«Ирландский чай на опохмелку»

Виталий Рапопорт

Ирландский чай на опохмелку

повесть

УВЕРТЮРА

Инструменты в оркестре пробуют голоса, разминаются, раздуваются, гоняют гаммы и арпеджио, а то и дурака валяют. Хлоп! По знаку дирижера начинают играть по-писаному. Идет что-то легкое, приятное, сюита, картинки жизни. Лес на берегу реки, солнце, лопухи, муравьиная куча, орешник; вот завод работает в бодром и счастливом ритме; а это народный праздник, гуляние: пляски, смех, люди отдыхают, веселятся, можно даже разобрать, как парень прижал девушку. В звучании оркестра преобладает духовое дерево при поддержке струнных, иногда только вскрикнет корнет или ухнет туба.

Перемена. Оркестр в полном составе играет марш. Чувствуется размах, решительность, твердость воли. Поступь победителей и хозяев жизни. Они не знают сомнений, только цель, курс и скорость. Темп марша нарастает, музыка увлекает слушателей, ведет за собой, и вдруг обрывается. Словно вилку выдернули из штепселя подачи энергии.

Слышится новая тема: молчание, наполненное чувством и ожиданием, как у Джона Кейджа. На просцениум выходит Народ в виде одного актера. Одетый просто -- рубашка, заправленная в мешковатые штаны -- он стоит, собирательный, внушающий симпатию, стоит, широко расставив ноги, чтобы захватить побольше опоры на земле, и смотрит слегка вверх, вдаль надо понимать. Грубоватое непримечательное лицо его скорее доброе, однако без простодушной слащавости. Временами он сильно себе на уме, а то вдруг задумывается, забывая, что его наблюдают. Сколько продолжается народная тема, сказать трудно. До тех пор, видимо, пока публика слушает и верит.

Негромкий голос, гобой или флейта, заводит простую песенку, что-то житейское, обыденное, близкое каждому. Женщина гладит белье и напевает себе под нос -- трогательно, иногда призывно. Или девочка нянчит куклу и с ней разговаривает: скоро придет мама, принесет пряников и молока, она накажет плохую кошку Мурку, которая гоняет воробьев. Детский голосок скоро перекрывается другой темой, потому что не за тем люди пришли в театр, а музыканты натянули фраки. Новая мелодия, не в пример серьезная, торжественная. Струнные широко разносят свое кантабеле, тромбоны с трубами поддерживают их возгласами одобрения: да, да, совершенно верно, именно так мы всегда думали. Напряжение нарастает с каждым тактом, это гимн, вдохновенная проповедь, наставление про устройство правильной жизни. Люди готовы слушать без остановки, без передышки, но врывается диссонанс, назойливый, грубый. В оркестре растерянность, он нестройно замолкает, слышно одну виолончель. Сбивчиво, но с упорством тянет она свою тему -пронзительную, жалобную. Другие голоса не согласны, им хочется продолжить гимн, досказать важнейшие для людей слова, но виолончель гнет свое, разрушает гармонию. Увертюра идет рывками. Несколько раз оркестр принимается играть по нотам, но останавливается, сбитый с толку.

Собравшись с силами, музыкальный коллектив под руководством дирижера утверждает себя: раздается звон турецких тарелок, тремоло на литаврах. Виолончели больше не слышно за новым маршем. Он сродни тому, что в начале, только поступь теперь тверже, тяжелее. Первую часть задорно выводят трубы, флейты и кларнеты, во второй -- мелодия тромбонов и валторн звучит более интимно, задушевно, третью часть исполняют все голоса вместе. Прочь сомнения, довольно жаловаться, вперед к славной цели.

Новая остановка, привал на марше, музыка становится ажурной, как старинный вальс. Солдату вспоминается родной город, девушка в легком платье на берегу реки. Все будет хорошо, только бы врага победить и вернуться домой. Новый голос, сопрано саксофон, вибрирующий, пронзительный, словно сирена воздушной тревоги, разрушает ностальгический вальс, с упрямым темпераментом перекрывает оркестр. Так играл Сидней Беше. Это баллада, история несложившейся жизни. Человек мечтал совершить подвиг, осчастливить человечество. Утереть все слезы мира, изгнать болезни, построить аппарат, чтобы каждый мог летать без крыльев. Ничего не получилось: сначала веселился, гулял от избытка сил, думал, что впереди вечность. Потом пришла война, разруха. Ненастья миновали, но человек измотан, устал, выдохся. Нет больше прежней энергии, нет задора, пропало желание посвятить долгие годы одной трудной цели. Горько, обидно, а кому пожалуешься. Возможно, это совсем другая история, но саксофон заливается, не открывая подробностей. С какого-то момента ему подпевает виолончель. Но тема обрывается, не разрешившись. Конец увертюре, начинается действие.

Эта книга посвящается вожатым человечества. Тем мужчинам, женщинам, детям, усилиями которых люди смогли подняться над своими животными предками, стали жить чище, мыслить благороднее. Изобретателям Колеса и Конструкторам Первой Телеги. Первоприготовителям Бефстроганова. Основателям и Первооткрывателям. Первопроходчикам и Основоположникам. Спасителям и Спасателям. Ассенизаторам Земли и Гармонизаторам Вселенной. Всем, кому человеческие страдания не дают спать по ночам. Всем, кто не пьет и не курит.

ОДИН

-- Ты какой чай будешь пить?

-- Сладкий.

-- Я имел в виду, какой чай заваривать. Ирландский хочешь?

-- В Ирландии чай не растет.

-- Чай так называется. Видишь на коробке написано Irish Breakfast Tea.

-- Сказать по правде, за два дня в Штатах я успел утомиться от вашего разнообразия, от навязчивой свободы выбора. Шагу не ступишь, чтобы не оказаться между Сциллой и Харибдой. Вы что будете пить? Виски? А какое виски? Американское, канадское, ирландское или скотч, то бишь шотландское, или даже японское? Как прикажете подать? С содовой, со льдом или без? Спросишь сухой мартини, снова водопад вопросов. С джином или с водкой, взболтать или только помешать? Вы меня угнетаете своим гостеприимством, своей предупредительностью...

-- Дядя Сережа, прости, Сергей, но здесь так принято, в торговле и в быту. Это не показное гостеприимство, нацеленное на иностранцев, как кое-где еще, зря ты так думаешь. В Америке даже маленький мальчик будет удивлен, огорчен, подавлен, если ему не позволят выбирать из двадцати сортов мороженого. Ты переживаешь культурный шок, твое недовольство -- защитная реакция.

-- Хрен его знает, ты, возможно, прав...

Вздохнув, он стал наблюдать, как Борис заваривает чай. Делалось это тоже не как у людей в заварном чайнике, а в кофеварочном аппарате, только вместо кофе он засыпал в бумажный фильтр несколько чайных ложек чая. Хорошо еще, что не пакетики... Нелегко с ним, думал Борис, не знаешь, как себя вести. Вот ведь, кажется, интеллигентный мужик, а трудно. Дядя Сережа, как он привык его называть, был отцов двоюродный брат, которого он помнил по Москве, но не слишком отчетливо: спустя двадцать лет остался смутный образ энергичного нервного мужика в хорошем костюме, галстук распушен и набок. Он и сейчас выглядел узнаваемо, хотя постарел. Каждый год они ездили к нему на день рождения. В просторной квартире на Вернадского собиралось человек тридцать, если не больше, на столе расстилали крахмальную скатерть, ставили хрусталь, клали ножи и вилки с вензелями. Он эти приборы считал серебряными, но мама поправила: мельхиор, правда, старинный, из камка. Он все собирался спросить, что такое мельхиор, но как-то не было случая. Стол ломился от напитков, по преимуществу иностранных, и отчественных яств. Он, по молодости лет не пивший, отведав чуточку сладкого вина по выбору мамы, наваливался на икру, отварную осетрину, салат оливье. Потом уходил в другую комнату смотреть цветной телевизор. Шум и крик за столом не утихали допоздна, наконец мама будила его и они ехали домой в такси. Отец редко бывал с ними у дяди, был занят у себя в ТАСС'е или в командировке. Последние годы он и вовсе жил отдельно от них... Звонок дяди Сережи из Москвы был как весточка с того света: Здорово, Борис. Надеюсь, еще не забыл, кто я такой. Я про смерть Розы узнал слишком поздно, оттого не прилетел на похороны. Такие, брат, дела. Я чего звоню, еду в Америку, так вот, можно ли у тебя остановиться на неделю-другую. В тягость не буду, не боись...

Сергей (он немедленно потребовал, чтобы Борис называл его Сергеем и на ты) был непохож на других пришельцев из России, которые при Горбачеве зачастили за океан. Он не спрашивал что почем, не удивлялся изобилию товаров, не узнавал, где можно купить подешевле. Его английский, довольно книжный, был вполне достаточен для бытовых надобностей. В субботу по прилете, только они добрались в Риго-парк из Кеннеди и положили вещи, как он попросил заказать такси и умчался в Манхэттен, где пробыл до поздней ночи. В воскресенье Борис, собираясь на день рождения к приятелю, предложил взять его с собой, но встретил бодрый отказ: у меня все расписано на сегодня. Ты валяй, я не соскучусь. В понедельник гость впервые остался вечером дома. Борис, вернувшись с работы, застал Сергея перед телевизором.

-- Телевидение у вас боевое. Каналов много, даже информация попадается. Ну, да ладно, давай побеседуем, а то я все в бегах.

Разговор поначалу вертелся вокруг московских и вообще российских родственников, немалое число которых успело покинуть этот грешный свет. Когда Борис спросил, что послужило причиной недавних финансовых потрясений, связанных с девальвацией рубля, Сергей поморщился: На кой хрен тебе эти дрязги? Ведь ты, как я знаю, по роду своей деятельности с Россией не связан. Ты кто -- психотерапевт?

-- Не совсем, но близко. Я психолог.

-- Тем более. Америку эти бури в стакане воды всерьез не коснутся. У вас свои дела.

-- У меня все равно имеется интерес к России. Как-никак я там родился.

-- Спасать ее не собираешься?

-- Н-н-нет, да у меня и средств для этого не найдется.

-- Это утешительно. Нынче россияне, тамошние и здешние, в большинстве вспоминают про родину, она же отчизна, когда у нее можно что-нибудь спереть.

-- Сергей, какие у тебя основания подозревать меня в корыстных побуждениях?

-- Никаких, и ты меня прости великодушно. Это у меня разлитие желчи. В который раз мы разбили лоб об стену косности, безразличия, невежества. Тойнби давно подметил, что России никак не удается стать европейской страной в культурном смысле. Импортирует западную технологию и методы, это правда, но только для того, чтобы оградить, сохранить в неприкосновенности свою культурную, как он говорит зелотскую, староверческую замкнутость, обособленность.

-- Тойнби? Ты Тойнби читаешь?

-- Удивительно, не правда ли? По-твоему, мы все в России пальцем деланные, до Тойнби не доросли.

-- Ты снова обвиняешь.

-- Это у меня сегодня такое настроение. Общий ответ на твой вопрос пессимистический. Рано или поздно это должно было случиться. В декабре 91 года Ельцин дал своим подручным задание: любой ценой достичь быстрых результатов, произвести впечатление на народ, и в первую голову на Запад. Он дал им картбланш: делайте что хотите, сократите рабочий день, пусть наживаются, но чтоб успехи были. Пост экономического руководителя сначала предложили Явлинскому, который было согласился, потом пошел на попятный. Понял, видимо, что Ельцин и его молодцы будут дышать в ухо, надоедать ценными указаниями. В это именно время Бурбулис, тогдашний серый кардинал при Ельцине, представил ему Гайдара, с которым пришли западные советники -Сакс и Аслунд. Мне не доставляет удовольствия говорить про этих персонажей, но, кажется, придется. Ихний экономический блицкриг стоял на двух китах: одновременной и немедленной либерализации цен и приватизации госсобственности. Всякая видимость продуманного подхода, постепенности, организованности, которые хоть както присутствовали в прежних планах, 500 дней, 400 дней и т. п., была отброшена, напрочь забыта. Молниеносный перепрыг в светлое капиталистическое будущее осуществляли большевики и дети большевиков. Ихние папаши и дедушки упражнялись в сталинское время. Теперь Гайдар и прочие упитанные мальчики препарировали родную страну как холодные вивисекторы, которым разрешили ставить эксперименты на живых людях.. Тебе, юноша, не скучно? А то бросим эти материи...

-- Нет, нет, мне интересно и, как это по-русски? познавательно. Насчет Джеффри Сакса. В Америке он иногда мелькает на телеэкране, но я, честно сказать, плохо понимаю его концепцию. Какой-то он ускользающий, и всегда кто-то другой виноват.

-- Похоже на Сакса. Забавно, что ты его не понимаешь. Вся карьера этого деятеля построена на популяризации, на разжевывании. Сакс из новой породы экономистов, которые становятся знаменитыми, не написав фундаментальных работ, не создав школы. У них другие достоинства. Но по порядку. С твоего разрешения я загляну в свои бумаги, чтобы, упаси Господь, не переврать фактов. Итак, Джеффри Сакс, родился в 54 году, все ученые степени от Гарварда: бакалавр в 1976-ом, магистр в 78-ом, доктор в 80-м. Оставлен в Гарварде, стал доцентом в 82-ом, полным профессором в 83-ем, в 29 лет.

-- Очень быстро.

-- Молниеносно, если учесть, что он к тому времени ничего не совершил.

-- В чем же причина?

-- В Америке блата нет, только связи и покровительство. Всех деталей не знаю, но двух благодетелей могу упомянуть. Один Лоуренс Саммерс, профессор Гарварда, нынче замминистра финансов, второй Джордж Сорос. Сакс выделялся среди экономических снобов из Ivy League: прическа под битлов, способности популяризатора, по каковой причине его можно было выпускать на телевидение, еще он производил впечатление человека, которому близки интересы и заботы простых людей. Профессорство было что-то вроде аванса, а в 1984 году ему поручили первую реформаторскую миссию, в Боливии. Публика, американская и российская, мало что знает про этот эпизод, а стоило бы, особенно русским. Боливия одна из беднейших стран мира, банановая республика, единственный ресурс -- залежи олова. Туда, кстати направился в свое время для разжигания революции Че Гевара, где и погиб. В 70-х годах международные банки надавали правительству огромные деньги в долг, в соответствии с тогдашней финансовой теорией, что страна обанкротиться не может. Между тем спрос на олово упал, инфляция достигла 1600 процентов. Появляется Джеффри Сакс со своим планом реконструкции экономики, необъявленная цель которого состоит в том, чтобы выручить бедные международные банки. Сакс предложил банкам малость поубавить свои требования, и тем пришлось согласиться: с худой овцы хоть шерсти клок. Но главные блага свалились на боливийцев: режим суровой экономики, продажа национализированных компаний, драконовское сокращение социальных программ, массовые увольнения шахтеров... в результате рационализации добычи олова. Положение из хаотического превратилось в отчаянное. Но... понемногу массовая безработица пошла на убыль, Боливия начала платить по своим векселям. Подоплека этого экономического чуда была агрономическая: боливийцы стали в массовых количествах выращивать коку, сырье для кокаина. Я забыл упомянуть, что за несколько лет до реформ Сакса к власти, при содействии ЦРУ, пришли новые люди. Старая хунта ориентировалась на олово, новая -- на торговлю наркотиками.

-- Господи, неужели это правда?

-- Боюсь, что так оно и было. Этот хирургический переворот газеты того времени называли кокаиновым, это я смутно припоминаю. Но на твоем месте я бы не спешил обрушивать праведный гнев на бедного Сакса.

-- Понимаю твою иронию.

-- Никакой иронии. Следует каждому воздать должное. Саксу, как молодцам из мафии, поручили взыскать с безнадежных неплательщиков, и он с своей задачей справился. Теперь нечего проливать крокодиловы слезы, что должники при этом испытали неудобства. Раньше нужно было думать. Ты Винера когда-нибудь читал?

-- Честно говоря, нет. Я знаю, кто он такой, но...

-- Не оправдывайся. У каждой эпохи свои кумиры. Винер в Кибернетике и обществе предупреждал против узкой, технократической постановки целей в социальных областях. Для иллюстрации этой опасности он взял эпизод из какого-то забытого романа. Бедная семья, дети больны, нет денег на еду, нечем платить за квартиру, словом, как говорил Толя Зверев, ни выпить, ни закусить. Мать семейства в отчаянии: Господи, я бы все на свете отдала, чтобы не смотреть на мучения детей! Только бы добыть немного денег! Немедленно раздается стук в дверь, вошедший протягивает ей пакет с деньгами, десять тысяч. Это компенсация от страховой компании: старший сын погиб при взрыве в шахте. Такие дела. Сакс -- машина с гарвардским дипломом. Если ему сказать, что он приложил руку к вспыхнувшей в то время эпидемии крака в Америке, он возмутится: в его букварях такое следствие не описано. Не знаю. Он, наверно, тоже Винера не читал...

-- Признаю свою вину.

-- Ты тут при чем? Но вернемся к Саксу. После сокрушительного успеха в Боливии его послали взыскивать с поляков. Хотя никто раньше не совершал перехода от государственного социализма к рыночному хозяйству, Сакс и здесь не подкачал. Польша была кругом должна мировым финансовым организациям, настолько, что не могла даже выплачивать проценты по займам. Поэтому правительство не посмело ослушаться ихнего эмиссара. Шоковая терапия сработала безотказно, с упором на шок. Конвертируемая валюта, либерализация цен, приватизация государственой собственности, немедленное закрытие нерентабельных предприятий -- все эти благодати свалились на Польшу одним махом. Квартплата, цены на предметы первой необходимости взмыли к небесам, социальные услуги, вроде детсадов и ясель, прекратились. Жизнь во многих местах стала рассыпаться, безработица достигла сорока процентов. Началась массовая эмиграция -- в страны Западной Европы, в Америку.

-- Здешние русские семьи теперь часто имеют польскую домрабу или няню. Они нелегалы и горбячат за гроши.

-- Спасибо товарищу Саксу. Конечно, реформаторы в Польше рапортовали про большие успехи, однако поляки, по глупости, думали иначе. На выборах 92-го года компартия набрала больше всего голосов. Поляки, столько раз бунтовавшие против коммунистического режима, решили, что режим Джеффри Сакса еще хуже. Он, однако, к тому времени уже был в Москве. На этом можно остановиться, потому что в России он проводил ту же политику и исход был нисколько не хуже.

-- Уж ты продолжай, будь добр.

-- Воля твоя. Либерализация цен, на случай если термин не вполне понятен, означает две вещи: полную свободу для торговцев, плюс прекращение государственных субсидий, с помощью которых цены на товары широкого потребления поддерживались на сравнительно низком уровне. Часто этот уровень все равно был для многих слишком высок, но и близко не подходил к тому, что вскоре случилось.

-- Сергей, что плохого в свободных ценах, без государственного контроля? Рынок установит такие цены...

-- Ну, конечно же, рынок обо всем позаботится. В старые добрые времена роль всемогущего и всеведующего доброго начала отводилась товарищу Сталину. Еще раньше уповали на царя-батюшку. Нынче все без изъятья российские обыватели, сущие и бывшие, включая безродных космополитов вроде тебя, веруют в рынок. Да здравствует рынок -- источник нашей мощи, наша надежда и опора, организатор и вдохновитель наших побед! Ты этот рынок в глаза видел? Опиши его, сделай милость. Он на кого больше похож: на деда-Мороза с развесистой бородой или на поэта Пастернака с устремленным взглядом? А, может, это все-таки мрачный кавказский разбойник, а? Или краснорожий лабазник? Рынок в его чистом примитивном виде, без развитых общественных институтов, без социальной защиты, да еще в монополистической ситуации, когда конкуренция практически остутствует, такой рынок зажимает простых людей мертвой хваткой, порождает обнищание и порабощение масс в таких масштабах, какие Марксу с Энгельсом не снились. Советский образ жизни всегда был скудный, непрестанные нехватки. Ныне свободные россияне -- в подавляющем большинстве просто нищие, которым недавняя скудость стала представляться изобилием. Иногда при мысли про то, как это свершилось, я тянусь за автоматом Калашникова, но тут же прихожу в себя. И не потому, что автомата у меня нет, это нынче просто, а по причине, что чувствую мою собственную причастность. Но об этом в свое время. Сейчас мне не до излияний.

-- Сергей, ты может, выпить хочешь?

-- Спасибо, милый, мне и возлияния опостыли. Чаю плесни, этого, ирландского. В начале 92-го года, когда упразднили контроль цен, Ельцин успокоил население, что наступившие трудности ненадолго, максимум на полгода, а уж потом процветание, светлое капиталистическое будущее. Верный ученик товарища Сакса доктор экономики Егор Гайдар с апломбом предсказал, что цены временно пойдут вверх, возрастут примерно в три раза, но вскоре начнут снижаться. Такой оптимистической статистике его научили в журнале Коммунист, где он прежде служил. Реальные цены подскочили в 26 раз, где и закрепились. От этой печки они с тех пор и пляшут, пока только вверх. За первый год реформы, 1992-й, реальное благосостояние средней семьи упало на 86 процентов. Когда вместо процветания, пришла разруха, власти пошли по миру с протянутой рукой. В 93-ем Ельцину во что бы то ни стало нужен был весьма капиталистический бюджет, иначе Международный валютный фонд не давал денег. Верховный Совет отказался утвердить бюджет, Ельцин распустил парламент, депутаты уперлись, перешли в контратаку, послали людей на захват телестудии, пришлось вызвать танки... Хотели как лучше, получилось, как всегда. После демократической пальбы по парламенту провели выборы, во время которых заодно, чохом, утвердили новую конституцию. Выборы эти дали 15 процентов голосов партии Жириновского, который изо всех сил хотел стать русским Гитлером.

-- Значит, ты тоже стоишь на той точке зрения, что нынешняя Россия напоминает веймарскую Германию?

-- Я этого не говорил. Я только отметил, что Гитлер -- кумир Жириновского. Удастся ли ему прорыв к власти, другой вопрос. Все равно, Сакс мог испытывать законную геростратовскую гордость: в России упадок был еще чище польского. Не будь нефти и газа, давно бы праздновали полный крах. Гайдару пришлось уйти в отставку. Сакс решил, что и ему пора. Он вдруг обнаружил, что не может работать в стране, где процветает разнузданная коррупция.

-- Ты, следовательно, не видишь никаких положительных результатов от этих капиталистических реформ?

-- Вижу. Доктрина Сакса еще малость сырая.

-- Это как надо понимать?

-- Будь она доведена до совершенства, у фашистского диктатора России была бы сегодня одна забота, куда нацелить 10 тысяч ядерных боеголовок. Но к делу. Сакс удалился, а реформы продолжались, особенно приватизация. Эта мера обсуждалась еще при Горбачеве, ее предполагали завершить за несколько лет, а потом, когда новая экономика окрепнет, отменить контроль цен. Теперь все делалось в одночасье. Возник вопрос, кто купит собственность. Раньше утверждали, что из-за недостатка товаров при социализме у населения скопились денежные излишки, они и будут питать приватизацию. Однако с января 92-го эти пресловутые излишки растаяли как дым. То, что население из-за бешеной инфляции вмиг лишилось своих денежных сбережений, это новым вождям и придворным экономистам было до лампочки, но возник вопрос, кто же тогда купит собственность. Действительно, сказал товарищ Анатолий Чубайс, которому партия, то бишь демократия, поручила проведение приватизации, у трудящихся денег не осталось, но у нас зато имеется подпольная, теневая экономика, там полно денег, они и купят, мы не возражаем. К этому времени наиболее лакомые куски, как добыча полезных ископаемых, уже были по-тихому присвоены номенклатурой, но кое-что оставалось: сеть розничной торговли, например. Эти лакомые объекты достались почти без исключения мафии, которая давно с одобрением следила за процессом приватизации и даже деньги приготовила. Ну, а что мафия не взяла, то пошло прочим гражданам, кои, правда, начав бизнес, все равно попадали в руки мафии.

-- Я так понимаю, что приватизациия шла уже без влияния Сакса?

-- Это ты очень неправильно понимаешь. Сакс перестал быть официальным советником правительства, но в России оставались его представители и подручные. Внешне все это было запутано. Сакс был теперь не только гарвардский профессор, у него была еще консультативная фирма в Хельсинки. Вице-президент этой фирмы Давид Липтон пошел в министерство финансов под руку к Саммерсу, покровителю Сакса. Сам Сакс, чтобы не забыть, был произведен в директоры Института международного развития при Гарварде. Через Липтона и Саммерса институт Сакса получил от правительства США огромные деньги: 60 миллионов долларов за 4 года -- якобы на развитие демократических учреждений в России.

-- Ты сказал якобы...

-- Ох, сказал! Потому что упомянутых демократических учреждений никто так и не мог отыскать. В 98-ом году разразился шумный скандал. Оказалось, что деятельность института в России состояла, главным образом, в том, чтобы помогать избранным частным лицам выгодно вкладывать деньги в России. В числе счастливых инвесторов были Джордж Сорос, несколько русских нуворишей, а также пара гарвардских профессоров, один из них русский.

-- Неужели русский?

-- Точнее, эмигрант из Союза, кончивший Гарвард, протеже Саммерса и тоже юный профессор. Он представлял института Сакса в России, был, так сказать, его резидентом. На приемном конце в России находился Чубайс, который идеально сработался с американскими коллегами. И не благодаря знанию английского. Чубайс мог протолкнуть любой нужный декрет. Делалось это так: в Верховный Совет, потом в Думу, поступал законопроект о приватизации, начиналось обсуждение, но это была чистая формальность. Как только наступал перерыв в заседаниях парламента, на подпись к Ельцину поступал декрет, где имелось все, чего хотели Чубайс и его клиенты. Президент подписывал, бумага становилась законом. В этом случае утверждения Думы не требовалось. Эта практика регулярного обхода парламента была заложена в российской конституции 1993 года, трюк заимствовали у Столыпина. В благодарность за эти махинации огромные суммы из института Сакса через резидента поступали в сеть псевдо-частных организациий, созданных Чубайсом и его подручными. Доллары тратились на политические цели, но шли также и на их личное обогащение. В 98?ом идиллия эта стала достоянием гласности. Дотошная американская дама, Энн Вильямсон или что-то в этом роде, выпустила разоблачительную книгу, появилась статья в журнале Nation. Сакс сделал вид, что его это не касается, прочие натерпелись страху, синекуру в России пришлось закрыть, но профессорство в Гарварде осталось. Из Гарварда, таким образом, пришли не только разрушительные реформы, но еще и коррупция.

-- У меня это плохо укладывается в голове.

