«Порочестер, или Контрвиртуал»

София Кульбицкая Порочестер или Контрвиртуал

Часть I

1

Уфф… неужели добрался?.. А минут на десять всё-таки припоздал. А-я-яй…

Храбро надавил на торчащий в стене багровый сосок звонка — и вздрогнул, услыхав за дверью резкий, истерический, почти болезненный хохот, едва не заставивший меня рвануть обратно по лестнице. На один страшный миг я решил, что звуки издаёт сам хозяин, мучимый ещё какими-нибудь, почище меня, сетевыми гостями — и, если я сейчас же не удалюсь, мне тоже не поздоровится. Секундой позже, отерев ладонью повлажневший лоб, я понял, что это всего лишь простенький аудиофайл, какой и я при желании мог бы себе поставить; что ж, подумал я со вздохом, как видно, мой эксцентричный друг любит выпендриваться не только в Интернете.

Слушая приближающееся шарканье шлёпанец (вестимо — розовых, с алыми помпонами и загнутыми кверху носами!), в которое назойливой темой вплеталось приторное, слегка писклявое: «Иду-иду!», я не без нервозности озирал убогие декорации: замызганный пол, обшарпанные стены, усеянные унылыми граффити, и горелый потолок с аппетитным «бычком», прилепленным туда каким-то запасливым умельцем. Понемногу я понял, почему меня слегка мутит: запах. Весьма характерный, металлически-тошный: очевидно, где-то по соседству разделывают рыбу. Я не выдержал: вынул из кармана плаща наодеколоненный платочек — испытанное моё оружие — и с секунду брезгливо махал им около носа.

«Эк тебя занесло!» — с сомнением думал я. Могучая, обитая добротной чёрной кожей дверь с металлическими уголками и золочёным номером «154», по-моему, смотрелась во всей этой затрапезной романтике не очень-то гармонично.

Меж тем замки за ней призывно защёлкали, и я поспешил — уж не знаю, насколько успешно — придать лицу доброжелательность.

Всегда боюсь этих первых мгновений, когда грубая и неотвратимая реальность, надсадно скрипя и лязгая, разрывает собой уютную плоть моих внутренних образов, пытаясь (порой, увы, тщетно) втесниться в уготованную ей нишу. Особенно часто такое случается при встрече с дамой — причём то, что новая подруга может оказаться вовсе не хуже, а, наоборот, гораздо лучше своего виртуального образа, ничуть не облегчает дело. Но на сей раз всё прошло на удивление гладко. Ожидаемого шока не случилось — может быть, потому, что Мистер Порочестер, на даму ничуть не похожий, все эти месяцы был предельно честен — и даже излишне откровенничал, ничуть не пытаясь скрыть или приукрасить, а, наоборот, при каждом удобном случае выпячивая и выставляя напоказ изъяны и постыдные отвратительности своего несоразмерного тельца.

Помнится, я как-то раз даже выговорил ему за это — нечего рыть самому себе яму, — и, оказывается, был прав. Ибо теперь, когда я наконец-то увидел его во всей красе — так сказать, в 3D-формате, — он показался мне куда приятнее, чем на многочисленных фото и видео, которые он из дурацкой бравады сыпал мне в скайп щедрыми горстями.

Сущий симпатяга.

Видимо, впечатление было обоюдным, ибо чувственные, чуть влажные губы седеющего тучного карлика, столь храбро выползшего на свет божий (и, несомненно, успевшего разглядеть всю мою подноготную в хрустальном шаре дверного глазка), так и расплывались в добродушнейшей телячьей улыбке:

— Дружище Герцог! — смешно бормотал он, раскрывая мне игрушечные объятия, — неужели это правда Вы?.. Настоящий! Ну и делааа…

— Правда-правда, — я мысленно чертыхнулся: как всегда в таких случаях, мне-таки не удалось скрыть невольное смущение. — Ну и как я Вам? Страшон?..

Порочестер всплеснул пухлыми ладошками:

— Что Вы!!! Красавчик! Я совсем так Вас себе и представлял, мой дорогой!..

Не давая мне опомниться (а, может, боясь, что я в последний момент передумаю и убегу — виртуальные знакомцы на сей счёт весьма щекотливы), он чмокнул меня в плечо, схватил за рукав — и чуть не силком переволок из окружавшей меня унылой действительности в загадочный, чуть влажный сумрак своей прихожей, где тихонечко играло «Радио Джаз» и раздражающе-сладко, но приятно пахло вишнёвым «Капитаном Блэком».

— Как добрались? Быстро нашли меня? Погодка-то какая сегодня, погодка-то, а, Ваша Светлость, — настоящее бабье лето!..

Видимо, он тоже стеснялся, и я, понимая, не осуждал его за болтливость.

— С удовольствием прогулялся, — в тон ему ответил я, сбрасывая плащ и приискивая, куда поставить ботинки, слегка запачканные осенней слякотью. То, что прихожая моего нового-старого друга оказалась самой что ни на есть обычной — тёмной, тесной, неудобно заставленной, — приятно грело душу и давало надежду на продолжение доброго знакомства. Значит, мой приятель — вовсе не такой уж запредельный оригинал, каким казался в Интернете. (Мы с Порочестером знакомы около полугода, но встретиться в реале дозрели только сейчас — и я, признаться, побаивался наткнуться на что-то чрезмерно экзотическое.)

И тапки на нём оказались самые обычные — шлёпанцы как шлёпанцы, хотя и вправду розовые — тут я угадал. Кстати о наболевшем. В гостях я всегда опасаюсь тапочек — и по этой причине иногда отклоняю приглашения не только друзей, но даже и годных к употреблению дам: у тех вообще на этот счёт какой-то пунктик. Это мало того, что негигиенично, но ещё и просто унизительно. Но недаром же мы с Мистером Порочестером так скоро сошлись и до сих пор уютно чувствуем себя в компании друг друга. Ни ласковой настырности, ни стандартных суетливых извинений я, к своему облегчению, так от него и не дождался — и, как ни в чём не бывало, прошлёпал по соломенным половикам прихожей на багровый ворс ковра прямо в носках, благо в них не имелось ровно никаких изъянов, способных смутить меня либо деликатного хозяина.

— Проходите, проходите, не стесняйтесь, — радостно бормотал тот, виясь вокруг и бережно подталкивая меня в поясницу слегка дрожащей рукой.

Так называемая «гостиная» — большая, но уютная комната с ненавязчивыми вкраплениями антиквариата — была мне, в общем-то, уже неплохо знакома по скайп-видео и многочисленным «фоточкам», и я сразу почувствовал себя как дома. Вот только низкий стеклянный журнальный столик, который я привык видеть пустым или заваленным газетами, сегодня был красиво сервирован — три свечи в бронзовом подсвечнике, «Курвуазье», два широких бокала, корзина с яблоками, плесневелый «Дор Блю» и ломтики лимона, изящно разложенные по блюдцам. Хозяин явно продумывал встречу тщательно, с любовью. Я прицокнул языком:

— Ай да сервис, дружище. Неужели это всё для меня?..

— Сойдёт? — обрадовался нервический хозяин. — А я боялся, что Вы обидитесь — скажете: «что-то жадный попался, мало наготовил». Торопился…

— Прямо ресторан. Только прекрасных дам не хватает. Хотя бы одной…

Сказав так, я инстинктивно покосился в правый угол, где, по моим прикидкам, должен был располагаться компьютер. Увы, тот оказался мало того, что выключен и наглухо закрыт, но и прикрыт сверху плотной чёрной тканью — видимо, для верности. Перехватив мой вороватый взгляд, коротышка лукаво улыбнулся и погрозил мне пальцем:

— Извините, дорогой Герцог, но нет, нет и ещё раз нет. Сегодня — никаких!..

— Я всегда Вами восхищался, — вздохнул я, развёл руками и — а что ещё оставалось делать? — опустился в громоздкое кресло-качалку, любезно пододвинутое мне Порочестером. И тут же пожалел об этом. Едва я уселся поудобнее, как хозяин, видимо, решив усладить меня по полной программе, крепко ухватился за спинку — и дёрнул её вниз с неожиданной в таком невысоком человечке силой:

— Ну как? Хорошо креслице?.. — довольно приговаривал он, глядя, как я тщетно пытаюсь уцепиться ногами за ковёр. — Классно?.. Удобно?.. Девятнадцатый век, между прочим, не хухры-мухры!..

Я уважительно замычал. Честно говоря, не люблю антиквариат — мало ли кто им пользовался до меня. Но здешняя мебель хотя бы не навевала чувства сосущей тоски и безысходности, как это часто бывает с устаревшими предметами мещанского быта. Напротив, — она странным образом придавала пространству стабильность, вневременную уютность; скорее случайными тут казались другие, более современные вещи. То-то Порочестер не торопился присесть на скользкий розовый диван, видимо, последний писк интерьерной моды. Нет, он предпочитал суетиться вокруг меня, то придвигая поближе напитки и закуски, то вновь и вновь заставляя с адским скрипом раскачиваться в кресле. Этот удивительный антикварный монстр, в котором я сидел сейчас, был, вероятно, любимым у хозяина — потому-то меня в него и усадили.

— Как у мамы в животе, дружище, — честно ответил я.

По мгновенной ассоциации я вспомнил вещицу, на которую вчера случайно набрёл на одном сайте кройки и шитья — так называемое «кресло-мешок». Это, по сути, и есть мешок, набитый шариками из полистирола; он хорош тем, что мгновенно принимает форму тела седока — в зависимости от того, какую позу тот выбрал. Хочешь — спи на нём, хочешь — гордо восседай, поставив перед собой ноутбук… Вот это — и впрямь удобно и функционально, не то что всякие там рассохшиеся качалки. Мне вдруг подумалось, что Порочестеру такая вещь наверняка пришлась бы по вкусу. Если взять грубую натуральную материю, то и с антиквариатом будет прекрасно гармонировать. Я бы даже помог ему изготовить её своими руками, если только он не поленится пройти по ссылке и ознакомиться с сутью дела. Да что там — я прямо сейчас могу найти ему нужную страницу, пусть только пустит меня в Интернет. Интернет!..

— Дружище… — начал было я — и осёкся. К счастью, Порочестер не видел моего смущённого лица: как раз в этот момент он оставил меня в покое, взобрался на диван — и улёгся там в вальяжной позе эдакой головастой Данаи. В таком положении ему было не очень-то удобно держать бокал, который в его неловких пальцах опасно дрожал и кренился, но я уже успел понять, что мой друг Порочестер — из тех героев, кто ради эффекта всегда пожертвует личным комфортом.

— Ну, так за что пьём, гость дорогой?.. — провозгласил он, с обожанием устремив на меня влажные глаза тойтерьера.

— За долгожданную встречу, дружище?.. — осторожно предположил я. Но Порочестер, который в этот момент, хищно трепеща ноздрями, медленно поводил под ними туда-сюда бокалом, возразил:

— За встречу мы с Вами и так каждую пятницу в скайпе глушим. А сегодня у нас с Вами первый тост должен быть за…

— Что, и не тянет?.. — бестактно перебил я, сам не знаю зачем. Разве о таком можно спрашивать?

— Ни капельки не тянет! — запальчиво крикнул Мистер Порочестер, тряхнув редкими седоватыми патлами и аж покраснев, — …то есть, с утра потягивало, конечно, — признался он, помявшись, — но теперь совершенно не тянет! Ведь Вы же здесь, вот он Вы!.. — протянув пухлую, похожую на детскую ручонку, он ласково пощупал и потрепал моё тощее запястье.

Я слегка смутился: ведь меня-то даже здесь, в гостях, при нём, всё равно сильно тянуло — я еле себя сдерживал, чтоб украдкой не коситься на спящий компьютер. Правда, признаваться в этом своему отзывчивому собутыльнику я не собирался. Вовсе не желая, чтобы он прочёл в моих глазах горькую правду, я прищурился, ещё раз качнулся в кресле, осторожно понюхал божественный напиток — и заметил:

— Так я Вас перебил. Первый тост — …?

— За Реальность, дружище! — торжественно провозгласил мой друг, устраиваясь поудобнее, по-турецки. — За обретённую нами великую Реальность! За победу над страшными удушающими путами Интернета, из которых мы так счастливо выкарабкались!.. Одним словом — за Свободу!..

Теперь он так яростно размахивал бокалом, что раз от разу выплёскивал добрую часть его содержимого на розовую кожаную обивку.

За время скайп-общения я успел привыкнуть к (порой неуместной) экзальтации моего друга, и она меня уже почти не коробила. Поэтому я только возразил:

— Ну уж, дружище… Всё-таки познакомились-то мы в Сети…

— За неё, матушку — следующий тост, — деловито резюмировал Порочестер, перегибаясь через столик и с размаху впечатывая свой бокал в мой. По-настоящему, со звоном — чтобы доказать мне и самому себе, что Реальность — живее всех живых. Оба мы, увы, остро нуждались в этом доказательстве. Именно эта нужда и толкнула нас, если можно так выразиться, в объятия друг к другу.

В тускловатом стекле старинного книжного шкафа смутно отражались наши реальные образы — весьма комичная пара: пузатый, лобастый, патлатый коротышка Порочестер и я — весь такой аристократически-долгий, горбоносый, утончённый. Эдакие Дон Кихот и Санчо Панса, а они ведь, в сущности, тоже были вроде нас — творцы и жертвы несуществующей реальности. Мысль эта пришла мне в голову впервые, и я улыбнулся про себя, но делиться с хозяином не стал. Может быть, потому, что в нашем виртуально-дружеском союзе расклад был совсем иной — это он всегда был ведущим, а я ведомым, он на виду — я за кулисами, он — лидер, а я — его верный оруженосец. Что ни говори, мой друг — яркая личность, и, может быть, поэтому я ничего не имею против того, чтобы находиться в его тени…

Но тут, наконец, надо пояснить, как же, чёрт возьми, случилось, что мы с Мистером Порочестером — два завзятых виртуальных персонажа — сподобились не только встретиться наяву, но и вообще познакомиться.

2

Устав от пошлости и бессмысленности социальных сетей, где в течение почти двух лет проходил мой виртуальный досуг, я в один прекрасный день решил покончить с этим — и двинуться не вширь, а вглубь. Авось да найдётся в огромном Рунете что-нибудь достойное моего уровня личностного развития, интеллекта и культуры.

Вскоре мне показалось, что я нашёл. Литературные порталы! — здесь, казалось, было всё, что я бессознательно искал в сетевом общении. Интересный, образованный контингент, бодрящая творческая атмосфера, обширное поле для умственных состязаний… (Правда, чуть присмотревшись, я обнаружил в этом глянцевом плоде червоточину, которая — если ковырнуть её посильнее — превращалась в огромную, вонючую гнилую дыру. Но меня это не слишком обескуражило. Я — человек хоть и сдержанный, но не моралист.)

Потеревшись в разных уголках Рулинета (Русская Литературная Сеть!) и безнадёжно запутавшись в тончайших оттенках их политических и поэтических обоев, я, наконец, плюнул на все эти мелочи — и выбрал то, что больше других приглянулось мне удобством функционала. Сайт назывался красиво: «Златоперье».

Местные завсегдатаи, спеша посвятить меня, желторотика, в суть дела, наскоро объяснили, что здесь у них, дескать, Гении воюют с графоманами за Культуру и Чистоту Русского Языка. Но я, в свои сорок с лишним парень тёртый, со скукой говорил себе, что суть противостояния точно такая же, как везде и всюду — битва агрессоров с идиотами. Вообще, по моим наблюдениям, именно к этой нудной борьбе и сводится всё многообразие социальных конфликтов. Возможно, даже и в политике… Интересно было бы порассуждать об этом подробнее, но увы — я не социолог и не политолог, а всего-навсего средненький искусствовед.

Я попал на сайт в удачное время — застал натуральный погром. Как раз в пору моей регистрации там проходила очередная крупная «чистка» — графоманов выкуривали из их уютных нор и изощрёнными издевательствами доводили до того, что они, бедняги, собрав свои скромные стихотворные пожитки в узелок, с плачем и воплями покидали негостеприимный портал. Если вы не знаете, как это делается, я вам расскажу.

Для начала кто-нибудь из Гениев (не самых крупных, помельче) высаживается десантом на графоманскую страницу, полную нехитрых, неумелых, но искренних рифмовок, коими начинающие поэты трогательно пытаются порадовать друзей и добрых знакомых. Ещё несколько дней Гений делает вид, что терпеливо изучает графоманово творчество, при этом обязательно «засвечиваясь» в списке читателей — это важно! Можно не сомневаться — очень скоро у облюбованной жертвы сдадут нервы и она начнёт наносить «поклоннику таланта» ответные визиты, раз от разу робко интересуясь: что ж молчит-то загадочный гость, что ж нигде не выскажется, не похвалит?.. (Графоманы к таким вещам очень чувствительны).

Дальше можно поступить по-разному:

— ничего не ответить графоману, но в тот же день вылезти на форум и громко похвалиться честной публике: мол, установил новую «прогу» для накрутки баллов — и уже опробовал её на самых тупых и бездарных товарищах. Работает!..

— ответить графоману коротко и ёмко, в двух-трёх словах сообщив ему всю горькую правду о его творчестве. Графоман торк, торк — попытается вставить критикана в «чёрный список», да не тут-то было!.. У истинного Гения количество аккаунтов порой доходит до нескольких сотен, да и буквы в своих логинах он умеет нарочно так перепутать — не разберёшь, где «rus», где латынь! Дальше можно доводить графомана до исступления, оставляя под виршами сытый комментарий как раз в тот момент, когда несчастный окончательно уверится, что избавился от наглеца….

— ответить графоману очень благожелательно, мол, так восхищён его творчеством, что не в силах наслаждаться им в одиночку — и прямо горишь желанием познакомить широкую аудиторию с настоящей поэзией!.. После чего дело Гения — отыскать у графомана виршики повкуснее (выражаясь по-графомански, «написанные душой») и выволочь их на всеобщее обозрение, то есть на форум, где их судьба предрешена.

Можно не сомневаться: на аппетитный запах быстро сползутся более крупные и маститые критики, вечно жаждущие поживы! Они будут смаковать угощение медленно и аккуратно, со скрупулёзным сладострастием расчленяя катрены по строчкам, выворачивая наизнанку смысл, бесстыдно обнажая один за другим все изьяны по части рифм, ритма и содержания, пока у облапошенной жертвы, наконец, не откроются глаза — и она, обезумев от ярости и обиды, не кинется на защиту своего поруганного детища. Ну, а тут уж наваливайтесь всем миром, клюйте слабака, клюйте до крови!..

Кстати, таким способом можно выманить на свет даже не одного, а целый выводок графоманов, которые, как известно, редко ходят поодиночке и очень держатся друг за дружку. (Это ж вам не Гении, которым вечно не даёт покоя конкуренция, вследствие чего они способны дружить только временно и против кого-то.) А уж когда они повыползают, чтобы всем миром встать на защиту обиженного соседа — тут-то и наступает время подтянуть тяжёлую артиллерию. Обычно это какой-нибудь крупный, очень уважаемый на сайте Гений, любимая лошадка хозяев ресурса, — а то и сам Админ, которому по должности положено оберегать вверенный ему сайт от злодеев — погубителей русского языка и культуры. На их счастье, графоманы очень обидчивы и покидают площадку целыми толпами, после чего отправляются искать в дебрях Сети более гостеприимное место. Некоторые даже принимаются строить его сами. Таких затерянных, но уютных домиков много в Интернете.

Впрочем… справедливости ради заметим, что подобные номера проходят далеко не со всеми представителями графоманского лагеря. Иные, позубастее, не остаются в долгу — и, вместо того, чтобы с причитаниями удалиться, принимаются поливать палачей площадной бранью, приплетая их родственников, детей и выуженные в недрах Интернета личные фото, — пока те, в свою очередь, не отбрасывают напускное высокомерие и стычка, изначально литературная, не превращается в обычную грязную потасовку, где под толстым слоем мерзкой словесной жижи, облепившей каждого, уже почти невозможно различить, кто Гений, кто графоман. Да и раньше-то, собственно…

Я не относил себя ни к первым, ни ко вторым, но на всякий случай — для пущей безопасности — «зарегился» под глухим псевдонимом. Если что, хоть маму с папой не тронут.

Перестраховался. Хотя на самом-то деле почти стопроцентно знал, что мне на этом сайте ничего плохого не грозит. Я ведь обосновался тут не как поэт, а как прозаик и даже — что ещё вернее — публицист. А нашего брата прозаика (тем более публициста) даже самые злобные и въедливые сетевые тролли обычно обходят стороной. Нет, не то что у нас дела с литературной одарённостью обстоят лучше, чем у поэтов; и Гениев, и графоманов тут с лихвой хватает. Просто любому критику, если только он не конченый маньяк, трудно заставить себя даже мимоходом пролистать образец нашего занудного творчества, а не то что бы долго и нудно разбирать его по косточкам. В общем, «многабукафф» — не только приговор автору, но и да, да, да! — гарантия его душевного спокойствия!

Итак, развесив на «Златоперье» всё своё добро — дюжину рассказиков и одно критическое эссе для пущей важности, — я смело мог запасаться поп-корном и расслабляться не хуже, чем в Порочестеровом кресле. Что может быть занятнее — оказаться в самой гуще свары бешеных литераторов и уже без помех (до регистрации-то самое интересное оставалось за кадром!) наблюдать её изнутри? Ей-ей, тут было на что поглазеть и над чем посмеяться!

Но смеяться не получалось, да и расслабиться тоже. А всё потому, что я никак не мог определиться в своих симпатиях.

По-первости, конечно, Гении мне импонировали больше. В их арсенале был если и не талант, то грубая сила и цепкость ума — что всегда привлекает утончённые натуры вроде моей. Потом, они творили со мной чудеса. Эти альфа-литераторы с такой яростью били и терзали тех, кто послабее, что даже во мне, человеке цивилизованном и культурном, нет-нет да и начинали бродить дремучие инстинкты. Хотелось, упав хищными пальцами на клавиатуру, присоединиться к агрессорам и клевать, клевать, клевать, пока жертва не останется без кровинки!.. А я мог бы гарантировать, что это получится у меня ничуть не хуже, а то и лучше, чем у признанных местных авторитетов: как-никак, я профессиональный словоблуд, и хоть специализируюсь по совсем другим областям творчества — но, уж поверьте мне, язвительности, злобного остроумия и уничижительного высокомерия мне, искусствоведу, не занимать стать.

Но присущий от природы гуманизм всё портил. Всякий раз, что мои повлажневшие руки уже совсем было зависали над клавиатурой, я вдруг чувствовал лёгкий укол в сердце… и в следующий миг понимал, что это — жалость к незадачливым рифмоплётам, которые ведь, в общем-то, и не пытаются штурмовать высокое Искусство. Просто ищут друзей, близких по духу, чтобы обмениваться мыслями, делиться сокровенным, каждый день дарить друг другу частички своей души… Ужели это — такое дерзкое упование?! И я вдруг с холодной ясностью осознавал: только донельзя злобная тварь, не знающая, куда девать свою злобу (а, что греха таить, именно таков и был преобладающий личностный тип лидеров «гениальной» партии!), способна от нечего делать, прикрываясь громкими, но, по сути, пустыми словами и лозунгами, разрушать эти уютные, тихие, ни на что не претендующие мирки.

Видеть сразу обе стороны медали — мой крест с самого детства. Возможно, по этой причине я и пошёл в искусствоведы.

Да и много ли среди Гениев было гениев? А среди графоманов — графоманов?.. Очень скоро, чуть подразведав обстановку, я с удивлением понял, что пользователи «Златоперья» выбирают себе лагерь по каким-то крайне загадочным критериям — скорее всего, как я уже отметил — исходя из процентного соотношения в каждом из них агрессивности и глупости.

К примеру, один из самых заметных, даже культовых златоперьевских критиканов, ярчайший Гений — некий Мистер Порочестер — вообще не утруждал себя вопросами литературного творчества. Когда я, мучимый вполне естественным любопытством — что ж за поэтические откровения он нам несёт, весь такой из себя язвительный и беспардонный?.. — залез на его страничку, то не обнаружил там ничего, кроме двух-трёх афоризмов и десятка — довольно, впрочем, едких — пародий на творения соседей по сайту. Зато на форуме и в ленте комментариев трудно было найти пользователя активнее и наглее. Это был настоящий тролль, очень матёрый и опасный! Тонкая ирония была, увы, далеко не главным его оружием. В пылу борьбы с бездарностью и безграмотностью он и сам переставал стесняться в выражениях — а подчас иллюстрировал их такими соблазнительными фотожабами, любой из которых, казалось, с лихвой хватило бы, чтобы на веки вечные заблокировать художника по IP. А меж тем он имел на сайте стойкую репутацию умнейшего человека, серьёзного литератора и знающего литературоведа — и мнение его имело огромный вес. Эта загадка была выше моего понимания.

Самое интересное, что авторитет его чтили не только другие Гении — это бы ещё куда ни шло! — но и графоманы, и Админ, и редколлегия, и даже владельцы сайта — судя по тому, что его аккаунт оставался нетронутым, пока других банили почём зря и за меньшие проступки. Больше того — беспринципный и вечно танцующий на грани фола Мистер Порочестер был, пожалуй, единственным Гением, на которого даже самые склочные графоманы никогда не жаловались модераторам. Да-да, они обижались на него, кряхтели, собирали манатки и со всей дури хлопали виртуальными дверьми — но не жаловались, не жаловались никогда!.. Видимо, им втайне льстил уже сам тот факт, что такая крупная и значимая фигура, как этот терминатор, обратила на кого-то из них, сирых, своё благосклонное внимание.

Я знай себе плечами пожимал. У этих людей не было никакой гордости.

Уже потом, когда мы с ним стали закадычными друзьями и вовсю трындели в скайпе, Порочестер объяснил мне, что я — а) парень славный, но недалёкий; б) погряз в «совковых» иллюзиях. Чтобы завоевать всеобщее уважение, сказал он, вовсе не нужно что-то из себя представлять — это только мешает. А нужно только одно: хаять всех подряд! И как можно грубее. Эффект гарантирован! За один твой слабый кивок будут расшибаться все — от последнего графоманишки до признанных сообществом талантищ (это если говорить о литсайтах, хотя в обычной жизни — схема та же). А если вдруг и перегнёшь палку, тоже не страшно: так уж устроена человеческая психика — одно доброе слово, и жертва, моментально забыв предыдущие пинки, лижет руку палача! Ведь любят-то подлецов и стерв вовсе не за их отвратительный нрав, как многие думают, а всего лишь за контраст неожиданной улыбки.

После этого разговора я понял, что Порочестер, пожалуй, себя недооценивает: несмотря на репутацию умнейшего пользователя «Златоперья», голова у него действительно золотая.

Но всё же — как мы с ним подружились?.. Очень странным образом. Но об этом чуть позже.

А пока немного поною.

В какой-то момент я стал догадываться, что не избежал страшной болезни 21 века — интернетзависимости. Это меня не очень пугало — в жизни одинокого холостяка-фрилансера слишком мало зависимостей, чтобы он не принял с горькой радостью современнейшую из них. Хоть к чему-то в этой Вселенной должен ведь я быть привязан.

Куда больше раздражало меня то, что я, в реальной жизни человек отстранённый и прохладный, всё чаще принимаю эти глупые виртуальные перипетии слишком близко к сердцу. Поначалу оно было ещё ничего — отошёл от компьютера и забыл; но вскоре некоторые особо яркие персонажи повадились являться мне во сне, где я горячо спорил с ними и, брызгая слюной, что-то доказывал. Просыпался я в такие утра совершенно разбитым. Умом я, конечно, сознавал, как всё это дико, но как-то вдруг стал понимать свою покойную бабушку Валю, которая не садилась смотреть ни один телесериал без валокордина.

Особенно часто беспокоила мои ночи одна почтенная детская поэтесса из небольшого южного городка, имевшая за душой уже не один напечатанный сборник — чем не всегда могли похвастаться её гениальные враги (не говоря уж о друзьях-графоманах). Этими книжками, переведёнными, по её словам, на пять языков, она размахивала на форуме, как боевыми знамёнами, и мне, всё же мало-мальски понимающему в поэзии, так и чесалось раскрыть ей глаза на страшную правду. Увы, я не мог позволить себе этого удовольствия, которое, несомненно, принесло бы мне в стане Гениев большое уважение и почёт. Я привык всегда думать о последствиях своих действий — и резонно боялся, что крушение иллюзий, которое я мог бы ей обеспечить, убьёт старую даму.

К слову сказать, так оно однажды и вышло. В один прекрасный день со страницы поэтессы исчезли все её 868 «стихокаплюшек для малявочек и крох», — а взамен появился пространный некролог, вывешенный друзьями, которым покойница в последний миг успела открыть свои пароли. Те скорбно сообщали, что, дескать, сердце бедной дамы не выдержало грубых нападок и глумления, которым ежедневно подвергали её местные критики (список убийц прилагался — в нём было не менее полусотни имён). На какое-то время лагерь Гениев угомонился, а торжествующие Графоманы устроили на виртуальной могиле своей подруги роскошные поминки, куда не решился бы залезть ни один из подавленных критиканов (исключая разве что Порочестера, с лёгкостью перескакивавшего через любые нравственно-этические нормы. Этот удивительный персонаж везде был званым гостем).

Но каков же был всеобщий шок, когда несколько дней спустя героиня печального торжества, как ни в чём не бывало, появилась на форуме — слегка перепуганная, но по-прежнему говорливая и живая!.. Оказывается, она узнала о своей «кончине» только сейчас, вернувшись с дачи, где мирно отдыхала всё это время — и происходящее стало для неё не меньшим потрясением! Было ясно, что бедную даму кто-то подставил и жестоко. Источника дезинформации так и не обнаружили (замешанные соратницы испуганно кивали друг на друга), зато у Гениев появился новый беспроигрышный повод для злорадства — в чём их, собственно, не стоит винить, учитывая, что пришлось пережить им за несколько дней недоразумения.

Вот такие там клокотали страсти — в обыденной жизни я таких не видел. Как тут было не втянуться?.. В конце концов я так на себя разозлился — перманентное нервное возбуждение было для меня, человека-воблы, состоянием новым и непривычным, — что решил объявить карантин и не заглядывать на «Златоперье» как минимум три дня.

Это было рискованно: как раз в эти дни я работал над очередной статьёй для Кормильца — то есть, конечно, его ежемесячника, — а, когда я пишу, мне обязательно надо время от времени переключать мозги, иначе толку от работы не будет. К сожалению, я некурящий — как ни пытался лет с пятнадцати, привыкнуть не смог! — так что раньше эту функцию в моей жизни выполняли социальные сети, а ещё раньше — уютный пасьянс «Паук». Но теперь я опасался, что всего этого будет недостаточно — за последние недели я успел подсесть на гораздо более занимательную игру. Что ж, появился повод проверить, действительно ли моя виртуальная зависимость успела зайти так далеко, как пугали меня многочисленные статьи в Интернете на эту тему.

Но куда больше всех прочих неудобств я боялся, что за дни «карантина» и впрямь отвыкну от любимого сайта — а, стало быть, утрачу единственную привязанность, что вот уже почти месяц скрашивала мне жизнь. Моя прогрессирующая с годами тяга к одиночеству и прежде пугала меня куда больше самого одиночества, ничуть не мучительного и даже приятного, — а теперь она, мнилось мне, проходила окончательную проверку, после которой последняя ниточка, связывающая меня с кипучим миром людских страстей, рискует оборваться навсегда. Скорее всего, так бы оно и вышло — едва ли безликая виртуальная реальность сама по себе смогла бы переменить такого сухаря, как я. Но вдруг случилось нечто удивительное — такое, чего я никак не ожидал.

* * *

Среди моих вещиц, опубликованных на «Златоперье», есть одна под названием «Конфетульки». Это скорее размышление, чем рассказ. Там я вспоминаю одну старушку, с которой был знаком когда-то — покойную бабушку моего школьного приятеля. От неё я и перенял это дурацкое словцо — «конфетульки». (Она их обожала навернуть с чайком — единственная радость, оставшаяся в жизни девяностолетней старухи). Так и навязло в зубах — прямо как та самая конфетулька. А ведь старуха прожила огромную, трудную, интересную жизнь, вынесла из неё наверняка многогранный опыт, из которого многое пыталась передать и нам. Но я перенял и понёс дальше только эти «конфетульки». Страшно иногда делается, как подумаешь, какая ерунда остаётся от людей — причём даже самых ярких и талантливых. Иной трудится всю жизнь в поте лица, надеется оставить после себя огромное творческое наследие, — а в итоге его переживает только память о двух-трёх неловких ситуациях, в которые довелось вляпаться бедняге, да ещё какая-нибудь забавная прибаутка или словцо — вроде тех самых «конфетулек». А ещё страшнее то, что я хорошо знаю — от меня-то самого даже и «конфетулек» не останется.

Видимо, подобные мысли угнетают не меня одного — судя по тому, что эти бедные, плохо отредактированные «Конфетульки» получили на сайте рекордное число откликов (рекордное для меня, конечно: так-то я откликами не богат). Мне даже стало слегка неловко. Вот когда пришёл и мой черёд ощутить себя признанным Гением! — или графоманом, на выбор.

Меня навестили и те и другие. Под заумным комментарием одного симпатичного психоделиста разгорелась даже целая дискуссия о жизни и смерти — в которой я, впрочем, не участвовал, ибо до жути боюсь теологических споров. Кто-то из редколлегии «Златоперья» вывесил меня в анонсы на главной странице — честь, которой удостаивается редкий счастливец. К счастью, мне хватило ума отнестись ко всем этим подаркам жизни спокойно и не возомнить себя великим писателем. А на третий день моего «карантина» кто-то неизвестный прорвался ко мне в скайп — я, дурак, зачем-то подвесил свои координаты в контактной информации — и рыдал, да-да, вслух рыдал писклявым голосом (я даже сперва подумал, что это женщина), сквозь тонкие всхлипы выкрикивая, что я, дескать, «заглянул ему в душу».

Это было странно. Я не привык к таким восторгам по поводу своего творчества — да и вообще, если честно, не сторонник бурного проявления чувств. Слишком нервические, экзальтированные люди меня пугают. Словом, в тот день разговора так и не получилось. Я терпеливо выслушал горестные причитания, что счёл нужным излить на меня темпераментный собеседник («Дружище! Как это Вы точно написали! Какие люди жили раньше, вот это люди! А что от нас останется?! ХТМЛ-страница в Интернете? Я в последние годы только об этом и думаю, только об этом, беспрерывно!!!»), — с помощью вялых увещеваний худо-бедно успокоил его и поспешил под вежливым предлогом распрощаться. Кстати, мой новый знакомец был так взволнован, что ему даже не пришло в голову назвать себя; ну, а я тоже умник — не спросил.

Но каков же был мой шок, когда я, задним числом сверив стилистику и настроение странного разговора с кое-какими репликами, появившимися в отзывах за дни моего карантина, безо всякого сомнения понял, КТО это был!..

Впоследствии я часто спрашивал Мистера Порочестера: — Чем же Вам, дорогой друг, так приглянулась-то эта ерунда? — и тот честно пожимал пухлыми плечами: ничем другим, кроме некоего внутреннего сходства, сродства, чудесного попадания в резонанс, объяснить это и впрямь невозможно. Мне не раз случалось наблюдать, как этот громила без тени жалости растирает в порошок творцов и погениальнее. Да и сам он полгода спустя, когда мы с ним были уже закадычными друзьями, вернулся к прочитанному — и так раскритиковал злополучный шедевр, что мне, честному культработнику, ничего не оставалось, как снести его в «корзину» от греха подальше.

Но тогда, ещё не будучи толком знаком с этой уникальной личностью, я чувствовал только неловкость от его неожиданных ухаживаний. Слишком уж всё это было подозрительно: он понимал или чувствовал меня так глубоко и тонко, будто несколько лет наблюдал за мной и делал выводы, — а кому я, собственно говоря, в этом долбаном мире нужен?..

В какой-то момент я заподозрил, что знаменитый на весь Рулинет форумный тролль попросту открыл для себя новый, более утончённый и коварный способ глумления над графоманами — и избрал меня, новичка, свежей мишенью. Мысль не такая уж неправдоподобная: из наблюдений я уже знал, что этот разносторонний флудила способен на любую подлость. Словом, на все его последующие приставания, а их было много — доверительные сообщения в скайпе, цитирования на форуме моих трудов, хвалебно-критические статьи о моём творчестве и проч. — я отвечал вежливо, но крайне холодно и сухо, чётко следуя спасительной сетевой формуле: «Не корми тролля!»

Я расслабился и поверил ему только после того, как он прислал мне в личку свою фотографию.

То есть нет, поначалу я как раз не поверил — не поверил, что на снимке действительно он. Я решил, что он нарочно, чтобы надо мной поиздеваться, позаимствовал фото с какого-нибудь специального сайта уродов. Что ж, хозяин-барин. Комментировать предъявленную мне умопомрачительную внешность я не стал, да и вообще сделал вид, что не заметил оказанного мне «доверия». Но следующей почтой я получил от него уже целую серию личных фото, крупных и мелких, в самых разных позах и ракурсах, — причём все они имели до того уютно-любительский вид, что сомневаться в идентичности изображённого на них персонажа больше не приходилось.

Вот тут-то и рухнул мой последний бастион.

Дело в том, что до сей поры никто во всём Рунете не знал, как выглядит безжалостный и грозный Мистер Порочестер. Тем он был и страшнее, что всегда оставался в маске. На аватарку он ставил стильные графические символы или трогательные пейзажики, а то и фотографии кинозвёзд и слащавых мальчиков с модельных сайтов, чем в наше время уже никого не удивишь. Тем же, кто желал свести с ним более тесное знакомство — а таких было много, особенно среди дам, — оставалось довольствоваться его прекрасной душой. Собственно, она с лихвой заменяла и всё остальное, ибо, как я уже говорил, харизмы Порочестеру было не занимать стать. Но, видимо, сам он больше этим довольствоваться не мог. Я оказался первым, перед кем он решился сбросить забрало.

Это была большая честь. И серьёзный поступок. Впервые за всё это время Порочестер предстал передо мной с новой, неожиданной стороны. Впервые я видел его в роли не палача, не гонителя, но жертвы — жертвы Природы, если угодно, — и не мог не задуматься над тем, какую силу и мужество надо иметь, чтобы ежедневно и ежечасно генерировать брутальное обаяние, оставаться по-настоящему живым и страстным даже в темнице ТАКОГО тела.

Это заставило меня устыдиться. Я-то как раз могу считать себя любимцем Природы. Знакомые дамы все уши прожужжали моей «аристократичностью». На всякий случай поднял задницу от ноутбука и сверился с зеркалом. Да-да, я по-прежнему высок, статен, слегка волнистовлас и в свои сорок четыре благообразен даже больше, чем нужно.

А меж тем как чувствующая личность, как человек, мужчина и созидатель я нуль. И, к сожалению, смолоду. Я никому в этом мире не принёс никакой пользы (правда, и особого вреда тоже, но это мало утешает). Мне всё давно безразлично, кроме минимального комфорта. Не спасает даже то, что я отлично осознаю это. Теперь, в сравнении с Порочестером, я ощутил это особенно остро. Передо мной была моя полная противоположность, мой антипод! Но, видимо, что-то было у нас общее, раз он так тянулся ко мне и моим… эээ… литературным потугам.

Тут уже и я начал внимательнее к нему приглядываться. Мне хотелось понять, что же может нас с ним роднить. По первому впечатлению это был человек из другой Вселенной, если только не из параллельного мира. Но ведь, говорят, и параллельные миры иногда соприкасаются?..

Я стал искать общие точки.

Одна из них нашлась совершенно случайно. Оказывается, мы оба уже много лет голосовали за ЛДПР. Ну, Порочестер-то особь-статья — уже потом я узнал, что он большой активист партии, и даже видел несколько его фотографий с Лидером. У меня всё гораздо проще. Я голосую за Владимира Вольфовича по той же причине, по какой в своё время пошёл на факультет искусствоведения: на вещи и явления я смотрю только через призму любви к искусству. Политика в целом оставляет меня равнодушным. А Жириновский — единственный известный мне политик, не говорю уж — кандидат в президенты, который ежедневно делает произведение искусства из самой своей жизни. Этим-то он меня всегда и подкупал.

Этим же, если вдуматься, подкупал меня и Порочестер. Я думаю, на самом деле привело его в ЛДПР именно это внутреннее сродство, недюжинность натуры — а вовсе не стойкие политические убеждения, как он с пеной у рта уверял.

«С пеной у рта» — не фигура речи, я действительно видел эту пену в окошечке скайпа. И ещё много чего в этом роде видел. Мой друг очень эмоционален. Мне было всё досаднее, что он дал так мало пищи для изучения на своей странице — я был уверен, что он на досуге пишет что-то куда серьёзнее пародий и афоризмов, только никому не показывает. А если и не пишет, то рано или поздно обязательно начнёт писать. Куда-то же должна изливаться эта чувственная незащищённость и скрытая от посторонних глаз поэтичность натуры.

Как потом оказалось, я ошибался, — он часто говорил мне, что никогда не понимал, зачем «сублимировать» свои жизненные силы куда-то, кроме самой жизни, — и в этом, как мне кажется, он абсолютно прав.

И всё же на литературном сайте ему было самое место. К тому времени, как мы стали друзьями, я уже успел многократно раскаяться, что поначалу отказал ему в поэтическом таланте. Пресловутое «чувство слова» или «чувство языка», в отсутствии которого авторы «Златоперья» так любят обвинять друг друга, у Порочестера было врожденным — и било через край. Бывало так, что я, задумав очередной рассказец или эссе, часами бился в поисках нужного термина или выражения, — а Порочестер, стоило мне обратиться к нему за советом, подавал с лёту — и попадал в точку. Видимо, за эту удивительную точность формулировок, проявляющуюся и в форумных постах, модераторы и прощали ему то, чего не простили бы любому другому пользователю.

Забавно складывались его отношения и с прилипчивым арго Рунета — «олбанским» или «подонкаффским» диалектом, этой страстью филологов и отчаянием учителей словесности. Конечно же, он владел им в совершенстве и при случае с удовольствием пользовался — как и любой наш брат-старпёр, не наевшийся в детстве протеста. Однако, если ему пытались поставить это на вид, он вдруг поворачивал на 180 градусов — и принимался изъясняться на таком правильном, чистом, богатом оттенками и, я бы сказал, старомодном русском языке (обнаруживая при этом, кстати, богатейший словарный запас!), что ревнитель культуры тут же затыкался, понимая, что до такого речевого уровня ему вовек не допрыгнуть — немного не в той семье он родился, рос и воспитывался.

Да хоть бы он и вообще ничего не писал и не говорил… Уже сам его никнейм, если вчитаться внимательнее, представлял собой тончайший каламбур-автопортрет: порок и аристократизм, нечто свиное — и мягкий дым честера; теперь, зная его лично и очень хорошо, я могу оценить эту словесную игру в полной мере.

Он, как и я, холостяковал, и ничто не мешало нам целыми вечерами распивать чаи в скайпе, с наслаждением обсасывая литературные или просто злободневные темы — от мелких форумных дрязг до переобустройства России. (Теперь уже и я нет-нет, да и сам звонил ему, а, если его не оказывалось дома, мне будто чего-то не хватало). И вот что удивительно: оказалось, что мы во многом сходимся не только в литературно-политических вопросах, но и в том, что касается грубо-житейского. От взглядов на семью и брак до излюбленных кушаний, от характерных болячек до способа выдавливания зубной пасты из тюбика. А ведь мы с ним такие разные и внешне и по темпераменту, нас бы в цирке показывать — эдакие белый и рыжий клоуны, Пат и Паташон.

Впрочем, главная общая черта у нас одна: мы оба — страшные мизантропы. Но, как ни странно, друг друга почему-то не раздражаем.

— А что вообще привело Вас в Рунет, дружище? — спросил меня как-то Порочестер, и я, поковырявшись в памяти, честно ответил: ностальгия. После сорока вдруг начали сниться одноклассники, потянуло, захотелось хоть кого-то из них увидеть. Долго шарился по социальным сетям, некоторых нашёл, но френдить не стал: устаревшие, но тем гуще припонтованные лица былых советских ребят и девчат не вызвали у меня ничего, кроме разочарования и скуки. Решил не мучить себя и запомнить их такими, каких оставил в далёком прошлом.

Правда, вышла тут на меня одна… не одноклассница, но однокурсница — такая Верочка Горелик. Был у нас с ней в студенческие годы роман. Кто там кого первый бросил — уже и не вспомнить: кажется, формально — я её, а вот духовно… Ну, в общем, не важно. Главное — она больше не держала на меня зла и чуть позже я именно от неё узнал о существовании в Интернет-пространстве литературных порталов.

— А меня засосали комменты, — признался Порочестер. Оказывается, некогда он был потрясён, обнаружив, что в Сети на всё что угодно можно оставить комментарий или отзыв. Даже на то, что, казалось бы, его, Порочестера, совершенно не касается. Причём не только хвалебный, но и ругательный! И самое главное: кроме непосредственно адресата, эти его мысли и мнения становятся доступны ещё и огромному количеству людей, которые тоже как-то на них реагируют — дружелюбно или враждебно. А значит, среди них можно поднять ого-го какую бучу!.. А поднимать бучу Порочестер любил и умел.

Вскоре это удовольствие — поднятие сетевой бучи — увлекло его настолько, что превратилось в настоящее хобби; и вот тогда-то мой друг и начал специализироваться по литературным сайтам. — Ибо, дорогой мой дружище, — объяснял он, — нигде больше я не встречал такой концентрации оголтелой злобы, ненависти и тупости, как в поэтической тусовке. Поверите ли — нигде! Даже на ресурсах сексуальных извращенцев никогда не видел ничего подобного.

А тут ещё и усталость от самого себя, желание хотя бы временно сложить с себя крест своего уродства, побыть со всеми на равных… Он упивался невидимостью — этим дивным, доселе незнакомым ему благом. Вот только поклонницы досаждали (его природная харизматичность косила дам, как траву). За несколько лет в Сети он успел пережить и благополучно похоронить как минимум три виртуальных романа. Всё губил тот неизбежный момент, когда избранница начинала требовать фото. Рисковать он не решался: потерять то, что обрёл — пусть даже виртуально — было страшно и унизительно. Какое-то время он пробивался тем, что отправлял вместо себя изображение коллеги по работе — весьма импозантного мужчины, — и ещё два-три месяца собирал не принадлежащую ему жатву. Однако в какой-то момент понял, что сам попал в свою же ловушку. Ощущение тягости и фальши, отсутствие хотя бы фантастической возможности воплощения мнимых отношений без риска их разрушить в конце концов довело его до отчаяния и, если так можно выразиться, душевного удушья. Кажется, именно этот момент совпал с началом нашего знакомства — отсюда и тогдашняя истерика.

— Но Вы-то, дорогой Герцог, слава Богу, не дама. Короче… Как насчёт того, чтобы, наконец, познакомиться в реале, дружище?..

Я не возражал. В ту пору я уже начал понимать, что в отчаянных попытках ощутить биение жизни, подменив её суррогатом, я только усугубил болезнь. Едва ли это полезно — сомневаться в собственном существовании; а я в последнее время, беспрестанно стуча исхудалыми пальцами по клавиатуре, всё чаще доходил до полного в него неверия. Словом, наши мнения вновь совпали — мы в один голос решили, что так ведь это оставлять нельзя, надо же как-то бороться, надо что-то делать.

Но тут была одна закавыка. Большие мастера самоанализа и рефлексии, мы смутно чувствовали, что даже реальная встреча ещё ничего не гарантирует; что, по инерции продолжив наши форумные и скайп-беседы за жизнь и литературу, обсуждение избитых рифм и (что вероятнее) общих виртуальных знакомых, мы рискуем снова скатиться в ту же плоскость, в которой и так застряли по самое-не-хочу — вечной умозрительности, зыбкости, царства Несуществующего, — словом, и саму реальность превратить в иллюзию, из которой тогда уж совсем будет не выкарабкаться. Нужно было как-то подстраховаться, подцепить реальность каким-нибудь чудо-якорьком, добиться обещания, что она нас, однажды заполучив, уже не выпустит.

Имей я дело с дамой, всё было бы до банальности просто. Но мы с Порочестером — два убеждённых гетеросексуала. Нужно было искать что-то другое.

Что?..

Для двух ещё крепких мужчин лучшей зацепкой могло бы стать какое-то общее… не скажу дело, но ЗАНЯТИЕ — желательно полезное и увлекательное для обоих. Но что можно делать сообща в городской квартире, где даже вечно подтекающие краны давно уже починил бодрый жековский сантехник?.. Ах, если б это была, скажем, дача с её пилами и рубанками, весёлыми молотками и долотом и абразивным кругом!.. Увы, даже завалященького загородного домика никто из нас двоих за сорок с лишним лет не нажил…

Можно было бы, конечно, пойти в какой-нибудь уютный ресторанчик с живой музыкой, погонять «американку», выпить и поужинать. Опять-таки — если б речь шла о красивой даме, я б именно так и поступил. Но Порочестер вовремя указал мне на то, что в бильярд играть не способен из-за непомерно малой длины конечностей. В преферанс, покер и буру играть не умел уже я — из-за непомерно малой длины числовой памяти. Боулинг казался нам обоим пошлостью, недостойной двойной звезды наших интеллектов. Собирать грибы в этом году представлялось опасным — вовсю горели торфяники и учёные предупреждали о просочившихся в почву токсинах. Рыбалка была противна нашим гуманистическим убеждениям. С парашютом мы оба уже прыгали в юности и навсегда разочаровались, так и не ощутив обещанного «оргазма». Велосипедов у нас не было. Палаток — тоже. Электрическую дрель я раз в год арендовал у соседки справа — и всегда исправно возвращал.

Я уж начинал думать, что мне, видимо, никогда не придётся увидеть друга живьём… — но тут назревшая проблема разрешилась сама собой.

* * *

В студенческие годы я лихо шил. Молодой был, с понтом — хотелось приодеться, а тогдашняя индустрия особых разносолов не предоставляла. И вот я достал откуда-то толстенную книгу «Домоводство», оккупировал бабушкин «Подольск» — и начал потихоньку-потихоньку… Особых высот, конечно, не достиг, но получалось оригинально — а мне ничего больше и не надо было. Я даже стал на нашем курсе чем-то вроде законодателя мод — основал целое течение под названием «стильный идиотизм».

Сейчас я уже старый, во всём на свете разочарованный, и шмотки меня интересуют слабо. Я и не выхожу почти никуда — фрилансер всё ж. Так что и шить вроде незачем. Ну, раз в два-три года могу тряхнуть стариной — из соображений скорее невроза, чем гламура. Просто иногда на меня накатывает — я становлюсь сам себе противен. Много лет пишу-пишу об искусстве — о чужом искусстве! — а сам-то ничего и не умею. Творческий импотент. И вот тогда, чтобы доказать себе, что и я на что-то годен, что-то могу создать своими руками, я достаю с антресолей старенький «Подольск». Простенького летнего костюмчика или разудалой гавайки обычно бывает достаточно, чтобы ещё несколько лет жить спокойно, без мук рефлексии; и качество изделия тут абсолютно не при чём.

Кстати, у меня чёткий принцип: непременно носить всё, что сшил. Что-то вроде охотничьего принципа: «убил — съешь». Если напортачил где, сам виноват — впредь будь внимательнее. Это я так воспитываю в себе самоуважение и силу воли.

(На всякий случай ещё раз подчеркну: я убеждённый гетеросексуал. Впрочем, в наши дни рассуждать о гендерных различиях в выборе досуга — глупо и рискованно.)

А тут у нас с Порочестером вышел разговор. Это мы всё искали занятие, которое выручило бы нас, если б, как часто бывает, при встрече оказалось бы, что нам совершенно нечего делать вместе. И вот я предложил сходить в театр — к примеру, в Московскую Оперетту. На «Марицу», а?.. «Эээй, цыган, эээй, цыган…» Классически эта ария называется «Гей, цыган». Но сейчас её поют «Эй, цыган». Мой друг чуть не разрыдался. Он дико обожает оперетту, сказал он. А старину Кальмана — в особенности. Но вот беда: ему совершенно не в чем выйти в свет. Поизносился за годы виртуальной жизни. А позорить меня в публичном месте своими, как он выразился, «онучами» — эээ, нет, и не настаивайте. Такой грех он на свою (и без того отягощённую злодеяниями) душу не возьмёт.

