«Золотая книга. Пурана № 19»

Алексей Санаев Золотая книга Пурана № 19

ВСТУПЛЕНИЕ

– Ну и что будем делать? – медленно произнёс я.

Мы сидели вчетвером на невысоком бархане, а фонарь, лежавший рядом на прохладном песке, освещал нас своим медленно тускнеющим светом. Я предупреждал, что заряда аккумулятора не хватит на всю ночь, но сейчас это было уже неважно: со стороны русла пересохшей реки начал пробиваться красноватый пыльный рассвет.

Среди древних развалин у подножия холма послышался отрывистый лай какого-то местного зверя, но никто из нас даже не повернул головы. Мы сидели, не шелохнувшись, и лишь растерянно переводили взгляд друг на друга, а в глазах каждого читались замешательство, ужас и искреннее изумление тем, что мы потратили столько времени на решение самых головоломных загадок только для того, чтобы очутиться перед поистине неразрешимой проблемой.

Каждый из нас чудом избежал гибели, каждый натерпелся самого настоящего ужаса, и только по счастливой случайности мы все дошли сюда живыми и относительно здоровыми. И вот теперь, когда, казалось бы, всё позади, мы сидели посреди пустыни, переглядывались и молчали, не в силах ответить на вопрос, который встанет теперь не только перед нами, но и, страшно сказать, перед миллиардами людей по всему миру.

– Ну и что будем делать?

СТРАНИЦА 1 АДИ-ПАРВА («ПЕРВАЯ»)

А начиналось всё это гораздо прозаичнее. Странный человек позвонил на мой мобильный телефон вечером во вторник и совершенно лишил покоя на весь остаток дня.

В тот октябрьский вечер 2009 года я сидел на производственном совещании в крупном московском издательстве и слушал глубокомысленные изыскания маркетологов о том, как заставить российского читателя потратить деньги на «Уругуру», ещё не опубликованный роман о моих невероятных приключениях в тропической Африке в поисках летающих людей – теллемов. Отыскать эти загадочные создания и остаться при этом в живых было непросто, ещё сложнее было написать рукопись так, чтобы не переругаться насмерть с её основными персонажами, но заставить издательство принять её в первозданном виде оказалось почти непосильной задачей.

– Давайте сначала определим вашу аудиторию! – свирепо вращая глазами, угрожали сотрудники издательства то ли мне, то ли этой несчастной воображаемой аудитории. – Кто ваш читатель? Нам нужно вычислить его максимально точно! Это больная артритом женщина-домохозяйка в диапазоне от шестидесяти двух до шестидесяти четырёх лет? Или студент-хипстер из регионального вуза? Менеджер рекламного агентства среднего звена с доходом от трёх до шести тысяч евро в год или подслеповатый дауншифтер предпенсионного возраста? Вы проводили фокус-группы? Вы тестировали целевые пласты? Давайте подискутируем!

На своё счастье, я тогда не стал дискутировать и довольно вежливо ответил в том смысле, что книгу я писал для себя самого и меньше всего думал о том, как сделать из своего приключения топ-рейтинговый продукт для книжных магазинов. А потому, сказал я, либо издательство берётся её публиковать, либо я мгновенно забираю рукопись обратно – после чего книга была принята в работу. На редактуру моего романа были брошены лучшие силы издательского дома, и вот теперь я еженедельно вынужден был присутствовать на заседаниях оперативного штаба, выслушивая сводки с передовой и рассказы о самых хитроумных приёмах предстоящего массированного наступления на книжные рынки московского и регионального фронтов.

Нынешний вечер не был исключением. Мы уже обсудили вторжение рекламных материалов в блогосферу и моё предполагаемое интервью в модном журнале «оЗноб», когда звонок моего мобильника вывел меня из полусонного состояния, я извинился и быстро выскочил за дверь душной переговорки:

– Слушаю.

– Алексей Владимирович? – произнёс Странный человек со странным же акцентом: не то немец, не то финн. – Здравствуйте. Мне бы хотелось встретиться с вами по одному важному… Это касается ваших научных исследований. У меня есть загадка, которая вас наверняка заинтересует…

Мы, конечно, договорились увидеться на следующий день в одном из уютных кафе в центре Москвы, и я, конечно, весь вечер и всё последующее утро ломал голову над тем, стоит ли обращать внимание и терять своё время на очередного психованного изобретателя или искателя инопланетян.

В последнее время их что-то развелось вокруг меня слишком много. Как только я вернулся из своего африканского путешествия и прочитал несколько лекций о поразительных загадках малийских догонов, моя персона немедленно стала объектом пристального внимания чёрных магов, академиков сверхъестественных наук и специалистов по инопланетному разуму. Собственного разума у всех этих субъектов было на донышке, но зато энтузиазма – с избытком. В то время я, на свою беду, вывесил на интернет-сайте адрес нового офиса своей консалтинговой компании, и в результате моя помощница Соня ежедневно шарахалась от наплыва посетителей самого странного образа и нрава.

Они знали места стоянок пришельцев с Альтаира, бывали в Атлантиде и обнаруживали подземный ход к центру Земли. Заросшие бородой или, напротив, лишённые всякой природной растительности, в гигантских очках с цветными линзами или с огромным железным блюдом, висящим на груди при помощи цепей, они вламывались в мой кабинет и рассказывали истории одна другой страшнее, требуя немедленно отправиться с ними в очередную экспедицию, предварительно оплатив её. На финансирование они напирали с особым упорством. Один солидный мужчина средних лет из-под Пензы, напавший в лесах своей малой родины на следы жизнедеятельности снежного человека, уверял меня, что достоверность находки не вызывает никаких сомнений и что он рассчитал всё: поимка этого тёмного существа возможна только после выделения ему тридцати четырёх тысяч восьмиста долларов наличными, причём он мог с карандашом в руках обосновать каждый цент. У меня сложилось впечатление, что за эти деньги он готов был сам стать снежным человеком в жертву отечественной науке.

Поэтому я не особенно удивился, обнаружив, что Странный человек оказался странным и на вид: прежде всего потому, что на нём были надеты темные очки, хотя в прокуренном помещении кафе и так царил как минимум полумрак. Человек сидел в дальнем углу зала и с интересом листал бульварную газету, служившую, по нашей договорённости, условным знаком, а на столе перед ним чернела очередным приключением большая пластиковая папка.

Тёмные очки он снял лишь после того, как я сел напротив и попросил у официантки, мило украсившей наш столик свечкой, вишнёвого сока. Я с удивлением обнаружил, что голубые глаза его не блестели нездоровым блеском, как у большинства его коллег по изучению полтергейста, – и для начала это было хорошим сигналом. К другим приятным неожиданностям относились качественный серый пиджак, относительно новая рубашка, аккуратная светлая шевелюра и тщательно выбритое загорелое лицо с элегантно подстриженными короткими рыжими усами. Было ему, по моим прикидкам, около тридцати пяти.

– Добрый день, – сказал Странный человек и внимательно огляделся по сторонам.

– Здравствуйте, – ответил я.

– Вы, наверно, хотите узнать, кто я есть и откуда?

– Ну, откуда вы, я и так могу сказать, – улыбнулся я, расслышав его акцент на этот раз вполне отчётливо. – По-видимому, из Литвы, нет? Вас выдаёт речь. А вот чем вы занимаетесь, я с удовольствием выслушаю.

Странный человек пригладил рукой светло-русую шевелюру и тоже усмехнулся:

– Верно… Говор не позволяет… Летас Гедвилас, я профессор Вильнюсского университета. Изучаю древнюю… – Он замолчал.

Ну что же, по крайней мере, профессор.

– Историю или культуру Востока? – предположил я. Загар на лице профессора вряд ли мог быть получен в Вильнюсе или тем более у нас в Москве, где солнца не было видно уже месяца два.

– Да, историю. Я только что из командировки… Проездом через Москву. Одну любопытную рукопись… вашему вниманию.

Русский язык профессора Гедвиласа был почти безукоризненным, за исключением едва уловимого акцента и одного хронического недостатка – синтаксиса: он не мог довести до конца практически ни одного предложения.

Принявшись осторожно копаться в своей пластиковой папке, он постепенно вытащил оттуда стопку цветных фотокопий размером с большой лист бумаги, после чего разложил их веером передо мной и снова внимательно огляделся по сторонам с таким видом, будто кто-нибудь из посетителей кафе может наброситься и украсть у него это сокровище.

– Откуда это? – спросил я машинально, внимательно изучая листки глянцевой фотобумаги.

Похоже, это действительно была рукопись, причём довольно древняя: она была написана кистью на пергаменте, и витиеватые линии символов, неровно начерченные на поверхности тёмно-жёлтых листов с оборванными краями, не оставляли сомнений в географической принадлежности документа – Индия. Мне становилось всё более любопытно.

Всего в моих руках было, наверное, около двух десятков страниц. Некоторые из фотографий были сделаны не слишком качественно: строчки расплывались подчас до неузнаваемости. В тот самый момент, когда я собирался было вчитаться в слоговые знаки одной из наиболее удачно сфотографированных страниц, мой собеседник мягко вытащил стопку из моих рук и бесцеремонно положил обратно в папку.

– Откуда, вы говорите? – переспросил профессор. – На вашем сайте сказано, что вы читаете на санскрите.

– Читаю, – с некоторым недовольством согласился я. – Но этот текст написан на махараштри[1].

– Тоже верно, – улыбнулся Гедвилас.

– Послушайте… – начал я. – Что вы хотите от меня? Чтобы я помог вам перевести текст?

– Нет, что вы… – продолжал добродушно улыбаться профессор. – Я бы никогда не доверил этот текст… К тому же я уже успел ознакомиться с ним сам.

– Тогда что требуется от меня?

– Рекомендация.

– Какие же могут быть рекомендации, если вы не даёте мне рассмотреть как следует документ? Хотя бы что он собой представляет? О чём в нём речь? И где находится оригинал?

– А как по-вашему?

Я посмотрел на часы, сделал последний глоток вишнёвого сока и медленно поднялся:

– Знаете что, Летас, я не привык перебрасываться детскими прибаутками и не очень хорошо понимаю, зачем вы пригласили меня сюда. Если у вас будет ко мне конкретное предложение, попытайтесь в следующий раз сформулировать его более отчётливо. Viso labo[2].

И лишь когда я уже повернулся спиной к Странному человеку, в течение всего разговора не перестававшему мило улыбаться, он негромко произнёс мне вслед:

– Вы когда-нибудь слышали о Золотой Книге?

Я обернулся.

Час спустя мы сидели за тем же самым столиком друг напротив друга, низко склонившись над ним, как бывалые заговорщики. В прозрачных глазах профессора Гедвиласа мерцал огонёк свечки, а руки его бегали по столу, то спешно убирая фотокопии в папку, то снова извлекая их на свет.

Золотая Книга упоминается впервые – и то иносказательно – в «Ригведе», знаменитом древнеиндийском эпосе, созданном, как полагают, не менее трёх с половиной тысяч лет назад. Кто написал Книгу, неизвестно, но её якобы хранил в самом главном небесном храме на горе Меру свирепый бог Индра, после чего на этой земле поселились арии, предки современных индийцев, пришедшие откуда-то с севера. Золотая Книга, согласно представлениям современных жителей Индии, содержит в себе знание о едином боге всех людей на земле, о происхождении мира и – главное, отчего она не даёт покоя уже сотням поколений, – о судьбе всего человечества.

Эта своеобразная «история прошлого и будущего», разумеется, довольно быстро привела к распре между богами, как об этом смутно упоминает «Атхарваведа» – ещё одна более поздняя священная песнь индусов. В конце концов, междоусобные войны небожителей привели к тому, что Индра втайне от коллег забрал Золотую Книгу из храма и спрятал её в одному ему известном месте, после чего люди перестали чтить главного бога, забыли о сотворении мира, изобрели новых идолов, напридумывали мифов и вплоть до сегодняшнего дня живут в сплошных заблуждениях.

В «Махабхарате», исторически довольно позднем эпосе, о Золотой Книге сказано лишь раз и довольно глухо: судя по всему, автор не представлял себе, что конкретно в ней содержалось. Не знают деталей и другие религии нынешней Индии, однако по странному совпадению все они в своих мифах так или иначе упоминают ту же самую Золотую Книгу. В поверьях мусульман Бенгалии и долины Инда говорится, что среди священных книг, к которым ислам причисляет и Коран, и Библию, самой древней была именно Золотая Книга, принесённая на землю Адамом, первым пророком Аллаха и первым человеком. Именно из неё все люди мира когда-то впервые узнали о Всевышнем, и именно она предскажет человечеству его конец. Впоследствии Книгу потеряли, а Всевышний вынужден был транслировать знание через других пророков.

– Через Моисея, к примеру, а потом и Мухаммеда, – продолжал профессор. – Ну вы знаете… Однако индийские мусульмане уверены, что Золотая Книга – это вроде как предтеча Корана. А следовательно, это их священная книга.

– И буддисты?.. – предположил я.

– Вот-вот! – засмеялся Гедвилас. – И они туда же! Буддисты говорят о том, что Золотую Книгу хранит сам Випашьин, первый Будда, чёрный, в молочно-белом одеянии. Когда из-за неё начались распри, он спрятал Книгу от людей, потому что иначе на земле вспыхнут войны, и мир никогда не станет совершенным, не достигнет умиротворения.

– Ну об этом он мог и не беспокоиться, – заметил я.

– Но однажды Будда укажет путь к ней избранному человеку.

– Это вы? – уточнил я, но мой собеседник не слышал меня.

– Вы не поверите, – не унимался он, – но и сикхи почитают Золотую Книгу!

– Я не верю, – на всякий случай откликнулся я.

– Да-да! Хотя их религии всего четыре века, но в знаменитом Золотом Храме в индийском Амритсаре, по словам основателя сикхизма гуру Нанака, когда-то хранилась даже копия этой… И сикхи до сих пор считают, что она должна быть возвращена в их… владение.

Я отпил чаю.

– Выходит, что все считают её своей, никто её не может найти, но когда-то она, по-видимому, всё же существовала на самом деле и предсказывала нам нашу общую судьбу.

– Именно.

На улице короткий октябрьский день уже сменился быстрыми сумерками. К нам, похоже, уже несколько раз подходила официантка, но, видя наши горящие глаза, благоразумно оставляла нас в покое. Тем более что свободных столиков в кафе почти не осталось: после окончания рабочего дня здесь десантировались провинциальные подружки-красотки, ищущие лёгкой наживы, нарочито громко смеясь за кофе латте, компании студентов в шапках типа «маффин», заказывающие себе один «цезарь» на всех, и лысеющие мини-олигархи, вытянувшие на свидание своих смущённых секретарш. Все они говорили о чём угодно, только не о судьбе человечества.

А вокруг нас с литовцем в это время разворачивался настоящий параллельный мир – с золочёными статуями многоруких индуистских божеств, резким запахом ароматических курений, заклинаниями бородатых садху[3] и завораживающими звуками мриданги[4].

– Пураны! – многозначительно сообщил мне Летас Гедвилас, после того как мы пришли к общему выводу, что в индийской мифологии я полный и законченный ноль. К этому моменту он уже раз тридцать панически оглядывался по сторонам, столько же раз снимал и надевал тёмные очки, трижды переходил в запале на родной литовский язык и совершенно растерял своё первоначальное спокойствие. К тому же в продолжение беседы он жонглировал десятками терминов из ведической мифологии, от которых я всё больше впадал в замешательство.

– Я проштудировал с карандашом в руках все пураны! Да вы вообще знаете, что…

– Да, я что-то слышал о пуранах, – ответил я. Мне становилось любопытно, к чему приведёт его рассказ, и, хотя мобильный телефон, как обычно в такие минуты, звонил, не переставая, я не отвлекался от разговора с чудаковатым профессором. – Это предания индусов о происхождении людей и прочей космогонии.

– Совершенно верно! В пуранах рассказывается о сотворении мира, о рождении Солнечной системы, Земли, растений, рыб, птиц, зверей лесных и…

– И о Золотой Книге? – пытался я вывести его на прежнюю тему до того, как окончательно запутаюсь в этих растениях и лесных зверях.

– Ни слова! – сокрушённо отозвался Гедвилас. – О Золотой Книге там нет ни слова, ни в одной из восемнадцати пуран…

– Тогда с чего вам так нервничать? – поинтересовался я совершенно без интереса.

Профессор снял тёмные очки и сочувственно взглянул на меня, как будто из нас двоих законченным сумасшедшим был вовсе не он, а я.

– А что такое, по-вашему, вот это? – вдруг тихо спросил он, указывая на листки, лежавшие перед нами на столе, между двух чашек чёрного чая.

Мы оба воззрились на копию древнего манускрипта, после чего Летас движением профессионального фокусника выудил из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок:

– Это перевод рукописи, Алексей. Перевод доселе неизвестной, обнаруженной мною в Индии девятнадцатой пураны! И вы никогда не догадаетесь, о чём здесь… Сейчас я прочту вам, что написано в этом манускрипте.

Он снова, в который раз, оглянулся по сторонам и, откинувшись на спинку кресла, негромким голосом начал чтение.

Пурана № 19

Слава непреходящей Высшей душе! Всегда имеющему единый образ, всепобеждающему Вишну – слава! Слава Высшей душе, Вишну, тому, кто является причиной творения, существования и гибели мира, тому, из кого состоит мир, источнику существ!

Поклонившись Властелину миров, нерождённому, невыразимому, вечному, я расскажу то, что нет на свете сокровища более ценного, чем Золотая Книга, первая книга богов, книга начала и конца мира.

В давние времена поведал о Золотой Книге великий Отец, лотосорожденный Бхагаван, в ответ на вопросы Васа и других лучших учеников. Они рассказали это правившему на берегах реки Синдху царю Пурукутсе, он – Сарасвате, а Сарасвата – мне, и я написал Ханда-пурану. В те времена, когда Синдху, отец всех рек, начал нести свои воды, было это. Не было ни богов, ни людей, и тогда Золотая Книга была написана в храме на вершине Тёмной стороны. Состоит она из шестнадцати золотых страниц, и написана она шестнадцатью писцами Вишну, всепобедителя. И нельзя прочесть ни одной страницы, не увидев все шестнадцать, так написана была Золотая Книга, книга из чистого золота.

О том, как родилась земля, как появился мир и как мир исчезнет, – так говорит Золотая Книга. Какой быть земле и как ей умереть – так говорит Золотая Книга. Какой бог создал всех богов и людей, реки и море, наше прошлое и будущее и когда погибнет жизнь – так ещё говорит Золотая Книга. Об этом поведали ученики Бхагавана царю Пурукутсе, он – Сарасвате, а Сарасвата – мне.

Но когда Синдху потерял свои воды, тогда люди забыли Золотую Книгу, книгу мудрости. Исчезло умиротворение. И тогда царь богов на своём яростном Айравате пришёл, прилетел, забрал Книгу, взял, унёс её, спрятал так, что ни люди, ни цари, ни тысяча богов не смогут найти. Создал и сокрыл Индра, царь богов, семнадцатую, последнюю страницу Книги, чтобы быть ей веки вечные посреди моря Ушас у людей Ханда, чёрных людей в белых одеждах. И тогда пришло умиротворение.

Так рассказал эту историю великий отец, те – царю Пурукутсе, он – Сарасвате, а Сарасвата…

Он остановился.

– А Сарасвата – мне? – уточнил я. Профессор несколько мгновений смотрел на меня, не моргая.

– Мне, – хриплым шёпотом подтвердил он и, откашлявшись, пояснил: – Несколько строчек не сохранилось, текст ели мыши в течение как минимум десятка веков… Эта рукопись датируется восьмым столетием нашей эры, хотя первоисточник конечно же значительно… Можно предположить, что основную часть я истолковал правильно. В последних строках обычно идут славословия богам… Содержательные свитки сохранились превосходно.

– Ну и что? – Я силился понять, что следует из этой сказки о Золотой Книге и во что всё-таки стремится меня впутать экзальтированный литовский профессор.

– Как? Вы всё ещё не поняли? – спросил он.

– Нет. Я вообще немного бестолков, Летас, не взыщите. Давайте-ка с самого начала…

А с самого начала было так. Профессор Летас Гедвилас вот уже пятнадцать лет сидел в своём университете и изучал историю ведической цивилизации, писал книги и изредка ездил в Петербург или Варшаву на международные конференции. Так бы он и встретил свою пенсию на одном из этих научных сборищ, если бы не грант, выделенный ЮНЕСКО нескольким европейским университетам на изучение средневековых библиотек в монастырях индийского штата Кашмир. Штат этот никогда нельзя было назвать спокойным, но за последние полвека жизнь там и вовсе разладилась. Территорию Кашмира столь же упорно, сколь и безуспешно, делили между собой Индия и Пакистан, и в обстановке постоянных взрывов, террористических актов и воздушных тревог местные жители заботились о чём угодно, но только не о средневековых библиотеках. К тому же из всего Вильнюсского кампуса ехать согласился один только профессор Гедвилас, да и то лишь потому, что у него не было ни жены, ни детей, а вот страсти к изучению древних рукописей было хоть отбавляй.

Профессор попросился в Сринагар, столицу индийской части Кашмира, и получил командировку без лишних вопросов. А спустя неделю он уже сидел в овечьем тулупе и меховой шапке в самой холодной комнате самого высокогорного монастыря над рекой Занскар и, отогреваясь горьким дарджилингом[5], боролся с нагромождёнными вокруг гигантскими томами буддийских и индуистских рукописей.

Именно здесь в один из последних дней командировки на глаза ему и попался – конечно же совершенно случайно – небольшой свиток, развернув который он зацепился взглядом за слова «Золотая Книга». Вот так и вышло, что в течение тысячелетий представители всех религиозных конфессий, люди и боги, безуспешно искали то, на след чего случайно напал безвестный литовский профессор.

Дальнейшие детали рассказа господин Гедвилас счёл для меня не слишком интересными. Он, к примеру, так и не смог ответить, где сейчас находится оригинал текста пураны, копию которого я рассматривал, и известно ли о нём кому-нибудь ещё. Как удалось сфотографировать уникальную рукопись и, главное, в тени какой конкретно горы находится пресловутый монастырь – всё это Летас Гедвилас не смог объяснить, хлюпая, пил чай и вновь водружал на нос свои старомодные солнцезащитные очки в отсутствие всякого солнца.

В конце концов я решил, что вытянул из него всё, что было можно…

– Кроме одного, – добавил я. – Не очень понятно, что следует из этого текста. Ну, хорошо, допустим, мы теперь более или менее понимаем, что собой представляла эта пресловутая Золотая Книга. Нам известно количество страниц, а также прочие малозначительные выходные данные этого антикварного издания, но у нас нет ни одной зацепки относительно того, где её искать.

Летас нахмурился:

– Как вы сказали? Зацепки? Есть, Алексей. Есть такие зацепки.

– Например?

Он помялся:

– Знаете, я бы не хотел сейчас об этом.

Я снова откинулся назад:

– Слушайте, как с вами сложно! Вроде родились мы с вами в одной стране, а разговариваете вы так, как будто вы и есть царь Пурукутса. Я, честное слово, ничего не понимаю. Чего вы хотите от меня? – задал я вопрос уже в третий раз.

– Я хочу, чтобы вы поехали со мной.

– Куда?

– В Индию.

– Зачем же?

– Мы найдём Золотую Книгу и узнаем судьбу человечества.

– А почему вы сами не хотите вернуться и найти её?

– Я историк, кабинетный учёный. Умею копаться в документах и читаю старые тексты, но «в поле» я никогда… Вы толковый организатор, опытный полевой исследователь и отличный лингвист. Ваша недавняя экспедиция в Африку – замечательный научный проект. К тому же, как мне кажется, вы просто удачливый человек. Там, куда мы отправляемся, удача нам очень даже… У нас вместе всё получится.

– Да где же мы её будем искать, эту вашу Книгу?

– Этого я не могу вам сейчас… открыть.

Во мне яростно боролись два противоречивых желания. С одной стороны, профессор Гедвилас окончательно утратил в моих глазах имидж сумасшедшего и производил твёрдое впечатление психически здорового человека, которому после двух-трёх стаканов чая можно и поверить. С другой, даже если я соглашусь бросить сейчас всё и отправиться с ним на очередной край света, где гарантия, что он не будет вести себя так же странно и в дальнейшем? Солнечные очки, шпиономания и неизвестные, но явно экстраординарные подробности предстоящей экспедиции, про которые профессор ничего «не может сказать», раздражали меня уже довольно сильно, и желание немного придушить этого человека, чтобы в предсмертном хрипе он таки выдал мне тайну пресловутой Золотой Книги, совершенно точно возобладало бы в тот день. Если бы в самый последний момент он не сказал довольно резонную вещь:

– План экспедиции у меня уже составлен… Едем только вы и я. И не нервничайте, все детали проекта вы, безусловно, узнаете. Только, с вашего разрешения, уже на месте, в Дели.

Он снова улыбнулся, и во взгляде его читалась просьба. «Ну что же, в Дели так в Дели», – подумал я. И, как топ-менеджер с десятилетним стажем, спросил о последнем – о главном:

– Деньги?

– Пригодятся, – ответил профессор с подлинно прибалтийской практичностью.

СТРАНИЦА 2 САБХА-ПАРВА («О СБОРАХ»)

Отправиться посреди промозглой и тёмной московской осени в тёплые края, пусть даже в антисанитарную и сомнительно безопасную Индию, казалось мне весьма неплохой перспективой. После того как несколько месяцев назад я наконец уволился из олигархической корпорации «Омега», свободы в моей жизни стало значительно больше, и я наконец-то смог после многих лет корпоративного рабства распоряжаться собственным временем и наслаждаться личной свободой.

Конечно, до конца из цепких лап «Омеги» вырваться не удалось: акционеры продолжали использовать меня в качестве внешнего консультанта, привлекая для работы над особенно головоломными международными бизнес-проектами. Найти прямой выход на президента Восточного Тимора, победить на государственном лицензионном конкурсе в Сальвадоре, заключить сделку с местным партнёром на Маврикии или, наоборот, расстроить крупное слияние конкурентов в Малави – такими заданиями группа «Омега» продолжала бомбардировать меня с завидной регулярностью, но, в отличие от прошлых лет, сейчас я уже не обязан был соглашаться на выполнение тех или иных безумных поручений, не сидел часами в кондиционированном офисе и не отрабатывал барщины в виде бесконечных и бессрочных заседаний правления.

Вместо этого я основал консультационную фирму, привлёк несколько знакомых российских и зарубежных финансовых гигантов в качестве клиентуры, нанял на работу предприимчивых молодых приятелей, у которых отсутствие совести полностью компенсировалось энергией, бьющей через край, и занимался лично лишь теми проектами, которые были мне по душе. К тому же это давало мне возможность не спеша готовить свою докторскую диссертацию, выступать по всему миру с научными докладами и путешествовать в поисках новых приключений.

После развода с женой у меня уже не было необходимости нести бремя опеки со стороны человека, придерживающегося статичного образа жизни, однако функцию борьбы за моё пропащее здоровье частично приняла на себя моя давняя помощница Соня. Она постоянно сетовала, что все эти приключения добром не закончатся. Что на мой спутниковый телефон дозвониться трудно, а чаще всего и невозможно, ведь он древнее, чем первый спутник 1957 года. Что она прочла в журнале «Скука и жизнь» о каком-то новом экзотическом расстройстве психики, занесённом бациллами с Филиппин, и что я якобы демонстрирую весь список симптомов этого душевного недуга. Наконец, что какие-то английские ученые рассказали о найденном в джунглях Новой Гвинеи неизвестном науке гигантском грызуне, а я, Алексей Санаев, прославился только тем, что целый месяц лечился болезненными прививками от укуса этого самого грызуна, и мне даже в голову не пришло рассказать о нём журналистам.

Любое подобное заявление влекло за собой и заявление об увольнении со стороны Сони, но я недрогнувшей рукой уничтожал его в специально купленном для этой цели шредере, и всё возвращалось на круги своя.

Сумбурный рассказ о путешествии в Индию моя ассистентка, как всегда, выслушала без всякого выражения на лице.

– У вас в следующий вторник лекция в университете, – напомнила она. – Я им гарантировала, что вы придёте. Прочтите её, и после этого можете уезжать куда вашей душе угодно, билет в Индию я вам организую. И не забудьте дать мне денег – куплю вам чемодан лекарств от малярии, холеры и сальмонеллёза, ваших лучших друзей-попутчиков.

Со Странным человеком мы условились увидеться в Дели десятого ноября, ровно в полдень, у знаменитой на весь мир Железной колонны, одного из древнейших архитектурных памятников индийской столицы. Я бы, конечно, предпочёл сделать это, как все нормальные люди, в холле отеля «Шератон», за чашкой горячего шоколада, но профессор Гедвилас жил в своём мире, где никаких «Шератонов» и горячего шоколада ещё не придумали, зато существовали присыпанные снегом удалённые горные монастыри, распадающиеся в руках истлевшие рукописи, свирепые божества и тысячелетние тайны Вселенной. Так что договорились встретиться у колонны, после чего профессор сгинул и в Москве больше не объявлялся.

Соня была права – моими единственными друзьями в этой экспедиции, похоже, должны были стать тропические недуги. Пускаться в такое предприятие одному совсем не хотелось, но, видимо, такова была моя дхарма[6]. Во всяком случае, ни один из моих коллег-учёных сопровождать меня не пожелал, а так как Летас взял с меня священный обет, что я никому не расскажу о Золотой Книге, шансов увлечь ею кого-либо не представлялось никаких.

Я позвонил в Париж двум своим друзьям, с которыми мы вместе в начале этого года расследовали тайну летающих людей в Стране догонов, но они, к моему великому сожалению, не смогли присоединиться к экспедиции. Профессор Оливье Лабесс застрял где-то в Экваториальной Гвинее, изучая прошлое и настоящее затерянного мира африканских пигмеев, и его ассистент не представлял себе даты его возвращения даже приблизительно. Другой наш коллега, профессор Жан-Мари Брезе, вот уже два месяца торчал глубоко под землёй, работая в команде европейских учёных по запуску Большого адронного коллайдера. Беседовать с внешним миром он мог только по скайпу, и голос его при этом звучал довольно-таки глухо:

– Я поехать не смогу, Алексей. Прошу прощения. Я здесь на контракте. От моей работы зависит оборона страны.

– От кого? – прокричал я в микрофон.

– От другой страны, – был ответ.

Я заручился обещанием Жана-Мари, что он напишет предисловие к моему роману «Уругуру», как только я успешно отдам концы где-нибудь между Бомбеем и Пуной, и он повесил трубку, не подозревая, что нечто вроде этого в самом скором времени и случится.

Если бы я знал о целях экспедиции чуть больше, я бы, конечно, нашёл нужных людей нам в помощь. В научной среде у меня было много друзей, в том числе и среди тех, кто любил и знал Индию. Однако я находился в глупом положении, поскольку не мог толком ответить ни на один вопрос о поездке, как и вообще о главном объекте поисков – Золотой Книге. В результате стало понятно, что ехать действительно придётся одному, доверив свою судьбу малознакомому представителю литовского научного сообщества.

Учёные – очень специфический народ. Среди них, конечно, попадаются умные и глупые, злобные и добродушные, весельчаки и угрюмые личности. Однако внешность стирает все различия. В научной среде, как и в кругах богемы, чем менее адекватным выглядит человек, тем большее он вызывает уважение у коллег по цеху и студенческой аудитории.

К примеру, в мире бизнеса на деловое мероприятие, вроде конференции «Тяжпром-2009», принято приходить в костюмах и при галстуке. Человека просто не пустят в конференц-зал, если его рубашка будет расстёгнута до пупа или если брюки надеты задом наперёд, так что непонятно, это он голову повернул назад или так оно и было.

В научном сообществе все эти милые экстравагантные шалости в порядке вещей. На международном симпозиуме физиков-ядерщиков можно встретить людей, лица которых полностью покрыты густой растительностью и место расположения глаз можно узнать только по роговым очкам, что примотаны к уху бечёвкой из-за потери одной из дужек. Обладатель Государственной премии по энтомологии круглый год в течение многих лет расхаживает по улице и в помещении в одной и той же чёрной кожаной куртке, снимая её, лишь когда этого никто не видит, а быть может, и никогда. Жара ли, мороз за тридцать, лето или зима – куртка всегда на нём, и никто вокруг ничуть не удивляется. Поблизости сидит нобелевский лауреат откуда-нибудь из Дании – на нём надет африканский наряд вроде пончо, раскрашенный во все цвета саванны, и шляпа с кисточкой. И тоже никто из знакомых не говорит ему: «Ой! Что это ты сегодня так вырядился?»

На одном из моих лингвистических семинаров в первом ряду слушателей сел доктор наук, и одно стекло в его очках было ярко-жёлтым, а второе обычным. Я никогда раньше не видел таких очков. Он смотрел на меня, не мигая, в течение двух часов. Так я, честно признаться, с трудом закончил доклад, и с трибуны меня уводили под руки. А поговоришь с ним – чрезвычайно милый, обаятельный человек, очень грамотный учёный. Но ему ведь не задашь вопроса: «Почему так?»

В другом университете меня испугали конвульсии лица одного из восходящих светил отечественной истории. Молодой человек сидел себе и спокойно слушал выступления, но каждые тридцать – сорок секунд морщился, да так сильно, что я решил было немедленно вызвать «скорую», если бы не сидящий рядом коллега, который остановил меня и объяснил, что с ним всегда так и никто не обижается – все привыкли. Так вот я хочу сказать, что за все годы работы в сфере бизнеса я не видел ни одного из таких людей, какие попадаются на одной отдельно взятой научной конференции.

Наученный этим горьким опытом, я старался меньше обращать внимания на странности окружающих и даже безуспешно пытался затеряться в толпе коллег. Но мне это не удавалось: всякий раз подводили выбритое лицо или белая рубашка, отглаженные брюки или два одинаковых ботинка, которые я упорно надевал, игнорируя научные традиции. Наконец, моё прозрение наступило в тот день, когда я присутствовал в качестве докладчика на одной из конференций по типологическому языкознанию в Московском университете. Докладчик докладывал доклад, мой выход был следующим, я напряжённо вчитывался в текст своего выступления, как вдруг за моей спиной раздался громкий женский голос: одна из слушательниц завела беседу со своей соседкой, полностью игнорируя происходящее вокруг.

В зале никто не шелохнулся, хотя голос с третьего ряда явно перекрывал докладчика. Сам выступающий продолжал вещать как ни в чём не бывало. Движимый элементарной вежливостью, я обернулся и тихо сказал:

– Простите, вы не могли бы уважать людей и орать немного потише? Разве вы не слышите, что человек выступает?

– Как вам не стыдно, Алексей Владимирович, – укоризненно ответила мне её соседка, – Ведь она вообще ничего не слышит!

Исходя из этих воспоминаний, я пытался определить, к какой категории людей относится Летас Гедвилас, мой неожиданный партнёр по поискам Золотой Книги. Вообще-то в Литве живут толковые люди, да и на встрече со мной профессор производил вполне здоровое впечатление. Однако я на всякий случай нашёл в Интернете телефон Вильнюсского университета и позвонил туда, чтобы навести справки о профессоре и, быть может, поговорить с ним ещё разок.

И как гром среди ясного неба прозвучал для меня ответ вежливой секретарши:

– Профессор Гедвилас у нас больше не работает.

– С какого времени? – Я вскочил из-за стола.

– Я не очень хорошо по-русски… – замялась девушка.

– С какого времени? – переспросил я по-литовски.

– Уже два месяца.

– А что с ним такое случилось? – изумлённо поинтересовался я.

– Профессор уволился по состоянию здоровья и уехал лечиться в Европу.

– А как же грант на исследования в Индии?

– Никаких грантов на исследования наша кафедра не получала…

Вот это новость! Два месяца? Я опустился обратно в кресло. Теперь я уже и вовсе ничего не понимал. Ведь мы встречались с ним всего пять дней назад, и, по его словам, он возвращался к себе домой в Вильнюс. И потом, раз не было никакого гранта, значит, он ездил на какие-то другие средства… Профессор, похоже, оказался не прост: надул всех по кругу. Хорошо ещё, что не выманил у меня денег.

Хотя стоп: он ведь и не просил денег. И ничего другого он тоже не просил, кроме, собственно, одного – отправиться с ним в Индию на поиски Золотой Книги. Если это уловка, то со слишком уж далёким прицелом. Мне, естественно, представилось, как группа воров-домушников во главе с Летасом Гедвиласом, изящно выманив меня в далёкую Индию, пробирается через соседский балкон, чтобы обчистить мою квартиру. Однако был ли смысл городить всю эту историю с Золотой Книгой только для того, чтобы украсть аквариум с сомом и коллекцию племенных шапок – самое ценное, что можно найти у меня дома? Тоже вряд ли.

Следовательно, решил я, Гедвилас ведёт игру не со мной, а с собственным научным иститутом, а значит, искать его нужно не на лечении в Европе, а именно в Индии. Причём, скорее всего, он уже давно там. Искать, найти и вытрясти наконец всё, что он знает об этой Золотой Книге.

За оставшиеся до отъезда несколько дней мне нужно было только подчистить все «хвосты» своих бизнес-проектов, настрелять из Интернета сотню мегабайтов материала о пуранах, мифологии, древних и современных религиозных течениях Индии (о Золотой Книге, как и ожидалось, не нашёл практически ничего) и вновь взять в аренду свой привычный спутниковый «Иридиум».

– Может, купите уже насовсем? – спросил меня менеджер компании, выписывая чек. – Лучше, чем каждые два-три месяца-то арендовать.

– Да я не знаю, вернусь ли, – пожал я плечами, проверяя рабочее состояние телефона. – А если сгину, арендовать выйдет дешевле. Сэкономлю деньги.

– Логично, – без лишних споров согласился менеджер.

Я совершенно не представлял себе, что с собой брать. Было не ясно, куда, на какой срок и с какой целью предстоит отправиться – на север Индии, где сейчас лютая зима, или на юг, где как раз начался жаркий и сухой сезон. Придётся ли сражаться с дикарями или устанавливать палатку в базовом лагере на склоне Джомолунгмы? А может, спасаться от бенгальского тигра во влажном Сундарбане[7] или тащиться по раскалённой пустыне Гуджарата[8] на обречённом, а потому совершенно спокойном верблюде?

В конце концов, я поступил глупее всего, бросив в чемодан из одежды лишь непромокаемую ветровку, две пары прочных светлых брюк и два свитера, которые точно не спасут от гималайских холодов и так же точно станут обузой где-нибудь в тропическом Бангалоре. Кроме этого я упаковал обычный набор исследовательского снаряжения, включая целую коллекцию фотообъективов, бинокль, надёжный диктофон, компас, ночные инфракрасные очки, верёвки и крюки, из-за которых таможенники всего мира норовят уложить меня на пол как законченного террориста, мощный фонарь, солнечную мини-панель для зарядки аккумуляторов и походный нож с сотней лезвий, из которых, впрочем, девяносто восемь мне никогда не пригодятся в жизни.

Ну и, конечно, я взял с собой солидный запас твёрдых и жидких лекарств, бьющих преимущественно по пищеварительной системе. Соня раскопала где-то на просторах глобальной Сети обширный список экзотических кишечных заболеваний, которые потенциальный гость Индии имеет возможность заработать. Это был добротный, длинный список, составленный на совесть и совершенно необходимый любому туристу, прибывающему в Дели в поисках сокровищ. Закончив перечислять сочные названия, в то время как я сортировал лекарства, сваленные на стол в моём офисе, Соня провидчески произнесла:

– Как бы вам не подохнуть там.

Но я логично рассудил, что если уж я не пропал в тех переделках, которые удавалось пережить до этого дня, то сейчас мне и подавно ничего не грозит. Нужно всего лишь покопаться в архивах и найти семнадцать страниц древней рукописи. Шоколад, сухари и рисовые лепёшки должны были помочь мне избежать бесславной участи. Правда, опытом проверено, что шоколад в любом походе очень быстро теряет свой вид и оригинальную консистенцию, смешиваясь с окружающей его фольгой и пачкая при этом всё вокруг, а лепёшки становятся из сухих абсолютно твёрдыми и идут только на корм подвижному составу, да и то после того, как их подержат в воде два дня, а лучше неделю. Но сейчас я пытался не думать о недостатках своего снаряжения.

Сам вид и запах всех этих вещей, как всегда, привёл меня в состояние воодушевления, я предвкушал самое высшее из всех удовольствий – познание мира. Ничего нет на свете более захватывающего! Наверно, прав был друг мой Арама из глубин африканской Страны догонов: смысл жизни в том, чтобы познать мир во всех его проявлениях. Познакомиться с людьми, прочитать книги, увидеть чудеса природы, узнать вкус рамбутана[9], побывать на морском дне и ощутить свободный полёт… Ну разве не ради этого, в конце концов, мы пытаемся заработать все деньги мира? Не для этого ли мы теряем лучшие годы жизни в офисных этажерках, в трёхкольцовых пробках гигантского мегаполиса, в неуютных переговорных комнатах с одинаковыми стеклянными столами? Те, кто говорит, что не любит путешествовать, просто никогда не пробовали этого по-настоящему. В этом я совершенно уверен.

Мне осталось получить только индийскую визу, и мои контакты в МИДе, как всегда, сделали своё дело – все прошло быстро и чётко. Всё-таки высшее образование в МГИМО, пусть и, по большому счёту, бестолковое и бесполезное, имеет свои плюсы. Мне нужно было только явиться лично в посольство, где улыбчивый молодой индус выдал мне мой паспорт с готовой нарядной визой на три месяца, спросил меня, куда я направляюсь («Дели»), и заставил расписаться в древнем, как сама индийская цивилизация, журнале посещений.

А когда я выполнил эту священную формальность, спустился по ступенькам посольства и окунулся в промозглый московский воздух, кто-то легонько тронул меня за плечо. На крыльце стоял хмурый пожилой индус с седыми усами. Он не спеша курил и по-отечески смотрел на меня сверху вниз.

– Желаю вам успеха, мистер Санаев, – по-английски сказал он, забавно закругляя все твёрдые согласные звуки. – Только помните один совет. – Я вопросительно воззрился на него. – Если вы дорожите своей жизнью, никогда и ни за что на свете не соглашайтесь ехать на остров Сентинель.

Индиец метко бросил окурок в урну и скрылся за дверью.

СТРАНИЦА 3 АНУШАСАНА-ПАРВА («О ПРЕДПИСАНИИ»)

В своё время я уже бывал в Индии, и не раз, но страна неизменно производила на меня чрезвычайно сильное впечатление. Впервые я попал сюда лет пять назад, отправившись в путешествие по основным туристическим меккам древнего Индостана. Мне предстояло посетить Джайпур, Агру, Удайпур и другие культовые города, о которых слышал любой из нас, но не представляет практически никто.

В Джайпур я прибыл благодушным, наполненным любопытством и предвкушением приторно-сладкой восточной сказки. Всё изменила, как всегда, действительность.

Когда мы доехали до дворца махараджи, я ещё ничего не подозревал. Но после его осмотра, а также знакомства со средневековой обсерваторией, носящей очаровательное название Джантар-Мантар, я вышел к сопровождающему меня местному водителю и попросил его подождать меня на стоянке часа два, пока я прогуляюсь по городу.

– Пока вы что? – переспросил водитель, на глазах бледнея. – Погуляете?!

– Ну да, – ответил я. – Хочу по городу пройтись. Что-нибудь смущает?

– Нет, прошу вас, – взмолился водитель. – Не делайте этого. В этом городе нельзя гулять!

Глупости! В любом городе можно гулять. Я гулял во всех странах и на всех континентах, и ничего мне не сделалось. Только вот в большом индийском городе я не бывал никогда…

Повсюду смрад и смог. Тротуаров нет. Проезжая часть захвачена велорикшами, ослами и влекомыми ими телегами и пронзительно гудящими доисторическими автомобилями. Свободные сантиметры площади оккупирует миллиард пешеходов с грудными детьми и – реже – без них.

Животные лежат, стоят, идут, бегут сломя голову, живут и умирают на вашем пути. Удивительно богат животный мир индийских городов. Козы пасутся на живописных кучах уличного мусора, сопровождаемые тысячами голубей и кур. Коровы бредут поперёк улиц и ложатся в тени на асфальт шоссе, создавая пробки и не реагируя на непосредственную близость автомобилей. По ажурным крышам средневековых домов из розового кирпича скачут обезьяны, а в небе проносятся стаи ярко-лазоревых попугаев. Ослы, верблюды, лошади, собаки и крысы дополняют этот зоопарк, в котором, на мой взгляд, вполне бы хватило одних людей.

Потому что таких людей не найти больше нигде. Любой участок асфальта, по которому не ездит транспорт, используется в качестве жилища. Люди спят под открытым небом, под дерюгой и банановым листом. Они делают навес под бетонным забором и забираются под него всей семьёй, с десятком чумазых малышей, которые никогда не видели чистой воды. Искалеченные, больные, абсолютно голые – все герои Апокалипсиса встретятся вам на улицах индийских городов. Всё это сопровождается безумным шумом и суетой, потому что все обочины заняты импровизированным рынком, на котором торгуют примитивными товарами.

Безусловно, это очень интересное зрелище. Это какой-то совершенно другой мир, от которого до улиц европейских городов далеко, как до Луны. Однако гулять в такой атмосфере совершенно невозможно. Во-первых, на белого человека обращают внимание все. Во-вторых, обратив его, они уже не отстанут и как минимум захотят прикоснуться пальцем.

Когда тебя касаются пальцем один-два прокажённых, это ещё можно стерпеть на грани обморока. Когда их набираются сотни, начинаешь жалеть, что появился на свет. К тому же, прикоснувшись, они не считают свою миссию выполненной, а начинают мечтать о том, чтобы что-нибудь заполучить. В результате нахождение на улице индийского города для европейского туриста – это постоянная борьба за выживание, борьба с детьми и взрослыми, которым вообще нечего терять.

Впрочем, сейчас я был уже значительно лучше подготовлен, поэтому не удивился толпе агрессивных таксистов, бросившихся к моему чемодану, как только я вышел из закрытой зоны аэропорта имени Индиры Ганди в Дели. Я закрыл багаж собственным телом, определил в толпе наименее чумазого субъекта и через каких-нибудь пять – десять минут рукопашного боя уже находился на заднем сиденье допотопного «марути» на пути в отель «Шератон».

В тот день я предусмотрительно не пошёл разгуливать по городу, чтобы не впасть в культурный шок. Встреча с Летасом у меня была назначена на следующее утро, и оставшееся время я решил потратить на размышления о вещах, которые не давали мне покоя.

Поэтому я направился на крышу отеля, где расположен открытый бассейн, заказал себе стакан лаймового сока со льдом, сделал несколько телефонных звонков в Москву и удобно устроился в шезлонге.

А рядом со мной, в соседнем шезлонге, столь же удобно устроился Андрей Гурьев, мой давний друг и коллега из Москвы, вот уже целый год работающий в Индии, и на фоне дочерна загорелого лица ярко выделялись его светлые глаза. Я позвонил ему перед вылетом в Дели, предложил встретиться через несколько часов, и он, нисколько не удивляясь, без звука согласился.

Гурьева вообще трудно было чем-либо удивить. Он всего на пару лет старше меня, но, будучи в возрасте Христа, сумел накопить гигантский опыт в самых различных областях жизни. Лет двадцать назад мы познакомились с ним в пионерском лагере, где он поражал всех фотографической памятью, эрудицией и редким умением произносить великолепные шутки с мрачным выражением на лице. Волею трудной судьбы эмигранта Андрей закончил московскую школу, Вашингтонский университет, сделал неплохую карьеру в Государственном департаменте Соединённых Штатов, где его убеждённо считали русским шпионом, а затем вернулся в Россию, где его продолжали считать шпионом, но теперь уже американским.

Любое дело он доводил до совершенства, занимаясь им методично двадцать четыре часа в сутки и не имея ровным счетом никакой личной жизни. Он создал в Москве собственный бизнес – небольшую компанию по торговле VIP-сувенирами из тех, что каждый из нас неизбежно и помимо воли получает к Новому году, – и лично объезжал крупные корпорации в поисках высокопоставленной клиентуры. Именно так мы и встретились с ним вновь, когда акционерам компании, в которой я имел удовольствие работать вице-президентом, потребовались антикварные книжные издания для адресных подарков неназванным, а потому широко известным государственным чиновникам.

Уже тогда Андрею было известно всё – и всё было распланировано заранее. Он смотрел на меня своими холодными, немигающими глазами, выслушивал заказ и коротко бросал что-нибудь вроде:

– Не подходит.

– Почему? – неприятно удивлялся я.

– Потому что человек, о котором мы говорим, Сергей Анатольевич, абсолютно безразличен к антикварным книгам. Передарит кому-нибудь в лучшем случае, а в худшем продаст в букинистический магазин – деньги ему пригодятся: его новая любовница, которую он завёл месяц назад, двадцати трёх лет от роду. Но есть у него и другая страсть: холодное и огнестрельное оружие времён Гражданской войны, причём желательно наградное. Вот у меня имеется на примете маузер командарма Корка, его и подарите. Товарищ замминистра будет вам очень признателен.

Каким образом молодому бизнесмену удалось в течение буквально нескольких лет познакомиться со всем составом аппарата правительства, верхушкой министерств и депутатским корпусом, Андрей никогда не рассказывал, а я на всякий случай не спрашивал. В любом случае, бизнес его вполне процветал, а сам Гурьев успешно расширял связи в московской тусовке олигархов, слуг народа и деятелей шоу-бизнеса – благо это всё и есть одна и та же тусовка.

Перед мировым финансовым кризисом 2008 года Андрею удалось выгодно продать свою компанию коллегам из государственного сектора, о чём я узнал, когда он – как всегда, без приглашения – заявился ко мне в офис, миновав пост охраны с помощью какого-то очередного удостоверения, и сообщил без лишних разговоров, что уезжает жить в Дели.

– Буду работать заместителем российского торгпреда в Индии. Денег я уже заработал, теперь хотел бы немного Родине послужить, – сказал он без тени улыбки.

– Андрей, – торжественно ответил я на этот выпад в сторону моей родной страны, – тебя обманули! Такого, как ты, не могут назначить на дипломатическую службу, да ещё и столь ответственную. Ты же американский разведчик, об этом в Москве знает любая собака.

– Ну, тогда кто-нибудь из этих собак мог бы сообщить о своих подозрениях в министерство, потому что там только что вышел приказ о моём назначении. Я уже сдал свою квартиру в аренду бездетной семье бизнесмена из Гамбурга, продал всю собственность и отправляюсь в Дели сегодняшним вечерним рейсом.

После его отъезда мы стали перезваниваться реже, хотя исключительно пунктуальный Андрей неизменно напоминал о себе в день моего рождения и в новогодний вечер. Ему глухо завидовали все наши общие знакомые: Россию сотрясал кризис, а Гурьев, собака, сидел себе в тёплом дипломатическом представительстве, фактически руководя его работой при живом торгпреде – человеке более чем пенсионного возраста, ездил на выходные кататься на водных лыжах на океан или бродить по Гималаям и высылал нам оттуда издевательские, режущие глаз солнечным светом почтовые открытки с лаконичными подписями, типа «Ушёл от акулы» или «Чуть не умер от горной болезни».

В Москве о Гурьеве продолжали ходить легенды. Некоторые утверждали, что он – незаконнорожденный племянник одного из российских президентов, только непонятно которого именно, и поэтому-то у него всё так получается шутя. Другие считали, что президенты тут ни при чём, а успех его объясняется поразительным талантом умножать в уме четырёхзначные числа. Но все сходились на том, что у Андрея есть какая-то тайна.

Говорили, что он перенёс на ногах свиной грипп и выучил за три месяца хинди. Судачили, что именно он сыграл ключевую роль в подписании миллиардного российско-индийского контракта на поставку вооружений, организовал громкую пиар-акцию по демонстрационному полёту президента Индии на российском истребителе и вообще совершал чудеса на дипломатической работе. И всё это несмотря на то, что оставался он, по единодушному мнению знавших его людей, агентом не менее шестнадцати разведок.

Именно такой человек и был мне нужен теперь, чтобы дать дельный совет по поводу истории с Золотой Книгой и загадочным предостережением сотрудника индийского посольства. Поэтому я, не колеблясь и не вспоминая об обещании, данном профессору Гедвиласу, рассказал ему обо всех деталях произошедших событий и обо всех своих впечатлениях от знакомства с литовцем, описав в подробностях и свой загадочный разговор с кафедрой Вильнюсского университета.

Андрей выслушал не перебивая, потом, будучи человеком чрезвычайно обстоятельным, заставил повторить всё то же самое во второй раз. Наконец он откинулся на спинку шезлонга, сощурился от яркого солнца и заговорил. Как выяснилось, моя история его совершенно не удивила – уже от одного этого у меня стало значительно спокойнее на душе.

– Пахнет разводкой, Санаев, – сказал он. – Давай-ка для начала проанализируем поведение этого любопытного персонажа.

– Ну давай, – ответил я. Как будто я сам его уже десяток раз не анализировал!

– Он ходит в тёмных очках и озирается по сторонам каждые две минуты. Почему же?

– Боится, что у него украдут фотокопии текста его бесценной пураны, – предположил я. – Ты ведь понимаешь, что он на ней головой двинулся.

– А что, разве нельзя было наделать ещё десяток копий этой пураны? Да и потом, я уверен, он уже этот текст наизусть выучил. Раз уж ты его запомнил с двух раз, человек со средним объёмом мозга запомнит и подавно.

Я пропустил эту реплику мимо ушей.

– Он только что приехал из Индии и не успел сделать никаких копий.

– Вряд ли. Человек всегда позаботится о дубликате, если настолько ценит документ. К тому же, если честно, я серьёзно подозреваю, что у этого литовского психопата есть и оригинал манускрипта.

– С чего бы?

– Ну, он же не стал рассказывать тебе, где он его раздобыл. А было наверняка так: раздобыл, стащил, сделал копию, а оригинал спрятал где-нибудь.

– Где? В Москве? В Вильнюсе?

– Да нет… – Андрей подождал, пока мимо нас пройдёт официант. – Скорее всего, здесь и спрятал, в Индии. Он не стал бы рисковать, переправляя ценнейшую древнюю рукопись через границу. Точно так же, как не стал бы оставлять её в монастыре, где на текст о Золотой Книге может наткнуться любой другой исследователь.

– Тогда, собственно, если рукопись пураны надёжно спрятана и он сделал несколько копий, чего ему бояться?

– Все очень просто, – пожал плечами заместитель торгпреда. – Он боится слежки, боится за свою жизнь. И судя по тому, что тебе сказал человек в посольстве, боится не напрасно. Индусы прекрасно знают и о Летасе, и о том, что он планирует делать. И даже более того: они знают нечто большее, чем мы с тобой, – они знают об острове Сентинель.

Гурьев многозначительно замолчал и выдержал длительную театральную паузу, глядя на меня, как всегда, совершенно серьёзно.

Когда-то это название попадалось мне в Интернете. Но чем славен Сентинель, я уже не мог припомнить, а после достопамятного разговора с сотрудником индийского посольства моего времени хватило лишь на то, чтобы распечатать в офисе спутниковую карту этого крошечного тропического острова, которая, впрочем, мне ровным счётом ничего не сказала. Поэтому я выразил надежду, что торговые интересы России наверняка заносили туда хотя бы Андрея.

– Да нет, – пожал он плечами. – Не скажу, чтобы у нашей родины были какие-то коммерческие интересы к Андаманским островам… Важно другое: остров Сентинель является последним в мире клочком суши, куда никогда не ступала нога белого человека.

Предвкушая долгий рассказ, я подозвал смуглого официанта и вежливо попросил новый стакан сока.

– И если я ещё раз почувствую, – совершенно спокойно добавил Гурьев тоном опытного колониального экзекутора, – что ты вместо лайма выжал в стакан лимон и подсыпал сахара, я вырву тебе глаза.

– Конечно, сэр, – пролепетал несчастный парень, после чего, скажу сразу, отношение ко мне в отеле «Шератон» изменилось кардинально и навсегда. И вот именно в этот момент Андрей Гурьев впервые за время нашей встречи улыбнулся мне – тепло так, по-дружески.

Остров Сентинель лежит чуть поодаль от основной цепочки Андаманских островов, протянувшихся с севера на юг в самом центре огромного Бенгальского залива, почти посередине между Индией и Бирмой. Из-за своей удалённости от обоих этих берегов Андаманские острова с древности были лишены сомнительных радостей вражеских нашествий, трансконтинентальной торговли и религиозных войн и оставались предоставленными самим себе, со своей густой тропической растительностью, белоснежными пляжами и бесчисленными коралловыми рифами, из-за которых корабли здесь чаще можно было видеть терпящими бедствие, чем швартующимися у причалов. Собственно говоря, и причалов-то никаких на Андаманах никогда не было.

На островах тысячелетиями жили удивительные люди, так не похожие на монголоидов Бирмы и смуглых большеглазых индусов. Люди эти были маленького роста – взрослый мужчина редко достигал 170 сантиметров, – с иссиня-чёрной кожей и ярко выраженными негроидными чертами лица и соответствующим строением тела. Они не знали способов разведения огня, не занимались сельским хозяйством и не умели отливать металлы.

Кроме того, они отличались редкой воинственностью. Команды кораблей, севших на рифы у андаманских берегов, практически не имели шансов спастись: аборигены не желали вступать ни в какие отношения с чужаками. Это стало для мореплавателей ещё одной причиной обходить Андаманские острова стороной во время странствий по Индийскому океану. Да и для чего были Андаманы великим империям прошлого? Ни о каких богатствах или полезных ископаемых в этих землях ничего известно не было.

