«Как мы бомбили Америку»

Александр Снегирев КАК МЫ БОМБИЛИ АМЕРИКУ

Ольге, Юхану и той Америке, которую я люблю.

Часть 1

Нью-Йорк

Мы долетели! Ура! Мы долетели… Ранним вечером, когда всё становится золотистым, мы, уставшие и довольные, шли по тротуару верхнего Бродвея и нам казалось, что впереди только счастье. Таможенники не попросили нас выбросить недоеденные московские бутерброды и не произнесли знаменитую фразу «вэлком то Юнайтет Стэйтс». Парень в форме и с проколотой бровью уточнил, кем я собираюсь работать. Я принялся было что-то бубнить на ломаном английском, тряся мятыми документами, но парень отмахнулся и пропечатал мой паспорт. Проникновение в великую страну осуществилось не по законам, усвоенным из кино. Впрочем, это не отразилось на всём остальном. Остальное напоминало кинофильм.

По улицам разгуливали здоровенные негры в красных бейсболках и майках на вырост. Уж не знаю, выросли они или нет, вряд ли. Перекормленные цветные подростки выжившие в школьных перестрелках выгуливали своих деток. За стеклами кафе восседали бабушки и прабабушки этих негров в розовых шляпах и чинно пили кофе, недоброжелательно поглядывая на белых ровесниц, случайно забредших за соседний столик. Повсюду сновали чёрные; чёрные желтоватые, чёрные шоколадные, иссиня-черные и чёрные-пречёрные. В общем, на любой вкус.

Навстречу неслись велосипедисты всех рас и цветов. Тихо скользили роскошные автомобили. То и дело с гнусавыми воплями сирены проезжала пожарная машина, мигающая разноцветными огнями, словно ёлочная гирлянда. Пожаров при этом нигде видно не было. Повсюду виляли аппетитные дамские попки, то прикрытые легчайшими тканями, то обтянутые напористыми джинсами. Швейцары в фуражках мыли тротуары у парадных. За витринами сверкающих бутиков мелькали красавицы-продавщицы так и искушающие вас отдать им всё до последнего цента. В первые дни мы старались поспевать в ногу с этим гигантским городом, а заодно жадно пожирали глазами всё вокруг.

Мы — это я и мой друг Юкку. По правилам имя «Юкку» не склоняется, но все русские, и я тоже, склоняем его как хотим. Я зову друга то Юкка, то Юк. Нам обоим стукнуло двадцать один и мы впервые оказались в Соединенных Штатах. Мы были студентами и каждый имел свои виды на Америку. Хозяйственный Юкка планировал заработать на новые зубы для своей матери-эстонки. Я же приехал без конкретной финансовой цели. Деньги мне, конечно, не помешали бы, но на что их тратить, я тогда не знал.

Юкка — мускулистый блондин. Девчонкам всегда нравился его пресс, чему я тайно завидовал. Он никогда не качался, а пресс имел, как в журналах. Я же выжимал из себя все соки изнурительными упражнениями, но такого пресса добиться не мог. Юкка обладал манерой сосредоточенно курить, как человек, имеющий чёткий жизненный план. Я не курил и планов никаких не имел не то что на жизнь, но даже на следующий день.

Я — коротко-стриженный шатен, выше среднего роста, с походкой и видом бездельника, несмотря на то, что отец полковник в отставке. Одевались мы так, я в оранжевый комбинезон на голое тело, Юкка — в чёрные ботинки и шорты.

Меня застали врасплох две вещи, первая относилась к языку. Местные бомжи и собаки понимают английский. В России я не видел ни одного бездомного забулдыги, свободно болтающего на языке Фицжеральда и Кеннади. О наших собаках и говорить не приходится. В Нью-Йорке же бездомные юродивые плели что-то по-английски, а псы реагировали на команды, которых даже я не понимал. Такой вот это англоязычный город, Нью-Йорк.

Вторым пунктом моего удивления стал повсеместный приём и выдача бумажных долларов абсолютно непотребного вида. Доллары мятые, грязные и побывали, бог знает в каких руках. По привычке я отпирался, когда, расплачиваясь хрустящими московскими сотнями, на сдачу получал комки измятых подтиралок.

— У меня же их нигде не примут, ребята! — кассирши смотрели на меня большими глазами, явно не понимая смысла этих слов. Полагаю, что меня принимали за обкурившегося идиота. Но я не виноват. У нас ведь как, если зелёная бумажка не только что с печатного станка, дамочки в обменниках начинают презрительно фыркать и бурчать что-то про комиссионные. Или, что ещё хуже, отсылают в какое-нибудь захолустное отделение Сбербанка, где вас обложат штрафами и сделают большое одолжение, обменяв на рубли «эту рвань».

Постепенно я привык. Англо-говорящие бомжары и псы перестали шокировать, а баксы я стал лихо распихивать по карманам, не заботясь об их, баксовом, лоске.

Первое утро в Нью-Йорке

Нашу поездку устроило агентство «Хочешь разбогатеть — спроси меня как!». Они занимались отправкой студентов на летние заработки в Штаты. В первую ночь нас разместили в чистеньком хостеле в районе Колумбийского университета. Я проснулся часа в два и уже не мог заснуть, разница во времени давала о себе знать. Юкка сладко дрых, а я изнывал от скуки, перебирая в памяти прошлый день. В Шереметьево мы перепутали залы ожидания и чуть не опоздали на самолет. Случилось следующее — мы сидели себе и дивились, как мало народу летит в Нью-Йорк. Напротив нас находилась парочка миленьких девочек, с которыми мы очень скоро начали переглядываться. Путешествие уже начало казаться романтичным приключением, как одна девочка, томно вздохнув, спросила другую.

— Интересно, какая сейчас погода в Барселоне?

— Жара… — страстно произнесла другая и стрельнула в меня глазками. Я не ответил. Вместо этого мы переглянулись с Юккой.

Не сговариваясь, мы подхватили сумки и ринулись на поиски своего самолета, посадка в который к тому моменту заканчивалась. Покинутые красавицы с сожалением смотрели вслед, а у нас не было даже времени подмигнуть на прощанье.

В самолете мы безо всякой меры нагрузились ледяным шардоне и слегка простыли. Так что, лежа в нью-йоркской кровати, я тихонько покашливал. От скуки меня спасло раннее летнее утро. За окном стало сереть, а потом свет начал разбавлять темноту всё сильнее и сильнее, и вскоре его концентрация достигла ста процентов. Я уселся на подоконник. Это было моё первое утро в городе великих возможностей. Как я понял потом, для меня это было заодно и последнее спокойное, мирное утро в этой стране. Я смотрел на птичек, клюющих тротуар, на голого худого негра, кутающегося в чёрный полиэтиленовый пакет прямо под окном. Негр был стар и явно мучился от похмелья. Утренний холодок не давал ему покоя — мусорный пакет, это вам не мягкий кашемир, в пакет особо не укутаешься. Наконец старик принял удобное положение и уснул.

Рядом притормозила полицейская машина. До меня отчетливо доносились переговоры их рации. Полисмены изучали негра, решив, что он окочурился. Тут негр дрыгнул ногой сквозь сон и копы, успокоившись, тронулись.

Запах метро

Как было оговорено заранее, нас покормили завтраком. В роскошном университетском зале с тёмными панелями и старой резьбой организовали «шведский стол». Синтезированное из порошка месиво, называемое омлетом и пережаренные ломтики бекона, ободранного с боков генно-изменённых свиней, подавали в качестве основного блюда. К этому прилагались кексы с искусственными красителями, йогурты с ароматизаторами и яблоки, пахнущие резиновой прокладкой на дверце холодильника. Прекрасная идея «шведского стола» была попрана американцами, как пакт Молотова-Риббентропа Гитлером. Повсюду царила лишь иллюзия выбора. Я не гурман, я привык ко всему благодаря моей, вечно опаздывающей на работу, мамочке, которая кормила меня чем угодно, но только не химикатами.

После завтрака боевая тётка с оптимизмом недавно брошенной мужем одинокой сорокавосьмилетней женщины обрисовала перед нами радужные перспективы пребывания в Штатах. Огромный зал, заполненный жаждущими приключений молодцами из Европы, гудел и мало интересовался её словами. Тётка скоро свернулась, нам раздали буклеты с жизненно важными телефонами и отпустили на все четыре стороны. Я заглянул в буклет: федеральная справочная скорой помощи, справочная поиска людей, справочная ночлежек…

Мы съехали из хостела и отправились в Бруклин, на более дешевый ночлег, заранее найденный Юккой по Интернету. Чтобы добраться туда, мы впервые спустились в метро. Подземка удивляла больше, чем безразличие таможенников. Во-первых, это был ледник, во-вторых, зловонный ледник. Сразу вспомнилась школьная экскурсия в колбасный цех. Там был ангар-холодильник, где с потолка свисали сотни свиных туш. Нет, там не воняло тухлятиной или чем-то подобным. Там просто пахло мясными деликатесами. Только это был концентрированный до предела запах. Тогда я понял, что даже вкуснятина, возведенная в абсолют, может стать отравой. Тогда я понял, как пахнет смерть. В нью-йоркском метро пахло смертью, а ещё отсыревшими бычками, блевотиной и поносом. У меня так пахло в квартире наутро после празднования восемнадцатилетия. Башка трещала, я сидел в сортире и силился понять, куда же мне деть горы пустых бутылок и окурков, плавающих в стаканах.

Восемнадцатилетие бывает раз в жизни, а в колбасные цеха регулярно ходить не надо. Метро же вещь столь обыденная, что без неё никуда, даже если там холод и смрад. Мы попали в баню наоборот. Долго мерзнешь, чтобы потом выскочить в жару. Но пришлось взять себя в руки, выложить по одному зелёному с полтиной и трястись в стальном вагоне до нужной станции, зажав носы. Так как метро наполнено неграми, а мы морщились, то некоторые из них, озабоченные проблемами расизма, поглядывали с неодобрением. Наша дрожь, вызванная холодом, усилилась, мы начали дрожать ещё и от страха. За мнимый расизм нас не побили. К тому моменту, когда пот на наших телах начал превращаться в лёд, а запах вплотную подвел к обмороку, поезд остановился на нужной станции. Мы выпали из вагона.

От наших ног расползался Вавилон. От ног потому, что мы стояли у перил эстакады, по которой грохотали стальные змеи поездов. Эстакаду соорудили в досварочную эпоху, поэтому она состояла из железных конструкций скрепленных заклёпками. Внизу среди трёх-четырех этажных зданий копошился разношерстный люд. На горизонте в солнечном мареве плавились небоскребы Манхэттена. Мы спустились по дощатым ступеням.

За счет зелёного цвета и множества арок эстакада походила на восточные дворцы из сказок. Каждые три минуты её сотрясал поезд. Мы двинулись вдоль, мимо выставленных на тротуар старых холодильников, стиральных машин и продавленных диванов.

Второй хостел

Второе место нашего обитания находилось в двух шагах от станции метро. Окна комнаты выходили на метро-рельсы. Когда проезжал поезд не слышно было собственного голоса. Кроме нас в комнате проживали ещё пятеро парней. Спали на двухъярусных кроватях. Мне достался верхний. В районе головы в стене зияла чёрная дыра, в которую мог бы уползти небольшой ребенок одного из вечно голодающих народов.

— Прикинь, ночью оттуда вылезет крыса и отъест тебе башку! — пошутил Юкка.

Мне было не до шуток. Кто мог гарантировать, что из этой чёртовой дыры и вправду не появится крыса и не сожрёт меня, пока я буду спать? Эта дыра пугала меня, но неприятности приходят не оттуда, откуда ждёшь.

Этажом выше жили девицы, две блондинистые немки-близняшки и аппетитная китаянка. Откуда такая информация? Рассказал рыжий ирландец, спящий на нижней койке. Мы бросили сумки и двинули в город на поиски работы.

До центра Манхэттэна мы добрались с трудом. Если в Нью-Йорке ты сел в поезд, идущий по красной ветке, это гарантирует, что он вдруг не свернёт на зелёную. Кроме того, некоторые станции поезда проезжают без остановок. Так что к вони и холоду, добавляются ещё и элементы ориентирования в подземелье. Игра на выживание всего за полтора доллара. Мы выиграли, вышли среди небоскрёбов Уолл-стрит.

Мы стояли среди толкающихся клерков, а каждая открывшаяся дверь обдавала волной ледяного кондиционированного воздуха. Мы застыли, задрав головы, насколько позволяла шея, заворожённые сверкающими фольговыми верхушками рукотворных айсбергов. Небоскрёбы 30-х напоминают вертикальные бруски алебастра, украшенные железом и стеклом.

Если сравнить полуостров Манхэттэн с кораблём, а здания с командой, то самые рослые громилы сбились в кучу на носу и по центру, в районе Парка. Остальной город застроен восьми-десяти этажными домами из кирпича тёмного, приятного глазу, цвета. Колонны с капителями — цветами лотоса подпирают тяжёлые скульптурные фризы, каменная резьба карнизов, стягивает стены, разноцветные керамические венки обрамляют окна, бронзовые зелёные совы гнездятся под крышами, острые шпили сверкают, стальные ястребы водостоков готовы сорваться при виде добычи. Сразу видно — строили люди, уверенные в собственном бессмертии. Особенно горделиво стояли башни «Близнецы». Братья-рыцари, охраняющие залив, а заодно и весь Западный мир…

Стоя у подножия двух башен, мы чувствовали себя припечатанными ими на веки. У нас возникла дерзкая мечта — устроиться туда мойщиками окон. Полировать до блеска эти стеклянные латы, пока за которыми подписываются контракты, решаются чьи-то судьбы, происходит любовная игра. Но в газетах таких объявлений не было. В них вообще ничего путного не предлагалось. По крайней мере для нас. Требовались только девочки-сиделки или выгуливальщики собак за копеечную плату. Поужинали в Чайна-тауне.

Домой вернулись уже в темноте. В животах переваривался рис, залитый пивом Чинтао. Подходя к дверям, мы остановились, чего-то не хватало. Напротив тускло светилась алкогольная лавка.

Я дал суровому мужику очередную сотню и получил девяносто с мелочью сдачи и здоровенную бутыль кислого калифорнийского шабли. Документа, подтверждающего мое двадцатиоднолетие, мужик не спросил. Мифы рушились на глазах. Подхватив бутыль за горлышко, как гранату, мы направились штурмовать немок и аппетитную китаянку.

Немецкие близняшки и аппетитная китаянка

В общей гостиной собрались немногочисленные обитатели хостела, сползшиеся из города после жаркого дня. Здесь был ирландец Шон, ожидающий получить по знакомству работу вышибалы в баре одного из «Близнецов», парочка смурных персон незапоминающегося пола и, конечно же, две одинаковых немецких крестьянки и китайская пампушка. Они оказались и вправду загляденье: после трудового дня тевтонки готовили ужин, а азиатская лентяйка развалилась на диване. Я грохнул на стол шабли, компания оживилась.

По ходу выпивки языки у всех стали развязываться и атмосфера заметно потеплела. Оказалось, что немки работают бэби-ситтерами на Манхэттене, а китаянка ни черта не делает, просто торчит в городе, пока не решит отчалить к родственникам в Денвер. Мы рассказали, что не можем найти работу, никто ничего посоветовать не смог.

— А я не знала, что русские бывают темноволосыми, — китаянка придвинулась ко мне. Её крепкая, напористая грудь упёрлась в моё плечо. Я промычал:

— Таких, как я в России мало, я необычный, — китаянка возбуждала во мне интерес! Очень даже возбуждала. Но в тот вечер шабли особенно сильно ударило в голову. Хотелось спать. Тяжёлый день, восьмичасовая разница во времени, жара… Я приобнял девчонку. Тем временем Юкка перешёл к решительным действиям.

— Красивая татуировка, — он провёл пальцем по сердечку на плече одной из близняшек.

— У меня такая же, — хихикнула другая.

— Вот как, а где?

— Показать?

— Валяй.

Немка увлекла Юкку в санузел. Сестричка последовала за ней. Шон пьяно присвистнул:

— Русский сукин сын!

Китаянка навалилась на меня всем телом и глубоко поцеловала. От сонливости я не сразу среагировал, но быстро включился и с наслаждением ответил на поцелуй. Тем временем щёлкнула задвижка сортира, и оттуда донеслась характерная возня. Строители явно сэкономили на звукоизоляции.

— Укуси меня, — услышал я Юккин английский из-за стенки и полез китаянке под майку. Юкку вскрикнул, видать, вместо одной немецкой челюсти его цапнули сразу две.

— А теперь ударь меня и скажи «красная свинья»! — потребовал Юкку. Немки пьяно рассмеялись, но выкрикнули что-то на своём сексуальном языке. Раздались звуки пощёчин.

«Молодец парень, хорошая идея», — подумал я и принялся ласкать грудь моей подопечной. Китаянка застонала. Надо отметить, что грудь у неё была что надо. Соски сгущались шоколадными ягодами под моим языком. Но, как на зло, меня снова стало вырубать.

— А теперь повернитесь. Вот так. Тьфу… О, да… — донеслось из-за стены. «Вот это уже по-нашему», — порадовался я за Юкку. Послышалось мерное сопение и позвякивание каких-то банных причиндалов. Китаянка забралась мне в трусы. Я бодрился изо всех сил. Сознание орало «давай!», а тело стремительно засыпало.

Каждое позвякивание за стенкой сопровождалось нарастающими стонами. Шон, сидящий на диване напротив, захрапел.

— Кричи «хайль Гитлер! Хайль Гитлер, русский партизан»! — скомандовал Юкка. Немки среагировали моментально. Будто всю жизнь ждали этого момента.

— Хайль Гитлер! Красные свиньи вон из Европы! Германия воспрянет!!! Зиг хайль!!! А-а-а-ааааа…

Фашистские лозунги перешли в оргазм. Шампуни и дезодоранты посыпались на пол. Даже Шон вскочил, но поняв, что это не война, глупо улыбнулся и снова засопел.

Нам так много рассказывали про фашистов в школе, что с тех пор главным желанием Юкки, хоть он и эстонец наполовину, стало — трахнуть какую-нибудь фашистскую сволочь. Главное, чтобы погрудастее была и ругалась на своём солдатском языке. Патриотическое воспитание превратило нас в садо-мазохистов. Мысли мелькнули в голове быстрой ласточкой, и я вырубился.

Глупо конечно, и с житейской точки зрения, и с сюжетной. Отволоки я тогда эту китаянку в пустующее помещение, было бы о чем писать, а так…

Меня растолкал Юкку. Было темно.

— Чувак, вставай, надо валить, — шипел он.

— Чего? Зачем? — спросонья не понимал я. Чувствовалось, что физиономия распухла, а на щеке глубоко отпечатался рельеф диванного покрывала. Во рту мерзко горчило.

— Зачем валить, Юк? — жалобно простонал я.

— Эта сучка нажралась и впала в истерику. Короче, она орёт благим матом и говорит, что вызвала полицию!

— Какая сучка?

— Косоглазая!

— А что не так? — взмолился я, стирая рукавом натёкшую изо рта слюну.

— Обозлилась, наверное, что ты ей не вставил, — усмехнулся Юк.

— А…. а я ей разве не вставил? А зачем тогда полицию?

— Сказать, что ты ее изнасиловал! Вставай скорее!

— Бред какой-то. А откуда ты знаешь?

— Кристи и Эльза сказали, — хитрая Юккина физиономия, так и светилась в темноте от удовольствия.

— Какие ещё Хилли и Эльза? — спросил я, поняв на середине вопроса кто такие Хилли и Эльза.

Обидно, когда ничего не было, а тебя в изнасиловании обвиняют. Это Америка, тут к таким вещам относятся серьезно. Это я знаю из сериала «Санта Барбара», где Кристи обвинила Тэда в изнасиловании притом, что Тэд к ней даже не прикасался. А ей этого очень хотелось. Вот и обвинила. От обиды. Короче, Тэда чуть не посадили.

— Я всё собрал, валим! У нас всё равно только до сегодня оплачено, — Юкка, всегда помнящий о практической стороне вопроса, сунул мне в нос сумку и я, тёплый, ранимый, как любой внезапно разбуженный человек, поплелся за ним следом. Сверху доносились глухие китайские подвывания. Из темноты появились немецкие близняшки. Они нежно поцеловали моего друга. Я прислонился к косяку, меня мутило. Наконец, прощание закончилось и мы тихонько спустились по лестнице, открыли дверь и скользнули в раннее нью-йоркское утро.

Свои

Просидев до открытия газетных ларьков на тротуаре, мы сразу купили парочку русских изданий. Соотечественники должны были стать для нас приютом и опорой в этом враждебном мире. Мы без труда обнаружили предложения жилья и вожделенной работы.

— Требуются мойщики окон, — прочёл Юкка.

Также предлагались койки в хостеле, всего за 70 долларов в неделю. Такая цена была манной небесной.

— Сначала разрулим работу, — скомандовал Юк. Мы зажали носы и ринулись в метро.

Офис располагался в районе сороковых улиц. Мы уточнили номер дома и поднялись по узкой, заставленной старой мебелью, лестнице. Кроме нас на собеседовании присутствовал только интеллигент лет сорока. Из Таджикистана, как обнаружилось впоследствии. Говорил худощавый парень.

— У меня уважаемая фирма, все мои клиенты с Манхэттена, — первым делом произнес парень с интонациями южно-русского кидалы. В слове «Манхэттен» примешивался презрительный американский акцент. Получалось «Манхаттэн».

— Я выдаю вам дорогостоящий комплект оборудования, и вы ездите по вызовам.

— Это не то, что мы хотели, — шепнул я Юкке. — Мы хотели сидеть в люльках…

— Дай дослушать.

— Комплект состоит из набора дорогостоящих щёток, специального ведра и страховочного бэлта, — работодатель начал примешивать английские слова в русскую речь.

— Бэлт стоит особенно дорого. Так как вы будете возить всё оборудование с собой, а возвращаться придётся поздно, то вас могут ограбить. А весь набор стоит полторы тысячи американ далларс!

Таджикский интеллигент трагически нахмурился. Мы с Юккой переглянулись.

— Если вас ограбят, кто возместит мне потерю дорогостоящего оборудования?! А? Я вас спрашиваю! — работодатель обвёл присутствующих строгим взглядом. Я пожал плечами.

— В сабвэе часто совершаются преступления. Это вам не Жмеринка!

Мы кивнули. Мне в Жмеринке бывать не приходилось, но думаю, работодатель был прав.

— А что если вы вздумаете украсть дорогостоящий бэлт и набор щёток?!

Интеллигент стыдливо опустил глаза. Мы с Юккой задумались.

— Кто мне гарантирует, что вы не гангстерс и не воруете оборудование? Вы должны оставить мне в залог ваши паспорта! Это застрахует и меня, и моих клиентов. Ведь все квартиры, в которых вам придётся работать, богатые. Там обстановка, вазы, карпеты. Это вам не Жмеринка!

Парня явно что-то связывало с этим славным местечком.

— Согласны?!

— Надо подумать… — мы с Юккой встали и попрощались. Интеллигент уставился на свои руки. Обернувшись в дверях, я увидел, что он молча выкладывает зелёный паспорт с сельскохозяйственным гербом бедной азиатской республики.

— Козёл! — выдавил из себя Юкка, выйдя на улицу, и закурил. Я принялся пинать банку из-под колы.

— Отдайте мне паспорта! — передразнивал Юкка предприимчивого обладателя дорогих страховочных ремней и набора щёток. — А потом он не заплатит ни хрена и ещё подошлёт кого-нибудь, чтобы у нас отняли эти сраные щётки! И отрабатывай до скончания века!

— Стать рабом в свободной стране, что-то в этом есть, — грустно усмехнулся я, вспомнив интеллигента. Не хотелось бы мне в сорок лет оказаться в его шкуре.

Мы отправились по второму адресу. Ехать пришлось долго. Сначала поезд шел под землей, а после вынырнул на поверхность и поехал среди пышных деревьев и невысоких домов. В окнах мелькали большие дешевые магазины, с витринами расписанными граффити. Тротуары устилал бумажный сор. В вагоне постепенно остались только типы славянско-еврейской наружности. Один громко ссорился по телефону с мамой:

— Мама, вы меня не понимаете! Я же не могу их постоянно принимать!

Мамаша на том конце провода продолжала настаивать. Мужик отбивался:

— Говорили, что будет двое, а их пятеро плюс больная бабушка! Нет, мне не жалко, но бабушка — это слишком! Мама, вы меня слушаете?!

Подобные интонации и обращение к матери на «вы» популярны у отечественных юмористов, пародирующих нравы еврейских местечек. Теперь я мог насладиться наблюдением, так сказать, прототипов. Захотелось смеяться, и настроение улучшилось. К сожалению, дослушать до конца историю про больную бабушку не удалось. Двери открылись на нашей остановке.

Нужную улицу и дом мы разыскали без труда. Обыкновенный американский белый хаус, обшитый пластмассовыми досками. Я позвонил.

Дверь долго не открывали. Наконец послышался голос:

— Вам кого?

— Мы жильцы! Мы звонили.

Дверь распахнулась, представив нашим взорам худую крашеную блондинку лет сорока, похожую на кочергу.

По узенькой лестнице поднялись на второй этаж. В разных комнатах, как попало, вповалку спали взрослые неприятные люди. Вспомнились фильмы про мафию и наркопритоны. Мы прошли по коридору вслед за блондинкой. Мимо прошмыгнула бледная девица в леопардовом халате на голое тело. Повсюду пахло затхлостью и неопрятным сном.

Тем временем, крашеная уселась на продавленный диван в комнате, служащей гостиной, и принялась нас расспрашивать о том, о сём голосом дамы пьющей и курящей.

— Давно в Нью-Йорке?

— Пару дней, — вежливо отвечали мы, думая, как бы побыстрее свалить.

— А зачем приехали, на летние заработки? — любопытствовала крашеная кочерга.

— Да… — неопределенно промычали мы. Мимо прошел громила с разбойничьей физиономией.

— Москвичи? — рявкнул громила.

Мы не успели ответить, влезла крашенная.

— Я тоже москвичка, Тушино знаете?

— Вся Москва разрушена, осталось только Тушино, — ни к селу ни к городу вспомнил я дворовый стишок.

Кочерга каркающе расхохоталась.

— А ты где живешь, остряк?

— На «Белорусской», — соврал я.

— А, знаю, я там тусовалась… у вокзала. Нормальное место, — обнаружила кочерга знание Москвы.

— Вокзал супер! — зачем-то брякнул Юкка.

Повисла неловкая пауза, сопровождаемая звуком мощной струи из сортира, в котором заперся громила.

— Что ж я вам голову морочу, давайте покажу квартиру. У нас тут дружная семья. Живём вместе. Делим радости и невзгоды, — кочерга перешла на тон советской телевизионной корреспондентки. — Это Элла, познакомьтесь.

Девица в леопарде жеманно сунула ручку для поцелуя. Я её пожал.

— У нас можно готовить, хранить продукты… — пела кочерга. Сонные мужики и бабы стали просыпаться, и теперь бродили по гостиной, почёсывая яйца и зады, зевая и разглядывая нас с аппетитом. «Уж не в логово людоедов мы угодили?», — подумал я.

— У нас дёшево, семьдесят баксов в неделю, до сабвэя пять минут, маркет близко, люди хорошие, честные…

Оправившийся громила вышел из сортира, у которого уже выстроилась очередь, и, сплюнув сквозь зубы в нашу сторону, прошёл на кухню.

Леопардовая девица поставила кофейник на плиту и провела по мне своими влажными глазками. Я вспомнил ночную неудачу с китаянкой и подумал было, гори всё синим пламенем, останусь с этими шлюхами и бандитами, будь что будет!

— Мы подумаем, — сказал Юкка, пытаясь сохранить деловой тон. — Надо посоветоваться.

— А чего тут советоваться! — насупилась кочерга. — Вам что, не нравится?! — её тон резко изменился.

Мы тихонько отступали к двери.

— Мне нравится, — на всякий случай сказал я и диковато улыбнулся. — Очень нравится, но надо посоветоваться.

— Вы, небось, после сезона? Штуки полторы у каждого, небось, есть? — напрямую спросила кочерга.

Все уставились на нас, как кот Базилио и лиса Алиса на Буратино. Таких денег у нас не было, но лишаться оставшейся пары сотен тоже не хотелось.

«Если в окно, то порежусь стеклом, лучше через дверь»… — лихорадочно решал я, а вслух произнёс:

— Да вы что ребят, мы только приехали…

Я нащупал ногой первую ступеньку. Мы пятились, выставив вперёд сумки и еле помещаясь на узенькой лесенке.

— Только приехали… — кажется кочерга поняла, что из нас много не вытрясешь.

Мы развернулись и кинулись вниз.

— Всё-таки подумайте! — донеслось сверху, когда я дёргал непослушную дверь.

Мы вырвались на залитый солнцем тротуар. Жить по-прежнему было негде.

Русский морс

Мы оказались в русском районе города Нью-Йорка. Русским здесь был, пожалуй, только язык, да и тот существенно исковерканный. Отовсюду на нас смотрели вывески на русском, продублированные латинскими буквами. Кафе «Volna» или парикмахерская «U Abrama». Народ представлял из себя тот тип, который так свойственен южным городам Украины. Смесь евреев, греков, татар, хохлов, русских и бог знает кого ещё, копошилась на раскаленных улицах Брайтона. Смесь фыркала, пихалась локтями, лузгала семечки, сморкалась, бранилась, плевалась и делала всё то, что обыкновенно делает в своих родных городках и местечках. Мы неожиданно почувствовали себя иностранцами и начали тупо улыбаться, как это делают западные туристы в России. В горле пересохло, мы зашли в продуктовую лавку.

Если вам не удалось застать Советский Союз, а очень хочется — отправляйтесь на Брайтон-бич. Продукты, конечно, современные, но шарм тот. Очень быстро начинает казаться, что ты попал в прошлое. У дамы, стоящей в очереди перед нами, происходила перепалка с продавщицей.

— Шо это за карот?! Это не карот, а чёрт знает что! — возмущалась дама, тиская вялые морковочки, которые ей отсыпала продавщица.

— Нормальный карот! Не нравится — проходите, женщина, не задерживайте очередь!

— Дайте мне другой карот! Я буду жаловаться! — напирала дама.

— Жалуйтесь, куда хотите! Следующий! — продавщица взглянула на меня.

— Клю… — не успел я произнести и слова, как дама с морковкой пошла в атаку.

— Вы шо?! Я мэру напишу! Я лоеру напишу! — и швырнула мешочек с морковкой в продавщицу.

— А вы не кидайтесь!

— А ты меня не учи!

— А ты мне не тыкай!!! Климакс лучше вылечи!

— На себя посмотри! Намазалась, проститутка, и бздыкает!

— Щас ты у меня сама добздыкаешься! Мужчины, выведите её отсюда! Есть тут мужчины?! — продавщица уставилась на нас. Не знаю, как у Юкки, а у меня сразу появляется неприятное предчувствие, когда я слышу визгливый вопль «есть тут мужчины?!». Обычно это кончается бессмысленным мордобоем, увечьями и милицией. К счастью дамочка ретировалась сама. Я улыбнулся продавщице.

— Чего надо?!

— Клюквенный морс, пожалуйста, — вежливо попросил я, склонив голову. Я никогда не пробовал это морс и решил, что уж тут-то я просто обязан выпить глоточек. Тётка посмотрела на меня, как на дегенерата, и швырнула пакет с морсом. Пакет, словно пушечный снаряд, чуть не вынес меня вон, но я устоял. Тётка одобрительно хмыкнула.

— Два пятьдесят.

Я отсчитал деньги и мы вышли на улицу. Присев у стены, прямо под окнами лавки, мы раскупорили пакет и, выпив по глотку, принялись обдумывать своё нынешнее положение.

— Что делать будем? — обратился я к Юкке. Тот молча курил свою привезенную «Яву».

— Купаться пойдём.

— В смысле? — такое сибаритское отношение к жизни меня немного шокировало. — Мы же бездомные! А скоро будем и безденежные.

— Искупаемся, а там посмотрим. Я слышал, здесь хороший пляж.

Пляж

У нас, как у всех жителей Севера, при виде тёплого моря сработал рефлекс радости. Мы позабыли о невзгодах, скинули обувь и ступили на песок. Через пару шагов пришлось остановиться и снова обуться. Пляж представлял из себя широкую полосу раскаленного песка, битого стекла и морского мусора. Ступни обжигало невыносимо. Я почувствовал себя турецким кофе.

Мы направились к воде, лавируя между развалившимися на солнцепеке отдыхающими. Преобладали качки и фигуристые крашеные блондинки. Все лежали на подстилках, мазались кремом и пили прохладительные напитки. Со всех сторон смотрели каменные лица, свойственные загорающим. Блестели мускулы, накачанные животы, упругие задницы. Мы подошли к полосе прибоя. Пена лизнула носы обуви.

— Кто первый? — спросил я.

— Давай ты, мне что-то расхотелось.

— Я стянул штаны, футболку, сбросил кеды и, оставшись в широких трусах разрисованных яблоками, обхватив себя руками и потирая бока, зашёл в воду.

Я не любитель дальних заплывов. Десять гребков туда, вынырнул, фыркнул, пустил фонтанчик изо рта, десять гребков обратно. Не прошло нескольких минут, как я уже выходил из морской пены, гордо развернув кажущуюся мне в тот момент широкой грудь навстречу восхищенным взорам. Там потягивается красивая мулатка, тут щебечут неугомонные малыши. Я смотрел по сторонам глазами Цезаря, вступающего с триумфом в Рим, и тут внутренний голос шепнул: «опусти глаза, опусти глаза Саня».

Тогда, как, впрочем, и сейчас, я доверял интуиции и поэтому посмотрел на нижнюю часть тела. О ужас, из клапана, расположенного спереди на трусах, предательски высовывался… Да что там говорить, и так ясно, что высовывалось из клапана. От прохладной воды он съёжился и напоминал сморщенную морковку из магазина. Я молниеносно заправил вырвавшуюся плоть, поджал губы и, не теряя достоинства, пошлёпал дальше.

Надо сказать, что мой маневр не остался незамеченным. Парочка девиц презрительно усмехнулись, мать семейства попыталась отвлечь малютку-дочь строительством песочного замка, а Юкка сотрясался от безмолвного смеха.

— Неплохо! Еще чуть-чуть и тебя арестуют за демонстрацию члена малым детям на пляже, — Юкка громко расхохотался и расстегнул сумку, чтобы убрать рубашку. Здесь надо отметить одну важную вещь. Чтобы не обременять себя багажом, мы взяли с собой только самое необходимое: пару обуви, пару штанов, футболку и по две пары носков. Я, правда, прихватил с собой русский сувенир — бутылку водки. На всякий случай. В подарок неизвестному другу. Таким образом мы всегда ходили в одной одежде, невзирая на погоду и обстоятельства. Например, в тот день, на пляже, Юкка был обут в черные ботинки, рассчитанные на московскую осень, а рубашка была с длинными рукавами, вот он и решил её убрать, пока жарко.

Итак, Юкка расстегнул молнию, показалось нутро его сумки. Я почувствовал странный запах. Знакомый запах. Весьма неприятный. Пока Юкка, запихивал рубашку, запах усилился. Вспомнил! Так пахло в метро, в первом хостеле и… и в русском притоне, и в магазине! Ветерок дул в противоположную сторону, но запах не улетучивался.

— Юк, чем это несёт?!

— Это от сумки… — смутился мой друг.

Я молча ждал объяснений. Юкка начал издалека.

— Понимаешь, у меня мама — рукодельница. Всё делает своими руками. Когда мы были детьми, она нам носочки вязала, шарфики… Когда в девяносто четвёртом мы переехали в Таллин и проводили первое лето на море, мама связала мне рыбацкую шапочку. У эстонских рыбаков есть традиция носить цветные вязанные шапочки.

— К делу давай!

— Всё лето я носил эту шапочку, потом привёз с собой, когда вернулся в Москву… Это мой талисман.

— Не знал, что эстонцы такие сентиментальные! Ха-ха! — я хлопнул Юкку по плечу. — И что, ты её все эти годы не стирал что ли? Почему она так воняет?

Я попытался понюхать шапочку, которую Юкка тем временем достал, но не смог. Разило ужасно.

— Стирал, конечно… Просто прямо перед отъездом на шапочку нассал Лучик… Я её замочил, а постирать не успел…

Я прямо опешил от такого откровения.

— То есть у тебя в сумке обоссаная котом грязная шапка?! — на этот раз я уже не мог удержаться от хохота. Протухшая кошачья моча могла дать непредсказуемый результат.

— Я завязал её в три пакета. Думал пускай полежит, пока мы не устроимся. Но всё равно воняет…

Надо признать, что запах был убийственный. Влюбленные, расположившиеся поблизости, покосившись на нас, и пошли искать другое место.

— Мы как бомжи в метро! Ха-ха-ха! От нас народ шугается! — мы не могли успокоиться, мы были не прочь примерить на себя роль изгоев общества. Мне не хотелось отставать, я расстегнул собственную сумку и принюхался. В горле запершило. Запах прокисших носков, засунутых впопыхах поглубже, вырвался наружу и воздух приобрел туманный оттенок. Юкка одобрительно хмыкнул. Мы шли рука об руку по чужой стране. И воняли с одинаковой силой.

Музей

Мы сидели на лавочке променада Брайтон-бич, жарились на солнце и лениво обдумывали своё положение. Мы неуклонно скатывались по социальной лестнице. Деньги таяли, от нас начало пованивать. Однако, это не расстраивало, а, напротив, ободряло. Роль изгоев придавала кураж.

— А давай сходим в Метрополитен? — предложил я и неумело харкнул под скамейку. Я простыл.

— В метро?

— В музей. Метрополитен-музей, — я издал хрюкающий звук, собрал в горле слизистый ком и снова плюнул.

— А это где?

— Где-нибудь в центре, наверное, на Манхэттене. Отец просил сходить.

— Всё равно в центр надо ехать… но если это дороже десятки, я не пойду, — строго сказал Юкка и мы отправились в музей.

Мой папаша, хоть и вояка, но с душой романтика. Он обожает всякое искусство. Даже собрал целую коллекцию репродукций картин из журнала «Огонёк». Больше всего меня интересовало изображение женщины в декольтированном платье, стоящей на кровати, к которой подступает вода. Спасаясь от воды, на кровать лезли крысы. Женщина заводила глаза к заплесневелому потолку и страдала. Действие происходило в сумрачном помещении с зарешеченным окном.

Это была княжна Тараканова, заточённая в тюрьму за претензию на родство с императорской семьёй. Мне всегда казалось, что фамилия этой дамы как-то связана с существами, лезущими на кровать. «Ведь не только же крысы спасались, тараканы наверняка тоже, просто их не видно», — думал я.

На мой десятый день рождения отец подарил коллекцию мне со словами: «Я задел сделал, продолжать тебе». Я полюбовался какое-то время утопающей княжной и вскоре забросил собирательство.

