«Аркашка-подлец»

АРКАШКА-ПОДЛЕЦ

Он вляпался на австро-итальянской границе, в Бреннере. В самом низком месте Альп, где даже железная дорога проходила под открытым небом.

Он ехал по прямой из Мюнхена, распрощавшись с Маргот, через Инсбрук, и никто не тормознул его на границе в Австрию. Видимо, из-за немецких номеров на его мини-автобусе. Доверяли австрияки, что ли, немцам... Он ехал через Тиролию - ха! - еще пытался петь эти их песенки тирольские, ничего, конечно, не получалось, но так он отвлекался от сонливости. Еще вспоминал картинку в школьном учебнике - то ли истории, то ли родной речи - "Переход Суворова через Альпы", на которой все было на дыбах. А здесь он проезжал много туннелей. Бесконечные туннели. А при выезде из них глаза слепило. Снег блестел на солнце. И он надевал очки, московские еще, потому что со стеклами здесь стоили фиг знает сколько...

А сейчас шел снег с дождем, и капли колошматили о стальной подоконник окна с решеткой.

Аркашка-подлец. Именно так его хотелось назвать. Сразу добавить к имени - подлец. Но оттого что имя уже произносилось насмешливо-детски, подлец теряло изначальную силу. И получалась такая шуточка. Подколка. Так его в Ленинграде называли, а потом и в Москве, откуда он выехал "на постоянное место жительства в Израиль" три недели назад. Со скандалом, нависшим над ним и приятелем. Но не разразившимся. Там он тоже последнее время проводил в кабинетах органов. И Маргот, с которой он распрощался в Мюнхене, вызывали. И приятель, тоже выехавший "на постоянное" и которому разрешили позвонить в Рим ("Один звонок адвокату", - объяснил какой-то член в штатском, итальянец), тоже вызывался...

Но откуда у него, к черту, адвокат мог быть?! В Риме была эта баба, владелица антикварной лавки, которой они и договорились продать коллекцию икон. Пока что за эти иконы его и тормознули. Полный автобус икон (айконз)... Кто вообще мог знать, что здесь проверяют. Казалось, что раз свободный рынок или как там его, капитализм, ну и делай что хочешь - торгуй, пожалуйста. Надо было иметь какие-то бумаги на эти иконы. Ха, бумаги! Где их взять было, бумажки?! Надо было привезти из Москвы расписки: я, отец Леонтий, отдаю Аркашке-подлецу Николу Чудотворца семнадцатого века в полное его пользование, город Загорск, 18 мая 1974 года. Или: я, семинарист Сергей Привашев, отдаю, нет! - дарю Аркашке-подлецу две дюжины икон в окладах - серебро и позолота...

Раскат грома пробежал будто по крыше, и на секунду дождь со снегом, казалось, остановились. Свет в комнатке, где он сидел, тоже на секунду погас, и только огонек его сигареты разгорелся сильнее - он затянулся, сидя на скамейке, у стены. Может, Муссолини тоже так затягивался в ожидании Адольфа в 33-м году, где-то здесь в деревне. Впрочем, нет, в 33-м он не затягивался, в 33-м все еще было класс, а вот в 45-м уже, пожалуй, затягивался, еще как... И погодка тоже была что надо - весенняя слякоть и последний снег с дождем. И у дуче поднятый воротник, и у Адольфа - поднятый: не от холода, а уже потому, что надо бежать, поэтому воротники подняты... Хотя, куда бежать... Дуче к штатникам хотел прорваться, но... У Аркашки-подлеца по истории было отлично. Всегда. Он вообще с золотой медалью окончил ленинградскую школу, Аркашечка.

Он получил золотую медаль и вместе с ней, в тот же день, ключи от "Волги". Папашка его сдержал слово. Ему было восемнадцать лет, Аркашке, и мать еще высунулась из окна, в платке - у нее бигуди были под платком, они праздновать собирались, родственники должны были прийти, и мать целый день готовила: жарила, пекла, фаршировала... Она закричала слегка поломанным голосом, потому что вообще никогда не кричала: "Аркаша, умоляю! Аркаша!" Она не хотела, чтобы он ехал на новой машине куда-то. Но Аркашка крикнул: "О’кей! Все будет тип-топ, мама!"

Был 57-й год, начало лета, и они все говорили по-английски, все эти слова американские. Они - те, с кем он хотел быть приятелем, другом... Станет. Благодаря "Волге".

У Думы его ждал Киса и тип, чью фотографию напечатали в "Ленинградской смене", обозвав стилягой. Ха, они думали, что обидели его и напугали. Он хранил вырезку из газеты в полиэтиленовом пакете! Во внутреннем кармане своего знаменитого клетчатого пиджака, в котором и был сфотографирован на Невском. В знаменитом галстуке. Широченный и с девочкой, изгибающей спинку, стоящей на цыпочках, улыбающейся этой американской улыбочкой до ушей, полный рот зубов. Пин-ап девочка, то есть прикалываемая на стенку. В американской армии. Бравые американские бойз прикалывали такие картинки у своих коек или на дверцах шкафчиков. И такая вот была на галстуке у первого советского стиляги.

Они появились с Первым фестивалем молодежи в Москве, но появились в Ленинграде. И Аркашка хотел к ним. В принципе и должен был бы быть с ними. По-английски у него тоже было отлично. Плюс он был чемпионом Союза по многоборью. По всем данным он подходил. Это если сравнивать с американскими бойз, с теми, кому они хотели подражать. Ребята из "Айви Лиг" колледжа. Аркашка, правда, был бы скорее любимцем в Ньюмэнском колледже, в Принстоне. Там, где Скотт Фитцджеральд учился. Принстонцы были южным вариантом "Лиги плюща".

Все это было, конечно, абсурдом. Мешалово такое советское. При чем здесь этот галстук с пин-ап девочкой и колледжи? Ну, при том, что информация была кусками отовсюду выдрана. И потом, чтобы быть одетыми, как те ребята, по-американски, надо было делать деньги, и надо было "тормозить" фирму, иностранцев, поэтому и стиляги. Этот вообще школы вроде даже не закончил, но у него были шмотки, одежды... Гарвардские студенты, например, отличались скромностью. Студенты Йельского университета курили трубки и носили свитера толстой вязки... Это все надо было выискивать у того же Фитцджеральда, не на русском разумеется, по-английски. Принстонцы были элегантны и аристократичны, как весенний день... Все эти книжки надо было доставать, копаться в них... А в переводах многое пропускали или переиначивали, не было уверенности за переводы. Оскара Уайльда так вообще одни сказки издавали! К черту им сказки?

