«Рожденные у костра»

2194


Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

РОЖДЁННЫЕ У КОСТРА

1.Утерянная Ойкумена

В конце августа улетел из Москвы в Красноярск. На установочной сессии разбирали мою повесть «Люди золота жаждут». Сокурсники сравнивали повесть с « Печальным детективом» Виктора Петровича Астафьева.

Профессор Лобанов нашёл внешнее сходство с всемирно известным писателем.

В Канске ждут родители. К Виктору Петровичу Астафьеву, решил, обязательно заверну из Красноярска в село Овсянку.

В аэропорту Домодедово в книжном киоске случайно купил книгу Астафьева «Всему свой час». Факсимильное вступление автора:

«Занятие литературой дело сложное, не терпящее баловства, никакой самонадеянности, и нет писателю никаких поблажек. Сорвёшь голос – пеняй на себя. Захочешь поберечься и петь вполголоса, вполсилы – дольше проживёшь, но только уж сам для себя и жить, и петь будешь. Однако в литературе жизнь для себя равносильна смерти».

Русскую Литературу можно определить Матерью русской Души. Запечатленная в былинах и песнях народом, русская речь веками воспитывала и лечила народную душу. Слово определяло мироощущение русского человека; бытие и жизненный уклад.

«В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо своё, тогда

Солнце останавливали СЛОВОМ.

СЛОВОМ разрушали города…»

Строки поэта Николая Гумилёва.

Иван Алексеевич Бунин о даре нашем бессмертном:

«Молчат гробницы, мумии и кости, -

Лишь Слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

Звучат лишь Письмена.

И нет у нас иного достоянья!

Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

Наш дар бессмертный – речь»

В нынешнее время хаоса Россия стала «библейской Вавилонской башней». Люди и народы перестали понимать друг друга, всяк речёт свой звук ему лишь внятный. Даже на семинарах прозы Михаила Петровича Лобанова в Литературном институте этот «вавилонский вирус» чихался.

Установочная ознакомительная сессия первого курса завершилась. Собрались на последний семинар.

В какой-то момент перестал сокурсников понимать.

За окнами аудитории в дворике Дома Герцена рослые - раскидистые куртинами деревья. Дождик ворошит листву, мокрит чёрный асфальт; тяжелые от влаги ветви прогнулись, едва заметно поддавливает их ветерок и легонько качает. Обычная осень обычного года.

Но Москва гудит набатно от речей депутатов съезда. По митингам бегает Гришкой Отрепьевым - Борис Ельцин. Грозное предчувствие беды висит над Отчизной.

И как-то не по себе от мелкотравчатых страданий литературных героев, косточки которых, перемывают семинаристы.

Я уже всем сердцем любил Михаила Петровича Лобанова.

Говорил Учитель тихо и кратко. Точно, образно, ёмко. Чтобы лучше слышать лекцию, занимал место напротив преподавательской кафедры.

В завершение семинара стало тошно от «перемалывания костей»: бабахнул кулачищем по столу! Михаил Петрович удивился. Повисла тишина.

-Страна гибнет. А мы тут…

Сережа Котькало москвич. Дружит с Михаилом Петровичем. Добрый малый.

-Деда обидел…

Прощаясь с Михаилом Петровичем до следующего года, сознался, что улетаю самолетом к Астафьеву. Писатели-фронтовики Лобанов и Астафьев в литературе единомышленники.

-Передай Виктору Петровичу привет. Доброго здоровья ему…

Извинился за срыв.

Август догорал просветленными днями вперемежку с резвыми дождичками. Лето выдалось доброе.

Вокруг Москвы горят торфяники. Призрачная дымка напоминает о далёкой Якутии; там тоже горят леса. Тоскую о Наталье и детях. Показал фото семьи Михаилу Петровичу.

Он улыбнулся:

-Вы такой одухотворенный, когда говорите о семье. Глаза так и светятся. Семья – опора. Без надёжного тыла мы бы и войну не выиграли, - вздохнул Михаил Петрович.

На протяжении маршрута до центрального Автовокзала, от руля водителя троллейбуса слышно из транзистора трансляцию съезда народных депутатов. Ощущение катастрофы усиливается словесной враждой депутатов на съезде.

Лица пассажиров напряженные, угрюмые; потные от тесноты люди внимательно слушают голоса народных избранников.

Товарищи мои разъехались по городам и весям Советского государства. На Индигирке любимая семья: мир вечных ценностей. В Канске ждут родители. Родина. Сколько великого смысла заключено в это слово…

Литинститут одарил дружбой с прекраснодушными людьми.

Профессор Лобанов Михаил Петрович глубинным духовным светом родственно напоминает отца.

В общежитии нашелся с русским поэтом Колей Шипиловым. Приехал Шипилов пару недель назад из Новосибирска. Искал на седьмом этаже знакомых писателей. Заглянул в номер Юрия Сергеева. Поразила его голубизна глаз – откровенная чистота души. На этаже жил Толя Буйлов из Красноярска. Пока шел до его двери, забыл Колину фамилию.

-Писатель из Новосибирска приехал.

-Как фамилия?

-Глаза такие, будто на ладонях сердце держит, - высказал первое впечатление от знакомства с Шипиловым.

-Так это Коля Шипилов!

Я уже прочитал «Ночное зрение» Николая Шипилова. Поразительная проза. И до знакомства полюбил автора. Предложил Николаю жить в номере Сергеева, коль негде остановиться в Москве.

Николай низкорослый, давно не стрижен, сорокалетняя возрастная плешь выдаёт годы. Распахнутые голубые глазищи, усы с проседью щёточкой прикрывают верхнюю губу. Обрядить бы его в гуцульскую одежду, гоголевский казачий старшина из Диканьки!

Николай Шипилов - русский поэт одного ряда с Николаем Рубцовым.

Приехал Шипилов с гитарой; в наплечной сумке изрядно потёртые общие тетради в клеточку; из сменки белья ничего нет.