Карта Андаманских островов

Среди арабских купцов Средневековья, правда, ходили тёмные слухи о каком-то древнем сокровище жителей Андаманских островов. Персидский мореход и купец десятого века Бузург ибн-Шахрияр писал о нём в своей книге «Чудеса Индии»:

«В Андамане есть большой Золотой Храм. В нем находится чёрная каменная гробница, которую особенно почитают туземцы, они и этот золотой храм возвели из благоговения к ней. Жители островов ездят на поклонение к этой гробнице. Они называют ее могилой Сулеймана, сына Давида, – мир им обоим! Сулейман будто просил Всемогущего и Великого Бога поместить его могилу и его богатство в такое место, где люди нашего времени не могли бы их найти. Аллах всевышний избрал для этого Андаман и поместил туда могилу и богатство Сулеймана. Только кто из людей увидит это сокровище – он сразу заснёт замертво. Потому, наверно, никто из побывавших на том острове не возвращался к нам назад. Я слышал от одного путешественника, ездившего в Страны Золота, будто он видел там человека, который когда-то попал в Андаман с другими моряками. Все его товарищи заснули, и островитяне съели их; спасся только он один, от него-то и дошел до нас этот рассказ».

Однако даже сомнительное сокровище царя Соломона, который, конечно, знать не знал ни о каких Андаманских островах, не привлекало сюда мореплавателей, опасающихся отравленных стрел чернокожих туземцев. И только в XIX веке непобедимый молох Британской империи сделал то, что не под силу было империям Индии и Индокитая в течение тысячелетий. В 1858 году на острове Большой Андаман высадились английские войска, и сопротивление аборигенов было быстро сломлено. Острова стали для империи местом ссылки наиболее опасных преступников – вроде тех личностей, что упорно рисовали повсюду «знак четырёх» в одноимённом рассказе Артура Конан Дойла, что их в конечном счёте и погубило.

То, что не уничтожили нарезные ружья, довершили эпидемии. К концу девятнадцатого столетия население Андаманских островов практически вымерло от пневмонии, сифилиса и даже простого насморка, которого здесь до прихода европейцев, разумеется, не знали. С 1864 по 1870 год на островах родилось всего сто пятьдесят детей, и ни один из них не пережил возраста двух лет.

Спаслись только те, кто полностью изолировал себя от контактов с белыми людьми. На крайнем юге архипелага племя онге до сих пор насчитывает несколько сотен человек. На острове Большой Андаман, в дремучих джунглях на западном побережье, племя джарава до недавнего времени убивало всякого чужеземца, посягнувшего на их землю. Вплоть до 1990-х годов двадцатого столетия в год не менее десятка индийских переселенцев погибало от стрел джарава. Однако и эти племена были постепенно цивилизованы – на сегодняшний день онге уже работают портовыми грузчиками и уборщиками в домах индийских иммигрантов, а немногочисленные джарава полностью зависят от продовольственных подачек островных властей.

А вот Золотого Храма царя Соломона так и не нашли. Да и как могли построить его туземцы, никогда не знавшие каменной кладки и жившие до прихода англичан в хижинах из банановых листьев? На острове Большой Андаман не было найдено даже святилищ, в которых аборигены могли бы поклоняться своим богам. А ведь за полтора века европейского присутствия здесь был изучен каждый клочок земли.

Каждый – кроме острова Сентинель. В 1867 году индийский торговый фрегат «Ниневия» налетел на рифы возле северной оконечности острова. До этого об острове почти ничего не было известно. Команда по счастливой случайности спаслась, подхваченная проходившим мимо бригом, и выжившие смогли рассказать о нападении на них обнажённых туземцев, вооружённых луками. Нападавшие издавали страшные звуки и атаковали без всяких предварительных переговоров. Прибывший вскоре к острову английский военный катер, однако, никаких туземцев не обнаружил, а высаживаться на остров англичане не решились.

Ещё через тридцать лет индусский каторжник бежал с плантации на острове Большой Андаман и, проплыв на лодчонке около тридцати километров, добрался до Сентинеля. Спустя несколько дней поисковой отряд обнаружил его тело на песчаном берегу острова: пронзенное стрелами, с перерезанным горлом. Никаких следов людей поблизости не было. После этого происшествия остров был забыт почти на столетие.

Попытки проникнуть на Сентинель вновь возобновились лишь в семидесятые годы прошлого века, когда индийские журналисты и антропологи получили добро администрации Андаманских островов на проведение исследований последнего уголка нетронутого цивилизацией мира. Почти двадцать лет сотрудники местной администрации, полицейские, учёные и даже съёмочные группы появлялись у берегов острова и бросали в воду кокосовые орехи в надежде установить дружеский контакт с населением. Местные жители, голые, но вооружённые луками и топорами, выбирали из воды подарки, но в пришельцев продолжали стрелять с завидной меткостью.

– В конце концов, – закончил Андрей, когда солнце перед нашими глазами уже ушло в тяжёлую полосу смога, висевшую над городом, – индийское правительство решило прекратить всякие попытки завязать общение с сентинельцами. Было выпущено постановление, строго запрещающее приближаться к острову, и Сентинель остаётся фактически законсервированным уголком каменного века. Правительство очень боялось, что жуткое цунами 2004 года могло смыть всех туземцев в море и уничтожить на острове всякую жизнь. Однако посланный на разведку вертолёт вернулся с утешительными новостями: при облёте острова он был осыпан градом отравленных стрел…

– Занятно, – откликнулся я. – Но какое всё это может иметь отношение к Золотой Книге?

– Никакого, – вздохнул Андрей. – Я лично здесь никакой связи пока не вижу, за исключением этого странного случая в посольстве. А профессор об Андаманских островах упоминал?

– Ни разу. Логичнее было бы предположить, что Книгу стоит искать где-то в монастырях Северной Индии, в горах Гиндукуша, где он обнаружил свою рукопись. При чём здесь Андаманские острова, где не то чтобы индуистской культуры, а даже письменности никакой не было? И уж тем более на острове Сентинель, где нога цивилизованного человека если и ступала, то только в последний раз…

– Да, непонятно… – задумчиво согласился Гурьев. – Обнажённые туземцы вряд ли расскажут нам что-то новое о Золотой Книге. А вот поведение типа из посольства крайне подозрительно. Выходит, что твой Гедвилас кому-то серьёзно перебежал дорогу во время своих индийских приключений, и боится он именно индусов. Если ты всё правильно понял, вариантов два: либо индийское правительство что-то подозревает и решило действовать через посольство, либо это частная инициатива кого-то из посольских дипломатов. При желании, конечно, можно позвонить в Москву, нашим с тобой мидовским друзьям, и выяснить имя этого твоего знакомца. Но что нам это даст? Ну скажем, зовут его Шри Викрам Симха Рао, и что с того?

Я покачал головой:

– Если за моим седоусым стоит правительство, мне бы в жизни не выдали визу. И уж тем более теперь не пустят на Андаманские острова.

– Да, пожалуй, ты прав, – подытожил Гурьев. – И это очень легко проверить. Я тебе советую, когда завтра ты увидишься с Гедвиласом, ни о чём ему не рассказывать. Возможно, всё станет ясно после его повествования – ведь он вынужден будет открыть тебе все карты и сказать, куда именно нужно ехать. И если ты обнаружишь, что речь действительно идёт об Андаманах, тогда мы довольно быстро выясним, кому наступил на ногу наш профессор. Для поездки иностранцев на острова сейчас нужно особое разрешение Министерства внутренних дел. Его можно получить на месте, в главном городе островов Порт-Блэр, но лучше сделать это здесь, в Дели: если тебе в нём откажут, значит, можно сразу же паковать вещи и делать ноги обратно в Москву. В конфликте с четырьмя львами[10] я тебе не помощник. Если же пропуск будет получен, значит, с профессором конфликтуют некие частные лица или организации. Что тоже, скажу я тебе, в этой стране не подарок.

Так мы и решили поступить тем вечером, а наутро произошла странная вещь. Даже, в общем-то, целая череда странных вещей. И самым необычайным было даже не то, что профессор Гедвилас так и не появился в условленном месте встречи: на территории знаменитого делийского комплекса Кутб-Минар, у Железной колонны царя Чандрагупты. Больше всего удивило то, что, когда я от скуки, прождав его на всё усиливающейся жаре больше часа, принялся изучать эту самую колонну, сиротливо стоящую за невысоким ограждением, и единственную шестистрочную надпись на санскрите, которой она была украшена ещё в V веке, мой взгляд неожиданно уловил у самого её основания небольшую, но очень свежую надпись, спешно вырезанную чем-то острым на тёмном матовом металле. И вряд ли её могли сделать в честь царя Чандрагупты в V веке, потому что нацарапана она была на чистом русском языке и гласила только одно:

«Возвращайтесь. Иначе смерть».

СТРАНИЦА 4 СТРИ-ПАРВА («О ЖЁНАХ»)

Гурьев застрял на какой-то встрече с индийскими металлургами и даже не стал слушать мой возбуждённый рассказ по телефону, предложив встретиться за ланчем («У меня будет всего полчаса, ты тут веселишься, а мне работать!») в европейском ресторане возле Красного форта. Чтобы добраться туда, я нанял мототакси – обычный мотоцикл, на котором пассажир сидит позади водителя: так гораздо быстрее можно передвигаться по улицам сумасшедшего столичного мегаполиса, напоминающего картины Брейгеля-старшего. Однако по пути мой шофёр подобрал ещё троих пассажиров, и все они устраивались верхом на наш довольно хилый с виду мопед у меня за спиной, так что в конце концов я уже стал сомневаться, сможем ли мы тронуться с места. Один из индусов, кроме того, держал над головой огромный рулон джутовой ткани, венчавший всю нашу конструкцию. Мы, конечно, доехали до места, но к концу поездки я был абсолютно измотан физическим дискомфортом, оглушительным шумом улиц, резкими запахами и собственными мыслями, которые бросали меня из одной крайности в другую. Ничего себе началось приключеньице!

– Да, плохи твои дела, – заметил Андрей Гурьев, снимая светло-бежевый пиджак и вешая его на спинку стула. Я выдал ему шокирующие новости ещё до того, как он уселся передо мной за стол. – Кто-то продолжает играть с нами в кошки-мышки. А быть может, – спокойно добавил он, изучая меню, – его уже и на свете нет, твоего профессора… С другой стороны, по-русски, кроме него, вряд ли кто-нибудь стал писать. Фотку сделал?

Я продемонстрировал ему фотографию надписи, которую мне удалось сделать мобильным телефоном.

– Да, свежая, – согласился мой друг. – Блестит! Этой надписи несколько дней, не больше. Странно, что кому-то удалось сделать её на памятнике, охраняемом дюжиной полицейских.

– Значит, её нацарапали ночью!

– Исключено. Разве что он перелез через ограду с колючей проволокой – но ради чего? С моей точки зрения, было бы несколько естественнее появиться у тебя в отеле, встретиться и объяснить всё по-человечески, да ещё и кофе попить.

Мы помолчали, глядя друг на друга. Вот именно так он смотрел на меня, когда я в тринадцать лет попросил его разыскать для меня телефон той симпатичной девчонки, которую я случайно встретил на автобусной остановке возле его дома. И взгляд его – и тогда, и сейчас – выражал только одну мысль: «Участвовать в этой авантюре ты меня никогда и ни за что не заставишь».

– Ну? – нетерпеливо спросил я.

– Ладно, – сказал Андрей Гурьев, вынимая из чехла свой мобильник. – Убедил.

Через час мы оба были одеты в деловые костюмы погребально-чёрного цвета и тёмно-синие галстуки, в руках Андрея красовался чёрный же лаковый портфель, подавляющий одним своим блеском всякое сопротивление собеседника. Мы находились в центральном департаменте полиции города Нью-Дели, где Андрей довольно быстро и чётко разложил всё по полочкам обалдевшим от его напора офицерам:

– Вам звонили из посольства России и предупреждали о нашем визите. Вчера вечером пропал без вести гражданин Литовской Республики доктор Летас Гедвилас. Нам необходимо срочно выяснить, в каком отеле он останавливался и где может находиться сейчас. Господин полковник, я любезно прошу вас о содействии.

Андрей действительно сносно говорил на хинди, но офицеры из вежливости немедленно перешли на английский язык и засуетились. Андрею ничего не стоило состряпать свёрстанную и подписанную им же самим бумагу от имени главы торгового представительства РФ, и полицейские офицеры не стали задавать лишних вопросов. В этот день я, как никогда, чувствовал, что за нами стоит мощь великой страны со всем её несоразмерным ядерным арсеналом, который в эту минуту, судя по выражению лица и блеску в глазах Гурьева, был направлен прямо на Дели. Полицейские, по-видимому, испытывали схожие чувства.

Профессора Гедвиласа мы уже через двадцать минут нашли по телефону в отеле «Маджестик», располагавшемся возле центрального вокзала Нью-Дели – современной части города. Точнее, нашли мы его номер и вещи: по словам портье, постоялец проживал у них уже восемь дней, но ночевал здесь редко, а позавчера вечером ушёл и больше не возвращался.

Гурьев железным голосом приказал портье ничего не трогать, поблагодарил полицию за помощь, и, отказавшись от довольно навязчивых предложений проехать в отель вместе с офицером, мы отбыли на место последнего пристанища нашего неуловимого литовского профессора.

– «Лечится в Европе», «уехал в Вильнюс»… – ворчал Андрей по дороге, пока наше такси с рёвом клаксона пробивало себе путь через океан рикш и велосипедистов. – А он, оказывается, веселится в Дели, не ночует в гостинице… Хорошего дружка ты себе выбрал, Санаев! На его месте я бы…

– Никого я себе не выбирал, – хмуро откликнулся я. – Ему и самому небось несладко, если он вообще ещё жив. И побывать на его месте я бы тебе не пожелал, Андрей.

Менеджер «Маджестика», молодой низкорослый индус, оказался бестолковым. Во-первых, он сообщил нам, что профессором Гедвиласом постоянно интересуется какой-то мужчина «с пакистанским акцентом», звонивший в отель уже несколько раз за последние двое суток. Но больше ничего об этом человеке, к сожалению, он рассказать не мог или не хотел, даже описать его голос не сумел.

Во-вторых, служащий никак не мог взять в толк, почему литовским подданным Гедвиласом занимается российское торгпредство, и всё время вежливо интересовался, не объединились ли наши страны вновь каким-нибудь непостижимым образом.

– Сегодня объединились, завтра разъединились, послезавтра опять… Кому какое дело до наших внутриполитических игрищ? – начал раздражаться Гурьев. – У нас в Советском Союзе никогда не знаешь, в какой проснёшься стране. Вы, любезный господин Шарма, взгляните-ка ещё разок на наши удостоверения и давайте открывайте нам его комнату.

Моё удостоверение было написано по-русски и представляло меня «помощником члена Совета Федерации РФ на общественных началах», не более, но стреляло в глаза гигантским трёхцветным флагом, и этого было вполне достаточно как московским гаишникам, так и менеджеру индийского отеля. Поэтому мы взяли на стойке регистрации запасной ключ, поднялись в сопровождении господина Шармы на третий этаж и прошли в комнату Гедвиласа.

Здесь царил образцовый порядок, как и подобает жилищу прибалтийского профессора. На полках платяного шкафа были аккуратно разложены рубашки, свитер, плащ и пара брюк, на столе лежал ноутбук, а рядом с ним – небольшой блокнот, несколько страниц которого были испещрены неразборчивыми пометками на литовском.

Профессор исчез.

– Он оставил все тёплые вещи, – резонно заметил Андрей. – Посмотри, даже непромокаемый плащ не взял. Зато летней одежды что-то не видно. Либо его убийцы забрали себе все его летние шмотки, либо он сам с ними сбежал.

– Понятно, – откликнулся я, переходя к рабочему столу. – Значит, он в любом случае не поехал в Гималаи. Если он жив, он в тепле. Во всяком случае, у нас было две зацепки: горный монастырь в Кашмире и Андаманские острова, – и его выбор, похоже, очевиден.

Гурьев довольно щёлкнул пальцами.

– В этих записях мы чёрта лысого найдём, – пролистав блокнот, разочарованно сказал я. – Ни слуху ни духу. Конечно, можно ещё посмотреть в компьютере, но я уверен, что он не стал бы оставлять его на столе, если бы хранил там нужную информацию. Положил бы в сейф.

Мы оба обернулись и посмотрели на небольшой офисный сейф, стоявший на одной из полок шкафа. Гурьев быстро повернулся к портье, сиротливо топтавшемуся возле двери:

– Ну? Что стоишь? Давай, приятель.

И только когда мы с помощью спешно вызванного механика открыли железную коробку, я вдруг почувствовал, как внутри меня зазвучала новая, радостная нота: предвкушение того, что наши приключения ещё только начинаются. А дело в том, что в сейфе мы нашли ни много ни мало, как паспорт Летаса Гедвиласа, и на фотографии в этом паспорте мой усатый профессор был изображён в больших роговых очках, в результате чего на себя самого был вовсе не похож. Зато было в этом лице, в этой светлой шевелюре, в этом взгляде голубых глаз что-то неуловимо общее с Андреем Гурьевым.

– Что? – заметил он мой недобрый взгляд и выхватил у меня из рук паспорт. – Ну-ка дай взглянуть… О боже правый! Ты что, думаешь?..

– Ага, – злорадно закивал я. – Всё-таки придётся тебе побывать на его месте.

Под угрозой дипломатического скандала и третьей мировой войны мы конфисковали у господина Шармы паспорт, компьютер и блокнот профессора и отправились ко мне в отель обсудить мою новую сумасшедшую идею. На истерический вопрос портье «Маджестика», что будет с его судьбой, если постоялец вернётся, я пожелал ему мужества, оставил номер своего спутникового телефона и велел передать профессору привет от Алексея Санаева. Однако лично я был уверен, что Летас в гостинице не появится, даже если ещё жив. Мы не нашли в номере ни денег, ни оборудования для съёмки, ни его походной сумки – а значит, он покинул отель надолго и вполне целенаправленно.

– С точки зрения логики, Санаев, ты прав, – согласился в конце концов Андрей, – хотя, конечно, и порядочная скотина.

– Да тебе самому хочется, – засмеялся я в ответ на его обычный грубоватый комплимент. – Самому ж не терпится, нет?

– С точки зрения логики ты прав, – повторил он. – Купить очки, изменить причёску и отрастить рыжие усы для меня не проблема. Через неделю я становлюсь натуральным Гедвиласом, и мы отправляемся на Андаманские острова. Нас, совершенно очевидно, будут там ждать. Первый человек, кто усомнится в том, что я не кто иной, как Гедвилас, и есть его убийца – вот тебе и ключ к разгадке этой тайны. Выходит, что я становлюсь в некотором роде наживкой для недругов профессора.

– Ну вот и отлично! – воскликнул я. – Ты всё правильно понял.

– Да не очень-то отлично… – сквозь зубы процедил Гурьев. – Если профессору где-нибудь уже перерезали глотку, то ухлопать ещё одного человека им не составит труда. Тем более что мы до сих пор не знаем, стоит ли за всей этой интригой государство или нет. Я сильно подозреваю, что все-таки стоит.

Однако я был с ним не согласен. Если бы в нейтрализации профессора Гедвиласа было заинтересовано индийское государство или правоохранительные органы, его бы просто-напросто не пустили в страну. А если бы он пробрался сюда нелегально, его выслали бы или посадили, но уж точно не стали бы убивать.

Да и комната его в отеле давно была бы опечатана и обыскана полицией – а полицейские, насколько я мог видеть, ничего ни о каком профессоре знать не знали.

Нет, на моего Летаса явно охотилась какая-то могущественная, но не правительственная организация. У этой организации были люди в индийском посольстве в Москве, некий человек «с пакистанским акцентом» и, возможно, кто-то еще, тот, кто следил за Летасом в Дели и заставлял его постоянно менять место дислокации. И встреча со мной, я уверен, тоже не состоялась просто потому, что он решил не демонстрировать меня своим соглядатаям и вообще не рисковать. Поэтому он сбежал ночью из отеля, пробрался неизвестным мне и довольно-таки экзотическим способом на территорию охраняемого археологического памятника, нацарапал на Железной колонне короткое предостережение и исчез до лучших времён. А ещё вернее – сам отправился на остров Сентинель. И разумеется, разрешение органов внутренних дел брать для этого тоже не стал, так что визит в МВД второго Гедвиласа не будет для них шоком.

Если всё это было именно так, значит, на Андаманских островах мы его как пить дать встретим, объяснил я Гурьеву. А если повезёт, выйдем и на след тех, кто наблюдает за ним и пытается по неизвестным нам причинам перехватить знаменитую Золотую Книгу. А если, как правильно говорил сам Гурьев, пропуска на острова нам не дадут, значит, Гедвилас действительно находится под подозрением индийских властей.

– Всё это очень интересно, – язвительно заметил Андрей. – Но ты можешь себе представить, что будет, если меня поймают? Да еще и с паспортом чокнутого литовского историка в кармане?

– Да ладно, – отмахнулся я. – Возражение не принимается. Гедвилас и сам, я сильно подозреваю, путешествует сейчас по чужим документам. Иди нарисуй себе заявление на отпуск и сам же его подпиши от имени своего виртуального торгпреда. Что, человек не может взять отпуска и отправиться позагорать на курорты Андаманских островов? А для индуса все белые – на одно лицо, так что опасаться разоблачения здесь не придётся, ты это знаешь не хуже меня. Да и что с тобой может случиться? В самом крайнем случае тебя заподозрят в сотрудничестве с литовскими спецслужбами – если таковые вообще имеются в природе – и вышлют из страны как персону нон грата. Но, Андрей, всем и так давно и доподлинно известно, что ты бразильско-японский секретный агент, так что твоё реноме в России ничуть не пострадает.

В конце концов мне удалось уговорить его прекратить ломаться и делать вид, будто ему самому не хочется раскрыть тайну Золотой Книги. Ну когда еще представится в жизни такая возможность? Он резонно заметил, что успех всё равно будет зависеть от того, как отнесётся к нашему запросу Министерство внутренних дел, когда мы заявимся к ним за пропуском на Андаманские острова.

– Мне нужен крем для загара и пробковый шлем. – Это было последнее, что он сказал мне в тот вечер. – И даже не думай, Санаев, что я делаю это, потому что ты об этом попросил!

А я и не думал.

В здании Министерства внутренних дел в Нью-Дели было душно и суетно. Через железные входные двери непрерывно носились вооружённые автоматами люди, остро пахнущие экзотическими духами женщины в цветных сари, мелкие служащие в белых рубашках навыпуск и курьеры-мотоциклисты с касками в руках. Обветшалая плитка на полу и давно не крашенные стены убедительно говорили о том, что министерство функционирует здесь с самых первых дней независимости республики.

За истекшие несколько суток мы успели полностью проработать нашу легенду, до неузнаваемости видоизменить причёску Андрея Гурьева и приобрести ему устрашающие очки с простыми стёклами, в которых любой блондин без проблем сошёл бы за профессора Гедвиласа. Эти очки оказались очень кстати, так как усы его едва лишь начали проступать – и, к моему удивлению, действительно оказались мягкого оттенка осенней листвы. Я даже пытался научить его нескольким литовским выражениям, но он возразил, что всем известно – литовцы ругаются матом по-русски, и именно этой возможностью он собирается воспользоваться в качестве профессора Гедвиласа, после чего я отстал. Он приволок из торгпредства детальную карту Андаманских островов, и мы провели не меньше часа, изучая в Интернете спутниковые съёмки острова Сентинель, покрытого сплошным и одноцветным ковром тёмно-зелёных джунглей в обрамлении ослепительно белых песчаных пляжей и лазурно-синих вод океана. У нас пока ещё не было ни малейшего плана действий, однако оба мы были уверены, что прибудем на острова и сориентируемся по обстановке. Главное – получить заветный пропуск.

На входе в министерство Гурьева схватил за локоть вооружённый темнокожий охранник в берете. Андрей по своей привычке колониального вице-короля хотел было рявкнуть на него и проследовать своей дорогой, но мои уроки последних шести дней всё же не пропали бесследно, и Гурьев, беспомощно захлопав близорукими глазами за стёклами роговых очков, остановился перед стражем как вкопанный и вежливо поинтересовался на хинди, где здесь выдают разрешения на поездки в особые административные районы Индии.

– Вас проводят к дежурному офицеру, – резко ответил солдат, перепоручая нас своему коллеге, в сопровождении которого мы отправились по одному из тёмных коридоров куда-то вглубь здания.

– Это же шудра[11]! – зашипел мне на ухо Гурьев. – Меня хватает за руку представитель низшей касты, а я не могу ему ответить! Нет, пусть подождёт, вернусь сюда – я ему шею сверну.

– Перестань, расист проклятый, – на автомате прервал я его, потому что вдалеке, в самом конце коридора, замаячила будка дежурного офицера, отвечающего, как видно, в том числе и за общение с иностранцами.

Всё так и было, только дежурящим в тот день офицером оказалась женщина – молодая, длинноволосая, с безукоризненной военной выправкой. Она элегантно восседала за истерзанным временем письменным столом, на котором не было ничего, кроме толстой тетради в клетку и ручки, привязанной верёвкой к одной из ножек. Ещё перед ней лежала бежевая форменная фуражка, которую дежурный офицер немедленно натянула на себя при нашем появлении. Без фуражки, на мой взгляд, она смотрелась лучше.

– Здравствуйте, мисс… – начал было я, но девушка довольно резво вскочила из-за стола.

– Я вам не мисс, а господин капитан! – надменно выпалила она по-английски с обычным индийским акцентом, который уже начал меня раздражать: такое чувство, будто она набрала в рот жареных каштанов. Зато при ближайшем рассмотрении господина капитана стало ясно, что «господин» этот, по всей видимости, относится как раз к высшим кастам, такая у неё была светлая кожа и европейские, правильные черты лица.

– Извините, – беспечно сказал я.

– Что вам угодно? – снова с неприятной надменностью в голосе поинтересовалась она.

– Мы туристы. Отправляемся на Андаманские острова и хотели бы обратиться за разрешением. Где находится отдел…

– Отдел внутренних виз работает до полудня. – Капитан безапелляционно перебила меня.

– Сейчас без десяти двенадцать, – мгновенно возразил ей мой друг.

– За десять минут вы точно ничего не успеете. Вы что же, хотите, чтобы из-за вашей персоны здесь перерабатывали лишнее время? Вы думаете, что всё ещё можете здесь распоряжаться, будто мы ваша колония?

Я вздохнул. Индийцы такой народ – всюду им мерещится сапог белого колонизатора, к этому я уже успел привыкнуть. Если индийский таксист даст вам сдачи меньше, чем должен, или торговец попытается смошенничать, утаив лишнюю рупию, то на любое предложение, вроде «Любезнейший, а давайте-ка пересчитаем?», вы непременно услышите крик о новых покушениях белых завоевателей на свободу индийского народа. Если в очереди в билетную кассу перед вами нахально влезет неприкасаемый, то, отшвырнув его обеими руками – а именно это и следует с ним сделать, – вы обязательно будете вознаграждены потоком брани в адрес колониалистов, которые отняли у этого бедолаги последнее. Индия стала независимой ещё в 1947 году, но нигде в мире с таким трепетом не относятся до сих пор к своему проклятому колониальному прошлому.

– Господин капитан, – вкрадчиво сказал я. – Я ещё раз задам вам вопрос по протоколу. В каком кабинете находится отдел внутренних виз?

Стервозная капитанша посмотрела на меня так, будто это я руководил расстрелом её прадедушки в суровые времена сипайского восстания. Дедушка в тот день не сказал своим мучителям ни слова, но в данном случае протокол велел ей сдать своих товарищей.

– Двести четыре, – отчеканила она, и мы развернулись кругом. – А зарегистрироваться в книге посещений? – раздалось за спиной…

– Что за человек такой?! – в сердцах воскликнул я, когда мы наконец вырвались из цепких рук дежурного офицера.

– Я где-то видел её лицо, – промычал Гурьев. – Чуть ли не на афише какого-то очередного индийского телесериала. Впрочем, эти их лица все плюс-минус одинаковые…

Мы шли до двести четвёртого кабинета, предвкушая после такого приёма самое худшее, но в отделе нас встретил добродушный лысый майор, скучающий по общению с внешним миром.

– Андаманы? – с хохотом переспросил он, как будто мы только что рассказали ему уморительный анекдот. – Зачем вас туда несёт?!

Мы выложили свою легенду, детально разработанную и заученную в последние дни. Туристы из далёких заполярных стран, месячный отпуск, пляжный курорт, лето посреди зимы… Гурьев был против «туристической» версии, убеждая меня, что нас все будут принимать за гомосексуалистов, а я его совершенно не привлекаю как мужчина. Но я возразил на это, что у нас ещё всё впереди, и добавил, что если уж я-то, по крайней мере, был женат, то насчёт него у меня всегда были определённые сомнения.

Добродушный выслушал нас довольно безразлично, и улыбка вовсе не сошла с его уст, когда он увидел наши паспорта. Первый тест на соответствие лицу Гедвиласа Андрей успешно прошёл. Майор забрал фото и документы и, пообещав всё сделать мигом, вышел из кабинета, чтобы не возвращаться целую вечность. Думаю, за это время он спокойно успел съесть свой ланч, в то время как мы продолжали сидеть в душной, как турецкий хамам, приёмной[12], не имея возможности даже поговорить – Андрею повсюду мерещилась прослушка.

– Бережёного бог бережёт, – было единственное, что он промолвил за это время, после чего мы оба углубились в свои мобильные телефоны.

После получаса ожидания я начал сильно нервничать, подозревая, что с нашими документами никуда нас всё-таки не пустят, но Гурьев, который впервые в жизни действовал на свой страх и риск по поддельным документам, демонстрировал внешне стоическое спокойствие, лишь время от времени вытирая лицо шёлковым носовым платком.

Наш благодетель действительно вернулся через час довольно хмурым. Мы поднялись со стульев, готовые дорого продать свою жизнь. Я уже рассматривал различные варианты прикрытия отхода Андрея через окно, когда майор смущённо произнёс:

– Джентльмены, а почему бы вам не проехаться лучше в Сикким[13]? Там в это время года гораздо приятнее… Не хотите?

– Мы бы с удовольствием, – ответил Гурьев, в голосе которого чувствовалось искреннее удивление, – но нам бы хотелось отдохнуть именно на Андаманских островах.

– Да, но именно туда я не могу допустить вас без сопровождения офицера внутренних дел…

– Почему же?

– Потому что запрещено проводить научные исследования на Андаманах без сопровождения. Или без специальной бумаги от руководства министерства, которую нужно оформлять минимум две недели по запросу вашей стороны.

Мы переглянулись. Вот оно! Началось.

– С чего же вы взяли, что мы собираемся проводить научные исследования? – дрогнувшим голосом поинтересовался я.

– Но ведь вы же учёные! Ваш коллега сам расписался в журнале посещений: «Профессор Летас Гедвилас, доктор наук».

Я метнул на импровизированного профессора взгляд, в который попытался вложить всю положенную мне природой ненависть. Это же надо было так сесть в лужу, попасться на какой-то мелочи! Ну кто его просил представляться профессором, этого недоучку из американского колледжа, который о науке не знает ничего, кроме самого слова «наука», да и то вряд ли смог бы написать его без ошибок! Этот напыщенный горе-дипломат, пугавший меня всемирным заговором, теперь обрекает нас обоих таскаться по стране в компании какого-нибудь полицейского недоумка, который будет строчить отчёты в министерство, докладывая о каждом нашем шаге! Об острове Сентинель, конечно, можно было уже просто-напросто забыть.

Пока я скрежетал зубами, «профессор Гедвилас, доктор наук» делал вид, что он жертва произвола индийских властей, и вяло пытался качать права, что на лысого майора не производило ровным счетом никакого впечатления. Он объяснил, что был бы рад принять предложенные ему двести долларов и даже форма прямой взятки при исполнении не останавливает его, но на нашем заявлении уже есть резолюция директора департамента, и двухстраничное разрешение уже выправлено и снабжено синей печатью, и в паспортах уже проставлены штампы «Выезд разрешён в сопровождении». С видом побитой собаки мы приняли наши паспорта, и я поклялся про себя всепобеждающему Вишну, что задушу Андрея Гурьева собственными руками, как только заветная Золотая Книга окажется у меня в руках.

Однако главный удар ждал нас впереди. Покончив с формальностями, весёлый майор решил забить последний гвоздь в крышку гроба нашей так и не начавшейся экспедиции. Эффектно развернувшись, он указал на открывающуюся дверь и воскликнул:

– А вот и ваш сопровождающий офицер. Две предстоящие недели вы будете путешествовать вместе. Прошу любить и жаловать, начальник андаманского сектора нашего отдела, капитан полиции Савитри Пали.

Я не большой любитель немых сцен, но тут я не смог удержаться. Сцена и впрямь была на редкость немая.

Мы с капитаном уставились друг на друга, и в глазах у нас обоих, по-видимому, читалась самая гремучая смесь удивления, неприязни и готовности биться до конца. И всё-таки я вынужден был ещё раз констатировать: да, без фуражки она явно смотрелась гораздо лучше.

СТРАНИЦА 5 ГАНГА-ПАРВА («О НЕБЕСНОЙ РЕКЕ»)

– Да, – сказал Андрей Гурьев, – хорошая карма производит хорошие последствия, а плохая карма производит плохие последствия.

Мы уже в течение получаса тряслись в кузове моторикши в полном молчании, стараясь не смотреть друг на друга, поэтому на эту очередную жалкую шутку Андрея я демонстративно не отреагировал.

Тем более что он действительно был прав: карма у нас явно была плохая. Обвинять кого-либо в создавшихся проблемах было бессмысленно, и мы оба это осознавали. Хотя, конечно, в глубине души я-то прекрасно понимал, что виноват во всём именно Гурьев, который, буквально по русской пословице, назвался груздем и тем самым вынудил нас залезть «в кузов» индийской полиции, имеющей отныне вполне легальное основание следить за каждым нашим шагом. Я попал в глупейшее положение: прибыв в Индию по просьбе профессора Гедвиласа, у которого в руках был ключ от тайны Золотой Книги, я нежданно-негаданно оказался в компании двух людей, которые об этой книге не знают ровным счётом ничего, а годны только на то, чтобы создавать дополнительные препятствия, в то время как сам Гедвилас провалился сквозь землю и признаков сансары[14] не подавал.

Вдобавок не было никакой надежды коррумпировать приставленную к нам холодноглазую мегеру или по крайней мере усыпить на время её бдительность.

После того как мы втроём вышли из кабинета с нашими разрешениями на поездку, капитан Пали пригласила нас в соседнюю комнату безо всякой мебели, где облокотилась о подоконник и осмотрела нас взглядом палача, приступающего к экзекуции.

Я тоже постарался присмотреться к человеку, с которым – хочешь не хочешь – нам придётся считаться в течение ближайших недель. Внешне Савитри не производила отрицательного впечатления: невысокая, стройная женщина возрастом около тридцати в ладно подогнанной по размеру полицейской форме. Едва смуглая кожа, тонкий нос и пропорциональные черты лица делали её похожей скорее на сицилийку или уроженку южной части Испании, но никак не на индианку. Только длинные чёрные волосы и огромные глаза в обрамлении тёмных век говорили о том, что родиной её предков была Индия, причем, скорее всего, Северная.

– Я не хочу быть ни шпионом, ни надсмотрщиком, – примирительно начала Савитри, теребя тонкими пальцами фуражку. – Отдыхайте себе на здоровье. Всё, что соответствует закону, не будет вызывать с моей стороны никаких возражений. Думаю, господа, мы сумеем договориться о таком способе общения, который никого не будет излишне обременять.

Мне нечего было на это сказать – я ещё никогда не путешествовал с полицейским эскортом и не мог знать наверняка, будет он меня обременять излишне или в рамках допустимых пределов.

Зато заговорил Андрей:

– Я надеюсь, вы снимете полицейскую форму, когда мы отправимся в путешествие?

– Конечно, – передёрнула плечами Савитри. – Нечего нам пугать народ. Давайте распланируем маршрут. Я готова выехать завтра вечерним поездом.

– Почему поездом? – испугался я. – Мы взяли авиабилеты до Калькутты, оттуда в Порт-Блэр.

– Во-первых, не Калькутта, а Колката. – Её взгляд снова стал надменным, и я совсем затосковал. – Мы живём не в Британской империи, город давно переименован. Во-вторых, авиаперелёты полицейским бюджетом не предусмотрены, и нам придётся ехать на поезде Дели – Варанаси – Колката, а оттуда пароходом до островов. Вот мой телефон, предлагаю увидеться завтра на Центральном вокзале Нью-Дели в четыре часа пополудни. Билеты для вас я забронирую, оплатите при получении.

– Да вы что… – начал было Гурьев.

Однако я перебил его по-русски:

– Андрей, не нужно сейчас… Бог с ней, поедем поездом, это даже к лучшему – будет время её перевербовать. Времени у нас много, а её лояльность дороже пары лишних дней. Пошли отсюда…

– Да, вот ещё что… – прервала его Савитри. – Когда мы находимся вместе, извольте разговаривать на понятном мне английском.

– Извольте отправляться к чёрту, товарищ капитан, – твёрдо ответил я. – Если вам охота участвовать в беседе, потрудитесь изучить сперва русский язык.

Мы оба повернулись и вышли из комнаты.

И вот теперь мы ехали в мой «Шератон» в самом паршивом настроении, а Гурьев неумело пытался шутить, произнося какие-то мантры из палийского канона*.

– Да вовсе я не шучу, Алексей, – отпирался он. – Мы слишком близко к сердцу приняли создавшееся положение. Философия дзэн учит нас хладнокровно воспринимать кармические испытания вроде этой психопатки, свалившейся на нашу голову. Нам нужно просто почистить чакры[15]. Вот увидишь: пройдёт время, и вы с ней… ну, хорошо-хорошо, мы с ней подружимся. Наверняка её чем-то можно заинтересовать. Денег она, понятное дело, не возьмёт, но что-нибудь вроде цветка, шоколадной плитки, блестящей побрякушки вполне может её сдвинуть с мёртвой точки.

– Да как ты себе это представляешь? – тоскливо спросил я.

– Я – никак. У меня нет опыта работы с туземными женщинами. А вот ты должен бы уже знать. Тонкости общения с местными жительницами – твоя специализация, насколько я это понял по твоему африканскому опыту. Санаев, нам ведь не нужно её убивать: пусть живёт! Наша задача – сделать её лояльной и заставить смотреть спустя рукава на наши действия на Андаманских островах. А вот как это сделать – думай! Потому что чует моё сердце: придётся нам всё-таки нарушить индийский федеральный закон и отправиться искать нашего профессора на остров Сентинель…

Гурьеву, конечно, не терпелось побывать Колумбом. Как человек легко и быстро увлекающийся, он не мог пропустить такой возможности. Бизнес, деньги, карьера, политика – всё это в его жизни уже было, а вот общения с первобытными племенами не случалось ещё никогда.

Я же относился к таким вещам гораздо более серьёзно, особенно после того, как в ходе своего прошлогоднего африканского приключения стараниями жестокого племени теллемов чуть не побывал на том свете. И очень хорошо знал, что налаживать контакт с аборигенами никогда не бывает просто. У них – даже у самых «нецивилизованных» в нашем понимании этого термина – есть своя сложнейшая философия, своё видение мира, своя чрезвычайно разветвлённая система человеческих взаимоотношений… Однажды я навеки лишился расположения вождя племени на острове Новая Гвинея после того, как, встретив его на горной тропинке, в знак приветствия приложил к груди не правую руку, а левую. В другой раз я скрестил руки на груди, разговаривая с жителями удалённой деревни на Сулавеси, а этого категорически нельзя было делать – такой жест воспринимается как открытая враждебность, все равно как у нас в России при встрече сразу дать человеку в ухо. Туземцы развернулись и ушли прочь, а мне пришлось искать для ночлега другую деревню. У многих народов Индокитая не принято входить в поселение, пока о вашем приходе громко не возвестит староста, чтобы впечатлительные дети могли спрятаться и не видеть столь жуткого зрелища – белого человека. Изучать культуру тысяч народов разных уголков мира полезно не только с научными целями, но и для того, чтобы путешествие оставило яркие впечатления по-настоящему близкого знакомства с миром.

Обо всём этом я рассказал Гурьеву, когда мы вновь поднялись проводить закат на крышу моего отеля в центре Нью-Дели. Выслушав меня, он нырнул в бассейн и пропал на глубине на полминуты, а когда вновь появился над водой, напомнил мне ещё об одной очень важной вещи:

– Язык.

– Кстати, точно. А что там за язык на Сентинеле? – Будучи профессиональным лингвистом, я и так уже собирался задать ему этот вопрос. – Родственен другим андаманским?

– Да кто же это тебе скажет? – усмехнулся мой друг, растираясь полотенцем. – Ни одного слова из языка сентинельцев пока ещё не записано.

– Ага… – протянул я.

Перспектива записи неизвестного науке языка – что может быть лучшей приманкой для человека, который с самого детства бредил тайнами человеческой речи? Гурьев, конечно, знал об этой моей страсти.

Я тогда, будучи шестилетним ребёнком, маниакально перерывал всю квартиру в поисках надписей на иностранных языках, перерисовывая их с пузырьков венгерских лекарств и бутылок итальянского вермута в маленькую телефонную книжку. То, что родственники единогласно считали меня психически нездоровым, меня не останавливало ни в коей мере. Потом, в возрасте восьми лет, я задался благородной целью выучить все языки мира (тогда я ещё не знал, что их на свете больше шести тысяч) и с упорством, достойным лучшего применения, выписывал ежедневно по двадцать слов из единственного в нашем доме «Большого англо-русского словаря», дойдя в итоге до загадочного слова «аборт». Напуганные размахом моей лингвистической деятельности, родители перевели меня в английскую спецшколу, и это на время охладило мой пыл, но вскоре я увлёкся древнеанглийским языком, и пока мои друзья проводили время в дворовых играх и на «кислотных» дискотеках, я как ненормальный переводил «Англосаксонскую хронику» и поэму «Беовульф», декламация которой на языке оригинала вызывала слёзы у моей тогдашней девушки, особы нервной и чересчур впечатлительной для таких испытаний.

Жизнь сложилась так, что в тот момент, когда со школой, как и с этой девушкой, я наконец расстался, передо мною лежало только два жизненных пути: в науку, что значило бы обречь себя на голод, или в бизнес, что значило бы разлучиться с наукой. Однако, даже выбрав дорогу материального благополучия, я, сваливаясь с ног от изматывающих корпоративных проектов, ежедневно по вечерам изучал сравнительное языкознание и конспектировал труды великих лингвистов прошлого и настоящего, не теряя надежды когда-нибудь всё-таки оказаться в их числе.

Только к концу третьего десятка мне удалось разобраться с карьерой, накупить недвижимости больше, чем нужно, и обеспечить себе достойную старость, после чего я вздохнул спокойно и перестал судорожно зарабатывать деньги. В двадцать седьмой день своего рождения я поступил в аспирантуру по специальности «Языкознание», а к тридцати годам был уже кандидатом филологических наук и доцентом престижного гуманитарного университета.

Полевая работа, впрочем, нравилась мне значительно больше, чем преподавание или кабинетная писанина. Да, в отличие от студентов, туземцы были не всегда дружественны и почти всегда скудоумны, но приобщение к их языку и образу мыслей давало мне уникальные впечатления о мире, который неизменно существует рядом с нашим, но которого мы практически не знаем, не видим за тонированными стёклами своих квартир, офисов и автомобилей. Поэтому при любой возможности я кидался в очередную экспедицию в африканские саванны, пустыни Австралии и джунгли Амазонки, чтобы открывать там новые для себя языки в живом контакте с теми, кто эти языки, собственно, и изобрёл.

Так что есть Золотая Книга на этом свете или нет её – для меня оставалось более или менее маловажным вопросом, как, впрочем, и для Андрея Гурьева. Каждый из нас хотел использовать этот шанс, чтобы открыть что-то новое для себя в неизведанном уголке мира. Тем более что с Книгой у нас пока не очень-то и складывалось. Для того, чтобы найти Книгу, нужно было сначала отыскать профессора Гедвиласа…

– Это ты правильно заметил, – удовлетворённо сказал мне на это Андрей. – Так что давай-ка сейчас подумаем, как именно мы сможем найти его, и распишем план нашего маленького, но обречённого на успех предприятия. Чего не написано – того нет.

Сборы прошли в рекордно короткие сроки. Поздно ночью, когда мы закончили расписывать многоступенчатый план действий, показавшийся нам вершиной хитроумия, Гурьев уехал к себе собирать вещи. Утром ему нужно было забежать в торгпредство, чтобы оформить себе «местную командировку с целью проведения коммерческих переговоров», а я отправился на соседний рынок, желая приобрести некоторые с виду подозрительные, но чрезвычайно необходимые нам в нашем путешествии аксессуары. На островах такие вещи мы бы вряд ли купили, а если бы даже и нашли, не смогли бы избежать вопросов нашей сопровождающей, которая, как мне казалось, отличалась редкой наблюдательностью.

Наблюдательность эту она, собственно, и продемонстрировала, как только мы увиделись с ней у входа на вокзал Нью-Дели, как и договаривались, в четыре часа того же дня.

– Не много ли вещей для пляжного отдыха? – осведомилась она, снимая солнечные очки и насмешливо поглядывая на Гурьева, который, обливаясь потом, тащил из багажника такси сумку с моими фотообъективами, каждый весом с добротную авиабомбу.

Капитан Пали надела в этот день светло-голубые шаровары, блестящий курортный топик серого цвета, демонстрирующий явно больше, чем скрывающий, навесила на обе руки, по моим прикидкам, по килограмму серебряных браслетов и затянула волосы резинкой в тугой чёрный хвост, торчавший сзади задорным пиратским знаменем. Савитри сверкала белыми зубами и вообще была, как видно, на подъёме.

Так как, согласно нашему плану, именно мне поручалась задача «нейтрализации» капитана, я изобразил на лице подобие дружелюбной улыбки:

– А как же снимать природу тропических широт? Летас – бывалый фотограф, его хлебом не корми – дай найти нужный ракурс…

Гурьев посмотрел на меня как на сумасшедшего.

– Позвольте, я помогу донести вашу сумку. – Я галантно наклонился, чтобы взяться за ручки походного саквояжа, но Савитри остановила меня:

– Нет, спасибо. Пушка должна быть всегда со мной.

Мы тоскливо переглянулись и потащили свой багаж на платформу, как вдруг она резко дёрнула меня за руку:

– А это кто?

– Где? – отреагировал я.

– Вон, в толпе, в коричневой рубахе!

Мы с Андреем оглядели толпу орущих людей на вокзальной площади, но все замеченные нами коричневые рубахи принадлежали индийцам, с которыми мы не имели удовольствия быть знакомыми.

– Вы что имеете в виду, Савитри? – обратился к ней Гурьев, сдёргивая с носа свои бутафорские очки, чтобы лучше видеть.

Она пожала плечами:

– Вы приехали на такси, следом за вами из такого же такси вышел мужчина средних лет, с небольшой бородкой, в грязной тёмно-коричневой рубашке навыпуск, и сейчас только что я снова заметила его – стоит и пристально смотрит на вас. Вот я и подумала, уж не наняли ли вы себе охрану от меня.

– А где он сейчас? – спросил я.

– Испарился. – Она подняла саквояж и направилась к станции.

На вокзалах индийских городов обстановку тоже не назовёшь расслабляющей. Люди лежат и спят повсюду. Их перешагиваешь, чтобы добраться до нужной тебе платформы, и они ничуть на это не реагируют, потому что пришли сюда отоспаться в прохладе. В киосках продают такую еду, что становишься сыт как минимум на неделю от одного только взгляда на ассортимент. Вздумай я перекусить чем-нибудь на делийском вокзале, я наверняка не имел бы уже счастливой возможности писать эти строки.

Кроме того, ни одна душа не знает, куда, когда и откуда придёт поезд на Калькутту и придёт ли вообще. К счастью, именно здесь мы впервые оценили, что капитан полиции может приносить пользу, даже будучи в штатском, – Савитри Пали мгновенно сориентировалась в происходящем, задала несколько вопросов толпящимся на перронах пассажирам, не снижая при этом скорости, и вскоре мы уже стояли со всеми чемоданами на нужной нам платформе, ожидая прибытия экспресса.

– Нам придётся делать пересадку в Варанаси, – сообщила Савитри. – Но это ничего, всего лишь один день. Вы бывали на священных берегах Ганга?

Гурьев мрачно кивнул.

– Я нет, но с удовольствием увижу Бенарес, – с милой улыбкой ответил я, употребив старое колониальное название города.

– Вы это специально? – кинулась в бой Савитри.

– Нет, – сказал я. – Но я за свободу слова. Если мне так удобно, так я и буду называть известные мне города и страны. Я же не прошу вас выговаривать по-русски слова «Москва» и «Россия».

Действительно, сколько можно?! Произносить «Кыргызстан» – сломаешь язык, а скажешь гостю из Средней Азии «Киргизия» – обидится. Приезжаешь в Ашхабад, а он уже, оказывается, Ашгабат, и попробуй произнеси по старинке это слово в присутствии пятнадцати туркменских мужиков. В соседней с Индией Бирме переименовали всё, что только было можно, в результате чего провинция Аракан стала Ракхаином, река Иравади – Айейярвади, а город Маймё – и вовсе Пьинулуином. Во время путешествия по Бирме с путеводителем, в котором названия были ещё прежними, у меня постоянно возникало ощущение, что я попал в другую страну. Что и было правдой – ведь Бирма и сама переименована в Мьянму.

Индийцев тоже не миновала лихорадка «перемены мест» в стремлении забыть свою колониальную историю. Именно так Мадрас превратился в Ченнай, Бомбей – в Мумбай, а Калькутта – в Колкату. И я не мог отказать себе в удовольствии слегка позлить нашу полицейскую подружку, вспоминая географические названия времён доброй старой викторианской Англии, когда Индия называлась не иначе, чем Британский Радж.

Я предполагал, что она снова начнёт пикироваться. Но ответ её был для меня неожиданным.

– Ну и зря не просите, – спокойно сказала Савитри, раскрыла сумку и извлекла оттуда толстую книжку небольшого формата. – Вот смотрите, на что я потрачу предстоящие четырнадцать дней!

На книге красовалось английское название: «Русский за две недели». Боже, неужели она поняла мой вчерашний выпад так буквально?!

– С аудиофайлами и разговорником! Теперь я сама выучу ваш язык, если уж вы не в состоянии выучить мой! – похвасталась Савитри, убирая назад своё приобретение, и вдруг по-русски добавила: — Как диела?

И в этот момент мне показалось, что акцент её вовсе не такой уж неприятный. И вовсе не набит у неё рот горячими каштанами, просто она перекатывает там два маленьких серебряных шарика, из-за чего все звуки выходят такими округлыми и мягкими.

Впрочем, я сразу отогнал от себя эти мысли, иначе было бы непонятно, кто здесь кого нейтрализует. Нет уж, должна соблюдаться чёткая последовательность действий: найти Летаса, отыскать Золотую Книгу, удушить Гурьева, а уже потом – всё остальное…

Савитри оказалась упорной и сознательной ученицей. За те двенадцать часов, которые наш поезд, с бесконечными внеплановыми остановками «по техническим причинам», тащился до Варанаси по выжженным равнинам и городским трущобам необъятной долины Ганга, она практически не отрывалась от учебника, выписывая оттуда в толстую тетрадь слова и выражения для запоминания. Кроме того, она не давала мне покоя, вынуждая произносить по-русски различные обороты и пословицы из своего разговорника.

– У вас же вроде бы есть аудиофайлы? – взмолился я на третьем часу пути, когда мы ещё только-только выехали из городской агломерации Дели.

– Ничего, – ответила она по-русски. – Давайте тренироваться. Между прочим, это по вашей же просьбе, мистер Санаев, я учу русский!

– Бросьте, всё равно не осилите, – откликнулся я. – Это вам не хиндустани*.

Она едва заметно надулась:

– Я и не обольщаюсь относительно варварских языков.

Гурьев изъявил желание спокойно поспать и не слушать, по его образному выражению, «курс начинающего гастарбайтера», поэтому мы с ним гордо покинули купе, где в одиночестве разместилась Савитри, и перебрались в соседнее, оставив нашу сопровождающую в обществе русского разговорника.

Я всё равно не смог выспаться и чувствовал себя абсолютно измотанным, когда поезд прибыл в священный город всех индусов на реке Ганг, но упускать такую возможность было нельзя, и мы, едва разместившись в гостинице неподалёку от вокзала, отправились осматривать окрестности.

Индусы почитают Ганг едва ли не выше всех своих богов, и в религии индуизма он – небесная река, спустившаяся на землю. Для сотен миллионов людей Ганг и его бесчисленные притоки – источники главного условия жизни: воды. А здесь, в Варанаси, вода реки священна вдвойне, потому что город этот, как всем известно, основал сам господин Шива много тысяч лет назад, и великий Сиддхартха Гаутама, будущий Будда, где-то здесь, на берегах Ганга, произносил свою первую молитву. Тогда этот город назывался Каши, был столицей большого царства, и слава его гремела по всей Индии, потому что со всей Индии паломники приходили сюда окунуться в священную небесную реку. Здесь стояли десятки дворцов и несчётное количество храмов, но кому нужны храмы, если объект главного почитания всегда был рядом – Ганг!

Видимо, именно в эти седые времена здесь появились первые гхаты: каменные лестницы, ведущие к воде, с которых сходили пилигримы для торжественного омовения. Сейчас этих гхатов в центре Варанаси больше ста, и некоторые из них находятся в частной собственности. А огромные рыжие дома, стоящие у берега, ежегодно принимают уже сотни тысяч паломников, приходящих сюда излечить свои болезни, попросить у богов здоровья или – даже чаще – смерти.

Счастлив тот, кто умрёт на берегу Ганга, гласит надпись на стене одного из здешних домов. А если у него при этом будут деньги, счастлив он будет вдвойне, потому что его тело сожгут на костре у самого берега, в ходе специальной церемонии, в огне священного дерева баньян, а пепел отправят в реку. Если же денег на такую радость вы не накопили, государственная электрическая печь к вашим услугам, правда, такой конец – настоящий позор: это как же нужно жить, чтобы даже на собственную кремацию не заработать?

Обо всём этом нам в красках рассказывала Савитри Пали, оказавшаяся неплохим экскурсоводом. Андрей до этого бывал в Варанаси один или два раза, но исключительно с деловыми целями («возил депутатов Госдумы пить и веселиться») и священные гхаты так толком и не рассмотрел. Сейчас же, по мере того как Савитри углублялась в религиозные представления индусов, он на глазах становился всё мрачнее.

Такие места, как Варанаси, где контраст между богатством и нищетой особенно бросается в глаза, очень о многом заставляют задуматься. О том, к примеру, что каждый пятый ребёнок в Индии не зарегистрирован официально – да, он родился, но де-юре его не существует, потому что в его родной деревне нет ни бумаги, ни карандаша, ни одного грамотного человека, который документально оформил бы его появление на свет, а выписывать такого человека из города – слишком дорого для его неимущих родителей, которые, может статься, за всю жизнь не увидят ни одной банкноты. Маленький человек получит лишь имя, но не фамилию, вырастет без школы и грамоты, проживёт жизнь без документов и без единого шанса найти работу или получить образование.

Или о том, кто живёт в шикарных небоскрёбах из синего стекла в Новом Дели. Это те самые небоскрёбы, которые хорошо видны из нищих трущоб где-нибудь под железнодорожными мостами, где ютятся миллионы их соотечественников. В больших городах Индии выстроены тщательно огороженные кварталы, где дети играют на новеньких площадках, бегают по газонам, купаются в бассейнах, а их родители покачиваются в гамаках, наслаждаясь тишиной и комфортом после офисного дня. Те ли это люди, которые за десятки миллиардов долларов покупают сталелитейные и автомобильные компании во всём мире как раз в тот момент, когда в их родной стране от голода, наводнений и болезней гибнут сотни тысяч «неучтённых» людей? Или это те чиновники, которые подписывают контракты на закупки десятков русских истребителей и военных кораблей в отсутствие всякой войны в то же самое время, как под их окнами умирают грудные дети от отсутствия элементарного жилья и пищи?

Мы выросли в СССР, где никогда не было богатства, но не было и нищеты. Мы все жили в одинаковых панельных домах, простеньких, без излишеств, но добротных, и я никогда не пойму, как может существовать на свете такое государство, которое не то что прокормить, но даже сосчитать своих граждан как следует не может.

Молодой, но бывалый лодочник, возивший нас по реке в этот рассветный час, видя наше настроение, решил слегка приободрить своих гостей и, перехватив у Савитри инициативу, начал рассказывать о том, что далеко не каждого можно сжечь на этих берегах. Как бы не так! Беременных женщин, маленьких детей и прокажённых религия браминов* сжигать не рекомендует. Вместо этого, по его словам, им просто привязывают камень на шею и отправляют на дно Ганга.

Мы с ужасом отпрянули от воды, но река даже и без этих рассказов смотрелась не слишком гигиенично. Это уже позже, вечером, Гурьев раскопал где-то данные, согласно которым содержание кишечной палочки в речной воде в черте города Варанаси в пятьсот тысяч раз превышает норму выживаемости. Слава богу, при нашей идиллической утренней прогулке мы этого не знали.

