«Горетовские рассказы»

Нибур

"Горетовские рассказы"

Горетовка - речка и деревня

Деревня Горетовка стоит на речке Горетовке. Называли её в разных деревнях по-разному. В Каменке - речка Каменка, в Жилине - Долгая, или просто Речка. Речушка наша небольшая. Но для жителей это целый мир. Здесь брали воду, полоскали бельё. Дети здесь купались, зимой катались на лыжах и на санках. На берегах росла малина. На речке были Ближний бочаг и Дальний бочаг. Хотя от одного до другого было рукой подать. Мать рассказывала, что однажды я потерялся, и нашли меня спящим на берегу речки, прямо над бочагом. На противоположном берегу речки - Графская сторона. Видно, когда-то там были земли какого-то графа. Говорили так: "Где набрал малины?" - "На графской стороне". В речке водилась рыба. Помню, ребята постарше поймали большую щуку ведром, одолженным у полоскавшей бельё сестры Зины, прямо напротив нашего дома. Сейчас историки-любители говорят, что когда-то речка была судоходной. И Горетовкой называлась и сама речка Горетовка, и речка Сходня, в которую впадает Горетовка. Есть версия, что название произошло от находившегося здесь волока на пути "из варяг в греки". Шутки шутками, а ведь факт, что территория Горетова стана занимала территорию сегодняшних Солнечногорского, Истринского, Красногорского, Химкинского районов Московской области, Тушинского района Москвы. Выходит, что сегодняшняя деревня Горетовка когда-то была большим значительным населённым пунктом. В Горетовке был даже свой горетовский язык. Гофоро рефере тофоров кафара! Кто знает - переведёт.

Тильти

Сегодня в городской жизни утеряны многие традиции. К примеру, житель 7-го микрорайона какого-нито Орехово-Борисова ничем не отличается от жителя 4-го квартала Южного Бутово. Другое дело в сельской жизни. Здесь каждая деревня имеет своё, неповторимое во всей России, лицо. В одной деревни - певуны, в другой драчуны, в третьей пер... В соседней деревне Бакеево был характерый приговор. Там вместо "К" говорили "Т". Придешь к ним в магазин, а там кто-то рассказывает: "Ездила в Химти, купила Ваньте полуботинти, два тилo мути и тильти". Откуда это пошло, никто не знает. Но так говорили многие жители Бакеево. Объяснить эти явление я попросил знакомую учёную. Она филолог, кандидат наук. К сожалению, чересчур одержима возрождающимся в обществе интересом к христианству. Поэтому и объяснение её - следы старообрядчества. А я думаю, что здесь налицо отголоски каких-то древних славянских родо-племенных традиций. Есть в этой деревне и много других особенностей. Например, там много семей с одинаковыми фамилиями, состоящие в дальнем родстве - Сапенские, Мозжухины, Михайловы. Молодые в этой деревне обычно женились, выходили замуж здесь же. Бакеевские девчонки - мелкие, а вот в Горетовке - статные. Ребята из соседних деревень говорили: "В Бакеево девчонки - кильки, а в Горетовке - камбала!".

Промыслы

Земля в наших местах - не чернозёмы. Климат холодный. Выжить и прокормиться одним крестьянским трудом просто невозможно. Поэтому в наших местах были развиты различные ремёсла. Оба моих деда были столяры. Они изготавливали мебель на продажу столы, стулья, гардеробы, буфеты. Мастерство передавалось сыновьям. Женщины тоже имели занятие. Так, сёстры отца тётя Груша и тётя Зина стегали одеяла. В Брёхове вязали чулки. Где-то вышивали, вязали крючком. Наши места: Истра, Крюково, Сходня - центр столярного искусства. Работали индивидуально. Впоследствии начало развиваться артельное производство. Потом возникли мебельные фабрики и крупные мебельные комбинаты. Столярное дело - это целое историческое явление в жизни. Были известные мастера, существовали семьи мастеров. Здесь много традиций, обычаев. Когда был маленьким, мне кое-что рассказывала мать. К примеру, с такого-то дня мастера начинали работать при лучине, в определенные церковные праздники давали выходные подмастерьям, подготовка учеников проводилась тоже по определенным правилам. Существовали обряды приема на работу учеников, расплаты с подмастерьями. У мастера была мастерская. Это, как правило, отдельное постройка во дворе. В мастерской - столярный верстак, богатый набор инструментов с немецкими названиями. Так, рубанок для первой черновой обработки доски назывался шерхебель. На русский манер его называли шершепок. Были ещё: рубанок, фуганок, ножовка, лучковая пила, стамески, долото, струбцины. У мастера свои любимые дорогие инструменты, для учеников наборы попроще, подешевле. В работе использовался столярный клей, он варился в клеянке. Интересно, когда было положено начало этому ремеслу? Целый пласт жизни народа, его культуры требует внимания пытливого историка. Пройдёт немного времени, и уже ничего нельзя будет восстановить. В Зеленоградском Историческом музее пытались подойти к этому вопросу. Но, судя по всему, дело ограничилось простым поиском красивого старинного столярного изделия для экспозиции.