-Всю прозу написал в поездах между Москвой и Сибирью, - сознался Коля. – В Новосибирске живу в театральной каптёрке.

Коля принял душ. Постригать товарищей я научился еще в Томске, когда был студентом Томского геологоразведочного техникума. В общежитии осенью - после геологических практик – все заросшие, нередко и вшивые. Двухэтажная деревянная общага холодная, всегда голодные студенты жили дружно на улице Новосибирской.

Аптека недалёко, напротив Томской Кондитерской фабрики. «Черимичная вода» от вшей – спасение! Мылили этой водой головы, тюрбаны из казённых вафельных полотенцев крутили поверх волос. Все вши на полотенце собирались. «Гнидам» - черимичная вода не вредит; от личинок на волосах - короткая стрижка.

Орудовал ножницами и расчёской не хуже любого парикмахера. Постригал солдат и офицеров своей роты в армии.

Шипилов согласился постричься. Сделал ему «офицерскую» причёску; подравнял ножницами усы. Поделился с Колей – дал ему голубую льняную рубашку с коротким рукавом. Стрижка преображает человека. Он и вправду стал походить на боевого русского офицера.

Комната Сергеева на седьмом этаже в общежитии на Добролюбова быстро стала известной студентам. Прозу Шипилова студенты очного обучения изучали на творческих семинарах. Песенную поэзию Шипилов не издавал. Авторские военные песни Николая Шипилова - под гитару или гармонь настолько проникновенны, что стихи о войне Владимира Высоцкого в сравнении с Шипиловскими песнями - кажутся театральными. Шипиловские песни – народные.

Однажды Шипилов привез из Москвы пародиста Николая Евдокимова. Евдокимов выступал на эстраде и стал известен благодаря монологу «После бани». В Москве он еще жилья не имел, обретался, где Бог соломки подстелит. Друг юности Шипилова по Новосибирску Евдокимов моложе нас годами. Серьёзный мужик и крепкий прозаик. Водку он не пил. Бесхлебное литературное ремесло его не привлекало. Писал он и читал юмористические рассказы со сцены.

Я уезжал в аэропорт и радовался за Колю. Сергеев снял для семьи квартиру в центре Москвы. Оставил зимовать Шипилова в его комнате. С Шипиловым Сергеев не знаком. Учебный год слушателей Высших литературных курсов начался, но Юра еще не вернулся из Владикавказа. Коле Шипилову он всегда будет рад помочь.

Радовался за Юру Сергеева. Любил его по-братски. Сергеев настоящий романтик геологии - из буровиков. Наш человек. Работал в Южной Якутии старателем на золотодобыче. Написал крепкие книги о геологах, старателях золота. Родовитый терский казак. Широкий в дружбе мужик и бабник.

На прощание с Колей Шипиловым обменялись нательными крестами; троекратно расцеловались: по-казачьи – по-братски. В книжном киоске на улице Добролюбова имелась в продаже книга Шипилова «Ночное зрение». От общежития – дорогу перейти. Купил.

« Валере в тяжёлые для нас дни, на хорошую дружбу. 9 сентября 1986 г Н. Шипилов».

Двадцать четыре года книга «Ночное зрение» всегда со мной.

Писатель Вячеслав Сухнев заправлял отделом публицистики в еженедельной газете «Литературная Россия». В журнале «Наш Современник» годом раннее вышел роман Василия Белова «Все впереди…» В либеральных изданиях началась травля автора. С Индигирки я отослал статью Виктору Петровичу Астафьеву. Защищал Василия Ивановича Белова, оценил роман «Всё впереди…». Астафьев отправил эту статью в Москву - в «Литературную Россию» в отдел публицистики.

Сухнев прислал гранки статьи на Индигирку. Статья называлась « Не об избе – о времени». Василий Иванович Белов из Вологды удивился письмом на Индигирку: «Как Вам удалось опубликовать?»

Сухнев бывал не раз у Астафьева на Енисее, писал о сибирском писателе. Писательская этика и любовь к Астафьеву не позволили Сухневу пренебрежительно отнестись к его записке, приложенной к моей статье. Главный редактор еженедельника Эрнст Софонов опубликовал статью. Будучи в Москве нашел Вячеслава Сухнева в редакции на Цветном бульваре.

Энциклопедист - русский интеллигент писатель Вячеслав Сухнев поставил меня в тупик своим обаянием. Принёс ему для газеты рассказ «Банные дни на Индигирке». Дал для прочтения «Полярную Звезду» с повестью «Чифирок».

-Прочту до завтра. С удовольствием. А пока пошли студент обедать, - пригласил он в столовую Литгазеты.

Большинство из писательской братии чванливые от малообразованности. Настоящие писатели редки - такие как Лобанов и Астафьев, Валентин Распутин и Василий Белов, Евгений Носов и Борис Екимов, якут Софрон Данилов и нивхский самородок Владимир Санги.

В писателе Сухневе всё настоящее – живое и умное. При первой встречи как-то даже не обратил и внимания на его очки в роговой оправе; и на профессорскую бородку. Голос картавинкой ироничный, оторопь берет от его колкого пытливого взгляда. Такого человека начинаешь уважать с первой минуты знакомства.

-Тебя, брат, учить нечему. Состоявшийся писатель. – Вернул он журнал с повестью.

-В Магадане я бывал. Колыму знаю. Спасибо Лобанову Михаилу Петровичу, что заметил тебя, вытащил оттуда. Даю рекомендация в Союз писателей. – Вынул он из выдвижного ящика лист бумаги с текстом.

-Всему свой час и время всякому делу под небесами. Литинститут даст крепкое образование. А опыта тебе не занимать.

Софрон Петрович Данилов, председатель Союза писателей Якутии позаботился. Для вступления в Союз необходимо иметь две книги прозы; три рекомендации авторитетных авторов. Книг нет, рекомендуют авансом, опираясь на журнальные публикации.

Третью рекомендацию через год даст писатель Борис Петрович Агеев. Он с Камчатки приедет учиться на Высшие литературные курсы. Как «северяне» мы найдёмся, подружимся. И без просьбы он принесет и положит на письменный стол рекомендательное письмо.

