«Последний из Рамсесов»

Рудольф Ольшевский

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ РАМСЕСОВ

У Бугримовой было восемь львов. И каждый делал какой-нибудь один трюк, а она только кнутом помахивала. Махнет раз -- и прыгает лев в огненное кольцо, за что ему потом будет отвален приличный кусок баранины. Махнет второй -- и вот уже бульварной походкой, покачивая филейной частью, другой зверь идет по жердочке на мягких лапах. Только одна легкомысленная прогулка и в пасти льва тает бычий круп. С таким рационом не страшно и свою голову сунуть зверюге в пасть. Что он, чокнутый? Не знает, кто его кормит? Чуть коснется клыками шеи своего кормильца, так что тому даже щекотно, и тут же разожмет челюсти, потому что читает мысли, что шевелятся в этой голове: "Ваше величество, за ареной уже накрыт стол. Кушать, так сказать, подано!"

Восемь зверей дрессировщицы за представление съедали приблизительно столько, сколько заглатывал Робин Бобин из английской сказки в переводе Самуила Маршака. А уж он пожрать любил. Я имею в виду Робина, а не Маршака.

Да что там Бовин? Ой, я оговорился, Бобин, а не Бовин, спутал с бывшим послом России в Израиле. Но вернемся к нашим баранам, вернее ко львам, сожравшим этих баранов. Вся династия Романовых за триста лет царствования не съела столько мяса, сколько его лопали за один гастрольный сезон в Одессе зверюги Бугримовой. Вот уж, действительно, цари так цари.

А у Валерки Кузнецова из одесского зоопарка был всего один лев -Аргитшти. Несправедливо, но за кусок списанной по старости на убой лошади он исполнял все восемь трюков Бугримовских зверей, да еще играл на гитаре. Ну, будем до конца честными, до Окуджавы ему было далеко и даже с артистом одесской филармонии Шевченко сравнить нельзя было, но среди львов он, наверняка, занял бы первое место по музыке. Однако, кто это мог оценить, если даже директор зоопарка считал, что незаменимых зверей нет.

И бедный Аргишти жевал всухомятку свою жесткую конину. Но даже и ее ему приходилось делить с целой оравой всегда голодных ребят, которых Валерка отыскивал на Молдаванке в неблагополучных семьях и обучал цирковому искусству.

Вовку рыжего он нашел в трамвае, в вечернем окне которого увидел отражение пацана, залезающего к нему в карман. Это походило на мираж, на проекцию из другого мира. Было такое ощущение, что рядом никого нет. И тем не менее в темном стекле совершалась карманная кража, и Кузнецов был пострадавшим. Огромная Валеркина лапа опустилась на собственный карман и в ней, будто бабочка, затрепетала маленькая ладошка жулика. Капкан захлопнулся.

-- Дяденька, -- завопил Вовка, -- я перепутал штаны!

Чудак Рыжий, он ничего не перепутал. Из тысячи карманов одесситов, он выбрал самый счастливый для себя. Валерка сделает из него первоклассного фокусника. Только вот беда, на Привоз с ним ходить нельзя было -моментально корзина наполнялась дармовыми яйцами. Он тряс их по одному возле своего уха, а потом, вроде клал на место, но яйца все равно оказывались в его заколдованной сумочке.

-- От перемены мест, -- оправдывался Вовка, -- ничего не меняется. Это репетиция, притом со зрителями. Оле-оп.

-- У тебя руки умнее головы, -- улыбался Валера.

И сейчас где бы не выступал Рыжий -- в Париже или Нью-Йорке, возвращаясь в Одессу, он привозит заграничную водку. Наверное, тоже показывал фокус в супермаркете. Оле-оп. И ставя ее на стол Валерия Виссарионовича, обязательно говорит:

-- Попробуйте, какая гадость.

-- Валюха, -- кричит Валерка, -- где наша селедка?

Танька, по прозвищу Корова, убежала из дому от матери алкоголички. Долгое время она жила у Валеры и его жены

-- Петровны. Сейчас она на всей своей фигуре вертит двенадцать обручей. Не сталкиваясь, они вращаются вокруг шеи, груди, талии, рук и ног. Кажется, будто, касаясь Танькиного тела, железные круги теряют притяжение и летают вокруг Коровы в воздухе.

-- Петровна, -- кричит Валерка, -- иди смотри. Корову опять показывают по телевизору.

