«Дороги»

Сергей Трофимович Алексеев Дороги

Посвящается Людмиле Антоновне Петровской

1

Перед уходом на пенсию Валентина Сергеевна твердо решила, что в первое же лето станет достраивать дачу. Участок, нарезанный лет семь назад, медленно зарастал, и только малинник да куст крыжовника говорили о том, что здесь не пустырь.

Однако в первое лето Валентина Сергеевна так ничего и не достроила. Весной неожиданно предложили путевку в Индию, как всегда, «горящую», и дача напрочь вылетела из головы. Сборы в поездку напоминали сборы в поле, на изыскания. Тридцать два года каждую весну она укладывала рюкзак и уезжала из Ленинграда до глубокой осени. Бывало, задерживалась на два, три года, а всю войну прожила в Саянах. С тех пор и до самой пенсии оставалась старшим геологом, менялись только объекты и географические названия. Последние годы вдруг потянуло путешествовать по миру. Съездила в Италию, Францию, Румынию и Японию. А тут выпала Индия… Руки машинально отыскивали и укладывали вещи. На глаза попал свитер, скатавшийся, толстый и теплый. Дочь рассмеялась – куда ты его берешь? Марина ревностно наблюдала за сборами матери и давала советы, будто все восемнадцать лет жизни только и ездила по заграницам. Валентине Сергеевне хотелось, чтобы Маринка хоть позавидовала ей, чтобы в ней какой-нибудь интерес пробудился, но куда там! Удивишь ее Индией, увлечешь чем-нибудь, как раз… Марина в отличие от матери была домоседкой, никуда ее не тянуло из Ленинграда, дорог она терпеть не могла, на дачу и то с боем. Правда, перед отъездом Валентины Сергеевны обещала самостоятельно съездить и выломать засохший малинник.

Вернувшись из Индии в конце июня, Валентина Сергеевна отыскала в дачном поселке двух плотников-шабашников и подрядила достроить домик и поставить новый заборчик. Плотники выпросили сто рублей авансом и куда-то пропали на целый месяц, оставив ей топоры и рубанки. Валентина Сергеевна чистила сад (Марина так и не удосужилась съездить) и поминала «мастеров». Через месяц «мастера» пришли, с горем пополам настелили пол, окосячили двери и окна, вырезали кривобокого петуха на крышу и снова исчезли, теперь уже насовсем.

Этим летом Валентина Сергеевна решила во что бы то ни стало покончить со строительством, так как тешила мечту пожить на даче зимой. Весной, с началом каникул у Марины, Валентина Сергеевна попыталась отправить дочь в партию к Вилору, который изыскивал дорогу к новому руднику на Северном Урале. Было бы хлопот меньше. А то мечись туда-сюда, и строить надо, и за Маринкой в городе приглядывать. Когда в поле ездила, вроде так не беспокоилась. Марина оставалась на попечение двоюродной сестры. Здесь же сама дома, а значит, я опекать надо самой. Вначале Марина соглашалась ехать на изыскания, осторожно, скрывая любопытство, выспрашивала, как там да что. Валентина Сергеевна радовалась, договаривалась с Вилором, чтобы он определил дочь на рубку просек или на худой конец «реешницей». Пусть попробует изыскательской жизни да комаров покормит. Сама-то до пенсии по экспедициям ездила, с восемнадцати лет начала, всякого посмотрела, а дочь растет – ни уму, ни сердцу. Уткнулась в книги, и будто весь мир под книжными корками. Правда, институт после школы сама выбрала, педагогический, но, заметила Валентина Сергеевна, особого рвения к педагогике-то и нет. «Черт возьми, вырастила какого-то теленка! – ругалась Валентина Сергеевна. – Тебя надо время от времени в розетку включать, чтобы дергало!» Однако скоро «положительный» импульс у Марины угас. Перед выездом партии в поле она отрубила – не поеду! Чего там хорошего, в твоей экспедиции?

Позже Валентине Сергеевне стало ясно, в чем тут дело. В начале мая на дачу приехал Смоленский-младший, Вадим. Он ждал, что его заберут в армию, подстригся наголо и теперь в ожидании повестки отдыхал. На даче Вадим неожиданно взялся строить. Наточил инструменты, со знанием дела отобрал доски и за неделю отгрохал крыльцо. На резных столбах, с резными перилами, под старину, под купеческий терем. Работал с утра до вечера, молчком и как-то зло, сопел только и потел. Валентина Сергеевна позвонила Вилору: «Приезжай, посмотри, каков крыльцо Вадим построил!» – «А он может…» – ответил Вилор. И всю эту неделю Марину тоже отчего-то тянуло на дачу. Приедет, в саду копается или Вадиму помогает. «Роман! – сообразила Валентина Сергеевна. – Только больно современный, бессловесный…» Она ни в коем случае не собиралась препятствовать, ей нравился Вадим. Он напоминал Валентине Сергеевне Петра Смоленского, отца Вилора и деда Вадима: такой же порывистый, немногословный, с какой-то затаенной решительностью в глазах. «Пусть он немного встряхнет эту мокрую курицу, – думала Валентина Сергеевна, – это куда лучше, чем мои уроки воспитания». Вадим съездил ненадолго в город и вернулся мрачным. «Отсрочку дали до осени… – неохотно ответил на расспросы Вадим. – А отец кричит – в поле со мной поедешь! Обрадовался… Можно я у вас спрячусь здесь, пока отец на Урал не смотается? Я вам еще веранду построю…»

Следом за Вадимом примчался Вилор, да не один, а с Женей Морозовой, техником из партии. Какими судьбами ее занесло на дачу, Валентине Сергеевне было неизвестно, раньше она не приезжала, но тут начались превращения. Вадиму срочно захотелось ехать на изыскания, Марине же, наоборот, расхотелось так же резко. В этот же день она уехала в город и на даче больше не показывалась.

Наконец Вилор с партией отправился на Урал, и Валентина Сергеевна стала искать мастеров, чтобы закончить проклятое строительство. А пока шли поиски, вечерами она сама мастерила новый заборчик. Вкопала столбы, купила и привезла штакетник, остругала его и начала городить. Через каждые два дня ей приходилось тащиться на последней электричке в Ленинград кормить Маринку, скандаля при этом. Маринка после побега Вадима на Урал окончательно «ушла в себя», «зациклилась», читала по ночам. «Что за ребенок! – ругалась Валентина Сергеевна. – Как жить-то ты будешь? Мы тоже влюблялись, но так не дурели…» – «Какая любовь, мама? – морщилась дочь. – Ваше поколение научили мыслить штампами».- «Ну, ну, мы дураки были набитые, а вы сейчас умные растете, да толку-то с ума вашею, ни себе, ни людям…»

Уезжая, Валентина Сергеевна каждый раз предупреждала: закрывать двери и форточки, все-таки первый этаж, словно чувствовала, что обворуют. И обворовали. Вернувшись однажды поздно вечером, она застала удивленную, растерянную Марину и полный разгром в квартире. Ящики шкафов были выдвинуты, их содержимое горой валялось на полу, исчезли со стен деревянные и глиняные маски, привезенные Валентиной Сергеевной из разных стран, американские джинсы Марины, несколько импортных кофточек и главное – книги. Целиком пропал Дюма, от Бальзака осталось два тома, не было самых ценных книг.

Вызвали милицию. Инспектор в гражданском долго осматривал квартиру, исследовал шкафы, стеллажи с коллекцией минералов, сувениры, оставшиеся после воров, и Валентине Сергеевне казалось, что похитители интересуют его меньше. «А это откуда?» – спрашивал он, показывая гондолу с гребцом. «Из Венеции…» – устало отвечала Валентина Сергеевна. «А это?» – «Из Японии…» – «А это?» – «С Колымы… С Хан-тайки… С Енисея…» Наконец инспектор установил, что воры проникли через форточку, а ушли через двери, что это наверняка работа группы Немого, и распрощался.

– Ну наконец-то и у нас что-то случилось! – обрадованно вздохнула Марина. – Да, кстати, тебе еще письмо от Вилора Петровича…

Валентина Сергеевна, расстроенная пропажей книг, давно и с трудом собираемых ею, разорвала конверт и нехотя стала читать.

Через две строчки она забыла и о книгах, и о дерзком воре по кличке Немой. Она хорошо знала все привычки Вилора, можно сказать, он вырос на ее глазах. Смоленский мог быть самоуверенным, иногда дерзким – качество, доставшееся от отца, – немного сентиментальным к чужим людям и неожиданно жестким к близким. Но растерянным Валентина Сергеевна его не помнила. Однажды на трассу, которую вели к створу плотины, приехал министр с будущим начальником строительства. Вилор спокойно доложил о ходе работ, и вдруг начальнику строительства то ли козырнуть захотелось перед министром, то ли на самом деле он был таким горячим, но он потребовал срочно, в один сезон, закончить трассировку дороги. А иначе, мол, пущу пару «Кагерпиллеров» и без ваших услуг обойдусь. «Не обойдетесь, – отрубил Смоленский, – сдуру только дров наломаете». И ушел в палатку, уверенный и независимый. Защемило сердце у Валентины Сергеевны, как бы худо не вышло. Можно ведь объяснить, в чем дело: сопки, усеянные курумниками, глубокие распадки, болота, несколько мостовых переходов…, А он вот так, сплеча… Сразу же вспомнился Петр Смоленский, сороковые годы. Тогда что-то подобное случилось, возник спор, Петра отстранили от работы… И вместе с боязнью за Вилора Валентина Сергеевна ощутила какую-то гордость за него. На одно мгновение она увидела в нем Петра…

Обстановку разрядил министр. «Ты лучше дай ему пару вездеходов, – посоветовал он начальнику строительства, – пешком тут много не пройдешь…»

С первых же строк письма Валентина Сергеевна почувствовала, что Вилор на грани отчаяния. «С самого начала сезона в партии идет какой-то разброд, – писал он. – Ты помнишь, каким толковым геодезистом был Скляр. В прошлом году я его сам рекомендовал начальником партии. Теперь выходит, на свою голову. Дважды за месяц приходилось схватываться с ним по разным причинам. Боженко собрался ехать в Ленинград увольняться либо переводиться в другую партию. Скляр не глядя подписал ему заявление. Я едва уговорил Боженко остаться до конца сезона, иначе некому делать контрольную нивелировку. Самого же Скляра на трассу не выгонишь, окончательно превратился в завхоза. Надо проектировать мостовой переход, но геологи тянут с документацией шурфов… Откровенно сказать, я боюсь за проект этой дороги. А тут еще началась межведомственная путаница. Как счастье вспоминаю прошлый сезон. Эти же люди, та же трасса… Слава богу, рубщики не подводят. Сами ушли с палатками на трассу и в лагерь не возвращаются. Геодезистов и геологов приходится каждый день возить за семьдесят километров по проселку – теряем время. Одним словом, дела мои невеселые. Вадима я загнал в бригаду рубщиков па дальний участок, но он, стервец, каждый день приезжает в лагерь. Наказывал шоферам не брать его, так он на ходу в машину заскакивает. Недавно пришел и говорит: «Отец, у меня рубаха от пота сопрела». – «Ничего, – говорю, – заработаешь на новую». Он себя кулаком в грудь: «Я сын начальника или кто?..» Теперь со мной не разговаривает, но жду – перебесится…»

Валентина Сергеевна дочитала письмо и машинально принялась собирать разбросанные по полу вещи. Мысли о Вилоре не отходили. Можно считать, к сорока годам Вилор достиг того, чего ждал от жизни. Он стал хорошим инженером. Он мог бы стать уже и главным специалистом отдела в институте, но никогда к этому не стремился. Он хотел проектировать дороги, вести их изыскания. Кто знает, какой бы вышел из него главный специалист, а вот инженер он был стоящий, и все об этом знали. И значит, что-то случилось у него, если вдруг в самом расцвете неожиданно наступил кризис.

– Мне нужно ехать к Вилору Петровичу, – сказала наконец Валентина Сергеевна, – на-ка вот почитай… Надо помочь ему.

Марина взяла письмо, быстро пробежала глазами крупные строчки и хмыкнула.

– И чем же, интересно, ты ему поможешь?.. Он тебе тут в жилетку поплакал, а ты уже бросилась спасать его? От чего спасать-то? От Вадьки?

– Если он так написал, значит, есть причина, – возмутилась Валентина Сергеевна. – Кто его лучше знает: ты или я?

– Ну, ты сейчас начнешь! – отмахнулась Марина. – Хочешь знать, твой Вилор наглый, как танк. Он там один может всех скрутить, и не пикнут…

– Прекрати! – оборвала ее Валентина Сергеевна. – Совсем стыд потеряла…

– Чего прекрати-то? – огрызнулась Марина и бросила письмо на пол. – Я поняла, зачем он тебе написал. Он хочет, чтобы ты опять там по шурфам лазила. Конечно! Ты надежнее! Ему выгодно!.. Он все точно рассчитал. Разжалобить тебя – ты прилетишь как миленькая… Ушла на пенсию – сиди дома. Строй свою дачу и сиди. Тем более у тебя скоро день рождения.

– Я все годы его в поле отмечала, и ничего не случилось, – парировала Валентина Сергеевна. – И вообще, тебя не спрашивают, ты не суйся.

– Ах ты благодетельница! – наигранно-слащавым тоном протянула Марина. – Ну езжай, езжай… Утрясай там конфликты, взбодряй дух, создавай здоровый климат. У тебя же там авторитет! Тебя этот Скляр уважает, послушается, а несчастный Вилор Петрович потом нацепит себе на голову лавровый венец!

– Не паясничай! – Валентину Сергеевну всегда раздражал этот тон.

– Езжай! – Марина вяло махнула рукой и отвернулась. – А я… а я опять останусь одна. Тебе, конечно, на это плевать. Тебе Вилор дороже… Только я не пойму, кто у тебя дочь: я или он?

Валентина Сергеевна медленно опустилась на стул, положив на колени ворох собранных с пола вещей.

– Так ты меня… ревнуешь? – спросила она неуверенно.

– Нет, не ревную. – Голос Марины окреп. – Я просто не хочу оставаться одна, хотя я и привыкла уже…

– Поедем вместе! – нашлась Валентина Сергеевна и хотела еще добавить, что там Вадим и что Марине будет интересно.

– Я не поеду! – решительно заявила Марина. – Меня уговаривать бесполезно. Я буду сидеть в квартире все лето и сторожить, чтобы еще раз воры не залезли.

На мгновение Валентина Сергеевна вспомнила, что их действительно обворовали, снова пожалела книги, но сознание тут же вернуло ее к письму Вилора. Нет, ехать надо. Хоть на неделю. И Марину оставлять жалко. У нее, по всей видимости, тоже какой-то кризис… Но выбор уже сделан, давно, Марина об этом знает.

– У меня долг перед Петром, – тихо сказала она. – Я ему обещала.

– Тьфу! – Марина круто повернулась к матери. – Мы с тобой разговариваем как глухонемые… Долг! Убедительно звучит! Ты ему до пенсии будешь сопельки вытирать?

«Вот так она дерзит мне с четырнадцати лет, а я ничего не могу сделать, – думала Валентина Сергеевна, – воспитание самостоятельностью… А Вилор с Вадимом управляется…»

– Я не понимаю, мама, – тише продолжала Марина, – я вначале думала: мое одиночество из-за твоей этой… работы, так сказать, по техническим причинам. Но сейчас мне кажется, это не так… Для чужих ты готова на все. Можешь ехать черт знает куда, ночей не спать, по начальству бегать и добиваться… А для своих… До своих тебе дела нет. Ну, правильно, свои всегда поймут. И я так долго понимала тебя, что у меня появилась мысль… Короче, все это липовая добродетель, показуха. Те, ради кого ты мчишься на край света, будут говорить – ах, какая у нас Валентина Сергеевна! Какой отзывчивый я чуткий человек!

«Не теленка я вырастила, а циника», – подумала Валентина Сергеевна, и взгляд ее упал на руки дочери. Худая, удлиненная ладонь, пальцы с обкусанными ногтями… Однажды она долго, чуть не целую ночь, рассказывала Марине о Петре. Нашло что-то, потянуло к воспоминаниям: может, в самом деле старухой стала… Рассказала о времени, о любви своей, о маленьком Вилорке. Говорила и совсем по-старушечьи всплакивала. У Марины тоже навертывались слезы, но ока их прятала, отворачивалась. Потом весь следующий день Марина ходила задумчивая, отрешенная, даже к книгам не притрагивалась. «Ну и что? – сказала она наконец. – Красивая история…» Слова эти больно хлестнули по сердцу Валентину Сергеевну. Обидно… Но тут же захотелось оправдать дочь. Время другое, зачем же навязывать ей какие-то свои нормы в оценке ценностей? Пусть сама разбирается, в муках, с ошибками. Как бы ни было тогда, в сороковых, все равно для Марины это сейчас история, которую можно прочитать и в книге.

– Но ты, мама, не думай, пожалуйста, что я так сильно нуждаюсь в твоем обществе, – продолжала Марина независимо. – И потому езжай, где тебя больше ждут. Я уже взрослая, обойдусь. Это раньше с утра и до вечера я, как молитву, шептала: «Мамочка, приезжай скорей, мамочка, приезжай скорей…» Меня давным-давно обворовали! – закончила она со вздохом и принялась складывать в шкаф разбросанные вещи.

Этот вечер показался Валентине Сергеевне долгим, не успокаивала мысль и о скором отъезде. Она про себя все еще спорила с Мариной, то ругалась, обзывала ее циником, то вдруг ей становилось до слез жаль ее, и Валентина Сергеевна тихо подходила к стеклянной двери комнаты дочери, прислушивалась, трогала ручку, но так и не вошла. А ночью вместо сна пришли воспоминания своей юности, но не успокоили, как всегда, взбудоражили.

У Марины не было таких мучений – куда поступить после школы. По крайней мере, Валентина Сергеевна не давала ей советов, не толкала ее куда-то, не настраивала. С восьмого класса дочь заговорила о литературе, а к. десятому была готова поступать в педагогический. Единственным невыясненным вопросом для Валентины Сергеевны было: ради чего в педагогический? Ради литературы или педагогики? У Валентины Сергеевны все было сложнее. Первый раз отец повел ее в университет на исторический факультет. Отец был героем гражданской войны, а дети героев в то время пользовались большими льготами. Отец хромал впереди на деревянном протезе в гимнастерке под офицерским ремнем, с орденом в красной розетке на широкой груди. Валентина Сергеевна послушно семенила сзади и выслушивала наставления. «Когда зайдешь к профессору – не трусь, – говорил отец, – помни, что ты из великого рабочего класса, пролетарского происхождения, а он, между прочим, из буржуев. Режь там правду! История сейчас вон как нужна! Наше теперешнее время надо изучать и в учебники записывать…» Вместо бывшего буржуя Валентину Сергеевну встретил маленький человечек в железных очках и с беленькой бородкой. «Ну-с, учиться желаете?» – спросил он и суетливыми руками перебрал бумажки на столе. «Меня папа привел, – робко сказала Валентина Сергеевна, – он говорит, история сейчас вон как нужна…» – «А вы как считаете?» – спросил профессор. «Не знаю…» – пожала плечами она. «Вот когда будете знать, тогда и придете», – улыбнулся профессор. Валентина Сергеевна вышла из кабинета, с трудом затворила высоченные двери, а отец уже был рядом и нетерпеливо стучал протезом. «Не взяли», – сказала Валентина Сергеевна. Отец потом долго ругался, грозился дорубить недорезанных буржуев, однако никуда не пошел, так как страшно стеснялся всех ученых людей, терялся в их присутствии и замолкал, по-мальчишески краснея.

В другой раз ее повели на искусствоведческий факультет. У отца появилась новая идея. «Скоро все люди на земле будут не только работать на заводах и воевать, а заниматься искусством. Будут рисовать картины, играть музыку», – говорил он. Валентину Сергеевну провели в какой-то полутемный кабинет с серыми стенами, на которых висели старые, темные картины. На картинах едва только проступали лица, все остальное скрывалось во мраке. И все помещение было мрачным, будто заброшенная церковь. Скоро появился юноша с худым, изможденным лицом, длинные редкие волосы свисали сосульками до плеч, а глаза с поволокой, как у слепого. «Чтобы возвратить иную картину к жизни, – слабым голосом сказал юноша, – нужна целая человеческая жизнь…» – «Я так не хочу», – проронила Валентина Сергеевна и вдруг поняла, что перед ней не юноша, а почти старик. Отец на сей раз больше не ругался на «буржуев». «Чего тебе надо? – спрашивал он у Валентины Сергеевны. – Это тебе не гак, то не надо… Я боролся за то, чтобы тебя выучить! Кровь на фронтах проливал!» Наконец Валентина Сергеевна поступила на экономический факультет. «Без экономики нам никак нельзя! – твердил отец. – Вся будущая жизнь на ней будет построена».