Аркашка увидел расплывающуюся в улыбке физиономию Кисы. Вот, сбылась его мечта - по этой улыбке он понял - его, Аркашку, взяли. У них не было тачек. Хотя они все постарше были и дети из обеспеченных семей, несмотря на то, что у двоих папашек только что реабилитировали. И Киса был старше, и стиляга, и Натан Типографников. Олег вообще уже кончал университет. Еще там был Игорь Косой, как его называли и какой он был на самом деле, из университета тоже, с филфака. Золотые мальчики конца пятидесятых. Все усекшие после XX съезда. В основном страна ни хрена не поняла. Это было как для избранных, для тех, у кого были открыты уши и глаза, у кого мозги шевелились немного по-своему, не заведенные рукой мудрого Сталина.

Для Аркашки все перевернулось. Хорошо, что он как раз школу заканчивал и закончил-таки с золотой. Потому что, если бы сейчас еще пришлось учиться, он бы, конечно, не вытянул. И не было бы "Волги", а значит, ребята эти не взяли бы к себе. А это было главное - с ними. Это все решало.

Он вообще-то был честняга, Аркашка. Даже немного как лопата честный. Ну потому, что он был из такой настоящей советской семьи. Честный отец, хоть и много зарабатывает. Мать честная, хоть никогда и не работала. Аркашка был полукровкой. Может быть, поэтому его судьба так затейливо складывалась. Мать была еврейской девушкой, а отец - украинец. Аркашка - ни то ни се. Собственно говоря, по еврейской религии он и был еврей, раз мать еврейка. Но отец-то у него тоже был. Это потом, когда Аркашке исполнилось двадцать шесть лет, отец умер... Аркашка думал, что Хрущ все-таки немного сволочь. На кой шут он все это устроил, учебники по истории еще когда переделают, а все помнят, как ревели в 53-м году, еще как! Сам Аркашка выл.

Если бы не английский, если бы не "отлично" по английскому, может, ничего бы и не произошло в жизни Аркашки. А так появились все эти записи Ната Кинга Кола, Эллингтона... Он переводил все их песенки, сам напевал, у него приятный голос был, баритон вроде. И теперь была "Волга".

Ему принесли поднос с едой. Его это очень удивило. Есть он не хотел, но кофе был рад. У него, правда, оставалось всего пять сигарет в пачке, и он дергался из-за этого. Все время доставал пачку из кармана и смотрел на сигареты, мял пачку в руке. Щелкал "Ронсоном", не прикуривая. Деньги, как и все документы, у него забрали. И часы тоже. Так что он не знал, что сейчас - ночь глубокая? Где-то часа два он уже сидел здесь.

Игорь - приятель его в Риме, - он, может, и не выехал еще. Пока он добрался до этой старой клячи, синьоры Савиори. Клавка, они ее называли, Клаудия потому что. Пока она оформила бумаги, наставила на них штампов из магазина, пока они поехали... И как они поехали? На машине? Или на поезде... Игорь терпеть не мог водить машину. И в Москве Аркашка всегда за ним заезжал. Или тот приезжал на своей тачке, девятка "жигуленок", и Аркашка садился за руль. Впрочем, он предпочитал сам за Игорем заезжать, потому что у Аркашки, подлеца, был "сааб". А последний раз он не заехал и ждал Игоря. "Сааб" во дворе стоял. Игорь продал машину, они ее в Азию перегнали, узбек купил тачку с условием, что Игорь перегоняет. Они вдвоем с Игорем гнали. Аркашка половину пути, да, считай, почти весь путь, вел. Потом он уехал, к нему девушка должна была приехать из Ленинграда. А Игорек остался, несколько дней там отдыхал еще... Да, в последний раз он на такси к Аркашке поехал. То есть собирался уже сесть в такси, а ему другую машину предложили. Взяли его. А Аркашка ждал. И "сааб" стоял во дворе.

Он не очень думал о девчонках до окончания школы. Потому что от них отвлекали учеба и спорт. Так что у него даже не было юношеских поллюций. Он что-то не помнил. Иногда ночью на сборах он просыпался, и у него стоял член. Он улыбался, лежа с открытыми глазами в темноте, и прижимал член к животу, не трогая рукой, а поверх одеяла надавливая. И когда член касался живота, от этого прикосновения было приятно, дрожь пробегала по всему телу, и мурашки по ногам бежали, и волосы стояли на руке, той, что поверх одеяла, он видел. Он ложился на живот и непроизвольно делал какие-то движения, терся как-то о постель. Но потом переставал и думал о зачетах, о соревнованиях, беге - обо всем и засыпал. А когда он подъехал к Думе на "Волге", к улыбающемуся Кисе, то первая фраза, которую сказал стиляга, была: "Ну, теперь все гёрлз будут наши!" - и пропел Армстронга "Хэллоу, Долли!", то есть дарлинг, но это Армстронг так произносил со своим американо-негритянским акцентом "дарлинг", что похоже было на "Долли"... Аркашка покраснел на секунду всего, но все-таки застеснялся. И Киса, ему уже двадцать было, захохотал и похлопал Аркашку по плечу, потому что он понял, что никакой гёрл у Аркашки еще не было. Но быстро появилась. Инна такая там была у них в компании. С филологического, у нее папаша был профессор, а она сама тоже отличница, но еще и... Да, кстати, потом была изгнана из университета. Что с ней стало? Аркашка видел ее в начале 70-х. Страшна как смерть. Спилась, что ли... Ранняя золотая юность, она по-разному третировала своих подопечных.

Аркашка был красивым парнем, надо сказать. Кареглазым брюнетом, с крупными чертами лица. С ярко очерченными скулами, челюстями, с крупным носом. Подбородок был что надо. Глаза иногда вызывали ассоциацию с лихим казачеством, этакий донской казак. К тому же он усы себе отпустил к двадцати годам. Хотя можно было сказать, что типично еврейские темно-томные глаза, с грустью, как шутил Киса, "всего еврейского народа". Несчастье Аркашки было в том, что он стал рано лысеть. Черт бы ее побрал, эту растительность, отчего она вдруг перестает расти - проводишь рукой по черепушке и просто полная ладонь волос. Аркашку спасала фигура. Он действительно был чемпионом.

