«Чифирок»

Валерий Шелегов Чифирок повесть

«…история эта — о людях, для которых работа стала религией. Со всеми вытекающими отсюда последствиями: кодексом порядочности, жестокостью, максимализмом и божьим светом в душе».

Олег Куваев

1

Гнедой всхрапнул, попятился и, не слушая узды, потянул всю связку лошадей по горному склону.

— Кобель гнедой, — шамкая беззубым ртом, ругнулся Чифирок. — Куда тебя понесло? По ручью ведь легче идти…

Однако ругань и нахлёстывания не помогли. Жеребец остановился, широко вздувая ноздри, замер, прислушиваясь, и загнанно задышал. Привязанные друг за другом лошади беспокоились, скучились, в беспорядке сбились, резко подергивая впереди стоявшего вожака гнедого.

Чифирок пустил повод, стянул меховую рукавицу, застывшими вялыми пальцами нащупал пуговицу на тулупе. Рванул верхнюю костяшку, подернутую тонким ледком от дыхания. От овчины пахнуло кислинкой, широкий отворот отвалился, мягко погладив щеку и мочку уха. Отупление от однообразного покачивания в седле проходило. Чифирок достал из нагрудного кармана пачку папирос, нащупал смятый мундштук беломорины. Ворохнулся, удобней пристраиваясь в седле. В занемевшие ноги, иглами пронзая мышцы, хлынула дремавшая в теле кровь.

Чифирок курил, отсутствующим взглядом взирал в густо падающий крупными хлопьями мокрый снег. Дальше лошадиной морды видимость пропадала. Темным комом сбились за спиной и лошади, успокоились, застыли, изредка нарушая дружным тяжелым вздохом тишину.

Весь день тропа с водораздела была сносной: без особо крупной щебенки, временами крутовата, извилиста, скользкая от сырого снега и мерзлоты подо мхом на северных склонах, но, в основном, проходима. И Чифирок спешил. Нервно понукал жеребца, хрипло покрикивал на лошадей, измотанных многодневным переходом по горным тропам. Под вечер, сейчас, и сам еле шевелился. До изнеможения устал и вымерз без движения в седле, кружилась голова от бесконечных подъемов и спусков, болели глаза, набитые сентухой на перевалах, отупел от одиночества. Но что делать? Жизнь такая…

Кондрат Фомич Фролов, по прозвищу Чифирок, работал многие годы каюром в геологических партиях. Круглолицый, с выступающей вперед беззубой челестью. Морщинистый лицом, маленький росточком. Чифирок гляделся рядом с лохматыми полудикими якутскими лошадьми порою мальчишкой-подпаском. Зато руки да седой короткий ежик на голове говорили, что лет ему не мало. А уж если кому доводилось заглянуть в его пронзительные, близко поставленные глаза, тому казалось, что не только голова, но и душа у Чифирка седая, по-житейски мудрая, большая душа.

«Чифирок». Ну и ладно. Чифирок так Чифирок. Не обижался он.

За любовь к чаю его так прозвали: любил круто заваренный по-колымски. На Севере, бог знает, с каких пор. Ушла уже старая колымская рать. Только в образе Чифирка и жила. Ушло и время, будто обвалом небесным его унесло. И несколько лет уже Чифирок возвращался в людские поселения с тревогой и необъятной тоской. И не только ему, многим казалось, что привычная жизнь, какой-то вечный житейский уклад, как прелая залежалая трепка, неудержимо расползся. Будто в один день и час исчезли старые понятия о дружбе и совести. Пьянки не спасали: пили мужики молчком, остервенело, угрюмо. Пили самогон. И полевого расчета теперь на два дня хватало. В былое время работяги собирались в балках экспедиции и по очереди пропивали расчет. За месяц. Закупали ящиками и мешками. По нынешним ценам, в магазин опасно ходить. Лишь дети прежние…

Любят Чифирка в поселке дети. Грешат на него геологи, всерьез за человека не принимают. Дело ли это, «эскадрон» ребятишек на экспедиционных лошадях собирает. Да с шашками, по полю. Кто быстрее и ловчее?! А того понять не могут взрослые, что жаркая детская рука не палку сжимает, а самую настоящую саблю. Не лоза впереди, а противник. Вечером в конюховской сидят дети, вокруг железной печи. Начнет он говорить, притихнут. Папа геолог о тайге так не расскажет.… Это на словах красиво в тайге живется. Вот и сочиняет он. Жалеют его дети. Подростки все понимают. Иной раз просят: «Не пил бы ты, Фомич». Усмехнется он. Дети: «…дядя Кондрат, Фомич». Мужики да студенты с геологами — «Чифирок».

Чифирок зябко передернул плечами: пока сидел, замерз. Раскурил затухшую папиросу, нехотя выпростался из тулупа, подвязал его ремешком сзади к седлу. Сполз с коня и потянул лошадей к ручью. Жеребец заупрямился, оскалил ряд желтых кукурузных зубов, мотнул резко в сторону.

— Я тебе. Кого боишься? Пустой ручей. Глушь, паря.

Жеребец драл голову, приседая на задние ноги.

— Не дури. Пошли, паря…

Мелко переступая, жеребец пошел следом за человеком.

На заснеженном ручье Чифирок обнаружил крупные волчьи следы. Остановил лошадей, вынул из бокового вьюка ружье. Холодная сталь стволов придала Чифирку уверенности.

— Мог бы и раньше догадаться, — упрекнул себя вслух, выводя связку на террасу. — Ружье есть, пули есть. Не пропадем, паря, — обернулся он к гнедому.

Рослый гнедой жеребец умно косил сторожким взглядом по сторонам. Похрапывал, нервно подергивая ноздрями, но зашагал без подхлестывания.