В первые же каникулы Валентину Сергеевну пригласили съездить поработать на Кавказ в геологическую экспедицию. Вербовал на работу какой-то парень в полувоенной одежда прямо в коридоре университета. Брал только ребят, записывал в какой-то список и называл адрес, куда нужно прийти для отправки. «А меня возьмете?» – спросила Валентина Сергеевна. Парень открыл рот, чтобы сказать, что девушек не берут, но не сказал, а вдруг, растерянно заулыбавшись, отозвал в сторонку и тихо прошептал адрес. «Я вас приглашаю лично», – добавил он.

Парня звали Михаилом. Он был студентом горного института, учился на последнем курсе и казался Валентине Сергеевне самым большим, взрослым и умным человеком на всем свете. Кавказ взбудоражил ее. Горы, белые вершины пиков, походы и костры. Возвратившись, тайно от родителей бросила университет и поступила в горный. Лишь через год отец узнал об этом, но, к удивлению Валентины Сергеевны, даже не заругался. «Ладно, – сказал он. – Без железной руды нам тоже не обойтись». Почему-то ему казалось, что геологи ищут только железную руду…

2

На завтрак в этот день собирались медленно, хотя было уже около восьми – время выезжать на трассу. Скляр дважды обходил палатки, лениво поторапливал геодезистов и техников, но народу в столовой от этого не прибавилось. У кого-то не досохли портянки, кто-то ушел мыться на речку да застрял, а кто вообще не проснулся. В восемь наконец собрались, однако Смоленский заметил, что за столом нет Морозовой. «Опять жди ее…» – хмуро подумал он и вспомнил, что вчера вечером, когда он уже затемно вернулся со створа моста, Женьки у костра тоже не было. На ее гитаре бренчал техник Акулин, остальные – молодежь партии и студенты-практиканты – сидели молча и понуро. Вчера Смоленский не обратил на это внимания. Устал, промок на створе и сразу же лег спать. Только сейчас, в столовой, он вспомнил, что и Вадим не ночевал в лагере. Утром его раскладушка была пуста. Вадим иногда брал спальник и уходил в палатку техников, но в таком случае он должен был зайти утром к отцу переодеться или уж быть на завтраке.

– Где Морозова? – спросил он у Скляра будничным голосом, скрывая волнение.

– Она на трассе осталась! – весело отозвался Боженко, а Скляр молча отвернулся. – И Вадим остался. Я ему говорю – прыгай в машину! А он – передавай привет папаше! За столом, в дальнем углу у техников, засмеялись, и Смоленский почувствовал, что на него смотрят оттуда пытливо и многозначительно.

– Они чего-то целый день шептались, – доверительно сообщил Боженко. – Может быть, на рыбалку собрались. Там в их бригаде речка, клюет здорово. Тем более сегодня воскресенье, у всех добрых людей выходной…

– Ты будто первый год на изысканиях! – вдруг сказал Скляр и глянул на Боженко. – Погода – дар небесный. Зарядят дожди – наотдыхаешься, тошно станет…

– Мне и так тошно… – проговорил Боженко и, отбросив ложку, вылез из-за стола. Техники и рабочие из его бригады тоже один за одним покинули столовую. Смоленский мысленно поблагодарил Скляра. В другой раз он бы этот разговор принял за обыкновенную шутку, но в этом сезоне ему казалось, что его задирают, стремятся уязвить, досадить, хуже того, вот так, посмеяться всей партией. Сейчас Скляр вмешался, осадил Боженко. Не сделай он этого, Боженко стал бы говорить: «А зачем мы вообще торчим здесь? Кому нужна эта дорога?» Остальные сидели бы и слушали и согласно кивали… Так он уже говорил, когда затеял увольняться. Два часа Смоленский тогда потратил, чтобы переубедить Боженко: дорога к бокситовому месторождению нужна, в конце концов партия, а вместе с ней институт выполняют госзадание, и от того, как она выполнит его, зависит будущее партии. «Не-ет, Вилор Петрович, ты о своем будущем печешься!» – заявил тогда Боженко. «Да, и о своем, – подтвердил Смоленский, – потому что я главный инженер проекта этой дороги, я отвечаю за нее всем: головой, нервами и душой. Я люблю свою работу, поэтому и пекусь!» – «Красивые слова…» – парировал Боженко. «Ты хочешь поехать со мной на Тунгуску?» – в упор спросил Смоленский. Он знал, что Боженко хочет, со Смоленским ли, с другим ли, но обязательно хочет. На Тунгуску все хотят поехать, любого спроси в партии. Еще бы, там вот-вот начнутся изыскания крупнейшей в мире ГЭС, а значит, и потребуется дорога к ней. «От того, как мы выполним проект этой дороги, – сказал Смоленский, – зависит, поедем ли мы на Тунгуску…»

Боженко ушел из столовой не договорив, но Смоленский знал, он еще доскажет. Так и будет весь сезон кровь портить. А отпускать жалко – геодезист толковый. В прошлом году на этой же трассе, когда работы только начинались, Смоленский им нарадоваться не мог. Боженко не нужно ни подсказывать, ни наставлять, все может сам. Еще год-два – и станет Боженко ГИПом. Такие инженеры долго на рядовых должностях не задерживаются, а ему и тридцати нет…

Когда Смоленский подошел к машинам, обе бригады изыскателей сидели уже в кузовах и лениво переговаривались. Возле передней машины его ждал Скляр.

– Кстати, – сказал он, – вчера Шарапов к нам заглядывал. Его машины раньше наших пришли…

– Ну и что? – холодно спросил Смоленский.

– А ничего! – беззаботно ответил начальник партии. – Обещал сегодня вечером быть в гостях. У него же выходной… Говорит, надо нам о Вилором Петровичем наладить дипломатические отношения.

– Ну-ну… – бросил Смоленский и хлопнул дверцей автомашины. – Поехали!

Однако пока шофер Самойлов запускал мотор, Смоленский окликнул Скляра и выпрыгнул из кабины на землю.

– Кирилл Петрович, съездил бы ты на трассу, – посоветовал он примирительно и улыбнулся. – На втором участке надо контрольный ход сделать, Боженко не поспевает…

– Нет, Вилор Петрович, – твердо сказал Скляр. – У меня своих дел…

Он круто повернулся и зашагал в лагерь. Смоленский секунду глядел ему вслед, затем плюнул и вскочил на подножку.

Шофер Самойлов всю дорогу до автомагистрали молчал, однако, когда выехали на асфальт, он наметанным глазом заметил впереди инспектора ГАИ и резко затормозил.

– Надо люфт рулевого проверить, покрутите баранку!

Смоленский несколько раз крутанул руль и заметил, что водитель второй машины тоже бегает вокруг, на ходу пиная баллоны.

– Черт… – выругался Самойлов. – Есть маленько…

– Проверять надо в лагере, – сердито проговорил Вилор Петрович. – Поехали!

– Проверяй не проверяй, тяги-то разносились, – виновато сказал Самойлов. – А хочется вместе с ней на пенсию пойти… Движок-то у нее хороший, сам делал. Сезон как-нибудь отъездим…

Едва автомобили приблизились к инспектору, как тот поднял жезл и махнул рукой – к обочине. Инспектор был затянут белыми ремнями с кобурой, высокий, громоздкий – такого и не объедешь…

– В чем дело? – хмуро спросил Смоленский, выглянув из кабины.

– Я сам, я сам… – торопливо прошептал Самойлов и, прихватив путевой лист, заспешил к инспектору. Минуту они о чем-то разговаривали, вернее, говорил инспектор, а Самойлов только кивал, махал рукой и виновато улыбался.

– Поворачивают назад… – сказал он растерянно, подойдя к машине, – говорят, нельзя будто… Путевку забрали…

Инспектор тем временем не спеша обошел автомобиль и заглянул в кузов.

– Все ясно… – раздался его голос. – Кто здесь старший? Смоленский молча вылез из кабины и встал перед ним.

– В чем дело, старшина?

– Куда направляетесь? – спросил инспектор, козырнув,

– В путевом листе указано. На работу, – сдержанно ответил Смоленский.

– На работу! – загудели в кузове. – А куда еще?..

– А это что? – Инспектор показал жезлом на пучок удилищ, торчащих из-под брезента. – И одеты вы как на рыбалку. Что я, не вижу?

– Мы – изыскатели, – сдерживая себя, пояснил Смоленский. – Ведем дорогу на бокситовое месторождение.

– Ничего не знаю, – отрезал инспектор и спрятал путевой лист в планшетку. – Поворачивайте назад.

– Ура! – крикнул кто-то в кузове. – Моя милиция меня бережет!

– Я повторяю, мы едем на работу! – не скрывая раздражения, повторил Смоленский.

– Есть постановление об экономии горючего, – официальным тоном отчеканил инспектор. – На основании его я вас задерживаю. Всем грузовым автомобилям выезд за город в выходные дни запрещен. А то привыкли, – уже от себя добавил он, – на государственном транспорте по рыбалкам кататься…

– Вы срываете нам работы! – взорвался Смоленский. – Верните путевой лист!

– Тише, тише… – зашептал Самойлов, – это не поможет…

– Будет специальное разрешение – пропущу, – невозмутимо ответил инспектор и вышел на проезжую часть. Со стороны города приближался маленький дребезжащий грузовичок. Самойлов вздохнул и полез в кабину. Секунду постояв со сжатыми кулаками, Смоленский отправился за ним.

– Надо бы с ним поговорить… – пряча глубже в карман водительское удостоверение, сказал Самойлов, – по-хорошему, по-человечески… Он, может, и понял бы… Они тоже ведь… обхождения хотят. А вас этак понесло…

– С ним поговоришь… – сквозь зубы бросил Смоленский а выглянул из кабины. Инспектор, остановив грузовичок, разбирался с его водителем.

– Да он мягкий, – продолжал Самойлов, – по лицу видно – мягкий… Смоленский перевел взгляд на часы. Девять. Рубщики на трассе, наверное, заждались. И Вадим там с Женькой, надо немедленно разобраться.

– Вперед, – тихо сказал Смоленский и посмотрел в спину инспектора.

– Что?..

– Вперед! – громче повторил Смоленский. – Махни задней машине: пусть едут за нами.

– Вот те раз… – пробурчал Самойлов и включил мотор. Машина с места взяла такую скорость, что Смоленского откинуло на спинку сиденья. Инспектор засвистел. А через минуту в ушах Вилора Петровича свистел только ветер. Он оглянулся назад. Вторая машина, чуть задержавшаяся на старте, нагоняла, и сквозь лобовое стекло ее виднелось улыбающееся, довольное лицо молодого водителя.

– Да… – обреченно протянул Самойлов, увеличивая скорость, – первый раз за сорок лет от инспектора удираю…

– Не волнуйся, – успокоил Смоленский, глядя вперед. – Я отвечаю за это.

– Так и до пенсии не доработаешь… – продолжал Самойлов. А у меня ведь безаварийный стаж… Ответить-то вы ответите, да с вас чего взять? Мне-то больше достанется, права мои полетят… Да и у того парнишки, – он кивнул назад, – отберут…

– Не полетят, – заверил Смоленский и расслабился. – Есть моменты, когда, чтобы выиграть, надо плюнуть на все и рискнуть. Мы делаем все законно… Впрочем, не тебе, Самойлов, об этом говорить. На фронте-то, наверное, приходилось рисковать? •

– А как же! – Самойлов довольно поерзал на сиденье. – Было… «Мессер» идет и чешет вдоль дороги – щепки летят. Л у тебя в кузове не дрова, а снаряды. Свернуть, бывает, некуда. Вот и крутись… На позициях пушкари тебя уже на все корки кроют… Ох, было, не приведи господь!..

Смоленский уже плохо слышал его. С болезненной остротой вспомнился Вадим, оставшийся на трассе с Женькой Морозовой. «Куда же ты суешься, – думал он, глядя на блестящую ленту дороги. – Она старше тебя, дурачка, огни и воды прошла, а ты лезешь со своей наивностью…»

Скоро автомобиль свернул на разбитый, пыльный в жаркую погоду проселок, виляющий среди сопок. Отсюда начиналась трасса. По-хорошему и лагерь следовало перенести сюда, но Скляр в начале сезона заупрямился: к городу ближе – лучше. Там и баня есть, и продукты легче завозить, а в кино можно съездить. Лагерь оставили там, где он стоял в прошлом году. Смоленский уступил.

Прямые отрезки широкой просеки клином уходили вдаль, пока не упирались в гору или хребет. Смоленский помнил, как было много споров в институте об этой трассе, много конкурирующих вариантов ее, вплоть до предложения взять за основу этот несчастный проселок. У Смоленского был свой вариант, выигрышный за счет небольшой протяженности и близости стройматериалов. Он сумел отстоять его, и теперь, каждый раз проезжая здесь, вспоминал эти споры и их итог, когда все оппоненты признали его вариант лучшим.

Но сейчас и эти мысли не успокаивали. Впереди предстоял серьезный разговор с сыном. Едва машина остановилась, Смоленский соскочил на землю и зашагал к палаткам рубщиков.

Рубщики лежали на солнцепеке, лениво отмахивались от комаров. Кто сосредоточенно точил топор бруском, кто настраивал спиннинг или курил. При появлении Смоленского они встали, оживленно зашевелились. Вадима среди них не было…

– Чего так долго, начальник? – хмуро спросил Афонин, узкоплечий и длиннорукий парень. – Время – десять, а мы сидим из-за вас…

– Здесь Морозова оставалась… – с расстановкой проговорил Смоленский, озираясь по сторонам, – могла бы задать вам направление… Инструмент есть.

– Ищи вашу Морозову! – бросил Афонин. – Они как о вечера ушли, так до сих пор нету…

Смоленский скрипнул зубами и отошел за крайние палатки.

– А мы от милиции удирали! – радостно сообщил кто-то из подошедших геодезистов. – Но он за нами даже и не погнался! Посвистел да палкой погрозил…

«Подожду, – зло думал Смоленский, усаживаясь на поваленную сосну. – С Евгенией поговорю, чтоб знала, кому мозги закручивает…» Но ждать пришлось недолго. Откуда-то сбоку на трассу вышел Вадим с деревянными часами под мышкой. Эти часы всегда раздражали Смоленского. Вадим притащил их из города вскоре после приезда на изыскания. Два дня ковырялся в механизме, исправил, вычистил мелом бронзовые завитушки и тяжелый литой маятник. Теперь носился с ними как дурак с писаной торбой – на трассу, на рыбалку… Завтра в армию идти, а все детство в башке!..

В трех шагах от отца Вадим поставил часы на землю, поправил и качнул маятник. Морозовой не было видно. Смоленскому же казалось, что они теперь будут ходить, взявшись за руки и прижимаясь плечами друг к другу. Так Вадим пришел с Леной в прошлую зиму, сразу после Нового года. Пришли, держась за руки, розовые от мороза, с вытянутыми, напряженными лицами. «Мы решили пожениться, отец, – бухнул Вадим и выступил чуть вперед, прикрывая плечом свою избранницу. – Это Лена, я тебе говорил о ней…» В тот раз он тоже не ночевал дома, гулял где-то всю ночь, а наутро явился с невестой…

Было от чего Смоленскому волноваться.

– Между прочим, твоя бригада уже работает, – хмуро заметил Смоленский, разглядывая испачканную землей одежду сына. Ползал он, что ли?..

– Я тоже работал, – с достоинством бросил Вадим. – Всю ночь не покладая рук. И, кстати, сегодня воскресенье. На трассе у Шарапова ни одного человека…

– Где Морозова? – спросил отец.

– Морозова? – деланно удивился Вадим. – Не знаю… Не видел. Это у тебя надо спросить, где ходят ночами твои подчиненные.

Он устало потянулся, протер кулаками красные от бессонницы глаза. «Может, зря я запаниковал? – вдруг подумал Смоленский. – Похоже, ничего у них и не было».

– Ладно, – примирительно сказал Вилор Петрович, – бери топор – и на трассу, нечего дурака валять.

От лагеря по трассе уже потянулись рубщики и геодезисты.

– Да, – спохватился Вилор Петрович, – чтобы я тебя не искал по всему Уралу, скажи точно, где ты будешь ночевать: здесь или в лагере.

– В Ленинграде, – заявил Вадим и сел. – Это уже вполне определенно.

Часы Вадима несколько секунд стучали размеренно и четко, но потом на трассе пронзительно затрещала мотопила и ударили топоры.

– Наработался? – усмехнулся отец. – Клюнул тебя петух жареный?

– Клюнул, – согласился Вадим. – И я его тоже клюнул.

– Зря только год потерял… – проворчал Смоленский. – Давай теперь за учебники. Через месяц на экзамены ехать. Я скажу Скляру, чтобы тебя реечником перевел, там времени побольше…

– Ты не понял, отец, – поморщился Вадим, – я уезжаю в Ленинград скоро, может быть, сегодня. А учебники можешь отдать Афонину, он поступать собирается, если не врет.

За спиной Смоленского с хрястом легло первое сваленное дерево, земля слегка дрогнула, чаще застучали топоры. И вдруг сквозь шум раздался звонкий голос Женьки Морозовой.

– Э-эй! Афоня! Ты что, ослеп?.. Я тебе влево показываю!

– Поеду в Ленинград, – облегченно вздохнув, повторил Вадим, – теперь со спокойной душой пойду в армию. В армии порядок, дисциплина… Свой долг перед тобой я выполнил. Кончишь эту трассу – поедешь на Тунгуску петь свою лебединую песню… А я оставаться здесь не могу.

Он встал, подхватил часы, брякнувшие маятником, и, обойдя Смоленского, направился к проселку.

Весь день Смоленский не находил себе места. Сразу же после разговора с сыном он поехал на второй участок трассы, бесцельно послонялся там по просеке целый час, мысленно продолжая этот разговор, и стискивал зубы, вспоминая дерзости Вадима. Потом что-то кольнуло – Вадим отправился пешком в лагерь, неспавший и голодный. А вдруг что с ним случится? Может быть, уже случилось? Не раз на трассе, да и на проселке видели медвежьи следы… Смоленский почти бегом вернулся на проселок, разбудил придремавшего на солнце Самойлова.

– Поехали!

Машину трясло на ухабах, гремела и каталась по кузову пустая бензиновая бочка, крупные пауты бились о ветровое стекло. Когда проскочили мимо первого участка, на густой пыли дороги Смоленский заметил одинокую цепочку человеческих следов. Вадим разулся и шагал босиком, размашисто, без остановок. И оттого, как с расстоянием шаг не уменьшался, а казалось, наоборот, креп, Смоленский ощутил вдруг резкий прилив негодования и злости к Вадиму.

– Поворачивай! – скомандовал он Самойлову. – Пусть немного промнется. Может быть, спесь эта вылетит!

– Чего мы туда-сюда мотаемся? – спросил Самойлов. – Что опять стряслось-то?

– Да понимаешь, Вадим закуролесил. – Смоленскому вдруг захотелось рассказать обо всем. – Тут и так хлопот до ушей, успевай только разворачиваться…

Однако он здесь же замолчал, почувствовал, что сейчас станет жаловаться, и от этого чувства сделалось еще тошнее.

– Ничего, пройдет, – успокоил Самойлов, – покуролесит да образумится. Горячая молодежь нынче, нервы у всех порченые… Чуть слово поперек, так сразу на дыбы…

После обеда Смоленский отправился пешком на створ мостового перехода, и по дороге ему пришла мысль: а что, если оставить Вадима в покое? Пусть живет как знает, пусть идет в армию, женится, пусть делает что захочет. Сколько с ним можно возиться? С пятого класса каждое лето Смоленский брал Вадима в поле. Жена часто болела, уезжала лечиться, оставлять было не с кем. Вадиму нравилось путешествовать, обычно после Нового года он уже начинал проситься на изыскания сам, расспрашивал, интересовался. А с восьмого класса стал работать, сначала при кухне, затем бегал по трассе с рейкой. Смоленский постепенно настраивал его на горный институт, да и убеждать-то особо не приходилось. До окончания школы сомнений у Вадима не было. В лето, когда он должен был поступать, Смоленский работал уже здесь, на трассе к бокситовому месторождению, а Вадим остался в Ленинграде сдавать экзамены. Телеграммы от него Смоленский так и не дождался. Вместо нее пришло письмо от матери: Вадим сдал один экзамен на четверку, а остальные сдавать не пошел. Скоро написал и сам Вадим, просился приехать на изыскания, путано объяснял причины, как оказалось потом – врал. В это время у него и появилась Ленка…

От мысли дать Вадиму полную свободу Смоленский тут же и отказался, отмахнулся, как от наваждения.