Когда он поступил в институт, без экзаменов, разумеется, потому что медалист, он сразу понял, что надо как можно дольше учиться. Желательно вообще всю жизнь сшиваться в институтах. Таким образом, можно было избавиться от конкретных обязательств, от личной ответственности и тому подобное. Поэтому он после Техноложки сразу в Политехнический поступил. Он блестяще сдавал все зачеты по диамату. Вообще, он был очень способным и ему все довольно легко давалось. Кроме девушек. С ними всегда какие-то закавыки получались.

Он обожал все делать по плану. Все расписать на бумаге по пунктам, сделанное отмечать крестиком или вычеркивать красным карандашом. Он всегда расписывал план - как для диамата, так и для ухаживания за девушкой. В обоих случаях не учитывался человеческий фактор. В случае с диаматом никто не прислушивался к замечаниям философа Альтюссера, что вообще-то и Маркс философ, а не ученый, что он не писатель рецептов, а критический философ... Все предпочитали делать из него памятку для пользования, правило для употребления, диалектический материализм вот придумали. Это же не Маркс, а его интерпретаторы так назвали...

Аркашка не понимал, почему Оля, Таня или Света вдруг не хотели идти с ним к приятелю: как раз по плану они должны были идти с ним к приятелю, как раз по плану они должны были идти в оставленную квартиру и ложиться в койку. Или по плану он вез их на прогулку за город и там в лесу, в роще... А они отнекивались, не хотели в рощи, в леса и в квартиру тоже нет. Надо было врать и заниматься какой-то ерундой - тискать в машине. А зимой это вообще был ужас. Холод, и даже в машине было холодно, и на них так всегда много было надето и черт его знает - они всегда сжимали колени, чтобы не дай бог рука между ляжками не протиснулась. Но все равно и там не было голого тела. На них всегда были эти жуткие штаны. Он один раз умудрился задрать юбку и увидел эти фланелевые или ватные какие-то штанищи, какого-то салатного цвета, тьфу, ему сразу расхотелось. Он ее отвез тогда домой и весь вечер вспоминал эти штанищи. Что, она не могла себе сделать какие-нибудь симпатичные штанишки? Почему носила эти жуткие штанищи, молодая девчонка?.. Лучше бы носила рейтузы, раз в капроне холодно, чем эти жуткие...

Собственно говоря, из-за этих штанов у него и появилась брезгливость к женщинам. Потому что это казалось чем-то нечистоплотным - штаны эти. Неизвестно, что под ними. И как-то само собой представлялось, что там прело, потело и, должно быть, воняло под салатными, розовыми или голубыми байковыми. А летом хоть и носили трусы, он их как-то не помнил. Да и не видел он их трусов! Они их спихивали одной ногой с другой, когда уже были спущены. И запихивали их под юбки и платья, сброшенные на кресла, пряча. Так что он и не видел трусиков.

Маргот даже в русскую зиму не носила байковые штаны. Он ее, конечно, трахнул, хоть Игорек и говорил, что не надо, мол. В Москву он переехал в 69-м году. У него было два диплома и свободный английский.

Он постучал по двери, и быстро явился тип в форме, карабинер, что ли, как их называли. Аркашка объяснил, что кончились сигареты, и спросил, может ли купить. Там у них машина стояла с сигаретами, он видел. Этот карабинер закрыл дверь и вернулся уже с мешком, в котором и были сложены личные вещи Аркашки - деньги тоже. И Аркашка сам достал кошелек и дал нужную на сигареты сумму, и карабинер написал на листе, под общей суммой его денег, минус 100 лир, и Аркашка подписался. Он был вообще-то поражен всей этой процедурой. В Союзе в КПЗ никто ничего не записывал. И что упало, то пропало. Можно было потом кричать, что часы были с инициалами отца, но никто ничего знать не хотел. Вообще, там, если задерживали, ты сразу был виновен. А здесь эти полицейские, карабинеры, им было по фигу, виновен ты или нет, им главное - исполнить арест. Это в суде пусть решают, виновен ты или что. И потом итальяхи все-таки осторожничали с бывшими советскими. Они же все были рефьюджи (англ. Беженец), эксиле (фр. Высланный) - может, и политик (фр. Политический). Никто их и не разубеждал в этом. Конечно, политик, зря, что ли, на "саабе" ездил, кэгэбэшнику этому из ГАИ пришлось тыщу отстегнуть. Да уже тот факт, что из СССР, делал все и всех политик.

# # #

Ему принесли сигареты, и он спросил время. Было половина третьего ночи. Если бы Игорь был порасторопней, то наверняка рулил бы уже вовсю... А вдруг они не захотят ехать ночью, Клава эта не захочет вдруг... Его, видимо, не смогут здесь долго держать, это же не тюрьма, даже не камера. Комната какая-то, окно только с решеткой. Его переведут, наверное, куда-то, если никаких прояснений в деле не поступит. Какое счастье, что в этом деле нет никаких картин, а? Современная живопись - это было бы куда более подозрительно. А может, наоборот? Почему он отказался, чтобы Маргот оформила бумаги у нотариуса? Время не хотелось тратить. Торчать еще день в Мюнхене... Маргот в Мюнхене куда более на месте, чем в Москве. Наглее, правда. Ну, ясно, у себя дома.

- Аркадий, ты просто мудак! Ты все нахрапом делаешь! Еб твою мать, какой ты, ей-богу, мудак! Ты думаешь, там валенки сидят, в КГБ? Кретин. Они все прекрасно знают. Этот капитан или хер его знает, кто он, он сам с золотой медалью школу окончил! Они мне показали кучу фотографий. Прекрасные, надо сказать, фото, такие качественные. Так даже твоя девушка из Ленинграда на них. Там, где мы на бульваре Гоголя фотографировались... А они нас. Маргот во всех видах... Ее уже выгоняют. Подписан уже приказ - в течение сорока восьми часов покинуть пределы...

Игорек пил "Мартель". Вместо назначенных одиннадцати пришел в четыре часа дня. Хорошо, что вообще пришел...