-- Ничем не могу помочь. Имея таких советников, русские, сами мастера коррупции не из последних, добились многого. Новая номенклатура, Чубайс, Гайдар, Бойко и прочие, загребали двумя руками и давали заработать своим друзьям. Делалось это практически в открытую. Чубайс, будучи главой ведомства по приватизации, постоянно получал многомиллионные дотации и беспроцентные займы от богатых клиентов. Когда в его зарегистрированном доходе за 96-ой год обнаружились 300 тысяч зеленых сверх зарплаты, он заявил, что на Западе все так поступают. Все были настолько уверены в будущем родины, что немедленно переводили деньги за границу. Успехи, на которых настаивал президент Ельцин в декабре 91-го года, разумется, имели место, только показывать их было неудобно. Власти принялись лакировать действительность в надежде, что иностранные дяди с капиталами принесут желанное благосостояние. Хвастались процентом приватизации, но оказалось, что это никого не впечатляет, разве что Клинтона да Гора. Пришлось обуздать инфляцию, тем более с запада все чаще этого требовали. Рецепт был простой. На госпредприятиях все еще работали многие миллионы людей. Им с завидной постоянностью задерживали зарплату на несколько месяцев, частные хозяева делали то же самое. Денежная масса на рынке упала, рост цен замедлился. Нехватка ликвидности, наличных денег, породила бартер. Товарищ Сталин перед смертью в работе "Экономические проблемы социализма" тоже призвал заменить торговлю и денежное обращение прямым товарообменом. Кое-где учителям зарплату стали выдавать водкой. Остряки злословили, но учителя водку брали: лучше, чем ничего. В Алексинском районе Тульской области -- это на Оке, я там бывал -- пошли еще дальше. Комбинат бытового обслуживания стал принимать пустые бутылки вместо денег. Хочешь постричься -- приноси пять порожних посудин. Для стабилизации валютного курса рубля правительство брало взаймы деньги -- на короткий срок и под грабительские проценты. Когда приходило время платить по этим бондам, выпускались новые, на следующий период. С помощью такого балансирования на слабонатянутой проволоке, курс рубля поддерживали на уровне 6-7 за доллар. Жаль только, что долго так продолжаться не могло. Сколько веревочке не виться... С падением мировых цен на нефть этот мыльный пузырь взорвался. Вот как, в общих словах, мы дошли до жизни такой.

-- Сергей шумно, заразительно зевнул, глаза у него слипались.

-- Ты меня, Боря, прости великодушно, но с разницой во времени я больше сражаться не в силах. Засыпаю, хоть убей. Наверно, мои объяснения для тебя тоже как шоковая терапия. Если теперь все кажется еще более запутанным, чем прежде, ты того, не бери в голову, постепенно все разъяснится. Завтра я улетаю в Чикаго. Провожать меня не надо, заедут люди, доставят в аэропорт и в самолет посадят. Вернусь через два, много три дня, я дам знать. Тогда, честное пионерское, наговоримся всласть.

ДВА

Он вернулся из Чикаго через пять дней, ни разу и не позвонив. В нем была заметна перемена. То ли первоначальный шок от погружения в американскую жизнь поослаб, то ли что другое, но Сергей был теперь больше занят своими мыслями, нервности, порывистости в его манерах поубавилось. Взгляд, прежде изучающий, сверлящий, насмешливый, cтал грустный.

-- Вот и я, явился не запылился. Что при тамошних ветрах немудрено. Город интересный, неожиданный. Chicago, Chicago, -- пропел он довольно музыкально. -- Вот ведь не люблю Синатру, а привязалось. Ничего, пройдет, я думаю. Ты думаешь, я забыл свое обещание -- просветить тебя по поводу новейшей российской истории? Помню и намереваюсь выполнить. Да, пока не забыл...

Он вышел в другую комнату, откуда вернулся с большим плоским свертком. Разрезав перечинным ножом обертку, он достал картину в раме: обнаженная пышногрудая женская фигура возлежала на кушетке или козетке, которую художник поместил посреди стилизованного леса, поросшего остролистными цветами и растениями.

-- Руссо, если не ошибаюсь?

-- Он самый.

-- Хорошая копия, я хотел сказать -- репродукция.

-- Недурная и с маленьким секретом.

Сергей ловко перевернул картину и удалил кусок картона, вставленного заподлицо с рамой. Борис невольно вздрогнул. Внутрення полость была плотно заполнена пачками стодолларовых купюр. Сергей был откровенно доволен произведенным эффектом.

-- Что это, дядя Сережа? Я не понимаю.

-- Это, Боренька, дензнаки США на сумму 160 тысяч долларов, новыми рублями больше трех миллионов, только рубль ползет вниз.

-- Я не уверен, что хочу хранить эти деньги.

-- Зачем их хранить? Они твои, распоряжайся, как душе угодно.

-- Дядя Сережа, я такого подарка принять не могу! Никак не могу.

-- Первым делом, мы условились, что я Сергей, никакой не дядя. Во-вторых, где ты углядел подарок? Это твое законное наследство. Потребуется, я бумагу напишу, только это, наверно, не имеет смысла из-за налогов.

-- У тебя что, не дай Бог, обнаружили тяжелое неизлечимое заболевание?

-- Пока нет, но мне, мой милый, 64 года, всякое может произойти. Я решил наследственные дела уладить сейчас, благо я здесь. Вот и все. Никаких оговорок и условий, как в английских романах.

-- Но почему мне, у тебя имеются прямые наследники?

-- Не `ки', а `ца'. Наследница, моя дочь Люда, получит свою долю, не изволь беспокоиться. Она под рукой, в России.

-- Если не секрет, сколько же ты ей завещаешь?

-- Тысяч я думаю пятьдесят с хвостом.

-- Нет, нет, я не могу принять этого так называемого наследства, оно принадлежит Люде.

-- Которую ты добрых 20 лет в глаза не видел и которая вспоминает про меня тогда только, когда у нее нужда в деньгах.

-- Тем более я не хочу стоять между вами. Она как-никак тебе дочь, а я двоюродный племянник, седьмая вода на киселе.

-- У тебя такие же права, потому что... Потому что... Потому что я, как это говорится, твой биологический отец.

-- Что?! Что ты говоришь?

-- То, что ты слышишь. Вот ведь, прости Господи, привязался! Не хотел я этих материй касаться, но, боюсь, придется.

Сергей в сердцах стукнул кулаком по коленке. Вид у него был злой, растерянный. Он потер виски кончиками пальцев и откинулся на спинку стула. Какое-то время оба молчали. У Бориса комок подступил к горлу. Он вдруг вспомнил, что, когда они с матерью уезжали из Москвы -- тогда все думали, что навсегда, -- отец не пришел их провожать, за все это время ни разу не написал. Сергей снова заговорил, голос у него был сдавленный и без прежнего апломба.

-- Ты на меня, Боря, не сердись. Я понимаю, тема эта того -болезненная. Вот ведь терпеть ненавижу этих русско-достоевских излияний, а никуда не денешься. Не миновать тебе выслушать мою историю, чуть не сказал исповедь.

-- Извини, что перебиваю, но может чаю заварить и вообще?

-- Чаю сделай, этого ирландского, и водки дай. Я последнее время не по этому делу, но сегодня не миновать вмазать, душа горит.

Пока Борис возился на кухне, Сергей вставил картонку в раму и прислонил картину к стене, лицом вперед. Они выпили по две рюмки водки, не чокаясь и глядя друг другу в глаза с понимающим видом, закусили огурцами и миниатюрными бутербродами с селедкой, стали пить чай.

-- Знаешь анекдот про маму и два сына? Не знаешь? Что с тобой поделаешь, с эмигрантом! Это не анекдот даже, а шутка, присказка. У мамы было два сына, один умный, а другой футболист. Так вот, я этот пресловутый второй сын, хотя был у мамы единственным ребеноком. Сколько себя помню, я всегда играл в футбол. В моем детстве, в сороковых, мячи были роскошью, поэтому мы гоняли тряпочные, брали старый чулок, набивали тряпками, а вместо ворот ставили два кирпича. Большой футбол знали исключительно по репортажам Синявского, но все равно наши дворовые мини-команды назывались Спартак, Динамо и, конечно, ЦДКА, в которой я был главный нападающий, Всеволод Бобров. Так оно продолжалось лет ло шестнадцати: футбол как образ и цель жизни. Играл за школу, за сборную района, даже попал в сборную Москвы. Вот в девятом классе наш учитель физкультуры Виктор Николаевич Кесарев по кличке Корамор соблазнил меня в легкую атлетику. Забавный был мужичок, простой, без затей, малокультурный, но дело свое любил. Ему в школе не хватало легкоатлетов, это ежу ясно, но он представил дело так, что мои интересы стоят на первом месте: ты, Сергей, футболист неплохой, но один из многих, попадешь ли ты в команду мастеров -- это большой вопрос. Я и сам над этим задумывался: взять меня в юношескую сборную взяли, но держали в запасе, выпускали на поле только в конце игры на замену. Легкая атлетика, сказал Корамор, как индивидуальный вид спорта имеет большие преимущества при поступлении в ВУЗ. Я согласился попробовать, и дело у меня пошло. Когда я в первый раз прыгнул в длину за шесть метров, Корамор меня поздравил с побитием мирового рекорда Александры Чудиной, нужды нет, что женского. За год с небольшим я выполнил норму мастера спорта, это открыло мне все двери. Через год я студентом МГУ.

-- На каком факультете?

-- На экономическом. Это спортивные боссы так решили. Один из них объяснил мне все с предельной простотой: факультет не играет значения, важно, что ты теперь студент самого главного в мире учебного заведения. Твое дело защищать спортивную честь университета, а уж он о тебе позаботится, захочешь на другой факультет, пойдем навстречу. Очень скоро я оценил премущества экономического: лабораторных работ нету, предметы идеологические, т. е. болтологические, экзамены устные. Преподаватели относились к спортягам дружелюбно, практически ничего не спрашивали. Точно в песне: эх, хорошо в стране советской жить, эх, хорошо страной любимым быть... Когда ты успешный спортсмен, все тебя любят: страна, девушки, начальство. Не утруждаясь особенно, я благополучно прошел курс наук и был оставлен в аспирантуре. Из-за бесчисленных травм моя спортивная карьера к этому времени окончилась, но все равно я был ценный кадр: член партии, свой, с чистым пятым пунктом, тоже немаловажный фактор. Сдав кандидатские экзамены, я принялся за писание диссертации, которая, дай Бог памяти, трактовала особенности интенсивного развития сельского хозяйства -- в хрущевские времена очень актуальная, модная тема. Время моего рассказа -лето пятьдесят седьмого года, фестиваль молодежи и студентов в родной Москве. Университет принимал огромное количество иностранцев, поэтому многим преподавателям и аспирантам вместо летнего отпуска предписали заниматься устройством, питанием и развлечением гостей. Мне досталась французская группа из Гавра. Переводчики были нарасхват, мне, сколько я ни старался, давали одних зеленых филологов. Зная как у нас учат чужеземным языкам, я старался заполучить что-нибудь посолиднее. Здесь я вспомнил про Розалию, Розу, жену моего кузена Юры, вспомнил, что она профессиональный переводчик в издательстве, знает французский в совершенстве, что мать ее то ли родилась в Париже, то ли там выросла. Юра был в командировке. Преодолевая застенчивость, я обратился к самой Розе, которую я тогда едва знал, видел несколько раз на семейных сборищах. Поначалу она отказалась наотрез: я переводчик письменный, на работе завал и прочее. Я настаивал, просил и умолял, чтобы выручила родственника, что приличного, даже просто сносного переводчика мне уже не найти, пусть она возьмет отпуск, я буду ей по гроб жизни обязан. В конце концов дело сладилось. Роза договорилась на работе, что ее на время фестиваля прикомандируют к университету. Ее помощь была для меня в эти дни критической: палочка-выручалочка, спасательный круг, называй как хочешь. Думаю, что без нее я бы обязательно наломал дров, вышел из себя или на слэнге тех лет бросил струмент. Я был поражен, как тактично, но твердо вела себя Роза с французами, которые вопреки пролетарской идеологии требовали удобств и услуг, которых в Москве и в помине не было. К моему вящему удивлению, она так же непринужденно находила верный тон в разговорах с советскими администраторами, которые тоже не подарок. Не знаю, как бы я без нее обошелся.

-- Сергей, ты вот говоришь фестиваль, фестиваль, как само собой разумеющееся, но я понятия не имею, о чем речь. Фестиваль искусств?

-- Моя промашка, забыл, что тебя тогда еще на свете не было. По тому времени, это было крупнейшее политическое мероприятие. На Всемирный фестиваль демократической молодежи и студентов пригласили коммунистов и левых со всего мира. Наряду с обычной пропагандой -- митинги, резолюции и прочее -- в Москве была также устроена обширная культурная программа: выставки, концерты, спортивные соревнования. Вопреки намерениям устроителей, фестиваль принес к нам за железный занавес множество чуждых, нежелательных влияний: западные прически, моды, манеры, музыку и картины. В Москве состоялась первая за несколько десятилетий выставка западной живописи, где был представлен абстракционизм и прочие крамольные течения. Выставка породила первую волну советских нонконформистов. Другие последствия тоже были. Кривая венерических заболеваний резко пошла вверх, равно, как и кривая проституции. Гостиницы и общежития, где проживали иностранцы, осаждали московские дамы легкого поведения, профессиональные и самодеятельные. Их ловили, брили головы, выселяли из столицы. Было шумно и весело. На несколько дней многими овладело бесшабашное, беззаботное настроение: живем один раз, будь, что будет, одним словом, карнавал. В этой атмосфере наши отношения с Розой очень скоро стали интимными. Ты понимаешь, что мне нелегко в разговоре с тобой взять правильный тон. И не потому только, что Роза твоя мать и прочее, но еще и потому, что это были первое в моей жизни серьезное чувство к женщине. Звучит глупо, как из пошлого романа, правда? Я знаю: я не умею говорить про чувства. В детстве я сторонился девчонок, распространенное явление. Мы, настоящие парни, высказывали презрение к слабому полу, утверждали, что с ними не о чем говорить и т. д., но это было от застенчивости. В глубине души я завидовал мальчишкам, у которых были сестры. Ты как психолог можешь это растолковать научно и профессионально. Для посторонних дело выглядело иначе. Я, как говорится, пользовался успехом у женщин, но всегда это были девицы, которые ошиваются вокруг знаменитостей любого масштаба -- актеров, спортяг и тому подобных -- в надежде, что их подцепят.

-- В Америке говорят groupies.

-- У вас на все найдется термин, это преимущество. Хотя погоди, у нас тоже было для них название: телки. Поскольку все мои прежние девушки были указанного типа, групешки, отношения с ними больше напоминали случки, извини за грубое определение. Встретились, сходили в кино или ресторан, переспали и разошлись. Без эмоций. Никаких обязательств. Была без радости любовь, разлука будет без печали. С Розой общение происходило в другой плоскости, строилось, если угодно, на иной основе. Она пыталась понять то, что ты ей говоришь, прочие только старались произвести впечатление.

-- Сергей, имей совесть. По-твоему, эти девицы не имели интеллекта, пусть не очень развитого, жизненной позиции, наконец, личности. Это нечестно.

-- Ты прав. Наверно, все это у них имелось, но мне они показывали другую сторону. Поверь, я не пытаюсь каламбурить. Роза была привлекательная, иногда кокетливая женщина, любила хорошую одежду и вообще красивые вещи, обожала сидеть в ресторанах, но это не заслоняло ее личности, не составляло ее сущности. Ты сразу чувствовал, что она живет культурой, литературой, музыкой, музыкой особенно. В культурном отношении она была, увы, на две головы меня выше, это я был вынужден признать, про себя, разумеется. Со временем она научила и приучила меня слушать классическую музыку, которую я тогда на дух не переносил, приобщила к серьезной литературе. От нее я впервые услышал, как важно знать иностранные языки. Без этого, говорила она, навсегда останешься провинциалом, с кругозором цыпленка. Я сопротивлялся, хорохорился, обижался, но постепенно свыкся с ее взглядами. Все равно в наших отношениях с самого начала была червоточина. Это звучит наивно, по-детски, но я чувствовал, что не могу, говоря грубо, увести ее у Юры.

-- Объяснись, я не вполне понимаю.

-- Юра был важная шишка, корреспондент ТАСС, занимал определенное положение в нашем социалистическом обществе. Денег у него было куда больше моего, ему все двери были открыты. Я, всего тремя годами моложе, был ноль без палки, бывший спортяга, аспирант с доходом 900 рублей в месяц. Провести вечер в Национале стоило, дай Бог памяти, рублей сто пятьдесят. Ты скажешь: пустяки, есть вещи поважнее денег. Разумеется. У Юры на видном месте красовался магнитофон Грюндиг, стоивший в комке тысяч пятнадцать или двадцать, благодря этому Роза могла наслаждаться своей коллекцией потрясающих записей, а я никак не мог собрать монет на простенькую рижскую радиолу за тысячу. Это одна маленькая деталь, были и другие. Роза с Юрой проживали в роскошных хоромах в небоскребе на Котельнической набережной, а мы с матерью в коммуналке на Полянке: восемь соседей, один сортир. Оно конечно, с милой рай и в шалаше, но меня мороз продирал при мысли о том, какой образ жизни я могу предложить Розе. Только не подумай, что я жду сочувствия к моей тогдашней бедности. Такие дела, Боря. Был еще один аспект. Я чувствовал себя кругом виноватым перед Юрой: обманул его доверие, предал. Как бы то ни было, разговор о нашем будущем так и не состоялся. Мы жили день ото дня, тем более, что физическая сторона любви была у нас постоянно на уме. Юрина командировка затягивалась, он был в какой-то бригаде, собиравшей для Хрущева данные о целинных землях, однако она подошла к концу. С тех пор мы могли видеться только украдкой, изредка, один-два раза в неделю и с большими сложностями, но я не хочу входить в эти подробности. Потом они уехали в санаторий: Юра это заслужил. Разумеется, переписку мы не вели. По возвращении Роза объявила, что уезжает в командировку во Францию, Юра устроил. Она пробыла там больше месяца, за это время не написала мне ни разу. Вид у нее после Парижа был сногсшибательный и европейский, но другая перемена стала заметна. Да, сказал она с вызывом, я беременна (Веришь или нет, она сказала брюхата, это она из писем Пушкина взяла, он всегда так выражался: Наталья опять брюхата). Это наш ребенок? -- Мой. Через много лет она мне подтвердила, что ребенок от меня, но я это и тогда знал... Накануне Нового года у нас случилась первая серьезная размолвка. В поисках, куда себя приткнуть в новогоднюю ночь, на кафедре разговорился с коллегой, который был такой же неприкаянный. Перебирая знакомые компании, про одну из них он сказал: хороший дом и кормят на убой, но идти не стоит -- будет много жидов. Я вспыхнул, но не нашел, что сказать. Когда я рассказал про это Розе, она была вне себя: ты не лучше других, такой же жлоб и антисемит. Чем больше я оправдывался, тем больше она входила в амбицию. Она прочла мне лекцию. В русском языке все еврейское несет отрицательную коннотацию. От этого никуда не деться -- наследие православной церкви. Большинство русских не настроены враждебно к евреям, но стесняются этого, отчего происходят смешные и одновременно оскорбительные выражения вроде: хотя еврей, но хороший человек. В присутствии антисемитов они тушуются, ну как ты давеча. Я взорвался: Если русский народ такое дерьмо, то, может быть, не стоит прятаться за его широкую спину. Роза залилась слезами: она не ожидала от меня подобной черствости. Легко, но крайне неблагородно попрекать малый угнетенный и веками преследуемый народ тем, что он пытается выжить в невозможной, бесчеловечной ситуации. Мне стало неловко, я попросил прощения и, чтобы перевести разговор на другую тему, спросил, что собственно означает коннотация. Этот невинный вопрос буквально разъярил Розу: пора заняться своим образованием, товарищ попрыгун, иначе на всю жизнь останешься таким же невеждой, как прочие питомцы твоего черносотенного университета. Отвесив мне этот комплимент, она ушла, хлопнув дверью. Я, видимо, должен тебе кое-что объяснить...

-- Надеюсь, не насчет коннотации. Не забудь, что я по образованию психолог. Кстати, в русском языке, кажется, нет установившегося термина коннотация. Говорят дополнительное значение, оттенок значения, а в логике -созначение.

-- Спасибо за справку. Кстати, у меня даже в мыслях не было просвещать выпускника Колумбийского универститета. Куда мне с суконным рылом в калашный ряд! Нет, это насчет Розиного пятого пункта. Папаша ее был татарин, а мать еврейка, в метрике оба указаны русскими. Следовательно, Роза по паспорту проходила как русская. Позднее я обнаружил, что в тридцатых благословенных годах, когда якобы процветала дружба народов, подобная предусмотрительность была в ходу у некоторых партийцев. Мне довелось встретить, наприклад, одного русского, родители которого были карабахский армянин и американка. Кстати, дети наркома Литвинова, типичного, как из анекдота, еврея и его жены-англичанки тоже были записаны русскими.

-- Извини, что перебиваю, но мне бы хотелось больше узнать про маминых родителей. Она много раз грозилась мне все обстоятельно рассказать, но до этого дело так и не дошло.

-- Я могу тебе сообщить только, что знаю от Розы. Отец ее был, как я уже сказал, казанский татарин, который вступил в партию большевиков во время граждансктй войны совсем мальчишкой, лет пятнадцати или шестнадцати, потом его послали учиться. Он проявил способности -- к языкам и вообще, по каковой причине в конце двадцатых попал в иностранный отдел ОГПУ. В Париже познакомился с твоей будущей бабкой, Эсфирью. Происхождение ее интересное, связано со скифским золотом. В конце девятнадцатого века Лувр проиобрел сенсационный объект -- тиару Саитаферна, массивную золотую корону пятого века до н. э. Цена была по тем временам астрономическая, несколько сот тысяч франков. Французы поторопились с покупкой, не спросив совета лучших экспертов, потому что те были в Германии или в России. Скоро из этих стран стали раздаваться голоса, что тиара -- несомненная подделка. Указывали на одесского золотых дел мастера Израиля Рухомовского, который продавал похожие изделия. Когда к нему обратились, он все отрицал. В 1903 году некий француз объявил, что это его работа. Тогда в газете появилось опровергающее письмо из Одессы: тиару все-таки изготовил Рухомовский, получил за свои труды две тысячи рублей и теперь справедливо возмущен, как бесчестно торговцы употребили его изделие. В Париже лучшие ювелиры продолжали считать, что такая прекрасная тиара могла быть изготовлена только в древности. Кончилось тем, что по приглашению газеты Фигаро Рухомовский приехал в Париж и на месте изготовил несколько экспонатов, подобных луврскому, они до сих пор высоко ценятся среди антикваров. У него было чувство юмора. На одном изделии изображены два Саитаферна. Один в короне сидит на саркофаге, другой стоит в скорбной позе с непокрытой головой, а мальчишки играют в футбол его короной. Этот ювелир был твой прадед. Его дочь, твоя бабка Фира, с детских лет жила в Париже в семье родственницы, кончила там школу, поступила в Сорбонну, но встретила твоего деда и уехала в Россию. В Москве в тридцать четвертом родилась твоя мать. Ее отец, Федор Архипов, кажется татарское его имя Фатхи Ахмалетдинов, работал на Лубянке, в центральном аппарате НКВД. Семья получила квартиру неподалеку в Большом Комсомольском переулке. Идиллия скоро оборвалась: Архипов попал в первую волну чисток в НКВД, когда Ежов расправлялся с кадрами Ягоды. Розину мать взяла под свое крыло Розалия Самойловна Землячка, старая большевичка, которая имела какое-то отношение к семье Рухомовских. Я думаю, что Розу назвали в честь Землячки, хотя она была склонна считать, что в память Розы Люксембург. Про Землячку рассказывали не очень лестные вещи. По окончании гражданской войны в Крыму, в горах, скрывалось много народу -- "зеленые", врангелевцы и прочие. Им объявили амнистию при условии, что сложат оружие. Они поверили -- и были расстреляны. Их было много тысяч, до 80. Так вот, приказ отдала Землячка. Розину мать она, однако, избавила от страшной участи репрессированных жен. Роза, мало любившая большевиков, всегда яростно защищала Землячку. Вообще, у Розы было сильно развитое моральное чувство. Это у евреев в генах, говорила она, этика -- главный элемент иудаизма, он сделал евреев такими, какие они есть.

-- Вот уж никогда со мной она так про иудаизм не говорила. Я только малость нить потерял. Ты остановился на том, как она ушла, когда ты не встал грудью на защиту еврейского народа.

-- Было дело.

-- Вы что, расстались ненадолго?

-- Года на два с лишним. Сначала ты родился, потом, знаешь, период материнства и твоего младенчества. За это время мы виделись только на семейных сборищах. Еще они с Юрой пришли ко мне, когда мать моя умерла, в пятьдесят девятом... Еще прошло время. Как-то летом сижу я дома, книгу читаю, звонок в дверь. Открываю -- Роза. Войдя в комнату, мы, как говорится в романах, бросились друг другу в объятья. В русской литературе не найдешь любовных эпопей наподобие Ромео и Джульетты или Манон Леско и кавалера де Грие, кажется, наша с Розой история такого рода. Ты как к Шостаковичу относишься?

-- Сильный талант, но я предпочитаю музыку, где больше гармонии.

-- А я его часто слушаю. Сначала казалось ничего особенного, а потом привязался, не то слово, стал находить резонанс. Может быть, потому, что трепаная моя жизнь напоминает симфонию Шостаковича.

-- Погоди, погоди, какую симфонию?

-- Про его музыку часто говорят, что это ирония или даже цинизм, а это просто -- человеку больно. Какая симфония? Ну, та, где под конец дикий танец или марш, шестая. Такие дела. Вот, вкратце, мой жизненный путь и моя исповедь.

-- Послушай, я ничего не понимаю...

-- Ты не одинок.

-- Нет, серьезно. Ты грозился рассказать про ваши с мамой отношения. И еще относительно этих злополучных денег.

-- Я это и сделал, как умел, плюс дал ссылки на классическую литературу. Во мне, согласись, нетрудно найти сходство с Ромео, Роза -Джульетта, прочие детали -- у Шекспира. Что касается денег, то я их заработал и будучи примерным отцом завещал своему первородному сыну, вот и весь сказ. Я притомился, устал, иду спать. Все.

ТРИ

Несколько вечеров они по настоянию Сергея посещали джазовые клубы, домой возвращались поздно и сразу шли спать. Борис не знал, как себя вести. Картина Руссо теперь висела на стене в комнате Сергея. В субботу, когда заполночь они добрались домой после программы Кларка Терри, Сергей потребовал чаю.

-- Какой музыкант, это надо же! Я, знаешь, пристрастился к джазу недавно и, скорее всего, на ваш американский глаз выгляжу как провинциал. Взапой слушаю то, что здесь давно забыли. Я постоянно кручу диск Кларка Терри с Монком, шестьдесят какого-то года, Там есть одна вещь, "Одной ногой в канаве". Это про меня.

-- А я думал, что твою судьбу отразил Шостакович.

-- Шостакович тоже. Шум смерти не помеха. Ты, небось, злишься на меня, что свое повествование бросил на середине. Не серчай, мужик, войди в положение. Мне эти разговоры дорого даются. Садись, сейчас я тебе все выложу. Как на духу. Значит, так. Второй этап нашей эпопеи, она же сага, продолжался до осени 64-го, до октября, когда я женился. Я дату привожу, чтобы была историческая перспектива. Интересное совпадение, только отгуляли мою свадьбу, Хрущева скинули. Начался новый этап. В жизни страны и в моей жизни. Но вернемся малость назад. Я окончил аспирантуру, защитил диссертацию, стал преподавать политэкономию. Роза после твоего рождения года два провела дома, потом вернулась в свое издательство, гда ей позволяли работать по большей части на дому. Относительно того, какие отношения были в это время у Розы с Юрой, должен тебя разочаровать. Мы с ней этой темы предпочитали не касаться. Думаю, но это догадка, что они все больше отдалялись друг от друга. Юра работал в ТАСС'е, по роду службы был обязан врать на весь мир о том, как все прекрасно в стране победившего социализма. В этом мы все были похожи. И я, и Роза делали на работе то же самое. Но дальше сходство кончалось. Приходя домой, Юра продолжал нести ту же самую бодягу, говорил о преимуществах социализма, о том, что наши люди живут лучше всех на свете и т. д. Я его не сужу, ему не нравилось раздвоение, он хотел быть цельным советским человеком 24 часа в сутки. Среди журналистов сие была большая редкость. Преобладали типы, которые не упускали случая позлословить по поводу глупостей и гадостей родной власти, особенно по вечерам за бутылкой водки. Они могли при случае слезу пустить, однако каждое утро брились, принимали душ и спешили принять деятельное участие в сотворении этих самых гадостей.

