«Ограбление швейцарского банка (фрагменты)»

Борис Письменный

Ограбление швейцарского банка (фрагменты)

Над ними по воздуху сокол катался

В скрипучней коляске с высокой дугой

Глава 1

Сначала я думал, что меня схватят уже в лимузине. Неправдоподобный кадиллак с блеском концертного рояля и габаритами чудовищной таксы, буквальный таксо-мотор, не спешил, как нарочно, тащился в пределах, дозволенных дорожными указателями .

С момента, как мы отчалили от известного номера 222 на нижнем Бродвее, что прямо напротив часовни святого Павла, таксист держал издевательскую скорость, не более двадцати пяти миль в час. Ясно, что она придумана исключительно для проформы и муниципальных поборов. Как можно на современном автомобиле мощностью в сотню лошадей плестись будто на велосипеде! Я был уверен, что на первом же светофоре меня вытащат из машины и прикончат, как Калдея, на месте.

Лимузинщику, в щегольском мундире и форменной фуражке было, конечно, не до меня. Он сидел, проглотив аршин, придаток к своему роялю, отмороженный концертмейстер; рулил, как по нотам, дотошно соблюдая дорожные знаки препинания.На меня через перегородку отбритого его затылка источалась подчеркнуто услужливая корректность.И, не сомневаюсь, насмешка. Не верю я прислуге сильных мира сего. Водитель меня презирал и одновременно завидовал, давал возможность посибаритствовать одному в миллионерском салоне, где все, что душе угодно - мягкая ароматная кожа, полированный бар, телевизор, факс и компьютер. Шанс время от времени проехаться в лимузине - один из лакомых бенефитов для любого корпоративного служащего, вне зависимости от ранга. Я бы с удовольствием посибаритствовал, почему нет? В какой-нибудь другой раз.. .

Отъезжая от фронтона Швейцарского банка, я видел на тротуаре своих сослуживцев, их блестящие глаза, их раскрытыерты.Кто-то крикнул - 'Даешь, Перчик! (Пеппер - часть моей фамилии.).

Как раз начинался обеденный перерыв, и меня просто подмывало откатить окно в лимузине, высунуться и спросить: - Не найдется ли у кого, господа, горчицы Грей-Пуппон? Сам Бог мне велел не унывать и выкинуть эдакое в моем положении.

Как, вдруг, я заметил этих русских, их смазанные скоростью рожи типичные на вид киллеры... Увидел, что и они увидели, опознали меня, переглянулись друг с другом, решили, конечно: - Гляди, вон, этот денежный мешок в своем кадиллаке.-Бросились за угол, где, должно быть, запарковались.

Идиотский лимузин буквально стоял на месте; кланялся каждому светофору. Я повторял про себя - 'Бедный Калдей, бедный Витюля...'-Я уже слышал, что его зверски убили. Видимо, эти самые головорезы.

Я, в общем, не трус - так мне кажется. Вполне объективно. Временами, я даже рискованный человек, почище любого всякого. Способен, знаете ли, подчас на неимоверные безумства. В целом, я не боюсь вещей просто так, то есть подряд всего, чего можно бояться. Я боюсь, но, как бы вернее сказать, только того, чего я не могу уговорить не бить меня.Боюсь удара молнии, внезапного инфаркта, наводнения, некоторых, невнимательных зверей... Прошу у судьбы единственного одолжения - дайте мне шанс 'уговорить'. Разве это не справедливо?Как уговорю? - это моя забота. Только разве киллеров убедишь? Безмозглыx.

Был момент - я схватил трубку; благо в лимо телефон под рукой; решил набрать всеамериканский SOS - 911. Тут же задумался: - Что скажу оператору? Подниметсязаваруха, сирены - меня быстрее прикончат. Случайные полицейские машины, кстати, попадались справа и слева. Что мне оставалось сделать завопить? Сидел оцепенелый. До самого моста Таппан-3и никаких стоящих,связных мыслей у меня не появлялось, был один страх. Это уже потом, на территоррии Нью-Джерси, когда мне несколько засветила надежда, я стал отчетливее оценивать происходящее, позволял уже, свойственные мне придирчивые и насмешливые суждения.

Среди прочего, я думал о том, что смерть в лимузине, в черном полированном катафалке, согласитесь, слишком претенциозна до безвкусия поверхностная метафора из дешевого детектива. Что, скорее всего, я нужен бандитам живой: у меня все концы и банковские счета...По крайней мере, так должны думать те, что преследовали меня. Где они, кстати, сейчас, в какой машине?

