«Однажды в России»

Корф Андрей

ОДНАЖДЫ В РОССИИ

литературный сценарий

Сценарий написан по заказу директора магазина "Мир Кино" Александра Кучерова. (c) Александр Кучеров, Москва, 2000 (c) Андрей Корф, Москва, 2000

* * * Гена открыл чемодан. Вынул бутылку водки и жареную курицу, завернутую в газету. Потом закрыл чемодан и поставил его вниз, под полку. Бутылка и курица остались на столе. Снаружи, на перроне, остановился бомж и поглядел на бутылку с тоской. Он глядел на нее, пока мимо не прошли два милиционера. Один из них что-то сказал бомжу, и бомж зашаркал дальше. Он выглядел так, что мысли о еде пропали у Гены начисто. А мысли о водке заняли в голове все свободное место. Экран окна пустовал недолго. По нему проехал носильщик, навьюченный доверху. За носильщиком просеменила тетка-наседка, по виду - челночница. С другой стороны пробежала красивая девушка. У нее был распахнут плащ, а в руке зажат билет и паспорт. На ее плече болталась некрасивая дорожная сумка. Гена закрыл глаза и представил девушку в платье с декольте. На хрупком плече был виден розовый след от ремня сумки. Он улыбнулся и открыл глаза. Девушки не было, вместо нее по перрону прошли трое пьяных ребят в камуфляже, следом за ними - семейная пара с двумя детьми и лоточник с хотдогами и собакой на поводке запаха. Он перестал смотреть в окно и взглянул на бутылку. Это была пол-литровая бутылка "Столичной", налитая почти до горлышка. Ее поверхность была круглым озерцом размером с советский железный рубль, и по тому, что она чуть заметно качнулась, он понял, что поезд тронулся. Тогда он снова посмотрел в окно. Мимо прошла череда лиц. Некоторые люди махали руками, некоторые шли следом за поездом. Кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то говорил на языке жестов. В толпе мелькнуло лицо прежнего бомжа. Он узнал бутылку через окно и сделал то же выражение лица, которое было у других провожающих. Длинная платформа Казанского вокзала, наконец, закончилась. Начались танцы рельсов и ленивый перестук колес. Спустя бесконечность мимо проплыл первый столбик с километровой отметкой. Он закрыл дверь в купе и стал переодеваться в спортивный костюм. В длинном узком зеркале мимоходом отразился длинный узкий человек. Человек в пиджаке, потом человек - в рубашке, потом голый по пояс человек в брюках с ремнем, чтобы не спадали. Потом человек куда-то уехал, а вместо него появилась красивая девушка с некрасивой сумкой и сказала:

- Ой. Извините...

В ее глазах ясно успели прочитаться неловкость и раздражение на переодевающегося, который не закрывает двери на замок. После чего дверь захлопнулась снова и в зеркале снова отразился длинный узкий человек в брюках с ремнем, чтобы не спадали. Он улыбнулся, торопливо надел домашнюю рубашку и открыл дверь. Девушка стояла у окна, отвернувшись. Ее сумка загораживала весть проход.

- Проходите, пожалуйста. Извините. - Ничего... - она протиснулась в купе и огляделась в поисках своего места.

- Вам помочь? - Нет, спасибо. - это было сказано довольно резко, потому что она уже увидела бутылку водки на столе и сразу приготовилась держать оборону. - Как скажете... - он вышел из купе и встал у окна.

Девушка за его спиной подняла нижнюю полку и затолкала туда свою уродливую сумку. Он не оглядывался. Проводник, похожий на гоблина, шмыгнул во второе купе за билетами. Больше в коридоре никого не было. Осенний будний день оставил поезд полупустым. Гена стоял у окна и провожал глазами изнанку Москвы - все эти полустанки, тупиковые переулки, руины заводов и складов. При взгляде на все это водки захотелось еще больше. Он развернулся и зашел в купе. Девушка читала книгу, забившись в угол своей полки. На столе с ее стороны появилась бутылка "Пепси", пакет чипсов и паспорт с билетом. Пальто висело на крючке. На ее лице ясно читалось выражение "Не подходи - убьет", которое когда-то украшало трансформаторные будки вместе с "Веселым Роджером" из черепа и костей. "Ну и дура", просто подумал он и уселся на свое место. Аккуратно развернул курицу и открыл водку. Спохватился, что пить не из чего. И стал ждать проводника, чтобы взять у него стакан. Он старался не смотреть на девицу, но краем глаза ловил ее движения. Попутчица была хороша собой. Видно было, как это ей мешает. Особенно в таких ситуациях, как сейчас. Она сидела прямо, подобрав под полку ноги и опустив голову. Он не видел ее глаз, но чувствовал, что она держит его в поле своего радара. Он разозлился на попутчицу. Она принесла в купе напряжение, которого не было еще минуту назад. Ему захотелось сказать или сделать что-нибудь вызывающее, на худой конец просто затеять разговор. Ехать предстояло еще долго. - Что читаете? - Маринину. - Интересно? - Да. - А почему не переворачиваете страницы? - А я должна? - это было сказано жестко. - Не знаю. Наверное. Если вы не решили выучить страницу на память. - Что я еще должна? - а это уже просто зло. - Вы должны расслабиться, выпить со мной водки и закусить ее курицей. После этого можете читать дальше. - Нет. - Почему? - Я не пью с незнакомыми людьми. Кроме того, не люблю водку. И тех, кто ее пьет, тоже. - Я еще не начал ее пить. У меня есть шанс? - Боюсь, что нет... Послушайте. Вы не могли бы просто оставить меня в покое?..

В купе заглянул проводник. Мятая шевелюра, малый рост, глаза - как форменные пуговицы. Гоблин. Встал в дверях, поглядел на стол, крякнул и ушел.

- Куда это он? Не знаете? Я как раз собирался попросить у него стакан. Или, может быть, все-таки два? - Нет. Все таки один. - Хорошо, один. Я могу пить и из горла. - Тогда ни одного. - Пппопрошу ббилетики, граждане...

Он еще и заикается, подумал Гена. Под мышкой у проводника было постельное белье, а в руках он держал три стакана. Он поставил стаканы на стол и вопросительно посмотрел на бутылку. Девушка протянула ему билет и паспорт и снова уставилась в книгу. Гена потянулся за своим билетом.

- Кккоролева Ййекатерина Сергеевна, 1980 гггода рождения... - зачем то сказал проводник, раскрыв паспорт. С выражением сказал, громко. - ййедет у нас до Энска.

И, чуть погодя:

- Ччеренков Гггеннадий Андреевич, 1968 ггода... Ттоже до Энска, сссталбыть.

Оба пассажира с удивлением уставились на гоблина. Было в нем что-то монументальное. Он со значением огляделся и разложил по полкам белье.

- Пппо 12 ррубликов, гграждане. - Пожалуйста, - девушка пошарила в кармане своего пальто и достала деньги.

Гена тоже протянул два червонца. Проводник пошарил в кармане и выгреб кучу мелочи.

- Ппожалуйста. Это - вам, а это - вввам. Пппетя. - Меня зовут Гена. Помните? Геннадий Андреевич. - Ннет. Этто я - Пппетя. Ну... Пппо пятьдесят? - За что - по пятьдесят-то? - Ннне ррублей. Гграмм. Зза знакомство.

Проводник Петя посмотрел на стаканы с любовью. Гена, улыбаясь, налил водки в два стакана.

- Ну, давай, Петя. За знакомство. И за Катерину Сергеевну, которая нас еще не знает, но уже не любит. - Этто пппочему же? - обиделся Петя. - Потому что мы, Петя, водку будем пить. - А... Этто пправильно. Я сссам пппьяных нне ллюблю. Зза знакомство.

Петя нежно выпил и занюхал рукавом.

- Курочки? - спросил Гена. - Нннет. - серьезно сказал Петя. - Пппущай она там еще пппоегозит. Ппойду билеты ддальше собирать, Гггенадий Андреич. - Ну, давай, Петр. Я так гляжу, весело поедем. Заходи еще на пятьдесят, раз Катя отказывается. - Зззайду пппопозже. - Он вдруг снова казенно застыл. - Тттолько нне ккурить в ккупе! - Так точно, Петя. За себя ручаюсь, а Екатерина и так не курит. Правда, Катя. - Правда. Не курю, и вам не разрешу.

Веселый проводник откланялся, закрыв за собой дверь. Гена оторвал от курицы кусок мяса и с удовольствием его съел. Потом посмотрел на Катю. Она снова делала вид, что читает.

- Вы так и не перевернули страницу. - Потому что вы не даете мне ее дочитать. - Виноват. Так вы, значит, тоже до Энска, Екатерина... Сергеевна. - Да. - Домой? - Да. А вы? - А я... А я и сам не знаю... Давайте так. Я схожу покурить, а вы тут переодевайтесь и дочитывайте свою страницу. - Спасибо, что разрешили. - Ухожу, ухожу.

Он встал, достал сигареты и открыл дверь. Закрывая ее снаружи, увидел косой взгляд Кати - короткий, оценивающий его во весь рост. И очень неприветливый. Потом он прошел по коридору, услышав из-за соседней двери: "Ннну... Пппо пятьдесят?.." и вышел в тамбур. Закурил от копеечной зажигалки и уставился в окно. Там метнулся встречный состав, сливаясь в одну гремящую массу. Когда он пролетел мимо, Гена успел заметить на насыпи рядом с путями двух мальчишек. Они обрывали ветки с куста орешника...

* * * - Тонкая - сказал Волчий Коготь. - Ага, - отозвался Одинокий Ворон. - А вот эта подойдет, - Коготь взялся за ветку потолще и, едва не обрубив себе палец, смахнул ее боевым томагавком. Томагавк был украден у мамы с кухни два часа назад и вызывал в душе Волчьего Когтя смешанное чувство раскаяния и страха. Но больше, все-таки, страха. - Ага, - Одинокий Ворон был немногословен, как и подобает воину племени Сиу.

Коготь зачистил от коры срезанную ветку, и оба индейца полюбовались на ее влажную изнанку. После этого Коготь достал из кармана бечевку и протянул ветку Ворону:

- Сгибай!

Одинокий Ворон что было сил согнул ветку, но в руках она все время норовила распрямиться.

- Не так, - сказал Коготь и поставил ветку одним концом на землю. - Вот как надо!

Ворон последовал примеру и, уперев ветку в землю, навалился на ее верхушку всей тяжестью. Ветка сильно изогнулась, и Коготь сноровисто привязал к обеим концам бечевку.

- Вот, - сказал он. - Один готов. Теперь второй. И стрелы.

Еще пять минут ушло на изготовление второго лука и стрел. Потом Коготь достал из кармана гвозди и проволоку.

- Вот. - сказал он. - Теперь главное. - Что это? - удивился Ворон. - Как "что"? - в свою очередь, удивился Коготь. - Наконечники, конечно. - А... Понятно.

Вскоре первый гвоздь был привязан к стреле. Волчий Коготь взвесил ее на ладони, положил на тетиву и натянул лук. Вид у него стал грозным. Бледнолицое население Энска, увидев такое, немедленно принялось бы собирать чемоданы.

- Класс! - Одинокий Ворон позволил себе странное для индейца выражение. - Еще бы! - самодовольно ответил Коготь. Он так и не выстрелил еще, будто смаковал тугое ожидание тетивы. - Стреляй, брат мой, - величественно произнес Ворон.

Волчий коготь прицелился в соседнее дерево, потом, не отпуская тетивы, медленно повел рукой. Лук, который был размером почти с хозяина, развернулся медленно. Очень медленно. Как-то даже слишком медленно. Одинокий Ворон увидел, что ржавый гвоздь смотрит ему прямо в глаз. А за ржавым гвоздем, на расстоянии вытянутой руки, его встретил немигающий взгляд Волчьего когтя, вышедшего на тропу войны.

- Злые языки говорят, что ты ходил к бледнолицым пить Огненную Воду, сказал Волчий Коготь. - Серый... То есть Волчий Коготь... Ты... - Ворон почувствовал, как его колено неожиданно задрожало. Гвоздь был на расстоянии полуметра от его зрачка и выглядел очень опасной штукой. Было видно, как дрожит его острие.

- Я уже тридцать лет как Волчий Коготь (это была наглая ложь), и намерен оставаться им до ухода в Долину Мертвых. А как теперь называть тебя? Пьяный Ворон? Глоток Огненной воды? - Серег, кончай, а?.. - Кому ты это говоришь, сын белокурой скво? - Я говорю это тебе, - к Одинокому Ворону вернулось самообладание. Он встал ровно, стараясь не опираться на дрожащее колено, и посмотрел прямо на острие гвоздя. - Я говорю это тебе, Ржавый Коготь, Волчий Гвоздь.

Коготь рассмеялся. Он резко обернулся назад и отпустил тетиву. Стрела лихо свистнула в воздухе, но пролетела мимо дерева и ушла в кусты. Коготь раздосадовано сплюнул и пошел ее искать. Одинокий Ворон тем временем ударил себя по предательской коленке, которая еще подрагивала после испуга, как рыба на песке. Коленка успокоилась. Тогда Ворон поднял свой лук, повесил его на плечо и сделал такую же стрелу - с гвоздем, примотанным проволокой к древку.

Вскоре вернулся Коготь. Он посмотрел на друга как ни в чем не бывало и сказал:

- Что ж. Нас не пустят в дом без добычи. С таким оружием нам не светит завалить бизона, но пара-тройка зайцев на ужин может порадовать наших скво. - Хорошо, брат мой. Пойдем искать зайцев.

...Не все бездомные твари безымянны. Некоторые из них готовы вздрогнуть и побежать к хозяину, услышав свою кличку. И только те, кто слишком давно не слышал ее, дичают совсем. Так и Васька. Время, когда его так называли, закончилось слишком давно для того, чтобы он сейчас откликнулся на это имя. Теперь он жил на огромной городской Свалке, которая ухитрялась одновременно быть позором для города, Клондайком для мальчишек и общежитием для котов, крыс и ворон. Время от времени бывший Васька смотрел на окна ближайшего дома, и смутные воспоминания теснились в его плешивой, с оборванным ухом, голове. В этих воспоминаниях было тепло, эти воспоминания умели чесать Ваську за ухом, а под полом этих воспоминаний копошились мыши. Еда в этих воспоминаниях появлялась сама собой в блюдечке и была очень вкусной.

Теперь Васька ел что придется и сам стал не просто котом, а пищей. По крайней мере, так думали крысы. Поэтому ему часто приходилось прятаться и все время быть начеку. Даже во время сна. Вороны на свалке тоже дружелюбием не отличались, так что старый кот не имел ни минуты покоя. Он и дремал уже давно в пол-уха, чутко прислушиваясь к тайной жизни свалки. Поэтому, услышав разговор двух мальчишек недалеко от себя, затаился и был готов дать стрекача при первом сигнале тревоги...

- Ага... - шепотом сказал Волчий Коготь, замерев на ходу. - Вижу одного! - Где? - Вон там... Только не смотри туда прямо. Просто глаз скоси... - Точно... Есть один... - Близко не подпустит. Придется отсюда стрелять. - Думаешь, попадем? - Кто ни будь да попадет. Давай, на раз-два-три...

...Кот сел на задние лапы и внимательно посмотрел на человеческие фигуры. Он был слишком занят наблюдением за ними, такими большими. И не сразу понял, что отделившиеся от них белые молнии опасней, чем боги, которые их метнули. Измученный блохами, недосыпом и голодом, он был уже не так резв, как раньше. Поэтому, дернувшись от первой стрелы, поймал вторую. Ржавый гвоздь насквозь пробил ему заднюю ногу и обжег внутренности, как горящий уголь. Бывший Васька успел еще заорать, прежде чем боль накрыла его голову теплым черным одеялом...

- Готов! - восторженно крикнул Волчий Коготь. Он в пять прыжков добежал до "зайца" и наклонился над ним. На его лице мелькнуло выражение злости... А стрела то твоя. Значит, и добыча твоя, Одинокий Ворон.

Ответом было молчание. Коготь оглянулся и увидел, что Одинокий Ворон не спешит приближаться. Он сделал только шаг вперед, и все его лицо было как отражение лица в блюдце с горячим чаем. По нему шли волны. Сделав еще шаг, Одинокий Ворон вдруг сел на землю и заплакал.

- Ты чего, Ворон... Генка! - Коготь бросил на землю лук и подошел к приятелю. - Иди на хуй! - Чевооо?!

Генка встал и, оттолкнув друга, подошел к коту. Тот еще дышал. А Генка еще плакал. Но, увидев, что кот дышит, с надеждой наклонился над "добычей". Крови из кота натекло мало, почти вся она осталась на гвозде. Гена выдернул стрелу. Кот чуть заметно дернулся. Сзади подошел Серега и тоже опустился на корточки. Генке стало стыдно за свои слезы, но он ничего не мог с собой поделать. А кот вдруг открыл глаза и посмотрел ему прямо в лицо. Тогда Генка заревел пуще прежнего.

- Ген!.. - сказал Серый, - ты чего?.. - Жалко... - Чего жалко то? Это ж заяц, он ни хера не соображает. - Это не заяц. Это кот... И он... - Что "он"? - Он... Он с нами не играл, Генка... Понимаешь? - Не понимаю. - Лучше бы ты в меня выстрелил, козел. Понимаешь? Он с нами не играл! - Хорош реветь. Он, кажется, жив еще. - Тогда давай его.. спасать. - Вот не было печали. Тут этих котов - как собак нерезаных. Подумаешь, на одного меньше будет.

Сергей встал и, как бы ища подтверждения своим словам, оглянулся по сторонам. Вокруг расстилалась Свалка, которая казалась целым Космосом. Она была огромна. На ней было все, если хорошо поискать. Мальчишки проводили здесь дни напролет. Во-первых, потому, что здесь было все. А во-вторых, и это главное, потому что им сюда запрещали ходить. И сейчас тут лежали кучи сокровищ. А по ним бродили коты и шмыгали крысы, целые и невредимые.

- Смотри, сколько их тут! - сказал Серега, обводя рукой простреливаемое пространство. - Одним больше, одним меньше. Подумаешь!

Он повернулся к Гене. Тот успел снять рубашку и сейчас заворачивал в нее кота. Рядом с раной на рубашке уже расплылась кровь. Кот, даже умирая, пытался сопротивляться. Его движения были слабыми, только когти грозно топорщились в воздухе.

- Видишь, - сказал Серега. - Ты его спасать хочешь, а он тебя за это еще и подерет сейчас. - Он меня не за это подерет, дурак. А сам знаешь за что. Пошли. - Куда? - Домой, куда еще? А еще лучше, давай в ветеринарку съездим. Скажем, что нашли. - Так нам и поверят. - А мне насрать, поверят нам или нет. Я пошел, а ты - как хочешь.

Генка встал, держа кота, как ребенка - двумя руками. Потом наступил на стрелу, сломав ее пополам. А потом пошел к остановке.

- Пойдем, Серый. - Иди, иди. А я тут останусь. Поохочусь еще немного. - Попробуй только! - А что будет? - Увидишь. - Ну, давай. Показывай. - Увидишь... - Показывай, показывай! - Ладно, хватит, Серег. Пошли. - Не пойду. - Пошли, говорю. - Не пойду я! - Как хочешь. Пока. - Давай... Айболит.

Генка ушел. Сергей поднял лук и подобрал уцелевшую стрелу. Огляделся по сторонам. Везде были коты. Они смотрели на него без выражения.

- Что, - сказал им Сергей. - Испугались?

Он положил стрелу на тетиву и медленно повел луком. Коты не прятались. Они внимательно смотрели на Серегу. А на них: и на Серегу, и на Свалку, и на весь город, сверху смотрела огромная заводская Труба. Она была Королевой Энска, только не Снежной, а Кирпичной.

- Ладно, не бойтесь, - сказал Серега, как будто коты боялись. - Не трону. Стрельну-ка я подальше. Может, в принцессу попаду...

Он поднял лук вверх, изо всех сил оттянул тетиву и отпустил ее. Навстречу стреле метнулся лес, увязая по колено в кустах...

* * * Лес, по колено в кустах, бежал навстречу поезду. Гена докурил сигарету, выбросил ее в простенок между вагонами и пошел обратно в купе. Катя сидела в той же позе, как кукла, которую переодели и положили на место. Теперь на ней был домашний халат и тапочки. Городская одежда, аккуратно развешенная, примостилась рядом с пальто на крючке. Она по прежнему читала книгу, и ничто в ее позе или взгляде не заставляло подумать, что она хоть на малую толику расслабилась. Гена сел на свое место (девушка поджала ноги, когда он проходил мимо) и налил себе водки.

- Ну что, Екатерина Сергеевна? Не дозрели до рюмочки? - Нет. - Что так? - Не хочу. - Ладно. Мне больше достанется. Хотя пить одному - это уже порок, вы не находите? - Пить вообще вредно. - Глубокомысленное замечание. - Уж как умею. - Катюша, не злитесь, пожалуйста. Вам не приходило в голову, что вы мне нужнее как собеседница, чем как собутыльница? - И о чем вы хотите побеседовать? - Мы с вами едем в один и тот же город. Неужели нам не найдется, о чем поговорить? - О чем? - Ну, например, об общих родственниках. Или друзьях. Я уже давно не был в Энске. Как там сейчас? - Не знаю. Я и сама там уже не была целый год. - А что делали в Москве? - Ничего. - Не ходили по театрам? Не посидели на Патриарших? Не постояли на Ленинских? В побегали по ГУМу, наконец? - Посидела, постояла, побегала. - Вот видите. А вы говорите. - Мы уже выехали за окружную? - Да. - Это хорошо. Я не могу дышать в этом городе. - Да, это большая проблема. И мы еще везем в своем купе московский воздух.

- Ничего. Скоро вы прогоните его своим перегаром. - Кстати, о перегаре. Может, плеснуть вам хоть капельку в Пепси? Получится вкусно. - Нет, спасибо. - Екатерина Сергеевна! - Нет. - Ну, как скажете. Тогда с вас тост. - Вот еще... Вы пьете, вам и тост говорить. - Хорошо. За то, чтобы следующую рюмку мы выпили вдвоем.

Гена выпил водки и закусил курицей. Катя вернулась к своей книге. За окнами волоклась бесконечная дачная страна. Хозяйки жгли листья, и даже сквозь закрытое окно Гена почувствовал горький и печальный запах. Запах осени. Он ощутил в себе зевок ностальгии, очнувшейся после долгой московской спячки. И отвернулся от окна. Две бутылки на столике стояли так же отчужденно, как их хозяева. Они отвернулись этикетками друг от друга, и только жидкости плескались синхронно, покорные воле поезда и Дороги.

- Вот так и мы, - сказал Гена. - Что? - спросила Катя. - Посмотрите на жидкость в этих двух бутылках. Она колеблется в унисон, хотя бутылки такие разные. Это потому, что мы в поезде. Наверное, так же точно человеческие души. Вы не задумывались, почему в поездах люди готовы рассказать друг другу самое сокровенное? - Нет. Не задумывалась. И в поезде еду четвертый раз в жизни. И ничего сокровенного вы от меня не дождетесь, говорю сразу. - Не спешите. Дорога впереди длинная. - Да уж. Кажется, я об этом уже жалею. - С вами трудно общаться, Катюша? - А я и не навязывалась.

Она встала и, глядя под ноги, вышла из купе. На месте, где она сидела, открылся кусочек белой пластиковой стены. На которую косо легла солнечная полоса...

* * * Солнечная полоса косо лежала на белой, недавно отштукатуренной стене. Маляр остался бы очень недоволен, увидев, как на белоснежной штукатурке с глухим чавкающим звуком разлетелось красное пятно. Снаряды из рябины были тяжелее и летели дальше, но от них на мишени не оставалось таких роскошных "кровавых" пятен. Поэтому мальчишки делали вид, что души не чают в красной смородине, и родители снабжали их по первой категории. Однако, набив рот ягодами, вчерашние индейцы не спешили жевать или глотать их. Вместо этого к губам подносились длинные трубки, и выдох сквозь них уносил ягоду к заранее выбранной мишени. Генка перешел к новому виду оружия после несчастного случая с котом, а Сергей, хоть и не выбросил свой боевой лук, составил ему компанию. Теперь индейские мотивы сползли по карте на несколько параллелей ниже и превратились в амазонские войны. А смородина, надо сказать, была в сезоне и уродилась славно. Так что недостатка в боеприпасах у мальчишек не было.

- Ну, что, - нетерпеливо сказал Серега. - Враги заждались! Пошли! - Пошли, - сурово ответил Генка. Его трубка была длиннее и выглядела, как ствол старинного ружья. Генка очень гордился тем, что первым заметил такую роскошную трубку на свалке. Потом он долго отмывал ее от пыли и паутины, и, наконец, разрисовал сложным орнаментом. Рисунок был задуман как симметричный, но получился немного хромым. И все равно это было классное оружие. - Где они, как думаешь? - Во втором подъезде, наверное, - сказал Генка. "Они" - это были девчонки. Плеваться из трубок они не пожелали, но и безоружными не остались: каждая вооружилась брызгалкой из старой коробки из-под шампуня. Брызгалки были заправлены водой, а иногда в воду добавлялось мыло - в качестве "яда" для глаз. Во втором подъезде жила Анюта - известный командир для девчонок из трех соседних дворов. Рядом с ее квартирой на лестничной клетке у девчонок был штаб. В случае чего, они бегали к Ане за водой или просто прятались у нее при отступлении. - Так пошли. Чего стоять-то? - Вперед.

Мальчишки, крадучись, пробежали ко входу во второй подъезд. У входа каждый набил полный рот смородиной и приготовился к атаке. Остаток боеприпасов лежал у каждого к кармане в стеклянных банках из-под майонеза. У Серого за плечом болтался лук, которым он уже давно не пользовался, но по привычке таскал за плечами. Первый этаж, имеющий обыкновение оставаться в полумраке даже днем, они прошли без приключений. На площадке между первым и вторым Генка остановился и приложил к губам палец. Серега тоже встал, как вкопанный, и прислушался. Сквозь обычные звуки, шедшие из-за дверей (где-то работал телевизор, где-то журчала вода, где-то вполголоса ругались) мальчики расслышали наверху короткое хихиканье. Потом сверху сверкнула струя воды и Серый шарахнулся в сторону, схватившись за мокрый рукав. На сей раз девчонки добавили в воду красную акварель, поэтому пятно на рукаве выглядело как тяжелое боевое ранение. Не сговариваясь, мальчишки бросились на приступ. Им оставалось пролететь один лестничный пролет, когда одна из дверей на площадке неожиданно открылась, и в промежуток между дверью и стеной втиснулся человек. Генке удалось затормозить, но Серега подтолкнул его сзади, и оба туземца врезались в живот... директора собственной школы. Это был огромный человечище без шеи, но с таким множеством подбородков, что даже живот казался одним из них.

- Так, - сказал директор, - Черенков и... И Гончар... Если не ошибаюсь.

Оба туземца замерли с полными ртами смородины и попрятали трубки за спину. Чувствовали они себя не лучшим образом.

- Куда путь держим, молодые люди? - ... - Великие немые? - ... - Вы что, язык проглотили? А что за спиной прячем? Позвольте взглянуть?

Вместо ответа оба нарушителя порядка принялись активно жевать. Генка управился первым и, глотнув смородиновую кашу, промямлил:

- Домой, СанСергеич... - Вот как. А ты разве не в первом подъезде живешь? - вкрадчиво произнес СанСаргеич, славящийся феноменальной памятью. - В первом. - А это какой? - Это второй. - А вы, товарищ Гончар, живете вообще через двор отсюда. - Да, СанСергеич. - Что же заставило двух столь непричастных ко второму подъезду джентльменов оказаться здесь, да еще и во время субботника?.. - Они шли ко мне в гости, - раздалось за спиной СанСергеича. Тот обернулся. - К тебе? - Да. - Анюта глядела на всех своими смеющимися глазами, в которых всегда бегали искры. Все остальное были синяки, коленки и косички, если не считать огромной банки из-под шампуня, заправленной красной холодной водой. Анюта держала ее в руках с таким видом, как будто собиралась устроить головомойку самому директору. - Ну, если к тебе, тогда ладно, - улыбнулся директор. - А то... То крадутся, как воры, то несутся, как стадо бизонов. - Мы как раз собирались вместе на субботник идти, СанСергеич, - как ни в чем не бывало, соврала Анюта. - А ребята должны были за мной зайти. - Ну, если так, то не смею задерживать. Вас ждут великие дела. - Пошли, мальчики! - сказала Анюта и сбежала вниз. Генка и Сережа нерешительно спустились следом. За ними, как эхо, топали шаги СанСергеича.

Во дворе Анюты уже не было. Опередив мальчишек на один лестничный пролет, она выскочила на улицу и была такова. Уж что-что, а бегать она умела. Генка и Серый забежали в соседний подъезд, но там было пусто. Зато это укрытие давало возможность незамеченными наблюдать за двором и переждать уход со двора грозного СанСергеича. Когда его фигура скрылась за домом, мальчишки снова "зарядились" ягодами, и с полными ртами выскочили во двор. Анюта где-то пряталась. Тогда туземцы решили разделиться и каждый пошел восвояси, внимательно оглядываясь по сторонам. Серега скрылся за углом, и Генка остался в одиночестве. Он прокрался вдоль стены и осторожно выглянул в проулок. Анюты нигде не было. Вместо нее в луже, то есть буквально по колено в воде, возились двое малышей. Генка шепотом прикрикнул на них, чтобы вылезали, и двинулся дальше. Двор был на удивление пуст. Не сидели на скамейках старухи, Иваныч не лежал под своим "Москвичом", тетя Марина из соседнего подъезда не бродила по двору с коляской. Даже Васька (тот самый, ставший хромым, но отъевшийся до полной неузнаваемости) не валялся посреди двора по своей дурацкой привычке. И, конечно, нигде не было и следа Анюты. Скорее всего, она пряталась в детском саду. Там для этого были все условия.

Странное дело, но Генке не хотелось воевать. Вокруг все было желто от листьев, как на старом бабкином фото. В воздухе горько пахло дымом от невидимого костра. Возможно, это правильные ребята жгли листву на субботнике. Но туземец со смертоносной трубкой в руках и полным ртом смородины никак не хотел стать правильным ребенком. Поэтому он шел по двору, перестав скрываться, и всей душой принюхивался к запаху осени.

Он даже удивился, когда из-за трансформаторной будки размером с добрый гараж вылетела фурия в короткой юбке и встретила его ледяной струей воды. Нет. Он не удивился. Произошло другое. Время как будто остановилось, зазвучала странная мелодия, от которой захотелось плакать. Как во сне, он поднял свое оружие и тщательно прицелился прямо в лоб Анюте. У нее был красивый лоб - белый и высокий, только обычно он был скрыт под челкой. И глаза у нее были красивые - большие и черные. Но в глаза он, конечно, не целился. Еще чего не хватало. Аня поливала его изо всех сил. Он был совершенно мокрый и красный, будто истекал кровью. По его щекам лилась вода, и он не знал, слезы это или нет.

Прицелившись, он выстрелил Анюте прямо в ее красивый лоб и, конечно, попал. С такого расстояния трудно было промазать. Кроме того, он чувствовал, что сейчас его руку направляет чья-то чужая сила. Смородина разбивалась о белую кожу девчонки и выглядела точно как кровь. Ягода за ягодой ложились в одну точку, красный ручей прополз по переносице и замер на кончике носа. По обе стороны ручья Генка видел анины глаза. Они смеялись. Нет. Они хохотали. И еще Генке казалось, что Анюта тоже слышит мелодию, которая громко звучит в его ушах. Они глядели глаза в глаза, и у нее не кончалась вода, а него не кончались ягоды. Со стороны все это, должно быть, выглядело нелепо, но им обоим не было до этого никакого дела.

Поединок продолжался вечность. И в нем совсем не было ненависти. А что в нем было - Генка и сам не понимал. Может быть, Аня смогла бы ему объяснить, но она была слишком занята, поливая его с ног до головы. Неизвестно, что случилось бы дальше, но события приняли неожиданный и, мягко говоря, неприятный оборот.

Сначала Генка только почувствовал чье-то постороннее присутствие. А потом увидел, как за Аниной спиной появилась высокая унылая фигура. Одновременно с этим его собственное плечо схватила чья-то железная клешня. И музыка оборвалась мгновенно. Это были трое местных ублюдков - Паня, Студень и Журик. Их боялись и ненавидели все, кроме, может быть, самых маленьких, которые в своем нижнем ярусе восприятия смешивали их с безликой толпой остальных "взрослых". На самом деле, никакими взрослыми они не были. Второгодники и шпана, они наводили ужас на все окрестную ребятню. Прежде Генке удавалось смыться от них раньше, чем они его заметили. Но только не теперь. Странно, но он чувствовал страха. Вернее, страх был, но не за себя. Он очень испугался за Анюту. Так испугался, что его даже затошнило от страха.

- Ты чо, малой, в натуре? Обоссался? - Студень захохотал. Он не случайно носил такую кличку и при смехе колыхался во все стороны. - Нет. Это он, борщом проблевался, мужики! - Паня был похож на щута, только не смешного, а страшного шута. - Ты чего девочку обидел? - спросил Журик. Он был самый вежливый и самый жуткий из троих. В его глазах было темно, будто перегорели все пробки. Говорили, что его отец сидит в тюрьме за убийство. А еще у Журика не было одной руки. Неизвестно почему, вместо руки у него был отвратительный пластмассовый протез. Как у манекена. Этот протез занимал не последнее место в ночных кошмарах младшеклассников. - Он не обижал! - закричала Анюта. - Мы играли! - Ах, играли... - промурлыкал Журик. Студень продолжал держать Генку за плечо. Рука у него была тяжелая. - А мы? - Что "вы"? - удивилась Аня. - А нас не позвали. Слышь, мужики! Нас не позвали из трубочки поплеваться! Ну, побрызгай и на меня, что ли. А я вот у этого малого трубочку возьму и тоже поплююсь. А?

Анюта перевернула свою брызгалку и нажала на ее бок. Вылилось несколько последних капель.

- Все, - сказала она. - Больше нет. - Ну, тогда ты проиграла. - сказал Журик. - У меня то есть еще!..

И он, коротко отрыгнув, сочно харкнул на ее юбку.

- Видала! Никакая трубка не нужна!

Генка плохо понимал, что с ним произошло. Невидимый кукловод надел его тело, будто куклу-перчатку, и сжал свою руку в кулак. Он стряхнул с плеча руку Студня и метнулся к Журику. Он размахнулся двумя кулаками сразу и успел подумать, что выглядит смешно в такой позе. Потом кто-то, наверное, Паня, подставил ему ножку и он так и не долетел до сутулой ненавистной фигуры. Вместо этого земля вдруг поднялась и страшно ударила его в лицо. Сами собой хлынули слезы, во рту и в носу солоно запахло кровью. Он попытался вскочить, плохо различая все вокруг, но Студень обрушился на него сверху - раздавил, смял, как пустую сигаретную пачку. Сквозь слезы и боль Генка услышал крик. Это кричала Анюта. Он понял, что только теперь она испугалась по настоящему. Настолько, что даже не попыталась убежать.

- Беги, Анюта! - попытался сказать он. Но губы были разбиты, а сверху пластом лежал Студень. Поэтому вместо этих слов получилось что-то вроде "иги, ута!"

Но было поздно. Журик уже держал Аню за руку, а вторую еще раньше успел схватить Паня. Генка забился под Студнем, но все было напрасно. Скоро его силы кончились, и он принялся бессмысленно материться сквозь слезы.

- Ну что, подруга? Поиграем? - спросил Журик. - Отпусти меня, - сказала Анюта, глядя ему в глаза. - Отпусти нас. - А ты меня попроси получше. - Это как? - Ну, поласковей попроси. Чтобы душа моя согрелась и рука сама собой разжалась. - Ну... Пожалуйста... Пожалуйста, отпусти нас... - Пожалуйста... - просмаковал Журик. И повторил с аниной интонацией: Пожааалуйста. Слышь, Паня, Студень! Она говорит "пожаааалуйста!"

Журик улыбался. Студень хмыкнул сквозь зубы: Генка продолжал доставлять ему много хлопот. Зато Паня зашелся смехом так, что стали видны все его белые, ровные зубы.

- Пожалуйста, Журик, отпусти ее... Во, сука, дает. - Дает? Думаешь? - Журик вдруг посерьезнел. - Ладно, Анюта. Сегодня, говорят, субботник. Вот и поработай на благо рабочего класса. - А что нужно делать? - Аня была очень напугана и честно пыталась понять, о чем идет речь. - Сейчас. Мы тебе все расскажем. Да, Паня? - Ага - тот продолжал ржать, - и покажем.