- Это только в мудацких фильмах показывают комнату пыток... Блестящий тип. Манеры, хуе-мое... Да, странно, почему такая вот версия капитана КГБ не распространена в народном фольклоре. В другой ситуации он, вероятно, прекрасный собеседник. Все читал, может, в оригиналах, по-немецки, а? Ты, Аркашечка, тоже мог бы такую карьеру сделать, не будь ты такой... В тебе совершенно нет изящества, изгибов, игры...

- Ой, бля, ну ты зато доигрался. Тридцать семь лет уже играешь, коммунист сраный...

Да, Игорек был комми, красный, как называли коммунистов американцы. И эти американцы не хотели пускать комми в Штаты. Вот так получалось! Оказывается, эти самые американцы даже не делали разницы между комми по духу и для карьеры. Идиоты! Они, оказывается, даже не знали, что можно быть коммунистом, совершенно не разделяя идей этой самой партии. Напротив даже, совсем даже наоборот. Ненавидя, можно сказать, эту партию. Но ненавидя не явно, а... с кукишем в кармане. Как в детстве делали - в кармане держишь кукиш, значит, врешь, не по-настоящему, значит. Но обман прощен, потому что ты ведь предупредил, кукиш у тебя в кармане. Кто мог проверить, правда...

Аркашка ненавидел советскую власть за прочитанное о ней в книгах. В книгах, запрещенных советской властью. Если бы он прочел о всех ее делах в советских же газетах, он поскреб бы свою полулысую уже черепушку, сделал бы глаза грустными... плюнул и стал бы жить дальше. Собственно говоря, он уже слышал обо всем этом в 56-м, 57-м, 58-м годах. Не в таких деталях, конечно, не так художественно все это было представлено, как Оруэлл, например, делал. Его басня, впрочем, была слабенькой по сравнению с Лафонтеном или даже с Крыловым. Но надо же было быть идиотом, чтобы не видеть сходства главного персонажа Скотского Хутора с советским. И Аркашка видел. Старался очень увидеть.

С Маргот они познакомились на выставке. Они с Игорьком ходили и ловили иностранок. Не для... а для дела. Им нужна была иностранка из дипломатического корпуса. Хоть кухарка какая-нибудь. Ну вот Маргот и была. Не кухарка, а бэби-ситер, няня в семье немецкого дипломата, и она тоже получила дипломатический статус. То есть не она, а ее багаж. Все ею посылаемое из СССР имело наклейку дипкорпуса. То есть не подлежало проверке! То, что и было надо. Потому что Аркашечка уговорил-таки Игорька свалить. Эмигрировать. Все было на мази. Уже были израильские приглашения от каких-то якобы родственников. Надо было только вещи переправить, они должны были составить начальный капитал. Впрочем, может, и не начальный, черт его знает, сколько все это будет стоить там... Вещи тоже уже были. Доски. Айки. Иконы.

Если бы кэгэбэшники хотели их взять, то они, конечно, первым делом Аркашечку бы пригласили. Он бы там стал орать и требовать свидетелей, еще какой-нибудь херни, вроде адвоката. Ну, наговорил бы кучу антисоветчины, и было бы что пришить, хотя бы из собеседования. Но они им на фиг были не нужны, ни Аркашка, ни Игорек. Им Маргот была нужна. А она из дома не выходила. А дом дипломатический. Странная она была, эта Маргот.

Ее идолом одно время был Кон-Бенди, тот самый немец, учащийся Сорбонны, на отделении Нантерра. "Озверевшие из Нантерра", называли их в 68-м, и он был лидер. Потом, когда у них ничего не получилось, когда все кончилось тем, что стали просто драться и еще одному профессору-философу, сторону студентов принявшему, мусорник на голову надели - ха! (так он и остался в истории с этим мусорником на голове) - Маргот разочаровалась и стала тайно сочувствовать банде Баадера. То есть все-таки во что-то вылился 68-й год, раз появились все эти Бригадисти Росси, Баадер-Мейнхоф, Черные Пантеры... Аркашка кричал Маргот: "Сраные леваки! Вы там просто зажрались в своем жирном ФРГ! Вы беситесь с жиру!" Он так пытался перевоспитать Маргот. Она смешно по-русски говорила: "Оркады! Ты не видишь - общество Запада не било в кризисе, даже наоборот! Все били сыти. И. общество заехал в тупик! Рас появился столько движений. Я-я, указатель того, что экономика на высокой уровень, не есть указатель гарантий спокойной жизни, стабильность..." Она покупала картинки у художников, небольшие работы. Платила валютой. Тогда можно было столько купить. Но она вообще-то не старалась жульничать, это Аркашка всегда лез и назначал цену.

Они повели ее в "Пекин" после выставки. Господи, "Пекин" был пуст! Никто не хотел есть "склизкие" прозрачные лапшишки и черные грибы. Там было тихо, как на кладбище, в "Пекине". И официанты, как гробовщики, бесшумно шустрили по ковровым дорожкам. Недаром даже персонаж Галича водил свою кису в "Пекин", никому не нужен он был, этот "Пекин"! Может, только три столика и были заняты в зале, где было сто столиков! А то и больше.

"Аркадий, не при как танк. Спокойно надо, тихо", - шептал Игорек, потому что Аркашка хотел брать быка за рога.

Во-первых, он просто не представлял, что могут быть такие вот западногерманские дуры, что-то там говорящие о партиях, политике, справедливости, победе левых и вообще всю прочую чушь, а сама в джинсах и "Сейке". Курит только "Мальборо". Он хотел ей быстро всю советскую ситуацию объяснить, уверенный, что это же как дважды два четыре. Жить не дают, Сталин - сука, вообще ГУЛАГ, хоть сам Аркашка и неплохо жил. Игорек тоже, да и все знакомые... Но эта дура фээргэшная плела всякую околесицу, про ту же группу Баадера. Они озверели там, их надо посадить на советский режим...

- Оркады, ты не мог бы кончай там два университет. Это дорого невероятно.

- Я окончил школу с золотой медалью. Там же тоже есть какие-то исключения для отличников.

- Ты не бывай там отличник! Ваши знаний тут очень поверхно...стные, да? Я знай девочка из Одесса, она кончай там университет, немецкий язык и литература - она очень плохой говорит на немецкий язык. Хуже мой русский. То есть без ошибок, но очень не немецкий, а совейский. Но вы очень много не видите. Вы неправильно интерпретировай революция.