Вода имела ярко выраженный зелёно-жёлтый оттенок, и такого же цвета висела над ней дымка испарений, хорошо заметная в лучах восходящего солнца. На волнах священной реки приятно покачивались обугленные стволы деревьев, пластиковые и бумажные пакеты, строительный мусор и то, что я, присмотревшись, определил как трупы крупного рогатого скота. Их сжечь тоже никто не удосужился.

Савитри сидела как ни в чём не бывало и маленькой плоской фотокамерой делала снимки величественных прибрежных дворцов, где когда-то почитали за честь проживать богатейшие раджи Индии, из чего я заключил, что в те времена здесь было явно почище. Однако теперь раджи переселились отсюда прочь, а со ступеней в реку тянулись бесконечные вереницы людей самого убогого вида. Они раздевались догола, что было несложно, так как, кроме белой простыни, на большинстве ничего и не было, и окунались с головой в мутно-жёлтую воду, пили её из горстей, поливали себе и друг другу на голову, вознося при этом отчаянные молитвы богам. От увиденного я невольно зажмурился: столь жуткой показалась мне перспектива в эту минуту опустить в воду руку.

Чтобы отвлечься от этого кошмара, я заговорил с лодочником.

– А ты сам-то купаешься здесь? – спросил я по-английски.

– А то. Каждое утро, чтобы день успешно прошёл.

– И как, помогает?

– Конечно, – он обнажил в улыбке белые зубы, – раз жив ещё.

– И на голову льёшь?

– Лью, лью.

– А воду пьёшь? – с ужасом вмешался Гурьев, и мы оба инстинктивно слегка отодвинулись.

– Не, воду не пью. – Лодочник снова улыбнулся и сплюнул в Ганг. – Что мне, пить нечего? Но я вам скажу, так уж мы устроены: даже если ежедневно будем её пить, ничего нам не сделается. А вот вам, – он кивнул на меня и Андрея, – точно конец пришёл бы.

Мы не стали спорить. Я, честно говоря, пожалел, что у меня не было с собой пустой бутылочки – у меня в Москве есть пара недругов, дал бы им попробовать воды из Ганга и решил бы тем самым целую кучу проблем.

После поездки по реке мы решили не терять времени даром и отправились гулять по Старому городу, который представляет собой лабиринт узких и вечно кривых переулков, на первый взгляд кажущихся хаотичными. Но на самом деле все они ведут к храму Вишванатх, священнейшему месту, не поклониться которому я просто не мог себе позволить. Андрею уже не представлялось это остро необходимым, но из милости он отправился вместе с нами.

Вскоре после этого, добравшись до ворот храма, мы оказались в жуткой толчее паломников, где мгновенно потеряли Савитри, которую отнесло людской волной куда-то в сторону – женщин в Вишванатх не пускают. Ещё через десять минут я в последний раз увидел высокую фигуру своего друга, сдавленного телами смуглых людей, в очереди к какому-то животворящему источнику. Он без улыбки поинтересовался у меня через их головы, как я поживаю.

Когда же я попал наконец внутрь храма, то Гурьева уже не было видно, и в тот момент, когда я оглянулся назад в поисках его единственной в этом городе светлой шевелюры, то первое, что я увидел, была короткая волнистая борода индуса средних лет в коричневой рубашке навыпуск. Индус стоял возле входных дверей и почёсывал нос.

Не скажу, что мне стало страшно. Напротив, я неожиданно ощутил подзабытое было чувство азарта, адреналиновый всплеск от предчувствия настоящих приключений. Последние дни были слишком спокойными: мирные разговоры за стаканом лаймового сока у бассейна, прогулки по Дели, расслабляющее путешествие на поезде… Я уже подзабыл и о Золотой Книге, и о своём сгинувшем профессоре (а был ли он?). Но коричневая рубашка разом, за одно мгновение, прогнала дремоту. Похоже, начиналось самое интересное.

Прежде всего, я сделал вид, что никого не заметил. Тот же вид, похоже, делал и коричневорубашечник (я про себя назвал его за это «штурмовиком», сравнивая с гитлеровскими дружинниками тридцатых годов с их коричневой формой). Я вновь влился в толпу орущих пилигримов, и меня медленно повлекло к выходу. Только у самых ворот я заметил, что и штурмовик пришёл в движение и стал проталкиваться в том же направлении: ошибки быть не могло, он следил за мной.

Досадно было то, что возле северного угла храма, где мы расстались с Андреем, того уже не было – и как найти теперь своего «профессора» в этом лабиринте беспорядочных кротовых нор, я не представлял. Не появлялась и Савитри, что было совсем уж досадно: как бы с ней не случилось чего в этом Содоме. Около получаса я кружил вокруг Вишванатха: за это время меня несколько раз придавило велорикшей, мне на голову из окон сбросили корзины с едой, и пару раз толпа сдавила меня так, что я вспомнил очереди в продуктовый магазин времён своего голодного перестроечного детства. Выбрался я из этой пробки, как из массажного салона, ощущая приятную гибкость суставов.

В конце концов, похоже, пропал из поля зрения и штурмовик, но к этому времени я был озабочен уже не его персоной, а собственным местонахождением: я элементарно потерялся в клубке бесконечных переулков и обнаружил себя в совершенно пустынном и тихом закутке, зажатом между каменными стенами. Высоко надо мной сияло безоблачное небо, но в этом каменном мешке было темно и влажно – сюда солнечный свет не попадал уже многие сотни лет.

В таких случаях есть только один мудрый выход: я решил вернуться к храму, чтобы выйти из Старого города по той же дороге, по которой пришел. Я развернулся на месте, и, видимо, это и спасло меня тогда от смерти. Потому что длинное и тонкое лезвие кинжала в руке моего приятеля в коричневой рубашке проскочило лишь в паре сантиметров от моей груди, едва не порезав рубашку.

СТРАНИЦА 6 АНТАКА-ПАРВА («О БОЖЕСТВЕ СМЕРТИ»)

На меня с оружием в руках нападали несколько раз, но все эти случаи были связаны с моей профессиональной карьерой в России и имели цель исключительно отъёма собственности. Быстрая реакция и тяжёлый портфель твёрдой буйволиной кожи не раз выручали меня из переделок в областных и районных центрах России, куда забрасывала меня работа на крупные отечественные корпорации. Но сейчас у меня ничего не было, кроме мобильного телефона и сотни рупий в кармане, и убивать меня ради такого куша, думаю, смысла не было никакого. Нет, штурмовика явно интересовала моя шкура, решил я, и это соображение ещё больше подстегнуло меня к отчаянному сопротивлению.

Точно помню, что в этот момент я даже не взглянул в лицо своего убийцы: перед моими глазами был только блестящий стилет. А ещё запомнилась звенящая тишина вокруг нас – тишина, в которой мы начали безмолвную борьбу за то, кому будет принадлежать моя жизнь.

Прежде всего, как только он сделал второй и столь же безуспешный выпад, я на всякий случай сильно ударил его коленом в пах: в большинстве случаев это самое эффективное средство обороны, незаменимое на зелёных улочках московских спальных районов. Мой фирменный удар был проверен богатым опытом подростковой жизни и в своё время заслужил уважение дворовых компаний по всему микрорайону Перово. Однако эта часть тела, как видно, у индийцев устроена несколько по-иному: во всяком случае, мой обидчик не упал и не согнулся с матерным воем, а только слегка отпрянул, широко раскрыв рот от внезапного недостатка воздуха. Впрочем, и этого оказалось достаточно – в тот самый момент я ударил его кулаком по запястью, и через мгновение кинжал, сверкнув на прощание, зазвенел о булыжную мостовую.

Секунду спустя мы уже катались по земле, пытаясь определить, кто должен находиться сверху, чтобы дотянуться до ножа, отлетевшего в сторону, к стене одного из домов. От моего партнёра резко разило то ли чесноком, то ли какой-то экзотической приправой, и я теперь предпочитаю думать, что погубил меня именно этот нестерпимый запах: я едва не задохнулся, выпустил из руки его толстую, мощную шею и позволил ему сделать резкое движение влево, в сторону кинжала.

Но, даже оказавшись в его руке, кинжал не принёс коричневому никакого преимущества в борьбе просто потому, что воспользоваться им он не успел. Я почувствовал резкий толчок, услышал негромкий звук хлопка, и индус, обмякнув, мешком свалился прямо на землю рядом со мной.

Я вскочил на ноги. Грузное тело нападавшего лежало без движения. По его спине, прямо на коричневой материи, быстро растекалось тёмное пятно крови, а сзади, со стороны переулка, ко мне быстрым шагом шла Савитри Пали, и тонкая струйка дыма из длинного ствола пистолета, который она держала в руке, ещё не успела рассеяться в воздухе.

– Не трогайте его! – скомандовала она, поспешно пряча пистолет в свой рюкзачок.

Я стоял как вкопанный, тяжело дышал и смотрел на неё. Выражение «вы спасли мне жизнь» звучало бы несколько банально в этой ситуации, но очень точно выражало мои мысли. Однако вместо этого я спросил:

– Откуда?..

Она ничего не ответила мне и быстро опустилась на колени, решительно запустив руки в карманы человека, которого только что застрелила. Издали до меня донёсся шум соседних улиц, но в нашем тупике по-прежнему не было видно ни души. В карманах не оказалось ни удостоверения офицера «Аль-Каиды», ни паспорта, ни на худой конец визитной карточки ночного клуба, при помощи которой обычно раскрываются дела об убийствах в старых, как мир, американских детективах. Там были только несколько смятых банкнот, монеты и чётки – дешёвые деревянные чётки с потемневшими от времени бусинами.

– Ага! – кровожадно воскликнула Савитри, и вдруг сделала неожиданное – резко перевернула лежащего бандита на спину и разорвала ему брюки на поясе, засунув руку буквально между ног. Лицо человека, с которым производили такие удивительные манипуляции, не выразило никаких чувств, и остекленевшие глаза его смотрели строго вертикально – в небо.

– Боже, что вы… – только и успел я проговорить, как она уже переворачивала тяжёлое тело обратно на живот.

– Пошли, – снова отрывисто произнесла она и устремилась прочь из этого места, которого я, видимо, никогда не увижу, но, как и в классической арии, никогда не забуду тоже.

Уже через полминуты мы снова попали в водоворот людских потоков, и я едва мог угнаться за своей сопровождающей, которая ловко маневрировала между тележками с овощами, уличными торговцами, домохозяйками в разноцветных сари и бородатыми садху в ярко-оранжевых балахонах и с белыми полосами через всё лицо. Я уже успел отдышаться и буквально бежал за ней, немного приволакивая ногу: в драке с коричневым я вывихнул её, хотя вначале и не почувствовал этого. Впрочем, гораздо больше меня расстраивало то, что мои светлые брюки были донельзя изодраны и испачканы.

Только когда мы вышли из Старого города к реке, капитан Пали чуть замедлила ход.

– Не волнуйтесь, Алексей, – спокойно произнесла она, вытирая руки влажной салфеткой. – Сейчас мы поймаем такси…

– Да я и не волнуюсь, – ответил я, потому что волноваться мне было теперь уже не о чем – брюки пропали навсегда. – Мы так и оставим его там?

– Да, так будет лучше. Он в любом случае мёртв, а поднимать из-за этого происшествия шум не в наших интересах.

– То, что он мёртв, я уже понял, но ваши коллеги из полиции могли бы установить, кто он такой. Да и вообще со стороны стража порядка несколько странно видеть такое поведение…

– Шутите? – искренне удивилась Савитри и взмахнула рукой, останавливая запылённое такси. – В Старом городе ежедневно убивают дюжину таких. Полиция не будет возиться с ним – закопают в общей части городского кладбища и даже не станут ничего расследовать. А вот нас, если мы сейчас о нём заявим, упекут до выяснения! Хотите?

Я сообразил, что ей лучше знать местные порядки. В конце концов, если бы полиция нашла там мой труп, мне было бы значительно менее приятно.

– Откуда вы там взялись? – меняя тему, задал я вопрос, который меня интересовал больше всего.

– Пошла за вами следом. Я, Алексей, обучена распознавать любую слежку, к тому же именно этого человека я заметила на вокзале в Дели и была уверена, что он отправится вслед за нами. Он и преследовал нас ещё от самой реки, но для того, чтобы понять, кто именно из нас троих интересует его больше всех, я решила рассредоточиться.

– Как это?

– Так это. Шепнула вашему другу, чтобы незаметно скрылся в переулке, а потом сама нырнула в толпу. Бородатый пошёл за вами – следовательно, его интересовали именно вы.

У меня не было слов.

– Прекрасно! – воскликнул я. – То есть вы заранее предполагали, что он на меня нападёт?! Неплохо. Здорово же вы выглядели бы, если бы в этом гадюшнике валялся сейчас мой труп, а не его. Хорошенькое сопровожденьице!

– Если бы да кабы… – по-русски почти безупречно перебила меня Савитри. – Откуда же я знала, что он собирается вас убивать? И что у него с собой эта штуковина? На вид вполне себе незлобивый мусульманин…

– Почему вы решили, что он мусульманин? – Я явно недооценивал дедуктивных способностей этой женщины. – Чётки, по-моему, в вашей стране носят и последователи других индийских религий.

Она победно улыбнулась, выходя из такси:

– Это верно. Но ни индусы, ни джайнисты[16], ни сикхи в нашей стране не делают обрезания – только мусульмане…

Гурьев ждал нас в отеле, беседуя с кем-то по мобильному телефону в удобном кресле в холле. Перед ним уже стоял высокий запотевший стакан холодной воды. Увидев нас, он слишком поспешно нацепил на нос очки, связующие его с образом Летаса Гедвиласа, хотя я уже несколько раз замечал, как Савитри смотрит на эти очки с возрастающим удивлением.

– Обрезание? – удивился Андрей, когда мы рассказали ему историю о покушении на меня. – Откуда вы узнали?

– Проверила, – невозмутимо сказала Савитри не моргнув глазом. – Он мусульманин, но не с востока Индии, не из Бенгалии. Скорее с северо-запада, судя по чертам лица. Возможно, даже из Пакистана, они там все сплошь убийцы, – добавила она как истинная индианка.

Мы с Гурьевым переглянулись: портье отеля «Маджестик», в котором останавливался Гедвилас, говорил о каком-то «пакистанце», который настойчиво наводил справки об исчезнувшем профессоре. С другой стороны, если здесь замешан Пакистан, при чём тогда был сотрудник индийского посольства в Москве, предостерегавший меня от поездки на Сентинель? Ведь именно он говорил мне об опасности для жизни.

– Ничего не понимаю… – вырвалось у меня. – Там индус, здесь мусульманин…

– Где? Вы что имеете в виду? – насторожилась Савитри.

– Да нет, ерунда, – махнул рукой Гурьев. – Какой-нибудь бродяга, позарившийся на твой мобильник. Мусульманин он там или буддист – не имеет значения. Я бы вообще не придавал излишнего значения этой истории, тем более что уже через пару часов мы выезжаем на вокзал. Пустяки!

– Ничего себе пустяки, – проворчал я. – Я чуть в ящик не сыграл.

– Нет, джентльмены, – медленно ответила Савитри Пали, взмахнув атласно-чёрными ресницами, – это не пустяки. Что-то здесь явно происходит. Совершенно очевидно, что рассказывать вы мне ничего не хотите… Ну и зря. Возможно, я могла бы помочь.

– Ваше здоровье, капитан! – Гурьев с широкой улыбкой поднял бокал. – Я чувствую, что нас ожидает прекрасный отдых на Андаманских островах.

Штаб собрался на внеочередное совещание следующим утром, в купе первого класса поезда Варанаси – Калькутта. Оба участника выглядели хмуро.

– У тебя что, язык совсем не держится во рту?! – для начала разговора накинулся на меня Гурьев. – Зачем ты стал орать про индуса и мусульманина?

– Отстань, Андрей. У меня свои методы работы с молодёжью. Неужели не видишь – у неё уже руки чешутся попасть в большое приключение, и она вполне готова нам помогать, сам же слышал.

– Санаев, что с тобой? Опять за своё? Она враг! Как только она узнает про Сентинель, не видать нам острова как своих ушей! Начнёт бить в барабаны, поднимет в ружьё полицейский полк, нас с тобой повяжут, а меня к тому же посадят в цепи, как андаманского каторжника девятнадцатого столетия, за использование поддельных документов. Она ведь всю жизнь только тем и занималась, что ловила нарушителей на этих самых островах!

Я не был столь пессимистично настроен в отношении нашей сопровождающей. Она казалась мне разумной и увлекающейся девушкой, которую нам вполне удастся убедить в безобидности наших действий для обороноспособности Индии и, возможно, даже получить какую-то помощь за счёт её официального статуса. Главное – завоевать постепенно её расположение и увлечь интригой, в которой ей непременно захочется поучаствовать.

– К тому же она только что спасла мне жизнь. Это, по-твоему, ничего не стоит?

– Ещё неизвестно, кто его подослал, этого пакистанца, – парировал Гурьев. – Может, она же и придумала этот номер. А потом увела тебя из проулка, он встал себе, отряхнулся и пошёл. Правда, непонятно тогда, зачем надо было залезать к нему в штаны… В любом случае, мы теперь о нем ничего не узнаем.

– Да, непонятно, – согласился я. – Посольский дипломат явно не может работать в паре с пакистанским мусульманином. Я-то думал, что на нас охотится законспирированная группировка индуистов, которая хочет перехватить Золотую Книгу, а теперь получается, что группировка эта какая-то мультиконфессиональная!

Гурьев задумался, перемешивая чай с молоком, который в этом поезде давали нам просто нон-стоп.

– Если нужно перехватить Золотую Книгу, зачем тебя убивать? Легче было бы дождаться, пока ты её отыщешь, и потом уже перебить всех нас скопом. Нет, они явно считают, что мы нащупали какую-то тайну, и не хотят допустить нас к ней.

– Но это значит только то, что мы движемся в правильном направлении, и Сентинель – ключ к разгадке.

– Насчёт Сентинеля пока не всё понятно, наш с тобой план мне что-то не сильно нравится. Давай обсудим ещё раз до того, как прибудем на Андаманы?

Дверь купе резко открылась. Мы синхронно обернулись. На пороге стояла Савитри Пали, и в руке у неё был длинноствольный пистолет.

Наше замешательство, впрочем, длилось доли секунды.

– Вот, почистила свою девочку, – весело сообщила нам Савитри. – Смотрите, блестит как новенькая.

Мы безмолвно кивнули.

– Слушайте, Савитри, вы бросайте свою привычку совать мне в лицо оружие, – сказал я. – Я ещё от сегодняшнего приключения не отошёл.

Она бесцеремонно уселась на полку напротив меня, небрежно кинув пистолет на соседнюю:

– А вы, Алексей и Летас, бросайте темнить. Давайте-ка рассказывайте, что за дела у вас на Андаманских островах. Это начинает казаться мне настолько подозрительным, что возникает искушение арестовать вас обоих. Особенно подробно расскажите об острове Сентинель.

– Что, уже настолько выучили русский, что подслушиваете? – удивлённо осведомился Гурьев.

– Слово «Сентинель» звучит одинаково на любом языке, даже самом нецивилизованном, – пояснила Савитри. – Надоело слушать ваши возгласы из-за стены. Кто у вас там? Дядя Летаса? Прабабушка Санаева, которую срочно нужно навестить?

– Мы беседовали о разных островах, я давал Алексею краткий курс географии Андаманского архипелага. Что не так?

У Андрея явно не входило в планы делиться информацией, и Савитри не стала настаивать, сменив тему разговора:

– Ладно, как хотите. Я вообще-то пришла не за этим. Быть может, вы мне поможете? Я не могу разобраться с несколькими конструкциями русской грамматики.

– Я пас, – вскинул руки Гурьев. – Всем известно, что я литовец в тринадцатом поколении и язык проклятых оккупантов ненавижу с детства.

Я нехотя встал. Сейчас Гурьев, безусловно, уляжется спать на весь остаток пути, а мне придётся тратить здоровье на декламацию русских поговорок.

Выяснилось, что капитан демонстрирует недюжинные успехи в освоении «варварского» языка. Она уже успела зазубрить все тридцать три буквы кириллицы и могла медленно читать многочисленные русские пословицы и скороговорки, которыми почему-то был сверх меры нашпигован её самоучитель. Твёрдые согласные ей давались плохо – по её выражению, русские «ла», «на», «жа», «да» звучали «как обухом по голове» по сравнению с мягкими звуками хинди. Я заставлял её произносить слово до тех пор, пока оно не будет звучать идеально, а это всегда утомляет речевые органы. Так что лингвистический порыв Савитри Пали в тот день иссяк довольно быстро, и я торжествующе заставил её записать и трижды произнести покаянную фразу «Не так уж это и просто». После чего она заказала чаю, и мы принялись за бесконечные, как и всегда за чаем, разговоры о жизни.

Савитри Пали происходила из богатой семьи брамина, индуистского священника, однако была воспитана совершенно равнодушной ко всякой религии. Её родители полагали, что светская жизнь энергичной девушке будет более полезна: отправь такую в монастырь – так она ещё и сбежит оттуда лет в шестнадцать с каким-нибудь недоумком, чем опозорит всю благородную историю семьи Пали. Поэтому родовое имя Савитри Кальяни Деви было немилосердно урезано, а девушку отдали в Школу кинематографии Бомбейского университета. В то время отец девушки заболел Болливудом, индийской фабрикой грёз, и мечтал увидеть на телеэкране свою красавицу дочь.

Поэтому мнения дочери, конечно, спрашивать не стали. Однако, обладая, мягко говоря, неспокойным нравом, она после первой же практики актёрского мастерства на одной из киностудий сбежала из Бомбея в Дели, где – по невысказанным мне соображениям – поступила в Полицейскую академию, более соответствовавшую ей по темпераменту. Об актёрском мастерстве и своём студийном опыте она, по её словам, с тех пор могла вспоминать только с содроганием.

В Академии Савитри выучилась английскому и французскому языкам, юриспруденции и миграционному законодательству, после чего была направлена в звании лейтенанта на морскую границу между Индией и Шри-Ланкой, ловить нелегальных тамильских мигрантов, бесконечно курсировавших между двумя странами с грузами оружия и боеприпасов для мятежников из группировки «Тигров», вот уже многие годы ведущих столь же непримиримую, сколь и безуспешную борьбу за создание на Шри-Ланке свободного тамильского государства.

Во время знаменитого декабрьского цунами 2004 года Савитри Пали прославилась тем, что лично спасла жизнь троим местным жителям, оказавшимся во время стихии в небольшой рыбацкой лодке, чуть не погибла сама, получила медаль за храбрость и воинское звание старшего лейтенанта досрочно. Всех троих спасённых, впрочем, она лично препроводила в тюремную камеру за контрабанду, о чём рассказала мне с тем же спокойствием, что и о самом эпизоде спасения. Ещё через год её перевели в Дели, поручив возглавить андаманский сектор миграционного отдела Министерства внутренних дел. В секторе этом, впрочем, работала она одна.

Службу свою Савитри любила даже с избытком, проводила на ней чуть ли не по двадцать часов в сутки и о создании семьи или личной жизни никогда не задумывалась. Два месяца в году – в сухой сезон – она проводила на Андаманских островах, где вылавливала с вертолёта бирманских рыбаков, нелегально промышлявших в индийских территориальных водах, купалась в тёплом море и разбирала конфликты индийских переселенцев с местными племенами из-за сбежавшей козы или съеденного батата. Наверняка много знала она и о Сентинеле, но я предусмотрительно решил не задавать ей наводящих вопросов – пока. Тем не менее мне казалось, что наши отношения становятся теплее буквально на глазах, и я уже принялся этого опасаться, чувствуя в этом благоволении вечно резкой на язык Савитри чуть ощутимую дробинку подвоха.

Подвох этот достиг размеров гигантского чугунного ядра, когда она достала из сумки несколько фотографий и, вместо того чтобы просто передать их, пересела чуть ближе ко мне, чем я этого ожидал, и сказала:

– Вот, это я со своими родителями на выпускном вечере в институте в 2002 году.

– Любопытно, – спокойно произнёс я, отодвигаясь чуть в сторону. – Совсем не изменилась. А вот это кто? – спросил я, чтобы поддержать разговор. В воздухе явно нарастало напряжение.

– Где? – Она снова придвинулась ко мне. – Это мой дядя, майор Рао, он сейчас служит в штате Манипур, воюет с племенами. Вы не бывали там, Алексей?

– Пока нет, – скованно заметил я, стараясь сидеть прямо.

– Ну и зря. – Она мягко взяла фотоснимок из моих рук. – Поехали бы лучше туда, зачем вам на Андаманские острова?

Она замолчала, я повернул к ней голову и увидел перед самым своим лицом её огромные глаза, блестевшие, как гигантские орехового цвета жемчужины. И глаза эти смотрели на меня так, что я сразу же понял: эта девушка не зря посещала уроки актёрского мастерства. Триместра ей хватило с лихвой. Все события сумасшедшего предыдущего дня, запах тлеющего мусора великой реки, орды паломников в храме Вишванатх, смертельный блеск кинжала и звук выстрела, спасший мне жизнь, перемешались, и у меня закружилась голова. Андрей Гурьев на моём месте, конечно, легонько отодвинул бы эту женщину, кашлянул и сказал бы что-нибудь вроде: «Извините, вы не могли бы пересесть на соседнюю полку, здесь полно свободного места. Повторите-ка ещё раз „Рак за руку Греку цап"». Но я никогда не был бесчувственным чурбаном, вроде Гурьева. И поэтому я не отвёл взгляда от этих глаз.

– Зачем вам на Андаманские острова? – тихо повторила она свой вопрос, позволяя мне почувствовать своё горячее дыхание. – Расскажи… пожалуйста.

И я рассказал.

Рассказ мой был довольно сбивчивым, уж слишком много всего произошло за эти одиннадцать дней моего пребывания в Индии, и составить из всего это связное повествование было непросто. Однако Савитри слушала предельно внимательно, чуть прищурив глаза, задумчиво теребя в руках фотографию со своего выпускного. Временами мне казалось, что именно так она слушала признательные показания спасённых ею цейлонских контрабандистов, прежде чем надеть на них наручники, но я отгонял от себя эти мысли. Ей просто было по-человечески интересно – или ничего я не понимаю в женской натуре.

Наконец я остановился, задав риторический вопрос: кто же, в конце концов, стоит за людьми, пытавшимися помешать и нам, и «настоящему» профессору Гедвиласу добраться до Золотой Книги? Кто хочет заполучить её раньше нас?

– Знаете, Алексей, – помедлив несколько секунд, неспешно сказала Савитри, – я не говорю о том, что вы нарушили уже целую кучу федеральных законов Республики Индия – и нарушите их ещё неоднократно, – но мне кажется, вся эта ваша поездка построена на домыслах. Никто не знает, жив ли настоящий профессор. Нет ни одного достоверного доказательства того, что Золотую Книгу что-либо связывает с Андаманскими островами, которые никогда не были частью индуистской культуры. То, что в пуране сказано о спрятанной за морем последней странице Книги, вовсе не указывает на Андаманы. Островов вокруг Индии и без них более чем достаточно. Да и точных формулировок текста вы не помните. И уж тем более нет никаких прямых указаний на остров Сентинель, обитателей которого вы собрались так бесцеремонно потревожить…

Я помедлил с ответом. Все эти факты я прекрасно знал и без Савитри.

– Хорошо… Но вы можете изложить какую-нибудь более толковую версию? Можете предложить иной план действий?

– Нет, – твёрдо сказала она. – Так что мы, безусловно, едем дальше, и пусть вас ведёт ваша интуиция. И скажите мне, как произнести по-русски «Андаманские острова».

Я сказал, и она с удовольствием повторила словосочетание.

– Забавно, – улыбнулась Савитри, – а на хинди Эндэмани двип сему. А на санскрите, о котором вы, как лингвист, наверняка имеете представление, – Двипас Ханда-мани.

Я неожиданно почувствовал, как в моей голове сложился пазл – будто я вернулся в себя после амнезии. Мой рот непроизвольно расплылся в победной улыбке, но ещё до того, как она успела о чём-нибудь спросить, дверь распахнулась, и я увидел непривычно усатое лицо Гурьева. Он пристально посмотрел на мою улыбающуюся физиономию.

– Что тут у вас стряслось? – спросил он проницательно.

– Ничего, – сказал я. – Просто я только что понял, что означает «Ханда-пурана».

– Я тоже, – улыбнулась и Савитри Пали.

Гурьев прервал ожесточённый гомон, стоявший в купе уже пятнадцать минут:

– Прекратите орать. Савитри, замолчите сами и заткните ему рот чем-нибудь. Зря ты ей всё рассказал, Алексей, теперь покоя не будет… Давайте действовать системно! Сейчас мы запишем всё, что нам удастся вычленить из этой несчастной… пураны.

Андрей, конечно, только изображал сварливость – на самом деле глаза его горели точно так же, как и у нас. После того как мы оба растолковали ему преимущества совместной экспедиции и Савитри торжественно заверила нас, что не собирается упекать его за решётку за использование чужих документов, мы наконец вернулись к делу. И теперь, на подъезде к Калькутте, мы обсуждали детали текста, который профессор Гедвилас прочитал мне в московском кафе в день нашего знакомства и единственной встречи.

– Итак, первое. «Ханда-пурана» – это пурана об Андаманских островах и о Золотой Книге, которую какой-то там парень на этих островах спрятал. Кто это был, Санаев?

– «Царь богов на своём яростном Айравате пришёл, прилетел, забрал, взял, унёс», – процитировал я, кажется, довольно точно.

– Это кто такой?

– «Царь богов» – это великий Индра, – ответила Савитри, – главный бог древних индоариев. Айравата – его белый слон, верхом на котором он обычно передвигается.

– Очень хорошо, – удовлетворённо проворчал Гурьев, записывая в табличку. – Дай бог им всем здоровья. Значит, по-человечески «Приехал Индра на слоне, спёр Книгу и увёз». Дальше?

– «Спрятал там, где не найти никому – ни богам, не людям».

– Ну, это слишком расплывчато. Да и про Андаманские острова ни гу-гу.

– Зато он написал семнадцатую страницу.

– С какой целью? – оторвался от бумаги законченный материалист Гурьев.

– Летас… то есть Андрей, – вступилась Савитри за древнеиндийскую мифологию, – перестаньте ёрничать. В пуранах вы не найдёте логики: эти тексты были составлены несколько тысяч лет назад, передавались десятками поколений из уст в уста и только потом были записаны. Каждое их слово – священная формула, иногда она может вообще не иметь никакого видимого значения!

– Это я уже успел заметить, – коротко взглянул на неё Андрей. – Поехали далее.

Я терпеливо продолжал вспоминать:

– «Спрятал он её (эту страницу) посреди моря Ушас…»

– Что за море? – поинтересовался Гурьев.

Савитри подняла указательный палец:

– Это легко. Ушас – древнеиндийская богиня утренней зари, её море, следовательно, лежит к востоку от Индии. Имеется в виду Бенгальский залив, то есть как раз то море, в центре которого находятся Андаманы.

– «У людей Ханда, чёрных в белых одеждах»… – Здесь я уже и сам не сомневался. – Имеются в виду аборигены Андаманских островов.

– Пожалуй, – согласилась Савитри. – Где ещё в Индии есть чёрные люди? В Гималаях живут тибетцы, на севере – кашмирцы и дарды, на Никобарских островах монголоидные племена, а на Цейлоне – сингалы, родственники арийцев. Смуглые здесь есть, но ни в Бирме, ни в Индокитае чёрных людей нет.

– Ну, для нас, русских, все эти ваши люди «чёрные», – на всякий случай съязвил Гурьев, выдержав испепеляющий взгляд нашей попутчицы. – А вот белая одежда мне кажется здесь совсем уж загадочной.

Коренные андаманцы ходят нагишом, никаких белых одежд там и в помине нет. Не правда ли, капитан?

Она покачала головой:

– Я что-то не припомню никаких белых одежд у здешних адиваси[17]. Впрочем, мало ли что тут было в доисторическую эпоху… Во всяком случае, теперь у нас есть довольно определённые доказательства – семнадцатую страницу Книги нужно искать именно на островах. А значит, ваш приятель в посольстве дал нам верную наводку на Сентинель. Приедем – разберёмся!

Так и ехали мы навстречу удивительному приключению, которое ждало теперь всех троих… Если бы только могли мы тогда предположить, какой муравейник разворошили мы своими поисками Золотой Книги и какие силы стоят на нашем пути…

СТРАНИЦА 7 СВАРГАРОХАНИКА-ПАРВА («О ВОСХОЖДЕНИИ НА НЕБО»)

Кто знал, что так получится?

В Порт-Блэр, главный порт Андаманских островов, мы прибыли рано утром. Неказистый пароход, отчаливший предыдущим вечером из гавани Калькутты, наполненной сумасшедшим гвалтом тысяч людей, не столкнувшись с какими-либо погодными аномалиями, за ночь перенёс нас через Бенгальский залив.

В эту ночь мы, мирно отсыпаясь в своих каютах, в какой-то момент пересекли невидимую линию, отделявшую ад от рая. Позади остались серые, пыльные небеса индийских мегаполисов, запахи нищеты, болезней, дешёвой еды, блёклые краски облезлых от влажности бетонных коробок, отвратительные картины мусорных куч и человеческих страданий. Позади нас остался и Ганг, выносящий к берегам Калькутты все свои миллиарды кишечных палочек со всей индийской равнины, отчего цвет моря в гавани вблизи дельты остро напомнил мне детство: вода в стаканчике, где я мыл кисточку после использования всех без исключения оттенков акварели, имела именно такой цвет…

Однако, когда на рассвете я вышел на палубу, потирая плечо, которое отлежал на неудобной койке, ослепительные краски заставили меня зажмуриться. Синее море было совсем прозрачным, и светлое небо уже начинало обретать мягкий лазурный оттенок. А слева по борту, в небольшом отдалении, изумрудными волнами переливались джунгли, нависая над узкими полосками белых песчаных пляжей. Это и был Большой Андаман, главный остров архипелага.

Люди миллионами летят на курорты Таиланда, мечтают всю зиму о Шарм-эль-Шейхе или Мальдивах – кому что по средствам, – а здесь, на Андаманских островах, тропический рай остаётся заповедным уголком, не тронутым мировой туристической лихорадкой. Немногочисленным жителям архипелага нет дела до тенистых пальм, обрамляющих побережье, чистейшего моря – тёплого круглый год, как парное молоко, и удивительного подводного мира окрестных коралловых рифов. Здесь живут аборигены, которые тысячелетиями не видели другого мира и потому не удивляются своему счастью, а также бенгальские поселенцы, слишком занятые своими плантациями тропических фруктов, чтобы разогнуться и насладиться солнцем. Только для нас, проводящих едва ли не по восемь месяцев в году под куполом сплошных серых облаков, это вечное лето кажется столь удивительным, что две недели отдыха здесь запомнятся на целый год. Это только у нас в стране «слушают» морские раковины, откуда до мечтательного северянина доносится шум моря, и считают крупнейшим провалом летнего отпуска заявление друзей и родственников вроде «Что-то не очень ты загорел!». Здесь, на узкой гряде островов, затерянной между Индией и Бирмой, все эти вещи не имеют значения. И море, и солнце тут всегда под рукой.

Вот поэтому я и не мог оторваться от мучительно красивого пейзажа, скользя взглядом по кромке земли, на которую спустя полчаса нам предстояло высадиться в поисках неведомой и, по моим растущим подозрениям, всё же мифической Золотой Книги. И единственное, что меня могло вырвать из этого созерцательно-лирического состояния, так это резкий и тревожный звонок спутникового телефона, висевшего у меня на поясе.

Это ведь только в реальной жизни телефон может просто звонить, нейтрально и всякий раз одинаковым голосом. В мировой литературе он каждый раз звонит по-разному. Он это делает, как правило, «нервно», «неожиданно», «напряжённо» или «звонко», в зависимости от характера сообщения человека, висящего на том конце линии. Он звонит «настойчиво» именно в те моменты, когда герою меньше всего на свете хочется на него отвлекаться, и «одиноко раздаётся» его звонок, когда герой и сам пребывает в одиночестве. А вот когда герой сочтёт, что всё у него в жизни замечательно и когда он в кои-то веки получит возможность десять минут понаслаждаться видами райского острова на фоне умиротворённого безбрежного океана, телефон обязательно «разорвёт тишину» своим «резким и тревожным» вибрирующим звуком.

Так случилось и на этот раз.

– Алексей! – кричала уже в шестой раз моя помощница Соня. – Вы меня слышите?!

– Слышу. Что случилось? Почему вы куролесите среди ночи, Соня? – Я заподозрил худшее. Вновь пришли с проверкой налоговики из сто сорок шестой инспекции. Или из помещения зоомагазина, этажом выше, опять произошла утечка воды, смешанной со звериными нечистотами, а страховку нашего офиса, конечно, никто оформить не позаботился. Или у Сони снова заболел излечимой, но чрезвычайно длительной болезнью её очередной молодой человек, в результате чего она улетает в отпуск в Швейцарию, где ему якобы требуется столь же длительный курс лечения.

– У нас здесь полный кошмар, Алексей! Грабители влезли в офис! Нас ограбили!

Худшего не произошло.

– Да там нечего грабить, кроме ваших запасных сапог, – пытался я успокоить её. – Давайте по порядку! – Я выбежал на палубу из-под навеса, чтобы лучше ловить сигнал спутника, и через пару минут картина московского происшествия стояла у меня перед глазами.

Действительно, в московский офис моей компании, располагавшейся на первом этаже одного из старых домов в центре Москвы, забрались грабители. Причём грабители не совсем обычные – к примеру, их совершенно не интересовали офисная мебель, плазменный телевизор или сейф. Они влезли в окно, каким-то непостижимым образом спилив решётку, взломали дверь в мой кабинет и вынесли буквально все документы, которые смогли найти у меня на столе, а также стоявший там же ноутбук – его буквально за несколько дней до моего отъезда из Москвы имел несчастье забыть у меня один из моих деловых партнёров, да так за ним и не возвращался.

Я очень не люблю захламлять свой рабочий стол бумагами, отправляя всю древность в шредер, после чего наша бухгалтерша бьётся в конвульсиях из-за какой-нибудь пропавшей налоговой декларации и угрожает наложить на себя руки. Бумаги, конечно, всё равно постепенно скапливаются, так что я живо вспомнил, что именно находилось на моём столе к моменту отъезда. Ничего из этого, по моему мнению, грабителя в здравом уме заинтересовать не могло, а именно: статья «Картвельская[18] лексика наименований животных и частей их тела»; платёжное поручение на подпись от «индивидуального предпринимателя Кошелева А.Б.» – поставщика канцтоваров, распечатка корпоративной презентации нашей компании для одного из новых зарубежных клиентов, статья из «Зависимой газеты», размещённая за деньги по заказу другого клиента, уже российского, товарный чек на аренду спутникового телефона. Архив клиентских проектов стоял в папках в шкафу и тоже был весь распотрошён, но пропажа всех этих вещей разом избавляла меня от необходимости сжигать их где-нибудь за пределами города, так что ощутимой боли из-за их утраты я не почувствовал. Ноутбук можно купить, а дверь починить. Гораздо больше в нервном рассказе Сони взволновало меня другое.

Ограблению предшествовал странный визит. Утром вчерашнего дня в офис заявились три странных азиата в деловых костюмах: они потребовали встречи со мной. Услышав, что меня нет, они попросили номер телефона, по которому со мной можно было бы срочно связаться.

– У нас очень важное дело к господину Санаеву, – сказали они. – Пусть срочно возвращается. Там, где он сейчас, ему не нужно находиться, иначе случится несчастье.

Моя помощница держалась стоически. Её несколько удивило, что они, похоже, знали о моём местонахождении больше, чем она сама, и хотели только одного – чтобы я немедленно вернулся в Москву. Они настолько эмоционально твердили про неведомое несчастье и столь сильно упорствовали, требуя мои контактные данные, что Соня выдала им телефон соседнего троллейбусного парка, с которым они в конце концов и удалились, не особенно удовлетворённые. Ночной взлом она теперь, заливаясь слезами, прочно связывала с личной местью этих странных посетителей. Когда в час ночи раздался телефонный звонок из милиции и её срочно вызвали на место преступления, она не стала ничего рассказывать стражам порядка, а сразу же позвонила мне за инструкциями.

– Всё понятно, – заявил я, когда мне удалось её несколько успокоить. – Никакой паники. Я сейчас позвоню нашему безопаснику, он приедет и разберётся. До его приезда никому ни слова. Идите домой сразу же после обеда, укройтесь пледом, и до конца недели можете взять выходной.

Всхлипы на том конце провода постепенно затихали. В моей голове сразу возникло единственное предположение.

– Соня! Вы ещё там? Скажите мне самое главное! – продолжал кричать я, быстрым шагом передвигаясь по палубе. – Те вчерашние азиаты – это были индусы, пакистанцы? Бороды, усы у них были?

– Никаких усов у них не было, – несколько удивлённо ответила Соня. – И они вовсе не индусы. Они представились… Что-то вроде Чжао, Вонг, Донг. Это китайцы! Один из них оставил визитку китайского посольства в Москве, с гербом, да только её тоже спёрли!

– Боже ты мой! Китайцы? – нахмурился разбуженный мною сонный Гурьев. – Эти ещё откуда? У тебя когда-нибудь был бизнес с китайцами?

– Ты за кого меня принимаешь? – слегка обиделся я.

– Тогда мне вообще ничего не понятно… Ерунда какая-то.

– Пришёл беда – отворял ворота, – отчеканила по памяти очередную свою русскую прибаутку Савитри Пали, когда мы оба вломились к ней в каюту, спеша поделиться тревожными новостями из Москвы. – Если тут замешан Китай, нам придётся совсем туго. К тому же речь идёт не о частных лицах, а о представителях государства, раз среди них был дипломат. Вы полетите в Москву, Алексей?

– Да не нужно, что мне там делать? – ответил я. – У меня там опытный сотрудник, отвечающий за безопасность: если что-нибудь вскроется, он мне позвонит. Но сдаётся мне, что этих китайцев они поймать не смогут.

– У тебя на столе, кроме перечисленных документов, было что-нибудь о поездке? – поинтересовался Гурьев, и только тут я вспомнил: карта Андаманских островов, распечатанная из Википедии, лежала поверх всех бумаг, и обведённый карандашом контур острова Сентинель красноречиво свидетельствовал о моём предстоящем местонахождении.

Порт-Блэр оказался небольшим и довольно тихим – по индийским меркам – портовым городком, в котором мы долго не задержались. Савитри предложила нам с Андреем «не мучиться дурью» относительно поиска гостиницы и отправиться на полицейскую виллу в шести милях к западу от города, которая имеет всё для комфортного проживания. И хотя Гурьев, всё ещё недовольный тем, что я раскрыл капитану наши намерения, ворчал, что там-то нас и будут ждать с наручниками, предложение большинством голосов было принято, и уже через час мы размещались в стареньком, но уютном доме колониальной эпохи с гигантским тропическим садом, молчаливым охранником при въезде и окнами, выходящими прямо на океан.

Савитри Пали предложила обсудить план дальнейших действий, но мы довольно бесцеремонно дали ей понять, что обсуждать его она может сама с собой, а мы не видели моря долгие десятилетия и потому отправляемся купаться. На что Савитри столь же грубо заявила, что она думала, мы приехали сюда работать, и пожелала нам мгновенно утонуть, но уже через десять минут мы увидели её выходящей на пляж в белоснежном открытом купальнике, выгодно оттенявшем её смуглую кожу.

По совокупности всех этих причин мы смогли собраться на веранде нашего нового дома только к вечеру, когда солнце скрылось за синей гладью океана, а горничная подала нам местный ужин из морепродуктов разной степени готовности.

– Друзья мои! Положение наше совсем запутывается, – оптимистично начал я наше совещание.

Во-первых, никаких следов профессора. В порту Савитри сказали, что человека с такой внешностью они в числе приезжих не регистрировали, хотя каждый белый здесь наперечёт – следовательно, наша слабая надежда, что у Гедвиласа был второй паспорт или какой-нибудь ещё документ, улетучилась. Если он и был на Андаманах, то прибыл сюда нелегально и миграционного контроля сумел избежать.

Во-вторых, так и осталось неясным, где искать Золотую Книгу. Слабый намёк на остров Сентинель подкреплялся только лишь тем соображением, что из всех островов гряды он был наименее исследован – собственно, не исследован вообще. Никаких признаков Золотого Храма, о котором писали древние географы, на Сентинеле никто и никогда не замечал, а спутниковые снимки острова демонстрировали только сплошной, непроницаемый ковёр пышных зелёных джунглей, раскинувшихся по всей площади островка размером семь на семь километров.

В-третьих, и это было самым неприятным, за нами по пятам следует многонациональная банда, которая охотится за нашей Книгой и, возможно, работает с благословения правительств сразу нескольких стран Азии. Не имея возможности действовать открыто, они пользуются услугами каких-то шизофреников и убийц типа того, с кем мне удалось уже познакомиться в Варанаси.

Это, возможно, было бы объяснимо, если мы вспомним, что Золотая Книга имеет огромное историческое и религиозное значение для ислама и индуизма, но при чём здесь тогда Поднебесная империя?

Гурьев, как опытный кадровый дипломат, предполагал худшее:

– Все эти государства хорошо понимают, что из-за Золотой Книги может начаться натуральная третья мировая война. Вот посудите сами: все религии региона признают её подлинность, и все говорят, что в этой Книге называется единый бог всего человечества, творец его судьбы. Но ведь все они верят в своих собственных богов, из-за чего веками резали друг другу глотки. Получается, что Золотая Книга может запросто в одно мгновение развенчать тысячелетние религиозные представления целых народов! Ну представьте, если там будет написано, что единый бог зовётся Вишну-вседержитель, дай бог ему здоровья, а про Аллаха не будет ни слова? А мусульмане веками считали её священным писанием! Не сомневаюсь, что это приведёт к чудовищным последствиям.

– Пожалуй, – согласился я. – Мне постоянно кажется, что наши недоброжелатели не столько хотят заполучить саму Книгу, сколько помешать нам это сделать. Действительно, гораздо легче было бы довести нас до цели и в случае, если Книга окажется у нас в руках, забрать её себе. Но нет – они действуют по-иному, устраивая всяческие препятствия на нашем пути и проводя акции устрашения. Знаете, ребята, им вовсе не нужна Книга! Больше всего на свете они желали бы, чтобы Золотая Книга вообще никогда не была найдена!

Мы сидели без движения на веранде нашей виллы несколько минут, и перед нами постепенно вставал призрак вселенского заговора против нашей небольшой группы. Речь шла о перевороте в сознании сотен миллионов людей. Индусы и пакистанские мусульмане пережили за последние полвека три кровопролитные войны из-за своей религии и своей земли. Индию продолжают сотрясать религиозные междоусобицы и террористические акты, унесшие в своё время жизни премьер-министра Индиры Ганди и её сына Раджива. Убийство национального лидера Пакистана Беназир Бхутто, штурм Красной мечети в Исламабаде, крупнейшие теракты в отелях Бомбея, сотни жертв акций кашмирских сепаратистов – всё это совсем недавние искорки постоянно тлеющей лавы под тонким слоем относительной политической стабильности в Южной Азии. Любой конфликт в этом регионе неизбежно потянет за собой вовлечение других держав: Китай традиционно поддерживает Пакистан в его противостоянии с Индией, а Россия, напротив, считает Индию своим стратегическим партнёром. В Афганистане под руководством Соединённых Штатов идёт бесконечная операция войск НАТО против талибов, и в случае индо-пакистанского конфликта американские войска неизбежно окажутся втянутыми и в эту войну. В горном Непале маоисты, поддержанные Китаем, так и не сложили оружия, поднятого против национальной элиты, ориентирующейся на Индию, а буддийский Тибет только и ждёт повода, чтобы очередной раз восстать против ненавистного китайского владычества. Наконец, нельзя забывать и о ядерном потенциале Пакистана и Индии, который эти страны уже несколько раз угрожали задействовать в случае агрессии – любая религиозная война в этом регионе с большой вероятностью рискует перерасти в атомную…

И всё это произойдёт из-за нас. Нас, расслабленно сидящих в шортах и футболках на берегу моря на острове Большой Андаман. Поверить в это было невозможно: так спокойно катил свои волны океан, шелестели ветвями кокосовые пальмы и звенели цикады в окрестных акациях.

– Знаете что, – медленно произнесла Савитри. – Что бы там ни было, рисковать не имеет смысла. Пойду-ка я позвоню в местное отделение полиции, пусть усилят охрану этого дома на всякий случай. Завтра вечером мы поплывём на Сентинель.

Однако вышло, мягко говоря, чуть-чуть по-другому.

Савитри уехала из нашей виллы около семи вечера и никак не торопилась обратно, так что в ожидании её возвращения мы с Андреем не ложились, углубившись в увлекательный, но насквозь теоретический спор о том, кто же победит в глобальной мясорубке, которая как пить дать начнётся в мире через недельку-другую по результатам нашей экспедиции.

Гурьев спокойно рассуждал о выгодах геополитического союза между Китаем и арабским Востоком против России и США, я убеждал его, что последние двое никогда не договорятся, но оба мы сходились на том, что миру в самом скором времени грозит «ядерная зима», превращение в чёрную дыру, эпидемии и мор, в результате которых исчезнут все великие цивилизации планеты. Россия останется.

Как раз после этого резюме я неожиданно почувствовал довольно болезненный укол в руку. Импульсивно вскрикнув, я встрепенулся и заметил, что острый камешек вылетел в мою сторону из соседнего куста: как раз оттуда, где в эту секунду виднелась розовая футболка нашей подруги Савитри.

В её появлении из кустов, со стороны, противоположной въезду на территорию нашего убежища, было нечто столь экстраординарное, что я не сразу сообразил, как себя в такой ситуации вести. И опомнился, только когда она едва слышно прошипела:

– Гасите свет, идите спать! Сейчас же!

Я схватил руку Гурьева, развалившегося рядом.

– Андрей! – Он изумлённо повернул голову в мою сторону. – Время позднее. Чёрт с ней, с этой женщиной. Индианка же! Мало ли, куда она направилась на ночь глядя. Пошли спать.

К этому моменту мой друг уже сообразил, что происходит что-то не совсем обычное, и согласился со мной довольно быстро. Мы потушили лампочку на веранде и при свете фонаря отправились в дом.

– Расходимся по комнатам и ждём сигнала, – посоветовал я Андрею. – Савитри здесь, она что-то придумала.

То, что конкретно придумала офицер нашего сопровождения, стало понятно, когда спустя четверть часа мы выскользнули из дома через окна: сначала я, после того, как увидел через стекло лицо Савитри Пали с широко раскрытыми блестящими глазами, а затем и Гурьев.

– Что взяли с собой? – вновь зашипела Савитри мне в самое ухо.

– Ничего, – растерялся я.

– Валите обратно! Весь комплект для похода. Вы что? Мы отплываем через тридцать минут. Быстро!

Мы управились быстро: все принадлежности для отправления на Сентинель, включая пищу и воду, были мной заблаговременно сложены в отдельный рюкзак. На всякий случай я прихватил и свои документы, а также деньги – которые, как я подозревал, и на Сентинеле деньги. И потом, раз уж мы ретируемся столь необычным способом, не оставлять же их врагу.

Перебраться через каменный забор начала двадцатого века оказалось несложно. После этого мы в полном молчании бежали по кромке пляжа, защищённые от яркого лунного света густой тенью пальм. Наши шаги и тихая ругань Гурьева, споткнувшегося о корягу, заглушались шумом разыгравшегося прибоя.

– Это хорошо, – удовлетворённо кивнула Савитри, когда мы наконец остановились где-то на берегу, примерно в километре от виллы. – В такую погоду легче отчалить незамеченными. Луна сейчас тоже скроется.

– Что случилось, господин капитан? – едва отдышавшись, спросил я, вешая тяжеленный рюкзак на плечо Гурьева.

– А случилось то, что за нами следят. И если бы сегодня мы не ушли с виллы, я не знаю, что могло бы случиться ночью. Телефонная линия на вилле перерезана. На дороге, ведущей от наших ворот к Порт-Блэру, дежурят какие-то странные личности, и похоже, что на ближайшем от нас повороте меня ждала засада. Мобильник тоже почему-то молчит. Поэтому я бросила велосипед в кустах, через лес прошла в деревушку Манглутан и договорилась об аренде катера. Он должен ждать нас в условленном месте через полчаса, так что следует поторопиться.

– А кто эти люди, которые сидели в придорожной засаде? – поинтересовался Андрей. – Мусульмане, индусы?

– Да в том-то и дело, что нет! Они бритые наголо и скорее напоминают бирманцев. И говорили они на непонятном мне языке, явно не индийском.

– Бирманцы буддисты, – вспомнил я. – И буддийские монахи, кстати, всегда бреют себе головы. А ещё последователи джайнизма…

– Ну да, не исключено…

– О господи! – воскликнул Гурьев, бессильно опускаясь на корточки. – За что нам всё это?! На нас ополчились все религии Востока! Ещё несколько дней этой поездочки – и против нас выступят жрецы религии бон[19], гуру сикхов или целая армия голых джайнистских проповедников!

Савитри усмехнулась:

– Последних можете не бояться: джайнистам запрещено не только убивать людей, но даже причинять вред насекомым. Разве вы не видели, как ходят их отшельники – разбрасывая перед собою пыль специальными метёлками, чтобы не дай бог не наступить на жучка?

– Ладно, – Гурьев натянул рюкзак на оба плеча, – это успокаивает меня. Где ваш катер, Савитри?

Катер – собственно, слишком громкое наименование для лодки с приставным мотором и холщовым навесом – принадлежал небогатому жителю деревни, видимо рыбаку, который сильно нервничал по поводу предстоящего путешествия. Когда мы, почти обессиленные, пришли к месту посадки – допотопному деревянному причалу в небольшой обмелевшей бухте, – он уныло бродил в темноте по песку, еле слышно причитая. Перспектива отправиться на этой посудине за тридцать вёрст от дома в кромешную тьму явно не прельщала его, но Савитри, очевидно, успела козырнуть здесь своим полицейским удостоверением, и у катеровладельца не было выбора.

Положение осложнялось тем, что этот выходец из Бангладеш по имени Шиваджи очень плохо говорил на хинди, а ни Савитри, ни Гурьев не знали его родного бенгали. Общение велось на английском, что явно не добавляло взаимопонимания, но зато включало в дискурс ещё одного участника – меня.

– Нельзя ходить… – мелко тряся головой, убеждал нас лодочник, пробираясь по истлевшим доскам пирса к своему сокровищу. – Вертолёт увидеть: тюрьма! Сентинель ходить не хорошо.

– А не ходить хорошо? – флегматично включился в разговор Гурьев, осматривая лодку. – Савитри, вы уверены, что на этом мы доплывём до цели? Нам ведь ещё и обратно не мешало бы вернуться…

– Да он боится, что нас увидит патруль с вертолёта… Сентинель раньше ходить? – прикрикнула капитан на лодочника. – Путь знать?

– Путь знать… Рыбу ловить. Белых возить нельзя… Остров близко нельзя. Дикари убить, – бормотал лодочник.

Вдали послышались какие-то голоса. Мы без разговоров бросили в катер свою поклажу, спрыгнули вслед за ней, и Савитри уничтожающе прошипела нашему проводнику:

– Заводи!

Тёплый ветер и едкий дым солярки ударили мне в лицо. Мне остался самый короткий отрезок пути до самого последнего на земле островка terra incognita.

– Нужно назад! Дальше нельзя! – неожиданно сквозь неослабевающий шум мотора услышал я резкий вскрик нашего проводника на его ломаном английском.

Я немедленно выскочил из-под навеса, где в течение последних трёх часов балансировал на грани сна и реальности. Лодку как-то слишком сильно болтало, и если сперва эта качка усыпила меня, то сейчас, наоборот, из-за резких и неравномерных движений из стороны в сторону я не смог бы даже сомкнуть глаз. Андрей Гурьев на лавке напротив безмятежно спал сном бывалого морского волка, подложив под голову мой походный рюкзак.

В дымке приближающегося рассвета, мне казалось, всё вокруг было окрашено в разнообразные оттенки серого цвета, а ветер, по моим ощущениям, дул какой-то слишком уж сильный даже для океанских просторов. Я оглянулся и увидел, как на носу катера стояла Савитри и, отчаянно жестикулируя, что-то тихо говорила лодочнику.

– Что случилось? – спросил я, приближаясь к ним и неуверенно балансируя на ходу.

– Смотри! – крикнул мне Шиваджи, вытянув руку куда-то к северу, по правому борту нашей посудины.

Я повернулся в этом направлении и от неожиданности выпустил из рук поручень, за который держался. Такого зрелища я не мог себе даже представить.

Это был огромный водяной смерч. Я никогда раньше не видел смерчей и теперь, застыв, не мог оторвать глаз от высокой и узкой серой колонны, высотой в сотню метров, которая медленно двигалась вдоль горизонта. Она как будто бы соединяла небесный свод и водную гладь, которые также утратили все оттенки цветов, превратившись в две волнующиеся чёрно-белые поверхности без конца и края, сжимающие между собой наш микроскопический катер. Вслед за смерчем, чуть ниже, я увидел чернеющие на горизонте облака.

– Это погода! – продолжал кричать владелец катера, подавшись ко мне. – Очень, очень плохая опасность! Теперь идти обратно!

Савитри обернулась ко мне. Её волосы беспомощно развевались на ветру, остатки косметики на лице поплыли от морских брызг, но в глазах не было слёз, только растерянность и ужас.

– Что делать? – крикнула она в отчаянии. – Шиваджи считает, будет шторм, очень боится. Мы не успеем к острову, потеряем мотор, нас унесёт в океан!