После этого он зачем-то стал расстегивать штаны свободной рукой. А расстегнув, спустил их до колен. Открылись грязные семейные трусы. Он приспустил и их, как на приеме у врача. Под подолом рубашки открылся болтающийся шланг. Аня, мельком глянув вниз, покраснела так, будто ей надавали пощечин. А потом она заплакала и закричала одновременно. И вместе с ней заорал Паня. Они оба орали так, будто соревновались, кто может громче. Аня - потому что ей было страшно и противно.

А Паня - потому что у него в бедре, прямо рядом с этой штукой, торчала длинная белая стрела.

Генка решил, что все это ему кажется. Слишком много было всего, и последние минуты ему казалось, что все происходящее - просто страшный сон. Но сквозь крик Пани и Анюты он вдруг услышал спокойный голос Сереги.

- Отпустите их, суки.

Журик с интересом посмотрел куда-то через кучу малу из Студня и Генки.

- Ух ты, сказал он. Робин Гуд? - Я сказал, отпустите их, суки. - Ты знаешь, кто я? - Да. - казалось, Серый малость сбавил тон, - Отпусти их. - Я тоже - сука? - Отпусти Аню и Генку. - Ты знаешь, кто такие суки? - Отпусти их. - Ты знаешь, что если ты меня так назовешь, я тебя убью? - в глазах у Журика полыхнуло, потом выражение его лица стало умиленным. С таким видом Паганель, должно быть, рассматривал редкого кусачего жука. - Я не называю тебя так. Я знаю, что ты здесь главный. Прикажи своим холуям отпустить Аню и Генку. - Вот это уже другой разговор. Что ж, я им не хозяин. Пусть сами решают. Я не против отпустить твоих ребят...

Студень возмущенно взглянул вверх, на своего пахана.

- Ты чо, Жура. Зассал, что ли?

Вместо ответа Журик подошел к нему и подтолкнул подбородок Студня носком ботинка.

- А ты посмотри, с чем пришел наш дружок. Хочешь попробовать с ним повоевать?

Студень покорно обернулся и увидел Серого, спокойно стоящего в трех шагах от него. Тот целился из лука прямо ему в глаз. Студень поежился, на Генку еще больше шибануло потом. Вся сцена сопровождалась воплями Пани, который глядел на стрелу у себя в ноге и боялся ее вытащить. По голому бедру текла кровь, а шланг казался очень маленьким. Как будто съежился от страха.

Анюту уже никто не держал за руки, но убегать она не спешила. Стояла и смотрела сквозь слезы, чем все закончится.

- Ладно, пацаны. Хорош на сегодня. Мы их еще встретим, никуда они не денутся. Тогда и поговорим. Пошли, Студень. Паня, хорош орать. - А-а-ага... Я бы на тебя посмотрел, - выдавил Паня. - Вот и посмотри. Что, не нравлюсь? - в манере Журика говорить вежливо и правильно было что-то отвратительное. Что-то пугающее. Он это знал, и все это знали. - Т-т-торчит, сука, - пожаловался Паня на стрелу. - Это недолго исправить, - сказал Журик и подошел к нему. - Сам выдернешь или в доктора с тобой сыграть? - Сам, сам, - заторопился Паня, но, едва коснувшись стрелы, взвыл и отдернул руку. - Ладно... Значится, в доктора...

Журик небрежным молнеиносным движением выдернул стрелу из его ноги. Паня взвыл и стал валиться набок. Из дырки полила кровь. Журик той же рукой, дал ему две пощечины подряд. Паня схватился за щеку и выровнялся. Вид у него, со спущенными и залитыми кровью портками, был жалким. Студень тяжело приподнялся на руках и освободил Генку. Тот, как только рука стала свободной, ударил ей по мясистой харе Студня. Но былой приступ прошел, невидимая рука кукловода уже покинула его тело. Удар получился слабым, Студень только матюкнулся и поморщился. Потом он встал и поковылял за удаляющейся парой друзей. Уходя, Журик обернулся:

- Не прощаюсь. - говоря эти слова, он улыбался.

Когда троица ушла, ребята еще минуту оставались на своих местах. Генка сидел на земле, размазывая по щекам кровь и слезы. Облитый акварелью, он казался тяжелораненым. Аня стояла там, где была поймана, и плакала, закрыв лицо руками. А Серый долго не отпускал лук, предпочитая на всякий случай держать его в рабочем состоянии.

Наконец, Генка встал и подошел к Сереге. Не говоря ни слова, он обнял его изо всех сил. Потом то же самое сделала Анюта. И двое друзей почувствовали, что их теперь трое.

Горький запах осени вернулся тихо, как кот. Наверное, он не любил шумных мест. Но в таких тихих, как этот закуток за трансформаторной будкой, он чувствовал себя дома. И мелодия, с которой все началось, вернулась тоже. Она была очень красива.

* * * Мелодия, с которой все началось, и теперь звучала в его голове. Она стала более ритмичной, чуть более взрослой. Возможно, ее ритм задавали колеса и рельсы. И все равно она была об осени, которая никогда не уходит насовсем...

Гена налил водки и поглядел на Катю. Девушка сидела в своей обычной напряженной позе. Гена, наверное, возненавидел бы ее за этот вид, если бы не мелодия, громко звучащая у него в ушах. Эта мелодия заставляла любить всех, даже эту жеманную гимназистку, под маской которой, как подсказывал Генин опыт, сидела обычная сука, белая моль из нафталинового шкафа, увешанного мужиками. Он посмотрел на Катю долгим взглядом. За все время разговора, пока он неумело подбивал к ней клинья, ему еще не удалось посмотреть на нее так: тяжело, свободно и отчужденно. Она, почувствовав его взгляд, зябко повела плечами. И перевернула страницу.

- Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? - спросил Гена...

* * * - Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? - спросила голосом Анюты пустая катушка из-под кабеля, лежащая плашмя.

К катушке тянулся незаметный провод от севшего, но живого автомобильного аккумулятора. И катушка, и аккумулятор жили где-то на обочине Свалки, в ее самом заброшенном месте. И никто не догадался бы, что одна из досок катушки может легко выниматься, а внутри катушки достаточно места для двух мальчишек и одной девчонки. Мало того. Ребята натащили туда кучу бесполезных, но уютных вещей: половину старого матраса, термос с чаем, пару довольно чистых чашек. У самого входа лежало оружие - трубки и заветный лук. А под потолком, в углу, висела лампочка от фонаря, прикрученная к проводу от аккумулятора. Словом, свет был. Плохой, неровный, но был. И в нем, под собственными угловатыми тенями, трое детей прятались от всего остального мира.

Серега достал сигарету, как будто это действие, которое он совершал первый раз в жизни, было для него обычным делом. Он не спешил отвечать на вопрос Анюты. Что же до Генки, то он вообще после истории у трансформаторной будки стал стесняться Анюты и предоставил Серому всю инициативу. А сама Анюта приклеилась к мальчишкам, как банный лист, и ходила за ними следом, бросив всех своих подруг. Вот так.

Серега не спеша размял сырую "Приму" и потянулся за спичками. Гена и Аня смотрели на него с удивлением, но старались не подавать виду.

- Когда вырасту?.. - задумчиво переспросил он. - Надо подумать.

Резко чиркнул спичкой по коробку и, провожаемый завистливыми взглядами, поднес спичку к сигарете. Пока горела спичка, света внутри катушки стало больше. Потом Серега затянулся, кашлянул и выдохнул дым изо рта.

- Не знаю. - веско сказал он. - Кем получится. - А кем получится? - спросила Анюта. - Кем ни будь да получится. Может, детективом буду. Как Шерлок Холмс. - Ух ты. - восхитилась Анюта. - А Генка, значит, доктором? Доктором Ватсоном? Да, Ген? - Да ну их, докторов. Возятся со всякими кишками - сказал Генка. - Да, - сказал Серый, затянувшись, - Это работа не для Генки. Он в ветеринарке чуть в обморок не упал, когда Ваську резали. - А ты не заливай. Тебя там не было. - Сам же рассказывал. - Да ладно тебе. Уже и кота пожалеть нельзя. - Льзя или нельзя, но в доктора тебя не возьмут. - Ничего. Обойдусь. Дай, что ли, затянуться?.. - Ты же не куришь! - Ты, можно подумать, куришь. - И мне, - сказала Анюта. - Девчонкам нельзя, - авторитетно сказал Серега. - У вас от этого детей не бывает. - А мне и не нужны, - сказала Анюта. - Еще чего не хватало! - Вырастешь - захочешь. - Ну, нет. - Все хотят, когда вырастают. И замуж тоже. - Ага. Щас! - Анюта сделала костлявый кукиш и поднесла к самому серегиному носу. - Вот тебе замуж. - Нужна ты мне больно, - Серый выдохнул дым прямо на Анютину фигу. - Ладно вам, - сказал Генка. - Давай сигарету. - И мне, - сказала Аня. - Ну, держите, - Сергей передал Анюте сигарету, не сумев скрыть облегчения по поводу того, что ее не нужно докуривать.

Анюта взяла сигарету поудобнее, между указательным и средним пальцами, и отставила мизинец. Так курила одна барышня в кино. Она затянулась, набрала полный рот дыма и не спеша выдохнула его длинным красивым конусом. Серый хмыкнул презрительно.

- Так не курят. Это ты балуешься. - Да? А как курят? - Надо набрать полный рот дыма, а потом его вдохнуть внутрь. И только потом выдыхать. - Да? - Анюта казалась озадаченной. Такой способ курения ей не очень понравился. - А ты как думала? Только так. - Ну и ладно. Подумаешь!

Анюта старательно затянулась и глубоко вдохнула дым. Пока она кашляла, сигарету взял Генка и проделал то же самое. Внутри катушки стало накурено. Серега приоткрыл "дверь", которую они всегда запирали изнутри.

- Да, - сказал он с чувством превосходства. - С вами не покуришь!

После этого забрал сигарету обратно и героически докурил ее сам.

- А я хочу актрисой быть, - мечтательно сказала Анюта. - Знаменитой? - Конечно. Чтобы в кино снимали. А незнаменитой-то зачем? - А знаменитой зачем? - Много ты понимаешь! Цветы... - Анюта стала загибать пальцы, - Машина. Поклонники. - А кто это - поклонники? - А это те, которые в тебя влюблены, и поэтому при встрече всегда кланяются. То есть, поклоны бьют. Поэтому и "поклонники". - А деньги? - спросил Генка. - А зачем деньги? - удивилась Анюта. - Если тебя и так все любят? - Ну... - замялся Гена, - Кто-то же должен будет тебе машины покупать. - Вот пусть он о деньгах и думает. А мне некогда будет. Мне в кино сниматься надо будет по десять раз в день. - Да ты что! По десять раз! - А то. Иногда и больше. - Аня вздохнула. - Актерский труд тяжелый. Вон, Золотухин рассказывал в кинопанораме, что весь день в болоте просидел, пока кино снимали. Потом вылез весь в пиявках. - Тьфу ты! - сплюнул Серый. - Чего? - Ну тебя с твоими пиявками. И так тошнит. - Это от сигареты, - сказал Генка. - Меня тоже тошнит. - А меня, мальчики, от вас тошнит. Я им рассказываю про кино, а они - про сигареты. - На фиг нам твое кино? - сказал Серега - Сигарета - вот она. А кино твое где? - А кино начнется, когда я вырасту, - упрямо сказала Анюта. - Когда ты вырастешь, кино закончится, - почему-то сказал Генка. - Самое кино сейчас идет. - Не умничай, - сказал Серый. - Сам-то кем хочешь быть? - Не знаю. Я денег хочу. Много. За деньги все можно купить. - И меня? - спросил Серега. - И меня? - спросила Анюта. - И меня? - спросила Свалка. - Не знаю, - честно сказал Гена. - По-моему, все. По крайней мере, машину можно.

Серега вздохнул. Машину хотели все, и он тоже. Но машина, настоящая машина, была чем-то невозможным. На Иваныча с его "Москвичом" во дворе смотрели как на буржуйского царя. А он собирал на машину семь лет. Об этом знали все. И все равно завидовали.

- А мне машину подарят, - сказала Анюта, поджав губы. - А я ее куплю, - сказал Генка. - А я украду, - сказал Серый. - У Иваныча, что ли? - А хоть бы и у Иваныча. - Иваныч тебя убьет. - Пусть попробует, - сказал Серега и покосился на лук. И Анюта покосилась на лук. И Генка. Все порадовались про себя, что расти им еще долго, и у Иваныча есть шанс умереть от старости. - И много ты их насобирал? - спросил Серега. - Кого? - Денег. - Много. Уже три рубля с мелочью. - А сколько мелочи-то? - Не знаю. Я их в копилку складываю. А то, боюсь, потрачу. - Так потрать. - Нет. Не могу. Нужно собрать побольше - и тогда уже все потратить. - На машину? - Нет... - Генка задумался. - Машина - мелочь. Есть вещи поважнее. - Неужели дом! - восхитилась Анюта и подсела поближе к Генке. - И дом - мелочь, - сказал Генка, обмирая от собственной лихости. - А что - не мелочь? - Еще не решил. Вот как решу - тогда и копилку буду разбивать. - Ну тебя, - сказал Серый. - Сходили бы в кино, лимонада напились, а мороженного сколько можно купить! Десяток, не меньше! - А ты у меня укради, - сказал Генка, поглядев на Серегу в упор. - Вот тогда и сходим в кино. - И украду. - И укради. - Вы чего, пацаны? - удивилась Анюта. - Обалдели, что ли? - Покурим еще по одной? - спросил Серега. Он снова рвался в бой. - Ну, давай, что ли, - Генка, как всегда, не отставал. - Без меня, - сказала Анюта.

Серый достал еще по сигарете. Мальчики закурили. Все трое примолкли, и несколько минут единственным звуком внутри катушки был кашель двух заправских курильщиков.

- Слышь, Ген, - сказал Серега. - Ну? - От Журика хватит прятаться. - А мы и не прячемся. - Рассказывай... - Что нам здесь, плохо, что ли? - Хорошо. И все равно. Хватит. - И чего делать? Пойти ему морду бить? Много набьешь! - Не сейчас. СанСергеич говорил, что секцию бокса будет открывать. Пошли, что ли? - И я с вами! - сказала Анюта. - Еще чего, - усмехнулся Серый. Туда девчонок не берут. - Ну и ладно. Подумаешь! - А когда открывается-то? - спросил Гена. - А как запишется пятнадцать человек - так и откроется. - На сундук мертвеца? - Вроде того. - А сколько уже записалось? - Тридцать с чем-то. - А чего ж не открывается? - Не знаю. У нас всегда так. - Это точно. Твердо решил? - Не знаю. Давай походим, посмотрим. - Ну, давай. Запишемся для начала. - Уже. - Что "уже"? - Уже записал. - Себя? - Ага. И тебя тоже. Куда ж я без тебя денусь? - Ну, ты даешь. - А меня записал? - спросила Анюта. - А тебя на "Мосфильм" записал. Знаменитой актрисой. - А там тоже ждут, пока тридцать мест наберется? - спросила Анюта. - Нет, - сказал Генка, - Там ждут, пока одно освободится.

Серый засмеялся и закашлялся. Потом все замолчали, мечтая каждый о своем.

Вечерело. На свалке начался кошачий концерт, а вдалеке прозвучал стук колес бесконечного товарняка...

* * * Стук колес бесконечного товарняка был единственным ответом на вопрос, заданный Геной. Похоже, Катя либо уже выросла, либо никем не собиралась становиться.

- Екатерина Сергеевна, - сказал Гена. - Если нам не удается подружиться, давайте хотя бы поссоримся по-человечески... - Вот именно поэтому я не люблю пьяных. - То есть? - Им... То есть, вам... - Спасибо. - Сами виноваты... Вам все время нужно чего-то от людей, которые рядом. Сейчас вы ищете мостик на мою сторону. Потом по этому мосту пройдет вежливый гражданин с тросточкой. Этот гражданин будет читать Блока... - Я не знаю Блока. - Или Пушкина... - А кто это? - Не паясничайте. Или просто говорить о погоде в возвышенных тонах. Потом по этому мосту проскачет гусар, во всеоружии двусмысленных комплиментов...

- А потом? - А потом протопает безмозглая солдатня с волосатыми ручищами... - Ужасная перспектива. - Да уж. - Что же делать? - Не строить никаких мостов. Мы случайно оказались в одном купе, и из этого ничего не следует. - А как же мостик? - Не нужно никаких мостов. - А ведь он уже построен. Вы построили его своими последними словами. - Значит, я и сожгу его немедленно.

Гена вытащил из кармана зажигалку и протянул Кате.

- Жгите, Екатерина Геростратовна. - Нет. - Почему нет? - Если я возьму у вас зажигалку, это будет означать, что мост действительно построен. - А вы так не считаете? - Нет. - Вы замужем? - Что-то вы рано об этом спросили. - А когда должен был? - Под конец. Когда солдатне с волосатыми ручищами будет дан отпор. - Так уж и дан? - Еще бы... Разве вы не знаете, что на узком мосту одна хорошо вооруженная амазонка может дать отпор целой армии варваров с их дубинами? - Насчет дубин - это сильная аллегория. - А насчет варваров - точная. Все вы внутри одинаковы. - Кто "мы"? - Кто "вы"? Ну, например, те, кто считает, что предложить девушке водку в поезде - совершенно естественный поступок. - Но ведь это и есть совершенно естественный поступок, Катя. - Нет. Это унижение. - Странно... Вы как будто не в Москве жили последний год. Там все пьют водку. Или вам надо было предложить чистого спирта? - Мне от вас не нужно ничего. - Даже денег? - Вы очень хотите поссориться? - Нет. Извините. - На первый раз. Только, прошу вас, оставьте меня в покое. - Хорошо. Но ответьте мне на один вопрос. - Хорошо. - Вы замужем? - Да. - Не верю. - Ваше дело. - И все равно не верю. - Господи, ну почему я не оказалась в купе с какой ни будь толстой вонючей теткой, которая наелась бы колбасы и легла спать! - Не легла бы. - Почему это? - Я бы с ней водку пил. И колбасу мы ели бы вместе. - Так она с вами и поделилась бы. - А то нет? За водку то? - Ну, не знаю. Разве что за водку. - Ага. - К ней вы бы тоже начали строить мостик? - Точно. И впереди джентльмена с тросточкой пустил бы боевых слонов.

Катя отвернулась к окну, но он успел заметить ее улыбку. Боясь нарушить тончайшую нить контакта, он тоже уставился в окно. Из теплого...

* * * ...класса зима выглядела немного театрально. И снежные хлопья были слишком велики, и падение их было таким медленным, будто они раздумывали, стоит ли опускаться в черную грязь. Донести свое симметричное великолепие до поверхности и растаять бесформенной слезой в сантиметре от нее, еще хранящей воспоминания об осени.

За снежной кашей стоял мрачный силуэт Трубы - как ствол однажды и навсегда облетевшего дерева.

- В те времена, - сказал Александр Иванович, - Русь состояла из отдельных княжеств, которые вели войны с соседями и друг с другом. Сейчас, когда мы живем в Советском Союзе, невозможно себе представить, чтобы, например, Рязанская область пошла войной на Энскую. А тогда это было не только возможно, но и в порядке вещей. Только вместо областей были княжества. Во главе их формально был князь, который опирался на купечество и духовенство...

Генка вообразил себе огромного бородатого князя, который идет, опираясь одной рукой на купца, а второй - на священника. И того, и другого Гена представлял себе только по картинкам. Первый, по его разумению, должен был быть в кафтане (что это такое, Генка тоже представлял себе очень относительно), а второй - а рясе (посмотреть бы на нее хоть краем глаза). Ну, а князь, ясное дело, должен быть весь в кольчуге, при мечах, и сзади за ним должны вести вороного коня с огромными яйцами.

- Эти междоусобные войны не давали России стать единой страной. Вместо того, чтобы давать организованный отпор внешним врагам, князья вели свои дружины друг на друга и теряли тысячи профессиональных бойцов на полях гражданских войн. - А что такое профессиональный боец, Александр Иванович? - спросил Серега.

- Гончар! Сколько раз мне нужно повторять, что перед вопросом нужно поднять руку? - Александр Иванович строго посмотрел на неугомонного Гончара, который на всех уроках истории перебивал его.

У Александра Ивановича была язва, поэтому он был похож на фанатика, о которых сам же интересно рассказывал на уроках по истории древних стран. У Александра Ивановича почти не было тела. Казалось, что старый костюм висит на пугале, сколоченном из двух палок крест-накрест. Только глаза, углями горящие в ямах по обе стороны от орлиного носа, полыхали жизнью.

Серега покорно поднял руку и переспросил:

- Профессиональные бойцы - это кто? У которых оружие лучше всех? - Нет, Гончар. Профессионального дружинника начинали готовить с колыбели. Когда его сверстники еще пасли коров на лугу, он уже умел одним махом изгородь перепрыгнуть и жеребенка-двухлетку объезжал без седла, с одной веревкой. - А оружие? Давали им оружие? - Не сразу, конечно. Но такие ребята, как вы, мечами деревья с одного маху рубили. - Ух ты... - завистливо вздохнул Серега. И посмотрел на Генку с таким выражением лица, в котором ясно читалось намерение немедленно бросить все детские забавы и перековать плевалки на мечи. - Ничего, - сказал Александр Иванович. - Зато они не знали, с какой стороны к корове подойти. А их сверстники из деревень уже за бороной с отцами на поле выходили. Каждому свое...

Генку мало занимали древнерусские мотивы. Неделю назад он закончил читать "Трех мушкетеров", и с его легкой руки теперь половина класса стала участниками вечной истории. Сам он скромно назвался Атосом и теперь искоса разглядывал миледи, которая сидела на две парты ближе к доске в соседнем ряду. А она, даром что благородная дама, грызла ручку, выводя какие-то каракули. Свободной рукой она взялась за левое ухо и теребила его мочку большим и указательным пальцами. То ли потому, что она была миледи, то ли потому, что анютино ухо отличалось какой-то своей, особенной, красотой, но Атос-Генка не мог оторвать от него взгляда. Спасал только снегопад за окном. На нем Генкин воспаленный взор отдыхал и охлаждался. Кто знает? Может, потому и таяли снежинки?..

- Горькое зрелище могло открыться после тогдашней междоусобной сечи, продолжал Александр Иванович. - Раны, нанесенные боевыми топорами и секирами, бывали ужасны. Они калечили людей, и мало кто выживал после ранения в рукопашном бою. Раненых часто бросали на поле боя. Только вороны провожали их в последний путь. А потом садились на глаза и клевали их... То, о чем поется в древних народных песнях - правда.

Учитель посмотрел на класс своим безумным взглядом. Мало кто понимал этого странного человека. Но любили все. Может быть, потому, что он был похож на фанатика? Кто-то из старшеклассников однажды спросил его, какой по счету последний съезд компартии. Цифры на плакатах по всему городу были у всех перед глазами. А Иваныч потер переносицу и ответил неправильно. К чести шутников, нужно сказать, что они не накапали в учительскую о таком ответе. Но вся школа потом перешептывалась, глядя на чудака с жалостью и непониманием.

- Между прочим, - сказал Александр Иванович, - и наш Энск бывал полем сражений. Да не тяни ты руку, Гончар, сейчас все расскажу... Так вот. Там, где сейчас городская свалка...

Генка вполуха слушал рассказ о святая святых - об их родной Свалке. Его занимало другое. В глазах Атоса свалка была не более, чем безликой пустошью на пути бесстрашных мушкетеров к алмазным подвескам королевы. Но даже не алмазные подвески и, страшно сказать, ни даже королева, не были для него сейчас главным. Весь мир, как луч солнца из-под увеличительного стекла, сошелся на маленьком и не самом чистом девичьем ухе. Пока "миледи" теребила его, странная щекотка разбредалась по коже тайного зрителя. И это прозрачное ухо, и локон темных волос над ним, сейчас стали центром целого мира, в котором Свалка занимала положение полузабытой провинции.

Уже несколько недель Генка чувствовал, как внутри него поселилось новое и незнакомое раньше чувство. Оно было странным. В нем была горечь и сладость одновременно. В разгар зимы ему мерещились какие-то весенние ручьи, пение невидимых птиц заглушало далекий перестук товарняков на станции Энская-Узловая. Его тело обнаруживало себя новыми пульсами в самых неожиданных местах. Эти пульсы бились зло и жадно, за ними тянулись остальные клеточки - и тело становилось как одна натянутая струна. Гена знал, откуда течет ручей новой силы, но боялся признаться сам себе. Зато теперь он хорошо представлял себе героинь любимых книг. Ему стало незачем читать авторские описания принцесс и золушек. Все они любили теребить мочку своего уха, над которым вился непокорный локон. Все они были похожи на...

Алксандр Иванович отвернулся к доске, и по классу полетели записки. Толстый и смешливый Рошфор бросил записку унылому Ришелье. Констанция, которую с прообразом связывало только неблагородное происхождение, бросила свой клочок бумаги Сереге-Д'Артаньяну. А миледи, оторвавшись от своих каракулей, скомкала их одним легким движением и запустила в совершенно сомлевшего Атоса. Он был не готов к такому повороту событий и получил запиской прямо по носу. Класс подавился смехом. Александр Иванович оглянулся и посмотрел на тридцать напряженных от тайного хохота физиономий.

- ... А когда Ростислав увел свою дружину, на территории бывшего Энска не осталось ничего. Догорали избы, хлеб в полях стоял неубранным, а большие черные птицы на свой манер прощались с гниющими на поле воинами...

Записка лежала перед Генкой на столе, как бомба. Ему казалось, что в ней вся его жизнь за редким забором анютиных каракулей. Он не мог найти в себе силы поднять ее со стола и прочитать. Поэтому просто посмотрел в окно. И вздрогнул.

По щиколотку в грязи, прямо под окном стояли Студень, Паня и Журик. Все трое покачивались, а в руках у Пани была зажата бутылка портвейна "Три семерки". Даже снег, казалось, обходил стороной нечистую троицу. В последнее время о них ходили странные разговоры. Шла речь даже о том, что Журика выгоняют из школы. А Студень и Паня уже несколько недель не ходили в нее, вызывая большое облегчение в школьных коридорах и такую же большую тревогу на улице. Теперь они заявились туда, где не были уже много дней. И в руке у Пани была бутылка портвейна.

Генка сделал страшные глаза и посмотрел на Серегу. Но тот, открыв рот, слушал Александра Ивановича. Тогда Гена снова посмотрел в окно и увидел, что Студень и Паня остались вдвоем. Журик исчез, и Генке за шиворот упала скользкая лягушка страха. Он понял, что Журик пошел в школу. В которой больше не учился. И Генка понял, что Жура пошел за ними. За Сережкой. За Анютой. За ним...

Студень снизу разглядел его через окно и улыбнулся. Даже отсюда было видно, какие у него гнилые зубы. Год назад на уроке химии он глотнул кислоты, и от зубов остались короткие пеньки. Теперь они почти уже сгнили...

Генка против воли зажмурился. Он представил себе, как Журик идет по школьному коридору, сутулясь и размахивая своей пластмассовой рукой. А вторая, здоровая и невероятно сильная, сжата в кулак...

- Так вас теперь зовут Атосом, месье Черенков? - раздался голос прямо над его головой. Генка вздрогнул.

Александр Иванович стоял около его парты и глядел в записку, которая развернулась сама собой.

- О чем задумались, граф? - спросил Александр Иванович, строго глядя на Генку. - ... - Молчите? Не удивительно. Вы всегда были большим молчуном. А знаете историю про себя? - К.. какую? - Однажды Дюма-сын, автор небезызвестного светского романа "Дама с камелиями", пришел в гости к отцу. Полагаю, что не нужно говорить, кем был его отец. Так вот. Зная, что он всегда работает в саду, в беседке, Дюма-младший не стал заходить в дом и пошел искать отца в саду. И нашел его раньше, чем предполагал. Толстый старик сидел на земле и безутешно рыдал в три ручья... - П... почему? - спросил Генка. - Вот и сыну пришел в голову тот же вопрос. В ответ великий беллетрист поднял на него глаза, измученные бессонницей, и сказал только два слова: "Атос умер"... Впрочем, может быть, по-французски это звучало длиннее. И вообще, эта история скорее для урока литературы, чем для урока истории. А как историк, я вправе задать вам такой вопрос, коль уж у нас зашла речь о мушкетерах. В каком веке к власти пришел кардинал Ришелье?.. - Ммы этого еще не проходили, Александр Иванович... - Странно, граф. Не знать, в каком веке вы живете - это моветон для человека вашего положения...

Александр Иванович улыбнулся, и Генка понял, что он не сердится. Как никак, их игра, все-таки, имела непосредственное отношение к истории...

А потом с треском распахнулась дверь и в проеме появился Журик - пьяный и страшный. Генка никогда еще не видел его таким. Вблизи он был еще отвратительнее. Стало заметно, что он падал на землю, и не один раз. Александр Иванович обернулся и спокойно пошел навстречу. Класс притих.

Журик обвел учеников больным взглядом. Он узнал и Серегу, и Генку. На них его взгляд остановился было, но двинулся дальше, как башня танка, потерявшая управление. И остановился только тогда, когда отыскал Александра Ивановича.

Тот подошел к двери в встал прямо напротив Журы. Он не сказал ни слова.

А Журик, глядя только на него и ни на кого больше, вдруг выбросил вперед живую руку, будто хотел ударить Александра Ивановича. Но не ударил, а неумело обнял его за шею и привалился к плечу грязной нечесаной головой.

- Иваныч, - выдохнул он, - Папку на зоне завалили... Бляди... Помоги, родной...

Над головами ничего не понимающих, замерших школьников взорвался звонок...

* * * Гена встряхнул головой и обнаружил себя глядящим в окно. Поезд стоял в Рязани. По платформе туда-сюда бродили разные люди. Местные носили пирожки и вареную картошку. С ларьков бойко торговали пивом и водой. Жизнь кипела. Это было приятно видеть после однообразия бегущей лесополосы.

Гена набросил на плечи пиджак и, сунув в карман сигареты, вышел из купе. На платформе было прохладно. Он поежился и отошел в сторонку - покурить. И сразу стал центром внимания местных граждан. Подошла тетка с лукошком:

- Не хотите пирожков? - Не, бабуль, спасибо. - С мясом, с капустой, с грибами... - Нет.

Голос бабули понижается по шелеста:

- Водочки? - Нет, мать...

Старуха отходит к следующему. На ее место подходит девица с большой сумкой.

- Вода, Тархун, Пепси, свежее пиво... Пива не желаете? - Нет. - Водочки? - Нет.

Цыганенок лет семи:

- Дядь, помоги, сколько сможешь? - Нет. - Ну хоть сигаретку... - Рано еще. - Ну пожаалуйста... - Нет, говорю.

Мужичок без возраста:

- Берите яблочек ведро. Отдам за полтинник. - Нет, спасибо. - За сорок пять... - Нет - Водочки?.. - Ну вы даете! Теперь буду знать, где водка никогда не переведется! - А как же, - мужичок улыбается, - скорее, вода из реки уйдет. Так возьмете бутылочку? - У меня еще своя не допита. - А как еще захочется? - А у меня и еще есть. - Ну, как знаешь.

Мужичок отходит к следующему. Старуха:

- Сынок, помоги на хлебушек. - Держи, мать.

Зашаркала дальше. Гена с тоской поглядел ей вслед. Вот она, Расейская Инперия, в снежном хрусте склеротических коленок. Он бросил сигарету и притоптал ее каблуком. Потом посмотрел сквозь окно на Катю, но ничего не разглядел внутри купе. Оглянулся напоследок и пошел внутрь.

...Сначала он подумал, что ошибся купе. Потом разглядел таки Катюшу за баулами и сумками, которые заполнили все пространство. Один из баулов вдруг ожил и развернулся в его сторону, открыв громадное женское лицо с массой излишеств. Тут тебе и щеки, и бородавки, и прозрачные глаза навыкате. И подбородков - не счесть.

- Привет, милок, - сказало лицо, растекаясь в громадной улыбке. - Так это ты у нас водку пьешь? Мне уже Катюша все рассказала. Ну, наливай, что ли?.. - Как вас звать то? - Меня? А, зови просто - Михална. Наливай!

Гена улыбнулся и сел на свое место.

- А за что пить-то будем? - За что хочешь, лишь бы не хватило. Хошь - за знакомство. А хошь - за Новый Год... - Ну, давайте, коли не шутите. За Новый, дай Бог памяти, 19...

* * * 80-й...

...До двенадцати оставалось еще около часа, когда Анютины родители, оставив подробные инструкции всем "детям", захлопнули за собой дверь. Папа Ани был уже слегка навеселе и покачивался в лучших традициях благополучного главы счастливого семейства, который решил позволить себе расслабиться. Он громогласно запретил Анюте целоваться с мальчиками (жена пыталась закрыть ему рот, да где там), выразил всем горячие пожелания счастья в Новом году и минут двадцать, задействовав всех присутствующих, искал по дому свой галстук. А присутствующих было уже довольно много. Еще несколько подтянулись после ухода аниных родителей.

Девчонки суетились на кухне, делая вид, что готовить всякие салаты - их привычное занятие. Ребята предавались другому "привычному" занятию открывали бутылки с вином. Поскольку опыта в таких делах не было ни у кого, половина пробок оказались раскрошенными, и Анюта, забегая в комнату, в комическом ужасе глядела на засыпанный крошками ковер.

Все делали вид, что подобная вечеринка - обычное дело. Бродить по комнатам с печоринской скукой на лице было главным занятием всех гостей. На самом деле все были возбуждены своей первой настоящей вечеринкой, первым Новым Годом, который они отмечали сами, без родителей. Квартира была в их полном распоряжении до утра, хотя анин папа под сердитое жужжание жены пообещал при возвращении выкинуть на балкон всех, кого найдет спящими в туалете. Сейчас спать в туалете никто не собирался. Никто вообще не собирался спать. Телевизор работал на полную громкость. Шел фильм новый фильм "Ирония судьбы или С легким паром!", и одна из девиц уже прикипела к экрану, смеясь и плача.

А "мужики" не знали, чем себя занять, и, за неимением лучшего, удалились на балкон - покурить. Там был студеный мороз, но никто не подавал вида, что мерзнет, и дым, смешиваясь с паром, выходит из посиневших ртов драконьими клубами. По случаю праздника Серега принес пачку дорогих болгарских сигарет "Стюардесса" и теперь франтовато выщелкивал их из пачки одним пальцем.

Спустя некоторое время хохот у экрана смолк, и курильщики поняли, что началось новогоднее обращение Брежнева к народу. Они вернулись в комнату, дрожа, как зайцы, и девчонки с криками "Не успеем!" ринулись на кухню за последними салатами. Стол был уже накрыт, и еще минут пять заняло рассаживание, с обычными для такого дела интригами на тему "кто с кем сядет". В результате мальчишки сбились стайкой, но пришла сердитая Аня и сказала, что кавалеры должны ухаживать за дамами, поэтому мальчики и девочки должны сесть через одного. Когда Леонид Ильич договорил последние слова, на экране появились Кремлевские куранты.

- Москва... - выдохнул кто-то. - Да... - восхищенно поддержал другой. - Некогда Москву разглядывать! Разливайте шампанское! - крикнул Серега.

И шампанское действительно разлили. Оно оказалось везде, кроме бокалов. Когда часы пробили двенадцатый удар, его было не слышно в общем хохоте. Все стояли с пустыми бокалами, а Генка, как дурак, держал бутылку и глядел на учиненный им разгром.

- Ладно, - сказала Анюта, отсмеявшись, - давайте хоть вино раз... нет, не разольем, а нальем. Только поручите это, пожалуйста, Сергею!

Серега важно взял вино, а Генка, огорченный своим неудачным выступлением, сел на свое место. Вскоре вино оказалось в бокалах, народ шумно чокнулся и...

Каждый стал пить как умеет. А не умел абсолютно никто.

Инка, она же - Констанция Буонасье, видела, как ее отец пьет водку. Поэтому она подцепила на вилку кусок огурца и махнула стакан залпом. Все засмеялись. Она важно хрумкнула огурцом и потянулась за салатом. Серега тоже выпил стакан до дна и зачем-то понюхал рукав.

- После первой не закусываем, - сказал он не очень уверенно. И сразу стал есть.