Когда я сдуру ляпнул, мол, почему бы Вам, дружище, не прикупить заодно и костюмчик к случаю — ведь можете же, можете себе позволить! — Порочестер горько и язвительно расхохотался.

Вы даже не представляете, дорогой Герцог, — так сказал он мне, — с какими немыслимыми сложностями вынужден сталкиваться по жизни человек с нестандартной фигурой. А у него, Порочестера, фигура нестандартная даже с точки зрения поставщика эксклюзива для специализированных бутиков. Поэтому ЕГО сложности не в силах вообразить себе не только идеально сложенные счастливцы вроде меня — ну, тут он мне, долговязому хиляку, польстил! — но и его собрат-урод.

Это, к сожалению, было правдой.

Даже для карлика фигура Порочестера, мягко говоря, нетипична. Скорее он выглядит жертвой компрачикосов, которых так смачно разрекламировал в своих произведениях великий Гюго, — то есть как будто в раннем детстве кто-то засунул его в большую вазу. Огромная голова прочно сидит на пузатом туловище, зато обе пары конечностей — слабы и коротковаты, что делает Порочестера издали похожим на симпатичного мультяшного паучка. Можете себе представить, что это была за фантастическая идея — подобрать ему одежду по размеру. С брюками он ещё как-то обходился — попросту подгибал их на нужную длину и вручную подшивал, — но вот, скажем, о такой необходимой денди вещи, как пиджак, можно было смело забыть. У них либо свисали до колен рукава, либо они попросту не сходились на пузе. Приходилось перебиваться, в основном, свитерами, хоть и дорогими, из ангорки. А Порочестер, в душе — истый стиляга, мечтал о костюме, хотя бы об одном настоящем костюме по фигуре. Однако заставить себя пойти в ателье не мог — отдавать в чужие руки своё несовершенство казалось ему слишком унизительным.

И вот, наконец, он встретил меня… Едва я понял, к чему он клонит, как у меня внутри всё загорелось — это было нужно скорее мне, чем ему. Мне давно пора было встряхнуться. Впервые в жизни сделать что-то не для себя, хотя бы просто попытаться… — это грозило стать интересным и незабываемым приключением.

А у Порочестера, оказывается, и отрез был уже припасён — купил по случаю несколько лет назад. Пять метров розовой итальянской джинсы. Плюс такого же цвета кружево для отделки.

Очень трогательно.

Конечно, риск тут присутствовал, и немалый. Швец, или как это ещё сказать, из меня, увы, неизрядный. Если я попросту испорчу его материю, видимо, недешёвую — что тогда?.. Но Мистер Порочестер пообещал, что в любом случае не оскорбит меня никакими претензиями — и в честь нашей дружбы будет с радостью носить всё, что бы я не сотворил.

Подумав, он заметил, что даже и наоборот — чем изделие получится хуже, тем лучше. Ибо в идеально сшитой вещи, как и в любом идеале, есть что-то от виртуальности, что-то безлико-общее, чужое, равнодушное — тогда как любой дефект, пропорционально степени его ужасности, будет удваивать, утраивать, удесятерять ощущение реализма!.. Особенно хорошо (со свистом нёсся на крыльях мысли мой друг), если изъян будет не только внешне заметен, — но чтоб ему, Порочестеру, ещё и где-то что-то натирало. Тогда, можно сказать, виртуальная реальность будет окончательно побеждена — ощущение натуральности, живости, почти физиологичности нашего знакомства будет сопровождать одетого в костюм Порочестера повсюду, куда бы он не пошёл.

Возразить на его логику было нечего.

И вот мы, как ни в чём не бывало, сидим в его уютной гостиной с розовым кожаным диваном и бронзовыми бра, посасываем Курвуазье с лимоном, — а я, хоть и держусь бодрячком, не без опаски думаю о том, что нам предстоит. Очень важное дело, между прочим — снятие с Порочестера мерок. Для меня это в новинку. До сей поры я обмерял только самого себя — и теперь не могу не ощущать некоторого волнения перед выпавшей мне ответственностью.

Если б ещё мы были примерно схожей комплекции!.. Я бы выкопал в недрах антресолей старые выкройки, приноровил бы их под клиента, и всё было бы тип-топ. Но, как назло, по части внешности мы с моим другом — полные антиподы. С родственными душами это, говорят, случается.

— Ну что ж, — говорю я, не без сожаления возвращая на столик полупустой бокал. — Приступим?

— Что ж, — в тон мне вздыхает Порочестер, осторожно, сосредоточенно, двумя пухлыми пальчиками устраивая недокуренную «блэчину» в узкий паз при краешке фарфоровой пепельницы. Он чуть дрожит. На его крупном одутловатом лице медленно проступают багровые пятна. Видно, что и он, как и я, тоже одновременно хочет и немного стесняется предстоящего действа.

Поздно, голубчик. Взялся за гуж, как говорится.

Боюсь, зрелище было ещё то — меня так и подмывало тайком пристроить куда-нибудь видеокамеру, чтоб назавтра, как это водится у нас, молодёжи, разместить ролик на «Ютубе». Два облезлых, пожёванных жизнью мужика, один на полторы головы выше другого, стоят посреди комнаты — и один из них, немного нервничая, обмеряет другого обтрёпанным сантиметром, ещё бабушкиным, но крепким… Хоть и не без скрипа, но дело двигалось. Благодаря его компактности рост я измерил без труда. Некоторые сложности возникли с окружностями груди и талии, ибо Порочестер, как выяснилось, до ужаса боялся щекотки — и при малейшем неосторожном движении заходился в хриплой истерике и сбивал локтями сантиметр. Но, собравшись и сосредоточившись, мы и это одолели (а что делать? Хочешь отведать реальности — так терпи). Хихиканье несколько иного рода, но тоже нервное, вызвало у нас измерение так называемой «высоты сидения», когда я посадил его на табуретку и мерил сзади от талии вниз — в этом и вправду есть что-то комическое и слегка непристойное.

Впрочем, я не мог не заметить, что мои лёгкие касания скорее приятны хозяину — он, сердешный, так и льнул к рукам. Только не надо, Бога ради, искать здесь эротической подоплеки — повторяю, повторяю, это не про нас!!! В интимной области у моего друга было всё настолько в порядке, насколько возможно для человека его нелёгкой судьбы. Постоянной подруги у него, и точно, не было, — но он, неплохо зарабатывая в своём загадочном «КаБэ», регулярно пользовался услугами платной любви, что хоть и не слишком грело душу, но всё же худо-бедно избавляло от ненужного напряжения. Нет, тут было совсем другое: бедняга, нелюбимый ребёнок в семье (простим эту слабость его родителям!), стосковался именно по дружеским, родственным, тёплым прикосновениям, я бы сказал — по физическому выражению искреннего участия. Что ж, я не отказывал ему в этом, даже нарочно небрежничая, хоть и видел, что чувствительный Порочестер, у которого все эмоции были наружу, вот-вот расплачется.

Чтобы не допустить подобной развязки, я решил немного отвлечь его — и, копошась с сантиметром где-то в районе его колен, спросил:

— Дружище, а почему розовый-то? Других расцветок, что ли, не было?..

Признаться, сам я с пелёнок терпеть не могу этот цвет — он кажется мне пошловатым, дамским и каким-то… поросячьим. В детстве, если на меня пытались что-нибудь подобное надеть, я ревел на весь дом и отбивался до последней капли крови: «Девчааачьееее!!! Уууу!!!». Но вопрос попал в точку. Порочестер аж подскочил — и мгновенно перешёл в наступление:

— Да я именно за цвет и брал! Обожаю розовые тона, они такие уютные. Видите, и в интерьере гамму стараюсь выдержать. Даже специальный сайт в Инете нашёл — «Товары для блондинок»…

Тут его голос помягчел — и он почти без перехода мечтательно произнёс:

— Кстати, о блондинках… Если костюм всё-таки получится не слишком уродливым, я смогу встретиться в нём с acidophileen…

От неожиданности я выронил сантиметр — пришлось долго и нудно сматывать его снова:

— Аcidophileen??? Дружище, да она хоть фотографию Вам свою прислала?..

— Нет ещё, — признался Порочестер. — Но всё впереди. Говорит, что фотоаппарат у бывшего мужа остался, а старьё она не хочет показывать. Вроде к октябрю обещала в город выбраться — сняться…

— Отговорки, — буркнул я и продолжал ползать в его ногах уже молча. Честно говоря, он меня озадачил. Поэтесса со странным кисломолочным ником, вот уже месяц-два крутившая бурный роман с Порочестером, по-человечески и мне была симпатична, но я сильно подозревал, что для неё всё это только сетевая игра, — и теперь испугался, что она затащит моего друга обратно в виртуальную реальность, из которой мы с таким трудом выкарабкиваемся. Я понимал, что в этом противостоянии с женщиной мне не тягаться.

Видимо, и у Порочестера эта тема вызывала тревожные мысли, так как он тоже замолчал — и только смущённо переминался с ноги на ногу, пока я измерял и записывал на клочке бумаги длину его голени. Наконец, я не выдержал:

— Нет, Вы, конечно, простите, что я вмешиваюсь, но… Вы это что, серьёзно?

— А почему нет-то?.. — горестно возразил Порочестер и с тоской глянул на ноутбук, а затем — на покинутый журнальный столик. Видно было, что упоминание о любимой женщине не прошло для него даром.

Но я уже не мог успокоиться:

— Вы ж ни разу её не видели. А вдруг она… ээээ… не ваш тип?

— Я ведь тоже не Жозе Моуриньо, дружище, — мудро заметил мой терпеливый клиент. Но это уж совсем никуда не годилось:

— Мы, мужики, какими угодно можем быть. Купцы-то — мы. А вот они свой товар пускай показывают лицом. Я б на Вашем месте забеспокоился, что она фото зажимает. К чему бы это?..

— Ну, Вы-то, дорогой Герцог, известный женоненавистник, — разулыбался мой друг. — Зажрались! А я вот считаю, что в каждой даме есть что-то привлекательное. Тем более в такой умнице, как наша аcido…

— Ваша аcido, — из вредности ещё поворчал я, — ну и имечко… Женщина-кефир… Тоже мне, нашли в кого…

— Да Вы просто ревнуете, дружище, — кольнул меня Порочестер, и я тут же заткнулся в тряпочку. Я понял, что он прав. Я и впрямь ревновал — обыденную жизнь к виртуальной реальности, нашу только-только по-настоящему завязавшуюся мужскую дружбу — к полувоображаемой даме, которая даже в таком вот, невоплощённом виде обладала извечной дамской способностью всё разрушить.

Кроме того, копнув в себя поглубже, я с ужасом обнаружил, что ещё и завидую. Да-да, я попросту, банально завидовал своему приятелю-карлику со всеми его проблемами. Пусть его любовь была воображаемой и невоплощённой, пусть без фотографий и потенциально не его тип, — но у меня-то и такой не было. Даже в Интернете. Фантазийная пассия Порочестера, которую он, возможно, никогда не увидит, всё же заставляла его страдать, чувствовать и надеяться — совсем как настоящая. А я… За год с лишним виртуальной жизни так и не закрутил ни с кем даже хиленького романчика, не нашёл даже простой симпатии — что было, как я теперь понял, весьма угрожающим признаком — и говорило о том, что во мне всё засохло и заглохло уже окончательно и бесповоротно…

На душе у меня вдруг стало так холодно и страшно, что я быстро шагнул к журнальному столику, плеснул себе коньяку под завязочку — и, с наигранной бодростью поприветствовав бокалом взгрустнувшего Порочестера, проговорил:

— Ну, делу время — потехе час! Поработали и будет. Давайте выпьем за красивых женщин, дружище!!!

— Точно-точно! За аcidophileen! — подхватил Порочестер, радуясь возможности отдохнуть от примерки. Видимо, ему всё-таки было со мной ещё немножечко неловко. А я подумал, что под такой тост правильнее было бы чокаться стаканами с ацидофилином — но благоразумно промолчал.

3

Да уж, псевдонимчик у Лены был ещё тот. Но она не виновата. Как раз на днях — к слову, что ли, пришлось, — она рассказала мне, откуда он взялся:

— Думала, думала, ничего не выдумала, надоело. Села на стул, закрыла глаза и думаю: на что первое взгляд упадёт, так и назовусь. Крутнулась пару раз, открываю глаза — а возле клавиатуры стоит надорванный пакет с ацидофилином… Что ты смеёшься? Это ещё повезло. Запросто мог бы cefeer, moloko или какой-нибудь заварочный chineek попасться…

— Ну, латиницей-то понятно почему — для красоты. А со строчной-то зачем?…

— Ой, ты что! Ты не понимаешь, это такой потрясающий эффект! — и Елена Валерьевна объяснила, что она, мол, давно заметила: стоит написать даже самое банальное имя или псевдоним со строчной буквы, как оно приобретает удивительную глубину и значительность. — Почему так, а?..

— Видимо, потому, — предположил я, — что имя собственное таким образом превращается в нарицательное, и тем самым превращает ничем не примечательного дяденьку или тётеньку в носителя некой абстрактной идеи… В дух самого себя… В нечто высшее и таинственное…

— Ничего ты не понимаешь, а ещё искусствовед. Просто, когда человек пишет себя с маленькой буквы, он как бы говорит: «Посмотрите, мне даже на самого себя настолько начхать… Можете себе представить, КАК я чихал на всё остальное, в том числе и на вас!» И всем сразу становится ясно…

— … что у него сломан капслок.

— Да подожди ты. Сразу ясно, что такого человека ничем не возьмёшь, ни на какой крючок не подцепишь. А это внушает уважение и страх. Плюс говорит о его уме, ведь это только дураки носятся со своим Именем, как с писаной торбой. Вроде всяких Герцогов, ха-ха-ха…

Тут она была права. Я всегда пишу с прописной не только свой никнейм, но и — о ужас! — слова, с которых начинаю предложения. Хуже того, я не гнушаюсь и знаками препинания! Впрочем, иначе мне и нельзя, ведь я прозаик. А вот самокритичная Леночка всегда пыталась хоть как-то декорировать, облагородить свои бедные вирши — как она всегда делала с неудавшимися блюдами, украшая их изысканными мухоморами из половинок помидоров или морковными звёздочками:

я чай пила и вдруг он превратился в кровь и сахар в слёзы превратился я новый налила себе и вновь прихлёбывая чай смотрела я в окно туда где ты однажды появился

Это такая редкость — тонкое эстетическое чутьё, пусть даже при полном отсутствии таланта. Кстати, первое, по-моему, встречается куда реже, чем второе. За это я Лену уважаю ещё сильнее. Если только это возможно.

Но пора, наверное, рассказать, откуда она вообще взялась на нашу голову.

Случилось это во время очередной вспышки военных действий на «Златоперье», когда свирепые Гении атаковали наиболее утончённую и эстетскую, а, значит, и ранимую часть лагеря графоманов — рубрику «Экспериментальная поэзия».

Вообще-то «психоделисты» (как они себя называют) редко участвуют в рулинетных войнах. Обычно они варятся в своём тесном кругу, наслаждаясь свободными потоками сознания друг дружки — потоками, в которых редко можно встретить рифму, ритм, строчную букву или запятую, — и брезгливо обходя «протухшее старичьё», коим они числят обыкновенных, консервативных стихотворцев, скрупулёзно подсчитывающих слоги. Но временами обоюдное раздражение прорывается. Например, когда на сайте объявляется литературный конкурс с крупными призами — в местной валюте, конечно. Кто-нибудь из самонадеянных экспериментаторов нет-нет, да и клюнет на наживку. Всякий раз это заканчивается печально. Судить психоделиста можно только по его собственным законам, весьма и весьма зыбким, а тут на одной доске оказываются совершенно разноплановые шедевры, что и отправляет новатора в заведомые «лузеры» — даже если среди своих он первый талант. Узнав результаты конкурса, разгневанные психоделисты (а они, как любое меньшинство, очень держатся друг за друга!) разом вылезают из своих келий и принимаются дружно, что твои сектанты, биться в истерике — на потеху Гениям-традиционалистам, которые только этого и ждут. Увы, для язвительных критиканов экспериментальная поэзия испокон веку — безопасная и вкусная мишень.

Как Лена затесалась в эту компанию, для меня до сих пор загадка, ибо, как я уже говорил, она обладает качеством, которого настоящий психоделист просто обязан быть напрочь лишён — самоиронией. Впрочем, думаю, она просто-напросто плыла по течению. По её свидетельству, едва появившись на сайте — ещё безо всяких стихов, но уже под своим оригинальным «ником» и красивой кислотной аватарой — она тут же оказалась охвачена любовным вниманием психоделических лидеров, традиционно встречающих любое пополнение с буйным восторгом: «Нашего полку прибыло!» Понимая, что происходит явное недоразумение, она, тем не менее, не стала никого разубеждать, — а предпочитала пожинать плоды, умело поддерживая иллюзию вовлечённости, для чего у неё, слава Богу, хватало чувства юмора. В первую очередь, как мы уже видели, она без жалости отказалась от прописных букв и знаков препинания, что сразу сделало её в глазах психоделистов своей в доску.

Она даже подумывала творчески развиваться и дальше — но её тормозило сомнение буриданова осла перед двумя одинаково соблазнительными, но, увы, разнополюсными возможностями: верлибром (коим у психоделистов считался любой незарифмованный записанный столбиком текст) и как раз вошедшим в страшную моду «быковским стихом». Это была досаднейшая проблема, ибо оба стиля ей ужасно нравились. Только-только она придумала, как их поженить, в результате чего получилась бы вещь, сулившая в кругу «экспериментаторов» бешеный успех — чистый, ничем не замутнённый поток сознания, оформленный в красивый кружочек — как всё резко и внезапно переменилось.

А именно: на горизонте появился Порочестер.

Знакомство их — это вообще что-то. Мне повезло наблюдать всё это в мельчайших подробностях. Старый жук случайно (а, может, и по чьей-то наводке) наткнулся на умопомрачительную, всю в инновациях и экспериментах, страницу новенькой — и затрепетал от особого чувства, адской смеси ярости, возбуждения и азарта, которая часто охватывала его тонкую натуру при столкновении с особо кощунственными оскорблениями святого Искусства. Вам-то смешно, а мне пришлось выслушать такооое!.. Недели две, если не больше, он изводил меня ежедневными отчётами о своих героических изысканиях в крохотной, но, по его словам, отвратительно смрадной кучке «кое-как сляпанных рифмовок недолюбленной дамы».

Это чувство ещё усилилось, когда он перевёл два-три аcidophileen*овых стишка в обычный регистр, снабдив их в нужных местах запятыми: — Нет, ну такой графоманки я ещё не видел!!! Главное, они её ещё и хвалят! В анонсы ставят! (Это было правдой: благодаря активности психоделического «ядрышка» поэтическая репутация Елены росла как на дрожжах). — Я её изничтожу, дружище, вот увидите — изничтожу!

Что ж, я мог только посочувствовать тогда ещё неизвестной мне, но, по-видимому, симпатичной поэтессе, ибо с методами Порочестера я уже был неплохо знаком. К счастью, умная девочка не выложила на сайте своих изображений, что счастливо уберегло её от участи стать героиней порнографической фотожабы или просто какого-нибудь идиотски-унизительного коллажа, на которые мой друг был мастак. Но ничто не могло помешать ему начать словесную атаку, которую он решил вести потихоньку, издалека, с малого — чтобы поиграть с жертвой, посмаковать её реакцию, и лишь потом огреть по хрупкой черепушке обухом грубости и цинизма.

Изобретал подход он долго, со смаком: все уже испытанные приёмы казались ему недостаточно изящными. — Как Вы думаете, дружище, — беспокойно спрашивал он, — боится она матерных словечек? Оскорбят ли они её? Эти психоделистки — такие прожженные твари, от них всего можно ожидать… А если я просто скажу, что она тупая бездарная дура, интересно, это её унизит?..

Я отшучивался, отмахивался, но Порочестера уже ничем нельзя было остановить: когда он что-то задумал — это настоящий бронепоезд. — Может быть, просто попросить её: «Не пишите больше никогда»? Понаставить единиц в «оценках»? Спросить, почему она из всех видов хобби выбрала именно поэзию?..

— Лучше займитесь выращиванием герани! — наконец, нашёл он простенькую, но изящную формулировку… и с болезненно-сладострастным нетерпением стал ждать ответа.

К его удивлению, вместо того, чтобы, подобно своим собратьям, зафырчать, забиться в истерике и начать плеваться нечистотами, загадочная аcidophileen на его дружеский совет даже не обиделась. Очень миролюбиво она ответила, что, мол, у неё на попечении — целый садовый участок, хоть и заросший бурьяном, так что, если Порочестер интересуется геранью и прочими растениями, пусть приезжает в гости и помогает полоть и сажать. Приглашение мой друг, конечно, всерьёз не принял (это будет позже), но заметно сдулся — тут было что-то не так. Впервые в жизни он видел сетевую графоманку, которой было настолько наплевать на оценку собственного творчества. Он не хотел в этом признаваться даже сам себе, но был заинтригован.

— Что же ты, в таком случае, тут забыла? — теперь уже напрямик спросил он, на что получил такой же прямой и честный ответ:

— По вечерам у нас на болотах очень пустынно. Одиноко. Жутко. Охота хоть с кем-то словечком перемолвиться…

И опять та же история — Порочестер был растроган втайне от самого себя. Одиночество — это он хорошо понимал. То ли по инерции, то ли из гордости он ещё некоторое время сопротивлялся и продолжал вредничать, оставляя под стихами новой знакомой то оценку «очень плохо», то глумливую пародию, то до отвращения едкий комментарий на корчащемся «олбанском». Но странная поэтесса всякий раз реагировала до того просто и дружелюбно, что очень скоро бедный карлик окончательно растерял всю свою наносную грубость — и с изумлением обнаружил себя лицом к лицу с живым человеком, да-да, не с сетевой графоманкой, а с ЧЕЛОВЕКОМ — таким же, как и он сам.

Он и сам не заметил, как перестал язвить её своим жалом, а начал спокойно и деловито указывать на явные недостатки — глагольные рифмы, сбои ударений, штампы и прочие выбоины на пути начинающего поэта. Ученица оказалась то ли очень наивна, то ли очень хитра. Всякий раз она так трогательно его благодарила, с таким очаровательным энтузиазмом принималась править свои неловкие вирши, что постепенно наш критик совсем растаял. С каждым днём его замечания становились всё деликатнее, всё нежнее и бережнее, и вот он уже не критиковал, но выращивал её, как мать растит своё дитя, и когда в один прекрасный день уже другой, пришлый критик из Гениев попытался усомниться в литературных способностях аcidophileen, ревнивый Порочестер устроил наглецу такой разнос, что тот не появлялся на сайте несколько дней — зализывал раны — а, когда всё-таки вернулся, то незаметно перешёл на прозу, которую, очевидно, счёл куда более лёгким и безопасным местом приложения сил.

Тут-то все, кто наблюдал за развитием событий, и убедились в том, что между этими двумя происходит нечто тонкое, ажурное, неуловимое.

Перемены в аcidophileen тоже были заметны. Главная выразилась в том, что она решительно порвала с экспериментаторами — и широкими шагами направилась в сторону традиционного стихосложения, для начала снабдив свои тексты запятыми и точками и перенеся всю эту красоту в рубрику «Любовная лирика». Вскоре из её стихов почти исчезли глагольные рифмы, зато появились мысли и оригинальные метафоры. Она даже начала потихоньку замахиваться на таких зверей, как аллитерация и ассонансная рифма, и, в общем, думаю, что Порочестер потихоньку сделал бы из неё поэта — Лена девочка способная, — если бы наш с ним общий протест против виртуальной зависимости, о котором я рассказывал чуть выше, не натолкнул его на совсем другие идеи и замыслы.

Как мы помним, Лене в них отводилось далеко не последнее место.

А та, бедняжка, и не догадывалась о том, что готовит ей судьба. Она вовсю наслаждалась виртуальной жизнью — стряпала стишок за стишком, общалась с новыми друзьями, крутила с Порочестером шашни на форуме, — и только иногда с тревогой замечала, что (прежде уверенный и бравурный) тон её друга в последнее время будто бы несколько… изменился, что ли?.. Он всё чаще казался вялым, уклончивым и каким-то даже… испуганным, — будто кавалеру вовсе и не до дамы своей было, но вежливость и взятая на себя роль обязывали держать марку. Чуткая аcidophileen, не привыкшая незваной лезть в чужую душу, подумала тогда, что, видимо, в заэкранной жизни Порочестера происходит нечто такое, что вовсе её не касается. А раз не касается, то и спрашивать нечего.

А это было как раз в ту пору, как мы с Порочестером завели знакомство в реале — и его тайные помыслы насчёт Елены стали, наконец, высказанными вслух.

Что до меня, то я в те дни в поте лица трудился над будущим костюмом из джинсы. Чертил выкройку, переводил её на ткань, раскраивал, дрожа, как бы не сделать неловкое движение — для другого ведь всегда стараешься больше, чем для себя. Тщеславие!.. Перепроверял всё по десять раз, поэтому работа шла медленно. В тот день, когда самая нудная часть её была закончена, и я, вооружившись иглой и напёрстком, уселся соединять между собой разрозненные части розового денима, мне пришло в голову, что пора бы, пожалуй, что-то предпринять и для их незадачливого хозяина. А то больно уж он в последнее время достал своими розовыми соплями и заунывными причитаниями: «Ацидофилин, ацидофилин…» Известно же, что виртуальному персонажу только дай разок воплотиться в реале — потом не остановишь.

«Вот только, пожалуйста, без самодеятельности, — с досадой думал я, шерудя туда-сюда толстой иглой, в чьё широкое ухо была заправлена контрастная чёрная нить. — Ежу понятно, что тебе, голубчик, воли давать нельзя, а то наломаешь дров. Слишком уж ты восторжен и впечатлителен, а в любви это не лучшие советчики.»

В тот же день, слегка прозондировав почву и кое-что выяснив, я пришёл ещё в больший ужас (настолько, насколько чужие проблемы вообще могли меня взволновать). Оказывается, эти страстные влюблённые даже в личку ни разу друг другу не написали! Не созвонились ни разу! Стеснялись. Я уж молчу о такой интимной вещи, как скайп… Впрочем, этой радости они были лишены ещё и по другой, банально технической причине: ноутбук милой дамы, по её словам, был слишком дряхл, чтобы выдержать подобное испытание. И хорошо ещё, если и вправду так. Хуже, если это была банальная отговорка!

«Да и нужен ли романтичной даме сей форсаж?.. По-моему, она прекрасно чувствует себя и в формате форума.» Честно говоря, я с трудом себе представлял, каким образом мой друг собирается вот так враз, с места в карьер, перескочить эту пропасть.

Единственное, что меня тут обнадёживало — это как раз то, что, на первый взгляд, должно было огорчать. А именно: несмотря на все просьбы и заклинания, симпатичная поэтесса упорно отказывалась прислать Порочестеру свои фото десяти-пятнадцатилетней давности. Что косвенно указывало на то, что Елена не относится к тому страшному и холодному типу людей, которые принципиально не смешивают вирт с реальной жизнью; что она не хочет вводить друга в заблуждение; что — пусть и неосознанно — рассчитывает на возможную встречу. (Конечно, это могло говорить всего лишь о том, что наша героиня была чудовищно страшна уже в юности, — но я как безнадёжный оптимист эту версию отмёл).

В общем, я всё больше понимал, что без посредника этим двоим не справиться. И посредником этим придётся стать не кому иному, как вашему покорному слуге.

Роль сводника была для меня новой. Но я и этому был рад — не так уж много в моей жизни нового. И то всё благодаря Порочестеру, который, что ни день, открывал меня для меня с самой неожиданной стороны.

Сказав себе так, я успокоился настолько, что на какое-то время позволил себе благополучно забыть о протекающей бок о бок со мной душераздирающей любовной истории.

Меня тогда занимало кое-что другое, куда более увлекательное. И реальное. Приближался тот удивительный, неописуемый момент, когда из разрозненных, кривоватых, странноватых на вид кусков ткани вдруг неизвестно как получается что-то похожее на ВЕЩЬ! Даже меня, старого заплесневелого сухаря, это чудо каждый раз изумляет и приводит в священный трепет — и, что интересно, с опытом он не уменьшается, а становится только сильнее. (Может быть, потому, что и сшитые мною вещи с каждым разом всё больше похожи на настоящие?..)

Вот и теперь, предвкушая миг чудесной трансформации, я с упоением работал иголкой. Процесс настолько захватил меня, что вот уже два дня я забывал даже позавтракать — и перехватывал что-то лишь к ночи, когда уже не мог работать — так болели глаза, пальцы и спина. И даже во сне у меня перед глазами мелькали стежки — чёрным по розовому. (Порочестер как-то объяснил мне, что это цвета молодёжной субкультуры «эмо», но вникать во все эти ужасы я не стал).

Готово!..

Но это пока был только пиджак — вернее, заготовка для пиджака. А я хотел доделать до завтра и брюки, чтобы уж всё сразу прикинуть прямо на Порочестере. И снова вспомнил, что надо поесть, только когда спину и шею ломило уже невыносимо. В результате на третий день работы у меня вовсю разболелись не только мышцы и глаза, но и желудок.

Это, конечно, плохо, что я себя так измотал. Здоровья это в моём возрасте не прибавит. Зато именно благодаря такому чудовищному насилию над своим организмом я и вспомнил, наконец, кое-что важное — да не просто важное, а такое, что самой короткой дорожкой вело нас прямёхонько в покои загадочной красавицы.

Когда меня озарило, я как раз дошивал последние стежки, смётывая Порочестеровы брюки, и торопился закончить поскорее, чтобы с чистой совестью бухнуться в кровать и отрубиться. Но теперь у меня и усталость прошла — может быть, оттого, что я от неожиданности уколол большой палец иглой. Ах я дурак!.. Как же я сразу-то не догадался?.. Решение было столь очевидным, что я, выдавливая из пострадавшего пальца капельку крови, кряхтел и радостно чертыхался на своё патологическое тугодумие.

Всё лежало на поверхности. Ничего даже и придумывать не надо было! План чудесного соединения двух любящих сердец, словно сам собой выстроившийся перед моим внутренним взором, был настолько строен, красив и гармоничен, что никаких накладок, никаких препятствий на этом пути не могло возникнуть просто по определению. Теперь я знал, что делать и, главное, как. Трепещи, виртуальная реальность!.. Реал скоро победит окончательно, прекрасная Елена уже не сорвётся с нашего крючка…

Если что-то меня теперь и беспокоило, то только одно: успею ли я, храбрый портняжка, дошить розовый костюм с кружевами к сроку?.. А то, чего доброго, наш виртуальный герой заартачится — и наотрез откажется ехать к своей даме в каком-нибудь ином, менее изысканном прикиде…

Я вколол иглу в крохотную подушечку и ласково погладил лежащую у меня на коленях кучу джинсового тряпья: главное — суть, но и детали тоже имеют значение. Удивительно, но мне, закоснелому эгоисту, в этот миг хотелось только одного: чтобы всё сложилось именно так, как видится моему другу в его самых сладостных мечтах.

4

— Дружище, Вы любите массаж? — в лоб спросил я Порочестера, день спустя подъехав к нему на квартиру для предварительной примерки. За это время я успел не только полностью сметать верхнюю и нижнюю часть костюма, но и выкроить мелкие детали. Как всё-таки трудно работать, когда твой клиент настолько разительно отличается от тебя… конституцией? Консистенцией?.. Комплекцией!

В ответ с Порочестером стало происходить что-то невообразимое. Он весь одеревенел (в этот миг я как раз оправлял на нём будущий жакет — вроде сидел сносно), затем побагровел кончиками огромных ушей, торчащими из-под седеющих патл, заблестел лицом — и через минуту-другую напряжённых раздумий изрёк что-то вроде:

— Э… эээээ… Что?..

— Массаж, — терпеливо повторил я, параллельно смекая, что правый рукав неплохо бы сделать чуть покороче — в теле Порочестера наблюдалась лёгкая ассиметрия. — Массаж, дружище. Ну, спины, ног… лица… Любите?..

При слове «лица» бедняга Порочестер немного отмяк, вздохнул посвободнее — и почти твёрдым голосом, в котором, однако, ещё чувствовалась лёгкая дрожь, заметил:

— Вот уж не знаю. Массаж лица мне ещё никогда не делали…

Тут он явно поскромничал. Я мог бы побиться об заклад, что и другие части его тела доселе не знали сих сладостных испытаний. Что ж, смиренно подумал я, будем надеяться, что любознательность в моём друге всё-таки победит стыдливость. Но это потом, а пока не будем пугать беднягу сразу — лучше готовить его мелкими порциями.

После лёгкого чаепития мы продолжили примерку. Но теперь она шла через пень-колоду. Ибо клиент от моего невинного вопроса так напрягся, что еле-еле влезал негнущимися членами в костюм — и своей громоздкой оцепенелостью мешал мне посадить изделие по фигуре. Видимо, он решил, что я предлагаю ему свои услуги и вот-вот примусь его массажировать во всех возможных местах. Пришлось изобразить эдакую ни к чему не обязывающую болтовню беззаботного портняжки — чтобы хоть немного унять ненужные подозрения:

— Вы знаете, дружище, а я вот без массажа долго не могу. Скрипеть начинаю. Остеохондроз. Что поделаешь, в нашем возрасте без этого уже никак. Жаль только, хорошего специалиста найти не так-то просто. Но мне повезло — порекомендовали. Вот как раз в ближайшее время собираюсь записаться на процедуру. Ехать, правда, далековато, за городом, но оно того стоит. Кстати, хотел спросить…. ээээ, вот сюда ножку, ага… хотел спросить: не согласитесь ли Вы составить мне компанию? А то одному в такую глухомань как-то боязно добираться…

По мере моего непритязательного монолога Порочестер всё больше приходил в себя — как видно, лечебный массаж казался ему не в полной мере МАССАЖЕМ, — а уж после слова «боязно» и вовсе оживился:

— Конечно, дружище! С Вами — хоть на край света! Да и то пора хоть ненадолго натянуть нос закоптелой Москве. За город, да по золотой осени — одно удовольствие…

— Так значит, договорились, — пробурчал я, зажимая промеж губ булавки — не столько потому, что некуда было больше их сунуть, сколько для того, чтобы не продолжать разговор. На сегодня достигнутого было вполне достаточно, и должно было пройти время, чтобы закрепить успех. А тот был немалый — судя по тому, что Порочестер, провожая меня до двери, спохватился:

— Вы только, пожалуйста, предупредите меня хотя бы за денёк-другой, когда соберётесь. Я специально отложу все планы…

Ну ещё бы. Я и сам терпеть не могу импровизаций и считаю, что лучший экспромт — тот, что хорошо подготовлен. Недаром же я начал подбираться к цели так издалека. Ко дню нашей романтической прогулки Порочестер уже должен держаться бодрячком-с — и не падать, как чувствительная барышня, в обморок от одного только слова, обозначающего нечто, потенциально связанное с физическим удовольствием.

О том, что упомянутый «хороший специалист» — ни кто иной, как одна его близкая знакомая, я решил сказать ему чуть позже — ну, хотя бы после того, как розовый костюм с оборками будет закончен. Всему своё время.

Ноющая спина сослужила мне добрую службу. Упёрся руками в поясницу — и тут же вспомнил одну интересную тему на форуме «Златоперья». Месяца три назад. Даже вспомнил, как она называлась: «Кто есть кто?» Открыл её один противный мужик, форумный скандалист из тех, кто вечно меряется гениталиями — то есть за неумением сочинить что-нибудь сносное выпячивает свои невпупенные заслуги в реальной жизни. Сейчас, например, речь шла о том, кто больше пользы приносит России на своём рабочем месте. Ну, Лена, даром что барышня, и утёрла ему нос. Написала, что её профессия — самая что ни на есть нужная: она спасает людей, бывает, с такими болячками, от которых все врачи отказались. А о качестве её работы можно судить хотя бы по тому, что постоянную клиентуру она не растеряла, даже переехав из Москвы в глухие болота под Ногинском. Люди всё равно ездят, хоть добираться туда не так-то просто. И не все, между прочим, на машинах — некоторые пешкодралом чапают. Тем и кормится.

Я хорошо запомнил эту тему, потому что, помнится, испытал тогда неприятное чувство. Мне-то похвастаться было нечем. Я по роду работы — словоблуд, причём не просто словоблуд, а продавший свою совесть. Недавно вот тиснул в нашем журнале статью на три страницы, каковая вся — целиком! — была посвящена… мазку. Мазку Кормильца. Одному мазку, представляете?.. Чего только я там не понаписал… Дескать, приступая, Кормилец лишь сперва аккуратно орудует кисточкой, возюкая ею по холсту, но потом всё больше увлекается, входит в раж, дрожит, багровеет, испускает яростные крики… и, наконец, в неистовом творческом экстазе отбрасывает надоедливую посредницу прочь! За ненадобностью!! И жадными трепещущими пальцами погружается в живое тело краски!!! Ласкает ими холст, как нежный любовник!.. Такие вот страсти. Хотя даже очень далёким от живописи людям прекрасно известно, что никуда наш Кормилец не погружается — хотя бы потому, что на него давно работает целый комбинат «негров». Вот так-то. А я пишу и получаю за это деньги. Журнал наш большой, красивый, финская полиграфия, и каждая статья в нём сопровождается англоязычным переводом.

Впрочем, я уже привык к своей работе и не комплексую. В конце концов, она даёт мне не только верный кусок хлеба, но и массу свободного времени. Немножечко меня мучит совесть, когда я думаю о том, что журнал с моими текстами распространяется по художественным школам и вузам, где его читают дети. Но так и быть, пусть это закалит их и научит не верить в искусстве никому, кроме себя — бесценное качество для художника.

Зато теперь я вспомнил тот давний разговор. А с ним — и то, что рассказывал мне про аcidophileen дружище Порочестер. Ничего экстраординарного — обычная житейская ситуация: дама только-только разошлась с мужем и ещё не решила, радоваться ей по этому поводу или огорчаться. Гордая и не мелочная: без лишних рассуждений оставила новой семье мужа трёхкомнатную квартиру, а сама удалилась в полузаброшенный загородный домик под Ногинском — единственную её личную собственность. Ей там, в общем, было неплохо, только немного одиноко: вокруг ни души, только старый ноутбук, который она успела прихватить, покидая былое пристанище. (Этой рухлядью всё равно никто уже не пользовался).

Я был просто убеждён, что такая добрая, отзывчивая женщина не откажет страдальцу, жалующемуся на остеохондроз, в смиренной просьбе о помощи, — тем более, что она всегда симпатизировала мне как дружку её обожаемого Порочестера. Да и лишний клиент ей — ох как не помешает. Деньги-то нужны, поди. Такой гордой особе, как бы ни была она неприхотлива, трудно пробавляться в одиночку, на том и строился расчёт, — ах я циник.

Не буду долго рассказывать, как я к ней подбирался, скажу одно: всё вышло так, как я и предполагал. В ответном письме мне был назначен день и час сеанса. (Умница Лена даже не стала задавать мне лишних вопросов, на которые у меня были заготовлены — так и пропавшие зазря — остроумные ответы.)

Оставались сущие нюансы. Например: когда и как сорвать со всей этой хитроумной конструкции покрывало тайны. О Порочестере-то я Лену не предупредил. А меж тем мы собирались вторгнуться на её территорию — и преподносить хозяйке такой сюрприз без её ведома и позволения было бы, мягко говоря, хамством. А я — хоть и бездушный человек, сухарь, но не хам.

Да и самого Порочестера с его слабыми нервами следовало бы морально подготовить к испытанию. Но я всё медлил — боялся, что, узнав правду раньше времени, оба от смущения дадут задний ход. Чёрт бы подрал эту штуку под названием «любовь» — проклятье (пусть и виртуальное!), которое вечно встаёт между людьми, всё портит и делает непреодолимо сложным то, что для безразличных друг к другу людей было бы проще пареной репы.

То, что они могут случайно проговориться друг другу, меня как раз не пугало. Это было почти исключено. В личку они, как я уже сказал, не совались, а я сильно сомневался, что Порочестер станет обсуждать такое интимное дело, как массаж, на глазах у всего Рулинета. И то хорошо. В конце концов я решил не заморачиваться и действовать по вдохновению — авось да и вывезет кривая, как вывозила до сих пор.

А пока мы с Порочестером занимались его экипировкой и наша суровая мужская дружба крепла с каждым днём.

Всё-таки здорово мы это придумали — ателье на дому! Погружает в реальность надёжнее, чем что бы то ни было. Тут уж одним скайпом не ограничишься. Челноком сновали туда-сюда друг к другу в гости на примерку («Иначе ведь невежливо, дружище!..»), контактировали тесно и телесно, обрастали вкусными подробностями. Поначалу я сам предпочитал ездить к нему — и мотивировал это тем, что, мол, ведь Порочестер — человек занятой, нужный обществу, а я — бездельник-фрилансер, мне и времени не жалко. На самом же деле мне просто очень трудно впускать в своё личное пространство инородные тела в виде посторонних людей. Прошло не меньше недели, прежде чем я, наконец, преодолел этот внутренний барьер.

Как ни странно, Порочестеру у меня очень понравилось. Пока я, эффектно увязяв волосы лентой, пристрачивал ему рукава, он в одних трусах бегал, как ребёнок, из комнаты в кухню — и восклицал: — Как уютно!.. — Хрен его разберёт, что тут уютного: сухо, аскетично, ничего лишнего — словом, точное описание меня самого. Но Порочестер тоном знатока утверждал, что у моей квартиры — «прекрасная энергетика». То же показалось ему и в будущем его костюме, который я еле-еле с него стащил: он заколол недошитые штаны английской булавкой и заявил, что так и пойдёт домой.

Забавно, но в чём-то он был прав. Уж до чего я презираю розовый цвет, — но тут не мог не признать, что моему другу он парадоксальным образом к лицу, и даже его уродство на этом подчёркнуто женственном фоне становится чем-то стильным, обаятельным… и, как это ни странно, завораживающе-брутальным. Не зря говорят, что не внешность важна, а умение жить в гармонии с самим собой. У Порочестера в этом смысле был врождённый дар, которого он даже сам в себе не подозревал.

Не подозревал он, впрочем, ещё многого. Например, того, что я с детства терпеть не могу массаж.

А я тем временем аккуратно готовил почву. Когда костюм в целом был почти сшит — оставалось только добавить несколько декоративных штрихов да замаскировать два-три изъянца, без которых, естественно, не обошлось, — мы, по традиции, присели в его уютной гостиной смазать это дело, на сей раз, кажется, «Мартеллем», и я произнёс коварный тост — скорее, тест:

— Ну что ж, дружище, — давайте выпьем за то, чтоб в этом костюме у Вас с Вашей ацидофилин всё получилось в лучшем виде!..

— Так Вы считаете, это возможно?.. — встрепенулся бедный карлик — и я понял, что он отчаянно ждёт от меня поддержки, какого-то примера из жизни, который говорил бы о том, что и невозможное порой случается.

Примерами я был небогат — моя-то жизнь была так банальна и скудна, как этот оригинал не мог себе и представить. Но я с ужасом чувствовал, что его наивный и, в сущности, несбыточный роман с некоторых пор стал для меня чуть ли не личным делом — чтобы спастись от окончательного душевного опустошения, я должен был доказать невозможное не столько ему, сколько себе.

Поэтому я быстренько натянул хорошую мину на своё постное лицо плохого игрока и бодрым голосом произнёс:

— Ну а как иначе-то, дорогой мой друг? Как же иначе?.. Сейчас люди по-другому-то и не знакомятся. Лучше даже. Сперва душу узнать, а потом уж — всё остальное…

— А потом — всё остальное… — покивал Порочестер, благостно прикрыв глаза. Несколько секунд он расслабленно покачивался в кресле с мечтательным видом. Но тут же снова забеспокоился:

— Так Вы думаете… она согласится на встречу?..

— Ещё бы!!!

— А если нет?..

— Мы же с Вами — известные мастера слова, уговорим!

— А вдруг… она увидит меня и испугается?..

— Вы же прислали ей фотки! И видеоролик! Тем более что в жизни Вы гораздо симпатичнее!

— Правда? — растрогался Порочестер, дрожащими пальцами разминая вишнёвую «блэчину». — Спасибо, дорогой друг… А если… а если, наоборот, она мне не понравится? Что мне тогда делать?..

— Хе-хе-хе… — не выдержал я (по усталому организму уже потихоньку расползалось приятное опьянение). — Хе-хе… Хе-хе-хе! Ничего-о-о! Стерпится — слюбится!

— Кккккк… — глядя на меня, и мой смешливый друг затрясся, как в ознобе, едва не поперхнувшись дымом. Удивительно, но он явно успокоился, свято поверив во все мои обещания. А я смиренно сказал себе, что и вырабатывать тактику и стратегию завоевания прекрасной дамы, скорее всего, придётся тоже мне — третьему лицу.

Впрочем, я к этой дурацкой роли уже привык.

Меж тем обстоятельства, как нарочно, работали на меня. Как раз об эту пору на форуме «Златоперья» случилось ЧП: нашего друга Порочестера впервые в жизни забанил модератор! Узнав об этом, я был ни на шутку удивлён. Это его-то, которому за его искромётный юмор прощалось всё! И не просто как-нибудь так забанили, а на целую неделю, со строгим предупреждением. Видимо, где-то он всё-таки перегнул палку…

Я поспешил на форум, чтобы своими глазами увидеть, что же он такое натворил — уж очень было любопытно! — но ничего не нашёл: видно, страсти клокотали такие нешуточные, что все опасные высказывания попросту удалили вместе с темами.

— Да что ж Вы там такого ляпнули-то, дружище?.. — пытал его я, но Порочестер, обычно такой откровенный, смущённо отмалчивался и прятал глаза. (Впоследствии, из других источников, я узнал, что его угораздило в пылу правдолюбия страшно оскорбить главного редактора «Златоперья» — несчастную, больную, а потому очень злобную окололитературную даму, коротавшую остаток дней в иллюзорном ожидании Нобелевки. Он мало того что прошёлся по её возрасту и внешности, что само по себе недопустимо, но ещё и написал на её самое трепетное и старательное стихотворение пародию — такую гаденько-скабрезную, что даже самым злостным сайтовским оппозиционерам стало неловко.)

Мне-то на все эти перипетии было наплевать — я и так теперь видел Порочестера чуть ли не каждый день, притом живьём! — но для других форумчан, особенно тех, кто был к нему дружески привязан, это стало настоящей трагедией.

В их числе была и бедняжка аcidophileen, ещё не знавшая, какой сюрприз я ей готовлю. Горе её выглядело очень трогательно и обратило к ней сердца даже тех златоперцев, которые прежде в упор её не замечали. Несчастная металась по форуму, как белая лебёдушка, потерявшая самца, и страшно кричала — кричала, естественно, в рифму, как принято в «Златоперье»:

…Если тявкнет мерзавка-планета, Что разверстые зенки её Истерзало назойливым светом Беспощадное солнце твоё, — Искалеченным сверхчеловеком Я завою в поганом углу, Мой отчаянный крик саундтреком Разорвёт грязно-серую мглу…

— прочитав это творение, я подумал, что Порочестер, чёрт возьми, отличный тренер — достаточно только сравнить раннюю аcidophileen с нынешней. А ещё я подумал о том, что лучшего момента для осуществления наших планов, пожалуй, и не найти.

Чувствуя себя эдаким Карабасом-Барабасом, я терпеливо переждал два-три дня (время от времени я лицемерно утешал бедняжку на форуме, чтоб ей было не так тяжко), и, когда тоска Елены по утраченному возлюбленному, по моим расчётам, достигла апогея, огорошил её приятным известием: друг её существует не только в Интернете, но — да-да, Леночка! — и в реале. Да ещё как существует! Суть дела я изложил в письме, хотя, само собой, мы с ней давно обменялись телефонами. Но врать в письменной форме гораздо проще — монитор, как говорится, не краснеет. А врать было необходимо, потому что, расскажи я всё как есть на самом деле, Порочестер представал совсем уж мокрой тряпкой. Что, как известно, не очень-то располагает к пылким чувствам.

В моей вольной интерпретации карлик, ревнивый, аки Отелло, а теперь ещё и безвинно репрессированный, узнав, что я собираюсь наведаться к его даме (не мог же я скрыть это от друга!), так рвал и метал, что мне ничего не оставалось, как принять его жёсткий ультиматум: или мы едем вместе — или я ему смертельный враг. — Так как же мне поступить?.. — вкрадчиво спрашивал я; решать судьбу моего остеохондроза (а заодно и дружбы) якобы предоставлялось прекрасной Елене, в которой, по моим расчётам, должна была восторжествовать клятва Гиппократа, помноженная на тоску и чувство вины перед несправедливо наказанным возлюбленным.

В конце письма я, как честный человек, просил Лену отзвониться — и уже подробно обговорить со мной все организационные подробности.

Так случилось, что в тот же вечер ко мне наведался Порочестер — в последний раз примерить костюм перед окончательной отделкой. Едва он переступил порог, как мне бросилось в глаза его не совсем обычное поведение — он явно был не в своей тарелке. Казалось, даже костюм, который я, как всегда, поспешил тут же натянуть на него, оставляет его равнодушным. Вопреки обычаю он не стал бегать по моей квартире и громко восторгаться, а сразу прошёл в кухню, уселся на табуретку в углу, и, как-то опасливо нахохлившись, принялся молча ждать, пока закипит чайник.

Вскоре тот весело засвистел — у меня чайник со свистком, представляете?.. — но даже этот радостный звук, так напоминающий о детских годах, не привёл Порочестера в норму.

— Что Вы такой смурной, дружище?.. — не выдержал я. — Неужели совесть замучила? Да извинитесь Вы перед несчастной старушкой, и дело с концом…

Но Порочестер только головой помотал: не то, мол. Тогда я решил, что это — всего лишь отражение моей собственной нервозности (Лена всё не перезванивала, а ведь с момента отправки письма прошло уже полдня!). Но тут вдруг выяснилось, что у него был свой, личный повод для тревоги, потому что неожиданно он сказал:

— Вы-таки додавили меня, дружище. Поздравьте меня! Сегодня утром я совершил самый рискованный поступок в своей жизни!

— Ну?.. — с деланным интересом приподнял я брови, почти не слушая: в этот миг я вертелся вокруг Порочестера, сосредоточенно осматривая костюмные швы — не застряло ли в них чего лишнего. А тот, помявшись немного, признался:

— Написал аcidophileen в личку и предложил встретиться.

— Ну! — Я чуть не проглотил булавку, которую только что вытащил из его новых джинсовых брюк и машинальным жестом сунул в рот. Такое развитие событий — я имею в виду, конечно, письмо, а не булавку — не входило в мои планы. Или, наоборот, входило — в зависимости от того, что именно и как он написал Елене. Если не брякнул лишнего, а только плакался о своих неземных чувствах так же, как ежедневно — мне, то лыко вполне могло оказаться и в строку…

Но я, увы, слишком туг на мозги, чтобы мгновенно прокручивать в голове такие сложные комбинации, поэтому просто сделал тупое лицо и спросил:

— Ну, и что она ответила?

— Пока ничего, — скорбно сообщил Порочестер, вылавливая ложечкой из чашки листки мяты. — Во всяком случае, когда я выходил из дому — было ничего… Дружище, Вы не очень рассердитесь, если я нарушу наш уговор и воспользуюсь при Вас КПК-шкой??

— Конечно, дружище, — вяло ответил я, смекая, как будет досадно, если в последнюю минуту моя филигранная интрига рухнет из-за самодеятельности этого идиота. Впрочем, почему идиота? Ведь это я и никто другой так долго и терпеливо подогревал в нём смелость и решительность…

Пока Порочестер лазил в свой КПК, я чутко бдел у него за спиной, делая вид, что оправляю лёгкие морщинки на джинсовых плечах. Но зря старался — никакого письма в почтовом ящике не оказалось. На Порочестера было жалко смотреть.