– Спокойно! – заорал я на лодочника. – Где Сентинель?

Они оба махнули рукой куда-то на юг.

– Мы отклонились от курса, дует очень сильный ветер, нас снесло течением, – быстро объясняла Савитри. – Похоже, мы сейчас к северу от острова. По крайней мере, я так его поняла. Он в истерике!

Оглянувшись, я в глубине души вполне смог понять нашего бенгальца. Вокруг нас вздымались уже самые натуральные волны, которых не было и в помине, когда мы в спешке отчаливали с Большого Андамана. Колебания напора воды не позволяли допотопному дизельному двигателю работать стабильно, и его звук то затихал, то снова становился невыносимо гулким. Я уже однажды провёл часов шесть в таком же катере со сломанным двигателем возле берегов Таиланда, дрейфуя в неизвестном направлении, пока нас не прибило к одному из тамошних многочисленных островов. Однако здесь ситуация была значительно хуже. Где-то южнее нас лежал дикий, неизвестный цивилизации Сентинель, а за ним – во всех направлениях – сотни миль безбрежного океана, в котором, попади мы в шторм, дрейфовать пришлось бы в лучшем случае несколько недель.

– Поворачиваем! – Я положил руку на плечо шкипера. – Я помогу.

– Да вы что? – закричала Савитри. – Мы почти у цели! Мы должны быть там! Если мы сейчас вернёмся, нас уже больше никуда не выпустят, неужели вы не понимаете?!

– Понимаю! – крикнул на неё и я. – Зато ещё лучше я понимаю, что, если мы немедленно не развернёмся и не уйдём от смерча, нам крышка! И никакой Сентинель нас уже не спасёт, тем более что мы вообще не знаем, где он сейчас!

Шиваджи, громыхая своими сапогами, побежал назад к рулю, и в этот момент нас качнуло так, что Савитри немедленно стихла, обернувшись навстречу шторму. Мы оба увидели, что смерч, который, как мне казалось, идёт куда-то вбок, на самом деле движется прямёхонько на наш катер.

От этого же толчка с лавки упало долговязое тело Гурьева, который наконец удосужился проснуться и, надевая бейсболку, непонимающе оглядывался по сторонам.

– Что такое, Санаев? – заворчал он по-русски. – Что за кошмарный дождь? Такое ощущение, что мы не по Индийскому океану плывём, а по Ладожскому озеру! Когда это кончится?

Я несколькими сильными словами объяснил ему, что, если он не пошевелится, это кончится на удивление скоро, и Андрей вскочил с пола.

– Ёлки! – присвистнул он, увидев приближающийся смерч. – Пакуем вещи. Сейчас нам придётся неважно! Выбрали, называется, сухой сезон…

Шиваджи уже развернул катер, и его мотор в шесть лошадиных сил стучал изо всех сил, только подчеркивая паническим звучанием все свое бессилие в борьбе со стихией. Мы двигались чрезвычайно медленно, и у меня, к примеру, не было ни малейшего сомнения, что бури нам избежать не удастся.

Мы бросились к рюкзакам, стремительно завязывая все наиболее ценные вещи в полиэтиленовые пакеты. Дождь начался уже через несколько секунд после того, как я упаковал камеру и объективы и начинал обёртывать свой рюкзак в плащ. Это был настоящий тропический ливень, добротный, тёплый, который крупными каплями хлестал меня по щекам, мгновенно сделав любые головные уборы, любые непромокаемые ветровки и навес на катере бесполезными. Вдобавок к этому порывы ветра швыряли нашу лодку всё сильнее, и серые волны уже перехлёстывали через борт, заливаясь мне в ботинки.

Сквозь пелену дождя и морских брызг, которых я уже не различал между собой, я видел, как Савитри приматывает к руке свой рюкзак. Я видел, как Шиваджи трясущимися руками разматывает канат, привязывая свои вещи к поручням навеса – к нам, на этот конец лодки, он уже не мог пройти, боясь быть смытым за борт.

Чтобы сохранить баланс, я опустился на колени и, схватив за талию Савитри, сбил её с ног, чтобы её не унесло волнами. Она казалась не тяжелее моего рюкзака и легко подалась вниз. Заглянув в её широко раскрытые глаза, я убедился – она плакала. Рыдала от бессилия и отчаяния, и я не мог ничего сказать ей в утешение.

Я отвёл взгляд. И возможно, именно это позволило мне взглянуть поверх её головы и увидеть, что картина горизонта снова изменилась.

Смерч исчез, растворившись где-то в пучине ливня. Тёмно-серый грозовой фронт разлился почти по всему небу, однако где-то на юго-западе мой взгляд вдруг поймал белую полоску – просвет между тучами. Я никогда в жизни не уходил из шторма, но в эту минуту меня кольнуло воспоминание о каком-то древнем приключении, герои которого – разумеется, настоящие мореплаватели – спаслись от бури как раз через такой просвет. Как это делается, я уже не стал вспоминать. Вместо этого я крикнул Савитри по-русски что-то вроде «Держись!» и рванул назад, к рулю.

Самое отчётливое, что я помню из этого дня, – это безумные глаза Шиваджи в тот момент, когда я вырвал руль из его рук и резко крутанул его, разворачивая катер к тому самому просвету в грозовом небе. Мне кажется, Андрей первым догадался, что именно я хочу сделать, и схватил нашего проводника в охапку, чтобы не позволить ему вмешаться в мои действия. Говорить мы уже не могли – в таком шуме и грохоте волн человеческий голос был абсолютно не слышен.

Меня несколько раз сильно ударило рулём по рукам, но, памятуя те же рассказы о различных пятнадцатилетних и более старших капитанах, я не выпустил его из рук и вывел нос лодки на юго-запад. Завывания ветра и шум ливня уже почти заглушили мотор – даже не знаю, работал ли он тогда. Я мог лишь видеть сквозь пелену воды, как на полу, под навесом катера, лежит лицом вниз Савитри Пали, уцепившись обеими руками за борта катера, а вода накатывает на неё с неугасающей силой. Где-то за моей спиной слышались звуки борьбы – Гурьев и Шиваджи продолжали драться, а я не мог даже помочь своему другу, налегая обоими плечами на ходуном ходящий руль катера. Эти минуты, мне казалось, длились целую вечность – шум бури, вода во рту, в носу и в глазах, сумасшедшая пляска лодки на волнах, дождь, заливающий на моих глазах наши рюкзаки, мой походный бинокль, фотокамеру, струящийся потоком под мою одежду и, как я отчётливо представил себе, безвозвратно расплавляющий чернила на моём загранпаспорте… И скользкий деревянный штурвал в моих ладонях, и побелевшие от напряжения руки Савитри на поручнях бортов…

…Пока всё вдруг внезапно не закончилось. Я почувствовал резкий толчок откуда-то снизу, упал навзничь, получил огромной силы удар в самую середину спины и увидел серо-чёрное грозовое небо, в котором последней надеждой блеснул мне с юго-запада быстро расширявшийся просвет, и под ним – расплывчатое тёмное пятно на поверхности вспененного океана.

СТРАНИЦА 8 АШРАМАВАСИКА-ПАРВА («О ЖИТЕЛЬСТВЕ В ЛЕСУ»)

Очнувшись, я пролежал не двигаясь, наверное, не меньше часа, не в силах даже разлепить веки, но больше ничего вокруг не происходило. Катер почти не качало, и я уже не захлёбывался водой, накатывающей со всех сторон. Было холодно, но неожиданно тихо: ни ревущего в последнем усилии дизельного двигателя, ни шума полулитровых капель, ударяющихся о поверхность воды, ни порывов штормового ветра.

Странно только, что слово «земля» пришло мне на ум не сразу. И только вспомнив его, я сумел наконец открыть глаза.

Небо было необычайно близко, светлое, почти чистое, в утреннем тумане, за которым проглядывала ослепительная южная лазурь. Я лежал на спине на полу нашего катера, и подо мной находилось что-то острое, твёрдое и холодное. Всё вокруг было мокрым, но самой воды не было видно.

Я едва смог повернуться набок: смертельно болела спина. Впрочем, то, что я смог пошевелить руками и ногами, несколько ободрило меня: человек со сломанным позвоночником не может позволить себе такого удовольствия. Ну а всё остальное срастётся.

С усилием приподнявшись на локте и смахнув с руки намотавшуюся на неё огромную водоросль, я наконец смог с удивлением обозреть окружающий мир, который с момента моей последней жизни претерпел сильные изменения.

Катер наскочил на риф, как на острие огромного ножа, – под моей спиной оказалась гигантская дыра в днище, сквозь которую торчал острый кусок чёрной скалы, изъеденной моллюсками. Вся вода, которая была в лодке, ушла вниз через это отверстие, потому что нос катера при ударе задрался высоко вверх. Руль был сломан, а штурвал вырвало из днища, что называется, с мясом. Однако самым удивительным было то, что в катере лежал не я один.

В самом центре его, под обвалившимся навесом, всё так же крепко уцепившись за боковые стальные рейки побелевшими руками, обессиленно лежала ничком Савитри Пали, её спутанные волосы закрывали собой побелевшее лицо.

Больше никого в катере не было.

Нет-нет, она оказалась жива. Мне пришлось, перевалившись через борт, зачерпнуть горстью тёплой морской воды и выплеснуть ей на лицо, убрав с него тяжёлые, промокшие волосы. И она в ту же секунду открыла глаза:

– Где мы?

Где мы… Хороший вопрос. Я даже не успел оглядеться по сторонам, зато испытывал непомерное облегчение и даже радость оттого, что она не захлебнулась холодной водой и не погибла: её смерть совершенно точно была бы на моей совести. Стоя на коленях, я приподнял руками её голову:

– Как вы, Савитри? Как самочувствие?..

Она медленно вздохнула:

– Я услышала удар. Качка немедленно прекратилась – мы, видимо, сели на мель. Это спасение… И я отключилась. А вы? А Андрей? Где лодочник? И где мы, наконец, находимся?

Я легко приподнял её над бортами катера, и мы – совершенно промокшие, обессиленные, измождённые – бессмысленными взглядами воззрились на юг, как раз туда, где торчал задранный в небо нос нашей посудины.

Сентинель мы увидели сразу. Остров лежал в четырёх или пяти сотнях метров от места крушения нашего катера, и разделявшее нас пространство было наполнено подводными скалами, хорошо заметными по небольшим белым бурунам накатывавших на них океанских волн. Белый песчаный пляж шириной не более трёх – пяти метров окаймлял пышную тёмно-зелёную растительность, которой был полностью покрыт весь остров в пределах нашей видимости. Именно эти джунгли я и принял за чёрное пятно в пелене дождя, когда мы налетели на рифы. Никаких признаков обитаемости на суше при беглом взгляде заметно не было.

Нам понадобилось ещё несколько минут, чтобы прийти в себя и осознать, что случилось. Решение повернуть на юго-запад и попытаться выйти из шторма оказалось правильным – течение мгновенно подхватило нас и вынесло на прибрежные рифы, окружавшие Сентинель. В результате удара о скалу мы оказались прикованы к земной поверхности крепче любого якоря, и спустя какое-то время буря ушла дальше на восток.

Впрочем, это спасение стоило нам невосполнимых жертв. Ни Андрея Гурьева, ни нашего психованного лодочника Шиваджи не стало, и, сколько я ни бродил среди рифов по пояс в воде, обнаружить их тел или хотя бы предметов одежды мне не удалось. Гибель Андрея стала для меня настоящей катастрофой – ведь это именно я увлёк его погоней за мифической Золотой Книгой, и в течение последних недель он был для меня не только другом, но и надёжным соратником в самых нелёгких ситуациях. Если даже мне удастся вернуться домой живым, смерти этого человека я никогда не простил бы себе.

Вдобавок к этой беде пропал и катер, разрушенный ударом о риф, и в отсутствие каких-либо инструментов у нас больше не было возможности починить его и вернуться на большую землю самостоятельно. Дыру в днище ещё можно было бы залатать при наличии гвоздей (которых, впрочем, у нас в ассортименте тоже не было), но гораздо хуже было то, что бурей вырвало двигатель и руль, что делало катер неуправляемой шлюпкой, да ещё и громоздкой. Преодолеть на ней расстояние в тридцать пять километров, разделявшее нас с островом Большой Андаман, было попросту невозможно, даже если бы мы изготовили вёсла.

Что же удалось сохранить? Немало. Во-первых, мы с Савитри Пали, к собственному удивлению, обошлись без серьёзных телесных повреждений. Да, я сильно ударился спиной, разодрав кожу в нескольких местах, но кости повреждены не были, и я вполне мог двигаться. У меня, правда, жутко саднило горло и всё тело бил озноб, но я списал это на нервное истощение – еще бы, после такой-то прогулки по свежему воздуху… Моя спутница вывихнула левую руку и посадила несколько шишек на голове и, по её собственным словам, наглоталась морской воды под завязку, но всё это было поправимо.

Сохранились и рюкзаки, туго привязанные к поручням и обтянутые полиэтиленом. В них находились запас питьевой воды, некоторое количество здорово подмокшей пищи, наше походное снаряжение и даже камера. К моему удивлению, сухими остались и все наши документы – на тот случай, философски заметила Савитри Пали, если они нам ещё когда-нибудь понадобятся.

– Не нужно сеять панику, товарищ капитан, – посоветовал я ей на это. – Мы выберемся. Да и Гурьев, насколько я его знаю, никогда бы не утонул в море, а потому, конечно, найдётся. Если он и капитан выпали из катера в момент удара о скалы, значит, им удалось выбраться из воды – здесь совсем мелко. Возможно, они ушли на разведку. Хотя странно, что они при этом нас не растолкали…

Мы решили перебраться на остров: это казалось единственным выходом, учитывая, что никаких дикарей на берегу не было видно. Савитри высказала здравую мысль, что лодку всё равно найдут аборигены, и тогда нам не поздоровится. А следовательно, нам нужно найти себе надёжное убежище, просушить там одежду и проверить снаряжение, прежде чем строить планы хотя бы на самое ближайшее будущее. Так и было сделано, и уже через полчаса мы наконец вышли на мягкий песок острова Сентинель, перетащив сюда по мелководью из катера всё, что можно было унести с собой.

– В этом месте оставаться нельзя, – охрипшим от воды голосом тихо сказала Савитри, обернувшись назад, где за выступающими из воды скалами белел нос нашего катера. – Если туземцы окажутся здесь, они примутся искать нас поблизости. Необходимо будет замести следы и отойти хотя бы метров на пятьсот…

Джунгли Сентинеля представляли собой настоящую чащу без единого просвета. Я видел такой лес и раньше: в Амазонии, на островах Зондского архипелага. Благодаря жаркому климату и обилию воды растений здесь настолько много, что они вынуждены вести друг с другом жестокую борьбу за доступ к солнечным лучам, в этом лесу царит вечный сырой полумрак. Верхний ярус, высотой иногда до сотни метров, занят огромными кронами самых высоких деревьев – пальм, баньянов, акаций, а также фикусов, которые, паразитируя на других деревьях, постепенно заворачивают их в свои стволы и душат, чтобы самим добраться до неба, до солнечных лучей. Ярусом ниже располагаются плодовые деревья, вроде манговых, увитые многочисленными лианами и растениями-паразитами. Цепляясь за их стволы, тянутся вверх кустарники, располагая свою листву таким образом, чтобы тоже получить свою толику света. Папоротники и высокие травы с яркими цветами и ядовитым запахом дополняют картину. И на каждом ярусе влажного экваториального леса живут тысячи видов животных, птиц, насекомых, которые – нам странно это представить – никогда не узнают, что такое земля. Когда-то Редьярд Киплинг впервые ввёл в английский язык диковинное индийское словечко «джунгли», которым теперь обозначают любой тропический лес. Он никогда не бывал на Сентинеле, но наверняка оценил бы здешнюю чащу по достоинству.

По такому лесу практически невозможно передвигаться, не прорубая себе путь с помощью ножа или мачете. Но и спрятаться здесь несложно, поэтому мы остановились уже спустя несколько минут после того, как углубились во влажную чащу.

– Здесь, – уверенно сказала Савитри голосом опытного проводника, указывая мне свободной рукой куда-то вперёд и вверх.

Перед нами диковинным образом срослись ветвями два огромных дерева, образовав своеобразную чашу на уровне трёх-четырёх метров над землёй. Эта чаша казалась довольно надёжно укрытой со всех сторон гигантскими листьями, и забраться туда по лопастевидным корням деревьев не представлялось проблемой. И я был вполне согласен с тем, что жить на дереве было бы максимально безопасным, учитывая повадки местных жителей – как людей, так и змей и насекомых.

Мы осторожно втащили в своё новое убежище рюкзаки, и я смог даже разместить их таким образом, чтобы мы могли вполне удобно лежать на ветвях. Я предвкушал с удовольствием то, как туда лягу, потому что, вдобавок к усталости, меня продолжал бить озноб от холода и начинался кашель.

– Всё, Алексей, – озабоченно произнесла Савитри после того, как мы убрали следы своей жизнедеятельности из-под деревьев. – Мы надёжно устроились, по крайней мере на сегодня. Теперь – на пляж, сушить одежду. Сменных вещей у нас нет, а в мокром костюме мы с вами скоро оба свалимся от лихорадки. Один бог знает, сколько времени нам потребуется провести здесь, а лекарств у нас с вами совсем немного, надо себя беречь.

Я был вполне согласен с ней. Мы взяли ножи, Савитри прихватила свой пистолет, и, пошатываясь от усталости, побрели к морю, поблёскивавшему среди деревьев на расстоянии всего сотни метров от нас.

Я считал и продолжаю считать, что идея раздеваться полностью была неудачной. Да, одежду нужно было сушить, но это вполне можно было сделать, не снимая её полностью. Однако Савитри Пали считала иначе, и я чувствовал себя слишком слабым, чтобы протестовать. К тому же у меня продолжала ныть раненая спина, и я позволил своей спутнице стащить с меня рваную во всех возможных местах рубашку и потратить некоторое количество ценной пресной воды, чтобы промыть мне рану. Надеть эту рубашку обратно уже не представлялось возможным, разве что на огородное чучело, и мне стало совершенно всё равно, в каком виде я предстану перед капитаном индийской полиции.

Сама она, похоже, тоже не чувствовала никакой неловкости, раздевая меня. И когда вся моя одежда, густо просоленная морской водой, оказалась у неё в руках, она позволила мне наконец лечь на разложенные листья в тени изогнутой над пляжем кроны гигантской пальмы, а сама отошла раздеться метров за двадцать от меня, на солнце.

Последнее, что я видел сквозь стремительно наступающий сон, была миниатюрная, совершенно обнажённая фигурка Савитри Пали, сновавшей по пляжу в пятидесяти шагах от меня и раскладывавшей на песке наши мокрые вещи. В любой другой момент своей жизни я, наверно, по меньшей мере постарался бы присмотреться к такому зрелищу повнимательнее, но сейчас я только бессильно закрыл глаза. Я только что второй раз за неполную неделю чудом избежал смерти. В один момент я потерял друга, единственное средство передвижения и доступ к цивилизованной земле. Всё-таки жить прекрасно, но если так пойдёт дальше, Золотая Книга мне уже не понадобится…

Потом мне стало сказочно хорошо. Тревожные мысли покидали меня, и грудь уже не сжимало от ужаса после всего произошедшего. Успокоилась ушибленная спина. По моему телу разлилось тепло от песка, и озноб постепенно прекратился. Я увидел себя самого в рубашке с коротким рукавом, несущегося на своём мотоцикле BMW по улицам Москвы, залитым солнечным светом, на какую-то удивительно приятную встречу. Бог знает, что меня ждёт там, на этой встрече: новый интересный проект или знакомство с ярким человеком, которая перевернёт мою жизнь, предложение ценой в миллион или взгляд голубых глаз, от которого у меня захватит дух… А быть может, сама знаменитая Золотая Книга блеснёт мне своей неведомой семнадцатой страницей – не знаю.

Я мчусь по широкому Садовому кольцу, и редкие автомобили остаются далеко позади, а светофоры подмигивают зелёным глазом, пропуская меня сквозь самые оживлённые перекрёстки. Я, быть может, оказался в Москве своего детства – просторной, солнечной, беззаботной и молодой. Я ещё не знал тогда ни тропических стран, ни изматывающих корпоративных командировок, пятизвёздочных отелей и полуподвальных хостелов, горной болезни, сумасшедших получасовых пересадок в аэропорту Сингапура и бурь Индийского океана. Зато я совершенно точно знал, что моя будущая жизнь будет светлой, яркой, как этот солнечный день, быстрой, как этот BMW, и захватывающей, как Золотая Книга.

И как раз в тот момент, когда я совершенно перестал в этом сомневаться, короткий тычок в плечо заставил меня проснуться. Рот мне зажала тонкая, но твёрдая рука Савитри Пали, а её волосы свисали мне прямо на лицо.

– Ни слова! Уходим. Дикари! – прошептала она и бросилась к лесу. Как и прежде, одежды на ней не было ровно никакой, и она, абсолютно голая, с пистолетом в руке, смотрелась весьма странно. Поэтому я поначалу не понял, что с нами вообще случилось. Когда же понял, ноги уже сами несли меня вслед за ней, в глухие джунгли.

Если бы моя подруга проснулась на десять секунд позже, наши с ней биографии закончились бы уже сегодня. Однако, по счастливой случайности, сперва она услышала из-за ветвей человеческие голоса, вскочила и успела скрыться за стволом ближайшего дерева, чем и спасла жизнь нам обоим.

По её словам, дикарей было четверо, все мужчины. Чернокожие, низкорослые, с редкой растительностью на голове и – как и мы – совершенно голые, они несли на руках большую рыболовную сеть, а ещё у каждого висел на плече топорик с изогнутой ручкой, вроде мотыги, и она готова была поклясться, что наконечники их были металлическими, что для дикарей, никогда не добывавших металлов и не торговавших с другими островами, было в высшей степени странно. Четверо друзей громко разговаривали и отчаянно веселились, направляясь к побережью, и резко оборвали смех только тогда, когда, выйдя на пляж, увидели разнообразные предметы женской и мужской одежды коллекции 2009–2010, живописно разложенные на прибрежном песке.

Их замешательством Савитри воспользовалась максимально верно, молниеносно бросившись бежать в мою сторону. По счастью, от места встречи двух цивилизаций меня отделял небольшой песчаный холм, и моё распростёртое тело туземцы видеть не могли. Не стараясь дальше проследить за действиями пришельцев, я схватил ножи, бутыль с пресной водой, и мы ринулись к нашей лесной штаб-квартире.

– Самое плохое начнётся, когда они увидят мои следы, – было первое, что сказала Савитри, когда мы с ней оказались на дереве, укрыв для надёжности наше убежище несколькими срезанными ветками с крупными жёсткими листьями. – Они будут нас искать.

– В лесу следов не видно, – возразил я. – А здесь они нас вряд ли отыщут. Собак-следопытов, насколько мне известно, у них нет. К тому же у вас осталась ваша пушка, – кивнул я на «магнум» в её руке.

Савитри с некоторым недоумением взглянула сперва на пистолет, потом на меня. Со стороны эта сцена наверняка смотрелась весьма комично: два обнажённых человека, один из них с пистолетом в руке, сидят на дереве и разглядывают друг друга, в то время как за ними по пятам гонится кровожадное племя аборигенов. Если бы мне показали эту сцену ещё недели три назад, я бы ни за что на свете не поверил, что такое может случиться со мною. А теперь, находясь в самом центре этой фантасмагории, я не мог не подумать о том, что фигура у Савитри Пали была на редкость правильная – как раз для Болливуда, который она так некстати покинула ради такого вот приключения. А гладкая смуглая кожа…

– Вы как себя чувствуете? – спросила она с улыбкой, прочитав мой взгляд и прерывая неловкое молчание. – Как ваша простуда?

– Уже лучше, – ответил я тоже с улыбкой, отводя взгляд в сторону. Я и вправду отлично согрелся и ощущал себя вполне бодрым. – Кроме того, моё здоровье – это не самая большая проблема. Гораздо хуже то, что мы, помимо Андрея и катера, потеряли всю оставшуюся одежду: туземцы её наверняка разорвут на цветастые ленточки. Я просто не могу поверить: теряю уже вторые брюки за одно путешествие, такого раньше не бывало.

Савитри вытащила из рюкзака невесть как затерявшуюся там бейсболку и нахлобучила на голову, подобрав под неё свои длинные кудри.

– Без порток, но шляпа, – изрекла она очередной перл по мотивам своего русского самоучителя. – Вы на Сентинеле, одевайтесь в соответствии с местными правилами хорошего тона. За одежду свою можете не волноваться: аборигены здесь боятся брать чужеродные вещи. Когда сюда приходили катера с учёными, чтобы «цивилизовать» Сентинель, местным жителям бросали не только одежду, но и украшения, посуду, инструменты, однажды даже целого жареного поросёнка оставили на пляже. Всё это они с завидным постоянством либо швыряли обратно в море, либо закапывали в песок. Им чужого не нужно.

– Ну уж конечно, – не согласился я, вспомнив её рассказ. – Вы же только что сами сказали, что у них были топоры с железными наконечниками.

– Да, это действительно странно. Хотя знаете, к этим рифам и до нашего несчастного катера прибивало много погибших кораблей. Вполне вероятно, что они находят там металл и используют его для своих орудий. Голова-то у них работает не хуже, чем у нас с вами…

– Тихо… – Я пригнулся. – Слышите?

Мы мгновенно замолчали. Вдали действительно послышались невнятные голоса туземцев – на каком-то неведомом клокочущем языке они перекрикивались между собой, очевидно, где-то на берегу. Вполне возможно, они увидели в нескольких сотнях метров от берега нашу белеющую на солнце лодку – и теперь, безусловно, не сомневались, что её пассажиры обосновались где-то на острове.

Мы сидели на корточках в своём укрытии и практически не дышали. Крики туземцев почему-то периодически перемежались странными раскатами хохота, отрывистыми и довольно жуткими на слух. Таким истерическим смехом разразилась моя последняя секретарша, когда я объявил ей об увольнении по итогам испытательного срока. Видимо, так же смеялись и наши далёкие предки в каменном веке, ещё до того, как родители стали говорить им «веди себя прилично». Эти нечеловеческие звуки то отдалялись, то снова приближались, пока наконец нам не стало понятно, что в поисках задействовано вовсе не четверо, а уже десятка два туземцев. Они нарезали круги по лесу и пляжу, постепенно расширяя периметр.

Удивительно, но по джунглям аборигены перемещались совсем неслышно, в то время как мы с Савитри, пока бежали сюда, продирались сквозь лианы с шумом небольшого бульдозера. Тем не менее, слава богу, тихий шорох шагов возле нашего дерева мы услышали своевременно, ещё до того, как двое дикарей остановились прямиком под нами и начали о чём-то говорить: быстро, выкрикивая гортанные звуки. Язык их звучал в высшей степени интересно, но во мне в тот момент возобладал не антропологический порыв, а инстинкт самосохранения, и я удержал себя от того, чтобы полезть в рюкзак за диктофоном. Вместо этого я снова достал нож и приготовился дорого продать свою жизнь, а Савитри, с кинжалом в одной руке и пистолетом в другой, плотно прижалась к моему плечу.

Когда туземцы ушли – их поиски в нашем районе продолжались как минимум пару часов, – мы ещё некоторое время сидели без движения, прижавшись друг к другу. Зимний день в этих широтах длиннее нашего, московского, но солнце уже начинало клониться к западу, и джунгли мягко погружались в прохладу и мрак. Шум океана усиливался, и в нём постепенно потонули удаляющиеся вопли аборигенов, ужин которых сегодня, по всей вероятности, останется без жаркого из белого человека.

Убедившись, что опасность с земли нам больше не грозит, я отодвинул наши маскировочные приспособления, спрыгнул вниз и помог Савитри спуститься следом.

– Удивительно, что они не обнаружили нас, – совершенно поникшим голосом сказала она. – Я не была уверена, что мы искусно замели следы… Выходит, мы с вами неплохие следопыты.

– Или они – плохие, – предположил я, и мы оба измученно засмеялись. И только сейчас, когда в одно мгновение спало величайшее напряжение этого ужасного дня, мы, кажется, осознали, что оказались на крохотном островке посреди огромного океана, без связи с землёй, почти без припасов, без возможности вернуться в наш мир и ежеминутно подвергаясь смертельной опасности. Мы очутились здесь вдвоём – молодые, неопытные, ещё вчера совершенно не представлявшие себе, что нам придётся испытать приключения почище тех, которыми три века назад разбавлял свою скучную жизнь Робинзон Крузо.

У нас не было никакого плана, да и не могло его быть. Мы радовались уже тому, что остались в живых, надолго ли – неизвестно. Мы стояли посреди леса, наполненного диковинными звуками и запахами, смотрели друг на друга и беззвучно смеялись над поистине трагическим и в то же время дурацким положением, в которое попали, по большому счёту, из-за собственного врождённого авантюризма.

В такой ситуации было бы сложно совладать с собственным организмом, и Савитри заметила это даже быстрее, чем я сам. А я опомнился уже в тот момент, когда она подошла ко мне недопустимо близко, взяла за руку и взглянула на меня снизу вверх своими огромными блестящими глазами, в которых я за мгновение разглядел все самые удивительные сокровища Азии.

Никогда в жизни мне не было так трудно сделать шаг назад. И я совершенно не слышал своего деревянного голоса, который – вопреки моему единственному желанию – произнёс:

– Сейчас нужно ложиться спать, Савитри. Ночью мы отправляемся на разведку.

– Конечно, – прошептала она, всё так же хитро улыбаясь и медленно отпуская мою руку. – Утро вечер мудреней…

– Вы не можете идти в таком виде! – шипела на меня Савитри уже битых минут двадцать.

Солнце давно скрылось за горизонтом, и в нашем убежище стало совершенно темно: звёздного неба почти не было видно за чёрными кронами деревьев.

– Тогда, быть может, вы мне сошьёте убранство из пальмовых листьев? Или сплетёте штаны из стеблей маниока? Сделаете обувь из смолы каучукового дерева? – бушевал я. – Осмелюсь доложить, товарищ капитан, что у меня нет другого наряда!

Я не мог даже подумать о том, чтобы пустить на разведку в чащу леса её одну. Но Савитри убеждала меня, что моя белая кожа будет выглядеть лучшей на свете мишенью для стрелы любого аборигена, в то время как она – смуглая и миниатюрная – могла бы прошмыгнуть под носом у сентинельцев совершенно незамеченной.

– Вы же совершенно безмозглый человек, Алексей, – озабоченно произнесла она так, будто для кого-то это было открытием. – Вас заметят, и тогда нам обоим конец. На этом острове ходят голые чернокожие люди, больше никого!

Меня вдруг осенило.

– В таком случае, – сказал я запальчиво, забыв о шёпоте, – у меня есть нужное средство!

И я, подобно иллюзионисту, эффектным жестом вытянул из нашего рюкзака крупный тюбик чёрной пасты, купленный нами в числе прочей экзотической дряни в Дели по настоянию Гурьева. Он тоже полагал, что нам придётся с целью маскировки мазать лица чёрной краской, и хотя я был против таких экстравагантных мер, на всякий случай паста была куплена.

Савитри просияла:

– Прекрасно! Этим раскрашивают лица мальчиков в праздник Дивали[20]. Алексей, это же единственная вещь, которая была вами куплена с толком! – Она выдавила немного пасты на руку и поднесла к лицу. – Ещё и без запаха! Отлично. Поворачивайтесь-ка. Мажьтесь спереди, а я наваляю вам на спину.

Я понял весь ужас предстоящего и попытался было слабо протестовать. Следующие пятнадцать минут я приводил самые различные аргументы против этой жуткой идеи. Мысль о том, что мне придётся гулять по острову Сентинель нагишом, да ещё обмазанным чёрной краской, меня совершенно не впечатляла. Однако Савитри оставалась непреклонной.

– Кого вы стесняетесь, недотрога?! – искренне удивлялась она. – Здесь никто вас не сфотографирует и не разместит фотографий на вашей страничке в Assbook или Vdistante.ru! Если бы у вас был с собой чёрный костюм, как у Бэтмэна, можно было бы надеть именно его, но все ваши одеяния навеки пропали! А в костюме Адама вы, безусловно, эффектны как мужчина, но вряд ли дикари оценят вашу привлекательность, если заметят белого человека. Они видят в темноте как кошки и стреляют без промаха, поверьте мне. В конце концов, вы хотите выбраться отсюда или нет?!

Эта мысль несколько воодушевила меня. В конце концов, какая разница? Если мой маскарад поможет беззвучно и незаметно совершить ночную экскурсию по острову, можно и рискнуть. Было совершенно очевидно, что сидеть сложа руки в нашем убежище, больше подходящем для орангутангов, не имеет никакого смысла – не сегодня завтра дикари нас найдут, а мне бы хотелось сперва отыскать выход отсюда. У меня была надежда, что где-то на острове мы наверняка сможем обнаружить и увести у туземцев лодку с вёслами, а на ней, быть может, удастся достичь Большого Андамана. Кроме того, у меня оставалась надежда исследовать остров на предмет наличия на нём какого-то указателя на местонахождение Золотой Книги.

Савитри права в одном: для любого аборигена я заметен за километр, моя белая кожа играет роль маяка. Выхода не было, и я принялся щедро выдавливать на себя липкую чёрную пасту.

Все приготовления заняли около часа. Больше всего на свете я боялся встретиться взглядом с Савитри, когда она увидит меня в этом карнавальном костюме сентинельца, но она осмотрела меня совершенно холодно, как товар на полке. Ей не понадобилось вываливать на себя столько этой гадости, сколько мне, чтобы стать практически незаметной: смуглая кожа в темноте и так казалась почти чёрной. Моя спутница выглядела ещё более подтянутой и совершенно раскованной. Я старался не смотреть на её маленькую грудь и тем более не спускать взгляда ниже, но её глаза, напротив, придирчиво осмотрели моё тело – с чисто практической целью. В её голосе не чувствовалось ни малейшего смущения, а я готов был провалиться сквозь землю.

– Ну-ка повернитесь. Нормально. Передайте сюда тюбик… Так… Давайте-ка мажьте шею, про шею забыли!

Мы взяли свои ножи, повесили на шею по фонарику и надели на нос тяжёлые инфракрасные очки. Я на всякий случай взял фотокамеру. Ещё бы: ведь этой ночью нам предстояло стать первыми людьми с Большой земли, которые получат возможность увидеть остров Сентинель со всеми его многочисленными загадками. О такой возможности я не мог даже и мечтать: мне казалось, что Магеллан, Пржевальский, Миклухо-Маклай и Франсиско Писарро уже успели исследовать весь мир, открыть и дотошно описать все на свете острова, и транснациональные корпорации уже не преминули оснастить их своей продукцией. В каких бы уголках мира я ни появлялся, меня повсюду встречали самые отвратительные признаки цивилизации: сигаретные окурки, футболки с изображением Барака Обамы, пластиковые бутылки кока-колы и использованные автомобильные покрышки, так что я уже махнул рукой на свои юношеские мечты об открытии затерянного мира. Глобализация уравняла самые разнообразные культуры, обучила все народы и племена бойко считать наличные доллары и кричать «хэллоу!», и никогда, казалось мне, не удастся уже ступить на неведомый клочок суши под приветствия разукрашенных вождей туземцев.

И вот, неожиданно для меня самого, судьба предоставила мне шанс. Оказывается, всё это время на свете, в Индийском океане, лежал мой затерянный мир: он ждал, пока я учился в советской школе, списывал в институте на экзаменах по истории внешней политики России, устраивался на работу, женился, разводился и зарабатывал свои бонусы, и всё это время племя сентинельцев в несколько сотен человек успешно защищали от пришельцев свою землю и свою самобытность, чтобы вот сейчас – именно сегодня – мне удалось увидеть этих людей такими, какими были мои предки десятки тысяч лет назад. Мечта детства станет явью.

Но разве именно в таком виде надеялся я осуществить её? Что-то я не помню в своих мечтах такого эксцентричного наряда. Мне представлялись скорее удобный пробковый шлем, хорошо подогнанный и в меру запылённый костюм цвета хаки со множеством карманов, который подчёркивает мою стройную фигуру, а также высокие чёрные сапоги, которых у меня сроду не было и, ясно как день, никогда не предвидится, и лёгкая винтовка в мускулистой руке. Меня должны были сопровождать боевые товарищи с обветренными лицами, следующие чуть следом, и мудрый проводник из местных жителей, выступающий чуть впереди, которого позже, конечно, сразит случайная стрела, избавляющая от необходимости платить ему за услуги. Именно так должны были быть сделаны мои открытия «моря Санаева», «Алексеева берега» и «острова имени президента России», который я назову так в честь одного из них, пусть и пока непонятно которого именно.

Вместо всей этой героики, о которой я мог рассказывать внукам лет через пятьдесят, писать мемуары и сниматься в телепередачах для молодых домохозяек, я делаю легендарное открытие мирового уровня в совершенно голом виде, обмазанный липкой чёрной пастой, в сопровождении насмешливой индианки, которая только и может, что надо мной издеваться. Ну что за невезуха…

– Я пойду вперёд, – недовольным тоном заявил я.

– Нет уж, – ответила она, неторопливо обходя меня на узкой тропинке между зарослями. – Вперёд пойду я.

СТРАНИЦА 9 САУПТИКА-ПАРВА («О НАПАДЕНИИ НА СПЯЩИХ»)

Я, конечно, ничего не увидел, и ещё бы шаг – мы оба попали бы в лапы сентинельцев. Спасло то, что капитан пребольно схватила меня за локоть – так, что я еле сдержался от вскрика. Сначала я решил было, что впереди змея, как вдруг свободной рукой она так же молча указала мне куда-то влево.

И я заметил их. На небольшой поляне метрах в тридцати от нас скрытые раскидистыми банановыми деревьями полукругом стояли жилища, которые издали можно было принять за небольшие сушилки с сеном вроде тех, что используют на северо-западе России. Это были, собственно, даже не хижины, а скорее навесы на толстых жердях высотой метра в полтора, на которые с одной стороны были навалены желтеющие банановые листья, а с другой ровным счетом ничего не было. В детстве мы с друзьями на даче строили в лесу такие же, пока наконец кто-то из нас не стащил у деда топор, молоток и гвозди, чтобы возвести первый в нашей жизни настоящий шалаш, угрожающе кренящийся в одну сторону. Под таким навесом, на который вместо огромных банановых листьев наваливали еловый лапник, можно было играть в карты, прятаться от дождя и гнева родителей, приехавших на выходные, а также совместно поедать яблоки и иргу, которые предварительно удавалось стащить с чужих участков.

Всего навесов на поляне было, по моим подсчётам, около пятнадцати, и в каждом могли комфортно устроиться не более двух человек. Находились ли люди внутри, видно не было: вход под навесы был с противоположной от нас стороны. Они стояли полукругом, и я только теперь обратил внимание, что посреди поляны расположено небольшое кострище, в котором тлеют несколько углей.

Мы замерли, уставившись сквозь красные стёкла своих ночных окуляров на это зрелище. Савитри медленно присела на корточки и увлекла меня вниз, потянув за руку. Я посмотрел на наручный компас.

– Мы уже недалеко от центра острова, – сказал я. – Предлагаю обойти селение и двигаться дальше к югу.

– А… так вы тоже заметили? – с волнением поинтересовалась Савитри.

– Что именно? – не понял я.

– Да идола! Там, на том конце поляны?

Я поднялся, снял очки и приставил к глазам инфракрасный бинокль. Действительно, на дальнем конце площадки, совсем рядом с последним навесом, стояло что-то наподобие идола. Конечно, скульптурным изображением это было назвать нельзя: обыкновенная палка в человеческий рост, воткнутая в землю, а на уровне поясницы – подобие юбки из тех же банановых листьев, которые использовались сентинельцами и в качестве основного строительного материала. Однако самое удивительное, что на вершине этого шеста висел настоящий человеческий череп, а под ним – гирлянда из множества одинаковых костей.

– Это челюсти, – мягко подсказала мне Савитри. – Вполне типичная картина для Андаманских островов.

– Надеюсь, эти реликты позаимствованы не у белого человека?

– Сложно сказать. Скорее всего, нет. Это символ поклонения предкам. И череп, по-видимому, тоже принадлежит какому-то видному прародителю – может быть, родоначальнику данного поселения.

– Тогда понятно, – кивнул я, вновь присаживаясь. – На Новой Гвинее такой способ почитания предков тоже в большой моде. Там не только вешают черепа на всеобщее обозрение, но и делают мумии наиболее выдающихся сограждан. Умершего вождя кладут в корзинку из листьев и вешают над кострищем: лет через десять его тело закоптится до состояния полной мумификации, после чего его, как самое ценное сокровище, будет хранить у себя в хижине новый вождь – прямо возле ложа. В некоторых деревнях в центре Папуа таким мумиям по три-четыре сотни лет.

– Да, я слышала об этом. В материковой Индии таких обычаев нет. Интересно другое: идол стоит на южной стороне селения, возле тропинки, ведущей дальше, к центру острова. Это значит, что к югу могут быть расположены главные места поклонения. Вы, видимо, правы: нам нужно двигаться туда.

Мы решили осторожно обойти деревню по джунглям, чтобы, как выразилась на своём жутком русском языке Савитри Пали, не дудить лиха, пока она тиха. Из селения до сих пор не доносилось ни звука, но мне всё же казалось, что оно выглядит вполне обитаемым. Поэтому мы сделали большой полукруг и вскоре, благодаря компасу, вышли на ту самую тропинку, которая начиналась от памятника героическому предку.

Этой тропе было, похоже, много лет – она казалась хорошо утоптанной и удобной даже для того, чтобы двое могли на ней свободно разминуться. По всей вероятности, мы выбрались на одну из главных «магистралей» острова, идущую с севера на юг. Поэтому передвижение наше стало ещё более медленным и осторожным, ибо за каждым деревом могла оказаться деревня или, хуже того, её обитатели, к встрече с которыми мы совершенно не были готовы.

Однако ни того, ни другого мы так и не увидели, потому что вместо деревни из шалашей нашему взору неожиданно открылась совершенно потрясающая картина.

Я видел в своей жизни множество храмовых построек. Церкви, мечети, костёлы, буддийские гомпы, японские тайся и индуистские ступы всегда были в числе наиболее излюбленных объектов моей фотокамеры, и многообразие религиозной архитектуры во всех странах мира всегда подвигало меня на самые отчаянные подвиги. Я пробирался под видом туарега в соломенно-глиняные мечети африканского Мали, читал охранникам суры из Корана, чтобы в качестве истого мусульманина проникнуть в пятницу в знаменитый иерусалимский Купол Скалы[21], карабкался по скалам в пещерные церкви Болгарии и однажды едва не погиб, застигнутый местными жителями в родовом храме племени дзай в Северном Вьетнаме – храм после моего краткого визита пришлось заново освящать. Для меня религия – часть культуры, причём одна из самых ярких и интересных, и, как и всякий убеждённый атеист, я значительно больше знаю об обрядах, истории и философии различных верований, чем многие верующие.

Но таких храмов я не видел ещё ни разу. Перед нами лежала расчищенная от деревьев и лиан пустая круглая площадка диаметром метров в тридцать, посреди которой на четырёх шестах был сооружён навес из рыболовной сети с наваленными на неё огромными листьями – некое подобие крыши. Рядом с навесом догорал покинутый, судя по всему, несколько часов назад костёр, и при последних всполохах углей можно было видеть, что под навесом лежал огромный чёрный валун, возвышавшийся над землёй на высоту около метра: настоящий камень, каких не было и быть не могло на коралловом острове вроде Сентинеля. Камень был совершенно гладким, его поверхность играла матовым блеском. С нашей, северной, стороны на почти горизонтальной поверхности этого валуна находилась небольшая дверца, слегка выпуклая, точно повторяющая рельеф камня. И дверца эта, когда я осветил её фонарём, сверкнула чистым золотом.

– Разрази меня гром, – прошептал я Савитри, хотя с самого начала путешествия мечтал громко воскликнуть эти слова, вспугнув при этом стаю экзотических птиц на окрестных деревьях.

– Господи, что это? Откуда здесь такая огромная скала?! – не меньше моего удивилась моя спутница, делая шаг вперёд.

Вот именно этого-то и не стоило делать, потому что я едва успел удержать её за руку от падения в глубокую яму, вырытую возле самого камня. В ней, на глубине двух-трёх метров, белела груда человеческих костей. Скелеты лежали друг на друге, почти не рассыпаясь, десятки скелетов – все они принадлежали взрослым и, похоже, весьма высоким людям.

Савитри быстро сориентировалась, отступив от края открытой могилы.

– Жертвоприношения! Скелеты кажутся совсем целыми – их, видимо, душили или травили чем-то. Жуткое зрелище.

– Вам не кажется, что эти жертвы были ростом значительно выше сентинельцев? – высказал я страшную догадку.

– Кажется… – Она оглядела меня. – Да, похоже, они были ростом с вас.

– Ну, спасибо! – Я шагнул назад. Стоять у края открытой могилы себе подобных было не очень-то приятно.

Мы обошли чёрный камень и наклонились над золотой дверцей.

– Если бы не склад человеческих останков, похоже было бы на храм Кааба в Мекке, главное святилище мусульман, не находите? – спросил я.

– Не знаю… Смотрите-ка.

Направленные лучи обоих наших фонарей сошлись на дверце причудливого каменного склепа, выхватив из темноты изящное выпуклое изображение быка. Бык стоял к нам левым боком, мрачно опустив голову с длинными кривыми рогами, и насупленно глядел перед собой, охраняя сокровище, замурованное в камне. От его морды к самой земле спускалась огромная волнистая борода, рельефно вырезанная талантливым древним художником. Больше ничего на дверце изображено не было, и её золотая поверхность полыхала в свете нашего фонаря матовым тёмно-жёлтым заревом.

– Ничего исламского в этом изображении я не вижу, – сказала Савитри. – Вы же знаете, что мусульманам-суннитам запрещено изображать животных, не говоря уже о том, чтобы поклоняться им.

– А индуизм?

– Тоже нет. В нашей мифологии есть священный молочно-белый бык Нанди, на котором ездит великий Шива, но изображается он совсем по-другому. Судя по форме рогов, это вообще не бык, а скорее тур – дикое копытное, которое водилось в Евразии много веков назад. В Евразии, но, конечно, не на этих островах.

– Похоже. Но вы же понимаете, Савитри, что эта дверца не могла быть сделана местными жителями. Они бы и нишу в камне не смогли выдолбить, зубами разве что прогрызть.

– Понимаю.

Я встал, выключил фонарь и прислушался, но вокруг лишь умиротворённо шумел лес: жужжание цикад, шелест ветра высоко в кронах деревьев и чуть поодаль – одинокий стук ночной птицы. Я вновь присел рядом с Савитри. Ни один из нас не смел дотронуться до дверцы руками.

– Откроем?.. – наконец вырвалось у меня.

Золотое изображение быка было гладким и выглядело очень старым. Дверца же была закрыта плотно, подогнана под проём с идеальной точностью. Мы попытались поддеть её ножами, но лезвие не могло проникнуть в тончайшую щель между золотом и камнем. Дверца сидела крепко, хотя мы оба видели, что она не вмурована в камень.

– Разбить? – цинично предложила Савитри Пали, которой по должности вообще-то полагалось охранять быт и культуру Андаманских островов от посягательств горе-исследователей вроде меня. В её глазах играло выражение профессионального расхитителя гробниц.

– Вы с ума сошли! – зашипел я на неё. – Ни в коем случае! Такая вещь… Сейчас что-нибудь придумаем.

Однако придумать что-нибудь нам так и не представилось возможности. Как это обычно бывает с теми, кто сосредотачивает всё внимание на чём-нибудь одном, мы совершенно перестали смотреть по сторонам и даже не услышали шороха за нашими спинами. До тех самых пор, пока я не почувствовал на своём плече тяжёлую мужскую руку и не вздрогнул.

Двухметровый дикарь с чёрными от жевания бетеля[22] зубами, золотым кольцом в носу и звериным оскалом… Расписанная всеми цветами радуги физиономия с плоским носом и длинными, до плеч, мочками ушей, в которых висят полукилограммовые серьги. Одичалый капитан Шиваджи, подосланный спецслужбами Республики Бангладеш, чтобы убить нас всех и развесить наши черепа по лианам. Наконец, автоматчик спецподразделения полиции Пакистана, которая наконец-то выследила нас в этих джунглях в тот самый момент, когда мы почти достигли цели. Все эти люди живо представились мне в ту самую секунду, но ни одного из них я не увидел, когда резко обернулся и направил луч фонаря на лицо человека, возвышавшегося надо мной на фоне светлеющего неба.

Зато я увидел совершеннейшее изумление в светлых глазах профессора Летаса Гедвиласа за толстыми стёклами его фирменных очков в роговой оправе. И изумление это было вызвано не нашей встречей и даже не жуткими чёрными рожами, которые он увидел перед собой, а, скорее всего, тем, что в самый висок ему упиралось дуло длинноствольного пистолета в руке капитана Пали, и её палец напряжённо лежал на курке.

– Я что-то не очень… – по-русски произнёс профессор со своим отрывистым литовским акцентом, за который я готов был просто расцеловать его.

– Спокойно, Савитри! – схватил я за руку свою напарницу и по-английски воскликнул: – Это же наш литовский профессор! Живой!

Процедура знакомства заняла не более десяти секунд. За это время я успел объяснить Летасу, что Савитри – наш человек и никого убивать не собирается. Он посмотрел на нас как на сумасшедших, хотя чисто внешне можно было предположить только совершенно обратное.

– Бегите отсюда! – страшным шёпотом произнёс профессор, указывая рукой куда-то на юг. – Они в любую минуту могут сюда… Разве вы не видите?.. Рассвет!

Над поляной действительно занималась заря, и чёрные джунгли вокруг нас постепенно приобретали свои естественные оттенки зелёного. При этих первых признаках дневного света я ужаснулся, взглянув на Летаса: выглядел он поистине кошмарно.

Некогда аккуратно подстриженные рыжие усы теперь превратились в подобие мочалки, с застрявшими в них листьями и каким-то мусором растительного происхождения, а рыжая щетина занимала не меньше двух третей лица. Очки треснули в нескольких местах, а лицо покрылось слоем не то загара, не то самой настоящей грязи. Из одежды на профессоре была только узкая набедренная повязка, свитая из тонких лиан, что вследствие его упитанности производило довольно мрачное впечатление. Зато на нём каким-то чудом сохранились изорванные сандалии, аккуратно застёгнутые на все ремешки. Нет, всё-таки это был тот самый профессор, мой милый профессор Гедвилас!

– Никуда мы не побежим, – спокойно сказал я. – Я вас теперь не отпущу, Летас. Если уж и бежать, то вместе.

Гедвилас панически оглянулся. В джунглях было по-прежнему тихо.

– Да вы ничего не понимаете! Мне нужно быть с ними! Они усыпят вас! Там, в километре к югу, слева от тропинки, вы увидите банановые заросли – там моё укрытие, вы его найдёте. Ждите меня там, я приду, как только солнце… И никуда не высовывайтесь! И не пейте местной воды! Всё, ни слова… Бегите!

Мы рванули в кусты. В самый последний момент я оглянулся. Профессор присел на корточки и внимательно разглядывал дверцу на округлой поверхности камня.

– Летас! Что там внутри? – почти крикнул я, указав на чёрный камень.

– Как что? – Он удивлённо обернулся. – Семнадцатая страница Золотой Книги, неужели не ясно?!

Мы сидели в банановой роще уже несколько часов. Шалаш Летаса, оборудованный и замаскированный с прибалтийской тщательностью, мы обнаружили почти сразу, хотя внешне заметить его без наводки было бы невозможно: он представлял собой нечто вроде гнезда, свитого посреди мощных зарослей. Здесь у профессора хранились верёвка, свитая из каких-то эластичных прутьев, дикая тыква, очищенная от мякоти и наполненная пресной водой, а также довольно большой и острый железный шип неизвестного происхождения. Поклажа Гедвиласа показалась мне даже более аскетичной, чем наша, оставленная на северной оконечности острова.

Кроме еды, здесь не было ничего, только вот – что вполне логично – гроздья этих самых бананов, которые яркостью своего зелёного оттенка могли успешно соперничать с окружающей листвой. Савитри Пали некоторое время с серьёзным лицом убеждала меня, будто именно так в Индии выглядят спелые бананы и мне просто необходимо их попробовать, но я резко ответил в том смысле, что уступаю первенство даме, и она загрустила. Ещё через час выяснилось, что мой запас русских пословиц и поговорок подходит к концу, и она выучила их все без исключения, умудряясь даже более или менее чётко произносить согласные фонемы. Савитри четыре раза продемонстрировала, как она может собрать и разобрать свой пистолет за одиннадцать секунд, однако после моего вопроса «А за два часа можете?» не на шутку обиделась. Наконец, когда солнце уже перевалило через зенит и стало спускаться к западу, я обучил свою спутницу играть в «камень – ножницы – бумага» на раздевание, но так как раздеваться нам было уже некуда, то пропадал и весь волнующий смысл этой игры, совершенно неуместной на острове Сентинель.

К этому времени мы обсудили уже все более или менее разумные версии поведения Летаса Гедвиласа и переходили к неразумным.

– Он поступил на службу в пакистанскую разведку, – убеждённо блеснула своими огромными глазами Савитри. – Сюда высадился взвод их морской пехоты, но он не хочет лишних жертв и потому удалил нас от святилища. Сейчас эти мусульманские свиньи заберут золотую страницу и поминай как звали. Твой профессор – предатель, надо было сразу его убить.

Я засмеялся:

– Вот вы азиаты, лишь бы кого-нибудь убить! Летас – научный работник, его не интересует ничего, кроме его исследований, никогда бы он не стал сотрудничать ни с какой разведкой. И потом, неужели работа в пакистанских спецслужбах предполагает необходимость бродить почти голым, подпоясанным лишь набедренным жгутом? Это что за униформа?

– А что думаете вы?

– Он жертва, – проницательно предположил я. – Он скитается по острову точно так же, как и мы. Вот, оборудовал себе схрон, скрывается здесь от местных жителей, ждёт своего часа, чтобы стянуть злосчастную страницу из чёрного камня и удрать отсюда.

– Ага, – злорадно откликнулась Савитри, – только почему-то никак не может её стянуть, да? И потом, зачем же он тогда остался там, у храма, а не убежал с нами прятаться в бананы?

На эти вопросы, как и на многие другие, я ответить не мог. Оставалось только сидеть в кустах, мучаясь от голода и безделья, и ждать возвращения Гедвиласа.

Он явился только часа через два или три после заката – точного времени мы уже не могли сказать, потому что улеглись спать, не в силах больше маяться дурью. Профессор наткнулся в темноте на мои ноги, интеллигентно выругался по-русски и бесцеремонно растолкал Савитри, устроившуюся дремать у меня на плече.

– Ну? – немедленно спросила она, вскакивая.

– Ну, – в тон ей ответил Летас Гедвилас, – сейчас всё расскажу.

После получаса сбивчивого и невнятного рассказа профессора, во время которого он ни одну фразу не произносил до конца, Савитри полностью согласилась со мной: рассказчиком наш литовский друг был на редкость неудачным, причём как на русском, так и на английском языке.

– Вы что-нибудь поняли? – сдержанно спросила меня индианка.

Я пожал плечами. Конечно же я понял братскую балтославянскую душу.

Летаса преследовали с самого начала. Уже в Индии, сразу после обнаружения знаменитой девятнадцатой пураны, на него началась охота. А всё потому, что он имел глупость в запале своего фантастического научного открытия рассказать о находке настоятелю горного монастыря, в котором и был найден текст пураны. Настоятель пожал плечами и сказал, что дракона нельзя выпускать из клетки, иначе перевернётся весь мир. После чего Гедвилас бежал из монастыря глубокой ночью, прихватив с собой манускрипт.

Слежку он заметил не сразу: по-видимому, его недоброжелателям понадобилось время, чтобы отыскать его. Во всяком случае, ему удалось надёжно спрятать оригинал текста пураны (где именно – он так и не сказал), сделать его точную фотокопию, с которой-то Летас и вылетел домой в Вильнюс. Однако здесь за ним уже развернулась нешуточная охота: за неделю профессор, по его словам, пережил несколько покушений, и всякий раз они удивительно напоминали несчастный случай. Кроме того, ему несколько раз звонили домой и угрожали неизвестные азиаты, требуя отдать рукопись обнаруженной им пураны. Причём, как он рассказал нам, если сперва за этими грязными делами были замечены только индусы, то вскоре случилось и вовсе неописуемое: на его автомобиль прямо на оживлённой улице Вильнюса бросился мусульманин-смертник, гражданин Афганистана, подорвавший себя самодельным взрывным устройством. Ни Гедвилас, ни машина не пострадали, но прямо с места происшествия, освободившись от изумлённых полицейских, профессор отправился в свой университет, написал заявление об увольнении по болезни, сообщил всем, что едет лечиться в Европу, после чего отправился прямиком в Москву.

Здесь он появился только потому, что считал необходимым найти надёжного попутчика с хорошим опытом путешествий по миру и авантюрным характером. В данном случае мои предыдущие путешествия, активно раскрученные в Интернете, сыграли роль рекламы: Гедвилас решил пригласить в экспедицию именно меня.

Впрочем, в Москве его новые преследователи тоже не давали ему покоя. По словам Гедвиласа, к этому времени слежка мерещилась ему повсюду, и в самый первый день своего пребывания в России он стал замечать пристальные взгляды не только людей с внешностью индусов, но и китайцев, что повергало его в настоящий трепет. Профессор, привыкший с юности заниматься спокойной научной деятельностью, а не шпионажем, теперь вынужден был внимательно высматривать слежку, менял гостиницы и, вспомнив чёрно-белые художественные фильмы советской поры, садился на улице только в третье такси, навлекая на себя матерную ругань из двух предыдущих.