Анюта сделала маленький глоток. Она видела, что так делают в кино. Этого показалось недостаточно, и она украдкой пригубила еще раз. Колька, он же - Рошфор, сказал про вино, что оно невкусное и, что он лучше выпил бы Пепси. Драгоценная бутылка Пепси стояла на столе в единственном числе, и на нее жадно смотрели все. Гене вино тоже показалось невкусным, но он не подал вида. Проглотил, как лекарство, потому, что так положено. И сразу налил себе еще стакан. То же самое немедленно сделал Серега. Тогда Гена выпил. И Серега тоже. Все посмотрели на них с уважением.

Потом все стали есть и шуметь. Гости разделились на два враждебных лагеря. Одни хотели смотреть новогодний огонек и просили остальных заткнуться. Другие предлагали выбросить телевизор в окно и рассказывать анекдоты. Победил шум. Телезрители врубили на полную громкость, а анекдотчики орали так, что из-за стены постучали соседи. Только тогда шум немного утих: перспектива появления здесь взрослых никого не устраивала.

Гена изо всех сил старался не смотреть на Анюту, но у него ничего не получалось. Она сегодня была настоящей принцессой в своем белом платье. А еще она что-то сделала с волосами и накрасила губы. От этого она казалась гораздо старше и еще красивее. Генка почувствовал, что ему больно смотреть на Аню. Но ничего не мог с собой поделать. А она играла роль королевы вечера, и делала это с блеском. Иначе как "Ваше величество" к ней никто и не обращался. Она в ответ говорила, что она всего лишь знатная дама, миледи, и королевский сан ей не светит никогда. Но придворные думали иначе.

Потом Гена почувствовал, что кто-то осторожно взял его рукой за затылок. Он оглянулся, но сзади никого не было. Музыка из телевизора зазвучала громче, а шум голосов показался просто оглушительным. Тогда Гена налил себе еще вина и выпил его, чтобы прогнать неприятное ощущение. Ему показалось, что пол под ногами превратился в палубу и слегка покачнулся. С Серегой, судя по всему, происходило то же самое.

Вдруг Анюта встала с таким видом, будто вдруг вспомнила о каком-то пустяке. Она лениво подошла к полке с пластинками, порылась среди "Веселых ребят", "Песняров" и прочих "Самоцветов" и вытащила на свет божий нечто такое, от чего у всех присутствующих глаза полезли на лоб. Это была пластинка группы "Бони М", да не советская (!) а настоящая, где все было написано на английском и на обложке три совершенно голых негритянки валялись у подножия курчавого, поджарого негра. Кроме цепей, на них не было ничего.

Никто из присутствующих сроду не видел ничего подобного. Джинсы Рошфора, которые произвели фурор в начале вечера, были забыты навсегда. Единственный концерт "Бони М" в Москве показывался по телевизору на Пасху, вместе с премьерой "Здравствуйте, я ваша тетя", чтобы никто не пошел в церковь. Советская лицензионная пластинка этой группы стоила столько, сколько студент-отличник получал за месяц. А такая, "родная" пластинка стоила столько, сколько получал за месяц инженер. Пока все, затаив дыхание, таращились на чудо, Анюта спокойно прошла к телевизору и выключила звук. И вскоре онемевший было Леонтьев вдруг заголосил нахальным девичьим голосом:

- ...FREEZE! I'm Ma Baker - put your hands in the air, gimme all your money!

- Потанцуем, - лениво произнесло Их величество, обращаясь к своей подруге и верной тени Ленке, по иронии судьбы получившей в игре титул королевы Анны Австрийской. - Нет проблем! - Ленка легко вскочила на ноги, и девчонки встали рядом. Потом они лихо толкнулись попками и начали прилежно выписывать фигуры совершенно незнакомого танца. - Ma, ma, ma, ma, ma Baker... - Диско! - важно пояснил Колька-Рошфор.

Генка поймал себя на том, что сидит с открытым ртом. Девчонки плясали действительно здорово, хотя немножко слишком прилежно. Никто не решался повторить их движения. Все стояли вокруг, даже те, кто раньше не отрывался от телевизора. Генка смотрел на Анюту во все глаза. Платье на ней развевалось, по виску бежала капля пота, на щеках полыхал румянец. Как будто электрический ток пробил Генку насквозь, он почувствовал, что еще немного - и он заорет во весь голос. Чтобы этого не случилось, он дрожащей рукой налил себе еще вина и выпил бокал одним глотком. Краем глаза заметил, что Серега повторил его подвиг.

Следующую песню отплясывали уже все. Кто то переваливался с боку на бок, кто-то пытался повторить движения Анюты и Ленки. Но никто не сидел на месте. Такая это была музыка. Генка танцевал рядом с Анютой, и каждое ее случайное прикосновение било его током. Ощущение крыльев за спиной было таким сильным, что он боялся задеть ими кого-нибудь из танцующих сзади.

В комнате стало жарко и шумно. Все старались перекричать друг друга, хохотали над неуклюжим Рошфором, подбегали к столу за вином и едой...

А Генка летел и летел вверх, вместе с музыкой, то и дело касаясь Анюты. Когда музыка неожиданно кончилась, он едва не упал на пол...

А Анюта, тяжело дыша, подошла к проигрывателю и вытащила новую пластинку. Все затаили дыхание, но на этот раз она вытащила обычную Пугачеву. Она аккуратно (еще бы!) убрала "Бони М" в конверт и поставила на вертушку "Зеркало души".

- Арлекино давай! - заорал Рошфор. - Нет, лучше "Даром преподаватели..."!

Аня улыбнулась и молча опустила иглу на диск.

- ...Я несла свою беду по весеннему, по льду...

Волшебный голос полился Генке прямо в его распахнутую настежь душу. Неожиданно он почувствовал на своей щеке каплю и увидел, как Серега смотрит на него с удивлением. Тогда Генка понял, что сейчас заплачет. Хуже того. Что он уже ревет в три ручья. Он вскочил с места и, спотыкаясь о собственную истерику, выбежал в соседнюю комнату. Там он повалился на диван и в полной сумятице чувств закрыл лицо руками. Музыку было слышно и отсюда.

- А беда день ото дня ищет по свету меня...

"Приди", думал Генка, "Приди прямо сейчас, жаркая после танцев, с огромными глазами. Я возьму тебя за руку, и мы будем сидеть здесь, в темноте, и молчать, и слушать музыку... И я буду думать о том, что люблю тебя, люблю больше всех на свете..."

Но никто не шел. И шум в комнате почему-то стих.

Тогда Генка тихо поднялся и заглянул через приоткрытую дверь. Ребята танцевали, держась за руки и почти обнимаясь друг с другом. Его глаза сами собой отыскали Анюту, и сердце зашлось в немом крике. Аня танцевала с Серегой, положив руки ему на плечи. Его пальцы лежали у нее на талии. Серега что-то говорил, улыбаясь, а Анюта с задумчивым видом кивала головой. Тут светлая грусть сменилась в Генкиной душе чернильной тоской, и он почти упал обратно на диван. Он ревел, как ребенок, давясь собственным криком. Так плохо ему не было еще никогда в жизни...

Он не помнил, сколько времени пролежал так - без движения и почти ни о чем не думая. Иногда ему казалось, что время остановилось вовсе, потому что идти вперед ему было просто незачем. А потом голос Ани сказал в темноте, где-то около двери:

- Ты чего, Ген?

Жизнь и время снова помчались вперед, будто хотели наверстать упущенное. Генка вскочил с места и тут же сел обратно. Он не знал, что говорить и делать. В дверном проеме стоял четкий, будто вырезанный из листа темноты, силуэт Анюты.

- Ген! - повторила она шепотом, - ты чего? - Я... - Что? - Я... - Да что, дурачок?

Это было сказано так, что Генка заплакал снова. Он давился пьяными слезами и очень старался, чтобы Аня этого не заметила. Музыка, рожденная осенью, снова зазвучала в его ушах. Голос Пугачевой ушел в ватную тишину, которую Анина мелодия сплела вокруг себя.

- Ты ничего не слышишь? - спросил он очень тихо. - Слышу, - ответила Аня еще тише. - Это музыка... - Да, - шепнула она. - Это музыка не с пластинки... - Да... Я понимаю... Я слышу...

Генка встал с дивана и подошел к девочке очень близко.

- Я хочу танцевать с тобой под эту музыку... - Я хочу танцевать с тобой... - эхом отозвалась Аня.

Гена почувствовал, что ее пальцы, как бабочки, опустились на его плечи. Он тоже тихонько прикоснулся к Аниному платью. Все его силы уходили на то, чтобы не упасть от избытка чувств.

И они закружились под музыку, которая играла только для двоих...

- Ребят, вы чего тут делаете? - раздался бодрый голос.

Они отпрянули друг от друга, будто их поймали за чем-то преступным. В двери, нашаривая выключатель, стояла толстушка Констанция. Генка отвернулся, пряча лицо.

- Я воще то спать пришла, - зевнув, сказала Иннка. - Поздно уже. Где у тебя тут можно привалиться? - Да где хочешь, - бодро отозвалась Анюта. Роль ночной феи слетела с нее, как пыль с комода. Она снова была королевой вечера. Она повела рукой в сторону дивана, - Спи здесь. Места всем хватит. А я лично вообще спать не собираюсь. - Ну, ладно. - Иннка тяжело плюхнулась на диван, не раздеваясь. Разбудите, когда "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады" начнутся. - Нет проблем, - бодро сказала Анюта, выходя из комнаты. - Эй! Свет-то потушите обратно!

И свет погас...

* * * Из темноты Гена вынырнул обратно в купе. Михална деловито смотрела на него.

- Ты чего, Генка? Голова? Сердце? Что-то с лицом у тебя не того. - Все нормально, Михална. Будь здорова!

И он залпом махнул свою рюмку.

- Женат? - Михална стрельнула бусинами. Сначала - на Катю, потом - на Гену. - А как сама думаешь, Михална? - Непохож. - Непохож? - Непохож. Один живешь, сталбыть? - Когда как. А что, Михална, в невесты набиваешься? - А то! - Тетка подбоченилась и поглядела на Гену с пудовым кокетством. Только мелковат ты для меня. - Ничего. Зато работящий. - Это ты-то работящий? Ты на руки свои погляди? Такими только водку наливать... Опять же, выпиваешь. - Есть грех. - Но это грех невеликий. Все пьют. И куришь, поди. - Точно. - Непутевый... - Отчего ж непутевый, Михална? - обиделся Гена. - Многие иначе думают. - А ты мне многих не призывай, у меня свои глаза есть. - И что же они видят, твои глаза? - Ничего хорошего, сынок. А был женат-то? Дети есть? - Нет пока. - Это хорошо. Ты, слышь, Геннадий. - Михална с трудом пододвинулась к Гене поближе, будто решила на ухо сказать что-то очень важное. - Девка у меня. Золотые руки, хозяюшка. Вся в мать...

Гена представил себе Михалну на двадцать лет моложе и улыбнулся.

- Так таки и вся? - Ну, постройнее, конечно. Коса - до пояса. Давай познакомлю. Истомилась она в деревне жить. Хочет в город. А ты, я погляжу, городской человек. Тебе как раз такая и нужна, чтобы все хозяйство на себя принять и мужа от забот избавить. Вот, гляди. - Михална достала из сумки пакет с пирожками. - Ее работа. Попробуй. - Да я сыт, спасибо. - Спасибом сыт не будешь. Пробуй, говорю. - Ну, тогда давайте и нальем, что ли? - Наливай... Катюша! А ты почему не пьешь? - Она не хочет, Михална. Это у нас больной вопрос. Уже три часа обсуждаем.

- Это она у тебя не хочет. Катька! Не серди меня!

Михална сама взялась за бутылку и щедро плеснула в Катин стакан. Потом себе и Гене. Катя, заметно оттаявшая с появлением попутчицы, изобразила на лице страдание. Потом строго посмотрела на Гену и взяла стакан, как дохлую мышь - двумя пальцами.

- Вот вам пирожки. Еще теплые. Выбирайте. Есть с мясом, а есть с капустой. Все вкусные.

Михална взяла свой стакан и поглядела на него серьезно.

- И не пьет! - строго сказала она про дочь, после чего сама жахнула полстакана одним глотком. - Что же ты без тоста, мать? - спросил Гена. - Катя, скажите какой-нибудь тост. - Чтобы мы поскорее доехали, - сердито сказала Катя и птичьим глотком, по девичьи, отпила из своего стакана. - Торопишься? - спросила Михална. Сама она, по всему, никуда не торопилась. Ее телеса уже казались частью купе. - Тороплюсь, - сказала Катя. - Ох, молодежь! - крякнула Михална, - все торопитесь, а толку то? - В Москве все на бегу, - сказал Гена. - Вот, поэтому и жена тебе нужна спокойная. По городу набегаешься, потом домой придешь, а там - обед готов, вещи постираны. Опять же - порядок. - А у тебя фотографии нет, Михална? - Нинкиной, что ли? А как же! Везде с собой вожу. Вот, гляди!

Михална вытащила из себя ветхую паспортину и раскрыла ее. Неведомой Нинке на фотографии было не больше семи лет. Она стояла за огромным букетом цветов и ничего, кроме октябрятского значка и торчащих косичек, не показывала. Косички были симпатичные.

- Молода она, для невесты-то, - сказал Гена, возвращая фотку. Катя перехватила ее по дороге и принялась рассматривать. - Это она в первом классе. Десять лет назад. Теперь-то, конечно, выросла. Самый сок. - А пирожки ничего, - сказал Гена. - Я подумаю, Михална. Вы ей скажите пока, чтобы подождала. - Я то скажу, только она долго ждать не будет. - Ну, значит, не судьба. - Да ты еще пирожок съешь. Погляди на себя - кожа да кости. - Спасибо, мать. Пирожки замечательные. - А как шьет! А вяжет! И по хозяйству... И, чтобы выпивать - ни, ни! Михална покосилась на бутылку. Гена понял ее правильно и налил еще по пятьдесят. - А сами то замужем? - спросил Гена. - Была. Помер. Такой же, как ты был - костлявый, и водку пил. А все равно... - Михална всхлипнула, - Нинку любил. - Извини, мать. - Да ладно тебе, извиняться-то. Давно дело было, уже отошло. - Так вы что же, так и живете с Ниной вдвоем? - Живем вдвоем. А так у меня, кроме нее, еще трое! - Ого, - уважительно отозвалась Катя. - А ты как думала? Вот говоришь "торопишься". А мы никуда не торопились. Поэтому и четверо детей. - А остальные - тоже дочери? - спросила Катя. - Нет, Нинка у меня одна, кровиночка. Остальные - мужики. - Это хорошо. - сказал Гена. - Меньше хлопот. - Это как сказать. Но - молодцы как один. Жалко только, что выросли и разлетелись кто куда. Один - на Дальнем Востоке служит на корабле. Второй тут, в Рязани... О! - Михална сунулась к окну, едва не задавив Катю. - Чего, - Гена посмотрел в окно. - Нет, показалось. Думала, мимо нашей деревни едем. А это - следующая. Заболталась я тут с вами, дом не показала. Его с поезда видно. - Жалко. Так что третий? - Третий у меня молодец. Женился, живет в Мичуринске. Вот, к нему и еду в гости. Зарабатывает хорошо. В коммерции. - Торгует, что ли? - Да нет. Охраняет. Он у меня с малолетства всякими самбами и боксами занимался, а по нынешнему времени это, вишь, профессией стало... Боюсь за него, конечно. Такие страсти про новых русских по телевизору показывают. - Ничего, Михална. Не так страшен черт, как его малюют. - Ну, он у меня умница. Глядишь, не обидят. Опять же - большим чемпиёном был...

* * * - Встали по парам, - гаркнул дядя Саша после разминки.

Мальчишки смешались в толпу, каждый искал партнера. Серега и Генка, которые пришли на тренировку впервые, оказались друг против друга. Серега был серьезен. Генка волновался и больше всего боялся выглядеть как ни будь не так. Потому что рядом, в стайке гимнасток, скакала Анюта. И ему казалось, что она все время поглядывает в его сторону.

- Друг друга не убивать, но и не жалеть, - сказал дядя Саша. - Не в бирюльки играем.

Он достал настоящий гонг, посмотрел на него с любовью и звонко грянул начало первого раунда. Пацаны вокруг Гены и Сереги пустились в пляс. Те, что постарше, начали обмениваться легкими ударами. Мелочь тут же устроила кучу малу на ковре, и дядя Саша накричал на них, чтобы не устраивали бардак. А Генка смотрел на Серегу и никак не мог привыкнуть к мысли, что должен бить по другу кулаками, да еще и сильно. Его рукам было жарко в огромных, не по размеру, перчатках.

А Серега стоял спокойно и ждал от Генки первого выпада. Потом, не дождавшись, размахнулся и врезал Генке по носу. Тот опешил. Удар получился не сильным, но точным. В носу как будто открыли бутылку шампанского, и что-то по-капустному хрустнуло. Горький соленый привкус во рту перебил запах пота.

Генка, обалдев, отпрыгнул. А Серега, приняв что-то наподобие стойки, пошел на него. В его глазах появилось то же выражение, с каким Волчий Коготь когда-то направлял на Одинокого Ворона свой боевой лук. Генке стало не по себе. Он никак не мог заставить себя разозлиться, а от боли в носу хотелось плакать. Он прикрыл лицо обеими руками, и тут же получил чувствительный тычок по ребрам. Серега продолжал наступать. Он бил удар за ударом, не заботясь о том, чтобы прикрыться самому. И смотрел при этом Генке в глаза.

Наконец, Гена попытался ответить. Но его кулак прилетел в пустоту: Серега отпрыгнул назад. Он ударил еще раз и тоже неточно. Все происходящее казалось ему какой-то дурацкой игрой в драку, и эта игра ему ни капельки не нравилась. Романтики в ней не было ничуть, а было много вонючего пота и ощущение конского волоса, который колол ладонь сквозь перчатку. Гена подумал, что дяде Саше пора бы снова ударить в свой гонг.

Потом откуда-то прилетел еще один Серегин удар. Он был сильнее других и от него зазвенело в ушах, а голова наполнилась ватой. Плакать захотелось еще больше, а ощущение стыда усилилось до размеров памятника Ленину на главной площади Энска.

- Серый, ты полегче, - тихо сказал он. - Еще чего! - сквозь зубы ответил Серега и нанес новый удар. - Что ты его одиночными? Серии проводи, серии! - раздалось над самым ухом. - Голова-корпус-голова... Так, молодец... Голова-корпус... Хорошо... А ты чего стоишь, как мешок с говном? Отвечай, закрывайся. Локти прижми к корпусу. Глаза не закрывай...

Генке было плохо. Голова гудела, как колокол, а Серега был неугомонным звонарем. Голос тренера звучал как будто издалека. Больше всего не свете хотелось, чтобы все тут же, немедленно, кончилось. А еще хотелось сесть на ковер и закрыть голову руками. Но Генка стоял на ногах, потому что рядом скакала Анюта, и проявлять слабость было невозможно. Лучше было умереть. Если не от боли, то от стыда, что у него ничего не получается. Его редкие кривые удары натыкались либо на пустоту, либо на колючие Серегины локти. И в ответ тут же прилетало наказание за то, что открылся.

- Хватит прямыми. Давай хук... Сбоку бей... Хорошо. От корпуса давай, от корпуса, с разворотом... Постой...

Генка почувствовал на своем плече тяжелую руку дяди Саши.

- Ты как? Жив еще?

Генке хотелось сказать, что он умер, и чтобы на похороны позвали Аню. Он даже попытался улыбнуться и тут почувствовал, что верхняя губа разбита.

- Жив, - сказал он, и тут же получил удар, который на фоне других колокольных ощущений грянул, как царь колокол...

...Этот удар неожиданно помог. Внутри вдруг разлилась холодная, звонкая пустота. В глазах потемнело, а тело стало таким легким, будто было нарисовано на промокашке. Все вокруг замедлилось, как в кино. Вот Серега медленно замахивается. У него открыта вся голова, и у Генки есть время тщательно прицелиться. Спешить некуда.

Его движение начинается не от плеча, как раньше, а откуда-то из живота, где теперь легко и пусто. Невесомая рука подхватывает волну и несет дальше, чтобы разбить ее о мол Серегиной физиономии. Хотя сейчас это не физиономия. Это - мишень. Цель. Мол.

От точного и сильного удара Серега отлетает назад и падает. Генка подбегает к нему и ловит себя на мысли, что хочет добавить еще, ногой по ребрам, по голове... Но из пустоты, которой наполнено тело, доносится далекое "Нельзя!"... И он останавливается и пританцовывает около Серого, ожидая, пока тот поднимется. И Серега поднимается, и в его глазах Генка видит ту же черную хохочущую силу, которая наполняет его самого.

Ему весело. Серега тоже улыбается своими черными мертвыми зрачками.

И друзья начинают драться всерьез.

Ни один, ни другой не чувствуют боли. Потому что их головы уже давно состоят из этой боли. Внутри них, из незрячей глубины, поднялись безымянные немые бойцы. Они теперь управляют невесомыми телами, и они презирают немощь мальчишеских фигурок, потому что способны на большее. Где-то на периферии взгляда мелькает весь остальной мир: внимательный взгляд дяди Саши, удивленные лица других мальчишек, раскрытый рот Анюты.

Они наносят удары и пропускают их. Им обоим странно, что нет никакой боли, только мрачное веселье и желание продолжать праздник до бесконечности. Время вокруг замерло, и ребята из своего летящего мгновения вольны по-своему разрисовать черно-белую фотографию...

Удар... Еще... Еще... Ха!..

Потом свет гаснет совсем. На глаза откуда-то сверху падает темнота, и в ней все звуки становятся ватными. Блаженная легкость превращает тело в воздушный шарик...

- Хорош, орлы... - доносится издалека. Это голос дяди Саши, и его почти не слышно. - Хорош, говорю!..

Голос тренера приближается, потом и вовсе раздается где-то внутри головы. Тот, кто теперь живет внутри Генки, ненавидит этот голос, который прогоняет его обратно в темноту. Но голос сильнее... Потом голос обрастает плотью. Взрослая, тяжелая, рука ложится на ватное генкино плечо и властно отодвигает всего Генку куда-то в сторону от праздника...

- Хорош. Брейк... Молодцы, ребята... Для первого раза достаточно.

Генка как будто открывает глаза, хотя понимает, что и прежде не закрывал их. Зрение возвращается полосами, будто кто-то медленно поворачивает жалюзи. И вместе со зрением приходит страшная, вся изрезанная тупыми ножницами, боль. Болит живот, болят руки, но больше всего досталось голове. Она вся состоит из боли и тяжелеет с каждой секундой. Теперь, как никогда, хочется лечь и уснуть. Но нельзя...

Очухавшись, Генка увидел перед собой Серегу. На того было страшно смотреть. Кровь из разбитого носа залила всю майку. Она была даже на перчатках, и Генка не сразу понял, что кровь на перчатках - его собственная. Все серегино лицо было как будто вылеплено из пластилина. В разных местах появились выпуклости, которым на нормальном лице быть не положено. Вокруг глаза медленно наливался синяк...

Дядя Саша поглядел на одного, потом на другого.

- Красавцы! - сказал он и потрепал обоих по макушкам. - Один другого лучше.

Тут Генка понял, что его собственная физиономия тоже изменила рельеф. И почувствовал на коже кровь. А на майку даже смотреть не стал - голова кружилась и без того.

- Вам бы еще удар поставить и защиту. Глядишь, и получится толк. А пока на сегодня все. Марш в раздевалку!

Генка с Серегой стояли и смотрели друг на друга. У обоих кружилась голова.

- Ну, - спросил Серый. - Чего "ну"? - переспросил Гена. - Мир? - спросил Серега. - Мир! - сказал Генка.

Вот так просто. Ребята обнялись и, поддерживая друг друга, поковыляли в раздевалку. Анюта, мимо которой они как бы невзначай прошли, поглядела на обоих со страхом и отвращением. А потом легко подхватила обруч и отвернулась...

* * * ...Фанфар слышно не было, но проводник Петя выглядел так, будто они вот-вот прозвучат. Он, правда, слегка пошатывался в дверном проеме, но все равно выглядел молодецки. В руке он держал стакан. В другой - кусок копченой колбасы, похожий на палку-демократизотор.

- Ппозвольть ппприсоединиться? - галантно спросил он. - А это что еще за чудо в перьях? - хохотнула захмелевшая Михална. - Йййа, ммежду прочим, ппп... ппп... - Проводник он, мать, - сказал Гена. У него слегка шумело в голове, то ли от последних воспоминаний, то ли от выпитой водки. - Ах, вот оно что, - пробасила Михална и подвинулась, освобождая место. Ну, заходи. Гостем будешь. - Скорее, это мы у него в гостях, - сказал Гена. - Зто ттточно, - улыбка Пети наводила на мысль, что ему никогда не суждено сняться в рекламе зубной пасты. - Ззза ччто пппьем? - Что-то у нас сегодня с тостами неразбериха, - сказал Гена. - Вот, Екатерина Сергеевна предлагает за скорое прибытие к месту назначения. - А мммне и в ддороге ххорошо, - сказал Петя, усаживаясь. - Жжживу я тут, ссами ппонимаете. - Ну, тогда - за твои десятикомнатные хоромы, Петя. Со всеми удобствами. - Ннналивай. - Держи. - Ттттолько хоромы, вввсе таки, нна одиннадцать ккомнат-то. - У меня, Петь, со счетом всегда было плохо. - Нну ладно. Ззза них! - Петя вкусно выпил и понюхал свою колбасу. Потом тихонько положил ее на стол и сделал глазки Михалне. - Вввот ввозьму и нне ссспрошу у ввас ббилетика. - Это отчего же? - Наверное, Михална для зайца по комплекции не подходит, - сказал Гена. - Нннет.. Тто есть дда, ккомплекция, она ссамая пподходящая. И гглаза у ввас, ммадам, ччч... - Черные? - спросил Гена. - Ччч... - Честные? - подсказала Катя. - Чччеловеческие... У ззайцев ттаких нне ббывает. - То ж мне, дед Мазай нашелся, - Михална зарделась. - Понятно, что человеческие. Ить я ж человек, как никак. И откуда ты взялся, такой щуплый? Из космонавтов, что ли, разжаловали? - Ннет, - помрачнел Петя, - ййя ттакой ввсегда ббыл. - Женат? - дежурно уточнила Михална. - Ннникак ннет. Ххолостые мы. - Ну и мужик пошел, Катерина! Куда не плюнь - в холостого попадешь. Нет у молодежи понятий за жизнь.

Петя, зарумянившись на "молодежь", придвинулся к Михалне на миллиметр.

- А ввы, пппростите? Ннне ззамужем? - Была, Петруша, да вся вышла. А тебе то что? Я для тебя стара, поди. - Ппперестаньте, мммадам. Пппочел бы зза ччесть пппредложить вам ррруку и ссердце. - Ты мне лучше водки предложи, а там поглядим.

Петя, галантно изогнувшись, промахнулся мимо стакана и вылил последние капли из бутылки прямо Михалне на подол платья.

- Ну, артист! - возмутилась Михална. - Куда тебе замуж, когда руки тясутся?! - Это от ввволнения, ммадам. Очень ввы мммое ссердце ззатронули кккрасотой ввашей. - Слыхали, как отмазался, прохвост? - Михална расхохоталась. - Прямо джентельмен у нас проводник-то.

Потом она тревожно посмотрела на Гену.

- Не последняя? - Нет, - сказал Гена.

И потянулся под полку за чемоданом...

* * * Генки сегодня не было в школе, и Аня приняла вахту в-окно-смотрящего.

За окном была весна. Последняя школьная весна 1982 года.

Ручьи, птичьи базары, почки - все было на своих местах. Не на месте была только душа. Аня ощущала внутри себя большие перемены. Она понимала, что с ней творится, но одно дело - понимать и совсем другое - чувствовать. Все, происходящее с ней, казалось ей сюжетом книги или фильма. Ей в этой истории выпала главная роль, она же была восхищенным зрителем. Ее больно ранило, если что-то в этой истории шло наперекосяк.

Вот, например, вчера. Генка устроил ей сцену ревности. А главное, к кому?! К Боярскому! Недавно она пересмотрела "Собаку на сене" и восхищенно отозвалась об усатом кумире всех девчонок. А Генка? Он начал орать, что этому прохвосту рядом с Тереховой вообще делать нечего. Тут, натурально, разъярилась сама Анюта и обложила "соперницу" так, что мало не покажется. В общем, слово за слово, они полностью разругались. Теперь Генка не явился в школу. А Анюте без него тут вообще делать нечего. Построить глазки Серому, что ли? Но его девчонки вообще не интересуют. Вон Ленка уже два года сохнет, а толку - ноль.

Анюта вздохнула. Трудно жить на белом свете, особенно весной.

Шел урок обществоведения. Неподражаемая Серафима в своем лиловом парике, под которым блестели умные свиные глазки и торчал картофельный нос, складно говорила о трех источниках марксизма. Откуда бы эти источники не вытекали, на весенние ручьи они не походили совершенно. Поэтому половина класса сохла по второй половине на бельевых веревках взглядов.

- Утопический социализм, - вещала Серафима, - это учение об идеальном обществе, основанном на общности имуществ, обязательном труде и справедливом распределении. Одним из первых утопических социалистов был Томас Мор, чей роман "Утопия"...

Аня глядела в окно. Вот Маруся, которая только два года назад закончила их школу. Идет и везет коляску. У нее был роман с этим... как его... Игорем, кажется... Такие шекспировские страсти горели, кому-то он там четыре зуба выбил из-за нее... Ох, а Генка и Серега перед соревнованиями такие чумные становятся, вообще не подойдешь... Да.. Два года назад закончила школу, и где теперь эти шекспировские страсти? Где полет души? Где любовь, короче говоря? Только и осталось, что скрип коляски...

С высоты своего шестнадцатилетия Анюта презрительно повела плечами...

- Критикуя общественный строй, основанный на частной собственности, социалисты-утописты высказали ряд гениальных идей и догадок, предвосхитивших некоторые черты коммунистического общества...

...Дома, дома, дома. Какой у нас унылый город. Вырваться отсюда. Генка тоже собирается в Москву. Здорово будет поехать вместе. Жить будем где-нибудь в высотке, с видом на Кремль. Или на Патриаршие пруды... Недавно Анюта прочла полузапрещенную книгу "Мастер и Маргарита" и теперь высматривала в каждом встречном кармане обглоданную кость... Только не замуж! Тогда вся карьера - к черту. Да и Генке будет не до этого. Он твердо решил поступать в медицинский. Зачем? Он же не до сих пор не переносит вида крови. Дурачок упрямый...

- Многие из них видели путь преобразования общества не в революционной борьбе, а в пропаганде социалистических идей...

А за домами - еще дома... И над всем этим, такая близкая и страшная Труба. Труба всему. Труба мечтам, чувствам, надеждам... Вот она, родимая, даже отсюда видно каждую сту...

Аня охнула и машинально подняла руку.

- Что, Аня? - Серафима величаво повернулась. - Ты не согласна, что Герцен тоже относится к утопическим социалистам? - Нет... - голос Анюты дрогнул, - Я хочу сказать, что там, на Трубе... по моему... Генка... Гена Черенков...

* * * ...84. Гена понял, что сейчас сорвется вниз. Первые двадцать ступенек он пролетел, как птица. Мешало только ведро с краской, привязанное за спиной. Но без ведра путь не имел смысла. Затея заключалась в том, чтобы написать на самом верху трубы имя "Аня". Писать его ниже, чем на самом верху трубы, было нельзя.

Генка вынашивал эту идею много недель. Сначала было слишком холодно. Потом надолго зарядили дожди. А вчера, наконец, выглянуло солнце. Кроме того, вчера он поссорился с Анютой и теперь чувствовал себя виноватым.

А еще он очень любил Аню.

Поэтому сегодня, одевшись по-спортивному и вылив белую масляную краску в детское ведро, он повесил его за спину на отцовский ремень и ушел из дома. Пробравшись на территорию завода через дырку в заборе, он, никем не замеченный, подошел к Трубе. Она нависла над ним, закрыв полнеба. Он сосредоточился и без дальнейших раздумий поставил ногу на первую ступеньку...

Считать ступеньки начал сразу. Просто так, сам не зная, зачем.

Третий десяток дался ему с трудом. Но Генка был в отличной форме, недавно после соревнований, и никакой ветер не смог бы оторвать его от этих ледяных ржавых скоб. Во всяком случае, так ему казалось.

Только первоначальное намерение не смотреть вниз выполнять не удавалось, как он не старался. С каждым шагом земля уходила все дальше, и, поравнявшись с крышей ближайшего дома, он впервые почувствовал легкий страх. Ветер здесь был куда сильнее, а от взгляда вниз начинала кружиться голова.

50. Настроение изменилось в лучшую сторону. Ветер не усиливался, а вид отсюда открывался такой, что дух захватывало. Школа была совсем рядом и выглядела очень маленькой. Вдали раскинулась родная Свалка. Недалеко от нее Генка увидел свой дом и ему показалось даже, что отец сидит у окна и читает свои "Известия". Гена почувствовал себя крылатым Богом, который разглядывает свои владения.

60. Он остановился передохнуть, и это была большая ошибка. Только остановившись, он понял, как он устал. И еще - как высоко залез. Против воли перед глазами встало мокрое пятно вокруг мешка костей, в которое он превратится, если упадет.

61. Он подумал о том, что придется еще и слезать. Ладони от этой мысли вспотели и пальцы заскользили по железу.

62. Он подумал о том, как будет ненавидеть себя потом, если слезет сейчас.

62. (продолжение) Он подумал об Ане - и снова полез наверх.

68. Мысли об Ане перестали помогать. Осталась только воля, собранная в кулак.

70. Ему очень захотелось жить. Он подумал о том, какую весну оставил под собой, далеко внизу. Как пели птицы и журчали ручьи. Как отовсюду пахло просыпающейся землей. Жить захотелось так, что карабкаться выше было уже незачем. Все главное, во главе с Анютой, осталось внизу. Мысль о том, что нужно спуститься, вызывала трусливую ненависть к себе, и он ничего не мог с собой поделать. И сам не понял, почему лезет дальше вверх.

73. Ушло все. Остались только двое: Ужас и Ветер. Тень Генки, распластавшись по ступенькам, позвала на помощь своего невидимого друга. Того неназванного, темного и всесильного, что приходил к нему во время поединков. Черного человека. Гена был хорошо знаком с ним и недавно научился вызывать усилием воли.

73. Он пришел, невидимый воин, по привычке зашторил Генкины глаза и надел на себя генкино тело, застегнув его на все пуговицы. Что было дальше, Генка не помнил.

84. Он пришел в себя в одиночестве. Невидимый помощник ушел из тела. И Генка понял, что сейчас упадет.

- Мама... - тихо позвал он. Ветер сорвал слово у него с губ и унес куда-то к Свалке.

Ничего уже не соображая, Генка уцепился за скобу одной рукой, второй снял с плеча ведро с краской и бросил его вниз. Потом кое-как пропустил длинный отцовский ремень под плечами и защелкнул пряжку через скобу. И только после этого у него потемнело в глазах...

По тревоге, поднятой Анютой, вызвали пожарных и скалолазов. Генку благополучно сняли двое спецов.

Ему удалось подняться до половины трубы. А что он собирался на ней делать, так никто и не узнал...

* * * - Ты, поди, каждый раз к новой бабе пристаешь! - Нникак нет, Ттттамара Михална... Один, ппонимаешь, ввсегда один. - Рассказывай. А подход имеешь, сразу видать. - Ннаш пподход пппростой. Я ввсех ллюдей ллюблю. - И меня, что ли? - А ввас, Тттамарочка, ббольше ддругих. - Нет, Ген, ты погляди, какие речи ведет, прохвост! За словом в карман не полезет, даром что заикается. - Это я с вввойны, ммадам. Ппришлось пповоевать на Ффинском ффронте. - Да ладно тебе заливать! Сколько тебе лет тогда было-то? Пять? Семь? - Ссыном пполка ббыл, Тттамармихална. У ппартизан, ззначится. - Во дает! Начитанный, поди. - Ннам ббез ппамяти ннельзя. А если ввсе зззабудешь - ппридумывай ппо ннновой. - И много насочинял? Сколько жен-то было? - Одна. - Как звали? - Ййувэжэдэ. Ййужно ввосточная жжелезная ддорога. - Ах вон оно что. Ну, и как тебе с ней жилось? С дорогой то? - А ттак жжилось, ччто ббез вводки нникак ннельзя. - Слышь, намекает, Ген. Наливай, что ли? - Запросто.

Гена разлил водку по стаканам, мимоходом удивившись тому, что Катин совершенно пуст. Подлил и туда. Катя сделала страдальческое лицо, но ничего не сказала. Она уже давно отложила книгу и внимательно слушала треп вокруг себя.