Начался лес. Корявые, но цепкие до жизни лиственницы редко разбежались по долине, жили каждая своей обреченной на хилое существование жизнью. В одиночку переносили жгучие морозы, злобные ветры. И только весной, измученные холодным и неуютным сном, они дружно, с некоторой спешкой, за одну ночь принаряжались в зеленую хвою, прощали все обиды зиме и веселились в своих зеленых нарядах на весеннем солнышке, шепча ласковые слова шаловливому ветерку.

Пришедшая не ко времени сентиментальность отвлекла, успокоила Чифирка. Впереди открылась излучина ручья. Там сопки сближались и дальше резко, будто повздорив, стремительно вытягивались в хребты, опоясавшие широкую долину, лежавшую в лесах далеко внизу.

Порывы ветра ослабли. Снег падал медленнее и реже, нагрузистее. Низкий вал землистых облаков протаскивало стороной. Часов на руке у Чифирка нет, но все вокруг подсказывало: скоро накроет ночь. У излучины он решил переночевать. Силы покидали, ноги не держали. В молодости за тридцать километров на прииск за спиртом бегал, хоть бы хны. Сегодня и пяти километров не прошел, а вымотался так, будто всю свою жизнь от рождения и до этого дня шел…

Из-под телогрейки, перепоясанной куском подпруги, шло сонное тепло давно немытого тела. Шерстяной подшлемник, какие выдают на шурфовке, отсырел по краям от жаркого дыхания. Верх запорошило снегом, сгладились изгибы и морщины закатанного вовнутрь материала, отчего шапка стала похожа на «боярку».

На излучине ручья ягель примят, лежит клочками. Дикие олени копытили. Следы лап. Следом прошли волки.

Чифирок выбрал место для палатки, привязал гнедого, снял вьюки и принялся за устройство жилья.

Через полчаса лошади остыли, стегна их закуржавели. Чифирок стянул вьюки. Пустил лошадей, гнедого же отвязывать не стал: от вожака далеко не уйдут. Груз и седла накрыл брезентом.

Малиновый бок жестяной печки упруго отжимал холод в углы палатки. Закипел, заприплясывал крышкой чайник. От доброй жмени «индийского» прошел банный дух. Суета по хозяйству, благоустройство, грядущая ночевка мало напоминали Чифирку о том, что он один у черта на куличках. Привычка. Но когда он прилег на спальный мешок, когда пристроил кружку с чаем рядом со свечкой, он остро ощутил пустоту и тоску. И если раньше существовал мир тайги, где привычно жилось. Сейчас он понимал, что и в тайге не спрятаться от себя. В минуты покоя, одиночество как бы подчеркивало всю безысходность его жизни: так жил вчера, живешь пока в этой палатке, но все это исчезнет завтра. Годы…

Желание хлебнуть крутого напитка он всегда сдерживал долго, наслаждался своим нелепым порывом, терпением, тщательно водил чайной ложечкой. И когда желание переходило в горьковатый сухой привкус на губах, делал первый маленький глоток. В этот вечер он сделал так же, как и прежде. «А ведь и точно, — Чифирок. Чудишь, паря? Нет бы, напиться, жадно, по-человечески, когда мучает жажда. Нет, даже здесь, наедине…» Чифирок всегда был терпеливый до жизни. Всегда. Даже наедине. Прикуренная от свечи папироса, дурно, как его мысли, отравила привкусом парафина.

Курево у Чифирка на исходе. Без хлеба он мог обойтись, без воды, но без табачного дыма тошно. Куда хочешь, за табаком побежит.

Осень застала геофизиков на гольцах. На табак издержались. Ждали вертолет. Чифирок повскрывал в старых палатках полы, насобирал окурков, чем и перебивался до прихода вертолета. Но и с приходом вертолета жизнь веселее не стала: папирос не прислали. У механика и выпросил две пачки. И вот они кончились. Топограф Сормин, оставленный начальством для перегона лошадей, улетел с тем же вертолетом, сославшись на болезнь. Сказал: жди замену, с ней и курево. А куда ждать? Снег вот-вот ляжет, и лег. А он: «жди». Сам не захотел ждать, трястись в седле на лошадях двести верст, морозиться, болезнь себе придумал. Сбежал топограф Сормин. Бросил Чифирка в тайге.

Чифирок встрепенулся: оказывается, задремал. Как-то там лошади? Натянул валенки, телогрейку, выполз из палатки. Пустил в кромешную темноту ракету. Лошади не шелохнулись. Едва заметно, головами покачивали, вздохам в такт. Снег прекратился. Похолодало. И Чифирку стало ясно: осень повстречалась с зимою именно в эту якутскую ночь, хотя по календарю кончался октябрь.

В спальный мешок Чифирок залезать не стал. Нужно посматривать за лошадьми, подкармливать печурку дровишками. Но усталость взяла, и он, двигаясь во сне к остывающей печурке, проспал около часа. Но что-то страшное, далекое, из детства, ворвалось в сон. Минутой назад он видел себя идущим по заснеженному полю, среди которого одиноко стоит старая высохшая береза. Видел себя мальчишкой, идущим в школу с пещуром на холщевой лямке через плечо. Мать положила в холщовый мешочек к книжкам, краюшку ржаного хлебушка и малюсенькую дольку сала, которые обычно по приходу в школу требовал на высокую кафедру учитель. Требовал не для себя, а для того, чтобы урок был усвоен. Даст задание, выполнишь, ответишь, тогда и получай назад свою пайку. Видел себя идущим по полю из школы, по которому ни разу в жизни не ходил наяву. Видел себя. И серую стаю. Волки в поле. Бегут стремительно от далекого колка. Временами исчезая в весенних зажоринах. И он убегает от этой стаи. Стремится к дереву, задыхается во сне. Вожак настигает и бьет хвостом по ногам. Но он устоял, только бы успеть к дереву, только бы не упасть… Стая промчалась мимо жертвы. Проснулся Чифирок от страшной слабины в коленях, от дрожи, от холода, от… волчьего воя! За палаткой храп, треск ломающегося сухого дерева, к которому привязан гнедой жеребец. Не соображая, что делает, Чифирок выстрелил из ружья на звук прямо через брезент. Нащупал ракетницу и выполз из палатки. Пружинисто встал. Затрещала, рассыпая искры, яркая зеленая ракета, высветилась полянка. Лошадей нет! Оборванный конец веревки насмешливо мелькнул и исчез в ночи. От бессилья Чифирок заплакал. Заплакал тихо, по-стариковски. Давшие слабину ноги не держали, и он, на четвереньках, ползком забрался в палатку.

