«Судьба»

Семён Степанович Конюхов вот уже много лет собирался выбраться на денёк в Ленинград. Сам он жил в крупном областном центре, имел хорошую пенсию с прибавками, дом и огород. По праздникам он надевал чёрный, бряцающий медалями пиджак, почти новые коричневые брюки и скрипучие, начищенные ваксой сапоги.

Героический жизненный путь его был тернист и нелёгок. В революции и гражданской он не участвовал по причине малолетства, но уже в тридцатых, насупив брови и поигрывая желваками, раскулачивал гадов, отбившихся от колхозного коллектива и подёрнувшихся буржуазным жирком. Избирался секретарём комсомольской ячейки и не раз был сам бит несознательными элементами.

В тяжёлую годину войны с фашистами Конюхов оказался в осаждённом Ленинграде, где, не щадя себя, работал замполитом на продовольственном складе.

Много воды утекло с тех пор. Был День победы, встреча с любимой женщиной, назначение на ответственную партийную работу. Культ личности, реабилитация, нелепое покушение на его жизнь…

Глубокие морщины прорезали чело Семёна Степановича, стали седыми его волосы, но старый солдат помнит всё. Выступая перед пионерами в подшефных школах, он вспоминает голодный обморок на работе в блокадном Ленинграде, показывает ещё заметный след на бедре, нанесённый врагами советской власти в период коллективизации, призывает молодых быть верными идеалам коммунизма.

Но молодые были уже не те. И одевались они как-то по-другому, и частенько за версту обходили парикмахерскую. Вечерами они бренчали на гитарах или заводили хриплые магнитофоны… Семён Степанович таких не любил. Хотя некоторые из услышанных песен ему втайне нравились — такие, как, например, «Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную…» и тра-та-та… что-то такое.

Съездить в Ленинград ему хотелось давно. Посмотреть на помолодевший за десятилетия красавец-город. На высотные дома из стекла и бетона, смело вклинившиеся в петровскую рутину. На чудо-дамбу, спасающую город-герой от наводнений…

Кроме того, надо было купить новую вставную челюсть (старую он потерял на юбилее у партийного товарища), побывать у хорошего врача (пошаливало сердце) и купить продукты по поручению жены (на прилавках — хоть шаром покати).

И вот, наконец, в начале июня установилась тёплая погода, и Семён Степанович решил ехать. Надел свой выходной костюм с медалями, купил билет и сел на поезд.

Всю ночь в дороге он не спал, а всё курил у окна в коридоре и думал: какой он теперь, Ленинград?..

С Московского вокзала Конюхов сразу попал на Невский, и его закружил поток горожан.

Первым, что бросалось в глаза, был необычный внешний вид у прохожих. Чем-то они напоминали пёструю толпу иностранцев, какими их показывают в фильмах. И уж совсем эти граждане не походили на жителей областного центра, из которого вот уже лет сорок не выезжал Семён Степанович.

Первый раз у него защемило сердце и перехватило дыхание, когда мимо прошла группа молодых людей, одетых в чёрные кожаные куртки с булавками, заклёпками и цепями. Все они были в тёмных вытянутых очках и почему-то напомнили Конюхову о зверствах нацистов во время Великой Отечественной войны.

Зайдя в парадную, он прислонился спиной к стене и положил под язык таблетку. В тишине и прохладе боль отпустила, и Семён Степанович, решив не принимать ничего так близко к сердцу, окунулся в городскую неразбериху.

К шести часам вечера дела были сделаны. Чемодан с продуктами стоял в камере хранения вокзала. Новая вставная челюсть давала уверенность в завтрашнем дне. А вот на приём к врачу попасть так и не удалось; ну и хрен с ним, здоровье дороже…

Поезд обратно отправлялся только ночью, и Семён Степанович решил выполнить ещё одно, не совсем обязательное поручение. Его товарищ по работе в райкоме просил проведать племянника. Этот его племяш занимал пост директора ленинградского Дворца молодёжи и давно не подавал о себе вестей. «Ты уж зайди, Степаныч, проведай, если время будет…» — попросил его, провожая на поезд, старый товарищ.