Поезд как будто приближался к долгому тоннелю. За окном по-осеннему быстро темнело.

* * * За окном темнело по-весеннему медленно.

Это было особенно заметно из актового зала, залитого светом люминесцентных ламп. Квадраты окон чернели на глазах, как листы фотобумаги, забытые в проявителе. По контрасту, в актовом зале кипела жизнь. Сюда набились не только десятиклассники, у которых сегодня был выпускной вечер, но и их домочадцы, а также праздная публика из младшеклассников, оставшихся на танцы. Зал был убран кумачовыми транспарантами. Бюст Ленина по случаю праздника был начищен до зеркального блеска и пускал зайчики по потолку. В президиуме сидели учителя, завуч и директор. СанСергеич пытался всячески скрыть, как сильно он пьян. Остальные делали вид, что не обращают на это внимания.

Вечер подходил к концу. Торжественно открытый Серафимой, он тронулся в путь, как испанский галеон с грузом золота из Картахены. Вскоре, по законам жанра, он был атакован аплодисментами и взят на абордаж зевками и перешептываниями. Теперь от торжественной обстановки не осталось и следа. Выпускники откровенно таращились друг на друга, балдея от новых костюмов и нарядных платьев. Родители гордо глядели на своих чад и ревниво - на чужих. Общий сквозняк умиления носился в опасной близости от ревматических поясниц бабушек и дедушек.

Позади остались выступления физички, математички, учителей по литературе и биологии. Отсмешил народ деревянный незлобивый военрук.

Подтянутый дядя Саша вытащил на сцену покрасневших Генку и Серегу, взял их руки, как рефери на ринге, и поднял обе вверх. За президиумом, на полке, стояли несколько кубков, завоеванных ребятами на соревнованиях. Анюта хлопала громче всех. Она была не просто хороша в своем новом платье. На нее больно было смотреть. Казалось, от нее исходит сияние. Много лет спустя Гена впервые увидит фильм "Унесенные ветром" и поймет, на кого была похожа Аня в тот вечер. А тогда он просто ощущал себя в нокдауне каждый раз, когда глядел на нее. Сам Генка был в простом костюме за 45 рублей и, если бы не спортивная, подтянутая фигура, выглядел бы совсем бледно.

Потом слово дали опоздавшему Александру Ивановичу. Он подошел к трибуне шаткой походкой и тяжело облокотился на поручни. Потом глотнул воды из стакана и поглядел на микрофон.

- Ребята, - сказал он и закашлялся.

Ребята притихли. Все любили Иваныча. Хоть он и не знал дату последнего съезда партии.

- Я завидую вам, ребята. По-хорошему завидую. Потому что завтра вы выходите в жизнь, которую вам повезло начинать в великой стране. Я историк. Моя работа - объяснить вам, чего вы вправе ждать от своего времени и своего общества. И я пытался это делать, как мог. А теперь скажу напоследок еще несколько слов.

Зал перестал перешептываться. Александр Иванович говорил не так, как другие. Он уже произнес несколько предложений, и ни в одном не прозвучало словосочетание "коммунистическая партия". Это вызвало невольное внимание.

- Итак, завтра для вас начинается новая жизнь. Человек - существо социальное. И Общество может направить личность в то русло, которое нужно ему. Обществу. Человек, который в одном веке мог бы применить мощь своего дара на поиски лекарства от недугов, в другую эпоху будет придумывать смертельные яды. Потому что его талант не может быть зарыт в землю. Будучи зарыт, он все равно пустит свои ростки. Иногда - полезные. Иногда сорные. Иногда - ядовитые. Но семя таланта никогда не погибает без следа в почве общества.

Александр Иванович глотнул воды и болезненно поморщился. Серафима глядела на него очень внимательно. Пожалуй, даже слишком.

- Я должен порадовать вас, ребята. Вы живете в стране, где талантам находится множество применений (Серафима благосклонно улыбнулась). Почему, спрошу я вас?

Александр Иванович сделал паузу и посмотрел в зал. Из зала, по старой привычке, потянулось несколько рук. Бойкая Маринка, председатель комитета комсомола школы, подскочила и звонко крикнула:

- Потому что мы живем в Советском Союзе! - Правильно. - сказал Александр Иванович и после долгой паузы добавил: Вы живете в последней Империи.

Серафима побагровела. Учителя дружно посмотрели на Иваныча, кроме дяди Саши, который опустил глаза. Директор заморгал и полез за платочком. Завуч поглядел на микрофон, как на кобру.

- Я не знаю, сколько ей еще суждено просуществовать. Надеюсь, на ваш век хватит. Если повезет, ее хватит и на век ваших детей. В последнее время мне, знаете ли, стали приходить в голову невеселые мысли...

Серафима встала, подошла к директору и начала шептать ему что-то на ухо. Александр Иванович, от которого не укрылась эта рокировка, поморщился.

- Но сейчас, - его голос окреп, - Вам все карты в руки. Тот из вас, кому суждено стать ученым, станет имперским ученым. Он будет оснащен прекрасной лабораторией. По первому требованию ему будут привозить образцы и из Якутских кимберлитовых трубок, и их Херсонских раскопов. Тот, кому суждено стать офицером, будет имперским офицером. Частью армии, равной которой нет во всем мире... Ну, а тот, кому выпадет стать учителем истории... Александр Иванович улыбнулся, не слишком весело, - тот, кому выпадет стать учителем истории, сможет с гордостью рассказывать ученикам о стране, в которой им повезло родиться... И единственное, о чем я молю Бога...

Серафима уже шла к трибуне, налившись краской...

- И единственное, о чем я молю Бога, так это о том, чтобы наша с вами Империя просуществовала дольше, чем выпало на долю ее предшественниц...

Зал молчал так, что было слышно, как у Серафимы скрипят зубы. Она подошла к Иванычу и взяла его под локоток своей мясницкой дланью. После этого сама влезла в микрофон и прогудела:

- Александр Иванович хочет показать нам на примере исторических аналогий, как непрочны были государства, рожденные в принципах частной собственности. И как стабильно будет ваше будущее, дорогие наши выпускники, на земле первого в мире коммунистического государства!

Директор благосклонно икнул. Александр Иванович отошел от трибуны. Потом еще раз оглядел зал и поклонился - коротко, старомодно и энергично. После этого он ушел со сцены, а Серафима еще несколько минут предавалась одам и дифирамбам. Все чувствовали себя неловко, понимая, что конец торжественной части прошел не совсем по плану.

Наконец, поднялся Сам. То есть директор. Он прошествовал к трибуне и долго, с ненавистью, смотрел на стакан с водой. Потом откашлялся и произнес:

- Сегодня... В этот торжественный день...

Все уже знали и без него, что происходит сегодня, и снова заскучали.

Генка не мог оторвать взгляд от Анюты. Серый то и дело толкал его под локоть, но он ничего не мог с собой поделать. Генке казалось, что весь сегодняшний праздник затеян ради нее. Ради того, чтобы все могли увидеть эту принцессу из сказки, залетевшую на огонек в грязный нищий зал, увешанный языческими кумачовыми полотнищами.

А она, чертовка, делала вид, что ни восхищенные вздохи, ни трусливые взгляды украдкой не имеют к ней никакого отношения. Вместе с красавицей матерью и аристократом отцом она казалась бабочкой, случайно залетевшей в пыльный подвал. Но на крыльях этого мотылька каждый уносился под самый потолок, не обращая никакого внимания на осевшую там пыль...

- Заканчивая торжественную часть, я хочу еще раз поблагодарить наших медалистов и чемпионов за тот вклад, который они добавили к престижу нашей школы. Я надеюсь вскоре увидеть вас, комсомольцы, в сплоченных рядах нашей Коммунистической партии... - директор откашлялся, в углу похмельного глаза блеснул фальшивый бриллиант слезы. - Спасибо вам, учителя. И вам, дети. Для нас вы навсегда останетесь детьми, даже когда ваши собственные сыновья и дочери пойдут учиться в нашу школу...

Тут все поняли, что нужно похлопать. Причем не просто похлопать, а встать и похлопать. И все встали и хлопали до тех пор, пока учителя гуськом не покинули президиум. Многие в зале плакали.

А потом начался ураган. Часть ребят кинулась на сцену, другая осталась в зале и принялась расставлять стулья по стенам. Через несколько минут на сцене оказались колонки, и всех гостей старше семнадцати лет довольно жестко выставили из зала. Грянула музыка и народ разбился по небольшим компаниям. Начался настоящий выпускной вечер...

- Как ты думаешь, что ему за это будет? - спросил Серый у Генки. Они стояли в школьном туалете и курили с непередаваемым чувством свободы. Теперь можно было делать все, что захочется. - Не знаю. Может, выговор? - Думаю, что выговором дело не кончится. Сильно выступил сегодня Иваныч... Имперские офицеры... Звучит, да? - Да. Звучит. Слушай, Серый, ты бы с Ленкой хоть сегодня потанцевал, что ли? Она ведь каждый день плачет. - А я тут причем? Хочет - пусть плачет. Надоест - перестанет... А ведь могут и из школы выгнать. - Ленку?! - Да причем тут Ленка... А вообще он правильно говорил. Только странно... Как будто все это может закончиться... - Что - все? - Ну, все... От Москвы, до самых до окраин... Ведь не может, Ген? Как думаешь? - Да ну тебя, с твоей политикой. Нашел, тоже, тему в выпускной вечер. Пошли в зал! - Пошли.

Ребята отправились в зал. Там уже вовсю гремела музыка.

- "Вот новый поворот..." - пела Машина Времени.

Все плясали, образовав кольцо вокруг Анюты. Она с Ленкой на пару стояла в самом центре и танцевала так, как не умел больше никто. У Ани были полузакрыты глаза, она улыбалась и, казалось, парила в нескольких сантиметрах над полом, в воздухе. Ей не было дела ни до кого, в том числе -до Генки. Особенно - до Генки.

У него защемило сердце. Его праздничное настроение камнем упало наземь. Он коротко развернулся на каблуках и ушел из зала прочь.

- "Пропасть или взлет, омут или брод..."

В спину ему прозвучал звонкий смех Ани...

Он шел по гулким коридорам и видел, как тени первоклашек беззвучно носятся друг за другом. Среди них была и его собственная тень. Она носилась вместе со всеми, не обращая никакого внимания на то, что за ней наблюдают. Она была смешна и неуклюжа. Она носила кота в ветеринарку и мастерила лук из веток орешника. Она оглядывалась за окно, где три месяца в году все было белым-бело... Она дралась и проигрывала. Дралась и побеждала.

Гена подошел к двери своего класса. Она была не заперта. Он коснулся ручки, и дверь отворилась перед ним, приглашая внутрь.

Внутри класса было темно и пусто. Снаружи, за черными окнами, остался целый мир, увенчанный Трубой. А здесь были только Генка и его память. И понимающе притихший класс.

Гена сел за свою парту.

Прозвучал неслышный звонок, и в класс ровным учительским шагом зашла Тишина. Она не стала вызывать его к доске. Не стала рассказывать ничего нового. Она просто уселась за учительский стол и принялась проверять какие-то старые работы. Может быть, диктанты. А может быть, никогда не написанные письма.

Генка встал и подошел к доске. Взял мел и тряпку. Он хотел написать на доске слово "Аня", но доска не была Трубой. Он поглядел на доску и положил мел обратно. Потом вернулся и сел за Анину парту. Он всегда мечтал сделать это, но никогда не решался. А теперь вот сел. Закрыл глаза и стал слушать музыку из зала, на смену которой сама собой пришла старая знакомая мелодия...

Он не знал, сколько минут просидел так, покачиваясь на волне своей памяти.

А когда открыл глаза, увидел рядом Аню.

- Тебя нет, - сказал он. - Ты мне снишься. - Да, - шепнула она. - Я тебе снюсь. - Значит, я могу сделать с тобой это. Ведь ты не настоящая. - Да. Я не настоящая. Сделай со мной это...

Гена подошел к двери, плотно закрыл ее и забаррикадировал стулом. Потом вернулся в сон и неумело расстегнул крючок на анином платье...

...Утро застало их в городском парке. Они сидели, обнявшись, и ни о чем не думали. У обоих были выпускные колокольчики, и они звенели, когда Генка и Анюта целовались.

Весь парк был полон выпускниками. Подгулявшие компании, с гитарами и без, с бутылками и без оных, проходили мимо, подмигивали, приглашали с собой, деликатно отворачивались.

Повсюду стояла атмосфера праздника и чуда. Все спали наяву и не хотели просыпаться... Все были заодно.

Потом мимо прошла Ленка, вся в слезах. Аня вскочила со скамейки и догнала ее. Утешать с высоты собственного счастья было очень приятным занятием.

- Ты чего? - Ничего... - Опять Серый? - Скотина... Ненавижу его... - А что он натворил? - Ничего! Ничего не натворил! - Я понимаю... - Что ты понимаешь, дура? Тебе хорошо... - Где он? - счастливая Анюта пропустила "дуру" мимо ушей. - На Свалке сидит, идиот. Восход встречает. - А ты почему не там? - Я была. Прогнал. Гад. Ненавижу... - Целовались? - Поцелуешься с ним... Сидит, молчит, как пень. - Ну, и ты бы помолчала. - Я пробовала. Все равно прогнал... Зараза... - Пойдем туда все вместе. Генка его друг, все таки. - Думаешь, стоит? - Лена посмотрела с надеждой. - Пошли. Там видно будет...

...Разумеется, внутри кабельной катушки никто уже не помещался. Странно было даже думать о том, что когда-то они сидели там втроем, и еще оставалось место для Будущего. Теперь они уселись сверху. Гена подстелил Ане и Ленке свой пиджак, а сам стоял и переминался с мурашки на мурашку в утреннем холоде.

Серега мрачно курил, не говоря ни слова. Таким они его и застали, когда пришли на Свалку. Троим пришедшим передалось печоринское настроение Серого. В компании воцарилось молчание. Аня молчала мечтательно. Генка - счастливо. Ленка безысходно. А Серега молчал просто так.

- Я еду через неделю, - сказала Анюта. - Экзамены начнутся в июле. - Я - с тобой, - сказал Генка. - Куда будешь поступать? - спросила Лена. - Во ВГИК. - А ты, Ген? - А я в Мед попробую. - Там же конкурс огромный. - Ничего. Пройду. Где наша не пропадала. - Станешь, значит, имперским врачом? - спросил Серега. Он впервые за все время улыбнулся. - Ага. А Анюта - имперской актрисой. А ты-то сам? - Не знаю, - сказал Серега. - Для начала, в армию пойду. А там видно будет. - Имперским офицером, значится? - Рядовым. Пойду в десант. - Кто бы сомневался, - засмеялся Генка. - Там говорят, дедовщина, - сказала Аня. - Ничего. Разберемся, - сказал Серый. - Я тебя буду ждать. - сказала Лена. Кажется, она опять собиралась заплакать. - Зачем? -спросил Серега. - Не надо. - А ты жестокий, Сережа, - сказала Анюта. Это прозвучало, как фраза из фильма. - Может, и так. Какая разница? - пожал плечами Серый.

Все снова замолчали. Магия выпускной ночи выпала вместе с росой. Ко всем пришла усталость. Анюта и Генка вообще валились с ног от всего пережитого за ночь. Хотя сейчас ни один не помнил, что именно случилось в их общем сне.

Первым поднялся Сергей.

- Ладно, - сказал он. - Вы как хотите, а я спать пошел. Завтра тренировка. - А я не хочу спать, - сказала Анюта. И зевнула. - А хотите, я копилку разобью? - спросил Генка. - Прямо сейчас сбегаю за ней и разобью. Там - куча денег. Пойдем - и позавтракаем в ресторане. - Давай, - сказала Лена. - Не надо, - сказала Аня. - Тебе еще в Москве деньги понадобятся. - Раньше надо было, - махнул рукой Серый. - А сейчас спать пора.

Он легко спрыгнул с катушки и, не прощаясь, пошел прочь. Лена встала вслед за ним, но догонять не решилась.

- Я пойду? - спросила она у Гены и Анюты. - Мы тоже идем, - сказала Аня и подала Генке пиджак: - не забудь.

Все трое ушли. Рассветное солнце висело над самой катушкой, и у него был такой вид, будто оно собралось садиться...

* * * ...А из купе его не было видно. Солнце осталось за дверью, плотно закрытой Петей "нна вввсяк случай". С этой стороны поезда были видны только деревья, которые к осенней желтизне добавили тлеющих закатных тонов. Деревья внимательно смотрели на солнце поверх игрушечного поезда и были похожи на зрительный зал, если заглянуть в него из оркестровой ямы.

- Нет, Петр, - басила Михална. - Что-то ты мне не договариваешь. Мужик ты, все ж, видный, хоть и щуплый. По всему видать, что не всю жизнь в поездах катался. - Этто вверно, Ттамарочка... - интимно отозвался Петруша. - Ннне ввсю. Я ведь, ссстрашно ввспомнить... Сидел я, Мммихална. - Да ну! И за что ж ты сидел? - Михална расторопно покосилась на баулы рядом с Петром. - Ннналить ббы ннадо ппрежде. Ппотом рраскажу. - Угощайся, Петя. - Гена выполнил просьбу проводника и приготовился слушать рассказ.

Петр понюхал водку и прислушался к ощущениям. Ощущения, судя по всему, были. И отразились на жеваной холстине Петиной физиономии с айвазовской глубиной.

- Убил я, Тамара, - сказал Петя с надрывом. И махнул рюмку залпом. Чччеловека убил. Дддруга. Мммишку. - Да ты что! - Михална всплеснула руками, едва не пролив свою порцию. Так таки и убил? - Ддда. - Может, все-таки, ранил? - Ннет. Убил. Ввот этими рруками! - Петя выставил на всеобще обозрение две сухие лапки. - Задушил, что ли? - охнула Михална. - Ннет. Я его ттопором. Ппо гголове. Ммишку. - По пьяни, что ли? - Ннет. Ттрезвый ббыл. Ннадел ккостюм ввыходной, гговорю Лларке: в ттюрьму кко ммне нне хходи. Нне ппущу. - А Ларка - это кто. - Жжена ммоя. Ббывшая. - Шекспир. - сказал Гена. - Ннет. Ммишка. - сказал Петрович. И уточнил: - Ддруг. Ббывший. - Ну, теперь уж понятно, что бывший. Друг бывший, жена бывшая. Видать, оба они нашкодили перед тем, как все случилось? - Дда. - Петя ссутулился и как бы даже от Михалны на полсантиметра отодвинулся. - А она ккричит: "Нне ппущу! Ттолько ччерез мой ттруп!" - Кто? Лариса? - Дда ннет. Ммаринка. Ммишкина жжена. - Ах, вот оно что. Мишка то, женат, что ли был? - Нну да. А я ей гговорю: "Уйди, ссука!", Ззарублю, ммол, ппод ггорячую рруку. - и Петя грозно махнул рукой, свободной от стакана. - Ушла? - Кконечно. Испугалась, ппподи. - А ты? - А я к Ммишке пподошел и ппо гголове его ттопором - нннна! - А он? - А ччто он. - Петя сделал паузу. - Упал, и ввсего дделов. Ну, ккровища, кконечно. - Еще? - спросил Гена. - Нналивай. - Ну. А дальше то? - пытала Михална. - А ччто ддальше?.. На Соловецких островах дожди, дожди... - Петрович пропел неожиданно приятным баритоном и совершенно не заикаясь. - Поймали тебя? - А я и нне пппрятался. Сам ппришел в милицию. С ттопором. Они сссначала очень испугались. Ппотом, ккогда ттопор отдал, ччуть мменя нне ппобили. - Чуть? - Нну, ппобили, кконечно. А ппотом, ккогда устали, нначали ббумажки ззаполнять. - Да... Тяжелая у тебя жизнь была, сын полка, - вздохнула Михална. - Все вам, мужикам, неймется. - Этто ввсе из-за бббаб, Ттамарочка. Нно к ввам это, кконечно, нне относится...

Все посмотрели на Петю с уважением. А он допил то, что оставалось в стакане, после чего прокашлялся и неожиданно запел:

- Ой, да не вечер, да не вечер...

Сомлевшая Михална принялась подтягивать, сначала - тихо, потом - в голос:

- Мне малым мало спалось...

* * * ...- Мне малым мало спалось, Да во сне привиделось...

Пели в соседнем купе. Из-за бойких соседей "малым мало" спалось всему вагону, и милиционер приходил уже дважды. В первый раз он протопал мимо грозной походкой, второй крался за добавкой, как мышка.

Ане и Генке не спалось и без песен. Они готовились к чудесам, и то, что, кроме них, никого в купе не оказалось, восприняли как нормальное первое чудо из будущей тысячи.

- Москва! - стучали колеса. - Москва! - хлопали двери. - Столица! - звенели подстаканники.

Они оба ехали туда впервые. Анюта собиралась поступать в театральный и жить у двоюродной тетки. Генка собирался поступать в медицинский и жить у друга, с которым познакомился на соревнованиях при плачевных (для друга) обстоятельствах. После нокаута во втором раунде тот проникся к Генке уважением, граничащим с обожанием, и звал в гости уже второй год. Адрес и схема проезда были единственным капиталом, который бывший Атос вез в Златоглавую.

Москва была третьей даже на их жестком ложе любви. Они вздрагивали на каждой остановке, боясь, что в дверь постучат и какая-нибудь Петровна или Михална с картиной, корзиной и картонкой раздавит их хрупкое счастье. Но никто так и не пришел. Только Москва, незримая, огромная, была с ними в ту ночь.

А еще были ласки. Много неумелых, выматывающих, пьянящих ласк. Редкие провалы в сон и сладкое выныривание на поверхность, где встречали руки и ждали губы, готовые сделать искусственное дыхание без напоминаний.

- Это - самая длинная ночь в моей жизни,- шепнула Аня. - А что, уже ночь? - смеялся Генка. - Мы же только что сели. - Что ты! Уже Москва через пять минут...

И оба приникают к окну, за которым - долгая овация листвы на ветру. И никакой Москвы, только звенящее ожидание ее. И ветер в раскрытое окно, и сверчки, и поцелуи, ласки, ласки...

- Мы, наверное, так и не заснем... - Никогда. Как можно спать в такую ночь?.. - А у тебя глаза закрываются... - Это чтобы лучше тебя видеть, Красная Шапочка. - А я тебя не боюсь, серый Волк. Съешь меня. - И съем... - Да... И вот тут еще откуси немножко... И здесь... И здесь... - Я тебя люблю... - И я... - Нас не разлучит никто... - И никогда... - А есаул догадлив был... (из-за стены) - А если разлучит... - Да если разлучит... - Кто? - Не знаю. Ты первый начал... - Если разлучит... ну, кто-то или что-то... - Да. Если у кого-то или чего-то хватит сил нас разлучить, то он (или оно) получит золотую медаль на чемпионате мира... По разлучению... - Если это произойдет... - Да ладно тебе. Дурачок. Пошутили - и хватит. - Если это произойдет - давай встретимся через много лет... - Через тысячу... Раньше нас никто не разлучит. - Нет. Не через тысячу. Нужно найти круглую дату, чтобы не забыть. - Круглая дата? Ну, например, ноль часов ноль минут нулевого числа нулевого месяца нулевого года... - А что... Это мысль, только давай возьмем другую цифру... Может, девятку?

- То есть? - Ну, например, девятого э-э-э сентября 1999 года. В девять часов... - На девятом этаже... В квартире номер девять... - Нет. Так не бывает, чтобы квартира номер девять была на девятом этаже. Давай просто назначим место... - Ну... Мы же будем тогда с тобой москвичи? - Еще бы! - Тогда давай где-нибудь в Москве. Что ты в ней знаешь? - Кремль... - Ага. Здорово будет в Кремле встречаться. Скажи еще - в мавзолее... - Хорошо. Большой театр... - Ага. И все будут у меня билетики спрашивать, пока ты будешь опаздывать. - Лужники. Ленинские горы... - А что? Там и метро красивое есть, я на открытке видела. - Как называется? - Не знаю. Там одна только станция такая - прямо на мосту. Вся стеклянная, как аквариум. Красивая, наверное, внутри. - Ну, тогда на этой станции... - Хорошо. Девятого сентября 1999 года. - В девять часов вечера... - Хорошо. В девять часов вечера... Ты меня поцелуешь, наконец, или нет? - Уже... - И сюда... - А можно? - А ты попробуй... - А сюда? - А сюда нельзя... Генка, перестань! Перест... пере... ладно... можно, только очень тихонько... - Я снова вижу сон... - Нет... мы никогда не заснем...

Ветер, сверчки, звезды. Пение за стеной. Мы никогда не заснем...

- Ппприехали, гграждане... - раздалось из-за двери вместе с громким стуком, - пппрошу сдавать пппостели...

Анюта подскочила, как ужаленная, натягивая на себя простыню. Генка сонно заворочался. Аня нетерпеливо подергала его за плечо.

- Смотри!

Он открыл глаза и потянулся к ней, как ребенок.

- Да не на меня, дурак! В окно!

Поезд, замедляя ход, приближался к платформе. Одной из многих, заполненных сотнями людей. Над муравьиной суетой, за огромным вокзалом, величаво стояли две высотки. Они, казалось, доставали до неба...

- Москва, - выдохнула Анюта. - А наша Труба повыше них будет, - проворчал Генка, скрывая ликование изо всех сил.

Вскоре поезд остановился. Он был тут же атакован встречающими, в воздухе замелькали сумки и чемоданы. Генке показалось, что все куда-то бегут. Спросонья он не мог понять толком, что происходит, и, только когда его Анюту стала уводить незнакомая старуха, он проснулся окончательно. Ринулся следом и тут же понял, что ничего не может поделать. Это была ее тетка, то есть существо, у которого больше прав на Аню, чем у него. А ему предстояло, вооружившись листочком с адресом, начинать новую жизнь. Но прежде нужно было договориться, как снова встретиться с Анютой. Он побежал по платформе, проклиная себя за беспечность.

Был момент, когда ему показалось, что Аня исчезла в толпе и ему никогда больше не отыскать ее. Потом, поняв, что уже давно опередил Аниных встречающих, он остановился и перевел дух. После чего стал внимательно вглядываться в толпу.

- Ну, - звонко раздалось сзади, - долго я буду тут стоять?

Он облегченно выдохнул и оглянулся. Аня стояла сзади и протягивала ему листок с телефоном. Бабка стояла рядом и разглядывала его со смесью восхищения (как женщина) и недоверия (как анина родственница). Бабка имела очень театральный вид, и даже шляпка у нее была какая-то особенная.

- Прощаемся. - сказала Анюта. - Пока, - сказал он. Шум вокзала мешал ему прошептать это. Поэтому пришлось почти кричать. Потом он одними губами произнес: - Я тебя люблю. - Я тебя люблю, - повторили анины губы. Они были чуть распухшими и обветренными. Генке захотелось снова мучить эти губы, и он отвернулся. А когда справился с собой и повернулся обратно, то увидел, что остался один.

Он постоял еще минуту и двинулся в путь. Ему было мало дела до адреса Вовчика в кармане. Адрес мог и подождать. А пока Генка вышел из здания вокзала на огромную утреннюю площадь и спросил у одинокого милиционера:

- Где тут Кремль? - Там, - махнул рукой тот и улыбнулся. - Гляди, не опоздай. Президиум ЦК уже весь в сборе. - Есть, товарищ старшина! - Генка козырнул к пустой голове и зашагал в указанном направлении.

В Москве стояло раннее утро. Вокзальная суета осталась позади, и весь город был похож на безлюдную декорацию. Тем более поражали размеры домов и ширина улиц. Когда Генка добрел до Садового Кольца, у него захватило дух. Машин было еще немного, но даже среди них порой мелькала диковинная иностранная красавица. А вокруг, как на офицерском смотре, стояли высокомерные дома. С десятками нужных и ненужных украшений, вобрав приметы разных веков, они имели вид грозный и распущенный одновременно. Их разделяла улица, такая широкая, что из любого ее места можно было вырезать две-три небольших Энских площади. Первые автобусы и троллейбусы сонно выползали из переулков. Дальние крыши проявлялись медленно, как на фотографии, сквозь утренний полумрак.

Генка перешел через Садовое кольцо и двинулся к площади Тургенева по Кировской улице. Марши о Москве, сами собой звучавшие в его ушах, неожиданно сменились старой знакомой мелодией, от которой глаза начинали копить влагу, как апрельские сосульки.

Теперь Москва имела вид камерный и очень старинный. На Кировской было еще меньше людей, чем на Садовой. Дворник заговощицки покосился на "студента" из провинции. Гражданин, выгуливающий исполинского дога, посмотрел на него без выражения. Из древнего подъезда выскочила барышня, на ходу подкрашивая губы. Глаза у нее были заспанные и шальные. Она подмигнула Генке, чем окончательно лишила его уверенности в себе.

Город вокруг него был велик, спокоен и грозен. Генке легко поверилось в то, что такой город никогда и ни за что не поверит слезам. Поэтому он прогнал свою давнюю спутницу-мелодию и зашагал дальше легким, спортивным шагом. Дома молча провожали его к Красной площади.

Пройдя мимо метро "Тургеневская" и поклонившись Грибоедову ("Наше - вам, СанСаныч!"), Генка вырулил на Лубянку и онемел от размеров площади. За этой просматривалась еще одна, такая же, и он простоял несколько минут под чугунным взглядом Дзержинского. Потом снова взял себя в руки и отправился дальше. Поблуждав в подземных переходах, вынырнул у Большой Никольской улицы и двинулся по ней к Кремлю, чьи башни уже замаячили впереди.

Когда он оставил позади только что открывшийся ГУМ и ступил на брусчатку Красной площади, Солнце окончательно очухалось от похмельного московского рассвета. Генка увидел на булыжнике свою тень и впервые поверил в то, что все происходящее - не сон. И еще. Он поймал себя на мысли, что уже час или больше того не думает об Анюте.

Он стоял посреди Красной площади, и сквозь эхо прошедших по ней парадов слышал командорскую поступь Судьбы. Путь, проделанный от Свалки - сюда, был ее первым шагом. Он глубоко вдохнул утреннюю свежесть, нащупал в кармане бумажку с адресом и отправился к ближайшему метро - по первому московскому делу...

* * * - Генка! - Вовчик!

Ребята в шутку обменялись ударами. Вовчик имел заспанный вид и был одет в пижаму.

- Рад тебя видеть, старина! Тыщу лет, тыщу зим! Ну, проходи, раздевайся. Чего встал?

Генка оробел от размеров прихожей и ее убранства. Еще подходя к могучему сталинскому дому, где жил его приятель, он начал чувствовать себя дворнягой. Внутри квартиры это ощущение усилилось.

- Да проходи, говорю тебе. Дома нет никого и не будет. Все - на даче. Приезжают раз в неделю со мной поругаться. - Та ты здесь один живешь? - поразился Генка. - Ну... - Вовчик подмигнул, - один - понятие относительное. Заходи и будь как дома. - Слушаюсь, ваше высокородие!

Генка бросил пожитки в угол и разулся. Потом прошел следом за Вочиком в комнату и снова застыл, как вкопанный. Комната была огромна. В ней стояла дорогая мебель, внутри которой мерцал хрусталь. На полках стояла невиданная аппаратура. А на стенах висели настоящие (!) картины. Генка, до этого знакомый только с репродукциями из "Огонька", сразу почувствовал разницу.

- Ну что ты встал опять! Генка! Не узнаю гладиатора! - Вовчик схватил его за руку, - Пошли завтракать, потом осмотришься.

По дороге на кухню Вовчик распахнул давал указания:

- Вот твоя комната. То есть она - моя, но пока что ты здесь поживешь. Вот сортир. Вот ванная. Вот твое полотенце... Так... Тут - родительская спальня, без крайней нужды, - Вовчик подмигнул, - не заходить. Убьют потом. Так. Вот и кухня.

Он открыл холодильник, и Генка в который раз за сегодняшний день поразился. Там было все. При виде незнакомой колбасы у него потекли слюнки. Он даже отвернулся, чтобы не выдать эмоций. Вовчик достал колбасу, сыр и бутылку портвейна.

- Чай, - пояснил он.

Генка удивился, но промолчал. Вовчик порезал еду на тарелки, сноровисто открыл бутылку и разлил вино по стаканам.

- Садись!

Гена сел.

- За тебя! И за приезд.

Не переставая удивляться всему, что видит, Генка взял в руки полный стакан портвейна.

- Нет, Вовчик! - сказал он, - за тебя! За этот гостеприимный дом! - Во дает! Не успел за стол сесть, как уже алаверды хозяину говорит... Будь!

Вовчик осушил свой стакан. Генка последовал его примеру.

Ему показалось, что вино попало сразу в голову, минуя желудок. Бессонная ночь и новые впечатления сделали свое дело. Все виденное в полном беспорядке уселось на карусель, и невидимая рука нажала на большую красную кнопку. Карусель завертелась вместе с ним, Вочиком и дворцом, в который Генку занес Случай.

- Как бокс? - спросил Вовчик. - Еще занимаешься? - В последнее время форму потерял, - сказал Генка. - Набрал пять кило, тоска. - А я еще два года назад бросил. Надоело. Но до сих пор помню, как ты мне на республиканских тогда врезал... - Да уж. Слабоват ты был против него. - Кого? - Моего Черного человека. - А это еще кто? - Потом расскажу... - Надеюсь. Жить нам с тобой еще долго... Что делать собираешься? - Поступать буду. - В институт? - Ага. - Какой? - В Мед. - Ты чего, рехнулся, что ли? Там конкурс двадцать пять человек на место. - Ну и что? - А то, что хрен ты туда поступишь. - Ну, это мы еще посмотрим. Слышь, Вовчик? - А? - У тебя учебники школьные остались? Чтоб не покупать? - Есть, конечно. Только... - Что? - По учебникам в институт не поступишь. Тут специальные пособия нужны, задачники... - Куплю, если надо будет. - Ну-ну... Значит, в медицинский... Все с тобой понятно, доктор! - Все равно поступлю. - Ну-ну... - Поступлю, я тебе говорю! - Генка! - Вовчик! - Гена разозлился. - Все, молчу. Поступишь, поступишь. А пока - давай еще по одному вмажем. - Не могу. Я хочу сразу в институт съездить, насчет экзаменов узнать. - Да ты хоть знаешь, куда ехать? - Примерно. - Ну, чтобы не заблудиться, давай еще по одному. - Давай. И я поеду... Слушай, Вовка! - Чего? - У тебя телефона нет? Мне бы позвонить. - Домой? - Ага. И еще в одно место, тут, в Москве. - Валяй, звони... Телефон - в гостиной, на туалетном столике.

Гена вышел в коридор, а Вовчик остался на кухне. В его лица сползла маска взрослого радушного хояина, он по детски потянулся и зевнул...

* * * Когда Гена вернулся домой, было уже темно. Он едва не заблудился в вечернем Городе, но никак не мог отказаться от соблазна еще полюбоваться Москвой. Путешествие на метро не давало ему такой возможности. Наконец, показался знакомый дом с шахтером и колхозницей над высокой аркой. Гена, еле шагая от усталости, поднялся на третий этаж и позвонил в дверь.

Нет ответа.

Генка поставил на пол сумку с учебниками и позвонил еще раз. Потом еще. Наконец, дверь распахнулась и Генка увидел румяную, запыхавшуюся девчонку. Она ничуть не удивилась при виде его, а втянула за руку в прихожую.

- Ты, наверное, и есть "Лариосик из Житомира"? - спросила она, улыбаясь. - Что-то вроде того, - буркнул оробевший Генка. - Ну, тогда привет. Заходи, мы тебя ждем.

В прихожую влетел Вовчик. Он обнял Генку за плечи и, едва дав разуться, потащил за собой в комнату.

Там сидела большая компания ребят и девчонок. Все были нарядно одеты и немного пьяны. Генка в своей костюме из энского универмага почувствовал себя паршивой овцой. Тем более что все присутствующие разглядывали его в упор, как в зоопарке или цирке.

- Вот он, наш Кассиус Клей из Энска, - провозгласил Вовчик. - Прошу любить и жаловать. - Чур, я первая его буду любить! - крикнула та девчонка, что открывала дверь. - Надька! - прикрикнул Вовчик, - Не порть ребенка!

Все рассмеялись. Кто-то потянулся за бутылкой.

- Штрафную! - сказал Вовчик, передавая Гене полный стакан порвейна. - Ого! - сказал Генка. - Чайная церемония продолжается? - А ты как думал. У нас тут каждый день, с утра до вечера, такая икебана. Вот, Надька не даст соврать.