- Я очень хорошо все вижу. Даю пример. Я с моей хоть и сраной, но золотой медалью, двумя дипломами не могу купить джинсы, не могу купить машину, не могу купить IBM!

- Оркады! Ты с ума сошел! Купить не значит быть! В вашей стране не пользуют IBM!

Игорек старался перевести тему разговора на нейтральную. Искусство. Ведь Маргот интересуют советские художники? О, они знают много-много советских, запрещенных. Целкова, Кука, того самого, на дачном домике у которого петушок. Игорь, в отличие от Аркашки, мог даже пофилософствовать на тему Сталина и ГУЛАГа. Аркадий от этого зверел. Он хватал том Солженицына - и просто хотел огреть им по голове и Игоря, и Маргот.

- Такие честные дураки, Аркашка, все портят. Разве так можно? История не состоит только из ГУЛАГа и Скотского Хутора. В самом-то деле! Вспомни свою золотую юность, еб ее мать! И свои слезы по отцу родному Сталину!

- А что, Оркады, ты бы хотел видеть в СССР?

- Американскую систему.

- О? Почему? Оттого что доллар выше всего на биржа, это не значай, что человек, им обладающий, лучшей. То есть не должно означать... Что вы делай в шестьдесят восем год? Могла быть всемирный революций! А вы...

В шестьдесят восьмом году Аркашка учился играть на саксе. Все были помешаны на джазе. И был уже оркестр Лундстрема. Кто-то выходил на Красную площадь в Москве. Но это было в Москве...

Танечка была чемпионкой Европы по фигурному катанию. Ее готовили на чемпионат мира. А Аркашка уже готовил себя - пусть и мысленно, тайно - в ее мужья. Ничего не получилось. Ему неприятно было в этом признаться, но, видимо, из-за его полуеврейства. Папаша Танечки был замдиректора московского ЗИЛа, русский дядька. Он любил Аркашку! Но, видимо, представить своих потомков полуевреями не мог...

Вообще, не совсем понятно, что там получилось. И на чемпионат она не поехала, и с Аркашкой рассталась. Он потом приезжал, вообще часто ездил, на дачу к ее родителям. На Волге, в смысле на реке, дом. У Аркашки уже был "сааб". И папашка Тани относился к Аркашке прямо как к родственнику. Всегда рядом за столом усаживал. Аркашка разливал по малюсеньким рюмочкам ледяную тягучую водку. Смешные такие крохотные рюмочки у них были. Старинные, из цветного стекла. Зыкина со своим кавалером, а может, это муж ее был, неизвестно, блондинистый такой, волосы слегка вились, в кожанке - такая веселая сидела, прямо и не Зыкина. И горба не видно было. То есть у нее не было горба, но шеи тоже не очень много было, так что создавалось впечатление, что у нее что-то на холке растет. Какую-то она песенку пела под эти рюмочки, про кузнечика или сверчка, черт его знает, что-то такое же маленькое, как и рюмочки. Запрокидывала, там на глоток даже не было, и напевала. И сапфиры в ушах поблескивали. Ну, эти серьги, которые все важные советские дамы носили, бляди тоже. Овальные, под старинные, что ли, а вокруг бриллианты. Такое же кольцо.

Странно, что самая, считай, почетная артистка - и в таких серьгах, ничего оригинального. Что она, не могла себе какие-нибудь заграничные брюллики достать? Аркашка считал, что такие люди должны были бы как-то отличаться. А она и одета была нормально. Хорошо она была одета, но ничего особенного. И вела себя нормально. Может, потому что у друзей в доме... Но Танечка, она тоже, надо сказать, не отличалась сверхособенностью. На катке только. Аркашка видел ее по телевизору... Она, слава Богу, не носила ужасных штанищ. Рейтузы или спортивные облегающие трико. Аркашка не очень помнил. А Зыкину он сфотографировал уходящей от Танечкиного дома. Они пошли к машине блондинистого, он их окликнул, и Зыкина обернулась, и - профессионал! - улыбка, рука поднята в приветствии, ноги не загогулиной. Очень хорошая фотография получилась, Аркашка ее даже в Рим взял. А может, дело не в профессионализме, а так просто, чего ей было строить из себя ударника у друзей, может, она и не стерва была.

Аркашка жил в двухкомнатной, на Лермонтовской. В старом доме. И квартира старая была. И ему все говорили - особенно бабы зудели - сделай ремонт. Но ему лень было. И вообще - чего для себя делать? Если бы у него семья была. Он бы был хорошим семьянином. Все бы в дом тащил. Парные языки из мага, где у него приятель был директором. Картошку бы даже в магазине не покупал, ездил бы на базу, к Левке Портному. Приносил бы дубленки и бросал бы на кровать - выбирай Танечка... Ну, Танечке, положим, и шубку бы пришлось бросить на кровать. Но Танечка, она сделала "дорожку" - ох, как она перебирала своими ножками, быстрыми и стройными, аж дух захватывало - и, как на льду, оставила острые полосы у Аркашки на душе. И как-то ему все надоело и стало тошно-скушно. И показалось, что ничего у него уже не будет. Здесь не будет.

То есть он знал - что будет. Манекенщицы. Худые эти, не очень, между прочим, не жрущие вроде ничего, а как в кабак пригласишь, так они с собой даже забирают. Полиэтиленовый мешок в сумочке всегда есть. Или бляди фирменные. Как Наташка грудастая. Их и проститутками не называли, потому что это были такие специальные советские путаны, которые ради фирмы могут и бесплатно упиться, и по пьяни дать. Поэтому фирма их и любила. Потому что они любили фирму и не думали о бабках, если фирмач нравился. Надеялись все-таки, что, может, женится. Да, но с русскими они мало трахались. Правда, Наташка вот, она их с Игорьком как раз с семинаристом и познакомила.

Семинарист, мать его... Он был такой же религиозный, как Игорек - комми. Из-под рясы у него джинсы торчали и шузы на платформе. Батники белоснежные всегда накрахмалены. Аркашка его видел стоящим на коленях. Только не перед Божьей Матерью, а перед блядью Наташкой, уткнувшись физиономией прямо в это самое ее место. А она хохотала. На лестничной площадке. Аркадий как раз взбегал по лестнице к ней. А они стояли у ее квартиры. Потому что в комнате Игорек с Маргот сидели. А в коридоре квартиры они не могли стоять, потому что полный коридор соседей, коммуналка.