— Напрасно мы всё это затеяли, — мрачно сказал он после того, как мы выдули по третьей чашке чая с мятой, с мятными пряниками и таким же шоколадом с зелёным листиком на обложке — я специально купил, зная, что Порочестер обожает всё мятное. — Она не хочет видеться. Думает сейчас, наверное, как бы повежливее отказаться. И правильно делает…

— Дружище, она, может быть, просто ещё не добралась до Интернета, — с деланной бодростью предположил я, сплёвывая с губы прилипшее к ней мятное «брёвнышко». — Всё-таки занятой человек…

Но дружище уже вошёл в то состояние сознания, где он был не столько Порочестером, сколько Пророчестером.

— Октябрь, — монотонно проговорил он, глядя куда-то за окно, где вовсю буйствовала в брачном окрасе природа. — Она всегда всё правильно понимает. Виртуальным влюбленным ни в коем случае нельзя встречаться в реале. Чем сильнее любовь, тем это правило вернее. Идеал должен оставаться идеалом, грубая реальность для него губительна…

— Ерунда, — возмутился я. — Иногда женятся и живут хорошо. Есть прекрасные примеры…

— Примеры?!..

Порочестер расхохотался. Я впервые видел такой вид его смеха: мелко и нервически, издавая звуки, которые можно было бы определить как нечто среднее между блеянием и кудахтаньем, и судорожно трясясь всем телом.

— Что Вы мне впариваете, голубчик, мы с Вами на одном сайте тусуемся! «Пример» у Вас только один, и я его без Вас знаю! Мне такое уж точно не светит…

Его упадничество начинало меня раздражать.

— Вообще-то, — вспылил я, — никто Вам и не навязывает этот ацидофилин ни в жёны, ни в любовницы. Но дружбу-то никто не отменял! Встретиться с приятным человеком, познакомиться, побеседовать — по мне, так это гораздо ценнее, чем…

— А это одно и то же, — кисло махнул рукой мой собеседник. Это было уже интереснее:

— Что — одно и то же?..

— Да вот это, — равнодушно пояснил Порочестер. — Что дружба интернетная, что любовь… Ничего не выйдет. Как можно заставить себя терпеть недостатки того, кого так долго знал совсем другим… идеальным… почти своим вторым «я»… Как можно простить ему предательство, убийство этого другого… он никогда, никогда его не заменит…

— Но ведь мы-то с Вами встретились, и ничего! — не выдержал я. Порочестер опупело посмотрел на меня: видно было, что такой поворот мысли ему в голову не приходил. Впрочем, он тут же пришпилил его к делу:

— Ну, встретились… А дальше-то что?..

— В смысле? — опешил уже я.

— Да так, — продолжал мутный Порочестер. — Ну встретились и встретились… радости-то… Не знаем, чем заняться, вот, какие-то дурацкие развлечения себе выдумываем… Костюмы шьём, чаи дуем… А какие у нас раньше беседы были! Какие дискуссии!.. Блеск!

Я пытался его остановить, возразить что-то, но поток уже хлестал во все тяжкие:

— Интеллектуальная элита! Прямо небожители: один — Герцог, другой… тоже какой-то аристократ… А на самом-то деле… Два мужика заплесневелого возраста… Изображаем что-то, изображаем… Чего тут изображать-то?.. Жизнь не удалась — надо просто это понять, вот и всё. Просто с этим смириться. А то встречи какие-то… коньячишко, шмотки, девчонки… Дружба… Не тинейджеры, поди…

Тут он, гад, перегнул.

Единственной адекватной реакцией на подобный пассаж — после всего, что я для него сделал — было бы указать ему на дверь, не дожидаясь, пока он уговорит четвёртую чашку чая. Но на Порочестере был мой двухнедельный труд, которого мне было жалко. Поэтому я всего-навсего сжал зубы и попытался спокойно, как и положено искусствоведу, пожалеть и понять своего собеседника, так страшно и несправедливо обделённого жизнью.

Но ничего не получалось. С какой стороны я ни заглядывал, по всему выходило, что этот гад, со всеми его уродствами и странностями, гораздо счастливее меня. Это он, в отличие от меня, жил яркой, полнокровной жизнью — как в Интернете, так и в реальности — и его физическая ущербность ничуть ему в этом не мешала, а даже наоборот. Она делала его отчаянным, свободным от ненужных условностей, помогала ему погружаться в обе эти жизни с головой! И это вовсе не я ему, а он мне был нужен — поэтому и мог позволить себе капризничать. Он, а не я, засохший на корню аристократичный зануда, для которого последний шанс ощутить биение жизни — дружба с этим проклятым карликом!!!

С другой стороны, я много лет прекрасно жил и без него. Проживу и дальше. Главное, не показать, как сильно он меня оскорбил — не доставить ему такого удовольствия. Лене вежливо объясню, что у меня изменились планы, ну, а затем постараюсь забыть об этой истории, как ничего и не бывало. Я, с моей ненавистью к буйным эмоциям, только так всегда и рву отношения с неприятными мне людьми…

— Давайте я провожу Вас до метро, дружище, — скорбным голосом сказал я, поднимаясь. — Спасибо Вам за интереснейшую интеллектуальную дискуссию (совсем как в старые добрые времена!). Вы правы: разочарование неизбежно. Интернет лишь временно сближает нас, но, когда мы на шаг отходим от своих ноутбуков, оказывается, что мы абсолютно чужие люди и нам даже не о чем говорить. Не стоит пытаться смешивать эти две реальности: это невозможно по законам физики. Виртуальный приятель не впишется в наше повседневное существование, а то и разрушит его, вызовет воспаление, как инородное тело в организме. Кстати. Точно так же мы вряд ли смогли бы дружить в Интернете с нашими реальными знакомыми — скорее всего, они показались бы нам нестерпимо занудными и скучными. И немудрено. Приснившимися деньгами не расплатишься в реальном магазине, но и наоборот — едва ли. Реальность — царство мучительного опыта, а виртуал — невесомых фантазий. Монитор — всего лишь разновидность зеркала, и, в сущности, любая интернетная дружба — ни что иное, как дружба с самим собой…

Сделав красивую паузу, чтобы мои слова успели дойти до него, я на всякий случай уточнил направление:

— Вот Ваши штаны, дружище…

В этот миг у меня на столе истошно заверещал мобильник. В тот же миг Порочестер, взглянув на свою «капэкашку», издал сдавленный возглас. Из её нижнего правого угла медленно всплыло что-то оранжевое: Яндекс-Бар сообщал, что от Елены Нечаевой пришло 1 сообщение.

5

Золотая осень, под которую мы так старательно подгадывали наше путешествие, взяла да и обманула нас: первый же небольшой дождик с порывами ветра повернул её к нам изнанкой — противной серо-коричневой слякотью. Сидя в электричке напротив моего друга, я видел в его лице те же краски — он был бледен, то ли оттого, что не выспался, то ли от волнения. Вдобавок его периодически начинала сотрясать мелкая дрожь. Было и впрямь промозгло, и я, пожалуй, пересел бы к бедняге, чтобы пристроить его под бочок и пригреть, если б не понимал, что этот озноб — совсем не телесного свойства. Так-то Порочестер неплохо утеплился: на нём был длинный (относительно его роста) серый плащ, под которым — я знал! — поддет первый в его жизни джинсовый костюм.

Розовый.

Я закончил изделие точно в срок — за день до намеченной даты, — и даже остался почти доволен своей работой. Спина, правда, немного волновалась, да морщил воротничок, но Порочестер, надев готовую вещь и осмотрев себя в трельяже со всех сторон, заявил, что это — лучшая одежда в его жизни, и никакой Армани или Версаче со мной и рядом не валялся. Едва ли мне, впрочем, стоило принимать эти восторги на свой счёт. Он пребывал в эйфории с самого получения письма от Елены, причём, судя по всему, это состояние не прерывалось ни на минуту, потому что и в скайпе (а связь у нас в эти дни была почти постоянной!) он был таким же. И только теперь, в электричке, на него, как говорится, напал мандраж.

Это было вполне понятно — честно говоря, не хотел бы я быть на его месте. В сущности, думал я, мой друг — один из самых храбрых людей, которых я знаю. Впрочем, я понял это уже давно.

Меж тем ему на глазах становилось всё хуже и хуже — я начинал бояться, как бы нам не пришлось повернуть назад. Его крупное пористое лицо стало совсем землистым и глаза — тоскливыми, как у тойтерьера, страдающего животом. Выглядел он сейчас лет на десять старше своих лет, что тоже нам было не на руку. Теперь я даже пожалел, что полчаса назад не разрешил ему хватить коньячку для храбрости — совестился перед Еленой, — но менять что-то было поздно: напитками, что могли предложить нам в пристанционном баре, недолго было и отравиться.

Чтобы хоть немного развлечь беднягу, я обратил его внимание на проплывающие за окном виды, а, точнее — тянущуюся вдоль путей невысокую бетонную стену, которую повсеместно украшало яркое, сочное, слегка даже аляповатое граффити: числа, буквы, названия любимых групп, зубастые микки-маусы, разнообразные «котэ» и портреты носатых мужчин с гитлеровскими усиками. Эта современная наскальная живопись — постоянный предмет моего восхищения. Когда я вижу её, мне всегда думается, что со времён нашей молодости жизнь всё-таки заметно изменилась к лучшему. Хотя бы внешне, о чём можно судить, в частности, и по этому дорожному антуражу: лет пятнадцать назад цветовая гамма его была куда более скудной, это серое полотно украшали разве что надписи белой и чёрной краской «Ельцин — жид», да иные неудобосказуемые выражения. По-видимому, с тех пор творческое начало простого человека сильно усугубилось.

Порочестер, однако, не разделял моих восторгов.

— Не люблю я все эти… граффито, — брезгливо перекосив большой рот, сказал он. — Какие-то они… ээээ… Что-то в них эээ… не того…

— Да Вы посмотрите, дружище, какая красота! Так запросто это не нарисуешь, тут поработал настоящий художник!

Карлик хмыкнул.

— Да, красивенько, конечно, но… не наше это всё-таки, чужое… Не русское, — неожиданно пробудились в нём его исконные семь восьмых.

Я хотел едко заметить, что эта нелюбовь, скорее, носит не так национальный, как возрастной характер, но вовремя спохватился и промолчал. Мой бедный приятель сейчас нуждался в том, чтобы его подбадривали, а не гасили.

От станции предстояло ещё минут пятнадцать ехать на рейсовом автобусе. Елена предусмотрительно выслала нам расписание — слава Богу, оно действовало, — но мы ухитрились припереться раньше и теперь ждали под козырьком какого-то красного кирпичного здания, с тоской разглядывая унылые безлюдные окрестности сквозь мелкий секущий дождь. Мой смиренный попутчик дробно постукивал зубами, да и сам я потихоньку начинал подмерзать — пока мы шли по лужам к остановке, у нас изрядно промокли ноги. Зайти же в близлежащую кафешку, обаятельную своей облезлой староформатностью, мы не отваживались — вдруг автобус придёт раньше срока.

— Дружище, а Вы, вообще, машину водите?.. — вдруг спросил Порочестер, покосившись на меня выпуклым карим глазом.

Я сделал грустную гримасу и помотал головой — с чем-с чем, а уж с автомобилями-то я не имел дела никогда.

— А почему?..

Как-то не задумывался над этим: я никогда столько не зарабатывал, чтобы позволить себе приобрести автомобиль.

— Жаль, — мечтательно сказал Порочестер, отгибая рукав и вглядываясь в свой модный, похожий на детский, огромный розовый пластиковый циферблат. — Сейчас ехали бы себе в комфортных условиях, слушали какую-нибудь милую попсятину… В будни должна быть вполне пристойная дорога…

Я горько рассмеялся:

— Дружище, так тачки-то у нас с Вами всё равно нет!..

— Есть, — вдруг сказал Порочестер, по-видимому, начавший понемногу приходить в себя. — Купил год назад по случаю — левый заработок подвернулся. Дэушка, красненькая такая… В гараже стоит. Только вот водить так и не научился. Ноги коротки…

— Шофёра наймите, — праздно заметил я. Но Порочестер, видно, уже серьёзно думал об этом:

— Шофёр больно кусается. Да и не люблю я эти отношения: барин — холоп. А вот если б хороший друг какой-нибудь… Вы, например… Я б и доверенность на Вас выписал… Так-то машина, она в Москве ни к чему не нужна. А вот за город мы с Вами так бы хорошо катались…

Я только хотел развести руками и сказать, что тут уж я не виноват — что б ему раньше меня предупредить, лет эдак на двадцать, — но тут случилась радость: подошёл автобус. Порочестер так был упоён комфортом, пусть даже третьесортным, что позабыл о том, какие грандиозные у него на меня планы.

Сойдя на нужной остановке, мы сверились с заботливой Елениной схемкой: если верить ей, до заветной цели оставалось минут десять пешком, не больше. Вот только тропинка, ведущая меж сетчатых и деревянных заборов, от дождя неимоверно размокла, и нам приходилось прилагать чудовищные усилия, чтобы вконец не выпачкать наши тщательно начищенные перед выходом ботинки и — главное — штанины нового Порочестерова костюма. Несчастный преодолевал препятствия очень мужественно и даже, кажется, порозовел от улучшившегося настроения, пока в один прекрасный момент не оскользнулся на полусгнившей листве, не протанцевал на одной ноге жуткий данс-макабр, — и только усиленные взмахи коротенькими ручками удержали его от падения, зато сам он не удержался от крепкого словца.

— Нет, учитесь водить машину, дружище!!! — в сердцах крикнул он, причудливо изгибаясь, чтобы в очередной раз оглядеть свои брюки сзади.

— Опомнитесь, голубчик, я старик! — не выдержал я, которому, в конце концов, было ничуть не легче преодолевать этот крёстный путь. При том, что Порочестер-то шёл налегке, а я, как дурак, тащил за ним пакет с подарками для Елены: бутылкой дорогого красного вина, баночкой красной же икры и огромной глянцевой коробкой шоколадных конфет с вишнёвым ликёром. (Порочестер подумывал купить ещё и алые розы, но по здравом размышлении мы отказались от этой затеи — бедные растения могли бы и не выдержать такого переезда).

— Да Вы на целых два года меня моложе! — вспылил Порочестер, чья храбрость увеличивалась пропорционально приближению опасности (ожидание смерти хуже самой смерти). — Я вот, например, себя стариком не считаю! Мне бы Ваши данные, я бы… я бы… да Вам просто лень задницу лишний раз от компьютера оторвать…

Не знаю, чем бы всё это закончилось — боюсь, нам ничто бы не помешало поссориться в очередной раз, — если б мы, наконец, не вошли в перекошенную калитку, которая, судя по всему, была предтечей места назначения. Достав мобильник, я набрал Елену и сообщил, что через минуту, не больше, мы подойдём к её воротам. И вот — не успели мы ещё остановиться у сетчатой двери забора, а из домика уже выскочила долговязая блондинка с небрежным узлом на затылке и лёгкой, почти девичьей припрыжкой побежала нам навстречу. Жаль, фигуру я разглядеть пока не мог — наша хозяюшка, боясь замёрзнуть, набросила на плечи «дутую» курточку.

— Она?.. — с опаской, недоверчиво спросил меня Порочестер, следя её неумолимое приближение покрасневшими, слезящимися от ветра глазами.

Спустя миг Елена — конечно же, это была она! — уже отпирала нам дверь, морщась и старательно возясь с тугим замком, чтобы не глядеть на нас раньше времени. Ну, а у меня отлегло от сердца: не знаю уж, как Порочестеру, но на мой непритязательный взгляд она выглядела очень даже симпатично и молодо. Эдакий ностальгический тип вредной девчонки — небольшие юркие глазки под светлыми ресницами, продолговатое лицо, песочные кудряшки надо лбом — забавная, но чертовски уютная. Я только надеялся, что и мы не вызовем у неё сильного отвращения. Впрочем, миг спустя, пропуская нас в калитку, она широко и радостно улыбнулась, показав острые зубки, и улыбка у неё оказалась хорошая, искренняя, глаза, сощурившись, стали медовыми, — очевидно, фейс-контроль мы прошли.

— Нормально добрались? Не заблудились? — весело спросила она, вполне уже владея собой — умница девочка! — и я мельком покосился на Порочестера, соображая: пора ли брать на себя тяжкую и несвойственную мне роль связующего звена, тамады, записного балагура — или же мой остроумный друг предпочтёт самостоятельно подпустить для затравки какую-нибудь искромётную шутку?.. Нет — он ещё явно к таким подвигам не готов; придётся мне. Лихорадочно завертев ржавыми колёсиками в голове и вспомнив беззаботную студенческую юность, я поднатужился и с профессиональной лёгкостью выдал:

— Мы, хозяюшка — люди городские, бывалые, по пням да муравейникам ориентируемся! Хе-хе-хе-хе-хе.

То ли наша новая знакомая была очень вежливым человеком, то ли я и впрямь удачно выступил, — но после моих слов она залилась совершенно искренним, заразительным, почти детским колокольчатым смехом, в котором не было ни грана нервозности — одна нескрываемая радость жизни:

— А-ха-ха-ха-ха!.. Ой, мальчики, уморили!..

Наконец-то и Порочестер немного расслабился и выдал короткий булькающий смешок. Мы поднялись по деревянным ступеням и вошли в небольшой «предбанник», заставленный бытовым хламом: сломанными стульями, тазиками, завязанными пакетами с чем-то неизвестным и всякой всячиной. Покосившись на тусклую дверцу старого зеркального шкафа и как бы невзначай пригладив пятернёй растрёпанный чуб, я нашёл, что для своих лет выгляжу не так уж плохо.

— Вот тапочки, ребята, — сказала хозяйка, сбрасывая куртку, замшевые сапожки и изящной ножкой пододвигая к нам суровые матерчатые мужские тапки (приятно новые — к нашему приходу готовились). Хорошие тапочки, хорошая ножка, и сама стройненькая, приятно оформленная — мой друг должен быть доволен. Не знаю почему, но я чувствовал такую личную ответственность за их сближение, как будто это не они, сами-двое, добрых полгода изображали безумную страсть на глазах у всего Рулинета.

В джинсиках и простеньком обтягивающем свитерке хозяюшка смотрелась очень мило — я бы даже сказал, сексуально, если б не был человеком строгих моральных правил. Впрочем, боюсь, что оценить ни того, ни другого Порочестер сейчас был не способен. Только что он снял и аккуратно повесил на предложенную вешалку плащ — и по его напряжённым движениям можно было догадаться, что он беспокоится только об одном: как оценит его новый костюм первый независимый зритель. Судя по восхищённо приподнятым бровкам Лены, она впечатлилась. Чего нельзя сказать обо мне. Почему-то теперь, в этом простеньком чистом жилище, моё изделие показалось мне аляповатым, резким по тону, безвкусным, невыносимо диссонирующим с окружающей обстановкой. Хорошо ещё, что бедняга Порочестер со своей субъективной колокольни не мог этого видеть.

— Так вот Вы какой, Мистер Порочестер, — вдруг сказала Елена странно низким, грудным голосом. — Дайте я хоть рассмотрю Вас как следует. Сколько об этом мечтала…

Это было довольно бестактно с её стороны. Лицо бедняги Порочестера судорожно исказилось и он, затравленно побегав глазами по сторонам, покосился на меня, ища поддержки. Я одобрительно подмигнул.

— Что на меня-то смотреть?.. — наконец, выдавил он и, причудливо изогнув руку, помахал ею в воздухе — жест, видимо, символизирующий остроумие. — Нашли красавца писаного. Вот на него — это я понимаю…

Елена послушно бросила взгляд на меня и засмеялась — хорошо так засмеялась, по-доброму. — Проходите в кухню, ребят, — бросила она и, приглашающе поманив нас пальцем, скрылась в недрах дома.

Мы, наконец, разобрались в тапочках — удивительно, но я их надел! — и двинулись следом. В небольшом узеньком коридорчике уместились плита, рукомойник и большая круглая труба газовой колонки.

Войдя в кухоньку — очень весёлую, с лёгкими шторками в подсолнухах и кряжистым антикварным буфетом, — мы совсем уже по-свойски расселись за круглым столом, и даже Порочестер развеселился, когда стул под ним, не оценив его привычку раскачиваться на чём попало, устрашающе заскрипел. Я, шуткуя и присказывая, начал вытаскивать из пакета на свет божий наши скромные дары — один краснее другого. Леночка, хлопотавшая вокруг электрочайника, встречала каждый гостинец изумлённым, немного по-моему, преувеличенным ахом. С хищным детским энтузиазмом распотрошив коробку с ликёрными конфетами, она поинтересовалась:

— Мальчики, что будете? Чай или кофе?..

— Вообще-то мы привезли кое-что покрепче! — прорезался, наконец, Порочестер. Кажется, он совсем освоился — до него, наконец, дошло, что никто не собирается требовать от него пылких чувств к абсолютно незнакомому человеку, и он от облегчения даже перестал стесняться своего писклявого голоса. Но просчитался:

— Выпивон — потом. До массажа — только чаи-кофеи. Иначе сердчишко может не выдержать…

Я чуть не брякнул, что, дескать, если моё сердчишко и не выдержит — то виновато в этом будет только одно: красота очаровательной массажистки. Но решил не перебарщивать с пошлостями: я, в общем, Лену-то уважал. Вместо этого, прихлёбывая чай, спросил, как живётся-то ей в такой глухомани. Лена доверчиво ответила, что ничего, воздух свежий и удобства, слава Богу, в доме, — вот только за водой ходить далеко, за двести метров на колонку, — а за один раз много-то не притащишь, приходится делать по нескольку ходок с вёдрами, пока совсем не наломаешься. Можно и в сельпо, где продаются пятилитровые баклажки питьевой воды «Шишкин Лес», — но это ещё дальше, за километр. Да и мыться такой дорогой водой немного, как бы это сказать… кощунственно.

— Тальк! — вдруг вскрикнула она, вскочив и заискав что-то в резном посудном шкафчике, — совсем забыла, где-то у меня тут был тальк, старая коробка кончилась. Я как вас увидела, у меня прямо даже ладони вспотели, — с улыбкой призналась она, глядя почему-то на меня. А я думал о том, сколько (давно забытых нами, горожанами) неимоверных усилий пришлось совершить этой совсем не мускулистой очаровашке, чтобы подготовиться к приёму двух таких вот бездумных немолодых жлобов, напоить их от пуза чаем и обеспечить душ.

— Кого мнём первого? — деловито спросила она, окидывая профессиональным взглядом вверенных ей клиентов. — Кто самый смелый?

— Наверное, это буду я, — обречённо сказал ваш покорный слуга, вовремя вспомнивший свою роль матёрого остеохондрозника.

Порочестер благодарно глянул на меня из-за огромной чашки с керамической собакой: ему явно хотелось оттянуть момент истины на как можно более неопределённое время. Да я и сам понимал, что моему застенчивому другу будет куда легче идти, так сказать, по проторенной дороге.

Пока что он был явно не готов к испытанию. За время чаепития он успел потихоньку просмаковать Елену, разглядеть, расчухать её достоинства — и, видимо, по кое-каким потаённым признакам, обрывкам фраз или ещё чему-то медленно, но верно узнавал в ней свою старую боевую подругу аcidophileen. А, узнав, вновь утратил достигнутое было спокойствие духа — и его нервозность пошла по новому витку. Увы, вина ему не налили, а чай не помогал. Чтобы хоть немного успокоиться, он вытащил из висящей на стене плетёной сумки невесть как сюда попавший автомобильный журнал — и принялся сосредоточенно листать его с видом пресыщенного хозяина жизни, вяло подумывающего о новой покупке к празднику.

Автомобильная тема что-то сегодня занимала его не на шутку.

Меж тем чай был допит — и Елена намекнула, что самый храбрый или самый страдающий может смело брать полотенце и идти в душевую кабинку готовиться к сеансу. Вздохнув, я встал — и поплёлся выполнять её указания. Кабинка оказалась вполне евростандарт — было даже странно обнаружить её в таком домишке. И вода хорошо нагретая, огромный бак, лей не хочу. Если б я нарочно не спросил, то и не узнал бы, каких трудов стоит вся эта роскошь. Умничка Лена, видно, экономила на всём, кроме своих клиентов.

То же самое можно было сказать и про «массажку». Здесь стоял уютный полумрак и почти не было мебели — только в глубине небольшой угловой диванчик с музыкальным центром, да посреди комнаты возвышалась святая святых — высокий массажный стол. Не обошлось, увы, и без приевшихся аксессуаров — в кабинете пахло благовониями и столь же навязчиво звенел, сердясь на неосторожного гостя, потревоженный дверью колокольчик. Когда я вошёл сюда с обмотанными полотенцем чрёслами (которые, впрочем, защищали также и стильные малиновые плавки), массажный стол был уже застелен чистой простынёй, а сама Лена в рабочей одежде — синем спортивном костюмчике — возилась с музыкальным центром, запихивая туда какой-то немудрящий диск, только что вытряхнутый ею из коробочки с подозрительно-аляповатой обложкой. Подозрения мои оказались не напрасными — музыка была именно из тех, что я терпеть не могу: нечто выспренное, заунывно-медитативное без малейших признаков мелодии.

— Это «релакс», — сказала Лена, оборачиваясь ко мне с милой виноватой улыбкой.

Вздохнув, я подумал, что для расслабления предпочёл бы хоть радио «Алла», только бы не эту псевдодуховную заунывность, — но из уважения к Лене не стал капризничать. В конце концов, ей работать — значит, и выбор за ней.

Сбросив на диван полотенце, не без покряхтывания забрался на массажный стол, улёгся так, как показала мне Лена — руки вдоль тела и лицом в специальное углубление — и приготовился к экзекуции. Если б знал, что ожидает меня в ближайший час — бежал бы от этого страшного стола без оглядки!..

Увы, предсказывать будущее нам с Порочестером не дано.

* * *

Поначалу всё было хорошо. Лена поглаживала и растирала мою спину, разогревая для процедуры — сначала слегка, потом посильнее. У неё были замечательные руки: тёплые, уверенные, сильные и вместе с тем нежные. Разомлев, я уже начинал думать, что не так уж и прогадал, решив пожертвовать собой ради счастья друга. Но тут Лена, не переставая растирать меня ладонями, спросила:

— А почему Вы решили, что у Вас остеохондроз?..

«Попался!» — пронеслось у меня в голове, и я почувствовал, что краснею — хорошо ещё, что я краснею щеками, а не ушами, как Порочестер, а, стало быть, заметить это Лена никак не могла.

— Врач сказал… — пробурчал я, радуясь, что из углубления мой голос слышен сдавленно и невнятно.

— Врач? — оживилась Лена, приступая к разминающим движениям; из-за того, что ей приходилось прилагать физические усилия, говорила она с лёгким придыханием и покряхтыванием. — Больше верьте этим врачам. Они уж Вам скажут…

— Ну, не знаю, — упрямился я, неизвестно зачем. — Побаливает иногда…

«Сам пропадай, а товарища…»

— Спите спокойно, — уверенно посоветовала моя очаровательная следовательница, — это у Вас никакой не остеохондроз, а просто самые обычные мышечные спазмы. Где у Вас болит? Вот здесь?..

Тут она двумя пальцами, вроде бы несильно, ухватила меня за какое-то место около плеча, и внезапно моё тело пронзила до того острая боль, что я, до сих пор не знакомый ни с чем подобным, вскрикнул.

— Ну, так и есть, — обрадовалась Лена. — Я же вижу, у Вас вся спина спазмирована. Оттого-то и болит. Ничего, мы всё это дело снимем в два счёта…

«Ничего у меня не болит, я пошутил!» — чуть было не крикнул я, потому что нынешняя точка, в которую Лена слегка ткнула пальцем, оказалась куда болезненнее первой. А Лена явно была настроена серьёзно. Но отступать было некуда.

— А вот здесь как?.. — поинтересовалась она, находя у меня внизу спины такой богатый источник страдания, о каком я за свои сорок с лишним даже не подозревал. На сей раз я успел стиснуть зубы и приготовиться — и выдержал испытание с честью, не издав не единого звука. Но Лена, видимо, всё равно поняла что-то по моей взмокшей шее:

— Вы не стесняйтесь, кричите на здоровье, — поощрила она, — у меня все орут и матерятся. Зато потом сами увидите, как будет хорошо!..

Когда-то у меня была подружка — тоже профессиональная массажистка. И она иногда меня разминала — когда мне случалось что-нибудь «натрудить», «застудить» или «потянуть». Удовольствие сомнительное, спору нет. Но чтоб я от этого кричал — такого что-то не помню. Потому я и решил, что это у Елены такой оригинальный способ шутить. Ещё и подхехекнул ей, дурак:

— Хе-хе.

Я зря смеялся. Сперва было ещё ничего, втерпёж — её пальцы только попугивали меня, быстро-быстро отыскивая под кожей спрятанные там желвачки и бугорки. Эта боль была даже отчасти приятной. Но постепенно приятное сошло на нет, и стало просто больно. И не «просто», а очень больно. Точнее, так мне казалось тогда — ибо я ещё не знал, что такое настоящая боль.

Удивительно, думал я в те редкие моменты, когда мог думать, — видимо, у меня и впрямь серьёзные проблемы со спиной — а я и не знал. Моя мучительница подтверждала это, подробно комментируя каждый спазм, каждую напряжённую мышцу, которую находила в моем несчастном теле, отчего мне было, казалось, ещё хуже. Но попросить её замолчать я не решался — не мог унизиться перед женщиной, которая мне симпатична. Оказывается, гордость может быть пуще телесного страдания — даже такого сильного. Даже очень сильного. Даже очень-очень…

Я был уверен, что это скоро кончится, не может же она долго меня так мучить. Весь в поту и слезах, я скорчивал лицо под столом в оскаленную гармошку, благо никто не мог меня видеть. И странное дело! Какой-то частью сознания я не хотел, чтобы это прекращалось. Хотел и не хотел. Боль делала меня живым и алчущим бытия, как дикий зверь, заставляла существовать здесь и сейчас. В последний проблеск сознательной мысли у меня в голове мелькнуло, что боль — концентрат телесной жизни…

Секунду спустя я утратил способность к философским обобщениям. Ибо Лена ткнула мне пальцем куда-то под лопатку, отчего всё моё тело, с макушки до пяток, прошил будто бы электрический разряд такой чудовищной силы, что я не удержался и взвыл.

Впоследствии Лена рассказала мне, что это место называется «нож убийцы» — там якобы таится один из самых сложных и коварных спазмов, который так запросто не уберёшь — сперва надо доковыряться до него пальцем, чтобы больно стало где-то в грудине. Но тогда я не знал этих подробностей, да и не до них мне было. Я просто со всей доступной мне ясностью понял, что больше не выдержу, — и, плюнув на гордость, на симпатию, на своё мужское реноме и на соображения медицины, попытался приподняться. Но сильные руки массажистки с присущей им мягкой властностью удержали меня на месте:

— Кууууда?..

— Хватит с меня! — взмолился я. — Не могу больше!!!

— Нет, дорогой мой, так нельзя, — с сочувствием, но твёрдо объяснила Елена. — Ведь это всё твои собственные спазмы, твоё напряжение, ты всю эту гадость в себе носишь. Нельзя с такими ужасами жить, а то много болячек на них нарастёт. Терпи…

Чувствуя, как слёзы стекают по моему лицу в уже мокрую простыню, я заскулил, как застрявшая в двери собака. Раз сломавшись, я уже не мог законопатить этот шлюз: звуки один другого немелодичнее исходили из меня, казалось, помимо моей воли. И с каждым своим воплем я всё больше и больше терял уважение к себе, пока вконец не превратился в растерзанную тряпку. А раз так, мне было уже всё равно — я готов был сдать последние бастионы, лишь бы прекратить этот кошмар. В какой-то момент, ухитрившись-таки ловко вывернуться из-под её рук, я присел на столе и, утирая лицо, покаянно сказал:

— Леночка, я тебе лгал. У меня ничего никогда не болело, мы с Мистером Порочестером просто хотели с тобой познакомиться…

— Я так и поняла, — кивнула моя мучительница. — Но одно другому не мешает. Если у тебя пока не болит — это ещё хуже. Значит, заболит потом, когда будет уже поздно. Ты же видишь, сколько всего у тебя там…

Я с тоской сообразил, что пощады не будет. Сколько оставалось времени мучиться? Я боялся спросить. Вдруг бы оказалось, что ещё минут пять-десять, а так у меня каждый миг была надежда, что истязание вот сейчас кончится; этой надеждой я и держался ещё на белом свете.

— Ацидофилинушка, — падал я всё ниже и ниже, — может, хоть не так сильно? Пожалей меня, я ведь уже не юнец…

— Я привыкла всё делать хорошооооо, — напевно произнесла Елена. — Ты нам с Порочестером так помог, дружочек, теперь и я тебе помогу. Хочешь ты того или нет…

И она вновь заставила меня улечься на стол лицом книзу.

Тут меня ждало очередное унижение — её ловкие пальцы сперва залезли под резинку, приспустили, а затем и вовсе стащили с меня красивые бордовые плавки — последний оплот моей гордости. И кто бы мог подумать, что именно под ними таятся самые страшные зубастые хорёчки?.. Моя подружка никогда не массировала мне задницу, считая это чем-то неприличным. Да я и сам так считал. Но теперь мне стало не до приличий. Я больше не мог сдерживаться. Я вопил, выл, орал, не беспокоясь о том, что подумает обо мне Порочестер, который, вероятно, уже извёлся от страха в соседней комнате. В краткие проблески блаженного отдыха, когда Елена давала мне перевести дух, в моё сознание вновь и вновь вторгался заунывный «релакс», до омерзения чуждый русскому уху.

Но, оказывается, это был ещё не предел страдания и позора. Оказывается (как она объяснила мне по ходу дела), какую-то мышцу, чтобы обезвредить, нельзя было ухватить никак иначе, как засунув мне большой палец в самое неприличное место. Что она и сделала тут же одной рукой, другой жёстко придавливая меня к столу, ибо я предпринял очередную — снова, увы, неудавшуюся — попытку с него соскочить.

Я уже не знал, что мучительнее — боль или унижение. Наверное, всё-таки боль, потому что очень скоро об унижении я почти забыл, и только слышал, словно откуда-то издалека, собственный вой, краем сознания понимая, как важно не дёрнуться, чтобы она мне не повредила чего-нибудь. Главное, ведь я видел только что её руки — нормальные женские ручки, маленькие, трогательные — кто ж мог знать, что они способны творить такое… А Елене, казалось, всё было нипочём. — Что, родимый, больнёхонько? — сочувственно спрашивала она, и в какой-то момент мне показалось, что в этой сочувственности есть нотка садистского удовольствия. Сразу вслед за этой мыслью я испытал такое страшное ощущение укола в оголённый нерв, что, кажется, на миг потерял сознание.

Но это было уже и всё. Боли больше не было, и Елена снова поглаживала меня, успокаивая моё истерзанное тело. Никакого удовольствия от этого я уже не чувствовал, тем более что не верил ей до конца и всё опасался какого-нибудь подвоха. Зато очень приятно было то, что в комнате воцарилась блаженная тишина. Чёртов релакс, наконец, заткнулся — видно, он был рассчитан как раз на время сеанса. Я лежал, весь мокрый, и наслаждался этой тишиной, а, если б меня никто не трогал, было б и того лучше.

Несмотря на это, шевелиться не хотелось, и я б, наверное, лежал так вечно (даже к раздражающим кожу поглаживаниям я начал постепенно привыкать), если б она не спросила:

— Ну как, ножками будем заниматься, или в другой раз?..

— и в тот же миг меня со стола как ветром сдуло. Натягивая джинсы, я понемногу приходил в себя и, оказавшись, наконец, в относительной безопасности, вновь обрёл способность заботиться не только о своей персоне, — но ещё и о том, ради кого, собственно, и перенёс все эти муки. Прежде, чем покинуть страшное помещение, я шепнул садистке, чтоб с моим другом она была понежнее — он, собственно, ни на что не жалуется, зато очень устал от жизни в силу выпавшей ему горькой судьбины, и ему нужна обычная расслабляющая процедура. Лена понимающе улыбнулась и закивала — нет проблем, она сделает Мистеру Порочестеру простенькую «классику».

На кухне ни о чём не ведающий Порочестер всё ещё изучал журнал.

— Вот такая примерно у меня машина, — показал он мне глянцевый разворот, где была изображена покатая синяя тачка. Что одна, что другая — в автомобилях я ничего не понимаю. Но кивнул и, отобрав у него полюбившееся издание, направил указательный палец в сторону душевой кабинки, добавив на всякий случай:

— Поэкономнее с водой!

Про себя я дал зарок перед отъездом натаскать Лене воды под завязочку. Но это потом. А пока, дождавшись, пока эти двое, один за другим, скроются в комнате пыток, я позволил себе расслабиться — и блаженно растянулся на старом диванчике в проходной комнатушке.

Минуту-другую мой рассеянный взор лениво блуждал по доступным ему частям Елениного жилища. Вон та деревянная лестница, по-видимому, ведёт на второй этаж, где захламлено и неуютно; разобраться у маленькой женщины всё никак не доходят руки — судя по тому, что она нас туда не пригласила. Зато дверь в спальню гостеприимно приотворена, и я вижу её окно и угол, где стоит старинный шкаф, набитый книгами. С удовольствием взял бы почитать что-нибудь, но как-то неловко — спальня всё-таки. Интимное место. А ещё я вспомнил, что, кажется, видел во дворе, за пару метров от дома, технический фургон. Возможно, там тоже обустроены спальные места? Это я к тому, что с удовольствием провёл бы как-нибудь пару дней за городом.

Зайти в спальню я так и не решился. Что ж, со мной всё ещё был Порочестеров журнал, и от нечего делать я стал его листать. Пока вновь не дошёл до предъявленной мне иллюстрации. Симпатичная у Порочестера машинка. Я вглядывался в неё всё внимательнее, ловя себя на мысли, что, пожалуй, поставил на себе крест слишком рано и, пожалуй, я бы не прочь на такой машине поездить. В сущности, учиться в любом возрасте незазорно, тем более, что, если мы собираемся посещать Елену регулярно, автомобиль нам очень пригодится — уж очень гиблая дорога сюда пешком.

А я был уверен, что ездить сюда мы будем, и ещё как. Ибо я только теперь начал ощущать, что окружающий мир будто бы неуловимым образом изменился, в нём появилось что-то новое — приятное и многообещающее. Пытаясь сформулировать, нащупать причину странного чувства, я постепенно понял, что это новое — не вовне, а внутри меня, и проще всего описать его банальной формулировкой «заново родился». Забавно, я много раз слышал это выражение от других, но только теперь узнал на опыте, что за ним кроется. Лена и впрямь творила чудеса. Мне не только стало легче дышать и двигаться, что само по себе замечательно. Произошло и ещё кое-что. Где были прошлые житейские трудности, проблемы, тяготы, которые ещё нынче утром, пусть и не напоминая о себе впрямую, лежали на плечах мёртвым грузом? Я искал их и не находил. Удивительно, думал я, что такая вроде бы простая, банальная вещь, как массаж, к которому я раньше относился весьма скептически, способна, видимо, облегчать не только плоть, но и дух.

А я даже не поблагодарил Лену как следует… Ничего, успею ещё. В следующий раз надо будет купить ей цветы. Кстати, забегая вперёд, этот новый Я вполне мог позволить себе что-то столь же новое, ещё неизведанное. Например, лёгкий флирт с девушкой друга. Или курсы вождения. В конце концов, Ломоносов, уехавший с обозом учиться в Москву, тоже оказался старше всех в классе — и что?..

Так я размышлял и осваивался сам в себе, блаженствуя, покуда из соседней комнаты до меня вдруг не донёсся слабый, приглушённый, но всё же явственно слышимый вскрик.

«Чертовка, я же её просил!» — промелькнуло у меня в голове. Странно, что я так рассердился — теперь, когда уже по опыту знал, что эта боль стоит того, чтобы её терпеть. Не знаю, почему, но мне казалось, что мой друг куда восприимчивее к боли, чем я, да и кто бы то ни было иной. Чего доброго, такое испытание может и отторгнуть его от Елены. А я, как и прежде, болел душой за хрупкое счастье моих друзей, таких одиноких…

Я отложил журнал и приподнялся на диване, чутко вслушиваясь — что там, за стеной, происходит?.. Но крик больше не повторялся — и я вдруг усомнился в том, что слышал именно то, что слышал. То есть вроде бы мой друг действительно кричал, но… Я стал анализировать. Крик был такой… немного двусмысленный… Вполне возможно, то была вовсе не боль, а наслаждение. В таком случае… это многое меняло…

«Вот тебе и Леночка… а такой приличной женщиной казалась…» — полезли в голову мрачные мысли. Непонятно, почему я так расстроился. В конце концов, я ведь именно этого и хотел. Главным героем был тут Порочестер, а вовсе не я, и эти двое имели полное право заниматься чем угодно, — мне бы только порадоваться за них. Но почему-то я обнаружил вдруг, что во мне просыпается ревность и какое-то… как бы это сказать… обывательское возмущение. В самом деле, ну что это… не могли, что ли, подождать, пока я уеду…

Усилием воли я заставил себя заткнуть фонтан воображения, ведь, в конце концов, это были всего лишь мои домыслы, а на самом деле, наверное, чувствительный Порочестер попросту не сдержался, когда Лена случайно задела какое-нибудь его слабое (в смысле здоровья!) место. Для своего спокойствия именно так я и решил пока думать. И всё же сосредоточиться на разглядывании глянцевых автомобилей больше не мог, — а только помимо своего желания вслушивался и вслушивался в обступающее меня звуковое поле. Ровно тикали старые ходики в углу, где-то, сотрясая землю на много ярдов вокруг, проносилась электричка, изредка моё ухо улавливало ненавистные созвучия выморочного «релакса», — но ревниво и яростно ожидаемый мною крик так и не повторился. Я уж и не знал, радоваться этому или огорчаться.

Во всяком случае, когда он, снова одетый в свой несказанный розовый костюм, озираясь, вылез из «массажки» — с блудливой улыбочкой и с махровым полотенцем в руках, — я старательно изобразил на лице индифферентность. И лишь когда мы с ним уже сидели на кухне за бутылочкой честно нами выстраданного вина (Лена копошилась в своём застенке, видимо, воскуряя там очередную «палочку-вонялочку» и очищая после нас помещение), я осторожно спросил его:

— Ну как?..

— Мастерица!.. — выдохнул Порочестер, явно довольный донельзя — вот только чем именно?.. Развивать эту тему я не стал — сам расскажет, когда сочтёт нужным. Чуть позже, в электричке, которая теперь, в темноте, из романтической колесницы превратилась в не очень уютное обособленное от мира общежитие, я заметил:

— Ну, кажется, Ваша дама Вам понравилась.

Это был даже не вопрос — я был полностью уверен в ответе; к моему изумлению, Порочестер заявил:

— Не знаю, дружище, эээ… не знаю. Массажистка она, конечно, потрясающая (тут он снова плотоядно закатил зенки), но сама по себе… эээ… немного не мой типаж. Вы были правы. Хотя, конечно… да… Честно говоря, я сам ещё не понял…

Я, оскорбившись за Елену, уже собирался сказать ему что-нибудь резкое, но тут он почти шёпотом продолжил:

— И Вы знаете, дружище, что странно?.. Я жду не дождусь, пока приеду домой — и скорее за компьютер. Очень соскучился по аcidophileen. Хочу к ней. К той, какая она на самом деле, ну — там. Приду, включу ноутбук, сразу на форум, она, наверное, тоже вся заждалась меня уже… чайку с ней попьём вместе, ммм, поболтаем, обсудим сегодняшний день… — он предвкушающе потёр пухлые ладошки и аж зажмурился от удовольствия.

Мне было и неприятно, и одновременно приятно всё это слышать. Он крепко завяз, ему предстоял очень долгий путь, если он хотел излечиться от интернетзависимости. Ну, а я?.. Вслух я не сказал, но подумал, что, раз так, я ничего не имею против того, чтобы разделить с ним джентльменские обязанности.

6

К первым холодам я уже числился учеником автошколы.

В назначенный день придя на вводную лекцию по теории, я с приятным удивлением обнаружил, что не так уж и устарело выгляжу, как мне это представлялось в воображении. На добрую половину группа состояла из моих… скорее ровесниц, чем ровесников — как ни странно. Был один бодрый шестидесятилетний дед (с задней парты я видел его обрамлённую седыми клочьями лысину с торчащими ушами), по его словам, никогда в жизни не подходивший к автомобилю ближе, чем на метр. Были и помоложе, с переменным успехом колыхавшиеся где-то между тридцатью и сорока, но совсем юных я не встретил. Очевидно, не без зависти подумал я, нынешнее поколение рождается уже с водительскими правами в пелёнках.

Все эти наблюдения несколько меня подбодрили. Обрадовало и то, что практические занятия будут идти параллельно с теорией — а я-то думал, как всегда, сначала суп, затем — компот. Уже без ложного стеснения я поинтересовался у директора школы, когда мне следует созвониться с инструктором, и тот, испуганно замахав на меня руками, ответил:

— Вчера.

Времени у меня, слава Богу, было навалом. Куда сложнее обстояли дела с финансами. Инструктор, кряжистый пятидесятилетний кабан с авторитарным характером, усасывал мои деньги, как пылесос; пришлось заметно урезать личный бюджет и подтянуть пояс. В возмещение этого я стал часто ездить в гости к Порочестеру, чей холодильник всегда был под завязку набит всякими вкусностями, — и вообще он жил на широкую ногу. Мы усаживались кто на диван, кто — в кресло, ставили на столик свечи и под неизменный коньячок беседовали о том, о сём — чаще всего о Елене, которая была теперь нашей излюбленной общей темой, прочнейшим связующим звеном.

Порочестер жаловался, что в последнее время в их отношениях с аcidophileen что-то изменилось — не в лучшую сторону. То есть вроде бы она по-прежнему хороша к нему, в Златоперье они по-прежнему считаются идеальной парой, но появился в ней какой-то прежде незаметный нюансик, что-то новое, больше внутренней свободы, что ли. Да, именно свободы — он чувствует, что в её душе появился недоступный ему уголок, они уже не две стороны одной медали, не принадлежат друг другу всецело, как раньше.

— А ведь вроде должно быть наоборот, дружище, — беспокоился карлик, — правда же, должно быть наоборот?..

Я кивал или пожимал плечами — почему, собственно, он так считает?.. Я видел, что он жадно ищет в Елене прежнюю аcidophileen — и обижается, что она не хочет вновь ею становиться. Обратно. А ведь аcidophileen, в сущности, никогда и не существовало, она жила только в воображении Порочестера. Но он шёл в своих желаниях ещё дальше. Он хотел, чтобы и живая, реальная Лена, с которой мы теперь виделись довольно часто, превратилась в аcidophileen из Интернета. Он не только хотел этого, но свято верил, что рано или поздно это произойдёт — если мы все будем правильно себя вести. И я никак не мог объяснить ему несостоятельность его притязаний.

— Может быть, она во мне разочаровалась?.. — сокрушался карлик, раскладывая передо мной веером распечатки их форумных бесед (в нашей троице был всё тот же негласный уговор: при встрече — никакого Интернета!) и тыча пухлым пальцем в наиболее полюбившиеся ему места, для верности обведённые кислотно-жёлтым маркером. Когда он однажды попытался учудить подобное в ресторане, где у златоперьевцев проходил «Свободный микрофон», мне пришлось попросить его убрать папку с бумагами прочь, — а не то люди подумают, что на поэтическую встречу невесть как прокрался представитель сетевого (не в том смысле!) маркетинга, чтобы под шумок завербовать пару-тройку зазевавшихся литераторов. Зато Порочестер и снискал у публики гигантский успех, с отчаяния очень выразительно прочитав со сцены одну из самых горячих и злых своих пародий на какого-то местного мэтра, неопрятно и неоправданно кичащегося экой для нас диковинкой — членством в Союзе Писателей.

— Может быть, она злится? Может быть, ждёт от меня чего-то… ээээ?.. А я всё никак…

— Да Вы поймите, дружище — не она в Вас разочаровалась, а просто Вы теперь видите её совсем другими глазами, более полно, целостно — вот Вам и кажется, что в её виртуальном образе чего-то недостаёт! — наводил я тень на плетень, и бедный карлик мне верил, ибо желал поверить. А ведь я лукавил: уголочек в Елениной душе действительно был — Порочестеру нельзя было отказать в интуиции. Хозяйничал в этом тихом уголочке ни кто иной, как ваш покорный слуга. Ещё с той первой встречи мы начали переписываться, это была очень доверительная переписка, и, наверное, не было такой вещи, о которой бы мы друг друг другу не рассказали. О Порочестере в том числе. Иногда, соскучившись, я звонил ей. По вечерам за городом, должно быть, особенно грустно и одиноко. Мне нравилось слушать её голос, мягкий и немного шершавый, как абрикосовый сок.

— Как Вы считаете, дружище — пора мне с ней переспать?.. Или, наоборот, не стоит?.. Всё-таки дама уже немолодая, одинокая — вдруг она потребует, чтобы я на ней женился?!.. Как Вы думаете — может быть такое?..

— А Вы сами-то чего хотите, дружище? — вяло спрашивал я.

— Не знаю… — нервничал Порочестер. — Вдруг это всё только испортит?.. Я ещё не решил…

В общем-то, я его хорошо понимал. Парадокс, но стеснительный и чувственный Порочестер был по своей сути человеком публичным, ярким — эту его суть вскрыл Интернет. Для его темперамента нужен был зритель. А Лена, то есть аcidophileen, была отличной сценической партнёршей. Для златоперьевцев они по-прежнему оставались прочно спаянной парой, чей роман всех умилял до слёз благодаря резкой контрастности образов. Я, человек, понимающий в искусстве, чувствовал это особенно остро — поэтому в их виртуальные, форумные отношения не встревал. Как ни нравилась мне Елена, я куда пуще боялся разбить иллюзию, ибо у них и впрямь был на редкость красивый виртуальный дуэт, — я хорошо понимал, что мы бы с аcidophileen вместе и вполовину так интересно не смотрелись. Они были как Инь и Ян, добро и зло, ангел и чудовище, — меж тем как, попытайся я «отбить» её у Порочестера, очарование бы тут же поблёкло и мы с Еленой превратились бы в двух серых обывателей, какими, собственно, и являлись. Зато — думаю, именно поэтому — наша с нею дружба была гораздо доверительнее и ближе, мы лучше друг друга понимали, да и точек соприкосновения было больше. Со мной ей не было нужды, как с Порочестером, искать поддержки у ищущего сильных ощущений виртуального зрительного зала — мы отлично себя чувствовали и наедине.

Увы, — правильнее было бы сказать не «наедине», а всего лишь в личке. Ибо я обнаружил странную вещь. Казалось бы, все эти виртуальные страсти — лишь игра; ан нет, они странным образом накладывали отпечаток и на реальные отношения в нашей троице. Задавали правила поведения. Например, я чувствовал, что почему-то, невзирая на всю нашу взаимную симпатию, не могу ни поехать к Елене в гости один, без Порочестера, ни тайком пригласить её к себе. При одной мысли об этом в голове у меня сразу начинали петь «Весёлые ребята»:

«Говорят, что некрасиво, Некрасиво, некрасиво…»

Порочестер — мог. Но почему-то этим правом не пользовался. Видно, в реальной жизни именно я играл при нём необходимую роль зрительного зала. А я — хотел, да не смел. Не знаю, в чём тут было дело — в этических ли соображениях, в иррациональной боязни нарушить правила игры, предать дружбу, — но это было так. Пока они считались официальной парой в Златоперье, Лена была как бы его — совершенно независимо от реального положения вещей. И я знал, что она тоже это чувствует. При всей нашей нынешней закадычности она ни разу не сделала даже намёка, попытки заманить меня к себе без свидетеля — и, так сказать, нарушить комплектность.

Вот почему я с особым рвением налегал на вождение. Чтобы упихнуть побольше занятий в неделю, я даже готов был сократить свой рацион вдвое. В качестве личного шофёра Порочестера моё место в этом альянсе было бы чётко определено, мы бы ездили к ней часто-часто: я знал, что, появись такая возможность, мой друг-эпикуреец больше никогда не попрётся в такую даль пешим ходом.

Ну, а пока… пока мне приходилось мириться с установленным не мною порядком.