Пересчитав деньги и отчаянно махнув рукой, Конюхов взял такси и поехал улицу профессора Попова.

Директор дворца был заметно смущён появлением земляка.

— Конечно… спасибо… я очень рад… — говорил он, стреляя глазками по сторонам. — К сожалению — дела… Не хотите ли пройти в наш концертный зал? Фестиваль, музыка, так просто и не попадёшь… Молодёжь, знаете ли комсомол!.. Пойдёмте, пойдёмте, я вас посажу…

На пути в зал Семёну Степановичу то и дело попадались на глаза странные личности. Некоторые были похожи на тех, которых он уже видел на Невском — в коже и с цепями. У других на головах разноцветным гребнем стояли волосы. Кто-то вырядился в русскую расшитую рубаху и лапти. «Артисты, наверное», подумал Конюхов.

Директор усадил земляка в самый первый ряд и с явным облегчением распрощался.

В зале было душно. Люди сидели и стояли в проходах, что-то выкрикивали и свистели. Изредка странные возгласы или даже тычки доставались сзади и по его адресу. Но Конюхов напряжённо смотрел прямо перед собой, не оборачиваясь.

Наконец ведущий объявил в микрофон непонятное, похожее на «АВИ?А-ВИА», публика взорвалась, свет погас и представление началось.

С самого начала происходившее на сцене, вызывало у Семёна Степановича противоречивое впечатление. Музыку он не понимал и не пытался понять; странные ощущения вызывало именно действие. С одной стороны всё было так, как надо: мужчина в строгом костюме выходил к микрофону и говорил проставленным голосом правильные слова и фразы. Девушки и юноши в спортивном под счёт «делай раз! делай два!..» строили пирамиды. Это было хорошо и знакомо, но что-то было не так. Казалось, что-то самое главное, от чего публика ведёт себя так восторженно и вызывающе, ускользает, проходит мимо него…

Опять заболело сердце. Семён Степанович сунул валидол под язык и перестал думать о непонятном.

После того, как закончилось первое отделение, в зале зажёгся свет и началась неразбериха. Конюхов решил не вставать и вообще уйти по окончании самым последним, чтобы не корячится в толпе.

Прошли мучительные полчаса, во время которых ему ходили по ногам, а на сцене громко настраивали электрогитары.

Но вот свет опять погас, и луч прожектора высветил молодого человека с развязными манерами, одетого в рваньё. «Свинья, свинья», — послышались голоса сзади.

Дымя папиросой, Свинья сразу вступил в конфликт с ведущим, перебив его на полуслове.

— Вообще-то мы «Автоматический удовлетворитель». Аппарат — говно. Начнём?..

Зазвучал плотный, напряжённый бас и электрический аккомпанемент гитары. Свинья запел — хрипло, противно и лениво. Опустившись на корточки, он выступал только для той кучки людей, которые тянули к нему руки, столпившись в проходе.

Было громко и страшно. Семён Степанович сидел, истекая холодным потом и держась рукою за сердце. Он не мог встать, не мог позвать на помощь.

Музыканты устроили бессмысленную потасовку, а затем изобразили групповой половой акт. Свинья подошёл к краю сцены, прямо к тому месту, против которого сидел Семён Степанович, и стал плевать в зал. Слюна его была красного цвета!..

Всё поплыло перед глазами Семёна Степановича, рука его потянулась в карман за лекарством, но поздно.

— Ты смотри, как нализался! — проворчала уборщица, когда была уже ночь, и все разошлись. — Надо бы милиционера позвать…

Милиционер вызвал «скорую», которая отвезла тело куда полагается в таких случаях.

Семён Степанович умер. Царство ему небесное. Да здравствует рок-н-ролл.