«Полкроны»

Джеймс Планкетт

ПОЛКРОНЫ

Продавец в книжной лавке оказался человеком подозрительным. Засунув руки в карманы серого халата, он буравил тебя понимающим взглядом так, что ты сразу чувствовал себя в чем-то виноватым.

- Учебник по алгебре Холла и Найта, - смущенно пробормотал Майкл.

Продавец холодно, оценивающе посмотрел сначала на книгу, потом на Майкла.

"Загнать хочет. Утащил из дома, чтобы деньги просвистать на кино и сигареты", - говорил его взгляд. Рука потянулась к книге.

- Шиллинг, - сказал он, поцыкав языком.

- Мало, - сказал Майкл. - Она стоит дороже. Дайте хоть три шиллинга.

Продавец повертел учебник в руках, делая вид, что рассматривает его. Он заметил, что спортивная куртка Майкла была ему мала, а брюки так коротки, что манжеты были отвернуты.

- Имя и адрес? - спросил продавец, будто по рассеянности. То и другое было написано на обороте обложки. Но вдруг они наведут справки и дома узнают, куда делась книга?

- Это еще зачем? - возмутился Майкл. - Вы что, думаете, я ее украл?

- Полагается спрашивать, - сказал продавец. - В это время года пропадает много книг. К тому же, - добавил он, - вдруг твоя мамочка и знать не знает, что ты продаешь книгу. - Он сказал "мамочка" нарочно, чтобы уязвить Майкла. - Ну, хорошо, - сказал он. - Полтора.

- Она стоит дороже, - упрямо настаивал Майкл.

Продавец протянул ему книгу.

- Забирай, - сказал он равнодушно. - Полтора, и ни пенса больше.

На том дело и кончилось.

Вчера вечером Майкл не сомневался, что достанет хотя бы полкроны {Полкроны - два с половиной шиллинга.}, поэтому и договорился встретиться с Энн Фокс на вокзале. Вместе с ее братом Марком он ездил на велосипеде приятеля купаться в Песчаную бухту, а когда они вернулись, она ждала их на крыльце. Пригнувшись к рулю, на который он повесил одежду и полотенце, Майкл не мог оторваться от ее карих глаз, голых коленок, его будоражил исходивший от собственного тела запах соли и свежести. Он бы многое отдал, чтобы познакомиться с ней поближе. Достать полкроны ему тогда казалось пустяком. И еще он думал: какая же она красивая! И эта мысль вдруг так захватила его, что Энн даже спросила: "О чем это ты задумался, Майкл?" Он так и не нашелся, что ответить.

С мыслью о полкроне он проснулся и сегодня, когда утром, раньше, чем обычно, мать разбудила его, положив ему руку на плечо. Ей надо отвезти маленькую в бесплатную амбулаторию, и она хочет пойти пораньше, занять очередь.

- Майкл, сынок, - позвала мать. - Вставай!

Было без четверти восемь, но даже в этот ранний час солнце в спальне так слепило, что было трудно открыть глаза. Он сказал, что идет, а сам уткнулся в подушку.

В половине девятого мать снова позвала его.

- Отец давным-давно ушел, - сказала она. - Ты же обещал сегодня встать рано.

Но он отдернул плечо - показать, как ему противно ее прикосновение. Весь последний год в нем нарастала ненависть к матери.

- Иду, иду! - буркнул он сердито. - Уходи и оставь меня в покое.

Когда она закрыла за собой дверь, он нарочно повернулся на другой бок. Будет надоедать - ничего от него не добьется, пусть так и знает. Но через некоторое время он поборол раздражение - никуда не денешься, придется просить у нее денег - и поднялся. Мать, уже в пальто и шляпе, поставила перед ним завтрак - чтобы сэкономить на масле, она поджарила ломтики хлеба. Малышка лежала в коляске. Остальные дети жили сейчас у замужней сестры матери, в деревне. Он сказал:

- Сегодня мы едем на пикник. Дашь мне полкроны?

- Полкроны, - повторила она удрученно. - Я ведь дала тебе деньги на карманные расходы в субботу.

- По-твоему, полтора шиллинга - это деньги? На минуту она смешалась. Потом предложила:

- Может, попросишь у кого-нибудь велосипед?

- Мы собрались в Брей, - сказал он. - Все едут трехчасовым поездом.