Раз в неделю, по субботам — чаще она не могла себе позволить — Лена приезжала в Москву делать Порочестеру массаж. Я оставался не у дел — прожорливая автошкола напрочь вытеснила из моей жизни все прочие удовольствия. Мне оставалось только пережидать в гостиной или на кухне, смакуя коньячок и вишнёвый дымок сигариллы под бравурный аккомпанемент писклявых стонов и криков Порочестера (который с некоторых пор совершенно меня не стеснялся). Теперь уж я знал их происхождение. Лена была тут не виновата. Точнее, виновата только в нежности своих рук, которая всякий раз вызывала у чувствительного, не привыкшего к искренней ласке Порочестера неконтролируемую и бурную разрядку. (За что, в сущности, и его было бы неправильно винить, ибо сам он этой разрядки вовсе не желал и даже иногда, желая избежать её, перед сеансом принимал транквилизаторы. Но тщетно).

С лёгкой, без боли, почти стариковской печалью я в такие минуты размышлял об их странной связи. Я не мог не видеть, что при всей суетливости Порочестера вокруг чувств к нему аcidophileen, сама Елена — как живой человек — в общем-то, ему безразлична. Его отношение к ней складывалось как бы из двух независимых компонентов: оперная, на зрителя, виртуальная страсть — и открывшееся ему чувственное удовольствие от массажа, без которого он теперь прямо жить не мог. Это была очень странная формула: составь эти два компонента вместе — и получалась почти полноценная любовь. Но убери массаж, отними Интернет — и от Порочестеровой аcidophileen оставалась абсолютно ему чужая, не первой молодости и, в общем-то, даже не очень симпатичная ему дама (он ведь тогда, в электричке, был до отвращения честен).

Да и как она могла ему нравиться? Они ведь и впрямь были очень, очень, очень разными людьми. При всей моей симпатии к Лене я не мог не видеть, что в ней, в сущности, нет ничего особо примечательного: она была умненькой, весёлой и во многом даже талантливой, но, в сущности, совершенно обыкновенной женщиной без всякого выверта и надрыва. Двадцать лет назад о ней можно было бы сказать: простая советская девчонка. Я тоже, хоть и аристократ, по своей сути был ни чем иным, как простым советским парнем — и ничего другого для себя не искал. Порочестер же — при всём нашем пресловутом «родстве душ» — был совсем особый, не нам чета; сама его внешность накладывала на него печать оригинальности и предопределяла его судьбу.

Он обожал роскошь, кич и комфорт. Его квартира была набита антиквариатом и артефактами. Много лет назад он снялся в кино в роли скверного карлика-инопланетянина — я видел ленту, процентов на девяносто он играл в ней самого себя. Чуть позже он — правда, без особого успеха — баллотировался в депутаты городской Думы от ЛДПР. После двух этих красочных отрезков жизни у него остались разнообразные знакомства в богемных и политических кругах — как-то раз нам продемонстрировали огромный альбомище, где Порочестер был запечатлён в обществе самых разнообразных знаменитостей, иные из которых покровительственно держали руку на его плече. Был среди них, конечно же, и сам Владимир Вольфович, с которым Порочестер, по его уверениям, находился «на короткой ноге».

Признаем и ещё кое-что. Увы, за недолгое время нашего знакомства я успел не единожды убедиться в том, что мой друг, выбирая себе прозвище, был не только самокритичен, но и безжалостно точен. При всей глубине и утончённости чувств — а, может, и благодаря ей, — он был порочен чудовищно, да-да — чудовищно, и только такой отстранённый и ко всему равнодушный тип, как я, мог, узнав его поближе, остаться ему другом. (Наверное, потому-то у Порочестера до сей поры и не было настоящих друзей — все его знакомые были недостаточно черствы). Сластолюбив он был донельзя. Он взахлёб, с азартом пользовался всеми преимуществами покупной любви и в иные дни заваливался в постель сразу с двумя, а то и тремя разновозрастными (для остроты) красотками, переедая и несусветно экспериментируя — теперь, когда наши отношения благодаря Елене стали особенно доверительными, он рассказывал мне обо всей этой акробатике в мельчайших подробностях, с приложением иллюстраций из Интернета и специальной литературы. В шкафу у него, и уж это я видел собственными глазами, хранился целый склад всевозможных аксессуаров — один другого зловещее. Как вы понимаете, литературные сайты были далеко не единственными и даже не самыми любимыми его пастбищами в Сети. На досуге он, по его словам, пробавлялся тем, что щупал малолеток в общественном транспорте, — но это уж он, по-моему, присочинял.

Что ж он так привязался к нам, серым и сирым?.. Чего ему не хватало?.. Я — плохой психолог и чёрствый человек, поэтому в таких вопросах доверяюсь Лене. «Ты пойми, — как-то сказала она, — до нас у бедняги было всё, кроме самого простого — дружбы и любви, за ними-то он в Интернет и полез.» Видимо, она была права. Мы с Еленой давали ему иллюзию того, что он искал — да, пока только иллюзию, но всё же; ради этой-то иллюзии, воплощённой в нас двоих, он готов был пожертвовать всем, что имел — блестящими знакомствами, дорогими женщинами и даже комфортом.

То-то теперь он так и нервничал, ощутив в аcidophileen перемену. Нравилась она ему на самом деле или нет — неважно; коварный Интернет приучил его чувствовать себя любимым, любимым безоглядно — и он панически боялся это утратить. Думаю, именно поэтому Еленин массаж производил на него такое сокрушительное действие — и не мог быть заменён ничьими другими руками. Это был не обычный массаж, в нём тело соединялось с душой. Вероятно, именно это удивительное соединение — куда скорее, чем соединение Елениных пальцев с его плотью, — и вызывало у него раз от разу такую неадекватно бурную реакцию.

— Как Вы считаете, дружище, она в меня действительно влюблена? — беспокоился он, и вот тут уж я не знал, что ему ответить. Даже я, доверенное лицо Елены, не мог точно сказать, что именно привязывает её к Порочестеру — и что она чувствует к нему на самом деле. Когда я как-то раз спросил её об этом напрямую, она ответила со своей фирменной улыбочкой вредной девчонки:

— Не знаааааю… Я боюсь его. А это для женщины гораздо круче. Но ты, наверное, всё равно не поймёшь…

И точно — я не понял. Но кто их женщин, разберёт. Только потом, немного поразмыслив, я отдал должное её точности — и понял, что она — и впрямь — не могла не бояться, и что страх её должен был быть сильнее любви и прочих дружеских чувств, и что я поступил с ней безответственно и даже подло. Ведь это именно я выволок её из одной стихии в другую, из виртуальности в реальность, как некоего Ихтиандра, предоставив расхлёбывать последствия самостоятельно — я ведь о ней при этом совсем не думал, заботился только о дорогом друге Порочестере. Ну, и о себе, конечно. Теперь я с ужасом думал, как она справится с тем хаосом, что мы внесли в её честный, размеренный мирок. Но ещё не поздно было искупить вину, как-то помочь ей, и наша с ней дружба — было самое меньшее, что я мог для неё сделать. Я чувствовал, что Елену это успокаивает. Загадочный и экзотичный Порочестер, свалившийся из Интернета, как снег на голову, пугал её — и для равновесия ей надо было держаться за мою руку.

Раньше я был уверен, что при надобности смогу разрулить любую ситуацию. Но увы. С некоторых пор я остерегался употреблять в таком контексте даже сам глагол «разруливать». Ибо руление-то мне как раз и не давалось. Новые навыки упорно не хотели встраиваться в заржавленный, песком просыпанный мозг, как я ни старался и как ни орал на меня уставший от моей тупости инструктор. Экзамены в ГАИ неумолимо приближались, а я всё ещё был ни в зуб ногой: не мог тронуться с места без того, чтобы мой тряский одр несколько раз не заглох, зато на поворотах и светофорах тормозил так лихо, что крепкий лоб моего ненавистного ментора, не облечённого заботой ремня безопасности, всякий раз с приятным чпоком впечатывался в столь же непрошибаемое лобовое стекло.

Видимо, из-за этих-то незадач я и отвлёкся от главного — и не заметил, как и в какой момент отношения моих друзей пошли на самотёк. Знай я, что из этого выйдет — ни на минуту бы не ослабил контроля! Увы, давно и не мною замечено: все мы задним умом крепки.

7

— Понимаете, дружище, я её слишком уважал! — распинался Порочестер, с устрашающим скрипом раскачиваясь в антикварном кресле-качалке — и так размахивая руками, что дым вишнёвой сигариллы «Капитан Блэк» периодически попадал ему в глаза, а коньяк то и дело выплёскивался из бокала на волосатые ляжки, мелькавшие меж полами атласного розового халата.

Это он объяснял мне своё фантасмагорическое свидание, о котором я уже знал в общих чертах из другого источника — правда, куда более чопорного. Я, лёжа на диване, ногами на высокий валик, слушал, как он разглагольствует, хоть у меня от этих признаний и уши вяли. Но делать было нечего — я ведь и сам приложил ко всему этому руку. Теперь, Герцог Герцогович, терпи.

— Да, уважал! Знаете, как это мешает?.. Я ведь не привык, я раньше дружил с совсем другими девушками. Лёгкими, простыми… А об этой женщине я ДУМАЛ! И Вы знаете, дружище, оказывается — чем больше в голове, тем меньше ТАМ… Да… И я ничего не мог с этим поделать. Хотя бедняжка так старалась, так старалась… Она очень честный, очень добрый человечек… И знаете… знаете что, дружище… (тут он перешёл на зловещий шёпот) — сдаётся мне, эта женщина познала на своём веку такие бездны разврата, о которых я, старый дурак, даже и помыслить не смею… Чего она только со мной не вытворяла, Боже ты мой… Чего не вытворяла!.. Вспомнить страшно. Но всё зря…

— Что, и массаж не помог? — праздно спросил я, и Порочестер так разволновался, что чуть не выскочил из кресла:

— Да что Вы — какое там!.. Я просто не чувствовал её рук, я вообще ничего не чувствовал! Надо мной всё время висело то, что я что-то должен… должен… Дамоклов меч какой-то… Мы, наверное, часа два с ней кувыркались — и на массажном столе, и на обеденном, и на стульях, и на полу, и в душевой, и в кровати!.. Пока не устали так, что смотреть друг на друга не могли. Но безрезультатно. И вот тогда-то я и попросил её…

Перегнувшись ко мне, он прошептал что-то мне в ухо, и я в первый миг подумал, что ослышался — до того оскорбительно было то, что он сказал.

— Как, дружище?.. Вы попросили её…?

— Да, дружище, — скорбно кивнул Порочестер. — Именно так. Я попросил её выйти в другую комнату, где у неё стоит ноутбук, и оттуда зайти на форум. Мне нужно было увидеть аcidophileen. Иначе я никак не мог понять, почему и зачем я здесь, с этой женщиной…

Бедняга всхлипнул. Теперь я слушал его с искренним сочувствием:

— И что же?..

— Она поняла, вышла. Комп у неё в спальне, она включила его, он загудел. А я достал свою КПК-шку, тоже зашёл на сайт и стал ждать. Увидел, что её ник появился в строке «сейчас в сети», и обрадовался как ненормальный. Но она закричала мне через стену, что там нет ни одной подходящей темы, где мы могли бы пообщаться. Я крикнул ей: — Дорогая, открой новую тему, умоляю тебя, открой тему сама!..

— И она?..

— И она, умница, сделала всё, как надо. Открыла прекрасную тему о любовной лирике. О любовной, понимаете Вы, дружище?.. Да Вы и сами её видели…

Я и впрямь видел — тема, действительно, получилась что надо, и, помимо поста Порочестера, собрала много очень интересных комментариев. Суть там была в том, допустимо ли использовать в любовной лирике слово «любовь» — во всяком случае, больше одного на стихотворение — и как с этой проблемой справляются обитатели «Златоперья». Мнения последних разделились. Большинство соглашалось с тем, что говорить о любви без иносказаний, «в лоб», не только в литературе, но и в жизни — довольно пошло и безвкусно. Но кое-кто в пику им спрашивал, а что, собственно, такое вообще вкус и стоит ли поэту ориентироваться на общепринятые критерии. Ну, а два-три признанных в Рулинете гения и вовсе заявили, что могут позволить себе любую блажь — не только упоминать «любовь» столько раз, сколько им захочется (как в жизни, так и в литературе), но и рифмовать её с «кровью». Впрочем, стихи, которые они привели в пример, и впрямь оказались недурными.

Но всё это было несколько позже. А пока Порочестер, едва осознав, что написала аcidophileen, выхватил стило — и принялся лихорадочно колоть им на всё готовую сенсорную клавиатуру. Минут через десять, ибо старая КПК-шка соображала ещё медленнее, чем её владелец, ему удалось наколоть довольно остроумный пост на тему того, что уж он-то, Порочестер, всегда говорит о любви прямо в лоб, или, если угодно, в затылок (уж как получится) — ибо как может кто бы то ни было изъясняться иносказаниями во время бурного оргазма?!.. Написав это, он стал ждать ответа от аcidophileen, которая, если верить недавно смастряченной златоперьевским программистом опции «статус», увлечённо сочиняла ему возвратный пост. И вот тут-то…

— И вот тут-то?..

— И вот тут-то, дружище, я ощутил страшное, дикое желание объясниться ей в любви — прямо в лоб!!! Не дожидаясь ответа!.. Да-да, не пяльтесь на меня круглыми глазами, я сам от себя такого не ожидал! Видно, сработал условный рефлекс, я ведь смотрел на неё теперь в КПК, — а там всё было точно как в старые добрые времена, когда я с ней только на форуме забавлялся, а наяву знать её не знал! Но тогда я только мечтал о ней и ласкал себя сам или представлял её вместо тех, кто был под рукой, — а теперь она была в соседней комнате, ждала меня, обнажённая и влажная, и сочиняла мне пост! Я слышал, как щёлкает клавиатура, она очень быстро печатает — трык-трык-трык!.. И что Вы думаете, дружище?.. Я дал ей допечатать?..

Порочестер залпом осушил бокал и победительно расхохотался.

— Неееет, дружище! Как бы не так! Два прыжка — и я был уже там, в спальне! У неё, может, Вы помните, такой стульчик синий, офисный, вёрткий, так вот нам пришлось хорошенько на нём покрутиться, чтобы она оказалась лицом к моим, так сказать, обеим ипостасям! А я одной рукой гладил её спину, а в другой держал КПК-шку — и всё время смотрел на то, что она там в своей теме написала! Глаз не отводил, чтоб уж теперь-то точно не промазать мимо цели!.. — Порочестер снова зашёлся в торжествующем кудахтанье. — И что Вы думаете?!.. Не промахнулся! Это было потрясающе, дружище! Потрясающе!! Быстро и бурно, но потрясающе!!! И я успел объясниться ей в любви — прямо в лоб и простыми русскими словами, то есть как раз то, против чего она так активно выступала в своей теме, кха-ха-ха-ха-ха!!!..

Обессилевший карлик вернул пустой бокал на столик, тыльной стороной ладони отёр взмокший лоб и донельзя откинулся в кресле; теперь он раскачивал его уже совсем в другом ритме — медлительно и плавно.

— И Вы знаете, дружище, — вновь снизил он голос до шёпота, — мне кажется, ей тоже понравилось… Да-да… Вы не поверите, но, сдаётся мне, это так… Она сказала, что в каком-то смысле это было одно из самых удачных свиданий в её жизни, вот так-то…

Спорить было глупо — я знал, что он прав. Елена тоже мне говорила, что встреча, в общем, удалась — столько новых ощущений зараз она не испытывала, наверное, с раннего детства. Ещё бы. Слушая всю эту фантасмагорию, я думал о том, что ещё лет двадцать назад в подобных обстоятельствах, вероятно, извёлся бы от ревности. А теперь лишь по-отечески сочувствовал обоим — и напряжённо смекал, что же мне с ними, бедолагами, делать.

Ибо то, к чему они так яростно стремились как к некоему выходу, освобождению, не только не упростило, а, наоборот, ещё усугубило ситуацию. Мало того, что они намертво запутали свою общую явь в липкие виртуальные сети, теперь они ещё хлебнули и физической зависимости друг от друга, а ведь ни один из них, спроси его прямо, не смог бы точно сказать, как он, собственно, относится к другому.

Я сунул за ухо сигариллу и, когда, наконец, вырвался от Порочестера, с наслаждением закурил у подъезда, сопоставляя разрозненные половинки информации в одно целое.

От Лены я знал, что вчера, в воскресенье, выйдя за ворота — только-только натаскала воды и хотела закрыть калитку, — она вдруг увидела, что к ней по дорожке идёт нежданный-негаданный гость. Вид у него был самый что ни на есть романтический и солидный. Никакой фривольной розовости и младенческих трендов — только строгая классика: белый плащ поверх чёрного костюма, лаковые туфли и дорогие швейцарские часы на запястье (эх я дурак! зачем два дня назад подстрочил ему брюки и рукава?). Седеющие длинноватые патлы были аккуратно зачёсаны назад и забраны в аккуратный хвост. В правой руке — целлофановый пакет, из которого торчали аккуратные головки алых роз.

Не в пример недавнему, денёк выдался сухой, и он шёл по тропинке именно так, как соответствовало его настроению и намерениям: чинно, горделиво, неспешно.

— Ах, какие цветы! — только и смогла произнести Лена, мысленно похвалив себя за то, что воды в доме было теперь в достатке.

Вообще-то Лена никого не ждала — это был её единственный выходной — но что делать, не выгонять же гостя. Пришлось мчаться обратно в дом, скоренько причёсываться и по-быстрому накрывать на стол. Солидный вид Порочестера угнетал её. Впрочем, ей удалось хорошо прогреть в доме, и уже минуту спустя гость придал себе более свойский вид, оставив пиджак на спинке стула. Хорошо ещё, что он был без галстука — ворот его белой рубашки несколько женственного фасона открывал трогательную яремную впадинку. Лена с опаской косилась на неё, смекая, получится ли у неё от души, так сказать, задарма, ласкать этого мужчину, который в голом виде представлял собой что-то вроде большой белой личинки.

— Не замёрзли? — спросила она, чтобы хоть что-то спросить, на что Порочестер, вытащив из пакета бутылку Каберне, гордо ответил:

— Сейчас согреемся.

(Этот момент я слышал и от Порочестера. Он рассказывал, что после своих слов пришёл в ужас — ему вдруг стало ясно, что сухим вином не грёются, оно для этого слишком тонкий и благородный напиток, равно как и Лена — утончённая женщина. Несколько секунд он напряжённо размышлял, что именно сморозил — глупость или бестактность?.. Но Лена сделала вид, что ничего не заметила, и он решил не идти дальше — то есть не пытаться превратить свой промах в отличный повод для всплеска искромётного остроумия, как, по его мнению, обязательно сделал бы я.)

Оба с ужасом понимали, что говорить им совершенно не о чем.

Увы, их ангел-хранитель в это время был занят совсем иными проблемами — сражался с громоздким, неповоротливым бронтозавром под бурный аккомпанемент дяди Паши-инструктора, который костерил меня во все лопатки: — На хрена тормозишь-то, придурок, в рот твою чих-пых!

— Так вон же девушка на дороге, девушка в красном плаще…

— Дави на хрен!!!

— Как?..

— Сядь да покак! Ты что — видишь тут пешеходный переход?! В рот его чих-пых…

Мои бедные друзья тоже изо всех сил искали, да всё никак не могли найти эту спасительную «зебру», которая помогла бы им легко и безопасно перебежать от светских отношений к романтическим. Елена ругательски себя ругала, что не догадалась уложить клиента на стол сразу же, как только он вручил ей розовый веник, — уложить тёпленьким, пока он не сообразил, что к чему; как знать, может быть, после сеанса он и отказался бы от своих весьма прозрачных планов.

Но оглядываться назад было поздно. Ничего не оставалось, как пристать к той единственной спасительной гавани, которая всегда была открыта для их утлой любовной лодчонки:

— На форум сегодня заглядывали, Порочестер? Там конкурс новый объявили — с призами от редколлегии. Тема — «Эротическая лирика».

Вилка в пальцах бедняги Порочестера неловко звякнула о фаянс.

— Эротическая?!.. — изумился он, густо покраснев ушами. — Очень интересно. И Вы тоже будете участвовать?

— А как же! — оживилась Лена. — У меня и стихотворение подходящее есть — на днях сочинила. Прочесть?..

— Ну-ка, ну-ка… Давненько я не слышал Ваших новых стихов…

Лена смущённо откашлялась.

— Называется «Свет и Тьма» — собравшись с духом, начала она. -

По лучезарным ангельским просторам Разлит божественный нектар; О, как люблю я щекотать курсором Ваш симпатичный аватар!..

— Действительно, эротично, — обрадовался Порочестер, с неожиданным аппетитом отправляя в рот аккуратный колбасный кружочек. — И как жизненно! Именно щекотать! Обводить эти прекрасные контуры…

Он имел в виду новую аватарку Елены — с её наконец-то актуальной фотографией, которую я сделал своей старенькой мыльницей («уличил», как она мило каламбурила). Надо сказать, явление Елены, до той поры прятавшейся за безликим пакетом ацидофилина, вызвало среди форумчан ажиотаж; многие радовались: «Ой, какая Вы хорошенькая!..»

— Помните, Леночка?..

В райском саду ли, у компа ли, Зная величие в малом, Я обвожу эти контуры — Грани меж сном и реалом…

Теперь пришёл черёд Елены краснеть.

— Кстати, а почему Вы сменили аватарчик? — поинтересовалась она. — Тот, прежний, мне так нравился… Такой был симпатичный! Там был добрый гномик, а теперь какое-то… хм… адское пламя…

— Это пламя страсти, — осмелел Порочестер. — Оно олицетворяет то, что происходит сейчас в моей душе…

— Да, — закивала Елена, — я понимаю. У моего стихотворения есть ещё один катрен:

И пусть мне суждено войти с позором В глухие адские врата, Я не устану щекотать курсором Ваш равнодушный аватар!!..

— «Врата — аватар» — прекрасная рифма! — оживился карлик. — Только почему «равнодушный»? Он вовсе не равнодушный. И вот это: «Вашшшш, равнодушшшшный…» — не очень хорошо. Шипение какое-то. «Твой» — звучало бы гораздо лучше… Кстати говоря, Леночка, а не выпить ли нам с Вами на брудершафт?!..

Вот тут-то, по словам Лены, всё и началось. «Он так пристал ко мне со своим брудершафтом — хоть кричи!» Увы, в этот миг бедняжка ясно понимала, что если и есть на свете что-то, чего ей сейчас хочется меньше всего— так это вживую целоваться с виртуальным возлюбленным. Но отступать было поздно.

— Почему бы и нет, — весело сказала она и пододвинула табуретку почти вплотную к Порочестеру. — Давно пора!

Тот зазывно подставил ей согнутую руку. Переплетясь согласно традиции и опасливо косясь друг на друга, мои друзья старательно, большими глотками опустошили свои бокалы. Но прежде, чем кавалер успел что-то предпринять, Елена быстро чмокнула воздух возле его рта — и тут же, ловко выпутавшись из переплёта (детская игра в «Олимпиаду», право же, была сложнее!), громко и радостно спросила:

— Ну что? Уже можно на «ты»?

— Неееет!!! — заорал облапошенный карлик, выпучив на неё глаза. — Нет! Не считается! Этот брудершафт недействителен!!!

— Почему? — огорчилась Лена. — Всё же честно! Я выпила бокал до дна!

— Как бы не так! Придётся повторить. Разве Вы не знаете, Леночка, что брудершафт засчитывается только в том случае, когда участники соприкасаются слизистыми оболочками губ. Вот этими… — Тут Порочестер двумя пальцами вывернул свою толстую нижнюю губу и с гордостью продемонстрировал собеседнице красную пупырчатую изнанку:

— Видите?.. Если этого не произошло — считай, только зря продукт перевели…

— Что-то я нигде о таком не читала, — засомневалась Елена, но призадумалась. Порочестер был во много раз умнее, опытнее и образованнее её, и, возможно, действительно знал изначальную суть традиции. Впрочем, она тут же почуяла неладное:

— А мужчины?!.. Мужчины-то как соприкасаются слизистыми? Если они нормальной ориентации?..

— Мужчииины?!! — изумился Порочестер. — Да что Вы такое говорите, Леночка? Надо же, в такой хорошенькой головке — и такие грязные мысли… Мужики никогда не пьют друг с другом брудершафта! Если только они, действительно, не… бррр, какая гадость… даже представить себе такого не могу…

— Ну и ерунда! — с торжеством сказала Лена. — «Брудершафт» это же по-немецки значит — братство! Это мужской ритуал! Вы, как всегда, всё перепутали… то есть ТЫ.

На это Порочестер уже не нашёлся, что возразить, и только сидел, уставившись в одну точку, и на лице у него было написано:

«Всё пропало».

Махнули ещё по рюмашке. Спасительные темы брудершафта и Златоперья мелели с каждой секундой — и гордые созвучия моего никнейма всё громче звенели в воздухе немым укором. В эту минуту оба тосковали по мне до безумия, — тосковали, каялись и давали себя страшные клятвы никогда, никогда больше не пускаться в столь опасное плавание без опытного и надёжного лоцмана; увы, даже их синхронные заклинания не способны были телепортировать меня в эту уютную кухоньку.

— Кстати, как он там? — спохватилась, наконец, Лена. — У него, наверное, уже закончились занятия. Скучно ему, небось, без нас…

— А давайте ему позвоним! — обрадовался Порочестер. — Или напишем смс…

Оба кинулись к своим мобильникам. Далее всё произошло в мгновение ока: после короткой, но яростной борьбы — «с моего позвоним! Нет, с моего! Да подожди ты…» — Порочестер вдруг обнаружил себя сидящим на Елениных коленях и жадно обнимающим её за талию. Секунду спустя они уже страстно целовались, позабыв о недописанной цидуле, — причём Елену поразила его манера, в её тридцать семь для неё новая: отчаянно крутя головой, он со всей силы давил на её рот челюстями, будто пытаясь проломить некую преграду.

Меж тем оба не ощущали ни удовольствия, ни отвращения, только одно: «Слава Богу, получилось!» — и ещё: «Ну, и дальше что? Может, стоит на этом и остановиться?..»

— Ну вот, — сказала Елена, когда они, наконец, отстранились друг от друга. — Вроде соприкоснулись слизистыми…

Задыхающийся Порочестер томно закатил глаза.

— Не пора ли нам, наконец, познакомиться? — выдавил он. — Майоров Вячеслав Ильич. Можно Слава.

Лучше бы он этого не говорил… Ещё секунду назад перед Еленой сидел её Мистер Порочестер и были возможны варианты. В конце концов, она, хоть виртуально, но любила его, — а любимого человека всегда приятно, да и полезно помучить отказами. Но теперь она вдруг оказалась в объятиях абсолютно чужого, постороннего ей мужика, какого-то Вячеслава… как там его?.. — и последние пути к отступлению были отрезаны. Перед теми, кто нам безразличен, мы в вечном долгу. Неистребимое, никогда не замолкающее в этой женщине чувство чести обязывало её (раз уж так получилось) отвечать за выданные авансы — и она поклялась, что сделает всё, что в её силах, чтобы несчастный, обездоленный жизнью человек не пожалел о своём визите.

— Очень приятно, — сказала она, лихорадочно перебирая в голове полузабытый ассортимент всех известных ей средств, — а я Елена Валерьевна. В душевом баке полно воды, Славочка, хоть обплещись.

8

Воскресный день начинался так мирно, так благостно!.. Мы с друзьями играли в кости… Нет, лучше начну с самого начала. В воскресенье мои дорогие друзья, Леночка и Славочка, пришли ко мне в гости. Весёлые, цветущие, такие смешные — он ей по плечо, а то и по грудь, пока она не сняла сапоги, — в руках гостинцы: полуметровая пицца «Маргарита» и пакет с двумя килограммами винограда. (Я всегда приучаю гостей приходить в мой дом не с пустыми руками — я ведь человек аскетичный и в моём холодильнике особо не разживишься.)

Лена была у меня впервые. Я боялся, что после роскошных интерьеров Порочестера ей у меня не понравится, даже вымыл полы и протёр ванну с хлоркой, чего обычно не делаю. Но она вроде ничего, не сильно кривилась — хотя и отметила вскользь, что я, дескать, по своей глубинной сути — старый холостяк. Тем обиднее было то, что произошло потом — как будто не могли выбрать другого места.

С той злополучной эротически-компьютерной истории прошла уже неделя. Я не знаю, как им удалось скорректировать свои реально-виртуальные погрешности, — не считаю себя вправе встревать. Но, видимо, всё как-то утряслось, потому что однажды, когда Порочестер по какой-то нужде вызвонил меня в скайпе, я услышал за кадром Еленин голос. Вот и хорошо. Ничего большего я не желал, чем чтобы мои дорогие друзья были счастливы. Ну, а там с их стола и мне, может, крошки счастья перепадут.

Вот и перепали.

Итак, повторюсь, мы играли в кости. Отец в детстве научил, и с тех пор я очень люблю эту игру — моя маленькая слабость. Даже разжился как-то на ярмарке камней симпатичным наборчиком из шести крохотных нефритовых кубиков — единственная выпендрёжная вещица в моей квартире и, в сущности, совершенно к ней не идущая. Пожалуй, куда органичнее она смотрелась бы у Порочестера. Может быть, думал я, со временем она к нему и отойдёт. Стоило видеть, как легли кубики в его пухлые ладони — ну как родные! — и как они трепетно его слушались с первой же секунды знакомства: не успели мы и чихнуть, а Порочестер уже обогнал нас с Еленой на несколько позиций.

Забавно было наблюдать, как у каждого складывается своя тактика и стиль игры — в зависимости от типа характера. Различалась даже манера броска. Я обычно кидаю небрежно, одной рукой, как бы даже и с лёгким презрением: авось что-нибудь да выпадет. Хитрая девчонка пользовалась берестяным стаканчиком — потрясёт его, прикрыв ладошкой, опрокинет на стол и с любопытством заглядывает внутрь — что там ей приготовили?.. Ничего хорошего — ей почему-то фатально не везло. Не то Порочестер. Он ласкал кубики, как женщину, ворковал над ними, перекатывал в ладонях по полминуты — и объяснял, что для лучшего результата надо войти с «косточками» в телепатический контакт. Удивительно, но это ему, похоже, удавалось — ничем иным такой несусветной прухи объяснить я не мог. Приходилось утешать себя тем, что нам с Еленой, возможно, повезёт в любви. (Хотя, говоря объективно, и этого подарка от Порочестера особо ожидать не приходилось).

Или, скажем, такая вещь, как «запас». Каждому игроку даётся по три броска за один ход, но их можно не тратить сразу, а копить на тот случай, когда они остро понадобятся — например, выпало пять одинаковых очков из шести и надо во что бы то ни стало добить последний. Я отношусь к этой хитрости с изрядной долей фатализма — что накопилось, то и моё. Вскоре выяснилось, что Лена копить совершенно не умеет — из-за её глуповато-блондиночьей азартности всё утекало у неё меж пальцев. Везучий же Порочестер, которому нужные комбинации выпадали, как по колдовству, с первого кидка, заполнял свой «амбар» намеренно и целеустремлённо, иногда даже пропуская свою очередь, — и к тому времени, когда ему осталось только закрыть «стрит» (каждой твари по одной), в его закромах накопилось столько добра, что победа была гарантирована по одной только теории вероятности.

— Ну вот, — с шутливой досадой сказала Елена, записывая себе в «однушки» жалкие, с огромным трудом вырванные у судьбы четыре очка, — а ещё говорят, что национальность ничего не значит. Вот сколько накопил-то, хоть банк открывай…

Шла очередь Порочестера кидать кости, и только что я слышал приятное постукивание нефритовых кубиков в его ладонях. Но после слов Елены воцарилась подозрительная тишина. Нутром чуя недоброе, я искоса взглянул на своего друга — и похолодел: всё было куда хуже, чем я думал. Лицо его окаменело и стало серым и пористым, как необработанный коралл. Он не двигался и дышал медленно и тяжело.

— Ну, играй же, — нетерпеливо потребовала Лена, не отрывая глаз от стола, где ожидалось появление заветных костяшек.

На ту беду, попсовая радиостанция, всё это время творившая ненавязчивый звуковой фон для наших игрищ, как раз теперь начала передавать анонс авторских передач на ближайшую неделю. Услыхав звонкие имена знаменитых ведущих, я дёрнулся было к пульту, чтобы предотвратить неизбежное, но поздно — Елена, на которую вдруг напала нездоровая весёлость, уже вовсю развивала тему:

— Вот-вот, о чём я и говорю! На завтрак Гордон, на обед Веллер, к ужину Раппопорт… А вот интересно, может такое быть — включаешь израильское радио, а там сплошные Петровы да Сидоровы?..

— Ничего невероятного в этом нет, — ухватился я за хрупкую соломинку, — Израиль на добрую половину из наших и состоит. И, думаю, это замечательно! По большому счёту, все мы — граждане Вселенной. Придёт время, и…

— Что же здесь хорошего? — возмутилась Елена. — Терпеть не могу, когда начинают рассуждать про всю эту… как её… глобализацию. Я по духу и крови — славянка! И вовсе не хочу ни с кем скрещиваться. Или куда-то переезжать…

— Леночка, а ты знаешь, что смешение рас даёт очень жизнестойкое потомство?.. Я читал, что полукровки застрахованы почти от всех смертельных болезней, — всё ещё трепыхался я, но она только огрызнулась:

— Тебя только физиология волнует. А мне вот, например, больно видеть, как сходит на нет моя нация. Русская…

При последнем звуке этого слова кубики с неприятным треском рассыпались по дээспэшной поверхности стола. А следом раздался грохот: это Порочестер резко поднялся, опрокинув ободранную колченогую табуретку. Не говоря ни слова, он повернулся к нам спиной и тяжёлой походкой вышел из кухни в прихожую, где всё так же молчаливо принялся надевать кроссовки, неловко тыкая в пятки длинной металлической «ложкой».

— Что это с ним? — испугалась Елена. — Приспичило, что ли?..

Решив, что с ней объяснюсь чуть позже, я вскочил и, перешагнув через лежащую табуретку, бросился вслед обиженному другу. А тот уже сидел на корточках и сосредоточенно, скрупулёзно завязывал шнурки. От волнения его непослушные толстые пальцы плохо справлялись с задачей; эта заминка давала мне шанс спасти положение.

— Дружище, дружище, — забормотал я, приплясывая между ним и входной дверью, — ну что с Вами опять? Перестаньте, да разве ж можно так реагировать?..

— Мне очень жаль, дружище, — ровным голосом ответил Порочестер, не глядя на меня, — но я не могу дольше оставаться в одном помещении с нацисткой. Не каждый способен справляться с естественной брезгливостью. Вы уж извините…

— Опомнитесь, старина, да какая из Лены фашистка?.. — попытался образумить его я, но Порочестер нетерпеливо сбросил мою примиряющую руку со своего плеча:

— То есть Вы считаете, что это нормально — то, что она сказала?.. Что ж, мне всё ясно — с вами обоими. Боже, куда я попал — в антисемитский притон…

С этими словами он резко встал и шагнул к двери — я не решился его удерживать. Но, прежде чем покинуть мой дом навсегда, он ещё раз обернулся ко мне, высоко вскинул правую руку и выкрикнул:

— Зиг Хайль!!!

И вышел, со всей силы хряснув дверью.

Удручённый, я вернулся в кухню, где ждала меня ничего не понимающая Елена. Видимо, моё лицо выглядело немного не так, как всегда, ибо, взглянув на него, она округлила глаза:

— Герцог, миленький, что случилось? Он что, обиделся? Почему?..

Я горестно вздохнул, понимая, как нелегко будет объяснить это несведущему человеку.

— Видишь ли, Леночка, — осторожно начал я, — боюсь, нам с тобой придётся перед ним извиниться… Нет-нет, подожди, не сердись…

— Да что я такого сказала-то?!.. — не понимала Лена. — Я думала, у него с чувством юмора всё в порядке. Тем более он никакой и не… ну, этот… Кто там теперь про его прадедушку вспомнит?..

Я решил начать издалека.

— Знаешь, Лен, в институте, где я учился, очень интересная система защиты. Искусствоведы идут в паре с живописцами. Студент-художник пишет дипломную работу, то есть, проще говоря, картину, на защите он должен представить её комиссии и сказать несколько благодарственных слов. На этом его участие в шоу заканчивается, и в дело вступает искусствовед, который, собственно, и должен своим языком без костей защитить работу от придирчивых педагогов. Кстати говоря, это очень сближает людей… Не хуже массажа… Если парня прикрепляют к девчонке, а девчонка ещё и симпатичная, то это о-о-о… У меня вот была такая Катя Зайцева, станковистка, и видела б ты, как мы с ней целовались на подоконнике после защиты… Как целовались… Ах, юность…

Извини, я сбился с темы.

Так вот, Катя Зайцева. Очень красивая голубоглазая блондинка, на тебя чем-то похожа. И пока мы готовились к защите, я всё смеялся над ней и спрашивал: Кать, ты что?.. Откуда в твоей хорошенькой головке берутся такие сюжеты?.. А у неё была не одна работа, а целый триптих. И образы там — один другого жутче: яма, наполненная смёрзшимися телами, кровавая грязь, перчатки и сумочки из человеческой кожи, тяжёлые подошвы немецких сапог, колючая проволока, дети и старики, корчащиеся в газовых камерах, чёрный дым из труб крематория…

(Бедняжка Лена слушала меня с расширенными глазами, приоткрыв рот.)

А я над ней подсмеивался. И она всё терпела, нравился я ей, видно. Но однажды — незадолго до защиты — она всё-таки не выдержала и послала меня куда подальше… Сказала даже, что напишет заявление, чтоб заменили ей искусствоведа. Я понял, конечно, что перегнул, подошёл к ней наутро, попросил прощения. Она ещё долго дулась. Но потом мы помирились, ведь приближалась защита, и вот тогда-то она мне всё и объяснила: «Понимаешь, — сказала она, — если у человека в родословной есть хоть капля, хоть одна сотая часть… ну, этой крови, эти образы будут его мучить. Это где-то в генах, в подсознании. И спусковым крючком может стать любая мелочь, даже само это слово… ну, ты понимаешь. И вот потому-то я это всё и переношу на холст. Я хочу от этого избавиться». — В общем, — подытожил я, — тебе тоже лучше извиниться.

Лена смиренно опустила голову, но тут же встрепенулась:

— Да нет, погоди! Что-то тут не то! Он же сам столько раз травил на форуме анекдоты всякие, я хорошо помню! И с израильскими ребятами собачился…

— Ну, это он по свойски, — усомнился я, хотя про себя отметил, что и впрямь никогда не мог отследить, к какому политическому крылу Златоперья принадлежит Мистер Порочестер. 1/8 — на редкость удачная пропорция, позволяющая безо всякого риска выбирать лагерь по своему вкусу. Чем он, бродяга, и попользовался вволю. Ему ведь лишь бы повоевать. Сначала он вроде был за либералов, потом за патриотов, потом снова за либералов — пока, наконец, вовсе не запутался в сторонах, напрочь перестав понимать, какая между ними разница. — Он даже как-то говорил, — вспомнил я, — что благодаря Интернету стал законченным антисемитом и русофобом, и только мусульмане ему всё ещё симпатичны, потому что среди русскоязычных поэтов их пока меньшинство.

— Очень удобная позиция, — недобро сощурилась Лена. — Хорошо устроился…

— Ну да что поделаешь, всё-таки человека жизнь обделила со всех сторон. Надо быть снисходительнее…

— Ах, обделила?! — вдруг взвилась Лена. — А меня не обделила, значит? Попробовали бы вы воду вёдрами потаскать, особенно зимой! А когда во всём товариществе электричество на сутки отключается, это как?.. Интересно, — а ОН передо мной не хочет извиниться? За то, что я, русская женщина, труженица, в таких поганых условиях живу, никто извиниться не хочет, нет?..

— Леночка, ну он же не виноват…

— Я тоже в его подсознательных образах не виновата! — горько выкрикнула Елена и зарыдала. Её прерывистые, тоненькие подвывания звучали чуть приглушённо — она уткнулась носом в рукав свитера, — но очень жалобно. Густой соломенный пучок, небрежно скрученный на затылке, мелко-мелко подрагивал.

Я принялся утешать её, нежно гладить по плечу, краем сознания цепко фиксируя, что ведь это мы с ней впервые остались наедине, да и сама ситуация для меня самая что ни на есть благоприятная — так что не пора ли от всяких глупостей перейти к делу. В конце концов, Порочестер сам виноват, а я бы, слово даю, справился с задачей и без помощи монитора. Но глупое джентльменство, как всегда, сковывало мне руки, — к тому же Елена что-то вовсе не желала приникать ко мне в поисках утешения и защиты, а только, наоборот, с детской обидой скидывала мою руку с плеча и плакала ещё пуще.

Кое-как мне всё-таки удалось успокоить её, но вечер был безнадёжно испорчен. Расстались мы прохладно — я чувствовал, что Лена, несмотря на все мои уверения, дуется на меня, подозревая, что в глубине души я — вовсе не на её стороне. То же самое, по-видимому, думал и Порочестер, который, судя по всему, отнюдь не собирался перезванивать мне, чтобы извиниться. А за кого я был на самом деле — я, пожалуй, и сам не смог бы сказать. Заглянув глубоко в себя, я с удивлением обнаружил, что за короткое время успел сильно привязаться к обоим — это я-то. И теперь, в свою очередь, злился на них за то, что они не постеснялись предать нашу редкостную дружбу ради идеологической ерунды.

«Сам-то я, если уж на то пошло, принадлежу к очень древнему польскому роду, — думал я с досадой, — так что, по сути, оба они должны сказать мне спасибо, что я вообще до них снизошёл».

Бегать за каждым по отдельности и навязываться с почётной миротворческой миссией мне вовсе не хотелось.

Что ж делать? Я решил найти в случившемся плюс и потратить освободившееся время на свои личные, неотложные дела. Их было три: 1) сдать экзамен по вождению; 2) отдать в починку любимые зимние ботинки; 3) вынести мусор.

Первое потерпело крах следующим утром. То есть теорию-то я сдал на отлично — недаром неделю зубрил! — зато, когда дело дошло до практики, я с радостью обнаружил, что многое из того, что в течение двух месяцев с воплями и матерщиной вдалбливал мне дядя Паша, имеет одну-единственную цель: чтобы я на доверенной мне колымаге дальше метра не уехал. В довершение беды, я разнервничался и с силой дёрнул рычаг переключения передач, не выжав сцепление, отчего машина с жутким дребезгом подпрыгнула на месте — и, прежде чем я спасся унизительным бегством, на меня ещё пять минут орал, багровея толстым лицом, сидевший рядом пожилой усатый гаишник. Неудача так обескуражила и расстроила меня — я-то уже привык считать себя опытным водилой! — что я даже на время забыл о своих вероломных друзьях.

«Возможно, дело номер два удастся лучше», — подумал я, вернувшись домой, — и, хорошенько вычистив и уложив в пакет ботинки, снова отправился в путь.

На углу нашей улицы располагался крохотный киоск, который я очень любил и куда всё местное население ходило по обувным нуждам: хозяйничавший там весёлый парень работал очень справно и ни разу не подвёл меня — поставленные им набойки обычно переживали самое ботинок. Драгоценная обувь, которую я бережно нёс под мышкой, ещё ни разу не проходила «техосмотра», и меня грела радость от мысли, что через день мои ботиночки станут лучше новых. Заодно я планировал прикупить и шнурки — я всегда покупал их там, когда шёл к метро или в супермаркет. Этим киоск был ещё более мне дорог. Но, дойдя до конца улицы, я вдруг с ужасом увидел, что угол совершенно гол — а от заветного киоска осталась лишь серая квадратная вмятина в асфальте!

Я не сдержался и грязно выругался. Только теперь я вспомнил то, что в блогах, и точно, обсуждали вовсю: это новый столичный мэр невесть почему объявил безвинным ларёчкам войну в первые же дни своего вступления на пост!

Беспомощно пошарив вокруг глазами, я, впрочем, увидел, что на стене, что возвышалась теперь над голым местом, кто-то подвесил большой кусок картона с телефоном оставшихся не у дел хозяев. Я записал номер, внутренне зная, что никогда им не воспользуюсь. Киоск хорош был именно тем, что находился по дороге.

С досады я решил выкинуть ботинки. Вместе с мусором (дело номер три). В очередной раз поднялся в квартиру, вытащил из помойного ведра переполненный пакет, плотно завязал его, — и, с пакетом в одной руке и парой ботинок — в другой, снова спустился во двор. Но, не успев ещё подойти к мусорным бакам, увидел, что они улезли куда-то на соседнюю улицу, — а рядом стоит машина с — как выражаются в ПДД — «нанесенными на наружные поверхности специальными цветографическими схемами». На одну страшную секунду я решил, что противоларьковая мэрская мания опустилась до самого «западло» — и уютные кирпичные выгородки, которыми оборудовали помойки в наших дворах несколько лет назад, тоже теперь сносят и увозят в неизвестном направлении. Но, подойдя ближе, увидел, что машина — милицейская, а в опустевшем пространстве выгородки (когда я по инерции заглянул туда) лежит, согнув ноги в коленях, изуродованный труп. Подробностей я, конечно, не разглядел, ибо с некоторых пор почти физически стеснялся милиционеров и гаишников — и, так и не избавившись от своей драгоценной ноши, поспешил домой. Больше всего поразило меня то, что необычное зрелище не вызвало у меня никаких иных чувств, кроме алчного любопытства.

В иное время я бы поделился всем этим с друзьями и облегчил душу. Но теперь друзей у меня не было — приходилось вновь привыкать к автономности.

Увы, не осталось у меня и неотложных личных дел. Выпадало одно — усесться за работу. Сроки поджимали, пора было готовить статью для январского номера нашего великолепного издания — не зря же я вчера потратил остаток вечера на просмотр ссылок по запросам «галерея Марата Гельмана» и «Айдан в картинках». Но я понимал, что, стоит мне только подойти к столу, как меня тут же потянет поглядеть — как там мои друзья?.. Не помирились ли?.. А я не хотел их видеть — ни вместе, ни по отдельности. Во всяком случае, до того, как они извинятся передо мной за своё хамское поведение.

В конце концов неизбежность победила. Сев за стол, я включил неугомонный агрегат, сосредоточился, страшным усилием воли заставил себя написать несколько вводных абзацев, — и, ещё, несколько секунд поторговавшись сам с собой, решил, что, в конце концов, я сам себе хозяин, после чего уверенно кликнул на ярлычок «Златоперья».

Ничего хорошего я и не думал там найти, но то, что увидел, превзошло все мои самые смелые ожидания.

Форум клокотал. И, даже не шибко вглядываясь, легко было заметить, что причина этого клокотания — мои дорогие друзья. Нет, их самих здесь не было. Ни разу не мелькнуло знакомой аватарки. Но страстные постинги митингующих златоперьевцев так и пестрели их именами — а также ссылками на какие-то «открытые письма», по которым я сначала даже не хотел ходить. Но потом решился.

И не пожалел.

Первое «открытое письмо», на которое я кликнул, принадлежало Елене. Оно так и называлось — сухо и ясно: «Открытое письмо к администрации». В нём Елена коротко сообщала, что ей, дескать, стало известно: сетевой тролль и нарушитель ПС (пользовательского соглашения) под псевдонимом «Мистер Порочестер» зарегистрирован на «Златоперье» иностранными спецслужбами с одной-единственной целью — развалить литературный сайт и довести его до полной деградации. Зачем? Елена предлагала произвести простенькую мысленную операцию — вместо слова «Златоперье» подставить «Россия». Тогда, поясняла она, даже самым глупым всё сразу станет ясно.

— Господи, что за чушь?.. — пробормотал я, прежде, чем машинально щёлкнуть по имени автора и попасть на Еленину личную страницу. Но, когда та, наконец, открылась, всё прочитанное мгновенно вылетело у меня из головы.

По-видимому, Лена уже не боялась ввести людей в заблуждение своим крупным планом десятилетней давности — даже сделанным в дорогом фотоателье. И она была права! Фото было умопомрачительное. Несколько минут я просто разглядывал его, забыв обо всём и раскрыв рот. Лицо Елены, овальное, чуть осунувшееся, с тревожно распахнутыми серыми глазами, взятое с очень удачного ракурса и умело освещённое, представляло собой идеальный, я бы даже сказал архетипический образ русской женщины, — любой кинорежиссёр, задумавший воплотить на экране, скажем, «Слово о полку Игореве», истёк бы слюной при виде такого типажа. Волосы её были разделены на аккуратный прямой пробор и на грудь спадала длинная соломенная коса.

А кстати — я только что это заметил — никакой аcidophileen более не существовало: перед нами была Елена Нечаева собственной персоной. И заглавия стихов её были теперь короткие и ёмкие: «Маме», «Русь», «Солдату», «Поле», «Журавли вы мои, журавли», «Набат».

Я нервно ткнул в один-другой. Всё было серьёзнее, чем я предполагал: всего за одну ночь манера Елены писать претерпела существенные изменения. Аллитерации, аллюзии и тонкие эротические метафоры были забыты: теперь Лена изъяснялась простыми рублеными фразами, сразу доходящими до самого сердца. Например:

НАБАТ

Встань, пробудись, Русь! С век отряхни лень! Глянь: инородь-гнусь Прёт изо всех щелей! Делит твою плоть, Топчет твоих дев! Крикни же, мать: "Прочь!" Вспыхни огнём, гнев! Русь, пробудись, встань! В слякоть втопчи мразь! Кровью её, как встарь, Реки свои раскрась!!!

В ужасе захлопнув окно, я отправился на страничку своего друга. К моему облегчению, тот как был, так и остался Мистером Порочестером, — зато вместо пресловутого адского пламени, некогда отражавшего движения его души, на аватаре теперь красовалась огромная, откровенная и недвусмысленная Звезда Давида — синяя на белом фоне. Ничего хорошего всё это не предвещало.

И точно.

Его открытое письмо к администрации называлось куда короче, чем у Елены: «ДОКОЛЕ???», зато сам текст был намного развесистее. Автор требовал «немедленно выкинуть с сайта правнучку доктора Геббельса», — а, проще говоря, удалить аккаунт пользователя аcidophileen (она же — «Елена Нечаева»), специально созданный заинтересованными лицами с целью разжигания национальной розни. В противном случае, грозил он, ему остаётся только один выход — сообщить в компетентные органы, что «Златоперье» — ксенофобский, экстремистский ресурс, пригревающий под своим крылом откровенных нацистов — и под прикрытием так называемой «литературы» пропагандирующий фашистскую идеологию. В конце письма Порочестер на всякий случай предупреждал, что все нужные документы, ссылки и скриншоты уже аккуратно собраны в папку — и с нетерпением ждут своего часа.

Измученно отерев лоб, я вернулся на форум. Теперь мне, по крайней мере, стало ясно, что там происходит.

Случилось чудо. Наверное, впервые за всю историю существования Рулинета… да что там — самой литературы! — вялотекущая война либералов и патриотов, бесконечно переваривающая саму себя без всякой надежды на разрешение, прекратилась: так люди забывают о своих мелких дрязгах перед лицом настоящего горя. В этот миг вопросы идеологии никого не волновали — все застыли в ужасе перед куда более серьёзной и страшной проблемой, казалось, колеблющей сами основы бытия.

«Зачем, почему?.. Как они могли?..» — в этом едином чувстве изумления и негодования сошлись даже самые непримиримые идейные враги, на время забыв обо всём, что их разделяло. Порочестера и Елену, таких разных и в то же время похожих, любили все. Их дружба была символом родства душ вопреки всему и всем, островком чистоты в Интернете, этом океане грязи и лжи. Видно, даже самому матёрому моссадовцу и ярому, осатанелому нацисту где-то в глубине души хочется верить в сказку, во всепобеждающее чудо Любви. Теперь это чудо рушилось у них на глазах. Всем хотелось плакать.

— Может быть, это перфоманс?.. — предположил кто-то с надеждой. В какой-то момент все ухватились за эту соломинку: Порочестер и впрямь был горазд на подобные мистификации. Но нет, не перфоманс. Бывшая парочка говорила чистую правду, это все поняли, заглянув на их страницы. Что с того, что они выкинули друг друга из списка избранных!..