Роза читала самиздат и западную антисоветчину, Юра не хотел к этим вещам прикасаться. Она бесилась от его равнодушия к несправедливостям, прошлым и текущим. Это мелочи, отмахивался он, трудности роста, генеральная линия у нас направлена на благо народа. Какая черствость, какое лицемерие, говорила мне Роза, Юра пользуется привилегиями советской элиты, поэтому закрывает глаза на теневые стороны режима. Я пробовал возражать: ты глаза не закрываешь, но благами все равно пользуешься. Ты упрощаешь, горячилась Роза, то, что со мной происходит, это трагическое раздвоение, связанное с двойственностью положения интеллигенции. Я хмыкал, мы ссорились, но скоро мирились.

Сам я старался не углубляться. Мне казалось, что главное -- это личная порядочность, надо не подводить друзей, не обижать слабых, держать свое слово и прочее, остальное не наше дело. Байки, которые я пел на лекциях по политэкономии, ни я, ни мои студенты всерьез не воспринимали. Это было необходимо, обязательно, но не имело отношения к реальной жизни. Все равно, как религия.

С Розой было трудно. Наши отношения держались на любви, я не боюсь этого сказать, но это не была идиллия. Она постоянно металась, всегда чего-то искала, чего не было, может быть, совершенства. Я несколько раз заводил речь, не лучше ли ей уйти от Юры, но все было впустую. Она не хотела, чтобы ребенок, ты то есть, пережил развал семьи. Это была щекотливая тема, и я не находил убедительных аргументов. Вдобавок, Роза была очень близка с Юриной матерью, которая проживала вместе с ними. Та была подругой детства Фиры, Розиной мамы. Словом, роковой узел. Розу беспокоило, что я не читал умных книг, проявлял равнодушие к культуре, остро переживал футбольные события. В этом отношении мало что изменилось с детства, разве что теперь я болел за Спартак. Мало-помалу она приучила меня слушать классическую музыку, не без борьбы, но это ей удалось. Юра доставал абонементы и билеты в самые недоступные места, но сам ходил редко, поэтому я часто сопровождал Розу и maman. Потом пришла очередь иностранных языков. Роза было взялась учить меня французскому, но эта затея быстро выдохлась. Когда я высказал желание переключиться на английский, мы решили, что это имело смысл. Стали искать преподавателя. Лучше Киры никого не найти, заявила Роза. Подруга Кира несколько лет прожила с мужем в Лондоне; разведясь, преподавала язык дипломатам и кагэбэшникам. Дело действительно пошло, через полгода я мог читать настоящие газеты, Times и International Gerald Tribune. Скоро эти занятия пришлось оставить. Знаешь, сказала Роза, у Киры слишком напряженный график. С чужого воза хоть посреди дороги, согласился я. Кира, из-за наших с Розой отношений, отказывалась брать деньги за уроки.

Летом 64-го года по возвращении из отпуска перед началом учебного года я нашел в почтовом ящике записку: позвони немедленно и сразу, в Розином энергичном стиле. Она приехала очень быстро после моего звонка: официальная, напряженная, в темном деловом костюме. На кремлевский прием собралась? -поинтересовался я. Она шла в ЦК на собеседование: Юру оформляли в Париж. Поздравлялю, сказал я. Роза заплакала. В чем дело? Что-нибудь случилось? Она продолжала всхлипывать: мы должны расстаться. Почему? Мне показалось, что это у нее такое настроение, знаешь, по женской части. Неожиданно для себя я стал декламировать Есенина:

Вы говорили: нам пора расстаться,

Что вас измучила моя шальная жизнь,

Что надо вам все выше подниматься,

А мой удел катиться дальше вниз.

Браво, сказала Роза, слезы текли ручьем. Господи, можешь ты объяснить, что случилось. Я больше не в состоянии выносить эту ложь, эту фальшь. Мы не живем, мы воруем. Так, подумал я, романс Вертинского Прощальный ужин. Тебе пора устроить свою жизнь, ты должен жениться, завести детей. Расстанемся похорошему, без сцен и мордобоя. Это назначение в Париж -- провиденциальный знак. Дожили, подумал я, но промолчал. Я ухожу, сказала Роза, не удерживай меня, а то я никогда не уйду. Кире позвони, теперь она может выкроить для тебя время. На этой трагикомической ноте мы расстались.

Некоторое время я надеялся, что это каприз, который пройдет, но они действительно укатили в Париж. Занятия с Кирой возобновились, скоро их характер изменился. Недавний перерыв был из-за того, что Роза меня к ней приревновала. Я Кире нравился, если употреблять распространенный эвфимизм. Один мой знакомый любил зубоскалить в подобных случаях: я понимаю -общность идеалов, но зачем же спать в одной постели. Мы решили пожениться. Инициатива принадлежала Кире, я не возражал. Опьянения, страстей роковых в наших отношениях не наблюдалось, но, может быть, Роза права, пора остепениться. За день до свадьбы позвонила Роза: я к тебе зайду. Ты в Москве? Вид у нее был встрепанный, помятый. Кира часами занималась своей внешностью, Роза об этом мало заботилась. Поздравляю, сказала она, ты быстро утешился. Я пришел в бешенство, но не знал, что сказать. Вечером улетаю в Париж, сказал Роза. Я дал себе слово больше с ней не встречаться. В положенный срок у нас с Кирой родилась дочка, в остальном этот брак был катастрофой. Каждый день в каждой ситуации я сравнивал ее с Розой, понимал, что это несправедливо, и ничего не мог с собой поделать. В 67-ом завел разговор об уходе. Начал издалека: давай поживем врозь какое-то время, успокоимся, разберемся. Катись, сказала Кира и отвернулась. Я буду давать деньги на девочку, сказал я. Плевать я хотела на твои копейки. Кира зарабатывала намного больше моего. Слушай, три часа ночи, пора, кажется, в койку.

-- Только если ты устал. Я могу слушать, завтра воскресенье.

-- Как угодно. Уход от Киры совпал с получением кооперативной квартиры. Это был, как говорят англичане, конец главы. Мне исполнилось 33 года. Я считал, что волнения страсти позади, пора позаботиться о карьере. Я уселся за написание докторской. В целом это было вполне посильное предприятие. Нужно было только играть по правилам, заручиться поддержкой правильных людей, сидевших на правильных, стратегических позициях, а в положенное время положить на стол правильного размера и содержания кирпич. Странным образом, самом трудным в этом процессе оказалась необходимость поглощать большое количество алкоголя.

-- Сергей, какая связь?

-- Прямая. На святой Руси алкоголь, водка всегда имеет значение: принципиальное, можно даже сказать -- формообразующее. Здесь я, кажется, малость перехватил, но тем не менее. Не думай, что пьют одни малообразованные массы. Пьют, закладывают, вмазывают, жрут, кушают, жлекают все. Снизу доверху, но также и сверху донизу. По гениальной формуле Вени Ерофеева. То ли верхи пьют, глядя на страдания низов, то ли низы надираются, вдохновленные пьянством верхов. В научных кругах алкоголь лился мощным и широким потоком. Я это, разумеется, и раньше знал, но не вполне представлял масштабы. Отец не вернулся с войны, меня вырастила мама. По контрасту с большинством окружающих женщин, она пьянство не принимала и не извиняла. У нас дома это была крепкая заповедь. Отец, по рассказам, больше двух рюмок никогда не выпивал. Странным образом, трезвость не вызывала у меня протеста. Я пил только, когда требовали обстоятельства, и очень умеренно. Отговоркой был спорт, потом привычка. Теперь положение изменилось. Все нужные мне люди не просыхали. У меня нет выбора, говорил я себе. Без их поддержки невозможно защитить диссертацию в такой эфемерной области, как политэкономия социализма. Все формы общения имели сильный алкогольный привкус. Садясь за преферанс, то и дело поддавали. Закладывали перед поездкой на футбольную игру и по возвращении. И так далее. Я уже не говорю о торжествах, юбилеях, прочих табельных сборищах. И почти каждый раз пьянка заслоняла все остальное. Скажу тебе больше, кроме взаимной служебной полезности, больше всего нас связывало то, что было тепло и приятно надираться вместе. Я знаю, что так говорить нехорошо, но, увы, мы были больше собутыльники, чем друзья. Впрочем, человеческое, земное всегда несовершенно.

В 68-ом году, в июне, друзья отнесли мою рукопись на суд председателя ученого совета. Он дал свое добро и обрадовался, что рукопись в хорошем состоянии. Оказалось, что некий муж, назначенный к защите в августе, серьезно заболел, и я вполне мог заполнить брешь. Мне уже давно говорили, что зря тяну, что работа готова, но я все что-то подчищал, дорабатывал. Началась гонка. Как одержимый, я договаривался с оппонентами, добывал рецензии, печатал автореферат. За пару дней до защиты, в воскресенье, в пивбаре Дома журналистов наскочил на Юру. Они только что возвратились в Москву: Юра шел на повышение в ТАСС'е. Услышав про защиту, он обрадовался: докторов наук у нас в семье до сих пор не было. Конечно, они придут, уж точно на банкет. Защита во вторник 20-го прошла бесцветно, по плану. После лихорадочных приготовлений все воспринималось как спад, антиклимакс. Они появились на банкете поздно, когда все, включая меня, были сильно нагружены. Роза обняла меня по-родственному, но в глаза смотреть избегала. Слушай радио, сказал Юра. Они пробыли недолго. Мы продолжали праздновать, после закрытия ресторана поехали куда-то допивать. Я добрался домой под утро. Меня мутило, ноги подкашивались, но на душе был подъем. Докторская -- это тебе не женский рекорд перепрыгнуть, подумал я самодовольно, вспомнив Корамора. В постели по привычке включил приемник, поймал Би-Би-Си. Благодаря урокам Киры, я мог слушать радио по-английски и не мучался с глушилками. Засыпая, услышал про советские войска в Праге. Вот что Юра имел в виду, подумал я и отрубился. На следующий день было много послезащитных хлопот, но то были хлопоты приятные, завершение большого дела. Странным образом настроение у меня было подавленное. Надо отдохнуть, решил я, я это заслужил. Однажды, сидя дома в странном оцепенении, я сообразил: это не усталость, это из-за чехословацких дел.

-- Ты хочешь сказать, что был озабочен политикой Брежнева? Ведь это Брежнев был тогда советским боссом?

-- Не так все просто. Ты хотя и проживал тогда в Москве, но вряд ли сохранил хоть какие-то воспоминания.

-- В десять лет я, разумеется, не мог понимать политической ситуации, но помню, что мама ходила мрачная, с заплаканными глазами. На мои вопросы отвечала неразборчивыми восклицаниями, вроде того, что все потеряно, произошло большое несчастье и все в таком роде.

-- Для Розы с ее диссидентскими настроениями, с обостренным восприятием несправедливости это был страшный удар, катастрофа, крушение надежд. Мое положение и настроение было совсем другое. Я не очень интересовался политикой. Процветающий доцент, без пяти минут профессор, у меня были заботы посерьезнее пражской весны. Было любопытно, что выйдет из затей Дубчека, но это был интерес зрителя на стадионе или в цирке. Я не верил, что Брежнев и КПСС позволят ему зайти далеко, испытывал сочувствие, как к новичку, выходящему на ринг против чемпиона. Но не больше. Так думали многие, кого я знал. Я ничего не имел против чехов, но автоматически предполагал, что они должны оставаться в советской сфере. Интуитивно, в душе мы были империалисты. Курица не птица, Польша не заграница. После вторжения пропаганда как с крючка сорвалась. Чем больше они кричали, тем больше во мне нарастало что-то. Не протест, не осознанное несогласие, скорее глухое недовольство. Официальная позиция была отменно лживая, просто уши вяли. В точном согласии с народной пословицей: врет, как радио. Что-де чехи собирались впустить западно-германских реваншистов, только ввод советских войск предотвратил это несчастье, что Дубчек хотел восстановить власть капиталистов и помещиков. Ну, конечно, без сионистов дело не обошлось. Советские руководителя не могли простить Израилю, что он наклал арабам во время шестидневной войны. Знаешь, кстати, кто руководил агитпропом ЦК в те дни?

-- Не имею понятия.

-- Александр Яковлев, тот самый, идейный папаша перестройки. С первого дня он был в Праге, чтобы врать из гущи событий. Нынче у него хватило наглости заявить, что он-де в те поры ничего не знал и ничего не понимал. Непонятно только, кто ему врал. Горбачев тоже был командирован в Чехословакию -- навести порядок в тамошнем комсомоле. Но это так, лирическое отступление. Что официальная версия -- вранье, это я с первого дня понимал, и все понимали, ну и что? Тренированное холопское сознание подсказывало: так надо, сверху виднее, плетью обуха не перешибешь и вообще не наше дело. Мы были набиты софизмами стадного мышления, принимали без доказательства, что родина как мать всегда права, что ее не выбирают, на нее не обижаются и т. д. С ранних дней советской власти людям вдалбливали, что партия и родина -одно и то же. Троцкий, имевший репутацию интеллектуала-бунтаря, и тот заявил: нельзя быть правым перед собственной партией. Все-таки что-то зрело во мне: в глубинах подсознания, в темных закоулках кишечника. Я сидел, как в воду опущенный, в своей одинокой квартире, за окном бушевала прекрасная советская действительность. Я был подавлен, недоволен собой, испытывал отвращение к своей беспомощности, к своему бессилию. Ты скажешь, что с точки зрения моего конформизма это было нелогично, непоследовательно, даже нечистоплотно, и будешь прав. Я всего лишь стараюсь описать, что я тогда чувствовал. Эти августовские метания изменили мою жизнь. Я не поставил свою подпись под письмами протеста, не подал заявления о выходе из КПСС, не пошел на Красную площадь спасать честь русской демократии. Но я впервые -- твердо, сознательно и навсегда -- отделил себя от политики правительства. Через несколько дней в институте был митинг. Хочешь выступить? -- спросил меня секретарь парткома, в полной уверенности, что отказа не последует. Нет, не хочу, сказал я таким тоном, что он не настаивал. Чтобы замять неловкость, он рассказал актуальный анекдот тех дней. Советского гражданина спрашивают, какого он мнения относительно событий в Чехословакии. У меня есть мнение, но я с ним не согласен. Раньше я был безотказный исполнитель воли партии. В 56-ом на митинге по поводу событий в Венгрии я по бумажке звонко заклеймил происки империалистов. Во время Двадцать Второго съезда я публично, опять по бумажке, поддержал вынос тела Сталина из мавзолея. Если бы на следующий день его внесли обратно и меня попросили выступить на новом митинге, что ж, я бы не очень удивился. Так надо, а главное -- не наше дело. Моя смелость сошла мне с рук. Скоре всего, секретарь, циничный карьерист, но неплохой мужик, прикинул, что раздувать дело из разговора без свидетелей не имеет смысла, лично ему оно ничего не даст. Тем более, что недостатка в ораторах не чувствовалось. Но главный результат моей внутренней перемены был другой. Я сам, по внутреннему требованию, стал разбираться в том, как же собственно работает советская система, особенно экономика, откуда берется могущество нашей державы. Но про это завтра.

-- Все завтра, да завтра.

-- Эй, юноша, имей уважение к сединам. Мне надо посмотреть цифирь, приготовиться. А то ты меня раскритикуешь с высоты своего американского всезнайства.

-- Вот уж не по адресу! Но молчу, молчу. Хочешь развлеку перед отходом в койку? Вчера я смотрел по ящику программу про Поля Робсона. Фантастические детали, вряд ли ты с ними знаком.

-- Я про него ничего не знаю. Только помню, как в детстве разинув рот слушал его пение по радио, по-русски на американский манер: Польюшко-полье, едут да по полью гэрои, Красной Армии гэрои...

-- Робсон был женат на еврейке и дружил с поэтом Ициком Фефером. Году в сорок девятом или пятидесятом приезжает он в Москву, а Фефера нигде нет. Где мой друг Ицик Фефер, пристает Робсон к своим московским хозяевам. Те мнутся, он настаивает. В один прекрасный день Фефера с Лубянки приводят к Робсону в гостиницу, благо рядом. Фефер сразу показывает знаками, что номер прослушивается, что сам он за решеткой, но про это нужно молчать, а то секир башка. Что делает Поль Робсон? Во время концерта он на бис поет на идиш песню варшавского гетто.

-- Эту какую же песню?

-- Они там назвали, я тебе могу напеть, разумеется без слов: Там-та-рам-тарам-тарам-тарам-тарам там-тарам-тарам-тарм-тарам-тарам.

-- Господи это, это же известная советская казачья песня: Встань, казачка молодая, у плетня, проводи меня до солнышка в поход...

-- Странно.

-- Что странно?

-- В Америке казаки обычно ассоциируются с еврейскими погромами, это тебе любой выходец из Восточной Европы скажет. Зачем героям гетто петь казачью песню?

-- Большинство популярных советских песен тех лет написаны евреями и опирались на еврейские народные мелодии, название давали такое, какое требовалось заказчику. Эту, помнится, сочинили братья Покрасс.

-- Понятно. Еще одна деталь. Как ты думаешь, что сделал Робсон по возвращении в Штаты? Заявил, что американские негры никогда не подымут оружия против Советского Союза.

-- Что тебе сказать? Загадочная негритянская душа.

ЧЕТЫРЕ

-- Ты мог подумать, что в результате порывистого поступка 68-го года я оказался среди внутренних эмигрантов, мучеников, борцов за справедливость. На самом деле карьера моя двигалась в противопожном направлении. Друзья давно мне внушали, что пора внедриться в военно-промышленный комплекс, хотя бы потому, что там оплата выше. Я то загорался, то сомневался, но после защиты этот процесс закрутился. Мне нашли место начальника отдела экономического анализа и обоснований в огромном НИИ-почтовом ящике плюс я продолжал преподавать. Ты спросишь, зачем в оборонной промышленности вести экономические исследования. Во-первых, потому что выглядело солидно. Мы дескать не просто тратим основную часть бюджета страны, но делаем это с максимальной эффективностью. Во-вторых, экономический анализ полагалось делать при начале любого проекта, военного или мирного, иначе нельзя было получить ассигнований. Цифры брались с потолка, лишь бы выглядели хорошо, они подкреплялись сотнями страниц с таблицами и графиками, которые никто и не думал проверять. Еще мы писали обоснования для всевозможных руководящих затей, служивших источником пузатых премий. Советская власть очень поощряла разные усовершенствования. Однако, чтобы получить за них награду, требовалось подтверждение.

-- Подтверждение чего?

-- Что твое изобретение или рацпредложение действительно экономит деньги и материалы. Нужно было представить справку об экономическом эффекте. Эти справки относительно результатов, реальных, а чаще мнимых, готовили мои сотрудники, среди которых были настоящие зубры, виртуозы этого дела. В списки рационализаторов включали важных шишек из главка и министерства, соответственно выгоды для родного государства писались огромные, в миллионах. Справки эти утверждались тем же самым министерством. Разговор про конфликт интересов не заходил, до сих пор не заходит. В итоге по этим сомнительным, часто липовым заявкам выплачивались немалые деньги, хотя настоящим самородкам награды перепадали редко. Нашему отделу постоянно доставалась изрядная толика, мне в первую очередь. Я стал частью истэблишмента, номенклатуры, постоянно заседал на совещаниях высокого уровня, где по сигналу своего руководства подпускал экономического тумана и фразеологии. Для чего им и нужен был доктор наук. Меня регулярно включали в число ведущих разработчиков проекта, это тоже транслировалось в премии. Вдобавок к своей зарплате я регулярно получал еще одну или две. Начальству повыше давали еще больше. Наступило благоденствие. У меня, впервые в жизни, завелись свободные деньги, я мог себе позволить многое, о чем раньще и не мечтал. До меня дошел смысл Розиных слов о трагическом раздвоении. Недовольство-недовольством, но очень нравилось хорошо жить. Правда, в разгар этого процветания я, как крот, корпел над своей моделью советской экономики, которая не имела шансов получить официальное одобрение. Не раз добрым словом поминал Розу -- за то, что усадила меня за английский. Что бы я мог прочесть без языка -- по экономике, особенно по истории? Разве что одного Ключевского.

-- Кстати, какие были у тебя отношения с мамой, с Розой?

-- Погоди, дойдет и до этого дело. В те дни я сделал еще одно открытие, личное. Оказалось, что мой интерес к истории сильнее и глубже, чем у всех кого я знал, а в этом числе были важные особы с устрашающими титулами: членкоры, генеральные конструкторы, директора огромных предприятий. И это не в смысле игры-загадки Угадайка, не потому, что я отыскивал экзотические, малоизвестные факты, ничего подобного. Они, мои именитые знакомые, знали историю на уровне школьного учебника Панкратовой, и ни копейкой больше. Это был шок, это было откровение, подобное религиозному. У меня всегда был комплекс неполноценности недоделанного интеллигента, которого в университет и аспирантуру взяли за прыжки. Теперь, прочитав десяток-другой книг, я угодил в знатоки. Только не подумай, что я хвастаю, отнюдь. Я знал себе цену. На бесптичьи и жопа -- соловей.

Относительно Розы. Ты еще помнишь, что мы виделись на защите, но мимолетно. Зимой, я точно помню число, 16 января 69-го года, она мне позвонила. Голос был упавший, печальный, подавленный. Сразу пришло в голову, что умер кто-то или под машину попал. Слышал, что в Праге случилось? В Праге? Опять войска ввели? Так они уже там. Да включи ты радио! И без перехода: я к тебе сейчас приеду, а то я с ума сойду. Звучит мелодраматически, не правда ли? Пока она ехала, я перебирал старые обиды, но увидев ее, про все позабыл. Это был день самосожжения Яна Палаха. Роза сказала с убежденностью Зои Космодемьянской: ни за что я не останусь в этой стране. Чтобы мой сын стал ихним солдатом? Ни за что! Тебе было 11 лет. Зная Розу, я понимал, что это не пустая угроза, не бессильный вопль. Конечно, в 69-ом году эмиграция представлялась фантазией, предприятием за пределами человеческих возможностей. Мы поговорили о том, о сем, она немного успокоилась и уехала. Мы стали перезваниваться, и очень скоро, как легко предсказать, наша связь возобновилась. Роза, кстати, была первая, кому я рассказал свою концепцию советской экономики. Поперву она ее встретила в штыки, фыркнула, что я мудрствую лукаво, обвинила в недостатке гражданского мужества. В такое время, всякий, в ком совесть не уснула, должен бороться с неправедной властью, подписывать письма протеста, выходить на демонстрации, совершать другие подобные героические деяния. Неожиданно для меня самого, я не обиделся, не полез в амбицию. Я просто делаю то, что мне свойственно, то что умею. Этого Роза не ожидала. Она была готова выпалить в меня филиппику килотонн на сто -- стоило мне начать оправдываться. Когда этого не случилась, она остыла, не сразу, но остыла. Мы смогли начать дискуссию.

-- Сергей!

-- Чего тебе!

-- Долго ты будешь меня дразнить и манить этой своей экономической моделью? Это что -- намеренно?

-- Вроде нет. Наверно я не Пушкин, не умею излагать ясно и по делу.

-- Расскажи, как Лермонтов.

-- Ну, ты того, не очень по моему поводу прохаживайся. Родителей следует почитать, даже биологических. Ладно, хрен с тобой. Приступим. Один личный вопрос. Тебе не жалко из красочного, живого, трепетного мира страстей, эмоций, человеческих судеб перенестись в холодное пространство умозрительных построений, скучных фактов, логических абстракций?

-- Да ты поэт! Стихи пишешь?

-- Что за манера отвечать вопросом на вопрос!

-- Ты еще не позабыл, что я наполовину еврей?

-- На четверть, хотя по еврейским законам ты кошерный и стопроцентный, там счет идет по матери. Разве что необрезанный...

-- Слушай, хватит! Что тебе требуется, чтобы приступить к делу? Чаю, водки, бутербродов, фруктов?

-- Хочу быть дерзким, хочу быть смелым, хочу одежды с себя сорвать!

-- Тебе жарко?

-- Невежа, я Бальмонта читаю.

-- У Бальмонта "с тебя сорвать", с дамы то есть.

-- Это неприлично и непочтительно к родителю.

-- К биологическому.

-- Тем более. Начнем пожалуй. В начале тридцатых годов большевики под водительством Сталина произвели революцию сверху, Великий Перелом. Возникшей тогда системой мы и займемся, притом строго в экономическом смысле. Прочие аспекты -- политические, философские, юридические, исторические, гуманитарные -- нас не будут заботить. В этой системе практически все принадлежало государству или находилось под его полным контролем: земля и ее недра, заводы, фабрики, банки, театры, издательства, плуги, трактора, одним словом, вся серьезная собственность. Крестьянам оставили малые участки земли вокруг домов, но запретили даже лошадей держать. По закону частным лицам не разрешалось владеть средствами производства. В эту категорию марксисты поместили все, что могла быть использовано для извлечения прибыли: станки, машины, орудия. У этой системы не было аналогов в современном мире, разве что в Египте при фараонах. И она, эта тоталитарная система, быстро обнаружила свои преимущества, преимущества для советского государства, разумеется. Перед началом войны СССР производил больше всех в мире танков и самолетов. Стоит вспомнить, что за десять лет до того никакой серьезной промышленности в стране не было. Да что там промышленность, даже в городах канализация и водопрод были далеко не везде. На одном партсъезде, кто-то, кажется, Угланов упомянул об этом, чем дал повод для каламбуров. Мол, что нам нужно проводить -- индустриализацию или сортиризацию. Так вот, в 41-ом году перед началом военных действий у немцев было 3 с половиной тысячи танков, а у русских -- во много раз больше. Знаешь сколько?

-- Нет.

-- Никто не знает. Маленькая история. Гудериан в своей книге написал, что 10 тысяч, ему никто не хотел верить, в первую очередь Гитлер. Реальная цифра на середину 41-го года составила 24 тысячи с лишним. По самолетам разница тоже была разительная: 3 тысячи против 18 тысяч. Да, многие советские модели были устарелые, но мы с тобой говорим о колоссальных производственных мощностях, созданных за короткий срок. Это советское преимущество сохранилось и во время войны. В 42-ом году немцы выпускали примерно 500 танков в месяц, а русские, по германским разведданным, 700-800. Не может этого быть, заявил Гитлер. Получалось, что вести кампанию на Востоке нет смысла. Реальная сила советской промышленности была 2 тысячи танков в месяц. Кончилась война, довольно быстро восстановили экономику, сделали атомную, потом водородную бомбу, потом полетели в космос. Снова технические детали оставляем в стороне. Неважно, что украли какие-то атомные секреты, забрали германские ракеты и т. п. Все равно использовались огромные экономические мощности. Откуда их взяли большевики? Тебе не скучно, юноша? Потому что дальше все пойдет в таком же ключе.

-- Нет, нет, пожалуйста, продолжай.