-- Охренеть. -- Качает головой Петровна. -- И как ты из той бегипотамши сделал трепетную лань? Тебе работать в зоопарке.

И надо же, словно в воду глядела Петровна -- вскоре Валера со своим цирком таки да попал в зверинец. И случилось это вот как. Ехал себе директор зоосада Роман Соломонович на первом троллейбусе по улице Пушкинской и вдруг видит: куча ребят вместе с бородачом, похожим на кубинского вождя Кастро, катят по тротуару рояль -- такой старый, что его, наверное, подняли с английского фрегата "Тигр" вместе с пушкой, которую установили на бульваре между памятником Александру Сергеевичу и общественным клозетом. Такое в Одессе можно увидеть только в день юморины на первое апреля. А тут середина лета и вдруг, на тебе, катят по Пушкинской рояль, на котором играл, может быть, сам Вертинский, "ваши пальцы пахнут ладаном".

Роман Соломонович любил старину. Антилопа у него жила за перегородкой старого чугунного литья, которую он выменял на павлина. Орел-стервятник клевал свою добычу в настоящем турецком каменном корыте, за которое пришлось отдать двух канадских уток. А на складе у него хранились запчасти от фуникулера и ступенька синагоги, разрушенной чекистами по приказу того самого Фельдмана, именем которого временно назывался Приморский бульвар. Посредине обезьяньего питомника возвышался мраморный цилиндр колодезного сруба, который украшал когда-то дачу Ковалевского. Роман Соломонович мечтал весь зоопарк сделать уголком старой Одессы. А тут вдруг такая находка прямо из окна троллейбуса.

-- Сколько живу, -- сказал Роман Соломонович, обворожительно улыбаясь, -- первый раз вижу, чтобы музыканты шли на концерт с собственными роялями. Со скрипкой, я понимаю. Но рояль?

-- Мы не на концерт, мы с концерта. -- Перенял Валера акцент старого одессита.

-- Ворованный? -- посмотрев по сторонам, спросил директор.

-- Боже сохрани. Разве мы похожи на грабителей? -- показал Валера на Рыжего, закатившего к небу честные голубые глаза. -- Это наша зарплата. Три месяца мы давали концерты в портклубе, и нам ничего не платили. Эта старушка, конечно, не стоит того, что нам задолжала директорша, но с паршивой овцы -- хоть шерсти клок.

-- Я даю вам зарплату за этот клок.

Валерке, конечно, не хотелось расставаться со старинной музыкой, что хранилась под крышкой этого гроба с кладбища давно утраченных чувств, но он подумал о том, что дома у него стоит старенькое пианино его дочери Леры и, выменянный на водолазный костюм, рояль его сына Петьки. И вся эта музыка располагается на двадцати двух квадратных метрах. Так что, из-за экономии жилплощади, пришлось еще одного сына Пашку отдать в скрипачи. А уж для этого рояля, на котором, может быть, аккомпанировали самому Шаляпину, когда он бывал в нашем городе, места в квартире не было.

-- Вы старьевщик? -- поинтересовался Валера.

-- Нет, я директор зверинца. А что, так выгляжу?

-- Нет, нет, я понимаю, вы хотите поставить танец маленьких лебедей. Берите инструмент бесплатно. А от зарплаты мы не откажемся. Только ребята ее отработают. Мы, хотя и не кенгуру, но показывать нас тоже можно за деньги.

-- Але-оп! -- скомандовал Валера и все, кто стоял вокруг рояля скрутили сальто. Так народный цирк портклуба, который оказался на улице с роялем, был принят на работу в зоопарк вместе с тем же роялем.

Между двумя клетками был натянут брезент, а под ним разместилась арена.

Свободных ставок у Романа Соломоновича было немного, но зато у него в отделе культуры имелась рука. Рука небольшая, но пол-литра коньячку и полкило балычка в ней помещалось. Подняв несколько рюмок, рука рассудила так: -- Две ставки уборщиц я тебе, так и быть, дам. Как раз будет канатоходцам. Пусть ходют по канату с веником. Для равновесия это неплохо. А сойдут -- нехай подметут для близиру. Твоему Валерию Виссарионовичу, не к ночи будет названо его отчество, выдадим пособие дрессировщика и выдадим под расписку двух зверюг. Лев и медведь у тебя есть, Аргишти и Рамсес. Какой только дурак давал им имена? Вот их и выдели своему Виссарионовичу. Тоже отчество подобрали с перепугу. Не родственник.