-Времена лихие. Пропадёшь на своей Индигирке без поддержки, - буркнул Борис.

Борис Агеев рослый увалень. Молчун. Смотритель маяка в Мильково. Слова из него не вытянешь. Рыжая бородища, линзы очков выпуклыми ноликами. Доброты в русском мужике – на века хватит.

На ВЛК в Москву Агеев приехал с семьёй. Милая его жена Галина рядом с увальнем Борисом - малЭнькая Божья птаха. Доченька у них двухлетняя. В Мильково окрестить ребенка негде.

Выбрали добрый не жаркий день. У Бориса «жигулёнок». Поехали в подмосковное Черкизово. Крестили девочку. Борис Петрович и Галя из Курска. На Камчатку они после ВЛК не вернутся. Всему своё время.

На третьем курсе Михаил Петрович поздравил:

-Сорок лет работаю в приёмной комиссии. Не помню такого случая: за вас проголосовали и «левые» и «правые». Редкое единодушие. Рад за вас…

Ехал к Астафьеву с необъяснимой тоской и желанием повидать его.

Какой-то особый - великий смысл обрела обычная деревня Овсянка после поселения Астафьева на берегах Енисея.

Дом Виктора Петровича еще издали распознал.

Огород при доме невелик, отгорожен высоким штакетником.

С пылу-жару не стал стучаться в глухие ворота. Завернул в проулок - до продольной береговой улицы; тесным проходом между хозяйских стаек спустился к Енисею.

Постоял на галечном берегу у воды.

У Астафьева есть рассказ о речной птице скопе. И ныне птица скопа из рассказа Астафьева по-прежнему над водами Енисея; ныряет на мелководье за мальком…

Дальний левый берег за Енисеем горист и изрезан падями. Хвойные леса. Высокое голубое небо. Раздолье. Вечный Божий мир.

Деревня Овсянка старожильческая. Четвертый век как на берегу Енисея поселились в этом месте люди. Деревенская улица долгая вдоль берега, избы пятятся хозяйскими огородами к реке. Овсянка дотошно описана Виктором Петровичем Астафьевым в его книгах. Сибирская «Ясная Поляна» притягивает ходоков со всего мира – почитателей таланта писателя…

Вернулся к дому писателя. Одолела робость стучать кованым кольцом калитки. Отошел от ворот к огородному штакетнику.

Створки низкого кухонного окна растворены в ограду. Белые ситцевые занавески на суровой нитке сведены к центру не плотно.

Прохладный ветерок с Енисея лениво шевелит легонькую ткань. В просветы штакетника свободно видится двор, застеленный широкими кедровыми плахами.

Рослая рябина провисла красными гроздьями ягод; растёт она на меже с огородом. Лавка под ней со спинкой, стол на точёной балясине при четырёх ногах. Двор подметён березовой метёлкой. Метлу с долгим светлым черенком видно под навесом в дальнем углу.

Сентябрь на берегах Енисея.

Кулижка огородная ухожена хозяином. Ягодный кустарник. В глубине двора летняя времянка и баня. В огороде холодный «гальюн». Так его сам Петрович едко звал.

Утро ещё раннее и солнце не высокое. Стоял долго, не решаясь нарушить спокойное течение времени. Встреча первая. Отсылал Астафьеву «Картоху». «Хороший рассказ», - ответил он открыткой. Рассказ опубликовал альманах «Енисей».

В «Литературную Россию» позаботился – отослал статью о романе Василия Белова «Все впереди…» И все же встречаться с Астафьевым стеснялся. Обычное дело, когда молодые литераторы приходят к мастерам прозы. К мастерам стихосложения. К великим поэтам. Не праздное это любопытство. Близкое знакомство позволяет понять, чего тебе не дано свыше. Помогают такие встречи.

Писательская братия побаивается Астафьева: задиристый мужик – скорый на расправу. Характер беспризорного детства и к старости в нём не поменялся. Ложное и настоящее Астафьев отличал влёт. Матершинник. Бездельников и угодников гнал от себя как паршивых собак. Потому и тявкали на него в газетах. Хороших людей Виктор Петрович Астафьев ценил и уважал душевно; многим простым людям помогал деньгами; серьёзным авторам отвечал письмами.

Астафьев отслонил ладонью занавеску, вытулился из окна, слеповато всматриваясь за ограду. На войне повреждён правый глаз. «Косорылый» - нехорошо обзываются за глаза его враги. Астафьев знает это. Врагов в литературе у него много: «либералы».

Посмеивается: «Так вам, суки: кость вам в гирло…».

В своё время Астафьев учился в Москве на ВЛК. Век минул, а легенды о нём в общежитии на улице Добролюбова рассказываются.

-Ко мне? – заметил меня - Калитку сейчас отопру.

Взгляд его детских пытливо голубеющих глаз я почувствовал издалека. Тихий голос писателя успокоил.

-Откуда? Из Якутии. Спасибо за привет от Лобанова. Хороший он мужик. Проходи, не робей. Я недавно встал. Картошка сварилась, позавтракаем. Омуля вот ребята из Енисейска прислали…

«Последний поклон» Виктора Петровича Астафьева был опубликован в «Роман-газете». Повесть «Царь-рыба» дала Астафьеву всемирную славу. Обсуждается в прессе «Печальный детектив».

-Да я тебе подарю, - после завтрака разговорились.

- В библиотечке «Огонька» роман вышел. – Принёс из рабочего кабинета пару книжиц Виктор Петрович.

Для автографа подал ему и книгу «Всему свой час», купленную в Москве.

В летнее время мало кто из писателей объёмно пишет.

-Покоя нет от ходоков – не разгонишься. На «Затеси» только и выкраиваю время, - простодушно объяснил Виктор Петрович.

