«Стена моего путешествия»

Даниил Салв

Стена моего путешествия

Эта книга- первое полное издание произведений Даниила Салва. Не примыкая к

каким бы то ни было литературным направлениям, он ворвался в изящную

словесность откуда-то сбоку, из своего богатого мира, которым автор щедро

делится с читателем: талантливый роман "Стена моего путешествия", который

прочат в энциклопедии сегодняшнего дня, его необычные новеллы и стихи

впервые увидят свет собранными в одном томе. Читателю предстоит встреча

с неподрожаемым ощущением жизни и философией Даниила Салва, чья грациозная

литературная форма выражения заслужила высокие оценки признанных мастеров

пера.

Автор благодарит своих друзей, Сергея Комиссарчика и

Григория Новикова, за поддержку в издании этой книги

Содержание

Часть первая (без названия)

Стена моего путешествия. Роман

Постскриптум. Стихи, новеллы

Часть первая (без названия)

Я посвящаю эту книгу реальных чувств

человеку,который лучше других всегда

понимал меня.

Я посвящаю эту книгу ему, который не

боялся услышать то, что клокотало у

меня внутри.

Я посвящаю эту книгу себе.

Даниил Салв

Уже минут сорок, как заходит солнце. Его ещё немного видно. Багряная окружность, которую медленно, как ковёр, сворачивают снизу. Земля и небо на какое-то время покрылись одним цветом, и мир показался замкнутым пространством. Такая маленькая од- ноцветная коробка. Просто коробка. Может, в это время где-ни- будь что-то происходит, и, чтобы мы этого не видели, на сцену опускается бордовый занавес?

Роберт стоял у окна и наблюдал за этой картиной. Он вспом- нил, как маленьким мальчиком, держа за руку отца, возвращался с пляжа домой. Вид заходящего солнца располагал к размышле- нию, и в этом солнце было что-то сказочное. Он задавал вопросы и всегда очень внимательно выслушивал ответы отец умел рас- сказывать.

Роберт остался в доме один. Он не помнил, когда уехали дру- зья. Он не знал, где сейчас Виолетта. Память как бы начала но- вый отсчёт. Она отметила в его сознании точку и продолжила свой бег, а то, что было до этой точки, оставила в его полное рас- поряжение. На какой-то миг Роберт потерял чувство реальности:

- Почему меня не навещают родственники?

- Когда звонил телефон?

- Надо проверить, возможно, есть течь в почтовом ящике?

- А может, я совсем недавно был на большом торжестве? Где-то должен быть пригласительный билет с оторванным проход- ным талончиком. Я помню, - его недавно присылали.

Краски смывались. Роберт пытался восстановить память до новой точки. Это не трудно - ведь он всё знал. Нужно было толь- ко понять своё к этому отношение. Своё к этому отношение.

Их было пятеро. Они познакомились, когда начали учиться в школе. Неразлучные друзья, если не считать мелких детских ссор. Потом всем исполнилось по семнадцать. Закончена школа. Полгода, год, два года - и всё. Ни от кого уже давно не было вестей. Однажды он увидел одного из пятерых. Случайно. В газе- те. Александр стал морским офицером. Нечётко запомнилась причина публикации - то ли спас кого-то, то ли, наоборот, убил, но не узнать его было невозможно. Высокий, красивый, широко- плечий, блестящая улыбка мечта женщины на пирсе.

Виолетта, Виола, Виолочка... О, она знала толк в любви.

7

Журналистка. Свободная профессия - свободный человек. Обра- зованная, умная, гибкая, прелестная. Потрясающий собеседник. Волосы, пахнущие весенним воздухом, снегом и небом одно- временно. Сексуальная. Чудная.

Банальное знакомство на вечеринке. Весь вечер вместе. Что это?.. Родство душ? Совместный побег от одиночества? - но тюрьма в этот день не запиралась... Любовь? Подлинные чувст- ва? Победа природы над разумом или победа союза природы и разума над символикой.

Незабываемое время. Даже будни стали какими-то розовыми. (Наверно, розовый цвет - это тень от цвета бордового.) Потом разлад. Потом примирение. Потом... Потом...

Можно ли всё спасти? - ведь лучше, наверное, никогда не было. Что спасти?.. Любовь? Дружбу? Счастье в любви? Счастье в дружбе?..

Кто-то сказал, что человек живёт всю жизнь одним возрастом. Каков мой возраст?

Так, это мой дом, это мой дом. Я узнаю свой дом. Я чувствую его. Недавно здесь кто-то был. Я уже не помню, был ли я рад встрече. Всё смешалось, потому что я так и не понял своего к этому отношения. Так и не понял. Жаль. Хотя ты знаешь... нет, жаль. Хотя... Нет, не знаю. Утро вечера мудренее. Надо лечь спать, и завтра всё прояснится с пробуждением света. Может, всё не так страшно?

В этот момент Роберт услышал стук в дверь и сразу всё понял. Сердце горячим комом дёрнуло вниз. Пот выступил на лбу. "Мо- жет, подумают, что никого нет, и уйдут?" - успело пронестись в голове.

Потянулись долгие секунды.

"Неужели сейчас?"

Роберт весь напрягся. Сразу свело живот. Плечи судорожно су- зились, и он как будто стал меньше ростом. Дрожь, охватив бёд- ра, плавно переходила в каменные икры. Бессильно повисли руки. Лицо потеряло свой привычный цвет, и, казалось, зубы, не выдержав трения, обрушатся, как стена...

8

Он не помнил, сколько прошло времени. Стук больше не повторялся, но Роберт знал, уже точно знал, что за дверью не ушли.

Нет, не сейчас.

Мысли заметались.

Сейчас, нет, стойте, я, подождите!

Ещё миг.

Но.

Прилив жара в лицо...

И слабость, охватившая тело.

Всё... Какая разница, когда?!

Он медленно набрал и выдохнул воздух. Сами расправились плечи. Шагнул к двери, положил руку на защёлку, но сразу не открыл. Медлил... За дверью уже точно знали, что дома кто-то есть. Он не боялся. Ничуть. Он знал, что за дверью не смерть. Нет, точно не смерть. Он понимал, что завтра проснётся и всё пойдёт своим чередом. Дьявол, если бы можно было отсидеться...

Ну, всё. Открывай. Там не смерть. Там не смерть.

Там и вправду была не смерть. Роберт освободил защёлку и спокойно распахнул дверь.

Он был прав - там не было пусто. За дверью стояло то, чего Роберт не хотел бы видеть больше всего. Они встретились глаза- ми... Постояв так с минуту, Роберт оставил дверь полуоткрытой и пошёл спать...

Чувства не обманули его - к нему приходило Время.

9

Сегодня я, может быть, самый счастливый

из смертных:

Есть всё у меня, чем я обладать не

стремился,

И с каждым ударом винта я приближаюсь

к тому, что единственно дорого мне

и что, может быть, я потерял.

Блэз Сандрар.

Я долго мучился: позвонить - не позвонить. А что она поду- мает?! Ведь два года почти. А вдруг она меня забыла совсем? Нет. Не может быть. Ведь любила меня как-то по-своему. Люби- ла ли?.. Да, да, любила!..

Сердце мерно постукивало, лишь увеличив от этих мыслей на полшага от обычного темп.

Позвоню. А что скажу? Что это даст?

Ну, могу сказать: "Прости за все твои слёзы" (говорил уже). Могу сказать: "Прости, что любил тебя" (говорил), "Прости, что вернулся тогда", "Прости, что простил, когда вернулась ты"...

- Подожди, подожди, Даня. А чего ты хочешь добиться? Ну, допустим, позвонил, а дальше? Что ты хочешь? Что?

- Не знаю... Ничего.

- Ты ведь не хочешь, чтоб всё вернулось. Ты же сам её отпус- тил. Ты ведь и тогда всё понимал. Ты же боишься узнать, что она разошлась и вернулась в страну, где ты живёшь? Что ты на рас- стоянии часа езды от неё (даже если она и не разошлась)? Ты же боишься вернуть всё назад... Вполне может быть, что ты боишься вернуть даже тех вас и несколько лет назад?

- Ну, тех нас, может, и не боюсь. Только изменил бы кое-что (инстинктивно пытаюсь защититься).

(Сердце прибавило ещё полшага).

- Ты же боишься, что вдруг сделаешь ей предложение. Ей! Той! Ты боишься, что сам станешь другим. Ты боишься, что не сможешь вырвать в пике перепитого алкоголя жизни - твоей

жизни; вырвать, чтобы очиститься и снова пить до следующей рвоты! Боишься, что охмелеешь настолько, что не сможешь нап- рячь силы для рывка из себя! Ты же!..

10

- Всё!!! Замолчи!.. Достаточно.

Ушёл в кабинет. Заперся. Сел за стол. Положил руку на трубку телефона, словно обняв Кристину за плечо. Ещё секунда...

(Сердце уже потеряло свои ноты и исполняло какую-то им- прессионистскую импровизацию темпа.)

Отдёрнул руку от когда-то любимого плеча, словно от огня, и слуховой фокус поймал плавную мелодию гудка, звучащего в унисон с молчанием телефонного аппарата в какой-то другой стране. Телефонный номер.

- Здравствуй!.. Ты узнаёшь меня?.. Не знаю, почему я позво- нил... Просто... Так... Я ничего не буду спрашивать. Я всё пойму по твоему голосу. Скажи. Хотя нет, лучше давай просто помол- чим. Целую...

Метроном сердца: опустил грузик, как в сердце вдавил, и зас- тучало, застучало сердечко, затряслось всё вокруг; поднял гру- зик, как из сердца вон, - и стучит оно себе где-то там, аж еле слышно, а может, и вообще не стучит, а то, что мы слышим, так то, может, чьё-то эхо... Тик-так, тик-так - только темп порою разный.

Метроном сердца... Погода сердца: прошла буря, кончился дождь, утих ветер, ещё тише, ещё...

Вышел из кабинета (откройте, пожалуйста, окна настежь).

Всё понял: просто хотелось поговорить с дорогим человеком. И уже много позже вспомнил, что никогда не знал её новый теле- фонный номер.

11

Либретто.

На самом деле эта книга о ней. Я и задумал эту книгу, чтобы вытеснить, вырвать, выплеснуть из себя эту любовь или выда- вить ту часть, на которую моя любовь была больше её (эту часть я бы высчитал с помощью простой арифметики).

В какой-то момент нынешнего своего периода (уже года пол- тора без неё) я подумал, что напишу книгу коротких рассказов, которые никоим образом не будут касаться её, но книга в целом будет пропитана моими чувствами к ней. В пользу этого пред- положения говорило также то, что мне никак не писалось о нас с ней, но писалось легко о другом.

Кристина... Моя Кристина... Моя не знающая границ любовь к тебе. Моё неистовое обожание тебя.

Я думал о ней, садясь писать, но мысли о нас с ней оказывались не темой, но ветром, дующим по направлению движения, только уже моего, а не нашего... Говорю это уже без грусти, ведь по- том была Алина... Маленькая, красивая, умная, нежная, тонкая, с убивающей наповал улыбкой...

Я был обескуражен. Я был убит, оживлён и снова убит. Я не знал, что больше ноет - тело или душа - от желания обладать ею. Я в кои-то веки потерял сон. Я впервые влюбился с первого взгляда. Да, я впервые влюбился с первого взгляда. Эта хрупкая Алина поглотила меня. Я представлял, как буду нежно целовать её, носить на руках, кормить с ложечки мороженым, останав- ливать машину, чтобы подарить ей цветы, ворчать, что она мешает мне смотреть телевизор, любить её.

Я мечтал о чистой любви её. Я снова стал романтиком. Я пе- рестал быть собой, забыв все правила игры между мужчиной и женщиной...

Я прекратил играть, сняв с себя мягкий защитный панцирь. Я раскрылся под удар боксёра, забыв, что бой, по большому счёту, ещё и не начался... У меня начались белые ночи души.

Я бы никогда не носил в своём портмоне её фотографию - я хотел бы скучать по ней. Я уверовал в здравый ум природы че- ловека и был разбит. Я не был побеждён, но и не был победи- телем. Я был сломлен мечтой, которую придумал сам.

12

Мне снова казалось (на этот раз уже второй раз в жизни), что она необычна и, к сожалению, не понимает этого, а также то- го, что только со мной запоёт её розовый, поднимающийся в прекрасно-голубом небе лучик.

И всё-таки эта книга - о ней...

13

До десяти часов Жинолл должен был принять решение. Он сам установил себе эту временную грань, - иначе никогда ни на что не решился бы вообще. На часах старой башни светилось без пят- надцати десять. Он не знал, сколько ещё будет действовать снот- ворное, - Паолло мог проснуться через полчаса, а мог проспать и до утра. Жинолл озирался по сторонам, не пытаясь что-либо увидеть, думал, вспоминал. Наконец он понял, что от этого не уйти. Вскинул револьвер к собственному виску и выстрелил...

Когда Жинолл очнулся, на часах светилось без шестнадцати десять. Ещё целых шестнадцать минут размышлений. Усталость медленно приглушала звук мысли. Жинолл лёг рядом со спящим Паолло, положил заряженный револьвер между ними и заснул...

К вечеру в Жинолле пробудилось сознание. Ему показалось, что прошла целая вечность. Часы показывали без семнадцати десять. Он по-прежнему склонялся над дремлющим Паолло. Нес- колько секунд Жинолл настраивался на выстрел и, наконец под- давшись внутреннему порыву, прислонил дуло револьвера ко лбу Паолло и выпустил все патроны...

Жинолл вскрикнул и проснулся. Какой кошмарный сон. Он взглянул на Паолло, спящего рядом, затем на револьвер. Потом посмотрел на часы. Со старой башни светилось без шестнадцати десять, но Жинолл знал, что уже очень давно часы торопятся, как минимум, на минуту.

14

Я не давал названий своим рассказам. Всё это по той же при- чине, что и сам эклектический роман (то бишь первая часть), вроде как безымянный.

Мне видится, читатель мысленно сам подберёт к каждому рас- сказу имя, - то имя, которое видит он, чувствует он.

Чувствует, чувствует, чувствует, чувствует - это всё, что у нас есть чувствовать. Чувствовать через понимание, чувствовать через боль, через опьянение, прикосновение, через одиночество, взгляд, предательство, отчуждение, через слёзы и слёзы радости, через осмысление мгновенное и осмысление временем и, наконец, чувствовать через чувства.

О, бедный, несчастный, терзаемый, преступный и счастливый Гумберт Гумберт, беспредельный и плачущий мистер Розуотер, заставляющий "начинать думать" патер Браун, так и не нашед- шая полной любви форсайтова Ирэн. О, люди! Всё одно!

P.S. Я закончил писать рассказ о Жинолле, позвонил Ирине и тут же прочёл ей написанное. Я сказал ей, что, чем больше у че- ловека времени на раздумье, тем дальше он от мысли о самоказ- ни. Ирина же раскрыла другую, вторую, сторону: я-де отсчиты- ваю время до десяти и поэтому без семнадцати десять "больше", чем без пятнадцати. Но если вести отсчёт по времени текущему, то больше времени подумать было до без пятнадцати, а не до без семнадцати. И следовательно, изложенное приобретает обратный смысл.

Давайте попробуем влезть в шкуру Жинолла... Да не думал он ни о чём! Не мог думать! Ему тогда что минута, что час. Не мог он думать - НИ-О-Ч?М! Решение уже сидело в нём - в его голо- ве и теле. То решение, к которому он шёл, созревая, как плод, который видел и дождь, и солнце, и грозу, и ветер, и небо, и всё вокруг - и стал, каким стал. Наш Жинолл (уже наш, а не мой) всего лишь оружие. Просто Боливар, как известно, выносит только одного. Такая, видите ли, привычка...

Позвольте мне смелость посвятить строки о Жинолле арестан- ту, которого незаконно обвинили в пропаже денег из кассы бан- ка, а также автору "Дорог, которые мы выбираем". Интересно, он и вправду не брал денег из той злополучной (а может, и нет) кассы?

15

- Данечка, мне двадцать пять. Я хочу замуж, хочу детей, дом, спокойствие.

Я хочу, чтоб во мне потихонечку светился огонёк.

Понимаешь?! Потихонечку... Огонёк, а не пламя, которое взрывается, а потом гаснет. А потом надо вновь разводить костёр.

- А как насчёт жить? - спросил я.

- А я хочу так жить...

16

Сейчас пишу книгу - книгу моих чувств. Мне двадцать пять. Как хорошо, что была юность. Я так счастлив, что была юность! Она и сейчас ещё немножко есть. Она всегда немножко будет.

У человека должны быть воспоминания. Это, когда откидыва- ешься в кресле и закрываешь глаза. А ещё должны быть воспоми- нания, когда едешь один в машине и ничего вокруг, кроме тишины да тебя самого. Надо следить за дорогой, поэтому особо не размечтаться, и тогда приходит фон воспоминаний. Хочется верить, что меня сейчас понимают,- пусть каждый на свой лад (как же может быть иначе?!). Давайте простим себе всё плохое и хорошее. Мне двадцать пять... Хорошо, что была юность.

*****

Легче всего сказать: "Бог".

Труднее - всё сделать и сказать: "Бог".

Труднее всего - всё сделать и не сказать ничего.

Легче всего - сказать.

Труднее - не сказать.

Труднее всего - думать "..." и не говорить.

Легче всего.

Труднее.

Труднее всего.

*****

Двенадцать часов ночи. Маленькая улочка, на которой я живу, убегает от широкой магистрали, забирая у неё последние капли тишины. Мой первый этаж. Балкон. Меня притянул еле слыши- мый звук трубы. Какая-то джазовая мелодия, нарочно сбиваю- щаяся и продолжающая плавно литься. Только труба... Интересно, можно ли нарисовать джаз?..

Два трёхэтажных дома, смотрящих друг на друга балконами. Жарко и влажно поэтому все окна и двери балконов, а также жалюзи открыты. У кого-то напротив, на третьем этаже, уста

17

новлен мотор кондиционера, с которого через равные полсе- кунды капает вода. Эти капли бьются о жесть, которая встре- тилась им на пути, на своё и окружающих жильцов горе. Где-то включили телевизор - передают новости, которые пытаются заглушить джаз (уже подключились фортепиано и ударные). Новости громче, а джаз лучше. Слышно и то, и это... Капли продолжают свою работу; кто умрёт раньше - жесть или мотор? Ставлю на жесть... Передумал. Ни на кого не ставлю.

Обшарпанные стены домов не огрызаются, но мягко, по-стар- чески, улыбаются - чего уж там. Маленькая аллейка между зданиями, шириной в несколько метров, кажется частью домов, как единого ансамбля. То там, то здесь решётки на окнах. Старые дома... Кое-где висит стираное бельё. А фасад - как будто только построили.

18

Я очень давно решил написать книгу, ещё не было сегодняш- него меня, не было того окружения, что есть сегодня, и для меня, зависящего более от того, каким я сам его вижу, не было сегодняшнего понимания, ощущения. Брызнул какой-то блик в сознании, какой-то сигнал, ещё не понятый мною самим. Потом, позже, этот сигнал, но уже как-то по-другому, вновь напомнил мне о чём-то внутреннем, о чём-то таком, что способен услы- шать только я. А потом снова и снова эти зёрна падали, но не вырастали; наверное, не созрела тогда ещё сама земля для этих зёрен. Тогда ещё не было Кристины, тогда я не осознавал, не мог пока увидеть таких тем, произведений, чувств, которые нельзя, невозможно ни с кем обсудить, не обязательно связанных с лю- бовью, разлукой, лирикой, смертью, но просто тем, чувственных тем, состоящих из слов, красок, киноплёнок, нот, молчания... Или, может быть, да, - можно было обсудить? Но был, появ- лялся, я это прекрасно помню, тот блик.

Я и сам внутренне успокоился. Или, может быть, просто открыл для себя новые чувства: мне хорошо и спокойно; мне хорошо, потому что спокойно; я не бегу; время остановилось; мы просто сидим и болтаем и можем сидеть так вечно, - нет, я не сошёл с ума, я про чувства... И, наконец, книга. И тоже уже что-то другое: не сейчас, не десять страниц в день, а пусть само, пусть полный, зрелый плод, удовлетворение от того, что ты пишешь и как ты пишешь.

То время оголило меня. Роман с Кристиной. Мы оба студенты. Живём в общежитии, у каждого своя комната, и весёлое, без- заботное время, если не считать трудный старт, разные хара- ктеры и бессонные ночи, связанные с этими самыми характе- рами. Потом тяжёлый разлад, трещина в отношениях, расцветающая как раз, когда у меня начинают появляться деньги, мы оба работаем в летние каникулы, снимаем двухэтажный кот- тедж... Я потом ещё ездил посмотреть на этот коттедж: дом, рассчитанный лишь на двоих. Первый этаж - только салон, кухня и ванна, а наверху - огромная спальня. Интересно, я припоминаю свои чувства - я ни о чём не думал, не анализи- ровал, не сожалел, не вспоминал, а так... просто приехал

19

посмотреть на этот первый и последний наш общий дом. Он находился на самом краю огромного земельного участка с такими же домами как наш, и утром можно было увидеть нежный, цветной, неземной туман, его светло-голубую про- хладу.

В первое наше утро в том доме я проснулся первым. Я стоял совершенно голый у окна. Красота тумана настолько оглушила меня, что я не услышал, как поднялась с кровати Кристина. Она обняла меня и тихо сказала: "Я почувствовала, что тебя нет рядом со мной, - и добавила, - какая красота!"

Да, та пропасть имела своё начало именно в этом прекрасном, сказочном доме.

Домашние заботы? - нет, я мог этого вынести, тем более что большую часть работы по дому несла на себе она. Проблема была глубже: Кристина впервые предпочла провести отдых отдельно, работать где-то в другом месте, рядышком со сво- ими родителями, иногда мне звонить, видеться раз в пару недель (если вообще) и... вернуться к нашей совместной жизни к началу нового учебного года. Первый раз наши синусоиды серьёзно не совпали, но мой эгоизм победил - она приехала, изменив планы, и была со мной. Кстати, до сих пор не жалею об этом. Понимаю, что эгоистично... да, понимаю, что, может, было бы потом лучше, но нет, не отдал бы те дни... Я нуждался в ней, я не мог быть без неё, мне не спалось без Кристины, моей Кристины. Я получил то, что по праву, простите, принадлежало мне. В конце концов! - уже кричу я,- женщина ради своего мужчины меняет свои планы!.. Ничего, к чертям, это не изменило бы в будущем, не созданы мы друг для друга! И мне плевать, как называется то, что я брал от жизни всё, что мог, и смотрит ли на меня сейчас Бог. Да, да, плевать, мать твою божью!

Та пропасть, которая становилась временами то больше, то меньше, но никогда, никогда не смыкались противоположные края.

Бизнес, мой успешный бизнес, приносящий большие, даже по сегодняшним меркам, деньги, явил собой в итоге катализатор окончательного разлада. У нас всё было как-то по-другому, не

20

как у всех. И эти деньги, так обычно помогающие, не оказали положительного влияния, а, скорее, наоборот: мы стали реже видеться, упрёки, (можете нафантазировать себе что угодно, и это будет близко к правде).

Потом она решает выйти замуж за "вечно ждущего него", надо было только выбрать. Мы встречаемся ещё и позже (я специально комкаю концовку - хочу поскорее закончить). Слёзы. Мои, её. Слова. Море слов. И её ум удерживает нас от, к сча- стью, моей запоздалой ошибки, которая исправляется обычно бракоразводным процессом. Счастливый конец (я не шучу)!

(В зале зажигается свет. Зрители выходят на улицу через боковые двери кинотеатра).

*

Уже лежит на печатных листах треть книги, когда я пишу эти строки. Только что перечитал весь последний отрывок и... ведь я в самом начале любил точки. Да, да, обычные точки из синтаксиса. Многоточия, восклицательные знаки!.. "Забивал гвозди". А сейчас у меня нежный, трогательный роман с запя- тыми (я ещё не знаю, где помещу этот отрывок.). Запятая, что даёт ручью литься, делает его гладким, прозрачным, нежным, мягким, ещё далеко до моря, где надо ставить точку, мы не ду- маем сейчас о месте, где река прекратит жить!

*

То время оголило меня.

Мы варились в собственном соку. Возможно, я виноват более, чем она, или вообще виноват только я, но это моя сущность, природа. Мне не хватало той любви, что была в ней. У нас до безумия было мало общих друзей, их не было, результат разных характеров. Мы всё время пытались склеить разбив- шуюся ещё при рождении чашу, чашу нашей любви. Или нет, может, это и была - любовь? Может, это именно то время, которое было отпущено провидением, и надо благодарно про- молчать? Или всё это - плод моей извращённой фантазии, самоубеждение?

21

Мой бизнес снимал кожу с моей души. Это был мой первый крупный опыт, и я отдался ему целиком: покупал и продавал большими партиями, бесконечно встречался с людьми, дока- зывал, убеждал, играл, плёл интриги, врал, менял грязные рубаш- ки... Мне нужна была её полная поддержка и безоговорочная духовная отдача. Я получил только первое. Я успел, на какое-то мгновение, остановить свой бег... Какое-то ощущение обиды. Я не был удивлён,- мы жили уже несколько лет вместе,- но глупо было бы сыпать сахарный песок на явно неудачный и получив- шийся горьким пирог.

*

Алина. До сих пор помню каждый оттенок её нежного юного голоса. - Я влюбилась в тебя! Я влюбилась в тебя уже там, на заднем дворе старой гостиницы, куда ты привёз меня в первый день нашего знакомства: поляна медленно стареющей травы, деревья, пустота, сухие листья в тихой воде заброшенного до лета бассейна... Но я испугалась тебя. Что-то услышала внутри тебя.

- А сейчас? Алина, ты ещё любишь меня?

- Какое это может иметь значение?

Она не звонила с тех пор. Пока нет.

Я прикоснулся к её губам. Только раз. Мой последний штурм чего-то сказочного, волшебного. Почти ежедневные разговоры по телефону. Я обещаю приехать и приезжаю. Она выходит ко мне, потрясающе красивая. Или, может, только я это вижу, опять больная, раненая фантазия? Я встречаю её в воротах студенческого общежития. Те самые ворота, из которых сот- ни, тысячи раз мы выходили с Кристиной, держась за руки, улыбаясь, ругаясь, обнимаясь... Но сейчас она, и никто больше. Она. Алина. И я люблю её. До безумия. Вновь штурм, переносные лестницы, горячая смола на головы штурмующих.

Мы говорим и говорим, мы оба думаем, пытаемся предста- вить себе что-то. Потом едем в ту самую старую гостиницу, где есть уютное кафе с пианино и тапёром. Мы смеёмся, я

22

подпеваю музыканту, держимся за руки, я целую её ладони, а она всё время пытается разобраться в чём-то, в себе, во мне. Или снова, скорее всего, моё выдуманное воображение?.. Потом пианист пьёт свою чашку кофе, и я, с его разрешения, усажи- ваюсь за инструмент и импровизирую "Подмосковные вечера" и ещё что-то. Получаются весёлые, задиристые, джазовые "вече- ра" - гимн моего поражения или победы, но точно поражения моей мечты: мы гуляем, держась за руки, по Национальному парку, рядом с моим домом, я люблю её, мы доставляем друг другу ни с чем не сравнимое счастье, я просыпаюсь от её поце- луев, я засыпаю с самой лучшей тяжестью - её головы на моём плече...

Тапёр допивает кофе, и мы играем Миллера в четыре руки. Музыка Глена затихает и взрывается, я кричу, хриплю саксо- фоном. Марш! Марш битве, любви, поражению, вечеру, тапёру, четырём рукам, саксофону, моим поцелуям её пальцев, двум чашечкам кофе, остывающим на маленьком столике, её непо- нятному мне взгляду. Марш!..

Я поцеловал её только раз, всего лишь раз. Но, Боже правед- ный! Её губы... это Бог Нежности, Молодости, Бог Сладост- ного Безумия...

- Ты сошла с ума...

- Ты всё придумал...

Пусть только она позвонит. Я поеду и буду с ней. Даже пони- мая сейчас, что она права, что это не то, наверное, правда, не подходим друг другу. Опять не подходим друг другу...

Я люблю её.

То время, действительно, оголило меня. Я был счастлив, безу- мен, влюблён, разочарован... Я ждал, изменял, терпел, врал, при- думывал, верил...

*

23

И вот - сегодня... Я другой. Мне нравится моё новое качест

во. Я очистился от старых фолликул и теперь наедаю, напиваю новые. Я покрылся лёгким жирком, у меня округлились плечи и мозги. Меня подчас интересуют вещи, которым раньше я не уделил бы и секунды, я интересуюсь всем: фуражом, тюрбаном, ингаляцией... чем угодно, я всем женщинам дарю диадемы, неза- висимо от их возраста и вероисповедания. Я покрыт "золоты- ми" друзьями и идиотами и я сам и то, и это. Я здоров.

Я дышу...

В последний раз, когда я был в том кафе, пианиста дожида- лась его подруга - женщина лет сорока пяти. Очень красивая. Мой(!) импозантный тапёр пожелал всем "доброго вечера" и тихо ушёл с ней...

Я вновь один в своей квартире. Я беру лист бумаги и вспоми- наю позавчерашний вечер: "Сижу, печатаю свой роман. Дети- ще! Сижу и печатаю. Просто... Играет джаз. Всё очень хоро- шо... Пусть каждый сидит и печатает свой роман!.. Пусть!"

24

Я обращаюсь ко всем тем, кто считает (открыто или скрытно), что он самый лучший. Не тратьте зря свою энергию! Если Вы действительно искренне так думаете, то так оно и есть! И неза- чем об этом говорить и спорить. Итак, (я сейчас совершенно серьёзен) Вы самый лучший!!! Вы двухлетний ангел. Вы лист на дереве. Вы здесь и там одновременно. Если обыватель смотрит на Вас и думает, что это Вы, - он ошибается. Это либо Ваша часть для него, либо вообще не Вы. Вы самый лучший, лучший в этом говённом мире. Распахните ставни и закричите громко: "Да-а-а-а-а-а-а!". Если Вы в машине, опустите окно и громко, не останавливая своего движения, во всю мощь лёгких: "Да-а-а-а-а-а-а-а!". И пусть Вас не интересует, что подумает сосед или пассажи- ры в проезжающей рядом машине. Окно не открывается - раз- бейте его, ибо Вам нужен свежий воздух. Смейтесь над этим поганым миром. Вы живёте так, как считаете нужным. Вы живё- те, чтобы умереть, и, умерев, будете жить. Умоляю Вас, самых лучших, - никому ничего не доказывайте, ибо на этом Вы теряете энергию... "Франция - это я, я - это Франция", - и он прав, тысячу раз прав! Вы самый лучший и не дайте серому ветру простудить Ваши мозги. "Ветер врёт, обязательно врёт". А не врёт дождь, солнце, скорость, шампанское, ты. Любите! Отда- вайте и берите! Будьте любимыми! Бросайте и плачьте!.. Прав любимый писатель Алиночки, которую я почти забыл (вру): "Ког- да заканчиваются деньги - надо увеличивать чаевые".

Раз-два! Три-четыре!

Три-четыре! Раз-два!

Кто идёт? Мы идём!

Кто поёт? Мы поём!..

А если окно нельзя открыть или разбить, то нам на хрен не нужен такой дом. Да здравствует союз апокалипсиса, панацеи и космополитизма! Голосуем... За? Против? Воздержавшиеся? Единогласно! Попрошу следующий вопрос повестки дня.

25

Всё расплывается. Звук становится всё тише, плавно уходя на нет. Деревья медленно качаются, но ветра не слышно. Ветра нет. Нет и деревьев. Степь. Пустыня. Город. Город в пустыне. Каким-то чудным образом в нем есть всё, совершенно всё для долгого жизнепровождения. Есть тень, солнце, вода, холодильник в виде пещеры, очень много вина (только вина - строгие старые бутылки - такое постоянное и ненавязчивое пьянство). Даже не холодильник, а ледяной ручей, стоячая вода.

Пляж. Лежаки со свежими полотенцами. Огромная библиотека. Настолько огромная, что нет никакого желания читать. Тем бо- лее - всё время пьяный.

Простирающаяся по всей площади, светло-зелёного цвета прострация. Её видно, можно потрогать. Всё выкрашено в бес- цветный цвет. Всё хорошо.

В любой момент можно пообщаться с живущими в соседней деревне писателями, учёными, проститутками без лиц (что-то вроде онанизма с пристрастием). Можно влюбиться и закрутить роман с прекрасной исландкой.

Ночь. Всё.

Вечером приедет и пробудет у нас три дня его величество Па- риж. На осень уже заказан Лондон...

Всё, видимо, продумано и хорошо, но нет только одного. Никто пока ещё не заметил, но не хватает важного компонента сферы. Нет ингредиента целостности жизни... Трибуны на Великом Собрании города заполнены не до конца, и это вносит уныние в поющие лёгкие великих ораторов. Нет соли к прекрасному яству. Нет тарелки к нему же. Вдруг исчез цемент между кирпичами огромного здания; здание не падает и не упадёт пока, но цемент исчез. Нет маленьких улиц с окнами наружу, и от этого огромные проспекты с великолепными статуями кажутся одинокими и брошенными.

Господа, товарищи, братья, неужели Вы не понимаете? - ведь нет ДУ-РА-КОВ! Нам плохо без дураков. Да здравствуют дураки! - и троекратное "Ура!" разнесётся по площади. Дайте им запол- нить их место. Это их место! Дайте им щипать воздух, дайте им дуть на него и на горячий чай с одинаковым темпом и замирани- ем того, что у них называется душа!

26

Всё. Чистый стол. Нет запаха. Никакого. Исчезло небо. Исчезла смерть, и стало неинтересно жить. Завтра, после обеда, будет производиться обмен лиц на новые; такие же, но новые. Пыль на завтра отменили. Все ушли. Строка. Всё.

27

Здравствуйте и прощайте!

Я приветствую Вас по причине соблюдения правил хорошего тона и прощаюсь по причине своей смерти. И, пожалуйста, не надо вытягивать лица. Ничего страшного не произошло и не про- изойдёт. Кто, в конце концов, кто такой я и кто такие Вы, чтобы хоть что-нибудь произошло из-за моей кончины и Ваших, уже готовых вытянуться (а я это вижу) лиц. Большой, а возможно, и маленький муравьиный рой... И поэтому здравствуйте и прощайте.

Мои лёгкие дышат, пальцы правой руки уверенно сжимают карандаш, глаза следят за движениями этой руки (если бы не моё обожание одного нефранцузского парижанина, я описал бы ещё пару органов тела (дешёвый камуфляж), а сам я мыслями в том далёком или близком дне, когда я умер (простое и короткое слово - умер) и что самое интересное, ушёл в мир иной таковым, коим являюсь сейчас.

Я сказал: "Большой, а возможно, и маленький муравьиный рой, и поэтому здравствуйте и прощайте", а в голове зазвенело: "Мой девиз: всегда весёлый и ясный!", "Она была сущий пустяк", "Париж - это Франция, а Франция - это Китай", "Инициация - день переезда для души", "Теперь я не бываю в одиночестве. На самый худой конец у меня нет Бога!"...

Разумеется, перед смертью мне хочется поведать Вам о наших похождениях по таиландским массажам и танцах живота на столе между бутылок с настоящим французским шампанским. Расска- зать, чтоб вспомнить самому, ибо даже те, кто были рядом со мной, чувствовали что-то своё, отличное от моего. Но всё тот же он стоит, сутулясь, около своего велосипеда и заслоняет свет лампы с левой стороны...

Всё ещё сидя за большим столом, я заглядываю в свой ежеднев- ник. Там нет записей. Ни одной. Ничего не надо делать. Можно, наконец, отоспаться. Ни одной записи. Это что, значит, что я умер? Нет, это значит, что нет ни одной записи... Он всегда весёлый и ясный. Как просто и здорово. Весёлый и ясный. Не буду, хотя хочется, долго повторять эту фразу, ибо боюсь поте- рять её смысл...

28

Великодушно простите; я заболтался и позабыл о фабуле - я

умираю или, того не зная, умер. Я прохожу, подобно ему, мимо седого араба, лицо которого сливается со стеной, но сворачиваю не влево, как сделал это он, а вправо. Я вижу большую площадь, за ней поляну и ещё дальше - море, которое тупо упирается в небо. На площади мириады пустых деревянных столов. Каждый стол сбит с двух сторон скамейками. Натуральное дерево покрыто краской с натуральным цветом дерева. Лишь за одним столом сидят друг против друга двое мужчин. Они отпивают из пустых бокалов, намекая на пиво. Все остальные столы пусты, не намекая ни на что. Подошла немолодая пара (по внешнему виду трудно определить, родились ли они в этой стране). Долго выбирали место, а потом, конечно же, подсели к этим двум. Некоторое время помолчали, затем встали и куда-то ушли. "Мы не взяли их адрес", - проговорил тот, что сидел лицом к поляне. "У меня есть", - молвил второй. Что он имел в виду?

Мне уже наплевать на всё, включая и то, что он имел в виду.

Итак, умираю или уже умер. Снова чист. Не дожидаясь страш- ного суда. "Мне хорошо, мне плохо", и ни о чём не сожалею... Большой, а возможно, и маленький муравьиный рой, и поэтому здравствуйте и прощайте... Да, чуть не забыл, не кладите мне в гроб диплом об окончании музыкальной школы и водительские права. Оденьте меня тепло и неброско, и я буду благодарен Вам всю оставшуюся жизнь. И никаких похоронных маршей - не терплю. Будет достаточно двух ударников и тенор-саксофона (бас неуместен и слишком грустен - Вы не на похоронах)...

И всё-таки Ваши лица вытягиваются. Брови поползли вверх, воздвигая на лбу окопы морщин. Глаза начали увеличиваться и округляться, а подбородок медленным камнем вниз - любое лицо так вытянется. Ещё раз - ничего, физически, не произошло. Просто сегодня я понял, что умер. Вот и всё. Таким образом экономятся нервы для будущих великих дел. Причём здесь - на этой полной грехов земле - или как там она ещё называется.

Я умираю и, безразлично озираясь по сторонам, вижу других, которые почили уже давно и до сих пор этого не осознали. Неко- торых из них я знаю (или знал) лично. А ведь пойми они это - и большому количеству народа стало бы намного легче, чем той

29

датчанке, что бесплатно мучилась из-за другого ненастоящего

парижанина-островитянина...

Но вернёмся к саксофону. Он похож на здравствуйте и прощай- те. Всё похоже на здравствуйте и прощайте, потому что большой или маленький муравьиный рой. Стоп!.. Может быть, Вы ждёте чуда? Я оживу прямо сейчас, прямо на Ваших круглых глазах, прямо как в тех сказках, что читали Вам добренькие няни? Нет, не оживу. Чуда нет. Нет ничего, нет нет, нет оживу. Есть только всё к чертям свинячьим, да и то без гнева.

Мимо нас всех проходит та немолодая пара (вы помните их лица? здравствуйте и прощайте), и всё, чего я искренне сейчас желаю - это чтоб ничего не хотелось. И вот Вам ещё одна бес- смертная фраза, которую трудно осмыслить до конца: "Спокой- ной ночи!" Спокойной ночи, не сжигая кораблей и мостов...

Я остался без адреса, но если Вам вздумается черкнуть мне па- ру мыслей пишите, пожалуйста, на главпочту мира, - "до вост- ребования"... может зайду туда.

30

Мы как-то с ней поссорились, и каждый выплеснул накопив- шийся груз обид (всё-таки три года вместе). Потом она замол- чала и насупилась, как маленький ребёнок. В такие моменты она всегда походила на обиженную семиклассницу, прямо на глазах моя цветущая женщина превращалась в маленькую школьницу. Замолчав, Кристина уткнулась в одну точку. "Подойди и обними меня, обними нежно, поцелуй, прижми меня к себе", - вот что висело в воздухе и, читая это, я не мог сделать и шагу к ней. Просто не мог. Физически.

Сейчас я понимаю, что уже тогда устал от нашей связи... Да, мы не видимся неделю и бежим друг к другу. Да, мы придумы- ваем что-то из воздуха, чтобы обновить наши отношения. Да и ещё сто раз - да! Но... это ненормально... После того, как каж- дый из нас пошёл на компромисс с собой ради наших отношений, та несчастная, та дьявольская пропасть была ещё достаточно широка и глубока... Нет, нет, я не хочу, чтоб сложилось впечат- ление постоянной войны, но... я не знаю... какое-то ощущение, будто что-то упускаешь, не получаешь до конца...

Я не мог без неё, и я устал. И это "я устал" перевесило всё остальное.

У моего отца есть замечательная фраза: "Каждый получает то, что он хочет". Мы оба получили то, что хотели, во всяком случае я, и давайте забудем сейчас о цене... Возможно, это проз- вучит гнусно, но... нет, я всё-таки скажу: боже мой, как хоро- шо, что я так люблю себя! Люди, любите, пожалуйста, себя, и тогда будет счастье, будут счастливые браки и обоюдная любовь; тогда у вас появятся настоящие друзья, а не блеклая масса. Жертва любви, между прочим, всё ещё жертва... С каж- дым словом, выходящим из-под моего карандаша, становлюсь всё чище и чище. И вот, наконец, я свободен, любим, чист. Иду навстречу своему Я, не желая никаких жертв. Ни в чём не вино- ват и всё прощаю. Прощаю себе и прощаю ей...

Прости меня и ты, так любимая мною когда-то.

31

Наконец-то пошёл дождь.

Ведь кто-то из нас двоих

должен хоть иногда

мыть мою машину.

Наконец-то пошёл дождь. Ну и хорошо. Ну и славненько. Все забегали ещё быстрее, чтоб не промочить ноги. Выходит, что вспотеть от бега лучше, чем промокнуть от дождя. Потные носки лучше мокрых волос! Грязные воротнички стерильней слёз при- роды! Всё сухое, включая наши души, славненько оберегает от простуды. Бегайте ещё быстрее, и никогда не заболеете, - ни телом, ни душой!.. Мегаполис! Ещё немного, ещё, ускорили чуть бег, и вот оно! свершилось, - мы успели на поезд метро и теперь никуда не опоздаем. Сейчас можно отдышаться, проте- реть рукавом мокрый лоб и навести на нужный прицел дыхание. Добрый самаритянин подует на нас, чтобы быстрее высох пот. Мы устало закрываем глаза, безуспешно пытаясь поймать пяти- минутный сон. Мы потом, уже дома, поменяем грязную, прилип- шую к телу сорочку. Боже, как хорошо! Я хочу быть рядом с ними, этими пуританами. Я тоже хочу успевать... Восемь часов сна, восемь часов работы, и у нас остаётся ещё целых восемь часов на поехать на работу, заплатить за газ, забежать в банк, вернуться с работы, на поиграть с ребёнком, приготовить суп на два дня и на потрахаться раз в неделю. Чудо! - я вывожу общече- ловеческую формулу успеха (все затаили дыхание, вытирая пот изнутри). Вот она - формула: трахайтесь четыре раза в месяц, и вы всё всегда успеете, включая навестить родителей, бабушку с дедушкой и ещё какого-нибудь члена семьи! Если вам надоели четыре совокупления в месяц - переходите на сорок восемь кои- тусов в год. Никаких проблем. Пусть идёт дождь!

Чувства... Жжёт внутри. Прямо посреди груди и чуть левее. Вечером хочется уютного тепла, и я получаю его. Следующим вечером она приходит вновь, а я хотел бы побыть один. Телефон- ный автоответчик голосом моих добрых знакомых, без которых я бы пил намного меньше, но жил бы намного хуже: "Даня, как насчёт преферанса вечером? Коньяк уже есть". Конечно, я хочу к ним. Она обещает, что дождётся, и я, возвращаясь в два ночи домой, представляю, как обниму её нежное, горячее, милое мне,

32

на самом деле, чувственное её тело, но дома меня дожидается всё тот же электроголос, теперь уже женский. Я некоторое время рассуждаю вслух, стоя под душем, ложусь в кровать, которая пахнет ею, целую подушку, и всем спокойной ночи. Дождь мне не мешает. Аривидерчи.

Мне снится, что я неуправляемое животное. Но у меня есть большой плюс - я не удерживаю женщин. Я делаю больно себе и им, но не в той степени, если бы я больше врал... Кристиночка, благодари судьбу, что я не сделал тебе предложение (а это кон- чилось бы нашей свадьбой), ты же прекрасно помнишь, как я рушу всё на своём пути, не дожидаясь подарков судьбы. А ещё, наверняка, не забылось, как ты, собственной персоной, не могла, или не хотела, отразить этот натиск, даже когда вроде бы всё это было не к месту... Это было бы сто лет мучений. Прошу прощения за, может быть, резкий стиль, и спокойной ночи, до- рогая госпожа... извини, не знаю фамилии твоего награждённого за исступлённое ожидание мужа...

Всё это так. Но как увидела своё будущее юная Алиночка? Как? Скажи же мне, любовь моя?! Ведь тебе было всего во- семнадцать! Всего восемнадцать! Ничего не понимаю, а впро- чем, может, никогда и не понимал. Но как? Коим образом Алина устояла, безусловно влюбившись в меня? И зачем?.. Она неимо- верно измучилась сама, измучила своего первого мужчину (а воз и ныне там), измучила, наконец, меня и - отвергла. Отвергла вся в слезах, в бессонных ночах, в непонятной голове (у меня не хва- тает эпитетов). "Я не пытаюсь тебя понять до конца: ты старше, опытнее, мудрее меня в сто раз. Ты говоришь больше умом, чем сердцем. А я... я... впервые... я так спокойно жила... я не думала... Всё, что я могу сделать - это почувствовать пра- вильный ответ... Моё сердце говорит тебе "нет". Прости, Данечка. Возможно, мне хуже, чем тебе...", - вся в слезах, в прекрасных, делающих её ещё чудеснее, чистых слезах... Кра- сивый, получившийся несвойственно мне платоническим роман. Какая-то напасть. Нависшее проклятие... (Если бы я прыгал с шестом, у меня бы осталась третья, последняя, попытка на

истинное и полноценное, если такое бывает, счастье. Хорошо,

что это не так - у меня ещё много сил).

33

Я так и не нашёл слова, чтобы обречь её на счастье со мной, хотя говорил именно сердцем, только сердцем, а не наоборот. Ничего не понимаю, но это не помогает. Не помогает также серия ничего не значащих для меня лёгких побед... Постойте, а может, она действительно чувствовала недолговечность буду- щего счастья, возможность быть глубоко и болезненно ранен- ной? Как там - "лучше синица в руке..."?

Я позвонил попрощаться, и снова её слёзы: "Кто тебе позволил врываться в мою жизнь? (И уже почти крича) Кто?" - "Ты, Алина".

Я просыпаюсь, натягиваю свитер, пиджак, бутерброд и залезаю в машину. Вот кто всегда рядом... Но так не может продолжаться вечно. Придётся же когда-нибудь выбирать?! Сколько мне ещё будут прощать? Хотелось бы знать, потому что я намерен ис- пользовать весь кредит до конца. И этот кредит ещё жив - через пару дней я слышу знакомый поворот ключа в замке и искренне хочу любить её. Да, она получила меня таким, каков я есть: поле, два шва, и ещё куча помельче, почти незаметных. Она это чувст- вует на себе, хотя ни в чём не виновата. Следующая почувствует то же самое плюс последние изменения. Если, конечно, будет меня хоть немножко любить (я имею в виду чувства; следующей может снова оказаться она).

Вновь это жжение внутри, и я не знаю, что сделаю на этот раз. Хотя, позвольте. У меня есть прекрасная идея. Я использую тот факт, что не нужно варить суп и ночью меня не разбудит ребё- нок. Мне кажется, я немного утомился и сейчас направляюсь совершить то, что люблю больше преферанса, биллиарда и не- удавшейся любви.

Я ухожу в мир, где не дует злой ветер и люди не убегают от дождя, где моя машина всегда чистая, - вне зависимости: плакал Бог или нет - я иду спать.

- Не беспокойте меня никто, - я сам вам позвоню.

- Когда?

- Когда проснусь.

- Часов в десять вечера?

- Может, через неделю.

34

Кристина спросила меня как-то ближе к нашему концу:

- Знаешь, почему ты так и не сделал мне предложение?

- Почему?

- Потому что ты боялся, что я соглашусь, - грустно сказала она.

Потому что ты боялся, что я соглашусь.

Потому что ты боялся, что я соглашусь.

Да, чёрт возьми, да!

35

...Рисует для Франции,

Чувственности лишённой,

Рисует всем телом,

Глаза у него на заду...*

Я хожу по Третьяковке. Останавливаюсь у работы С. Малю- тина "Портрет писателя Дмитрия Фурманова". Умные, сосредо- точенные глаза, медаль молодой России на гимнастёрке...

...И вдруг перед вами портрет...

Это ты, читатель,

И я,

И он сам,

И невеста его,

Бакалейщик с угла,

И молочница,

И повивальная бабка,

И кровью испачканный таз,

Новорожденных в нём моют...

В нашей советской кухне стояло радио "Харьков". У него было всего две ручки: настройка волн и звука. Радио это выдавало му- зыку с лёгким шуршанием, этаким потрескиванием. Мне запом- нилось сие радиосопровождение настоящей музыки так же, в об- щем, как и шорох от касания иголки о пластинку...

Я любил музыку с детства; сказались вложенные усилия моих родителей. Мама - некогда прекрасная пианистка, а ныне любя- щий свою работу педагог, научила меня и старшего брата Игоря слушать музыку, понимать её историю, видеть за произведением своё - личное, различать в оркестровом исполнении душу каж- дого инструмента в отдельности. Отец - бывший трубач - привил мне любовь, которая, наверное, умрёт вместе со мной, любовь, которая (не боясь патетики) побеждает время, любовь, которую легче услышать, чем объяснить, - любовь к джазу.