Пятачок

Тётя Валя после войны работала на кондитерской фабрике в Москве. Ездить далеко, поезда на паровом ходу в те времена ходили плохо. Ей на фабрике предлагали общежитие. Она в ответ говорила: "Что я буду по углам тереться, у меня в Горетовке свой дом!". Как-то на фабрике ей предлагали поехать работать в Германию на вновь открывающуюся там кондитерскую фабрику. Старшие сестры тётя Катя и тётя Таня отговорили: "Куда ты поедешь на чужбину в Неметчину?!". Родная Горетовка обладает удивительной притягательной силой. Там всё родное. Там - Пятачок! Пятачок - это место встреч молодёжи вечерами. Уж этот Пятачок не променять ни на какую другую жизнь! До утра гуляет, не расходится молодёжь. Рядом жил Каменский дядя Прокофий, звали его дядя Пронин. Долго и он не ложился спать - все любовался молодёжью. Вот и я однажды совсем было собрался на работу по контракту за границу на два-три года. Но вспомнил тёти Валин дорогой сердцу Пятачок, и решил, что мне от своего Пятачка, пожалуй, тоже отрываться не стоит. И остался дома. И ничего не потерял.

Жить своим умом!

Наша мать частенько говаривала: "Маленький умишко - да свой!". Это она говорила в том случае, когда кто-то пытался навязать ей своё мнение. Именно эта позиция позволяла простому человеку выжить в труднейших условиях сельской жизни. Мне кажется, что в этом девизе скрыт величайший смысл всего существования нашего русского народа. Пока русские люди живут своим умом - Россию не победить! А нарочито уничижительное "маленький" - означает на самом деле великий разум великого народа!

Бададa

Зачастую люди получают прозвища, происхождение которых, на первый взгляд, непонятно. Одна из жительниц Горетовки, тетя Зина Гаврилова, любила беседовать с соседками. "Ба-а-а!" - удивлялась она сказанному, и поддакивала собеседнице: "Да, да, да...". Так она и приговаривала в разговоре: "Ба-а! Да, да, да...". Так её и прозвали - Бададa.

Кулёк

Тётя Наташа Вязова любила своего сына Колю. Приносила ему в школу молока и говорила - "Попей молоцка, Колёк". "Молоцка" - это акцент, была она родом не местная. От её любимого "Колёк" Коля получил прозвище Кулёк. Была тётя Наташа неграмотная, зачуханная. Муж, дядя Федя, частенько её бил. Кулёк подрос - пил. Но, видно помня любовь мамы и "молоцко", купил ей часы. Носила их тётя Наташа по деревне с гордостью, хотя времени по часам не понимала. Соседи это знали и с подначкой спрашивали: "Тёть Наташ, сколько времени?". Она отвечала: - "Не знаю - только что по радио два часа играли".

Кепка

Наш сосед дядя Петя Раскатов славился искусством укрывать заначки от своей жены тети Зины. Но тётя Зина всегда успешно их находила. В какие только потайные места не пытался спрятать припас на опохмелку дядя Петя прославленный сыщик уже к утру разгадывала очередную его загадку. Одна история заслуживает особенного внимания. Заметила тётя Зина новое в поведении супруга. Приходя домой навеселе, он с порога начинал придираться к какому-нибудь непорядку в домашнем хозяйстве. Находил недочёты, ругался и в сердцах бросал кепку в угол. Тётя Зина пребывала в недоумении - выпивает, а утром опохмеляется. Где же деньги? Но вскоре разрешила и эту загадку. Заначка-то хранилась в кепке за подкладкой.

Рваная бородка

Одно из немногих детских воспоминаний из Горетовки - вокруг сруба нашего нового строящегося дома друг за другом бегут соседские братья Тимирёвы. В руках у одного топор, он грозит зарубить другого брата. Я, мать, сестра с крыльца своего дома со страхом смотрим на разыгрывающуюся трагедию. Всё завершилось тогда благополучно. Вскоре мы переехали жить в Крюково. Здесь у соседей Гукленковых было 2 взрослых сына. У одного из них на подбородке был шрам. Это след от удара топором во время ссоры с братом. За шрам на лице его прозвали Рваная Бородка. Вспоминаю эти истории, и уже на ссоры своих сыновей смотрю снисходительно. Славу богу, не те страсти.

Старая ссора

Дело было совсем недавно. Горетовские ребята, уже немолодые, поссорились. Это так в Горетовке у нас говорится - ребята. А ребятам-то этим уже под шестьдесят, а то и больше. А тёте Вале, которая мне рассказывала, и того больше. Потому и в рассказе дальше они по именам, как будто действительно молодые ребята. Что явилось причиной ссоры - неизвестно. Кто говорит, что размолвка тянется ещё с молодых лет, кто приводит другие причины. Только дело приняло нешуточный оборот. И один из братьев Тимирёвых зарубил топором Кольку Савельева. На похороны приехал его брат Сашка. Увидел мёртвого брата Кольку, сделалось ему плохо. Прихватило сердце. Так и упал замертво рядом с братом. Хоронили сразу обоих братьев. Наши Горетовские страсти - посильнее Шекспировских.

Подавай стаканы !

Как-то один из бакеевских парней нашел себе невесту в Москве. Поехали его родственники на встречу с будущими сватами. Там их встретила семья с женским засильем - невеста, ее мама, бабушка, две тётушки. Москвичи, считая себя, как сейчас сказали бы, более продвинутыми - уж очень активно пытались навязать правила хорошего тона будущим провинциальным родственникам. Бакеевские деликатно помалкивали, но напряжение копилось. Назревал конфликт. Стали накрывать стол. Тарелки, вилки, рюмки. Тогда кто-то из наших сделал замечание: "Что-то рюмки маловаты". Городские разъяснили, что из больших, мол, пить некультурно. Деревенские, в пику мосвичам, усилили нажим: "Ставьте стаканы, нам так привычно". Тётушки не уступали. "Ах, так!" сказала мать жениха и дала команду - "Уезжаем!". Все наши решительно встали, собрались и уехали. Таково уж наше Твёрдое Горетовское Слово!

