«Лук и подпись на пергаменте»

ОСанчес Лук и подпись на пергаменте

На втором периоде службы, где-то ближе к году, Лук морально подустал и крепко призадумался об отпуске. Исправной службой в полку и примерным исполнением возложенных на тебя обязанностей отпуск не выколотить, нет, впрочем, Лук никогда и не пытался этого сделать. Ему хотелось, чтобы вот так сразу: на фоне серых безрадостных будней — ЧП, общая растерянность, подвиг с его стороны и прижизненный хэппи-енд: отпуск десять суток, не считая дороги. А пока, в ожидании оказии для подвига — тихо кантоваться в общей массе, никуда не высовываясь. Серега Калюжный, его хороший приятель-однопризывник, начинал карьеру солдата совсем иначе: первые полгода он будет служить не за страх, а за совесть, рассуждал про себя и вслух Калюжный, с достоинством и честью, так, чтобы все его непосредственные и прямые командиры заметили и оценили славного воина, можно даже без особых наград, а вот летом — летом он поедет и сдаст экзамены в заветное офицерское училище. Успешно сдаст, подкрепленный полученными боевыми навыками и превосходными характеристиками с места службы! Теперь и он мечтал о дембеле, об отпуске, об увольнительных в компании с нетрезвыми девицами… Да мало ли о чем может мечтать воин срочной службы, изнутри хлебнувший солдатской романтики… Но только не о карьере строевого офицера, о, нет! В январе, оттрубив всего-навсего девять месяцев из двадцати четырех, Калюжный уже твердо решил, что поедет на экзамены, с тем, чтобы не поступить, просто проветриться, откосить месяцок от солдатского бытия, но к марту и от этого отказался, напуганный рассказами знающих сослуживцев о том, как таких хитропопых за уши подтягивают до положительного результата — и в курсантскую неволю на пять лет. А потом опять в войска — и уже на двадцать пять: "Родину защищать я готов, но так ее не защищают, это сплошное хамство и тупость".

Бывали в полку, и не сказать чтобы редко, усердные солдаты, "колотилы", для которых похвала начальства слаще ордена, а нахмуренные брови какого-нибудь командира узла связи — страшнее презрения товарищей. Но и они, угождая, не любили свою солдатскую участь и тосковали, в ожидании дембельского приказа. Как при этом пополнялись ряды прапорщиков и старшин сверхсрочников — одному богу известно, однако в те советские времена, в отличие от нынешних, Бог для армии не полагался.

Лук также был атеист, и формально, и по убеждению, математический склад ума подсказывал ему, что молиться или на подвиг рассчитывать не стоит, вероятность мала, а в отпуск между тем очень желалось. И тут ему, распаленному всякими интересными мечтами, юношеским нетерпением и грядущей весной, побрезжился счастливый фант и показался весьма остроумным…

Началось все с выборов. Выборы! Выборы в чего-то там Верховный Совет, всенародные, тайные, прямые и вообще… А Лука, хорошо продвинутого во всем, кроме основной специальности, а именно в знании уставов, во владении лопатой и в особенности в политподготовке, назначили членом полковой избирательной комиссии.

Эта честь показалась ему слегка обременительной: в день выборов все свободные от нарядов солдаты отдыхают, спят вволю, ибо в день выборов не действует команда "Подъем!", а члены избирательной комиссии, из числа воинов срочной службы, напротив — с самого рассвета суетятся возле избирательных урн, дабы без сучка и задоринки обеспечить личному составу полка отправление политических надобностей. В помещении для голосования руководил всем замполит третьего кабельного батальона майор Андриященко.

— Лук.

— Я, товарищ майор!