_______

* - Здесь и ниже отрывки из стихотворения "Портрет". Блэз Сандрар. Сборник "По всему свету" (Прим. автора.).

36

Я рос на музыке. Вспоминаю иногда потрясающие вечера в кабинете нашей квартиры, где стоял рояль. Собирались друзья родителей, и случалось, нот звучало более, нежели слов...

"Сказки венского леса" "короля вальса"; Героическая "Пятая" (девиз "Борьба с судьбой") и "Девятая" (с оригинальным хором на слова оды Шиллера "К радости"); знаменитейшую же "Четыр- надцатую" гости (да и мы) просили маму при каждом подходя- щем случае; а мягкий в разнообразных красках бас Фёдора Ивановича, что брал партии Ивана Грозного, Мефистофеля; великий Александр Порфирьевич, что не успел закончить большой труд и завещал его Римскому-Корсакову и Глазунову...

Шорох от иголки о пластинку. Как же он въелся мне в память - этот шорох.

...Безумное небо,

Современности рты,

Башня штопором,

Руки...

Строки из "Подсвечника" мессера Джордано Филиппо Бруно: "Видишь, какое гнусное, чудовищное и буйное время: сей век, печальный век, в котором я живу, лишён высокого...", конец шестнадцатого века. Сейчас конец двадцатого... И всё же. Шорох... Шорох и трещины - трещины на старинных полотнах.

Я стою и смотрю на работу Рубенса - этого "короля живопис- цев и живописца королей" - "Елена Фоурмен в свадебном пла- тье". Сесть нельзя, а лишь стоять... Трещины, что сопровождают картину, как шорох - музыку.

Делакруа. "Данте и Вергилий", "что в лодке Флегия переплы- вают Стикс; они приближаются к пятому кругу, их освещает зарево адского города Дит". И трещины. Я замечаю на полотне трещины. Они кажутся естественной частью картины.

Тринадцатое июля тысяча семьсот девяносто третьего года. Шарлотта Кордэ убивает Марата. Давид рисует героя. А может быть, это Шарлотта - герой? И трещины на камне, где написано - Давид.

37

...Христос,

Это сам он Христос

На кресте

Его детство прошло.

Каждый день

Совершает он самоубийство...

"...Гнусное, чудовищное и буйное время..." Сейчас конец двадцатого. И всё же... Шорох и трещины. Музыка и картины. Так это одно и то же - шорох и трещины. Не знаю общее их название, но одно и то же; ведь в живой музыке не было шороха в залах, а когда писались картины - на полотнах не было трещин.

...И вдруг

Перестал рисовать.

Это значит спит он теперь.

Галстук душит его.

Удивляет Шагала, что всё ещё жив он.

38

Лёжа на диване в гостиной:

- Я умру один... Просто один. Умру, и самая паршивая собака не придёт проводить меня в последний путь. Буду лежать в по- хабном гробу: старый костюм и грязная сорочка, - бюро "Пос- ледняя поездка" не заботится о дешёвых похоронах, за которые платит гроши национальное страхование этой страны. Хотя почему этой страны? - я не знаю точно, где умру.

Не то, чтобы обидно, но сам факт - никто не придёт меня хо- ронить. Никто... Где вы все? Где мои друзья и враги? Где жен- щины, что страстно любили меня?..

Не то, чтобы очень хотелось, но хоть какую-нибудь речь. Ка- кую-нибудь сраную речь. Добрую, обидную, смешную, - не важно какую, - я просто люблю общение.

Умру один, как собака. Как грязная, мокрая, вшивая, с капа- ющим из глаз гноем собака. Умру в незнании, в непонимании, в необразованности. Умру, так и не узнав, что такое Макондо: то ли это чащоба, где легко погибнуть, то ли это бананы для дья- вола, то ли ещё куча всякого дерьма... Я так уже не пойму природы женщины. Природу женщины?.. Я не уверен, что пойму свою собственную природу...

Я не жалуюсь. Я просто сообщаю себе, что умру один... Ну и плевать! Имел я всё и вся, включая друзей, врагов, женщин, бана- ны для дьявола, чащобы, природу людей и мёртвого себя! К чёр- ту всех!

Из спальни на втором этаже раздаётся женский голос:

- Дорогой, ты заказал билеты в театр на среду?

- Подожди, пожалуйста, я занят.

- Не слышу. Скажи ещё раз... С кем ты там говоришь вообще?

- Ничего, ничего, родная. Это я с собой.

39

Я однажды (а может, и не однажды) не понял что-то в ней. Не "допёр". Она ждала, что я пойму, а я то ли не смог, то ли не захотел понять. Наверное, не смог...

Позже мы, конечно, помирились... Стояла холодная зима. В моей студенческой комнате горел электрический каминчик. Нам было уютно и хорошо. Она сидела, прижавшись ко мне спиной, и тихо говорила. Моя маленькая настольная лампа пыталась при- дать жёлтый оттенок белым в оригинале и чёрным из-за су- мерек, стенам. Правда, было очень уютно.

Она вдруг тихо напомнила мне о случившемся, ссора ранила её больше, чем меня. "Я просто хотела, чтобы ты успокоил меня, а ты ушёл в себя, не желал меня услышать... ты так и не понял этого".

Уже не помню, что я ей тогда ответил. Я защищался, вменял ей в вину недостаточную открытость по отношению ко мне, что-то в этом духе, я был обижен, не хотел ничего понимать даже тогда, когда обнимал её, когда она тихо мне что-то гово- рила, когда я снова и снова целовал её щёки, губы, глаза, дышал её запахом, её волосами, ею...

Помню только фразу. Грустную фразу, которую Кристина выдохнула из себя и которая только совсем недавно перестала хлестать меня изнутри: "Дурачок ты, Данечка".

40

Лавка на окраине города. За прилавком мужчина лет сорока. Худощав. Вероятно, когда-то был красив. Мешки под глазами. Молча ждёт клиентов.

Подошла женщина. Купила горстку орехов и ушла. Продавец положил деньги в карман. Минут через пять подъехала машина; рабочие возвращались со смены. Один из них выскочил из каби- ны и подошёл к лавке.

- Сколько бутылка пива?

- Пять, - ответил продавец.

- Если возьму пять, сколько возьмёшь?

- Двадцать пять, - сухо ответил продавец.

- Возьму больше, скинешь немного? - не унимался рабочий.

- Нет скидок. Это не моя лавка. Всё распродаю и отдаю брату. Должен успеть до суда.

- Ну хорошо. Беру двадцать. Сколько?

- Сто.

Рабочий расплатился, забрал пиво и ушёл.

"Ты что там с ним болтал?" - спросил водитель старой машины.

- Пытался сбить цену. Не получилось. Какие-то проблемы с братом. Короче, не сбивает... Врёт, наверное.

- Да чёрт его знает.

В конце недели с юга подтянулся Шура Котиковский. Мы с Яной на вокзале встречаем его. Часов в одиннадцать вечера едем в джаз-кафе на берегу моря. Шум волны плюс саксофон, конт- рабас и ударные. Живая музыка. Красота. Кот ударился в раз- мышления.

- Слышишь, Даня, мне кажется, у контрабасиста какие-то проблемы.

- Почему? - спросил я.

- Играет как-то нервно. Сексуально неудовлетворён, по-моему.

- Да, вероятно, проблемы с девушками. Плохой он. Ты прав. И контрабасист он так себе.

- Так это всё оттуда, - и помолчав, - всё оттуда.

- Возможно, это из-за контрабаса, - я вошёл в роль.

41

- Почему?

- Инструмент неудобный, ну в плане переносить. Другое дело гитарист или даже этот несчастный саксофонист. Наверняка, ку- ча баб.

- Наверняка, - Котиковский знаком заказал ещё пару кружек пива.

- А как тебе ударник, Шура? - я развивал тему.

- Ударник? - Котиковский безразлично посмотрел на посте- пенно обалдевавшую от нашего бреда Яну, - ударник живёт с девушкой на два года младше него, у неё огромный таз, малень- кая грудь, она лгунья, рост - метр шестьдесят. Ему кажется, что он её любит, а на самом деле боится остаться один.

- Она его не любит, но называет любимым по той же причине, - вторил ему я. - Принесли пиво. - Через полгода свадьба, - заключил я, забирая свою кружку.

- Наверняка ей часто приходиться ему врать, - задумчиво бро- сил Котиковский.

- Да чёрт их знает, - мы уже оба устали от этого обсуждения.

- Интересно, хоть что-то совпало?

- Какая разница?!

(Конец обеих историй).

Дорогой мой читатель, хотите узнать, как обстоит дело у них у всех на самом деле?.. Впрочем, я и сам не знаю. Да и какая, соб- ственно, разница?! Всё к чертям, к дьяволу, к куда хотите! Пусть хоть весь мир занимается сексом одновременно и стоя, - даже не пойду смотреть. А вот как мой двадцатипятилетний знакомый теряет девственность с проституткой в моей машине и за мои деньги - пойду!.. Я плачу денежными знаками этой страны за просмотр смущения, он - просто болван, она - платит бесчув- ственным телом за мои, те самые, деньги, и меня совершенно не интересует.

Он с содроганием дотрагивается до её груди, похожей на ста- рую газету, и не знает, что ему чувствовать. Этот "просто бол- ван" смотрит, но ничего не видит. Свершилось! Сейчас её грудь для него - воплощение рафаэлевской мысли, и не важно, что этой, с позволения сказать, грудью можно обернуть книгу и

42

застегнуть всё это на две стёртые пуговицы. Из ниоткуда при- шедший "мини-ренессанс" местного значения и мгновенная раз- вязка - я уезжаю, оставляя удовлетворёнными их: её - деньгами, его - первой маленькой смертью, связанной с женщиной. Этот болван почти пропал; он это попробовал, теперь ему этого хо- чется. Ему уже срочно нужна болван женского рода...

Величие ничтожества и ничтожество величия. Ничтожество всего, понимая или не понимая. Ничто не удивляет, не интере- сует, не беспокоит, но самое главное всё-таки, что не удивляет. Мы смотрим на вещи, тут же забывая их смысл... Мой близкий знакомый, с которым я усердно общался последние три года, неожиданно для меня оказался активным сумасшедшим. Я считал его нормальным, а он всё это время был сумасшедшим. Собственные родители - оба врачи - положили его в психушку. Единственного сына... У другого моего знакомого умерла жена. Он плакал и вытирал слёзы, затем запил, а потом начал счастливо жить и, как оказалось позже, впервые в жизни...

Ничто не удивляет. Все всё знают и поэтому... Поэтому пусть сбудется мечта идиота! Тогда посмотрим, что будет... В худшем случае, пуля догонит гору*. Что будет в лучшем случае, не могу даже себе представить. Да и какая, к чертям, к куда хотите, раз- ница?! Сколько хотел сэкономить тот рабочий у лавки? Никого не волнует. Что будет с этими несчастными музыкантами с оду- хотворёнными лицами и их девушками? Никакого беспокой- ства!.. Мы идём по улице, не замечая, кого только что задели плечом. Каждый, внутри себя, наверху и внизу, слуга и король, ракетка и мячик; вверх - вниз, отсюда - туда, из в...

Величие ничтожества и ничтожество величия... Кстати, неиз- вестно, что хуже.

______

* мечта идиота: чтобы пуля догнала гору - сленговая поговорка преферансистов.

43

Набросок сценария.

(За расширенным вариантом обращаться непосредственно к

автору).

*

Их семьи враждовали с 1739 года, когда ещё самого Операпато не было на свете. Это была кровавая борьба. Вражда истовая... Никто уже не помнил, с чего всё началось, но зато особый пере- вод на их родной язык слова "вендетта" дети обеих семей впиты- вали с молоком матери. Правил у этой вражды не было. Уничто- жался каждый, кто кровно касался врага. Не щадились ни дети, ни женщины, ни старики. Были попраны все законы чести и достоинства. Пленных в этой войне не было. За единицу борьбы была принята смерть.

Сам Операпато чудом уцелел в 1824 году (ему только испол- нилось 19), когда враждующей с ними семье путём подкупа удалось узнать путь передвижения его экипажа. Операпато спасло знание местных лесов и обычная удача... Не буду останав- ливаться на перипетиях того нападения, скажу лишь, что Опера- пато запомнил на всю жизнь ощущения той ночи. Он запомнил ужас, страх (он ещё даже не любил женщину в своей жизни - он не хотел умирать), кровоточащую рану, низкие ветви деревьев, хлещущие его по лицу, но главное, он запомнил ужас страшный, охвативший его целиком ужас.

Долгие месяцы ушли на восстановление душевных и физичес- ких сил. И полное выздоровление было увенчано его причаще- нием к религии. Операпато не ушёл в себя целиком, он оставался земным, оставался членом своей семьи, здравомыслящим муж- чиной, но причащение было полным и безоговорочным.

В 1834 году Операпато женился на 16-летней религиозной девушке, и молодые нашли свой первый дом в семье жениха. К тому времени войной руководил старший брат Операпато - Джорджо. Это был богатырь высокого роста с красивыми

44

чертами лица. Он обладал гибким и острым умом, был очень выдержан и немногословен. В нём воплотились все лучшие черты их древнего рода, но последствия страшной борьбы наложили свои линии на этот портрет; он стал, в каком-то роде, маньяком смерти, маньяком крови. Крови и крови семьи. Смерть всё время стояла перед его глазами, и уже вся его жизнь была подчинена только одному - убить и победить в этой войне, войне не славы, но чести.

В 1840 после долгой и мучительной болезни умерла, не оставив после себя детей, 22-летняя жена Операпато...

В 1859 году война пришла к своему завершению. Был приведён в исполнение страшный план Джорджо, план, который готовился и зрел не один год. На большом семейном торжестве врага была подкуплена охрана. Вырезали всех. Абсолютно всех. Оставшиеся случайно в живых несколько слуг, под страхом мгновенной казни и ещё в стоявшем в глазах ужасе от увиденного, рассказали, что на один из островов, принадлежавших уже не существующему врагу, был отвезён полугодовалый малыш... Это была дальняя кровь, пусть далёкий, но последний член вражеского семейства. Джорджо отправил за ним и приказал привезти его к нему сразу по прибытии.

Его доставили через несколько дней. Верные слуги (чей род по древности не уступал роду их господ) внесли полугодовалое дитя в залу, где обедала семья. Война закончилась, но Джорджо по привычке ещё держал всех в своём замке. Через несколько дней семья собиралась отплыть на острова, где намечался небывалый по своему размаху пир, венчающий победу, после чего каждая ветвь рода удалялась, кто куда пожелает. Не ехали лишь Опера- пато с его второй женой, которая должна была впервые разро- диться со дня на день.

Кроватку, в которой мирно посапывал малыш, поставили на сверкающий пол, и тут неожиданно для всех поднялся доселе молчавший Операпато.

45

"Брат, - в наступившей тишине начал он, - брат, сколько лет

наш род вёл эту войну?! Вечное озеро слёз пролито женщинами нашей семьи. Лица наших мужчин уже давно перестали улыбать- ся, но только чернеть. Имея всё, мы жили в большей неволе, чем наши слуги. Всевышний дал нам очень многое и наказал за без- рассудство наших предков, безрассудство наше и безрассудство людей, которые становились кровными нам врагами ещё до их и нашего рождения. Брат, я не прошу тебя пощадить это ни в чём не повинное дитя: я знаю, что этого не смог бы добиться от тебя даже Бог Грозы. Но я прошу тебя позволить улыбаться ему до того дня, пока не родится вскорости мой первый ребёнок. Пусть это будет хоть и не полное, но первое после страшного времени приношение, ибо я знаю, что если ты согласишься сейчас, - это будет истинная жертва. В день, когда родится мой сын, я сам принесу его на жертвенный алтарь. Вспомни, прошу тебя, ведь и моя кровь была пролита в этой войне"...

Джорджо не поднялся со своего кресла. Он устал, слишком устал. Его сильное и красивое тело вдруг потеряло упругость. Мудрые глаза как будто уходили внутрь отдохнуть. Его глубокий ум молил о передышке. Уже никакие чувства, кроме издали приходящего спокойствия, не волновали этого большого чело- века. Хотелось спать, и не спалось. Хотелось не думать, но мыс- ли бродили в его исчерченном морщинами мозгу, хотя в реше- ниях уже не было надобности. Он устал, слишком устал.

Медленно, словно прося тишины, он поднял руку и сказал: "Пусть будет так".

Через несколько дней семья отплыла на огромном корабле в сторону островов. Плавание должно было занять четверо суток, но закончилось намного раньше. На утро третьего дня судно по вине шкипера нашло на риф. Деревянный корпус, налетевший на всех своих узлах на камни, дал течь, с которой не смогла справиться команда. Спастись было невозможно. Это случилось 8 июля 1859 года.

19 июля 1859 года Операпато узнал об этом. А 20 июля 1859 го- да скончалась при родах его вторая жена. Младенца спасти не

удалось.

46

Он остался один. Совсем один в этом помпезном дворце. Пос- ледний владелец родовых земель и островов. 54 года...

Врач заверил его, что скорей всего род закончится на нём. Немногочисленные неудавшиеся попытки изменить что-то подтвер- дили предположения целителя.

Он назвал его Лорено. Его родители погибли при кораблекру- шении, и из родственников остался только дед. Операпато любил его. Ему больше некого было любить. Он не думал посвящать всю свою жизнь ему, но вышло так, что ничем другим заниматься ему не приходилось, а там уже пришли какие-то чувства, которые заменили ему любовь... Такой человек, такой характер. Ничто не грызло его изнутри, и никакие ассоциации, кроме радостной встречи, не возникали у него, когда он слышал шум бегущих к нему ног... Может, и своего сына Операпато любил бы так же.

Зато Лорено любил своего деда и не представлял себе жизни без него... Впоследствии, когда у Лорено стало уходить некото- рое время на любовные интриги, занятия философией, театр, учёбу в университете, поездки за границу, он никогда не забывал о деде и всегда находил время для него. Идиллия?.. Да.

1889 год. Одно из поместий Операпато и его внука-наследника. Июль. Кабинет Операпато.

Усталый, 84-летний мужчина только что узнал о том, что месяц - это самое большее. Он послал за внуком. Тот пришёл, поцело- вал деда и сел напротив. "30 лет, наверное, прекрасный возраст", - подумал старик.

47

Когда Операпато закончил говорить, Лорено уже стоял, и его грудь с трудом справлялась с дыханием. Ещё несколько долгих секунд, и Лорено выбежал из кабинета.

"Всё, - подумал Операпато, когда услышал звук удаляющихся конских копыт. Неужели всё?!"

У него в столе лежал старый револьвер. Он медленно выдвинул ящик, достал оружие, зарядил и вооружённую смертью руку чин- но положил на колено. "Всё".

Сон был нарушен внезапно. Распахнулись настежь двери. Вер- нулся враг. Вернулись глаза с полуторавековой яростью. Он уз- нал эти глаза... И вдруг он почувствовал боль той кровоточащей раны в знакомом ему лесу, и, когда Лорено шагнул вперёд, Опе- рапато точно знал, что будет делать... Инстинктивно. Всё забыв. Ничего не чувствуя... Оставив мысли о близкой смерти. Не пони- мая, обороняясь, или нападая...

Сухой щелчок застал Лорено у другой стороны стола. Ещё одно нажатие на курок - осечка, ещё - осечка. Держась левой рукой за смертельную рану, Лорено схватил бронзовую пепельницу и по краю стола стал приближаться к беззащитному старику. Внизу уже был слышен шум ног. Ещё одно нажатие - и снова осечка, уже последняя осечка этой войны. В кабинет вбежали слуги, и в этот момент Лорено нанёс свой удар... Их удар.

Оба повалились на большой стол. Оба ещё жили. Оба уже ни о чём не думали и не жалели.

Кровь двух семей говорила последние слова.

Кровь говорила.

48

...Из колоды моей

утащили туза

Да такого туза,

без которого смерть...

В. Высоцкий

Да, я люблю себя. Да, я любил себя в своей любви к тебе. Да, да, да, да. Но да, ты могла быть самой счастливой и обожаемой женщиной. И да, ты была таковой!.. Я обожал тебя со стра- стью вулкана, но ты временами видела в этом жерло Сивиллы и боялась этого... Я утверждал, что фильм цветной, а ты - чёрно-белый.

Я мужественно боролся за тебя и себя. Я "отбил" тебя у че- ловека, который мечтал вскоре жениться на тебе (ты помнишь те свои слёзы, через неделю после нашего знакомства?). Предо мной пали все твои ухажёры и воздыхатели. Я играючи победил всех, совершенно всех, кроме одного человека - тебя... Я мечтал доказать тебе наше право на сказочный дворец, а ты хотела быть обычной и стала таковой... Я носил тебя на руках, а ты - "я ревную тебя к цветам, которые ты мне даришь"...

В преферансе есть поговорка: "Когда не идёт карта - надо платить". Я заплатил... Я заплатил смешанным чувством любви и горечи. Чем заплатила ты не знаю (мне иногда казалось, что я вообще тебя не понимаю). Смело могу сказать только одно: я проиграл - тебе. Я отдал тебя - самой себе... Я был очень молод, возможно, делал ошибки, но не это, не это главное: тебя нельзя забрать у тебя же самой - и я сдался. Я уворачивался, пытаясь обхитрить создателя, мешал и кропил ночами карты, но обмануть его так и не смог. Я проиграл то, что не должен был выиграть, что выиграть невозможно, но я утверждаю, да, утверждаю: "Я классный игрок! Я превосходный игрок! Я лучше всех!"... А что касается той самой партии, то у меня утащили козырного туза. Козырного туза... Если он вообще был в колоде.

49

Осенний садик. Беспорядочно кувыркающиеся листья. Лёгкий ветерок. Двое мужчин, приблизительно одного возраста, смотря куда-то туда на лес за прудом, тихо разговаривают между собой.

- 26 лет.

- 26 с половиной.

- А ты такой же... - И помолчав: - Как ты узнал, что это я?

- Ты тоже не изменился, - со вздохом сказал второй, тот, что поправил первого в подсчёте лет.

После некоторой паузы первый продолжил:

- Бывали встречи порадостней...

- Я всё знаю, - вдруг, не глядя на собеседника, оборвал его второй.

- Или тебе кажется, что ты всё знаешь.

- Нет, старый друг. Я всё знаю. Иначе ты бы не пришёл, - сказал второй.

Оба замолчали. Всё также несмотря на своего собеседника, первый сказал:

- Ты ещё в институте всегда всё знал, - он выдал подобие улыбки.

- Ты пришёл, потому что я дал слово, что тебя не схватят. А ещё потому, что чувствуешь дыхание в спину.

- И процентов на десять хотел тебя увидеть, подполковник, - сказал первый.

Замолчали.

Одинокие прохожие. Дымка тумана вдалеке. Листья в медленном вальсе. Детский смех.

Тот, которого назвали подполковником, первым нарушил молчание:

- Выходи из дела, и я дам тебе уйти из страны.

- А остальные?

- Остальным уже не выбраться. Я лично командую операцией. Переиграть уже никто не сможет, и, поверь, это всё, что я могу для тебя сделать... Уезжай и иногда молись за меня.

Его оппонент на какую-то секунду посмотрел на него и тут же убрал взгляд:

- Это всё, что я умею, - сказал он.

- Я тоже. У тебя время до четвёртого, - ответил второй.

50

Тихо. Красиво кругом.

Они посидели молча ещё немного, и первый сказал:

- Спасибо... - И сделав паузу, как будто улыбаясь прошлому, спросил:

- Ты помнишь, на втором курсе...

- Я помню всё. Прощай, - оборвал его подполковник.

Один из них встал и, не прощаясь, медленно направился к центральным воротам сада. Через пару минут его собеседник удалился в противоположную сторону. Никто из них не обернулся.

Он умер пятого числа по дороге в больницу.

51

1.

Зима

Утро. Морозно. К-Д проснулся - солнечные лучики бараба- нили по векам. Большая кровать. Дом в два этажа. Принял ванну. Спустился вниз.

Завтрак. Второй завтрак. Газеты. Вторая половина дня.

Пришли. Хлопали по плечу. Громко смеялись. Накрывали сто- лы. Ели. Закусывали. Немножко пели. Прощания-обещания. Ушли.

Домработница. Снова чисто. Столы и стулья на месте. Вроде ничего и не было. Во всех комнатах огонь в камине. Тепло.

Привёл себя в порядок. Гладко выбрился. Белая рубашка. Гал- стук. Костюм в полоску. Платок в боковом кармане. Пальто с ве- шалки. Шляпа. Перчатки. Дверная ручка. Запах улицы в лицо.

- А куда я еду? Ведь... Совершенно...

Зима.

2.

Осень

Утро.

К-Д отобедал и в город поехал

В трамвае. Чего-то кондуктора нет.

Проехал бесплатно.

В метро до вокзала (тоже бесплатно).

Пешком пять минут и... КОН-СЕРВАТОРИЯ!

В зале концертном спокойствие. Тихо. Окна огромные.

Своды и люстра.

Кресел ряды.

Сцена

И два рояля,

Белый и чёрный. Чёрный и белый...

На сцену поднялся:

огромнейший зал,

но нету в нём зрителя

Ни одного. И на сцене молчание.

52

Внимал атмосферу

Прошёлся:

пюпитр сверкающий, партитура на месте,

клавиатура:

клавиши чёрные и клавиши белые,

смычок скрипача и фаготова хмурость,

виолончель,

барабаны огромные, флейты, нежная арфа...

Дирижёрская палочка. Взмах...

Д. Шостакович. Седьмая симфония.

Трубадур. Травиата. Аида,

то Верди

и Глинка. Руслан и Людмила...

Борис Годунов. Хованщина. Мусоргский.

Рахманинов С. Алеко (цыгане, любовь).

Русалка и Каменный Гость. Даргомыжский.

Прелюдь-интерлюдии (можно запутаться).

Чайковский Пётр Ильич. Евгений Онегин. Мазепа.

Иоланта.

Опричник (он более ранний и менее известен).

Смятение чувств, облаков, настроения, мысли.

Всё та же волшебная палочка.

Взмах.

Занавес...

Осень.

3.

Поздняя осень

К-Д вышел на улицу. Начинало смеркаться. Почему-то весь город оказался пуст. Совершенно пуст. В магазинах, скверах, парках, галереях, пассажах. Ни души.

Он дошёл до банка. Везде открыты двери, но никого внутри нет. Вошёл. Проверил свой счёт: все ссуды погашены, долгов нет.

53

Прошёл через парапет. Поднялся по Потёмкинской лестнице, которая плавно переливалась в не стареющего душой Дюка, Третьяковка, Дом Меньшикова по ту сторону моста, зелёный Крещатик... Наконец, Площадь Фонтанов. Нигде ни души. Странно.

А вот и старый, добрый Минск, где так часто бывал. Милости просим! Знакомая улица Жудро, дом сорок восемь, квартира че- тырнадцать. Второй этаж.

Магазин "Фрукты-овощи" внизу светится. Так всё в порядке?! Только вот продавца не видать. Его бело-грязный халат, с боль- шими карманами по бокам, валяется на деревянных ящиках, а самого нет...

Парк имени шестидесятилетия Октября, где пацаном бегал... Ящик мороженщика полуоткрыт, а его - старого дяди Кости - что-то не видать. Кто-то сбил вывеску "Пломбир - 19 копеек".

Повернул в другую сторону. Польское католическое кладбище - "Кальвария". Уже лет пятьдесят там не хоронят, а всё ухожено, аж диву даёшься. И костёл есть. И службы регулярно. На рус- ском и польском.

Где же люди?

Прошёлся ещё. На этой лавке старички всегда в шахматы реза- лись... Повернул на улицу Притыцкого. Прошёлся по теплицам, что снесли лет пятнадцать назад. Здесь же всегда...

Подошёл к газетному автомату. Достал три копейки. Хотел бросить в узкую щель, но обнаружил, что она чем-то забита. На всякий случай нажал на рычаг. Аппарат покряхтел и со вздохом выдавил из себя пару страничек. Опять бесплатно.

Газета была почти годовой давности. В ней сообщалось, что прошлой зимой К-Д скоропостижно скончался душой.

(Конец).

54

Сергей Михайлович Геращенко. Мой бывший одноклассник и хороший парень. Работящий, спокойный, иногда выпивает. Мы с ним познакомились, когда детьми бегали в одном дворе. От него же я первый раз в жизни получил по морде пропустил удар в детской драке. Рыбалка, побеги с уроков, первое ухаживание за девочками и суперсложные операции по доставанию их телефо- нов (подышать в трубку), кнопки в стул педагога, магнитофон- ные записи, планирование домашних дискотек, футбол - двор на двор, переписывание сочинений, сборка светомузыки по схеме. Всё это Серёга, я и ещё несколько корешей. Чёткие детские ассоциации... Потом становимся постарше, и к списку прибавляются новые, доселе не изведанные ощущения с девочками, сигареты, вино, дача родителей, ночные кухонные посиделки, гитара, ту- манные юношеские мысли.

Я уже шесть лет не видел Серёгу. А он женился на красивой неглупой девице и поступил работать в технический отдел какой-то огромной газовой компании. Так вот, возвращается как-то мой Михалыч рано с работы, а там, простите за банальность, его вер- ная и единственная с другим. И не где-нибудь с томиком Гёте, у колонны прислонившись, а, извините ещё раз за прямоту, в кро- вати. Серёга не орал, - не в его характере, - а по-простому по- шёл к какому-то дружбану и там успешно напился. А назавтра - развод оформлять. Короче, опять Геращенко холост. Снова живёт у родителей - тёти Шуры и дяди Миши, - приводит смешных девочек (поговорить о высоком), выпивает в том же ритме, получает перевод на административную должность, ну и всякие там другие штучки суеты сует. Короче говоря, нормально всё у Михалыча. Даже хорошо.

Серёга в общем-то немногословен. Всегда тих был. А тут: административная должность, кресло, компьютер, люди заходят-выходят; за всем глаз да глаз нужен. И как-то ещё более молча- лив Геращенко становится. Подчинённым укажет путь, - прямой и светлый, перед начальством отчитается и замолчит. На обед выйдет с коллегами, "приятного аппетита", о погоде, вернулся и молчит, работая. И идут вот так дни, месяцы, годы, а он большей частью в себе, в молчании. Ещё годик проскочил, а Серёга по-прежнему, - на боевом посту, - всё там же, всё знает, всё

55

хорошо, а главное, слова просто так не выкинет. Ну, с детства такой был.

И однажды как-то зимой мой друган Геращенко получает за добрую службу звание "лучший работник года". А чего ему не дать-то! И работящий действительно, и скромен, и пользу его отдел приносит несусветную, и национальность - полухохол, полубульбаш - подходящая, и рожа симпатичная, чего же на доску почёта не повесить?!

И вот подваливают к нему корреспонденты, и кучу вопросов, да все разом, как обухом. Один на другого налезает, каждый свой микрофон всё норовит поближе к Сергей Михалычу. Фотографы, вспышки, кинокамеры... Кошмар!.. Один корреспондентик умуд- рился с диктофоном под стол к Геращенко залезть и аж замер в ожидании...

Посмотрел на них Сергей Михайлович, откинулся медленно в кресле, волосы назад аккуратно заправил и... Свершилось! Прор- вало! Да так, что никому мало не показалось. Заговорил!.. Час говорит, второй говорит, третий, да всё без остановки. Отопьёт кофе глоточек и дальше. - Да, я, конечно, месяцы, да, вполне, было принято, можно, всегда... Народ по сторонам поглядывает, а Серёга в ажуре. - Конечно, а вот возьмите для примера его, или её, но если ты в порядке, то, да, тогда конечно... Уже родные, близкие стали корреспондентам на радиотелефоны названивать - волнуются, а он говорит и говорит. - Вот раньше это прошло бы, пять-семь лет тому назад, да, но сейчас, подумайте сами... Близ- кие родственники стали навещать, - соскучились, - а он всё говорит. - Я так и сказал ему в лицо... Время от времени рисует что-то на листке, закрашивает. Повторяет слова. Головой пока- чает. И дальше... - А вы помните, что я тогда предсказал?! И снова вперёд. Вокруг уже готовятся обеды, чистится картошка, рождаются дети, а он всё говорит. - Ну ничего не поделать. Будем продолжать... И ещё дальше гнёт.

А за двором уже весна летом сменилась, потом снова зима. Корреспондентики уже и смирились давно с судьбой. Друг друж- ку сменяют на сон, бреются в уголке, родня опять же свежее бельё и раскладушечку поднесут. А Серёгу несёт. - Так вы пом- ните или нет? Ну что я тогда сказал?! Припоминаете?!

56

Шесть лет не виделись. А когда я зашёл в кабинет, он только рукой махнул. В знак приветствия, значит, и говорить продол- жает. Ну, посидел я, врубился в ситуацию и понял, что если не остановить, то Серёгу ещё на годик-другой точно хватит; у него уже и голос сел, а он его прохрипел и дальше прёт... Подошёл я к нему, за руку взял и тихо так: "Михалыч". Он прервался на се- кунду, - как на месте буксует, - "Чего?" - "Серый, времени мало. Собери-ка ты всю речь, прогорлань, да и точка".

Посмотрел на меня со своего кресла снизу вверх, заморгал и понять ничего не может:

- Так оглохнут ведь?!

- Попробуй, - говорю я.

- А не оглохнут?

- Оглохнут, так хрен с ними. Времени нет, Серёга. Давай.

Как заорёт! На всю Ивановскую.

Никто не оглох...

Сергей Михайлович как новый стал. Заулыбался.

- Так всё в порядке, старина. Хорошо, что ты пришёл. Высшак!

- Как ощущения? - спрашиваю смеясь.

- Новьё, - и улыбается вовсю, аж всем телом дышать стал.

- Тогда пошли выпьем. Заодно и планы обсудим на будущее.

- Да очень легко уйдём. Слушай, как хорошо, что ты пришёл!

Хлопая друг друга по спине, мы удаляемся, и уже не слышно, о чём мы говорим. Кажется о том, как в десятом классе...

57

Сцена первая.

Чёрный "Ситроен" едет по направлению к городу. За рулём Сява - лет тридцать, рыжие волосы, рост выше среднего, можно назвать симпатичным. Умеет быть смешным. Смесь латыша и украинки. Работает дизайнером больших офисов. Ему до сих пор ещё кажется, что он любит Наташу (когда-то он сгорал от счастья только при её появлении - Прим. авт.).

Рядом с ним сама Наташа. Высокая (для женщины), красивая, ещё года два-три будет в прекрасной форме. Пять лет тому назад вышла замуж за Сяву. По любви.

Он всегда пользовался благосклонностью женщин, и Наташе польстило тогда, что он стал серьёзно ухаживать за ней... Ох, как жаль предыдущего кавалера, но с умом подобрана причина раз- лада, и "отряд не заметил потери бойца". Она, Наташа, двадцати пяти лет, влюбилась в него, в Сяву (смешное имя, правда?).

На заднем сидении - попутчик. Молодой парень, лет двадцати. Рассказал, что учится в университете. Физика и какие-то там ра- диолинии. Подаёт надежды. Уже приглашают работать на пер- спективные должности. Вся семья оплачивает ему обучение и надеется.

Сцена вторая.

Телевизор:

Мальчишки и девчонки!

А также их родители!

Весёлые истории

Увидеть не хотите ли?

Весёлые истории журнал покажет наш.

Весёлые истории в журнале

Ералаш!.. пам-парам-пам!

Пара-пара-пам-пам!

Пара-пара-пам-пам! Паам!

Журнал Ералаш! парам-парам-пам! Пуу-у!

Сцена третья.

Коричневая "Хонда" удаляется в сторону загородного пляжа.

58

Сегодня подходящий случай отдаться Леону, - думает Оля. Вот он обрадуется!.. Разыграю, что наконец-то не выдержала его многолетней осады... Будет с жаром обнимать меня и, чуть не плача, скажет, что любит меня так, что... Придётся долго выдер- живать его чистый любящий взгляд... Утром он сделает мне пред- ложение выйти за него замуж. Я скажу, что должна подумать, и через несколько дней соглашусь. Бедняга изведётся за эти пару дней, но что делать - издержки производства. Ну а что?.. Не могу же я ждать до тридцати... Он во всяком случае меня любит. Ну ладно, там посмотрим... Да, надо не забыть поцеловать его утром и сказать, что он очень милый (в чём, собственно, Оля сомневается; у неё, слава богу, есть с кем сравнивать - Прим. авт.).

Леон - не то программист, не то электронщик, не то химик. Хороший специалист. Образован. Воспитан. Среднего роста, эрудиции, полноты, амбиций. Влюблён в Олю с восьмого класса. "Неужели она поняла, как я люблю её?.. Уже вторую неделю она рядом со мной, а ведь за ней всегда ухаживают мужчины. О Боже..." (Далее следует сплошная патетика; нет смысла её повто- рять - Прим. авт.).

Сцена четвёртая.

Сява на какую-то секунду задремал. Потерял управление. Ма- шина выскочила на встречную полосу.

Сцена пятая.

Смерть.

Сцена шестая.

Телевизор.

...Нам расколоть его поможет

Киножурнал

Хочу! Всё! Знать!

59

Сцена седьмая.

Газетная статья.

"Вчера, около семи часов вечера, на четвёртой трассе призошла страшная авария. Водитель чёрного "Ситроена" не справился с управлением машины... Прямое столкновение с идущей по встречной полосе "Хондой". Пять трупов. Четверо опознаны по документам. Личность молодого человека, лет восемнадцати-двадцати, устанавливается... Каждого, кто может оказать помощь в опознании... просим обращаться по телефонам...

Сцена восьмая.

Один из домов большого города.

Из открытых ставней раздаётся песня на русском языке.

...Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва...

В соседнем окне - телевизор. Какой-то фильм.

60

...Я тону, и мне

В этих пустяках

Ты - рюмка на столе,

Ты - небо на руках...

Ю. Шевчук. Театр ДДТ

"Белая река"

Лучи света, поднимающие водную пыль... Сегодня весь день шёл дождь. Проливной дождь!.. Ливень! В этих лучах что-то божественное или что-то большее, чем божественное. Эти лучи впились в море...

Целый день не писал. Блуждал по дому, смотрел на дождь, ел, лежал, спал по полчаса, чесался, а вот сейчас смотрю на лучи. Чёрт, а!.. Лучи!.. Лучи, бога душу вашу мать!

Позвонил Серёга, в сентябре у них гостит редактор известного издания в Москве; неплохо было бы закончить книгу к этому времени. Сергей помогает мне печатать, исправлять ошибки, смотрит на текст свежим взглядом - мне это очень важно.

Я сижу за большим столом и пишу. Вокруг меня какие-то лист- ки с пометками, набросками, рисунками... Мне надо переписать их все (эти наброски) на лист. Потом отшлифую. Главное сейчас - всё переписать и выбросить эти наброски к чертям в тратататы. Я устал от них. Возможно, это полный бред, а возможно, и нет...

Вспоминаю недавно проведённый мною вечер. На какой-то ту- совке ко мне подошёл странного вида художник и долго нёс со- вершенно полную херню о воображении и его значении в вообра- жении более глобальном (я предупреждал, что это - херня). Са- мое интересное, я его понял. Он спросил моё мнение, и я сказал: "По модулю, мы с тобой одинаковые, только я нормальный". Он не обиделся, долго смеялся - ему понравился мой ответ. - Слу- шай, старина, классно сказал! Пойдём, крякнем за это по малой. - Чё ж не крякнуть?!

Воображение... Картины, которые рисует наше воображение. Наслоения картин одна на другую. Они въедаются в друг дружку, жуют, пережёвывают, чавкают, трутся. Но когда-нибудь, когда-нибудь придут с шести сторон геркулесы и одним рывком

61

растянут эту кашу в разные стороны. И, о Боже, мы увидим боль- шую картину! Огромное полотно! Мне кажется, в эту минуту помрёт куча народа...

Я должен скорее издать эту книгу. Она была задумана о ней, а я скоро влюблюсь и очень серьёзно влюблюсь. Зачем мне лишний груз?! Закончить, напечатать и забыть. Хотя, подождите... нет... нет, эта книга не о ней. Она обо мне. И, может, я никогда не окончу сей... (думаю)... монолог.

Бросаю всё и валюсь на диван. Один в большой квартире... Что же такое это я? Смотрю на себя в зеркало... Ну сейчас-то я не играю?! Сейчас я не как бы? Сейчас, вот он я?..

"Не спрашивайте меня, чего я хочу добиться в жизни, и я стану вашим лучшим другом", - Костя великолепен! Помню каждое слово его потрясающего тоста в Старый новый год: "Ребята, уже столько написано и сказано о том, что далеко не все рады свету мысли... ну там обыватели, фетишисты, мещане, филистеры... ну о важности доказать... Я построю своё предложение несколько иначе - идите Вы все на х-й!". (Аплодисменты!).

...Потом снова день.

Сижу в маленькой Серёгиной комнате. Это дом моих друзей. Комнатка просто набита электроникой: суперсовременный ком- пьютер, на котором мы с Серёгой набираем мой роман, стерео- система, телевизор, радио, какие-то потрясающие колонки на шпильках... Прекращаю печатать по причине ужина - к ним приехали гости. Мы пьём водку. Потом я сажусь в машину и еду к Стасу. Уже ночь. По случайному совпадению у него тоже ка- кая-то компания. Потом все расходятся и остаётся какая-то пара; им наплевать на меня, мне - на них, - замечательно! Мы пьём со Стасом анисовую. Затем он укладывает меня спать на раскла- душку в гостиной. Потом снова день, и мы завтракаем в малень- кой кухоньке. Стасика жена уже на работе, - всё запиваем непло- хим коньяком; принцип старый и проверенный до нас: утром выпил - весь день свободен.

Потом снова день. Я звоню Котиковскому и говорю: "Шура, ты знаешь, я отпечатал на компьютере первые свои рассказы...

62

печатное слово... совсем другое отношение! Полный кайф!" (Хо- рошо, когда есть, куда идти.) Шурка: "Это только у нас, у совет- ских, - к печатному слову".

Святополк говорит, что помнит всегда фразу: "Знай, откуда ты пришёл и куда идёшь". Откуда ты пришёл и куда идёшь; даже если тебе хорошо на месте.

Потом снова день.

Тишина. Спокойствие. Рыбалка. Поплавок на зелёной глади. Очень похоже на медитацию. Озеро дарит тебе необъятную, необработанную массу энергии. Надо только сохранить её в себе. Не расплескать... Поплавок начинает еле-еле шевелиться. Надо набраться терпения. Не рвать. Дождаться. Сейчас, сейчас он уйдёт весь под воду... Тишина. Боже ты мой (это я к себе), как хорошо!

Переписав с маленького листочка очередной набросок, выки- дываю его. Хочу, чтобы все листы закончились. Папка для эски- зов пуста... Рабочая командировка. Да, мне нужна рабочая коман- дировка! Куда-нибудь к бедным, средним, богатым; душой, те- лом, мыслью. К тупым и храбрым, к чистым и смешным, к сле- пым и никаким. Посмотрите на людей! Ведь почти все мертвы, только забыли лечь! Вдышитесь! Потрясающие миазмы!.. И формальдегида! Побольше формальдегида, пожалуйста! Мне-то что, я для Вас... Я для себя... Я не для Вас и не для себя. Чёрт, запутался... Нет, ну уж точно не для Вас...

Боже, даже с собой мы говорим иногда на разных языках.

63

Я уже не помню, где услышал эту историю. В общем, какой-то странник долго-долго шёл, кажется, в Индию, - встретиться с известным мыслителем. Всё, что хотел путник, - это понять смысл жизни. Искать и найти. Только и всего...

Он доходит до огромной поляны посреди гор, там разбит ла- герь. Его хорошо принимают, селят в небольшую палатку и велят ждать...

Проходят дни, которые он коротает созерцанием гор, речки, неба, слушанием ветра, наблюдением звёзд... И вот как-то ран- ним утром его будят и сообщают, что через час он будет принят и что время встречи строго ограничено.

В назначенный час он заходит в палатку, его встречает мыс- литель. Они говорят о смысле жизни, и странник с ужасом пони- мает, что ничего нового мыслитель перед ним не открывает, что вот сейчас закончится отведённое ему время и печать неизвест- ного, непонятого, едва приподнявшись, вновь ляжет на его мыс- ли. И тогда гость спрашивает: "Скажи мне!.. Что из увиденного тобой в жизни более всего потрясло тебя?". "Ты не поверишь, - отвечает мыслитель, однажды я попал в детский лагерь. Где-то далеко отсюда... Так вот там ребятишки сами управляли своей жизнью: питание, развлечения, организиция, - ну абсолютно всё".

- И что, это потрясло тебя больше всего из увиденного тобой в жизни?!

- Да, большего переживания я не испытывал. Понимаешь, всё сами! Даже я не смог бы устроить так свой лагерь... Несомненно, это потрясло меня больше всего, - закончил мыслитель.

В этот момент заходит его помощник и уводит гостя - песоч- ные часы окончили свой бег...

Странник шёл обратной дорогой домой и всё пытался понять услышанное. Но шли дни и недели, а озарение не приходило.

И вот однажды, когда он лежал в ночи с открытыми глазами и смотрел на звёзды, в нём вдруг что-то щёлкнуло. Бац! Просну- лось! Вспыхнуло! Понял: "Ведь всё уже там было!"

(Я вернусь к этой истории).

64

Один мой знакомый - это был я - хотел что-то, сам не зная чего. Где-то чесалось, но непонятно где... Может, что-то изме- нить надо?.. Ну, уклад жизненный, состояние общее, образ жиз- ни, мысли, направление какое-то?.. Если направление, то куда? Внутрь, наружу, вбок? Что? ЧТО? Что ещё? Или что уже? Опять поиск нового? Старого? Среднего?.. Хорошо - это когда в дос- татке, слишком или не хватает? Что надо, чтоб почувствовать это до конца? Можно всё время двигаться только вперёд, а? И так далее. И так далее... Сейчас главный вопрос: а есть ли ответ? Или нужен ли ответ на всё это вообще? Нет... Не так... Вот он, сформулированный очень давно главный вопрос - что лучше: ответ или его поиск? А может, когда весь этот процесс только рядом с тобой протекает; тебя не касается, но всегда можно заглянуть внутрь (понятно, что сбоку всего не увидишь)?.. Так что? О!.. Вот он - вопрос: что? ЧТО?.. Вопрос, не подразумева- ющий ответа. Апофеоз! - вопрос "Что?" постулируется верши- ной риторики...

Так кто же всё-таки счастлив более: ищущий или нашедший?..

Вот он - аккавистический конец всех историй - надо просто не бояться заглянуть внутрь нас самих; самая главная догма - от- сутствие оных. Не надо никуда идти! Мы идём к себе, чтобы понять! Мы смотрим в себя и ищем там. Мы находим ТАМ больше, чем можем услышать от мыслителя. Мы - мыслитель! Мы находим ТАМ ответы и вопросы. Мы находим там - себя.

(Конец)

65

Мы уже точно знали, что разошлись, но были ещё вместе...

Мои родители уехали за границу, и их дом остался в нашем распоряжении. Целую неделю. Дом, папина блестяще-синяя машина, зелёный сад, белая овчарка Долли; мы почти в послед- ний раз играли в мужа и жену, но с той маленькой разницей, что у неё это была репетиция, а у меня - имитация.

В один из вечеров, часов в двенадцать ночи, я предложил спус- титься к морю...

На дороге почти не было машин. Красота! Мы ехали и безза- ботно болтали о меню приморского ночного ресторана. Потом она задремала... Я вёл машину и ни о чём не думал. Совершенно. Растянутая на месяц-другой сцена прощания... И всё-таки я её любил... Держать, выигрывая время, обманом её при себе не позволили бы мне её ум и самоуважение, а ещё мои чувства к ней. Я так и не смог доказать ей, что она необычна... Поворот налево и тут же направо. Я стараюсь мягче вести машину, чтоб она не проснулась. Поверхность дороги иногда изменяет мне, - её голова покачивается на моём плече, но сама Кристина по-преж- нему крепко обвивает мою правую руку. Сколько раз мы проез- жали здесь...

Вчера она вдруг сказала: "Слушай, ведь вся моя юность прош- ла только с тобой". Я смотрел на неё и улыбался. "Чему ты радуешься?" - Улыбка перерастёт в смех... "Я ненавижу те- бя", - и, как маленькая, начинает кидать в меня всё, что попа- дает ей под руку: подушки, одеяла, вещи, затем бросается на меня и пытается задушить. Потом мы оба смеёмся, целуемся...

При спуске есть отрезочек в полкилометра, когда вдруг перед тобой открывается потрясающий вид - сверкающее море и горы вокруг, как часовые. Кристина очень любит это место. Я бужу её. "Как красиво!.. Правда, Данечка?" "Я знал, что ты это скажешь". Её лицо озаряется чувственной улыбкой. Потом тянется ко мне и нежно, нежно, нежно целует.

Я придумал поездку ради этого момента.

Как же я люблю тебя!

66

Я уверен, убеждён, мы с ней встретимся. Неважно, где и ког- да, важно, как. Важно... я не знаю...

Я спрошу её. Или пойму из разговора. Я боюсь обрадоваться и боюсь огорчиться, когда узнаю от неё правду, какой бы эта правда ни была, когда увижу её, какой бы она ни была. Я боюсь обрадоваться и огорчиться одновременно; то ли за себя, то ли за неё, то ли за тех нас, если мы вообще были, если мы вообще могли быть...