-- Нет, нет. Даже не однофамилец. А жену Иосифа, фу ты, Валерия. Запутал ты меня с этим Сталиным. Валентину Петровну куда определим?

-- Валентину Петровну оформим пантерой. Не обидится?

-- Не должна. Мы же понарошке.

-- Ты вчера докладывал, что пантера родила двойню и один подох. Так не оформляй смерть. Расходы на якобы живого, будут идти Валентине. Вначале немного, но затем покойник начнет расти и жрать больше.

Акробатов решили определить в обезьяний питомник. Там одних макак прыгает по стенам столько, что не пересчитаешь. К ним можно прописать на кормежку целую футбольную команду вместе с тренером и болельщиками. Однако, хотя обезьяны и прожорливы, футболистов их рацион не устроит. Они проходят по другому ведомству. Но для пацанов-акробатов сойдет.

Когда все циркачи были распределены по клеткам и взяты на довольствие по звериным категориям, неожиданно появилась еще одна человеческая ставка. Кто-то дополнительные продукты привозить должен. Вот и понадобится настоящий, вернее фиктивный конюх.

Чтобы окончательно не запутаться и не пересматривать штатное расписание, Роман Соломонович предложил извозчиком сделать медведя Рамсеса.

-- Так оно же животное. Оно ж разговаривать не умеет.

-- Ну и что, -- возразил директор, -- ямщики знаешь какими молчаливыми были? И вообще, что за дискриминация, Валентина Петровна пантерой может быть, а Рамсес конюхом -- нет?

-- Так у него ж фамилия должна быть, у извозчика твоего? -- почесала затылок рука.

-- На кой хер? -- окончательно охмелев, перешел на полуцензурные слова директор.

Рука показала большой палец.

-- Звучит! -- сказала рука. -- Итак, Роман... То есть, Роман -- это ты. Рамсес Иванович Накойхер. Нормальная еврейская фамилия. У наших украинцев есть и посмешнее.

Рамсеса Накойхера в коллективе никто не знал, но все уважали. Не дрался, зверям окурки не бросал, в вытрезвитель не попадал. Никто не удивился, когда через полгода его наградили грамотой ЦК профсоюза, как отличного работника культурного фронта.

И правда, это была замечательная зверюга. Добрее медведя на всем белом свете не сыщешь. Каждому, кто попросит он подавал лапу. За конфету "Мишка на севере" делал кувырок, а за банку сгущенки становился в стойку на руках. У всех зверей, как известно, хорошо развито чутье, а у этого было обостренно даже классовое. Он терпеть не мог пионеров. Стоило появиться в зоопарке какому-нибудь юному ленинцу, как медведь делался свирепым хищником.

Мы боялись, как бы об этой его особенности не пронюхали в органах государственной безопасности и, чтобы узнать, как далеко зашли его антисоветские настроения, втихаря провели опыты.

Отчаянно смелый акробат Женька Ермолаев, который, как выпьет, начинает гулять по крышам родного города, потому что даже сто граммов водки вызывают у него острый приступ лунной болезни, так этот Женька привинтил к рубашке комсомольский значок, вошел в вольер, а дверь оставил открытой, чтобы в случае чего, дать деру. Но медведь, добродушно переваливаясь с лапы на лапу, пошел навстречу Женьке.

Тогда мы договорились с Епифаном, что он за пол-литра войдет в клетку к косолапому. Когда-то Епифан охранял зеков на севере и там его приняли в партию. Сейчас он работал в нескольких местах дворником и сторожем в зоопарке. В зверинце он был одним из трех коммунистов и сейчас вошел в клетку, высунув из кармана партбилет так, чтобы его увидел Рамсес. Медведь его не тронул.

Так бы и осталось загадкой, почему именно младшее звено коммунистической пирамиды раздражает медведя, если бы однажды со всей своей атрибутикой -- горнами, барабанами, галстуками и значками -- к нам не пожаловали юнаты соседней подшефной школы. Все оказалось очень просто: когда-то эти маленькие изверги воспитывали нашего медвежонка. На всю жизнь запомнил он оплеухи и пинки, шелобаны и поглажеванья против шерсти будущих строителей коммунизма.

Загадка оказалась несложной: классовое чутье у Рамсеса, если верить Павлову, связано с существованием второй сигнальной системы.

Рамсес не любил детей с красными галстуками. Они напоминали ему тяжелое детство. Но зато он обожал праздники. Особенно первое апреля -- День смеха.

