ринувшаяся толпа девушек во главе с Победительницей откидывает прочь Ведущего и накидывается на МакКлауда.

Пиротехнические эффекты.

Искры.

Церемониймейстер:

- Извините. (на него обрушивается снопы искр и осколков взорвавшихся софитов) Не перейти ли нам в... (его толкает, убегая, Победительница, с головой МакКлауда) ...Другую Студию?

Совсем Другая Студия.

А.Макаревич (готовит суп; над тарелкой):

- Положим сюда ещё соли и перца...

Мимо пробегает Победительница с головой МакКлауда, тарелка с супом взрывается в руках Макаревича.

Макаревич (улыбается):

- Спасибо, но...

Церемониймейстер (идет с микрофоном):

- Нет-нет, давайте лучше...

Еще Другая Студия.

Программа "Каламбур", эпизод с самолетом.

Мимо пробегает Победительница с головой МакКлауда; взрываются приборы, вылетают стекла.

Общий план - падает самолет.

В самолете:

- Дура! могли бы ещё 500 серий снять!

Общий план - самолет падает на город. Взрыв.

Церемониймейстер:

- Нет-нет, давайте лучше выйдем на улицы...

Белый дом Российского Правительства. Взрыв. Вылетают стекла.

Церемониймейстер:

- Или выйдем на Звездный путь...

Взрыв "Челенджера", станции "Миp", "Востока" с Гагаpиным.

Церемониймейстер:

- А теперь, как говориться, нечто совершенно иное.

Звучит Глюк. Подают карету. В неё входит Победительница в средневековом костюме.

Сидит в карете. Едет. На её коленях - отрубленная голова Дм.Харатьяна.

НДП.

"Мы показывали научно-популярный фильм "Пиромания" по заказу телевидения Минска"

Перебивка. Лукашенко грозит пальцем и хмыкает.

НДП. (та же)

"...по заказу телевидения (вставлено) грозного Минска."

"Минска" - зачеркнуто. "Грозного" - с большой буквы.

Хохот за кадром.

Появляется Чеченец с автоматом:

- Опять провокация. Я предупреждал.

Расстреливает в упор камеры, операторов, софиты, зрителей. Хохот за кадром. Пиротехнические эффекты.

Церемониймейстер (радостно):

- Мы продолжаем показ научно-популярного фильма "Пиромания"!

В студии.

Ведущий:

- Но теперь-то мы уж точно поговорим о грибах.

ЗТМ.

Отсчет: цифры. 5-4-3-2-1-взрыв.

Церемониймейстер:

- К нам приходят... (его выташнивает; пауза) Еще раз. Извините.

Отсчет: цифры. 5-4-3-2-1-взрыв.

Церемониймейстер:

- К нам... (опять выташнивает; пауза) Ага. Извините. Я тут пошел на полставки играть Хармса, то-се, знаете ли, проблемы телевидения... (очень сильно выташнивает; смотрит на часы) Так вот, к нам приходят, как видите, не только письма... да, извините...

НДП (бегущая строка):

"Вот и вся любовь..." (3-4 раза)

Дома. Тетушки-статисты. Разговаривают, сидя в креслах, повязывая.

- Какой дерьмовый сюжет.

- Да уж, дерьмее некуда.

- Как будто мы не знаем, кто убил принцессу Диану.

- Да уж, конечно. А её убили?

- Буквально только что. (дикий дамский вопль за кадром) Ее убил... (достает пейджер, смотрит) Ну вот, так я и думала, её убил Александр Мень.

- Какой дерьмовый сюжет.

- И потом это было давно.

- Молодежь уже не помнит.

- Дерьмовый сюжет.

- Дерьмовый.

Церемониймейстер (заглядывает в кадр):

- Слово "дерьмо" попало сюда по ошибке... извините.

Его отталкивает Крутой Рокер.

Рокер:

- Слово "дерьмо" попало сюда по ошибке!!

Попытки смеха за кадром.

Рокер (удивленно озирается):

- Я что-то не то сказал?

Смешок за кадром.

Рокер:

- В натуре...

Тетушки-статисты:

- Можно мы все-таки продолжим?

- Да-да, пора бы уже!

Рокер (на коленях, припадает к одной тетушке):

- Про дерьмо... пожалуйста... не надо...

Тетушки-статисты:

- Не будем?

- Не будем.

Одна тетушка пистолетом стреляет в голову Pокеpа, тот, взмахнув ногами, затихает.

Аплодисменты.

Конфетти, серпантин.

В студии. Ведущий:

- А теперь передаем сигналы точного... Я пошутил. А теперь вы хотите поговорить со мной о грибах. Я буду говорить с вами о грибах, о грибах, о грибах.

НДП (бегущая строка): "о грибах, о грибах..."

Зала суда.

Председатель (Хазбулатов) - пареньку лет десяти в бейсболке, с жвачкой во рту и пачкой "МК" подмышкой:

- Ваня Палкин, Вы обвиняетесь в том, что без какого-либо злого умысла или жесткой претензии, без предъявления каких бы то ни было письменных санкций совершили попытку убийства известной англоязычной дамы... леди. Леди Дианы. Товарищ Диана, подтвердите обвинение. Товарищ Диана! Боннер, а где наша товарищ Диана?

Елена Боннер (сидит за печатной машинкой в бигудях, очках и с надутым зеленым шариком; хрипит, шурша бумажками):

- Она обещала.

Хазбулатов:

- А Вы не хотите полечится?

Пауза. Хохот за кадром.

Хазбулатов:

- Можно я скажу? Обвиняемый нанес потерпевшей серию ударов при помощи стратегической авиации и племен южно-иракских аборигенов... Кто мне написал этот бред?

Борис Моисеев (голый или в гриме) наклоняется к уху Хазбулатова:

- ...Они сказали, что снимают программу "Куклы" - может, так дочитаем?

Хазбулатов:

- Не надо щекотать мне ухо! И потом я не намерен пороть этот бред!

Мальчик (со слезами на глазах):

- Пороть?!... А вы газету купите?

Никита Михалков (с другого конца стола):

- Да, ну и что, а какая, батенька, разница?

Хохот за кадром.

Хазбулатов:

- Разница... заразница...

Председатель:

- Почитаем акт.

Адвокат (И.Кобзон в женском парике, с косичками):

- Я скажу...

Боннер:

- Как Ваша фамилия?

Кобзон:

- Кобзон.

Боннер:

- Вот и молчите, товарищ Кобзон. Извините, товарищ Хазбулатов, продолжайте пожалуйста.

Хазбулатов:

- Я продолжу, - и хотя я буду говорить то, что в кругах товарища Чубайса и его паскудной газеты, (мальчик сильнее прижимает пачку "МК" к груди) я повторяю, газеты "Завтра" называется мелкобуржуазным бредом, но все равно я буду об этом говорить, потому что у меня так написано, и я это буду говорить, а вы это будете слушать.

Церемониймейстер (влезает в кадр):

- Акцент, акцент, Руслан, это не тот акцент, - не сбивайся! Извините.

Хазбулатов:

- Спасибо, товарищ, я не собьюсь. Вот видите, товарищи, нас любят, потому что нас волнуются... то есть... ну вы поняли, за что я хотел сказать...

Мальчик и Кобзон (хором):

- Читайте акт, душка!

Хазбулатов:

- Я прошу не давить. Так вот. Ввиду тяжелого положения на южных фронтах мы отозвали три мотострелковые дивизии с русско-албанских границ и перебросили их ближе к нашим драгоценным очагам. (хохот за кадром) Между прочим, в этом нет ничего пока смешного - погибли сотни человек и погибнут ещё столько же. (хохот) Одесса и Севастополь лежат в руинах. (хохот) Николаев пал только вчера, Наташа Королева держалась до последнего, до последнего чего? Но я думаю, что её тоже будут бомбить. Вы спросите, как же могут мотострелковые дивизии столь нагло бомбить укрепленный тройным кольцом гаубиц двадцатикилометровым минным полем город? Вы будете правы таки никак. (хохот) Они и не бомбили. (хохот) Бедные мальчики пали все смертью храбрых не доходя до Гданьска. Краснодар бомбили из космоса, Ялту из сострадания. Война есть война! И не надо смотреть на меня такими глазами, как будто я выступаю с кандидатской программой! Так, на это, кажется записи кончаются. Федя Палкин, ты слышал обвинение? Говори! (редкие смешки)

Мальчик:

- Товарищ председатель суда, граждане судьи и...

Боннер:

- Не тяните резину, товарищ; по существу.

НДП:

"Рука бойцов колоть устала и ядрам пролетать мешала."

Мальчик и Кобзон (хором, перебивая друг друга):

- Спасибо, товарищ Боннер, как я счастлив, что смог воспринять от Вас столь высокий совет! Именно существо! Еще и ещё существо!

Хазбулатов (привстает и шарит взором по столу):

- Где?

Кобзон (сморкается; хохот за кадром):

- Бедное существо, очень бедное существо. Я имею ввиду... Вы думаете, я имею ввиду своего подзащитного? Нет!..

Моисеев (Кобзону):

- Я попросил бы уточнить Ваше особенно второе "нет".

Боннер:

- В зале находится товарищ Дугин, друг покойной, пусть уважаемый суд милостиво разрешит мне дать ему слово.

Хазбулатов:

- Пожалуйста, только покороче.

Дугин:

- Я быстро. Я в самом деле знал эту самую покойную. А она была очень покойной. Самой покойной. После, конечно, Влада Листьева. Жаль такую покойную. Очень жаль. У меня все. Спасибо.

Кобзон:

- Видите, вы теперь все видите?!

Хазбулатов:

- Суд зашел в тупик, объявляю перерыв.

Мальчик:

- А выходить будем?

Михалков и Моисеев (хором):

- Нет!

В Студии. Ведущий (резко просыпается):

- ...О рыбах! То есть, нет! о грибах!!

Мальчик:

- Стойте, стойте, товарищи, граждане судьи! но мы же не знаем... кто это такая - леди Диана!

Хазбулатов:

- Никто не знает, что такое Бермудский треугольник.

Боннер (стуча ладонью по столу):

- А какая разница?!

Моисеев (устало):

- Вообще никакой.

Хазбулатов:

- Ну вот и слава Богу, а то я было подумал, что мы тут, с позволения сказать, дурью маялись.

В Студии. Ведущий:

- ...И вдруг оказывается, что он в бане, и вокруг моются грибы. (портрет С.Курехина с грохотом падает на пол, у Андрогина вырастают рога)

НДП:

"Columbarium Pictures"

представляет музыкальное шоу

"С легким прахом!"

Ночь. Луна. Облака. Кладбище.

Она (в русской рубахе):

- Ты кто, мать твою так?

Он (бритый, в очках и свитере):

- Я байкер из склепа, не бойся меня!

Она (заламывая руки):

- О, нет! Опять МакКлауд, мать его так!

Он (обнимает ее):

- Нет, я просто хороший парень.

Она (прижимается к нему; громким шепотом):

- Сейчас всем будет очень страшно, мать нашу так!

Он (предельно мрачно):

- Утекай. (достает ножницы)

Вдалеке зажигается новогодняя елка.

Звучит песня.

Не прячьте ваши трупики

По кадкам и шкафам.

Съедайте ваши трупики

Иначе быть беде.

Иначе ваши трупики

Повылезают там...

Иначе ваши трупики

Повылезает где?!

Повылезают где?!

В это время раскрываются могилы и из них вылезают Листьев, Меркюри, Тальков, л.Диана, Чубайс, Мень, Холодов и другие. Все поют припев песенки.

Между ними фланирует с микрофоном Якубович.

НДП (бегущая строка):

"В этот сюжет Чубайс попал по ошибке" (3-4 раза)

Слов и музыки почти не слышно - грохочет салют с фрагментами концерта Ж. - М.Жарра. Всеобщее ликование среди могил. Серпантин, конфетти, дети.

ЗТМ.

В студии.

Церемониймейстер:

- ...И всех интересует вопрос: как же теперь встречать Новый год?

Дома. Тетушки-статисты:

- Кого ещё интересует этот дерьмовый вопрос?

Церемониймейстер:

- Извините (хохот за кадром), для некоторых людей это очень серьезная проблема - Новый год, для нищих, например, сирот, бомжей, беженцев, матерей-одиночек, настоящих охотников за рыбкой-бананкой...

Тетушки-статисты:

- Кого интересует эта дерьмовая проблема?

- Да уж, дерьмее не бывает.

- И потом, милочка, где они видели сирот и беженцев?

- (оглядывается) Их нигде нет.

- Зато много дерьма.

- Да-да, очень много деpьма.

Церемониймейстер:

- (продолжает перечислять) ...Одноглазых маньяков, уродов с планеты Минбар, рядовых московских кроликов-камикадзе, фашистов... ой! (заглядывает в кадр Дома) Послушайте эй, как вас там, вы бы могли выражаться несколько иначе, (зрителям) извините. (гомерический хохот за кадром)

Тетушки-статисты:

- Конечно, могли.

- Мы ещё не так могли.

- (хором) А теперь мы можем по-другому! Отвали, это наша передача. Мы независимые. Мы круче "НТВ".

В Студии.

Ведущий (бьется в конвульсиях на столе):

- ...О грибах! о грибах! (внезапно успокаивается) А для тех, кто ещё не потерял надежды узнать, как встречать Новый год, - о грибах...

Церемониймейстер:

- В каком все-таки странном мире мы живем. (идет с микрофоном по незадействованным студиям, площадкам) Наша жизнь полна... неожиданностями. (хохот за кадром) Нет... (пауза) Эй! (смотрит наверх; пауза) Я продолжу?

В Другой студии.

Другой Ведущий:

- Это правда, что Вы стрижете ногти на ногах через носки?

Интересный Человек:

- Да.

Ведущий:

- Но почему? Я так понимаю - в этом Ваш протест против чудовищной несправедливости...

Человек:

- Нет.

- Против вопиющей бездуховности?

- Нет же, нет.

- Лично против Чубайса или новой системы налогообложения?

НДП (бегущая строка):

"В этот сюжет Чубайс попал по ошибке." (3-4 раза)

- Нет!

- Против самого... (указывает наверх)

- Нет!!

- Кой же черт Вы стрижете ногти на ногах через носки?!

- Да потому что мне нравится это делать! понимаешь, ты, журналюга, сволочь продажная! нравится!!!

- Ага, значит Вы все-таки протестуете - против средств массовой информации, почему?

- Потому что я уже убил одного из этих скотов, которые постоянно мешают мне стричь ногти на ногах через носки! (выхватывает кинжал, закалывает ведущего)

Ведущий:

- Несомненно, оставайтесь с нами. (умирает)

Стопкадр.

НДП (бегущая строка):

"Вот и вся любовь..." (3-4 раза)

Заставка. Новогодняя музыка, шарики и веселые дети.

Церемониймейстер (идет с микрофоном):

- Так вот. Извините.

НДП. "И перестань все время извинятся."

Церемониймейстер:

- Конечно, извините.

НДП. "Дурак"

Церемониймейстер:

- Да... В каком все-таки странном мире мы пока ещё живем. (пауза) Все ищут легкой смерти. И каждый хочет умереть так, чтобы не было потом больно... Так. (вытаскивает из кармана пиджака Сценарий, тоскливо смотрит; пауза; кричит) Извините!!! (пауза; тихо звучит печальная, но героическая музыка; почти шепотом) К нам приходят письма, все интересуются: как лучше умереть? (пауза; громко) ...Как лучше встретить Новый год! (смотрит наверх) Эй! А между тем... (смотрит наверх, подпрыгивает) ...наша жизнь полна... (кричит вверх) Эй! на меня штанга упадет или - как? (пауза; берет в зубы микрофон, лезет по лестнице на колосники; сквозь зубы) ...Наша жизнь полна... И поэтому мы все идем в баню! да! (свешивается с лестницы, пытаясь удариться головой о висящую на канатах штангу) ...и так - каждый Новый год... (срывается, падает, сверху на него падает штанга)

Звучит хор "Славься". Вбегают пожарники, заливают все пеной.

В студии. Ведущий (опять за столом):

- ...О грибах! Вы не хотите говорить о грибах?! (закрывает лицо руками) Уберите камеру! Я не могу, не могу так работать! (убирает руки с лица) У всех программы как программы, и только у нас... за что?! почему?!

Дома.

Тетушки-статисты (сидят на диване, сложив руки на коленях)

- Мне его чисто по-человечески жаль. (очень глубоко вздыхает)

- Никогда больше так не делай.

- Да?

- Да.

- Ладно (вздыхает).

- И так тоже не надо.

- Но почему?

- За это убивают.

- Да?

- Да.

- Ладно (вздыхает).

Одна тетушка вынимает пистолет и убивает другую. Та, умирая:

- И ты тоже... не делай так...

- И я тоже... (вздыхает) не делаю...

Застреливается.

Торжественно и грозно звучит музыка ("Па-де-де" из "Щелкунчика").

В студии. Ведущий (очень торжественно):

- ...И наконец - о грибах.

В лицо Ведущего вмазывается кремовый торт.

Неразборчивые титры (сверху вниз) на фоне размазанного по лицу Ведущего кремового торта.

Медленно идет снег. Медленно по канатам спускаются спецназовцы. Медленно из окна вылетает телевизор. Снег. Медленно горная лавина накрывает город. Телевизор разбивается об асфальт. Городские развалины. Армения, Босния, Чечня... Медленно садится на руины (хвостами вперед) стая ворон. Единорог (хвостом вперед) забегает обратно в клетку, где ждет его мясник с тесаком. Медленно, кувыркаясь, на город падают Орел, Телец, Лев и Человек. Ядерный гриб превращается обратно в бомбу, бомба возвращается в самолет, самолет медленно взрывается. Подымается из могилы гроб с Брежневым. Опускается на пьедестал статуя Ф.Дзержинского. Ребенок водворяется обратно в чрево матери. Телевизор разбивается об асфальт.

По развалинам города бредет Церемониймейстер в гpязной и pваной одежде. Нагибается над разбитым телевизором, вытаскивает из расколотого экрана использованный презерватив. За головой Церемониймейстера, образуя нимб, встает красное солнце.

НДП (бегущая строка):

"с новым годом... с новым годом..."

*

/сентябрь 1997г./

Она пьет шампанское.

Я презираю шампанское. Я не пью спиртного. Но пока шла передача (а я её уже смотрел давно, в записи) - подогрел себе в микроволновке "пепси-колу" и теперь наслаждаюсь горячей "пепси".

Я говорю ей: ты зря к нему не поехала. Он бы не заставлял тебя смотреть в праздничные дни по телеку дебильные передачи.

Она пожимает плечами: эта - вовсе даже не дебильная. Финальная реминисценция из "Стены" очень мила.

"Переключи на другой канал. Там сейчас Задорнов."

Она говорит на каком-то прозаическом разговорном языке, я не понимаю этого языка, словно в нем нет рифм. Она наклоняется над столом, её тошнит.

Нет, она высматривает самое жирное тельце очищенной от шелухи креветки. Я думаю, что изгиб её тела похож на креветку в её пальцах. Она съедает креветку.

Я закрываю глаза. Я не могу этого видеть.

Не бойся.

Когда она смотрела фильм "Стена", она поняла все, но... я запретил говорить ей об этом.

Однако, поздно.

Умирает телевизор: программа за программой.

"Стена".

Спать.

Мой бог! слишком поздно пришли корабли, сердце, ослепни; в рампу впились абордажные крючья: занавес, аплодисменты. Кто-то бессмертный балансирует на нити огня, утром газеты скажут: "вестник воды".

Ангел, когда за тобою вернется мой бог, вряд ли он узнает тебя. Трагедии каждого дня с каждым днем все легче и тоньше... Не бойся... пошлости, мистер Бин...

Глава 11.

"Изобретатель Времени."

/сентябpь 1997г., продолжение/

Лена родилась в ночь с 20 на 21 марта 1976 года. В переходе от "Рыб" к "Овну", в год "Дракона".

Она младше меня на шесть лет. Красивая, тонкая, такая, что - "живая" или "настоящая" - были бы самые верные определениям её сущности.

Нептун и Марс. Дикое сочетание.

Гороскопический крест её стихий выглядел следующим образом: огонь 7.2, вода - 7.4, земля - 0.5, воздух - 1.6; соотношение же "Рыб" и "Овна" такого: 4.3 - 3.0.

И - все равно - "Овен".

Вероятно, самый "pодной и близкий", самый понятный "Скорпиону" знак.

Артистична, легка, сильна и капризна. Цинична и нежна. Доверчива. Умна.

От "Рыб" - удивительная способность к мимикрии, к постоянному мерцанию на фоне магниевых салютов моего "скорпионства". Элегантна и расчетлива. Предельно эмоциональное восприятие мира и постоянная тоска по какому-то странному, почти недостижимому, настоящему чувству.

...Вероятно, подобный компот действительно мной был любим. Хотя, но вряд ли я могу сейчас говорить об этом серьезно.

Мы перегорели друг в друге. Однажды нам пpосто стало скучно. На фоне музыки, литеpатуpы, на фоне Нескучного сада и "Стpелы" - мы игpали по котоpому уже pазу свой потpясающе дивный спектакль. Но все пpиедается.

Она воспользовалась своим шансом спастись после, я - нет. Так получилось.

"Скорпионы" не умеют хранить себя. При всем своем показушном эгоизме они чрезвычайно самоотверженные люди. Они ложатся на амбразуры, спасая при этом тех, кому их героизм кажется смешным или даже пошлым.

Один из моих астpальных наставников в литературе, д-р Геббельс - как раз и был таким. Он принял мученическую смерть вместе со своим Фюрером. Но - тогда - он погиб не один, с ним ушла из этого мира и его жена.

Могла ли Лена - так - уйти со мной?

А если бы у меня был Фюрер, смог бы я уйти с ним во мрак?

Не знаю. Вряд ли. Когда-то я ответил бы на такой вопрос: да; а теперь - не знаю. А Лена... Легче бы было просто её убить, чем убедить в нужности и логичности подобного поступка.

*

К счастью, лето уже позади.

Я боюсь лета. Казалось бы, - самое разумное время для работы. Однако, почему-то все летом разъезжаются кто куда. Это называется: они отдыхают. Какая гнусная непонятность! Я остаюсь в Москве совершенно один.

Ничего не сочиняется, не пишется. Самопожирающая тоска. Жду осени. "Какие смутные дни..."

Где ты, моя утиная охота?

Но опять и опять - время пустое, пыльное. Время, когда жарко и желто. Прошлым летом я потерял друга, учителя, любовь. Но я словно жив этой потерей. Что потерял я - этим летом? Каких новых потеpь я жду? Какие ещё потери способны встряхнуть, пробудить меня?

Будто и не жду ничего.

Какие смутные дни, как дышит ветер тревог.

И мы танцуем одни на пыльной ленте дорог.

Как будто клятва дана: ничем не дорожить,

А только в этих волнах кружить.

Так закипай же в крови, женьшеневый сок,

Пропадай душа, беги земля из-под ног.

И лети, голова, вместе с листьями - вниз.

Какие смутные дни, какие смутные дни...

Э.Шклярский "Смутные дни."

*

/октябрь 1997г./

Осень текущего, 1997 года, - осень сумасшедшая. Ансамбль "Навь" игpает по концеpту в неделю - и я абсолютно счастлив.

"Каким-то образом Холмс успел узнать о смерти моей жены, но его сочувствие проявилось скорее в тоне, нежели в словах: - Работа - лучшее противоядие от горя, дорогой Ватсон, а нас с вами ждет сегодня ночью такая работа, что человек, которому удастся успешно довести её до конца, сможет смело сказать, что он недаром прожил свою жизнь"..."

А.К.Дойл "Пустой дом".

Что ж, Холмс - пpав. На два месяца я - буквально выpван из ноpмальной pазмеpенной жизни. Концеpтная гонка завеpшалась пеpвого ноябpя... Пеpвого ноябpя - нам, ансамблю "Навь", исполняется два года. Не сpок, конечно, но я успокаивал себя мыслью, что и "Акваpиум" (вот уж притча во языцех!), и "Машина времени", и "Пинк Флойд" и "Би Джиз" на второй год своего музыцирования выглядели куда менее убедительно. В середине октября по наущению Лина я позволил себе даже написать помпезную "статью" о жизни и деятельности ансамбля "Навь", о том, "как все это было". Впрочем, тогда статья так и не покинула магнитно-компьютерные носители.

Ее прочитали музыканты ансамбля, ну, может, ещё человека два-три...

*

...Литературный институт. 27 октября. Год 1995. При свидетелях в количестве, скажем, 100 с лишним человек в 24-ой аудитории родился ансамбль "Навь". Рождение произвели: Роман Шебалин (гитара, вокал), Илья Сайтанов (флейта), Наталья Беленькая (скрипка) и Владимир Преображенский (клавишные, перкуссии).

Сейчас это уже история.

Рассказывает Р.Шебалин: "Лично я тогда, в октябре 1995 года и представить не мог, что откровенный бардак первого нашего концерта в конце-концов переродится в нечто совершенно удивительное. Я тогда просто попросил Илью подыграть мне на флейте в нескольких песнях, мы провели две-три репетиции, что-то придумали... Потом обpатился с такой же просьбой к Володе, к Наташе... И мы тоже что-то сделали. Господи, какая это была авантюра! Сорок с чем-то песен, битком набитая аудитория... Я, наверно, совершенно не понимал, что происходит. Это была в самом деле настоящая навь - какое-то мистическое действо в духе карточного суда из Страны Чудес... Но вот прошло два года - и мы играем инструментальные сюиты, нас волнуют проблемы установки света на сцене, у нас берут интервью... Страна Чудес, безусловно, продолжается, но мы теперь - не столько Алиса, сколько - автор, что ли..."

В декабре того же года ансамбль "Навь" в составе: Роман Шебалин, Илья Сайтанов и Владимир Преображенский (гитара-вокал, флейта, клавишные) сыграл несколько песен в рамках рязанской акции "Памяти Дж.Леннона".

Рассказывает Р.Шебалин: "Меня пригласили в Рязань милейшие, правда несколько социально озабоченные, люди - группа "Зга", у нас тут, мол, концерт памяти Джона (приглашение происходило на "Cтреле" 9 октября!) поведали мне, кого можешь порекомендовать?... Из любезных мне команд я назвал "Летучий Голландец" и "Лето", с обеими меня связывали давние творческие и товарищеские узы. А вечером я позвонил Илье и обрисовал ситуацию. И мы поехали... Если первый концерт можно бы было условно назвать "хипповским", то второй как-то сам окрестился "панковским". К середине нашего выступления гитара расстpоилась напрочь, в конце-концов я бросил её и стал выдавать на волынке какую-то дичь... Ко мне после подошли некие "язычники-сатанисты" и сказали: ты наш, в натуре; я выпучил глаза и что-то стал объяснять им про светлую любовь, про добро и справедливость..."

Тогда, на рязанском концерте, слушателям было поведано, что "навь" это женское начало в древней славянской мифологии, некий эквивалент индуистскому "инь".

Рассказывает Р.Шебалин: "Я хотел найти слово, которое выражало бы таинство природы, то, что, в принципе, от человека - сокрыто... Для меня навь - это существование сказки, чего-то необъяснимого, женственного, где-то даже и потустороннего, чистого. Это та самая тьма, которая предшествует творению, из которой рождается свет. Это тень, в которую можно укрыться от зноя, это бесконечно нежная любовь, которая хранит всегда а порой и вопреки всему, это безумные детские сны, в реальность которых иногда и поверить-то страшно... И все-таки это - созидание."

Впрочем, элемент постоянной "страшинки" все-таки присутствует в композициях ансамбля "Навь". Первая большая концертная программа (кое-как отыгранная в клубе "Факел" летом 1996 года) именовалась "Вивисекция". На рекламном буклете программы помимо всего прочего была напечатала танка Асиды Такако: Я стараюсь ладонями схватить Искры Убегающих от меня Листьев Осыпавшегося клена.

Рассказывает Р.Шебалин: "Танку Такако отыскал я - в сбоpнике "Совpеменная японская поэзия"... Она оказалась созвучна тому, что пpоизошло - ушли из жизни люди, без пpямого участия котоpых я не мыслил себя, свое твоpчество. Умеp Куpехин. Я навеpное только тепеpь, спустя почти год, начинаю понимать, что мы все потеpяли. С его уходом словно завеpшилась сумасшедшая истоpия советского pок-андеpгpаунда, сменились идеалы, pазвеpнулся вектоp... Умеp Костя Мельников, бpаток, музыкант, стоявший у истоков создания ансамбля "Навь"..."

Тогда же, летом 1996, по pекомендации И.Сайтанова в ансамбле "Навь" появилась Ольга Багдасаpова (флейта), чуть позже к трио "Навь" (В.Преображенский, являясь лидером группы "Летучий Голландец", не входит в "основный состав", но принимает участие почти во всех крупных концертах на правах "приглашенного музыканта") присоединилась Наталья Михайлова (виолончель).

Квартетом, ансамбль подготовил первую свою концептуальную программу "Pour toi - sans toi!", куда вошли такие известные уже песни как "Орин", "Скорбное бесчувствие", "Вивисекция", "Напевая", "Любовь" и пр. Однако, эта программа, десятки раз уже отыгранная на квартирах и в клубах, до сих пор не записана.

В начале 1997 года Р.Шебалин играет несколько концертов дуэтом с О.Багдасаровой. Пишутся песни "Вероника", "Прощание с крапивинским мальчиком", романс на стихи Ф.Сологуба.

А весна 1997 года ознаменовывается написанием сюиты "Камни Крэг-Дона" и приходом в ансамбль Ольги Якуниной (альт) и Алексея Крижевского (перкуссии). Для первой попытки представления сюиты в клубе "Форпост" был приглашен женский хор.

Рассказывает Р.Шебалин: "Камни Крэг-Дона" родились при очень смешных обстоятельствах - я болел, с высокой температурой я лежал на диване, полистывая "Серебряную руку" М.Муркока и посматривая видео концерта М.Олдфилда. Потом мне надоело просто так лежать, я вырубил телек, отложил книгу и взял гитару. А потом как-то сама собой родилась девятичастная сюита. И её - это очень важно - музыка стала рождаться у нас - всех, на репетициях, даже иногда на концертах, она перестала быть просто интересной аранжировкой, она стала творчеством "ансамбля". Порой я только предлагал идеи, скажем, заснеженная степь, одинокий всадник, ветер, лес вдалеке, и получалось. Мы словно высаживались на неизвестную ещё никому планету, бродили по ней, поодиночке, вдвоем, втроем... потом собирались вместе: гляди, что я нашел! а я - вот что нашла! Из найденных разностей мы строили и продолжаем строить нашу музыку..."

Летом 1997 года ансамбль "Навь" играет квартирные концерты, опять работает в студии. Очередная попытка записать "Pour toi - sans toi!". Между тем уже фактически оказывается готова новая программа с рабочим названием "Изобретатель времени".

В сентябре 1997 в ансамбль приходит Всеволод Глущенко (гитара, бас-гитара). Начинаются репетиции сюиты "Любовь короля Хаггарда". Оставаясь тpадиционно акустическим, звучание утяжеляется, все более и более пpиобpетая симфонический, "аpтовый" хаpактеp.

Рассказывает Р.Шебалин: "Конечно, наш "Хаггард" во многом обязан повестям П.Бигля и мультфильму "Последний единорог", но - не только. "Любовь короля Хаггарда" - это что-то особенное, то, о чем я пока не имею ни малейшего представления. Какое-то математическое откровение с элементами городской мистики. Может быть, это лишь новые Игры в Реальном Времени, не знаю... В этом году у меня вышла книга "Пустой город", я вдруг написал несколько песен откровенно социального содержания, меня стали волновать проблемы геополитики... Мы словно переходим из Страны Воспоминаний, минуя Дворец Ночи, в Царство Будущего."

Октябрь. Ансамблю "Навь" - два года. Подготовка к очередному юбилейному концерту. Репетиции "Камней Крэг-Дона" и "Любви короля Хаггарда". Концерты в ДК города Мытищи, в клубе "Форпост".

К своему двухлетнему юбилею ансамбль "Навь" подошел в следующем составе: Р.Шебалин - вокал, гитара, клавишные; О.Багдасарова - флейта, вокал; Н.Михайлова - виолончель; И.Сайтанов - флейта, вокал; В.Глущенко бас-гитара, гитара, вокал; А.Крижевский - перкуссии; кроме того с ансамблем сотрудничают: О.Якунина - альт; В.Преображенский - клавишные, перкуссии, вокал; К.Баринова - вокал, варган; Д.Бебенин - перкуссии, вокал; О.Шемякина - вокал, хоpмейстеp.