Да, такие вот причуды советской действительности. У этой Наташки полный шкаф - самое ценное ее, вроде сейфа - валюты был, шуба американская, брюллики, Кристиан Диор на каких-то шелковых вешалках, хрусталь Баккара, иконы на стенах и кашемировые ковры на полу, а не на стенах, как у обывателей, хранились. И коммуналка.

Он их хорошо упаковал, этот семинарист Сережа. Маргот хоть и ломалась, но Игорек ее уговорил. Подарили несколько икон. С Куком познакомили. Ходили смотреть каких-то его мух сумасшедших. Или ос? Хрен их знает. Главное, что гигантские. Маргот, правда, сказала потом, что странно: увеличенные до таких размеров насекомые должны вызывать ужас либо неприязнь. А они у него красивыми были. У Кука. В чьей-то квартире висели, благо квартира огромная, то есть стены громадные, чтобы повесить этих насекомых в человеческий рост. Хуй их вывезешь, даже через диппочту.

Аркашка вообще-то ни черта не понимал в живописи. Он по принципу неразрешенности художников отбирал. Кого запрещают, того им и надо. Они сделали с Игорьком коллекцию. Презентацию. Фотографа наняли, он даже в доле был на будущую книжку. Кучу слайдов сделал... Да опоздали они. Потому что эти художнички, они на всякий случай всем давали, как русские проститутки. Может, с кем-то что-то и получится. Вот они всем и давали фотографировать свои работы. И когда Аркашка с Игорьком представили свою коллекцию исключительно запрещенных, у них издатель даже в Риме был, оказалось, что уже есть. Уже даже книгу набрали!

Игорек очень переживал. Он все-таки себя ближе к искусству видел. Представитель запрещенных художников Москвы в Риме, а? Ему бы это льстило. А так он всю жизнь занимался не тем, чем хотел. Руководитель отдела в научно-исследовательском, ну что это такое? Потом он ходил в ВПШ. Потом стал "комми". И стал еще большим руководителем еще большего отдела. Устраивал на работу девушек симпатичных. Оформлял. Троечка у него там была оформлена. Ну, он их иногда в кабинете тоже оформлял. Не так чтобы прямо насильничал, нет. Но вообще-то он бы хотел быть издателем художественного какого-нибудь журнала.

Игорьку нравилось, когда приходила эта братия пьяно-бородато-бедная, как Ворошилов, или богато-кожано-мерседесная, как Щапов. Впрочем, последний был сам вроде Игорька. Наверное, и художник был посредственный. Просто были свои люди в издательствах и союзах, вот он и оформлял книжечки. Книжонки детские. А за это тысчонки. Хочешь жить - умей вертеться. Кому-то нравилось - это называлось "жизнь бьет ключом". И не обязательно, чтобы по голове или карману. А Игорьку не нравилось. Надо было устраивать бабу чью-то на работу, то есть оформлять, и за это тебе давали пропуск на год на закрытую станцию, "девятку" ремонтировать. Ему и "девятка" была не нужна. Он бы предпочел шофера... Или вообще - XVIII век, Францию. Либертины и салоны. Ни черта не делаешь, а только упиваешься жизнью и светскими беседами - "литератюр, философи, фромаж..." (фр. Литература, философия, сыры)

Аркашка пошел на Петровку на следующий день после Игорька. Через Игорька приглашение получил. Он вообще-то закладывал уже, Аркашечка. В Ленинграде еще. Как раз после дела Рокотова стали всех прихватывать и таскать. А Аркашка только-только в жизнь вступал. Ну и потому, что статью Рокотову придумали постфактум, вроде Нюрнбергского процесса, все "ссали кипятком", как говорил тогда Киса. Никто не знал, что будет, что можно. Хрен его знает, эти законы, уголовный кодекс вообще никто в руках не держал. Неправда, Олег, самый старший, изучал. Даже в "Астории" сидел с книжечкой. А Киса ржал: "Ты можешь его вдоль и поперек выучить, но если им надо, они в одну ночь ради твоего дела все перепишут. Да и переписывать не надо! Кто будет проверять? Ты посмеешь? На это все и рассчитано, никто не посмеет". И Аркашка не смел.

Он сидел тогда в кабинете у прокурора, потел и... закладывал. Впрочем, громко сказано. Назвал там несколько имен приятелей. Правда, потому он и в Москву переехал. Неудобно как-то было потом. Не то чтобы ему кто-нибудь что-то сказал, но чувствовалась какая-то неловкость. Хотя все понимали - Аркашка иначе и не мог. Уже у них была валюта, айки, машины - все-таки об этом и Аркашка знал, что по закону нельзя. Такие вот тупые законы. Нельзя продать втридорога купленную у государства машину, а? Так что Аркашка, его как раз после этого и стали называть в шутку подлецом, он назвал там кого-то... Ну и на Петровке он упомянул пару имен. Вообще, это было не так важно. Они всех и так знали. И еще - все уезжали. То есть Игорек вот должен был через неделю уезжать, уже даже билет был заказан. Аркашка ждал со дня на день разрешение из ОВИРа. Еще одна пара, тоже купили айки у Сережи-семинариста, сваливали они. И все "ссали кипятком", что не выпустят, а уже концы обрублены здесь. Но все уже знали кодекс к этому времени. У всех, помимо "Архипелага", дома был кодекс, и конституция, и Библия. Издательства "Посев". С вырванной страницей, где издательство указано. Потому что, если за Библию ничего бы не было, за "Посев"... И за Сахарова, как раз он вроде письмо поздравительное Пиночету отправил...

Аркашка лежал на скамейке, закинув руку за голову, одна нога на полу, согнутая в колене. Сигареты были. Он трогал время от времени карман с сигаретами, пачка еще была туго набита, он себя сдерживал, меньше курил, чем хотелось. Дождь со снегом кончились, и уже в окне было предрассветное небо. Чувствовалось, что горы рядом. Небо было такое, как бы стеклянное. Подморозило, видимо. Да, в апреле всегда так - вроде уже весна, но может и заморозком все схватить. Аркашка представил дуче в форме Люфтваффе: шинель до пят, воротник поднят, фуражка на глаза... Может, тоже проверял сигареты в кармане. Или он не курил? Не успел, во всяком случае, последнюю выкурить, распознали его партизаны Гарибальди. Совсем недалеко отсюда. "Озеро Комо, Донго - и писец! Народ все-таки зверь: что только с его трупом не делали, а как приветствовали в тридцатые..." - Он не закончил мысль, двери открывали, и Аркашка вскочил, уронив пепел на грудь. Его пригласили выйти. Пройти в приемную.