В этот день его водили по городу и угощали всевозможными сладостями. Ребята потом целый месяц доедали подаренные ему конфеты. Он сам угощал. У меня сохранилась фотография -- я веду по Одессе Рамсеса на веревке. Как смотрю на этот снимок, так вспоминаю улыбающийся полдень солнечного апреля и вокруг полно улыбающихся нарядных людей.

-- Медведь у тебя настоящий или переодетый Ильченко?

-- Да ты что, причем тут Ильченко?

-- Так ты же Карцев. Кто тебя не знает?

-- Господь с тобой. -- Махал свободной рукой я. -- Карцев вон впереди со связкой раков идет. Как ты его не узнал?

-- Брось народ дурачить. Ты на Карцева больше похож. Тот с раками загримировался под тебя. Очень неудачно, между прочим. Что я Карцева не знаю?

Сзади раздался знакомый голос: "Би-би!" Мы бы, наверное, шли до вечера по улице Пушкинской, если бы нас не подгонял артист Водяной, управляющий сзади старинным автомобилем. За эту машину Роман Соломонович отдал бы целого бегемота.

Тогда еще не совсем был снят запрет с "Двенадцати стульев", и Водяной в роли Остапа Бендера для местного начальства был еще якобы и председателем процветающего колхоза. На грудь ему прицепили медаль "За доблестный труд". А рядом сидел Паниковский с жирным гусем, всем своим видом изображая растущее благополучие. На капоте писалось, что через двадцать лет и сто пятьдесят километров неминуемо наступит светлое будущее всего прогрессивного человечества. Как раз недавно Хрущев пообещал, хотя его, чудака, никто за язык не тянул, Что через два десятилетия, туды его в качель, неизбежно состоится коммунизм. И в Одессе эта хохма прошла, в том смысле, что на эту тему появилось много анекдотов. Забегая вперед, скажу, что Никита Сергеевич немножко ошибся -- строй поменялся не через двадцать, а через сорок лет. И на смену зрелому социализму пришел, слава богу, не коммунизм, а возвратился, не дай бог, капитализм. Только после этого стали понятными пророческие слова Ленина: "Шаг вперед и два назад". Название для своей брошюры Нострадамус пролетариата явно позаимствовал у одесской песни: "Школа бальных танцев Соломона Пьера -- шаг вперед и два назад".

Кое-что о будущем все-таки знали вожди рабочего класса, но тщательно скрывали они эту правду от народа. Однако народ и сам догадывался, что ждет его в будущем. Цитируя классиков марксизма, он расставлял акценты, которые, как правило, были одесские: "Если капитализм -- это эксплуатация человека человеком, то коммунизм -- это как раз наоборот." До чего же точно! Юморины весело предчувствовали печальное будущее.

И деньги, на которые ничего не купишь, тоже были сначала придуманы на первоапрельских торжествах, а потом уже стали печататься независимыми государствами. "Дюкат" с изображением Дюка де Решелье ничем не отличается от сегодняшней гривны с Богданом или лея со Штефаном. Ничего на них не купишь.

Но мы тогда этого не знали и весело приобретали "дюкаты" в газетных киосках, кормили Рамсеса конфетами и смеялись, когда он становился на передние лапы, поднимая задние.

А через восемь месяцев пришел в зоопарк молодой человек -- инструктор райкома партии. Его все вспомнили, он отвечал за юморину. Мы еще его конфетами угощали и давали поводить Рамсеса по улице Пушкинской. А он ничего не говорил, а все больше улыбался, будто у него такое партийное поручение было -- все время улыбаться в этот день.

Через восемь месяцев он пришел в зоопарк с очень серьезным лицом. Видать, отменили то легкомысленное поручение. Роман Соломонович сразу почувствовал недоброе. Обкомовский работник сам пришел в зверинец -- это не спроста. Сел молодой человек в кресло и начал издалека -- с Сибири. У директора аж поджилки затряслись, когда он услышал про этот благодатный край.

-- Так вот, Роман, как вас по батюшке, -- начал инструктор, -- у Москвы понимаете ли, Сибирь под боком. Уснул в Москве, а проснулся в Сибири. А у нас степь да степь вокруг. Черноморская возниженность. Кремлевскому партактиву чуть ли не на каждый праздник молодую медвежатину поставляют, а наше руководство петухами и кроликами все праздники отмечает.

Директор тут только понял к чему клонится разговор, и у него отлегло от сердца.