Я прерву себя на этих словах.

67

Почему я пишу?

Потому...

Блэз Сандрар

Для кого я пишу?

Для себя.

От себя убегая,

Нагоняю себя

Самого,

Но другого уже,

Что несёт в себе

кровь и частички меня

год назад

и меня

час назад.

И другого меня,

что решил измениться

И смог,

Но не весь,

Ибо нет измененью конца.

Почему я пишу?

Скучно мне...

Д. С . 1996 г.

68

Я беру её и верчу в руках. Я сам в ней. Мы все в ней, а она в нас. Пытаясь разглядеть её грани, зрачки устают бегать по бело- му каймленному полю, лоб покрывается прозрачной испариной, тело нервничает и перестаёт слушаться. Медленно, но верно гла- за перестают различать цвета. Они входят в эту штуку, сливаются с ней, становятся частью Её - этой штуки - и поэтому перестают видеть. Всё, глаза слепы. Они внутри неё и, следовательно, не могут разглядеть эту штуковину со стороны. Слепота... Тело ис- полняет танец-конвульсию добродетели. Ещё немного - и оно умрёт. Оно - тело - смотрит на пуритан, стоящих чинно кружоч- ком, и беззвучно взывает о помощи: "Ведь всегда в послушании, всегда в послушании, всегда в послушании, всегда..." Вокруг толпы очерчен чёрный круг. Жгуче-чёрная краска. Безжалостно-блестящая. Убивающий своей правильностью круг и вдруг... От круга отделяется точка. Точка-человек или точка что-то живое. Эта точка-память вспоминает отрывки из путёвки в пионерский лагерь: "Физические упражнения, тихий час, воздушные ван- ны..." Точка бежит, убыстряя (или замедляя) темп, и трудно раз- личить её некоторые умотелодвижения, а именно: толкается ли, толкают ли, болит ли сердце (да болит), в дешёвом ли отеле, три или четыре или пять комнат в квартире. Тишина. Тишина, и вдруг... Точка очнулась от бега (или медленной ходьбы) и увиде- ла солнце. Стоп... Глубокий вздох... Всё будет потом. Вспомина- ется: "...воздушные ванны." Вот. Воздушные ванны. Вздох перед смертью, а может, вздох перед жизнью... Значит, это был не круг... Это было нечто. Нечто отличающееся и похожее. Дейст- вительно нечто и то, и мы, и та жрица любви, что отделяется от толпы в центре какой-то другой точки - точки-города. Эта ночная жрица восходит, как солнце, чтоб возложить очередную жертву на алтарь похоти. И либо она выше нас, либо мы выше неё. И друг мой, что смог напрячь силы для броска наружу. Он снова чист, и лишь дуновенья его остатки напоминают об ещё одной прихоти, что пришла раньше. И его она на алтаре принимает. И вот уже дважды друг

мой чист, и нет сил больше, а лишь сон. Всё будет потом... Значит, это был не круг.

69

Я ещё пишу. "Это не первично", - говорит мой учитель. "Да, - отвечаю я, это уже было в моей душе", и не могу писать больше. Я вспоминаю многое, что было и что будет. Вспоминаю себя сейчас и завтра. Я верчу её в руках и смотрю на эту странную штуку - жизнь.

Александру Котиковскому.

70

Его зовут Святополк. Он родился в Венгрии. Ему сорок лет. Святополк - мой хороший товарищ по прожиганию денег и бил- лиарду. Кристина его тоже знала. Святополк некрасив и даже где-то страшен. Но очень симпатичен. Незаметно вальяжен. Я очень хорошо к нему отношусь.

Он владел неплохим бизнесом. Там была секретарша - алжирка Деби. Деби боялась и тайно любила его. Нормально... Потом Свя- тополка обманули партнёры, и он остался должен огромную кучу денег. А ещё остался без квартиры, телевизора, радиоприёмника и газовой плиты. Его тогдашняя жена решила, что Святополк те- перь нехороший, что Святополк теперь плохой, и сказала ему "Bye", а потом ещё "Bye-bye". Она забрала двух их детей и уеха- ла к родителям. Она его пока больше не любит. Нормально... Святополку негде спать. Святополку очень хочется где-то спать. Нормально... (В этот момент на сцене стреляет, наконец-то, пал- ка, что провисела декорацией два предыдущих отделения - итак, на сцене появляется, (пауза) все уже догадались?! (пауза); Ма-ма-ку-ша-ет-ка-шу; на сцене Деби!) Деби подходит к Святополку и говорит: "Святополк, Деби тебя всегда любила, но Деби тебя всегда боялась. Теперь Деби тебя не боится. Деби тебя очень лю- бит. Святополк, ты можешь спать у Деби". У Святополка нет ва- риантов. Теперь Святополк тоже любит Деби. Нормально...

После весны всегда лето, а потом осень и зима, а потом снова всё заново, и ничего с этим не сделаешь. Нормально...

Однажды Святополк прослышал от старых друзей (они его лю- бят), что на бирже натуральных продуктов можно купить выгод- ные акции и всю жизнь балдеть от дивидендов. Никто не знает, где Святополк нашёл деньги, но Святополк нашёл деньги. Теперь Святополк богатый. Святополку уже сорок лет. Святополк шесть лет с Деби. Святополк привык к Деби. Деби женила на себе Свя- тополка (ей причитается) и родила ему сына. Они уехали в круго- светное путешествие и вернулись. Деби счастлива. Деби растит сына. Святополку скучно. Нормально...

Я звоню им и говорю Деби: "Привет. Как дела? Завтра приду к вам в гости. Потом поедем играть в биллиард. Святополк - заме- чательный парень". "Святополк - это я", - говорит Деби, и это мне что-то напоминает. А ещё я вспоминаю великого Антона

72

Павловича с его каждодневным выдавливанием рабства из себя и не знаю, имел ли он в виду что-то ещё, кроме личного, связанно- го с его отцом?

Всегда вопросов больше, чем ответов?

73

От нечего делать...

Александр, я пишу поздравление с днём рождения и, хоть пи- сать на обложке книги - признак невоспитанности, ничего с со- бой поделать я не смог победила прагматичность - теперь ты не сможешь эти книги никому подарить, а если кто-то и возьмёт их почитать и вздумает "зажать", то, увидев мою подпись и поняв, что это я, именно я, вряд ли захочет оставить её (книгу) у себя дома (в его паршивом, мерзком, нелицеприятном, скучном доме); даже не знаю, что я ему такого сделал, хотя смутно догадываюсь, что, видя меня, - воспевающим твой талант, - он подспудно по- нимает, что его собственная жизнь особых-то целей и не имеет и направление предначертанной судьбы ему не изменить, - не мо- жет, болезный; но это ведь не я придумал, что объём равен произ- ведению длины на ширину и высоту; так что все претензии к ним, которые давно уже это - того. В общем, в данном специфи- ческом случае (в смысле надписывать книги), я вынужден приз- нать себя объективно правым. Всего тебе хорошего, брат и брат моих братьев. Да, чуть не забыл: с Днем Рождения!

(Все смеются, понимая мою иронию над самим собой. Чокаются. Выпивают.

Нижеследующий рассказик о Леониде также посвящается тостуемому.

С дружеским рукопожатием

Салв).

75

Леонид ни разу не обернулся.

Он знал:

Все пятнадцать будут стоять до

конца.

Даже если придётся остаться на

Фермопилах навсегда.*

* Намеренная ошибка. На Фермопилах было тридцать, а не пятнадцать спартанцев. Прим. автора.

Здравствуй, дорогой, здравствуй, любимый мой, здравствуй, мой Лёнечка... Лёня, Лёнечка, Леонид. Как мне не хватает тебя сейчас. Как мне не хватает твоего большого тела, твоего полусон- ного бормотания, твоего глубокого ума, твоих больших очков на моём столе.

Ты был уже большой, когда я только начала ходить. Ты был молод, красив, остроумен, пытлив, когда я догнала тебя ростом. Я стремилась к тебе честно и открыто, но боялась показать, что я влюблена в тебя до умопомрачения. И наконец ты понял это. И забрал всё в свои руки. Ты забрал меня и добрую половину моего внешнего мира - и все мы были только рады этому. О господи, как же я ревновала тебя к другим! Как я ревновала тебя к любому чужому прикосновению, к любому, пускай дружескому, поце- лую. Вспоминаю, как из толпы гуляющего по набережной народа вдруг выбежала маленькая девочка с цветком и, бросившись к тебе на руки, подарила этот цветок тебе. Помню, как ты стоял, держа её на руках. Красивый, ещё молодой душой, высокий, статный, и все обращали на тебя свой взгляд. Я сбиваюсь в мыс- лях и воспоминаниях.

Помню любимого тобой деда Владимира, его строгий, светлый, глядящий вдаль взгляд с фотографии, которую ты носил с собой.

Помню, как мне нравилось видеть неподдельное уважение к тебе со стороны твоих товарищей, их стремление услышать твоё мнение, твой взгляд на вещи, расположить тебя к себе, но ты всегда подпускал и отпускал от себя с большой осторожностью.

Никогда не забуду, как на дне рождения Андрея, ты, говоря

76

тост, слегка запутался, но никто не подал и виду, - твой автори- тет опережал тебя. Ты был самый лучший. Ты шёл впереди, как тот Леонид на Фермопилах. Я шла за тобой, как те пятнадцать за своим вождём. Ты расправлялся с врагами, как ребёнок с куку- рузными палочками... (Боже, я задыхаюсь в своих чувствах.)

Я любила тебя. Ты ушёл, и всё опустело. Я смотрела по сторо- нам и с ужасом замечала: всё опустело.

Я никогда не перестану любить тебя.

Я не представляю лучшего периода моей жизни.

Я любила тебя, люблю и буду любить.

Я хочу громко прокричать твоё большое имя.

Я люблю тебя, мой Лёня - мой Леонид Ильич Брежнев!

Подпись: Всегда твоя

Страна Советов

77

Никогда не следует забывать, насколько важны сопутствующие условия. Пример: Сибирь. Холодно. Зуб на зуб, естественно, не попадает. И вдруг: "Я тебя люблю. Ответь мне..." Ну, в общем, так себе условия. А да, забыл: там ещё вьюга и пурга была... Нет, чтоб подождать, когда тихо, спокойно, солнечно... Чтоб всё со- лиднячком, понимаешь...

Теперь хороший пример: встреча со старым другом, студенчес- кое общежитие, маленькая кухня. Бутылка отличной ледяной водки; перед тем как класть в морозильник, желательно бутылоч- ку, соответственно, ополоснуть холодной водой, чтоб с мороз- цем, понимаешь, вытащить. Хлеб и много сливочного масла (чтоб правильней впиталось)... Пока готовим закусь, надо по первенькой. Ну и, как водится в приличных домах Европы, тут же вдогонку вторую, - по уходящей, так сказать (скороговорочку насчёт перерывчика между первой и второй, надеюсь, все в школе учили?). А тут и бульба подошла. А мы в неё, в варёную, маслица сливочного и зеленьки добавим для вкуса, ну и как водится, лучка репчатого. Ух-х-х-орошо! Черёд третьей подошёл, а мы её уважим. А мы сидим уже, как культурные, - за столом, - да в салатик с помидорчиками, - да сметаночки. Тут четвёртая сама просится, и тосты уже с шестой, седьмой милее стали. Сосисочки поджарились. И хорошеет вокруг всё, и ничего, что немно- го не убрано... Трах! - а бутылка взяла и кончилась. Стоит вся никакая и молчит... Ну, свои пятнадцать капель из неё спичкой-то мы, конечно, выудили, а дальше?

Сидим. Грустно. Закуска градус крадёт. Говорим ещё по инер- ции. Ну что? обедать, как свиньи, - без водки?!

А тут ещё Петрович вломился: "Мужики, анекдота желаете?"

"Ну давай", - это мы, этак хмуро.

- Дед, ты на войне был?

- Ну!

- Чё ну?

- Ну не был.

И гогочет, прескверный. И глаза у него мягкие, да в кучу:

- А вы чё, киряете? А чё меня не позвали? Во суки!

- Петрович, спасай, старичок! Без бутылки остались.

- Ну есть там заначка, - обиженно, - а чё не позвали-то? Во

78

суки, а?..

И вот Петрович уже с нами. И бутылочка его с нами. Водка будет попроще, без смака, но водка! А хулицемерить???

Петрович наш с новыми силами:

- Мужики, вы вчера "Ватерлоу" смотрели по телику?

- Да.

- Я не досмотрел. Чем кончилось?..

Да хорошо всё кончилось. Допили мы Петровича бутылку. Хороший ты мужик, Петрович. Нужный!

Ну и, конечно, родина его, соответственно, не забудет. Оста- лось всё это дело в ближайшем баре пивком лакирнуть и сказать пару добрых слов о том, как "всё было хорошо"... Пришли. За- лакировали. - О, гляди, какие девочки симпатичные! - Ну твоя-то похуже будет.

Вот это условия!..

И ещё один хороший пример прекрасных сопутствующих ус- ловий и важности не забывать их... Вечер... Ты и, вчера познако- мившись, она. Везде очень чисто. Дама ("и ты ли собеседник?") в кресле. Не спеша готовишь ужин. Говядину обмакнуть в яйце, ванильных сухарях, немножко майонеза и капельку муки. Да на сковородку. Салат: жатая капуста, огурец, зелень, болгарский перец, оливковое масло. Жареная картошка с мелко нарезанным лучком и красным перцем (опять же болгарским). Французское, красное, сухое. И чтоб не меньше пятилетней выдержки. И чтоб хранилось оно в хороших бочках... Дорого? А ты что хотел?! Искусство, брат... Можно даже без свечей, а наоборот, много яркого света...

Да, не забудь утром сказать ей, сколько ты любишь ложечек сахара в утренний кофе (хотя я лично предпочитаю чай).

Насчёт сопутствующих условий у меня всё.

Моему санкт-петербургскому дяде.

79

Двадцать первое августа тысяча девятьсот девяносто шестого года. Я пишу эти строки двадцать первого августа тысяча девять- сот девяносто шестого года. Эта дата выбрана случайно. Просто именно сегодня захотелось написать о течении времени, событи- ях, сменяющих и наползающих друг на дружку, о постоянно меняющемся внутреннем и внешнем мире...

Я родился за девять лет до Московской Олимпиады, а ещё че- рез девять лет после неё покинул навсегда Союз нерушимый и плачущего Мишку. С возрастом всё меньше и меньше зарекаешь- ся, и поэтому я даже не представляю, что будет со мной ещё лет через девять после сегодняшнего дня.

Сколько прошло событий, настроений, веяний, волнений, ра- достей. Сколько было человеческого ума, человеческой тупости, надёжности и предательства, нужности и ненужности, широких и узких объятий, искренних и неискренних улыбок, желанных и нежеланных женщин и много слов, слов...

Университетские годы. Глобальная беззаботность. Локальные радости и огорчения в общем, движущемся широким шагом учебном процессе. Через шесть лет после приезда в новую страну у меня университетский диплом. Какой-то новый этап. Тоже важ- ная дата и радость родителей. Провёл ещё одну черту отсчёта и пошёл дальше... Уже три месяца в должности инженера. Светлый кабинет, прекрасный вид из окна. Можно добавить ещё кучу все- го посередине, но кого это интересует?.. Много фактов, событий, историй, анекдотов, встреч, прощаний.

- Давно не виделись! Как жизнь?

- Может, посидим в баре вечерком?

- Ну, как-нибудь. Запиши телефон.

- Как работа? Всё хорошо? Ну слава богу.

- А как вообще? Бывало и лучше? А хуже?

- Тренькни мне через неделю и забегай.

- Ну, давай по-малой - за встречу.

- Алё, Лара? Пригласи меня на глупость. Когда

заканчиваешь? В восемь? Я заеду.

- Ну, давай попоём?! Ой мороз, мороз.

Не морозь меня,

Не морозь меня,

81

Моего коня...

Анекдот старый слышал:

- Посетители дожидаются в приёмной у врача.

Выходит мужик: - Кто вчера кровь сдавал?

- Я.

- А рост какой?

- Метр семьдесят пять.

Уходит.

- Доктор, доктор, а рост зачем-то?

- Да не доктор я, - плотник.

- Может на море в субботу?

- Ну давай уже спать - завтра рано на работу.

...Обниму жену,

Напою коня...

- Завтра брат отца прилетает из Питера - поеду встречать. Мы с ним шесть лет не виделись.

- Две трефы - не одна трефа.

- Они плохо о тебе говорили.

- Да плевал я на них.

- Ты на всех плевал?!

- Да.

- Так нельзя.

- Ну ты же видишь, что можно.

- Понадеемся, что поутрянке будет клёв нормальный.

- Ну, давай на посошок... подожди, давай, чтоб прошлое не предавалось.

Сколько прошло событий, настроений, веяний, волнений, радостей. Сколько ещё будет.

Сколько было человеческого ума, человеческой тупости, надёжности и предательства, нужности и ненужности, широких и узких объятий, искренних и неискренних улыбок, желанных и нежеланных женщин и много слов, слов...

Мне кажется, в моей жизни были три важные даты. Такие короткие строки автобиографии. Вот они:

1971г. - первый крик.

1989г. - инициация.

21/08/96 - сегодня.

82

О себе со стороны...

...умную, лукавую улыбку, её ямочки на щеках. Он хотел бы об- нять её. Он знал, что обнимет её. И, обняв, будет нежно при- жимать к себе, а она положит ему на грудь обе свои ладошки и между ними поместит свою голову. Они будут молчать... По- том он медленно нагнётся поцеловать её в шею, и она, дождавшись его, прижмётся своей щекой к его. Он почувствует её запах, который когда-то сражал его насмерть. Он, он, он...

Её умную, лукавую улыбку...

Позже он найдёт такую улыбку у Алины и тоже потеряет её...

Я в последнее время часто зло говорю о Боге.

83

У меня есть большая матерчатая сумка. Старая и очень удоб- ная. Я захожу в зал, где собрались люди, и поднимаюсь на сцену. Опускаюсь в кресло и бросаю сумку подле себя. Она мягкая и почти бесшумно сдаётся притяжению. Включите, пожалуйста, все люстры... Я вижу себя в зале, и тот я смотрит на меня. Тела людей исчезают в пространстве, а лица блекнут, и лишь одно - его - смотрит на меня. Без укоризны, без улыбки, но просто смот- рит.

- Опиши, когда хорошо.

- Когда хорошо? До сна, когда уже согрелся и все мышцы рас- слаблены, после доброго сна, в любовной игре, с любимой после акта любви, у моря, но всё - когда любишь себя. Тогда ощуща- ешь, осознаёшь, дышишь этим хорошо, а иначе хорошо по-со- бачьи.

- Амбиции - всегда?

- Конечно, легче, когда амбиций нет или их мало (имеется в виду не только материальный смысл - Прим. авт.), пусть даже при оп- ределённом присутствии ума. Тогда происходит следующая простенькая схема:

Нет амбиций у него,

у неё,

у их ребёнка,

у ребёнка похожей пары,

у их ребёнка...

Я, конечно, взял крайний вариант, но, когда я порою срывался на людей по этой самой причине, всплывала именно такая картинка. Хотя опять же не суди, да не судим...

- Продолжай.

- Я однажды забежал в какое-то учреждение. Весь взмыленный. Зарабатывал сумасшедшие деньги, что давно потратил. Вдруг смотрю, в углу сидит такой смотритель холла, - ну там подсказать этаж иногда, вызвать кого-нибудь. Спокоен. Ровен. Одухотворён... Я не выдержал и говорю: "Я иногда тебе завидую", а он в ответ: "А я тебе".

- Но есть какое-то минимальное количество общепринятых прин- ципов? Ну, не убий, там...

- Нет, нету.

84

- Ясненько.

- Ничего не ясненько.

(Пауза.)

- Ты часто вспоминаешь о Кристине?

- Уже нет и уже не так. Кристина превратилась для меня в книж- ного героя, и это явно положительный факт.

- А Алина?

- Я убеждён, что мы ещё будем вместе, ведь мы любим друг друга.

- Ты не из тех, кто живёт ради детей?

- Чтоб потом они жили ради своих?! У них будет прекрасный пример!

- Перетерпеть - это сила или слабость?

- Не знаю. Мне кажется, что всё должно быть проще и, следова- тельно, естественнее. Не надо подвигов. Не нужно духовных Курских дуг и душевных блокад Ленинграда.

- А что тогда нужно?

- Маршал Жуков, что всегда может выиграть войну, и тихая гавань: с хорошим театром, библиотекой, винным погребом и рыболовными снастями, - ты защищён со всех сторон и ни на кого не нападаешь. Сбылась мечта! Всем хорошо!

- Ты прощаешь?

- Да, но запоминая. А если ставлю точку, то это точка, но не точка с запятой. Помнишь у Высоцкого: "Ты его не брани - гони", хотя есть люди, с которыми захочу поговорить при любых обстоятельствах (противоречу себе).

- Короче, думай о себе!

- Вообще не думай (улыбаюсь), но без локального, отнимающего силы презрения, если так можно выразиться. Имей свой мир, умей делиться им, прятать его, умей понимать.

- А главное?

- Фильтр! Фильтр восприятия, понимания, отношения...

(Смотрят друг на друга.)

- Пишешь, только когда всласть?

- Да. По-другому просто не получается... Хорошо, что я не зара- батываю литературой на жизнь, а то пришлось бы заложить в ломбард вдохновение за пару-тройку лет вперёд.

85

(Вновь пауза.)

- А ты не думаешь, что рефлексируешь?

- (Отвечаю, подумав.) Нет. Я так живу... Ты знаешь, меня пора- зил тот факт, что линии на столбах Парфенона, дабы казались ровными для человеческого глаза, строились под небольшим углом. Ты понимаешь?! Я стоял на их древней земле, смотрел на это многовековое чудо... Вот в такие моменты мой внутренний фильтр принимает к себе в лоно оттенок-другой. Вроде, мнишь - всё знаем, а первичность остаётся матерью, что молоком...

- Или у Борхеса "О Кафке...*"?

- Например.

- Так что, сфера чувств себя уже познала?

- Утрируешь.

- То есть всё как бы?..

- (Перебиваю.) Вот именно. Всё как бы... Мы как бы. Они как бы. Он, она. Треугольники, ромбы, параллели, вакуумы. Всё как бы. Ничего абсолютного. Как бы создал, как бы прочёл, как бы вос- хитился, как бы интервью, свет, зритель, ты.

- А ты?

- И я.

- А что не как бы?

- Одним словом?

- Хотелось бы.

- Оргазм!

- Как венский доктор прописал?

- Именно.

- Люби!

- Люби!

(Пауза.)

- А что потом, когда последняя точка?

- Так и до неё и после. Зарабатывать на хлеб насущный, пить ви- но, петь песни, любить женщин, писать, давать клятвы и нару- шать их, смеяться и плакать, делить радость с друзьями, свой по

_______

* - "О Кафке и его предшественниках". Рассказ Х. Л. Борхеса, в котором автор находит литературных отцов Кафки. Из цикла "Оправдание вечности".

86

борту в левую лузу и с козырного туза!

А ещё хочу поставить фильм-музыку.

- Что это?

- Увидишь. Всё, давай обратно. Нас ждут великие дела.

Я укладываю все свои вещи в сумку (они там ровненько поме- щаются) и закидываю её в багажник машины. Полный бак. Всё позади и всё впереди. Мне нужны и не нужны люди, но уже сей- час у меня есть всё. У меня есть большая матерчатая сумка...

87

Это коротенькое описание пережитого не делает мне чести, но карандаш устремился в путь, и я минут через десять быст- рой писанины приведу его к очередной финишной ленточке. Более того, честно признаюсь, что пишу эти строки под влиянием нагибинской "Тьмы в конце туннеля"*. Я не помню имени, от- чества моей несостоявшейся тёщи, и поэтому назову её Анна Михайловна... Почему она невзлюбила меня с первого взгляда?..

Обращаясь к человеку, который не может защититься (а ей, в общем-то, и не надо), поступаю некрасиво, но в конце концов...

В какой-то момент я понял, что Кристина - её полное повто- рение, и испугался. Испугался очень сильно. Мне кажется, Крис- тина заметила мои чувства, и это не пошло на пользу нашим отношениям.

Почему она не стелила нам с Кристиной в одной комнате, когда я оставался у них?.. Мне кажется, она никогда не любила своего мужа, а Кристину только за то, что это её копия. Я испугался стать через n-ое количество лет вторым мужем второй А.М. Возможно, я заблуждаюсь, ведь она при мне ни- когда не влезала в нашу жизнь. Но мне уж очень не нравились эти унизительные ночные перебежки и ещё то, как Кристина закрывала мне рот, чтоб я не закричал. Особенно, когда мы засиживались перед телевизором и оставались спать в салоне, где не было дверей. Дорогая А.М., мы не боялись, что Вы вой- дёте среди ночи. Дорогая А.М., мы там каждый раз тра-ха-лись!.. но, чёрт, почему Кристина никогда не целовала меня при матери; ведь в доме моих родителей она чувствовала себя законной женой?.. (Похоже на детский плач. Начинаю злиться на себя.)

Эта заноза мешала мне держать карандаш. Я её вытащил, и через день от точки на пальце не останется следа. Эгоистично? Безусловно...

Итак, великодушно прощаю весь наш никому не нужный и, хвала создателю, несостоявшийся альянс. Ему не придётся ни о

_______

* Последний сборник Нагибина Ю.М., включающий: "Тьма в конце туннеля", "Моя золотая тёща" и "История одной любви". Прим. автора.

88

чём сожалеть, не сплачиваться и не раскалываться. Есть дру- гой альянс, союз, огромная скала-добродетель без намерений, связанных с Олимпусом Чувств, и, следовательно, без никому не нужных растраченных впустую эмоций (у кого они есть, конеч- но). Есть симбиоз, альянс-монолит, сверкающий своей непритязательностью и единством. Есть всё, хотя подождите, подож- дите... Я вижу с высоты удаляющегося аэроплана два огромных куска, которые с неслышимым треском отделяются с разных сторон от сооружения, но из-за веса оставаясь частью ансам- бля. Из-за простого, физически измеримого веса; подобно Александрийскому столпу, который часть и нет Дворцовой площади.

(Бросаю карандаш. Разрываю лист.)

89

Я никогда отчётливо не понимал,

Что целый мир может быть больным.

Генри Миллер, "Чёрная весна"

"Будь скромнее, не прыгай, не вытыкайся", - боже, сколько раз я слышал это?! И как хорошо, что вначале инстинктивно, а затем осознавая, я на всё это, по большому счёту, клал. Да, клал!

Кристиночка, Масенька, Мася моя! При всей моей той любви к тебе, при всём моём уважении и обожании, моей увлечённости тобой!.. Но бога ради! Ты хотела убить во мне - меня, меня са- мого, моё обожаемое и горячо любимое "я". Оставь сейчас к чертям наши отношения. Ты хотела изменить не только мою внешнюю, действительно умнеющую и меняющуюся с годами оболочку, но, что самое ужасное, - моё внутреннее "я". Моё внутреннее Я. Моё Я!

Вспоминаются строки Акутагавы: "Однажды влюбившись, мы обретаем непревзойдённую способность заниматься само- обманом<...> Подобный самообман не ограничивается любо- вью<...> Итак, более чем двухтысячелетняя история ни в малейшей степени не зависела от столь ничтожного малого, как нос Клеопатры (Имеется в виду влюблённость - Прим. автора). Она скорее зависит от нашей глупости, перепол- няющей мир. Смешно, но она действительно зависит от нашей торжествующей глупости<...>"

Свою студенческую юность ты провела со мной, только со мной. Я поубивал вокруг тебя всё на свете, оставив тебе лишь себя, в чём потом ты меня успешно обвиняла. Стёр, как пыль со стола, не спрашивая никого, и ты была вынуждена согласиться, ибо тянулась ко мне, как никогда и ни к кому. Ты чувствовала себя Женщиной рядом с Мужчиной и, как ни странно, внутренне боялась этого. Ты почему-то не хотела оказаться полностью не защищённой от меня. Почему? Почему, ведь ты умела находить тихую гавань в моём море? Не смогла. Испугалась. Ну зато ты теперь счастлива настолько, насколько хотела! Поздравляю те- бя и себя. Поздравляю всех с нахождением общего знаменателя счастья (хотел написать "общего знаменателя любви", но по

90

том передумал).

Ты уже собиралась замуж, когда я готовился праздновать свой очередной день рождения. Твой звонок. Хочу тебя увидеть, Данечка. Я забираю тебя у университета, и ты даришь мне альбом импрессионистов. Нормальный, неплохой альбом. "Я всегда дарила тебе подарки..." Мы несём какую-то чепуху. Я подвожу тебя домой, и - благо, ты живёшь рядом - оба не зна- ем, о чём говорить. Какого дьявола?! Лучше бы ты отдалась мне прямо там, в машине, не дожидаясь, пока приедем! Неук- ротимо тянет залиться животным воплем, но не знаю, как передать это буквами... Ты боролась за то, чтоб я стал лучше, скромнее?! Нет, Масенька, скромнее я не стану, равно, как и менее придирчивым к жизни.

Всё. Любое следующее предложение уже будет лишним. Мне больше не хочется думать. Я ставлю последнюю точку и еду играть в биллиард. Кстати, победа в этой игре не зависит от того, какая придёт карта или какое настроение будет у Бога. Всё зависит только от игрока, и мне не нужно не вовремя рождённых, не так воспитанных, "такие обстоятельства", "ничего не поделаешь" и так далее. Всем спасибо, включая создателя, и к тому же личному составу просьба не мешать мне жить и играть в биллиард. Я не буду отмерять семь раз - я буду стрелять. Я молод и хочу жить. Я знаю, что такое хорошо и что такое плохо, и не надо мне подсовывать дешёвые журналь- чики - поберегите их лучше для себя и своего счастья. Массовка пока свободна.

Все от меня требуют скромности.

Но почему, чёрт возьми,

я должен быть скромным?!

Поль Гоген.

Всем спасибо.

91

В среду Карлос проснулся намного позже обычного - не было надобности торопиться на работу. День выборов в местные орга- ны. Всенародный всеоплачиваемый выходной. Идти голосовать он не собирался - слишком далёк от политики, а вот поваляться в кровати - можно... Наконец встал. Душ. Халат. Кофе. Убрать со стола (Карлос жил один). Позвонила мама, спрашивала, не хочет ли поехать с ними в бассейн. Не хочет. Хочет отдохнуть один. Спасибо, что позвонила. Да, наверное, когда-нибудь сделает предложение Кармеле. До свидания. Положил трубку. Утренние газеты. Начал с местной...

И тут он увидел его. Вернее, не его самого, а фотографию. Пер- вые секунды Карлос ничего не понимал. Потом сморщил брови и впился глазами в изображение. Воспоминания вихрем закружи- лись в голове. Перед его взором стали пробегать фрагменты их знакомства, дружбы, общих интересов, диспутов, непонимания, разлада. Родригес. Деляпен Родригес. Одно только это претен- циозное имя чего стоит! Подлец! Предал нашу дружбу, наши юношеские идеалы... Ты ушел в сторону, даже не объяснившись напоследок. Обоюдная обида. Ты даже не мог себе представить, что моя обида сильнее твоей! Как же?! Не может быть! Ведь ты же Деляпен Родригес!.. Карлос, как одурманенный, смотрел на фотографию. Боже мой, сколько лет!

Первоначальный шок стал отпускать. Надо пробежаться по статье, - ведь он не узнает, что я читал о нём. Карлос оторвал взгляд от фотографии. Судорожно начал глотать текст, и ему показалось, что строки наложены не под, а на фоне фотографии, с которой ему улыбался он. В передовой шапке вкратце описы- валась биография Деляпена. Даты, школа, армия, университет, - да это я и без вас знаю. - Что? Не может быть!.. Ну не настолько же мир тесен! Господин Деляпен баллотируется в его, Карлоса, округе... Ну, конечно. Можно было предположить, что он когда-нибудь уйдёт в политику. Так. Дальше. Так... Так... Программа. Безработица. Дети. Школы. Окружающая сре... А вот. Шансы по отношению к двум другим претендентам от округа приблизи- тельно равны...

Как сдуло ветром. Быстро стал одеваться. Ключи. Минут де- сять, и он уже паркует машину у избирательного участка.

92

Пусть хоть этим отплачу. А я-то, дурак, думал, что всё забыл. Ан нет, не затёрлось. Не зарубцевалось...

Он влетел в зал, чтоб взять выборный лист и наткнулся на оче- редь. Дьявол!!! Это минут на двадцать! Карлос стоял, и не знал, что ему делать. Ему хотелось сейчас проглотить всю эту очередь разом. Или, наоборот, проскочить незаметно мышью сквозь них. Но только, чтобы это кончилось, кончилось скорее! Карлос стоял и пожирал людей глазами. Он сжал губы. Что ж, постоим...

Минут через десять боевой пыл стал спадать. Если б не оче- редь, уже подъезжал бы к дому - выходной день всё-таки. Ещё через пару минут настроение испортилось вконец. - Какого чёр- та?! Ну и что ты этим добьёшься? Очередь уверенно двигалась к цели. - А может, послать это всё? Оставалось человек восемь, не больше...

Постепенно, сменяя горячий пыл, в голове Карлоса подул лёг- кий тёплый ветерок. Опустошающая слабость, уверенно атакуя, начала обволакивать его тело, и Карлос начал понимать всю глу- пость своего положения.

- Болван! Поддался импульсу. Ты бы еще вспомнил, кто в шко- ле тебя обидел. Чёртов Деляпен! Лучше бы я тебя вообще не встречал. Хотя нет, хорошо, что встретил. Плохо, что так закон- чилось... Даже не прочитал о двух других претендентах. А какая разница? По алфавиту. Гм...

Оставалось два человека. - Ну уже останусь голосовать. Не зря же стоял...

Вдруг неожиданно для себя Карлос очень мягко улыбнулся, и достаточно громко сказал вслух: "Да чтоб тебя..."

Стоящий перед ним мужчина резко обернулся, но Карлос, мо- тая головой и активно жестикулируя руками, объяснил, что к нему это отношения не имеет. "Опять у меня неприятности из-за Родригеса", - улыбаясь себе, подумал он.

Сейчас перед нами стоял уже другой Карлос, - не тот, что вор- вался одурманенным в зал, - а обычный, спокойный, добродуш- ный на самом деле Карлос - старый милый холостяк...

- Родригес. Сукин ты сын, Родригес. Правильно и сделал, что ушёл в политику. Это для тебя. Ты из тех, кто ведёт за собой. Ты масштабный парень, Родригес. - Губы Карлоса остановились на

93

полпути к улыбке... Подошла его очередь. Выборный лист уже в

руке. Он медленно двинулся к избирательной кабине, чтоб обвес- ти кружочком только одно имя. - Такие, как ты, Деляпен, и впра- вду делают дело... - Почему-то плотно завесил за собой вход. - Что там у тебя? Безработица, окружающая среда?.. Пусть с выго- дой для себя, но ты действительно можешь изменить что-то в лучшую сторону. Да причём тут всё это! - В соседней кабинке кто-то громко кашлянул. - Чёрт с ним, пусть будет ещё лучше!.. Карлос перестал понимать, что он сейчас чувствует.

- Чёртова очередь!

Он взял ручку и обвёл графу, где значилось - Родригес Деля- пен... Вышел из кабинки и поплёлся к урне. Глаза смотрели куда-то вниз и в сторону. Подошёл. Побил краешком листа по ладони. Пытался о чём-то задуматься, но мысли были уже где-то далеко... День выборов. Выходной... Опустил лист. Пусть будет так.

Родригес Деляпен.

Двух других Карлос не знал вообще.

94

Очень часто у меня рождалась фраза, несущая в себе опреде- лённую идею, а потом уже по этой фразе писался рассказ. Ника- кой натянутости или наигранности я в этом не усматриваю, а на- оборот...

В то же время появлялись идеи, так и не раскрывшиеся до рас- сказа или хотя бы эскиза. И тогда я решил написать рассказ не- раскрытых (по отношению ко мне) идей. Он перед Вами.

*

- Так он женился?

- Да, по расчёту.

- Я так и думала. На ком?

- На жизни.

- В смысле?

- Да холост он остался.

*

Я считаю, что Человек должен уметь мечтать. Не перманентно (это уже...), но иногда. Именно уметь мечтать... Мечтания, мне кажется, должны быть навеяны чем-то качественно отличаю- щимся от обыденности.

Вспоминаю нашу поездку в Грецию... Древние Афины. Олим- пия. Акрополь. Музей первых людей. Парфенон...

Я думаю о ней.

*

Фразы.

Поль Гоген: "Я надменен, а значит - аристократичен".

Морис Шевалье после поездки в Лондон: "Я не собирался повторять их стиль, я просто расширил свой кругозор".

*

Прыщ - красное пятно, очень красное. Даже бурое. В центре - белый гнойничок. Пятно, как расходящийся морской круг от брошенного камня, уходит на нет.

*

95

- Скажите, маэстро, сцена - это яд?

- Не знаю (вообще, хороший ответ - "не знаю". Превосходно!). Знаю, только, что надо научиться быть свободным на сцене, даже, если тебе кажется, что ты это умеешь.

*

У нас в доме за столом собралась вся семья. Отмечали приезд моего дяди из Санкт-Петербурга. Было человек двадцать. Все шумели. Я сидел рядом с моей бабушкой. Ей в этом году восемь- десят. Я спросил её, чего это все шумят?

Она ответила: "Пусть шумят".

*

Легко искать нужную улицу, когда весь город квадратиками.

*

Известный и богатый архитектор: "Если бы этот мир был без денег, я хотел бы быть плотником". И он, возможно, был бы счастлив.

*

Как-то вечером мы с моим армейским товарищем возвращались в город. Я был уставший и отдал ему руль. Шли где-то сто двад- цать километров в час. На одном из поворотов его занесло, и мы с ним на полной скорости повалились в кювет. Точно помню, ма- шина перевернулась три раза.

Говорят, перед смертью жизнь пробегает перед глазами, как киноплёнка перед лучиком кинопрожектора. Так вот - это правда.

Я не могу рассказать Вам, как выглядит тот свет, потому что заскочил туда всего на несколько секунд. Скажу только, что там было очень темно, и я не знал, где находится выключатель, если он вообще есть; так что репортаж с того света получается ском- канный.

В который раз повезло. Только лёгкие ушибы. Успел сгруп- пироваться; сработала закалка бывшего спортсмена.

Полиция привезла нас в город ночью... Кристина уже спала, не дождавшись меня... Мы занимались любовью.

Она так и не дождалась меня.

*

96

Как хорошо, когда есть, куда торопиться, и получать штрафы за превышение скорости.

*

У Борхеса: "Человек мало-помалу принимает обличие своей судьбы".

Так вот, товарищ Борхес, я с вами, извините, не согласен; чело- век мало-помалу принимает обличие своего я. Но человек!.. Хотя, подумав ещё раз, Ваше выражение уже включает в себя мою ин- терпретацию. Извините, пожалуйста.

*

Я представил себя на её похоронах. (Делайте, пожалуйста, уда- рение на слове "себя"). Я представил себя на её похоронах. Я в строгом чёрном костюме. Сегодня солнечно; плащ переброшен через левую руку.

Подошёл к близким. Выразил соболезнование.

Я - именно та точка, которую просил Архимед. Я всё время вижу себя со стороны. Вся жизнь - это сцена.

Я очень её любил.

Я представил себя на её похоронах.

Дай Бог ей здоровья и долгих лет.

*

Своё лицо может описать лучше всех только владелец этого ли- ца, потому что он чувствует его ещё и изнутри.

*

Я люблю своего деда по отцу, которого никогда не видел. Он был военный. Позже занимал серьёзную должность в городском комитете.

Потом уехал в другой город.

Перед нашим отъездом отец разыскал его могилу.

Я прошу иногда отца и дядю рассказать мне о нём. Крепкий был мужик.

Я, действительно, его люблю.

Это мой дед.

*

97

Великий учитель отбирал себе ученика.

Он очень ценил своё время (надо было много думать), и поэто- му, каждому претенденту давалась всего минута. Великий учи- тель не говорил ничего, он только слушал. За эту выделенную им минуту каждый претендент должен был сказать всё, что накипе- ло в душе, суметь вывернуть себя наизнанку, попытаться дока- зать, что он, именно он сумеет лучше других понять Учителя.

Здесь присутствовали мужчины со всех далёких и близких зе- мель. То были лучшие представители древних родов и знатней- ших фамилий. Каждый из них, без исключения, готовил свою минутную речь не один месяц. Каждый из них всей душой ждал того момента, когда ему позволят начать.

Шли вторые сутки, а Великий Учитель ещё не определил свое- го выбора. И вот на закате второго дня, прогремел пушечный выстрел, вещающий: дело сделано.

Великий Учитель, уставший, вернулся домой. У входа во дво- рец, его встречала жена. Она уже всё знала.

- Он успел выразить себя? - спросила она мужа.

- Да.

- Что он успел сказать за минуту?

- Ничего.

- Ничего? - переспросила она.

- Ничего.

- Что он делал?

- Молчал.

98

К закату клонит

Ещё одну роль.

Отрывки из писем.

"...Сейчас лежу, читаю Маркеса. Ты знаешь, эти чувства невоз- можно придумать. Он должен был через это пройти, пережить, перемешать в себе. И название романа кричит в каждом слове!.. Когда-то я не дочитал и бросил, а сейчас, перечитывая уже знако- мый текст, понимаю его по-другому, глубже. Это, наверное, из того же сорта, что и фильмы, которые надо смотреть по два раза. Кстати, перед глазами иногда встают отрывки из "Ностальгии". Колоссальные чувства!.."

"...Я иногда задумываюсь о смерти..."

"...Слышишь, вчера заходил сосед слева. Смешной такой па- рень... Смотрел какую-то трагикомедию и на обратном пути за- шёл ко мне. Говорит, что ни фильм - обязательно что-нибудь произойдёт. Нет понимаешь, чтоб герои проснулись, хорошо по- завтракали, занялись бы любовью, отдохнули, почитали книжки и вечером - все ложатся спать. Ну, короче, чтоб всё хорошо бы- ло. Стёбно, а?!

"...Вообще-то, у нас нормальная столовая..."

"...Три периода в жизни мужчины (иногда, вне зависимости от возраста).

Первый - ещё не знаю, что делаю иногда неправильно, и делаю неправильно. Второй - уже знаю, что делаю неправильно, но про- должаю делать неправильно. И третий, самый грустный, - знаю, как правильно и делаю правильно...

...Я иногда знал, что переполняю чашу, но мне нужно было это. Я понимал, что потом - пустота, и всё равно... Мне нужны были эти капли, которые переполняют всё..."

"...Вспоминаю слова Светланы, кода они с Гариком принимали меня у себя: "У меня сейчас ощущение!.. Ну хорошо! Понима

99

ешь?! Мне... хорошо!!! И я не боюсь этого ощущения", - и влюблено смотрит на Гарика. Замечательные ребята!.. Пред- ставляешь: я не боюсь этого ощущения "хорошо".

"...Сегодня приезжали Шура с Катей. По дороге купили кучу апельсинов, яблок и ещё зачем-то цветы. Смеются, чтоб не скуч- но было. Интересно, она уже рассказала ему, что когда-то жила со мной?.."

Телефонный разговор.

- Безусловно... Я потерял друга... Как выяснилось, ненастояще- го... Он не должен был предавать меня. Мы же обязаны были по- говорить. Всё могло бы решиться и не так. Хотя, кто его знает...

Ты знаешь, сейчас, когда уже трезво оцениваю его роль в моей жизни, я прихожу к тому же выводу, что и в период нашей друж- бы, - это потрясающая личность! Именно личность, понимаешь?! Ну оставь, оставь эти мелочи... Да, конечно, несладкий характер, непредсказуемость, не моё действительно дело его отношения с Оксаной, но... это личность... В последнем сценарии мне не хва- тало его буквально каждую секунду. И знаешь, в чём выражалась эта нехватка? А я тебе скажу в чём, - вот пусть он сидит где-нибудь в углу, чтоб я мог в любой момент спросить его мнение. Всё! Понимаешь?! Сесть рядом и мимолётно что-то обсудить... Ну да ладно. Чёрт с ним.

- А от кого он мог получить пригласительный на последнюю премьеру?

- По почте... От меня.

Отрывки из писем.

"...Пытаюсь записать ощущения вчерашней ночи. Или той но- чи, когда на свадьбе друга, перехватив её взгляд, я подошёл к понравившейся мне девушке и молча увёл её танцевать. Уровень алкоголя и факт моего отъезда через несколько часов не позво- ляют мне вести светскую беседу. Форсирую события: "Только честно. Я тебе нравлюсь. Ты почти в меня влюблена!" Мы кру- жимся в танце. Музыки, музыки!.. Глубокой ночью мы едем до- гуливать в дом жениха. Я играю для всех на ф-но и делаю вид,

100

что мне на неё наплевать, хотя готов при всех в любую секунду овладеть ею. Мы пьём шампанское на брудершафт, и я по обще- му требованию продолжаю играть... Этот парень, действительно друг, даёт мне ключ от комнаты новобрачных. Он уже успел там побывать и ещё успеет... Сказочная ночь, кончающаяся на рас- свете. Я уезжаю в свой город, и она говорит, что знает меня го- ды..."

"...Знаешь, я всегда боялся этого... Я всегда искренне верил, что у меня всё будет хорошо. Что будет без проколов, без рыданий, без угрызений, без... что не будет, ну, например, женщины с ре- бёнком, в которую я влюблюсь до сумасшествия, и мне придётся, тяжело вздыхая, заниматься чужим дитём, ради любви к ней (ну и пусть звучит по-детски), а моим родителям делать вид, что они принимают это чадо, как собственную кровь. Я верил в счастье, в особенное сказочное счастье, которого я достоин. В интересную жизнь, интересных людей, в путешествия, образы, очарования, друзей. Я верил в любовь, дарованную сверху. Любовь с чистой дорогой. Верил. Верил. Верил в чистую любовь. В бурю. Да, в бурю. В бурю и тишину... Я и сейчас верю..."

"Вчера, на вечернем обходе, мне сообщили, что все проверки закончены. У них есть точный диагноз... Я смертельно болен".

101

Улыбающийся март. Смешной апрель. Холод ещё удерживает свои позиции, и слабый натиск издали приходящего тепла. Обычное утро обычного вторника. Небо кажется большим бледным облаком, в которое то тут, то там вшили второпях синие полоски. Оно напоминает собой купол над городом. Этот купол-козырёк закрывает город от чужих глаз, и кажется, крепко приварен где-то на окраинах...

Всё просыпается. Солнце откуда-то сбоку уже осветило полгорода и сейчас, кажется, собирается заняться оставшейся частью. В небе летит стая птиц... Очень плавно... Очень красиво... Благородно... (Я говорю это не эмоционально: "В небе летит стая птиц!", а тихо, почти шёпотом: ""В небе летит стая птиц".) Воздух тих. Вдалеке видно, как небо склонилось над морем в любовном поцелуе...

На Алине тёплая куртка с капюшоном. Сейчас она кажется ещё моложе своих восемнадцати. Заворожено смотрит на небо. Я стою позади неё и нежно обнимаю её. Она крепко прижимает к себе мои руки, прислонив затылок к моей груди. Мне кажется, что кругом очень тихо. Я, еле шевеля губами, шепчу ей на ухо: "В небе летит стая птиц". Мы так и не были вместе, но сейчас расстаёмся. Она беззвучно плачет. Я не думаю ни о чём. Алина, закрыв мокрые глаза, еле-еле мотает головой в разные стороны, словно не соглашаясь с собой... Птицы. Смешной апрель.

102

Словно заканчивая,

Мы начинаем...

Серое небо в окне.

Серый воздух.

До нас издали доходят отголоски какого-то звука. Потом сам звук увеличивается. Он - звук - приобретает человеческие фор- мы, оживает. И вот, мы уже с трудом удерживаем этот звук уша- ми. Взрыв!

Итак, борьба. Борьба каждый день. Борьба за всё: за право ды- шать, есть, пить, напиваться, врать. Борьба за право побыть в тишине, побыть одному, любить, быть любимым, за право иметь - отдавать и не иметь - получать. Труднее всего лгать или не лгать. Когда душа принимает больше, чем выплёскивает, - наводнение, наоборот - засуха. Смерти сопровождают нашу жизнь. Эти смерти ступени, по которым мы идём к ней - своей сту- пени. Своей ступени. Своей ступени... Но сейчас, здесь - и нигде больше. Именно сейчас. Хорошо или плохо - сейчас. Остановись, мгновение. Опять сейчас. Опять здесь. "Мы пошустрим и, как положено, умрём", но нет! И уже тише - нет.

Иногда чувствую, что если не напишу, - взорвусь. Тогда сажусь за стол. Лист, карандаш и резинка. Всё остальное больше не нуж- но. Это всё остальное понадобится потом, когда закончу писать, когда выплесну всё без остатка, и опять, пока не наполнится за- ново... Полный бак. Вперёд... Снова борьба - эта непрекращаю- щаяся борьба за спокойствие в душе.

Серое небо. Серый воздух в окне. Круглый стол. Карты, коньяк, тарелочка с лимоном и масса времени. Мешает только беспокой- ство в сердце; где-то недодал, где-то недовзял. Запоминаю ситуа- цию, чтоб потом нарисовать её на бумаге, и внутренне успокаи- ваюсь, взяв в долг завтрашнее исполнение эскиза, пообещав сам себе не взрываться; я не буду держать боль в своей душе. Всё наружу! Потом разберёмся.