Уезжая на изыскания куда-нибудь в Сибирь или на Дальний Восток, Вилор Петрович всегда предпочитал железную дорогу. Поезд катил по Транссибирской магистрали, уплывали во мглу станции, города, деревни, грохотали встречные составы, а сердце Смоленского наполнялось торжественной радостью. Он неотрывно смотрел в окно, словно ждал, что вот-вот из-за очередного поворота покажется маленький рубленый домик, в котором жил его дед Георгий, инженер-изыскатель, либо какой-то другой знак, предмет, оставленный им. Подъезжая к Иркутску, Смоленский не мог ни есть, ни спать. Однажды он попросился в кабину электровоза. Машинист решительно отказал, и Вило? Петрович достал из чемодана увесистый том энциклопедии дореволюционного издания. «Это мой дед», – сказал он, показывая небольшой портрет. Ниже, в статье, говорилось, что Георгий Смоленский, известный в России инженер, делал изыскания под Транссибирскую магистраль и погиб, утонув в Байкале. «Стоп, – сказал машинист, – я помню, до войны одна станция здесь так и называлась – станция Смоленского…»

Отец Смоленского, Петр, начинал сразу после революции с изыскания небольших железнодорожных веток, а кончил в сороковых на Трансполярной магистрали. Когда Вилор Петрович изыскивал дорогу к Хантайской ГЭС, работал рядовым геодезистом еще, ему удалось побывать на Трансполярной, вернее, на ее остатках. Насыпь, построенная всего лишь на несколько десятков километров, уже поросла тундровыми кустарниками, затянулась мхами. Кое-где из земли торчали полусгнившие шпалы, разбитые тракторными гусеницами, здесь же, на насыпи, стояла палатка, и какие-то люди рвали остатки ржавых рельсов. Это неприятно поразило Смоленского, царапнуло по сердцу, и он, не скрывая злости, набросился на орудующих ломами рабочих. «Вы что, сволочи, делаете?! Кто разрешил ломать?!» Видимо, его приняли за большого начальника и виновато-вежливо объяснили, что рельсы снимают все, кому надо. Их же, дескать, послали сюда из геологоразведочной экспедиции, которая не выполняет плана по сдаче металлолома. Вилор Петрович пешком прошел до конца печальной насыпи, в тундре была весна, цвело все вокруг, и насыпь эта на ярком, жизнерадостном фоне выглядела длинным могильным холмом. А там, где он обрывался, стоял маленький каменный тур с ржавой пикой на вершине, от которого уходили вдаль, в тундру, сохранившиеся металлические вешки…

«Нет, я должен, я обязан сделать из Вадима изыскателя! – твердил про себя Смоленский весь остаток дня. – Это мой долг, это на моей совести…»

«Сделать изыскателя… смешно! – спорил он сам с собой. – Тут что-то не так, какая-то связь нарушилась. Охладел он совсем к работе, из повиновения выходит, неуправляемый…» Масло в огонь подлил рубщик Афонин на трассе. Он долго ходил вокруг Смоленского, мялся, покашливал, а затем бухнул:

– Мы порешили Вадиму, значит, сыну вашему, сегодняшний день не засчитывать!

– И правильно решили, – буркнул Вилор Петрович.

– Во-во! – взбодрился Афонин. – Я тоже говорю, чего он из себя строит? Если сын начальника, так все можно? Хрен! Он в бригаде работает! Мы рубимся тут в такой жаре, ад – не работа, а он захотел – ушел, захотел – в лагерь уехал- Нам-то плевать, чей он там сынок!..

Смоленский скрипнул зубами и медленно побрел к ожидающая его машине…

В лагере Смоленского ждал Шарапов. Его желтый «газик» с вылинявшим брезентовым верхом стоял, приткнувшись к камеральной палатке, поблескивая на солнце никелированными безделушками, а сам Шарапов неторопливо расхаживал по дорожке от машины к столовой. Если бы не густая, с ранней проседью борода Шарапова и такая же шевелюра на голове, его бы можно было запросто принять за чекиста двадцатых годов либо военного летчика. Кожаная скрипучая куртка на «молниях» в любую жару облегала мощную, плечистую фигуру, на голове была также кожаная коричневая кепка. Вид Шарапова всегда откровенно смешил Вилора Петровича, и каждый раз, встречаясь, Смоленский обязательно подшучивал над ним. Шарапова звали Леонард, но Вилор Петрович как ошибся при знакомстве, назвав его Леопольдом, так и продолжал звать этим именем. Шарапов не сердился, но всегда поправлял Смоленского, отчего веселил еще больше. На шутки Вилора Петровича, если они были в разговоре один на один, Леонард Шарапов тоже не обижался, наоборот, неожиданно терялся, краснел и, виновато улыбаясь, бормотал, что куртку подарил один знакомый вертолетчик и что козла на капот «газика» установил шофер директора рудника Лобова, поскольку раньше на этой машине ездил сам Лобов.

Шутить сейчас Смоленский не намеревался. Едва выскочив из машины, Вилор Петрович направился к себе в палатку, надеясь тотчас поговорить с Вадимом. Всю дорогу он думал од этом разговоре, готовился, бормоча про себя убеждающие слова.

– Добрый вечер, Вилор Петрович! – окликнул его Шарапов. – А я вас поджидаю!

– А, Леопольд, – бросил Смоленский, не останавливаясь. – Как ваши успехи?

– Успехи ничего… – проговорил Шарапов, забыв поправить Смоленского. – Идем помаленьку вперед…

– Счастливого пути. – Смоленский вошел в палатку: Вадима не было…

– Я давно хочу с вами поговорить, Вилор Петрович, – сказал Шарапов, следом войдя в палатку. – Серьезно надо поговорить. Вопрос жизни и смерти.

– Вы, Леопольд, как влюбленный, – проронил Смоленский, присаживаясь на раскладной стульчик и подвигая другой Шарапову. – Только у влюбленных все состоит из жизни и смерти… Вы Вадима не видели?

– Видел! – с готовностью отозвался Шарапов. – Мы с ним даже поговорили немного… Он, кстати, вашу привычку перенял, зовет меня Леопольдом! – улыбнулся Леонард. – Но я ему прощаю, хороший парнишка… Я вот что хотел сказать, Вилор Петрович, – неуверенным тоном начал Шарапов. – Живем мы с вами, можно считать, в одном городе, работаем, выходит, тоже вместе, а все нас мир не берет…

– Не возьмет нас мир, Леопольд, до тех пор пока вы крутитесь у меня под ногами, – отрезал Смоленский. – Уйдете с трассы – я вас только уважать буду.

– Ну, это как рассуждать, – несколько дерзко, как показалось Смоленскому, сказал Шарапов. – Я, конечно, признаю ваш опыт, вы уже столько дорог спроектировали, да и я раньше о вас слышал, когда мы еще с вами тут… не столкнулись. Откровенно сказать, я бы с удовольствием пошел к вам простым геодезистом, чтобы поучиться… Но сейчас вопрос не в этом. Я тоже могу сказать, что вы у меня под ногами крутитесь. Правда ведь? Я понимаю: по идее я должен вам уступить эту трассу. Вы все-таки из Ленинграда, с опытом, а я местный, родился и вырос тут вот и первый раз в жизни сам проектирую дорогу… Вы знаете, Вилор Петрович, я с детства мечтал, что сам, собственными руками буду облагораживать нашу глухомань. Дороги строить или еще что, но буду.

«Мальчишка, – думал Смоленский, разглядывая коричневую блестящую куртку Шарапова, – мечтал строить, глухомань… Ты еще не знаешь, что такое слово «работа». Тебе все еще игрушки чудятся, маузер нацепил…»

– Ну что вы от меня хотите? – перебил его Смоленский, – Что вы предлагаете?

– Пусть ваши люди мне не мешают, – с готовностью ответил Шарапов. – На прошлой неделе ваши рубщики с моими драку затеяли. Я фамилию одного записал – Афонин. А второго так запомнил, без бумажки, это ваш сын, Вилор Петрович.

– Вадим? – непроизвольно спросил Смоленский.

– Ага, – подтвердил Шарапов, – он ходил задирался, а этот Афонин потом выскакивал и с кулаками…

«Ну не подлец ли, – Смоленский сжал кулаки, – на каждой шагу Вадим, Вадим… Только и слышу. Ну погоди, я с тобой поговорю…»

– А на этой неделе кто-то из ваших стащил две дальномерные рейки, – продолжал Шарапов, – и ведь что, гады, сделали? Изрубили! Мои ребята нашли одни обломки… Я, естественно, по своему начальству не докладывал, но если так будет дальше – напишу рапорт Лобову. Так же работать невозможно! Мои-то вашим не пакостят! Я Скляру об этом рассказал, а он – я в ваши дела со Смоленским не вмешиваюсь!

– Хорошо, – сквозь зубы проговорил Вилор Петрович, – я обещаю, что подобного больше не случится.

– Я, естественно, вам верю! – улыбнулся Шарапов. – Вы-то можете подействовать. Этот Скляр ваш ни рыба ни мясо… В самом деле, что нам делать? Я вообще думал, хорошо бы встречу между нашими партиями организовать, танцы и все прочее. У меня же в партии девчоно-ок!..

– С танцами вы загнули, Леопольд, – поморщился Смоленский. – Мы на работе, а не в доме отдыха.

– Это правильно, – быстро согласился Шарапов. – Это точно! – И куртка его отчаянно скрипнула. – Я тоже Лобову говорю, давайте работать без выходных, как ленинградцы. А он ни в какую. Мол, ленинградцы-то зимой отгулы получат, а у нас они не положены… Партия-то моя подчиняется лично Лобову, а он мужик твердый… Без выходных трудновато?

– Трудновато, – неожиданно согласился Смоленский и вздохнул.

– Откровенно сказать, я вам завидую, Вилор Петрович. Вы работаете в институте, у вас размах – дай бог! По всей стране. А я торчу тут, при руднике, и никакой почти перспективы. – А как же с освоением глухомани? – улыбнулся Смоленский. – Вы, Леопольд, проявляете непостоянство…

– А с глухоманью просто! – отозвался Шарапов. – Разбудят ее, я уверен, лет за пять-десять, а потом мне куда?.. Эх! А у вас в институте есть где развернуться! Завидую!.. И Вадим мне ваш нравится. Вы не думайте, я на него не в обиде!

Шарапов распрощался и укатил. Световые сигналы его машины долго еще мерцали в темноте тревожными красными огнями. Смоленский повернул к лагерю, откуда доносился едва слышный бой гитары и приглушенное пение. Это была наверняка Женька Морозова, и Вилор Петрович решил немедленно с ней поговорить о Вадиме. Он прибавил шагу, но в это время сзади послышался звук приближающейся машины и ударил сноп света. «Леопольд возвращается! – подумал Смоленский. – Забыл сказать, что он меня ко всему еще и любит, и уважает, и готов пойти в ученики!» Смоленский, не оборачиваясь, продолжал шагать к лагерю в белом круге света сбавившей скорость машины, и огромная его тень плясала впереди. «Какой он, к черту, ответисполнитель, – продолжал думать Смоленский, – если только год назад кончил заочно институт? Кустарь, хуже того, мечтающий кустарь…»

Резкий звук автомобильного сигнала сзади оторвал Вилора Петровича от размышлений. Он обернулся. В пяти шагах от него затормозила, подняв столб пыли, «Волга», из которой тут же кто-то вышел. Свет фар бил в глаза, и Смоленский не сразу узнал Валентину Сергеевну.

– Мы едем и думаем, кто это бродит по дороге? – заговорила она. – Какой-то горбатый старик!

– Горбатый старик – это я! – улыбнулся Смоленский, обнимая Валентину Сергеевну. – Не спится, и я брожу по ночным дорогам… Откуда же ты взялась, тетя Валя? Неужели после моего письма?..

– С вокзала, Вилор, взялась, – засмеялась Валентина Сергеевна. – Стала ловить попутку на дороге, а тут «Волга» подвернулась.

Смоленский резко ощутил облегчение, необычное за последнее время. С приездом Валентины Сергеевны, казалось, исчезнут все проблемы и с Вадимом все уладится, она умеет убеждать.

– Машина-то за тобой, Вилор, – тихо, с каким-то испугом сказала Валентина Сергеевна. – Мы в дороге разговорились… Что здесь случилось?

– Ничего… – проронил Смоленский, а в сознании промелькнуло: не иначе Вадим что натворил. Нет же нигде, подлеца!

Тем временем из машины вылез человек и шагнул к Смоленскому.

– Смоленский? – спросил он, протягивая руку.

– Да… В чем дело?

– Вас приглашают в горисполком к товарищу Курилину, – сообщил приезжий. – Ехать нужно немедленно.

Двигатель машины заглох сам собой, и со стороны лагеря четко донесся звук гитары и пение…

3

Валентина Сергеевна проводила взглядом удаляющуюся «Волгу» и пошла было к костру, но тут из тьмы вывернулся Вадим.

– Отца увезли? – не здороваясь, спросил он. – Куда это его?

– Сказали, в горисполком, – проронила Валентина Сергеевна, рассматривая Вадима. – Ну, здравствуй, бунтарь. Объясни-ка, что у вас происходит?

– Все объяснять – дня не хватит, – отмахнулся Вадим. – Идемте в палатку.

Они прошли мимо костра, казалось, незамеченными, ко едва скрылись, как с улицы донеслось: «Как будто Астахова приехала! Видели тетю Валю?..»

Вадим поставил чемодан Валентины Сергеевны и сел на раскладушку.

– Сейчас гостей навалит… – безразлично сказал он, – а главный гость уже удалился…

– Какой еще главный? – спросила Валентина Сергеевна.

– А-а, есть тут один, Шарапов Леопольд, отцов конкурент… вернее, соперник.

– Ничего не пойму, – пожала плечами Валентина Сергеевна. – Что здесь вообще происходит, Вадим? Ты-то можешь сказать?

– Нет! – картинно воскликнул Вадим, вздымая рука вверх. – Я сам ни черта не пойму. Кажется, идет какое-то состязание. Мой преподобный отец и этот Леопольд уперлись лбами и так стоят…

– Хватит тебе болтать! – оборвала его Валентина Сергеевна. – Твоего отца неизвестно куда увезли, а ты тут мелешь…

– Вы же сказали – в горисполком, – улыбнулся Вадим. – И ничего там с ним не случится. Мой отец – камень. Я только до сих пор не пойму, почему он не скажет этому Леопольду «брысь!». И сразу бы все стало на место…

– Иди-ка позови Скляра или Боженко, – перебила Валентина Сергеевна.

– Погодите, теть Валь, они сами придут! – отмахнулся Вадим. – А вас что, отец выписал сюда?.. Чудеса!.. Но вы, теть Валь, не обольщайтесь, предупреждаю. Ничем вы тут не поможете. Вообще, черт знает кто может помочь! Они так лбами уперлись!..

– Из-за чего… уперлись?..

– Из-за дорог! – беззаботно ответил Вадим. – Из-за них, проклятых. На новый рудник ведут сразу две дороги! Отец – свою, Шарапов – свою. Места им не хватает, ну и схлестнулись.

– Погоди, – оборвала его Валентина Сергеевна. – Как это – две дороги? Где смысл?

– А вы про смысл у отца спросите, у Леопольда. Я не знаю, где смысл, – вздохнул Вадим, – но ничего, думаю, сегодня-завтра все разрешится. Я им тут войну объявил, партизанскую. Теперь Шарапов точно уйдет… или застрелится. Знаете, теть Валь, этот Леопольд Женьку Морозову девочкой зовет. «Девочка, – кричит, – иди ко мне!..» Женька обижается. Но ничего, мы ему и за это отомстили!

Лампа мигнула на сквозняке, пламя ее выпустило струйку копоти, а на стенках палатки заплясали уродливые тени.

– С приездом, Валентина Сергеевна! – сказал Боженко и проник в палатку. – Вы как с неба упали!..

– Ну, вижу, мне тут делать нечего! – Вадим взял часы и шагнул к выходу. – У вас, теть Валь, собеседник интереснее меня!

– Вадим, постой! – Валентина Сергеевна хотела поймать его за рукав, но Вадим увернулся, выскользнул и исчез в темном проеме.

Вокруг костра виднелись темные спины и освещенные лица парней. Вадим не смог разглядеть Женьку, однако услышал ее голос, тонущий в веселом гомоне и смехе. Он прислушался, стараясь понять, по какому случаю веселье. Он боялся, что говорят опять про отца…

Но смеялись над Женькиными представлениями. Женька, приобняв одной рукой Скляра, другой щипала его за бок, и до Вадима доносились только обрывки ее восклицаний: «Кирилл Петрович, ну что вы такой бесчувственный!..», «Кирюша, взгляните же на меня!..» Остальное тонуло во взрывах хохота. Скляр, зажатый со всех сторон, отбивался, порывался вскочить, чем смешил публику еще больше. Так было каждый раз, едва Морозова и Скляр оставались вместе.

– Женя, прекрати! – донеслось от костра. – Мне надо идти к Валентине Сергеевне!..

– А ко мне?.. – сквозь смех капризно тянула Женька. – А ко мне тебе не надо?..

Скляр наконец вырвался и отскочил от костра, скрывшись в темноте, однако Морозова устремилась следом, отчего у костра засмеялись с новой силой.

– Евгения, ты совсем с ума сошла! – услышал Вадим сердитый голос Скляра. – Ты меня компрометируешь перед людьми! Я тебя выпру из партии к чертовой матери и на Смоленского не посмотрю!

– Ну, раскипятился, – грустно проронила Женька, – тоскливый ты человек, Скляр, и партия твоя тоскливая. Всекакие-то деловые, самоуглубленные… Хоть бы дело делали, а то… Иди к своей тете Вале! Она, говорят, раньше вроде мамы была у вас…

Едва Скляр шагнул от Морозовой, Вадим оказался рядом.

– Зачем ты его дразнишь?

– Вадька?.. Напугал!.. – охнула Женя. – Зачем?.. А ну его!.. Он меланхолик, хочу сделать из него холерика… А вообще-то я ненавижу его.

– Хочешь, дам Скляру?

– Пока не надо, – отмахнулась Женька и, спохватившись, спросила: – Ты почему сегодня не уехал домой?

– Я ночью собирался… – замялся Вадим. – Но отца куда-то увезли… Сказали, в горисполком, а зачем – не знаю. Беда мне с отцом.

– Тебе надо срочно уезжать, Вадим! – твердо сказала Морозова и взяла его под руку. – Я тебе дам телеграмму, как здесь все утрясется.

– Кто тебя будет защищать от Шарапова?

– Вилор Петрович.

Они зашли в палатку Морозовой, Женя зажгла свечу и села, положив гитару на колени.

– Хочешь, я тебе Ленку покажу? – спросил Вадим и, не ожидая ответа, вынул фотографию, заклеенную в целлофановый пакет. – Вот, гляди, она на тебя похожа.

– Да, что-то есть, но только моложе, – сказала Женя, разглядывая карточку. – Девочка еще совсем.

– Ну, привет! – возмутился Вадим. – Она старше меня на шесть лет. Значит, твоя ровесница.

– Ладно, иди к себе и собирай чемодан, – заявила Женя, – утром проститься зайдешь.

Вадим с неохотой поднялся, забрал часы и фотографию.

– А можно, – робко спросил он, – я еще у тебя посижу? Так хорошо здесь… у меня в палатке тетя Валя и эти… Боженко со Скляром…

– Я спать хочу, Вадик, иди, – отмахнулась Морозова. Вадим вздохнул и, нагнувшись, боднул головой палаточный вход…

Когда последний гость – начальник партии Скляр – ушел из палатки Смоленского, Валентина Сергеевна долго не могла собраться с мыслями. Крупные ночные бабочки стучались в стекло окошечка над столом, тонко звенели комары, проникая в невидимые щели, изредка ворчали и взлаивали собаки возле столовой. В лампе кончался керосин, пламя потрескивало и чадило, отчего по палатке кружились невесомые хлопья сажи.