-- Хозяин-барин. Секрета в моей концепции нет, только трактовка. Сила советской экономики состояла в чудовищной концентрации средств в одних руках, в централизации. В тридцатых годах, в период сталинских пятилеток, большевики могли использовать на развитие промышленности близко к половине ВНП, валового национального продукта. Другим странам, которые прошли через стадию индустриализации, такая концентрация не снилась, они могли вкладывать лишь 15-20% ВНП. Возникает вопрос, а почему, собственно, большевики не продолжали в том же духе. Тогда бы действительно СССР мог догнать и перегнать Америку. Ответ: из-за демографии. В начале индустриализации население СССР распределялось так: 10% в городах, остальные в деревне. Крестьяне, пардон, колхозники, были для государства золотым дном, совсем, как мужик из щедринской сказки. Можно было забирать львиную долю колхозного урожая, а платить гроши. В 32-ом, когда забрали все подчистую, наступил мор, унесший миллионы жизней. Но и в хорошие годы крестьяне редко ели досыта. Мужички поставляли дармовое пушечное мясо для армии и очень дешевую рабсилу для великих строек. Большевики считали себя партией рабочего класса, однако основой их могущества было крестьянство: чем больше, тем лучше. К сожалению, в результате индустриализации происходил рост городов. Перед войной городские жители составляли уже пятую часть населения. После Сталина процесс урбанизации пошел галопом. СССР ввязался в гонку вооружений, строить нужно было все больше и побыстрее, на то и гонка. За время правления Хрущева создали мощностей в 4 раза больше, чем за годы первых пятилеток. В 1960-м, вскоре после твоего рождения, городское население сравнялось с сельским. Для государства это не прошло даром. Каждый человек, перселившийся из деревни в город, наносил удар по бюждету, он обходился государству в несколько раз дороже: жилище, еда, медицинское обслуживание...

-- Но ведь они платили!

-- Что они там платили! Придется тебе объяснить азы социализма. Оплата труда была очень низкая, одновременно цены на основные товары и услуги были твердые, они менялись редко и не отражали затрат труда и материалов, часто субсидировались, особенно на те товары, которые входили в т. н. корзину прожиточного минимума. Ты спросишь, зачем субсидировать, не лучше ли предоставить ценообразование рынку. Но ведь тогда пришлось бы отказаться от тоталитарного контроля, от бешеных темпов роста и прочее. Реальный социализм, сложившийся в СССР, базировался на том, что государство гарантировало городским трудящимся определенный, поспешу добавить, очень низкий уровень жизни, но зато распоряжалось львиной долей ВНП. Кстати, пункт о государственной гарантии уровня жизни был в программе нацистской партии, но это так, в скобках. В СССР государство держало в своих руках и цены, и зарплаты. Однако пользоваться прелестями этой гарантии реально могли только горожане. Деревенские жители фактически были лишены большинства советских благ, как бы от них отрезаны. Вслух этого никто не провозглашал, но разглядеть это просто. Интересно, что во время войны рационирование, обеспечение населения по карточкам, было введено только в городе.

-- Я все равно не совсем с тобой согласен. Кто мешал крестьянам, колхозникам, покупать субсидированные товары после отмены карточек?

-- Не кто, а что. Физическая реальность. Для них не строили жилищ и культурных учреждений, больничных коек для них было во много раз меньше. Наконец, торговая сеть в деревне совершенно зачаточная по сравнению с городом, поэтому теоретически колхозник мог приобрести некий субсидированный товар, но его в местном магазине не было. Нужно было ехать в город, хорошо если таковой имелся поблизости и там в продаже что-то было. И так далее. Вернемся к исходному пункту. Приток населения в города истощал казну. В начале шестидесятых начались серьезные трудности с продовольствием. По той же причине: количество городских, т. е. реальных едоков возросло. Неурожай 63-го года поставил правительство перед тяжелым выбором: или смириться с открытой нехваткой хлеба в городах, или начать закупки зерна за границей. Они пошли по второму пути.

-- Чем породили жалобы, что Россия из житницы Европы превратилась в иждевенца.

-- Эти понятия относительные. Те, кто так говорят, не знают реального положения вещей. Россия действительно вывозила зерно, но не больше 10 миллионов тонн, а СССР начал ввоз с 6 миллионов, в 70-е годы закупал по 15 -- 20 миллионов, в 80-ые 25 -- 30 миллионов, но были годы, когда импорт доходил до 40, 45, даже 55 миллионов, как в 1984. Валовый урожай теперь был больше: рекордный сбор 1913 года составил 80 миллионов тонн, в шестидесятые годы он был на уровне 120 -- 130 -- с учетом населения то же самое, новый рекорд был 237 миллионов в 1978 году. Общественное мнение все равно продолжало твердить, что раньше хлеба было куда больше. Но импорт продовольствия был только частью проблемы. Замедлился рост промышленности, потому что в таких сложных отраслях, как химия или электроника, простым увеличением мощностей они мало чего могли добиться. Производительность труда оставалась невысокой -- вопреки призыву Ленина, вывешенному на каждом заборе. Рабочая сила была более квалифицированная и обходилась дороже, но отдача от нее была пропорционально ниже. Наступила стагнация, застой. У меня в мозгах то же самое -- родной застой, язык больше не ворочается.

ПЯТЬ

-- Интересно, -- сказал Сергей, задумчиво болтая ложкой в чайной кружке, -- что от нас останется, как нас будут вспоминать после смерти?

-- Насчет моей скромной особы не уверен, ты другое дело. В памяти потомков ты останешься как Мастер Невыполненных Обещаний. Знаешь, в музеях пишут иногда под картинами: Мастер Женских Фигур.

-- Не понимаю, куда ты гнешь. Я -- хозяин своего слова.

-- Ну, да, сам дал -- сам взял.

-- Не ожидал, что ты знаешь русские поговорки. Похвально, юноша. Как, кстати, насчет женских фигур?

-- Действительно, как?

-- Я первый спросил!

-- Спросил про что?

-- Я тебя никогда не вижу в женском обществе. Поэтому и спросил. Ты, случаем, не...

-- Не.

-- Не что?

-- Не то, что ты подозреваешь. Я не гомик, не голубой, как теперь у вас говорят. Это первое. Второе, ты уже три или четыре дня увиливаешь от выполнения своего обещания. Мне это тяжело переносить.

-- Тяжело?

-- А ты как думал! Каково все это бедному отроку, сироте, с рождения не знавшему отца, коротающему одинокие дни на чужбине. Вдруг, словно с аэроплана спрыгнул, является человек, объявляет себя отцом, и что же? Доверчивый отрок попадает в паутину лжи. Я уже не говорю про картину с секретом, набитую деньгами мафии.

-- Про мафию откуда взял?

-- Откуда? Вы посмотрите на этого персонажа, он весь удивление. Ты привозишь из Чикаго кучу денег, обещаешь рассказать, разъяснить, но перекладываешь со дня на день, ровно Шехерезада. Потом и вовсе от истории своей жизни, которая, не забудем, должна была открыть мне тайну этого сокровища, соскальзываешь на советскую экономическую модель, но и ту прерываешь на середине. Что прикажешь мне подозревать? Что тут замешана мафия. Или КГБ.

-- Тебе нравится моя модель?

-- Нравится -- не то слово. Я влюблен в нее, влюблен до безумия, содрогаюсь от страсти. С такой моделью мне женщины ни к чему.

-- Браво, Боря! Вину признаю, исправлюсь. Все расскажу, ничего не скрою: про экономику, про деньги, про королей и капусту. Сей же час, без проволочек, без оттяжек. Я только не понял замечания насчет с рождения без отца. Юра от вас ушел, когда тебе было лет 12.

-- Мужчина по имени Юра откликался на обращение папа, исправно приносил подарки на день рождения. В остальное время он был со мной так же близок, как далай-лама.

-- Роза про это знала?

-- Мама знала только то, что хотела знать. Она была готова за меня жизнь отдать, но мои чувства не попадали в поле ее зрения. Мое благополучие -- да, мое здоровье, мои отметки и упехи по французскому, отнюдь не чувства.

-- Господи, и тебе выпало детство без отца. Это я виноват, больше некому. Я много раз начинал эту бодягу: давай узаконим наши отношения, и каждый раз она выдвигала аргументы навроде того, что негоже рубить ребенка пополам, сделаем еще хуже. Надо было действовать, делать что-то. Что теперь говорить! Знаешь что, давай выпьем на брудершафт.

-- Брудершафт? Ты хочешь сказать, что ты еще и мой брудер?

-- Я, конечно, не это имел в виду. Выпьем за то, что мы нашли друг друга.

-- Давай. Какую форму обращения я должен теперь употреблять: родитель или отец Сергий?

-- Не утруждай себя, отрок, зови меня просто Сергей. Я на толстовского супермена не тяну. Но к делу. Ты хотел знаний, ты их получишь. В середине 70-х в экономику вмешался новый фактор -- нефть. Страны нефтяного картеля ОПЭК под флагом борьбы с империализмом сначала объявили бойкот США и иже с ними, потом задрали цены раза в четыре. СССР поспешил воспользоваться новыми обстоятельствами на рынке, начал активно вывозить нефть. Так был сделан первый шаг на пути превращения страны в банановую республику. В казне появилась валюта, заправилы министерств и ведомств впервые смогли делать на Западе ощутимые закупки оборудования и материалов. Аппетит приходит во время еды, психология бюджета и управления стала меняться. На кой черт, в самом деле, тратить долгие годы на разработку и внедрение, когда можно просто купить. Раз-два-три, в прекрасной упаковке, с подробной документацией и гарантиями. Тем более, что советские разработки редко бывали успешными и законченными.

-- Ты склонен хаять все советское, это необъективно. А как же автомат Калашникова?

-- Калашников -- достижение изобретателя-самородка, которое система присвоила. Но к делу. Нефтяные деньги появились в ситуации, когда СССР все больше отставал в гонке вооружений: из-за экономической слабости, из-за неумения создавать сложные системы, из-за смехотворного уровня советской электроники и компьютеров. Вожди решили, что все это можно купить, иными словами, можно выиграть гонку за счет одних денег. Оборудование и материалы из-за рубежа потекли рекой, в первую очередь в военные отрасли, но фактически повсюду: отрасли с мирными вывесками все равно работали на войну. Чтобы дать тебе представление о масштабах и не нарушать секретности, приведу пример цементной промышленности, где половину мощностей заменили на импортные. Импорт царил повсюду. Разрешили ставить покупную электронику и материалы в оборонные проекты, или, как они говорят, изделия. Прежде сие строго возбранялось: откуда, мол, будете получать запчасти во время войны. Теперь все стало дозволено. Престарелые вожди размечтались о мировом господстве. Им, как старухе в пушкинской сказке, мало теперь было паритета с Америкой, нет, оченно хотелось переплюнуть дядю Сэма, произвести больше ракет, больше боеголовок. Системы наведения не грешат точностью, ракеты в большинстве на жидком топливе, на луну лететь не получается, возьмем устрашающими числами. Снова победила российская слабость: наша дура выше всех. И вот когда у ВПК страсть к приобретению достигла апогея, нефтедоллары пошли на убыль. Нефти в мире оказалось предостаточно, появились новые поставщики, как Англия и Норвегия, что ты и без меня знаешь. Политика безудержного импорта повисла в воздухе, планы завоевать Америку с помощью долларов пришлось оставить. Запахло банкротством всей системы. Советская публика, как обычно, ничего не знала, понимала и того меньше. Скоро в повседневной жизни населения наступили перемены к худшему. К тому времени все больше продовольствия и потребительских товаров импортировалось, чтобы покрыть и залатать пробелы, срывы и прорехи советского хозяйства. Усохли нефте-доллары -- стал падать жизненный уровень, обычное дело для банановых республик. Полки советских магазинов опустели, трудящиеся миллионами потянулись в столицы на предмет отоваривания, скоро и там стало пусто.

-- Сергей, какое это время?

-- Ну, это середина семидесятых, ближе к концу.

-- Мы уже уехали?

-- Вы покинули многострадальную родину осенью 75-го.

-- Ты не мог бы задержаться на этом событии? Мои воспоминания содержат одни бытовые детали. Я, например, плохо помню твою роль при отъезде и вообще. Какие отношения у вас мамой в это время? Очередной разрыв навсегда?

-- Умея описывать подобные ситуации, я бы ни за что не возился с экономикой, я бы стал известен как Лев Толстой или Голсуорси. Когда после самолетного дела советским властям пришлось допустить эмиграцию, я понял, что Розу не удержать. Было грустно и больно, но я ничего не мог с этим поделать.

-- А сам почему не хотел ехать?

-- Прежде всего, это было невозможно -- с моим допуском. Но это не все. В то время я не мог себя представить в эмиграции. Сейчас, задним числом, понимаю, что сумел бы выжить, как прочие, но тогда считал, что это не для меня. Тем более, что меня ни за что не выпустили бы.

-- Скажи, в этом решении не были замешаны патриотические чувства?

-- Это что такое?

-- Сергей, не надо притворяться. Ты знаешь, что это такое.

-- Ничего подобного. Патриотизм -- одно из самых мутных, амбивалентных, эксплуатируемых понятий. Если он предопределен случайностью рождения, тогда человек -- это скот с тавром, у которого нет свободы воли. Лучше оставим этот разговор, он уведет нас еще дальше от темы. Я дам тебе один намек. Я вырос на русскуой культуре, я к ней прикипел, хочется думать, что я ее знаю. Я ее люблю, но не до потери человеческого облика. Во имя этой любви я ничего не стану оправдывать.

-- Что ты имеешь в виду?

-- То самое, для чего на сцену вызывают патриотизм: кровавые завоевания, угнетение, геноцид, прочие прелести. Про это довольно.

-- Как прикажете, господин профессор.

-- Герр профессор звучит язвительнее. На чем мы, собственно, остановились?

-- На нашем отъезде. Меня еще смущает одно обстоятельство. Ты раньше говорил, что вами владела всепожирающая страсть, и вдруг вы расстаетесь навсегда. Тогда ведь все думали, что эмиграция необратима, как переезд через Лету. У меня это плохо укладывается в голове.

Не у тебя одного. Но другого выхода у нас не было. Роза была одержима идеей отъезда, слышать не хотела никаких доводов. Она потеряла сон, вспыхивала по любому поводу. Ей говорили, что она, привыкшая к роскоши и удобствам, будет терпеть на Западе лишения и невзгоды. Не имеет значения, говорила она, у меня состояние, как у Брюллова. Уеду во что бы то ни стало.

-- Брюллов здесь причем? Это который "Последний день Помпеи"?

-- Он самый. Роза вычитала у Петрова-Водкина, что знаменитый Брюллов, не выдержав порядков Академии художеств, собственных болезней и перепоя, бежал из России. На границе разделся донага и бросил одежду через шлагбаум покидаемой страны.

-- Я свидетель, что мама не последовала его примеру. Мы привезли в Америку уйму барахла, я его до сих пор выбрасываю. Кстати, Брюллов иностранец?

-- Он из французских гугенотов, Брюлло, но родился, кажется, в России.

-- Еще у меня вопрос. Юра с нами не жил последние годы, это что -из-за тебя?

-- Трудно сказать. Мы с Розой этой темы избегали. Кажется, у него возник роман и он ушел к этой женщине.

-- Почему же вы тогда с мамой не поженились?

-- Я уже тебе говорил. Роза не хотела, чтобы у тебя было два отца, иными словами, она не хотела давать объяснения подростку, почему взрослые не всегда поступают, как следует. Лучше ни одного отца, чем два. Знаю, знаю, ты уже мне объяснил. У меня еще вопрос: хотя вы с Розой, с мамой, не проживали вместе, но в остальном у вас что -- был моногамный брак?

-- Стоп!

-- Стоп что? Я не совсем понимаю.

-- Сейчас поймешь. Ты хочешь обязательно залезть в чужую постель. С похвальной научной целью знать все подробности. Должен тебя огорчить, номер не пройдет. NO PASSARAN! Все, что тебе полагалось знать про наши с Розой отношения, я уже рассказал. Умерь свой войеризм, речь идет про твоих родителей, юноша. Будешь настаивать, я наглухо заткнусь.

-- Не вели казнить, почтенный профессор, что виноват, то виноват. Только, ради Христа, не лезь в бутылку. Поесть-попить хочешь? Могу к Моне сгонять за любым русским деликатессом, который смягчит твой праведный отцовский гнев.

-- Гонять никуда не надо. Подлизываться тоже необязательно, но чаю своего завари. Сказано-сделано. Заодно, если хочешь, расскажу происхождение этого чая.

-- Ирландского?

-- Ты прав, этот чай не растет в Ирландии, просто там популярен. Смесь состоит в основном из сорта Ассам, произрастающего в одноименной провинции на севере Индии. Англичане в девятнадцатом веке пили много китайского чаю, из-за чего испытывали дефицит торгового баланса. Они стали ввозить в Китай опиум, а когда китайцы воспротивились, военной силой навязали им свободу торговли -- опиумом. Заодно стали сами выращивать чай, на Цейлоне и в Ассаме. Сначала попробовали китайские сорта, но те на растут на чуждой почве, тогда перешли на местные. Чай Ассам вышел экстрактивный, крепкий, любим ирландцами, которые, как ты возможно знаешь, не дураки поддать. Считается хорош в любое время дня, включая утреннее похмелье.

-- Намек на славянскую слабость к алкоголю игнорирую. Но чай ничего, добрый. Опиумные войны, кстати, служат, хорошей иллюстрацией к разговору о патриотизме. Я, убежденный англофил, не могу подыскать аргументов в защиту ихнего опиумного зверства. За то, что просветил по поводу чая, я, подобно Онегину, отплачу тебе признанием. Ты никогда не задумывался, каким образом ты смог учиться в Колумбийском университете?

-- Ты имеешь в виду, без спортивных заслуг?

-- Шпильки в сторону, я имел в виду деньги. Учеба в таких заведениях стоит дорого, а ты оказался там сразу по прибытии в Америку.

-- Я получил грант, даже несколько, от разных благотворительных фондов. Впрочем, этим мама занималась.

-- Думаю, что тебе это тоже знать небесполезно. Гранты ты действительно получил, но главным образом потому, что университет о них позаботился. Теоретически вы могли этого добиться сами, но вряд ли. Все произошло по той причине, что я -- уже после вашего убытия -- заручился содействием одного милого профессора из твоей alma mater.

-- Из Коламбии?

-- Из нее самой. Было это небезопасно, из-за моей первой формы секретности, которая запрещала общаться с иноподданными, но обошлось.

-- Почему этот профессор принял во мне такое участие и как его зовут?

-- Имени назвать не могу, такой был уговор. Что касается причины, то она очевидная: из гуманных соображений, в соответствии с идеалами всемирного братства людей.

-- А если серьезно?

-- Этот советолог очень дорожил возможностью приезжать в СССР. Нас свел человек, от которого такие приглашения зависели. После я полистал работы этого джентльмена, они мне показались беззубыми, оппортунистическими. Был даже слух, что он вообще работал на нас, но это, думаю, преувеличение. В то же время у него я натолкнулся на высказывание, что советский режим пользуется у населения заслуженным признанием благодаря его эффективности. Писано году в 80-м. По внешнему виду и манерам он напоминал советского преуспевающего доцента.

-- Вот это да! Какие вещи вы мне рассказываете, герр профессор!

-- Ты, того, не бери в голову, стыдного в этом нет. Я, кстати, очень рад, что ты не пошел по пути наименьшего сопротивления.

-- Это куда?

-- В советологию, Russian Studies, в общем, где помельче.

-- За комплимент спасибо, за помощь тоже. Ты прав. Маловероятно, чтобы мама смогла сама добыть грантов на девяносто тысяч.

-- Неужели так много?

-- Овес в Америке дорогой. Ты все же хочешь войти в историю как Мастер Невыполненных Обещаний, может, бессознательно, но хочешь.

-- Ладно, черт с тобой, возвращаемся в Москву, как это битлы твои поют: Back to USSR. После того, как вы дезертировали, процесс экономического проскальзывания, застоя, возрастающей зависимости от экспорта полезных ископаемых, процесс этот продолжался. Правление Брежнева достигло странной фазы, когда вроде бы ничего не происходило. Брежнев, свалив в комплоте с другими Хрущева, постепенно и без шума избавился от возможных претендентов на свой пост и дальше, как царь Салтан, царствовал, лежа на боку. Всем, кто не посягал на его кресло, при нем жилось спокойно, они надеялись помереть на посту. На верхнем этаже все впали в маразм, в оцепенение. Горбачев в мемуарах описывает такой эпизод. После переезда в Москву он пригласил на новоселье своего земляка Андропова: приходите, Юрий Владимирович, отведать наших ставропольских блюд. Нет, ответил Анропов, не стоит, а то завтра начнутся распросы: о чем говорили. Конечно, Андропов удержался на своем месте не одним осторожным домоседством. Он еще активно собирал компрометирующий материал на семейство Брежневых, уволить его было не безопасно. При Брежневе расцвела такая коррупция, которая раньше никому не снилась.

-- Что это значит: собирал материалы на Брежнева?

-- Понимай буквально. Брежнев принимал миллионные подношения от узбекских и азербайджанских вождей, благодаря этому они делали в своих республиках, что хотели. Дочка Галина была замешана в контрабанде. Андропов посадил ее любовника, ее саму таскал на допросы. Муж Галины Чурбанов был круто замешан в узбекских делах, его Андропов отправил в тюрьму, но уже после смерти тестя.

-- И что, все спокойно на это смотрели?

-- Кто все? В Политбюро заседали преимущественно старцы, которые мечтали отдать концы, не покидая служебного кабинета. Свободной прессы не было в заводе. Номенклатура поменьше занималась своими делами, не забывая о собственном кармане...

-- А партия, новый класс, про который писал Джилас?

-- Партия? Гм, партия продолжала идти по ленинскому пути, нет нужды, что под водительством генсека-казнокрада. Это всегда была по преимуществу партия ведомых, руководящее быдло, а в семидесятых все стали предельно практичными: пайки получаем, привилегиями пользуемся, остальное -- не наще дело. Я знаю, я в этой партии пробыл более 20 лет. Партия фактически утратила способность управлять, но это накапливалось годами. Брежнев был болен, фактически в маразме, его гальванизировали для официальных церемоний, в остальное время никто не мог, да и не хотел принимать решений. Экономика шла вниз, коррупция разрасталась. Началась война в Афганистане.

-- Какую цель они преследовали этой войной? Я до сих пор не понимаю.

-- Я тоже. В целом это была маразматическая стратегия, ляп, глупость, советский Вьетнам, но нельзя исключить, что для развязывания войны были другие мотивы. Например, захватить древнюю магистраль транспортировки наркотиков.

-- Сергей, тебя заносит! Чтобы они собрались на Политбюро и постановили ввести войска в Афганистан с целью установить контроль над мировой торговлей героином? Это невероятно, невозможно себе представить!

-- В стране социализма все возможно. Приглядись к ситуации. Вождь с 1974 года, когда он перенес серию инсультов, пребывал в вегетативном состоянии, прочие руководители престарелые и оцепеневшие. Фактически все верхнее руководство в параличе. В такой обстановке открываются широкие возможности для помощников, подручных, советников и прочих царедворцев. Если среди этой публики сложится группа, у которой есть преступный мотив, навроде наркотиков, многого можно достигнуть. Такая группа была: Галя Брежнева, ее муж Чурбанов, которого сделали замминистра МВД, его босс министр Щелоков, кореш Брежнева еще с днепропетровско-молдавских времен и отпетый казнокрад. Андропов, придя к власти, его немедленно убрал. Но это потом было, в 82-ом, а пока в 79-ом у этой группы был не только мотив, но и средства. Войска МВД, краснопогонники, были очень многочисленны, если судить по их присутствию на улицах советских городов. Эта группа легко могла найти соучастников среди советников Брежнева, которые бы подготовили предложение о вторжении. Дескать, позарез необходимо в интересах страны. И знаешь, что подозрительно? Поначалу операцию вторжения проводили ВВ, внутренние войска, под командованием генерала МВД. Только потом, после полного провала, дело отдали армии. Нет, брат, пока нам не откроют всех архивов, подозрение остается.

-- Как же Андропов, который славился своей проницательностью, допустил подобную авантюру?

-- Сначала я задам тебе встречный вопрос. Как мог Джон Кеннеди, любимый сын Америки, развязать злосчастную войну во Вьетнаме. Не пыхти, я знаю ответ. Теперь про Андропова. Он не только допустил афганскую операцию, он, по некоторым данным, был ее инициатором.

-- Мне что-то не верится.

-- Всяко бывает. Андропов, как говорят, страдал от "венгерского комплекса", боялся, что режим может рассыпаться, как карточный домик в результате мятежа, как это случилось в Будапеште 56-го года. По его мнению, только применение устрашающей военной силы могло спасти положение. История о том, как и почему состоялось вторжение, идет от Горбачева, других источников пока нет. Байка сама по себе захватывающая, роман Дюма-папаши, только в ней, боюсь, перемешаны быль и небыль. Сюжет все равно первоклассный. Если охота, я изложу.

-- Конечно.

-- В апреле 1978 года группа марксистских интеллигентов и левых офицеров захватила власть в Кабуле, вроде бы по собственной инициативе. Говорят, что в Кремле узнали про переворот из передачи Би-Би-Си, но все равно приняли в объятья новых товарищей во главе с Мохамедом Тараки. Скоро новый режим зашатался, встретив сопротивление со стороны духовенства и населения. Партизаны контролировали большинство сельских районов. Брежнев откликнулся на призыв Тараки о помощи, дал ему военных советников, танки, вертолеты, но послать войска отказался. В сентябре 79-го года Тараки прибыл в Москву, его обнимали и, как тогда было принято, целовали взасос, кормили и поили, но по возвращении в Кабул он был свергнут, посажен под арест. Новый вождь Хафизула Амин был тоже марксист и друг СССР. В начале октября Брежнев поехал в Берлин на празднование 30-летия ГДР. Он был плох, пропала чувствительность в ногах, на трибуну смог забраться только при поддержке Герека и Хонекера, но все равно умудрился прочесть получасовую речь, была у него такая интересная способность.

9 октября по возвращении в Москву Брежнев узнал, что Тараки мертв -официально в результате серьезной болезни. На самом деле, его, по приказу Амина, привязали к постели и задушили подушкой. Я тебя не обманул, обещав острый сюжет, но это только начало. Амин все меньше нравился Москве. Пошли слухи, что он завербован ЦРУ. Хотя доказательств не было, на советско-афганской границе установили посты электронного прослушивания. В ноябре резидент КГБ в Кабуле пришел к выводу, что афганскую революцию можно спасти только сместив Амина, для чего потребуется вмешательство СССР.

-- Ты же сам сказал, что связи Амина с ЦРУ не были доказаны. Зачем же было его смещать?

-- Хороший вопрос. Я не знаю ответа, скажу только свои соображения. Один вариант: его хотели заменить более расторопным товарищем. Другая возможность параноидальная. Да, доказательства пока отсутствуют, но нет дыма без огня. Раз ходят слухи, значит завербован. Тем более, Амин некогда учился в США, тогда, небось, его и захомутали.

-- Да, эта возможность мне в голову не приходила.

-- Оторвался от родной почвы. Сколько народу уничтожили на основании одних подозрений, вспоминать не хочется. Есть и третья возможность. Андропов мог посоветовать кабульскому резиденту придти к такому выводу.

-- Зачем?

-- Андропов вел сложную игру, где все было подчинено его собственному прицелу на высший пост. Личный врач генсека Чазов отчитывался перед Андроповым. Сначала тот запрещал информировать Политбюро о плохом здоровье Брежнева. Во имя благосостояния народа, во имя спокойствия в партии и стране мы должны представлять Леонида Ильича полным сил и энергии. Чазов, между прочим, считал эту практику гальванизации Брежнева перед публичными выступлениями ханжеством и садизмом. В более личном плане, Андропов не хотел усиления других соперников, Подгорного или Косыгина, но после, когда эти деятели стали неопасны, снял свои возражения. Пусть коллеги в Политбюро знают, что Брежнев больше не в состоянии исполнять свои обязанности. Посему вполне возможно, что Андропов хотел втянуть Брежнева в авантюру, провал которой кончил бы карьеру генсека.

-- Сергей, ты обещал сюжет из Дюма, но Андропов не кардинал Ришелье. Это -- шекспировский персонаж.

-- Какой?

-- Яго, конечно..

-- Ты, пожалуй прав. В начале декабря на дачу Брежнева приехали Андропов, Громыко, Устинов и Черненко. Пятеро старцев по инициативе Андропова постановили ввести войска в Афганистан. Генштаб стал было возражать, но Устинов заткнул генералам рот: вмешательство военных в политику -- это бонопартизм, ваше дело исполнять. 12 декабря Политбюро формально одобрило это решение. До нас дошла резолюция No 176/125, написанная от руки т. Черненко: одобрить меры в стране А. На бумажке стоят подписи 12 членов и кандидатов Политбюро, нет только больного Косыгина. Текст резолюции был опубликован в Washington Post. Вытащили и рассекретили ее Горбачев и Шеварнадзе. Это наводит на мысль, что главная цель утечки была снять с них самих личную ответственность. Мы, мол, были младшими членами руководящей команды и просто следовали курсу. Все главные деятели к этому времени были на том свете; винить стало некого. Эта рукописная цидуля, как нас уверяют, представляет собой единственный обнаруженный документ. Суперсекретность -- даже страна не названа -- обусловлена опасением, чтобы ничего не просочилось наружу. Возникает глупый вопрос, как вообще могла функционировать советская власть, если даже для Политбюро не могли найти одну надежную машинистку? Нам предлагают поверить, что весь процесс подготовки вторжения происходил на основе устных указаний, как во времена Гомера. В самом деле, ведь речь шла всего лишь о посылке трех дивизий с использованием 400 транспортных самолетов!

-- Ничего себе!

-- Знай наших. 26 декабря эти самолеты с интервалом в 3-4 минуты стали приземляться в кабульском аэропорту. Во время выгрузки войск и бронетранспортеров двигатели продолжали работать, самолеты тут же улетали обратно. Операция Буря была спланирована в два этапа. Сначала с согласия Амина в Афганистан вводятся три дивизии, после их размещения осуществляются перемены в руководстве страны. Амин, недавно уцелевший при покушении на его жизнь, заперся в старом королевском дворце-крепости под Кабулом. Под охраной пехотной бригады и танков он ждал русских братьев как своих освободителей. Элитный советский "мусульманский" батальон занял позиции вблизи дворца. В середине дня 27-го Амин устроил обед для своих министров. Из-за недоверия к афганцам пищу готовили советские повара из Узбекистана. Вскоре высокие гости, собравшиеся на трапезу, корчились на полу. Амин лежал без сознания. Вызванные советские доктора, неосведомленные о плане, откачали его. По плану, отравленный Амин должен попасть в советский госпиталь, но его помощники не согласились. Намеченную на 11 ночи ликвидацию афганского руководителя начали немедленно. В первый этаж дворца ворвались спецназы, переодетые в афганскую форму. Завязался бой. Русские десантники громко матерились, чтобы не стрелять в своих. Все они были уничтожены, погиб также один из советских докторов. Начался артиллерийский обстрел дворца. Когда Амину доложили, что стреляют русские, этот агент ЦРУ ни за что не хотел верить. Когда дворец, наконец, был захвачен, Амина нашли в луже крови. Он лежал, прижимая к себе пятилетнего сына. Они, видимо, попали под перекрестный огонь. Вслед за этим прибыли представители враждебной Амину афганской фракции. Не смущаясь тем обстоятельством, что Доблестный Предводитель Революции уже мертв, они привели в исполнение смертный приговор над его трупом. Вот какая история. Помнишь, я начал с возможной связи с наркотиками?

-- Ну, да.

-- Мой совет: не бери в голову. Это возможность, но весьма мутная, отдаленная. Я про нее сказал, чтобы продемонстрировать, как труден анализ подобных ситуаций, сколько всего примешивается. В афганских делах был еще один фактор -- серьезный, очень серьезный. Не догадываешься?

-- Нет, ничего не приходит в голову.

-- Хм. Как насчет Ирана? В начале 79-го года там разразилась революция, шах бежал, Хомейни вернулся. По данным ЦРУ, опубликованным пару лет назад, Москва в это время стала точить когти на богатого нефтью соседа, чем доставила Картеру немало хлопот. В ноябре после захвата американского посольства в Тегеране, советский генштаб разработал план захвата солидного куска иранской территории на случай, если США введут свои войска в Иран. Вторжение в соседний Афганистан могло быть с этим связано.

-- Тогда почему это был сделано так неуклюже, так бестолково?

-- Много будешь знать, скоро состаришься. Были, небось, на то государственные соображения. Например, чтобы не поломать традицию. Все русские военные кампании начинались кое-как. Как сказал один боярин в 16 веке, когда под Смоленском без всякого смысла уложили десятки тысяч русских: Ничего, у нас людей много. Тебе не кажется, что пора на покой, впереди еще много всякого.

-- Что с тобой поделаешь, профессор Шехерезадов. Чай пить будешь?

ШЕСТЬ

-- Борис, ты когда-нибудь задумывался, какой тяжелый, непоправимый вред лично ты принес советскому государству?

-- Долго я над этим, признаться, никогда не размышлял, но думаю, ущерб не мог быть особенно велик, скажем расходы на детский сад и школу. Я рано уехал.

-- Рано или поздно, но уехал. Это существенно.

-- Ну и что? Зато я, в отличие от оставшихся, не перемывал родной власти косточки в бесконечных кухонных сидениях, не показывал ей фигу в кармане, не читал и не распространял Самиздата, не опаздывал на работу, не претендовал на путевки, премии, пайки и пенсии, не подавал заявлений о предоставлении жилплощади и очередного отпуска, не отставал в социалистическом соревновании, не опаздывал с уплатой членских взносов, не... Чего я еще не делал в ущерб государству рабочих и крестьян?

-- Однако! Покинув СССР неполных осьмнадцати лет, сколько советских реалий ты унес в памяти. Никогда бы не подумал! Увы, твоя искрометная тирада бьет мимо цели. Ущерб, вред, урон вызваны самим фактом отъезда. Эмиграция наносит удар по престижу социалистического государства, ставит под сомнение расейскую исключительность. Кто нюхнул русского духу, кто отведал русского сала, тот нигде в мире жить не сможет. В таком ключе, хотя другими словами, аргументировали в семидесятых диссиденты-почвенники -- с упором на нашу уникальную, прочим народам недоступную духовность. От эмиграции сильно пострадала пропаганда. Наш строй изображался как вершина исторического прогресса, рай на земле. Бежать из рая? Тоталитарный режим эмиграции не предусматривает. Если гражданин может показать зад партии и правительству, тогда старания упомянутых институтов поставить под свой контроль все сферы жизни в СССР были, мягко говоря, впустую. При виде такого вопиющего неповиновения остающиеся жители становятся менее покорными, но и это еще не весь вред. Наша страна, как всем известно, исключительно богата талантами, однако через некоторое время, неожиданно быстро, стала заметна утечка мозгов и талантов. Я не говорю про долговременные последствия, навроде тех, что теперь, когда позарез нужны бизнесмены, вспоминают, что лучшие давно в Америке. Это особый разговор. Потерю технических кадров ощутили сразу, особенно инженеров и особенно снабженцев, толкачей. Эту последнюю категорию систематически третировали, призывали искоренить, а когда они действительно покинули сцену, оказалось, что система не может без них обойтись.

-- Сергей, не пора ли вернуться к теме?

-- Мы от нее не отклонялись. Ни на иоту. В падении советского режима эмиграция сыграла роль. Косвенным образом нынешние власти это признают, заманивая эмигрантов обратно. Пока мы не двинулись дальше, я хочу обратить твое внимание на некоторые аспекты еврейской проблемы, связанные с эмиграцией. Почвенники, погромные и философские, очень озабочены тем, что евреи составляют значительную группу в интеллигентных профессиях. Они не хотят понять, что помимо глобальной исторической тенденции -- евреев во всем христианском мире не пускали в государственное управление, армию, землевладение и т. д. -- в России был дополнительный фактор. Поскольку основная масса русского населения на протяжении многих веков находилась в кабале, была лишена личной свободы, нечего удивляться, что среди дворян столько выходцев из-за рубежа, а в свободных профессиях -- евреев. Романовы до самого падения отказывали евреям даже в куцых правах прочих российских жителей. Результатом была массовая эмиграция в Америку, которая получила от этого немалый экономический прикуп.

-- Не думаю, что они привезли с собой много денег.

-- Они привезли энергию, тягу к образованию, предприимчивость. Русские евреи основали Голливуд в Калифорнии, не будь в России Победоносцева с его тройственной формулой, они вполне могли бы сделать это в Крыму.

-- Тогда сегодня российская фабрика снова очутилась бы в юрисдикции украинского правительства.

-- И то правда.

-- А что это за формула?

-- Одну треть евреев окрестить, другую уморить голодом, оставшихся вытолкать из страны. Ладно, кончаем с эмиграцией, на закуску исторический анекдот про Лескова. В восьмидесятых годах прошлого века комиссия графа Палена, изучив положение евреев в Российской империи, предложила многие ограничения смягчить -- безрезультатно. Среди материалов комиссии была статья Лескова "Еврей в России", где писатель занял откровенную позицию в пользу еврейских прав. Аргументация такая: в губерниях, смежных с чертой оседлости, христианское население видит прямую выгоду от присутствия еврейских ремесленников и торговцев, по каковой причине даже укрывает их от властей. Пьют православные на Украине и в Белоруссии у шинкарей?евреев меньше, чем у русских кабатчиков в остальной империи. Статья была отпечатана в 50 экземплярах, она увидела свет только в 1920 году, с тех пор в собрания сочинений не включалась. Помнишь нашу первую размолвку с Розой? Ситуация с евреями -- это бесконечная бодяга, сказка про белого бычка. Большинство россиян не антисемиты, но стесняются возражать погромщикам. Или остерегаются. Или в глубинах национального сознания сидит что-то темное. Или все перечисленное вместе. Евреев терпят, когда в них нуждаются, но чуть-что вымещают на них свою досаду, свою злобу. Надо лечиться или бомбы делать -обращаются к евреям, но только жизнь ухудшается, во всем винят пархатых жидов.

-- Ты хочешь сказать, что и сейчас так же?

-- Не ходи к гадалке. Но станем продолжать, господа, станем продолжать. Как ты, наверно, еще помнишь, шла война. Население поначалу было настроено дидактически, все рвались проучить афганцев. За что, неважно. Они были виноваты уж тем, что чичмеки, мусульмане, отсталые, не видели паровоза и живут при родовом строе. Стали приходить похоронки. Никогда не забуду страшное, пустое лицо продавщицы в магазине на Вернадского, у которой я много лет покупал сыр. Что с вами, спросил я по наивности. Сына убили. Война затягивалась, воинственных заявлений от граждан поступало все меньше, то же самое относилось к продуктам в магазинах. Кремлевские старцы приняли продовольственную программу. Умер Брежнев.

-- Когда он умер, мама призналась, что последние годы ее мучили стыд и жалость всякий раз, когда его, полуживого, выпускали на трибуну читать текст, которого он не понимал.

-- Общественное выше личного, не говоря уже про то, что он ни за что не хотел уходить на покой. Сменивший Брежнева Андропов много лет был закулисным покровителем или подстрекателем фронды: театр на Таганке, братья Медведевы и прочее. КГБ и Жорес Медведев стали убеждать мир, что новый советский фюрер -- подлиный интеллигент: читает книги, пьет виски, наслаждается музыкой Глена Миллера. Мало кто помнил, как в Будапеште 56-го года посол Андропов гарантировал Имре Надю личную безопасность, даже автобус предоставил, но стоило тому покинуть югославское посольство, где он искал убежища после вторжения советских войск, как его потащили в застенок... В качестве хозяина СССР Андропов обнаружил наивную прямолинейность. Скверное, со дня на день ухудшающееся положение во вверенном государстве он надеялся исправить полицейскими мерами. Блюстители порядка ринулись прочесывать магазины, пивные, бани, кинотеатры, парки и улицы в поисках граждан, манкирующих социалистическим трудом. Вскоре он отправился в лучший мир, оставив своим наследником Горбачева.

-- Кажется, был еще один старец, не помню фамилии...

-- Товарищ Черненко, который, как тогда острили, не приходя в сознание, приступил к исполнению обязанностей генсека. Этот протянул всего один год. Еще при нем главные решения фактически принимал Горбачев, его называли второй генсек. Став первым, он обнаружил исключительное рвение. При геронтократах глыба советской жизни медленно сползала под откос, но внешне выглядела застывшей. С воцарением Горбачева она понеслась в пропасть с нарастающей скоростью -- как камнепад, как лавина. Историческая справка: Нерон, сжегший Рим, был у власти 14 лет, наш герой управился за шесть. Полную картину этого исторического оползня дать не обещаю, одни личные впечатления.

-- Ты, следовательно, не претендуешь на объективность?

-- Ох, не претендую. Сначала литературная аналогия. Горбачев живо напомнил Хлестакова. Те же качества: необыкновенная легкость в мыслях и решениях, невежество, способность мгновенно приспосабливаться.

-- Уж это ты того... Согласись, он выгодно отличался от Брежнева.

-- Отличался, но не всегда выгодно. Но это опять же ничего не значит. Хлестаков -- психологический тип, распространенный в русской жизни. Гоголь его так гениально прописал, потому что видел множество Хлестаковых, в себе носил хлестаковские черты.

-- Хлестаковы встречаются не только в России...

-- Боря, я понимаю, ты боишься обидеть русский народ. Согласен, все народы совершенно равны и одинаковы, заодно нет разницы между мужиками и бабами. Научный факт. Достаточно вспомнить недавно установленную нашими учеными частоту встречаемости хлестаковского психологического архетипа в Верхней Вольте и Непале...

-- Понял, согласен, беру назад свою ремарку. Продолжай, не горячись и не язви.

-- Я просто хотел показать, как с помощью уравнительных упрощений можно любой разговор выхолостить, свести к банальностям.

-- Хорошо, ладно. Если нужно, могу свое извинение повторить.

-- Одного достаточно. Параллель Горбачев-Хлестаков кажется тебе натянутой, но ты не торопись. Михал Сергеич не жулик, он получил более солидное образование, у него интеллигентная жена. Увы, эти достоинства, если к ним присмотреться, быстро блекнут, линяют. Московский университет конца сороковых был храмом коммунистического мракобесия, я это знаю из первых рук. Еще я задам тебе вопрос: какое юридическое образование можно получить в стране воинствующего бесправия? В мемуарах Горбачева никакая литературная правка не может скрыть культурного уровня добросовестного номенклатурщика. Жена вышла из того же МГУ, преподавала марксистско-ленинскую философию и эстетику. Горбачев ценил образование, даже второй институт закончил, сельскохозяйственный, но все свои знания получал из выжимок и справок, подготовленных секретарями. Как по твоему: читал он Соловьева или, скажем, Ключевского?

-- Не знаю, но мог и читать, ведь этих авторов при нем переиздали -впервые за много лет.

-- Неправда ваша, дяденька, не читал. Доказательство? В мемуарах они упомянуты только однажды, в связи с переизданием. Осиль он один том Ключевского, непременно похвастался бы, цитату привел или что-то в этом роде.

-- Скорее всего, ты прав.

-- Спасибо. В отличие от добрейшего Леонида Ильича, твой герой Горбачев не был казнокрад и мздоимец, во всяком случае нам такие его подвиги неизвестны. Зато Брежнев свято верил в однопартийную партию, верил в общественную собственность на средства производства, никогда на эти устои не замахивался. Горбачев на словах признавал эти догмы, но пришла лихая година -- он ими поступился.

-- Минуточку, товарищ профессор! Причем тут партийная польза? Как насчет общечеловеческих идеалов?

-- Это еще что за зверь? И тот, и другой были членами партии, все, что имели, получили от партии, всю свою сознательную жизнь карабкались по ее лестнице. Естественно поэтому их судить с партийной точки зрения.

-- А если бы Горбачев вышел из партии, как Ельцин?

-- Про этот маскарад мы еще будем иметь случай поговорить. Кроме того, он не вышел. Горбачев стоял у руля огромной машины. Машина завалилась в овраг, в этом немалая его вина или заслуга -- это как посмотреть. Конечно, машина давно буксовала на этом губительном склоне, и хлестаковское рвение Горбачева ускорило развязку, не больше. Управлять системой он мог только в пределах ее возможностей и, по невежеству, выбрал худший путь.

-- Значит, мог выбрать и наилучший?

-- Теоретически мог. Кабы знал.

-- Ты его знаешь?

-- Нет, не знаю. Не торопись меня укорять, что я к нему слишком строг. Я, однако, знаю, что в потемках разумные люди двигаются с осторожностью, вдоль стенки, они не прут напролом. Это станет яснее, когда перейду к конкретностям.

-- Ты несколько раз упомянул невежество Горбачева. Я понимаю, что он не Кант и не Спиноза, но на фоне своих предшественников...

-- Тут есть заковыка, специфически советская, тебе она в голову не приходила. Может, у его предшественников IQ был пониже, однако у них было перед Горбачевым преимущество. Они на протяжении многих лет проходили школу управления в Москве, знали все ходы и выходы, знали, что дозволено и главное чего нельзя делать ни в коем случае. Горбачев был выскочка, стал генеральным, пробыв в центре всего несколько лет, весь его опыт и кругозор были ставропольские.

-- Зачем же его назначили?

-- На любую систему бывает проруха. Принятый порядок старшинства сломался, система зашла в тупик. За три года померли три генсека, побоялись посадить за руль еше одного маразматика. Горбачев рванулся с места во весь опор, немедленно наломал дров. В попытке загладить, исправить тяжелые последствия он стал суетиться, нервничать и принес еще больше вреда. Началось дело с гонений на водку, это было в самом начале правления, всего через два месяца после назначения. В мемуарах он пытается свалить вину на других, которые неправильно выполняли верную директиву, но шила в мешке не утаишь: этот катастрофический просчет, скорее всего, предопределил все дальнейшие неудачи.

-- Что же плохого в том, что он хотел искоренить пьянство?

-- Боренька, золотце, один мой приятель говорил: в наше время наивный -- все равно, что глупый.

-- Упражняйся в остроумии по моему поводу сколько душе угодно, но я все равно не понимаю.

-- Странно, очень странно. Кстати, давно, лет десять с лишним тому в "Новом Русском Слове" появилась статья под хлестким название "Камо грядеши, товарищ Горбачев", где описывались фатальные последствия сухого закона во время первой мировой войны. Вряд ли Горбачев был способен усвоить этот урок. В наше время результаты тоже были удручающие: кампания обошлась миллиардов в 200. Водка была ключевой статьей бюджета; она, во-первых, давала огромный доход, а вдобавок выбирала у населения излишки денег, возникавшие из-за нехватки потребительских товаров.

-- Ты не ответил на мой вопрос. Что плохого в борьбе с алкоголизмом. Деньги -- другой вопрос. Тем более, что ущерб, приносимый потреблением спиртных напитков, обычно превышает доход от их продажи. Я помню такие цифры: потери 100 миллиардов в год, приход 50 милиардов, это для Америки.

-- Ах, Америка, Америка, прекрасная страна, где все гуляют и пьют без закуски... Господи, ты вроде умный и американски образованный, однако некоторые вещи у тебя просто за горизонтом.

-- Спасибо за комплимент. Премного польщен.

-- Не ершись, сие есть правда. Ты вынуждаешь меня сделать лирическое отступление насчет водки...

-- С интересом послушаю, будучи невежей в этом предмете. Интересно также узнать обстоятельства изобретения водки в России.

-- И ты повторяешь эту байку! Вижу, придется рассказать, только давай предварительно подкрепимся.

-- Водочки прикажете, ваше степенство?

-- Ограничимся чаем. Тем самым ирландско-индийским, ведущим происхождение от колониального проклятого прошлого. Ну вот, Бог напитал -никто не видал. Знаешь что, пока мы не углубились в историю, давай согласуем график. Дело в том, что я улетаю в воскресенье, хочу чтобы ты меня проводил. Не возражаешь?

-- Конечно, провожу. Какой может быть разговор.

-- Хорошо. Сегодня у нас четверг. Значит, на водку, горбачевские дела вообще и последующий период у нас остается два дня, сегодня и завтра, надеюсь уложиться. В субботу с утра мне надо сгонять на Три-Би...

-- Это еще что такое?

-- Брайтон-Бич, Бруклин, стыдно не знать. Это будет в первой половине дня, а потом мне хотелось бы с тобой в хороший кабак на ужин. Я наметил Four Seasons, как твое мнение?

-- Я там, признаться никогда не бывал. Место не из дешевых.

-- Неважно. Итак, водка. Кто и где ее изобрел, сказать невозможно. Водка -- это всего лишь спирт крепостью 40 -- 55% с некоторыми добавками для вкуса. Дистиляцию, отгонку спирта открыли в Китае в незапамятные времена, в начале нашей эры. В очередной раз китайцы не заметили возможностей своего изобретения. С порохом и сивухой можно было весь мир завоевать, но что ты с ними поделаешь, с китайцами. Известно, что в 10-м веке арабы использовали спирт для, сам понимаешь, косметики. Слово алкоголь идет от арабского алколь или алкуль, что значит эссенция, дистилат. Через сидевших в Испании мавров искуство самогоноварения перешло к монахам-алхимикам, а от них к широким массам, которые постепенно привыкли потреблять крепкие напитки. Но эти последние обычно были из категории бренди, курного вина из зерна или фруктов, некоторые из этих напитков потом выдерживались в дубовых бочках. Делалось это потому, что получаемый спирт содержал много сивухи и был на вкус противный. Пить первоначальный прозрачный продукт было трудно, разве что для медицинских целей. В 15-ом веке в Польше стали употреблять нечто, что мы сегодня называем водкой. В Россию она попала примерно в то же время: то ли через Новгород, то ли от генуэзцев. Первую водку на Руси гнали из вина. Во всяком случае, поэта и дипломата Джорджа Тубервиля, посетившего Москву при Иване Грозном, угощали медом и пивом. Водка считалась вульгарным напитком. Тубервиль заметил, что русские охочи до выпивки, даже стишок по сему поводу сочинил, он у меня записан в заветной тетрадке:

Drink is their whole desire, the pot is all their pride

The sobrest head doth once a day stand needfull of a guide.

Я бы это перевел так: выпивка -- все, чего они хотят, жратва -- вся их гордость, самая трезвая голова раз в день нуждается в заправке. Пожалуйста, не придирайся.

-- Я и не пытался

-- Умница. Тогда же, при Иване, появились кабаки, но первое время только для опричников. При Романовых кабаки с государственными целовальниками стали серьезным источником дохода для казны. Пьянство, конечно, процветало еще при варягах. Я этих тривиальностей повторять не буду. Перед войной 1914 года четверть доходов казны были от водочной монополии. Сухой закон, объявленный как временная мера на период мобилизации, сохранили на протяжении всей войны. Результаты были плачевные. Казна лишилась дохода, в котором отчаянно нуждалась, но это еще не все. У крестьян во время войны стало больше денег: из-за инфляции, а также потому, что им платили за сыновей, служивших в армии. В то же самое время исчезли две статьи расходов: водка и кожевенные изделия, которые шли на снабжение армии. У крестьян ослаб стимул продавать произведения своего труда, особенно хлеб. Как известно, февральская революция началась из-за недостачи хлеба в Петрограде. Это тогда, в 17-ом. Перепрыгиваем в 80-е годы. Доходы от водки продолжали занимать почетное место в госбюджете.

-- Те же 25 процентов?

-- Поменьше, я думаю, может быть, 10, но сам бюджет чудовищно вырос, тоталитарное государство теперь выступало как главный производитель, главный работодатель, главный торговец. С 24-го года, когда вновь разрешили продажу алкоголя, большевики, не закрыя глаза на его отрицательные последствия, признавали, что без водки бюджет не свести. Сталин на 15-ом съезде заявил: у нас нет выхода, без продажи водки попадем в кабалу к империалистам. Так оно и шло. Время от время проводились антиалкогольные кампании с неизменным результатом: цены на водку повышались. Народ матерился, но продолжал пить, даже пил больше, видимо, с досады. Благонамеренный Горбачев взялся за дело c таким рвением, что потребление казенного алкоголя впервые упало -- из-за закрытия множества торговых точек, из-за установления немыслимо коротких и неудобных часов торговли. Цены, конечно, тоже приподняли -- не без этого. Казна понесла серьезные убытки, десятки миллиардов. Зашаталась вся государственная постройка.

-- Сергей, неужели 10, 20, 30, даже 50 миллиардов играли решающую роль? Ведь это всего несколько процентов ВНП?

-- Ты, я вижу, незнаком с теорией маржинальной полезности. Допустим, ты зарабатываешь в месяц 100 монет -- долларов или рублей, а твои жизненные минимальные расходы -- жилье, питание, транспорт -- поглощают 95, следовательно на все прочее тебе остается 5 жалких серебренников. Пусть твой заработок уменьшится всего на 2 процента, на два рубля, тогда реальные наличные средства, деньги, которыми ты можешь распоряжаться по своему усмотрению, сократятся на 40 процентов. Потому что 95 рублей это, повторяю, минимальные жизненно необходимые деньги, они от тебя не зависят. Похожая картина с государством. В 84-ом году государственный бюджет свели с дефицитом порядка 11 миллиардов. Тот факт, что с начала семидесятых жили не по средствам, что расходы превышали доходы, держали в строжайшей тайне. 1985 год, первый год с Михал Сергееичем, завершили с дефицитом 37 миллиардов, следовательно, прореха в бюджете расширилась в 3 с лишним раза. В следующие два года дефицит был соответственно 50 и 64 миллиарда, а в 1988 году все 100 миллиардов. Советский Союз -- не Америка, дефицит бюджета не покрывается выпуском бондов. Мы, люди простые, пользуемся исключительно эмиссией денег, т.е. печатаем рублики. Инфляция вышла из-под контроля. Барабанный бой по поводу успехов перестройки должен был, видимо, заглушать звуки, которые издавала трещавшая по всем швам финансовая система. Ты с Кейнсом знаком?

-- С Джоном Мейнардом Кейнсом? Не имел счастья: он умер до моего рождения.

-- В 1946-ом. Так вот, Кейнс некогда заметил, что нет более тонкого и верного способа разрушить основы общества, чем развратить его валюту. Этот процесс вовлекает в работу разрушения все скрытые экономические силы, да еще в таком виде, что никто не может этого распознать. Это я тебе из моей заветной тетрадки прочел, не обессудь. Цитата мне больно понравилась, боялся переврать.

-- Товарищ профессор, вопрос можно?

-- Валяй.

-- Почему ты рассказываешь с большими подробностями, как плохо стало с сокращением продажи водки, но ни разу не упомянул огромные, чудовищные военные расходы СССР?

-- Не упомянул?

-- Ни единым словом!

-- Ая-яй! Плохо у тебя дело, совсем скверно.

-- Почему у меня?

-- Потому что я считал тебя пытливым, сообразительным, информированным учеником, а ты бюрократ, формалист, буквоед, догматик, талмудист и начетчик.

-- Это все я?

-- Ты, больше некому.

-- Просто удивительно, как вы, внуки Маркса, умеете полемизировать. Стоило мне заметить, что ты упустил из виду военные расходы, как ты вылил мне на голову цистерну диалектических помоев.

-- А ты как думал! В стране победившего социализма мы привыкли...

-- Социализма давно нет.