-До твоего прихода настраивался писать. Я ведь по миру поездил. Часто на встречах спрашивают о загранице. Пошто о ней не пишу? Недавно был в Колумбии. Прилетел в Боготу. Посольские ребятки из книг моих знают, что я отчаянный рыбак. Много где я рыбачил, а вот в Южной Америке еще не довелось.

Дали мне отдохнуть и повезли на рыбалку, форель удить. Грешно, нехорошо так говорить о родном Отечестве, но когда прилетаешь куда-то за границу, ощущаешь, будто из нужника, из выгребной ямы с опарышами выбрался. Мир-то посмотрел. Есть с чем сравнить. И хоть Колумбия далеко не райское место, всё же жизнь с нашей не сравнить, как-то по-людски живут люди.

Привезли меня на горное озеро. Форель крупная! Уху сварили. Пива-а – сортов двадцать. Но я к пиву не очень. Отдохнули, наговорились ребятки, поехали обратно.

По дороге вдоль обочины ламы встречаются. Священное для этой страны животное. Вид их печальный меня затронул. Захотелось погладить ламу. Я возьми и попроси шофёра остановить машину возле парочки лам на обочине.

-До ветру, Виктор Петрович? – спрашивает посольский чин.

-Да нет, терпимо, - говорю. – Ламу хочу погладить. Чего это они такие печальные?

Русский человек душой готов весь мир жалеть. И я от сытой ухи стал жалостливым. Наши чины за границей - родимую водочку пьют. Это здесь они выкобениваются, умники. Там они ниже воды, тише травы.

-Не получится Виктор Петрович, - отвечает посольский чин. – Ламы больны сифилисом…

У Астафьева хрипят бронхи, и он часто сплёвывает мокроту в специальную «плевательницу». От кухонного стола мы давно перебрались в зал. Виктор Петрович расположился в глубоком мягком кресле с высокими подлокотниками. Я подпирал косяк двери.

Две стены зала занимают книжные полки до потолка. На них дарственные книги, от писателей всего света присланные.

-В капиталистической стране, - зло продолжил Виктор Петрович. – Где на любом углу можно купить бабу за десять долларов, человек – эта скотина – скотоложством промышляет. Сифилисом ламу заразил. Думаю, решаю – писать ли? В России люду живётся тяжело. Но душой русский человек чище любого американца. Поэтому и не пишу о загранице.

После войны Виктор Петрович поселился с Марией Семёновной у её родителей на Урале.

История двух подружек Зои и Гути, слышанная от уральских старожилов, много лет не давала Виктору Петровичу покоя. Может, не мне одному он рассказывал эту историю, пока написался рассказ «Две подружки в хлебах заблудились».

«Участок возле столбика «Европа – Азия» среди всеобщего произвола и изгальства, будь на то соцсоревнование, по бесчеловечности, по зверству всегда занимал бы первое место».

О загранице Виктор Петрович остерегался писать жёстко. Не упомянул в своих писаниях о колумбийских ламах, заражённых человеком сифилисом. О «родных русских ценностях» Астафьев не стеснялся просвещать мир.

Кто знал, что так повернётся в России жизнь?! Что пройдёт около четверти века и в «Женский лаг пункт на Урале», образно говоря, переродится вся Россия?

Жестокосердный «правящий класс» - этот чиновный гнус, изощрённый в изуверстве над всем живым, на корню загубит Отечество.

«Обслуга здесь не знала уже, что бы ещё такое придумать, чтобы ещё больше унизить, замордовать, изничтожить женщину. Конвоиры к концам витых ременных плетей привязывали гаечки и упражнялись: кто с одного удара просечёт до костей несчастную жертву. Один крупный специалист просекал женщину до костей сквозь телогрейку и робу. Донага раздетую здесь женщину распинали, привязывали под сторожевой будкой – на съедение комарам, и здесь же, наконец, додумались до того, чтобы садить нагую женщину на муравейник. Палку-распорку привяжут к ногам жертвы, верёвками прихватят туловище и руки к дереву да голым-то задом на муравейник. Чтоб муравьям способней было заедать живого человека, во влагалище женщине и в анальное отверстие вставляли берестяные трубочки. Кто не слыхал крика, съедаемого гнусом иль муравьями зажаленного, тот и ужаса настоящего в жизни не знал.

Веселей забавы у них не было, как попользовавшись женщиной, для полного уж сраму затолкать в неё что-либо: огурец, рыбину, желательно ерша или окуня, - рыдает Гутя в рассказе «Две подружки в хлебах заблудились.

-Зое забили бутылку, а она в ней раздавилась. Я уже в холодном сарае её нашла – валяется в куче замученных мёрзлых женщин. И в промежности у неё красный лё-од комками…О-оо, Господи-ы! И за что? За что? На работу девчонки опоздали!».

Говоря о «паскудном народце», Астафьев пишет:

«Но давно уже привыкли русские люди к смертям, к костям, к мукам, их уж никакими, даже мамонтовыми, костями не удивишь.

Вон на этом же участке возле отметки «Европа-Азия» лагерное начальство никуда не уехало, замполит лагеря ведает милицией, борется с преступностью. Сошки помельче, совсем из посёлка никуда не девались, по-прежнему здесь руководят, орут, матерятся, замахиваются: «Н-ну, погодите, с-суки, дождётесь…»

Рассказывал Астафьев забористо:

-Не они ли, воспитатели с хребта Уральского заправляют жизнью в России?

Виктор Петрович вспомнил Амстердам.

Будучи там по делам своих книг, переведенных на датский язык, искал памятник голландского классика Эдварда Деккере по прозвищу Мультатули. Не нашёл. Шибко удивился, когда хозяин издательства «Мелехен» Мартин Аршер сказал, что не слышал о таком голландском писателе.