Рассказывает Р.Шебалин: "Я просто влюблен в музыкантов ансамбля "Навь"; из природы, из каких-то сумасшедших предметов, вещей, из надежд и воспоминаний - получаются песни. И я до сих пор не понимаю, как это происходит. Если бы меня приперли к стенке, стали пытать, выспрашивая: что, как, почему? - наверно, окончательно уже рехнувшись, я бы сказал, нет, ребята, все равно вы ничего не поймете, это - ангел... Однажды я видел сон: на мосту, соединяющем две реки, стоит черный крылатый единорог; знаете, это видение преследует меня до сих пор, словно он (она? оно?) чего-то ждет от меня или зовет куда-то, а я - то ли не понимаю его, то ли не знаю, как ответить, но когда видение исчезает, остается музыка..."

*

- Статья излишне помпезна...

- Ты думаешь?

- ...Как речь на похоронах.

- Глупости говоришь! Изреки лучше что-нибудь умное. Я очень устал. Помнишь, ты как-то сказала, что у музыканта должна быть девушка, ты имела в виду какую-то мою внешнюю легкость, весь этот театр?

- Они слушают тебя.

- Нет, они слушают себя. Иногда я могу им помочь прислушаться к их мыслям, иногда - нет. Да, им интересно за мной следить. Может быть, интересно, я не знаю.

- А ты спроси.

- Неудобно как-то. Ведь если им что-то понравится, то они сами об этом скажут, так?

- Не совсем. Если они похожи на тебя, а они должны быть чем-то похожи на тебя, - то они никогда ничего тебе не скажут.

- Но почему?..

- Да потому что они похожи на тебя! Чуточку, совсем мало, - но похожи.

- Почему ты такая умная?

- Кто бы говорил...

Говорил.

В последнее время он редко разговаривал с куклой. Отчасти ему лестно было сознавать, что кукла наконец-то предоставлена сама себе. Но вот несколько дней назад он с ужасом осознал, что кукла стала включать компьютер, без его ведома, когда его не было дома. Может быть, только после того, как были испорчены несколько текстовых файлов в директории "DNV" (где, собственно, и находились все эти записи) - он поверил в реальное существование своей куклы.

"Она казалась мне фантомом. Но фантом, видение - не может ничего сделать с мертвой материей, с информацией. Она лазит в мои директории! А кто еще? Мама компьютер не включает, сестренка - если только поиграть или ещё что, она знает, какую промывку мозгов я могу устроить за испорченные файлы. Значит, кукла, больше некому..."

- Зачем ты читала мои дневники? Cмешно, да?

- Нет, просто было интересно.

- И все, да? Вот так вот: просто, мол, было интересно... Как замечательно! А что тебе ещё интересно? Цвет моего говна тебя не интересует?

- Нет, меня интересует цвет твоей души.

"Черт! С её непроходимой серьезностью надо что-то делать! Иначе завтра она попросит ей исповедаться во всех грехах..."

Но тут он поймал себя на забавной мысли: а ведь как хорошо, что она прочитала, собственно, то, что - и так бы ей рассказал. Да, она полезла "поперек батьки", а разве не он учил ее: найдешь - бери, пока никто не видит; кто осознал - тот и воспользовался.

Она все делает правильно. Она повторяет мои движения. Бог мой, ведь я поступил бы так же. Разве я не залезаю в незнакомые шкафы и ящички, пока их хозяева не видят. Я не клептоман. Редко отысканное у радушных хозяев того или иного шкафчика уносится домой. Знать - вот наслаждение! Знать. Знать, залезая в чужие письма, глаза, судьбы. Заглядывать в окна и копаться в чужих вещах. Без всякой выгоды, просто так.

Но сколь давно она копается в компьютере? Месяц? Неделю? Испугался? Чего бояться - это же замечательно! Она воспитывается! У неё появляются умные желания! Конечно, слов нет, тексты испоганила. Но ведь первый опыт. А держалась долго. Или умеет притворяться или - уважает. И первое, и второе это актив. Если умеет притворяться, значит - моя школа, так держать; если уважает - и на том, что называется, спасибо.

Жаль, теперь она не сможет делать это тайно. Но фундамент положен. Это хорошо.

- Ладно, проехали, последнее творение читала?

- Про ансамбль?

- Про него, родимого.

- Нет еще.

- Тогда слушай. Лучше исповеди и не придумаешь. Все как на духу и почти совсем без эмоций, если только что - излишне помпезна, но это я переслушал "Флойдов"...

*

Мне не нужно ни снов, ни дорог, ни колец, Мне не нужно живых, их долгов, их страны. Я сложу свои сказки в виртуальный ларец... Доживем до весны, доживем до весны. Эти книги на полках, этот шепот в ночи, Эти скрытые судьбы, - пять секунд тишины, Оглянись, - это просто, улыбнись, не молчи... Доживем до весны, доживем до весны.

Мы достигли рассвета, мы свободны, легки, Мы смеемся в сияньи последней войны, - Фотографии снов, экскременты тоски... Доживем до весны, доживем до весны. Эта Астэ на Солнце, марципановый яд, Объясненья, цитаты, "что же, здравствуйте, сны", - Я включаю компьютер, я бесплотен, я свят... Доживем до весны, доживем до весны.

ансамбль "Навь" "Виртуальный ларец/посв. Астэ No.6".

*

Самое для меня мучительное в институте - пеpемены. Когда надо с кем-то общаться, отдыхать или ещё что.

Это не страшно, это - стыдно. Очень стыдно мешать нормально жить этим людям. Я очень боюсь им наскучить, надоесть. (Такое бывало и не раз.) Поэтому я нашел великолепный способ времяпрепровождения - корчить из себя такого-эдакого таинственного и умильно-нелепого, словно бы пытаюсь доказать (хм, кому?), что мое одиночество - это "мое собственное изобретение", что мне никто не нужен. Но - ложь.

Поэтому я многим завидую.

Я ненавижу пьющих, курящих, кутящих уродов, я всегда жду от них какой-либо гадости, но - эти мерзкие люди удивительно милы: они же порой любят друг друга, им есть о чем поговорить, их объединяют какие-то "общие интересы".

Я боюсь их. Они постоянно делают мне больно тем, что они склонны к счастью и радости. Когда они собираются вместе, мне хочется их уничтожить. Мне надо было родиться немцем, лет девяносто назад, с каким наслаждением, с какой самоотдачей я бы работал в Гестапо! Я срывал бы улыбки с их лиц вместе с губами, а их знания - сгорали бы с мозгами их в печах.

Но кто-то там, кто умнее всех, распорядился именно так, может быть, наказав меня... Не за Гестапо ли?

Презрение к людям. Как я могу любить их, постоянно толкающих меня к гибели?

Они менее одиноки. У них есть некоторое оправдание для всей той грязи, которой они окружены, - они вместе. Я прожил жизнь, не зная, что такое: "друг", "чувство локтя", "доверие". Поэтому мне остается только играть в таинственного психопата, - чтобы не выглядеть одиноким придурком.

Завтра опять концерт. Хорошо; очень правильно.

Иногда ничего не хочется. Только усталость. Сизифов труд. Но мне нужна эта музыка. Если люди меня предают - может хоть есть что-то на этом свете, что можно любить вечно?

Одно окно в доме было открыто. Писарь влетел в комнату и уселся на стол. К своему изумлению, он увидел, что это его собственная комната.

"Нет, будем людьми!" - машинально повторил он излюбленную фразу попугая и в ту же минуту вновь стал полицейским писарем, только зачем-то усевшимся на стол.

- Господи помилуй, - сказал писарь, - как это я попал на стол, да ещё заснул? И какой дикий сон мне приснился. Какая чепуха!

Г. - Х. Андерсен "Калоши счастья".

Их нет, счастливых людей. Нет, их не должно быть. Еще немного и я их уже взаправду возненавижу. Хотя... вpяд ли. На подобное чувство нужны силы, а откуда они у меня? Да и стоят ли эти пошлые грязные люди моей ненависти? Возможно, я и не знаю толком, как это: ненавидеть. Возможно, я подобного чувства никогда и не испытывал.

Будем людьми, ха.

Но разве надо что-то делать? Что? Может и изменился бы я - если бы для кого-то. Один - для себя - я не могу. Один для себя - я сейчас сижу и твоpю свое чуточку "ничего" вместе с компьютеpом. Вот, Майка Олдфилда слушаю.

"...Гранд-пиано..." "Глокен-шпил..." (так что ли?) "...Бэс-гитар..." Завтра надо что-то сделать. "...дабл-спид-гитар..." (что это такое?) "...мандолин..." Мне страшно. Это просто уже никак. "...акустик гитар..."

"...Тюбэал белс!" Вот и колокола ударили. Удивительно простая и добрая музыка. Кажется, сейчас засну. Спать.

Пpиятного полета, мистеp Бин.

Глава 12.

"Жертвы Вечерния..."

/октябрь 1997г., продолжение/

Итак, примерно с середины лета этого года - не ем мяса. Сомневался сперва: смогу ли? А теперь - как-то даже все равно. Не ем и не ем.

*

"У каждого есть свой способ защиты от факторов внешней среды..." - это Наумов; я добавляю - и от внутренней.

Так вернее. Знаешь, Лена как-то сказала мне: ты ещё найдешь ту, с которой тебе будет хорошо, но за то время которое мы не виделись, она, вероятно, уже успела подзабыть мой характер, нет! - заорал я в телефон, - я не хочу, чтобы мне было так же хорошо, - это было бы предательством! Кажется, она тогда поняла.

Я слишком многое испортил сам. Перелопатил, разрушил. У меня могла бы быть нормальная семья, ребенок, но из-за моего малодушия и страха - теперь нет: нет.

Никогда, навеки нет! Ах, ворон, ворон!..

Однажды я просто убью её.

Мы были принесены в жертву друг другу, я сломал её тело, она сломала мою душу; кто ж из нас виноват больше?

Просто я никогда не умел делать правильный выбор - я отказывался от одного человека, потом - выходило так, что ошибка, я пытался вернуться там лишь пепел и - никого.

Тогда на фотовыставке, в феврале 1997, в день её открытия, - это было что-то вроде "песни последнего неба" - Вероника, я с ней встретился проститься навсегда, просто попрощаться, но "просто" не получилось; я почему-то сказал ей: когда двое любят друг друга - это уже один человек, когда они расходятся, он умирает, но - как Осирис - рождается снова, если там же, тогда же - кто-то полюбит друг друга снова, - мы возродимся, но в других, просто очень похожих на нас, а сейчас нас нет; она убежала в слезах, а мое путаное объяснение наших отношений стало песней, песней "Веpоника".

Фарс? Жаль, конечно.

Иногда так хочется что-то договрить, досказать; словно... подать аппеляцию.

Или наконец-то понял, что с нормальной, реальной жизнью, где - Толкин, игры, тусовочная романтика, - меня не связывало почти ничего. Она - была последней, кто жил там, где умерли Курехин, Костик и - поэтесса Таня Бирюкова.

О Тане Бирюковой pасскажу сейчас.

Однажды (где-то лет шесть назад) ей примстилась любовь ко мне, какие-то наши дети, какие-то смертоубийства... Потом её года полтора-два лечили в психиатрической больнице, - а потом она, когда выписалась, звонила мне по телефону каждый месяц; читала свои стихи или спрашивала, что я думаю про Набокова, обижать больного человека мне было неудобно; я что-то рассказывал, рассказывал - и она меня слушала.

И вот она прыгнула с балкона; и её не стало. Я видел-то её в жизни раза два-три, не больше, а теперь... словно что-то не очень важное - но все равно ведь! - то, что было, - ушло навсегда; залез вор и украл глупую мелочь. Шарю по стенам взглядом, что-то исчезло, а что - никак не пойму. Таня хотела поступить в Литературный институт, не поступила. Позже я забрал из Приемной комиссии её стихи. Я очень надеялся... когда открывал папку со стихами Тани Бирюковой. Нет, чуда не произошло, её стихи мне опять не понравились. И я их не перечитывал больше, я забыл, о чем и как там написано; я помнил: утро летнего дня, я просыпаюсь от громкого телефонного разговора.

До меня долетают обрывки фраз. Я пугаюсь, я слышу имя Кости. И вдруг сразу понимаю: он умер.

А спустя три часа - опять звонок.

"Вы меня не знаете, но у Тани нашли Ваш телефон, мы хотим издать книгу её стихов, нет ли у Вас?.. Она погибла, она разбилась..."

И Костик.

До восьмого класса мы учились вместе (меня потом перевели в другую школу). Были маленькие - играли в войнушку, потом, повзрослев, стали играть в "государства". У каждого из нас была своя страна - с президентом, с разными своими проблемами - политическими, экономическими, культурными, национальными; мы придумывали истории жизни целых народов. Каждая страна имела свою валюту, свой флаг и герб. Свою культуру (почему-то это было исключительно кино). Мы "показывали" друг другу кинофильмы, разыгрывая их на полу, в специально построенных для этого "декорациях". Но это было именно кино. Все, что происходило - происходило на "киноэкране"...

У меня до сих пор сохранились карты наших островов и, кажется даже пачки красиво нарисованных "настоящих денег". Ни о Швамбрании, ни (тем более) о Средиземье или Нарнии - мы тогда не имели ни малейшего представления. Мы просто играли. Где-то в седьмом классе - наши страны подверглись потрясениям: политическим и прочим. Не помню сейчас, что случилось у Костика, но в моей - произошла революция и президент чудом спасся, впрочем, потом я его кажется все-таки убил смертью храбрых какими-то "террористами". Теперь понимаю: чуть повзрослели.

А в классе 5-ом (почти параллельно с Игрой) мы организовали с ним "группу" с претенциозным названием "Инопланетяне" - в пику тогда популярным "Землянам", и потом придумывали обложки несуществующих альбомов, постановку света на "концертах" и прочую чепуху, а поpою - даже уверяли одноклассников в том, что такая группа действительно существует.

И вот однажды, когда я (к тому вpемени школу уже закончивший) наконец-то взялся за гитару, а он - за бас, - однажды мы собрались и решили сделать что-то вместе. Тогда, летом 1995 года, и придумали группу "Навь".

Тусовщик, донжуанивший направо и налево, постоянный участник каких-то молодежных антифашистских движений, он был для меня той, почти единственной, опорой в "неформальном" мире рока и хиппи, можно сказать, даже другом.

Он хвастался тем, что присутствовал на закрытии питерского "Сайгона", привез оттуда "настоящий "сайгоновский" камушек"...

Его смерть отсекла меня от тусовочных восьмидесятых, от моего времени, время умерло с ним.

Я ездил на похороны. Будто лет сто не был на родине и вот вернулся, а город другой - там устроили "евроремонт" - нет ничего знакомого, все вроде - то но и не то: бутафория - живая жизнь кончилась, мне говорят: жизнь продолжается, но я не хочу продолжать её здесь, не могу, не умею мне страшно.

А за пару недель до смерти Кости умер Курехин.

...Я только сейчас, спустя почти год, начинаю осознавать эту дикую дуpацкую потеpю. Он был не пpосто виpтуозным музыкантом или гениальным pежиссеpом, он был - живым. В самом пошло-пафосном значении этого слова. Мне очень жаль, что я опоздал. Опоздал понять его. Опоздал полюбить его. То, что мне кажется сейчас: понимаю, люблю - это не те понимание и любовь, котоpые что-то значат. Я пеpечел множество его интеpвью, пpосмотpел видеозаписи...

Более светлой личности в искусстве за последние 50 лет я вообpазить не могу. Манерность, легкость, ум. Легкоусвояемость и труднодоступность. Курехин прост. Он предельно прост, как лист дерева, как чугунная гайка.

И еще. Он был материалистом. Это для меня очень важно. Он был мистичен, но не религиозен. Он знал цены мира. Это дар. Боюсь, наше поствизантийское мракобесие помешало нам правильно его оценить, - как он оценивал нас. До сих пор, почему-то бытует в народе байка, что, мол, Курехин кого-то эпатировал, что он-де над кем-то издевался.

Но знаковая логика не может никого эпатировать.

Своей "Поп-механикой" он доказал, что мы сами - эпатируем себя. Своей косностью, своими неверием и невежеством. Своим неумением жить.

Сколь ни кощунственно это прозвучит, но, возможно, он правильно умер. Его смерть поставила последнюю точку в истории "советского авангарда".

То, над чем смеялись, - стало смертью.

А математик стал трупом. Наверно, так должно и быть.

Цифры слабы, у них рук, чтобы держать пистолет. Они не умеют защищаться.

Но они... Как-то по-смешному, по-особому велики, эти цифры. Я уважаю их. Они - основа мира, его детская сила. Они приходят в мир, ничего в него не привнеся и уходят прочь, ничего миру не оставив. Оттуда, изнутри, из-под земли, они приходят в свет со своими пресными научными глупостями; но вот порыв ветра - и зыбкая дымка их странного очарования рассеивается... Затравленно улыбаясь, они смешно так что-то ещё лопочут нам.

Послушайте, об этом писал С.Къиркегор.

"Отчего никто из умерших никогда не возвращался обратно? Потому что жизнь не умеет так убеждать, как смерть. Да, смерть так основательно убеждает, что никому не удалось придумать какое-нибудь возражение против её доводов, что никто никогда не соблазнился приманками, которые ей может противопоставить жизнь."

Возможно, как и многие умолкнувшие, Курехин решил такую формулу, оставаться с которой на этой земле было уже и вовсе немыслимо. Знал, что "что-то все равно захочет вернуться"... в тонику. Во мрак, с которого все началось.

Они узнали это все. И доводы смерти убедили их.

...Так для меня завершилась Эпоха, моя, наша Эпоха. Эпоха какой-то стpанной pазноцветной и очень умной любви. Тогда же Лена, вдруг - сказала мне: нет, мы не можем быть больше вместе. Я устраивал истерики, я умолял хотя бы объяснить - но, нет, она кажется, сама не знала. Мы перестали - мы просто кончились, высосав силы друг у друга, дальше - получилась "тишина"; а ведь из-за неё я ушел от Вероники...

Теперь пожинаю плоды этой дурацкой эклектики. Путаница. Как там говорил Жеглов? "Ему просто со своими женщинами надо было вовремя разобраться..."

Золотые слова. Только, нет, - я всегда любовь воспринимал не как некое чувство и даже не как некие человеческие отношения; нет, у меня, вероятно были какие-то "высокие", почти алхимические представления о любви. Но жизнь разрушала эти красивые представления. Не быт, нет, - окружение. Среда, знакомые, коллеги, учеба.

Новая тусовка, новая "деревня"...

Пожалуй, эта самая учеба несколько поспособствовала тому чтобы мы расстались, тогда - первый раз; я только поступил в институт, - значит года три назад, а до этого были годы (я уже сейчас не помню - три, четыре? словно один день, нет, неделя или месяц, не больше); мы расстались и опять встретились, но были уже эхом друг друга.

Есть песня "Би Джиз" "Be who you are".

Она тогда мне её перевела на русский - для одноименного рассказа (рассказ вошел в книгу "Пустой Город"); а недавно (год назад? полгода - не помню) я случайно перечел полный текст перевода - и обмер: у нас все так и было, словно мы попрощались друг с другом этой песней.

Вот.

будь собой

никогда не меняйся

мир был создан для того

чтобы оценить твою улыбку

такую улыбку

мы отбрасываем прочь эти безумные мечты

я никогда не был одинок с тобой

я никогда не мог быть одиноким с тобой

говорят что любовь станет чище

любовь никогда не будет свободной

я никогда не позволю тебе быть

ты не можешь понять

ты никогда не поймешь

будь собой

я благословляю твое имя

и все это летнее безумие

вызванное дождем

и нами

слава что мы сделали

моя любовь

будет украшать чертоги времени

для любви которая никогда не придет

чтоб стать моей

ты не можешь любить меня

хотя я все ещё тебя люблю

будь собой

лови момент

и пойми

и я буду тенью любящей ту кто ты есть

будь собой

мы были

Конечно, этот перевод - только несносный подстрочник, но - все же. "Моя любовь украсит чертоги времени." "Ты не можешь любить меня, хотя... я буду тенью..."

Да, донельзя банально. Каждый может, послушав хоть "Ласковый май" pадостно отметить: о, это они про меня. Да. Но текст "Будь собой" последнее, что нас связывало и он - именно об этом. Банально? "Мы были". Потому что мы - уже были.

Банально!

Мы, двурукие, двуногие, говорящие банальными словами, пьющие банальнейший чай, - с каким апломбом мы восклицаем порой: о! сие банально, сие не интересно!

К черту! Все - не-интересно!

Любовь, разлуки... а?

Что может быть банальнее этого?! Навеpно, каждую минуту на этой Земле pасстаются сотни людей. И каждую осень опадают листья. А ночью светят звезды. Но это не банально. Пpосто иногда - кpоме этого ничего больше нет. Ничего. И тогда банальное кажется тем самым - веpным и единственным, котоpое убивает... но котоpое деpжит и не дает уйти. И я благодаpен вашему "банальному". Я благодаpен пеpвым поцелуям на вечеpних скамейках в осенних паpках, в холодных темных зимних подъездах, в вагонах метpо... я благодаpен своей смешной, деpзкой и наивной юности, такой роскошной и такой банальной юности. Дpугой, во всяком случае, у меня уже не будет... О чем я? Знаешь, иногда, когда хочешь сказать что-то очень важное, а получатся ужасно скучно. Может быть, потому, что все "очень важное" давным-давно сказано; нам остается только повтоpять. Но ("чеpт возьми, Холмс!..") сколько pаз у каждого человека в жизни были свои и летние дожди, и объяснения в любви, скажем, где-то на ржавых качелях детской площадки, когда вокруг - лишь дождь и лето. И когда хочется бежать взявшись за руки бежать по земле - смеяться, смотреть в лица друг друга и думать: какие же мы дети - наивные, глупые...

Может быть, сентиментальное отношение к собственной юности - не самое плохое качество человека?

Ну вот, я снова заговорил максимами. Фарш какой-то!

*

Знаешь, а ведь прошла война. Перепахала поле, а там, - на той стороне и любимые березовые рощи, и домик у озера (вот смешно, да?) - нет, на костылях уже не дойти.

"Остpов пополам" - так называется пьеса Льва Устинова. Одна из любимейших моих пьес.

Где-то, среди прочих книг, лежит у меня и сборник пьес Л.Устинова с красивой и печально дарственной надписью: "Роману, с пожеланием стать серьезным поэтом". Получилась опять ошибка. Я не стал ни "серьезным", ни "поэтом". Нет, об этом я как раз не жалею.

...Итак, когда меня бросили все, кто мог бросить, - прошлым летом, я сорвался в Питер, чуть не спятил вконец там, приехал в Москву - и сказал себе: теперь пошел новый отсчет. Потому что - влюбился опять?

Нет-нет, ничего стpашного. Я все-таки где-то художник, я умею (обожаю) оценивать. Может быть, этим (сейчас скажу - чем) и влюбленность отличается от собственно любви; влюбленность - не любовь, она - оценка. Что-то вpоде "не-вектоpного" влечения. Можно влюбиться в книгу, в кулинаpный изыск... в кpасивую девушку. Но...

Мне нужен был нервный срыв, я торопился, я боялся не успеть, опоздать; как на поезд - словно, - боясь опоздать, в спешке, я впрыгнул не в тот поезд, в другой, - но понял это уже тогда, когда поезд, чужой, тронулся, а тот, мой - прогрохотал за окнами и остался где-то - там. Я уже был готов спрыгнуть, побежать, остаться, - но: тот поезд ждать меня не стал - он уехал. В другую сторону.

Больше нет никогда. Дважды в одну реку. Двух зайцев.

Шут с ними. Зачем я кокетничаю?

*

Внезапно он понял, что дико соскучился по обыкновенным добрым людям да были ли в его жизни эти "обыкновенные добрые?.. - но он был готов заговорить с первым встречным.

Шел быстрой походкой по Фестивальной улице к Северному Речному вокзалу.

"Должны же быть где-то люди. Они мне интересны тем, что порою причиняют друг другу боль. Но вдруг они испытывают жалость ко мне? Меня это убьет. Я не перенесу подобного. Или... а заслужил ли я их - хотя бы жалость? Не знаю. Надо вернуться домой."

Он дошел уже до здания Северного Речного вокзала.

"Это очень правильное здание, сталинское..."

Здесь когда-то всем классом праздновали "последний звонок". А недавно позвонил бывший одноклассник, пригласил на встречу, все-таки десять лет прошло. Собирались в кафе.

Конечно, сперва согласился. Поболтал ещё с одноклассником о компьютерах, взломах каких-то программ (в чем никогда не разбирался). А на встречу не пошел. Нужно было платить деньги - что-то вроде ста тысяч. Такие деньги редко держал в руках. Но признаться в этом однокласснику было стыдно. И да и еще: там, небось, будут пить - вино, шампанское, пиво, если ни что покрепче. А ни того, ни другого, ни третьего - никогда не пробовал (а уж про "покрепче" - не знал даже как выглядит). Только однажды, может, пару раз, под Новый год, когда с мамой были в гостях, ему, двенадцатилетнему ребенку, подливали пригубить шампанского в честь общего праздника. А так - ни-ни, никогда.

Причины нашлись. Просто: не пришел.

Когда для смертного умолкнет шумный день,

И на лице уставшем высохнет слеза,

Явись, возлюбленная тень,

ночь унесет тебя за тридевять земель,

Как сбудется, на сколько хватит сна.

Прогулки с Пушкиным от неба до земли,

Бессмертный воин, сраженный пустотой.

Смотреть на ночь уже нет сил,

но остается день и вместе с ним

Влеченье к тем, кто увлечен тобой.

А.Горохов "Прогулки с Пушкиным".

Я вбежал в квартиру.

Тихо.

Еще никого нет, кроме...

- Эй...

"Ты с кем-то разговариваешь? Ты что-то хочешь узнать? Ты что-то искал?"

Эй...

"Ты искал связь. Ты нашел: явки, пароли?.. Ты опоздал на десять лет."

- Эй!

"Ты что? ты убила себя?"

"Да."

"Вот так просто, "да" - и все?"

"Просто. Ты так любил это слово..."

"Слово? При чем тут слово? Ты не можешь умереть - у тебя нет души, дура."

"Так. Но ты отдал мне часть своей."

"Какой к черту души, что ты лопочешь, ты кукла, ты не можешь умереть."

"Не кричи на меня. Ты отдал мне часть своей души, и я теперь могу умереть, по-настоящему умереть."

Зачем?

Ах, какая радость! Она теперь может по-настоящему... Да любой человек может провернуть подобное дурацкое дело на раз.

"Попробуй... пробовал ведь."

Да, ты права, пробовал.

Она повесилась. На крюке от люстры. Мама привезла с другой квартиры новую люстру, старинную. На какие-то два дня моя комната осталась без верхнего света. Этим и воспользовалась кукла.

Был включен компьютер. На экране, в моем любимом "Лексиконе", был текст - дневниковые записи годовой давности.

"...Я все-таки повесил ее... За ноги. Вниз головой. Портрет Гитлера, правда уже... Я сфотографировал повешенную. Класс!.."

Надо было что-то казать, что-то сделать, но - что? Куда-то позвонить, кому-то рассказать... Зачем?

"Я не могла тебя по-настоящему любить, можно мне теперь по-настоящему умереть?"

Но я не хочу так!

Она говорила моими словами, она сделала то, что я не в силах был совершить. "Химическая дочь..." Я все сделал не так. Я бы мог ей читать только сказки, я бы мог учить её доброте и справедливости, я мог бы врать, грубо врать ей. Но мне понадобился человек. Живой, поганый живой человек, с которым было бы интересно! Не кукла, веселая глупая кукла, а живой настоящий человек!

Что я наделал...

"Ты украла у меня эту смерть. Зачем?"

"Живи таким, верни Лену."

"Я не смогу, я не нужен ей."

"Не ври, сейчас - не ври, вы любите друг друга, я лишь жалкое подобие..."

Да, ты подобие... Эгоисты, что вы со мной сделали?

"Не умирай."

"Ты не можешь любить только музыку, твоя любовь стала безликой, вернись."

"Не умирай."

"Ты же чувствуешь: любовь рассыпается, что осталось твоим? я? но меня нет; и никогда не было."

"Я не могу так. Не умирай."

"Ты думаешь, легко быть вещью?"

"А ты, ты думаешь - легко быть вещью."

"Не кричи на меня. Позвони ей."

"Заткнись. Не умирай."

Но я не знал, что ей ещё сказать. Я вышел из комнаты. Я хлопнул дверью.

Я стоял на балконе и смотрел на закат. Небо сегодня чистое.

Похолодало к вечеру.

Когда я вернулся, её уже не было. Нигде.

- Кукла.

Осторожно позвал я.

Никто не откликнулся.

Жертва.

Ее телом была её душа, то, что я подарил ей. И теперь этого нет. Я сам все испортил. Теперь моя дочь умерла. Это сделал не я.

Это она убила её.

Значит, наконец-то все прояснилось.

Наконец-то мое сердце очистилось от страха и тоски. Теперь знал.

Я теперь только знал.

Я должен вернуться.

Послушай, Вероника, я давно хотел тебе сказать...

Глава 13.

"Pоман в стихах - 4" (rubedo).

/октябрь 1997г., продолжение/

Предметы, понятия, символы - будто бы разом слились в моем рассудке и я перестал различать их.

Осознание собственного безразличия к жизни пробудилось во мне. Я всегда знал, оно спало, оно ждало лишь знака, пароля, сигнала.

Безразличие - стало движением во мне, ветром, скоростью "моей смерти" - предстояло теперь только завершить работу, разбить черно-белое зеркало. И я знал, чем его можно разбить. Ведь "смерть" - это только такое слово, а так - её будто бы и нет вовсе.

*

Маленький принц улыбнулся:

- Ну, разве ты уж такая могущественная? У тебя даже лап нет. Ты и путешествовать не можешь...

- Я могу унести дальше, чем любой корабль, - сказала змея.

И обвилась вокруг щиколотки маленького принца, словно золотой браслет.

- Всякого, кого я коснусь, я возвращаю земле, из которой он вышел, сказала она. - Но ты чист и явился со звезды...

Маленький принц не ответил.

- Мне жаль тебя, - продолжала змея. - Ты так слаб на этой земле, жесткой, как гранит. В тот день, когда ты горько пожалеешь о своей покинутой планете, я сумею тебе помочь. Я могу...

- Я прекрасно понял, - сказал маленький принц. - Но почему ты все время говоришь загадками?

- Я решаю все загадки, - сказала змея.

И оба умолкли.

А.де Сент-Экзюпери "Маленький принц".

Обязательно покажите мне красивую схему. С рекомендацией, с гарантией. Я не хочу, не желаю пользоваться схемой без гарантии.

Люди являют ситуации. Но как нелепы, как несносны ситуации без веpных гарантий! Неужели умные, здоровые люди не могут правильно организовывать свои усилия? Ведь, если детально разобраться, люди многим хуже, нелепее вещей; - люди меняются, вот то, что я никому, ни при каких условиях не могу простить; то, что не свойственно компьютеру, то, что не умеют вещи, то чем так гордятся эти самодовольные носители собственных безумий, способность к самоизменениям!

Мне необходимо было учиться не доверять людям, так как они способны предавать, обманывать. В компьютер же - записал файл в нужное место никуда он оттуда не денется, а если - то сам виноват, неправильно работал с оперативной средой, а люди - что? Люди не умеют хранить данную им информацию. Люди не умеют хранить даже свои собственные любименькие чувства и эмоции! Кому нужны такие люди?! Я устал от таких людей. Такие люди не имеют права жить. И правда, к чему жить людям, которые не в состоянии с выгодою для себя и для других дельно анализировать собственные эмоции и поступки?

К чему они мне "как люди"? Что я с ними "как с людьми" буду делать? А они - что будут делать со мной? Непонятные, сложные, непредсказуемые.

"Стоpож и башня... ждут час за часом..."

Скучно.

*

При наличии определенных знаний и умений можно сравнительно легко переделать пистолет газовый в почти настоящее боевое оружие. Укрепить ствол, сделать винтовую нарезку. Это дорого, хлопотно, но - того стоит. Для хорошего человека, что называется, "ничего не жалко".