— Пусть отзовутся сами, пусть придут сюда и объяснят нам всё! — требовали патриоты и либералы, гении и графоманы, экспериментаторы и классики в один пронзительный голос. Но герои не отзывались — то ли выжидали чего-то, то ли лежали каждый под своим одеялом в глубокой депрессии, то ли считали, что всё, что можно было сказать, уже сказано. Тогда-то и прозвучало впервые предложение дождаться Герцога — по многим данным, закадычного друга обоих — и выяснить всё у него.

«Нет уж, — подумал я, — увольте. Я уже знаю, что такое — попасть меж двух жерновов, и вовсе не горю желанием испытать это дивное ощущение вновь».

С этой мыслью я навёл курсор на крестик наверху — и в следующий миг благополучно покинул виртуальные пределы Златоперья. Любопытство моё было удовлетворено полностью. Заходить туда в ближайшие дни я не собирался и остаток понедельника с удовольствием посвятил работе. Благо теперь меня от неё ничего не отвлекало.

О друзьях своих я теперь почти не думал. Милые бранятся — только тешатся. Я бы серьёзно встревожился, не обнаружив в Интернете никаких последствий их ссоры. Но то, с какой помпой они сработали на публику, говорило о том, что духовная связь между ними неразрывна, как синтетический канат. Вот и славно. Встревать в их экзотические любовные игры у меня не было никакого желания.

А ближе к ночи мне позвонил Порочестер.

9

За минувший день я много раз представлял себе этот звонок и то, как буду говорить со своим другом — сухо и холодно, чтобы как можно больнее ранить его остро заточенным металлом своего голоса. Я был смертельно зол на него. Но как только услышал это умирающее блеяние, все благие намерения тут же вылетели у меня из головы:

— Герцог, дружище… Совсем я разболелся… Никуда не выхожу — сил нет… Может быть, если у Вас найдётся минутка, если, конечно, Вы не слишком заняты, не обязательно сегодня, а вообще — Вы могли бы ко мне заехать?..

— Господи, что с Вами, дружище?..

— Такая слабость жуткая… Голова кружится, да ещё изголодался… Мне б поесть чего-нибудь… В холодильнике шаром покати, утром последнюю корку с водой размочил… Так есть хочется, ужас… Может быть, если Вам будет по пути, Вы бы завезли мне чего-нибудь…

— Ну конечно, дружище, — разволновался я, — диктуйте, что Вам нужно, я запишу… Чего бы Вам особенно хотелось?..

— Колбаски бы… — после минутного раздумья пролепетал мой друг, — очень колбаски хочется докторской… И вот если бы ещё… виноградику… Вы не беспокойтесь, я всё возмещу…

— Ну что Вы, дружище, какая ерунда!.. Постойте-постойте-ка, — я спохватился, — так давайте я заодно и в аптеку забегу! Вам ведь, наверное, нужны какие-нибудь лекарства?..

— Что лекарства… — обречённо протянул Порочестер таким тоном, что любому стало бы ясно: жить ему осталось как минимум несколько дней и медикаментами тут не поможешь. Испуганный, я забормотал, что немедленно выезжаю — и, положив трубку, кинулся одеваться, от волнения не сразу попадая ногами в брюки.

К счастью, по дороге у меня есть круглосуточный супермаркет. Там я накупил другу не только самых нужных и важных продуктов вроде хлеба и колбасы, но и всяческих изысков и разносолов, которые, как мне было известно, он любит… когда-то любил. Может быть, думал я, моя забота вкупе с пробудившимся аппетитом дадут ему силы к выживанию. Я, правда, так и не выяснил, чем он болен, — он так меня напугал, что я напрочь забыл спросить о самом главном. Перезванивать было уже неловко — может быть, друг успел задремать, а ведь сон — лучшее лекарство; я только надеялся, что это не что-то желудочное. Но если всё-таки я ошибался, то на этот случай я захватил ему ещё и духовной пищи — сунул в сумку два последних номера нашего ежемесячника, вдруг Порочестеру захочется узнать что-нибудь новое об актуальном искусстве и галерее Винзавод. (Теперь, когда прежний мэр, который был давним другом нашего Кормильца, попал в опалу, я стал чувствовать себя чуть ли не оппозиционным журналистом.)

В результате сумки у меня стали такие тяжёлые, что пришлось взять такси. Вот когда я всерьёз пожалел о несданном утром экзамене!.. С этим надо было что-то делать. Попрошу Порочестера, решил я, чтобы дал мне попрактиковаться на своей машине — между гаражами обычно есть свободное местечко.

Если, конечно, бедняге суждено встать на ноги. Больной, старый, всеми покинутый… Полно: да жив ли он ещё?!..

Поднявшись на нужный этаж, я обнаружил чёрную кожаную дверь с позолоченной табличкой гостеприимно приоткрытой, что произвело на меня удручающее впечатление. Я понял: мой дружище-мученик ждал меня, ждал и, вконец изождавшись, так ослабел, что решил на всякий случай открыть мне заранее — вдруг не сможет доползти на звонок. Наверное, он очень долго добирался от кровати до двери, шаркая шлёпанцами, от слабости держась за стенку… Видать, с тревогой подумал я, он и вправду серьёзно болен. Раньше он отличался крайней мнительностью и сам не раз читал мне мораль, дескать, на звонок домофона я всегда должен спрашивать: «Кто там?» Чему я никогда не следовал. Мне кажется, это так глупо…

Едва скинув в прихожей ботинки и даже не успев снять пальто, я чуть не бегом отправился на отдалённый звук телевизора. Порочестер был жив. Оказывается, он устроил себе лежбище в гостиной, всё на том же розовом диване, где мы частенько сиживали с Еленой, — было даже как-то странно видеть его застеленным. Увидав меня, столбом застывшего на пороге с набитыми пакетами в руках, бедняга обрадовался до слёз:

— Оой, дружище, Вы мой спаситель!.. Что это там вон такое вкусненькое виднеется в пакетике? Профитрольки?..

Выглядел он, прямо скажем, не лучшим образом. Нос, торчащий над одеялом, казался на осунувшемся лице огромным, — а когда он чуть приподнялся на подушках, я увидел, что подбородок его сиз от двухдневной щетины, а сальные седые патлы спадают на голые плечи печальными сосульками. Безграничная укоризна, невесть когда успевшая поселиться в покрасневших тойтерьеровых глазах, словно по волшебству превратила его в идеальный, почти хрестоматийный образ старого больного иудея; как видно, подумал я не без злорадства, информационные войны таки не проходят даром.

Но тут же устыдился собственных мыслей — бедняга и впрямь оголодал. Стоило взглянуть, как он смотрит на продукты, которые я, спеша его порадовать, опрометчиво принялся выкладывать на журнальный столик. Трясущейся рукой он потянулся к виноградной кисти, и я еле успел убрать её обратно в пакет — моему больному другу только глистов для полного счастья и не хватало. Он чуть не расплакался, когда гостинцы вновь скрылись из его поля зрения, чтобы чин-чинарём отправиться на помывку.

Воздух в квартире был, как выразилась бы Леночка, «спёрнутым». — Проветрить срочно!!! — Но окна были заклеены везде, кроме кухни и я ограничился тем, что распахнул их там — опять же, по Елениному выражению — «на полную громкость».

Упрятав, что нужно, в холодильник, я намыл ему груш, персиков и винограда, нарезал колбасы, как он любил, крупными ломтями, положил в чашку с горячим чаем две ложки смородинного варенья — и, поставив и сложив это всё на жестяной подносик «Олимпиада-80», отправился назад в гостиную. Порочестер в предвкушении кайфа уже успел устроиться на своём диване в положении сидя. Едва поднос оказался рядом с ним, как он с жадностью накинулся на угощение — ещё недавно мутные глаза заблестели, на лбу выступили капельки влаги, мне даже показалось, что он слегка порозовел. Огромные уши так и ходили ходуном.

— Спаситель, — приговаривал он с набитым ртом, не переставая жевать, — дружище, Вы мой спаситель!.. Аах, какая вкуснотища!..

Тут меня охватило лёгкое беспокойство — не станет ли ему плохо от переедания, что при определённом роде болезней может привести к весьма неприятным последствиям. — А врач, дружище?.. Что сказал врач?.. Вам можно всё это?..

Порочестер только рукой махнул:

— Да какие там врачи, дружище… Это у меня на нервной почве…

Железной рукой я подавил в себе острое, внезапно вспыхнувшее, почти неконтролируемое желание придушить своего друга — и только сказал с мягкой укоризной:

— Ну что Вы, дружище, разве можно так реагировать на все эти виртуальные войны?..

— А?! — так и вскинулся Порочестер, придерживая на груди одеяло. — А Вы видели, что там творится? Читали форум?…

— С утра не заглядывал, — признался я. — А что там?..

Честно говоря, мне это было вовсе неинтересно. Но деваться некуда: веки Порочестеровых глаз пугающе покраснели, он тяжело, с натугой задышал и — что было особенно плохим признаком, — отложил на поднос надкушенный персик. Поэтому я не стал артачиться, а лишь покорно подсел к ноутбуку и, кликнув на нужный ярлычок, зашёл на главную страницу «Златоперья», а оттуда — и на форум, где и впрямь успело появиться много новых тем и комментариев.

— Читайте вслух, дружище, — потребовал Порочестер, поудобнее устраивая голову в подушках и натягивая одеяло до подбородка. — И с выражением…

Я прошёлся по темам. Честно говоря, ничего особенного я не увидел, хоть и действительно — форум был немного не в том состоянии, что я его оставил. Впрочем, меня это нисколько не удивило — жизнь есть жизнь.

Момент истины миновал. За минувший день обе партии немного успокоились, спохватились и решили — раз уж сияющую звёздочку Надежды и Веры, Любви и Мудрости всё равно грубо растоптали на их глазах — извлечь из ситуации хоть какую-то выгоду. Читать всю эту мутотень «с выражением» я, конечно, не стал, а только вскользь комментировал самое интересное — и время от времени оглядывался на своего друга, чтобы видеть, как он реагирует:

— Дружище, Вас тут, оказывается, вовсю ищут. Зовут на февральский Международный Литературный Конгресс в Натании! Просят сообщить, прошло ли письмо с официальным приглашением…

— Не поеду, — поморщился Порочестер. — Там агрессивное солнце. А у меня кожа очень чувствительная. Вся в родинках…

— О, а вот интересный диспут! О трёх видах поэзии: «русская», «русскоязычная» и «россиянская». Первое — это, конечно, о нашей Лене: «пусть рифмы и немудрящие, зато душа как на ладони». А у Бродского и Пастернака — «одни приёмы да красивости, как стекляшки в калейдоскопе, а за ними что? — пустота…»

— Любимые Ленкины поэты, — злорадно прокомментировал несчастный больной. — То-то она разозлится!..

— Так, а это что такое?.. — Но «это» я комментировать уже не стал — и поспешил убрать выплывшую картинку, чтобы не расстраивать Порочестера, который мог углядеть её со своего дивана.

То был уже виденный мной гигантский портрет Елены, только теперь он висел, что твой плакат, на форуме и под ним стоял комментарий: «Именно так должна выглядеть настоящая русская поэтесса!» Кто постарался? Ну, конечно же, И.П. Козлов — поэт и по совместительству историк-ревизионист, посвятивший последние 30 лет жизни доскональному изучению Торы, Талмуда и «Протоколов…». Ныне же он усиленно подбивал клинья к Елене — искал, гад, дешёвой популярности. Но выбрал неверный путь. Лена, которой светлые волосы и голубые глаза достались, собственно, от бабушки-немки, терпеть не могла, когда с её личными фотографиями обращаются так фривольно.

Впрочем, за неё уже отомстили. Чуть ниже в той же теме висели разнообразные фотожабы, состряпанные либералами на самое Козлова, в которых бедняга, имевший глупость открыть лицо на аватарке, представал то козлом, то обезьяной, а то и вовсе некой неизящной частью мужского тела, в которую, впрочем, очень изящно вписался его лысый череп. Всё это обильно сдабривалось грязной бранью, каковую админы не убирали, радуясь удивительному повышению траффика, о каком они ещё вчера и мечтать не смели. В общем, всё было, как обычно, и я без сожаления закрыл страницу форума.

— Дружище… — обессилено простонал Порочестер из-под одеяла. Я обернулся к нему:

— Что, дружище?..

— А сама Лена… — он облизнул пересохшие губы. — Лена так и не появилась?..

Я покачал головой. Видимо, Елене тоже было стыдно перед форумчанами. Что, по-моему, характеризовало её с очень хорошей стороны.

— Дружище, позвоните ей… Скажите ей, что я болен… Я знаю, она приедет…

— Да Вы с ума сошли, дружище?! — не выдержал я. — Второй час ночи, она спит давно!

— Нет… Не спит… — настаивал мой друг. — Она не может заснуть. Плачет и ждёт нашего звонка. Я знаю…

— Плачет она… — буркнул я. — Вы её последнее стихотворение-то читали?

— «Набат»! — оживился Порочестер, — читал, конечно! Вот я Вам о чём и говорю! Это она нарочно для меня написала! Разве не понимаете: она хочет помириться, вот и пытается привлечь моё внимание, зацепить меня чем-то, спровоцировать. Страдает…

Наверное, я очень внушаемый человек, а, может, это Порочестер владеет какими-то тайными техниками, позволяющими убедить человека в чём угодно, — но факт есть факт: на третьем часу ночи, устав с ним спорить, я изменил своим принципам — и, достав мобильник, позвонил Елене. Позвонил сам, лично — пусть уж, если всё кончится плохо, она пошлёт на три буквы меня, а не больного, измученного Порочестера. Жертвовать собой ради друга уже, кажется, входило у меня в привычку.

И что же? Друг оказался прав. Лена, даром что я и впрямь разбудил её, не только не рассердилась, но обрадовалась до слёз, — а, услышав, что Порочестер болен, так же страшно перепугалась — и, наверное, рванулась бы к нам прямо сейчас, если б не разделявшее нас расстояние: транспорт из тех краёв в эту пору уже не ходит. Я и сам, поддавшись на уговоры Порочестера, не стал заморачиваться ловлей частника, — а махнул рукой и остался ночевать. Благо у Порочестера нашлась запасная зубная щётка.

А наутро Елена уже была у нас! И не с пустыми руками: притащила из супермаркета огромную круглую дыню, и мы тут же, усевшись за стол, её и разрезали. Дыня оказалась на редкость удачная, спелая, сладкая — Порочестер, пока резал, весь изошёл слюной. Тут Елена, в которой никогда не засыпал народный целитель, заметила, что, дескать, дыня вещь хоть и замечательная, но коварная — её не стоит сочетать ни с какой другой едой, а уж в сочетании с мёдом она и вовсе превращается в смертельный яд.

— В этой жизни много замечательных, но коварных вещей, — со вздохом заметил я. Зато сладкоежка Порочестер, обожавший и мёд и дыню с одинаково болезненной страстью, тут же вспыхнул, как порох:

— Что за ерунда?!.. Леночка, кто тебе сказал такую глупость? Твои любимые экстрасенсы?..

— Сам ты, Славик, экстрасенс, — приподняла почти отсутствующие бровки Елена. — Мой бывший как-то ездил в Казахстан — сватать невесту для одного нашего друга; так вот, он своими глазами видел, как из-за такого вот незнания гибли люди… Между прочим, ничего смешного!.. Пол-аула тогда вымерло… от обезвоживания…

Но Порочестер уже трясся в припадке оскорбительного клохтания.

— Ну и дурёха ты, Леночка, одно слово — блондинка. Ты сама подумай: ну кому придёт в голову есть дыню с мёдом?!.. Они оба — сладкие! Это всё равно что сало колбасой заедать… А муженёк твой тебе просто лапшу на уши вешал. Специально издевался, чтобы потом похохотать над тобой, душа твоя кефирная…

— Не вижу, что тут глупого, — сказала Елена ледяным голосом. — Это элементарная химическая реакция. У тебя в школе по химии хоть тройка-то была?..

Это была её ошибка — Порочестер ненавидел, когда что-то хотя бы случайно напоминало ему о его детстве. Елена, конечно, знать таких подробностей не могла, зато мне достаточно было мельком взглянуть на его лицо, чтобы понять: он вот-вот заведётся.

— Сейчас я развинчу ещё один миф в твоей глупой голове, — процедил он, хищно оглядывая стол. — Я помню, где-то тут стояла плошечка с мёдом… Куда ты его спрятала? Ну-ка, дружище Герцог, проверьте холодильник!..

— Развенчаю, а не развинчу, технарь несчастный, — снисходительно сказала Елена. Но Порочестер уже порывался встать с табуретки, чтобы отправиться на поиски мёда самостоятельно, и встал бы, если б я его не удержал:

— Ребята, ребята, не ссорьтесь. Давайте заглянем в Гугл, там всё про всех написано…

— Мы же договорились компьютер не включать! — с завидным согласием выкрикнули мне в лицо эти двое. Я не выдержал и усмехнулся, а у Порочестера тут же побагровели кончики ушей. Но всё же он убавил свою прыть и согласился хотя бы в порядке исключения ознакомиться с теорией вопроса, прежде чем ставить эксперименты на собственной шкуре.

Увы, как это всегда бывает, Интернет не только не прояснил ситуацию, а только ещё сильнее всё запутал. Много ссылок будто бы однозначно подтверждали слова Лены, предъявляя как прискорбные факты из истории, так и свидетельства очевидцев страшной гибели неосторожных едоков; на одном медицинском сайте мы узнали, что дыня и мёд в тандеме чреваты вздутием, кишечной коликой и тяжёлым пищеварительным расстройством. Однако тут же обнаружился и совет из дамского журнала — дескать, дынные семечки с мёдом улучшают потенцию; и рецепт вегетарианского салата — дыня, тыква, яблоко, лимон, мёд; и даже один ресторанный рецепт, который так и назывался — «дыня с мёдом и сыром»: там велели «перемешать дынное пюре с тремя столовыми ложками меда, уксусом, маслом из тыквенного семени, соком, цедрой и мятой.»

Воплощать все эти рецепты в жизнь прямо тут же, на кухне, как призывал торжествующий Порочестер, мы, конечно, не стали, — но повеселились изрядно и пришли в самое лучшее настроение. Вообще, мы с удивлением замечали, что, как бы ни были запутаны и сложны у нас отношения каждого с каждым, втроём мы ощущали абсолютную, полную, ничем не замутнённую гармонию. Кажется, именно в тот вечер, овеяв нас еле уловимым дуновением, пронеслась где-то в воздухе пока невысказанная тень возможности поселиться вот так и жить где-нибудь всем вместе — лучше всего именно там, в знакомом тихом уголке природы, в которую мы — по отдельности сугубо городские люди — втроём вписывались до странности органично.

Но пока до этого было ещё далеко. Каждого держали и мучили собственные дела и делишки, а я к тому же и права ещё не получил. А разной суеты, беготни по городу и мелких закупок в ближайшее время предстояло много. Приближался Новый Год.

конец первой части Часть II

1

— Ой, мамочки, пусто!.. И здесь ничего… Как это я так лопухнулась?.. Андре, будь другом, а? Сгоняй на колонку по-быстрому…

— Лен, у меня бензину — до ближайшей заправки. Давай завтра.

— Ну так съезди заправься, кто ж тебе не даёт…

— Сдурела, что ли?.. Куда я тебе на ночь глядя попрусь в такой мороз? Ну до утра-то уж как-нибудь доживём? А завтра на обратном пути заскочу в сельпо. Сельпо-лимпопо. «Шишкина Леса» возьму гламурного…

— Ну Дроооончииик… Ну хоть пешком сходи, пару баклажечек принеси?.. Чайку попить? Ильич перед сном в душ пойдёт, все остатки выльет…

— О'кей. Пусть твой Ильич задницу от компа оторвёт — вместе сходим. Оно и веселее и полезнее. Ходить февральской ночью за водой — лучше физзарядки.

— Да ты с ума сошёл, он на работе целый день. Имей совесть.

— Ага. А я, значит, не работаю. Так, приживал. Пусть лучше этот отдыхающий, когда дневные грехи смывает, воду по всему дому не расплёскивает…

— Ну да и пошли вы все. Сама схожу! — и в следующий миг она, не по-женски матерясь, на весь дом загромыхала вёдрами. Загромыхала демонстративно, назидательно и лживо: на самом-то деле для этих целей мы давно приноровились пользоваться лёгкой пластиковой тарой из-под дорогущей, но, если верить рекламе, экологически чистой воды.

Делать нечего, пришлось догонять, отнимать, просить прощения и в кромешной тьме по пятнадцатиградусному морозу тащиться на колонку. Оскальзываясь на гололёде и чертыхаясь, пытаясь балансировать зажатыми в обеих руках баклагами, которые бились на ветру как два паруса, я в который уж раз смекал, не бросить ли мне всё это к чертям — и не вернуться ли в Москву, к нормальной привычной жизни. Но тут же, как всегда, понимал, что возвращаться нельзя. Здесь, в этих антисанитарных условиях, в этой холодрыге, с этими людьми, к которым я большую часть времени ничего, кроме лютой ненависти, не испытывал — я с удивлением чувствовал, что впервые за последние, наверное, лет сорок чувствую себя по-настоящему живым, сильным и злобным. И это с лихвой окупало все житейские неудобства.

* * *

В Интернете мы узнали, что наша нынешняя жизнь называется дауншифтинг — от английского downshifting, «переключение на пониженную передачу». Сравнение это было мне очень близко и понятно. С тех пор, как я получил права и фактически сделался личным шофёром Порочестера, многое в этой жизни стало восприниматься мной исключительно в автомобильном контексте.

Но лично я себя «дауншифтером» не чувствовал. Трудиться приходилось в несколько раз больше и злее, чем раньше. Каждое утро я отвозил Порочестера в московский офис, а по вечерам забирал, и дорога, увы, далеко не всегда была идеальной. Да ещё постоянная работа по дому и участку, которую почему-то наваливали, в основном, на меня — Лена, как это часто бывает, считала, что, раз я фрилансер, значит, лодырь и только знай себе ищу, чем занять досуг. Несколько раз я пытался объяснить, что мои журнальные гонорары вместе с «рентой» от обеих квартир (моей и маминой) идут на погашение кредита, так что я — ничуть не менее важная единица нашего общества, чем они с… хм… Ильичом. И ничуть не меньше их, вместе взятых, заслужил отдых и уважение.

Бестолку!

Да и в каком-то смысле она была права. Как ни крути, оторваться от монитора с недописанной статьёй мне было всё-таки проще, чем, скажем, ей — от живого, трепещущего, распростёртого на массажном столе страдальца. Поэтому я хоть и брюзжал, но от обязанностей по дому не отлынивал.

А к лету ещё собирались строиться… ну, хотя бы обнести нашу с Порочестером общую долю собственности забором. То есть это я, здравомыслящий человек, так говорил — «хотя бы». А у Порочестера, как всегда, были большие планы. Он колебался между двумя равно соблазнительными вариантами: кирпичным замком в готическом стиле — «как у олигархов, только поменьше» — и землянкой-голомо. Когда я впервые услышал это, то в ужасе воскликнул:

— Чтооо?.. Чум?!..

— Сами Вы, дружище, чум, — снисходительно ответил Порочестер, — голомо — очень удобное и недорогое современное жильё. Да, оно утапливается в земле, ну и что? В конической крыше можно найти очень интересное решение окошек. А главное — оно внутри имеет форму цилиндра, это по фень-шую очень хорошо…

Когда он меня почти убедил, в красках расписав, как замечательно мы, все втроём, будем жить в «голоме», вошла Елена и охладила его пыл, заявив, что первой же весной жилище его будущего, скорее всего, затопят грунтовые воды. — Тут всё-таки болота, дружочек, ты не забыл?..

— Да плевал я на твои грунтовые воды! — взъярился Порочестер, — сейчас знаешь, из каких материалов строят? Залил — и полная непроницаемость! Ты, как всегда, отстала от жизни, дорогуша!

Елена обиделась и вышла, на прощание посулив Порочестеру, что он уже нынешней весной узнает, что такое настоящее наводнение.

Так оно и будет — в начале апреля мы получим уникальную возможность вспомнить детство золотое, прыгая по редким травянистым кочкам и завороженно глядя, как алчная почва засасывает потерянный Порочестером резиновый сапог. Но до этого ещё далеко. А пока… пока я, пыхтя, с тяжёлыми баклагами продираюсь на скудный свет окошка, еле видного сквозь кисель снегопада, и с ужасом думаю о том, что завтра придётся вставать в шесть утра и до седьмого пота махать лопатой — а иначе моему другу Мистеру Порочестеру не суждено будет добраться до своего кульмана. Хорошо, чёрт, устроился со своими короткими ногами. Не послать ли его в Москву пешком, думаю я и мучительно улыбаюсь обветренными губами. Скорее в тепло.

* * *

А началось всё с такой ерунды!.. На Порочестера просто-напросто опять напала его давняя антивиртуальная хворь.

Это случилось вскоре после нашего счастливого примирения с Еленой. Казалось бы, чего ещё надо? — живи себе, люби её да радуйся. Я ведь не претендую. Но Порочестером вдруг овладело мучительное беспокойство сродни приступу клаустрофобии: по странной прихоти подсознания именно благодаря этой истории с политическим оттенком он окончательно понял, что, как ни старалась наша троица, как ни карабкалась изо всех сил в реальность, мы так и не смогли и вряд ли когда-нибудь сможем выпутаться из липких сетей интернетзависимости.

В чём-то, конечно, он был прав. Судите сами: проклятое Златоперье с его буйной литературной жизнью, политическими скандалами и мелкими форумными разборками всё так же крепко держало нас за шкирку. Я — даже после плотного двухмесячного общения и совместно сшитого костюма — по-прежнему был для Порочестера в большей степени скайп-собеседником, чем реальным другом. Ну, а в Елене он никогда и не переставал любить утраченную аcidophileen, и, что самое плохое, отлично это понимал.

В общем-то, меня вся эта путаница тоже угнетала. Увы, мы с моим другом слишком различались темпераментами. То, что в моём случае было всего лишь смутной неудовлетворённостью, подспудным томлением, у чувствительного Порочестера протекало крайне бурно и драматично — и сопровождалось парадоксальными саморазрушительными всплесками, возможно, окончательно лишившими бы беднягу и без того шаткого рассудка, — если б мы с Еленой по мере сил не поддерживали его и не оберегали.

Да и вообще без нас бы он давно пропал.

Первой ласточкой стала достопамятная история с аватаром. Это когда наш друг, окончательно поверив в то, что мы любим его таким, какой он есть, задумал проверить силу своей харизмы и на других пользователях, — а, проще говоря, убрать, наконец, с аватарки злополучный могендовид, заменить его своим подлинным лицом и посмотреть, что будет. А надо сказать, что лицо у моего друга ничуть не менее характерное, чем фигура: огромный лысеющий лоб, широко расставленные выпуклые глаза и рот, какой в народе зовут «хлеборезкой» — слегка щербатый вдобавок (Порочестер, как истый харизматик, обожает сладкое и смертельно боится зубных врачей).

Он кричал, что не может больше выносить полной и абсолютной виртуальности, что хочет стать хоть чуть-чуть реальным для всех, кто его знает. Мы с Еленой не протестовали — наши-то благообразные лица украшали страницы «Златоперья» уже не первую неделю, с чего мы и стригли честные моральные купоны.

День, когда он, наконец, решился на этот подвиг, запомнится нам навсегда. Ибо минут через десять после того, как Порочестер трясущимся пальцем нажал на роковую кнопку «Загрузить фото», у бедняги на почве ужасного стресса случился гипертонический криз, — и нам пришлось два часа бегать по аптекам, а потом стойко дежурить у его постели, следя, чтобы он принимал прописанные ему врачом из «неотложки» снадобья по одной таблетке, а не горстями — как он всегда почему-то обращался с лекарствами. Одновременно мы нон-стоп мониторили сайт, следя, не заметит ли кто его новую аватарку, не выскажется ли в негативном ключе? — чтобы тут же оповестить об этом нашего больного, который умирающим (но от этого не менее лицемерным) голосом просил его «не щадить».

На наше счастье, поклонницы не подкачали — и приняли его новую витрину с полным восторгом («Какой Вы милый!»). То есть это тогда нам казалось — на счастье. Позже оказалось, что на беду.

Ибо дивное открытие, сделанное в эти дни Порочестером, снесло ему крышу окончательно. Пресловутая видимость, к которой он так долго морально готовился и в которую рухнул с восторгом самоубийцы, в сущности, ничего не изменила. Отношение к нему в Интернет-сообществе осталось прежним — восхищённо-уважительным, а что касается женского полу, так их даже и прибавилось: дамы обожают безобразных и обаятельных. Изумительно, но их не отпугнул даже его крупный план! Мысль о том, сколько времени он потерял зря, чуть было не забросила Мистера Порочестера на противоположный полюс отчаяния.

Тут-то он и утратил на какое-то время чувство меры. Наверное, столько он не фотографировался за всю предыдущую жизнь, да ведь и технических возможностей в наше время куда больше. Как бы там ни было, изображение немолодого тучного карлы в самых разных позах, интерьерах и ракурсах, сперва молчаливое и статичное, а затем и более шумное, подвижное, в виде ютубовских роликов, где герой пискляво, но до слёз выразительно читал свои пародии и афоризмы, глядя собачьими глазами прямо в лицо слушателю, начало размножаться — сначала в Златоперье, а потом и на прочих html-страницах — с такой неимоверной скоростью, что в двух-трёх местах Порочестер даже был забанен — «за размещение вредоносного контента, оскорбительного для нравственности и не соответствующего заданной тематике». Конечно, его от этой меры не убыло — Интернет большой. В конце концов его цифровик попросту не выдержал такого накала страстей и благополучно «накрылся»; только это и спасло Сеть от неминуемого наводнения Порочестером, подступившего уже к самому её носу, а самого Порочестера — от безумия.

Впрочем, к тому времени, кажется, он сам так привык к своему обличью — пусть жутковатому, но, в общем-то, всегда одному и тому же, — что ему попросту надоело таскать повсюду камеру да приставать к нам с унизительной просьбой его «сфоткать». Что спасло от безумия уже нас.

Да и до реала ли теперь ему было?.. Он часами просиживал в Сети, заново знакомясь с теми, кто до сей поры мог видеть его только в воображении, — и упиваясь новыми возможностями, выражавшимися в получении дешёвых комплиментов со всех возможных сторон. Признаться, я был рад этому: в те дни с ним довольно противно было иметь дело даже виртуально. Порочестер, уверовавший в то, что он красавец — это даже хуже, чем Порочестер комплексующий. Я, к примеру, его в таком виде переношу с трудом.

Но здесь он столкнулся с очередной проблемой, требующей осмысления. Казалось бы, подобный успех его рискованного предприятия в конце концов должен был вызвать резонный вопрос: какого чёрта, в таком случае, он прозябает в этом грёбаном Интернете?!.. Почему бы и в реальной жизни не снискать себе лавры красавца и любимца женщин? Ан ведь нет. В жизни всё происходило куда прозаичнее. По-видимому, в виртуальности всё же душа его бежала хоть чуточку, но впереди плоти, что на порядок увеличивало его шансы.

К тому же, как вскоре оказалось, даже самые бурные проявления сетевой симпатии есть пустой блеф, ни к чему не обязывающий ни дам, ни друзей. Порочестер понял это, попытавшись как-то сговориться о романтической встрече с одной из самых восторженных его поклонниц — хорошенькой и безмозглой Nadine (она же Любимая). Сообразительная девчонка, прежде вившаяся вокруг нашего друга весёлым угорьком — второй Козлов, только в юбке! — учуяв запах жареного, моментально залегла на дно, дня на три, не меньше, — а, всплыв, резко сменила повадку. Теперь она уже не заигрывала с Порочестером, а напротив, отвечала на его игривые реплики крайне сухо и холодно, напрочь забыв прежний сюсюкающий тон. Мы с Леной даже начали сомневаться: да уж девушка ли это?.. Тут кто угодно кем угодно может оказаться…

Когда это замаскировано-подлое свойство Интернета дошло до Порочестера в полной мере — а оно-таки дошло! — сетевые вертихвостки тут же были забыты, а наша дружная троица вновь воссоединилась в реале. Зато антивиртуальная мания моего друга пошла на второй виток.

На сей раз она выражалась в том, чтобы злобно хаять Интернет — по поводу и без повода, на всех форумах и чатах, до каких только дотянутся руки. Да не просто хаять — громить, безжалостным прожектором высвечивая его зловещие закоулки и одновременно противопоставляя ему сияющую Реальность!.. Уж тут-то наш Порочестер развернулся. Он кочевал по всему Рулинету с нравоучительными проповедями, в которых пугал пользователей страшными карами, если они сегодня же не отрекутся от виртуальной ереси. — Увлечение виртуалом — это в первую очередь показатель жизненного тупика! — вещал он на форуме Златоперья. — Уход от проблем реальной жизни («праблем риальной жызни»!). И чем выше зависимость — тем глуше тупик! Вас давно нет на самом деле! Вы — ничто!..

Самое удивительное — а, впрочем, это вовсе не удивительно, — что вокруг Порочестера моментально собралась целая секта единомышленников, так же люто ненавидящих Сеть и мечтающих из неё вырваться. Они в один голос соглашались: да, виртуальная реальность — это огромное Зло!!!.. Обсуждать это на форуме, с горечью вспоминая неоконченные дела и брошенных ради Интернета любимых, можно было до бесконечности. То, что весь этот смелый заговор против Сети в ней же и происходил, превращало всё в утончённый фарс, в замкнутый круг, из которого, казалось, нет выхода. На что Порочестеру указала, кажется, Елена:

— Да что ты говоришь! «Бросить»! Это вы там у себя в Москве всё бросаете, делать вам больше нечего! За свободушку свою трясётесь, как бы кто не отнял, торопитесь излечиться от всех зависимостей сразу… Хорошо вам там, в гуще толпы, проповедовать! А здесь — знаешь, каково без Интернета? Пусто, никого кругом… так одиноко и страшно… Ты говоришь — закрыть и забыть, а я на этом форуме — живу. Вас-то обоих я раз в неделю вижу, думаешь, этого достаточно?..

«Выходи за меня, Лена», — тут и сказать бы мне. Но что я мог ей предложить?.. Крохотную однушку на Садовом Кольце, где на подоконнике каждый день скапливается толстенный слой копоти? Скудные гонорары от облизываний Кормильца? Или, может быть, я хотел, чтобы она распустила свою верную клиентуру и сдала дачу в аренду? Надо думать, ей было бы очень весело с таким занудой, как я. Со всех сторон получалось хуже. Рассуждая логически, Порочестер — человек-неожиданность, человек-праздник — подходил ей для жизни гораздо больше. Хоть и не обладал моей ни к чему не пригодной красотой и статью.

В моём возрасте все страсти уже перегорели. Лена мне, конечно, нравилась, но я руководствовался рассудком. Поэтому вместо главных, единственно возможных, всё искупавших слов я лишь скромно заметил, что Лена, в сущности, права. Не хоронить же себя заживо в наш технический век. После чего Порочестер отряхнулся, воспрянул духом — и снова разрешил себе пользоваться Интернетом в своё удовольствие.

И вот теперь — третий виток. Навязчивое стремление к природе. Очередная блажь — так я подумал сначала. Но вскоре оказалось, что мысль эта пришла к Порочестеру давно — он уж и не помнил точно, когда, но снег ещё не выпал, — и за это время он успел глубоко и всесторонне её обдумать.

Он утверждал, что все мы, обитатели мегаполиса — больные люди, калечимые скверной экологией, с одной стороны, и ненужным комфортом — с другой; что слишком большая скученность сводит человека с ума и чревата частыми ангинами; что живём мы неправильно, дисгармонично, бездуховно и, в общем, пока мы остаёмся в Москве — счастья нам не видать. И, раз уж мы не можем прожить без этого бича 21 века — Интернета — то надо хотя бы тело своё переместить в более естественные, природные условия. А там, глядишь, и на виртуальную жизнь времени не останется — спросите хотя бы у Лены, почему она появляется в «Златоперье» только ранним утром и поздним вечером.

Самое неприятное, что в чём-то он был прав. Я и сам время от времени приходил к этой мысли, потея в душном метро. Но одно дело размышлять, а другое — действовать. Что он, собственно, предлагает?..

Оказалось, что у Порочестера, как всегда, уже был готовый рецепт.

Что навело его на эту удивительную идею? Может быть, случайная вылазка в глухой бурьян, оказавшийся не просто частью окружающей природы, а заброшенным участком, на который сосед Нечаевых уже много лет тщетно искал покупателя?.. Может быть, та романтическая ночь, когда мы с ним, опоздав на автобус, впервые остались ночевать в Ногинске, и он, выйдя ночью покурить на крыльцо, увидел звёзды?.. А может быть, всё дело было в том, что мы чем дальше, тем меньше понимали — с кем же из нас двоих у Елены роман?.. А разбираться в этом на полном серьёзе, соперничая, меряясь достоинствами и мучая друг друга ревнивыми придирками, было недосуг всем троим. Мы для этого были слишком взрослые, ленивые и усталые. И слишком ценили дружбу.

— Короче, — резюмировал он, — выход у нас один. Коммуна.

Я не мог поверить, что он это говорит всерьёз. Главное, на словах у него всё так гладко получалось! — Ну, а по-первости жить будем в домике у Лены, — авторитетно заявил он, встряхнув седыми патлами. — У неё места мнооого, да и ей, бедняжке, будет веселее. А то и вправду — совсем она там закисла, в своём углу…

Я чуть не расхохотался — это ж надо! Как он за Лену успел всё решить! Я злорадно потирал руки, предвкушая, как надаёт ему по мозгам бедняжка, когда он вывалит ей свои прожекты. Леночка — человек самодостаточный, и вряд ли ей понравится, что кто-то слишком вольно распоряжается её жизнью и имуществом.

Но каково же было моё изумление, когда день-два спустя они принялись обрабатывать меня уже стерео, с двух сторон — и Лена, эта гордая, самодостаточная Лена от счастья ходила под себя чуть ли не более крутым кипятком, чем сам автор умопомрачительного проекта, со скромной улыбкой покачивающийся в любимом кресле!..

Теперь-то я знаю, почему Лена так легко приняла эту идею. Из-за меня. Именно я был для неё необходимой частью всего плана, его смыслом. Но тогда я ещё не понимал этого — и злился на своих друзей, которые от нечего делать тащат меня, нормального человека, в какую-то сомнительную авантюру. «И Лена туда же, — с досадой думал я. — Куда только делся её здравый смысл. Этот-то креативщик ещё и не то выдумает».

Но, как это обычно бывает, яд жажды перемен и приключений уже потихоньку начал проникать в мои поры. И я сам не заметил, как то, что первоначально выглядело бредом, утопией, несбыточной мечтой, стало казаться вполне естественным — а потом и единственно возможным…

Землю оформили в собственность на нас с Порочестером в равных долях — на бумаге мы так и встали друг рядом с дружкой: Майоров Вячеслав Ильич и Границкий Андрей Викторович. Это я. Помнится, когда заполняли документы, Порочестер пришёл в бурное восхищение:

— Надо же, какое у Вас красивое имя, дружище! И зачем Вам приспичило такой дурацкий никнейм брать?..

— Чтобы фанатки на сувениры не растащили, — отшутился я, но, признаться, так и не смог заставить себя называть Порочестера как-то по-другому. Зато Лена от всей этой неожиданно рухнувшей на неё натуральности была в полном восторге — и с тех пор чуть ли ни каждый день придумывала для наших ФИО новые уменьшительно-ласкательные модификации.

Что меня почти не раздражало.

Кстати, о никнеймах. Забыл сказать, что квасная патриотка аcidophileen (она же Елена Нечаева) и агрессивный сионист Мистер Порочестер так никогда и не помирились в виртуальной реальности. Зачем? Так, как есть, им было гораздо интереснее. У каждого из них сколотилась своя маленькая партия, для которой имя лидера было знаменем борьбы за правое дело, — и иногда, по вечерам, когда весь чай был уже выпит, а спать ещё не хотелось, мои друзья, усевшись рядышком, сталкивали их стенка на стенку — так, ради хохмы. Стоило видеть, как весело они повизгивали, как горели их глаза, когда они, лихорадочно стуча клавишами и толкая друг друга в бок, выдумывали для Златоперья всё новые и новые провокации!.. Я в этих играх не участвовал, но и не препятствовал им — понаблюдать за происходящим на форуме иногда было забавно. Особенно в те минуты, когда меня начинала одолевать тоска. А она тогда одолевала меня чуть ли не каждый день.

Но всё по порядку.

* * *

«Пробную неделю», как назвали её мои азартные друзья, запустили в начале февраля — нарочно в самый морозище, чтобы, по выражению Порочестера, «всё было как по-настоящему». Правда, он немножечко слукавил — взял под это дело отпуск. Елена пошла у него на поводу и тоже расчистила себе «неделю икс», что было нетрудно — об эту пору у неё клиенты и так бывали редко. На дороге гололедица, солнце бьёт в глаза… — кто в такую даль попрётся даже ради массажа?.. Пешком разве…

В первые два-три дня всё было замечательно: здоровый отдых на природе, бодрящий режим, шашлычки, дивные заснеженные пейзажи, вечерами — уютные посиделки за круглым столом… На четвёртый день мы с Порочестером начали уставать от постоянной беготни с коромыслами и махания лопатой для очистки снега. Говорить стало не о чем — как ни странно, общие темы иссякли очень быстро, а новых взять было неоткуда. Болели руки и ноги. Порочестер ныл, что в местном сельпо не продают его любимый «Капитан Блэк». Хотелось домой. Бедняжке Елене, конечно, передавалось наше настроение. Мы стали тосковать и косо посматривать друг на друга, но никто не осмеливался заикнуться о прекращении эксперимента. В конце концов я, втайне от друзей, завёл себе календарик, где отмечал крестиком каждый пережитый день — всё какая-никакая отдушина.

Я был уверен, что и друзья чувствуют то же самое — и по прошествии срока разбегутся в разные стороны, как обрывки лопнувшей резинки. Что, собственно, они и сделали уже сейчас. Где-то на пятый день напряжение стало невыносимым — и оба, дружно нарушив негласный уговор, по уши влезли в Интернет — каждый со своей аппаратуры. После чего в нашем коллективе наступила относительная гармония. У меня ни ноутбука, ни КПК с собой не было, зато был красная Порочестерова «дэушка», на которой я часами разъезжал по Ногинску, запасаясь водой и продуктами, — только чтоб эту парочку не видеть.

К моему изумлению, когда — накануне отъезда — мы устроили отвальную с подведением итогов, то оказалось, что оба — и Порочестер, и Елена — от каникул в полном восторге! Лена: «Так здорово, такое ощущение спокойствия, чувство, что рядом кто-то есть… не знаю, как я теперь и жить-то буду без вас». Порочестер: «Это были лучшие десять дней в моей жизни! Лучшие, дружище!!! Воздух, свежий морозец, здоровый сон! Я понял теперь, что такое настоящая жизнь! Завтра же начинаю перевозить вещи!»

Когда я осторожно намекнул обоим, мол, как они трактуют тот факт, что нам уже на третий день нечего было друг с другом делать без Интернета, оба дружно замахали на меня руками:

— Да брось ты! Пойми, это такая у человека психология! Ты знал, что ты тут временный гость, вот и чувствовал себя соответственно! Ну, и не притёрлись ещё друг к другу… А потом всё будет по-другому, вот увидишь! Главное — это не оглядываться назад, сжечь мосты! (Это, конечно же, Порочестер). Сжечь мосты!!!

И я покорно сжёг — во всяком случае, на ближайшие полгода.

* * *

На новое место я не взял из дому почти ничего — только несколько носильных вещей, швейную машину и ноутбук с вайфаем. Всё это прекрасно встало в отсек технического фургончика, который я выторговал себя для жилья. Под кровать я поставил старый фаянсовый ночной горшок с крышкой, а в углу повесил небольшой рукомойник — в итоге чего приобрёл круглосуточную независимость от обитателей главного корпуса с их пошлыми биотуалетами и душевыми кабинками. Теперь я мог ложиться и вставать, когда захочу сам.

Даже теперь я не мог полностью отрешиться от прежних привычек и нуждался в уединении.

Была у него и ещё одна причина… От Порочестера я знал, что их отношения, было заглохшие после недавней ссоры, теперь, на свежем воздухе, возобновились. Что ж, их дело — я в эти интимные тонкости не лез. Видно, Лене всё-таки было трудно совсем без мужчины, а я, сухарь такой, не проявлял инициативы. Хотя иногда и думал с грустью, что, сложись всё по-другому, мы были бы очень гармоничной парой. Пожалуй, с этой женщиной я мог бы прожить остаток жизни почти без напряжения. Но мысль о том, куда, в таком случае, девать Порочестера, который прикипел к нам всей душой, была до того неразрешима, что я махал рукой на нежные чувства — и предпочитал бережно поддерживать «статус кво».

Тем более сейчас, когда равновесие (пусть и шаткое) было нам необходимо, как никогда. Ведь нам теперь некуда было деваться друг от друга — по крайней мере, до тех пор, пока мы не выплатим кредита и не отгородимся друг от друга глухими заборами — каждый на своём пятачке. Впрочем, я никогда не мог представить себе эту картину без нервного хохота.

Порочестер занял второй этаж (чердак?) домика под скатной крышей, — когда мы дружно взялись и расчистили его от хлама, там оказалась очень уютная и даже просторная комнатка. Она казалась прямо-таки созданной для нового жильца, чей рост позволял ему спокойно перемещаться по всему периметру, — меж тем как мы с Еленой, заходя туда, вынуждены были постоянно следить, как бы не стукнуться головой об потолок. «Так что, — думал я без ревности и скорби, — вероятно, не она по ночам поднимается к нему по скрипучим ступеням, а он спускается к ней со своей КПК-шкой». Впрочем, возможно, они уже научились как-то справляться без помощи Интернета. Не знаю: выслушивать откровения Порочестера на эту тему я не горел, но не у Лены же спрашивать.

Не в пример мне, дураку, Порочестеру при желании было куда вернуться — его-то квартира стояла пустой, сдавать её он брезговал даже коллегам и родственникам, что вполне понятно — столько драгоценной мебели и вообще… Но вот он-то как раз домой и не рвался. Зато поторопился обставить чердак по своему вкусу (кстати сказать, он собрал к себе почти весь обнаруженный при раскопках антиквариат). И вот, в один прекрасный день зайдя, а, точнее, взобравшись к нему в гости, я испытал почти мистический ужас. В помещении стоял знакомый вишнёвый кумар и в нём возлежал патлатый Порочестер в розовом костюме, на застеленной розовым покрывалом кровати, упершись тойтерьеровыми глазами в ноутбук, — а рядом, на тумбе красного дерева, стояло блюдо с персиками и бутылка «Реми Мартен». Несколько секунд тупо стоя на пороге, я размышлял о том, стоило ли, в таком случае, вообще ехать в такую даль — раз уж ты вместе с собой перевёз сюда и все свои привычки.

Но спустя две недели стало ясно, что я неправ — загородная жизнь очень даже пошла ему на пользу. Он почти бросил курить (на свежем воздухе-то!) и заметно поздоровел — теперь он выглядел на хорошие сорок, а не на плохие пятьдесят, как раньше. На щеках появился румянец и даже комплекция изменилась: он похудел, постройнел, а хилые плечи, наоборот, налились силой. Пришлось перешивать и заново сажать по фигуре весь его гардероб, включая и пресловутый розовый костюм.

Это мне напомнило кое-что… Есть у меня один родственник, седьмая вода на киселе — священник. Давненько я его не видел, а в детстве мы часто вместе играли, да и в юности приятельствовали, и я несколько раз приезжал к нему в Троице-Сергиеву Лавру, где он учился. Бывал в монастырских «спальнях», которые очень глянулись мне своим аскетическим бытом — думаю, кое-что я потом незаметно для себя перенял. Моя городская квартира, ах, родная моя… — тоже чем-то похожа на такую спальню. Так вот, он мне рассказывал, что они, семинаристы, никогда не сидят без дела: на каждого налагается послушание — какая-нибудь полезная для монастыря работа. Цель её ещё и в том, чтобы отвлечь студентов от ненужных мыслей и соблазнов. (А я, глядя на Илью, как раз-таки недоумевал, как он со всем этим справляется — настоящий русский богатырь со свекольным румянцем во всю щёку и выразительными синими глазами).

Вот и тут было — послушание… Всегда находилось, что сделать по дому: натаскать воды, расчистить снег, прибраться или хотя бы подогреть ужин, пока Лена занимается с клиентом… Этим, видно, и объяснялось то, что Порочестер легко перешёл на моногамный режим и решительно дал от ворот поворот Эмме, Кате и Марго — своим прежним подругам, трём весёлым дамам — блондинке за двадцать, шатенке за тридцать и жгучей брюнетке за сорок, — чьими платными услугами пользовался много лет.

Вот только мне эти «послушания» почему-то не помогали. Даже наоборот. Здоровый образ жизни, свежий воздух и постоянный физический труд привели к тому, что во мне, напротив, начали бродить греховные желания и мысли — те самые, что не мучили меня уже лет десять. Пока что я одолевал их, как мог — и, возможно, именно поэтому предпочёл поселиться в фургончике, расположенном шагах в десяти от страшного и влекущего дома. Но долго ли я смогу держаться — я не знал. Хорошо ещё, что обычно я, намахавшись лопатой на морозце, засыпал мгновенно — падал головой на подушку и отрубался. Но порой меня начинала мучить непонятная бессонница, и вот тогда-то и начинался кошмар.

Обособленность, которой я так настойчиво добивался, сыграла со мной злую шутку. Ворочаясь на кровати без сна, я ощущал себя этаким бедным родственником, работягой, чуть ли не гастарбайтером, для которого выделили отдельное местечко, чтоб не портил интерьер. Странное дело: разумом я понимал, что сам настоял поселиться именно здесь. Но мерзкое ощущение не проходило. Мне хотелось плакать. В эти минуты я чувствовал себя страшно одиноким, отрезанным от жизни, заброшенным и бездомным. Тосковал по московской квартире, в которую не мог вернуться — чтобы поскорее погасить кредит, я на полгода сдал её знакомому знакомых. Силясь хоть как-то унять тоску, почувствовать связь с миром, я поднимал железную створку небольшого люка напротив — но видел снаружи лишь тьму да жёлтое окошко дома, в котором праздновали победу надо мной мои мучители, чужие, посторонние люди, с которыми невесть как и зачем связала меня судьба. Я ненавидел их. В мозгу вставали мрачные и разнузданные картины, которые я не мог отогнать. Порочестер виделся мне уродливым клопом-вампиром, которого я не знал, как придавить, Елена — развратной, хохочущей стервой.

В конце концов я не выдерживал: с кряхтением садился на кровати, включал ноутбук — и, погружаясь в хоть и виртуальную, но привычную, знакомую и уютную реальность, понемногу успокаивался. Иногда я обнаруживал, что Лена или Порочестер, а то и оба вместе — тоже в Сети. Видно, им тоже не спалось.

Из озорства я слал кому-нибудь из них смайлик или писал на форуме какую-нибудь ерунду. А иногда и не слал, а просто наблюдал со стороны — за их баталиями в прежнем качестве или мирным флудом в новом. Так постепенно и засыпал.

В общем, интернетзависимость цвела у нас пышным цветом.

К концу марта я понял, что больше положенного здесь не останусь. Уже сейчас бы уехал, да некуда. Хорошо тем, кто может пожить у родителей. Но мои уже не первое десятилетие жили своими семьями, и, боюсь, не оценили бы жест по достоинству, если б я пришёл к ним «навеки поселиться».

Но ничего, я вернусь домой сразу же, как только освободит квартиру мой жилец — приехавший на стажировку профессор из Казани, у которого вроде бы уже почти решился вопрос с общежитием МГУ. А Порочестер, если хочет, пусть остаётся. Неясно, правда, как он будет без меня добираться на работу, но это уж его дело.

Приняв решение, я сразу почувствовал себя довольным и почти счастливым. Даже друзья временно вызвали у меня чувство давно позабытой симпатии.