Кроме репродукций из «Огонька» отец любил музеи. Любые. Поначалу мы посещали только краеведческие развалюхи провинциальных городков, в которых квартировал отец. В каких музеях и музейчиках я только не был, и в Иваново, и в Торжке, только в Афганистане отметиться не довелось. Туда мы за отцом не поехали. Он вернулся, привёз видик и вскоре его направили в академию Генштаба, в Москву. В столице папашу совсем понесло. Кости допотопных мамонтов сливались у меня с шапкой Мономаха, старинное оружие путалось с чучелами первых космонавтов Белки и Стрелки. Однако кое-что мне из этого вихря вынести удалось. Я полюбил искусство, точнее живопись. Пропустить Метрополитен было бы преступно, да и отец наказал заглянуть вместо него. На его пенсию в Штаты не съездишь. Мы выпили пивка и через сорок минут стояли на белых ступенях красивого здания у Центрального парка. Это и был музей Метрополитен.

Охранники попросили открыть сумки. Дама в белой рубашке отпрянула, начав было рассматривать Юккин скарб — её ведь не предупредили насчёт обоссаной шапочки. Дама зажала нос и попросила меня открыть сумку. Я подчинился. Дама снова поморщилась и махнула нам. Мы улыбнулись и ступили в храм искусства. Теперь я знаю, как можно, будучи террористом, надувать чувствительных секьюрити западного мира.

Давно я не получал такого удовольствия от музея. Юкка, безразличный к прекрасному, и тот трепетал. Тем более, что каждый билет обошелся всего в пятёрку. Меня ждало потрясение. На старых репродукциях из «Огонька» краски у картин были другими, в подлиннике картины выглядели иначе. То, что я считал синим, оказывалось лиловым и бирюзовым, а красное и вовсе было нежно-розовым. Я не сразу узнавал своих кумиров и в итоге понял, что любил другую мировую живопись. Но и эта, настоящая, мне тоже очень нравилась. Я получал буквально физическое наслаждение. Сначала туманные пейзажи Коро, потом рациональный Сезанн, затем безумный принц Ван Гог. Ирисы и розы страстные и желанные, словно прогуливающиеся по центральной улице столицы и разодевшиеся по этому поводу в пух и прах девчонки с окраин. Я засмотрелся и покраснел, когда они заметили меня. Большеногие таитянки Гогена, розовые толстушки Ренуара, изящные дамы Моне, праздничная Венеция Каналетто… А дальше, дальше Лихтенштейн со своими комиксами про смельчаков, бомбивших Вьетнам, латиноамериканский мужчина в костюме-двойке, склеенный из пластмассы и железа. Перед изогнувшейся в истоме монмартрской сучкой Модильяни я просидел полчаса. Хотя, может, я просто устал. Отцу я решил не рассказывать о своём открытии. Ему вредно нервничать. Пускай думает, что цвета у картин такие же, как в «Огоньке».

— Сколько прекрасного! — выдохнул я, переполняемый восторгом. Мы вышли из музея на белые ступени. — Какая концентрация прекрасного! Боже, я изнемогаю от любви к прекрасному! — я не юродствовал. Банальные слова лились сами собой. Я же не виноват, что других слов для таких случаев не придумали. В тот момент меня, в самом деле, охватило невероятное благоговение перед миром, перед Всевышним и перед творениями человека. Обессиленный я опустился на мрамор, истертый тысячами ног.

— Искусство — великая тайна! Сколько прекрасных тайн хранят эти стены!

— Тайн… — скептически повторил Юкка и закурил. — Я слышал, что в Москве, на стройках новых домов, мёртвых гастарбайтеров замуровывают в стены, чтобы не возиться. Вот это я понимаю, тайны в стенах.

— Это как? — возвышенное настроение как ветром сдуло.

— А так, мне знакомый архитектор рассказывал. А ему один прораб, по пьянке. Строителями в основном всякие чурки вкалывают, без роду и племени. Типа, как мы здесь. Работают нелегально, естественно. Строительным компаниям не выгодно их оформлять, налоги, тягомотина. Ну, вот и прикинь, если такой чурка упадёт с лесов или помрёт от воспаления лёгких, куда его девать? Он же нелегально работал, регистрации нет. В моргах взятки давать дорого, вот они их просто в опалубку сваливают и бетоном заливают.

— А как же пустоты?

— Какие пустоты?

— Ну, тело ведь усыхает, и образуется пустота. Здание может рухнуть.

— Они же не лохи, у них там инженеры деньги получают, всё рассчитано.

Мы помолчали.

— Живешь так в дорогущем пентхаусе с видом на Храм Христа Спасителя и не знаешь, что у тебя в стене, между кухней и гостиной, как раз за свадебной фотографией, чувак замурован…

— Да уж…

— А ты там трахаешься, бухаешь, детей растишь… — тут меня осенило. — Это же, как в Помпеях!

— А что в Помпеях? — не понял Юкка.

— Там, когда раскапывают пепел, которым город завалило, находят пустоты, повторяющие форму человеческих тел. Кто застыл, уклоняясь от лавы, а кто в постели с женой, проснуться не успел. Тела давно истлели, а пепел окаменел. Теперь туда заливают гипс и получают фигуры древних людей.

— Круто!

Я увлёкся:

— Прикинь, через тысячу лет Москву будут раскапывать археологи и найдут руины таких домов, а внутри пустоты из-под мёртвых чурок. Круто да?!

— Ага! Скажут, вот типичный житель древней Москвы. В ту эпоху у обитателей этого города была традиция хоронить мертвецов в стенах своих домов…

А ещё этот прораб говорил, что эти чурки у него каждую неделю требовали живого барана.

— Зачем?

— Ну, они же мусульмане.

— А…

— Короче, он привозил им барана прямо на стройку, они набивались в какую-нибудь недоделанную квартиру, резали барана, разводили на полу огонь и готовили плов или шашлык! Кровища, говорит, лилась рекой.

— Ну, это уже гон!

— Я тебе клянусь! — Юкка явно не врал. По крайней мере, верил в то, что говорил.

— Если так, то современные дома — это какие-то языческие храмы; в них и хоронят, и жертвы приносят в виде баранов, и ритуальные пиры закатывают…

— Поклонение дорогому жилью.

По гранитным тротуарам стучали каблучки безразличных красавиц, солнце ярко светило, а наши шансы выжить в этом прекрасном городе стремительно сокращались.

Юкка снова купил газету. Там он нашел объявление центра по испытанию новых медикаментов. За участие в экспериментах обещали неплохие деньги. Я обнаружил, что натёр палец. Пришлось замотать его пластырем, отчего он стал похож на египетскую мумию.

Откуда берётся дружба

Я пристрастился ковырять в носу. Юкка сначала наблюдал молча, а потом, когда я в очередной раз вытащил из носа палец, попросил показать ему, что я извлёк. Изучив внимательно мой улов, Юкка признался, что любил в детстве есть козявки. Заодно он вспомнил, как в одном пионерском лагере, где ему довелось провести лето, ходили слухи про мальчика, который, якобы собирал козявки в баночку из-под зеленки. Тогда маленький Юкка затрепетал от одной мысли о встрече с единомышленником. Это всколыхнуло его детскую душу.

Но знакомству не суждено было состояться, мальчика Юкка так и не встретил. Одни говорили, что видели и мальчика, и баночку, другие утверждали обратное. Возможно, мальчик был лишь плодом пионерской фантазии и не существовал вовсе. Этот случай крепко запал в душу Юкки и с тех пор он не знал покоя.

Я, козявок и ребёнком не ел и теперь не стал. Зато я завидовал тем, кто грызёт ногти. Все грызли, а я не грыз. Попробовал было, но не понравилось. Так и вырос одиночкой. Зато мысль о сборе козявок мне приходила, (я подумывал собрать достаточно и построить из них дом) однако я ее так и не осуществил. Был у меня приятель, одноклассник, Юра Кастрыкин. Сейчас он заканчивает школу ФСБ. Так вот, Юра козявки ел чуть ли не выпускного вечера. Хотя возможно я ошибаюсь. Скорее всего, не ел Юра никаких козявок, а так, только впечатление производил.

Пиво и мандала

У Юкки был целый список хостелов. Он угробил несколько четвертаков, пока говорил с портье каждого из них по телефону. Наконец, в одном обнаружились свободные койки. Туда мы и отправились. По дороге заехали в Чайна-таун. Пожрали и затарились блоком «Чинтао».

В хостеле оказалось, что алкоголь пить запрещается. Унылое место в чёрном Гарлеме. Вокруг сплошь черномазые; стучат об асфальт баскетбольными мячами, орут. Прохожие норовят задеть плечом. Все, включая древних старух, недоброжелательно смотрят вслед. Один раз мелькнула белая физиономия, да и то в полицейской тачке с наглухо задраенными окнами.

Мы отправились в сортир и сбили пробку об угол мусорного бака. Решили сэкономить и выпить бутылку на двоих, закрывшись по очереди в кабинке. Я вызвался первым. Заперся, приложился к горлышку. Тут мне стало смешно…

Я увидел себя со стороны, топчущимся возле унитаза с бутылкой пива. Увидел Юкку, пыхтящего от нетерпения за дверцей. Смешно, что я, как восьмиклассник, тайно пью пиво в тубзике, затерянном в чёрных кварталах Нью-Йорка, норовя отхлебнуть больше положенной половины бутылки. Я заржал в голос, поперхнулся и пукнул.

— Сань, ты чё? — хихикая, поинтересовался Юкка.

Тут со мной сделалась истерика, и я сполз на пол, давясь пивом и соплями. Вспомнилась начальная школа, когда на завтраках в столовой все пили компот и неизменно ржали. Компот лился через нос, а я, пытаясь затянуть его назад, наглатывался соплей. Со мной такое класса до десятого случалось.

Видать, Юкка понял, что дело плохо и выломал хлипкую дверцу. Увидев меня на полу, бьющимся от хохота и конвульсий головой об унитаз, Юкка вырвал у меня почти опустошённую бутылку. Он жадно присосался к горлышку и его кадык так и заходил, пропуская внутрь драгоценные капли.

Вытерев локтем сопли, а футболкой слезы, я встал.

— Ну ты и сука, — рыгнул Юкка.

— Сори, чувак, очень смешно стало и я лишнего хлебнул, — оправдывался я.

— Обормот, — Юкка дружески похлопал меня по спине. — Не подавился, мой малыш?

— Подавился, — прохныкал я и снова закашлялся. Юкка заржал и крепко огрел меня по спине. Швырнув бутылку в ведро для использованной туалетной бума-ги, мы покинули санузел и улеглись на свои койки в узенькой комнате, полной храпящих тел.

— Думаю, завтра позвонить в этот центр по испытанию лекарств, — сказал Юкка, засыпая.

Ко мне сон не шёл. Я лежал на спине, слушал жужжание кондиционера и думал о своем натертом пальце. Он ныл всё сильнее. Мне стало страшно. От всей безысходности нашего положения, от перспективы участия в медицинских экспериментах, от усталости и мужской трусливости перед болезнями я совсем перепугался.

Палец опух.

— Гангрена… — прошептал я и, вскочив с кровати, пошарил в карманах Юкки. Достал зажигалку, чиркнул. Огонь осветил распухший волдырь пурпурного цвета, вскочивший на большом пальце ноги. Меня прошиб ледяной пот. Я увидел себя, с ампутированной ногой, ползающим по Пятой авеню и хватающим богатых шлюх за подол. «Подайте, тётенька, Христа ради»!

Есть у меня такая черта — целиком погружаться в панику в самые неожиданные моменты. Не тогда, когда опасность реальна, а когда она умозрительна. Я настоящий трус по мелочам. В школе я боялся математичку, когда приходил с несделанными уроками. Потом я боялся, что отец заставит меня пойти в армию. Последним моим страхом стал букет кармических заболеваний, которые я у себя обнаружил. Однажды, маясь от скуки, я листал в магазине эзотерическую книгу. Автор предлагал узнать о сглазах, рассчитав их с помощью собственного имени. Каждая буква алфавита соответствовала определённому числу. Я написал своё имя, а под каждой буквой цифры. Потом сложил и… Моему ужасу не было предела. Оказалось, что надо мной тяготеет целая россыпь проклятий и наветов: венец безбрачия, врождённое слабоумие и высокая вероятность самых страшных венерических заболеваний. Моя мандала была дырявой, как тряпка, кармическая линия еле проглядывала, а вибрационный ряд не годился даже для трупа. Оказалось, что в четвертом и седьмом воплощениях я подвергся ужасающим сглазам. Венерические заболевания на меня наслали в седьмом, а воплотиться им было суждено в десятом. Я же, согласно расчетам, пребывал именно в десятом воплощении. В конце книги указывался телефон, по которому шла запись на очищение кармы и подкачку биополя.

Тогда, спустив штаны, я принялся рассматривать свой член. Разумеется, он показался мне каким-то не таким. Я стал вспоминать свои любовные связи. «Ну конечно, у Сабины наверняка было что-нибудь такое, что даже через презервативы проникает. А у Нинки… у Нинки ещё хуже. Мне суждено сгнить заживо»! Я так себя накрутил, что чуть с жизнью не покончил. Выпил бутылку водки, для дезинфекции, а на следующее утро, в похмелье, кинулся в венерологический диспансер.

— Когда был последний половой контакт? — спросил доктор.

— Месяца полтора назад.

Доктор взглянул на меня, как на шизофреника. Надо ли уточнять, что всё оказалось пустыми страхами. Я был абсолютно здоров.

— Сексом занимайся почаще, парень. Неврозов не будет. И запомни, лучше десять раз переболеть триппером, чем один — импотенцией, — сказал доктор. — И пей поменьше.

Однако в ту нью-йоркскую ночь, предыдущий опыт меня не остановил. Я понял, что на это раз влип и только сам могу спасти себя от горькой судьбы.

Я расстегнул сумку и погрузил руку в свои пожитки и, после недолгих поисков выудил бутылку «Столичной». Единственный имевшийся под рукой антисептик и успокоительное. «Не до сувениров, в живых бы остаться», — подумал я и крутанул крышку.

Теплая, жгучая «Столичная» имела отвратительный вкус. Из экономии мы мало ели, и моё «лечение» превратилось в муку. Я давился, морщился, но хотел жить. Проверил на просвет и вытряхнул в себя всё до последней капли.

Мы пытаемся торговать ресурсами собственных тел

Проснулся от недостатка воздуха. Что-то горькое с привкусом желчи мешало дышать. Моя собственная блевотина. Хватая ртом воздух, я вскочил и, отплёвываясь, зашёлся кашлем. В носу першило. Выступили слёзы. После выпитой бутылки меня начало рвать во сне. Я лежал на спине и вполне мог захлебнуться. Хорошо, что накануне съел мало.

Соседи по комнатке пожаловались, и нас выставили из хостела из-за испачканной мною наволочки и переполоха. Мы подошли к ближайшему телефону-автомату — звонить в медцентр. Опухоль на пальце, кстати, спала.

Из нас двоих более или менее умел говорить по телефону Юкка. Одно дело болтать по-английски с человеком, которого ты видишь, а другое — с кем-то далеким и безразличным на том конце провода. Моя мать хоть и преподавала английский, но изъяснялся я коряво, выражениями, почерпнутыми из клипов и рекламы. Вместо любви к английскому, мать привила мне ненависть, своими вечными уроками и проверками.

Ребята на том конце провода были рады таким как мы. Молодые, здоровые, на грани отчаяния, не искушенные в правосудии. Им только таких подавай. И всё ради науки! Чтобы изобрести помидоры с геном крокодила или говорящую овечку. Крокодильи помидоры не портятся по полгода, а говорящие овечки могут развлекать холостяков одинокими вечерами.

Центр генетических исследований находился на окраине и представлял из себя огромный комплекс зданий с парком и прудом. По дорожкам вальяжно прогуливались утки. Роскошный холл с уходящей полукругом лестницей дворцового образца. Кондиционеры обеспечивали чистоту воздуха, искусственный мрамор давал прохладу, огромные цветущие растения распространяли ароматы. Туда-сюда шныряли работники больницы, в основном чёрные и латинские женщины. Я подумал, что было бы совсем здорово, если бы эти дамочки ходили голыми. На каблуках, например, и в маечках. Или в одних трусах. Проходит такая мимо, а ты её по заду шлёпаешь, типа, привет, как дела. А она тебе рукой ширинку щупает, типа, дела нормально.

Я вспомнил русские больницы с тусклым освещением, грязным полом и охранниками в замусоленных куртках на каждом углу и решил больше не вспоминать.

Нас попросили подождать на диванчике возле стены украшенной картинами со сценами жизни индейцев.

Главное чтобы было не больно. Но это же не зубная поликлиника, больно быть не должно. Здесь нас будут кормить. Мы сможем принимать душ. Мы будем под наблюдением врачей. Ну, возьмут пару анализов, ну дадут выпить экспериментальную пилюлю, и всё. Зато кучу денег заплатят. Потом мы выйдем на свободу, нащупывая в карманах чеки на хорошенькие суммы, и отпразднуем.

Юкка в это время думал по-другому: рисковое мероприятие, гарантий мало, здоровье можно испортить, сколько мы тут проторчим — неизвестно. Хотя… двадцать пять в час… это шестьсот в день, это четыре двести в неделю! На двести накуплю лотерейных билетов, трёху сразу отложу маме на зубы, остальное прогуляю. Неплохо…

Полная негритянка любезно проводила в кабинет для сдачи анализов. Пришлось поделиться кровью и мочой. Сделали УЗИ и рентген.

— Приходите, завтра, — любезно улыбнулась негритянка. — Если с вашими анализами все в порядке, вы станете участниками эксперимента.

— А если не в порядке? — поинтересовался Юкка.

— Тогда мы расстанемся друзьями, — подмигнула негритянка. — Кстати, у нас есть банк спермы. Там тоже можно подработать, нам нужно много качественной спермы для матерей, желающих зачать без отца. С виду вы ребята симпатичные, но для этого придётся ещё пройти тест на умственный коэффициент.

— Окей, а где это?

Негритянка улыбнулась и повела нас коридорами цвета слоновой кости. Мы летели, как на крыльях. Дрочить за деньги мне ещё никогда не приходилось. А мысль о том, что после этого где-то в Америке появится мой сын или дочь, которого я никогда не встречу, будоражила воображение.

— Передав нас на поруки другой негритянке, наша негритянка игриво подмигнула и попрощалась.

— Хотите сдать сперму?

— Очень, — закивали мы.

— Вам придётся пройти тест на IQ. Американским матерям не нужны отцы идиоты.

— Мы иностранцы, можем многое не понять, — посетовали мы.

— У нас есть вариант для иностранцев.

— Окей. Мы готовы, — нам не терпелось приступить.

Сестра выдала анкеты и завела таймер.

— В вашем распоряжении час.

Мы взялись за дело. Дельфин — рыба или млекопитающее? Какая формула у кислорода? Кто такой Авраам Линкольн?.. Час пролетел незаметно. На большую часть вопросов мы с грехом пополам ответили. Сестра запечатала анкеты.

— Завтра мы придём за результатами анализов в лабораторию.

— И ко мне зайдите. И никакого секса.

Мы вышли на источающие сухой пар плиты тротуара.

— Интересно, там журналы дают или порно показывают? — рассуждал я.

— Люблю журналы, — начал мечтать Юкка.

— А мне фильмы больше нравятся. На кино у меня сразу встаёт. Великое искусство.

Только вместе

Наступил долгий вечер. Кинематографисты называют такое время «мэджик ауэр», что означает «волшебный час». Свет в это время становится золотистым, и всё выглядит потрясающе. Впервые за все дни, проведённые здесь, мы шли не спеша.

— Хорошее дело, сперму сдавать, — предавался рассуждениям Юкка.

— Высоконравственное, — пошутил я.

— А что, поможем каким-нибудь лесбиянкам, которые мужиков не выносят, а детей хотят. Они используют нашу сперму для зачатия.

— Всегда мечтал, чтобы матерью моего первенца стала лесбиянка, — сказал я, любуясь золотистыми облаками, которые потихоньку становились сиреневыми.

— А что если одного возьмут, а другого нет? Что делать будем? — Об этом мы ещё не думали. — Прикинь, у тебя какой-нибудь врождённый дефект и ты не подойдешь? — предположил Юкка.

— А почему это если дефект, то сразу у меня?! Может у тебя дефект?!

— Ну, пускай у меня.

— Если у тебя будет дефект я… я буду дрочить целыми днями и кормить тебя на эти деньги. Будешь моей содержанкой. А потом я стану миллионером и скажу: «Я сэлф-мэйд мэн. Дрочкой я пробил себе дорогу в жизни! Да здравствует Америка»!

Юкка заржал.

— А если серьёзно… — продолжил я. — Нам нельзя разделяться. В одиночку нам не выжить. Если одного из нас не берут, второй отказывается.

— Точно. Или вдвоём или никак.

Последнее утро Нью-Йорка

Ночь мы провели в очередной ночлежке. Вдохновившись радужными финансовыми перспективами, мы отправились в место, дороже предыдущих на пятёрку. Там была крыша, на которой можно было сидеть, развалившись в шезлонге. Мы смотрели на сиреневые облака и чёрные накопительные баки для воды, торчащие на длинных ногах на каждой крыше. Возможно, завтра нам предстоит обменять здоровье на деньги. Не всё здоровье, конечно, но часть. Двойственная перспектива. А что если нам откажут? Что если нам оставят жалкое здоровье и не предложат денег? Идеальным вариантом было бы пристроиться при банке спермы, заколачивать там по сотке за раз и в ус не дуть. Придётся на время забыть о личной жизни, но какая личная жизнь, если в животе урчит от голода и нет своего угла. Нам отчаянно требовалось решение. Ведь денежные запасы почти подошли к концу. Впереди была неизвестность. Мы как американские призывники, толпящиеся за створками десантного катера, не знали, что нас ждет: немецкая пуля или еще несколько дней жизни в боях за отвесные берега Нормандии.

Наутро мы были свежи и уверенны в собственном пути, словно святые. Мы воспользовались непривычной роскошью — бесплатным завтраком из пончиков и кофе. Я съел пятнадцать пончиков и весь раздулся.

— Чтобы лесбиянкам больше досталось, — чавкал я, запихивая в пасть очередной пончик, — организму нужно топливо.

С трудом оторвавшись от стола, мы тронулись в путь.

Запах гниющей Юккиной шапочки уже вполне успешно конкурировал с вонью подземки. Не просто дополнял её, а даже перебивал. Это было нашей местью городу великих возможностей. Ответным ударом гуннов по гнезду англо-саксонского благополучия. Теперь наступила очередь местных, морщить свои носы. Даже черномазые бродяги отодвигались от нас. Тяжелую артиллерию шапочки поддерживали легкие танки моих грязных носков и авиация нашей давно нестиранной одежды. Гордые изгои. Свободные люди великой страны.

В медцентре нас принял доктор, похожий на хорька.

— Мистер Зеленин, — обратился доктор-хорёк к Юкке. — К сожалению, ваши анализы не вполне удовлетворительные. У вас вода в левой почке. Явно наследственное заболевание. Для жизни это не существенно, но для экспериментов… Наши исследования посвящены генетическому воспроизведению внутренних органов, в частности почек… Мы вынуждены вам отказать.

Юкка весь подобрался. Я почувствовал его напряжение.

— Мистер Снегирёв, поздравляю, с вашими анализами всё в порядке. Вы абсолютно здоровы. Остаётся обговорить условия соглашения, — доктор улыбнулся.

Повисла пауза.

Я сглотнул, мне показалось, что глоток прогремел на весь кабинет. Не слюну сглотнул, а мешок с бутылками в мусоропровод сбросил.

— Сори, мистер Дженкинс… — буркнул я хрипловато, входя в роль благородного ковбоя, который своих индейцам не отдаёт. — Сори, но мы с коллегой вместе. Один я не работаю.

Доктор пожевал губы.

— Что ж… тогда американская наука потеряет прекрасный экземпляр.

Мы пожали доктору руку, а вчерашняя негритянка Дженни даже растрогалась, видя такое товарищеское братство.

— Теперь про сперму узнаем, — сказал я, когда мы покинули кабинет.

— А чего узнавать… — Юкка понурился. — Меня не возьмут. Кому нужен ребёнок с наследственной водой в левой почке…

— Не ссы, что-нибудь придумаем.

Мы отправились в центр материнства и зачатия.

Юкка оказался прав; я подходил, он нет. С коэффициентом умственного развития я, конечно, подкачал, но крепкое здоровье сыграло решающую роль.

— Есть простой выход, мистер Снегирёв. Вы можете сдать сперму сейчас и сразу получить банковский чек. Это не займёт много времени.

— Ура! Сотня нам пригодится, а там посмотрим!

Юкка кивнул.

— Расскажи хоть потом, там журналы или фильм, — понуро напутствовал он, когда я удалялся с пластмассовой баночкой, размером со среднюю баночку от детского питания. Глядя на этот размер, я почувствовал себя пигмеем. Вот так мужчины живут в этой стране.

Однажды я видел комедию, про искусственное оплодотворение. Там немолодая пара, желающая завести ребёнка, обращается к врачам. Потом главный герой запирается в специальной кабинке с баночкой и пачкой порно-журналов… И потом ему не хватает этой баночки, требуется ещё одна баночка и ещё… Или я путаю с комедией, где мочу на анализ сдавали… не важно. Меня проводили в кабинку, где на столике лежала стопка пентхаусов и плейбоев и стоял телик с dvd-проигрывателем. Возле раковины лежала пачка салфеток «Клинекс».

— Когда закончите, поставите баночку сюда, — сестра указала на откидной люк в стене, напоминающий люк мусоропровода. Про себя я этот люк назвал «спермопроводом».

— И нажмёте на эту кнопку, — рядом с люком было что-то вроде выключателя света. — В анкете укажите время, когда собрали сперму, поставьте имя и распишитесь. Если что-то попадёт мимо, укажите здесь, — сестра отметила пальчиком место, где надо было отметить, если что-то попадёт мимо. Я сделал вид, будто у меня в руках брандспойт, который я не могу удержать, и его мотает в разные стороны. Сестра расхохоталась.

— Удачи, сладкий!

Я наскоро пролистал несколько прошлогодних журналов. В некоторых были вырваны страницы.

Фильмы классифицировались по расовому принципу: блондинки, азиатки, чёрные. Выбрал чёрных, удобно устроился в кресле.

Я люблю хорошее порно, не то, где всё показано крупным планом во весь экран, а то, где интрига, игра, томление, не слишком типовые лица и прочие части…

В тот день мне не очень повезло. Пожилой сластолюбец, похожий на одного известного русского поэта, ахал, охал и причмокивал, мацая худенькую мулатку. Я прибавил громкость, проходящим по коридору пришлось разделить аудио-часть моего развлечения. Мулатка была слегка зажата, хотя иногда истома касалась её лица своим крылом. Наконец, порочный «поэт» покряхтывая засунул в рот мулатке здоровенный, очень похожий на вялую разваренную сосиску член. Этого оказалось достаточно.

Баночка стала горячей. Не буду врать, что полной. Хотел бы издалека взглянуть на того, кто эту бадью хотя бы на треть заполнит. Но только издалека.

Я черкнул в анкете время — был ровно полдень. Говорят, все мистические события происходят в полдень и в полночь. Открыл люк «спермопровода», поставил баночку в нишу, с другой стороны которой тоже имелся люк, собрался нажать на кнопку и тут странное чувство охватило меня. Оставляя сперму в презервативе, выстреливая ею в простыни, сбрасывая на землю не задумываешься о смысле содеянного. А тут я вдруг ощутил, что в баночке заключена великая энергия, которую я растрачиваю попусту. Из баночки может появиться человек, который весь мир перевернёт вверх дном. Пусть не он, но его внуки, правнуки. Он может стать кровопийцей или святым, исчадием ада или посланцем небес. Я — машина воспроизводства мощнейшей силы!

Я крепко сжал баночку.

С другой стороны… если не избавляться от этой силы, организм отравится. Появятся воспалительные процессы, простатит. Противоречивая штука сперма, ничего не скажешь. Отдам я её лучше врачам, пусть сами разбираются. Я нажал кнопку.

Тот час открылся люк с обратной стороны. Мулатка похожая на ту, которая только что постанывала на экране, извинилась, увидев, что я ещё не закрыл свой люк.

— Ничего. Берите, пожалуйста.

Мулатка усмехнулась и хапнула баночку.

— Ой, какая горячая! — пошутила она, игриво дуя на пальчики.

Получив чек на тиснёной бумаге, я разыскал Юкку в парке. Он разговаривал с уткой, голову которой покрывали красные замысловатые наросты, которые я принял за последнюю стадию сифилиса. Увидев такие же у других уток, я понял, что это декоративная порода. В медцентре, видимо, не только с людьми экспериментируют.

— Ну что, продал неродившегося ребёнка?

— Не продал, а передал в хорошие руки за символическое вознаграждение.

— Журналы или фильмы?

— Фильмы, — соврал я. — Тебе жалеть не о чем. Да и то старьё, пришлось вспомнить всё самое лучшее.

Работа найдена

Юкка и я решили заглянуть в Колумбийский университет, где нас инструктировали в первое утро.

— Там ведь могут быть объявления, как мы сразу не догадались! — стукнул себя по лбу Юкка. — Работодатели ведь знают, куда приезжает толпа студентов.

Доска информации университета и вправду была залеплена листками с предложениями работы. Юкка принялся их изучать, а я, целиком положившись на моего делового друга, развалился на бордюре, любуясь фасадом университета.

— Есть! — завопил Юкка, минуты через три. — Требуются официанты в ресторан!

— Супер! Давай звонить.

— Один ресторан в штате Массачусетс, другой в Северной Каролине, — уточнил Юкка.

— Это где?

— Кажется, соседние штаты, а может через один. Точно не знаю.

— А куда деваться, звони.

Мы сгребли все имеющиеся четвертаки и двинули на поиски телефона. Он обнаружился в подворотне неподалеку. Я сел на вентиляционную решетку, а Юк принялся набирать номер Массачусетса.

На той стороне ответили…

— Мы насчёт работы… — сказал Юкка. — Окей. Окей.

— Ну что? — шепнул я.

Юкка прикрыл трубку ладонью:

— Сейчас позовут менеджера. Давай ещё монету.

Я протянул четвертак, автомат с лязгом сожрал его.

На том конце подошли.

— Хэллоу мэм. Я насчёт работы… Нас двое…. опыт есть. — Юкка опять замолк. — Коза! Пошла советоваться с директором. Следи за монетами.

Я опустил в щель сразу два четвертака. Юкка недовольно поджал губы.

— С запасом, — пояснил я. — Чтобы не суетиться.

— По ходу будем кидать, может она нас сольёт, тогда плакали наши двадцать пять центов.

— Не жмотничай…

Юкка отмахнулся.

— Я слушаю мэм…. нужен только один… понятно мэм… мы подумаем. До свидания, — он повесил трубку.

— Давай звонить в Каролину.

Юк набрал номер.

— Ало, мне бы поговорить с мистером Тодом. Я насчёт работы… Здравствуйте мистер Тод, нас двое, вам нужны официанты?.. Опыт есть…

Сжимая в кулаке последнюю монету, я принялся делать Юкке отчаянные знаки.

— Мы в Нью-Йорке… сегодня же можем выехать… сейчас запишу, — Юкка прикрыл трубку. — Ручка есть?

Я в панике пошарил по карманам, сунул ему ручку и бросил последнюю монету.

— Записываю… Северная Каролина… Эшвилл… вы нас встретите?.. До завтра мистер Тод. — Юкка с облегчением повесил трубку.

— Есть работа, — вздохнул он и вытер пот со лба.

Нас взяли на работу заочно. Юкка договорился, что сегодня вечером мы выдвинемся на автобусе до указанного города. Там нас подберут.

— Похоже, нам придётся попрощаться с этим городом, — Юкка закурил.

— А чего? Мы же ни к чему не привязаны, да и страну посмотрим. Дался нам этот Нью-Йорк! Главное, чтобы работа на двоих была!

Мы храбрились, но осознавали одну вещь: он нас уделал этот Нью-Йорк. Мы покидали поле боя.

— Сходим куда-нибудь напоследок. Неизвестно ведь, когда в следующий раз удастся вернуться.

Решили полюбоваться на город со смотровой площадки одного из «Близнецов».

«Близнецы»

Окрестности небоскребов поражали своим масштабом. Гигантская площадь, с цветниками, обрамлёнными стриженным кустарником, обстроенная по периметру изящными зданиями, церковь под готику, деревья. Красавицы спешащие на работу. Аккуратно одетые клерки снующие туда-сюда. Туристки-пенсионерки с дряблыми локтями цвета копчёной курицы. Японцы, увешанные чудесами техники. Смешные негритянские детки, украшенные бантиками, как праздничные торты. Влюбленные на скамейках… Июнь 2001 года подходил к концу, прежней Америке оставалось жить чуть более двух месяцев. Осенью всё изменится. Но это будет позже, а пока… ещё живые красотки, работающие в «Близнецах» весело улыбались, их кавалеры лихо парковали спортивные авто в подземных гаражах, а финансовые воротилы, погружённые в бумаги, не замечали прекрасный вид на океан, открывающийся из их кабинетов.

Мы забились в лифт. Шесть человек молча смотрели в холодные лампы на потолке. На тридцатых этажах, поведя ноздрями, ко мне обратилась пожилая дама.

— Откуда вы, ребята?

— Мы из Москвы, мэм, — вежливо ответил я.

— О! — дама понимающе кивнула и заулыбалась. Остальные пассажиры тоже закивали.

— Мой муж большой путешественник. Он бывал в Коста-Рике.

Решив, что всему виной мой английский я уточнил.

— Москва, столица России, мэм. Москва — это не Коста-Рика.

— Да, да, — продолжала улыбаться пожилая дама. Остальные тоже улыбались. Юкка усмехнулся. В свете дневных ламп все выглядели немного мертвецами. Я вдруг понял, что эти люди ни черта не знают о мире. Ко всему прочему они считают нас идиотами и разговаривают, как с идиотами. Мне стало не по себе. Оставшиеся этажи проехали молча, кривя рты в бессмысленных улыбках.

Смотровая площадка оказалась замечательным местом. Ровный квадрат, с которого хорошо просматривался Манхэттен, океан, Бруклин и Нью-Джерси. Горизонт повсюду тонул в мареве. Город внизу гудел, как гигантский механизм. Именно гудел, а не шумел. Шумит море, а это был звук кондиционеров, моторов, счетчиков денег. Нью-Йорк был прекрасен и страшен. Отсюда, сверху, становилось ясно, что он проглотит любого и не заметит. Если бы всех желающих покорить этот город сначала водили сюда на смотровую площадку, их количество бы сильно сократилось. Но покорители копошились внизу. В офисах, постелях, на подиумах. Им было некогда.

— Хей, парни! — услышали мы знакомый голос.

Это был Шон, облачённый в эффектный костюм с золотыми галунами.

— Устроился швейцаром, чувак?

— Ага, на шестидесятом этаже, в баре. Открываю двери, обещают сотню в день чаевыми, — веснушки Шона светились радостью. — Только сегодня вышел, вот решил сюда заглянуть.

— Повезло тебе, вот бы нам так, а мы едем в Северную Каролину. Официантами будем.

— Тоже неплохо.

Мы посмеялись.

— Ну, пока, Шон, удачи тебе.

— И вам удачи, парни.

Мы крепко пожали ему руку и навсегда попрощались.

Больше мы с Шоном не виделись, с «Близнецами» тоже.

Белки и вокзал

Остаток дня мы провели в Парке среди, выперших из-под земли, шматов скал цвета залежавшегося, заветревшегося мяса. Сидели на скамейке, ели ананас, кромсая его ножичком и обливаясь соком, и наблюдали, как стаи белок снуют туда-сюда, изгибаясь волной, по соснам и гальке дорожек. Белки совсем не боялись людей. Они буквально садились на шею и щекотались пушистыми хвостами. Дети и взрослые кормили обнаглевших зверьков всякой всячиной и визжали от удовольствия, когда эти хвостатые попрошайки выхватывали у них из рук еду.

— Я бы всех этих белок замочил из пулемёта! — раздраженно сказал Юкка, после того как очередной зверек проскочил по его шортам. — Мерзкие твари! Ничем не отличаются от крыс.

— Ладно тебе, старик, смотри какие они милые. Они же не приносят вреда, — возразил я, умилённо глядя на бесчисленные мохнатые комочки.

— Они всё грызут! Только американцы могли довести до такого абсурда разведение белок в парках! — очередная белка скакнула ему на голову. Юкка в бешенстве смахнул ее. — Эти идиоты, кого угодно посадят себе на шею. Сначала негров, теперь белок!

— Ты потише, за «негра» здесь как минимум можно в табло схлопотать, — предостерег я моего раскипятившегося друга, но он уже бушевал во всю:

— Они, бля, тупо всё доводят до абсурда!

— Мы просто устали. У нас дела не ладятся. Вот ты и бесишься. Если бы у нас в Москве в парках бегали белки, было бы здорово. А у нас только гопники на спинках скамеек сидят и семечки лузгают.

Юкка задумался.

— Козлы! — выдал он то ли по поводу гопников, то ли по поводу белок с неграми и закурил.

Чтобы развеселить его, а заодно и самого себя, я рассказал историю из детства.

— Во втором классе у меня был приятель, Ромка Дарсевелидзе. Однажды мы с ним гуляли во дворе.

— Брысь! — Юкка шуганул воробушка, чеканившего об асфальт каучуковым мячиком.

— Ну? — спросил Юкка, затянувшись «Явой».

— Ну и решили на качелях покачаться. Знаешь такие качели из доски. Каждый садится на противоположную сторону и двигается вверх-вниз.

— Знаю. Мне в детстве такая штука по яйцам заехала. Больно… — вспомнил Юкка.

— Да у нас каждый ребёнок, хоть раз, да получил этими качелями по яйцам, дело не в этом. Там на качелях, качался один мальчик, дистрофик интеллигентного вида. Он один качался, без партнёра. А Ромка ему и говорит, дай, мол, покачаться. А тот не даёт. Ну, Ромка его пихнул и сказал: «Пошел отсюда, говносос»!

— И дальше что? — Юкка заинтересовался.

— Да ничего. Дальше ничего не было. Мальчик расплакался и пошёл жаловаться бабушке, которая прогуливалась неподалёку. Бабушка на нас хотела наехать, но Ромка и её говносоской обозвал. В общем, в тот день получать по яйцам от качелей было суждено нам.

— Забавная история, но бессмысленная какая-то, — Юкка затянулся.

— Почему бессмысленная? Слово «говносос» произвело на меня такое впечатление, что я эту историю на всю жизнь запомнил. Мне тогда представилось сказочное существо, типа большого комара, который сосет какашки своим хоботом.

Юкка заржал от души. Все-таки мне удалось его развеселить.

— Я просто таких слов раньше не слышал, это было что-то! У меня буквально вся жизнь в тот день перевернулась. Я до сих пор это существо с хоботом представляю. Мерзость, а из головы не идёт! Ха-ха!

