«Долгий путь к чаепитию»

Энтони Берджес ДОЛГИЙ ПУТЬ К ЧАЕПИТИЮ

Глава 1 СКВОЗЬ ДЫРОЧКУ В ПАРТЕ [1]

Эдгару до смерти надоело слушать бормотание мистера Ансельма Эадмера[2], который в прекрасный весенний день все рассказывал своим нудным голосом что-то про Эдмунда Железнобокого, Эдуарда Исповедника, Эдуарда Старшего, Эдуарда Мученика и остальных тоску наводящих англосаксонских королей. У Эдгара парта вся была в дырочках от циркуля или измерителя, и он подумал, как здорово было бы стать маленьким и исчезнуть в одной из этих дырочек до конца урока. То есть исчез бы настоящий Эдгар, а вместо него сидел бы большой Эдгар-автомат и прилежно слушал все эти истории об англосаксонских королях. Вообразите же его удивление, когда он вдруг оказался на корабле, медленно вплывавшем в дырочку рядом с буквой «Д» в его собственном имени, нацарапанном на парте и закрашенном чернилами. Эдгар стоял на палубе, укутанный от пронизывающего ветра, который завывал с той стороны дыры, а рядом стоял старик с белой бородой, весь в брезенте, в зубах его мерцала трубка, а на устах цвела улыбка. Старик спросил:

– Эй, мальчик, ты в списке команды? Как зовут тебя? Соломон Эгл? [3] Джон Эрл? [4] Хартон Эрнсклиф? [5] «Аталанта», «Персей», «Купидон», «Психея», «Альцест», «Пигмалион», «Паллада»? Хорошее было судно, мы его звали «Пол-Ада». Говори, мальчик, и держи ответ.

Но казалось, ответ его особенно не интересовал, и этому Эдгар не удивлялся: корабль проплыл наконец сквозь отверстие (на самом деле – узкий проход между рифами) и вышел в открытое море, где чайки кричали:

– Покайся! Покайся! День Судный грядет!

– Им бы орлами эллинскими[6] быть, – сказал старик, все еще улыбаясь. И вдруг нахмурился и прокричал: – Лаксдаэла![7]– и нечто в этом роде паре матросов, и те отвечали чем-то вроде иск, боек и этельдэт. – Мы высадим тебя на берег, – сказал старик Эдгару, – в царстве Эгипта[8], где прародина Пасхи. Вот и оно, слева по носу.

У Эдгара было много вопросов, но он задал один.

– На каком языке они говорят, сэр? – спросил он.

– Приплыли, – сказал старик. – Слышишь пасхальные колокола? – И в морском воздухе поплыл нежный сильный перезвон. – Но не думай, что там полно яиц и пасхальных булочек, потому что их там нет. Там – Эдипов Сфинкс и грозные эпигоны[9]. Но тебе они не угрожают, о нет.

– А зачем мне на берег? – спросил Эдгар. – Я хочу остаться на корабле и плыть вместе с вами.

– Эй, на восток[10], – сказал старик, как понял Эдгар – капитан. – Туда мы идем. Чтоб повидаться с сэром Петронелом Флэшем[11], а также Моисеем, Дьяволом и Великим Орком[12]. Тут тебе не место, мальчик. Смотри-ка, спускают шлюпку.

Так оно и было. Они еще не достигли берега, где высился Эдипов Сфинкс, и Эдгару не очень-то пришлось по вкусу спускаться по снастям к двум гребцам, которые из-за внезапной жары скинули брезентовые куртки и остались голыми по пояс; хотя, в каком-то смысле, они были одеты в татуировки. На груди у одного синело лицо девицы, довольно милой, которую, судя по подписи, звали Родой Флеминг[13].

– Добрый день, – сказало лицо, и Эдгару стало и страшно, и смешно. – Суета сует, все суета[14].

– Не слушай ее, – сказал другой моряк, у которого живот и грудь были украшены очень подробной картой Индостана: видны были даже освещенные улицы, а по дорогам ехали тележки, запряженные волами. – Это она мне. У нас с ней, как говорится, старинная распря, а зовут меня Боб Эклс[15]. Налегай!

И оба мерно заработали веслами. Тот, что до сих пор молчал, заговорил, время от времени переводя дух:

– Берегись, сынок, матери Зверя Рыкающего[16]. Если увидишь даму, которая от пояса и ниже как змея – знай, это она.

– Ах нет! – вскричал Эдгар, испугавшись. – Отвезите меня назад, я хочу назад, к мистеру Эадмеру и англосаксонским королям!

Матросы рассмеялись, и Рода Флеминг тоже, во все тридцать два синих зуба.

– Что ты, – сказал Боб Эклс, – Господь с тобой, сынок, ее бояться нечего. Она поистрепалась, наплодив стольких чудовищ – и Химеру, и Орфа, и даже самого Египетского Сфинкса. А также Церебра и Гидранта[17].

– С двумя последними он немножко напутал, – сказал другой. – Ты не бойся. Спой нам песню, малец, чтоб мы дружно гребли.

И Эдгар запел песню, которой не знал, но знал, что будет знать, когда начнет. В ней пелось:

Корабль о рифы опять разбит, И в трюме воды по грудь, И боцман разорваться велит, Качаешь, латаешь, и всё болит, И ждешь, когда петух прокричит, Придется ль на утро взглянуть?

К его (но, быть может, не такому уж большому) удивлению, матросы затянули припев:

Хей-хо, наш боцман в ящик сыграл, Не убрал с утра свою койку.

Эдгар обнаружил, что знает и второй куплет:

Шторм рвет и ревет, нагоняет жуть, И ром из фляги пролит. Воняет сыр – ни чихнуть, ни вздохнуть, И от солонины нельзя икнуть, И глаз от злобных блох не сомкнуть, И винт опять барахлит. И гребцы подхватили припев: Хей-хо, помощник погиб на посту И вкрутую с яйцами сварен.

Эдгар с удивлением (хотя он уже не мог ничему удивляться) увидел, что его везли к чистенькой деревянной пристани, на которой подпрыгивали два человечка в синей форме как бы в ярости от вида подплывающей лодки.

– Что они кричат? – спросил Эдгар.

Оба гребца состроили мины, говорившие: да они всегда так. Тот, что был не Боб Эклс, сказал:

– Сейчас их обеденный час, а они, понимаешь, не любят, когда им мешают в обед.

– За обедом, — поправил другой, – или, может быть, во время обеда; так было бы уместнее с точки зрения экклесиологической учитываемости.

– А по-моему, для экклесиологического сонета, – сказал другой, и Рода Флеминг начала декламировать «Я брел заброшенной тропой…».

– Мой крест, – сказал ее владелец с печалью, опустив голову, чем прибавил себе три подбородка. – Это она Вордсворта[18] вспомнила, – объяснил он Эдгару. – Она видела его однажды, когда я купался в озере Виндермир, если ты представляешь, где это. Глупый такой старичок, в цилиндре.

– А почему, – спросил Эдгар, когда шлюпка коснулась носом ступенек пристани, – они не пойдут обедать, вместо того чтобы прыгать как ненормальные?

Гребцы пожали плечами.

– Знаешь, – сказал не Боб Эклс, – почему я не говорю тебе, как меня зовут? Меня зовут Николас, если ты испытываешь хотя бы слабое подобие какого бы то ни было интереса. Есть такие, что меня дразнят Ни-кола-с-ни-двора-с, но я на это чихал сквозь шнобель.

– Сквозь что? – спросил Эдгар.

– Сквозь шнобель, – ответил Боб Эклс, – или гунделку, или сопелку, или храпелку. Именно так.

Тут человечки в синем стали прыгать по самому краю пристани и вопить:

– Сгорели блины, и это всё вы!

На что Николас завопил:

– Всё вы врете про блины, сегодня ведь среда.

Как ни странно (а может, и не странно), это их порядочно успокоило, и один сказал Эдгару:

– Что ж, забирайся к нам.

И они очень любезно помогли Эдгару подняться по ступенькам, причем один приговаривал:

– Ты можешь очень даже грохнуться, тут так скользко от ила и чешуи.

– Не забудь сказать им, куда тебе надо, – напомнил Николас.

– Но я хочу туда, откуда приплыл, – ответил Эдгар, начинавший волноваться. – Я хочу к концу урока быть в школе, а оттуда – домой, пить чай.

– Чай, – сказал один из человечков в синем и покачал головой. – Тебе придется зайти далеко в глубь страны. До самой Экспозиции, если правду говорить, и путь не короток. Но сейчас мы пойдем в контору.

И Эдгар увидал шагах в ста от пристани маленький домик, откуда слышались чьи-то вопли. Матросы погребли к кораблю, который сделал уже немало морских миль без них, и опять затянули:

Хей-хо, и шкипер дождался костра, И с утра пружинами связан.

– Ну, – сказал человечек в синем, – что ж, поглядим на тебя.

Эдгар поглядел на них. Их тонкие волосы трепетали на ветру, носы горели. Оба были не выше трех футов, но такие пузатые, что куртки им приходилось завязывать на веревочку, иначе не сходилось.

– Ну-с, – проговорил один, – ты являешь собой прекрасный образец раскаянья, и я буду благодарен, если ты усвоишь, что меня зовут мистер Эк Кер Ман[19], а его – мистер Эк Хар Т[20].

– Вы… сиамцы? – вежливо спросил Эдгар.

– Нет, – отрезал мистер Эк Хар Т, – мы – близнецы.

– Не понимаю, – сказал Эдгар. – Ведь вас зовут по-разному. Будь вы братьями, вас бы звали одинаково.

Оба захохотали.

– Ох, – проговорил мистер Эк Кер Ман, – немного ты, видать, смыслишь, это уж как пить дать! Братьев всегда зовут по-разному, иначе их не отличишь друг от друга. Представь, что Каина и Авеля звали бы одинаково! Все бы запутались.

И оба захихикали. Наконец мистер Эк Хар Т произнес:

– Не такой доли желал нам наш отец! Я однажды совершил благое дело. Я ходил и предостерегал людей о чудовищах, но ни один не внял.

– А, – сказал Эдгар, – вроде Зверя Рыкающего и его матери?

– Да, порой, – ответил мистер Эк Хар Т с сомнением. – Но больше про Венеру, известную как богиня любви, не знаю уж, что это могло бы значить теперь или прежде.

– Ложь и обман, – сказал мистер Эк Кер Ман. – Я-то был превосходным собеседником, но это ушло – увы, увы, ушло.

Оба так опечалились, не обращая даже внимания на чайку, которая села на голову мистеру Эк Хар Ту и стала кричать «эклектика – электрика – эксцентрика», что Эдгар решил напомнить им о делах в конторе, откуда всё еще доносились вопли. Он сказал:

– Дело в том, что у меня нет денег.

– Деньги, деньги, деньги, – проворчал мистер Эк Хар Т. – Все только о них и думают.

Он посмотрел на свои наручные часы, из которых доносилось очень негромкое пение, и сказал:

– Ну-с, что до денег, час пробил. Не будем тянуть. В контору.

И они поспешили – Эдгар за ними, чайка сидела уже на голове у мистера Эк Кер Мана и кричала «Лиддел и Скотт, Лиддел и Скотт[21]». Но когда они дошли до конторы, она с крррриком улетела навстречу морскому ветру.

В конторе было тесно и неопрятно. Эдгар понял, что здесь никого не били: горланил попугай с серебряным колечком на левой лапке, прикрепленным к тонкой цепочке, прикрепленной к высокой стойке для шляп. Стойка была забита головными уборами, от шапокляка до кепки а-ля Шерлок Холмс, и все были очевидно велики и мистеру Эк Хар Ту, и мистеру Эк Кер Ману и НЕВЕРОЯТНО велики человечку, который сидел за конторкой и с очень мрачным видом сосал какую-то тягучую и липкую с виду ириску, завернутую в бумажку. Нос его, напоминавший пустой рожок от мороженого с прилепленным к кончику карандашом, весь был в ириске, и человечек непрерывно вытирался очень грязным платком.

– Большое испытание, конечно, – сказал он. – Просто так не съешь.

Попугай, севший на котелок, орал изо всех сил, но никто не обращал внимания. Мистер Эк Кер Ман, а может, это был и, мистер Эк Хар Т, спросил с раздражением:

– Почему ты не сварил какао, презрев нашу просьбу и свой долг?

– Да не нужно его ни варить, ни, Боже упаси, пить, – сказал человечек, – все время ложка лезет в глаз.

Тут он принял очень официальный вид, строго посмотрел на Эдгара и положил ириску в ящик. Из ящика будто бы вылетело что-то невидимое, потому что Эдгар услышал, как пронзительный голосок проговорил:

– Глас-глаз.

– Паспорт, – сказал человечек, – и поживее.

– Ее-ее-ее, – сказал голосок. Сейчас он был рядом с попугаем, и попугай слушал, наклонив голову набок.

– Ты выпустил эхо, – сказал мистер Эк Кер Ман (или мистер Эк Хар Т) строго. – Тебя неоднократно предупреждали.

– Али-али-али.

– От него тут никакого проку, – мрачно сказал человечек.

Из-под его курточки выглядывал свитер, украшенный полосками всех цветов радуги. Эдгару он весьма понравился, но был мал.

– А теперь – скачки, – сказал мистер Эк Хар Т (или мистер Эк Кер Ман).

– Качки-качки-качки.

– Делай ставку, – сказал мистер Эк (так проще, подумал Эдгар). – Положи деньги вон в тот почтовый ящик.

И он указал носом на прекрасно отполированный медный ящик, висевший на стене.

– Но у меня ведь нет денег, – сказал Эдгар, – я вам уже говорил.

– Одолжу ему пару гамаданов, – сказал другой мистер Эк, вынимая из кармана куртки несколько блестящих монеток. – В конце концов, как говорили во времена моей молодости, результат предрешен.

– Шен-шен.

Деньги положили в почтовый ящик, и другой мистер Эк обратился к попугаю:

– Первый – Эклипс, и никто другой.

Попугай слушал очень внимательно, склонив голову набок; он, казалось Эдгару, понимал, о чем ему говорили, и что-то тихо ворковал.

– Что такое Эклипс? – поинтересовался Эдгар.

Человечек ответил:

– Самый знаменитый рысак в мире. Сегодня он побежит в Винчестерском королевском кубке. Он родился в затмение – эклипс, как говорим мы, элита, – и отсюда, откровенно говоря, его имя.

– Мя-мя-мя.

– Хватит, – сказал один из мистеров Эков. – Заткните это эхо.

– Хо-хо-хо.

Затем воцарилась тишина, и мистеры Эки победно переглянулись, потому что эхо, несомненно, заткнулось. Попугай всё еще во что-то вслушивался. Примерно через минуту он захлопал крыльями и стал пританцовывать. Человечки задумчиво переглянулись.

– Взял, – сказал один из мистеров Эков, и эхо согласилось с ним три раза.

– Откуда вы знаете? – спросил Эдгар.

– Он всегда берет приз, – ответил человечек. – Ни разу не проигрывал. А вот и деньги!

Из почтового ящика выпали на пол две монеты, а за ними еще одна – самая маленькая, какую Эдгар когда-либо видел, – и зазвенели по полу.

– Много выиграть, конечно, нельзя, – сказал мистер Эк. – Он всегда побеждает, побеждал и будет побеждать. Во всяком случае, два гамадана к нам вернулись, а ватек[22] можешь оставить себе; не так много, но лучше, чем ничего.

– Чего-чего-чего.

– Спасибо, – сказал Эдгар, засовывая в карман крошечную монетку, которую они называли ватеком.

Человечек за конторкой обратился к Эдгару:

– Что декларировать будем?

– Как это? – спросил Эдгар.

– Отвечай на вопрос. Ты должен сказать, какие вещи вносишь в страну, а за некоторые придется заплатить.

– Но вы же видите, – сказал Эдгар, – что у меня ничего нет.

И он показал им пустые руки.

– Да ты лгун, – заявил один из мистеров Эков. – Ведь у тебя в кармане есть ватек.

– Хорошо, я его декларирую.

– Этого недостаточно, – сказал другой мистер Эк. Он направился в угол комнаты, сердито отмахиваясь от назойливого эха. В углу было полно всякого барахла: буколики, эклоги, баркли, сильвиусы[23], экономики, бэджхоты[24], дарвины, экторы, кеи и сенешали[25] – все очень пыльные.

Мистер Эк вышел с большим саквояжем, который стал набивать шляпами с вешалки. Попугай прыгал и верещал, и эхо тоже верещало, так что попугай даже наклонил голову и стал прислушиваться, но слушать на этот раз было нечего. Мистер Эк дал саквояж Эдгару и сказал:

– Ну.

– Ну-ну-ну.

– Что декларировать будем? – проговорил человечек за конторкой.

– Вот, – сказал Эдгар.

– Конфискуется. Как ты смеешь ввозить в страну все эти шляпы?

И он стал выкидывать шляпы обратно на вешалку, время от времени промахиваясь, чем приводил в восторг попугая. Наконец человечек сумрачно сказал:

– Как я понимаю, у тебя и паспорта нет.

Он начал нервно рыться в ящике, откуда недавно вылетело эхо.

– Не то, не то, – повторял он. – Ничего подходящего. Это паспорт для молодой особы из манчестерских трущоб, Эдды Младшей, этот – для старого Снорри Стурлусона[26] из Тринитарии[27], для тебя ничего нет.

– Нет-нет-нет.

Эхо село прямо на конторку. Человечек выбросил вперед руку, сжал ее в кулак и воскликнул:

– Готово. Попалась, голубка моя.

И закрыл неуловимое созданье в ящике.

– Что ж, – проворчал он, – придется впустить тебя без паспорта.

– Спасибо, – сказал Эдгар. – А как мне попасть домой к чаю?

Мистеры Эк Кер Ман и Эк Хар Т ответили хором:

– Про чай ничего не знаем. Мы пьем какао.

Попугай всё орал на Эдгара.

– Кого ты ждешь, мальчик? – спросил человечек за конторкой. – Свой долг перед тобой мы выполнили, этого никто не посмеет отрицать, так что иди своей дорогой.

– Спой ему свою попутную песню, – сказал один из мистеров Эков.

– Ладно, – проворчал человечек и угрюмо запел под вопли попугая:

Сэр Артур Стэнли Эддингтон

(1882-1944), получил образование в Оуэне Колледж, Манчестер,

И в Тринити Колледж, Кембридж,

И был профессором астрономии в Кембридже,

И был выдающимся астрономом,

Известным своими исследованиями

Галактики и внутреннего

Строения звёзд,

А также своим вкладом

В теорию относительности

И популяризацию Современной физической теории.

Поскольку Эдгару показалось, что песня на этом кончается, он сказал:

– Большое спасибо. Мне было очень приятно.

– Приятно? – спросил мистер Эк. – Всего лишь приятно? Да Гала Катики была одной из первых красавиц в мире.

Тут все, включая попугая, повернулись к Эдгару спиной, и он вышел из конторы на пронизывающий морской ветер.

– Строение звёёёёёёзд, – кричали чайки.

Глава 2 ЭДЕМ

Эдгар пошел к суше. Пристань вела к длинной улице, тянувшейся налево и направо. Вдоль нее теснились хорошенькие домики, выкрашенные в очень яркие цвета – красный, оранжевый, желтый и даже фиолетовый. У дверей во двориках грелись на солнышке хозяева. Они приветливо махали Эдгару, который стоял спиной к морю и раздумывал, куда ему свернуть. В основном они были очень маленькие, а возле одного человечка стояли два пса во много раз крупнее, чем он сам. Одного из них он пошлепывал слабенькой ручкой, приговаривая «Ах ты, негодник», но было ясно, что огромный зверь даже не замечал ударов. Подняв голову, Эдгар увидел указатель, гласивший: «В Эдем». Указателей с другими надписями не было, и Эдгар решил пойти в Эдем. Как только он повернул с этой целью направо, его окликнула старушка, которая сидела в своем садике на стуле и обмахивалась газетой:

– В Эдем собираешься, молодой человек?

– Не скажете ли, как туда попасть? – спросил Эдгар.

– Да кто ж его знает, – ответила она. – Тут дело, видишь ли, в энтропии Вселенной. Но если поторопишься, будешь там до темноты.

Эдгар поблагодарил ее и тронулся в путь. Поскольку вид моря справа был довольно однообразным, он пересек дорогу и постепенно дошел до лавочек, где продавались консервированные гавестоны, курчавые игрушечные ягнята, клубничные изабеллы[28] и другие интересные вещи. Потом он подошел к булочной, где толстая старуха плакала от боли, потому что, как она кричала на весь белый свет (хотя ее слушал не весь белый свет, а только крайне тощий и непрерывно жующий мужчина с козлиной бородкой), она обожгла руку, когда сажала хлебы в печь. Мужчина сказал ей:

– Это невозможно, так? Нет такой вещи, как боль. Это все в воображении, так?

– Но мне так больно, мистер Квимби[29], поглядите, какая она стала красная! Ох, как больно!

Эдгар стоял и слушал, увлеченный их разговором, а они совершенно не замечали его.