Печурка вновь задышала жаром и высушила слезы. Дырку от выстрела он прикрыл войлоком, присел на корточки подле печурки и старался унять дрожь в руках, поминутно потирая их. Задымилась засаленная телогреечка, ватные тонкие штаны, а он все не мог согреться, унять дрожь. Казалось, что не кровь, а спирт, принесенный с мороза, застыл у него в жилах, холодом и ужасом во всем теле.

На рассвете лошади вернулись. Не было одного старого меринка. Несмотря на утрату, Чифирок радовался, как ребенок:

— Паря… Гнедой мой… Паря, друг мой, — дышал он горячим лошадиным потом и шептал ласково. — Товарищ мой верный. Пришел, привел лошадок. Не бросил старика погибать в тайге.

Чифирок никогда не бил лошадей. Не водилось такого за ним. И лошади верили этому маленькому человеку. У другого каюра совхозные лошади, привыкшие к вольному выпасу, иногда в начале лета разбегались. Гнедой принадлежал экспедиции. Могучий жеребец умел подчинить себе и приручаемых каждое лето Чифирком вольных якутских лошадок. От него они не отходили ни на шаг. Приходила осень и Чифирок сдавал лошадей на центральную усадьбу совхоза. Лошади из-под его руки были настолько хорошо обучены и приручены, что якуты-коневоды оставляли их при себе для нужд в хозяйстве. А приходила весна, он опять приезжал в Оймякон за молодняком. Объезженную лошадь, как задранного волками меринка, редко удавалось заполучить. Да он и не просил. Сила гнедого жеребца да его, Чифирка, ласковое обхождение быстро ставили вольных лошадок в рабочую связку.

2

Около двух часов Чифирок двигался по долине большой реки. Впереди лежала еще добрая сотня километров до жилья. Он не спешил. День с утра выдался морозный, с белесым синеватым небом. Первородный снег слепил глаза, терпко пахло гниющим листом, корой древесины. Звериная тропа, набитая на переходах, едва приметная под снегом, петляя, тянулась по краю обрывистой полки над рекой. Синеватая дымка хоронилась среди лесов. Молодой снег всполохами играл под солнцем сквозь морозную дымку. Щедрое тепло октябрьского светила, быстро разогнало утренние туманы и парное тепло. Каюра начало морить в сон. Чифирок не сразу обратил внимание на гул, пролетающего где-то за сопками, вертолета. Сообразив, что может разжиться куревом, он поспешно выхватил из вьюка ракетницу и выстрелил. Красную искру в голубом небе с вертолета заметили: зов на помощь по таежным законам. Гул и хлопанье винтов стали раскатистее, громче. Вертолет шел низко над долиной, высматривая человека, который позвал, бедствуя в такой глуши, вдали от поселков и дорог. Сверху были хорошо различимы лошади и с ними человек в тулупе. Сделав круг, вертолет завис над речной косой. Чифирок подбежал к выскочившему механику.

— Дай закурить! Закурить дай! — заорал он что есть силы.

— Чего тебе?! — изумился механик.

— Закурить! — орал ему на ухо Чифирок. — Курево кончилось. Волки лошадку съели!

— Какую лошадку?! Я тебе дам сейчас закурить! — сгреб механик Чифирка за ворот телогрейки. — Вертолет идет по санзаданию, а он его сажает! Закурить взять!

Чифирок вывернулся из цепких рук механика и отскочил к лошадям. Механик откричался в открытый боковой фонарь командиру о причинах посадки. И тот, смеясь, подал пачку сигарет.

— Под лесину положи, а то унесет! Под валежину сунь… — не поверил в удачу Чифирок.

Механик догадался. Сунул пачку под сухой плавник на косе, показал беззлобно кулак Чифирку и нырнул в вертолет.

Вертолет снялся и исчез за кромкой леса.

— Теперь живем, паря! — Закурил сигарету Чифирок. — Теперь дойдем, шутя, до базы.

Пять суток радист с базы партии следил в эфире за Чифирком. Но тот на связь не выходил. К концу шестых суток, уже в сумерках, раздались знакомые матерки. Каюр костерил и гнедого, и начальство, за то, что до него нет никому дела, и никто не встречает. Накинув бушлат, радист Савелий вышел из домика. Чифирок подобрел при виде живой души, поздоровался. Савелий помог ему развьючить лошадей, снести имущество под навес, где лежали мешки с овсом.

— Где народ-то? Чо, база пуста? Геологи наши где, бичи?

— Все в поселке. Ликвидируют партию.… На связь, почему не выходил?

Вопроса Савелия Чифирок будто и не услышал. Сообщение о ликвидации партии сквознячком обдало душу. Тоска, от которой он устал в одиночестве среди тайги, вновь охватила своей неспокойной завистью о мечте побыть среди нормальных людей. Спешил к людям душу отогреть. Представлял, что вот он приедет — событие целое! Мужики будут радостно похлопывать его по плечу, тискать ладонь, потянут с разговорами к столу. С устатку не грех будет и спиртом погреться. А потом — всю ноченьку разговоры, планы на будущее, мечты об отпуске, воспоминания минувшего. И так, до утра. Выспится. В тепле, в нижнем белье в простынях, на нарах. Ах, хорошо-то как жить! За лошадьми не надо смотреть. Овса и без него дадут. База пустая?! Один полусонный радист. «На связь, почему не выходил?» Смешно. Больно он, Чифирок, кумекает в обращении с радиостанцией? Топограф сбежал…