Мы ржали, хлопая друг друга по коленям и распугивая белок. Юкка посмотрел на электронные часы в витрине универмага.

— Пора, на автобус опоздаем.

Мы разыскали Центральный вокзал и купили билеты за девяносто долларов каждый до города Эшвилл, расположенного в самой глубине штата Северная Каролина. После этого у меня осталось около шестидесяти долларов, у Юкки — голяк.

В очереди на автобус, мы были, словно две капли сливок на шоколадном торте, все пассажиры были чёрными. Белые если и были, то мы их не заметили. Очередь вилась длинным червяком и пропадала в стальной банке автобуса. Из громкоговорителей лилась размеренная классическая музыка. Продвигаясь, мы пинали свои сумки. Перед нами размахивал руками негритянский подросток, движениями напоминающий павиана, который стащил где-то человечьи шмотки на несколько размеров больше и теперь пытается выдать себя за человека. Казалось, что подростка всю жизнь держали в клетке и только вчера выпустили. Теперь он наслаждался вседозволенностью, вытворяя множество бесполезных вещей. Подошла наша очередь. Протянув билеты контролёру, мы поднялись в салон.

Ночь в автобусе

Автобус мягко тронулся и поплыл по улицам города на юг. Наступила ночь. Водитель прочитал рэп-речитативом правила поведения в автобусе.

— Туалетом пользоваться нельзя! Йо! Слушать музыку нельзя! Пердеть нельзя! Курить нельзя! Йо! Йо! — орал водитель, двигаясь в такт словам. — Всё можно только на остановках. Чем вы занимаетесь на остановках, мне дела нет! Йо!

Негры вокруг выглядели добродушно, но мы на всякий случай решили спать по очереди и сразу же вырубились оба.

Ночью я проснулся от того, что зажёгся свет. Первая остановка. Пассажиры, кряхтя и протирая глаза, вставали с мест, разминали мышцы и плелись к выходу. Кто-то сошёл. Кто-то сел на освободившиеся места. Появился молодой японец, не говорящий по-английски. Было видно, что чёрные японца ни в грош не ставят. Он для них ещё больший мусор, чем мы. Бедняга не мог разобраться куда ехать. Я помог. После разбудил Юкку и предложил пройтись.

— Не могу, — пожаловался Юкка, — у меня встал.

— Да ладно! — заржал я.

— Сам посмотри. — Юкка ткнул пальцем в свои вздыбленные шорты. — Я же не могу так пойти.

— А ты его под резинку засунь, — посоветовал я, помирая со смеху.

— Сам засунь.

Я вышел. Потянулся. Пошёл отлить.

В сортире придорожной забегаловки фыркали и чистили зубы дальнобойщики в ковбойских шляпах. Постояв у писсуара, я вернулся к раковине и хорошенько умылся.

— Ничего пожрать не купил? — спросил Юк, когда я вернулся в автобус.

— На какие шиши?

— Правильно, мой малыш.

Автобус тронулся.

Утром оказалось, что мы едем среди огромных деревьев, увитых лианами. Иногда дорога пересекала бурные жёлтые реки. Земля была красной, местность холмистой. Жара стала влажной. Как бывает в ванной комнате, если десять минут подряд принимать горячий душ. Финская сауна Нью-Йорка сменилась русской баней Северной Каролины. После обеда автобус причалил к небольшому зданьицу вокзала. Мы прибыли. Повсюду стоял очень натуральный запах магнолий. Нас встречал мистер Тод.

Гольф-клуб

Формально радушный мистер Тод состоял из стаканчика виски вечером в пятницу, секса с женой по выходным, разумной доли детского порно в часы полуденного отдыха и готовности голосовать только за высокоморальных кандидатов. Типичный белый американец, имеющий в жизни разумно-амбициозную, семейно-кредитно-телевизионную цель с рюшечками. Мистеру Тоду было лет сорок. Он делал карьеру.

За светской беседой, которую поддерживал в основном Юкка, мы доехали до райской долины, где располагался гольф-клуб для миллионеров на пенсии. Ресторан, в котором нам предстояло трудиться, был устроен при клубе. После нескольких ударов клюшкой на сочных газонах старичкам требовался перекус.

Всё дышало красотой, здоровьем и благополучием. Пышные деревья усыпанные цветами. Зелёные холмы и лужайки, кишащие дикими кроликами. Аккуратные, неброские дома. Свежий воздух. Это был рай. Здесь тихонько коротали старость богатейшие люди Америки. Акционеры Coca-Cola и Budweiser, Ford и IBM. Старики жили неподалёку, в красивых домах у подножья холмов. Старики любили молодежь.

По дороге встретились две бабуси на мерсах. Они приветственно погудели. Небось, дома у каждой миллион под матрасом.

Нас поселили в домике для прислуги. Одноэтажный коттедж, где каждому полагалась своя чистая комната, неограниченный Интернет и кухня. Чистота безупречная, только повсюду валялись дохлые тараканы кверху лапками.

Кроме нас в коттедже проживали другие ребята из Восточной Европы. Виталик из Латвии. Буч из Калининграда. Сигита с Валдисом из Литвы.

Буч зарабатывал на тачку. Сигита с Валдисом работали тут второе лето, копили на учёбу. Виталик мечтал с шиком прокатиться в Москву.

У всего этого был один недостаток — отсутствие каких-либо магазинов поблизости. В ларьке, на окраине долины, можно было купить только пиво.

— Мистер Тод раз в две недели возит нас в супермаркет, в город, — сказала Сигита. — Да и на кухне кормят.

— Протянем как-нибудь.

Пока Юкка принимал душ, мистер Тод дал мне ключи от наших комнат. К тому моменту, когда Юк вышел, растираясь полотенцем, я ключи уже потерял. Как, ума не приложу. Мы решили не акцентировать внимание хозяина на собственной невезучести и заснули на ковре гостиной.

Мне снилось, как одна знакомая блондинка делаем мне минет, а потом упрекает, что я всё время ею пользуюсь. Юкке приснилось, что изобретатель водородной бомбы Андрей Дмитриевич Сахаров, более известный своими диссидентскими поступками, торгует мёдом в Бирюлёво.

— А мёд оказался палёный, — рассказал Юкка утром. — Не мёд, а варёный сахар.

Первые рабочие дни

Наутро мы, надели форму, новенькие брюки горчичного цвета и голубые рубашки. Я наврал, что имею опыт работы в фуд-сервисе. Юкка прибавил, что я был у него помощником. У него-то опыт имелся. В Москве он зарабатывал на жизнь, обслуживая клиентов в итальянском ресторане. Видать мистер Тод учуял подвох и прикрепил меня к Сигите набираться опыта. Та носилась, как молния, обслуживая клиентов. Я старался не отставать. С десяти утра до трёх пятнадцати по полудни я подавал и убирал тарелки, подливал гостям холодный чай со стучащим льдом, раскладывал салфетки, протирал приборы и выносил мусор.

Сигита всё время похохатывала и говорила по-русски с комичным акцентом. Валдис-посудомойщик иногда недружелюбно выглядывал из кухни. Обидно, когда ты второй год возишься с грязными тарелками, а новенький сосунок сразу становится официантом, да ещё ходит хвостом за твоей подружкой.

Так прошёл наш первый рабочий день в Америке. Ничего интересного. Только вскрылась одна неприятная особенность — отсутствие чаевых. Для клиентов ресторана всё было включено. Обслуге полагалась только почасовая оплата, а рабочих часов было очень мало. Работа не пыльная, экология хорошая, можно пользоваться бассейном и даже играть в гольф, с условием, что не будешь особенно мозолить глаза игрокам-богатеям. Но мы приехали зарабатывать, а не упражняться в гольфе, поэтому в первый же день начали подумывать о побеге.

— Если не найдём подработку, свалим с первой зарплатой, — сказал Юкка. — Мы тут за всё лето и штуки не заработаем.

Ключи от комнат пришлось просить у мистера Тода заново. Он сделал выводы и вычел пять долларов из наших ещё не полученных зарплат.

В душевой кабинке жило отвратительное насекомое размером с лягушку. Принимая душ, приходилось постоянно оглядываться. Как бы оно в спину не впилось. Убить гада мне не позволяла система моральных ценностей. Я против бессмысленного насилия. Насекомое ведь не виновато, что выглядит отвратительно. Может, это их королева красоты.

Во второй день я уже обслужил два стола. Правда позабыл пробить чеки и перепутал пару заказов, но зато широко улыбался и с удовольствием выговаривал: «йес сэр» и «ейс мэм». Особенно мне понравилось «йес мэм».

Завтраком нас кормили прямо в ресторане. Сэндвичи, вишнёвый пирог, который я принял за яблочный, кола. Всё ледяное, даже пирожки. Я так питаться не привык. Во-первых, мне подавай салат, а во-вторых, я терпеть не могу ледяную еду. Мне в детстве внушили, что это вредно для горла и желудка. Подозреваю, что это одна из тех родительских установок, которые содержат истину. Единственное, что мне удавалось, так это плавить куски льда в кипятке. Получалась тёплая вода. Лёд я зачёрпывал в лёдогенераторе, а кипяток наливал из автомата с водой. Машинное царство. В итоге у меня начался непроходящий насморк.

Бутылка «Столичной»

Солнышко разбудило нас. Мы приняли душ, я использовал шампунь против выпадения волос на основе плаценты, почистили зубы и причесались. Я щедро намазал волосы гелем Vella. Отталкивающее насекомое предстало перед нами в размазанном по стене виде.

— Это не твоих рук дело? — обратился я к Юкке, указывая на склизкий след.

— Неа. Я в детстве лягушку укокошил, так меня мать так за уши отодрала, что я с тех пор стал пацифистом.

— Наверное, Валдис. У них там фашистские парады устраивают, что ему стоило кузнечика убить, — предположил я.

— Парады в Латвии устраивают, а Валдис из Литвы.

— Все прибалты одинаковые.

— Эй, полегче!

— Тебя я не имею ввиду.

— А кого имеешь?

— Ну… ну все эти выебоны про независимость, про оккупацию, всю эту хрень…

— Какая хрень?! Ты сам рассказывал, как твой дедушка командовал танковой частью, вторгшейся в Эстонию в сороковом!

— Это была война, сто лет назад, не начинай…

— Что не начинай! Гитлер со Сталиным разделили Европу. Твой дед ничем не отличается от немцев, которые въехали на танках в Польшу или во Францию.

— Юк, не кипятись. Плох тот солдат, который не выполняет приказ. Дед был солдатом, это давно было…

Юкка завёлся:

— Всю мою семью посадили на платформу и отправили в Сибирь. Просто так, ни за что ни про что! Даже вагона не дали! Представляешь, что такое в ноябре месяце на открытой платформе кататься?! Дед художником был, его как в костюме с галстуком взяли, так он в галстуке за Урал и приехал. У матери зубы выпали, потому что она в лагере родилась, витаминов не было. А ты говоришь приказ…

Я обнял друга.

— Старик, не злись… Что было не вернуть… Мы же друзья… они были врагами, а мы друзья…

Юкка отпихнул мою руку, но не зло.

— …ладно, ты тоже не принимай близко… про деда. Я же его люблю, помнишь как он нас самогоном угощал?

— Круто было!

Мы вспомнили, как гостили у деда в деревне, как он поил нас первачом на ореховых скорлупках.

— Всё, замяли. Пойдём к Джеку.

Мы отправились наниматься к Джеку. У него был ресторан «Майкос», второй в долине. Там полагались чаевые. В свободное от гольф-клуба время мы решили вкалывать в «Майкосе».

Джек оказался восьмидесятилетним громилой. Живчик с лицом и голосом алкоголика, выглядящий лет на пятнадцать моложе. Бывший солдат. Ветеран всех войн двадцатого века. Стены холла «Майкоса» сплошь в орденах. Джек хриплым голосом поведал нам о своих подвигах. Показал медаль Чести Польского королевства и высшую награду Эфиопской империи. Затем продемонстрировал виртуозное владение русским матом. Видать имел дело с нашими. Не ясно только, на чьей стороне. Расхохотался и пригласил одного вечером поработать басером, то есть помощником официанта. Решили, что пойдёт опытный Юкка.

В гольф-клубе день был тяжелый. Приходилось таскать вёдра со льдом, ящики с вином и напитками. Раскладывать приборы и салфетки. Мне отчаянно хотелось высморкаться, но я культурно глотал сопли и улыбался. Пользоваться платком я не привык, да и сунуть его было некуда. Наряд официанта карманов не предусматривал. Чтобы не спёрли ненароком какой-нибудь деликатес.

Мы ничего не ели ровно сутки. Поэтому вплоть до ланча я тихонько икал и напевал, чтобы заглушить бурчание в животе.

— Отнеси это в женскую раздевалку, — попросила Сигита, указывая на поднос с коктейлями.

— Не понял?

— Что, не бывал никогда в женских раздевалках? — Сигита заржала. — Дамы просили подать им напитки прямо в раздевалку. Вторая дверь справа по коридору.

Я ухватил поднос обеими руками.

— Не бойся, они не кусаются… наверное, — напутствовала меня озорная литовка.

Так как руки были заняты, в дверь я постучал лбом. Не сильно, только для звука.

— Войдите, — донеслось изнутри.

На диванах, вокруг низкого столика разместились четыре леди младшего пенсионного возраста с полотенцами на головах. Я поставил поднос на стол.

— Махито мне, скотч мне, — затараторили дамы, разбирая напитки.

Я взял поднос и собрался уходить.

— Ты откуда?

— Сори, мэм? — не понял я вопрос.

— Я спрашиваю, из какой ты страны, — по слогам произнесла дама с каштановыми кудрями, выбивающимися из-под полотенца.

— Я из России, мэм. Из Москвы.

— О, я была в Москве, там очень красивое метро.

— Прошу прощения, мэм? — я клял себя за тупое упрямство, которое проявлял в борьбе против материных уроков английского. Знай я язык нормально, смог бы поддержать с миллионершей светскую беседу, блеснуть чувством юмора и… кто знает. Может, бороздил бы сейчас волны Карибского моря на собственной яхте.

— Я говорю, что в Москве красивое метро, — леди обрисовала руками овальные своды, длинные эскалаторы и даже погудела на манер поезда, чтобы до меня дошло.

— Да, метро у нас ничего.

Другие дамы прыснули.

Каштановая пристально смотрела мне в глаза.

— У русских редко бывают тёмные волосы. И ресницы у тебя такие длинные…

— Что, простите?

— Айлэшес! — раздражённо выговорила дама, растопырив ладони над своими веками. Материнские нотки. Я снова тупил на уроке английского.

— А, понял. Спасибо, мэм, — я улыбнулся, стараясь вложить в эту улыбку всё обаяние.

Дамы рассмеялись.

— Ступай.

Каштановой было не интересно учить гастарбайтера языку. Ей требовался парень с навыками.

— Ну как? — с усмешкой поинтересовалась Сигита.

— Нормально, — с наигранным безразличием ответил я.

После работы я поплёлся в коттедж отлёживаться. Юкка ушёл басерствовать, а я мечтал только об одном — завалиться под одеяло. За окном лил тёплый дождь.

В домике шли бурные приготовления. Одна мадам, живущая неподалёку, пригласила всех на пикник в саду. Виталик, Буч и Сигита с Валдисом активно собирались.

Сначала я отнекивался, огорчённый собственной неповоротливостью в женской раздевалке, а потом подумал, «почему бы нет»? и присоединился к остальным.

В саду, принадлежащем пригласившей нас мадам, под шатрами стояли барбекюшницы, напитки и закуски. Мы как раз успели к ягодам со сливками и вискарю. Я врезал скотча, закусил ягодами. Снова врезал, закусывать не стал, а врезал ещё раз. Полегчало.

Тем временем, хозяйка, пятидесятилетняя дама с хорошей фигурой и кожей, буквально таяла от Буча. В ресторане его не видно, он с Валдисом моет посуду на кухне, а тут… Буч предстал перед богатой американкой во всей красе русского богатыря.

— Не хотите пива? — лебезила перед ним возбуждённая бабёнка, пользуясь любым предлогом, чтобы потрогать его мышцы.

— Давайте, — отвечал Буч. Тётка понеслась за пивом, а я подмигнул Бучу и выразительно обвёл глазами шикарное поместье. Будешь, мол, как сыр в масле кататься, если засадишь этой крале. Буч смущённо усмехнулся. Миллионерша вернулась с несколькими бутылками. Одна перепала мне. Я принялся запивать виски Туборгом.

Постепенно американские гости заодно с тихим очкариком, мужем хозяйки дома рассосались, и остались только мы, изрядно набравшиеся.

— У меня есть русская водка, — заявила миллионерша, совсем распалившись. Она схватила Буча за руку и поволокла в дом. Мы выразительно переглянулись. На лице у Буча было какое-то сомневающееся выражение.

После их ухода все как-то сникли. Разговор не клеился. Думали о том, что происходит в доме.

— Пойду, проверю, как они там, — высказался я.

— Я с тобой, — подхватил Виталик.

— И мы, — вскочили прибалты.

Непринуждённо, как бы прогуливаясь, мы направились к низким окнам дома. Одно из них было не зашторено…

Может, я плохой автор. Не могу создать интригу. Но зачем тянуть кота за хвост, когда и тупому ясно, что происходило за незашторенным окном дома. Я ведь не виноват, что жизнь так дьявольски предсказуема. Чтобы наткнуться на сюрприз, надо из кожи вон вылезти. Даже на Новый Год, и то сюрпризов не дождёшься. Помню, в детстве попросил у Деда Мороза набор фломастеров. Просыпаюсь первого января — набор под ёлкой. Разве это сюрприз??!!

Короче, в комнате обставленной в стиле охотничьих домиков, Буч натягивал миллионершу. Она стояла коленками на диване, отклячив зад, а Буч возвышаясь в полный рост со спущенными джинсами, долбил её, как отбойный молоток. Со стен смотрели головы оленей и свадебные фотографии самой миллионерши и каких-то молодых ребят, видимо, её детей.

Огня в камине не было. В руках миллионерша сжимала бутылку дешёвой «Столичной». Мы отошли от окна и вернулись в шатёр допивать пиво.

Минут через пять подошёл Буч, неся в руках «Столичную». Чуть позже появилась миллионерша.

— Что, уже все разошлись? — нарочито холодно спросила она.

— Да, похоже и нам пора, — засобирались мы. — Всё было так здорово и вкусно! Спасибо! — я даже поклонился.

— Возьмите с собой пиво и гамбургеры, — любезно предложила миллионерша.

Мы радостно сгребли всё в бумажные пакеты.

— Спасибо за водку, — сказал Буч.

— Пустяки, — ответила миллионерша.

Мы потопали к себе в коттедж под дождём, который стал проливным. Вдруг Сигита запела:

— Солдат шёл по улице домой и увидел этих ребят! — хриплый голос пьяной литовки, произносящей с акцентом известные слова, звучал заразительно. Сигита в облипающем мокром платье танцевала.

— Кто ваша мама ребята-а-а?!

Мы заорали в ответ:

— Спросил у ребят солда-а-т!

И все вместе:

— Мама-а-а анархия! Папа-а стакан портвейна! Мама-а-а анархия!!!

На кухне пьянка продолжилась.

— Ну, как она, расскажи! — полезла Сигита к Бучу.

— Да никак, — отмахивался Буч, хотя ему явно льстил образ крутого ёбаря.

— Надо с неё денег стрясти, — посоветовал Валдис.

— Давайте водку откроем, — предложил Буч.

Все обрадовались.

— За победу! — провозгласил я, и мы чокнулись, стаканами и чашками. Рюмок не было.

— За победу!!! — грянули остальные.

Валдис ушёл в сортир. Буч орал:

— Мама-а-а анархия! Папа-а-а-а стакан портвейна!

Сигита перестала петь, прильнула ко мне и нежно поцеловала. Её синие, будто джинсовые, глаза были совсем близко, а губы мягко впивались в мои. Окружающий мир перестал для нас существовать. Вошёл Юкка.

— Я выпил стакан моющего средства, что делать?!

Ёб твою мать! Какого чёрта ему понадобилось врываться именно тогда, когда разгорячённая блондинка из сопредельного государства уже почти мне дала.

— Какое моющее средство? — спросила Сигита, сделав ударение на «а» в слове «какое».

— «Хлорокс» кажется! Я в «Майкосе» после смены подошёл к баку с айс-ти, решил жажду утолить. Налил стаканчик и выпил. Я же не думал, что они уже успели наполнить бак этой гадостью!

— Тебе надо блевануть, — посоветовал я. — Я однажды отравился арбузом, меня врачи заставляли две недели блевать, пока я не выздоровел.

— Бедняжка, — Сигита погладила меня по голове.

— Лучше водки выпей. — Буч налил Юкке в кофейную чашку. Юк с сомнением понюхал и выпил разом. И согнулся пополам.

— Так-то лучше! — крикнула Сигита. — За победу!!!

Вернулся Валдис. Буч горланил пьяным голосом:

…мама анархия! Папа стакан портвейна! Мама анархия! Папа стакан портвейна-а-а-а!!!

День Независимости — последний день в райской долине

В то утро обнаружилось, что на дворе четвёртое июля, а не пятое, как мне казалось. Всё-таки я склонен торопить время. Предыдущие дни прошли в рутинной работе. Я всё также вкалывал в ресторане. Всё также давился тамошней жратвой. Сигита с того вечера больше со мной не пыталась уединиться. Да и возможности не было. Юкка пару раз подрабатывал у Джека, получив в общей сложности около полтинника. В один из дней я дико расхохотался, обслуживая клиента с фамилией Карлсон. Совсем нервы расшатались. Что смешного в том, что подносишь Карлсону пару сэндвичей с пивом. Последней каплей было замечание мистера Тода, адресованное мне:

— Нельзя пить газировку в зале, Алекс.

Я стоял за барной стойкой в перерыве между заказами и хлебал очередной стакан колы. Конечно, не правильно, что официант хлещет колу вместе с клиентами, но мне было плевать. Я устал, Юкка тоже. Хотелось встать за барную стойку и крикнуть гостям ресторана: «Идите на хуй! Вы что, дома свою диетическую колу попить не можете?!» К концу первой недели пребывания в райской долине мы решили сказать хозяевам, что увольняемся сразу после получения первой зарплаты. Чеки выдавали каждые две недели. То есть мы думали, что будет честно предупредить мистера Тода заранее, и сказали обо всём его помощнику, Волкеру.

В тот роковой вечер Дня Независимости казалось, что все обитатели долины сползлись в ресторан пожрать. Снова шёл дождь. На столах горели свечи. Мы таскали переполненные подносы величиной с рыцарский щит и к концу дня вымотались донельзя. И вот, когда в ресторане стало жарко не как на Солнце, а всего лишь, как в пустыне Сахара. Когда звон кастрюль стих. Когда гостей поубавилось, а оставшиеся приступили к ежевике со сливками нас вызвал мистер Тод.

Настольная лампа на столе мистера Тода ярко светила нам в лицо. Хозяин кабинета сидел на фоне окна. За его спиной, шумел дождь. Рядом склонился Волкер.

— Вы решили уехать через неделю, ребята?

— Да, мы решили уехать. Для нас здесь слишком мало работы, сэр, — как можно более корректным тоном произнес Юк.

— Вы окончательно решили?

— Да, сэр.

— Тогда вам придётся уехать сейчас же, ребята.

Мы сглотнули. Дождь усилился.

— Мы хотели бы получить наши деньги, сэр.

— Зарплату у нас платят раз в две недели, — беспристрастно сказал мистер Тод, сделав ударение на слове «две».

— Может, дадите аванс?

— Мы не платим наличными. Чек вы получите по почте, если вышлете новый адрес своего пребывания.

Юкка косо взглянул на меня, покусывая губу. Я усмехнулся, вспомнив таджиков, которые делают в Москве ремонты в квартирах, а их потом кидают, не заплатив ни копейки. Таджиков выкидывают наниматели, а тут таджики решили свалить сами. Да и гонорара нас не лишали окончательно. Сулили чек. Ублюдки.

— Хорошо, сэр, — сказал я, отчего-то развеселившись. За последнюю неделю я научился произносить эту фразу с десятком интонаций. Она у меня получилась, как в кино.

— Собирайте вещи, через полчаса я за вами заеду, — произнес мистер Тод и мы навсегда покинули его кабинет.

Первая ночь на обочине

Нас уволили. Выгнали. Вышвырнули. Послали на хуй. Мы сидели на жёлтых пластмассовых сиденьях у прачечной самообслуживания. Ночной холод пробирал до костей. Любой шорох или звук мотора заставлял вздрагивать. Мы дремали, держа на коленях свои сумки. Это был городок, в котором нас высадил мистер Тод.

После разговора с ним мы вернулись в коттедж и собрали вещички. Я на всякий случай принял душ, неизвестно, когда удастся сделать это в следующий раз. Намазал волосы гелем. Навёл марафет, по максимуму.

Все ребята были дома, кроме Буча.

— Как же вы будете жить? — причитала Сигита.

— Нормально будем жить.

Мы обнялись и вышли на крыльцо.

Мистер Тод проверил, вдруг мы спёрли казённую форму или покрывало с кровати, и усадил нас в тот же джип, на котором встречал. Мы будто ехали на прогулку.

— А вот мой дом, — указал мистер Тод на уютно горящие окна, за которыми женщина играла с двумя детьми.

— У вас дети? — упавшим голосом переспросил Юкку.

— Да, двое мальчиков.

Дорога петляла вниз по холмам.

— У нас… у нас совсем не осталось денег, может дадите нам хоть что-нибудь, чтобы переночевать? — Юкка хоть и приврал про деньги, но не сильно.

— Нет, ребята. Не дам.

— Нам придётся спасть на улице, сэр.

— Это ваш выбор, ребята.

Вскоре джип въехал на главную улицу маленького городка, и мистер Тод заглушил мотор.

— Удачи ребята. Бай-бай.

— Бай-бай, мистер Тод, — он пожал нам руки.

Мы уселись на лавку под фонарём. Мимо пронёсся пикап с орущими подростками.

— Что это за дыра? — после долгого молчания спросил Юкка.

— Он не сказал, — мистер Тод позабыл сообщить нам название городка, где бросил нас на произвол судьбы. Мы посидели минут пятнадцать. Снова показался пикап с подростками. Теперь юные бездельники во всю пялились на нас. Чужаков тут узнавали моментально.

— Думаю, надо переночевать в незаметном месте, — Юкка встал и забросил сумку на плечо. Я последовал его примеру.

— Куда пойдем?

Юкка повертел головой. С одной стороны улицы мы въехали двадцать минут назад, с другой чернела неизвестность.

— Туда, — сказал Юкка, кивнув в сторону неизвестности.

Мы пошли.

Так мы и оказались на окраине безымянной дыры в глубине Северной Каролины. Над нами раскинулось бескрайнее небо с тысячами звёзд. Оно напоминало старый расшитый бархат, хранящийся в ящичке с рукодельем, оставшемся от бабушки. По крайней мере, одно достоинство в том, что мы побывали в гольф-клубе, было налицо. Юкка хорошенько прокипятил свою обоссанную шапочку в стиральной машине. Теперь от нас хоть не воняло кошачьей мочой.

Эшвилл — столица Кантри

Утром, чуть свет, мы принялись осматривать городок. Местечко оказалось крайне мало и чопорно. Жители поглядывали в нашу сторону с любопытством и неодобрением. Словно на их чистые улицы ворвались макаки, которые уничтожат всё благополучие.

Надо было выбираться. Ехать обратно, к океану. На побережье больше шансов найти работёнку. В магазине открыток сказали, что городок называется Бревард, автобусной станции здесь нет, что надо надо добраться до Эшвилла, а там уж перед нами откроется вся Америка.

В Макдоналдсе мы съели по пирожку с яблоками, запив кофе из паралоновых стаканчиков. Наличных на двоих имелось чуть больше сотни. Этот запас хранился у меня в потайном кармашке в трусах. Его я пришил заранее, на всякий случай.

Ещё дома я решил пришить на все трусы потайные кармашки. После третьего кособокого мешочка размером с авоську я понял, что кармашки должны быть малюсенькие и располагаться на резинке, а не возле яиц. В итоге мои трусы были изнутри покрыты кармашками, будто ласточкиными гнёздами.

Наступил черёд раскупорить кубышку. Расплачиваясь, я забрался рукой в трусы и извлек сложенные вчетверо, пропитанные потом купюры. Кассирша долго изучала мои влажные доллары, потом меня и только после этого выдала жратву.

Позавтракав, мы вышли на улицу. Слоняясь взад-вперёд по городку, мы так и не решили что делать. Ситуация была столь необычной, а мы столь не подготовлены, что нами овладел ступор. Единственное, на что мы были способны — мечтать о том, как найдём сумку с двадцатью тысячами долларов и поделим. Или какие-нибудь красотки на кабриолете подберут нас, отвезут к себе на виллу, отмоют, откормят и будут любить снова и снова. Ни того, ни другого не произошло. Мы нашли только трубочку для коктейлей, пару бычков, пивную крышку и несколько зверьков неизвестной породы, раздавленных колёсами. Одного из них мы внимательно изучали, сидя на корточках, когда рядом затормозил синий джип.

— Ребята, вам куда? — поинтересовалась благовидная старушенция, сидящая за рулём.

— Нам бы на автобусную станцию, мэм.

— Залезайте, — предложила старушенция.

Уговаривать нас не пришлось. Через секунду мы уже сидели на заднем сиденье.

— Вы, ребята, всему городу глаза намозолили, — старушенция подмигнула в зеркало заднего вида. — Ещё денёк и вас бы посадили в клетку и показывали бы детям. Может они угостили бы вас откусанным бананом, — старушенция расхохоталась, мы подхватили. С чувством юмора у неё был порядок. Так, непринуждённо беседуя с доброй леди, мы доехали до Эшвилла. Старушенция высадила нас у бетонного домика автобусной станции, из которого мы вышли полные надежд ровно неделю назад.

— Мы можем купить билеты куда-нибудь в сторону океана за сто… — я расправил пару смятых баксов и подсчитал глазами монеты в ладони. — За сто шесть долларов? — обратились мы к лысоватому пупсу за кассой. Пупс порылся в компьютере.

— Сожалею, но таких билетов нет.

— Что, мы НИКУДА не можем отсюда уехать?! — воскликнули мы.

— Никуда. Самый дешёвый билет обойдётся в пятьдесят девять долларов. Сто восемнадцать на двоих.

Понурившись, мы вышли на воздух.

— В Нью-Йорке нам дали список телефонов для критических ситуаций! Помнишь?! — меня осенило. — Сейчас всё будет. Там есть справочная по ночлежкам! — я сбросил сумку с плеча и принялся в ней рыться. Найдя нужный буклет, мы подбежали к телефону-автомату.

— Квотеры есть?

— Есть, — Юкка выгреб из кармана несколько четвертаков. Я набрал номер, опустил первую монету, послышался автоответчик. «Подождите и мы вам обязательно ответим». Приятно это слышать, когда нет денег и каждые четыре минуты надо засовывать в ненасытную железную щель по монете.

Сердце отбивало доли секунд. Нам казалось, что ответа не было целую вечность. По крайней мере, парой квотеров пришлось пожертвовать прежде, чем я услышал приятный женский голос.

— Мы в Эшвилле, мэм. Скажите, пожалуйста, адрес местной бесплатной ночлежки.

— Эшвилл, штат Северная Каролина?

— Да.

— Одну секунду, сэр.

— Она сказала, одну секунду, — подмигнул я Юкке.

Девушка искала адрес минуты две. Пришлось бросить ещё один четвертак. Оставался последний. Если она не успеет, разговор прервётся, нужно будет разменивать бумажки и начинать всё сызнова. Но девчонка не подвела.

— Бродвей сто восемьдесят один.

— Спасибо, мэм, — я собрался повесить трубку.

— А вы откуда?

— Не понял, мэм.

— Извините моё любопытство — акцент знакомый.

— А… — я приосанился. — Я из России.

— А я из Болгарии, — радостно воскликнула девушка. — Просто давно живу здесь.

Её голос звучал так уютно. Захотелось оказаться рядом с этой болтливой болгаркой, сидеть у огня, поджав ноги, уткнуться в её волосы.

— У вас красивый голос… — не успел я закончить, как из трубки донеслись частые гудки. Я растерянно посмотрел на телефон, потом на Юкку. Тот показал последнюю монетку, которой не стал жертвовать ради моего, едва начавшегося телефонного романа.

— Нет денег, нет любви. Адрес записал?

Через пять минут мы бодро маршировали по автомобильному туннелю, пробуренному в скале.

Свернув направо, после туннеля, мы увидели множество людей в ковбойских шляпах, сидящих на большом лугу. Народ пировал. Все сжимали в руках бумажные пакеты с торчащими оттуда горлышками. Происходило массовое бухалово без нарушения закона. Отовсюду, целыми семьями, прибывали новенькие.

— Что происходит? — обратились мы к одному из поддатых ковбоев.

— Парни, вы откуда свалились?! Это же фестиваль кантри!!! — ковбой хлопнул меня по плечу и двинул дальше. Позже я узнал, что в городе Эшвилл ежегодно проводится самый крупный смотр кантри-музыки Но в тот день нам было не до кантри.

Мы уточнили маршрут и вскоре стояли в конце Бродвея, напротив двухэтажного дома с номером 181. Бродвей в Америке что-то типа нашей улицы Ленина. В каждом захолустье есть свой Бродвей. Итак, мы остановились напротив нужного дома, решив обозреть позицию с расстояния. На то были причины.

Возле входа толпились многочисленные негры разных размеров, преимущественно крупные и гигантские. Все они были одеты в какую-то рвань и многие, кажется, были под наркотой или пьяны. Это и был наш Иерусалим. Бесплатная ночлежка. Место, в которое мы мечтали прорваться любой ценой.

— Я не хочу, чтобы меня трахнул такой вот негрила пока я сплю, — угрюмо высказался Юкка.

Я не стал возражать. Мне тоже было неохота почувствовать среди ночи здоровый черный член у себя в заднице, и всё из-за экономии. Почему мы решили, что негритосы кинг-сайз обязательно позарятся на нашу невинность не ясно. Решили и решили. В закусочной за углом мы взяли один бургер и слопали его пополам.

— Я видел мотель возле станции. Пошли, переночуем по-человечески, а завтра будь что будет, — Юкка был прав, провести вторую ночь на улице, ничего не жравши, было выше наших сил. Нужно правильно распределять ресурсы. Мы двинули в обратный путь через всю столицу кантри музыки.

Ковбоев на лугу прибавилось. Туннель в скале показался длиннее.

Комната в мотеле обошлась в полтинник. Пятидесятилетняя алкоголичка с выжженной перекисью метёлкой на голове швырнула нам ключи. Бедра и задница, отбитые тяжёлой сумкой, болели. А ведь я подумывал прихватить с собой из Москвы фисташковый льняной костюм и лаковые туфли для торжественного случая! Ноги и плечи ломило. В тот день мы раз пять обошли кругом Бревард и дважды пересекли Эшвилл. Войдя в комнату, мы повалились на кровать. Чистые дырявые простыни, старый телевизор, стены, оклеенные плёнкой под дерево. Комната показалась нам дворцом. Шуршание крыс за стеной — пением ангелов.

Автостоп

Покинув мотель утром, мы накарябали на листе бумаги «North» и вышли на трассу. Надо признать, что популярностью мы не пользовались. Одна компания подростков, набившаяся в родительский «понтиак», даже швырнула в нас стаканчиком из-под колы. Мы в долгу не остались — показали им фак. Все ехали мимо, даже полиция. Мы решили сыграть в города.

— Москва, — начал я.

— Армавир, — нашёлся Юкка.

— Ра… Ро… — поискал я. — Рим!

— Москва уже была… Мехико! — Хоть начали мы и со стандартных Москвы, Армавира, Рима и Мехико, Юкка всё равно радовался, как ребёнок. Не успел я назвать Осло, последний город в славной пятёрке типового начала, после которого игроки обычно начинают подолгу размышлять и с гордостью разрождаться чем-то типа Антананариву, как старый синий пикапчик форд притормозил в двадцати метрах впереди. Мы схватили сумки и кинулись к нему.

Из кабины нам улыбалась рыженькая милашка. Мы бросили сумки в кузов и уселись рядом.

— Вам куда, парни? — спросила милашка, встраивая пикапчик в поток несущихся машин.

— Нам бы к океану, — ответили мы, глупо хихикая. Приятно, когда твоя судьба находится в нежных пальчиках юной американки.

— Я проезжала по той стороне часа два назад, — рассказала рыжуля, указывая на встречную полосу. — И подумала «никто этих ребят всё равно не подберёт». Съездила домой, приняла душ, сварила кофе и вернулась за вами. Всё равно делать нечего.

— А почему, ты была уверена, что нас никто не подберёт? — эта заява нанесла удар по нашему, раздувшемуся было, самолюбию.

— А потому что автостоп запрещён на скоростных трассах. Нельзя ловить машины и нельзя останавливаться. Странно, что вас копы не свинтили. Голосовать можно только на дорогах местного значения, — рыжуля подсунула под попу левую ногу. Правую, она держала на газе и рулила одним пальчиком. Американские машины придуманы для изящного вождения. Никакого переключения передач. Никаких неповорачивающихся рулей.

— Я подброшу вас миль на двадцать, окей?

— Окей, окей, — мы благодарно перебивали друг друга.

Рыжуля высадила нас у дороги № 221 и помахала ручкой. Благослови её бог.

Через полчаса мы уже сидели в красном «мустанге», несущемся по витым горным дорогам. Двое парней ехали в соседний городок в Макдоналдс. Макдоналдс в их родном городе парням надоел. Эти Макдоналдсы развивают небывалую тонкость вкуса у провинциального населения США. Я так и не уловил, в чём соблазнительное преимущество одного похожего на морг загона перед другим.

Парни угощали нас куриными накетсами из огромного картонного ведра. Несколько раз «мустанг» почти столкнулся с другими машинами, чуть не свалился с обрыва и едва не впечатался в вековое дерево. Но это не мешало мне любоваться изумительными пейзажами, напоминающими китайские акварели.

Таким образом, мы оказались в городке Бонн. Там нас застал дождь и промочил до нитки. Даже паспорта намокли. Чтобы не шастать наугад, мы посмотрели указатели и вычислили, в какую сторону следует ловить тачку. До этого мы полагались на собственное чутьё. Чутьё нас подводило. Когда чутьё подводит и это стоит тебе пары миль туда-обратно пешком, а плечо оттягивает тяжёлая сумка, то волей неволей перестанешь полагаться на чутье и начинаешь смотреть на указатели.

Мы вышли из города с северной стороны. Сразу тормознул чудаковатый господин. Он принялся расспрашивать нас, кто мы и откуда. Обычная история на дороге. Я сидел спереди, рядом с ним и рассказывал о наших приключениях. Иногда я прибавлял в конце фразы «сэр».

— Работа нужна? — спросил господин своим странно медлительным голосом. Словно звук буксовал в киселе. Надо сказать, что ехал он так же, как и говорил. Ме-е-е-д-л-е-е-е-н-н-н-о-о-о.