– Послушайте, мэм, – сказал мистер Квимби. – В мире есть две вещи, так? Одна – материя – как этот хлеб, или эта кошка у печки, или та шляпа, которая была на мне, когда я вошел, так? Это материя. И свиньи, и пыль, и газеты, и ручки, и ножи, и прыщи, и нарывы, и волдыри, и ожоги на руке. Материя, так, так? А другая вещь – сознание, то есть то, что я сейчас думаю и что думаете вы, да? Так вот, материи на самом деле не существует, вы это знали? Что ж, теперь вы знаете это, мэм. Когда я вижу свинью или перочинный нож, это только мои мысли. Это то, что я думаю, так? Снаружи нет ничего похожего ни на эту кошку, ни на эту печку, у которой она сидит, все это внутри, здесь, здесь, здесь, у меня в сознании. Так, так?

– Вы хотите сказать, что и эта боль внутри, – заплакала пекарша, – что эта обожженная рука у меня в сознании?

– И она тоже, мэм, – ответил мистер Квимби. – Вы думаете, что она больная, красная и опухшая. Все, что вам теперь нужно, – это подумать, что она не больная, не красная и не опухшая. Так? Приступайте, мэм. – Он посмотрел на большие часы в форме луковицы, которые вынул из жилетного кармана, и сказал: – Ну же, начинайте.

– Но это ведь чепуха, – не выдержал Эдгар. – Ведь если бы болел зуб, его пришлось бы выдернуть, правда? Это был бы больной зуб, даже если бы вы говорили, что это только в сознании. Так?

К его изумлению, пекарша, у которой рука действительно была страшно красная и болела, выкрикнула:

– Дух – бессмертная истина, а материя – смертельное заблуждение. Дух непреходящ, а материя тленна.

– Совершенно верно, мэм, – сказал мистер Квимби. – Вы, несомненно, быстро учитесь.

– Учусь? – вскричала она в негодовании. – Что значит – учусь? Я буду учить, а учиться – вы. И вы будете учиться быстро. Приступим. – Она схватила со стола длинный хлебный нож и сделала выпад. – Так?

– О! – кричал мистер Квимби, бегая вокруг стола от грозящего ему ножа. – Вы попали мне в локоть, мэм, о-о-о, вы разодрали на спине мою куртку, о, мэм, это была центральная артерия!

– Все в нашем сознании! – кричала она в ответ.

Эдгар поспешил скрыться, потому что ему не нравился ни большой хлебный нож, ни блеск в глазах пекарши. Под крики мистера Квимби и вопли «Все в сознании, так, так?» он шагал все дальше и дальше и вскоре почувствовал сильную жажду. Солнце припекало, а он не пил с обеда. К нему подлетела чайка и, повиснув перед глазами, проскрипела:

– Все в нашем сознании, а, сынок? Ха-ха-ха-ха. – И улетела.

Вскоре слева показалась улочка, усаженная тенистыми деревьями; Эдгар пошел под ними, радуясь прохладе, и увидел нечто вроде арки, свитой, судя по всему, из бумажных листьев и цветов, и надпись ЭДЕМ из электрических лампочек, которые, как ни странно – ведь был яркий летний полдень, – слабо вспыхивали и гасли, как на рекламе шин или жвачки. Некоторые лампочки, однако, не работали. Он вошел в арку и увидел человечка, бодро вылезавшего из большой грязной лужи. Дорога впереди была усеяна такими лужами, словно недавно прошел сильный ливень, хотя на эспланаде, которую Эдгар только что покинул, никаких признаков дождя не наблюдалось. Человечек, с ног до головы в грязи, заговорил радостно и дружелюбно, вытряхивая грязь из ушей и вываливая из потрепанного цилиндра, который он затем небрежно водрузил обратно на голову, не только грязь, но и радостно квакавших лягушек.

– Все в нашем сознании, – сказал человечек. – Радость во мне значит радость вовне, и не спрашивай меня, – он весело рассмеялся, – что такое вня.

– Эдем, – сказал Эдгар. – Эдем ведь значит рай?

– Все в нашем сознании, – твердил человечек. По дороге к Эдгару он вдруг поскользнулся и опустился в следующую грязевую ванну, откуда выбрался в таком же, если не более радостном расположении духа. – Тебе понравится, если будешь сохранять бодрость. И вход бесплатный. Тебе не придется платить мне ни пенни, ни хиддекеля (или тигра, если ты предпочитаешь называть его так), ни евфрата, ни фисона, ни гихона[30]. Просто залезаешь – и все, запомни, все, хи-хи-хи, внутри нас.

Эдгар поблагодарил его и пошел дальше, слыша, как человечек падает в очередную яму и радостно хихикает, но уже не видя этого, поскольку оставил его позади.

Эдгар никогда в жизни не видел такого безотрадного места. Солнце спряталось; небо затянуло тучами, и в воздухе висел отвратительный запах клееварной фабрики. Он увидел дома, черные от копоти, а из труб больших черных зданий валил черный дым, от которого он закашлялся. Через улицу был протянут транспарант, гласивший: ЭДЕМ – ЗНАЧИТ НАСЛАЖДЕНИЕ, НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ОБ ЭТОМ! Кругом с раздраженным жужжанием носились мухи, и Эдгар сказал самому себе: «Внутри это все или нет, я буду рад, если кто-нибудь скажет мне, как попасть назад в школу, а потом – домой, к чаю». Тут появилась очень странного вида дама на белой лошади, старомодно одетая, в огромной шляпе с муслиновой вуалью (от мух, подумал Эдгар), с хлыстом в руке. Она щелкала им над маленьким индусом, на котором почти ничего не было, кроме тюрбана. Он бежал перед ней и постоянно причитал:

– Ох, перестаньте, мисс сагиб, о Господи, это так неприятно, правда, честное слово, ох, мисс сагиб, перестаньте, пожалуйста! – хотя ему вовсе не было больно: хлыст не доставал до него. Но дама продолжала выкрикивать:

– Джильди[31] , сюда-а, я спущу с тебя шкуру, клянусь святым Гарри[32], я тебя запорю до полусмерти. – И она опять поднимала свой хлыст, свистевший в воздухе.

Индус в тюрбане, заметив Эдгара, спрятался за его спиной и запричитал:

– Она становится очень злая, о Господи, да, но вы мне мать и отец, сагиб, и вы охраните меня от ее гнева, честное слово, ох.

Дама спросила:

– Кто ты, мальчик? И что ты здесь делаешь?

– Я ищу дорогу домой, к чаю.

– Чай, – задумчиво промолвила она, – чай. Никогда не пью его сама: вредно для печени, решительно предпочитаю виски пани, чота пэг[33] , понимаешь? Если тебе действительно по вкусу чай, а кое-кому он по вкусу – ты понимаешь? – тебе нужно идти на юг, да, на юг.

– Воистину так, мисс сагиб, – сказал индус из-за спины Эдгара. – На юг очень хороший чай.

– Что ж, он должен знать в этом толк, – заметила дама. – Родился здесь и пьет его сам. Но почему я выбивала из него пыль? Что-то не могу припомнить. Но должна же быть причина, ты понимаешь?

– Хорошая разминка для вас, мисс сагиб, ха-ха. И для меня, о Боже милостивый, и для меня.

– Посмотри туда, наверх, – сказала дама, показывая хлыстом. – На тот дом с двумя входами на холме. Ужас просто – подходит только для пар, у которых нет другого выхода, а? – Она расхохоталась во все горло.

Индус присоединился к ней, приговаривая:

– Ох, как забавно, мисс сагиб, вы такая забавная госпожа, о Господи. Ха-ха-ха.

– Как бы то ни было, – сказала дама, – поднимись туда, мальчик, и спроси. А теперь, – сказала она индусу, – ты, паршивокожий. Я сдеру с тебя шкуру и выдублю ее, ты понимаешь?

– Ага, вы такая забавная, мисс сагиб. – И тут же: – Ой-ой, вы это не сделать, о Господи, пожалуйста, не надо! – И он помчался вперед, хотя хлыст по-прежнему не доставал до него.

Эдгар последовал совету дамы и взобрался на небольшой холм, на вершине которого стоял дом с двумя входами, так что возникал вопрос, в какую дверь стучать. Эдгар выбрал первую, к которой его привела извилистая тропинка, бежавшая вверх по холму. Ее тут же открыла, к его ужасу, огромная змея (дверную ручку она, видимо, повернула хвостом).

– Шшшто нужжжно? – прошипела она.

На ней был старомодный чепец. Эдгар с дрожью подумал, не мать ли это Зверя Рыкающего или, может быть, сам Зверь Рыкающий.

– Шшшто тебе? – прошипела змея опять. – Мальчик, ты теряешшшшшь время. Ты разззззве впервые видишшшшь ззззмею?

– Извините, сударыня, – пролепетал Эдгар, – мне сказали, что здесь мне скажут, как вернуться в школу, а оттуда домой, к чаю, мне так сказали.

– Сказали, скажут, – сварливо повторила змея. – Мальчик, я ничего не знаю о школах. Я никогда не ходила в школу. Мне это было не нужно. Я и так знала всё, когда родилась. А сейчас знаю больше, чем всё, ведь я старше, чем была тогда.

– Разве можно знать больше, чем всё, сударыня? – спросил Эдгар храбро, но вежливо.

– Ведь можно знать меньше, чем ничего, – сказала, нахмурившись, змея. – А ты, насколько я себе представляю, знаешь меньше, чем ничего о… дай-ка подумать… вот, о господине, который живет по соседству.

– Вы правы, сударыня, – ответил Эдгар, – если «меньше, чем ничего» значит то же самое, что «ничего».

– Нет, это вовсе не то же ссссамое, – злобно прошипела змея. – И если ты когда-нибудь ходил в школу (а почему ты сейчас не в школе – могла бы я спросить, но не стану), то должен бы знать, что минус один меньше, чем ноль, а ноль – это и есть ничего. И раз уж мы заговорили о числах, назови мне самое большое число. Это будет почти то же, что всё.

– На это уйдет слишком много времени, – сказал Эдгар. – Когда я был совсем маленький, я как-то летом взял с собой в кровать толстую тетрадь и попробовал написать самое большое число. Но ничего у меня не получилось.

– Конечно, ничего у тебя не получилось, – огрызнулась змея. – И даже измарай ты миллион биллионов триллионов квадриллионов квинтиллионов секстиллионов септиллионов октиллионов нониллионов тетрадей, ты всё равно мог бы приписать еще одну цифру. А я, – сказала змея, – я-ааааа могла бы приписать еще одну. И еще одну. И еще одну. Так что, как видишь, я знаю больше, чем всё. Всего хорошшего. – И она захлопнула дверь головой.

Эта дискуссия не убедила Эдгара в правоте змеи, но ему не особенно хотелось опять стучать в дверь, чтобы она вновь открылась (дискуссия то есть, но и дверь, конечно, тоже), поскольку ему не нравилось раздраженное шипение змеи, и он чувствовал себя несколько неуютно при мысли о большом пресмыкающемся, которое носит дамский чепец и обитает в доме. И чем оно, вернее, она питается? Эдгар содрогнулся. Он подошел к соседней двери и постучал, и на этот раз открыл приятный пожилой господин в костюме шекспировских времен – камзоле, чулках и плоеном воротнике, – спросивший с улыбкой:

– Да?

– Мне посоветовали обратиться к вам, сэр, – сказал мальчик, – с вопросом, как добраться домой.

– Прошу, прошу! – вскричал старик и повел Эдгара по пыльному коридору, забитому картами и глобусами. – Я знаю дорогу куда угодно. – Эдгар вошел вслед за ним в большую комнату, такую же пыльную, как коридор, и так же, как коридор, забитую картами и глобусами. – Это мое, так сказать, предназначение в жизни, если можно так выразиться, так что не волнуйся: скоро, образно говоря, все образуется, и я определю, куда тебе идти. Наверное, сначала ты постучался в соседнюю дверь? – Он громко рассмеялся. – Все сначала идут, так сказать, туда, и их конечно же ошарашивает встреча с мисс Лилит[34], как она себя называет. А домик свой она называет Эдемской беседкой, премилое название. Я же, со своей стороны – осмелюсь облечь это в такие слова, – зовусь Ричард Эдем.

– Значит, тут все эдемское и всех зовут Эдемами? – спросил Эдгар. – А меня зовут Эдгаром.

– Эдгар, Эдгар, Эдгар, – проговорил старик. – О да, все вокруг, так сказать, несколько эдемизировано, откуда, понимаешь ли, и название, если можно так выразиться. – Тут он стал возиться со своими пыльными старинными картами, совершенно бесполезными, подумал Эдгар, в наши дни: все они зияли белыми пятнами (которые называются TERRA INCOGNITA, что означает неизвестная земля), и даже карта Англии была девственно белой к северу от Лондона. На карте Америки густонаселенный штат Нью-Джерси пересекала надпись «Обитель драконов».

– Я хочу вернуться в школу, а оттуда домой, к чаю, – сказал Эдгар, ища, куда бы сесть, и находя только карты и глобусы. Ему всё еще очень хотелось пить. Чая, чая, чая, думал он не переставая. Чашку душистого чая с молоком и сахаром. И немного печенья. И несколько булочек. И ломтик хлеба с маслом. И баночку вишневого варенья.

– Насколько я себе представляю, ты, так сказать, очень хочешь пить. И может быть, условно говоря, есть, – заметил мистер Эдем.

– Я все бы отдал, сэр, – ответил Эдгар, – я даже отдал бы больше, чем всё (тут он вспомнил о мисс Лилит, змее), за чашку душистого чая.

– Чая?! – чуть не взвизгнул мистер Эдем. – Невозможно! Он необычайно дорог. Не больше унции во всей стране, осмелюсь заявить, и, насколько я это себе представляю, весь его прибрала к рукам Ее Величество королева, да продлятся, так сказать, ее дни. Солит его и ест, если можно так выразиться, и никто не решается сказать ей, что это неправильно. – Он покачал головой и грустно улыбнулся, после чего повернулся к квадратному отверстию в стене размером с маленькую картинку и испустил громкий крик. – Мария! – завопил он. – Мария, Мария – выражаясь точно, коротко и ясно! – И он подмигнул Эдгару.

– Да, сэрр, ваша честь, – раздался голосок из отверстия. – Чего-чего изволите, сэрр, отвлекая меня от углубленных занятий замком Рэкрент? [35]

– Много о себе, знаешь ли, так сказать, воображает, – сказал мистер Эдем. – Была в Америке и называет себя пионеркой. Встречалась с Эдгаром Хантли[36]. – Он пристально посмотрел на Эдгара и спросил: – Ты, случайно, не он самый? Но нет, ты слишком, да будет мне позволено так выразиться, молод, да и на пион совершенно не похож. Конечно, простой здравый смысл подсказывает нам, что она не могла быть там, где, по ее речам, была – в Калифорнии, на Диком Западе и так далее, – потому что их еще просто нет на карте! Посмотри, так сказать, сам. – И действительно, кроме кусочка северо-восточного побережья, Америки на его картах почти не было. – Мария, – опять позвал мистер Эдем. – Принеси поесть и попить этому, так сказать, молодому джентльмену.

– О, сэрр, – откликнулся голос, – я как раз углубилась в любовный треугольник Фрэнка, Гарри и Люси. Но сейчас же приду и принесу то, что подобает принести такому, как он, кем бы он ни был, спаси нас, Господи, и благослови.

– Хорошо, – отозвался мистер Эдем. – Так вот, думаю, лучшей дорогой домой, которая есть, как бы поточнее выразиться, главнейший и первейший предмет твоих упований, будет дорога через Ньюфаундленд и Вест-Индию. Да-да-да. – И, совершенно поглощенный своим занятием, он стал мерить пыльным циркулем расстояния на большом глобусе. В это время из дыры в стене показалась чрезвычайно крупная мышь и проговорила:

– Ах, сэрр, какая жалость, в доме нет ничего, кроме карт и глобусов, кои удобно и приятно грызть таким, как мы, сэрр, но кои не послужат пищею, алкаемой сим юношей. – У мыши были усы, которые придавали ей очень деловой вид, и юбочка.

– Что ж, – сказал мистер Эдем, – я ничем не могу услужить тебе, так сказать, кроме как песней, но песня, возможно, исцелит жажду, образно говоря, а Мария подхватит припев.

– Но я занята нравоучительными повестями и белиндами[37], сэрр, – возразила мышь отнюдь не писклявым голосом.

– Делай, как сказано, Мария, – прикрикнул на нее мистер Эдем, – и не важничай по поводу твоих пионерских дней в местах, которых пока еще не существует. – И он пробормотал себе под нос: – Прямо, так сказать, Эдгар Хантли.

И тонко запел, хотя голос у него и без того был высокий и дрожащий:

Смело воду пей изо всех морей, Если соль сперва удалишь, Ибо хоть с нею и сыр вкусней, И бобы, и горошек, и сельдерей, Все мясное, съестное вкуснее с ней, — Жажду ею не утолишь!

Потом наступила тишина, и мистер Эдем сказал:

– Давай, Мария, подхватывай припев.

Но мышь возразила:

– Ах, сэрр, при мыслях о сыре мое сердце буквально разрывается на куски!

– Не думай о сыре. Припев, Мария, так сказать, припев.

И они запели вместе:

Ты любишь соль? – люби, изволь, Но жажду ей не утолишь.

Мистер Эдем опять запел соло:

И вкусил я вод всех морей, и вот, Мой живот, опять ты болишь; Я на север плавал, где всюду лед, И на юг, где морская свинья живет, И на запад, где скот и поет койот, — Все, поверь уж, один результат дает: Жажду ею не утолишь!

Затем прозвучал припев (а Эдгара все сильнее и сильнее мучила жажда):

Я соль пою, любовь мою, Но жажду ей не утолишь.

По виду мистера Эдема и мыши Марии легко было догадаться, что они ожидали аплодисментов, которыми Эдгар и разразился. В ответ мистер Эдем раскланялся на очень старинный манер и промолвил:

– Думаю, Эдембург – самое место для него. Что скажешь, Мария?

– О, конечно, сэрр, вы прямо говорите моими словами. Это место для него, для него, конечно, тут и толковать не о чем.

– А как туда попасть, сэр? – спросил Эдгар.

Мистера Эдема этот вопрос, по-видимому, смутил. Он ответил:

– Э-э, я там, честно говоря, не был, позволю себе объясниться таким образом, у меня ведь тут столько, как говорится, работы, да и, признаюсь тебе, я не смог его найти ни на одной карте. Но Мария вот говорит, что он, так сказать, существует.

– О, безусловно, сэрр, существует, и это отменнейшее место из всех, что когда-либо стояли на двух ногах.

– Ты же говорила, так сказать, на четырех, – нахмурился мистер Эдем.

– Что две, что четыре, всё одно, – возразила Мария.

– Нет, не одно, как я многократно, если можно так выразиться, доводил до твоего сведения, – сказал мистер Эдем, еще больше мрачнея.

– Ах, всё зависит от точки зрения, сэрр.

– Нет, не зависит, осмелюсь утверждать.

– Вы простите мне это замечание, сэрр, но все же зависит.

Эдгар видел, что назревает довольно скучный спор, и начал прощаться. Он вежливо поклонился и мыши, и старику и произнес:

– Спасибо, вы мне очень помогли! – Слова, оставшиеся незамеченными.

Мистер Эдем и его служанка уже бросали друг в друга пыльными картами, причем у Марии, несмотря на сравнительно скромные размеры, получалось совсем неплохо. В комнате поднялась пыль столбом.

Эдгар спустился с холма и увидел в облаке – на этот раз дорожной – пыли всадника в изящных доспехах и королевской короне, гарцующего во главе маленького войска. От пыли все энергично кашляли.

– Avant, mes amis! [38] – воскликнул всадник, как решил Эдгар, французский король.

– Moi, Генрих IV Французский, сражусь с lui, Людовиком XIV Французским. Как осмелился он сделать то, что сделал?! [39] Avant, a la victoire! [40]

Эдгар, который теперь шел по дороге, спросил у маленького солдата, кашлявшего от поднимаемой пыли:

– А что он сделал?

– Moi, – ответил солдат, – je ne parle pas francais[41] .

– Но я говорил по-английски! – возразил Эдгар.

– Твоя правда, – раскашлесмеялся маленький солдат. – Я в последнее время всё путаю: сегодня дерешься за немцев, завтра за бельгийцев, на выходных – вполне может быть – за испанцев, – просто голова кругом идет. Так о чем ты говорил?

– За что идет война?

– Ich verstehe kein Deutsch[42] .

– Но я же говорю по-английски!

– Твоя правда, твоя правда. По мне, лучше не знать, за что воюешь, ведь тебе, может, совсем и не хочется за это воевать, а если не воевать, где добудешь себе хлеб с маслом, а? Не говоря уж о большой кружке вкусного чая с молоком и сахаром.

– Я бы что угодно за нее отдал! – воскликнул Эдгар.

– А как же! – ответил солдат. – Но там, куда мы идем, скорее всего, будет вино.

– Разговорчики в строю! – Эдгара и маленького солдата стал пихать сержант в запыленном мундире и с огромными щетинистыми усами. – Эй, парень, где твой барабан? Ты должен идти впереди, за несколько шагов до скакуна Его Священного Величества, и бить со всей мочи, чтобы парни шагали в ногу.

– Но я не из вашего войска, – ответил Эдгар. – И буду очень признателен, если вы перестанете меня так толкать.