Когда в его номере ночью неожиданно случился пожар, уничтоживший почти все его вещи, Летас понял, что может просто не дожить до того момента, когда книга его мечты будет найдена. Поэтому он спешно вылетел в Коломбо и оттуда на пароме преодолел узкий пролив между Цейлоном и Индией. Благо его индийская виза была многократной, и обращаться за её продлением в консульство надобности не было, так что Летас без каких-либо таможенных проблем высадился в Пондишери, небольшом городке на юге Индии.

– Город давно уже называется Пудучерри, – поправила профессора Савитри, и мы оба посмотрели на неё как минимум с недоумением.

Летас собирался встретиться со мной в столице, как мы и договаривались, но слежка вновь обнаружила себя в Дели, и Гедвилас решил не подвергать меня напрасному риску. К этому моменту его воображению уже рисовались удар кинжалом из-за угла, отравленный полонием чай в ближайшем кафе, укол зонтиком и пытки в застенках пакистанского подземного зиндана[23], поэтому профессор решился на поистине необычные для себя поступки. Глубокой ночью он перелез через забор музея Кутб-Минар, нацарапал на Железной колонне предостережение для меня, затем всё так же под покровом ночи забрал из отеля деньги и самое необходимое снаряжение и поймал на ближайшем шоссе попутный грузовик. Через несколько дней он уже добрался на перекладных до Мадраса («Ченная», – поправила Савитри, за что получила от меня средней тяжести удар в бок) и там нашёл небольшую рыболовецкую шхуну, следующую на Андаманские острова.

– Но ведь всех прибывающих в Порт-Блэр регистрирует иммиграционная полиция, – со знанием дела произнесла моя спутница.

– Это верно, – согласился профессор. – Но вы не знаете главного… Мы так и не добрались до Порт-Блэра. Судно налетело на рифы на северо-западной оконечности Сентинеля и затонуло. Быть может, вы видели обломки нашей… она до сих пор лежит, полузатопленная, в нескольких сотнях метров от берега.

Это ужасное происшествие стало для Летаса последней каплей. Буря – столь же сильная, как и та, которая разбила наш катер, – сорвала управление шхуны, её выбросило на прибрежные скалы, и команда была вынуждена высадиться на берег. Из оружия с собой у них было только одно допотопное ружьё, но индийские рыбаки не позаботились и о нём: о страшных нравах аборигенов острова Сентинель на всём корабле знал только один Летас, но он был не в том состоянии, чтобы думать о безопасности.

Команда из шести человек уютно устроилась на ночлег вокруг костра на песчаном пляже, расположив корабль на мелководье в ближайшей бухте. Кто-то из матросов отправился в лес в поисках воды и наткнулся там на аборигенов, которые неожиданно проявили дружелюбие и даже снабдили его водой. Но дальше началось нечто странное: выпив этой самой воды, рыбаки один за другим засыпали, и растолкать их не было никакой возможности. Летас был единственным, кто не притронулся к «сонной воде», так как вынес с корабля бутылку минералки, купленной ещё в порту.

Это его и спасло. Местные жители появились из леса неожиданно, безмолвно, глубоко за полночь и были страшно удивлены, увидев живого человека, да ещё преспокойно пьющего воду из прозрачного сосуда.

– Здешняя вода отравлена, – снова подтвердил профессор. – Вокруг камня бьют источники с отравленной водой. Причём самым странным образом… Она не имеет цвета и запаха, с виду нормальная… вода, но спустя пять – десять минут выпивший её погружается в столь глубокий сон, что разбудить его нет уже никакой возможности. Все мои спутники так и умерли во сне.

Самого Летаса островитяне, похоже, сочли всемогущим, раз «сонная вода» не действовала на него. Поэтому убивать его не стали, вместо этого столь же безмолвно раздели, ожесточённо разорвав на мелкие клочья всю одежду, прочно связали верёвками и с торжествующими возгласами отнесли на руках в деревню, где он в течение почти целых суток пролежал на площади посреди банановых тентов, а столпившиеся вокруг десятки чёрных аборигенов, как в музее, изучали его лицо и тело. Дети визжали от страха, не осмеливаясь подойти к белому человеку, а вот туземные женщины совершенно не стеснялись близко рассматривать его, не касаясь, правда, при этом руками.

– У чернокожих народов вся нечисть в легендах и сказках – с белой кожей, – вспомнил я свой африканский опыт. – Ничего удивительного. Индусов они на своём веку видали, а вот белых людей здесь не было никогда. Те же, кто имел шанс лет пятьдесят назад увидеть англичан, проплывавших поблизости, уже давно умерли, а их рассказы перешли в разряд мифологии. Туземцы подумали, что вы – персонаж потустороннего мира, вот и оставили вас в живых.

– Вы правы, Алексей, – закивал профессор. – Должно быть, было именно так. И не только потустороннего, но и сакрального! Ещё усы… У них никогда не растут… Они трогали мои усы с величайшей почтительностью.

Я представил себе, как малорослые чернокожие люди трогают усы Летаса, и мне стало не по себе.

Профессор между тем рассказывал дальше. Через некоторое время, когда он уже смирился с тем, что его будут коптить на огне, сняв предварительно скальп, его развязали. Туземные старейшины пытались говорить с ним на своём удивительном языке, и профессор глубокомысленно кивал, по его словам, «чтобы никого особенно не раздражать». Он усиленно вспоминал первые шаги Миклухо-Маклая, прибывшего на неизвестный берег Новой Гвинеи и успешно прожившего там несколько лет, но никаких советов о том, как находить взаимопонимание с дикарями, так и не вспомнил.

– Кончилось тем, что меня под конвоем всех жителей деревни – а их там человек тридцать, не меньше, – отвели в центр острова. Чёрный камень я узнал с первого взгляда – конечно же именно о нём писал Бузург ибн-Шахрияр в своих «Чудесах Индии». Помните, Алексей? Согласно его описанию, саркофаг на Андамане должен находиться в некоем золотом храме, но храм вполне мог быть и легендой, придуманной впечатлительными странниками, а вот «гробница царя Соломона», как называет её ибн-Шахрияр, стояла прямо передо мной, да ещё и с уникальной золотой дверцей.

– Так что там внутри? – с придыханием воскликнула Савитри Пали.

– Не торопите, сейчас… – тихо сказал Летас. – И не кричите же…

Заснувших рыбаков полностью раздели и оставили лежать на песке: по мнению Летаса, когда их тела истлеют, кости будут брошены в ту самую яму с человеческими костями. Сюда сваливают останки всех незваных пришельцев.

– Они что, всех тут угощают своей водой?

– Нет. Вода, Алексей, бьёт из источника неподалёку от чёрного камня. По крайней мере, туземцы очень боятся его и никогда не берут оттуда воду. А чёрный камень, видимо, метеорит. Его свойства непонятны: судя по всему, внутри камня или под ним находится скопление ядовитого газа, который выходит через то самое отверстие, закрытое золотой дверцей. Всякий, кто откроет дверцу без предварительной защиты на лице, засыпает замертво, и кости его оказываются в яме. Арабский странник был прав: «Только кто из людей увидит это сокровище – он сразу заснёт замертво».

Туземцы явно хотели от чудесного белого человека чего-то сверхъестественного, но чего именно – он не понимал. Попытки заговорить с аборигенами на тех языках Индии, которые профессор худо-бедно знал – а знал он только те, на которых написаны были древние свитки, – никакого успеха не имели. Его новые чёрные друзья продолжали выкрикивать ему в лицо короткие фразы на своём клокочущем наречии, периодически к тому же подталкивая его в бок или в живот древками своих топоров.

– Я никому не пожелаю… – совершенно убитым голосом говорил Гедвилас. – Это было ужасно, и страшнее всего – неизвестность…

В конце концов ситуация разрешилась: на площадке перед загадочным каменным святилищем появились двое стариков, столь разительно отличавшихся от всех своих соплеменников, что профессор немедленно позабыл свой страх. Наоборот, он чуть было не ринулся к ним обниматься – ведь эти двое были одеты! Да, да. Старики были закутаны до самых пят в длинные грязно-белые одеяния, которые при ближайшем рассмотрении оказались не чем иным, как простынями!

«Люди Ханда, чёрные люди в белых одеждах», как раз те, кто, согласно добытой Летасом рукописи, обладал доступом к последней странице Золотой Книги, стояли перед ним собственной персоной. Так что профессор Гедвилас, очарованный произошедшей на его глазах разгадкой тайны древнего текста, совершенно не удивился, когда двое чопорных стариков, при виде которых туземцы замолкали как по команде, замотали свои головы какими-то листьями, после чего на ощупь ловко открыли золотую дверцу саркофага и в полнейшей тишине извлекли из недр ядовитого камня. Ну конечно, страницу Золотой Книги! Летас никогда не сомневался, как она выглядит: именно такой Золотая Книга представлялась ему в самых дерзких мечтах последнего месяца. Это была пластина из помутневшего жёлтого золота, размером примерно как два листа бумаги, положенные рядом по вертикали, а толщиной сантиметра в два или три.

– Золотая доска? – с удивлением прошептала Савитри, глаза которой горели в ночной темноте едва ли не ярче, чем глаза рассказчика.

– А что же здесь необычного? – в свою очередь удивился я. – Уж не думали ли вы, товарищ капитан, что Золотая Книга, которой в обед несколько тысяч лет, сохранилась до наших дней в виде бумажного свитка или мелованных страниц в глянцевом переплёте? Простота вы.

Она поджала губы.

– Ну, Алексей в чём-то прав… – согласился Летас. – Древние… Первые книги у многих народов мира действительно представляют собой скорее надписи, выбитые или вырезанные на чём-то твёрдом, износостойком… Законы Хаммурапи[24], знаете ли, тоже были выбиты на базальте, а это было ещё в начале второго тысячелетия до нашей… А знаменитые Игувинские таблицы[25] из Италии? Если бы они не были начертаны на бронзе, мир никогда не узнал бы о легендах и истории исчезнувшего когда-то народа умбров… Да и римское право родилось, когда на Форуме Вечного города были выставлены бронзовые доски с первыми нерушимыми законами республики, и ни один человек не имел права изменить их – оттого и металл…

– Так то бронза, – пожала плечами Савитри, явно задетая моей репликой. – Не золото же.

– Золотая Книга священна, она имела громадное значение для людей того времени. Они ведь считали, что её изготовили боги! Не было ничего ценнее, чем то знание, которое решили записать на самом ценном металле, по крайней мере для тех, кто её создал.

– Так кто её создал? Летас, рассказывайте дальше, не томите! – взмолился я, начиная уставать от впечатлений этого дня.

– Я как раз к этому… – пояснил профессор. – После того как жрецы – а старцы в белых одеждах, скорее всего, служители культа каменной гробницы – достали золотую доску, они снова заперли тайник, после чего трижды или четырежды обошли всю площадь, высоко подняв её над головой.

– Понятно, почему этих ребят двое, – вставил я. – Одному эту плиту наверняка не поднять.

– Именно. Но сразу же после этого жрецы приблизились ко мне и неожиданно положили этот кусок золота прямо на землю перед моими ногами. Чёрные – ох, простите, мисс Савитри…

– Never mind[26], – раздалось сквозь зубы.

– Туземцы принялись наперебой орать что-то, руками показывая на меня и на доску. И я, знаете ли, понял…

– Они не могут прочесть её! Они хотели, чтобы вы сделали это! – едва не закричала Савитри.

– Правильно! – удовлетворённо ответил Летас. – Они считают, что на этой таблице написано что-то, имеющее отношение к их жизни. Я сел на корточки, бессмысленно глядя на значки, которыми испещрена… И бог знает почему, но меня осенило! В тот вечер с океана подул резкий ветер, вот я и решил – предскажу-ка я туземцам погоду! И я начал носиться взад-вперёд, изображая бурю, дождь и ветер, как мог. Друзья мои, если бы вы увидели… Думаю, никто бы не подал мне руки после такого спектакля.

Да, Летас Гедвилас попал в не самое завидное положение. Тем вечером действительно начался дождь, и в способности своего нового оракула жители Сентинеля поверили с поистине первобытной бесхитростностью. Профессор стал национальным героем Сентинеля. С этих пор каждый день туземцы, впечатлённые «сверхъестественными» метеорологическими способностями белокожего усатого пришельца, таскали его сюда, в центр острова, чтобы он предсказал им будущее, при этом ни слова из их языка он так и не выучил, а будущее предсказывал с помощью жестов, диких звуков или – в худшем случае – рисунков на песке. Погоду предсказывать нелегко, но Летасу везло: бурь больше не было, а он раз за разом предсказывал хорошую погоду. После чего с важным видом садился перед золотой страницей и на дальнейшие вопли аборигенов не реагировал: только поглаживал усы, внимая благоговейным взорам.

Так продолжалось уже почти неделю. Постепенно сентинельцы, отличавшиеся удивительной беспечностью, фактически стали воспринимать белого профессора как своего соплеменника. Для него построили в деревне специальный навес, носили ему туземную еду и даже, по его робкому признанию, предлагали взять жену из местных жительниц. Это было, по его словам, величайшим подарком – женщин на острове, по-видимому, совсем мало, и все они, кроме того, для цивилизованного человека не очень подходящие.

– Почему же? – со смехом спросила Савитри.

– Стеатопигия, – совершенно серьёзно ответил профессор. – Здешние женщины обладают одной особенностью – столь же любопытной, сколь и отталкивающей. Их подкожный жир собирается сзади и по бокам в области бёдер, образуя огромные подушки, из-за которых самые очаровательные местные модницы… смотрятся как знаменитые фигурки «мадонн каменного века» из доисторической Европы. Стеатопигия характерна для некоторых народностей Африки, и считается, что это реликтовая черта, сохранившаяся от древнейших Homo Sapiens, первой волной распространившихся по Евразии около ста тысяч лет назад. Сентинельских женщин с их стеатопигией, как вы знаете, часто отождествляют именно с этой, первой волной распространения человека по свету. В общем, такую женщину я бы никогда… – он опустил глаза и с трудом нашёл в себе силы закончить фразу, – не мог представить своей супругой. Даже несмотря на то, что для местных жителей женщина – настоящее сокровище. Слава богу, что любовью они здесь занимаются только ночью, уходя из деревни куда-то в джунгли, чтобы никто не видел такого… зрелища.

Каждую ночь Гедвилас тоже ускользал из своего нового жилища, но с иными целями – чтобы обозреть остров и найти какую-нибудь возможность удрать отсюда. Времени у Летаса было немного – всего пять ночей, но как раз вчера на южном берегу он обнаружил то, что собирались найти и мы: долблёную лодку, пригодную для коротких морских путешествий и вполне надёжную, чтобы на ней можно было – с огромным риском для жизни, конечно, – добраться до Большого Андамана, острова, казавшегося нам всем теперь таким же далёким, как Луна.

А ещё каждую ночь профессор обязательно добирался до каменного святилища, чтобы попытаться самому открыть вожделенную дверцу, секрет которой знали, похоже, только двое жрецов. Именно с этой целью пришел Гедвилас ночью к камню, и именно за этим занятием, по иронии судьбы, он нас застал – так мы и встретились вновь после нашей первой, значительно более прозаичной встречи в московском уличном кафе.

– И долго вам ещё удастся морочить голову аборигенам, прежде чем они изберут вас вождём? – поинтересовался я.

Однако Летас не был расположен шутить, да и русские шутки понимал с трудом.

– Нам осталось сделать совсем немного. Truputelç[27]. Я очень рад, друзья, что теперь мы здесь все вместе. Мы знаем, где лодка, – а значит, сможем уйти отсюда. Мы знаем, где спрятана золотая семнадцатая страница, – а значит, мы непременно должны достать её и если не взять, то хотя бы сфотографировать. Иначе расшифровка, которая и так представляется мне очень сложной, станет просто… невозможной!

– Расшифровка? – вновь переспросила Савитри. – Вы же сказали, что табличка испещрена неизвестными значками!

– Это не значки, Савитри. Всё было бы слишком просто. Это письменность.

– Что за письменность? – перебил я его, непроизвольно сжав руку Савитри в своей.

Наши головы были так близко друг к другу, что мы втроём едва ли не соприкасались лбами. И профессор не обманул моих ожиданий: он тоже конвульсивно схватил меня за вторую руку, оглянулся, как обычно, по сторонам и сказал торжественно и тихо:

– Друзья мои! Похоже, придётся нам с вами отправиться в Мохенджо-Даро[28].

– Ух ты! – одновременно, хоть и на разных языках, выдохнули мы оба.

СТРАНИЦА 10 АШВАМЕДХА-ПАРВА («О ЖЕРТВОПРИНОШЕНИИ КОНЯ»)

Многие из нас знают, что пирамидам в Гизе много тысяч лет. Все слышали о Древнем Египте, все знают о существовании Междуречья (по-гречески называемого Месопотамией), хотя и не каждый сможет указать его на карте. Древнейшие цивилизации мира в нашей культуре ассоциируются прежде всего с Ближним Востоком и долиной Нила, где посреди бесплодных пустынь тысячи людей впервые были организованы в дисциплинированные отряды, чтобы сообща построить систему орошения полей. Так появились на свете первые государства, и каждый из нас прожил их жизнь от расцвета до заката более или менее подробно на уроках истории в средней школе.

Ещё нам известны Древняя Греция, а также Древний Рим, который её в конечном итоге завоевал и тем самым заразился дурной привычкой повсюду сооружать бесконечные и одинаковые мраморные колонны. Известны древние славяне, выходившие из своих лесов в звериных шкурах на охоту за более цивилизованными народами. Чуть менее, но всё же известны туристам древние мегалитические памятники Мальты, Кикладских и Оркнейских островов, Южной Англии и французской Бретани, напоминающие о далёких предках современных жителей Европы.

О великой цивилизации долины Инда знают не понаслышке только учёные и любители истории. А между тем здесь, на берегах великой реки, берущей начало в высокогорном Тибете и несущей свои мутно-голубые воды через пустыню Тар в Индийский океан, около пяти тысяч лет назад строились города, сравнимые по своему великолепию с египетским Мемфисом и аккадским Вавилоном. Говоря о древних городах, у нас принято обычно восторгаться системой их водопроводов, но даже не это поражает в грандиозных раскопках городов индской цивилизации. В Мохенджо-Даро, одном из крупнейших центров этой удивительной культуры, за четыре с половиной тысячи лет до нашего рождения проживало не менее двухсот тысяч человек – достаточно сказать, что этого уровня населённости Лондон и Париж достигли только семь-восемь веков назад. Здесь знали градостроение, канализацию, высокую культуру строительства.

Тем более поразительным является то, что мир совершенно потерял память о грандиозной культуре, когда-то процветавшей в этих краях и, несомненно, не уступавшей по своему блеску Египту и Ассирийскому царству.

Открытие великих городов на Инде произошло, по мировым меркам, совсем недавно. Если висячими садами Семирамиды восхищались ещё древние греки, а великие пирамиды были известны человеку, кажется, испокон веков, раскопки на Инде, на территории современного Пакистана и Северо-Западной Индии, начались лишь в конце девятнадцатого века. Развалины огромных городов были обнаружены англичанами, но и жители окрестных деревень ничего не знали о том, кто населял в незапамятные времена «Холм мёртвых» – так с языка синдхи[29] переводится Мохенджо-Даро.

Цивилизация долины Инда процветала не меньше тысячелетия. Археологами обнаружено не менее сотни величественных городов или несколько сотен поселений. Многие из них лежали за сотни километров от самой реки – например, обширный портовый Лотхал в индийском штате Гуджарат. Современные учёные не сомневаются – даже если эти города не представляли собой единого государства, область влияния индской культуры составляла десятки тысяч квадратных километров.

Впрочем, цивилизация древнего Инда оставила нам значительно больше вопросов, чем ответов. О ней очень смутно упоминают древнеиндийские летописи и Веды, не говоря ни об одном названии, ни об одном историческом факте. Некоторые элементы древнеиндийской мифологии и материальной культуры (например, система мер и весов), тем не менее, скорее всего, заимствованы индусами именно у древнейшего населения долины.

Второй вопрос – кто же всё-таки жил в городах на великой реке? В обширной Хараппе[30], в огромном Мохенджо-Даро, в шумном портовом Лотхале? К какой расе принадлежали и на каком языке говорили создатели одной из самых высокоразвитых культур древности? И главное – куда делись, в конце концов, эти люди?

Тайна исчезновения цивилизации Мохенджо-Даро и Хараппы не раскрыта и поныне, и даже в строгих научных монографиях вы не найдёте ничего, кроме слабо обоснованных предположений: мол, цивилизацию погубил ядерный взрыв. Говорят о природной катастрофе, повлекшей за собой вымирание городов, но никаких следов пожаров, наводнений или вулканической лавы не найдено в древних городах на Инде. Говорят и о нашествии свирепых индоариев – современного населения Северной Индии, – которые перебили или заставили бежать местных жителей, но следов вторжения тоже не обнаружено, да и сами древние арийские тексты не содержат свидетельств о войнах между аборигенами и пришельцами на берегах реки Синдху, как здесь до сих пор называют Инд. Скорее всего, индоарии появились на полуострове уже после того, как города на Инде пришли в запустение и были оставлены многотысячным населением.

А быть может, обмеление рек и падение урожайности привели к распаду государства и постепенному коллапсу городской цивилизации? Разве мы можем знать это наверняка?

Разве можно узнать правду, если ни один народ земли не сохранил воспоминаний об этой величайшей трагедии и в мифах и сказках современных индийцев, пакистанцев, афганцев, жителей отрогов Гималаев не найдено ни одного хоть самого туманного указания на разгадку?

На наше счастье, ключ к этой разгадке всё-таки есть. Как и их современники – древние египтяне и шумеры Междуречья, – жители Хараппы и Мохенджо-Даро изобрели письменность, одно из величайших достижений древнего человека. В то самое время, когда египтяне сушили свои первые папирусы, готовясь вывести на этой тростниковой бумаге первые иероглифы, а писцы шумерских зиккуратов[31] заостряли стилус[32] с треугольным концом, чтобы нарисовать на сырой глиняной табличке первые идеограммы, – в тот самый момент грамота рождалась и в долине Инда.

К сожалению, памятники индской письменности, дошедшие до наших дней, представляют собой очень короткие надписи, выполненные на печатях, – самая длинная из них составляет всего двадцать шесть знаков, а в большинстве – не больше десятка. Печати могли быть именными, отражать названия городов, даже указывать на сельскохозяйственные инструменты или продукты, но это ровным счётом ничего не даёт специалистам по истории и языкознанию. Несмотря на то что печатей и глиняных табличек в городах на Инде обнаружено несколько тысяч, древняя письменность долины до сих пор не расшифрована, и бесчисленные загадки, стоящие за ней, ждут своего часа. Ключ к разгадке тайны существует, только замка найти пока не удалось.

Все мы, собравшиеся в ту ночь на своё первое и последнее совещание в банановых кущах Южного Сентинеля, знали это, и не имело ровно никакого смысла пересказывать кому-либо из нас, что такое Мохенджо-Даро. Однако удивление, что здесь, в тысячах морских миль от устья Инда, мог быть обнаружен крупнейший по своему значению памятник древнеиндского письма, меньше от этого не становилось. Поначалу мы с Савитри не могли поверить в услышанное, но профессор, правоверный католик, готов был поклясться на Библии, что как минимум часть знаков на золотой странице являются точно такими же, как на печатях из Хараппы. Впрочем, как они могли очутиться здесь, на самом отдалённом из Андаманских островов, не мог ответить и он.

– Если так, у нас есть шанс восстановить текст, – осторожно предположил я. – Мы сможем сравнить его с уже известными печатями и постараемся сделать расшифровку. С точки зрения лингвиста, задача это трудная, но при наличии большого и связного текста вполне себе осуществимая. Вопрос только во времени.

– Вот именно! – поднял вверх палец профессор. – Время. Его у нас совсем… Сегодня утром я сделал туземцам своё самое гениальное предсказание.

– Какое же? – озадаченно спросил я.

– Я сказал, что на остров пришли чужие люди.

Мы застыли.

– Они и так знали об этом. Вчера вечером в деревне было жуткое волнение, все указывали на север острова, точили оружие. Я и без знания их языка мог понять, что на острове появились пришельцы. И честно говоря, грешным делом надеялся, что это можете быть именно вы.

– А не было ли у вас впечатления, что выжил кто-нибудь ещё, кроме нас? Быть может, дикари захватили кого-то в плен или убили?

– Вы имеете в виду вашего пропавшего друга, Алексей? Нет. Вряд ли. Если бы им удалось поймать белого человека, я бы наверняка знал об этом: для них здесь такое событие наверняка большой праздник.

– Но теперь они не успокоятся, пока не найдут нас! – ахнула Савитри.

– Пожалуй. И найдут, будьте уверены. Этот островок они знают как свои пять пальцев. Так что на всё про всё у нас сутки. Сегодня же ночью, до рассвета, ваше снаряжение нужно перетащить сюда. Сентинельцам в банановых зарослях сейчас нечего делать – плоды ещё не созрели, они сюда и не ходят. Завтра ночью я сбегу от них, мы вскроем саркофаг и сделаем копию золотой страницы с помощью вашего фотоаппарата: мой у меня отняли и разбили эти дикари. А потом захватим лодку и попробуем туда втроём… – Он с сомнением окинул взглядом хрупкую фигурку Савитри Пали.

– У нас должно получиться, – поспешно сказала она. Неужели она могла подумать, что я оставлю её одну на острове?

– Другого пути нет, – сказал я и повторил вслед за ней, – должно получиться.

Но у нас не получилось.

Вначале всё вроде бы шло по плану. Летас Гедвилас отправился «к себе» как был, в одних своих модных сандалиях. («Идёте налегке?» – спросил я его на прощание.) Снова оставшись вдвоём, мы с Савитри, даже не успев толком удивиться всем происходящим событиям, к утру пробрались – или, лучше сказать, продрались – через джунгли к своему убежищу и обнаружили его, слава всемогущему Вишну, в целости и сохранности. Савитри предложила искупаться в море, и хотя я некоторое время ныл, что мне лично жизнь дороже, но отпускать её одну на съедение не хотелось, поэтому купались мы вдвоём, зорко глядя в сторону леса, а вот стирал следы на песке я один. Вернувшись к нам на дерево и заново намазавшись мерзкой чёрной ваксой, я нашёл свою спутницу уже спящей, и мне ничего не оставалось, как устроиться рядышком: никаких других мыслей после такой бурной ночи, честно говоря, уже не возникало.

Однако аборигены, к моему большому сожалению, не спали. И обнаружилось это слишком поздно. Видимо, либо кто-то из них выследил нас в ходе перемещений по острову, либо наши следы на песке всё же были замечены поисковой группой туземцев, но в результате около полудня следующего дня меня разбудил ужасающий вопль. Вскочив, я больно ударился о ветку над своей головой, а когда открыл глаза, прямо передо мной находилось совершенно чёрное, с жёлтыми зрачками глаз, как-то по-детски удивлённое лицо настоящего сентинельца. Нас взяли в плен.

Лицо Летаса Гедвиласа, сидевшего, по-японски скрестив ноги, на площадке посреди крупного поселения, в которое нас привели торжествующие охотники, выражало даже не огорчение и не удивление, а какую-то вселенскую усталость. Его можно было понять: выпутываться из этой жуткой ситуации придётся теперь именно ему.

К этому моменту я был уже весь исцарапан копьями, которыми четверо пигмеев подгоняли меня сзади: наконечники у них и впрямь были железные, да при этом ещё и здорово ржавые. Руки мне связали за спиной какими-то лианами, и хотя разорвать эти бутафорские наручники не было проблемой, но что делать дальше? Бежать на этом острове особенно некуда, да и бросать Савитри одну тоже не хотелось, особенно при виде того, какими плотоядными взглядами награждают её туземцы. Ещё бы, их можно было понять: признаков стеатопигии у моей спутницы не было никаких.

Поэтому я скорее доверил себя своему антропологическому чутью. Ну кого из великих путешественников не брали в плен туземцы? Кто из первооткрывателей не подвергался риску быть сожранным по частям неблагодарным населением открытой им страны? Без этого опыта я всё равно никогда не считал бы себя равным Фернану Магеллану или Джеймсу Куку. А так у меня хотя бы будет шанс написать к старости мемуары с героическим названием, вроде «На волосок от смерти», «Затерянный мир-2» или «Пьющие отравленную воду».

Впрочем, пока никакого коварства они чисто внешне не демонстрировали. Скорее вели себя как дети: десяток охотников с луками через плечо радостно вопили, в лицах рассказывая своим соплеменникам о том, как именно были пойманы странные белые люди, и при этом «исполняли» такие ужимки, которые я в своё время благоразумно забросил ещё в старшей группе детского сада. О нас с Савитри при этом совершенно забыли, и мы стояли возле одного из банановых навесов, наблюдая за происходящим и готовясь в любой момент начать неравную борьбу за последние минуты своей жизни.

Когда нас ввели в деревню, Летас Гедвилас немедленно вскочил. Указывая на нас с Савитри, он что-то гортанно выкрикивал и указывал куда-то на юг, в направлении каменного святилища. Я на всякий случай не вмешивался. Тем более что тут и дурачок бы понял: он же оракул, вот и хочет проверить, что скажет Золотая Книга о том, как поступить с пленными – сразу зажарить или ещё какое-то время помучить?

Ко второму варианту явно склонялась мужская часть общества, плотно обступившая Савитри Пали. Самые высокие мужчины племени были едва сравнимы с ней ростом и субтильностью комплекции, но их страсть это не останавливало, и я с удивлением – и некоторым беспокойством – стал замечать, что симпатия некоторых туземцев к нашей подруге стала выражаться уже внешне и довольно недвусмысленно. Была бы моя воля, я бы сейчас двоим-троим из этих пигмеев отстрелил бы то, что видел…

Пистолет! Эта идея молнией сверкнула в моей голове, и я даже зажмурился от ощущения собственной гениальности. Мне вдруг живо вспомнилось одно-единственное мгновение: я вскакиваю, ударяюсь головой о верхнюю ветку фикуса, и пистолет, лежавший между нами с Савитри, падает куда-то вниз, в кусты. Те, кто нас пленил, не тронули наше снаряжение – видимо, боялись упустить главную добычу, – а значит, пистолет ещё там. Если так, я один становлюсь сильнее целого сентинельского племени. Убивать никого особенно не хотелось, но ради своего выживания… или даже больше – ради чести капитана индийской полиции я готов был рискнуть.

Значит, главное – вырваться, вернуться на север острова и завладеть длинноствольной «девочкой» Савитри, как она сама её называла. А значит, нужно сделать так, чтобы меня выпустили – если я убегу сам, они могут и прибить всех остальных на всякий случай.

В поисках подходящего выхода я и не заметил, что народу в деревне заметно прибавилось. На поляну продолжали выходить новые люди – в основном мужчины, причём все сплошь вооружённые луками и топориками. Появились и двое «жрецов», о которых говорил Летас, – они действительно были обмотаны от шеи до ног в белые простыни, правда, белыми эти тряпки были в последний раз, видимо, ну очень давно.

Появление служителей культа могло значить только одно – нас действительно поведут к святилищу. Так и случилось, причём отправились мы к чёрному камню огромной толпой – к этому времени туземцев набралось не меньше сотни. К моему большому сожалению, индийские газеты, сообщавшие в своих публикациях о почти полном исчезновении сентинельцев после величайшего цунами 2004 года, явно поторопились с выводами и выдавали желаемое за действительное.

Комичное это было зрелище… Окружённые массой низкорослых аборигенов каменного века, вопящих и прыгающих от своей первобытной радости, голых взрослых и детей, мы, три человека из века двадцать первого, смотрелись, должно быть, совершенно дико. Савитри Пали, ежесекундно отбиваясь от рук очередного вожделеющего дикаря, бросала на меня умоляющие взгляды. Я то и дело вслушивался в стрекотню туземцев, пытаясь усвоить себе хотя бы тонкости звуковой системы их языка. И наконец, профессор Гедвилас, шествующий чинно рядом с двумя первосвященниками с таким видом, будто всю эту затею организовал именно он.

И если уж быть справедливым, так оно и было.

Я шёл и поражался своей судьбе. Всю свою жизнь я, как и любой более или менее профессиональный исследователь, мечтал стать первооткрывателем неизвестного народа, описать его неведомый язык, торжественно провозгласить, что он, этот язык, оказался далёким родственником какого-нибудь другого языка, и, так как ни у кого не будет возможности меня опровергнуть, до конца жизни писать статьи, доклады и монографии, спекулируя на своей эксклюзивной находке.

И вот сейчас я оказался первым лингвистом, попавшим на последний на всём белом свете таинственный остров, и от волнения у меня перехватывало дыхание. И страх быть съеденным или просто убитым совершенно исчез: его затмила другая страсть – страсть учёного, которому в руки шло настоящее открытие.

Сентинельцы внешне напоминали скорее папуасов Новой Гвинеи, нежели негров, но цвет кожи у них и вправду был чернее ночи. Мужчины были неплохо сложены и выглядели вполне пропорциональными, хотя ростом не достигали и ста семидесяти сантиметров. Зато на немногочисленных женщин было невозможно смотреть: ничего женственного, в нашем понимании этого термина, в них не было вовсе. Если бы не пресловутые жировые отложения, делающие их фигуру похожей на бутылку из-под ирландского ликёра, можно было бы легко принять их за мужчин: короткая стрижка, широкие плечи, сильные руки. Да, с женщинами на Сентинеле явно было не всё в порядке, и моим долгом было это как-то исправить.

Я подмигнул Савитри, пытавшейся пробиться через толпу поближе ко мне, и через головы жрецов обратился к Летасу по-русски:

– Профессор!

Он озабоченно откликнулся. По-видимому, в его голове зрел и никак не мог созреть план нашего освобождения.

– Меня и вас отпустить – в обмен на Савитри, – сказал я ему.

– Почему? – изумился он, с ужасом оглядываясь на меня.

– Потому что знаю, где пистолет, – вытащил я свой главный козырь.

И как же хорошо общаться с умными людьми! Он, конечно, сразу всё понял, и лицо его, полностью заросшее рыжими волосами, осветилось победной улыбкой.

Мы уже подходили к каменному склепу, и мне нужно было торопиться: оставалось только убедить в гениальности моего плана нашего полицейского капитана.

– Савитри, слушайте меня внимательно. – Я медленно и аккуратно протиснулся к ней сквозь строй своих охранников и говорил на всякий случай потише. – Сейчас Летас начнёт свои обычные ужимки с золотой страницей и скажет дикарям, что они должны освободить меня и его в обмен на вас. Понимаете?

– Как это – в обмен на меня? – звенящим голосом переспросила она, явно решив, что я спятил. – Что за ерунда?!

– Мы принесём вас в жертву, что тут непонятного? – пояснил я максимально спокойным тоном. – Они, несомненно, согласятся: вон, смотрите, как завывают… Мужики им тут ни к чему, а вот женщина пригодится.

– Да вы что? – чуть не заорала она на меня, остановившись как вкопанная. Я с силой взял её за руку и увлёк за собой вперёд, чтобы дикарь, шедший сзади, случайно не пырнул её копьём. – Меня в жертву? Я офицер полиции, вы соображаете, что говорите?!

– Правда, что ли? – удивился я, с улыбкой оглядывая в очередной раз её обнажённую фигурку. – Что-то я не вижу вашей форменной фуражки, товарищ капитан.

Но Савитри совершенно не понимала всех выгод торговли своим телом для успеха нашего предприятия. От ярости она едва не устроила целую революцию, и мне потребовалось довольно сильно сжать её плечо, чтобы она поняла наконец, что я говорю серьёзно.

– Да что вы задумали? – спокойнее спросила Савитри.

– Ваш пистолет, Савитри. Я знаю, где он. Не волнуйтесь: если они отпустят нас, ночью у нас будет лодка, страница из Золотой Книги, – и мы уедем отсюда. Поверьте мне, и всё будет в порядке. Стойте спокойно и не проявляйте эмоций.

Летас был на высоте. Я никогда бы не ожидал от хладнокровного прибалтийского профессора такой прыти.

Сначала он довольно долго сидел над золотой доской, сконцентрировав на себе почтительные взгляды всего племени, и усиленно кивал головой и потом столь же усиленно мотал ею в из стороны в сторону, так что даже я уже успел несколько раз усомниться, а не вошёл ли он в транс по-настоящему.

Как открывается золотая дверца саркофага, разгадать было проще всего: с внутренней стороны её держал какой-то металлический штифт, который отодвигался нажатием на камень в определённом месте, и эта нехитрая автоматика, которую сентинельцы не раскрыли бы никогда в жизни, стала мне понятной, как только два жреца торжественно, при полном молчании аудитории, растворили дверцу с изображением бородатого тура. Как и говорил Летас, перед этим жрецы обернули свои лица какими-то длинными листьями так, что закрыты ими были даже глаза, но движения рук при этом оставались совершенно синхронными. Достав то, что они искали, жрецы немедленно захлопнули дверцу саркофага.

Я лишний раз убедился в своём предположении: ниша в чёрном камне, как и золотая дверь, просто не могла быть изготовлена местными жителями. А значит, их сделали в древности неведомые нам пришельцы. Расчёт этих людей был верен: островитяне были настолько поражены видом камня и золота, настолько боялись ядовитых испарений, что, даже научившись открывать саркофаг, сочли золотую страницу святой и оставили её нетронутой.

Страница поразила и моё воображение. Наверно, никогда больше в жизни не увижу я такого крупного куска золота. Слиток был сделан безукоризненно: с правильными гранями и абсолютно ровными пропорциями. Если уж на меня со всем моим жизненным опытом эта вещь произвела такое впечатление, можно было только предполагать, как при виде неё столбенели туземцы Сентинеля.

Окружённый плотным кольцом «телохранителей», я не мог видеть со своего места значков на золотой странице, но текст там, безусловно, был. Совершив своё ритуальное «предсказание» будущего, Летас Гедвилас тем временем торжественно передал сокровище жрецам, а сам принялся бегать по поляне и жестами объяснять последовательно каждому взрослому островитянину, что сказала сегодня золотая страница.

А сказала она, как мне показалось, вот что. Сегодня у Сентинеля исторический день. Сегодня двое белых мужчин, великих прорицателей обоих миров, уедут с острова далеко в море, на восток. От граждан свободного Сентинеля они получат лодку, вёсла и взамен передадут своё священное знание белой женщине, которая прибыла с ними, чтобы остаться здесь навсегда. Эта женщина станет усладой жизни островитян и одновременно будет толковать золотую страницу и предсказывать будущее острова до конца своих дней, даже несмотря на то, что у неё нет и никогда не будет никаких усов.

На усах профессор сосредоточился особо. В порыве экстаза он совершенно не жалел их, благо что бриться ему не удавалось не меньше недели. Он вырывал из лица волосы, бросал их под ноги Савитри, падал перед ней на колени и вообще, с моей точки зрения, сильно увлёкся процессом, когда вроде бы всё и так было ясно окружающим. Комизма добавляло безмолвие, царящее вокруг нас. В театре художественной пантомимы доктору Гедвиласу, несомненно, не было бы равных, и я решил после окончания всей этой истории обязательно поговорить с ним об ожидавшей его блестящей карьере.

На дикарей его пляски произвели столь же грандиозное впечатление, что и на меня. Предложение Летаса оставить Савитри на острове в качестве нового оракула явно совпадало с желаниями подавляющей части общественности: протестовать могли только присутствующие дамы, но, насколько я заметил, их мнением никто особенно не интересовался. Сама героиня дня к этому моменту приобрела совершенно невозмутимое выражение лица, как будто всё происходящее её совершенно не касалось. В кругу своих новых поклонников она выглядела как колониальная вице-королева в окружении своих туземных носильщиков.

Каким-то непостижимым образом уже через час после того, как жрецы заперли свой клад обратно в каменный склеп, мы оказались свободными. Никаких формальностей не потребовалось. От святилища толпа отправилась прямиком к южному побережью острова, где на песке сохло несколько крупных рыбацких лодок, выдолбленных из стволов крупных бутылочных пальм. Сюда нас уже не конвоировали – после предначертания своей судьбы из уст Летаса Гедвиласа отношение ко мне сентинельцев стало более чем почтительным.

– На этом мы далеко не уплывём, – отметил я, когда нам представили эти жалкие посудины. – Бутылочная пальма – далеко не лучший материал для морского судна.

– У нас нет выбора, Алексей, – тихо ответил профессор. – Другого общественного транспорта на острове не предвидится, и эти лодки – наш единственный шанс. Нужно только выбрать одну из них, наиболее надёжную.

Впрочем, островитяне и сами, похоже, готовы были предложить нам лучший вариант: они засуетились, наперебой предлагая нам разные лодки, довольно быстро переругались между собой и только после этого, по совету жрецов, с трудом достигли консенсуса и выбрали самую крупную и, во всяком случае внешне, довольно новую долблёнку, к которой прилагались два солидных, хотя и слегка кривоватых, весла.

Моя идея была довольно простой. Раз мы втроём находимся в заложниках у воинственного племени, шансов выбраться без потерь маловато. Оружия у нас нет ровным счётом никакого, а вероятность того, что нас соберутся сожрать или пустить на изготовление очередных ритуальных черепов уже нынешней ночью, велика, как никогда. Даже если Летасу, пользуясь своим привилегированным положением среди дикарей, удастся выбраться из плена, что он сможет сделать один против сотни туземцев?

Вдвоём же, да ещё и с пистолетом, которого туземцы наверняка сроду не видели, мы сумеем не только получить доступ к золотой странице, но и освободить нашу Савитри и успешно достичь Большой земли со всем снаряжением. Ну а раз жители Сентинеля настолько обделены женским полом, то вариант равноценного обмена родился сам собой, и именно он теперь блестяще сработал.

Когда я садился в лодку, умоляющий взгляд Савитри был единственным, что я мог видеть на берегу. В случае неуспеха нашего плана виновником её гибели буду я один, и я хорошо знал это. А потому, когда Летас Гедвилас сел рядом, ухватившись за весло, и спросил меня:

– А вы уверены, Алексей, что с нею ничего не случится? – я ответил совершенно искренне, решительно оттолкнувшись веслом от песчаного берега:

– Нет.

СТРАНИЦА 11 МАХАПРАСТХАНИКА-ПАРВА («О ВЕЛИКОМ ИСХОДЕ»)

Инфракрасные очки – очень неудобный аксессуар. Представьте себе солидных размеров морской бинокль, который постоянно находится перед вашими глазами, будучи прикреплённым к голове с помощью мягкого пластикового обруча. Этот бинокль зацепляется о любые предметы, больно бьёт вас по скулам, а снять его невозможно, потому что тогда ничего вообще видно не будет.

Именно этими мыслями я был занят, пока мы с Летасом Гедвиласом вот уже битый час лежали в высокой траве и наблюдали за ритуальной церемонией, которую мужчины сентинельской деревни устроили в тот вечер по случаю своего выгодного приобретения.

После того как мы с профессором на вновь приобретённой лодке удалились в море под радостные крики туземцев, прошло уже несколько часов. За это время, лавируя между рифами, которые то и дело белели перед нами барашками волн, мы смогли обогнуть юго-восточную оконечность острова и на всех парах двигались к северу, чтобы успеть до темноты высадиться в том месте, где находился наш с Савитри тайник на дереве и где – как я молил всех богов Индии – в кустах до сих пор лежал её знаменитый пистолет, спасший мне жизнь в Варанаси и теперь необходимый нам для спасения жизни и достоинства самой Савитри.

Нельзя сказать, что передвижение на этой кустарной посудине было гладким. Уже в первые минуты мы с Летасом оба натёрли ладони о грубо отёсанную поверхность вёсел, потом потратили некоторое время, анализируя различные версии того, где же у этой лодки находится нос, в результате сильно устали и совершенно обгорели под неистовым тропическим солнцем. При попытке остудиться Летас окунулся в солёный океан, отчего ему стало только хуже, и теперь он тихо и монотонно ругался на больше подходящем для этих целей русском языке, стеная и проклиная тот день, когда доверил мне тайну девятнадцатой пураны. Я напевал под нос «Мы строили лодки, и лодки звались…» и решительно грёб дальше, пользуясь тем преимуществом, что жирная чёрная паста, которой я обильно намазался в предыдущий вечер и отмыться от которой мне так и не удалось, оказалась отличной защитой от солнечных ожогов.

Наконец перед самым закатом мы снова аккуратно приблизились к северному берегу острова, втащили лодку на песок и довольно оперативно загрузили в неё все остатки снаряжения. Обнаружились в целости и моя камера, и один из фонариков, и верёвки, и даже пара ножей. Удача сопутствует смелым: пистолет я нашёл целым и невредимым, и патронов в нём было ровно восемь, что гарантировало нам относительную безопасность в первые секунды будущей битвы. Вторая удача заключалась в том, что я нашёл в кустах свою собственную рубашку, изодранную в клочья, из которой мне удалось смастерить подобие набедренных повязок для себя и Летаса: мы так и не стали истинными сентинельцами и без одежды оба чувствовали себя крайне неловко.

Эти находки и позволили нам, как только стемнело, при помощи ножей, инфракрасных очков и чёрного крема незамеченными пробраться к центральной деревне острова и занять выгодную наблюдательную позицию в пятидесяти метрах от кучки банановых навесов, которая волею судьбы стала на некоторое время домом для Савитри Пали. Наш обзорный пункт представлял собой небольшую утоптанную площадку, покрытую жухлой травой, которая была сделана невесть для каких целей, но как нельзя лучше подходила как раз для двух человек.

Мы пришли вовремя. До наступления темноты за безопасность Савитри можно было не беспокоиться: со слов Летаса было известно, что сентинельцы вступают в близкое общение с женщинами только ночью, удаляясь из деревни в специально отведённые места в джунглях. А пока аборигены от души праздновали сегодняшнюю удачу. В отсутствие музыкальных инструментов и каких-либо самых примитивных вокальных данных их песнопения нагоняли тоску, а танцы годились разве что для детского утренника и тоже вызывали далеко не радость.

Не слишком позитивные эмоции читались и на лице Савитри, которая была усажена на землю в самом центре поселения, в середину начерченного вокруг нее одним из мужчин круга. Наша подруга метала вокруг себя яростные взгляды, надменно изучая население деревни. Женщины кучкой жались к окраине, не сводя глаз с диковинного создания, а мужчины бегали вокруг, высоко поднимали ноги, махали в разные стороны своими луками, копьями и топорами и нестройно галдели. Ещё бы: не каждый небось день в руки этих жутких островитян попадается столь соблазнительная добыча, как наша Савитри Пали…

– Если бы они знали, что она ещё и капитан полиции, они бы нам весь остров за неё продали, – предположил я шёпотом.

– Тише вы, – громко зашипел Гедвилас. – Я не понимаю, что они кричат…

– Думаете, я понимаю? В конце концов, это не я, а вы прожили в племени почти целую неделю. И не удосужились даже выучить базовых терминов языка!

– А вы попробуйте сами, – обиделся Летас и уткнулся снова в свой инфракрасный бинокль.

Профессор, конечно, был прав. Полевое изучение языка – крайне сложная наука, особенно в тех условиях, когда местные жители не владеют ни одним языком, известным вам. Великие исследователи прошлого были не понаслышке знакомы с данной проблемой. Легко добиться от вашего собеседника названий лежащих перед ним предметов, частей тела, некоторых природных явлений (вроде дождя или солнца) и даже терминов родства. Но когда дело доходит до глаголов, прилагательных или абстрактных понятий, вас уже не поймут.

Знаменитый русский путешественник Николай Миклухо-Маклай во время своего пребывания на Новой Гвинее просто измучился с изучением папуасской речи. После возвращения он писал в своих мемуарах:

«Названия, которые я желал знать, я мог получить либо указывая на предмет, либо с помощью жестов, которыми я подражал какому-нибудь действию. Но эти два метода были часто источниками многих недоразумений и ошибок. Один и тот же предмет назывался различными лицами по-разному, и я часто по неделям не знал, какое выражение правильно. Я взял однажды лист в надежде узнать название листа вообще. Туземец сказал мне слово, которое я записал; другой папуас, которому я показал тот же лист, дал другое название; третий в свою очередь – третье, четвертый и пятый называли предмет опять же другими словами. Постепенно я узнал, что слово, сказанное первым папуасом, было названием куста, которому принадлежал лист; второе название означало „зеленый", третье – „негодное", потому что лист был взят с растения, которое папуасы ни на что не употребляют. Так случалось с очень многими словами. Для ряда понятий и действий я никак не мог получить обозначений, для этого оказались недостаточными как моё воображение, так и моя мимика. Как я мог, например, представить понятие „сны" или „сон", как мог найти название для понятия „друг", „дружба"? Даже для глагола „видеть" я узнал точное слово лишь по прошествии четырёх месяцев, а для глагола „слышать" так и не смог узнать».

– Эй! – ткнул меня в плечо Летас. – Да вы что, уснули, что ли? Началось!

Я открыл глаза. Напряжение этих безумных дней действительно дало о себе знать: я задремал и без «сонной воды». Однако проспал, видимо, не больше получаса, хотя на деревню аборигенов уже спустилась быстрая южная ночь. К тому же пошёл дождь, который ещё не достиг нашего убежища, но уже вовсю стучал по кронам мускатных деревьев где-то высоко над нами.

В инфракрасном свете было видно, что Савитри наконец-то подняли с земли руки трёх или четырёх низкорослых мужчин с луками поперёк туловища, но, вопреки моим ожиданиям, они не собирались уводить её в джунгли. Эта честь досталась, по странным сентинельским законам, совершенно немощному старцу – очевидно, вождю или старейшине рода, стоявшему поодаль, практически лишённому растительности на голове и уж точно годящемуся в отцы нашей коллеге. Именно к нему вооружённые воины подвели Савитри, после чего он довольно бесцеремонно взял её за руку и на удивление решительным шагом направился вон из деревни – прямиком в нашу сторону.

– О боже! – прошептал я, низко наклоняя голову над землёй, когда не оставалось уже никаких сомнений, что сладкая парочка направляется к нам. – Летас! Эта полянка, на которой мы тут лежим! Она вообще для чего?!

Профессор посмотрел на меня с ужасом. Я, еле дыша, спешно похватал всю нашу поклажу: камеру, верёвку, пистолет, – и мы, не сговариваясь, начали медленно отползать назад в банановые кущи. Скрылись мы за их огромными листьями как раз вовремя: в нескольких метрах впереди нас зашелестели листья, и на нашу лежанку вышел тот самый немощный старейшина в сопровождении Савитри.

Я едва удержался от хохота при виде такого зрелища и немедленно схватился за фотокамеру. Если бы Савитри могла только видеть весь комизм своего положения! Она стояла, надменно оглядывая сверху вниз своего попутчика так, как будто это он был её приобретением на сегодняшний вечер, а не наоборот. Старик же явно нервничал и, судя по жалобному выражению лица, уже был не рад, что сограждане бросили его на выполнение такого ответственного задания. Он несколько раз обошёл вокруг стоявшей, как свечка, индианки, потом – неожиданно для всех нас – сел на траву и потянул Савитри за руку за собой.

Я был готов наслаждаться этой любовной игрой сколь угодно долго, настолько весело мне было. Но в этот самый момент Савитри произвела какое-то мимолётное движение ногой, будто стряхнула пыль со ступни, и старик беззвучно упал навзничь, а ещё мгновение спустя – я не успел даже вскочить на ноги – она села ему на грудь, зажимая руки своими ногами и нажав рукой на подбородок так, что голова его оказалась задранной назад, а изо рта вырвался только сдавленный хрип.

Мы с Гедвиласом вылетели из кустов.

– Как это было? – горделиво улыбнулась Савитри, поправляя свободной рукой причёску. – Пистолет вам не понадобится.

– Вообще-то это моя работа – спасать девушку из лап людоеда, – ответил я, широко улыбаясь, но она махнула рукой:

– Вас дождёшься… Давайте-ка лучше сюда верёвку и снимите эту импровизированную повязку со своих чресел. Во-первых, без неё вы выглядите привлекательнее, Алексей, а кроме того, нам нужно чем-то закрыть рот этому донжуану.

Операция прошла идеально: старик вождь даже не пискнул. Мы туго стянули ему руки и ноги, заткнули рот кляпом и оставили на ложе любви, чтобы до рассвета ему было о чём подумать. Например, сказала Савитри, о том, что за женщинами можно ухаживать и по-другому, чем просто тянуть за руку на солому.

Летас между тем продолжал нервничать, совершенно не разделяя нашего веселья:

– Слушайте, ну побыстрее нельзя? Мы же поздно… Нам ещё Золотую Книгу…

Действительно, перед нами теперь стояла не менее важная задача: необходимо было пробраться к святилищу и извлечь из камня золотую страницу, чтобы сфотографировать её содержимое.

Достигнув священного камня, мы с Летасом первым делом тщательно замотали лица листьями сатинового дерева, которые применяли местные жрецы для защиты от испарений. Ядовитый газ, идущий из глубины камня, в любом случае добрался бы до нас через эти повязки, если бы мы замешкались, – тем более что позволить себе завязать глаза по примеру жрецов мы не могли, но другого выхода просто не было.

Впрочем, я несколько успокоился, вспомнив штифт, который удерживал дверцу каменного саркофага. Действительно, ларчик открывался весьма просто, но для того, чтобы вскрыть его, нужны были усилия двух человек. Через минуту после того, как мы сели перед матово-золотой дверцей, мне удалось распахнуть её, и, не успев вдохнуть, мы опустили руки в чёрную бездну ниши, чтобы секунду спустя извлечь из неё холодный золотой слиток. Золотая страница была у меня в руках – весила она, как мне показалось, не меньше шести-семи килограммов.

И здесь случилось страшное: не успел я захлопнуть крышку ядовитого хранилища, как профессор, неожиданно крепко схватив меня за руку, второй рукой схватился за шею и, издав тихий хрип, легко опрокинул голову назад, падая прямо на руки Савитри Пали.

В то же мгновение я почувствовал сильную рябь в глазах, но сознание мне удалось сохранить. Я не очень хорошо помню, как отползал от камня, как потом лежал на траве, сотрясаясь от накатывавшей тошноты и одновременно борясь со смертельным сном, который поразил меня. Я лишь смутно видел, как Савитри тащила бесчувственное тело профессора подальше от поляны, в кусты, как поливала его лицо водой и собственными слезами. Я впервые видел, как она плачет, и от этого ощущение нереальности происходящего было ещё сильнее….

– Фотографируйте, фотографируйте, что вы валяетесь?! – вдруг услышал я и открыл глаза. Рябь прошла, и моё близорукое, но всё же зрение вернулось ко мне.

– Профессор! – Я попытался вскочить и ощутил ещё не прошедшую слабость во всём теле.

Она обернулась, осветив фонарём результаты своей спасательной операции. Грузное тело нашего коллеги лежало между кустами: он запрокинул руки и безмятежно спал.

– Очнётся, – запыхавшись, сказала Савитри. – Думаю, очнётся. В крайнем случае придётся тащить его в лодку на себе. Но это неважно – нам дорога сейчас каждая минута.

– Я забыл вспышку! – вдруг вспомнил я. – Она осталась в лодке.

Савитри пренебрежительно фыркнула, совершенно забыв, по-видимому, о том, что я спас ей жизнь всего лишь минут двадцать назад. Я с трудом встал на ноги, разминая затекшие мышцы. Ядовитый газ, похоже, действительно был бронебойным. Савитри стояла рядом со мной, оглядываясь по сторонам на случай внезапного нападения и небрежно крутя в руках свою любимую пушку.

– Пристрелить вас? – вежливо осведомилась индианка.

– Фигня! – Я схватил с земли камеру и начал крутить все колёсики одновременно. – Светите фонариком, я сделаю снимки!

Только теперь у меня появилась возможность рассмотреть предмет, ради которого я уже две недели рисковал жизнью. Золотая страница была покрыта ровными рядами значков, напоминающих иероглифы, – только не египетские, а скорее лувийские[33]. Они повторялись довольно часто, хотя и с небольшими вариациями, что могло свидетельствовать и о слоговом характере азбуки. Несколько десятков строк горизонтального текста были явно написаны так называемым бустрофедоном – это не привычное нам направление письма слева направо, как в кириллице или латинице, и не письмо справа налево – так пишут арабы или евреи, – это чередование, когда каждая последующая строка начинается с той стороны листа, где закончилась предыдущая. Бустрофедон характерен для ранних письменностей Азии и Ближнего Востока, так что ничего удивительного в этом не было.

Удивляло другое: некоторые значки и вправду были разительно схожи с письменностью долины Инда, так что профессор, скорее всего, не ошибался. Я придвинулся к нему, взглянул поближе на один из значков – изображение, похожее на латинское U с разветвляющимися концами, – и вспомнил: именно такой знак изображён и на нескольких самых известных печатях древнеиндского периода.

– Мохенджо-Даро! – воскликнул я, забыв об осторожности. – Чтоб я провалился!

– Не нужно проваливаться, Алексей, – неожиданно раздался слабый голос Летаса: он лежал, приподнявшись на локте, и тёр рукой покрасневшие глаза. – Начинается самое интересное.

Изображение древнеиндской печати с быком

Когда мы втроём загрузились в лодку, поддерживая под руки ослабевшего и сонного профессора, ночь уже перевалила за половину, через пару часов солнце должно было показаться на востоке – именно там, куда нам нужно было плыть. Пальмовая посудина предательски покачивалась под нашим весом, и мы с Савитри решили, что в качестве балласта у нас на судне будет числиться именно Летас Гедвилас.