-- Да, действительно, степь да степь кругом, -- неожиданно запел он басом.

Внимательно посмотрев на Соломоновича и убедившись, что все в порядке, и он не двинулся мозгами, а проявляет усердие, порученец перешел на конспиративный шепот:

-- Так вот, Роман, как вас по батюшке, наш первый, -- он показал указательный палец и потряс им, -- решил на этот Новый год партийный актив области угостить медвежатиной. Не пойдете ли вы нам на встречу?

-- Еще как пойдем. -- Приподнялся директор, будто идти нужно было сейчас, немедленно. У нас как раз есть старый матерый медвежище. Хватит на всю партийную областную организацию.

-- Не надо на всю. -- Стал еще серьезнее будущий заведующий ответственным отделом, а при удачном стечении обстоятельств, и секретарь обкома. -- Матерого не требуется. Помнится в первоапрельском мероприятии, которое я возглавлял, принимал участие молодой зверь, имя ему подобрали какое-то неудачное. Мне еще объясняли, что оно от египетских царей. Так, может быть, того -- избавимся от последнего из царского рода. Убьем сразу и медведя, и двух зайцев, фигурально выражаясь.

-- Рамсеса Накойхер?

-- На кой хер? Это вы говорите мне? Коммунистической партии?

-- Что вы? Что вы? Нет, и еще раз нет! Здесь небольшая путаница вышла. Завтра же зарежем медведя. Завтра же.

-- Не завтра, а сегодня. Со мной как раз с бойни прибыл убойщик "золотые руки". Лучший мастер мясокомбината.

Рамсес поднялся и пошел навстречу убойщику. По дороге он успел сделать кувырок и застыл, ожидая вознаграждение.

Когда ребята пришли на репетицию, красное пятно посредине вольера еще не высохло.

Нет, не напрасно у Рамсеса было так развито классовое чутье. Жаль только ограничивалось оно младшим звеном кровавой диктатуры. Вторая сигнальная система принимает сигналы только из прошлого. Если бы из будущего.

Валерка позвонил мне в Кишинев на рассвете.

-- Слушай, случилось несчастье. -- Сказал он.

-- Павлик! Петя? -- заорал я.

-- Рамсес. -- Тихо сказал Кузнецов.

-- Что, пионера задрал?

-- Нет, коммунисты сожрали. Рамсеса на Новый год съели большевики.

-- Какие большевики?

-- Наши, одесские. Слуги народа. Обком партии. Первый секретарь Синица приказал, вместо поросенка, подать на их новогодний стол Рамсеса. Чтоб они подавились! Чтоб у них поперек горла встало! Позвони в Москву. Пусть напишут в газету.

В тот же вечер я разговариваю со своим другом, известным поэтом Григорием Поженяном. Во время войны Гриша защищал Одессу. В Беляевке немцы перерезали водопровод, и осажденный город остался без воды. Семнадцатилетний Гришка с небольшим отрядом разведчиков дал городу воду. Таким тогда было партийное поручение у всю жизнь беспартийного Поженяна. Теперь эта партия давала другие поручения. И они тоже выполнялись.

Узнав, что произошло, Гриша зарычал в телефонную трубку. Он и сам похож на медведя, которого всю жизнь кто-то хотел сожрать. И статья, которую он написал, была похожа на рычащего зверя. Она называлась -- "Как Синица Медведя съела".

В газете "Правда" прочли и удивились:

-- Неужели это правда?

-- Конечно. -- Ответил Гриша. -- Поэтому я и принес ее вам в "Правду.

-- Правда, но не правдоподобная. Неси-ка лучше в "Известия". Там главный редактор зять Хрущева. Может быть, пропустит. А мы, извини, Григорий Михайлович... Ты же знаешь, одесский секретарь обкома Синица -- друг Хрущева. Сам понимаешь, чем это пахнет.

-- Трусостью пахнет! -- сказал фронтовик Григорий Поженян и понес статью в "Известия".

-- Вот мерзавцы! -- прочитав, сказали в "Известиях" и тут же со своим мнением не согласились. -- Но ты ведь поэт, Гриша. Пиши, как Расул Гамзатов, о журавлях.

-- О журавлях?

-- Ну да. Лучше журавль в небе, чем синица в руках. Или, вернее, ты в руках у Синицы.

Вот такая история произошла с дрессированным медведем, с которым однажды первого апреля мы гуляли по Одессе. И у меня даже фотография такая есть.