Надя копошилась у полки с пластинками, и от внезапного воспоминания у Генки перехватило в горле. Он выпил вино и сел с краю стола.

- Что будем слушать? - спросила Надя. - У вас нет "Бони М"? - спросил Гена, надеясь, что в этой волшебной квартире есть все.

После секунды молчания все расхохотались.

- "Бони М"? Нет, дружище... - сказал Вовчик, - Однако, чуваки, оцените, что в энской губернии слушают! Не Зыкину какую-нибудь, а "Бони М"!

Смех плеснул снова. Генка почувствовал оскорбленным не только себя, но и свое воспоминание. Он нахмурился и посмотрел в сторону. Надька, тем временем поставила диск, и в комнате раздалась странная, тяжелая музыка. Ничего подобного Генка еще не слышал.

- Будем тебе хороший вкус прививать, Геночка, - сказала Надька. - Начнем с Кинг Кримсона, а там видно будет.

Все примолкли, делая вид, что тащатся от музыки. Бутылка с портвейном снова пошла по кругу. Надя села прямо напротив Генки и посмотрела ему прямо в глаза. Ему было стыдно признаться себе, что девчонка чудо как хороша. Он уставился в свой стакан, будто надеялся найти там что-то интереснее надиного лица.

Посидел минуту, другую.

Все продолжали слушать музыку и искоса поглядывать на нового гостя. А он сидел дурак-дураком, как и ожидалось от дремучего провинциала. Потом вдруг встал и сказал.

- Вовчик, тебя можно на минутку?

Вовчик вышел с ним в коридор.

- Ничего, если я пойду к себе? То есть, к тебе? - Зачем? - Заниматься. Я сегодня был в институте, переписал программу, вопросы... Накупил учебников. - Вот это прыть, - завистливо вздохнул Вовчик, - мне бы такую. - Времени мало осталось. - Что ж ты, сразу с поезда - за парту, что ли? - Выходит, что так. - Ну и дурак. - Сам дурак. - Поговорили, - рассмеялся Вовчик. - Так можно или нет? - Чего ты спрашиваешь? Иди, конечно. Ты тут у себя дома. Мы не помешаем? - Не помешаете. - Гена не заметил насмешки в голосе Вовчика. - Ну, тогда вперед, Ломоносов! - Вовчик вернулся в гостиную и что-то сказал гостям, после чего раздался новый взрыв хохота.

Генка решил не обращать на все это внимания.

Ему было слишком хорошо. Первый день в Москве никак не хотел заканчиваться. Хотелось спать, голова клонилась от впечатлений и выпитого вина.

Но он зажег в Вовкиной комнате свет и сел за стол перед задачником по химии. Строчки расплывались перед глазами. В ушах стоял шум из-за стены и громкая, удивительная музыка. Генка закрыл уши ладонями - и уставился в книгу.

...С целью получения сульфида аллюминия... смесь 27 г. аллюминия... Said the straight man to the late man... 60 г. серы... Where have you been... получилось... получилось... 75 г. продукта... противоречит ли это... I talk to the wind... противоречит ли... My words are all carried away... закону сохранения массы вещества...

* * * ...- Красиво тут, - сказала Анюта.

Они только что отпустили друг друга после вечности, которую простояли, обнявшись, перед входом в Парк Культуры. Теперь была одна минута перед новыми поцелуями, можно было вдоволь наглядеться друг на друга.

Прошла всего неделя, но оба сильно изменились за это время. Генка высох и почернел. Он уже шестую ночь подряд спал по три-четыре часа. Все остальное время уходило на подготовку к экзаменам. Его глаза лихорадочно блестели, а вокруг них собралась темнота.

Анюта, наоборот, похорошела. Тетка переодела ее с ног до головы, и теперь на Ане все выглядело модное и недешево. От провинциалочки, если не заглядывать в глаза, почти ничего не осталось. А в глазах еще жило энское простодушие, и где-то на дне взгляда лежала тень от Трубы.

- Да, - сказал Генка. - Тут просто здорово.

Они, обнявшись, зашли в огромные ворота парка и, не спеша, побрели по главной аллее. В ее центре работал фонтан, смущая брызгами идеально ровный водяной квадрат.

- Ну, что? Обживаешься? - Аня лукаво посмотрела на Генку. - Еще как. Даже надоедать начинает. - Москва? - Нет. Дом, в котором я живу. - Дом, который построил Джек?.. - Дом, который развалит Вовчик.

Аня засмеялась.

- Чем же он так плох? - Вовчик? - Дом. - Дом хорош. И даже слишком. Я там себе кажусь какой-то дворнягой. - Погоди, будет и у тебя такой же. - У нас. - У нас... - Аня прижалась к Генке. - Только без пьянок, ладно? - А там пьянки? - Каждый день. - Да ты что? - Ага. С утра пораньше. Кроме единственного дня, когда приезжала Вовкина мама. - И гости? - Конечно. Чтоб они провалились. - Здорово. И девчонки, наверное? - Анюта кокетливо покосилась на Генку. - И девчонки, - Генка вздохнул, вспомнив, как Надька сегодня ночью приходила к нему "с разговором". Еле отбился. Не очень то и хотелось отбиваться, честно говоря. - Как бы не украли тебя, красавчик. - У тебя - никогда, - Гена удивился, как легко Анюта говорит о таких серьезных вещах. - Ну, и хорошо, - довольно улыбнулась Аня. - А почему такой черный? - Загораю. При Луне. - Оно и видно. А что, правда, давай съездим на реку, позагораем. - Некогда. Как у тебя-то делишки? - Давай сначала поцелуемся. Я соскучилась. - Давай...

Они дошли до летнего театра и сели на пустую лавку. Потом поцеловались на виду у каменных пионеров.

- У меня все хорошо. Тетка все разузнала и теперь водит меня по разным профессорам. Один голос ставит, другой - мимику. - Чего? - Мимику. Смешной такой мужик, у самого лицо как резиновое. - Ага. А тот, который голос ставит, наверное, заикается и шепелявит. - Ну, нет. Ты бы послушал, как складно говорит! Как диктор программы "Время".

Генка ощутил короткий тычок ревности и попытался сменить тему. Ему было неприятно, что кто-то говорит Ане, как ей нужно произносить разные звуки. Еще и кричит на нее, наверное, если что-то не получается.

- А какие у тебя предметы на экзаменах? - Ерунда. Нужно басню прочитать. - Басню? - Генка не поверил своим ушам. После его бородинских сражений с химией это показалось шуткой. - Ага. Обычную басню. Крылова, например. Но прочитать, конечно, так, чтобы все сразу поняли, что я не хуже Любви Орловой. - Выучила уже? - А как же. Хочешь, прочитаю? - Хочу. Только сначала поцелуй меня. - Еще чего. Сначала ты. - Я первый попросил... - Ну, ладно уж...

От поцелуя Генка разомлел вконец. Он и так еле добрался до Парка Культуры. Дважды проспал свою остановку. А теперь еще и голова оказалась не на месте. Он в тысячный раз ловил себя на мысли, что Аня ему снится, и что с ним, таким обыкновенным парнем, не могло случиться подобное чудо...

- Хватит. - Анюта легко оттолкнула ненасытного Генку. - Слушай!

Она поднялась на пустую сцену летнего театра и остановилась посередине. Генка захлопал в ладоши. Еще одна парочка, сидящая сзади, последовала его примеру.

Аня сердито поглядела на незваных слушателей. Потом подошла к краю, и, вздохнув для храбрости, начала:

- Попрыгунья Стрекоза Лето красное пропела; Оглянуться не успела, Как зима катит в глаза. Помертвело чисто поле; Нет уж дней тех светлых боле, Как под каждым ей листком Был готов и стол и дом...

Не было больше Анюты. На сцене, сутулясь и волоча за собой ненужные крылья, ковыляла сама несчастная стрекоза... Она шла прямо к Генке, и он ощутил порыв обнять, согреть бедное гулящее насекомое.

- Не оставь меня, кум милый! Дай ты мне собраться с силой И до вешних только дней Прокорми и обогрей!..

Генка был готов не только прокормить и обогреть, но и поделиться последней рубашкой с этим жалким существом. Стрекоза смотрела, как умирающая. Ему было жалко стрекозу и очень хотелось позвать обратно Аню. Но та пряталась внутри Стрекозы и нос наружу не казала.

- Ты всё пела? Это дело: Так пойди же, попляши!..

Ах, сволочь Муравей, сонно подумал Генка. Как бы ему работалось, кабы с неба песни не звучали. Небось, спился бы пьяной утренней росой - и дело с концом...

- Ну, как?

Анюта вернулась. Она не ушла со сцены, но прогнала из себя Стрекозу. Генка захлопал в ладоши.

- Здорово, - сказал он. - Правда? - Конечно. Тебя обязательно примут в институт. - А еще я собираюсь прочитать из Чехова. - Изчехов? Это кто такой? - Не балуйся. Я серьезно. Вот, послушай. - Слушаю и повинуюсь. - Монолог Чайки... - Попрыгунья Чайка, летом не скучай-ка... - Молчи, зараза! - Слушаюсь.

Аня снова куда-то исчезла, на сцене оказалась барышня "из бывших". Она оглянулась, удивляясь странности места, в котором оказалась. Поглядела на каменных пионеров и пожала плечами. А потом тихо, как во сне, произнесла.

- Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила?.. Меня надо убить. Я так утомилась... Отдохнуть бы... Отдохнуть...

О, как Генка ее понимал! После шести бессонных ночей его голова сама собой ответила на призыв. Скамейка под ним качнулась, как палуба... Знакомая чайка махнула крылом... И наступила тишина, под сводами которой эхом отдавался Анин голос...

... - Я верую, - сказала Нина Заречная, - и мне не так больно. И когда я думаю о своем призвании, то не боюсь...

Она сделала последнюю, самую долгую, паузу, и украдкой взглянула на Генку. И...

Чеховский монолог так и не был закончен.

Генка спал, откинувшись головой за спинку скамейки, и даже храпел, мерзавец, поводя вверх-вниз костлявым кадыком...

Когда он проснулся, Ани рядом не было. Вечерело. Генка не сразу сообразил, где находится, а потом все вспомнил и застонал в ужасе. Он побежал звонить Анюте, но тетка сказала, что та еще не вернулась. При этом он ясно расслышал на фоне теткиной воркотни возмущенный голос Анюты, которая кричала, что ее нет дома.

Тогда Генка вздохнул и поехал домой. К задаче № 97, совершенно не похожей на басню.

* * * "Добро пожаловать, абитуриент-85"

Как бы не так, подумал Генка.

Его взгляд сам собой натыкался на этот лозунг и потом стекал с него, как растаявший на двери снежок.

Ему не очень повезло с билетом. Но Черный человек был тут как тут и помог вовремя. Когда уже казалось, что все пропало, и задачу в билете не решить ни за что и никогда, он пришел - спокойный и деловитый. И если раньше ему приходилось надевать на свою руку куклу Генкиного тела, то теперь он легко, как саквояж, открыл генкин мозг и показал кивком, где лежит ответ.

Благодарный Генка спокойно рассчитал задачу и трижды перепроверил результат. Все сходилось. Что же до первых двух вопросов, то он мог ответить на них и без посторонней помощи.

Таким образом, ответ на последний, четвертый экзамен, по химии, был готов. Не спеша подходить к экзаменаторам, Гена спокойно откинулся на спинку стула и оглянулся по сторонам.

"Добро пожаловать, абитуриент-85"

Этот кумачовый лозунг висел прямо у него перед глазами. Как бы не так, снова подумал Генка.

На каждого абитуриента из команды "Добро пожаловать!" приходилось полсотни из армии "До свидания!". Но он старался не думать об этом. Предыдущие три экзамена были сданы достойно. Все решалось теперь.

Гена поймал себя на мысли, что осталось меньше пяти минут до решения его судьбы. Если сейчас будет получена четверка или, тем более, тройка, то уже осенью он будет месить сапогами армейскую грязь. Если капризный экзаменатор все-таки поставит "5", то грязь будут месить уже студенческие сапоги, где-нибудь в стерильном подмосковном колхозе. На картошке.

Гена посмотрел на экзаменаторов. Их было двое - мужчина и женщина. Женщина была суетлива и поминутно заглядывала в рот мужчине, будто считала пломбы. Мужчина, напротив, наслаждался своей ролью. От его решения зависело все. Особенно на последнем экзамене. Генкина судьба выглядела неважно. У нее под глазами были мешочки, и Генка, насмотревшийся на гулянки Вовчика и ошибочно полагающий его московской нормой жизни, ничему не удивлялся. А еще у судьбы были плечи, засыпанные перхотью и старческие ручки в глубоких морщинах. Генка с улыбкой подумал, что его Судьба могла бы выглядеть и подостойнее.

Сам он, впрочем, выглядел не лучше. Он уже забыл, когда последний раз высыпался. Весь московский период жизни казался ему одним долгим кошмаром. Анюта, всерьез обидевшаяся на происшествие в Парке Культуры, теперь динамила его почти каждый день. Их редкие встречи заканчивались ссорами. Остальное время Генка учился, изо всех сил пытаясь не обращать внимания на пьянки Вовчика. Чем больше он запоминал, тем большая пропасть отделяла его от полной подготовки по всем предметам. Да и была ли она, эта Полная Подготовка? Генка не знал этого. И загромождал свой мозг новыми и новыми фактами, формулами, цифрами.

Все? Все! Все...

Теперь можно отдыхать. Работа закончена, и один небольшой разговор за столиком экзаменатора решал все. Поэтому Генка попытался расслабиться. Это было непросто, но расслабляться его научили так же хорошо, как и собираться в одну точку.

Поэтому он все-таки расслабился и принялся наблюдать за соседями. Братьями по несчастью. Их было двое. У них было общее и была большая разница.

Общим у них был чистый листок. Но если первый из соседей, холеный парнишка с печоринским взглядом, не обращал на свой пустой лист никакого внимания, то второй, с внешностью Страшилы из мультика про Изумрудный город, просто изнемогал от ужаса и напряжения.

Сначала он грыз ногти. Съев их все и пройдясь по облысевшим пальцам еще пару раз, он поглядел на них с укоризной и начал щелкать суставами. Потом он поглядел вверх, будто надеялся на потолке разглядеть ответ на свой билет. Потом поискал его на полу. Потом он посмотрел на Генку с выражением обрубка на поле боя, который просит его пристрелить, чтобы не мучиться. Потом с тем же выражением на лице посмотрел на "Печорина". Тот пожал плечами: "Извини, мол, брат. Сам ничего не знаю..."

А Генка в ответ на призыв почувствовал неуместное желание поиграть в орлянку с со своей сутулой, посыпанной перхотью, Судьбой. Он прекрасно знал, что за подсказку на экзамене из абитуриентов исключают не только того, кому подсказали, но и того, кто подсказал.

Поэтому миг полной свободы перед последним ответом неожиданно обернулся опасным приключением.

Дождавшись, пока Судьба отвернется, Генка подмигнул Страшиле. Тот сделал страдальческое лицо. Он еще ничего не понимал. Тогда Генка взял свой билет и помахал им в воздухе. Давай, мол, свой. Страшила сделал круглые глаза и щелкнул суставом большого пальца. На его лице отразился настоящий ужас. Вот идиот, подумал Генка. И махнул рукой для верности: давай, мол, свой билет и листок. Страшила побагровел и долго приплясывал сидя, ни на что не решаясь. Тогда Генка сделал то лицо, которое у него бывало в начале второго раунда на ответственных соревнованиях. И билет Страшилы сам собой порхнул на его стол. Очень вовремя, потому что экзаменатор начал разворачивать башню своего взгляда в генкину сторону. Когда башня закончила свое движение, на полигоне все замерло в чинном и благородном покое. Генка спокойно изучал чужой билет. Ему были прекрасно известны ответы на все три вопроса. Он, не спеша, взял чистый листок и, изменив почерк, как только мог, начал писать ответы.

Тем временем очередной страдалец встал из за экзаменационного стола с лицом, не оставляющим сомнений в исходе битвы. Она была проиграна. А вурдалак экзаменатор, оставшись без жертвы, обвел классную комнату нехорошим взглядом. Нужен был доброволец для ответа. В противном случае вызывался следующий по очереди. Им был Страшила.

Генка посмотрел на Печорина. Страшила посмотрел на Печорина. Экзаменатор тоже посмотрел на Печорина и почему-то улыбнулся.

А Печорин подмигнул Генке и Страшиле. От него не укрылись их маневры. Потом он встал и спокойно пошел к столу. С пустым листком. Генка вернулся к чужому билету и начал лихорадочно отвечать на него. Страшила сидел, как памятник самому себе. В его лице не было ни кровинки. Только пальцы находились в движении.

Пока Печорин, светски раскинувшись на стуле, обсуждал с экзаменатором недавнюю чехарду в политических вершинах (в пустой листок ни один, ни другой не заглянули ни разу), Генка закончил ответ на билет Страшилы. Оставалось главное - незаметно передать его. Тут Печорин уже не мог помочь. Полсекунды ушло на обдумывание. Потом Генка встал и сказал, глядя на логарифмическую линейку на подоконнике:

- Можно, я возьму эту линейку?

Он не сомневался, что разрешение будет получено.

- Да, пожалуйста, - ответил экзаменатор с гримасой, которая, казалось, говорила: "Линейка тебя не спасет!"

Генка встал, положив Страшилин ответ на самый край стола. Потом пошел к линейке и, не доходя одного шага, грохнулся на землю прямо в проходе. Упал громко и не больно, как учили. Разумеется, Судьба в лице экзаменатора не могла не отреагировать на такое происшествие. Тот отвлекся, а Генка с пола посмотрел на него виновато.

- Извините... Нервы... - Все понятно. Не ушиблись? - Нет, спасибо. Все нормально...

Когда Генка вернулся к своему столу, листка Страшилы на нем уже не было. Тот внимательно изучал ответ, написанный Генкой, как будто учил его наизусть. А может быть, так оно и было...

Потом Печорин встал. Он попрощался с экзаменатором за руку и со скукой посмотрел на свою "пятерку". Генка пошел следующим. Он хотел дать еще минуту-другую толстяку.

Экзаменатор посмотрел на него взглядом, в котором отразилась и вчерашняя пьянка, и сегодняшнее похмелье от нее, и тягостно-нетерпеливое ожидание следующей. И завистливое презрение к провинциальному гадкому утенку. И еще много чего. Генке не понравилось, как на него смотрит Судьба. Поэтому он улыбнулся легко, как только мог, и начал...

* * * - Аааааааааааааааааааааааааа!!!

Он остановился только на Кропоткинском бульваре, и то только потому, что милиционер шел за ним уже полквартала. Он не мог кричать. Кричать было нельзя. Поэтому он просто бежал. Бежал изо всех сил, чтобы сердечной дробью выкричать, выдохнуть свое счастье. Студент! Медик! Победа!

- Аааааааааааааааааааааааааа!!!

Перейдя на шаг, он стал напевать, сам не понимая, что.

А вокруг хохотала Москва. Отныне и навеки - Его Москва!

Город, который впустил его в свои холодные, скованные асфальтовым льдом, моря. Город, который умеет пройти мимо, не обращая на тебя внимания, но может и подмигнуть шалым девичьим глазом. Город, у которого столько лиц, что он сам себя никогда не узнает в зеркале...

Генка быстрым шагом пролетел по Кропоткинскому бульвару и выскочил на Арбат. Едва на попав под 39-й троллейбус, он сбавил шаг и помчался по узкому тротуару к дому с яркой вывеской "Самоцветы". Там жила Анюта со своей теткой. Куда же, как не в этот дом, было нести на руках свое счастье?!

Генка взлетел на пятый этаж, обогнав медленно ползущий лифт. Он позвонил не два и не три раза. Он просто облокотился пальцем на звонок и стоял так, крича вместе с ним. Пока не открылась дверь. Когда Анина тетка открыла замок и высунула наружу длинный театральный нос, он готов был расцеловать его прямо здесь, не дожидаясь, пока тетка подставит щеку. Впрочем, она ее никогда и не подставляла. Это была строгая, "вся в себе", тетка.

- Здравствуйте. Анюта дома? - Нет ее. - Как "нет"? - Генка не подумал о таком варианте... - А где она? - Не знаю... Да ты проходи, попьешь чаю... - Как - не знаете... - Гена был поражен. В его сегодняшнем ликующем мире вдруг образовалась трещина, из которой повеяло холодом. Потом сам собой нашлось спасительное объяснение. - Она - на экзамене? - Нет, - сказала тетка. И строго, как бы отсекая лишние вопросы, добавила. - Срезалась она вчера. Не прошла по конкурсу. - Как?.. - Генка чуть не сел не пол. Он не мог представить себе, чтобы великая Анюта, его Анюта, срезалась на каком-то там экзамене... Ему вдруг представился Страшила, только он был уже не Страшила, а Анюта. Но так же грыз ногти и смотрел на потолок, надеясь найти там ответ... - Да ты проходи, Гена. У меня как раз чайник закипел.

Генка, как во сне, зашел в прихожую и прошел за теткой на кухню. Там свистел чайник. Тетка начала колдовать над чашками, а Гена тупо наблюдал за ее спокойными движениями.

- А куда она пошла? - Не знаю. Она мне не отчитывается. - И давно? - Со вчерашнего вечера нет... Да ты не волнуйся. Она уже звонила, и утром, и днем. Куда-то уехала с компанией. На дачу, что ли... - То есть как... То есть как "не волнуйся"!? - крикнул Генка.

Все его неистовство, которое уже час искало выхода, сменило окраску и бурей поднялось в душе. С вышки счастья он головой вниз свалился в сухой бассейн ревности и горя.

- Да так, - спокойно отрезала тетка. - Не волнуйся, и все тут. Ничего с ней не случится. - Как вы могли ее отпустить?! На всю ночь, в незнакомом городе! - Этот город сам решает, кого ему забирать... - тихо сказала тетка. Она ставила на стол чашки, сахарницу и печенье. Но Генку эта идиллия разозлила еще больше. - Послушайте, Татьяна Николаевна!.. - начал он, закипая на манер чайника. - Нет, это ты меня послушай, - грозно сказала тетка. - Ты ей не сват и не брат! И не муж, между прочим! Сам должен понимать, что тебе с твоим счастьем ей лучше сейчас на глаза не показываться. Пусть сначала успокоится. Потом и встречайтесь. - Вы... Я... Мы должны ее найти! - Ищи, - горько усмехнулась тетка и подошла к окну. С пятого этажа, сквозь "небоскребы" на Калининском, видно было пол-Москвы. - Ищи! Я свое уже отыскала в этом проклятом Городе...

Она тяжело села на стул и положила себе кусочек сахара. Ее ложка, как маятник, качнулась в чашке. Генка смотрел на тетку и ненавидел ее. И ненавидел Анюту. И поезд, который привез их обоих в Москву. Ему становилось все хуже и хуже...

- Гена! - Что? - Я давно хотела с тобой поговорить... - Ага. Сейчас самое время! - Не груби, пожалуйста. Лучше скажи мне. Ты очень любишь Аню? - Это мое дело. - Допустим. А хорошо ли ты знаешь ее? - Достаточно. Уже одиннадцать лет. - Да, - согласилась тетка, - это - немало. И все таки, как ты ее любишь? - Я... - в растерянности Генка хлебнул чаю, но это не помогло. - Кто вам сказал, что я ее люблю? - А разве об этом нужно говорить? - в глазах у тетки пробежала искра, и Генка понял, что она улыбается. Вдруг за морщинистым теткиным лицом он разглядел маленькую девочку, которая так же, как и он, однажды приехала из Энска в Москву. За своим счастьем. И Генка понял, что эта девочка знает больше, чем он. И об Анюте. И о Москве. И о нем самом. - Пойду я, - хмуро сказал он. - Как знаешь, - сказала тетка, - а за Аню не волнуйся. Ей сейчас плохо, но, если понадобится твоя помощь, она сама к тебе придет. Главное - чтобы ты оказался на месте, когда это случится. - Куда я денусь?.. - горько сказал Генка. Весь этот день, такой счастливый, Главный День, был брошен коту под хвост. - Вот и хорошо, - сказала тетка. - Вы ей не говорите, что я приходил. И что поступил, тоже не говорите. Сам скажу. - Умнеешь на глазах. Хорошо, Геночка. Так и сделаю. Счастливо тебе. - До свидания...

Генка не помнил, как добрался домой.

- Ты чего. Неужели срезался? - в вопросе Вовчика было искренне участие, и Генку это согрело. Сам Вовчик уже неделю как прошел последний экзамен и теперь у ежедневных пьянок появился повод. - Нет. Поступил. - Ну, ты даешь! А чего такой мрачный? - Живот болит... - Ха! Чуваки!!! - заорал Вовчик в комнату, - Генка поступил! Урраааа!

Дружный вопль из гостиной показал, что гости совершенно не огорчены новостью. Напротив. Все уже давно привязались к странному молчаливому парню и даже полюбили его за рахметовский характер. Он был примером, которому лень подражать, но которым можно гордиться перед друзьями.

Все высыпали в прихожую и кинулись к Генке обниматься. Тут же появился дежурный стакан. Генка выпил его залпом и попросил добавки. Потом, из чистого гусарства, выпил из горлышка целую бутылку портвейна. И не пошел, как обычно, за свои учебники, а плюхнулся на диван между каким-то пижоном и его нарядной подружкой.

Потом зазвучала странная музыка, к которой он уже успел привыкнуть и даже полюбил. Потом стены пустились в пляс, и он почти ничего не соображал.

А еще потом с ним рядом оказалась Надька. И больше вокруг не было никого. Наверное, они попали в знаменитую родительскую спальню, куда вход был запрещен. За исключением особых случаев.

Но сегодня был особый случай. И Генка, почти не соображая, что делает, впился в Надькины губы.

- Дурачок... - прошептала она, - Не торопись... У нас вся ночь впереди...

И новоиспеченный студент 2-го Московского Медицинского института имени Н. И. Пирогова перестал торопиться. Впереди была целая жизнь, не то, что ночь... Ночь, впрочем, тоже...

* * * - Ген, вставай!.. - Ой... Светик!..

Генка сквозь сон удивился тому, что Светик пришла к нему сама. Обычно ее приходилось искать по всем больничным постам и палатам. Он потянулся к ней, чтобы обнять.

- Генка, брось! Мизерный на роды зовет... - Какие народы? - Какие, какие! Обычные роды! Вставай и давай будить Самоху и остальных. Вы там все нужны!

Генка вывалился из сладкого сна на пол. Нашарил рукой одежду и принялся кое-как одеваться. Света перебежала к Самохе и схватила за плечо.

- Олежка! Поднимайся! Роды тяжелые, Мизерный зовет... - Страшила! Вставай, хрен моржовый! Роды! - Кока, Женька! Аврал!

Через пять минут, заспанные, в халатах, застегнутых не на ту пуговицу, они мчались вслед за Светкой по ночному больничному коридору. Собственная спальня, где несколько сиротских раскладушек стояли на кафельном полу бывшей душевой, отсюда казалась им раем.

- А где Тимофеич? - на бегу спросил Генка. Тимофеич был акушер и хирург, правая рука главврача со смешной фамилией Мизерный. - В Москве!.. - А остальные? - Петрович свалился с гриппом. Вот тебе и остальные... - Так мы что, сами будем роды принимать? - от ужаса Генка проснулся окончательно. - Нет, конечно. Мизерный там, и я на подхвате...

...Огромная баба с трудом помещалась на узкой родовой кровати. Она не кричала, и это было страшнее всего. Она только глубоко дышала, и все равно серела на глазах, как мартовский сугроб.

Мизерный - громадный мужик с мясницкими руками - орал на нее матом.

- Тужься, сука! Тужься, кому говорю! Разлеглась тут, блядь, отдыхает. Тужься!.. Так, пацаны, по местам. Генка со Страшилой - жмите на пузо, Самохин - ко мне, принимать будем. Костик, следи за давлением... Светка, не путайся под ногами... Да тужься ты, сволочь!.. - Как жать? - спросил Генка. Его голос дрожал. Такой полевой обстановки у них еще не случалось. Практика есть практика. Но одно дело - стоять и смотреть, и совсем другое... - Как жать? Клади ей руку на пузо, локтем сверху. Так. Хватайся с другой стороны за стол. Взялся? - Да. - А теперь повисай всем телом. Понял? - А не раздавлю? - Портвейн раздавишь, когда все кончится. Понял? Дави! Страшила! Ты - то же самое с другой стороны. По местам, сукины дети. Давите так, чтобы вылетело как из пушки.

Генка, несмотря на приказ, не мог себя заставить надавить на бабий живот всем своим весом. Живот был твердый, точно каменный. Страшила тоже замешкался, по привычке глядя на друга.

- Да вы что, суки! - Мизерный побагровел, - в бирюльки со мной играете? Давите изо всех сил, кому говорю. А то потеряем сейчас к ебаной матери обоих... - Она уже полчаса без схваток, - шепнула Света. У нее в глазах полыхало. - Давление падает, - сказал бледный Кока. - Ясный хуй, падает! Цифры говори! Самоха! Стой здесь, принимаем. Вот голова, видишь? Хорошо хоть, головой пошел, сучонок... Так... Так... Ну давай, хороший... Пролезай! Генка, Страшила, давите сильнее. Сейчас уйдет, сука... - 85 на 40... - Дави!

Генка скомандовал "Три, четыре!", и они со Страшилой навалились одновременно.

- Хорошо... Еще... Еще... Так, родимый... Так... - 80 на 40...

Генка увидел, как на пол капает кровь. Как всегда, ему стало плохо. Как всегда, он взял себя в руки усилием воли. Но недосып, дикость обстановки и нелепость того, чем он сейчас занимался, сделали свое дело... Кровь потекла тонкой струей, баба вдруг застонала, и Генкина голова закружилась всерьез. Еще хватило сил в последний раз навалиться на каменный живот, после чего в глазах почернело и тело стало ватным...

Оказалось, он так и не упал. Висел, как обезьяна, на собственной руке. Никто и не заметил его короткого обморока. Когда он очнулся, то на первый взгляд подумал, что все осталось по прежнему. А потом понял, что изменилось. Мизерный перестал материться. Теперь он насвистывал что-то из Высоцкого и давал благодушные указания Самохе. Тот, по локоть в крови, зашивал роженице шейку матки.

- Глубоко берешь, Самохин. И шов частый. Пореже, пореже... Эй, орлы! Долго вы чужую бабу будете тискать? Слезайте с нее.

Генка и Страшила убрали руки. Чего-то не хватает, подумал Генка. И тут же услышал, чего именно.

Из-за его спины, сквозь тихое сюсюканье Светки, раздался щенячий писк. И Генка понял, что все обошлось нормально. Это было видно и по поведению Мизерного - гениального земского врача, на котором держалась вся захолустная больница.

- Гляньте на этого тамбовского волчонка... Гипоксийка, конечно... Куда же без нее. И вод наглотался, мерзавец... Ну, ничего. Жить будет.

Генке намертво впечатался в память этот круговой стоп-кадр. Здоровенный хирург, старательный Самоха у его подножия, аристократичный Кока с тонометром, Света, склонившаяся над ребенком, будто раздувающая костер. Растерянный красный Страшила. И роженица на столе - как материк в океане собственной боли...

- Ну что, орлы? Поздравляю с боевым крещением. А теперь идите, мы со Светкой сами управимся. Олег, ты тоже ступай. Я дошью...

Ребята медленно вышли из родовой, прихватив по дороге Женьку, который пропустил все представление, потому что блевал в соседней ванной. Уходя, каждый по несколько раз оборачивался. Огромная баба, похожая на поверженного скифского идола, лежала, как мертвая. Только слезы на щеках говорили о том, что она еще жива...

...- Пика, - сказал Самоха, он же - "Печорин", который оказался классным парнем и сыном одного из лучших детских хирургов Москвы. - Пас, - отозвался Генка и отхлебнул разведенного спирта. - Я тоже пас, - сказал Страшила. - Бери, - Кока пододвинул прикуп в сторону Олега.

Все делали вид, что ночное происшествие - самое обычное дело. А то, что под столом у всех четверых тряслись колени, сверху заметно не было.

Спать, конечно, расхотелось. Поэтому сели за пулю, чтобы развеяться и накатить спирта, украденного накануне Светкой из личных запасов Мизерного.

- Еще неделя, - сказал Самоха. - Ага. - И - в Москву! Семь треф. - Интересно, как там без нас? - Говорят, происходит какая-то херня. Цены отпустили, что ли... Вист. - Это как? - Это так, что в магазинах теперь все есть, а купить ни хера нельзя. - Почему это?.. Пас. - Дорого. - А раньше что - дешево было? - Раньше, по сравнению с нынешним - вообще даром... Клади карты. Посмотрим, что там у Самохи. - Круто. - Да...

Пауза.

- А водка теперь почем? - Не знаю. - А пиво? - Да откуда мне знать? Чего привязался? - Пивка бы сейчас... - Пей спирт и не выделывайся. - Ну, давайте, что ли... - Погоди... Кажется ты, все-таки, без одной. - Думаешь? - Ага. Третью даму ничем не достаешь. - Да, похоже... Ладно. Генка, сдавай. - When I find myself in time of trouble... - запел Женька. Он уже успокоился и теперь стыдился своей слабости. А пел здорово. В бывшей душевой сразу потеплело от его гитары и голоса. - Хорошо сидим, - сказал Самоха. - Ага, - отозвался Страшила. - Вообще, повезло нам, что встретились. - Да, - сказал Кока. - Мужская дружба - на всю жизнь. - Да ладно тебе, - сказал Самоха. - А что? Не так? - Не знаю. Вот пройдет лет пять-семь, вообще друг друга на улице не узнаем. - Зато память останется, - сказал Генка. - А мне тут здорово с вами, - сказал Страшила. - В школе друзей вообще не было. - Mother Mary comes to me... - Хватит сопли распускать. Давайте выпьем. - А я, наверное, уйду, - вдруг сказал Генка. - Куда? - Не "куда", а "откуда". Из института. - Ты что, с ума сошел? Зачем? - Не знаю... - Генка промолчал. - Не мое это все. - Во дает! А зачем тогда поступал? - Не знаю. Теперь не знаю. - А раньше знал? - Не помню... Ладно, проехали... Пить, так пить. За что? - Давайте за Москву, что ли! - За Светку! - За будущих имперских врачей! - Нет, - сказал Страшила, - давайте за этого... волчонка тамбовского. Пусть у него все будет в порядке. - Нет возражений. - Есть контакт! - От винта! - А колокольчики, бубенчики звенят, - запел Женька, - а мчались наши кони три часа подряд...

Отечная Луна с удивлением посмотрела на ночную больницу, из которой ухнуло молодецкое "Пора!".

* * * - В прошлой жизни, - сказал Странный Парень, - я был камнем. Я лежал на мезозойском берегу, и на меня наступали последние ящеры. Некоторых из них я узнаю здесь, на улицах. Они тоже продолжают жизнь в других телах. - А что случилось с камнем? - Море зализало его насмерть. Как леденец. У него было достаточно времени для этого. - Интересно, - соврал Генка.

На самом деле он извелся за последние полчаса. В арбатском подвале было шумно и накурено. Публика, состоящая из пестро разодетой богемы, угощала друг друга свежими перфомансами и старыми сплетнями. Сырые стены были увешаны картинами, имевшими такой вид, будто их украли из младшей группы детского сада. Форменная мазня.

Генка продолжал держать в руке приглашение, потому что оно придавало хоть какой-то смысл его присутствию здесь. А пришел он ради Анюты, которая сегодня должна была выступать.

В последнее время их отношения стали расползаться по швам. У нее появился свой мир, непохожий на Генкин. Она часто и надолго исчезала из Москвы. То в Питер, то вдруг на Байкал или, того хлеще, на Камчатку. Он не знал и не хотел знать, с кем она туда ездила и зачем. Но, насколько он мог заметить, у него не появилось настоящего соперника, несмотря на вечную собачью свадьбу вокруг Анюты.

Она очень повзрослела и похорошела. Рядом с ней он теперь чувствовал себя ребенком. Хотя и сам, чего греха таить, монахом не был.

Их странные, полулюбовные, полудружеские отношения, которые были бы дикостью в Энске, в Москве выглядели совершенно естественно. Но Генке приходилось расплачиваться за эту "естественность" бессонными ночами и ревностью, намертво засевшей в груди.

Аня любила его. И он любил Аню. Но что-то не клеилось в их романе.