— Дуй в казарму, к себе, в первый батальон, и присмотри там… Помоги товарищам проснуться: семь часов уже, до восьми мы обязаны проголосовать в полном объеме. Бегом…

Вот и поспали, называется… Интересно, размышлял Лук, как это я буду помогать проснуться дедам? Да и позора не оберешься от такого усердия. Не буду, и без меня найдутся помощники из числа товарищей офицеров… Лук угадал: по казарменному динамику эстрада во все горло славила юный октябрь и молодого Ленина, но самые упорные из солдат все равно пытались реализовать свое право на предвыборный сон, дарованное им советской демократией, поэтому офицеры узла ходили вдоль коек и ласково сдергивали одеяла: "Вставай, вставай, Кесель, ну что ты, в самом деле… Чтобы, мать и перемать, в шинель — и голосовать, потом зубы почистишь"… "Некрасов, я не понимаю: ты дед, или Мамулин дед? Помоги молодому воину придти в себя и вместе с тобой быстро-быстро проголосовать…"

Лук, видя такое большое количество офицеров узла в казарме, тотчас ретировался от греха подальше — слоняться без дела он и в клубе может.

— Шура, подожди меня.

— Тороплюсь, Витя, давай в клуб, там, в туалете перекурим…

В десять минут девятого стены спортивного зала в клубе полка, где стояли урны и кабинки для голосования, потряс раздраженный рык подполковника Носко, командира части:

— Андриященко!

— Я, товарищ п`полковник!

— Пачему, я спрашиваю, такой низкий процент проголосовавших? Малчать! Мне ваши оправдания слушать некогда! Почему, я спрашиваю? Что?… Значит, надо обойти всех вольнонаемных по адресам и за руку привести. А среди личного состава?.. Угу. Все равно не дорабатываете, товарищ майор. Озаботьтесь, чтобы к десяти все — караульные, вольные, повара, музыканты, больные, ходячие — все чтобы проголосовали. Ровно в десять. Вам ясно?

— Так точно.

— Магро где?

— Товарищ подполковник Магро (начальник политотдела полка) в штабе части, докладывает промежуточный, на восемь ноль-ноль, процент проголосовавших. Лучше, чем в прошлый раз.

— И должно быть лучше. Так, что у нас еще тут, рассказывайте, показывайте…

К восьми часам утра схлынул почти весь поток воинов срочной службы и большинства офицеров, к девяти проголосовали реденькие струйки вольнонаемных, больных, подмененных от наряда. Ожидалось, что привезут с десяток ветеранов, приписанных к этому участку… И все… И Лук еще не голосовал, потому что к этому моменту идея "подколоченного" отпуска созрела в его голове в полном виде.

Дождавшись, когда спортзал совершенно опустеет от голосующих, и при этом члены комиссии будут не своих местах, чтобы ничто постороннее не отвлекало их зрение и слух, Лук промолвил громко, с энтузиазмом:

— А я? Мне тоже надо проголосовать! Можно, товарищ майор?

— А ты что, еще не? На бюллетень, не можно, а нужно!

Лук видел, что все бюллетени учтены, на каждом циферка, и какие-то циферки в специальных журналах… Очень хорошо, стало быть, им легче будет искать.

Лук взял бюллетень и твердым шагом направился к кабинке для голосования. Из его наблюдений — он единственный был, кто переступил границу кабинки и задернул за собой занавеску, все остальные просто кидали бюллетени в урны, не читая, не изучая…

Лук испугался вдруг, что в кабинку ворвутся и возьмут его за хобот раньше, чем успеют разобраться в происходящем… Эдак можно вместе с котятами и воду выплеснуть… И Лук заторопился. А надо же еще, чтобы почерк был четким и узнаваемым: "Эти выборы — первые для меня и я, советский человек, сын советского народа с волнением и радостью отдаю свой голос за тех, кто своим трудом, всей жизнью своей на благо советского народа…"

Сердце азартно бухало в груди, кровь горячо стучала по вискам — они все смотрят на него… Сейчас застучат куда следует, а иначе как объяснить — зачем еще он в кабинку заходил… Ничего, прочтут, поймут и разберутся, даже еще и эффектнее выйдет…

Хитрые… Никто и виду не показал, что заметил выходку Лука… Надо ждать.