Война... На смену борьбе - война. Война за то же самое плюс шум. Главные действующие лица сей битвы - звуки: троллейбус, автобус, ругань соседей, плач детей, шум мотора, свист пылесо

103

са, звон разбивающегося стекла... Хочется ведь только просто жить! Кому нужны деньги, если нельзя в любой момент получить абсолютную тишину?! Хочется просто жить! Иметь мечту!

Серый асфальт. Мы идём по улице, и к нам пристаёт собака. Бежит рядышком и, несмотря на то, что боится сама, пытается укусить нас. Берём палку и бьём её. Собака подыхает от ран, но перед смертью успевает вонзить в нас свои зубы... Кто виноват? Она, мы или случай, приведший нас на эту улицу?

Кто победил - она или мы? Кто судья, подсудимый, присяж- ный? Кто тюрьма, кто свобода? Вопросы, задающие ускорение непонятно чему. "Кто это?", "Почему я?", "На каком языке я говорю?", и по нарастающей интонации, заканчивающейся осле- пительно-тупым гулом.

Всё. Нет возможности реально уйти от борьбы и войны? - так давайте уйдём в мир прекрасного в мыслях! Трагиутопия...

Итак, волевое решение - у нас есть мечта!.. Волюнтаризм?.. Пусть! Не важно, что невыполнимая - у нас есть мечта. Эта меч- та - день, когда закончился февраль и не начался март. Серое не- бо, серый воздух, и каждый получает по стране. По стране на брата! Больше одной в руки не отпускать! Не надо никуда бежать - каждый получит свою страну по почте!..

Я приоткрыл шлюзы. Выкинул из себя то, что накопилось за день. Взял и выплеснул, а теперь не знаю, как закончить уже написанный рассказ. Это не трюк - просто не знаю.

Всего хорошего.

(Дверь закрывается, и вы остаётесь одни.)

104

Мне скоро будет двадцать шесть. Боже!.. Я не хочу стареть. Я не хочу обязанностей!..

Начинаю понимать переживания Кристины в её двадцать три... Ребёнок... Семья... Спокойствие... Уют... Три с половиной комнаты в квартире... Ну и что такого, что не любит она му- жа. Ну и не надо. А как другие?! А?! Как, мать их всех, другие?! Давайте подумаем о них! Давайте думать только о них! Вле- зать в их шкуры, мозги, почки, клетки! Давайте напялим их че- репную коробку, которая не выдержит напряжения и давления наших, извините, мозгов! Ну и что?! А как другие?!

Только сейчас начинаю осознавать её состояние тогда. Только сейчас... Вынужден признаться себе, я всегда отставал от неё. Или, может, это она рано состарилась?..

Я - кусок неотёсанного дерьма; математически рассуждаю о женщине, которую безумно любил, обожал, в объятиях которой чувствовал себя на небесах, а возможно, и был там. Расклады- ваю или пытаюсь разложить по полочкам что-то большое, что-то придуманное мною, что-то необъятное ни руками, ни мыс- лью... Но прости, Кристина, прости - я не хотел бы вернуть всё это назад. Ничего! Не хочу чувства вины за мою любовь к тебе. Не хочу ничего!.. Всё было и прошло. Всё кончилось. Прости! Прощай!..

Как же я устал!.. Я хочу покоя. Хочу поле, речку, солнце. Хочу спать. Хочу мягкие тона, мягкую еду, мягкие звуки... Хочу тепла. Хочу, чтобы было очень тепло. Тихо и тепло... Хочу, чтобы никуда не надо было спешить, ехать. Хочу, чтобы Алина была рядом со мной... Я просыпаюсь утром и она в моих объятиях. Я люблю её, и она любит меня. Тепло и тихо. Она прячет голову у меня на груди, а я дышу запахом её волос. Нежно обнимаю её, дорогое мне тело, голову, руки, ноги. Я люблю её!..

Боже, если ты там есть, сделай так, чтобы мы были вместе! Боже, ты же мне должен. Я надеюсь, ты не забыл об этом?! Ну, давай, дай мне это счастье - и мы в расчёте! Сделай так, чтоб у нас всё было хорошо, и обещаю не держать на тебя зла. Ну, сделай уже что-нибудь, мать твою! Сделай уже!!! Я прошу

105

только то, что по праву причитается мне. Я прошу своё сча- стье! Я достоин этого сраного счастья и достоин дарить это счастье ей!.. Давай, давай, раскошеливайся!.. Ничего страшного, заберёшь у других! Ничего не случится, если я буду счастлив с Алиной. Поверь, ни с кем ничего не случится! Всё! Давай плати!

106

Преломление света.

Движение.

Люди.

Не останавливаясь.

Снова.

Пытаясь высечь искру,

мысль,

идею,

терзания, счастье,

боль... и победу над болью.

Гоняя воздух и страх,

что всегда есть и будет.

Не претендуя,

к несчастью иль нет.

Но

Варвары!..

всюду и в нас... то недовольство,

скука,

Скука!..

***

Скука!..

Печальная и временами жалкая.

Легко довлеть над нами:

Побольше их, чем нас, меня

Один я, как и ты,

Читающий мой бред,

Мой пьяный, явный сон,

Мой плач...

Фантасмагория!

107

Сплошь, рядом, снизу, сверху

Там! Вглядись!

Вот тот работник!

Нет, не слева, впрочем...

Видишь?!

Кувалду опустил

И поднял вновь...

Бабах! - и тут же поднял.

А наковальня - это мы.

И мы же - лес, поляна, космос, всё...

Ещё работничек... прохожий...

Гляди:

Прекраснейший!

Роскошнейший урод!..

Надеюсь, друг,

Что завтра,

Отоспавшись,

Увижу всё я в белом свете.

108

Мы любим читать книги. Мы пробегаем глазами по словам и пытаемся с помощью таланта писателя понять ощущения героя, его следующий шаг... А может, важнее, что чувствует автор (так во всяком случае считает Кот)? Не знаю. Каждый, наверное, ви- дит происходящее под своим собственным углом. Это как зерка- ло: изменил положение и видишь совсем другое, хотя сам и с места не сдвинулся.

Недавно закончил писать рассказ о К-Д (Зима. Осень. Поздняя осень). Как завелось в последнее время, прочёл его по телефону Ирине. Закончил декламировать и тут же спросил, получилось ли у меня выразить идею одиночества? Она ответила, что в общем-то неважно, чтоб читатель увидел то, что вижу я, чтобы он чув- ствовал, что и я. Конечно, неважно. Просто хотелось бы...

Когда мне было лет девять-десять, я впервые задался философ- ским вопросом. Причиной тому послужило моё наблюдение в течение некоторого времени за муравейником. Помнится, я скло- нился над ними и подумал: вот ходят они туда-сюда, заполняют свою жизнь, таскают ветки, может, и говорят как-то между со- бой, и не знают, что стою я сейчас у них над головой и в любой момент могу принести им смерть; а вот не наступлю, пройду мимо, и, может, проживут они свои муравьиные жизни ещё раз двадцать-тридцать, а может, и бесконечное число раз.

Мы тоже как-то заполняем свою жизнь. Кто мещанством (не понимая того), кто принципами, кто идеями: ну там, подставь щёку, не подставь... Заполняем свою жизнь, кто чем.

Голос из зала.

- А можно, я заполню свою жизнь тишиной?

- А зачем?

Тишина, конечно, хорошо, но только, когда уже уверенно зна- ешь, что такое шум. Вообще, попробуй накушаться чем-то... чтоб было с чем сравнивать. Наешься проституток и становись актив- но-верным мужем, напейся алкоголя и переходи на натуральные соки, - тогда лучше сможешь ощутить их натуральность, гуляй ночами, а потом ложись вовремя спать (перед сном две странич- ки книги и жену в щёчку), завтра рано вставать (зевая).

109

Каламбур души.

Значит так: концерт. Огромный зал. Много света.

Я. Я посвящаю этот концерт своим друзьям, которые погибли в автокатастрофе.

В зале молчание. Все напряжённо смотрят на сцену. Выходят знаменитые певцы, артисты, музыканты. Представление начина- ется. Зал постепенно оттаивает.

Выхожу на сцену.

Я. Мы познакомились, когда нам было по шесть лет. (На боль- шом экране проецируются наши детские фотографии. В глазах женщин появляются слёзы.)

Вступают лучшие джазисты мира.

Снова выхожу на сцену. Уже во всём чёрном.

Я. Они плыли на яхте. Налетела буря, и море похоронило их.

(Зал в смятении.) Вступает Диксиленд. Много труб, ксилофо- нов, тромбонов (что у них там ещё?). Музыка заглушает непонят- ные возгласы.

Я. Мы с вами, зритель, навсегда останемся с ними.

На огромном экране вновь наши фотографии - нам там по сем- надцать. Некоторые женщины откровенно плачут.

Я (Уже крича). Я приглашаю их на сцену. Я люблю Вас!

Они почти не изменились. Зрители узнают их.

(Женщины рыдают. Мужчины в недоумении.)

На сцене симфонический оркестр с двумя дирижёрами и двумя барабанами, джаз-банда, квартеты, квинтеты, группа пантомимы.

Все играют и танцуют. Веселится и ликует весь народ. Мы по- ём, обнявшись. Фейерверк. Залпы.

(Следующая сцена. Место действия - большой город.)

Я хочу написать большой плакат. Размышляю. Можно написать каждую букву размером с окно многоэтажного дома, и тогда пла- кат займёт место метров в двадцать. Можно написать каждую букву размером в дом, следующую букву на другой дом и так да- лее. Тогда плакат займёт место в несколько улиц. Можно напи- сать каждую букву размером в улицу, можно написать каждую букву размером в микрорайон, в город... Можно всё.

110

Тихий, старый голос:

- Подожди, подожди. Сосредоточься. Не торопись. Всегда дай приблизиться. Ты чего это курок дёргаешь? Не балуй! Спокой- ненько. Нервишки шалят с непривычки? Это нормально. Это всегда так, когда впервой. Ну, будя, будя тебе... Это ничего, что всё изнутри чешется. Это даже хорошо... Погоди, погоди. Чем ближе - тем вернее. Оно понятно, что и опаснее, как ближе-то, зато вернее, а нам верней и надо. Приклад-то к плечу поплотнее, поплотнее. Чтоб частью плеча приклад стал-то. Чтоб частью тебя стал. И ствол, ствол не води. Чай, не рыбу пришёл удить. Смот- ри-ка... Умник...

Ты, дядька, ни о чём таком не думай. Прошло уж время, когда думать всурьёз надо. Ты сейчас о патроне думай, что в ствол заг- нан. Чай, одностволка у тебя - нельзя промахиваться. Времени перезарядить никто нам не отпустит. И пусть осечек у нас не бу- дет. Нельзя нам осечек. Осечка - погибель верная.

О, гляди-ка, выходит. Тише мне! Стрелять по команде... Спо- койно. Почти всё уже видно. Ещё чуточек... Не гони...

И вдруг схватившись за лицо, забыв про осторожность, громко:

- Бес чёртов! - что-то с глазами! Старый стал, уж плохо вижу, а ты по молодости и не понять можешь. Ах, очи мои старые!

И подумав мгновение:

- Да что б ни было, - всё одно! Что смерть там, что жизнь, что разлука, что встреча. Там разберёмся... Стреляй в неё!

111

Кот пришёл домой, когда Боря уже спал. Хотелось просто с кем-то поговорить. Кот открыл дверь, сел на Борину кровать; Бо- ря не просыпался. Хотелось с кем-то поговорить. Посидел; не просыпался.

Встал, вышел, громко захлопнул за собой дверь. Не проснулся.

Разделся, лёг в кровать. Немного почитал и заснул.

Утром поднялся с трудом. Боря уже был на работе, но Коту на это было наплевать.

*

Это - самый короткий

и самый злой его рассказ.

Моя случайная знакомая

В достаточно известном городе N в таком-то году,наверное, к радости своих родителей, родился господин L (фамилию, к сожалению, история не сохранила).

Через 78 лет, 9 месяцев и 10 дней, господин L благополучно скончался.

Историческая сноска: 78 лет, 9 месяцев и 10 дней - средняя продолжительность жизни жителей города N.

112

Смерть, море, пустыня, ветер, гроза, восход солнца, буран, волны, заход солнца, дым, лёд, кратер, шторм, вулкан, туман, буря, кровь, блеклость, низость, роскошь, низость-роскошь, цвет, звук, горы, оргазм, стыд, тупик, дождь, пик, апогей, апофеоз, сумрак, рок, доблесть, предательство, доблесть, слёзы, взрыв, падение, взлёт, нищета, взгляд, поток, одиночество, вор, глаза, победа, близость, проигрыш, варвар, роскошь, боль, стоп.

Букет, лес, картина, книга, стоп.

Театр, сцена, люди, индивидуум, стоп.

Интеллект, мысль, мысли, мысль, даль, брег, стоп.

Занавес, опера, скрипки, стоп.

Первая скрипка, стоп.

Пиччикато, стоп. Смерть.

113

Я начал и закончил эту книгу. Я счастлив, что она напечатана. Я счастлив, что смог выплеснуть из себя всё это...

Я искренне благодарю Вас за участие в этом катарсисе на рус- ском языке; я снова чист, снова я, снова готов любить и быть любимым...

Да здравствует любовь и чувства!

Да здравствуют искренние друзья, которых почти не бывает!

Да здравствует чистая любовь, которой тоже почти не бывает!

Да здравствует жизнь!

Да здравствует море цветов!

Да здравствует всё то, что кончается счастьем!

Да здравствует всё то, чего не бывает и случается раз в неделю!

Купите, пожалуйста, бутылку шампанского и клубнику, а по- том займитесь любовью! - это будет нашим прощанием. Вери- те Вы или нет, но в процессе чтения этой книги Вы полюбили меня, а я Вас; а ещё через пару минут мы забудем друг о друге, но пока эти пару минут не прошли, я призываю Вас: "Копите моменты счастья, любви, искренности, слёз, чувств, чувств, чувств... Да здравствуют чувства, рождённые чувствами! На- бирайте свои чувства и выплёскивайте их! Давайте любить лю- бовь и чувствовать чувства! Давайте любить себя!"

Мне было хорошо с Вами. Если бы не было Вас, не для кого было бы писать эту книгу - книгу моих чувств. Я благодарен Вам за то, что Вы есть. Я люблю, люблю Вас. Я говорю Вам: "Прощайте".

Прощайте, у меня ещё куча дел.

(Конец первой части.)

114

Стена моего путешествия

Роман

Всему тому,

что меняло меня,

а значит, - и мир

вокруг меня...

...Прощай, прощай! Печальный твой напев

Уходит за поля... через листву

Опушек дальних... вот и скрылся он,

Холмы перелетев...

Мечтал я? - или грезил наяву?

Проснулся? - или это снова сон?

Джон Китс

Май, 1819

Из "Оды соловью"

1

С самого утра лил дождь, возможно, он начался уже ночью. Ту- чи плотно обволокли небо, явно намереваясь надолго удержать занятую территорию, а потоки воды не позволяли увидеть, что происходит в десяти метрах. Время от времени гром разряжал свою артиллерию или молния острыми сверкающими клинками кромсала атмосферу. Земля превратилась в месиво, и казалось, нигде уже не найти твёрдого участка земли. Всюду зияли громад- ные лужи, скрывающие земную поверхность, и очень трудно бы- ло предугадать, насколько глубока эта западня из воды, до того, пока не ступишь на неё.

Джек любил дождь, особо он любил его, находясь в тёплой квартире. Очень приятно обозревать дождь в свободном сухом свитере, шерстяных носках и мягких, байковых домашних шта- нах. Хорошая примета к отъезду - дождь, - подумал Джек, - хо- рошо уезжать в дождь. Всё становится чистым, - и позади и, что ещё важнее, впереди. Ты едешь к чему-то новому, неосквернён- ному... Прекрасно что-то менять в дождь. Едешь себе по дороге, потом идёшь по городу. Тебя задевают прохожие, их плечи, зон- ты. Ты идёшь по лужам, твои подошвы постепенно намокают, вода иногда попадает за край ботинок. Куртка и брюки уверенно превращаются во влажные тряпки. Шапка намокает настолько, что создаётся впечатление мокрой головной повязки, с которой падают толстые, тяжёлые капли. Эти капли стекают по лбу и дальше по щекам, оставляя холодный след и микросмерти ма- леньких, невидимых клеток лица. Самые упорные капли доходят до шеи и проникают внутрь - тёплое пространство, где дышит живое тело. Там капли находят свою смерть, но боже, до чего же сладостна эта смерть! Это тебе не катиться по голой, открытой щеке, где дует ветер и идёт дождь, где всё открыто холоду, сквоз- няку улиц, взглядам прохожих. Другое дело внутри, под одеж- дой. Это совсем другое дело. Это рай, в котором не стыдно и уме- реть...

И вот ты дома. Запереть за собой дверь на ключ и включить отопление, первые движения всегда одинаковы. Ну, а потом центральное действие представления без зрителей: сбрасывается

119

куртка! Не беги глазами дальше, читатель. Сделай паузу. Словно слой кожи уходит - сбрасывается куртка, защищавшая нас всё это время. Затем шапка, ботинки, брюки...

Если ждать, пока наполнится ванна, можно свихнуться либо от ожидания, либо от мыслей, свойственных в таких ситуациях, и поэтому - душ. Надёжно, проверено, и главное - быстро. Не надо ничего ждать: открыл кран, и вот ты уже в другом мире. В мире, где тепло, уютно, легко, - ты гол под водой. Один. Ты не торо- пишься взяться за мыло - ведь так хорошо... Единственно, прав- да, что нельзя делать, пока тело полностью не войдёт в новое со- стояние - это выключать горячую воду. Нельзя останавливать этот сладостный бег струек, уносящих тебя прочь от дождя, ина- че тело вспомнит состояние пятиминутной давности, начнёт зяб- нуть. Струйки должны бежать и греть тебя. Они должны без сбоя выполнять свою работу, тогда ты согреваешься. И струйки бегут. Струйки бегут и бегут. Бегут и бегут.

Прошло уже минут пятнадцать, как Джек проснулся оконча- тельно. Он лежал, потягиваясь время от времени, и жалел, что вчера поленился подогнать машину поближе к дому. Часа через два надо отсюда уезжать, - кончается льготная путёвка, а платить полную стоимость в его планы не входило. Да и какая разница, - думал Джек, - днём раньше, днём позже. Только вот промокну, пока добегу до машины.

Раздался телефонный звонок, говорил управляющий кемпин- гом.

- Господин Ранинг?!

- Слушаю Вас.

- Я, надеюсь, не разбудил. Вы заказывали вчера завтрак в но- мер. Приношу свои извинения, но мы не сможем выполнить Ва- шу просьбу, - отключились некоторые электросистемы, и...

- Ничего страшного. Я поем в дороге, - в утренний распорядок

120

Джека не входило прослушивание стандартных извинений непло- хих стандартных менеджеров, - благодарю Вас за хороший от- дых. - Он положил трубку.

Оставалось ещё несколько часов. Неплохо, конечно же, было бы погулять по кемпингу до отъезда, но не мокнуть же перед до- рогой... В одном и том же явлении, в данном случае дожде, всег- да можно найти как хорошее, так и плохое. Сейчас бы бродил себе по траве - нежный ковёр, мягко пружинящий под ногами, словно помогающий оттолкнуться каждый раз от земли, слушал бы лёгкий шелест листьев на деревьях, смотрел бы на тихий вид домов, расположенных на почтительном расстоянии друг от друга. Джек представил, как он не спеша оглядывает всё вокруг, и почему-то вспомнил детство...

Его семья часто отдыхала в похожем кемпинге, за чертой кото- рого находилась речка. От местных жителей из ближайших дере- вень, (которые иногда приходили предложить какие-нибудь без- делушки) он узнал, что в речке водятся раки. Деревенские же ребята научили его ловить их, и Джек вскоре овладел в совер- шенстве этим искусством.

Прежде всего надо было сделать так называемую раколовницу. Это была окружность из железного прутика, на которую надева- лась чуть свисающая сетка. Следующий этап заключался в ловле лягушек, обитающих в окрестностях той же речки, причём, в ос- новном, в самых её вонючих местах. Под словом "ловля" мест- ные ребятишки подразумевали также убийство лягушки. Эта ловля-убийство частенько занимала много времени. Лягушки обладали мгновенной реакцией, как минимум те, которых Джек видел в детстве, и этим усложняли неминуемый и свойственный лягушкам этой речки конец.

Но вот наступал самый важный и шокирующий неподготовлен- ных момент: надо было снять кожу с лягушки. Технически это проделать не трудно. Нужно лишь надломить ножку и потянуть кожу наверх. Кожа сходила очень мягко, независимо, с тела или морды, - разница была лишь в эстетическом восприятии происходящего. С тела кожа сходила мягко, даже плавно; низ живота, потом наверх к грудинке, мягкое горло. С лица же, то бишь мор- дочки, кожа снималась какими-то еле заметными глазу урывка

121

ми; рот, нос, глаза. И вот через некоторое время только что пры- гающая в разные стороны, живая, полная энергии лягушка уже прикручена ржавой проволокой к центру раколовки, превратив- шись в белую, ещё конвульсивно дёргающуюся мумию без взгляда...

Джек повернулся на другой бок. Интересно, который сейчас час, ещё минут пятнадцать, наверное, и надо вставать. Пока душ, вещи собрать, уже и время уезжать. Он лежал и лениво прислу- шивался к дождю... Через пару часов, сидя в машине, Джек взгля- нет на дом, в котором прожил последние три дня и подумает: "Кемпинг в глубине души, наверное, ближе к осени, чем к ос- тальным временам года".

Один из самых важных моментов в ловле раков - правильно выбрать место. Если не полениться и сделать с десяток раколо- вок, то их можно расставить метров на семьдесят по речке, и тогда шансы на добрый улов значительно повышаются. Нужно очень медленно опустить раколовницу в речку, предварительно наладив верёвку так, чтоб раколовницу можно было вытянуть кверху. Ну вот вроде и всё. Теперь за работу берётся природа. Скоро она сгонит тупых раков на запах уже сервированного для них стола, где они найдут свою смерть. Шансы спастись есть только у тех опоздавших раков, которые на момент поднятия раколовницы из воды окажутся на металлическом ободке рако- ловки - границе между жизнью и смертью - и тогда у них есть пара секунд, чтобы сделать правильный шаг. Джеку случалось видеть, как раки успевали прыгнуть обратно в воду.

122

2

Господин Ранинг Джек работал в Государственной электричес- кой компании, которая монопольно владела всей электросис- темой в стране. Отсутствие конкуренции на частном рынке не могло не сказаться пагубно на внешнем и внутреннем облике Компании, несущей в себе все пороки, свойственные огромной государственной монопольной системе... Грязный, неприкры- ваемый протекционизм, закулисные сделки и делёж жирных мест, забастовки представителей рабочего комитета, которые на самом деле давно забыли, что должны представлять рабочих, а не себя, ссоры, слухи. В общем, верхушка неустанно боролась за те блага, что создавались руками неплохо зарабатывающих рабо- чих. Кроме всего прочего, электроплательщик содержал ещё и неимоверно раздутые штаты, благодаря чему, собственно, Ранинг и попал туда.

Джек пересёк Площадь Пражского Замка и зашёл в пятнадцати- этажное здание главного управления Компании. На нижнем эта- же располагался огромный холл. Напротив входа и прямо у две- рей сидели всегда сонные охранники. За свою многолетнюю службу они выучили наизусть все лица и теперь просили предъ- явить удостоверение только новеньких, которых тоже успешно запоминали в течение их первых недель.

В глубине холла стоял огороженный с трёх сторон стол. За ним сидел начальник отдела посылок и писем - Боб. Когда-то на этом месте был закрытый офис, но во время реконструкции холла стенки кабинета пришлось разобрать и Боб временно, а позже уже насовсем остался в открытом пространстве. Стойка над столом отгораживала его от внешнего мира, но в общем-то Боб не особенно нуждался в этом. Его рабочее место оказалось в глубине нового холла около рабочего лифта, которым почти не пользовались, и теперь мимо него проходили только посыльные и иногда уборщицы. Вокруг стойки Боба всегда лежали большие перетянутые пачки писем, визуально ещё более отделяющие, оттеняющие мир (офис) Боба, или Чокнутого Боба, как его на- зывали все за глаза. Никто, включая старожилов, уже не помнил, за что его прозвали Чокнутым, но большой роли это не играло.

123

Прозвали и всё. Значит, были причины.

Джек предпочитал подниматься не в общем просторном, а в маленьком, как правило пустом, рабочем лифте, - этим он избе- гал выслушивания утренних воспоминаний вчерашних телеви- зионных передач и толкотни больших лифтов. Проходя мимо стойки Чокнутого Боба, Джек внимательно посмотрел на него. Боб чем-то притягивал его. Джек пока не мог объяснить себе, чем именно, но уверенно мог сказать, что хотел бы с ним погово- рить... Боб же, казалось, не интересовался ничем вообще. Рабо- тая, он всегда насвистывал, голову поднимал редко, а если и поднимал, то глаза смотрели не на человека, а куда-то сквозь него. Он всегда был одет в костюмы тёмных оттенков, и каза- лось, сливался со столом, компьютером, стойкой, - он был час- тью холла. Многие сотрудники перестали замечать его вообще, но, кажется, это мало волновало Боба... "У него внутри что-то есть, - подумал Джек, - что-то здесь не просто так". В этот момент Боб в очередной раз пропел строчку из какой-то песни, ко- торую, наверное, знал только он: "Вот идёт по жизни человек-говно". Причём последние два слова он пел всегда по слогам: "Че-ло-век гов-но". Других строк никто никогда от него не слы- шал, только эти: "Вот идёт по жизни че-ло-век-гов-но". Чокнутый Боб пел очень мелодично и никогда ни к кому не обращаясь. Ве- роятно, он пел эту строчку, а может, и всю песню, когда находил- ся совсем один. Хотя слова и не отдавали альтруизмом, он пел не зло и как-то даже отрешённо. "Как-нибудь попрошу у него слова всей песни", - подумал Джек.

124

3

"Мы представляем себе свою жизнь!.. Как бы там ни было. Ка- кие бы красивые слова мы ни отпускали. Даже себе. Когда один сам с собой... Какое-то внутреннее желание тепла, извечная жа- лость к себе; как хочется поставить запятую на этом месте и дописать - "что угодно". Но нет, на этот раз я хочу объяснить, выразить словами, сложить из кубиков и, отойдя на десяток шагов назад, увидеть построенное. Обречённая на мучительную смерть попытка. И хотя понимаешь, что - невозможно, но... Но не дай нам Бог победить... Не дай нам Бог.

Ну вот, вновь я всё перевернул на личное. А в ушах всё время какой-то фон. Шум. Детишки разряжают лёгкие в свои дуделки. Раздаётся мерзкий звук. Они смеются и бегут дальше. Болтают чепуху, полную ерунду. Гремят самокатами, велосипедами по мостовой. Любое действие порождает шум. За два дома отсюда работают дрелью и электрической пилой. Слышно аж здесь...

Детишки болтают чепуху. Подрастая, они несут ту же чепуху. Изменился тембр голоса, вес, рост, размер ушей, у некоторых в этих ушах даже растут волосы. Они рожают детей.

Нас трудно шокировать добром. Светом. Нас легче, почти на- верняка, можно шокировать дерьмом. Преподнесённая на краси- вом блюдечке сцена "суеты сует" наводит на определённое время скуку (после чего, как правило, мы бежим дальше), может, пе- чаль. Но мы продолжаем лежать на диване. Всё тело расслабле- но. Лениво двигаются только мозги. А потом на той же сцене появляются две сидящие одна против другой экскрементирую- щие девушки. И у нас выпрямляется спина, хвост калачом, шерсть струночкой, дыбом... Шум.

В доме напротив у меня целый театр. Расстояние всего метров в десять, и всё слышно просто замечательно:

Обалдеть! - ему лет пятьдесят пять, а он проживает со своей матушкой. Я не написал "на вид ему лет пятьдесят пять", потому что никогда его не видел. Я только иногда слышу его. Уставший голос. Седые на слух волосы. Обрюзгший живот. Волосатая грудь. Два ряда мешков под глазами. Живёт с матерью. В свои пятьдесят пять. Всё. Привет...

125

Так вот, слышно всё замечательно. Вообще здесь состояние кемпинга. И вот в этой еле слышимой, мягко облегающей, как платье талию девушки, тишине я услышал его голос. Ему так всё надоело! Мать тараторила ему что-то минут двадцать. Сидел и слушал. А потом мягко, баском, с сыновней любовью сказал: "Мама, не ебите мне, пожалуйста, мозги". Представляете?! "По- жалуйста" сказать не забыл. Мать аж рот открыла (это я так думаю). Вот это сын! Это интеллигент!.. Они вечером помири- лись. Я слышал. Она ему опять что-то тараторила.

На втором этаже, слева от них, живут студенты. В складчину (опять моё предположение). Голоса разные. Возможно, несколь- ко пар. Так вот, однажды ночью (я спал на балконе) одна из них запела. Такой голос! На своём, на местном. Я сразу её себе пред- ставил: не красивая, но и не отталкивающая. Если бы она ещё русский знала. Цены бы ей не было (с удовольствием, причём)!

А тут недавно Макс у меня оставался. Сидели перед телевизо- ром. Часов двенадцать ночи. Тепло - все окна открыты. И тут началось!.. Внизу, прямо подо мной, снимают квартиру парень с девушкой. Он - длинный, худой, с острыми чертами лица. Она - небольшая, мягкая, симпатичная (их я видел, - столкнулись на стоянке перед домом). Вроде ничего общего с виду. Ан нет, нате Вам, пожалуйста...

Как она кричала!.. Боже ты мой! С почти одинаковыми переры- вами. Его не слышно, а она - просто праздник. "Сделай потише, - говорит мне Макс и добавляет, - адюльтер". "Причём здесь адюльтер, - спрашиваю я, - они живут сто восемнадцать тысяч лет вместе?" - "Ты не понял, - отвечает Макс, - она не сейчас, до этого ему изменила". - "С чего ты взял, - спрашиваю я, - ты же их никогда не видел?" - "Зато я сейчас её слышу, - говорит Макс, - это фальсификация чистой воды. Таких оргазмов не бы- вает. Он уже час её пилит". "Ну а вдруг у них подъём?" - неу- веренно спрашиваю я. - "Нет, нет, - Макс вяло махнул рукой, - это она так просит у него прощения. Сама перед собой. Понима- ешь?.. Он ничего не знает, дурень. Пилит себе и всё. - Макс сде- лал глоток чая и закончил. - Но мы-то знаем... Нас-то ей про- вести не удастся". "Представляешь, Макс, - говорю я, приняв априори его идею, - зайти к ним прямо сейчас и ей в лоб: ты где,

126

дорогая, распрекрасная наша, вчера другу изменяла?"

Так что давайте, детишки, шумите всласть. А когда вы вырас- тете, вам покажут отрывок порнографического фильма: три сест- ры со связанными руками согнуты, потому что эти руки спереди ещё привязаны к икрам. И все они повёрнуты, исключительно по своему желанию, друг к дружке лицом. И три молодца примос- тились у каждой сзади. И наши, уже большие, девочки думают, стесняться им или нет, а у наших ребятишек инструмент под- нялся... Результат, им кажется, у всех одинаковый.

Это Вам по поводу преподнесённых на тарелочке сцен".

127

4

Мысли о книге давно кружились у него в голове. Началось это лет пять тому назад, но первые попытки оказались явно неудач- ными, и Джек забросил это дело. Позже ему было не до книги - бурный роман с Владой поглотил его. Время от времени он, правда, говорил: "Когда-нибудь напишу книгу жизненных заметок", но даже сам серьёзно к этому не относился.

И вот, пожалуйте, - Государственная Электрическая Компания. Делать по большому счёту нечего; пара совещаний в неделю, троечка встреч, иногда что-нибудь подписать, "пополитничать", как Ранинг называл поддержание нормальных отношений с сот- рудниками из управленческого состава, и всё. Тишина.

Сегодня! А почему, скажите на милость, нет?!

Джек достал белый стандартный лист бумаги и положил его пе- ред собой. Лист был лучшего качества, что только может быть. - Налогоплательщик платит за этот дорогой лист, за этот каран- даш, за то время, что я пишу; я оправдаю его незримую надежду - напишу хорошую книгу. И почему, собственно, нет? - подумал Джек, - вперёд! Карандаш вывел название:

"Пьеса с неизвестным количеством действий и героев".

Потом стёр точку, вместо неё поставил запятую и добавил: "...а также сценарием".

Он откинулся на стул и уставился на только что написанное. Неплохая идея. Так, дальше... Опишу себя, друзей, знакомых, не буду менять имён - пусть всё будет правдой!

"Ранинг Джек - это я". На секунду задумался и продолжил: "Когда я был маленьким, меня звали по-другому, по-советски, и жил я не здесь, а в Советском Союзе. Теперь живу тут". - Так, дальше; у баскетболистов это называется "разогреть руку". "...Есть вещи, к которым я определённо не предрасположен, нап- ример, черчение, инженерная графика, тяжёлая атлетика, тяжё- лый физический труд, правильный акцент иностранных язы- ков..." - Джек немного согнул спину и почувствовал тоненькую складку на животе. Надо возобновить тренировки в "качалке". "...До недавнего времени я считал, что не расположен также к продолжительному нахождению среди государственных тупиц.

128

Оказалось - нет, всё в порядке, - могу". - Ничего, ничего, важно начать, а потом выброшу, если что.

Джек отложил лист и закрыл глаза. Ни с того, ни с сего в голо- ве закружились разные мысли. В его сознании сами по себе стали возникать различных качеств картинки. Чёрно-белые, цветные, с кучей действий, неподвижные, замедленные. Он вдруг резким движением достал другой лист и стал быстро-быстро строчить. - Потом разберу. Сейчас главное сохранить идею:

"Возможно, я ничего не понял, а может, я осознал то, что не по- нял никто".

На секунду приостановился, отнял голову от листка, потом вновь согнулся и побежал дальше:

"В тот вечер ничто не кончилось ничем.

Магазин, где продаются состояния души:

Вот, пожалуйста, весеннее состояние души. А тутоньки, будьте любезны, пасмурное... Можно, к примеру, купить два состояния души по цене одного, но только январские, да-с...

Апология собственной близорукости как версия огнепоклон- ства.

Я проезжал недавно мимо небольшого пруда. Ну почти лужа. В нём росли деревья... Деревья, торчащие из лужи.

Стапель он себе построил из дерьма; уж погост видать.

Нам всем нужно попасть из пункта А в пункт В. Мы будем дви- гаться по прямой трассе. Между пунктами А и В находится пункт Б.

Ответ: чтобы в максимально короткий срок добраться до ко- нечного пункта В, надо быстро доехать до Б и не снижать ско- рости. Ни в коем случае не снижать скорости".

Джек отложил в сторону этот листок и вернулся к первому:

"...Оказывается, могу. Мой рост - метр восемьдесят четыре...

129

Макс. Эмигрировал сюда где-то в моём возрасте. В отличие от меня, монограммы не менял и остался - Александров Макс. Я же стал Джеком Ранингом. Изменил фамилию и имя, решив, что это - новый лист... Да, Макс... Макс невероятно эрудированный парень. Знает буквально всё. Интересный собеседник. Выдержан. Воспитан. Его рост - метр восемьдесят семь.

Влада..."

Джек написал её имя и остановился. Пальцы правой руки кос- нулись бумаги, и ручка по ним скатилась на стол. - Влада... Зна- чит, буду раскладывать по полочкам всё... Что, совершенно всё? И то, как я вчера целовал её тело? А потом, будьте добры, читай- те, как это происходит у начинающих писателей и государствен- ных служащих?.. Можно изменить её имя... Но нет, я же люблю её имя. Я люблю её всю! Хотя какая сейчас разница? Моральная обязанность. Шикарно звучит..."

В кабинет вошёл Перт. Он занимал такую же должность, что и Джек, но в другом отделении Компании. Джек отложил листок в сторону.

- Привет, Перт.

- Слушай, Джек, - улыбнулся Перт, - мы ведь на параллельных должностях. Заходи ко мне сегодня после работы. Вечером от- личный футбол, в холодильнике есть пиво.

- Недостаточно, что я тебя вижу здесь по восемь часов в день, - Джек расстроился оттого, что ему помешали писать.

- Тогда не приходи, - сказал Перт и, выходя, добавил, - но если вдруг решишь, позвони и забегай.

- Хорошо, - ответил Джек.

Пришёл Грег - напарник Джека по офису...

"Я хотел бы сейчас читать, просто читать книгу. Спокойно и тихо. Находиться в своей квартире, читая книжку. Потом мне захотелось есть. Ничего страшного: можно слезть с кровати (у меня двуспальная кровать), вылезти из-под вороха одеял, очень хочется кушать. Набрать массу всякой еды и вернуться в постель.

По утрам на деревьях поют птички. Я открываю окно, и птицы слышны ещё лучше, чище. В моей квартире высокие потолки. И

130

вот это всё: вчерашнее вино, птицы, высокие потолки - создают ощущение иллюзии... Шикарное слово - иллюзия. Я бы сказал даже, роскошное слово. Да, иллюзии. Нет, иллюзии. Мы дураки, мы действительно - дураки! Мы не можем сохранить эту иллю- зию существования иллюзии. Мы жадны, мы хотим ещё больше, и в итоге остаёмся ни с чем.

Позже хочется читать, есть, звонить. Клокочет, клокочет внут- ри. Беру журнал, бросаю его на пол, представляю себя на сцене, телевидении, у меня есть много денег, я беден. И всё равно кло- кочет, клокочет. Какой-то бессмертный дьявол у меня внутри. Мне кажется порой, я не затрачиваю усилий, чтобы остаться спокойным, но цену осознаю позже, - когда не остаётся сил. Ни на что. Этот дьявол - стервец! Ему постоянно нужна еда! Он прожорлив, как бегемот, акула. Как только дьявол остаётся без пищи, он начинает есть меня самого. Изнутри. О господа, это очень хреновое состояние! когда дьявол пожирает твою душу изнутри! Выхода из положения два: либо отупеть, что, к сожа- лению, не представляется возможным, либо бежать. Но бежать всё время, ибо дьявол имеет странную особенность: он может есть, только когда ты стоишь".

...Пришёл Грег - напарник Джека по офису, а Агрэ, знакомый звукопостановщик, рассказал недавно старый анекдот:

Приходит как-то голубой к врачу (весь жеманный такой)

и жалуется на желудок. Поносы, говорит, совсем заму

чили.

- Завтра с самого утра натощак стакан некипячёного

молока и свежий огурец, - вынес вердикт врач.

Ну, возвращается на следующий день этот пед к тому же

эскулапу и, чуть не плача, рассказывает о десяти часах,

проведённых на унитазе. Только хуже, говорит, стало.

- Э-э, видно у Вас желудок необычный, - говорит доктор.

-Значит завтра с самого утра натощак два стакана

молока и два огурца.

Приползает горемыка на следующий день весь в слезах и

хнычет:

- Доктор, родимый, спаси. С толчка не слезаю. Умираю!

- Вам не помочь, - говорит терапевт. Больной уходит, а

131

врач себе под нос:

- Чтоб знал, сука, зачем ему жопа дана.

132

5

Когда я в одиночестве проходил мимо остановки. Он успел за- бежать в автобус. Впопыхах. Весь. Никогда не узнать его имя: Кондрат Батарейкин, Сэм Линейкин, Вова Подтянутый? у нас во дворе был парень по кличке Дебил. Давно уже сорок минуло, а он всё на Дебила отзывался. Привык. Не знаю, в общем, как его звать. Уже успел плотно позавтракать и пропердеться. Счастлив.

- "Нам противостоит, друзья, контаминация духовности нуля и самоуверенности достопочтенного легофрена - бред беременной свиньи", продекламировал Джек в заключение. Слушали его не все. Пикник. Что ж, повеселим народ. Пускай Макс с Рыжем поухмыляются. Они заслужили.

Этот влетел в автобус, водитель тут же попросил предъявить абонемент. Этот извлёк на свет огромнейшую пачку пластиковых карточек, перетянутых жгутом цвета беж. Среди них где-то. Вна- чале шли:

кредитная карточка,

карточка больничной кассы,

пропуск на работу,

карточка члена профсоюза,

абонемент в спортивный комплекс (тот, который рядом с Поли

техническим Институтом),

вторая кредитная карточка...

Сейчас двинется в конец автобуса. Там места. Очень мало лю- дей. Пройдёт налегке. Неотягощённым. Разноцветные костюмы Эйнштейна на нём.

- Это будет называться "Платные поминки", - резюмировал Джек. - Вы только представьте, умирает человек, а помянуть его некому. Ни жены, ни родственников, ни друзей... Ну вот, подъ- езжаем к его одру, например, мы и, в присутствии нотариуса, да- ём подписку, что каждый год, такого-то числа, Джек приложил ноготь указательного пальца к шее...

Румяный Рыж рисует нехотя в воздухе: "После вина - рюмка водки резким рывком. Неожиданно согрело. Оживило отходящее ко сну вино. Теперь ещё рюмку и всё". - Зелья мне, братья, зелья, - промычал наш Виктор.

133

Ранинг изгаляется. Веселить продолжает. - Эге-гей!

- В лопатках не чешется, - спросил необузданный Рыж.

- Нет, - улыбнулся Джек, - мешает лишь постоянный свет над головой.

- Нотариус должен быть русским, - протянула Поля и выудила на свет кисет.

Дальше у него шли:

годовой абонемент на все футбольные, гандбольные, волей- больные и ватерпольные матчи,

карточка, повествующая о том, что её счастливый обладатель имеет скидку в девятнадцать процентов на мучные полуфабри- каты фирмы такой-то по всей стране, а также скидку в одиннад- цать с половиной процентов на изделия из ткани, пластмассы и негнущегося металла,

третья кредитная карточка,

абонемент на проезд в метро...

Рыж маханул водки, запил водку апельсиновым соком и апель- синовый сок запил водкой; не бывать ему сегодня трезвым.

- Вам налить? - спросил он её.

- Немного, - ответила она.

- Ждём-с, - почему-то проворковал Капитон.

- Открылся у нас новый склад, - продолжала она, - называется "Сделай сам". Сейчас очень модно.

- "Сделай сам" звучит как "подрочи товарищу", - нехотя ляг- нул кисейной барышне Рыж.

- Вам плеснуть? - Немного, - готовое клише её.

- Ждём-с, - громко промяукал Капитон, а чванный и спесивый Рыж ухмыльнулся, как может только он.

А тот с карточками закончит вскорости свой денёк и отбукси- рует свою задницу домой, а пока тот этот ищет свой проездной среди других, таких же, перетянутых жгутом. Тот работает на заводе, который производит генераторы. Секретарша не умол- кает. Одну секундоч... Фирма "Железный каркас", доброе утро, слушаем... минуту... Заревел дизельный генератор, чёрный дым повалил. Копоть, куски грязи, чёрная поволока, огонь, ржавое масло. Что?.. Да, спаси... минуту... В сторону: он меня уже зае... что?.. Громадный самосвал подкатил задним ходом, выдыхая из

134

себя раздирающий всё хоть чуточку живое писк: ыи-ыи-ыи-ыи. Водрузили на него генератор. Медленно, вращая большими колё- сами, грузовик поехал вперёд. Тот сделал заметку в блокноте, и самосвал скрылся за заводским поворотом, за фабричным углом, за полуповоротом, что ведёт от нашего нового производства к его старому и пыльному газетному универмагу, скрылся за три чет- верти змеевидной дороги, которая соединяет бойню с пятым продуктовым магазином, за... хватит! надоело. Равные стороны квадрата как духовная тавтология. Рыж щурится солнцу. Джек фонтанирует: "Как же мы, слуги господа, этот день прикончим?" Снова вечный Рыж: "Ах, как мы прекрасны в своих комплексах начала века... Когда ныне - лишь трагичный уход этого". Капи- тон рёбра свои почёсывает. Полина за самокруткой потянулась. Припекает сегодня. Конец трудового дня. До конца недели обя- зательно починим альтернатор, электровентилятор и заплесне- велый генератор. Последний раз тот тряханул своими яйцами и спит довольный своим довольством. Уу-уу.

135

6

В три Джек уже вышел с работы. Запер на ключ свою контору, спустился вниз к стоянке, махнул охраннику, чтобы тот поднял шлагбаум, и всё, привет, ребята, я не желаю вспоминать об Элек- трической Компании до завтрашнего утра.

Когда он приехал домой, часы показывали половину четвёр- того. Джек скинул туфли, вытащил портмоне из заднего кармана брюк, положил очки в футляр и залез прямо в одежде на кровать. Нащупал телевизионный пульт под пледом и уткнулся в баскет- бол. Позже, минут через десять, сходил на кухню, принёс пирож- ные, бутылку сока; поудобнее умял подушки под собой и вновь уставился на экран. С четверть часа следил за игрой, затем почув- ствовал, что клонит ко сну. Джек нехотя слез с кровати, отклю- чил телефон, оставив автоответчик, установил будильник, - надо было забрать Вику с учёбы, - и, сбросив одежду на пол, завалился спать. Сон был спокойным.

Ровно в шесть часы зазвенели. Джек автоматически нажал на кнопку, заставив их замолчать, и, потянувшись, открыл глаза. Шесть! Чёрт, а! - только начался день, - уже шесть. Ещё часов пять, и, предварительно обменявшись энергией с Викой, снова спать. А как же насчёт предназначения человека?! Определённо, нет справедливости в этом мире.

На автоответчике горела двойка - два сообщения. Джек нажал кнопку:

- Ранинг, привет, это Виктор; к нам сегодня приезжают Слава с Ларисой и ещё кое-кто; подваливай в районе девяти; слушай, ты чего-то пропал; не валяй дурака; а то мне не с кем пить; так что это... в девять... ну давай.

Пошёл отбой.

- Матери мои, куда же мне Вику деть? Слава с Ларисой всегда в сопровождении подруг Ларисы из оркестра. Замечательные девочки!.. В крайнем случае поеду с ней, - успел подумать Джек между первым и вторым сообщениями:

- Джека, это Вика; слушай, - ты наверняка спишь, - не забирай меня с универа, я раньше закончила; да, вечером к моим приез- жают родственники; предки накрывают стол; если хочешь - зас

136

какивай на ужин - родители будут рады; целую; не заигрывай, пожалуйста, с каждой встречной, - устанешь; пока.

Автоответчик замолк. Нет, всё-таки есть справедливость в этом мире! Впереди куча времени! Можно лечь спать и в два и в три ночи, так что часов девять у меня есть. Джек отправился в душ.

В семь он был у Макса. Тот валялся перед телевизором, на столе стояла грязная посуда. Как обычно, на полу около дивана лежала открытая книга, рядом мирно выстроились несколько пустых чашек. Макс взглянул на входящего Джека и вновь ус- тремил свой взгляд в телевизор.

- Ты что, не запираешь дверь? - спросил Джек.

- Иногда запираю.

Джек скинул обувь у входа. Ох-х, хорошо на воле.

- Виктор звонил.

- Что Виктор?

- Вечером у них пьянка.

- Хорошо им.

- Поедешь?

- Что-то не хочется... Телевизор, книжка, дела всякие, - лениво отреагировал на предложение Макс.

Джек сходил на кухню и вернулся с бутербродом. - Так ты не едешь?!

- Чего-то не хочется, Джек... А кто там будет? - Макс не изме- нил своего положения.

- Славка с Ларисой приезжают; наверняка будут новые лица.

- Ты любишь новые лица, - констатировал Макс.

- Я люблю новые лица, - ответил ему в тон Джек.

- Ты любишь новые лица, - вновь проговорил Макс, продолжая смотреть в телевизор.

Джек поднял лежащую на полу книжку. Незаслуженно нашу- мевшие "Танцы под дождём". Джек несколько раз пытался её прочесть, да каждый раз бросал страниц через пять от того места, где начинал. Уже улегшись на диван, он подумал, что не мешало бы взять что-нибудь поприличнее, но вставать и выбирать волюм было лень, и Джек углубился в "Танцы".

Минут через десять он захлопнул книгу и бросил её на кресло.

137

- Как ты можешь читать такую чушь?! - Джек вскинул руки вверх и издевательским голосом закончил. - Ох, уж эти профес- сиональные графоманы. Писать хочется, да не о чем! Их лучшая участь - сносно перевести Лоуренса.

Макс не реагировал. Джек посмотрел на друга строго-молящим взглядом:

- Ты можешь вот так вот лежать и читать всякую дрянь, а?!

- Ну а что делать? - улыбаясь, спросил Макс.

- Ехать к Виктору.

- Чего-то не хочется, - сказал Макс.

- Ну, ладно, - вставая, сказал Джек, - уже почти восемь. Завтра созвонимся. - Он тронулся по направлению к двери.

- Ранинг, - позвал его Макс, - ты что, меня не подождёшь?..

Джек рассмеялся.

- Спасибо, нарцисс, - улыбнулся ему Макс.

К моменту их приезда все уже были за столом. Слава и Лариса приехали с приятельницей. Её звали Света, и она оказалась высо- кого роста, с хорошей фигурой и лицом, похожим на печёное яблоко, о чём Макс сразу поведал Джеку. "Грамм триста, и я её полюблю", - шепнул Джек. Был ещё Захар - старый друг Вик- тора. Он зарабатывал на жизнь продажей страховок, будучи со- вершенно к этому не приспособлен. Сам Виктор занимался про- кладкой дорог; работал управляющим участками на фирму средних размеров.