А пока — чтобы хоть как-то скоротать время — я завёл себе дневник в «Живом Журнале». Туда я мог смело заносить все свои мысли, чувства и переживания, ибо хорошо знал, что мои друзья никогда его не найдут. Они просто не знают, где искать. И что вообще надо что-то искать. Потому что они обо мне и думают-то довольно мало…

«Неаристократические развлечения. 16 Мар, 2011 at 11:25 PM.

Tags: свечи, ненависть, ревность, жизнь

Сегодня вечером было очень славно. Собрались все вместе за круглым столом, пили чай, болтали о всякой ерунде. Снаружи мороз, а у нас тепло, уютно. Идиллия!.. И как же странно, что я предпочитаю совсем иные минуты, вроде недавней, — когда в доме внезапно кончается сразу вся вода, у Лены болит голова, машина не заводится от мороза, а Порочестер ссылается на то, что у него, дескать, ноги короткие, — и меня гонят к «святому источнику» пешком. Туда-сюда, по нескольку раз. Мокрый снег сечёт лицо, я поскальзываюсь на заледеневшей дорожке, разбиваю до крови колено, хромая, продолжаю путь. С пустыми баклагами, затем с полными, потом опять с пустыми, — пока эти гады, радуясь принесённой мною первой порции «водицы», нагло, не дожидаясь меня, с мещанскими причмокиваниями попивают свой пошлый чаёк.

Как я их ненавижу!.. Обоих и по отдельности! С их дружбой, любовью, идеями и авантюрами!.. И мне это нравится. Я упиваюсь этими новыми чувствами, — а, точнее, старыми, просто хорошо забытыми с детства. Я живу!.. Или когда отключается электричество и мы зажигаем свечи, одну за другой, и сидим за столом, и торжественно сопровождаем друг друга в туалет и по коридору к газовой плите, неся перед собой тройные бронзовые подсвечники, по одному в каждой руке, — и я чувствую себя настоящим средневековым Герцогом, но, опять же, не обходится без лёгкого укола ненависти, потому что всякий раз я думаю: недалеко то время, когда они заставят меня «держать над ними свечку» в прямом смысле. Зная моего друга Порочестера, не вижу в таком предположении ничего невероятного.»

«Гей, цыган. 17 Мар, 2011 at 00:01 АM.

Tags: искусство, глупость

Каждый день думаю том, какой же я дурак — столько лет прожил в Москве и почти не пользовался возможностями, о которых другие только мечтают. Сколько лет я не был в театре?!.. И ведь мог же себе позволить, так нет! Отдумывался всякой ерундой, вроде — одному как-то глупо идти… Дурак! Ну ничего, теперь дайте только выбраться из этой жуткой финансовой ямы — непременно сразу же закажу билет. Один!.. В оперетту!.. На «Сильву», а ещё лучше — на «Графа Монте-Кристо»!..

Театр, театр… Да, билет туда недёшев. Но в Третьяковскую-то галерею я и сейчас вполне мог бы сходить! Или в тот же ЦДХ… Боже, какой позор… Уже и не помню, когда я в последний раз был на выставке. А ещё искусствовед. По долгу службы слежу только за новинками актуального искусства. Ну, и, конечно, за деятельностью (не скажу — творчеством) друга и покровителя всех креативных художников — Кормильца. Наверное, вернее было бы сказать — за творчеством его «негров»… А настоящей живописи лет десять уже, наверное, не видел.

Ну, всё, решено. Дождусь конца этой каторги — погуглю, планируются ли где серьёзные выставки. Может, и этих клоунов удастся вытащить… Хотя в глубине души я чувствую вполне простительное желание насладиться Искусством в одиночестве.»

«Придурки. 19 Мар, 2011 at 10:46 PM.

Tags: клоны, флуд, зависимость

Моим дорогим друзьям так полюбилась новая виртуальная игра, что они своего примирения не афишируют. Не хотят разрушать легенду. А пообщаться иногда хочется. Парадокс, но почему-то на форуме «Златоперья» у них всегда находятся темы для разговора! И одна другой интереснее. То есть именно то, что в реальности — такой дефицит…

И вот они нашли-таки выход из положения — клонировались. Завели милые новые аккаунты, эдакую супружескую пару: Иван и Регина Зарегины. И треплются теперь на форуме почём зря, никто их не узнаёт. Надо будет тоже себе клончика завести, чтобы не светить их — на случай, если мне тоже захочется поболтать. Лучше даже клончиху, для большей хохмы. Я уже и ник ей придумал: Ирма Флудите…

Все довольны, всем весело. Вот только по моей спине нет-нет да и пробегает холодок, когда я осмеливаюсь вникнуть в ужас происходящего. Стоило ли тащиться в такую даль, кардинально менять жизнь в отчаянных попытках убежать от самих себя, если виртуальная реальность всё равно настигла нас?.. В такие минуты я чувствую себя полным идиотом. Конечно, я чувствовал себя им и дома. Но там я хотя бы был — дома!!!»

«Здесь и теперь. 20 Мар, 2011 at 05:18 АM.

Tags: здесь, и, теперь

Тем и прекрасна здешняя жизнь, что заставляет отдавать дань насущному дню, — а порой, когда совсем невмоготу, даже часу или минуте.»

«Война с ларьками прекратилась? 23 Мар, 2011 at 11:52 PM.

Tags: счастье

Всё чаще меня тянет в родные места. Без всякого дела, просто прогуляться. В такие дни я, подкинув Порочестера на «Бауманскую», не еду сразу обратно, как привык, — а отправляюсь к себе в Замоскворечье. Оставляю машину где-нибудь недалеко от дома, а сам иду гулять по знакомым с детства улицам. Несмотря на холод, в воздухе уже пахнет весной, солнечно. А за городом этого не чувствуется, тут у нас ещё зима кромешная.

Сегодня малая родина преподнесла мне приятный сюрприз. Оказывается, обувной киоск, в котором я всегда чинил ботинки и который исчез в первые дни назначения нового мэра, всё-таки вернули населению!.. Правда, не совсем на прежнее место — чуть поодаль, ближе к трамвайной остановке. И мастер там теперь другой: пожилой, хмурый, с чёрной бородой и характерным гортанным акцентом. Но я всё равно обрадовался. Наверное, глупо, но это маленькое событие показалось мне добрым знаком. Впервые за много-много лет я ощутил иррациональное, давно забытое где-то в ранней юности предвкушение счастья.»

2

Когда весенний ветерок, наконец, добрался и до нас, мы — помимо обычного прилива надежд — ощутили и приступ лёгкой паники. В Интернет теперь лезли не вечером после ужина, как прежде, а каждые пять минут: надвигалась посевная, или как там называется, когда сажают рассаду. Все трое были в этом деле ни в зуб ногой, сама хозяйка ведь жила здесь только первый год, да и то вынужденно — и ещё не освоилась на земле.

Можно было, конечно, махнуть на всё рукой и ездить за овощами-фруктами на рынок — автомобиль-то имелся! — но Порочестер бурно протестовал: — Какая же это, в таком случае, сельская жизнь?.. — И вот тут (что в последнее время случалось редко) я был с ним полностью согласен. Запущенный, дикий, глухо заросший колокольчиками и бурьяном кусок русской земли прямо-таки вопил в голос, требуя, чтобы его использовали по назначению.

Но для начала надо было хотя бы решить — что именно сажать? То есть мы уже решили, что сажать обязательно надо, — но вот что конкретно?..

Как всегда, мнения разделились. Лена невинно грезила о маленьких дамских радостях: клубничка, малинка, черноплодка… Флоксы, георгины. Порочестер озадачился:

— А эти-то зачем?..

— Ну как же?.. — Лена замялась, — осень придёт, такие будут ностальгические ароматы. Школьная пора-а-а-а…

Мой бедный друг, сморщившись и закрыв уши руками, истошно завопил: — Нееет!!! — для него школа и всё, что с нею связано, было как раз тем, что вовсе не хотелось тащить в счастливое будущее.

Я, хоть и лелеял сладкую мысль о дезертирстве, всё же по привычке беспокоился за своих обожаемых друзей, которые без меня наверняка пропадут, — поэтому настаивал на разумном подходе. Без сантиментов, ностальгии и прочих усю-сю. Раз уж вы решили взвалить на себя такую ношу, как огород, говорил я, — пусть там хотя бы не будет ничего лишнего. Только необходимое — то, что поможет вам выжить в трудную минуту. Огурцы, помидоры, лук, тыковка, репка, морковь, картошка… При слове «картошка» Порочестера передёрнуло:

— Дружище, а Вы видели когда-нибудь личинку колорадского жука?.. — сдавленно спросил он.

Я пожал плечами: естественно, кто ж в детстве её не видел. Ну и что?

— И как Вам она?.. — не сдавался Порочестер. Я поспешил ещё больше испортить ему обедню:

— А медведку Вы, дружище, видели?.. Вот то-то и оно. Если посадим клубнику, как Леночка предлагает — обязательно с ней познакомимся…

Но Порочестер, оказывается, вовсе не настаивал на клубнике. У него были совсем другие приоритеты:

— Физалис! Дружище, мы обязательно должны посеять физалис! Меня как-то раз угощали, он вкусненький такой, вроде как сладкий помидорчик. И красивый — у него плоды, знаете, такими оранжевыми фонариками… Как говорится, два в одном: и фрукт, и овощ, и красота! Из него и варенье можно варить! А полезный он, ммм…

— Вообще-то плоды фонариками — это декоративный физалис, а едят, кажется, овощной, — попыталась остановить его натиск Елена, но он только рукой махнул:

— Декоративный, овощной… Ничего, Андрюха разберётся.

Я саркастически скривился: никто, в общем, и не сомневался, что охотиться за семенами придётся именно мне — безотказной рабочей лошадке. Что ж, если честно — это меня не очень расстроило: я только рад был возможности лишний раз оторваться от своих дорогих друзей и в приятном одиночестве погулять по любимой с детства ВДНХ.

Назавтра я, напиханный под завязочку денежными купюрами (никто не знал, сколько могут стоить семена — вдруг дорого?!!) и вооружённый объёмистым списком, прямо от подъёзда Порочестеровой конторы поехал на ВВЦ — ладно уж, пусть так! — искать павильон № 7, он же «Семена». Это неожиданное созвучие меня позабавило — шагая, а, лучше сказать, семеня по малолюдным выставочным тротуарам, я праздно думал о том, что, наверное, и присвоили такой номер павильону именно поэтому. Хорошо ещё, думал я, что мне надо купить всего-навсего семена, а не какие-нибудь там… стодевятна. Несмотря на то, что в детстве я любил удирать с уроков и бродить по ВДНХ часами, я так до сих пор и не смог толком разобраться в хитросплетениях его дорожек.

К счастью, я нашёл нужный мне павильон раньше, чем успел вымотаться окончательно и стать недееспособным. Толкнув заветную дверь, я воодушевился: на первый взгляд ассортимент был такой разнообразный, что удовлетворил бы дауншифтера с самой изощрённой фантазией. Я сверился с мятым списком. Елена, которой, как хозяйке, принадлежало последнее слово, постаралась войти в нужды каждого: была тут и виктория, и земляника садовая, и морковь, и огурцы с помидорами, и даже — вписанный корявым почерком Порочестера в конец реестра — пресловутый физалис. Был там, правда, ещё и топинамбур — но густо-густо зачёркнутый после того, как Елена образумила мечтателя:

— Да ты хоть знаешь, что такое топинамбур-то?.. У него вообще не семена, а клубни!

— Как клубни?!! — оскорбился Порочестер. Он, бедняга, думал, что топинамбур — «это, наверное, тоже что-то экзотическое», и был очень разочарован, узнав горькую истину.

Увы, с физалисом мне почему-то не везло. Я обошёл все прилавки, купил уже всё необходимое, но на простой вопрос о чудо-ягоде (или цветке?..) все продавцы, как один, скорбно качали головами. Меж тем Елена строго-настрого наказала мне купить именно овощной сорт: оранжевые фонарики — это было слишком даже для неё. Я весь взмок, кружа по павильону в сотый, наверное, раз. «Ну хоть какой-нибудь фи… физалис у вас есть?..» — «Вот, только «Королёк» могу предложить. Вроде его тоже едят…» — «Ну давайте, чёрт возьми, не возращаться же мне к Порочестеру с пустыми руками».

Только на выходе из ВВЦ, где мне удалось углядеть ещё один крохотный тематический магазинчик, мне, наконец, повезло — в ответ на мой, обречённым голосом, вопрос мне тут же ответили, что да, есть и даже два сорта! Не может быть! Давайте же скорее! На радостях я взял по пять пакетиков каждого — «Филантроп» и «Сюрприз». Но, когда предстал, довольный, пред Еленой и выложил на стол свои трофеи, она воскликнула:

— Зачем же ты эти-то взял, да ещё так много! Это ж изюмные сорта, что мы делать-то будем с такой мелкотой! А вот это… — и она повертела в руках пакетик с «Корольком», — вот это правильный физалис, он самый крупный. Это ж и есть овощной! Лучше б ты его купил побольше!

И с укоризной добавила:

— Эх ты, Жорж Семенон…

Я тихо скрежетал зубами — в следующий раз пусть эти умельцы лично отправляются за тридевять земель торговаться с продавцами, которые и сами, оказывается, в своём товаре ничего не смыслят. Но ничего, главное, что заказчик — Порочестер — остался доволен и даже обмуслил меня своими губищами на радостях.

В тот же вечер мы начали готовиться к высадке, для чего мне пришлось битых два часа старательно отрезать садовыми ножницами верхушки у пластиковых баклажек от «шишкинлеса». Рука у меня после этого болела смертельно, пришлось сдать её Лене на починку. Зато получилось много широких, устойчивых контейнеров с поддоном и отверстием для стока лишней воды (я переворачивал верхушки горлом вниз и крепко вставлял в нижние половинки).

Эти штуковины, наполненные землёй, стояли у нас везде — на подоконниках, на кухонном столе, в «предбаннике», в комнате Порочестера и даже в Еленином массажном кабинете, где тоже было окно. В первое время нас очень раздражало, что проходится постоянно на них натыкаться. Но какой же был восторг, когда однажды утром мы обнаружили, что кое-где в земле прорезались первые нежные росточки! Особенно ликовал Порочестер: — Это физалис! — визжал он. — Это мой физалис!! Мой физалис — чемпион!!!

Я даже начал ревновать к нему свой скромный томат, который, голубчик, подвёл — вылез на несколько дней позже. Ничего, думал я, мы своё в салате наверстаем, а уж под водочку-то, особенно если нас замариновать как следует, мы однозначно первые!.. В общем, самому было смешно: такой я рассудительный человек, а вот поди ж ты — посевная лихорадка не обошла и меня. И впрямь: всё это было куда увлекательнее человеческой полувиртуальной «войны полов». Я даже начинал сомневаться — стоит ли мне так уж рваться обратно в город с его выставками и театрами? Не разумнее ли всерьёз посвятить себя земледелию?.. Если и есть в жизни что-нибудь настоящее, так вот это — оно…

Я уже совсем было склонялся к этой мысли, как вдруг… снова был грубо сброшен с небес на землю. Как я сказал? «С небес на землю»? Нет, скорее — наоборот…

* * *

Всё началось с того, что в Порочестере — видимо, тоже в связи с приходом весны — зашевелились новые настроения. Он вдруг заметил, что «как ни крути, а три человека — это всё-таки ещё не коммуна. Для коммуны этого мало».

(Мы вдвоём сидели на небольшом крыльце и пили чай, отдыхая от трудов праведных. Часа два провозились, сооружая деревянный помост от ворот прямо к дому, чтобы Еленины клиенты не ощущали никаких неудобств от постигшего нас наводнения. К концу работы сами мокрые были, как мыши — сверху и донизу.)

Я хотел язвительно заметить, что у нас-то, строго говоря, действительно не коммуна — скорее, супружеская пара плюс я в качестве прислуги, — но вовремя сдержался. Не хотел оскорблять Лену. Тем более уж кому-кому, а мне-то всегда претила самая соблазнительная идея коммуны — иметь общих женщин.

Но Порочестер продолжал развивать свою мысль. Оказывается, она пришла ему тоже благодаря Интернету:

— Когда, помните, дружище, мы все вместе смотрели шоу «Давай поженимся»?..

— Помню-помню, — мрачно ответил я. Действительно, был у нас такой период — не зная, чем занять себя долгими зимними вечерами, мы собирались у ноутбука Порочестера (он был самый большой и мощный) и взапой смотрели эту чёртово шоу о сватовстве. Если б кто-нибудь ещё год назад сказал мне, что я буду смотреть такое, я плюнул бы говорящему в лицо. Но теперь — что бы вы думали? — втянулся и с не меньшим азартом, чем мои эмоциональные друзья, «болел» за понравившихся участников. Больше того, я даже начал находить в передаче какую-то внутреннюю поддержку. Атмосфера влюблённости и радостного ожидания, царящая в студии, окрыляла меня — и я начинал верить, что и для меня жизнь ещё далеко не кончена…

— Так вот, — продолжал Порочестер, — я думаю, пора нам совершить налёт на эту передачу. Будем искать Вам женщину. А то тяжело ведь, наверное, бобылём-то жить?..

Оторопев от такой святой простоты, я несколько секунд только вращал глазами да ловил ртом воздух, не в силах выговорить не слова. Я всё ещё надеялся, что он шутит. Но увы:

— Где ж ещё таким, как Вы, привередам невесту искать?.. А тут всё видно, всё как на ладони: вот девушка, вот её данные, вот — чего она хочет. И мы в анкете сразу все главные требования укажем. Так и напишем: ищем женщину, которая согласилась бы жить за городом. В коммуне…

— И куда Вы собираетесь поселить эту… ммм… девушку? — спросил я, как всегда от полёта фантазии Порочестера внутренне зверея. Но тот, видимо, уже всё продумал:

— Сначала будете просто встречаться с ней. Возить в гости. А там, как притрётесь — глядишь, и лето близко, как раз строиться начнём. Лишние руки нам очччень пригодятся!

«Идиот», — скорбно подумал я, но вслух сказал лишь:

— А Лена? Как она на эту идею смотрит?

— О, Леночка в восторге! — расцвёл Порочестер именно так, как я себе и представил за секунду до этого. — Мы с ней каждую ночь эту идею обсуждаем. Анкету, естественно, заполнять буду я! У Вас-то шансов мало. А вот меня в передачу обязательно пригласят — это стопроцентная уверенность. Они там позарез нуждаются именно в таких персонажах. Ярких, заметных. Смотрите… — и он стал загибать толстые пальцы: 1) неординарная внешность; 2) человек я творческий, креативный — снимался в кино, пишу стихи; 3) политик… — а ЛДПР-овца они должны особенно уважить. Ведь это почти как если бы сам Жириновский к ним пожаловал!.. 5) обеспеченный — в грязь лицом перед ними не ударю; 6) пойду на передачу в розовом костюме — самая та одежда; 7)… — и он, наверное, ещё долго продолжал бы перечислять свои достоинства, если б я, сославшись на какие-то неотложные дела, не поспешил скрыться в недрах дома.

Я, признаться, думал, что всё это — просто весенний Порочестеров бред. Но тем же вечером идея обсуждалась уже детально, за круглым столом, на семейном совете. Лена и впрямь была очень взбудоражена — скучно ей, что ли, было с нами?.. К тому же, она, по её словам, обожала «лапочку Гузееву» — центральную ведущую шоу, — и лихорадочно соображала, не напроситься ли ей на съёмки в качестве «подружки жениха». Я не выдержал, завёлся — и неожиданно для самого себя (назло ей!) заявил, что «за» обеими руками. Пусть Порочестер и вправду подыщет мне невесту, вдвоём горааааздо проще будет противостоять экспансии этой чудо-парочки.

А вот примазываться к шоу в качестве «свата» — несмотря на все уговоры Порочестера: «Мигнёте, которую брать!» — я отказался сразу. Нет, уж, он придумал — пусть сам и делает. Терпеть не могу унизительно светиться в кадре в качестве случайного прохожего или даже второстепенного персонажа, хотя, когда у меня берут интервью для «Новостей культуры», я чувствую себя прекрасно. Но и Лена, хорошенько подумав, сникла. Во-первых, ей нечего было надеть, а я на фирмовые модели пока не дерзаю. Во-вторых — и это главное — она боялась, что её связь с «женихом» будет бросаться в глаза, и ведущая справа — зоркая Роза Сябитова — не преминет отпустить по этому поводу колкое, а то и грубое замечание. Не говоря уж о том, что ревнивый взгляд может отпугнуть потенциальных невест. Словом, нам с Еленой выходило остаться дома и смотреть шоу он-лайн, а на роль «свидетельниц» Порочестер обещал взять своих прежних пассий, которые, несомненно, не откажут ему в память о давней тёплой дружбе.

Не буду рассказывать, как мои остроумные сожители заполняли анкету — дружно, с хохотом до колик и поминутным вырыванием друг у друга клавиатуры. Я в развлечении не участвовал — сидел в гордом одиночестве на кухне и мрачно слушал долетавшие до меня их радостные повизгивания:

— Он же красавчик у нас! — торжествовал Порочестер. — Когда она его увидит, да ещё на контрасте с таким уродом, как я — сразу влюбится!

— Однозначно! — вторила Лена, изображая пародийного Жириновского, и оба нервно хохотали. В этом их смехе было что-то садомазохистское.

Впрочем, и к моей мрачности примешивалось что-то сладостное: впервые они, пусть и на дурной манер, заботились обо мне, впервые я, а не Порочестер, был главным героем происходящего. Ну-ну, думал я, меланхолично прихлёбывая чай. Посмотрим, что вы собираетесь мне подсунуть. Если что-то и впрямь достойное — только нас тут и видели. И вправду, что ли — жениться и натянуть Елене нос…

Отправив анкету по назначению, мои друзья успокоились далеко не сразу: ещё добрых три дня они обращались со мной подчёркнуто бережно, глядели выразительно, со смыслом, каждое слово отдавало глубоким подтекстом, — я чувствовал себя королём и полным кретином одновременно. Наконец, посевные хлопоты вытеснили заботу о моей личной жизни на второй план — и я в кои-то веки смог вздохнуть свободно. Я был уверен, что вся эта история благополучно рассосётся где-то в сетевых дебрях — и мы никогда больше о ней не вспомним. Оказалось, зря. Не успела ещё хорошенько подрасти огуречная рассада, как программа «Давай Поженимся» вновь грубо напомнила о себе! Нашего друга Порочестера приглашали принять участие в съёмках.

* * *

Накануне «дня икс» Порочестер позвонил с работы и попросил, чтобы мы на него не обижались — ночевать он останется в Москве. Не то, что мы ему очень мешаем, просто ему надо хорошенько выспаться и привести себя в порядок. Он знает по опыту: съёмки — дело ответственное, не терпящее раздражения и суеты.

— Вы извинитесь за меня перед Леночкой, ладно, дружище?.. — разливался он. — Знаю, она уже отвыкла спать одна, но что поделаешь?.. Забота о друге — превыше всего!

Я успокоил его: никто не обижается, более того — я с ним полностью согласен. Понимаю: он должен выглядеть свежим и отдохнувшим, чтобы вырвать из лап хитрых свах самую лучшую невесту для друга! А Леночка одну ночь уж как-нибудь потерпит. (Да и я рад буду в кои-то веки отдохнуть, как белый человек, вместо того, чтобы тащиться за ним на раздолбанной колымаге через шестьдесят с лишним вонючих километров.)

— Только Вы завтра меня заберите, дружище! — испугался Порочестер моего ровного голоса. — Если что-то пойдёт не так, я на нервной почве сам не доеду!..

До крови впиваясь обгрызенными ногтями в мякоть ладоней, я поспешил заверить его, что никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах его не брошу. В сущности, я, несмотря ни на что, и в самом деле хорошо к нему относился — и желал ему только добра.

Но было так странно — вечер без него… В доме и кругом было очень тихо, казалось, вокруг разлилось неспешно текущее время. Странно, но впервые за эти месяцы я действительно почувствовал природу — увидел мягкий оранжевый закатный свет, услышал тишину и отдалённые вороньи крики, обонял запах талого снега и просыпающейся земли. Краски, звуки и запахи стали ярче, словно исчезла постоянная помеха, мешавшая воспринимать их. Лена тоже казалась необычно расслабленной и домашней, куда-то ушла её обычная нервозность. Может быть, потому, что на ней был старенький ситцевый халатик — синий в белый цветочек, — который она, видимо, стеснялась надевать при Порочестере. Она загадочно улыбалась сама себе, глаза медово щурились — такой улыбки я давно у неё не видел. Вдобавок она распустила волосы, что сделало её совсем похожей на девчонку.

Сейчас мне уже и не вспомнить, о чём мы с ней говорили за ужином, оставшись вдвоём, — вроде о чём-то несущественном. А, вот: Лена жаловалась на дневного клиента — «очень уж толстый попался, всё руки от него болят. Никаких мышц, один жир. Пока промнёшь такого, сама искалечишься».

Я сочувственно кивал, но думал совсем о другом. На языке у меня вертелся вопрос, который мучил меня всё это время: «Лена, ты в самом деле хочешь сосватать меня чужой бабе?..» Но я его так и не задал. Не хотел портить вечер, какой — я знал — может и не повториться. Жаль было нарушать чувство давно забытого блаженства от того, что наконец-то можно просто уютно помолчать, а не выпрыгивать из штанов в поисках злободневных тем, как при… эээ… главе семейства.

Видимо, Лена тоже это чувствовала и не тормошила меня особенно. Забавно: о Порочестере и предстоящих ему съёмках мы весь вечер не вспоминали — будто бы ничего подобного и в природе-то не существует. Но, когда уже всё было съедено и выпито, посуда вымыта и я засобирался в свой фургончик, она, провожая меня к двери, не выдержала:

— Господи, хоть бы всё прошло хорошо! Хоть бы его там не прокатили…

— Что, я так уже надоел? — всё-таки сорвался я. Лена посмотрела на меня непонимающе:

— В смысле?..

— Ну, ты же сама говоришь…

Несколько секунд мы тупо стояли лицом к лицу и смотрели друг на друга оловянными глазами, пока, наконец, её олово — это было чудо — не начало медленно превращаться в жидкое серебро:

— Ты не понял… Я имею в виду, не обидела бы его «невеста»… Или ведущие…

Но я и вправду, видно, был непонятлив. Тогда Елена, волнуясь, начала сбивчиво объяснять:

— Ну ты же его знаешь. Ты должен его знать лучше меня! (Ну, это положим, — подумал я.) Сейчас это всё — разговоры. А завтра, оказавшись там, на публике, перед телекамерами, он и думать о тебе забудет! Уверяю тебя: он не умеет быть на вторых ролях. Главным героем будет он сам, и выбирать будет — для себя… А там уже поздно будет отматывать назад, своё отдавать он уже не захочет… Если его отвергнут, сам знаешь, какой это для него будет стресс!..

— Как ты спокойно об этом говоришь, — недоверчиво сказал я. — Неужели ни чуточки не ревнуешь? Не боишься его потерять?..

Лена усмехнулась и пожелала мне спокойной ночи. Впрочем, тут же спохватилась — и предложила сделать по старой дружбе успокаивающий массаж. Конечно, я не возражал. На сей раз я не чувствовал боли: Елена была очень нежна и деликатна, на миг мне даже показалось, что она… Но вероятнее всего, она просто устала и не хотела напрягаться.

Несмотря на это, заснул я почти счастливым.

На следующий день ощущение тихого уюта и покоя уже не вернулось. Мы с Леной были как на иголках, поминутно раздражались друг на друга — и ругательски себя ругали за то, что струсили и не поехали в телецентр. Дураки, ведь нас никто бы не тащил в кадр насильно — мы могли просто посидеть в студии, «поболеть» за жениха! Но это мы поняли уже постфактум, нашарив в Интернете материалы на соответствующую тему.

— Ладно, — подытожила Лена со вздохом, — может, оно и к лучшему. С нами он бы он только больше волновался.

Это было правдой. Зная Порочестера, можно было с уверенностью сказать, что вид наших лиц в незнакомой обстановке действовал бы на него сокрушительно, как на домашнего мальчика в летнем лагере — приезд любимой бабушки. Уж лучше нам сидеть дома, поминутно смотреть на часы — и гадать, что там происходит сейчас в этом чёртовом шоу…

Наконец, подоспел вечер, а с ним и звонок от Порочестера. Лена, крутясь вокруг меня, так и приплясывала от нетерпения, — но тот лишь коротко сообщил, что уже освободился, успел придти домой и перекусить и ждёт, чтобы я забрал его. Этого нам показалось недостаточно:

— Ну как, как?..

— Потом всё расскажу, — уклончиво отвечал Порочестер. Голос его звучал немного странно, как-то сдавленно, что ли, — но само то, что он не рыдал, не паниковал и не причитал, намекало на то, что всё прошло тип-топ. Уж когда у Порочестера что-то неладно, его реакцию ни с чем не перепутаешь.

Я ещё утвердился в своих выводах, когда вёз Порочестера в Ногинск. Он и тут отмалчивался — мол, погодите, дружище, терпеть не могу рассказывать одну и ту же историю по несколько раз! — но в уголках его толстых губ я заметил что-то вроде удовлетворённой полуулыбки. Ну, тут уж я совсем успокоился. За него…

Дома нас ждала возбуждённая до крайности Лена; не успели мы въехать в калитку, как она уже набросилась на нашего скромного триумфатора с расспросами:

— Ну как, как?!! Видел Гузееву?!! Как она выглядит?..

— Прекрасно выглядит, — с достоинством отвечал Порочестер, — она меня сразу признала — мы как-то пересекались на Мосфильме. Так что я с самого начала знал, что она меня не подведёт — представит невестам в лучшем виде. Ларка — свой человек…

— Так всё прошло хорошо? Выбрал невесту для Дюхи? Я думала, ты сразу сюда её привезёшь! Ну, рассказывай же, не мучай!..

Но Порочестер стойко держался даже после того, как накрыли стол и сели пить чай с коньяком и тортом, который я предприимчиво купил по дороге.

То есть про собственно съёмки он рассказывать отказался наотрез — не хотел, по его словам, портить нам удовольствие: «Всё увидите сами». Да ведь и главное, сказал он, происходит отнюдь не на передаче. Главное — за кадром, ведь, как известно, многие герои телешоу, выйдя из студии, тут же разбегаются в разные стороны, чтобы больше никогда не встретиться. А вот у него с Аллочкой, он надеется, так не будет…

— С Аллочкой!!! — чуть не выпрыгнули мы с Еленой из-за стола. По крайней мере, у нашей потенциальной подруги имелось имя. Это уже было что-то осязаемое…

— Да, Аллочка. Уверен — с крючка не слетит! Морду-то воротить ей уже не по возрасту, скажем прямо… — и Порочестер, опустив глаза, деликатным жестом утёр испачканные в торте губы салфеткой. Я хехекнул. Елена в ужасе округлила глаза:

— Не пугай меня так! Сколько ж ей лет? Намного меня старше?..

— Да чуть-чуть, — признался Порочестер, — ей слегка за сорок. Но выглядит она не так, чтобы… То есть хорошо, но не до такой степени… Да нет, вы не пугайтесь, она очень симпатичная! Вам понравится! Это я говорю, в смысле, чтоб Вы, дружище, не беспокоились — никуда она от Вас не убежит…

— Но человек она хотя бы интересный? Приятная в общении?..

— Да что вы ко мне пристали?! — разозлился карлик. — «Приятно-неприятно» — понятия субьективные…

В конце концов мы поняли, что добиваться от него какого-то связного рассказа — бессмысленно. Лена, которую явно распирало, молча скалила зубы и настойчиво пыталась подцепить мой ускользающий взгляд своим озорным, но ничего у неё не выгорело: я терпеть не могу такого рода переглядушки поверх головы (якобы) ничего не замечающего простака. По-моему, это признак дурного воспитания и ничего более. К тому же я сам слишком долго был в роли третьего лишнего, чтобы теперь подвергать этой участи старого друга.

Но, в общем-то, я в очередной раз убедился, какая всё-таки Лена хитрюга. Всё шло как по нотам — написанным ею нотам. Когда я в лоб спросил Порочестера, скоро ли он привезёт красавицу-невесту на смотрины, тот заявил, что, дескать, ещё недостаточно хорошо знаком с Аллочкой, чтобы у него был удобный повод представить её друзьям. Что ж, мы, собственно, никуда и не торопились. Махнули рукой и решили, и правда, дождаться выпуска передачи, чтобы увидеть всё своими глазами.

Это оказалось делом небыстрым.

К тому счастливому дню, как мы, наконец, увидели физиономию нашего друга в анонсах на сайте «ДП», мы уже успели высадить всю нашу рассаду в грунт — и даже поставить теплицу для огурцов с помидорами! Честно говоря, я долго не верил, что это нам удастся. Особенно когда начали присматривать место, и Лена сказала, что лет двадцать назад, когда она была подростком, теплица на участке уже была. Ну и где? — А вон там, — и Лена махнула рукой в сторону огромных зарослей травы выше меня ростом, избавиться от которой, казалось мне, без помощи бульдозера невозможно.

А вот поди ж ты! Справились. И скосили, и выпололи, и перепахали — правда, для этого Порочестеру пришлось взять недельный отпуск, а мне — на время забыть о том, что я искусствовед. Зато теперь мы были уверены, что наши земельные угодья не напугают долгожданную гостью: участок, старательно постриженный и оформленный аккуратными грядками, выглядел образцово-показательно — хоть для журнала «Сельская жизнь» снимай.

Особенной гордостью была теплица. Её мы тоже ставили сами: врыли в грунт металлический каркас, а сверху укрепили огромные листы полиэтиленовой плёнки. В таком вот — готовом — виде она выглядела лёгкой и элементарной в сборке, а ведь поначалу были моменты, когда я попросту не верил, что нам удастся её одолеть.

Хорошо помню, как это всё происходило. Работали вдвоём. Накрапывал противный мелкий дождик, время от времени сильные порывы ветра вздымали неукреплённый полиэтилен, как парус, но Порочестер был стоек: он, как всегда, хотел доказать, что без него и тут не обойтись, — поэтому отправил Елену в дом во избежание, якобы, простуды, а сам компенсировал недостаток роста ловкими прыжками в высоту — когда надо было поддёрнуть непокорный лист плёнки или перебросить конец капронового шнура через двухметровый свод теплицы таким образом, чтобы я мог ухватить его с другой стороны.

Всё же, как он ни старался, партнёр для такого вида спорта из него был неважнецкий. Больше всего мне хотелось послать его куда подальше, а взамен кликнуть Лену, с которой, я уверен, мы бы справились гораздо быстрее — у неё-то ноги были длинные, а руки — сильные. Увы, я по горькому опыту знал, чем это чревато. На зализывание оскорблённого мужского достоинства Порочестера (это я образно!) ушло бы потом гораздо больше времени, чем на возню с этой чёртовой теплицей, а посему я жестко держал себя в руках. Все эти соображения заставляли меня, однако, чувствовать себя жертвой очередной моральной ловушки, из которых я, собственно, с первого дня нашего знакомства и не вылезал — такой уж он был на это дело мастак.

Нарастающее бешенство — ибо Порочестер больше мешал мне, чем помогал, а я терпеть не могу, когда что-то тормозит мою работу, — в конце концов толкнуло меня предаться жестокому развлечению, которое я в те дни практиковал, признаюсь, частенько. Ибо у Порочестера в кои-то веки появилось слабое место, которое я мог ковырять безнаказанно — надо сказать, это было редкостным наслаждением. Мы как бы поменялись ролями: в кои-то веки я, а не он, был хозяином ситуации, я мог куражиться вволю, а он — лишь смиренно и терпеливо отбивать мои подачи. Слаб человек: у меня просто не хватало силы воли упустить такой случай.

Вот и теперь — после очередного его манёвра с верёвкой, заставившего меня не только потратить силы на лишнее движение, но и ободрать пальцы о железяку, — я с мстительной радостью выволок на свет всё ту же добрую старую тему, которую мой друг вот уже почти месяц старался упихнуть поглубже, и принялся её мусолить:

— Так что же наша… то есть моя Аллочка? Я весь горю! — раздражение и накопившаяся почти за полгода злоба придавали моим интонациям убедительности.

— Дружище, — голос Порочестера, как всегда в подобных случаях, звучал мягко, просительно, — давайте сперва посмотрим трансляцию. Может, невеста Вам ещё и не подойдёт! Зачем зря гонять человека туда-сюда?..

— Я заочно влюблён, — желчно сказал я, затягивая гайку.

Это сообщение вогнало Порочестера в ступор: он даже выронил из неловких пальцев край целлофанового листа, который всё это время держал наперевес, приготовляясь к очередному броску по моему приказу.

— Я не верю, — промямлил он. — Дружище, я же Вас знаю, Вы не умеете влюбляться! Не могу даже представить Вас за такими глупостями…

Тут ярость благородная во мне вскипела настолько, что я уже было занёс меч для окончательного удара. Он, очевидно, думал, что только одному среди нас дана способность тонко чувствовать, а остальные так — шахматные фигуры, которые можно передвигать туда-сюда по своему усмотрению!.. Я уже было открыл рот, намереваясь суровым тоном потребовать у Порочестера номер Аллочкиного мобильника — мол, я сам с ней договорюсь и назначу романтическое свидание… но, взглянув на моего сникшего друга, удивительно похожего сейчас на мокрого воробья, неожиданно для себя остыл. Мне вдруг стало совестно и как-то… противно. Я-то шучу, а для несчастного, судя по всему, это вопрос чести и самоуважения.

— Успокойтесь, дружище, — миролюбиво сказал я, — конечно же, я Вас просто разыгрываю. Вы правы: где уж мне, старому евнуху, любить… Ну, ну, встряхнитесь. Разве я когда-нибудь лез в Ваш гарем?..

— Гарем, — самодовольно хмыкнул Порочестер, явно довольный, что всё так хорошо утряслось, слово найдено — и не надо больше никому ничего объяснять, в том числе и себе. «Да, я такой», — читалось теперь на его лице и победно выпяченной груди. Облегчение придало ему столько сил, что я едва увернулся от острого крючка на конце шнура, который он, по-петушиному подпрыгнув, метнул прямо мне в голову через металлические своды каркаса. В следующий миг на нас обрушилась такая мощная стена ливня, что мы, не сговариваясь, побросали кто что держал и очертя голову бросились в дом.

Но с тех-то пор мне и пришлось распрощаться со сладостью власти над ним — опасная тема перестала быть опасной. Как-то вдруг всем стало ясно, что я здесь совсем и не при чём — просто Порочестер нашёл себе новую подружку, неясно еще, в каком понимании термина, но точно себе, а не кому-то другому. Особенно это стало ясно в тот счастливый вечер, когда я привёз из Москвы несколько огромных пакетов с попкорном — солёным для себя с Еленой, карамельным для Порочестера, да и вообще всё это было, в основном, для Порочестера, чтобы он грыз себе потихоньку и не слишком нервничал, и не зацикливался на том, как выглядит на экране после монтажа.

Шоу оказалось что надо!.. Оно длится всего-то час, не больше, а мы после него не могли успокоиться до трёх ночи:

— Отрежу себе такую чёлку, как у Сябитовой! Наискось до глаз!

— Не вздумай. Но вот я эту руку сегодня точно мыть не буду.

— Почему?

— Трогал телезвезду.

— Да я всегда звездой был! Нет пророка в своём Отечестве…

— Ой, а как здорово Лариса-то твоих подружек поддела! Сразу поняла, кем они тебе приходятся, шлюшки! Так вас, так!

— Налей ему ещё, налей! Заслужил, триумфатор!..

— Нет, ну выглядел ты — просто супер! Стилисты молодцы! Слушай, а чего это ты там плёл, что против знакомств в Интернете? С каких это пор ты стал против?

— Да это монтаж! Я просто цитировал, ну, как бы в кавычках, что, мол, некоторые люди так говорят! А они мне эту фразу примонтировали!.. И вообще я там ещё много чего интересного говорил, а они вырезали всё, гады!..

— Гузеева — душка!..

— А всё-таки дураки мы, что у тебя заранее всё выпытали! Так было бы в сто раз интереснее следить за интригой! Скажи, Дюш?..

— Не знаю, не знаю. Возможность заглянуть на последнюю страницу учебника вовсе не всегда лишает удовольствия от решения задачи…

— Вообще-то да! На самом деле я всю игру думала, что он просто имя перепутал, а сам эту Варвару выберет! Кстати, Слав, а почему ты её не выбрал? Ведь самая красивая-то из них Варя была!

— Ну, Василиса-астролог ведь сразу сказала, что Варя мне по звёздам не подходит. Да и вообще… Я пятого размера побаиваюсь как-то…

— Как это — «тебе по звёздам»? При чём здесь ты? Мы ж Дюхины данные в анкету вписали!

— Да?.. Ах, точно, я и забыл…

— А мне тоже Варя не понравилась, — возразил я. — Слишком властная, не женщина, а какая-то… держиморда. Точно — «Варвара». Если уж выбирать, то я бы предпочёл Аэлиту. Вот это настоящая леди: тонкая, умная, интеллектуальная. Лицо осмысленное. Честно говоря, дружище, я тоже думал, что Вы нас разыграли — специально для сюрприза! До последнего был уверен, что Вы, несмотря ни на что, выйдете с Аэлитой!..

Елена ревниво покосилась на меня.

— Ага, нам сюда, к нашим грядкам, только Аэлиты и не хватало. Поглядела бы я, как она своими изящными пальцами будет в земле ковыряться!

Я чуть было зло не ответил ей, что она, живя с Порочестером, вряд ли имеет право меня ревновать и критиковать мои вкусы, — но промолчал, решив не портить вечер. В кои-то веки мы сошлись все вместе за столом, как в добрые старые времена — причём в реале, а не в Сети. Да и в Сети-то у нас в последнее время такие посиделки случались нечасто. Мы так уматывались за день, что… не знаю, как другие, а я, едва заползши в свой фургончик, бухался на подушку и моментально отрубался. Подозреваю, что и Елене с Порочестером после шестнадцати с лишним часов прополки и вспашки было не до любви.

Впрочем, по всему было похоже, что их отношения теперь дадут серьёзный крен. Я боялся поверить себе, но… Порочестер, кажется, увлёкся своей «невестой» не на шутку. Это было видно уже по тому, на какие жертвы он шёл ради заветной цели.

Во-первых, он всё чаще стал где-то пропадать. То есть не сразу, конечно. Известный ленивец и сибарит, поначалу он намеревался ухаживать за своей Аллой по старинке — не вылезая из кресла, через Интернет, пока та не созреет и сама не упадёт ему в руки. Но этот прекрасный план, увы, вдребезги разбился о неодолимую преграду. А именно: у Аллы не было странички в Интернете! То есть ни одной! Нет, правда!!! Я даже и не говорю про такие вещи, как свой сайт или там блог в ЖЖ, но она даже не была зарегистрирована ни в одной социальной сети!..

Узнав об этом, мы, что называется, выпали в осадок. Вредная Елена, уже потихоньку ревновавшая будущую соседку к нам обоим, предположила, что, возможно, эта Алла попросту не умеет пользоваться Интернетом. А, может, у неё и компьютера-то нет.

— Ну, это едва ли, — усомнился я. — Как бы она тогда отправила свои координаты на сайт телешоу?..

— Бумажной почтой, — наивным девчачьим голоском объяснила Елена, недобро оскалив меленькие зубки.

Как бы там ни было, Порочестеру, коль скоро он не хотел упустить пташку, пришлось с кряхтением вытащить свой толстый зад из кресла. И он это сделал, да ещё как! Мы его почти потеряли. Всё чаще он звонил мне из Москвы и предупреждал, что сегодня заночует дома — вечером у него, дескать, «мероприятие», с которого он не знает, когда вернётся. То есть пока мы с Еленой окучивали грядки, Порочестер окучивал свою пассию. Что ж, это было вполне справедливо. И не могу сказать, чтоб сильно меня огорчало.

Но чёрт её знает, эту Лену, она вроде бы даже скучала по нему. Во всяком случае, как-то раз я застал её за ноутбуком — она очень внимательно, периодически нажимая на паузу, просматривала тот давешний выпуск телешоу. То ли пыталась рассмотреть будущую соперницу, то ли просто грустила по отъехавшему другу.

— Нет, ты посмотри, — сказала она, живо обернувшись ко мне, — наш-то какой всё-таки молодец! Я и не представляла, что он может так выглядеть!

Это было правдой. Стилисты постарались на славу: не знаю, как они это сделали — то ли гелем его патлы обмазали, то ли загримировали, то ли ещё что, — но наш старый добрый Порочестер из неопрятного коротконогого жлоба, каким мы привыкли его видеть, превратился в эдакого загадочно-экзотического мэна — которому все его недостатки только придавали шарма. Пресловутый розовый костюм сыграл тут не последнюю роль, — я даже возгордился, ещё раз убедившись в точности своего попадания. Ну, а уж держаться-то перед камерами наш Порочестер умел всегда. Это при личном контакте на него нападала парализующая застенчивость, а так-то он был человеком публичным по своей сути и на любой сцене чувствовал себя как рыба в воде.

Чувства юмора ему тоже было не занимать стать. Словом, это было точное визуальное воплощение того демонического персонажа, который некогда блистал своим брутальным обаянием на «Златоперье». (Помнится, когда мы смотрели выпуск в первый раз, Елена даже перекрестилась.)

— А эта Алла… Нет, ну ты скажи, скажи? Как по-твоему — красивая она или нет? Красивее меня?..

Я мялся, отшучивался, пожимал плечами. Что и говорить: чисто внешне, если судить по экранному образу, Алла вроде бы и впрямь была ничего себе — стройная, с тонкими, благородными чертами лица, миндалевидным разрезом зелёных глаз и вьющимися волосами — не слишком старательно мелированными, но это Бог с ним. Да и стилисты с Первого канала кого угодно превратят в роскошную леди (на передаче Аллину куафюру очень удачно закололи сбоку, чем однозначно спасли унылую симметрию её недлинного лилового платья).

И вместе с тем что-то в ней было не то… С самого начала она вызвала у меня ощущение лёгкой затхлости, старообразности, даже через монитор от неё как будто доносился запах старой бабушкиной пудры («как её только на передачу допустили», заметила Елена, поморщившись). Чем было вызвано это чувство — я так и не понял. Лицо у неё было чистое, ухоженное, ничто в нём не выдавало её возраста, кроме лёгких морщинок у глаз, впрочем, довольно милых. Но… то ли манера близоруко щуриться у неё была неприятная, то ли пластика тела (она слегка горбилась и эдак смущённо двигала локотками), то ли интонации… В общем, после примерно десятого просмотра мы дружно признали, что Порочестер, не будь дураком, выбрал беспроигрышный вариант.

А с ним тем временем явно происходило что-то неладное! Каждая неделя приносила всё новые сюрпризы, подтверждающие мою догадку.

В один прекрасный вечер, как всегда, подъехав к его учреждению, я терпеливо дожидался его добрых полчаса, но, когда, наконец, тяжёлые меднорукие двери его помпезного подъезда со скрипом растворились и выпустили свою жертву — от неожиданности остолбенел. В моём друге что-то кардинально и безоговорочно изменилось — и самое неприятное, что я никак не мог понять, что именно. Лишь через две страшных секунды ступора, пока он суетливо сбегал вниз по плавной лестнице, до меня дошло… и я, не сдержавшись, грязно выругался, хотя обычно терпеть не могу мата.

Он… постригся! Да-да! Седоватые патлы, пусть и не всегда опрятные, но тем не менее придававшие Порочестеру определённый шарм, бесследно исчезли! — а вместо них его крупную большеухую голову с высокими залысинами обрамил аккуратный ёжик. Хорошо ещё, что у нашего друга оказалась красивая благородная форма черепа. Новая причёска неожиданно изменила выражение лица, сделав его по-новому внушительным, строгим и даже пугающим, и лишь когда Порочестер, пойдя пятнами, нервно спросил: — Что, не нравится?.. — я узнал своего друга и немного успокоился. Всю дорогу до дома я, однако, хранил скупое молчание; когда мы приехали и нам навстречу выбежала Елена, то восторженно всплеснула руками и тонким голосом заойкала: «Ой, какая прелесть!» — но я, за секунду до первого «ой» успев поймать промелькнувший на её лице ужас, злорадно подумал, что нынче ночью она, пожалуй, не отодвинет защёлку, сославшись на какое-нибудь внезапное женское недомогание.

Впрочем, было под большим сомнением, что Порочестер в эту дверь вообще когда-либо ещё постучится. Вчера, праздно заглянув на его златоперьевскую страничку, где довольно давно не бывал, я увидел, что там появился новый портрет Порочестера — из лучших его снимков: в белой шляпе и с нежно-палевой розой, прижатой к чувственным толстым ноздрям. Пародии тоже исчезли; вместо них я увидел одно (пока одно!) стихотворение в «любовной» рубрике, написанное, судя по дате, несколько дней назад: «Кто сочинил тебя?» Не сдержав любопытства, я кликнул по заголовку — и первым, что увидел, была огромная фотография Аллы (в её лице было что-то кошачье и одновременно козье), явно взятая с сайта оприходованной ими передачи. Чуть ниже был текст:

«Кто сочинил тебя в час бледнорозовый, кто записал в дневнике? Кисть или ручка, плюющая грёзами, в чьей танцевала руке? Кто сочинил тебя? Чья, интересно, ты битва над нотным листом? Кто тебя голосом слабым, надтреснутым спел в переходе пустом? Кто станцевал тебя голой на площади от фонаря до угла? Кто тебе дал этот цвет, эту мощь, эти два лучезарных крыла? Кто тебя сплёл, прочитал с выражением, из пластилина слепил, лупой направил смертельное жжение солнца на свежий распил? Кто о тяжёлые до безобразия камни ступил долото? Чья ты мечта, наважденье, фантазия, кто тебя выдумал, кто?..»

Под стихотворением уже стояло несколько восторженных отзывов от любящих, но, к счастью, неревнивых поклонниц. Становиться в очередь я не стал — и попросту закрыл страницу, тихо покачивая головой. Сомнений больше не оставалось: наш развратный, неразборчивый в средствах и связях друг наиглупейшим образом попался.

3

Несколько дней спустя Порочестер обрадовал нас, сообщив, что очень скоро мы удостоимся счастья познакомиться с его пассией.

Потрясающая новость! Елена тут же засуетилась, мол, достаточно ли у нас чисто и красиво, и успеем ли мы всё приготовить к встрече. Но Порочестер сказал, чтоб она не беспокоилась. К нам сюда Алла пока не приедет — их отношения ещё не дозрели до такой стадии, чтобы тащить её за тридевять земель к незнакомым людям. А вот у него дома на днях будет маленькая дружеская вечеринка… ну, что мы надулись?.. Он и так сделал невозможное — не так-то просто было придумать достойный повод. — Я сказал ей, — небрежно бросил он, обернувшись ко мне, — что у Вас день рождения.

Это было уже слишком. Мне и так не очень-то нравился его хамский тон, но последняя фраза меня добила:

— Может, мне ради этой Аллы ещё и имя сменить?..

— А когда у тебя по правде день рождения, Андрюш? — спохватилась Лена. Я горько усмехнулся:

— Был уже — два месяца назад. Могли бы и знать, раз анкету заполняли. И ни одна зараза меня с ним не поздравила…

— Вот и будем считать, что отмечаем задним числом, — закрыл тему Порочестер, явно довольный, что всё так удачно сложилось. Я тоже проглотил, сказав себе, что, в конце концов, стерплю любое унижение — лишь бы он, наконец, освободил нас с Еленой от осточертевшего груза жалости и ответственности.

«День рождения» назначили на субботу. С самого утра Лена была как на иголках: встреча с соперницей — пусть и такой, для которой ничего не жаль — серьёзное испытание. Бедняжка всё никак не могла решить, что будет правильнее: сразить будущую подругу гламурным шиком, крепко накрасившись, надушившись вусмерть и надев лучшее платье — или, наоборот, прийти в затрапезно-домашнем виде и тем самым показать ей своё полное безразличие. За несколько часов она успела, наверное, раз пятнадцать придать себе то такой, то эдакий вид, экспериментируя с разными оттенками макияжа и степенями лохматости, причём с каждым разом «шик» становился всё более гламурным, а «затрапеза» — домашней, и в конце концов я не выдержал и возопил — синие тренировочные штаны с отвислыми коленками были уже слишком, впрочем, как и пластмассовые ресницы вкупе с длиннющими алыми накладными ногтями.