"Когда хочешь стирай, но чтоб я не видел"

В деревне Горетовка жила семья Гавриловых. Муж работал проводником в поездах. Когда возвращался домой, ему хотелось отдохнуть от бытовой дорожной суеты. И если дома затевалась какая-то долгая, нудная работа, он нервничал. Так, например, он очень не любил стирку в доме. Своей жене, тёте Нине, говорил: "Когда хочешь стирай, но чтоб я не видел". Вот такие мы, Горетовцы, нестандартные люди. У каждого - своя прихоть. Хочешь, не хочешь - а мириться придётся.

"Я все приёмы знаю.."

Известная личность у нас в деревне - Лёда. Был он мужик обыкновенного роста, но крепкий и с хитринкой. Однажды в праздничное застолье расхвастался один из приехавших из города гостей, что он человек не простой, знает все приёмы и может отразить любое нападение. Лёда, конечно, не поверил. Заспорили, вышли на террасу. "Бей!" - говорит хвастун. Лёда и ударил, да с левой руки. Отлетел наш боец в угол террасы. Но встал, оправдывается: "Не ожидал удара с левой стороны. Бей ещё, теперь уж у тебя ничего не получится!". Ударил Лёда в этот раз с правой руки. Опять отлетел городской гость в другой угол террасы. Встал, но больше уже не спорил. Наутро проснулся с синяками на лице. А я говорю детям, что приведись Лёде столкнуться с каким-нито Брюсом Ли и тому досталось бы.

Дедели

Уже с весны деревенская детвора кормилась дарами природы. Щавель, какие-то сладкие трубочки. Думаю, польза для здоровья от употребленья этих трав была несомненная. Была некая трава со вкусными стебельками, звали её у нас в Горетовке дедели. Я, конечно, плохо помню эти самые дедели. Но про хлипкую молодежь тоже говорю: "Куда им - они деделей не ели!".

Наст

Яркое воспоминание - зимний наст. В январе-феврале морозным солнечным утром снег схватывался морозом так, что становился твёрдым, как камень. Отец знал мою любовь и в такие дни утром будил меня пораньше. Я тепло одевался, обувал валенки и с радостью бегал по замёрзшему насту, как сейчас бы по асфальту. Солнце поднималось, постепенно мороз спадал, и наст слабел. Ноги начинали проваливаться. Тогда я шел домой, там меня ждали горячие блины. Климат, наверное, меняется. Сейчас такого наста не бывает. А отец рассказывал, во времена его детства наст бывал настолько крепкий, что можно было по снежному полю скакать верхом на коне.

Тяпка

Есть у меня старая мотыга, по нашему - тяпка. Уж очень ею удобно окучивать картошку. Нет ей равных в работе. Возраст этой тяпки неизвестен. Досталась она в приданое моей маме. Так что 65 лет ей точно есть. А, возможно, и значительно больше. Тяпка эта кованая. Это значит, сделана вручную в кузне. И нехитрая её конструкция вобрала в себя опыт многих поколений тружеников. Поэтому и работать ей так удобно. Что будет, когда доработает эта тяпка свой срок? Что-то сегодняшняя инженерная мысль не может повторить подобный нехитрый инструмент.

Воля

В молодости к сестре моей матери тёте Кате посватался парень из Михайловки. Молодые любили друг друга. Поехали родители тёти Кати "смотреть дворa". Не понравилось им, что жених бедноват, и отказали они сватам и жениху. У тети Кати сложилась другая жизнь, но про первую любовь она никогда не забывала. В застолье любила петь песню "Шумел камыш". Пела и плакала. Мать её, а наша бабушка, Марфа потом пожалела о сделанном, но жизнь назад не повернёшь. Когда она умирала, младщей дочери тёте Вале было ещё 13 лет. Оставляя её на попечение другой дочери, моей матери, наказывала: "Ты с Вальки воли не снимай. Я с Катьки сняла, да жалею теперь". Моя мать выполнила родительскую волю. Ни тёте Вале, ни своим детям не мешала свободе выбора. И мне завещала. А я вам завещаю: "Не снимайте воли со своих детей!".

Патефон

Я в семье - младший из шести детей. Родился слабеньким. Когда был маленьким, то много плакал. Меня прозвали Патефон. Успокоить меня безуспешно пытались все. Соседка тетя Зина Раскатова носила меня своей единственной рукой, прижав к груди. затем в сердцах клала на стол, нашлёпывала, и опять брала на руки. Но я плакать не переставал. Как младшенького, меня жалели, баловали и подкармливали. Так, только мне доставались сливки - лучшее молоко шло на продажу. Ещё, помню, любил есть яйца всмятку с белым хлебом. В благодарность за родительскую любовь и заботу, за сливки - пишу эти рассказы.

Модница

Когда матери исполнилось восемнадцать лет, родители купили ей первые в её жизни туфли. И однажды она с подружками пошла в Крюково. Как и полагается, туда дошли босиком и только там обулись. Обратно домой шли с попутчиками-кавалерами. При ухажёрах девушки не решились разуться и форсили в туфлях до самого дома. Еще издалека заметила мать Марфа, что её дочка Нюра вышагивает по лужам в новых светлых туфлях. Дома "щеголихе" досталось, родительница оттаскала её за косу. А туфли отобрала и потом долго не разрешала их надевать. В молодости у матери была длинная и толстая коса, но она мечтала о короткой стрижке с чёлкой на лбу в виде крыла бабочки. Несмотря на родительский запрет, в очередную поездку в Химки мать зашла в парикмахерскую и сделала себе эту модную причёску. Дома ей опять сильно попало от матери, но отрезанную косу вернуть уже было нельзя. С новой причёской мать сфотографировалась в фотоателье. Потом с этой фотографии она сделала увеличенный портрет. Этот портрет она очень любила и хранила.