-Сколько же тратилось и тратится человеческого разума на то, чтобы убить в человеке человеческое? Я часто об этом на читательских встречах говорю, - вздыхает Виктор Петрович. – Для истребления человека сотворены сегодня такие ухищрения, что и самого ума, всё это измыслившего, не хватает постичь деяние своё. И в то же время звучит Гендель и Моцарт, стоят на полках Толстой, Пушкин, Шекспир, Бальзак. Но всего их человеческого гения, всех жертв, видно, оказалось мало, чтоб образумить род людской, чтоб вознести добро так высоко, что оно недоступно было бы злу…

Летним вечерком Виктор Петрович имеет привычку прогуливаться по селу. Рядом с Астафьевым день пролетел одним мигом, по-родственному. Обедали у тёти на другом конце села. Шибко-то Петрович и не говорлив. Исходила от Астафьева необыкновенная энергетика, благодаря которой и так всё ясно.

Ночами на Енисее прохладно в сентябре. Из печных труб вразброс по селу Овсянка редко где вьётся куделькой белёсая дымка. Во дворах мало скотины. Деревня Овсянка постепенно наполняется городскими хозяевами; покупают дома под летние дачи.

Воздух густеет до синевы; в падях остывают туманы. С прогулки возвращаемся в сумерках. Пора прощаться и идти к автобусной остановке. Уезжать не хочется.

-Ночуй, - пригласил он. - Марья моя сегодня уже не приедет, в Красноярске. Поставлю тебе раскладушку в зале. Утром накормлю тебя и езжай с Богом.

2.ОДА РУССКОМУ ЧЕЛОВЕКУ

-Лёха-Малёха. Парень!

В углу ангара собрались мужики в табачном чаду вокруг полубочки, доносится гогот. Лёха шлындает по бульдозерному боксу в окружении трёх рыжих дворняг. Мальчишку бульдозеристы любят.

-Батяня!

На «Батяня» Лёха отзывается. «Батя» для старателей его дед – Клеймёнов Николай Николаевич, председатель золотодобывающей артели «Мир».

Артель «Мир» добывает ежегодно около тонны золота. Целая орда мужиков и баб трудится круглый год, чтобы изъять из участков земной тверди золотой металл в виде хлебного зерна и мелких самородков с тыквенное зернышко.

Зимой ремонт техники. Бурятся полигоны под взрывы. Ведётся «вскрыша песков». После чего японские мощные «Като» и челябинские «330-е» отвалами отгарнывают за борта полигонов, снятую взрывами пустую породу. Вода ручьёв и речек – главный «старатель» на золотодобыче.

Оймяконский район Якутии известен как Полюс холода на земном шаре. Случались температуры и минус 71,2. В якутском селе Томтор поставлена памятная «стела» этой отметке мороза. Ниже температуры только в Антарктиде.

Промывочный сезон мимолетный. И только председатель артели знает весь ад напряженной работы, в котором варится артель круглый год. Старателю, что? Заработал «трудаки»?! Получи и отдыхай. У председателя за артель голова болит круглый год. На языке старателей Клеймёнов для них Батя.

С октября до Нового года Клеймёнов живёт под Москвой, на берегах Мытищинского водохранилища в деревне Ерёмино. Там он построил каменный особняк. Внук Лёха подолгу с ним, бабушкой Зоей Николаевной воспитывается. Мама Александра Матвеевна Клеймёнова из «поколения победителей». Ей уже 87 лет. Отец Николай Васильевич Клеймёнов тобольский казак атаманских кровей, землю давно оставил. Мама же - казачка украинская. У старшего сына Анатолия на Украине в Иловайске ныне обретается. В Донецкой области Украины и Саша - младший брат Николая Николаевича Клеймёнова.

Клеймёнов с начала шестидесятых «старается» на Колыме. В своё время обучился на транспортника - строителя в Харьковском институте им. С.М. Кирова. Три армейских года строил

Толя смеётся:

-Скотина-то в чем виновата?

Хряк Борька перестал кидаться и кусаться, когда у него чистишь клетку, и засыпаешь в корыто сухой комбикорм, льешь пару ведер тёплой воды. Зверем хрипит, но пятится от железной лопаты в лоб. Так бы Ельцина за его дела. В урочный час. Да не случилось для России «урочного часа». Растерялась, притихла Матушка наша…

К новогоднему столу Толя Уткин выбрал не совсем уже, но «молочного» еще поросенка. В поселке – в столовой артели включили печи. Нагрели помещение. Поросенка изжарили в духовке. Приехал с Нелькана Герой Социалистического Труда Трунов, начальник участка на Малтане, работавший к тому времени в артели. «Героя» Трунов получил на госдобыче и славился местным «стахановцем»; доверенное лицо Бати.

И напились мы все, как свиньи. Утром опохмелились и 1 января - по-старательски опять впряглись в работу. Трунов выдал со склада негашеной извести. Порядок в свинарнике навели такой, хоть в тапочках в проходах ходи. Белизна побелки на досках загонов забавляла нас самих.

-Батя бы видел, - вздохнул Уткин. – Но он никогда сюда не зайдёт.

-Зайдёт, - успокоил Уткина.

Мне тоже хотелось, чтобы Батя похвалил Толю. Клймёнов носит в холода тёмно-синий комбинезон - «ползунки» лётного командирского состава; авиаторы приодели его и в «лётную» меховую командирскую куртку. На крепких литых икрах - шикарные блескучие мехом торбаза, сшитые с оленьего тёмного камуса; чёрная норковая ушанка - лихо подвинутая на затылок. Человек он внешностью опрятный - притягательный, речь всегда умная яркая, «по делу».

В апреле Клеймёнов приехал на участок. Снега еще глубокие, не тронутые теплом. Ежедневно над долиной Малтана искрится низким коромыслом яркая цветная радуга; близкая, хоть руками трогай. От солнца и белизны снегов слепнешь.

Малтан без людей пребывает в сонной дремоте, серыми домиками и бараками едва приметен среди глубоких снегов. В боксах пора начинать ремонт бульдозеров; чистить ледник – старую штольню в горе за рекой. Работы предстоит много, начали подъезжать с материка старатели. Клеймёнов приехал с оценкой дел.