Наконец, выборы на участке свершились, на часах без четырех минут десять. В зал вошло командование полка в лице командира части и его политического заместителя. Этот торжественный день политической активности военнослужащих, несомненно принадлежал епархии подполковника Магро, но майор Андрищенко не колебался ни мгновения и обратился к Носко:

— Товарищ п`полковник, разрешите доложить?

— Докладывай. Садитесь, товарищи. Закончилось голосование?

— Так точно. Проголосовали все сто процентов личного состава полка, за исключением списка лиц, находящихся в отпуске и командировке, список прилагается. Проголосовало ровно пятьсот человек.

— Хорошо. Ну что, звоните, докладывайте, будем вскрывать да считать. — Магро неспешно кивнул своему командиру, почти как равный, но медлить со звонком "наверх" не стал, следовало не только отрапортовать, но и не отстать от других.

После короткого разговора поступила команда вскрывать урны. Этого момента Лук ждал весь в поту, напрасно Свирс и Кесель кидали ему "маяки" из-за дверей, нельзя было отрываться и упускать ни слова, ни жеста, ни взгляда.

Однако отсортировать и пересчитать пятьсот бюллетеней — это не дело пяти минут и Носко с Магро, оба невысокие и очень толстые, ушли коротать время в офицерскую столовую, где уже был накрыт для них скромный завтрак, пока еще без вина и водки.

— Ого. — Прапорщик Карпатый поднял двумя пальцами бюллетень, и сердце у Лука ухнуло куда-то в штаны.

— Кто-то против проголосовал! Зачеркнуто по всем правилам! — сердце у Лука провалилось еще дальше и задрожало где-то под портянкой.

— Это не я! — хотелось ему крикнуть, — я наоборот!..

— Да. — Майор Андриященко повертел бумажку так и сяк… Сюда клади, отдельно.

— А вот еще зачеркнуто.

— Что, еще один??? Погоди… Как это еще зачеркнуто? — Андриященко взял второй зачеркнутый бюллетень… — Да нет, это кто-то намудрил: зачеркнул не кандидата, а рядом, подчеркнут кандидат, а не зачеркнут. Причем неаккуратно, сикось накось.

— И что теперь?

— А что теперь? Вы что, товарищ прапорщик, никогда испорченных бюллетеней не видели? Отдельно клади, вот сюда.

Все сортирующие примолкли, будучи вынуждены внимательнее вглядываться в лицевую часть бюллетеней, но больше никто ничего не напортил и не вычеркнул. На оборотную часть листов, на одном из которых ликовали верноподданнические каракули Лука, никто уже не смотрел.

— Посчитали? — Голос у подполковника Магро высокий и несколько гнусавый, в отличие от сочнейшего баса подполковника Носко.

— Да, товарищ подполковник. Пятьсот бюллетеней, один недействительный, один против, четыреста девяносто восемь за.

— Ну-ка дай сюда тот и другой… — графин на столе вздрогнул. — Да. — Носко произнес "да" и уставился на своего заместителя, как бы предлагая тому реагировать в пределах своей компетенции. Опытный политработник Магро был невозмутим, он повидал на своем веку немало жоп и от судьбы, и от начальства, причем с очень близкого расстояния.

— Все в пределах нормы, социалистическая демократия в действии. Однако в нашем полку процент сознательных граждан все равно выше, чем в среднем по стране. Там 99, 91 % в среднем, если мне не изменяет память. А у нас… выше.

— Насколько выше, Игорь Иванович? (Лук, по прошествии многих лет, забыл имя и отчество Магро и в рассказе вынужден был вставить случайно придуманные… Прим. авт.)

— Сейчас посчитаем, товарищ п`полковник. Так… Один голос от пятисот… это будет… все равно, что две от тысячи.

— Четыре от тысячи.

— Почему четыре?

— Так два же бюллетеня.

— Вы меня не путайте, Андриященко. Два бюллетеня учтем, когда посчитаем процент проголосовавших за. А против — один бюллетень. Так, итого полпроцента получается, что ли?