- Но ведь можно встретиться с ними прямо там?

Встретиться с ними там? И объяснить, что со школой покончено, да вот работу никак не найдет, и поэтому - что поделаешь? - в карманах всегда пусто. Он швырнул хлеб через стол.

- Оставь себе свои паршивые полкроны, - сказал он, встал и пошел в ванную.

- Майкл, - крикнула она вслед. - Ты же знаешь, были бы деньги, я бы тебе дала.

Он не ответил. Мать с обидой выкрикнула:

- Я ведь дала тебе два шиллинга на той неделе.

Но он громко хлопнул дверью. А позже услышал, как мать сама спустила коляску по лестнице.

Майкл запихнул книгу обратно в карман. Солнце висело над высокими домами, над летней толпой и пекло его непокрытую голову. Даже под полосатыми маркизами у магазинов на Графтон-стрит было невыносимо жарко. В воздухе пахло кофе, хотелось есть, корзины цветочниц пестрели красными и желтыми цветами.

Неподалеку от парка святого Стефана две девчонки на велосипедах взглянули на него с интересом. Одна - лакомый кусочек, но Энн все равно лучше. Об Энн он так никогда бы не подумал. Энн Фокс лучше всех. Она не такая, как другие.

Она бы не вела себя, как... нет, нет, она бы ничего такого себе не позволила. Но если он не поедет в Брей, возможно, провожать ее увяжется Дорган. Дорган легко сходится с девчонками, и если он узнает, что ему нравится Энн, обязательно сам за ней приударит. Такие штучки Дорган любит. Он мастак приврать ребятам о своих "подвигах" и преподносит все так, что не хочешь, а поверишь. Пусть только сболтнет что-нибудь про Энн, подумал Майкл, шею ему сверну. Все, конечно, подумают, что это он от зависти, но при чем тут зависть? Просто Энн ничего такого себе не позволила бы. Она хорошая девчонка, и он ей тоже нравится. Как она смотрела на него вчера на крыльце, как закидывала назад голову, чтобы была видна ее нежная тонкая шея, как смеялась его словам, всем видом показывая - ей с ним интересно. Так хорошо было стоять вчера на высоких ступеньках под золотисто-зеленым вечерним небом, подернутым облачками, и договариваться о встрече. И вот все летит кувырком из-за несчастных двух с половиной шиллингов.

Отец и мать сидели за столом. Майкл тихонько прошел мимо и незаметно поставил книжку на полку. Сестра спала в коляске. Лицо вымазано какой-то белой мазью. На платье и одеяле - крошки сдобной булочки. Он сел на свое место, и мать сразу же вскочила принести ему обед. Из-под скатерти свисали кисточки зеленого выцветшего покрывала. Скатерть порядком износилась, и в самом центре ее была дыра, но когда накрывали на стол, на дыру ставился горшок с папоротником, и, в общем, ничего не было заметно. Он украдкой взглянул на отца, - как бы к нему подкатиться насчет денег? - но увидел, что тот не в духе... определенно не в духе. Лицо у отца было потное, щеки отвисли. Несмотря на жару, он был в темном костюме и рубашке с крахмальным воротничком - такая работа, ничего не поделаешь. Он служил в конторе "Джошуа Брайт и сын, торговцы лесом". В хорошем настроении отец любил рассказывать про себя разные истории, и каждая кончалась словами мистера Брайта: "Кавана - вы просто кудесник. Уму непостижимо, как вам удалось все уладить. Теперь я ваш должник", или что-то в этом роде. После этих историй хотелось им обоим дать пинка под зад. Но сегодня Брайта в повестке дня не было. Было что-то другое.

- Сколько раз я тебе говорил, - начал отец, - берешь бритву, вымой ее и насухо вытри. Это же каким поросенком надо быть, чтобы оставить бритву в таком виде. Я никогда не запрещал тебе пользоваться бритвой, хотя, убей бог, не знаю, что ты там бреешь, но ты, будь добр, вытирай ее.

Он вспомнил, что и вправду не вытер бритву. Положил ее на умывальник, чтобы смочить волосы водой - брильянтина не было, - и, естественно, забыл помыть ее, не то что забыл, просто из-за матери было плохое настроение.

- Бритва? Не брал я твою бритву, - бессмысленно и дерзко соврал он.

Отец повернулся к матери.