— Конечно, сэр. Нам нужна работа, а что предложите?

— Отсосёшь — получишь полтинник, — выпалил он неожиданной скороговоркой. — И брось называть меня «сэр», — господин смотрел на меня глазами полными любви.

— О, забыл! Нам вот здесь выходить, у нас здесь встреча! — донёсся с заднего сиденья Юккин голос.

— Подумай хорошенько, — настаивал господин, но я уже дергал ручку двери. Я так и не понял, остановился он или мы выскочили на ходу — скорость автомобиля была так мала, а мы так торопились.

Мы остались на обочине. Господин пополз дальше.

— Отсосёшь за полтинник? — издевался Юкка. — А за полтинник с копейками?

— Вот сука! Полтинник! Неужели я так плохо выгляжу! — кипятился я.

— Нормальная цена! Зря обижаешься. Один отсос — ночь в мотеле! Можно иметь в виду на крайний случай, хотя нью-йоркская дрочка приносила больше! — хохотал Юкка.

Мы поплелись вдоль дороги. Смеркалось. Дождь возобновился. Вокруг возвышался густой тёмный лес. Раздавленных зверьков на асфальте прибавилось.

Леди на Мерседесе

Ночевать в мокрой одежде, в мокром лесу под дождём — не самая приятная вещь на свете. Опыта у нас не было, но что-то подсказывало, что это именно так. Мы продолжали отчаянно оттопыривать большие пальцы рук навстречу проезжающим машинам. Люди возвращались с работы. Их ждали тёплые сухие дома и ужин. Им было неохота сажать в машину грязных засранцев, голосующих на опушке леса.

— Смотри баба на мерсе! — крикнул Юкка, кивнув на одну из машин. За елозящими дворниками виднелось лицо женщины.

— Редкая тачка для Штатов…

Вдруг серый Мерседес остановился. Мы переглянулись и бросились к нему.

— Спасибо, мэм! Большое спасибо! — наши глаза лучились неподдельным счастьем, встречаясь в зеркале заднего вида с голубыми глазами блондинки среднего возраста.

— Плохая погода, — усмехнулась она.

— Да уж.

— Куда вас подбросить?

— Как можно дальше на северо-восток, мэм. Мы едем к океану.

— Где собираетесь ночевать?

— На улице, мэм.

— У вас есть палатка?

Я не понял и уточнил у Юкки по-русски.

— Что она сказала?

— Она спросила, нет ли у нас палатки.

— Какой палатки?

— А хрен её знает.

— У тебя нет платки?

— Нет, а у тебя?

— У меня тоже нет.

— У нас нет палатки, мэм, — ответили мы хором. Я даже как-то презрительно. С детства испытываю презрение к палаткам. Мне кажется, что если оказаться в палатке, то какой-нибудь жук обязательно заползет в трусы. Я создан для дворцов, а не для палаток.

Дама покачала головой. Дальше ехали молча. Она первая нарушила тишину.

— Ночуйте у меня, ребята.

На миг мы задумались. А что если дамочка людоед? Но было не до размышлений.

— Это очень любезно! Спасибо, мэм! — мы радостно переглядывались и хлопали друг друга по коленкам.

Подъехав к небольшому вагончику, «Мерседес» остановился.

— А вот и мой дом.

Мы вышли. Это был обычный трейлер. В таких целые семьи отправляются на отдых. Трейлер стоял на фундаменте. К нему была пристроена веранда и пара комнат. Бывает, ездишь на мерсе, а живёшь в трейлере. Такие дела. Даму поджидала семья — парочка охотничьих английских собак и голубой волнистый попугай.

— Вон ваша комната, — кивнула дама на дверь слева. — Раздевайтесь, я брошу ваши шмотки в сушилку.

Мы незамедлительно последовали её совету, а через десять минут уже сидели на диване в трусах и смотрели телевизор. Я прятал свои ноги. Они посинели, их покрасили мокрые кеды. Пальцы снова стерлись. Я незаметно отодрал кусок ороговевшей кожи со старого волдыря и бросил в мусорное ведро. Промахнулся, кожа шлёпнулась рядом. Не зря в школе меня выгнали из баскетбольной команды. Одна из собак понюхала кожу и сожрала. Хозяйка ничего не заметила. За стеной уютно шумела сушильная машина наполненная нашей одеждой и полотенцами, которые начали было протухать.

— Хотите сэндвичей?

— Хотим, мэм!

Дама сварганила пару сэндвичей, вкуснее которых мы не ели ни до, ни после. Собственно, это была основная еда за тот день. Утром пакетик сахару из закусочной, в обед — парочка накетсов от парней на «мустанге».

— Хотите посмотреть альбомы по искусству? Я училась живописи в Париже. — мы кивнули. Юкка из дипломатических соображений, я искренне.

— Мы обожаем искусство!

— О, грэйт! — воскликнула дама и присовокупила к нескольким толстым томам папку со своими работами. Смотреть произведения новичков всегда непросто. Особенно когда они так себе, а их автор приютил тебя и обогрел. Акварельки, подсунутые дамой, оказались жалкими ученическими попытками изобразить окружающую среду. Ей явно не хватало мастерства и вкуса.

— У вас тут красивая природа, — сказал я, наткнувшись на очередной вялый пейзажик.

— О, да! — воскликнула мадам. — Я выставляла эту работу в прошлом году на конкурсе штата среди художников-любителей.

Юкка не стал утруждать себя игрой в культурного мальчика и быстро вернулся к телевизору. Я же, внимательно изучив работы гостеприимной леди, принялся за альбомы. Больше всего мне запомнился Вермеер. Я любовался лицами его персонажей, складками их одежды, тонко изображенными географическими картами, висящими на стенах его интерьеров. Юкка пошёл отлить.

— Обожаю Вермеера, — я собрался было поставить альбом обратно на полку, но тут дамочка навалилась на меня всем телом и заткнула рот поцелуем. Я держал альбом, как щит, и тихонько мычал. Она отпрянула от меня, не найдя ответа моих губ.

— Я тебе не нравлюсь? Меня зовут Энн.

— Ну что ты, Энн… Ты такая красивая… Я Алекс, очень приятно…

— Я никому не нравлюсь. Меня считают психованной.

— Энн, я не считаю тебя психованной. Просто был трудный день…

Из-за стены донесся звук спускаемой воды.

— Я хочу подарить тебе что-нибудь на память, — сказала Энн, одергивая юбку. Она пошарила по столу и вручила мне дорогой японский карандаш со сменными стержнями.

— Знаешь, я из семейства Карнеги. Слыхал о таком? Карнеги-холл в Нью-Йорке наших рук дело. В семье я изгой. Живу здесь, в трейлере. Участвую в местных выставках…

Юкка вернулся в комнату.

— Вы устали, ребята. Отправляйтесь спать.

— Спокойной ночи, Энн.

— Спокойной ночи.

Новый день

Какой-то латинос завёз нас не в ту сторону, после чего мы упрямо пёрли обратно. «Вива Куба и всё такое», — подумали мы, завидев латиноса, но вскоре поняли, что он везёт нас не туда. Попросили тормознуть, парень не понял, мы попросили ещё раз, он опять не просёк. Я с ужасом догадался, что латинос ни слова не понимает из того, что мы ему говорим. Он совсем не знал английский. Пришлось бурно жестикулировать, кричать и даже прибегнуть к угрозам, чтобы чувак наконец тормознул. Тупость потомка великих майя привела к тому, что мы отъехали в сторону мили на полторы.

Ночью мы спали как убитые, хоть у нас и были опасения, что мисс Энн завалится к нам с топором и порубит на мелкие кусочки. Мисс Энн не приходила. Утром мы тихонько встали и вышли на цыпочках из вагончика, не прощаясь. Не хотелось будить мисс Энн. Да и к чему эти неловкие утренние прощания.

Когда я обернулся на трейлер в последний раз, то увидел, как за окном мелькнуло её лицо. А может, показалось. Я, было, почувствовал себя неловко, но быстро обо всём позабыл. Нам предстоял долгий путь на северо-восток.

Пот капал со лба. Мы шли вперёд. Мимо опрятных домов из кирпича. Мимо ветхих развалюх из досок. На верандах опрятных домов на мягких пуфиках сидели стриженные собачки. На верандах развалюх в продавленных плетёных креслах сидели, почёсывая яйца, пузатые бездельники в несвежих майках.

Мы преодолевали пешком милю за милей.

— Прикинь, сейчас за поворотом лежит сумка, а там бутылка воды и десять тысяч, — мечтал Юкка.

— Позавчера ты хотел двадцать.

— Десять тоже сойдёт.

— Точно. Десятка зеленью и два гамбургера из Макдоналдса.

— Лучше из Бургер-Кинга.

— Я в Бургер-Кинге никогда не был.

— Я тоже, но говорят, там вкуснее.

За поворотом была только пустая дорога и мы рассуждали дальше.

— А что бы ты с деньгами сделал? Маме отослал? — спрашиваю я.

— Пять штук маме, а на остальное купил бы ферму в Эстонии, на берегу озера.

— И что б ты с этой фермой делал?

— Овец бы разводил.

— Ты бы сидел в этой дыре и разводил овец?!

— А что, мясо, шерсть. Сыр можно делать. Можно управляющего нанять. Хорошая инвестиция.

— Не знаю, нестабильно как-то. Передохнут ещё…

— А ты бы что сделал?

— Ну… — я сплюнул. — Прогулял бы сразу штуки две, две-три родителям, а остальное… остальное дал бы хорошему режиссёру на фильм.

— На пять штук фильм не снимешь.

— Ну, можно снять короткометражку и попасть в Канны.

— Короче, ты бы все деньги проебал, — Юкка сплюнул.

— Почему проебал?

— Потому что всё бы отдал и ничего бы не получил.

— Как ничего? — обозлился я. — А фильм?

— Да кому нужен короткий фильм?! Кто его будет смотреть?!

Я задумался.

— Плохая инвестиция, — добил меня Юкка.

Дорога пошла резко в гору, мы насупились и преодолели подъём молча.

— Нормальная инвестиция. Вклад в ноосферу.

— Во что?

Мы остановились отдышаться. Вокруг расстилались холмы, засаженные ёлками, предназначенными для Рождества. Ёлки были ещё маленькие, но через пару лет они подрастут, их срубят, и они украсят миллионы домов. Станут волшебными феями праздника, что бы спустя неделю оказаться на помойке. Рождественские ёлки, словно камикадзе. Всю жизнь их готовят к великой миссии, Светлому празднику, где им суждено сыграть ключевую роль. Горят свечи, хлопают пробки. Радость и счастье царят кругом. Но настанет утро, и всё вернётся на прежние места. Как американские моряки сметали за борт горящие истребители японских смертников, которым так и не удавалось протаранить многометровой толщины палубы, так хозяева домов выбросят ёлки за дверь, предварительно сняв с них украшения, словно лишив наград перед казнью.

— Ноосфера, это облака энергии вокруг нас, которые пополняются произведениями искусства и добрыми делами. Вернадский придумал.

— Который цирк открыл?

— Почему цирк?

— Цирк на проспекте Вернадского?

— Нет, он учёный, цирк тут ни при чём.

— Как фильм может стать энергией?

— Все вещи и поступки имеют как бы двойников в нематериальном мире. Искусство порождает самых сильных двойников.

— Сань, ты знаешь, я в такие вещи не верю. С энергии денег не срубишь. Получается ты их всё-таки проебал.

— А, по-моему, инвестировать в вечность надёжнее, чем в стадо овец.

Мы взвалили сумки на плечи и двинули с горы. Я думал о ноосфере и сумке с деньгами. Вскоре нас подхватил какой-то мужик в рабочем комбинезоне. Девчонки, держащие сигареты на отлёте и добропорядочные фермеры с лицами пациентов психиатрических клиник ехали мимо. Нас подвозили только работяги. Мы сидели на занозливых досках. На кучах навоза. Рядом с овцами и курами. Жали мозолистые руки. Раз за разом повторяли свою историю. Кивали в такт то кантри, то року, то диско, звучащим из автомобильных приёмников. Водители рассказывали, что автостоп вышел из моды лет двадцать тому назад. Раньше достаточно было поднять руку, и выстраивалась очередь из машин. Теперь народ напуган. Много преступлений, да и времена изменились. Один лихой дядька резко повернул руль, и я вывалился из кузова на полном ходу.

— Бля! — было последним моим словом. Не совсем последним, конечно. Последним, которое я сказал, ещё находясь частью тела в кузове. Мне повезло. Я свалился в грязь придорожной канавы. Мордой в жёлтую жижу. Обошлось без переломов. Только коленка немного побаливала. Поднявшись, я обнаружил железный штырь, торчащий в нескольких сантиметрах от места, где в грязи отпечаталась моя физиономия. Я расхохотался. Грузовичок дал задний ход.

— Извини, старик! Держись крепче! — крикнул водила. Я забрался в кузов. Мой оранжевый комбинезон, и раньше не отличавшийся чистотой, выглядел совсем жалко. Юкка протёр мне лицо.

— Как камуфляж.

Мы и впрямь стали походить на партизан. Если мы не ехали, то шли по холмам, прислушиваясь к звуку моторов. Словно панфиловцы, поджидавшие фашистские танки. Чем больше будет танков, то есть машин, тем лучше. Мы со всеми справимся. Дорога пошла лесом, мы остановились передохнуть. Юкка решил прогуляться.

— Смотри! — крикнул он, присев на корточки. Я подошёл прихрамывая. Юкка рассматривал огромную кучу дымящегося дерьма, ковыряя в нём палочкой.

— Насрал кто-то ОЧЕНЬ большой… И насрал недавно… — сказал Юкка и многозначительно посмотрел на меня. Я со страхом оглядел дебри, темнеющие вокруг. Оттуда доносился гвалт из птичьих криков, треска кузнечиков и других звуков, принадлежность которых была для нас тайной.

— П-пойдем отсюда, — предложил я.

Хромоту как рукой сняло. Мы подхватили сумки и, оглядываясь, дали стрекача. Не то чтобы мы бежали, но поднажали, как чемпионы по ходьбе, ожидая, что из леса вот-вот выскочит чудовище и кинется вдогонку.

В гору. С горы. В гору. С горы. Мы шли к океану. «Три раза, не моя зараза. Не папина, не мамина, а чужого дядина», — твердил я детское заклинание, плюя через левое плечо, завидев мёртвых зверьков. Их было множество, моя голова была фактически постоянно повёрнута через левое плечо, а слюны едва хватало.

Господь здесь

Из библиотек маленьких городков, где Интернет бесплатный, мы держали связь с миром. Я писал родителям позитивные расплывчатые письма. Матери сообщал, что успешно практикую английский, отцу — что побывал в Метрополитене и не забываю о зарядке. Не обжираюсь фаст-фудом, ем много фруктов. В целом это было сущей правдой. Я болтал по-английски с водилами — в основном на жаргоне. Я не объедался бургерами — они были для меня непозволительной роскошью. Я ел фрукты — иногда нам перепада лесная малина с куста. О зарядке и свежем воздухе и говорить не приходилось. Ходьба с препятствиями и сон под открытым небом заменяли любую зарядку. Отец мог мной гордиться.

В письмах подружкам я правдиво описывал свои приключения приправляя их для остроты вымышленными деталями и туманными намёками на романтические встречи с местными красавицами.

Пока я поддерживал светскую переписку, Юкка занимался делом. Он выискивал предложения о работе. Его упорство было вознаграждено в библиотеке местечка Афины: в мотель «Томас Джефферсон Инн» города Вильямсбург штат Вирджиния требовались уборщики. Недалеко, чёрт возьми. Будь у нас деньги, мы бы оказались в Вильямсбурге в тот же вечер. Но денег не было. Вместо этого Юкка написал письмо хозяину мотеля и сохранил его телефон. Спустя многие дни мы поймём, что мы не случайно списались с работодателем, находясь именно в Афинах, американской дыре с древне-греческим названием. Но тогда мы презрительно фыркнули.

— Смешно называть всякие деревни в честь великих городов.

На окраине Афин перед нами остановился длинный автомобиль цвета воды в хороших бассейнах. Автомобилем управлял долговязый джентльмен с лицом напоминающем тарелку, в которую сложили обглоданные куриные косточки.

— Садитесь, прокачу.

Мы забрались в тачку, очарованные её красотой.

— Нравится? — джентльмен увидел наш восторг.

— Ещё бы!

— Бьюик семьдесят шестого года.

«Бьюик» был прекрасен. Он плавно нёсся по петляющей дороге, даря пассажирам ощущение причастности к чему-то божественному.

— Я в молодости тоже путешествовал стопом. В Канаде.

— Расскажите, — подобострастно попросили мы. Долговязый только этого и ждал.

— Ребята, вам такое и не снилось! Я проехал всю Канаду насквозь! А однажды знаете, КТО меня вёз?

— Кто?! — я подумал, что дядьку вёз сам Элвис, таким тоном он задал свой вопрос.

— Де-вуш-ка! — торжествующе по слогам заявил долговязый, и поймал наши глаза в зеркале заднего вида. Я, было, разинул рот, но Юкка пихнул меня коленом.

— Вот это да! — нарочито восторженно воскликнул мой догадливый друг.

— Я её не знаю, она меня не знает и, на тебе, подвезла!

— Наверное, вы ей понравились, — заискивающе предположил Юкка.

— Как знать, как знать… — долговязый был явно польщён. — Пожалуй, я прокачу вас миль на пятьдесят. Всё равно делать нечего.

Юкка бросил на меня назидательный взгляд. Чёрт возьми, когда же я усвою, как правильно разговаривать с людьми!

Дорога петляла среди зелёных холмов, по обочине росли большие деревья, усыпанные белыми цветами. На холмах паслись благостные коровы. Дорога наклонялась то вправо, то влево, в зависимости от поворота, как велотрек. В холмах кое-где виднелись вкрапления — дома красного кирпича с белыми ставнями и дверями. По небу плыли тучные золотистые облака. Наступал вечер. На миг в листве сверкнул просвет и моему взору открылась бескрайняя долина.

Раньше мать выписывала журнал «Америка», и к одному из номеров прилагался календарь с фотографией долины изумительной красоты. Долину обрамляли холмы, покрытые зелёной сочной травой. Посередине текла река. На горизонте таяла гряда гор. В небе висел орёл. С тех пор я знал, рай существует.

Теперь я видел его воочию. Голубые горы стояли на горизонте. Река вилась через зелёные луга. Орёл парил в небе…

Вдруг облака разошлись и заходящее солнце осветило долину золотисто-розовым. Время остановилось. Орёл повис в небе, пронзённый лучом.

Я понял — Господь здесь. Пусть календарь давно утерян, но райская долина всегда со мной!

В следующую секунду быстрый «бьюик» оставил просвет в деревьях позади и покатился вниз за новый поворот дороги.

— Я её не знаю, она меня не знает и, на тебе, подвезла! Чего в жизни не бывает, — донеслось с переднего сиденья.

Последняя ночь на дороге

Последним, кто подвёз нас в тот день, был отставной солдат-весельчак. Он рассказал смешную историю.

— Представляете, тут нашли одну шлюху, которая подавилась гандоном.

— Это как?

— Её на стоянке нашли, сосала, наверное, у дальнобойщика. Он кончил и пошёл. А гандон сполз и у неё во рту остался. Она его вдохнула и всё, кирдык. Пьяная была, — мужик расхохотался. Мы угрюмо подхватили.

— Да уж, никогда не знаешь, какая смерть тебя ждёт.

— Это точно.

— Я в девяносто первом в Заливе на «Абрамсе» воевал. Жив, как видите, только песком надышался. Врачи говорят, рак обеспечен.

Ветеран высадил нас на шоссе № 58 East, возле церкви.

— Извините, ребята. Я бы вас и дальше отвёз, но пора к жене. Ждёт меня. Несколько дней не виделись, пока я вкалывал на стройке.

Стемнело.

Часа два прошло в безуспешных попытках остановить тачку. Мимо неслись расцвеченные лампочками фуры. На точно таких же в рекламе про Рождество добрый Санта-Клаус развозит подарки. Мы уселись на скамейку возле церкви.

— Другие детки лежат в тёплых постельках и едят бутерброды с маслом, запивая какао, а мы сидим в болоте, — Юкка плаксивым голосом процитировал Буратино.

— Но золотой ключик достался именно ему, а не благополучным маменькиным сынкам, — возразил я.

Нам предстояло пережить ещё одну ночь. Взмокшие на дневной жаре, мы начали медленно околевать от ночного холода. Когда нечем укрыться — пробирает до костей. Юкка укрылся газетой. Я остался как есть. Всё равно не сон, а чёрте что.

Прислушался к ночным звукам. Пение одной птички очень напомнило мелодию для мобильников, популярную тем летом в Москве. Вдруг Юкка вскочил с диким воплем, гримаса страдания исказило его лицо:

— Уау-у-ууу!

— Что с тобой?! — теребил его я.

— Рука затекла-а-ааа!

Вскоре он успокоился. Тем временем небо стало бледнеть и наши небритые физиономии тоже. Мы решили не мешкать. Пошли вперёд по трассе. Нас мучила жажда. Потея, мы теряли много влаги, а пить было нечего. Слюна стала клейкой, горло съёжилось. Юкка, плевальщик со стажем, харкнув, попал себе на ботинок. Ну ладно бы я. Я дилетант, но Юкка! В своё время он учил меня плеваться, как следует. Чтобы далеко летело. Впустую, я оказался безнадёжным. Однажды я харкнул через плечо, катаясь на велике. Думал, лихо вышло! Вечером прихожу домой довольный, раскрасневшийся, снимаю футболку, а через всю спину полоса засохших соплей. Вот такой я плевальщик.

На заправке заприметили автомат, торгующий напитками за доллар. Сунули четыре квотера. Автомат их проглотил, но ничего взамен не дал. Мразь механическая! Более циничной и жестокой шутки с нами нельзя было сыграть. К счастью, за углом оказался честный автомат, который выкатил из себя бутылку пепси. Мы бросились рвать её друг у друга из рук. Слизывали пену, которая потекла из-под крышки. Пепси конечно жажду не утолишь, но хоть что-то.

Мимо проехал минивэн. Из него выглянула недружелюбная башка в строительной каске. Метров через тридцать, пыля шинами, минивэн тормознул.

Дурь. Пиво. Крекеры

— Вам куда? — спросила голова в каске.

— На восток, в Вильямсбург!

— Садитесь.

Небывалое везенье. Минивэн направлялся в Ричмонд, столицу штата Вирджиния. От него до Вильямсбурга миль шестьдесят, не больше. В минивэне сидели три типа: бритоголовый рулевой, седой джентльмен в каске и мулат. У рулевого была проколота бровь, а шея покраснела от загара. На лице имелись светлые висячие усы подонка. Иногда его голова тряслась. Нервный тик. Справа от него располагался пожилой джентльмен. Тот, что с нами заговорил. Волосы у джентльмена, по крайней мере те, что торчали из-под каски, были цвета фильтра выкуренной сигареты. Лицо напоминало копченое мясо, которое у нас продается под названием «Шейка». Треть физиономии пожилого закрывали тёмные строительные очки, как у Робокопа. Бритый наголо мулат развалился сзади, рядом с нами. Серьги у мулата были вдеты во все возможные места. Говорил он медленно и невнятно, как будто батарейки у него садились. Весь салон был завален раздавленными банками из-под пива, пустыми бутылками, пластмассовыми стаканчиками и бычками.

— Эй, Дэйв, — обратился пожилой к мулату. — Спроси у этих мексиканцев, нужна ли им работа.

— Они не мексиканцы, Па, — ответил мулат. — Они русские.

Мы успели кое-что ему рассказать.

— Какая разница! Я плачу пятьдесят в день, плюс пятнаха на жратву и халявное проживание!

— Мы согласны! — заорали мы с задних сидений. — А что надо делать?

Па снял каску, достал из неё пакетик с измельчёнными сушёными листиками. Надел каску обратно, сунул руку куда-то в задницу, извлёк трубочку. Забил. Раскурил. Затянулся. Передал рулевому.

— На, Пэт. Затянись.

Рулевой затянулся.

— Мы строители. Едем оснащать мост арматурой. Вы, мексиканцы, будете таскать железки, — проскрипел Па.

Пэт передал трубочку Дэйву. Тот затянулся и закашлялся. Протянул Юкке. Юкка затянулся и задержал дыхание. За ним к трубочке приложился я. Горло запершило, голова затуманилась и мир предстал в изумительных красках. Я понял, что всё в жизни устроено правильно, и что лучше, чем сейчас мне никогда не было. Я задремал, а когда проснулся, горы сменились равнинами. Стояла тяжёлая сухая жара. Машину проверяли полицейские.

— Куда едете? Документы, — офицер потянул носом.

— Травка?

— Что вы, сэр. Мы простые строители, а не сраные хиппи, — проскрипел Па.

— Ненавижу хиппи, — буркнул офицер.

— Что стряслось? — шепнул я Юкке.

— Хрен его знает. Всех шмонают. Эти выбросили траву в окошко, а трубку он себе обратно в жопу запихнул.

Полисмен изучил наши визы, уточнил что-то по рации и кивнул напарнику. Фургон пропустили.

Мы прибыли на место. Взору открылась широкая насыпь от горизонта до горизонта. Там где насыпь пересекала небольшую дорогу, был устроен мост. Возле моста возвышалась груда длинных вермешелин арматуры и еще какие-то железяки зеленого цвета. Поблизости стоял старый деревянный дом. Когда-то этот дом был новым и находился среди деревьев рядом с узкой асфальтовой дорожкой. Теперь по лесам безжалостно прополз червяк автомагистрали и прошлого уже не вернуть.

Пэт выдал нам каски, защитные очки, перчатки и боты со стальными носами:

— Чтобы педикюр не испортить.

Па сформулировал боевую задачу, тыкая клешнеобразными руками в разные точки моста.

— Кладёте сначала эти железяки так, а потом сверху другие наискось.

Солнце достигло зенита. Мы взялись за дело.

Железяки, десятиметровые железные спагетти, толщиной в большой палец, сваленные в кучу и перепутанные между собой, оказались практически неподъемными, пальцы сами разжимались, спина не гнулась, в глазах темнело.

Возвращение в чистый мотель после трудового дня было счастьем. На жильё Па не поскупился. Мы заглядывали в ванную комнату несколько раз, закрывая и снова открывая дверь. Нам казалось, что виденье вот-вот исчезнет.

Денег, выдаваемых на пропитание, хватало и на еду и на выпивку. В первый вечер мы напились в номере. Следующим вечером, когда мы пили пиво, заедая крекерами, в дверь постучались Пэт с Дэйвом.

— Поехали к шлюхам, парни, — заявил Пэт, дёргая башкой.

Мы с Юккой переглянулись.

— Я даже не знаю… — начал я. — Денег нет, Па нам ещё не заплатил.

— Мы одолжим! — пообещал Пэт, ему явно приспичило.

Я вспомнил свои опыты получения секса за деньги. В целом, воспоминания были радужными. Мне нравилось иметь с женщинами прямые отношения, когда каждый знает что ему надо. Я любил наблюдать, как проститутки деловито раздеваются, не тратя времени на сантименты. Мне импонировала их правдивость; если уж такая баба кончала, то кончала по настоящему. Я вопросительно посмотрел на Юкку.

— Я не пойду, я еле на ногах стою.

— Поехали! — наседал Пэт. — Тайский массаж! Отсосы! В попку! Как пожелаете!

— Может съездим, а, Юк? — уж больно соблазнительно заливался Пэт.

— Езжай, у меня денег нет! — сказал мой рациональный приятель.

— В другой раз, ребята, — я закрыл дверь.

На утро Пэт был в отличном настроении. По дороге на стройку он увидел негритянку в соседней машине.

— Отсоси мне, детка! — заорал Пэт.

Негритянка поморщилась.

— Пососи мой член, чёрная куколка! — негритянка начала перестраиваться в другой ряд. На заднем сиденье её автомобиля, сидел напуганный ребёнок.

— Мы реднеки, парни! — гордо объяснил Пэт своё поведение.

— А что это значит?

— Это значит, что мы потомки южан. Мы против освобождения черномазых из рабства. Белая сила! Понятно?! — Пэт запальчиво дёрнул головой.

— Понятно, чего уж непонятного…

— То есть мы работаем на скинхедов? — уточнил я у Юкки по-русски.

— Типа того. Скинхеды нам платят.

Больше мы к этому вопросу не возвращались. Загадкой для меня остался Дэйв, мулат, который тоже числился реднеком. Это никак не укладывалось в моей голове.

В тот день Па особенно сильно накурился и что-то напутал с расчётами. А может, это Пэт сглупил, или Дэйв. В итоге мы уложили несколько десятков прутьев косо.

— Гад дэмэд, Па!!! Твою мать! Что делать?! — взвыл Пэт, и его голова затряслась часто-часто. Они разбудили задремавшего под мостом Па, и тот долго изучал криво уложенную арматуру. Почесав зад, Па скрипнул что-то Пэту, ткнул пальцем туда-сюда, и мы принялись перекладывать железяки. Я начал уставать. Давал отдохнуть то одной руке, то другой. Па смотрел на меня какое-то время, а после высказался:

— Используй обе руки, мэн, так удобнее, — я стиснул зубы, вкалывая дальше. Па ушёл, а я думал, что всегда работаю в полсилы. Во всём, что я делал до этого, была некая половинчатость. Через старого курильщика марихуаны на меня снизошла истина. С тех пор, если меня одолевает лень, я говорю себе: «используй обе руки, мэн, используй обе руки».

Вечером нам дали затянуться из трубочки. Мы купили крекеров и ещё пива.

Дурь. Крекеры. Пиво. Крекеры. Пиво. Дурь. А ещё изнуряющий труд.

Так прошло три дня. Я подсчитал количество железных вермишелин, которые мы уже перетаскали и которые нас ещё дожидались. Получилось около двух тысяч! Просто миллениум, а не работа! Ранним утром четвёртого дня у меня заболело сердце. Точнее что-то закололо в груди слева. Только я взваливал очередную железяку на плечо — начинало колоть так, что сил не было терпеть.

— Я, пожалуй, передохну, сэр, — обратился я к Па, а про себя подумал, что не хватало мне схлопотать инфаркт или ещё какую-нибудь хрень в этом роде. Тогда проблем не оберёшься. А может, я поступил подло, ведь оставшимся, в том числе Юкке, пришлось вкалывать за четверых. Предательство ли это было, или самосохранение ради общего блага, решат на небесах, а Па, подумав, что я перебрал дури и пива, дал мне бутылку Хайнекена похмелиться и отправил отдыхать в фургончик. Там я и провалялся до вечера. Много позже я узнал, что покалывания в области сердца вовсе не означают приближение инфаркта. Более того, обычно, это даже не связано с самим сердцем.

Наша работа на мосту подходила к концу. Накануне Юк созвонился с хозяином мотеля в Вильямсбурге. Он ждал нас к себе. Вечером мы планировали получить причитающееся и отчалить. Однако в конце дня Па пробулькал.

— У меня нет с собой денег, мексиканцы. Мне их должен был подвезти сын, но он не приехал. Наверное, напился. Вам придётся смотаться ко мне домой.

Надо было возвращаться обратно в Северную Каролину!!! Возникла серьёзная дилемма. С одной стороны на следующее утро мы обязались выйти на работу в мотеле, с другой — мы не могли упустить заработок, доставшийся с таким трудом.

— Я еду, ты остаёшься, — молниеносно решил Юк. — Позвони Лаки, так зовут хозяина мотеля, попроси чтобы он тебя забрал отсюда, а я вечером приеду, — он сунул мне бумажку с телефоном. — Бабки есть?

— Шестьдесят дэ…

— Эй, вы едете?! — крикнул Пэт.

— Дай десятку на всякий случай. Тебе нужнее, придётся платить за ночь в гостинице.

Я протянул Юкке банкноту.

— Боишься?

— Боюсь, — он пожал мне руку и вскочил в отъезжающий минивэн.

— А что Алекс? — услышал я вопрос Пэта.

— Он остаётся, — ответил мой друг.

Я остался один, на пересечении двух автотрасс, у бокового выхода мотеля где-то на окраине Ричмонда.

Часть 2

Один

По телефону я кое-как объяснился с Лаки. Он должен был заехать за мной в девять утра. Спал я тревожно, проснулся в семь. Сделал китайскую зарядку и нашу, обыкновенную. Подрочил. Наложил на волсы специальную маску. Через двадцать минут смыл маску шампунем против выпадения волос. Гладко выбрил лицо. Выдернул пинцетом все лишние волоски. Сделал зарядку для мышц лица. Мышцы моего лица должны быть эластичными. Выгибая шею, изучил в зеркале спину. Посмотрел телевизор. Надел чистую одежду.

За завтраком съел шесть кексов, два бублика, несчётное количество масла и джема. Выпил кофе и апельсинового сока. Вернулся в номер и опять включил телевизор.

В голову лезли ужасные мысли. Казалось, что Юкка никогда не вернётся, что строители-реднеки прирежут его в своём фургоне и выкинут на обочину. Нам причиталось около пятисот баксов. По-моему, Пэт мог и родную маму порешить за половину этой суммы. Я уже представил себе, как оплачиваю новые зубы Юккиной матери, выполняя его последнюю волю. Как даю ей торжественное обещание найти могилу сына на бескрайних просторах Америки и отомстить. Как езжу по глубинке, выискивая ниточки, которые могут привести к злодеям, убившим моего друга. Я найду их всех: Па в опиумном салоне, Пэта — в борделе, Дэйва — на пляжах Майами, о которых он так мечтал. Месть будет страшной… Чтобы не зацикливаться, я решил сделать гимнастику у-шу. Это расслабляет.

Лаки приехал без опозданий. Здоровый бугай, с крепким рукопожатием и боевито-ободряющими интонациями офицера американской армии.

— Рад познакомиться, сынок! — сказал он, отняв от уха мобильный и кивнув на сиденье своего нового пикапа марки «додж».

Путь занял около часа. Серый асфальт стелился под пикап. Мимо бежали макдональдсы, бургеркинги, вэндис, пиццахаты и волмарты. Сверху синело горячее небо штата Вирджиния. Лаки болтал по мобильному и не надоедал вопросами. И вот мы уже въехали на территорию белого с красным мотеля. «Джордж Вашингтон Инн» прочёл я на вывеске.

— Алекс, сегодня поработаешь на пару с моей женой, — Лаки подвёл меня к слегка усохшей даме лет сорока пяти. — Олимпия тебя всему научит.

— Приятно познакомиться, — произнесла дама с твёрдым европейским акцентом, пожимая мне руку. К уху дамы крепился наушник рации, левое запястье стягивал спортивный манжет, волосы были собраны в хвост — все приметы низкооплачиваемой деловой женщины.

Весь день я волочился за ней следом, вникая в премудрости мойки унитазов, складывания полотенец «бантиком» и перестилания простыней.

Олимпия носилась как ракета. Она не расставалась с рацией, по которой получала инструкции от Лаки, и подбадривала меня словами типа «мы команда». Она была этаким политруком в битве за чистоту сортиров и свежесть простыней.

— Грязное бельё относишь в прачечную, там же берёшь чистое, — инструктировала Олимпия.

Прачечной заправляла Кристина, высокая стройная девица. Как обнаружилось позже, Крис целыми днями смотрела сериалы и заказывала пиццу. Если телевизор ломался, а пиццу ещё не привезли, она запихивала грязные полотенца в огромную стиральную машину, а уже выстиранные — в сушильную. Работать Крис не любила, и белья постоянно не хватало. Её плечи покрывали наколотые имена любовников, обрамленные в сердечки.

Когда после обеда работа закончилась, Олимпия поручила мне отнести ключ от всех дверей на ресепшн. В мотеле был такой ключ, он выдавался уборщикам-хаускиперам, и его следовало сдавать после работы.

На ресепшне я увидел настоящую красотку. С острыми локтями, с копной пепельно-золотых кудрей. Она не обратила на меня внимания. Я потоптался, а потом хриплым голосом произнес:

— Я Алекс…

Красотка подняла на меня серо-зелёные глаза цвета самого редкого гранита в московском метро. Я запнулся. Она смотрела вопросительно.

— Я… э-э-э… ключ, — идиотски разинув рот, произнёс я. В тот момент я не мог вспомнить ни одного английского слова. Златовласке явно было не впервой. Её глаза походили на московский гранит не только цветом, но и холодностью. Моё дыхание остановилось.

— Давай сюда.

Она протянула руку. Я неотрывно смотрел в её глаза, а потом захлебнулся и пошёл на дно. Я опустил ключ от всех дверей, а заодно и от моего сердца, на ладонь Златовласки, слегка коснувшись её кончиками пальцев. Она хмыкнула и отвернулась.

— Ты в порядке, Алекс? — с усмешкой поинтересовалась Кристина, сидевшая во дворе с каким-то мужиком, — Парень ходил к Мишель, — она подмигнула своему приятелю. Они пили пиво.

— Глотни, — мужик кинул мне банку Бадвая.

— Поосторожнее, Мишель дочка Лаки. У греков с этим строго.

— Они что, греки?

— Точно. Натуральные американские греки. Держись от девчонки подальше. Хотя, ты, я вижу, и так слишком плох, — Кристина со своим хахалем заржали. Содрав непослушными пальцами закупоривающее колечко, я порядочно отхлебнул. Близился вечер. Я тоскливо поглядывал на дорогу.

— Мой приятель не звонил? — интересовался я у Лаки каждый раз, когда тот проходил мимо. В итоге Лаки пригласил меня на барбекю.

— Вчера мы наловили омаров в океане. Вымочили в пиве и собираемся запекать. Присоединяйся.

Лаки с приятелем орудовали возле мангала. В тазу копошилась гора одурманенных пивом омаров. Клешни не причиняли вреда рукам в перчатках, бросающим их на раскалённую решётку. Живёшь себе тихо, никого не трогаешь, и тут кто-то решает, что ты — деликатес. И пошло поехало! Ты сам, твои внуки и все последующие поколения обречены на роль вожделенной добычи. Не хотел бы я быть деликатесом.

— Нравится? — поинтересовался Лаки.

— Вкуснятина! — ответил я, выковыривая кусок белого мяса из-под очередного панциря.

Мы чокнулись пивом.

— Мы греки, Алекс, — сказал Лаки.

— Я уж слышал.

— Ты православный? — поинтересовался он.

— Ага.

— Это хорошо. А то мы не любим мусульман и чернокожих. Про реднеков слыхал?

Я поперхнулся.

— Знаешь, кто такие реднеки?

— Видал я нескольких реднеков.

— Ты не беспокойся, сынок. Вы свои. А вот чёрных мы не любим. Мы не против чёрных, но лучше бы их не было, понимаешь?

— Ещё бы…

Как можно быть греком по крови, православным по вере и реднеком по убеждениям?

Юкка прибыл вечером. Позвонил с автобусной станции, и Лаки, прихватив меня, съездил за ним. Я был счастлив, будто мы не виделись целую вечность и Юкка воскрес из мёртвых.

