«Пятое время года»

Елена Кутинова Пятое время года

Мудродумые туэрды-занаки, что умели души свои по всяким мирам выгуливать, вымерли, спотыкнувшись о суходумие воевателей. Потому, как даже самая увесистая мозгля слабнет замертво в сравнении с обычным статистическим выдурком.

Туэрды-занаки выживали колдовством. Племена, кочующие по соседству, вместо трепетов и завид, источали к ним одни презрительные брезгли, оскольку землю те не пахали, а жили, как у солнца за пазухой.

С октябрями в красную степь, где сельбище туэрды высилось, пришёл круглоглазый княжака со своим войском и сказал: «Бывёт зима, она спуха храпливая, бывёт весна, она рожалочка добрящяя, бывёт лето, оно житуня скакатая, бывёт осень, она померуха формалинная. А вы, ничевожный отрод, в ничто и обратитесь. Кто землю не пашет, зазря в божий воздух пукает».

На что шаман-верхован сказал ему: «Ты княжака-чужеземщик глупяк. Ибо нет меж нами ругазмов, как меж водами и огнями, землями и небами, рожатами и смертотами. У всякой части миросплетения — своёйное призначение. Мы айболитим социум, календарь придумали и учение пишем».

Сплюнул княжака, падлюн радикулитный, в песок-красносып и приказнул окружить сельбище туэрды.

Светлоликого шамана-верхована многожды изузорили кровяными линияками. Удовлетворяшились княжака и его войско предпринимательством сим зверическим и послонячили вспять к своим землепашествам.

Тулова ухлопнутых разом иссяклись. Туэрды-занаки ведь в подземинах глубучих распрятались, куда от гробов ещё пращуры бегали. Очень круглобельмые туэрды-занаков истребяшить грезились, а кромсали своё желамство, что за реалево в темнухе ночевой приняли. Суходумие застлало зеньки ихни. Не ведали, бездури геморройные, что с призраками, своей мозглёй подтверждёнными драчились.

В суетохе переселянской верхован сына посеял. Как хватились — княжака уже в селении шоркал.

В подземинах шаманиха рыдачила — за сыном пустюнькать клянчилась. Стисканул рукопашки ей верхован, как бы чужеземщики, что над головицами почвы копытили, народ не подмерещили.

А шаманёнок за курган рухнулся и созерцалики целил на чужеземщиков. Те мечами воздушья резали. Ошеломяшился дитяшка тупоглавию чужеземному, отождался, и побрёл прадедское племя нашаривать. Рыскачил по густотемени и по микролетству заблух. Бескратно улопывал крунику и кисловки, в ладоны с деревьев швырявшихся.

Подхапячила его тётиха шикатая, что мимо на авто жукала и дикой природицей любознатилась. Унянчила в отдаленища, попарила в банной и нарекла Маугли. Подкормился туэрдёнок и храпунькать умаслился.

Продрыхнулся Маугли в роскошей комнице, где на него с изумлячеством мебляк зыркавил. Столовник притопцевал изявными ножцами. На нём сияльник шею от любопытства кривючил. Зеркавло, скурпулёзничало с серванткой. Та позвукивала хрусталевом от хика хохучего — в ней щекотался мух. Тюльная шторка порхала от наглецких целуйчиков ветра, пхнувшего губины в фортовку. От их бесконфузмов чихала бегонь. Омерзючее привидение усопшей бабухи лакало из вазуры с тюльпантами желтую подгнильшую воду.

Туэрдёнок забросил вазуру и зашпандорил окно. Фантом старыдлы сразу улетухнулся. Из шкафума выгляднул дух грядущего бейбёнка и спросил:

-- Упровадилась злодюка?

-- Я её выбрил. А ты кто такойченко?

-- Через шесть полнолунцев я у ваших соседичей околыбелюсь. А этот бабизрак ловчит вместо меня рождануться. Квартиль моих предстоящих родимцев ей когда-то принадлежалась. Там под паркеткой у ней финансево доисторической ценности спрятнуто. Вот и летирует по обдомью — боится, что тайнилище обнаружат. Если злодюка в мою беремшу вселяшится — та умрет. А я так и не стану бейбёнком.

И он таким жалобёхоньким сделался, какими делаются духи, если телющи их плакают.

-- Хватит слезынь нюнячить, — сказировал туэрдёнок, — Разультиматим твоё ситуятельство. Я шаманёнок из племяшества туэрды-занаков! Мой папун — шаман-верхован! С нашим народством княжака не совладачил, где там мерзюшному призраку!

-- Спасибо, — шепукнул дух и вныкался в шкафум.

Ночурой колдунёнок к соседичам через балконку проникся. Усопшая над ним свирепасто летавила, но не было у неё телющей, чтобы рукцами дитяшке воспрепятствовать. И стала она мужу беремши кошмарства снить.

Тот проснукался от ужасмов кемарочных, вскинул шаманёнка за шиворот и к тётихе, в зуб не дующей, в двермень зашибачил.