– Не толкнуть ли тебя по-другому, а? – рявкнул сержант. – А ведь я могу, парень, ей-Богу, могу. Выметайся отсюда, раз у тебя кишка тонка, чтобы сражаться за правое дело. Запевай! – заорал он. – Запевайте вы, идолопоклонники несчастные, и взбодрите свои трусливые сердца!

Все солдаты тут же запели, не исключая и Его Священного Величества, хотя некоторые слишком кашляли от пыли, чтобы из всего этого вышло что-нибудь по-настоящему музыкальное:

Хотим свободы веры! Пора оставить страх: Нельзя нас больше мучить И жарить на кострах! Хотим мы – ходим в церковь, Хотим – в пивной сидим, И в пятницу жаркое, А не бобы едим!

Эдгар подождал, пока они, маршируя, исчезнут в облаке пыли, а сам пошел в обратную сторону, ибо был уверен, что они не могли идти в Эдембург. Он был уверен, что в Эдембурге правил не король Людовик XIV Французский. Уж в этом-то Эдгар нисколько не сомневался.

Глава 3 ДОРОГА В ЭДЕМБУРГ

Дорога в Эдембург была очень долгая, и по пути Эдгар видел мало любопытного. С одной стороны тянулись луга, где паслись коровы, с другой вдоль дороги бежал ручей, где плескались рыбки. Коровы умели петь. Эдгар подивился, что кто-то не пожалел времени на их обучение, тем более что пели они не особенно мелодично. Главной их песней была та, что называется «Моя страна, тебя…» [43], если вы американец, и «Боже, храни королеву» (или «короля», если на троне оказывается король; в нашем же случае, поскольку я рассказываю историю Эдгара, мы имеем королеву – благослови ее, Господи, – сияющую красотой и блистающую умом: Ее Величество – благослови ее, Господи, и спаси – Эдит I – продли, Господи, ее дни – с шеей столь длинной и белоснежной – да охранят ее небеса, – что иногда Ее Величество называют – с подобающим, всеобъемлющим и верноподданнейшим почтением – Эдит Лебединая Шея), если вы британец. Коровы, разумеется, не могли осилить слова ни того, ни другого варианта, но мотив у них получался: каждая брала по ноте. Сначала одна корова мычала первую ноту, потом повторяла ее (первая и вторая ноты совпадают), затем наступала долгая пауза, которая продолжалась до тех пор, пока другая корова постепенно не приходила к осознанию того факта, что ей пора вступать, и тогда она мычала третью ноту. Таким образом, на исполнение фрагмента «Моя стра…» (или «Боже, хра…») уходило в среднем три минуты, от чего вся процедура становилась очень скучной. Но у коров появлялось какое-то занятие, кроме жевания травы и производства молока, так что, может быть, на самом деле это и не было совсем уж пустой тратой времени. Коровы исполняли и другую, гораздо более сложную песню – «Погляди как пляшет суслик» [44]. В их трактовке она звучала как похоронный марш для безногих.

Рыбки в ручье, бежавшем справа, отличались большей живостью. Они выпрыгивали из воды, ловя мух, которых они всех знали по именам, но ни одну не могли поймать. Их это нисколько не огорчало, и Эдгар слышал, как они весело щебетали: «Вон Фрэнк Джефри – опять промашка» – «Гарри Броуэм всегда успевает увернуться» – «Сид Смит больно прыткий, благослови его, Господи». Одна старая рыбина, которая прыгала неуклюже и кряхтя, словно страдала рыбьим ревматизмом, все время ворчала:

– Приведите констебля! Дубинки на них нет! – Но другие не обращали на нее никакого внимания.

Это были очень красивые серебристые рыбки с головками, мерцавшими золотом; одна из них учтиво приветствовала Эдгара:

– Путешествуешь, как вижу, посуху и на ногах. Набирайся мудрости, мальчик мой, постигни суть вещей: всё – в воде.

Эдгар помахал им, улыбаясь сухим ртом, но сразу же забыл и о рыбках, и о коровах, когда приблизился к киоску на обочине, где продавались прохладительные напитки.

Над киоском, защищенным от солнца огромным разноцветным навесом, развевался флаг с надписью: ПРОМОЧИ ПЕРЕСОХШЕЕ ГОРЛО ШИПУЧИМИ ГАЗИРОВАННЫМИ НАПИТКАМИ ЭДВИНА! Подойдя к киоску, Эдгар обнаружил, что продавец растянулся на прилавке и храпит без задних ног. Это был, заметил Эдгар с любопытством, большой пятнистый пес в штанах невообразимого покроя, с длинной мордой, которой он сердито дергал во сне. Эдгар воспользовался его бессознательным состоянием, не чтобы – Боже упаси! – украсть, но чтобы посмотреть. Ни один из напитков – холодных на ощупь, несмотря на жаркое солнце и отсутствие льда, – не был ему знаком. Клубничный сок из отборных клубней, розеттиада, джимиджечный напиток – ни один из них ему раньше не встречался. Он взял в руки восхитительно прохладную бутылку «Несравненного и никоим образом не подражаемого Вальтер-Скоттового шотландского виски с содовой» и вдруг услышал рычание:

– Попался, а, ррррр?

– Я не крал, я смотрел, – ответил Эдгар. Пес продолжал рычать и морщить нос, не двигаясь с места, полагая, очевидно, что для Эдгара и этого будет достаточно. – Я хотел бы чего-нибудь выпить, если можно. Мне ужасно хочется пить.

– Сколько у тебя денег, ррррр?

Эдгар вынул свою крошечную монетку, которую он с трудом отыскал среди кусочков мела, ластиков, обрывков бечевки, хлебных крошек и муравьиных личинок.

– Вот, – сказал он наконец. – Один ватек.

Пес рассмеерычался:

– Ха-ха-ха-рррр-ха-ха-ха-р-р-р-ра-ха-ха. Немного же ты получишь от меня, Его Величества короля Эдвина, рррр. В Hopтумбрии[45], откуда я родом, у нас с теми, кто платит ватеками, разговор короткий. Клади его на прилавок рядом с моей задней левой лапой и возьми себе крошечную бутылочку динамичного прыгосока О’Гордон, рррр. Она с лицом на этикетке.

Эдгар положил монету, куда было велено, и стал искать бутылочку. Он никак не мог найти ее, пока из сверкающей шеренги странных напитков не раздался голос:

– Меня ищешь?

Эдгар вытянул руку, ища глазами владельца голоса, а тот говорил:

– Горячо, горячо, холодно, теперь очень холодно, теперь ты на Аляске, теперь ты на Северном полюсе, теплее, теплее, вот ты и на экваторе, а вот и я, вот и я, ах!

Бутылочка и в самом деле была крошечная, и Эдгар не мог разглядеть лицо на этикетке – вроде бы мужское, веселое и чернобородое. Оно было во много-много раз меньше, чем головка королевы Эдит (благослови ее, Господи) на почтовой марке из кукольного домика. Голос, однако, был четкий и мелодичный:

– Сними меня с полки, мальчик. Давай. Я очень полезный или очень вредный, в зависимости от того, как ты себя чувствуешь.

Напитка, казалось, было слишком мало, чтобы утолить жажду, и Эдгару не понравилось слово «вредный». Он тем не менее вытянул крошечную пробочку зубами, тут же проглотил ее (она была слишком крошечная, чтобы ею подавиться) и втянул в себя крошечную порцию напитка. Трудно было определить его вкус, но чем-то он напоминал холодный-холодный лед со смородиной, изюмом, цукатами, шоколадом, ванилью, мускатным орехом и пережаренной свиной лопаткой. В тот же миг жажда ослабла. Лицо на этикетке стало неподвижным и безмолвным, зато пес, называющий себя королем Эдвином Нортумбрским, наблюдавший за Эдгаром все это время и нежно рычавший себе под нос, вдруг рявкнул.

– Что случилось? – спросил Эдгар. – Я сделал что-нибудь не так?

– Гав-гав-гав, – или что-то в этом роде ответил король Эдвин. – Я сказал возьми, а не пей.

– Но это ведь одно и то же. Когда говорят «возьми пирога», то предлагают его съесть. К тому же, когда я начал пить, вы меня не остановили.

– А мне, гав-гав, хотелось узнать, где предел твоей наглости. У нас в Нортумбрии, скажу я тебе, был бы с тобой разговор короткий. И «возьми пирога» значит «ешь», а не «пей». А ты выпил эту штуковину, гав-гав, ррррррр.

– Но, – возразил Эдгар, – «возьми книгу с полки» тоже ведь не значит «съешь ее»!

– С чего ты это взял? В Нортумбрии, где я одно время был королем, мы, бывало, глотали книги. Уж я-то знаю, я сам их проглотил немало, ррррр. Но не об этом речь.

– Вы хотите сказать, – спросил Эдгар, уже злясь, – что ту бутылочку мне нужно было съесть, а не выпить? Но это смешно!

– Я буду решать, что смешно, а что не смешно, потому что я – король Эдвин. Делай, что говорят, ррррр-гав!

– Съесть бутылку?! – воскликнул Эдгар.

– Нет, нет, рррррр-гав! Читай!

Эдгар пожал плечами: пес явно был не в себе. Он хотел было сказать, что на этикетке читать нечего, если, конечно, не считать чернобородого личика, но сообразил, что бессмысленно спорить с безумным псом, который считает себя королем Эдвином Нортумбрским. Эдгар взглянул на этикетку и – не так уж на самом деле и удивившись – обнаружил стихи, написанные четко, красиво и очень разборчиво. Он стал читать их вслух, и пес мурлыкающе заурчал, словно у него в предках были кошки, – он, очевидно, любил, когда ему читали:

Изобретатель Эдисон Был знаменитый человек. Узнайте все, что сделал он И как прославился навек. Еще до Белла Эдисон О телефонах видел сон. Всего лишь в двадцать девять лет Фонограф свету он явил; Одни смеялись: «Это бред!», Других он сильно удивил. Электролампу изобрел Он очень скоро: в тридцать два, Чем славу громкую обрел, Весьма заслуженно. Едва Был создан фотоаппарат, Его улучшил во сто крат Изобретатель Эдисон: Кино, шутя, придумал он.

– Знаменитый человек, – сказал король Эдвин, – рррррмуррррр. А живи он у нас в Нортумбрии, и не такие чудеса бы совершил. Ну, парень, можешь продолжать свой путь в мой великий город Эдембург.

– Ваш? – удивленно спросил Эдгар.

– Да, рррр, да, его назвали в мою честь. На самом деле он называется Эдвин-ррррр, но они ошиблись, когда записывали. Я не стал их поправлять: день был очень холодный, все подходили ко мне и говорили: «Эдвин, бррррр», так что я их понимаю.

Пес опять громко захрапел, а Эдгар с новыми силами продолжал свое путешествие. Ему еще предстояло преодолеть несколько миль (или километров – конечно, километров больше, чем миль). Через некоторое время он подошел к большой качавшейся над дорогой вывеске, подвешенной на двух столбах, которые блаженно долбили дятлы. Вывеска гласила:

НЕСКОЛЬКО МИЛЬ ДО ЭДЕМБУРГА. НЕСКОЛЬКО 1,609 КИЛОМЕТРОВ ДО НЕГО ЖЕ. НО ОН ТОГО СТОИТ!

Эдгару улыбнулась удача: прямо перед ним остановился в облаке пыли, музыкально гудя во все свои рожки, какой-то фургон. Когда пыль рассеялась, Эдгар увидел, что по фургону тянется надпись: ЭДЕМБУРГСКОЕ РЕВЮ[46]. Эдгар подбежал – дверь у водителя уже была открыта – и с изъявлениями искренней благодарности забрался внутрь; там оказалось полно человечков, которые радостно приветствовали его. Когда Эдгар отыскал себе место – а ему пришлось для этого передвинуть деревянный ящик с надписью «Лучшая тресковая копченка» и охранявшего этот ящик тяжелого полосатого кота, – эти человечки с большой охотой стали объяснять ему, что такое Эдембургское Ревю. Эдембургским Ревю, сказали они, были они сами. Они плясали, разыгрывали смешные сценки и скетчи, а один из них, представившийся Томми Карлейлем [47], специализировался на перевоплощениях. Это был маленький печальный человечек, который сильно картавил и постоянно приговаривал: «О-о да, так-то вот».

– Что это за перевоплощения? – поинтересовался Эдгар.

– О-о да. Вот коголь Эдуагд I Английский. – (Эдгар подумал: «О нет, только не эти ужасные англосаксонские короли», но тут вспомнил, что Эдуард I не был англосаксом.) Томми Карлейль придал своему лицу выражение высокомерной величественности. Затем он продолжал: – А тепегь – Эдуагд П. – Выражение лица не изменилось. – А тепегь – Эдуагд III. – Все то же высокомерно-величественное лицо.

Эдгар спросил:

– Эдуарды Английские – это все, чем вы занимаетесь?

– О-о-о, – сказал Томми Карлейль, – их так много! Девять, по моим подсчетам.

– Нет, конечно же восемь, – сказал Эдгар. – Эдуард VIII был последним. Он правил меньше года. С тех пор Эдуардов точно не было.

– О ты, жалкая звегушка, – сказал Томми Карлейль, – ничего-то ты не знаешь. Эдуагд IX – о да, был такой монарх, хоть и пгезгенный сакс[48].

И он придал своему лицу выражение высокомерной величественности. Вся труппа бурно зааплодировала, так что и Эдгар невольно присоединился, а Томми Карлейль печально раскланялся.

– Нигде, кроме как у Томми, – сказал человечек с тяжелой сумкой на коленях, который представился мистером Гладстоном[49]. – Его всегда горячо принимают в Эдембурге.

– А вы что делаете, сэр? – спросил Эдгар.

– Играю на черных клавишах, – моргнул мистер Гладстон. – А старина Том Маколей[50] – он сидит вон там – играет на белых.

Человечек, к которому относились эти слова, курил большую трубку, вонявшую жженой бумагой. Он закивал, подтверждая, что так оно и есть.

– Одновременно? – спросил Эдгар.

– Ну да, – ответил мистер Гладстон. – Конечно, иногда мы немного путаемся. Но раз есть и черные, и белые, нужно играть на всех, зачем за них иначе платить? Так, Том?

– Так, так, Билл, – кивнул мистер Маколей. У него из трубки выпал кусочек горящей бумаги и опустился на кота, который даже не успел этого заметить – он тут же сгорел (кусочек, а не кот).

– Но это, должно быть, звучит – как бы сказать – довольно ужасно, – предположил Эдгар.

Мистер Гладстон улыбнулся.

– Так они и говорят, – сказал он. – Что показывает их невежество в этом вопросе. Необразованные, вот в чем их беда. Так, Том?

– Так, так, Билл.

– К этой музыке следует приучать с детства, – сказал мистер Гладстон. Он достал из кармана газету и хмуро принялся за первую страницу. Газета была по меньшей мере столетней давности. Старичок примерно такого же возраста, сгорбленный, с негнущимися руками и ногами, но сказавший, что он танцовщик (и что зовут его сэр Дж. Стефенс[51]), присоединился к разговору:

– Еще не прочитал, Билл? Ты находишься на этой странице, по моим скромным подсчетам, в течение последних пятидесяти пяти – вру, – последних пятидесяти шести целых пяти в периоде лет.

Мистер Гладстон строго ответил:

– Многое лежит между строк, вот почему нужно читать очень внимательно. Так, Том?

– Так, так, Билл.

– Например, они тут пишут: ПРЕСТУПНИКИ ПОЛУЧИЛИ 15 ТЫСЯЧ ФУНТОВ. Так вот, я думал об этом в течение примерно…

– Пятидесяти шести целых пяти в периоде лет, – перебил сэр Дж. Стефенс.

– Именно так. И я думаю, что на самом деле они получили пятнадцать месяцев – то есть их посадили в тюрьму на год и три месяца.

– Вы хотите сказать, – спросил Эдгар, – что под тысячами фунтов подразумеваются месяцы?

– В этом нет ничего невероятного, – веско заметил мистер Гладстон. – Нужно смотреть в корень. Говорят же, что время – деньги. Так, Том?

– Так, так, Билл.

– Получается, – заметил Эдгар, мгновенно посчитав в уме, – по пятьсот фунтов в день в июне, сентябре, апреле, ноябре[52].

МЕСЯЦЫ В июне, сентябре, Апреле, ноябре Всегда по тридцать дней, В других на день полней. Февраль же всех бедней: В нем двадцать восемь дней, Но в високосный год Февраль на день растет.

– О том и речь, – сказал мистер Гладстон с триумфом. – А при двадцати пяти часах в сутках – а это именно то, чего я собираюсь добиться и непременно добьюсь в следующем парламенте, – получилось бы – посчитай ты, мальчик.

– Двадцать фунтов в час, – немедленно ответил Эдгар.

– Неплохие деньги, – заговорил человечек в костюме клоуна по имени Арт Стэнли. – Это больше, чем получаем мы. – Он строго обратил раскрашенное лицо к окну, и Эдгар стал смотреть вместе с ним. За окном виднелись горы и большое красивое сверкающее на солнце озеро, на берегу которого танцевали какие-то люди.

– А, вот и они, – сказал Арт Стэнли. – Нам лучше выйти к ним.

Остальные завздыхали и закивали. Мистер Гладстон сказал водителю:

– Нам нужно будет выйти, Мэтью, и показать им, где раки зимуют.

Водитель, человечек с ручкой и карандашами за обоими ушами, грустно кивнул и остановил фургон на обочине. Эдгар спросил:

– Кому? За что?

– Поэтам, – сказал мистер Маколей, выдувая из трубки горящие бумажки. – Никогда их не выносил. Учти: подползать к ним нужно медленно.

Эдгар вздохнул и больше вопросов не задавал. Он просто выбрался из фургона вслед за остальными человечками, которые, громко шикая друг на друга, тихо поползли в высокой траве. Томми Карлейль начал чихать.

– Шшшшш. ШШШШШШШШШШ!

– Я не нагошно, честное слово! Это все сенная лихогадка! Ап-ЧХИИИИИ!

У озера приплясывало около дюжины человек; все они были тощие и длинные, кроме одного толстого и пыхтящего. Он вопрошал:

– Для чего суммммъективно или оммммъективно необходимо данное упражнение?

– Слушай же, – ответил тощий человек с безумным взглядом и множеством зубов. – Оно необходимо, чтобы пробудить вдохновение. Вдохновение означает вдыхание, а мы теперь вдыхаем и выдыхаем с большим трудом. – И он стал читать:

Нарцисс – прелестное растенье, Берет он деньги за цветенье. Он тратит их на все подряд И желтый шьет себе наряд. Самовлюблен, нетерпелив, Он любит иногда полив И рад, когда бушуют воды — Ведь все от щедрости природы.

Томми Карлейль, лежавший в траве и пытавшийся справиться со своим чиханием, издал громкий лающий звук, как собака, которая воет на луну, и прокричал:

– О презренный болтун! О ужас ужасный!

Мистер Гладстон обреченно кивнул и кинул клич:

– Вперед, Летучая бригада! [53]

То, что увидел Эдгар, было не очень педагогично. Артисты Эдембургского Ревю наскакивали на поэтов и старались сбросить их в озеро. Но толстый поэт, говоривший о суммммъективном и оммммъективном, воздел руки к небу и провозгласил:

– Магия. Поэзия – это магия. И суммммъективно, и оммммъективно.

И он принялся декламировать, в то время как тощие поэты падали в воду и вылезали оттуда, чтобы загнать туда, в свою очередь, Эдембургское Ревю:

И взял гитару сей хорек, И зашвырнул ее на брег, Где страшен сусликов порок, Где грозный, грузный, грязный грек. Хорек луну благословил, И на звезду наслал туман, Потом весь воздух отравил И слег в горящий океан. Чу! Раздался победный клич: Хорек грядет! Хорек грядет! Он облегчает паралич И к чаю путника ведет.

Даже Эдгара, которому стихотворение показалось бессмысленным, последняя строчка задела за живое, а эффект, произведенный на Томми Карлейля, вообще был поразительный.

– О да, – сказал он, кивая, – люди добгые, это, знаете ли, не так плохо. Да, пгизнаться надо, что-то в нем есть.

Поэты воспользовались этой минутой восхищения, чтобы закинуть Томми в озеро, но он продолжал кивать и в воде, не обращая внимания на рыбок, прыгавших из его просторного воротника, и приговаривая:

– О да, тут уж ничего не скажешь.

Но его собратья из Эдембургского Ревю очень разозлились и начали хватать поэтов за волосы и забрасывать их к Томми Карлейлю. Толстый поэт стал первой жертвой этого нового нападения, полетевшей в воду, где он лежал и восклицал:

– Я понял! Его власы в струе лазури… Мне всегда хотелось понять, что я имел в виду, когда это писал, и теперь я понял!

Эдгар, которому была отвратительна вся эта недостойная сцена, пошел обратно к фургону. Водитель мрачно сидел за рулем; кот мирно спал позади, но с появлением Эдгара стремительно проснулся и прошипел по-кошачьи:

– Если ты пришел сюда, чтобы украсть тресковую копченку, не советую тебе этого делать, мальчик мой. Я оцарапаю тебя и доблестно, и больно, так что берегись.

