«Боричев Ток, 10»

Ирина Левитес Боричев Ток, 10

Нюше, которая отправила меня на Боричев Ток

Мы остаемся в Киеве

Под окном растет каштан. Огромный. Поэтому в палате сумрачно. И душно: не разрешают открывать окно. Боятся, что кто-нибудь простудится после операции. На ветках качаются зеленые ежики. Когда они упадут и разобьются, вылезут коричневые глянцевые каштанчики. Раньше Нина набивала полные карманы и увозила с собой. На память. Каникулы-то кончались. А теперь собирать не надо. Нину с Валеркой оставляют в Киеве. На целый год. Может, на два. А вдруг их оставят у бабушек навсегда?

— Чего плачешь? Уже не болит, два дня прошло. — Над Ниной наклонилась нянечка. — Скоро мамка придет.

Мама уже приходила. Вчера. Грустная такая. Гладила по голове, а потом сказала, что боится их на Сахалин тащить. Валерка маленький, а Нина после операции.

Ага, после операции! Подумаешь — гланды. Доктор обещал: «Через неделю будешь гопака танцевать». Неделя-то еще не прошла. Говорить ужасно больно. А то бы она попросила: «Возьми меня с собой. Валерка — пусть. Он маленький. А я буду скучать. Сильно-пресильно». У мамы глаза стали мокрые. Тогда Нина скорчила смешную рожицу. Как у обезьянки в зоопарке. Мама улыбнулась и стала рассказывать, как они с папой быстренько устроятся, а потом приедут и заберут их. И снова ушла.

Конечно, все правильно. У кого папа не военный, тот и в Киеве. Чики-тук, я в домике! Никуда переезжать не надо. Хотя интересно. Мы уже были во Владивостоке — раз! В Калинине — два! В Кринычках — три! Теперь вот Сахалин. Это будет четыре.

Дома хорошо. В окне не этот надоедный каштан, а сказка. Почти вертикально вверх поднимается горка, на ней растет целый лес, а на вершине стоит Андреевская церковь. Иногда она будто в небе летит. Когда туман горку закрывает. Не каждому такое везение — родиться и жить под церковью, в старом доме на Подоле.

Дом стоит на тихой улице. Называется смешно: Боричев Ток. Кажется, что письма по этому адресу никогда не придут. Но ничего подобного: почтальонша утром приносит и письма, и газеты, а часов в шесть — «Вечерний Киев». В верхнем углу написано «Б. Ток 10». Мама говорила: по преданию, в этом месте князь Борис коней выводил.

Кирпичный дом давно построили. В девятнадцатом веке. Если войти в подъезд по старым ступенькам (верхняя косит и стерта), то увидишь лестницу, которая ведет вверх и вниз. Если спуститься вниз, там будут три квартиры. В них живут три таинственные семьи. Одна — прямо под Нининой комнатой. Поэтому бегать и топать, особенно в туфлях с каблучками, нельзя.

Во второй сидят и пьют чай совсем незнакомые люди. Или, скорее, неподходящие — бабушки не со всеми здороваются или разрешают разговаривать. Хотя очень хочется.

А в третьей капризничает Славик. Его окна прямо из полуподвала выходят на черный двор. Поэтому Славик, сидя на подоконнике вот только что у себя дома, чуть повернется — раз! — и уже на улице. Детям ходить на черный двор строго запрещается. Там уборная, побеленная известью.

Справа от подъезда — арка, а в ней — две входные двери в квартиры с другой стороны. В одной вяжет кофты бабушка Эммы и Эдика. Они учатся в Ленинграде, а приезжают в Киев за фруктами и солнцем только на летние каникулы.

Все окна полуподвала до середины вросли в землю, но не от старости. Так надо. Дом-то на склоне стоит. А ручьи весной или после ливня туда не льются. Мутный поток несется под аркой на черный двор и катится к Днепру. Полукруглые выемки зацементированы. Если туда мяч бросить или прыгнуть, попадет по первое число. Потому что людям неприятно, когда к ним сверху что-то сваливается.

Под крышей тоже несколько квартир. В одной прячутся толстая старуха Бася с таким же толстым мужем-стариком. Она еле-еле говорит по-русски, в основном объясняется на идише, но соседки ее прекрасно понимают. А толстый муж все равно молчит. В другой делает уроки большая девочка Алла. Она на четыре года старше Нины, поэтому внимания на нее совсем не обращает. Мама у Аллы — учительница, у нее нос и щеки в красных ниточках-прожилках и лицо совсем некрасивое.