Плотнее задвинувшись в глухой угол, стараясь занимать собою как можно меньше пространства, я через левостороннее водительское зеркальце принялся вычислятьмашины, следующие за нами. Отбрасывал за скобки неподходящие. В результате тщательного анализа остановился на трех - тех, что не исчезали за нами на довольно длительном перегоне.

Во-первых, ближняя, малолитражка - двухдверный Плимут, вроде Запорожца; хотя в такую жестянку новые русские не сядут по приговору нарсуда. Следом, чуть позади, шла золоченая Ауди с ее, не то свадебными, не то олимпийскими кольцами на носу. Переднее колесо Ауди с искареженным колпаком игриво вихляло, как бы подмигивая. Из-за одного этого обстоятельства я не мог принимать Ауди всерьез: слишком клоунский у нее был вид. Третий автомобиль, что держался от нас дальше всех, только неясно всплывал и покачивался на горизонте розоватым пятном.

Уже в зоне своего городка, подъезжая к своей улице, я как-то сразу бац! - вспомнил, что я, как-никак, пребываю единолично в такомроскошнейшем лимузине. В кои-то веки!Я размечтался, чтобы соседка по моему кварталу,некая Джулиана П., прекрасная разведенка, вышла бы прогулять своего мопса и попалась мне на дороге. Желание прихвастнуть и добить Джулиану своим лимузином,знаю, было неуместным и легкомысленным; я его честно отгонял, но, в оправдание, мне вспоминались истории о женщинах, вконец обреченных, последним усилием подводящих губы себе перед смертью. Чем я хуже!

На мою улицу ни одна из подозреваемых машин не свернула.Пока еще нет. Все равно я подобрался, как рысь; у меня было все наготове: в левой руке закодированная записка для Фаддеева, приятеля-сослуживца, начирканная мной на ходуна обороте компьютерной распечатки; на моих коленях - коробка конторского барахла; на плече - сумка; ключ от моей Мазды зажат в правой руке...

Пулей выскакиваю из лимузина, бросаю коробку в ящик у гаража (Фаддеев там как-то мне оставлял связку пива), ныряю в Мазду, поворачиваю ключ - ж-ж, ж-ж... Не заводится!

Кручу, меня трясет; машина мертва. Когда мандражируешь, механизмы издеваются над человеком -таков закон. Вою, молю, не помогает. Руки трясутся... Выполняю свои безотказные глубокие вздохи; при этом, что важно, высказываю машине полное равнодушие, - не хочешь - не надо! Взревела

завелась мигом. (Машина - женского рода!)

Опережая моторный рев, на красный свет, рванулся на поперечную улочку к ближайшей дорожной развилкею Представляю, как опешил буквоед-лимузинщик в фуражке; хотя, на этот раз, он мне был глубоко безразличен.Я заворачиваю круто на Кленовую стрит, когда взеркало заднего вида замечаю серебряную пулю Ауди, неуверенно въезжающую на мою улицу с другого конца, с Дубовой авеню.

Глава 2

Я Бросился наверх вдоль Гудзона, к апстейту Нью-Йорка. Гнал-насиловал свой автомобиль, менял линии, уходил от сомнительных напарников. Опомнился где-то уже за мостом Таппан Зи,когда вышел на широкий Трувей. Почувствовал, что кругом стоит невыносимая жара.Раньше не замечал, понятное дело, сидя в прохладном раю лимузина. В разбитой моей Мазде, с неисправныммоим кондиционером я задыхался и угорал; не хватало только вскипеть радиатору. Тогда мне - крышка, верный конец. Рекомендованное инструкциями гомеопатическое средство от перегрева мотора - включить печку, мне не годилось: я без того сидел в печке.

Осознав свои шансы, я испугался по-новому; уже не недавним, несколько театрально-драматическим испугом - удостоиться чести быть застреленным на Бродвее в готовом лакированном катафалке. Новый страх был простым и практическим - куда я гоню? Что будет, если сию минуту загорится машина? В дополнение ко всем напастям заметно ухудшалось мое самочувствие; мне делалось физически не по себе; я обессиливал; подкатывала паника.Я старался ее преодолевать единственным универсальным приемом, приходящим мне в голову - все теми же глубокими вздохами.Паника, на нее я большой мастер, делалась еще неотвязной.От усиленных вздохов кружилась голова. Мне казалось - я слепну, мне муторно, вот-вот потеряю сознание...