Пока Савелий соображал на стол, Чифирок разделся до байкового белья. Натянул сухие валенки радиста и подсел к столу. Осмотрел свои замурзанные руки, черное от палаточной копоти лицо в осколок зеркала. Вздохнул и пошел к умывальнику. В избушке для него душновато без привычки. Крепкие стены, нагромождение аппаратуры, позвякивание капель в таз, тихая музыка из приемника, стол, заваленный Савелием свежими огурцами, холодной вареной олениной, чесноком, луком и мягким хлебом — все это умиротворяло и как бы отодвигало в далекое прошлое пять морозных суток в седле, проведенных в одиночестве среди снегов и гор. И вспомнилась весна, когда на базе жило полно народу. Когда ждали с нетерпением вертолет для выброски. И прощались в спешке до осени. А осень пришла и «здравствуй» сказать некому.

— Иди к столу. Хватит тебе там плескаться, — позвал Савелий. Сам вышел в сени, принес оттуда бутылку, заткнутую капроновой пробкой. Самогонка. Водки-то, сейчас ни за какие деньги на прииске не достать: на золотодобыче — сухой закон!

Чифирок без спешки вытерся тряпицей, что висела для рук рядом с чистым полотенцем. Повесил ее аккуратно на гвоздь. Рядом с печкой заприметил прикрытую войлочной попоной флягу. «Самогоночку, значит, гоним для старателей», — подумал про Савелия. «Зачем гнуться за рубли возле костра или на шурфах? Прижился…» Самогонку гнал Савелий и весной, сахар списывал на отрядный котел. Начальство гоняло за спаивание своих рабочих, продавал старателям. Тех же начальников, поил задарма.

— Ты, Савелий, Чифирком меня кличешь. Иль я скотина, какая, имени у меня нет? — Чифирок захмелел. В душе возникли болезненные обиды, солью разъедающие всю его оставшуюся жизнь. Он и сам понимал, что не так прожил, не к тому стремился, не о том мечтал. И при случае, досаждал собеседника. — Может, я бичара какой? Ха-ха! На таких бичах вся геология держится. Север подымали. Ты еще не родился, когда я уже здесь стране валюту добывал. От цинги пухли. Как звери по склонам ползали весной, жрали от цинги бруснику. Вишь? — раззявил беззубую пасть. — Нет зубов! Думаешь, годы Чифирка подперли? Какие мои годы?!

— Что мне твои зубы? — огрызнулся Савелий.

— Напился, падай и спи. По рации сообщу, что пришел. Машины завтра придут за лошадями. Давно ждут. Везти надо. Сдавать в Оймякон. Встретил я тебя по-людски: напоил, накормил. Что тебе еще?..

Савелий пьющих людей не любил. Брезговал пьяными работягами. Чифирка Савелий уважал. Старикан не в пример другим, был всегда человеком, из-за лишней банки тушенки никогда не спорил. А сахару со склада много уплыло. Надо же на кого-то и расписывать под личный забор.

Чифирок понял мысли Савелия. Криво усмехнулся: «А кто от нее, водки-то, умнее делался?» Вспомнил себя молодым. Горло спиртом лудил, ноги и руки обмораживал на шурфах до слез, а жизнь и людей любил. Да и другая жизнь среди людей проходила: осмысленная, последовательная и прочно-вечная, казалось. Сейчас скверное время. Все цену потеряло и перепуталось. Таким вот как Савелий только и живется. Ведомость завтра обязательно подсунет…

От Савелия мысли перебрались к другим делам. О жизни своей опять вспомнил. Зачем она, жизнь? Турлычиху примерил рядом с собой. Баба одинокая, в возрасте, как и он. Северянка? Уже и сын у Турлычихи погиб в Афганистане. Мужика похоронила. Столько бед пережила, а скрипит старым деревом. Собираются у нее в доме полевые работяги, привальные отмечают. Своя она, горемычная. Много лет поварила у геологов в полевых партиях. Сейчас в столовой работает уборщицей. Спустят с себя мужики копейки после расчета, Турлычиха пропасть не дает. И подкормит, и похмелит, и от пьянства отведет. Мужики в долгу не остаются: деньжатами, когда богаты, делятся, дров — угля на зиму ей полный двор наготовят.

Уважают Турлычиху мужики: молодая была — по рукам не ходила. Теперь и подавно единой судьбой все связаны. Какие могут быть счеты? Выжить бы, зиму протянуть до весенних полевых работ в тайге, не спиться, не замерзнуть по пьяному делу.

Душа разбередилась, а бутылка на столе пустая. Унижаться, клянчить самогон у Савелия, Чифирок решил, не будет. Рядом прииск. Хошь и сухой там закон, да только не для Чифирка. Савелий сидел спиной и крутил настройку рации. Натянув поверх байкового белья телогрейку, Чифирок тихо вышел из домика.

3

Чифирок вышел и не вернулся. Исчез из тамбура и тулуп. Но ни до Чифирка, ни до тулупа Савелию дела не было. Ушел — придет. Куда в одном белье бежать? Радист сонно ковырялся в реденькой бородёнке, скреб прыщавые, нечистые щеки. Прикидывал: на какое время отвалил каюр?

На прииск, Савелий не сомневался. Брага подошла. Савелий спешил сегодня ее «выгнать» в соседнем доме-складе. Старатели на прииске не сегодня-завтра закончат промывку, заказали десять литров первача. Барыгам дороги на участок нет. Строгости. Савелий, подпаивал горных мастеров и шныря артельского. Пили, конечно, у кого деньжата за голяшкой водились.

Поразмыслив, Савелий натянул полушубок и вышел под звездное небо. Из лености далеко отходить не стал, побзыкал, как пес, на угол тамбура.