Сегодня он решился на важный разговор. Он пришел сделать Анюте предложение и, если она не согласится, предложить разбежаться в разные стороны. Насовсем. В глубине души, Генка надеялся на первый вариант. Хотя смутно представлял себе семейную жизнь, особенно на фоне безденежья и отсутствия крыши над головой. Общага, в которой он жил, исчезнет, как только он уйдет из института. А это решение было принято. Жить у Аниной тетки тоже не хотелось. Генка надеялся на подработку и собирался заняться новым и непонятным делом, которое носило гордое название "бизнес". Что это такое, пока толком никто не знал...

- План не дает такой чистоты эмоций, как циклодол. Правда? - похоже, Странный Парень в этой жизни был не дурак поэкспериментировать. - Не знаю. - Я тоже не знал, пока не попробовал. Правда, я так перебрал с первой дозой, что чуть не отдал концы. Мы с другом закинули по 12 колес на брата.

- Ого... - Да. И самое ужасное, что после этого нельзя проблеваться. Циклодол блокирует рвотный центр... - Интересно. - Ничего интересного. Сидишь, как дурак, пальцы на руках по два метра длиной, а в рот засовывать бесполезно. Все равно ничего не получится... Но зато потом... - Вы не знаете, когда выступает... Аня? - Анна? Нет. А она будет сегодня? Это здорово. Люблю ее перфомансы. Они лучшее, что есть в этой гнилой тусовке... Так вот. Потом начинаются удивительные превращения. И с миром, и с тобой... Кажется, что ты попал на другую планету. И непонятно, откуда приходит это ощущение. Нет никаких галлюцинаций, по улицам не ползают змеи, а над крышами не кружатся марсиане на тарелочках... Но... Как бы это сформулировать... Что-то происходит с силой тяжести. Кажется, что, если подпрыгнуть, так и повиснешь в воздухе. И дома, избавившись от притяжения, стоят по стойке "вольно", наперекосяк... И еще... Ни с чем не сравнимый телепатический эффект. Начинаешь читать чужие мысли. Это хорошо и страшно. Хотя чаще всего просто противно... - Почему? - В твою голову из чужих умов лезут какие то телки, куски телепередач, мысли о деньгах. Тревоги за детей. Чужая ревность, зависть, злость... Гадко... О!..

Странный Парень посмотрел куда-то за спину Генки и, наконец, заткнулся. И тотчас же Гена услышал сзади Анин голос.

- Рэй! Спасибо за то, что ты позвала меня на свой день рождения...

Гена не спешил оборачиваться. Он стоял и слушал, как родной голос то приближается, то снова делает шаг назад...

- ...Мы долго летели в тишине, и наконец он промолвил: "Я понял совсем немного из того, что ты мне сказал, но меньше всего мне понятно, что ты направляешься на день рождения..."

Аня совсем легко, будто перышком, пощекотала слово "направляешься"... Остальные слова она произносила тихо и спокойно, как во сне. И было в этом спокойствии что-то, от чего весь подвал притих и прислушался...

- ... но когда Филин доставил меня к дому Орла, он промолвил: "Я понял немного из того, что ты сказал, но меньше всего мне понятно, почему ты называешь своего друга маленьким..."

Еще одно легкое нажатие на слово - и все с нетерпением ждут следующего. Генка стоит и смотрит на стену, и чувствует, как его взгляд отскакивает от стены рикошетом и попадает Анюте прямо в глаза. А она продолжает спокойно читать вечную сказку Баха...

- ...Я знал, что Чайка - очень мудрая птица. Пока мы летели, я тщательно обдумывал и подбирал слова, чтобы, услышав их, она поняла, что я уже чему-то научился. "Чайка, сказал я наконец, почему ты несешь меня на своих крыльях к Рэй, если ты воистину знаешь, что я уже с ней?.."

Голос Ани зазвучал прямо за его спиной. Генке показалось, что он ощущает тепло воздуха, из которого были сотканы слова... И он обернулся.

Аня стояла перед ним и смотрела прямо в глаза. Она была совершенной голая и с ног до головы вымазана какой-то сладкой дрянью. В тех местах, где с нее зачерпывали пальцем или слизывали крем, белела кожа. За ней следом тянулись руки тех, кому не досталось угощения или хотелось добавки. А Аня стояла перед Генкой, глядя ему в глаза, и продолжала:

- Чайка несла меня над морем, над холмами, над улицами города, и вскоре бесшумно села на Твою крышу... "Потому, что это важно", громко ответила она, "чтобы ты знал эту истину..."

Аня зачерпнула мизинцем крем с левого соска и протянула его Генке.

Он развернулся и кинулся прочь из подвала. Ему хотелось умереть прямо сейчас, чтобы не мучиться. Но умереть не удалось, хотя сердце честно пыталось остановиться ...

Он хлопнул дверью и выскочил на ночной Арбат. Там было безлюдно. Как в сказке. Даже окна в домах казались пустыми и черными. Только новое чудо ларек-в-котором-все-есть - подмигнуло ему своим единственным горящим глазом...

И тогда Генка закричал. Закричал страшно... Он орал во весь голос, до тех пор, пока...

* * * ...не проснулся. В купе была только Катя. И следы застолья. Ни Пети, ни Михалны, ни ее баулов.

- Я, кажется, заснул? - спросил он. - Да, - сказала Катя. - Но ничего интересного вы не пропустили. - Да. Все интересное случается во сне. - И что же интересного произошло в вашем сне? - В двух словах не расскажешь. - Возьмите столько слов, сколько нужно, и валяйте. - Катя... Вас прямо не узнать... Что с вами сделали, пока я спал? - Мной пренебрегли. - Кто? - Вы. - Да ну? - А разве нет. Вы нагло заснули у меня на глазах, пока Петр и Михална пели песни и обнимались. - Извините. - Никогда. Вы все еще предлагаете мне выпить, или ваш компанейский порыв прошел вместе со сном? - Катя, мне нужно перекурить ваши слова. Можно? - Да. Можете курить здесь. - Сколько вы выпили? - Достаточно. - Достаточно для чего? - Достаточно для того, чтобы вы закурили здесь. - Нет. Я, все-таки, выйду в тамбур. А потом мы продолжим беседу. - Как скажете. - Только не обижайтесь опять, ладно? - Попробую. У вас есть пять минут. Управитесь? - Не знаю... Я - не шахматист, но блиц-турниры играть приходилось...

* * * - Ну? - спросил Страшила. - Хер знает что, - честно сказал Генка.

Страшила стоял перед ним в новых джинсах - "бананах". Несмотря на ширину штанин, под ними все равно угадывались Страшилины ляжки.

- Блядь, - сказал Страшила. Для того, чтобы купить джинсы, он три ночи разгружал вагоны на Товарной. Вместе с Генкой. Но тот, хоть и проработал по две смены против каждой Страшилиной, деньги тратить не спешил. - Да ладно тебе. Может, девчонкам и понравится. - Думаешь? - Страшила повеселел. - Уверен. Этим дурам только покажи тряпку - и они твои...

Страшила был только что после душа. Его румяные щеки горели, как факелы. Мокрые волосы торчали во все стороны. Он был очень некрасивым парнем. Только улыбка спасала, потому что улыбаться Страшила умел по голливудски. Но не всегда знал, когда это пора делать. Поэтому успеха у девочек не имел.

- А ты что, не пойдешь? - спросил Страшила. - Чего я там забыл? - А чего дома сидеть? Там - телки. - Да ты что? Много? - Издеваешься? - Ты первый начал... - Да ладно тебе. Устал я. После этих мешков за девку браться не хочется. - А до мешков хотелось? - А это - мое дело, Страшила. Захочется - возьмусь, и тебя не спрошу. Генка твердо посмотрел на друга. Его успех у девочек вызывал зависть у всех приятелей. А то, что ему до этого успеха не было никакого дела, эту зависть только усиливало. - Ну, как хочешь, - как всегда, Страшила легко пошел на попятную. - А я пошел. Приходи.

Он пригладил мокрые волосы и взялся за туалетную воду. Комната затаила дыхание. Страшила вылил на себя две пригоршни "O'жена" и принюхался.

- Ну? - спросил он. - Атас, - сказал Генка. - Глядишь, тараканы, наконец, передохнут. - Сам ты таракан. - Ага. Первым буду на очереди. Иди уж, Казанова...

Страшила молодецки щелкнул каблуками и подошел к столу.

- Главное! - сказал он. - Будешь? - Давай.

Страшила налил по стакану портвейна и махнул свой, зажмурившись. Пить он умел замечательно. Глядя на него, удержаться было невозможно. Поэтому Генка не замедлил опрокинуть свою стаканяку.

- Все. Девки, держитесь! Я иду!.. - Страшила пошел к выходу. У двери обернулся и, состроив заговорщицкую мину, подмигнул Генке. - Если вернусь не один, ночуй у Коки. - Когда это ты не один возвращался? - Генка был беспощаден. - Сволочь... - От сволочи слышу. Ладно, проваливай... Может, и я подтянусь...

Через пять минут после ухода Страшилы с первого этажа забухала дискотека. Вся общага в своих тараканниках готовилась к ней, как умела.

Генка включил телевизор и снова упал на койку.

- Здравствуйте, товарищи... - Здравствуйте... - В эфире - программа "Время". В сегодняшнем выпуске...

Последняя встреча с Анютой сильно выбила его из колеи. Он замкнулся в себе и яростно таскал мешки на Товарной, чтобы хоть немного выпустить пар. Он не очень понимал, как дальше жить, и только мысль о деньгах, которых у него никогда не водилось и которые, по слухам, способны решить все проблемы, не давала ему покоя. Решение бросить институт никуда не ушло. Чем дальше, тем больше Генка чувствовал себя чужим здесь. И продолжал учиться только ради крыши над головой.

- Сегодня Михаил Сергеевич Горбачев встречался с президентом Соединенных Штатов...

Гена думал о том, во что превратилась бывшая фарцовка, и что теперь получило право называться бизнесом. Никаких иллюзий по этому поводу он не испытывал. Лезть со своим энским рылом в калашный ряд джинсовых прохвостов, собаку съевших еще у "Советского Композитора" с пластинками "Битлов" под мышкой, было бесполезно... Там, как и везде, все решали связи. А их не было. Генка перебирал в уме десятки вариантов, но ни один, кроме разгрузки товарняков, не принес еще ни копейки...

До появления первого шанса оставалось чуть меньше минуты, но Генка еще не знал об этом. Пока матерая дикторша, розовея от непривычной информации, стоила глазки кому-то за кадром, а литр тухлого московского воздуха только заходил в ее легкие, чтобы принести на выдохе следующую новость, Генка высадил еще стакан портвейна. А потом повернулся к экрану, с которого прозвучало:

- Обмен купюр старого образца на новые будет продолжаться еще неделю. В нашем репортаже вы можете увидеть, что сберкассы работают в обычном режиме. В крупных городах обмен происходит организованно, но из областных и районных центров поступает тревожная информация о панике среди населения. Из Крыма, например, сообщают, что возник черный рынок, где охваченные паникой отдыхающие меняют старые купюры на новые с коэффициентом три к двум и даже два к одному... Мы еще раз подчеркиваем, что эта паника не имеет под собой никаких оснований. Все сберкассы работают...

Дикторша была совершенно непохожа на Медузу Горгону. На ее голове не шевелились змеи. Но Генка застыл, как каменный столб. И пока она говорила что-то о вреде паники и о том, как все на самом деле замечательно, Генка на экране видел совсем другое. Чья-то харя, опухшая от крика, проклинала все и вся перед растерянным мальчишкой - корреспондентом. Она (оно) совало ему деньги и кричало, чтобы он подавился этими бумажками. И таких, бьющихся в истерике, идиотов на экране было достаточно, чтобы Генка понял:

Вот оно! Началось!

Рассовав по карманам все деньги, он понесся по лестнице вниз, забыв выключить телевизор.

...А там шел следующий сюжет. На рябом экране, притулившимся между пустых бутылок и полных пепельниц, появилось лицо, которое Генка узнал бы из миллиона.

- Наши корреспонденты передают с Кавказа, что обстановка продолжает оставаться напряженной. Вот что говорит по этому поводу лейтенант ВДВ Сергей Гончар - непосредственный участник событий, недавно представленный к награде за воинскую доблесть...

- Hands up, baby, hands up!.. - Страшила! - О, пришел таки! Молодец!

Страшила был потный и веселый. Обоим приходилось орать, чтобы расслышать друг друга. Толпа вокруг послушно вскидывала руки вверх под "Оттаван".

- Одевайся и пошли! - Куда? - По дороге расскажу. Бери все бабки, какие есть. Займи у кого сможешь. - Ты чего, охуел, что ли? Зачем тебе бабки? - В Крым поеду. - В Крым? Зачем? - Купаться. Да быстрее ты. Шевелись, ебенамать! - Да ты чего, на самом деле! - Страшила даже обиделся, что с ним случалось редко. Но Генка есть Генка, и он пошел к выходу...

- Куда едем? - спросил он в троллейбусе. - В ближайшую сберкассу. - Она же закрыта! Ночь на дворе. - Спасибо, что сказал. Я бы сам не заметил. - Иди ты... Не можешь толком объяснить. - Хорошо. Объясняю толком. Сейчас ты становишься в очередь, и стоишь в ней всю ночь. Утром я привезу тебе столько денег, сколько смогу занять за ночь. Обменяем все на новые купюры. - Ну? - Баранки гну. Завтра утром я еду в Крым. - А я? - А ты сидишь здесь и ждешь мешков со старыми деньгами. Обменяешь на новые по той же схеме. Ясно? - Нет. - Что непонятно? - Все непонятно. Зачем шило на мыло менять? - А затем, что за одно шило два мыла дадут. Теперь понятно? - Не очень. - Ладно. Приехали. Видишь очередь? - В закрытую сберкассу? - Да. Там тебе все объяснят, будет еще время послушать. Стой насмерть, вперед никого не пускай. Я привезу бутылку, погреешься. Пошел!

Страшила десантировался на улицу, а Генка поехал дальше - к метро. У него было еще много дел. Из окна троллейбуса он увидел Страшилу, который подошел к последней в очереди старушке с таким видом, будто хочет пригласить ее на танец, но отчаянно стесняется...

В довершение ко всему заморосил ледяной, несмотря на лето, дождь...

* * * ...У известного всей Ялте кларнетиста дяди Семы существовала традиция, которая была моложе своего хозяина на двадцать лет. То есть сейчас ей было под шестьдесят. Поскольку традиция, все-таки - не дама, мы можем назвать вам ее возраст без риска обидеть кого-бы то ни было.

Заключалась традиция в следующем. Дядя Сема никогда не спешил начать играть на своем инструменте. Где бы ему не приходилось играть, он вел себя так, будто выходит на сцену просто для того, чтобы посмотреть на зал. А кларнет оказался в руках совершенно случайно. Дядя Сема держал паузу так, будто это была жеманная мамзель, которая так и норовит выдернуть свою руку из его сухой лапки. Цепко держал.

А во время паузы он оглядывал зал и все остальное человечество. Как человек пожилой и видавший виды, он редко оставался доволен осмотром. Поглядев на людей, дядя Сема понимал, что без его фокстрота мир может загнуться раньше, чем остынет мангал. Тогда дядя Сема поднимал свой кларнет и озвучивал окрестное безобразие легким, как румянец, фокстротом. Так продолжалось уже много лет.

Заслышав Семин фокстрот из очередного ресторанчика или шашлычной, Ялта благоговейно притихала. Измученные отдыхом курортники смотрели друг на друга и улыбались. Дерущиеся начинали обниматься. А девочки начинали давать просто так, потому что жизнь коротка и может запросто закончиться вместе с волшебной музыкой.

Сегодня, впервые за последние ...надцать лет, дядя Сема простоял в тишине дольше обычного.

Вокруг творилось невообразимое.

Сумасшедшая Ялта была не похожа сама на себя. Вокруг носились люди. Никто не присел за столик, за исключением одного пьяного толстяка с ряхой товароведа, который сказал "Пропади оно все пропадом!" и заказал четыре порции шашлыка и ящик вина. Ни то, ни другое ему почему то не дали. И дядя Сема поглядел вокруг со смутным узнаванием.

Неужели снова деньги, подумал он. И, как всегда, оказался прав.

Ностальгия, которой решительно не было места в этом бардаке, размотала нить воспоминаний. И под аккомпанемент чужой паники дядя Сема вспомнил время оно, когда его фокстрот был еще совсем новым и даже немного скандальным танцем. Тогда тоже меняли деньги. И паники было никак не меньше. Вот только запомнилась не паника, а... как ее...

Людочка?.. Любочка?..

Катаракта воспоминаний погрузила в туман реальность, но дядя Сема успел разглядеть мальчика, который подсел к обиженному толстяку. О чем они говорили, музыкант не слышал, но по внушительным пачкам денег в руках собеседников понял, что происходит. Ничего нового для дяди Семы в этой ситуации не было. А вот мальчишка, похоже, оказался в ней впервые. Он заметно нервничал и все время оглядывался по сторонам.

Это пройдет, подумал дядя Сема. И снова угадал.

За окнами носилась толпа. Выстраивались и таяли непонятные очереди. Люди сбивались в кучки и горячо обсуждали новости. Дядя Сема почувствовал, как много работы будет у мальчика, за которым он наблюдает. Если только ему хватит денег. Потом пауза истекла.

Мальчик встал и ушел, поглядев на толпу снаружи, как на тарелку с едой. Толстяк, повеселев, заказал шашлык и помахал в воздухе тонкой пачкой новых денег.

А дядя Сема поднял кларнет, и вся Ялта услышала первый такт фокстрота. Который уже давно перестал быть скандалом, но еще не разучился обращать в танец бессмысленное шарканье ног и копыт...

* * * - Ну?

Страшила посмотрел на Генку с вызовом. С первого взгляда было понятно, что новый костюм идет ему куда больше злосчастных бананов. В костюме Страшила становился на по летам солиден, его полнота обращалась дородностью.

- Красавец, - улыбнулся Генка. - Все бабы теперь твои. - Ха! Мне теперь все не нужны. Я теперь выбирать буду. - Давай, давай...

Друзья, разбогатевшие за три дня, не спеша шли по торговым рядам Лужников. Новое чудо - частный рынок - прижилось в вечно торгующей Москве моментально. Теперь странным казалось, что вчера на месте орущего торжища простирались пустынные аллеи главного споркомплекса страны. От вчерашнего дня Лужи осталась только музыка, да и та сменила марши на попсу и гремела вразнобой из сотен динамиков.

Генка бродил по рынку с удовольствием. Несмотря на толкотню и хамство, рынок был полон жизнью. То есть тем, чего Генке категорически не хватало дома.

Страшила сиял. Он шел впереди Генки, осторожно помахивая бутылкой дорогого "Туборга". Чтобы не пролить на костюм. Неизвестно где, он успел потратить уже всю свою долю и теперь сердился на Генку, что тот своей угрюмостью мешает ему веселиться дальше.

- Смотри! - Страшила показал на кожаную летную куртку. - Тебе пойдет. Бери! Будешь как Чкалов, только без крыльев... - Да ну ее! - Давай, давай. Вот и штаны крутые, для комплекта. Почем штаны, хозяйка?

Сорокалетняя тетка, поджарая и улыбчивая, отозвалась мгновенно.

- Пятьдесят. - Сколько?! - Тебе за сорок пять отдам. - А за сорок? - А за сорок сам за ними поедешь. - Куда это? - Куда хочешь. В Венгрию, в Югославию... В Турцию... - И поеду! - И езжай. - А с курткой сколько? - С курткой - сто двадцать. - Сто двадцать?! - Ты на материал посмотри. На шов тоже. Это качество, не ширпотреб. - Так уж и не ширпотреб, - улыбнулся Генка. - А ты походи по рынку. Если лучше найдешь - бери там. Только не найдешь. - Значит, в Турцию, говорите... - задумчиво протянул Гена. - Да куда угодно. А тебе то что? Тоже челночить собрался? - Выпить хотите? - спросил Гена.

Страшила с удивлением поглядел на друга. Чтобы разборчивый Генка, который в последнее время вообще не обращал на девчонок внимания, вдруг начал клеить эту старую кошелку... Странно. К тому же, в новом костюме Страшила поднялся сам над собой и теперь иначе, чем на фотомодель, не был согласен.

- А кто ж не хочет, - охотно откликнулась тетка, - у меня и сухой паек есть на закуску. Бутылка ваша. - Ага. Страшила, сбегай за пузырем. Что-то я замерз. - А как я замерзла! - подмигнула тетка, - холодно у вас, в Москве-то. Даром, что лето на дворе.

Страшила пошел за бутылкой, пожав плечами.

- А сами откуда? - С Украины. - Крым? - Карпаты. Львов. - Понятно. И давно челночите? - Уж полгода как. - Удачно? - По разному. На дворец не насобирала. - Что так? - Четверо по лавкам. Насобираешь тут. Опять же - одна мотаюсь. - И что? - А ты потаскай эти сумки с товаром. Мало не покажется. - Куда ездите? - В Югославию. - Выпускают без проблем? - Какие там проблемы... Было бы только приглашение. - От кого? - От югослава. - Зачем? - Для визы. Да ты и впрямь, что ли, челночить собрался? - А живете у того, кто пригласил? - Ага. В его кровати спим... Да ты знаешь, сколько он таких писулек в день заполняет? Попробуй, приедь к нему. Сесть негде будет. - А где живете? - Когда как. В теплую погоду на пляже спала. - Не воруют? - Нет. Тамошние не приучены, а наши пока боятся. - Надолго ли... - Да уж... - Нашел! - Страшила был тут как тут с пузырем водки. - А чего ее искать то? - удивилась тетка, - на каждом углу теперь продают.

- Не водку! Куртку такую же, и штаны. В комплекте - за сто десять отдают. Пойдем, Генка. - Не суетись, Страшила. Открывай, посидим еще с... Как вас? - Ксюша. - С Оксаной. Доставайте сухой паек, Ксюша. Так что вы говорили насчет приглашений?..

...Столетний ворон, помнивший Лужники еще помойкой, наблюдал с верхушки клена за человеческим морем. Он не обратил никакого внимания на беседующую за прилавком троицу. Он был привычно раздражен и покрикивая на молодняк, решал вечный вопрос: что, кроме привычки, держит его в самом вонючем месте этой самой вонючей из столиц. Разве что, купола недалекого Новодевичьего? Хотя с другой стороны, на кой черт старой птице какие-то купола с фальшивой позолотой?

Ворон поймал себя на мысли, что снова думает по человечески. Мало того. По русски. И, пользуясь случаем, грязно ругнулся сквозь клюв.

И посмотрел на небо, которое везде одинаково.

* * * Небо, которое везде одинаково, розовело над Сплитом. Ночь запрокидывалась за море, а Солнце с заспанным видом карабкалось на верхушку горы.

- Красиво, - вздохнула Злата. - О, да, - прошептал Горан. - Кажется, мы просидели здесь всю ночь. - Она оказалась самой короткой. - И мы совсем не спали. - Да... Нам было некогда. - Красиво, - повторила девушка...

Рассвет застал голубков на пляже, который проявлялся из темноты медленно, как фотография в старом растворе. Сначала из мрака сделали шаг вперед мрачные стены Сплитской крепости. Потом на фото появилось крупное зерно пляжной гальки. Наконец, из полумрака, совсем рядом с Гораном и Златой, проявились человеческие фигуры. Они были темны, неподвижны и казались мертвыми.

- Ой, - вздохнула Злата. - Кто это?

Девушка была не одета и почувствовала себя неловко.

- Не бойся. Это русские. - Русские? Что они тут делают? - Спят. - Здесь? Странно! А почему они не снимают комнаты? - Кто их поймет, этих животных. Наверное, экономят. - Говорят, у русских сейчас все плохо? - Не знаю и знать не хочу... - Я полна любви, Горан. Странно. Мне кажется, я люблю даже этих... спящих... - В конце концов, наши отцы вместе воевали... - Ах, все равно. Ты не хочешь искупаться? - Нет. Вода холодная. - А я пойду. А ты меня потом согрей, ладно?.. - Обещаю, - Горан сверкнул своей чудесной улыбкой.

Девушка встала, и, ничуть не стесняясь своей наготы перед тем, кого полагала животными, зашла в море...

Страшила уже давно поглядывал на воркующую хорватскую пару. Ему было тоскливо на душе, а галька за ночь намяла ему бока так, что нечем было дышать. Рядом, по спартански безучастно, спал Генка. А между ними лежало пять огромных сумок, беременных товаром.

Страшила был верен себе и половину денег истратил на местную колоритную одежду. Теперь он был похож на дохлого петуха в своих пестрых, измятых за ночь, тряпках.

Девушка скрылась в утреннем тумане. Страшила вздохнул и перевернулся на другой бок. С этого борта Страшилы открывался мрачный вид на спящих вповалку челноков. Некоторые храпели, а одна баба разговаривала во сне на украинском языке. Страшила ничего не понимал из ее слов. Между людьми лежали сумки, которые были похожи на своих хозяев. Потом из тумана показались три фигуры и направились к ближайшему спящему. Один из пришедших наклонился и грубо толкнул фигуру в плечо. Та, наполовину проснулась, приподнялась на локте и, поглядев на незнакомца, испуганно забормотала что-то. Потом полезла в одну из сумок и, достав что-то маленькое, принялась пересчитывать это.

"Деньги", - понял Страшила. То, что он увидел, ему совершенно не понравилось. Он бесцеремонно ткнул Генку в бок и тот, матюкнувшись сквозь сон, проснулся. Нечистая троица, тем временем, перешла к следующей жертве. Та безропотно потянулась к своей сумке. Генка протер глаза и внимательно посмотрел за происходящим. Потом встал и подошел к морю. Зачерпнул воды и щедро плеснул себе на голову. И только потом направился к утренним шакалам.

Страшила испугался, но он был человеком, а не животным. Поэтому тоже встал и пошел следом за Генкой.

О чем они там говорили, он не слышал. И немного опоздал к началу танцев. Когда он оказался в центре событий, один из противников уже лежал на земле в нокауте, а второй всерьез сцепился с Генкой. Третий тем временем старался зайти Генке за спину. Все происходило быстро и молча. Фигуры на земле не шевелились. Страшила понимал, что ни один из лежащих уже не спит, а только изображает спящего. И Страшиле стало так гадко, что его чуть не вырвало на купленный вчера клоунский прикид.

- Ты, - глупо сказал он третьему. - Стоять! - Это ты мне, клоун? - парень посмотрел на Страшилу и улыбнулся. Все улыбались, глядя на Страшилу. Особенно такие наркоманы, как этот. В Сплите их было столько, что на улицах висело даже предупреждение для туристов не заходить в восточную часть города. - Иди сюда, сука. - Иду, иду... - парень подошел к Страшиле, и у того внезапно взорвалась голова. Так ему показалось.

Все, что умел Страшила, который до этого дрался два раза в жизни - это обрушиться на противника всем своим весом. Тем более, враг попался щуплый.

Но не тут то было. Верткий, как мангуст, гад все время оказывался не там, где его хватал клоун с разбитым носом. Вместо врага Страшила ловил только его кулак или, того хуже, носок старой кроссовки.

Страшила плакал, и слезы мешали ему видеть, что происходит. Краем глаза он заметил, что Генке приходится туго. Его противник тоже был спортсменом и, кроме рук, умел пускать в ход ноги. Причем метил в те места, на которые в боксе наложено табу. По яйцам, проще говоря.

Генка танцевал вокруг, держа дистанцию и выжидая.

Только когда третий подонок пришел в себя, Страшила начал орать.

- Вставайте, суки! - крикнул он. - Чего разлеглись, бараны ебаные!?

Сквозь слезы ему удалось разглядеть, как с гальки поднимается фигура. За ней следом - еще одна. Потом ему в голову попал камень, и он отключился...

Когда он пришел в себя, солнце уже припекало. Генка навис над ним с опрокинутым стаканом. Страшила понял, что вода из этого стакана только что затекла ему за шиворот. У него сильно болела голова и нос. Еще шатался нижний зуб спереди, а губы казались склеенными и толстыми, как у негра.

- Хорош, - улыбнулся Генка. - На себя посмотри, - попробовал сказать Страшила, но у него ничего не вышло. Губы отказывались принимать участие в речи. - Ладно уж. Полежи еще часок, я тут пива принес. До поезда еще есть время.

При мысли о пиве Страшила оживился. Чтобы перестать чувствовать себя клоуном и начать - героем, ему не хватало как раз бутылки-другой. Он приподнялся и сел.. Голова гудела и кружилась.

Кроме Генки и сумок, рядом никого не было. Остальные челноки как будто померещились. А сумок почему-то было не пять, а шесть. Страшила, не решаясь снова заговорить, вопросительно кивнул на чужую сумку.

- Надарили, - поняв вопрос, ответил Генка. - За то, что отвадили этих шакалов... Надолго ли...

Страшила показал Генке большой палец. Ура! Генка повторил его жест. Костяшки пальцев на его правой руке были разбиты.

Он хлебнул пива и посмотрел на море. Оно на Адриатике имело удивительный лазурный цвет. И только на горизонте начинало темнеть, как будто под водой, не опускаясь на глубину, жила сама ночь.

- Никогда я не был на Босфоре, Ты меня не спрашивай о нем. Я в твоих глазах увидел море, Полыхающее голубым огнем. Не ходил в Багдад я с караваном, Не возил я шелк туда и хну...

Генка поглядел на Страшилу без улыбки...

- Наклонись своим красивым станом, На коленях дай мне отдохнуть...

* * * - И хотя я не был на Босфоре Я тебе придумаю о нем. Все равно - глаза твои, как море, Голубым колышутся огнем. - Ну, вот. И до стихов докатились... - А что, Катя. Вы не любите Есенина? - А кто это? - Блеск. Катюша, вы - прелесть. - Спасибо. - Не за что. Так вы меня не боитесь больше? - Почти. - Почти что? - Почти не боюсь. Вы так сладко спали... - Храпел, наверное? - Было дело. Но совсем чуть-чуть. А я пила водку, между прочим. С Петей и Михалной. - Это заметно. - Да ну вас. - Да ну меня. Давайте поговорим о вас, Катюша. - Давайте. - Вы созрели для этого? - Да. - Валяйте, рассказывайте. Что вас занесло в Москву и что унесло оттуда? - Ноги. И желание начать жизнь сначала. - А чем вам не нравилась старая? - А чем она может понравиться? Вы ведь тоже жили в Энске. - Было дело. - Значит, сами все понимаете. - Понимаю. Так почему не зацепились в Москве? - Пробовала. Жила у подруги, искала работу. - И? - И не нашла. То, что я умею, никому не нужно. А то, что нужно, я не умею.

- Или не хотите. - Или не хочу. - Сколько вы прожили в Москве? - Год. - Маловато. - Достаточно, чтобы все понять... - Напрасно вы так. Я как-то разговаривал со старым московским таксистом. Он сказал мне, что уже пятнадцать лет крутит баранку в этом городе. И все еще не знает его. - Я - не таксист. - Все мы едем куда-то. - Без пассажиров. - А прошлое? - У меня его нет. - Врете, Катя. - Однако, Гена. Вы себе много позволяете. - Пока что я не позволил себе ничего. - Вот и не надо. - И не буду. - Хорошо едем. - Катя сморщила нос и посмотрела на Гену со злостью. - Как умеем.

Гена посмотрел за окно. Поезд уже давно въехал в тоннель ночи и остановился. А мимо с грохотом неслись фонари...

* * * - Девушка, вам есть что скрывать! Я знаю! - Чего?..

Молодая бабища остановилась около Страшилы и посмотрела на него испуганно.

Мимо Страшилы вообще трудно было пройти, не оглянувшись.

Разряженный в пух и прах, он торчал в торговом ряду, как шишка на лысине. Он не стоял за прилавком, как соседи, а носился перед ним, хватая за руку каждого встречного и поперечного. После стычки в Сплите Страшилин нос глядел в сторону, и один зуб пришлось удалить. Как ни странно, это придало его физиономии законченный вид балагура и весельчака.

Итак, дородная деваха остановилась перед Страшилой и ждала, что он еще скажет. Они славно смотрелись рядом. А Страшила интимно понизил голос и забормотал скороговоркой:

- Ваша талия... Ну, вы понимаете, я и сам страдалец... В общем, вам нужно носить свободное... Могу предложить пальто, в котором и сам бы ходил, не снимая... будь я женщиной... особенно такой, как вы, мадмуазель... - Чево-чево?..

Из за спины девицы Солнцем взошла ее мамаша. Она недовольно покосилась на Страшилу, но прохвост улыбнулся ей во все зубы, и она не смогла сдержать ответной улыбки.

- Мадам, объясните вашей дочери, что я желаю ей счастья. Я и мое пальто... Взгляните... - в руках у Страшилы по мановению волшебной палочки само собой возникла югославская тряпка. - Посмотрите на эту ткань... Это котенок, а не ткань. Хочется поставить перед ним блюдце молока, правда? Попробуйте. Погладьте его...

Мамаша послушалась и погладила. Страшила, сладко мяукнув, распахнул пальто и взмахнул им, как тореадор.

- Мадам! Вам оно тоже пойдет... Но... Вы понимаете... Ваша дочь не может носить приталенное... Она у вас такая красавица!.. Но приталенное - это не то, что вам нужно... - Ма-ам... А я хотела как раз приталенное... Без пояса... - Оооо! - Страшила, кажется, приготовился падать в обморок. - Ну конечно! О каком поясе может вообще идти речь... Я специально откладываю все пояса, чтобы потом сделать из них веревочную лестницу... Вы знаете... - он снова понизил голос - в прошлой жизни я был графом Монте Кристо... Теперь страдаю от генетических воспоминаний...

Неся эту чушь, он успел облачить несчастную тумбочку в пальто и теперь отпрыгнул назад.

- Боже! Боже мой! Мадам! Я хочу сделать предложение вашей дочери. В этом пальто она неотразима! - А у вас есть с другими пуговицами? - С другими пуговицами? Да у меня их столько, чтобы хватит на пристегивание Америки к Китаю, мадмуазель. Какие хотите? Золотые? Деревянные? Пластмассовые? Есть пуговицы из слоновой кости... Чтобы сделать каждую из них, в Антарктиде забивают одного слона. Делают из бивня пуговицу, а остаток сжигают в печи... - Да ну! - Представьте! У меня целое стадо этих пуговиц! Еще вчера оно носилось по саванне и громко мычало, вдыхая тропические ароматы... - Вот рукав... - Рукав? Кто сказал "рукав"? - Длинноват... - Боже... Вам просто необходимо прятать руку своей дочери. Иначе ее каждый день будут просить. И сердце. Десятки кавалеров. А когда наружу точат только пальчики... - Страшила галантно взял названное в свою лапу, - У вас еще есть шанс дойти до дома без толпы женихов...

Сомлевшая девица таращилась на Страшилу. А он продолжал заливаться соловьем...

- Нет, вы только посмотрите, мадам! Еще вчера ваша девочка ходила в школу, путаясь в косичках... А сегодня... Принцесса... Нет! Королева!.. - Разбойник... Ну что, Маша? Нравится? - Ох, - простонала Маша. Осталось неясным, нравилось ей пальто или продавец, но очевидно было одно: идти дальше ей расхотелось... - Ладно, молодой человек. Берем. - Эх... - Страшила посмотрел на пальто, будто расставался с лучшим другом... - Берите. Оно принесет вам счастье... - А вы бы зашли к нам на чай, - пробасила мамаша, отсчитывая деньги. - Не вопрос, мадам. Ждите в гости. Запишите ваш телефон прямо на этой купюре... Нет... Не на десятке. На полтиннике... Десятка этого не заслужила... - До свидания, молодой человек. Ждем вас.

Мамаша увела за руку остолбеневшее чадо, которому и впрямь шла обновка. А Страшила вальяжно зашел за полог прилавка. Там сидел Генка.

- Ну, как?

Страшила показал большой палец.

- Еще одно. - Хорошо. Сколько осталось? - Этих - два. Бежевых - одно. Черные закончились. - Молодец, граф. - Рад стараться, ваше сиятельство. Что братки? - Приходили, сукины дети. - Много взяли? - Как всегда. - А менты? - По божески. С тех пор, как ты куртку для сержантской дочки подарил, помягчели. - Хорошо... - Нормально... - Ген, - Страшила посерьезнел, - Слышь... - Ну? - А ведь мы теперь при бабках. Давай, что ли, квартиру снимем? - Ага. Скажи еще - купим. - А что. Еще годик - и у каждого по квартире будет. - Этот годик еще прожить надо. Нет, Страшила. Бабки нельзя из оборота вынимать. - Ну... Ты хоть костюм себе купи нормальный. Тебя же стыдно людям показывать. - А я и не показываюсь. Иди, Страшила. Хватить пиздеть почем зря. Время идет. - Иду, иду. Куда я денусь.