Реликвии

Моей матери в приданое дед Никита подарил деревянный сундучок своей работы. При мне он уже был старым, побитым, невзрачным. Мать в нем хранила документы. Мы, дети, смеялись над её сундучком, чуть ли не требовали выкинуть его. Однажды довели мать до слез своими нападками. Было у нас также два стула работы деда Никиты. Жили они долго. Помню, на чердаке хранились серпы, которыми мать работала в молодости. Там были также сечки, которыми раньше рубили капусту в корыте. Ещё там были чугуны, которые раньше служили вместо кастрюль. В них готовили еду для людей в печке, а в больших чугунах - и корм для скота. Еще был старый угольный утюг. В такой утюг засыпали угли из печки и потом гладили. Была и ещё одна памятная вещь - молочная кружка. Это простая алюминиевая кружка на поллитра. Кружкой отмеряли молоко при продаже. Уж сослужила она службу нашей семье! Была ещё фляжка для подсолнечного масла. Эта фляжка была немецкая, с хитрым запором. Её привез отец с войны, и она служила потом много-много лет. Недавно я встретил такой запор на бутылке элитного немецкого пива. Кровати в доме были украшены накидками и подзорами с макраме. Много было разных вышитых полотенец, накидок, салфеток. Это работа старших сестёр Зины и Гали. Сейчас бы я старый дедовский стул сохранил. Но в пылу "культурных революций", в борьбе со старой жизнью, с "мещанскими пережитками" - всё утеряно. Был в Истре у тёти Тони. Она хранит старые стулья работы деда Евстрата.

Подхалтурил

Придумал как-то брат Слава новую игру. Вбил гвоздь в стену, насадил на него круг и стал рулить, ездить на машине! Брат постарше Юра попросил: "Подвези". "А магарыч будет?" - совсем, как заправский шофёр, спросил Слава. Пришлось наливать. По случаю за печкой стоял бидон с настоящей брагой. Достали, выпили, поехали. Потом подвез ещё раз, потом ещё. Как и положено настоящему шофёру, набрался. Тут настало время вечерней помывки. Налила мать воды в корыто, поставила Славу, а он упал и опрокинул корыто. Снова мать налила воды, и снова Слава опрокинул корыто. Тут только все и заметили, что шофёр-то, как говорится, вдрызг пьяный.

Клевачий петух

Раньше, наверное, и чувства были ярче. И деревенские петухи были ужас какие клевачие. Сейчас времена, что ли, не те? Помню, как-то в Горетовке играли мы под терраской у соседей. К нам приполз спрятаться от нападавшего петуха один деревенский мальчик, у которого было исклёвано лицо. Как-то и у нас был очень клевачий петух. Такой ядрёный, что не пускал домой старших Галю с Зиной. Зина знала одну хитрость. Подходя к дому, она прятала прут за спиной, а потом вдруг доставала. Увидев прут, петух ретировался. Однажды петух напал даже на отца. Не выдержав такого непочитания хозяина, отец в два счета отрубил ему голову. Также поступил и Юра, когда ему было лет десять (большой парень по деревенским понятиям).

Деликатность

В большой нашей семье иной раз приходилось пропускать занятия в школе для выполнения какой-то большой работы по хозяйству. Помню, мне приходилось ездить в магазин на станцию Нати за комбикормом для домашнего скота. Продажа его была нормирована, по 10 килограмм на человека. Вот и приходилось участвовать в мероприятии сразу всей семьей, чтобы сразу купить побольше. Ехать надо было ранним утром, чтобы к обеду успеть отовариться. Как то раз, ещё в Горетовке, в подобном мероприятии участвовал брат Слава. На следующий день он пошел в школу с оправдательной запиской от матери: "У моего сыночка разволновался животик". Такой стиль малограмотной деревенской женщины, я думаю, снимал все вопросы у учителей.

На покосе

Как-то раз один из моих городских знакомых, залихватски рассуждая про деревенскую жизнь, уверенно говорил, как он косил бы по гектару в день. Не очень доверяя хвастуну, я поинтересовался у отца, правдоподобно ли это. Он рассказал, что однажды он за день выкосил один луг площадью что-то около гектара. Но, оговорился отец, это было после войны, когда он был в силе. Да и покос был на редкость удобен - ровный луг плавно спускался вниз к речке. И в тот день он работал сначала, как обычно, с утра до обеда, а потом принялся ещё раз после обеда и послеобеденного сна. Каждый день так работать невозможно. А выносливость у отца была необычайная. Он мог не спать двое суток, работая над изготовлением мебели дома ночью, а на работе - днём. Да и косцом отец был знатным. Дома он накашивал на корову. Кто не знает это 200 пудов сена. Были ещё козы, овцы. Приходилось много косить и в колхозе. Хоть и работал он всегда на небольших руководящих должностях: Председателем сельсовета, Председателем колхоза, Начальником отдела кадров - в деревне тяжёлых работ не избежать. Мужиков после войны в колхозе было мало, и все "конторские" выходили в страду на общественные работы. На косьбе отец был вторым. Первым всегда был Николай Михайлович Дмитриев, молодой здоровый мужик. К косцам в колхозе было уважительное отношение. Находили возможность выдавать им в то голодное время какое-то подкрепление: яйца, молочные продукты. Отец приносил эту добавку к питанию домой детям. Так что - не надо всерьёз слушать хвастунов.