Савелием овладел зуд. После ликвидации партии он решил уехать с Севера навсегда. Деньги «сделал» на самогоне, прикупил и трохи самородков, мелких и тонких, как тыквенные зерна: в спичечном коробке пятьдесят граммов поместилось. Хорошие деньги дадут за золото в Одессе… Хаос в стране, неразбериха с властью. Все «митингуют». Машинами выберется к железной дороге, а там его лови с этим золотом. «Зимник» в декабре. Через пару месяцев. Золото и все «сбережения» Савелий прятал в избе-складе, где и гнал самогон. Отбросив сомнения, Савелий подпер ломом дверь домика и отправился в теплый склад,

В рубленом доме, в отличие от времянок-вагончиков, печь из кирпича и добротная чугунная плита. «Производство» для перегонки браги в самогонку отлажено: молочный вакуумный бидон — змеевик через столитровую бочку со снегом пропущен, краник залужен. Днем все подготовил, осталось бражник залить, да угля подложить для ровного жара.

И часу не прошло, синюха потекла в трехлитровую банку. Банки Самогонку в банках Савелий «подкрашивал» растворимым кофе, закатывая крышки. С виду обычный «виноградный сок», какой в ящиках доставляется на Север. «Возвращается?!»

Песня, шагающего к базе Чифирка, слышалась издалека. Савелий примкнул склад и пошел в вагончик.

Здесь под ногами топкие болота, С ветрами нам приходится дружить. И хорошо, что сам я, а не кто-то, Сумел здесь руки к делу приложить! Живи не наугад, дорогу выбирай. И я, пожалуй, рад, что выбрал этот край! Здесь жизнь идет не зря. Здесь рубль не даровой. И светится заря над вышкой буровой…

«Романтик, хренов», — злорадно усмехнулся Савелий о Чифирке.

Чифирок ввалился в дверь и ухнулся о порожек.

— Тут рубль не даровой… — промычал, поднимаясь.

Савелий валялся на нарах и страдал, что склад оставлен без присмотра.

— Где это ты шлялся? Волнуйся тут за тебя: вышел человек поссять и пропал…

— Ты, Савелий, не гундось. Понял, да? Лошади Чифирка уважают, не то, что некоторые. Давай лучше выпьем, — выставил Чифирок из пазухи початую бутылку спирта.

— Ладно, черт с тобой, глуши. Но пока живой, в ведомостях распишись. А то завтра машины за лошадями приедут — не до бухгалтерии будет, — протянул он Чифирку подготовленные заранее «заборные ведомости» на «котловое питание».

— Здесь, и вот здесь, — ткнул пальцем и отошел от стола.

Чифирок равнодушно, не вникая в сумму, поставил в ведомостях коряво, но разборчиво: «Я Чифирок».

Довольный Савелий не глянул на подпись, тут же смахнул листочки в папочку. Повеселел.

— Жратвы, полно. Закусывай. Беда с вами, бичами. В тайге вас только и держать, — кружил рядом Савелий, примериваясь к спирту.

— Лей, чо мнешься? Не жалко, — разрешил Чифирок.

— А как ты, где держать? — Пришла озорная мысль Чифирку, наказать Савелия. Чифирок азартный и опытный картежник, в «храп» ему равных нет. Савелий поигрывал в карты «на интерес», но понятия не имел, что Чифирок «конь с опытом». Весной все были безденежные, перекидывались все больше в «тыщу».

— Выпей, выпей, — подначил он Савелия. — Спать рано, напиться от души не с кем. Может, в карты перекинемся?

Савелий разбавил спирт и выпил полстакана.

— На деньги? В храп? — вскружил бес Савелия, да и говорил он в шутку, в тон Чифирку.

— Можно и в «храп», можно и на деньги… — горел картежным азартом уже и Чифирок по-настоящему. Савелий тоже не мальчик, давно за тридцать живет. Чифирок «засветил» деньги из кармана телогрейки, в которой вернулся с прииска. Где он их взял на прииске вместе со спиртом, Савелию и в голову не пришло поинтересоваться.

— Давай! — согласился Савелий. Порылся в своих вещах и на глазах Чифирка вскрыл «нулевую колоду». О складе, с бражником на плите, впервые Савелий забыл, из памяти вышибло. За пятнадцать минут «прохрапел» пять сотен, так и не поняв, как это у Чифирка получается. А Чифирок не унимался.

— Ладно, выпьешь со мной, прощу проигрыш, — забавлялся Чифирок.

Савелия закусило: махом опрокинул стакан. Чифирок сдержал слово — ладошкой подвинул деньги Савелию. Сказано — сделано.

И они «захрапели». Спирт уже не разбавляли. Савелий раз за разом проигрывал. Чифирок больше деньги Савелию не предлагал в обмен на «выпить» с ним. Не заметили, как и спирт приговорили. Савелий осоловел, старому Чифирку, хоть бы хны. Чифирок только теперь ощутил всю усталость полевого сезона. Непомерной тяжестью она сковала все тело. И выпил много, и привычного хмеля нет. Будто родниковую воду, а не самогон и спирт лакает весь вечер. Закуска, правда, добрая, да не для его беззубой пасти. Чифирок резал на мелкие кусочки оленье мясо, и горстями глотал с хлебным мякишем. Савелий вытащил заначку, свой «фирменный сок». Ножом пробил в крышке две дырки, налил в стаканы.

— Вот это я люблю, — сказал, двигая деньги Савелию. — Играем дальше.

Что-то изменилось на улице. Чифирок отвлекся от игры в карты. Отсветы красного зарева привлекли на стекле.

«Пожар?!» — сообразил Чифирок.

— Савелий, склад горит, — отобрал он у Савелия стакан.

— Какой пожар? Где пожар?

Сухая старая изба пластала огневым реактором, с гулом и выбросами огненных хвостов. Казалось, все зло мира сосредоточено в горящем доме. Изба удалена от базы на бережок болотистой гати, лежащей снежной равниной к сопкам.