— Ну да, полпроцента… Скорее четверть процента. — Это подключился к расчетам Носко. — Ну-ка, давайте посчитайте процент проголосовавших "за", и тогда от ста процентов отнимем итог и поделим пополам…

Все окружающие робко задумались. Откашлялся было Лук и даже что-то пискнул насчет двух десятых процента, но…

— Малчать, товарищ солдат, не разрешаю! Магро, позвони-ка в штаб части, пусть принесут логарифмическую линейку… — На этих словах члены комиссии, солдаты срочной службы, юный лейтенант Романовсков, и прапорщики, Дерман и Карпатый, послушные командирскому взгляду и жесту, дружной толпой повалили к выходу, перекуривать.

— Боже мой! Бож-же ты мой… — сигарета прыгала в губах товарища прапорщика Карпатого, уворачивалась от трясущейся зажигалки. — Даже я, и то… Логарифмическую линейку им! Рассказать — не поверят.

Лук без труда подстрелил у деморализованного "куска" сигаретку и у него же прикурил.

— Я лично очень даже верю. Кроме того, товарищ гвардии прапорщик, налицо явное умение пользоваться логарифмической линейкой, а это уже плоды высшего образования. Думать же — прерогатива сугубо гражданских лиц, отнюдь не наша с вами…

— Да ну… Лук, ты как всегда в своем репертуаре. Нет, ну скажи козлы!

— Козлы. О… Уже несут, линейку несут. Еще по одной, товарищ прапорщик? Мы успеем, не сомневайтесь.

Посчитали. Две десятых процента — численность личного состава полка просто физически не позволяла иметь меньший процент допустимого разноголосья мнений, и это понимали все, даже "наверху". Благодушно рокотал в телефонную трубку Носко, доброй улыбкой лучился Магро — все прошло благополучно, и впереди, если не считать торжественную часть с последующей солдатской самодеятельностью, только банкет. Андриященко лично повез в город запротоколированные результаты.

— Так! А это что? — Магро выковырнул из пачки, подлежащей уничтожению, бюллетень с исписанной вкривь и вкось оборотной стороной. "… и радостью отдаю свой голос за тех, кто своим трудом… своей социалистической отчизны… не подведем…". — Полюбуйтесь, товарищ п`полковник.

Бюллетень перекочевал к Носко.

— Да. Ну, что… Узнаю воспитательную работу Андриященко. Молодцы. Это третий батальон, оттуда сознательные хлопцы, они всегда первые в политподготовке. Как считаешь, Игорь Иванович?

— Буквально то же самое подумал, слово в слово. Давайте, я обратно положу. Надо будет подумать, как поощрить воинов именно третьего кабельного… Может быть экскурсией в Артиллерийский музей?

Мечты рухнули ниц на полковой плац и скончались.

— Ты чего, Саня, что такой смурной? Не пишут давно? Есть закурить?

— Нет, Геныч, это я так, сам себе думаю… Держи.

А если бы выгорел номер? Если бы действительно не хлопали ушами, а проверяли и следили тотально — кто и что писал да зачеркивал, если бы вычислили Лука, поставили в пример и наградили бы отпуском — что тогда? Вот о чем задумался в тот злосчастный вечер Лук, и размышления по данному мелкому конкретному поводу, с перерывами, но — возвращались к нему много-много лет спустя. Что тогда было бы с ним, с его мировоззрением, с совестью, со всей жизнью? Он ведь, смеясь, не раз и не два потом рассказывал об этой злополучной истории друзьям. Если бы все получилось, как задумано — тоже бы рассказывал и тоже бы смеялся… Но только чудилось Луку сквозь годы, чем дальше, тем яснее, что это был бы совсем другой смех немножечко другого человека. Не такого, каким Лук желал бы стать в детстве. Но — не случилось, не сошлось, обошло стороной, и можно жить дальше, сомневаясь, вспоминая и хохоча.