Голодное детство

Голод - вечный спутник жизни старшего поколения. Голодно было и в войну, и в тяжелое послевоенное время. Сестра Зина вспоминает, как они, дети, рыскали по столам, полкам в поисках завалявшейся корочки хлеба. Знаешь, что нет, а все равно ищешь. Проверишь все - нет ничего. Пройдёт немного времени, есть хочется ещё больше, поиск возобновляется. В углу дома стояла большая бочка с солеными огурцами и помидорами. Давно уж кончились и огурцы и помидоры. А дети всё черпают дуршлагом в пустом рассоле: вдруг поймается хоть маленький огурчик. В войну было совсем голодно, ели лепешки из лебеды. От голода ослабли. Не было сил копать огород. Мать рассказывала, копнёшь лопатой два-три раза и остановишься - дышать тяжело, голова кружится. А копать надо, иначе впереди смерть. Дед Никита старый, от голода ослаб совсем, лежит. Дети маленькие. В это тяжелое время семью от смерти спасла тётя Таня. Она работала в госпитале в Сходне. Ей удавалось добыть какое-то пропитание. Раз в неделю приходила в Горетовку, приносила еды. Потом матери удалось устроиться в артель вязать на дому носки и варежки для фронта. Вязала ночами. За работу давали карточки. Отоваривались хлебом. Немного полегчало. А носки и варежки потом мать вязала для нас быстро и с закрытыми глазами. И после войны долгое время было голодно. Одно время в передней свободной половине дома одно время квартировалась бригадир тетя Лена с двумя дочерьми. Галя, Зина, тетя Валя, девчонки тёти Лены воровали на колхозном поле морковь, потихоньку от взрослых варили в чугунке в печке. Вкусней еды не было потом всю жизнь. На колхозном поле воровали горох. Проедет на лошади с кнутом объездчик Лёда, просвистит, прокричит. Спрятавших головы детей как-будто не увидит. Как-то в Горетовку приехали из Новосибирска дядя Саня с тётей Тоней. Дома пусто, угощать гостей нечем. Мать с утра взвалила бидоны с молоком наперевес, поехала продавать с наказом купить продуктов для стола. Ждет её отец - нет и нет. Потом видит: идёт полем от больницы опять с тяжелым грузом наперевес. Напала на продажу пшена, два раза отстояла очередь, и на все вырученные деньги купила крупы. Отец так и обомлел - чем же угощать гостей? Может быть, тогда мать и переборщила, но как её судить? Её, вынесшую тяжелое военное лихолетье, и спасшую всю семью.

В родные места - по грибы

Родина моего отца - деревня НовоСергиево Истринского района. Отец много рассказывал про обилие там грибов. Они детьми как раз и занимались грибными заготовками. Сушили белые грибы мешками. Солили опята и волнушки бочками. Всякие там подосиновики не брали, наподдавали их ногой при встрече. Белые брали только маленькие. Встретишь гнездо белых, обдерёшь мох, и выбираешь маленькие грибы ещё белого цвета. Как-то раз приехали дядя Саня и тётя Тоня из Новосибирска. И собрались в поход на родину. Отец, тётя Зина, дядя Саня с тётей Тоней, их сын Саша, я, брат Вова, кто-то ещё - не помню. Решили взять с собой корзины. Стал одолевать охотничий азарт: надо взять корзины побольше - грибов-то там навалом. Дальше - больше, вошли в раж. Взяли мешки, наволочки, наматрасники. Не знаю уж, как собирались везти обратно всю эту тару в случае удачного её наполнения. Доехали на автобусе до Марьино, дальше пошли пешком лесом. Шли весело. Тётя Зина, дядя Саня, отец с восторгом узнавали родные места. Наконец, вышли к месту, где была деревня. Там домов уже нет, только заросли чертополоха на их месте. Хватились - а грибов-то нет! То есть, не просто нет, а нет ни одного! Потом всё-таки нашли 2 подосиновика, да и те червивые. Так и вернулись с пустыми руками, озадаченные.

Соль

Человек очень трудно переживает отсутствие соли. В тяжелое голодное военное время наша семья оказалась без соли. Но тут прошел слух о соляной горе в Истре. Вот и собралась мать с другими горетовскими женщинами в дальний поход за солью. Добрались до места, в дороге и намёрзлись и устали. Собравшиеся со всей округи женщины безуспешно пытались долбить замерзшую гору. На помощь пришли военные, взорвали соляную гору. Разлетелась гора во все стороны на радость страждущим. Нашей матери достался большой осколок. С трудом взвалила добычу на саночки и повезла домой. Потом от тяжести долго болел живот. Помню, на чердаке лежал ящик с солью. Соль была крупная, грязного цвета. При наведении порядка мы пытались выбросить этот ящик, но мать не разрешала. Теперь я понимаю, что это та самая соль и была.

Трудная наука

Старшая сестра отца тётя Груша, когда была маленькая, ходила в школу. Это было ещё до революции. Однажды на уроке учились составлять слова. "С" да "А" - "СА", "Н" да "И" - "НИ". "Ну, а что будет всё вместе?" - спросила учительница, показывая на изображённые на картинке сани. "Пошевёнки" - скоро ответила тетя Груша. Так в деревне называли сани.