После долгих колебаний она вроде бы совсем остановилась на варианте «З» — вариант «Ш» был опасен тем, что она не дотянет до телегероини или попросту не сможет ничем её поразить, а так она по-любому оставалась в потенциальном выигрыше. Но в последний момент ещё раз перемотала туда-сюда выпуск злополучной телепередачи — и это резко склонило чашу весов в противоположную сторону.

Часов в пять, как и было обещано, мы выехали. Вид у Лены был самый что ни на есть гламурный: за минуту до выхода ей даже удалось уложить свои негустые волосы так, чтоб они стекали вдоль лица надменными прядями. Маленькое изумрудное платье — её единственный выходной наряд — очень шло естественной блондинке. Единственное, что немного портило её, выбивая из задуманного образа — это невытравимое выражение плохо скрытого сарказма в глазах, который, увы, в эту минуту относился и к ней самой, — а девушке, желающей вызывать зависть и губить сердца, подобного следует избегать. И всё же приятная мысль о том, какой резкий контраст будет представлять наша красивая пара рядом с неоднозначными хозяевами, даже не будучи озвученной, совершенно явственно порхала туда-сюда по салону автомобиля.

К нашему облегчению, когда мы прибыли, Аллы ещё не было, — что позволило нам с Леной полностью освоиться и придти в себя в такой знакомой (и всё же стремительно отдаляющейся от нас) обстановке Порочестеровой гостиной. Таким же, получужим, полуродным, казался нам теперь и бритый-стриженый хозяин, который — о нет, мы не спорим! — гостеприимно хлопотал вокруг нас, но как-то… без прежней резвости.

— А где подарок? — не удержался поддеть я его.

— Какой подарок?.. — очумело переспросил Порочестер, который, видно, так был поглощён тревожным ожиданием, что всё происходящее во внешнем мире доходило к нему как бы сквозь толщу воды. Елена рассмеялась:

— Ну как какой? У Андрэ же сегодня — день рождения! Только не говори, что ты не приготовил ему подарка…

Лицо Порочестера обвисло. С секунду он пытался сфокусироваться на этом логическом парадоксе, который так неожиданно и подло на него обрушился… и, наверное, не миновать бы ему психического сдвига, если б не внезапный истерический хохот звонка, который, хозяин, видно, не сообразил поменять к приходу важной гостьи. Мы с Еленой, давно не слышавшие электронного смехача и успевшие позабыть о нём — ещё зимой Порочестер «на всякий пожарный» снабдил нас дубликатами ключей от своей квартиры, — от неожиданности зашлись точно в такой же истерике, упав животами на диван, и не сразу смогли остановиться даже после того, как звук, наконец, прекратился.

Алла нас не разочаровала. Первое, что мы услышали, был её голос — негромкий, неожиданно мелодичный, совсем не похожий на тот, что мы слышали в передаче, где счастливая невеста, видимо, от волнения, нет-нет, да и начинала слегка дребезжать. Затем она показалась и сама. Осторожно, как бы по частям, нащупывая ногой в эластичном «подследнике» ворсистый ковёр с таким видом, словно боялась потерять брод. На припудренном козьем лице — что-то всё-таки не то у неё было в соотношениях носа и рта! — плавала растерянная, недоверчивая улыбка.

Я резко выпрямил спину и по-оперному откашлялся. Лена снова прыснула, но тут же взяла себя в руки и снова изобразила гламурную даму. Порочестера пока не было видно, но его тяжёлое сопение уже доносилось до нас откуда-то из-за Аллиной спины.

— Заходите смелее, Аллочка, наливают — здесь! — уже привычно включил я почти сросшегося со мной за последние месяцы остряка и балагура, мысленно кляня и презирая себя за это.

Лена тихонько пхнула меня ногой. Зато на лице странной гостьи, близоруко сощурившейся по направлению звука, тут же появилось такое благодарное выражение, что я бы, наверное, растаял — если бы благодаря язве-Елене, а также Порочестеру, в последние дни совсем растерявшему человеческий облик, не относился к ней с несправедливым предубеждением.

— Мои друзья! — торжественно провозгласил Порочестер, юрким колобком выныривая из-под её руки и простирая обе длани в нашу сторону — при этом верхней частью торса и лицом он был повёрнут к своей пассии.

Мы с Еленой застыли с постными физиономиями. Дождавшись, пока гостья с энтузиазмом покивает на нас головой, он поменял позу на зеркальную — повернул лицо к нам, а руки протянул к новоприбывшей и уже совсем трагически возопил:

— Аллллллллла!!! — так долго продлив звонкую «л», что у нас в ушах зазвенело, и Лена, засунув тонкий мизинчик в ухо, с уморительной гримаской им там затрясла.

Не наврал, горько подумал я, не перепутал последовательность. Сперва представил друзей даме, а потом уж наоборот. Всё как надо.

Пока мы знакомились, рассаживались и назойливо, с традиционными шутками да прибаутками склоняли «опоздавшую» выпить штрафную рюмку — Алла, как водится, смущалась, отнекивалась и нервно хихикала, — я тщетно пытался понять, кого же она мне так сильно напоминает. Нет, не героиню телешоу. Если бы я встретил её где-нибудь на улице, то, скорее всего, не узнал бы: вне вмешательства стилистов и телекамеры Алла напрочь утратила (совсем не присущий ей в жизни) налёт роскоши и глянца — и её образ, ещё вчера интригующе противоречивый, приобрёл успокоительную цельность. Было видно, что она изо всех сил старалась приодеться для вечеринки: колготки в тон юбке, туфли в тон колготок, ненавязчивый макияж — налицо было уважение к нам, друзьям своего друга, и даже попытки следовать моде. Но, несмотря на старательность в деталях, созданный ею образ В ЦЕЛОМ почему-то упрямо выруливал совсем в иную колею. Глядя на её пышно взбитые кудри, аккуратную, с рюшечками, белую блузку, мини-юбку и лакированные «лодочки» на каблучках, я не мог отделаться от навязчивой мысли о том, что в восьмидесятые годы — дни нашей молодости — она была бы в таком «прикиде» звездой.

И вот в именно в этой странно одетой Алле — Алле неэкранной — мне с самого начала почудилось нечто знакомое, будто я где-то её уже видел. Но всё никак не мог вспомнить, где именно, как ни пытался. Это вносило в мои чувства к ней дополнительное раздражение.

— Вы сегодня именинник? — застенчиво обратилась она ко мне после того, как её — с помощью трёхкратного личного примера — всё-таки заставили опустошить «штрафную» до донышка. Несмотря на это (и вопреки напряжённым стараниям присутствующих) разговор всё ещё толком не клеился: каждый из нас то и дело произносил какую-нибудь общую, нейтральную, ни к чему не обязывающую фразу о погоде, моде или окружающем антураже, — но та, несколько минут повисев в воздухе, умирала, так и не успев за свою короткую жизнь принести никому ни пользы, ни вреда.

Слово «именинник» в приложении к моей, пусть и фальшивой, дате рождения вывело меня из себя окончательно. Больше всего на свете в этот момент мне хотелось, изящно покачивая бокалом, рассказать почётной гостье всю правду — и полюбоваться на то, как медленно, прихотливо будет меняться выражение робкого козьего лица с неожиданно кошачьими, уже слегка осовелыми после выпитого глазами. Но так рисковать счастьем своего друга и, соответственно, нашим с Еленой счастьем я не мог:

— Да вот, угораздило. Сорок пять — мужик ягодка опять. Кстати — по этому поводу с нетерпением жду подарков от всех присутствующих…

Порочестер исподтишка бросил на меня злобно-просящий взгляд. Я подмигнул ему.

К общему удивлению, Алла, отставив полупустой бокал, который всё это время держала двумя пальцами за изящную ножку, вдруг наклонилась, расстегнула молнию большой кожаной сумки, брошенной ею к ногам столика, — и после недолгих поисков извлекла оттуда небольшой прямоугольный свёрток:

— Я тут подумала… — нерешительно начала она, — конечно, я Вас совсем не знаю, хотя Слава так много хорошего о Вас рассказывал… Всё никак не могла придумать, что Вам подарить… В общем, я тут решила, может быть, Вам понравится…

С этими словами она протянула мне свой подарок, оказавшийся — когда я развернул упаковку… — нет, не книгой, как я сперва неуважительно подумал, а небольшим натюрмортом (холст, масло), оформленным в изящную рамку. Елена, с любопытством заглянув мне через плечо, прицокнула языком.

Я, и вправду очень растроганный, отодвинул живопись чуть от себя и, прищурившись, вгляделся. Натюрморт был написан вполне прилично, хотя по набору и расположению изображённых на нём предметов — грушка, виноградик, пышный бордовый цветок вроде пиона — я понял, что подарок был рассчитан на уровень человека с более простыми вкусами.

— Алла художница, — с трепетом объяснил Порочестер, как будто мы и так не знали этого из телепередачи.

— О! — радостно заметила Елена и энергическим жестом указала на меня, как бы говоря: «Вот как хорошо всё складывается — как раз!» А я сразу скис. Я, наконец, вспомнил, где встречал эту милую даму. Когда-то, очень давно, наш курс защищался совместно с их курсом. Мы, правда, шли в паре с Катей Зайцевой, но, так как, понятное дело, мне приходилось часто бывать в их мастерской, то и Аллу эту я тоже видел не раз. И одета-причёсана она тогда была примерно так же, как сейчас. То есть — по моде.

В общем, Елена сильно ошибалась, думая, что Алла обрадуется найти во мне собрата по разуму. Ибо я хорошо знал: для выпускника нашего вуза любой, кто отшатнулся в сторону так называемого «актуального искусства» — Иуда, мягко говоря. Имя Кормильца — известного любителя креатива — живой анекдот из одного слова, даром, что истинный хозяин института отнюдь не ректор, а именно этот денежный мешок. А, может быть, именно поэтому… Хочешь, чтобы все дружно рассмеялись — просто произнеси: «Кормилец». А если она узнает, какую херню я каждый месяц восхваляю в толстом журнале-ежемесячнике с хорошей полиграфией, то, пожалуй, мой день рождения будет безнадёжно испорчен. Тем более что, судя по предъявленному натюрморту, все двадцать лет она хранила святую верность привитым в вузе ценностям.

Подложить Порочестеру такую свинью я, конечно, не мог. Украдкой взглянув на Елену, я поднёс палец к губам. Та, видимо, расценив этот жест как нежелание сближаться с новоприбывшей, обещающе кивнула.

И тут же добавила:

— А у меня тоже ведь есть для тебя подарок! Можно?..

— и убежала в прихожую, где остался её белый клатч. Тем временем Порочестер (уступивший дорогой гостье своё кресло-качалку, а сам скромно пристроившийся на венском стуле — момент красноречивый!) начал соображать, какую страшную ошибку совершил с этим чёртовым «днём рождения». По тому, как он нет-нет, да и взглядывал на меня, было видно, что я, по его мнению, такого подарка совершенно не заслужил.

— Аллочка, а когда у меня будет день рождения, Вы мне картину подарите?.. — жалобно промямлил он.

Алла смущённо улыбнулась. (Улыбка у неё была хорошая, добрая и очень доверчивая, и вот тут-то она выгодно отличалась от Лены, на чьём улыбающемся лице всегда было написано: «вредина»).

— Вы же Овен по гороскопу, — мягко заметила она. — Это ещё не скоро будет-то…

После этих слов, которые можно было трактовать самым невыгодным образом, Порочестер совсем сник.

Вернулась Лена, неся с собой свёрточек — чем-то похожий на первый, только поменьше — и, нарочито изящно, по-лисьи двигаясь, пробралась на своё место рядом со мной на розовом диване.

— Я тоже ещё недостаточно хорошо знаю тебя, Андрюха, — начала она, — и тоже долго не могла придумать, что тебе подарить. Тебе ведь, в общем-то, ничего не нужно. Но я тут тоже подумала и решила… может быть, тебе понравится…

И решительно протянула мне свёрток. Когда я стал его разворачивать, то первое, что увидел — был твёрдый уголок, и на долю секунды изумился, неужели и Лена тоже, независимо от Аллы, решила преподнести мне картину. Но, развернув бумагу полностью, ахнул. Это была крохотная икона — потемневшая и поблёкшая от времени и, насколько я мог судить, представлявшая собой немалую ценность. Я человек совсем не религиозный, но от осознания того, что я держу в руках настоящую Вещь, вдруг почувствовал, как внутри меня начинает нарастать вполне физиологическая дрожь алчности.

Друзья по ту сторону стола тоже вытянули шеи, чтобы разглядеть подарок. Порочестеру вид иконы едва ли о чём-то говорил, но Алла-то была «в теме», и в следующий миг на её лице отразилось глубочайшее уважение.

— Фамильная реликвия, — опустив глаза, скромно объяснила Елена. — Как говорится, чем богаты…

— Лена, какой подарок, — упавшим голосом сказал я, еле поборов инстинктивный жест отстранения: «прости, не могу принять от тебя такой дорогой…». Я вправду не знал, что с ним делать. Всё-таки от подарков отказываться как-то неудобно, особенно теперь — Аллин-то я принял. Но и совсем взять его я не мог: мне было очень неловко от мысли, что Елена, видимо, не до конца понимает истинную ценность вещи, с которой так легко рассталась. Что ж, я решил, что для виду приму его, ведь всё равно пока живу у неё, а там видно будет, может быть, как-нибудь незаметно пристрою иконку на прежнее место.

— Подарок потрясающий, — согласилась Алла, которая всё это время поглядывала то на Лену, то на меня, — на Лену с сестринским сочувствием, а на меня — почти со страхом. Причину этих чувств я тогда не расшифровал, да и не до того уже было, ибо Порочестер, смекнув, что, так сказать, выпал из общего эгрегора, решил наверстать своё показным гостеприимством щедрого хозяина — и принялся разливать «Каберне» по бокалам с радостным криком:

— Так выпьем же за нашего дорогого виновника! Ура!!!

— Ура-а-а!.. — вполголоса подхватила Алла, которой, по всему, наша компания начинала нравиться: она зарозовела, оживилась и даже почти перестала сутулиться.

Елена тоже повеселела: теперь, когда стало ясно, что её подарок вне конкуренции — а, значит, победа за ней! — можно было плюнуть на соперничество, и она, наконец, позволила себе расслабиться и даже улыбнуться новой подруге, которую всё это время демонстративно игнорировала. Та ответила ей нежно-покровительственной улыбкой, машинально прищурившись, чтобы убедиться, правильно ли она поняла этот неожиданный знак внимания.

— Тост, тост! — закричал Порочестер и тут же сам и произнёс тост:

— Дружище! Дорогой дружище! Я хочу Вам кое в чём признаться. Незадолго до встречи с Вами мне удалось на основе многолетних экспериментов и наблюдений разработать стройную классификацию Интернет-пользователей. Я открыл, что они делятся на четыре категории (тут он по своей всегдашней манере стал загибать пухлые пальцы):

1) служащие ФСБ;

2) служащие МОССАД;

3) профессиональные тролли, которых владельцы ресурсов нанимают для оживления форумов и повышения траффика;

4) психи, маньяки, просто больные люди…

— Интересно, а себя ты к кому причислял? — ехидно встряла Елена, но Порочестер, досадливо сморщившись, замахал на неё рукой:

— Да подожди ты. Я продолжаю. Итак, дружище! До встречи с Вами моя система никогда не давала сбоя. Каждый, кто встречался на моём сетевом пути, прекрасно в неё вписывался. Но тут, на беду, появились Вы! И своим появлением в одночасье свели на нет всю статистику! Как же я негодовал! Сперва я думал, что Вы просто хорошо маскируетесь, и только не мог понять, на кого же Вы работаете. Для того и изучал Вас! Но потом, как я ни сопротивлялся, пришлось признать очевидное: оказывается, есть и ещё одна категория — пятая! Очень малочисленная, но есть! Это — истинные таланты, избранные, уникальные Личности, которым попросту тесно в рамках обыденной жизни, вот они и лезут в Интернет, чтобы украшать его собой и бесплатно раздаривать себя людям!.. (Леночка, молчи, к тебе это тоже относится, но твой день рождения ещё не скоро). Итак — давайте же выпьем за это, а также за моего замечательного друга, который ровно сорок пять лет назад удостоил нас своим появлением на свет! Ура!

— Я так и думала, что он — платный тролль, — пробурчала под нос Лена, но всё-таки не отказалась сдвинуть с нами бокалы.

— Да ладно, Лен, — тихо возразил я, — все деньги ведь в общую копилку. Какая разница, где он их зарабатывает?.. Хоть бы и в Интернете…

(Вино оказалось очень даже — я почмокал языком, но так и не обнаружил гадкого спиртового привкуса. Очевидно, ради моего дня рождения — то есть ради Аллы, конечно, — Порочестер всё-таки раскошелился.)

— Вы умеете пользоваться Интернет?.. — удивилась Алла. Она так и произносила, не «Интернетом», а как иностранное название, не склоняя, явно сглатывая недостающее звено ошибочного неологизма «сеть Интернет».

— Умеем, — вздохнула Елена, опуская скромный взгляд в рюмку.

…Посидели мы очень душевно. Так не хотелось расходиться, что просрочили время, когда ещё можно было вернуться домой — и Порочестер заявил, что никуда нас с Леной не отпустит. (А я уже собирался уже звонить Ринату Шарифовичу — своему квартиросъёмщику, — чтоб приютил нас на ночь). И чтоб не вздумали возражать! Места полно, сам он в последнее время как-то прижился на диване в гостиной, так что спальня вся целиком — к нашим услугам. Отоспимся, отдохнём, а завтра я протрезвею, вычищу зубы его «Хвойным Жемчугом» — и спокойно поеду домой на машине. К чему суетиться?..

Он прав, смиренно подумал я. К чему?.. Всё идёт так, как должно…

Для Аллочки он вызвал по телефону такси, на котором и напросился её проводить, когда оно-таки пришло. Девчонки расстались лучшими подругами — надо было видеть, как они трогательно расчмокивались на прощание.

И всё же, когда он уехал и мы с Еленой улеглись в предоставленную нам постель так естественно и непринуждённо, словно были супружеской парой со стажем, она сказала мне:

— Слушай, он, по-моему, всё-таки свихнулся. Знаешь, что он мне заявил?.. Ну, помнишь, когда Алла тебе свои картинки в альбоме показывала, а мы на кухне посуду за вами мыли?.. Так вот, он сказал, что пока подождёт строить дом. А на отложенные деньги арендует в центре Москвы помещение и откроет ГАЛЕРЕЮ!!! И развесит там свою Аллу! А ты… — ну что ты смеёшься, тебя, между прочим, тоже к делу приобщили! — ты будешь писать о ней гениальные статьи и продвигать её где только можно… Раскручивать… Вот такие у него грандиозные планы!..

В иной ситуации я ответил бы ей, что планы Порочестера, скорее всего, потерпят крах — во всяком случае, в той их части, что касается меня. Ибо даже по тем невнятным, наверняка очень далёким от оригинала фоторепродукциям, что успел я сегодня увидеть, мне стало ясно, что Алла — талантлива. Не люблю бросаться словами, большим художником её пока не назову, но очевидно одарена. А я никогда не умел писать об истинном Искусстве. Я слишком его уважаю. Мне нечего сказать о нём — оно говорит само за себя, я ему не нужен. (Наверное, поэтому я и о любви говорить не умею.) Мне подавай никчемное, пустое, дешёвое — вот из него-то я сделаю конфетку, тут вступает в игру уже моё искусство, моя сила!.. Мне нравится самому чувствовать себя творцом, и чтобы материал мне в этом не мешал, не перебегал дорогу. Не терплю ревновать Музу к художнику. Главным в нашем совместном продукте должен быть я, а не он.

Вот что я сказал бы Елене, если б, повторюсь, разговор шёл в другое время и в другом месте. Но сейчас я вовсе не был расположен к заумным беседам, поэтому попросту закрыл ей рот, как сумел, и мы уже без всяких помех отдались тому, к чему шли так долго, такими извилистыми тропами. Странно, но даже в наши солнечно-медовые реки совершенного счастья дегтярной струйкой всё-таки вплеталось лёгкое сожаление о, по-видимому, навсегда потерянном друге.

4

Но Порочестер не пропал. Даже наоборот — теперь окончательно стало ясно, что без нас ему никуда. Чуть позже он признался: в тот вечер мы так понравились Алле, что она, наконец, перестала чураться милого, но слегка экстравагантного кавалера, — и тут-то у них всё и закрутилось по-настоящему! Видно, Аллочка была из тех, кто оценивает человека в первую очередь по его кругу общения. Что ж, позиция очень разумная и здравая.

Вскоре она, наконец-то, приехала к нам на дачу — естественно, с этюдником. Оценила наши угодья алчно прищуренным глазом художника — и установила своего трёхногого друга на невозделанном ещё травянистом холме среди берёз, лицом к дому. Елена ходила-ходила кругами, наблюдая, как Алла неторопливо, но деловито выдавливает краски на палитру, делает ладонями «окошечко», ловя в него давно не крашенное деревянное строение, целится острой кисточкой в холст… — и, наконец, не выдержала:

— Извини, пожалуйста, — можно спросить? Я, конечно, ничего в этом не понимаю, но всё-таки… только без обид, ладно?.. — в общем, объясни ты мне, Бога ради: ЧТО ТЫ НАШЛА ТУТ КРАСИВОГО?!!

Но Алла была от наших пейзажей просто в восторге. Вскоре она начала наезжать регулярно, чему мы все были только рады: помимо того, что вчетвером было попросту веселее, наш друг Порочестер понемногу опять становился тем Порочестером, к которому мы привыкли — детски-эгоистичным, самодовольным, бурным. Когда она оставалась на ночь, Елена, чтобы не смущать «молодых», перебиралась ко мне в фургончик, где на столике, рядом с ноутбуком, стоял теперь аккуратно припёртый к стеночке св. Пантелеймон. Я больше не предпринимал попыток потихоньку запрятать его среди прочего Елениного хлама: задним числом до меня дошёл, наконец, смысл подарка — и я похолодел от ужаса перед собственной толстокожестью и тем, какую страшную бестактность чуть не совершил. Лена не просто антикварный сувенир мне дарила — и даже не предмет культа — саму себя, своё прошлое и будущее! — а я, дурак, сразу этого не понял. А вот Алла поняла, поэтому и смотрела тогда на нас так странно. Женщина всегда преклоняется перед Чувством, а заодно и перед тем, кто способен его вызвать.

Я очень надеялся, что это в конце концов удастся и Порочестеру. Что до него, то он, похоже, впервые в жизни был по-настоящему влюблён — и упивался этим ощущением с восторгом неофита. Чего стоило хотя бы одно то, что он, по-видимому, напрочь забыл про Интернет!.. Я-то с ноутбуком работой связан, поэтому нет-нет, да и послеживал за происходящим на сайте, а заодно и за своими друзьями — появляются они там или нет? Так вот, Порочестер не активировал свой аккаунт уже, наверное, недели две! Я мог только склонить голову перед Аллой, которая одним своим появлением сделала то, что не удавалось нашей троице даже путём многомесячных тяжких трудов.

Был я благодарен ей и ещё кое за что… Теперь, когда у меня появилась Лена, родной человек, я как-то незаметно для себя перестал рваться обратно в город — хотя до окончания срока аренды осталось-то всего ничего. Я искал в себе прежнюю тоску… и не находил. Больше того, я, как никогда и нигде раньше, чувствовал, что я дома — и это было удивительное чувство. Иногда мне даже становилось совестно перед Порочестером — уведя от него хозяйку, не отодвинул ли я его — нашего главного идеолога и двигатель прогресса — на задний план?.. Но Порочестер-то чувствовал себя как дома везде.

Об упомянутой Еленой «галерее» я услышал от него примерно спустя месяц после вечеринки, что меня очень удивило — честно говоря, я был уверен, что всё это — обычный пьяный трёп. Однако я, как всегда, недооценил полёт фантазии своего друга.

В тот вечер мы трое, по сложившейся с началом лета традиции, пошли после ужина гулять — простенький наш маршрут пролегал до покосившихся ворот садового товарищества и обратно. Сгущались сумерки, вокруг нас с Еленой, с ног до головы обмазанных остро-пахучими реппелентами, не перебивавшими печального запаха вечерней сырости, звенели комары, не решаясь познакомиться поближе (для верности Порочестер, как некий Данко, нёс на вытянутой руке тлеющую путеводным огоньком ароматическую спираль). Попадающиеся по дороге одинокие чёрные домики с уютно светящимися окошками навевали сладкую тоску и ностальгию о чём-то несбывшемся.

— Ну хорошо, — говорила Елена, — допустим, снял ты это помещение. Какое-нибудь не очень дорогое, в подвальчике под склад. Ну, отремонтировал. Ну, развесил там свою несчастную Ал…

— Сейчас как раз и модно устраивать выставки в катакомбах, — вклинился я.

— Вот-вот. Ну а дальше-то что? Кто к вам пойдёт? Кому вы нужны со своим дурацким искусством? (это она уже мне). Тут только реклама и реклама, а у вас таких денег, да и пробивных способностей нет и никогда не будет, раскручиватели хреновы!

— Дура ты, Леночка, — оскорбился Порочестер. — Безнадёжно отстала от жизни. В наше время только полный кретин платит за рекламу, которой всё равно ни один придурок уже не верит. Зачем вся эта бодяга, если есть куда более простое, дешёвое и верное средство…

— Интернет! — негодующе, в один голос воскликнули мы с Еленой, синхронно останавливаясь посреди раскисшей от недавнего дождя тропки.

— Да, Интернет! — вызверился на нас Порочестер. — Что, брезгуете?.. Вы ещё не знаете, какой я опытный боец! Я заполоню собой все блоги! Все социальные сети! «Живой журнал», «мой мир», «мой круг», «в контакте», «одноклассники», «фейсбук», «твиттер» — всё это будет у моих ног!.. Вы знаете, какой я коммуникабельный. У меня будут сотни, тысячи, миллионы френдов! И всех их я буду до тех пор кормить и кормить Аллочкой, кормить и кормить, до тошноты и посинения, пока они не сломаются — и не прибегут в мою галерею, как миленькие!..

Он так размахивал руками, что мне пришлось отобрать у него ароматическую спираль, пока он не прожёг ею новую Еленину кофточку.

— Не прибегут, — скептически сказала та, отшагивая на безопасное расстояние. — Я бы на их месте просто забанила бы тебя и всё. Но уж точно не побежала бы глазеть на такую скукоту…

Порочестер угрожающе засопел.

— Лена, Лена, — примирительно сказал я. — Ну что ты обрубаешь человеку крылья. Всё у нас получится, единственное, я не понимаю, зачем сразу «галерея»? Давайте начнём с малого, с того, что лежит под ногами. Вот к тебе каждый день приходят клиенты, есть и очень обеспеченные. Тем более сейчас лето, сезон. Давайте повесим несколько Аллиных работ в массажном кабинете и на кухне. Люди, расслабленные после массажа, очень хорошо будут реагировать на искусство…

— Я не против, — смирилась Лена, зато Порочестер раздражённо хмыкнул. Я понимал — такие доморощенные варианты не устраивали его, он уже видел себя крупным галеристом, покровителем новой Звезды. Говорю же, он человек широкого размаха…

— Вообще-то, дружище, — осторожно начал я, — Лена в чём-то права. В наше время никто не станет ломиться просто так на живопись, даже самую талантливую, если у художника нет имени. Все экономят своё время, не хотят покупать кота в мешке. Выход один — надо выдумать какую-нибудь оригинальный ход, что называется «фишку», сделать из Аллы проект…

Порочестер круто развернулся на тропинке и чуть не оскользнулся в мусорную кучу на обочине.

— Алла не проект! — заорал он, багровея. — И никогда им не будет!!! Вы бросьте эти Ваши искусствоведческие штучки! Алла — настоящий Художник, никогда она в угоду Вам не станет лепить вонючие инсталляции, фотографировать умирающего отца, ползать голой на четвереньках и кусать журналистов за ноги…

(Это было что-то новенькое — раньше эрудиция Порочестера в области изобразительного искусства так далеко не простиралась. Я понял, что общение с Аллой не прошло для него даром).

— Не знаю, что даёт Вам право так экстравагантно и узко толковать слово «проект», — позволил себе, наконец, обидеться и я.

Назад шли смурные и обиженные друг на друга. Ароматическая спираль догорела и погасла, и теперь нам приходилось вручную отбиваться от комаров, которых не отпугивал даже Порочестеров реппелент с запахом лимона.

Меж тем бедняжка Алла, по-видимому, даже и не подозревала, какие страсти вокруг неё клокочут. Приезжала она к нам на уик-энд не отдыхать и почивать на лаврах, а честно трудиться — и не в одном только смысле. Творить искусство, когда все вокруг заняты грубым физическим трудом, казалось ей неприемлемым, недостойным истинного художника, — и всё чаще бедняжка, забросив этюд на полдороге, жалобным голоском просила разрешения «сходить за водой или что-нибудь прополоть». Первого Порочестер ей категорически не позволял — это оскорбило бы само его представление об Аллочке как существе трепетном и неземном, на чём, собственно, и слетела крыша старого развратника. Зато второе негласно было вотчиной Елены, а уж та всегда была рада усадить художницу к грядкам или заставить корчевать старые пни на целинных участках. Счастливая Алла, дорвавшись до работы, совершенно слетала с катушек, теряла счёт времени и собственным силам — и упахивалась так, что одна Елена потом и могла починить её натруженную спину.

(Кстати, оба агрессора сильно ошибались на Аллочкин счёт. Люди, от искусства весьма далёкие — не считать же, ей-Богу, таковым их поэтические потуги! — они стереотипно считали даму творческой профессии априори безрукой во всём, кроме собственно живописи; но я-то, смежник, хорошо знал, что под воздушными рукавами женственной блузки этого милого создания — стальные мускулы, натренированные постоянным тасканием туда-сюда тяжеленного мольберта, да и пальцы, привыкшие натягивать на раму холст, вероятно, не менее крепки, чем у моей обожаемой массажистки.)

Именно Аллочка, лавируя с лейкой под клеёнчатой крышей теплицы, стала первой, кто в один из солнечных летних дней обнаружил в ворсистых зарослях рассады крохотный зелёный помидорчик.

— Люди, идите сюда, сюда!!! — дурным голосом завопила она так, что мы — в это время рассредоточенные по разным углам участка — даже сквозь полиэтилен услышали. Конечно, тут же бросились на зов, перепугавшись, что с Аллой что-то приключилось («или она с её неповоротливостью что-то поломала» — Елена). Но, когда все увидели, в чём дело (Алла от восторга даже не могла говорить, а издавала невнятные звуки, жестами указывая на виновника торжества), испуганное молчание уступило место разноголосому сюсюканью осчастливленных земледельцев, среди которых, должен признаться, был и я.

Даже скептичная Лена невесть где растеряла свой скепсис: забавно было смотреть, как она, от потрясения забыв о приличиях, прыгает на одной ножке и с силой хлопает по плечу то меня, то Порочестера, вереща: — Первенец! Ребята, это же наш первенец! Вы чувствуете себя отцами?.. — Что уж говорить о Порочестере, которому только дай повод сладко распищаться и пустить скупую мужскую слезу.

Впрочем, скоро все притихли — то ли из страха перед некоей тайной, на которую жутковато-маняще намекал стоящий в теплице острый запах зелени, то ли от переполненности, невозможности адекватно выразить распиравшие нас чувства.

— Я ему подарок на первый зубок куплю, — растерянно бормотал Порочестер, потирая потные от волнения ладони. — Вкусное удобрение какое-нибудь…

Все стояли красные, взлохмаченные, перепачканные в земле — у девчонок даже мордочки невесть когда успели загваздаться, — и сияющими глазами смотрели друг на друга. Это было удивительное мгновение, такие выпадают людям нечасто. Мы были одним целым, между нами не существовало ни ревности, ни скепсиса, ни обид, ни раздражения, ни прочих поводов для склок.

— Пожалуй, такое дело надо обмыть, — наконец, нарушил я это густое, полное чувств молчание.

Умница Елена предложила поискать, нет ли где ещё плодов. И точно: общие поиски увенчались обнаружением ещё трёх помидорчиков. Тут Порочестер, вдруг что-то вспомнив, выскочил из теплицы и, смешно перебирая короткими ножками, засеменил в сторону дома. Догадываясь, в чём дело, я украдкой выскользнул следом и отправился за ним — мне было интересно посмотреть, что и как станет делать мой друг.

И точно — я нашёл его именно там, где ожидал найти: на задах, сидящим на корточках у грядки, где рос его возлюбленный физалис — тоже паслёновый. Увы, он почему-то явно отставал от своего двоюродного брата.

— Ничего-ничего, — бормотал Порочестер, обирая с земли мелкие сорняки, — мы ещё себя покажем… Мы зато из них всех — самые красивые… То-то будут зелёные фонарики Аллочке для натюрморта…

Его общение с капризным овощем выглядело так интимно, что я поспешил тихо, на цыпочках отойти.

Чуть позже, когда немного спала жара, вспомнили о моём предложении: вынесли наружу небольшой столик вместе со складными стульями и принялись «обмывать». (Сам я, правда, пил только чай — осваивал кабальные шофёрские привычки). Девчата устремили зажмуренные лица к уходящему солнышку — ловили прилипчивый неагрессивный загар. Порочестер, которого всё не отпускало умильно-расслабленное настроение, вдруг принялся рассуждать о том, что мы всё-таки не совсем правильные земледельцы:

— Раз уж мы так хорошо показали себя в деле, надо пойти до конца и стать настоящими сельчанами. Все так делают. Леночка, у тебя там, в твоих антикварных залежах, не завалялось часом какого ни на есть самогонного аппарата?..

— Ещё не хватало, — поморщилась Елена. — Сосёшь свой «Курвуазье» — и соси.

— А у меня папа когда-то гнал, — мечтательно сказала Алла. — Дома, на плите стоял агрегат. Огромный такой. А внизу, под окном — банки с этим, как его… первачом… А тогда нельзя было, самогонщиков ловили, наказывали. Я в детский сад ходила, мне родители велели никому не говорить, даже подружкам, — а то папу в тюрьму посадят. И я молчала, как партизан, ни разу папу не выдала…

— Ещё совсем тютютюсенькая была — а уже можно было доверять! — восхитился Порочестер и поцеловал Алле руку.

* * *

Вечером Алла поехала домой, точнее, я её повёз — благо эта важная миссия лежала теперь на мне полностью. А то ведь поначалу этот псих — её кавалер — неизменно садился с нами, притом на переднее сиденье, видимо, опасаясь, как бы чего не вышло. Ну и зря. Алла наедине со мной отдыхала. Никуда не денешься, я всё-таки признался ей, что мы с ней учились в одном заведении, и теперь пришёл уже её черёд с силой хлопать себя по лбу: «Надо же, а я-то всё понять не могу — где я тебя видела?!.. Лицо такое знакомое…»

Чуть позже она призналась мне, что я в те годы был «очень симпатичным мальчиком» и она даже «обращала на меня внимание». Ну, теперь-то об этом и вспоминать было опасно…

Забавно, но, похоже, я играл при Алле ту же роль, что когда-то при Елене — что-то вроде связующего звена, передатчика, консультанта по оригинальностям и закидонам Порочестера. Привыкнуть к моему экстравагантному другу нелегко, это, как я понимаю, процесс для женщины небыстрый — как бы ни была она увлечена, прикуплена, заворожена его инфернальным обаянием, — и ей полезно время от времени отдышаться, прийти в себя, держась за что-то более нейтральное, знакомое и безобидное. Эту возможность я ей и предоставлял с радостью, как когда-то Лене. С той разницей, что, в отличие от Лены, с первой встречи ущемившей моё сердце, Алла как женщина абсолютно меня не волновала. Ну, не мой типаж и всё. Так что Порочестер совершенно зря нервничал — я даже в страшном сне представить себе не мог, что у нас с Аллой вдруг началось бы что-то похожее на флирт. Не говоря уж о чём-то большем…

А вот человеком она оказалась очень хорошим, и мне было просто приятно болтать с ней о всякой всячине. Она с первых же дней завоевала моё уважение своей тихой самодостаточностью — частым свойством истинно творческих людей. Вот только самих этих «истинно творческих» я встречал редко… А наша Алла была именно такой. Не в пример своему дружку она и думать не думала о какой-то там «раскрутке» и связанных с нею веригах, больше всего на свете боясь одного: что ей помешают работать так, как ей хочется. Кусок хлеба у неё был небольшой, но верный — одарённые детишки и просто люди, мечтающие научиться рисовать «для души», никогда не переведутся. А больше ей ничего ни от кого не надо было. Кроме, опять-таки, одного: чтоб не мешали.

Собственно говоря, именно этому её качеству Порочестер и был обязан тем, что спелый плод упал ему в руки. Всю свою творческую жизнь Алла была мучима только одним: успеть, успеть, успеть хоть что-то сделать!.. О личном она как-то и забыла — нередкое упущение творца. В один прекрасный день родные, как водится, озабоченные тотальным отсутствием внуков, решили то ли подшутить над неразумной дщерью, то ли подтолкнуть её на что-то — и отправили заполненную наугад анкету и набор фотографий в редакцию телешоу «Давай поженимся»; и кто ж мог знать, что эта шутка, которую добрая девушка поддержала только из жалости к старым любимым кретинам, обернётся для неё таким удивительным образом?..

— Он на меня сразу произвёл впечатление, — признавалась она, — какой характер! И лицо потрясающе выразительное. Если у него только часика два свободных найдётся, напишу его портрет…

— Найдётся, найдётся, — ободрил я её. Увы, пока что Порочестеру действительно было не до позирования. Как ни хотелось ему иметь свой портрет кисти любимой женщины, тратить подобным образом драгоценные секунды, проведённые рядом с Аллой, казалось ему преступлением. Он предпочитал смотреть, как она работает, тихо сопя у неё за спиной.

Вот только если б он в этом хоть что-нибудь понимал… Детски-наивные восторги почитателя таланта — «Ой, как здорово, как похоже НАРИСОВАНО! Лучше, чем любая фотография! Прямо так и хочется туда запрыгнуть!» — были бедняжке как звук ножа по стеклу, и тем хуже, чем больше она была увлечена говорившим. Диво ли, что моё общество было ей приятно!..

Из всей компании только я один её понимал, только со мной она отваживалась говорить открыто и свободно о том, что её волновало. Помню, как-то раз — был такой же воскресный вечер, я вёз её домой и где-то в районе Балашихи мы застряли в пробке, — она поделилась со мной тем, что, по её словам, давно её мучило. Вот уже несколько лет, как искусство перестало удовлетворять её, делать счастливой, как раньше; у неё такое чувство, будто она переросла саму себя, а дальше стремиться некуда:

— Я ведь очень талантлива, я знаю… И в своём кругу — без лишней скромности скажу — состоялась. Выставляюсь, иногда премии беру, работы, в общем, неплохо продаются… Только это всё не то, не то! Мне лично для себя уже ничего не надо. Во мне столько сил!.. Хочется что-то делать для людей, дарить им, отдавать!.. Только я ведь отлично понимаю — никому моё творчество и даром не нужно. Даже узкому кругу… Не-художникам я мало интересна, а для своих коллег — лишний конкурент, не больше…

И, после паузы:

— Я хочу, только не смейся, своим творчеством двигать мир вперёд! Изменять его к лучшему! Только вот как нам, живописцам, за это взяться? Не глянцевые же картинки рисовать на социальные темы, как… (и она назвала имена двух известнейших российских титанов кисти — из тех, о ком коллеги вспоминают с крайней брезгливостью, зато любит и ценит так называемый «простой народ».) — Я так никогда не смогу… только если перестану быть художником… Да и к чему призывать? Что клеймить? Сейчас ведь время такое — непонятно, что хорошо, что плохо. Я, например, не понимаю…

Тут я ничем её утешить не мог. Я и сам мучился от сознания никчемности и даже вредности того, чем занимаюсь всю жизнь. Алла хотя бы творила подлинное искусство, которое, кстати, никому не навязывала; искусство, свободное от унизительной необходимости заискивать перед современностью. Я мог только восхищаться ею и по-хорошему завидовать. Кстати, подумал я, — посвятил ли её Порочестер в свои грандиозные планы?..

В лоб спрашивать постеснялся, но кой-какими косвенно-наводящими вопросами прозондировал. Оказывается, ещё не посвятил. Ну, нет так нет. Сдавать своего друга и лишний раз смущать прозрачную душу художницы я не стал.

— Я тоже не знаю, как правильно, — честно признался я. — Но ещё поищу.

5

Странная манера Аллы одеваться и причёсываться, к которой я, впрочем, уже почти привык, навсегда перестала занимать меня, когда я, наконец, побывал в её мастерской. Кажется, это было как раз тогда, после нашей «помидорной вечеринки». Да, точно. Обычно ведь я доставлял её домой, прямо к подъезду, да там и высаживал, даже не заходя внутрь, — хоть и был приглашаем неоднократно. (Спасибо, конечно… но к чему мне лишние проблемы с психованным ревнивцем, который, я ведь знаю, по моём возвращении обязательно примется в мельчайших подробностях вызнавать, что да как?..)

А тут вдруг… — то ли выпитое сказалось, то ли просто Алла нашла, что мы уже достаточно знакомы, чтобы мне доверять… — в общем, она мне и говорит:

— А поехали на Масловку! Я тебе свои работы покажу. А то треплемся-треплемся, а ты ещё и не видел ничего…

Естественно, на сей раз ломаться я не стал. Мне давно хотелось посмотреть Аллу в оригинале, да и от чашечки чая с печенинкой перед муторной обратной дорогой глупо было отказываться. И вот… Поднимался с энтузиазмом — а назад шёл и вовсе расквашенный: в этот миг мне, как никогда, было стыдно за ту вредную ерунду, которой я всю жизнь занимаюсь.

Если раньше я ещё мог сомневаться, то теперь окончательно убедился в том, что Алла — талантлива. Как я и думал, она оказалась из тех мастеров, которых обязательно надо смотреть вживую: даже самая дорогая полиграфия попросту не смогла бы передать тончайшие цветовые соотношения и переливы оттенков в её пейзажах и — реже — интерьерах. Я как тонкий ценитель почти физически наслаждался, вглядываясь в эти работы, и Алла смущённо улыбнулась, когда я назвал её «Набоковым от живописи». В чём-то она была права, говоря о своей «ненужности людям» — человеку неискушённому, без специальной подготовки понять прелесть этих картин было бы трудно. Зато перед серией портретов остановился бы даже человек, ничего не смыслящий в живописи. Все они были крохотные, не больше 50х50, но даже я, собаку на этих делах съевший, не в силах был объяснить, каким образом она с помощью лаконичных и даже скудных средств ухватывает саму суть, ядро натуры. Видимо, это и был тот самый дар свыше, неподвластный алгебре искусствоведов, и мне оставалось только склонить голову перед чем-то, что больше и выше меня.

Это было двойственное чувство — радостное и горькое. Впервые за всё время нашего знакомства я отчётливо понял, что мы, в общем-то, не нужны Алле, может быть, даже мешаем. (Доселе я наивно полагал, что стареющая девушка должна руками и ногами хвататься за такую удачу). Сумеет ли Порочестер удержать её, я уж не говорю — заставить всё бросить и переселиться к нам, на природу, но хотя бы просто удержать?..

Я очень на это надеялся.

Ибо только теперь, когда срок моего вынужденного пребывания за городом почти подошёл к концу, я с режущей ясностью понял несомненную истину: спасти нас, всех четверых, от нарастающего ужаса безысходности и бесцельности жизни может только одно — выдуманная Порочестером коммуна. И спасала всё это время! Мысленно оборачиваясь назад, я вновь и вновь с изумлением видел: именно в эти месяцы, несмотря на все препятствия, холод, жару, дискомфорт и наши внутренние дрязги, — а, может быть, именно благодаря им — я, наконец, почувствовал себя живым, реальным, земным человеком, почти забыв о прежнем странноватом обломке разорённой и размытой аристократии, никому не нужном, ни на что толком не годном и не знающем, куда себя приткнуть. (Кроме Интернета). А Лена, должно быть — той самой настоящей русской женщиной, какой её знали на форуме «Златоперья». А Порочестер — лидером и учителем… Да, как ни странно, но только здесь — и так — мы все по-настоящему были собой.

Что же до Аллы, то у неё это счастье могло быть ещё впереди. Но не будет, если не будет коммуны. А жаль. Очень жаль, потому что я как раз вот только сейчас придумал для Аллы ПРОЕКТ. Да-да, дружище Порочестер, проглотите — именно ПРОЕКТ. Не тот, на какие Вы бросаетесь с пеной у рта, а настоящий, очень хороший. В самый раз для Вашей будущей галереи. Там от Аллы вовсе не потребуется наступать себе на горло и предавать своё искусство ради дешёвого выпендрёжа. Совсем наоборот. В моём проекте Алла, продолжая быть тем, что она есть — подлинным художником, — получит ещё и возможность осуществить свою мечту, то есть двигать своим искусством мир к лучшему. Сама бы она к этому никогда бы не пришла, при всём желании — как говорится, по техническим причинам. А в моём ПРОЕКТЕ — может! Вот такой вот парадокс.

Но этого, наверное, никогда не будет. Уж больно на тонком волоске висит наша только-только народившаяся коммуна…

Весь в унынии я приехал домой и, даже не пожелав спокойной ночи своим друзьям, завалился спать. Они меня не тревожили — думали, видно, что я просто устал с дороги. Воскресенье, как-никак. Пробки…

Но назавтра…

Назавтра, когда вёз Порочестера на работу, я потихоньку принялся зондировать почву. (Забавно, но наш автомобиль, похоже, был теперь лучшим местом для задушевных разговоров тет-а-тет). Что у него в планах?.. Скоро ли он собирается покинуть нас и зажить сытым и довольным семьянином в своей городской квартире с антиквариатом и хохотуном-звонком?.. Не жалуется ли Аллочка, что райская дачная жизнь совсем оторвала её от работы и превратила из элегантной дамы творческой профессии в недоделанную селянку?..

К моему приятному удивлению, Порочестер оказался неожиданно категоричен:

— Ни-ни-ни-ни-ни!!! Только здесь! В конце концов, для чего её брал-то? Я ей сам тут мастерскую выстрою, за тем холмиком, знаете, где берёзки. Большую, не какие-то там два с половиной квадратных метра, как на этой, как её… Масловке! Места хватит! А туда, к себе, пусть наведывается раз в неделю — глянуть, не затопило ли чего, не пришли ли телефонные счета или налоговое извещение какое…

Я возразил, что, возможно, Алле будет трудно расстаться с детишками, которых она учит рисовать. В ответ Порочестер отрезал:

— Ничего, переживёт. У нас будут свои детишки. Пусть их учит.

Ну, что тут скажешь?.. По всему было похоже, что выбора у Аллы нет! Я немного повеселел. Рано я хоронил коммуну, у неё был шанс. Я-то знал, как этот страшный человек настойчив и последователен, когда хочет чего-то добиться.

И вот тут-то… я посвятил его в свой ПРОЕКТ.

После того, как я довёл мысль до логического завершения, Порочестер ещё минут пять молча сопел. Потом буркнул себе под нос:

— Остановите машину.

«Обиделся он, что ли?..» Странно, я мог бы поклясться, что в моей идее нет ничего обидного — уж для Аллы-то во всяком случае. Но, зная характер своего друга, не стал ни о чём спрашивать — а только сделал, как он велел: проехал ещё километра два и, найдя наконец, крохотный проём между автомобилями (мы уже въехали в город), с акробатической ловкостью произвёл «параллельную парковку» у тротуара.

Когда автомобиль остановился, Порочестер резко повернулся ко мне — и тихо, потрясённым голосом проговорил:

— Дружище, Вы гений.

И, для удобства отстегнув ремень, крепко обнял меня. Я с испугом заметил, что его выпуклые тойтерьеровы глаза налиты слезами.

Остаток пути Порочестер трындел без умолку. Новая мысль, наконец, улёгшись в его крупной голове, вызвала там такой всплеск творческой фантазии, что я только рот разевал: мне и в голову не приходило, что моя идея, простая, как всё гениальное, способна дать такие развесистые ответвления. Проект, говорил он — это понятие свободное и широкое, чем шире — тем лучше. А посему мы вовсе не обязаны зацикливаться на живописи — точнее, на одной Аллочке, как бы сильно он её ни любил…

— О?.. — изумился я.

…Да-да, дружище. Купим Ленке фотоаппарат. Она как раз (помните, недавно?) жаловалась, что все её «фотики» у бывшего мужа остались, — так вот и получит новый. Со штативом и этой, как её… зеркалкой! Но и это ещё не всё. Себя мы тоже не должны забывать. К примеру, он, Порочестер, известный сетевой поэт, пародист и критик, вполне может устроить в каком-нибудь уютном ресторане творческий вечер. В рамках проекта, конечно. Благо у него готов уже целый лирический цикл, посвященный Алле («а ведь это как раз то, что надо, дружище, правда?..») Друзей в Сети у него много, человек сто-двести точно соберёт. Лена тоже может что-нибудь почитать. У неё есть, он-то знает. Да и Вы, дружище, вовсе не должны ограничивать себя заумными статьями об Аллочкином творчестве. Вспомните, что Вы не только публицист, но и отличный прозаик. Почему бы и Вам не написать что-нибудь художественное, что-нибудь эдакое… в рамках нашего с Вами замечательного проекта?..

На этом месте я позволил себе расслабиться и отключиться, поняв, что мой… то есть уже НАШ проект — в надёжных руках. Теперь, я знал, Порочестер не успокоится, пока не поставит на уши весь Рунет. Оставалось только уговорить Лену. Честно говоря, я немного побаивался её всеразъедающего скепсиса.

И зря. Узнав обо всём, она чуть потолок головой не проломила.

Пацаны сказали — пацаны сделали. Уже на следующий день мы с Порочестером купили ей фотоаппарат. Недорогой пока, простенький, без «зеркалки» (тут уж я проявил жёсткость), но для её уровня — как раз. Новоиспечённая фотохудожница, пища от восторга, тут же кинулась его осваивать. Оказывается, когда-то в юности она увлекалась фотографией — момент из её жизни, доселе нам неизвестный. А вот поди ж ты. Но тогда не было таких технических возможностей, как сейчас. А теперь они появились пользуйся-не-хочу, и всю последующую неделю Елена развлекалась тем, что производила в неисчислимых количествах разнообразные «макро»: то переливчатая капелька росы на смиренно склонившейся травинке, то вот-вот уже готовые к выбросу и приземлению паращютики лысеющего одуванчика, то огромный, нежнозелёный, снабжённый кучей полезных приспособлений от панциря до когтей-крючьев, размахивающий антеннами, немного брюзгливый с лица кузнечик.

— Нас бы, что ли, сфотографировала разок, — обижался Порочестер, — а то всё каких-то букашек да таракашек. Ну ладно меня, урода, не хочешь, так хоть Андрюху — вон он какой весь из себя красавец, хоть мужскую туалетную воду рекламируй!..

Но Лена только смеялась да отмахивалась, да продолжала упоённо ползать в траве с новой игрушкой в руках. И то понятно — на нас обоих она уже насмотрелась выше крыши во всех возможных ракурсах. А вот удивительный мир крохотной живой природы был ей до сих пор в новинку.

Наверное, пришло время рассказать, в чём же заключался изобретённый мной проект.

Все очень просто. Проектом должна была стать сама наша коммуна — компания начинающих дауншифтеров. Это явление в наше время очень модное. (Говорят, даже некоторые олигархи бросают всё и уезжают на природу — с семьями, а то и целыми колониями). Но редкое. (Лично я, кроме нас четверых, с такими смельчаками не знаком). Модно и редко — как раз то, что нужно, чтобы выдать наше начинание за смелый художественный проект. Мы были, так сказать, сами себе перфомансом.