- Вот оно, твое воспитание, - сказал он. - Ему соврать - раз плюнуть. Если он так и собирается сидеть...

Мать поспешила помирить их, но лишь подлила масла в огонь:

- Может, ты сам ее утром оставил, ты ведь так торопился.

- Правильно, - закричал отец, и его нож и вилка со звоном упали в тарелку. - Защищай его. Пусть обманывает отца, пусть ему дерзит. Да с вами тут психом станешь!

- Можешь думать что хочешь, - стоял на своем Майкл, - бритву я не брал.

- Майкл, - вмешалась мать.

- Тогда это, наверное, кошка, - по-детски съязвил отец, - или, может, бритва вылезла из футляра сама. Только я тебе вот что скажу: больше ты к ней не притронешься. Придется завести собственную.

- А как, не подскажешь?

- Купить. Пора научиться самому зарабатывать.

- То-то я вижу, ты здорово научился в свое время - столько зарабатываешь, прямо лопатой деньги гребешь.

Он встал из-за стола. Когда выходил в соседнюю комнату, мимо его уха пролетела чашка и вдребезги разбилась об стену. От неожиданности он даже подскочил.

- Наглый щенок! - прогремел за спиной голос отца. Он быстро запер за собой дверь.

Он вышел, когда убедился, что отца нет. Мать вынула из духовки обед Майкла, куда она его сунула, чтобы не остыл. Ее глаза еще не просохли от слез. Таких скандалов раньше не бывало.

- Кушай, сынок, - сказала она. - Не знаю, как дальше жить будем.

- Не хочу я есть.

- Нехорошо так отвечать отцу. Ты должен его уважать. Деньги ему нелегко достаются.

- Зато уж свое он держит крепко. Мать промолчала. Потом сказала:

- Ты же знаешь, я бы дала полкроны, если бы были. Разве тебе в чем-то отказывают, когда есть деньги?

- Небось на пирожное для сестры нашлось.

- Грошовая булочка. Как тебе не стыдно, Майкл!

Эти слова по необъяснимой причине пробили его защитную броню и больно ранили.

- Не суйся не в свое дело, - огрызнулся он.

В парке святого Стефана дети под присмотром нянь кормили уток из бумажных пакетов. В небольшом прудике с искусственными фонтанчиками, выбрасывавшими в знойный воздух жемчужные струйки воды, ребятишки пускали кораблик. Майкл, засунув руки в карманы, слонялся по парку. Они, должно быть, уже садятся в поезд.

"Куда это Майкл Кавана запропастился?" - говорят девочки, недовольно покачивая головой, а парни отвечают: "Да ладно вам, явится он, давайте садиться". Они поедут в Брей и будут там купаться, потом валяться в папоротниках. Ребята купят девочкам мороженое и лимонад, а девочки приготовят чай с бутербродами для ребят. В зарослях папоротника устроится и Энн. А ему придется целый день смотреть на незнакомых людей, которые дремлют на скамейках, прикрывшись газетами, да на цветы, которые хоть и нарядно ярки, но ко всему равнодушны. Памятник Мангану {Манган - ирландский поэт XIX века.} напомнил: "Я мог подняться в воздух голубой, я мог идти... лететь... я мог..." Черт, как же дальше? Выучился, называется! Пока сдаешь выпускные экзамены, еще что-то помнишь, а теперь приходится скрести в затылке: "Черт, как же дальше?"

Вот он ушел из школы и читает объявления:

"Солид, фир. треб, младший служащий с отл. свидет. об ок. шк., знакомый с бухгалтерским делом. Начальная зарплата - 15 ш. в неделю. Хорошие перспективы".

Очередь вместе с остальными. Не заикайся, ох, ну что ты запинаешься, и думай, ради бога, думай. Сохраняй спокойствие и почтительно улыбайся. Самообладание - это девять десятых успеха.

Мать до утра гладила и штопала его костюм. И молилась святому Антонию (святой Антоний, помоги ему получить работу. Милый и добрый святой Антоний, прошу тебя, помоги моему мальчику). Отец советовал, как лучше себя вести. Сними шапку, поучал он, и улыбайся, непринужденно и любезно. Не ерзай и не сиди на краешке стула, но это, конечно, не значит, что нужно класть ноги на стол. Отец переговорил с Гасси Галлахером, у которого якобы появились большие связи после того, как он преуспел в аукционном деле. Мать то и дело поглядывала на них.