— Чувак, это ты! — я крепко обнял друга.

Юкка отстранился, он не любил сантименты.

— Эй, Алекс, ты не педик? Мне что педик, что чёрный! — пошутил Лаки.

— Просто я беспокоился…

Когда мы расселись на лужайке с пивом и омарами, Юкка поведал мне историю своей поездки за деньгами.

Туда и обратно

Юкка, как Наполеон в России, отступал по дороге, по которой ещё недавно прорывался с победами. Весь путь, давшийся с таким трудом, проносился с бешеной скоростью в обратном направлении. Кассета жизни перематывалась назад по чьему-то высшему желанию.

Перевалило за полночь, когда микроавтобус въехал в небольшой городок, где обитали наши работодатели-реднеки.

— Лучше помалкивай, — инструктировал Пэт. — Тут у нас одни реднеки. Мочат всех, кто не англо-сакс. Накрайняк скажешь, что у тебя мать австралийка, а отца не помнишь.

— Переночуешь у меня, — проскрипел Па. — А завтра я возьму деньги в банке и куплю тебе билет на автобус.

Дом Па оказался прибежищем интеллектуала. Стены уставлены книжными шкафами. Кое-где развешаны картины. На застеклённых стеллажах красовались коллекции индейских трубок мира и всяких перьев.

— Я индеец, — пояснил Па. Юкка обалдело кивнул. Ну и реднеки тут, один черномазый наполовину, другой — индейский интеллигент. Тогда Юкка ещё не знал про греков. Па показал моему другу комнату на втором этаже.

Ночью Юкку разбудили крики.

— Факин нигер ин май хаус!!! Долбаные нигеры в моём доме, Па!!! — это был злополучный сынок-пьяница, который не привёз бабло. Вслед за воплями послышались увещевания Па. В темноте Юкка потянулся к тяжелой хрустальной пепельнице, но, увидев бронзовый канделябр, схватил его. Сдаваться живым он не планировал. Однако силу в ход пускать не пришлось. Па утихомирил отпрыска, и остаток ночи Юкка проворочался в постели.

Рано утром они с Па отправились взламывать тачку его жены. Леди укатила в круиз, а чековую книжку спрятала от муженька в багажнике своего розового «Кадиллака Де Вилль». Па взял фомку и принялся отгибать крышку багажника. Но американские автомобили тем и знамениты, что так просто их не взломаешь. Замок не подавался. Тогда Па высадил стекло задней двери, открыл её и откинул спинку сиденья. Книжка была как на ладони.

Па подделал подпись супруги, и они с Юккой отправились в банк к открытию. Через считанные минуты Юкка стал богаче на четыре с лишним сотни, включая и мою долю. Себе Па взял пятьсот. Старый индеец решил отхватить кусок от жениных сбережений. Думаю, он с такими бабками не скучал до её приезда.

Проводив Юкку до автобусной станции, Па купил ему билет до Вильямсбурга.

На этот раз в автобусе сидели в основном белые. Юкка обратил внимание, как лица рядовых американцев похожи на физиономии Бивиса и Батхеда. Мультипликаторы, создавшие этих персонажей, попали в самую точку. Небольшие кривенькие носики, верхняя губа нависает над нижней…

— А дальше ты всё знаешь, — Юкка допил пиво, смял банку и швырнул её в урну.

— Настоящее приключение… ты не представляешь, как я рад, что ты в порядке, — я смотрел на друга с нескрываемым счастьем. — А самое смешное, что эти тоже реднеки. Прикинь!

— Лаки — реднек?!

— Самый натуральный!

Мы объездили много мест. Побывали в Нью-Йорке, в гольф-клубе, повидали провинциальные городишки и стройку. Три профессии сменить успели. Нам встретились разные люди. Безразличные и участливые. Чёрные, белые, жёлтые. У нас с Америкой происходил бурный роман. Не знаю, как ей, а нам такие отношения были по вкусу.

Город Вильямсбург и обитатели «Джордж Вашингтон Инн»

Город Вильямсбург — первая столица независимой Америки. Повсюду располагались напоминания о героическом прошлом в виде памятников отцам основателям Вашингтону и Джефферсону. В архитектуре преобладали старинные здания красного кирпича или современные, но выполненные в том же стиле. Дома утопали в благоухающих кустах, похожих на сирень. Тротуары усыпали лепестки цвета тёртой свёклы с майонезом. Улицы были широкие. В городе имелся известный старинный колледж выстроенный в традициях британского учебного заведения.

Наша работа в «Джордж Вашингтон Инн» заключалась в уборке комнат постояльцев. Сами мы жили в одной из комнат, в боковом крыле. По должности мы были — хаускиперы, то есть домоуборщики. За каждую убранную комнату получали трёшку. В день приходилось убирать от двадцати до шестидесяти комнат, в зависимости от наплыва туристов. Третьим хаускипером была, как я уже сообщил, жена хозяина, Олимпия.

— Мы команда, ребята! — слышали мы от Олимпии по сто раз на дню, пока она не поняла, что пропагандистские призывы нам безразличны, мы и без них работаем чётко и без халтуры.

Лаки был хозяином мотеля, Мишель, их с Олимпией дочь, работала в качестве портье. Они были греками, только с тем отличием, что Лаки родился в Америке, а Олимпию ему выписали с исторической родины. Мишель, естественно, была американкой до мозга костей. Они представляли разветвлённое семейство, с остальными членами которого мы познакомились позже. Из наёмных рабочих кроме нас был негр Кис, который днём убирал территорию, а вечером мыл посуду в ресторане по соседству, принадлежащем этой же семье. Мотель занимал обширную низину, а ресторан находился тут же, на пригорке.

Относились к нам дружелюбно. По крайней мере, с осторожным интересом. Вскоре мы обнаружили, что никто из жителей этого маленького мирка никогда не бывал за границей, не считая Греции, даже в Мексике. Близко общаться с русскими им тоже не приходилось. Земной шар для них представлялся в виде Америки, Греции и всего остального. И если греки ещё с горем пополам отличали Россию от Афганистана, то для коренных американцев разницы не было.

Мы вкалывали с раннего утра, вдыхая местный воздух, наполненный запахами магнолий, гниющих у дороги раздавленных зверьков и потеющих пожирателей гамбургеров.

Наступили будни

Как хорошо просыпаться и знать, что не придётся таскать тяжёлые прутья. Не придётся скользить по мокрым от росы металлическим конструкциям в шесть утра, спотыкаясь тяжёлыми ботинками и стирая ноги в кровь.

Как сладко спать в кровати под крышей, а не на скамейке под луной. Спать в трусах, а не в свитере и шапке. Хорошо быть во сне сухим и не дрожать от того, что дневной пот превращается в ледяную слизь на пронизывающем ночном ветру.

Работу мы разделили так: Юкка мыл сантехнику, я пылесосил пол и менял постельное бельё. Интересное занятие — отпирать двери чужих комнат своим ключом, смеяться над чужими фотографиями, выуживать из пакетов чужой мусор, душиться чужими духами, пить чужое вино и хрустеть чужими чипсами. Нет, мы ничего не воровали и не святотатствовали, не умерли же эти жиртресы от того, что погибающий от жажды Юкка отхлебнул из их бутылки. Убирались мы добросовестно. После нашего визита унитазы сверкали, как фарфоровые щёчки Мадонн в католических соборах, а постели были заправлены не хуже чем в лучших домах.

Иногда нам перепадало что-нибудь съестное. Однажды толстая негритянка дала мне пачку просроченного печенья, чтобы я его выбросил. Разумеется, мы их тут же слопали. Кроме того, после отъезда в номерах часто оставались куски пицц и бутылки с пивом. Постояльцы часто выбрасывали вполне пригодные продукты. Мы всё поглощали на месте. Наслаждение, испытываемое от жизни за гранью привычных социальных норм, вытеснило брезгливость. Мы экономили. Короткий опыт голодных скитаний научил нас откладывать про запас. Да и вообще, пора было взяться за ум и начать копить доллары: Юкка ещё ни цента не отложил на челюсть матери.

Однажды вечером Лаки угостил нас недоеденной пиццей. Юкка приволок её мне, как крановщик, отпахавший год на строительстве газопровода, волочит детям гостинцы.

— Смотри, почти целая, — аппетитно произнёс он, лоснясь от предвкушения.

— Супер!

— Ставь на стол, я пока руки сполосну.

То ли Юкка неловко передал мне коробку с пиццей, то ли виноваты были мои руки, растущие, по утверждениям многих, не из того места, но пицца рухнула на грязный палас начинкой вниз. На секунду воцарилась трагическая тишина.

— Насрать! — решил Юкка. Мы подхватили с пола куски, смахнули торчащие комья пыли и уплели пиццу за обе щёки. На зубах что-то подозрительно хрустело.

Юкка пёрнул.

Я рыгнул.

— Один-один, — сказал мой приятель, и мы развалились в креслах.

В первое время после рабочего дня мы гуляли по городу. Нам часто встречались гримасничающие дети-дебилы. Их привозили на экскурсию показать место, где зарождалась великая Америка. Дети-дебилы делали ужасные лица, закатывали глаза и пускали пену изо рта. Сопровождающие их пенсионерки елейно улыбались. Мы шли мимо и с трудом сдерживали смех. Открыто смеяться над детьми-дебилами в Америке не принято. Отойдя на безопасное расстояние, мы вволю хохотали. У нас тогда ещё были молодые и чёрствые сердца.

Обретя твёрдую почву под ногами, Юкка заодно обрёл и свою прежнюю походку. Он вышагивал по асфальту Вильямсбурга словно молодой гангстер, полный амбиций и помыслов. Я же, как и прежде, двигался чуть позади разболтанным шагом юного повесы без определенных жизненных ориентиров. Вдоль автомобильных дорог лежали знакомые трупики задавленных зверьков. Лаки пояснил, что это еноты. Они находились на разных стадиях разложения и мы, регулярно проходя мимо, с интересом наблюдали за их эволюцией.

— Крошка енот, — приговаривал Юкка, присев на корточки рядом с трупиком с серым ушком, который ещё вчера был свеженький, а сегодня уже полон белых червей.

— Смерть порождает жизнь, — Юкка сковырнул червей палочкой.

— А я считаю, что это опоссумы. По крайней мере, мне это слово больше нравится — опос-сум, — рассуждал я, разглядывая другого мёртвого меховика с белым хвостиком, который пару дней назад был жирный, а теперь сдулся, как мяч.

Так прошла первая неделя в мотеле «Джордж Вашингтон Инн», расположенном на улице Пакахонтас-трэйл в колыбели американской демократии городе Вильямсбурге.

Первая любовь

Простыни. Наволочки. Пододеяльники. Постелил — разгладил — заправил. Полотенца: три для душа, два для рук, два для лица. Так в каждой комнате.

Юкка в это время натирает до блеска фаянс раковин. Моет кафель и полирует специальной пеной тумбочки около кровати.

— Слушай, расскажи про первую любовь, — попросил я друга.

— Про свою?

— А про чью же!

— Про свою потом расскажу, а вот был у меня одноклассник, Митя Чирков. У него шланг был двадцать два сантиметра! В четырнадцать-то лет! Мы мерили!

— Повезло парню, — задумчиво проговорил я.

— Повезло… он из-за этого пидорасом стал!

— Почему?

— Первая любовь! — усмехнулся Юк. — Ему одна девочка нравилась, Маша Запашная. Однажды они пошли на чердак… Ну и он ей там всё порвал на хрен.

— Хреново.

— Не то слово, хреново! У них обоих это был первый раз! Машу потом родители в другую школу перевели. Больше Митька её не видел, а девок стал бояться, как огня. Комплекс вины, наверное. В прошлом году он, кстати, прыгнул из окошка. После того, как вместе с братом укокошил своего папашу.

Я скомкал грязные простыни и швырнул в коридор.

— А мне отец рассказывал, как их прапоры нажрались, а когда водка кончилась, надели на члены бутылки.

Юкка внимательно слушал. Я продолжил.

— Зачем им это понадобилось, не известно. Потом они и сами понять не могли. Короче, оказалось, что бутылки не снимаются. Вызвали «скорую».

— Ну что, орлы?! — приговаривал доктор, пристально разглядывая «больные» места. Так и сказал «орлы»! Прапоры пили водяру «Белый орёл»!

— Сняли? — спросил Юкка.

— А ты как думаешь?! — расхохотался я на его вопрос. — Льдом обложили и сняли. Великая вещь медицина.

— Слышь, а ты не гонишь? — Юкка вдруг засомневался. — Ты когда водочную бутылку последний раз видел? Туда член не засунешь!

— Ты чё! Зуб даю! — я перекрестился на католический манер, как делают итальянские футболисты после гола. — Про этот случай вся часть говорила! Спьяну и верблюд в игольное ушко пролезет — не заметит! Тем более, засунуть всегда проще, чем вытащить.

— Да уж… И как они после этого?

— Нормально, один потом рассказывал, что у него с тех пор слегка влево косит, но это, даже хорошо, женщин интригует.

— А первая любовь тут причём?

— Ни при чём. Просто после твоего рассказа вспомнилось…

Мы призадумались.

— Знаешь, а я лет в десять был влюблен в Алену Апину из группы «Комбинация», — нарушил тишину Юк.

— Два кусочека колбаски… — пропел я. — Да, крутые были времена.

Я подтыкал одеяло, а из туалета доносилось равномерное шуршание Юккиной тряпки о фаянс. В памяти всплыла одна история, самая трепетная история из моей жизни…

Впервые отец повёз нас с матерью на море, когда мне было девять лет. Крым ещё был нашим, и мы поселились на турбазе для офицеров бронетанковых войск неподалёку от Ялты. Жилось нам прекрасно, по утрам солдат из части отвозил нас на «уазике» на пляж, перед обедом забирал, а после опять отвозил и оставлял уже до вечера.

Я ползал в пене прибоя, собирал камушки, а отец шутливо кидался в меня медузами. Однажды нас даже покатали на пограничном катере. Летели искрящиеся брызги, и катер сильно ударяло о волны.

Однажды, когда мы вечером возвращались с пляжа, я развлекался тем, что, понарошку, «обстреливал» прохожих из маминого солнечного зонта. «Ду-ду-ду! Тра-та-та! Бдышь-бдышь!», — я представлял себя пулемётчиком бэтээра, разящим душманов. «Бубух»!!! — я «кинул гранату». Горная южная природа и трясущийся «уазик» подстёгивали воображение. Какому русскому, пусть даже ребёнку, оказавшемуся в горах не приходит мысль о непокорных маджахедах и нашем героическом экспедиционном корпусе. Родители меня не одёргивали, прохожие крутили пальцем у виска. И тут произошло чудо; красивая дама, ровесница матери, с загорелым телом спортсменки, ответила мне. Я «всадил» в неё целую «очередь», целясь в обтягивающую футболку и белые шортики, а она… Она пригнулась, уклонившись от воображаемых пуль, сложила ладони вместе, образовав «пистолет», и сделала один единственный выстрел. От неожиданности я застыл, разинув рот. Дама усмехнулась, подула на «ствол», расцепила ладони и поправила тёмные очки. Она «убила» меня. «Уазик» вошёл в поворот, я высунулся по пояс из окошка… «Саша, а ну залезай обратно»! — рассердилась мать.

С тех пор я видел много красавиц, но пуля той, с крымского побережья, навсегда засела в моём сердце.

Была не была! Раз уж речь зашла о первой любви… Я рассказал эту историю Юкке.

Из туалета донеслось.

— Что за сопли, чувак! Стрелять в девять лет из зонтика по бабам! Ха-ха! Я ещё в нулёвке лазил пальцами в пизду Нины Майоровой.

Это был нокаут.

— А кто такая Нина Майорова… учительница? — услышал я свой упавший голос.

— Одноклассница! — Юкка торжествовал. Хрупкая карта моей первой любви была бита.

Что нам нравилось, а что нет

Вставать приходилось рано, чтобы не мешкая убирать комнаты, из которых съехали постояльцы. Ведь в любой момент могли появиться новые. Юкка, с волосами торчащими во все стороны, ворочался в кровати. С утра некоторые люди никак не могут подняться. Юкка из таких.

— Пора работать!

На это Юкка мычал что-то несуразное и отворачивался. Так случалось каждое утро. Устав от попыток растормошить сонного друга, я распечатывал из полиэтилена одноразовый стаканчик и наполнял его ромом. На первые деньги мы купили большущую бутыль и сунули в морозилку. Бутыль удавалось выдернуть не сразу, морозилка закрывалась неплотно, и внутри нарос целый сугроб. Рома я лил немного, только чтобы мозги просветлились. Дальше сыпал лёд и, подумав, наливал ещё чуть-чуть рома.

Юкка дёргал ногой в полудрёме. Я усаживался на диван и отхлёбывал из стаканчика.

По утрам я ходил голым. Но в тёмных очках. Голым приседал и отжимался. Голым делал йоговскую гимнастику. Голым чистил зубы и язык. Язык надо чистить ложечкой, так как на нём за ночь образуются всякие мерзкие грибки, которые начинают тухнуть и из-за чего изо рта воняет. От нечего делать я накладывал на волосы питательную маску. Так проходило каждое утро до тех пор, пока зелёные электронные цифры часов не показывали восемь двадцать пять. Тогда я швырял опустевший стаканчик в ведро и решительно подходил к Юкке.

— Вставай, козёл ленивый! Работать пора! Вставай мудота!

Юкка продирал глаза, ржал и закуривал сигарету. Потом он начинал передвигаться по номеру, то и дело доставая из трусов хуй и помахивал им, как танцовщицы кабаре помахивают тросточками. Я ждал у двери, поигрывая ключом. Перед выходом Юк брал свою единственную футболку с надписью «Хочешь разбогатеть — спроси меня как!» (такие нам выдали в Москве перед отправкой) и тщательно натирал ею ботинки. Другой обуви у него не было, а у истинного джентльмена ботинки всегда должны сверкать. Закончив с обувью, Юкка разглаживал футболку и натягивал на себя. Я отпирал дверь, и мы выбирались из своей берлоги на раскаленный асфальт двора.

— Хаускипинг! — с этим кличем мы врывались в чужие двери. Мало ли кто ещё спал или трахался. Надо было объявить, что идут уборщики.

Юкка предпочитал убирать комнаты, где жили чёрные. Он мыл ванны, а от чёрных остаётся мало волос. Практически ничего. После белых дамочек целые клоки собираешь, а после чёрных — пара завитков.

— Смотри, — иногда Юкка показывался из очередной ванной комнаты, держа оранжевой резиновой перчаткой очередной большущий колтун, обронённый очередной блондинкой.

— Бэ-э-ээ, — издавал я блевотные звуки и Юкка снова исчезал в ванной удовлетворённый.

Как-то раз в ответ на Юккины находки я продемонстрировал ему огромный кусок серы, неожиданно выпавший из моего левого уха. Выпал ни с того ни с сего, когда я пылесосил. Я этот кусок приберёг, а когда Юкка вылез из отдраенного сортира, показал ему. Юкка был в восторге, он такого никогда не видел. Слух, после этого случая, у меня улучшился.

Мне цвет кожи был не важен. Я застилал постели. Мне нравились усталые люди. Те, кто аккуратно заползал под одеяло, отвернув один уголок. Не расшвыривал простыни в разные стороны. Не сучил ногами, будто у него совесть не чиста. Лежал тихо, будто мышка, и не крутился во сне. Такую постель заправить ничего не стоило. Раз — заправил простыню под матрас, два — накинул одеяло, три — покрывало. Разгладил. Подушечки разложил. Готово!

Юкка ненавидел людей, у которых понос. Тут и комментировать нечего. А я полюбил парочки, которые трахались. Дело в том, что во всех комнатах стояло по две кровати. Если кто надумал заняться сексом, то это, обычно, происходило только на одной из них, местные парочки не склонны к размаху. Следовательно, перестилать мне надо было только одну кровать. Очень удобные люди.

Большинство комнат встречало нас разметанными повсюду, отяжелевшими от влаги полотенцами. Весьма неприятная штука — чужое мокрое полотенце. Они были тяжелые, будто в них насрали. Такие комнаты напоминали интерьеры игры «Doom». И полотенца были вовсе не полотенцами, а внутренностями неизвестного белого зверя убитого прямым попаданием ядерной ракеты.

Советы короля Киса

Как указывалось выше, в мотеле работал негр Кис. Он заведовал тремя важными процессами: уборка территории (Кис мёл дорожки метлой) — раз, стрижка газонов (Кис разъезжал по лужайкам на грохочущей газонокосилке) — два, разгон пыли и сухих листьев (Кис шагал с ревущей трубой в руках и ящиком за спиной. Ящик и труба — аппарат для разгона пыли и листьев) — три. На лице Киса всегда сверкали отражениями большие тёмные очки. В них он походил на межгалактического рыцаря, гордого и беспощадного.

Киса переполняло величие. Он никого не замечал вокруг, только когда мы отдавали ему честь и, шутя, вытягивались по струнке, Кис небрежно отвечал нам. Кис был королём и вёл себя по-королевски, несмотря на лёгкое слабоумие. Постепенно он стал испытывать к нам что-то вроде симпатии. Некое благоволение бога к слабым людишкам. В знак дружбы Кис поделился с нами важным секретом.

— Парни, я расскажу вам одну штуку, которая пригодится вам на всю жизнь, — хрипло сказал Кис, проходя мимо комнаты, которую мы убирали. — Устраивайтесь, — он по-хозяйски махнул на кресла, развалившись на чужой разобранной постели. Мы уселись поудобнее, и Кис начал свой рассказ издалека.

Оказалось, что в Америке кого попало на хорошую работу не берут. Чтобы получить место чиновника в Вашингтоне или менеджера в корпорации необходимо сдать анализ на употребление марихуаны. Без такого анализа контракт с вами не подпишут. Марихуана в Америке является чем-то вроде водки в России. Время от времени её употребляют все. Как же обмануть въедливых врачей и заполучить хорошее местечко? Этот секрет и раскрыл нам Кис.

— Знаете, что надо делать?

— Расскажи, Кис, расскажи! — ответили мы хором.

— Не думаю, что стоит говорить об этом белым сосункам, вроде вас, — заломался было Кис.

— Кис, ну пожалуйста! Мы же крутые чуваки, как ты, без кола, без двора!

Кис оглядел нас с сомнением.

— Так и быть. Расскажу.

Мы превратились в слух.

— Чтобы врачи не зафиксировали следы марихуаны в вашей крови, надо выпить…

Мы затаили дыхание.

— Надо выпить немножко моющего средства.

Мы застыли, разинув рты. Юкка с сомнением посмотрел на бутылку с синим пенящимся веществом, которым драил сантехнику. Кис поймал его взгляд.

— Да, такую вот штуку. Главное не перебрать. Наливайте не больше крышечки.

— А такую можно? — после паузы уточнил Юкка, показывая Кису бутылку с жёлтой жидкостью для мытья зеркал.

— Можно и такую. Какая больше нравится, — уверял Кис. — Но это ещё не всё. После того, как выпьете надо терпеть и не блевануть в течение часа. Понятно? — мы молча кивнули. Кис нажимал на терпение, как на важнейший элемент всей процедуры. За это время блич (отбеливатель) проникает в кровь и убивает там все, в том числе и следы марихуаны. На следующий день можно смело идти сдавать любые анализы, и возьмут вас работать в Белый Дом с большим удовольствием.

Мы сидели ошарашенные. Учитывая повсеместное употребление марихуаны на фоне распространения практики обязательных анализов, выходило, что скоро вся Америка, чёрт возьми, все пятьдесят штатов и один федеральный округ, будут вынуждены время от времени заглатывать моющее средство. Ведь анализы делают не только при приёме на работу, но в процессе самой работы тоже.

Но нас так просто не возьмешь. Постой-ка, брат!

— А что, отбеливатель пьют только ради анализа, не ради удовольствия? — спросил я, запальчиво глядя на Киса.

— Конечно, ради анализа, пацан, какое тут удовольствие! — усмехнулся Кис.

Попался!

— А у нас в России, есть парни которые употребляют такие штуки вовнутрь исключительно ради удовольствия! — мои слова произвели на негра эффект нападения из засады.

— У отца в части солдаты намазывали гуталин на чёрный хлеб, клали на солнышко, а потом гуталин счищали, а хлеб ели. Знаешь, что такое гуталин, Кис? Чёрный, вроде тебя.

Он молчал.

— Догадываешься, в чём фишка?

Кис занервничал.

— Из гуталина в хлеб впитывалась какая-то хрень, от которой несколько дней штырит!

Спесь Киса улетучивалась на глазах. И тогда, чтобы добить застигнутого врасплох противника, я сказал:

— Я сам в детстве пил керосин! Которым самолёты заправляют, он самый хороший у нас считается.

Я раскинул руки и немного пожужжал по комнате, имитируя ТУ-154. В глазах Киса появились испуганные огоньки.

— Я пил керосин не просто так, его мне давала мама, с ложечки. Одну утром, одну после обеда и ещё одну перед сном. Она увлекалась нетрадиционными методами медицины, а керосин считается бриллиантом… я понятно говорю? — спросил я по-русски у Юкки.

— Понятно… — ответил тот не сразу. На него моё признание тоже произвело впечатление.

— Так вот, — продолжил я на языке Киса и Шекспира. — Керосин является настоящим бриллиантом в сокровищнице нетрадиционных лекарств.

Воцарилась гробовая тишина.

— Керосин редкостью был, мать его через отца у лётчиков достала, целую конистру. За полгода я её и выпил.

— А что лечил? — спросил Кис после длительной паузы.

— Горло.

— Ну и как? — встрял Юкка.

— Да не поймешь. Вроде полегче стало…

Больше вопросов мне не задавали.

— Ладно, мне пора. Через полчаса уже ресторан открывается, а я ещё мусор не вывез, — Кис поднялся с кровати.

— Пока Кис, — он не ответил.

С того дня Кис стал меня сторониться. А я, наоборот, обрел внутреннюю силу, которая не покидает меня и по сей день.

Стейк-хаус «Вестминстер»

Территория мотеля, как я уже писал, начиналась у дороги и шла под уклон вглубь зарослей. У самой дороги, на пригорке, находился специализирующийся на стейках ресторан «Вестминстер», второй бастион греческих владений.

— Нужна ещё одна работа, — задумчиво высказался Юкка, подсчитав недельные заработки. — Иначе мы только билеты окупим.

Естественно, мы постучались в дверь чёрного хода «Вестминстера». Долго никто не открывал. Внутри слышалась возня, в глазок явно наблюдали по очереди несколько пар глаз. Наконец щёлкнул замок, дверь приоткрылась. В просвете появился небольшого роста господин, похожий на актёра Бельмондо.

— Что вы ищете? — поинтересовался Бельмондо с южным акцентом.

— Мы студенты из России, работаем здесь в мотеле, у Лаки. Ищем работу до осени, — пояснил я.

— Вам нужны официанты или помощники на кухне? — вежливо спросил Юкка, продемонстрировав знакомство с устройством общепита. Бельмондо осмотрел нас с ног до головы. Из-за его спины высунулась красивая темноволосая дама. Увидев блондина Юкку, она заулыбалась. Бельмондо с дамой начали шушукаться на своём языке.

— Заходите, — любезно пригласил Бельмондо, после их короткого совещания.

Мы оказались в коридоре, ведущем на кухню. Бельмондо, невысокий мужичок в переднике, и дама в блузке с блёстками изучали нас с любопытством.

— Вы из России? — уточнила дама.

— Из Москвы…это столица, — на всякий случай пояснил я.

— Да, да. Мы знаем, — затараторили Бельмондо с дамой. — Мы любим Россию. Одна вера. Православие. Не то что эти чёртовы турки! Будь они прокляты!

— А ты какой-то чернявенький? — дама кокетливо указала на мои тёмные волосы. — Ты не турок?

— Нет, вроде бы, — я широко улыбнулся. В нашей семье рассказывали легенду о прабабке турчанке, привезённой в конце девятнадцатого века с войны.

— Ненавижу турок! — сурово сказал Бельмондо. — Мы греки.

— Мы знаем.

Через несколько минут темноволосая дама, которую звали Марианна, уже инструктировала нас. Она оказалась женой Бельмондо. Увядающая красивая брюнетка.

— У нас роскошный ресторан, ребята. Люксори плэйс. Требуется соблюдать этикет. Это не какая-нибудь американская забегаловка, это стейк-хаус «Вестминстер»! Он принадлежит нашей семье вот уже двадцать лет и ещё никогда ни один посетитель не уходил недовольным. — Мы кивали, всячески выражая полное понимание.

— Вы нам нравитесь, ребята. Тем более, что вы тоже православные. Только вот у тебя, Юкон, трудное имя.

Юкка помялся.

— У нас, у русских, имена бывают разные. Главное, чтобы душа… э-э… чтобы душа была… русской!

С папой геологом-атеистом, мамой эстонкой-протестанткой и именем Юкку непросто сойти за православного, но он старался. Знал я одного православного по имени Яков Кобец. Вечно выступал за превосходство русской нации и рьяно поддерживал антисемитизм. Яша буквально стал черносотенцем. Дай ему волю, он бы всем такой холокост утроил, мало бы не показалось! В итоге Яша так достал окружающих, что однажды его попросили заткнуться. И самое интересное в том, что больше всего Яшин антисемитизм достал Юсуфа, студента из Палестины.

— Можете называть меня Джей, мэм. По первой букве имени, — нашёлся Юкка.

— Прелестно! — Марианна радостно всплеснула руками. — Итак, Алекс и Джей, познакомьтесь с моим мужем, — она кивнула на Бельмондо. — Его зовут Георгиас. Он шеф-повар. А теперь я представлю вас нашей маме, хозяйке ресторана.

Марианна повела нас через сверкавшую нержавеющей сталью кухню в пустой, прохладный зал. Гостей ещё не было, ресторан открывался в пять по полудни. В глубине зала, за одним из столов восседала старая леди. Она была в тени, но о её возрасте можно было судить по сгорбленной спине и клюке, стоящей рядом.

— Познакомься, мама. Это Алекс и Джей, они будут у нас работать, — Марианна отошла, представив нас на обозрение. Леди придвинулась. Словно два гарпуна в нас вцепились её глаза, расположенные на сухом остром лице. Голову покрывали мелко вьющиеся жёсткие волосы, напоминающие проволочную губку для снятия нагара и накипи. «Донна Роза» — подумал я, вспомнив мультфильм с похожей старухой.

Мы поклонились.

— Не вздумайте воровать! — произнесла леди голосом, таким же жёстким и колючим, как её глаза и волосы.

— Мы не воры, мадам, — мы поклонились ещё раз. Донна Роза отпустила нас взмахом руки, а Марианна повела к выходу.

— Поздравляю ребята, вы приняты.

— Спасибо мэм.

— Зовите меня просто Марианна.

— Окей, Марианна.

Она коснулась Юккиного плеча.

— Не знала, что русские такие сильные.

На кухне

С тех пор мы вкалывали в двух местах: с утра до обеда в мотеле, с обеда до полуночи в ресторане. Юкке досталась должность официанта, а мне местечко на кухне. Я стал сэлад-мэном или салатником. Бельмондо спросил:

— Кто будет официантом?

— Я, — не мешкая ответил Юкка.

Я злился на то, что он не спросил моего мнения, а просто взял и заграбастал себе доходное местечко с чаевыми. Хапуга, а не друг.

Мы съездили в супермаркет, где Юкка прикупил себе чёрные брюки, белую рубашку и чёрную бабочку. Я же взял пачку белых обтягивающих маек на лямках и синие строительные джинсы. Теперь я походил на итальяшку; волосы тёмные, на шее красный платок, а загорелую грудь обтягивала белоснежная майка в рубчик. Через ткань торчали волоски. Я тут же вспомнил один случай, произошедший в прошлом году на лекции. От скуки я рассматривал свои синие брюки и заметил, что на внутренней стороне бедра торчит нитка. «Непорядок», — подумал я и дёрнул нитку что есть мочи. В следующий миг все уставились на меня недоумёнными глазами. Причиной тому был вопль, который я издал. Нитка оказалась волоском, проткнувшим ткань брюк. Пришлось что-то мямлить про боль в суставах, чтобы профессор не счёл вопль за хулиганство и допустил меня к зачёту.

В ресторане уже был один салатник, Джон, мальчишка-подросток дальний родственничек семьи Папарис. Мы с малышом Джонни работали посменно. Он ввёл меня в курс дела.

— Если салат упал на пол… — малыш Джонни перевернул тарелку с готовым салатом, высыпав её содержимое на коричневый кафель. — …Ты делаешь вот так, — Джонни сгрёб салат рукой и швырнул обратно в тарелку. — Продукты нельзя выбрасывать.

Я послушно кивнул.

— Взбил немного, добавил пару свежих листьев и можно подавать к столу. Они ничего не заметят, — Джонни отдал тарелку подошедшей официантке.

— Если ты проголодался, делаешь так, — Джонни отломил кусочек булочки, макнул его в один соус, в другой, и с удовольствием проглотил. Это мне было больше по душе, чем подавать гостям вывалянный в пыли салат.

— Только не жри слишком много! Ты же не хочешь нас обанкротить!

— Окей, — улыбнулся я.

— Я серьёзно! Без шуток!

— Окей. — Я был серьёзен.

— А ты лижешь девочкам киски? — чавкнул Джонни.

— Э-э, м-м… В общем, да.

— Тебе это нравится? — не отставал Джонни.

— Да, пожалуй, — уже бодрее ответил я.

Джонни расплылся в улыбке и выставил правую ладонь. Я хлопнул по ней своей ладонью.

— А я слышал, что вы педики.

— Почему это?

— Спите в одной кровати.

— А… ну так у нас всего одна здоровая кровать в комнате и мы ж просто спим…

— Расслабься, я вижу, ты нормальный чувак, — Джонни проглотил ещё одну булочку.

— У тебя сколько инчей?

— Не понял.

— Ну, размер, сколько инчей или сантиметров. Что у вас там в Европе.

— Размер… ах размер! Я не знаю точно, не мерил… — сказал я, а про себя подумал, что Джонни сам, наверное, педик.

— Не мерил?! — казалось, я здорово его удивил. — Я слыхал, у русских здоровые члены.

— Не проверял.

— Мне один чёрный пацан рассказал, я у него травку покупаю.

— У нас считается, что у чёрных самые здоровые.

— Сомневаюсь, этот чёрный говорил, что встречался с русской девчонкой в Майями и она его отшила из-за маленького размера. У русских, сказала, вдвое больше. А у этого парня болт будь здоров! Ну, бывай, — Джонни наконец свалил, а я приступил к выполнению обязанностей. Из огромной стальной раковины я доставал заранее вымытые Бельмондо листья салата, отжимал их, резал и клал ровно одну горсточку не больше (хозяева строго настрого запретили мне разбазаривать продукты) на тарелку. Затем по краям две дольки помидора из пластмассовой пиалы. Сверху кружочек огурца и два-три колечка лука. Для оживления картины всё посыпалось тёртой морковью. Тарелки с готовыми салатами я расставлял на подносы: три в ширину, шесть в длину. Заполненные подносы, накрыв их предварительно влажными салфетками, задвигал в огромный холодильник. Салфетки были нужны для сохранения свежести салатов, заготовленных на завтра. Без салфеток вчерашние салаты выглядели грустно. Генно-изменённые американские огурчики утрачивали белизну и покрывались загадочной слизью, помидорчики желтели и подсыхали, а сами горки салата сифилитически проваливались. Тогда я взбивал горки заново, подбрасывал листик-другой свежей зелени, менял, где надо, огуречные шайбочки, сыпал морковь, и салат сверкал как новый!

Ещё я выдавал официантам десерты и мелкие закуски. Подходила, например, Джерри, кокетливая официантка-пенсионерка с блондинистой косичкой.

— Алекс, — говорила Джерри. — Будь добр, две колы и банановое мороженое с мятным сиропом.

Я молниеносно выполнял просьбу. Наполнял стакан колой, прижав его одной рукой к гашетке автомата, другой — отковыривал от куба мороженого пару шариков специальной ковырялкой, и накладывал его в вазочку. Затем капал сверху мятный сироп, облизывал пальцы и выдавал заказ Джерри.

— Спасибо, Алекс, — Джерри подмигивала мне, как певица Мадонна подмигивает в своих клипах молчаливым латиноамериканским мачо.

В другой раз приходила Сара, необъятная негритянка хохотушка. Её я прозвал Женуарией в честь героини сериала «Рабыня Изаура».

— Шримс коктейль дарл бэйби лав гад демет щит, — нараспев просила Женуария, задыхаясь от собственной тучности и кухонной жары. Мысленно очистив фразу Женуарии от ругательств и ласковых слов, я обнаруживал, что ей нужна всего лишь закуска из креветок. Я сыпал лёд в металлическую вазочку, накрывал его крышкой-решёточкой, укладывал поверх лист салата, затем соус и четыре толстеньких промытых креветки. Поначалу я плохо промывал креветки, забыв вычистить кишки, которые у креветок на спинке.

— Алекс, ты хочешь распугать наших клиентов? — спросила Олимпия, которая по вечерам работала поварихой. Она показала, как правильно чистить этих гадов. Сначала следует отодрать лапки. Затем поддеть ногтем панцирь и содрать кишки.

Но вернусь к Женуарии. Кроме креветок ей обыкновенно требовался кусок чиз-кейка. Я доставал из холодильника коробку с пирогом и отрезал ломоть. Тряс баллон со сливками и пшикал сверху. Горку белой пены я аккуратно пришлёпывал вишенкой.

— Дай облизать, — услышал я голос Женуарии, выполняя заказ впервые.

— Сори? — я часто переспрашивал, хоть знание английского у меня и улучшилось, но многое я ещё недопонимал.

— Нож, дай лизнуть твой нож, — Женуария указала пальцем для убедительности.

— Мой… нож… на… — ничего не понимая, я протянул ей нож. Лишь когда негритянка с наслаждением провела своим розово-шоколадным языком по широкому лезвию щедро испачканному чиз-кейком, я врубился. Толстуха с наслаждением слизывала сладкую мякоть.

— Теперь понял? — она усмехнулась, протягивая мне обратно абсолютно чистый, сверкающий нож.

— Ага.

— Обещаешь дать мне полизать нож, когда я попрошу?

— Обещаю.

— Моя белая умничка.

Женуария удалилась. Я был настолько поражён, что забыл отметить на специальном бланке заказа выданный чиз-кейк. При ревизии, проведённой донной Розой, данные не сошлись, и стоимость куска вычли из моей зарплаты.