Но на самом-то деле мы ведь были никаким не проектом, не перфомансом, даже не популярным социальным начинанием. Мы просто жили. Жили, как умели. И вот тут-то и вступала в силу хитрая начинка моего плана. Зачастую люди склонны принимать перфоманс, мишуру за настоящую жизнь. Выдавать, так сказать, позолоту за золото. А мы собирались, наоборот, — показать таким же, как мы, заблудившимся одиночкам возможный путь, вариант развития жизни, выдав его за модный перфоманс! Этим парадоксом я особенно гордился.

Больше того. В наше время перфоманс часто выдают за изобразительное искусство, что особо бесит художников Аллочкиного типа. А мы собирались сделать наоборот! Пусть все думают, что Алла пишет наши виды, интерьеры и портреты в рамках остросоциального проекта «Коммуна». А на самом деле она свободно творила, писала то, чем была увлечена, чем дышала, что любила — то есть нас, нашу жизнь и окружающую среду. Именно поэтому я пока не торопился посвящать её в проект. Не хотел прежде времени ограничивать её свободу.

Хотя рано или поздно, понимал я, придётся это сделать. Просто для того, чтобы Алла знала — то, что она ищет, о чём мечтает, способно воплотиться в реальности.

А пока Алла и без всяких там проектов трудилась, не покладая рук. Одной из лучших, на мой взгляд, её работ этой серии стал великолепный портрет Елены. Не знаю, как и когда они это сделали, — девчонки работали, в основном, когда я бывал в дороге, возил Порочестера туда-сюда, видно, не хотели, чтоб им кто-то мешал, так что, возвращаясь, я видел уже сильно продвинутый вперёд… — сперва эскиз, потом рисунок, подмалёвок, ну и так далее, пока, наконец, мне не соизволили показать законченную вещь. Увидев её, я обомлел. Наверное, более верного и тонкого образа Елены создать было и невозможно, и я только поражался, как Алла — женщина, а, значит, немного змея! — смогла с такой любовью, даже, лучше сказать, любованием написать свою натуру. Елена в белом сарафане, с редчайшей солнечной улыбкой сидела у клубничной грядки, и в золотистых волосах её играло солнце, и солнечным светом было пронизано всё вокруг, и вся она была — Солнышко. (Боюсь, правда, что Алла слегка нарушила свои принципы и воспользовалась (Елениным же) фотоаппаратом, — ибо сильно сомневаюсь, что моя Ленка способна просидеть в такой естественной позе долго. Но пусть это навсегда останется их маленькой тайной.)

Потом была серия карандашных набросков с меня и — наконец! — долгожданный портрет Порочестера. Но вот с этим-то портретом и произошла неприятная история, чуть не поставившая всю хрупкую постройку нашего существования под угрозу.

А так хорошо всё начиналось!.. Портрет писался в избыточно-роскошных декорациях второго этажа — природа, конечно, природой, но и Порочестер без привычного интерьера — не Порочестер. Позировал он очень хорошо, смирно, ибо всегда был склонен к длительным и глубоким раздумьям. Восседал в антикварном кресле семнадцатого века, левую руку возложив на плавный подлокотник, правой томно облокачиваясь на стоявшую рядом тумбу красного дерева, на которую Алла для вящей убедительности поставила ещё и позолоченные каминные часы с завитушками и бронзовым амурчиком на верхушке.

Обычно в конце сеанса Алла, сняв холст с этюдника, скромно ставила его лицом к стене рядом со своей небрежно брошенной сумкой, чем как бы обозначала — это тоже её личное имущество; и деликатный Порочестер, не смея нарушить границы частного пространства, раз от разу вынужден был стойко обарывать своё любопытство. Но как-то раз случилось непредвиденное — Лена для какой-то минутной надобности кликнула Аллу снизу, и та, всегда готовая помочь, убежала, не успев принять привычных контрмер. Тут-то Порочестер, оставленный один на один со своим полузаконченным изображением, и не утерпел, и встал с насиженного кресла, чтобы подкрасться к этюднику и, слегка робея, заглянуть, скажем так, по ту сторону Правды.

Увиденное так потрясло его, что он так и остался стоять у холста, как вкопанный, и не смог оторваться, даже когда снизу послышались торопливые Аллины шаги.

— Погоди-погоди! — воскликнула она, увидев, что её натура коварным образом сменила местоположение, — там смотреть пока нечего! Работа не закончена! Я ещё тут кое-что подправлю, интерьер надо как следует прописать и…

Но Порочестер, бледный и ссутулившийся, всё стоял неподвижно, продолжая с укоризной глядеть на неё глазами больного тойтерьера.

— Аллочка, — наконец, выговорил он, когда нашёл в себе силы говорить, — разве ж это я?.. Ты что же — меня ТАК видишь?..

Художница непонимающе посмотрела на него:

— А что такое? Тебе не нравится? Думаешь, надо было скомпоновать по-другому?.. Странно, а я как раз очень довольна тем, что за сегодня сделала. Смотри, как я вот тут руку прописала! Совсем по-другому свет лежит. Хорошо, правда?.. Слава, ты что?.. Славочка!..

Но «Славочка» был уже явно не в том состоянии, чтобы спокойно и отстранённо наслаждаться искусством: он весь дрожал и на его крупном пористом лице медленно проступали багровые пятна.

— Ккккак же ты можешь, — пискляво выкрикнул он, брызгая слюной, — кккккак же ты можешь ложиться в постель с человеком, который тебе НАСТОЛЬКО отвратителен?!.. Ведь это… ведь это же проституция, ни больше ни меньше!..

Всю эту прелюдию мы с Еленой знаем, естественно, только с чужих слов, а теперь перехожу к тому, что видел сам. Я, ни о чем не подозревая, мирно сидел за столом и в гордом одиночестве пил чай с вареньем — все были при деле, сладкая парочка наверху, Лена занималась с каким-то внеплановым, как она говорила, трудным клиентом и заведомо попросила её не беспокоить, — как вдруг с лестницы вихрем скатилось, метнулось туда-сюда и, наконец, бросилось ко мне в столовую странное серое всклокоченное существо с перевёрнутыми глазами, которое ещё полчаса назад — кто бы мог в это поверить? — было Аллой. Испуганный, я только и успел отставить чашку и вскочить из-за стола, а этот несчастный угловатый полупризрак уже вжимался в угол лицом к стене — совсем как недописанные им картины! — только, в отличие от них, он трепетал и тихо мычал, тщетно пытаясь что-то выговорить.

— Алла, Аллочка! — Я не понимал, в чём дело, но гладил её по плечам и спине, пока она немного не успокоилась; тогда я усадил её на покинутый мною стул и заставил сделать несколько глотков из своей недопитой чашки. Только тут она пришла в себя настолько, чтобы к ней вернулся дар речи:

— Там… Там Слава… Я не понимаю, что с ним… Я никогда ещё такого не видела… — бедняжка лихорадочно опустошила чашку и нервно зашарила по столу, ища сигареты, но, увы, тщетно — к тому времени у нас уже никто не курил. Стремились к природе. Тогда она устремила на меня снизу вверх сухие сощуренные глаза:

— Бред какой-то. Он вообще у вас как — нормальный?..

— Да что случилось-то?!..

— А вот ты поднимись наверх, поднимись. Увидишь…

Делать нечего, я оставил Аллу и отправился на второй этаж. Зная Порочестера давно, я был готов почти ко всему, во всяком случае, ко многому, — поэтому не очень удивился, увидев то, что увидел. А именно: Порочестер в розовой джинсе и мятых кружевах, с невидящими глазами без блеска и судорожно сжатыми челюстями методично расшвыривал по комнате какую-то плотную сероватую бумагу — приглядевшись, я узнал в ней наши с Аллой карандашные наброски, — и с каким-то звериным сладострастием топтал её ногами.

— Что Вы делаете, дружище?.. — вырвалось у меня. Порочестер поднял на меня злобные глаза, в которых мелькнуло ликование: он явно ждал моего прихода и рассчитывал на него.

— А-а-а-а-а, — зловеще протянул он, — вот и ты явился… красавчик… А вот на тебе! на! на! — и он с особым упоением растёр подошвой грязь по моему ни в чём не повинному лицу. Хорошо ещё, что я — человек по натуре спокойный и равнодушный, которого вряд ли ещё чем-то можно удивить.

— Да что стряслось-то, дружище? Объясните толком.

Вместо ответа Порочестер в два шага подскочил ко мне, грубо схватил за ремень — и поволок, да, буквально поволок к злосчастной картине. Доселе я никогда её не видел — и теперь, стоило мне бросить на неё взгляд, как искусствовед во мне возобладал над человеком: несколько секунд я тупо стоял перед не совсем законченной, но весьма перспективной работой, любуясь несомненной Аллиной удачей. Великолепный портрет!.. Он был написан совсем в другой манере, нежели Еленин — без излишне тонких переходов, лаконично и, я бы даже сказал, брутально. Вся скрытая в обыденной жизни выразительность лица Порочестера была здесь, на холсте; я даже языком прицокнул, подумав, что это произведение, если только Алла, разнервничавшись, его не испортит, пожалуй, переживёт создателей на несколько столетий. Но Порочестер, похоже, был иного мнения:

— Что, доволен, да? Вот это я. А вот это у нас, оказывается, ты, — и он, резко наклонившись, поднял с полу перепачканный набросок, где за отпечатком рифлёной подошвы его кроссовка смутно проглядывал мой тонкий с изящной горбинкой нос. Алла считала меня очень ценной натурой и со смехом называла «воплощённым типажом польского аристократа».

— Нет, ну когда успел, гад? Когда успел?.. — выпустив из пальцев рисунок, плавно спланировавший к моим ногам, он закрыл лицо пухлыми ладонями, тихо всхлипывая и причитая. Я всё ещё не понимал:

— Да Вы что, дружище, это же пятиминутный набросок! Я даже и не позировал специально — так, сидел, чай пил…

Но договорить я не успел. Порочестер убрал руки от лица и я даже испугался, столько ненависти было в его выпученных глазах; вслед за этим он завизжал:

— Хватит дурочку строить!!! — и, подскочив ко мне так неожиданно, что я не успел ничего сообразить, сшиб меня с ног. Я не смог удержать равновесие… — и сам не понял, как оказался на полу, услышал только страшный глухой удар, потрясший, вероятно, весь дом, и успел подумать: «Как там Лена с её клиентом, испуганы, небось?..». А Порочестер, всей своей тяжестью пригвоздив мои плечи к паркету, уже приблизил губастую «хлеборезку» к самому моему лицу, будто собирался сожрать (как же он был страшен в эту минуту!):

— Как же я тебя ненавижу, гад!.. — его тонкий голос то и дело срывался то на шёпот, то на визг. — Как я тебя ненавижу! Ты мне с самого начала всё портишь. Ходишь за мной хвостом со своей смазливой рожей, ничтожество! А эти дуры и клюют. Ты уже отнял у меня Елену. Это из-за тебя у меня с ней ничего не вышло. Но тебе этого мало, да, вампир?.. За Аллу принялся, да? Мразь ты!!..

Я обречённо подумал, что вот сейчас-то он меня и придушит… но тут он внезапно перестал брызгать мне в лицо слюной и слезами — отпустил мои плечи и сам с кряхтением встал; отошёл к портрету, ещё раз мутно глянул на него — и, к моему ужасу, начал что-то искать на столе и подоконниках, бормоча себе под нос бессвязные угрозы и будто позабыв про меня.

И вот тут-то я по-настоящему испугался. Каким-то наитием я внезапно понял, что он хочет сделать. Всё, что я услышал до этого, меня опечалило, конечно, но нельзя сказать, чтоб слишком удивило — я ведь всё-таки учился в художественном вузе и насмотрелся на молоденьких, хорошеньких, ещё неискушённых в своём деле натурщиц, которые, бывало, взглянув на порождения кисти или карандаша лучших, перспективнейших студентов, впадали в схожую истерику. Одна, помнится, даже пыталась перерезать себе вены, крича: «Зачем мне тогда вообще жить — с такой-то внешностью?!» Слава Богу, спасли. А писавший её студент получил за свою живопись высший балл и даже, кажется, какую-то премию от МОСХ. Впоследствии девушка пообтёрлась, поняла, что к чему, и собственные изображения вызывали у неё уже не слёзы, а здоровый хохот, — если она вообще удостаивала их взглядом. А с тем студентом («лучшей кистью Москвы», по утверждению руководителя мастерской, седобородого профессора Колпакова) они стали добрыми друзьями.

Итак, всё это было очень понятно и даже забавно, хоть и немного грустно. Просто Порочестер ещё не научился понимать настоящую живопись, вот и не нашёл ничего лучшего, как приревновать Аллу к моему красивому графическому носу. А потом попросту накрутил сам себя; ну, это и вовсе было в его характере, у меня даже обидеться на него не получалось. Вот только набросков было жалко — я надеялся, что их ещё удастся привести в порядок. Но это ладно!.. Куда хуже было то, что теперь Порочестер навязчиво искал, как я догадывался, нож или бритву, чтобы эффектным жестом — иначе он не мог — располосовать непонравившийся ему шедевр. А нож-то вон он, да какой! японский, керамический. Они, видно, им фрукты резали. Лежит себе тихонько на подоконнике…

Я успел подскочить к Порочестеру и перехватить его руку за секунду до того, как сахарно-белое изогнутое лезвие коснулось холста.

— Вы что делаете, дружище?.. — крикнул я. — Ошизели, что ли?..

Но Порочестер вырывался, как взбесившийся зверь — откуда только силы взялись! — и хрипел: — Не мешай мне, гад, не мешай! Не твоё дело!.. — Взмах! — я не смог удержать его, — и лезвие снова просвистело в миллиметре от холста, а это было лучшее, написанное Аллой, лучшее из всего, что я видел!.. Мной начинало овладевать отчаяние. Ярость придавала Порочестеру силы, и я понял, что ещё немного — и он меня одолеет. Оставался единственный выход, чтобы спасти картину. Хорошо, что у меня-то, в отличие от Порочестера, ноги длинные! Изогнувшись всем телом, я зацепил носком сандалии тонкую ножку этюдника… — и тот с грохотом рухнул вместе с картиной, которую Порочестеру теперь было не достать, если, конечно, я и на сей раз не дам маху. Тюбики, кисточки рассыпались по всей комнате, но мне на это сейчас было наплевать.

Зато на адский грохот сбежались все обитатели дома: Алла, Елена и даже её клиент, здоровущий быковатого вида мужичара, который, конечно, не мог знать, в чём дело — но быстро понял, что без него тут не обойтись, и, споро подскочив к нам, в один миг так скрутил разбушевавшегося Порочестера, как это никогда не удалось бы мне с моим треклятым польским изяществом. Бедного карлика уложили на диван; Лена побежала за водой. Поняв, что игра проиграна, Порочестер как-то внезапно размяк — и уже безо всякого стыда расплакался.

Мы с Аллой и Сергеем — отличнейший, кстати, оказался парень! — сидели кто в изголовье, кто в ногах, кто посерёдке и, как могли, утешали несчастного.

— Я… я думал, ты меня любишь… — всхлипывал он, нервно стуча зубами, — я тебе верил… Верил, как самому себе…

— Слава, но в чём же я провинилась?!.. — сдали нервы у Аллы, которая и так слишком долго держала марку при постороннем человеке. Было видно, что она и сама вот-вот расплачется. Но Порочестера такие мелочи, как нежелательный вынос сора из избы, уже не занимали:

— Любимый человек всегда кажется любящему красавцем, — настаивал он. — Докажи, Серёга?.. Даже если он на самом деле урод. Когда любишь — не замечаешь изъянов. А она, оказывается, всё замечает… Она меня видит даже хуже, чем я есть! Тоже мне, любовь… Нет, ты сам взгляни, взгляни, Серёга… Я бы на её месте скорее умер, чем с таким уродом целоваться стал. А она меня ТАКИМ вот видит и ничего, терпит… Ну и что — не суки бабы после этого, скажи?.. Не шлюхи?..

— Я художник! — оправдывалась Алла, апеллируя уже к Сергею, который знай себе слушал и молча кивал с хмурым, но всепонимающим видом. — Поймите, я профессионал. Когда я работаю — для меня всё постороннее исчезает! Я только о том думаю, как написать сносную картину, а вовсе не о всяком там… Об отношениях… — да не об этих, а о цветовых!.. Как фигуру посадить, как свет на неё падает — вот о чём думаю… Столько дурацких мифов о художниках создано, столько лживых стереотипов — а нам потом мучайся, перед каждым оправдывайся, каждому всё объясняй…

Тут она обернулась ко мне и резко заметила:

— Это, между прочим, и ваших, искусствоведы, рук дело!..

— и, снова отвернувшись, принялась тонким бумажным платочком промокать Порочестеру мокрые подглазья. Я смиренно вздохнул. Серёга, под которым неуёмно кряхтели диванные пружины, сочувственно покосился на меня — и вздохнул тоже.

Импровизированное ток-шоу было прервано Еленой, которая принесла больному чаю и валерьянки — и увела Сергея, который, как мне показалось, не так-то уж и спешил уходить и всё оглядывался на нашу облепившую диван группу. Позже Елена рассказала мне, что внизу она принялась, умирая от неловкости, извиняться перед клиентом — мол, извините, что мы Вас невольно втянули в такой неприятный скандал. Но Сергей энергично замотал головой и ещё минут пять с жаром уверял, что был страшно рад познакомиться с её замечательными друзьями:

— У Вас такая интересная семья!.. Это вот и есть «коммуна», да?.. Потрясающе. Можно я к вам как-нибудь в гости ещё приеду? Просто так? Можно?..

— Ну конечно, можно, — милостиво разрешила Елена, принимая из рук Серёги честно заработанный ею (и всеми нами) гонорар.

Худо-бедно, общими усилиями мы привели Порочестера в чувство — к концу часа он немного оттаял, начал слабо улыбаться и даже дал нам клятвенное обещание не трогать злополучную картину. Но на меня всё ещё продолжал коситься, — и даже на следующий день, когда, казалось, неприятный инцидент был полностью забыт, разговаривал со мной только при сильной надобности, короткими, отрывистыми фразами. О нашем проекте, естественно, речь и вовсе не заходила. Я понял, что так это оставлять нельзя.

Конечно, думал я, мы с Леной не умрём без его сомнительной дружбы. Раз уж он такой нервный — то и пусть катится ко всем чертям. Но, если так, то и нам, собственно, не сдалось киснуть в этих собачьих условиях без водопровода, супермаркета и Большого театра, в который я не хожу, но знаю, что могу пойти в любую минуту. Жилплощадь какая-никакая есть — застеклю дома лоджию и, считай, уже двухкомнатная квартира. А из ясеневской, где прописана мама, придётся выселить старого приятеля Лёху — он, конечно, войдёт в положение, не каждый же день я женюсь! — и оборудуем там Лене массажный кабинет. Денежки потекут рекой, ведь клиентам гораздо приятнее расслабляться не чёрт-те где, за тридевять земель, а в черте города. Да и сам я, раз такое дело, найду себе какой-нибудь побочный приработок. Устроюсь куда-нибудь водилой, например. За эти полгода, проведённые в пробках, я уже так настропалился, что мог считать себя почти асом.

Идиллические мечты… Вот только я хорошо понимал: как ни дорога мне Лена, как ни дорог я ей, не пройдёт и года, как всё благополучно вернётся на круги своя. Я привыкну к супружеской жизни, заскучаю, махну на всё рукой — и снова из Андрея Границкого, Андрюхи, Дроныча стану Герцогом. А, Елена, вероятно, снова станет аcidophileen. Снова нырнём в Интернет, где, по крайней мере, чаще, чем в реальной жизни, сменяется картинка. То же самое, был уверен я, ждёт и Порочестера, когда он, наконец-то заполучив Аллу в законное пользование, придёт в себя. Итак, да здравствуют новые знакомства, новые войны, новые виртуальные романы! До встречи на любимом сайте, дружище!..

Но я не хотел с этим мириться.

После некоторых раздумий у меня родилась оригинальная идея, которой я не преминул поделиться с Аллой, как с товарищем по несчастью. Та очень внимательно меня выслушала и план мой горячо одобрила: «а то я чувствую, — призналась она, — что он только вид делает, что простил, а сам всё равно как-то от меня… закрылся.»

«Дурак ты, дурак, — думал я с тоской, — что б ты понимал. Да мне было бы достаточно один раз увидеть, ЧТО при твоём участии сотворила Алла, чтобы оценить, как она к тебе относится.»

Но сказать этого своему другу напрямую я не мог. Он всё равно бы не поверил. Оставалось надеяться, что небольшой психодраматический сюжет, который мы с девчатами потрудились разработать и подготовить как можно тщательнее — и в который Порочестеру предстояло окунуться в скором времени, — станет для него горьким, но действенным лекарством.

* * *

«День открытых дверей» в нашей с Аллой альма-матер приходился как раз на ближайшее воскресенье. Это нам, надо сказать, подвезло, — а то, боюсь, больше четырёх дней подобного бойкота я бы не выдержал. Ещё послал бы друга куда подальше…

Стояли жаркие дни, поэтому особо наряжаться мы не стали, все, даже Алла, оделись по-простецки — в джинсы и майки; только Порочестер выпендрился, натянув невесть где раздобытую футболку с надписью «Я Русский». Футболка была, как полагается, чёрной и безбожно притягивала к себе солнечные лучи, так что бедняга всю дорогу потел и отдувался, страдая за свой неожиданный патриотизм.

Должен сказать, мы ещё дёшево отделались. Признаюсь, я до последнего не был уверен, что нам вообще удастся вытащить друга на это вовсе ненужное ему мероприятие. И только Елена, посвящённая в заговор, спасла дело. В последнее время она вошла в милость у Порочестера, который относился к ней подчёркнуто нежно и доброжелательно, трогательно ухаживал за ней в быту — и безропотно выполнял все её просьбы, чтобы провинившиеся — то есть мы с Аллой — острее почувствовали контраст.

Он и сейчас, в автомобиле, так себя вёл, но вот в чём закавыка: чем ближе я подъезжал к заветному зданию, где не был почти двадцать лет, тем больше мне становилось не до Порочестера с его закидонами. Ну, а, въехав на нужную улицу, я и вовсе забыл о нём. Поймав в зеркальце заднего вида настороженный взгляд кошачьих глаз Аллы, я понял, что в эту минуту мы чувствуем одно и то же.

Как ни готовились мы с ней морально, как ни крепились, фасад института стал для нас первым неожиданным ударом — особенно когда мы вышли из автомобиля и подошли на такое расстояние, где раскидистые кроны клёнов уже не могли загораживать нам обзор. Похоже, с тех пор, как мы с Аллой шагнули с этого крыльца во взрослую жизнь, оно пережило немало капитальных ремонтов и надстроек; то есть какое там «похоже», я же знал, знал об этом, даже много раз читал в журнале нашего Кормильца, и рисунки видел — там, кажется, был открытый архитектурный конкурс… Но я и предположить не мог, что это выглядит ТАК… Я снова украдкой переглянулся с Аллой. Она выглядела совсем бледной — возможно, от жары и усталости, но я всё-таки думал — от волнения.

Да и как не волноваться, если мы почти не узнавали дом, который целых шесть лет был нам роднее родного!.. В те времена это здание выглядело очень строго, скучно и серо, отчего наши приходящие друзья из других вузов в шутку прозвали его крематорием. Но теперь… теперь оно стало весёленьким, красновато-кирпичным, поднялось на несколько этажей, а на самом верху — и это было самое неожиданное — выросла стеклянная полусфера! Бедная Алла так истово смотрела вверх, что я испугался, как бы у неё в довершение всех бед не закружилась голова. Впрочем, я и сам чувствовал себя не лучше.

— Вот здесь мы и учились, ребята, — бодро произнёс я, обращаясь к Елене с Порочестером, чтобы хоть как-то унять охватившее меня смятение.

Но что эти двое могли понимать!.. Зайдя в холл, вообще-то просторный, но сегодня из-за большого скопления народа казавшийся тесным — в День Открытых Дверей у нас всегда аншлаг, — они знай себе крутили головами, жадно глазея по сторонам и тихонько ахая на особо удивительные артефакты. Всё им было интересно, всё в новинку — и выстроившиеся вдоль стен статуи в человеческий рост, белые, серые и желтоватые, с толстыми погонами и нагрудниками жирной коричневой пыли (подумать только, ведь некоторых из них я знал живьём, лично, а с одной даже и спал!), и могучие греко-римские барельефы, и огромная, во всю стену мозаика с изображением белоглазого святого с жёлтым нимбом, на чьём суровом лице, как и много лет назад, явственно читалось опасение: «Как бы чего не вышло». В эту минуту я, как никогда, разделял его. Мы с Аллой, хоть вроде бы и стояли рядом, держа друзей за рукава, чтоб те не затерялись в шумной толпе, на самом деле были сейчас далеко-далеко — за двадцать лет отсюда. Вон того крыла, занятого под графику, куда почему-то так рвутся мои друзья, тогда ещё не было, а вон там, где сейчас небольшой магазинчик художественных принадлежностей, раньше был буфет.

Я заметил, что мало кто гуляет здесь поодиночке. В основном люди, пришедшие на «День…», тусовались, как и мы, небольшими группками — старые и молодые, бородатые и гладко выбритые, прыщавые абитуриенты и чинные дамы в ауре тяжёлых, дорогих духов — и все о чём-то оживлённо беседовали, отчего в холле стоял уютный гам. Я старался скользить взглядом по этим группам, не задерживаясь, боясь одного — встретить кого-нибудь из старых знакомых и обнаружить в нём столь же необратимые перемены, как и во всём, что я здесь видел, и дать ему обнаружить их во мне. Алле в этом смысле было легче — она-то постоянно пересекалась с коллегами на всевозможных выставках и выставкомах, а также различных торжественных открытиях, чествованиях, награждениях и прочих позарез необходимых художнику мероприятиях.

— Пойдёмте наверх, — выдавил я, стараясь скрыть ощущение неуюта и тревоги, — посмотрим студенческие работы.

Мои друзья, которые и не подозревали о владевших мною чувствах, весело двинулись вслед за мной по лестнице. Алла уже совсем расслабилась и вовсю щебетала, ударившись в романтические воспоминания юности. Радовало меня только одно — что Елене и Порочестеру и впрямь было тут не скучно: они слушали и смотрели на всё с натуральным любопытством, глаза их разгорелись и даже Порочестер, кажется, забыл о том, что он должен держать нас с Аллой на голодном эмоциональном пайке.

Да, кстати, Порочестер!.. Забавно, но со всей этой ностальгией я, кажется, успел почти забыть об истинной цели нашего путешествия.

На втором этаже мы зашли в первую попавшуюся мастерскую, где были вывешены рисунки станковистов. Увидев такое количество обнажённой натуры, какого он никогда в жизни не видывал, Порочестер, кажется, не смог удержать в узде свою (в последнее время тщательно задавленную) порочность: чувственные ноздри его затрепетали — и он ринулся на осмотр с таким рвением, какое наверняка польстило бы даже самому забалованному вниманием и поклонением профессору. Мы с Аллой и Еленой шли в кильватере, окидывая представленные работы куда более спокойными — сугубо профессиональными — взглядами: мы с Аллой мысленно ставили каждой оценку по пятибалльной шкале (судя по Аллиному лицу, она, как и я, редко поднималась до четвёрки), а Елена время от времени отпускала замечания насчёт явно спазмированных мышц несчастных моделей: по её словам, при взгляде на них у неё так и чесались руки.

— Да, Леночка! — не выдержал Порочестер в ответ на очередной такой пассаж, — да-да-да! Тебе явно стоило бы некоторыми из них заняться! Бедные студенты, как они только здесь ухитряются чему-то научиться?.. Потрясающе: такое разнообразие обнажённой натуры — и не одной хотя бы просто хорошенькой! Неаппетитно! Ребята, — это он уже к нам, — в ваше время тоже так было?..

Мы с Аллой переглянулись, задумались и неопределённо покачали головами: нет, в наше время, наверное, было всё же не так. А, впрочем…

Внезапно Алла округлила глаза, радостно пискнула — и бросилась к дверям, куда в этот момент как раз вошла очень элегантная и нарядная брюнетка с гордой посадкой гладко причёсанной головы. Завидев Аллу, она тоже ахнула — и, забыв о гордости, бросилась к той в распростёртые объятия:

— Алка!!!

— Ильмира!.. — Дамы обнимались и расцеловывались, не обращая внимания ни на нас, ни на пасущихся тут же редких одиночных зрителей. Мы с Еленой вежливо отвернулись — ясно, подруги давно не виделись, надо же дать им пообщаться. Впрочем, Алла тут же вспомнила про нас:

— Ильмирка, ты не представляешь, как ты кстати… — и за руку потащила её к нашей скучающей группе. — Ребята, вот это Ильмира. Лучшая наша модель. Красавица!..

На этом слове мы с Порочестером (видимо, мысленно кающимся за только что сказанное!) подавленно покивали головами. Длинноногая, загорелая Ильмира и вправду выглядела так впечатляюще, что наша троица в заношенных майках сразу показалась себе тусклой, сирой и затрапезной — и даже экстравагантный вид Порочестера нисколько не спасал, а только усугублял положение. Впрочем, и сама Ильмира не очень-то спешила с нами сближаться, — и лишь снисходительно три раза приподняла тонко вычерченные брови, когда восторженная Алла, одного за другим, ей нас представила.

— Вы, наверное, Андрюш, друг друга уже не застали, — продолжала счастливо щебетать она, с любовью глядя то на свою надменную подругу, то на нас — как бы приглашая ею полюбоваться. — Я с Ильмирой в частной мастерской познакомилась. Вот уже не ожидала сегодня тебя тут встретить, Ильмирка! Тебе-то, небось, это заведение за год выше крыши надоедает!..

Ильмира лениво повела точёным плечом:

— Ну, не скажи. Я на «открытые двери» часто прихожу — людей посмотреть и себя показать. Много интересных персонажей можно встретить, каких нигде больше и не выловишь. Вот, тебя встретила — лет пять ведь не виделись или больше?.. Да и на собственные изображения забавно иногда глянуть…

— Ну, здесь-то Ваших изображений точно нет! — вырвалось у Порочестера, который от удивления даже забыл о своей застенчивости. Ильмира, выгнув шею, посмотрела на него, как на вошь:

— Почему же нет? Вот я… и вот… и это всё я, — повела она рукой вдоль строя мольбертов, на которых были укреплены или просто прислонены рисунки. Лицо Порочестера обвисало всё больше:

— Ну что Вы такое говорите-то? Вот это — уж никак не Вы! — и он ткнул пальцем в особо экстравагантную сангину, где вполоборота стояла обнажённая с мясистыми ногами, торчащими острыми локотками и карикатурно длинным носом. Я хмыкнул. В следующий миг аудитория наполнилась торжествующим и гулким смехом Ильмиры:

— Ну, а кто же ещё? Конечно, я! Лучший рисунок, между прочим! Его даже в «Юном художнике» за февраль напечатали…

— Наверное, какой-нибудь начинающий… первокурсник… — беспомощно барахтался в словах Порочестер; но безжалостная Ильмира отрицательно покачала головой:

— Нет, это пятый курс. Отличник. Пашка Антоненко, один из самых перспективных студентов у нас…

— Пойдём и другие работы, что ли, посмотрим, — потянула его за рукав Елена, но Порочестер словно приклеился к своему месту: он безумным взглядом скакал туда-сюда — Ильмира, рисунок, Ильмира, рисунок, — и отмахнулся от Лены, как от назойливой мухи:

— Да обожди ты… Я пытаюсь понять…

Ильмира насмешливо улыбнулась: уж она-то за много лет привыкла к специфике своей работы, и та её даже не забавляла. А с Порочестером творилось что-то совсем неладное: в очередной раз отлипнув от манящего рисунка, он медленно-медленно перевёл глаза на Ильмиру, и в них теперь читалась какая-то догадка, какое-то еле брезжущее прозрение:

— Виииижу… — протянул он трагическим шёпотом, — вииииижууу… Она… Это она. Её лицо… И тело — точно её… Только оно почему-то… такое…

— Какое? — с иронией спросила слегка уязвлённая Ильмира, но Порочестеру было в этот момент не до шуток. Он выглядел совсем пришибленным — казалось, он, и без того не выдающийся ростом, стал ниже на голову. На рисунки он теперь смотреть избегал, а вместо этого переводил жалкий взгляд с Ильмиры на меня, а потом на Аллу — и снова по кругу. Видно было, что внутри него происходит какая-то серьёзная мыслительная работа.

— Я же говорю, Слав, — попыталась ободрить его Алла, — у наших ребят задачи совсем другие. За гламуром — это тебе на Арбат или в ЦПКИО надо. А у нас тут — если фигура на листе не заваливается, то уже считай полдела…

Порочестер, судя по лицу, в этот миг вряд ли что-то понявший из её слов, механически покивал.

Меж тем Ильмира попрощалась, — «ой, Аллочка, побегу, надо тут ещё с кой-какими людишками пересечься», — напоследок снова расцеловалась с Аллой и, цокая каблучками, покинула мастерскую, оставив нашу троицу наедине со своими впечатлениями. Вслед за ней и мы, не торопясь, вышли в коридор. Алла предложила заглянуть к театралам — «у них там всегда красиво, празднично!» — или к скульпторам, где у нас был шанс увидеть Ильмиру обнажённой в полный рост. Елена заинтересовалась — девушка и на неё произвела впечатление, и она была не прочь подробнее познакомиться с её мускулатурой. Но Порочестер, на которого было жалко смотреть, вяло покрутил головой:

— Домой бы, — измученно промямлил он, — нехорошо мне что-то…

Что ж, мы не стали его мучить, — тем более, что, судя по всему, основная задача нашего кульпохода была выполнена на все сто, а, пожалуй, и сто двадцать процентов.

Всю дорогу домой Порочестер подавленно молчал и не принимал участия в нашей оживлённой, переполненной впечатлениями дня болтовне. В Ногинск мы, конечно, его не повезли, до такой степени наша жестокость не распространялась. Решили дать отдохнуть дома — выглядел он и впрямь неважнецки, и я сомневался, что он перенесёт двухчасовой обратный путь. Что-то совсем он был поникший и бледный. Не переборщили ли мы с дешёвыми эффектами, обеспокоенно думал я, мельком поглядывая на него.

— Дружище, не подташнивает?.. — заботливо спросил я, когда мы уже подъезжали к дому, но Порочестер только затряс большой стриженой головой.

Доставив его к подъезду, мы намеревались тут же уехать, чтобы ещё сильнее не угнетать беднягу ненужными разговорами; уж до своего этажа, надеялся я, он сумеет добраться без посторонней помощи. Даже Алла на ушко попросила меня подбросить её до ближайшего метро — она вовсе не была уверена, что её общество Порочестеру сейчас приятно. Но тот, увидев, что мы вовсе не собираемся вылезать вслед за ним из машины, неожиданно воскрес — и засуетился:

— Ну что же вы, друзья?.. Неужели так торопитесь? Зайдите хоть на пять минут чайку попить, разве можно так… будто чужие…

Его голос звучал так жалобно, покаянно, что мы, конечно, не стали долго сопротивляться — и всей дружной компанией поднялись в квартиру.

— Друзья, — обратился к нам Порочестер, когда мы, по уже устоявшейся традиции, обсели его журнальный столик — на сей раз мы все трое разместились на диване (я между девушками), а Порочестер напротив нас в кресле-качалке, отчего получалось такое впечатление, будто мы — зрители, а он актёр, или он — лектор, а мы — внимательные студенты. В сущности, учитывая тип личности Порочестера, так оно и было. — Дорогие мои друзья! Я должен вам многое, очень многое сказать. Первым делом я хочу попросить прощения…

Тут он взглянул на меня и его крупные глаза навыкате привычно налились слезами.

— Дружище, я Вас очень прошу — простите меня за всё! Если можете. А если нет, это тоже будет справедливо. Я вёл себя как… как… — Он всхлипнул и утёр свой покрасневший и набрякший рубильник ладонью. Аллочка, уже привыкшая по-женски выручать своего непутёвого друга в любых ситуациях, закопошилась в сумочке, ища бумажные носовые платки.

— Да ну что Вы, дружище, — смутился я, очень растроганный. — Чего между друзьями не бывает. Тем более в коммуне…

— Коммуна! — оживился мой друг, — да, коммуна! Наш проект. И… и вот что… я тут хотел… — Тут он перевёл искрящийся взгляд на Аллу, которая как раз отыскала нужное — и протягивала Порочестеру через стол. Опекаемый платки взял, но руку Аллы не выпустил:

— Аллочка, и ты прости меня. Я сложный человек, я знаю. Такая уж жизнь была у меня. Но ты всё-таки… ты всё-таки попробуй… постарайся… В общем, Аллочка, дорогая, я вот что хотел тебе сказать: выходи за меня замуж!.. И вот что…

Тут он, наконец, отпустив Аллины пальцы, резво вскочил с кресла, шагнул к массивному резному серванту — и, отворив стеклянную дверцу, достал оттуда небольшую красную бархатную коробочку:

— Это тебе…

Неловко, боязливыми пальцами раскрыв футляр, Алла продемонстрировала нам его содержимое — на желтоватом шёлке кольцо из белого золота с тремя крохотными бриллиантиками. Елена ахнула. Я уважительно присвистнул. Порочестер закряхтел и, тяжело опустившись в кресло, нервически закачался туда-сюда.

Несколько секунд Алла ноготками выковыривала кольцо из шёлкового ложа, а потом с опаской примерила на безымянный палец. Подарок подошёл идеально — как Порочестеру удалось с такой точностью определить Аллин размер, так навсегда и осталось для нас загадкой.

— Ну, Славунтий, ты даёшь!.. — это к Лене, не сводящей глаз с кольца, вернулся дар речи. Мельком взглянув на её лицо, я увидел, что она тоже прослезилась. Этим они с Порочестером похожи — слезливостью. Не то, что мы с Аллой: люди-консервы. Ну ничего, думаю, так на так — она как раз и выйдет гармония.

* * *

К середине лета грандиозный социально-художественный проект «Коммуна», наконец, стартовал.

Порочестер выполнил своё обещание. Очень скоро в Рунете не осталось ни одной социальной сети, где у него не было бы регистрации. Контактен он и впрямь был до ужаса. И что, хитрец, делал: беззастенчиво френдил каждого, с кем хоть мимолётно столкнула его виртуальная жизнь. А с кем не сталкивала, к тому наш Магомет сам двигал широким шагом: оставлял под какой-нибудь картинкой или ссылкой развязный, а то и откровенно провокационный пост — и уверенной рукой френдил хозяина. Иногда ему, конечно, отказывали в дружбе, но чаще — принимали. И с тех пор вынуждены были терпеть на своих сетевых «стенах» всё новые и новые сообщения о нашей удивительной коммуне. С каждым разом эти сообщения обрастали всё более развесистыми гроздьями комментариев.

Хоть я и думал, что неплохо знаю Порочестера, но и для меня такая неуёмная энергия была дивом. В конце концов я не выдержал и поинтересовался: когда он, чёрт побери, всё это успевает, ведь надо же ещё и работать?.. Для чего я каждый божий день с риском для жизни вожу его в офис?.. На что тот важно ответил, что, дескать, с тех пор, как он с нашей лёгкой руки бросил курить, общение в сетевых сетях для него — не блажь, а физическая необходимость. Он ведь — работник умственного труда, а, соответственно, его мозгу, как и моему, время от времени требуется перезагрузка. Как я сам когда-то верно заметил, кто-то в таких случаях выкуривает сигарету, кто-то — выпивает рюмку водки, кто-то — раскладывает пасьянс «Косынка»… ну, а он, Порочестер, нашёл для себя вот такой, безвредный для здоровья способ переключиться. Так сказать, приятное с полезным.

Спорить с этим неоспоримым тезисом я не стал. Да и причин для спора, собственно, не было.

Осуществил Порочестер и другой свой замысел, в который я, честно говоря, верил гораздо меньше, ибо это уже касалось реальной жизни. Он действительно снял помещение под выставку нашей «Коммуны»! Не под галерею, правда, — на семейном совете пришлось признать, что мы пока не можем позволить себе такое дорогостоящее заведение, да ещё и в Москве. А вот две-три выставочных недели вполне можно было выдержать.

И вы подумайте, на чём, хитрец, сэкономил: нашёл хозяев, готовых сбавить цену до минимума, чтоб хоть ненадолго пристроить свои никому не нужные квадратные метры, которые прежде занимал… салон красоты. Помещение было, надо сказать, специфическое — полуподвальное, с торчащими отовсюду раковинами и множеством крохотных, выстеленных кафелем комнат (одна даже с бассейном), в которых теперь, когда назначение их трудно было угадать, появилось что-то зловещее. Ждать, пока с неба свалится арендатор нужного профиля, можно было долго-долго, так что бедолаги были согласны на любые условия. И тут им вдруг повезло — попался такой чудак, для которого все странности и несуразности злополучного помещения были как раз в жилу!..

Впоследствии Порочестер говорил, что и нарочно не придумал бы такого удачного хода, даже если б специально искал: экстравагантный вид помещения превращал наш хиленький авантюрный «перфоманс» в Перфоманс с большой буквы. Сюда можно было без зазрения совести звать самую искушённую публику.

Но сперва нам предстоял нелёгкий труд по организации выставочного пространства и размещению работ. Под живопись отвели бывшую «качалку» — она оказалась наиболее сухой и просторной. Ну, а для Елениных фото приспособили, естественно, массажный кабинет. Причём, как оказалось, хозяева не успели ещё выкинуть старый кожаный стол, оставленный прежними владельцами, так мы попросили его и не трогать. Это была потрясающая «фишка»! Так сказать, художник на своём рабочем месте… На открытии любой желающий мог купить сеанс оздоровительного массажа, так сказать, он-лайн. Удивительно, но смельчаки находились, хотя Лена, не будь дурой, заломила несусветную цену!..

Алла тоже изображала из себя «художника на рабочем месте», поставив в центре своего зальчика мольберт с укреплённым на нём огромным планшетом — и на протяжении трёх часов мучая обнажённую Ильмиру, которая любезно согласилась украсить собой это громкое мероприятие. В рамках проекта «Коммуна», а то как же: даром, что ли, красивое лицо и тело Ильмиры мелькало на некоторых фотоработах в соседнем зале, а также и в видеоролике о нашей частной жизни, который крутился всем желающим на Порочестеровом «ноуте» в комнате с бассейном?.. Это Алла её как-то к нам затащила, на все лады разрекламировав Еленин массаж. И надо же — как раз в тот день к нам пожаловал в гости Серёга, что когда-то так ловко помог уладить семейную неурядицу… В общем, уехали они вместе и, похоже, станут у нас частыми гостями. А, может, и не только гостями. Серёга, если верить Ильмире, присматривает себе участок по соседству, так что, возможно, нашего полку дауншифтеров скоро прибудет.

Ильмирка — молодец! Мужественно отстояла на подиуме без ничего всю торжественную часть и фуршет, ни разу не пожаловавшись, не дрогнув ни одним мускулом и ни обращая ни малейшего внимания на ежесекундные вспышки фотокамер, которыми осаждали её полчища журналистов и просто гостей, узнавших о мероприятии из Рунета. Вот только интервью для «Новостей Культуры» давать отказалась — устала очень, бедняжка. Как соскочила со своего постамента, так и попросила вина и чего-нибудь съесть, а на особо приставучих журналюг знай себе клацала красивыми белыми зубищами. Ну ничего, за неё прекрасно отработал Порочестер, которого хлебом не корми — дай только попасть в какой-нибудь кадр.

Порочестер вообще на выставке работал, как вол — аж пот со лба градинами тёк. Как минимум с трёх корреспондентов крупных изданий и одной теледамы он взял клятвенное обещание, что они в ближайшие же месяцы приедут к нам на дачу и сделают о нас развёрнутый репортаж. Вот только с одним условием — не называть точного адреса: к массовому наплыву гостей мы пока не готовы. Вот когда встанем на ноги, отстроимся, обживёмся, дети народятся и слегка подрастут — вот тогда пусть люди и приезжают. К нему, Порочестеру, учиться уму-разуму, как толстовцы к Толстому. Он всех научит, как правильно жить.

Кстати. Потоптанные Порочестером наброски моего лица и фигуры тоже превосходно пошли в дело — так называемый «зал графики». Очистить их полностью так и не удалось: на некоторых остался явственный след Порочестерова кроссовка. Но так было даже интереснее. Экспонировались они в холле рядом с пресловутыми раковинами (то ли писсуарами?..), а сбоку висел огромный ватман с текстом, где я подробно расписал хронику событий. Экспонировался и правый кроссовок Порочестера, и каждый желающий мог проверить подлинность произведения искусства, сравнив подошву с отпечатком. Удивительно, но именно на этом зале мы в день открытия заработали больше всего — один из набросков, там, где след был виден особенно ярко, купил за тысячу евро невесть как затесавшийся сюда богатый французский коллекционер. Он хотел купить и самое кроссовок, но Порочестер не продал — это были его любимые.

Вы спросите: а чем же занимался я? А фуршетом. Я был королём холла: стоял за столиком в белом колпаке — и, ловко орудуя керамическим ножом (тем самым!), кормил всех желающих овощами и фруктами с нашего огорода. Как раз об эту пору по миру прокатилась эпопея с «огурцами-убийцами» — злосчастные овощи подозревались в том, что до смерти отравили какой-то новой страшной бациллой толпы народу — вот и сейчас меня ждало много шуток да прибауток на эту тему. Но я держался стойко, с достоинством отвечая, что, дескать, ем свои огурцы каждый вечер на ужин — и, как видите, до сих пор жив, здоров и хорош собой.

Словом, выставка прошла на высшем уровне и мы, помимо того наброска, продали ещё несколько Аллиных работ (и даже одну Еленину — какому-то продвинутому глянцевому журналу). Но это ещё полдела — до настоящей раскрутки было пока далеко. Чтобы чего-то добиться, надо было подогревать интерес к проекту и дальше — мы, люди разумные, это понимали.

Тут в ход пошла тяжёлая артиллерия. Что называется, кто чем может… Мне удалось пропихнуть статью о выставке (и проекте «Коммуна» в целом) в наш великолепный ежемесячник. И, видимо, так душещипательно всё описал, что на проект обратил внимание сам Кормилец — известный покровитель всего нового, социально-острого и актуального! Мне передавали, как он, поглаживая двумя пальцами узел своего лимонного галстука, с гортанным кавказским акцентом сказал: «Маладцы ребята. Нада им памоч». Смех-смехом, а ведь «Папа» слов на ветер не бросает, и очень вероятно, что он выхлопочет для нас какой-нибудь симпатичный грант…

Елена сверху донизу увесила свой массажный кабинет Аллиной живописью — и перестала включать своим клиентам достопамятный «релакс», что было, в общем-то, и неплохо. Теперь они релаксируют под её милое искусствоведческое щебетание (моя школа!) и весёлые истории из жизни коммуны. Это действует, многие интересуются и считают долгом чести прикупить если уж не картину маслом (это стоит недёшево!), то хотя бы небольшую фотку на память.

Но истовее всех, как всегда, старается Порочестер. Я восхищаюсь этим человеком!.. Когда он чем-то всерьёз увлечён, то не боится ничего и никого — и готов бросить всего себя на алтарь идеи!.. Сейчас, например, он занят тем, что размещает в своих интернет-дневниках острые, неоднозначные, шокирующие постинги — порой такого рода, что я искренне радуюсь за Аллу, которую так и не удалось пристрастить к Интернету.

Не так давно, например, он вдруг стал ратовать за шведские семьи. Написал, что, дескать, понятие обычной семьи безнадёжно себя изжило, и в новое тысячелетие войдёт совсем другая семья — шведская! И что, дескать, проект «Коммуна» именно такую форму семьи и предусматривает… Боже, сколько же откликов он собрал!.. Кстати, далеко не все были негодующие. Но общественный резонанс был налицо. Партийный билет ЛДПР, которым Порочестер ничтоже сумняшеся потрясал в своих предыдущих постах, придавал всему действу зловещую политическую окраску.

— Зачем Вы это делаете, дружище?.. — как-то раз в отчаянии спросил я его, но что Порочестер огорчённо развёл руками:

— Ничего не поделаешь, дружище — реклама есть реклама. Привлекаю внимание к нашему проекту. Ведь он такой важный, такой социально-значимый… Что ж поделаешь?.. Приходится жертвовать собой, своим реноме, чтобы хоть немного приоткрыть людям путь к светлому будущему Мы же с Вами не эгоисты?..

«Да, — подумал я с лёгкой грустью, — это даже удивительно, сколько ж порой надо наврать, чтобы сказать хоть малюсенькую правду».

Но шведы шведами, а свадебку мы отпразднуем по-нашему, по-рассейски!.. Скорее всего, соединим две в одну — так веселее, ну, и в рамках проекта опять же. Родни и гостей, похоже, будет немеряно — одних «златоперьевцев» человек двадцать: по десятку от либерального крыла и от патриотического. Кстати, в скором времени нас ждут очередные телесъёмки — Аллу и Порочестера пригласили в юбилейный выпуск шоу «Давай Поженимся», посвящённый как раз таким персонажам, как они — то есть тем, кто с помощью передачи успешно устроил свою судьбу. Уверен: Порочестер не пропустит такого шанса и высосет из этой новой пиар-возможности все соки!

* * *

Если честно, то нам уже слегка остобрыдло всем этим заниматься. Девчатам — особенно. Лене сперва это было всё в новинку, занимало её, развлекало — ещё бы, раньше она и мечтать не могла пролезть на такой социальный уровень! — но теперь она всё чаще жалуется, что чёртова пропаганда «достала» и отвлекает от основной работы. Да и Алла день ото дня твердит, что не сдалось ей всё это «признание» вместе с зарубежными коллекционерами. Отпечатки кроссовок Порочестера пусть покупают, если угодно, хоть в комплекте со всей его обувью, — ну, а её живопись, пусть и никому не нужная, всё же останется в России, и точка. Она так решила и плевать ей на любые деньги.

Но вы уж немножечко ещё потерпите, милые, совсем чуть-чуть. Деньги это, конечно, не главное, но они нам ещё ой как понадобятся — ибо впереди у нас грандиозные планы.

Во-первых, нам предстоит большая стройка. В этом году, вот так уж получается, не успеваем — зато в следующем прямо весной и начнём, уже с готовыми проектами на руках!.. Чтобы уж точно всё достроить к зиме. Во-вторых, Порочестер мечтает развести пчёл. Почему именно пчёл — не знаю, но очень хочет. И разведёт ведь, хоть Елена и пророчит, что они перекусают всех её клиентов, а я — что, наоборот, сами пчёлы испугаются волн от наших мобильников и разлетятся. Это проблема, да. Но ничего, даже если с пчёлами не получится, то уж пяток хохлаток-то с красавцем-петушком ничто нам завести не помешает. А, то чего доброго, и козочку (мечта Аллы)…

Но до этого надо ещё грядущую зиму пережить. Алле-то пока невдомёк, каково оно бывает. А мы уже успели узнать, что такое — здешние зимы. Особенно когда во всём садовом товариществе электричество вырубается в двадцатиградусный мороз, и сидишь, паришься — закутанный в шубу, при свечах. Романтика! Но это раньше мы могли себе такое позволить. А теперь дело другое — придётся заранее подстраховаться, потратить часть сил, времени и денег — и что-то придумать для подобных случаев. Щели в стенах герметиком замазать хотя бы. Потому что — скажу по секрету — мы рассчитываем на прибавление семейства. Паникёр Порочестер пока только водит Аллу по разным врачам, порекомендованным ему знакомыми из богемных и политических кругов, — а Лена, кажется, уже…

Но тссс!.. Об этом мы никому не рассказываем, ни журналистам, ни блоггерам, ни даже на любимом поэтическом сайте «Златоперье». Наши будущие дети — вне рамок проекта «Коммуна». Мы не допустим, чтобы они попали в этот круговорот — даже если для этого придётся бросить всё к чертям и вернуться в город. Пусть растут свободными от всяких глупостей. Мы изо всех сил не будем пускать их ни в Интернет, ни в искусство! Во всяком случае, пока это возможно. Ну, а потом, когда они подрастут и сами будет выбирать…

Так далеко мы не заглядываем. Это уж как повезёт.

Оглавление

Часть I

1

2

3

4

5

6

7

8

9

конец первой части Часть II

1

2

3

4

5 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?