"Ну, по первенькой?!" - поднимая рюмку с коньяком, сказал Виктор; очень любил именно этот волшебный напиток, хотя мог пить принципиально всё. Друзья чокнулись, выпили, ах-х, раз- говор пошёл живее. Через некоторое время, предварительно убе- дившись, что рюмки наполнены, Виктор выступил с альтернативным тостом: "Ну, по второй!" "Витя, будем считать, - собь- ёмся", - сказал Джек.

138

В общем, обычная пьянка мирно протекала, общение станови- лось красочнее, ярче. Потом гитара, песни, хором спели парочку народных.

Джек поглядывал на рюмку Печёного Яблока; нельзя было ска- зать, что он её очень хотел, да и сексуальная жизнь его в общем-то устраивала, но подойти к женщине и предложить переспать он считал своим долгом.

Ближе к одиннадцати. "Я принесу из кухни". Отправился за ней.

Света стояла к Ранингу спиной, доставая чайные ложечки с полки. Джек подошёл к ней почти вплотную и нежно обнял за плечи. Света не повернулась, но ложечки оставила в покое. Скло- нившись, он поцеловал её в шею. "Ты уверен, что это правиль- но?" - спросила человеческим голосом Печёное Яблочко. Джек не отвечал, продолжая медленно целовать её. Она повернулась к нему лицом. Света не сопротивлялась, но и не отвечала на его поцелуи. Джек остановился, глядя на неё честными мутными глазами. Затем потянулся к её губам. Она остановила его, поло- жив пальцы на его губы. "Давай вернёмся к ребятам", - улыба- ясь, сказала она. Всё ещё с её пальцами на губах Джек прогово- рил: "А в учебнике написано, что в этот момент девушка в тихом невидимом восторге закрывает глаза..." Печёное Яблочко улыб- нулось ещё раз и медленно высвободилось из его объятий.

- Ничего не понимаю, - сказал Джек.

- Что, например? - спросила Света. - Ей нравилась эта игра, но в постель с Джеком она ложиться не собиралась. Как минимум, сегодня.

- Например, почему бы нам не переспать? - ответил Джек, по-аббатски глядя вверх. - Или, - он сменил тон, - почему не обме- няться телефонами и начать переписываться.

- Я оставлю тебе свой телефон, - сказала Света, направляясь к двери.

- Может, всё-таки лучше переспать? - улыбнулся Джек, беря её за руку.

Света взглянула на него ещё раз и вышла из кухни. "Если это симпатичное и избалованное с виду дитя немножко потрудится, то я как-нибудь и вправду скажу мужу, что надо задержаться на

139

репетиции", - подумало Печёное Яблочко, садясь за стол. "Ты забыла ложечки", - сказал Джек.

Утром, придя на работу, Джек позвонил Вике, домой родите- лям, Виктору поблагодарил за приятный вечер - и только после этого просмотрел рабочую почту.

Джек работал начальником отдела по получению разрешений от населения на прокладку электролиний на их частной террито- рии. В его подчинении находились несколько человек, которые опубликовывали объявления, связывались с людьми, выбивали разрешения. Джек же должен был за этим всем следить, что он делал очень поверхностно. И ещё иногда приходилось лично встречаться с некоторыми несознательными гражданами, кото- рым почему-то не хотелось, чтобы электрический столб стоял у них в саду. Джек лениво объяснял, что в конечном итоге столб встанет там, где его спланировала система, что это необходимо всем, и вообще, давай соглашайся и всё. Когда-нибудь Джек собирался сменить работу; внутреннее недовольство нынешним местом через годик должно было подойти к контрольной точке. А Джек прислушивался к себе.

В голове вертелся их вчерашний разговор с Максом по дороге к Виктору. Вернее, не разговор, а почти монолог:

- Нет, Макс, если у меня не будет возможности писать на ра- боте - уволюсь к чертям. Терпеть этих дебилов, этих импотентов, без компенсации?! Это везение, что я получил общий офис с Гре- гом: у него у самого куча всяких нерабочих дел, и я дал с самого начала понять, что ничего против его и собственных грешков не имею. Всё! - негласный договор работает на славу... Ты слы- шишь, они все готовы друг на друга стучать до потери пульса. Их мало били. Их вообще не били. Наши люди, даже те, что не би- тые, - всё равно, битые... Их деды, дяди, тёти, кому-то ведь дос- талось, всем как-то доставалось. Этих иностранных уродов за- били бы прямо во дворах... Дворы... Ты помнишь, Макс, наши дворы?

- Мы жили в разных дворах, - сказал Макс.

- Да пошёл ты, нет, серьёзно... наука случайно не сдохнуть. - И заканчивая, на выдохе: - Мы битые. Мы тоже битые... Мы тоже

140

сидели в зонах, лагерях, изоляторах, по доносу десятилетиями болтались в Сибири. Нас арестовывали. Держали за решёткой. Били по морде. Каждый день. Слава Ставропольцу Освободи- телю! - заорал он. - Этот строй, пришедший из ниоткуда. Этот долбоебизм, держащийся на природной трусости человека, на страхе, на ответственности за свою семью, переходящий обратно в страх, стыд, а позже, благодарность, покорность, гулаги, спря- танные в граммофон литературные произведения. Мы с тобой, правда, уже жили по-другому. Мы рассказывали анекдоты. Не боялись доносов. Но нам рассказали. И мы запомнили... Этот непонятный, но удобный, для хотя бы немного власть имущих строй. Такой гипертрофированной профанации больше не будет, не должно быть. И мы, успевшие захватить в свои лёгкие осев- шую пыль, пусть с гроба второго, но тоже под старость мямля- щего Ильича, пусть исторически медленно гниющую труху, ос- танемся уже на всю жизнь эмигрантами.

Мы уехали из страны-аномалии, которой больше нет; мы мо- жем вернуться обратно и ничего не узнаем, - нам придётся зано- во учить язык. Мы уехали в разные страны, где их родной никог- да не станет нашим родным; мы остались без родины в самом прямом смысле этого слова: мы духовные эмигранты этого мира. И нам ничего не остаётся, как с намёком на интеллигентную ис- корку в глазах, воспевать космополитизм. На русском языке.

"Дюже интересно, - подумал Джек, - я записываю то, о чём мы говорим с Максом, а потом читаю это ему же. Так он скоро пере- станет говорить со мной. Дюже интересно".

Джек взглянул в окно: огромное стекло отделяло его от города, и оно же показывало очередную часть многометражного сериала: морская гладь, те же дома, маленькие бегущие человечки.

Работать Джек не собирался, писать не хотелось. Он выпил принесённый кофе. Скучающим взглядом окинул знакомую ком- нату. Нет, когда-нибудь я вернусь к более бурной деятельности...

Но сейчас он сидел и смотрел в молчаливое окно. Сидел и смотрел... Зашла секретарша босса, занесла протокол с очеред- ного совещания; все, начиная с определённой должности, долж- ны были получить запись этого бреда. Почему-то на этот раз до- кумент был вложен в конверт, да ещё в запечатанный. Обычно

141

Джек никогда не читал эти протоколы, ну может, иногда прос- матривал, но вид конверта сыграл свою роль: Джек схватил пос- лание, разорвал конверт, комкая, быстро развернул лист и жадно впился в текст. Нет! - это был обычный протокол. По природе своей ждём плохих событий? хотел бы я получать письма и не торопиться их открыть.

- Какого чёрта они вложили его в конверт? - на русском сказал Джек.

Он резко встал из-за стола, вышел из кабинета; ничего страш- ного не случится, если я в рабочее время что-нибудь перекушу внизу. У них у всех грешки. Государственная Компания. Хм.

Джек спустился на лифте и, проходя мимо конторки Чокнутого Боба, бросил: "Привет, Боб!" "Привет, Ранинг", - еле взглянув на него, парировал Боб. Он продолжал заниматься своими делами. Джек остановился и спросил: "Боб, Вы же обычно не отвечаете на приветствия. Сегодня какой-то национальный праздник?" "Сегодня я отвечаю на приветствия, - ответил Боб. И уже тоном давая понять, что он не заинтересован в продолжение беседы, добавил. - Можешь считать это национальным праздником".

Джек вышел на улицу. Ему пришла в голову мысль и, чтобы не забыть её, он, дойдя до кафе на углу, попросил маленький листо- чек, ручку и записал: "Наверное, я становлюсь с годами интерес- нее для других и скучнее для себя самого. О! нам нравится разыг- рывать скучающих, ибо всё понимающих людей, простите за ка- ламбур". "Мысль скорее всего не оригинальная, но сейчас-то она была моя, - подумал он. - Может, позже смогу от неё оттолк- нуться и написать что-нибудь стоящее..." Он вернул ручку и заод- но взял себе шоколадное мороженое. Уселся в углу.

Вновь нашло уныние... Джек не обладал какими бы то ни было комплексами неполноценности, - ему это было чуждо, - но он был очень чувствителен к своим внутренним импульсам и позы- вам: был способен превратиться подчас в себяуходящий ком, которому могло помешать находившееся на почтительном расстоянии безобидное что-то, которое к тому же не могло и дви- гаться.

Припомнился отрывок вчерашнего разговора с Захаром.

- Захар, что-то надо делать: у меня маниакальное настроение

142

сменяется только депрессией. И чем лучше иногда становится, тем депрессия потом глубже, понимаешь? Как после поддачи: ве- чером классно, - утром голова болит. Так вот, депрессии в пос- леднее время всё больше и больше. Без взлётов.

- Это нормально, - ответил Захар, - это у всех так. Ты здоров, Джек. Совершенно здоров. - И тихим голосом "под психолога": -Это я тебе как врач.

- Захар, обидно. Ведь разок только живём.

- Ну, может, мы уже прожили несколько жизней.

- А вот у меня жизнь - одна.

- Прекрасный тост, Ранинг! - улыбнулся Захар, - пошли вре- жем за это...

Они врезали за это.

Джек расплатился и вернулся в офис. Уселся в кресло. Залез в карман, чтоб вытащить листок с записями, и неожиданно для себя достал на свет два: вторая мятая бумажка оказалась от Мака- рыча. Да, да, от Макарыча, - так он представился на вчерашней вечеринке. Джек вспомнил его: рано для своих тридцати начина- ющий лысеть, с приятной улыбкой и обычно "уже вдетый". Они вчера обменялись телефонами; быстрее всего сближает застолье.

Он пододвинул к себе телефон, набрал номер.

Уже по тому, как Макарыч произнёс "слушаю", Джек понял, что тот уже слегка нарезался.

- Ну, как жизнь, Макарыч?

- Удалась! - прогремел тот и засмеялся. - Джек улыбнулся.

Слушай, Джек, я тут представил себе такую картинку, - взял он с места в карьер, будто они были знакомы уже много лет, - Марат, когда лежал в своей ванне, на самом-то деле не хворал, а так, дурака валял. И вот приходит к нему эта девчонка, - не помню её имени, - его кончать, а он выхватывает у неё нож, вылезает из своего джакузи и отпирает её прямо у себя в ванной. Представляешь?! А потом они долго-долго нежатся под душем шарко и режут этим, понимаешь Джек, - этим же ножом яблочки. И, вместо того, чтобы кончить его, она кончает сама, влюбляется в Марата, ах! - неужели такое может случиться после одного кои- туса! - и переходит на сторону революционеров. - И Макарыч

143

заржал.

Он что вообще в сознание не приходит?.. Счастливчик.

Грустно.

Какого чёрта я звонил ему?

Он скомкал разговор. Пообещал созваниваться и оставил бухого, но довольного жизнью Макарыча в покое.

"Мне скучно", - сказал он вслух, глядя ровно перед собой.

"Опять один. Сел писать. Если бы ещё знать, от какого лица вести повествование... Может стать как-то проще? Спокойнее? Но как?.. Ведь это не искусственное нагнетание, это изнутри. Это бег от того самого дьявола, что засел внутри. Можно победить его, можно, но только на время. И снова..."

Уже несколько дней подряд Джек проводил совсем один.

Приходил рано с работы. Заваливался спать. Потом вставал, что-то ел; включённый телевизор, газеты недельной давности разбросаны по полу. Читать последнее время не тянет. Перестал видеться с друзьями. Около восьми вечера начинал накачиваться потихоньку алкоголем. Как правило, перед телевизором; баскет- больчик: это здорово. Не надо думать. Кто сильнее, умнее, тех- ничнее, кто больше тренировался, тот и выиграл. Удача... Да, конечно, ещё и удача. Хорошо, когда удача. Пару сантиметров не хватило, и мяч отскочил от кольца. Или наоборот - сетка взры- вается в оргазме, зрители ликуют. Всё как в жизни. Замкнутый круг.

Джек уже давно чувствовал потребность в новых знакомствах. Он ощущал это физически. Новые люди, их точки зрения, пра- вильные, неправильные. И вот ещё: новые песни. Под гитару. А потом захочется от них спрятаться, уйти далеко, укрыться где-то. Желание изменить, по Джойсу, заложено в женском начале. Природой. Позже захочется от всего убежать. Он знал это наперёд.

"...Хреновый характер, ничего не скажешь...

Да нет, господи, это не характер. Это - дьявол. Мой старый

144

приятель. Чёртов сукин сын. Хотя я, наверное, люблю его. Да, да. Признаюсь самому себе: люблю его, более того, горжусь им. Глядите, какой во мне прекрасный дьявол! Гляди, Боженька, если ты, конечно, есть: твой заклятый враг у меня в груди. Даже ты его боишься, а я таскаю его в себе, и хоть бы что, хоть бы хны. Ну, выпью иногда, - я же не завзятый алкоголик, - так, чтоб веселей жилось, чтоб кружилось всё вокруг, чтобы ничего не вол- новало, чтоб тебе, Боженька, назло утром голова болела".

Какая-то русская организация устроила концерт в здании мест- ного театра. Джек уговорил Макса сходить: свет софитов, выпь- ем кофе в буфете, море красивых женщин будет окружать нас, Макс, красивых, интеллигентных, образованных, свободных от предрассудков, стройнейших, с искоркой в глазах, с потрясаю- щей грудью. Пойдём, Макс! И они пошли.

Большей дребедени они ещё не видели. Участники этого кон- церта преспокойно могли бы стать лауреатами любого конкурса низкопробного, не побоюсь этого слова, искусства. Какие-то не состоявшиеся по причине отсутствия дара графоманы читали смешные на их взгляд рассказы, что-то вроде танцев, короче, бред полный. Минут через пятнадцать, когда всё стало ясно, Джек прошептал: "Прости!" - "Ни за что", - ответил Макс. -"Пойдём отсюда", предложил Джек. -"Нет, - ответил Макс, - раз уже пришли - останемся". - "Но это бред!" - яростно прошептал Джек. - "Смотри", - и Макс указал на сцену. "Вы мешаете!" - раздалось сзади. - "Макс! - жалобно прошептал Джек, - я выставлю столько, сколько выпьешь!" Макс был непреклонен. - "Вы мешаете!" раздалось сзади.

"Макс тоже не отказался бы от новой компании, но он не так зависим от общения. Или не показывает этого. Он не сходится так быстро с людьми, как это получается у меня. И прощает он больше, чем я. Может больше, терпимее выслушать, меньше рас- сказать сам. Я спросил его недавно, что ему хотелось бы, ну в расплывшихся красках, так сказать? Обычно он не отвечает на мои занудные, идиотские вопросы, - сам не знаю, где я их беру, - а тут взял и выдал: "Я тебе скажу, что мне надо. Мне надо дос- таточно денег, чтобы прилично жить. Не роскошно! Но прилич- но. Вот... Не работать. И собутыльников. Хороших собутыльни

145

ков, пожалуйста, не забудь..."

Джек, утилитарные способности которого в бытии являлись не- оспоримыми, нашёл всё-таки себе занятие: он стал активным зри- телем. Господин Ранинг устроил своё собственное шоу на этом замечательном дистрофическом концерте. Отыграл спектакль, где режиссёром, зрителем, артистом, сценой был он один. Доро- гой Максимка, ты не хотел пойти выпить, - так вот, на тебе на выбор ещё одно представление. Включай свой телевизор и смот- ри...

Джек хлопал! Аплодировал! Но как?! За секунду до окончания очередного выступления с последними словами "артистов" Джек вскакивал и начинал неистово хлопать в ладоши. Он скандировал "браво", организовывал рядом сидящих пенсионеров хлопать в одном ритме, и у него это один разок даже получилось: бравая команда "Пенсионеры Ранинга и Компания" не отпускала со сцены толстого, сверкающего потом на лбу декадента, который прочёл вызубренное, очевидно, назубок произведение и теперь не знал, куда деваться. Вконец отупев, он по-идиотски кланялся и как-то отрешённо улыбался. Апогей наступил в тот миг, когда Джек вскочил со своего кресла и, продолжая хлопать, закричал во всю глотку: "Бис! Бис! Бис!"

В перерыве (антрактом, по понятным причинам, это было наз- вать нельзя) Макса с Джеком ожидал ещё один сюрприз. Они встретили Герасима, в студенческие годы они вместе снимали квартиру. Гера был очень компанейский и обладал всего лишь одним недостатком - неизлечимым оптимизмом.

Шёл себе налегке.

- Мужики, - после приветствия сказал Герасим, - я здесь с та- кой девочкой познакомился!

- Но ты как бы сейчас не с ней, - вопросительно констатировал Макс.

- Ну, да, - ясно глядя Максу в глаза, ответил Герасим, после че- го почему-то замолк.

- Ты что пробежал мимо неё и быстро сказал своё имя, Гера? - спросил Джек.

Герасим, разумеется, не обиделся. А после "антракта" уже вдвоём с Герой Джек хлопал, неистовствовал, орал, ведя к победе

146

ничего не соображающих пенсионеров.

"Мы не нашли там новых друзей. И я вернулся домой не в кру- гу красивых, благородных спутниц с артистических бомондов, а в обществе не стареющего душой Герасима, успевшего по дороге домой купить водки, сока и сандвичей. Ну и Макс, конечно же. Вакханалия мирно окончилась. Будем здоровы!"

147

7

Джек ехал на совещание. Он даже не просмотрел повестку дня. Будет кивать, соглашаться, задаст общий вопрос, ну, типа: "Ка- кие улучшения Вы видите в будущем, уважаемый выступаю- щий?" Джек ехал на совещание с мыслью сорваться при первой же возможности. Не то, чтобы было что делать дома, но почему бы не сбежать, если уже всё оплачено?! Бандитские мысли. Да, так Влада и называла такое его состояние. "Когда тебе плохо, Джек, - говорила она, - ты хочешь быть хорошим. Веришь во что угодно. Как ребёнок. С тобой можно говорить, призывать, заста- вить пообещать... Стоит только капельку, на самую малость вы- вести тебя из обычного состояния - и вот ты уже другой! самый лучший, образцовый, ты никогда и никого не сможешь обидеть, что Вы?.. - В такие мгновения, расставшись с первой лавой, выб- росив из себя непроглоченное, непереварившееся, непринятое, чуждое, она замолкала. Джек боялся догадываться, о чём она думает в такие паузы. - Ты вовремя уходишь с работы, улыба- ешься уборщице, которую доселе не замечал, ты неожиданно для себя обнаруживаешь, что люди вокруг - не только зрители, в ко- торых ты нуждаешься, ты хороший! хороший! чудный! Ты чут- кий, замечательный!.. Я не пытаюсь назвать тебя хамелеоном, привести всё к мимикрии твоего существа, нет, дорогой. Ты отличный парень. Но... Джек, ты ни о чём не задумываешься, когда тебе превосходно. Ты творишь себя, свою душу, посылаешь во все концы света цветы, ты... для тебя... пусть всё горит!.. А сей- час вдруг всё изменилось. У тебя внутри что-то передёрнуло, взорвалось от перенапряжения, и неожиданно люди стали обре- тать смысл, форму. Оживать они стали для тебя. Ух ты, оказывается, ещё кто-то есть на этом свете! Как же я был не прав... А ведь они и до этого там были, понимаешь?.. Маленький камень случайно перекрыл какой-то кровеносный сосудик - и жизнь преобразилась. Ты славный, обычный, как все, ты замечаешь соседа на лестничной клетке, а не только малюсенького птенца на дереве. Боже мой, как я люблю тебя таким, но, Джек, ведь жизнь состоит не только из коротеньких

мгновений. И я пони- маю: вот скоро, очень скоро этот камень упадёт с видимой только

148

тебе струнки, и... всё, мои руки опускаются. Я продолжаю лю- бить тебя, но произойдёт что-то такое у тебя внутри, и... я уже вижу бандитские мысли в твоих глазах. Всё! - ты в своей тарел- ке. Ты вполне можешь прожить и один. Тебе не нужен никто, даже я. Не отвечай мне, я вижу, как я бываю безразлична тебе. Нет, конечно, я необходима тебе. Рядом с тобой молодая, краси- вая женщина. Тебе важно с работы нестись на дикой скорости в цветочный магазин. Не заказать, а самому выбрать для меня цветы, рассказать всему миру, как ты любишь меня. Принести эти цветы мне в кровать. Целовать меня. Боже, да, да, я чувствую себя самой прекрасной женщиной в мире, но Джек... ты любишь меня для себя! Только для себя! Меня как бы нет. Есть толь- ко ты!

- Найди себе дурочку и сделай её самой счастливой женщиной в мире. Ты это умеешь.

- Мне не нужна дурочка, Влада. Мне нужна любовь.

- Тебе нужна раба.

Джек бормотал, что это не так.

Но разве можно было что-то изменить?

Говорят, характер очень рано теряет молочные зубы. Чуть ли не при рождении ребёнка.

Джек ехал на совещание с мыслью сорваться при первой же возможности. Дороги, вероятно, ещё на час... Влада... Наверное, она права. Но что я могу поделать?.. От воспоминания о Владе защемило в груди. Но это уже была не тоска, не рана, не боль. Нет. Это было воспоминание о ране, которая уже зажила. При- ятное состояние: воспоминание о приятно ноющей ране. Кото- рая уже зажила.

Мимо проносились поля, деревья, одинокие труженики на зе- мельных просторах. Потом дорога проходила рядом с рабочим посёлком. Какие-то люди опять же.

Зазвонил радиотелефон. Джек ответил. Говорила Лора; он и забыл, что оставил ей свои координаты. - Лорочка, конечно встретимся. Я уезжаю на несколько дней в командировку, потом

149

позвоню. Целую сотни раз.

С Лорой он познакомился в "Открытой Студии". Эта студия представляла собой две огромные соединённые комнаты, факти- чески это был один большой зал. Стойка бара в углу, маленькие столики, свечи. Одну часть зала занимали художники. Между ними располагались натурщицы. Вторая же часть была отдана джазистам.

Он отправился туда один - с Викой они не виделись уже нес- колько дней. Джек чувствовал себя довольным и несчастным. Была тишина, которую он любил, и не было шуршания, передви- жения воздуха, её рук в его волосах, не было лежащей на жен- ских коленях его головы. Так он и любил смотреть телевизор: голова на женских коленях, а руки обвивают её.

Джек ходил по квартире, что-то даже прибрал, вымыл посуду, позвонил знакомым, с которыми редко виделся. Как дела? Что творится у Вас? Не намечается ли чего-нибудь на сегодняшний вечер?.. Нет, в конце недели уезжаю. А что сегодня? Ну хорошо, привет.

Вике звонить не было смысла: она будет дуться ещё пару дней, потом они помирятся в кровати. Да и не хотел, наверное, он её сегодня видеть. Что-то в ней было отталкивающее. Нет, не сегодня.

В "Студии" всегда можно было найти горячий борщ и ледяной "Абсолют". Жалеющий себя Джек принял душ, надел старые джинсы, мягкие кроссовки, длинную рубашку навыпуск. Вышел из дома. Залез в машину и посмотрел на себя в зеркало. В голове проскочил старый автомобильный анекдот.

Вопрос автолюбителю:

- Вы едете в своей машине по маленькой улочке. Бросаете

взгляд на зеркало заднего вида и видите в нём падающего с

двадцатого этажа человека.

Ваши действия?

Правильный ответ:

- Поправить зеркало заднего вида.

На Джека смотрело усталое лицо, недовольная, грустная физи

150

ономия, мешки под глазами. "Мне нужен отдых", - сказал сам себе Джек. Откинулся на кресле. Закрыл глаза. Ни о чём сейчас не думал. Усталость... Нет, это была не усталость. От чего он собственно должен был утомиться? Это было недовольство.

Джек посидел так несколько минут, потом открыл глаза и вновь посмотрел на себя в зеркало. Устал от такой жизни. Мне очень нужна любовь.

"Я не знаю, чего я хочу", - проговорил он вслух. И улыбнув- шись мысли, мелькнувшей у него в голове, завёл мотор и выехал со стоянки. Мысль была следующая: "Всё нормально, парень, ты не сумасшедший".

Лору он заметил, как только вошёл в студию: среднего роста, тоненькая, отличная фигурка, длинные мягкие волосы; сразу захотелось погладить её по маленькой попочке (вы понимаете, на что я намекаю?). Позже он выяснил, что она полька, её мать десять лет жила в Ирландии, их каким-то образом перекосило (каким именно образом, Джек не поинтересовался; главное - сейчас всё в порядке), прекрасно владеет русским, обожает наших Булгакова и Лескова (не поспоришь). Про ирландцев очень давно мелькнула такая шутка.

Старый ирландец собрал всю семью и заявил:

- Мне надоело слушать истории о нашей жадности.

Я решил положить этому конец.

Завтра я на глазах всего города прикурю от стофунтовой купюры!

Все ахнули, а он продолжил:

- Во-первых, мы заткнём всему миру рот, во-вторых, с голоду от

этого шага не помрём, а в-третьих, - он сделал

многозначительную паузу, - неужели вы подумали, что я прикурю

от настоящей купюры?!

Джек сел за несколько столиков от Лоры, но так, чтобы видеть её. Надо посмотреть, может, она с кавалером. Сидит сейчас на унитазе, пердит себе всласть, а потом придёт на заранее заготов- ленные позиции - и уходи, поджав интеллигентно хвост. Можно, правда, вначале гальюн обследовать... Со своего места он видел и музыкантов, и натурщиц. Заказал сухой мартини и попросил у

151

официанта ручку с листком бумаги. Получив письменные при- надлежности, откинулся на спинку кресла и стал строчить.

"Квартет. Добродушный толстоватый ударник. Русский пиа- нист - Ян Виноградов - мы успели познакомиться здесь пару не- дель назад..."

Джаз всегда положительно влиял на Джека. Что-то сродни нар- котику.

"Саксофонист. Полный, но ещё в форме. На вид лет сорок пять. И главное, вот: гитарист. Чёрные джинсы, чёрные туфли, мягкая полосатая рубашка. Линейки снизу вверх. Видно, что рубашка из мягкого материала, почему-то обратил на это внимание. Вот сей- час, сейчас наступит его соло, его дриблинг. А пока саксофонист играет, бас, дворник расчищает землю от пожелтевших листьев. Мягкой добродушной медью. В старом парке у пруда..."

Принесли мартини, в бокале плавала пара светлых оливок. Джек добавил несколько капелек лимона и отпил. Улучшилось настроение; его отношение к алкоголю было больше духовное, чем физическое. И вновь тень грусти промелькнула у него в мыслях. Тень, закрывшая на секунду солнце джаза, натурщиц: почему я здесь один?

"А пока саксофонист играет, поёт, изрыгает рвоту души, прямо в уши мне дует. Давай, давай, высвисти мне перепонки, выдуй все мои шлаки, отлично, парень. Да у него прозрачные глаза! Ударник вдруг всех перебил - да не вдруг, все знали, что сейчас он вступит - бам-бара-бам, четыре удара палочками. Саксофо- нист назад отклонился, не поёт пока; пианист - Яник Виноградов плечами играет, коленками, коричневым жилетом, что на нём, пальцами ног...

И вот гитарист!.. Нет больше денег. Нет больше печали, радос- ти. Сейчас, сейчас нет. Ни хрена больше нет. Его самого не су- ществует. Гитарист вступил!"

Музыканты объявили антракт. Джек знаком попросил у офици- анта счёт, расплатился и направился к выходу; он как будто куда-то торопился. Хотелось ведь супа (борщ здесь не делали), чёрно- го хлеба и водки, но уже выпит сухой мартини, и от него приятно

152

чешется внутри. Где-то в районе груди... Пусть себе чешется.

За одним из боковых столиков он заметил Яна и подошёл поз- дороваться. С ним сидела Лора. Ян представил их и убежал иг- рать, - антракт закончился. Джек остался уже до самой поздней ночи. Не из-за Лоры. Остался, потому что некуда было спешить.

После выступления Виноградов предложил марихуану. Джек и Лора не отказались побаловаться.

Утром, когда Джек вернулся от Лоры домой, ему захотелось с кем-то поговорить. С кем-нибудь таким, чтоб ни в чём не приш- лось врать. Таких, к сожалению, не много: Макса не оказалось дома...

Полностью разбитый Джек ходил, как сомнамбула, по кварти- ре. "Лучше бы сегодня был рабочий день, - подумал он и хмык- нул, - хороша же жизнь, если ждёшь рабочего дня".

"Гитарист: закрытые глаза, полуоткрытый рот. Ну вроде и всё. Ничего больше не опишешь. Всё: закрытые глаза и полуоткры- тый рот. Блаженство... Наверное, так сладко умереть. В полном отречении от всего... Попробую как-нибудь".

Джек зашёл в зал Электрической компании.

Совещание. Что поделать? - надо зарабатывать на хлеб насущ- ный. Хорошо, хоть не на стройке камни таскаю.

Центральный вход в Управление в очередной раз перестраива- ли; пришлось пройти через зал ожидания. Вдоль стен линейкой располагались столы, за которыми сидели служащие. На этих столах лежали бумаги, возвышались прогрессом компьютеры. Посетители. В центре зала стояли удобные широкие кресла, частично заполненные ожидающими своей очереди людьми... Вот там, в углу, Джек заметил девушку лет шестнадцати. Вероятно, родители поручили ей оплатить счёт. Прямо в центре сидел муж- чина лет тридцати пяти, меланхолично перебирая в руках газету. По левую сторону от него пожилая женщина. На самом краешке кресла. Держит рукой сумку, которую поместила между ногами.

153

Джек бросил взгляд на спины людей, сидящих напротив служа- щих. (Спины.) Разные спины: широкие, узкие, длинные, корот- кие, обтянутые дорогой материей, рваной молодёжной джинсой, подчёркнуто прямые, безразличные спины... Джек вновь взглянул на девушку лет шестнадцати: гладкая кожа, красиво собранные волосы, короткая юбка, открывающая прелестные юные ноги, уже почти оформившаяся грудь, ухоженные руки, чувственные губы, взгляд. Что-то особенное привлекло в её лице. Но что? Он бросил взгляд на её лицо и, пытаясь удержать увиденное в памя- ти, медленно пошёл внутрь здания. "На ней нет косметики, понял он. - Да, на ней нет косметики. Хочется расцеловать это юное лицо прямо сейчас. - Он подсознательно пытался красиво обставить вдруг возникшее желание. Юная женщина. Нежнейшее тело, руки. Кровь. Молоко. Наверное, она пахнет необыкновен- но..."

Джек обернулся на ходу и ещё раз посмотрел на неё. Девушка не обращала на него внимания. Как, впрочем, и на других. Она ждала своей очереди. Прямо сейчас бы в кровать!.. Под огром- ными сводами зала висело яркое электрическое табло, которое высвечивало красными буквами на чёрном фоне:

Цена на электричество -...

Количество ожидающих по телефону -...

Уровень обслуживания - 98%

Количество ожидающих в зале - 0.

Вероятно, табло установили совсем недавно: некоторые данные ещё не горели в своих ячейках. Да и последняя строчка, несмотря на раннее время суток, гласила:

Всем добрый вечер!

Всё совещание Джек скучал. Он уже успел задать свой заготов- ленный вопрос и большей активности проявлять не собирался: стенографистка внесёт его вопрос в протокол - он там был!

Почему-то он вспомнил сейчас, как год назад он разъезжался с

154

партнёрами по последней его студенческой квартире... Замеча- тельное было время. Случались, конечно же, периоды одино- чества, столь чувствительные в случае с Джеком, но в целом всё было здорово и беззаботно. И с Владой, и после неё, и череда смазливых девочек, - он нечётко помнил все имена, хотя, как правило, делил свою жизнь на периоды, где отправной точкой являлась совместная жизнь с какой-нибудь особой. Обычным при упоминании какого-нибудь события мог стать вопрос: "Это ког- да?.. Подожди, с кем я тогда был?.. А да, со Светой. Чудесная грудь". Случались, правда, целые месяцы, когда у него не было женщин совсем. Поначалу ему было хорошо, позднее начинал чахнуть, и через некоторое время ударялся в откровенные поиски.

Бывшие партнёры по квартире собрались в уютном небольшом кафе. Надо было подсчитать последние общие счета. Они слегка засиделись - заведение закрылось, но их никто не выгонял. Через пару столиков от них сидели усталые, но довольные официанты. На стенах были развешаны картины. На продажу: в правом ниж- нем углу каждой картины пока красовалась цена. Джеку было скучно. До чёртиков. Эти милые ребята, с которыми он отлично ладил в одной квартире, сейчас, по прошествии считанных меся- цев, никаких чувств у него не вызывали. Кроме всего прочего, они не говорили по-русски.

"...Они развиваются по своим законам, Джек. Не то, чтобы это плохо или хорошо, просто это так, и всё. Понимаешь?!

У них свои интересы, друзья, университеты. Они учат психоло- гию, философию, биологию, физику, кинематограф. Они ходят в бассейн и на футбол. Они родились в этой стране. Ну и чёрт с ними, Ранинг. Пусть им будет хорошо или плохо, Джек, но это не причина выкурить сигарету... Никого не волнует, что ты думаешь о них и что они думают о тебе. Это так, Джек. Так и всё... Ты работаешь с ними, они заправляют в твою машину бензин, обслу- живают тебя в лавках, магазинах, на кладбищах.

Ты уехал из России. Ты не в России, Джек. Вот и всё. Если хо- чешь возвращайся.

Ты сейчас сидишь с ними в кафе и подводишь общие счета. Они считают чуть медленнее, чем ты. Может, в России учат

155

считать быстрее, А может, потому, что в России позже появились счётные машины - люди привыкли считать в уме. Они просто ро- дились в этой стране и развиваются по своим законам. Они по-своему улыбаются, любят, ездят на катафалках, по-своему раду- ются, фотографируются, стирают бельё, платят налоги. Они".

Один из присутствующих на совещании стал громко и очень эмоционально что-то доказывать; Джек отвлёкся от своих мыс- лей. А ещё минут через двадцать всё закончилось: было решено продолжить это совещание через неделю: не хватало каких-то данных.

Джек, натянув улыбку, попрощался со всеми и первым вышел из кабинета. В зале уже сидели другие люди, другие спины, сто- яли на полу другие сумки, и другие руки вертели счета на элект- ричество. Теми же самыми оставались лишь служащие вдоль стен, сливающиеся воедино со своими столами, и электрическое табло, сообщавшее, что уровень обслуживания равен девяноста восьми процентам. И ещё... внизу, несмотря на то, что на улице день:

Всем добрый вечер.

156

8

"Иди и остановись. Уже не помню, кто сказал. Ты реши: иди или остановись.

Я помню формулу успеха, которую нашёл сам. Тогда не было времени оглянуться, нескончаемый бег. Надо было всё успеть, ответственность за себя, за близких людей. Эмиграция, одним словом.

Бег... Эта формула выглядела следующим образом: когда у тебя больше нет сил, ни капли, ты упал лицом в грязь - встань и иди дальше!

Лёгкое помешательство. Во всём. Но так люди приходили и бу- дут приходить к успеху. При условии, конечно, что в них присут- ствует ещё что-нибудь, кроме "встань и иди". Талант, например.

А как хорошо было бы полежать лицом в грязи! Сделать из это- го мерзкого месива подушку, этакую мягкую подушечку. Нак- рыться грязью. Нигде не дует здорово! Лежишь весь в грязи, но чист внутри, тепло внутри. Да и снаружи, в общем-то, тоже чист. Лежишь там, где упал. Ни назад, ни вперёд: именно там, где сва- лился. Не надо прилагать никаких усилий. Устал, остановился, улёгся, накрылся, заснул. Согреваешься под одеялом из грязи и тихонечко засыпаешь.

Минут через пять - только дремать начал - приезжают предста- вители общественности, мэр города, полицейские чины, пожар- ники, ведущие спортсмены страны. Они перекрывают улицы, устанавливают заграждения, закрывают магазины, стройки, киос- ки, общественные туалеты, запрещают полёты как гражданских, так и военных самолётов над этим районом.

Ты глаза чуть приоткрыл на них посмотреть вопрошающе, а они вытянутой ладонью вперёд: лежите, лежите! Приятных Вам, пожалуйста, сновидений! Когда разбудить?.. Завтра на службу? - можем привести работу прямо сюда... Ты спокойно засыпаешь... Это тоже талант - спокойно заснуть. Ну, при условии, конечно, что кроме этого таланта... говорил уже.

Макс!.. Лежит себе перед телевизором. Сутками! Ничего его не е..т! Добрый сфинкс. Я недавно сказал, что брать его на послед- нее место работы управляющим логистикой завода - было

157

ошибкой со стороны управления. Он ответил, что на любую дол- жность его брать - ошибка. Нет, он, конечно же, немножечко нервничает, внутри там у себя: надо, мол, работать - нужны деньги и так далее, но, как правило, Макс это волнение побеж- дает, он сильнее, чем это постыдное жужжание нервов, он выше этого!.. Сдаётся мне, Макс и вправду ничего не хочет. Ну, в смысле по жизни. Секунду...

Классное выражение - "по жизни". Раньше говорили: гений,

негодяй, ну, что угодно, только определённо. А сейчас: "по жиз- ни". И иди разбирайся. Это что-то вроде выражения "бытовой сифилис". Не сифилис, значит, не обыкновенный сифак, а "бы- товой сифилис". Бред, да? То есть, как бы сифилёк то он, конеч- но, сифилёк, но полученный исключительно в быту и это... да... по жизни. У меня есть знакомый врач, двадцать семь лет в совет- ской армии. Он сказал, что бытовой сифилис - это когда не зна- ешь, с кем именно и когда. Прав!

Да, Макс! Лежит, значит, перед телевизором и смотрит. И ниче- го его не... Неделю назад зашёл к нему, было часов одиннадцать утра. Он и его дружбан Рыж по фамилии Малый - бывший советский молдаван - устроились с бодуна на балконе. Прямо на пол побросали матрацы и лежат загорают. Довольные жизнью, вчерашним, тем, что хватило, и тем, что Рыж, когда блевал с балкона, не запачкал свой новый синий костюм, который ему подарила его жена Беатрис, когда Малый первый раз вылечился от геморроя, не приведи, господи. Лежат себе, отупели от кайфа. Слова лениво - брыть-брыть. Праздник души человечьей... Я пристроился рядышком; три человека - уже коллектив.

Рыж решил подставить солнышку спинку, перевернулся на жи- вот и, как оказалось, напрасно. Содержимое его живота как-то там взболталось, и в результате раздался звук, напоминающий пердение. Так оно и было - перданул. Сразу заулыбался во всю морду и мило так - извините. - Ты что это, гад паршивый, дела- ешь?! - А он. - Ну, ребята, здесь так по кайфу! Ну как тут не рас- пердеться?!

- Вот так и живём, - подытожил Макс, - не ждём тишины.

Мы продолжаем принимать воздушные ванны.

158

9

На самом деле с Викой Джек испортил всё сам. Началось всё с того, что он почувствовал всё слабеющее влечение к ней. Как к женщине. Вика была права: он никогда не любил её. Но даже то немногое, что было между ними, испортил, конечно же, он. У се- бя в голове. По отношению к ней.

"Что-то случилось во мне, Макс, - сказал как-то Джек. Они си- дели в закусочной на дамбе; бетонная балюстрада закрывала ле- ниво плещущуюся внизу белую прибрежную пену". "Ну, слава яйцам, не в первый раз, - отреагировал Макс. (Последний нахо- дился в прекрасном расположении духа. Позавчера случилась замечательная пьянка, вчера он полдня отходил, потом остаток дня провёл за книгой в кровати, сегодня по-хорошему выспался и сейчас сидит под тентом и пьёт с Джеком холодное пиво - всю жизнь бы так!) - Что на этот раз, Джек?" - "Вика, - коротко, смотря куда-то в сторону, выдохнул Джек. - Он сказал это так, будто не был уверен, хочет ли обсуждать эту тему. Помолчал и добавил. - Мне уже не интересно с ней, как раньше". - "Вика - замечательная женщина, Джек, - сказал Макс и сменил тему. - Пусть нам ещё пивка принесут, и после небольшой паузы, - да креветок". - "Я в душе, наверное, не хотел бы её бросать, - ска- зал Джек". - "Ну и не надо, - отреагировал Макс, - не хочешь не бросай". - "Хорошо, - сказал Джек, - копну глубже: Вика в душе - чистейшей воды нимфоманка, понимаешь?!" - "Пока ничего плохого, ровно, как и подозрительного здесь не усмат- риваю", - пробурчал Макс... "Подожди, подожди, Макс, - пе- ребил его Джек. Официантка принесла пива и креветок. На вре- мя, пока она расставляла всё на столе, Джек прекратил говорить, откинулся на спинку стула; как будто официантка говорила по-русски или, даже владея русским, могла быть знакома с Викой. Бред. - Понимаешь, - продолжил Джек, когда та ушла, - до пос- леднего времени я её очень здорово удовлетворял. Я имею в виду постель. Но это было сопряжено, в общем-то, с моим отношени- ем к ней и вне кровати. Только не подумай - я в прекрасной фор- ме, - Джек протянул ладонь вперёд, - но! - сделал паузу и закон- чил. - Короче, не буду же я спать с ней через силу". "Так не спи

159

через силу, - сказал Макс. Потом, вытащив изо рта остатки кре- ветки, добавил: - Не спи много - спи мало!" -"Вот, подходим к разгадке, улыбнувшись, сказал Джек, - в этом случае она будет делить себя с другими она не может без обильного секса". - "Так, - сказал Макс, - я только не понимаю, чем я тебе могу по- мочь?" - "О! - воскликнул Джек и повторил. - Чем ты можешь нам помочь?" "Эй-эй-эй, осади, - промычал Макс, подняв вверх указательный палец, - не валяй дурака. Даже не думай об этом. - Он сделал глоток пива, покачал головой. - Как тебе могло такое в голову прийти вообще?" "Макс, - спокойно сказал Джек, - я не собираюсь на ней жениться. Более того, как тебе известно, я во- обще предпочитаю бывать на свадьбе в худшем случае свидете- лем. Но в то же время я не хотел бы её терять. Теперь, пересили- вать себя я не желаю. Возможно, в ближайшем будущем я найду себе ещё какую-нибудь девочку, но, Макс, но!.. Я не хочу её сейчас терять. Подчас с ней очень даже славненько. И вообще, - он выдал подобие улыбки, - я её очень люблю". "Подожди, по- дожди, Джек, может, ты ещё не понял, - эта тема не дискутируется", - перебил его Макс. "Но почему? - воскликнул Джек и откинулся на спинку стула. - Ведь это не первый наш с тобой опыт. А что касается моих чувств к ней, так я тебе уже всё объяс- нил. И потом, - Джек подался вперёд, склонился над столом, - это добавит перчика в яство жизни, Макс. И если она согласится, но потом расстроится или ещё что-то в этом роде - женщин по- нять невозможно - и уйдёт от меня, я всё равно не возражу запла- тить такую цену за этот перчик, за эти пару грамм гавенного, но очень сладкого перчика... Да и вообще она ещё нам не кивнула".

Макс подчёркнуто медленно зааплодировал. Джек медленно поднялся со стула, отвесил гаерских поклонов перед несущест- вующим зрителем и уселся на место. Замолчали. Прямо перед ними проплывала лодка. На корме восседала девушка в старо- модном и не идущем ей платье. На коленях покоились три ма- ленькие розочки. На вёслах сидел молодой, лет двадцати трёх-двадцати четырёх парень. Из-за явно цветущей худобы рубашка, несмотря на то что была туго заправлена в потёртые джинсы, болталась, свободно поддаваясь ветру. Скорее всего, парень был немощен: с великими усилиями грёб, налегая всем своим, види

160

мо, костлявым телом на вёсла. При этом он натужно улыбался своей барышне, и она также отвечала ему улыбкой, полной люб- ви и преданности, лишь изредка поправляя плохо уложенную и потому сбивающуюся набок причёску.

- Лицо ей тоже не идёт, - сказал Макс.

"Постой-ка, Макс, может, тебя самого часом Вика привлекать стала, а? Джек вопросительно посмотрел на друга и развил те- му. - А что? Красивая. Стройная. Высокая. Шатенка с зелёными глазами. Аккуратная и богатая, как ты любишь, грудь. А ну, ко- лись". "Вот идиот, а", - сказал Макс. "Тогда, в чём дело? - вспыхнул Джек, - какая разница, как я её потеряю?!" - "Нет, ты, правда, идиот, - начал закипать Макс, - хорошо, я объясню тебе. Доступно. Без сложных оборотов речи". "Премного буду благодарен", - склонил голову Джек. "Если что-то не поймёшь, переспроси сразу, мы к этой теме больше не возвращаемся, - сказал Макс. И чётко, как и было обещано, выговаривая каждое слово: - Мне плевать на неё, Джек, плевать, понимаешь?! Я просто не хочу, когда ты остынешь от очередной своей идеи, - потерять наши дружеские с тобой отношения. Вот и всё. Усваиваешь, недалёкий?! Тебе ведь всё надо прямым текстом, иначе же ты не понимаешь... Идиот!" - Мимо их столика проходили две девушки. - Познакомьтесь, девушки, - идиот, - Макс указал раскрытой ладонью на Джека. Джек тут же вскочил и начал кланяться. - Познакомься, идиот, - девушки. Последние, улыбнувшись, последовали дальше.

Макс замолчал. Повернулся боком к столу и Джеку, закинул ногу на ногу. Описав неровный круг, возвращалась назад та са- мая пара. Только уже они оба висели на вёслах. Девушка примос- тилась на скамеечке рядом с парнем, каждый держал в руке по веслу. Оттого, что гребли они не в такт, лодку дёргало в разные стороны. Не было ясно, выиграли ли они от усиления числен- ности гребного состава или нет. Три маленькие розочки скати- лись на днище... Изредка молодой человек через спину девушки пытался дотянуться до её весла, дабы помочь даме. Опять же было совершенно не понятно, хотел ли он действительно помочь или просто коснуться, приобнять. Как бы там ни было, достовер- но известно, что судно было возвращено лодочнику вовремя.

161

"Слушай, Макс, а может уже останемся здесь обедать, - пред- ложил Джек, у них тут неплохое собственное красное". "После пива?" - улыбнулся Макс. "В крайнем случае, зальём всё водкой. Чтобы не испортилось", - усмехнулся Джек.

Во время трапезы говорили о ерунде. Не хочется завтра идти на работу. Молчали.

Когда уже подъехали к дому Александрова, Джек сказал: "Слу- шай, Макс, ведь это - моя идея. Следовательно, и вся ответствен- ность лежит на мне. Что бы ни случилось - отвечаю я, а значит, никаких претензий к тебе у меня быть не может... Ты, конечно, можешь сказать, что прекрасно меня знаешь, что будет именно так, как ты это себе представляешь, но, Макс, - он сделал паузу, - это ведь радость для всех участников. Давай, а". "Это не обыч- ная мадам на двоих, - сказал Макс, - она всё-таки была твоей девушкой". "Это радость для всех участников, - вновь повторил Джек. - Всё равно, потом - конец, Макс. Так почему не попробо- вать ещё чего-то? Может, переступим через себя?!" "Ты помнишь Катю?" - вдруг спросил Макс. Джек вопросительно вски- нул брови. Затем утвердительно кивнул. "Так вот, - продолжал Макс, - на той вечеринке - ну, ты помнишь! - когда мы уже серь- ёзно набрались, я предложил ей лечь спать втроём". - Макс ус- троился в кресле поудобнее. Достал сигарету, прикурил от зажи- галки, выпустил дым в открытое окно. Джек ждал продолжения.

"Услышав моё предложение, страшно разозлилась. Трепалась со мной минут двадцать, - замучила совсем. Я сказал ей тогда, - мы все были накаченные в хлам, - что мы с тобой как один чело- век; между прочим, она получит больше; подсознательно любая об этом только мечтает: пьяный добрый бред!.. Тут хватает она меня за шкирки и предлагает: хорошо, я сплю с ним, а ты только смотришь. Но больше ты до меня не дотронешься, - и смеётся". "Я был игрушкой в ваших алчных руках", - вставил Джек. "Я, естественно, отвечаю: да, - словно не заметив брошенной реп- лики, продолжал Макс. - Ты помнишь тот свой трах, юный алко- голик?" "Замечательный трах, - тут же ответил Джек, - со зло- бинкой". "Ну, так вот, - продолжал Макс, - окно на балкон было открыто, и я всё видел. Более того, я нашёл себе занимательное

162

занятие. Но самое главное, господин Ранинг: несмотря на то, что мне всегда было замечательно наплевать на Катю, в этот момент ты мне был глубоко противен. Я с трудом удержал себя, чтобы не врезать по твоей голой заднице. И знаешь, почему?.. " "Начинаю догадываться", - подумал Джек, но вслух ничего не сказал. "Не из-за того, что ты её прёшь таким вот образом; пусть даже не зная о нашем разговоре. Или даже зная. Не важно. И, конечно же, не из-за неё. А из-за ревности. Сечёшь?! Из-за природной, чистой воды ревности. - Макс замолчал. Потушил сигарету. - Ну, что ты теперь мне скажешь?"