В самые горячие часы кухня превращалась в кочегарку крейсера «Варяг» во время последнего сражения. Все носились как угорелые. Пот лил градом. Иногда Кис, работавший после мотеля посудомойщиком в «Вестминстере», зашивался и на ползущей к моечной машине резиновой ленте скапливались горы грязных бокалов с отпечатками губ и тарелок, заполненных обглоданными мясными костями и опустошёнными панцирями морских гадов. В такие моменты я приходил на помощь. Вытряхивал мусор в бак, расставлял тарелки по специальным ящикам, загонял в клокочущую посудомойку. Когда открывался её люк, оттуда валил пар, а по стенкам ползли капли кипятка. Через пару минут я доставал ящики с вымытой посудой с другой стороны машины. Отмытые от грехов и всего земного, тарелки жгли пальцы. Я сортировал их и расставлял по полкам, где они ждали нового появления на свет, чтобы снова наполниться пищей, чтобы быть вожделенными и аппетитными, а потом небрежно отодвинутыми пресыщенной рукой. И так до скончания веков, пока неловкий официант не перевернёт поднос на кафельный пол.

Я выполнял все поручения Бельмондо и Олимпии. Бегал в комнату-холодильник, где хранились дорогостоящие продукты типа тортов, мяса, морских гадов и пива. Приносил лёд из лёдогенератора. Он грохотал, выплевывая из своего жерла очередную партию кубиков. Это всегда случалось неожиданно, будто лёдогенератор желал меня напугать.

После закрытия ресторана я тщательно протирал тряпкой все поверхности из нержавейки, которые меня окружали. Я мыл пол на кухне, сгибаясь как раб. Бельмондо научил меня делать это правильно. Когда орудуешь шваброй, не надо наклоняться, спина будет болеть. Закончив уборку мы на пару с Кисом, выносили баки с мусором и выволакивали тяжеленные тюки грязных скатертей. День завершался чисткой коврового покрытия в зале. Олимпия отодвигала стулья — я елозил пылесосом. Юкка терпеливо поджидал меня, подсчитывая чаевые.

Семья

Очень скоро наши отношения с семьей Папарис стали самыми тёплыми. Мы наконец разобрались в сложной на первый взгляд системе родственных связей и отношений. Когда-то, давным-давно, донна Роза приехала в Америку с мужем и малолетней дочерью Марианной. На сбережения они взяли в аренду старую блинную во Флориде. Дела пошли хорошо. У четы Папарис родился Лаки. Он стал первым настоящим американцем в семье. Дети росли, дело расширялось. Потихоньку мистер Папарис скупал землю и ссужал в долг. Когда пришло время Марианне выходить замуж, мистер Папарис вспомнил своего старого друга, оставшегося в глухой греческой деревушке. У того был сын, ровесник Марианны. Сказано-сделано, сына выписали из Греции и он, окрылённый свалившимся счастьем, отправился в Америку. Здесь он женился на Марианне, увидев её впервые на свадьбе, а на следующий день был отправлен на кухню блинной в должности салатника. С тех пор Бельмондо, а это и был тот деревенский парень, кухню не покидал.

Лаки, младший в семье, рос избалованным ребёнком. В отличие от Марианны, ему дали хорошее образование, он успел попутешествовать и всю жизнь всячески развлекался. Однако, в конце концов, и он должен был жениться на гречанке. Жену также выписали с родины предков. Олимпия оказалась послушной, трудолюбивой девушкой, и пришлась очень кстати на кухне, где уже орудовал Бельмондо.

Владения мистера Папариса ширились. Теперь он сдавал землю в аренду, выгодно вкладывая дивиденды. Одна за другой появились внучки. Сначала Олимпия родила Мишель, а вскоре и Марианна подарила Бельмондо Лицу. Не успели девочки распрощаться с младенчеством, как решено было перебраться в Вирджинию в туристический городок Вильямсбург. Блинную продали, купив ресторан «Вестминстер» и мотель «Джордж Вашингтон Инн», удачно расположенные у дороги. Лаки заведовал мотелем, а Марианна — рестораном. Но бизнес был семейным, поэтому после уборки комнат Олимпия помогала на кухне, а Бельмондо мог подменить кого-нибудь в мотеле.

Рядом выстроили два роскошных особняка из тёмно-красного кирпича в тон старинным зданиям Вильямсбурга. В особняках поселились Лаки и Марианна с семьями. Мистер Папарис с донной Розой жили в центре города в шикарном трёхэтажном доме. За год до нашего появления мистера Папариса хватил удар, и теперь его жизнь обеспечивало множество шлангов, а передвижение — кресло-каталка. В семье его звали Папсом.

Бельмондо и Олимпия были добры к нам. Каждый вечер они собирали для нас ужин: недоеденную печёную картошку, пару соусов и булочку. Бельмондо оказался вовсе не таким строгим, каким казался в начале. Он, наоборот, обожал шутить.

— Хочешь, покажу русскую фигуристку, Алекс? — обращался он ко мне.

— Хочу, — отвечал я, приготовившись к шоу. Тогда Бельмондо принимался порхать по кухне, неприлично суя в рот огурец. Я покатывался со смеху.

Однажды он специально сжёг в духовке пару булочек, а потом подозвал меня и поинтересовался, дескать, что это?

— Как что? Сожжённые булочки, — недоумевал я, подозревая подвох.

— Это яйца Киса! — ответил Бельмондо, и мы вместе хохотали до упаду.

— Яйца Киса! Ха-ха-ха!!! — хлопал я себя по коленкам.

— Тихо! — шипел Бельмондо, поглядывая на Киса, который зыркал в нашу строну, догадываясь, что шутят над ним.

Через неделю мы стали большими друзьями. Мы нравились грекам. Греки платили нам ненужными продуктами и банковскими чеками. В один прекрасный день на кухню зашла миловидная девушка с каштановыми волосами и в зелёном платье. Бельмондо хитро посмотрел на меня.

— Познакомься, Алекс, это Лица, моя дочь.

Супергерой Кис

Кис увлекался не только питьём химикатов, но и кунг-фу. На кухне он трудился в клубах пара, представляя себя героем боевика. Мытьё посуды было для Киса борьбой со злом. Молниеносными движениями, на выдохе, он смахивал объедки с тарелок.

Выдох.

Загонял новые партии посуды и приборов в клокочущую машину.

Вдох.

Выгружал раскаленные фарфор и серебро.

Выдох.

Расшвыривал все по полкам.

Выдох. Вдох. Выдох. Вдох.

Кис обожал Брюса Ли.

— Брюс Ли мой кумир! — как-то поделился он со мной, когда в особо тяжёлый пятничный вечер мы боролись с грудами грязных тарелок бок о бок.

— Когда работаешь с кипятком, парень, перестаешь чувствовать боль, — говорил Кис, пронося мимо стопку раскалённых тарелок только что из мойки. Стоило отвернуться, как Кис бросал тарелки и дул на пальцы.

После закрытия мы по очереди мыли пол. Любой бы просто возил шваброй по кафелю, но только не Кис. Его мускулы заранее начинали перекатываться. Наконец он хватал швабру и тыкал ею в ведро, словно копьём. Затем Кис выбрасывал швабру вперед.

Выдох.

Подбирал к себе.

Вдох.

Он отжимал швабру с такой же со страстью, как если бы сворачивал шею поверженному дракону.

Потом мы вместе волокли на улицу переполненные мусорные баки. Во дворе стоял огромный контейнер. Кис вскакивал на него и буквально отрывал крышку. Перед ним был злобный тигр, и Кис разрывал ему пасть.

Кис был настоящим героем кунг-фу. Хореографом ресторанного конвейера.

Вздёрните его

В свободный послеобеденный час мы продолжали походы в городок, где писали письма родным в Интернет-клубе библиотеки. На улицах города попадалось много ряженных по моде трёхсотлетней давности. На футбольном поле для туристов разыгрывались типичные сценки из тогдашней жизни. Пожилой чёрный раб вёз тележку за маленькой белой девочкой, а две хозяйки ссорились из-за капусты. Одним погожим днём мы застали повешенье.

— Он украл у меня курицу! — вопила беззубая тётка в чепце, тыча пальцем в патлатого бедолагу, схваченного солдатами в красных британских мундирах.

— Он вор! — заходилась тётка.

— Вор!!! — ревела толпа зевак в шортах и кроссовках.

— Вздёрнуть вора! — крикнул мужичок, одетый в бархатный камзол с манжетами.

— Вздёрнуть!!! — подхватила толпа.

Солдаты потащили беднягу к эшафоту.

Мы шли мимо, но решили остановиться и досмотреть до конца.

Тем временем вора загнали на эшафот, подталкивая штыками. Палач завязал ему глаза. Рядом копошился священник.

— Этот человек осуждается законом города Вильямсбург на смерть! — зачитывал приговор толстяк в треуголке. Он, видимо, исполнял роль шерифа или кого-то от власти.

Туристы с фотоаппаратами наизготовку напирали. У самых нетерпеливых заранее полыхнули вспышки. Солдатам пришлось сдерживать натиск толпы, держа ружья наперевес. Спустя века казнь не утратила привлекательности.

— Пощадите! — вдруг завопил осуждённый и, пихнув священника, попытался бежать. Толпа заулюлюкала, дружно сомкнувшись. Лишать себя зрелища народ не хотел. Палач грубо скрутил бедолагу, пригнув его к полу, и заломил руки. Преступник стих…

Я вспомнил Рязань и наш последний военный городок перед назначением отца в Москву. У мамы была коричневая курица Свинушка. Я любил искать в ящике с сеном тёплые яйца и таскать пушистую Свинушку на руках. На девятое мая её решили зарубить. Срочно потребовался суп, да и переезд в Москву был на носу… Мне велели не смотреть, но я подглядел. Отец прижал кудахтающую Свинушку к деревянному, выщербленному бруску и отрубил ей голову топором. Курица какое-то время бегала без головы по траве. Мама стояла в светлом платье в голубой цветочек, опустив глаза.

Свинушку ощипали и опалили, чтобы избавиться от оставшихся перьев. Внутри у неё обнаружилось множество зарождающихся яиц в разных стадиях. Одно было совсем большое, с мягкой скорлупой, другие мельче. Они напоминали кисть жёлтых виноградин…

Священник перекрестил вора и сошёл с эшафота. Заиграла барабанная дробь. Мы встали на цыпочки.

— Именем Бога и Короля!!! — завопил толстяк в треуголке. На шею вора накинули петлю.

Барабанная дробь стихла. В полной тишине под преступником раскрылся люк, и он затрепыхался в петле. Толпа взорвалась аплодисментами и рёвом.

Перекладина опустилась и актёр исчез в люке целиком, а через секунду выбежал из-за эшафота и глубоко поклонился зрителям. Остальные участники представления тоже кланялись.

— Неплохо, — сказал Юкка. — У нас бы тоже можно было стрельцов на Красной площади вешать или юнкерам яйца отрезать.

— Да, нам есть что показать, а мы стыдимся, — посетовал я. — Не ценим свою историю.

В тот день мы купили в сувенирном магазине пару открыток со сценой повешенья и отослали домой. Пусть родные порадуются.

Комната триста семь

Однажды утром мы обнаружили, что в комнате триста семь поселилась колоритная парочка: седоусый громила-байкер и фигуристая мадам слегка за сорок. Её грудь нас сразила. Сиськи так и распирали майку, словно каменные формы сталинских работниц. Увидев эту грудь, мы потеряли покой.

На следующий день была предпринята вылазка. Когда байкер с подругой укатил в город, мы пролезли в их комнату. Постель была разбросана, на полу валялось соблазнительное дамское бельё. Я зарылся носом в подушки.

— О, мама мия! Что за баба!

Юкка сел с краю, задумчиво вертя в руках её стринги.

— Что за баба! — подвывал я.

Юкка поднёс трусы к лицу и глубоко вдохнул. Я придвинулся и тоже вдохнул. На полу стояла целая банка смазки для анального секса. Мы схватили эту банку, открыли, забрались пальцами в густую массу. Так и сидели, забыв обо всём, перемазавшись смазкой и нюхая чёрные стринги. Что за баба! Если бы вы только её видели!

— Алекс! Джей! Где вы?! — донеслись со двора крики Олимпии. Морок отступил.

Олимпии мы наврали, что возникли проблемы с пылесосом. Наведя, наконец, порядок в комнате триста семь, мы захлопнули дверь.

— Волшебная комната, — подытожил Юкка, обычно чуждый романтики.

Вывоз мусора

Работа превратилась в рутину. По утрам мы уже без всякого восторга катили хаускиперскую тележку с чистым бельём, моющими средствами и рулонами туалетной бумаги. Мы стали подолгу молчать.

Завтраки из помойки тоже потеряли очарование риска и новизны. Мы уже без сердечного трепета ощупывали пакеты, лежащие в липких мусорных баках. Мы стали профессионалами, таможенниками помоек. На ощупь мы могли определить, имеется ли в пакете достойная жратва. Мы выуживали просроченные пончики, подмоченный хлеб и запивали напитками, оставленными в номерах. Обычно это был слабый алкоголь. Лишь однажды меня посетило забытое чувство удивления. Это случилось, когда я достал из жёлтой урны на углу второго корпуса булочку с маслом, всполошив целую стаю ос, слетевшихся на прокисший джем. Сжевав булочку, я решил запить ее коктейлем со смирновкой, который оставила парочка из 307-й. Я взял бутылку, сбил крышку об угол своей тележки и жадно приложился к горлышку. Вкус был немного странный. Не самого коктейля, а горлышка, к которому я прильнул губами. Я отнял бутылку ото рта и присмотрелся. К горлышку прилип тёмный завиток лобкового волоса.

— Смотри Юк, я пью из фаллоимитатора! — радостно вскрикнул я.

— Не понял? — Юкка вышел из номера на свет.

— Этой бутылкой сисястая мастурбировала! Смотри, волос! — я показал Юкке завиток.

— Круто! Дай хлебнуть!

— Сначала я.

Глоток.

— Наверное, байкер её не удовлетворяет…

Глоток.

— Куда ему.

Мы тяжело вздохнули. Вскоре бутылка опустела, и эмоции угасли. Требовалась новая встряска. Небо услышало наши молитвы и послало ангела в виде Лаки.

— Водить умеете? — спросил хозяин.

— Ещё бы! У меня даже права есть! — похвастал я, демонстрируя купленные накануне отъезда в Америку права. Машины у меня не было, а права я завёл. «Пригодятся», — думал я и не ошибся. Лаки указал на старый пикап марки «плимут».

— Объезжаете на нём территорию, грузите мусорные баки, везёте к контейнеру за углом и вытряхиваете. Ясно?

— Ясно.

Лаки выдал ключи и отправился в офис.

Мы с Юккой были на седьмом небе. Нам выпало счастье покататься на мусорном пикапчике. Об этом можно было только мечтать.

Коричневый тарантанс не имел стёкол, сиденья шатались, педали проваливались, передвигался он скачками. Пустяки! Я раскочегарил мотор в два счёта, и рыдван с визгом рванул вперёд.

Мы принялись колесить кругами вдоль корпусов мотеля, забрасывая в кузов мусорные баки. На крутом повороте я, не рассчитав скорости, почти поставил «плимут» на боковые колёса. Чудом мы не перевернулись. Только парочка баков с грохотом покатилась по асфальту, просыпая бутылки, банки из-под пива и апельсиновые шкурки.

— Сань, успокойся, — попросил Юк.

Из окон выглянули несколько туристов.

— Я понял, что я хочу! — радостно крикнул я. — Я хочу тачку! Я буду копить на тачку! — окрылённый обретением смысла тяжёлой работы, я выскочил из кабины и слёту собрал рассыпанный мусор. Крупные детали собрал, а мелочь всякую, огрызки там, чайные пакетики оставил. Не ползать же было весь день на карачках.

— Остался последний бак на горе, и дальше едем к контейнеру, — скомандовал Юкка, когда я плюхнулся на сиденье.

— Есть! — отрапортовал я и вдавил газ. От управления пикапом я получал невероятное наслаждение. У меня появилась цель в жизни.

Объехав бассейн, в котором плескался выводок пухлых чернокожих детей, пришпоренный мною, тарантас рванул в гору. Не тут-то было. Горка была невысокая, но крутая. Да ещё асфальт был мокрый — Кис, как назло, только что его помыл из шланга. Не знаю, так это или нет, но я по сей день уверен, что это был его злой умысел. Кис отомстил за моральное поражение при рассказе про питьё моющих средств. Впрочем, это причины, а пора переходить к следствиям. Тем более, что лысые покрышки «плимута» прокручивались на месте и пикап застрял на горке, словно альпинист на скале.

Рёв мотора и визг колёс привлекли внимание публики. Из «Вестминстера» вышла пара официанток и сам Лаки показался из комнаты, называемой офисом.

— Всё в порядке, Алекс?! — крикнул Лаки.

— Конечно! — ответил я и скроил уверенное лицо. Я даже пошарил рукой под рулём, будто тяну какой-то рычаг. И вообще, на горе я не застрял, а остановился специально, чтобы проверить ходовые качества «плимута». Тут вышла Мишель.

Она смотрела на меня своими серыми глазами. На губах играла улыбка.

Не желая позорить родину и мужскую честь перед Мишель, Лаки и всей Америкой, я вдавил газ так сильно, как только мог, и сам весь подался вперед.

— Давай, старик! Ну, давай же!!! — взмолился я, обливаясь потом. Юкка тревожно оглянулся.

В недрах пикапа что-то щёлкнуло.

Юкка побледнел.

В зеркале заднего вида я увидел стремительно приближающуюся бирюзу бассейна. Негритята резвились, подбрасывая в воде свои крупные попы.

«Плимут» перестал подчиняться и, набирая скорость, покатил вниз.

Мелькнуло искажённое лицо Лаки, усмешка Мишель…

Задним ходом я ездить не умел, не успел научиться. Когда права продают, задним ходом ездить не учат.

Небесам было угодно распорядиться мусором по-своему. Вместо того, чтобы оказаться в специальном контейнере, он опрокинулся в бассейн. «Плимут» застрял на краю бордюра. Задние колёса погрузились в воду.

— Бля! — высказался Юкка, открыв глаза. — У меня, кажется, позвоночник сломан, — он повернулся ко мне спиной. — Посмотри.

Я оглядел его спину.

— Вроде ничего не видно.

Подбежали Лаки и Олимпия. Мишель наблюдала с горы.

— Вы целы?! — поинтересовался было Лаки, но увидев, что с нами всё в порядке, сменил тон.

— Вы что ребята, охренели?! Ты же говорил, что умеешь водить, Алекс! Посмотри, что ты наделал!!!

— Дорога мокрая…

Мы выбрались из кабины. Поверхность лазурной воды целиком покрывали полиэтиленовые пакеты, картонные коробочки, «бычки» и прочие отходы человеческой жизнедеятельности. У самого берега поднимались грязные пузыри из потонувших мусорных баков. Негритянское семейство выползало с другого конца, сплошь облепленное туалетной бумагой. У самого маленького на ухе висел тампон.

— Ублюдки! Фашисты! Вы за это заплатите!!! — вопила крупная чёрная мамаша.

В тот день мы в ресторан не ходили, вылавливали мусор. Воду из бассейна пришлось спустить, отмыть хорошенько стенки и наполнить заново. Пикап выдёргивали джипом Лаки. Недельная зарплата пошла коту под хвост. Негритянская семья съехала на следующее утро. Хорошо ещё, под статью не подвели. Могли бы «пришить» нападение на почве расовой ненависти.

Мишель

С тех пор отношение к нам изменилось. Лаки не подпускал меня к «плимуту», Марианна жалела нас, особенно Юкку, Олимпия корила за порчу имущества и стала больше требовать, Бельмондо посмеивался.

— Хорошо вы уделали бассейн, парни! А главное, что там были чёрные! Ха-ха-ха!

В один жаркий день, когда Юкка уже ушёл в «Вестминстер», а я дремал, так как была смена Джона, в нашей комнате раздался телефонный звонок.

— Алекс, это Мишель.

— Привет, чем обязан?

— В комнате триста семь крошки под кроватью. Убери, пожалуйста.

— Уже иду, — «Чёртова сучка»! — подумал я и охая поднялся с кровати. Ненавижу, когда меня будят и гонят работать.

Дверь в злополучную комнату была не заперта. Я вошёл. На кровати сидела Мишель.

— Решила сама тебе показать, что и как.

— Показывай.

Я недоумевал. Раньше она и смотреть на меня не хотела, а тут сама видите ли решила показать. Мишель наклонилась, тыкая пальцем под кровать. Ноги у неё были что надо, платье еле прикрывало задик.

Я молча включил пылесос и сунул его трубу под кровать.

— Тщательнее, Алекс. Не халтурь, — Мишель, смотрела на меня, скрестив руки.

Я встал на колени и заглянул под кровать, чтобы изобразить усердие. Когда я встал, отряхивая руки, Мишель спросила:

— Курнуть охота?

— Ты о чём?

— О травке.

— Давай.

Мишель извлекла из лифчика готовый косяк, раскурила его, затянулась и передала мне. Я затянулся, закашлялся, вернул Мишель.

— Ты забавный парень, Алекс.

— Точно, я клоун, — я представил себя в колпаке, с красным носом на арене цирка и заржал.

Мишель прыснула.

— Зачем я тебе понадобился, Мишель? Ты же на меня даже смотреть раньше не хотела.

Она затянулась, послюнявила край косяка.

— Я уже сказала, ты забавный парень. С тобой можно поговорить… Круто ты мусор в бассейн вывалил…

Мы оба покатились со смеху.

— Отец тебя только потому не выгнал, что в бассейне в тот момент негры были! Он же реднек, его хлебом не корми, дай чёрного приложить!

Мы опять вволю посмеялись.

— Знаешь, о чём я мечтаю? — Мишель взглянула на меня.

«Давай детка, скажи, что мечтаешь обо мне, я тебя не разочарую», — думал я, сгорая от нетерпения.

— Я мечтаю свалить в Нью-Йорк и стать супер-моделью. Ты не представляешь, как я ненавижу это место!

«Похоже, девчонка пригласила меня для исповеди. Не везёт так не везёт». Вслух я сказал:

— А что тебе здесь не нравится?

— Дыра тут! Родители постоянно сверлят мозги, с мальчиками запрещают встречаться! У них идея фикс, что я должна выйти замуж только за грека. Ты бы видел, кого мне сватают! Сплошные сальные старпёры с зализанными гелем волосами!

— А если узнают, что ты тут со мной травку куришь, что будет?

— Что, что! Папаша тебя убьёт! Я скажу, что ты меня домогался, а он уверен, что я девственница.

Моя спина похолодела. Дурман как рукой сняло. Девственность греческой наследницы… это серьёзно.

— Я тебя домогался?! Но это же враньё!

Мишель внимательно посмотрела на меня серыми глазами.

— Что ж вы мужики все такие ссыкуны, ничего я не скажу…

Мы смолкли. Мишель откинулась на кровать. Я тоже. Мы лежали рядом и смотрели в потолок.

— Везёт вам, ребята, — нарушила она тишину. — Сегодня здесь, завтра там…

— Мы бедные, у нас ничего нет…

— А у меня вон сколько всего… а я как в тюрьме. Все мы в тюрьме, отец, мать… все.

— Я был бы не против, если бы у моих родичей был мотель и ресторан. У них были бы деньги, они бы путешествовали… — сказал я.

— Мои родители не путешествуют. Они копят. У отца в гараже «корвет» стоит пятьдесят восьмого года, коллекционный. Так он на нём не ездит, жалеет. И, вообще, он — педик, ты бы хотел чтобы твой отец был педик? — неожиданно заявила Мишель.

Я приподнялся на локте.

— С чего ты взяла? Лаки не похож на педика!

— А как по-твоему выглядят педики? Обычные люди, тем более они часто шифруются.

Я вспомнил, как Лаки крепко жал руку, как подчёркивал, что недолюбливает педиков…

— Он же реднек? — выложил я последний аргумент.

— Слышал теорию о гипермачо?

— Не припомню.

— Считается, что если мужик хочет быть супермужиком, излишне подчёркивает свою мужественность, грубо отзывается о педиках, то такой мужик сам педик.

— М-да… может и так… как же они живут с твоей мамой?

— Их дед поженил. У нас в диаспоре так принято. У них секса вообще не бывает. Мать работает, как ненормальная, а отец иногда уезжает в Нью-Йорк или в Майами развлечься… И мне они желают такого же будущего, уроды! — Мишель затянулась остатками косяка, затушила окурок шипящей слюной и положила его на прикроватную тумбочку.

Так мы и лежали, уставившись в потолок. Казалось бы, вот она, неприступная Мишель… Но хотелось просто успокоить её, уверить, что всё сложится. Только я не знал, как это сделать.

— У нас тут такое творится, ты не представляешь! Мой дядя, Георгиас, импотент. И уже давно. С тех пор, как бабушка заставляла его каждый вечер мыть холодильную комнату. Тётя Марианна — нимфоманка, обожающая качков. Лица… тихоня, настоящая психопатка. Пару лет назад пыталась резать вены… Бабуля у нас молодец, крепко всех держит за яйца! Даже дед теперь под её контролем. Говорят, что она специально долго не вызывала «скорую», когда его хватил удар. Думала, он отдаст концы. Но он крепкий, выжил. Тем хуже для него. Теперь как растение, живёт и видит, как она всем заправляет. — С прекрасных губ Мишель летели брызги. — Хочу быть такой, как бабушка!..

Уж лучше бы она мне всего этого не рассказывала.

— Ну, мне пора, а то увидят — проблем не оберёшься, — Мишель встала с кровати.

Я тоже поднялся.

— Спасибо, что выслушал, Алекс. Только смотри, не болтай… И спасибо, что не приставал, — Мишель тронула меня за руку.

— Было трудно, но я справился, — отшутился я.

Она рассмеялась.

— Дай я тебя поцелую. — Мишель прильнула к моим губам. Не могу сказать, что после её истерики и жуткой исповеди, я по-прежнему испытывал желание с ней целоваться. Но я, конечно, ответил на её поцелуй.

— Кстати, Лица от тебя без ума, — бросила Мишель на прощание.

Инопланетяне

В деревне у деда, в лесу, было озеро. С прозрачной и чёрной водой, как во всех русских лесных озёрах. По периметру плотно росли деревья, у берегов копошились злобные пиявки.

В середине озера возвышался остров. Доплыть до острова считалось круто. Теперь и размеры озера, и наличие острова, наверное, показались бы мне пустяком, но в те годы это было настоящей сказкой. До острова мне плавать не разрешали, и он оставался недосягаемой мечтой. А сейчас я бы до него доплыл, только дед умер, дом продали и не доплыть мне уже никогда до того острова. Теперь я смог бы, теперь это был бы пустяк. Но я находился далеко. Бесконечно далеко от того детского озера. Даже если бы я напрягся и приехал в тот лес, всё бы предстало чужим. Возвращаться было поздно. Пути назад не было, путь был только вперёд. Слева стейк-хаус «Вестминстер», справа мотель «Джордж Вашингтон Инн», впереди далёкий дом. Мы носились справа налево и слева направо, чтобы иметь возможность однажды отправиться домой.

Лаки надо мной подшучивал:

— Что ты делаешь в ресторане, Алекс?

— Салаты.

— Ха-ха, Джей делает чаевые, а ты салаты!

— Так точно, сэр. Я делаю салаты.

Реднек-гомосексуалист хотел меня поддеть. Мол, Юкка зарабатывает больше, чем ты, горе-водила. Я не обижался. Как можно обижаться на человека, если его дочка угостила тебя травкой и, валяясь в постели, раскрыла его самые интимные тайны.

Олимпия тоже пробовала шутить.

— Вы что, японцы? — спросила она у меня, когда я занёс ей диски, которые брал послушать.

— Пардон? — к тому моменту мы были знакомы уже больше месяца.

— Ну, как же. Вы ведь слушаете японский магнитофон.

— А что в этом такого?

— Откуда же вы знаете, какие кнопки нажимать?

— У меня дома такой же.

Олимпия картинно всплеснула руками.

— Неужели в России тоже есть японские магнитофоны?!

Моя проблема в том, что я не сразу понимаю юмор. По крайней мере, шутки такого типа.

— А… — только и протянул я, поглядывая на Олимпию с беспокойством. Она чего-то ждала. Улыбки. Наконец я понял это и постарался искренне скривить губы. Олимпия отвернулась. Контакт не складывался.

Версия нашего японского происхождения поддерживалась ещё и тем, что ради экономии мы купили десятикилограммовый мешок риса. Варили рис в пиве и потом подолгу не могли протрезветь. Рис мы варили впрок, а он моментально окаменевал, поэтому нам часто приходилось грызть куски, о которые гнулись вилки.

Лица иногда появлялась в «Вестминстере» — помочь в особо тяжелые дни. После разговора с Мишель я старался вести себя максимально нейтрально. Тем более что Бельмондо вечно приговаривал:

— Я выбью дерьмо из любого, кто притронется к моей девочке.

Проверять серьёзность его слов не хотелось. Приняв наш нейтралитет к его дочери за мужское благородство, Бельмондо окончательно расположился к нам и как-то после работы показал предмет своей страсти, мотоцикл «BMW» 1956-го года выпуска.

— Я ездил на нём в Греции, в молодости, — приговаривал Бельмондо, поглаживая сверкающие детали. Я ведь был копом!

— Ты был копом?!

— Да, могу фотку показать. Он порылся в каком-то ящике и сунул нам чёрно-белый снимок, на котором молодой парень в щёгольском мундире стоит, опершись о мотоцикл на фоне моря.

— Это ты? — восхитились мы.

— Я и мой байк.

Мы сверили мотоцикл на фото с тем, что стоял рядом. Это и вправду был он.

— Я его вывез на корабле несколько лет назад. Редкая модель. Детали заказываю из Европы! — хвастал Бельмондо. Мы почтительно кивали.

— Парни, а вы видели инопланетян?

— Инопланетян… Сань, ты видел инопланетян? — Юкка не знал, что сказать, и обратился ко мне.

— Инопланетян?.. У меня была целая эпопея с инопланетянами, — заявил я. — Это было давно, в деревне у дедушки… У него в разных концах участка росли кабачки. Мне было тогда лет шесть-семь. Дед однажды сообщил мне, что на двух крупных полосатых кабачках появились загадочные надписи. Он сказал, что это дело рук инопланетян. Недослушав до конца, я бросился в сад. Раздвинув огромные листья, я обомлел, на боку зелёного полосатого гиганта крупно было написано «Саша + Аня». Надпись состояла из подсохших надрезов. Аней звали девочку из соседнего дома, в которую я был влюблён. Я проверил другой кабачок. На нём тоже красовались слова похожего содержания. Трава вокруг оказалась примята и даже немного пожелтела. Представляете мои чувства?! Это было в сто раз круче сериала «Секретные материалы»!

Эффект превысил все ожидания. Бельмондо стоял, разинув рот. Даже в Юккиных глазах читалось «и что дальше»? Я выдержал, паузу.

— Что было дальше?!

— Тщательное расследование вывело меня на автора этой проделки. Им оказался мой проказник дед. Я нашёл садовый нож с остатками кабачковой кожуры на лезвии. Дед вырезал слова этим ножом и подождал, когда надрезы подсохнут, чтобы выглядело убедительнее. Но как было круто, если бы вы знали!

Юкка рассмеялся и закурил, Бельмондо обиженно поджал губы.

— Я имел в виду настоящих инопланетян. Я видел их пару раз.

— Где?! — после моего рассказа было трудно переключиться на серьёзный лад.

— Здесь, в Вильямсбурге.

— И как они выглядели?

— Это была Мадонна.

— Певица?

— Да нет! Дева Мария! Она парила в ночном небе и простирала ко мне руки.

— Бельмондо, значит, ты видел не инопланетян, тебе явилась Богоматерь!

— Я считаю, что инопланетяне и ангелы небесные со всем святым семейством — это одно и тоже, — шёпотом сказал Бельмондо. — Это высшие силы, которые помогают нам грешным. — Он перекрестился.

— Интересная теория…

— Тут есть одно местечко, дом, возле которого часто случается явление инопланетян людям, — продолжил Бельмондо. — Как-нибудь я вас туда отвезу.

— Что, и все про это знают?

— Да, туристы специально приезжают.

К нам подбежал здоровый пёс с синими глазами. Он недобро глянул на меня с Юккой, но Бельмондо потрепал его по холке.

— Ахилл. Сибирская лайка. Ест только аргентинскую говядину. Ну ладно, парни, до завтра, мне пора к Папсу.

— Зачем?

— Мы с Олимпией присматриваем за ним по ночам. Сиделки слишком дороги.

Странный денёк

Постепенно перед нами стал открываться механизм этой семейной машины греческого производства. Бельмондо и Олимпия были своего рода рабами, которым доставалась самая тяжёлая работа, и никого это не смущало. Он вкалывал на кухне, она в мотеле. Они выполняли роль ночных сиделок при престарелом господине Папарисе. И они же были самыми бесправными членами семьи. В обмен на видимое благополучие их заточили в тюрьму «Вестминстер-Вашингтон».

— Знаете, как тёща заставляла меня работать, когда я только женился на Марианне? — говорил нам Бельмондо на кухне, горько усмехаясь. — Я ведь тоже начинал салатником, как ты, Алекс. Она запирала меня в холодильной комнате и не выпускала до тех пор, пока я всё не вычищал до блеска. — Я вспомнил рассказ Мишель. — И так каждый вечер. Когда умер мой отец, меня даже не отпустили в Грецию на похороны. Некому было меня подменить на кухне. Вот так.

— Как же ты всё это терпишь?

— Ради Лицы. Ради неё я из любого дерьмо выбью! Пусть только к ней кто-нибудь притронется!

Мы умолкли.

— Кстати, хотите, покажу одну штуку? Специально принёс.

Бельмондо достал из ящика стола что-то завёрнутое в тряпку.

— Держи, — он протянул свёрток мне.

Я удивился тяжести свёртка. Развернул. На ладони лежал чёрный пистолет.

— Обана! Круто!

— Браунинг. Одиннадцать в магазине, один в стволе, — с гордостью пояснил Бельмондо. — Больше всего на свете я люблю оружие. Ну и мотоцикл конечно. И Лицу.

Мы смотрели на пистолет, как зачарованные. Я вытянул руку и прицелился, ощущая тяжесть и власть. Бельмондо забрал у меня пистолет.

— Вот так он перезаряжается, — он собрался передёрнуть затвор, но не тут то было. Затвор не двинулся. Бельмондо дёрнул ещё раз. Заклинило. Совсем уж не по-пижонски он зажал пистолет коленками и сдвинул, наконец, затвор.

— Уф, заедает, — Бельмондо раскраснелся и покрылся испариной. Мне стало его немного жаль. Неловкую ситуацию прервала Робин.

— Алекс, мне нужен шоколадный торт и ванильное мороженое.

Я понёсся исполнять заказ, оставив Юкку любоваться чёрным ганом.

Робин была молодой мулаткой-официанткой с чрезвычайно пухлыми губами и порочными глазами, оправленными в круглые очки. Пока я резал торт, Робин пристально меня разглядывала.

— У меня к тебе разговор, Алекс, — сказала она, вонзая зубы в кусок мяса.

— Я в твоём распоряжении, Робин.

Она протянула мне другой кусок. Мясо было сочным.

— Хорошее мясо, — подмигнула Робин. — С хозяйской тарелки.

— В смысле?

— С тарелки госпожи Папарис.

Мне приходилось жрать объедки, но никаких «хозяйских тарелок» раньше для меня не существовало.

— Есть разговор, — продолжила Робин.

— О любви? — пошутил я.

— Что ты знаешь о любви! Вот ду ю ноу эбаут лав? — сказала Робин низким голосом и посмотрела на меня своими глазищами.

— Ладно, к делу, только никому ни слова. Обещаешь?

— Обещаю, а что за секреты?

Робин поманила меня пальцем. Я склонился к ее пухлым губам, которые с близкого расстояния напоминали две мягкие булки.

— Лица приглашает тебя покататься с ней по округе.

— Покататься? А почему это секрет?

— Она просто хочет показать тебе местность, а секрет потому, что девочка не желает, чтобы семья знала об этом.

Я сглотнул. Бельмондо улыбнулся из-за своей стойки. Уж не устраивают ли эти психи провокацию, чтобы завлечь меня в ловушку?

— А почему она сама не скажет?

— Она не хочет привлекать внимание. А мне Лица доверяет.

— Я должен подумать, Робин, — сказал я, протягивая мулатке торт и мороженое. — А ты, Робин, не хочешь со мной покататься? Я бы сразу согласился.

— Я замужем, Алекс.

— Мужу рассказывать не обязательно.

Робин расхохоталась и забрала торт с мороженным.

— Подумай, короче.

До закрытия я так ничего и не надумал, а вечером решил посоветоваться с Юккой.

— Только этого не хватало! Ты видел его пушку! Он тебя из неё и прикончит! А заодно и меня! Это провокация! Может, это сам Бельмондо подговорил Робин, чтобы нас проверить!

— У тебя паранойя!

— Может и так, только они тут все наглухо ёбнутые! Он только и твердит: «я за Лицу из любого дерьмо выбью».

— Ладно, не буду рисковать. Просто прикинусь веником. Как будто Робин ничего не предлагала.

— Кто там говорил, что когда на корабле появляются ган и девка, жди неприятностей.

— Про девку не знаю, а про ган, кажется, Станиславский, говорил.

— Плохое у меня предчувствие.

Золотой кулон

Дней через пять после того, как мы с Мишель покурили, к нам в комнату ворвалась Олимпия с плачущей толстухой.

— Алекс, это безобразие, ты знаешь, что это такое?!

Олимпия сунула мне под нос окурок самокрутки.

— Это бычок, а я причём?

— Это нашёл мой ребёнок, моя бедная Джессика! — взвыла толстуха.

— Ты причём?! — возмутилась Олимпия. — Ты хаускипер, мать твою, а этот бычок нашёл ребёнок прямо возле кровати! Так ты убираешься?!

— В какой комнате это случилось?

— В триста седьмой!

Я вспомнил, как Мишель положила бычок на прикроватную тумбочку, как мы про него забыли. С тех пор там никто не жил, и только теперь въехала толстуха с мужем и маленькой Джессикой.

— Извините, я недоглядел.

— А это случайно не вы с Джеем курили травку? — Олимпия докапывалась до меня со всей страстью стареющей неудовлетворённой женщины.

— Там жил какой-то байкер, наверное он, — соврал я.

Олимпия велела ещё раз всё протереть в чёртовой комнате. Я извинился перед лысоватым мужиком в шортах, который укачивал маленькую девочку в платьице, и тщательно вытер тумбочки, зеркала и телевизор. Ну, забыли окурочек, с кем не бывает.

На этом приключения не закончились. На следующий день в дверь опять постучали — явился сам Лаки. Толстуха снова куксилась.

— Парни, возникла проблема, — Лаки тщательно подбирал слова. — У леди из триста седьмой пропал золотой кулон.

«Только этого не хватало», — подумал я. «А может он прознал про наш разговор с Мишель и хочет таким образом от нас избавиться»?

— Вы единственные, кто убирался в этой комнате.

Мы с Юккой посмотрели друг на друга.

— Мы не видели никакого кулона. Если бы он валялся на полу, я бы его заметил, — прибавил я.

Лаки испытующе изучал нас.

— Окей, парни, если узнаете что-нибудь о кулоне — сообщите, — с этими словами он взял даму под руку и они удалились.