А всё потому, что именно он настоял на том, чтобы оставить золотую страницу там, где она и лежала, и мне пришлось рисковать жизнью, снова открывая страшный ядовитый склеп. По его мнению, гибель единственного сокровища Сентинеля могла нанести непоправимый удар по всему быту племени. Островитяне не только утратили бы веру в свою реликвию, но и впали бы в депрессию, грозившую полной гибелью самому последнему островку древнего мира на земле. Кроме того, увещевал нас профессор, они настолько возненавидели бы белых людей, что войти в мирный контакт с Сентинелем не удалось бы уже никогда.

Я, конечно, не разделял такой точки зрения. Учитывая яму с останками любопытных туристов, а ещё и тот факт, что мы украли у них нашего капитана Савитри Пали, вряд ли они испытывают и будут испытывать впредь к белым людям какие-то повышенно позитивные чувства. Либо уж надо было оставлять на острове и Савитри, либо брать золотой слиток, тем более что фотографии, во множестве сделанные мной при свете карманного фонарика, наверняка окажутся не самого лучшего качества.

Впрочем, гораздо больше нас волновало не это. Вся наша работа, все удивительные приключения этих трёх дней на острове Сентинель были бы бесполезны, не доберись мы до Большой земли. А если уж даже на моторном катере передвижение не всегда отличается безопасностью, то какая надежда может возлагаться на утлое судёнышко из бутылочной пальмы, сделанное исключительно для прибрежной рыбалки?

Савитри Пали единогласно была избрана капитаном нашего корабля, в полном соответствии со своим воинским званием. Практически сразу же после этого она в свою очередь заснула, сжавшись калачиком на корме лодки, в то время как мы с Летасом налегали на вёсла, отчаянно борясь со сном и временами сверяя направление с компасом. Я понимал нашу попутчицу: напряжение было слишком велико. Честно говоря, мне было неловко оттого, что такую милую девушку пришлось заставить переживать все эти ужасы. Буря, крушение катера, гибель двух спутников, три ночи в диком лесу, почти целый день в руках племени аборигенов и ежеминутный риск – я вообще удивляюсь, как Савитри вынесла такое. Однако, похоже, мы нашли единственный шанс выбраться с острова живыми – и были очень рады, что воспользовались им.

Тридцать с небольшим километров, отделявших нашу лодку от Большого Андамана, мы рассчитывали пройти часов за пять или шесть. Летас убеждал меня, что здесь существуют какие-то течения, которые идут в нашем направлении и сами выведут нас на восток, но я не был настроен шутить, тем более что всю дистанцию нужно было преодолеть под палящим зноем, и это в лучшем случае, если не будет урагана и тропического ливня.

На троих в нашей лодке была только одна бутылка воды, чудом сохранившаяся ещё с кораблекрушения и предусмотрительно наполненная нами в найденном Савитри лесном ручье, и совершенно никакой провизии. Я вдруг с ужасом понял, что не ел почти трое суток и еле-еле держу в руках весло. Однако об этом я говорить не стал и вместо этого задал вопрос профессору:

– Летас, а что за пищу вы ели у туземцев?

Гедвилас поморщился, как будто эта пища до сих пор стояла перед ним:

– Да в общем-то одну гадость, Алексей… Как вы понимаете, земледелия они не знают, скотину не выращивают. Никакие съедобные злаки на острове не растут, и им приходится довольствоваться плодами хлебного дерева – если я правильно определил эту мерзость, – а также кореньями, ягодами, какими-то насекомыми. Ну и рыба, конечно, которую им удаётся поймать, хотя готовить её на огне они не умеют – едят сырой.

– Почему же? Вроде бы я видел там костёр.

– Да, но туземцы, похоже, не очень-то умеют его разжигать.

– А откуда же огонь?

– Ну, куда-то попала молния, начался лесной пожар, и они разнесли огонь по острову с помощью тлеющих… Если в одной деревне огонь потух, его можно достать в другой, не в другой – так в третьей…

– Но ведь остров-то невелик, – возразил я. – Что, если огонь потухнет повсюду? К примеру, в результате дождя?

– Ну, тогда им останется ждать новой молнии. Трение друг о друга двух деревяшек, которое обычно представляет себе европеец при мысли о разведении огня первобытными племенами, в этом климате совершенно бесполезно: вся древесина влажная и мягкая, никакого огня таким трением не добудешь, хоть два часа…

– Получается, на Сентинеле сохранился самый настоящий палеолит? Нет одомашненных животных, нет земледелия, неизвестны способы разведения огня…

– Да, так оно и есть, – кивнул профессор, вытирая пот со лба. – Только вот цивилизация всё же вносит свой вклад в жизнь этого островка. Во-первых, они научились каким-то образом делать заострённые наконечники для копий и топоров из того металла, который удаётся достать с погибших кораблей. Во-вторых, жрецы надевают на себя белые балахоны – тоже явно берут их откуда-то извне, на острове шить такие просто не из чего… Причём, похоже, «белые одежды» они носили ещё тогда, когда здесь появилась золотая страница, то есть несколько тысяч лет назад. Что ж, запишем в список загадок Сентинеля…

– Ну а Золотая Книга? – продолжил я. – Кто-то ведь привёз её сюда. Сделал золотую дверцу в метеоритном камне, научил жрецов, как её открывать. Местные жители наверняка хранят легенды о том, кто это сделал, когда и зачем.

– Думаю… – начал Летас.

– Как это кто принёс? – с другого конца лодки на нас смотрела, улыбаясь, проснувшаяся Савитри. – Конечно, царь богов Индра на своём Айравате! Вы что, текстов не читали?

Она села в лодке, пытаясь руками расчесать спутавшиеся волосы, и оглянулась назад – туда, где уже скрылись из виду райские кущи Сентинеля.

– Господи, как хорошо, что мы выжили! – произнесла она то, что думал каждый из нас. Неизведанные миры изучать интересно, но лучше всё-таки знать меру.

– Это временно, Савитри, – откликнулся я.

– Давно плывём? – Она потянулась и зачерпнула горстью тёплой воды из-за борта.

– Около двух часов, если не ошибаюсь, – сказал я. – При хорошем раскладе могли бы пройти уже треть пути.

Савитри взяла бинокль и внимательно оглядела горизонт, пока вдруг не остановилась резко и внезапно, напряжённо глядя куда-то на северо-восток.

– Да нет… Приехали, – устало промолвила она.

Мы оба бросили вёсла и развернулись.

– Что? Земля? – вскричал профессор.

– Нет, – так же тихо ответила Савитри. – Не земля. Гораздо хуже.

СТРАНИЦА 12 ШАНТИ-ПАРВА («ОБ УМИРОТВОРЕНИИ»)

– Плохая карма рождает плохие последствия, – вспомнил я высказывание несчастного Андрея Гурьева. В бинокль очень отчётливо было видно, что в нашу сторону с северо-востока быстро движется серый металлический корпус крупного военного катера, а в небе над ним – чуть справа – низко над водой летит вертолёт сопровождения.

– Морской бой? – предложил я.

– Это «Шривиджайя», – похоронным голосом сообщила Савитри Пали. – Скоростной полицейский катер, мы на нём ловим контрабандистов и нелегальных иммигрантов из Бангладеш.

– Кому-нибудь из них удавалось уйти? – на всякий случай поинтересовался я.

– Н и разу.

Мы все переглянулись. «Шривиджайя» несомненно двигалась заметно быстрее, чем наша лодка из ствола бутылочной пальмы, и через четверть часа я уже мог различить на палубе людей в бежевой полицейской форме – той самой, в которой я впервые увидел капитана Савитри Пали. И я уже ожидал, что какой-нибудь безмозглый офицер с палубы сторожевика произнесёт в мегафон какую-нибудь банальность, вроде «Эй, на лодке, заглушите двигатели!». Однако они не стали этого произносить, очевидно всё же догадываясь, что никаких двигателей, кроме нас с обожжённым со всех сторон краснокожим Летасом Гедвиласом, в лодке не было.

– Давайте-ка лучше придумаем легенду, которой будем придерживаться все вместе, – предложил я. – Иначе это точно надолго.

– Пожалуй, – кивнула Савитри, подозрительно глядя на стремительно приближающийся катер. – И дайте-ка я спрячу карточку с фотоснимками где-нибудь. А вообще-то Летас оказался прав: хорошо, что мы не взяли с собой золотую страницу…

– Эй, на лодке! – раздался вдруг резкий голос из мегафона с палубы катера, который уже заслонял нам половину небосклона. – Глушите двигатели!

Один из полицейских держал наготове автомат, а второй – длинный металлический прут наподобие багра, которым они зацепили нашу лодку и вежливо попросили взойти на борт по откидному трапу. Три измученных голых человека, со спутавшимися волосами и тёмной кожей, разительно напоминающие сентинельских аборигенов, пошатываясь, поднялись на палубу катера под изумлёнными взглядами полицейских.

– Савитри?! – воскликнул толстый майор, увидев свою коллегу в таком неприглядном виде, и задал ей какой-то вопрос на хинди.

Она коротко ответила ему, но лицо майора от этого стало только жёстче.

– Господа, вы арестованы именем Республики Индия. Вы задерживаетесь по подозрению в убийстве гражданина Индии Шиваджи Нанда и похищении его судна.

Майор Прачандра Сингх, который допрашивал меня в отделении полиции города Порт-Блэр, больше всего на свете удивлён был тем, что мы все трое оказались в лодке совершенно голыми.

Эта подробность никак не давала ему покоя, и подозрение в нашей извращённости витало над нашим разговором все последние два часа.

Поэтому я вынужден был уже шестой раз повторять легенду о том, как мы попали на остров Сентинель и как выбрались оттуда, а также заверять его, что никакого гражданина Индии мы не убивали и судно его похищать не собирались.

После бессонной ночи всё это было на редкость мучительно. К чести индийских полицейских, нужно сказать, что с белыми людьми они обошлись весьма вежливо. Сыграло ли здесь роль присутствие в составе преступной группы их сослуживицы или же их уважительное отношение к европейским туристам, но в любом случае мы получили вожделенное: поношенную одежду в виде рубашек, брюк и даже ботинок и еду – жуткую индийскую пищу, которую в нормальном своём состоянии я не стал бы даже пробовать на вкус, а здесь умял за считаные минуты и без остатка.

Нас расселили по комнатам полицейского управления, слабо напоминающим кутузку: в моей «камере», к примеру, стояли диваны и кресла, а за распахнутым окном виднелся чудесный сад. Все меры предосторожности заключались в запертой двери, но мысли о побеге у меня уже не возникло, как и никаких других мыслей, кроме одной: я страшно беспокоился за своих друзей.

За меня самого можно было не волноваться: документы у меня сохранились хоть и в подмокшем, но всё же рабочем состоянии, и отделению номер шестьсот пятьдесят два российской миграционной службы, выдавшему мне загранпаспорт, уже несколько раз искренне возносилась хвала. К тому же я не слишком сильно волновался за свои прегрешения перед индийским законом. Ну что я сделал? Ну максимум нарушил запрет на посещение заповедного острова – отделаюсь каким-нибудь штрафом. Бредовое обвинение в смерти лодочника вообще отпадёт с первых же минут допроса, полагал я. Значительно хуже будет Савитри – она вполне может лишиться должности за такое приключеньице в ходе служебной командировки. А Летас Гедвилас и вовсе прибыл на острова нелегально, да и документов у него с собой ровно ноль, так что проблем с выяснением личности не избежать. Позвонят в Вильнюсский университет, а там выяснится, что профессор уволился и отдыхает в Европе, от которой до Большого Андамана как до Луны.

Посоветоваться с коллегами-нарушителями возможности не было: нас развели по разным комнатам. Так что всю ночь я проворочался под скрипы, крики и свист разномастных пернатых за окном, и к утру моему воспаленному сознанию уже казалось, что я и вправду стал свидетелем злодейского умерщвления лодочника Шиваджи: я отчётливо слышал звуки удушения и предсмертный хрип жертвы.

Так что я был только рад, когда утром в комнату, учтиво постучавшись, вошёл молодой полицейский и пригласил на «беседу» с майором Прачандрой Сингхом. Майор, сидевший за своим столом за чашкой чая с молоком, был холоден, но вежлив, назвал беседу, как полагается, допросом и приказал молодому коллеге вести протокол.

Чем мы и занимались совместно последние два часа. Молодой бенгалец не был силён в английском, умолял меня говорить помедленнее и к тому же постоянно переспрашивал правописание какого-нибудь непростого британского слова.

– Вечером пятнадцатого ноября, – монотонно продолжал я, – мы обратились к упомянутому гражданину Шиваджи Нанда с просьбой о прогулке вдоль берегов острова Большой Андаман на принадлежащей ему моторной лодке. Мы также договорились о вознаграждении гражданина Шиваджи Нанда по итогам поездки по государственному тарифу. В ходе прогулки по морю гражданин Шиваджи Нанда по неизвестным мне причинам отклонился от первоначально заданного маршрута…

– Простите, как пишется «маршрут»?

– I-t-i-n-e-r-a-r-y…И указанная выше моторная лодка оказалась в открытом море. Начавшийся шторм усугубил создавшееся положение, так как лодка потеряла способность маневрировать в открытых территориальных водах Индии. Гражданин Шиваджи Нанда, кроме того, вёл себя чрезвычайно агрессивно и не давал нам доступа к рулю. В результате его неосмысленных действий наше судно отнесло далеко на запад, и оно налетело на коралловые рифы у берегов острова Сентинель. В момент удара о риф мы все трое потеряли сознание. Что случилось с гражданином Нанда – нам неизвестно. Возможно, он выпал за борт и утонул. После двух дней поисков на острове мы обнаружили туземное вёсельное судно, на котором и намерены были вернуться на Большую землю.

– А куда вы дели всю свою одежду? – на всякий случай в десятый раз спросил майор.

– Одежда была нами размещена на песке с целью просушки и впоследствии похищена по неизвестным причинам коренными жителями острова Сентинель, с которыми мы предпочли не устанавливать контакт.

– Не могли бы вы произнести по буквам последнее слово? – надоедливо раздалось сзади, от пишущей машинки.

– L-i-a-i-s-o-n.

– Понятно… – протянул низенький круглолицый майор Сингх, явно не меньше моего раздражённый репликами своего подчинённого. Он уже совершенно вспотел, выпил весь свой чай и выглядел значительно более измождённым, чем допрашиваемый. – Говорите вы все одно и то же. Лодочника не убивали, не давал крутить руль, дальше ничего не помню, очнулся на Сентинеле… Да только вот показания жены лодочника совсем другие!

– Какие же? – удивился я. – При чём здесь вообще жена гражданина Шиваджи Нанда, гражданка Нанда? Если не ошибаюсь, ни в катере, ни на Сентинеле её с нами не было.

– А вот вы послушайте при чём! – воскликнул майор и схватил со стола кипу листов жёлтой бумаги. – Она заявила, что через два часа после заката к Шиваджи пришла тощая женщина, по приметам похожая на капитана Савитри Пали, представилась полицейским капитаном и потребовала немедленно везти её и её друзей на Сентинель.

Я с трудом удержался от улыбки, потому что хорошо представил себе холодные глаза худенькой Савитри, раздающей безапелляционные указания несчастному лодочнику.

– Затем тощая женщина ушла, а через час вернулась, и с нею ещё двое белых: усатый, с белыми волосами, в очках, и высокий, тощий с чёрными волосами, и…

– Никакие мы оба не тощие, – прервал его я.

– По сравнению с заявительницей тощие, поверьте мне на слово, – успокоил меня Сингх. – Итак, трое прибывших, угрожая Шиваджи огнестрельным оружием, заставили его вывести катер в море, после чего выстрелом в голову убили его на глазах у безутешной вдовы с шестью разнополыми детьми, которой теперь полагается материальная компенсация в размере… ну дальше вам вряд ли интересно. И отправились на его катере на остров Сентинель.

Мы с майором молча уставились друг на друга: я никак не мог понять, шутит он так или говорит серьёзно.

– Я серьёзно, – на всякий случай добавил Сингх. – Это её показания от шестнадцатого ноября.

Я наконец опомнился:

– А почему вы верите её показаниям, а не, скажем, нашим?

– Да потому, – голос майора приобрёл жалобные интонации, – что совершенно аналогичные показания дали четырнадцать жителей её деревни, которые все в один голос свидетельствуют, что видели, как вы убивали Шиваджи! И все они заявились позавчера сюда, требуя этой самой материальной компенсации для вдовы, и у каждого из них по шестеро детей! Если бы я не завёл уголовного дела, они бы меня просто разорвали! Понятно?

– Понятно, чего непонятного? – Я пожал плечами. – И я не удивлюсь, если у них у всех фамилия Нанда.

– Так и есть! – в один голос вскричали Сингх и его молодой коллега.

– Дело ясное, – подытожил я, закидывая ногу на ногу. – Никаких улик у вас нет.

Майор как-то неприятно заёрзал на стуле:

– Да нет, дело-то не совсем ясное. Оставим в покое бред этих многочисленных Нанда. Гораздо хуже другое. Вчера утром при облёте острова Сентинель на рифах у северного побережья нашим вертолётом были обнаружены обломки катера Шиваджи. Допустим, он попал туда так, как вы говорите. Но тогда как вы объясните ещё один факт: в нескольких километрах от обломков катера мы видели растерзанные тела нескольких индусов, среди которых, похоже, было и тело Шиваджи Нанда!

Этого мне ещё не хватало!.. Майор совершенно очевидно имел в виду останки несчастной команды рыболовецкого траулера, который вёз из Мадраса нашего друга Летаса. Конечно, никакого Шиваджи там быть не могло, но индийские рыбаки, особенно с вертолёта, все на одно лицо, и опровергать версию полицейского я мог, только «сдав» профессора Гедвиласа. Чего, конечно, мне делать не хотелось.

– Да, мы видели эти тела. Это команда траулера, рыбаки, потерпевшие крушение у берегов Сентинеля и убитые туземцами. Никакого Шиваджи среди них нет. Возьмите вашу вдову, слетайте с ней к острову, и она вам это подтвердит.

– Уже подтвердила, в этом-то вся и проблема, – сказал майор, печально глядя на меня. – Мы взяли её на борт вертолёта, и она подписала заявление, что среди убитых находится труп её мужа.

– Так она врёт. Привезите сюда тело и сравните с фотографией.

– Никаких фотографий Шиваджи Нанда у нас нет. Сомневаюсь, что он даже знал, что это такое. У него всех документов-то было – удостоверение личности, обычный листок бумаги, всё.

– Как же, а паспорт?

Оба полицейских вздохнули.

– У нас в стране миллионы людей живут безо всякого паспорта, – произнёс майор.

Обстоятельства моего преступления отягчались на глазах. Но у меня ещё оставалась слабая надежда на то, что этот абсурд можно прекратить.

– Но ведь его могли бы опознать знакомые? – спросил я.

– Все его знакомые – это те самые жители деревни, которые приходили сюда всей толпой требовать компенсации. – Майор совершенно сник, как будто это его, а не меня, ждал суровый приговор за убийство человека без паспорта. – Вы поймите: местные жители едва сводят концы с концами. Эту женщину больше никто и никогда не сможет содержать, её не возьмут в жёны, и она будет жить на правительственную пенсию и штраф, который удастся получить с убийц. И это только в том случае, если смерть её мужа будет доказана, а труп найден. Иначе же Шиваджи запишут в пропавшие без вести, и его вдова не получит никакой компенсации. Поэтому и она, и её односельчане сделают всё, чтобы доказать принадлежность одного из трупов именно ему, и если у вашего несчастного лодочника даже и был не только паспорт, но и семейный фотоальбом, мы их не сможем найти никогда. Но закон будет на её стороне. Вот такие дела…

Я замолчал. Вся прелесть моего положения представилась мне теперь совершенно ясно. Никакие показания Гедвиласа, никакие ссылки на реально произошедшие события теперь не играли никакой роли.

– Вы хотите связаться с российским посольством? – задал мне последний вопрос майор Сингх, и у меня защемило сердце при воспоминании о моём друге.

– Нет.

Я вообще не стал задавать майору никаких вопросов. Всё и так было вполне понятно. Никому звонить мне тоже не хотелось, к тому же спутниковый телефон, хотя и бережно сохранённый мною после всего произошедшего, окончательно сел и признаков жизни не подавал.

Мне нужно было обдумать наше незавидное положение, поэтому я попросился обратно в комнату, где мне удалось бы разработать стратегию дальнейшего поведения.

Самым логичным, пожалуй, было бы вылезти из окна полицейского управления, отсидеться где-нибудь до темноты, после чего в гавани Порт-Блэра забраться на любое отходящее судно и достичь континента, где первым делом явиться в консульство России и молить там о депортации на родину. Паспорт у меня, конечно, отобрали, но путешествуют же люди как-то и без паспорта. Они без паспорта живут и умирают, судя по биографии товарища Шиваджи Нанда.

Я даже, пожалуй, мог бы дать себе страшную клятву не выезжать из родной страны целый год и не искать никаких новых приключений. Ведь жил же я каким-то образом раньше? Безо всяких странствий по неизведанным уголкам земного шара, без ежедневного риска жизнью, свободой и здоровьем, без тропических заболеваний, каждое из которых удивительнее предыдущего. Когда-то я проводил ведь в Москве год за годом без всякого искушения проникнуть на территорию самопровозглашенного исламского эмирата в Сомали, занятых сепаратистами областей Северной Бирмы или «ничейной земли» бедуинов между Иорданией и Саудовской Аравией. И ничего, как-то выживал я без всех этих треволнений. Может быть, стоит вновь обзавестись женой, нарожать детей и впредь ездить в отпуск только по проторенным трассам чартерных рейсов на курорты-миллионники? Это, во всяком случае, уж точно будет поспокойнее, чем находиться в камере предварительного заключения в столице Андаманских островов по обвинению в убийстве местного жителя…

Все эти мысли пронеслись в моей опустошённой голове, прежде чем меня снова заперли в моей импровизированной камере. Я подошёл к окну, чтобы проверить на деле возможность хитроумного побега, и сразу же увидел Савитри Пали. В коричневых мужских брюках со множеством карманов и цветастой футболке не по размеру, она сидела на корточках под моим окном, прямо на траве, прислонившись к стене дома, и – это меня позабавило больше всего – читала свой русский разговорник, чудом выживший в ходе всех наших приключений.

– Посмешишь – людей поспешишь, – тщательно выговорила она, глядя на меня снизу вверх со своей игривой улыбкой. – Вы тоже задумались о побеге, Алексей?

Я кивнул, и мы вместе уселись на подоконник, свесив ноги наружу, в сад. Будь что будет, но мне было очень приятно снова увидеть её и побыть с ней вместе.

– Летас туда же, – сказала Савитри. – Пытался бежать. Но этот сад расположен во внутреннем дворе полицейского особняка, выхода отсюда на улицу нет, так что не стоит торопиться на волю.

– А… – лениво отозвался я. – Вы были на допросе?

– Была.

– Значит, вам тоже рассказали трогательную историю последних минут жизни Шиваджи Нанда?

– Да.

– Они вам чем-нибудь угрожали?

– Мне-то? – Савитри даже удивилась. – Да что вы! Сингха я знаю давно, ничего со мной не будет. Меня он отмажет в любом случае. Конечно, из полиции придётся подать в отставку, но это не самое страшное. В крайнем случае, вернусь в Болливуд, – улыбнулась она. – Я больше обеспокоена тем, что будет с вами и Летасом.

– А каков срок за убийство?

– Параграф сто сорок один Уголовного кодекса, от пяти до пятнадцати. Мы ведь убивали его в составе организованной группы лиц, – совершенно без всякой улыбки добавила она.

– Значит, я выйду в сорок шесть. Нормально, ещё будет время найти Золотую Книгу до пенсии, – сказал я.

– Бросайте вы эти глупости, Алексей… – Она положила руку мне на плечо. – Ваша Золотая Книга почти что у нас в кармане, и глупо сейчас останавливаться на полпути. Мы такое пережили с вами, что сейчас уже ничего не испугаемся. Давайте вместе подумаем и найдём выход. До завтрашнего дня время у нас есть.

– Почему именно до завтрашнего?

– Ну, я же знаю здешнюю технологию дознания… Сегодня они будут готовить отчет для нашего начальства, а наши коллеги из Дели будут звонить в русское и литовское консульства. Какая-то первая реакция дойдёт до нас около полудня завтрашнего дня, и лучше всего нам всем троим до этого момента никаких резких шагов не предпринимать. Да нас даже вряд ли вызовут на допрос, пока не будет новых указаний из столицы.

Однако Савитри ошиблась. Меня вызвали на допрос в тот же день, сразу же после того, как я расправился со скромным полицейским ужином. За столом сидел всё тот же майор Сингх, и лицо его было мрачнее тучи. Чувствовалось, что мы здорово испортили ему жизнь всеми своими выходками, сломав безмятежный распорядок жизни на этом курортном острове.

– Что вам известно о Золотой Книге? – без всяких предисловий спросил майор, и только тогда я заметил странную вещь: в комнате не было стенографиста, ведущего протокол.

– Что это? – ответил я вопросом на вопрос, стремясь немного прийти в себя от этого словосочетания, произнесённого человеком, который уж точно не должен был знать ни о какой Золотой Книге.

– Вы не знаете?

– Я не знаю.

Майор стремительно встал и походил по кабинету.

– Слава богу! – наконец шумно выдохнул он, довольно неожиданно для меня. – Я думал, у меня голова развалится от этих загадок. Новая напасть.

– Да что случилось, сэр? – спросил я его. Обращение «сэр» в Индии используется только для европейцев и потому очень льстит местным жителям. Сингх усмехнулся и с видимым удовольствием подкрутил усы.

А случилось вот что. После того как толпа друзей и родственников Шиваджи Нанды раззвонила о нашем задержании на все Андаманские острова, в отделение полиции заявился некий буддийский монах, настоятель единственного на острове монастыря, и заявил, что хотел бы повидаться с арестованными. Упорствовал он отчаянно, но при этом не отвечал на вполне логичный вопрос о цели такого свидания. В конце концов, когда во встрече ему было отказано, он заявил, что нашим жизням угрожает серьёзная опасность и его долг предупредить нас об этом.

От всех этих приключений голова майора действительно могла пойти кругом, однако мы, все трое, единогласно отрицали, что знаем лично каких-либо служителей Будды. Монах удалился, но пообещал вернуться наутро, что сильно огорчило и без того издёрганного всеми этими событиями Сингха.

Поэтому вечером майор решил разобраться во всём разом и допросить нас троих вместе. Летас Гедвилас, человек без документов, выглядел совершенно растерянным: практически всё время после задержания, особенно когда выяснилось, что бежать из полицейского участка не удастся, он беспробудно спал в своей комнате и, судя по его внешнему виду, так и не выспался. Савитри Пали выглядела увереннее всех, обращалась с Сингхом довольно фамильярно и вообще не понимала, на каком основании всех нас держат здесь на правах арестованных.

– Прачандра, милый, – говорила она майору, – вы ведь хорошо понимаете, что сорок восемь часов, которые вы можете держать нас здесь без предъявления обвинений, очень скоро заканчиваются. А у вас же на этих людей, – она холодно указала подбородком на нас с Летасом, – ничего нет. Ну что вы пристали к ним с каким-то монахом?

– Ну, во-первых, дорогая Савитри, – в тон ей ответил Сингх, – кое-что на ваших друзей у меня уже есть. Труп есть, хотя пока ещё и не перевезён на большую землю. Обломки катера найдены. Свидетели имеются. К тому же основания для ареста мистера Гедвиласа имеются и без всяких обвинений: документов у него с собой нет, и я уже отправил запрос в МИД о том, выдавалась ли вообще виза этому господину.

А во-вторых, что касается этого монаха, я обязан проверить факты.

– Ну так устройте нам очную ставку с этим монахом, – предложил я. – Пусть он даст свои показания, мы и проверим, он просто сумасшедший или и вправду что-то знает.

Майор снова взялся за ус:

– Да, похоже, в ваших словах есть резон, мистер Санаев. Пока мы ждём ответа из Дели, было бы полезно организовать вам встречу с этим полоумным – под нашим, конечно, присмотром. Быть может, он после этого от нас отстанет.

Когда мы вошли в комнату для допросов, монах уже сидел за столом. Он оказался совсем маленьким, высохшим старичком с монголоидными чертами лица, бритым наголо, в тёмно-красном балахоне до пят и с таким же шарфом на шее. Его глаза пытливо осматривали нас с таким видом, будто это именно он будет допрашивать нас.

Мы разместились по другую сторону большого прямоугольного стола, а майор Сингх, уставший за день от всей этой беготни, сел в торце.

– Говорить будем на английском языке, – начал он беседу и обратился к монаху: – Назовитесь, уважаемый.

Старый монах внимательно посмотрел мне прямо в глаза и, не отрывая взгляда, сказал медленным, скрипучим голосом, почти не раскрывая при этом рта:

– Меня зовут У Шве, я настоятель здешнего монастыря школы Тхеравады[34].

Точно бирманец, подумалось мне, поэтому я произнёс вежливое приветствие на его языке.

– Вы бывали в Мьянме, – удовлетворённо сказал старик. – Кланялись Золотому Дагону?

– Да, я преклоняюсь перед величием Шведагона[35], – вежливо ответил я, потому что главный храм Рангуна действительно поразит кого угодно своими размерами и нестерпимым блеском десятков тонн чистого золота. – Я бывал и в Багане, и в Мандалае, посещал Золотую Скалу в Чайчо.

– Почитаете Будду? – снова спросил он.

– Нет, я атеист. – Разговор начинал занимать меня, хотя сегодня я никак не предполагал участвовать в религиозном диспуте.

– Атеисты тоже почитают Будду, только иногда не знают об этом. Чего ищете от жизни?

– Познания мира, – сказал я то, что когда-то услышал сам от мудрого Арамы, моего друга из Мали, «сына гномов», как его называли.

– Так это и есть Будда.

– Вот это я и хочу узнать.

– А потом?

– Потом? – Я никогда не задумывался, что будет потом, после моей жизни. – Не знаю. Там видно будет.

– Умиротворение, – произнёс монах так, будто открывал нам величайшую истину. – Потом будет только умиротворение. И всему миру нужно только оно. А вы хотите нарушить его.

Мы переглянулись с Летасом. В тексте пураны как раз сказано: когда Золотая Книга была сокрыта от людей, на свете наступило умиротворение, которое закончится с её обнаружением.

– Вы видели Золотую Книгу? – напрямую спросил монах. – Трогали её руками?

Летас пожал плечами:

– Мы не знаем, что такое Золотая Книга.

Старик улыбнулся и блаженно закрыл глаза, откинувшись на спинку стула. Так он сидел около минуты, и улыбка не сходила с его уст. Мне даже начало казаться, что он уснул. Наконец, когда майор Сингх уже открыл было рот, чтобы гаркнуть что-то вроде «Подъём!», монах открыл глаза и как ни в чём не бывало продолжал:

– Золотая Книга – миф. Несколько тысяч лет её никто не видел, но говорили о ней так много, что люди вообразили себе столько всего… Где и кто написал её – никто не знает. Был ли это один из великих будд прошлого, или другой бог, или просто люди, что жили на этой земле так давно, что сами уже могут считаться богами, никто не расскажет вам. Тому, кто начертал Золотую Книгу, уже всё равно, но того, кто её найдёт, ждёт смерть.

– Почему? – встрепенулся майор при слове «смерть».

– Так говорят предания. Умиротворение наступило, когда Золотой Книги не стало на земле. Если она снова будет принесена в этот мир, умиротворение закончится. Говорит ли она о начале и конце мира – нам неизвестно. Никому. Но то, что её обретение и будет концом света, – это известно всем, кто слушал древних.

Мы все вопросительно смотрели на этого любопытного субъекта, вещавшего, как и полагает монахам, весьма спокойно. На лице майора был написан ужас.

– Что будет, если вы откроете тайну? Золотая Книга скажет, что Аллаха нет, Будды не было, Вишну не существует! Обрушится всё, во что верили сотни поколений наших предков. Вместо умиротворения нас ждёт война, кровопролитнее которой не было ещё в истории, и мир исчезнет. Но вы исчезнете ещё раньше – как только увидите то, что ищете. Вот что вы сделаете своей Золотой Книгой.

Майор Сингх сидел, нахмурившись, и явно очень живо представлял себе все несчастья, которые пророчил старый монах. Он наверняка уже вообразил всеобщую мобилизацию, призыв в действующую полевую армию, лишение тихой должности на Андаманах и боевые действия в труднодоступных условиях горной местности.

Летас Гедвилас, сидевший справа от меня, напротив, оставался на редкость спокоен. Разумеется, он уже давно знал о тех политических последствиях, которые может повлечь обнаружение Золотой Книги, но, как настоящий учёный, он не придавал им никакого значения. Мистика его тоже никак не занимала.

Умиротворения для таких людей не существует. Отец атомной бомбы Роберт Оппенгеймер ни секунды не сомневался, прежде чем выдать миру своего «Малыша», погубившего несколько лет спустя десятки тысяч жизней в Хиросиме. Точно так же родители советских баллистических ракет с ядерными боеголовками, Игорь Курчатов и Сергей Королёв, не мучили себя угрызениями совести, создавая для СССР оружие, которым может быть за несколько минут уничтожено полмира. А думали ли о политических последствиях учёные, работавшие над испытанием крупнейшей в истории водородной бомбы на островах Новой Земли в 1961 году, взрывная волна от которого трижды обошла весь земной шар? Разве что совсем недолго. Для каждого из них это был грандиозный шаг научной мысли, прорыв человеческого гения, открытие всей их жизни. Они прекрасно помнили Коперника, который опрокинул христианскую мифологию своим открытием земного шара, и Магеллана, впервые доказавшего церкви, что Коперник был прав. Помнили и то, что всемогущая церковь вынуждена была отступить перед напором знания. Наука бесстрастна, и остановить её невозможно. А геополитические последствия её безостановочного движения вперёд важны разве что для самих политиков, но уж точно никак не для людей науки.

Вот и сейчас я, совершенно не тронутый апокалиптической картиной, нарисованной буддийским настоятелем, бесстрастно произнёс:

– Если эта ваша Золотая Книга существует, рано или поздно она будет обнаружена людьми. Это неизбежно, и бояться этого не стоит. Найдены же были кумранские свитки[36]. И ничего, земля не разверзлась, и солнце не перестало радовать нас по утрам. А вот «умиротворения» бойтесь: это ваше так называемое умиротворение – отказ от прогресса и верный конец человеческой цивилизации.

Монах сверкнул на меня глазами:

– А вы сами не боитесь? Смерти?

– Послушайте, бросьте вы тут угрожать, – вступил в беседу майор Сингх. – Я что-то пока не услышал от вас ни одного факта. Смерть, смерть… Вы, собственно, чего хотите?

– Предупредить, – тихо ответил монах, тяжело поднимаясь со стула. – Я хотел предупредить. Я это сделал. Солнечные часы уже не отбрасывают тени.

С этими словами, которые он произнёс уже почти совсем неслышно, старичок вышел из комнаты, ни на кого не глядя. Я тоже встал, провожая взглядом странного настоятеля. Поздно. Предупреждать нас было уже бесполезным делом. Маховик этого приключения раскручивался с огромной скоростью, и все мы уже чувствовали, что с безумной скоростью несёмся к финалу.

Вечером того же дня я высказал эту мысль Савитри, с которой мы снова уселись слушать ночные звуки сада на подоконнике моей комфортабельной тюремной камеры.

– Я отдам что угодно, чтобы дойти до финала, каким бы он ни был, – сказала она. – Конец света – ерунда, Алексей. Работу я всё равно уже потеряла. Удастся ли выбраться из этой истории с убийством лодочника, неизвестно. Судимость в моей биографии убьёт моих впечатлительных родителей, и весь клан как по команде отвернётся от меня. И знаете, Алексей, что я чувствую в этой связи?

– Что же? – Я улыбнулся ей в ответ.

– Ничего. Мне абсолютно все равно. Помните, в поезде вы мне рассказывали о своей биографии? Ваша история меня очень впечатлила. Только самые сильные люди могут позволить себе на вершине карьеры обрубить все якоря и сделать шаг в неизвестность, начать новую жизнь, не оглядываясь назад. Сменить профессию, семью, образ жизни, общество только для того, чтобы отправиться в погоню за своей мечтой, поймать за хвост гаруду[37]. Вы смогли сделать это. Значит, смогу и я.

– Конечно, сможете, Савитри, – искренне ответил я. – Вы и есть сильный человек. Тем более раз уж вы смогли освоить столько русских пословиц и произносите почти без ошибок твёрдые смычные согласные… Вы сможете пройти через любые испытания. Терпение и труд…

– Всё перепрут? – спросила она, вскинув тонкие брови.

– Примерно так.

Я только что заметил, что мы сидим очень близко и что в одежде она стала для меня ещё привлекательнее, чем там, на острове. И возможно, именно поэтому я сказал, аккуратно снимая руку с её тонкой талии:

– Пора спать, Савитри. Мы всё-таки, как-никак, заключённые…

Я действительно надеялся хорошенько отоспаться этой ночью. Но умиротворения, по-видимому, не видать мне до конца жизни как своих ушей. Потому что около полуночи меня поднял панический стук в дверь, и в проёме показалась взъерошенная чёрная голова майора Сингха.

– Мистер Санаев, я прошу прощения. Вам придётся одеться и пройти с нами.

В своём кабинете он встал за рабочим столом, окинул нас, троих сонных людей, безумным взором и вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок.

– Джентльмены… и Савитри, с этой минуты вы свободны. Я только что получил из Дели вот такую телеграмму, и не смею вас больше задерживать.

На бланке ксерокопии мне бросился в глаза знакомый двуглавый орёл, но ещё раньше – чарующая, самая неожиданная на свете подпись под текстом следующего содержания.

Полицейское управление

Андаманских островов

Посольство и торговое представительство Российской Федерации в Республике Индия выражают недоумение в связи с задержанием профессора А. В. Санаева и членов его научной экспедиции полицией г. Порт-Блэр административного района Андаманские острова. Довожу до Вашего сведения, что, в случае продления безосновательного задержания гражданина Российской Федерации А. В. Санаева и уроженца СССР, гражданина Литовской Республики Л. Гедвиласа, посольство РФ завтра, 21 ноября, вынесет официальную ноту протеста Министерству иностранных дел Индии, что повлечёт за собой необратимые политические последствия в двусторонних отношениях РФ и Республики Индия. Также имею честь заявить, что гражданин Индии Ш. Нанда, в «убийстве» которого якобы подозреваются указанные лица, жив и проживает в настоящее время в Калькутте, на борту торгового судна «Амалия», где нанят на работу в качестве помощника капитана. Копии полицейского рапорта о его местонахождении, а также его собственноручных показаний, где Ш. Нанда полностью берёт на себя вину за аварию и гибель своего катера, произошедшие в Бенгальском заливе в ночь с 15 на 16 ноября с. г., прилагаются, оригиналы будут доставлены Вам дипломатической почтой транспортной авиацией утром 21 ноября.

Вместе с ними Вам будет доставлен паспорт Л. Гедвиласа с действующей визой посольства Индии в Вильнюсе, что снимает всякие основания для задержания последнего. Прошу Вас выдать указанный паспорт его владельцу и обеспечить беспрепятственный выезд задержанных Вами лиц с Андаманских островов.

Примите уверения в моём искреннем почтении, и.о. торгового представителя Российской Федерации в Индии

А. Е. Гурьев.

СТРАНИЦА 13 УДЙОГА-ПАРВА («О СТАРАНИИ»)

Мы прибыли в Дели на рассвете. Допотопный грузовой самолёт натужно присел на небольшом коммерческом аэродроме в пригороде огромного мегаполиса, затянутого серо-розовой дымкой вечного пряного смога.

То, что нас вообще взяли на борт этого воздушного судна, было героическим подвигом майора Прачандры Сингха, стремившегося отделаться от доставивших ему столько хлопот пленников максимально быстро. Он договорился с какой-то компанией грузоперевозок, что вместо нескольких упаковок древесного каучука в рейс до Дели через Калькутту и Агру возьмут Савитри, меня и Летаса. Остальные упаковки этого самого каучука служили нам и сиденьями, и ложем, потому что лететь со всеми пересадками пришлось едва ли не целые сутки.

Но мы не были в претензии. Лично я был рад уже тому, что выбрался живым из каменного века и вернулся обратно в век двадцать первый, пусть и со всеми его не менее сумасшедшими атрибутами. Здесь как-то привычнее, здесь, по крайней мере, знаешь, чего ожидать. Я, конечно, обязательно вернусь на Сентинель, чтобы провести там не один месяц, знакомясь с бытом дикарей и изучая их религию и язык.

Ведь даже несмотря на то, что мы пробыли там несколько суток, загадок от этого стало только больше.

Нам удалось снова купить себе одежду и обувь, более или менее подходящие по размеру, отмыться от всех напастей затерянного острова в душе полицейской виллы, в которой мы провели первую ночь в Порт-Блэре, и привести себя таким образом в приличный вид. Савитри, правда, вынуждена была сильно обрезать свои длинные волосы, распутать которые, освободив их от сентинельского мусора и древесной смолы, так и не удалось. Однако и с короткой стрижкой она смотрелась очень даже неплохо, а в магазинах Порт-Блэра ей даже посчастливилось приобрести новый килограммовый запас косметики, который, как водится, вместе со всей её поклажей тащил всю дорогу именно я. Так что наша индийская попутчица была в не менее приподнятом расположении духа, чем я сам.

Летас Гедвилас тоже не мог иметь претензий к своей карме. Из Дели нарочным майору Сингху был непостижимым образом доставлен его многострадальный паспорт, что сделало Летаса снова полноправным гражданином своей страны. Мне, правда, пришлось выслушать о нём странный отзыв от майора Сингха.

– Савитри – хорошая девушка… Но не очень-то доверяйте этому литовцу, – озабоченно сказал мне майор при прощании.

– П очему?

– Не знаю… – Он пожал плечами. – У меня странная информация из литовского консульства… Впрочем, кто их там знает. Где вообще находится эта Литва? Я на карте не смог найти.

Я не стал обращать внимания на ворчание полицейского: у нас и без того хватало новостей. И самой радостной – хотя при этом совершенно непостижимой – новостью был живой Андрей Гурьев. Подписанная им телеграмма, выручившая нас в тот момент, когда мы уже видели себя осуждёнными пожизненно за убийство лодочника и похищение его припадочного катера, казалась чем-то сверхъестественным. Каким образом мог он выжить, оказаться в Дели и успеть навести справки о наших проблемах? Откуда взялся паспорт Гедвиласа? Что на самом деле случилось с Шиваджи Нанда?

Все эти загадки мы и обсуждали за завтраком в моём отеле «Шератон», куда приехали втроём прямиком из аэропорта.

– Не удивлюсь, если Гурьев уже успел и Золотую Книгу найти, – сказал я, чтобы чуть-чуть раззадорить Летаса.

– А кстати, – встревожился тот, – где микрочип с фотографиями?

– У меня, – ответила Савитри. – Всё это время карточка была у меня, ничего с ней не сделалось. Сегодня или завтра нужно будет засесть за изучение фотографий. Только предупреждаю: если фото получились нечёткими, заново фотографировать поедете без меня!

– Чёткие они, чёткие, – рассмеялся я. – Никто вас не потянет вторично в рабство к сентинельцам, Савитри. Ешьте себе спокойно.

Индийская пища – это особый вид надругательства над эстетическим вкусом европейского путешественника. Выбор блюд здесь крайне невелик и, если отмести абсолютно несъедобные лакомства, сводится к двум: курице или баранине. И то, и другое мясо подаётся в удивительно похожем виде – кусочками, в густом коричневом соусе карри, с неизменным шафрановым рисом в качестве гарнира. Я согласен, можно поесть пару дней курицу с жёлтым рисом, которая в меню обычно именуется экзотическим словосочетанием chicken tikka masala. Ещё трое суток можно продержаться на баранине в соусе карри с жареными помидорами. Но после двух недель такой пищи моя душа взвыла. Она искала и не находила чего-нибудь нового. Помнится, в последний вечер пребывания в Дели перед поездкой на Андаманы мы с Гурьевым отправились в местную «Пиццу Хат», где я надеялся встретить привычные американо-европейские ароматы, но в результате мы в мрачном молчании съели пиццу с курицей (chicken tikka masala) и с бараниной. Поэтому сегодня я уже не мог не только есть эту «тикка масалу», но даже чувствовать её запах. Несмотря на то что Савитри и Летас, привыкшие к такой пище, продолжали как ни в чём не бывало поедать свои порции.

– Это всё религия, – весело пояснила индианка. – Мусульманам нельзя есть свинину, а индусам – говядину. Вот ресторанам и приходится лавировать, чтобы к ним приходили и те и другие.

– А рыба?

– Её здесь давно уже всю съели.

– А у себя дома можно что-то другое приготовить?

– Вряд ли. Вы здесь даже в магазинах и на рынках не найдёте другого мяса. Торговля свининой или говядиной может стать по-настоящему взрывоопасной. Вы разве не слышали про восстание сипаев?

– Слышали, – сказали мы с Летасом одновременно. – И что с ним?

– Всё началось как раз с мяса, – сказала Савитри. – Наши религиозные ограничения, как известно, сыграли злую шутку с английскими колонизаторами. Однажды в середине девятнадцатого века в британские колониальные войска, которые формировались из местных жителей, прибыла на вооружение из Англии новая винтовка, патроны которой были смазаны животным жиром. Так как по технологии картридж патрона нужно было обкусывать, среди солдат-индусов быстро распространился слух, что жир, который придется брать в рот, говяжий. А мусульманские части готовы были поклясться, что жир свиной. И те, и другие немедленно взбунтовались, и два года в Индии полыхало знаменитое восстание сипаев, на котором сделал себе карьеру жюль-верновский капитан Немо. После этого ни свиных, ни говяжьих продуктов в Индии предусмотрительно не подают, а вам, Алексей, наверно, лучше взять бобовую похлёбку…

– I have a granny, – раздался вдруг сверху до боли знакомый мне голос, и я чуть не вскрикнул от радости, – she is Hindustani,

A Hindustani lady from Bombay. She feeds me with hot curry, tomato, beans and curry, And I am on the toilet all day*.

Андрей Гурьев сел на свободный стул возле нашего столика и победно оглядел присутствующих.

– Приятно познакомиться, – протянул он руку профессору. – Я Летас Гедвилас.

Он так и не сбрил то, что уже казалось вполне солидными рыжими усами, и, хотя был без своих бутафорских очков, внешнее сходство с Летасом сохранялось, так что все мы рассмеялись.

– Мне тоже приятно, Андрей, – по-русски сказал Летас настоящий. – Вы на меня ничуть не похожи, надо же… Отдельная благодарность за паспорт. Как вы смогли его сберечь?

Гурьев держался бодро, хотя выглядел, конечно, довольно-таки измождённым. Зато голубые глаза сверкали пуще прежнего. Ещё бы: ведь ему удалось-таки вырваться из рутины своей дипломатической службы и поучаствовать в приключении, о котором он мог только мечтать.

Рассказ его был краток, но многое прояснил для меня. Как я и предполагал, Андрей выпал из моторной лодки вместе с её владельцем в момент удара о рифы. Этим же ударом оторвало лопастной руль катера, и им обоим удалось ухватиться за него в воде. Однако добраться до близкого берега двое спасённых так и не смогли: продолжала бушевать буря, и гигантской волной отлива их вынесло в открытое море. Они оба уже попрощались с жизнью и едва не потеряли друг друга из виду, когда выяснилось, что произошедшее было только к лучшему: уже через несколько часов они заметили вдалеке крупный торговый пароход, который по счастливой случайности проходил здешними водами из Австралии в Калькутту. Спустя полчаса двое утопленников были уже на борту корабля, а ещё через сутки пути – в столице Бенгалии.

– Шиваджи договорился поработать матросом на судне и совершенно потерял желание возвращаться к жене и детям на Большой Андаман. «Они всё равно решат, что я погиб. Может, это и к лучшему», – сказал он мне, и так как он довольно неровно поглядывал на нашу судовую повариху, женщину из Шри-Ланки, то я решил оставить его в надёжных руках корабельной команды.

После этого Андрей вернулся обратно в Дели и запросил своих давешних знакомых в полицейском департаменте о судьбе своих компаньонов. Как раз в это время в местных газетах Порт-Блэра и Калькутты появилась двустрочная новость о том, что небольшая группа российских и западных учёных «во главе с русским профессором Санаевым» пропала без вести в районе острова Сентинель, но Гурьев об этом тогда ничего не знал.

Известие о нашем задержании и аресте он получил буквально в тот же вечер, когда донесение майора Сингха достигло столицы, после чего попросил полицию немедленно связаться с Калькуттой и взять показания у Шиваджи Нанда, что никто его не убивал и никакой компенсации вдове не требуется. А уж составить грозную телеграмму на бланке с российским орлом не представляло для Гурьева никакой проблемы.

– Если бы даже моя бумага не сработала, через день он получил бы приказ от своего начальства из Дели. Но я думаю, мы с Санаевым можем гордиться тем, что российский ядерный потенциал ещё хоть кого-то в мире заставляет нервничать!

– А паспорт? – снова спросил Летас. – Как вам удалось его спасти в своём морском плавании?

– А паспорт со мной никуда и не плавал, – спокойно ответил Андрей. – В отличие от некоторых, я оставил документы на вилле, где мы жили после приезда на Андаманы. И никакой нарочный, конечно, из Дели не приезжал – просто мои приятели из полиции за небольшую мзду позвонили кому следует в Порт-Блэр, и паспорт доставили вашему вислоухому майору с ближайшей виллы, после чего он впал в полнейшую прострацию от ощущения нашего могущества. Когда он догадается о том, что происходило в действительности, я не берусь предположить.

Савитри усмехнулась.

– Вы натуральный коррупционер, Андрей, – заявила она. – Но надо признать, что связи в индийской полиции у вас лучше, чем у меня.

– Знай наших! – согласился Гурьев. – Расскажите-ка теперь мне вы, как дела с Золотой Книгой.

– Но для этого давайте уйдём из этой тошниловки, – прервал его я. – Наверху, на крыше, есть неплохой бассейн и спа, который мы уже опробовали. Лучше было бы поговорить там.

После того как все искупались (кроме Гурьева: он сказал, что откупался своё на десять лет вперёд), мы в свою очередь поделились информацией о наших приключениях.

– Очень любопытно, – с завистью присвистнул Андрей, услышав о нашем пребывании на Сентинеле. – Ведь вы, пожалуй, первые в истории цивилизованные люди, допущенные в глубь острова. И что же, получается, там всё это время находилось святилище пятитысячелетнего возраста?

– Не факт, но вполне возможно… – Я покачал головой. – Во всяком случае, его, несомненно, перевезли туда с материка, потому что ни камней, ни способов их обработки островитяне просто не знают. Зато, наверно, для тех, кто поместил его туда, это лучшее место на земле для обустройства тайника. Кому-то очень не хотелось, чтобы Золотая Книга была найдена.

– Да этого здесь и сегодня никому бы не хотелось, в этом можешь быть уверен, – ответил Андрей. – Ваш буддийский монах прав: умиротворению на этом субконтиненте придёт конец, как только мы откроем содержимое Книги. Исходя из всего, что с нами произошло, я убеждён, что правительства Индии и, возможно, Пакистана и Китая уже осведомлены о наших поисках и следят за нами очень внимательно. Официально властям нечего нам предъявить, но вот этот арест за якобы «убитого» Шиваджи – плохой знак. Я не верю россказням майора Сингха. Этим хитрожопым инду… о, простите, Савитри…

– Ничего. Сочтёмся.

– Короче, весьма возможно, что кому-то в Дели стало известно о вашем пребывании на Сентинеле, и Сингх получил негласный приказ арестовать вас по любому возможному обвинению. Вот и было выдумано «убийство» лодочника. Теперь идём дальше. В ход событий вмешалось российское государство в моем лице. – Гурьев элегантно поправил причёску. – Запахло официальным скандалом, и власти вынуждены были дать задний ход. Отказать нам с вами в визе без причины они не могут, арестовать или выслать – тоже. Скорее всего, чиновники даже не вводят полицию в курс дела – ничего не говорят о Золотой Книге, – а процессом руководят спецслужбы. В этом случае они будут крайне внимательно следить за передвижением всех нас, и если смогут остановить нас под любым предлогом – сделают это.

– Ну и что? – Я отпил лаймового сока. – Слежку мы заметим. Какие ещё могут быть действия с нашей стороны?

– Я как раз собиралась предложить, – вмешалась Савитри. – Нам совершенно точно нельзя оставаться жить здесь. Отель кругом прослушивается и просматривается, уж это я знаю точно. Здесь-то, у бассейна, говорить можно вполне свободно, но как мы будем работать с фотографиями в номере? Попади эти кадры в секретную службу любой из стран, расшифровка текста последней страницы Золотой Книги может быть сделана ими быстрее, и Книга окажется у них в руках.

А это грозит последствиями посерьёзнее тех, о которых говорил монах.

– Да о каких последствиях вы всё время говорите?! – воскликнул профессор Гедвилас. – Я пока не очень понимаю.

– Тут и понимать нечего, Летас, – сказал я. – Достаточно газеты почитать. У Индии и Пакистана друг к другу тьма территориальных претензий. Золотая Книга, попадись она в руки одного из двух правительств, будет неизбежно истолкована в его пользу. А ведь там написано, какому народу надлежит жить на какой земле! Понятно, что четыре или пять тысяч лет назад на земле не было ни Индии, ни Пакистана и вместо них существовали какие-нибудь древние царства, но река Инд всегда была рекой Индом, и штат Кашмир, из-за которого индийцы и пакистанцы уже по сто раз воевали, тоже никуда не делся. Любой исторический документ, подтверждающий права одной из стран на пограничные области, может спровоцировать стихийный конфликт. И это не говоря уже о религиозных войнах, о которых нам твердил старый настоятель.

– А Китай? Китайцы тут при чём?

– У китайцев тоже полно неразрешённых конфликтов с Индией в Гималаях и Гиндукуше. Территорию огромного штата Аруначал, к примеру, обе страны считают своей и даже воевали из-за неё пятьдесят лет назад. Думаю, китайцы с удовольствием поточили бы нож на Индию, если представится такая возможность.

– Да, Санаев прав, хотя такое редко бывает, – съязвил Гурьев походя. – Китайцы тоже будут за нами охотиться. А ещё далай-лама, добрый друг вашего андаманского монаха. Обосновать претензии буддистов на Тибет – его святая обязанность, и Золотой Книгой он для этого с радостью воспользуется. Так что я поддерживаю Савитри: нами-то с ней спецслужбы вряд ли заинтересуются, но Санаеву и Гедвиласу в отеле оставаться нельзя. Нужно забрать все вещи профессора из «Маджестика» и переехать куда-нибудь.

– Ко мне, – робко предложила Савитри Пали. – У меня вполне комфортно, две свободные комнаты. Я живу в районе Лоди, это недалеко. – И она взглянула на меня своими огромными черными глазами.

Жизнь состоит из одних искушений.

– Налёт? – спросил Гурьев.

– Это полицейский дом, ведомственный. В подъезде охрана.

– Кража?

– Да мы будем безвылазно находиться дома, – сказал я. – Если там есть кондиционер, я оттуда даже носа могу не показывать, пока мы не расшифруем текст.

– А диверсия? Вроде отключения электричества или, наоборот, внезапного удара током?

– Слушайте, Андрей, вы просто создали здесь теорию всемирного заговора! – вновь заворчал Летас. – Да ничего здесь с нами не случится. Вы плохо знаете индусов: эти люди не умеют планировать хитроумных операций, если и вредят, то по мелочам. Вон, смотрите, они мне вместо лаймового сока подложили лимон с сахаром. А вы говорите – диверсия…

– Так, – произнёс Гурьев и резко обернулся к моему другу-официанту: – Поди-ка сюда, мой милый друг!..

Обстановка в квартире Савитри Пали была вполне подходящей для исследований и совсем не напоминала восточное жилище: минимум мебели, совсем нет ковров, никаких курений и благовоний или портретов Шивы попугайской расцветки, к которым я уже успел привыкнуть во всех индийских публичных учреждениях. На стене висел огромный портрет в полный рост – очевидно, родителей Савитри: высокий седой старец в крахмально-белом френче и маленькая женщина в дорогом сари.

В моей комнате оказались большой письменный стол, расположенный углом возле окна, низкий и совершенно неудобный диван, скрип которого заставил меня принять единственно верное решение спать на полу, и – о, счастье! – убийственно холодный кондиционер – работать будет удобно. Ночевали мы прямо здесь, иногда даже не раздеваясь, и сигналом для отхода ко сну служил стук, издаваемый головой профессора Гедвиласа, бессильно упавшей на раскрытую книгу или клавиатуру компьютера.

Если кому-нибудь кажется, что дешифровка древней письменности – пустяковое дело, я могу предложить попробовать: в мире на всех хватит нераскрытых загадок. Да, египетские иероглифы удалось прочитать в девятнадцатом столетии, а письмо индейцев майя – в двадцатом, но помимо этих громких открытий в распоряжении учёных имеется не меньше десятка древних образцов письма, не поддающихся пока дешифровке даже при существовании компьютерного разума. Чего стоит, к примеру, одно только ронго-ронго – знаки аборигенов острова Пасхи, выполненные на деревянных табличках около семнадцатого века! Эта вязь из загадочных человечков столь мудрёна, что ряд историков отчаялись раскрыть её тайну и предположили, что островитяне на самом деле не знали никакого письма, а лишь копировали в произвольной форме надписи европейцев, к тому времени уже появившихся на острове. Но строгая форма и явно систематический порядок знаков опровергают эту теорию: на острове Пасхи существовала письменность, остающаяся одной из целой череды загадок этого клочка суши посередине Тихого океана.