Он опять заснул, а водитель проговорил:

– Вечно одно и то же. Никакого разнообразия. Я уже давно думаю бросить эту работу и вернуться к старой.

– А кем вы раньше работали? – вежливо спросил Эдгар.

– Понимаешь, – сказал водитель, не отвечая на вопрос, – они уже не упомню с каких пор возят этот ящик с тресковой копченкой. Почему они его не откроют и не съедят – в толк не возьму. По мне, ничего нет лучше трески ворованной, яйцом фаршированной. Я-то про себя думаю – только никому об этом не раззванивай, – они ее тут держат, чтобы кот не скучал. Сторож нашелся! Курам на смех.

– А кем вы раньше работали? – терпеливо спросил Эдгар.

– Я-то ездил по школам, – вздохнул водитель. – Следил, чтобы детей учили как следует, а дети как следует учились. Но они мои указания пропускали мимо ушей. Вряд ли стоило верить кое-чему из того, что им там говорили.

– Например? – спросил Эдгар.

– Ну, например, что Вильям Щукуспер не писал «Венецианского песца». Или «Столетнюю дочь». А ведь я ее знал – вся была в отца.

– И каков был ее отец? – поинтересовался Эдгар.

Водитель усмехнулся:

– Столетний, разумеется. Столетнее я не встречал.

– Послушайте, – сказал Эдгар. – Я, пожалуй, вылезу и пройдусь. – Он уже начинал уставать от всего этого идиотизма. Он предпочел бы даже зевать в классе под рассказы об ужасных англосаксонских королях.

– Как хочешь, – обиженно сказал водитель. – Эта плескотня уже кончается, сейчас они залезут сюда и будут отряхиваться где не попадя. И поедем. Они еще говорили, что не он написал «О, тело!». Чудесная вещь. Жена вождя одного африканского племени то и дело теряет носовые платки. Разгневанный такой расточительностью, вождь душит супругу, но затем раскаивается и рыдает над телом.

– Этим и кончается? – спросил Эдгар, увлеченный сюжетом, хотя он уже и устал от бреда.

– Да что ты! – засмеялся водитель, будто пораженный тупостью Эдгара. – Там за тысячу страниц. Подробно описаны все рыдания. А раз ты такой же, как остальные, вылезай из моего фургона и иди своей дорогой.

– Правильно, – сказал кот сквозь сон. – Очень нам тут нужны жулики.

Эдгар вылез и увидел, что артисты Эдембургского Ревю как раз выбираются из воды, а поэты отошли и танцуют вдалеке. Артисты были очень мокрые, и Эдгар порадовался, что ему не придется рядом с ними сидеть. И он поспешил вперед, надеясь, что скоро дойдет до Эдембурга. Он хотел успеть домой к чаю.

Глава 4 ОПЯТЬ ДОРОГА В ЭДЕМБУРГ

Бедный Эдгар! Путь в Эдембург так долог! Бедные вы: я уверен, что вам так же не терпится туда попасть, как и ему. Но если бы вы знали (а скоро вы узнаете, слишком скоро), что ожидает Эдгара в Эдембурге, вам бы так же, как и мне, захотелось задержать его в дороге.

Следующим, что увидел Эдгар, был кустик странных на вид голубых цветочков, росший с краю дороги (с левого краю, если угодно). Цветы болтали с огромной скоростью и на очень высоких тонах, и Эдгару пришлось подойти к ним вплотную, чтобы разобрать, о чем они говорят. Кроме того, ему, конечно, хотелось посмотреть, откуда идет звук: ведь у цветов, как ни похожи они иногда бывают на лица, нет ртов. Сами звуки не показались Эдгару особенно осмысленными, и он не мог понять, почему цветы так возбужденно и оживленно обсуждают подобные материи.

– Ему это велел король Нидуд. Он должен был положить яблоко на голову своего бедного сына и пустить в него стрелу. Эгиль – так его звали.

– Это был Вильгельм Телль, глупышка.

– Эгиль, Эгиль. Так его звали. Он был братом кузнеца Виланда[54]. Спроси мистера Ханитандера. Или мистера Груджиуса[55]. Они тебе все растолкуют.

Эдгар подходил все ближе и ближе и вдруг, к своему ужасу, почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Конечно же он не заметил скрытую травой глубокую канаву. В нее он и полетел. В канаве, слава Богу, было сухо, но Эдгар никак не мог оттуда выбраться: на гладких стенах из глины не за что было зацепиться. Оставалось только одно – звать на помощь, чем он и занялся.

– Помогите, помогите! – закричал он. Цветы, по всей видимости, его не слышали.

– Вопрос в том, обладаем ли мы свободой воли или вся наша жизнь предопределена? Советую вам прочитать Джонатана Эдвардса, миссионера у краснокожих[56].

– Бокс – вот что я люблю, хоть здесь он и редкость. Это есть благородное искусство кулачного боя.

– Да вовсе не Эгиль. Ты о Вильгельме Телле говоришь. Он был швейцарцем.

Эдгара цветы очень раздражали. К счастью, он не поцарапался – только кое-где набил синяки, – а дно канавы было покрыто мхом. Но он не хотел оставаться там навсегда, поэтому продолжал кричать:

– Помогите, помогите!

– Возьми, например, Филиппа, герцога Орлеанского. Он придумал себе новое имя Эгалите. Равенство, просто смешно – но голову ему отчикали все равно[57].

– Тебе следовало бы переделать это в стишок.

Эгалите – ах как смешно, Кочан ему срубили все равно.

– Я ничего не говорила о кочанах, глупенькая.

Все так же Эдгар звал на помощь, и все так же цветы не замечали его, и вдруг он почувствовал, что на его грудь давит что-то тяжелое. Хотя он не очень хорошо видел в сумраке, который царил в глубине канавы, но догадался, что это была большая морская черепаха. Эдгар протянул руку, чтобы в этом убедиться, и, как и ожидал, нащупал панцирь и морщинистую черепашью голову. Черепаха спросила:

– Хочешь, я схожу за помощью?

– О, прошу вас, – сказал Эдгар, но потом рассудил, что у черепахи это займет слишком много времени. Черепаха, наверное, догадалась о его сомнениях, потому что промолвила:

– Думаешь, я слишком медленная? Как бы не так. Отсюда до Эдембурга меньше мили, и спорим, я сбегаю туда и обратно к следующему Рождеству? По-моему, неплохая скорость.

Эдгар тяжело вздохнул и сказал:

– Я не смогу так долго ждать. Если я буду лежать здесь и ждать, то умру от голода.

– Это потому, что у тебя неправильное чувство времени. Ты недостаточно долго живешь, вот в чем твоя проблема. А нам, черепахам, ничего не стоит прожить сто лет. Как и попугаям. Хотя невысокого я мнения о попугаях. Они ведь не разговаривают толком, знай себе повторяют. Полли хорошая и тому подобное. Почешите Полли, арррррр. Смех один.

– Что ж, – вздохнул Эдгар, – если вы идете за помощью, наверно, вам пора отправляться.

– Совершенно ненужная спешка. У нас полно времени для небольшой беседы и кое-каких воспоминаний из длинной-длинной жизни. Я рассказывала тебе когда-нибудь о втором царе Рима – Нуме? Он был женат на чем-то вроде фонтана под названием Эгерия[58].

– Нет, – терпеливо сказал Эдгар, – вы никогда мне о нем не рассказывали. Мы раньше не встречались. И мне очень хочется о нем послушать, но не сейчас. Пожалуйста, не сейчас. Сейчас я хочу выбраться отсюда.

Прежде чем черепаха успела выказать обиду, Эдгар, к своей необычайной радости, услышал вверху на дороге людские голоса. Сначала заговорила женщина:

– О Виллоуби, Виллоуби, эти цветы такие умные. Послушай, как они разговаривают.

Затем скучающий и самодовольный мужской голос ответил:

– Вздор, моя дорогая Летиция[59]. То, что они говорят, недостойно внимания. Ни одной самобытной мысли в целой тачке опавших лепестков.

– Помогите, помогите! – закричал Эдгар. – Я упал в канаву!

– А это, – сказал мужской голос, – уже просто глупая ложь. Цветы не падают в канавы. А если и падают, то не поднимают по этому поводу большого шума. Я сказал бы, что цветам весьма свойственно падать в канавы.

Черепаха промолвила:

– Больно умный.

А женщина сказала:

– О дорогой Виллоуби, ты так прав, так прав!

– Я не бываю не прав, моя дорогая Легация, – ответил мужчина, а Эдгар закричал:

– Помогите, помогите! В канаву свалился мальчик! Меня зовут Эдгар. Помогите! Пожалуйста, помогите!

– Ах, мальчик? – сказал мужской голос. – Не люблю мальчишек: они недостаточно почтительны. Не умеют вести себя с теми, кто стоит выше их. Пусть варится в своем собственном соку.

– О нет, Виллоуби, нет. Это было бы так жестоко!

– Ты думаешь? Очень хорошо. Тогда подзовем юного Кроссджея. – И он крикнул: – Кроссджей, мы тебя подзываем. – Затем он добавил: – Пожалуй, я не вполне удачно выразился, моя дорогая Летиция. Вариться в своем собственном соку – нет, вряд ли тут можно так сказать. Гнить в своей собственной канаве – вот это лучше, а, а?

Но Эдгар уже увидел над собой веселое мальчишеское лицо. Он предположил, что это и был Кроссджей.

– А, – улыбнулся Кроссджей (как предположил Эдгар), – ты с черепахой. Замечательно, замечательно. Сам обожаю черепах. Как тебя зовут, старина?

– Эдгар, – ответил Эдгар.

– Нет, я у черепахи спрашивал. Ой, смотри, она обиделась!

Черепаха и в самом деле начала уползать. Она сказала Эдгару:

– Не выношу фамильярности. Я этому парню в прапрабабки гожусь. Что ж, думаю, еще увидимся. Рада была помочь.

И поползла прочь.

– Хватай меня за руки, – сказал Кроссджей Эдгару. – Старик Дердлс держит меня за ноги.

И таким образом Эдгара вытянули из канавы. Он очень обрадовался, опять узрев белый свет и ощутив под ногами дорогу. Дердлс был стариком, лысым и, казалось, покрытым каменной пылью. Он обратился к Эдгару:

– Каждому по его вкусу, так я полагаю. Но раз уж ты хочешь лежать в земле, у меня есть несколько прекрасных свежевырытых могилок на церковном кладбище, и я почти задаром сделаю тебе чудесное надгробие. С ангелочками.

Дама, которую звали Летицией, была худа и высока, но мужчина по имени Виллоуби был еще выше и еще более худ, а на лице у него застыла вечная презрительная усмешка.

– Прежде всего, – надменно сказал он Эдгару, – я должен сообщить тебе, что меня следует называть сэром Виллоуби.

На голове у него был высокий серый цилиндр.

– Хотя я и крайне благодарен вам за помощь, – ответил Эдгар, – не думаю, что мне вновь представится возможность вас как-то называть: я должен спешить в Эдембург. В связи с этим позвольте мне еще раз выразить вам свою благодарность и удалиться.

– О, – сказала Летиция, – он говорит как джентльмен. Ты должен испытать на нем свое стихотворение, Виллоуби.

И Эдгару показалось, что она весьма гордится своим правом не называть его сэром Виллоуби. В том, что она не была ему женой, Эдгар не сомневался. Одежда на ней была очень бедная, вся в заплатах, а он был разряжен как франт. Сэр Виллоуби сказал скучающим тоном:

– Очень хорошо. Просвещать должны просвещенные, не так ли? А? Думаю, неплохо сказано, а, что?

Все это время Кроссджей очень тупым ножом чистил яблоко, которое извлек из кармана, и мягко, добродушно ворчал.

– Итак, приступим, – сказал сэр Виллоуби и, как актер, принял торжественную позу:

Двух Элиотов я знавал, Их Томасом и Джорджем звали, Еще в пеленках, я читал, Они талантливо писали. Один из них, мои друзья, Был женщина, а не мужчина, Но кто был кем? Не знаю. Я Прекрасно различаю вина, И лица в лодке на реке, И карты (знаю всю колоду), И даже тучки вдалеке, Что предвещают непогоду; Мгновенно отличаю я Орангутанга от мартышки, И борова от соловья, И торт с вареньем от коврижки, Лишь Элиотов – о позор! — Не различаю до сих пор? [60]

Не успела дама по имени Летиция захлопать в ладоши и сказать, как это было восхитительно, а Эдгар пробормотать какую-нибудь вежливую похвалу, как сэр Виллоуби поднял правую руку и строго проговорил:

– Вы должны отдавать себе отчет, что на самом деле я знаю, кто был кем; но разумно время от времени делать вид, что не знаешь всего. Иначе люди могут счесть тебя заносчивым. Это, – завершил он, – и послужило поводом к созданию стихотворения.

– Слишком много слов, – проворчал Дердлс. – Трудно было бы вырезать их все на могильном камне. И все же, полагаю, каждому по его вкусу.

– В том-то и дело, – повторил сэр Виллоуби, – что на самом деле я знаю, кто был кем. Это было лишь поэтической вольностью.

– Наконец-то! – воскликнул юный Кроссджей, показывая очищенное яблоко. – А то я уж думал, никогда с ним не управлюсь. Здорово. – Он зашвырнул его в высокую траву, улыбнулся Эдгару и сказал: – Терпеть не могу их есть. Я их чистить люблю!

– Спасибо вам еще раз, – сказал Эдгар. – А теперь мне надо идти. – И он поклонился так старомодно и изысканно, что Летиция хихикнула.

– Какой вежливый мальчик! – воскликнула она.

– Я знаю, кто есть кто, – повторил сэр Виллоуби громко и сердито.

– Итак, – закончил Эдгар, – всем до свидания.

– У меня есть могилка как раз для тебя, – сказал Дердлс. – Через полгода будет мала – очень уж мальчишки растут, – но сейчас в самый раз. Пойдем, покажу.

– Я знаю, я действительно знаю!

– Конечно, разумеется, дорогой Виллоуби.

– Обернемся за минуту, – сказал Дердлс.

Эдгар побежал. Он бежал и бежал, пока не забежал за поворот. Он еще услышал сердитый крик сэра Виллоуби:

– Я знаю, знаю, на самом деле знаю!

Но вскоре все стихло, и все внимание Эдгара поглотила открывшаяся перед ним панорама великого города Эдембурга, горевшего в лучах предвечернего солнца. Мальчик стоял на холме и смотрел на раскинувшуюся внизу лесистую долину, по которой гигантской змеей вилась серебристая река, а на реке, пересеченной множеством мостов, стоял, сияя куполами, сам город.

– Эдембург! – выдохнул Эдгар и тут же услышал, как рядом тоненький голосок с отвращением повторил это слово.

– Эдембург! – сказал голосок. – Тьфу!

Эдгар посмотрел себе под ноги и увидел белого человечка, одетого во все белое и опиравшегося на кривую палку.

– А как, – продолжал, насупив брови, человечек, – тебя зовут, если у тебя есть имя, чего никак нельзя исключить? Говори, не мешкай.

– Эдгар, а вас?

– Угадай с трех раз, – сказал человечек.

Эдгару хватило одного раза. Он спросил:

– Бел?

– Все зависит от того, как ты пишешь это слово. Если через одно л, то нет. Если через два, то да. Белл.

– Вы, кажется, – заметил Эдгар, – очень невысокого мнения о том величественном городе, что раскинулся внизу в долине.

– Так оно и есть, – сказал мистер Белл. – Я сочинил стихи об этом. Слушай.

Почти все, кто встретился Эдгару в тот день, читали какие-нибудь стихи; тем не менее он подавил вздох и вежливо стал слушать. Человечек продекламировал с горечью:

Надев на дев девятые штаны, Они зевают дерзко вам в лицо. Без сахара пекут они блины, Но с сахаром едят они яйцо.  Они варенье требуют к сардинам, Не прекращают даже рядом с домом Они своих опасных игр – динам- ит насыпают в нос своим знакомым.

– Очень сложно, – сказал человечек, – найти рифму к «сардинам». А теперь – самое важное место. Слушай внимательно:

Они перед обедом туш играют; На площади, чтоб людям было видно, Детей на ужин Зверю подбирают И самке, и нисколько им не стыдно.

– Я не понял про зверя и самку, – сказал Эдгар, плохо расслышавший последнюю строчку, поскольку человечек пробормотал ее себе под нос.

– Разумеется, это его мать, – ответил человечек. – Очень скоро ты все поймешь. А теперь не перебивай. Я подхожу к последнему четверостишию, которое подводит итог всему:

Им старичок заговорил поджилки, Им не помогут травы и припарки; Я превращу их в стружки и опилки И покормлю индюшек в старом парке.

Человечек сумрачно кивнул и сказал:

– Думаю, долго ждать не придется. Да ты сам увидишь, когда туда попадешь.

И он заковылял прочь от города, опираясь на палку и что-то бормоча себе под нос. Эдгар, с радостью и надеждой в сердце, стал спускаться по склону холма к Эдембургу. Стихотворение было совершенно бессмысленным.

Глава 5 Е, и D, и G, и А

Ах, Эдембург – он казался таким восхитительным городом! Эдгар с удовольствием гулял по его красивым улицам, но все время думал, как бы ему вернуться в класс, а оттуда – домой, пить чай (урок наверняка уже закончился). Он спрашивал обаятельных полицейских, которые с улыбкой патрулировали одетые зеленью проспекты и сияющие витринами улицы:

– Как мне попасть назад?

И почти все отвечали:

– Сынок, подожди до четырех.

На улицах города можно было увидеть не только коренных эдембуржцев, но и приезжих из дальних мест: Бразилии, Ямайки, Гондураса, Южной Африки, с Красного моря, Голубых гор и реки Оранжевой. Туристы, подумал Эдгар. Все они ходили с путеводителями и фотоаппаратами и непрерывно листали и щелкали, потому что кругом было на что посмотреть, о чем прочитать и что сфотографировать. Среди прочего там были:

Музей бокса с живыми образцами древнего и современного кулачного боя.

Механическая статуя Пирса Эгана[61], автора более двадцати тысяч популярных очерков.

Действующая модель Эгдонской пустоши[62].

Эглинтонский турнир[63] со сражающимися рыцарями и горячими скакунами, изрыгающими пламя, а также ободряющими их прекрасными дамами.

Эйдотея[64], дочь мастера тысячи и одного превращения.

Эйстедфод[65] бардов, поющих на самом настоящем валлийском языке.

Эльдорадо, золотой город, в миниатюре, но во всех подробностях, с золотым королем, тоже в миниатюре.

Доменико Теотокопули[66] рисует гостей прямо на месте яркими красками и в растянутом виде, но очень дешево и необычайно быстро.

Римский император Гелиогабал[67] беснуется и визжит.

Элен де Тупей[68], красивая девушка, но не очень умная. На самом деле довольно глупая.

Электра с десятью тысячами разноцветных электрических лампочек.

Настоящие эльфы в серых кафтанчиках, похитители детей и творцы кошмаров, но они надежно заперты и совершенно безвредны, ха-ха-ха.

Действо об Илии в четырех частях: (1) его питают вороны у потока Хораф; (2) он воскрешает сына Сарептской вдовы; (3) он поражает пророков Бааловых; (4) он возносится на небеса на огненной колеснице[69].

Елисей, осмеиваемый детьми, с которыми незамедлительно кроваво, но справедливо расправляются большие бурые медведи.

Мюзикл с новыми и оригинальными песнями и танцами.

Огни святого Эльма, то есть свечение, часто наблюдаемое на мачтах и реях кораблей во время шторма.

Часовая лекция Ральфа Вальдо Эмерсона[70], очень ученого и интересного американского джентльмена из Бостона, штат Массачусетс.

История Аэндорской волшебницы[71], очень страшная, рассказанная сэром Эндимионом Латмосом.

АНГЛИЯ ОЖИДАЕТ, ЧТО КАЖДЫЙ ВЫПОЛНИТ СВОЙ ДОЛГ, знаменитый сигнал лорда Нельсона во время Трафальгарской битвы: шесть простых уроков для начинающих по передаче Этого Важного Сообщения с помощью флагов, флагов и еще раз флагов.

Леди Квинтэссенция позволит поцеловать свою ручку в принадлежащем ей замке Энтелехия, всегда открытом (за плату) для посетителей.

И так далее, и так далее, и так далее.

Над главной улицей города висели большие часы, которые в срок пробили четыре, а затем проиграли чудесную мелодию, напомнившую Эдгару «Погляди, как пляшет суслик» наоборот. Когда часы отзвонили, Эдгар увидел, что люди толпами направились к месту, которое, как гласили указатели, называлось площадью Обозрения. Некоторые, заметил он с любопытством, не хотели идти, но улыбчивые и обаятельные полицейские подгоняли их звуками, какими наездники понукают лошадей. Эдгар подошел к большому толстому сержанту в голубой форме с золотым и серебряным шитьем и вежливо спросил:

– Как мне попасть назад?

– Ты попадешь назад, если будешь двигаться вперед, – ответил полицейский. – Иди вместе со всеми туда, на площадь. Прислушайся. Слышишь оркестр? Иди туда, и все будет в полном порядке.