— Мое золото! Мои деньги! — упал в грязь Савелий. Понял и Чифирок, Савелий остался в одних «портках». Понял и не жалел. В спешке, Савелий не подпер чугунную дверку печи кочергой. Угля положил много. Тяга на мороз разогрела домну печи. Куски горящего угля выдавили дверку. Огненный комок докатился до банки, в которую натекло порядочно первача. Банка лопнула. Сгорело дотла все. Одна зола осталась. «Кирпичная печь военных лет» не рухнула, тянулась трубой к небу, освещаемая жаром углей вокруг.

4

Рано утром на базе загудели машины. Приехал начальник партии Корчагин. В черном полушубке навис теперь бегемотом над пожарищем. Оно еще дымилось и парило мокрым паром. Военным лихолетьем смотрелась стойкая кирпичная печь. Расплавленные остатки самогонного аппарата, подсказывали причину случившегося. Чифирок наблюдал за начальством из загона с лошадьми. Всех коней он переловил и привязал к изгороди арканами. Не мог поймать пока гнедого. Гнедой не давался в руки. Конь не выносил запаха спиртного. Чифирок однажды поплатился по этой причине. Подпил в соседнем отряде и возвращался к себе на базу. Тайга. Захотелось с седла. Чифирок слез, упустил уздечку. Гнедой будто ждал: прыг — и в сторону. Чифирок — к нему, жеребец — от него. Далеко не уходит, но в руки не дается. Так и пришлось Чифирку десяток верст тащиться за гнедым пешком. Эту особенность жеребца, Чифирок знал давно. Забывал, или махал рукой: попадись мне. Смеялся беззлобно: ох и умнющий, паря!

Начальник партии подвинулся от пожарища к загону. Скользнул хмуро взглядом по привязанным лошадям, нашел взглядом гнедого. После чего поздоровался с Чифирком.

— Натворили же вы дел, — усмехнулся Корчагин.

Жук он тертый, тоже всю жизнь на северах. Не такое приходилось видеть и пережить. Партия «ликвидируется» — все «списывается»

— Лошади, смотрю, у тебя не все. А, Кондрат Фомич?

— Так, волчишки в пути прижали. Совхозного мерина и пустили в расход. Сам едва жив выбрался. Хорошо вот гнедой, паря, верный; остальных утром привел. А так хоть ложись было и помирай в тайге.

— Коня не спишешь — не наш: платить совхозу придется, — многозначительно подвел итог разговору начальник партии и пошел в вагончик, где в дымину пьяный валялся Савелий.

— Я што ли, платить стану — не расписывался за них! — крикнул ему в спину Чифирок. Подумал, нырнул под жердь и подался следом за начальством в вагончик.

Корчагин задумчиво навис над столом и прокручивал горлышко банки: «продукция» знакомая. Оставил банку в покое. Повертел бутылку, с этикеткой питьевого спирта.

— И где ж вы его достали? Последний раз, такой спирт лет пятнадцать назад в руках держал, — хмыкнул Корчагин.

— На прииске добыл, — нагло хвастанул Чифирок. — Тулуп загнал!

— Тулуп? Какой тулуп? Ну и наглец же ты, Чифирок. Вот заставлю платить тебя за него тройную цену, будешь знать, как наглеть со мной.

По годам и северному стажу начальник партии и каюр ровня. Оба жизнь северную не понаслышке знали. Обоим известно, и десять тулупов не заменят дружбу. Старые приятели Чифирок с Корчагиным. Жизнь прожита рядом в работе! Страны и той теперь уже нет, в которой родились в послевоенную пятилетку. Не менять же им дружбу на проданный Чифирком тулуп?

Корчагин нацедил из банки полстакана самогона и выпил, горлом гукнув с поджевом губ: первач хозяйский.

— Запьешь тут с вами от такой жизни.

Корчагин пил редко, но запойно. В поселке в течение года его с запахом не услышишь — жена в железных и нежных объятьях держит. Но весной, как выберется на полевую базу, первую неделю пьет беспробудно, до безобразия и одурения.

— Все, кончилась жизнь. Все прахом. И страна, и работа. Хорошо хоть есть куда на материк выехать. Все теперь голые. Сбережения «сгорели». Я не копил. А у людей и по триста тысяч лежало: честно заработанных! Годами отказывали себе, копили на старость. Накопили… козлов в огороде.

Чифирок, как и большинство людей, жил далеким от мирских смут человеком. Время не переломишь, жить надо. Лошадей пора грузить на машины для перевозки в Оймякон.

Первая машина уже приткнулась задним открытым бортом к эстакаде. Чифирок вел из загона гнедого. Конь шел спокойно, чуть приплясывая, зло пофыркивая на чад пожарища, косил недобрым взглядом на автомобили. От машины прозвучал воздушный сигнал «фа — фа!»: шофер звал приятеля в кабину.

Гнедой шарахнулся, опрокинул Чифирка и поскакал вдоль изгороди загона. Следом за ним заскользил на животе каюр, не отпустивший конец аркана. На месте базы стоял когда-то лес, и низеньких пеньков много. Чифирок удачно не ушибся головой о пенек. Вовремя остановился конь. Прихрамывая, Чифирок привел Гнедого до грузовика.

— Не любит он машин, — буркнул досадливо на боль в колене. — Первым не пойдет. Придется кобылу заводить, — привязал гнедого к бревну эстакады.

Кобыла тоже не желала заходить на кузов машины. Мелко подрагивая пепельно-серой шкурой, уперлась копытами в накатник эстакады, храпела и брыкалась, приседая на хвост.

— Ну, погоди, одноглазая сука! Я научу тебя Чифирка уважать! — Каюр тоже приложился к остаткам в банке в вагончике и был заметно «на взводе». Кобыла каурой масти действительно была и старой, и видела только одним глазом. Ходила она в паре с гнедым около десятка лет. Пробовали разлучать коня и кобылу на полевых работах. Толку никакого: сбегают животные в поисках друг друга. Чифирок сразу это понял, и коня с кобылой больше не разлучал никогда: эти лошади не совхозные, экспедиционные. Нынче придется вместо утерянного мерина сдать кобылу.