Диковинные фрукты

Отец рассказывал, что во времена его детства выращиванием всяких там огурцов-помидоров народ не занимался. Это было своего рода промыслом, и этим занимались специальные люди. Их называли огородники. Как-то раз в семье Евстрата вошедший в силу настоящего мастера-столяра старший сын дядя Вася после очередной успешной продажи своих изделий привёз домой младшим диковинные гостинцы. Достал он и вывалил на стол красивые ярко-красные яблоки. Налетели дети, похватали, но, надкусив, побросали - невкусные. Это были помидоры. До этого дети не пробовали такого необычного овоща.

Передача мастерства

Так уж повелось, что мастерство передается от отца детям. Так было и у столяров. Дед Евстрат передавал мастерство детям. Старшие сыновья дядя Вася и отец стали хорошими столярами. Но дядя Вася так столяром и остался. Отец же учился в школе очень хорошо, с интересом. Он мечтал учиться дальше. Но дед Евстрат сказал: "Пора становиться к верстаку". И уже в четырнадцать лет отец сделал стол - первое большое изделие на продажу. Но все-таки тяга к образованию у отца перетянула, и он ещё перед войной окончил курсы бухгалтеров и стал работать по новой специальности, а столярничал потом в основном только в качестве приработки. Дядя Вася считался хорошим мастером. Так отец сделал ему заказ на рамы для нашего нового дома, потому что это была работа высокой квалификации. Правда, некая зависть к более образованному брату, видимо, сохранилась у дяди Васи на всю жизнь. Помню, он критиковал эти же наши рамы: "Это заплатки, а не форточки" - за то, что форточки были не в центре рамы, а с краю. Забыл, видимо, что он же сам эти рамы-то и делал. Отец говаривал, что если бы не насильное принуждение к верстаку в детстве, он может быть и до министра дошел в своей жизни. Сам в жизни он много работал по столярному делу, сделал много мебели. Но нас, своих сыновей, он в эту работу не втягивал. Наоборот, он приложил все силы к тому, чтобы дать возможность нам получить образование. Для этого он построил новый дом в Крюково, поближе к железнодорожной станции. И я не строю сейчас себе дачу на старость, чтобы не отрывать детей от учёбы. А своим детям завещаю - не втягивайте ваших детей в привычную вам стезю. Пусть они выбирают свой путь сами. Надо просто постараться создать им все условия.

Сады

В дозеленоградское время в наших местах было очень много фруктовых садов. Большие сады были в Андреевке, в поселке Голубое. В других местах были сады поменьше. Климат в те времена был потеплее и стабильнее. И в садах успешно росли яблони, груши, сливы, вишни. Был один такой вишневый сад и в нашем колхозе. И вот созрела ягода, наметили сбор урожая. Вывели всех конторских работников, школьников. Организовали транспорт, тару: подводы и ящики. Пришли - а вишни нет! Рано утром налетела огромная стая дроздов. Сторож бегал из угла в угол по саду, стрелял, но ничего не помогло. За час птицы вычистили весь сад.

Абрам Палыч

Медицинское обслуживание у нас осуществлялось в Рукавишниковской больнице. Там были и больница, и роддом, и поликлиника. Здесь и я появился на свет. Многие-многие годы в больнице работал врачом-хирургом Абрам Павлович. Обслуживал он всю округу. Трудно даже представить, сколько он сделал операций, сколько спас людей. И все жители вспоминают его добрым словом. Однажды в Горетовке одна молодая женщина, оторвавшись на минутку от тяжелой работы с сеном, кормила грудью ребенка. За кормлением задремала, навалясь грудью на ребёнка. Не почувствовала, как ребёнок задохнулся. Попросили Абрама Павловича, составляющего заключение, засвидетельствовать смерть естественной. Врач был понимающий, просьбу выполнил. Были, конечно, у Абрама Павловича и неудачи. Как-то у него не получилась простая операция по удалению аппендицита. Женщина после операции всю жизнь до глубокой старости ходила, согнувшись в поясе. Рукавишниковской больницы уже нет. Уходят из жизни и те, в ком еще жива память о замечательном труженике.

Коля Рыжий

Другом нашей семьи был один Горетовский житель Коля Рыжий. До того, как попасть в Горетовку, он был лётчиком. К деревенской жизни он адаптироваться не смог. Не работал, пил. Как, наверное, и многих людей, его притягивал отец. Он у нас в доме бывал очень часто. Иной раз помогал чем-то семье по хозяйству, выпивал с отцом. Бывало, выпив, и засыпал под отцовым верстаком. Был он добрым человеком, меня называл тёзкой. Мать, всегда строгая к компаньонам отца по выпивке, к Коле относилась совсем иначе. Никогда его не ругала, не отказывала и в миске щей. Но всегда наставляла к своему дому: "Иди домой, Коля, надо печку протопить". Он отвечал: "У меня всё готово, только спичку чиркнуть!". Это значит, что дрова уже лежат в печи, и их остается, действительно, только поджечь. Если кто его сейчас и помнит, то по этим словам: "Только спичку чиркнуть". Была у него ещё одна примета. Он носил шапку-ушанку без завязок. А уши шапки загибал за ободок. Эти уши постоянно вываливались из-за ободка, но он регулярно их поправлял. А вот когда выпивал, переставал следить за состоянием шапки, и уши свисали набок. Шел он по деревне, и издалека можно было судить - выпил Коля или нет. Если уши у шапки торчат в стороны выпил, если нет - трезвый. Коля пил. Как все алкоголики, мало ел. Выпьет и только понюхает хлебную корочку. Ему говорили: "Коля, закуси!". Он отвечал: "Нет, пусть погорит". В период хрущевской борьбы с тунеядцами он попал под общую гребёнку. Его судили, сослали на поселение куда-то в Забайкалье. После суда Колю повезли в Москву на вокзал. Он попросил сопровождающих милиционеров заехать попрощаться с близкими людьми. Но поехал он не к жене, а к нам. Мы тогда только что переехали в Крюково. Помню, подъехал милицейский воронок. Вышел Коля, сзади него милиционер. Дома были только я и мать. Он обнимал нас на прощанье, плакал. Уже наступала осень, холодало. Мать дала ему в дорогу телогрейку. Он благодарил, опять плакал. Домой он не писал. Первые годы его высылки какие-то скупые сведения о нем ещё просачивались в деревню. Что стало с ним потом - никому уже не известно...