Смоленский все еще, как назло, не появлялся, хотя прошло уже четыре часа, и Валентину Сергеевну охватывало беспокойство. Гости наговорили много и всякого о делах в партии и о Смоленском, оправдывали и обвиняли его, откровенно ругали и хвалили. А Скляр заявил, что разнобой у них с Вилором Петровичем начался из-за Морозовой. Будто Смоленский взял ее в партию для собственных развлечений, переманил из другого отдела, но Женька на него и не смотрит, а увлекается его сыном и им, Скляром. Причем она либо совершенная дура, либо зачем-то хочет, чтобы над Скляром смеялась вся партия. Но даже и это не занимало сейчас сознание Валентины Сергеевны. В глазах стояло чуть растерянное и какое-то неживое от белого света фар лицо Вилора… Да, Боженко рассказал, что они сегодня утром сбежали от инспектора ГАИ, что он им свистел вслед и грозил жезлом, однако такая причина не убедила Валентину Сергеевну. Наоборот, тревога лишь усилилась, и в памяти отчетливо и остро возникли события прошлого…

…В тундре шел настоящий дождь из лиственничной хвои, я пока Валентина Сергеевна шла от шурфов к лагерю, ее обсыпало с ног до головы. Фуфайка, выпачканная в желтой глине и промокшая от шурфовой грязи, стояла колом, хотелось скорее сбросить ее и согреться в теплой приземистой избушке. Валентина Сергеевна раскочегарила угасающую печку, поставила греть воду в ведре и сняла грязную одежду, думая, что все: скоро ударят морозы и спускаться в шурфы будет одно удовольствие. Переодевшись в байковый халат, она налила воды в таз и стала мыть голову. Пена спадала большими белыми хлопьями, волосы скрипели от чистоты, ощущение свежести бодрило и веселило, как желтый дождь хвои в тундре. Петр Георгиевич пришел, когда она, обмотав голову полотенцем, сидела возле железной печки и наслаждалась теплом.

– Греюсь, – улыбнулась Валентина Сергеевна и добавила: – А в тундре хвоя сыплется!

Он придвинул чурбак поближе к ней и сел, расстегнув дождевик.

– В тундре уже снег идет, – сказал Петр и протянул руки к огню. Валентина Сергеевна выглянула в окно и поразилась: в тундре действительно шел снег! А лиственницы стояли голые, без единой хвоинки.

– Так быстро?!

Он молча кивнул и со вздохом сказал:

– На Севере все быстро… Расцветает все в один день и вянет в один…

Тогда она не заметила и не почувствовала, что он чем-то сильно озабочен, что-то переживает. Это уже потом, спустя много лет, Валентина Сергеевна, перебирая в памяти события того дня, поняла, что он вздыхал не по прошедшему лету и не от близкой зимы грустил.

– Мерзнешь? – спросил Петр, глядя в огонь.

Ей тогда хотелось сказать – мерзну, сильно мерзну! – но Валентина Сергеевна улыбнулась и пожала плечами.

– В шурфе ничего… А поднимешься наверх – прохватывает.

Петр Георгиевич молча сбросил дождевик, снял с себя толстый водолазный свитер и положил ей на колени.

– Рукава подвернешь, и как раз будет, – сказал он, – а то еще неизвестно, когда полушубки привезут.

Он пробыл еще несколько минут, потом встал, застегнулся и уже возле дверей сказал:

– Меня на базу вызывают, я сейчас поеду. А ты присмотри за Вилоркой.

– Хорошо. – Валентина Сергеевна привстала, обернувшись к двери, и полотенце с головы сползло на плечи.

– Если сегодня назад не успею – пусть он у тебя ночует, – попросил Смоленский. – Здесь тепло… А он, чего доброго, там печь станет топить и избушку спалит.

– Я сейчас же за ним схожу, – пообещала Валентина. – Обсохнут волосы, и схожу.

– Скоро в школу отправлять… – сказал Смоленский и шагнул за дверь.

Петр Георгиевич уехал на базу, а через день стало известно, что его сняли с работы. Подробностей никто не знал, как и самих причин. Вилорка жил у Валентины Сергеевны и каждый день спрашивал, когда приедет отец. «Скоро. Скоро», – говорила она и сама ждала его каждый день. Работы на Трансполярной магистрали были временно приостановлены, и, воспользовавшись случаем, Валентина Сергеевна повезла Вилорку в Ленинград. В школу он уже опоздал на две недели.

В том, как сегодня Вилора Петровича вызвали в город, Валентине Сергеевне чудилось роковое повторение. Она старалась успокоить себя, что это из-за ГАИ, что страшного ничего не случится. И даже если вызов связан с изысканиями дороги, то здесь большой вины Смоленского нет. Ведь не он заслал сюда партию Шарапова изыскивать вторую дорогу на месторождение и финансировал работы. «Господи, только все бы обошлось, – говорила она про себя, – как я вовремя приехала…»

В половине третьего ночи пришел Вадим. Брюки и рубашка были мокрые насквозь, и едва он сел на раскладушку, возле ног набежала лужа воды.

– Ты откуда такой? – спросила Валентина Сергеевна.

– Я купался, – сказал Вадим. – Мне тут жарко, климат не подходит.

– Поэтому уезжать собрался?

– Ага. Теперь уже точно. – Вадим откинулся на раскладушку, свесив до пола руки. – Я сделал что мог. Махну на БАМ!.. А оттуда в армию. Вот сейчас рассветет, пойдут попутные машины в город, и я с рассветом…

Он перевернулся на живот и уткнулся мокрым лицом в подушку.

– Знаете, как в романах, – продолжал он, бубня, – молодые люди, у которых чего-то там не вышло, уезжают на большую стройку и сразу становятся человеками, и все у них получается… Утро такое, солнце всходит, а они идут, идут на восход и еще улыбаются!..

– Здесь-то что у тебя не вышло? – сдержанно спросила Валентина Сергеевна, чувствуя внезапный прилив жалости. Хотелось сесть рядом, погладить волосы, успокоить…

– Вы, теть Валь, зачем приехали? – Вадим отвернулся к стене. – Разобраться и помочь Вилору Петровичу, так?.. Он выписал вас как миротворицу. Да только все это напрасно. Когда Шарапов здесь появился, я отцу сразу сказал: выступи, заяви ультиматум. А он – не суйся! Все намного сложнее, чем ты думаешь… Ладно, черт с ним, в экономике я не разбираюсь, по глупость с двумя дорогами надо же остановить. И это должен был сделать отец, а не Шарапов. Я слышу, как над отцом смеются, мне жалко его… Смеются и на меня поглядывают. Вилор Петрович-то не слышит, при нем слова не скажут, а я на трассе с рубщиками работаю!

Он порывисто вскочил, дернул головой и замолчал. Валентина Сергеевна села с ним рядом, однако Вадим отодвинулся и утер лицо руками.

– Я ведь должен защищать перед ними отца… – тихо промолвил он. – Либо вместе с партией выступить против него… Тогда я решил подговорить всю партию, чтобы не начинали работать, пока Шарапова не уберут. В субботу еще хотел начать… А этот гад Афонин возмущался больше всех, но когда я ему предложил – он на меня поволок: пацан, дескать, ты жизни не знаешь… Одна Женька Морозова согласилась… А я поклялся, что этого маузера тут больше не будет…

– Не осилил, поэтому убегаешь? – оборвала его Валентина Сергеевна. – Молодец, ничего не скажешь.

– Да вы ничего не поняли! – возмутился Вадим. – Говорю же, Шарапов уйдет… Ничего, скоро узнаете, а мне пора собираться в дорогу, пока отец не пришел.

– Бросаешь отца и бежишь?

– Ничего, он не пропадет, – отмахнулся Вадим, вытаскивая рюкзак. – И вы напрасно приехали спасать Вилора Петровича, он сам здесь со всеми справится. А я не бегу – просто уезжаю на БАМ, глянуть, как там дорогу строят. Небось не так, как отец!

– Ты на отца не греши! – резко оборвала Валентина Сергеевна. – Он прекрасный специалист, его ценят…

– Вы не защищайте! – перебил Вадим. – Этот специалист деньги в землю зарывает, и хоть бы ему что…

– Кто тебе позволил судить отца? – глухо спросила Валентина Сергеевна. – Не думала я, Вадим, что ты такой…

– Я не сужу, теть Валь. Я просто не хочу делать ненужную работу. – Вадим поднял рюкзак и начал укладывать вещи. – Может, в ней есть какие-то высшие соображения, но я их не вижу, не понимаю… Оттого и на БАМ хочу посмотреть.

Вадим задумался и сосредоточенно свел брови, отчего жесткие волосы на широколобой голове, казалось, стали еще жестче, а от висков к затылку вздулись крупные, узловатые вены.

– Теть Валь, займите рублей двести, – вдруг попросил он, – я у отца искал – нету. Спрятал, что ли… Да, у меня кроме совести, нет еще и денег… Я заработаю – отдам. Вышлю по почте.

– Не дам, – отрезала Валентина Сергеевна. – Ты собрался начинать новую жизнь с рассветом. А новое с долгов не начинают.

– Ладно, не надо мне ваших денег, – после паузы проронил Вадим, – и у отца брать не стану… Часы Ленке отвезете? Они не тяжелые и в чемодан влезут… Это для нее часы. Она любит смотреть, как маятник ходит.

…О судьбе Петра никто ничего толком не знал. В отделе изысканий железных дорог Астаховой сказали, что Петра уволили с «волчьим билетом» и он будто уехал куда-то на Дальний Восток. Отчаявшись, Валентина Сергеевна поехала в Москву, к Михаилу. Тот самый студент-старшекурсник, вербовавший рабочих в экспедицию на Кавказ, тот самый человек, из-за которого когда-то так резко изменилась и определилась вся жизнь Валентины Сергеевны, работал в головном институте Гидропроекта начальником отдела. Он мог и не знать ничего о Петре Смоленском, но он мог успокоить или в крайнем случае что-то выяснить. Михаил Александрович слышал о событиях на Трансполярной и обещал узнать подробности. Через три дня Михаил вызвал ее из гостиницы к себе домой.

– Мне посоветовали не соваться в это дело, – сказал он, – но я кое-что узнал… Петра Георгиевича обвинили в перерасходе средств на изыскания участка магистрали, которые он проектировал… Сама понимаешь, война только что кончилась, в стране разруха, голод…

На фронте Михаилу оторвало левую руку по локоть. Протеза не было, и рукав пиджака мотался по сторонам в такт широким, солдатским шагам Михаила. Взгляд Валентины Сергеевны сам собой приковался к пустому рукаву, в котором, как ребенок в пеленках, жила и шевелилась культя.

– Перерасход, насколько мне известно, произошел за счет увеличения буровых и горных работ, – говорил Михаил. – Эксперты выясняют обстоятельства, проверяют, но, по-моему, уже безнадежно… Вся надежда, сможет ли Петр Георгиевич доказать, обосновать этот перерасход. В наше время это сделать, думаю, очень трудно… Лет через десять-пятнадцать он бы смог. Разруха, Валенька, а по ней и мерить приходится…

– Я докажу! – Валентина Сергеевна сжала кулаки. – Мне известно все на магистрали! Я хорошо знаю геологию района. Там вечная мерзлота, там особые условия…

Он долго и внимательно разглядывал ее лицо, руки, о чем-то думал, щурился и наконец, спрятав пустой рукав в карман, тихо спросил:

– Любишь его?

– Люблю…

Михаил вздохнул, отвернулся, а Валентине Сергеевне на мгновение вспомнился Кавказ, белые вершины пиков впереди и осыпающаяся под ногами обомшелая щебенка, вспомнилась крепкая рука Михаила, когда он помогал ей взобраться на очередной подъем, та рука, которой сейчас не было…

– Попробуй, – сказал Михаил. – Я тебе дам адрес одного из экспертов. Только… Только забудь, что ты любишь его, и идя с холодной головой. Иначе бесполезно… Поезжай в Ленинград. Прямо сегодня. Найди там профессора Охотинова…

Профессор Охотинов чем-то напоминал Льва Толстого: седой, огромный, рубаха навыпуск с пояском, борода, лохматая, неприбранная, лежит на выпуклой груди…

– Вы кем доводитесь Смоленскому? – в первую очередь спросил Охотинов.

– Я работаю геологом на его участке, – ответила Валентина Сергеевна спокойно. – А в войну была на трассе Абакан – Тайшет.

– Понимаю, – профессор кивнул головой. – Ну а что вы хотите от меня? Комиссия работу же закончила…

– Трансполярная магистраль проходит по зоне вечной мерзлоты, – начала Валентина Сергеевна.

– Это можете мне не объяснять, – перебил ее Охотинов.

– Практики строительства железных дорог в этих условиях у нас нет, – продолжала она, – неизвестно, как поведут себя мерзлые породы, если отсыпку полотна вести обычным способом. На некоторых участках готовой насыпи началось протаивание мерзлоты и просадка полотна…

– Инженер Смоленский самовольно сгустил в пять раз сеть скважин и шурфов, – заявил Охотинов. – Это исходная позиция. Я вместе с товарищами устанавливал необходимость дополнительных работ.

– Это было необходимо! – не сдержалась Валентина Сергеевна. – Он хотел досконально изучить небольшой участок, чтобы потом выдать рекомендации! Он исходил из этого! А вы?..

– А мы, дорогая моя, из того, что стране нужна дорога, – спокойно проговорил Охотинов. – А еще из того, что он изыскатель, практик. Институт ваш занимается изысканиями, а не тематическим изучением пород. Он должен был выбрать трассу и тем самым подготовить фронт работ строителям. Инженеры с других участков Трансполярной как раз этим и занимались. А Смоленскому, видите ли, вздумалось открыть на трассе академический институт. В результате государственные деньги ушли, как говорят, в землю. А время сами знаете какое…

– Знаю… – уже отрешенно произнесла Валентина Сергеевна. – Но дорога-то не на один день строится… И может быть, сейчас ее совсем строить не нужно, а? Успеем ведь еще, куда спешить?

– Ну, милая моя, здорово, однако, Смоленский на вас повлиял! – сказал Охотинов. – Вам не кажется, что ваше мнение вредное? Вся рота идет не в ногу, а вы со Смоленским – в ногу…

– Вы знаете, а он мне рассказывал однажды, – с жаром заговорила Валентина Сергеевна, – что в районах вечной мерзлоты дороги будут строить на сваях! Представляете? Без грунтового полотна! В таком случае не будет растепления грунта, это будет вечная дорога!

– Может, когда-то и будут, – согласился профессор, – но сейчас нам такое не по карману…

И лишь спустя два года от Петра пришло письмо. «Долго мучился, писать тебе или нет. Ведь напишу – искать меня станешь. Прошу тебя, не ищи. Так лучше, – писал Петр. – Живу я здесь неплохо, работаю техником-геодезистом. Трудно начинать с нуля, иногда, особенно по ночам, кажется, уже невозможно достигнуть прежнего, но утром оживаю и радуюсь, что человеку дано такое благо – начинать снова. Время еще есть впереди, я построю свою дорогу. Кое-какие материалы по исследованию вечномерзлых пород я взял с собой, работаю над ними. Хватило бы только здоровья…»

Здоровья-то Петру и не хватило. В пятьдесят четвертом году он работал на Чукотке. Подался в тундру, чтобы быть поближе к своей вечной мерзлоте. Однажды простудился, заболел ангиной, которая дала сильное осложнение на сердце, и через месяц умер в больнице города Анадыря. Из больницы Валентина Сергеевна получила два письма. Петр хорохорился, бодрился, но каждый раз просил присмотреть за Вилором, дескать, сиротой живет при живом отце. Я, мол, свои идеи доказываю, а мальчишка без твердой руки растет. Ему же сейчас крепкую руку надо.

4

В приемной на стене висели деревянные часы с маятником, и стук их раздражал Смоленского. После пяти минут ожидания он вышел в коридор, застеленный мягкой дорожкой, и стал ходить взад-вперед, засунув руки в карманы. Несмотря на поздний вечер, в здании горисполкома были люди, ходили из кабинета в кабинет с папками, с листками, трепещущими в руках, а несколько человек, разномастно одетых, что не поймешь, кто и откуда, ожидали, как и Смоленский, в приемной. Вилор Петрович уже жалел, что согласился поехать. Впрочем, он даже и не соглашался, все произошло неожиданно для него самого. Сказали – надо ехать. И только потом, в машине, сообразил, что можно было просто-напросто отказаться. Мол, кто хочет его видеть, пусть приезжает сам.

Между тем очередь в приемной рассосалась. Мужчины, сидевшие там, по одному заходили в кабинет и, пробыв там недолго, уходили. Когда Вилор Петрович, проходя мимо, заглянул в приемную, там оставался всего один человек, одетый в свитер и болотные сапоги.

Вилор Петрович молча сел с ним рядом, безразлично глядя по сторонам. Мужчина тут же объяснил, что он директор городского рынка, и что его грузовики попадаются уже в третий раз, и теперь уж точно не будет прощения, а либо выговор, либо денежный начет. Шоферы завтра же придут увольняться и скандалить: зарплата у них небольшая, вот они и делают левые рейсы по выходным.

Директора рынка продержали в кабинете минут десять, а когда он появился оттуда, успел бросить на ходу.

– Все, сняли меня…

«Так тебе и надо, – подумал Смоленский, открывая двери кабинета, – не будешь шоферов распускать!»

Курилин оказался человеком неожиданно молодым, лет на тридцать пять, а то и меньше. Широкоскулое решительное лицо и одновременно простоватое, улыбчивое. Обстановка в кабинете тоже неброская, без лишней претенциозности, без длинных столов и кресел. Курилин вышел из-за стола, поздоровался с таким видом, словно был безмерно рад Смоленскому, давно жаждал увидеться и совсем не собирался выговаривать за инцидент на шоссе. Затем он вернулся за стол и отыскал какую-то бумажку.

– «Вилор Петрович Смоленский», – прочитал Курилин. – Начальник партии изыскателей?

– Главный инженер проекта, – поправил его Вилор Петрович, – попрошу вас объяснить, что за нелепые указания задерживать на дорогах автомобили?

– Сразу видно – человек новый! – улыбнулся Курилин и серьезно пояснил: – Мы ежегодно проводим месячник по экономии горючего. Вы, наверное, видели, сколько сегодня было здесь руководителей предприятий. Это за один выходной день…

– Мы работаем без выходных, – сдержанно сказал Смоленский, – специфика работы. Приходится использовать каждый погожий день.

– Мы вот тоже, – снова улыбнулся Курилин. – Вы смелый человек, Вилор Петрович. В наших краях я впервые слышу, чтобы вот так от инспектора ГАИ удирали. Наши-то шоферы все стараются обхитрить, липовый путевой лист подсунуть или еще что. А вот так, напролом… – Он покачал головой. – В Ленинграде вы бы такого не позволили себе. А здесь, на периферии, выходит, можно?

– В Ленинграде бы меня предупредили заранее и выдали пропуск.

– Мы бы так и сделали, – нашелся Курилин, – но ваша партия – организация на нашей территории временная. Свои-то мы знаем все. Кстати, я о вас слышал и давно хотел познакомиться с вашими работами… Вы куда направлялись-то?

– В район нового бокситового месторождения, – сухо ответил Смоленский и глянул на часы: одиннадцать… Со своей корректностью Курилин наверняка задержит еще минут на двадцать. Сказал бы уж прямо: штраф надо заплатить. Прежде Смоленскому доводилось встречаться с местными властями по самым разным причинам: где-то трасса через огород частника прошла, где-то заповедник на пути стоит, который нужно обходить. В любом случае долгих разговоров не было. Все же производственные вопросы решались через заказчика. Изыскатель – это первая ласточка, это предвестник каких-то изменений в районе, и поэтому к нему всегда относятся благосклонно.

– Одну минуту, а что вы там делаете? – вдруг насторожился Курилин.

– Мы делаем изыскания под дорогу к месторождению, – объяснил Смоленский и подумал: «Ну начал – что да зачем…»

– Погодите, Вилор Петрович, – чуть растерянно проговорил Курилин. – Насколько мне известно, дорогу к месторождению делает бокситовый рудник собственными силами. Кстати, на прошлой неделе Лобов отчитывался об этом на исполкоме!

Он перелистал какие-то бумаги на столе, отыскал нужную и, глянув туда, поднял руку, дескать, что я вам говорил.

– И мы тоже, – подтвердил Смоленский. – Тем более партия работает второй сезон.