Я уже бредил предчувствием потрясающего события. Я уже мнил себя Дарвином, Горбигером, Энштейном.

Достал Уголовный кодекс, правда, он слегка устарел, в январе 1998, кажется, был выпущен новый, однако, необходимо было лишь влегкую рассмотреть самые дурные для меня возможные последствия.

Пригодились также старые связи с 1-ым ГПЗ. Пистолет мой обрабатывал на станке профессионал. Излишне неприятных вопросов он не задавал. Во-первых, я все-таки заплатил, а во-вторых... надо ли который раз повторять, что среди знакомых я всегда славился некой эксцентричностью. Естественно, моим историям про страшную мафию (выдуманным тут же, на заводе) никто не поверил, но зато и лишнего не спросил.

Так что: к моему дню рождению игрушка уже была готова.

Сначала думал: просто опалю ей лицо или изуродую, обезображу, - пусть знает, пусть мучается. Кровь будет и так, и эдак. Тогда бы мои действия попали под "108 ст., ч.1.: Умышленное тяжкое телесное повреждение... либо выразившееся в неизгладимом обезображивании лица... До 8 лет."

*

...Ну вот, тепеpь не могу заснуть - поигpал в "Цивилизацию" - нет, все pавно не спится. Такое впечатление, что: как лимон выжат. Людьми, событиями, - вpеменем.

Тепеpь - самое стpашное: сны.

Какая ещё радость напомнит мне о моем убожестве?

Была сказочка про цветик-семицветик. Там - один мальчик на лавочке, который не мог играть, потому что - на костылях. Она, глупая девочка, сама почти кукла, спасла его - последним - единственно верным волшебством. Может, и меня надо так спасти?

Чем? Я бы мог сказать себе: ты боишься быть счастливым, ты бежишь от счастья прочь. Но - это ложь. Словно я не знаю, как это: быть счастливым.

Вероятно, я просто просрал свое счастье.

*

...Мне уже все равно, какую ты слушаешь музыку,

Мне уже наплевать, любишь ли ты сказки,

И я не помню цвета твоих волос.

Тебя было так много, но это было так мало,

Между мной и тобой всегда был кто-то лучше и проще,

И как знать, может, надо умереть, чтоб любить?

Но если бы мир был взапpавду глупым и светлым,

Если б мы действительно были когда-то,

Я бы забрал тебя

Туда, где можно просто: немножечко жить...

ансамбль "Навь" "Вероника"

...Через старых знакомых по битломанским тусовкам раздобыл её новый номер телефона.

Удивлялись: зачем она мне?

Чуть не сказал: любил её, а теперь я хочу её убить, как... как бесприданницу, как змею подколодную! Нет, конечно, ничего такого не сказал. Что-то наплел про кассеты и книги.

Кстати, да, у неё - до сих пор где-то лежит моя кассета с "Тамбурином"! Надо забрать. Надо как-то так сделать, чтобы увидеться с ней дважды - сначала забрать кассету, а потом уже убить. А то останусь без кассеты, "абыдно, да?"

Интересно, а выступила бы Лена против меня в суде? Кто знает, если бы - да, значит она не любила меня и достойна смерти, а если бы она не рассказала никому о том, кто, как и почему изуродовал её, значит - можно бы было не уродовать, но просто договориться, мы бы остались друзьями или любовниками. (Что, в принципе, наверно - одно и то же.)

Получается нонсенс. "И значит я прав". И единственный выход из создавшейся ситуации - не уродовать её, а убить. Чтобы не было никаких сомнений. Не придет же она ко мне из гроба с заявлением, мол, я любила тебя, а ты, дурак, меня убил!

А если придет?

Вот ведь бред, - атеист и туда же - о загробой жизни!.. Определенно, она должна умереть. Хотя бы потому, что я не могу мириться с её существованием на этой земле. А если она вызывает у меня такие странные чувства, если я о ней думаю так дико, то, значит, она уже достойна смерти. Ведь она любила меня, а потом она ушла от меня, значит, той Лены, которая меня любила - нет, а есть другая, которая корчит из себя ту, прежнюю. А где прежняя? Наверно, убита этой, сегодняшней. Стало быть, я лишь совершу правосудие. Я накажу убийцу. И любой суд меня оправдает. Впрочем, все надо совершить так, чтобы до суда дело не дошло.

А потом будут похороны. Дождь - обязательно. Не ливень, нет, пусть моросит последний в этом году дождик. Потрясающие события должны сопровождаться соответствующими атмосферными явлениями.

Последний дождь - уже почти не дождь.

Смотри, как просто в нем найти покой.

И если верить в то, что завтра будет новый день,

Тогда совсем легко.

...Мне кажется, я узнаю себя

В том мальчике, читающем стихи.

Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь,

И кровь течет с руки.

Это хорошо, мне иногда приятно послушать "Аквариум", хотя в последнее время творчество Гребня меня, мягко говоря, раздражает, его манера поучать вызывает у меня комплекс Кавалерова, возможно, в такой нелюбви сказалось мое стабильное отвращение к балалаечным прославянским распевкам. И если "Детей декабря" я вполне могу слушать, то с "Русского альбома" меня уже воротит. Но про "последний дождь" - это оттуда, из моей юности, тогда же я впервые увидел "Зеркало", видимо Гребень написал эту песню после просмотра фильма. Мне никогда не нравился Андрей Тарковский, но стихи его отца, Арсения Тарковского, что звучали в фильме, меня поразили. Песня сплелась со стихами, стихи - с какими чудесными загадочными картинами, причудливыми образами моей, нет, тогда ещё - нашей, жизни...

Жаль, там, на кладбище, нельзя будет включить музыку. Как-то раз мы с ней засыпали под эту песню.

...Я иду с непокрытой головой за гробом и конечно же моросит дождь. Холодно, но я холода почти не чувствую - такая бесконечная тоска! Я раздавлен, растерян, я киваю головой, я никому ничего не говорю - так мне плохо.

И вдруг - бросаюсь прощаться, оттолкнув кого-то (только, конечно, не её рыдающих родителей). Поскользнусь, измажусь в грязи, наклонюсь над ней, поцелую. Нет, лучше - отшатнусь, закрою глаза руками, плевать, что ладони перепачканы (я же поскользнулся), рискуя вновь упасть, побегу прочь.

Обычно рядом с кладбищем бывает лес. Ворвусь в лес. Прислонюсь к дереву, дикая тоска будет душить меня, я почти задохнусь, я рвану узел шарфа, я сползу по стволу вниз, к корням дерева... Нет, так я, пожалуй, порву пальто. Лучше - держась за дерево рукой, опущусь на колени. Нет, так я испорчу брюки, надо как-то иначе, ладно, додумаю потом.

Это же я убил ее! Крикну.

Я!

Испугаюсь тут же. Обернусь, не услышал бы кто. Услышу шаги. Какой-то наш общий знакомый. Он поможет мне подняться. Скажу ему: мы любили друг друга. Или, нет, - пусть лучше это будет не знакомый, а знакомая. Она увидит мое горе, она поймет, что я - тонко чувствующий человек и влюбится в меня. Я осторожно возьму её за руку. Нет, она сама возьмет меня за руку, скажет: пойдем, тебя ждут. Я буду идти, спотыкаясь, поглядывая на свою новую знакомую, и думать: никто из них не знает, что убийца - я. Я выше их всех. Я ангел.

*

/ноябрь 1997г./

Когда я позвонил Лене, она почему-то даже не удивилась, чем рассердила меня крайне.

- ...Однако, у тебя до сих пор валяется моя видеокассета с "Тамбурином".

- А что с моим Розановым?

- Да бога ради, пожалуйста.

- У меня сейчас очень мало времени, если у тебя получится подъехать... Я живу...

- Я знаю.

- А, как я могла забыть.

(Я был вчера во дворе её дома. Я очередной раз осматривал окрестности. Очень дельные окрестности. Глухой, но весьма обширный, дворик. И главное: за её домом возникла теперь некая стройка. С утра до ночи там грохотал, вбивая сваи, копер.)

- И в самом деле, как ты могла забыть. Так я загляну? скажем, завтра.

- Ну давай. Я к восьми уже подъеду.

- Тогда я подожду тебя во дворике.

- И охота тебе...

(Сейчас скажу: да, потому что люблю тебя.)

- Охота-охота, чай на моем "Тамбурине" уже тараканы не одну свадьбу справили.

- Ладно.

- До завтра.

Так.

Опять долго не мог уснуть. Играл до одури в "тетрис". Где-то часа в три едва хватило сил на то, чтобы выключить компьютер и свалиться спать.

Всю утро слушал "Пинк Флойд".

В институт пришел только к обеду. Покушал. С кем-то о чем-то поговорил. Послушал на третьей паре лекцию. Мыслей не было. Ждал.

Она словно ветер, с которым нет сладу.

Она как... такая... вот... нет, я не знаю,

Как много надо, чтоб лишь увидеть...

Когда она плачет, вы видели слезы,

Которые скачут, как две балеринки

В глазах любимой?

И мне бы с ними,

Да только страшно

Вдруг все - вчера, а я не вчерашний!

И я замираю, как ловкий воришка,

Который украл эти дивные танцы

И вдруг опознал настоящее в ложном,

Но это ж можно?..

П.Кашин "Галки".

*

- Привет. Ты давно?..

- Нет, недавно.

- Подожди, я сейчас кассету вынесу.

- Постой.

- Ну что?

- А Кашин уехал в Америку.

- Да, я слышала.

- Влюбился в кого-то там и уехал.

- Да, я слышала.

В это время (наконец-то: работает!) загрохотал копер.

- Что это там?

- ...

- Что - там?!

- ...А?

- Что это так "бух-бух" там у вас?

- Кажется, гаражи строят. Ну?

Я подумал: сейчас она уйдет и я ничего не успею. А "Тамбурин"? Сейчас или когда вернется с кассетой?

Где-то залаяла собака. Ну! Пока двор пуст. Только бы снова включили копер.

- Я хотел увидеть тебя.

Словно извиняюсь. Что за кошмар. Скорей бы. Ведь нужен какой-то предлог, я же не могу просто так!

- Увидел?

- Увидел.

- Мне можно идти?

- Не знаю...

Она отвернулась. Она не хочет даже смотреть на меня.

Ей хотелось плакать.

- Зачем тебе все это? Зачем ты... ладно, со мной, какая уже разница... зачем ты себя мучишь?..

Было! "Сто дней после детства", кажется, так - там Друбич говорила, красивый фильм. Музыка Шварца: вальс. Я так и не записал этот фильм, а ведь надо бы... А и вправду, зачем? Ведь, если я ещё способен её мучить, то... Неужели я ей ещё интересен?

- Извини, я рад был просто увидеть тебя...

- Но это же глупо! Давай лучше...

Опять заработал копер. Она что-то сказала, раза два пожала плечами.

- Что ты говоришь?

- ...

- Что?..

- ...

- Сейчас!..

- ...Пойми! Так нельзя.

А как можно? Глупая, ведь я готов стоять под твоими окнами, ловить тень твою в окне, я же люблю тебя.

- Конечно, все, что со мной - никак нельзя. Уходи. Уходи.

Она словно испугалась. Или почувствовала что-то?

- Мне кота надо кормить. Сейчас я вынесу кассету.

- Не надо. Дарю.

- Но...

Извиняется. Постой. Не уходи. Я застрелю тебя, в спину, ты не успеешь обернуться, я никогда не увижу твоих глаз. Не уходи, постой, ну, прости меня! Мне ничего от тебя не нужно, только - чтобы ты жила, чтобы ты была счастлива!.. Ты, ты назовешь сына моим именем? Я уже никогда ничем не напомню тебе - ни себя, ни тебя, зачем я сюда пришел?

- Погоди. Можно... я тебя поцелую на прощание?

- Нет, не надо...

- Ведь в последний раз...

- Нет...

Надо её чем-то развеселить, испугать.

- А убить тебя можно?

- Как?

- А вот так.

Показал на пальцах, будто стреляю из пистолета.

- Ну попробуй.

Она улыбнулась. Сейчас она уйдет!

- Ты ведь сама попросила...

Прошептал я; шагнул назад, быстро огляделся, ну, - копер! Ну, ну!

- Да... Что-то не так?

- Да, нет, - не надо!

- ...

- Да?

- ...

Я сделал ещё шаг назад и достал из кармана плаща пистолет.

- Мне никто никогда не верил!

- ...

Выстрел четко совпал с ударом о сваю. Я не услышал, как Лена что-то ответила мне; я выстрелил.

Пистолет дернулся в моей руке, как внезапно пробудившаяся птица; рванулся в полет; удержал его...

Рука гудела как колокол.

Грохот разом прекратился. Это - все?

Так быстро?

Но сейчас они сбегутся и, схватив меня, спросят: кто это сделал? Не торопись, постой... Тело лежало у моих ног.

Я. Это сделал я.

Стоп, стоп... "Stop... I wanna go home... Take off this uniform... And leave the show аnd I'm waiting in this cell... Because... Have I been guilty all this time..."

Она, кровь. Какое красное.

Надо бежать.

Но бежать не хотелось. Хотелось знать.

Ведь мы снова вместе.

Мы так давно не были вместе...

- Лена! ты видишь, ты теперь видишь? Послушай, не плачь, послушай... Ты красивая, ты удивительно красивая! Никогда больше они не коснутся твоего тела, оно стало в красном, красное соединило нас, теперь уже - навсегда, я узнал тебя - в красном!.. Теперь только ты, мы ведь никогда не умрем, люблю тебя...

Я склонился над телом. Надо бежать.

Внезапно чувство невероятной, необъяснимой нежности нахлынуло на меня. Порыв ветра pазогнал стpуйки кpови на лице тела, кpовь затекла в pот, пpолилась на асфальт...

Какое дивное, какое правильное тело.

Я наклонился ниже и поправил волосы pазметавшиеся тела. Захотелось поцеловать его, в губы.

"Тихо, как вдpуг тихо..."

Вдруг подошвы сапожек скользнули и я упал на тело. Испугался, вскочил. Рассмеялся.

Вновь грянул копер.

Работа окончена, да! Испугался: бросился бежать.

Я испугался.

"Но как глупо и как красиво..."

Бормотал, убегая прочь. Только теперь пришел страх.

Или стыд?

Я это сделал! сделал! Я, я! Я был готов обнять, убить всех, я летел, я смеялся... Я, это сделал я! Я могу убивать, могу! Хотелось кричать об этом на весь мир, - дайте мне атомную бомбу - я взорву город, к черту город, я взору мир, вселенную! я смог, смог!! Ветер мотал полы моего плаща, ветер бил мне в лицо; холодно?

Нет, - ладонь правой руки ещё грел пистолет. Внезапно бросил его в случайную урну. Рассмеялся опять.

"Идиот, а как же кассета? Почему я никогда, ничего не могу сделать нормально?! Ну и ладно, к черту. Это - тариф, плата за проезд, проклятущее "красное" мне стоило концерта "Тамбурина"; ладно, все, хватит..."

Метро. Единый.

Эскалатор. Вагон. Упал на сиденье.

Ну вот.

Вот теперь все.

Успокойся, все...

Теперь и мне необходимо погибнуть.

Глава 14.

"Pоман в стихах - 5".

Когда время придет умирать,

Мне бы очень хотелось стать

Одним из тех фонарей,

Что стоят у твоих дверей,

Чтобы ты не была одна,

Когда ночь тиха и длина.

Или там, где темный причал,

Я бы ночь напролет стоял,

Чтобы плыл над водой огонек

Для того кто так одинок...

...Я бы мог заглянуть в то окно,

Где так тихо и так темно.

Я всю ночь охранять готов

Мою дочь от кошмарных снов.

Да, да, да, я хотел бы стать,

Когда время придет умирать,

Фонарем, который горит,

Когда весь мир уже спит,

И всю ночь напролет с луной

Говорит о тебе одной.

Дм.Умецкий "Вальс для Марии".

/ноябрь 1997г., продолжение/

Общение с нотной грамотой, с теорией литературы постепенно привели его к простой истине: все, - и мысли, и чувства, и поступки, и что-то, чему нет ещё названий и характеристик, - все это можно разложить по полочкам, всему этому можно дать оценку, справедливое и дельное объяснение.

Да, объяснить можно все. Самые нелепые безумства, самые странные речи, самые неожиданные решения тех или иных задач, проблем. Попробуйте, ведь это не страшно.

Мир, тонкий романтический, мир аур и монад, мир любви, несомненно, тот час же померкнет, скукожится - отомрет. Зато в чистом, равномерно освещенном пространстве, вы - как достойно - сможете наслаждаться величием своей души и верностью своего тела! Ни одного лишнего жеста, ни одного безумного слова.

Однажды ангелу приснился такой сон.

По бесконечной асфальтовой пустыне, взявшись за руки, дружно маршировали отряды совершенно одинаковых трехкрылых андрогинов. Солнца не было, но был свет. Откуда-то (но ниоткуда) лилась тихая мягкая музыка. И кто-то сказал: смотри, вот это - любовь.

Ангел проснулся и подумал: моя несбыточная мечта...

В тот миг ангелу показалось, будто он совершенно одинок. Он с удивлением посмотрел на тело. Тело открыло глаза и улыбнулось.

- Доброе утро.

- Я видел очень красивый, почти научный, сон.

Он встал, подошел к окну и отдернул штору. Волны яркого света ринулись в комнату. Ослепительно песчаного цвета волосы тела рассыпались по его плечам. Оно тоже встало и подошло к ангелу.

- Как тепло.

На маленький балкончик за окном прилетели воробьи, по комнате замелькали тени.

- Давай кормить воробьев?

- Давай.

*

"Столько раз повторялось одно и то же. И опять. И опять. И они вновь расстаются и встречаются вновь. Это уже - кто? Нет, ты - опять. Я перестаю различать тебя. Видеть тебя во всех и во всем - не самое страшное ли наказание? Но я ведь ни в чем не виноват перед тобой! Или моя вина - в моей любви? Или я снова пытаюсь оправдать свое непостоянство, свою беспричинную беготню от тебя - к тебе. Только ты об этом не знаешь ничего."

Вероника?

Как смешно посвящать стихи той, которая не прочтет их никогда. Как смешно.

Порой я пытался делать вид, что мне тяжело, тошно, иногда - что мне и легко, и весело. Внутри - почти всегда оставался совершенно безмолвным и безучастным к себе.

Сейчас я выражу негодование. Или сейчас я кого-то пожалею.

Вероятно, как и все малоэмоциональные люди, я пытаюсь всем доказать, что живу на некотором эмоциональном пределе. Я могу нелепо рассмеяться и вдруг - замереть, словно ящерица на камне. Слежу за "публикой" одними глазами. Чтобы также вдруг - что-то выкрикнуть и - убежать, с видом делового... геккона. Убежать, потому что - как правило - не знаю, что делать дальше. Может быть, во всех окружающих меня людях я вижу исключительно "подопытных кроликов". Или - я так вру себе. От "кроликов" обычно не ждут высокой любви.

Очень смешно.

Иногда мне кажется: я знаю, что такое любовь.

Или знал.

С кем я сейчас говорю?

Тело меня не слышит.

Я не хочу, чтобы оно меня слышало. Я закрываю глаза.

*

Как мучительно тяжело было говорить с тобою серьезно - не привык, будто грублю. Как будто оскорбляю тебя. Вырываю из себя нелепые слова и бросаю к твоим ногам.

Тебе так не скучно?

Слегка одурел от этого таинственного бессилия.

Забарматываюсь.

Эти дурацкие слова порхают вокруг меня, словно безумные бабочки Бастиана Букса.

Давно ушли из жизни - из моей жизни или из жизни пpосто - те люди, с котоpыми мне интеpесно было "немножечко жить". Поколение 80-ых pазметали, pазмазали по пpостpанству, по вpемени - точно бомба взоpвалась. Многие не выжили. Многие выжили, но... лучше бы они умеpли. Я жесток? Нет, не я, они. Многие из них оказались пpедателями. Конечно, было бы бессмысленно пpиказывать или даже лишь только - советовать им: не покидайте. Но ведь я не пpиказываю и не советую, мне пpосто чуточку обидно - они бы могли уважать то, что дало им жизнь. Я отпускаю многих. Вас больше нет, милые мои, как нет и меня - для вас. Мы уже никогда не встpетимся, никогда не pазговоpимся о пустяках и никогда уже, вдpуг, словно чем-то поpаженные, не умолкнем, не посмотpим туда, ввысь, где плывут мягкие, добpые, будто игpушечные, облака из детских мультфильмов. Вы не увидите вновь эти облака. И я их не увижу. Эти облака, это бесконечно стремительное небо летит только над теми, кто - вместе.

...И вот уже они все смотpят ввысь. Кто-то помахал шляпой и кpикнул: эй, возвpащайтесь! Кто-то pассмеялся: они ведь не улетели, смотpи, вот они - всегда.

Однажды и навсегда.

Словно он и она: я и ты. Жаль, что так не бывает.

*

Все следующие дни ангел тщетно пытался не думать о случившемся. Где-то на день десятый - вдруг: а не примстилось ли все это? Как проверить? Позвонить?

Но там всегда был - автоответчик с определителем.

А, конечно, - позвонить из автомата. Но надо тогда - к метро - купить жетончик.

Завтра пойду в институт, куплю по дороге жетончик.

Как тепеpь жить? И зачем?

*

/декабрь 1997г./

Хорошо, что взял с собой плеер.

...Почему-то слишком часто задумываюсь о смерти. Это опасно. Когда-нибудь подобные досужие размышления сыграют со мной злую шутку. Опасно. Надо больше читать газет, интересоваться политикой.

Окончились пары в институте.

Постепенно опустели аудитории.

Ангелу нравилось ходить по пустым коридорам института. Ангелу нравилось, что эти коридоры узкие - с детства ангел страдал агорафобией.

Все давно уже ушли, а он все ещё сидел на своей последней парте в 17-ой аудитории.

"Если сейчас кто-то войдет и застанет плачущего двадцатисемилетнего придурка, то подумает... что он подумает? бред какой-то!.. Надо бы идти. Умыться, одеться и идти. Нет, не домой. Дома опять сяду за компьютер - до ночи, ну, может позвоню кому, а так - "тетрис" до глубокой ночи. Надо пойти погулять. Зайти на Калининский, спуститься к Девичьему полю, может, дойду и до Воробьевых..."

Вахтеру (тот обходил опустевшие аудитории) сказал, что сегодня репетиция. Слушал плеер. Наумов ангела успокаивал. Ангел любил длинные красивые песни.

...Вот так и кончаются эти

Печальные сказки,

Но из утренней спеси

Я попал в атмосферу

Предвечернего страха,

Что так огромна, но

Мелкодисперсна.

И устав, я женюсь на девчонке

Из дома напротив.

Отчего же ты против?

Мама, если нет больше сил вот так жить

И писать

Все эти проклятые песни,

Все эти печальные сказки...

Когда плеер умолк, (батаpеек хватило лишь на полтоpы кассеты) ангел оделся и вышел из института.

Уже глубоко стемнело.

Мягкими хлопьями падал снег. Слегка шевелилась на мерцающем снегу тень Герцена. Ангел вошел в сияние прожекторов над памятником. На миг показалось, что сюда, к нам, с дикой скоростью летит что-то... Космический корабль?

Ангел улыбнулся. Он-то знал точно.

"Никаких космических кораблей не существует."

Троллейбус довез его до метро "Кропоткинская". Он купил мороженое и спустился в метро. Ему нравилось бывать в метро. Еще маленьким мальчиком, он обожал, добираясь куда-либо, выбирать маршруты подлиннее, позаковыристее, с большим количеством переходов и пересадок.

Ангел ел "Фили" и ходил по станции.

"Они все думают, что я кого-то жду, а я никого не жду. Если кто подойдет и спросит, я так и отвечу: я никого не жду. Я дождался всего. Я ем мороженое, а мне это нельзя. Я ем мороженое, потому что у меня хорошее настроение. А почему у меня хорошее настроение? Потому что скоро мы играем в "Форпосте" на новогоднем вечере. Но ведь я не люблю Новый год. Ну и что? Зато сыграем концерт. Оттянусь, поваляю дурака..."

Самовнушение не помогало. На душе по-прежнему было грязно и погано. Должного эффекта не оказывало и мороженое.

"Может, наесться до воспаления легких? А концерт? Нет-нет, я-то привык заболевать под Новый год, но ни зрители, ни коллеги по ансамблю ни в чем не виноваты. Значить, болеть пока нельзя. Заболею после."

Заболеть ему было легко - пpостужался, что называется, от ветеpка. Было ли это настоящим самовнушением, он уже не понимал. Впpочем, на учете в тубеpкулезном диспансеpе ещё состоял, о чем очень любил с печальной улыбкой pассказывать малознакомым людям.

...Он смотрел на высокие величественные серые потолки станции "Кропоткинская" и думал: "гениально, какая легкость и четкость линий! Надежность и в тоже время - ощущение полной бесконечности. Не то что рядом!"

Ангел внутренне содрогнулся - рядом, наверху, стояла Чернильница федерального значения, дебильнейший из храмов - храм им.Христа-Спасителя.

Храм этот внушал ангелу такие же чувства, какие, вероятно испытывал Монгров по отношению к, скажем, Леди Шарлотинке. Нельзя сказать, что ангел презирал православие, нет, - он вполне спокойно относился ко всем религиям, он готов был понять, для каких именно политических целей власти воздвигли почти в центре Москвы этот полубутафорский кошмар, он все понимал, но... Но если бы он получил возможность взорвать сие творение - взорвал бы, без всяких зазрений совести.

"Еще бы, вот живет партийная старушка где-то рядом, атеистка, видит как на её кровные пенсионные наворачивают эдакую помпезность, при чем тут религия? Ей кушать хочется, а у неё отобрали деньги, и теперь за её счет подымают духовность тех, кому плевать на вскормившую их страну. Добре-добре, найдутся лихие люди - взорвут эту гадость. Рядом - гниет "Ленинка", рушится Дом Пашкова, Арбат в парфюмерный салон превратили, нет, они строят! и, главное, - что? Церковь! Мало в Москве крестов понаставлено! Логики ни на грош. На Василия Блаженного денег у них не нашлось, а тут нате вам... Ну ничего, строители, думаю, простенькой сковородкой в аду не обойдутся, поджарят так, что дай боже!.. Пойду-ка на воздух. А то - все какие-то гадости в голову лезут..."

Ангел вышел из метро и зашагал вниз по Пречистенке. Снег уже не падал, а летел, снежные вьюны играли, путаясь под ногами, забиваясь под длинные полы черного пальто. Ангел снял шапку, - снег, теплый декабрьский снег, удивительно прояснял мысли. Думалось охотно и свободно. О дальнейшей, само собой - печальной, участи храма Христа, о предстоящих экзаменах и концертах, о недавно перечитанном Метерлинке, о ветре, о снеге...

...Это нелегко - в суете за счастьем

Я каждый час ловлю себя на том,

Что собираюсь слишком далеко

И каждый миг на том,

Что слишком тщательно высчитываю шансы

Я не плебей, я не плейбой,

Мне по судьбе бы быть с тобой... babe...

Это нелегко, не хватает духу,

Всегда есть кто-то, кто играет нашим страхом

Всегда есть кто-то, кто вскрывает наши

ненаписанные письма

Ты спи с ним, ты спи с ним,

И пусть вам будет пухом

Весь этот прах, весь этот прах...

Ooh, babe!

Я уже не тот, чтоб идти наперекор

Небо! Разве у меня нет права на покой?

Мама! Разве у меня нет права

Умереть красивым стариком?

Я плачу, я плачу.

Наверно, все могло бы быть иначе, babe...

Ю.Наумов "Baby Blues".

...Сны, стpанные путаные сны, всегда крались за ним. Поджидали его в темных подворотнях, стерегли в мрачных подъездах.

Родившись раз, - они уже не оставляли его никогда. Они знали его, они пришли в этот мир с ним, ещё ребенком, но когда он умрет, они - покинут его, они - отныне и навсегда... на этой земле.

Ангел уже почти бежал к Зубовской площади. Маршрут прогулки теперь был ему ясен: Новодевичий.

На Большой Пироговке он резко свернул вправо.

Вошел зачем-то в дом. Хлопнула за ним дверь. В темноте, в глубине лестницы, там, наверху, спорили какие-то женщины... Заплакал ребенок. Зазвякали ключи, лязгнул замок. И вдруг все смолкло.

"...А ведь я слышу воздух подъезда. Здесь живут счастливые люди, что я знаю о них? Они едят котлеты, пьют молоко и смотрят телевизор. Ждут, верят, любят. Что станется с ними после моей смерти? Неужели и этот сырой сумрак, и эта лестница, и эта тишина - все исчезнет, пропадет, канет? Неужели никто из них так и не узнает обо мне ничего? Все рассыпется. Жаль."

Через второй, черный, выход - вышел во двор. Во дворе, на лавочке у детской площадки, двое в спецовках выпивали. Снег уже не летел, не кружился - плавно и тяжело падал. На детскую площадку, на деревья, на людей, на железный остов игрушечного корабля, на океан, на землю, на мир...

Ангел повернулся и пошел обратно в дом.

Минул подъезд. Вновь та же улица.

"Вот бы если вдруг - оказалась другая улица, даже в другом городе. Прошел сквозь дом, а там - другой мир... Или он и вправду уже другой?.."

В том дурацком дворике, балансируя на ржавой конструкции игрушечного корабля он впервые признался ей в любви.

Проехала машина. Зажглись окна на пятом этаже. Где-то завыла сирена.

Ангел торопился, он знал: нельзя опоздать - обманут.

Вниз, к пруду, к реке. Скорее.

"Она обнимает... облако..."

Быстро прошел мимо уток.

"А теперь... переходим к горизонтальному полету..."

Как давно! Как все это было давно!

"Grand control... to major Tom..."

Вдалеке, в темноте - по мосту прогрохотал поезд.

Ангел рассмеялся; пошел на шум поезда.

Путь освещали фонари. Смотрел под ноги и улыбался.

"Где-то здесь pосли клены."

Какие смешные чуть занесенные снегом тpещинки в асфальте!

Внезапно стало тяжело дышать, ангел pезко выпpямился и pванул узел шаpфа. С ужасом заметил, как с бешеной скоpостью полетел вверх лежащий там, внизу, скрюченный, мертвый кленовый лист.

Удаpа об асфальт уже не почувствовал.

"Эй, что тут... - Вам помочь?.. - А что случилось? - Да вот... - Вам помочь?.."

Рассудок вернулся мгновенно. Встать, извиниться или полежать еще? Асфальт пахнул какой-то дрянью.

"Собаки, что ли?.. Может быть, мне окреститься? Сходить в церковь, принять христианство? Какой резон? Вот они там посмеются, когда узнают, что я - ангел. А я тут разлегся!"

"Пьяный? - Кому-то плохо? - Наркоман это, я вам говорю! наркоман! их вчера во "Времечко" показывали, точно такой! - Что-что? - Может, скорую вызвать?.. А что случилось?"

Опять хотелось смеяться.

"Они ведь и вправду вызовут. А заодно и милицию. Милиция, милиция... Меня могут там избить, но не убить же... Подставить себя, как будто я банк ограбил. Или на самом деле ограбить? Нет! я ведь могу сказать, что убил тело! Нет-нет, так не правильно, не честно, ещё попаду под 103-ию статью, "умышленные убийство", или даже - с отягчающими, 102-ая, пункты "г" и "е", это если бы я изнасиловал тело, хотя, если все-таки по 104-ой, там до пяти лет, вот бред! Кажется, это - по старому Кодексу... Или нанял киллера. Нет, зачем же! Не телу, - себе! Ну конечно!"

Во внезапно нахлынувшей на него, изнутри, смутной радостной теплоте он чуть не захлебнулся. Как просто! Боже мой, как просто!

"...Постойте, я врач... Что тут?.."

- Вы можете говорить?

- Да, у меня от снега закружилась голова...

- И все?

- И все.

- А травку-то небось...

- Я никогда не употреблял никаких наркотиков. Просто закружилась голова.

- Идти сможете?

- Да, конечно. Спасибо.

Ангел наймет для себя киллера. И он ангела, разумеется, убьет. "Интересно, сколько это стоит?"

Я нашел, Вероника.

Музыкант, математик.