Приехал Батя не один. Подмену - двух рабочих «молдаван» привёз. Мне стало жаль наши с Уткиным труды. «Молдаване» - по северу, слывут вороватыми. С комбикормом весной везде проблема. Рядом прииск Нелькан. Набьют теперь дорожку на Малтан приисковые хозяева, кто свиней держат. Да и поросята хорошо подросли. Свинарник не «актирован», подсвинков – кто их считал? Точно пустят под нож…

Так в последствии и обнаружилось.

В свинарник заглянуть у Клеймёнова не было намерения – не его уровень.

-Ладно, уважу, раз утверждаешь, что торбаза не измажу.

После осмотра свинарника, Батя подозвал стоявшего в сторонке от машины довольного Толю Уткина.

-Собирайся с нами в Усть-Неру. Поедешь в отпуск. Отдохнешь. К началу промывки вернёшься.

Семья моя на материк перебралась окончательно. Квартиру в Усть-Нере Наталья продала. Артельский КАМЗ - заботами Бати - увёз контейнер с вещами в Магадан. Из бухты Нагаева на сухогрузе контейнер плыл до Находки, до железной дороги; за счёт артели железнодорожный контейнер с вещами благополучно доставился в Канск. Я остался зимовать на Индигирке.

О Бате я часто думаю. Почему именно он позвал и помог? Предки тобольских казаков, пришедшие в Сибирь с Волги с батькой Ермаком, рождённые у костра, радели о Святой Руси. Державу Российскую до Тихого океана поставили. Отечество, по утверждению Льва Толстого, создали казаки. «Казачьему роду – нет переводу». Прав Достоевский: «широк русский человек…» Но «сужать» его все-таки грех. Это уже будет не русский человек. А какая Россия - без русской души? Без таких людей как Николай Николаевич Клеймёнов?!

Предупреждал Сын Божий: «Придут и Именем Моим назовутся. По делам их судите. Не верьте слугам дьявола…».

Наши Души наследуют внуки. И это всегда так. Человек рождается и начинает жить. Богом ему изначально назначена мудрая душа – всё предопределено свыше. Но так уж устроил Господь мир, что тварь живая обязана растить своё потомство. Человек в отличие от твари, растит духовное древо своего рода. И «учительство» новорождённой Душе исполняется назначенной Богом мудростью.

«Мудрость была всегда; прежде пределов вод земных; прежде Земли и неба».

«Была художницей у Бога».

Почему часто дети - так не похожи на родителей и внешностью и характером?! А ликом в дедов или прадедов?

-Батяня! Ну-ка изобрази в лицах, как нас сегодня оттягивал Вася Руденко? – Подначивают малолетнего Лёху старатели. Батяня – вылитый Клеймёнов.

-Я сегодня почему-то очень добрый, - понимает игру слов Батяня. – Поэтому, пользуйтесь, рабы, моей добротой.

Батяня натурально изображает в лицах зама председателя артели Васю Руденко. Также пыхтит, пыжится, говорит, отдуваясь, надув румяные щёчки.

Старатели падают от смеха. Гогот стоит такой, что слышен за стенами ангара.

Батяня одет форменно, как и его дед. Сшитые на заказ - «лётные» ползунки и меховая «лётная» курточка. Из оленьего камуса торбаза; шапчонка норковая на затылке открывает чубчик и светлое курносенькое личико. Глаза золотыми крапинками светятся смешинкой. Приклей бороду и вылитый Батя! Мальчишка развит не погодам. Кажется, весь дедовский опыт – опыт Батин в нём уже обретён.

-Ну, ты даешь! Лёха – Малеха! Батяня, изобрази деда…

Батяня снисходительно бросает опытный взгляд на земляной пол. Хмыкает.

-Что, целкость потеряли? В бочку попасть уже не можете? Окурки везде разбросаны.

Опять хохот. Клеймёнов терпеть не может грязь в боксах. Сам не гоняет – бесятся его заместители. Иной старатель из лени подняться не хочет до полубочки; швыряет окурок издалека и промажет мимо «урны». На разводе закрепляется «уборщик» бокса. Следят за чистотой старатели по очереди. Маленький Батяня папиросный дым не переносит, даже его дед – Батя при нём в кабине своего «уазика» не курит.

-Надымили! Так бы работали! – продолжает «спектакль» Батяня. – Перекрою кислород.

Опять хохот.

-Как скажешь, Батяня. – соглашаются мужики. Поднимаются и идут к тракторам.

-Батяня, раз уж ты такой справедливый, прикажи выдать «норму» к празднику.

Лёха – Малёха соображает: «норма» в артели - спиртное.

-Хорошо! Дам команду Васе Руденко. – Хмурит брови, как дед. Это уже и не игра слов, понимает Батяня. Мужики передают свою нужду председателю артели.

Клеймёнов рычит на своих подчинённых:

-Старателя я люблю! Обязаны и вы его любить, а не гнобить. Он нас кормит, а не мы его…

Артель «Мир» шефствует над «семейным детдомом». Детский дом в посёлке Усть-Нера размещается в высотной кирпичной коробке. Дети в нём собраны из всей Якутии. Большинство русские ребятишки. Живут «семьями». Одну «семью» опекает Клеймёнов, ни в чём детям отказа нет. Артель «Мир» на Индигирке - наипервейшая. Богаче её только артель «Богатырь». Батя заботливо - без показухи относится к своим людям. Не гоняет рабочих «завтраками» за расчётом после закрытия сезона. Чем шибко грешат в других артелях.

Но внук Бати приходит в тракторный бокс все-таки не для забавы с мужиками: голуби под крышей ангара зимуют в тепле. И это дивно – на Полюсе холода. И диво это только в артели «Мир». Кто-то минувшим летом привёз пару сизарей с «материка». Хозяин птиц «отстарался» и покинул Индигирку. Пара голубей чертила небо над посёлком до самых заморозков. Когда и как проникли голуби в тёплый ангар, один Бог знает. Знак для артели добрый: вольная птица нашла спасение от лютых холодов под крылом Вождя суровой старательской орды.