– Позвольте, кто же вас подрядил?

– Институт Гипроникель.

Курилин озабоченно встал из-за стола и сел рядом со Смоленским. «Теперь все, – раздраженно подумал Вилор Петрович, – теперь надо битый час, чтобы все объяснить. А там Валентина Сергеевна приехала…»

– Ничего не понимаю, – сказал после паузы Курилин. – Вы простите, Вилор Петрович, я тоже на этом месте человек, можно сказать, новый… При чем здесь Гипроникель? Вас, может быть, подрядили в качестве помощи изыскателям Лобова?

– Да нет же… – поморщился Смоленский. – Мы ведем свою трассу, они – свою.

– Две дороги на одно месторождение? – переспросил Курилин, уже не скрывая недоумения.

– Пока две трассы, – уточнил Смоленский. – И позвольте откланяться: меня ждут в партии.

– Нет, вы уж погодите! – решительно сказал Курилнн и пошел к телефону. – Что значит откланяться? Рассказываете такие вещи и убегаете? Нет, я не тот инспектор ГАИ…

– Мне нужно ехать, – твердо сказал Смоленский. – Вы, пожалуйста, разбирайтесь тут сами.

– Ехать? – вдруг возмущенно спросил Курилин. – Мы так знаете куда уедем?.. Извините, я быстро.

Он набрал какой-то номер телефона и стал спрашивать Лобова. Смоленский не вслушивался в смысл разговора, но понял, что Лобова нет дома и что он еще в субботу уехал на рыбалку и пока не вернулся.

– Время такое, – пожаловался Курилии, досадливо морщась, – на местных озерах какой-то особый клев начался, полгорода на рыбалке… – Он поставил стул напротив Смоленского и сел. – Вилор Петрович, давайте по порядку. Вас подрядил бокситовый рудник?

– Да нет же… Институт Гипроникель! Еще в прошлом году, – устало объяснил Вилор Петрович, – Он наш непосредственный заказчик.

– Каким образом? Здесь какая-то путаница…

– Ничего подобного! – отрезал Смоленский. – Рудник обратился в Гипроникель, они давно, видимо, связаны. Гипроникель заказ принял, поставил себе в план, но обеспечить изыскательские работы не смог. Не хватило специалистов, или что там, как всегда бывает… Короче, Гипроникель обратился к нам. Институту тоже надо было план добирать, и он согласился принять заказ. Это же элементарно!

– Почему же не напрямую к вам? Так-то проще?!

– У них там, возможно, свои отношения с Гипроникелем… – отмахнулся Вилор Петрович. – И вообще, меня меньше всего интересует вся эта кухня. Я изыскатель, а не плановик. Мне выдается задание, я получаю материалы и проектирую дорогу.

– В таком случае почему Лобов начал изыскания силами рудника? – то ли размышлял вслух, то ли спросил Курилин. – Вот же на исполкоме он докладывал: с трассой все в порядке, изыскания идут…

– Не знаю, – бросил Смоленский. – И можно ли это назвать изысканиями? Они взяли за основу старую проселочную дорогу и срезают на ней повороты, вроде бы попрямее делают. Можно представить, если они за полтора месяца нас обогнали…

– Почему вы меня не поставили в известность раньше? – спросил Курилин. – Вы же заинтересованное лицо, так сказать, вопрос чести.

– Для меня вопрос чести – проложить хорошую дорогу, – отрезал Вилор Петрович, – чем я, собственно, и занимаюсь. Сроков работ я не нарушал, наоборот, мы идем с опережением. Жалоб от того же Лобова на мой проект не было. И, простите, вы тут хозяин, и я до сегодняшнего дня был уверен, что вторую трассу изыскивают с вашего ведома. Это же не шутка – целая партия работает!.. Вообще ненавижу дилетантства! Каждый должен делать свою работу умно и толково. Лишь в этом случае подобных недоразумений не будет.

– Ваш намек, Вилор Петрович, я понял, – вздохнул Курилин. – Вы можете представить, сколько у меня дел? Нет? Вы знаете одно – дорога во что бы то ни стало. Мне же приходится беспокоиться о всей промышленности города и района. Один бокситовый рудник чего стоит! И вот здесь, в моей работе, подразумевается помощь всех, и ваша, Вилор Петрович, в том числе… Впрочем, что теперь говорить, прошляпили так прошляпили… Странно, – грустно улыбнулся он, – я час назад почти вашими словами говорил одному тут… директору рынка. Не умеет хозяйствовать… Ишь ты как обернулось! Он мне тоже оправдывался: у меня весовое хозяйство, у меня рубщики мяса!..

Телефон задребезжал неприятно и как-то зло. Курилин поморщился и взял трубку.

– А-а, Прокопий Николаевич! – обрадованно воскликнул он. – Вот именно вас только здесь и недостает… С кем сижу? Вдвоем мы тут сидим и ждем вас, с вашим подрядчиком-изыскателем… Да нет, не с Шараповым. Со Смоленским… Слышали, да? А я вот не слышал…

Затем Курилин долго молчал, слушая, и неожиданно строго официально закончил:

– Вы член исполкома, товарищ Лобов! Будьте так добры…

Курилин положил трубку и стал расхаживать по кабинету, на мгновение, видимо, забыв о посетителе, ноздри его слегка раздувались, а широкие скулы обозначились еще четче. Смоленский, исподлобья наблюдая за ним, неожиданно понял, что Курилин первый раз так резко говорил с Лобовым. Видимо, раньше у них были хорошие отношения, как у старшего с более молодым, как у опытного человека, но подчиненного, с менее опытным, но начальником. Смоленский встречался с Лобовым единственный раз в прошлом сезоне и то мельком. Запомнился сильный низкий голос и мохнатые длинные брови, сросшиеся в переносье. Все остальное стерлось в памяти.

– Сейчас приедет главный виновник, – сообщил Курилин.

– И зря же ты, Олег Владимирович, не поехал! – с порога забасил Лобов. – Клевало – я тебе дам! Окунищи – во! Наживку с воды берет!..

Смоленский чуть исподлобья рассматривал его высокую, громоздкую фигуру в кожаной куртке и смеялся про себя: вот кому подражал Шарапов. Лобову только маузера не хватает…

– Говорил тебе – поехали! – продолжал Лобов, усаживаясь за торец стола Курилина. – А теперь вот сидишь злой, кричишь по телефону…

Со Смоленским он не поздоровался, лишь едва кивнул, занятый своим. По-хозяйски сдвинув бумаги с края стола, Лобов положил свои руки, неожиданно маленькие и длиннопалые, затем шумно вздохнул и уставился на Курилина.

Курилин с появлением Лобова посуровел, казалось, стал прямее и суше. Привычная улыбка исчезла с его лица, и плотно сжатые губы выдавали напряжение. Он молчал, с легким прищуром глядя на Лобова.

– Только домой вошел, жена говорит: Курилин звонил, – без прежнего напора сказал Лобов. – Во! Еще рыбью чешую с рук не смыл!..

Он что-то поковырял у себя на ладони сухим жестким ногтем.

– Прокопий Николаевич!.. Прокопий Николаевич, объясните, пожалуйста, как вышло, что на месторождение ведут две трассы? – спокойно спросил Курилин. – Меня Вилор Петрович уже посвятил в суть, так что я в курсе.

Лобов деловито снял кепку, взъерошил наполовину седые короткие волосы. Куртка его протяжно заскрипела и еще плотнее облегла широченную спину, словно в мгновение стала тесной.

– Вилор Петрович – это он, что ли? – Лобов кивнул на Смоленского. – Зовут-то как хорошо! Вилор Петрович! Ви-лор!.. Ну, будем знакомы, Вилор Петрович! – Он неожиданно и стремительно, несмотря на медвежью фигуру, шагнул к Смоленскому и подал руку.

– Мы уже знакомились, – сухо бросил Смоленский, но руку все-таки пожал.

– А-а! Знаешь, я на своем веку с кем только не знакомился! – громко расхохотался Лобов. – Всех разве в уме удержишь?

– Хорош заказчик, – не выдержал Курилин и похрустел пальцами, будто разминая в них что-то. – На второй год работы удосужился наконец познакомиться с исполнителем!..

– А он не мой! – возвращаясь на место, сказал Лобов. – Я имею дело с Гипроникелем. С ним и связь держу. А он – ленинградский. Да… Помню, ко мне иностранцы приезжали, из Чехословакии, за опытом. Хорошие ребята, познакомились, я их на рыбалку свозил разок… А потом, слышь, поехал я к ним в прошлом году, тоже в порядке обмена. Веришь, никого признать не мог! Да… Один говорит, дескать, мы с тобой окуней вместе ловили! А я, убей бог, не помню, и все…

– Прокопий Николаевич, объясните все-таки… – прервал его Курилин. – Я вас не вспоминать сюда позвал.

– Надо будет – три поведу! – заявил Лобов, наваливаясь всем телом на стол. – Три! Только бы руду взять.

– А если без гонора, Прокопий Николаевич? – холодно спросил Курилин.

Лобов на секунду замешкался, поглядел по сторонам и решительно сказал:

– Если так надо – потом объясню. Могу хоть на исполкоме, хоть на бюро горкома отчитаться.

«Вот это выдержка! – отметил про себя Смоленский. – Он, видимо, никого здесь не боится. Так сказать, местный воротила…»

– Стоило ли из-за этого самому, Олег Владимирович, до полуночи здесь сидеть, – продолжал Лобов, – человека держать и меня вызывать? Позвонил бы завтра с утра, я бы тебе все и объяснял спокойно…

– Нет, не спокойно! – Курилин пристукнул ребром ладони по столу и встал. – Мне нужно знать это сегодня! Сейчас же!.. Вы соображаете, Прокопий Николаевич? Это ЧП! Это… это я не знаю как назвать! Самоуправство или черт знает что! Дуроломство какое-то!

– Ну, дождался на шестом десятке! – возмущенно проговорил Лобов. – Работал-работал, а теперь, выходит, дурак? Плохо работал? Эх…

– Почему на месторождении делают изыскания по двум трассам? – упрямо повторил Курилин. – Кто так распорядился? Кто давал «добро», Прокопий Николаевич?

– Я! – заявил Лобов. – Я распорядился!.. Мне ленинградцев ждать не резон. У них одних изысканий на два года, а потом еще строить будут года три! А я эти изыскания могу за сезон провести! У меня там Шарапов горы своротит!.. На этой неделе я уже снимаю бульдозеры и грейдеры с карьера и гоню их на строительство!.. У меня на будущий год дорога будет, я шахты начну строить!.. Есть смысл? Или Лобов все-таки дуролом?

– Ясно… – проговорил Курилин и, выйдя из-за стола, сел на место для посетителей. – Ты, допустим, можешь своими силами. Тогда почему ленинградцы продолжают работы? Почему им не дали отбой?

– Это не так-то просто, – отозвался Смоленский. – Сейчас уже никакого отбоя быть не может.

– Во! – Лобов торжествующе поднял палец. – Вилор Петрович в самый корень смотрит!.. Деньги-то мы перечислили Гипроникелю еще в начале года! Гипроникель отправил их в Ленинград, ему, – он кивнул на Смоленского, – а он теперь их помаленьку осваивает! Вернуть?.. Ты, Олег Владимирович, на производстве работал и знаешь. Порвать договор с Гипроникелем мне невозможно. У меня в плане эти денежки стоят, у Гипроникеля тоже и у ленинградцев. Какой же дурак согласится своими руками губить свой план?.. Да если и согласится и снимут эти деньги – потом я ни к одним проектантам не достучусь! Со мной дела иметь никто не захочет!

– Ну хорошо, – после паузы согласился Курилин. – А Шарапов ваш, этот, который горы своротит, что? Бесплатно их сворачивает? Из каких средств вы финансировали его партию?

– Это другое дело! – протянул Лобов, распрямляясь на стуле. – Я что, сто тысяч не найду где взять?.. Финансировал обыкновенно, через банк. Представил титульный список – получил… И нечего на меня нападать, Олег Владимирович. Я директор, я обязан искать выход… Я что всю жизнь делаю, так это ищу выходы из всяких положений. Когда я после войны сюда пришел – голое место было. Комбинат еще только строился, а с меня уже бокситы спрашивали! Ты-то, Олег Владимирович, не помнишь, в школе, поди, еще учился, а спрашивали тогда строго. Бокситы-то не шутка, а самолеты!.. И я выкручивался! Еще разведку путем не сделали и запасы не считали, а я уже чуть ли не тайно первую шахту заложил. И руду дал!.. Потому что не по инструкции сработал, а по уму и расчету. И теперь тоже… Сам же знаешь, замминистра приезжал и сказал – надо быстрее взять бокситы. Комбинату после реконструкции надо наращивать мощности, а руды мало. Помнишь, я в горкоме при тебе же и говорил, что не могу раньше, что у меня есть план освоения месторождения, утвержденный министерством. А он что сказал? Мы эти планы составляем, мы и корректировать будем. А кто мне их скорректировал?.. Как стояли по плану изыскания Гипроникеля, так и остались… Куда я попру?.. Не буду же я силой его, – он кивнул на Смоленского, – выгонять отсюда. Да он и не уйдет…

Курилин обернулся к Смоленскому, будто ожидая подтверждения.

– Я с трассы не уйду, – сказал Вилор Петрович. – Это невозможно. И вообще, давайте кончать этот разговор. Так можно до утра тут сидеть. У меня нет времени на это.

– Точно, Вилор Петрович, – согласился Лобов, – здесь ситуация такая: чем дальше в лес, тем больше дров. У меня там окуни не солены, пропадут, окаянные… – Он вдруг рассмеялся. – Ведь что сейчас, Олег Владимирович, ты подумал?! Вот, скажешь, Лобов какой, тут такая проблема, а он про окуней!.. Подумал, а? Подумал…

– Я думаю о том, что нужно сейчас же, на месте решить и прекратить изыскания одной из трасс, – твердо сказал Курилин. – Мы, трое здесь сидящие, можем это сделать.

– Сомневаюсь, – буркнул Смоленский. – У меня есть вышестоящее начальство, с ним и решайте…

– Вы, Прокопий Николаевич, заказчик, вы и выбирайте, какая вам дорога лучше, – продолжал Курилин, – иначе мы с этими разговорами в такой тупик заберемся!..

– Для меня та дорога лучше, по которой я технику на месторождение погоню не завтра, а сегодня, – с расстановкой произнес Лобов. – В конечном счете мне отвечать за освоение месторождения, министерство спросит с меня! А с вас – во вторую очередь.

– Вилор Петрович, вы сколько освоили на своей трассе? – отрывисто спросил Курилин.

– Двести тысяч, – ответил Смоленский, – три четверти стоимости.

– Значит, двести тысяч псу под хвост? – Курилин придвинулся к Лобову. – Приличная цена у вашей инициативы!..

– Мне надо взять руду, – упрямо сказал Лобов. – Возьму – все окупится. И прибыль даст.

– Сколько же ваш Шарапов освоил на трассе?

– Он-то маленько, шестьдесят только. – Лобов отмахнулся. – Конечно, на первый взгляд это бешеные деньги…

– Что лучше: шестьдесят или двести? – перебил его Курилин.

– Мне лучше синичка в руке… – пробурчал Лобов и заскрипел курткой.

– Я с трассы не уйду! – отрезал Смоленский и встал. – Не уйду! Я дорогу делаю! А у вас с Шараповым, – чуть не крикнул он Лобову, – простите, настоящая халтура!

Лобова подбросило. Он стал багроветь, и седина в волосах, казалось, становится еще белее. На угловатых скулах проступили желваки. Смоленский понял, что сейчас важно не дать ему времени говорить, и, несколько сбавив тон, продолжал, обращаясь к Курилину:

– Я проектирую не первую дорогу и знаю, какая нужна здесь, к месторождению. Та, что изыскивает рудник, придет в негодность через полгода. БелАЗы ее разобьют так, что через некоторое время станут биться сами. Что такое шестьдесят тоня веса на ухабах? Ремонтировать? В таком случае зачем огород городить?..

Однако Лобов быстро справился с собой, разжал кулаки, и Смоленскому показалось, будто улыбка промелькнула на его лице.

– Ты ведь за кусок хлеба дерешься, Вилор Петрович, а? – мирно спросил он. – Вижу, за кусок… Беда вот, прикормили мы вас больно. Чуть что, сарай какой-нибудь построить – так к изыскателям. Дела-то на копейку! Честное слово! А вы тянете с нас – дай бог! Целую партию гоните, штат в полсотни человек. Стоит только самому как-то выход найти, своих специалистов к этому делу приспособить – так вы на дыбы!.. Не-ет! Я не против науки, боже упаси, и не против изысканий. Я – за качественные изыскания. Вот Шарапову я доверяю. Он мой и для рудника родного постарается. А вы, пришлые, знаю, как стараетесь. Мне Гипроникель не первую дорогу ведет…

– К материалам моих изысканий претензий нет! – отрубил Смоленский. – У вас нет оснований сомневаться в качестве!

– Во-во! – подхватил Лобов. – Я потом с претензиями к Гипроникелю, а он скажет – проектировали ленинградцы, я тут ни при чем… А вы – на Гипроникель. Но руду возить – мне!

– Стойте! Довольно, – оборвал его Курилин. – Так мы дорогу не выберем. Завтра с утра все выедем на объект, а там посмотрим, где халтура, а где что…

– Правильно, – подтвердил Смоленский и глянул на Лобова. Тот недовольно мотнул головой, хотел сказать что-то резкое, но, пожевав губы, с силой натянул кепку и, не прощаясь, двинулся к выходу.

5

В километре от лагеря Смоленский попросил остановить машину, поблагодарил водителя и дальше отправился пешком. Идти было хорошо, солнце вставало из-за лесистых гор, прохладный ветерок бодрил, освежал, словно бессонной ночи и не было. С Курилиным Вилор Петрович проговорил до рассвета. Пили чай в его кабинете, снова спорили о дорогах и расстались почти друзьями. Напоследок Курилин отдал распоряжение своему шоферу отвезти Смоленского домой, а сам остался в горисполкоме ждать машину.

Вилор Петрович подходил уже к повороту, который вел к лагерю, и тут заметил на дороге одинокую человеческую фигуру с рюкзаком за плечами. Человек стоял на проезжей части и неуверенно махал рукой редким, проносящимся мимо автомобилям. Солнце било в глаза Смоленскому, низкое, еще неяркое, но рассмотреть «голосующего» было невозможно. Силуэт его то расплывался на багровом фоне, то вдруг утончался, оплавляясь и просвечиваясь по контуру. Вилор Петрович подошел к нему вплотную и только тогда разглядел крутой стриженый затылок и ссутулившуюся под рюкзаком спину.

– Вадим! – окликнул он, еще не совсем уверенный, что это его сын.

Вадим, не оборачиваясь, поправил лямки рюкзака и приготовился встречать очередной грузовик. Тяжелый КрАЗ, даже не притормозив, пронесся мимо, оставляя за собой черный, дымный след. Борт его кузова чуть не зацепил плечо Вадима, но Вадим не отскочил, а лишь погрозил кулаком.

Смоленский встал перед ним, уперев руки в бока и чуть подавшись вперед.

– Ты куда собрался, Вадим? – спросил он, глядя в лицо

сыну.

– Все решено, отец, я уезжаю, – тихо и уверенно произнес Вадим. В его голосе уже не было ни горячности, ни безрассудства, он не отводил взгляд, смотрел спокойно, и это неожиданно насторожило Смоленского. Вчера на трассе он не верил ни единому его слову. Блажь, думал он, остынет и отойдет. Так уже бывало…

– С кем же ты решал? – спросил Вилор Петрович. – Один? «Уедет… – закололо в сознании, – я его не удержу. Теперь все пойдет прахом… Жалко, как жалко!»

– Со своей совестью, отец, – проговорил он, всматриваясь в просвет дороги. – У меня, говорят, совести много. Вчера Леопольд приезжал, говорит, ты парень совестливый, я тебя люблю. Вот я с ней и посоветовался. А с кем еще?

– Я для тебя, значит, так… ничего не представляю? – Вилору Петровичу показалось, что голос его сел, осип и едва слышен.

– Ну, ты сам посуди, отец, – заговорил Вадим. – Как мне с тобой решать? У тебя комплекс. Он тебя сжирает, а ты этого на замечаешь. У тебя диктаторские задатки. Что бы я ни сказал – все не так. Неужели мне попугаем повторять все, что ты скажешь?.. Да к чему это разбирательство? – Он подбросил рюкзак на спине и распрямился. – Я думал, меня Валентина Сергеевна поймет. С ней посоветоваться хотел. Она давай на мою совесть давить!.. Все нормально, отец, не пропаду. У тебя, вижу, тоже порядок. Так что строй со своим Шараповым дороги, а обо мне не волнуйся.