Страшила выскочил обратно в просвет торгового ряда, на бегу надевая улыбку. Перед прилавком стояла странная пара. Высокий парень в камуфляже, с морщинами на молодом лице, которые казались шрамами, и девушка "с окраины", простая, как рублевая бумажка. Как новенькая рублевая бумажка.

- Ты тут хозяин? - грубовато спросил парень. - Я. - Почем пальто? - Двести. - Не скинешь? - Как ветерану - сто восемьдесят - серьезно сказал Страшила. - Больше не могу. - Давай. - Не надо, Сережа, - сказала девушка. - Нам не хватит. - Хватит. - А тебе на куртку? - Я сказал - хватит. - Сто семьдесят, - сказал Страшила. - За что брал. - В кого это ты такой добрый? - ощерился парень. - Солдатам скидка. - Гляди-ка, Тася. Ты у нас солдат, оказывается... Ладно... - он полез в карман и достал деньги. - Держи сто восемьдесят, как просил.

Это был тот случай, когда Страшила закрыл фонтан и спокойно оформил покупку. Он старательно завернул пальто и поглядел вслед уходящей паре. Солдат немного хромал при ходьбе.

Страшила тряхнул головой, сбрасывая неловкость, и снова надел улыбку. На сей раз она прицепилась чуть криво. Но с другой стороны шел следующий покупатель, перед которым церемониться не стоило. Представитель недавно придуманной "кавказской национальности", он был одет дорого и броско. Тряпки явно не отсюда. Не с рынка.

- Оооо! - Страшила засеменил навстречу, как приказчик. - Вот дорогие гости... За чем пожаловали?

Со стороны могло показаться, что он знает покупателя сто лет. На самом деле видел его впервые. Тот остановился и прищурился.

- Пальто для вашей девушки, уважаемый... Зачем цветы? Зачем шампанское? Вот он, лучший подарок! - Это для какой такой девушки? - спросил прохожий с сильным акцентом. - Для Лены, Светы, Оли, Тамары... На всех хватит, уважаемый!

Страшила даже говорить стал на восточный манер, прохвост.

- Ну, Светка на такое и не смотреть не будет... - улыбнулся покупатель. - Пусть смотрит на вас. А на пальто зачем отвлекаться?! На пальто вы будете смотреть... А пуговицы как легко расстегиваются... - Страшила будто бы даже покраснел, каналья. - Думаешь? - А то! Девушка! - Страшила схватил за руку проходящую мимо красотку, побудьте фотомоделью, прошу вас. Вы ведь об этом мечтаете, верно? Вот этот человек - с телевидения. Он пришел сюда за костюмами нашей эпохи. Покажите ему, как может выглядеть тургеневская барышня конца двадцатого века... Ну же... Молодцом... Так. Теперь застегнем пуговицы... Смотрите, уважаемый! Это же сказка, а не пальто! - А девушка почем? - Что?!!! - девица покраснела, как рак. Только мысли о телевидении удержали ее руку от пощечины. - А девушка одна. Выставочный экземпляр! - Страшила разрядил ситуацию легко, как грошовую тайваньскую батарейку. - Кстати, милая. Вам очень идет это пальто, вы знаете? Вам просто необходимо купить что ни будь в этом роде. Не обязательно у нас, вы понимаете... Походите, посмотрите... Но этот фасон удивительно подчеркивает вашу талию. Вы знаете об этом? У меня есть пояс... Это сказка, а не пояс... Ваш пояс девственности по сравнению с ним - это просто бельевая веревка... - Сколько стоит? - спросила девушка. - Двести. Для вас - сто девяносто. - Дорого. - Да. Но вы ведь не хотите показаться дешевой штучкой... особенно перед товарищем с телевидения. Правда?

Девушка рассмеялась.

- Сколько их тут у вас еще? - Одно. Последнее. Как любовь в сорок лет. Пока будете искать другой вариант - останетесь у разбитого корыта. - Красноречивый молодой человек... - Ах, если бы молодой... Так берете? Завернуть? А что вы делаете сегодня вечером? Куда вы пойдете в обновке? Я знаю одно местечко! - Хорошо. Напишите ваш телефон и сложите его в карман. Я беру пальто... - Как скажете. Мой телефон очень прост. К нему подойдет старая пифия, спросите у нее "Это рай?". Пока она будет ругаться и кашлять, попросите ангела по имени Страшила. Это я... - Хорошо. Возьмите деньги.

Страшила взял деньги, будто это была шипящая змея. Потом долго смотрел вслед девушке. Когда он обернулся, восточный человек все еще был рядом.

- Ну что, уважаемый, - спросил Страшила. - Увидели, как это будет смотреться на вашей Свете? - Увидел, увидел... - В конце концов, - Страшила заговощицки понизил голос, - для чего мы покупаем эти вещи, как не для того, чтобы потом снимать их... Берете? - Нет. Вот что, дорогой. Я к тебе по делу. Тебя и Гену хочет видеть Гога. - Гога?! - ужаснулся Страшила, - Тот самый? - Тот самый. Так что сворачивай свою лавочку и заходи в офис. Скажи, что от Георгия. - Слушаюсь! - в лакействе Страшилы было что то лихое. Шестеркой он не выглядел никогда. - Гогу будешь слушаться. Приходи...

Восточный человек пошел дальше, и только теперь Страшила заметил, что за ним следом идут два неприметных молодца с рысьими глазами. Он крякнул и рванул на "заднюю сцену".

- Генка, аврал! Все слышал? - Все. - Пойдем? - Пойдем. - Я собираюсь... - Страшила? - в Генкином голосе прозвучало что-то, от чего Страшила замер и поглядел на друга. - Этот солдат. Он высокий? - Да. - Зовут Сергеем? - Вроде бы. - Черный такой? И на левой брови - шрам? - Шрамов там много. Вроде, и на брови есть. А что? - Ничего. Пошли к Гоге...

...Гога был страшный человек. Возьмите кусок темноты и придайте ему форму пятидесятилетнего грузного мужика. Это и будет Гога. Он так долго смотрел на ребят, что Страшила не выдержал и посмотрел на часы. Ему показалось, что время встало. Потом Гога вызвал по селектору какого то Васю. Когда щуплый Вася пришел и замер в ожидании приказа, Гога произнес несколько слов. Казалось, он при этом не раскрывает рта.

- Сгоняй в Измайлово, на старое место. Возьми три порции шашлыка и обратно. - Вина купить? - Нет. Иди.

Вася ушел, а Гога снова замолчал. Молчал и Генка. Страшила начал ерзать на стуле.

- Это ебаное московское лето - донеслось из Гоги. - Это лето? - Холодно, - поддакнул Страшила. Он и впрямь дрожал. - Вчера поехали с телками на озеро.

Страшила завистливо вздохнул.

- Она у меня сосет, а у меня эти... - Что? - Ну... Эти... - Гога щелкнул пальцами. Было видно, что он думает не по русски. - Мурашки?.. - Мурашки. Мурашки по хую бегают. - Да. Очень холодно. - Как так можно? - Да-а... - А что делать... Все в Москве. Куда отсюда деться?.. - Столица... - Столица... - Телки хорошие. - Ооо! - Страшила только вздохнул. Это было искреннее "Ооо!".

Еще минута пролежала в вате молчания. По лицу Страшилы было видно, что он готов обмочиться прямо здесь, в роскошном кабинете.

- Мне сказали, - Гога блеснул глазами - Что вы хорошо работаете.

Еще одна вечность.

- Хочу дать вам магазин. Справитесь? - Конечно! - крикнул Страшила. Он на глазах налился краской. - Какой магазин? Где? На каких условиях? - спокойно спросил Гена. - Обсудим за шашлыком, - сказал Гога.

С этого момента он говорил только с Геной. А Страшилу через некоторое время попросили выйти покурить...

* * * - Ну, - сказала Катя. - Вы опять молчите. - Да. - Вы же хотели поговорить. - Хотел. - А теперь перехотели? - А теперь перехотел. - Оставить вас в покое? - Ну уж нет. Продолжайте рассказывать о себе. - Я уже закончила. - Так коротко? - Да. Я хочу послушать. И не откажусь еще выпить. - О чем же вам рассказать? - Гена потянулся к ее стакану. - О главном. - Это будет старая песня. - Ничего. Спойте. - Нет. Лучше напишу. - На чем? - На окне. Видите, сколько пыли? Можно сказать, что холст загрунтован. - А места не мало? - Нет. Я напишу только одно слово. - Какое? - Короткое. - Надеюсь, не из трех букв? - Нет. - Гена улыбнулся. - Я уже написал оба в другом месте и в другое время. - Одно начиналось на "х"? - Разумеется. - А второе? - А второе на "а". - Это было имя? - Да. - Женское? Ася? Аня? Аля? - Что-то в этом духе... - А сейчас? - А сейчас я пишу слово на букву "п"... - Фу!.. - Да ну вас. Наши мысли - наши враги. - Да. Мы в них грешим. - Я уже столько раз согрешил в мыслях с вами, что реальный поцелуй меня, наверное, разочарует. - Вы опять хамите, - Катя одним глотком выпила свою водку и снова нахмурилась. - Это становится скучно. - Да. Я и сам это чувствую. Ночь, Екатерина Сергеевна. Извините. - Ладно уж. Так что же вы пишете так старательно? - Слово на букву "п". - Паровоз? - Нет. - Прошлое? - Нет. - Петя? - она улыбнулась. - Снова не угадали. - Дайте-ка посмотреть... Отсюда отсвечивает - Катя наклонилась к Гене совсем близко, и запах духов опьянил его больше, чем только что выпитая рюмка.

На оконном стекле было написано...

* * * "Продано!!!"

Страшила поставил три восклицательных знака и отошел полюбоваться своей работой. Он старался писать так, чтобы снаружи все прочлось нормально. Поэтому изнутри буквы пришлось делать зеркальными.

- Кому продано? - спросил Генка. - Нам! - гордо ответил Страшила. Он выглядел дико в своем пижонском костюме среди строительного бардака. - Держи карман, - скептически заметил Гена. Он в неизменном пиджачишке сидел за грязным столом и был похож на прораба на перекуре.

Будущий "торговый зал" пока что больше напоминал свалку. Повсюду громоздился мусор, заляпанная витрина пропускала мало света.

- Звать следующую? - Валяй. Сколько там еще осталось? - Двое. Но могли еще подойти. - Ладно. Зови.

Страшила подошел к двери и выглянул в коридор.

- Заходите.

Оба с интересом взглянули на следующую девушку. Нанимать на работу, да еще в собственный магазин, было для них непривычным занятием. Страшила от самодовольства распух еще больше и был как никогда похож на мыльный пузырь в своем костюме с искрой.

- Здравствуйте...

Божий одуванчик. Губки бантиком, в глазах - вода. Выражение лица, какое теперь часто встречается на улицах - слегка оглушенное рекламой и злое от безденежья.

- Я - по объявлению. - Это понятно, - царски кивнул Страшила. - просто так сюда пока не ходят. - Да... - девушка смутилась. - Заполните анкету, пожалуйста, - Гена пододвинул девушке лист бумаги. - У вас ручка есть? - Пожалуйста, - Страшила с усмешкой протянул ей свой паленый "Паркер". - В объявлении написано, что нужен бухгалтер и продавец, - сказала девушка. - Да. - Я хотела бы устроиться продавцом. - Нам нужна одна девушка на обе должности. На первых порах. Вы знаете бухгалтерию? - Я окончила курсы. - Все мы окончили курсы, - строго сказал Страшила.

Это было правдой. Недавно они с Генкой наклюкались до изумления вместе со стайкой своих однокашниц по курсам бухучета. И оба прекрасно понимали, что полученная корочка не является ничем, кроме пудры для мозгов.

- Вам не приходилось работать с реальной бухгалтерией? Черно-белой и немой. Как старое кино. - Нет... - девушка помрачнела. - Но я могу попробовать. - Здесь не лаборатория, и мы - не кролики. Не нужно ничего пробовать, жестко сказал Гена. Эта девица была уже пятой за сегодня, и предыдущие говорили примерно те же слова. - Значит, я вам не подхожу? - Нет. Извините. Позовите следующую, пожалуйста.

Девица собралась заплакать, но Страшила ловко взял ее под руку и проводил к двери. Он засунул голову в проем но, вместо того, чтобы сказать свое коронное "Заходите!", вдруг начал пятиться обратно.

В пустоте, образовавшейся при отступлении Страшилы, возникло нечто ослепительное. Как будто включили сварочный аппарат и пустили его в ход. Кажется, даже слышно было, как он гудит.

Нечто процокало каблучками прямо к Генкиному столу и совершило мягкую посадку в страшилино кресло. Страшила, обернувшийся столбом, даже не вякнул ничего по этому поводу. Красавица достала длинную белую сигарету и посмотрела на Генку с таким видом, будто он должен не только поднести к ней золотой "Ронсон", но и оставить ей на память как сувенир-безделушку. Генка чиркнул зажигалкой и стал ждать продолжения.

Страшила, тем временем, очнулся и стал ходить за спиной девицы тихо, как камышовый кот. Из за ее спины он делал Гене квадратные глаза "Бери, мол, сразу! Пока дают!". Она, тем временем, молча разглядывала Генку. С ног до головы. Тот поймал себя на мысли, что собирается смутиться, как мальчик. Глаза у красотки были несентиментальные, и та домна, в которой отливали эту сталь, явно работала на экспорт.

Несколько раз она открывала ротик, но из него вылетали не слова, а легкие облака дыма. Немой она, впрочем, явно не была, так как уже не раз и не два продемонстрировала не самый черствый на свете язычок. Наконец, она положила ногу на ногу и сказала:

- Предупреждаю. Я не целуюсь в губы и не разрешаю сзади. - ...

Генка чуть не подавился дымом сигареты. Страшила, который был как раз "сзади", отнес фразу к себе и телепортировался в место напротив девицы. Одной рукой он придерживал челюсть, чтобы не упала на пол.

- А что вы делаете? - поинтересовался Генка, боясь расхохотаться раньше времени. - Миньет. Обычный секс в любых позах. Я, между прочим, спортсменка. Бывшая гимнастка. Так что можете рассчитывать на экзотику. - Ага... - Генка глубоко вздохнул и продолжил, - А как у вас насчет бухгалтерии? - Насчет чего? Это что за прикол? Новая поза? - Что-то вроде. Но удовольствия меньше, чем в классических. - Бросьте, уважаемый. Какое удовольствие на работе... - Так что насчет бухгалтерии? - А это не больно? Немножко садомазо я выдержу, но незадешево, предупреждаю сразу.

Страшила сзади крякнул. Генка понял, что коллега подавился смехом. Он и сам чувствовал себя не лучше.

- Ладно, сделаю я вам эту бухгалтерию. Только по высшим расценкам... Теперь к делу. Вот мои кассеты... Вот товар лицом...

Девица встала и начала непринужденно расстегивать кофту. Страшила сел на пол.

Генка не спешил. Он дал девице раздеться догола, потом полюбовался на ее стати. Товар был первосортный, что и говорить. Она это знала, и ребята это знали. Приступ смеха сменился более первобытными эмоциями, и Генка решил, что пора кончать этот балаган.

- Вы нам не подходите. Одевайтесь. - То есть как не подхожу? Меня на всех студиях знают и с руками рвут. - Здесь не студия. - А что же? - Магазин. - Какой магазин? - Новый. - А где студия? - Не знаю. Вам виднее... - Подождите...

Девица, не потрудившись даже прикрыться, полезла в сумочку и достала оттуда газету. И бросила на стол, не читая.

- Вы что, смеетесь? Вот же объявление. И адрес, и телефон. Все написано... Требуются девушки для эротических съемок... ой... Это я что, не то объявление подчеркнула? - Похоже на то. - сказал Генка. - Жалко, что вы не знаете бухгалтерию, - выдавил Страшила. - Я бы вас взял. - Вот блядь... - девица пожала плечами, - Ладно. Поеду по нормальному адресу.

Пока она одевалась, Генка и Страшила глядели в окно. Смеяться почему-то расхотелось. А девка была и впрямь чудо как хороша. Обоим стало гадко на душе.

- Пока, мальчики. Желаю вам найти эту вашу... бухгалтерию... - Счастливо. - сказал Генка. - Телефончик не оставите? - спросил Страшила. - Нет, - просто ответила девушка и так же просто вышла из комнаты.

Следом за ней вошла дама лет сорока. Она была уродлива и на редкость безвкусно одета.

- Вы - по объявлению? - спросил Гена. - На должность бухгалтера, - уточнил опытный Страшила. - Да. Ты, - она кивнула на Страшилу, - отпусти девочек, которые ждут очереди. - ... - А с тобой, - она посмотрела Генке прямо в душу, - Мы сейчас все обсудим.

- Вы так уверены в себе? - спросил Гена. - Да. Считай, что тебе повезло. И не задавай лишних вопросов. Вопросы буду задавать я.

Страшила уже шел к двери. Он мимоходом покосился на витрину и подумал, что они, похоже, нашли человека, который сможет оформить слово "продано" в бухгалтерской тайнописи...

* * * - Что продано? - спросила Катя. - Все, - просто ответил Гена. - Даже на сегодняшний вечер в кассах куплены билеты. - Сегодняшний спектакль не удался. - В нем мало что происходит. Вот если мы поцелуемся - публика захлопает в ладоши. - Вы так думаете? - Мне так хочется думать. - А что еще вам хочется? - Того же, что и публике, которую мы не видим. Поцеловать вас. У вас чудесные духи. - Дешевые, между прочим. - Ничего. Дорогие духи наводят меня на мысли о дешевых женщинах. - Вот как? - Да.

Катя забилась в свой уголок и посмотрела оттуда глазами, которые Гене показались двумя окнами. В которых тоже мелькал свет.

- Так поцелуйте меня, - шепнула Катя.

В этот момент дверь купе отворилась и ввалился не кто иной, как Петя. Он уже плохо ходил и выглядел не лучше.

- Нничего, ччто я пппобеспокою? - спросил Петя. - Ничего, - улыбнулся Гена. - Ты очень кстати.

Петя упал на Генину лавку и посидел, собираясь с мыслями. Потом тоскливо поглядел на стакан. Дождался, пока Гена нальет, и молча выпил.

- Эх, - сказал он. - А куда Михалну дел? - Сссошла Михална. Ннна ссвоей сстанции... - Жалко. - Ссс... Сссын ввстречал... С жженой. - Грустишь? - Тттоскую. - Ну и сошел бы вместе с Михалной. Начал бы жизнь по новой. - Ннне ммогу. Пппоздно. - Поезд - не жизнь и не игла. С него всегда можно соскочить. - Ппробовал... Нне вышло. - Гляжу я, Петр, что и водка тебе уже не очень помогает? - А кккогда она ппомогала?.. - Это верно.

Петя долго молчал. Потом посмотрел на Катю, Гену и сказал:

- Ттты сслышь, Ггген. Я ведь ввсе ппридумал. - Я понимаю. - Ннне ссидел ййя...

Гена молчал. Катя тоже. Ей было не до пьяных откровений проводника.

- И Мммишку нне уубивал. - Так ты его не придумал? Мишку-то? - Ннет. Ммишку нне ппридумал. Нно тттопором его нне бил. Ттолько ххотел очень. - Что так? Жалко стало? - Нне знаю. Жжжену ввсе рравно нне вернул бы... - Так она и впрямь к Мишке ушла? - Ага. - И как у них потом сложилось? - Ннне зззнаю... Ййя ккак ссел нна ппоезд ппосле этого - ттак и не ссслез дддо ссих ппор. - Понятно. Вот что, Петр. Возьми ка ты остатки нашей бутылки. Они тебе дорогу скрасят. А нам с Катей водка больше не нужна. Правда, Катюша? - Да... Гена.

Петя посмотрел на них собачьими глазами, в которых понимания было больше, чем требовалось.

- Лладно. Ппойду я. Ссскоро Энск. Ннне ззасните тттут. - Не заснем, Петя. Счастливо тебе.

Проводник взял водку и вышел из купе. В дверях обернулся и добавил строго:

- И чччтоб ббелье нне ззабыли сдать...

Гена и Катя снова остались вдвоем. Он молча встал со своего места и пересел на Катину полку.

- Зачем все это? - спросила Катя. - Не знаю... - шепнул Гена.

За окном будто закончились фонари и стало черным-черно...

* * * За окном было черным-черно. Но рабочий день еще не кончился.

Последним посетителем на сегодня был разбитной рекламщик с телевидения, который уже неделю доставал Генку. Это был толстый, под стать Страшиле, хитрющий шакал. Гена понимал, что без рекламы жизни нет, поэтому мирился с его присутствием.

- Вот, - сказал рекламщик. Его звали Игорь. - все ужато в полминуты. Экономим пять тысяч. - Показывай. - Мы убрали лишнее и пришлось на четыре секунды сократить показ вашего логотипа в конце ролика. - Показывай. - И еще убрали кадры с коллекцией спортивных костюмов. Для широкой публики это будет не по карману. - Показывай, говорю!

Игорек взлетел с кресла, в руках у него сама собой появилась кассета. Он нежно вставил ее в магнитофон и нажал на кнопку. 3-2-1... Пошел рекламный ролик магазина. Гена невзлюбил его с самого начала, а после каждой правки ролик становился все хуже и хуже. При мысли о том, сколько денег стоит это удовольствие, Гена помрачнел еще больше. 3-2-1... Еще раз... 3-2-1... Еще.

- А если вставить сюда актера? Какого-нибудь из известных? - Дорого. - Сколько? - Меньше штуки не работают. Разве что из стариков... Так их не помнит уже никто. - А диктора? - Та же песня. - А какую-нибудь стрекозу из шоу-бизнеса? - Да вы что, Геннадий Андреевич! Они больше всех берут! - Ладно, проехали. Что делать будем? - С чем? - С чем? Хороший вопрос. Вот именно, что ни с чем. Ты что мне принес? - Ролик. - Слушай... А может, сюда ворованные кадры подмонтировать? Клаву Шиффер? - Засудят. А вообще - можно. Не проблема. - А голую жопу? - Чью? - Твою. - Мою? - Твою. - Моя смотреться не будет. Есть у меня на примете одна модель... - Нет. Ты меня не понял. Взять твою жопу - и показывать полминуты. На фоне наших тряпок. - Вы серьезно? - Я что, похож на несерьезного человека? - Ну, что вы, Геннадий Андреевич! Нужна моя... задница - берите на здоровье. - А побреешь? - Надо будет - хоть лаком покрою... - Игорек сделал вид, что засмущался. - Ну, так тому и быть. Чтобы следующий ролик был с твоей жопой на весь экран. Полминуты. Бритой и лакированной. - Будет сделано, Геннадий Андреевич. - Интересно, сколько телевизоров об нее перебьют...

Игорек профессионально рассмеялся.

- Ладно, на сегодня все. - Можно идти? - Запросто.

Игорь собрал бумажки и направился к выходу. В дверях обернулся.

- Геннадий Андреевич... - Ну? - Вы серьезно? Насчет... Эээ... - Нет. - Слава Богу... так что делать будем? - Ничего. - То есть? - Ничего. Идите на хуй с вашими ценами и методами работы. Дам объявление в газете. - Как скажете...

Игорек удалился с выражением оскорбленной Орлеанской Девы на том самом месте, которое чуть не украсило собой ролик.

Гена, оставшись один, с силой потер виски и с ненавистью уставился на экран лэптопа. Он до сих пор не мог найти общий язык с компьютером и каждый день страдал от этого. К тому же, зверски хотелось спать. Он не помнил, когда последний раз выспался. Работа затянула, как болото. Не было ни одного свободного часа.

Ко всему прочему, работать мешала тоска. Гена уже давно сослал ее в царство снов, но во времена недосыпа она начинала просачиваться в реальность. Особенно под вечер. Сил прогнать ее уже не хватало.

Непрошеная, подобралась вечная мелодия, родившаяся однажды у трансформаторной будки. После первых трех тактов Гена понял, что сегодня от нее не отделаться. Сохранил неоконченный документ и выключил компьютер. Потом надел куртку и вышел из кабинета.

Путь на улицу лежал через торговый зал.

Гена не спеша прошел мимо стендов с одеждой. Днем они прекрасно справлялись с ролью пугал для воспоминаний. Но под вечер становились с памятью заодно и окружали в темноте, как волчья стая. Не верилось, что днем они дают толпе покупателей погладить себя против шерсти. Под глазастым блеском пуговиц Гена остановился и привычно оглядел свое царство.

Что и говорить. Затея удалась. Начавшись как ширпотребная лавка магазин постепенно переродился в серьезный бутик. Дорогие и действительно хорошие вещи. Налаженные связи, постоянные покупатели. Прижатые к ногтю поставщики. Удачная рекламная компания. Будто кто-то взял Генку за руку и провел через первые пороги. Но это было не так. Гена знал цену каждому шагу вперед...

Он прошел к выходу и в попрощался с охранником. Это был серьезный мальчик, похожий на студента. Своим видом он никак не наводил на мысли о спецподразделении, из которого был выкуплен за большие бабки.

- Толик, я там все выключил. - Хорошо, Геннадий Андреевич. - Ты посмотри на досуге, что у меня с компьютером. Все время виснет. - Будет сделано, Геннадий Андреевич. - И вот еще.... Ты не знаешь, где Стра... где Коля? - Он звонил из Метелицы час назад. - Пьян? - Эээ... Как вам сказать... - Говори, как есть. - Да, Геннадий Андреевич. Похоже на то. - Завтра утром найди его и скажи, что я просил зайти. - Хорошо. - Ну, пока. - Спокойной ночи, Геннадий Андреевич.

Гена вышел из магазина и остановился, чтобы поглядеть на него снаружи. Витрина была хороша. Яркая вывеска на старой стене подмигивала в такт мелодии, которая так и не надумала уходить из Генкиной головы.

Гена подошел к машине и квакнул сигнализацией. Страшила в свое время с матюками заставил его купить нормальный "Ауди" вместо "девятки", которую присмотрел Гена. Теперь Генка был рад тому, что уступил уговорам Страшилы. Сукин кот. Где его опять носит?.. В последнее время вообще не просыхает, а от вечного блядства исхудал так, что костюмы висят, как на вешалке...

Гена вырулил с автостоянки и поехал любимым маршрутом. Часть его проходила по тем улицам, которые мальчик из Энска измерял первыми шагами по Москве. Десять лет тому назад. Теперь в зеркале заднего вида отражался двадцативосьмилетний молодой волк.

Он, не спеша, проехал к Садовому кольцу. Его забавляла привычка мощных иномарок ворчать на хозяев, которые не дают им размяться на автобане.

Выехав на Садовое, он прибавил газа и полетел себе на Ленинский. Выключенная магнитола играла мелодию. Ту самую. На полную мощность.

Дома, привычно завозившись у кодового замка, он поднялся на лифте на свой этаж и открыл дверь. Прихожая встретила его тишиной.

- Аня! - позвал он, - Анюта! Я дома!

Нет ответа.

- Анюта! Я долго тут буду стоять один? Меня что, опять никто не встречает?

Из кухни, наконец, вышла Анюта и медленно подошла к Генке. Он взял ее на руки и погладил за ухом. Это была громадная персидская кошка. Ласковая, но с придурью.

- Как ты тут без меня? - он осторожно опустил Аню на пол и снял куртку. Потом переобулся в домашние шлепанцы и пошел на кухню. - Ждала? Голодная, небось?

Кошка, ясное дело, молчала. Но вокруг ног терлась и ясно давала понять, что не просто голодна, а способна съесть в один присест последнего бизона из Йеллоустоуна.

- Так... - Гена окинул взглядом ульрасовременное кухонное царство - пора и мне перекусить...

Он достал из холодильника пакет картошки и высыпал его во фритюрницу. Потом включил ее и достал из холодильника водку.

- Ну, Анюта, - сказал он, - придумай-ка повод выпить! За это получишь свой "Вискас".

Анюта изо всех сил изобразила тяжелое раздумье.

- Ну?

Тишина.

- Значит, опять будем пить просто так? Ладно. Нам не привыкать...

Гена налил себе стопку и поглядел на нее. Потом на кошку. Потом поставил рюмку на стол и пошел за "Вискасом". Только насыпав полную тарелку для Ани, он вернулся к рюмке и снова взял ее в руку.

- Итак... Еще один день прошел, подруга... Он принес нам... Не буду тебе врать... Около штуки, по самому скромному подсчету. Вот за нее и выпьем...

Гена поднес рюмку ко рту и выдохнул...

В этот момент дверь взорвалась звонком.

Он поставил рюмку обратно на стол (мало ли, кто и зачем?) и пошел открывать. Это был Страшила. Пьяный в стельку, с двумя телками, он ввалился в прихожую.

- Сюрпрааайз! - заорал он. И обернулся на девиц. - Три, четыре! - Хэппи бёздэй ту ю... - нестройно запели девочки. Страшила подтянул грозным басом. - Хэппи бёздэй, диар Гена, хэппи бёздэй ту ю...

* * * - Знаешь, что самое странное?.. - шепнула Катя. - Что? - Я про тебя ничего не знаю. Ни-че-го. Я собралась целоваться с незнакомым человеком. - А много ли ты знаешь сама про себя?

Губы Гены почти прикасались к Катиным. Тонкая стена воздуха между ними пахла табаком, водкой, духами и памятью.

- Только то, что удалось запомнить... - А будущее? - Я в него не заглядываю. - Что же удалось запомнить? - Многое. - Например? - Все первое. Счастье, беду... рюмку... обиду... любовь... - А второе? Третье? - В пионерлагере на третье давали какао. Оно было несладким и похожим на помои. - Я помню. - Можно вас спросить? - Попробуйте... - Я похожа на блядь? - Нет. - Тогда почему я готова поцеловаться с первым встречным, которого совершенно не знаю? - А ты готова? - Не знаю. - Ты не похожа на блядь. Иначе... - Что? - Иначе ты прижилась бы в Городе, из которого бежишь. - Как прижился ты? - Да. Как прижился я, и еще несколько миллионов человек. - Мне было душно там. Душно и страшно. Ведь все вокруг там врут... - И бегут куда-то... - Чтобы снова врать на бегу... - Да. Всем, начиная с себя. - Наверное, я в детстве перечитала слишком много книг. - Слишком много? Да ведь ты даже Есенина не знаешь! - А ты поверил? - Ах, да... Ты же едешь из Москвы...

Катя улыбнулась...

- Зачем читать книги, если в жизни все происходит иначе? - Какая разница, как происходит в жизни, если жить книгами? - Они - выдумка. А жизнь можно потрогать. - А секунду спустя твое прикосновение к реальности превратится в воспоминание и смешается с толпой персонажей из романов. А спустя день станет неотличимо от них. - Гена отодвинулся. - Память мудро перемешивает то, что было, с тем, чего не было. И книги здесь не могут не помочь... И фильмы. И просто мечты... - Секунду назад мы едва не поцеловались. - Да. Жалко, что эта секунда прошла. - Мне тоже жалко... - Что вы делаете? - Я хочу выключить свет. - Зачем? - Мои глаза устали смотреть на тебя, Катя. Им больно... - Это - фраза из романа? - Не важно. Она уже провалилась в прошлое и можно считать секунды, пока она долетит до дна ... - Раз... Два... Три...

* * * - Четыре... Пять!.. - голос Страшилы сорвался на визг, и в тот же момент в центре зала вспыхнул ярчайший галогеновый прожектор.

В конусе света театрально заблистал дородный, хищный "Мерс". Вокруг него рикошетом высветились лица гостей, приглашенных на презентацию.

Страшила в неописуемом костюме стоял на вращающейся площадке с автомобилем. Он показался Гене как никогда похожим на клоуна. Что-то от Пьеро появилось в прежнем Арлекине. Не хватало только длинных рукавов и нарисованной слезы на щеке.

- Сегодня... - Страшила приосанился. - знаменательный день в жизни нашей фирмы. Не прошло и ста лет с появления первой самодвижущейся кареты, как ее пра-пра-правнуки впервые доехали до подиумов нашей фирмы! Когда наши с вами предки решали сложный ребус с серпом и молотом, а двое баварских автомехаников решили окрестить новорожденное чадо своими именами, причем один из них великодушно оставил в веках имя своей дочери Мерседес... Никто не мог предположить, что сверкающее лаком прекрасное чудовище, которое вы видите перед собой, станет решением всех ребусов человечества по обе стороны железного занавеса!

Раздались вежливые аплодисменты, отразившие всю гамму чувств присутствующих - от зависти, тех кто притарахтел сюда на "волгах", до снисхождения тех, кто приплыл на "бентли".

- Оглядываясь назад, на проделанный нами путь, я просто... просто... - на миг в оплывшей ряхе Страшилы мелькнуло выражение мальчика, пляшущего под "Оттаван" в уродливых "бананах", - просто не нахожу слов. Поэтому попрошу подняться сюда, на подиум... - он театрально выдержал паузу... - нашего директора Геннадия Андреевича!

Гена вышел на подиум под те же вежливые аплодисменты и поглядел в зал. Хлопнул по плечу Страшилу и остался один на один в окружении разных человеческих лиц.

Все гости, кроме телевизионщиков, были хорошо одеты. Ходить на подобные мероприятия давно стало для них светской обязанностью. Они делали вид, что устали от этого, хотя каждый, не получивший приглашения, считал себя смертельно оскорбленным. В толпе сновали неприметные официанты и шелестел шепот. Среди чужих замелькала родная до отвращения ряшка Страшилы. Он был здесь как рыба в воде и уже нацелился на одну из специально приглашенных "живых роз" - фотомоделек. Гена облокотился на блестящий капот и поймал себя на мысли, что не чувствует ничего, кроме усталости.

Суета последних недель перед открытием нового салона доела его последние силы. Хорошо Страшиле. Не он стучал по столу перед оптовиком. Не он решал, под чью крышу ставить стены. Не он отвечает за проколы. Порхает, сукин сын, заводит полезные связи, занимается продажами. Хотя... Это не менее важно, чем все остальное. Вот только пить стал больше, чем надо. О бабах вообще лучше не вспоминать. Совсем с катушек слетел на половом вопросе.

- Добрый вечер, - сказал Гена. - Смотреть назад, действительно, незачем. Ничего не отразится в зеркале заднего вида этого красавца. Скажу больше. Часть пути пришлось прошагать пешком, а то и проползти по-пластунски. Думаю, что многие из здесь присутствующих поймут меня правильно.

Одобрительный рокот.

- Я рад, - продолжал он, - что кто-то из вас сегодня уедет отсюда на этой прекрасной машине. Хотя, признаюсь, что предпочел бы видеть здесь присутствующих в "Руссо-Балтах", а не в мерседесах.

Невнятный гул.

- Не моя вина, что наша автомобильная промышленность находится в жопе... И я - не проктолог, хотя и приходилось в свое время учиться на врача...

Невнятный гул усилился. Генка понял, что говорит не совсем то и не совсем так, как ожидалось. И поспешил закончить свое выступление в рабочем порядке.

- А поскольку доехать в светлое будущее будет быстрее на мерседесе, чем на Жигулях, я рад предложить вам ключи. Только не нарушайте правил дорожного движения... по крайней мере, чаще, чем по три раза в день...

Рокот толпы сменил гнев на милость.

- Мне осталось сделать только один символический жест. В моих руках вы видите флажок. На нем изображен логотип нашей фирмы. Я собираюсь использовать его по назначению, поэтому попрошу включить карту Москвы.

В самом темном и безлюдном углу зала ярко вспыхнула Москва. Это была огромная и очень подробная карта. По ней, например, можно было узнать, по какому маршруту следует 39-й троллейбус. Но вряд ли это интересовало публику, давно забывшую резиновый запах общественного транспорта.

А еще на карте было четыре флажка. Каждый из них символизировал магазин. Гена, держа в руках пятый, пошел навстречу карте.

Весь громадный город, с высоты полета картографа, лежал перед ним. Он был сделан, этот Город. Миллионы людей остались позади в гонке, объявленной несколько лет тому назад. Несколько тысяч продолжало нестись впереди в смертельном марафоне. А Гена поймал себя на мысли, что ему хочется сойти с дистанции. Он поглядел на комариное жало флажка и подумал, что Москва привыкла к таким укусам. И давно уже не чувствует их. Одного удара коровьим хвостом достаточно, чтобы прогнать всю мошкару...