- Делай, как советует отец, - говорила она. Когда она поздно гладила по вечерам, ее волосы в беспорядке спадали на лицо, дыхание становилось прерывистым, а на белом лбу выступала испарина.

Ожидая своей очереди, он, как идиот, бубнил себе под нос какую-то ерунду, вроде:

"Когда Ришелье пришел к власти, перед ним стояла задача построить французский флот".

В детстве, когда его посылали в магазин, он вот так же повторял, чтобы не забыть: пинта молока, банка фасоли, буханка хлеба и полфунта маргарина, и сказать, что маргарин для пирогов. (Это была ложь, но совсем невинная: ведь так велела сказать мама.)

Но в конце концов работа всегда доставалась другому, например, Харту или Джо Эндрюсу. Джо Эндрюс мало что знал о Ришелье, зато он знал кого-то из отборочной комиссии, повлиятельнее Гасси Галлахера или святого Антония.

За зиму его знания ослабели, весной они изрядно привяли, а под жарким июльским солнцем и вовсе зачахли, а на смену им пришло нечто новое: созерцание женщин, долгое безделье, быстро преходящие желания, тягучие минуты похоти и бесконечная унизительная нужда.

Он сел на одну из скамеек, расставленных вдоль тихой аллейки в отдалении друг от друга. Мать дура, а отец просто скряга. Раз в неделю они ходят в кино и собирались как раз пойти сегодня. Остальные вечера они сидят дома, ничего, посидят и сегодня, братья и сестра в отъезде, а он... черта с два он будет караулить сестру. Пусть поймут, что его не переупрямишь. Он их проучит.

На его правой щеке, от носа к уголку губ, вспыхивала тонкая белая полоска. Время от времени Майкл тер лицо руками, пытаясь унять нервную дрожь, но бесполезно - она поднималась изнутри. Над головой у него пышно цвел миндаль, а напротив рос ракитник "золотой дождь". С нависающих над землей веток грациозно стекала листва. Около дерева сидел старик с девочкой. Седой, лицо спокойное, жилет пересекали две золотые цепочки. На одной висели часы. Ими играла девочка. Она подносила часы к уху, слушала и смеялась. "Тик-так, тик-так", - подражал тиканью старик. Иногда он наклонялся к девочке, чтобы потрепать ее по подбородку или улыбнуться ей. Но вот девочке надоело играть с часами, она сунула руку в карман старика и вытащила оттуда очки, белый носовой платок и серебряную монетку. Очки и платок ей не подошли, а монетку она оставила. Подбросила ее, монетка сверкнула на солнце, упала и, мелодично зазвенев, покатилась. Потом покружилась на месте, шлепнулась на землю и замерла. Старик - его возраст выдавала лишь дряблая, выступавшая из-под белого крахмального воротничка шея, а оживленное лицо вовсе не казалось старческим - улыбнулся Майклу, как бы приглашая его полюбоваться детскими забавами. Но Майкла переполняла ненависть. Он ненавидел девочку за то, что глупый, потакающий детским прихотям старик дал ей для забавы драгоценный кусочек серебра. От рифленых ребер монеты достоинством в полкроны исходили сила и спокойствие. На эти деньги можно заплатить за девушку в поезде и угостить ее мороженым или купить сигарет покурить после купания, а вечером, на обратную дорогу, - рыбу с жареной картошкой и есть из бумажного пакета вместе с ребятами. Монетка летала вверх и вниз, и Майкл алчно следил за ней. Иногда она отлетала далеко, эта яркая, хоть и маленькая звезда, и девочка семенила за ней. Несколько раз монетка зигзагами катилась в сторону Майкла. Игра продолжалась долго, и старик, потеряв к ней интерес, начал клевать носом. Майкл глянул в один конец аллеи, в другой. Вдалеке садовник осматривал клумбу. Поблизости никого не было. Но встать, схватить монетку и смыться - это слишком рискованно. Не ровен час, девочка закричит или старик откроет глаза совсем некстати. Прищурившись, Майкл внимательно следил за монеткой.