Синьора Савиори и Игорек стояли за барьерчиком-стойкой. Сонные глаза Игорька улыбались: "Мы тебя спасли, Аркашечка!" "Аспетто, аспетто Игор!" - захрипела курилка Савиори. Она была в своей вечной шубе, староватой, но собольей. Красивая, наверное, была баба когда-то. Сейчас физиономия, как сухая глина, зияла трещинами морщин. "Который час? - спросил Аркашка тихо. - Ты записал там, что всего шестьдесят четыре доски?"

Было половина шестого утра. Савиори беседовала с краю стойки-барьерчика с типом в штатском. Тоже сонным. Вообще, они спали здесь или караулили его? Савиори выписывала чек. Видимо, штраф за неоформленные бумаги. А Аркашке-подлецу уже было спокойно: они уже здесь, он не один, все образуется, сейчас она все устроит. Ему принесли мешок с вещами, и он стал распихивать их по карманам. Бумажник, как всегда, в задний карман джинсов туго входил, значит, и вытащить будет сложно, поэтому и носил там. Часы. Ключи от квартиры в Риме. Хорошую они квартиру с Игорьком сняли. Близко от всего и, главное, места до фига, не ютились, как эмигранты.

- Я все-таки удивляюсь, Аркадий, как ты дожил до своего возраста; если ты такой мудак? Взрослый, лысый мудильник. А?

Они уже были на улице, им уже подгоняли автобус, из закутка какого-то за решеткой, и Игорек держался за голову, а Аркашка закурил.

- Чего ты разоряешься? - На свежем воздухе приятно было затянуться сигаретой.

- Да тебя ничто не научит! На кой же ты шут просто так уехал от Маргот? Я ей звонил, она: "Я-я, идэм к нотариус! Идэм!" Бля, идэм... Что же вы не пошли?

- Let’s go Igor. Let’s go from here. Аркади, вы сумасшедши. О, я знала, что русский не понимает закон, но вы...

Игорек опять сел за руль машины синьоры Савиори. Аркашка - в автобус. Все там было на месте, в почтовых мешках из рогожи, Маргот еще в Москве эти мешки принесла из диппочты, даже мешки у них были клевые, у немцев. Прочные и на вид солидные. Мешки уже были вспороты Аркашкой, и айки там лежали завернутые в простыни. Советские. Льняные вроде. Игорек тогда принес много льняных, потому что отъезжающие в Израиль или через говорили, что надо брать с собой простыни. Игорек запасся ими еще за год. Ну и принес их, когда надо было доски упаковывать. Это еще Сережка-семинарист посоветовал. Игорек сказал, что это маразм - тащить с собой простыни в новую жизнь, ну и принес их для досок.

Они выехали из пограничного пункта, оставив одноэтажное зданьице, где просидел Аркашка, на обочине шоссе. Аркашка ехал за медленно рулящим - он вообще хреново водил - Игорьком. К отелю, который, видимо, Клавка здесь знала. Она не хотела сразу возвращаться. Аркашка так предпочел бы сразу назад, отрулить до Рима, и там уже отдыхать. Ну, черт с ним теперь. И вообще, чего они на него? Он им перевез товар! Сколько это денег? Он одну доску в окладе оценивал, так до хера получалось! Озвереть можно, сколько за все доски будет! Главное, чтобы она наличными заплатила, а то если в кредит, так полжизни можно будет ждать, пока продадутся. Правда, потеря денег будет небольшая, если все оптом сдать... Они въехали во двор перед небольшим мотелем, и Савиори уже шла к входу. Игорек стоял у машины.

- Эти менты из пограничного не дадут кому-нибудь из своих "наколку"? - усмехнулся Аркашка, выйдя из автобуса.

Он открыл задние дверцы, переложил зачем-то один из мешков, запер опять дверцы, проверил дверцы кабины. Сигнализация включалась снаружи, под кабиной был тайный включатель.

- Да они давно могли все у тебя конфисковать, а тебя под жопу вытолкнуть, шел бы сейчас пешком по автостраде... Это если бы здесь не было законов. Ты думаешь, что их нигде нет... Идем, я должен выпить рюмку чего-нибудь. Всю ночь не спать. Я ее час уговаривал, старую клячу... Она молодец баба. Другая послала бы нас на хер. Каких-то два мудилы советских, ни черта не смыслящих, лезущих на рожон, в открытые двери прущих... Я тоже мудак из-за тебя... Как мне надоело заниматься, чем я совершенно не хочу заниматься, терпеть не могу, не-на-ви-жу! Продавать какие-то иконы! В которых я ни черта не понимаю. Зачем? Хватило бы мне денег их, хиасовских (пр. ХИАС - организация по приему эмигрантов в Риме)...

Они вошли в мотель, и Савиори дала им ключ от номера, уже оформленного на них, сама тут же пошла к лифту, к себе в номер подняться. Назначила встречу на 12 часов. Она уже была в лифте, двери уже закрывались, "Руссо стюпидо..." (ит. Русские идиоты) - расслышали они и пошли в бар. Он был открыт в зависимости от того, были ли клиенты. В Италии, впрочем, не только на границе так работали. Здесь было самообслуживание, и они расплатились у стойки: Аркашка - двойное эспрессо, Игорек - двойной коньяк - и сели за стол.

- Конечно, стюпидо. Идиоты русские. Господи, поскорее бы избавиться от всего, что связывает с той страной, с той жизнью. Начать жизнь здешнюю. - Игорь медленно пил оставшийся после двух больших глотков коньяк.

- Ты так возмущаешься, разоряешься, будто здесь все на хер чисты перед законом. Что здесь, нелегальной торговли, что ли, нет? Каждый день у вокзала видим десятки торгующих сигаретами хотя бы...