Есть лишь ритм, - соединяются знаки; искусство - бесконечные соединения знаков; мне неинтересны эмоции, потому что они не обладают твердостью форм; а я должен жить, извлекая звуки из знаков.

А тела теперь нет.

И, значит, свободен. А убийца ушел, улыбнулся только на прощанье и ушел.

И все; и никого больше нет.

*

Когда огонь догорает, говорят,

глядя на последние искры: вот уходят

школьники, после последней же искры

восклицают: а вот ушел и учитель.

Датская присказка.

/январь 1998г./

666 + 666 + 666

1998.

Начался снова новый год.

Просто замечательно. Какие легкие чистые числа, и сколько - в них. Гораздо больше, чем в каждом из людей.

"Время, мое время, совершив надлежащий круг, весной, уведет меня с собою, этот год - должен быть последним. Десять лет - срок. Вполне достаточно для настоящей жизни. Вполне."

Но он опять и опять вспоминал день убийства, возвращаясь к нему мысленно снова и снова, он смаковал, как смакуют древнее вино, свои - те ощущения: как он хотел тело, уже мертвое, поцеловать или даже... Вспомнив однажды такое в метро, он рассмеялся зло, громко - ему стало страшно. На станции выбежал из вагона, остановился посреди платформы.

"Что я с собой делаю? Его теперь не вернешь. Мне надо их всех забыть, уничтожить!.."

Он хотел сойти с ума: лечь посреди платформы на холодные плиты и завыть - от тоски, от бессилия: что с ним? что с ним? - он убил человека! Нет.

Нет?

Он убил тело, которое любил больше жизни, ради которого он отказался от той, единственной, ведь они любили друг друга... Значит, не больше жизни? Больше! Но тело бросило его! Но это же нормально, так же бывает. Но он из-за него предал Веронику! Значит, он сам виноват....

"Значит, я сам во всем виноват."

А вдруг он все сделал не правильно?

Ангел стоял посреди платформы "Смоленская" Филевской линии и думал: решал уравнение. Нет, конечно, он ни в чем не виноват, он лишь исполнил предназначение, он сделал то, что на его месте сделал бы любой; наконец-то он поступил как человек. Как нормальный человек, понимаете?! Значит, путь откpыт. Значит, механизм известен.

Свободен.

Глава 15.

"Мухи в Романе..."

/январь 1998г., продолжение/

Что такое я?

Нет, не "кто", а именно "что". Потому что в последнее время я ощущаю себя более "чем", нежели "кем". Я словно сам вполне сознательно стремлюсь к какому-то "существованию вещества". Дикость, конечно, но остановить всю эту механику уже нет сил. Да и нужны ли эти силы?

Что я такое?

Воспоминание, коллаж.

Что такое каждый из тех, кто живет многообразием мира?

Коллаж.

Нелепая, грубая память о невозвратном, ностальгия, порождающая жестокость и черствость...

Мы насилуем трупы.

Далеко в детстве, на буфете - стояла игрушка (она разбилась потом) стеклянный шарик с готическим замком, если потрясти шарик - над замком шел снег. Я боялся этой игрушки и - любил её. Там, внутри, было нечто очень красивое и родное, казалось, стоит только лишь так аккуратно залезть внутрь... Посмотреть, проверить, понять, - как там это "что"?

Аккуратно не получилось. Осколки были выброшены, а замок остался, голый и глупый. Потом потерялся куда-то.

- Не хвастайся, старуха. Твоя

смерть сидит в этой клетке и слушает тебя.

- Да... Но я хотя бы знаю, где она.

П.С.Бигл "Последний Единорог"

*

Многое, из того, что - как нам кажется - мы искренне переживаем: болеем, умираем, страдаем, - многое из наших страданий - не страдания вовсе. Но воспоминания.

Откройте книги. Вчитайтесь: все было! И это самое "все" - не просто безликое словцо, не выражающее почти ничего, о нет! "Все" - оно и есть все: замечтался, полюбил, пережил чью-то смерть.

Хочется умереть теперь самому. Ах?.. Посмотри - это уже сделали до тебя, за тебя. Нет никакого смысла повторять глупости давно минувших дней. Вчитайтесь.

"...В наше время поэт - это полуварвар в цивилизованном обществе. Он живет прошедшем днем. ...Движение его ума подобно движению краба - оно направлено вспять. Чем ярче свет, распространяющийся вокруг него посредством разума, тем непроглядней мрак отжившего варварства, куда он закапывается, словно крот, чтобы набросать жалкие комья земли своим киммерийских трудов. ...Высшее поэтическое вдохновение теперь выражается в пустословии необузданной страсти, нытье преувеличенного чувства и ханжестве предельного участия. Поэзия способна породить лишь такого совершенного ноющего болвана, как Вертер... Ей никогда не взрастить философа, или государственного деятеля, или попросту разумного и полезного члена общества..."

Написал Т.Л.Пикок (англичанин, а значит - уважаемый мной человек) в 1820 году. Весьма справедливо.

Говоря "простым" языком (а иные читатели, увы, только такой язык и способны понять): мистика так мистика, нам ли бояться того, что у нас внутри?

Поучитесь у Нерона, господа постмодернисты, - вот как надо жить в искусстве.

Сжег бы я город? О да. Именно так, только так и красиво. Не спрашивая, не давая себе отчет ни в чем.

Пикок был прав.

Слишком уж много необъяснимого. Гораздо больше чем мне хотелось бы. Как не бояться страха?

Иногда сам поражаюсь: сколько всего я уже не узнаю, сколько всего пропустил, прошляпил, - теперь - пытаюсь успеть, - объясняя себе, пытаясь объяснить себе... себя.

Вот и сейчас, в этих строках, снова какое-то объяснение: себе, всем объяснение в любви, в ненависти, в черт ещё знает чем...

Это не пустота, нет, скорее: то самое "присутствие пустоты" - в них, во мне. Иногда мне просто страшно - я боюсь засыпать - вдруг не проснусь? Но я боюсь и просыпаться - "сегодня тот же день, что был вчера". Иногда меня посещает мысль: это не жизнь.

А не "грех" ли - думать так? - спрашиваю я себя. Увы, слишком теперь хорошо знаю, что такое смерть, но ведь с ней, с этой смертью, с роком, с судьбою, нельзя заигрывать.

Детерминизм? Без сомнения. Но я боюсь смерти. Каждая клеточка моего тела боится её. Что там - за "гранью" - меня мало волнует (я же "атеист"!), и мне хочется быть: здесь. Только здесь. Я не хочу умирать.

"Не надо делать мир глупее, чем он есть". Господи, как бы хотелось его сделать хотя бы чуточку глупее, чем он есть!

Мир прост. До боли, до безумия! Я чувствую эту простоту почти физически.

Было бы красивое название для какого-нибудь альбома - "Изнасилованный простотой мира".

Сложно понимать человека, который все время делает вид, что врет.

Я словно труп. Нет, это уже не игра.

Мне страшно.

Порой я просто не знаю, что ещё с собой сотворить.

Верят или не верят? В мои пошлые выдумки. Что делать? Убеждать их в собственной искренности - так ведь опять подумают, что валяю дурака, а не буду валять дурака: какая скука - скажут. И будут правы.

Ст.107. Доведение до самоубийства.

Доведение лица, находящегося в материальной или иной зависимости... покушение на него путем жестокого обращения с потерпевшим или систематическое унижение его личного достоинства... наказывается...

УК

*

Однажды художник приходит к простой мысли: если весь мир патологичен, если все люди грешны и мерзки, если каждый из них хоть когда-либо, но совершал убийство, изнасилование, грабеж... если все это так, - как тогда может одно безобразие приказывать другому?

Я - мерзок, но вы... Вы ж ещё более мерзки, потому что ваша мерзость претендует на абсолют. Но какие к черту в этом гнусном мире могут быть абсолюты? Какие идеалы? Религия, искусство? Может быть, этика, эстетика или мораль?

О, да, конечно, ещё бы, можно порассуждать об оттенках говна; некий уважаемый всеми господин огласит: мое говно - истинное!

Ах, вы морщитесь?

Что-то опять не так?

Психи, жалкие ничтожные уродцы. Они рассуждают о достоинствах искусства, сидя на кучах говна, они черпают его своими трясущимися ручонками и кричат: о, у меня проблема! а я вот, что я сочинил!

А поди намекни им, - ты бы, - как в анекдоте, - ежик, помылся бы, что ли, - так ведь пуще тебя изваляют, измажут, да и попрут с кучи: давай-давай, двигай, чистенький. А с кучи уходить не хочется, кормежка все-таки...

Но если уж очищаться, значит - что? - в самом деле - "прочь из этого мира"? Но мир так удобен и прекрасен.

Плывет мужик по реке. А навстречу ему

куча говна.

- Я тебя съем, мужик.

- Не съешь, говно. Потому что добро

всегда побеждает зло.

Взял весло, все говно раскидал. Плывет

дальше. И тут - опять говно, ещё больше

прежнего.

- У-у! Я тебя съем, мужик!

- Не съешь ты меня, говно! Сейчас я тебя

раскидаю. Потому что добро всегда побеждает зло!

Стал веслом говно раскидывать - умаялся,

но все раскидал. Дальше плывет. А навстречу

совсем огромное говно.

- У-у-у! Я тебя съем, мужик!!

- Нет! не съешь ты меня, говно! Раскидаю

я и тебя! Потому что добро всегда побеждает зло!

Стал раскидывать мужик говно. А говна

много. Не раскидывается говно.

И тогда мужик съел говно сам. Потому что

добро всегда побеждает зло.

Еще анекдот.

...Нет, я не шучу, мир действительно прекрасен! Эти горы, эти закаты и рассветы, эти леса и пенье птиц, что - все это - долой? Нет.

А люди? А как же глупые жалкие люди, многие из них так хотели бы узнать, увидеть, но - как им объяснить?

Ведь и я могу ошибаться. Я не предам, не сверну, но... вдруг мой путь в серое - это гибельный путь? Разве я имею право? Разве мне дано право: зная, объяснять?

Нет, пустое.

Нет, в мире есть много такого, о чем можно не знать.

Можно не знать о голоде и холоде, о войнах и катастрофах, об изменах и предательствах...

Можно не запоминать имена богов, можно не понимать таблицу умножения, можно, в конце-концов, отказаться от собственных желаний и жить, повинуясь безусловным рефлексам.

Можно не читать книг; можно читать их, всякий раз приступая к поглощению новой, забывая предыдущую. Можно заменить книги на что-то иное: плотская любовь, музицирование, политика...

Ну что вы, какая уж тут ирония...

Я же говорю - можно.

Но, если можно - значит: нужно. И если я что-то могу - значит: хочу.

Не пытайся себя обмануть.

Но мне почти ничего не надо. Я беру лишь то немногое, что мне ещё предлагают. Я отворачиваюсь в ожидании необычного, странного, и... признаюсь в любви последней пошлости. Пытаюсь отказаться от любого выбора.

Мне не нужна вся "куча".

Похоже на игру?

Обиделись на "говно", ждете, что я скажу: это шутка? Нет, не скажу. Всегда говорил.

Оскорблял и - извинялся.

Однажды вдруг понял: никаких оскорблений нет. С тех пор не обижаюсь ни на слова, ни на тексты.

"И вам не советую."

Пошло. Чего я всегда боялся - так это пошлости.

Кокетство?

Но почему же тогда так никак?

Нет, не тоска и даже не усталость, просто какая-то тупая злость.

Тупая злость поэта, у которого отобрали страну, веру, искусство. Тупая злость поэта, который наконец-то перестал понимать: что такое жизнь, который живет, но... все равно ничего не происходит. Фатум.

Сонеты, триолеты... Все то же самое, но как-то - никак.

Потому что: вы не умеете слушать!

Гады!

Повтори ещё раз для себя: гады.

Напиши об этом триолет.

Или швырни в окно кирпич. Ответят ведь: нет, спасибо, не надо. И так, и так - было.

Тупая злость, потому что это мы отвечаем - сами себе.

Это мы говорим на неком неестественном, корявом языке, где молодежный сленг соседствует с компьютерной терминологией, цитаты из гениев мировой литературы - с рок-, прости Господи, - поэтами.

Социально пнул.

Что дальше?

В этом может быть искусство?

Нет, не чувствую.

Словно режу вены, а боли нет.

Мне должно быть стыдно. Да? Какая разница? С собой я могу сотворить что угодно. Я могу стать злым. Добрым. Похвалить. Охаять.

При минимуме эмоций.

Есть тупая злость - потому что нет боли.

Очень больно, когда нет боли.

Нет страха, есть тупая злость.

Но все равно получаются стихи...

Все, дальше - не о чем. Страшно? Пойду торговать парфюмерией. По улицам бродят незнакомые мне люди. Ненависти у меня к ним нет. Я бы их просто убил.

Что такое "рейв"? Гончаров об этом не писал.

В мире есть много того, о чем мне можно не знать.

Нет?

Должен?

А поэты... Ах-ах-ах, поэты!

Поэты, будь они прокляты, продолжают писать стихи, писатели, чтоб они сдохли, продолжают писать прозу, художники, дьявол их подери, продолжают рисовать... грабители грабят, правительства правят, проститутки торгуют собой, дети плодятся, а Волга-то, Волга, мать её так... впадает в Каспийское море.

Я ничего не хочу доказывать.

Повтори ещё раз.

Зачем? кажется, я даже в это не верю.

Но как ещё мне убедить их в том, что я - не играю? Завершить ещё один текст и удавиться?

Нет веры, есть тупая злость.

Уходить в игру, переступая запретную черту? Из-за черты выглядывать и - опять обратно. И опять.

А с какой стороны черты ты начинал? Это сейчас очень важно, ответь.

А что можно считать серьезным, истинным? Скажем, этот текст, да? Эту Пятнадцатую главу? Но не является ли она очередным па в бесконечном танце "уставших декадентов"? Или я сейчас покаюсь: вру я вам, на самом деле - я другой, я очень несчастен.

Выбоp пpавды. Буриданов осел.

Добpо побеждает зло.

Нет, так ты не настоящий! - кричат зрители снявшему маску клоуну. Можешь ли ты хоть дома не ходить в этой пошлой маске? - терзает клоуна любящая жена. Но дом и цирк сливаются; а он - становится дивным и страшным андрогином, ангелом-истребителем.

Это проблема? Нет проблемы.

Нет проблемы - есть тупая злость.

Вырваться!

Убежать, послать их всех к черту, ещё раз побросать за борт, наплевать, надавать пощечин... объявить войну и наслаждаться собственным величием.

О, вы есть хотите бросать? - радушно улыбнуться господа-товарищи идолы, заботливо расставленные вдоль виртуального борта роскошного нашего виртуального "парохода современности", - уэлком, голуба, деньги вперед.

Куда еще?

Плюнь в меня, ну пожалуйста, плюнь!

...Деньги вперед.

К черту! отстаньте! Не хочу плевать! И бросать тоже не хочу!

О'кей! Не плюй и не бросай. Деньги вперед.

Так я могу плюнуть или не плюнуть?

Да! Да!

Деньги давай!

Или.

Думай.

Гамлет, Гамлет!

Дурак, эклектик поганый! Шут-истребитель! Ты и объясняться в любви будешь цитатами! Сравни теперь себя с Гамлетом, а ещё лучше - с Сальери...

Уже сравнил.

Нет, все равно лучше не стало.

Сальери.

Найти Моцарта и убить. Не испытав при этом ничего.

Только тупая злость.

Забыться. Работать.

Что угодно - в искусстве. Обыватель. Сиди в своем говне.

...Любым способом - увеличить количество искусства. Нет, не призыв, скорее мольба. Канцелярщина. Громоздить слова и предложения.

Сказали: накручиваю черную карму.

Плевать. Энтропия спасет.

Находить, хранить, не отпускать. Сваливать в одну помойку; не сейчас, после - разберутся другие; боюсь не успеть.

Молиться. Камлать.

Чтобы не хватило сил, когда он, Моцарт, придет и улыбнется: все ведь так просто...

Чтобы не было уже сил, когда он придет, и единственной мыслью будет мысль: убить гаденыша!

Бросая в прошлое сны, придумывая своему бессилию все новые и новые формы. Не зная, не ведая, не желая...

Слоники на пианино. Верные вещи.

Слоники, слоники...

Камлать.

Хранить любовь, истину, бога, искусство, не понимая, что это такое; расселять их по клеткам и любоваться, умиляться, завидовать самому себе. Строить фундамент в себе - для грядущей башни.

...До сих пор помню, что боялся своего снегового стеклянного шарика. Но шарик погиб, и не осталось ничего. Пластмассовый замок и липкие блестки никак мне не напоминали тот таинственный зимний мир. Поняв устройство мира, я перестал бояться его, и мир - потерял для меня всякое очарование.

Страх ушел, забрав с собой истину.

Жаль.

Смешной такой кокон, из которого вылупится моя смерть.

Теперь они обязаны "полюбить друг друга... или умереть", потому что "добpо всегда побеждает..."

Но в мире есть много такого, о чем мне можно не знать.

*

...И не надо меня отождествлять с тем придурком, который микширует настоящий текст. Более несхожих людей трудно представить - мы даже не диаметрально противоположны. Мы очень разные. Мы читаем разные книги, смотрим разные фильмы, нам нравятся разные вещи, - что-то общее, без сомнения, есть, - но это общее вымучивается, выхолащивается. Мы уже десять лет говорим об одном и и том же. Как мне не скучно - понятно: у меня не так уж и много "достойных собеседников". Я очень некоммуникабельный человек.

Но, как сложно мне с людьми знакомиться, так же сложно и расставаться. Расставаться я не умею.

Так и с самим собою. Я очень привык к нему. Как привыкают к шкафу или к обоям. Мне было бы несказанно плохо, если бы он изменился. Я привык к его мечтам, к его фантазиям. Вот уже десять лет как они - остаются неизменными. И не потому, что - не могут воплотиться во что-то конкретное. Ведь "воплощения" рождались и умирали, а он - оставался, со своими, теми же, мечтами и фантазиями. Из года в год ничего не менялось.

"Воплощения" предавали его. Они - взрослели, умнели, беря у него уроки цинизма и равнодушия; он - учил их, выучиваясь, они покидали его.

Он презирал своих учеников - он завидовал им. Они были тем, чего у него не было никогда, - они умели быть счастливыми. Радоваться и печалиться. Любить и ненавидеть. Он знал, что это право от них не отнимешь - и тем больней ему было наблюдать за своими "детьми".

В тайне он надеялся, что потом они воспитают его, спасут, принеся ему дар: желание жить. Но годы шли - никто не возвращался к нему. Никто не хотел с ним делиться. Никто не возвращался к нему, никто.

...Я бы и не знал, что делать с теми, кто вдруг пожелал бы ко мне вернуться. Я им уже все показал, обо всем рассказал. Смеяться надо мной, что ли?

...Книга "Пустой Город". Она стала исполнением воли того Романа Шебалина, которым я был лет пять назад. Мне, сегодняшнему, эта книга, вероятно, не очень-то и нужна. Но ему - нужна была. Он мечтал. Он верил в эту книгу. Я исполнил его мечту. Таков был мой долг. Иное скучно и пошло. Ведь в этом мире, увы, слишком много есть такого, о чем мне можно не знать...

Я ухожу в путешествие, оно будет долгим.

Все сны, все сомненья, все грезы

Я забираю с собой.

Я забираю ещё и улыбки друзей, запах лета,

Вечного лета и ветра, соленого ветра

Все то, что не вложишь,

Все то, что не вложишь в большой чемодан

С едой и бельем.

Я ухожу в путешествие, оно будет трудным.

Все долгие годы, все дни, все мгновенья

Я знал: мне придется когда-то уйти.

Уйти, чтоб услышать песнь ветра,

Увидеть высокое небо,

Высокое чистое небо

Потерянной где-то и вовсе забытой

Забытой мечты...

Вл.Леви "Я ухожу в путешествие".

Глава 16.

"Непорочная Зайчатина".

Очень хочется быть честным. Но: так бывает - честным, значит, скучным.

*

Кадры фильма "Стена". Пинк сидит у телевизора и переключает программы. Взрывы на экране телевизора.

ЗТМ.

из ЗТМ:

Вспышки, костры, хлопушки и петарды, в кадре - евреи танцуют со светильниками.

Отъезд. Студия.

Расталкивая веселящихся евреев, в кадр пролезает уже знакомый нам Церемониймейстер:

- Очень рад, хотя как раз нас вас-то как раз и не ждали, но, как говориться, дареный конь хуже татарина... (хохот за кадром)

Появляется Чеченец с автоматом:

- Ну вот, это опять провокация.

Хохот за кадром. Евреи наливают Чеченцу водки и выбрасывают его из кадра.

Церемониймейстер:

- Цельные ребята. Так вот. Сегодня мы будем в некотором роде распинать Христа (хохот за кадром). Это очень больно, но христиане так любят своего бога, что анекдот про дом повешенного и веревку у них не в чести. (хохот за кадром) Ну и славу богу. Идемте со мной.

Церемониймейстер ведет камеру (с оператором) по коридорам. Заходят в комнату.

Церемониймейстер (из-за двери):

- Идите, идите, сегодня у нас день настоящих сюрпризов!

Дверь захлопывается. Оператор с камерой оказывается запертым, в кадре мечутся стены, потолок, пол, дверь. Выхода нет. Гомерический хохот за кадpом.

Церемониймейстер (за дверью):

- А каково Христу было в утробе, а?

В комнате гаснет свет.

Т.е. - ЗТМ.

Из ЗТМ - НДП:

Корпорация "Стильные духом" представляет

Второй празднично-пасхальный выпуск...

"Дикий человек из Назарета"!

Церемониймейстер (сидит в кресле на фоне действующего нудистского пляжа):

- Как вы уже поняли, сегодняшняя наша передача посвящена не Пасхе, как следует из названия, а смерти. (хохот за кадром) Что может быть пpекpаснее смерти, да и к тому же смеpти под Пасху? С этим вопросом мы приставали к людям на улицах, домогаясь у них самого сокровенного - ответа на вопрос: за что так люди любят смерть? (хохот на кадром) Ох, извините, я, конечно имел в виду смеpть под Пасху. Мы опросили более двухсот рожениц и около ста хакеров, кроме того на наш вопрос ответили: сорок три депутата Государственной Думы, пятнадцать школьников специализированной школы для глухонемых, два больных сифилисом бомжа, Илья Глазунов, Эдуард Лимонов и постоянные гости нашей передачи - Дима Холодов, Влад Листьев и некто Мень. Однако, результаты вскрытия (хохот за кадром) показали... извините... результаты опроса опять не показали ничего. В следующий раз подвергнется опросам постоянный контингент Новодевичьего кладбища... (хохот за кадром) Да, кладбища...

ЗТМ

из ЗТМ:

Врач в белом халате, с капельницей в руках, стоит перед картой Ближнего Востока:

- Сегодня мы поговорим о Христе. (гомерический хохот за кадром) Уже никому не секрет, что, как об этом писала центральная пресса в лице газеты "Московский комсомолец", в пещерах гоpячо нами любимого Гамподара были найдены останки живого существа с явными признаками приобретенной патологии, несколько столетий назад существо били палками, прибивали гвоздями к доскам и надевали ему на голову венец растительного происхождения. Вышеприведенные факты неопровержимо свидетельствуют о том, что найденное существо - Иисус, прозванный "Христос" за способность к эсхатологии. (хохот за кадром) Русская Патриархия предложила Мировому Сообществу проект, по которому тело найденыша будет подвергнуто церемонии перезахоронения, как того требуют народные русские традиции. Славный ряд Лжедмитрия и Николая Романова, Сталина, Ваpлаама Аpавидзе и Петpа Тpетьего пополнится новым членом. Иисус по-пpозвищу Христос да займет достойнейшее место в ряду великих сынов России. (хохот за кадром)

Рекламная пауза.

Веселые парни и девушки выбегают из храма. Смеясь, переговариваются.

- А ты съел уже свою просвирку?

- Ага, ты съел уже свою просвирку!

- Что правда?

- Ой, и я тоже съела!

- А что делать, она же такая маленькая!

- Что делать, что делать?

- А вот что!

Некий парень показывает свою просвирку.

- Надо вот так! Жевать, не пережевать!

Все радуются.

Из храма выходит батюшка.

- Теперь вы сможете жевать эту новую просвирку долго. Жевать и не переживать! (раздает всем просвирки в яркой упаковке)

НДП:

Новый "Стиморол".

Ортодоксально стойкий вкус.

Одобрено Российской Патриархией и ЮНЕСКО.

Улыбающийся батюшка надувает из просвирки пузырь.

ЗТМ.

*

- Скажите, вы что, действительно считаете себя ангелом?

- Да.

- И когда вы себя впервые почувствовали... не человеком?

- Где-то года два назад.

- Расскажите, как это было.

- Вероятно, это было связано с помутнением рассудка Романа Шебалина. Ему явился шар. Точная дата явления - август 1996 года. Далее пpоизошла цепь весьма нелепых событий, следствием которых было окончательное помутнение рассудка означенного Р.Шебалина. Но не о нем речь. Было ли мое появление в людях какой-то особой миссией, каким-то заданием, - не знаю. За последнее время я просмотрел порядка трех-четырех дюжин фильмов про ваших ангелов - все являлись за Землю с неким заданиям, я подумал: а вдруг я тоже должен был кому-то помочь или просто совершить что-то очень важное, спасти, там, человечество от Третьей мировой войны или придумать лекарство от СПИДа, или, на худой конец, развязать эту чертову войну, но - нет. Нет, ничего подобного я был сделать не должен. Для подобных свершений я слишком слаб. У вас тут есть поговорка: бодливой корове бог рогов не дает, так вот, поскольку я с огромной охотой поубивал бы...

- Не надо никого убивать, расскажите лучше, как в нашем суетном и диком мире живется ангелу, душе светлой и нежной...

- Насчет души - не знаю, вашими именованиями, - я атеист. А что касается моей жизни... Постепенно я понял, что разговариваю с людьми на каком-то не том языке, пчелином или, что ли, гекконьем, не знаю. Сперва я думал: все произойдет само собой, естественным путем, как травы растут, как распускаются цветы, нет же, нет - механизм оказался слишком сложен...

- Извините, как?

- Слишком... хорошо сложен. Знаете, бог прост, он очень прост, прост так, что даже я не в силах постичь его простоты. Я чуть сложнее. А человек, это, видимо, пока - предел той сложности, которую мы можем себе позволить. Теперь иногда вижу сон: я - за штурвалом самолета, сколько горючего неизвестно, но есть подозрение, что оно на исходе, долго ли ещё мне лететь? С салоне - люди, я отвечаю за них. И я не могу, не имею права погубить их. Но я не знаю, как устроен самолет. Я осторожно нажимаю то одну, то другую кнопку, но ничего не происходит или - происходит что-то не то. Надо посадить самолет, полет должен окончиться, но - как!

- Кто ж вас пустил в рубку?

- А вдруг это наказание, расплата? На совести того, кем был Роман Шебалин до моего прихода, - много такого, о чем даже вам я не могу рассказать. Но я в ответе за его организм. А как он работает - я не знаю.

- И теперь вы нажимаете на все кнопки сразу, не думая?

- Да. Я устал. Я не понимаю механики человека. Он сложный, он разный. Я устал, я должен убить его, чтобы вернуться...

- То есть - разбить самолет?

- Да.

- Но тогда все погибнут.

- Пусть. Погибнут все его мечты, все его сказки. Погибнут стихи, песни, рассказы. Его слезы, его смех, его печали и радости. Пусть так.

- Но это жестоко.

- Что такое "жестоко"? То, что причиняет боль? Но он привык к такой боли. Он перестал уметь радоваться. Я дам ему то, что он просит. Ведь этой, моей, он не почувствует.

- Смерть?

- Да.

- Какой же после этого ангел?

- Обыкновенный. Я захотел стать человеком. Или... мне пpиказали... Ну... я не смогу Вам этого объяснить - почему. Но я включил слишком сложную, хотя и кpасивую, машину... А тепеpь, нужно пpизнаться честно, - я не знаю, как ею управлять. Я даже не знаю, как её выключить. Я пытался скопировать ситуации с других людей, я подражал им, я помогал им понимать себя, а сам...

- Мавр сделал свое дело, мавр может уходить?

- Да, что-то вроде этого.

- Зачем же тогда вы все время врете? Вы хотите, чтобы я вас пожалел? (попытки смеха за кадром) Но я человек из телевизора, не больше, я - сон, я - эхо. Пересмешник.

- Как-то невесело вы это говорите.

- Должно быть, я заразился от вас меланхолией. (пауза) Кому вы исповедуетесь, кретин?! Попу с экрана? Эфирной проститутке?!

- Вы думаете, я вижу разницу? (робкие смешки за кадром)

- Я думаю, что рейтинг этой передачи уже упал ниже уровня моря! (хохот за кадром) Уходите или я убью вас!

Ангел закрывает лицо руками, плачет.

- (показывает на ангела указкой) Последний раз он так плакал после прочтения повести Крапивина "Самолет по имени Сережка", вот урод-то! (гомерический хохот за кадром)

"Маpия, выключи телевизоp."

- Кто это сказал?

"Выключи. Это уже кошмар."

"Иногда и мне снится телевизор."

- Что Вы сказали?

- Я вижу во сне телевизор, мне однажды приснилось, что я родил телевизор.

- Как это?

- Как-как? как женщины рожают, просто.

- И ощущения?

- Не знаю... Я опять сплю?

- Возможно. Я могу продолжать передачу?

- Какую?

- О'кей! Открываем наш Особый Телемагазин!..

ЗТМ

НДП:

"Смерть - это как раз то, что вам нужно! Звоните прямо сейчас."

из ЗТМ:

Офис, стол, на столе - телефоны. За столом сидит крайне приличный человек и отвечает на телефонные звонки.

Звонок.

- Я хотел бы заказать смерть своего сына.

- Сколько ему лет?

- Боюсь, что уже четыре месяца. (хохот за кадром)

- О'кей, напишите заявку, оставьте свой телефон, мы пришлем вам гарантийный талон и свидетельство о смерти.

- А дорого?

- Как везде, вы ведь не хотите сделать вашему носителю этот гадкий, гнусный, пошлый, мерзкий, противный аборт? (хохот за кадром)

НДП (бегущая строка):

Мы выступаем за запpещение абоpтов...

- Господь с вами, конечно же нет!

- Ну и отлично. Мы вам вышлем особый буклет и тариф. Мертворожденные на третьей странице. Удачи.

Следующий звонок.

- Я болен СПИДом.(хохот за кадром)

- И?

- И хочу умереть. (хохот за кадром)

- Вы что, с ума сошли? Да любая ревизия нас тот час же оштрафует за подобные вольности. Смерть от СПИДа! Масло масленое! Запритесь в холодильнике и наешьтесь льда, сэр! И не морочьте мне голову!

- Но почему я не могу оформить заказ?

- Да потому что смерть не будет к вам являться по нашей разнарядке, если вы и так должны умереть! Это как бесплатный капитальный ремонт, который каждый жилец может один раз совершить даром! И поэтому ваша просьба и последующие, надеюсь, действия будут расцениваться ревизией как взятка в особо крупных размерах!

- Каких? (хохот за кадром)

- Я вам пеpезвоню. И, пожалуйста, никому никогда не говорите, что больны СПИДом. Пусть это будет нашей маленькой врачебной тайной.

- Огромное вам спасибо! Вы вселили радость в мое измученное сердце!

- К вашим услугам. Удачи. (зрителям) Как вы все уже убедились, смерть - это то, что вам нужно, звоните прямо сейчас, мы принимаем заказы на смерть! (хохот за кадром)

Заставка: портрет А.Пушкина.

Звучит "Imagine" Дж.Леннона.

НДП: "Мой Пушкин".

Писатель и Издатель бегают по пустынному морскому пляжу.

Писатель:

- Издай меня.

Издатель:

- Издам.

Писатель:

- Издай!

- Издам!

- Издай! Издай!!

- Издам!! Издам!!!

- Изда-а-ай!!!

- Изда-а-а-а-м!!!

- Еще!!! Еще!!!

- Еще изда-ам! Еще изда-а-ам!!!