На губах Джека заиграла улыбка. "Прости за излишний пафос, - уже вовсю улыбаясь, сказал он, - но ... пусть увидит рампу пьеса". "Я боюсь за тебя, а не за себя", - сказал Макс. "Нам уже не помочь. Всё в голове. Никуда не денешься, - Джек постучал пальцем по своему лбу. И повторил: - Нам уже не помочь. Хоть красивый финал будет". "Да при чём тут ваши отношения, эго- ист! - взорвался Макс. - Он вылез из машины, захлопнул дверцу и, нагнувшись к открытому окну, проговорил. - Не пей много - пей мало!" "Я напишу исторический роман о тебе, - сказал Джек, - и в его финале отправлю тебя на плаху, где тебя четвертуют". - "Пока!"

Остаток дня Джек провёл, работая над книгой.

163

10

"Как и большинство нормальных людей, я люблю утром пос- пать. Но сплю ли я в своё удовольствие каждое божье утро? Ко- нечно же, нет: я иду на работу. Я с большими сложностями ощу- щаю собственное тело, живот после вчерашней ночной трапезы безжалостно тянет вниз, руки беспомощно болтаются, а голова словно пазель из мокрой ваты. Но я хочу есть, пить, покупать презервативы, и поэтому я иду на это унижение рода человечес- кого - отправляюсь на работу. Я борюсь.

Приползаю в свой офис, и мне в голову лезут подобные мысли, которые я не стесняюсь записывать. Пришли бы мне хоть какие-то пару строчек, достойных бумаги, если бы я выспался сегодня всласть? Не знаю. Скорее, нет. Но какое это имеет значение?! Не думая! - совершенно не думая, отдал бы этот полуисписанный листок за сон. Вместе с другими - вчерашними. Честное слово, не претендуя ни на что, взял бы и отдал. Какая, в конце концов, разница - написал я это или нет? Особенно, когда так хочется спать.

То же самое и в любви. Покажите мне человека, способного поменять хорошую, добрую любовь на пусть со временем приз- нанный стих о любви! А человека, способного променять страст- ную любовь? Разве стали счастливее те когда-то несчастные, те давно мёртвые, творения которых были признаны великими? Там, в земле. Счастливее. Их оправдывает лишь состояние, близ- кое разве только к оргазму. Я имею в виду творчество.

Да и потом, кто это они, которые признали ЕГО или Е? вели- кими? Кто они такие? Люди, обладающие большим пониманием? Наделённые особым видением свыше? (Сладкий бред.) Способ- ные отличить плохое от хорошего?

Можно долго и нудно задавать подобные астральные, лишён- ные хоть малой толики разума вопросы. Вместо этого сразу от- вет. И он, на мой субъективный взгляд, таков: эгоизм. Эгоизм в лучшем его понимании. Я бы даже сказал высокий духовный эгоизм...

Но почему же так высока плата за счастье? И есть ли это сча- стье вообще?.. Счастье, к которому привыкаешь, перестаёт быть

164

счастьем; это уже суррогат счастья, но всё-таки счастья? Это должно быть перманентно или вспышка? Поиск нового, поиск нового в старом? Потом полное понимание несовершенства счастья, несовершенства любви, так воспетой, любви, без ко- торой не быть счастью. И вновь - эрзац?

Ещё не осознавая до конца, не сказав самому себе правды, но уже перед разбитым корытом, которое, кстати, легко склеить, и вообще всё вернуть: дворец, нимб, счастье, любовь. Но уже в другом качестве; уже заплачена цена. Не глядя в собственные глаза, был всё же выписан чек. И именно ты подписался под этим чеком. Ты сам пошёл и вложил этот чек на своё имя. Ты был несчастен только по дороге в банк; и как только клерк забрал у тебя вексель, всё встало на свои места. Опасность миновала: всё вновь прекрасно, только следующий чек будет на порядок выше. Если вообще.

Ничего не поделать: мы так часто бываем недовольны, чувству- ем себя несчастными, что и впрямь входим в эту роль. "А чего, собственно, мы хотим?" спрашиваем мы себя и не всегда нахо- дим ответ. Фетишистам легче, - говорим мы, гладя себя по голо- ве, - они могут подсчитать количество диванов у себя в гостиной, но мы: не превратимся ли мы в духовных филистеров, найдя точ- ку отсчёта или - ещё хуже того - финишную ленточку.

Сам того не заметив, я, кажется, перешёл дозволенную черту самооценки, вознеся себя, причислив... И дело тут вовсе не в ложной скромности, а просто в том, что мне не хотелось бы пе- реводить самую больную для меня тему в философский спор, создавая в воздухе образы, общности, причисления и так далее, кто вообще имеет на это право? А даже если бы и были такие об- щности и причисления (скажем, ценой сверхусилий гениев), то насколько прочны эти творения мысли человеческой, насколько крепки эти духовные дворцы?..

Я посмотрел на небо и увидел над собой голубя.

Я не знаю, откуда и куда летит он.

...Творения, дворцы, образы... Но стоит мне лишь зацепиться за счастье, как я тут же обо всём забываю. Я ловлю миг за мигом,

165

оргазм за оргазмом и не хочу ни о чём думать, пока однажды не окажусь припёртым к стене, да так, что мои плечи кажутся час- тью этой стены. Я не могу пошевелить вдруг и пальцем, настоль- ко я ослаб или настолько я слабее стены. И я тайно начинаю гор- диться тем, что всегда проигрываю этой стене. И мысли о миге, который можно было ещё поймать, сбиваются на мысли о стене, от которой ты постепенно отделяешься, бормоча себе под нос: "Я ведь хотел бы только любимую женщину рядом с собой, интерес- ную работу, замечательных друзей...", ты продолжаешь ещё что-то шептать, но уже сам не слышишь себя, этот наркотический бред...

Пока я записываю эти мысли, в голову лезут и кружатся там, переворачиваясь с бока на бок, слова из "1984" Оруэлла, которые можно интерпретировать как угодно: "Я понимаю, как это дела- ется, я не понимаю - ЗАЧЕМ".

Жизнь течёт по своему руслу. И мы вливаемся в неё. К сожале- нию - мы... Так зачем понимать? Не лучше ли наркотический бред? Не лучше ли иллюзия счастья? Не лучше ли тихая искус- ственная радость?.. Нет!.. От мига к мигу! От оргазма к оргазму!"

166

11

На работе Джека раздражало буквально всё. Этот урод Стёмов, в голове которого был один сплошной секс. Палки в колёса всего движущегося не в такт с тобой, а порою и в такт - наплевать. Весьма скабрёзные улыбки. Ничем не оправданный воинствую- щий дебилизм. Потрясающей красоты предательства. Неприкрытая ложь в глаза. Самое интересное, иногда в глаза свои соб- ственные.

Подошёл как-то Джек к Стемову по делу. Стояли говорили о работе. Тут мимо них проходит девушка. Стемов дождался, когда та удалилась на почтительное расстояние, и говорит: "Если бы я её хоть разочек трахнул, она не ушла бы от меня никогда, - сде- лал паузу и, переведя взгляд на Джека, добавил, - да если бы я тебя, стервец, хоть раз бы трахнул..."

- Иди налей нам лучше чай, педрила, - улыбаясь, оборвал его Джек.

- Я не педрила, - парировал Стемов.

- Ты теоретик элитарного секса.

Стемов действительно не был педрилой и действительно сделал им по чаю. Никуда особенно не лез. Ему всегда удавалось ока- заться в стороне от больших скандалов. Перед сном совершал пробежки. Двое детей. Одна жена. Слыл достаточно умным че- ловеком. Достаточно...

- Слышишь, Ранинг, - сказал Стемов, удобней устроившись в своём кресле, Джек сел на подоконник, - Твой Грег либо святой, либо моральный идиот. Я тут недавно с ним поболтал, ну от не фига делать. Так вот: у него все хорошие. Представляешь?! -Стемов заржал: - Все хорошие. Людей любит! Ну, почти как ты! - Стемов зашёлся смехом вовсю. - И на пенсию, говорит, надо выходить не в шестьдесят пять, а в шестьдесят два, чтоб успеть пожить. Во даёт, а?! Какая ему, аборигену моральному, разница? Всё равно ж болт уже не стоит. Отсмеявшись, Стемов сделал несколько глотков из чашки и продолжил. - Но это всё-таки лучше, чем если бы тебе дали в помощь эту парочку с седьмого. Кстати, недавно он начал её чесать.

- Откуда ты знаешь? - спросил Джек.

167

- Обижаешь, - быстро вернул Стемов. - Ты понимаешь, Ра- нинг, она дебилка. И он полный дебил. - Подумал и закончил. - Ну, вот и всё в общем-то.

- Так у них всё в порядке, - констатировал Джек.

- Ну да.

- Так, слава Спасителю. Не переработай сдуру, - Джек отпра- вился к себе.

- Подожди, Ранинг, - вдруг разгорелся Стемов. - Ты что, как и все здесь, считаешь меня помешанным на ё-ле, да? Как все эти местные, эти слоны необузданные, эти педы валютные, эти жме- ринцы несоветские.

- Да нет, - ответил, улыбаясь, Джек, Стемов развеселил его, - ты просто загаженный судьбой. - И добавил. - Стемов, работай не много - работай мало.

Вечером того же дня Джек с Максом ехали к Виктору. Практи- чески как всегда, Джек ораторствовал, Макс лениво слушал, если вообще:

- Оборачивать обёртки! - вот чем они занимаются, они обора- чивают обёртки. - Да, конечно... безусловно... да, а как же?! Но никогда, слышишь, Макс, никогда они не сделают того самого. Многие из них разбираются, имеют понятия, могут даже разло- жить всё по полочкам, но самим? - нет, зачем же? Как часто мы оказываемся среди них, и как часто мы этому рады... - Джек на секунду запнулся и продолжил, подражая "их" голосу. - Что Вы говорите? Он влез в биржу? Поставил на всё, что было? Что Вы говорите? Мы ведь тоже понимаем в этом, но сейчас явно не вре- мя... конечно... Видите ли, надо искать момент, дабы удачно влезть в биржу ценных бумаг... конечно... сейчас ужасно непредсказуемая экономика (она уже лет тридцать ужасно непредска- зуемая!), нет, не сейчас. А вообще, надо ждать волны, чтоб снизу вверх. Вот видите, Вы со мной согласны!

Затем они говорят о возможной смене чего-то, заметь, возмож- ной смене чего-то. Чтоб поинтереснее, чтоб захватило, чтоб ах! Но не сейчас, засорись их желудок, не сейчас.

- Уверенность! - прокричал Джек, - уверенность в завтрашнем дне. Все должны отправиться к скучающим праотцам с туго

168

набитыми витаминами и очень круглыми желудками. Я еле сдер- живаю слёзы умиления и благодарности.

Макс меланхолично ждал конца речи. Но он мог сейчас спокой- ненько выйти из машины - Джек продолжал бы говорить.

- Нет, я понимаю, что ничего нового не открываю, если вообще ещё можно что-то открыть в этой астматической цивилизации с подгнившей гонореечной мошонкой.

Вновь запнулся. Некоторое время ехали молча. Остыв, Джек сказал:

- Тебя надо поместить в музей под вывеской "эталон индиффе- рентности".

Макс спокойно смотрел вперёд.

- Для меня навсегда останется загадкой, Макс, о чём ты дума- ешь, когда не пьёшь, - сказал Джек.

- По диким степям Забайкалья, - затянул Макс.

Где золото моют в песке...

Джек ничего певцу не ответил.

Выдерживая ритм, Макс продолжал:

- ...Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плече...

Через пару строчек Джек подхватил песню. Они допели её до конца.

- Так вот, - рассказывал за столом Захар, - будучи маленьким, я ездил по стране с отцом. Он работал директором драматичес- кого театра. У них там был некий Петрович - лучший артист. Только беда у Петровича была - пил очень много.

Сидящие за столом заулыбались. Виктор принялся разливать.

- Из-за этого, - продолжал Захар, - несколько раз даже отме- няли спектакли.

- Понятное дело, - бросил кто-то.

- Ну вот, отец решил выдавать ему командировочные, только чтоб с голоду не помер - семьдесят четыре копейки в день; шесть

169

копеек, значит, булка хлебная, и тридцать одна - бутылка кефи- ра. Это на завтрак. И повтор блюда на обед. Причитавшийся же Петровичу гонорар отец уже по приезде в Питер отдавал.

Все, чокнувшись, выпили.

Будем!

-Хорошо пошло, - сказал Макс, закусывая лучком с солью.

-Угу, - промычал Джек, - хорошо. С надеждой.

- Так Петрович в складчину где-то нажирался, - не унимался Захар. - В хламище. В дрова... Тогда отец решил, что четырнад- цать копеек Петровичу тоже хватит; две булки и по стакану га- зированной. На завтрак и обед. Без сиропа...

- Над человеком издевались, а ты нам тут рассказываешь, - проговорил Артур, двухметровый богатырь с узкими плечами и давно висячим животом. Был известен тем, что девять раз ле- чился от триппера, не считая мелких покраснений.

- Дайте закончить, - быстро прервал Артура Захар.

- Ну, налей пока, Виктор, - сказал Джек, - на всякий случай. А то забудем.

- Каково же было удивление отца, когда в тот же вечер Петро- вич пришёл на спектакль на бровях и заснул прямо в гримёрной; этот сукин сын пошёл в аптеку, купил там какой-то гадости, сме- шал с водой, йодом, содой и накачался. У алкашей этот напиток называется "За волю к победе".

- Передай салат, Артур, - попросил Макс.

- Грустная история, - сказал Виктор.

- Конец ещё грустнее.

- ?..

- Петрович зашился.

- И...

- И помер, - закончил Захар.

- Твою мать, - чертыхнулся Виктор, - у нас что, Захар, жизнь такая счастливая?! Раз в неделю встретишься с друзьями, выпить "Смирновочки" сядешь, а он тебе тут. - Виктор поднял рюмку. -Ну ладно, гвардейцы, свет мысли, чтоб не заболели.

- Ты пришёл нам настроение испортить, Захар, побойся Бога? - сказал Костя, Джек с Максом видели его впервые. Кажется, архи- тектор или что-то в этом роде.

170

Выпили.

- Вы слышали, кстати, - начал Копылов, - Малый пить бросил. Беатрис его заставила. Разве что вина в обед. Две пятых стакана. Только представить, а?! Зашёл позавчера со мной в кабак "Одно- глазый счастливчик" и заказал треть пива, бессарабский зас- ранец.

Все как один покачали головой. Понеслись реплики.

- Иглоукалыватель.

- Гомеопат.

- Скурвился цыганский барон.

Заскочил на рюмку Вадик, преподаватель бриджа богатым старушкам. Говорили, что очень здорово на этом зарабатывает. -Ребята, я проездом, много не наливать.

- Главное не победа, а участие, - улыбнулся Костя.

- Что-то мне не везёт последнее время с бабами. Ну в плане секса, - начал было Вадик после штрафной...

- А ты запрись в комнате, - перебил его Артур, - и тебе пове- зёт.

- Тот автомобиль, который тебя когда-нибудь переедет, брен- ный, мне видится, уже собрали, - ответил ему Вадик. Выпил ещё одну, закусил и, попрощавшись, ушёл.

- Слышь, Артур, - сказал Джек в общем гуле; у Виктора всегда было шумно, я начал тут набрасывать книжку. Ты же у нас из- вестный читала; подкину тебе как-нибудь.

- Деньжат подкинь, - отреагировал Артур и потянулся за го- лубцами в сметане. Приятный аромат от них исходил.

- Ты правда злой, - рассмеялся Джек.

- Ну что, стражи белого храма Искусства! - Виктор поднял рюмку, - люблю Вас, быдло. Другой бы убил, а я нет, - люблю. Будем здоровы.

Будем.

- Кстати, Артур, - сказал Джек, - что у этого твоего дружка, как же его... Женя... э...

- Женя Рощин, - напомнил Артур. - Очень нудный субъект.

- Точно. Я слышал, он пытался к своей Инне вернуться?

- Угу, - жуя, пробасил Артур.

- Они же вроде три года были женаты... И он сделал ноги?

171

- Точно так. А потом одумался, да поезд, - Артур присвистнул.

- Слушай, я тебе в двух словах, в туалет бегу.

- Там Виктор.

- Ну... решил, Инна одумается, простит и примет блудного. А пока по девчатам прошёлся. Женька их громоотводами кличет.

- Ну?

- Что ну? Когда одичал вконец, позвонил ей среди ночи и го- ворит: "Инна, прости. Люблю. Жить без тебя не могу. По ночам не сплю". А она ему: "Спи днём". Вот и всё. Сейчас вроде отхо- дит помаленьку. Всё одно, - уже вставая, еле махнул рукой.

Артур вышел из-за стола, прошёл по коридору, открыл дверь в туалет. В нос шибануло смертью. Он тряхнул головой и сделал шаг вперёд. Природа сильнее человека, не на улицу же идти. -Тебя кто же, Витенька, так гадить учил? - и слегка матернулся.

- Так что, хоть вешайся, Джекушка. Последнее время жизнь - тоска, говорил Захар.

Народ тихо разбрёлся по комнатам. На кухне уже резались в покер.

- Ты бы девочку какую-никакую завёл.

- Да не могу, как ты, - на всё что ходит. Как ты смог на Аллу залезть?

- То по пьяни большой, - отмахнулся Джек, - больше не буду.

- Мне-то что, я для тебя. У тебя же Викуля - такая симпатяга.

- Ты заведи девочку, выпрямись, займись своими зубами, на- конец, а там глядишь, и судьба пред тобою станет, - сказал Джек. Потянулся к гитаре, начал настраивать. - Бог, Захар, не Яшка, - знает кому тяжко. - Джеку этот разговор начал надоедать. - И научись уже пить, Захар. Говорят, помогает. Помнишь, в школе учили: сегодня ты не пьёшь с друзьями, - а завтра родину продашь.

"Он, конечно, интеллигентный малый, да уж больно духом ос- лаб, - подумал Джек. - Нет, всё-таки ему женщина необходима".

- Да не девочка какая-никакая мне нужна, а деньги. Деньги мне нужны.

- А мне любовь, Захар. Мне любовь, пожалуйста, если можно.

172

"И у Захара появились деньги. Прямо счастье какое-то повали- ло. Вначале несколько блистательных, не имеющих прецедентов в страховом деле месяцев. Дело на ладан дышало, а тут сделка за сделкой (Захар страховки продавал). И всё успешно. Были, разу- меется, и промахи, но пропорции удачи явно изменились в сто- рону Захара. Мало того, что прибавились комиссионные, его ещё перевели на более высокую должность и вверили в подчинение пару смышлёных ребят. По рассказам Захара, им будто пропел- лер к заднице приварили.

Отдал долги, поменял все прогнившие зубы - белизной заулы- бался. Позже, когда Виктор переехал в другой город, ему дали новый участок (Виктора стало не хватать в нашей компании; За- хар собирался снимать с ним на пару квартиру), поселился в очень удобном уютном домике с прекрасным видом. Купил себе весьма роскошный банный халат. Слегка пополнел. Сменил гардероб. Стал потягивать бренди по вечерам - молодец! (Виктор закончил свой экстренный участок и вернулся к нам. Ура!)...

И как следствие у Захара появилась прекрасная она. Да, прек- расная она. Не очень красивая. Не совсем стройная. Но появи- лась.

Равновесие в природе.

Стал с ней Захар по вечерам...

Стоп!!! Я всё это придумал... Просто сидел себе и выдумывал. У Захара так и не появились деньги. Никогда".

Утром просыпались тяжело. Побаливала голова.

Джек разбудил Макса, надо было ехать на работу. Виктор бод- рячком уже гремел на кухне. Захар, наверное, уже крутился со своими страховками.

- Вить! - крикнул Джек, - у тебя есть таблетки от головной бо- ли?

- Не держим, вследствие отсутствия последней, - прогремел Виктор.

- Я сбегаю на угол в аптеку, - сказал Джек. - Куда делась вто- рая туфля?

- Давай быстрее, сматываться пора. Страна уже два часа тру- дится, засмеялся Виктор.

173

- Тебе от провизоров что-нибудь принести? - спросил Джек.

- Принеси мне пиво в таблетках, - и уже Максу. - Вставай. Экономика в опасности.

Помятый Макс, - он забыл перед сном скинуть рубашку и брю- ки, - то ли себе, то ли Виктору:

- Не пей много, пей мало.

Знакомый звуковик Агрэ, не переставая зевать, почему-то про- бормотал:

- Фармацевты - люди грубые - лошадей е-ут.

Закрыл за собой дверь в ванную. Через три часа у него детский спектакль.

"Любовь любит любить любовь. Медсестра любит нового аптекаря. Констебль бляха 14 А любит Мэри Келли. Герти Макдауэл любит парня с велосипедом. М.Б. любит красивого блондина. Ли Чи Хань люби целовай Ча Пу Чжо. Слон Джамбо любит слониху Алису. Старичок мистер Вершойл со слуховым рожком любит старушку миссис Вершойл со вставным глазом. Человек в коричневом макинтоше любит женщину, которая уже умерла. Его Величество Король любит Её Величество Королеву. Миссис Норман В. Таппер любит капитана Тэйлора. Вы любите кого-то. А этот кто-то любит ещё кого-то, потому что каждый любит кого-нибудь, а бог любит всех".

Ранинг бежал в аптеку на углу.

Наступил выходной день.

Джек проснулся рано утром, как на работу. Привычным движе- нием откинул одеяло, начал выбираться на твёрдую почву. И только свесив ноги с кровати, вспомнил, что ни сегодня, ни зав- тра идти на работу не надо. "Нервы ни к чёрту", - сказал вслух Джек и добавил грязное ругательство.

Отправился на кухню, принёс несколько кусков испечённого Викой пирога, стакан сока, устроился напротив телевизора. Пе- редавали запись вчерашнего баскетбольного матча.

Разделавшись с едой, он, не выключая телевизора, забрался в

174

кровать и тут же заснул.

Очнулся около одиннадцати. Солнце уже работало вовсю, плав- но, по графику приближаясь к жаркому экватору. Возможно, большая часть населения города, так же как и Джек, просыпалась сейчас, вылезала из своих кроватей, с диванов и студенческих матрацев на полу.

Вчера, после ухода Печёного Яблока, у него так и не хватило сил доползти до ванной. Заснул в чём был. Так, надо быстро по- менять всю постель. Аккуратно застелить, но чтоб казалось, что я на ней спал. Искупаться. Скоро придёт Вика. Опять, всё быстро, быстро, быстро. Господи, у меня же выходной! И я не женат. У меня нет детей и больших долгов тоже нет. Господи, дай мне, пожалуйста, дистанционный пульт управления жизнью, чтоб мог каналы переключать, как на телевизоре... Опять быстренько, быс- тренько. Не успел глаза открыть. А то в гроб вовремя не успею.

Вика пришла только около пяти вечера. Джек обнял, поцеловал её. "Она мне ещё нравится", - подумал он, облизывая на губах помаду.

- Куда ты пропала, дорогая?

- Так, переспала кое с кем, - ответила она зло.

"Концерт", - мелькнуло у Джека в голове.

- Тебе было хорошо? - попытался он пошутить.

Постарела вмиг. Вначале лишь глазами, потом всем телом.

Уставившись в пол, она проговорила почти шёпотом, как будто себе:

- Ты не любишь меня, Джек, и никогда не любил.

Определённо, концерт.

- А что, это способ проверять любовь?

Очень, очень не хочется скандала.

- Мы не были вместе уже недели две, Джек, - сказала грустно Вика, - может, ты хочешь мне что-нибудь объяснить?

- Ну я же говорил тебе, что у меня завал сейчас на работе. Я дышать не всегда успеваю.

Подошёл. Обнял её.

Никаких сил. Устал.

Какого чёрта? Почти с самого утра. В выходной день. Через полтора дня на работу! Сплошная беговая дорожка. Куда же

175

деваться? - после светлого - обязательно вниз, лицом в грязь, в дерьмо, которое пахнет философией этой жизни; сердце пело? - значит обязательно будет хуже, много хуже. И одна мысль в таком состоянии, плохая мысль: "Дёрнул меня чёрт родиться". А потом бегом за приключениями, подчас идиотскими. Как там, у принца Флоризеля: "Каждый борется со скукой по-своему".

Вновь обнял. Начал целовать. Смех и плач - они дружнее всех. Наверх. А потом вниз. Вкус текилы с лимоном и солью, когда без любви.

Обвила его руками, дав понять, что прощает в очередной раз. Ни о чём не догадывается. Почему она это делала, Джеку было наплевать.

Опустила руку ниже. Нашла.

- Ты пользуешься моим влечением к тебе, Джек.

- Знаю, что я хороший любовник, а ты, дорогая, так просто чудо.

Ему уже хотелось.

В выходные принято совокупляться по ударным дозам. Через полтора дня на работу. Глупый ветер волочет соринку по дороге.

176

12

Много позже, когда записки Джека увидели свет, шли споры: приснился этот сон Джеку или же он его просто напросто выду- мал?.. Наверное, даже во сне присутствует элемент творчества. И поэтому разделять читателей на два лагеря было бы некорректно. Более того, тем самым "записки" получили бы дополнительную, возможно и не причитающуюся им, литературную награду. Что бы ни было, достоверно известно, что Джеку снилось:

Огромнейший стадион. Время суток: между пятью и семью ве- чера. Лёгкая прохлада. Хорошая видимость.

Вход у стадиона один. На входе группа врачей-окулистов. Каж- дый желающий стать участником зрелища на стадионе обязан пройти проверку зрения. По необходимости тут же на месте вы- дают бесплатно очки и пропускают внутрь; Устроители сердечно желают, чтобы все всё увидели.

Стадион выложен паркетом. Внутри него без какого-то види- мого порядка расставлены стулья, холсты, столы, пюпитры, вооб- ще всякая утварь. Снуют официанты, разносчики газет, балетмей- стеры, пиротехники и просто поджигатели, бутафоры, филате- листы, люди с различными учёными степенями, теософы, эксги- биционисты, просто кто попало, присутствует, конечно же, и всякий сброд.

По всему периметру красивая мраморная балюстрада. В центре и по краям стоят несколько декоративных стеночек, креплённых к паркету и украшенных гобеленами. Пастельные тона.

В одном из четырёх углов скромненько устроилась паства. Смотрят куда-то. Прямо за балюстрадой, около них, растёт пас- тернак. Вьётся дико, бурно, весь покрывшись жёлтыми цветами. Кое-кто из паствы перелезет через балюстрадку, сорвёт пряность, в рот и к своим в миг.

На противоположном крыле через равные промежутки времени балюстрада вдруг раздвигается, и оттуда, из глубины, под Вагне- ра выезжают машины по уборке и чистке паркета. С шоферами. Они ровненько, по одному и тому же маршруту вычищают до блеска паркет. Раздаётся скрежет: на дне и по бокам машин ножи

177

расставлены - паркет чистится. У противоположного края раз- ворот и обратно. За ними задвигается балюстрада.

- Нет, моя любимая Джун, - проговорил неряшливо одетый мужчина в шляпе, и не уговаривай, не могу я себя щадить. Не могу. И деньги эти, - он не нашёлся, что сказать и, махнув рукой, замолчал.

Девушка обвила его шею руками и нежно что-то нашёптывала ему на ухо. Он лениво слушал, изредка мотал головой.

- Нет, даже не думай. А ты?.. А ты, милая Джун?

- Джун, всё это напрасно потерянные силы, - сказал мимо про- ходящий мужчина, - от имени восьмисот семидесяти девяти ты- сяч почитателей его таланта прошу Вас, перестаньте!

Джун, оторопев, смотрела на этого парижанина, пока тот не скрылся в мирно гуляющей толпе.

Тем временем около них примостился средних лет бородатый мужчина. На нём был плотный шерстяной свитер серого цвета, во рту торчала трубка. Усевшись на поднесённый ему стул, он снял с себя кобуру, из которой выглядывал наган, и бросил её под ноги.

Не глядя на человека с наганом, но явно обращаясь именно к нему, ни с того ни с сего любовник Джун громко сказал:

- Я прочёл Ваши письма.

- Все? - не оборачиваясь, спросил бородач с наганом.

- Насколько хватило сил.

- Ну и как?

- Полное дерьмо, - сказал спокойно человек в мятой шляпе, - потуги стать мужчиной. В лучшем случае, жалкие трюизмы. Прочёл бы на досуге Достоевского или хотя бы Гамсуна.

- Вы - законченный софист... - начал было защищаться мужчи- на в свитере, но их перебил какой-то прохожий с лёгкой залыси- ной и падающими в разные стороны лохмами.

- Друзья мои, мало того, что ни страны, ни сельского кладбища с церквушкой, так Вы ещё...

Но тут зазвучал Вагнер и с диким скрежетом раздвинулась ба- люстрада. Выехали машины по чистке паркета. С шоферами на- верху. Машины наводили много шуму.

Когда эти дикие современные аппараты завершили свой обыч

178

ный круг, тот, с залысиной, сидел на соседней трибуне и ел гуся, из-под мышки торчала какая-то грамота. А на противоположных рядах творилось что-то несусветное.

Все места оказались заполнены до отказа. Наверху дремали. В серединке активно общались. Ну а в первых трибунах творилось чёрт-те что, а именно: во втором ряду у каждого человека ни с того ни с сего оказался огромный топор, а сидящие перед ними вдруг безмолвно опустились на колени и поникли головой на сиденье. Палачи, чуть привстав, одним махом перерубили им головы и ногами скинули уже безжизненные тела с их уже бывших мест. После этого они аккуратненько поставили орудия убийства и сами - в это поверить невозможно заняли первый ряд. Словно по мановению невидимой руки, за их спиной все спустились на ряд вниз, тем самым заполнив брешь. Верхние же места оказались заняты неизвестно откуда появившимися весёлыми зрителями. И вновь повторилась та же ужасная картина, только бывшие палачи уже оказались в роли казнённых. Капли крови попадали на балюстраду, в верхних рядах по-прежнему дремали, плавно спускаясь каждый раз на ряд, в средних рядах активно общались. Кровь даже немного запачкала паркет - кто-то уж слишком наотмашь, уж слишком рьяно выполнил свою работу; машины по чистке паркета (под звуки Вагнера) вновь появились вовремя из-за своего укрытия: девственная чистота была восстановлена.

- Я протестую, - раздался чей-то громкий голос.

- А проблемы ядерного урегулирования?! - вопрошала неви- димая женщина с железным оскалом.

Толпа мирно гуляющих то увеличивалась, то уменьшалась. Временами мелкие кучки народа отставали от общего гуляния и позже вновь присоединялись к коллективу. С восточной стороны в толпу влилась группа мужчин с перепоясанными чреслами. У всех на майках красовался шестьдесят восьмой номер. Вновь раздались крики.

- Я, чёрт возьми, жду ответа. Есть же международные нормы этикета.

- Позвольте, - раздался грубый мужской голос (кажется, из перепоясанных), - но такими темпами наша сборная опять не попа

179

дёт на чемпионат мира!

- Гражданка, - дико завизжала дамочка в длинном развеваю- щемся белом шарфе, обращаясь к женщине с собачкой, - Ваш крокодил описал левое переднее колесо моей новой машины! Это возмутительно!

Гражданка даже не обернулась.

Смеркалось.

В воротах появился мерзкого вида старик, его голова через подбородок была перетянута белым платком. Он уселся в уеди- нении на вовремя принесённый официантом деревянный склад- ной стул, достал шариковую ручку, листок бумаги и принялся что-то чертить.

Тем временем в самом центре арены появился отряд солдат, шагающих под песню на месте. На каждом было по две пары очков. Раздался дикий скрежет, загремел Вагнер, и вновь, как танки, выползли чистящие, лязгающие ножами машины. Восседающие на них шофёры устремили свою чудо-технику по обычному маршруту. Одна из машин на полном ходу врезалась в служивую гущу. Как по линеечке, замертво упала целая шеренга. С упавших на землю солдат слетели очки. И тут же места героически погибших гениев штыка-молодца были заняты другими доблестными воинами, и, перестроившись, дивизия продолжала маршировать.

- Но, помилуйте, я же, право, ничего не понимаю, - еле слышно раздалось с трибун. Из-за сумерек не было никакой возможности рассмотреть лица говорящего.

- Чай с лимоном. И с шиповником. Больше пить. Пить, пить и пить, - чей-то старческий баритон из толпы.

Когда паркеточистящие, мерзкогремящие машины проезжали мимо уже пригревшего своё место мерзкого старика с платком на голове, ему оторвало кусочек пятки, закапала кровь. Реакция ста- рика была на удивление спокойной. Он поднял с паркета кусок своего мяса и стал рассматривать его на свет. Затем вызвал по- сыльного, потребовал конверт и, получив, запечатал в нём род- ной кусок плоти. Потом надписал адрес и немедленно отправил почтальона, после чего кликнул служанку и велел привести в порядок его двуспальную кровать.

180

Выбегая из ворот, мальчишка-посыльный задел стоящего на выходе мужчину. Тот отрешённо смотрел на луну.

- Опять здесь, - зло заорал грязный мальчуган. - Ну какого, спрашивается, чёрта рогатого? Что ни ночь, стоит тут, и хоть ты убейся, а он стоять будет.

- Зря кричишь, сынок, - мягко проговорил входящий на стади- он мужчина с царской звездой на груди, - он глухой. Ты беги лучше, выполняй поручение...

(сон...)

181

13

Как только вошёл в её спальню, увидел это письмо. На туа- летном столике.

Мужской почерк.

Мы с ней пятый год вместе; всё пишут.

Взгляну от кого; это почти в рамках приличия. А ну-ка. Её ша- ги. Резкий поворот. Ей навстречу. Сделал вид, что грызу ноготь на безымянном. Голова наклонена вниз: появляются её стройные, красивые, молодые загорелые ноги. Люблю, люблю, люблю, люблю.

Игра.

Влада:

- Джек, дорогой, когда ты перестанешь грызть ногти?!

Обняла меня. Прижалась всем телом.

- Ты как ребёнок.

- А я разве это отрицал?

Целую её.

Стоим обнявшись. Бах! - время замерло. Болтаем о прошед- шем дне. Кончались ещё одни сутки, что вместе. А чёрт, это письмо. За столько времени ни одного повода для ревности. И всё же. Роет внутри. Чешет. Мешает. Жж-жу.

- Я ушла принимать ванну.

- А я почитаю газеты. И помечтаю о том, как увижу тебя голой, горячей и очень вкусной.

- Так почитаешь или помечтаешь?

Улыбается лукаво.

Уходит. Шум воды.

Какого чёрта? Очередной вздыхатель. Посмотрим адрес: это несколько тысяч километров на запад. Или на восток? А это, смотря куда поедешь; земля-то круглая. Хм.

Неинтеллигентно... Фу, некрасиво. Сам понимаю: это уже хо- рошо. Значит, не пропащий. Вот возьму, прочту, и больше никог- да... В конце концов, могла спрятать, если бы захотела. Значит, наплевать. Даже в ящик стола не бросила, уж там бы я не копо- шился. Среди её баночек, духов, губных помад - валяется себе сверху.

182

Сердце сейчас выскочит.

Люблю её.

Всё, не могу больше.

Надо запомнить, как было сложено. Вот так, по изгибу. Ага...

Дорогой мой человек...

Эй, парень, полегче.

Кто ещё из нас двоих хуже?.. Ведь знает, что она моя невеста.

...Не могу даже имени твоего написать. Ты режешь, режешь

меня по живому...

Столько лет я люблю тебя... Столько... я мечтаю о том дне,

когда смогу назвать тебя своей. Человек! Боже...

Ну, это уже слишком. Это ведь моя невеста!.. Ну ладно, валяй дальше.

Уселся на кровать. Подпёр голову. Удобно. Как он смеет?!

...Ты ни разу не ответила мне. Хоть пару строк. Как ты

живёшь, человек дорогой?

И ни строчки обо мне. А я как живу, тебя не интересует, това- рищ?

Солипсист!

- Джек!

Аж передёрнуло. Голос из ванной.

- Что, малыш?

- Я забыла, там на столике маленькая белая бутылочка. Напи- сано "мыло для лица". Пожалуйста!

Ага. На столе, значит. Бросила и забыла.

- Джек, не хочешь присоединиться?!

Ванна вся в пене. Нет уж, в другой раз. Письмо брошено на кровати. Никогда не простит. И будет права. Спасающая правду ложь - святая ложь.

- Держи. Я согрею тебе кровать.

Сладкие губы её.

183

...Недавно напился и разбил о стекло руку. Семь швов.

Серёжа Грибов - наш бывший однокурсник, ты помнишь его?

маленький, с рыжей бородой - спрашивал, нет ли вестей от

тебя. Признался, что любил тебя тайно. Боже, я готов был

убить его, чтоб только замолчал.

Куда, говорит, мне до неё...

Прав маленький Грибочкин Серёжа с маленькою рыжею боро- дою. Взял бы и ты, мой таинственный и страдающий в колодках Кент, с него пример.

Семь швов. Следующий раз головой попробуй. Чтоб наверняка. Говорят, чертовски помогает.

Вновь её голос.

- Джекушка, чуть не забыла. Мне предложили на кафедре тему для второй степени.

- Я плохо слышу, Влада. Выйдешь - расскажешь. У меня зани- мательное чтиво.

- Вредина!.. Мне скучно.

Надувает щёки. Под обиженную. У неё это здорово получает- ся... Жить не могу без неё.

Так, опять то же самое. Нет, братец, так дело не пойдёт. Над стилем придётся поработать. Никуда, Отелло, это не годится; язык совершенствовать придётся. Заладил: люблю, человек, люб- лю, человек. Как там этого тартовца звали, ну лингвиста извест- ного? Лер... Лир... не помню. Почитай, короче.

А это ещё что?.. Матери святые! на тридцати языках "я тебя люблю" написал. Даже турецкий не забыл. Ну ты, полиглот, да- ёшь! Совсем, видать, по моей Владе мозгой съехал.

Так, по изгибу. Обратно. Прощай, старина. Не обессудь, коли что не так. Неизвестно, кто ещё более счастлив.

Теперь постель. Моя подушка, как всегда, в салоне перед теле- визором. Простыни для подогрева - просто сказка. Во дают эти электронщики!

Больше так никогда.

- Что?

О-бо-жаю её голос! И не собираюсь чувствовать себя засран- цем.

184

Зевок.

Что у нас в прессе?..

Вдруг вспомнил.

Стойка бара. Один.

Лена приглашала к себе. Два выходных впереди. Будет много наших. Ещё немного выпью.

Вошёл, читая по памяти выдержки. Не говоря, откуда и почему.

- "Ах, как я люблю тебя, человек мой!" Не правда ли, веет па- тетикой?! Шествие слабости, что покоряет материнские сердца! Эдипова свадьба! "Я разбил себе руку. Семь швов". Семь! - про- орал Джек, подняв вверх вытянутый палец.

Никто не знал, о чём говорит Ранинг.

- Слишком вычурно, - бросил Макс.

- Ты прав, Горацио, - воскликнул Джек (Макс потянулся к бу- тылке), - мы не приходим на похороны своих дедов, а потом, по- корно голову склоня, не носим серых мы одежд. Зато, мы знаем слово "вычурно"... Слова. И хрен под пузом, не ведающий стыда.

Капитон в прихожей:

- Ногам холодно. Куда я засунул свои кроссовки?

- Выпьешь с нами? - спросил Макс Джека.

- Отчего же не выпить?! - И выполнив па вперёд и тут же па назад, воскликнул. - За семь швов!

- И семь морей! - добавил Рыж.

- Замечательная концовка, - заметил Макс. И выпил.

Джек, склонившись над плечом друга:

- А хрен тебе, концовка.

Никто никому не мешал.

Девушка Виктора перевернулась с бока на бок. Обняла его. По- ложила руки на грудь... Красиво.

Виктор:

- Ты оголила мне спину. Прикрой, пожалуйста. - И Джеку. - Кто не был бы на земле достоин жалости, будь нам известно всё

185

о всех.

Захар:

- Чуть не забыл, Джек, Макс. Вас искала какая-то Оля. Голо- сом, полным любви. Просила любого из Вас. Вы что, оба с ней спите?

Джек:

- Захар, непристойный интеллигентному человеку вопрос. Но коль спросил (Макс потянулся к бутылке), то да. Но только вме- сте. Это как на пару снимать квартиру.

Захар не ответил.

Джек:

- Да мы и похожи с этим красавцем.

Макс:

- Я блондин, Джек.

Капитон:

- Куда я затусовал свои кроссовки?.. Шиза сплошная.

Все подняли рюмки.

Джек:

- За шов восьмой!

Капитон из коридора, в тон Ранингу:

- Прекрасно, парень!

Тебе хоть в пору

Плетением словес заняться.

Джек:

- Уже.

Капитон:

- На старость хоть чего-нибудь оставь.

Джек:

- Оставлю смерть на старость. Смерть.

Выпили.

Лена:

- Вашими темпами даже хирурги швы не накладывают.

Зашёл Аркадий.

Злой и изощрённо колкий Рыж:

- Нейрон пожаловал (Нейрон не ответил).

Захар Аркадию:

- Разгонную?

186

Аркадий в кресло плюхнулся. Всем, привет!

Джека развозило.

Виктор (решает кроссворд, в усы себе хмыкая).

Красивая, но большетазая Рената, что любит всего на свете бо- лее Воннегута и крупные мужские размеры, принесла из кухни жареную курицу. Дым. Запахи. Оживление. Наливают.

Джек (вдруг приободрился):

- За шов десятый!

Рената:

- Ты забыл девятый.

- Не мелочись!

Тленный Капулянский:

- Мне всегда было наплевать, за что пить.

Опрокидывает. Рюмку. Рюмку. Рюмку.

Олег крошить пошёл. Тук-тук-тук.

Виктор:

- Помещение в больнице, предназначенное для лечебного облу- чения групп людей. Семь букв. (Смотрит на других. Вопроси- тельно.)

Олег (продолжая крошить):

- Желающие?!

Звонкий Рыж:

- Чем тебе водка не нравится?

Виктор:

- Вспомнил! Фотарий!

Оксана:

- Ты, Витюня, гений. (Витюня усы почесал).

Капитон, копошась между сумок в прихожей:

- Куда же я зашарил свои кроссовки?

Джек сам себе тихо:

- Боже мой, какой же я подлец. Иль идиот? А может, нет? Воз- можно - я предполагаю - тому причиной - срань кругом?

Капитон из коридора:

- Если бы только кругом. Ещё квадратами и треугольниками. Джек, ты не видел мои кроссовки?

Макс поднялся со своего места. Отправился на кухню. На ходу бросил Джеку:

187

- Если принимать каждого по заслугам, то кто избежит кнута?

Джек отозвался:

- Я не про это.

- А про что?

- Уже забыл.

- Тем лучше.

Рената (большетазая):

- Можно телевизор погромче, скоморохи, ничего не слышно. У кого пульт?

Виктор:

- Как утверждает Джек, у Бога, которого, смею заметить, ещё никто не видел.

Откровенно сволочной Рыж (Джеку):

- Так, говоришь, забыл?..

Джек (перебивает):

- Молчи, брутальный, едкий скунс. То боль души моей.

- Ещё не отболело?

- Отболело.

- Так может, Вам, мой друг, бокал наполнить?

- Изволь, крамольная душа.

- Плоскодонное судно, служащее плавучей опорой для наплавных мостов. Шесть букв.

- О, один нашёл.

- Понтон.

- Угу (вписывает).

Олег закрыл глаза. Транс. Краски. Несуществующая мелодия на нотки разбилась. Капельки пота заблестели на лбу. Пошеве- лить рукой не может.

Телевизор: бу-бу-бу. Бегут картинки на экране.

Поник головою. Завтра выходной. Разбредутся по комнатам, диванам, тюфякам. А утром завтрак за этим же столом. Захар за- бренчит на гитаре. Яичница на сале. Шкварки: ширк-ширк. Чёр- ный хлеб. Запах. Чай с лимоном. Капитон, вот твоя вторая крос- совка, она забилась вон в тот угол. Спасибо. Говорим о смешной бестолковщине. Славно-славненько. Очень славненько. Жутко славненько. Дым сигареты одинокой в пепельнице.

Ну что, как планировали, в лес, говядину на мангале? Мясо бы

188

ло в прошлый раз; может, курочку? А может, свинину? Слушай- те, а давайте не напиваться. А получится? Попробуем. Значит, решили, без водки. Берём по два литра красного сухого на душу населения, и всё. Всего населения.

Джек с Малым шампуры чистят, тихо болтая о субботнем бас- кетбольном матче. Да нет, не было фола на линии. Серьёзно? Ко- нечно, он в мяч сыграл. А как тебе крюк, старина? Не накрывае- мый. Подай, пожалуйста, тряпку. Капитон перешнуровывает кроссовки. Виктор с Максом едут за вином. Сухим красным. Девочки возятся на кухне. Помидоры, огурцы, соль, перец, футболь- ный мяч для мальчишек.

"Влада, забравшись ко мне под одеяло, согревшись, укутав- шись в моё тело, зашептала на ухо: "Быстро, быстро, любимый, расскажи мне, как ты меня обожаешь. Ну, быстро..."

Уютный щелчок выключателя. Цок".

В большом лифте наша большая компания. Гам. Хохот. "Они смеются, дабы дать возможность их уму сбросить оковы их ума", - Малый ум свой точит. Замолчал. Неисправимый... Макс лениво сетует самому себе, что приходится быть ленивым свидетелем тонкой нити этого ленивого разговора.

Уже внизу. Открытые багажники. Гитару осторожнее. Водите- лям, занять свои места. Труби, горн, труби.

- Аллилуйя! - воскликнул Виктор, захлопнув газету.

- Аллигатор, - добавил Захар.

- Алло, - закончил Макс. Сел в машину. Обнял Полю.

Малый фатовато причёску поправил, себе подмигнув.

- Алебарда, - зевая, протянул Капитон.

- Там одно "л", - заметил всеведущий Рыж.

Народ разбредался по машинам. Первые хлопанья дверьми внутрь.

- Allentado, - не сдавался Капитон.

- Вашу маму, - прогремел в такт Капитону Виктор. И рассме- ялся.

Последняя дверь захлопнулась. Вперёд!

Забрало поднято. Окончен маскарад.

189

Труби, горн, к отъезду, приезду, отъезду.

Дым мяса и вина в бокале.

Надо солнце проводить до дома.

Аллилуйя!

190

14

Не успел в четверг утром Джек войти в свой кабинет, как на его столе задребезжал телефон.

- Ранинг слушает.

- Ранинг! - он узнал голос своего начальника и сразу встряхнулся - мало ли что, - зайди, пожалуйста, ко мне.

- Сейчас?

- Да. Я жду. Спасибо.

Какого чёрта, с самого утра? Может, допрыгался, - увольняют? Но за что? Вроде, как не за что.

Не люблю запечатанные письма.

Он постучал в дверь и сразу вошёл в кабинет.

- Доброе утро.

Интересно, оно доброе?

- Привет, Ранинг.

Его свитер, обивка кресла и лицо - всё из плюша.

По тону догадался, что всё в порядке. Уф-ф.

- Послушай, я сразу к делу...

"Ну, конечно, конечно, мы же на работе", - подумал про себя Джек.

- Параллельный отдел прошляпил разрешения с двух участ- ков...

"Узнаю ЭлектроМонопольную Компанию".

- Работы уже ведутся. Можно, разумеется, и через суд добиться разрешения, но тем самым мы собьём прокладчикам все планы. Они не смогут обогнуть эти участки.

"Какие вы все нудные", - Джек слушал с серьёзной физионо- мией. "Ну, давай адрес уже".

- Первый живёт (босс назвал координаты благополучного рай- она. "Что-то вроде проспекта Ленина", - мелькнуло у Джека.) - А второй, - шеф сделал паузу, - в тюрьме.

- Где? - переспросил Джек.

- Да, да, я тоже удивился, когда услышал, - в тюрьме. Но по закону мы обязаны переговорить с владельцем участка, подать ему просьбу, иначе...

Джек уже не слушал его. Он смотрел чуть выше головы началь

191

ника. Внизу по пешеходному переходу шла девушка. На вид очень привлекательная. Хотя при близком осмотре наверняка можно найти изъяны. Но даже, если и всё в порядке, - после ро- дов появится животик и ухудшится грудь. Как говорит Макс, "разве можно сравнивать острую грудь девятнадцатилетней девушки с той же частью тела женского, сквозь которую прошли семь с половиной тонн молока?!"

Хочу жениться на непорочной Милосской.

Жаль здесь нет Стёмова, он бы сказал своё знаменитое, "если бы я её хоть разочек..."

- ...Вот письмо к начальнику тюрьмы с просьбой о встрече. Там же и адрес. Им уже звонили, - закончил босс.

- Пью кофе и выезжаю, - сказал Джек.

- Это очень важно, - сказал начальник и, уже понизив голос, - прежде всего для нас. Ты понимаешь?!

Джек кивнул.

- Да, кстати...

Ну что ещё?

- ... С первым тебе будет легче - он русский.

- Я с него начну. Всего хорошего.