-- Не играет значения. Это всегда с нами. Никто пути пройденного у нас не отберет. Теперь по существу. Я рассказал тебе о новой спирали гонки в середине семидесятых, которая началась благодаря притоку нефтедолларов. Даже сказал, что именно тогда старцы решили от паритета перейти к мировой гегемонии. Конечно, я не стал распространяться, думая, что это вещи всем известные, особливо в Америке. Ущерб от горбачевских трезвенных затей был последней каплей, переполнившей чашу, соломинкой, переломившей хребет верблюду. Расходы на вооружение при нем оставались той же бездонной воронкой, куда уходили все ресурсы страны, вдобавок он подрезал доходы.

-- Ты прав. Беру назад свое замечание относительно того, что ни единым словом. Все равно ясности у меня нет. Как мог Советский Союз достичь этого пресловутого паритета, не говоря уже о гегемонии? Ведь экономически вы слабее Америки. Я что опять спорол глупость?

-- Боренька, сыночек мой первородный, наследник всех моих богатств, включая духовные! Прости меня великодушно. Я по наивности считал, что основополагающие факты относительно холодной войны знает в Америке каждый школьник, но... век живи -- век учись. Много лет никто не хотел отвечать на такой вопрос: На что рассчитывает СССР с более слабой экономикой и технологией, поддерживая паритет вооружений с США, даже пытаясь переплюнуть. Это все равно, как обыкновенному гражданину играть в орлянку с Рокфеллером. Независимо от удачи, победит тот, у кого карман глубже. Заместо этого отвечали на другой вопрос, а именно: как может СССР вообще участвовать в подобной гонке. Ответ был примерно такой: США тратит на вооружение 6% ВНП, СССР -- 15-20. При этом полагали, что советская экономика примерно вдвое меньше американской, и разрыв постепенно сокращается. Все это была полуправда. Советский ВНП был на самом деле не в 2, а пожалуй в 3 раза меньше и тратили на войну добрых 25%, некоторые говорят 30. Главный результат был, что на все, кроме войны, оставалось слишком мало. Промышленная и социальная инфраструктура были отсталые, в стране не было дорог и множества других вещей. Нельзя было не видеть, что в конце концов эта глупая гонка истощит ресурсы до предела, до последней капли.

Все империи, которые слишком долго перенапрягали свои ресурсы, в конце концов обанкротились, читай книгу Поля Джонсона о великих державах. У политиков по обеим сторонам океана были причины не говорить про этот неизбежный исход. Благодаря советской угрозе янки могли поддерживать высокий уровень военных заказов, в результате все имели навар: конгрессмены, сенаторы, корпорации, штаты... Кремлевские правители раздувались как лягушки из басни Крылова: подумать только! Каждый Божий день наша промышленность производит 5 истребителей, 8 танков, 8 артиллерийских орудий, 1 межконтинентальную баллистическую ракету, это надо же! Причем тут ВНП, ВПК и прочая мура? Пусть у евреевакадемиков болит голова, мы их для этого держим. Будущее? Светлое, какое же еще! В России дело с прогнозами будущего всегда обстояло исключительно благополучно. Гланый жандарм граф Александр Христофорович Бенкендорф некогда отметил, что будущее России не поддается никакому описанию. Примерно в то же время рев-демо-крат Белинский написал: завидую внукам и правнукам нашим, которым доведется жить в 1940 году!

-- Да, дела. Кое-что у меня проясняется. Но почему же лавочка так быстро закрылась? Могли, кажется, еще несколько лет протянуть.

-- Могли, ты прав, кабы не обстоятельства, сам понимаешь, неблагоприятные. В русской истории другие не встречаются. Одно из них называлось Рональд Рейган, который с помощью СОИ или, как вы говорите Star Wars, взвинтил ставки и тем ускорил развязку. Он сказал Горбачеау: Даже не думайте переиграть Америку в гонке вооружений! No way! Решающий вклад сделал сам Горбачев. Оказавшись у власти, он продолжал гонку вооружений. Этого мало. Он не только продолжал войну в Афганистане, он пытался выиграть ее в ударном порядке. Поэтому убытки от трезвенности наложились на старые чудовищные расходы. Вообще, из всех несчастий, свалившихся на систему, он представлял самое зловредное, самое разрушительное.

-- Хуже Чернобыля?

-- Хуже. Постепенно ты поймешь, что я имею в виду. Горбачев -хрестоматийная иллюстрация к пословице: "Заставь дурака Богу молиться..." С присущей ему энергией он стал понукать, подгонять, пришпоривать склеротическую, страдавшую одышкой систему. Результаты не замедлили сказаться. Я давно тебя хочу спросить одну вещь. Как провела Роза свои последние годы? Я не здоровье имею в виду, я знаю, что у нее был обширный инфаркт, мне подробно рассказывала одна медицинская дама, я имею в виду, как это выразить, мироощущение. Была она весела или озабочена, подавлена, несчастна?

-- Несчастной ее никто бы не решился назвать. Что ты! Она, как ребенок, радовалась множеству новых вещей. Обилию и разнообразию бытовых вещей, хорошей еде, хотя ела мало, вину и, увы, сигаретам, но особенно книгам, музыке, концертам. Она накупила множество записей и постоянно их слушала. Мне почему-то запомнился Гамлет со Скофилдом...

-- Не может быть! Неужели она его нашла! Мы в России мечтали об этом. В 63-ем или 64-ом этот спектакль привозили в Москву. Раньше на классических спектаклях я чувствовал себя крайне неуютно. Было неприятно, как бы стыдно слушать напыщенную декламацию актеров, которые, кажется, сами помирали от скуки. Услышав Скофилда, я обалдел, задохнулся от восхищения. Скофилд! Я с тех пор влюблен в английский театр. Будучи в Лондоне, ничего другого не хотел посещать. У тебя сохранилась эта запись?

-- Да, конечно. Вот она, чтоб далеко не ходить. Пожалуйста, возьми ее себе в память о маме.

-- Спасибо, Боря. Знаешь, давай на сегодня закончим. Я что-то разволновался, надо с мыслями собраться.

СЕМЬ

Вернувшись с работы, Борис немедленно отметил тишину в квартире. Дома его нет, наверно, подумал он, постоял некоторое время раздумывая, что предпринять, и окликнул: Сергей! Ответа не последовало, но из соседней комнаты донесся какой-то звук. Войдя туда, он обнаружил Сергея лежащим в кресле-реклайнере, растянувшись во весь рост. Глаза были закрыты, но не спал.

-- Ты, часом, не приболел?

-- Вроде нет.

-- Что ж не отзываешься?

-- Неохота. Надоело. Ты извини, это к тебе не относится. Не бери в голову, я просто задумался.

-- Есть будешь?

-- Могу.

-- Тогда вставай.

Пока они наскоро перекусывали остатками вчерашнего обеда и пили чай, Борис время от времени поглядывал на Сергея. Тот имел всклокоченный вид.

-- Ты что, не выспался?

-- Не обращай внимания, я в порядке.

-- Я к тому, что у нас сегодня последний день для серьезных разговоров и я думал...

-- Я уже сказал, не бери в голову. Не обращай на меня внимания. Что касается разговоров, ничего не поделаешь: придется выполнять обещание. Как говорится, взялся за гуж, не говори, что еврей. Итак...

-- Евреи причем?

-- Я бы тоже хотел знать. Но не станем отвлекаться. Днем, благо никто не мешал, я размышлял над нашими беседами и пришел к решению, что надо сделать оговорку. Если ты считаешь, что самая ненавистная для меня персона -- это Михаил Горбачев, то это совсем не так. Когда он появился, я ему симпатизировал. Он выглядел более человечным, более человекообразным, чем прежние вожди. Он начал со смягчения репрессий, выпустил Сахарова и Орлова, возобновил эмиграцию, все это находило у меня отклик. Но одних добрых намерений оказалось мало. Он ударным порядком привел систему к катастрофе, сие непреложный факт. Посему теперь, post factum, приходится заключить, что Горбачев был оказавшийся у власти благонамеренный простак. Сколько ни упирай на его благие намерения, сколько ни язви по поводу его невежества, от этого никому не легче. Еще одно замечание. Реформы Горбачева начались не на пустом месте. В семидесятых составлялось множество проектов улучшения нашей прекрасной действительности, но ничего не делалось -- потому как застой. Горбачев оказался у власти как бы с мандатом осуществить модернизацию коммунизма, все перестроить и улучшить. Разумеется, и гласность планировали. На благо коммунизма, как же без этого! В рассказе Даниэля один тип философствует: Вы думаете День Открытых Убийств приведет к разгулу животных страстей? Ничего подобного, вы нашего народа не знаете. Народ всем миром навалится на хулиганов, на жуликов, на тунеядцев. Это я по памяти цитирую, в тексте лучше.

-- Я, к стыду, Даниэля не читал. Как рассказ называется?

-- Самый его знаменитый, "Говорит Москва". Но довольно отступлений. Три поступка, три больших решения, как в сказке, решили судьбу горбачевского правления. Про первое решение, борьбу с водкой, я уже имел честь доложить. Оно нанесло сокрушительный удар по финансовой системе. В следующем году последовала политическая инициатива -- гласность. Благодаря Горбачеву русское слово гласность вошло во все языки, но у этой славы сильный геростратовский привкус. Гласность способствовала падению соввласти, что неудивительно. Раньше режим разрешал и поощрял публичность только когда ты хулил отступников или славославил власть и ее держателей. На подобные словоизляния не было ограничений. Горбачев попробовал нечто новое и обжегся. Это история интересная и поучительная. Начнем с того, что настоящую гласность он объявил не по доброй воле, а с перепугу.

-- С какого-такого перепугу?

-- С чернобыльского. После катастрофы Горбачев впал в панику, что придется держать ответ. Арман Хаммер, посетивший генсека в мае 86-го года описывает, что Горбачев встретил его истерическим визгом: "Что же это Шульц с Рейганом делают? Они что -- хотят поссорить меня с русским народом?"

-- Горбачева нельзя обвинить в том, что на одной атомной станции по вине оператора произошла авария.

-- Разумеется. Как у Пастернака: Нет, не я вам печаль причинил, я не стоил забвения родины. Совершенно с тобой согласен: взрыв произошел по вине других дураков, но согласись и ты, что поведение руководителя СССР после взрыва было самое что ни на есть преступное.

-- Да что он такое сотворил?

-- Докладываю, ничего не скрою. Взрыв с чудовищным выбросом радиоактивности произошел 26 апреля. Первые 10 дней, период наибольшей радиации, население Киева и окрестностей держали в полном неведении. Устроили, как ни в чем не бывало, первомайскую демонстрациию, и сотни тысяч жителей с детьми провели долгие часы на открытом воздухе, получая чудовищные дозы облучения. Не мог же в самом деле коммунист Горбачев отменить Первомай! Даже подумать страшно. Тогда бы простые советские люди узнали, что действительно произошла беспрецедентная катастрофа, не просто авария, как уверяла советская пропаганда по приказу Горбачева. Пришлось бы признать, что двухмиллионному населению Киева грозила смертельная опасность. Остальной мир, конечно, был осведомлен и справедливо возмущался. Когда в Кремле, наконец, соообразили, что в эпоху радио, телевидения, факсов шила в мешке не утаишь, они перешли в контрнаступление под знаменем гласности. Международные организации, которые еще вчера тщетно добивались хоть какой-то информации о Чернобыле, вдруг, в один день, получили полный доступ. Гласность, кричали матерые дезинформаторы, ленинский принцип гласности! Успех был ошеломляюший. Чернобыль отошел на второй план. Тысячи искалеченных детей, родившихся уродами из-за того, что они в утробах матерей получили недопустимые дозы радиации, кто про них вспоминает? Существует страшный фильм, Дети Чернобыля, будет случай -- посмотри, только ты потом долго не сможешь спать. Итак, если вычесть указанные издержки исторического прогресса, поначалу все шло хорошо. Но гласность, помимо успешного пускания пыли в глаза, развязала языки гражданам СССР. Увы, пользоваться разумно свежеобретенной свободой слова они не умели. Главной темой разговоров, дискуссий и митингов в союзных республиках оказался национализм, тот самый буржуазный национализм, про который коммунисты и их противники думали, что он давно стал достоянием прошлого. Горбачев по простоте душевной крепко надеялся, что гласность откроет плодотворный диалог на тему, как лучше и быстрее построить коммунизм, но реальные разговоры велись про национальные обиды. Скоро братские народы перешли от слов к делу, к сведению национальных счетов.

-- Ты имеешь в виду Нагорный Карабах?

-- Нагорный Карабах и Сумгаит, Казахстан, Тбилиси, Вильнюс, среднеазиатские дела. Будущее СССР заволокли свинцовые тучи. Режим Ленина и Сталина всегда железной рукой пресекал погромы и прочую самодеятельность толпы. Скручивать в бараний рог, душить, травить, переселять целые народы была исключительная прерогатива власти. Популярность генсека во всем мире росла не по дням, а по часам, но внутри СССР почва быстро уходила у него из-под ног. Горбачев пришел к власти с обещанием быстрых решительных улучшений, но каждый день его страну сотрясали судороги, навроде тех, которые предсказал герой Достоевского. Одна из них покончила с партией.

-- Сергей, я никак не возьму в толк, что стоит за этой метафорой. При всем желании...

-- Стоит за ней закон о кооперативах, третья в ряду роковых инициатив Михал Сергеича. В результате этого закона партия коммунистов потеряла престиж и влияние, превратилась в смешной анахронизм.

-- Но ведь это произошло на пару лет позже, когда отменили 6-ую статью конституции.

-- Отмена только узаконила то, что сделали кооперативы.

-- Убей меня, ничего не понимаю. Как могли тетки с пирожками вывести из игры всемогущую партию коммунистов -- это выше моего разумения.

-- Тетки с пирожками, частные рестораны и бордели были побочными последствими закона, не ради них его принимали. Главное в этом акте было разрешение кооперативам брать в аренду государственное оборудование, отдельные цеха и целые предприятия.

-- Ну и что?

-- Ничего, желтые ботинки. Социалистическая система базировалась на общенародной, государственной собственности на средства произодства. Использование этих средств для личной выгоды сурово каралось, вплоть до смертной казни.

-- Ты, надеюсь не одобряешь этой варварской юстиции?

-- Нет, не одобряю, но не про меня речь. В советском катехизисе использование государственной собственности для личного обогащения было одним из самых тяжелых преступлений, смертным грехом. При социализме действовала двойная шкала цен: одна для госпредпрятий, другая для граждан. Границу между этими секторами экономики старались держать на замке. Граждане платили за все вдвойне или втройне, поскольку в потребительские цены включался так называемый налог с оборота. Цены на оборудование и сырые материалы держались на низком уровне, чтобы стимулировать развитие народного хозяйства, однако сии товары не продавались гражданам. Новый закон все поставил с ног на голову. Группа частных лиц, объявив себя кооперативом, могла теперь на законных основаниях взять в аренду у госпредприятия сложнейшие машины за очень скромную плату, потому что аренда исчислялась на основании стоимости этих машин, а она, как я уже объяснил, была искусственно занижена. Но это только начало. Используя по дешевке казенную электроэнергию, казенные помещения и казенные материалы, кооперативы производили дефицитные товары, продававшиеся по ценам, которые недавно были ценами черного рынка. Раньше подпольных миллионеров за то же самое сажали в тюрьму, могли расстрелять. Вдруг все переменилось. Одним росчерком пера Горбачев узаконил черный рынок, не понимая, разумеется, что творит. Новый закон был составлен как приговор социалистической системе. В недрах партии и государства сложилась к тому времени влиятельная фракция, которая, считая крах социализма неизбежным, разработала план присвоения его имущества. Наряду с коопами, происходило также превращение прибыльных отраслей в смешанные предприятия, начали с Газпрома. Партийная мафия сомкнулась с торгово-промышленной, еще недавно дейстовавшей в подполье. После некоторого выжидания и неуверенности кооперативы расплодились, как грибы после дождя. Во время этого пира казнокрадства все, у кого были малейшие связи, принялись безнаказанно наживаться за счет общенародной собственности.

-- При чем тут связи?

-- Связи всегда пригодятся! Чтобы получить в аренду драгоценное государственное оборудование, надо было знать тех, кто им распоряжался. Сами руководители предпрятий обычно не входили в кооперативы, но их нанимали в качестве консультантов, платя огромные гонорары. Раньше партбилет был пропуском к госкормушке. При новых порядках членство в партии стало для кооператоров обузой. Жалко было платить членские взносы с сумасшедших заработков, но, самое главное, зачем отчитываться перед парткомом о том, как ты куешь деньги. На хвосте кооперативного расхищения начался выход из партии, который вскоре стал заметным и массовым.

-- Сергей, ты не мог бы привязать эти захватывающие детали ко времени, а то я малость потерялся.

-- Справедливое требование. Поход против алкоголя -- май 85-го, разворачивание гласности -- май 86-го, закон о кооперативах -- май 87-го года. Странным образом, все в мае. Интересно, что с июля 86-го действовали драконовские правила, направленные против частной торговли. Года не прошло, как развернулись на 180 градусов, дали зеленый свет частным производителям и торговле. Еще одно подтверждение судорожного характера процесса реформ. Горбачев был одержим словом процесс. Его знаменитое выражение "Процесс пошел" странным образом напоминает лозунг ревизиониста Эдуарда Беренштейна "Движение -- все, цель -- ничто", хотя Михал Сергеич вряд ли это знал.

-- Сергей, ты чего замолчал? Ты как себя чувствуешь? Ты, наверно, устал от этих бесед, тебе бы лучше отдохнуть.

-- Моя усталость вековая, историческая, ее никакой отдых не излечит. Остановился я по другой причине. Я только сейчас сообразил, что в своем путаном, спонтанном, без плана, без руля и ветрил рассказе я пропустил, оставил без внимания криминальный сектор экономики.

-- Нет, ты про него упоминал. Про подпольных миллионеров говорил, что с введением горбачевских кооперативов их деятельность стала легальной.

-- Не то.

-- Она не стала, так надо понимать?

-- Я прав, ты получил неправильное представление, то самое, которое все имеют. Де-были какие-то ловкачи, которые тайно изготавливали нейлоновые блузки, плащи-болонья и прочую дефицитную галантерею, продававшуюся из-под полы. Это чушь, чепуха, сапоги всмятку. Слушай и запоминай. Первым делом оговорюсь, что реальных масштабов я не знаю. То, что известно, это, по всей видимости, только верхушка айсберга. Итак, ни для кого не секрет, что в большой советской экономике был целый сектор, находившийся под контролем преступных элементов. Я говорю про сферу распределения, розничную торговлю. Каждый магазин выглядел как государственное предприятие и числился таковым, однако находился в руках преступной шайки, мафии, и функционировал по ее правилам. Продавцы регулярно обмеривали-обвешивали покупателей и платили установленную мзду заведующему секцией или отделом, тот, в свою очередь, отдавал часть добычи директору магазина, который делился с руководством треста. И так далее.

-- Как высоко простиралась эта схема?

-- С точностью сказать невозможно. Если вспомнить милейшего Леонида Ильича, то можно предположить, что до самого верха. Что вся торговая сфера была в руках мафии -- это никто не возьмется оспаривать. В одной внутренней публикации Прокуратуры Союза я сам читал методические указания о том, как документировать хищения в магазинах. Я это потому упоминаю, что явление признавалось массовым, но это только часть картины. Коррупция в торговле шла не только по вертикали, но простиралась также горизонтально, в другие отрасли. Например, торгаши без сомнения платили за то, чтобы товары поступали навалом, нефасованные и так далее. Это факты очевидные, лежащие на поверхности. С другой стороны, целые республики, Узбекистан и Азербайджан, находились под властью мафии. То же самое говорят про Грузию до прихода Шеварнадзе, который будто бы положил конец этому позорному явлению. Хотелось бы в это верить, но недавно я натолкнулся на такой факт: Шеварнадзе стал президентом независимой Грузии при поддержке вора в законе, некоего Джаби Иоселиани.

-- Относительно воров в законе. Ты не мог бы просветить меня малость по их поводу?

-- Борис, такой разговор уведет нас в сторону от темы, а сегодня последний день. Воры в законе -- составная часть мозаики преступных элементов в нынешней России, но не главная и не определяющая. Давай так сделаем. Если останется время, доложу, что знаю по этому поводу. Возвращаемся в русло нашего рассказа. В отношении новостей при Горбачеве был достигнут прогресс, их стало хоть отбавляй. Для примера, в том же мае 87-го года, когда народу даровали кооперативы, в Москве члены погромного общества Память устроили демонстрацию, после чего их принял тогдашний столичный босс Ельцин. В конце месяца юный немец Матиас Руст, беспрепятственно пролетевший через все пояса советской ПВО, приземлился на Красной площади. Этот эпизод показал, что жертвы совнарода ради обороны не пропали даром, они шли прямиком коту под хвост. Излагать все волнующие события того периода у меня нет времени, но две тенденции отмечу. Руководство, Горбачев без устали хватались за новшества, а жизнь в стране становилась день ото дня труднее, хуже. В 88-ом году при дефиците бюджета в 100 миллиардов цены заметно поползли вверх, инфляция достигла 20 процентов. Горбачев, ставший по совместительству председателем Президиума, призвал колхозников заводить частные фермы, но отклик был вялый. В Москве побывал Рейган, власти впервые признали, что с 74-го года страна живет с дефицитным бюджетом, но легче не стало. Сказать по правде, ничего не помогало, но я, кажется повторяюсь. Придумали новый, двухступенчатый, еще более демократический парламент, куда избранные личности вроде Горбачева назначили сами себя в обход выборов, но дефицит продолжал расти. Разразилась забастовка шахтеров, упали цены на нефть, нечем стало платить иностранным поставщикам, стали занимать деньги на Западе. Заседания конгресса народных депутатов показывали по телевидению, интерес публики к новому зрелищу был огромный. Через некоторое время трансляцию прикрыли, потому что никто не работал, но, наверно, были и другие причины. Я был в тяжелой депрессии. Я хотел найти свое место в этой новой нарождающейся жизни, которая мне была не по душе. Я ходил на митинги и междусобойчики, слушал других и объяснял свою позицию, доказывал и спорил, но постоянно было ощущение, что все впустую. В речах о новой России мне слышались другие мотивы, скрытые обертона. Попадались наивные идеалисты, но в огромном большинстве политическую трибуну занимали приспособленцы, ловкачи, наскоро перекрасившиеся циники и карьеристы из КПСС.

-- А как же Сахаров?

-- Сахаров -- изолированное явление, одиночка. Он не политик, он моралист, но никакой не политик. Политических инстинктов и навыков у него не было, по этой причине он иногда появлялся в неподходящей компании. Он готов был идти до конца за свои моральные принципы, это создавало ореол героя и мученика, однако из-за отсутствия политической программы и политического движения реальное влияние Сахарова на события не могло быть большим. Сахаров всегда вызывал у меня уважение и симпатию, я с болью и сочувствием следил за его донкихотскими сражениями. В дни теле-Конгресса его популярность взметнулась до небес. Публика, долгое время равнодушно смотревшая на травлю и преследования Сахарова, теперь в опросах общественного мнения отдавала ему свои голоса.

-- Почему такая перемена?

-- Ежу ясно почему. Это больше не грозило последствиями. Словом, как в песне Бачурина: Мы за правду постоять сумеем, если ложь не слишком хороша. Из безопасности своих квартир публике нравилось следить за цирковым представлением в парламенте.

-- Ты к публике не слишком строг?

-- Ничуть. Я со знанием дела говорю, будучи один из них. Да... Конечно, сам по себе Сахаров был явление чрезвычайное. Я, знаешь, никогда не был высокого мнения о диссидентах, хотя делал исключения для генерала Григоренко, Сахарова и еще двух-трех, как Габай или Володя Гершуни. Интересно, что первоначально Сахаров попал в военно-промышленный комплекс из наивной корысти.

-- Сергей, ты устал. Я перестаю тебя понимать.

-- Понимать нечего. Читай его мемуары. Молодому специалисту Сахарову предложили выбор: теоретическая физика или разработка бомбы. Он пошел делать бомбу, по той простой причине, что там давали квартиры. Сахаров упоминает об этом обыденно, не пытаясь представить дело так, что его заманили обманом или заставили. Это и есть Сахаров. Благодаря своей высокой честности он получил право проповедовать моральные принцины. Центральный, определяющий, судьбоносный эпизод мемуаров происходит на банкете по поводу успешного испытания советского водородного устройства. Научный руководитель проекта Сахаров произнес тост: Выпьем за то, чтобы наши изделия никогда не взрывались над мирными городами. В ответ поднялся большой генерал: Я вам расскажу притчу. Мужик перед тем, как лезть на печь к старухе, молится: Помоги, Господи, укрепи и направь. Старуха кричит ему сверху: ты проси, чтобы укрепил, направить я сама могу. С горечью и разочарованием воспринял Сахаров генеральский урок. Знайте свое место, товарищи академики. Ваше дело создавать бомбы, остальное сообразим без вас. Нельзя служить дьяволу, решил Сахаров. За квартиру нельзя, по наивности нельзя, ни под каким соусом. Он стал бороться за запрещение испытаний, деньги, полученные в виде государственных и ленинских премий, отдал на раковые исследования. В этом умении остановиться на неправедном пути, пойти туда, куда велит совесть -его сила, правота, величие. Когда Сахаров умер 14 декабря, было ощущение непоправимой потери. Оборвалась тонкая нить, соединявшая современность с книжным идеализмом. Было тяжело, одиноко, даже дата, совпавшая с восстанием декабристов, казалась символической, хотя, убей, не знаю почему.

-- Это какой год был?

-- 89-ый. Год завершился конвульсиями социалистической системы. В ноябре рухнула Берлинская стена, а в Праге разыгралась вельветовая революция; на Рождество румыны казнили Чаушеску. В СССР было потише, разве что дефицит достиг 120 миллиардов. Товаров в магазинах было все меньше, несознательная масса производила самогон из сахара, повсеместно торговлю продовольствием стали рационировать. Следующий, 90-ый год, начался с оккупации Азербайджана союзными войсками, что предотвратило армянские погромы в Баку, однако не изменило общей ситуации. Весной 90-го года объявление о предстоящем повышении цен породило покупательскую панику. Граждане хватали все подряд, торгаши придерживали товары. Перечисление событий не передает апокалиптического настроения тех дней. Здание советской власти шаталось и трещало, было ощущение, что вот-вот рухнет. Языки развязались, ежедневно по стране бастовали десятки тысяч. Под впечатлением народных возмущений в братских столицах у Горбачева со товарищи дрожали поджилки. История дышала им в затылок. В Москве граждане интеллигентного вида прошли по Садовому кольцу и повернули к центру, где потребовали демократии. В этом мирном шествии несколько плакатов напомнили про судьбу Чаушеску. Испуг в Кремле был такой, что в мемуарах, появившихся намного позже, Горбачев все равно избегает упоминания о кончине румынского диктатора. В попытке предотвратить возмущения отменили, точнее изменили Шестую статью конституции. КПСС утратила монополию на политическую деятельность. Правда, прочие силы пока не спешили оформиться в партии. Или не знали, как это делается. Забавным исключением выглядела ЛДП Жириновского, про регистрацию которой было объявлено еще в 89-ом году на первой странице Правды. Говорят, эту партию наскоро состряпали кулинары из КГБ по личному указанию т. Горбачева. Звучит правдоподобно. Генсек, все еще не понимая, что времена переменились, надеялся введением ручной оппозиции подсунуть населению суррогат политической свободы... Такие, брат, дела.

-- Я повторяюсь, но у меня впечатление, что ты себя плохо чувствуешь. Поди-ка приляг.

-- Это не физическое. Может, врезать надо бы, да я в последнее время к этому лекарству остыл. Я чаще жалею, что не следовал совету бабушки.

-- Какой бабушки?