Мадам с расклокоченной патлей, цопая локтейкой халат, с неожидства глазач оквадратила.

Соседич ей Маугли в тапки ринул и во всю ротозейку рявкнул:

-- Ваш дикобраз обграбастать меня мишенил.

-- Звините питомыша — от привычеств животных не сдыхался, — зашпрехала дамша.

-- В следущий раз по шейде нахрюпаю, ворюк минилеточный, — сбуркнул агресник и вспять походулил.

В следущий раз дитяшка умней сделал. Скопил чесноквы, кактус многолетчатый у тётихи спёр и ладанку в паркуме надёргал. Теми сокровками он покойницу обезвредил.

Окно изувешал чесноквой, воздушья ладанкой обвонючил, а кактус у башколобья хозяев вляпал.

Дулась, собачилась усопщица, а в квартиль не потянула пронзиться. Объекства те сокровезные путю ей перескрывали.

Расколупал туэрдёнок паркетку и шкатуль вынул. Там финансево доисторической ценности штабелячилось. Сгрёб заповетнища старикашные и на кладбище потаскал.

Фантомица над ним клокоталась. Нимбовка из чесноквы голову колдунёнка благородила, из карманов ладанка сыплась, а в котомке кактус старыдлины злопли отсеивал.

Нашёл туэрдёнок могилу бабухи и шкатуль в холмике укопал.

С тех пор усопшая дом их не беспокоила.

Утром к тётихе снова в дверьмень зашибачили. Соседич в пороге притопцевал и тексты зловредные выл: «Дайте того дикобраза, я ему шейду исхряпаю! Ночурой в гостинную вникся, лаковый пол искромсачил, а окна чесноквой изгадил!»

Разнервякалась дамша и ушлёпала в комницу. Там шаманёнок храпунькал, с кактусом под подушкой и нимбовкой из чесноквы, на шейду во сне съехавшей.

«Продрыхнись, Маугли», — тормошорила его мадамиха — «Зачем дурачеств таких наделал? Из тебя, зверума, человечину стряпают, а ты безнравствуешь. Где благодарство?» Честно туэрдёнок какбылицу тётихе рссказал, отцу грядущего бейбёнка повторижды. Про старыдлу-усопщицу, про шкатуль с финансевом и про духа, что в бейбёнка через шесть полнолунцев слепится.

Осверипенилась дамша, за фантазмы ту истину вздумала и повела Маугли к психиатру.

Усадил его психиатр, стал молотушкой по колентусам шпукать. Кто такой, интересился, и зачем непотребства делает.

А дитяшка свою ёрзалку заладил. Про могилу с финансевом и про духа, что в бейбёнка через шесть полнолунцев слепится.

Обмерил врачун ему температуртель, созерцалики пальчаткой пощупал и сказал: «Бывёт зима, она спуха храпливая, бывёт весна, она рожалочка добрящая, бывёт лето, оно житуня скакатая, бывёт осень, она померуха формалинная. А у тебя всё навышворот, будто в пятом времени года водишься. Это от того, что мозгля у тебя в затылке большая, а во лбе слабая. У наших бамбинышей впереди мозгля сильная и лбуха высокая. А у тебя лбишко недоразвито, а мозжечёк перетрофирован. Тебе переднюю мозглю растить надо, а заднюю за непотребством вычтем. Мы на тебе достижень научную испытируем. Фантазмы твои нервяцкие психогенератор DL-666 выздравит. Распомнишь выдумы и рядовучим соучастком общества станешь».

Отлечили дитяшку и к тётихе домой управили. Та его в банной попарила и храпунькать умаслила.

Тишочком живёт себе Маугли. Духов не видит, соседичей, бейбяшкой засчастливленных, не тревощит. В школу ступил, геометрию учит и тётиху бавит.

Вырос Маугли, выучился, и инквизитором ишачить приткнулся. Удовлетворяшилась тётиха — присынок в дом финансево подтаскивать начал. А когда любознатились, кто таковёшенький — отвечал: «Я Маугли, питомыш тётихи доброчувственной. В чаще меня нашарили, сворой звериной вскормленным. И только психогенератор DL-666 промог меня к жизни реанимировать».

Как-то Маугли со своими сотрудичами в Красную степь приуськался, чтобы социум от алхимства высквернить. Там, по просплетням, колдуны, бедламщики общества ныкались. Поганства на племя волшебучее раньше ещё предпринимировались, но чуяли чародейщики и мифирно истаивались.

Отрыскачил туэрды-занаков Маугли и всё племяшество чепухнутое искокошил, за что большой гонораркой отделался.

Один дитяшка живьём сохранюкался. В суетохе переселянской он за курган рухнулся, и родильцы его посеяли. Этот дитяшка был я — Ненестор, что в подземинах тектсерьбу эту самую высек. Житейство своё я на этот обсказ истратил. А чтобы вызнать историю, долго свидетельсва набирал. И осталось от туэрды только что я и моя графить.

Ненестор.