Чтобы отвлечься, я сделал радио громче. Биты музыки сводили с ума. На станции с новостями говорили об ограничении улова кильки в Бискайском заливе. Меня подташнивало. Желеообразный, лишенный кислорода воздух висел над расплавленным шоссе; рваными кусками, медузами покачивался перед глазами.

- А, что - довольно интересный эффект, - подал реплику сидящий внутри меня дежурный врач-психиатр. -Не следует заострять на себе внимание, так каждый может свихнуться. Посмотрим лучше, как воздух сгущается в желейную призму, как, преломляясь через нее, чудесно преображается мир.

С окружающим миром у меня старые счеты. Думаю, кое-кому из нашего эмигранского племени знакомы возникающие временами предчувствия или миражи. Инопланетное, халовинное ощущение Америки. В обычной, повседневной жизни оно запрятано за углом, за порогом сознания. Подозрение в том, что невинный, 'такой же, как и везде'красивенький американский ландшафт - всего лишь обман зрения, каверзная виртуальность. Что сейчас произойдет дьявольское расслоение пространства; отлетят полоски слюды и убедишься, что давным-давно пребываешь в пустоте загробного мира.

В былые времена метафорой обмана служили зеркальные комбинации. Теперь - чехарда микрософтных 'окон'; клик - ты в ином свете.Стоит мне завестись, я жду - сейчас сменится экран-заставка, и я более не смогу пренебрегать очевидным фактом, что хожу вверх ногами по чужой стороне планеты. Не думаю, что один я такой, кто не удосужился здоровым образом отупеть; что лишь у меня редкаяэмоциональная лабильность и ожидание мистификаций.Первый, я сам хочу верить, что американская 'мейн стрит' естьпродолжение улицы моего детства; что здесь, как и там, проливается тот же дождь и те же ползут облака. Не тут-то было, не получается. Выдает - то странное освещение, то запах. Как ты ни бейся, для перемещенныхлиц первого поколения страна детствапо гроб жизни не разжимает своей мертвой хватки.Рефлексы, привитые с детства, ломают нам произношение, преломляютзрение, заставляют не смотреть, но больше сравнивать, не познавать - припоминать похожее, делить все на наше и ненаше. Когда неразборчивые случайные звуки слышатся русской речью, когда, ни к селу ни к городу, проезжая пенсильванский поселок, попадаешь в подмосковную Малаховку. Иногда благословление, иногда проклятье, это неотвязное свойство не дает мне шанса стать в меру безразличным, обыкновенным местным жителем, равным среди равных. Чтобы окончательно стать своим человеком в НовомСвете, видеть все 'как есть', без сносок и параллелей, нужно, вероятно, пройти лоботомию или хотя бы оказаться в положении, когда контакты с русскими и на русском исключаются бесповоротно.

Именно бесповоротности,- делаю язаключение - вот, чего мне не достает!

И, находясь в целительном пафосе отвлеченных таких рассуждений, я-таки беру поворот, первый подвернувшийся выезд с шоссе и въезжаю в тенистый городок, какихтут тысячи.Паркуюсь намеренно ближе к полиции. - Хорошо, свыкался я с мыслью, - сейчас, положим, я теряю сознание, клаксоню слабеющей рукой; а там, где полиция, тамтебе отыщетсяи госпиталь и охрана.

Я пользую иногда маленькие хитрости - смирением и готовностью к худшему пытаюсь задобрить судьбу. Подействовало и на сей раз. Состояние было вполне сносным. В обморок я не падал.

Вылезая из машинной духоты в полуденный жар, я, правда, заметил, что ноги меня могли бы держать по-крепче. Горячий асфальт под ногамиплыл. Инопланетность окружающего пространства меня все еще не оставляла. Какие-то опять же русские слова ко мне доносились будто бы от придорожных ворон.Или от собравшейся у рекламного щита группы местных обитателей.

В толпе каркалось, повторялось - Крремль, крремл... Отчего мне стала мерещитьсяна щите Красная площадь с Василием Блаженным. В американских газетах мне уже попадались картинки с причудливым нашим собором, причем, в самой неожиданной связи. Чаще на рекламах, где изображались винтом закрученные розетки мороженого. (Хорошо б эскимо в такуюжару!) В другом варианте, вафельный стаканчик с мороженым помещался в поднятой руке Статуи Свободы.