Он повернулся и зашагал в сторону города. Шнурок на одном ботинке развязался и тащился по асфальту. «Наступит и упадет, – подумал Смоленский, стоя в нерешительности. – Вот как, оказывается, уходят сыновья. И ничего не сделать…»

– Погоди, Вадим! – крикнул он и бегом догнал сына. Схватил за плечи, развернул к себе. – Погоди… Я хотел тебе сказать… Ты подумай, Вадим! Ты рушишь самое святое в нашей семье. Была такая традиция… В России, что Смоленские строят дороги… Почему была? Есть! Есть, Вадим! У каждого поколения своя дорога!.. Ты просто обязан стать изыскателем. Понимаешь, Вадим, в этом случае главное-то не желание, а обязанность! Долг, наконец, долг! Перед Отечеством, если угодно… Ты можешь такое понять? И даже не ради традиции!.. Мы уйдем – придут дилетанты. Шараповы вот такие придут!

– Вот и учи Шарапова. – Вадим освободился от рук Смоленского и отошел к обочине. – Вам тут места хватит, а мне тесно.

– С Шараповым все кончено, – заверял Смоленский. – Сегодня приедут сюда разбираться, и его трассу прикроют… А потом, Вадим, ты меня оставляешь в трудное время. Мне сегодня придется еще подраться за свой проект. Я докажу, и на трассе Шарапова поставят крест!

– Поставят… – сказал Вадим. – Теперь уже точно поставят. А Шарапов, наверное, застрелится…

– Шарапова можно понять и пожалеть. – Вилор Петрович ощутил слабую надежду. – Он – игрушка у Лобова. Э-э, если бы ты видел Лобова!

– Да? Интересный тип? – оживился Вадим.

– Уникальный, хотя и не редкостный, – подтвердил Смоленский. – Увидишь. Местный князь.

– Черт, а! – задумчиво проговорил Вадим. – А это интересно, чем все кончится! Посмотреть бы на Леопольда! И вообще на всех… Ведь будут делать вид, что ничего не произошло!.. Или нет, наоборот… А как ты будешь драться за свой проект? Чем? У тебя есть аргументы? – Он показал кулак… – Мы с тетей Валей сначала немного поссорились, а потом она мне про деда Петра рассказывала… Во был мужик! А доказать не смог… Слушай, отец, почему ты мне о нем не рассказывал? Ты что, не знал? Или скрывал от меня?

– Вадим, я никогда ничего не скрывал от тебя, и ты об этом знаешь! – отчеканил Смоленский. – Твой дед был сильным человеком, но ему не повезло…

– Он начал с нуля, а ты боишься этого! – подхватил Вадим. – Вижу – боишься!

– Да, боюсь! – отрубил Вилор Петрович. – Да, можно начать с нуля, можно доказать всем, что ты мужественный и несгибаемый! Но ведь не для этого мы живем!.. Боюсь, потому что не хочу топтаться па месте. Хочу работать. И мне не стыдно признаться в этом перед тобой. Ты должен понять меня, сын.

Смоленский круто развернулся и пошел к лагерю, подавляя желание оглянуться. Вадим еще стоял на развилке, широко расставив ноги и выпрямившись. Мимо пронеслась машина, и рев двигателя все-таки заставил Смоленского на мгновение повернуть голову назад…

Вадим ушел с восходом солнца, как и обещал, и почти следом Валентина Сергеевна покинула палатку, с тоскливой радостью думая, что пришло наконец утро, скоро проснутся люди и неизвестность исчезнет. За крайними палатками у самого леса горел невидимый костер, и только ленивый по-утреннему, голубой дым реял над крышами. В ушах Валентины Сергеевны все еще стоял последний разговор с Вадимом. «Не думал, что так трудно будет уехать… – говорил он, сидя возле палаточного входа уже с рюкзаком за плечами. – Казалось, бросил все, сел – и до свидания… Тем более бросать-то нечего!.. Суета сует». – «Значит, что-то остается! Вот ты и пострадай теперь, Вадим, может быть, поймешь, что бросил…» – «Страдание – участь беглеца, – усмехнулся он и встал. – Я, возможно, еще вернусь». – «Нет уж, коли решил, не возвращайся! Счастливо тебе, Вадим!.. Деньги возьми! Не в долг, так возьми!..» Но Вадим уже шагал, сутулясь под рюкзаком и широко махая руками.

Валентина Сергеевна походила несколько минут по спящему лагерю и направилась к костру. За ней, радостно взлаивая и прижимаясь к ногам, увязались два гривастых пса. Возле костра в одиночестве сидела Женя Морозова с гитарой на коленях. Огня в костре уже не было, дымили толстые головни и грудой лежал пепел. Валентина Сергеевна принесла из леса несколько сучьев, свалила их в костер.

– Ты что же, всю ночь тут просидела? – спросила она.

– Да… Все к вам в гости побежали, а я – сюда. – Женя отложила гитару и потянулась к огню. – Ну, рассказали вам, какие я здесь штучки вытворяю? В первую очередь, наверное, доложили… Эх, народ…

– Вадим уехал, – сказала Валентина Сергеевна.

– Ага… – согласилась Женя. – И я опять виновата… Вот не везет! Со стыда сгоришь с ними… И живу-то, никого не трогая.

– Скляр жаловался, будто ты его дискредитируешь, – проронила Валентина Сергеевна, – шуточки с ним позволяешь…

– А что еще делать, Валентина Сергеевна? – взмолилась Женя. – Если он тюха, у него во рту мухи спят!.. Жалуется, а? Кошмар какой… Кто еще на меня там бочку катил? Боженко не рассказывал, как я с трассы к Шарапову бегаю? Так вот, я бегаю. А он орет: «Женька, на место!» Как собаке… – Она погладила одного из псов. – Что за мужики? Никакого уважения к женщине. И плюс к этому сплетники.

– Что же ты оправдываешься? – спросила Валентина Сергеевна. – Я, кажется, тебя еще ни в чем не обвиняю…

– Что мне оправдываться! – вздохнула Женя. – Вы-то меня должны понимать, поэтому я вам и рассказываю. Вы-то тоже всю жизнь по экспедициям… Честное слово, людей вокруг тьма, а поговорить не с кем. Как только с кем наедине осталась, тут же про тебя сплетню – Морозова опять закадрила. И ладно бы, трепите себе на здоровье, меня от этого не убудет. Но меня что бесит-то? Ведь они ходят при этом и делают озабоченный деловой вид. Посмотришь – страшно занятые люди! А я вроде бездельница и партию к тому же развращаю, дисциплину разлагаю. Боженко, так тот вообще недавно сказал: баба на корабле – жди беды. Оттого, мол, и все неурядицы.

«Хорошо, что ты у нас есть, – вспомнила Валентна Сергеевна слова Петра Смоленского. – В каждой партии обязательно должна быть хоть одна женщина. При них мы не забываем, что мы мужчины, что в мире, кроме красивой тундры, есть еще женщины, слабые, милые существа, ради которых хочется все делать красиво…»

– А когда я ему сказала, что он не мужик, – с жаром продолжала Женя, – что он сам бы мог давным-давно все эти неурядицы преспокойно решить, так он сразу и замолк. Почему-то всем нашим кажется, что я приехала сюда на прогулку, развлекаться, этакая искательница приключений… Тьфу!

– Я понимаю тебя, – проговорила Валентина Сергеевна. – Давным-давно один человек мне говорил, что женщина в поле – это свет в окошке.

– Сейчас так не скажут, не надейтесь, – отмахнулась Женя. – Сейчас говорят: баба в поле поехала – значит, чего-то она задумала. А мне просто работать надо. Я год назад заочно все-таки горный добила и все в техниках сижу. В институте торчать проку нет, там инженерские места так насижены… Да я в поле всегда хотела! Раньше нельзя было, обстоятельства и все прочее. Теперь можно. Вилор Петрович сам пригласил, поехали, говорит, я из тебя полевика сделаю. Он мужик умный, у него есть чему научиться. Приехала – на тебе, получайте… И по дому душа болит! Каждый день думаю, что там да как там… Сейчас и Вадька уехал, последний путевый парень…

– Мне тут сказали, будто ты его окручиваешь, – грустно улыбнулась Валентина Сергеевна, – будто он по тебе с ума сходит…

– И окрутила бы, – задумчиво проговорила Женя. – На все бы наплевала. Но он не по мне с ума сходит, по Ленке своей… В нем столько любви накопилось, столько жажды… Вот если бы по мне так!.. А на меня всю жизнь чужую любовь выплескивают… Уехала бы с ним куда он захочет!.. Вы знаете эту его Ленку? Я сколько раз просила Вадима рассказать – молчит. Интересно, какая она?..

Валентина Сергеевна виновато пожала плечами. Она видела ее однажды, вскоре после Нового года. Вадим и Лена пришли веселые, красные от мороза, смеялись по пустякам, дурашливо передразнивали друг друга. «Мы погреться к вам, теть Валь! – сказал Вадим. – Погреемся и дальше пойдем. Мы с утра сегодня ходим. Уже в метро грелись, в кинотеатре!.. А солнце на улице сегодня ушастое!» Она не знала тогда, что они идут к Вилору на работу, чтобы сказать о своем решении пожениться. Потом уже, когда возмущенный Вилор позвонил Валентине Сергеевне домой, она долго вспоминала Ленку: ее лицо, фигуру, одежду. Ей и в голову не могло прийти, что Вадим приходил к ней не просто с девушкой, со знакомой, а с невестой. Невеста в воображении Валентины Сергеевны всегда почему-то чудилась беловолосой, стройной, в сиреневом платье с «плечиками» я подолом «солнышко». Именно такой, какой снилась ей жена Петра Смоленского, Августа. Сама Валентина Сергеевна так и не успела стать невестой. Гнездо памяти о Петре не ветшало с годами, а становилось крепче и глубже. Но жизнь шла, неустроенная, в чем-то недостроенная, как ее дача, и с годами подкрадывался страх одиночества. То был какой-то замкнутый круг: Валентина Сергеевна и боялась его, и боялась замужества. Казалось, с ним исчезнет вся ее прежняя жизнь: память о Петре, каждодневные думы и хлопоты о сыне его, Вилоре, и свобода, наконец, страсть к поездкам, путешествиям, дорогам. Это было мучительное время, оно и вырастило мысль – родить. Отцом Марины был рабочий из изыскательской партии на Камчатке. Звали его Анатолием: крупный жилистый парень с добрым и простоватым лицом. Она научила его бить шурфы, насаживать кайло на черепок так, как насаживают кузнечные молоты, – в комель, научила правильно ходить по лесу, чтобы не бить позади идущего ветками по лицу. Затем неожиданно уехала на материк и более его не встречала.

Валентина Сергеевна вспоминала невесту Вадима, но ни одной яркой детали так и не вспомнила.

– Ничего особенного, – наконец проронила Валентина Сергеевна и отодвинулась от костра. – Помнится, Вилор говорил, что она старше его то ли на пять, то ли на семь лет…

– Да, и Вадим говорил… – Женя тряхнула головой и выпрямилась. – Рок, сказал, для Смоленских… И для меня тоже. Знаете, о чем я подумала… Отработаю я в поле лет тридцать, уйду на пенсию и стану так же, как вы, приезжать в гости к своим, ходить, смотреть, разговаривать… и все бесполезно! Даже нет, бессмысленно! Буду вспоминать сегодняшнее и этим жить. Л вокруг будут кипеть страсти, страсти!.. И какая-нибудь беспутная с растерзанными чувствами будет сидеть вот так у костра и жаловаться на судьбу… Я ведь жалуюсь вам, Валентина Сергеевна, жа-лу-юсь!.. Все в мире идет по кругу, все повторяется, но от этого нескучно!

В палатках послышались голоса, сонные, охрипшие, и Валентина Сергеевна услышала чей-то возглас – Смоленский пришел! «Куда он денется! – сразу же зазвучал в ушах голос Вадима. – И нечего переживать за него… Мой отец – кремень…» Она оглянулась на лагерь, но просвет между палатками был пуст, к костру никто не спешил.

– Я тебе завидую, – сказала Валентина Сергеевна, все еще прислушиваясь к звукам в палатках. – Ты во всем этом так хорошо разбираешься, все тебе понятно… Даже предугадываешь. А я-то просто жила и не думала, что мне так придется… Само как-то получилось.

– Вы мне нравитесь, Валентина Сергеевна.

– Спасибо, – чуть улыбнулась она. – Но я неплохо прожила и, может быть, еще поживу… Тоже парней окручивала. Не веришь? Непохоже?

Наконец она услышала голос Вилора, ровный, строгий: похоже, речь шла о работе. Скляр что-то ему отвечал, бубня и проглатывая окончания.

– Ой, Вилор Петрович приехал! – обрадованно воскликнула Женя, и в глазах ее блеснуло, а лицо вдруг потеряло выражение задумчивости. Это не ускользнуло от Валентины Сергеевны, однако она с прежней интонацией продолжала:

– Помню, привел меня папа за ручку на искусствоведческий факультет поступать. Встретил меня там юноша, худой, серый какой-то, на попика похож. Сидел он полчаса со мной, про картины говорил, про жизнь в искусстве. Я слушаю, а папа под дверью стоит, ждет. А этот святой-то, слышишь, ожил, про картины забыл и давай мне в любви объясняться! – Она рассмеялась. – Лицо засияло, глаза светятся!.. Короче, предложение сделал. А я, между прочим, пальцем не пошевелила и поводов не давала. Господи, девчонка была, глупая…

– Да!.. – с чувством протянула Женя. – Вы меня удивили!

– Не ожидала? Конечно, теперь я старуха…

– Нет, я не о том… – сказала Женя. – Неужели вас водили в университет за ручку? Мне всегда казалось, в ваше время все пробивались сами…

– Сами, конечно! – подтвердила Валентина Сергеевна. – Но и водили нас тоже… А потом, знаешь, я встретила его. Он был такой огромный, мужественный и… неприступный!

– Отец Вилора Петровича? – спросила Женя. – Знаю, мне рассказывали…

– Ага… Он же меня не замечал, – продолжала она. – Я специально на глаза лезла ему. И знаешь, что он сказал однажды? Ты, говорит, Астахова, как Фигаро. Смеялся… Я тогда ему письмо написала, объяснилась и хотела уехать с трассы. Он меня остановил, ну, короче, спас. Тогда было строго, за самовольный выезд с места работ наказывали. И разрешил мне звать его просто Петром и на «ты». Представляешь, какая честь была для меня! Все перед ним шапки ломают, а я подхожу к нему и говорю: «Здравствуй, Петр…» Тихонько, конечно, чтобы никто не услышал. А он: «Здравствуй, Валя…»

– Содержательная у вас молодость была, – вздохнула Женя, и глаза ее поискали кого-то среди палаток.

– И старость тоже. – Валентина Сергеевна оглянулась.

За палатками стал слышен гул автомобиля. Вскоре в лагерь въехал «газик» с блестящими на солнце стрелами по капоту и кузову. Из него выскочил бородач в кожаной куртке.

– Где Вилор Петрович? – раздался сердитый и решительный голос.

– Кто это? – испуганно спросила Валентина Сергеевна и, не дожидаясь ответа, быстро пошла к палаткам. Женя неожиданно засмеялась вслед весело и злорадно.

– Вам кого? – Валентина Сергеевна встала на пути бородача. – Вы кто такой?

Бородач смутился и сделал шаг назад.

– Я-то? Я Шарапов… – проговорил он и, скрывая растерянность, добавил: – Мне нужен Смоленский!

– Ишь ты, Шарапов! – разглядывая гостя, сказала Валентина Сергеевна. – Ну а чего кричишь?

– Это ко мне! – раздался за спиной голос Вилора. – Знакомьтесь: Леопольд Шарапов, мой конкурент.

– Леонард! – с вызовом поправил его Шарапов. – Нам нужно объясниться, Вилор Петрович!

– О, Леопольд, ты выражаешься как старый дуэлянт! – рассмеялся Смоленский. – Ну что стряслось? Что еще произошло за эту кошмарную ночь?

– Мы с вами вчера о чем договорились? Вы забыли?

– Да нет, помню! Вы кстати приехали, Леопольд…

– Кто-то из ваших, Вилор Петрович, уничтожил почти все репера и вешки на моей трассе! – выпалил Шарапов и резко боднул головой. – Не ожидал я такой подлости, ну не ожидал!..

– Что? – тихо протянул Смоленский, и Валентина Сергеевна увидела, как он ослаб и тяжело задышал…

Смоленский долго сидел, нервно сжимая и разжимая кулаки. Самойлов дважды заглядывал в палатку. На третий раз он все-таки решился:

– На работу-то едем, нет? – спросил он. – Время девять, рубщики на трассе ждут…

– Едем! – объявил Смоленский. – Грузитесь в машины… И вот еще что: найди-ка Вадима и позови сюда.

– Вадим уехал, – сказала Валентина Сергеевна. – Сегодня, с восходом солнца… Я не смогла его убедить.

– Я вернул его, – заявил Смоленский. – Он здесь. Валентина Сергеевна молча покачала головой.

– Ладно, – бросил Вилор Петрович. – Разберемся… Ты лучше, Валентина Сергеевна, расскажи, как там, в Ленинграде. Дачу достроили?

– Материалов пока не нашли, – нехотя ответила она. – Вилор, ты объясни-ка мне, что за конкуренция у вас тут? Мне, правда, уже говорили, но я что-то не понимаю… Не понимаю, как ты ее терпишь.

– Как?.. С зубовным скрежетом.

– Но терпишь все-таки? И Вадьку заставляешь?

Он вскинул голову, и ямочка на подбородке – у всех Смоленских она была, признак сильной натуры – углубилась, разделив подбородок надвое.

– Я всегда гордился тем, что ты, Валентина Сергеевна, дипломат, – проговорил он медленно, подбирая слова. – Иногда чисто по-женски, но дипломат. Зачем же со мной сейчас как с мальчишкой?.. Я ночь не спал, голова пухнет от этих разговоров и дорог! Тем более еще столько предстоит их впереди… В конце концов, я делаю свою работу, и делаю хорошо. Кому в башку взбрела эта дурная идея со второй дорогой, тот пусть л думает, как выкручиваться. Вот сейчас утрясется эта канитель, я тебя на трассу свожу, на мостовой переход…

– Ты думаешь, утрясется, Вилор? – задумчиво спросила Валентина Сергеевна. – Или ты собираешься сам утрясти? Не поздно ли, Вилор? Меня беспокоит, как ты будешь выглядеть в этой ситуации.

– Прекрасно. Закончу этот проект – поеду на Тунгуску, – отпарировал Смоленский.

– Почему ты в начале сезона не приостановил работы и не потребовал комиссии? – отрывисто спросила Валентина Сергеевна.

– Странно ты рассуждаешь, Валентина Сергеевна. – Он покачал головой и вынул из-под стола бутылку с коньяком. Понюхал, налил в стаканчики. – Удивляюсь… Боженко тоже кричал одно время – комиссию! Разбирательство! Но это он по молодости и незнанию. Я ему разъяснил – он понял. Как это – взял и приостановил? Это не дача, которую можно строить когда вздумается, это госзадание! Все увязано планом, сроками, от проектирования дороги зависят сразу три предприятия! Шутки… И откуда приглашать комиссию, Валентина Сергеевна? Из нашего института? Но там ведь мне скажут: чего тебе надо, Смоленский? У тебя есть задание, официальное, плановое – вот и выполняй. И попробуй только не уложиться в сроки… Из Гипроникеля? Я к нему никаким боком. У него есть заказчик – рудник и подрядчик – институт. В министерство мне через голову не прыгнуть, и опять, в какое министерство? В цветных металлов или наше? А потом комиссия не панацея. Мы просто привыкли: чуть где не так – комиссию… Если бы я стал вызывать ее, прошел бы по всем инстанциям, добился наконец, а затем ждал бы директивы – сезон прошел бы, а Шарапов за это время изыскал бы свою трассу!.. Вчера у Курилина мне мысль пришла, что Лобов, этот самый директор рудника, не от хорошей жизни взялся вести к месторождению вторую дорогу, ускоренный вариант, а от того, что не хотел связываться с волокитой го инстанциям. Он, наверное, знал, что изменить категорию дороги и взять более дешевый и быстрый вариант проекта – значит убить на это год времени. Ему же надо руду взять… Вы почему-то все считаете, что разобраться в этом хаосе – раз плюнуть.