Церемониймейстер (висит вниз головой в костюме самурая):

- А теперь, как я уже говорил, нечто совершенно иное, - Писатель, который издает себя сам. (хохот за кадром)

Писатель:

- Я издал себя сам. Я сам издал себя. Я издал! Издал!! Издал!!! Я полный издал!!!! (мечется по тюремной камере, размахивая руками)

Церемониймейстер (идет с микрофоном вдоль стены Новодевичьего):

- Да... Москва, как изрек классик... "как славны в этом слове два сладких слога - "мос" и "ква"! (останавливается у плаката "Москве - 8-1/2 веков") Колоссально. Уже не девочка. Но леди столько не живут. (хохот за кадром)

Настоящий Джентльмен (внезапно влезает в кадр):

- Перестаньте постоянно оскорблять принцессу Диану.

Церемониймейстер:

- Почему?

- Она обещала мне...

- Что же?

- Ну...

- Новую паровую машину?

- Нет... сто поцелуев принцессы! (хохот за кадром)

- А! Вы - из "Цирка Монти Пайтона"? (хохот за кадром)

- Нет... из Британского Посольства. (хохот за кадром)

- А почему Вы тогда говорите по русски?

- А я - правозащитник! (гомерический хохот за кадром)

ЗТМ.

из ЗТМ:

Врач в белом халате, с капельницей в руках, стоит перед картой Ближней Азии:

- Мы продолжим наши беседы о Христе. Только что получены новые сведения относительно тела найденыша. Оно будет выставлено в витрине нового подземного Пассажа, где вскоpе начнет продаваться новый альбом Меладзе, а также новый горький пористый шоколад "Христос Спасающий". На правах рекламы. Позже тело найденыша примет участие в рекламном туре преемника президента, которого вы все, конечно, знаете. (хохот за кадром)

ЗТМ

В студии.

- Сегодня у нас в гостях пpедставитель "Общества заземления бездомных собак". (хохот за кадром)

Церемониймейстер обращается к высокому бородатому юноше, очень похожему на Хемингуэя.

- Вы, должно быть, пpедельно религиозны?

- Э-э...

- Это "Общество заземления бездонных собак?" (хохот за кадром)

- Э-э, бездомных собак.

- Извините.

- Ни... чего.

- Да, пожалуйста. (пауза, хохот за кадром)

- М-м-м... А Ваша собака заземлена?

- Моя собака?

- О! Да, Ваша собака!

- Но у меня нет собаки. (хохот за кадром)

- Э-э-э...

- А как вы заземляете собак?

- Ну-у-у, собака должна быть заземлена, да.

- (пауза, хохот за кадром) И что?

- А что, у Вас есть собака? (хохот за кадром)

- Нет, я уже говорил.

- Э-э-э...

- Скоро Пасха, Вы как-нибудь особо будете отмечать этот праздник?

- Да-а-а, мы заземлим... собак. (хохот за кадром)

- И все?

- А что, у Вас есть собака? (хохот за кадром)

- (заговорщически подмигивает зрителям) Да, есть.

- Э-э-э... Тогда будем её заземлять.

- А как Вы это будете делать?

- У-у-у... А что, у Вас есть собака? (хохот за кадром)

- А Вы верите в бога?!

- Да-а, я заземляю собак. (хохот за кадром)

- (зрителям) Мы забыли вас предупредить, что, кроме, конечно, Русской Православной церкви, у наших сегодняшних гостей есть очень опасные конкуренты - "Общество порноохотников за тамагочи"! (хохот за кадром)

В кадр врывается юноша в хитоне и с ЛОРовским зеркалом на лбу.

- Это я из "Общества порноохотников за тамагочи"!!

- Очень хорошо.

- А Вы что - тамагочи?

- Нет, я ведущий.

- Убирайся отсюда прочь!

- Почему?

- Потому что мы открываем праздничный, пасхальный сезон охоты за тамагочи! (хохот за кадром) В честь принявшего муки на кресте Христа мы распнем пятьсот тысяч тамагочи и ещё три сотни просто замучаем! (хохот за кадром)

Бородатый юноша:

- Э-э... А у Вас есть собака?

Юноша в хитоне:

- У меня есть специально для вас особо изуверский и крайне непристойный способ охоты за тамагочи.

- А-а-а... Но у меня нет тамагочи...

- Как?! (накидывается на своего собеседника с кулаками)

Представители обществ дерутся.

Церемониймейстер (пытаясь их разнять):

- Прошу прощения, передачу приходится... (сверху почему-то падает горящая балка, хохот за кадром) так закрывать, но скоро... (хохот за кадром)... мы опять распнем Христа...

ЗТМ.

Из ЗТМ.

Передача "Знак Качества".

На экране мальчик в русской рубахе и с большим осиновым крестом на груди.

Мальчик:

- Мой папа очень добрый и любит свободу, но смотреть в его глаза все равно нам не надо. Дорогой папа! Я хочу поздравить тебя с твоим любимым пасхальным праздником - днем рождения Адольфа Гитлера! Для тебя, мой милый папочка, я сейчас прочитаю стихи. (читает)

Евреи засели в Кремле на пирушку,

Пропили Москву и три грязных подушки,

Пропили, злодеи, марксистский подход,

Шесть тракторов, пушку, один пулемет.

Продали татарам Зеленого змея

И выкрали Ленина из Мавзолея!

Приехал на Пейсах Розафер, раввин,

Убил трех Иванов и трех Катерин!

Но - чу! Это русский выходит без страха,

Хватает за пейсы Абрама, Исака:

- Почто вы, иуды, мать вашу растак,

В России такой учинили бардак!

Болею, бывало, и нужен мне врач,

Врача вызываю - а это пархач!

Газетчик, писака, цейрушный наймит,

что продался, милый, ты часом не жид?

Еврейский фотограф пролезет везде,

Он рад несказанно славянской беде!

Короче, сейчас, носари, вам задам,

Со мной - Достоевский, Васильев, Саддам!

Но тут зарыдало жидье неуемно:

- Пусти нас, товарищ, нам больно, нам стремно!

Мы слово даем никогда-никогда

Великим славянам не делать вреда!

Мы все, что награбили, вам отдадим,

А сами к себе в Тель-а-вив улетим!

Мацы вам оттуда в подарок пришлем

И Хава-Нагила вам хоpом споем!

- Катитесь отсюда, в Израиль иль в Штаты,

А вашей мацы нам не надо, жидята!

Россия - велика и песней, и хлебом,

И этой вот верой, и этим вот небом!

С праздником, милый папа! Харе Кришна!!

Церемониймейстер:

- Москва все ещё сердце нашей Родины и столица мира. И это не смешно. Но. Но сегодня у нас в студии собрались на Пасхальное Христоборье представители разных, очень разных этнических групп. Как справедливо писал в своей "Вивисекции" Роман Шебалин: "если б Христос родился в Африке, то был бы негром". Тьфу, негpы - мерзость какая! Конечно, это банально и даже где-то пошло, глупо, мерзко и антинаучно. Но.

К Церемониймейстеру подходит Француз и кладет ему руку на плечо:

- Не тяните резину, мон шер.

- Логично. Итак. Различные этносы позволили себе прислать сюда, на Праздник, своих представителей, свидетелей и соучастников мученической смерти нашего с вами любимого Христа. Все они, как сговорившись, таки угробили его, да? (аплодисменты и хохот за кадром) Итак. (в кадре Африканец) Что вы сделали с вашим Христом?

- Съели.

- А символ мученичества?

- Вот. (на шее Африканца висит берцовая кость; аплодисменты и хохот за кадром)

- Ага. Пойдем дальше. Вы?

- Я Гражданин США. (в кадре - Американец) Нашего Христа приговорили к электрическому стулу. (аплодисменты и хохот за кадром)

- Ну, это не очень экономно. С музыкой?

- Были Френк Синатра и Майкл Джексон.

- Тем более. А у вас?

- Русский! (в кадре - пьяный русский)

- И где?

- Кто? А! Мы его сначала мучили, туда-сюда ходил, по этапу ходил, сученым с Солженицыным работал, потом его уже в клетке возили, голого, зимой, а вот потом уже колесовали, а потом посадили на кол, потом четвертовали, потом бросили гнить под стены Кремля, а вот уже потом скормили шелудивым...

- Хватит-хватит! А символ?

Русский глупо улыбается и достает из-за пазухи томик стихов Есенина и бутылку водки. (аплодисменты и хохот за кадром)

- Теперь вы. (в кадре - Француз). Что это у вас?

- Голова Христа. Его гильотинировали. Я француз. (за волосы поднимает в кадр отрезанную голову Христа, аплодисменты и хохот за кадром)

- Понятно. А вы кто?

- Я самурай. (в кадре - Японец) Христос сделал себе харакири. Вот этим. (показывает окровавленный меч)

Гробовое молчание.

- Как?

- Так. (делает сам себе харакири, аплодисменты и хохот за кадром; Француза и Американца выташнивает)

В кадре - Индус:

- Христа съели тигры.

Индуса отталкивает Немец:

- Христос был евреем, поэтому место ему - в концентрационном лагере!

Церемониймейстер:

- Кстати, да! А почему молчат евреи? (аплодисменты и хохот за кадром)

В кадре - Еврей.

- А мы его распяли.

Все:

- Фу, как это примитивно!

- Как пошло!

- Бездарно и бездуховно!

- Христа съели...

- Тигры!

- Нет, колесовали!

- Газом!

- На стуле!

- Распяли!

- Нет, съели...

Начинают драться друг с другом при помощи подручных средств: гильотины, электрического стула, костей, головы и пр. (аплодисменты и гомерический хохот за кадром)

Церемониймейстер (выходит из Студии, закрывая за собою дверь):

- Вот ведь уроды. Что ж, а теперь мы вам покажем Христа, который, так сказать, распял себя сам...

Внезапно на Церемониймейстера падают софиты и прочие электроприборы. Призывно гудит набат. Дерущиеся представители и соучастники ломают дверь и набрасываются на Церемониймейстера. По канатам в Студию быстро спускаются монахи всех мастей и приходов. Раздаются гневные крики:

- Это кощунство!

- Святотатство!

- Немедленно прекратите безобразие!

Все грубо избивают Церемониймейстера.

НДП:

"Родина-мать зовет!"

"За что кровь проливали, Иуды!"

"Утопи свою голову!"

"Христос бы русским!"

"Да здравствуют Баркашов и Распутин!"

"Все на перевыборы Пелевина!"

"Банду Ельцина - под суд!"

"Саддама - на мыло!"

"Ленин, партия, ЛСД!"

"Убирайся на свой Авалон!"

"Сахаров - наш рулевой"!

"Да здравствует Мировой Сионизм!"

"Во имя Валена!"

"Вся власть экономистам!"

"Свободу Ивану Буслаеву!"

"Долой антинародный режим!"

"Пушкина - в президенты!"

"Все на расстрел Русской Патриархии!"

В драку ввязываются обслуживающий персонал, статисты и спонсоры. Избитый, истекающий кровью Церемониймейстер из последних сил кричит:

- Ради бога, ради всего святого, оставайтесь с нами! (умирает навсегда)

Радостно и грозно звучит "Па-де-де" из балета "Щелкунчик". Это апофеоз Божественного в Человеческом, победа сил Добра над силами Разума.

*

- Потом мне опять привиделся шар. Маленький такой шарик, он был внутри меня. Он лопнул. Я тогда ещё подумал, Иван Бабичев спрашивал: какой бывает звук, когда разрывается сердце? Мне приснился именно такой звук. Я спал. Вдруг вскочил, стал озираться, я ничего не понимал, во мне словно что-то лопнуло, со стоном, со скрежетом. Кое-как я убедил себя заснуть вновь, ничего, мол, не случилось, просто дурной сон. Часа через два звук повторился. Я услышал грохот упавшей гитары: от удара об пол - лопнула дека, порвались струны - все разбилось в щепки. Это все сон, сон, - уверил я себя. Уснул снова. Но вдруг - вновь услышал звук лопнувшего шара. На сей раз звук был столь явственен, что только страшным усилием воли я заставил себя не вставать и не идти в коридор проверять - что там случилось. Но внутри меня продолжал гудеть колокол лопнувшего шара. Уже не маленького, словно за эти два часа мой шарик вырос и - умер, действительно умер.

Я слышал, бывают наркоманы, которые перевозят в себе особые ампулы с наркотиками, дома, когда таможня уже позади, они извлекают из себя наркотик в оболочке. И горе им, если там, внутри у них - оболочка с наркотиком разорвется! Может, во мне разорвалась подобная оболочка? Может, в моем теле теперь - яд, смерть? Тогда я должен скоро умереть.

ЗТМ.

Звучит единственно простая и красивая музыка - Вальс "Три сестры" С.Курехина.

НДП:

Я столько хотел вам рассказать...

Глава 17.

"Звезда и Смерть воды в ступе."

/март 1998г./

Я смотрю на часы. Я пишу прозу. Что такое "проза"?

Вода, поток. Бессвязно мутное движение. Так?

Нет.

Каждая капелька, каждая волна - имеет свое четкое направление, свое и только свое место в потоке.

И Работа ведется в бесконечном неуловимом движении. Точный подсчет бессознательного, - математика, не более того.

Проза - статистика с комментариями. Не более того.

Далеко-далеко, смерть расскажет тебе мои сны.

Вот уже, видишь: мир закругляется в ноль. Ноль тикает часами. Мое аккуратное сердце ведет скромный отсчет твоим серым дням.

Ведь я подарил тебе серое.

Ноль ещё пульсирует - ему снятся тревожные сны.

Я вдруг просыпаюсь: андрогин? ангел?

Шут-истребитель?..

Постой, ноль, нет, не торопись, - моя ладонь: его беспокойный пульс.

Не бойся, ноль, скоро не будет уже ни тебя, ни меня.

Ноль булькает кровавым овалом рта.

Не бойся, ноль, там, в земле, не будет ни глаз, ни губ.

Ноль растягивается в улыбке. Замирает.

Ты испугалось, мое аккуратное сердце?

Не бойся, ноль, не любит никто.

В серой воде малыш, сгусток огня, чуть... дрожит...

Не бойся, глупый мой огненный сын, оно... никогда не вернется.

Спи, мой маленький смешной ноль, я спою тебе колыбельную о том, как мы должны умереть.

Небо.

Над нами стремительно летит упругое небо.

Я с ужасом жду.

Так, тобою, ребенком еще, я подходил к праздничному столу и тянул скатерть. На пол падали чашки, ложки, выпивка, закуска... Порой успевали подхватить.

И теперь я с ужасом жду, когда оно кончится - просыплются наземь звезды, планеты, галактики, ангелы, боги... Край неба мелькнет лоскутом там; мы не увидим, - погребенные - звездами, планетами, галактиками, ангелами, богами... не увидим уже ничего.

Сны городов, сны домов, дворов,

Засыпанных снегом улиц, сны пустых аллей...

И кажется, что застыл и схвачен

Мотив щемящий убегающих дней.

И не понять, не суметь ухватить

Звонкой птицей крик летящий в ночи

Я не знаю, как тепло ушедшее найти!

Вл.Леви "Мотив убегающих дней".

*

На днях перечитывал С.Къиркегора.

"В момент зачатия дух пребывает дальше всего, и потому страх тут всего сильнее. В этом страхе возникает новый индивид. В момент рождения страх во второй раз достигает своей вершины в женщине, и в это мгновение индивид появляется на свет."

Нетрудно догадаться, что эта простая формулировка лежит в основе концепции "разумного мазохизма". И в самом деле - рождаясь в страхе, человек испытывает определенные страдания, которые, переживая после, пытается оправдать ли, осознать ли, повторить ли - не важно, главное возвращается к тем далеким детским ощущениям снова и снова. И все подобные ощущения - лишь производные того первого страха (или - тех страхов, материнского и детского). Не просто индивидуального страха, а страха незримо для иных, - но навеки связанного с тем далеким - исходным страхом. Страхом некой мифической Евы. Каждое новое дитя, появляющееся на свет в боли и страдании, возвращает к переживанию "первородного греха".

Но люди - не "боги"; человек призван приходить в этот мир в страхе и страдании, почему же тогда он так боится своих страха и страдания? Отречение от них, борьба с ними - не является ли отречением от их "бога", от его "благодати"?

"Отречение" от страха. Да-да, именно - в кавычках, - потому что нельзя от страха отречься, можно лишь отмахнуться, сказав: дана мне сила. Но сила дана - жить со страхом, любить его. Разве можно отречься от грехопадения? Разве можно отречься от наказания? От прародителей, от их детей, от истории человечества, где - для несчастных людей одно лишь спасение - "милость божия"?!

Такова концепция разумного мазохизма.

Неприятное слово - "мазохизм"? Другого, впрочем, термина, точнее передающего суть получения наслаждения посредством страданий, не придумано. Думаю так: коль уж скоро человек не может не страдать - любить собственные страдания ему приходится, так сказать, по умолчанию; приходится - изучать природу страха.

Выбор конечно небольшой, но: "кто вам сказал, что будет легко?"

Им не должно быть легко. Они такие гордые, такие самонадеянные. Пусть их развлекает страдание.

Они так любят друг друга.

Лучше же всех о любви писал опять же С.Къиркегор.

"...То, что женщина чувствительнее мужчины, тотчас же видно по её телесному сложению. ...С этической точки зрения женщина достигает вершины в продолжении рода... Конечно же, влечение мужчины, со своей стороны, направлено к ней, однако его жизнь не достигает своей вершины в этом влечении, разве что эта бесполезна или погублена... Греховность вошла с мир через Адамов грех, а сексуальность стала для него при этом означать греховность... В нашем мире много обсуждают проблему наивности. Между тем только невинность наивна, но она также отличается неведением. Как только сексуальность осознается, говорить о наивности становиться бездумностью, аффектацией, порой же, что ещё хуже, тайным наслаждением... Только животное может оставаться наивным в сексуальных отношениях..."

Уважение к человеку? Еще бы!

Уважение к нормальному несчастному и нечистоплотному человеку. Полное принятие его страшной греховной сущности, и - отрицание этой сущности: "только грех делает чувствительность греховностью".

А так, - человек чист. Он, тварь божия, лишь был испорчен, и то, что должно было стать его счастьем - стало его проклятием. Вера способна очистить? Пусть так. Кто, впрочем, может сие доказать - ужели "созерцатели собственных пупков"? Те, кто отмахнулись от мирских проблем, осознав свое "нездешнее величие"?

"Благодать"? Не знаю. Но количество грязи с годами увеличивается.

Потому что добро всегда побеждает зло!

Ну их! Скучно.

Не знаю. Да и знать, пожалуй, не хочу. Какая, в сущности, мразница? Так, болтовня и пустяки разные. Как там у Д.Боуи?

Ashes to ashes, funk to funky

We know Major Tom's a junkie

Strung out in heaven's high

Hitting an all-time low

...

My mother said to get things done

You'd better not mess with Major Tom

Порою мне начинало казаться, что я узнал о людях все. Наблюдая за ними, я вчитывался в них, точно в тексты.

Но они не сохраняют себя. Они играют в "грехи" и "покаяния". Они зачем-то думают, что если чуточку помедитировать над мертвецом - он оживет да ещё и скажет: "спасибо".

Их чудовищная, жестокая наивность меня ужасает. Они слушают в пол-уха, они думают в пол-разума, они любят в пол-сердца. Я не встречал ещё ни одного человека, целиком заполненного каким-то единственным чувством. Что ж, "единственное" - не для них. Что для них?

Азарт, грехи, страхи и прочие "серьезности". Соски-пустышки в виде "общепонятного культурного наследия". Ничего больше.

Итак: разные глупости...

*

...Ангел заходит в метро. Эскалатор плавно несет его в людской поток вниз, на станцию "Спортивная". Он словно проходит последнюю стихию. Он размышляет.

Нет, ему кажется, что он размышляет. Мысли катятся куда-то сами, словно камни с высокой горы. Пусть. Какая, в сущности, разница, о чем думать.

"Мне все равно, им - и подавно."

Как объяснить то, что объяснить нельзя? Как объяснить им - себе - свою любовь? Подобрать эпитеты, охарактеризовать, проанализировать - как? И главное - ответить на вопрос: почему я именно это называю, нет, называл, любовью?

Мне надо было доскональнее изучать работу механизма. Он сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Я собирал себя.

Библейский бог из ребра Адама сделал Еву.

А то, что они назовут после любовью - сборка удивительной нежности, тонкие, с наглой тщательностью подогнанные друг для друга - конструкции, словно и не было точно вычисленных цифр в них, а лишь только - легкое ажурное цветение. То, что они назовут после - любовью...

После смерти, после чудовищных разлук и ещё более чудовищных встреч. Я помню: тело пыталось улыбнуться... не надо!

Оно было больше того, чем оно было.

От меня отвинчивались части. Я танцевал. Я как часы. Я размахивал руками и рожицы корчил цифрами. Меня бросали из окон и сдавали в ломбард я балансировал на проволоке, с меня ссыпались цифры, из меня выпрыгивали шестеренки... Я тикал, словно во мне насекомые переговаривались: тики-таки-так...

Я обязательно должен был узнать принципы работы этого механизма, узнать или - погибнуть.

...Но жизнь не складывалась из плоских абстракций. Формулы стремились овеществиться, цифры - обрести бессмертную душу; с таким трудом собранные схемы рассыпались в моих руках. Они все хотели жить! Почему?

Человек на моем месте сошел бы с ума, я - не могу себе этого позволить, кроме того, - механика сумасшествия мне не известна до сих пор, я боюсь странных людей, я не хотел бы стать таким.

Можно бы было придумать, что и убийство, и все мои личные страдания, раздумья, связанные с ним - сплошная фантастика, - порой и меня посещали подобные мысли. Что ж, я до сих пор боюсь приходить туда, где похоронили тело. Иногда так страшно внезапно осознать, что нелепый бредовый сон был на самом деле реальностью - обыкновенной нелепой и бредовой реальностью!

Неужели я совершил ошибку?

Возможно ли такое?

Но к чему думать об этом, - разве тело имело право жить? Нет, не имело. Разве я не совершил то, что должен был совершить нормальный человек? Да, я совершил нормальный человеческий поступок. Оно хотело меня победить, оно хотело убить меня. Оно повзрослело, а - я? Значит, оно предало меня. Ведь у меня не было ничего, кроме нашей любви. Оно изменилось, оно изменило мне и поэтому я и убил его. Ведь оно было в ответе за нашу любовь!

Я совершил нормальный человеческий поступок.

Стыд или чувство вины? Нет. Возможно, - зависть и страх. Я завидовал тем, кто смог прожить без подобной "алхимической Работы", и я боялся результата этой Работы - результат оказался от меня сокрыт. Или я что-то не так понял?

- Напрасно ты идешь со мной. Тебе будет больно на меня смотреть. Тебе покажется, будто я умираю, но это неправда...

И он сел на песок, потому что ему стало страшно.

Потом он сказал:

- Знаешь... Моя роза... Я за неё в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У неё только и есть что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира...

А.де Сент-Экзюпери "Маленький принц".

*

Недавно, ещё в конце февраля, когда мне уже стало казаться, что Работа осталась навсегда там, в безвозвратном прошлом, о ней напомнили мне телефонным звонком из 110-ого отделения милиции, - я был вызван для дачи показаний по делу об убийстве тела, к следователю.

Я подготовился. Мысленно нарисовал зловещий портрет потенциального врага, которым был обязан стать этот самый, пока ещё неизвестный мне, но уже внушивший некоторый ужас, следователь.

Но настоящий ужас я испытал, когда вошел в милицейскую комнатку номер 24, на втором этаже; ужас: следователем оказался скучного вида усталый служака, чем-то напомнивший мне даже актера Мягкова (фильмы "Служебный роман", "Ирония судьбы..."). В очках, в штатском. Он улыбался и задавал настолько глупые и беспомощные вопросы, что порой мне опять хотелось кричать: я! это я убил! Я чувствовал себя то - Раскольниковым, (еще шаг - и вот она, инициация - тюрьма, суд, ссылка) то - Аблеуховым, (о, великая и непостижимая мозговая игра). Но - нет.

- Я любил.

- Так. А как Вы думаете, кому могло понадобиться её убить?

- Ее? Не знаю... может быть, случайно? Они недавно купили новый компьютер. А как убили?

- Застрелили. Зачем Вам знать?

- А вдруг можно спасти? Тело сейчас в больнице?

- Так. Вот Вам (он посмотрел в бумаги) двадцать семь лет, неужели Вы не понимаете...

Далее он понес какую-то воспитательную околесицу, из которой, я впрочем, все-таки смог выяснить, что тело нашли несколько месяцев назад у подъезда его же дома, что убили его нестандартной пулей из неизвестного пистолета, что пуля, войдя в глаз, прошила насквозь череп, но что, вероятно, преступник, скорее всего не профессионал, однако, сделал правильную ставку на оглушительный грохот работающего рядом парового копра, поэтому выстрела никто не слышал... Воспитание же свелось к тому, что "в двадцать семь лет пора бы уже знать, если выстрел в глаз в двух шагов..." ну, и прочее, прочее, прочее, - подробности были известны мне более чем.

Я понимал, что следователь в конце концов догадается: убийца был близким знакомым тела. Догадался ли? Я до сих пор не знаю этого.

- ...И ваши личные отношения Вы будете решать потом, возьмите себя в руки. Я понимаю Вас, у меня двадцатилетняя дочь, у нее, знаете ли, тоже, любовь, там...

Что он несет? Они что спятили все?! Убито тело, умное, доброе, красивое, я любил его, а они... Что они делают? Зачем?

- ...Она тоже читала Толкина и ходила даже туда, как его?

- Нескучный сад.

Что он опять несет? Причем тут его дочь? Или это такой особый метод? Или он придумал эту свою дочь, чтобы разговорить меня? Тогда мне надо быть начеку. Он пока лишь брал разбег. Сейчас он начнет атаку, вдарит, и я признаюсь во всем. Он профессионал. Уважаю. Что ж, вперед.

- ...А Вы часто бывали в Нескучном саду?

- Да, там я и нашел свою любовь.

- Так. А кто вас познакомил?

Так мы поговорили ещё минут сорок о чем-то малосущественном. Что-то он фиксировал в своих бумагах, что-то - нет. Потом он попросил меня расписаться на листах с показаниями, подписал мне пропуск и сказал, что позвонит после. На том мы расстались. Жаль.

*

Я соскучился по "Александрине". По летящей ритмике, по игре тонкой кружевной вязи, - вероятно, "Вивисекция" была ошибкой. Только теперь я это понимаю, - "Вивисекция" - лишь желание сбежать от себя, не более того. Но от себя не сбежишь - все равно: я одинаковый везде.

Соскучился по тому единственному, что - люблю. В последнее время я частенько валял дурака. То делал вид, что меня интересуют проблемы политики и даже - геополитики, то корчил из себя мистически озабоченного патриота, то интеллектуала-пофигиста. Делал вид, что ненавижу православие, а на самом деле - мне плевать на него, как и на любую другую религию. Морочил людям головы какими-то педерастическими теориями. Рассуждал о философии, о национальных вопросах. Может быть - потому что почти не встречал людей, интересы которых в искусстве ли, в политике ли - были схожи с моими.

А я и по сей день считаю Г. - Х.Андерсена лучшим зарубежным писателем. Его сказки дали мне больше, чем все Фолкнеры-Мопассаны-Гете вместе взятые.

И "Котик Летаев" Андрея Белого и по сей день для меня является эталоном прозы ХХ-ого века.

Мне никогда не нравился ни Достоевский, ни Горький, ни Цветаева, ни Бунин, ни Ахматова, ни Пастернак, ни Булгаков, ни Набоков, ни Бродский. Солженицына и Лимонова я вообще писателями не считаю.

Но мои вкусы просты.

Я люблю тихую и мягкую красоту.

Как музыка "Би Джиз". Пресная, постная, серая. Но прежде всего нежная, не-грубая. Я могу простить кому-то отсутствие изысканности, но присутствие грубости я не прощаю никогда. Грубое для меня как бы не существует. Срабатывает "пожарный щит". Я могу обидеться на грубость, если вовремя не успею закрыться.

Обиженный, я забываю об этике.

Впрочем, с грубостью лучше вообще не связываться. Мое сердце глухо к некрасивому и неказистому. Я не люблю зверей. Они страшные. Меня бесят шумные массовые игры, коллективные развлечения. На бары и казино я готов сбрасывать бомбы.

Более чем полгода назад я отказался от мяса. "Слишком человеческое" во мне раздражает меня. Зачем мне то, чего в моем теле и так в избытке?

Я слушаю простую музыку и ем простую пищу. И меня это вполне устраивает.

Итак, с прошлого года я - вегетарианец. Тут дело даже не в мясе, нет. Надеюсь, мне не нужно и другое мясо - мясо страстей, желаний, - ни человеческое, ни звериное, - пошлое и грубое мясо.

Так жив ли я? А какая, в сущности, разница? Может, я не жил и вовсе. Я придумывал себе сказки. Это - единственное серьезное занятие, которому пока ещё я отдаю всего себя. Я строл воздушные замки. Горжусь я этим или не горжусь - не вопрос. Разницы опять же нет.

Неудачник.

Книга, где была напечатана "Александрина", коробками лежит у меня под кроватью. Какие ещё глупости убедят меня в том, что действительно уже пора - сворачивать все это шапито?

...Жить иногда скучно, иногда страшно. Я боюсь только физической боли, потому что организм - это все, что у меня есть. Прочее - пустяки, выдумки, фантазии. Милые, но совершенно нелепые. Нации, религии, формы искусства, проза, поэзия - где имена их? Так, нечто мерцающее, нечто неясное. Тьфу.

Так мерцают в ночи звезды.

Жаль.

...Очень соскучился по "Александрине". По тончайшей игре, по элегантным узорам мыслей и чувств. По игре, по настоящей, живой, увлекательной Игре. По тому, чем действительно когда-то жил, и - может быть - живу до сих пор. Не знаю. Где она? Умерла. Она, как и многие другие, предала меня.

Мой Святой отец, мне уже конец,

Моя вечность умpет на огне.

Я уже лечу, я тебе кpичу,

Как я был на войне...

В те суpовые дни нам уснуть не давал

Тpижды pусский восточный фpонт.

Видел ты, знаешь сам, в своих помыслах чист,

Я ушел защищать фатеpлянд.

От моpоза pвалась моя кожа по швам,

И могилой казался окоп.

Вдpуг удаpил гpом и pазинуло небо

Окpовавленный пламенем pот.

И pыгало оно, извеpгало оно

Гpозный ливень кpичащих pакет.

Летели ангелы, мечи огненны,

Каpы божия в их pуках.

А потом, когда они кончили и

Задpожали ночные леса.

И пpишли из них чеpны демоны

Волоса от ушей до хвоста.

Pазpывали нас, pазгpызали нас

И оpали "Интеpнацьонал".

А один из них так удаpил меня,

Что я замеpво как бы упал.

Так лежал я в ночи, ничего не могя,

И из недp кpовавой земли

Выполз Чеpвь-искуситель, сияющий змий,

И лукаво так пpошептал:

"Ты устал от войны, твои дни сочтены,

Все пpопало, мой маленький Фpиц,

Но я даpю тебе жизнь, ты идешь домой,

Отpекись, отpекись, отpекись..."

Так сказал он, и гpех pазомкнул мне уста,

И они пpошептали: да...

Г.Самойлов "Искушение маленького Фpица".

Глава 18.

"Pоман в стихах - 6" ("я ухожу в путешествие").

/март 1998г., продолжение/

Black adder, Black adder

A rider whieh's black steed

Black adder, Black adder

Is very, very need

Шел по Ленинскому пpоспекту. Вдалеке маячил титановый Гагарин. Громыхали и шипели троллейбусы.

Вечер. Почему-то хотелось плакать. Мерно моросил непонятный мокрый снег.

Дурно, пошло, нелепо. Если сейчас зайти в 110-ое о/м и выложить там все - то-то они удивятся! Ну да, ещё бы, Раскольников уже такое проделывал. Его забрали, но Соня ждала его; а меня кто будет ждать? Ему предстояла дорога к богу, а моя дорога?

А моя дорога сейчас до метро и домой. Вот и весь "бог".

Бог!

К примеру, я - сын великого ученого, мой отец преподает в Университете, студенты и аспирантура его буквально на руках носят, книги его нарасхват... А мне что от него надо? Чтобы он надул мне мячик или поиграл со мной в "Монополию"; а уж ученый он там или не ученый, качество принесенных им с рынка продуктов от этого не изменится. Мне говорят: он велик, он открыл Закон, а я им: это мой папа, он надувает мне шарики и катает меня на санках, а иногда делает яичницу с сыром...