На неверных ногах я подошел ближе к щиту объявлений и отчетливее рассмотрел, что, в самом деле, там были нарисованы незабываемые купола-розетки, все же, на мой взгляд, больше похожие на чалму индийского Тадж-Махала. Что ж - и такое мне попадалось. Если не ошибаюсь, то был анонс нового индийского ресторана. Представляю - какой-нибудь мальчишка-оформитель решил подработать, кликнул мышкой, скопировал Блаженного на компьютере. Какая ему разница! Ясноглазому американскому подростку, простодушному гражданину вселенной нет на свете границ и стилей. Подошел, смотрю - на плакате приблизительно, а-ля по-русски, воспроизведен наш знаменитый 'огород невиданных овощей' и снизу, волною идет сопровождающпя подпись скачущими, с намеком на юмор, литерами - "Кремль Без Штанов".

.................................................................................................................................................... ......

Глава 8

Он зачитал: -...Называется( предварительное название)

"ОГРАБЛЕНИЕ ШВЕЙЦАРСКОГО БАНКА". Глянул на меня на секунду поверх очков.

- Посвящается товарищу Ювачеву Даниилу Иванычу, то есть Хармсу. С превеликим почтением.

Фаддеев, Халдеев и Пепермалдеев гуляли по нижнему Манхеттену в ланч. Над ними по воздуху катался надувной пляжный матрац. Дирижабль Гудиер плыл невысоко в ультрамариновом небе. С уличной глубины были видны его швы и заклепки. В расщелинах башен, ровно в лесу, слоями висело пыльное солще. Прекрасный денъ, прекрасное настроение. Нежный весенний пух улетал, не желая смешиваться с запахом горелых претцелей и хотдогов. Ограблением еще не паxло...

Роман, заметьте, плагиатства тут нет. Заимствовать, если только тон-камертон, никому не возбраняется.У Хармса, друзья, если помните, гуляли в дремучем лесу; Фаддеев в цилиндре, Калдеев в перчатках, авы, Пепермалдеев - с ключом на носу.

У меня диспозиция совершенно другая:

В липучую жару приятели были в белых сорочках с галстухом из Брукс Бразерс и в легких итальянских туфлях.

Видите, у меня совсем по-другому. Положим, настоящие ваши имена, то есть имена моих героев, для соблюдения прайвеси - другие. Но, могли быть, и те же самые. Это не умаляет правды жизни. Ведь несмотря ни на что, не исключая симпатичного ключа на вашем носу,в стихах Хармса правды больше, чем в 'Правде' тех же самых тридцатых годов....

... гуляли втроем. Одному - тоскливо. Вдвоем - рискованно; возможна любовь, от которой до ненависти только шаг. Больше трех - толпа, расколы и разнобой. Втроем - в самый раз, что подтверждается примерами литературы и искусства: васнецовские рыцари на перепутье, тройки парткомов и мушкетеры...

Друзья задирали головы, отчего в высоте нью-йоркские башни рискованно раскачивалясь, вслед за облаками кружились, готовые обрушиться на смотрящиx. Мычали машины, шаркали шаги; из гуляющей толпы в воздух взлетали отдельные голоса и крики. Фаддеев, старый крот, командовал, где повернуть. Он различал в толпе, кто есть кто. Указывал, вон - лох яз Огайо; вон - бременский музыкант; тот - наркоман из Гааги, этот - переодетый коп, дальше - охотница до распродаж... Наших Фаддев легко узнавал по извиву спины, тем более счетоводов из нашего Швейцарского банка и других мировых корпораций калибра Форчун-1000, не менее. Гуляющие, такие же клерки, как и наши друзья-программисты, с утра дожидались ланча. Мечтали продлить его до отбоя. Подневольные люди, они, случалось, завидовали праздношатающимся. Пока не вспоминали, что, в отличие от зевак, им начисляется зарплата. Зависть проходила.

...Итак, гуляли они в солнечный день. Может быть,то были 'дни' , слившиеся в один бесконечный нью-йоркский полдень. Гуляли, не думая о том, что проживают беспечнейшее время своей жизни. Когда нет ни беды, ни горя, когда небо - синее не бывает. Такие пасторали полагается подавать в солнечных пятнах, в хороводе белых мух, в усыпляющем полете теней, облаков и звуков. Ветер воспоминаний рвет занавески, пузырит женские юбки....