Он поднес флажок к карте. Невидимый Страшила включил гимн фирмы. Зал притих. Гена, не спеша, проехался флажком по бульварному кольцу... Свернул под стрелку на Пушкинскую... остановился перед новорожденным магазином и ужалил флажком картон. Пока звучал финальный аккорд, и собравшиеся аплодировали, Гена взял стопку водки с проплывающего мимо подноса и махнул ее залпом. Потом что есть сил швырнул об пол. Но мягкое покрытие не дало рюмке разбиться. Она глупо подпрыгнула и покатилась под ноги ближайшей дамы в вечернем платье ...

- На этом торжественную часть объявляю закрытой, - сказал Гена. - Прошу гостей не расходиться. Вечеринка только начинается...

Он прошел сквозь толпу и покинул торговый зал. У себя в кабинете достал бутылку водки и опрокинул залпом полный стакан. После этого закурил и стал ждать покоя...

Вместо покоя в кабинете возник Страшила. Он шепнул кому-то в коридор, что скоро придет, и, озвученный цоканьем каблуков уходящего зайчика, приблизился к Гене.

- Он пришел, - сказал Страшила, наливая себе водку. - Кто? - Конь в пальто! Ты что, забыл наш вчерашний разговор? - Что-то о политике? - Мне нравится это "что-то"! Тебе не надоело еще месить говно в этих лавках? Мимо плывут настоящие бабки, Ген. Отнесись к этому серьезно. - Я отношусь. - Как же... Вижу... В общем так. Пришел его помощник. Шакал тот еще, но человек нужный. Наша задача на сегодня - напоить его, угостить девочками и оставить на разговор. Он нас выведет на самого. - И? - Дальше твоя забота. Нужно только понравиться. Это ты умеешь. Я по делу не сильно выступаю, это - твой талант. Мое дело - вас свести. - Ну так своди. Я то зачем? С шакалом своим сам разберешься. Мне по чину не положено. - Это верно. Ладно, пойду разбираться... - на выходе Страшила обернулся. - Слышь, Ген!.. - Ну? - Ты чего такой невеселый? - Ничего. У тебя веселья за двоих. Особенно в последнее время. - Ты на что намекаешь? - А что мне намекать? Или ты по кабакам не шляешься с утра до ночи? - Нашептали? - Ага. Морда твоя нашептала. Громче некуда. - Ген, кончай. Слышь? - Давно тебе хотел сказать, но времени не было. Завязывай с гулянками. Рано еще расслабляться. - Рано? А когда будет пора? - Когда я скажу. - Скажешь, как же. Если бы не я - так и ходил бы в пиджачишке от "Большевички". - Да ну? - А что, нет, что ли? А ездил бы на чем? Да на тебя ни один приличный человек не посмотрел бы! Не то что за стол переговоров садиться. - Ишь ты, как запел. - А как ты думал! - Страшила начал заводиться. Его нервы были вообще ни к черту в последнее время. - С ними надо в одни игры играть. А ты? Хочешь в сторонке посидеть? С ними одну грязь не месить? Чистюлей остаться?.. Нет, друг любезный! С ними в одной зассаной песочнице играть надо! Из одного чана рассол по утрам хлебать. Одних телок на полянах ебать... Я все это за тебя делаю, а ты на меня еще и наезжаешь за это?! - Можно подумать, тебе это не нравится... - Нравится! - заорал Страшила. - Нравится! А тебе бы не понравилось из грязи в князи выползти?! Тебе приходилось дрочить под программу "Время", глядя на сиськи Тани Веденеевой и материть комбайны, которые обламывали кайф?! Перед тобой отворачивались телки на дискотеках? Тебя называли жиртрестом?! Гоняли поджопниками по школьному коридору?! - Нет! - заорал Генка. - Всю жизнь чужие жопы подтирал, а теперь свою подставляю! Телки раньше близко не подходили, а теперь в очередь становятся! - Пока бабки не кончатся! - А вот это твоя забота! - Страшила поднес к Генкиному носу мясистый палец, - Твоя забота, чтобы они не кончились! Я свою работу делаю. Вместе начинали, вместе и продолжать будем!..

Страшила плеснул себе водки, пролив на стол. Генка брезгливо поморщился. В дверной проем выглянул зайчик и капризно пропел:

- Я жду!.. Долго еще, Николай Степанович? - Иду, пупсик! - Страшила махнул стакан, - подожди меня в зале...

Они снова остались вдвоем. Страшила по пьяному капризу сменил гнев на милость и приобнял Гену за плечи.

- Ген... - Ну? - Помнишь, как все начиналось? - Еще бы. - Я тебя продавал? Подставлял? Ты ведь сам меня во все втянул. - Жалеешь? - Господь с тобой! Спасибо тебе, брат. Человеком сделал. Но теперь ноги об меня не вытирай, ладно? Как могу, так живу. Я ведь без тебя что? Ничто! - Страшила! Иди к гостям. А то хороши хозяева... - Что мне гости! Я с тобой хочу посидеть! Уже тысячу лет не сидели вот так, душевно... - Ага. Найдешь тебя по кабакам... Чтобы душевно посидеть... - Ах, Ген... Прости меня, суку... - Иди уж, оратор... и не пей больше. Продержись хоть часок, пока гости не начнут расходиться... - Есть, командор! - Страшила отсалютовал к пустой голове. - А насчет депутата... Ты подумай, Ген. - Чего думать-то? Поработай с его шестеркой, а там видно будет. - Хорошо. Забью стрелку на следующей неделе... Где-нибудь на природе... Это большие бабки, Ген. Я от таких цифр трезветь начинаю. - Ну, тогда попроси шакала тебе целый столбик прочитать. Самое время. - Иду, иду... - Страшила вывалился в коридор и пьяным голосом запел: Зайчик! Зааайчик! Пойдем!.. Я тебя с таким чччелловеком познакомлю!..

Разговор со Страшилой напряг Генку еще больше. Он почувствовал, что хочет напиться по настоящему. Налил остатки водки, выпил и стал ждать, пока закружатся стены... Пришлось добавить еще.

Из торгового зала доносился гул. Вечеринка набирала обороты. Генке этот гул показался шумом вертолета, который начал раскручивать лопасти.

Он встал и, покачнувшись, пошел к выходу.

В зале включили карусель. Вертелся подиум. Вокруг противоходом вращались лица гостей. Даже неподвижных раскрутил последний генкин стакан. Они тоже двигались - синхронно и страшно, как минутные стрелки на циферблате зала.

Гену подташнивало. Отовсюду таращились лица, которые в галогеновом свете казались препаратами из институтской анатомички. Гене показалось, что все они мертвы. Тем страшнее и гаже была их бойкая мимика...

Он, боясь за себя, быстрым шагом вышел вон из собственного магазина. И зашагал по улице, даже близко не подходя к машине. "Провалил презентацию..." - пьяно подумал он. И добавил про себя: "А Страшила прав..."

Мимо по своим делам шли люди. Они казались нищими после генкиного мира, где даже дверные ручки блестели по-особому.

Но и на их фоне особенно жалко выглядел инвалид в камуфляже, заснувший на собственной подставке для ягодиц (он был без ног) и покосившийся во сне, как неисправный Ванька-встанька.

Присмотревшись, Гена узнал своего школьного друга.

Серегу Гончара. Волчьего Когтя. И, затормозив, сел рядом.

Они дико смотрелись вместе, но мало кто обращал на них внимания. Москва, как известно, слезам не верит, а дело стремительно шло к слезам. Даром, что пьяным.

Генка достал резервную бутылку и, сорвав крышку, протянул другу. Тот хлебнул, не просыпаясь, и вернул бутылку.

- Привет, Серый, - сказал Гена. - Здорово, - пробурчал тот, не узнавая и даже не обернувшись на голос. - Давно не виделись, - сказал Гена. И, не дождавшись ответа, продолжил: - Давно в Москве? - Давно, - прохрипел Серега. - А ты кто? - А я - никто. Не узнаешь? - А хули мне тебя узнавать, если ты - никто? Я и сам - никто. - Откуда? - Ниоткуда.

Гена помолчал. Он не знал, как начать разговор. А поговорить хотелось о многом.

- Да... Не так я себе нашу встречу представлял... Обнимемся, что ли? - ...

Он обнял друга, мимоходом отшатнувшись от его вони.

- Давно не виделись. Где был-то? - Афган... Молдова... Потом Кавказ. - Это там тебя?.. - Да. - Ясно... Сколько же мы не виделись? - Столько не живут... - А я и не жил. - А я и жил, и умирал... А ты где был? - Когда? - Когда я на духов с голыми руками ходил! Ты где был, хуй моржовый?.. Серега пьяно сграбастал Генку за отворот итальянского пальто. - А я тебя туда посылал? - Генка в ответ пьяно вцепился в камуфляжный воротник. И почувствовал, как безногий падает прямо ему на руку.

Генка попытался вернуть друга в вертикальное положение, но тот никак не хотел разжимать свою хватку. Рука у него была железная. Гена пьяно рассмеялся.

- Встретились! Как в старые времена... Ты знаешь... Аня тут. - Чего? - Анюта тут, говорю... Актрисой работала, фотомоделью... Давно ее не видел уже. - Твоя, что ли? - Когда это она моей была? Всегда только своя собственная... - Бабы... - Серый сплюнул, - Суки... - Это точно. Друзья мои - ты их не знаешь - врачами работают. Кроме двух. Один со мной, второй в Америке... Встречались раньше за картами, а потом они перестали приезжать. Стесняются, что ли... - Слышь... - Да? - Выпить есть еще? - Есть. - Давай.

Серега глотнул и не вернул бутылку. Генка подумал, что это кстати. Пить после Серого больше не хотелось.

- Ну... - прохрипел Сергей. - Поехали ко мне, что ли? - За каким хуем? - Отогреешься. Поешь. Поживешь у меня. Наговоримся по душам. Помогу, чем сумею... - Это ты-то? Ага... - по кашляющим звукам из глотки инвалида Генка понял, что тот смеется. - Протрезвей, а потом приходи. - А я уже протрезвел. - Когда это? - Когда на тебя посмотрел. - Ну так посмотри еще, сука новорусская. Смотри, гнида. И подумай, кому завтра противоснайперские винтовки продавать...

Серега схватил Гену за шиворот второй рукой и развернул к себе, как перышко.

И Гена с ошеломляющей ясностью понял, что ошибся. Сидящий рядом Серега был не Серегой. Он обознался.

Чувство гадливой жалости едва не вывернуло его наизнанку. Вдобавок ко всему, пошел ледяной осенний дождь.

Гена с пьяным куражом подумал, что из этой ситуации есть только один выход. Привести бомжа обратно на презентацию и тут же, на глазах у холеной своры, всучить ему ключи от Мерседеса... Потом Гена посмотрел на то, что осталось от ног "Сереги".

Встал и достал бумажник.

- Вот, держи. - Чего? - Держи, говорю. И прячь получше. Это большие деньги. - А водку тоже отдаешь? - Забирай. - Ну? - Чего "ну"? - Будешь дальше про свою телку и корешей заливать? - Нет. Прощай... братишка... - Тамбовский волк тебе братишка... - солдат сделал большой глоток и попытался выпрямиться. Но по дороге заснул и снова покосился под дождем страшной пародией на Пизанскую башню.

Гена отошел от руин незнакомого человека и слился с толпой. Он пошел куда глаза глядят и был благодарен дождю, который хлынул, как из ведра. Дождь как будто смывал грязь, против которой не помогают ни мыло, ни шампунь...

* * * Дождь лил как из ведра. Темень за окном была бы непроглядной, если бы не редкие фонари. Они на бегу заглядывали в темное купе и уносились дальше по своим фонарным делам.

Им не было никакого дела до двух фигур, которые... любились? боролись? Неизвестно.

Но сплелись на одной из полок в рычащий клубок.

Нежности в этом клубке не нашлось места. Долгая дорога, которой Гена и Катя возвращались домой и которая была в сотни раз длиннее расстояния Москва - Энск, требовала финального танца на обочине. Этот танец без музыки был зол, молчалив и совершенно непохож на салонное танго.

Слова расползлись, как тараканы при щелчке выключателя. Только спугнул их не свет, а темнота.

Мокрые от слез щеки и закушенные губы стали немым знаком близости. Той беспощадной близости, которая невозможна даже с родным человеком. И может случайно возникать с чужими.

В пути. На обочине.

Остается только напомнить еще раз, что шел дождь...

* * * Бетонка к загородной вилле казалась последним островом твердой земли вокруг океана грязи. По щиколотку в грязи стояли сосны. Кусты провалились в грязь по пояс. Трава и вовсе оказалась на дне. А дождь все не кончался.

Дворники на лобовом стекле работали, как бешеные, но толку было мало. Видимость была отвратительной. И ранние сумерки только усиливали ощущение нереальности дороги.

- Вот это покрытие! - с чувством сказал Страшила. Он был за рулем, и мрачная погода подействовала даже на его бесшабашный нрав. - Все настоящие дачи начинаются с дороги! - Да, - отозвался Генка. - Без нее не доехали бы. - Без нее тут на "Хаммере" не проедешь... Слышь... - Ну? - Шишка то наша земляк твой, как выяснилось. - Да ну! Тоже из Энска? - Ага. - Может, я его знаю? - Вряд ли. Я ему твою фамилию называл, но он не припомнил. - Тогда какая разница? Земляк, не земляк... - Не говори. Он как об этом услышал, так сразу согласился на встречу. А до этого нос воротил. - Чего тут удивляться. Кто мы ему? И зачем? - Не скажи. - До сих пор не понимаю, зачем мы едем. - Делай как я говорю. Плохого не посоветую...

...Охранник на воротах пристально изучила гостей. Потом без особых улыбок - не велики гости - показал дорогу к дому. Еще минуты две ехали по территории виллы. Страшила оглядывался по сторонам и присвистывал. Было от чего...

В холле их ждал холуй, которого Страшила обхаживал на презентации. Он, в отличие от охраны, был приветлив и гостеприимен. Провел гостей в каминную и усадил в глубокие кресла.

- Где сам? - панибратски шепнул Страшила. - Георгий Палыч сейчас выйдет, - строго произнес холуй и посмотрел на Страшилу так, будто прошлой ночью не прогулял с ним штуку баксов в неброском клубе без вывески. -Угощайтесь пока.

Угоститься было чем. И Страшила приступил к выполнению хозяйского указа. Гена закурил и огляделся.

Самым видным местом в каминной была стена с роскошной коллекцией холодного и огнестрельного оружия. В центре, окруженное шпагами и пистолетами, висело батальное полотно знаменитого русского живописца. Подлинник, конечно...

- Слыш, Ген, - пробурчал Страшила с набитым ртом, - мы что, в музее? - Ага. В роли экспонатов, - тихо сказал Гена. Страшила его услышал и неодобрительно покачал головой.

Гена посмотрел на старинные башенные часы. Трудно было поверить, что они отмеривают то же время, и суетливая китайская штамповка. Может быть, все дело было в том, сколько им уже пришлось пройти?..

Еще три минуты прощелкали, как затвор, прежде чем дверь со второго этажа отворилась. Выскочила шустрая девочка с крахмальном фартуке, подбежала к столу и смахнула несуществующую пыль. Потом поправила приборы.

Дверь отворилась снова, но и на сей раз это был не хозяин. Старый знакмоый холуй выскочил на лестницу и понесся вниз. Благоговейно запыхавшись, он остановился позади хозяйского кресла. Видимо, прислуживать за столом было частью его секретарских обязанностей.

Наконец, появился сам. Гена понял это по тому, как икнул Страшила. А после этого уставился Гене через плечо, лихорадочно дожевывая последний кусок.

Гена не обернулся и стал спокойно ждать, когда босс окажется в поле его зрения. Ему было любопытно взглянуть на земляка. Вдруг, и вправду виделись?

Что-то смутно знакомое мелькнуло в памяти, когда он пожимал руку подошедшему. Но не оформилось в ясный образ.

- Георгий Павлович, - засуетился холуй - знакомьтесь. Это - Коля, а это Гена. Я вам рассказывал о них, помните? Ребята подают большие надежды. - Да вы садитесь, - спокойно произнес пришедший. - В ногах правды нет.

Все сели, кроме секретаря.

Старые часы были единственным оратором еще минуту. Все это время хозяин внимательно разглядывал обоих ребят. Потом обратился к Страшиле.

- Это ты из Энска, Коля? - Нет, Георгий Палыч. Гена. - Страшила на всякий случай показал рукой на Гену, как будто в комнате могли быть еще люди из Энска. - И где ты там жил? - орудийная башня медленно развернулась на Генку. - На Жукова. - Соседи, - довольно сказал Г.П. и сделал неуловимое движение к бутылке. Тотчас сзади налетело, откупорило и разлило по рюмкам. Потом почтительно замерло снова. - Ну, что, земляк. Давай, что ли за наш с тобой Энск?

Он неуловимо подчеркнул "наш с тобой", будто город теперь принадлежал им двоим.

Выпили.

- Давно отуда? - Пятнадцать лет. - Долгая разлука... Почти совершеннолетняя... Скоро ебать можно будет...

Секретарь сзади зашелся в хохоте. Не очень громком, чтобы не мешать разговору, но достаточно страстном, чтобы дать понять, что шутка на редкость хороша. Страшила поддержал. Гена улыбнулся.

- Ладно. Еще по одной - и к делу... - Георгий Палыч! - выступил Страшила. - Ну? - Мы тут подумали. И решили, что к такому хозяину без подарка грех приезжать... - Подарка? - хозяин нахмурился, - Какого подарка? - Наслышаны, что вы - большой любитель оружия. Ваша коллекция по всей Москве гремит. - На то оно и оружие, чтобы греметь... - по ласковому взгляду на арсенал стало ясно, что это - слабое место хозяина и предмет его настоящей страсти. - Мы тут захватили с собой одну вещицу, которая может вам, показаться интересной... - Ну? - Георгий Палыч даже заволновался самую малость. Секретарь сади бился в истеричный унисон и ловил собственные глаза, вылезающие из орбит. - "Беретта-92", 1975 года. Из первой серии, в идеальном состоянии. 9 миллиметров, пятнадцатизарядный. Пришлось поискать, конечно, но... сами понимаете... В ваш дом без подарка... - Хм... Рабочий? - Смазан и заряжен. Три коробки с патронами прилагаются. - Показывай... Нет... Постой минутку... Семен!

Секретарь вытянулся в звенящую струну.

- Пойди-ка разберись с охраной. Они что там? Охуели?! Порнуху по ящику смотрят? Мимо них со стволом и тремя коробками маслин идут, а они там яйца чешут?!

Секретарь растаял в воздухе, потрескивая искрами из глаз. Страшила сидел ни жив ни мертв. Вот тебе и подарок, читалось в его квадратных глазах. А Гена спокойно рассматривал хозяина и пытался вспомнить, где же он его видел...

Долгая пауза. Видимо, все в этом доме прислушивались к мнению часов.

- Ну, доставайте, прохвосты. Знаете, чем старика ублажить...

"Старик" был всего на пару лет старше Гены и Страшилы. Хотя вел себя и впрямь лет на двадцать вальяжнее.

Только когда он потянулся к пистолету, и его вторая рука неестественно прямо повисла в воздухе, Гену ударило током.

Георгий... Жорик... Жмурик... ЖУРИК!

Он замер в кресле, боясь выдать эмоции. А хозяин, тем временем, взвесил на ладони тяжелый пистолет.

- Славная игрушка. Надо бы попробовать. Пойдемте, гости дорогие?..

* * * ...Ни Гена, ни Катя не заметили в общем бреду, как мелькание полос на стенах замедлилось и остановилось вовсе.

Зато старухи на платформе не пропустили ничего. Одна из них даже выронила ведро с яблоками и перекрестилась по старинке.

В окне поезда прямо над своей головой она увидела голую ведьму с растрепанными волосами. Вокзальный фонарь бил ей прямо в заплаканные глаза. Девица стояла враскорячку, опершись локтями на стол, а сзади черной тенью бился мужик. То ли одетый, то ли мохнатый... Кто их, чертей, разберет... Рот ведьмы был распялен в неслышном отсюда стоне...

- Батюшки святы, - пробормотала старуха. - Дожились...

Она перекрестилась еще раз и стала собирать раскатившиеся яблоки. А поезд, постояв немного, пошел дальше.

Следующей остановкой поезда был город Энск.

* * * Тир Георгия Палыча был похож на каземат. Гена подумал, что это было сделано нарочно. Он находился в подвале. Здесь было холодно, и только потолок расплылся потом, как майка марафонца.

- Красавец... - прошептал Журик и, поднеся пистолет ко рту, передернул затвор зубами.

Потом нажал на кнопку вполне современного селектора и коротко бросил:

- Каштанку ко мне. Я в тире.

Потом обернулся к ребятам.

- Сами-то как стреляете? - Куда нам до вас, - сказал Страшила. - О вашей меткости легенды ходят. - Да уж, - Георгий Палыч казался польщенным. - Хорошие учителя были... - А мы и в армию не сходили, - интимно сообщил Страшила. - А в армию и мы не сходили. Пусть другие маршируют. Правильно? - Конечно! - поддакнул Страшила. - Правильно, Гена? - нажал Журик.

Генка вызывающе молчал.

- Что-то Гена у тебя не очень разговорчивый. А, Коль? - Сам с ним мучаюсь, - Страшила пытался превратить все в шутку, отчаянно глядя на Генку. Он почуял неладное, еще когда они спускались по лестнице вниз.

Гена тем временем брел по колено в прошлом. Журик, держащий Анюту за руку... Журик, стоящий под окнами школы и глядящий наверх, прямо в глаза маленькому мальчику... Журик на плече у Александра Ивановича...

Гена ощутил себя настолько там и тогда, что почти не удивился, увидев Анюту...

...Ее вел все тот же холуй. Она, совершенно голая, шла по холодному полу на четвереньках. На шее у нее был собачий ошейник, поводок которого заканчивался в руке у холуя...

Болезненное безразличие, сродни затишью перед тайфуном, охватило Гену с ног до головы. Из тишины тихо вышел и встал рядом невидимый Черный. Давненько тебя не было, подумал Гена. И нехорошо улыбнулся. Как оскалился...

- Улыбается... Значит, согласен. - цепкие глаза Журика внимательно ощупали Генкино лицо. Как бы ничего не заметили и как бы отпустили.

Секретарь подвел Аню к дальней стене тира. Отпустил поводок и отошел в сторону. Анюта не двинулась с места.

- Каштанка, стоять! - тихо скомандовал Журик.

Аня встала и опустила руки по швам.

- Вот, - сказал Журик. - Прошу любить и жаловать. Мой домашний зверек... Ласковый и нежный. Купил по случаю. Живет уже полгода, на волю не просится... Еще бы... За такие бабки...

Страшила попробовал присвистнуть, но только зашипел, как проколотая шина. И ему было не по себе.

- Самое смешное, что она тоже из Энска. Правда, Каштанка?

Анюта коротко гавкнула.

- Вы, часом, не знакомы? - Нет... - Гена не услышал собственного ответа. Уши заложило напрочь. - Жаль. Люблю, когда встречаются земляки. Степан!!!

Холуй и впрямь был волшебником. По меньшей мере, фокусником.

Откуда ни возьмись, у него в руках появились две бутылки водки. Он подошел к Ане и, коротко цыкнул на нее. Она развела руки в стороны и встала ровно, как свеча.

Секретарь вложил по бутылке в каждую ладонь и отошел в сторону полюбоваться на свое произведение.

- Хороша, - восхищенно крякнул Журик. Потом не спеша поднял пистолет и прицелился. - Ну что, орлы? В левую или в правую? Что примолкли? - В ллл... в ллевую... - прошипел Страшила. - В левую, так в левую... - Журик повел стволом.

Аня стояла неподвижно. Только бутылки в руках едва заметно дрожали. Наверное, ей было холодно стоять голой в сыром подвале. Но, судя по всему, это не было ей в новинку.

Журик, не выстрелив, медленно опустил пистолет. Страшила не смог удержать шумный вздох облегчения. Генка стоял камнем.

- Ай-ай-ай... Я плохой хозяин! Всегда был и останусь плохим хозяином! Журик виновато покачал головой. - Надо было предложить гостям первый выстрел! - Он пожал плечами. - Что ж... Это не поздно исправить.

Он подошел к Страшиле и протянул ему пистолет. Тот в ужасе замотал головой и спрятал руки за спину. Ничуть не удивившись, Журик подошел к Гене и протянул пистолет ему.

- Не лук, конечно, - сказал он. - Но твой друг не отказался бы от такого оружия, правда? Как его звали?.. Эээ... Сергей, если мне не изменяет память?.. - Его губы улыбались, но в глазах потемнело. Ничуть не изменившийся и ничего не забывший волк.

Гена, как во сне, взял оружие в руку. Пистолет показался очень тяжелым. Но не тяжелее ненависти, затопившей душу. Гена чувствовал ненависть каждой клеткой тела. Он целиком состоял из ненависти. Только не мог придумать ей имя. Журик? Аня? Страшила? Холуй Степан? Гена?

Безымянная ненависть подняла его руку с оружием. Черный человек подошел сзади и спокойно придержал его за запястье. Чтобы не дрожало.

Лицо Анюты над мушкой показалось очень далеким. Но даже отсюда Гена видел, как сильно она постарела. Прежними остались только глаза. Теперь они смеялись еще громче прежнего.

Гена прицелился прямо посередине между этими хохочущими черными глазами. И поймал себя на мысли, что уже делал это прежде. Память наполнила рот смородиновым привкусом. На стволе проступил самодельный орнамент старой алюминиевой трубки...

Красные кляксы от ягод были так похожи на кровь... Одна... Вторая... Третья...

- Пиф-паф, - прошептал он.

И медленно опустил пистолет. Потом, встряхнув головой, бросил его на стол.

- Тук... - разочарованно сказала железка.

* * * Тук... Тук-тук...

Гена, бредивший наяву, очнулся. Он лежал на своей полке. Рядом, пристроившись, как котенок, спала Катя.

Тук-тук-тук...

- Ггггеннадий Андреевич! Ккккатя! Энск!

Гена вздрогнул и тихо позвал Катю.

- Катюша! Просыпайся! Приехали... - ... - Катя! Екатерина Сергеевна!

Катя открыла глаза и посмотрела куда-то мимо, на стену. В ее глазах туманом стоял сон.

- Что? - Энск, Катюша. Приехали.

Она вскочила и спохватилась, что не одета. Кое-как прикрывшись рукой, начала хватать вещи.

- Мне выйти? - спросил Гена. - В таком виде? Лежи уж... Только глаза закрой.

Он послушно закрыл глаза и вытянулся на полке. Сквозь веки ударил свет: Катя щелкнула выключателем. Вокруг стоял нервный шорох.

В темноте медленно проявился живой снимок. Старый, но не пожелтевший от времени. На перроне, в стороне от толпы, стояли дети. Они были возбуждены "взрослой" ситуацией и держались чинно-благородно.

Колька - Рошфор стоял в новых джинсах и боялся пошевелиться. По правде сказать, он еле влез в заморскую обновку и не смог разносить ее за пятнадцать лет. Толстушка Констанция стояла с сонным видом, как будто не понимала, кто ее сюда позвал и зачем. Несчастная Ленка оглядывалась по сторонам в поисках Сереги... Остальные, казавшиеся такими чужими тогда и ставшие такими родными теперь, толпились вокруг в ожидании.

Из подошедшего поезда вышло совсем немного людей. Большинство из них ехало дальше.

Сначала вышел человек с двумя чемоданами и растворился в объятиях встречающих. Ему нет места в этой истории.

Потом в проеме тамбура появилась красивая девушка с уродливой сумкой через плечо. С прической набекрень, а точнее говоря, без прически вовсе. Покачнувшись, она спустилась на перрон и посмотрела назад.

Наконец, на площадку вагона вышел мальчик Гена. Ему было снова двенадцать лет, и взрослый чемодан казался больше хозяина.

Вместе с ним спустился невидимый дирижер. Немного похожий на ялтинского дядю Сему, он выдержал паузу и взмахнул палочкой.

Грянула музыка.

В тот же миг перрон взорвался воплями. Детвора, узнав пассажира, бросилась навстречу. И он сам будто не спустился, а рухнул в набежавшее тепло. Его хлопали по плечу, обнимали и целовали, а он только счастливо оглядывался и молчал...

Поезд, тем временем, тронулся дальше. На площадке тамбура остался старый проводник с собачьими глазами. Он глядел на детей, пока не скрылся из вида.

А музыка набирала громкость.

Дети образовали настоящую кучу малу. Кто-то уже упал в образовавшейся давке, вокруг с хохотом помогали подняться... Строгий энский перрон молчал. Бабка с яблоками (и водкой под полой) обошла гоп-компанию стороной...

...И Катя стояла в стороне. Она смотрела на компанию взрослых людей, которые вели себя, как дети. Обнимались, орали, открывали шампанское. И все до одного лезли целоваться с Геной. С ее Геной. Неведомая сила мешала Кате просто уйти. И она стояла, как дура, ожидая простого оклика:

- Катя!

Но Генка будто растворился в толпе. Он орал вместе с остальными, обнимался с незнакомыми тетками и, казалось, был совершенно счастлив. Катя перестала узнавать своего попутчика.

- Колян! Ну, ты даешь! А ведь был меньше всех! Вот это каланча вымахала! Инка! Эх, ты... А я тебе платье привез от Кардена... Сколько детей-то? Да ты что? Нет, я не собрался еще... Сам знаю, что пора... Василий... Наше вам... Погоди, я только что выпил... Да погоди, говорю... А, ладно, наливай... Леночка... Прекрасно выглядишь, милая... Петрович, наше вам... А это кто такой лысый? Игорек? Нет... Скажи, что пошутил... Ты же гордился своим чубом! Кирюха!.. Танька... А ну, дайте мне до нее дотянуться... Отвернулись все! Быстро!..

Вдруг музыка смолкла. Перрон попал в капкан стоп кадра, по которому, сильно прихрамывая, шел мальчишка с луком за плечами...

Гена отделился от толпы друзей и пошел ему навстречу. Следом робко зашагала Леночка... Потом ожили остальные. Время взяло стоп-кадр за загривок тишины и понесло дальше, слегка прикусив материнскими клыками...

Сергей шел навстречу толпе. Сталь в его взгляде грелась и таяла, как простой свинец... Офицерская выправка, парадная форма... Все вдруг стало не по размеру велико Волчьему когтю. Он остановился и раскрыл руки.

Генка влепился в него всем телом, и остальным пришлось обнимать застывшую в молчании пару друзей...

Музыка грянула снова, признав своего.

Под эту музыку пили и танцевали. Под эту музыку шептались и плакали. Под эту музыку билась в истерике Ленка, зря прождавшая столько лет... Под эту музыку в туалете блевал Игорек, который потерял работу и спился за два года. Под эту музыку Инка - Констанция рассказывала о своих детях, и все смеялись, не забывая подливать в рюмки и бокалы... Под эту музыку Генка и Серый сцепились на балконе, выкурив по пятой сигарете подряд... Под эту музыку пролетела ночь в квартире "Рошфора", ничем не напоминающей апартаменты любимца кардинала...

А еще раньше под эту музыку, не слыша ее, ушла с перрона красавица с уродливой сумкой. В которой лежала несбывшаяся сказка...

А потом музыка закончилась, и началось утро...

* * * ...Коридоры пустой школы взорвались звонком.

Как будто вернувшись из прошлого вместе с эхом, в пустом коридоре появился Александр Иванович. Он сильно постарел, но глаза горели прежней лихорадкой и стали даже ярче.

Александр Иванович прошел по новенькому, после ремонта, коридору и открыл дверь в свой класс.

Дружные аплодисменты бывших учеников встретили его в дверях. Он с улыбкой посмотрел на класс. Все притихли и молча смотрели, как он идет к своему столу, на котором стояли бутылка шампанского и бокал.

- Прошу садиться, - сказал Александр Иванович.

Все шумно расселись. Иные уже с трудом помещались за партой. Пустовало несколько мест, в том числе места Ани и Гены.

- Если мне не изменяет память, - сказал Александр Иванович, - мы остановились на новейшей истории России. Надеюсь, вы хорошо подготовили урок?

В ответ раздались смешки. Инка в комическом ужасе закатила глаза. После бессонной ночи возраст "старшеклассников" был виден издалека.

- Я думаю, - продолжил Александр Иванович, - что первым стоит вызвать к доске Сергея Гончара. Сережа!

Сергей встал со своего места и направился к доске. Утром его хромота была еще заметнее.

- Спрашивайте, Александр Иванович.

Старик тихо открыл шампанское, налил себе в стакан и отхлебнул, как чай. Все примолкли. Александр Иванович близоруко оглядел класс.

- Почему нет Гены Черенкова? - Болеет, наверное... - После вчерашнего, - добавил кто-то. Все засмеялись. - Жаль. Я хотел его поблагодарить. - За что, Александр Иванович? - За то, что он оплатил капремонт школы. Знаете... Благодаря ему, у нас теперь даже компьютерный класс есть. Так то... Я, правда, ничего в этих ящиках не понимаю... Жалко, что Гена не пришел... - Уехал, наверное... Он же у нас деловой человек! Новый русский... - Все вы здесь - новые русские. Это только я - старый. - Не только, - тихо сказал кто-то. - Вот как? - Александр Иванович строго поглядел в класс. - А не рано вам, в старики-то записываться? - А нас в новые никто не записывал, - зло сказал лысый Игорек. - В другой стране выросли... - добавила Инна. - Вы же сами нас другому учили...

Класс загудел. Александр Иванович встал и, повысив голос, перебил общий шум.

- И чему же я вас учил, позвольте спросить?

Он грозно, как прежде, оглядел зал.

- В Империи жить, - сказал кто-то. - Ах, в Империи... Ну-с. И кто же вам теперь мешает? - Все, кому не лень. - Неужели кому-то что-то здесь еще не лень? А по вам не скажешь. Вас двести миллионов застранцев, которых, видите ли, в новые русские не записали... А может, вам просто лень задницу от стула оторвать и записаться сходить? Может, вам приятнее клювы разинуть и глотать навоз, который из телевизора лезет?.. Нет, братцы-кролики... Вы уже не дети, чтобы за вас решали... И пока вы будете ждать, пока вас кто-нибудь куда-нибудь запишет, эта самая Империя у вас под ногами расползется! Как вешний лед. До берега добежать не успеете. Да и не будет у вас никакого берега...

Он трясущейся рукой достал из кармана пузырек с таблетками и положил одну под язык.

- На костях... Вся история на костях... Учу этому уже двадцать лет, а передо мной сотни других учили... Да чему же вас научишь, идиотов... Рожать рабов? Это вы и без меня умеете... Какой зверь будет в неволе размножаться? Только человек... Который звучит гордо, между прочим! Гордо! А вы из ржавой клетки в алмазную перепрыгнули! Наговорились в кухонных тараканниках о загадочной русской душе, теперь ответы на загадки норовите прочесть?.. Вверх тормашками? А для этого на голову встаете? На ногах нужно ходить, на ногах! Топтать эту землю, как петух курицу топчет!.. Топтать! Пока нестись не начнет!..

Александр Иванович сел и отхлебнул шампанского...

- Вот такой у нас юбилей получается... Сереж... Ты извини старого дурака, что стоять заставил. К тебе-то моя речь не относилась. Знаю, что геройски служишь... Может, ты нам и расскажешь, что же такое новейшая Россия?..

Сергей посмотрел в окно и помолчал.

- Нет, Александр Иванович. Ставьте двойку... - он невесело улыбнулся, зато у меня есть ответ на другой ваш вопрос. - Какой? - Где Гена Черенков. Вон он.

Серега показал на улицу. Класс бросился к окнам.

...Далеко от школы, по Трубе, карабкалась маленькая человеческая фигурка.

* * * ...84. Именно здесь мальчишка, оставленный своим Черным человеком, приготовился умирать. Но не умер. Теперь Черный был не нужен. У Гены хватало собственных сил. И не нужно было ведерко с краской, потому что не осталось имен, которые хотелось бы выкрикнуть на весь мир. 85... "А" и "Б" сидели на Трубе... 86... "А" упало... 87... "Б" пропало... 88... Только "и". Долговязое латинское "i", над которым расставлены все точки...

89... И она. Труба... Ей некуда падать. Она будет стоять здесь всегда. В иное время другой мальчик придет к ней за ответом. И тоже найдет его. А сколько их было в прошлом, знают только ржавые скобы. И ледяной ветер. И этот, не долетевший до небес, воздушный змей... 90... 91... 92... 93... 94... 95... Маэстро! Громче музыку!.. 96... 97... 98... 99...