Образец ронго-ронго

Большинство древних письменностей, не дешифрованных еще в полной мере, содержат лишь несколько надписей, из которых сложно сделать выводы о структуре письма, количестве знаков, их частотности, между тем как эти данные необходимы для их прочтения. Есть и такие, которые известны лишь по одному-единственному памятнику. К примеру, это знаменитый и загадочный Фестский диск: круглая и плоская глиняная табличка, найденная в начале двадцатого века при раскопках дворца города Фест на острове Крит и относимая ко второму или первому тысячелетию до нашей эры. Двусторонняя надпись на диске выполнена в виде спирали, исходящей из центра, и будто бы для удобства исследователя слова даже разделены между собой вертикальными линиями. Однако, несмотря на бесчисленные попытки и появляющиеся время от времени в околонаучной литературе «сенсационные результаты» прочтения Фестского диска, вразумительного решения его загадки до сих пор не предложено, и язык, на котором он написан, остаётся неизвестным.

Фестский лиск

Так называемое линейное письмо тоже использовалось на Крите, и было это около трёх с половиной тысяч лет назад. Известно две разновидности этого письма: линейное письмо А и Б, знаки которых очень похожи. Дешифровать письмо Б, всегда считавшееся более лёгким из-за меньшего количества знаков, пытались многие солидные учёные, но удалось это – на удивление – самому настоящему любителю. Майклу Вентрису, молодому архитектору из Великобритании, линейное письмо Б попалось на глаза случайно, но он на годы лишился сна, загоревшись мечтой расшифровать неведомые надписи. Именно ему, самоучке в лингвистике, принадлежит честь одного из самых элегантных исторических открытий. Вентрису удалось прочесть слоговые знаки письма Б, а его коллега, профессиональный лингвист и историк Джон Чедвик, с помощью специальных методов подтвердил верность поразительной догадки Вентриса: тексты были написаны на древнегреческом языке.

С тех пор тексты линейного письма Б с Крита, Кипра и из материковых Микен и Пилоса являются древнейшими свидетельствами, повествующими о жизни древних греков. А вот линейное письмо А, хоть и дешифрованное по горячим следам находки Вентриса, так и остаётся тайной: мы можем прочесть его, но язык древнего писца нам по сей день неизвестен.

Пожалуй, это один из классических примеров того, как удача и профессиональный подход вознесли исследователя-любителя на один уровень с крупнейшими учёными в своей области. Тысячи других, менее системных одиночек-активистов, пытающихся на голом энтузиазме раскрыть тайну всемирного значения, работают поистине неустанно. Правда, в большинстве случаев, в отличие от Вентриса, они видят в древних письменах только то, что хотят видеть. Через мои юношеские руки в девяностые годы прошлого века проходили многочисленные труды оптимистов, полагающих, что все известные нам, но до сих пор не прочитанные письмена на самом деле были исполнены на русском языке. Для авторов этих брошюрок не составляло труда на двух-трёх страницах объяснить и символы Фестского диска, и критского линейного письма А, и надписей долины Инда, и это несмотря на то, что в эпоху расцвета указанных цивилизаций никакого русского языка, конечно, не существовало в помине. Даже мне, с моим подростковым уровнем знаний, метод подобной дешифровки казался весьма подозрительным: я не очень хорошо понимал, почему изображение четверолапого животного должно обязательно читаться как «са» (из русского «сАбака» конечно же!), а значок длинной палки с наконечником – «та» (безусловно, из «тАпора»). Дальше обязательно шли истории о каких-нибудь героических «русах», которые вдобавок получали с лёгкой руки автора инопланетное происхождение.

Этот бред, распространенный на книжных полках российских магазинов в девяностые годы, не прижился. А всё потому, что для грамотной дешифровки одного желания мало. Здесь необходимы солидные знания лингвистики, математики, криптографии, археологии и особенно истории расшифровки знаменитых письменностей прошлого.

Ну и конечно, материал для размышления должен быть добротным. Одна или две короткие надписи не подойдут – много ли из них выжмешь, особенно если язык письма неизвестен. А вот если в ваши руки попал длинный текст или, ещё лучше, несколько текстов, тогда шансы раскрытия тайны повышаются в разы. И совсем большой удачей будет находка билингвы – надписи на неизвестном языке с переводом на какой-нибудь уже известный науке.

Именно так Жан-Франсуа Шампольон, мыкавшийся пятнадцать лет со знаменитым Розеттским камнем, сумел триумфально расшифровать древнеегипетские иероглифы. Надпись на камне была выполнена в трёх вариантах: иероглификой, египетской скорописью и на древнегреческом языке, который легко читался учёными того времени. Из греческой надписи Шампольон вычленил все имена собственные, вроде «Клеопатра» и «Птолемей», разыскал их в египетской версии текста – тем более что это не было проблемой, так как имена фараонов египтяне помещали в специальный овальный картуш, – и сумел таким образом легко прочесть большую часть иероглифов, которые до этого считали символическими знаками, но никак не согласными буквенными. Конечно, лёгкого в этом ничего не было, ведь на дешифровку даже такой билингвы ушло пятнадцать лет.

У нас такого времени точно не было. Мне, к примеру, вовсе не улыбалось сидеть в Дели два десятка лет, пусть даже в обществе обворожительной и гостеприимной Савитри Пали, и думать о значении того или иного знака на золотой странице. Время было ограничено жёстко. Не было у нас и билингвы. Зато в нашем арсенале был целый багаж знаний о великих дешифровках наших предшественников, фотокопия крупного текста и вдобавок к нему множество уже известных науке древнеиндских печатей с надписями… И наконец, у нас была мечта. А мечты, конечно, должны сбываться.

Фотокадры, сделанные нами той ночью на острове Сентинель при свете карманного фонарика, оказались на редкость приличными. По крайней мере, с помощью несложного графического редактора, именуемого в российском фольклоре «фотожабой», мне удалось за один день перерисовать все значки на белое пространство, после чего мы распечатали получившийся текст.

Он состоял из сорока двух строк, написанных по горизонтали уже упоминавшимся мной методом бустрофедона, и в каждой строчке было от тридцати одного до тридцати девяти знаков. Что это были за знаки? Летас Гедвилас согласился со мной, что многие из них можно было назвать идеограммами, то есть каждый отражал какое-нибудь конкретное понятие. Например, рисунок стоящего человека, уже известный нам бык с бородой, рыба, человеческий глаз. Изображение колеса с шестью спицами могло означать как собственно «колесо», так и «круг», и «солнце». Попадались и такие, что уже утеряли сходство с первоначально изображаемым предметом, и их было примерно столько же, сколько и идеограмм.

Разделения текста на слова на нашей золотой странице не существовало – древние люди вообще не задумывались о таких пустяках и писали, как малые дети, выводя сплошной массив букв безо всяких запятых, точек и пробелов.

Всего мы насчитали сто двадцать четыре варианта значков, и это уже могло о чём-то говорить. На печатях долины Инда знаков гораздо больше – не менее четырёх сотен. Но, по-видимому, большинство символов на печатях действительно обозначали родовые или именные знаки, а вовсе не единицы письма. Или, быть может, золотая страница представляла собой результат более позднего упрощения письменности?

В алфавите, как известно, содержится от двадцати до пятидесяти знаков (хотя в гавайском их, к примеру, двенадцать), и каждый из них выражает один звук. Свыше пятидесяти – это уже, скорее всего, не алфавит, а силлабарий, где каждый знак читается как слог: например, японская азбука хирагана, использующая буквы «ка», «ку», «ки» и так далее, но собственно буквы «к» не имеющая. Ну, а если знаков больше ста пятидесяти, это уже иероглифика, где многие предметы и понятия имеют свой отдельный знак.

Так что письменность Золотой Книги могла быть признана слоговой – так же, впрочем, как и нынешнее официальное индийское письмо деванагари.

Следующим нашим шагом стало вычисление наиболее часто употребляемых сочетаний знаков. Таких было три: либо одна, либо несколько из этих комбинаций двух или трёх букв повторялись в тексте буквально на каждой строке, – и я выписал их себе на отдельный листок. Что это могло быть? Скорее всего, имена богов – в любом древнем тексте их склоняют при любой возможности. А учитывая, что мы читали инструкцию по поиску Золотой Книги, это могли быть и географические названия.

Именно это допущение и позволило нам уже на четвёртый день поисков найти ключ к разгадке всего текста. К этому моменту мы с Летасом Гедвиласом много часов подряд сидели в моём кабинете, уставившись то в экран компьютера, то в бесчисленные распечатки отдельных фрагментов текста, и выдавали предположения одно безумнее другого. Летас пытался сравнить наши знаки со всеми известными древнеиндийскими письменностями и ругался с придыханием, когда это не получалось. Савитри приносила нам курицу с рисом и зернобобовый суп, заботливо выносила корзины изорванных бумаг и рассказывала, сколько подозрительных типов она встретила сегодня на парковке супермаркета.

Каждый день заявлялся Гурьев и раздражал меня тем, что поглядывал на часы, удивлялся, как можно работать столь медленно, называл меня горе-учёным и советовал добровольно сдать обратно мой диплом кандидата филологических наук. Я всякий раз совал ему под нос несколько несложных строчек нашего текста на раздумье, после чего он немедленно заявлял, что у него дела, и испарялся до следующего дня.

Тем не менее именно Андрей предложил путь к дешифровке, оказавшийся в итоге правильным. Когда я представил ему список из четырёх слов, которые, как мы полагали, могли быть географическими названиями или личными именами, он вполне резонно заметил:

– Страны в то время назывались чёрти как, а вот реки, возможно, сохранили свои прежние названия. Попробуйте собрать список рек в том регионе, где лежали города индской цивилизации, и прикладывайте к ним закорючкам по одному.

Теперь Гурьев, безусловно, будет всем рассказывать, что разгадал письмо долины Инда. В то время как всё цивилизованное человечество должно знать, что разгадал его я.

Так всегда бывает: уцепившись за одно-единственное, но верно угаданное слово, можно расшифровать весь текст. Этим словом было «Синдху», название великой реки Инд, за пять тысяч лет не потерявшей своего исконного имени. От него происходит название и всей страны – Синд, или в иранском варианте – Индия, страна реки Инд. Едва только мы предположили, что сочетание из трёх элементов можно прочесть как «Си-н-дху», всё начало вставать на свои места, и через час нам удалось уже прочесть названия ещё двух рек: «Ганга» (два одинаковых знака, между ними уже известное нам «н») и «Хагага». Каждое из этих названий сопровождалось значком из трёх волнистых линий, который Летас безошибочно связал с понятием «река» – его чтение нам уже не требовалось.

Однако на этом мы застопорились. После распознавания около двух десятков слоговых знаков мы упёрлись, как в стену, в проблему языка, на котором написана Золотая Книга. Ну, удастся нам прочесть текст – ну и что: без знания языка он так и останется для нас тарабарщиной, а никаких сведений о языке доисторических строителей Мохенджо-Даро не сохранилось.

Вариантов, впрочем, не могло быть слишком много. В долине реки Инд в древности могли обитать те, чьи потомки позже жили там же или неподалёку; впрочем, племя и вовсе могло сгинуть с лица земли. Во втором случае у нас не было никаких шансов разгадать неизвестный язык, но, если всё же среди окружающих народов удастся найти что-нибудь похожее, мы спасены. Можно будет определить в разных словах текста повторяющиеся элементы – это могут быть, к примеру, падежные окончания или местоимения вроде «я», «мы», «этот» – и шерстить известные нам языки в поисках чего-нибудь сходного, пока не найдём очевидного родственника.

Именно это мы и стали делать, засев с профессором Гедвиласом за исторические атласы, ворох которых приволокла из ближайшей библиотеки Савитри Пали. Работать в спокойной обстановке удавалось лишь частично, потому что каждый вечер Андрей Гурьев начинал заново подвергать сомнению наши методы работы и всюду лез со своими дурацкими советами. Я отправлял его из нашего кабинета с помощью крепких, но очень витиеватых русских выражений, которые Савитри, тихо сидевшая, поджав ноги, рядом со мной на диване, аккуратно записывала в свою тетрадь по русскому языку. К этому моменту она уже научилась различать несложные фразы и могла даже улыбаться довольно плоским шуточкам Андрея.

Постепенно нам стало понятно, что в районе долины Инда, на территории нынешних Индии и Пакистана, проживают народы лишь нескольких групп языков.

Во-первых, это основное население Пакистана и Северной Индии, говорящее на языках индоарийской группы[38]. Но история знает, что индоарии пришли сюда довольно недавно – не больше четырёх с половиной тысяч лет назад, в Мохенджо-Даро о них наверняка и слыхом не слыхивали.

Во-вторых, это дравиды, основное население Южной Индии, традиционно считавшееся низшей кастой. Учёные полагают, что именно они издавна населяли весь субконтинент, так как отдельные островки дравидийских языков сохранились на территории Пакистана. Дравидийские языки изучены довольно глубоко, и я в общих чертах имел о них представление. Однако никакие грамматические элементы дравидийских языков к надписи на золотой странице не подходили.

В-третьих, это различные малые народности, населяющие высокогорные районы Гималаев и Гиндукуша: именно там берёт свои истоки река Инд, оттуда же на равнину текут слабые ещё Ганг и Брахмапутра. Среди этих народов есть тибетцы, пришедшие сюда с востока сравнительно недавно, дарды и нуристанцы – отдалённые родичи современных индийцев, оказавшиеся здесь тоже не так уж давно, а также одна изолированная и малоизвестная народность, живущая на высоких склонах Каракорумских хребтов в приграничье Афганистана и Пакистана: народ бурушаски.

Именно язык бурушаски и заставил меня притормозить наши поиски: сразу несколько частотных элементов нашего текста, которые мы уже могли прочесть, совпадали с суффиксами и местоимениями языка бурушаски. Более того, мне, похоже, удалось обнаружить даже окончание множественного числа «-инг», совпадавшее с таковым в бурушаски.

Это обеспечило нам окончательный прорыв в исследованиях. Словарь этого малоизвестного языка, добытый в Интернете, и несколько трудов по грамматике, которые мне удалось найти там же, позволили нашим стараниям увенчаться успехом и полностью решили для меня казавшуюся неразрешимой задачу. Через шесть дней затворничества в квартире Савитри Пали я созвал всеобщее совещание, на котором, не говоря ни слова, чтобы не искушать возможную подслушку, раздал присутствующим текст своего перевода семнадцатой страницы Золотой Книги.

После десяти минут напряжённого чтения Савитри подняла голову первой:

– Алексей, но вы понимаете, что это революция?

[Перевод семнадцатой страницы Золотой Книги см. на с. 314].

СТРАНИЦА 14 МРГАТРИШНИКА-ПАРВА («О МИРАЖЕ»)

Сперва, конечно, никто не поверил. Для начала мне пришлось с пеной у рта растолковывать всем остальным участникам экспедиции, что такое племя бурушаски, и они наперебой отказывались верить, что этот микроскопический высокогорный народ в несколько десятков тысяч человек мог иметь столь славных предков, построивших одну из величайших цивилизаций на земле. Однако научному методу они ничего противопоставить не смогли, тем более что текст читался более чем правдоподобно.

Потом Андрей Гурьев решил, как он выразился, «подвергнуть меня пыткам» и выяснить, на чём, собственно, основан мой вариант толкования золотой страницы.

– Вот эти два знака – это что, ещё раз? – морщил он лоб, глядя на монитор.

– Это рану, означает «рука» или «его рука». А-рану означает «моя рука», на языке бурушаски будет а-рен.

– Так. А где-то ещё есть значок а со значением «мой»?

– Да, вот а-ку «братом моим», по-бурушаски а-чху.

– А как будет «четырнадцатый год»? – не унимался он.

– Да здесь просто стоят четырнадцать точек, а за ними знак «год».

Я привёл ему ещё с полдюжины примеров, каждый из которых убедил бы в моей правоте даже младенца, после чего сделал вывод, что весьма скудоумный интеллект Андрея Гурьева не может справиться со столь сложной интеллектуальной задачей.

– А почему слова «царь» и «бог» в скобках?

– Рядом с именем Кали стоит один и тот же значок, прочитать который я не могу. Это специальный знак, он говорит о том, что Кали был царь, а не мелочь вроде заместителя торгпреда.

– Хм… А бог?

– Имя бога зашифровано: стоят лишь три вертикальные линии. Но по контексту можно предположить, что речь идёт именно о божестве.

Когда Андрей всё-таки поверил в мою правоту, дешифровка вызвала у него взрыв энтузиазма.

– Мы немедленно сядем за книги и выясним, где эта Банга и где эта река Хагага! – кричал он.

Мы с профессором, хоть и измождённые почти круглосуточной работой в течение стольких дней подряд, тоже улыбались, думая об удаче. Из всех нас только Савитри была сегодня заметно не в духе.

– Плохо дело, – наконец заявила она. – Меня сегодня вызывали к генералу… Ничего определённого про Золотую Книгу сказано не было, зато мне очень доступно дали понять, что власти знают, чем конкретно мы здесь занимаемся, и что я обязана сообщать наверх обо всём, что здесь происходит, и обо всех ваших передвижениях. Если я откажусь, меня увольняют из полиции с волчьим билетом.

Все наш и проблем ы с расш ифровкой сразу же отошли на второй план, и всё внимание переключилось на Савитри.

– Что вы ответили? – осторожно спросил Гурьев.

– Я отказалась, – спокойно пожала плечами Савитри. – И подписала заявление об отставке. К этому в любом случае всё шло.

– Ты совершила ошибку, – сказал я.

Она резко махнула рукой.

– Перестань, Лёша, – мягко сказала она по-русски. – Я уже не смогу остановиться на полпути. Никто из нас не сможет. Мы сейчас находимся в шаге от одного из самых величайших открытий в истории человечества.

– Я не об этом, – продолжал я. – Ты совершила ошибку. Не нужно было отказываться. Нужно было согласиться, а потом прислать им донесение, что мы здесь днями напролёт режемся в подкидного дурака. А сейчас, после твоего отказа, они просто начнут следить за нами другими способами, а от тебя, Савитри, могут просто избавиться.

Она молча смотрела на меня.

– Санаев прав, – кивнул Андрей. – Очень важно, что это произошло именно сегодня. Они поняли, что Савитри на них работать не будет, и предпримут что-то совсем другое, для нас, быть может, весьма неожиданное. Пора нам отсюда сваливать ребята, и, если возможно, именно сегодня. Ночью.

И в этот момент… Ну я точно не могу сказать, было ли это в тот самый момент или моментом позже, но никто не успел ничего ответить Гурьеву, потому что в дверь постучали громко и настойчиво.

Да, умиротворения мне ждать, похоже, ещё очень долго.

– Немедленно рвём все бумаги! – зашипела Савитри. – Уничтожайте файлы!

Из-за двери раздались голоса, кто-то кричал на хинди.

– Не пойму, что-то про бомбу, – на ходу перевёл Гурьев, подскочив к компьютеру и судорожно удаляя содержимое с диска.

– Да, они кричат, что в доме заложена бомба, нужно немедленно эвакуировать всех! – отозвалась Савитри, вывалив на пол содержимое мусорной корзины. – Они хотят выманить нас из квартиры, чтобы провести здесь обыск! Я знаю, сама участвовала в подобных операциях!

В дверь молотили теперь уже без остановки, и нам было очевидно, что долго она не выдержит. Но уничтожение фотографий, зарисовок и моих словарей бурушаски с компьютера не могло занять много времени, а Савитри Пали уже рвала последние копии моего перевода древнего текста.

– Боже, Андрей, там же уникальные фотографии золотой страницы, они бесценны! – завопил Летас Гедвилас, подскакивая к столу.

– Перестаньте, профессор! Что же их, врагу оставлять?! Перевод у нас и так в кармане! Уничтожайте всё! – И он исчез в глубине системного блока.

Мы заполнили мельчайшими клочками бумаг весь кабинет и опустошили компьютер, а когда засов входной двери со звоном оторвался и в коридоре послышался топот ног, Савитри решительным жестом сломала руками флэш-карту с сентинельскими снимками.

– Господин капитан! – У порога в комнату стояли двое усатых полицейских в шлемах и бронежилетах, и их ничуть не смутила обстановка. – У нас приказ эвакуировать всех жильцов. Вам и вашим друзьям придётся немедленно покинуть квартиру. Нам поступил звонок: в доме заложено взрывное устройство. Никаких вещей брать не нужно, мы проверим дом, и через час вы сможете вернуться.

И действительно, через час всё было кончено. Пропажа компьютера из квартиры была легкообъяснима, но полицейские сделали непонимающие лица и удалились, вежливо попрощавшись, довольно искусно привернув засов обратно к косяку. Бумажная мишура, разбросанная по комнате, их не заинтересовала, зато книжные полки и наши рюкзаки были перевёрнуты вверх дном. Пропала безвозвратно и моя фотокамера.

– Интересно, кому из них пригодится компьютер без жёсткого диска? – риторически спросил Гурьев, выуживая из кармана брюк железную коробку винчестера. – Я на всякий случай снял его…

Ещё через час мы вышли из дома Савитри через чёрный ход. Уже стемнело, и состояние наше было таким же мрачно-подавленным. Начиналась настоящая война, и нашими противниками выступали чрезвычайно могущественные силы. Однако в войне этой главным оружием была скорость, и в этом было наше преимущество.

Мы поймали на улице попутный микроавтобус, убедились, что слежки нет, и вскоре вышли на пустынной железнодорожной станции бедного пригорода Дели. А ещё через два часа я уже трясся на третьей полке шестиместного купе поезда второго класса, едущего на запад, в пустыню Тар, к великой реке Синдху и пакистанской границе.

Лежать на третьей полке, наверное, ненамного удобнее, чем под крышкой гроба, потому что потолок находится примерно в десяти сантиметрах от вашего носа, а при попытке перевернуться на бок вы больно стучитесь локтём о железо. При этом на уровне лица в потолке расположен выход вентиляции, и кондиционер, приятно обдувавший первые пять минут мою разгорячённую от сегодняшних переживаний голову, превратился вскоре в настоящий пыточный инструмент вроде криотерапии. Холод был такой, что мне пришлось укрыться простынёй и лежать закутанным в течение нескольких часов.

Когда стало понятно, что пролежи я так всю ночь – и шея моя уже навсегда останется зафиксированной в этом неестественном положении, я сполз со своего «гроба» вниз и перебудил всех остальных.

– Здесь хотя бы можно в безопасности обсудить создавшееся положение, – сказал я.

– Ох! – Гурьев вскочил, ударяясь о полку. – Хорошая идея. Мы взяли билеты до Биканера, а что будем делать по прибытии, чёрт знает. Давайте хотя бы проанализируем сомнительный перевод, сделанный Санаевым.

– Перевод, с моей точки зрения, вполне корректный, – вставил Летас Гедвилас. – Некий царь Кали приказал своему писцу написать текст о том, где он зарыл Золотую Книгу. Сам царь, судя по всему, неграмотный, а вот его подручный Яруру умел складывать… буквы.

– Верно, – сказал я. – Кроме того, о царе Кали нам известно то, что он построил город Банга, а в некотором отдалении от него велел возвести некрополь, «холм последних царей рода моего».

– Что это он задумался о смерти? – спросила Савитри.

– У Кали явно возникли проблемы, – подхватил Андрей. – Он считает нужным зарыть своё основное сокровище до того времени, когда «поля снова принесут». Если перевод правильный, можно сделать вывод, что с полями там что-то случилось, они перестали плодоносить. Видимо, Кали пришлось уйти из мест, где он родился, и строить новую столицу.

– При этом он победил и, очевидно, укокошил своего братца Забабу, – напомнил я.

– Да и не его одного. Всех, кто строил холм-некрополь на берегу пересохшей реки, тоже пустили в расход. Помните? «Единый бог поразил всех тех, кто насыпал великий холм». Это не единый бог их поразил, это их Кали-царь поразил! После чего и родилась легенда о том, что любой, кто увидел Золотую Книгу, неизбежно умирает.

– Да, точно. А холм насыпан у русла пересохшей реки в трёх днях пути на запад от города Банга. Осталось обсудить, где могут находиться эта река Хагага и город Банга.

Мы вытащили карту Индии из рюкзака, и Савитри принялась водить по ней пальцем, зачитывая названия.

– В этой части страны все реки – притоки Инда… Гилгит, Астор… в Пакистане – Кабул, Суан, Панджнад… Но в древности все эти реки, возможно, назывались иначе, ведь у разных народов они нередко имеют разные наименования.

– А вот это что? – Я показал на длинную голубую линию пунктиром, идущую параллельно Инду.

– Это пересыхающая река.

– Как называется?

– Здесь написано – Гхаггар.

– Так это и может быть Хагага! – воскликнул Гурьев. – Названия вполне перекликаются. Что там было сказано в тексте?

– Вот ведь невезуха, – отозвался я. – Вечно я обязан что-то воссоздавать по памяти. Неужто сложно было сохранить хотя бы одну копию перевода?.. Построил царь Кал город Банга на реке Хагага.

– Я таких городов не припомню, – покачала головой Савитри. – Но за пять тысяч лет обычно что-то меняется. Он наверняка занесён песком сейчас, этот ваш город Банга.

– Да, должно быть, – согласился я. – Ребята, мы работаем вслепую, так нельзя. Нам нужно посоветоваться с кем-то, кто детально знаком с цивилизацией долины Инда.

Наши взгляды обратились на профессора.

– Нет, я тоже никакой Банги… – вяло проронил он.

– Ну что же вы, профессор! – всплеснул я руками. – Но вы же изучали Индию чуть ли не двадцать лет своей жизни! Ну хоть порекомендуйте кого-нибудь в стране, кто может помочь нам. Кто из ваших коллег здесь занимался этой проблематикой?

Однако профессор Гедвилас совершенно сник и так никого и не вспомнил. Мы легли спать, и только когда рано утром поезд резко затормозил возле города Биканер в штате Раджастан, неподалёку от индо-пакистанской границы, поднявшийся спозаранку Андрей Гурьев долго звонил кому-то по мобильному телефону, а потом вытащил меня из купе в коридор:

– Алексей, твой профессор ничего толком не знает. Либо что-то скрывает от нас.

– Да, он странно себя ведёт, – не стал я возражать. – Переутомился, наверно, бедный. Такие повороты, в общем-то, не для его лошади.

– Я тебе дам человека, который знает всё про индскую цивилизацию, – страшным шёпотом сказал Андрей. – Я вспомнил одного такого: старый дед, хранитель музея, приезжал к нам в торгпредство Дели по обмену культурными ценностями. Только что я звонил заму посла, и он дал мне его координаты.

– Что за дед? – заинтересовался я, тоже понизив голос.

– Хранитель, говорю же. Национальный музей в Карачи, Пакистан. Может, жив ещё. Он мне первым и рассказал про Мохенджо-Даро: ранний период, поздний период и прочие премудрости… Он тебе распознает, где Хагага и где Банга, через секунду.

Я задумался. Поезд осторожно замедлял ход вдоль платформы, за окном мелькали босоногие фигурки тощих индийских детей, торговцы сладостями, попрошайки и носильщики в огромных тюрбанах.

– Некогда думать, Алексей, – дёрнул меня Гурьев. – Летасу ни слова. Бери Савитри и отправляйся в Карачи. Я останусь здесь, присмотрю за ним до вашего возвращения.

Мы зашли в купе и одновременно сказали:

– Собираемся.

В гостинице с солидным названием «Шива» в Биканере было значительно жарче, чем на улице: бетонное сооружение раскалилось до такой степени, что в комнате можно было печь свинину в фольге, если бы только в этой стране была свинина. Было здесь и очень шумно: окна выходили на оживлённую улицу, и оглушительный рёв мотоциклетных и автомобильных моторов вкупе с непрерывными сигналами клаксонов отражался от всех четырёх свежепокрашенных стен моей комнаты.

Мы остановились здесь инкогнито, предъявив портье вместо своих паспортов стодолларовую купюру, которой оказалось вполне достаточно.

Прежде чем мы снова собрались вместе, я заманил Савитри в свою каморку и легонько прижал к стене.

– Алексей? – Она была явно заинтригована. – Неужели?..

Я отступил назад:

– Тише, Савитри. Нам с тобой нужно будет срочно уехать отсюда. Летас должен думать, что мы возвращаемся в Дели.

– Почему?

– Потому что, нам кажется, он знает правду о том, где искать Книгу, и скрывает её. У тебя самой не создалось такого впечатления?

– Ну, он в целом непростой человек, ваш Летас… Но он же был с нами в самые жуткие моменты. И вообще, поиск Золотой Книги – это его идея. Это у тебя, случаем, не излишняя подозрительность, Алексей?

Я повернулся к окну:

– Да не знаю я. Но только настоящий специалист по индийской истории наверняка знает намного больше о цивилизации долины Инда, чем мы услышали сегодня от господина Гедвиласа.

– Где же вы найдёте такого специалиста, если даже Гедвилас не может помочь?

– Гурьев нашёл его.

– Где?

– Вот именно там, куда мы с тобой сегодня же отправимся, потому что нельзя терять ни секунды. Это хранитель музея истории в городе Карачи.

– Куда?! – Она отшатнулась от меня, как от чумы. – В Пакистан?! Да ни за что на свете!

О господи, я совсем забыл об этой многолетней неприязни между индийцами и пакистанцами. Савитри смотрела на меня так, будто я предложил ей отправиться со мной в ад, не меньше. Уговорить её было совершенно невозможно – легче заставить её вернуться в рабство на остров Сентинель и остаться там на целый сезон. Мне даже пришлось сказать ей правду: что я обеспокоен её безопасностью, что буду нервничать, – на что Савитри вытащила откуда-то из-за спины свой пистолет и легонько помахала им перед моим носом. Выяснилось, что её заявление об увольнении вступало в силу только с нового года, так что пистолет она ухитрилась оставить у себя.

Когда я совершенно обессилел, мы решили, что в Пакистан придётся всё-таки ехать мне одному. А Савитри как раз останется охранять безопасность и Гурьева, и профессора.

Созваниваться по мобильному телефону мы решили только в случае крайней необходимости, чтобы у властей не было информации о нашем местонахождении. В Биканере никаких признаков слежки пока не обнаруживалось, и это позволяло нам думать, что пара дней в запасе у нас есть, прежде чем власти обнаружат нас.

Для литовского профессора была придумана безобидная легенда: я будто бы уезжаю обратно в Дели, чтобы продлить свою трёхнедельную визу, подходившую к концу уже на днях. Обманывать никого не пришлось: я действительно сел в экспресс, везущий в столицу, но с другой целью – в пакистанском консульстве в Дели меня уже ждало письмо из российского торгпредства, организованное Гурьевым, с просьбой срочно выдать мне однократную визу в Пакистан в целях деловой командировки в Карачи.

Уезжая, я горячо просил Летаса выяснить наконец, где искать нам географические названия, указанные на золотой странице. Я до конца не мог поверить, что он скрывает свои знания, и был уверен, что к моему возвращению, даже если старик хранитель из Карачи ничем мне не поможет, профессор реабилитируется и непременно разгадает тайну города Банга. Гедвилас выслушал меня хмуро и обещал сделать все, что возможно, но предложение до конца не закончил, а это я счёл плохим знаком и отправился в столицу в мрачном состоянии духа.

Никогда не ездите в Карачи без крайней необходимости. В первую секунду после своего выхода из таможенной зоны международного аэропорта крупнейшего города Пакистана я пожалел о том, что уродился на свет. Такого шума, гама, жара и суматохи не было, наверно, и в Помпеях в их последний день – день печально известного извержения Везувия. Казалось, что, пока я два часа летел из Дели, наступил долгожданный конец света и все люди мира собрались в Карачи, этом последнем оплоте цивилизации. Собрались они с единственной целью – схватить меня за рюкзак и затащить в своё такси – колымагу, ровесницу независимости Пакистана, – и увезти на ней в райский отель, брошюру с изображением которого каждый из них держал в руке. Отели смотрелись пугающе, как и их агенты, и даже на первый взгляд явно уступали качеством ночлежке, в которой я оставил своих друзей в индийском Биканере.

Но я отмёл все привлекательные предложения по другой причине. Я не собирался откладывать визит в Национальный музей, с хранителем которого из предосторожности решено было заранее не договариваться. Мало ли… Устроишься вот так в какой-нибудь отель, а ночью к тебе в комнату проберётся парень с ножом, вроде того, в Варанаси, и не узнать мне тайны Золотой Книги. Мои родители, безмятежно живущие в благостном убеждении, что я весело провожу время на пляжах Гоа, вынуждены будут организовывать перевозку трупа на родину, а моя помощница Соня, успевшая отойти от налёта китайских триад на наш московский офис, замучается объяснять звонящим мне людям, что конкретно со мной случилось. Так уж лучше я узнаю сначала, что известно старику в музее: старик ведь, в общем-то, тоже не вечен…

Эти и другие доводы привели меня в антикварное такси престарелого чудака в расшитой сумасшедшими цветами тюбетейке, который заявил, что быстрее всех на свете отвезёт меня в Национальный музей за пять долларов, а за десять готов будет ждать меня там до потери собственного сознания.

Водитель без остановки рассказывал мне о трудностях своей жизни, практически полностью повернув голову назад, и это не добавляло ощущения безопасности. Он уже успел поведать о тяжёлых налогах, о терактах на севере страны, об американских бомбардировках и огромном количестве беженцев из Афганистана, снижающих стоимость рабочей силы в Карачи, когда я, заскучав, принялся смотреть в окно. И вздрогнул – на огромном лазерном билборде над входом в кинотеатр крутили рекламный ролик какого-то очередного местного блокбастера, и в этом ролике – совершенно отчётливо – я увидел улыбку и глаза Савитри Пали и мгновенно вспомнил слова Гурьева тогда, в Дели: «Где-то я видел её лицо… Чуть ли не на афише…»

– Стоп! – заорал я водителю, который ударил по тормозам.

Я пулей выскочил из такси. Точно, так и есть: в коротком видеомонтаже, в компании трёх рослых черноусых мужиков, в розовом костюме, с оголённым животом, плясала моя Савитри, или я вообще ничего не понимаю в физиогномике. Что за чертовщина?

– Эй, брат! – Я остановил каких-то двух подростков у входа в кинотеатр. – Что за картина?

– Индийская, – весело заметил один. – Уже неделю крутят.

– А актрису как зовут, вон ту, в розовом?

Они оба одновременно произнесли короткое имя с аспирированным согласным, не имеющее ничего общего ни с Савитри, ни с Пали. Я пожал плечами, уселся обратно в машину и за неимением лучшей версии решил думать, что спутал нашего капитана полиции с кем-то – иначе происходящее становилось просто какой-то фантасмагорией.

В кассе Национального музея, несколько успокоившись после своего видения, я представился и заявил, что прилетел из Москвы на встречу с господином Халим-Ханом. Мне повезло, и опасения Гурьева оказались напрасными – старик был жив. Только сейчас он не в музее, объяснили мне, а дома, и если мне совершенно не терпится с ним повидаться, то можно позвонить ему и договориться о встрече.

Такси довольно долго петляло по улочкам одноэтажного района Карачи, лавируя между кучами мусора, наваленными на перекрёстках, пока не остановилось возле непроницаемого глиняного забора. У ворот сидел седой старик в белом балахоне до пят и вязаной мусульманской шапочке.

– Это вы? – на хорошем английском сказал он. – Халим-Хан я и есть. Заходите, прошу вас.

– Спасибо. – Я вошёл в тенистый двор, прячущийся под сенью густых платанов. Внутри было значительно уютнее, чем на улице. – Меня зовут…

– Знаю, знаю, мистер Санаев. Мне звонили по вашему поводу из Исламабада. Так это вы нашли Золотую Книгу?

СТРАНИЦА 15 СВАПНА-ПАРВА («О МЕЧТЕ»)

Халим-Хан уселся на добротную деревянную лавку под одним из своих огромных платанов и отставил в сторону трость. На вид ему было не меньше ста: он уже совершенно высох, и на сморщенном лице цвета перезрелой сливы непропорциональным казался огромный крючковатый нос, из-под которого миру являлись редеющие седые усы. На Индийском субконтиненте ни один уважающий себя человек не ходит без усов, но у Халим-Хана растительность уже находилась на грани полного исчезновения. Он лишний раз продемонстрировал это, сняв круглую шапочку с совершенно лысой головы, после чего вытер и то, и другое платочком и уставился куда-то вдаль, прикрыв веки и будто бы не замечая моего удивления.

Я поначалу действительно оторопел от его «звонка из Исламабада». По всему получалось, что в столице Пакистана тоже обладали весьма точной информацией и о нашей работе, и даже о моём прибытии, хотя ни одна живая душа, кроме Андрея Гурьева и Савитри Пали, ничего об этом не знала.

Но я не стал с первых секунд лезть к старику с вопросами. Вместо этого я принял его правила игры: сел рядышком на скамью, неторопливо вытер лицо бумажной салфеткой, выкинул её за соседний забор, положил руки на колени и стал рассматривать двор – колодец, бассейн с водой и раскидистую шелковицу с разложенным под ней полотном для сбора упавших плодов. Молчание – золото.

– Хороший урожай в этом году, – минут через десять сказал Халим-Хан, когда убедился, что я не собираюсь заводить разговор. Спешить мне было действительно некуда.

– Тутовник? – спросил я.

– Да. Старуха чуть ли не каждый день варит варенье, а ему всё мало. Вы не хотите взять немного с собой?

Я на всякий случай посидел молча ещё минут пять.

– В самолёт не пропустят. Разве что по дороге съем.

Мы дружелюбно помолчали.

– Надеюсь, вы не привезли её с собой? – наконец-то перешёл к главному хранитель древностей.

– Кого?

– Золотую Книгу.

– Я не знаю, где она.

– Чаю?

– С удовольствием.

Халим-Хан отчего-то вздохнул и медленно удалился в дом, откуда вернулся через минуту и в молчании сел обратно. Через несколько мгновений из того же дома вышла очаровательная девушка в чёрном платке и, опустившись перед нами на колени, протянула нам с поклоном две чашки чая на блюдцах. Чай, как и в Индии, был густо разбавлен молоком, так что пить его, конечно, было нельзя.

– Спасибо, Зорга, – сказал старик, и служанка удалилась.

Мы ещё некоторое время провели в созерцании двери, за которой исчезла Зорга, пока Халим-Хан поглощал свой напиток, и я, привыкший к московскому ритму жизни, начинал уже терять терпение. С трудом подавив желание вылить содержимое своей чашки на лысую голову хранителя музея, я из вежливости отпил глоток и задал вопрос:

– Кто вам звонил из Исламабада? Полиция?

– Нет. С полицией я бы и разговаривать не стал. Звонил мой друг из офиса президента. Золотая Книга интересует людей на очень высоком уровне, там сильно беспокоятся.

– Из-за чего же?

– Как это «из-за чего»? Из-за конца света, конечно.

Я вскинул брови:

– Неужели кто-то в органах власти придаёт этому значение?

– Меня удивляет, что вы не придаёте этому значения, мистер Санаев, – в свою очередь пожал плечами Халим-Хан. – Вы так и не поняли, к чему подобрались. Вы как насекомое, летящее на огонь: не понимаете, что можете сгореть совсем скоро. Если Золотая Книга существует, там написано обо всей истории человечества. И до нас, и – что самое страшное – после. Там судьба всего мира, всех людей на земле. Вы готовы её узнать? И свою собственную тоже?

– У вас есть какие-то разумные основания так полагать? – довольно резко спросил я.

– Конечно. Иначе люди не искали бы её столь долго и столь неистово. Иначе фанатик, посланный фундаменталистами, не напал бы на вас на улице Бенареса! И люди, отправлявшиеся на Сентинель – а их в этом доме побывало немало, поверьте мне! – не пропадали бы бесследно на затерянном острове.

Я помолчал. Знания старика были поразительными, но я уже ничему не удивлялся. Яма с человеческими костями на острове вновь живо встала перед моими глазами, но мне не хотелось рассказывать об этом ужасе старому хранителю. Однако мои собственные кости пока ещё были при мне, а от мистики я смертельно устал, о чём и сообщил ему:

– Слушайте, достопочтенный Халим-Хан, я устал от мистики, она уже не веселит меня так, как в детстве. Я сделал девять шагов из десяти – ну неужели вы думаете, я остановлюсь перед последним? Скажите лучше, вы сможете мне помочь?

Халим-Хан покрутил лысой головой и поставил чашку на землю:

– Смотря в чём. Добыть Золотую Книгу – да, конечно, потому что мы с вами оба учёные.

– Как же я смогу делиться с вами информацией, если вы всё немедленно передадите правительству? – пожал я плечами.

– Передам, – медленно согласился Халим-Хан. – Но вовсе не немедленно. Вы ведь всё равно найдёте то, что ищете, со мной или без меня. Вопрос – когда. Найдите Книгу быстрее, чем все те, кто за ней охотится, и никто не сможет вам помешать.

– Я подумаю.

– Подумайте, подумайте, – закряхтел старик, натужно рассмеявшись. – Сегодня вам лучше переночевать у меня, а завтра утром мы с вами поговорим. Не отвергайте моего гостеприимства, прошу вас. Пройдёмте в дом.

Предложение старика было несколько необычным, но я до этого никогда не бывал в пакистанском доме и поэтому с удовольствием вошёл в низкую беленую дверь, ведущую из сада в дом.

И обомлел. Такой шикарной обстановки я не ожидал увидеть здесь, среди трущоб бедного пригорода Карачи. Все стены прихожей и комнат были увешаны шёлковыми персидскими коврами, посредине гостиной журчал фонтан, и, конечно, повсюду были разложены многочисленные подушки, обтянутые атласной материей. Настоящий замок восточного шейха, скрытый от суеты улиц шумного мегаполиса.

– Спасибо, – искренне сказал я. – Здесь очень мило, но я не хотел бы стеснять вас своим присутствием.

– Да никого вы здесь не стесните, – махнул рукой Халим-Хан с некоторым неудовольствием. – Мы с женой спим в той части дома, – он неопределённо показал куда-то вправо, – а эти комнаты предназначены для моих детей, когда они приезжают к нам, и дорогих гостей. Вы устали с дороги, мистер Санаев. Отдохните в моём доме, не отказывайте мне в этой чести. Здесь с вами ничего плохого не случится.

Я всё ещё сомневался.

– Зорга! – негромко позвал Халим-Хан, и в комнату немедленно вошла черноглазая служанка в светло-зелёном полупрозрачном сари, только на этот раз – в доме – платка на ней не было и чёрная коса спускалась до самой талии.

– Располагайтесь, мой друг, – продолжал старик. – Зорга принесёт вам ужин, приготовит ванну и постель.

И только после этих слов, когда босоногая Зорга бесшумно и медленно опустилась передо мной, изящно согнув ноги в коленях и принявшись развязывать шнурки на моих ботинках, я безнадёжно понял, что остаться мне просто-напросто придётся.

Той ночью, как и обещал Халим-Хан, ничего плохого со мной не случилось.

– Так вы хранитель Национального музея? – спросил я для начала посвежевшего Халим-Хана, когда мы уселись завтракать в саду. Жены своего гостеприимного хозяина я так и не встретил, зато Зорга юрко сновала между домом и нашим столом, выставляя на него разнообразные восточные кушанья, и старательно избегала встречаться со мной взглядом.

Старик уже успел облачиться в новый балахон и белую чалму хаджи, которая придавала ему вид древнего имама из сказок «Тысячи и одной ночи». Он ел неторопливо, не ел даже, а именно завтракал – на Востоке любой приём пищи скорее напоминает церемониал, в котором количество съеденного – далеко не главный показатель.

– Бывший хранитель, – уточнил он. – Мне восемьдесят четыре, в таком возрасте тебя уже не держат на ответственной должности. Но о городской культуре цивилизации Хараппы я знаю больше всех на свете, и без меня они там не справятся. Каждый год с археологических раскопок в хранилище музея приходят десятки экспонатов – если бы не я, кто бы их определял и датировал?

– У вас интересная работа.

– Да. Это большой музей. У них на том берегу нет такого музея. Знаете, сэр, если занимаешься каким-то делом шестьдесят лет подряд, ты проникаешься им, пропитываешься, и уже ни с чем невозможно сравнить его значение для тебя и твоей жизни. Если пять лет – становится скучно, десять лет – чувствуешь себя неудачником, двадцать – соседи засмеют, но после пятидесяти лет тебя будут встречать с поклоном, а ты уже не сможешь думать о чём-то другом. Лиши меня сейчас индских сокровищ – и я умру на следующий же день. Вот меня и держат главным консультантом. Со мной советуются и министр, и военные, и даже президент. С того берега тоже… – Он уже вторично упоминал этот термин, имея в виду Индию, и я понимающе кивнул. – Жаль, что не сложилось соседских отношений, – с обидой продолжал старик. – Я бы многое дал, чтобы своими глазами взглянуть на хранилища индийских музеев, куда они свозят находки. Если бы мы объединили наши усилия – мы бы открыли все загадки великого Инда, поверьте…

– А печати с надписями тоже привозят вам?

– Привозят, – кивнул Халим-Хан, улыбнувшись чему-то. – Да только не надписи это вовсе. Так, рисунки. Они же все разные, их даже считать устанешь. Только малая часть из этих символов – настоящие буквы, я уже научился их различать, настолько их много прошло через мои руки. Всю жизнь мечтал найти крупный древнеиндский текст, написанный одними буквами, вроде вашей Золотой Книги.

Я тоже улыбнулся: он смог сделать поразительное открытие ещё до того, как мы нашли золотую страницу.

– С чего вы решили, что Золотая Книга написана на языке индской культуры?

– А с чего бы ещё вы ко мне пришли за советом, сэр? – в тон мне заметил старик.

Это было логично. Я помолчал.

– Вы правы. Книга написана символами, из которых только часть можно обнаружить на печатях. Большинство знаков печатей – рисунки, пиктограммы.

– Ну, вот видите, – удовлетворённо закивал старик. – Я знаю… А большая она, Книга?

– Мы нашли только одну страницу. Там содержится указание на место, где сокрыты остальные. Именно поэтому я здесь: мне бы хотелось услышать ваше мнение о географических названиях, которые мне встретились в тексте и которые нам неизвестны.

– Так вы расшифровали его?

– Да. Большую часть. И как мне кажется, на восемьдесят процентов точно.

– И на каком же языке она написана? – От любопытства Халим-Хан даже склонил голову набок, чтобы лучше услышать мой ответ.

– Он родственен языку бурушаски.

Он замолчал, глядя куда-то вдаль.

– Так я и думал, – наконец медленно произнёс он. – Либо нахали, либо бурушаски. Потомки жителей Хараппы могли сохраниться только в горах. На равнины было слишком много вторжений, здешняя долина – как огромный котёл, где варятся десятки народов. Знаете, чем отличаются государственные языки Пакистана и Индии? Урду и хинди? Грамматических различий почти нет, но половину слов урду вы не поймёте – они массово заимствовались из арабского. Религия разделяет нас, а не границы. Границы – только отражение этих религиозных различий, сэр.

Я уже не мог больше есть, поэтому только расслабленно слушал старика, следя глазами за птицами, прыгавшими по ветвям платанов.

– Значит, бурушаски. Наши учёные слишком тупые, чтобы разгадать даже такую немудрёную тайну. Языки горных народностей почти никто не изучает, все сосредоточены на мусульманских текстах и не хотят знать, как живут люди по соседству.

Перед нами снова появилась элегантная фигурка Зорги, которая на этот раз поставила на стол дымящееся блюдо риса, перемешанного с яйцами, мясом и овощами.

– Дайте мне неделю, – сказал я тогда. – Обещайте не передавать мою информацию властям в течение семи ближайших дней. Тогда я перескажу вам текст золотой страницы, а вы объясните мне, где искать остальные.

Так мы и решили. Халим-Хан обещал, что, если за семь дней не умрёт, будет хранить молчание, а я за это время попробую найти Золотую Книгу, опередив таким образом правительство Пакистана. Кроме того, я дал, со своей стороны, торжественную клятву, что в случае, если наша экспедиция будет успешной, я покажу хранителю фотографии всех страниц знаменитой книги.

После всех этих обетов я, наконец, пересказал старику текст перевода, который мне удалось сделать. Он попросил прочесть его дважды, после чего задумался и некоторое время сидел с закрытыми глазами, пока я наворачивал жареный рис.

– Вы сделали верный вывод, – разлепил он в конце концов свои сморщенные тёмные веки, – эта цивилизация погибла от засухи. Пересохли реки, много рек, и люди оставили старые города. Этот ваш царь Кали, похоже, был родом с юга, из Мохенджо-Даро, но потом, когда поля перестали плодоносить, он ушёл со своими людьми на север, чтобы основать новую столицу на реке Гхаггар. Эту реку, когда-то питавшую землю на сотни миль вокруг, мы здесь называем Хакра, а древние индийские Веды – Сарасвати. Слышали, быть может?

Я кивнул.

– Что сейчас с этой рекой?

– Она давным-давно высохла, и если даже наполняется водой, то на пару месяцев в году, в период затяжных дождей. А когда-то это была мощная водная артерия с множеством притоков – она соперничала с самим Индом! Знаете, некоторые индийские учёные называют эту цивилизацию индо-гхаггарской. На берегах этой реки было построено городов едва ли не больше, чем на Инде, лично я насчитывал несколько сотен.

– В том числе и тот, который нам нужен? – спросил я.

– Конечно, – усмехнулся Халим-Хан. – Я удивлён, мистер Санаев, что вы и ваши коллеги-учёные сами не додумались до такой простой разгадки. Банга, город Кали. Да это же Калибанган, один из крупнейших затерянных городов цивилизации Инда!

Калибанган – я впервые слышал это название. Но Летас Гедвилас, конечно, не мог не знать его, будучи специалистом по индийской истории, и эта мысль меня чрезвычайно обеспокоила. Халим-Хан приказал служанке принести карты и, покопавшись в ворохе пыльных бумаг, показал мне маленькую точку на северовосточной оконечности заштрихованной области:

– Это область распространения древнеиндской цивилизации эпохи её расцвета, около двухтысячного года до начала христианской эры. Вот это – река Гхаггар, ваша Хагага, которая тянется параллельно Инду к океану. А вот и Калибанган. Я начинал раскапывать его ещё во времена британцев, а потом, после разделения Индии и Пакистана, он оказался по ту сторону, милях в тридцати от границы. Поезжайте туда, следуйте инструкциям из Книги, и вы найдёте её без труда, если, конечно, они вас ещё не опередили.

Карта цивилизации долины Инда

Калибанган. Я смотрел на рыжую точку на выцветшей карте и не мог до конца поверить, что мы достигли разгадки этой истории. Народ, живущий на бесплодных землях возле пересохшей реки, в течение тысячелетий сумел сохранить память о царе Кали и построенном им городе Банга. Весьма возможно, сохранился и священный курган, а в нём, на три локтя в глубину, вожделенная мечта стольких людей, миф стольких религий.

Мне нужно было ехать, и я невежливо быстро поднялся со стула.

– Погодите-ка, – властно остановил меня старый хранитель, поднимаясь вместе со мной. – Я сейчас скажу вам кое-что, а вы послушайте. Вы ведь так и не спросили меня, что мне предлагали в Исламабаде.

– Что же?

– Предложение было для вас. Они хотят Книгу, но, даже если она действительно существует, без вашей помощи они не смогут её ни добыть, ни, добыв, расшифровать. Они предлагают вам отдать Книгу правительству этой страны. Сделку.

Я сощурился. Во мне, конечно, преобладало научное начало, но коммерческая жилка была ещё не до конца задавлена.

– Деньги? – спросил я максимально пренебрежительным тоном. Перспектива обменять Золотую Книгу, за которую я столько раз рисковал жизнью, на чемоданчик купюр как-то не прельщала.

– Деньги вам вряд ли понадобятся, они это знают, – покачал головой седой старец. – Свои миллионы вы уже заработали, и новые вам ничего не добавят, верно? Нет, они предлагают вам то, что вам по-настоящему понравится. Вы станете советником президента Пакистана по изучению древностей. Для вас создадут международный научный центр по изучению цивилизации долины Инда, выделят солидный бюджет на исследования. История, языкознание, археология… Новые экспедиции и новые поразительные открытия в этой стране, где вся история человечества валяется под ногами… Власти очень заинтересованы в том, чтобы славному прошлому уделялось больше внимания. Я уже слишком стар, а такая светлая голова, как вы, для них просто сокровище, едва ли не ценнее самой Золотой Книги. Да они сделают всё, что вы скажете.

Я не знаю, откуда правительству Пакистана известно про мою мечту. Собственный научный институт исследования древних этносов, цивилизаций, языков – об этом я мог только грезить, кропая свою несчастную докторскую диссертацию. К осуществлению этой мечты мне идти ещё годы, если не десятилетия: копить знания, писать десятки монографий и статей, губить здоровье в полевых исследованиях и зарабатывать деньги.

И наверное, никогда в жизни такой возможности мне больше не представится. Я даже закашлялся. А потом сказал то, что в этой ситуации было единственно верным:

– Дайте мне неделю. Я свяжусь с вами.

– Аллах с вами, – на прощание сказал мне Халим-Хан, выйдя проводить меня к дверям своего сада. И хоть я и относительно безразличен к Аллаху, но был уверен, что его помощь мне сейчас совсем не помешала бы.

Что ещё он говорил мне на прощание, я не помню.

Для того чтобы оказаться в Калибангане, нужно было пересечь границу с Индией, что возможно сделать только на самолёте: регулярного железнодорожного сообщения между соседними Индией и Пакистаном до сих пор не существует. Так что мне оставалось только ехать обратно в аэропорт и брать билет до Дели, откуда на поезде предстояло достичь Биканера на крайнем западе страны, где меня ждали коллеги, после чего на перекладных добираться до засушливого района, где в пустыне был затерян древний Калибанган.

Однако коллеги напомнили о себе раньше, чем я вернулся в Индию. В аэропорту на моём телефоне высветился неизвестный номер, и я услышал взволнованный голос Савитри, говорящей – видимо, опять-таки в целях конспирации – на ломаном русском языке:

– Алексей! Тебе нужно быстро назад! Летас Гедвилас ушёл, не вернулся!

Ну, так я и знал! Упустили.

Летас улизнул из гостиницы на рассвете того дня, когда я спокойно завтракал в компании Халим-Хана под птичьи трели его многоголосого сада. Ушёл в своей любимой манере, не предупредив портье и не оставив никакой весточки. Версия о похищении, предложенная Гурьевым, отпала сразу же, потому что ни одной вещи Летаса в комнате не осталось, а кровать была аккуратно заправлена, чего сложно ожидать от похитителей.

Я оказался в Биканере поздно вечером того же дня, прибыв туда на том же самом экспрессе из Дели. На платформе меня встречала нервная Савитри.

– Мы сменили отель, – быстро сказала она. – В такси молчи, поговорим на месте. Молчание – золотом.

Место, куда она привезла меня, и вовсе оказалось каким-то клоповником.

– Боже, Савитри, ты не могла найти ничего получше?

– Не скажи, Алексей, – отозвался Гурьев, пожимая мне руку на пороге отеля. – Здесь всего четыре комнаты, окрестности просматриваются на милю. Мы на осадном положении, мы ведём войну. Только вот господина профессора и след простыл. Я уже даже запросил наше посольство в Литве и литовскую миссию в Дели – может, там что-нибудь подскажут.

– Это теперь уже не важно, – заявил я, когда мы наконец расселись на колченогих стульях в холле отеля и выпили холодной воды. – У нас есть ключ к разгадке – Калибанган.

Я вкратце пересказал им свой разговор с Халим-Ханом, опустив, конечно, предложение правительства Пакистана. Сказал только, что Исламабаду известно о наших поисках, так что торопиться в любом случае необходимо: на всё про всё у нас есть шесть дней.

– Вот ведь гад, – запричитал Андрей, имея в виду, конечно, литовского профессора. – Ведь он точно знал, что такое Калибанган!

– Конечно, знал, – подтвердила Савитри. – Если даже я знаю это название ещё со школьной скамьи. Это древнее городище неподалёку от пакистанской границы.

– Да, тридцать миль, так он и сказал. Около пятидесяти километров.

– Нам нужно немедленно отправляться туда, – заявил Гурьев. – Сумасшедший профессор или кто бы он ни был наверняка уже там. На кого он работает, выясним на месте. Савитри, припасите свою пушку.

– Не очень-то торопитесь, – возразила индианка. – Куда мы поедем без плана? Ну, скажем, доедете вы до Калибангана. Найдёте, скажем, даже этот холм в трёх днях пешего хода. Дальше что?

– Выкопаю золото-бриллианты! – воскликнул Андрей.

– А чем? Вы своими руками будете рыть на три локтя в глубину? Я на это с удовольствием полюбуюсь, Андрей.

– Куплю лопату в ближайшей деревне.

– Да? Чтобы вся округа через час знала, что приехали европейцы раскапывать курган?

– Что вы предлагаете?

– Нам нужно продумать маршрут, – резонно пояснила Савитри. – Доехать до ближайшего городка. Тихо-мирно купить там необходимый инвентарь: верёвки, лопаты, кирки, перчатки… Что там ещё?.. Раздобыть автомобиль, на котором мы туда отправимся, – не собираетесь же вы пешком пройти всю дорогу?