-- Не какой, а чьей. Моей собственной. Бабку со стороны отца я плохо помню, она умерла в моем младенчестве, а вот бабу Алену, которая жила поблизости, на Пятницкой, часто навещал. Институт бабушек -- это, пожалуй, самое светлое в жизни ребенка. Бабушки любят нас бескорыстно, не воспитывают, не готовят к будушей деятельности, а просто любят. Мать у меня была строгая, добрая, но уж больно строга, ровно учебник протестантской этики. Она мне привила много хорошего, но дома я слишком часто ощущал себя виноватым. Придешь к бабке, как будто приземлился на другой планете. Сейчас чаем тебя угостит с вареньем и с пирожками, денег даст на кино или сама со мной в Третьяковку отправится. Никогда не станет выяснять, сделал ли уроки и прочее. Мать про это знала и ревновала. Изредка, когда я особенно отличался в проказах и шкодах, могла пригрозить, что к бабушке не пустит.

-- Интересно. Я как-то никогда над этим не задумывался, но действительно между мамой и бабушкой был большой контраст. Я только не пойму смысла твоей притчи.

-- Ты бы, может, и понял, кабы не торопился перебивать старших. Так вот, бабушка мораль не читала, но это не значит, что у нее она отсутствовала. Она не раз мне говорила: Врать нельзя, внучек, это большой грех. Нет возможности сказать правду, молчи. Но никогда не ври. В личных отношениях я старался следовать этому правилу. Если бы догадался применить его при добывании денег, то наверняка избрал бы другую профессию. Не проповедь политэкономии социализма, где сплошная ложь, не липовые справки про экономический эффект, нет, я бы нашел себе практическую и честную профессию, стал бы маляром или настройщиком роялей. Тогда сегодня не пришлось бы размышлять мучительно над ситуацией, из которой все равно нет выхода.

-- Это как следует понимать?

-- Зачем понимать, слушай. В горбачевское время моя профессия, экономист, вошла в большую моду и силу. Сначала это был Абел Аганбегян. Горбачев стал слушаться его экономических советов еще будучи секретарем по сельскому хозяйству. Хотя урожай при секретаре Горбачеве снизился с рекордных 237 миллионов тонн до 158 миллионов в 81-ом году, это ничьей карьере не помешало. Все понимали, что урожай -- дело темное, природа, но работа была проделана большая. В частности, была принята знаменитая продовольственная программа. Горбачев пошел на повышение, Аганбегян вместе с ним. Это была интересная в своем роде фигура. Энергичный, неглупый, настойчивый. Беда только, что никчемный экономист.

-- У него в свое время была мировая репутация.

-- Шум смерти не помеха, однако, экономист он никакой. Сейчас все разъясню. С первых советских лет экономическую науку сделали частью идеологии, разрешали изучать и применять один марксизм. Ведущими экономистами становились политические фигуры: Преображенский, Бухарин, Сталин. Про экономику писали все кому не лень, лишь бы политический угол был правильный. В начале пятидесятых Мариэтта Шагинян предложила новый принцип ценообразования при социализме: чем ниже качество товара, тем выше должна быть его цена. Тогда, мол, никто не станет этот товар покупать, что поведет к его снятию с производства.

-- Оригинально.

-- Именно. Но вернемся к Аганбегяну. Он получил такое же скверное, убогое экономическое образование, как все мы, но довольно рано нащупал золотую жилу, а именно проповедь, которая шла по двум направлениям. Первым делом, все у нас плохо, еще хуже, чем можно заключить из официальных данных; в собирании и представлении негативной статистики Аганбегян, точнее его группа, а затем и целый институт, достигли большой выразительности и наглядности. Второй тезис состоял в том, что надо шире применять компьютеры и математические методы. И то, и другое, как легко вспомнить, не имело в СССР серьезного распространения. Он рано уехал в Новосибирск, стал член-корром, потом академиком. Его критика советских экономических порядков многим казалась смелой, разоблачительной, почти диссидентской. Я подозреваю, что за этой дерзостью стояло высокое покровительство, скорее всего, Андропова. При Горбачеве он попал в генсековский фавор, его перевезли в Москву, дали ранг министра, но стоит отметить одно обстоятельство. У Аганбегяна нет сколько-нибудь серьезных трудов, монографий, просто работ, поэтому всегда в его биографических справках по этому поводу полная тишина. То же самое можно сказать про других экономических звезд: про Шаталина, Петракова, Попова, Явлинского, Абалкина. Чубайс с Гайдаром, на мой взгляд, подготовлены еще хуже. Когда слышишь: выдающийся экономист, первое движение познакомиться с его сочинениями, но их в природе не имеется. Приходится верить на слово.

-- Несколько лет назад я в разговоре с одним экономистом из Коламбии упомянул, что хотел бы почитать Явлинского и Шаталина, мол, что он порекомендует, можно на русском. Он усмехнулся: не могу тебе помочь.

-- Выходит, я не соврал. Спасибо. Стоит также напомнить, что экономическая наука -- это тебе не химия, где можно точно предсказать, какого цвета будет бурда в пробирке, если соединить определенные компоненты. Экономика -- описательная и не слишком ясная отрасль знания, по поговорке: два экономиста, три мнения. В свете последующих событий рецепты Аганбегяна выглядят консервативно, но вред для здоровья трудящихся все равно был изрядный.

-- Как же так?

-- А вот так. Абел пел старую советскую песню, что любые проблемы можно разрешить с помощью правильных машин. Поэтому даешь машиностроение, оно-де у нас недостаточно развито. Новизна была в том, что не надо строить новые предприятия, много денег уходит на кирпич и цемент, лучше перевооружить старые.

-- Что в этом плохого?

-- Сейчас я тебе расскажу. Ресурсы страны были перенапряжены, экономика работала все хуже, продовольствие и потребительские товары шли из-за границы, а валюты было все меньше -- из-за падения мировых цен на нефть. Горбачев с Аганбегяном встали на наклонную плоскость дефицита внешней торговли, который было нечем покрыть. Вот тебе цифирь из заветной тетрадки, чтобы не быть голословным. 1984 год: от продажи нефти и газа получено 38,3 миллиарда инвалютных рублей, была такая учетная единица, а на импорт истратили 41,7, в том числе на еду и потребтовары 17,7. Разбаланс 3 миллиарда 400 миллионов. Ладно. В следующем году, уже под водительством Горбачева, нехватка валюты достигает 7 миллиардов 800 миллионов: чуть больше ушло на продовольствие, чуть больше -- на машины. Начиная с 86-года расходы на еду и потребтовары сокращаются на 25-50%, а платежный дефицит растет: 10 миллиардов, потом 14. Приходится лезть в долги. Внутри страны, как мы помним, доходы от водки падают, приходится печать деньги, а товаров привозится меньше. Инфляция набирает ход. Наблюдая за всем этим, хотя тогда не вся цифирь была мне доступна, я погружался в черный пессемизм. Прежде всего, не верил новым спасителям экономики, а они всJ появлялись: Абалкин, Петраков, Шаталин...

-- А Явлинский?

-- Это уже перед самым концом. Я им не верил. Они говорили уверенно: надо сделать то-то и то-то, именно поэтому я все больше сомневался. Потому что нельзя быть экспертом в неизвестной области.

-- Не понял.

-- Разговор шел о переходе от социализма к рыночному хозяйству. Поскольку никто этого раньше не делал, возникал законый вопрос: откуда взялись знатоки. Это все равно как при наступлении конца света звать на помощь соответствующих специалистов. Нескладно и неправдоподобно.

-- Соглаcен насчет их квалификации. Ну, а если по существу?

-- Я при всем желании не мог разглядеть в ихних проектах здорового анализа и рекомендаций, сделанных на его основе. Все планы представляли собой схемы, базирующиеся на заклинаниях. Раз социализм не работает, даешь рыночное хозяйство, тот же капитализм. Старая марксистская логика, перевернутая наизнанку. Раньше на смену капитализму исторически неизбежно приходил спасительный социализм, теперь сам знаешь что. Была у них еще одна слабость. Они не хотели признать, сказать вслух, что экономическое устройство общества -- не самоцель, не цель и не определяющий фактор, а производная величина, зависящая от социальной и политической структуры общества. Никто не строил капитализм, никто за него не боролся. После разрушения феодальных порядков сложились условия для рыночной экономики, да и то не везде, а в определенных странах Западной Европы и в Америке. Они же проповедовали наскоро перекрашенный марксизм-ленинизм, а именно построение капитализма. Отсюда -- 500 дней, 400 дней и вообще пятилетка в четыре года. У меня вопрос. В преддверии колоссальных исторических сдвигов, к которым нам предстоит перейти, нельзя ли получить чаю?

ВОСЕМЬ

-- Сергей, пока ты не начал. Ты был в принципе настроен против экономической реформы или это мне так кажется?

-- ХЕЗТК, что значит: хрен его знает, товарищ капитан. Я был точно не согласен с ихней кулинарно-химической методологией. В СССР, да и в Америке, полно экономистов, которые убеждены, что экономику можно приготовить на определенный вкус, как раствор в пробирке, как суп в кастрюльке. Смешай необходимые компоненты, держи температуру и давление, и путь открыт к успехам. Я зову таких экономистов кухарками или химиками -- в зависимости от настроения. Кулинары создают у публики иллюзию, что располагают точной моделью экономики страны, из которой они знают, что делать дальше. Модель у них имеется, только очень грубая, приблизительная, топорная, по той причине, что никто еще не научился отображать в цифрах исторические факторы, особенности географии, психологию, этнографию и так далее. Реформаторы наспех, на три с двумя минусами, заглянули в социальную историю России и на этом основании сочли, что могут претендовать на свое место в истории. Гайдар и Чубайс, например, взяли себе за образец земельную реформу Столыпина, которая-де заложила основы капитализма в России.

-- Разве это не так?

-- Пальцем в небо. Меньше всего Петр Аркадьич был озабочен построением капитализма. Он хотел спасти монархию во что бы то ни стало, это правда, и, конечно, сохранить дворянское землевладение. Крепких хозяев в деревне Столыпин мыслил как опору власти, а голытьбу надеялся вытолкать в Сибирь и на прочие целинные земли.

-- Но ведь все равно до революции капитализм в России развивался очень успешно.

-- Кто тебе это сказал?

-- Это как бы установленный факт.

-- Семимильные шаги российского капитализма -- миф, такой же, как золотые денечки НЭПа. Боюсь, что у истоков этого заблуждения стоял Ленин. Для него разгул капитализма означал, что Россия созрела для социалистической революции. Нынче эту байку повторяют, не задумываясь, не заглядывая в историю. Одно время экономика России была одной из самых крупных в мире, но это было в первой половине 19 века.

-- Как это может быть?

-- Очень просто. Тогда валовый продукт был по преимуществу аграрный, и России очень помогало преимущество в населении и территории. По этой причине после окончания наполеоновских войн, в эпоху Венского конгресса Россия была сверхдержавой, жандармом Европы. Однако в то время, как в остальной Европе развертывалась индустриализация, царская империя маршировала на месте. Согласно марксистам, причина была в крепостном праве, но это оказалось только частью дела. В 1880 году Россия давала приблизительно 8 процентов мирового производства, а на долю США приходилось 15. В пресловутом 1913 году доля России осталась на том же уровне, однако Америка рванула далеко вперед -- 32 процента. Вот тебе, бабушка, и бурный рост. В некоторых русских отраслях темпы, действительно, были высокие, но на начальных этапах такие цифры надо читать с осторожностью. Если в дополнение к единственной гвоздильной фабрике ты построил вторую, то в этом году можно праздновать рост на 100 процентов.

-- Да-а...

-- Что до революции Россия была отсталой крестьянской страной, это все признавали, включая большевиков, стоит вспомнить устроенную ими кровавую индустриализацию. Давай согласимся на том, что русский капитализм в любом случае влиял на малую часть населения: 5 процентов, 10 максимум. Кое-что из того, что способствовало распространению рыночного хозяйства на Западе, красноречиво отсутствовало в русской жизни: независимый суд, контрактные отношения, протестантская этика, действующая демократическая конституция. Ссылка на возврат к капитализму в России -- натяжка, пропаганда, одновременно доказательство верхоглядства экономических вундеркиндов. Были у них также мотивы совсем не возвышенного характера.

-- Скажи, а у тебя был свой план реформ?

-- Ты имеешь в виду формальный план, переплетенный кирпич, где в преамбуле цитировались Ленин и Горбачев, а дальше следовал длинный список мероприятий: первое, второе, третье, десятое? Нет, такого документа я, кустарь-одиночка, не изготовил.

-- Все равно у тебя были свои, оригинальные идеи. Ты их с кем-нибудь обсуждал?

-- Как это тебе объяснить... Союз в те времена не был местом, где люди свободно обменивались идеями. За каждым планом стояли влиятельные пузатые организации. У меня действительно были кое-какие мысли, свой подход. Я его прокатал на нескольких людях, сделал заготовку статьи, каковую пытался пристроить, но убедился, что не имею ресурсов воевать с Горбачевым, Абалкиным, Ельциным, Рыжковым и прочими сановниками. Все в один голос советовали мне не связываться. Оставался самиздат, но я решил, что это не для меня, поскольку там циркулировали в основном сочинения разоблачительного плана. Сегодня, задним числом, я иногда думаю, что попробовать стоило, но тогда мне это казалось донкишотством.

-- В чем все-таки заключался твой особый подход?

-- Особый звучит слишком громко. Я не верил, что в СССР можно декретировать капитализм такого типа, как в Америке. С другой стороны, существующая система дошла до ручки и нужно было что-то предпринять. В моей концепции было отведено место для рыночного хозяйства, но его предстояло долго выращивать и выхаживать. Я называл это параллельной экономикой. Эти предприятия должны были построить западные инвесторы, для которых следовало создать благоприятные условия. Почему западные? Потому что своих реально не было, это первое, плюс нужен был другой опыт, другой подход, другой стиль. Старая экономика на долгое время, лет на 5, 7 или 10, оставалась казенной -потому что на рынке она из-за отсталой структуры не смогла бы конкурировать. По этой же причине ее нельзя было приватизировать: большинство предприятий сразу бы обанкротилось. Это, кстати, все давно понимали, только Чубайсу и подобным вивисекторам на это было в высшей степени начхать, равно на миллионы людей, которые останутся без средств к существованию.

-- Сергей, а ты уверен, что параллельная экономика могла бы функционировать одновременно с плановой? Не то, что я против, просто такой симбиоз кажется нереальным.

-- Когда кажется, немедленно перекрестись, так всегда поступают истинно русские люди. Смешанная экономика -- штука реальная, но, разумеется, даром ее получить нельзя. Пришлось бы переписать половину советских законов, поменять сто процентов советских привычек, но это плата за вход. Если на протяжении десятилетий плановое хозяйство уживалось с черным рынком, с подпольной экономикой, то параллельная отнюдь не хуже. Вдобавок политика государства будет ее поощрять. Одновременно будет происходить постепенное сворачивание военной промышленности: сразу нельзя, потому что опять же миллионы останутся без куска хлеба. Плюс вся валюта от продажи нефти и газа пойдет на поддержание курса рубля, который станет конвертируемым. В период становления новой экономики пришлось бы практиковать протекционизм, как это делали японцы, пока они пестовали свою индустрию. За 10-15 лет могла возникнуть промышленность, годная для выхода на мировой рынок. Вот в общих чертах, что я тогда думал. В отличие от всех официальных реформаторов, я предлагал медленный процесс, он другим быть не мог. Нельзя учить прыжкам с парашютом, выталкивая за борт людей, у которых нет парашюта. Постепенное внедрение параллельной экономики давало не то что гарантии, но хотя бы надежду, что удастся создать корпус новых законов, что население и чиновничество привыкнут к рынку, поймут новые порядки.

-- Сергей, но ихние реформы были поспешными еще и потому, что ситуация ухудшалась очень быстро.

-- Хорошее замечание. Только не забудь, что в результате они только ускорили катастрофу. Я про это думал и, как мне казалось, видел просвет. Нужна была стабилизация, для чего требовалась диктатура. Глаза не таращь, я говорю про экономическую диктатуру. Нужно было закончить войну, прекратить экспансию, взять курс на сворачивание милитаризма. Плюс, разумеется, экономия во всем. Японцы на пути превращения в мировую экономическую державу поддерживали жесткую финансовую дисциплину. За границу разрешалось ездить только по делу и с очень ограниченными деньгами.

-- Русские -- не японцы.

-- Спасибо, что поделился этим ценным открытием. Хочешь жить -- умей вертеться. Добиться процветания посредством растраты заманчиво, но едва ли возможно. Я никому не гарантировал стопроцентного, неизбежного, исторически обусловленного успеха. Я предлагал попытку, которая имела шанс достичь цели, однако -- при выполнении условий. Я хочу малость отвлечься от моих прожектов, которые не состоялись, даже не начавшись. Я отзываюсь про реформаторов-нуворишей с раздражением, несдержанно, однако вряд ли имею на это моральное право. Многие годы я был частью класса, сидевшего на народной шее. Из песни слов не выкинешь. Мне платили хорошие деньги за проповедь фантастической политэкономии, за липовые справки об эффективности, за разорительные оборонные проекты. Реформаторы пришли из того же самого социального слоя, они просто переплюнули нас в масштабах. И в наглости. К этому я сейчас перейду. Я вплотную столкнулся с новой реальностью в 89-ом году.

-- В этом году мама умерла, в январе.

-- Знаю. Вплоть до последнего дня я проявлял чудеса изворотливости, чтобы добиться командировки в Штаты.

-- Почему ты просто не поехал, за свой счет?

-- С моей формой секретности это было невозможно. Командировка -другое дело, государственные интересы. Дан приказ ему на Запад... Так вот, в этих хлопотах я довольно часто общался с т. н. выездной публикой на предмет ума набраться. Многих я знал через Киру.

-- Что это за люди -- выездные?

-- Этот кадровый термин относится к персоналу, который имеет чистую анкету и годится для зарубежных поездок. Так вот, один из этих людей -помнится, это было застолье -- со смехом рассказал, что сицилийская мафия вдруг стала покупать рубли на вес, авиационными контейнерами. Посыпались остроты: в Сицилии мода на обои a la russe и прочее в таком же роде. Я мог забыть про этот разговор, если бы вскоре на улице не натолкнулся на Джорджио. По паспорту он был Георгий, но любил хвастать отцом итальянцем. Внешность и вправду была вполне средиземноморская. Он служил в конторе по импорту кинофильмов, но был по всей видимости офицер КГБ. Откуда ты нынче, спросил я, поскольку он регулярно ездил за кордон, за бугор. Из Рима. Это правда, что мафия скупает рубли, как бумагу? Джорджио тонко улыбнулся и промолчал. Следовательно, подтверждаешь? Я могу только подтвердить, что ты задаешь странные вопросы о странном поведении итальянской орг-пре-ступности, выражающемся в массовом приобретении советских дензнаков. Мы поехали к нему домой и крепко накушались -- кагебешники не пьют в общественных местах. На прощанье он меня обнял и доверительно шепнул: Ты все про Италию пытаешь, а я тебе по-дружески дам практический совет насчет отечества. Поступай по завету Николай Ивановича. В такси по дороге домой я все время про его слова думал, хотя был сильно поддавши.

-- Сергей, притормози, будь добр. Про какого Николай Ивановича идет речь?

-- Про Бухарина, конечно, про лозунг его Обогащайтесь! Скоро я убедился, что Джорджио не соврал. В 90-м году сообщения про оптовую торговлю внутренними рублями пошли густо, перестали быть экзотикой.

-- Внутренними? Разве были другие?

-- Были. Официально рубль не был конвертируемой валютой, однако советские внешнеторговые организации использовали учетную единицу под названием инвалютный или золотой рубль. Его нельзя было пощупать в виде банкнот, но он был реальнее, чем бумажные рубли, к которым все привыкли. Потому что в международных торговых сделках инвалютный рубль принимался как законный тендер.

-- Тендер? Это что-то железнодорожное.

-- Моя вина. Тендер -- это предложение или платежное средство. Если я дал тебе тендер на 1 миллион рублей за поставку прокатного стана, это значило, что в конце ты получишь от меня миллион 200 тысяч долларов, потому что такой был курс: доллар двадцать за инвалютный рубль. Но теперь на Западе торговали обычными рублями, которые раньше имели очень малое хождение за пределами соц-системы. Их брали бизнесмены, ехавшие в СССР, брали на личные расходы, чтобы не обменивать доллары. Курс на черном рынке был 5-6 рублей за доллар. Предвижу твое соображение, что больше деловых людей стало приезжать в СССР. Нет, это не было причиной, что рубли стали продавать миллионами и миллиардами, продавались буквально на вес. Ну, как -- сообразил почему?

-- Нет.

-- Ты не одинок. Многие на Западе в недоумении чесали затылки. Только по-настоящему интеллигентные, лишенные предрассудков личности, как мафиози или конартисты, поняли, какие возможности открылись в эпоху перестройки. Для них это была задачка по арифметике на три действия. Первое: купить рубли, второе: открыть в советском банке рублевый счет под видом кооператива или частной компании, третье: приобрести нефть или другое сырье, четвертое: экспортировать купленный товар и продать с чудовищной прибылью. Прошу прощения, не три действия, а все четыре. Благодаря реформам Михал Сергеича все стало дозволено, частникам разрешили покупать по безналичному расчету и по твердым ценам, монополия внешней торговли больше не существовала. Хочешь знать, какого порядка прибыли извлекались при этих сделках?

-- Ну, да, конечно.

-- Смотри, пожалеешь.

-- Это почему?

-- Зачем, спросишь ты себя, я истратил свои лучшие годы за партой в то самое время, когда надо было деньги ковать?. Так вот, слушай. Тонна нефти стоила в стране победившего социализма 26 рублей, за бугром продавалась за 140 долларов. Советский четвертак умным людям обходился не дороже 5 долларов, при покупке на вес -- и того меньше, но не станем мелочиться. При цене за тонну в пятерку, навар был 135 -- долларов, не рублей. Для полноты картины нужно вычесть расходы, взятки и прочие проявления благодарности, но все равно возврат на каждый вложенный доллар составлял полторы-две тысячи процентов. Солидные прибыли приносили также цветные и драгметаллы, некоторые другие виды сырья.

-- Встречный вопрос: а что ж ты не воспользовался?

-- Чем?

-- Открывшимися фантастическими возможностями, чем же еще.

-- Много будешь знать -- скоро состаришься, это раз, а во-вторых, кто тебе сказал, что в это судьбоносное время я разевал варежку?

-- Ага, вот откуда взялись доллары, спрятанные в картине!

-- Вот ты о чем!

-- А ты думал о чем! Твое экономическое воспитание начинает приносить плоды.

-- Какие плоды?

-- Горькие плоды познания. Теперь я знаю, что зеленые, укрытые за фасадом Руссо, пахнут русской нефтью. Тюменской?

-- Хрен с тобой, слушай правдивую историю этих злополучных долларов. Я хотел к ней подойти хронологически, чтобы понятнее было, но ничего не поделаешь. С 89-ого года я трудился в кооперативе, приятель привлек, очень расторопный мужчина. Подозреваю, что я ему нужен был, главным образом, как составитель писем в министерства, еще доктор экономических наук придавал солидности. Как бы то ни было, в качестве замдиректора по экономическим вопросам я получал зарплату 2-3 тысячи рублей, одним словом -- угар перестройки. Занимались мы издательской деятельностью, используя казенное полиграфическое оборудование, отыскали в одном информационном институте вполне современные импортные ксероксы, машины для фотонабора и ротопринты. Выпускали календари, поваренные книги, пособия how-to, прочую мелочевку, кажется, даже порнографию. В последние дни 91-го года, когда было объявлено о предстоящей отмене социализма, творились многие чудеса. В частности, банки обменивали своим людям безналичные рубли на реальные доллары по курсу два доллара за рубль. Было такое проявление номенклатурной солидарности. Мой генеральный директор сумел этим способом заполучить миллион с лишним зеленых, из каковой суммы отстегнул верхушке кооператива.

-- Вот оно что! Прости за глупые подозрения.

-- Не бери в голову.

-- У меня есть конструктивная идея. Пустить эти деньги на выпуск газеты Новая Искра, с помощью которой в России возродится утраченный социализм.

-- Моя идея еще лучше. В России практически нет базовых книг по истории, экономике и другим социальным дисциплинам, которые здесь воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Давай займемся переводом и изданием таких книг, сколько денег хватит, потом может еще кто-нибудь подкинет. Но это так, пища для размышлений. Итак, в девяностом году ситуация ухудшалась буквально день ото дня.

-- Ты про что говоришь: про политическую ситуацию или экономику?

-- Что за вопрос! Все летело в тартарары. Я уже, кажется, упоминал, что из-за предстоящего повышения цен магазины совершенно опустели. Дефицит бюджета достиг 200 миллиардов. Горбачев с подпевалами продолжали пропагандировать успехи нового мышления, а настоящие люди в номенклатуре занимались делами: расхищение казны, дешевая распродажа национальных богатств, присвоение государственной собственности. Бесследно исчезли огромные суммы из 170 миллиардов долларов, вырученных от продажи нефти в 70-х и начале 80-х. Финансовая система разлагалась на глазах.

-- Имеется в виду продажа рублей, про которую ты рассказывал?

-- Она в первую очередь. В этом странном на первый взгляд немыслимом предприятии участвовали отборные кадры -- офицеры КГБ, дипломаты, внешторговцы. Это дает основания искать организацию, какую-то государственную функцию или санкцию. Что-то в этом роде. До сих пор нет ясности, но невозможно отделаться от впечатления, что была замешана часть правительственного или партийного аппарата, возможно, и то, и другое.

-- Не хочешь ли ты сказать, что сам Горбачев мог быть замешан?

-- Куда ему! Кишка тонка. Его масштаб -- пиццу рекламировать. Нет, матушка, там орудовали молодцы покрепче. Стоит упомянуть, что КПСС располагала сетью коммерческих предприятий по всему миру: так было легче, удобнее финансировать агентов КГБ, братские компартии, прочие прогрессивные силы. С виду это были и, я думаю, продолжают быть, обыкновенные банки, фабрики и тому подобные конторы. Разница лишь в том, что подлинный владелец находился на Старой площади. Мне почему-то кажется, что это был также идеальный канал для сбыта бумажных рублей, золота, для укрытия нефтедолларов, одним словом, для всей кипучей деятельности на благо мировой революции, которая развернулась в то время. В этой обстановке похоронным звоном прозвучало решение Украины объявить суверенитет. Все больше Советский Союз становился пустой формальностью. Братские республики при любом удобном случае ставили свои интересы выше союзных. В умах жителей Российской Федерации -- бюрократов, интеллигентов и прочих -- все чаще возникал мучительный вопрос: а мы как же? В этой атмосфере Борис Николаевич Ельцин развернул знамя росийского суверенитета. Решение простое и гениальное, как колумбово яйцо. Советский Союз возник, когда войска РСФСР завоевали, или освободили, бывшие окраины империи, ставшие союзными республиками. Видимость федеративной структуры не скрывала доминирующего положения Москвы, т. е. России. Именно поэтому у РСФСР не было отдельной столицы, партии и т. п. Повторяю, 70 лет в умах всех Советский Союз был расширенной Россией. Вспыхнувшее при Горбачеве движение за суверенитет было попыткой освободиться от гнетущей опеки старшего брата. Вдруг нашелся деятель, заявивший о суверенитете РСФСР. Против кого он был направлен, этот новорожденный суверенитет?

-- Не знаю. Мне это представляется игрой в слова. Я тебя слушаю, слушаю, и никак не соображу, почему ты придаешь этому такое значение...