Стоял тёплый мягкий день. Джек ехал вдоль почти пустой на- бережной. Редко появлялись нянечки со своими подопечными, цветущего вида пенсионеры. Только-только начали открываться магазины, кафе. Официанты, ещё как следует не проснувшись, расставляли столики, стулья, салфетницы, солонки, перечницы. У самого берега можно было найти загорающих. Смуглая девушка лет двадцати лежала на песке у самой воды и читала.

Джек притормозил у светофора на красный. Мимо него прохо- дил мужчина средних лет. В одной руке он держал маленькую девочку, по-видимому дочь, во второй нёс сумку. Рядом бежал весёлый мальчуган. Поравнявшись с машиной Джека, тот скор- чил ему рожу. Джек помахал ему рукой, ухмыльнулся.

Буквально через пару метров ребёнок неожиданно поскользнул- ся и упал. Моментально раздался его писклявый крик. Отец, весь скорчившись, пытался поднять его той рукой, где уже была сум

192

ка. Не получилось. Тогда он быстро добежал до тротуара, усадил там девочку, бросил сумку и бегом отправился за сыном. Бросил взгляд на светофор. Девочка стала истошно орать, тянуться к отцу ручками, бить ножками по асфальту.

Запыхавшийся отец уже на тротуаре наводил порядок в своём семействе.

Загорелся зелёный.

Не доехав четырёх кварталов до нужного ему дома, Джек при- парковал машину и отправился позавтракать в кафе. Внутри по- мещения сидел только работник. Явно не управляющий. Поло- жив под голову руку, паренёк полулежал на стойке, плечом при- держивая телефонную трубку. На приход гостя он никак не отреагировал.

Довольная физиономия. Воркует. Наверняка, за счёт владельца кафе трепется со своей шестнадцатилетней подружкой. Доброе утро.

- Извини, что помешал...

Паренёк быстро буркнул что-то в трубку и закончил разговор.

- Простите, не заметил. Слушаю Вас.

- Какао с жареным хлебом. И масло.

- Без проблем.

Джек сел лицом к морю. Сейчас бы поспать после завтрака. В тенёчке. Потом проснуться около часа дня, и чтобы рядом ока- зался Макс с холодным пивом и раками. Ну, пусть ещё Капитон с Малым приедут... Пить пиво... созерцать море... лениво болтать... счастье. Вечером позвонить подружкам, можно сходить в джаз-студию, например. Чистая, свободная одежда, вялый джаз, голые девушки... Утром желательно, чтобы девочки как-то исчезли, растворились в воздухе. Тихий завтрак, ну как этот хотя бы взять (официант принёс заказанный ленч и уже полулежал на стойке в обнимку с телефоном), а затем на балкончик. С томиком Голсу- орси, например. Обожаю его "Сагу".

Джек принялся за еду.

Время как замерло. Ни жарко, ни холодно - нежное тепло, све- тящееся даже. Спокойный, умиротворённый вид воды. Проплы

193

вающие в воздухе предметы, люди. Добро! Над всеми витает добро. Во рту остаётся приятный вкус. Источники чистоты пов- сюду - родники. Нежные альковные похождения. Уют. Нескон- чаемый уют. Карета внизу. Красивые, ухоженные детишки. Если они не кричат, конечно.

Официант закончил говорить по телефону; подошёл ещё один клиент. Сел за столик рядом с Джеком. Посмотрел на часы. Джек тоже взглянул на свои.

Надо уже двигаться.

Неожиданно он почувствовал роение. В себе. Вокруг всё оста- валось по-прежнему спокойным и голубым. Он встал, расплатил- ся и пошёл к машине... Через несколько минут это роение само по себе исчезло.

Звонил в дверь долго. Потом послышалось шарканье ног, и дверь открыл мужчина лет пятидесяти. Он оказался небрит, воло- сы торчали в разные стороны. Было видно, что вода не касалась его уже добрых несколько дней. Высокого роста. Широкоплечий. По виду он походил на запустившего себя спортсмена, видимо, так оно и было.

- Ранинг Джек, Государственная Электрическая Компания.

- Боголаев Владимир.

- Может, перейдём на русский? - улыбаясь, спросил Джек.

- Никогда бы не сказал, что ты русский.

- Ассимиляция - не самая выдающаяся из человеческих спо- собностей.

- Это верно, - сказал Боголаев, - где родился, там и пригодил- ся. Который час?

Джек ответил.

- А день?

- Среда, - сказал Джек. - Я могу войти?

- Да, да, - спохватился Владимир, - извини. - Замахал руками. - Вали!

В нос шибанул запах спиртного. Пока шёл за хозяином в салон, успел заметить огромное количество пустых бутылок, разбросан

194

ных по полу, стоящих у зеркала в прихожей, между обуви, у ку- хонной двери. "Запой", - единственное, что пришло Джеку на ум.

- Я что тебе хочу сказать, паренёк, - сказал Владимир, усажи- ваясь на диван, - мне глубоко наплевать на вашу Электрическую Компанию.

Боголаев улыбнулся.

- Самое интересное, что мне тоже, - ответил Джек.

Удивил этого спортсмена. Тот добродушно ухмыльнулся, как-то смягчился.

- Давно с живым человеком не общался.

Джек не ответил.

- Как по-русски-то кличут? - спросил Владимир.

- Дима.

Боголаев приподнял брови, развёл на правой руке большой и указательный пальцы и перешёл к делу:

- По двадцать капель не возражаешь?!

- С удовольствием, - сразу ответил Джек. Встал. Подсел к сто- лу.

- Ты, наверное, хороший человек, - засмеялся Владимир, - все хорошие люди, которых я знал, пили!

Пока хозяин нёс водку, лук, соль, сметану, сок и чёрный хлеб, Джек осмотрел комнату. Большой диван с неубранной постелью, телевизор на полу, табуретки, красивая посуда на столе. Прямо у своих ног Джек обнаружил фотографию в запыленной рамке. Владимир стоял в обнимку с красивой женщиной. Её волосы раз- вевались на ветру. Женщина смотрела на Владимира большими любящими глазами.

- Будем!

- Хороший человек не может не пить, - снова сказал Владимир. - Лучка возьми.

- Спасибо. Я при исполнении.

- Понимаю. Ну, давай, - он вновь поднял рюмку.

Раздался стук в дверь.

- Опять Электрическая компания? - пошутил, вставая, Влади- мир, - у меня на всех не хватит. - Эти две рюмки за какую-то там минуту сблизили их.

Он вернулся, вертя в руках рекламный лист.

195

- Замучили... Рекламы. Электрические щиты на улицах. Всё светится, все бегут. Ей-богу. Скоро по две пары часов носить будут - чтобы не опоздать. - Он покачал головой, потянулся к бутылке. - Русские забыли русский. Иностранцы, дери вас по-хорошему! - он саркастически хмыкнул. Разлил. - Скоро на род- ном матернуться не смогут, как следует... Зашёл я тут недавно к приятелю. Его не оказалось, сын, лет двадцать, открыл. Выпить, говорю, не найдётся, пока отец не пришёл. Он мне: не держим. Держим, говорю, отца твоего давно знаю, вместе на морозе за книжками стояли. Поскреби, говорю, по сусекам, авось и найдётся. А он, поганец, мне: что, говорит, Вы, дядя Володя, сказали - поскреби по су... как? Это, спрашивает, что по-русски означает?.. Представляешь?! Они сюда лет десять назад приехали. Выходит, ему, аккурат, десять годков и было. Чего ж с него взять? (Выпи- ли.) Кончилось, Дима, кончилось! (Он изящно разрядился ма- том). Тут по России показывали передачу: малобюджетные спек- такли делать будут. - Рассмеялся. - Отец Гонерильи, Реганы и Корделии в динамовских трусиках с белой полосочкой выходить на сцену будет, - он рассмеялся ещё сильнее. "Видимо, он не трезвеет вообще... Где же столько денег взять?" весело мель- кнуло у Джека. - Кончилось! Была одна страна, где... - Владимир махнул рукой, опять потянулся к бутылке, - и вот тебе! - он сог- нул руку в локте, - примите в полусыром состоянии! Ну, давай, будем!

Конечно, будем.

- Ах-х, налей-ка ещё.

- Кругом - одна большая лживая проституция... даже с виду святые люди! не унимался Владимир. - Даём этой жизни, - на- лево и направо. Забыли, что театр с вешалки начинается.

Можно было догадаться, о чём он говорит.

- Проституция, - вновь сказал он и замолчал.

Джек почувствовал, что в таком темпе он через час уже никуда не уедет.

Часы показывали без четверти.

- Слушай, Владимир. Ты не обессудь, мне валить пора, хотя сидел бы и сидел, - Джек улыбнулся. - А насчёт этих электроли- ний: не хочешь - не подписывай, но, как родному: только время с

196

ними потеряешь. Да в общем, как знаешь. Мне просто бежать пора. - Он взглянул на часы.

- Да, да, - тихо сказал Владимир как будто себе, - часы всегда что-то показывают - в этом их беда. Спасибо тебе, Дима, за ком- панию. Уважил старика. Где там надо подписать? - И вдруг нео- жиданно повеселев.

- Знаешь, я как-то в детский сад за своим зашёл. Воспитатель- ница меня встречает и говорит: "Ваш Игнат обхезался в положе- нии лёжа", - вдруг зашёлся в смехе и так же неожиданно замол- чал. "Кто я такой, чтобы расспрашивать его?" - подумал слегка опьяневший Джек.

Одна большая проституция, обхезался в положении лёжа, театр с вешалки.

- На посошок-то не откажешь? - с укором во взгляде спросил Владимир.

- Конечно.

В бардачке машины всегда были конфеты для приятного запаха изо рта.

"Вспоминаю, как встретил Владу. Через месяц разлуки.

Она позвонила сама; я, помню, только выздоровел после лёгкой простуды. О быстро прошедшей болезни напоминали лишь об- ветренные губы.

Раздался звонок, и я услышал её голос.

Боже, я услышал её голос (с трудом удерживал летящее через все невидимые просторы охватившее меня волнение).

Она сказала, что истосковалась по нашему общению, что хоте- ла бы остаться друзьями. Хочет со мной поболтать. Ей скучно.

Я пропускал мимо ушей всю эту ерунду. Какие, к чёрту, друзья, думал я. После всего, что было между нами?! (к дьяволу все эти интеллигентные штучки). Матери святые, я люблю её! Сумас- шедше! Пылко! Я... я люблю её. Неистово! Неземно! Никто... ни- когда не будет так любить тебя, женщина моя, тепло моё, моё спокойствие земное, люблю, люблю тебя...

Спросила, как живу. (Ужасно я живу.) Слышал грусть в её сло

вах, дыхании. Клянусь, я уже чувствовал её запах, её объятия...

197

этих нежных, женственных горячих рук на моём теле. Вернуть любовь в мою кровать. Любовь! Вернуть нежность утру. Вернуть бессмысленным словам веселье.

Я говорил и говорил. Хочу тебя видеть. Сейчас. Сейчас, сейчас, сейчас! Между нами лежало два часа пути - я преодолею их быс- трее.

И ворвался к ней. Она открыла дверь и увидела огромный букет роз (спасибо, господи, за этот миг). Её запах, волосы, глаза, бес- конечные поцелуи. Какая-то борьба наших душ, пальцев рук и ног, животов, дыханий, нашего неодинакового понимания сча- стья, может быть, борьба груди, губ. Её слова в моих ушах. По- том поздний ужин в маленьком ресторанчике. Незабываемая ночь. Через два дня она переезжает ко мне.

А утром я ехал на службу. Счастливый и несчастный. Понима- ющий и пытающийся закрыть глаза. Верящий и не верящий в чу- до. Благодарящий и хулящий Бога. С преклонённым коленом и неистово кроящий матом всё святое.

Но помню хорошо: после её звонка, прежде чем положить труб- ку, несмотря на обветренные губы, я поцеловал телефон".

Джек припарковал машину на стоянке для гостей, метров за сто до тюрьмы. (Гостей тюрьмы. Хм.) "И вечный бой", - подумалось ему. От двухсот граммов водки приятно грело внутри.

По дороге к тюремным воротам повстречал женщину. Запла- канные глаза. Шла, вся скорчившись. Чудилось, вот-вот упадёт. Но она шла; метров за триста находилась трамвайная остановка. Затем мимо него прошли два здоровых молодца. Каждый строго смотрит перед собой. Казалось, ничто не может остановить движения их плеч. И ещё казалось, не остаётся воздуха за ними, как два бульдозера, шли эти громилы. Джек представил того - треть- его, - которого они навещали. Такого же огромного, с мощной мышцей, которая через голову соединяет плечи... Мускулистое плечо, мускулистое предплечье, мускулистая отрыжка. Да бес с ними.

В воротах он представил свои документы, его попросили подо

198

ждать. Прекрасный пейзаж. Минут через десять впустили во внутренний двор. К нему приблизился солдат.

- Рядовой (такой-то). Буду Вас сопровождать.

- Ранинг Джек, Электрическая Компания. Буду давать вам электричество, улыбнувшись, в тон ему ответил Джек, - где у вас тут колесо крутить надо?

Солдат не изменился в лице.

- Ну, веди к начальнику, что ли, - бросил Джек.

Алкоголь бесследно растворялся в желудке, оставляя место лишь унынию. Он шёл за служивым. Серые склады проносились, вышки с пулемётами, засмоленная кухня, вонючая мастерская. Полуразобранный мотор на земле. Разлитое машинное масло. Ко- лючая проволока. Отовсюду веет животными отходами. "Сейчас бы ещё сто грамм да рёбрышек жирных, - подумал он. - Сучья жизнь".

Солдат постучал в кабинет, затем раскрыл её перед Джеком. Пропустил по приказу в палаты по приказу.

Навстречу вышел оплывший мужчина, большого роста и с ог- ромными мешками под глазами.

Директор Авгиевых конюшен. "Поддаёт наверняка".

Хряк.

- Я представитель Государственной Комп...

-Знаю, знаю, - перебил его громила, - мне звонили.

Ему звонили. Это повод перебивать. Хряк.

- Я начальник тюрьмы, подполковник (такой-то). Садитесь.

- Благодарю Вас, господин майор.

- Подполковник, - поправил. Брови поднял.

- Простите.

Мистер Бидл, Ридл, Тидл, Фидл.

После того, как некоторые формальности были улажены, на- чальник сказал:

- Вас отведут в комнату для свиданий. У нас ремонт: придётся пройти через северное крыло. Прошу Вас, ни с кем не разговари- вайте и никому не отвечайте. Свидание - десять минут. Строго, но ничего не поделаешь. Тюрьма. Если сами подсядете случайно, поймёте: вынужденные меры.

- Я пока не собирался как-то, господин сержант.

199

- Подполковник, - совершенно не мигая, вновь поправил его начальник. - И потом, - этот исполин слегка качнулся к нему. -Любой может подсесть. Уж поверьте моему опыту, - оскалился, - здесь такое встретишь. - И тычя в себя пальцем, нашёл умест- ным добавить. - Дока!

Надо повысить его в звании.

- Вам виднее, господин полковник.

- Вы хотите комнату свиданий с разделительной решёткой или...

- С решёткой, - перебил его Джек. Вояка радостно закивал. "Ну его к лешему". Резко поднялся.

- Прощайте, господин начальник государственной тюрьмы.

- До свидания, - искренне улыбнулся тот.

"Добрый малый, - подумал Джек, выходя из кабинета. - Сви- нопас!"

И снова потянулись решётки, остановки, отпирания засовов, два метра вперёд, остановки, запирания засовов, ожидания в пе- реходах, лязганье замков.

Когда остановились в очередной раз - напротив камеры номер 15 Б - между ним и заключённым была только решётка, - Джек заглянул внутрь. Ужасный вид. Клоака. Общий толчок в углу. Биде с подогревом отсутствует напрочь.

К решётке с обратной стороны приблизился смуглый паренёк со всеми приметами дебила на лице, губы не смыкались, навер- ное, с рождения. Он положил руки на решётку. До него было метра два, но Джеку стало не по себе. Ни о чём не думал в этот момент, хотелось уйти. Чуть погодя заключённый примерно по кисть вытащил правую руку за решётку. Джек стоял и тупо гля- дел на это зрелище. Приятного в ситуации было мало. "Где же этот нед--й солдат?" подумал он. Паренёк продолжал смотреть на него в упор; Джек почувствовал полное своё бессилие. Здесь, в этом другом мире, таком далёком от мира маленького кафе на берегу, от того счастливого папашки с детьми, от Стемого, Вик- тора, Владимира Боголаева, Вики, лежащего перед своим телеви- зором Макса, от джазовой студии. "Уволюсь к чертям, - про- неслось в голове. - На завод пойду инженером. Имел я вас всех, сеятели духовной инфлюэнцы! Уйду". Он по-прежнему не мог

200

оторвать взгляда от смуглого паренька, который вдруг тихо про- говорил стишок, что-то вроде детской:

Спит красавица в гробу.

Я подкрался и е-у.

Нравится, не нравится

Спи, моя красавица.

И он тихо, судорожно засмеялся. В этот момент дубинка заг- ремела по решётке; подошёл солдат. Ну наконец-то. Кесарю - богово.

Заключённый отскочил, злобно глядя на обоих.

Джека ввели в комнату. Закрыли за ним дверь. Джек быстро обернулся солдат зашёл вместе с ним. Выпустил воздух; одно- му было бы совсем мерзко. Даже через разделительную решётку.

Четвёртая стена - решёточная - была общей со смежной комна- той. В неё ввели клиента Государственной Электрической Ком- пании. Лениво плюхнулся на стул перед Джеком.

- Господин Ранинг, - представился, - Электрическая Компания.

- Насрать, - окрысился. - Что надо?

Джеку совсем не хотелось шутить. Единственным желанием было поскорее выбраться из этого злого мира, где всё решает дубинка солдата без фамилии или нож заключённого и напрочь отсутствует время. На Джека смотрело лицо зверя, урода. Неваж- ны уже причины, приведшие этого красавца за решётку, следствие... вот оно - следствие. И ни одна проанализированная и разобранная по косточкам причина, почти наверняка, ничего поправить не сможет. Он отсидит и отправится воспитывать своих детей. Боже ты мой, какое чудо! А сколько там ещё таких же, не получивших до сих пор своего порядкового номера. Припомнилось миллеровское "дайте мне пулемёт, и я сделаю улицу чистой". Хорошая мысль; плевать, где он нашёл её. С кишечника своего переписал, какая разница?!

- Дело в том, что через участок земли, принадлежащий Вам...

Джек объяснил в двух словах суть дела.

- Ты русский? - неожиданно прервал его заключённый.

- А что, акцент?

201

- Да.

- Я - русский.

- Не люблю русских, - сказал зэк.

- Мы сами себя не любим, - ответил Джек.

- Не понял?..

Даже такого дегеря можно зацепить. Он его почему-то уже не боялся. Ко всему можно привыкнуть. Хотя, конечно, лучше его зацепить по морде. С разворота. Костяшками пальцев по перено- сице, по почкам, по коленной чашечке. Без красивых слов. По слабым местам. С каждым надо говорить на его языке, учил в детстве отец. Главное, не дать ему подняться. Бить и бить. На- верное, я бы с ним справился.

Джек без удовольствия смотрел на него. Страх исчез совсем.

Солдат не слушал, о чём они говорят. Железные решётки. Ка- менные стены. Конвоир; нет, пусть всё-таки стоит. Закон. Про- сить разрешение у человека, который увидит свой дом через сто лет. Цивилизация. Когда будет удачный её виток?

Грубить при исполнении нельзя; найти новое место работы - время. Сейчас бы ещё сто грамм...

- Что значит, вы себя не любите? - оголив прогнившие зубы, переспросил озадаченный зэк.

Прекраснейший оскал.

Всё. Разрешение он всё равно не даст. Линейники, прокладчи- ки, или как там их ещё, подождут. Пятьдесят процентов успеха за день. В жизни бы так. Грубить нельзя.

- После дождичка в четверг, - сказал Джек.

- Что? - тот свёл брови.

- Завтрак на обочине, - глядя ему в глаза, проговорил Джек.

Зэк подался вперёд. Пытался понять.

- Я не врубился.

- По ком звонит колокол, - продолжая смотреть на него в упор, сказал Джек. И конвоиру. - Спасибо. Свидание окончено.

Солдат нажал на кнопку в стене. В камере заключённого откры- лась дверь. Раздался голос: на выход!

Зэк ещё некоторое время смотрел на Джека. "На выход!" - пов- торилось вновь. Встал, заложил руки за спину, не оглядываясь, вышел.

202

Надеюсь, здесь не записывают на плёнку всё подряд. Разорвись вы все, вместе с вашим обалдевшим от собственной тюрьмы на- чальником. Уйду на завод инженером.

Домой ехать не хотелось. Слишком много событий для одного дня. Поеду в офис; все уже, наверняка, смотались - сегодня короткий рабочий день. Налью себе стаканчик чаю. Вид из окна красивый. Пошарил в карманах: где-то уронил футляр от очков. Красивый был; Вика подарила. Да. Налью себе стаканчик чаю. Надо позвонить Вике, навру, что много работы - приду поздно. Пусть ночует у себя. Интересно, что сегодня по спортивному каналу. Куда же я дел футляр?

В холле фирмы одиноко маячила фигура Боба. Джек прямиком направился к нему.

- Добрый вечер, Боб.

- Привет.

- Вот так вот здорово, а? - Джек обвёл руками громадный пустой холл, когда никого нет.

- Радость пространства - хороший признак, - сказал Боб. -Если, разумеется, это не из-за астрофобии.

Джек улыбнулся.

- Не грустно ли певцу в людской толпе томиться?.. - процитировал Боб.

- Простите, Боб?

- Да нет, - словно спохватился. -Вечно я...

- Будет Вам, Боб. - Их голоса отдавались лёгким эхом. - Не хотите чайка перед уходом?

Боб посмотрел на Джека каким-то вороватым взглядом.

- А почему бы и нет. Я кое-что закончу и минут через пять под- нимусь к тебе. Отведать не желаешь? - Боб протянул ему тарелку с пирожками. - Я вышел недавно, купил. Около автостанции,

203

здесь внизу. Район бедняков, а мучные изделия, на мой взгляд, самые лучшие в городе.

Джек взял один пирожок и сразу же откусил. Рот наполнился приятным вкусом печёного теста и мяса.

- Действительно, вкусные. Спасибо. Я жду Вас наверху.

Лифт. Кнопка с номером этажа. Устал. Надо было домой ехать. Сейчас бы уже спал. Какого чёрта? Вечно мой язык. Уже пригла- сил... Футляр от очков, наверное, у Боголаева забыл. Теперь он будет в нём свои очки хранить. Или он без очков был? Не помню.

"А в пирожке, что съел сейчас, куча поколений. Там, внизу, у автостанции, гной маленьких домов, мириады женщин, стоящих в тяжёлых, грязных пекарнях. "Мать" Горького... Я съел часть их, часть мира, где я сам - часть. "Быть или иметь", "иметь или быть", к некоторым это не успеет прилепиться. Там внизу. Их дети. Они не получат своего шанса. Мысли, не приводящие ни к чему, приводящие к себе. Круг. Незаметно меняется лишь ради- ус. Радиус.

На зубе моём образовалась маленькая щель. Но что она по срав- нению с брешью в детских животах бедных кварталов. Я чуть сытнее их и уже иной. У меня другие танталовы муки.

Вылить бы сейчас тарелку супа на стену, как отец Браун, и пусть полиция нравов по этому следу придёт в бедняцкий дом, в эти харчевни, в ту булочную, пекарню, в мой офис, наконец. Это ли не лучше, чем гоняться за уличными проститутками. Пусть каждый делает своё. Кесарю - его собственное. Мать их. При чём здесь я? Зачем мне это всё? История сильнее меня. Что б ни сделал, станет песчинкой этой пахнущей слизью истории. Так было задумано! Когда уже случилось, гм. Ещё один пирожок в мой рот, что целовал вчера рот проститутки и год назад пальцы ног любимой, и всё это - ещё одна не доведённая до оргазма пылинка истории.

"Мать" Горького, "Идиот" Достоевского.

"Опыты" Монтеня, когда уже на пенсии. В лоджии. В кресле-качалке. Может, пойму с пятого раза "Улисс" Джойса. Всегда хочется говорить о том, что знаешь меньше всего. Желание и обязанность солгать как духовная клептомания. Непонятное нас

204

лаждение от непонятного противоречия. Чем старше, тем труднее влюбиться и легче просидеть весь день перед тупым телевизо- ром... но кусочек хлеба, тонкий слой сливочного масла и солёный сыр... всегда пожалуйста. Нет ничего лучше... на большом вре- менном участке. Кусок хлеба, напомаженный сливочным маслом. Тонкий слой солёного сыра сверху. Первый кусочек во рту. Слы- шимое только тебе сладостное чавканье. Пишу, и слюнки во рту... "Мать" Горького? Слюнки во рту. Сладким чаем всё запить. С лимончиком. В подстаканнике. Серебряном. Что от деда. Под- полковника Советской армии. Ох. Сытость. Сладость. Радость. Веки набок. А тарелку супа не на стену. А внутрь. В полный живот, где уже сладкий чай плещется, хлеб с сыром плавают. Масло сливочное рекою растеклось. Никогда меры не знаем. Ух. Хорошо. Хрен с Вами. Благословляю себя. Веки набок. Сон".

- Вот ваш чай, Боб.

- Спасибо.

Боб устроился на подоконнике.

- Как поживаешь, Джек?

- С переменным успехом.

- Ещё жив?

- Вы про счастье идиота?! - улыбнулся Джек.

- Мне понравилась шутка, - не продолжая темы, сказал Боб, - услышал в маклерской конторе; ко мне родственники приезжают из Чехословакии. Так вот, там довольно сексапильная секретар- ша хвасталась одному маклеру, что купила себе новое платье. Красивое белое декольтированное. Она разошлась со своим при- ятелем и сгоряча рванула в магазин. Сейчас-то уже отошла, но платье уже у неё. - Боб сделал глоток чая. - В этой конторе масса народа. Снуют туда-сюда. Какие-то иностранные рабочие, пот- ные толстяки, старики, чёрт-те что в общем. И у всех у них на неё перманентно стоит, из глаз капает. А эта ничего не замечает, знай себе балаболит. Только, говорит, надеть некуда. Сей маклер ей, мол, давай, поедем на уик-энд в гостиницу, там и наденешь. А она: "Я ищу, где надеть, а ты мне предлагаешь, - где снять".

Ещё глоток чая. Хлюп. Вниз, на встречу с мочевым пузырём.

205

Джек ухмыльнулся.

- Можно вопрос, Боб?

- Только не сложный.

- А что это за песню Вы всегда поёте?

- Боюсь тебя разочаровать, Джек, - слишком прозаичный ответ.

- И всё-таки?

Боб достал сигарету. Прикурил. Положил пачку и зажигалку обратно в карман.

- А от нечего делать. - Потом хмыкнул. - Надо же напоминать себе, кто ты есть на самом деле.

Начинало смеркаться.

- Нас, Джек, заставили играть в жизнь, а правил не объяснили. И мы, как дети, отплясываем "холодно-тепло", только с той лишь разницей, что предмет-то нам не найти никогда.

Он слез с подоконника, и устроился в кресле уже давно ушед- шего домой Грега.

- В Японии, Ранинг, есть место, может слышал, называется Сад Рёандзи Философский Сад. В нём разбросаны пятнадцать боль- ших камней; они расположены так, что с любого места видны только четырнадцать. Передвинешься, чтоб увидеть пятнадца- тый, и из поля зрения уходит предыдущий; так и мы у себя в ду- ше видим только четырнадцать. В лучшем случае... К сожале- нию, к радости, - не знаю.

Остановился.

Джек не нарушал молчания. Подпёр голову руками.

Тихая усталость.

- Сплав! - вдруг воскликнул Боб.

Джек никогда его таким не видел.

- Сплав внутри нас, - уже более спокойно продолжал Боб. -Комки, нервы. Мы все подчас напоминаем одного большого человека, страдающего эксгибиционизмом и полным параличом одновременно.

- А Вы - пессимист, - усмехнулся Джек.

- Возможно, - ответил Боб. - Сейчас вот чай допью и пойду.

- Боб, а не слишком ли претенциозная теория?

- Ты про чай?!

206

Джек улыбнулся.

- Брось, Ранинг, не слишком. Если человек не умственный дис- трофик, разумеется. - Он закурил ещё одну сигарету, откинулся на спинку удобного кресла. - А моя одиозная репутация, - он махнул рукой. - Жаль, что приходится работать.

- Это точно, - подхватил Джек,

- Сейчас! - вновь воскликнул Боб. - Иногда ведь хочется ска- зать именно сейчас. Не потом. Сейчас. Потом будут чувства к этому с точки зрения "потом". Понимаешь?! Вот: Ах!.. Главное - сейчас. - Он развёл руками. - Уподобляемся частенько рыбам. Только губами двигаем. Боимся сказать себе правду. Что, с ума что ли мы сошли? Это в лучшем, опять же, случае. Как правило, многие вообще ничего не понимают. Счастливчики: прожить и сдохнуть с плотной повязкой на без того тупых до боли глазах... Губами шевелим. Лучше тихо ковылять к смерти. Как рыбы... Что-то у меня тяжёлый день.

Как будто выпустил пар и потух.

Джек по-прежнему молчал.

Уже спокойным, ровным голосом, казалось, говорит сам с со- бой:

- Мы только на секундочку забываем, что у пойманной рыбы никогда не будет могилы. Лишь обглоданные кости в миксере мусорной машины. Вперемешку с целой тонной отборного кала. - Боб сделал паузу и закончил мысль:

- Хочешь сказать - скажи сейчас. Хотя бы себе. А весь суетный антураж, он опять взмахнул рукой, - это для красивых речей с трибуны. В пустом зале.

Боб поставил свой стакан на маленький поднос в углу кабинета; утром уборщицы забирают грязную посуду.

- Спасибо за чай, Джек.

Очень много событий для одного дня.

- Всего хорошего.

С четверть часа Джек просидел без движения. Приятно гудели ноги и спина.

Тряхнул головой. Словно очнулся. Позвонил и наврал Вике. Придёт поздно. Много работы. Закрыл кабинет на ключ, спус- тился вниз.

207

Вечерняя улица встретила нежной прохладой. Вечерние люди ходят медленно. Вечерние люди, вечерние люди. Это, кажется, у Евтушенко. Нет. А да, утренние люди. У Евтушенко.

Мимо него медленно, вразвалочку, прошла молодая пара. Они влюблённо смотрели друг на друга. Проводил их глазами. Опять грустно.

Усталость, навалившись.

"Не объяснили правил..." Привет тебе, дьявол. Ты-то, наверня- ка, правила знаешь. Мои поздравления... Ну, ты доволен?! Улы- баешься, поди, гад? Давай, давай, перекуси. Поешь, поешь, старичок. Даже ругаться не хочется. Покусай меня изнутри... Утомился. Нет сил ни на что.

Решил поехать домой на автобусе. Машину завтра заберу. В общественном транспорте атмосфера хорошая. Просторно. Сесть у окна и грустно смотреть на прохожих. Огни, лужи на дороге. Даже не грустно, а так... без эмоций. Ни плохих, ни хороших. Заплатил за билет и поехал куда тебе надо. Торопиться некуда. Сердце, глаза усталые, руки на коленях. "Прищемив не палец, а жизнь".

Он подошёл к остановке. Посмотрел на расписание: до прихода автобуса оставалось несколько минут. По соседству с расписани- ем находилась доска объявлений. Он разыскал русскую колонку:

"Милые, чистоплотные котята.

Возьмите одного на счастье".

"Куплю значки по теме Олимпийских игр.

Возможен обмен".

"Куплю набор открыток и книжку "Львовский

Оперный Театр".

(Вечером, Лена)".

Какой-то хохмач написал тушью внизу: "Добрый вечер, Лена. Коля".

Тематика выдерживалась и далее:

"Продаётся большая коллекция значков:

Ленин, авиация, космос, города Прибалтики".

208

"Патефон, колготки - недорого".

"Куплю любой недорогой предмет мебели и

плиту с духовкой, желательно, в районе

библиотеки для слепых".

"Картины маслом - дёшево".

Уже должен подойти автобус.

"Меняю новую книгу А. Рыбакова "Тяжёлый песок"

на его же роман "Дети Арбата".

Один на остановке. Прыгающие по асфальту огни вдалеке...

"Обменяю или продам "атмор" для ванной.

(На швейную машину).

А вот и желанный автобус. Интересно, что такое "атмор"? Надо было на своей машине ехать всё-таки. Ну да ладно. Настроение само по себе стало улучшаться. Приду, приму горячий душ... или нет, лучше в спорткомплекс, в сауну. Идея. Потом домой. Сог- рею себе пиццу в печке. Позвоню кому-нибудь; вечер ещё молод. Ночная прохлада нежно гладит щёки.

209

15

Джек мотнул головой и проснулся.

Задремал прямо за столом.

Бросил взгляд на часы: половина шестого. Большая шестиком- натная Захаро-Викторова квартира заглатывала любую компа- нию. На противоположном конце стола о чём-то вполголоса бе- седовали Виноградов с Капитоном. Рядышком, прямо на стуле, кемарил охальный Рыж. Из смежной с гостиной комнаты доносился гитарный звон. О, вот старый алкаш Капулянский затянул свою любимую.

Что-то это голова. Содовой воды...

Так уже лучше.

Сзади кто-то положил руку на плечо.

- Джек, приятно было познакомиться. Через Виктора состыку- емся, - и уже дальше. - Пока, народ.

- Салют, - он махнул рукой.

Тяжело перебирая ногами, дошёл до ванной комнаты, но там оказалось заперто: кто-то решил принять ванну в столь ранний час.

(Захар выключил свет в своей комнате, забрался на подокон- ник, прислонил голову к окну, задёрнул занавеску.)

Предположив, что в ванне сейчас почти наверняка Слава с Ла- рисой, Ранинг мысленно пожелал им удачи и отправился умы- ваться на кухню. Вода помогла, но ненадолго. Да впрочем, на многое он и не рассчитывал.

Обратно через салон.

Капитон на миг оторвался от разговора:

- Хлопнешь с нами, Ранинг?

Да.

- Так вот... - продолжал Виноградов.

Открыл дверь в одну из комнат. Четыре человека лениво распи- сывали пулю. Рядышком примостилась Розита. У них когда-то были общие друзья. Уже несколько лет не виделись, а всё в прекрасной форме. Макс её случайно встретил и пригласил в честную.

- С добрым утром, Джек, - улыбнулась она. Никто из игроков

210

на его появление не отреагировал.

- Тузов Вам, ребята, - хмельной Ранинг продолжал своё путе- шествие.

Добрёл до комнаты Захара. Присел на кровать. Плюхнулся на спину.

("В одиночестве побыть не дадут", - ворчливым тоном подумал Захар за занавеской.)

Джек не помнил, сколько прошло времени. Проснулся от ощу- щения тяжести на своём теле. Открыл глаза и увидел прямо над собой лицо Розиты.

- Это нескромно, - вяло улыбнулся он.

Она поцеловала его в губы. Затем прошептала:

- Только попробуй сказать, что ты не рад...

- Рад, - быстро ответил Ранинг. - Он втянул носом воздух. -Ты потрясающе пахнешь... Как я тебя раньше не разнюхал?!

Он прижал её к себе и перевернулся вместе с ней.

("Только этого мне сейчас не хватало", - подумал Захар и нахмурился.)

- Раньше ты был очень занят Владой, - сказала Розита, - и ты знаешь, Ранинг, я всегда ревновала. Но, прости, не тебя, Джек... Её!.. Завидовала ей во всём, если хочешь, но это будет не точно. Ревновала!

Джек нахмурился. Одному Богу было ведомо, как ему тяжело давалось каждое движение.

- И мне важно, Джек, - продолжала она, - чтобы ты это знал: я хочу этого не из-за тебя. Из-за неё! - Она потянулась к нему.

("Руки не подам ему, если... - успел подумать Захар. - Ренегат! Самец!")

Но Джек не подвёл Захара. С усилием двигая языком, он прого- ворил:

- Розиточка, знакома ли тебе поговорка, в коей два главных действующих лица - Бог да порог?!

211

16

Телефонный звонок. Труженик.

Джек ответил:

- Слушаю.

Из трубки вылетело четверостишье:

- На беду, ни с кем не встретишься!

"Полно петь... Эй, молодец!

Что отстал?.. В кого ты метишься?

Что ты делаешь, подлец!"

Раздался смех Ростика.

Ростик. Его невозможно не узнать. Вдруг появился. Говорили, он нашёл потрясающую девочку. Хормейстера. Не представляю, как она с ним живёт. Он же чистый хрон. Никогда не понимает, что происходит вокруг; либо на всё абсолютно наплевать, либо просто вжился в эту маску. Но поторчать любит, что да, то да. Это же он ещё в Союзе, в здании Педагогического Института развесил объявления о квалификационном отборе на конкурс красоты. Девушкам предлагалось принести с собой купальники. В самом конце самодельной афиши указывался, разумеется, номер его комнаты в общежитии.

Вместо кроватей, которые предусмотрительно вынесли в соседние апартаменты, поперёк комнаты стоял длинный стол главного жюри. Во главе стола, моргая выпученными глазами, всеми своими метр шестьдесят два восседал Ростик. По обе стороны от себя он поместил соседа по комнате и жильца тех самых апартаментов, куда были свалены отсутствующие по описи кровати. Перед каждым членом жюри стоял стакан и трёхлитровый баллон пива. В углу комнаты повесили шторку, где девочкам предлагалось переодеваться. Социалистическое стриптиз-шоу. Ростик гений.

Жаль, но кончилось всё печально. Случайно пришедший в не- урочное время ухажёр одной из участниц элитного конкурса - он, к несчастью, оказался намного рослее главного члена жюри - ворвался в комнату и узрел простой мужицкий трюк. Он припод

212

нял Ростика над землёй и, глядя в честные глаза навыкате, мед- ленно проговорил: "Посчитаю до трёх, и ты меня, е--рь гнойный, запомнишь". При этом он добавил про половые отношения между собой и некоторыми Ростика родственниками. Ростик не роптал; он мужественно ждал своей участи. Сразу после обви- нительной речи богатырь гаркнул "Три!" и со всей дуры влепил любителю пива и прекрасного аккурат между глаз, на чём, соб- ственно, конкурс и закончился.

- Рад тебя слышать, Ростик.

Да, конечно, о нём же гуляла легенда, как Ростик подговорил сильного студента-программиста, и вместе с ним пролез ночью в кабинет заместителя ректора института по научной части - товарища Клячева; последний славился своей ненавистью к студентам. Про него даже ходил старый студенческий анекдот:

Сидит студент на институтской лестнице и плачет.

К нему подходит сокурсник и спрашивает, мол, чего,

братан, слёзы льём?

- Клячев умер, - говорит студент.

Второй удивился:

- Так радоваться надо. Чего же ты плачешь?

- А я не видел, как он умер.

Пока талантливый программист корпел над компьютером зама, Ростик специальным строительным материалом заткнул слив унитаза в личном туалете товарища Клячева. Затем сходил в ближайшую студенческую уборную и краской на стене вывел:

Привет тебе, о Кляча, равный среди равных!

Утром следующего дня попавший в студенческий опал замес- титель привычным уверенным движением включил свой компью- тер. Но вместо обычной вставки с набором программ, на него на двух яйцах, словно Царь-пушка, надвигался увеличивающийся в размерах фаллос с человеческим лицом. И когда венец мужской славы дошёл до невообразимых размеров, картина неожиданно замерла и появилась надпись:

213

Студенческий. Коллективный.

Количество: одна штука.

И внизу постскриптум:

Найдёшь ты утешение в гальюне.

Любил посмеяться. В периоды, когда не страдал меланхолией. Был отрешён буквально от всего. Неделями мог лежать, уставив- шись в одну точку, король сплина. Не отрываясь, читал своего любимого Гиляровского. "Москва и москвичи". Закончив, начи- нал сначала. Понять его невозможно.

- Как дела, Ранинг?

И не дав Джеку вставить слово, выдал массу информации:

- Старик, мне стало скучно; я разбежался со своей капельмей- стершей; может, соберёшь у меня народ? Ставлю... Разумно? - и добавил своё знаменитое: - А то я ничего понять не могу.

Вот-вот. Он всегда пользовался этим набором слов. В любом разговоре. Разумно, бесспорно, безусловно, несомненно, одноз- начно... Современная Элла. Ничего не меняется.

- На халяву, как известно, и шпатель просвистит, - пошутил Джек.

- Ты прав, Ранинг, прав, сучье вымя. Безоговорочно... А что вообще? Что происходит? Я что-то понять ничего не могу.

- А тебе не наплевать? - улыбнулся Джек.

- Если честно, Джек, наплевать, - Ростик захихикал, - но пра- вила приличия...

Общий знакомый - кажется, это был Копылов - летел с ним одним рейсом. Ростик умудрился залезть в служебную комнату стюардесс между салонами и, проговорив: "Наша авиакомпания желает Вам здоровья, радости, а главное добротного секса", быстро вернулся в кресло. Чистый, весёлый хрон. Понять он ничего не может. Хорошо, ещё весёлый.

- Соберу обязательно, Ростик.

- Ты ещё с Викой?

- Да.

- Стоик, - ухмыльнулся Ростик. - Ты, вроде, самый... э-э, (не

214

нашёл подходящего слова)...

- А что у тебя?

- А у меня, - как будто спохватился Ростик, - а у меня... э-э... она начала стирать мне носки.

- И...

- Что и, тормозила?! - Он почему-то свистнул в трубку и про- должил. Тогда я понял: либо жениться, - и она мне станет чем-то вроде матери, хмыкнул, - либо, - он вновь процитировал:

До свиданья, дорогая,

Расстаёмся мы с тобой:

Ты налево, я направо,

Так назначено судьбой.

Опять раздался его смех.

- Ну и? - почему-то спросил Джек.

Болезни, как правило, заразительны.

- Что ну, моногамный кролик! Понять тебя никак не могу.

Джек улыбнулся.

- Слушай! - неожиданно сменил тему Ростик, - я вчера пришёл на собеседование в одну фирму. Ну, по специальности, инжене- ром-электронщиком. Сидим шаримся; я понял - не мой профиль, и дай, думаю, пошучу, - делать всё равно нечего. Какая, говорит она мне, Вас устроит зарплата? А я ей: могу работать бесплатно. Представляешь?! Её рожа капиталистическая вытягивается, сидит - понять ничего не может. А я усугубил: желаю, говорю, помочь Вам. От чистого сердца.

Джек представил, как при этих словах Ростик выпучил и без то- го навыкате глаза.

- Ну, ладно, - Ростик сам устал от своей трепотни.

- Я соберу народ у тебя, - сказал Джек.

Раздались короткие гудки.

215

17

С гастролями из Англии приехал сын Шостаковича - Максим. Слава оставил четыре контрамарки в кассе; Макс обещал взять с собой двух знакомых нимфоманок. "Если они пропустят день, - описал он их Джеку, - у них начинается насморк. Чертовски лю- бят это дело". "Подходит,- сказал Джек,- можно будет ещё Слав- ку угостить"; Лариса не играла сегодня, сразу после концерта собирались отправиться к Джеку.

Макс положил в оба внутренних кармана по плоской фляжке с коньяком. "Его закусывать не надо", - объяснил он Джеку; сели в самом конце последнего ряда и на протяжении всего концерта поддерживали тонус.

Исполняли Шостаковича-старшего.

"За то, чтобы Максимка домой вернулся, на Родину", - прошеп- тал тост Макс и отпил из фляжки. "Но мы тоже как бы...", - на- чал было Джек, приятно грело внутри. "Мы не за нас сейчас пьём", - пояснил ему Макс. "Понял", - кивнул Джек и сделал ещё один глоток.

" Так вот, - начал я свой рассказ о великолепном вечере и ночи, - подходим мы к кассе, и я говорю: "Славик оставил мне четыре билета. Моё имя - Джек Ранинг". Кассирша достаёт билеты, протягивает их мне.

- А дальше? - спрашивает меня Гера.

- Дальше?.. - В моих глазах заиграли огоньки. - Дальше я вы- таскиваю свой болт и, встав на цыпочки, кладу его в окошечко кассы. (Гера нахмурился). Она его обрабатывает, и мы уходим. С билетами. (Гера вопросительно смотрит на Макса. Тот кивает: всё правда)".

Заиграли Прокофьева. У Славы - он, кстати, кларнетист - боль- шая партия. Пьём за Славу. Чтобы ноты не спутал.

"Жеманно упакованная мерзость жизни. Красивое притворство. Как говорит Боб, в лучшем случае.

После концерта вместо того, чтобы поехать с нами на оргию,

216

Славик - ведь редко стали видеться! - отправился к своему ремонтнику. У него, видите ли, сломалась машина. Завтра на работу. Коробка передач, какая-то гайка, подшипник, какой-то железный винт, весь покрытый дерьмом.

Женитьба, дети, азбука, первый класс, второй класс, третий класс, четвёртый... взгляды, мнения, семья, традиционный до- машний коитус раз в три дня; механизмсовокупленияпритёрся, его даже смазывать не надо, всё само изнутри. Шестерёнки входят друг в друга практически беззвучно. Лишь еле слышимый "хлюп" на выходе. Изящно упакованная мерзость бытия - меры Прокруста."

Объявили антракт.

У буфета собралась огромная очередь: искусство, как и секс, лучше воспринимать на сытый желудок. Чуть в стороне стояли два автомата: один выдавал кофе "эспрессо", второй - маленькие чашечки с бульоном. Друзья, разумеется, взяли бульон.

В самом углу холла располагалась выставка. Около тридцати картин. Одна и та же маленькая девочка с грустным лицом. На фоне холмов, дождя, тьмы, нескончаемых озёр, на фоне слёз. "У девочки проблемы", - резюмировал Макс. Какие именно, вник- нуть не успели, - надо было ещё повидаться со Славой.

Назвали имя Славки у входа в артистическую, их пропустили. "У меня, ребята, машина забарахлила. Здорово, что пришли. В четверг мы выходные. Созвонимся. Ларисе привет, понял. Побе- жал разыгрываться, у меня соло во второй части, Вам понра- вится. Кстати, та, что рядом с тобой, Макс, вообще фонтан". "Не дуди много, - сказал Макс, - дуди мало".

На десерт играли Штрауса.

"Знаешь, Макс, - прошептал Джек, - если Маркес - высокое одиночество, то это, - он сделал глоток из фляжки, - высокая поддача. Так пили только короли".

217

18

Над входом в Ростика квартиру висел плакат:

Женитьба - пиррова победа женщины.

Виктор, расставляя рюмки, тихо приговаривал: "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, сколько ты пьёшь".

- Может, по малой?! - спросил Джек, - пока суд да дело. Для аппетита.

Виктор быстро наполнил рюмки, и они мастерски их опроки- нули.

На стене красовался ещё один агитаторский раритет:

Если на небе загораются звёзды,

Значит, кому-нибудь хочется выпить?!

"ОНИ могут спросить меня: а если все будут такие, как Вы, кто же будет служить на почтамте и в армии? Кто будет охранять границы? И я ИМ скажу: если все будут такие, как мы, - а я полагаю, мы для ВАС индефицируемся одним большим лицом, - то не будет войн. Вот, что я скажу, если ОНИ меня об этом спросят".

- Скоро все подтянутся, - потирая ладони, проговорил Ростик, - скоро все подтянутся. - Он поправил плакат над входом. Народ валил; Джек хорошо справился с поставленной перед ним орга- низационной проблемой. Давно все вместе не собирались. Празд- ник. Изо всех комнат голоса:

- Вы видели когда-нибудь карася, болтающегося на крючке; у меня был такой же вид, когда... (кричат из кухни, не слышно концовки рассказа. Чуть погодя, оттуда раздаётся смех).

- Да не учи ты меня, Вадик, не учи.

- И не учим будешь, - кто-то подхватил, - помогите девочкам принести тарелки.

218

- Да не этот, не этот ящик, - женский голос из кухни. - Почему все мужики бестолковые.

- Однако ж выбирать средь нас придётся.

- Ну! - улыбается, разводит руками.

- И она говорит, говорит, говорит. А я понять её никак не могу. (Ростик.)

- Ребята, Вы только представьте себе, когда мы были в горах: каждый кусочек мяса перед тем, как класть на мангал, опускается в густую гранатовую вытяжку. Ребята, каждый кусочек мяса. И потом этот каждый кусочек мяса превращается в пирог. Превра- щается в легенду.

- Ты бы так и жил, жуя мясо и почёсывая свою волосатую зад- ницу.

- Аперитив забыл. А так что, ты бы нет?!

- А у меня жопа не волосатая.

- Маргиналам, привет! - пришёл Артур.

- Артурочка, быстро полтинничек с нами, чтобы не заболеть! (Никаких симптомов, кстати говоря, не наблюдалось.)

- Будем!

- Славка мне звонит, - басит Виктор, - и приглашает на кон- церт. Разве я его на стройку к себе приглашал?!

Смех.

Из кухни:

- Эй, где вы там? Градус уходит!

- Ребята, вы так до стола не доживёте.

- Ничего, ничего, старая гвардия удар держит.

Давно все вместе не собирались. Праздник души.

- Ну как, деду лучше?

- Не знаю, он умер три года назад. Сейчас, может, и лучше.

- Мы редко встречаемся.

- Ну что, челюскинцы, будем?! (Виктор.) (Звон рюмок.)