Иммунитет

Большая семья Тюриных. Много детей разного возраста. Везде лазают, в том числе и на столе. Который раз кто поменьше и "наделает" на столе. Перед обедом пучком соломы старшие смахнут со стола. А стол дощатый, с широкими щелями. "Добро" забьется между щелей, но это ничего - не до чистоты. Высыпят картошек из чугуна на этот стол. Ребята голодные - хватают, едят. Никто не болел.

Правда о войне

Война - это целая эпоха в жизни нашей страны, нашего народа. Нам, её не пережившим, я думаю, просто невозможно и представить. Можно только судить по книгам и фильмам, по рассказам людей, живших в то время. Но книги, фильмы не умеют рассказать всё. Да и доверять им можно не всегда. Они несут в себе влияние времени их создания, и к тому же не всегда объективны. А авторы последних лет и вовсе договорились до откровенной лжи. В результате уже сегодня дети не знают правды о войне. Недавно слышал и от взрослого человека суждение, что наши родители воевали из-под палки и с нетерпением ждали прихода немецкой армии, чтобы сдаться. Непосредственных участников становится все меньше, а рассказы их скупы. Я давно заметил, что настоящие участники войны немногословны. А рассказы "записных" рассказчиков, как правило, художественно обработаны. Отец прошёл войну от начала до конца. Но он очень мало рассказывал. Видимо, в военных воспоминаниях много тяжелого, трагического. Такого, что и вспоминать не хочется. Одно время транслировался многосерийный документальный фильм-эпопея о войне Чаковского. Отец его смотрел и плакал: "Это всё правда".

Смерть на войне

Отец как-то сказал, что во время войны человек привыкает ко всему и воспринимает смерть, как заурядное событие: "Смерть человека - как муху шлёпнуть". Однажды с ним был такой случай. Зимой взвод разведки ушел на задание. Шли на лыжах, с автоматами - разведчиков неплохо вооружали. Командир отчаянный капитан. Вышли к деревне. В бинокль увидели, что деревня занята немцами. Грузовики, вражеские солдаты. Капитан принял решение атаковать. Разбились на две группы. По сигналу ракеты атаковали с двух сторон. Немцы панически боялись окружения и, услышав автоматные очереди с двух сторон, всё побросали и на машинах поспешно отступили. Разведчики вошли в деревню, проверили захваченные трофеи. В брошенных машинах оказались продукты, шнапс. Взяли что-то себе, пошли дальше по запланированному маршруту. Недалеко в лесу встретили наш батальон. Доложили командиру об удачной операции. Пошли дальше. А вот дальше-то - всё печально. Батальон занял деревню. Трофеям обрадовались. Наелись, как говорится, и напились. Через пару часов пьяный батальон потерял управление. Немцы опомнились, провели неожиданное наступление. Весь батальон истребили практически голыми руками. Спаслось всего несколько человек, без разрешения ушедших в лес. Командир дивизии, узнав о трагедии, в сердцах приказал отбить деревню. При контрнаступлении положили ещё батальон... Ещё одно трагическое воспоминание. Зима, на фронт присылают пополнение. Необученных солдат из эшелона марш-броском в тридцать-сорок километров посылают сразу на передовую. Почти у всех сбиты, натерты ноги. Натерты и другие места от непривычного нового обмундирования. Усталые с непривычки молодые солдаты засыпают у костра мёртвым сном. Наутро тридцать процентов пополнения отправляют в медсанбат. У одних обморожения, у других - ожоги от костра. Есть и такие: раскинул руки во сне - одна рука обморожена, другая обожжена. Ещё печальная история. Попали наши войска в окружение. Лето, жара в степи. Есть нечего. Через двое суток оголодавшим окруженцам сбрасывают с самолета хлеб, американские буханки. Голодные солдаты набрасываются на еду. Некоторые моментально съедают по две буханки. Через пару часов мученическая смерть от несварения.

Песня выручила

Однажды отец вдвоём с командиром взвода разведчиков были в разведке. Командира убили. Отец взял его документы и вернулся. Командир батальона был крут: "Вернулся один, значит, командира бросил. Завтра утром перед строем показательно расстрелять!". Посадили его под арест под дерево. Друзья-разведчики принесли выпить. Выпил, да как следует - завтра умирать. Пьяный запел песни. По случаю в батальон приехал командир дивизии: "Кто тут у Вас поёт?". Объяснили: вот, мол, разведчик, завтра идет под расстрел. "Если поёт - значит не виноват. Отпустить!" - отдал приказ большой командир. Так песня спасла жизнь.