-- Не соображаешь? По этой причине ты сидишь в Квинсе, а верный сын нашего народа во-время понявший, что это такое, заседает в Кремле. Нет, суверенитет России иначе, как гениальной находкой не назовешь. Конечно, в моральном смысле, это был маневр из крыловской басни Волк на псарне, который не обманул ни украинцев, ни литовцев, но не на них он был рассчитан. Первым делом, Ельцин и его сторонники приобрели огромную базу, политическую и экономическую. Был еще один аспект, который стоит затронуть. На служилую фрондирующую интеллигенцию России вдруг свалилась душеспасительная отмазка, если воспользоваться блатным термином. К этому времени многие чувствовали себя не совсем уютно по поводу повсеместной русской гегемонии в партии и советском государстве. Куда не повернись, власть была в руках русских с привлечением некоторых прочих славян, при условии, что те признавали русское старшинство. Все секретари ЦК были русские, из 150 высших командных постов в армии только 3 были отданы неславянам. И так далее. Всякое утверждение суверенитета национальных республик поэтому воспринималось как протест против русского засилья. Русские, кстати, к этому времени составляли только 53 процента населения. С объявлением суверенитета РСФСР русские как бы приравнивались к угнетенным малым народам, навроде эстонцев. Они тоже были угнетены Советским Союзом, который, видимо, был в руках марсиан. Одним ударом Ельцин оказался в благоприятной позиции в борьбе против Горбачева. Если продолжить логически идею суверенитета и не платить налогов и поборов центру, Россия получала в свое распоряжение огромные ресурсы.

-- Погоди, а как же пресловутый контроль ЦК над всеми сторонами жизни в стране? Ведь в СССР все еще был тоталитарный режим.

-- К этому времени Горбачев смертельно ослабил партию, а без нее тоталитарная система не могла функционировать. Демократия Горбачева была предназначена для его сторонников, но фактически сильно помогла отколовшейся номенклатуре вроде Ельцина. В 90-91 году у Ельцина был явный перевес над Горбачевым.

-- Естественно. Ельцин был в оппозиции и только критиковал, а Горбачев принимал решения, за которые приходилось нести ответственность.

-- Хорошее наблюдение, особенно потому, что в стране к тому времени почти исчезло продовольствие, но я имел в виду другое. Горбачев, как черт ладана, боялся всеобщего голосования, все норовил сам себя назначить, Ельцин, наоборот, так и лез на публику. Посему у него как бы был народный мандат. Его популярность росла, а у Михал Сергеича опустилась до земли. Ельцинское полупьяное панибратство, его опухшая похмельная физиономия оказались потрясающим политическим капиталом. Интеллигенты-номенклатурщики подкидывали ему идеи и лозунги, но народ знал одного Бориса. Так были заложены основы его будущего самодержавия. Советники, считавшие его простачком, зиц-председателем, не углядели, какой это был хитрый, беспринципный, расчетливый манипулятор, который будет избавляться от них, когда пройдет нужда. В конце 90-го года Горбачев, перепугавшись нарастающего свободомыслия и хаоса, решил дать задний ход, отложил рыночные реформы, посадил на главные посты партийных держиморд: Павлова, Крючкова, Пуго... Оппозиция ответила массовой демонстрацией в Москве, конец марта 91-го года. Даже милиция насчитала на улице сто тысяч человек, демократы хвастали, что полмиллиона. Оппозиция показала свою силу и организацию. У проходных московских институтов и предприятий, открытых и закрытых, висели объявления, где и когда собираться, даже в почтовых ящиках вроде того, где я работал. Ты вдумайся, готовилась антиправительственная демонстрация, а КГБ, державший постоянное наблюдение за такими местами, как почтовые ящики, не вмешивался. Я подозреваю, в Комитете были люди и группы, помогавшие демократам.

-- Ты пошел на демонстрацию?

-- И не подумал! Я избегаю говорить про свою скромную особу, но, видимо, придется вставить пару слов. С начала 89-го года, как пришло известие про смерть Розы, я пребывал в состоянии тяжелой депрессии и непрекращающегося запоя. Это, конечно, непатриотично и непохвально, отнюдь. В апреле, после событий в Тбилиси я вышел из КПСС. Пришел в партком и положил билет на стол, никто не сказал мне ни слова, и я ушел. Тбилисские дела лишний раз показали, что реформаторы еще худшее дерьмо и ханжи, чем их предшественники в Политбюро. Горбачев подгадал, чтобы во время расправы его не было в стране. Шеварнадзе, которому поручили лететь в Грузию накануне событий, отказался. Поэтому, когда в 91-м я случайно заскочил в институт и был приглашен на демонстрацию, я взорвался: это никак шествие в защиту Ельцина? -- Ну да, нужно оградить Борис Николаевича от нападок реакционеров! -- Уж это без меня! Слуга покорный охранять одного номенклатурщика от других. На мой вкус это как грудью встать за Генриха Григорьевича Ягоду, когда его заменили на Николай Иваныча Ежова. Или выступить в защиту Ежова после назначения на его место Лаврентий Палыча. А по мне Ельцин ничем не лучще Горбачева, может даже хуже. Ступайте и пусть вам потом будет стыдно! Я как в воду глядел. Недавно встретил одного из прежних сослуживцев, он мне этот эпизод напомнил. Ельцин уверенно переплюнул Горбачева в Чечне: убить 50 или 80 тысяч -- это тебе не 20 человек газом отравить, но лиха беда начало.

-- Ты упомянул запой. Это фигурально, я надеюсь. Ты не похож на хронического алкоголика.

-- Ну, белой горячкой не пахло, это ты правильно подметил, но пил много. Вообще, странная была жизнь. На работе я появлялся изредка, никому до этого не было дела; еще я числился в кооперативе, где огребал дурные деньги, хотя практически ничего не делал. Кроме пьянства, я все время читал, это правда. За эти годы прочел чертову уйму хороших книг. И не романов, а серьезных книг, преимущественно по истории. Мне сейчас пришло в голову, что не случайно в русской литературе лучшие и единственные герои -- лишние люди. Писатели потому видимо не изображают лидеров, деятелей, что их днем с огнем не сыщешь в жизни. Знаешь, только тогда, будучи в преклонных годах, я понял, как это непросто, как это муторно и обидно быть лишним человеком. Я иногда думаю, что мои метания, искания и колебания от незрелости, инфантильности. Другим легче, они знают, чего хотят.

-- Должен тебя поправить. Эрих Фромм давно заметил, что внутри мы остаемся детьми, только других считаем взрослыми.

-- Всегда так, только что подумаешь свое, ан нет: оказывается, какой-нибудь немец уже обязательно это раньше написал.

-- Фромм, еврей, из Германии, это правда, но потом в Америке жил. Он, кстати, марксист, это по твоей части.

-- Знаю я твоего Фромма, проходили, но все равно обидно. Ну, да Бог с ним, я по этому поводу первоклассную историю вспомнил, как раз 91-й год. Однажды утром я вскочил рано и так как дома мне не сиделось, отправился побродить. Приехал в Охотный, дальше передвигался пешком, без всякой цели. Где-то на Тверском бульваре, недалеко от дома Герцена, присел на скамейку, достал фляжку с коньяком, которую захватил предусмотрительно, и попиваю, думая ни о чем. Вдруг вырастает передо мной фигура, по виду оборванец, на голове фетровая шляпа. Еще на нем надет китель сталинского покроя, ты их наверно не помнишь, но когда-то они пользовались успехом. Так вот, стоит передо мной этот Гаврош лет семидесяти и смотрит с тяжелой укоризной. Смотрит и молчит, и я молчу. Я не слабонервный и охотников на мою выпивку никогда не привечаю. До него, видимо, дошло, что на укоры совести я не клюну, он и говорит: ты бы угостил меня, товарищ, а то пропаду. Хотел я его отшить, так на языке и вертелось что-нибудь, гусь свинье не товарищ, но сдержался. Стакан у тебя есть? спрашиваю, потому что пить с ним из одной фляжки мне не улыбалось. А как же! И тут же из кармана его извлек. Налил я ему грамм сто, он махнул в один присест и говорит: коньяк у тебя добрый, привозной. Курвуазье, говорю, и еще налил. Он и эту дозу приговорил, потом представился: Хмельной Борис Иваныч, пострадавший через защиту русской мужской чести.

-- Неужели такая фамилия?

-- Я документов не проверял. Тем более, история, которую он тут же выложил, все эти соображения затмила. Итак, в конце сороковых годов этот Борис Иваныч работал переводчиком в одном техническом издательстве. С какого языка? С разных, отвечает. Немецкий и французский знал в совершенстве, английский очень прилично, ну, а про славянские языки и говорить неудобно, хотя особой в них надобности не встречалось. Это по его словам, я снова не проверял. Время было боевое: борьба с космополитизмом, с преклонением перед Западом, отстаивание русского приоритета. Ну, знаешь, что в России изобрели паровоз, радио и так далее. Вот ведь забавно: слова иностранного происхождения безжалостно искоренялись, а на знамени кампании поставили приоритет. Но не в этом соль. Борис Иваныч был книжник и где-то натолкнулся на интересное высказывание. Бывший британский посол в России Джордж Маккартней задался вопросом, почему все фавориты Екатерины Второй были русские. По мнению одних, это делалось, чтобы не дразнить русских подданных, но была и другая теория. По слухам, написал Маккартней, русские няньки постоянно тянут мальчиков за пипиську, что приводит к удлинению мужского инструмента, когда они подрастают. Хмельной пересказал байку в учреждении, народ посмеялся, история пошла гулять сама по себе. Был у него сослуживец по фамилии Любовцов, интересная личность, штатный разливала на пьянках в учреждении, который всегда начинал разливать с себя. Этот товарищ пописывал в газеты и предложил Хмельному сочинить статью. Тот засомневался, больно предмет неприличный. Ничего, пойдет в рубрике исторических курьезов, но все равно показывает русское превосходство. Ладно, изготовили статейку, Любовцов снес ее в Огонек. Скоро оттуда звонят, что материал понравился, проходит редакционную обработку. Соавторы ног под собой не чуют, дрожат от нетерпения. Через несколько дней новый звонок, просят зайти в редакцию. Принял их солидный товарищ: разрешите вас поблагодарить за статью, очень актуальную и боевую, однако печатать ее нецелесообразно, есть такое мнение. Журнал наш особый, его сам товарищ Сталин читает регулярно. Вы, товарищи, не огорчайтесь, мы все равно вам заплатим гонорар по высшей ставке. А как же приоритет? спросил Хмельной в смертельной тоске. Приоритет штука очень важная, но нас могут неправильно понять. Вдобавок, историческая достоверность у вас подкачала. Не все фавориты были русские. Станислава Понятовского и Зорича еще можно пропустить, братья-славяне, но вот Григорий Орлов... Какой же изъян в Орлове? Да ведь Орловы немцы, настоящая фамилия Адлер. Клевета это и поклеп, вскричал Хмельной и грохнул кулаком по столу. Как на зло, со стола упал графин и разбился. Шум, скандал, сочинителей вывела из редакции милиция, позвонили в издательство, последовали оргвыводы.

-- Это как понимать?

-- Просто. Выгнали их с работы. Дальнейшая биография Хмельного мне неизвестна, но, думаю, после этого происшествия он покатился, стал ханыгой.

-- А Орлов действительно из немцев?

-- Бред собачий. Огоньковского редактора воображение подвело. Возможно, из-за тогдашней моды раскрывать псевдонимы, чтобы жиды не прятались за русскими фамилиями. С дедом знаменитых братьев Орловых связана действительно интересная история. За участие в стрелецком бунте он был приговорен к смерти. Казнили мятежников в присутствии царя Петра. Когда пришла очередь Орлова, ему под ноги покатилась только что отрубленная голова, он ее отфутболил в сторону и шагнул к плахе. Царю такое хладнокровие понравилось, он помиловал Орлова, взял на службу, где тот получил офицерский чин.

-- Все-таки как сложилась дальнейшая судьба этого твоего Хмельного?

-- Я почем знаю! Очень скоро его так развезло, что разговор потерял смысл, и я удалился восвояси. Не пора ли и сейчас сделать то же самое? Время позднее, а на завтра много дел.

-- Это нечестно, Ты обещал все рассказать про развал империи, ничего не утаить, а теперь что?

-- Э, брат, у тебя русская болезнь. Твои соотечественники обожают простые объяснения сложнейших исторических явлений, хлебом не корми. Это упрощенчество называется Большая правда. Ну, посуди сам, как могу я, одиночка с ущербным образованием, проанализировать такой огромный, такой запутанный феномен, как падение советской империи. Да еще спустя всего несколько лет после события. Такое предприятие под силу коллективу историков, целой исторической школе. На мой взгляд, одни англичане это могут сделать. Нам против ихней подготовки возразить нечего. Вот тебе свежий пример. Недавно мне попалась книга одной пронзительной английской дамы -Рей Таннахилл.

-- Пища в истории? Действительно прекрасная работа.

-- Нет, другая ее книга, еще лучше названной -- Секс в истории. Там есть наблюдение насчет упадка Римской империи. Внешняя торговля велась с большим дефицитом. Римских экспортных товаров не хватало, приходилось тратить драгметаллы. С годами, чтобы оплачивать китайские шелка и пряности из Африки и Азии, стали уменьшать содержание серебра в динариях: сначала чуть-чуть, потом больше и больше. Мы знаем, что бывает в государствах с обесцененной валютой. Ладно, хрен с тобой. Расскажу еще немного и в койку. Я уже упоминал, что процесс распада сильно ускорился, когда Горбачев подорвал партию.

-- Зачем же он это сделал?

-- Неужели не ясно? Моя вина -- плохое изложение. С социологической точки зрения, бурные перемены последних лет в СССР, да и в Китае, не были сдвигом в сторону западной демократии, рыночной экономики и т. п., как думают некоторые наивняки, ничего подобного. Это была борьба за власть разных групп внутри правящей элиты. Т. н. молодые, Горбачев, Шеварнадзе, Яковлев, получили свой шанс из-за провалов в экономике и военных неудач. В борьбе они использовали лозунги демократии и рынка, это правда, но целью была власть. В этой схватке они ослабили партию, потому что в партаппарате засели в большинстве ретрограды. Горбачев боялся, что старожилы ЦК подсидят его, как это было с Хрущевым. Повторяю, в суматохе они вместе с водой выплеснули ребенка, хотели растрясти аппарат, но прикончили партию. Заметь, что в Китае партия сохранилась. Компартия играла в советской империи примерно ту же роль, что христианская церковь в Римской. Это большая тема, ты только возьми ее на заметку. Римские императоры сделали христианство государственной религией, потому что она давала им в руки мощную структуру, которая пронизывала все географические регионы и все стороны жизни. Благодаря этому Восточная Римская империя, Византия, продержалась лишнюю тысячу лет. Но вернемся к нашей теме. Президент РСФСР Ельцин и его команда столкнулись с интересной контраверзой. Власть в руках, суверенитет объявлен, партийный надзор фактически упразднен, а реальной силы, денег, до смешного мало. К счастью, схемы быстрого обогащения поступали с разных сторон. Стоит упомянуть одну, самую грандиозную: продать всю российскую наличность за доллары.

-- Я не совсем понимаю...

-- Ты не одинок. Летом 90-го года, когда эта эпопея началась, многие были озадачены. Однако, по существу это та же ситуация, что при покупке рублей в контейнерах, с той разницей, что теперь в роли продавца выступало правительство РСФСР. В августе премьер России Иван Силаев получил деловое предложение от некоего Джона Росса из Нью-Йорка. Тот выразил готовность приобрести 300 миллиардов рублей за 50 миллиардов долларов, при условии получения экспортных разрешений на вывоз сырых материалов, промышленных отходов, редких металлов и т. п. без уплаты пошлин. Сделка рассматривалась, когда стало известно, что Росс -- это бывший советский подданный Ян Семенович Зубок, с двумя судимостями за кражу. В октябре с аналогичным проектом прибыл в Москву другой американский делец, Лео Ванта из Висконсина. Этот владелец компании с капиталом в 17 тысяч долларов тоже хотел купить рубли. Он предложил пятилетнюю схему: в первый год он дает 5 миллиардов зеленых за 140 миллиардов рублей, в конце периода цена уже 50 миллиардов за 300 миллиардов (что, кстати, предлагал Росс-Зубок). На этот раз Силаев запросил у президента Ельцина полномочий на заключение сделки. Предложение попало к Геннадию Бурбулису, тогдашнему начальнику аппарата Ельцина, тот не возвражал. Выглядело это так. Создается совместное предприятие: 25 процентов акций получает правительство РСФСР, 75 процентов -- мистер Ванта. Иностранный партнер должен был истратить доллары на покупку западных товаров, чтобы экстренно насытить катастрофически разваливающийся советский рынок. Рублевый кредит предполагалось использовать для закупки по дешевке советского сырья на экспорт. Обрати внимание, что Ванта контролировал обе стороны проекта: рублевую и долларовую. Это обещающее начинание не дошло, однако, до завершения: госдепартамент США предупредил Москву, что потенциальный партнер обременен крупными долгами, а также имеет проблемы с кредитными картами. Ванта, когда к нему обратились за разъяснениями, срочно покинул пределы СССР. В январе 91-го в Москву прибыл новый доброхот, Пол Пирсон, представлявший некого Колина Гиббинса, англичанина, владельца никому не известной компании в Южной Африке. Это была та же самая сделка с маленькой вариацией: 140 миллиардов рублей и 7,8 миллиарда долларов. На этот раз по распоряжению зама Силаева Геннадия Фильшина открыли целевой рублевый счет, даже номер его известен: 713713. Но сделка опять сорвалась, видимо, из-за того, что в номере два раза встречалось несчастливое число 13. Вмешалась Прокуратура Союза, вмешалась Следственная комиссия парламента России, которая установила, что весь проект носит незаконный характер. Фильшин нагло врал комиссии, у Гиббинса криминальное прошлое и много других волнующих подробностей. Правительство РСФСР сделало еще одну отчаянную попытку гальванизировать проект, но ничего не вышло. Ты понял, в чем мораль сей басни?

-- Растолкуй, сделай милость.

-- Главное не в деталях, хотя они фантастические, а в настроении, что все позволено, в той степени разложения, до которой дошли в борьбе за власть вожди новой России. После этого стрельба из пушек по парламенту кажется естественным эпизодом. Заранее не планировали, так получилось. Одно цеплялось за другое. Слово за слово, хуем по столу, извини за выражение. К тому времени ельцинская команда уже привыкла к незаконному или если угодно криминальному разрешению всех затруднений. Вспомни, как они захватывали центральные учреждения СССР после путча: банк, монетный двор и пр.

-- А сам путч?

-- В определенном смысле -- антиклимакс. Вместо уличных боев -карнавал, оперетта. Премьер Павлов, Пуго в МВД, Крючков в КГБ, министр обороны Язов хватаются за привычные рычаги власти, но ничего не происходит: рычаги сами по себе, власть сама по себе. То, что Ельцина не арестовали перед началом переворота, показывает, что у него были влиятельные сторонники в КГБ. Четыре месяца от путча до роспуска СССР прошли в неустанных трудах работников беспредела: каждый тянул все, что можно унести. Мэр Москвы Гавриил Попов, например, прикарманил Октябрьский район города, тот самый, где находятся Парк культуры и Академия Наук, где, кстати, проживал Горбачев.

-- Ты меня мистифицируешь.

-- Нисколько.

-- Нельзя украсть район.

-- Юридически можно. В ноябре 91-го года Попов формально передал жилой фонд района -- 220 тысяч жителей -- совместной франко-советской компании UKOSO, передал в аренду на 99 лет за 10 долларов в год. Компания должна была собирать с жителей квартплату, а за это украшать и развивать район. Когда стало известно, что 40 процентов акций компании принадлежат мэру Москвы и его главному экономисту, Попов подал в отставку, однако UKOSO продолжала собирать квартплату. За короткий срок на посту мэра столицы Попов успел оказать неоценимую услугу родной номенклатуре, проведя местный закон о приватизации квартир.

-- Что плохого, что люди стали собственниками квартир?

-- Все это очень даже хорошо и приятно. За исключением того, что эта мера закрепила вопиющее неравенство социализма. Большинству москвичей достались комнатушки в коммуналках да тесные хрущобные квартиренки, ну, а ответственные товарищи присвоили свои партийные хоромы. Боря, имею важное сообщение. Делай со мной, что хочешь, но дальше петь про беды родины я не в состоянии. Спать хочу, хоть убей. Завтра с утра мне нужно сгонять на Брайтон, часа в два вернусь, буду в твоем распоряжении.

-- У меня ощущение, не могу отделаться, что ты как бы сожалеешь, что коммунизм кончился. Угадал?

-- Пальцем в небо! Коммунизм, демократия, капитализм -- это все оболочки, жупелы. Важно, что за ними стоит. Знаешь, кто больше всего радуется падению коммунизма? Ельцин и прочие бышие номенклатурщики хотят на безличный режим свалить свои прошлые грехи. При коммунизме было несправедливое устройство общества, сие бесспорно. Убрав его, получили другое общество, по мнению многих еще более несправедливое. Что-то подобное случилось, когда от царизма перепрыгнули в коммунизм. Каждый раз на шею садятся другие хозяева, такие дела. В России никогда не было даже видимости справедливости. Наверно, в этом есть пассивная заслуга населения, народа. Заслужил я своем ответом право отправиться в койку?

-- Погоди, ради Бога, еще одну минуту! У меня вопрос неделю на языке вертится, все не получается задать. Могло в России произойти, как в Китае? Чтобы в магазинах капитализм, а у власти компартия?

-- Могло. Коммунисты не обязаны строить коммунизм. Без репрессий, вроде Тань-ян-мыня, не обошлось бы, это точно... Хотя все равно... Только что пришло в голову. Китай остается крестьянской страной, совсем как Россия в начале века. Поэтому... Но, нет, баста, спать. Вопрос задан, ответ получен. Спокойной ночи.

Борис проснулся поздно, с ощущением, что спешить некуда. Он давно этому научился: засыпая, настраиваться, как себя вести утром. Он неторопливо вылез из постели, стал делать зарядку. Зазвонил телефон. Незнакомый голос с хрипотцой сказал по-русски:

-- Можно Борис Юрьевича?

-- У телефона.

-- У меня кошмарная новость насчет Сергей Сергеича. Его машиной сбило. Насмерть.

-- Что?

-- Понимаете, какая нелепость. Мы с ним шли по тротуару, хотели такси поймать для него. В это время жиган черножопый рванул сумку у женщины и бежать через улицу. Сергей Сергеич за ним и прямо под колеса. Смерть наступила немедленно. Такое несчастье. Он вам кем, извиняюсь, приходился?

-- Отец, -- сказал Борис и машинально положил трубку. Он долго стоял, смотря себе под ноги, потом стал одеваться.

ФИНАЛ

В этом году, по причинам, большинству населения непонятным и неинтересным, военный парад состоялся без должной подготовки. Все равно, как и в старые годы, вид марширующей воинской массы привел публику в хорошее настроение. Ребята шагали бодро, даже молодцевато, хотя, все признавали, парадники не обнаруживали прежней выправки, прославленного рубленого шага. Не было спаянности и слитности в шеренгах, колонна не выглядела как единое существо или машина. Короче говоря, отсутствовали атрибуты, которые достигаются длительной муштрой, невидимой зрителям, но угнетающей для участников. Тем не менее люди улыбались, переминаясь с ноги на ногу в тесноте толпы. Еще добавляла к хорошему настроению военная духовая музыка. Сводный полк музыкантов, гордость Московского гарнизона и услада начальственного слуха, оставался отменно хорош. Они только закончили исполнение марша "Триумф победителей", когда к дирижеру подошел подтянутый лейтенант и, козырнув, сказал на ухо: Павел Иванович, просили временно не играть. Тот сделал знак музыкантам, которые опустили инструменты. На площадь между тем вступила новая часть.

-- Какие это войска проходят, никак не разберу? -- спросил пенсионер стоящего рядом паренька. Тот смотрел, разинув рот. Форма военнослужащих в новой колонне выглядела совсем не по-парадному: камуфляжные костюмы, мундиры, какие-то черные куртки или рабочие комбинезоны. Шли они бодро и вроде как в ногу, головы держали высоко. В толпе заговорили:

-- Это что же за ухари такие, переодеться для парада не успели?

-- Добровольцы идут, только что из Сербии, помогали по-братски против НАТО.

-- В чем выражалась ихняя помощь? Албанских девок насиловать повзводно?

-- Наши ребята на такие гадости органически не способны.

-- Не можешь -- научим, не хочешь -- заставим. Братья-сербы на это большие мастера.

-- Органически? Довольно обидно подобную русофобию слушать!

-- Стыдно повторять пропаганду из Пентагона!

-- Да перестаньте же! Это новые спецчасти. Особое назначение, ликвидация беспорядков. Чтобы могли с толпой смешаться в любой момент.

-- Будя врать, а еще в шляпе. Не знаешь, молчи. Ополчение идет, простой народ. Защитники родины без отрыва от производства.

Дирижеру Павел Ивановичу между тем слышались из колонны барабанные удары: там-там-та-дам. И снова: там-там-та-дам. Он обернулся к первой трубе оркестра, чтобы проверить, не ослышался ли он, когда из колонны, как бы разрешая сомнения в такт барабану взвился молодой, высокий, заливистый голос:

Мама, мама, что мы будем делать,

Когда настанут большие холода?

Павлу Ивановичу пришло в голову, что такие вокальные данные слишком даже хороши для строевого запевалы. Не забыть про него разузнать, пареньку непременно учиться нужно, из него, чем черт не шутит, русский Паваротти может получится. В это время колонна подхватила -- громко, немного нестройно, но с залихватской уверенностью:

У меня нет зимнего пальтишка,

А у меня нет зимнего пальта.

Пение оборвалось, слышны были только шум, смех и выкрики из толпы да поступь колонны. Но почти сразу сзади, из-за спины Павла Ивановича его первая труба -- этот звук с никаким другим не спутаешь -- пустила в небо призывную длинную трель, сначала бесформенную, как бы пробуя голос, но почти сразу прорезалось что-то знакомое, и запевала из колонны с радостью откликнулся, снова застучал невидимый большой барабан и толпа подхватила:

Но если вдруг, когда-нибудь, мне уберечься не удастся,

Какое б новое безумье не охватило шар земной,

Я все равно паду на той, на той единственной гражданской

И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной.

-- Господи, -- сказал женский голос совсем близко от Павла Ивановича, -- про братоубийство зачем песни петь?

-- Война только тогда и война, когда встанет брат на брата...

-- Это ты откуда взял, господин хороший?

-- Так, паря, в Писании сказано.

-- На какой странице, интересно узнать?

-- На той самой, где говорится про убережение от дураков.

-- Ах ты, сука!

-- Вчера в Кремле царь Борис Второй изволил совещаться с Боярской Думой. Обсуждались вопросы экономики и самозванства.

-- Товарищ Ворошилов, война уж на носу, а конницу Буденного свели на колбасу!

-- До чего державу довели...

-- А ты думал капитализм -- это тебе тяп-ляп? Это тебе не у Пронькиных ребят -- за столом не пернешь...

-- Ехал на ярманку Ванька-холуй, за три копейки...

-- Говорит Москва. Работают все радиостанции бывшего Советского Союза. Передаем экстренное сообщение. Первый в истории человечества полет земного эллипсоида в космическом пространстве успешно продолжается. Скорость вращения вокруг собственной оси, а также наклон оси к плоскости траектории полностью в пределах нормы. Состояние здоровья участников полета удовлетворительное. Все системы и механизмы работают исправно.

8 июня 1999 года, Кресскилл