— Как бы нас не подставили. Кража — это не шутки.

— Тут же все двери открываются одним ключом, зайдут, подсунут кулон, а потом обыск, и пожалуйста! — моё воображение сорвалось с цепи.

— Не паникуй, найдёт эта краля свой кулон.

— Надеюсь, но меры предосторожности не помешают.

Покидая комнату, я соорудил на полу сложную систему оповещения из ниточек и спичек. Если бы кто-то зашёл в наше отсутствие, то обязательно бы нарушил эту систему, и мы бы знали, что против нас плетётся заговор.

В те дни к рисовой диете мы добавили бананы, меня раздували газы. Бельмондо в буквальном смысле пронюхал это и обозвал меня «рашен рокет». Если не ошибаюсь, такое же прозвище носил знаменитый хоккеист Павел Буре. Только его так звали не за газы, а за скоростную игру. Так вот, пока мы пересекали двор, я безостановочно портил воздух. Из-за угла вышла Мишель.

— Привет, как дела?

— Нормально, — я отошёл, что бы она ничего не учуяла.

— Повторить не хочешь? — Мишель снова приблизилась, а я отступил. — Ты в порядке, Алекс?

— Да, всё в норме. Голова что-то побаливает… — меня буквально распирало, а погода была безветренная. Мишель пожала плечами и пошла своей дорогой.

— Ты чего? Что она хочет повторить?! — набросился с расспросами Юкка. О посиделках в триста седьмой я ему не рассказывал.

— Да ничего, болтает чушь какую-то! — тут у меня в животе громко заурчало.

— Ой, кажется мне… кажется я… — я понёсся обратно в нашу комнату. В животе творилось что-то невероятное. С бананами пора было завязывать.

Спешно распахнув дверь, я сразу же разрушил всю систему оповещения. Чертыхнувшись, проскочил в туалет. Успел…

Когда в тот день мы убирались в злополучной триста седьмой, зазвонил телефон. По обыкновению я поднял трубку. Обычно звонила Мишель, чтобы распорядиться, какую комнату следует убирать следующей. Я любил слушать её хрипловатый голос в трубке и говорить «да Мишель, всё будет сделано Мишель». Юкка на болтовню с Мишель не претендовал, телефонные романы были не в его вкусе. Итак, я поднял трубку.

— Ало, Саша, это ты? — раздался голос матери.

— Мама? Мама! — завопил я. Юкка выглянул из туалета.

— Ты почему работаешь по ночам?! — мать сразу перешла на строгий учительский тон.

— Мама, привет. Я не работаю по ночам, сейчас же день. А как ты сюда попала?

— Ты же мне написал телефон места, где вы работаете. Я позвонила и меня соединили. Не увиливай, сейчас ночь.

Соскучившись было по семье, я снова начал ценить тысячи километров нас разделяющие.

— Мама, у нас разница во времени восемь часов!

— А… я забыла. Ну, как дела? Чёрных много?

— Дела нормально, работаем. Чёрные встречаются.

— Не перетруждайся, пей свежие соки, от чёрных держись подальше и, главное, практикуй английский. У тебя ужасный английский.

— Хорошо мама.

— Представляешь, на днях я потеряла кольцо, которое отец мне подарил на свадьбу.

— Потеряла обручальное кольцо?!

— Не беспокойся, я его нашла, оно под плинтус закатилось. Там столько всего интересного, я серьгу нашла, не мою…

— Спасибо, мамочка!

— За что?

— За всё! Спасибо огромное, я так тебя люблю! Ну, пока.

— Вечно у тебя нет времени с матерью поговорить.

— Не сейчас, мамуля, — мне не терпелось. — Я тебе сам перезвоню.

Бросив трубку, я кинулся на пол. Как я сразу не догадался! В детстве я нашёл под плинтусом юбилейный рубль и с тех пор решил, что все сокровища мира скрыты в щели между полом и старым рассохшимся плинтусом. Когда после Нового Года выкидывали елку, иголки ещё долго лежали под плинтусами. Там, куда не забирается пылесос и веник, в июне можно было обнаружить несколько пожелтевших сухих иголочек, которые делали меня счастливым.

Я полз по периметру комнаты, щекой по паласу. Под мотельными плинтусами еловых иголочек не было, попался лишь обрывок упаковки от презервативов. Наконец в углу возле раковины что-то блеснуло. Я схватил с туалетного столика пилку для ногтей и ковырнул. Кулон.

Церковь

После обнаружения кулона отношение к нам стало двояким. Видимо, многие считали, что мы испугались и решили таким образом вернуть краденное. Нам было плевать, лето, а значит и наше пребывание в Америке, клонилось к концу.

Полили дожди. От раскалённого асфальта поднимался пар, я растаскивал по номерам чистые полотенца, прикрывая их своим телом словно детёнышей.

Робин, Вам, наверное, плохо без церкви? — спросила меня однажды мулатка-официантка Робин.

— Прошу прощения?

— Церковь. Вы же не можете пойти в церковь, бедняжки. У вас совсем нет машины, — пояснила Робин.

— Конечно… э-э… без машины фигово… то есть без церкви. Особенно Юкка страдает, он очень религиозный… — мой взгляд остановился на движущейся к посудомоечной машине ленте, на которую официанты ставили грязную посуду. Робин приняла этот взгляд как подтверждение нашего морального опустошения и совсем расстрогалась. На самом деле там, возле груды грязной посуды, стоял Юк, подъедающий с чьей-то тарелки остатки бифштекса.

— Что ты там про меня пиздишь? — крикнул он.

— Я говорю, что ты страдаешь без исповеди.

— Чё за хуйня?

— Робин спрашивает про церковь!

Робин предложила свозить нас в церковь для черномазых, где она прихожанка.

— Мы там танцуем и поём, вам понравится! — приплясывала Робин, вспомнив воскресные службы.

— Мы твои, Робин!

— А потом куда-нибудь заедем, съедим по чиз-кейку, — причмокнула Робин и я представил, крошки чиз-кейка на её сочных, зовущих губах…

— О чём разговор? — вмешалась вошедшая на кухню Марианна.

— Мы с Робин в воскресенье едем в церковь! — похвастал я с наивностью ребёнка, рассказывающего гостям, что видел, как мама трогала папу за писю.

— В какую церковь? — уточнила Марианна голосом приветливым, но ледяным.

— В мою, — Робин и Марианна были, как две чайки: Робин первая схватила кусок, но подлетела Марианна, более сильная чайка, и Робин вынуждена была отдать ей добычу.

— Ребята, — обратилась Марианна к нам нежным, не терпящим возражений, голосом. — Вы православные и вам надо ехать в православную церковь.

— Бог для всех един… — завёл было я известную песню. Воображаемые крошки чиз-кейка на губах Робин ещё стояли перед глазами.

— В воскресенье мы поедем в нашу греческую православную церковь! — торжественно перебила Марианна мой толерантный вздор.

Мы виновато топтались и больше не возражали.

— Мы с радостью поедем в церковь, Марианна.

— Правильно ребята. Я знала, что вы уважаете Бога. Бога надо уважать. А ты, Робин, поменяй скатерть на седьмом столе, клиенты нашли пятно.

В воскресенье мы отправились в церковь. Марианна устроилась между мной и Юккой на заднем сиденье. Впереди скучала Мишель. За рулём была Лица.

— Перестройся в левый ряд! Не пропусти поворот! Забыла, какой мы сделали крюк из-за тебя в прошлый раз?! — Марианна без умолку дёргала дочь, но та сносила приставания с ангельским терпением.

Церковь находилась милях в пятидесяти, неподалёку от города Ньюпорт-Ньюс. Это было современное бетонное здание с белыми стенами и цветастыми иконами внутри. Православные греки, в отличие от русских, позволяли себе сидеть во время службы на скамейках. Вставать требовалось только в определённые моменты. Сославшись на головную боль, я не вставал вообще. Встал только в конце, когда раздавали булочки и сладкую жидкость, не похожую на церковное вино.

Марианна вела себя набожно, но в меру. Крестилась, но ниц не падала. Девочки же разделились, Мишель с трудом сдерживала презрение к происходящему, а Лица тихо молилась. Юкка, когда все крестились, делал рукой что-то неопределённое, поглядывая на меня. Я же ориентировался по остальным. Вокруг стояли одни пожилые греки. Все друг друга знали.

После службы к нашей компании подошёл мужчина с густо набриолиненной шевелюрой.

— Очередной претендент, — буркнула Мишель. Мужчина поцеловал ей руку.

Мы отошли покурить.

— Не знаю, — проявил Юкка не свойственное для него желание поговорить на отвлечённую тему. — Бог, конечно, крутой чувак, но я бы продал душу дьяволу.

— За сколько?

— Тысяч за двадцать.

— У тебя снова повысились ставки, — усмехнулся я.

— В Таллине за десятку можно нормальную однушку купить. Пять маме, пять себе.

— Правильно, часть вложить, а часть проебать.

— Только не на кино.

— Окей.

Мы задумались.

— И всё-таки маловато, — нарушил тишину я.

— Ну, можно за пятьдесят.

— Маловато.

— Двести.

— Мало.

— Лимон!

Миллион был серьёзной суммой. Я не представлял себе, что такое миллион, но подозревал, что очень много. Перед глазами поплыли роскошные женщины, автомобили, яхты…

— А что такое лимон. Дом на Рублёвке и какая-нибудь шалава капризная. Ну, может две шалавы. А дальше что?

— Как что? — удивился Юкка. — Живёшь себе и ничего не делаешь.

— Но душа-то ведь штука серьёзная. Её назад не получишь, а лимон быстро кончится. Жизнь, воры, налоговая. Спросят: откуда взял? Ты что им скажешь? Ребята, я душу продал. Такие сделки, мол, налогом не облагаются.

— С налоговой можно договориться.

— Всё равно мало! Да пускай даже два лимона или десять. Души-то нет! Люди низко себя ценят, а потом оказывается, что все души в мире были проданы по дешёвке.

— А сколько не дёшево, по-твоему?

— Нисколько. Всё мало.

Юкка замолчал.

— Ты не обиделся, Юк?

— Нет, я просто думаю.

— О чём?

— Я думаю, что дьявол — это подчинённый Бога. Бог же его создал. Он, как министр, возглавляет один департамент, а Иисус — другой. Искушение и прощение. Причём, один без другого — ничто.

— Но дьявол же сбежал от Бога.

— Разве от Бога можно сбежать?

— Окей, получается, что продавая душу дьяволу, на самом деле продаешь её Богу?

— Конечно. Добро и зло — одно и то же. Спор о добре и зле напоминает ситуацию, когда стоишь под душем и споришь сам с собой, что мыть, руки или ноги.

— Ты, я вижу, стал философом, — сказал я с улыбкой.

— Противоположность добра не зло и ненависть, а равнодушие…

— Круто ты завернул…

— Это не я, это мне Макс рассказал, с философского. Он бухал на Казанском вокзале с одним бомжом, бывшим доцентом. Тот ему и не такое рассказывал. Он, кстати, спас Москву от нашествия бесов.

— Как это ему удалось?

— Этот доцент, то есть бомж, почувствовал, что грядёт пришествие Антихриста, и решил осенить Москву крестом. Знаешь, что он сделал? Он взял карту метро, обнаружил что красная и зелёная ветки пересекаются, образуя крест, и начал срать на каждой станции, расположенной на этих ветках.

Я ржал, сгибаясь пополам.

— Срал он только в пределах кольцевой. Начал с «Комсомольской». На «Парке Культуры» ему менты дубинками наваляли, но он очухался и взялся за зелёную. Двинул от Белорусской на юг и так до Павелецкой.

— И что… на каж… на каждой станции?! — от смеха я едва справлялся с произношением слов.

— Ага. На каждой станции по куче. Он хотел огненный крест устроить, но дерьмовый проще.

— А заклинания он какие-нибудь читал? — не унимался я.

— Вот уж не знаю. Надо у Макса уточнить, когда вернёмся.

Я тёр глаза, периодически начиная хохотать с новой силой.

— На каждой станции! Ха-ха-ха! Осенил крестом!!! Ха-ха-ха!

Подошла Марианна с девочками:

— А теперь по магазинам!

Шопинг

Мы подъехали к гигантскому торговому центру. Трёхэтажное здание, размером с аэропорт. Мы ни в чём не нуждались, но галантно согласились сопровождать дам. Больше всех шопингом интересовалась Марианна.

— Мальчики, мне так хочется что-нибудь купить. Вы мне поможете? — мы кивнули.

— А ты, Мишель, пока подыщи для Лицы заколки, а то ходит как нюша. Даже не верится, что это моя дочь!

Мишель усмехнулась и увлекла за собой Лицу. Мы последовали за Марианной. В одном из бутиков она решила выбрать себе платье. Мы уселись в кресла, а она скрылась в примерочной кабинке. Я полистал журналы, а потом принялся смотреть от скуки по сторонам. Вдруг я застыл от удивления. Занавеска в кабинке Марианны не была задёрнута до конца. В зазоре между занавеской и стенкой было отчётливо видно зеркало, а в зеркале… В зеркале отражалась Марианна в полный рост. Всё бы ничего, но она была абсолютно голой и смотрела на меня.

Её глаза встретились с моими. Надо отметить, что выглядела она очень сексапильно. Подтянутая, загорелая. Крепкая упругая задница, грудь, гибкая спина… Хватило секунды, чтобы оценить её красоту.

Вместо того, чтобы со стыдом задёрнуть занавеску, Марианна мне подмигнула. Я сглотнул. Юкка, сидящий рядом, ничего не замечал. Марианна, сделал пальчиком какой-то знак, я недоумевал. Она с деланной сердитостью насупила брови и начала кивать куда-то вбок. Я ткнул пальцем себе в грудь, «мол, меня хотите»? Марианна хихикнула и отрицательно покачала головой. «Юкку позвать»? — произнёс я одними губами. Марианна облегчённо закивала. Наконец русский медведь допёр до смысла.

— Юк, а Юк, — почему-то шепотом выговорил я.

— Чего? — он поднял голову от журнала.

— Тут… э-э-э… посмотри туда, — я кивнул в сторону кабинки с Марианной.

Юкка взглянул.

— Чего, реклама что ли?

— Да нет! В кабинке, — теперь пришёл мой черёд злиться на несообразительность. На этот раз Юк заметил. Марианна поманила его.

— Я не пойду.

— Иди!

— Не хочу.

— Иди, дубина! — шипел я, будто Юкка был юной балериной, которую поманил к себе в ложу сам Президент. Я же выступал в роли балетмейстера и по совместительству сводника. Юкка неуверенно поднялся с кресла и сделал пару шагов в сторону кабинки, с мольбой оглядываясь на меня.

— Ах, вот вы где! — услышал я голос Мишель за спиной. Это было такой неожиданностью, что я подскочил в кресле, как ошпаренный. Юкка с радостью бросился назад. Занавеска задёрнулась.

— А мы вас ищем.

За спиной Мишель стояла Лица.

— А где тётя?

— Платье меряет.

— Мы подождём, правда Лица? — спросила Мишель и девочки уселись рядом.

Ужин с семьёй

По указанию Марианны я наполнял бутылки из-под кетчупа «Хайнц» дешёвым китайским месивом.

— Перебьются, — говорила Марианна про гостей ресторана. — Если каждый раз подавать им «Хайнц», никогда денег не заработаешь.

Мне такие хитрости были знакомы с детства. Мамина подруга, жена генерала Похило, любила наливать в красивые бутылки крепкое пойло собственного приготовления и с невинным видом предлагать гостям. Отец её постоянно разоблачал, а мать толкала его коленкой под столом, от души нахваливая очередной «двенадцатилетний французский коньяк». А дома устраивала отцу разнос.

— Помалкивал бы, тоже давно бы генерала получил!

Вообще, еда у греков не пропадала. В отличие от чисто американских ресторанов, где вчерашнее мясо летело в помойку, они продукты не выкидывали. Объедки шли на соусы, нетронутые куски перекладывали на новые тарелки и подавали заново. Жалоб не было. Туристы всё съедали, причмокивали и оставляли щедрые чаевые. Масло во фритюрнице вообще не меняли, вопреки закону и здравому смыслу.

Вечером все официанты выстраивались в очередь к донне Розе, которая самолично стояла за кассой, подсчитывая прибыль.

— Где мои деньги?! Дайте мои деньги! — требовала она без лишних церемоний, невольно цитируя Диогена, хотя никто доходов не утаивал.

В конце августа, поздним пятничным вечером Марианна сказала нам:

— Вы приглашены сегодня на семейный ужин. Здесь в ресторане. Будут только свои.

Мы обрадовались приглашению, так как рассчитывали бесплатно поесть. Денег мы скопили ещё недостаточно, а день отъезда, двадцатое сентября, приближался.

После закрытия я как обычно помог убрать грязные скатерти и пропылесосить зал. От усталости я вместе с грязными прихватил пару чистых скатертей. Они были практически белоснежными, не считая нескольких пятнышек.

— Ты хочешь меня разорить?! — рявкнула донна Роза из своего угла. — Стирка каждой скатерти обходится в три цента! Положи чистые на место!

— Простите, мэм. Не заметил, — я вновь застелил столы.

Накрывать к ужину мне помогала Лица.

— Как поживаете? — Лица передала мне стопку тарелок.

— Спасибо, вроде нормально.

Последовала тишина. Мне в голову не лезло, как продолжить разговор. Да и Лице тоже.

— Смешно, что вы мусор в бассейн опрокинули, — сказала Лица, расставив тарелки.

— Да уж. Мы обормоты, — усмехнулся я.

— Обормоты… — повторила Лица.

Вытирая руки о передник, вошёл Бельмондо.

— Он к тебе пристаёт? — шутя, спросил он у дочери.

— Папа, ты опять начинаешь! — ей явно было стыдно за своего неотёсанного деревенщину отца. Она родилась здесь. Чисто говорила по-английски. Училась в местном престижном колледже.

— Женщины все такие, — пошутил Бельмондо, обняв Лицу. Слово «женщины» он произносил «вумэнс», вместо «уимен». Типичная ошибка.

— Уимен! — раздражённо поправила его Лица, выворачиваясь из объятий, — сколько можно делать одну и ту же ошибку! — она убежала на кухню.

Бельмондо неловко улыбнулся.

Я подмигнул, скорчив фальшиво-ободрительную гримасу, которую обычно корчат тренеры, похлопывая по спине своих проигрывающих всухую игроков:

— Пустяки.

— Она меня презирает…

— Да ладно тебе. Она просто избалованная девчонка.

— Я всё делаю ради неё… Я работаю только ради неё… Я из любого дерьмо выбью… — Бельмондо всхлипнул и быстрым шагом удалился во двор.

В час ночи прибыли гости: отставной цээрушник мистер Панайотис с супругой. Нас представили. За стол не садились ждали ещё кого-то. Наконец дверь открылась, и въехала коляска со стариком в кепке. Коляску вёз улыбающийся, как ни в чём не бывало, Бельмондо.

— Папс! — крикнула Олимпия и бросилась навстречу.

— Папа! Дедушка! Мистер Папарис! — возгласы окружающих слились в сплошной вой.

Это и был знаменитый Папс, мистер Папарис. Основатель этого свихнувшегося семейства. К коляске крепилась капельница. От неё тянулись шланги, в том числе и в рот. Колени Папса скрывал плед. Глаза выражали усталость и муку. Сзади, опираясь на клюку, ковыляла донна Роза.

— Папс, как вы себя чувствуете? — обратилась к старику Олимпия и поцеловала безжизненную руку.

— Прекрасно! — шутовски пробасил Бельмондо из-за спины Папса.

— Как ты, папочка? — Марианна, потискала плечи старика.

— Мне хорошо, как никогда! — ответил за Папса Бельмондо, будто кукловод, озвучивающий надетого на запястье Петрушку.

Затем Бельмондо скрылся ненадолго на кухне и выскочил оттуда в чём-то имитирующем плащ.

— Я Бэтмэн!

Все захохотали.

— Папс обожает его шутки, — пояснила Олимпия.

Глаза старика были, будто высохший после дождя асфальт.

Настал наш черёд.

— Это Алекс, а это Джей. Они работают у нас, папочка, — всё семейство сосредоточилось вокруг старика, а мы, переминаясь с ноги на ногу, стояли напротив. Папс безразлично глядел перед собой. Все тормошили его, смеялись, шутили. Позади, в тени, донна Роза криво усмехалась своими сухими, будто из дублёной кожи, губами. Мне показалось, что пока мистер Папарис был самостоятельным, все боялись его. Все были у него в кулаке. А теперь он стал для них забавной игрушкой. Они, словно гиены, забавлялись с умирающим львом зная, что у него нет сил прихлопнуть их лапой.

— Хорошие мальчики, правда папа? Тебе нравятся? — шепнула Марианна на ухо Папсу.

«Как будто скормить нас ему собрались», — пришла мне в голову мысль.

Казалось, все ждут от Папса какого-то знака, но он оставался безучастен ко всему.

Лаки, Олимпия, Марианна, донна Роза и мистер Панайотис с супругой уселись на свои места. Бельмондо подкатил кресло с Папсом во главу стола.

Подали греческий сыр фета с оливками. Беседа шла о политике, о бизнесе и инопланетянах.

— Ну, признайся, что ваши скрывают правду! — наседал на мистера Панайотиса Бельмондо. — Всем известно, что инопланетяне высадились в Нью-Мексико в ещё в сорок седьмом!

Мистер Панайотис важно помалкивал, делая вид, что ему известна тайна, которую он не может разглашать.

— Расскажи про инопланетян, а?! — не отставал Бельмондо.

Олимпия принесла лапшу с курицей. И тут мистер Панайотис неожиданно разбушевался.

— Я это не буду! — он шумно отодвинул тарелку.

— Что-то не так, мистер Панайотис? — забеспокоилась Олимпия.

— Я во Вьетнаме косых мочил не для того чтобы их еду жрать!

— Дорогой, не надо опять, — попыталась встрять жена.

— Не указывай мне! Там ребята за вас жизнь отдавали! Хэнк полз к их окопам без рук, сжимая в зубах гранату! — мистер Панайотис задыхался от злости.

— Я же тебя предупреждал, — зашипел Лаки на жену.

— Это же китайская еда, — виновато отвечала Олимпия.

— Эти подонки только и ждут чтобы нанести ответный удар! Вы не знаете, что это такое, когда сотни злобных косых глаз пялятся тебе в спину из джунглей!

— Извините, мистер Панайотис, — сказала Олимпия. — Мы не знали, что у вас на китайскую кухню тоже аллергия.

— Пустяки, даже приятно вспомнить весёлые времена, — Панайотис резко успокоился и перешёл на лирические воспоминания.

— Помню, садимся мы в вертушку, Бил за штурвал, я к шестиствольному «Гатлингу», летим к какой-нибудь деревеньке и тра-та-та!!! — он весь трясся, изображая стрельбу из пулемёта по вьетконговцам.

— Да, были времена, — посетовал Лаки и неожиданно запел:

Всегда держи руку на револьвере, Доверять можно только мертвецам или такому гринго, как я.

— Браво, Лаки! — все захлопали. Лаки раскланялся.

— Вот в Техасе оружие можно носить открыто. Закон даже обязывает не скрывать, что ты вооружен, — перешли на разговоры об оружии. Дамы помалкивали. Мы тоже. Оказалось, что у Лаки дома целый арсенал. Револьверы, ружья, автоматы, ножи. Бельмондо тоже не отставал. Кроме чёрного «браунинга», у него имелся не один десяток «кольтов» и «смит-вессонов», которых бы хватило на маленький партизанский отряд. Мужики вошли в раж. Поднялся спор, у кого больше стволов.

— Спорим, моя «М 16» бьёт точнее твоей! — напирал Лаки на Бельмондо.

— Враки! У моей специально сбалансированный ствол! А ещё у меня есть помповое ружье, которое пробивает кирпичную стену с пятидесяти футов! — отбивался Бельмондо.

— Пойдём, посмотрим! — предложил Лаки.

Все снялись с мест и отправились в дом Бельмондо и Марианны смотреть оружейные запасы. Донна Роза осталась с Папсом. Я выходил последним. Обернувшись, я увидел, как Папс мычит что-то донне Розе, а та, отвернувшись, смотрит телевизор.

Дом находился по соседству. Нас распирало от любопытства. Бельмондо отпер тяжёлую дверь, набрал какие-то цифры на сигнализации, прикрыв клавиши ладонью, и мы вошли.

— Не вздумайте сюда полезть. У меня тут сигнализация на движение, на звук, на изменение температуры, — хвастал Бельмондо.

Интерьер оказался распространённой смесью плохого вкуса с большими деньгами. Окна были надёжно закрыты несколькими слоями тяжёлых портьер с золотыми кистями. Обои, будто мечта галлюцинирующего наркомана, буквально бурлили выпуклыми яркими цветами. За приоткрытой дверью ванной комнаты виднелась розовая джакузи в форме морской раковины. Каждый квадратный сантиметр мебели украшала богатая резьба. Люстры грозились рухнуть под весом хрусталя. Ноги по щиколотку утопали в пышных коврах. Казалось, что греки раскормили свой дом анаболиками.

— А здесь живёт Лица, — Бельмондо открыл перед нами дверь в комнату забитую куклами в кружевах. — Лица, покажи ребятам свою комнату.

Лица смущённо пригласила нас войти.

— Красивые куклы, — сказал я ради приличия.

— Тебе правда нравится? — её глаза потеплели. — Я сама шью им платья.

— Ух ты, круто! Платья в них самое удачное, пожалуй.

— Парни, идите сюда! — донёсся крик Бельмондо из гостиной. Юкка вышел. Я собрался, было, за ним, но вопрос Лицы остановил меня.

— Хочешь, я покажу тебе, как я шью?

— Конечно, хочу, — я приготовился скучать, мысленно упрекая себя за мягкость и сожалея о том, что не увижу оружие. Лица достала железную коробку и поставила мне на колени.

— Здесь у меня хранятся лоскутки тканей, из которых я шью платья. Потрогай, какие мягкие, — Лица открыла коробку и заставила меня пощупать несколько лоскутков. Затем она достала другую коробку. — Здесь кружева. У меня есть даже старинные кружева из Европы. А здесь, — Лица достала третью коробку. — Здесь ленты, тесьма и золотые нити. Смотри.

«Боже, ну почему мне так везёт на психованных? Почему я не нравлюсь обычным девчонкам? Обязательно попадётся ненормальная!», — думал я, перебирая атласные ленточки.

— Алекс, ты веришь в инопланетян?

— Мы с твоим отцом говорили об инопланетянах…

— Отец тут ни при чём, у него какая-то дурацкая теория, я говорю про настоящих инопланетян.

— Настоящих… я даже не знаю…

— У нас тут есть место, где они иногда появляются… хочешь, сходим туда вместе?

Я перекатывал в руке комочек серых шёлковых лент. Услышав последнюю фразу Лицы, я сжал комочек и вскрикнул. Что-то сильно укололо меня.

— Боже, это булавка! Она осталась в лентах! Извини! — Лица бросилась искать платок. Я смотрел на свою ладонь, на которой выступила красная капля. Вот так комочек атласный. Лица стёрла кровь.

— Извини, мне очень жаль!

— Пустяки, не переживай. Пойдём к остальным, иначе твой отец решит, что я причиню тебе вред, — я подмигнул Лице, сделав вид, что забыл про её предложение. Она тяжело вздохнула, ей не хотелось к остальным.

Компания разместилась на диванах. На полу, как при обыске, были аккуратно разложены чёрные стволы.

— Хорошая коллекция, — со знанием дела говорил мистер Панайотис, примериваясь к раритетному автомату Томпсона.

— Это ещё не всё! Кое-что припасено на случай неожиданного нападения, — Бельмондо подвинул рабочий стол так, чтобы была видна та сторона, с которой сидит человек. Под столешницей крепилась кобура с крупнокалиберной «береттой».

— Они врываются, а я сижу за столом, — Бельмондо сел за стол и, для наглядности, развернул его в нашу сторону.

— Не поцарапай паркет, — строго сказала Марианна.

— Ничего! Они входят, а я бах, бах!

Все зааплодировали.

— Ну что, Лаки, а теперь посмотрим твоё оружие? — сказал Бельмондо, задиристо уперев руки в бока.

— Уже поздно, давайте в другой раз.

— А, испугался! Я же говорил, что у него такого нет! — Бельмондо заглянул каждому в глаза. — Я же говорил!

— Ничего я не испугался, — отпирался Лаки.

— Пойдём, ужин остынет, — выручила брата Марианна.

Все гурьбой повалили на улицу.

— Признайтесь, что вы скрываете от нации правду об инопланетянах! — приставал к цээрушнику Бельмондо, пока шли обратно к ресторану. Мистер Панайотис отвечал туманно, набивая себе цену.

— Есть разные версии…

— Признайтесь, что у армии в плену находятся несколько инопланетян с тарелки, потерпевшей крушение, — продолжал Бельмондо.

— В нашем ведомстве вся информация секретна. Я лично не занимался этим вопросом.

Когда все снова расселись вокруг стола, Марианна осадила Бельмондо:

— Да что ты заладил про этих инопланетян, давайте выпьем за наших отличных работников, Алекса и Джея! — это было неожиданностью. Мы смутились.

— За Алекса и Джея!!! — подхватили все. — Лучших наёмных работников у нас никогда не было!

Зазвенели бокалы.

— Будь вы греками, мы бы выдали за вас наших дочерей! Правильно я говорю?! — сказал Бельмондо.

Я поперхнулся.

— Я бы свою Мишель отдала, — сказала Олимпия, трепля меня по волосам.

— А я бы Лицу, — заявил Бельмондо, хлопая Юкку по колену.

— Такой зять, просто загляденье, — вставила Марианна, глядя на моего друга.

Все выпили.

«Благослови Боже тот день, когда я родился русским», — думал я в тот вечер.

В постели

От усталости и алкоголя нас порядком развезло. До кровати мы доползли аж к четырём утра. Я залез под одеяло, с трудом стащив с себя одежду. Юкка не поленился принять душ.

Он вышел из ванной, состроил суровую мину и спросил:

— Кто ид-ё-ё-ооот? Скажи мне, кто ид-ё-о-от?

Я захохотал и игриво заверещал, кутаясь в одеяло:

— Папочка.

— Кто? Не слышу!

— Мой папочка!

— Да, это я, мой малыш, — захохотал Юкка.

Видел бы это Лаки. Точно бы решил, что мы педики. Но у каждого из нас есть причины, по которым мы не можем спать одни. Юкка вырос в многодетной семье. Он всегда спал в одной кровати со старшим братом, а в комнате ещё была сестрёнка. Я же просто боюсь. Несколько дней кряду я находил на простынях какую-то тварь. Огромная, черная, похожая на кузнечика и жутко злобная. Я пытался её прогнать — ничего не вышло. Пришел Юк и одним шлепком тапка решил проблему. Забыл мамочкины уроки любви ко всему живому. Так что мой дружбан обеспечивает безопасность в постели. Как я буду спать без него, когда мы вернёмся домой, ума не приложу.

Недостатков у совместного спанья навалом. Юкка постоянно перетягивает на себя общее одеяло, и я замерзаю. Юкка мучает меня, хватает за жопу, просовывает под меня ноги, хотя знает, падла, что это щекотно, а я дико боюсь щекотки. Я бешено ору и прячусь в подушку. Мы ржём от души.

— Кто твой папочка?

Я не успеваю ответить. Мы засыпаем.

Последний вывоз мусора

Утром нас подняли ни свет ни заря. Отпуска заканчивались, гости съезжали в массовом порядке, и надо было убирать комнаты. Проснулись мы в такой позе — я зарылся Юкке под мышку, а он обнял меня рукой.

— Твою мать! — воскликнули мы вместо «доброе утро». Какая гадость! У Юкки под мышкой какая-то небритая мохнатая пизда!

Мне снилось, что я сервирую столы в ресторане «Вестминстер» полотенцами: три больших, два для рук, два для лица. За мной приглядывает Бельмондо с автоматом наперевес. Потом у одного из обеденных столов обнаружился выдвижной ящик, наполненный водой, в ящике плавали крупные золотые рыбки. Я решил показать ящик Бельмондо, но увидел, что он трахает официантку Робин, пользуясь дулом своего автомата. Робин стонала от наслаждения, а потом шепнула мне, касаясь моего уха своими губами-булками, что получила целых сорок три оргазма. Сорок три оргазма Робин…

Работа шла медленно, мы еле передвигали ногами и с трудом соображали. По моему департаменту началась тотальная нехватка расходных материалов, стало заканчиваться буквально всё: полотенца, коврики для душа, мыло, туалетная бумага, пластиковые стаканчики. Казалось, что мотель израсходовал все ресурсы, и ему больше нечего отдать своим клиентам. На складе было шаром покати. Я решил проблему просто — начал не докладывать в комнаты самое необходимое. Устроил американцам Советский Союз. Хотите туалетную бумагу? Нету!

Мы решили один день прожить без мата. Юкка попросил, он вычитал в Интернете, что мат рушит биополе. А без мата как? Надо говорить не: «Где, блядь, чистые полотенца?», а просто: «Где полотенца?». У меня без мата лучше, чем у Юкки получалось. К концу дня Юкка послал своё биополе на хуй и успокоился.

— Эй, парни! — Лаки помахал нам из офиса. — Подите сюда!

Мы нехотя поплелись к нему.

— У Киса выходной. Надо помочь Олимпии вывезти мусор. Она поведёт, а вы будете грузить.

— Окей, — вяло сказал Юк. Я скривил недовольную физиономию.

— Расстраиваешься Алекс, что я не доверяю вождение тебе? — подмигнул с ухмылкой Лаки. Я не ответил. Мы поплелись к пикапу.

Олимпия уже поджидала нас. После падения в бассейн «плимут» ещё больше перекособочился. Мы забрались в кузов.

Сбор баков прошёл без эксцессов. Олимпия тормозила возле каждого, мы спрыгивали с борта и составляли баки в кузов. При подъёме на злополучную горку Олимпия попросила нас слезть.

— Извините ребята, лишний вес.

Мы вскарабкались сами и, загрузив последний бак, подкатили к огромному контейнеру, над которым вились жирные мухи. Вытряхнули мусор. Поехали обратно. Тут заглох мотор.

— Твою мать! — шипела Олимпия, дёргая рычаги. После нескольких свистящих звуков мотор вовсе перестал реагировать на поворот ключа зажигания.

— Придётся толкать, парни.

Потерявшие веру, молча, словно гужевые животные, мы вылезли из кузова и принялись толкать.

Сначала дорога шла в горку, нам пришлось попотеть. Олимпия помогала нам, тоже толкая и руля одной рукой через открытую дверь. Поравнявшись с офисом, мы заметили Лаки.

— Не везёт вам парни с этим пикапом, — пошутил хозяин. Помочь жене он не удосужился.

— Мотор заглох, — пожала плечами Олимпия.

Тут «плимут» вдруг поехал сам и не успели мы понять, в чём дело, как он уже нёсся вниз со склона. Пытаясь впрыгнуть в кабину, Олимпия кинулась вдогонку. Но было поздно. Я в ужасе посмотрел на Лаки, бессильно разводя руками. Его лицо побагровело.

В следующее мгновение раздался большой всплеск и тарантас зарылся носом в воду, подминая одинокий матрас, плавающий в сверкающей лазури. Несколько пустых баков, перелетев через кабину, поплыли по взбаламученной глади. С другого конца бассейна в ужасе выскочил толстяк латиноамериканского вида.

— Факин шит! Факин шит! — повторял толстяк будто заклинание.

На этот раз наша вина была не очевидна. Я бы даже сказал, что нашей вины не было. Однако нам снова пришлось вылавливать из бассейна мусорные баки, а потом помогать вытаскивать «плимут» на сушу. Бассейн спустили и решили больше не наполнять. Всё равно сезон подходил к концу.

Когда, мы, стоя по грудь в воде, вытаскивали баки, рядом затормозил красный кабриолет Марианны, возле которой сидела Лица.

— Вы что, опять утопили пикап?! — с трудом сдерживая смех, спросила Марианна.

— Типа того.

— Представляю, Алекс, что будет, когда ты купишь себе машину! — захохотала Марианна. Недавно я поделился своими планами в «Вестминстере».

— За рулём была Олимпия, — буркнул я.

— Повезло моему брату с работничками! Вам купить чего-нибудь?

— Бананов, — попросил я.

— Хватит тебе бананов! И так дышать нечем! Лучше чиз-кейк! — встрял Юкка.

Через час было доставлено и то и другое.

— Спасибо, Марианна! Спасибо Лица!

— До вечера, ребята, — Марианна послала нам воздушный поцелуй и укатила восвояси.

— Вот и тёлки на красивой тачке… — задумчиво произнёс Юкка.

— Мечты сбываются… — я проводил взглядом красный кабриолет. Мои мысли перебил Лаки, к нему снова вернулось хорошее настроение.

— Нравится моя сестра, парни?

— Нет, что ты.

— Хочешь сказать, она уродина?

— Нет, она очень красивая женщина, но…

— Я не против. Она всем нравится.

— Лаки, мы не в том смысле…

— В прошлом году за ней увивался один хороший парень, реднек. Георгиас об этом знал. Так вот, однажды Марианна этого парня отправила подальше, надоел он ей. А он возьми да и напейся. Набрался он, значит, и заснул вон там, на рельсах. И знаете что? Его переехал поезд! Ха-ха-ха!

Терминатор

Мне в голову пришла замечательная идея — делать художественные салаты. Я попробовал разложить дольки помидоров, огурчики и луковые кольца так, что получались смешные рожицы. Времени это занимало не больше обычного, требовалось только положить пару лишних листиков салата, чтобы придать рожицам убедительности. Воодушевлённый, я наделал художественных салатов и во всю раздавал их официанткам. Через час подбежала Олимпия. Я скромно потупился, собираясь принять поздравления. Наверняка, кто-нибудь из гостей уже отметил моё творческое нововведение.

— Алекс, ты хочешь нас разорить?!

Я опешил.

— Зачем ты кладёшь так много салата?!

На это было нечего ответить. Олимпия отодвинула меня от очередной партии моих «произведений» и принялась их беспощадно разрушать, делая из каждой тарелочки по две новых.

— Нельзя класть так много салата! Нельзя!!!

Я молча наблюдал за уничтожением плодов моего творчества. «Она даже не заметила, что там были улыбающиеся рожицы, — думал я — она видит только лишний лист салата».

— Вот так, запомнил?! — Олимпия отряхнула с рук ошмётки «глазок» и «носиков».

— Запомнил…

Я открыл холодильник, чтобы достать для переделки заготовленные салаты. В холодильнике почему-то пахло родительской кухней. Мне пять лет. За окном солнце. Я сижу напротив отца. Мы завтракаем. На нём форменная рубашка с погонами. На столе двумя башенками возвышаются бутерброды с «Докторской» колбасой… В холодильнике пахло именно так. Я застыл.

— Алекс, бэйби, дай мне шоколадный торт с орехами, — донёсся сзади голос Женуарии. Я не мог шелохнуться. — И не забудь про нож, я его оближу. Алекс!!!