Он молча протянул стаканчик с коньяком Валентине Сергеевне и взял свой. Движения и вид его были такими, словно он только сейчас с блеском, красиво закончил важное, трудное дело и теперь, отойдя в сторону, любуется им.

– Самойлов! – крикнул он. – Я просил тебя позвать Вадима! Где он?

– Не знаю! – донеслось в ответ. – Его негу нигде!

– И Морозовой нету! – раздался чей-то веселый голос. – Надо ехать, а их опять унесло куда-то!

Смоленский вернулся на место и сел, опустив на стол сжатые кулаки. Валентина Сергеевна поставила свой стаканчик.

– Все равно что-то нужно делать, – тихо проговорила она.

– Что-то? – внезапно выкрикнул Смоленский. – А что конкретно – никто не знает! Все только говорят – делать, делать…

Он осекся, исподлобья глянул на Валентину Сергеевну и уже тише добавил:

– Если бы я знал что… Подождем, приедут сегодня власти, заказчик, осмотрят трассы… Курилин, похоже, в самодеятельности Лобова не заинтересован. Не решат – тогда не знаю, тогда я буду продолжать работы.

– Зато я знаю, что делать, если не решат, Вилор, – сказала Валентина Сергеевна и обернулась к выходу: в палатку вошла Женька Морозова. Смоленский тоже повернул голову, намереваясь что-то спросить, но не успел.

– Вадима искали, Вилор Петрович? – спросила Женька. – Так вот, не ищите. Он вам не нужен. Репера на трассе Шарапова уничтожила я.

Она глянула на Смоленского, потом на Валентину Сергеевну и виновато стащила с макушки берет…

Несколько минут Смоленский в упор разглядывал Женьку и кусал губу. Однако заметила Валентина Сергеевна, как он расслабился, облегченно перевел дух.

– Зачем ты сделала это? – тихо спросил Вилор Петрович.

– Из личных мотивов и по собственной инициативе, – с готовностью ответила Женька. – Он, то есть Шарапов, приставал ко мне, обзывал, и я ему отомстила.

– К чему этот обман, Евгения? Я не понимаю, зачем ты берешь на себя чужую вину? Ты кого хочешь защитить этим: меня или Вадима? – Смоленский в упор глядел на Морозову.

– Я себя защищала! – отрезала Женька. – А то в нашей партии ни одного порядочного мужчины нет. Кроме Вадьки, конечно, он еще не дорос, чтобы знать, как защищать. Тем более он уехал и теперь совсем некому…

– Он вернулся, – сказал Смоленский, – в лагере где-то бродит…

– Как вернулся? – насторожилась Морозова.

– Ногами… – буркнул Смоленский. – Если ты уничтожила репера, ты понимаешь, что натворила?.. Я тебя из другого отдела вытащил, дал возможность работать в поле, а ты мне удружила?.. Не партия, а детский сад какой-то! Вот сама погляди, теть Валь, как с такими людьми работать?

– Спасибо, благодетель вы наш! – протянула Женька. – Только вы не беспокойтесь: я сделала и отвечать буду. Вашей репутации не замараю.

– При чем здесь репутация! – резко бросил Смоленский. – Для вас это все игрушки, вы сюда развлекаться приехали, а мне надо работать.

Женька молча вышла из палатки, и Смоленский опустился на табурет, подперев голову руками.

– Ты на людей не кричи, Вилор, – сказала Валентина Сергеевна, – а то получается, ты один работаешь – остальные отдыхают.

– Нервов не хватает. Я сегодня еще не спал… – пророчил Смоленский. – Думаете, это она? Нет. Репера уничтожил Вадим, только он… А может, они вдвоем. С субботы на воскресенье они как раз оставались на трассе и где-то всю ночь шарахались… Сейчас комиссия приедет на трассу, а Шарапов доложит, что ему напакостили. Лобов встанет в позу, это ему на руку…

«Вы еще узнаете, теть Валь, – зазвучало в ушах Валентины Сергеевны, – я сделал все, что мог, и не бегу, а уезжаю…»

6

Ближе к полудню в лагерь въехали две «Волги». Из первой вышел Курилин в сапогах, в брезентовой куртке, надетой поверх костюма, из второй – Лобов, затянутый в кожу. Смоленский не спеша вышел навстречу, молча поздоровался за руку с обоими и посмотрел в сторону, где полчаса назад стоял «газик» Шарапова. Его не было. Вилор Петрович, отправив геодезистов, вздремнул, сидя за столом, и, выходило, проспал Шарапова. А Смоленскому как раз не хотелось, чтобы тот куда-либо исчезал из лагеря. Опередит, поедет к тому же Курилину, наговорит ему про стычки на трассе, про эти проклятые репера и, по сути, отвлечет от дела, уведет в сторону от принципиального вопроса. Поэтому Смоленский предупреждал его и просил никуда не уезжать, мол, вот-вот сюда приедут Лобов с Курилиным и он нужен будет здесь. Шарапов согласился ждать и опять начал говорить об уничтоженных реперах и вешках. «Не волнуйся, Леопольд, разберемся!» – успокоил его Внлор Петрович, а у самого на душе было неспокойно.

Приехавшие огляделись, удовлетворенно покачали головами, увидев срубы под каждую палатку и порядок в лагере.

Смоленский сел в машину Курилина, туда же забрался vi Боженко. А когда, помахав рукой Смоленскому, туда же направилась и Валентина Сергеевна, Лобов возмутился.

– Вы втроем-то за дорогу его быстро обработаете! Я против. Двое пусть ко мне садятся!

– Меня обрабатывать не надо! – зло бросил Курилин и, сверкнув глазами, приказал трогать. Смоленский понял, что уже сегодня они много говорили, и говорили крупно. Едва машины выехали на магистраль, как Курилин попросил водителя остановить и, высунувшись из кабины, стал смотреть вперед. Навстречу один за другим шли три БелАЗа, груженные бокситовой рудой. Мощно ревели моторы, огромные колеса, как мельничные жернова, рвали серый горячий асфальт, вызывая мелкую дрожь дорожного полотна. Когда БелАЗы прогрохотали мимо, Курилин вышел из кабины, посмотрел им вслед и крикнул Лобову:

– Видел, Прокопий Николаевич? Такая твердь ходором ходит!

– Я двадцать лет вижу! – Лобов хлопнул дверцей и отвернулся.

Несколько километров ехали молча, Курилин задумчиво глядел в окно и время от времени провожал взглядом встречныегрузовики, идущие с рудника на обогатительный комбинат. Смоленский наблюдал за Курилиным, и уверенность в том, что шараповскую трассу прикроют, только росла.

– Впрочем, чтобы оценить, какой проект лучше, не стоило эту экскурсию устраивать, – проговорила Валентина Сергеевна. – Все можно было решить на месте. Достаточно почитать технико-экономическое обоснование и посмотреть на карту.

– Ничего, – уверенно сказал Курилин, не оборачиваясь. – Когда собственными глазами посмотришь – впечатляет больше… Простите, а вы кто?

– Я геолог, – вздохнула Валентина Сергеевна. – Правда, теперь бывший. На пенсии я, но работу еще не забыла.

– Видите как: вы – геолог, Вилор Петрович – геодезист, – заговорил Курилин, – одним словом, вы специалисты, с опытом, со специальными знаниями. А мы с Лобовым – хозяйственники. Вы смотрите на эту дорогу как специалисты. Как же мы должны на нее смотреть?.. Странно как-то мы относимся к изыскателям. Боготворим их: чародеи, маги, волшебники, но, увы, не хозяйственники и не хозяева. А мы же кланяемся вам, просим: ребята, сделайте уж получше, мы за ценой не постоим. Хорошо, вы проложили трассу – пришли строители. Мы опять в ножки падаем: ребята, милые, давай!.. Черт возьми, но мы же хозяева! Мы! Нам по дороге руду возить!.. Помните, Вилор Петрович, что вчера Лобов сказал? «Если я сниму заказ и сорву план Гипроникелю, потом ни к одним проектантам не достучусь!» Он ведь вынужден деликатничать с вами! Но за чей счет и какая цена той деликатности?

– Сто тысяч, – ответил Смоленский. – Но это иена инициативности Лобова. Не нужно путать.

– Я не путаю, – подхватил Курилин, – и если хотите, я Лобова вполне понимаю. Он выполняет государственную задачу…

– А мы играем, – буркнул Смоленский.

– И к этой сумме еще, – продолжал Курилин, не обратив внимания на реплику, – прибавьте непостроенный спорткомплекс, с которого Лобов снял деньги и бросил их на изыскания. Считайте, в этой пятилетке бассейна и спортзала на руднике не будет. А это уже цена другого порядка.

– Хороши же у вас депутаты, – проговорил Смоленский. – Как, интересно, Лобов объясняет это своим избирателям?

– Точно так же, как ты, Вилор, не можешь объяснить своим людям в партии, – в тон ему ответила Валентина Сергеевна, – оттого и разброд у тебя. Оба вы хороши.

Смоленский не ожидал этого. Своим локтем он чувствовал руку Валентины Сергеевны, напряженную и жесткую, непривычно холодную. Он помнил ее руки, пожалуй, больше, чем руки матери… От обиды, как недавно от мощных грузовиков, тоненько зазвенело в ушах. Он хотел посмотреть ей в лицо, но не решился, боясь встретить отчуждение.

Смоленский чувствовал, что сейчас ему нужно что-то говорить, не молчать, ибо это значит соглашаться – да, тоже хорошо, – мысли смешались, проносились в сознании обрывки каких-то фраз, то ли сказанных уже, то ли еще только заготовленных. Спасло то, что впереди мелькнул транспарант, установленный еще в прошлом году на месте начала трассы. «Строим мы города и дорог бесконечные ленты!»

– Здесь, – бросил он. – Отсюда и до двенадцатого километра участок совершенно прямой. Отсыпку полотна можно вести из местного материала. На третьем и седьмом километрах возможно строительство карьерой…

– Погодите, Вилор Петрович, – остановил его Курилин и вышел из машины. Следом же хлопнула дверца задней «Волги», и рядом с Курилиным оказался Лобов. Они встали лицом к просеке и о чем-то тихо заговорили.

– Хозяева, мать их… – выругался Боженко. – А говорить научились. Послушаешь, так дураком себе кажешься. И никто не виноват. Во дела!

Смоленский украдкой глянул на Валентину Сергеевну. Он ждал, что она заметит это и скажет еще что-нибудь обидное я жестокое, но лицо ее, расслабленное, усталое, мирно светилось отраженным от стекла солнечным светом. «Показалось…» – с облегчением решил Смоленский, не находя и намека на отчуждение. Курилин с Лобовым, постояв несколько минут, возвратились в машины.

– Ну, так как же вы, Вилор Петрович, считаете, – спросил Курилин, – какими глазами хозяйственники должны смотреть на свое хозяйство в руках специалистов?

– Я не терплю дилетантства, – отрезал Смоленский.

– Хорошо! – неопределенно сказал Курилин, и машины тронулись дальше. Через полкилометра повернули на проселок: началась трасса Шарапова. «Волги» сразу окутались пылью, захрустело на зубах, и Курилин поспешно поднял боковое стекло. Задняя машина, чтобы не глотать пыль, резко отстала. А через пять минут пути на проселке показалась машина самого Шарапова. «Газик», свернув на обочину, затормозил, подняв столб пыли выше леса, и из кабины вывалился Шарапов в расстегнутой кожанке, без маузера, с лицом в грязных разводьях. Он тяжело поднял руку, и Курилин попросил остановить. Скоро подрулил Лобов.

– Знакомься, Олег Владимирович, – Лобов пихнул кулаком в бок Шарапова, – это и есть мой Шарапов! За два месяца два плана дал!

Курилин деловито пожал Шарапову руку и, сощурившись, посмотрел ему в лицо, будто приценивался.

– Свой парень, доморощенный, – продолжал Лобов, косясь на Смоленского. – По моему совету институт кончил… Если он мне к осени трассу закончит, я его к ордену представлю!

Курилин сел рядом с Шараповым и тихо спросил:

– Сможете до осени закончить изыскания? Смоленский подался вперед. Шарапов не отвечал.

– Сможет! – заверил Лобов. – Он задачу уяснил.

– Нет! – хрипло выкрикнул Шарапов и тряхнул головой с ранней проседью. – Вилор Петрович… вы… вы меня на лопатки… Я сдаюсь. Все! Хватит! Я все понял и сдаюсь.

– Чего хватит? – ссутулившись как-то и пригнув голову, спросил Лобов.

– А всего хватит! – закричал Шарапов, вскакивая и взмахивая рукой. – Я… я… вы меня за кого, за шута выставляете?!

Курилин, сохраняя спокойствие, сосредоточенно стряхивал пыль с рукава куртки.

– У добрых людей, – Шарапов кивнул головой в сторону Смоленского, – есть главный инженер проекта и начальник партии! А я за двоих сразу! Между прочим, давно известно, что совмещать административную часть с исполнительской – порочная практика! А вы меня на что толкаете? Орден?! Не-ет! Хватит. Я уже распорядился. Моя партия свернула работы. Сейчас грузятся на машины. Завтра вывезу буровое оборудование.

– Распорядился? – Лобов побагровел и двинулся к Шарапову. – Это с каких пор ты стал на руднике распоряжаться?..

– А с таких! – отрезал Шарапов. – Как понял, что Вилор Петрович прав, а мой проект – халтура в чистом виде!

Смоленский неторопливо подошел к «газику» Шарапова и щелкнул никелированного, запыленного «козла» по носу…

Едва Женя заметила вернувшегося Вадима, как тут же подскочила к нему и, схватив за руку, повлекла за собой. «Идем! Идем!» – монотонно, тяжело дыша, приговаривала она и уводила за лагерь. А сама все оглядывалась, будто ожидая погони. Когда палатки скрылись из виду, Женя резко остановилась и выпустила его руку. Из-под земли выбегал маленький ключик с бурой ржавчиной на дне. Вадим встал на четвереньки, напился и умыл лицо.

– Ты почему не уехал? – резко спросила Женька. – Ты почему торчишь здесь до сих пор? Мы с тобой как договаривались?.. Ты понимаешь, что тебе нельзя здесь оставаться?

– Я хотел посмотреть, что здесь будет… – виновато проговорил Вадим. – А то и в самом деле получается, будто я напакостил и убегаю. Потом… мне стало жаль отца. Я с ним только скандалил, ругался, но никогда не пытался понять. Стоял сегодня на дороге, смотрел ему в спину, а он такой одинокий… Меня же в армию осенью возьмут. А он… я сегодня это понял он меня любит. Он честный человек, только его не понимают…

– Эх, как ты заговорил! – протянула Женька и усмехнулась. – Что с тобой сегодня?

– Ты не сердись, Жень… Ты очень хорошая… Я не знаю, как без тебя жить буду.

– Боже мой! – рассмеялась Женька. – Ты сегодня как котенок…

– Нет, я серьезно, Жень! – вдруг горячо заговорил Вадим. – Ты самая лучшая на свете! Самая верная!.. Знаешь что… выходи за меня замуж!

– Ты что, Вадим… серьезно? – насторожилась Женька и заглянула ему в лицо. – Хватит болтать глупости.

– Серьезно, – решительно сказал Вадим. – Я тебя беречь буду, защищать от всех.

– У меня двое детей, Вадим, – медленно проговорила Женя. – Я не одна. Меня-то что беречь… Андрейка и Славик. Андрейка светленький и весь-весь в колечках, он постарше. А Славик – в папу, черненький и красивый… Они у меня погодки. – Она вдруг спохватилась. – Ты знаешь, что у меня двое детей? Разве тебе не говорили?

– Знаю… – не сразу сказал Вадим. – Я фотографии у тебя в палатке видел. Только я думал, что этот светленький – девочка…

– Его все за девочку принимают. – Она улыбнулась, но тут же грубовато бросила: – Знаешь, а куда суешься?.. Сам еще как девочка… Тебе жениться отец не позволит.

– Отец? – вспыхнул Вадим. – Да я его и спрашивать не стану!

– Не позволит, – подтвердила Женя уверенно. – Потому что он сам ко мне неравнодушен.

– Что?..

– Ребенок все-таки ты, Вадик, – вздохнула она. – Ну как ты не поймешь, с чего бы это вдруг он меня взял к себе в партию? Таких, как я, с «багажом», в поле стараются не брать под любыми предлогами. Маета с нами. Ребенок заболел – надо в Ленинград выезжать. Какой с меня работник?

– Молчи, – попросил Вадим и, тяжело поднявшись, побрел по дну распадка в глубь леса. Женя махнула ему, хотела что-то крикнуть, но рука ее обмякла и опустилась. Солнце било в глаза, слепило, не давая раскрыть отяжелевших век.

– Хорошо, – согласился Лобов, молниеносно подавив в себе всплеск гнева. – Допустим, наш вариант дороги уступает ленинградскому проекту. Но ты же, Шарапов, молодой парень, комсомолец, черт возьми. Ты должен понимать, как нужна эта дорога руднику! Вот эта, назовем, не очень высокой категории, временная дорога. А когда мы окрепнем, когда освоим месторождение, дадим стране бокситы – тогда и построим хорошую, асфальтированную!.. Я бы сейчас мог, Шарапов, послать тебя подальше, не желаешь работать – не надо, другого исполнителя найду, но я с тобой разговариваю по-человечески, потому что ты парень наш, местный, и ты мне нужен больше, чем кто другой. Я хочу, чтобы ты мыслил немножко поглубже, по-государственному! Представь себе, что от тебя сейчас зависит, с какими темпами будет развиваться экономика целого района! Больше того – области! Верно, Олег Владимирович?

– Мы вас послушаем на исполкоме, как вы будете свою экономику оправдывать, – отрывисто сказал Курилин. – Я, не стесняясь ваших подчиненных, об этом говорю. Более того, на общем собрании рудника, которое вы, Прокопий Николаевич, соберете на этой неделе, я выступлю и расскажу коллективу о вашем стиле работы.

– Круто берешь, Олег Владимирович, – глядя в сторону, сказал Лобов. – И еще попугиваешь… Я своего народа не боюсь. Я перед коллективом отвечу, и мои люди поймут! Потому что, товарищ Курилин, они не первый год со мной работают и лучше нас с тобой знают, как важно ускорить освоение нового месторождения. У меня на руднике только и разговоров, что о новых шахтах и разрезах. Я там буду ставить уникальное оборудование, заграничное, только кнопки нажимай… Ты не волнуйся, Олег Владимирович, – тише добавил он, – я везде отчитаюсь, а дорогу начну строить свою нынче же. Потому что это выгодно… Так что, дорогой мой Шарапов, – он хлопнул его по плечу, – кончай дурить и продолжай работы.

– Не могу, – мрачно и упрямо ответил Шарапов. – Даже если бы захотел.

– Принцип, Шарапов? – увещевающим тоном спросил Лобов. – Перед своими людьми стыдно? А ты не стыдись, покайся. Скажи, виноват, поторопился с выводами. Они тебя должны понять.

Курилин молча ходил взад-вперед, слушая их разговор, и все больше хмурился. Наконец остановился возле Шарапова и взглянул на него с сожалением, сочувственно.

– Продолжай работы, Шарапов, – сказал он. – Дорога нужна… И никуда нам от этого не уйти.

Он развернулся и пошел к своей машине, не оглядываясь, не обращая внимания на провожающие его взгляды.

– Я же сказал – не могу! – повторил ему вслед Шарапов и исподлобья уставился на Смоленского. – Восемьдесят процентов трассы уничтожено.

– То есть как? – Курилин остановился, а Лобов поморщился, видимо стараясь понять, о чем речь.

– Кто-то повыдергал репера, вешки, – хмуро пояснил Шарапов. – Чтобы восстановить, надо снова делать нивелировку трассы, промер, съемку, привязку скважин…

Взгляды скрестились на Смоленском.

– Ваши люди? – Курилин приблизился к Смоленскому и встал напротив, засунув руки в карманы. – Не ожидал, Вилор Петрович, что вы по-партизански тут начнете действовать.

– Да, Вилор Петрович… – протянул Лобов. – И зовут-то пас как хорошо – Вилор…

– Хорошо, я восстановлю вашу трассу, – сквозь зубы проронил Смоленский, – но это кому-то дорого обойдется.