Чифирок сходил под навес за тонкой суконной попоной.

— Может, мешок? — засомневался Корчагин. Подобный «фокус» с кобылой, Чифирок не единожды проделывал.

— Сто раз тебе говорено: мешка пугается она, — замотал сукном кобыле глаза Чифирок. Поводил ее вслепую и без труда завел в кузов. Привязал коротко арканом к переднему, наращенному для этой цели борту.

— Теперь и остальные без проблем пойдут к ней.

— Ну, пошли, што ли, паря, — отвязал он гнедого. — Вот так… — ласково почесывая, тихонько-тихонько Чифирок завел к кобыле и жеребца.

5

Поздно вечером Чифирок прибрел на край поселка к дому Турлычихи. Гнедого он отпустил на агробазе, других лошадей оставил на машинах до утра в теплом гараже. В общежитие полевиков Чифирок не заглянул. Знал наверняка, что не удержится от соблазна, выпьет. А утром дел много: подготовить машины для перевозки лошадей за семьсот километров — это нарастить борта досками. Овес получить на складе, сходить в бухгалтерию — подхарчиться на аванс. В Томторе дружок, с пустыми руками не поедешь. Да и не в этом дело — традиция такая много лет: получают для экспедиции лошадей — «купчую» обмывают. Сдает Чифирок лошадей — за здоровье и дружбу пьют с якутом Степаном. Степан в молодости тоже в Индигирской экспедиции работал каюром.

Думы о делах незаметно и путь сократили. Дом Турлычихи в ряду улицы крайний. За огородом пустошь, до поселкового старого кладбища.

Под козырьком светила лампочка, мерклым светом освещая двор и постройки. Забор, обычно сжигаемый за зиму, из-за нехватки топлива, зашит ныне свежим горбылем. Во дворе поленница кругляка, в сараюшке полно угля. Запаслась нынче Турлычиха топливом на зиму. А может?.. Чифирок даже остановился от такой мысли. Может, ныне, кого приняла? «Совсем забыл, старый дурак, о своем и Зинкином возрасте», — выругал себя Чифирок. И он забарабанил негромко в дверь. Случайно ткнул ее носком валенка. Дверь сеней отворилась. В холодной пристройке тоже горит лампочка. И как-то до жути тихо за стеной на кухне, окно которой гляделось темным ликом в пристройку, откуда звуки обычно слышны входящему. Чифирок дернул дверь, которая легко поддалась. На кухне тепло, чисто, лампочка притушена. Свет в прихожей.

— Кто там? Ты, Свиридовна? — подала из маленькой комнатухи голос Зинаида. — Что молчишь? Проходи сюда. Занемогла я совсем… Господи, и когда Господь к рукам приберет от таких мук… Кто там?

— Это я, Зинаида. Фролов.

— Вот радость-то, какая. Кондрат, ты погоди, я сейчас поднимусь с постели.

— Да лежи ты.

Чифирок прошел к Турлычихе в комнатку, царапнул ногтем по выключателю. На табуретке возле кровати, пузырьки с лекарствами, в стакане брусничный морс. Зинаида Турлычева, исхудавшая от болезни, слабо улыбаясь, говорила:

— И то думаю: где Кондрат пропал? Обычно в первый же день приезда приходил. А он легок на помине. Только что-то плохая совсем я стала.

— Чего это ты хворать вздумала? Баба была — не объедешь за день, — нарочито грубовато, неудачно пошутил Чифирок. Принес из кухни стул.

— Надорвалась я, Кондрат, нынче. Одна по хозяйству. Угля пять тонн на руках во двор переволохола. Большие куски разбить не могла, перекатала их. Оставить на улице — растащат. Ныне, всяк сам себе стал жить без стыда и совести. Вот, видно, и надорвалась. Теперь сохну. — Турлычиха замолчала, отдыхая. Угрюмо сидел и Чифирок. Что он здесь? Зачем? Проклятущая старость подкралась, и заметить не успели. Кто они друг другу?

— Соседка недавно приходила, — продолжила свою горькую исповедь Турлычиха. — В печь угля подложила, посидела немного. Обещала зайти… Ты-то как? А то я все о своих болячках. Тяжело в твои годы за лошадьми ходить?

— А куда деваться? Ни кола, ни двора. В общежитии жить?

— А ты ко мне перебирайся.

— Забор сама городила, или наши бичи спомогли?

— Сама… Кому я нужна Господи. Мужики, кто приехал, нынче и носа не кажут. Кому больной человек нужен? Экспедиция балки на пустыре поставила для сезонников. Там гудят. Это раньше шли к Турлычихе: она и приветит, и накормит.… Разделся бы хоть с дороги. Есть, наверное, хочешь. У меня и чекушечка припасена. В холодильнике найдешь.

— Не за тем шел. Переночую у тебя. Дел завтра много. Лошадей в Оймякон повезу. А в общаге загудишь. На базе по-пьянке склад спалили. Не дай Бог…

— И не надоело тебе гудеть-то? Седой уже весь.

Чифирок промолчал. Состояние после «пожарной» ночи и суетного дня неважное. Мысль о чекушечке для случая подходящая. К тому же сильно захотелось Чифирку перекусить.

— Ты, Кондрат, располагайся. В холодильнике суп найдешь. Небось, с чекушки ничего с тобой не случится.

Чифирку стало досадно. Да что он, «пьяница горькая»? Даже Зинка туда же. Не того она Чифирка знает. А «чекушка», к месту. О деле веселее говорить. Сама предложила перейти к ней…

Турлычиха все же поднялась с постели. В халате вышла на кухню и присела к столу. Чифирок чекушечку уже приговорил и сидел со слезливыми глазами: жалел себя, Турлычиху, жалел прожитые годы.