Украсть полкроны - смертный это грех или простительный? Грех считается смертным при трех условиях: 1) человек совершает тяжкий проступок, 2) он прекрасно сознает, что делает, 3) он не испытывает угрызений совести. Конечно, украсть у бедняка - это смертный грех, но украсть у богача - это уже грех простительный, все зависит от того, насколько тяжка содеянная несправедливость. Впрочем, смертный, простительный - какая разница? Он уже бывал нечист на руку, и эти грехи всегда были смертными и убивающими душу, к тому же со дня последней исповеди прошло уже восемь месяцев. Машинально он чуть не произнес: "Каюсь во всех своих грехах". Когда в полутемной церкви священник закрывал дверь на задвижку, он не спрашивал: "О чем это ты задумался?", он говорил: "Ну, сын мой". Язык прилипал к гортани, от стыда лицо заливал пот, но приходилось выкладывать все начистоту. Если тебя поймали с поличным, значит, ты (не очень приятное слово) - вор.

Монетка упала и покатилась прямо к нему. Майкл не спускал с нее глаз. Сверкая на солнце, монетка по дуге подкатывалась к нему слева. Майкл осторожно вытянул ногу и остановил ее. Потом быстро взглянул на старика, но тот продолжал дремать. Тогда Майкл нагнулся и поднял монету.

- Уходи, - прошептал он девочке, когда та подошла. - Проваливай.

На ее мордашке застыл вопрос. Вот бы сейчас по этой мордашке ногой! Но ее изумление испугало Майкла. Едва девочка заплакала, как он вскочил и сказал:

- Не плачь. Сейчас поищем в траве.

Когда к ним подошел старик, Майкл усердно обшаривал бордюр.

- Бедняжка, - сказал старик. - Да что случилось?

- Она потеряла монетку. Кажется, укатилась сюда.

Они искали довольно долго. Майкл все время отворачивался от старика. В груди громко стучало сердце. Он боялся, что старик заметит, как оно бьется о ребра, как кровь пульсирует на шее, услышит, как оно кричит: "Вор! Вор!" так громко, что не услышать нельзя. Девочка снова захныкала, и старик успокоил ее, обещав купить мороженое. А монету придется оставить для подметальщика, сказал он Майклу. "Что с возу упало, то пропало", - грустно, но вполне добродушно заключил он, уходя.

Наконец старик с девочкой скрылись из виду, и Майкл уселся на скамью. Он понятия не имел, который час, надо было спросить этого старого дурака, пока он не ушел. Они направились к вокзалу, но Майкл не решился идти туда не хватало еще раз на них наткнуться. Пожалуй, старику... еще " захочется поболтать. Где он живет? Ходит ли в школу? Что собирается делать дальше? Парню, начинающему жизнь, найти подходящую работу нелегко. Майкл будет мямлить, заикаться. Попробуй ответить внятно на эти вопросы! Их задают просто из любезности, но у Майкла все винтики в голове тотчас разлаживаются, начинают хаотически звякать, греметь и отказываются работать. Он никогда не мог найти ответов. И боялся, что если старик заговорит с ним, он выпалит ему напрямик: "Я забрал ваши полкроны и назад не отдам. Делайте что хотите". Поэтому он проторчал в парке еще полчаса, а потом пошел в другую сторону, решив добраться до вокзала окольным путем. Прошел мимо университета, где Марк скоро начнет учиться на врача. Марк всегда при деньгах. Ему никогда не придется прикрывать ногой полкроны, оброненные ребенком в городском парке.

На улице было так тихо, что он слышал эхо собственных шагов, да и сами дома, казалось, мирно спали. В воздухе висела залитая солнцем тишина, пахло пылью. Он подумал о прохладном море, об Энн Фокс в красном купальнике - как она поднимает свои округлые руки и с них блестками стекает прохладная вода. Вот она в ситцевом платье, сгибая точеные колени, взбирается на вершину холма, и от нее веет морем. Найти их будет не просто. Вершина холма заросла папоротником - валяйся где хочешь. Может, она там вместе с Дорганом? Придется все облазить.