Калдеев просился к фонтану - туда, где на солнце жмурятся девушки, вкушают из белых картонок китайскую еду. Калдеев канючил, потому что больше всего на свете любил женщии с талией, как у песочных часов. Ими он изрисовывал свои деловые бумаги. Одну фигуру неплохо набросал гвоздем в туалете. Фаддеев знал слабость товарища. Он подгадывал маршрут таким образом, чтобы завернутъ по дороге в одну из малопристойных лавок. Там - у индуса под пыльным стеклом прилавка лежали как освежеванные муляжи половых частей. Правда, после этих визитов Калдеев делался болен; у него понижалась конторская производительность на весь остаток рабочего дня. Но Фаддеев ему потакал. Сам - женатый и многодетный, закоренелый семъянин, он к женским приманкам был счастливо равнодушен. Предпочитал наесться до отвала и промытъ горло пивом, чтобы уже до пяти дремать перед компьютером, переваривать пищу. В обеденный перерыв Фаддеев шел исключительно за едой. Он знал, как избегать грабительских цен общепита; шел прямо к заветным прилавкам, где еда стоила баснословно дешево. Ему был знаком облюбованный еврейскими иммигрантами заветный подвальчик под польским костелом. Там бедная, но гордая вшистка-една скармливала потрясающие галушки по дайму за штуку. За доллар можно было лопнуть во славу милости и дотаций католической ксензы. Беда - за галушками было далековато ехать, так что временами, по случаю цейтнота, Фаддеев вел товарищей в ближние потайные места.

В любом закутке американской дешевизны, обнаруживались русские. В грудах мануфактуры, на тряпичных копеечных свалках, дуных, без кондиционера, с гудящим фабричным вентилятором, в муравейнике дерущихся за дармовые кофты различались спины родимых извивов. Их попадалось немало и в продуктовых лавках, где цены непостижимым образом держались на уровне довоенныx. За это требовалось стоять в очереди. Страсть к халяве - пособница очередей. В дальнем хвосте какая-нибудь бабка подучивала внучку, уверенная, что ее не понимают: - Ты пойдь уперед Халя, скажи им, что сил нет, спешу на кружок. На данц-класс, по-ихнему, скажи им - плииз...

Откушав, друзья усаживались в тени стального метеорита работы Исаму Нагучи перед Центром Мировой Торговли. Калдеев закуривал и наблюдал, как девушки его мечты, чувственно примериваясь, надкусывают хот-доги, ловят открытым ртом китайскую лапшу - волосатый ло-мейн, вылизывают из картонок хот-н-саур - наперченный странный супчик.

Пепермалдееву зрелище отрыгалось словами. Сядя на бортике фонтана, он болтал ногами и, как всегда, волновался. Роман страдал интеллигентским неврозом, по неволе делавшим его аналитиком, пугливым и многословным. Он все накалывал на булавку, главным образом, слова. Голова его была замусорена канцелярщиной и архаизмами псевдокультурного слога - 'собственно, чрезвычайно, достаточно, как-бы...' .Безвредные эти козявки сылались из него в изобилии.

Он вопрошал: - Чрезвычайно мне интересно - как американец, собственно говоря, знает, что я хочу - теплый суп -'ворм' или, как-бы, суп с 'ворм'-червяками?

Калдеев, завороженный девушками, не слышал вопроса; а Фаддев, твердил одно - как неохота идти возвращаться в контору - 'ишачить'.

По нижиему Бродвею, мешая траффику, двигались республиканские демонстранты с плакатами - 'за жизнь, против абортов'. Солидарный республиканец Фаддев рявкнул и поддержал. Крикнул: - Долой компьютерные аборты! Пояснил, что имел в виду зверскую команду 'аборт' на языке программирования.

- Аборты - гадость. - Калдеев, сплюнул. - Но у меня, братцы, есть лучше идея. Слабо нам сбить дирижопль? Так - для смеха. Можно из рогатки? Или, как один у нас, в Костроме - бутылкой...

Вдруг его лицо по-новому озарилось. - А слабо нам, братцы, ограбить Швейцаров! А что? Денег у них навалом... И он запел: - Родной наш банк гудит как улей, а нам-то xули... - и далее, по известному тексту...