Он дружелюбно улыбнулся и довольно грубо и бесцеремонно втолкнул Эдгара в движущуюся толпу. Старик, шедший рядом с ним, спросил:

– И тебя туда же? Что ж, могу только сказать, что лучше быть старым и жестким, как я, чем юным и нежным, как ты. Но в конце концов, все зависит от того, какую они сыграют мелодию, не так ли?

– Не знаю, – ответил Эдгар. – Я здесь в первый раз.

– И в последний, если в твоей молоденькой головке есть хоть немного мозгов, – проговорила, задыхаясь от ходьбы, толстая старуха.

Эдгар вспомнил о белом человечке и его стихотворении, и у него по спине пробежали мурашки. Что-то в Эдембурге было не так. Что-то явно было не в порядке с некоторыми вывесками на магазинах:

ШОКОЛАДНЫЕ НАРУЧНЫЕ И СТЕННЫЕ ЧАСЫ ОТ Т. МУРА – В МАГАЗИНЕ «ЭПИГО» ВСЕ ОТ БОЛИ И ОЗНОБА – ОТ КАШЛЯ ВАМ ПОМОЖЕТ ENTENT CORDIAL[72] – ЭПИДАВРОВЫ[73] ЖИВЫЕ САХАРНЫЕ МЫШИ.

Он спросил идущего рядом старика:

– Что они хотят с нами сделать?

– Увидишь. Это все для туристов. Чтобы они приезжали и тратили деньги. Стыдно!

– Вам не нужны их деньги? – спросил Эдгар.

– Деньги – не все, – ответил старик. – Больше всего на свете я люблю хорошо прожаренные диадохи[74].

– Что?

– Диадохи, диадохи, ты никогда о них не слышал? Теперь их не купить ни за какие сокровища. На что же тогда, спрашивается, нужны их паршивые деньги? Ну вот мы и пришли.

Площадь была полна народу. Со всех сторон ее окружали здания с надписями: КРОШКА ЭРИК; ХЭНКИ И ПЭНКИ[75]; ЭКГ; ЭРНСТ МАЛТРОВЕРС[76]; А. Э. ЭКСМЕЛИН[77]; ВОДА «ЭСФИРЬ» [78] (ПРОСТАЯ И МИНЕРАЛЬНАЯ), – а из окон высовывались какие-то люди (туристы?), щелкающие на солнце фотоаппаратами. В центре площади, которая имела форму круга, стояла большая конная статуя, и эта статуя, казалось, беседовала, то мотая, то кивая своей железной головой, с человеком в костюме клоуна (уж не артистом ли Эдембургского Ревю?). На эстраде играл оркестр, которым дирижировал необычайно длинный и тощий человек в военной форме и ослепительно белых перчатках; в ту минуту оркестр исполнял что-то нежное и мечтательное. Внезапно, безо всякого перехода, он заиграл громко и неистово, с лязганьем тарелок, а клоун несколько раз высоко подпрыгнул. Затем он побежал, смешно спотыкаясь, к группе микрофонов с надписями – ТУК, ТОП, КАК, ОП, ВАС, ЩЗХЯПВК – и закричал в них, и голос его загремел из динамиков на всю площадь:

– Вы все знаете, зачем мы здесь собрались этой весенью, или этим зиметом, после завтрака, так что не будем терять времени – не будем ведь? – ну конечно же не будем, Боже нас сохрани, дорогие друзья, а также моя теща, которую я вижу вон там, – теща, ку-ку! Начинаем.

Он сделал широкий дирижерский жест дирижеру, который сделал широкий дирижерский жест оркестру, и оркестр в полном составе сыграл всего одну ноту. Эту:

Дряхлая старушка, стоявшая перед Эдгаром, спросила:

– Что это было? Я ничего не слышала, я глуха как пень. И люди сказали:

– Е[79]. Е. Они сыграли Е. Ноту Е.

– Ну, тогда всё в порядке, – сказала старушка. – Меня зовут Дорин, так что мне можно идти.

И она ушла, а вместе с ней и многие другие. Эдгар не понимал, что происходит. Он заговорил с низеньким толстым мужчиной, который жевал что-то похожее на длинные черные шнурки:

– Я совершенно ничего не понимаю.

– Все довольно просто, – ответил мужчина, продолжая жевать. – Тот, у кого имя начинается не с буквы Е, уходит. Просто берет и уходит. Меня зовут Эдвард, поэтому я не ушел. Слушай дальше.

Оркестр опять заиграл. На этот раз прозвучали две ноты:

– Значит, я остаюсь, – сказал мужчина. – Е и D[80], а меня зовут Эдвард. – Тебя-то как звать, сынок? – Эдгар ответил. – Стало быть, и ты остаешься.

Теперь оркестр сыграл три ноты. Площадь быстро пустела, и уходившие облегченно улыбались. Три ноты были такие:

– E, D и G[81], – сказал жующий мужчина. – То есть я ухожу, раз меня зовут Эдвард, то есть E, D и W. Как, ты сказал, твое имя? – Эдгар повторил. – Значит, E, D и G – как раз то, что они сыграли. До свидания, удачи тебе.

И он пошел прочь, жуя свои черные шнурки (наверно, лакричные), которые свисали у него изо рта и болтались на ветру. На площади почти никого не осталось, но туристы все еще щелкали фотоаппаратами. Эдгар окликнул молодого человека, стоящего метрах в ста от него:

– Как вас зовут, сэр?

– Меня? – спросил молодой человек. – Эдгбастон[82], вот как меня зовут. А того вон – я его хорошо знаю, мы с ним едим свиные ножки в одной закусочной на улице святого Евсевия, вкусно и недорого, – того зовут Эдгвер. Эдгвер Такервуд[83] – язык сломаешь. Его родители, знаешь ли, очень любили ездить на автобусе. Ну вот, теперь-то мы узнаем, теперь-то мы все узнаем.

Дирижер взмахнул палочкой, и оркестр под грохот барабанов прогремел:

– Мне можно уходить, – сказал Эдгбастон. – И старине Эдгверу тоже. Эдгви! – позвал он.

Эдгвер Такервуд мрачно читал обрывок старой газеты. Он был очень похож на мистера Гладстона из Эдембургского Ревю. Услышав свое имя, он обернулся, кивнул и пошел прочь, а Эдгбастон за ним следом. Все уходили, и Эдгар тоже решил уйти. Но клоун ринулся к нему, крича:

– Ты разве не слышал музыку? Е, и D, и G, и А[84]. Ты напоминаешь юношу, который к ней идеально подходит. Как тебя зовут?

Эдгар назвал свое имя. Клоун тут же проорал его на всю площадь, и раздался громкий шум ликования, а оркестр грянул туш. Клоун вопил:

– Эдгар! Эдгар! – И зеваки на краю площади, и туристы в окнах со своими фотоаппаратами тоже закричали:

– Эдгар!

На площадь въехала повозка с хором девочек, запряженная парой лошадей; оркестр заиграл новую мелодию, написанную, вероятно, специально для Эдгара, а девочки, очень хорошенькие, сладкозвучно запели:

Е, и В, и G, и А, R в конце идет. Выйдет EDGAR у тебя, Только, ближнего любя, Пой не мимо нот. Е, и В, и G, и А — Мотивчик недурной. И хоть ты спеть не можешь R, Его исполнит кавалер С гитарой под луной.

Пока девочки пели, Эдгара осыпали самыми прекрасными и душистыми цветами всех оттенков Эркманово[85] – Эридановой[86] радуги – мальпаке[87], лоренцо, элия[88], ессей[89], уильямс, эспландиан[90], пифагор. Затем он почувствовал, как его поднимают на сильные плечи и неизвестно куда уносят люди в белых спортивных костюмах. Он закричал дурачившемуся клоуну:

– Куда?! Куда?! Куда?!

Но никто ему не ответил – разве что оркестр, который разразился очень странными бурными вариациями на основе первых четырех букв его имени (попробуйте сыграть это на пианино, или электрооргане, или эсприелле[91], если они у вас есть. Но если в вашем распоряжении целый оркестр, который весь день напролет бездельничает и играет в карты в винном погребе, дайте им всем по ушам, велите настроить инструменты и исполнить это fff, что значит фортиссимо, что значит очень-очень громко):

Густо усыпанный цветами, Эдгар почти не видел, куда его тащат, но скоро понял, что его под приветственные крики и громыхание оркестра вносят в широкие двери большого прохладного здания и довольно плавно опускают на стул около длинного стола, на котором стояли нижеследующие напитки и яства:

Пирог esto perpetua, очень горячий, с горшочком этцельного[92] крема.

Фламандский сомпнор[93] с эвфемным картофелем.

Три поющие эвфросины[94] с гарниром из демогоргон и свежей шинкованной капустой.

Кусок говядины по-брейзнозски[95], обвалянной в нежных кусочках кноссов[96].

Тушеные ломти джоселина[97] в соусе из когглсби.

Холодный рисовый пудинг.

Каладболги, очень легкие и воздушные, и тосты по-эскалибурски с небольшими отварными калибурнами и каледвулхами[98].

Большое серебряное блюдо с горой гуибрехтов[99] и эйрбиггий[100], с пылу, с жару.

Чай. Чай «Великая Экспозиция» [101]. Эксетерский чай (иногда называемый Леофрийским листом) [102]. Альфоксденский[103] чай. Чай «Малютка-Домовой». Чай «Ян с ветряной мельницы» [104]. Чай ex pede Herculem[105]. Чай «Испытание философии сэра Вильяма Гамильтона» [106]. Чай «Эвангелин» [107]. Чай «Бриллианты Эстесов» [108]. Чай «Эврика». Чай «Золотое наследство» [109]. Чай.

Люди в белых спортивных костюмах, которые его внесли, с поклонами вышли, и Эдгар остался в полном одиночестве. В комнате не было мебели, зато имелось множество дверей и слабо пахло мятой и лилиями. Он только успел взять восхитительный гуибрехт, испеченный из теста, легкого, как поцелуй весны, и с горячей начинкой из остро-сладкого уейнфлитского[110] джема, и как раз собрался налить себе кружку эвфорионического[111] чая, когда одна из дверей отворилась и в комнату тихо вошли две фигуры. Рот Эдгара, набитый полупрожеванным гуибрехтом, открылся при виде их почти до предела. Одна фигура представляла собой в некотором роде даму, а другая – в своем роде – господина. Только господин повернулся и показал, что у него есть лицо не только спереди, но и сзади, а дама, похоже, прыгала на одной ноге. Самой ноги не было видно, ибо она была прикрыта длинной юбкой в цветочек, но, поскольку дама двигалась к Эдгару рывками, он сделал заключение, что она одноногая. Дама заговорила:

– Очень жаль отрывать тебя от еды, милое дитя, но наше появление – закономерная часть всего происходящего. Меня зовут миссис Эхидна, а это мой сын, бедный мальчик, которого злые люди зовут Зверем Рыкающим.

Ее сын, оба лица которого были прекрасны и печальны, грустно кивнул. Он носил красивый наряд из красного бархата, а в левой руке вертел сложенный зонтик. Его способ передвижения включал в себя множество изгибов и поворотов, для того, видимо, совершаемых, чтобы никто не мог обвинить его в сокрытии какого-либо из своих лиц.

Эдгар лишился дара речи и только издавал нечленораздельные звуки.

– Так вот, – сказал Зверь Рыкающий, – когда ты доешь эту восхитительную на вид эйрбиггью, мы отправимся в путь. Машина ждет на улице.

– Куда-куда-куда? – пролепетал Эдгар.

– О, в Замок, – ответила миссис Эхидна. – Милый мальчик, ты наш пленник.

Глава 6 В ЗАМКЕ

Эдгар повторял про себя: «Все это мне снится, только снится, скоро я проснусь, и все будет хорошо, а сейчас я просто вижу дурной сон, кошмар», – и вам его слова могут показаться весьма разумными, но дело в том, что, если вам снится, что вы видите сон, вам вполне может присниться, что вы проснулись, но просыпаетесь вы (во сне) просто в другом сне, который может оказаться гораздо хуже прежнего, если вы понимаете, что мне снится, то есть я хочу сказать, что мне хочется сказать. Говоря себе все эти слова, он смутно чувствовал, как его вели к сверкающему автомобилю (девяностой модели эстрильдис[112] – очень редкая и дорогая марка), за рулем которого сидел карлик в форменной одежде и кепке с длинным козырьком. Газетные фотографы принялись делать снимки, миссис Эхидна и ее сын любезно улыбались и позировали, а Эдгар попытался прокричать «Спасите!», но не смог произнести ни звука. Вокруг толпились все те же туристы, которых удерживал кордон из обаятельных полицейских, и щелкали и жужжали фотоаппаратами и кинокамерами.

– Все это для туристов, – пояснила миссис Эхидна. – Конечно, это очень скучно, но надо же как-то зарабатывать себе на жизнь.

Они сели в автомобиль – Зверь Рыкающий на переднее сиденье, рядом с шофером. Таким образом он мог разговаривать с Эдгаром, не оборачиваясь. Когда машина тронулась под приветственные крики толпы, он обратился к Эдгару:

– То лицо, что глядит на тебя и разговаривает с тобою, зовется Задним Лицом, а то, что смотрит вперед и иногда говорит с шофером, зовется Передним Лицом. Меня обычно называют ЗР. Все ясно? Отлично.

– Что, – спросил Эдгар испуганным прерывистым хриплым шепотом, – что вы со мной сделаете?

– О, ты не должен бояться, – отозвалась миссис Эхидна. – Все сбегают, и в газетах появляются об этом большие заголовки, что, как принято считать, тоже привлекает туристов. Когда я говорю «все сбегают», я, возможно, слегка преувеличиваю. ЗР и я искренне желаем предоставить тебе все возможности для побега, но могут возникнуть осложнения из-за моего отца, который исповедует принципы старой школы. Он не сторонник побегов, нет. Он сторонник поедания живьем, старый кровожадный людоед – надеюсь, он простит мне эти слова.

– Он в Эстотиленде[113], – сказало Заднее Лицо ЗР. – Он ни простит, ни не простит, потому что его сейчас здесь нет и он нас не слышит.

– Да, но он такой проворный, – вздохнула мать ЗР. – Только отвернешься – я, конечно, о себе, а не о тебе, – а он уже тут как тут.

Теперь Эдгар видел, что у нее не было даже одной ноги. Зато у нее был очень мощный хвост, мускулистый, как у кенгуру или удава (хотя удав целиком состоит из хвоста, не считая головы), и Эдгар вспомнил, что говорил ему матрос: от пояса и ниже она как большая змея. Вместо того чтобы испугаться еще больше, он почувствовал восхищение и жалость к женщине, которой приходится передвигаться, балансируя на кончике хвоста. Эдгар взглянул ей в лицо: милое лицо, большие круглые очки, серьги в форме мальтийских крестов, брошь с портретом ЗР, ее сына. Мир жесток, и чудищам приходится не легче, чем всем остальным. Эдгар спросил ее:

– А как зовут вашего отца и как он…

– Выглядит? – перебило Заднее Лицо ЗР. – Дедушка просто большой. Просто очень-очень-очень-очень большой. Можно даже сказать, великан.

Затем Переднее Лицо, которое Эдгар, конечно, не видел, обратилось к шоферу Альбериху[114]:

– Великан, правда, Альберих?

– Для таких, как я, все, считай, великаны, – ответил Альберих. – Но он довольно крупный, тут уж я спорить не стану.

И Заднее Лицо кивнуло Эдгару, как бы говоря, что Альберих сказал все очень правильно.

– А как его зовут? – переспросил Эдгар.

– Он часто меняет имя, – сказала миссис Эхидна. – В зависимости от того, о ком в новостях сообщается что-нибудь очень плохое. «Эхинококк поразил Никарагуа». Это что, а не кто, но, по-моему, отцу безразлично. Мистер Эхинококк. Он очень занятой человек. Многие несчастья – его рук дело.

– Что ж, будем надеяться, что он еще пробудет в Эстотиленде какое-то время, – сказало ЗЛ ЗР. – Ты бывал там? – непринужденно поинтересовалось оно у Эдгара. – Любопытно: нечто вроде русской Америки или американской России. Вообрази, что Америка превратилась в Россию, а Россия – в Америку, и ты получишь полное представление об этом месте.

Эдгар честно попытался представить требуемое, но вскоре решил, что лучше будет запоминать дорогу: они проезжали озера, вулканы, лес, пасущихся свиней, одинокую деревню, где делали вино из свеклы и артишоков. Долгой была дорога в…

– Вот и Замок, – сказало ЗЛ ЗР. – Подъезжаем к холму. Впечатляет, не правда ли? Содержать его, конечно, страшно дорого, но лорд-мэр и эдембургский муниципалитет помогают. Ведь это привлекает туристов. Их пускают сюда по выходным – за плату, разумеется, и по праздникам – в Арам[115], Этрурию и День рождения Тиля Уленшпигеля[116]. Мы показываем им очень немного, но они вполне довольны – только бы разрешали фотографировать. Люди, – сказало ЗЛ уныло, – довольствуются малым.

Замок выглядел как обычный старый дом, только большой и с башнями разной высоты, налепленными на крыше, как церковные свечи, зажженные в разное время и погашенные одновременно. Сходство со свечами усиливалось тонкими струйками дыма, поднимавшимися от башен – на самом деле они, должно быть, исходили из спрятанных труб. На макушках башен развевались флажки; также имелся ров с водой и шаткий подъемный мост. Они подъехали к мосту, и шофер Альберих прогудел несколько нот в свои три или четыре рожка. Мост, висевший на потертых канатах, опустился со страшным скрипом, и машина переехала через ров. Привратник встретил их низкими поклонами и широкой улыбкой из нескольких зубов. Он, похоже, приходился Альбериху родней и пустился с ним в разговоры.

– Как было в городе?

– Все в порядке. Новенький тут, сзади.

– Дождя, снега не было? Без экстравагантностей?

– Я тебе уже сто раз говорил, что там погода такая же, как здесь.

– В таком-то огромном городе? Быть того не может. Уж они-то могут себе позволить погоду получше.

– Я же тебе говорил, за погоду не платят.

– А я говорил, что не видать тебе приличной грозы как своих ушей, если хорошенько не раскошелишься. Одна только молния обойдется в небольшое состояние, даже без грома.

– Довольно, Болингброк[117], – устало сказал ЗР. – Альберих, поехали.

– Надо же ему объяснить, сэр. Он ничего не понимает. Платить за погоду!

Карлик Болингброк затрясся от злости и ответил:

– Платить надо за все – запомни раз и навсегда. – Но тут же заулыбался и сказал: – Я допускаю, что, когда льет как из ржавого дырявого ведра, – это бесплатно. Они просто-напросто его выбрасывают. Но иногда ведь льет как из хорошего, крепкого ведра, может быть, даже из серебряного ведерка для шампанского. Бог с тобой, это все по невежеству. Когда вырастешь – поймешь.

– Едем, Альберих, – сказали оба лица ЗР для вящей внушительности. Они въехали во двор, и пассажиры вышли, а Альберих поехал дальше, возможно, в гараж.

– Наверняка, – сказала миссис Эхидна, – тебе не терпится увидеть свою комнату.

Они вошли в большой парадный зал. В огромном камине горело целое бревно, а на стенах висели портреты предков – Эдгар обратил особое внимание на Египетского Сфинкса – и старинные ржавые мечи и кинжалы, слишком тупые (подумал он), чтобы резать масло в жаркую погоду. Одна из многочисленных дверей отворилась, и из нее показался человек в полосатом жилете, которого Эдгар принял за дворецкого. Он тоже, судя по внешности, приходился Альбериху какой-то родней. И непрерывно брюзжал.

– А, Этередж[118], – сказало Переднее Лицо ЗР, – ты здесь.

– Разумеется, это я, – проворчал Этередж, – и, разумеется, я именно здесь, а не где-либо еще. Чего изволите, хоть это не так уж сильно меня занимает?

– Мы изволим, – ответила миссис Эхидна звенящим голосом, – чтобы ты показал этому молодому джентльмену его комнату. Сейчас же.

– А у него багажа нет, – заметил Этередж. – Да и вообще ничего нет, раз он дал себя украсть и сюда привезти. Мозгов нет, это точно. Ну что, пойдем, разбойник, я тебе все покажу.

– Ужин через час, – сказал ЗР.

– Скорее, через три, – возразил Этередж. – Кошка украла рыбу, а лиса – цыпленка. Кухарка сидит и не знает, что делать. Я посоветовал ей испечь блины, хотя сегодня и среда. Она думает.

И он поманил Эдгара движением головы.

Вслед за Этереджем Эдгар поднялся по широкой красивой лестнице и очутился в коридоре со множеством дверей. Пахло мокрыми хлебными крошками. Этередж неустанно ворчал – и ноги у него болят, и кровать у него скрипит, и погода здесь отвратительная (то льет дождь, то стоит сушь), и работа дворецким – хуже некуда. Наконец он толкнул какую-то дверь, и они вошли в комнату Эдгара. Тот рот открыл от изумления: в комнате не было ничего, кроме стула, стола, экрана, как у телевизора, и люка в полу.

– Тут нет кровати, – сказал Эдгар.

– Естественно. Тебе надо не разлеживаться, а постараться выбраться отсюда. После ужина разберешься, как тут все устроено, – если, конечно, ужин будет.

– Ладно. А что мне делать до ужина – если, конечно, ужин будет? – Эдгар передразнил дворецкого.

– Делать что? – хихикнул Этередж. Он явно не имел ничего против такого передразнивания. – Прежде чем ты получишь ужин, тебе придется пройти предварительные испытания. Знаешь, что это такое? – Эдгар не знал. – Мой хозяин, господин 3. Рыкающий, работал когда-то учителем в школе. Он там был очень кстати со своими двумя головами. Когда он писал или чертил на доске, то видел, чем занимаются сорванцы. Когда все учителя страдали от дефекции, он вел уроки в двух классах разом – один спереди, другой сзади. Представляешь, как он был великолепен, когда одним лицом обучал испанской геометрии, а другим – шведской гимнастике! Потом его уволили, потому что Закон об образовании, оказывается, запрещает педагогу быть двуличным. Но он по-прежнему любит образование. Вот по всему по этому я тебя тут запираю, – сказал Этередж, вытаскивая из заднего кармана большую связку ключей, – на два или даже на три оборота, а ты садись за тот стол. Когда разберешься, что к чему, получишь ужин – если ужин будет.

Он захихикал и вышел из комнаты. Эдгар услышал, как поворачивается ключ в замке. Толстая дверь была из дуба. Отсюда не убежать. Окно зарешечено. Люк заперт. Вдруг экран, расположенный позади стола, замигал ему. Эдгар сел.

ГОТОВ? Это слово большими буквами загорелось на экране. Эдгар сказал «да», и экран вроде понял. На нем загорелся вопрос: ТО ПОТУХНЕТ, ТО ПОГАСНЕТ – ЧТО ЭТО ТАКОЕ? Эдгар улыбнулся – он знал ответ и сказал:

– Темнота.

Экран, похоже, обрадовался – он стал вспыхивать, как фейерверк. Затем появилась новая задача – огненно-белые буквы на экране чернее ночи: ПРЕВРАТИ МУХУ В ПАУКА В ВОСЕМЬ ХОДОВ, КАЖДЫЙ РАЗ МЕНЯЯ ПО ОДНОЙ БУКВЕ. Эдгар возразил:

– Я не могу сделать это в уме, мне нужны карандаш и бумага.

На экране загорелось: ДОСТАТОЧНО ПОВТОРЯТЬ ПРО СЕБЯ. Эдгар начал думать, и, к его изумлению, все слова появились на экране. Он думал долго, но справился:

МУХА – МУЗА – ЛУЗА – ЛОЗА – ПОЗА – ПОРА – ПАРА – ПАРК – ПАУК.

Экран опять обрадовался – он продемонстрировал еще один фейерверк и даже заиграл музыку. Но потом загорелся очень трудный вопрос: ОБЪЯСНИ, КАК ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ ЛГАТЬ И НЕ ЛГАТЬ В ОДНО И ТО ЖЕ ВРЕМЯ? Этого Эдгар не мог понять. Он все думал и думал, но ему ничего не приходило в голову. Вопрос горел на экране, как огонь во тьме, как упрек. Вдруг, сам не зная почему, Эдгар представил себе образ библейского царя Соломона и почувствовал, что произносит:

– Царь Соломон сказал, что все люди лжецы, но царь Соломон человек, следовательно, он лжец, следовательно, он сказал неправду, следовательно, все люди не лжецы[119], но царь Соломон человек, следовательно, он не лжец, следовательно, он сказал правду, утверждая, что все люди лжецы, но царь Соломон человек, следовательно, он лжец, следовательно, он сказал неправду…

Раздались такие звуки, как если бы одновременно зазвонили церковные колокола и завыли корабельные сирены. Потом появилась сверкающая надпись, белым по черному:

УЖИН ГОТОВ.

И уже через минуту у дверей стоял, позвякивая ключами, Этередж.

– Похоже, ты справился, разбойник, – сказал он. – Я-то никогда умным не был. Но это только предварительные испытания. Самое трудное – после ужина. Подадут, как я и говорил, блины. Пошли вниз.

Эдгар спустился по лестнице в парадный зал, а оттуда в столовую, где уже сидели миссис Эхидна и ЗР. На столе стояла тарелка с большой дрожащей стопкой дымящихся блинов. Эдгар обрадовался им, поскольку его пиршество в Эдембурге прервали, едва он успел набить рот. К тому же он еще не пил чая. На столе, кстати, чая не было. Эдгара слегка удивило поведение Этереджа, который уселся за стол, вместо того чтобы стоя разливать вино и выполнять другие обычные обязанности дворецкого, и сразу же принялся охаивать блины.

– Они же на яйцах, – говорил он, жуя блин, – а ведь хорошо известно, что блины следует печь исключительно на снегу. От снега они легкие и воздушные.

– Единственный способ его успокоить, – сказал ЗР со вздохом (теперь он был в красивом фраке; он клал блины в оба рта, но делал это очень изящно, а отнюдь не грубо и жадно), – это рассказать какую-нибудь историю. Может быть, матушка, вы нас одолжите.

– Я вас одолжу, – проворчал Этередж. И мгновенно разразился нижеследующим:

Жил у меня чудесный блин, Дышавший нежностью ко мне. В науках не был он силин: Считал, что в сотне миллиин И есть зеленый гуталин Селедки любят на луне. Но сердцем мягким обладал; Пугливый, кроткий, как дитя, От слова грубого страдал И из тарелки выпадал. Однажды я ему поддал — Он плакал, корочкой хрустя. Ему обязан жизнью я. Он был последним из блинов, Что напекла жена моя. Я съесть его уж был готов, Но испустил он жуткий рев, Хоть выглядел прия- Тно. «Стой, не ешь! – он завопил. И вилку положи на стол, Желудок ты и так набил!» Он, блин, конечно, мне грубил, Но храбростью меня убил, И есть я перестал. Он был двадцатым из блинов, А я как раз читал, что двадцать — Предел для груш и огурцов, Окороков и шашлыков, Колбас, бекона и яйцов, И больше ни за что не сбацать. Я знаю, правду он сказал: Еще чуть-чуть – и мне не жить. Опасный блин я не терзал: Не трогал даже, не лизал, Ведь на себя я не дерзал Так руки наложить! И блин домашний, блин ручной Тогда решил я завести. Поныне был бы он со мной В палящий холод, в лютый зной, Но пес сожрал его цепной — И я один тому виной — Прости, дружок, прости! «Мы испечем еще такой!» — Жена сказала; головой Я замотал и поднял вой: «Такого не найти! О нет, клянусь своей вдовой, Такого не найти. Такого – нет! Такого – нет! Такого не…»

– Думаю, достаточно, – мягко сказала миссис Эхидна. – По моим наблюдениям, ты сумел, несмотря на исполнение этой душещипательной песни, управиться по меньшей мере с восемнадцатью блинами. Чего достаточно, того достаточно.

В эту минуту без стука вошел ухмыляющийся Болингброк с желтым конвертом.

– Какая у вас тут погода? – спросил он. – А, хорошая, по крайности, сухая. Только пришло, – сообщил он Этереджу. Этережд взял желтый конверт и вышел из комнаты, энергично пиная перед собой Болингброка и приговаривая:

– Я тебе дам погоду, я тебе покажу, как входить без стука и отрывать меня от ужина.

Дверь закрылась. Она вновь открылась, и опять вошел Этередж, неся перед собой на подносе желтый конверт. Он подошел к ЗР и сказал:

– Кажется, это телеграмма, милорд. Надеюсь, не дурные вести.

ЗР разорвал конверт. Его лицо вытянулось. Его второе лицо, наверное, тоже вытянулось, но Эдгар его не видел.

– Очень дурные вести, – сказали оба лица. – Он возвращается.

– О, – сказала миссис Эхидна, – ты же не хочешь сказать…

– Хочу. Именно это я и хочу сказать. Дедушка возвращается. Он также пишет, что голоден, потому что не наелся в Эстотиленде. О Боже!

И сын и мать печально посмотрели на Эдгара, и даже Этередж счел возможным придать своему лицу подобающее выражение.

– Я ухожу, – заявил Эдгар. – Мне нужно выбраться отсюда. Я не буду ждать, пока меня съедят.

– Хорошо, – сказал ЗР. – Но учти: единственный путь на волю – через люк. Если мы выпустим тебя через парадную дверь или через черный ход, он тебя поймает. У него очень тонкий нюх. Он будет принюхиваться, принюхиваться, принюхиваться, и унюхает тебя, и схватит, вне всякого сомнения. Нет, мальчик мой, тебе ничего не остается делать, кроме как возвратиться в свою комнату.

– Тогда через люк? – нетерпеливо спросил Эдгар.

– Не так это просто, – ответил ЗР. – Люк запрограммирован таким образом, что откроется, лишь когда ты решишь Завершающую Задачу. А на нее уйдет время. Это крепкий орешек.

– Я решу ее, – сказал Эдгар. – Мне придется ее решить.

Он запихнул в рот блин и зашагал из гостиной. Все эти неприятности только ради того, чтобы вернуться в класс, а оттуда – домой, к чаю. К чаю? Да он только что поужинал.

Глава 7 АЛЬБЕРТ ИДЕТ НА ПОМОЩЬ

Эдгар сел за столик перед экраном и стал ждать. Несмотря на то что на улице уже темнело, комната освещалась только качающейся голубой лампочкой и, разумеется, мерцанием экрана. (Почему, кстати, «качающейся»? Я написал это не думая, неизвестно почему чувствуя, что так оно и было. Откуда-то должно дуть. Ах да – из разбитого стекла вон в том окне. Кажется, поднимается ветер. Возможно, будет дорогостоящая гроза. Ждите.) Внезапно на экране стали загораться слова – медленно, по одному:

ОБЪЯСНИ ТЕОРИЮ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ.

У Эдгара сердце зашлось от страха. Он, как и все остальные, слыхал об этой теории относительности, но на самом деле не представлял себе, что это такое. Его первым желанием было броситься вон из комнаты, вниз по лестнице, из Замка, прочь, прочь, куда угодно, и он верил, что сейчас очень сильно захочет – или произойдет еще какое-нибудь чудо – и снова окажется в школе и будет скучать и слушать рассказы про англосаксонских королей. Но дверь была крепко-накрепко заперта, и, чтобы лишний раз напомнить Эдгару, что он в неволе, с потолка начала опускаться, закрывая дверь, толстая железная перегородка. Оставался только один путь на свободу – через люк, и существовал единственный способ заставить его открыться – сделать то, о чем просил его экран:

ОБЪЯСНИ ТЕОРИЮ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ.

Вдруг Эдгар услышал пронзительный писк. Он оглянулся, потом посмотрел на пол и увидел, что там сидит серый мышонок. Мышонок кивнул ему, помахал лапкой и начал карабкаться по его штанине. Грустно улыбаясь, Эдгар посадил его на ладонь и сказал:

– Мы с тобой оба узники. Ты мышонок, а я мальчик, но оба мы заперты в этой комнате навеки.

– Чепуха, – возразил мышонок тонко, но звонко. – Я вхожу и выхожу, когда захочу. У меня там щелка, и через нее я могу посещать большой мир, когда только мне заблагорассудится. Между прочим, меня зовут Альбертом.

– Очень приятно, – ответил Эдгар. – Меня зовут…

– У нас нет времени на эту ерунду, – перебил Альберт. – Надо как можно скорее сматывать удочки.

– Удочки? – глупо переспросил Эдгар.

– Ты меня понимаешь. Надо заняться тем, что здесь написано. Относительностью и всем прочим. То есть – извини, идиотизм с моей стороны – только относительностью. Ну-с, приступим. Для начала скажи-ка мне, какова скорость света.

– Послушай, – сказал Эдгар, – не смеши меня. Ты всего лишь мышонок. Что ты можешь знать о…

– Не теряй времени. – Мышонок перепрыгнул с руки Эдгара на стол и оттуда строго смотрел на него, пища от нетерпения. – Скорость света – триста тысяч километров в секунду. Так?

– Наверное, – сказал Эдгар.

– Не наверное, а точно. Чтобы не ломать себе язык этими длинными словами каждый раз, скорость света обозначают буквой с; с, понятно?

– Цеце – это муха.

– Да нет, с, с, с, буква «цэ». Существует ли что-нибудь быстрее, чем с? Соображай быстрее.

Эдгар был уверен, что нет ничего быстрее скорости света, он так и сказал.

– Хорошо, – одобрил мышонок. – Теперь допустим, что со скоростью света движется поезд. Допустим. Это невозможно, но допустим.

– Допустим.

– И по крышам вагонов в направлении движения поезда бежит человек. Представляешь себе? Как в кино. И за этим человеком гонятся полицейские. Он хочет добежать до машиниста и застрелить его.

– За что? – спросил Эдгар.

– О, не теряй времени, – пропищал, приплясывая, мышонок. – Машинист совершил преступление, за которое полиция преследует бегущего человека. И вот они бегут по поезду. Представляешь?

– Вроде да.

– И этот человек мчится со скоростью тысяча километров в секунду.

– Не может быть! – воскликнул Эдгар.

– Не может быть? Когда сам поезд мчится со скоростью триста тысяч километров в секунду? Пошевели мозгами. И тогда, с точки зрения того, кто смотрит на поезд, скорость этого человека равна – чему? Давай, давай, давай! – И малыш запрыгал от нетерпения.

– Скорость человека, – сказал Эдгар, – это скорость поезда плюс скорость, с которой он бежал, – получается триста одна тысяча километров в секунду.

– Вот видишь, – сказал мышонок. – Тогда оказывается, что он движется быстрее скорости света. А ты сказал, что нет ничего быстрее света.

– Значит, я ошибся, – ответил Эдгар.

– Нет, вовсе не ошибся, – сказал мышонок, которого, поскольку он представился как Альберт, мы так и будем называть. – Боже мой! – воскликнул Альберт. – Ветер все крепчает. Скоро начнется очень дорогая гроза. Все дело, – продолжал он, – в наблюдателе. Дело не в том, что свет не самая быстрая штука в мире. Дело в том, кто смотрит – то есть в наблюдателе. Все происходит относительно него, поэтому-то все это хозяйство и называется относительностью.

– Хозяйство? – переспросил Эдгар.

– Хозяйство. Козюйство. Эйкон Базилике[120]. Фадладин[121]. Вся эта штука. О чем я тебе и визжу, то есть твержу.

– Понимаю, – проговорил Эдгар, ничего не понимая. И вдруг за окном вспыхнула молния. – Началась гроза, – сказал он. Какое-то время спустя прогремел гром – ведь скорость звука гораздо меньше скорости света (все-таки, в конце концов, ничего нет быстрее света). На экране загорелись слова:

СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ ОН ИДЕТ!

– Нет! Не надо! Не надо! – закричал Эдгар.

– Старичок, а? – спросил, показывая головкой на экран, Альберт. – Что ж, мы освободим тебя отсюда через элейский[122] палатюнат[123], а может, даже быстрее. Итак, закон скорости распространения света должен быть один для всех, поэтому нам остается только искривлять пространство и время. Пусть у тебя есть брусок длиной один метр. Какой он будет длины?

– Один метр и будет.

– Нет, нет, нет, – запрыгал Альберт. – Один метр было бы в покоящейся системе. В двигающейся же системе его длина будет равняться – э-э – корню из единицы минус квадрат скорости двигающейся системы, деленный на квадрат скорости света. Быстро представь это себе и увидишь формулу на экране.

Эдгар стал представлять формулу изо всех сил, и она действительно появилась на экране – серебристая на черном фоне, хотя ее не особенно было видно из-за вспышек молнии:

– И, – сказал Альберт, – хочешь верь, хочешь не верь, но, если ты поместишь часы в движущуюся систему, они будут тикать не раз в секунду, а чуть медленнее.

Грянул гром, и хлынул ливень. Тут в дверь постучали, и нежный голос позвал:

– Эдгар? Эдгар? Ты здесь, Эдгар?

Эдгар от ужаса не мог вымолвить ни слова. Он глотал воздух.

– Я знаю, что ты здесь, – сказал голос. – Я иду к тебе. Одним ударом кулака проломлю дверь, и мы будем вместе. Так приятно, так уютно – ты и я!

Нежный голос превратился в могучий рев, перекрывший гром. Эдгар слышал, как кулак проламывает дверь.

– Нет, не надо, нельзя! – заорал он.

– Скорей! – пропищал Альберт. – Не ори, а объясняй, что такое теория относительности. Давай!

– Теория относительности, – начал Эдгар, – гласит, что, гласит, что, гласит, что…

– Я буду с тобой через несколько секунд, Эдгар, – произнес голос за дверью. – Конечно, я не смогу войти: слишком уж я большой, но я просуну руку, и нащупаю тебя пальцами, и поймаю тебя, и все будет так уютно, так приятно!

Молния, наверно, во что-то попала – Эдгар услышал, как с грохотом рушатся камни и кирпичи. Затем заговорил гром:

– Буммммм!

– Скорей! – пропищал возбужденно приплясывающий Альберт.

Экран тоже мигал:

СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ.

– Скорость света, – выговорил Эдгар – сердце у него билось так страшно и глухо, что он почти не слышал собственных мыслей, – равна тремстам тысячам километров в секунду для одного наблюдателя, но это не так для другого наблюдателя, удаляющегося от первого наблюдателя. И тем не менее мы знаем, что скорость света всегда одинакова. Поэтому мы должны пересмотреть условия, в которых находятся сами наблюдатели…

– Я выломал дверь! – прокричал голос. – Теперь я примусь за эту железяку. Полагаю, я прогрызу ее зубами.

– Скорей, скорей, скорей, – пищал Альберт.

СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ – вспыхивал экран.

– Это означает, – продолжал Эдгар, задыхаясь, – что, если кто-то бежит по крыше поезда, который движется со скоростью света, он думает, что движется только с той скоростью, с которой бежит. Но для того, кто стоит и смотрит на поезд, он движется со скоростью с плюс тысяча метров в секунду. Одно событие происходит относительно одного человека, или наблюдателя, а другое – относительно другого. Это и называется относительностью.

– Уууууу! – взревел оглушительный голос. – Я сломал себе передний верхний зуб. Железо очень жесткое. Но я скоро, мальчуган, очень-очень скоро. Уууууу! Ужасно болит! – Рев сотрясал весь дом. Гром тоже ревел, будто от жалости.

– Скорей, скорей, скорей! – ревел, то есть пищал, Альберт.

СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ

– Поэтому, – продолжал Эдгар, задыхаясь, – человек, смотрящий на человека, бегущего по крыше поезда, может считать, что этот человек бежит со скоростью света, а не быстрее – ведь быстрее невозможно, – только если он удлинит секунды – то есть секунды в движущейся системе, то есть в поезде. По-моему, так.

– Ты хочешь сказать, – пропищал Альберт, – что в движущейся системе пространство сжимается, а время удлиняется.

– Я хочу сказать… – повторил Эдгар и с громадным облегчением увидел, что люк приходит в движение. Тяжелая плита начала подыматься, и послышалась сладкозвучная музыка, как бы приветствуя его на пути к свободе.

– Удачи, – пропищал Альберт. – Ой, я вижу его пальцы. Заберусь-ка лучше в свою щель.

И он убежал. Эдгар горячо поблагодарил его вслед и сам бросился к люку, чтобы залезть в открывшееся отверстие. Он оглянулся и увидел, что рука уже протиснулась через пролом от вышибленной двери и корежит железную перегородку. Вот рука зашарила по комнате; она была очень волосатая и со сломанными ногтями. Рука начала заполнять всю комнату.

– Сейчас я тебя поймаю, вот-вот нашарю. Ах, Эдгар, как чудесно мы проведем время вместе!

Эдгар видел перед собой сплошную тьму. Он полез в нее, нащупывая ногами ступеньки. Но ступенек не было – только длинный плавный спуск. Эдгар полетел вниз, скользя сквозь тьму.

Глава 8 СКВОЗЬ ДЫРОЧКУ В ПАРТЕ

Тьма, тьма, тьма, тьма, тьма и вой ветра, но ливень и гром были уже позади и затихали. Проблеск света, отблеск света, блеск света – и он уже мигал от сияния дня, хотя, когда он начал спускаться, уже был вечер. Эдгар осмотрелся и увидел тысячи людей, снующих туда-сюда, радостных и возбужденных – хотя некоторые дети плакали от перевозбуждения – и одетых по старой моде: женщины в огромных юбках с турнюрами, мужчины – с тростями, в серых цилиндрах. Он оглянулся: увидел, что отверстие, откуда он появился, постепенно закрывалось и сливалось с поверхностью гладкой стены. Эдгар поднял голову и увидел огромную стеклянную крышу, через которую светило солнце. С ним заговорил высокий мужчина:

– Как ты странно одет, мальчик! Наверное, ты часть Экспозиции?

– Какой экспозиции, сэр? – спросил Эдгар, готовый, оказавшись в безопасности, быть со всеми вежливым, любезным и воспитанным.

– Великой Экспозиции, разумеется, – засмеялся мужчина. – Ты слышала, Марта? – сказал он своей маленькой толстенькой жене. – Вы слышали, Летиция, Евгения, Мэри, Фиби, Вики, Эрминтруда, Гертруда, Энни, Хлоя, Альберта? – обратился он к своим многочисленным дочерям. – Юноша интересуется: какая экспозиция? – Все они рассмеялись, но довольно добродушно. – Да это же Величайшая Экспозиция в мире, – сказал мужчина. – Здесь есть всё. Ее можно объехать только на железной дороге.