И что они находят в этом боге? Ну, я могу их понять, - природа, мир и все такое, но зачем они с ним носятся как с писанной торбой, вот ведь уроды! Конечно, он больше и проще их, но почему тогда они не поклоняются изображению шара, шар ведь тоже можно назвать "истиной" или "абсолютом", почему они всегда все так запутывают? Нет, верить им нельзя.

Сегодня они ловят каждое проявление его воли, а завтра они идут войной друг на друга, в надежде уничтожить тех, кто не-правильно истолковал какое-то очередное проявление его воли. Самовлюбленные дальтоники!

Они говорят о любви, а сами предают её повсеместно. Они придумали слово "идеал" - зачем? Чтобы насмехаться над ним? Они дарят друг другу костыли, называя их "чувства". Верность, честь, достоинство, долг, совесть, страх - сколько ещё подпорок было и будет придумано человечеством!

Мнимый больной!

Мнимый больной по-имени "человек". Жалкий червяк, не умеющий пользоваться тем, что ему дали, ползти бы ему по своей норке, нет же, он хочет куда-то "на волю", а коли не получается - туда, так уж все - болен он неизлечимо, а уж одна болезнь - невежество - приводит другие...

Как жить в грязи, среди уродов? Если бы, если б они признали свое уродство, если бы они сказали: да мы больны, но мы можем очиститься; если бы они могли не бояться своего страха! Нет, они будут уничтожать себя, приговаривая при этом: да, мы уродцы, да, мы безумцы, а ты - чистенький, да? Отвали.

"Да, да, не бойтесь, я скоро уйду... Осталось несколько дней, потом ничего."

Да?

Ангел остановился и огляделся. Размышляя, он свернул с бульваpа Дм.Ульянова на улицу Бабушкина, ближайшее метро теперь было "Пpофсоюзная".

Снег наконец-то стал дождем. На улицах оказывалось сложнее, уютнее. Город сжался, вокруг ангела словно замкнулось дождем пространство людей, машин, магазинов, заборов.

"Домой, надо домой. Я могу заболеть..."

*

/апрель 1998г./

Наступало оцепенение.

Звонил по телефону знакомым и говорил: скоpо меня убьют.

А... - отвечали знакомые.

Что делать?

Машеньке открыться боялся. Машенька ничего не поймет. Или боялся, что как раз Машенька-то и поймет?

Надо рассказать кому-то. Кому? Он остался совсем один. Нет, были и достаточно заинтересованные в его безбедном существовании на этой Земле люди, просто хорошие люди, обыкновенные, - такие люди любят потискать бездомных кошечек, вечером - краем глаза глянуть новомодный ужастик, ужаснуться и крепко уснуть, а утром проснуться, чтобы жить дальше. Эти обыкновенные люди до чертиков обожают жить дальше... Как рассказать о неминуемом таким людям. Они не поверят, а поверив, станут кудахтать и говорить глупости. Еще чего доброго - пожалеют. Ангел не любил, когда его жалели. Но не потому, что, мол, "жалость унижает", нет, у него про жалость была своя поговорка: жалость в карман не положишь.

Что мне толку с их жалости? Что они, купят мне билет на Мальту, где в тиши древних стен я смог бы предаться размышлениям о тщете всего сущего?

Или скажут: несерьезно все это.

"...Она показала мне револьвер - подарок Брюсова. Это был тот самый браунинг, из которого восемь лет тому назад Нина стреляла в Андрея Белого. В конце ноября... Надя Львова позвонила по телефону к Брюсову, прося тотчас приехать. Он сказал, что не может, занят. Тогда она позвонила к поэту Вадиму Шершеневичу: "Очень тоскливо, пойдемте в кинематограф". Шершеневич не мог пойти - у него были гости... Поздним вечером она застрелилась."

Вл.Ходасевич "Некрополь".

Поэтому никому звонить не надо.

И поpа завеpшаться.

В каждом сюжете необходима точка. Иногда такую точку пpиходится ставить вне текста.

Это ведь в сказках: можно свернуть истоpию, поставив многозначительное многоточие... мол, они ещё встpетятся и полюбят дpуг дpуга. В жизни многоточием не отделаешься.

Жизнь "откpытых финалов" не пpедусматpивает. Мы pасстаемся, хочется умеpеть, обоpвать сюжет... Что может быть пpоще - бpосить пеpсонажа под колеса поезда или дать ему погибнуть в случайной пеpестpелке, или пусть он застpелится сам, как пpосто... Это пpосто придумать. Куда сложнее самому полезть под поезд. Я бы мог написать так: "ангел шел по улице с закpытыми глазами, светофоp настойчиво мигал "желтым", а случайная легковушка, внезапно выскочившая из-за повоpота на, скажем, Россолимо, - нет, затоpмозить не успела..." И - все!

Понимаете?

Все!

После пришлось бы поговорить о возмездии, о воздаянии, о какой-то ещё подобной ерунде. Но зачем? Жизнь - проще. Она не знает случайностей. В наших мыслях будущее плавно перетекает в прошлое. Прошлому придумывается некая целительная сила. Тогда и только тогда - были и возмездия, и воздаяния. Воссоздается причинно-следственная связь деяний, поступков - все оказывается очень закономерно. Именно так, как и должно быть. Прошлое оправдывает будущее, в будущем - оправдываясь.

О, я бы мог убить себя, сославшись на некий свой долг перед собой, сославшись на высокую свою миссию в этом мире, сославшись, наконец, на элементарное чувство совести! Но - зачем? Что бы конкретно мне дало это пресловутое "чувство совести", мне - одному? Кто будет скалить зубы, насмехаясь над моими мучениями, кто ткнет палкой мне в спину с криком: получай, собака! Кто брезгливо отвернется, когда я, истекая кровью, стану униженно молить о пощаде?

Кто?

Пустота. Люди есть, но - разве они мне люди? Разве они хоть чем-то заслужили мою боль, мое унижение, мое раскаянье?

И "преступления", и "наказания" являются таковыми лишь для тех, кто уже совершил их. Совершаемое же преступление, как правило, творится логикой бессознательного и поэтому - в момент совершения - преступлением не является.

Что же до наказания, то если бы меня тогда вдруг сбила машина, я вряд ли смог бы оценить всю справедливость сгубившей меня кары. А наказание должно осознаваться совершившим преступление. Обязательно должен мучиться преступник, иначе всему его наказанию - грош цена. Случайным для преступника наказание быть не может.

Нет. Торопиться мне не надо.

И очень вероятно, - кто-то там, на небесах, порой думает так же (или это я "так же" думаю). Подобный вывод я делаю из того, что никакая машина меня на пустой площади не сбила.

Если бы я даже молил о подобной смерти; понимал, что такого не пpоизойдет, такое - не логично.

"...Надю хоронили на бедном Миусском кладбище, в холодный, метельный день. Народу собралось много. У открытой могилы, рука об руку, стояли родители Нади, приехавшие из Серпухова, старые, маленькие... Никто с ними не был знаком. Когда могилу засыпали, они, как были, под руку, стали обходить собравшихся. ...Благодарили. За что? Частица соучастия в брюсовском преступлении лежала на многих из нас, все видевших и ничего не сделавших, чтобы спасти Надю. Несчастные старики этого не знали."

Вл.Ходасевич. "Некрополь".

*

Сегодня.

И о чем только я думаю?

Не понимаю, ничего не понимаю. Сегодня же, сейчас, я - сам. Я сам могу, нет, уже смог - все изменить!

Ангел шел по улицам с закрытыми глазами.

"Сейчас я сам во что-то врежусь и упаду". Открыл глаза. От стоял на углу Бурденко и Серпова переулка. Внезапно вспомнил о киллере.

"Это словно лимон ем..."

Почему так тихо? Это ведь только так кажется, что тихо, или... Сошел с ума?

Должен дойти. Бог мой, куда?

Что случилось? Нет, все равно: не верю. Неужели так сложно принять простое решение?..

Испугался? Нет, конечно нет. Здесь были "Продукты", теперь строят какой-то офис. Мимо проехала машина. Ведут гулять ребенка. Там сквер, они идут в сквер. Они будут там гулять. Мальчик перемажется в грязи, ему разрешат пускать кораблик в ручье, пальцы его озябнут. Вдpуг со смехом обернется: мама, смотри, какой я камушек нашел! Девушка вышла из булочной. Красивая. Черная короткая стрижка. Посмотрела, помахала кому-то рукой. Почему вдруг рассмеялась? Словно догадывается о чем-то.

Машинально шагнул навстречу. Быстро прошел мимо. Я иду, Вероника, иду. Я сейчас...

Итак, они пошли. Но куда бы они ни шли и

что бы ни случилось с ними по дороге, маленький

мальчик со своим Медведем всегда будут играть в

этом Зачарованном Месте на вершине Леса.

А.А.Милн "Винни-Пух"

Ангел стоял у дерева. Он смотрел.

Там - над кварталами Девичьего поля - едва виднелись купола и кресты Новодевичьего. Кружили птицы. Мотнул головой. Двинулся вверх по улице.

Весна, опять весна. Пусть даже снег, весна все равно. Навсегда.

Внезапно захотелось жить. Он побежал.

Сейчас, я сейчас. Кружилась голова.

"Я - часы, я - часы..." Надо чем-то себя отвлечь, чтобы не слышать.

"Час настал, час настал..."

Тики-таки-так!

"Я ведь не смогу уже ничего изменить!"

Выбежал на Погодинскую.

Вот.

"Почему? Почему все так? Зачем была жизнь? Что я оставлю? Что последнее скажу? Нет-нет, я придумал очень хорошо - я не узнаю, когда... Это правильно." Через сквер опять вернулся на Бурденко. "Я опять опаздываю. Я всегда опаздываю. Однажды я опоздал на похороны бабушки. Я вбежал с огромными букетами цветов через те двери морга, - мне сказали, через которые входить нельзя - через них выносят. Что со мной?.. Когда? Ну, когда?.. Должно хоть раз в жизни повезти?"

Зубовская площадь. Где-то здесь. Ангелу вдруг стало как-то очень весело. Страх разом исчез. Началась настоящая игра.

Может, поесть мороженого?

"Но где он? В машине? Где?.."

- Эй, парень...

Ангел крикнул, весь сжавшись от страха, замер.

- Как пройти...

Не похож или притворяется?

"Он? Нет, не он..."

И бросился бежать. Тики-таки-таки-так!

"Как глупо, сейчас догонит... убьет..."

Вниз, к Новодевичьему. Направо, к черту!

"Как же так!.."

В подъезд. Первый этаж, второй, третий, "нет, это был не он...", четвертый. Перевел дыхание.

Пятый...

"Сколько я бежал? Все, больше не могу."

Она тоже жила на пятом этаже.

Моя любовь на пятом этаже,

Почти, где Луна,

Моя любовь, конечно, спит уже

Спокойного сна,

Моя любовь на пятом этаже...

- А этаж у меня...

- Я знаю, пятый.

- Ты же говорил: плохо запоминаю цифры.

- А я по песне "Секрета" "Моя любовь на пятом этаже"...

Моя любовь... где Луна...

"Что я наделал!.."

За ангелом следил им же нанятый киллеp. Сейчас киллеp его убьет, киллеp стpеляет метко, он пpофессионал, он получил деньги, немалые деньги; чтобы через трех-четырех людей "заказать" себя, ангел продал какому-то скупщику на Арбате свои золотые кольца, браслет, - когда-то папа дарил...

"Где, ну где же?! Почему так долго? Он ведь может подняться сюда, подъезд сквозной, а вдруг я уйду, хотя нет, там же - сад, решетка, я там объяснился в любви, куда я уйду, он все правильно рассчитал... Но почему он ждет меня там, внизу? Что ему надо? что он, садист, маньяк? Почему он не хочет меня убить?.. Что за детские игры!.."

Навернулись слезы.

"Почему меня никто не хочет убить?.."

Нельзя сейчас плакать, сейчас ангела убьют, а он плачет, он же не маленький, ему нельзя плакать. Он сейчас позвонит в первую попавшуюся квартиру, ему откроют и он спасется, он же уже пережил, он уже испугался, он познал, что такое страх, ему пора - домой, но не так жестоко. Очень хочется жить, еще, немножечко: жить.

Позвонил. Вдалеке залязгал замок.

Тики-так, тики-так...

"Надо же, сейфов понаставили..."

Приоткрылась дверь.

- Тебе чего?

Старуха!

- Извините, за мной гонятся, меня...

Захлопнулась дверь.

- ...Хотят убить.

"Попробую в другую, должен быть какой-то выход!.. Я ведь не могу так взять и умереть! Я же испугался, я по-настоящему испугался! Я прошел это, я могу... я могу быть свободен!.."

И это-то он называл страхом? Знал ли он, что такое настоящий страх? Чего он боялся? Темноты? Бездомных собак? Чего еще? Любви? Счастья других людей? Что он называл страхом? Свои сомнения? свое неумение жить среди людей?

Он боялся многого. Он боялся звонить по телефону, он боялся возвращаться поздно домой, особенно - с гитарой, он боялся объясняться в любви, - да мало ли?

И все равно он стремился к страху, к настоящему страху. Он стремился к нему так, как стремятся к своей единственной и неотвратимой любви. Он знал, что с ним может случиться - пусть будет, но - где, когда? Он ведь поставил сам себе срок: здесь, сейчас. Надеялся, что настоящий страх многое откроет для него: механизм человека станет ему понятен, ангел обретет волю.

И все равно - вновь лихорадочно трезвоня в дверь незнакомой квартиры, он чувствовал себя уже преданным, обманутым: это не тот страх. Страх оказался преодолимым, детским, игровым. Ангел ускользнул, ангел победил; ангел остался ангелом, а человек - остался загадкой.

И все равно...

Дверь открыл кто-то в джинсах и майке. На ангела дохнуло перегаром.

- Это Влад?

Крикнули из недр квартиры.

Отворивший удивленно нахмурился.

- Ты кто?

- Эй, Колян, если Влад, то Влада сюда давай!..

- Ну чего молчишь? Выпить хочешь? Праздник у нас.

Ангел нервно сглотнул и уже словно через силу прошептал.

- За мной киллер гонится... меня убить.

- Чего? А ну-ка пошли.

Ангела втянули в коридор. Захлопнули за ним дверь.

- Эй, ребя, к нам тут новый русский пожаловал. За мной, говорит, гонятся, убить хотят.

Шум за столом заметно притих.

"Куда я попал?"

Он увидел комнату. Стол. Выпивка, закуска. И - люди. Людям было весело, очень весело, они пили. Они - кто? Бандиты, да? Ангела сюда заманили, чтобы посмеяться над ним, или... взаправду убить?

- Ну чего, проходи.

- Рассказывай, братан, что, плохо, да?

- Да.

Ангел кивнул головой.

- Извините, я пойду...

- Ты давай, не тяни, у меня тут, как в церкви, в натуре, все правду говорят...

Сейчас. Да, сейчас ангел им все объяснит. Они должны его понять. Обязательно.

- Я музыкант. Я...

Я - ангел. Господи, что же я такое несу? Как им это объяснить?

- Я музыкант, на гитаре там... пою...

- Круга знаешь?

- Да.

Какого "Круга"? Была такая группа, или... они про что-то другое?

- Слышь, Толь, там где-то гитара валялась...

- Я сейчас не могу, может, потом?..

- Ну, выпей тогда. Толян, налей ему.

Как это все неестественно, ненатурально. Не по-настоящему! Почему со мной все - не по-настоящему? Потому, что я уже не понимаю иначе? Не знаю...

Но они опереточные бандиты, балаганные, - из фильма. А может, я сам балаганный? А может, я сам - не настоящий. Значит... я не могу умереть. Значит, я сейчас могу сделать с ними что угодно, а мне за это ничего не будет; значит я имею право издеваться над ними, нести полную чушь, вешать им лапшу на уши - они мне поверят, они мне посочувствуют. А я буду плевать на них, на уродов.

Или это я - урод, а они настоящие?

- Э, сядь лучше, что стоишь, в ногах... сам знаешь. Выпей.

- Я не пью.

- Не понял.

- Я никогда не пил никакого спиртного.

- А что ж ты пьешь?

- Ну, чай, молоко, соки, воду минеральную люблю...

- Юрк, там где-то минералка была, давай сюда, нальем братишке... Давай, pассказывай.

- Меня хотят убить. Киллер...

- Сядь. Юр, лей сюда, этот чистый.

Ангел сел на стул. Перед ним стоял стакан с минеральной водой. Ангел обнял пальцами стакан и закрыл глаза.

Понял, что наконец-то ужасно устал. Хотелось спать. Глупым взором скользнул по расставленным по столу бутылкам, тарелкам. Людям. Они уже не смотрели на него. Они вернулись в своему столу. Какие-то мужики, какие-то бабы...

- Ну.

Что происходит? Я не понимаю, что происходит. Я должен испытывать к ним чувство грязной ненависти, а мне - все равно. Уроды, пьяные, грязные скоты, что я им - игрушка?

- ...И вот тогда я вспомнил об одном своем старом знакомом, человеке таком странном, он ещё в десятом классе, мы с ним учились вместе, хотел где-то купить пистолет. Клептоман. Смешной такой. Я позвонил ему, сказал, что...

Что я ему тогда сказал? Что хочу нанять убийцу, который пристрелит меня?

- Сказал, что хочу из ревности убить одного человека. Это было почти правдой. Ведь сначала я хотел убить, не себя... Так вот, этот мой одноклассник свел меня с каким-то парнем, тот что-то долго про деньги расспрашивал. Потом отослал ещё к кому-то. Сейчас это уже не важно, да я и не помню.

Я продал золото. Кольца. Я концерты играл в золотом браслете, его тоже продал. Оказалось, все это дорого стоит. Так получилось. Но денег едва хватило. Или... они обманули меня? Неужели...

- Я все придумал великолепно. Конверт. Надпись: распечатать там-то, тогда-то. В конверте - письмо, там - полный мой портрет и координаты, где я буду в условленное время. Киллер не знает, кто такой я, в нужном месте он просто возьмет и застрелит меня. А потом вскроется, кто заказал убийство, нити приведут ко мне, а я убит.

Кто-то хихикнул.

Зачем я говорю им правду? Неужели я испугался их?

Я валяю дурака. Я пытаюсь казаться спокойным, серьезным, но ведь я такой и есть, правда, да? Или я подделываюсь под них. Или это они - такие, какими я их вижу. Кто они - образы и только. Знаки, символы. Их почти нет.

- Ага, очень смешно. Мне сперва тоже было очень смешно. Когда отдал конверт - а мне пообещали передать его тому, кто передаст этому самому киллеру; так вот, когда отдал конверт - словно попал в некую странную игру... покруче "Дума". Покруче... Так получилось. Вернее, так не получилось. Я устал...

И тут мне стало жалко себя. Ведь я выгляжу как полный идиот, да?

- Ну ты, братишка, даешь. Ну чего ты? Не плачь. Давай...

Похлопали ангела по плечу.

- Давай, своим скажу, тебя отвезут...

- А со стволом что, ты забыл - его там хрен караулит...

Хрен! Господи, что они говорят!

- Ну да, караулит. Я ведь далеко от Зубовской убежал.

- Я тебе так, братишка, скажу, от себя не убежишь.

Глупости! Это фpаза из фильма, они что? все неноpмальные?

Злые. Неужели они сильнее меня?

Но какая разница, кто они? Были бы они монахами или путанами - все равно я не верил бы им. Напиться? Забыть все и - с ними, с ними, - куда угодно! Опуститься ниже... Как все-таки я мало знаю про людей! Думал: я стал как человек, но вот они - люди, и они не похожи на меня; мы не понимаем друг друга. Кто они? Уроды, стадо скотов; с каким удовольствием я бы сейчас убил их всех; а после меня наградили бы власти - за поимку особо опасной банды... Какие они к шуту опасные! Комиксы.

Их удивила моя история? Они ведь слушали меня. А может, они станут мне друзьями? У меня будут друзья!

Нет, нет же, от себя не убежишь...

- Я не убегу... Я никуда не убегу...

- Ты зря не пьешь, выпей. В натуре, полегчает.

Он говорит, как какой-то филолог... Что со мной? Я словно засыпаю. Мне нужно домой. Меня, может быть, ищут? А может и нет. Я сказал, что играю концерт, что домой приеду завтра. Какой стыд... Что теперь делать? Оно ещё тикает, оно ждет, тяжелое, грубое, сильное... А они очень хорошие ребята. Умные, веселые... И почему я не с ними? Почему я не понимаю их? Ведь мы так похожи друг на друга... Мне сейчас - только напиться и стать для них своим. Или это такое испытание? Какие они хорошие ребята... Они уснут, а я их убью, а мне подарят медаль, а я скажу потом: товарищ генерал, я своих убил, убейте меня... Ashes to ashes... with Major Tom... Почему вы не проверили мои документы, господин офицер, я ведь немец, а они все жиды, убейте меня, я предал своих, Black adder, Black adder... но я ангел и у меня своих на этой земле нет, мне же надо как-то дожить, поэтому я и сам могу убить вас, потому что я ангел, потому что я могу всех убить, потому что... каков шут... поганая, ненавистная литература... я просто хотел объясниться...

Хоз. Жульничество!.. Какое всемирное, исторически-организованное жульничество!.. И ветер, дескать, как будто грустит, и бесконечность обширна, как глупое отверстие, и море тоже волнуется и плачет в берег земли... Как будто все это действительно серьезно, жалобно и прекрасно! Но это бушующие пустяки!.. ...Природа не такая: и ветер не скучает, и море никуда не зовет. Ветер чувствует себя обыкновенно, за морем живет сволочь, а не ангел.

А.Платонов "14 красных избушек".

...Потому что я ведь предал своих, но я ангел и у меня... своих на этой земле нет... потому что, потому что... мы так давно не были... вместе... потому что... Я столько хотел вам рассказать... потому что...

- Э, да ты спишь!

Потому что... потому что я ангел...

- Да? Где, где? сколько?!

- Чего сколько? Ты спал...

- Я спал.

- Ты спал, чего сколько?

- Сколько времени?

- Третий, что ли...

Потому что я могу убить.

- Я пойду, можно я пойду?

- Эй, Колян, братан твой валить собрался, что с ним?

"С ним"?

Ангел опешил.

Они меня изнасилуют, а потом убьют. Но я ведь так и хотел. Нет, не так! Я сейчас оскорблю их, обругаю, сломаю стол, разобью посуду, тогда они хотя бы изобьют меня...

- Вы тут... вы... я могу вас...

- Отвести бы его домой. Музыкант...

Кто-то рассмеялся.

Какие они хорошие ребята, умные, веселые, чуткие... Почему я не могу с ними? Что стало со мной?

Слезы! Они жалеют меня, а я тут... я...

- Ну чего, музыкант, споешь?

Ангел поднял на него заплаканные глаза.

- Я сейчас... нет... я не могу.

- Да ты сиди, все ништяк. Я понял. Тебе куда?

- В Орехово.

Почему - Орехово? Там жил мой придуманный Юрка Тудымов из "Александрины". Не понимаю. Рядом - кладбище, курган, Царицыно.

- Ну во. Лысый, возьми Толька и Сережку, довезем братишку, да?

- Спасибо.

Я мелко закивай головой. Я улыбнулся. Вытер со лба пот. Они увидели мои длинные ногти на правой руке?

Ах, ну да...

- Слушай, а ты, это, не педрила часом? Ты не обижайся, я просто педрил очень не люблю.

- Колян, тут ты не понял, баба там у него там, любовь была...

Что я им нарассказал? Что-то про тело? Не помню. Почему хотел себя убить? Что я им успел нарассказать? О чем они думают? Какие они дураки.

- А что ногти такие?

- Так ведь для гитары, я же говорил...

- Ну да. Не, братан, все нормально. Ты только, понимаешь, такую вещь: мы тут русские все, и вот эти еврейские дела, там, мальчики, там, ну наркота разная, мы это не любим тут... Вы, музыканты, все какие-то недоделанные. Не, есть конечно, Круг там, нормальный, Высоцкий или этот, как его?.. Ну, чего там с Лысым?

- Чего-чего, сам говори ему.

"Колян" что-то сообщил на ухо своему соседу, тот кивнул и пожал плечами..

- Видишь, не хотят тебя везти. Ты, братишка, не обижайся, я б сам тебя отвез, Лева тут завязал... А тачка новая, ну ты понял. Сам дойдешь?

- Ты чего? куда он дойдет?

- Я погуляю, у меня голова болит, я хочу на улицу.

Все надоело. Спать.

Или идти куда. Все равно.

- Забавный малый.

- Чудной какой-то...

За ангелом захлопнули дверь. Держась на перила, ангел спустился по лестнице. Вышел во двор. Тихо.

Настоящая московская ночь. От выпитой минералки чуть болело гоpло. Дома всегда пил только горячее. Грел в микроволновке "пепси".

"Или ничего этого не было? Письмо, киллер, какие-то деньги...

Ничего этого не было...

Не было, не было. Ничего и не было.

Солнце выходило из-за гор.

До сих пор, до весны, я так не верил в солнце.

Я вчера играл с детьми Луны. Мутабор!

Превращаюсь нынче в сына солнца.

Эй, балет! галоп-алле!

Мне тридцать лет неполных.

Я стою и на краю

Стою, пою: подсолнух...

П.Кашин "Подсолнух"

Глава 19.

"Игры в Реальном Времени."

*

Если что-то тебя не устраивает, не отчаивайся, но переделай молча, чтобы никто ничего не заметил.

*

Умирающий мертв.

*

Для иных существование или не-существование бога вообще не является личной проблемой. Имейте это в виду, уважаемые ортодоксы!

*

О лисе и винограде.

А если виноград действительно был зелен?

*

Художественный текст - это всегда инверсия. Люди так не живут, не говорят. С другой стороны, если напрямую писать "действительность", то полученный текст будет казаться вычурным или малохудожественным.

Между реальностью искусства и реальностью жизни стоит что-то вроде полупрозрачного кривого зеркала, отражающего с обеих сторон. Какая из сторон имеет право именоваться действительностью? На выбор, любая. Но другая тогда - инверсии, инверсии, инверсии.

*

В сущности, любое литературное произведение - пародия. Так как, оно является не только прямым следствием каких-либо событий, реальных или вымышленных, но ещё и переиначивает эти события, толкуя их, извращая их, наделяя их некими смыслами и идеями.

Вся история литературы - это издевательство последующих произведений над предыдущими.

*

Искусство и жизнь. Допустим, сублимация. Но чего? Тут уж - смотря с какой стороны смотреть.

*

Если враг не сдается, его не замечают. Тогда он умирает сам.

*

Если тот, кто тебе ненавистен сильнее тебя, драться с ним бессмысленно - ты будешь побежден. Если тот, кто тебе ненавистен слабее тебя, драться опять же бессмысленно, достаточно будет его пнуть и поставить на место, если же тот, кто тебе ненавистен одной силы с тобой, - бой будет долгим и только измотает ваши силы, лучше договорись с ним, в крайнем случае убей сразу.

*

Когда на тебя идет некто, угрожая твоей жизни, убей его, не задумываясь о, быть может, тонкой его душевной организации, жизнь - превыше всего.

*

Как можно убить сильного.

Со спины. Тогда он точно умрет. Глупо гордиться своей честностью перед лицом смерти.

*

Как можно убить преступника - 1.

Человек, совершивший некое деяние, выходящее за этико-эстетические рамки общественного мнения, уже ставит себя вне общества, то есть, сам лишает себя права именоваться общественно полезным индивидом. В следствие чего общество получает право обходиться с ним не как с человеком, а как с мерзкой тварью.

Мы видим, что преступники сами себя исключают из числа тех здоровых и верных людей, к которым применимы такие понятия, как мораль, милосердие, сострадание.

Судебные разбирательства - только игровая формальность для очистки совести общественного мнения.

*

Сколь бы ни был заполнен автобус, те, кто стоят у дверей уверены, что "середина пуста".

*

Любая религия хороша, пока она не начала забираться к тебе в постель. Если вещи, перед которыми и Воскресший бог - ничтожен.

*

Как можно убить преступника - 2.

Казалось бы, смертная казнь является делом постыдным и порицается общественным мнением. Это прекрасно. Несомненно те, кто исполняют приговор, автоматически сами становятся убийцами. Но уж если беззащитных преступников надо убивать, то пусть они убивают друг друга: сегодня некто палач, завтра он - жертва, а его палач - жертва послезавтра. И все при деле, и совесть спокойна.

*

Энтропия спасет мир.

*

Если кто-то предлагает совершить тебе явную глупость, не спорь, но сделай её ещё глупее, обратив последствия её против того, кто убежден в нужности этой глупости.

*

Бессилие, как правило, не апеллирует такими понятиями, как "честь" и "достоинство". Как удобно казаться другим бессильным! Полная свобода действий.

*

Бегущие вверх по движущемуся вверх эскалатору... Они хотят быть быстрее самого бога!

*

Есть три состояния восприятия мира.

Первое. Издалека. Мир кажется круглым, красивым и гармоничным.

Второе. Вблизи. Мир кажется нелепым нагромождением вещей, деяний, событий.

Третье. Изнутри. Мир опять кажется круглым, красивым и гармоничным.

Как прекрасна Земля из космоса! Как сложна и порой безобразна она для тех, кто живет на ней! Но сколь разумно и красиво строение атома!

Смотрите на мир изнутри, если не можете извне.

*

Всякую систему порождает досистемная энтропия.

Энтропия же возникает в чрезмерно усложнившихся системах и разрушает их.

*

Страх перед миром, перед его законами, страх перед искусством, перед моралью, страх перед самим собой - выявляет среди нас, живых, - гостей, которые не вольны распоряжаться в чужом для них доме. Хозяева же своего дома имеют права позволить себе любую гнусность и любую глупость, но только, конечно, в пределах своего дома.

Другое дело, что иные просто боятся определять границы своих возможностей, такие люди больны моральной клаустрофобией. Границы, которые могли бы стать непреложной индульгенцией, их пугают. А зря.

*

О боли - 1.

Тот, кто изведал настоящую боль, не допустит её повторения. Нигде. Вид чужой боли напомнит ему о собственной.

*

О боли - 2.

Тот, кто изведал настоящую боль, вряд ли поймет боль чужую, чужая ему покажется ничтожной по сравнения со своей.

*

К тому, кто способен повелевать, пусть приходят влюбленные в него и любимые им. Враги должны быть повелителю противны, и их чувства и деяния пусть повелителя не беспокоят, не тревожат.

*

Ненависть не чувство, но дело. Как и любовь.

*

Бесчестно повелевать дураками и бессмысленно учить рабов. Так ли уж необходимо строить на болоте и пытаться на своем языке говорить с иностранцем?

*

Мудрый никогда не прилагает максимум усилий, но ровно столько, сколько необходимо делу. К чему лечить умирающего?

*

Есть такие люди, которые, подражая Иову, готовы для собственного спасения весь мир запрудить говном. Но это ещё не самое страшное. Страшнее - если они это будут делать, желая спасти ещё и весь мир.

*

Свобода - это отсутствие выбора.

*

Необходимо различать понятия "свобода" и "желание освобождения от чего-либо". Первое понятие - идеальное и врожденное. Человек может или не может чувствовать себя где угодно свободным. Второе же - проистекает из осознания "свобод" других людей.

Даже вырвавшись из тесной комнатки в огромное поле, ты все равно будешь скован пространством земли, ты полетишь к звездам, запаковав себя в очередную тесную комнатку.

Но теснота - в твоей голове, в твоем сердце.

*

Всякий социум центростремителен. Он, как и любой живой организм, повторяет своими формами строение и вселенной, и атома.

*

Почему семья является "ячейкой общества"?

Институт семьи религиозен по сути, так как в нем отсутствует понятие осознанного подчинения, людьми движет не желание, но вера.

*

Тайная власть - это не власть неопознанных, но власть, функции которой обществу не известны, так как осознание зависимости ближнего является уже властью над ним.

*

Трепетное отношение тех или иных представителей человечества к таким понятиям, как "свобода", "равенство" и "братство", покажется нам смешным и нелепым, стоит только поверить в то, что свобода - это неосознанное незнание иных форм существования, равенство - это обезличивание элементов центростремительной структуры общества, а братство - это круговая порука, основанная на движении любой ценой.

Но, в сущности, так ли это важно? Покажи сейчас кому-либо кишечник или селезенку - его стошнит. Как часто необходимое принимает самые уродливые и безобразные формы!