— Ты давеча сказала, что примаешь меня, Зинаида. Я, может согласный, но смелости мало. Привык один. Сам по себе. Годы не те, чтобы вот так просто, раз — и женился, — Чифирок сглотнул остаток говора. Слово «женился» не случалось молвить. — Поживу у тебя, пока оклемаешься. А там видно станет.

Турлычиха виновато улыбнулась.

«Эх ты, горе горькое, по свету шлялось. И на нас невзначай набрело, — думал про Зинаиду Чифирок. — да чего же ты, горюшко, к хорошим людям пристаешь?! А может, они сами его притягивают? И надо было ей этот уголь катать…»

Вот и он, не злой человек, а доброта не кормила и не кормит. Зинка с добром: знает, что в тайгу он не ходок, а дальше — хоть в петлю. Как жить, Чифирок не знает. Пенсия есть, можно и в сторожа уйти. А нет, так и пенсии хватит, Зинаида зарабатывает. Им двоим много не надо. Дворцов не строить, на материк тоже ехать некуда. Север — родина. Здесь и помирать.

Два дня, пока Чифирок находился в поселке и всем на удивление ходил трезвый, начальник партии про размолвку и о тулупе помалкивал. Чифирок подписал акт расследования о пожаре на базе: «неосторожное обращение с огнем». Шума не случилось, все шло прахом под ликвидацию партии. Правда, чтобы получить Чифирку расчет, бухгалтерия потребовала от Савелия платежные ведомости. Тот, не подозревая о «подписи» Чифирка, отдал их в расчетную группу.

— Что это еще тут за роспись: «Я Чифирок»? — Савелий поморковел:

— Так это ж Чифирок. Каюр нашей партии.

В экспедиции хорошо знали прозвище Фролова и потешались над Савелием.

— Фролов! За троих питался, что ли? — подивились сумме за котловое питание. Не стал Чифирок сутяжничать с Савелием. Получил деньги да стал готовиться к отъезду в Оймякон.

— Гнедого грузи, — приказал Корчагин. — Решение принято ликвидировать экспедиционных коней. Сдашь в совхоз на мясо. На колбасу сойдет.

Больно было Чифирку расставаться с любимым конем, верным товарищем. Но кто он, Чифирок такой, чтобы перечить. Державу разгромили, его, Чифирка, не спросили. Ощущение жизни, будто Земля с орбиты сошла и летит с ускорением в бездну. А он о каком-то жеребце будет людям голову морочить. Не стал Чифирок напрасно спорить, повез и своего любимца к якутам в совхоз.

Лошадей Чифирок сдал без осложнений. Степан обещал сберечь Гнедого от сдачи на мясо, это в его, бригадирской власти решать, какой конь нужнее хозяйству. Душа Чифирка спокойнее стала. Отдохнул Кондрат Фомич у старого друга и на четвертые сутки прилетел самолетом в поселок. Привез с собой он и новехонький тулуп, который купил через Степана в совхозе.

Корчагин как-то особенно встретил своего каюра с тулупом на руках. Он смирился с выходкой Чифирка: все рушится вокруг — до тулупа ли? Но Чифирок, верный своему «кодексу» — взял, верни на прежнее место. Вряд ли и подозревал о том, что ждет родную его родину, имя которой СССР, в ближайшем будущем. Человек прочен до тех пор, пока прочен в самом себе без скидок и поблажек, без дрожи в коленках. Север учит человека последовательно и неумолимо. Слабому человеку места там нет. Ни в первый северный год, ни через двадцать лет прожитых там: Север — величина постоянная. Человек — существо временное.

— Надежный ты мужик Фомич, — хмуро подвел итог сезона Корчагин. — Друга своего коня, и того спас от колбасы. Страну — от кучки мерзавцев всем миром не спасли. Легче коня сберечь.

Без забот, Чифирок радостный семенил криволапо по проулку к дому Турлычихи. Беззаботен, потому что и дело сделано по-людски с Гнедым, и с начальством мир и дружба. Что еще простому рабочему человеку надо? Когда мир да лад в делах. А радость Чифирка уже неделю не покидает. После «сходин» с Зинаидой вроде и свет белый приоткрылся.

Он вышел в нужный проулок и остановился. Октябрьский молодой снег крупными хлопьями кружил редко и медленно. Заботливо выстилал белым покрывалом проулок, крыши домов, роился на ветле углового — Зинкиного дома. Там люди. Соседи, ребятня настороженная. И даже собака, черная, под одеяльцем мокрого снега, сидела смирно. Умно рассматривала людей, отводила голову от ручонки мальчишки, трясла ушами: не время для игр.

Не веря в беду, медленно и одиноко посередине улицы Чифирок шел к людям. Свиридовна, не ведала о помолвке, поэтому шепотом, в сердцах и выдала по-бабьи:

— Рак у Зинки был. Все не верила, что помрет. Хворь надсадную придумала. За полгода истаяла свечой…

Не заходя в дом, Чифирок медленно побрел дальше. Миновал кладбище, перебрел сухую протоку. Ноги сами вывели на агробазу в конюховскую. От старых поленьев он нащипал ножом лучины, растопил железную печь. За незастекленными окнами густо роился снегопад: на подоконнике снежинки таяли от идущего из помещения печного жара. Обнаружил Чифирок с собой и рюкзак, в котором привез он из Томтора десяток харюзов и пару увесистых чиров, купил он для притирок и спирта бутылку. На старом ящике он разостлал полотенце, которое дала Зинаида в дорогу.

В конюховке стакан всегда на столе. Стакан он чисто протер снегом, краем полотенца высветлил стекло…

Снег прекратился только под утро и ударил крепкий мороз.

Жизнь на земле продолжалась. Днем светило солнце, ночами лошади уходили в поселок подальше от обезлюдевшей агробазы. Жизнь на земле продолжалась. Только не было в этой жизни Чифирка — Кондрата Фомича Фролова.

Оглавление

.

1

2

3

4

5

Реклама на сайте