- Аркадий, они у себя дома. У них есть документы. И вообще - им, значит, нравится это делать! Мне никогда не нравилось. Тебе - да! Но ты же не знаешь, как делать дела, ты всегда куда-то прешь, лезешь, где хуйня. Большой делец, еб твою мать. Безграмотность эта, она даже хуже самого воровства, самой этой нелегальщины. Дилетантство это советское, оно все на хер убивает. Эти члены эмигрантские, торгующие тачками. Они свой бизнес только с такими же, как они, советскими, оттуда, могут делать. Ни один здешний дурак не клюнет на их аферы. Тьфу, на хер! Тебя бы в партию не приняли не потому, что антисоветчик, а потому, что такой вот мудак! Не следующий инструкции. В мире на всё инструкции! Во всем мире правила, которым надо следовать! И в нелегальщине тоже! Ты вроде еврей, а как русский остолоп! Аа-а-а, гуляй, Вася! Гори все огнем! Жги мосты! На хера? Все можно было чин-чинарем оформить...

- Ой, бля, надоело. Что ты меня учишь на хер, ехал бы сам забирать доски. С твоими, бля, раскладками у нас и досок бы не было.

- Мудак! Это с тобой у нас их чуть не стало! Ты эту Наташку заебал там, готов был собственноручно в койку к Сереге уложить! Еще бы свечку держал! У них там какие-то отношения были, а ты все обосрал ей. И ему, об этом я уж молчу, не дай Бог подумать, а то ведь сдохнуть надо от позорища... Ты всем насрал! Маргот своим напором насрал. Ее вообще выставили.

- Ее выставили за то, что она собиралась организовывать людей, ха, в бригады! Революционерка ебанная. "Террористические акции надо проводить! Что вы тут сидите?!" А сама "Чинзано" попивала, бля...

- Господи, Аркадий, да здесь вон вся страна чинзанит! И каждый день забастовки, три дня без электричества сидели, на хер, в холоде! Ленин везде висит, и "Чинзано" пьют за здоровье Владимира Ильича, и с красными флагами ходят! У тебя в голове каша! "Чинзано" для тебя олицетворяет какой-то несгибаемый образ жизни, в то время как это национальный напиток, как у нас водяра... Пошли спать, на хер... Или выпью еще, пожалуй... "Чинзано", его мать. Тут вон банки взрывают, а он - "Чинзано"!

Аркадий тоже взял коньяк, и они выпили молча, уже у стойки, расплатились и пошли к лифту.

Аркашке снился Ленинград. Он забыл, как эта улица называется. Если по Садовой идти к Невскому, так прямо перед началом Гостиного Двора переулок, вроде огибаешь ГД. Там он обычно встречался с приятелями, когда в Ленинград наведывался. Весна ему снилась... Там стояли их тачки. Его, он из Москвы и обратно на тачке ездил, любил быть за рулем. Дороги, правда... И вот они стояли там на солнце. Киса пополневший, вообще-то он Рудик был. Такой же шкодный, как и в конце пятидесятых. Как они долго его проверяли, Аркашечку, не брали, даже тачка уже была. Использовали как шофера долго... Олешка полулысый уже был. А Игорь Косой свалил в Израиль. То есть через, жил в Техасе где-то. Аркашка стоял и курил. Там в галерее Гостиного были автоматы с газировкой. Натан Типографников спрашивал о Москве, о переводах, Аркашка уже несколько лет переводами зарабатывал. И по переулку эти две девочки шли. Тоненькие такие, длинноногие, мини-юбочки туда-сюда на бедрах. У одной длинные белые волосы. Но Аркашке еще издали понравилась шатенка со стрижкой. Не очень короткая стрижка, волосы по шею. В малиновой юбочке, желтый пиджак. Редко яркие девочки ходили. Рот сиреневый, о чем-то болтала с подружкой. Они шли к автоматам. Взглянули на их компанию мельком. Киса успел им рукой махнуть и предложить покататься. Но они к автомату подошли. И Аркашка бросил сигарету и тоже пошел, как-то даже не очень думая, пошел и все.

Они искали три копейки. И эта в малиновой юбке, высокая такая оказалась, совсем молоденькая. Может, и семнадцати нет, она, опустив голову, в сумке искала монетку. И когда Аркашка достал приготовленную уже заранее монетку, она только глаза подняла. Аркашка сразу подумал, что ему нужна эта девочка, ему так сразу захотелось ее, не обязательно даже в койку, но вообще. Он чуть ее за руку не схватил. Хотелось ее увезти куда-нибудь. Желтый сироп медленно так, тоненько полился, и потом зашипела газировка. Она стала пить и глядела на Аркашку. А он уже предлагал ей ехать в Москву, уже сказал: за билет заплатит, даже в карман за бумажником полез. Он, мол, все оплачивает, вот деньги... Она широко глаза открыла и головой покачала. Поставила стакан, и губы у нее еще блестели. Девочки ничего не сказали и пошли. Аркашка растерянно стоял у автомата, а они шли по галерее, где гулял ветер. И так он там гульнул, что малиновая юбочка ее мини подлетела парашютиком вокруг ног, и сзади край задрался высоко. На ней были желтые трусики, прозрачные какие-то, ажурные, что ли, даже видны были половинки попы сквозь ткань...

Аркашка проснулся, посмотрел на часы. Было половина одиннадцатого. Он лег на бок и почувствовал у края глаза слезинку. Ну, бывает со сна. Он подумал, что вот ведь как странно - ему приснилась эта девочка. Он действительно ее видел в Ленинграде. И трусики так запомнились... Ну, это потому что в основном помнились штанищи. По контрасту память выбрала трусики... Почему он не пошел за той девочкой? Они медленно шли там, где гулял ветер, а Аркашка не пошел, бумажник в задний карман джинсов засунул, туго входил, значит, и вытащить не... Он почувствовал, что плачет. Подушка мокрая была уже под щекой. И чего это я, лысый мудила, плачу?" - Его любимое слово было "мудило", поэтому он и на Игорька не обижался... Наверное, и зимой она носит "трусики", - подумал он вдруг как-то грустно. Так ему захотелось, чтобы хоть одна девочка в воспоминаниях не была в штанищах. Так и будет. Так и останется навсегда в воспоминаниях о Родине девочка из Ленинграда, у ГД, в трусиках. Неизвестная Аркашке. Никогда не узнал.

Он на некоторое время опять задремал. Разбудил его Игорек. Уже даже душ успел принять. Аркашка потянулся, лежа в постели.

- Надо нам у Клавы денег попросить. Сразу. Сейчас. А то потом она передумает вдруг... Пусть даст наличными, сколько может, слышишь?

1991 г.