219

"Идти по парку, кладбищу. Нет людей вокруг. Важно, чтобы она шла рядом с тобой. Пусть без слов. Просто рядом с тобой. Её поле. Её присутствие. Не обязательно говорить. Самое главное, наверное, остаётся невысказанным... Молча. Рядом. Тени".

- Как же жить дальше?

- Да будет тебе. Немного, я надеюсь, осталось.

- Ну, давай мировую. (Звон рюмок.)

- Ты представляешь, как-то смотрели карту города. По прямой линии: школа, университет, больница, психиатрическое отделе- ние.

На столе стояли рюмочки, бокалы для шампанского, лафитни- ки. Но на всех всё равно не хватало; Ростик вытащил маленькие кофейные чашечки.

- Джек?! - говорила Лена Вике; кроме них, на кухне никого не было, - он же эгоцентрист чистой воды. По меньшей мере. Он хочет поливать людей своей мочой, да так, чтобы они верили, что это райский дождь.

- Ты ошибаешься, - сказала Вика.

- Несчастный, - продолжала Лена, - он так любит себя, что если бы бог дал ему возможность трахнуть самого себя, он бы заперся у себя в доме и годами не выходил на улицу. Он сукин сын, Викуля, сукин сын, каких мало. Ему кажется, у него есть всё: у него есть придуманный им мир.

- Ты ошибаешься. Во всяком случае, я не хотела бы это слу- шать, дорогая.

"Да, я подчас пересказываю истории. Забираю у тех, кто ближе, чем я, пережил их. Я же находился рядом и наблюдал за ходом событий. А потом - вот сейчас - всё это записываю. Только и всего..."

" - Я забыл, Влада, сказать тебе, зачем я позвонил: я люблю те- бя. Я очень сильно тебя люблю".

Уже почти все расселись.

- Не хватать, подожди всех... Ростик, Захар сейчас всё съест

220

один.

С балкона:

- Пусть ест. Лишь бы пил.

- Ну, вторую мировую?!

- Он купил дом рядом с кладбищем. Очень удобно: вначале живёшь рядом с кладбищем, потом - рядом с домом.

- По пятьдесят, рассчитайсь! - гаркнул Виктор.

- Может, поговорим через пару часиков, Костик, мне это важно для дипломного проекта?

- Через пару, как ты изволил выразиться, часиков, я буду смер- тельно пьян. Сейчас толкуй.

- Вы помните, что сказал Мюнхгаузен, когда всходил на эша- фот? - спросил Джек, поднимая рюмку. - Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!

"Как нашкодивший школьник... Да, именно так. Перед самим собой. Хрен с ними, со всеми остальными. Сейчас меня интере- сует только один человек - я.

Каждый раз те же самые чувства. Ну, практически те же. Чуть отличающаяся, возможно, интерпретация. От предыдущей.

Застолье, медленно превращающееся в пьянку. В зависимости от состава это иногда заканчивается оргией. Народ разъезжается, и тебе кажется, не захочешь видеть всех их годы. Но пройдёт па- ру дней, и ты уже набираешь знакомый телефонный номер. Даже не глядя на аппарат; пальцы сами находят наезженную тропинку. Хуже, когда кто-нибудь остаётся у тебя ночевать. Это уже полная срань. Ты сохраняешь довольную мину невероятными усилиями воли и мечтаешь о той минуте, когда эти люди покинут твой дом. Хотя только что всё было хорошо. Пришёл товарищ оргазм, бац! - и всё. Всем спасибо.

Ну, давайте уже сознаемся себе, интеллигентная публика (куда

все повскакали?): у эпикуреизма, гедонизма (что там ещё есть?)

221

противников нет. Ну, нет!

Но сейчас, даже о себе не хочется думать. Я написал "меня интересует только я"? Это неправда; хочется раствориться в собственной кровати.

Ну, а что прикажете: в меру пить? Это как? А может, в меру жить? А? В меру трахаться? Что-то я разогнался...

Не знаю ответ. Хотя, если идти в лоб, то техническое решение - гулять на квартире у друзей. В любой момент слинял себе и всё. Передёрнул затвор, и баиньки под телевизор. Один. А утром - Боже ты мой - хочется застелить свежую постель. Ровненько-ровненько. Хочется заправить и застегнуть на все пуговицы ру- башку, переводить всех старушек через дорогу, ждать спокойно своей очереди и отдавать при каждом удобном случае пионер- ский салют. Я же говорил: как нашкодивший школьник.

Вот и получается, что всё, действительно, одна большая срань. И так плохо, и эдак. Что бы ни подумал, ни написал - сплошные трюизмы. А вся вина наша, что родились после обоих "Одис- сеев".

Не хочу видеть женщин. Вчерашняя ночь меня добила. Мы все были похожи на больших, довольных, хрюкающих свиней с че- ловеческим рылом. Она - не помню её имени (пришла с Максом) - лежала между нами и ждала, когда, наконец, наши гениталии обретут потребные для неё формы. Наши свинячие гениталии. Механика достижения оргазма; кое-чем мы всё-таки овладели в этой жизни. А второй же раз я пошёл за сладчайшим разряжени- ем моего уставшего от алкоголя и нескончаемых оргий тела только из чувства противоречия. Во время оргазма я бил её наотмашь по крупу, и она просила ещё и ещё. При этом она не забывала истерично массировать всеми свободными частями тела фаллос Макса, дабы не упустить своего следующего извержения. Сексуальное чревоугодие и логично следующая за этим бла- городная отрыжка.

Уже сутки ничего не ем. Пью минеральную воду. Самоочища- юсь. Убрал всю квартиру. Свежие простыни как символ уютного добра. Постелил синюю скатерть на обеденный стол и занялся сочинительством. А что прикажете ещё?!

Так вот, выходит, что счастье - это когда можешь себе позво

222

лить выспаться. Так просто, а?! А затем к морю. Со скучающей физиономией. Потом домой, неторопливо припарковаться, нето- ропливо в дом и неторопливо ещё часочек вздремнуть. С книж- кой на груди. А вечерком можно в театр. С девушкой, конечно. Так положено, и вообще для душевного равновесия. Закончился спектакль, мы выходим, лениво обсуждая увиденное. Я подаю ей плащ у стойки гардероба, надеваю свой и подсознательно - заметьте, подсознательно - слегка играю на неё. Ну и на себя, разумеется. Потом мы выходим из прекрасного здания театра, добираемся до машины, я открываю ей дверь, подаю руку и! - нежно целую её в щёку (или в губы, - не важно). Обмен энерги- ей. Её биополя ласково, истинно по-женски, гладят меня. Вот! - вот этот момент! И не торопитесь менторски проговорить слово "эгоцентризм", не надо. Неизвестно ещё, кто из нас двоих полу- чил сейчас больше. Неизвестно. А раз неизвестно, то Вас никто и не просил высказывать своё мнение. Тем более априори. Ведь Вы меня никогда не видели. Только представляли. Как там у Боба, в лучшем случае.

Нет, сейчас по прошествии пяти часов как проснулся, когда я уже искупан и на мне чистая, ничем и никем не пахнущая рубаш- ка, мне кажется, я погорячился насчёт "никого не хочу видеть..." Тем более, я вижу через окно, как ко мне идёт Виктор - прекрас- ный преферансист, любитель красивых женщин, высокой поэзии, бывший ядерный физик и ныне управляющий стройкой. Он пре- одолевает временные препятствия лифта, коридора, моей двери. И вот уже он сам, бутылка хорошего коньяка и банка патиссонов в лимонном соку предо мной. Мы болтаем о всякой чепухе, кото- рую я не собираюсь Вам передавать. Единственно же, что я поз- волю себе пересказать, это коротенькую, смешную, на мой взгляд, историю, которая произошла с его приятелем, ленинград- ским поэтом Петром Капулем. Я с этим поэтом, как впрочем многие из вас, знаком не был, но история, рассказанная Викто- ром, делает его в моих глазах симпатичным. Виктор рассказал:

Петька в жизни серьёзно занимался двумя вещами: литературой и алкоголем. Но в последнем он отличался интересным и не свойственным многим достойным мужам (а он, со слов Виктора, таким являлся) качеством: мог напиться с трёх рюмок. Всего с

223

трёх больших рюмок. По сто, сто пятьдесят, двести грамм. Мог и напивался. Причём мужик, с виду, здоровый, ан нет, - три лафит- ника, и привет. Ну, а когда нажирался, понятное дело, начинал буянить. И это бы вроде всё ничего, да намечалось у их с Витей общих друзей свадьба. Какое-никакое, а событие важное. Так вот, не пригласить Петьку нельзя, а пригласить - результат из- вестен заранее: лучший на трассе. Подумали и решили: Петьку Капуля - поэта высокого приглашать, но предварительно взяв с него честное благородное, что к водке не притронется (вино и пиво, надо отдать должное, разрешалось в неограниченных раз- мерах). Сказано - сделано. Дал Петюня честное благородное.

И вот пошла свадьба гулять. Рядом с Капулем какого-то кореша посадили, дабы следил за выполнением соглашения (лично я счи- таю это унижением - дайте, люди добрые, человеку напиться!). А кореш тот, конечно, поддавал. Праздник час идёт, другой, уж и танцы пошли, и постовой наш девчонку за талию и в пляс (конец этой правдивой истории уже просматривается, кстати-то). Не проходит получаса, и гости дорогие услыхали пьяного в дрова Петюню - залил всё же водку. Ну, повязали болезного, тут же в машину безжизненное тело и домой спать. А утром жених лич- но приезжает к герою и спрашивает: ведь обещал же?

"Дружище, - сказал Петя, - ты знаешь, все второстепенные тос- ты за нашим столом я пропускал. - Он стал загибать пальцы, при этом мотая своей лохматой, грязной головой. - Ну, за любовь, за дружбу и так далее. - Затем сделал паузу и закончил мысль. - Но когда пили за ёжика, тучку и бобрика, - он развёл руками, - тут уж извините, я удержаться не смог".

Вот и вся история".

- Витя, - Джеку хотелось выплеснуть из себя вчерашние остат- ки, - чего-то мы вчера слегка перебрали. Втроём напились и...

- Ты что, - перебил его Виктор, - сел с Максом за стол и выпил за двоих?

Он засмеялся.

Джеку ни с того ни с сего расхотелось рассказывать.

- Да, - ответил он.

"А история симпатичная. Если ещё в компании в удачный мо- мент рассказать, то вообще...

224

Как раз три тоста:

За ёжика

За тучку

За бобрика.

Боже, какого чёрта?"

- Вы помните, что сказал Мюнхгаузен, когда всходил на эша- фот? - спросил Джек, поднимая рюмку. - Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!

Агрэ проиграл ему весёлый марш на рояле.

- Ну, любимчики нищих шлюх, - сказал Виктор, поднимая ко- фейную чашечку с водкой, - будем! (Звон рюмок.)

"Боюсь оставаться один. Тишина рождает мысли".

- Честное слово, - женский разговор в одной из комнат, - самое лучшее время - месяц после знакомства. Уже притёрлись в пос- тели, и ещё есть что-то новое.

(Шум ветра за окном.)

- Ну, третью мировую?!

- Но её же вроде ещё...

- На всякий случай!

(Из дома напротив шум разбивающейся посуды. Крики.)

- А какая специальность была в Совке у Вити?

- Физик-ядерщик.

- Серьёзно?

- Угу.

- Выглядит счастливым.

- Он счастливый.

- А Джек?

- Что Джек?

- Кто он?

- Джек? Экстраверт в первом поколении. (Пауза. Вытирает руки о фартук.) А ещё дико обожает тишину.

- Экстраверт; тишину... Нет, этот салат перчить не надо...

225

Нормальное сочетание.

- Ты про Джека или про салат?

(Шум в квартире. Шум за окном.)

В кухню с газетой в руке входит несравненный Рыж.

- Девочки, большое блюдо дайте, пожалуйста, а то сопьюсь.

- Ты и так сопьёшься.

- За палубой - штиль, мадам, - неотразимая улыбка его.

Отголоски в окне:

- Убери, убери всё за собой! (Шум ветра. Листва об листву.) Убери же я тебе сказала! Мама! - но когда же это кончится?! (Звон падающих кастрюль. Крики.) - Ты никуда не пойдёшь, пока не уберёшь за собой! (Шум.)

"Я хочу получить письмо и не торопиться его вскрывать".

- Да, глупость была чертой характера Эллы - жены Никиты.

- Но он с ней жил?

- Ну, а что делать?!

(Скрип.)

- А у жены его потрясающий бюст! Зачем ему столько?

- А кто её муж?

- Естественник.

- ?

- Естественный идиот.

- А!

- Понял?

- С трудом.

- Тогда быстренько по полтинничку за дебила.

- Ты же сказал, он идиот!

Улыбнулись. Чокнулись. За идиота! - Нас на всех хватит.

(Шум.)

(Крики из соседнего дома).

"Джек, ты не успеваешь задуматься, потому что никогда не остаёшься один. Ты в лучшем случае, сам с собой".

(Шум.)

226

"В лучшем случае, сам с собой".

(Шум.)

Каждый. Сам с собой

Ранинг Джек. Сам с собой. Ранинг Джек. Сам с собой. Ранинг

Джек. Ранинг Джек. Ранинг Джек. Ранинг Джек.

Джек-Джек-Джик. Сам с собой. Джек-Джек-Джик. Сам с

собой. Джек-Джек-Джик. Джек-Джек-Джик. Джек-Джек-Джик.

Джек-Джек-Джик.

Джик-Джик-Джи-иииииииииииииииииииииииииииииииииииии

иииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииии

иииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииии

иииииииииииииииииииииииииииииииииииииии ( г у л )

( К о н е ц )

227

Постскриптум

Моей любимой семье...

Тётушке Софии, чью помощь

в работе над этой книгой

трудно переоценить.

Мы закончили следствие.

В суд передали бумаги.

Вот и суд. Встаньте!

Гром среди ясного неба

Приговор

(басом милого дьявола):

"ВАМ ВМЕНЯЕМ В ВИНУ

ВАШУ ЖИЗНЬ!

ВАШУ ВЗДОРНУЮ МЫСЛЬ.

ВАШУ БЛЯДЬ,

ЧТО ПОСМЕЛИ ЛЮБИТЬ.

ВАШ ПОЗОРНЫЙ ТАЛАНТ

НАСЛАЖДАТЬСЯ!..

ПОСЕМУ..."

Вдруг вбегает защитник.

Он похож на судью,

Как две капли вина.

Застрочил:

"ДОРОГИЕ ПРИСЯЖНЫЕ, СУДЬИ,

РОДИТЕЛИ,

ДЕДУШКИ,

БАБУШКИ,

ОН ВЕДЬ ЧИСТ КАК РОДНИК,

пальцем тычет в меня,

ПОСМОТРИТЕ: КРАСАВЕЦ КАКОЙ!

ДА И СТАТЕН, И МОЛОД, ПЫТЛИВ.

НУ, ТАК ЧТО ЖЕ, ЧТО МЫСЛЬ

НУ, ТАК ЧТО ЖЕ, ЧТО БЛЯДЬ.

НУ, А КАК ЖЕ ИНАЧЕ?!

Я ПРОШУ ВАС, УБЕЙТЕ!

УБЕЙТЕ ЕГО! ПОЩАДИТЕ!.."

"НЕТ! - воскликнул судья. - НИКОГДА!

ПУСТЬ ЖИВ?Т!

ПУСТЬ ЕЩ? РАЗ ПРОЙД?Т ЧЕРЕЗ ВС?!"

231

Здесь присяжный встаёт.

Он и наш адвокат

Ну как родные братья-двойняшки.

Начал медленно речь:

"Я СЧИТАЮ..."

"До трёх!" - проорал подсудимый

и навзничь от смеха.

Но тут

Разъярённый присяжный дискантом:

"НАКАЗАНИЯ МЕРА ПРЕЗРЕННОМУ

ЖИЗНЬ!

И потише уже:

"Ну, а я-то... старый осёл,

он по лбу себя шлёпнул,

пожалеть Вас хотел.

Что ж, теперь: никогда!

БУДЕТ ЖИТЬ!.."

Я надеюсь, Вы все

Уж давно догадались:

И свидетель по делу,

Как дождинки в ночи,

Как две капли вина,

Ну, как братец-близнец,

Был похож на судью,

Адвоката,

Присяжного...

И, конечно, похож на меня.

Я один

Разыграл представление.

232

Эта солнечная пыль,

Этот дикий лик скитаний,

Укрываясь тишиной,

Тихий дом воспоминаний.

Это утро нам с небес,

Эти волосы любимой,

Оживающих чудес

Добродетельные мины

Этот дикий смех и плач,

Эти сорванные мысли.

Я не смог опять устать,

Полюбить и отрешиться.

Открываются врата,

Вновь седлаются гнедые,

Вместо гавани - судьба,

Грусть победы и уныние.

233

Бессмысленно...

Так наслаждайся!

234

Что я не предал?

Всё, наверное...

Иль отдал, может,

Но за что?

А просто так.

Да, просто так.

Поняв, иль, может, не осмыслив,

Казалось мне, в душе

Теплился огонёк.

Тот огонёк,

Оправдывал который

Всё:

Решенья, радости, разлуки,

Предательства, распятья.

Стоп!..

Кому сейчас пишу?

Себе?

плевал я на себя.

Так, может, ей?

Но нет её.

Нет никого:

Её, меня.

Нет никого.

А может,

Слабости мгновения

Не мог я пережить

И струсил?..

Может быть.

Но счастлив ль я?

И я отвечу

Честно

Сам себе:

Наверное, нет.

Наверное, нет.

Но нет! - скажу самоубийце;

За те мгновения счастья

Пусть в бреду,

235

Когда в глазах мне виден блеск,

Отдам я всё...

Или опять,

Опять не прав я?

Может, Бог

Добудет мне ответ

Иль дьявол,

Или доктор.

Я не знаю.

И честно если:

Знать боюсь

И не хочу.

Я - человек

простой,

тщедушный,

мерзкий,

потому,

прошу Вас,

близкие мне люди,

Как испокон веков

Сложилось на Руси:

Простить.

Простите Вы меня,

Любимые,

За всё.

236

Представьте!..

Длинный коридор.

На потолке блистают звёзды.

Стену здесь не преодолеть.

Да, впрочем, сейчас ли нам хотеть?

Ведь интересно, что же дальше.

Все двери заперты на ключ,

Луна сверкает исподлобья

И, освещая путь вперёд,

Наводит мглу на след неровный.

Представь!..

Замедленный парад,

На всех с раструбами перчатки,

И белогривые лошадки

В чужой несмело входят град.

Вдали открылась чья-то дверь

И выплыл в поле зренья образ.

Мужчина? Женщина? Иль тень?

Иль оборотень? Ну, а может, звёзды?

Мы подошли, и силуэт

Пропал, заметив наши тени,

И вновь одни,

И вновь на ключ

Все двери в этом ползновении.

Представьте!..

Длинный коридор...

237

Разбей меня.

Сломай гитару.

Растопчи мою душонку.

Съешь её ты, как тушенку

Вместе с водкой.

Завтра выбрось из себя.

Сотри меня ты в порошок.

Сровняй с землёй.

Как из ковра

Всю пыль на землю,

И водой

Полей,

Чтоб завтра ж вырос я.

Я новый!..

***

Обновлённый вальс играет.

Мы шажками в такт несмело.

Первый шаг - он трудный самый,

Постепенно

Набираем

Мы дерьма, позора, скотства,

Чтобы вновь! - под их удары

Вытряхай мою душонку!

Наполняй её, чем хочешь!

Вальс по-прежнему играет.

За столом сидим устало.

Наполняются бокалы

Нашей веры в чудеса

238

Квартира находится в самом углу высотного здания. Единст- венная, но большая комната. В комнате три огромных окна. Ста- рые, в некоторых местах облупленные деревянные рамы. Пок- рашены в коричневый цвет. Сейчас такие цвета уже не в моде. Сейчас в моде серый с голубым.

Еле слышно радио, стоящее на полу. На двух противоположных стенках висят звуковые колонки, но они не работают. Или не подключены.

Радио еле слышно.

На окнах нет занавесей. У стены лесенкой стоят: шкаф, буфет и подставка для телевизора, на подставке - сам телевизор. Он вык- лючен. Рядом с телевизором раскрытая книга. "Вишнёвый сад" Чехова.

Ревлантий. Молодой человек лет тридцати-тридцати пяти. По образованию архитектор. Но работает в какой-то другой сфере. Ревлантий - хозяин квартиры. Она досталась ему по наследству.

В углу большой комнаты - ниша. Примерно метр девяносто на метр сорок. Туда вправлена двуспальная кровать. На кровати только белая простыня.

Ревлантий поднимается с кресла. Подходит к радио. Делает музыку громче. Идёт по направлению к кровати. Кровать - метр девяносто на метр сорок. Проходит мимо балконной двери. Ви- дит своё отражение в стекле. Начинает танцевать под музыку. Смотрит на своё отражение в балконной двери. Танцует. Развод рук, голова налево, вверх, вбок; свод рук, голова направо, вбок, вниз. Серьёзное лицо.

Стук в дверь. Ревлантий идёт открыть. Возвращается с Гоном.

Гон. Работает вместе с Ревлантием.

Гон. Ревлантий, либо ты мне, наконец, поможешь, либо всё ле- тит к чертям. Когда-нибудь ты вмешаешься? (Подходит к радио, делает звук тише. Радио практически не слышно.)

Ревлантий. А что случилось?

Гон. Не валяй дурака, Ревлантий. Мог бы уже догадаться. Мангон!

Ревлантий. Что с ним?

Гон (кричит). Не с ним, а со мной!

Ревлантий. Ну может, ты объяснишь всё-таки, что случилось.

239

Гон. Мангон - дерьмо! Мангон - скотина! Мангон - непорядоч- ная, необязательная свинья.

Ревлантий. Так значит, всё-таки что-то с ним.

Гон. Ревлантий!

Ревлантий (миролюбиво поднимает руки). Ну хорошо, хоро- шо... Рассказывай.

Гон. Он опять опоздал. Если б не я, мы потеряли бы договор. (Размахивает руками.) Комиссионные. Куча проблем. Имидж.

Ревлантий (улыбается). Ну, мы ещё держимся на плаву?!

Гон. На плаву-то, конечно. Но есть же границы. Так не может продолжаться вечно.

Гон минут двадцать рассказывает, кричит. Потом уходит.

Ревлантий подходит к радио. Делает музыку громче.

Вечер.

Ночь. Ревлантий спит. Еле слышно радио.

Утро. Ревлантий уходит на работу. Возвращается в обед. При- нимает душ. Через четверть часа приходит девушка. У неё тоже обеденный перерыв. Прямо у порога начинают целоваться. Под- нимает её на руки. Несёт в кровать. Её вещи разбросаны по полу большой комнаты, его банный халат. Через час она убегает.

Вечер того же дня. Ревлантий, сидя на полу, смотрит телевизор. По комнате разбросаны чертежи; Ревлантий - архитектор. Раз- даётся голос: "Хорошо, хорошо. Взгляд безразличнее. Вот так, хорошо. О, отлично. У тебя не так много имущества; ты в любой момент можешь уехать куда угодно. Ты независим, понимаешь?! Прежде всего, от себя". Ревлантий меняет программы. Закладка в книге у телевизора.

Стук в дверь. Ревлантий встаёт с пола, продолжая глядеть в телевизор. Идёт открыть дверь. Возвращается с Мангоном.

Мангон. Высокого роста. Чуть суженые глаза. Падающие глад- кие волосы.

Мангон идёт на кухню. Возвращается со стаканом в руке. Рев- лантий выключает телевизор. Становится слышным радио.

Мангон. Ты радио иногда выключаешь?

Ревлантий. Сломалась ручка. (Показывает рукой на радио.) Можно только менять звук. (Садится на пол. Мангон плюхается

240

на кровать.) Гон вчера заходил.

Мангон. Да ну его.

Ревлантий (улыбается). Как же, ну его? Мы держимся на его деятельной натуре. Надо же питаться иногда.

Мангон. Это ему нравится.

Ревлантий. Он мне вчера чуть уши не разрушил.

Мангон. Пар выпускал. Слушай! С какой девочкой я вчера поз- накомился! Смерть! Старик, ты не поверишь: какая грудь, нога; всё есть! (Смеётся.)

Мангон с восхищением рассказывает о девушке. Ревлантий с интересом слушает.

Мангон уходит.

Ночь. Ревлантий спит.

Какие-то шумы. Что-то двигают. Голоса.

Вечер следующего дня. В середине большой комнаты стол. Си- дящие: Ревлантий, девушка, которая приходила тогда; рядом с девушкой - её муж, далее Мангон; около него какая-то краса- вица; напротив Мангона - Гон с женой. Муж поглаживает по руке девушку, что приходила тогда.

Раздаётся голос: "Посматривай иногда на Ревлантия. Еле уло- вимая улыбка. Только глаза, только глаза улыбаются. Хорошо. Вот так... Но муж тебе тоже нравится. Ты не знаешь, к кому тебя больше тянет. Глаза, глаза!"

После ужина все расходятся. Ревлантий провожает гостей. Воз- вращается в комнату. Книжная закладка в том же месте. Чехов. "Вишнёвый сад".

Режиссёр (поднимается на сцену). Замечательно! Намного лучше, чем вчера. Всё. На сегодня достаточно. Завтра продол- жаем с этого места. В шесть! (Спускается к режиссёрскому сто- лику. Собирает вещи. Выключает лампу.) Всем спасибо!

Все исчезают в дверях.

Через двадцать минут на сцене появляются рабочие. Разбирают декорации.

Старший рабочий. Давай, давай, хлопцы, надо ещё утренний детский спектакль сегодня вынести.

241

Другой рабочий. Весь?

Старший рабочий. А то?! Чего завтра кочерыжиться? (Напевает какую-то похабную песенку. Рабочие улыбаются.)

Возвращается актёр (который играл Ревлантия).

Актёр. Ребята, Вы не видели здесь серый пиджак Александра?

Старший рабочий. Какого Александра?

Актёр. Ну, этого... который со мной играет... Мангона.

Рабочие вопросительно смотрят друг на друга.

Актёр. Ну, наш спектакль... Гон, Мангон?.. (Смотрит на них.)

Старший рабочий (повторяет голосом актёра). Гон, Мангон... (Потом громко) Гандон!.. (Рабочие гогочут от души. Актёр смотрит на них, по сторонам. Потом тоже начинает смеяться. Машет на них рукой...)

Актёр уходит.

Вечер того же дня. Актёр возвращается к себе домой. Ключ зубцами вверх. Знакомая прихожая. Заходит в большую комнату. Книга на полу... Чехов. "Вишнёвый сад". Радио вполголоса. Те- левизор. Зеркало. Актёр. "Так, хорошо", - режиссёр поднимается на сцену.

242

Волл ждал своего деда на центральном вокзале, тот немного опаздывал. Они собирались кое-что купить и после этого подой- ти к четырём часам на Северную Площадь, где их должен был ожидать отец Волла - Виктор, соответственно, сын его деда.

Наконец Волл заметил в толпе знакомую фигуру, походку враз- валочку и поспешил навстречу. Они обнялись, Волл чмокнул де- да в щёку.

- Пошли скорей, - сказал Волл,- нам ещё надо провернуть мас- су дел, а в четыре с Северной Площади отец отвезёт нас к бабуш- ке на обед. Ты же знаешь, отец пунктуален.

- Мы всё успеем, - ответил дед, - не беспокойся. Командование операцией беру на себя. - Он обнял внука за плечо, и они двину- лись в путь.

Уже половина четвёртого. Все дела закончены. Парочка героев находится на порядочном расстоянии от Северной Площади. Но это ещё полбеды: они двигаются в южную сторону!

- Дедуль, - сказал Волл, - так и опоздать недолго: мы идём в противоположном направлении.

- Мы не опоздаем, Волл, - спокойно отреагировал дед. - Надо купить ещё клей по дереву; старая бабушкина хлебница треснула в нескольких местах, а новые такие уже не продаются. Ты же знаешь свою бабушку; если она чего-нибудь хочет, это, - и дед, улыбнувшись, махнул рукой.

Они продолжали отдаляться от Северной Площади.

Волл взглянул на часы: без двадцати четыре. Ещё можно было успеть к четырём, но они шли в противоположном направлении!

"Может, открыли новую станцию метро", - мелькнула мысль у Волла, и он внутренне успокоился - наверняка дед знает, как вовремя добраться до места. Они продолжали двигаться на юг.

- Слушай, дедуль, - сказал через пару минут Волл, - а нельзя этот клей купить на Северной Площади? Мы же действительно опоздаем.

- Мы не опоздаем, - спокойным голосом сказал дед, - и потом я этот район лучше знаю. И магазинов здесь больше.

Без десяти четыре!

"Даже если это новая станция метро, - подумал внук, - это же не ракета! Мы даже не спустились ещё в подземку. И потом, где

243

эта подземка?!"

Наконец дедушка нашёл его любимый клей! Они вышли из ма- газина, когда часы показывали без трёх минут четыре. Они не ус- пеют!

Волл пытался что-то сказать, но старик не обращал никакого внимания ни на часы, ни на замечания внука. Он как будто думал о своём. Хорошо, хоть шли уже на север.

Каким образом мы успеем к четырём на Северную Площадь? К четырём? Никогда. Обалдевший от своих собственных мыслей, Волл вовсю таращился на старика. Оставалось тридцать секунд, и он уже точно не представлял себе, как они не опоздают. Ни в какую волшебную подземку они не спускались, а пешком было ещё минут десять.

Наконец шестнадцать ноль-ноль, и стрелка, не собираясь при- тормаживать, побежала дальше, отсчитывая новый час. Волл стоял как вкопанный.

Он всё ещё ждал чуда!

- Ты что остановился? - спросил дедушка.

Волл поднял глаза на старика.

- Шестнадцать ноль-одна.

- А! - дед улыбнулся, - мы не успеем к шестнадцати ноль-ноль, родной мой. Опоздаем на пару минут. Ну давай уже, пошли!

"Вот так спокойно он говорит: "Мы не успеем к шестнадцати ноль-ноль"? Обалдевший внук смотрел на старика; Волл ждал, верил, что чудо вот сейчас, сейчас произойдёт. Он ещё где-то в душе верил, что старик как-то волшебно передвинет все часы мира немножечко в обратную сторону и они успеют к шестнадцати ноль-ноль на Северную Площадь.

Дед, словно разгоняя мысли Волла, спокойным голосом прого- ворил на ходу:

- Внучок, забеги в киоск купить мне пару вечерних газет - и догоняй, - и медленно, словно нехотя, пошёл в сторону стоянки такси. Волл продолжал стоять и смотреть ему в спину. "Уже ничего не произойдёт", - вертелось в голове.

- Мы чуть-чуть опоздаем, - пробурчал дед. - Ничего страшного с Виктором не случится. Минут десять постоит на воздухе. Ниче- го не случится, - вновь сказал он. Залез в карман, выудил на свет

244

пачку сигарет, зажигалку, прикурил, водрузил всё обратно. - Это даже очень хорошо для него: всё время в кабинете.

Волл медленно поворачивался в сторону газетного киоска, всё ещё посматривая на старика. Тот, не оглядываясь, но громко, что- бы внук услышал, сказал: "Да, Волл, не забудь, пожалуйста, спортивный журнал".

245

Оказался в бедном квартале. На самом краю города. Отбросы. Вырванная желчь... Им никогда не подняться из дерьма... Эти районы всегда будут заселены. Ими же.

Вот этот по пути на молитву. Низкого роста, вшивый, хромой, пахнущий. За какие блага он бежит Его благодарить?

До безумия тупые лица. Мириады зелёных мух. Угрюмый му- сорщик. Волочит за собой двухколёсную тележку, из которой торчит метла, а на дне гремит огромный совок. Вонь. Безысход- ность. Грязь. Палящее солнце. Дерьмо.

Посреди улицы, на проезжей её части, лежит целлофановый пакет с хлебом. Никто не думает его поднять. Мусорщик, види- мо, вообще его не заметил - он уже убирал в этом месте. А пока он уселся прямо на тротуар. Разложил на земле газетку. Два сред- них размеров помидора, булка, бутылка, наверное, уже тёплой воды.

Я потею и начинаю вонять подобно им. Скоро уеду отсюда, а пока мне жутко захотелось пить. Увидел старика, стоящего в дверях своей хибарки: четыре ржавые стены. Подойдя к нему, вежливо попросил попить. Он вынес мне бутылку холодной во- ды. "Пей прямо из горла," - сказал он. Всего третий час, и уже беззвучно отупел: только минут через пять ко мне в голову пришла мысль о дизентерии; у них, наверное, подцепить какое-нибудь дерьмо так же легко, как поймать сифилис в пьяной ор- гии.

Злость, если вообще была, прошла. Но какая здесь волшебная вонь!.. Ноют ноги, пот по грязной спине; я продолжаю ходить. Брожу себе и дурею. Вот так.

С дизентерией, вроде, пронесло - прошло уже с полчаса. Тем временем я оказался рядом с двухэтажным полуразрушенным домом. Там жили. Из открытого окна дребезжал магнитофон. По мере того, как я удалялся, звук становился глуше. Наконец исчез совсем. Мне показалось, будто я всё это время стоял под тем до- мом, а там наверху кто-то своей грязной рукой медленно умень- шал звук.

Где-то недалеко лаяла, грустно лаяла собака.

Я переехал в небольшую квартирку. Впервые буду жить без студентов-компаньонов. Небольшая студия, о которой всегда

243

мечтал.

Походил по комнате. Вышел на балкон. Постоял, подышал. Ти- хий, красивый район. Вернулся в комнату. Опять походил. Пове- сил на стенку музыкальные колонки. Включил проигрыватель... и остановился. Выдохся. Не физически. Я сделал что-то такое, что много для меня одного. Мне вдруг захотелось поделиться этим большим... заняться любовью! Да, заняться любовью. Хотя нет, это была бы не любовь. Это была бы страсть. Это больше, чем любовь. Больше. Это что-то огромное. Любовь можно сог- реть, обнять, расцеловать. Страсть нет. Никогда.

Собака залаяла на меня. Они удержали её. А сами швыряют в меня гнилые помидоры, плюются, поливают меня водой, прямо в лицо. А я, как идиот, улыбаюсь и ненавижу себя. Презираю себя. Но и горжусь собой, что выстаиваю, преодолеваю, что гордость свою смог победить. Вскрикивая, просыпаюсь и боюсь заснуть снова.

Внизу под домом сидела старушка Память. Она была очень старенькой, даже имени своего не помнила. Её так и называли - старушка Память. Она сидела одна, и ей хотелось с кем-нибудь поболтать. Дедушка Яд заваривал чай. Залаяла собака под домом, и я проснулся окончательно.

Рисовал табуреткой, столом, нельзя ничего разобрать. Она го- лая. Где-то там. Да. Ещё. Ты будешь рядом со мной, но я до тебя. Нет! Головой в разные стороны. Ещё! Сам себе: такого ещё ни- когда. Делает, что хочет. Со мной. Опять к кистям своим вер- нулся. Лучше бы он. Боже, я сейчас. Остановись! Если кто-ни- будь... Дотронься до меня. А! Сердце вытащил. Сердцем рисует. Макает сердце в краску. Сигарета дымится. Всё!

Собака залаяла.

Залаяла в деревне. Вегетарианцы живут в ней. Все. Друг друга в лицо узнают. Завтрак, обед, ужин - и всё без мяса. Как без жизни. Порочная чистота. Улыбаются обольстительно. Не верю ни одно- му из них. Тянет домой. В шумный пыльный город. Привет, так- сист, сегодня у меня хватит прокатиться до. Привет, уличные проститутки, бармен, что в долг всегда, контролёр, охранник знакомый, старый пекарь Джо, у которого даже ночью горячие мясные пирожки. Я схожу с ума в этой деревне. Красивый не

244

мясной вид. Нарисованные горы. Ухоженные дети. Все разме- ренно дышат, улыбаются, прохаживаются по единственной пло- щади, размеренно пердят. Пуррр! Добрый вечер! Вам тоже, пуррр, доброго, пуррр, ве... пуррр... чера! Рыжий гражданин в чистом комбинезоне на чистой веранде раскрыл чистую от букв газету. Не зайдёте отведать постного супчика?! Всего за...

Не зайдём. Собака перестала лаять, тоже заулыбалась. Самолёт в небе. Все голову закинули. Смотрят. Улыбаются. Улыба. Замер- ли. И самолёт в небе замер. Батарейки у них кончились.

А где-то лаяла, грустно лаяла собака.

245

Придумано мною:

Так что ж.

Всё те же дожди,

Что воспеты до нас...

Но мы не бедны:

Ведь в каждом, кто мыслит,

Рождается мир... он жив, он не мёртв

И всё-таки грустно порою...

Неожиданно пришло тепло... Дожди, сменяющие друг друга, тихие дожди, злые дожди с ветром, просто дожди... По утрам обычно холодно, позже солнце согревает воздух, затем оно уже надоедает, мешает, злит, и вечером вновь надо искать плащ, куртку, шарф.

И вдруг тепло... Не просто тепло, а какая-та жаркая мгла кру- гом. Духота... Это не почувствовалось рано утром, часов в семь. Но уже чуть позже, буквально совсем чуточку позже напало это сумасшедшее тепло; не запомнилось точное название этого дела, какие-то катаклизмы, душные бураны, не знаю. Очень жарко, хочется убежать, унестись.

Может, это просто совпадение... Я пил несколько выходных дней подряд. Потом вышел на работу, пришлось встать рано ут- ром. Как одурманенный - очень много алкоголя в последнее время. С великими усилиями слез с кровати. Включил на полную громкость магнитофон, иначе я не просыпаюсь. Ну и дальше то, что проделывают приличные люди по утрам: надел трусы, майку, брюки и, слегка покачиваясь, вышел из дому.

Прохлада!

Свежий воздух - сплошное удовольствие, если бы не так рано!

Окончательно проснулся, когда включил мотор, затолкнул кас- сету в маленькую волшебную щель, полилась музыка. Куча ма- шин. Ребята, Вы куда так рано все едете, поспали бы!

Почему-то никто не выделил мне отдельной полосы, и я так же,

246

как вчера, брал резко то вправо, то влево, успевал на светофоре, короче, ничего нового.

Поставил машину на стоянку и поплёлся к зданию фирмы. Нет, наверное, всё-таки хорошо, что существует работа, какое-то за- нятие, только почему по сорок часов в неделю? Та же дорога, те же мысли, коллеги, моя недовольная физиономия.

Несколько раз в месяц в нашей фирме приёмы, там всякие за- куски, соки, вина. Вина. Я предпочёл, конечно же, последнее. Очень весело воспринял эту встречу, никто не заметил, сколько я выпил; я переходил от одних кучек людей к другим, время от времени меняя у официантов пустые бокалы на полные. Потом традиционные поздравления, профулыбки (профессиональные или профилактические?), и я слинял при первой же возможности.

Уже в два пополудни я был дома, слегка навеселе и невыспав- шийся, оптимальные условия для сна. Не раздеваясь, на кро- вать, покидал на себя кучу одеял, пледы и отрубился. Последние секунды, когда вот-вот приходит сон - чудо создателя!

Проснулся около восьми... Смеркалось. Чуть отступившая, но та же духота. Я позакрывал окна, включил кондиционер. Это чудо техники мелодично зажурчало, внеся сладостную иллюзию - всё хорошо!

Боже, зачем ты мне дал эту каплю ума?.. Мне плохо одному, мне плохо, когда рядом люди, и даже друзей, близких мне духом людей, становится для мне подчас много. Или я становлюсь для них много?.. Зачем? Кому это надо? Этот кусочек серого вещест- ва? - он мешает.

Вчера заехал Кот: выпить пару стаканчиков вина. Я как обычно в последнее время находился в философском расположении духа. Я спросил его:

- Скажи, Кот, если мы будем зарабатывать в четыре с полови- ной раза больше, но при этом надо будет ходить на работу; ведь никакие проблемы не решатся?!

- Не решатся, - крикнул мне Кот. Я возился на кухне, он смот- рел что-то по телевизору.

247

- Так чего же нам ждать? - заорал я из кухни.

- Быстрой смерти. Отстань от меня! - интересная передача.

Я подошёл взглянуть, что он смотрит: огромные машины сдви- гали с места груженые самосвалы: чемпионат моторов. Он занят! Бутылка красного вина и чемпионат лучших моторов: визг идио- тического вида болельщиков (вот, кто счастлив), огромнейших размеров пыль, видимый в телевизоре запах бензина.

Итак, мне плохо одному и плохо, когда кого-то рядом со мной много. Закрытые окна и кондиционер вновь отделили меня от злого внешнего мира. Я в своём доме, где моя кровать, гитара, парочка милых волюмов, да в холодильнике стоит белое полу- сухое. Есть несколько человек, которых мне хотелось бы увидеть, но обстоятельства этого несовершенного мира подчас сильнее человека: один сдаёт объект, у второго - больная жена, у третьего - новый роман, и им пока ещё хорошо вдвоём. Моя ны- нешняя девушка репетирует; Юлечка - прекрасная скрипачка, и неизвестно, кого она больше любит: меня или музыку. Я их всех, конечно же, увижу: приятелей в конце недели, может, заедем с Юлей; саму Юлечку увижу перед сном в своей кровати. Кстати, надо сходить на её новую программу; друг восходящей музы- кальной звезды: интересно, как я смотрюсь в этом амплуа? -Очень приятно! - Нам тоже очень, очень приятно! - Ваша Юлеч- ка сегодня была просто неотразима, потрясающее исполнение! Она рассказывала, Вы пишете?! - Что Вы говорите? О чём же? - Добрый вечер! - Мы ждём Вас завтра у себя. - Спасибо, с удо- вольствием. - Так значит, в половине восьмого?!

Вот такие мысли навевают духота и журчащий кондиционер... В дождь легче... Оставил полуоткрытым окно, закутался в пледы перед телевизором. Один. Тихо... Дождь создаёт достаточные звуковые эффекты. На полу у старого кресла телефон, книжка, стаканчик вина, ну и листок с карандашом, на случай, если при- дёт какая-нибудь мысль. Осень легче воспеть, чем весну.

Поэтому... пусть идёт дождь.

248

Редеющий туман,

Площадка,

Люди кругом.

В центре мы:

Она, мои друзья, соратники

и я.

Прохожие удивлены и смотрят с подозрением:

(Шёпотом) А может быть, пьяны?

Как хочется воскликнуть:

Да, пьяны!!!

И как вульгарно ни звучал бы этот слог

(Ещё громче)

Пьяны от счастья!!!

(Тишина. Все ждут продолжения.)

(Начинают хлопать те, кто не понял, что тема не закончена.)

(Перебиваю их)

Бросьте!

Ах, оставьте!

Тише!

Вы и Вы, оставьте!

(Неожиданно понизив голос)

Друзья, увидимся ль ещё?

(И громко)

Конечно, да!

И очень скоро на афишах

Найдёте наш анфас,

Уже знакомый Вам

(вдруг очень тихо, приложив палец к нижней губе, озираясь по сторонам)

Так трогательно,

Что в век...

(пауза)

249

Несчастий, бед.

(замолкает)

Тишина ложится на площадь. Зрители заворожено смотрят на артистов.

(снова громко)

Конечно, да!

Отбросьте!

Сбросьте!..

Эти сплетни вашей грусти

Вашей...

(очень тихо)

Может быть...

(ещё тише, почти шёпотом)

несбывшейся мечты

Ха-ха-ха-ха!

(громко)

мечты?!

Мы больше, чем мечта.

Сквозь толпу пробирается молодая пара. Девушка несёт скрипку. Молодой человек волочит по земле контрабас. Они присоединяются к труппе.

В толпе замечаю девочку лет пятнадцати. Красавица! о, возбуждение. Начинаю работать только на неё... Этакая маленькая она. А большая ОНА замечает это своими красивыми, умными глазами.

Мы встретимся, чтоб дать для Вас

концерт.

(Резко обрывая себя)

Когда?

(Хитро улыбаясь)

Да никогда.

(Вновь пауза)

250

Желающий запомнить, да будет поощрён

И позже, может быть, понятен, вежлив

Для людей.

(Обращаясь к тому, кто может запомнить их выступление)

Запомнивший,

Прокрутишь наш концерт

Потом

(смотрит только на него)

Изменишь, что не так,

А то, что пожелаешь,

Оставь как есть.

И это будет - твой концерт.

Перед собой. Самим.

(Указывает на него пальцем, продолжая смотреть на него в упор)

Вот! - твой самый главный зритель и

учитель,

таланта твоего отец,

твой нимб, святыня...

(Машет рукой: надоело перечислять.)

А мы?..

(Подходит к НЕЙ. Обнимает Е?. Маленькая она безотрывно смотрит на НЕГО.)

(Очень тихо)

Мы умерли сейчас. Шучу.

(Еле улыбается.)

(ОНА шепчет ему что-то на ухо. Ей надоели люди. ОНА хочет домой. Устала. Просит взглядом друзей собирать инструменты - поехали домой. Враньё! - её она боится.)

(Шёпотом)

Мы умерли вчера...

Но только для тебя,

А не для них.

Для них

И завтра мы сыграем.

251

Инструменты в чехлах. Музыканты укладывают всё в багажник большой машины.

Зрители встают со своих мест, молча наблюдают; ей уже не видно - она пока ниже всех ростом. Но ничего.

ОНИ, обнимаясь, подходят к большой машине. ОН и ОНА страстно целуются.

ОН подаёт ЕЙ руку. ОНА поднимается в большую машину. Сейчас ОНИ уедут.

(Он поворачивается к толпе.)

(Тихо, но чтобы все услышали. С долгими паузами между словами)

Противень подгоревших снов.

С мечтой кастрюлька.

Вилка со слезами.

(Вдруг меняется в лице. Жадно, искренне смеётся. Глубоко, всей грудью вдыхает воздух. Хватает воздух руками.)

(Очень громко)

Как пахнет воздух, а?!

Большая машина уезжает.

252

Как же много можно найти в себе!.. Снимаешь кожуру - у себя внутри - одна за другой, как листья с капусты, ещё и ещё. Ви- дишь вдруг новые пласты, корни, ветви, ощущаешь подточные воды. Проходишь сквозь весь этот капустный салат и дальше - внутрь. Проходят дни и ночи, а ты всё идёшь, и тебе начинает нравиться этот процесс превращений, эти новые, удивительные явления внутри тебя самого, какие-то двери, обои, дожди, ты не боишься этого. Это хорошее чувство - не бояться себя. Ты от- крываешь, скалываешь большие куски, срываешь, отклеиваешь, не устаёшь слушать, смотреть, говорить. Начинаешь видеть пре- красные стороны в ерунде, в возможности, в невозможности, в чём угодно! Тебе кажется, ты пришёл, всё, стоп! Но нет, это была только парадная; ты толкаешь, как Буратино, нарисованную дверь вперёд, и чудо! - она открывается. Ты идёшь по лабиринту, известному и не известному тебе самому, проходишь вновь сквозь дни и ночи, радуешься солнцу, темноте, печали, слезам, несчастью, пьёшь за погибших, глумишься и дальше - внутрь. И вот последняя комната, последняя комната внутри капустного салата. Ты заходишь в неё и достигаешь через время её послед- ней стены. Всё!.. Дальше ничего нет. За этой стеной... нет ничего за ней. Эта стена толщиной во время...

И ты подсознательно рад этому. Ты счастлив и устал, ты хо- чешь хлеба, вина и не очень жёсткую кровать. Пришёл к финиш- ной черте. Где мои друзья? я хочу накрыть стол и позвать моих старых друзей, моих приятелей, товарищей, девушек, цыган с гитарами и великолепными чёрными шляпами, цыганок с сотней юбок на каждой, зрелых женщин, уставших, но счастливых муж- чин, грустных поэтов, семнадцатилетних девственниц, суровых, грубых грузчиков, бурлаков. Я буду сам наливать им вино, это красное, смеющееся вино, и мы все будем пьяны. Никого не от- пущу: все останутся ночевать здесь. Прямо в одежде. Повалятся, уставшие, на пол. "Мы с тобой одной крови - ты и я."

Я летаю по комнате, счастливый. Вино будет смеяться над нами - ну и пусть. Я кружусь в вальсе, вышагиваю танго, несусь без устали по комнате, я танцую сам с собой, пока не пришли гости, мне не скучно, но я жду, жду их прихода. Жду шума, который они принесут с собой, их печаль, радость, их воздух; пусть завтра

253

случится то, что случится, но сегодня - праздник в этой комнате, огромной комнате счастья, в этой огромной комнате освобожде- ния от себя.

Я подхожу к последней стене моего путешествия, к этой огром- ной стене, толщиной во время. Я смеюсь сам с собой, с этой сте- ной, я хлопаю её по плечу, как старого приятеля, и вдруг! - нет больше счастья, не будет праздника, не будет цыган и гитар. Пу- тешествие не кончилось! Это была лишь иллюзия. Она обвали- лась. Как только я дотронулся до неё, она закачалась, и камни посыпались с неё, все, все камни до одного. Они падали, но не задевали меня, ложились рядом со мной, у моих ног, пролетали у головы, плеч, но ни один камень не поранил меня. Я не успел даже испугаться, так и стоял, пока всё не утихло, так и стоял с открытыми глазами... Но вот последний камень перевернулся в тишине, и я увидел то, что было за этой уже не существующей стеной - пространство! Космос! Я увидел эту бездну. Без края радости и печали. Я стоял на краю пропасти, которой не боялся. Я вернусь, друзья. Я вернусь и соберу Вас вместе. Воздух толкает меня в спину и тащит, раня, за грудь. Я не прощаюсь. Я делаю шаг вперёд.