— Да… секунду, — запах стал исчезать, как сладостное виденье, удержать которое нет никакой возможности. Я отрезал торт и протянул нож Женуарии. Она страстно слизала шоколад и подмигнула мне.

К вечеру явилась Марианна с большим свёртком. Она торжественно развернула бумагу и позвала всех полюбоваться покупкой. Это был Терминатор в метр высотой, с обрезом и ободранной кожей на лице, из-под которой сверкал красный глаз. Терминатор был голый, в одних сапогах. Огромный член был в полной боевой готовности. Марианна установила скульптуру на разделочный стол.

— Хорош, а?!

— Хорош, — я постучал ногтем по скульптуре. Пластик.

Бельмондо вышел. Марианна налила себе и нам с Юккой по рюмочке кофейного ликёра.

— Мне бы такого мужика! — басом заявила Женуария. — С такой пушкой!

Все заржали.

— Обожаю военных, — хихикнула Джерри.

— Он сильный! Он всегда побеждает! — не могла нарадоваться Марианна, чокаясь рюмочкой с прибором Терминатора.

В фильме Терминатор проигрывал, но никто не стал спорить с Марианной.

— Умение побеждать, вот что отличает настоящих мужчин, — жена Бельмондо одарила Юкку выразительным взглядом.

Вошла Олимпия.

— Что это?

— Скульптуру купила.

— Редкая вульгарность!

— Тебя забыла спросить, дорогая невестка.

— Как тебе не стыдно! У тебя же муж!

— А чего мне стыдиться?

— Притащила голого мужика. Ты о Георгиасе подумала?

— Ты меня не учи! Со своим мужем разберись!

— У нас с Лаки всё в порядке!

— Весь город знает, как у вас в порядке. Особенно нью-йоркские мальчики! — съязвила Марианна.

— Заткнись, шлюха! Здесь чужие! Он же твой брат!

— Как ты меня назвала?! А ну повтори! — Марианна пихнула Олимпию в грудь.

— Отвали!

— Твою дочь трахал весь город, а я шлюха!

— Ах ты мразь! — Олимпия вцепилась Марианне в волосы. — Сука! Блядища!

— Дамы, прекратите!

Женуария схватила Олимпию, Джерри — Марианну.

— Тебя взяли с улицы! Будешь вякать, оставлю без куска, слышала?! — вопила Марианна.

Всё происходило у распахнутой двери в зал, где хорошо просматривались удивлённые лица гостей. «У нас фешенебельный ресторан, а не забегаловка. Люксори плэйс», — вспомнил я слова Марианны, произнесённые ею в день нашего знакомства.

Победа

Сцена на кухне не давала мне покоя. Я долго не мог заснуть, видя перед глазами Олимпию, вцепившуюся в Марианну, голого Терминатора. В ушах звучали оскорбления, которыми женщины осыпали друг друга.

— Вот что в жизни главное? — спросил я у Юкки во время утренней уборки комнат.

— В смысле? — мой друг был рассеян, в уме он подсчитывал заработанное за последние дни, складывал с тем, что уже скопил и прибавлял к этому возможный доход оставшейся недели.

— Вот Марианна вчера заявила, что в мужике главное — умение побеждать…

— Она меня уже достала. Смотрит всё время, намекает… Видеть её больше не могу!

— А, по-моему, победа — вещь сомнительная. Как думаешь?

— Слушай, не грузи! Какая разница. Главное — быть богатым.

Несколько минут мы молчали. Я пылесосил. Потом взялся менять простыни.

— Победа — это ловушка, фикция.

— Не знаю, мне насрать, — Юкка никак не мог покончить с расчётами.

— Если ты всё время побеждаешь, ты теряешь самоконтроль, становишься заносчивым. Я победил, значит, я прав! Победа туманит разум. Ты начинаешь гордиться своей победой, ничего вокруг не замечая. Отмечаешь годовщины, обрастаешь новыми историями о своих подвигах, живёшь прошлым. А в это время тот, кого ты победил, осознаёт промахи и развивается. Победитель расслабляется и деградирует, проигравший вырывается вперёд.

— Ага.

Я застелил кровать и уселся на край.

— А знаешь что самое интересное?

— Что?

— Что победа часто оказывается не тем, что ожидал. Мать мне рассказывала про свадьбу своей институтской подруги. Всё было чин-чинарём: тамада, «горько». Начали, короче, букет невесты кидать. Ну, бабы все сбежались. Но одна была самая активная. Подруга матери, нападающая институтской сборной по баскетболу. Ей этот букет до зарезу был нужен. Мать говорила, что она ужас как замуж хотела, а никто не брал. Больно здоровая. Короче, она естественно прыгнула выше всех, схватила букет мёртвой хваткой и… пол был скользкий, там кто-то «оливье» уронил, и она, фигакс, как долбанётся, со всей дури, спиной об угол стола.

— Ага.

— Девятнадцать лет лежала парализованная, в позапрошлом году умерла.

— Ага.

— Вот тебе и победа…

— Ага.

— Ты согласен?

— Ага.

— Реально, ты тоже так думаешь?!

— Что?

— Спрашиваю, ты со мной согласен? Насчёт победы?

— Сань, я считал, я не слушал.

Я плюнул и вышел на свежий воздух. У меня имелась специальная бумажка, где я отмечал убранные комнаты. Я достал её, сверился с номером на двери и вычеркнул «307».

Неприятности

Наступили наши последние дни в Америке. Поток туристов стал ослабевать, но страстей в греческой семье только прибавилось. После драки Олимпии и Марианны произошло сразу два неприятных события: я порезал руку и в холодильной комнате стало пропадать пиво. Начну по порядку. Придя на рабочее место, я обнаружил, что сменщик Джон, не заготовил накануне салаты, а официантки уже выстроились за ними в очередь. Я принялся в панике хватать мытую зелень из раковины и материть Джона. Спешка сделала своё — я смахнул с полки вазочку для мороженого, она разлетелась на мелкие кусочки, которые осыпали заготовленную зелень. Весь дневной запас был уничтожен. Я принялся выгребать зелень из раковины — в руки тут же впились злобные осколки. Прибежала Марианна.

— Что ты натворил, Алекс?!

— Вазочка разбилась… зелень испорчена…

Марианна разозлилась, будто вазочка была зеркалом тролля, и один из осколков угодил ей в глаз.

— Ты, недотёпа, вычищай раковину скорее! Неси новую зелень из холодильника! И не забудь надеть резиновые перчатки, не хватало, чтобы ты всё тут кровью заляпал!

Когда я вернулся с ящиком зелени, полупрозрачные перчатки успели побуреть от наполнившей их крови. Марианна строго сказала:

— Сорок долларов! Из твоей зарплаты мы вычтем ровно сорок долларов! Столько стоят испорченные тобой продукты!

Вскоре ко мне подошёл Бельмондо.

— Слушай, Алекс, ты не в курсе, куда девается пиво из холодильника?

— Какое пиво?

— Пиво, которое хранится в холодильнике с продуктами.

— Не знаю.

— Оно пропадает, это не твоих рук дело? — Бельмондо смотрел мне прямо в глаза.

— Нет. Зачем мне ваше пиво?

Он не отводил взгляд.

— Эй, я же всегда у тебя на виду! Какое пиво?

— Меня не проведёшь! Я не забыл ту историю с золотым кулоном! У меня тут везде камеры! Даже в туалете! Я вижу, как ты булочки ешь. Сегодня же просмотрю плёнку, — пригрозил Бельмондо и ушёл к своей плите, мешать суп.

Дом с привидениями

Судьба не упустила шанс подшутить над нами ещё раз. Возвращаясь из библиотеки, мы повстречали толпу потных старшеклассниц. У них был урок физкультуры. Они бежали прямо на нас. Их волосы липли ко лбам, щёки пылали, груди, вод взмокшими натянутыми майками, тряслись. Мы в шутку сделали вид, что убегаем. Старшеклассницы на юмор не среагировали. Тогда мы просто пропустили их мимо и ещё долго смотрели вслед.

Через несколько дней Бельмондо, как ни в чём не бывало, отвёз нас в бар. Это было первым развлечением за три месяца труда и скитаний.

— Школьники вернулись с каникул, бары полны молодёжи. Вам надо развлечься, я покажу вам одно местечко.

Мы согласились и после работы втроём отправились в город. Проезжая мимо дома с тёмными окнами Бельмондо притормозил.

— Это тот дом, над которым появляются инопланетяне.

— Ух ты!

— Здесь я видел Мадонну, — я повернул голову и всмотрелся в лицо грека. Ни капли иронии. — Хотите, подождём, может увидим что-нибудь.

Неподалёку, поёживаясь на ночном сентябрьском ветерке, собирались туристы.

— Который час?

— Без пятнадцати полночь.

Мы принялись ждать. Минуты тянулись мучительно медленно. Показалось, что прошла целая вечность, прежде чем я снова взглянул на часы.

— Без десяти. Они над нами издеваются.

Мы снова смолкли. Вдруг меня стал одолевать необъяснимый страх. Какая-то жуть поднималась по спине. Я украдкой бросил взгляд на Юкку и Бельмондо, их лица были напряжены, Бельмондо кусал губы. Юкка мял ладони. Похоже, они тоже боялись. Я решил промолчать.

Прошло ещё пять минут. Я обратил внимание, что толпа туристов почему-то редеет. Неужели и они струхнули?

— Может, поедем, выпьем, а? — неожиданно предложил Бельмондо. — Чего тут торчать, детские байки.

— Да, поехали, а то холодно, — с радостью подхватили мы с Юккой.

Бельмондо завёл мотор без одной минуты полночь. Я обернулся. Туристов совсем не осталось. Только в одной из машин, стоящей напротив, сидела девушка. Это была Лица.

Бар

— По «столичной»? — проорал Юкка мне в ухо.

Я кивнул. В баре, переполненном весёлыми студентами, стоял дикий гам. Пьяные парни и девицы хохотали во всё горло, обнимались, целовались и ласкали друг друга у нас перед носом. Мы были, словно монахи, перед которыми разыгрываются сцены дьявольских искушений. Мы были слишком измождены для флирта.

— Если бы вы знали, парни, как здорово, что вы приехали! — Бельмондо искренне улыбался.

— Ладно тебе, не преувеличивай.

— Вы напомнили мне молодость. Я ведь был таким же, как вы. И мне рюмку принесите! — крикнул Бельмондо официанту. — Поведу осторожно.

Мы чокнулись, выпили.

— Вы, единственные, кому я могу рассказать про мотоцикл. Никто ведь меня не слушает, сына у меня нет… во второй раз Марианна сделала аборт…Эй, парни, чего застыли, как истуканы?! Смотрите, вон та блондинка стреляет глазками. Учитесь! — Бельмондо развязным шагом направился к блондинке.

— Сейчас он её снимет, — грустно сказал Юкка. — А мы так и будем дрочить.

Тем временем Бельмондо лихо притормозил рядом с блондинкой и принялся её охмурять. Блондинка улыбалась. Бельмондо кивал в нашу сторону. Блондинка засмеялась.

— Про нас говорят.

— Ага.

Бельмондо совсем развеселил блондинку и положил ей руку на бедро. Блондинка его руку со своего бедра сняла. Бельмондо повторил манёвр. Блондинка толкнула его. Бельмондо схватил её за локоть.

— Отвали, старикашка! — донеслось до нас сквозь гам.

Стоящие рядом обернулись.

— Эй, мужик, убери лапы от девочки!

Стиснув зубы, Бельмондо вернулся за столик. К блондинке подошёл какой-то крепыш. Они вместе смотрели на нашу троицу и смеялись. Блондинка показывала на Бельмондо пальцем. Вокруг неё собралась группа хохочущих парней и девок.

— Пошли отсюда, — Бельмондо вышел из бара.

Мы расплатились и последовали за ним. Он стоял рядом со своим «крайслером» на заднем дворе и молча трясся.

— Сука! Вот сука! Я уже лет пятнадцать ни к кому не прикасался и тут решил… старый дурак!

— Ладно тебе, — попытались мы его успокоить. — Велика беда. Куча баб была бы не прочь с тобой поразвлечься.

— Чушь! Чушь! — Бельмондо оттолкнул мою руку. — Я стар, я болен! Она специально заставляла меня мыть холодильную комнату каждый вечер, чтобы я заболел! Сука!!! Я всю жизнь просидел в клетке! А теперь какая-то девка обзывает меня старикашкой!

— Не парься. Поехали спать.

— Не смейте меня успокаивать! Я ваш босс! У меня американ-экспресс голд! — Бельмондо принялся рыться в карманах так, будто у него сердечный приступ и срочно надо найти валидол. Наконец, он выхватил портмоне и стал тыкать нам в нос пластиковую карточку жёлтого цвета и несколько скомканных банкнот.

Скоро он сник, как бы увидев со стороны нелепость своей выходки и устыдившись её.

— Я старый козёл… Правильно, что она меня отшила… Если бы к моей Лице приставал такой старпёр, я бы его убил!

Мы вздохнули.

— Я бы выбил дерьмо из грязного старикашки! Слышишь, ублюдок! Я выбью из тебя дерьмо!!!

Огонь

Через пару дней после Дня Труда туристов словно языком слизало. На асфальте появились жёлтые листья. Воздух стал суше и прохладнее. Мы лениво домывали опустевшие комнаты. В ресторане воцарилась тишина. Казалось, сама жизнь намекала на наш скорый отъезд. Даже очередная Юккина тряпка для протирки сантехники походила на привычные русские тряпки, которые в предыдущей жизни являлись предметами одежды или нижнего белья. Юкка сам не знал, как эту тряпку, напоминающую бабушкины панталоны и мужскую рубашку одновременно занесло в буржуазный мир губок и щёток. Мы сочли появление тряпки знаком свыше.

Было раннее утро. В дверь постучали.

— Почта!

Мистер Тод всё-таки прислал нам чеки из гольф-клуба.

Тут же позвонил Лаки:

— Ребята, последняя комната освободилась, уберитесь там.

— Какой номер?

— Триста семь.

Войдя в комнату триста семь, мы удивились. Везде царила неправдоподобная чистота. Казалось, что здесь никто никогда не жил. Унитаз сверкал, полотенца пахли стиральным порошком, кровати были застелены, а на обеих подушках лежало по пятидолларовой бумажке. В холодильнике запотели две бутылки «Микелоба».

— Неплохо.

Делать оказалось нечего.

— Может, телик посмотрим? — предложил Юкка. — А то если мы скажем Лаки, что тут всё чики-пики, он нас припашет что-нибудь делать, а сил уже нет.

Мы включили старый телевизор и развалились на кровати с пивом. Почему-то показывали небоскрёбы-близнецы. Один из небоскрёбов горел.

— Что за хрень?

— Кино какое-то, — я отхлебнул пива.

— Какое кино! Видно же что не кино!

— А что это тогда?!

— Написано — «прямой эфир»!

Возникла пауза. Таких пауз в моей жизни раньше не было.

— Твою мать! Это что РЕАЛЬНО???!!!

Юкка крутанул ручку громкости. В комнату ворвались слова комментатора. «Пожар… Взрыв… Причины неизвестны». Одна из башен, точно рукав мехом, была оторочена чёрной с огненными языками клубящейся опушкой. Густо-сажевый, пушистый хвост тянулся далеко вправо по синему безмятежному небу.

— Это что, война?! Что случилось?! — я вскочил с кровати, снова сел и снова вскочил.

— Да нет, какая война, не может быть…

Тут на экране появилось что-то блестящее. Оно точно, скользнув по дуге, рассекло второго «близнеца». Воздух содрогнулся. Чёрно-огненные клубы вспузырились вверх по стенам.

Мы прилипли к экрану. Обе пробоины находились близко к верхним этажам. Небоскребы дымили трубами гигантского завода.

— Слушай, а если в Москве тоже самое?! Если моих родичей тоже протаранили?! — запаниковал я.

— Чего их таранить?

— Как чего, они на двенадцатом этаже живут!

Мы видели, как мужчины в чёрных брюках, белых рубашках и начищенных туфлях бросались из окон с дверцами от шкафов, надеясь благополучно спланировать на землю. Мы видели, как в воздухе кувыркались женщины в деловых костюмах и воздушные потоки неприлично задирали им юбки. Завидев очередную летящую точку, оператор фокусировал объектив на отчаянных смельчаках, а комментатор сопровождал их полёты возгласами очень похожими на те, что кричат болельщики на соревнованиях по прыжкам с трамплина. Один бедняга, видимо прижатый огнём к окнам, пытался ползти вниз по стене…

Журналисты обменивались в прямом эфире впечатлениями: «Ты это видел?! А Ты это видел!» Вдруг одна башня, та, что уже горела, когда мы включили телевизор, выбросив тучу пыли, осела, ушла под землю, словно ракета запущенная не в космос, а к центру планеты. Картинка замелькала: асфальт, бегущие ноги, ругань — оператор сматывался, но режиссёр переключился на другую камеру, стоящую на безопасном расстоянии. Жёлто-серые клубы неспешно покатились по домам, по глади океана. Пыль вобрала людей, дома, машины. Пыль на время стёрла с карты великий полуостров Манхэттэн. Следом за первой башней под землёй скрылась вторая. Мы не могли говорить. Юкка твердил только одно слово.

— Круто! Круто!

— Чего тут крутого?!

— Круто вот так вдруг умереть! Сразу никому ничего не должен! Если бы я погиб, не пришлось бы париться о деньгах, о маминых зубах… Я стал бы абсолютно свободным…

На глаза навернулись слёзы. Я вспомнил смотровую площадку, ирландца Шона, смешных чёрных детей с воспитательницей, холёных дамочек… Я видел их всех, обезумевших от страха, сгорающих заживо на наших глазах, залитых самолётным топливом, плавящимся металлом, прыгающих в окна… Для Юкки это была свобода, для кого-то — победа.

Мы смотрели на гибнущие небоскрёбы и видели самих себя. На наших глазах умирала часть мира, которому мы принадлежали, умирала часть нас.

В «Вестминстере» царило оживление. Все обсуждали последние новости.

— Это теракт, я вам точно говорю! — утверждала Олимпия. — Японские камикадзе отомстили за Хиросиму.

— Какие камикадзе, это сионистский заговор! Я слышал, что все евреи заранее вышли из небоскрёбов! — спорил Лаки.

— Ты совсем свихнулся вместе со своими дружками реднеками, братец! — съязвила Марианна.

— Как бы на нас не напали, — опасалась Олимпия.

— Мама, ну кому мы нужны!? — смеялась Мишель.

Бельмондо молчал.

— А ты как думаешь, Георгиас? — обратилась Марианна к мужу.

— Высшие силы покарали Америку.

— Какие высшие силы?

— Инопланетяне.

Марианна презрительно расхохоталась.

— Ты абсолютный псих! Боже, как меня угораздило выйти за тебя!

— Это не ты за меня вышла, а меня на тебе женили!

— Ещё бы! Тебе захотелось сладенькой жизни в Америке, вот ты и прилетел, а меня даже в глаза не видел!..

Резко подорожал бензин. Многие решили, что началась война. Не ясно только с кем. Лаки заседал в клубе реднеков. Они готовились наказать чёрных, евреев и остальных «неблагонадёжных», если откроется, что крушение «Близнецов» их рук дело. Олимпия, не зная чем заняться, носилась как заведённая по мотелю и ресторану. Мы узнали, что авиарейсы переносят.

— У нас билеты, что мы теперь будем делать, — беспокоился Юкка.

— На месте разберёмся.

На следующий день у Киса сгорел трейлер, в котором он жил. Кис забыл выключить электрочайник.

— Что, всё сгорело?! — с хохотом спрашивала Женуария Киса.

— Всё подчистую! — хохотал в ответ Кис.

— Ну ты и ебанат! — Женуария хлопала Киса по плечу. — Тебе хоть жить есть где?

— Неа! — икал от смеха Кис. Впрочем, его радость нельзя было назвать безоблачной — трейлер не был застрахован.

Я заметил, что Бельмондо внимательно слушает. Казалось, что он думает о чём-то очень важном. Он заметил мой взгляд и подмигнул.

— Зато я теперь свободен, как птичка! — раздухарился Кис. — Полечу куда хочу!

— А кто посуду мыть будет, птичка?! — Женуария и Кис затряслись от нового приступа хохота.

Перед закрытием Бельмондо подозвал нас с Юккой.

— Хочу подарить вам кое-что, парни, — он протянул каждому по брелку с Мадонной и младенцем. — Эти штуки принесут вам счастье. Поцелуйте, — мы поцеловали Мадонн.

— Ну, прощайте. Алекс, когда станешь президентом, не отправляй меня в Сибирь! Ха-ха!

— Не отправлю, Бельмондо. Завтра увидимся!

Когда я закрывал за собой дверь, он окликнул меня:

— Извини за пиво, я узнал, кто его воровал.

— И кто же?

— Не важно. Семейные дела.

— Иди спать. Тебе надо выспаться.

— Сегодня не получится. Моя очередь сидеть с Папсом.

Бельмондо остался один в пустом ресторане, освещённый резким светом галогенных ламп.

Перед сном мы пили пиво, сидя на бортике пустого бассейна. Болтали ногами и смотрели на луну.

Ночью мне не спалось. Юкка давно дрых, а в моей голове царил хаос. Инопланетяне кричали голосом Киса: «я свободен», а евреи-камикадзе гонялись за реднеками-геями. Надо было успокоиться. Я попытался подумать о чём-нибудь приятном и вспомнил бабу из номера триста семь. Я принялся ласкать себя. Мне оставалось совсем чуть-чуть, когда Юкка обратился ко мне тревожным голосом:

— Слышь?

— Чего? — шепнул я, притаившись.

— Кажись, бомбардировка началась.

— Почему?

— Чувствуешь, кровать трясётся?

Тут я не выдержал и заржал.

— Ха-ха-ха! Бомбардировка!!!

— А что же это?

— Это?! Это я дрочу!

— А я… а я думаю, всё, хана, ядерная война! Думаю, что первым спасать, бабло или тебя! Ха-ха-ха!!! Бомбардировка!!! Ха-ха-ха!

Мы хохотали, как сумасшедшие. А потом вскочили и, прыгая на кровати, принялись орать:

— Мы нищие, зато русская мафия самая крутая, русские бабы самые красивые, русские танки самые быстрые, у нас в России у каждого ребёнка есть ядерное оружие!!!

Свобода

До вылета оставалось три дня.

— Хорошо, что мы налегке, — под громкую музыку, мы паковали сумки.

Юкка достал что-то мешающее молнии — футболка «Хочешь разбогатеть — спроси меня как!».

— Не застёгивается, придётся здесь оставить, — Юкка бросил футболку в угол, в кучу скомканных бумажек, пустых бутылок и одноцентовых монеток.

Напоследок мы решили сфотографироваться с хозяевами и официантами. Надели белые рубашки и причесались. Я даже виски подстриг маникюрными ножницами. Получилось кривовато. То есть слева ещё ничего, а справа я оттяпал больше волос, чем требовалось, образовав заметную проплешину. Будто подхватил лишай. «Буду поворачиваться к объективу другим боком», — подумал я и взял фотоаппарат.

— Ну что, навёл марафет?

— Ага, можем выдвигаться.

Мы вышли за дверь. Издалека доносился звук сирен и лай. Пахло чем-то вкусным.

— Жаренные каштаны, — Юкка потянул носом воздух. — Обожаю.

Мы свернули за угол.

Стейк-хаус «Вестминстер» полыхал. Также горели дома Лаки и Бельмондо. И ещё левое крыло мотеля. Разноцветными огнями мигали пожарные машины, похожие на огромные ёлочные игрушки.

Мы побежали.

У дома Бельмондо собралась небольшая толпа. Ахилл, синеглазый пёс, скалил клыки и рычал, не подпуская пожарных. Огонь вырывался из окон и лизал раскидистый каштан, росший перед крыльцом. Спелые плоды лопались и запекались прямо на ветках. Среди зевак мы нашли Женуарию. Она захлёбывалась от рыданий.

— Что случилось?

— Георгиас… — только и вымолвила толстуха и снова принялась плакать.

— Что с ним случилось?!

— Успокойся, — Юкка погладил официантку по спине. — Успокойся.

— Я толком ничего не знаю… говорят Георгиас… ночью он сидел с Папсом, как обычно… он его задушил, потом устроил стрельбу и… — раздался выстрел, лай прекратился. Женуария чуть не потеряла сознание.

— Узнай что-нибудь, а я пока с ней постою, — попросил меня Юк.

Я протолкнулся к офицеру полиции, который убирал пистолет в кобуру. Парень из «скорой» оттаскивал мёртвого Ахилла, за которым тянулся красный след.

— Сэр, я здесь работаю, объясните, пожалуйста, что произошло?

— Этот мужик, Георгиас Са… Саво… — полицейский не мог выговорить сложную греческую фамилию.

— Савопулос, — подсказал я.

— Савопулос, ночью задушил своего тестя мистера…

— Знаю, дальше что было?

— Потом он напился в баре, орал, что прикончит любого, кто притронется к его дочери, есть свидетели. Потом в бар пришла его дочь, мисс Лица Саво… Санопулос. Мисс Са… тьфу, которая явно не рассчитывала встретить в баре папашу. Очевидцы говорят, что он буквально взбесился из-за того, что она вышла вечером из дома без его разрешения. У них был страшный скандал, он затолкал её в машину и повёз домой. Полиция не вмешивалась, это уважаемое семейство. А про тестя мы ещё не знали.

— Что с его дочерью?! Что с Лицей?!

Полицейский обиделся.

— Вы попросили рассказать, я вам рассказываю всё по порядку. Могу не рассказывать!

— Извините, сэр, рассказывайте, пожалуйста!

— Дома мистер Георгиас Салопулос сцепился с женой миссис Олимпией Самолопулас. У них началась перебранка и он… он её застрелил. Судя по всему, на крики прибежал брат жены, мистер Лаки… — полицейский начал рыться в блокноте. Видать, новичок, наших греков в Вильямсбурге знали все.

— Лаки Папарис! Дальше!

— Мистер Георгиас Савалопулос уложил мистера Лаки Панариса выстрелом из ружья. По свидетельствам соседей, в ходе перестрелки погибла жена мистера Пакариса миссис Олимпия Пакарис, а сам Георгиас был ранен…

Неожиданно в доме Бельмондо раздался выстрел, а за ним целая очередь. Толпа завизжала и присела. Офицер схватился за кобуру.

— Это внутри!!! Внутри домов!!! — кричал один из пожарных. — Патроны рвутся!

Как бы откликаясь, стрельбой ответил дом Лаки и Олимпии. Очередями и одиночными. Пистолетные, винтовочные, разных калибров… Даже после смерти хозяев стволы не прекращали соревнование за первое место.

— Похоже, оружия у них было навалом, — удивлённо высказался офицер, придерживая фуражку.

— Много было оружия… — подтвердил я: — Что произошло после смерти Лаки и Олимпии?

— Толком не ясно. Сначала мистер Са, вы понимаете о ком я, поджёг дом Лаки и Олимпии, потом ресторан и часть мотеля. А ещё мотоцикл. Чем ему мотоцикл не угодил, ума не приложу. Вероятно, у него закончился бензин в гараже, а то бы он спалил весь город, — предположил офицер и утёр платком пот со лба. — Затем он заперся в своём доме с дочерью и поджёг всё изнутри.

— Что с ними?! Они живы?!

— Мы приехали, когда пожар только начался… Оттуда доносились крики девушки, но когда мы попытались освободить её, этот псих открыл стрельбу. Он кричал… — офицер сверился с блокнотом. — Он кричал: «Я спасу тебя! Я никому не позволю к тебе прикоснуться»! И ещё что-то на непонятном языке, возможно, на греческом. Мы не стали рисковать своими людьми, он так палил, что из стен куски вылетали! — офицер описывал стрельбу Бельмондо с восхищённой горячностью.

Рухнула крыша. Во все стороны полетели снопы искр. Мы отскочили.

Я обратил внимание на старый «Кадиллак», стоящий на другой стороне дороги. Приподняв занавеску, из заднего окошка за происходящим наблюдала донна Роза. Её глаза были, как обычно, колючи и цепки. До неё Бельмондо добраться не успел — именно эту ночь старуха провела в госпитале, плановое обследование.

Я увидел Джерри и Робин.

— Он сошёл с ума, бедняга… вчера Лаки проболтался, что просматривал кассету с камер слежения… — всхлипывала Джерри.

— И что?

— Георгиас воровал пиво из холодильника! Из ресторана своей жены!

Подошёл Юкка.

— Пошли отсюда.

— Может, помочь чего… — замешкался я.

— Чем тут поможешь…

— Постой! А Мишель! Что случилось с Мишель?! — официантки, полицейские, все оживились. Оказалось, что никто не знает где она. Наверное, воспользовавшись переполохом, Мишель сбежала. Осуществила свою мечту.

Мы плелись обратно, мимо горящего крыла мотеля. Пожарные рвали крючьями двери комнат и направляли внутрь плюющийся пеной брандспойт. Одна из дверей не подавалась, мы остановились посмотреть. Эта была комната триста семь. Но вот бравые молодцы справились и с ней.

— Помнишь ту тёлку… с сиськами?

— А мамин звонок, когда она мне втык устроила за ночную работу!

— Кулон…

Я вспоминал разговор с Мишель…

Пожарные ринулись внутрь, орудуя крюками и пенной струей.

— Конец волшебной комнатке.

Мы переоделись в одежду, в которой прибыли сюда два месяца назад. Больше нас ничего не держало. Мы направились к автобусной станции. Транспорт на Нью-Йорк с пересадкой в Балтиморе отходил через полчаса.

В зале ожидания молодая негритянка спросила:

— Куда едете?

— В Нью-Йорк.

— Как бы я хотела поехать в Нью-Йорк.

Мы тряслись в ночном автобусе. Одни пассажиры сменялись другими. На вокзале в Балтиморе не горели первые три буквы, получалось «тимор». Всю дорогу мы не разговаривали друг с другом и приехали в Нью-Йорк ранним утром.

Гуд бай, Америка

Город стал другим. Свеженькую куртизанку Холли Голайтли изнасиловали, изуродовали, а её любимого кота освежевали у неё на глазах. Тротуары, окна, машины покрывал слой серой липкой пыли. Господь вытряхнул свой пылесос прямо на Манхэттэн.

— Пепел, — сказал Юкка, проведя пальцем по каменному карнизу.

Пепел забивался в нос, разъедал глаза, скрипел на зубах. Запах тоже изменился. Пахло пережаренным бифштексом. Огромным бифштексом из трех с лишним тысяч тел.

Мы устроились в хостеле «Одиссей», единственное окошко смотрело в колодец бессмысленно маленького и сумрачного внутреннего дворика, кирпичные стены которого, а также оконное стекло и москитная сетка покрывал плотный слой голубиного помёта. Мы отправились слоняться по городу. Лица прохожих изменились. Уверенность сменилась испугом, а сосредоточенность растерянностью. Кварталы вокруг бывшего мирового торгового центра были оцеплены. Но уже из Сохо виднелась гора дымящихся обломков, напоминающая вулкан. Повсюду работали уборочные машины. Казалось, что мертвеца спешно пытаются загримировать под живого. Швейцары усердно смывали гарь перед подъездами, но серые хлопья, походящие на скорбных птиц, слетались снова.

Эти хлопья напомнили день, когда меня бросила девушка. Тогда я поехал на дачу, схватил первую попавшуюся кипу бумаг, швырнул в бочку для мусора и поджёг. Среди прочего, в кипе оказалась и отцовская коллекция репродукций из «Огонька». Та, которая в десять лет перешла ко мне и которую я забросил. Она незаметно перекочевала на дачу вместе с другими ненужными вещами…

Вермееры, Брейгели, Репины и Врубели морщились в пламени, серели, вспархивали в небо и улетали за деревья. Мелькнула картинка с тонущей княжной Таракановой. Огонь столкнулся с водой, картинка зашипела и превратилось в прах. Княжна избавилась от страданий. Через пять минут с коллекцией было покончено, а я испытывал новое сладкое чувство пустоты от уничтожения чего-то родного.

— Я маме обещал лифчик купить, — сказал Юкка. — Пройдёмся по магазинам?

День мы провели день в поисках лифчика. Юкка отнёсся к выбору лифчика очень тщательно. У него была памятка с размером и бумажный сантиметр из Икеи. Юкка измерял лифчик за лифчиком, зачем-то прикладывал к себе, смотрел на свет, щупал чашечки и проверял застёжки до тех пор, пока не остановился на варианте из чёрных и зелёных кружев с увеличивающим эффектом.

— Как считаешь?

— У меня, кажется, встаёт. Элегантно, модно и практично. Возьму своей такой же, у моей тоже вроде грудь немаленькая.

Девушка, рассматривающая кофточки в отделе напротив, отвернулась, пряча улыбку. Уж больно смешно мы смотрелись, придирчиво рассматривая здоровенные лифчики. Делаешь хорошее дело — выглядишь смешно, делаешь гадость — выглядишь обаятельно.

— На зубы всё равно не хватает, придётся ещё копить. А лифчик вот он. Нельзя же без подарка приехать, — рассуждал Юкка, когда мы выходили из магазина.

С вылетом проблем не возникло, хотя расписание сильно изменилось. Девушка — портье вызвала нам такси до аэропорта Кеннеди. К дверям подъехал чёрный пузатый «линкольн». Мужчина латинского вида выхватил из наших рук сумки и увлек за собой.

— Ого, мы явно переходим на новый уровень! — воскликнул я, увидев роскошную тачку.

— Прибыли на автобусе, отчаливаем на лимузине.

Асфальт расцвечивали солнечные пятна и сухие листья. Шофёр услужливо открыл дверцу.

«Линкольн» тронулся. По Девятой, по Сорок Третьей, через Пятую, Бродвей и Мэдисон авеню. Тёплый и прозрачный свет сентябрьского солнца согревал стены домов, позеленевшие от времени бронзовые карнизы, пышную резьбу капителей, лица черномазых бродяг, выкрикивающих безумные пророчества. За окнами первых этажей, выстроившись в ряд, сотни мужчин и женщин топтали, уползающие из-под ног, беговые дорожки. Сотни мужчин и женщин ели лапшу, суши и бургеры, сидя вдоль стеклянных стен. Сидели вдоль стеклянных стен, погрузив руки в маникюрные ванночки, замерли, ожидая, когда надетые им на головы цилиндры высушат волосы. Сотни манекенов в свадебных платьях и фраках держались рука об руку.

Вынырнув на мосту через Гудзон, наш лимузин погрузились в Бруклин. Кварталы одинаковых, будто по клеточкам расставленных, маленьких серых домов сменялись кварталами серых надгробий, тоже расставленных строго по регламенту. Единый цвет стен, крыш, дверей и надгробий. Две разновидности шрифта. Две допустимых длинны травы, один разрешённый цвет травы. Живые и мертвецы размещаются одинаково упорядоченно. Вертикальные плиты надгробий, сменялись плитами, уложенными в землю на манер садовых дорожек. Как хорошо, небось, прыгать с одной такой плиты на другую.

Мы покидали этот великий и прекрасный город, которому так идёт осень. Эту страну, в которой у меня ни разу не было секса, но однажды родится ребёнок. Если, конечно, в медцентре надёжно сохранили мою сперму. Интересно, это будет мальчик или девочка? Кем будет мать? Какая женщина захочет, чтобы ребёнок был похож на коротко стриженного шатена, ростом выше среднего, с коричневыми глазами и не слишком высоким IQ? Как сложится его жизнь…

Когда я сдавал сумку в багаж, таможенница отобрала у меня маникюрные ножницы. Запаниковавшие после гибели «Близнецов» американские службы безопасности решили, что я проберусь в багажное отделение, отыщу среди своего барахла ножнички и перережу глотку пилотам и пассажирам.

— Сэр, мы вернём вам ножницы, когда вы приедете в следующий раз, — напутствовала меня таможенница.

Через час самолёт взлетел. Внизу лежал Манхэттен. Гранитный узор города украшали бирюзовые вкрапления бассейнов. Центральный парк смотрелся зелёным ковриком среди камней. Серая клякса на месте «Близнецов» походила на рану, которую лечили тысячи муравьёв на бульдозерах и экскаваторах…

Летнее путешествие закончилось, закончилась юность и второе тысячелетие нашей эры. Мир взрослых встретил нас пожарами и смертью. Обратно билеты не продавались.

Мы летели домой, в нашу ледяную страну. Сквозь закат и атлантическую ночь. Через несколько часов самолёт врезался в европейское утро. Я представлял себя его носом, рассекающим облака навстречу азиатскому солнцу. Я достал из кармана брелок Бельмондо. Мадонна с Младенцем смотрели на меня с эмалевого кружочка.

— Юк, — позвал я.

— Чего? — друг повернулся в полудрёме.

— Сколько тебе не хватает?

— Чего не хватает?

— Матери на зубы.

— Семьсот баксов.

Я сунул руку в карман, достал заработанное — одиннадцать сложенных пополам сотен. Отсчитал семь, сунул Юкке.

— Возьми.

— Не понял…

— Для матери.

— Ты чё… а как же тачка? Ты же всё лето вкалывал…

— Тачка… нормальную за эти деньги всё равно не купишь, да и не очень-то она мне нужна… ты же знаешь, какой я водила.

Юкка взвесил деньги на ладони.

— Спасибо, чувак… это круто, чувак…

— Инвестиция в ноосферу.

Оглавление

Часть 1

  Нью-Йорк

  Первое утро в Нью-Йорке

  Запах метро

  Второй хостел

  Немецкие близняшки и аппетитная китаянка

  Свои

  Русский морс

  Пляж

  Музей

  Откуда берётся дружба

  Пиво и мандала

  Мы пытаемся торговать ресурсами собственных тел

  Только вместе

  Последнее утро Нью-Йорка

  Работа найдена

  «Близнецы»

  Белки и вокзал

  Ночь в автобусе

  Гольф-клуб

  Первые рабочие дни

  Бутылка «Столичной»

  День Независимости — последний день в райской долине

  Первая ночь на обочине

  Эшвилл — столица Кантри

  Автостоп

  Леди на Мерседесе

  Новый день

  Господь здесь

  Последняя ночь на дороге

  Дурь. Пиво. Крекеры

Часть 2

  Один

  Туда и обратно

  Город Вильямсбург и обитатели «Джордж Вашингтон Инн»

  Наступили будни

  Первая любовь

  Что нам нравилось, а что нет

  Советы короля Киса

  Стейк-хаус «Вестминстер»

  На кухне

  Семья

  Супергерой Кис

  Вздёрните его

  Комната триста семь

  Вывоз мусора

  Мишель

  Инопланетяне

  Странный денёк

  Золотой кулон

  Церковь

  Шопинг

  Ужин с семьёй

  В постели

  Последний вывоз мусора

  Терминатор

  Победа

  Неприятности

  Дом с привидениями

  Бар

  Огонь

  Свобода

  Гуд бай, Америка

Реклама на сайте