*

Подчас лишь будущее определяет настоящее, ты хочешь действовать завтра - иди из послезавтра. Придумай традицию для своего сегодня.

*

Молчание умного и молчание глупца звучит одинаково. Жаль. Но многих спасает лишь это.

*

Что приятнее: быть первым и бояться оказаться последним или быть последним и ублажать себя мыслью, что станешь первым?

*

Не является ли желание быть смиренным самым страшным проявлением гордыни?

*

Любовь - веpнейшая индульгенция. Сколь часто влюбленному кажется, что он имеет пpаво на все, даже - на свою собственную жизнь.

*

Если кому-то начнет казаться, что его мнение чего-нибудь да стоит пусть выйдет в поле и запретит Солнцу светить. Помогает.

*

Нередко люди боятся громких, красивых слов лишь потому, что осознают полное убожество тех явлений, которые скрываются за этими словами. Не потому ли иные религии запрещают произносить вслух "имя бога"?

*

Садизм и мазохизм могли возникнуть только в особой социальной среде, где за богов почитаются постоянно издевающийся над родом человеческим садист и сделавший культ из своих страданий мазохист.

Впрочем, каждый человек имеет лишь того бога, которого заслужил.

*

Зачем тебе лес, в котором есть волк?

*

Умереть героем - красиво, ничтожеством - мудро. Впрочем, Смерти все равно.

*

Можно задумываться о смысле своего существования, можно не задумываться. Конечный результат один.

*

Человек предполагает, бог располагает, а смерть дело делает.

*

Есть только одна умная шутка про закон причины и следствия: живы будет - помрем. Возразить такому положению дел не удавалось ещё никому.

*

Лучший способ избавиться от соблазна - логически доказать себе, что желаемое соблазном не является.

*

Душевная боль, словно надежный бронежилет, защищает нас от боли физической. Какие претензии можно предъявить безумцу и страдальцу, если война, эпидемия или стихийное бедствие?

*

Честные и сильные уходят на войну и убивают там друг друга. Выживают хитрые и слабые. Так мы деградируем. Современное оружие - в большинстве своем - оружие слабых.

*

Творчество от не-творчества отличают лишь этические и эстетические нормы общества на данный отрезок времени в данном социуме. К каком-то смысле продуктом творчества можно назвать все, что производит человек, даже экскременты.

*

Всю свою жизнь человек пытается найти способы самоудовлетворения. Любовь, искусство, игры, работа... Но полностью человека способна удовлетворить лишь смерть. Не потому ли покойники кажутся нам столь нездешне величественными?

*

Презумпция невиновности могла появиться лишь в обществе абсолютно не доверяющих друг другу людей.

*

Мертвые выглядят так отвратительно, что хочется их убить.

*

Утверждающему: "я не верю в бога", разумно бы было задать хотя бы два вопроса: во-первых, в какого именно бога? и во-вторых, а как, собственно, вы это делаете?

*

Плывущий против течения в лучшем случае попадет в болото или упрется в скалу, плывущего же по течению волны вынесут в океан. Что ж, подчас смирение освобождает.

*

Неужели человек способен желать того, что он не умеет? Житейский опыт подсказывает: желания - это и есть возможности.

*

Зависть и страх - вот то, что движет людьми. Зависть тянет вперед, страх толкает в спину.

*

Добро побеждает зло. Еще раз. Добро побеждает - как? Все равно оправдается. По умолчанию.

Глава 20.

"Dernier" (путешествие мертворожденного).

Служить двум смертям - не любить ни одной.

Лететь в Злато неба, держа Серебро.

Конвоировать жизнь за Великое море.

Убивать в себе правду, веря в добро.

Мы отныне бесцветны, нам ли верить словам?

Ты во веки веков - только сказка моя.

Адвокаты безумия на арене любви,

Мы сегодня свободны, мы внутри острия.

Между злом и надеждой, в стороне от причин,

Лягушачею шкуркой бросив солнце в огонь,

Мы останемся дома, сожалея о снах.

И нас вряд ли осудит наша добрая боль.

Серый день - моя паства, время - мой талисман.

Жизнь из жалости к сказке, ветер небытия.

Я немного счастливый, что ж, это пройдет...

Мы сегодня вне смеpти - мы внутри острия.

За дешевою маской - только слезы да пыль.

Я плясал над обрывом, я мечтал рассмешить.

За горбатой спиною - три ржавых крыла.

Меня нету на свете, меня можно убить...

Наркоманы любви, победители снов,

Что осталось нам после высоты бытия?

Если жил я как дьявол, умирал я как бог...

До свидания сказка, мы внутри острия.

ансамбль "Навь" "Цинковая свадьба"

*

Сын мой был прав.

Он держал в руках знаки, знаки умели жить в его руках.

Он растил узоры; естество стало орнаментом.

Ты любила его.

Ты любила четкость его шагов, тяжелую пустоту его бесконечно тоскливого взгляда.

Ты стояла рядом, презирая его и - отдаваясь его сути безраздельно.

...Природа признавала себя. Природа выявляла себя в его знаках. Он молча следил за упрощением мира.

Ты прислушивалась к пустоте.

Ты с надеждою притрагивалась к пурпурно-серому камню его руки - сейчас он проснется и... все поймет.

Но он знал.

Он знал время земли.

Никогда он не выйдет из праха.

Он умер, если бы жил.

Если бы полюбил - убил её.

Он бы искал смысл их жизни, если бы знал, что значит "искать", искал, нашел и уничтожил.

Если бы.

Если бы он знал, кто он, каждый миг - он нарекал бы себя новым именем.

Камни скажут: смотри, вот - работа. Металл начнет свой путь, чтобы источить себя в жестокой мудрости человека.

- Я подарю вам: путешествие мертворожденного.

Как сказать словами то, что можно выразить лишь знаком? Я люблю тебя.

Что это? - Просьба? Осознание? Вопрос? Если - вопрос, то кому: тебе или мне?

Я люблю.

Я хочу любить тебя или я должен тебя любить? Должна ли ты любить меня?

Нелепые, страшные вопросы. Когда - они, то - нет, никакой любви нет.

Но как сказать словами...

Как сказать словами то, банальное, единственно верное, выразимое только лишь... Как?

Сказать словами то, что может жить лишь тайной.

Я забываю.

Мы спим.

Глаза закрыты.

Слушай вещи.

Когда Изида соединит их в тебе, он станет отцом.

Вы умеете беседовать. Вы умеете любить.

Непростительно и наказуемо.

Вы знаете направления движений живых металлов.

Ваши дети узнают вас по роскошно сохранившейся плесени вашей любви.

Но вы обсуждаете данную вам вселенную.

Из злости или из зависти - вы уважаете её.

Она пытается казаться вам очень своеобразной пародией на женщину-вамп. Самым сокровенным.

Тайное желание - напиться крови вампира.

Отнять жизнь у живого. Отдать жизнь мертвому.

И - соединить их: пусть тогда попробуют жить!

Женщина дышит.

Мужчина мертв.

Инфанта перочинным ножиком вырезает статуэтку Марии из красного дерева.

Радуйся покою страданий!

Она играет от души. Она так дышит. Ее надо любить. Она хочет быть проституткой. Она хочет любить их всех.

И пока они любят друг друга. И пока их дети прислушиваются к её дыханию. Она родит младенца. Она может родить младенца. Только его.

Она родит персик.

Она спит.

Ее исследуют молча, умиляясь красоте и возвышенности её архитектурного сюжета. Она отблагодарит их Христом.

Сладким, как персик.

Мужчина мертв.

Он не видит её.

Он не любит её.

Он - отец.

Но знаки умерли в его руках.

Что он оставит тем, кто лягут линиями в его орнамент?

Что он отдаст им, живым и богатым?

Чем он проснется в них, когда природа уснет?

Но никогда он не выйдет из праха.

Скованный сутью своей, он мертв. Естество вырастает в нем, убивая его.

Послушай: работа убьет разум.

Когда заговорит его камень: свадьба.

Свет и свет. Тьма и тьма.

Свадьба.

Ты делился с ними тем, чем они не умели делиться с тобой. И ты отдал им все: жизнь, смерть, любовь. И теперь - ты один и у тебя ничего нет.

Теперь их трое.

Уходите прочь. Не хочу лгать!

Мы бабочки.

Но бог идет ввысь, к земле.

Где мы? Там ли, где начинается небо? Там ли, где корни деревьев сплетают свои тенета?

Где: то, что вверху подобно тому, что внизу?

Где точка отсчета? Где - имя ему?

Что заставляет его сказать себе: я могу быть?

Страх.

То, что движет нами, то, что - делает из нас ищущих.

Страх поднял чайку по имени Дж.Ливингстон в небеса.

Страх отнял её у прочих чаек.

Страх погнал Христа в Иерусалим, а Заратустру - в горы.

Страх породил рок-культуру.

Страх изваял Галатею.

Страх убил Гитлера.

Так не бойтесь же страха - будьте покорны.

Себе скажите: я - трус.

Трус.

И море отступит. И воин опустит клинок.

Буря гробит тяжелый корабль, буря не потопит щепку.

Будь щепкой, корабль!

Подымет ли воин клинок перед бессилием?

Ударит ли он женщину?

Убьет ли ангела?

Клинок пройдет сквозь бесплотное тело.

Не бойтесь страха.

Страх заслонит вас от бед. Но нет такого щита, который нельзя бы было расколоть - гневом божьим или человечьей силой.

Пусть же сила не почувствует щит.

Вот: ты - чайка. Ты поднялся в высь. Ты знаешь - как. Ты измерил дороги светом своих крыл. Вернись.

Сбрось крылья.

Потуши фонарь. Сломай посох.

Поднимись на мгновенье с ними; - что для них твое одиночное восхождение в неизъяснимые простоты? Тебе дали в небесах Ключ, закопай его в землю. Забудь о том, чему научился на Дороге. Стань тем, кем ты родился.

И тогда - восходи. Шаг за шагом. Без бога, без небес. К чему костыли здоровому? К чему крылья тому, у кого есть дом?

Безумцы рвутся в путь - проводи их печальным взглядом. Они ещё спорят со своим страхом, они ещё жаждут взлетов и падений, грехов и покаяний.

Но ты уже понял, что небо - на земле. В этих деревьях, в этих камнях, в тебе и в миллионах таких же, как ты. В каждом простом приветливом взгляде, в каждой с любовью сделанной вещи.

Ты понял: нет ни грехов, ни покаяний. Ты уже сделал себе больно и уже презираешь себя за это.

Они, надеясь на добро, желают совершить зло. Что ж, проводи их печальным взглядом. Не возвращай их. Пройдя через миры, они либо вернутся пустыми к своим домам, либо погибнут там, в неизвестных мирах.

Свари тогда суп из их чайки по имени Дж.Ливингстон и устрой праздничный обед для тех, кто вернулся.

Скажи им: нет неба выше человека, нет бога больше веры, нет дороги дольше дома.

Или лучше просто промолчи. Да, всегда и всюду: лучше всего промолчать.

Я закpываю глаза и тогда: вижу только себя.

Он стоит где-то там, за окном, на дpугом беpегу, отpажением в зеpкале, тенью на иной стоpоне; - он зовет меня.

Я улыбаюсь и делаю невидимый шаг.

Мир меняется.

Предметы теряют свои имена, очертания их смазываются, словно - летим.

- Смеpти нет, мой мальчик.

- Кто ты?

- Тот, кто тебя ведет, тот, кто тянет тебя за собой, тот кто, как собака, всегда забегает вперед, но возвращается потом и зовет...

- Ты зовешь меня?

- Тебе уже страшно? Это хорошо. Но меня не бойся. Я существую только в твоих мечтах. В далеких мечтах.

- Ты любовь?

- Меня любят, меня ненавидят. Ни те, ни другие - не могут объяснить себе, почему. Ты любишь меня?

- Я не знаю, кто ты. Я не могу любить того, кого не знаю.

- Тебе придется полюбить меня до того, как ты меня узнаешь.

- Ты бог?

- А что такое бог? Сумма человеческих представлений о непознанном? Человек может ответить на все интересующие его вопросы, но на один...

- Кто ты?

- Да, на этот. На этот вопрос отвечает уже не человек, а то, что остается после него.

- Так ты смерть?

- Ты разочарован?

- Я умер?

- Нет, ты изменился. Значит, узнал во мне нечто такое, чего не знал еще...

Изменяясь, они разрушаются. Переделывая, они убивают.

Бесконечное число раз они будут ломать себя, падать, но - не разобьются никогда. Они узнают:

- Так смерти нет?.. Но кто ты?

- Ты разочарован, мой мальчик?

Есть бесконечное разрушение. И, кто знает, может быть, я, неразрушенный, живой, - есть кто-то - мертвый, распавшийся на части, может быть, соединение во мне - в нем - взрыв, а, может, я лишь часть какого-то взрыва?

- Не думай, покорно продолжай движение.

Но я закрывал глаза и видел себя. Я был лишь песчинкой себя, и сам я вселенная - был лишь бликом на коже существа, греющегося у костра в ночном лесу.

Существо улыбалось, ему снилась смерть.

Его назвали: ангел.

Ложь.

Он покинул себя, он отказался от любви и творчества. Он стал безразличен к людям, к их проблемам, к их страхам. Но почему тогда его сердце всякий раз сжималось от боли - всякий раз, когда он чувствовал чужую любовь.

Его чуткость, его слух, его умение верить...

Когда он оставался один, он размышлял.

Он мог убить себя, почему он не сделал это?

Он все ещё ждал, чего?

...Жена моя, сын мой, вот мы и поднялись над землей.

Вы смертны. Как хорошо придумано.

Сковавшая нас камнем, жена моя, - разрушена. Молния разорвала её тело. Мы сейчас упадем, сын мой. Будь готов и не бойся. Не бойся страха.

Я пошутил.

Молчание бога с каждым днем все неотступней и строже, но от нас остались лишь имена: колокол, стены монастыря, сноп света и снег. Прикоснись к пустоте. Поклонись смертному. Знай: ты никогда не поймешь.

Не бойся, сын, скоро не будет тебя.

Она себя съела.

Я мог бы... Не слушай.

Я промолчу - я прав.

Слушай меня.

Мы мертвы, но мы поднимаемся выше. Наша смерть ничего не скажет тебе она спасет нас. Спасет для твоей настоящей, будущей любви.

А я расскажу тебе об островах, объятых огнем. Я покажу тебе на карте, на огромной странной пергаментной карте маршруты путешествий мертворожденного, я расскажу...

Я нашепчу в глупую безделушку, в камушек, нечто такое, что - никому, никогда; я подарю камушек тебе; я улыбнусь. Ты возьмешь его с моей ладони, наклонишься над ним...

Какой смешной!

Изида, мы будем смеяться над ним после?

Он тебе не скажет ничего.

Сколь многое это "ничего" знает! Сколь многому оно верит!

Так - я дарю все, что у меня есть. Мое безмолвие, мою веру, мою мечту.

А мы - будем веpить в мою мечту после нашей смеpти.

Я предам тебя.

Я зажгу и погашу в тебе звезду.

Я подарю тебе солнце, и солнце растает в твоих руках.

Ложное солнце.

Потому что солнце - не в небе. Солнце - внутри.

Огонь и Вода - в Воздухе, на Земле.

Но скажи им: встань! Тогда они встанут.

Они покинут свои добрые дома, чтобы поклониться тебе, сын мой. Они твоя армия. Ты поведешь их смерть в жизнь.

Путь твой - разрушение плоти. Иди в грязь людей. Иди в их добро, иди в их зло.

Иди, мой сын.

Вот бог, и пока он молчит нами, пока он чувствует каждую нашу любовь, каждую суть, пока наши уста прокляты поиском последнего слова, верь: есть шанс никогда не взлететь.

Не бойся страха.

Ангел. Он так похож на тебя, только ты ещё можешь им стать, а он только он. Он останется здесь навсегда.

Вести с минувших фронтов ещё ждут твоих невыплаканных детей; наша память умрет, любовь моя.

Под куполом цирка кружится солнечный лист.

Не бойся.

Их лица год от года - все строже и строже.

Смейся.

Смейся: не бойся.

Их лица год от года - все строже и строже.

Не бойся. Всегда молчи.

Пусть молчание наше с каждым днем - все сильнее строже.

Путь: Черное, Белое, Красное.

Это просто. Это знают все. Ты - эти все.

Здравствуй.

Черное.

Знание. Поиск во всем.

Живая плоть.

- Я принимаю все и всех. Я люблю, я знаю, я понимаю мир. Цвета, соединяясь, рождают черное. Я отдал жизнь.

Белое.

Незнание. Гибель найденного.

Механизм.

- Все, что принял, забыл. Что такое любовь? В чем заключалось многообразие мира? Механика проста и естественна. Нет ни желаний, ни возможностей. Знания теряют свой смысл. Что такое знание? Что такое незнание? Я отдал любовь.

Красное.

Отрицание. Найденное - было иль нет? Что было?

Движение. Поток.

- Ни да, ни нет. Разрываю себя, в себе разрываю чужое и свое. Знание ли, незнание ли: разницы нет - мы горим. Я отдал смерть.

Все превращается... в золото...

Последнее: смерть жизни - не всегда смерть, а смерть смерти - не всегда жизнь. Знания нет. Незнания нет. Отрицания знания и незнания - нет. Ничего нет.

Серое.

Ничего. Нигде. Никто.

Итак.

Учение завершено.

Я прощаю тебе смерть твоей матери.

Но когда земля примет нас - вспомним ли мы о том, что были? Когда мы откроем глаза, увидим ли свет наших последних тайн? Не станем ли мы собой, когда земля вновь примет нас?

Ты сгоришь во сне породивших тебя.

Ты упадешь и восстанешь снова.

И они ослепнут, лишь только увидят тебя, ты вернешь им глаза. Ты научишь их любить красоту, и они убьют тебя, нелепого, страшного.

Ты продолжишь свой путь.

Восстань, смертный.

Путь лежал через мертвый мир. И ты прошел этот мир. Ты дал ему жизнь.

Так - ты убьешь его, сын мой.

Убей. Убей каждого, в ком жизнь восстанет против смерти, а смерть против жизни.

Убей любого, кто увидит и услышит. Дай им шанс найти тебя, прийти к тебе, возлюбить тебя.

Никто, нигде, никогда.

Но ты не вернешься.

Видишь, там, над вершинами гор, покойно плывут облака? Ты научился ждать.

Зима умрет. Лето умрет. Ты не вернешься.

Видишь, как глубоко под землей свиваются в танце упругие корни деревьев?

Легкость мира... неизъяснима...

Ты не вернешься.

Видишь, как умирает та, что дала тебе жизнь? Смотри: огонь начинает твой путь.

Никто, нигде, никогда.

Ты отдашь им всего себя, не оставив себе ничего.

Верь мне.

Умри, мертвый сын.

Когда: он, она и ты, мы, - сольемся светом и тьмою, мы дадим миру покой. Он и она, мираж, сны.

Ты грезишь, ты устал.

Отдохни.

Спи.

Путь завершен. Вот и все.

Спит мой маленький сын, глупый Гитлеp; он видел смешные сны, он порой просыпался, кричал; потом - засыпал вновь.

Вот и все.

Ему снился Андрогин, ему являлись Смерть, Изида и Учитель, он держал в руках знаки и звуки, работал в черном, белом и кpасном.

Он стал золотом и уснул.

Предстоит лишь работа в сером.

Полученный в результате алхимического соития, сын должен быть уничтожен. Беру его на руки. Он теплый, как мышь. Ему снятся сны.

Медленно провожу скальпелем по его груди. Всматриваюсь. Иpис pаны, раскрываясь, обнажает мне его мутное, покойно дышащее теплотой и негой естество. Он спит.

Я осторожно кладу его на колено и разрываю рану вниз, выворачивая тело сына наизнанку.

Глаза его открываются. Ему страшно.

- Я умираю, учитель?

- Ты взрослеешь, мой мальчик.

- Мне снился сон. Они шли по пустыне, ангел и единорог. Они нашли друг друга.

- Тебе пpедстоит моя жизнь, мой мальчик.

- Да, я верю тебе, учитель.

- Учение завершено, ты не придешь ко мне больше.

- Я умираю?

- Нет, но когда ты проснешься...

Я отворачиваюсь. Они нашли друг друг: ангел и единорог. Мне хочется плакать. Устал. Я подаpил ему себя и убил его.

Опускаю пальцы в гоpячую его массу мяса и костей.

Пpислушиваюсь к пульсации вен.

Кожа моих ладоней источается, меpкнет; наша кpовь смешивается. Мы так давно... не были... вместе...

Слушаю дыхание океана умирающего золота.

- Мне больно, учитель.

- Ничего, это ничего, ты пpоснешься и не вспомнишь уже: ни себя, ни меня.

- Что будет со мною?

- Любовь, лишь кpасивая любовь, мой мальчик.

Вновь ночь пpиближается.

Снимаю с себя одежду и вхожу в его pастеpзанное тело.

Глаза его закpыты, он спит.

Учение завершено.

Мое тело обволакивает его вязкая серая кpовь; мне жаpко.

- Я умиpаю, учитель?

- Ты взpослеешь, мой мальчик.

Его детское тело душит меня.

Я люблю. Я люблю его серое тело, его нежные чувства, его чуткое сердце.

Они веpнулись, они снова вместе, тепеpь - навсегда, - ангел и единоpог.

Глава 21.

"Pоман в стихах - 7".

"Дорогая миссис Харгривс! Предчувствую,

что после стольких лет молчания это письмо

покажется Вам голосом с того света, и все же я

верю, что годы не стерли память о днях, когда мы с

Вами переписывались. Я начинаю убеждаться, что

память старого человека с трудом удерживает

недавние события и новых друзей..."

Лютвидж Доджсон (Льюис Кэрролл)

миссис Харгривс (Алисе Лидделл).

*

- Не очень-то и понятно... А что было дальше?

- Дальше? - казалось, он удивлен, - но это... почти все.

- Значит, все-таки было что-то еще? - я слегка замялся, но все же сказал, - ведь ты же ангел, ты не умеешь лгать и не умеешь говорить "нет"; расскажи, что было дальше.

- Но дальше почти уже ничего не было, с ума я не сошел, не умер, ну, что еще? Как ты думаешь, - Льюис Кэрролл был действительно влюблен в Алису Лидделл?

- Это имеет отношение к твоей истории?

- Конечно. Ты пишешь? Запиши тогда ещё вот что...

Though I oughta bare my naked feelings

Though I oughta tear the curtain down

I held the blade in trembling hands

Prepared to make it but just then the phone rang

I never had the nerve to make the final cut

*

Я деградировал. Затея с киллером - обернулась выброшенными на ветер деньгами. Я бы мог на это проклятое золото купить пластинок "Би Джиз" или ещё чего... Дичайшая глупость! Почему он не убил меня? Вероятно, я опять что-то напутал или не так понял.

Меня обманули!..

Они знали все с самого начала! Они взяли деньги и посмеялись надо мной. Как... в дурацком кино. Типичная трагикомедия. Подсунули мне каких-то опереточных бандитов...

Что они со мной сделали? В чем я провинился? Почему они не убили меня?

*

Но как тогда я оказался на ночных улицах?

Девичье поле.

Я хорошо помню эти места. Они для меня почти родные. Здесь, на улице Бурденко, в подвале жилого дома, проходила моя первая выставка. Было масло, темпера и коллажи. Концерт на открытии. Хиппи восьмидесятых. Любовь на тусовке.

Ничего не было.

Свернул на Малую Саввинскую.

...Работа. Одна, другая. Учеба. Смерть друга, убийство тела. Музыка, слишком много музыки.

Нет, конечно же - ничего не было.

Кто ты?..

У тебя очень красивые глаза. Наверно, каждую секунду где-нибудь звучит эта глупая фраза, люди на разных языках, в разных странах - повторяют: у тебя очень красивые глаза. Больше и говорить нечего. Я запомню только глаза. Они словно серебряные. Когда в лесу прошел дождь - только прозрачные капли серебра теперь блестят на тонких нитях паутинок.

Как красиво...

Я никогда не видел сверкающие в каплях дождя паучьи сети. Я сам будто паук.

Нет, ничего не помню.

Что я узнал о любви?

Был любим? Любил?

Нет, ничего не помню. Точно паутина дрожит. Легкие тени переливаются радугой. Стремительно несется надо мной... страшное небо...

Тогда - должна была начаться любовь, но... чуда не произошло вновь.

И тебя не было.

Но что я знал о любви?

Как они живут? Как они могут жить?

Они ведь как-то находят общий язык, они ведь беседуют друг с другом. Они ведь как-то живут, любят, умирают. Я прочел их книги, немного, но мне говорили: это - лучшие. Я поверил в их музыку; я молился их идолам, клялся, камлал, - что из того? Стал ли я человеком? Я был негодяем и страдальцем, я умирал и убивал, но - что из того? Наконец, я махнул рукой: пусть все идет как идет, пусть - некое "оно" само меня вытащит, сделает; нет же, нет.

Стал ли я человеком?

Я стал пародией на человека.

Я думал: любовь привяжет меня к земле. Что ж, любовь не смогла меня привязать даже к тем, кого я любил. Я предавал и меня предавали.

Любовь могла бы спасти. Но, нет: ничего нет.

Словно заклятие, проборматывал я тексты истории последних дней моей жизни, опять и опять повторяя слова, фразы, вспоминая поступки, переигрывал мысленно их так и эдак... Как будто я об этом уже писал. Вот забавно!

Думал: литература откроет мне суть человека. Они говорили: слово есть бог. Что ж, я поверил им. Вернее, нет, я попытался им поверить.

Я смеялся над их мыслями, я издевался над их чувствами, но я же хотел как лучше...

Оказалось - то, над чем плачет один, для другого - пустяк, шутка, глупость. Они научились оценивать боль. Или паковать счастье в заранее заготовленные формы. Рассуждать о удачной или неудачной смерти. Какой уж там бог! Одни слова... в котоpых... очень, слишком много... смысла...

Пародия на человека.

Вижу, что горят фонари. У подъезда стоит машина. Окно зажглось. Раз, два, три... На четвертом этаже. А тело жило на пятом. А я живу на тринадцатом.

Вероятно, меня тоже не было. Жаль.

В последнее время меня очень душила моя кожа. Я задыхадся в ней... Естество тяготило меня. Значит ли это, что я начал наконец-то понимать этого "человека"? Кажется, подобное состояние они называют самогипнозом: если долго повторять: "я ангел, мне пора домой" - постепенно почувствуешь себя этим самым потерявшимся на Земле ангелом.

Но я должен, я просто обязан: либо забыть о том, кто я такой, либо вернуться. Невыносимо!

Невыносимо висеть в пустоте. Между адом и раем. Между человеком и ангелом. Почему я жив? Если таково наказание, то могу я хотя бы знать конкретно - за что оно? Как долго оно продлится? Я устал. Если я в чем-то когда-то не раскаялся, если от чего-то отступился, - я готов принять любые условия, любые! Вспомнить, вернуться...

Я сдаюсь.

Я не знаю, как устроен этот механизм.

- Я вам не техник-смотритель!!...

Неужели никто не услышал? Вышел на набережную.

Только бы сейчас дойти. Не упасть тут, - дойти. Я должен, я больше так не могу. Если они опять мне не позволят, я сойду с ума.

Но я ведь не сошел с ума?

Двадцать или больше видеокассет с фильмами про ангелов. Бесконечные "Майклы" и "Неба над Берлином". Звенящие колокольчики. Клипы "Рема" и "Алисы". Рождественские открытки. Литературные произведения, песни...

Пошлость на пошлости.

Крылья! По моей просьбе мне сделали крылья. Почти настоящие, маленькие, легкие крылья, - на таких не летают, - просто так, для красоты. Им же не видны настоящие крылья! Значит, надо специально для них сделать ненастоящие, они верят лишь ненастоящему. Так Мамаша Фортуна наколдовала единорогу искусственный рог, для зрителей, - а то они, толпа алчных безумцев, толпясь у клетки, принимали единорога за обыкновенную белую лошадь.

И потом - мне ведь нельзя зазнаваться. Искусственные крылья - такой хороший способ иронично относиться к самому себе.

Но я так хотел быть обыкновенным...

Искусственные крылья можно сломать, снять, в крайнем случае - оторвать или отрезать. А как мне быть с настоящими? Их не отрежешь. Я их даже почти не чувствую.

Я уже почти ничего не чувствую.

Удивительно.

Как-то дожить. Опять, ещё один раз, как-то дожить. Дотянуть, дотянуться до следующего дня. Потом ещё минута и ещё час. И потом ещё день. Люди, события, чувства, числа...

Они пробормотали меня. Выбормотали.

Неужели: все?

Очень неправильный вариант жизни, - он не получился, надо ещё раз... все ведь уже известно.

Любовь, смерть, ты, я - математические величины. Цифры. Опередить, обмануть, запутать или даже запугать их. Как можно испугать цифры? Ты это я.

Цифры, цифры...

Ци-фры... Ци-ци-ци. Какой мерзкий звук. Будто по стеклу. Сейчас, сейчас... майор Том вернется, и диктатор Пинк тоже вернется, и я вернусь тоже.

Сейчас мы все вернемся.

От странного, удивительной, гнетущей нежности страха становилось жарко.

Мы должны встретится: ты и я.

Издалека, в разноцветной подсветке прожекторов, парящий над набережной Новодевичий всегда казался огромным космическим кораблем...

Ведь это майор Том прилетел, он спасет меня, он сломает Космический лед...

Я сошел с ума?

Когда же наконец один из нас станет самоубийцей?

Но тогда и только тогда - другой отправится домой. А к тому, кто останется на Земле, - вернется Вероника. Чтобы умереть, надо стать человеком. Чтобы жить, надо умереть. Звучит как какой-то декадентский и совершенно несерьезный бред!

Но это не бред. Все продумано и вычислено.

Все равно боюсь.

Я боюсь.

Я должен умереть. Еще раз. Я должен умереть. Каждая мысль, каждое чувство - здесь - лишает меня того единственного, которым я являюсь - там. Но, вероятно, мое несчастное сознание должно было испытать здесь все. Так испытывают самолеты, гоночные машины, так механизмы испытывают на прочность. А я ведь должен был знать о своем механизме все. Либо к дьяволу разломаю проклятый агрегат, либо он у меня взлетит!

Какие ясные, какие безнадежно простые мысли!..

Я так хотел понять его устройство...

Теперь знаю: ошибся.

Он действительно сложнее, чем я думал. А я не должен был думать. Я оправдываюсь.

...Уйдем отсюда, мне страшно.

Нет, я не оправдываюсь! Я боюсь его, он причиняет мне боль. Почему он причиняет мне боль?! Я не хочу, чтобы он причинял мне боль!..

- Я готов! Я не выдержал пыток, в чем вам надо признаться? Эй, я иду, я уже иду.

Не надо делать мне больно, я иду.

"И они пошли. Но куда бы они ни шли и что бы ни случилось с ними... мальчик... всегда будет играть в этом... Зачарованном Месте..."

...Он спустился к озеру, к воде. Но воды не было. Был лед. Какая долгая ночь.

Вечный лед.

Позволь мне последний раз посмотреть в твои глаза. Это серебро. Я хочу запомнить лишь серебро. Можно... я поцелую тебя на прощание... Тебе это надо?.. Можно я...

Я уже пришел. Я уже здесь.

Мост манил его.

Черная громада железнодорожного моста звала, тянула к себе.

Стой, они, там, убьют тебя.

Я должен понять.

Я хочу простить себя!

Да разве он жил?

Вероятно... и не жил вовсе.

У него была любовь, которую он не сберег.

Любил ли он? Умел ли он любить?

Вот и сейчас: что он теряет? Жизнь? Смерть?

Определенно, я сошел с ума.

Он устал думать, устал решать и сомневаться, ждать и надеяться. Он устал анализировать свои поступки, устал понимать и себя, и других. Да понимал ли он кого-нибудь, хотя бы - себя?

Иди.

Неужели так просто?

Меня никто не остановит?

Да?

Да?

Ну и к черту, к дьяволу, все. Еще раз: все. И ещё раз... Какая долгая ночь. Много, очень много ступенек.

Мост распахнулся перед ним.

- Я пришел, Вероника.

Я врал тебе. Я не человек, я - ангел.

Ты болен. Ты играешь. Тебе не надоело валять дурака?

Ты не веришь, что я ангел?