– Совершенно верно, – отозвался я. – У нас есть фора: среди нас находится местный житель, знакомый с языком аборигенов, так что нам гораздо быстрее удастся приступить к делу, чем Летасу, кем бы он ни был.

Гурьев несколько секунд побегал по комнате, но ничего лучше в голову этому комбинатору так и не пришло.

– Ладно. Где карта? – наконец остановился он.

Калибанган расположен в засушливой местности, где сухое русло давно обмелевшей реки – самая обычная черта пейзажа. Когда-то, быть может, здесь протекали великие реки, произрастали сады и зеленели поля жителей государства царя Кали, но всё это осталось в далёком прошлом, как и сам Кали, и сохранилось только имя величественных фундаментов, присыпанных песком в полупустыне неподалёку от города Ханумангарх.

Именно сюда мы и прибыли на попутных микроавтобусах, меняя их по дороге ради предосторожности. Мы выехали из Биканера первого декабря, но днём стояла невозможная жара, и лишённые всяких кондиционеров машины буквально плавились на солнце. Всего лишь несколько дней назад я боролся с водной стихией и крался по влажным тропическим лесам – и вот уже мы изнываем от жажды в пустыне Тар, одном из самых засушливых районов мира, где – трудно сейчас поверить – когда-то благоухала цветущая цивилизация долины Инда.

В дороге мы почти не разговаривали. Гурьев включил свой аудиоплеер и ушёл в нирвану, а Савитри обладала удивительным свойством засыпать в любую секунду свободного времени, так что постоянно дремала у меня то на плече, то на коленях. Я же никак не мог успокоиться относительно Летаса и прикидывал различные варианты, пытаясь оправдать своего профессора, такого милого литовца…

В результате я прибыл в Ханумангарх в совершенно разбитом состоянии и хотел только одного – выспаться в тишине и прохладе. Однако город для этого вовсе не был предназначен. Да и городом Ханумангарх можно было назвать только в припадке индофилии. Это селение из одноэтажных бетонных и глинобитных коробочек, раскиданных безо всякой градостроительной мысли на участке земли около двух километров в любую сторону, в России в лучшем случае назвали бы посёлком городского типа.

– Обезьянье село, – метко окрестил Ханумангарх Гурьев, намекая на имя Ханумана – индуистского бога в образе обезьяны. – Не знаю, если ли здесь даже возможность купить лопату.

Но для начала мы устроились на ночлег к владельцу единственного в Ханумангархе ресторана – милейшему молодому человеку по имени Ислам, который, по его словам, только что перенял дело своего престарелого отца и потому старался услужить нам всеми возможными средствами. Нет, кондиционера на его постоялом дворе нет, это уж слишком, но зато есть электрический вентилятор, который можно использовать во время сна для охлаждения воздуха. Есть также ужин в виде риса с курицей и очень холодная вода, которую он держит в своём холодильнике – единственном на весь городок.

На его понятный вопрос о том, какими ветрами нас занесло на его родину, мы спокойно заявили, что хотим увидеть Калибанган.

– Смотреть Калибанган – очень хорошо, – удовлетворённо ответил Ислам. – С тех пор, как его впервые откопали шесть лет назад, здесь стало гораздо больше туристов. Собственно, раньше их вообще не было! – весело заключил он. – А теперь хоть раз в месяц кто-нибудь да объявится!

– Давно были? – холодно осведомился Гурьев.

– Да вчера! – весело отозвался наш хозяин, и мы чуть не подскочили на своих стульях. – Одинокий парень, европеец с усами. Он, правда, остановился не у меня, а у Мохаммеда.

– Мохаммеда? – удивился я. – Ты же нам сказал, что у тебя единственный отель во всём городе.

– Конечно, – не моргнув глазом, подтвердил Ислам. – Ведь всем в городе известно, что у Мохаммеда не отель, а свинарник!

– Это верно, – кивнул я при молчаливом согласии остальных. – А где он сейчас наш усатый брат по разуму?

– Он с утра и уехал в Калибанган, Мохаммед повёз этого жалкого туриста на своей «тате». Вернутся ли вечером назад, неизвестно – такая уж у Мохаммеда машина!

Эта мысль страшно развеселила Ислама, и он заливисто хохотал всё время, пока мы с ужасом переглядывались. Несколько успокаивал тот факт, что в присутствии пресловутого Мохаммеда Летас вряд ли примется раскапывать холм, а владелец корчмы уверил нас, что тот никогда не остаётся ночевать с туристами в пустыне.

– Шакалы! – веселился он. – В пустыне их очень много. Но даже они недолюбливают Мохаммеда! Очень хорошо!

Вся неприглядность образа Мохаммеда нам была к этому времени совершенно ясна.

Зато близкое знакомство с Исламом и союз с ним против Мохаммеда и его «жалкого туриста» помогли нам приобрести весь необходимый инвентарь: Савитри походя, за разговором, удалось выведать у него, где и что в городе можно купить, и, не обращая внимания на наступившую темноту, она ринулась к торговцу железным ломом, оторвала его от законного ужина и заставила продать весь комплект нужного нам инструмента, представившись новой девушкой Ислама, на беду последнего. Тачку со всеми своими покупками Савитри предусмотрительно оставила у продавца, чтобы не вызывать лишних вопросов у нашего хозяина, предупредив, что заедет за ними на следующее утро.

Однако обнаружить Летаса тем вечером в Ханумангархе нам так и не удалось: электричество в городе вечером отключалось, и выяснить, вернулся ли с прогулки Мохаммед со своим постояльцем, мы не смогли.

Зато мы смогли найти машину. Ислам сходил в гараж и с помощью лампы дневного света обнаружил там древний пикап, покрытый брезентом на протяжении, думаю, не менее десяти последних лет. По словам Ислама, эту машину покупал когда-то ещё его отец, что, конечно, в наших глазах должно было добавить ей надёжности. Гостеприимный хозяин порывался самолично везти нас на экскурсию по окрестностям и сильно занервничал, когда Савитри растолковала ему, что мы предпочитаем путешествовать сами, но сумма, которую мы предложили ему за аренду колымаги, явно превышала её реальную стоимость, и он согласился.

Сразу после того, как все приготовления к завтрашней поездке были завершены, мы из последних сил поднялись на второй этаж, в единственную комнату для гостей, где стоял тот самый электрический вентилятор, который можно было использовать во время сна. И хотя через десять минут выяснилось, что как раз во время сна его использовать совершенно невозможно из-за натужного шума, с которым он рубил воздух своими пластиковыми китайскими лопастями, к этому моменту Савитри и Гурьев уже спали в своих узких кроватях глубоким сном.

Я вздохнул, стащил с постели одеяло и жёсткую подушку и отправился ночевать на крышу, которая уже успела остыть от ночного ветра. В эту холодную ночь под звёздами Раджастана – это я отчётливо помню – мне приснился научный центр по изучению древних языков и культур Востока, возглавлять который поручено было именно мне.

ГЛАВА 16 МАУСАЛА-ПАРВА («О БИТВЕ НА ПАЛИЦАХ»)

Первое, что выяснилось с утра, – Летас Гедвилас снова сгинул. Рано утром, ещё до рассвета, он собрал свои вещи, и Мохаммед отвёз его в неизвестном направлении. Это таинственное исчезновение Ислам, принесший нам эту новость к завтраку, приписал её невыносимым условиям, в которых пришлось проживать белому человеку во чреве постоялого двора Мохаммеда.

– Кстати, сегодня утром этот шакал Мохаммед сказал, – безмятежно продолжал Ислам, – что своего туриста он высадил вчера вечером в какой-то деревне к югу от Калибангана.

Господи, ну когда же кончится наша погоня за неуловимым профессором?!

– А давайте позвоним ему по телефону и скажем, что сегодня утром откопали Золотую Книгу? – предложила Савитри. – Профессора хватит удар, и у нас станет одним конкурентом меньше.

– Да у нас в любом случае есть перед ним преимущество, – махнул я рукой. – Нас трое, три лопаты, три мотыги. Пока он будет вгрызаться в эту пустыню, мы точно его найдём.

– Не говори гоп, пока прыгай, – откликнулась Савитри, наливая в чай полстакана молока. – Профессор, похоже, ведёт свою игру, и пока довольно успешно, раз мы никак не можем его опередить. Вчера он уже успел побывать в Калибангане. Значит, сегодня он, очевидно, отправился дальше – туда, на запад, к пересохшему руслу. И уж не знаю, на чём он путешествует, но ему вряд ли понадобится для этого целых три дня пути.

– А что это вообще такое: три дня пути? – спросил меня Гурьев. – Это сколько в километрах?

Я предположил, что в древности люди перемещались шагом, а не джогингом, поэтому со средней скоростью в пять-шесть километров в час за день можно было пройти не больше пятидесяти километров. Плюс делаем скидку на извилистые дороги – не по прямой же он шёл, скорее всего. Получается, что вожделенный курган нужно искать в промежутке 100–110 километров к западу от Калибангана. Это расстояние, конечно, можно пройти и пешком, но гораздо быстрее и эффективнее его проехать на автомобиле: для этого подойдёт даже хорошо утоптанная тропинка в пустыне.

Мы погрузили в машину склад инструментов, закупленных Савитри Пали предыдущим вечером, вооружились добротной картой местности, компасом и всем необходимым для выкапывания сокровищ. Лихорадка приближающейся развязки этого чересчур длинного и нервного приключения захватила всех нас. Рано утром, когда всё уже было готово, на моём спутниковом телефоне, который наконец-то удалось подзарядить, раздался звонок из Москвы.

– Алексей! – кричала моя помощница Соня. – Вы живы?! Здесь все давно сочли вас покойником!

Откуда-то привезли погребальный венок с надписью «Ты так и не узнал, что я тебя любила»! Что со всем этим делать?

Я вкратце объяснил, что мне сейчас не до погребальных венков. Достаточно и того, что я-таки узнал, что всё это время был любим. Потом я поинтересовался, не было ли каких-нибудь более содержательных новостей.

– Да, конечно! В газете «Твоя тень» опубликовали статью о вашей гибели и спутниковый снимок из Гугла с изображением разбитого корабля у острова Сентинель. Ваш роман «Уругуру» напечатали посмертно, профессор Брезе написал предисловие, и ожидается большой успех! Пришло семнадцать писем-соболезнований, некоторые очень трогательные. А… ещё одно очень странное письмо из Африки! Представляете, Алексей, в лесных районах Гвинеи недавно обнаружен…

Я повесил трубку и отключил мобильник. Что там обнаружено в Гвинее, меня заинтересует позже – это уже следующая история. Сейчас меня занимала только Золотая Книга. Через два часа после восхода солнца, когда песчаные барханы вокруг городка Ханумангарх из розовых превратились в пепельно-жёлтые, мы тронулись в путь.

Калибанган мы увидели сразу. Величественные руины лежали на обширной ровной площадке: она, как на ладони, открывалась нам с вершины небольшой возвышенности, на которую въехал наш пикап километрах в трёх от города.

Представить это поселение цветущим оазисом с населением в десятки тысяч человек сейчас было уже невозможно. Но то, что здесь действительно располагался внушительный город, было несомненным. Его улицы и сегодня были видны между фундаментами аккуратных квадратных и прямоугольных построек: город строился умелым архитектором, который знал о сетчатой структуре застройки за много веков до того, как аналогичным образом были возведены стриты и авеню Нью-Йорка.

Мы остановились на пригорке, чтобы лучше рассмотреть Калибанган на расстоянии. Кое-где видны были явственные следы археологических раскопок, но в целом город оставался таким же, каким был обнаружен в 2003 году: полузанесённым песком, с мелькающими тут и там бледно-зелёными кустами колючек. И всё же планировка четырёхтысячелетней давности хорошо угадывалась: некоторые здания даже сохранили остатки стен первого этажа. Город, по-видимому, был в древности разделён на две части: центральный район был огорожен стеной и стоял на некотором возвышении, служа своего рода кремлём, цитаделью для городских жителей в случае внешнего нападения. Вокруг же стен располагалось то, что на Руси именовалось посадом – жители здесь занимались не только городскими ремёслами и торговлей, но и сельским хозяйством. Некоторые фундаменты домов виднелись совсем близко от широкого пологого оврага – именно там когда-то протекала река Гхаггар-Хакра, орошая своими водами полосу земли как минимум в километр шириной.

Около часа мы бродили по заброшенным, молчаливым улицам погибшего царства Кали, высказывая гипотезу одну печальнее другой о судьбах людей, когда-то живших в этих домах. Вот здесь, в этой маленькой продолговатой каморке, возможно, была детская, а по соседству – обширная гостиная, а чуть дальше – кухня, где ещё сохранились остатки очага. Здесь, быть может, стояла городская пекарня – уж очень тут большая печь для обычной семьи, которой не нужно было, как у нас на Северном полюсе, восемь месяцев в году отапливать свой дом.

Вдоль улиц, с обеих сторон кирпичных мостовых, шли ровные канавы – свидетельства существования канализации. Инфраструктура была здесь поставлена на должном уровне. А вот больших храмовых или дворцовых построек мы здесь не нашли, что было бы совсем необычно для восточной деспотии, привыкшей бросать все силы государства и общества на строительство каких-нибудь устрашающих пирамид, зиккуратов, подземных городов-гробниц или золотых пагод высотой до небес. Царь Кали был в этом отношении значительно скромнее своих коллег из соседних цивилизаций, вроде Хеопса, Цинь Ши-Хуанди или императора Юстиниана.

Мы вернулись на пригорок, где находилась наша машина, когда солнце уже стояло в зените.

Савитри защёлкала фотоаппаратом, пока Андрей и я определяли направление по компасу и наносили пометки на карту с помощью одного на двоих карандаша.

– Итак, мы видим, что пока всё сходится, – с удовлетворением отметил я. – Город Банга стоит на берегу реки Хагага, причём – обращаю ваше внимание – на восточном её берегу. Путь на «заход солнца», то есть на запад, ведёт через реку. Всё именно так, как написано на золотой странице, покоящейся ныне в джунглях Сентинеля.

– Ну да… – деловито откликнулся Гурьев. – Дай-ка мне бинокль, хочу рассмотреть, что происходит вокруг.

Вокруг, впрочем, мало что происходило. Чуть слева от нас, километрах в четырёх или пяти, виднелись разбросанные в беспорядке два десятка деревенских домов, все как один построенных из того же светлого песчаника, что и Калибанган. Оставленный жителями город не разрушился сам по себе – природные стихии обвалили крыши, а стены растащили по кирпичам жители окрестных селений, веками избавленные таким образом от необходимости покупать строительные материалы.

Примерно такая же деревня была видна и к северу от городища. Ни проблеска воды, ни одного живого существа мы так и не увидели.

– Поехали дальше на запад. Если прочертить прямую линию от этого самого места в сторону захода солнца, мы должны остановиться… примерно в этой точке. Рядом деревня Райсингхнагар, туда есть дорога.

Однако путь, который Андрей так высокопарно назвал дорогой, на самом деле представлял собой колею посреди пустыни, занесённую песком, так что нам приходилось преодолевать барханы с разгона, а иногда и толкать машину сзади, в то время как Савитри, высунувшись из кабины, нарочито серьёзным тоном делала комментарии вроде:

– Мальчики, вы ничего в жизни тяжелее атташе-кейса не поднимали, что ли? Ну что, мне теперь настоящих мужиков позвать?

Таким образом и выяснилось, что, когда мы достигли первых глинобитных домиков Райсингхнагара, у нас кончилось горючее. Савитри, сидевшая за рулём последний час, на прямой вопрос «Кто не уследил?» начала придумывать отговорки одну нелепее другой, и в результате они с Гурьевым окончательно переругались.

– Дорога, между прочим, тоже кончается, – мрачно сообщил Андрей, настраивая бинокль. – На запад не ведёт ни одной тропинки, пригодной для колёс нашего ископаемого. Даже если добудем бензина, куда мы тут проедем?

Мы прошли через пустынную в этот полуденный час деревню. Действительно, за её западным концом не видно было ни единой колеи.

– Ерунда, – сказал я. – Путь должен существовать. Нужно будет поинтересоваться у местных.

– К западу? Проехать? – удивился старик, которого Савитри обнаружила в одном из домов после двадцатиминутного безуспешного поиска. – Да вы что! Там нет ни дорог, ни тропинок. Сплошные овраги, там ваша машина не проедет. Да и не нужна вам там машина – ещё завязнете в бархане. Возьмите лучше дромадера.

– Верблюда? – удивились мы.

– Да? А что такое? – в свою очередь изумился старик. – Два верблюда обойдутся вам дешевле, чем горючее. У моего брата найдутся для вас добротные верблюдицы, на троих вполне достаточно. Только сегодня они уже не пойдут! – поспешил предупредить он, заметив нетерпеливое движение Гурьева. – Верблюдов нужно поить не меньше трёх часов, потом кормить.

– А когда можно отправиться?

– Завтра утром.

Мы перекупили верблюдиц у изумлённого фермера, который на эти деньги, видимо, будет жить вечно, переночевали у него же в хижине (причём, как выяснилось утром, вся семья хозяина спала во дворе) и выехали из Райсингхнагара перед самым рассветом. Отсюда нам предстоял целый день пути на запад, к древнему некрополю, основанному царём Кали для хранения своего праха и своего главного сокровища, и чтобы успеть до наступления жары преодолеть нужное нам расстояние, которое Гурьев оценивал километров в десять – двенадцать, нужно было по меньшей мере два часа.

В кромешной тьме это было сделать непросто. С верблюдом в пустыне, как выяснилось, вообще не договоришься. Если верёвка, с помощью которой вы управляете им, не привязана к его ноздре, он может повернуть в противоположный конец пустыни Тар, причём без каких-либо оснований. Он ищет и находит по пути съестные колючки, пристаёт к соседнему верблюду и вообще ведёт себя чрезвычайно развязно. Кроме того, верблюд может неожиданно остановиться как вкопанный, чтобы начать сильно трясти своим телом, десять минут ходить в туалет или, наоборот, разбежаться как ненормальный в самое неподходящее время.

Моё физическое положение осложнялось ещё и тем, что Савитри Пали села позади и безмятежно заснула, обхватив меня за шею, так что мне приходилось, помимо борьбы с верблюдицей, следить за тем, чтобы моя спутница не теряла баланса. Постепенно я приноровился и даже вычислил закономерность: как только шаги верблюда начинали шуршать по колючкам, это значило, что он снова потерял дорогу, и я усилием воли заставлял его вернуться обратно, одновременно придерживая свободной рукой Савитри за талию. Судя по непрерывному матерному шёпоту, доносившемуся откуда-то сзади, Андрей Гурьев испытывал со своим транспортом похожие проблемы.

В этом пути, поминутно сверяясь с компасом, чтобы двигаться строго на запад, мы не встретили ни одного живого существа, кроме нескольких тушканчиков, возникавших вдоль дорог из своих нор и остолбенело глядевших на невиданных пришельцев. Гурьев предположил, что всё это – агенты индийских спецслужб, званием не ниже майора, и приставал к сонной Савитри, требуя, чтобы она отдавала им честь. Здесь человеку действительно нечего делать: сухая земля, припорошенная песком, не даёт жизни, а вода ушла вниз так далеко, что и не достанешь.

Моя соседка проснулась с первым лучом солнца.

– Ты, между прочим, собиралась практиковаться в русском, – напомнил я ей. – А вместо этого проспала всю дорогу.

– Я не спала, – ответила она, зевая над моим ухом. – Я думала. Русский язык от меня никуда не денется. Перееду в Россию: всё равно после того, что случилось, в Индии мне нормально жить не дадут. Из полиции я ушла, делать больше ничего не умею.

– Кстати, Савитри, – я внезапно вспомнил своё видение в Карачи, – я видел на улице Карачи видеоролик, где снимается актриса, точь-в-точь похожая на тебя.

Если бы она вздрогнула или замерла, я бы написал «она вздрогнула» или «она замерла», и это бы соответствовало жанру. Однако она не сделала ни того, ни другого, а просто молчала за моей спиной.

– О! – закричал Гурьев с соседнего дромадера. – Хорошо, что напомнил! Савитри, я тоже видел этот ролик в Дели, причём несколько раз. Я помню, когда впервые натолкнулся на вас в полиции, подумал: надо же, как похожа на ту танцовщицу из фильма. У вас, Савитри, видимо, есть сестра-близнец?

– Не думаю… – как-то вяло протянула Савитри. – Обознались. Я в Болливуде не успела толком ничего сыграть. Для вас, белых варваров, все индианки на одно лицо.

– Так они и есть все на одно лицо, – отреагировал Гурьев, и разговор на эту тему мы больше не возобновляли.

Дорога, которую человек мог бы преодолеть часа за два, оказалась изрезанной старыми оврагами, по которым верблюды идти отказывались, так что путь в итоге оказался значительно длиннее ожидаемого. Солнце уже стало клониться к западу, когда, после нескольких часов передвижения на одногорбом чудовище, я почувствовал себя так, будто это не я на нём ехал, а он на мне вместе со всей поклажей. Поэтому через десять километров мы сделали короткую остановку, подкрепились из запасов, предоставленных дружище Исламом, и выпили холодной воды.

Верблюды постоянно норовили разбрестись по пустыне, и я не мог сидеть, не держа своего за верёвку.

– Привяжи его, – небрежно сказал Гурьев. – Вон стоит какой-то столб…

Мы оба резко обернулись: метрах в пятидесяти от нас посреди пустыни действительно был вкопан в землю какой-то невысокий заострённый столбик, явно рукотворного происхождения.

– Откуда он тут? – подозревая самое страшное, медленно произнёс Андрей, переводя растерянный взгляд с карты на столб.

– Откуда? – Я побежал к столбику. Но ещё раньше, чем я добежал, стало видно, что на его вершине с одной стороны белели индийские львы, а с другой – красовался зелёный полумесяц Пакистана.

Андрей засмеялся. Я посмотрел по сторонам: помимо столба, вокруг не было видно никаких признаков пограничной зоны. Следов на песке тоже не было: похоже, никакие патрули здесь не ходят.

– Ну и куда ты смотрел? – крикнул я Гурьеву, который катался по песку, не в силах сдержать хохота. – Это граница!

– Что? – Савитри отвлеклась от бутылки с водой. – Граница? Вы что, завели меня в Пакистан?!

– А вы бы хотели обнаружить здесь Саудовскую Аравию? – с трудом отдышался от смеха Андрей. – Вообще странно: по карте до границы ещё как минимум километров десять.

– Да вы не умеете даже карту прочесть! Где мы вообще? Я дальше не пойду! Вы что? Нас тут всех перебьют!

– Не всех, – успокоил я её, подходя поближе к своему верблюду. – Поехали. У меня есть пакистанская виза.

После этого я уже шёл пешком, ведя за уздцы дромадера, на котором не переставала возмущаться Савитри Пали.

Шёл ещё полчаса, ровно до того момента, когда Гурьев, глаза которого уже нешуточно болели из-за того, что он каждые полминуты смотрел в бинокль, вдруг крикнул:

– Стоп!

Я вырвал прибор у него из рук. Впереди, чуть справа от нас, темнел курган. И на вершине этого кургана сидел человек.

Нам понадобилось ещё минут двадцать, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее нас от рукотворного холма, столь неестественно смотрящегося в этой совершенно плоской местности. Савитри взвела курок, а Гурьев сильно сжал губы.

Человек на вершине не шевелился. Мы не видели его лица, только силуэт на фоне заходящего солнца, зато он видел нас вполне отчётливо. Он окликнул нас первым.

– Привет, друзья! – на русском языке крикнул Летас, когда мы подошли к подножию кургана высотой метров в десять и мои спутники соскочили с верблюдов. – Вы очень вовремя. Мой верблюд ушёл в пустыню, без вас я бы здесь погиб.

В руке Летаса Гедвиласа тоже был пистолет, а усы дёргались в нервной улыбке. Возле него на песке лежали лопата, рулетка, перочинный нож и небольшой лом.

Мы медленно слезли с верблюдов и, пока Савитри молча наблюдала за профессором, привязали их друг к другу: лебедь, рак и щука далеко не убегут. После этого мы втроём, тяжело дыша, вскарабкались на курган.

Вокруг нас всё так же желтела пустыня. Впрочем, за извилистым оврагом были заметны следы существования какого-то небольшого древнего поселения или стоянки, похожей скорее на средневековый караван-сарай, чем на древнеиндскую гробницу, – во всяком случае, я отметил стены небольшой кирпичной хижины с обвалившимся дверным проёмом и даже деревянную притолоку над ним, которая не успела ещё истлеть.

– Уберите свой пистолет, профессор, – сказал я, поднявшись на самую вершину и садясь на лежалый песок рядом с Летасом. – Никто не собирается вас убивать.

Литовец каким-то несвойственным ему быстрым движением засунул револьвер за пояс брюк.

– Да он никакой не профессор, – стальным голосом возразил Андрей, вновь вооружившись биноклем и всматриваясь вдаль. Никаких других курганов поблизости не было видно, зато внизу, с трёх сторон от нашего холма, извивался овраг – след небольшой речки, пересохшей много столетий назад.

– Это почему же? – лениво спросил Летас, совершенно не удивившись столь странному заявлению моего друга.

– Да потому же. Если я правильно понял слова литовского посла в Индии, сделавшего для меня запрос в Вильнюсский университет, профессор Летас Гедвилас находится сейчас в Карловых Варах, пьёт тошнотворные сернистые воды, а по вечерам ходит гулять по парку, любуясь на обнажённые статуи купальщиц. И в литовском консульстве в Чехии мне всё это подтвердили.

– Я и был там, статуи прекрасны, но мне пришлось уехать, – продолжал улыбаться абсолютно спокойный Летас, и теперь уже каждое предложение из его уст легко доходило до самого конца.

– Да? – переспросил Андрей. – Тогда, быть может, вашим внукам тоже? Ведь вам же, профессор, если не ошибаюсь, в июне исполнилось пятьдесят семь, и отдыхали вы в чешских лесах не один, а в компании с собственной дочерью и двумя её малолетними детьми.

– Бог ты мой! – вырвалось у меня. Так вот что имел в виду майор Сингх, когда говорил, что его что-то смущает в нашем профессоре! Наверняка он тоже сделал запрос в Литву, и Литва выдала ему информацию, показавшуюся по меньшей мере неправдоподобной.

– Напрасно, Санаев, ты не заметил года рождения в паспорте, который этот человек украл у настоящего профессора Гедвиласа.

– Зато вы заметили, – парировал «профессор», которому даже с усами трудно было дать больше сорока. – Только предпочли ничего не говорить своему другу Алексею.

Андрей распрямился.

– Что молчите? Может быть, вы не стали делиться этими подробностями, чтобы оставить их для своего собственного расследования? Так же, как не стали рассказывать ему, какое отношение вы имели к погрому, который ваши китайские подельники учинили в его московском офисе.

Я вновь вскочил на ноги.

– Ну? – только и смог сказать я Андрею, своему другу с тринадцати лет.

Он тоже смотрел только на меня, и в глазах его не исчезало спокойствие. Предположить, что такой человек мог быть предателем, можно было только в самом страшном сне.

– Что «ну», Санаев? – наконец проговорил он. Мы обращались друг к другу по фамилии только в моменты особенно доверительных разговоров. – Мне позвонили сверху. Мой начальник из Москвы, месяц назад. Попросил «неформально оказать содействие товарищам из внешней разведки». – Он резко, как-то по-мальчишески пожал плечами и продолжал: – Потом припёрся наш резидент в Дели и с ним ещё двое, из китайского посольства. Рассказали про тебя, про Золотую Книгу. России эта штука ни к чему, а у жёлтых здесь свои игры, свои интересы, вот и обратились к нашим за помощью. От денег я, конечно, отказался – куда их мне девать? Но за то, что я принесу им эту реликвию, мне обещали пробить должность торгпреда России в Пекине. Это мечта, Санаев! Это венец всей моей карьеры… Как я мог отказаться? Думал, раздобудем книгу – расскажу тебе всё это сам.

– И что?

– Да ничего, – он пожал плечами и снова вздохнул, – я знал про налёт. Не стал тебе говорить ничего, хотя знал, что это они. Китайцы хотели найти в твоих бумагах копии пураны, которую добыл вот этот вот парень… – Он кивнул на литовца.

– Понятно. – Я пожал плечами, хотя что мне могло тут быть понятно. – Ну а вы кто такой? – обратился я к ложному профессору.

– Моё имя вам ничего не скажет, – резко парировал тот.

– Да ладно, перестаньте вы, Летас, – перебил я его. – Плевать мне на ваше имя. На кого вы-то работаете?

Он чуть помедлил, потом махнул рукой и тихо сказал:

– «Эс-ай-эс»[39]. Я работаю на британскую разведку, в аналитическом подразделении. Я англичанин литовского происхождения, специалист по Южной Азии. Документы и легенду мне сделали в Лондоне. Никто у профессора паспорта не крал, просто для этой операции был изготовлен дубликат, там год рождения не поменяешь…

Хорошенькое дельце. Я моментально оказываюсь в компании людей, представляющих интересы российской, китайской и британской разведок. Лиха беда сначала, как сказала бы в этой ситуации Савитри Пали. Но почему-то именно она сейчас молчала, невозмутимо переводя взгляд с Летаса на Андрея и обратно.

– Откуда вы знали про Андрея и его китайских друзей? – продолжал я.

– Факты его встреч с людьми из китайской резидентуры зафиксировало наше наблюдение. Кроме меня, никто больше ничего не знал.

– Я знала, – внезапно сказала Савитри.

– Отку… – начал было я, но она опередила меня, обратившись к Летасу:

– Профессор, скажите, а вам зачем Золотая Книга? Для Британского музея, что ли?

– Нет, – тот усмехнулся. – Просто в Европе хорошо знают, что вы перегрызётесь тут все, если она достанется кому-то из азиатов. Начнутся религиозные столкновения, а то и вовсе очередная индо-пакистанская война. Стреляли же Таиланд и Камбоджа друг в друга из-за какого-то заброшенного храма в джунглях… За Золотой Книгой охотятся вовсе не только спецслужбы, но и всякие религиозные фанатики, и уж вы-то это знаете не хуже меня… Моя задача – достать Книгу и обеспечить её безопасный вывоз на территорию Великобритании или на нашу базу в Афганистане. Туда, где уже находится оригинал текста девятнадцатой пураны. Или, если вывезти не удастся, уничтожить её от греха подальше. Понимаете, Алексей, – виновато поглядел он на меня, вновь став тем самым профессором Гедвиласом, который когда-то обратился ко мне за помощью, – ну не мог я вам этого рассказать. Собирался после того, как всё это кончится, но раньше не мог, понимаете?

– Понимаю, – на автомате кивнул я. – Поэтому я и не стал у вас ничего спрашивать, когда заметил, что стёкла ваших очков – простые, без диоптрий.

– Да? Вот так конфуз, – засмеялся Гедвилас. – Знаете, это был мой самый крупный, самый серьёзный проект. Если он будет успешно завершён, я получу премию почти в два миллиона фунтов после вычета налогов. Разведчики – не такие уж богатые люди, если быть совершенно честным. Я смогу наконец заняться настоящей наукой. Это моя твёрдая цель с тех самых пор, как начался этот проект. Уже шестой год…

– Седьмой, – вдруг вновь вступила Савитри.

– Ну вот видите, – он улыбнулся и ей своей кроткой улыбкой, – индийским спецслужбам лучше знать. Вы следили за мной с самого начала, верно, Савитри?

Я круто развернулся к Савитри:

– Она… Только не говорите мне, Савитри, что вы тоже работаете на спецслужбы. – Моя голова уже шла кругом от этого парада разоблачений.

– Странно, что ты заметил это только сейчас, дружище, – покачал головой Гурьев. – А не тогда, когда она убила человека на улице Варанаси и поспешила ретироваться оттуда, вместо того чтобы связываться со своими «коллегами» из полиции.

– Это верно. Она не хотела поднимать шума, ну и что с того?

– Да то, что она не офицер, а актриса. А хорошие актрисы нужны любой контрразведке. Или ты думал, здесь каждому встречному полиция предлагает в помощь супермодель и звезду кино, чтобы скрасить поиски сокровищ?

– Господи, что вы плетёте, Андрей! Прекратите это! – воскликнула она.

– Ну так опровергните меня, Савитри, или как вас там лучше называть, – серьёзно ответил на это мой друг. – Скажите нам, что вы вовсе не для того приставлены к нам, чтобы очаровывать Санаева, который всё переживает и никак не переживёт свой недавний развод.

– Действительно, мисс Савитри, – поддержал его Летас. – Перестаньте морочить нам голову. Я раскусил вас ещё на Сентинеле: ведь в индийской полиции не выдают офицерам таких «магнумов IMI», как у вас, а?

Я не в силах был смотреть на неё, но отчётливо слышал её взволнованный голос:

– Я никакая не супермодель, и Савитри Пали – моё настоящее имя. Ну да, снимаюсь в кино под псевдонимом. Можете считать меня звездой, если хотите, – восемнадцать ролей для этой страны не так уж много. Пять лет назад я начала параллельно сотрудничать с секретной службой – а вы попробуйте в этой стране отказаться от такого предложения! Я прошла спецобучение, работала по линии нелегальной переправки оружия на Шри-Ланку. Вся эта история про цунами – чистая правда. Потом меня переключили на эту несчастную Золотую Книгу, чтоб ей… Они посулили мне главную роль в самом раскрученном сериале Болливуда!

Она смотрела на меня своими огромными глазами, и на них блестели самые настоящие слёзы. Такие же настоящие, наверно, как в финальной романтической сцене самого раскрученного сериала Болливуда.

– Индийскому правительству очень нужна Золотая Книга, – тихо продолжала она, глядя прямо на меня, будто оправдываясь передо мной. – Этого подложного профессора мы вычислили два года назад, только тогда он работал здесь под другим именем.

– Не стоит его называть, – поспешно вставил Летас.

– Хорошо… Потом он, по-видимому, понял, что в одиночку не справится, что для научных поисков нужен настоящий учёный, и привлёк тебя, Алексей. И несмотря на все наши предупреждения, ты согласился.

– Конечно, согласился, – заметил Андрей Гурьев. – Особенно после того, как Летас заинтриговал его своей нацарапанной на Железной колонне надписью «Возвращайтесь». После этого дружище Санаева с его авантюризмом уже невозможно было оттащить от Золотой Книги!

Савитри тихо добавила:

– Я бы обязательно всё рассказала тебе. Но отказаться работать я не могла: тут у нас не только обещать, но и угрожать умеют отлично… А на что я гожусь без своей кинокарьеры?..

Ярко-красное солнце вспыхнуло последним лучом над горизонтом и ушло за край земли, оставив на наших лицах розоватый отблеск заката. Блеск глаз девушки, рука моего старого друга, который беспрестанно поправлял нервным жестом причёску, фальшивые очки профессора Гедвиласа, смотревшего на меня взглядом побитой собаки, – всё это никак не могло уложиться в моей голове. Только одна мысль крутилась там, не находя выхода: как же мог я попасть в водоворот всей этой истории, каким таким магнитом притягивает на меня подобные испытания судьбы? И кто расскажет мне теперь, если не Андрей Гурьев, какие последствия породит для меня эта моя карма?

Видимо, поэтому именно он, в отличие от тех двоих, сейчас совершенно не смутился. Вновь пожал плечами, окинул критическим взором мою поникшую фигуру и произнёс эти слова:

– На месте каждого из нас ты сделал бы то же самое.

Сказал и отвернулся, и, пока я думал над его словами, на нашем холме был слышен лишь шум лёгкого ветра. Правда ли это? Что каждый из нас может сделать для достижения своей мечты? Будь это деньги, карьера, свадьба с любимым человеком, научный результат или общественная слава – насколько далеко мы можем зайти, чтобы осуществить цель всей своей жизни? Большинство из нас вовсе никогда не задаётся этим вопросом. Нам позволяется скользить по накатанной колее, судьба ведёт нас своей дорогой без всякого нашего участия, и лишь очень немногие способны сами повернуть свою жизнь в нужное русло, достигать намеченного точно в срок, добиваться целей, которые в юности казались несбыточными. Но даже если есть воля, способности и желание взлететь выше неба, остановят ли нас мораль, дружба, нравственные принципы, человечность?

Я смотрел на своих коллег, вместе с которыми я несколько раз подвергался смертельной опасности, и невольно ставил самого себя на их место. Да, наверно, я поступил бы так же, ведь я тоже не стал рассказывать им про предложение, сделанное мне Халим-Ханом. Все эти предложения были слишком заманчивы – ведь это были наши мечты, до которых можно было дотянуться руками. «Потом расскажу» – именно так каждый из нас думал до сегодняшней ночи. И мы сами не заметили, как эти недели непрерывной беготни сблизили нас и что неожиданная и вынужденная откровенность, когда мы были вынуждены раскрыть карты, сделала нас лучшими друзьями. Меня и тех троих, что сейчас выжидательно смотрели в мою сторону.

– Прости, – сказала она по-русски.

– Ладно, Санаев, действительно, выкинь из головы. Чёрт с ней, в конце концов, с этой Книгой. Что я, книг не читал, что ли?

– И меня тоже простите великодушно, Алексей. Я, быть может, плохой учёный и не очень хороший литовец, но в этой ситуации я не хотел причинить вам зла.

Я сел на землю и рассказал им всё. И про предложение Халим-Хана, хранителя Национального музея в Карачи, и про научный центр, и про изучение древних культур Востока, и про свою мечту, которая, видимо, никогда не сбудется.

После этого мы сидели вчетвером, не зажигая огня, и просто молчали, думая каждый о своём. И рука Савитри лежала на моей руке.

– В конце концов, – сказал потом Летас Гедвилас, – не убивать же нам здесь друг друга. Всё зависит только от тебя, Алексей. Ты автор дешифровки, ты двигатель всей этой экспедиции. Великие державы и мировые религии подождут. Как ты скажешь, так мы и поступим. Все согласны?

Они были согласны.

Ну что же, я встал и ещё раз окинул взглядом тёмный горизонт.

– У нас есть трое суток, – сказал я. – Через семьдесят два часа кончается срок, который мне дал Халим-Хан. Шестого декабря они будут здесь. Если до этого времени мы не уберёмся из этой страны, дела наши плохи.

– Наши тоже приедут, не сомневаюсь, – вставила Савитри. – Я уже два дня не подаю сигналов, завтра они начнут меня искать. Граница их не остановит. Тут начнётся бог знает что.

– Именно, – ответил я. – Так что начинаем копать, ребята. Что мы тут разнылись, как будто нам делать нечего. Пора уже выяснить, есть ли на свете вообще эта несчастная Золотая Книга и что, в конце концов, в ней такого написано. Летас, скидывай свои клоунские очки. Гурьев, бери лопату, а вы, Савитри, возьмите фонарь. Поехали!

У нас было всего два фонаря, работавших на аккумуляторах. Летас предложил рыть в самом центре площадки на вершине холма. По его расчётам, за последние четыре тысячи лет с тех пор, как слуги царя Кали могли зарыть здесь Золотую Книгу, слой нанесённой временем почвы мог составить здесь не меньше метра, а следовательно, с учётом трёх локтей, обозначенных на переведённой нами семнадцатой странице, ожидать чего-либо стоит на глубине не меньше двух с половиной метров.

– Это зависит от длины локтя, – заметил Андрей Гурьев, отбрасывая широкой лопатой в сторону песок. – Вот у физически нормально сложённого человека, к примеру, локоть вдвое длиннее, чем у Савитри.

– А у шимпанзе бонобо ещё длиннее! – подхватила она, выбирая себе подходящий инструмент. – Видимо, вы остановились в развитии ближе к вашим непосредственным предкам, Андрей.

Мы решили начать работу с центра и делать большую квадратную яму диаметром в три метра, чтобы по мере углубления в грунт сужать её и достичь на глубине двух с половиной метров диаметра в два. Летас уверял нас, что он всё рассчитал и полагает, что вчетвером мы сможем управиться за сутки.

Сухой песок поддавался легко, но он лежал на холме лишь тонким слоем, под которым оказалась твёрдая, как камень, рыжая земля. Тогда мы распределились более логично. Работать стали по двое: один с мотыгой выбивает крупные комья почвы, второй отбрасывает их лопатой. Смена – каждые полчаса, при этом Савитри добровольно отказалась от преференции, которую мы пытались по доброте душевной ей выделить. Действительно, дорога была каждая минута, и работать нам приходилось поистине в полную силу. К тому же работа, как известно, сплачивает, и часа через два мы совершенно позабыли, что в нашем лице на этом затерянном холме посреди пустыни Тар сошлись интересы великих стран и мировых религий. Гурьев, долбивший землю в паре с Летасом, принялся подтрунивать над ним, называя его новым Джеймсом Бондом и выпытывая, где он оставил свой «астон-мартин». Он утверждал, что ещё никогда не видел суперагента 007, роющего землю с таким увлечением. Летас заметил в ответ, что если он попадёт случайно мотыгой по ноге Гурьева, то просит его не видеть в этом злого умысла, а затем принялся упрашивать Андрея сказать, как будет по-китайски «добрый вечер».

Мы с Савитри, отработавшие свою смену, отдыхали в сторонке, наслаждаясь ночной прохладой и попивая чай из термоса запасливого Гедвиласа.

– Перестань сердиться, – тихо сказала она мне. – Такая уж с нами произошла история. Ты же сам говорил, что это карма. Разве стоит нам из-за какой-то там кармы терять друг друга? Неужели ты не веришь, что ты важнее для меня, чем Золотая Книга?

– Честно признаться, не очень, – улыбнулся я.

– Ну так я докажу это тебе. – Она приблизилась ко мне так, как только позволяла ночь.

– Когда же?

– Когда мы окажемся вдвоём, – просто сказала она, и глаза её блеснули в темноте точно так же, как там, на уединённом острове.

Ну что же, посмотрим…

– …Не понимаю, профессор, а как вы собирались выкопать такое количество земли в одиночку? – донёсся до нас вопрос Гурьева. – У нас тут уже целая Джомолунгма вырытого грунта.

– А я и не собирался, – откликнулся Гедвилас. – Мне важно было установить местонахождение этого кургана, передать информацию в Дели, на следующий день сюда приехала бы целая группа копателей. Пока вы бы раздумывали, что такое Банга и где её искать, Золотая Книга – если, конечно, её не выкопали и не переплавили на монеты более ранние старатели – была бы уже переправлена на Остров. Ну, а потом стало понятно, что вы приедете быстрее, что я не успеваю.

– Это потому, что русские, милый мой Летас, долго запрягают, но быстро ездят.

– Расскажите это лучше вашим спортивным верблюдам, – ответил профессор и с силой ударил острым концом мотыги по засохшему грунту.

К моменту, когда солнце осветило пустыню, мы углубились в землю приблизительно на метр, но у меня болели уже все виды мышц на руках, ногах и спине. Отсутствие должной физической подготовки сказывалось и на моих попутчиках, что было заметно по гримасам на их обгорелых лицах.

Только к вечеру того дня, когда наши «перекуры» постепенно стали из пятиминутных уже получасовыми, Летас измерил рулеткой стену ямы, в которой находился, и удовлетворенно отметил:

– Два метра. Теперь нам нужно копать аккуратнее, чтобы не повредить то, что может скрываться там, на глубине.

Мы отложили мотыги в сторону. Рыжая земля, веками не видевшая солнца, стала на глубине более влажной и рыхлой, и металл теперь врезался в неё легче, чем поначалу. Поэтому, когда одна из наших лопат – сейчас уже не вспомню чья именно – лязгнула о крышку бронзового ящика, все мы отчётливо услышали этот звук.

Звук нашей общей победы.

Я не буду рассказывать, как мы обнимались, катаясь на песке, орали как сумасшедшие, оглашая пустыню Тар воплями на самых разных языках Евразии, бросались друг в друга колючками и вообще вели себя как детсадовцы, впервые за время этого драматического приключения дав волю переполнявшим нас эмоциям. Пустыня оставалась безмолвной, как и тысячи лет назад; за всей этой вакханалией невозмутимо наблюдали лишь две гиены, обитавшие в соседних развалинах и пришедшие посмотреть на странных белых людей, невесть зачем забредших сюда себе на погибель. Мы бросили им полбатона хлеба, после чего они столь же невозмутимо удалились.

Квадратный ящик шириной около метра оказался на самом деле деревянным. Бронзовыми были только листы, которыми он был обит и снаружи, и изнутри. Старое дерево, пролежавшее в этой земле уже несколько тысячелетий, рассыпалось у нас в руках, как ни пытались мы сохранить форму ценнейшего саркофага.

Но ещё более ценным оказалось содержимое. Шестнадцать страниц Золотой Книги, не тронутые ни временем, ни руками человека, лежали одна на другой, скреплённые бронзовыми обручами. И блестели тусклым матовым светом в последних лучах самого удивительного дня моей жизни.

За те полчаса, пока мы аккуратно обматывали наше сокровище верёвками, извлекали его из ямы, раскладывали на спальном мешке Летаса Гедвиласа, каждый из нас едва произнёс десяток слов. Кажется, все мы были напуганы, обрадованы и шокированы одновременно – каждый в своих мечтах видел этот момент, но представлял его, наверно, совсем по-другому.

А потом я сел за перевод. При всём её небольшом объёме – шестнадцать страниц текста чуть более мелкими знаками, чем те, что мы расшифровывали в Дели, – Золотая Книга оказалась сложнее для прочтения, чем её более поздняя семнадцатая страница. Вариантов символов здесь было явно больше, и многие из них выглядели совсем иначе, нежели в письменах царя Кали.

Я многого ожидал от этих золотых страниц. Мне было понятно, что древние цари, мировые религии и правительства многочисленных государств вряд ли будут тратить столько сил на розыск Золотой Книги без основательных причин. Однако я всё же не мог себе представить того изумления, которое охватит меня спустя несколько часов работы.

Халим-Хан был в чём-то прав. Правым оказался и старый буддийский монах. Да и древняя пурана, упавшая волей Будды с неба в руки фальшивого англолитовского профессора, похоже, была недалека от истины.

Здесь было написано обо всём, что только может вместиться в школьные учебники по всемирной истории. Взлёт и падение империй, строительство египетских пирамид, гибель от засухи древней Хараппы и приход в Индию ариев, возвышение Европы и нашествия Чингисхана, великая чума и создание летающих машин, обе мировые войны, изобретение атомной бомбы и полёт человека в космос. Иносказательный язык этого текста был для меня совершенно очевидным, хотя названий стран и имён людей в нём не было, но чем ближе я подходил к нашему, сегодняшнему времени, тем более жутко мне становилось от спокойной точности пророческого текста. Человек просто не мог этого написать – но если не он, то кто же? И я, как зачарованный, водил пальцами по упруго вдавленным в золото значкам, пока в самой середине предпоследней, пятнадцатой страницы не разобрал, слово за словом, окончание бесконечной тягучей фразы:

«… И тогда белые люди придут с тёмной стороны в эту землю, они не боятся вечного сна, и одному из них будет дано найти Золотую Книгу, и после находки священной Книги люди эти…»

Я мгновенно накрыл ладонью золотую доску и почувствовал что-то вроде удара в грудь, заставившего меня резко отшатнуться назад. Но передо мной никого не было. Я вскочил на ноги и увидел «людей этих» – три пары измождённых, испуганных глаз, смотревших на меня в ожидании самого страшного. И рассказал им всё, до этих самых слов.

А после этого мы замолчали, отчётливо понимая, что, несмотря на огромный путь, проделанный нами ради этого момента, никто из нас на самом деле не готов посмотреть в глаза своей судьбе. Да что там наша! Судьба всего человечества лежала перед нами на холодном песке, и каждый мог дотронуться до неё рукой, чтобы испытать прикосновение к будущему Вселенной.

Но нет, именно этого мы теперь не могли себе позволить. Мы не притронемся к ней. Но и оставлять её здесь было бы безумием. Спрячешь – тщеславие и любопытство заставят снова достать, а не спрячешь – никогда не простишь себе беспечности. А уничтожить. Ну разве поднимется у нас рука уничтожить саму Золотую Книгу?!

Так и сидели мы вчетвером на песчаном кургане и при тусклом свете фонаря разглядывали самую удивительную книгу на свете. Книгу, которая – теперь-то уж совершенно точно – навсегда унесёт из нашей жизни умиротворение.

Мы для него, наверно, просто не рождены. И, осознав это, я взглянул на каждого из своих друзей, и в глазах их читался тот же самый единственный вопрос, который задал им я: – Ну и что будем делать?

СТРАНИЦА 17

ПЕРЕВОД А. В. САНАЕВА[40]

||| – Единый (Бог). Кали (царь) делает во имя его. Слава Кали (царю)! Кали (царь) своей рукой приказал написать это, а я, Яруру, умел писать и написал это моей рукой.

Это золото будет послано по реке Синдху вверх и по реке Ганга вниз в море Зари и положено там в центре земли Хандху, чтобы лежать вечно. Это золото несёт весть о том, где сложена Золотая Книга для того, кто придёт потом, когда поля у реки Синдху снова принесут. Банга великий город Кали (царя). Я, Кали, повелел построить город Банга у реки Хагага на четырнадцатый год правления моего, после победы над Забаба, братом моим, у реки Синдху. Я, Кали (царь), повелел насыпать холм последних царей рода моего в трёх днях хода на закат солнца от Банга, великого города Кали, через реку Хагага. Здесь у сухого русла будет сложена Золотая Книга. В месте, где сухое русло делает излучину в стороны Синдху, поровну от всех трёх берегов, будет сложена Золотая Книга по велению моему. На вершине холма, что я повелел насыпать здесь, вниз на три локтя.

Да поразит ||| Единый (Бог) уста мои, руки мои, сердце моё, Яруру, за весть об этом золоте и Золотой Книге. Поразил он тех, кто насыпал великий холм в излучине сухого русла по велению Кали, между реками Синдху и Хагага. Кали (царь) делает во имя его.

Копия уникальной страницы неизвестной до недавнего времени девятнадцатой пураны, обнаруженной профессором Гедвиласом в одном из буддийских монастырей, затерянных в долине реки Занскар.

Примечания

1

Махараштри – один из пракритов, языков раннесредневековой Индии. – Примеч. авт.

(обратно)

2

Всего доброго (лит.).

(обратно)

3

Садху – странствующий индуистский отшельник. – Примеч. авт.

(обратно)

4

Мриданга – индийский ударный музыкальный инструмент. – Примеч. ред.

(обратно)

5

Дарджилинг – сорт черного чая, выращиваемый в одноимённой высокогорной области Индии. – Примеч. ред.

(обратно)

6

Дхарма – в индийской философии моральный долг, обязанности человека или, в более общем смысле, путь благочестия. – Примеч. ред.

(обратно)

7

Сундарбан – самый большой мангровый лес на земле, расположенный в дельте Ганга на территории Индии и Бангладеш. – Примеч. ред.

(обратно)

8

Гуджарат – штат на западе Индии. – Примеч. ред.

(обратно)

9

Рамбутан – тропический плод величиной с орех. – Примеч. ред.

(обратно)

10

Имеется в виду правительство Индии, на гербе которой изображены четыре льва. – Примеч. авт.

(обратно)

11

Шудра – представитель низшей варны в кастовой системе в Индии. – Примеч. авт.

(обратно)

12

Хамам – турецкие бани. – Примеч. ред.

(обратно)

13

Сикким – штат Индии, расположенный в Гималаях, на северо– востоке страны. – Примеч. ред.

(обратно)

14

Сансара – одно из основных понятий в индийской философии, вечный круговорот жизни и смерти. – Примеч. ред.

Палийский канон – сборник учений Будды I в. н. э., записанный на пальмовых листьях во время Четвертого буддийского собора. – Примеч. ред.

(обратно)

15

Чакрыι – в индийской философии – особые точки на теле человека, центры силы и сознания. – Примеч. ред.

Хиндустани – язык межнационального общения в Северной и Центральной Индии, близкий к хинди. – Примеч. ред.

Брамины – группа высших каст в Индии. Исторически брамины становились жрецами, монахами, учителями и учеными. – Примеч. ред.

(обратно)

16

Джайнизм – древняя религия, считающая, что ни одному живому существу нельзя причинять вред. В её основе лежит духовное самосовершенствование, благодаря которому можно достичь всеведения, всесилия и вечного блаженства. – Примеч. ред.

(обратно)

17

Адиваси – официальное название малочисленных племенных групп в Индии. – Примеч. авт.

(обратно)

18

Картвельские языки – семья языков Закавказья, включающая, в частности, грузинский язык. – Примеч. авт.

(обратно)

19

Бон – древняя религия тибетцев. – Примеч. ред.

(обратно)

20

Дивали – фестиваль огней, праздник Нового года, когда в честь победы добра над злом в Индии повсеместно зажигают фонарики и свечи. Отмечается в Индии в конце октября – начале ноября. – Примеч. ред.

(обратно)

21

Купол Скалы – мечеть на Храмовой горе Иерусалима. Доступ к этому храму по пятницам запрещен всем неверным. – Примеч. ред.

(обратно)

22

Бетель – растение в Юго-Восточной Азии, которое используют в качестве лёгкого наркотика. – Примеч. авт.

(обратно)

23

Зиндан – традиционная для Средней Азии подземная тюрьма. – Примеч. ред.

(обратно)

24

Законы Хаммурапи – свод законов древневавилонского царя Хам– мурапи, описывавший хозяйственные, экономические и семейные отношения в Вавилоне. – Примеч. ред.

(обратно)

25

Игувинские таблицы – ритуальные предписания италийских жрецов, датируемые III–I вв. до н. э. – Примеч. ред.

(обратно)

26

Ничего страшного (англ.).

(обратно)

27

Немножечко (лит.).

(обратно)

28

Мохенджо-Даро – город, возникший примерно в 2600 г. до н. э. в долине Инда на территории провинции Синд современного Пакистана. – Примеч. ред.

(обратно)

29

Синдхи – народ и язык на территории Пакистана и Индии. – Примеч. ред.

(обратно)

30

Хараппа – один из крупнейших городов древней цивилизации долины Инда, возникший в третьем тысячелетии до н. э. близ русла реки Равви на территории современного Пакистана. – Примеч. ред.

(обратно)

31

Зиккурат – культовое сооружение древнего Междуречья в виде многоступенчатой усеченной башни. – Примеч ред.

(обратно)

32

Стилус – металлический стержень с заостренным концом. С его помощью на глиняные таблички наносились надписи в древней Передней Азии. – Примеч. ред.

(обратно)

33

Лувийские иероглифы – древняя самобытная письменность, получившая распространение в Малой Азии. – Примеч. ред.

(обратно)

34

Тхеравада – одна из двух крупнейших школ буддизма. – Примеч. ред.

(обратно)

35

Шведагон – самая почитаемая в Бирме буддийская пагода, расположенная в столице Янгоне (Рангуне). – Примеч. ред.

(обратно)

36

Кумранские свитки – манускрипты, содержащие библейские тексты и обнаруженные в середине XX в. – Примеч. ред.

(обратно)

37

Гаруда – в индуизме священная птица, на которой восседает бог Вишну. – Примеч. ред.

Шуточное английское четверостишие, вольный перевод которого таков: «Есть у меня прабабка, / Индийская прабабка, / Старушка из города Бомбей. / Она даёт мне карри, / томат, бобы и карри, / И я мучаюсь желудком целый день». – Примеч. авт.

(обратно)

38

Индоарийские языки – группа языков народов Южной Азии, входящая, как и русский язык, в состав индоевропейской семьи языков. – Примеч. авт.

(обратно)

39

SIS (Secret Intelligence Service) – секретная служба Великобритании. – Примеч. авт.

(обратно)

40

Все права защищены. Печатная или электронная публикация текста перевода Золотой Книги полностью или частично без предварительного согласования с автором запрещена.

(обратно)

Оглавление

ВСТУПЛЕНИЕ

СТРАНИЦА 1 АДИ-ПАРВА («ПЕРВАЯ»)

СТРАНИЦА 2 САБХА-ПАРВА («О СБОРАХ»)

СТРАНИЦА 3 АНУШАСАНА-ПАРВА («О ПРЕДПИСАНИИ»)

СТРАНИЦА 4 СТРИ-ПАРВА («О ЖЁНАХ»)

СТРАНИЦА 5 ГАНГА-ПАРВА («О НЕБЕСНОЙ РЕКЕ»)

СТРАНИЦА 6 АНТАКА-ПАРВА («О БОЖЕСТВЕ СМЕРТИ»)

СТРАНИЦА 7 СВАРГАРОХАНИКА-ПАРВА («О ВОСХОЖДЕНИИ НА НЕБО»)

СТРАНИЦА 8 АШРАМАВАСИКА-ПАРВА («О ЖИТЕЛЬСТВЕ В ЛЕСУ»)

СТРАНИЦА 9 САУПТИКА-ПАРВА («О НАПАДЕНИИ НА СПЯЩИХ»)

СТРАНИЦА 10 АШВАМЕДХА-ПАРВА («О ЖЕРТВОПРИНОШЕНИИ КОНЯ»)

СТРАНИЦА 11 МАХАПРАСТХАНИКА-ПАРВА («О ВЕЛИКОМ ИСХОДЕ»)

СТРАНИЦА 12 ШАНТИ-ПАРВА («ОБ УМИРОТВОРЕНИИ»)

СТРАНИЦА 13 УДЙОГА-ПАРВА («О СТАРАНИИ»)

СТРАНИЦА 14 МРГАТРИШНИКА-ПАРВА («О МИРАЖЕ»)

СТРАНИЦА 15 СВАПНА-ПАРВА («О МЕЧТЕ»)

ГЛАВА 16 МАУСАЛА-ПАРВА («О БИТВЕ НА ПАЛИЦАХ»)

СТРАНИЦА 17 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?