Тут же, пыхтя, подошел поезд, и машинистом с кочегаром оказались не кто иные, как Боб Эклс и Николас, два матроса, которые отвезли Эдгара с корабля на остров.

– Лезь к нам в кабину, малец, – сказал Николас. – Спой нам песню, чтоб дружно мы поезд вели.

– А где – гм – юная – гм – леди? – поинтересовался Эдгар. – Рода какая-то.

– Рода Флеминг?! – воскликнул Николас. – Все там же, и все ворчит. Она не любит темноты, поэтому я, как видишь, слегка распахнул рубашку, чтобы она выглядывала. Залезай, малец.

Эдгару очень хорошо было стоять в кабине, среди раскаленного воздуха, пара и смазанного железа. Они покатились, пыхтя, и Эдгар запел:

Вперед паровоз по рельсам летит, И хоть в угле кочегар, И хоть машинист от жары кряхтит, Но ходит поршень, и клапан свистит, И топка как самовар пыхтит, И нет лучше дыма, чем пар!

А Боб Эклс и Николас подхватили припев:

Ты стучишь по колесам своим молотком, Чтоб в колесах найти неполадки, Но другие считают, что штука вся в том, Чтоб найти, что всё в полном порядке.

Рода Флеминг визгливо проговорила из-под рубашки своего владельца:

– Слишком шумно, я не слышу собственного визга.

Никто не обратил на нее никакого внимания, тем более что они как раз подъехали к маленькой станции, где на платформе приплясывали мистер Эк Кер Ман, мистер Эк Хар Т и человечек, который помогал им в конторе на пристани; и, порхая над ними, орал попугай.

– Здесь сходить нельзя! – закричали они. – Вы должны показать билеты контролеру…

Тоненький голосок сказал:

– Вору впору.

– А у нас его нет. Но мы все-таки посмотрим ваши паспорта, – продолжил человечек, – чтобы проверить, как вы сюда попали.

– Ну нет, – отрезал Николас, – мы не согласны, раз вы не пускаете нас на берег. Или одно, или другое.

Вдруг из дверей, над которыми было написано ВЫХОД, на платформу с грохотом ворвалась лошадь. На ней сидела дама и щелкала кнутом.

– Эй, ты! Джильди, сюда-а, или я тебя запорю до полусмерти, ты, паршивокожий.

После чего появился маленький индус.

– Боже мой, я пытаюсь достать шоколад из шоколадного автомата, мисс сагиб.

– Брось шоколад. Нам нужно сесть на поезд. Я не вижу вагона для лошади, – сказала она, хмуря брови.

– На поезд нельзя! – закричали мистер Эк Кер Ман и мистер Эк Хар Т. – Контролера нет и кондуктора тоже нет. – И оба мистера Эка махнули поезду, чтобы он отправлялся.

– Поехали, – сказал Боб Эклс. – Вперед! – И они тронулись.

На платформе заскакали от бешенства, и очень отчетливо был слышен голоса индуса:

– О Боже милостивый, я должен находиться в Бомбей, да, и ни одного поезда до дальнейшего извещения. 146

Дама начала щелкать над ним кнутом, но он все время успевал увернуться от удара.

– Мне очень хочется пить, – сказал Эдгар. Его и вправду мучила жажда от угольной пыли и жары.

– Если хочешь, переберись через тендер с углем, оттуда залезь в поезд через крышу и разыщи, что называется, вагон-ресторан.

Среди глыб угля Эдгар обнаружил пекаршу и мистера Квимби. Последний с удовольствием уплетал кусочки угля, пачкая лицо угольной пылью.

– Чудесно! – повторял он. – И, осмелюсь заметить, прекрасно приготовлено, мэм.

– Это уголь, – ответила пекарша, – и, по-моему, вы просто смешны.

– Ах, но ведь всё в сознании! – воскликнул мистер Квимби. – Для моего сознания это восхитительная индейка с клюквенным соусом и тыквенный пирог. Ням-ням-ням, – продолжал он, с видимым удовольствием вгрызаясь в черный блестящий кусок. Ни он, ни она Эдгара не заметили. Эдгар переполз через груду угля и увидел в крыше первого вагона дверцу, из которой высовывался джентльмен в одежде Шекспира. На его плече сидела мышь в старомодном дамском наряде. Эдгар сразу их узнал. Мистер Эдем сказал:

– Мы не можем ехать туда, куда мы, по их речам, едем, – этих мест еще нет на карте, следовательно, их не существует.

– Конечно, сэрр, – сказала мышь Мария, – не говорите ли вы прямо моими словами?

– Привет вам обоим, – сказал Эдгар. – Я тут познакомился с мышонком Альбертом, ужасно умным. Он вам не родня?

– Ах, сэрр, прозываясь Альбертом, он не мог не уйти далеко в фужерологии и дедологии и прочем вздоре.

– Нет такого места, – продолжал ворчать мистер Эдем. Эдгару любезно дали пролезть в вагон через крышу (поезд явно не мчался со скоростью света – ЧЕМУ ОНА, КСТАТИ, РАВНА? ПОМНИТЕ ЛИ ВЫ? НЕТ? КОГДА ВЫ ДОЧИТАЕТЕ ЭТУ ИСТОРИЮ, МЫ ПОГОВОРИМ, – ничего похожего).

Эдгар оказался в купе, где сидели худые хмурые люди в маленьких золотых коронах. Вдобавок к маленьким золотым коронам они носили длинные волосы и бороды. Их тела были почти целиком закрыты кольчугами. Один из них сказал:

– Ты, я вижу, пролез вперед ногами. Было бы забавнее, если бы ты пролез вниз головой.

Тогда другой прорычал такого рода стихи:

Пролез вперед главою, пал на стопы, Пал на стопы, в воздухе власы, Не важно, как он пал.

– О, это ужасно! – воскликнул третий. – Дорогой мой Эадуард Старший, тебе следует больше заниматься нашим любимым англосаксонским языком.

Эдгар преисполнился благоговения. Он спросил:

– Вы, сэры… ваши величества… англосаксонские короли Британии?

– Вне всякого сомнения, – ответствовал Эадуард Старший. – Тут и Эадмунд Железнобокий, и Эадред, и Эадуард Исповедник, и – не могу же я помнить, как их всех зовут.

– Я учу про вас в школе, – сообщил Эдгар.

– Правда? – переспросил Эадуард Исповедник, явно польщенный. – Оказывается, про нас учат в школах? Пожалуй, это слава. Когда мы ходили в школу, про нас не учили абсолютно ничего. Полагаю, именно это называется прогрессом.

– Мальчик, – прорычал Эадуард Старший, – принеси-ка нам пенного эля в кубках или меда в чаше, да поживей!

– Я не слуга, ваше величество, – гордо сказал Эдгар, – я свободный мальчик.

– Да что ты, неужели? – переспросил Эадуард Старший, гораздо вежливее и с видимым интересом. – Свободные мальчики – что-то новое. Ну что же, я думаю, рано или поздно это должно было произойти.

– Мы, кажется, приехали, – сказал Эадмунд Железнобокий, у которого по бокам висели большие ржавые гнутые железные листы. – Говорят, это лучшая часть Великой Экспозиции.

– А что тут есть? – полюбопытствовал Эдгар.

– Звери. Чудовища. Великаны. И тому подобное.

Короли отвечали по очереди. Когда поезд с пыхтением подъехал к платформе, они зевая поднялись с мест, после чего принялись поправлять короны и расчесывать пальцами волосы у единственного зеркальца, висевшего над багажной сеткой на ближайшей к паровозу стенке купе.

Эдгару то, что они сказали, очень не понравилось. Он только-только убежал от великана и не хотел больше видеть чудовищ, даже таких милых, как Зверь Рыкающий и его мать.

– Я хочу одного, – проговорил он, когда толпа выносила его на платформу, – попасть обратно в класс. – Это, судя по всему, никого не заинтересовало. – Чтобы всё узнать об англосаксонских королях, – добавил Эдгар.

Тогда они все заулыбались и приосанились, а один-два даже сказали:

– Правильно, правильно.

Но предлагать способы возвращения в школу они вроде бы не собирались. Король Эадмунд (940-946) сказал:

– Старайся, занимайся королеведением, и – кто знает? – может быть, когда-нибудь в школе будут учить про тебя. Лучше, когда учат про тебя, чем тебя. Поверь, это совсем неплохо.

Он начал было повторять эту фразу своему тезке Железнобокому, но покрытый ржавым железом король не был расположен слушать. Вокруг вовсю толкались.

На платформе толпилось много народу, и все явно хотели попасть в огромный театр, вход в который располагался внутри вокзала. Эдгар с сочувствием наблюдал, как артисты Эдембургского Ревю старались переманить толпу из театра на свое собственное представление, которое они пытались разыграть на наваленных кучей клетках с курами и мешках с почтой. Он слышал, как Томми Карлейль сетовал:

– О да, пагни, такова жизнь. Ничегошеньки они не понимают, газ идут на такое смотгеть.

В это мгновение его сшибла с клетки пара хулиганов, давившихся у входа в театр. Эдгар не собирался идти в театр: ему казалось, что это не по дороге домой (в смысле, в класс, а потом и домой), но толпа, одетая в основном по моде времен королевы Виктории (упокой, Господи, душу ее, хоть она и не сравнится с нашей любимой королевой Эдит Лебединой Шеей), так тянула и толкала его, что ему поневоле пришлось войти в громадный зал, где могло поместиться тысяч десять людей, а потом продвигаться к первым рядам. (Лучшие места находились посередине и сзади, но их уже почти полностью заняли.) И кто же, вы думаете, стал пробиваться к нему через толпу, расталкивая других направо и налево (им это не нравилось: одна старая крокодилица в чепце с цеплявшимися за ее юбки маленькими крокодильчиками возмутилась: «Молодой человек! С женщинами так не обращаются!»), как не пёс, называвший себя королем Эдвином Нортумбрским. Эдвин немедленно ответил:

– Там, откуда я родом – а я из Нортумбрии, – у нас с тобой был бы разговор короткий, и будь любезна называть меня «ваше величество», крокодилица ты старая. – После чего он сказал Эдгару: – Пойдем. Лучшее место в театре оставили специально для тебя, старина.

Он схватил Эдгара своей премозолистой лапой и повел его к двери, надпись на которой гласила «выход» – и никак не могла замолчать («Выход, выход, выход, выход»), и вниз по длинному коридору, и еще в одну дверь, надпись на которой молчала, потом вверх по ступенькам, потом в какое-то помещение с большими красными бархатными портьерами, и все это время Эдгар, задыхаясь, пытался выговорить:

– Кто куда когда какой?

– Ах, – говорил Эдвин, – ты доставишь удовольствие и принесешь пользу тысячам. Сцена – театр – волшебство грима и трепет перед огнями рампы – когда б не королевское звание, я сам посвятил бы им жизнь. Порою в своем роскошном дворце, когда у передних и задних моих лап суетятся слуги, я грежу о иной судьбе. О сцена!

– Вы – продавец прохладительных напитков, – напомнил Эдгар.

– Что-что? – проворчал Эдвин. – А, вот за тобой и пришли.

И тут появились те двое, кого Эдгар вовсе не желал повстречать вновь, хотя они и не причинили ему никакого зла, – миссис Эхидна и ее сын Зверь Рыкающий.

– Думаю, нет нужды говорить тебе, как глубоко мы с матушкой сожалеем обо всем случившемся, – сказал ЗР (он был в нарядном шелковом костюме, искрившемся и переливавшемся, как вода в лунном свете). – Но он, видишь ли, настаивал. Он сказал перечить, не правда ли, матушка?

– Перечить, – очень печально повторила миссис Эхидна. – Он никогда не позволит себе перечить. Это достойно величайшего сожаления, но нам приходится думать о туристах. Он снесет Замок, в этом я совершенно уверена, а затем… – Она покачала головой и зашаталась на своем хвосте, словно вот-вот лишится чувств от страшных мыслей о том, что же произойдет, когда будет снесен Замок. – Но он согласился дать тебе отпуск за твой счет, если можно так выразиться.

– Вернее, – перебил Эдвин, – за счет тех, кто заплатил за вход и за само зрелище.

– Вероломство! – закричал Эдгар. – Ужасное, отвратительное вероломство! Я ухожу отсюда прочь.

– О нет, не уходишь, – возразили оба лица ЗР с неподдельным сожалением.

И он сделал знак кому-то за спиной Эдгара. Эдгар обернулся и увидел за собой целую армию под предводительством французского короля, кричавшего:

– Pour l'honneur de la France! [124]

– Да здесь королей хоть пруд пруди, – сказал Эдгар.

Вдруг духовой оркестр грянул уже знакомый Эдгару туш, состоявший из первых четырех букв его имени.

– Allez, – воскликнул французский король, – a la gloire!

– Это значит, – сказал король-пес Эдвин, – вперед, за славой. В Нортумбрии мы частенько говорили по-французски. Что ж, сэр, вам пора на сцену.

Двое карликов-слуг, Болингброк и Этередж, кряхтя, раздвинули занавес, и Эдгар засеменил на сцену.

При его появлении раздались громкие аплодисменты. Он щурился и вглядывался в темноту, не зная, надо ли кланяться. Но он был слишком расстроен – хотя и не так уж напуган («Переживем и это», – повторял он про себя), – чтобы играть хорошо. Его поразили декорации. Сначала они показались отдаленно знакомыми, потом более знакомыми и, наконец, совершенно знакомыми. Так выглядела его парта изнутри.

Это была его парта изнутри, только увеличенная в сотни раз, и будь это на самом деле его парта, сам он был бы не больше мухи. Эдгар узнал свою парту по запаху – только и запах был во много раз сильнее. Он чувствовал не только привычный запах чернил и наточенных карандашей – пахло еще яблоками и апельсинами. Кроме того, он различил и запах ручной мышки, которая когда-то жила у него в парте. И наконец, пахло леденцом, который некогда был у него и только у него, потому что этот леденец привез ему из далекой Слобовии дядя Джордж Персиваль, – пахло тем, из чего леденец был сделан. А сделан он был из меда, аниса, лимона, гвоздики и посыпан крупинками порошка карри. Эдгар узнал и книги: гуляя вдоль корешков, он мог прочесть их названия: ОСНОВЫ АСТРОФИЗИКИ И МАТЕМАТИКИ ДЛЯ СМЫШЛЕНЫХ МАЛЬЧИКОВ И ДЕВОЧЕК; ИСТОРИЯ – ЭТО НЕ ТО ЧТОБЫ ПРОСТО, НО НЕ ТАК СЛОЖНО, КАК ОБЫЧНО КАЖЕТСЯ. А одна книга была раскрыта на картинке. Из-за ее гигантской величины Эдгар не мог понять, что на ней изображен?, но он умудрился прочесть два слова под картинкой: одно – ГЮЙС, другое – БИЗАНЬ. Что они значили? Когда-то он знал, или, по крайней мере, думал, что знал, но теперь не мог вспомнить. И вдруг он услышал голос…

– Эй, Эдгар! Я тогда упустил тебя, но на этот раз не упущу. Вот открою эту дурацкую крышку, а там уж ты меня дожидаешься.

Голос шел из вышины, где – в милях, казалось, над собой – Эдгар видел крышку парты. Он видел ее изнутри, совершенно с новой для себя стороны. Он видел даже дырочку в крышке. Была ли это та самая дырочка, в которую он попал уже так давно? Если бы он напоминал муху не только величиной, то смог бы подняться в воздух и вылететь из парты. Но там его бы встретил… Нет, нет! И все же, окажись он настоящей мухой, ему, может быть, удалось бы увернуться от кровожадных шарящих лап.

– Я сейчас, Эдгар. Знаешь, ты избавишь меня от лишних хлопот, если сядешь на обложку одной из своих книжек – скажем, МЕТАФИЗИКИ ДЛЯ САМЫХ МАЛЕНЬКИХ, – тогда мне будет гораздо проще тебя ухватить.

Зрителям представление, похоже, очень нравилось – то и дело слышались одобрительный смех и возбужденное перешептывание. Вдруг Эдгар различил какие-то новые звуки. Из книги с картинками доносились шум моря и рев ветра, и Эдгар вспомнил, что значили слова «гюйс» и «бизань». Они были как-то связаны с оснасткой парусного судна. А потом голос из книги крикнул:

– Взяли, ребята! Ты в списке команды. Быстрей на борт: якорь поднят.

Едва Эдгар вскарабкался на книгу, он увидел, как, скрипя, подымается огромная крышка огромной парты. Парусник был готов к отплытию. Но не было трапа. Как же ему подняться на борт?

– Секундочку, Эдгар, – произнес могучий голос в вышине. – Сейчас я запущу руку.

На палубе стоял старик с белой бородой, весь в брезенте, в зубах его мерцала трубка, а на устах цвела улыбка.

– Вот, – крикнул он, – лови!

И с палубы со свистом полетела веревочная лестница. Эдгар вцепился в нее и стал карабкаться вверх.

– Ну, Эдгар, ты дурно поступаешь. Где я велел тебе ждать? – Эдгар продолжал карабкаться. – Ой как дурно! Я вообще тебя не вижу. Ох, зачем ты издеваешься над таким стариком, как я?

Из зала послышался сочувственный ропот. Но Эдгар уже стоял на палубе рядом с пыхтящим трубкой капитаном.

– Мы в безопасности, сэр? – спросил он, задыхаясь.

– Смотри внимательно, – сказал старик в ответ. – Держаться крепче. Все по местам.

Он вынул изо рта трубку и трижды пронзительно свистнул в серебряный свисток. В то же мгновение парусник птицей полетел со страниц книги.

– Черт побери мои седые бакенбарды! – воскликнул капитан, поглядев вверх. – Крышка поднята! Дыра пропала! – Затем он увидел огромную шарящую лапу и скомандовал: – На орудиях! Огонь!

– Есть, сэр!

Грохнула пушка, и Эдгар увидел маленькое черное ядро, несущееся по воздуху чуть быстрее корабля. Послышались взрыв и жалобный рев. Крышка парты захлопнулась с оглушительным громом. И громовой голос завопил:

– Больно, больно – ой-ой-ой-ой-ой-ой-ой!

В зале зааплодировали.

– Вперед! – скомандовал капитан. – Полный насквозь!

Парусник вплыл в проход и помчался сквозь тьму.

– Полагаю, пора прощаться, – сказал капитан. Эдгар смутно различал его лицо в мерцании трубки. – Так и не знаю, как тебя звать, но весьма приятно было иметь на борту такого парня. А сейчас я тебя маленько подтолкну…

Эдгар пролез сквозь дырочку в парте и услышал, как его учитель мистер Ансельм Эадмер нудно рассказывает про англосаксонских королей. Эдгар увидел и самого себя, очень большого, сидящего за партой с закрытыми глазами. Он подбежал к этому большому Эдгару и ущипнул его за левую руку. Большой Эдгар открыл глаза. Маленький Эдгар проворно, как мышь, вскарабкался по руке Большого Эдгара, а потом по шее добрался до уха. И залез в него. Большой Эдгар и Маленький Эдгар снова стали одним человеком.

– Эдмунд Железнобокий, – говорил мистер Эадмер, – прозванный так за великие силу, храбрость и доблесть… Эй, Эдгар, ты слушаешь или смотришь сны о пасхальных яйцах? Пасха еще не началась.

– Я не сплю, сэр, – ответил Эдгар. – Его звали Эадмунд, а не Эдмунд. И у него было прозвище Железнобокий, потому что на боках он носил такие ржавые железки.

Класс засмеялся. Мистер Эадмер мрачно улыбнулся.

– А, у нашего Эдгара, как видно, свои источники. Не нужно смеяться. По поводу Эадмунда он, по крайней мере, прав. Не знаю уж, откуда он узнал. – И мистер Эадмер большими красивыми печатными буквами написал на доске имя ЭАДМУНД. – Так это имя произносили англосаксы. А Эдгара по-англосаксонски звали бы, – он написал, – ЭАДГАР.

«Значит, – подумал Эдгар, – если бы я сказал им, что меня зовут Эадгар, та мелодия, которую в Эдембурге играл оркестр, была бы не про меня. И я не попал бы в Замок. И не было бы этих ужасов, и… Но всё ведь позади».

Прозвенел звонок. Урок закончился. Уроки закончились. Четверть закончилась. Начались пасхальные каникулы. Но мистер Эадмер был не из тех учителей, которые, едва прозвенит звонок, уносятся вон из класса, иногда даже не закончив фразы. Он поинтересовался:

– Не хочешь ли просветить нас еще по какому-нибудь вопросу, Эдгар, или Эадгар? Поведать нам еще о чем-нибудь из страны снов? Как ты, например, относишься к теории относительности Эйнштейна?