– Только государству, товарищ Смоленский, – отрезал Курилин. – Восстанавливайте трассу и сворачивайте работы. Все. Выбор сделан.

– Никаких гвоздей! – закричал Лобов и потряс кулаком. – Пусть за вредительство отвечает, а мы сами ее восстановим! Он ли, его люди – все равно пусть отвечает! Я сообщу в прокуратуру.

– А на тебя, Прокопий Николаевич, в какую прокуратуру сообщать? – прервал его Курилин, – Ты тоже народные деньги разбазариваешь!

– Меня за это судить не будут, – отмахнулся Лобов. – Я не себе в карман… А дорога окупится.

– В этом и беда, что ни одного из вас судить нельзя, – вздохнул Курилин и направился к машине, – то-то вы и храбритесь.

Он сел в «Волгу», однако уезжать не спешил, о чем-то раздумывал, упершись подбородком в кулаки стоящих на коленях рук. Лобов тихо разговаривал с Шараповым, хлопал его по пыльной куртке, увещевал, а тот, стирая грязь с лица, все отворачивался, чтобы не видеть никого, иногда согласно кивал головой.

– Ну что же, все ясно, – проговорил Смоленский и взял Валентину Сергеевну под локоть, – нам тоже пора.

– А мне, Вилор, ничего не ясно, – сказала Валентина Сергеевна, когда они возвращались назад. ГАЗ-66 трясся на просечке, бренчали забытые кем-то топоры в кузове, скрипели деревянные скамейки.

– Что ты, например, собираешься делать сейчас? – продолжала она, глядя на пляшущие по обочинам сосны. – Сворачивать работы? Или…

– Продолжать, Валентина Сергеевна, – сказал Смоленский. – У меня всегда были сомнения, что на месте такого вопроса не решить. Ты же видишь, Курилин слова против Лобова сказать не может. Все остались на прежних позициях.

– Нет, не все. – Валентина Сергеевна глянула на него в упор. – Я не на прежних позициях. Так нельзя, Вилор. Если ты помнишь своего отца и память о нем дорога тебе, ты должен отказаться.

– Не трогай моего отца, – хрипло выдохнул Смоленский. – Тогда было другое время… Отец бы тоже не вынес, что какой-то полуграмотный инженеришка, наивный мечтатель взялся на его глазах делать халтуру.

– Плохо ты знаешь отца, Вилор… Я хочу, вернее, пытаюсь тебе помочь.

– Ничего, я сам справлюсь, – заверил Смоленский, – ничего страшного не произошло… В конце концов, хватит. Отец пострадал – достаточно. Тогда время другое было. Но неужели сейчас нельзя строить хорошо и навечно?.. Можно. И хватит пороть горячку.

Машина поднимала тучу пыли, тянула ее за собой, развевая по горячему воздуху. Боженко сидел в дальнем углу кузова и меланхолично поигрывал тесемками брезента – слушал…

– За тебя боюсь, Вилор, – продолжала Валентина Сергеевна. – Всю ночь думала, думала… Хотела письмо написать Михаилу Александровичу, да вижу, письмо – это долго и поздно…

Смоленский насторожился, во рту мгновенно пересохло и заломило виски: то отчуждение, которое ему почудилось, когда они ехали в «Волге» Курилина, вдруг проявилось в голосе Валентины Сергеевны с новой силой, и сомнений теперь уже не было.

– Дай мне машину, Вилор, я съезжу в город и позвоню ему, – говорила она. – Сейчас в Москве только утро, понедельник. Он должен быть на месте…

– И ты против меня, тетя Валя, – сквозь зубы произнес Смоленский, наливаясь гневом. – Все летит к черту! Какое-то одновременное предательство. Что вы от меня хотите?

– Я хочу, чтобы ты образумился! – четко сказала Валентина Сергеевна. – Тебе ясно дали понять: твоя дорога руднику не нужна. Ты о Вадиме подумай, он не слепой, он прекрасно видит, чем ты тут занимаешься. Подумай хорошенько, Вилор, остановись. Если ты станешь продолжать работы – Вадим уедет.

– Если сюда приедет Михаил Александрович, в институте будет большой скандал, – Смоленский глядел в одну точку, опущенные плечи его вяло подрагивали от тряски, – а я могу оказаться козлом отпущения…

Машина вырулила на магистраль, и тряска прекратилась. Ветер захлопал брезентовой крышей, зашуршал, срывая с нее густо осевшую пыль…

7

Едва заехали на территорию лагеря, Смоленский нашел Вадима.

– Объясни, зачем ты это сделал? – Вилор Петрович сел рядом с сыном, потер виски. – Руки чесались?

– Ты о реперах, отец?.. – тихо спросил Вадим и опустил голову. – Я уже раскаялся… Все равно я ничего не добился…

– Мне от твоего раскаяния, знаешь?.. – вскипел Смоленский и огляделся. – Нашёл способ борьбы… Ты же меня под удар поставил! Ты Шарапову оружие в руки вложил, сын еще называется… Спасибо! Валентина Сергеевна поехала в министерство звонить, ты здесь удружил. Что мне еще ждать от вас? Какой следующий номер?..

– Что теперь будет, папа? – тихо спросил Вадим. – Тебя снимут с работы?..

– Не знаю… – бросил Смоленский, – но вы этого упорно добиваетесь. Надо восстанавливать трассу Шарапова в нерабочее время…

– А в рабочее?

– В рабочее – работать, – отрезал Вилор Петрович.

– И ты… тоже пойдешь восстанавливать?

– Да, пойду! Сам возьму инструмент и впереди всех пойду! Потому что ты мне – сын и другого у меня нет!.. – Смоленский отвернулся и скрипнул зубами. – Ладно, мы еще об этом поговорим. Вечером приедет Шарапов, пойдем на его трассу.

– Хорошо, папа, – едва слышно проговорил Вадим.

Несколько минут они сидели молча, отвернувшись друг от друга, и в тишине отчетливо послышался стук часов в палатке. На глаза Смоленского попал рюкзак Валентины Сергеевны, стоящий возле распахнутого входа, и мгновенно вспомнилось, что завтра у нее день рождения. Этот праздник всегда падал на самые горячие дни полевого сезона, но каждый раз его отмечали, было весело и шумно. Отменялся на один вечер «сухой закон», застолье продолжалось до глубокой ночи. Новорожденной дарили подарки: дефицитные парафиновые свечи, батареи к фонарику, растворимый кофе, «талисманы» – речные валуны и гальки с дырочками, в которые продевался шелковый шнурок, и еще много всякой всячины, придуманной и сделанной на ходу, из того, что оказалось под руками. Валентина Сергеевна все это бережно принимала, прятала во вьючный ящик, затем увозила в Ленинград. Вилор Петрович на каждом празднике избирался тамадой, говорил тосты, шутливо восхвалял именинницу и звал ее мамой…

«Как же теперь?.. – сосредоточенно думал Смоленский. – Как же после того, что она делает…» Однако резко оборвал цепочку мыслей и вскинул голову. Боже, да разве он имеет право сомневаться? Праздник состоится во что бы то ни стало! Нельзя рушить традицию, тем более заведенную еще отцом, Петром Смоленским. Сегодня же надо предупредить повара, чтобы начал готовиться. Привезти свежего мяса из города, купить вино, шампанское. И о подарках надо подумать!..

– Смоленские думают! – раздалось за спиной, и Вилор Петрович вздрогнул от неожиданности, обернулся: Боженко стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Стоял прямо, крепко и улыбался во весь рот. Лишь глаза краснели от бессонной ночи.

– Я откланяться пришел, товарищи, – сообщил Боженко. – Целоваться на прощание не будем, Вилор Петрович, мне это ни к чему. Спасибо вам за науку, я кое-что принял к сведению из вашей практики, Вилор Петрович, постараюсь в будущем не повторять своего учителя. Не поминайте лихом, как говорят. Утречком, по холодку делаю обратный ход.

Он дурашливо приподнял кепку и, развернувшись, пошел к своей палатке. Шагал уверенно, только чуть горбил спину от привычки носить за плечами ящик с инструментом.

– Не забывайте, что следующий объект – Тунгуска! – крикнул Смоленский. – Или у вас пропало желание?

– Я не забываю! – откликнулся Боженко и встал. – И желание не пропало, будьте спокойны.

– Так в чем дело?

Боженко обернулся, сделал несколько шагов назад.

– Мне ваш бардак надоел! И твердолобость отдельных руководящих инженеров. Я из-за Тунгуски не хочу, чтоб в меня пальцем тыкали. Жалею, раньше не уехал.

Говорил он громко, в расчете, чтобы слышали все. Смоленский поморщился, огляделся.

– Куда вы сейчас пойдете, штаты везде укомплектованы, – сказал он. – Подумайте! Не спешите с решениями!

– Ничего, – бодро отозвался Боженко. – Руки, голова есть – работа найдется!

– Если что – возвращайтесь ко мне, – предложил Смоленский, – я возьму, несмотря на ваши глупости.

– Спасибо, как-нибудь обойдусь, – отмахнулся Боженко и скрылся в палатке.

– Что ты перед ним расшаркался? – хмуро заметил Вадим. – Идет – пусть идет, рожа…

– Не твое дело! – прикрикнул Смоленский. – Боженко – отличный специалист. Сначала вырасти до него, потом судить берись!

– Побежали крысы – корабль тонет… – пробубнил Вадим, и Смоленский хотел обрезать его, но, глянув исподлобья, смолчал.

Вадим сидел, уронив голову на грудь и затаив дыхание, будто пережидал неожиданный приступ боли.

Около пяти вечера в лагерь заскочил пропыленный шараповский «газик» и притормозил у палатки Смоленского. Шарапов через голову содрал кожан, бросил его на капот и отправился к умывальнику, что висел на сосне. Там он долго и тщательно мыл лицо, шею, руки, пока не выплескал теплую, застоявшуюся воду, потом велел шоферу принести свежей, и тот, притащив целое ведро, окатил холодной струей спину и голову начальника. Шарапов покряхтел, отплевываясь, и влез в свой кожан.

– Поехали, что ли… – сказал он, подходя к Смоленскому, – до сумерек еще пять часов.

Вилор Петрович смерил его взглядом, кивнул Вадиму – собирайся. Вадим сбросил кеды и стал надевать кирзовые сапоги.

– Топор брать? – спросил он.

– Возьми дальномерную рейку, – распорядился Смоленский.

– Инструменты на трассе имеются, – сухо сказал Шарапов. – Что возить туда-сюда…

– Бери свои, – отчеканил Вилор Петрович, не слушая Лео-карда, и направился к пожарному щиту, возле которого Скляр привешивал какую-то бумажку.

Скляр вешал приказ по партии об изменении работы столовой в связи с вечерними работами на шараповской трассе. В заглавии так и было написано – на шараповской трассе…

– Не устраивай балаган, Кирилл Петрович, – посоветовал Смоленский, – сними приказ.

– Столовой командую я, – отпарировал Скляр.

– Я прошу тебя… – тихо сказал Вилор Петрович, – сними.

Скляр подумал секунду и вдруг, скомкав листок, бросил на землю.

– Завтра у Валентины Сергеевны день рождения, если ты помнишь, – Смоленский заметил Женьку Морозову, решительно направлявшуюся к Вадиму, – надо мяса привезти, шампанское… Чтоб было так, как всегда.

– Я уже распорядился, – проронил Скляр. – Будет… А меня на трассу не возьмешь, Вилор Петрович? Мне бы реечника – и еще одна восстановительная бригада…

– Что?.. – Смоленский стиснул зубы: начальник партии явно издевался.

– Я серьезно! – подтвердил Скляр. – Коли решено вести шараповскую трассу – надо помочь, мы же виноваты… А Вадьку жалко, он, конечно, сдуру репера повыдергивал…

– Хочешь – поехали. – Вилор Петрович расслабился, безразлично глянул вдоль лагеря – Морозова была рядом с Вадимом… «А вот тебя взять обязательно! – подумал Смоленский. – Вместе рвали – вместе ставить будете!» Забыв о Скляре, он торопливо пошел к ним.

– Трепачишка ты, дешевая твоя душа! – услышал он Женькин голос.

– Ты ничего не поняла, Женька! – с мольбой кричал Вадим. – Ты слепая!..

– В чем дело? – сурово спросил Вилор Петрович. – Объясни, Вадим!

– Принципиальный мальчик у вас растет, Вилор Петрович, – сказала Морозова. – Как это вам удается воспитывать?.. Поделитесь опытом, а то у меня двое – такие балбесы!..

– Поедешь на трассу с нами, Морозова, – приказал Смоленский, – на сборы – минута.

– Не затем я громила эту трассу! – бросила Женька и, по-мужски размахивая руками, пошла на Шарапова. Тот сел в кабину. Морозова сквозь зубы плюнула на капот машины и прошла мимо.

Шарапов развез геодезистов по своей трассе, показал, откуда начинать, дал реечников из партии, а сам, прихватив нивелир, поехал на самый дальний участок. Смоленский начал с места, где стоял последний репер разгромленной трассы. Впереди, отступив два километра, шел Скляр, затем техник Акулин и только потом сам Шарапов. С первой же минуты Вилор Петрович ощутил какую-то жадную страсть к работе. Все получалось четко, точно и быстро. Хватало нескольких секунд, чтобы установить нивелир по отвесу, еще мгновение – взять отсчет, перепроверить, записать и дальше, дальше… Вадим снимал рейку и чуть не бегом бежал по трассе к следующему пикету, а Смоленский с треногой на плече шагал крупно, стремительно и радовался сильному, напористому току крови по жилам.

Через три часа Смоленский достиг первого пикета, от которого начал нивелировку Скляр. Начальник партии двигался по трассе чуть ли не бегом, на ходу успевая подрубать сучья и деревца, мешающие «прострелу». Скляр почти не кричал, не командовал, хотя реечник у него был шараповский, незнакомый и «несработанный». Энцефалитка на спине у Скляра промокла, и темное пятно расплывалось до пояса, глаза сосредоточенно посверкивали, руки с удивительной точностью доворачивали винты инструмента, а впереди под прицелом блистающего окуляра безмолвной тенью носился рабочий с пестрой рейкой.

На обратном пути Вилор Петрович вновь думал о Валентине Сергеевне и о завтрашнем дне. День рождения близился неотвратимо…

Вид Валентины Сергеевны сразу насторожил и привел в замешательство Смоленского. Он едва узнал ее: сиреневое платье с широким подолом, точь-в-точь как было у матери, волосы гладко зачесаны и увязаны в пучок, туфли на высоком каблуке… Помолодела она, что ли, сняв походные одежины?

Валентина Сергеевна стояла возле палатки, облокотившись на веревочную растяжку, ждала…

– Припозднился, Вилор, – проронила она, глядя куда-то поверх головы Смоленского. – И Вадима замучил. Ишь глаза-то ввалились…

– Ничего, потерплю… – отозвался Вадим и сел на землю спиной к Валентине Сергеевне.

– Ну что, наработался? – заботливо спросила она у Смоленского. – Сам, поди, с рейкой по трассе бегал?..

Смоленский молчал, чувствуя, как горят изъеденные гнусом лицо и запястья рук.

– Этак ты большим человеком станешь, Вилор, – продолжала Валентина Сергеевна, – все пути-дороги тебе откроются… Говорила с Михаилом по телефону, просил передать, чтобы ты сворачивал партию. В министерстве известно про ваши с Шараповым дороги, с институтом уже согласовано…

– Как известно? – не сдержался Смоленский и шагнул вперед.

– Все просто. – Валентина Сергеевна пожала плечами. – В газету пришло письмо, подробное, с деталями и лицами. От Кирилла Петровича Скляра, твоего начальника партии. Письмо переслали в министерство, но теперь все равно жди статью.

В столовой звенела посуда, время от времени раздавался дружный хохот. Был поздний ужин. В партии существовало неписаное правило: пока последний человек не вернется с трассы – за стол не садятся…

– Крепись, Вилор, – вздохнула Валентина Сергеевна. – На днях сюда выезжает начальник отдела изысканий. Решено твою трассу временно закрыть, а тебя вместе с партией перевести на Тунгуску. В этом году хотят развернуть базу и готовиться к изысканиям…

Смоленский медленно выпрямился, начал что-то шарить в карманах – не нашел, опустил руки. Вадим безучастно сидел на земле и выковыривал гальки из плотно утрамбованной дорожки.

– Тяжко придется тебе, говорят, объект сложный, – пожалела Валентина Сергеевна, – три года изысканий, проектирование… Но Михаил сказал, будто институт предлагает тебя – у тебя опыт, справишься. Это он меня успокаивал, чтобы я не переживала…

– Спасибо за добрую весть, – сдержанно, хриплым голосом проронил Смоленский, – спасибо, теть Валь.

– На здоровье, Вилор…

– Завтра день рождения, я распорядился, чтобы все было как обычно, – сообщил Вилор Петрович, – а Скляр-то… В тихом омуте черти водятся.

– Я же тебе говорю, начальник отдела приезжает, – повторила Валентина Сергеевна, – так что у тебя хлопот и без меня будет. Ты уж не беспокойся, Вилор… Жаль, Михаил приехать не смог. А то бы повидались. В Москве-то к нему просто так не придешь…

Последние фразы она сказала тихо, грустно – для себя.

– Вадим! – спохватился Смоленский. – Сбегай-ка, узнай, Боженко не уехал еще?

Вадим не шелохнулся, только камешек, зажатый в руке, вывалился и покатился по дорожке.

– Здесь он, – ответила за Вадима Валентина Сергеевна, – в столовой вместе со всеми сидит. Про Тунгуску говорят…

– Позови его сюда, Вадим, – попросил Смоленский. Вадим молча встал и пошел. Только не к столовой, а в обратную сторону, к лесу, за которым чуть краснело закатное небо…

– Вернись! – крикнул Смоленский.

Вадим вернулся, зашел в палатку и через секунду, появившись с часами в руках, снова направился к лесу.

– Вилор Петрович, мне поговорить надо, – сказал Боженко, – отойдем на пару слов…

В часах Вадима что-то брякало в такт шагам, и звук этот Смоленский слышал, когда уже фигура сына растворилась в вечерних сумерках.

Вадим палил костер. Дров вокруг лагеря не было, давно собрали и сожгли хворост, обрубили до земли смолевые пни, повалили сухостой, и Вадим сгребал в огонь прошлогодние листья, траву и всякий лесной мусор. Костер дымил, жиденькое пламя взлетало ненадолго – чуть осветит лицо, руки, колени – и опадет, истончившись.

На огонек подошла Женька Морозова.

– Ты почему сидишь тут один? – спросила она. – В столовой такая компания собралась…

– У меня тоже компания, – проронил Вадим.

– Не вижу.

– Мы вдвоем с Ленкой. – Он показал фотографию, стоящую на часах. Часы отстукивали время, плавно скользил маятник, и глаза Вадима двигались следом за ним.

– Понятно… – вздохнула Женька.

– Где Валентина Сергеевна?

– Она пошла на дорогу ловить попутку.

– Как? – Вадима подбросило. Часы перевернулись на бок, жалобно звякнул бронзовый круг маятника…

В палатке отца не было. Вадим схватил рюкзак, уложенный еще прошлой ночью, и, огибая лагерь, устремился на дорогу.

Смоленский был в столовой, среди изыскателей, когда ему сообщили, что Валентина Сергеевна и Вадим ушли на вокзал. Вилор Петрович крикнул Самойлова, заскочил в кабину, и они помчались на городскую дорогу. Машина выехала на асфальт, круто повернула в сторону далеких огней, но Смоленский попросил остановить и спрыгнул на обочину. Сколь ни гляди – пуста дорога в обе стороны. Лишь где-то впереди, на подъеме, чертят ночное небо невидимые автомобильные фары. Вилор Петрович прошел немного пешком, остановился. Хотелось оглянуться назад, казалось, кто-то неотрывно смотрит ему в спину, и то ли ждет, то ли зовет назад. Оглянулся – никого… Смоленский сел на обочину, в пыль, нашарил просыпавшуюся из грузовиков рудную крошку и, набрав пригоршню, стал медленно пересыпать с ладони на ладонь.

Смоленский-младший и Валентина Сергеевна подходили к городу. Ей пришлось снять туфли и шагать босиком; на каблуках непривычно, того и гляди ногу подвернешь. Вадим тоже разулся и привязал ботинки к рюкзаку. Дорога была еще теплая, грела ноги, только чуть покалывала рудная крошка…

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

Реклама на сайте