Внук Бати чем-то походил на этих беззащитных, но в тоже время сильных и вольных птиц.

Механик базы Иван Шершень соорудил кормушку у дальней от ворот стены. Подвесил на веревках крышку от фанерного ящика к швеллеру; под кормушкой перевернул на попа железную бочку. Лёха с этой бочки доставал ручонкой до кормушки, сыпал голубкам жменьками просо.

В боксе зимовали и артельские бесхозные псы, такие же чумазые от земляной пыли, как и комбинезоны слесарей. Маленький Батяня тащил в сумке косточки из столовой, распределял их псам, чтобы не ссорились собаки. Однажды Вася Руденко приказал отстрелять собак. Батяня вступился. Теперь псы живут в тепле, сытые отходами столовой.

Старатели собак не гонят – это хоть какое-то напоминание о далеком доме, во дворе которого обязательно живет свой голосистый сторож.

-Пойдём, - кивнул Батяня механику. – Покормим голубей.

Лёха-Малёха подражает деду автоматически. Даже этот кивок головой знаком старателям, таит в себе нечто такое, от чего иногда мужики бледнеют, когда этот кивок сделан Клеймёновым.

Эскорт из трех рыжих собак двинулся за ними. У Ивана припасено ведро с пшеном за бочкой.

-Помочь? Вот так!

Иван подхватывает парнишку и ставит на днище бочки. Батяня оглядывается вниз, ждёт.

-Ах, растяпа! - Иван бежит в курилку за стулом.

Теперь Батяне ладно. Со стула он достаёт кормушку подбородком. Тянет жменьку пшена к переступающему кособоко голубку. Коготки птицы скребутся по фанерному днищу, но голубь не пугается мальчишку, не взлетает с насиженной кормушки. Он прихрамывает; кто-то швырялся камнями. На кабинах и капотах тракторов голубиный помёт – за это гоняли по глупости - от злости: попробуй не отмыть голубиный помёт! Вася Руденко шкуру спустит.

-Бедненький! – Жалеет Батяня зашибленного голубка. – Не бойся, мой холоший.

-Подай ессо горсточку, - просит Ивана.

Обычно Батяня не сюсюкает.

Иван без дела пшеном не сорит, подает малыми горстями.

-Ну, со так мало? - нетерпелив Батяня.

-Ес-со!

Иван протягивает горсть «ессо».

-Гуля – гуля. Дугачина, я зэ тебя не обидю.

Поскрёбывание голубиных коготков о фанеру прекращается.

-А ты боявся, - кормит Лёха голубка просом с ладошки.

Не пугается Батяню и белогрудая голубка. Планирует на крыльях со швеллера на фанерную кормушку. В боксе зимуют и воробьи. Пересыпаются стайкой вкруг кормушки, но не садятся. У ног Ивана повизгивают рыжие чумазые собаки, будто радуясь за своего повелителя Батяню. Идиллия! Мужики перестали стучать железом, наблюдают от тракторов. А Батяня заливается счастливым смехом – у дальних ворот слышно.

Загремело железо. Значит, Клеймёнов в бокс зашел с мороза.

-Слезай, дед идёт. – Хочет Иван снять со стула Батяню.

-Слышу! - Недоволен Батяня. - Я ему голубка дам подержать.

Клеймёнов идёт по боксу вразвалочку.

-Не проголодался? – Снимает внука со стула и ставит перед собой.

Косится на жёлтое просо вокруг бочки.

-А то в столовой кисель тебя ждёт.

Кисель из брусники Лёха-Малёха обожает. Ест его ложками из глубокой фарфоровой тарелки, как суп. Клеймёнов тоже вынужден «любить» кисель.

В столовой на раздаче очередь. Обед только начался. Столик председателя артели в глубине зала у высокого светлого окна. Поверх стекла натянута пленка, оттого свет в окне матовый. Зима на дворе. Плёнка сохраняет тепло.

В очереди оживление, хохот от анекдотов. Теснятся, дают свободное место у раздачи.

Батя не любит, чтобы ему прислуживали у стола. Сам по-хозяйски оценит порядок у плиты, выберет блюдо. Питание в артели за счёт «председательского фонда». Выбор блюд хороший. Оттого часто из посёлка у Бати гости к обеду. Сегодня никого нет.

-Только кисель! – Важно требует Лёха-Малёха. Ему и не знаемо, что кисель варят только для него. Старатели пьют чай.

Забирает тарелку с холодным киселем и на вытянутых ручонках несёт к столу.

Клеймёнов отказывается от боща, берет жареную оленину, картофельное пюре.

-Жаль, - сокрушается повариха. – В поселковой столовой такой борщ на вес золота.

-Старатели - заработали, - гудит Батя.

-Наташа! Ты ведь знаешь, не люблю повторять! Опять?

На краю разделочного стола Клеймёнов заметил пожеванный сигаретный окурок в губной помаде. За привычку курить возле плиты повариху Наташу кличут за глаза «Окурком». В артели у всех есть «погоняло». Вторую повариху за телесные формы «Коробочки» - нежно кличут «Дюймовочкой». У Дюймовочки не переводится летом на участке бражка. Когда Батя на полигоне или в Нелькане, старатели водят хоровод вокруг Дюймовочки.

В старательских артелях круглый год «сухой закон». Но на День металлурга в июле исключение делается: кто не в рабочей смене, отмечают праздник в столовой за раздольным общим столом. Профессиональный праздник. И Батя во главе стола. В завершение праздника в посёлке старателей - одни свиньи остаются трезвыми. По едкому наблюдению поварихи «Окурка» - Наташи.

Летом поросята роются вольно в загоне рядом со свинарником. Стадом бродят по старательскому посёлку; часто гоняются с рёвом за собаками, отгоняя псов от полубаков с отходами кухни. Постоянное лежбище у свиней в лужах на задворках столовой.

Старательский посёлок Малтан летом наполнен людьми, оживлён в белые ночи. Но шума нет. Работаю сменами по двенадцать часов. Соблюдается тишина для отдыха.