Класс засмеялся, потому что все знали, что теория относительности – самая трудная вещь на свете. Почти все повернулись к Эдгару, чтобы посмотреть на него и от души над ним посмеяться. Но Эдгар ответил:

– Хорошо, сэр. Теория относительности разъясняет некоторые вопросы, возникающие при рассмотрении скорости света, которая составляет триста тысяч километров в секунду и обычно обозначается буквой с. Если свет имеет эту скорость с точки зрения одного наблюдателя, то он не может иметь ее с точки зрения другого наблюдателя, удаляющегося от первого наблюдателя с некоторой дополнительной скоростью – если только мы не примем принципа относительности пространства и времени…

В классе царило молчание. Все смотрели на Эдгара с изумлением и некоторым испугом. Мистер Эадмер тоже стал молчаливым и задумчивым. Наконец он проговорил:

– Как-нибудь ты должен взять меня с собой, Эдгар, или Эадгар. В одно из твоих путешествий во сне. Ну что ж, урок окончен. Желаю всем хорошо провести Пасху.

– И вам тоже, сэр.

И Эдгар наконец мог отправиться домой пить чай. Он надеялся, что дома будут бутерброды с рыбным паштетом и вишневый пирог. Он знал, что обязательно будет большой чайник горячего душистого чая. Ему очень хотелось пить, и он немножко устал. Но после чая к нему вернутся силы, и он пойдет в кино. Вечером в «Риальто» будет мировой фильм – что-то жуткое и захватывающее об одном из англосаксонских королей.

Примечания

1

Название первой главы – первая из параллелей с «Алисой в стране чудес» Л. Кэрролла, которыми пронизана книга (прим. пер., все прим – пер.).

(обратно)

2

Эадмер, или Эдмер – английский монах, живший в XII в., автор самой знаменитой и полной биографии святого Ансельма, архиепископа Кентерберийского, а также Historiaenovorum («Новой истории»), истории Англии с 1066 по 1122гг.

(обратно)

3

Соломон Эгл – псевдоним английского литератора и критика Дж. С. Сквайра (1882-1958).

(обратно)

4

Джон Эрл – английский филолог XIX в., исследователь англосаксонской литературы.

(обратно)

5

Хартон – персонаж романа Эмили Бронте (1818-1848) «Грозовой перевал»; Эрнсклиф – персонаж романа Вальтера Скотта (1771-1832) «Черный карлик».

(обратно)

6

В древнегреческой мифологии орел – очень важный персонаж (он – символ Зевса, он возносит на Олимп Ганимеда и т.д.); здесь имеется в виду его функция вестника.

(обратно)

7

«Лаксдаэла» – сага, повествующая о жителях долины Лакса в Ирландии.

(обратно)

8

Эгипт – в древнегреческой мифологии брат Даная, давший имя Египту. Отец 50 сыновей-Эгиптиад, которые силой взяли в жены Данаид – дочерей Даная, убивших своих мужей в брачную ночь.

(обратно)

9

Эпигоны – в древнегреческой мифологии сыновья семерых вождей, выступивших в поход против Фив и погибших под стенами этого города. Эпигоны мстят за смерть отцов, взяв и разорив Фивы.

(обратно)

10

Намек на роман английского писателя Чарльза Кингсли (1819-1875) «Вперед на запад».

(обратно)

11

Петронел Флэш – герой английского фольклора, хвастливый вояка.

(обратно)

12

Великий Орк – персонаж аллегорической поэмы английского поэта Эдмунда Спенсера (1552 – 1599) «Королева фей».

(обратно)

13

«Рода Флеминг» – роман английского писателя Джорджа Мередита (1828-1909).

(обратно)

14

Еккл. 1:2.

(обратно)

15

Возможно, имеется в виду Джон Керью Эклс (р. 1903), австралийский физиолог, лауреат Нобелевской премии.

(обратно)

16

Зверь Рыкающий (Злющий Зверь) – персонаж поэмы Эдмунда Спенсера «Королева фей».

(обратно)

17

Чудовища в древнегреческой мифологии, порожденные Ехидной (Эхидной), полудевой-полузмеей, внучкой земли Геи и моря Понта. Ехидна прекрасна лицом, но ужасна в своей змеиной сущности. Перечисленные чудовища были рождены ею от Тифона и Гериона. От своего сына Орфа (двуглавого пса) Ехидна родила немейского льва. Под Церебром и Гидрантом подразумеваются трехглавый пес Цербер, охранявший вход в подземное царство Аида, и девятиглавая лернейская гидра. Химера – чудовище с тройным туловищем и тремя головами – льва, козы и змея. Сфинкс – чудовище с лицом и грудью женщины, телом льва и крыльями птицы. Дети Ехидны, в которых воплотилась ее сила, были уничтожены великими героями Гераклом, Беллерофонтом и Эдипом.

(обратно)

18

Уильям Вордсворт (1770-1850) – английский поэт-романтик, представитель «озерной школы». Его сонет «Я брел заброшенной тропой…» – одно из самых знаменитых произведений английской поэзии.

(обратно)

19

Иоганн Петер Эккерман (1792 – 1854) – личный секретарь И. В. Гете, автор мемуаров «Разговоры с Гете в последние годы его жизни».

(обратно)

20

Иоганн Экхарт (Майстер Экхарт) (ок. 1260 – 1337) – средневековый немецкий философ-мистик.

(обратно)

21

Алиса Лиддел – прототип кэрролловской Алисы. Кроме того, Лиддел и Скотт – авторы известного этимологического словаря.

(обратно)

22

«Ватек» – философская сказка английского писателя Вильяма Бекфорда (1760-1844). Гамадан – иранская провинция, где происходит действие этой сказки.

(обратно)

23

Возможно, имеется в виду английский писатель Александр Баркли (1475? – 1552), автор сборника «Эклоги», написанного по мотивам одноименного произведения итальянского автора Сильвиуса Пикколомини (1405-1464).

(обратно)

24

Вальтер Бэджхот (1826-1877) – английский публицист, экономист и автор афоризмов. Один из первых редакторов журнала «Экономист».

(обратно)

25

Сэр Эктор – приемный отец легендарного короля Артура. Сэр Кей – сын сэра Эктора, сенешаль короля Артура.

(обратно)

26

«Младшая Эдда» – трактат о древнескандинавской языческой мифологии и поэзии, написанный Снорри Стурлусоном (1178-1241), исландским поэтом-скальдом.

(обратно)

27

Тринитарий – приверженец христианского догмата о Троице.

(обратно)

28

Пирс де Гавестон – фаворит короля Эдуарда II (1307-1327), первого принца Уэльского, убитый восставшими баронами. Изабелла Французская – жена Эдуарда II, возглавившая восстание против него, в результате которого Эдуард был свергнут, а затем замучен насмерть.

(обратно)

29

Финеас Паркхёрст Квимби (1802-1866) – американский месмерист и философ самоучка, изначально часовщик. Основные принципы его «науки счастливой жизни» таковы: 1) счастье зависит от веры; 2) жизнь отвечает нашим верованиям; 3) верования можно изменить; 4) мы существуем внутри вселенской души; 5) достижима совершенная мудрость.

(обратно)

30

Хиддекель (отождествляется с Тигром), Евфрат, Фисон, Тихон – четыре реки, вытекавшие из Эдема (Быт. 2:10-14).

(обратно)

31

Быстро (иск.хинди).

(обратно)

32

Гарри – намек на санскритское слово Hari, что означает «святой».

(обратно)

33

Виски с содовой, маленький стакан (иск. хинди).

(обратно)

34

Лилит – злой дух женского пола в иудейской демонологии, соблазняющий мужчин и пьющий их кровь и наводящий порчу на младенцев. Согласно апокрифическому преданию, Лилит была первой женой Адама, сделанной, как и он сам, из глины.

(обратно)

35

«Замок Рэкрент» – сатирико-политический роман ирландской писательницы Марии Эджворт (1767-1849) о крушении патриархальных форм жизни в Ирландии, критикует и использует клише готического романа.

(обратно)

36

«Эдгар Хантли» – готический роман первого американского романиста Чарльза Брокдена Брауна (1771-1810), описывающий время освоения Америки европейцами.

(обратно)

37

Белинда – это имя носят героини множества английских романов первой половины XIX в.

(обратно)

38

Вперед, друзья мои! (фр.)

(обратно)

39

Людовик XIV (1643-1715) отменил изданный Генрихом IV (1594-1610) Нантский эдикт, предоставлявший протестантам свободу вероисповедания и определенные политические права.

(обратно)

40

Вперед, к победе! (фр.)

(обратно)

41

Я не говорю по-французски (фр.).

(обратно)

42

Я не говорю по-немецки (нем.).

(обратно)

43

«Моя страна, тебя пою, о сладкая земля свободы…» – американская национальная песня, написанная на музыку английского гимна «Боже, храни королеву».

(обратно)

44

Слова песни, исполняемой обычно на музыку быстрого английского народного танца.

(обратно)

45

Нортумбрия – в VII – IX вв. королевство на севере Британии (современное графство Нор-тамберленд).

(обратно)

46

Намек на «Эдинбургское обозрение», английский литературный журнал, издаваемый в XIX – нач. XX в.

(обратно)

47

Томас Карлейль (1795-1881) – знаменитый английский историк.

(обратно)

48

В английской истории ни один король не носит имени Эдуарда IX, зато есть несколько Эдуардов «без номера» (англосаксонских королей). Одного из них, видимо, Томми Карлейль и называет Эдуардом IX.

(обратно)

49

Уильям Юарт Гладстон (1809-1898) – крупнейший политический деятель викторианской эпохи, лидер Либеральной партии, неоднократно занимал пост премьер-министра.

(обратно)

50

Томас Бабингтон Маколей (1800-1859) – английский историк, публицист и экономист.

(обратно)

51

Джозеф Рейнер Стефенс (1805-1879) – английский методистский проповедник.

(обратно)

52

Стишок, которым англичане пользуются, чтобы определить число дней в месяце:

(обратно)

53

Летучая бригада – название отряда английской кавалерии, который почти полностью погиб из-за ошибочно отданного приказа в битве под Балаклавой 1854 г. (в Крымской войне с Россией 1853-1856 гг.). Подвигу Летучей бригады посвящено знаменитое стихотворение Альфреда Теннисона (1809-1892) «Атака Летучей бригады», написанное в 1864 г. Англичане до сих пор помнят Крымскую войну и чтят ее героев, а стихотворение Теннисона является для них примерно тем же, чем для нас лермонтовское «Бородино».

(обратно)

54

Древнегерманское предание, очень похожее на легенду о Вильгельме Телле. Когда чудесный кузнец Виланд, плененный злым королем Нидудом, бежал от него, Нидуд приказал брату кузнеца Эгилю-лучнику убить беглеца. Эгиль взял две стрелы, одной из которых он пробил мешок с кровью, спрятанный Виландом у себя на теле, и король подумал, что кузнец погиб. Но когда Нидуд спросил Эгиля, зачем он взял две стрелы, тот ответил: «Чтобы поразить тебя, тиран, если я попаду в своего брата».

(обратно)

55

Персонажи незаконченного романа Чарльза Диккенса (1812-1870) «Тайна Эдвина Друда».

(обратно)

56

Джонатан Эдвардс (1703-1758) – американский проповедник.

(обратно)

57

Луи Филипп Жозеф Эгалите (1747-1793) – представитель младшей ветви Бурбонов, герцог Орлеанский. В период Великой французской революции он отказался от титула, приняв фамилию Эгалите, что по-французски значит «равенство». Был членом Конвента и голосовал за казнь короля, но вскоре сам был казнен.

(обратно)

58

Эгерия – в римской мифологии пророчица-нимфа ручья в священной роще, из которого весталки черпали воду для храма Весты. Эгерия стала женой и советчицей легендарного римского царя Нумы Помпилия.

(обратно)

59

Виллоуби и Летиция – персонажи романа Джорджа Мередита «Эгоист».

(обратно)

60

Джордж Элиот (настоящее имя Мэри Анн Эванс) (1819-1880) – английская писательница, автор социально-психологических романов. Томас Стернз Элиот (1888-1965) – английский поэт, нобелевский лауреат, оказал огромное влияние на англоязычную поэзию XX в.

(обратно)

61

Пирс Эган (1772-1849) – английский литератор, автор серии иллюстрированных очерков «Жизнь Лондона», пользовавшихся большой популярностью в середине XIX в.

(обратно)

62

Эгдонская пустошь – место действия романа английского прозаика и поэта Томаса Харди (1840-1928) «Возвращение на родину». Под названием Эгдонской пустоши автор описал равнины своего родного графства Дорсетшир.

(обратно)

63

Эглинтонский турнир – театрализованное действо, состоявшееся в Шотландии, в старинном Эглинтонском замке в 1839 г.

(обратно)

64

Эйдотея – в греческой мифологии дочь морского божества Протея. В «Одиссее» рассказывается, что благодаря Эйдотее Менелай узнал у Протея о судьбе греческого войска после падения Трои.

(обратно)

65

Эйстедфод – ежегодный фестиваль валлийских бардов.

(обратно)

66

Доменико Теотокопули – настоящее имя великого испанского живописца Эль Греко (1541-1614). Для многих его картин характерны удлиненность фигур и яркий колорит, что объясняется прежде всего влиянием иконописи.

(обратно)

67

Гелиогабал (Элагабал) (204-222) – римский император, жрец оргиастического культа сирийского бога солнца Элишабала (отсюда его имя).

(обратно)

68

Скорее всего, намек на Прекрасную Елену.

(обратно)

69

3 Цар. 17-18; 4 Цар. 2.

(обратно)

70

Ральф Вальдо Эмерсон (1803-1882) – американский философ и писатель.

(обратно)

71

1 Цар. 28.

(обратно)

72

Сердечное согласие (фр.).

(обратно)

73

Эпидавр – древнегреческий город, культовый центр бога врачевания Асклепия.

(обратно)

74

Диадохи – полководцы Александра Македонского, боровшиеся после его смерти в 323 г. до н.э. за власть.

(обратно)

75

Профессора Хэнки и Пэнки – персонажи сатирического произведения «Едгин» (анаграмма слова «нигде») английского писателя Сэмюэла Батлера (1835-1902).

(обратно)

76

«Эрнст Малтроверс» – произведение английского писателя Эдуарда Булвер-Литтона (1803-1873).

(обратно)

77

Александр Эксмелин (1646-1707) – французский корабельный хирург, автор «Истории путешественников, прославившихся в обеих Индиях» – знаменитых записок о пиратах.

(обратно)

78

«Воды Эсфири» – произведение ирландского поэта, прозаика и драматурга Джорджа Мура (1852-1933).

(обратно)

79

Е – нота ми.

(обратно)

80

D – нота ре.

(обратно)

81

G – нота соль.

(обратно)

82

Эдгбастон (Эджбастон) – крикетный стадион в Бирмингеме.

(обратно)

83

Автобусные остановки в Лондоне.

(обратно)

84

А – нота ля.

(обратно)

85

Эркман-Шатриан – литературный псевдоним двух французских писателей, работавших совместно: Эмиля Эркмана (1822-1899) и Александра Шатриана (1826-1890).

(обратно)

86

Эридан – в греческой мифологии река, протекающая на крайнем западе, где побывал Геракл, спрашивая у нимф дорогу к саду Гесперид. Позднее древние греки отождествляли Эридан с рекой По. В честь Эридана было названо созвездие Южного полушария с яркой звездой Ахернар.

(обратно)

87

Возможно, имеется в виду Мальплаке – селение в Бельгии южнее Монса; при Мальплаке 11 сентября 1709 г., во время войны за Испанское наследство, англо-австро-голландские войска принца Евгения Савойского и герцога Дж. Мальборо разбили французскую армию маршала К. Виллара.

(обратно)

88

«Очерки Элии» – серия эссе английского писателя-романтика Чарльза Лэма (1775-1834).

(обратно)

89

Ессеи (эссеи) – приверженцы религиозно-общественного движения в Иудее II в. до н. э. – I в. н. э., одного из главных предшественников христианства.

(обратно)

90

«Подвиги Эспландиана» – английская книга XV в.

(обратно)

91

«Письма Эсприеллы» – произведение английского поэта Роберта Саути (1774-1843). Эсприелла – испанский путешественник, описывающий свои впечатления от Англии.

(обратно)

92

Этцель – герой германо-скандинавского героического эпоса, исторический Аттила, гуннский король (434-453).

(обратно)

93

Сомпнор (sompnour, sompnore) – среднеанглийское слово, обозначающее судебного пристава. Здесь имеется в виду пристав церковного суда, персонаж «Кентерберийских рассказов» Дж. Чосера.

(обратно)

94

Эвфросина (Евфросина, «благомыслящая») – одна из трех харит, благодетельных богинь греческой мифологии, воплощающих доброе, радостное и вечно юное начало жизни.

(обратно)

95

Брейзноз – колледж Оксфордского университета.

(обратно)

96

Кносс – древний город в центральной части Северного Крита, один из центров эгейской культуры.

(обратно)

97

Роза Джоселин – героиня одного из романов Дж. Мередита.

(обратно)

98

Различные названия волшебного меча Эскалибура, принадлежавшего королю Артуру.

(обратно)

99

Гуибрехт – распространенное фламандское имя. Возможно, Берджесс – кроме всего прочего, профессиональный музыкант – имеет в виду Гуибрехта Боумана (1938-1994) – известного пианиста-импровизатора.

(обратно)

100

Эйрбиггья – исландская сага, повествующая о жизни годхи (вождя) Снорри.

(обратно)

101

«Великая Экспозиция» – первая международная промышленная выставка, проходившая в Лондоне в 1851 г.

(обратно)

102

Эксетер – город на юго-западе Англии. «Эксетерская книга» – сборник древнеанглийской поэзии, завещанный Леофриком, епископом Эксетерским, своему собору в 1072 г.

(обратно)

103

Альфоксден – английский город, связанный с жизнью Вордсворта.

(обратно)

104

«Ян с ветряной мельницы» и «Малютка-домовой, или Счастье Линборо» – произведения английской детской писательницы Джулианы Горации Эвинг (1841 – 1885).

(обратно)

105

«По ноге узнавать Геркулеса», т. е. по части целое – латинская поговорка.

(обратно)

106

«Испытание философии сэра Вильяма Гамильтона» – этико-философский трактат Джона Стюарта Милля (1806-1873), английского экономиста, философа, этика, логика и публициста.

(обратно)

107

«Эвангелин» – эпическая поэма американского поэта Генри Уодсуорта Лонгфелло (1807-1882).

(обратно)

108

«Бриллианты Эстесов» – роман английского писателя Энтони Троллопа (1815-1882).

(обратно)

109

«Золотое наследство» – пьеса Томаса Лоджа (15587-1625), на сюжет которой написана шекспировская комедия «Как вам это понравится».

(обратно)

110

Уейнфлит – колледж Оксфордского университета.

(обратно)

111

Эвфорион – сын Ахилла и Елены, родившийся у них на острове блаженных Левке, где они обитали после смерти.

(обратно)

112

Эстрильдис – в кельтской мифологии наложница, а затем жена короля Локриниса, мать Сабрины, от имени которой, по легенде, происходит название реки Северн.

(обратно)

113

Зстотиленд – мифическая страна за Северным полярным кругом, якобы открытая поляком Джоном Скальвом. Упоминается в «Потерянном рае» Дж. Мильтона.

(обратно)

114

Альберих – в германо-скандинавской мифологии король гномов, хранивший клад Нибелунгов.

(обратно)

115

Евгений Арам – знаменитый английский убийца XVIII в. Ему посвящены баллада английского поэта Томаса Гуда (1799-1845) и роман «Евгений Арам» Булвер-Литтона.

(обратно)

116

Тиль Эйленшпигель (чаще Уленшпигель) – герой нидерландского фольклора. В знаменитом романе Шарля де Костера утверждается, что он родился в мае, в один день с испанским королем Филиппом II.

(обратно)

117

Генри Сент-Джон Болингброк, герцог (1678– 1751) – английский писатель и политический деятель.

(обратно)

118

«Сильф Этередж» – роман американского писателя Натаниеля Готорна (1804-1864).

(обратно)

119

Здесь автор (или Эдгар) допускает логическую ошибку: из того, что высказывание «Все люди – лжецы» ложно, следует только, что не все люди лжецы, т. е. по крайней мере некоторые из них не лжецы, а некоторые могут оказаться и лжецами. Впрочем, и правильное рассуждение будет продолжаться бесконечно.

(обратно)

120

«Эйкон Базилике» (греч. «царский образ») – апология английского короля Карла I (1600 – 1649), опубликованная после его казни.

(обратно)

121

Фадладин – надсмотрщик гарема в поэме «Лалла Рук» английского поэта Томаса Мура (1779 – 1852).

(обратно)

122

Элейская школа – школа древнегреческой философии. Главные представители – Парменид и Зенон из Элей (отсюда название), Мелисс Самосский.

(обратно)

123

Скорее всего, имеется в виду палатинат – то же, что пфальцграфство.

(обратно)

124

За честь Франции! (фр.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1 СКВОЗЬ ДЫРОЧКУ В ПАРТЕ [1]

Глава 2 ЭДЕМ

Глава 3 ДОРОГА В ЭДЕМБУРГ

Глава 4 ОПЯТЬ ДОРОГА В ЭДЕМБУРГ

Глава 5 Е, и D, и G, и А

Глава 6 В ЗАМКЕ

Глава 7 АЛЬБЕРТ ИДЕТ НА ПОМОЩЬ

Глава 8 СКВОЗЬ ДЫРОЧКУ В ПАРТЕ X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?