Майкл быстро зашагал по ступенькам, хотя понимал: раньше, чем указано в расписании, поезд все равно не уйдет, и встречу с Энн не ускоришь. Но, поднявшись наверх, он остановился как вкопанный. Из помещения кассы, держа за руку девочку, выходил старик. Девочка хотела взять у него билеты. Вина и страх непреодолимым барьером стояли на его пути. Повинуясь инстинкту, Майкл сразу повернулся и зашагал прочь. На углу парка он прислонился к колонне, на которой некогда крепилась декоративная цепь, огораживавшая тротуар, и простоял так довольно долго. Майкл знал, что уже седьмой час, потому что появилось много людей на велосипедах, к тому же он чувствовал пустоту в желудке. Зря он не стал обедать. Майкл смотрел в небо - золотистое и спокойное, с редкими облаками, - и вдруг рядом с ним оказалась мать. Она ходила по магазинам и сейчас толкала перед собой, коляску с сестрой. Конечно же, это мать! Но Майкл едва кивнул ей. Пусть видит, какой он несчастный. Пусть знает, что ему негде приткнуться, кроме как на углу улицы, что ему некуда смотреть, кроме неба. Ей это будет тяжело, и поделом. Раньше Майкл любил родителей. Когда он был маленький, пока не появились другие дети, на этом самом углу они с матерью часто ждали отца, с собой у них была фляжка с чаем, бутерброды и горячие булочки с изюмом. Обычно они шли в парк, садились на траву и устраивали пикник. Но сейчас он их ненавидел. Ему не о чем было с ними говорить. Он их ненавидел уже давно, но они не хотели это замечать. Мать стояла и ждала. Потом сказала:

- О чем это ты задумался, Майкл?

Энн Фокс вчера сказала то же самое, а сейчас она валяется в зарослях папоротника с Дорганом. Майкл надулся и ничего не ответил. Чуть погодя мать окликнула его, уже более настойчиво:

- Майкл!

Он что-то буркнул в ответ и дернул плечами.

- Сестренка заболела, - начала она, снова пытаясь умиротворить его, смягчить, растопить лед между ними. - Я, наверное, вечером никуда не пойду. Можешь сходить в кино вместо меня. Помирись с отцом за чаем и пойдите вместе.

- Чего это я буду с ним мириться? - спросил он. - Ну вас всех!

Она робко сказала:

- Не очень-то вежливо ты говорил с отцом за обедом.

- А он что, говорил вежливо?

Тут Майкл посмотрел на нее и, пораженный, увидел слезы в ее глазах. Но она отвернулась и пошла. Он поплелся следом, не желая идти рядом с ней. Голодный и несчастный, он глядел на приземистую колокольню методистской церкви, на небо - как море на картинках, - усеянное барашками облачков. В море купаются прелестные, стройные девушки. И ноги у них точеные, стройные и красивые. Он перевел взгляд на ноги матери. Какие худые! На матери были дешевые, немодные шерстяные чулки желтоватого цвета, сморщившиеся на икрах, штопаные-перештопаные, растянутые. Один край подола висел над ними чуть ниже другого. Он смотрел, как медленно, едва передвигая ноги, идет мать. Кажется, никогда раньше он не замечал, какие у нее ноги. Сейчас его словно громом поразило. К горлу подступил ком. Надо сказать что-то грубое, иначе как защититься от этой неожиданно нахлынувшей боли? Худая фигура матери маячила впереди, руки толкали коляску.

- Идем побыстрей, - сказала она бодро, - отец, бедняга, должно быть, нас заждался. Господи, слезы-то она хоть вытерла? Он не хотел, чтобы ее видели в таком состоянии. Она ускорила шаг и сразу задышала тяжелее.

- Я купила тебе яйцо к чаю, - добавила она.

Желание нагрубить пропало. Яйцо к чаю. Он чуть не рассмеялся. И внезапно захотелось потянуться к матери рукой, погладить ее, извиниться. Но нужные слова не приходили. Он лихорадочно пытался их найти. Куда там - от этих поисков шум в голове только усиливался. Вдруг пальцы нащупали в кармане украденные полкроны. Краска стыда и презрения к себе медленно залила щеки Майкла. Эти деньги неожиданно утратили ценность. На них не купишь то, что хочешь. Потому что он сам толком не знает, чего хочет. Он с трудом сдерживал слезы. Теперь он смотрел на мать с огромной нежностью, жалостью, любовью. Но все же что-то в нем - гордость, а может, ужасная застенчивость - не позволяло ему заговорить с ней или хотя бы пойти рядом.

Так они и шли домой: она, ни о чем не догадываясь, - впереди, а он, умеющий выразить словами лишь злость и раздражение, молча плелся сзади.