Долгая теплица для овощей каждый год накрывается плёнкой в отдалении от домиков и бараков. Изнутри подсвечивается лампами дневного света. Издали эта теплица видится нарядным белым пароходом на рейде. Там музыка не запрещена. Радует душу.

Батя сам никогда не лишит старателя «трудодня» за провинность. Дисциплина держится наказанием трудовым рублём. В завершение промывочного сезона «трудодни» - расчёт старателя. За халатность к технике, за отлынивание от работы, рабочий может быть наказан «трудаком», то есть вычетом одной отработанной смены. Поэтому разбрасываться «трудаками» - себе дороже. Артельский закон суровый, но справедливый. Горные мастера, механики и энергетики – отвечают за свои участки работ. Клеймёнов стружку снимает за недосмотры жёстко. За окурки на плите Наташе поварихе не раз выговаривалось Батей. Внук Лёха-Малёха вступался.

-Не обижай её, дед. С женсинами разве можно воевать?

-Нельзя, - соглашался Батя. И поварих Наталью с Дюймовочкой замы не гнобили.

У «Мира» несколько полигонов. Малтан самый обжитый и благоустроенный посёлок. Другие участки не менее благоустроенны и веселы для работы и жизни. Но Батя любит Малтан. Для него здесь содержится в чистоте и порядке «командирский» вагончик. В летнюю пору, рядом с горной речкой, белыми ночами красота. На Севере все живет захватывающе мощно, ярко и скоротечно. Поэтому и лиственница – вечером голая – утром уже вся нежной зеленью укутывается в добрый час. Другому кустарнику и суток хватает, чтобы ягодку в соцветии зачать. Мох ягель персидскими дорогими коврами устилает предгорные плато и склоны сопок. И везде – куда не глянь, хозяевами августа сиреневый узким и долгим листом Иван-чай и багряная копеечным листом колымская стелющаяся березка. Ах! Колымское лето! Сколько мощи и воли в тебе! Сколько жизни и тишины в неоглядных горных увалах и долинах - хрустальные водой ручьями и речками…

Дело своё Клеймёнов любит. Людям своим доверяет. Летняя усталость заботами давит. Иногда в дороге попросит шофера Бориса свернуть к высокому берегу Индигирки. Сядет на раскладной рыбацкий стульчик, расслабится и может отдыхать час, любуясь полноводной и быстрой Индигиркой. Тоскует Батя о прожитой жизни, о скоротечности времени. Будто заснул и проснулся; уже и старик. Разве поделишься такими мыслями с кем. В этой скоротечности все живут неотвратимо. И в могилу ничего не унесёшь. И не жалко нажитого оставлять. Утрата этого прекрасного мира душу томит. Пожить бы еще, поработать. Всему свой час, время всякому делу.

Под Москвой в Ерёмино Батю ждет кобель Бат, старый рокфеллер. За пятнадцать лет рядом с хозяином пёс вроде как принял и облик своего хозяина. Говорить только не научился. Но глазами Батя и Бат понимают друг друга. Внук не всегда с Клеймёновым. Вдвоём с женой тоже редко остаются. Гости с Севера едут чередой всю зиму. Под весну, когда затишье, Батя частенько начинает заглядывать в бар с винами. Мера выбрана. Постоит, посмотрит на ряды различных по виду бутылок, закроет бар. Вздохнет, потрепит пса Бата по загривку:

-Пошли, брат Бат, гулять…

Старатель на золотодобыче – это особая жизнь, особая судьба. Один год Клеймёнов «старался» даже в Колумбии. Рассказывал: русскому мужику – «ни ксендз, ни чёрт не страшен». Цитируя Гоголя. За мелкобродной речкой, которую отрабатывали русские старатели в Колумбии, ютилась деревушка. Местные жители, опосаясь крокодилов в реке, зазывали старателей за местной «чачей» на свой берег. Обменивали они эту «чачу» на солярку.

Нашим мужикам реку переплавиться, кишащую крокодилами, раз плюнуть. Кусок мяса на долгую палку насадят для отвода тварей, на резиновой лодке переплавляются. Напьются там «чачи». Обратно - сомосплавом. Морду однажды крокодилу по-пьянке кулачищами расколотили. Бригадой изловили зубастую тварь, пасть ей разодрали и надавали по сопатке. После этого крокодилы стали разбегаться от русских старателей, когда они купаются.

Клеймёнов не в пример другим образован, знает на память много стихов. И не абы какие – скабрезные. Однажды в застолье удивил стихами Николая Рубцова:

« В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмёт ведро,

Молча принесёт воды…»

Редкими стихами Павла Васильева, шутя, порадовал:

«Баба, что дом, щелястая всюду.

Ночью она глазастей совы.

Только поддайся бабьему блуду.

Была голова – и нет головы…»

Атаманская казачья кровь в Клеймёнове во всех его поступках сказывается. «Атаман» на тюрском наречии «отец - мужчин».

«Батя» - он же «отец родной», - для орды русских старателей.

На бытовом уровне в символах редко кто разбирается. Всё приходит по наитию. Какого рожна человек заслуживает, той мерою ему и меряется. Я всегда сравниваю Клеймёнова с Аттилой, вождём гуннов.

Лёха-Малёха повозил ложкой в киселе. Надулся на деда:

-Много мне, хошь бы помог.

Клеймёнов отставил свою тарелку с картошкой и мясом. Чисто протёр ложку салфеткой от картофельного пюре. Тарелку с киселём подтянул на серёдку между собой и внуком.

Ах, как хорошо душе в такие минуты! Я всем сердцем люблю Клеймёнова и его внука Лёху-Малёху – Батяню; родные мне по вере и крови русские людей. Люблю их за намерения, за дерзновение в делах. Люблю за милосердие ко всему окружающему живому миру. Люблю их за разделённую со мной судьбу.

© Copyright: Индигирка, 2010

Свидетельство о публикации №21008071058

  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «Рожденные у костра», Валерий Николаевич Шелегов

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства