«Инверсионный след»

Елена Кутинова Инверсионный след

«У вас продаются женские следы?»

«Инверсия — нарушение нормального порядка двух элементов в перестановке».

Мириады светящихся квадратов и точек под чёрно-бирюзовой акварелью неба. Неустанно и аккуратно кто-то вырезает в ночи квадратные дырки, сквозь которые мягко сочится свет. Полночь. Красное бодрствующее окошко — там — на дне видимого пространства — отзывается нежной, но болью, кричит старинной знакомой песней. Это уже было. Мириады повторяющихся мгновений. Как времена года. Так отчаянно ярко уже пылало это квадратное солнце среди остальных потухающих друг за другом светил. Всё темнее, мир засыпает, а оно — горит.

Так уже шелестел ветер, и воздух пился так же сладко и ненасытно. Глаза так же жадно ловили это красное дрожащее электрическое пламя. Простите меня, окно. Я не в силах не нарушить покой, я только одним глазком — что там, за алой шторкой? За таинственным блеском взгляда? За крепостью полунамёка? Я тихонько, по-партизански, осторожно, я не нарушу хрупкие кружева полуслов, витые орнаменты полумыслей. Это всё древняя, исконно-непобедимая тоска не позволяет зарубцеваться. Растёт, зеленеет и колосится, назло всем газонокосилкам. От неё больно трескается земля, извергаются лавы, ревут волны. От неё сладко щебечут листья, цветут стихи, вырифмовываются картины. Красное солнце потухло — мир заснул. Ещё одно маленькое мгновенье, мир, последний телепатический вопросик: какие сны живут под вашими сомкнутыми ресницами? Это всё самолёт. Тихо плывёт над лесом по своим аэродинамическим делам, вспарывает бирюзовую кожу неба, исчезает, и только пухлый восхитительный шрам ещё долго будет рассасываться между рыхлыми облаками. Где ты, самолёт? — кричишь в безмолвье пространства. Он оставил меня в подарок — отвечает след. Ты распахиваешь глаза и смотришь изо всех сил. Нужно исследовать, ни капли не пропустить, исчерпать до самого дна, впитать, немедленно утолить жажду — ведь растает, непременно растает. Кто может угадать, вернётся ли он снова?

Утро. Работа. Рынок «Южный». Живые струйки людей мимо, разноцветье голосов, пёстрый коллаж товаров. Тела всех размеров и лица с вопросительными глазами. «Почём маечки?» «Мне на меня, такое, брючками, белое». «А есть такие же, только с пропеллером на батарейках?» Вот и новая двуногая вселенная ищет на лето трикотажную оболочку. Глядит в зеркало с унылым разочарованием, покупает, или не покупает. Облака занавешены белым тряпьём на прищепках — от дождя и чтобы не жарко. А в просвете между брезентовыми лохмотьями — тополиная крона, провода и чистый лоскут небосвода. Ау, — самолёт! «Газета „Вечерние вести“ сорок копеек, программа на следующую неделю, гороскоп». «Ревит, аскорбинка, поливитамин». «Нет, спасибо, я лучше грейпфрут или апельсины». «Взгляните на ту девочку в чёрном — мегатонны бесстыдного целлюлита — безобразие!» «Футболочки на меня есть?» «Это не женский цвет!» «Всё проходит — плохое и хорошее». «Саша, иди сюда!» «На заборе тоже написано: „п…а“ один поц засунул, а там гвоздь!»

Лица. Лица. Лица. От каждого полузаметный привкус в памяти, молниеносно выветривающийся следочек. Ау — самолёт! Вот он! Неужели накликала? Летит! Самый, что ни на есть! Урчит своим неслышным мотором. Живёт! А я тебя здесь зову, видишь — написано. Жизнь — это магия — говорит.

Взрывается, взрывается, взрывается сердце. Вот он, парит, здесь и сейчас, минутку и скроется, умчится к своим аэропортам. Не зевай, дыши, пей стремительную неуловимую красоту! Рот тёрпнет. Усилие — разжимаешь зубы — и сыплется, сыплется, сыплется бездумная лихорадка слов, как песок противопожарный. Хочется, чтобы он замер, застыл в цементе настоящей секунды, но тогда он бы неумолимо рухнул.

Если бы я здесь всегда летел, — потерялся бы вкус, говорит. Конечно, — соглашаюсь не соглашаясь.

Исчез. Ау — самолёт! Вместо него — я, — отвечает след.