Взятие Кенигсберга

Отец рассказывал, что город Кенигсберг немцы защищали особенно ожесточённо. Они называли его городом-крепостью. Но и наши войска при штурме этого города вели себя по-особенному. Так, если из какого-нибудь дома раздавалась стрельба, тут же подкатывали несколько орудий и залпом по нижнему этажу обрушивали весь дом. Бойцы знали, что перед взятием крупных европейских городов всегда издавался приказ о специальных мерах по сохранению архитектурных памятников, о правилах поведения войск в городе. При взятии Кенигсберга такой приказ был издан с запозданием на три дня. Видимо, кто-то осознанно задержал документ. Практически весь город оказался разрушен. Я там был и видел собственными глазами, что довоенных зданий в Калининграде почти нет.

Ранения отца

Отец один из немногих, кто прошел всю войну. Ранения были, но остался жив. Одно ранение было тяжелым, в живот. Было это в 42-м году, в конце зимы. Служил он в разведке. За всю зиму холодную зиму он ни разу не ночевал в помещении. Или в стоге, или в амбаре, или у костра. Ранение было очень тяжёлым, но благодаря удивительной выносливости отец остался жив. Поместили его в госпиталь в Москве. Сообщили домой, мать поехала. С собой взяла старшую дочь Галю. Приехала на вокзал, дальше надо на трамвае. В военное время передвижение по Москве без пропусков было запрещено. Кондуктор трамвая отвечал за исполнение пропускного режима. Упросила мать его, довез до госпиталя. В госпитале ей показали на огромный зал с ранеными - ищи своего. Долго ходила среди рядов кроватей, а найти отца не могла. Попросила опять сестру. Подвела она мать к кровати. А отец, похудевший до неузнаваемости, говорит шёпотом: "Ты два раза мимо прошла, я звал тебя". А говорить громче - нет сил. Весил он тогда сорок два килограмма. Наслышан много был отец о зверствах фашистов, и не поверил, что жива вторая дочь. В другой раз приехала мать в госпиталь уже с младшей Зиной. Несмотря на уникальное здоровье отца, вряд ли выжил бы он в тот раз. Но повезло, и его отобрал в специальную группу раненых для испытания новой мази Вишневского чуть ли не сам Главный хирург Бурденко. Перевели его в госпиталь в Нижнем Новгороде. Там он нескоро, но выздоровел. Уже летом приехал домой в Горетовку на побывку перед отправкой на фронт. Тетя Таня вспоминает: "Идем с Катькой навещать Ваньку в Горетовку. Издалека видно его в огороде. Стоит с лопатой, шея тонкая, худая, как у ребенка". После ранения отец возвратился в строй. На распределении по частям приехал какой-то высокопоставленный штабист. Спросил перед строем: "Бухгалтеры есть?". Отец вызвался. На вопрос: "Где работал?" - четко, по-военному ответил: "Работал Бухгалтером-Инспектором в Истринском райпотребсоюзе". "Ну, ты опытный специалист, подходишь" - и забрал отца с собой. Дальнейшую службу отец проходил в финчасти.

Настоящий коммунист

Сейчас коммунистическая партия развалилась. И отношение в народе к бывшим коммунистам неуважительное. Но так было не всегда. Отец рассказывал один случай. Во время отступления попали наши войска на острове в болотистом лесу в окружение. Собрались группами из разных частей, единого командования не было. Совсем было наступила погибель. Уже немцы кричали со всех сторон: "Рус, сдавайся!". Прошел день, наступила ночь. Тут и сказал политрук: "Всё равно погибать, так хоть не бесславно. Пойдём на прорыв! Коммунисты - вперёд!". И все поддержали его. На рассвете бросились в атаку на опешивших фашистов. Что и говорить, многие погибли, но многие и спаслись. Так что лозунг "Коммунисты, вперёд!" - не пустая пропаганда. Позже, в сорок третьем и отец вступил в партию. Я думаю, передовую роль партии он воспринимал не на словах, а на деле. В жизни он брался за многие ответственные дела. Был и Председателем колхоза, и Председателем сельсовета. Хорошо, что он при жизни не увидел сегодняшнего позора партии.

Фронт отступил

Фронт отступил. Наступала весна. На полях остались погибшие солдаты. Мать рассказывала, что убитых было так много, что лежали на поле, как снопы. Председатель колхоза, старый дед собрал женщин-колхозниц. Стали подбирать убитых. А они на весеннем солнце стали уже разлагаться. Грузили на сани, и отвозили в Крюково. Там военные выкопали братскую могилу. Собирали и своих, и немцев. Сколько их - никто не считал. Складывали в одну яму.

Следы большой войны

Война отразилась в каждой семье нашего народа. Погибло очень много мужчин. После войны, когда отец работал Председателем сельсовета, ему приходилось составлять списки погибших в окрестных деревнях. Получалась ужасающая цифра, отец её помнил на память. Не обошла война и нашу большую семью. Пропал без вести мамин старший брат Иван. Погибла его жена Шура от взрыва бомбы, упавшей около нашего дома. Дети Витя и Женя потерялись при эвакуации детдома. Женя потом случайно нашлась, а судьба Вити так и осталась неизвестна. Дед Никита умер от несварения в конце войны, когда впервые вдоволь наелся хлеба после многолетнего голода. Одна из двоюродных сестер матери взорвалась на мине в лесу. Один из двоюродных братьев был контужен. Потом он комиссовался, немного притворившись. Приехал домой с сопровождающими санитарами совсем невменяемым. Его мать даже отказывалась забирать его - что делать в деревне с таким инвалидом? А он, улучив момент, тихонько подмигнул ей: "Я нормальный". Отцов младший брат Коля в 17 лет был мобилизован на оборонительные работы, когда фронт подходил к Москве. Он пропал без вести.

Июнь 2002 Москва

nibur@nm.ru