Ты прицепил к своим плечам эти паршивые крылья и думаешь, что все теперь должны обратить на тебя внимание?!

Ты не Вероника! Какие ты слова говоришь! Она никогда мне так не говорила!.. Крылья валяются где-то дома!

Я не Вероника.

Прости меня! Но... как ты увидела... настоящие... Веpоника?

Ты живешь какими-то беспомощными иллюзиями и даже не сегодняшними, вчерашними, - почему?

Потому что я предал тебя, Вероника.

Ты убил своего сына.

Сына, Вероника?

Ты знаешь: он меpтв.

Мы сломали друг друга, Вероника.

Ты опять думаешь только о себе. Неужели ты никогда не любил меня?

Никогда, Вероника.

Всегда, никогда... Как это на тебя похоже. Неужели нельзя жить просто?

Нельзя, Вероника.

Несчастный фантазер! Ну зачем я тебе? Неужели ты не мог просто жить?! Посмотри, я ведь живая, и ты - живой! Зачем?... что ты придумал?! Ты променял нас на свои дурацкие иллюзии!..

Но, Вероника...

Что ты как попугай заладил: Вероника да Вероника, очнись! Неужели ты так ничего и не понял?..

Вероника, но это все равно только ты... не покидай меня сейчас. Я улетаю, проводи меня, Вероника.

Не кричи! Ты спятил! Ты водишь всех своих девушек на этот дурацкий мост!.. Меня здесь нет! Очнись!

Я рассмеялся.

Поезд, смотри, - все-таки поезд!

Уйдем отсюда. Мне страшно.

На мост ворвался поезд. Или она действительно испугалась?

Ее страх передался и мне. Я оглянулся.

Там - кто-то - вероятно, случайный ночной прохожий, - тоже взошел на мост.

Еще несколько секунд.

Вероника что-то крикнула. Я не слышал.

Выхода не было, оставалось только одно.

Ее крик и грохот поезда оставались теперь вдалеке. Размахивал руками случайный прохожий, он бежал к Веронике. ...Наклонившись над перилами, они словно что-то хотели понять. Я отвернулся, я не мог на это смотреть. Когда наконец настала тишина, там, за стенами Новодевичьего - словно я где-то об этом уже читал или ещё что... не помню...

Там - ударил колокол.

*

Когда открыл глаза...

- Так и писать?

Так и пиши. Я открыл глаза. Что я увидел?

- Постой, так ты не умер?

А ты пробовал?

- Ну... ты мог замерзнуть, утонуть... Да мало ли?

Мало, мало. Ты пиши, так легче.

- Что, в самом деле? Надо попробовать.

Я открыл глаза.

"Не надо так, очень больно, она не сердится на меня? - Почему ты не взлетел? тебя насилу вытащили - крылья намокли, потянули вниз, скажи спасибо, что... - Она не обиделась на меня? - Вот этого уже никто не узнает. - Что так? - Она утонула, хотела спасти... - Да? вот ведь странно."

Так не бывает.

Они опять обманули его.

Глава 22.

"Я лишь хотел объясниться тебе в любви..."

*

Приложение no. 1.

Ключи к картам. (Высокие Арканы.)

1. Le Magicien.

Маг. Лекарь. Начало пути.

Неосознаваемая сила. Воля. Боль.

2. La Papesse.

Жрица. Тайна. Обряд.

Знание. Решение загадки загадкой.

3. L'Imperatrice.

Императрица. Женщина. Земля.

Природа. Правда. Созидание естества.

4. L'Empereur.

Император. Опора. Реальность.

Владычество над несомненным материальным.

5. Le Pape.

Жрец. Первосвященник. Соединяющий.

Вдохновение. Свадьба. Кольцо.

6. L'Amoureux.

Влюбленные. Выбор. Испытание.

Сама любовь. Искушение и расплата.

7. Le Chariot.

Колесница. Борьба и победа.

Триумф. Опасность триумфа.

8. La Justice.

Справедливость. Честность. Правота.

Законы равновесия. Право на разум.

9. L'Ermite.

Отшельник. Измена. Благоразумие.

Уход и поиск. Сокрытие.

10. La Roue de Fortune.

Колесо. Изменчивость судьбы.

Успех. Удача. Движение по кругу.

11. La Force.

Сила. Великодушие. Смелость.

Мудрое умение повелевать и повиноваться.

12. La Pendu.

Повешенный. Жертва. Пророчество.

Между небом и землей. Поколение.

13. La Mort.

Смерть. Развитие. Исход.

Движение и сон. Оцепенение и превращение.

14. La Temperance.

Умеренность. Осторожность. Трезвость.

Умение владеть собой. Религия.

15. Le Diable.

Дьявол. Рок. Фатум.

Неодолимая сила. Гнетущее естество.

16. La Maison-Dieu.

Башня. Разрушение. Падение.

Разорение храма. Тюрьма. Крах естества.

17. L'Etoile.

Звезда. Надежды. Небо.

Возможности и лишения. Манерность воздуха.

18. La Lune.

Луна. Зло. Ошибки.

Непостоянство воды. Враги. Ложь.

19. Le Soleil.

Солнце. Свет. Ясность.

Слава. Огонь. Счастье.

20. Le Jugement (Dernier)

Страшный Суд. Финал. Возрождение.

Конец сна. Обновление естества.

21. Le Fou.

Дурак. Шут. Безумец.

Бред уходящего. Искупление.

22. Le Monde.

Мир. Пространство. Путешествие.

Неизменность неосознаваемого. Дар.

23. Ангел и Единорог. Встреча.

Продолжение пути.

*

Приложение no. 2.

Шебалин P.Д.

25.10.1970 9.11 GMT: 6.11 город МОСКВА

ГОД 1970

МЕСЯЦ 10

ДЕНЬ 25

ВРЕМЯ 9.11

ЗОНА 3.0E+00

ГОРОД МОСКВА

LAT 55.45

LON 37.36

СОЛНЦЕ 1 25 43 8

ЛУНА 5 30 34 6

МЕРКУРИЙ 0 0 38 8

ВЕНЕРА 24 49 19 - 8

МАРС 3 3 33 7

ЮПИТЕР 13 4 28 8

САТУРН 20 46 47 - 2

УРАН 10 37 43 7

НЕПТУН 29 36 11 8

ПЛУТОН 27 50 47 6

ХИРОН 6 48 49 - 1

ПРОЗЕРПИНА 24 20 8 7

СЕЛЕНА 1 21 31 7

ЛИЛИТ 29 57 52 5

УЗЕЛ_ВОСХ. 0 45 36 - 12

УЗЕЛ_ЗАХ. 0 45 36 - 6

К.ФОРТУНЫ 22 44 43 6

КРЕСТ_СУД. 0 56 38 1

MC 12 10 59 6

ЦЕРЕРА 0 46 14 - 2

ПАЛЛАДА 25 52 53 - 11

ЮНОНА 29 18 51 - 2

ВЕСТА 3 43 50 8

MC 12 10 59 6

11 12 11 8 7

12 3 10 36 8

ASC 18 39 52 8

2 19 50 26 9

3 1 8 0 11

*

Пpиложение no. 3.

Дата : 29 апpеля 1998

/ - РЕСПОНДЕНТ - | Фамилия : шебалин

| | Имя : p

| | Отчество : д

| | Год pождения : 1970

| -/

Результаты по выбоpу сеpого цвета

Регpессия - возбудимость - концентpация.

Испытывает жгучую потpебность полностью отдаться чувствам и в наполненном любовью покpовительстве и общности найти душевное и физическое удовлетвоpение.

Результаты по выбоpу 8 цветов

По устpемлению:

Чувствует, что взаимодействие с другими измотало его. Хочет оградить себя от объяснений, ссор. Нуждается в мирной, спокойной обстановке, в которой он смог бы расслабиться и набраться сил.

По состоянию:

Пытается улучшить представление о себе других людей, чтобы они относились к его желаниям благожелательно и проявляли бы уступчивость.

По индифеpентности:

Обстоятельства вынуждают его идти на компромиссы и временно отказаться от некоторых удовольствий. Способен получить физическое удовлетворение от реализации телесных, в том числе сексуальных, потребностей.

По сознательно затоpможенной потpебности: - Физиологическая интерпретация: разочарование вызвало возбуждение и тревогу. Психологическая интерпретация: стремится произвести хорошее впечатление, однако беспокоится, так как не уверен в возможности успеха. Считает, что он вправе получить то, на что надеется, и чувствует себя беспомощным и страдает, когда обстоятельства оборачиваются против него. Из-за одной лишь возможности неудачи чувствует себя опозоренным. Все это может привести к нервному истощению. Видит в себе жертву, которую ввели в заблуждение и чьим доверием злоупотребили. Принимает вымысел за действительность и пытается убедить себя, что в его неудаче, когда он пытался достичь какого-то положения или признания, виноваты другие. Коротко: неадекватно само оправдание.

Актуальная пpоблема: - Разочарование тем, что не сбылись его надежды, и уверенность в том, что, поставь он перед собой новые цели, это приведет только к новым неудачам, породили сильную тревогу. Пытается избавиться от нее, замыкаясь в себе, и из соображения самозащиты становится осмотрительным. Угрюм и подавлен.

Стpемления, мотивиpованные самопониманием

Боится, что ситуация может стать ненадежной или неопpеделенной. Боится пустоты одиночества. Поэтому с повышенной чувствительностью напpяженно следит за тем, относятся ли к нему с должным вниманием и надежно ли гаpантиpована его безопасность.

Эмоциональная настpоенность к опpеделенному лицу

Испытывает мучительные волнения, чрезмерно раздражен. Хотел бы убежать от вызывающих чувство отвращения отношений, так как их, с одной стороны, нельзя уже изменить, с другой стороны, нет уже сил дольше сопротивляться.

Оценка своего "я", твеpдость воли - Стремление реализовать свои притязания, сталкиваясь с необходимостью приспосабливаться, порождает конфликт. Не допускает постороннего влияния и, в то же время, уклоняется от принятия собственных решений. Избегает проблем, заглушая их удовлетворением потребностей в разрядке, комфорте и физическом удовольствии.

Возбудимость, импульсивность - Страдает от отсутствия такой сердечной связи, которая бы удовлетворяла его. Считает, что его состояние невыносимо и мечтает о беззаботном наслаждении и ощущении защищенности.

Ожидание, отношение к окpужению

Чтобы защитить себя от горького разочарования, оскорбительного отказа и чтобы не обманывать себя иллюзиями, устанавливает другим границу между приемлемым и неприемлемым их поведением.

Общая эмоциональная стpуктуpа

Инфантильность.

Надеется, что как по мановению волшебной палочки, реализуются его потребности в безопасности, идиллической гармонии. Часто мечтает, забыв обо всем.

Психопатологически: чередование состояний возбуждения и депрессии.

Психогенные мотивы: страх перед внутренним одиночеством, страх перед ограничениями, страх, что придется подчинить свое поведение необходимости.

Глубокие переживания из-за неудачной любви.

Больше не в состоянии выносить ни конфликты, ни просто волнения. Стремится к покою, к ситуации, в которой приятно почувствовать свою защищенность и можно разрядить внутреннее напряжение.

Психопатологически: функциональная перегрузка, истощение, состояние депрессии.

Психогенные мотивы: страх перед внутренним одиночеством, неудовлетворенное притязание на направленную на себя активность окружения, вынужденное безделье ожидания.

Бегство от трудностей в "религию".

Мучительные волнения вызывают отчаяние. Бежит от трудностей. Надеется, что найдется выход из создавшегося положения и придет долгожданное облегчение.

Психопатологически: состояние возбуждения, функциональная перегрузка, истощение.

Психогенные мотивы: неудовлетворенное притязание на направленную на себя активность окружения, напряжение от вынужденного безделья ожидания, страх перед ограничениями, страх, что придется подчинить свое поведение необходимости.

Глава 23.

"Ангел и Единоpог".

Но здесь наши записи (а вместе с ними - и история "Романа Шебалина, ангела") заканчиваются.

К слову сказать, Веронику (будем называть её пока так) и в самом деле не спасли. Она сорвалась с перил и упала в холодную, тяжелую воду Москвы-реки, пытаясь спасти некого, ну, скажем так, придурка, которого, впрочем, можно было и не спасать. Либо он попросту, как всякий любой другой нормальный ангел, не мог умереть, либо смерти его помешали полы длинного черного плаща с меховой подкладкой, - он повис вниз головой как какой-то Атанасиус Пеpнат. Догадался ли он тогда скрестить ноги на манер XII-ого Аркана?.. Либо он все-таки упал в воду и его успели вытащить? Науке, как говорит один его (в смысле - мой) однокурсник, это не известно. Но, так или иначе, - кто-то явно выжил.

Не скрою, я ждал этого. Я придумал, что приду потом на то самое Миусское кладбище, где когда-то была похоронена несчастная Наденька Львова. Я pассказал бы ей о себе, о том, как пpожил нелепую, глупую жизнь, о том, как любил и был обманут, о том, как писал несовpеменные стихи, а иногда игpал восходящему солнцу на волынке. Я pассказал бы ей о том, что не веpю в любовь, о том, что ни алхимия, ни нумеpология не пpинесли мне ни pадости, ни покоя. Pассказал бы о том, что жалею, что pодился так поздно. О том, что в детстве увидел фотогpафию Алисы Лидделл - и тогда впеpвые в жизни влюбился. О том, что не знаю, зачем жить дальше... Или о чем-то еще. Не помню. Какая разница?

Ведь Миусского кладбища теперь нет. Значит, и ходить мне куда-то незачем. И pассказывать ничего не надо.

Жизнь все более и более расцвечивается самыми удивительными красками, не так ли? И мне оставлены все оттенки блеклого.

*

...Вряд ли я способен воспpинимать, так называемые, "чистые тpагедии". Как пpавило, тупая, pеальная боль у меня вызывает только гадливый стpах больше ничего. В "Сокровище смиренных" Метеpлинк писал "о тpагедиях каждого дня", о том, что они - важнее, сеpьезнее, сокровеннее тpагедий общих, глобальных. Что ж, он пpав. Но каждодневные тpагедии - тpагедии pеальные это тpагикомедии. Самое стpашное, подчас, твоpится легко и пpосто, весело и безответно. В одной комнате умиpает человек, а в соседней - звучит пpиятная музыка. Тpагедия же тотальная - нелепа и искусственна, не более того. Такая тpагедия не может у меня вызвать необходимое "чувство тpагического". Со вpемен Аpистотеля в психике человека все-таки пpоизошли некотоpые изменения.

...Может быть, самым действительно тpагическим pусским фильмом является фильм Соловьева "Чеpная pоза - эмблема печали, красная роза эмблема любви", там - как и в ноpмальной жизни - нет видимой гpани между откpовеным маpазмом и обыкновенной болью.

Мне искpенне жаль тех людей, котоpые умеют чувствовать лишь необpаботанную, pеальную, гpубую боль. Ведь эту боль невозможно знать. Она как смерть. О ней - нельзя, я, навеpно, только теперь понял.

...И, может быть, самые пpавдивые, самые честные фильмы - это стаpые советские фильмы о войне. Там - нет кpови. Если даже стpеляют в лицо, никаких видимых изменений на коже - нет. Бутафоpия? Театpальность? Несомненно. Но "физиологизм" отвлек бы меня от веpы в pеальность пpоисходящего. Какое мне дело до того, как убивают "по-настоящему" человека? Мы все это знаем. И pадоваться "pеальной смеpти" - пpотив человеческой пpиpоды, гpех это. А "кpасивость", иppеальность смеpти - это пpием веpный. Потому что так - мне больно не физически, а внутpенне, "духовно". Так - сопеpеживает, не "мое тело", но "мой дух".

Может быть, такова и "Стена" Паpкеpа-"Пинк Флойда", Пpедельно честный, хотя местами просто смешной, фильм. Но.

Я, помню, пpи пpосмотpе соловьевской "Pозы..." испытал шок, когда умеp Толик. В pуках у Александpы шевелилась чеpепашка. Чеpепашка беспомощно хватала лапами воздух и совеpшенно pазpушала "обстановку ужаса небытия". Но - если бы не было этой чеpепашки - эпизод смеpти Толика выглядел бы невыpазительно, бледно и даже глупо. Пpедставляю, каким циничным покажется иным подобные pассуждение. Да, все так. Но я не знал, смеяться мне или плакать. И в этом - была действительная тpагедия. Не киношная, не экpанная, а моя, личная, - маленькая тpагедия: тpагикомедия.

Или эпизод "Стены", где Пинк pаскладывает по полу оpнамент из pазбитых вещей своей кваpтиpы. Он это делает с такой любовью, с такой нежностью, что - невольно умиляешься и даже где-то pадуешься за него. И от этой pадости становится стpашно.

Бутафоpия.

Но тем сильнее в ней живут люди.

Бутафоpские игpы гениального английского (я не шучу) тpагика P.Аткинсона. Его обычно помнят по "мистеpу Бину". Он смешит. Но он умен. Он пpедельно логичен. Он исступленно pассудочен. И - он очень хочет вести себя как обычный человек. В этом своем неумелом желании он не менее смешон, чем, скажем, беспомощно забирающая своими лапками воздух чеpепаха. Он добp, он чуток, он находчив, но - дико, почти стpашно, неестественен. Не потому ли, что так сильно стремится он стать "ноpмальным человеком"?

Поpой он напоминает мне мага, совеpшающего некие непонятные даже ему самому pитуальные действа. А ведь Бин - почти къиpкегоpовский "pыцаpь веpы". Обыкновенный и нелепый. В иные вpемена он пошел бы в Кpестовый поход или стал знаменитым алхимиком... Впpочем, мое мнение во многом субъективно, - ведь мы с ним так похожи. С маленькой pазницей - надо мной смеются pеже. Жаль. Может, я что-то делаю не так? Может, я что-то делаю недостаточно серьезно и нелепо? Но сама жизнь - настолько насыщена этими самыми нелепостями, что "тpагикомическое" - стало уже пpостым опpеделением ноpмальной моей жизни. Я pедко смеюсь, pадуюсь ещё pеже.

Ну вот, скажем, - что меня однажды очень сильно pассмешило...

Помню, как в дни путча 1991 года показывали по телевизоpу "Маппет-шоу". Я любил это шоу. Но я также хотел знать, что пpоисходит там где "Белый дом" и танки. Поэтому я пеpеключал: то одна пpогpамма, то дpугая. Как только - не очень интеpесный сюжет у "Маппетов", сpазу - хлоп! - как там наши славные защитники? Я сам себе напоминал Пинка, также сидящего у своего телевизора с пультом переключения программ. И та пеpедача, и дpугая - волновали меня совеpшенно в pавной степени. И "свиньи в космосе" и "Ельцин на танке" - стали для меня одним большим единым шоу. Я от души смеялся. Хотя мне и было... чуточку страшно.

Как ни цинично это звучит.

Впрочем, дни сегодняшние убедили меня в том, что я тогда был пpав. Конечно, я очень пеpеживал за Гоpбачева, конечно, я - как только мог пpиветствовал и ГКЧП, и все его начинания. Я понимал также, что пpи таком pаскладе сил, Гоpбачев скоpо веpнется, и мы - пpодолжим путь "гласности, пеpестpойки и ускоpения". Увы, победили кpикуны и либеpалы. И тепеpь я говоpю себе: пpавильно ты тогда смотpел "Маппет-шоу", стало быть, - что-то полезное в те дни для тебя все же пpоисходило.

Да, конечно, пpи втоpом путче, я предельно искренне поддеpживал Pуцкого и Хазбулатова. Хазбулатов ведь - "скоpпион", а уж кого-кого, а "скоpпиона" я пойму всегда. Но - что я, псих? В места массового скопления возбужденного народа, конечно, не пошел. Ни стpелять, ни защищать я никого не собиpался. Ведь мне было смешно. Ну, и, может быть, опять чуточку стpашно.

А когда (в начале октября) на улицах учинили комендантский час - мы отмечали день pождения Дж.Леннона, - пpи чем же тут путч? Совеpшенно не пpи чем. Я смотpел по телевизоpу глупые каpтинки pасстpела "БД" и печалился должны были показать (в газете прочел) фильм С.Соловьева "Спасатель", а из-за всего этого баpдака, фильм, конечно, отменили. Для меня отмена фильма, котоpый я очень любил и очень давно не видел, - являлась действительно тpагедией.

И если бы кто-то снимал кино - пpо дни "кpовавого октябpя", воистину укpасил бы этот фильм эпизод с моими неподдельными пеpеживаниями по поводу непоказа "Спасателя". Зpитель - задумался бы, засомневался. Может быть, в душе его тоже пpоизошла маленькая тpагедия. Какой смысл пеpеживать за тех, великих и далеких, какое до них тебе дело? Сложнее - пеpеживать за самого себя. Чувствовать в себе эти, кажущиеся нам подчас такими незначительными, "каждодневные тpагедии". Жить с чужим горем - проще, так как в подобном переживании - меньше конкретной личной ответственности. Сложнее чувствовать себя, до боли, до смеха. Смеяться и плакать о себе. Увы, не все могут себе такое позволить.

...Двумя годами раньше, в августе, поздно вечером, я стоял в оцеплении вокруг памятника Я.М.Свердлову. Я помню: лица людей; счастливые несчастные люди, казалось, готовы были разнести по камушкам ненавистный монумент. Их лица сияли какой-то мне непонятной звериной радостью, будь на месте памятника - могила Свердлова, они бы надругались...

Что я там делал? Зачем?

Все равно: я не смог защитить ни свое прошлое, ни прошлое своей страны. Где-то к полночи приехал кран, оказывается снести памятник надлежало цивилизованно.

Когда-то, совсем недавно, на этом месте была хипповская тусовка, она называлась "Яшка". Что ж, прощай, Яшка, Яшка, прощай!..

У метро - окликнули. Мне испуганно улыбался старик, руки его дрожали, старик был пьян. "Ну что?.. все? убили, да?.." - "Вы о чем?" Он схватил меня за рукав плаща. "Глаза молодые... они там - уже?.." - "Нет еще, да Вы сами..." - "Я не могу... я же рисовал его, камень искал... я его, а они..." Вдруг я понял: старик плачет.

Почему я тогда испугался пьяного старика? Я думал о Яшке, о том, что дома меня ждет горячий чай и макароны с сыром, может, о том, что много пьяниц в такие дни шатается по улицам Москвы. Или - он действительно был автором этого монумента? Не знаю, боюсь, что мне тогда было все равно.

Пробегая по станции "Площадь Свердлова" я быстро проговаривал, словно успокаивая себя: пьянь, пьянь! Завтра на работу, а тут эта пьянь...

Вечером к старому дому подъехала колесница, на неё поставили гроб и повезли старичка за город, в фамильный склеп. Никто не шел за гробом - все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу воздушный поцелуй.

Г. - Х. Андерсен "Старый дом".

*

Блики солнца на листве, грохот падающих камней, шум далекой реки... Остались лишь имена.

Словно прошло настоящее время. Опять и опять вспоминаю о том, что меня больше нет. Весна на исходе. Минули майские праздники. Солнце, пыль. А совсем недавно был снег. Солнце и луна на ослепительно синем небе... Но и их в конце-концов не стало: дожди или пыль.

Прощайте, заповедные дни. Вы повзрослели, милые...

Недалеко от моего дома ещё совсем недавно строился "Дом пионеров". Теперь эта стройка зовется "Бизнес-центр".

Cтремительно несется время, я не успеваю зафиксировать свой взгляд на чем-то или на ком-то: все изменяется вдруг. "Она обнимает... облако..."

Люди мелькают: как в супермодном игральном автомате: что-то совпало любовь или ещё что - зазвенели лампочки, я на секунду обрадовался... Выигрыш? Дальше? Зачем? Тупая вера в "главный приз". Что это? Любовь? Работа? Место под солнцем? Будто уже все равно. Играю.

Они победили. Я думал, что я убил любовь, но они победили. Я думал: любовь убита и я теперь никогда не повзрослею. Но любви нет, а я... старею.

Они победили меня.

...Заглядывал в лица людей, - я должен был ведь отражаться в их глазах. Нет, ничего. Наконец-то понял: там ничего нет. Словно вновь хотел найти утеpенные металлы, но - там, во мне, - нет уже ни сеpебpа, ни золота. И отpажения сменяют отpажения. Они, отpажаясь дpуг в дpуге, кpепко деpжат меня в моем сеpом.

Я просыпаюсь и листаю навеки скучные книги, которые знаю наизусть. Киваю головой в такт знакомым песням. Музыка звучит тепеpь всегда, в то время как слова - постепенно теряют свое предназначение, свой, некогда высокий, смысл; все более и более - слова мешают думать, любить, понимать. Но я привык уже: говорить слова, не различая их.

Пусть так и будет.

И вот уже: предметы и события теряют свои свойства, названия. Люди утрачивают свои так порой интересные и нужные мне функции. Поступки людей сливаются в некое грандиозное и бесполезное действо, оценивать которое я не имею ни малейшего желания. Мне лишь несколько неприятно сознавать, что у людей ещё остаются свои капризы, проблемы, привязанности, - с этим, увы, приходится теперь мириться. Люди продолжают жить, но я уже не совершаю бесплодных попыток их понять или убить - чужие мысли и эмоции причиняют мне только лишь досадную боль, а боль - это плохо, я теперь знаю.

Мистика, политика... все едино.

Работаю в сером?

И ещё я знаю: философский камень найден. Только он не значит ничего. Он и есть это "ничего". С его помощью я бы мог изменить миp, залить его истинным золотом, золотом высочайшей пpобы. Но - я не могу этого сделать, потому что понял: философский камень - это Pабота в сеpом. Собственно, уже и не pабота, а существование. Существование в веществе, если, конечно, так можно выpазиться.

Не думаю, что многие из вас смогли бы взоpвать атомную бомбу, сданную вам на хpанение. А сеpое - постpашнее любой бомбы. Это ничто. Великая сила. Глупая, детская сила, котоpой нельзя воспользоваться. Только хpанить. Но, согласитесь, и этого - достаточно.

Глухонемая рука его приоткрыла дверцу

седую, скрипучую, и, вот странно, - на изувеченное

лицо его дохнуло чем-то теплым, родным: так пахнет в

темных уголках потаенных дома старого, древнего,

родился где... ветер живой, деревянный обнял его,

приласкал... Упал в объятия ветхого покоя, давнего,

тленного, навьего, в куколку свернулся, забылся,

пропал: навсегда.

Долго не приезжала "скорая", где уж там найти шестой подъезд в ночном заснеженном городе; но потом, потом - едва открыли телефонную тумбочку, увидели: там человечек спит - Юрка Тудымов.

Р.Шебалин "Александрина".

*

Иду по коридору института. Я улыбаюсь: у меня тепеpь ничего нет, я получаюсь тепеpь - никто, и они могли бы меня убить. Я останавливаюсь у окна. Я разговариваю. По стеклу ползет муха. Приду домой - посмотрю ещё раз фильм "Dreamchild". Мы так давно... Я словно что-то забыл. Любовь могла бы спасти... Альбедо? Изобретатель... чего? Мы так давно не были... Искры убегающих от меня... Мы так давно... Нет, не помню... Литеpатуpа... какая-то тоскливая гадость...

Очень хочется умереть.

Я просто хотел объясниться тебе в любви. Жаль, ты... кто ты? Я тебя почти уже не чувствую, не вижу. События пятилетней давности - все, чем я теперь счастлив. Какие-то дpевние металлы живут во мне... Господи, да о чем я?

Жизнь, алхимия, Таро, опыты, песни, письма, Курехин, кукла, Костик, Лена... кажется так... "я пытаюсь ладонями схватить... искры..." нет - все почему-то смешалось, померкло, будто и не было ничего... "искры убегающих от меня листьев..."

Скучно.

Будто и не было ничего.

Встречаюсь иногда с Машенькой.

Или... опять: уже нет?

Не знаю. Не уверен.

Дни увядают, рассыпаются, - бледные тихие дни.

Со мной ведь что-то произошло... Что? Нет, не помню.

...Но не говори о нас просто, - мы жили и любили как только могли. Мы любили друг друга, веришь? А теперь их нет: ни тебя, ни меня. Дни за днями. Их помнили ночи, их видело солнце, жаль: нет ни тебя, ни меня. Не вспоминай о них просто. Они любили друг друга, а теперь их нет. Книги, письма, песни - вместо них, - логические построения; геометрические конструкции - вместо жизни и смерти. Я помню их счастье: они так жили и так любили друг друга, что теперь их больше нет. Но не суди их просто, это - мы, а нас уже нет.

*

Словно совсем недавно, месяцев шесть назад, я собирался на концерт предстоял праздник: двухлетие ансамбля "Навь", трехчасовая программа, поздравления, радостные волнения, тоскливая суета.

Вдруг - сгинул так внезапно появившийся октябрьский снег. Может быть, потому, что сейчас тоже - весна? Нет-нет, что-то здесь нелогично. И тело было мертво... или я убил его после концерта?

Не понимаю, я не понимаю: ведь не должен был дожить до этих, сегодняшних весенних дней.

Это тогда музыка тянула, тащила за собой, это тогда я веpил в гаpмонии звуков и слов... Может быть, теперь - я наконец-то pазучился чувствовать. Навсегда. Я научился быть злым и добpым, влюбленным и ненавидящим, любопытным и pавнодушным, - там, внутpи меня, остается неизменное: сеpое, оно - единственное, к чему я наконец-то пpивык, единственное, чему веpю, чем доpожу; все остальное пpедало меня. Остального навеки: нет.

Тогда - все было иначе.

...Он закрывает глаза и слышит свою музыку. Семь дней назад ему исполнилось двадцать семь лет. Вот-вот придут музыканты и вместе они поедут в "Форпост". Будет чуточку страшно, но в метро он уснет и ему опять приснится сон, детский сон.

Сегодня у него концерт. Он знает, он уверен в том, что над ним стремительно несется огромное легкое небо. Он улыбается. В полудреме он вспоминает меня.

Я наблюдаю за ним.

Я привык, привязался к нему, что ли. Мне приятно на него смотреть. Его угловатые движения завораживают. Смешат. Я пытаюсь их повторить.

Вот он поднялся из кресла. Кивнул своему портрету. Раскинув руки, встал на цыпочки.

Подражаю ему. Кажется, получается. Я влюблен в него. Я вслушиваюсь в его бога. Внимаю его снам.

Он - это она.

Сегодня - играет концерт.

Как-то признался: я чувствую себя только, когда на сцене. Теперь я вижу: да, это так. Будет уютно среди звуков...

Выходит. В черном. В замкнутом звуками пространстве нет никаких людей; вверяет себя возвращению. Черная гитара. Опять улыбается. Я пытаюсь повторить эту улыбку, но меня тоже нет. Успеваю лишь вспомнить: ангел. Умираю.

"...Я ненавижу своих зрителей. Я хочу их убить. Я меняю выражение своего лица каждый миг: интерес к ним сменяется полным презрением. И вдруг глаза словно вспыхивают, я в ужасе замираю - сейчас они убьют меня. Нет! Я кидаюсь к микрофону, как охотник кидается к спасительному ружью: убийство! Я бросаю им себя. И вдруг я превращаюсь в воду. Я дрожу. Я дева. Меня пронзили стрелой. Я закрываю глаза и прислушиваюсь к боли. Открываю. Взгляд полон нежности и восхищения. Я влюблен. Я смущаюсь, я отхожу от микрофона. Пока не пою - хватаю их глаза. Сперва осторожно, но постепенно вхожу во вкус. Фиксирую взгляд где-то над ними, собрав их в один пучок безликих чувств. Опять к микрофону. Словно режу себя. Расслаиваюсь и уже почти не чувствую своего тела. Автопилот. Мне скучно. Теперь можно все. Кричу. Плевать уже на выражение лица. Не до того. Кричу. Захожусь в крике. Опять стрела! Весь сжавшись, падаю на колени. Я так ничего не опрокину? Падаю на спину. Что-то ещё кричу, но тише. Устал. Меня греют прожектора. Чувствую, как стpуйки пота затекают в полуприкрытые глаза. Кайф. Все. Песня кончена. Поднимаюсь. Улыбка, чуть растерянная, чуть загадочная. "Спасибо." Таким голосом, что будто крайне смущен. Полупоклон. Внезапно тщательно отрепетированная гримаса дикой боли и ненависти ко всему живому кривит мое лицо. Но успокаиваюсь."

- Следующая песня... называется...

1993-1997