Вообще, взрослые люди красотой не отличаются: неповоротливые и одежду носят немодную. Вот, к примеру, тетя Паша рыбачка, что живет рядом с Ниной на одном этаже. Бельэтаже по-правильному. И не потому что там белье стирают. Хотя бабушка Века часто стирает. Она белье сначала замачивает на ночь в цинковом корыте. А потом долго кипятит на газе в выварке и все время перемешивает, чтобы не подгорело. После этого мажет коричневым мылом простыни и наволочки, сильно трет их на стиральной доске. Потом долго полощет и опускает белье в голубую воду. В ней синьку растворяют, но только чтобы не было комочков, а то пятна останутся. В конце белье кладут в крахмал. Не очень густой, но и не то чтобы совсем жидкий. Средний такой крахмал. Ну и сушат во дворе на солнышке. Только не на черном дворе, там уборная пахнет. А перед окнами, на белом дворе, под Андреевской церковью, красавицей. Ну уж а потом гладят. У бабушки два чугунных утюга с дверцами: пока одним гладят, другой на газе греется. Бабушка говорит, раньше в утюг угли клали. Но Нина в такие древние времена не жила. Она живет в наше время, советское. А дореволюционные времена — когда рабочих угнетали, — это когда было? Сто лет в обед.

Так вот: бельэтаж — это не в честь белья. Это по-французски: бель этаж — прекрасный этаж. Нина живет на прекрасном этаже, в прекрасном доме, под прекрасной церковью, в прекрасные, недореволюционные времена. И на этом прекрасном этаже жарят рыбу на подсолнечном масле тетя Паша рыбачка и ее муж дядя Петя. Почему рыбачка? Потому что дядя Петя — рыбак. Он в Днепре на удочку рыбу ловит и на Житнем рынке продает. Потом выпивает рюмочку-другую и задумчиво поет на весь дом: «Несе Галя воду…» Тетя Паша и дядя Петя — неподходящее знакомство. Бабушки с ними не здороваются. А Нина ничего — даже заходит иногда из любопытства. У них есть кошка, единственная во всем доме. Кошке рыба нужна.

Рядом с рыбацкой квартирой — троюродная бабушка Лена. У нее племянник Алик. Старше Нины на пятнадцать лет, поэтому он самый настоящий дядя. Квартиру Нины от Лены-Алика отделяет фонарь. Это такая сквозная шахта через весь дом. Заканчивается на крыше стеклянной пирамидой. Придумано для того, чтобы в кухни свет попадал, а дождь, наоборот, не попадал. В кухнях у Нины и Лены-Алика окна в фонарь выходят. Поэтому когда в комнате в окно смотришь, Андреевскую церковь видишь. А когда в кухне — Алик умывается или Лена ленивые вареники делает. Это никому не мешает. Можно было бы занавески повесить. Но их никто не вешает. А зачем? Утром выйдешь: «С добрым утром!» И красота. И никого особо не смущает, что в кухне ночной горшок стоит и им даже взрослые пользуются. Хотя за дверью, в маленьком коридорчике, туалет есть. Но наши туда не ходят. Только Нина иногда исподтишка. Потому что полквартиры занимает враг — Зина. Она враг настоящий, не то чтобы неподходящее знакомство.

Когда бабушка Века с мамой из эвакуации приехали, а бабушка Лиза с фронта вернулась, оказалось, что в квартире, в которой три поколения семьи жили, появилась Зина с маленьким сыном. Бабушке Лизе как фронтовику полагалась ее довоенная жилплощадь. Но бабушка Зину пожалела и гнать с ребенком не стала. Вот и поплатилась: Зина оказалась склочной, как базарная торговка, и вопила проклятия по любому поводу. А самое ужасное — почем зря лупила своего ненаглядного сыночка. Бабушка Лиза однажды заступилась за него на свою голову и с тех пор была зачислена в злейшие враги и лишена вместе со всем семейством доступа в места общего пользования. Сын вырос и к маме не приходит. Вот пусть и сидит там одна.

Напротив еще одна дверь, а за ней две кукольные квартирки и одна настоящая. В маленьких обитают тетя Фира и тетя Голда. У Фиры игрушечная кухонька и комнатка с кучей сокровищ: куклы, статуэтки, вышитые подушки, фигурки, игрушки. Смотреть можно, а трогать — нет.

Голда портниха, но старательно это скрывает. Когда Валерке было три года, шила ему брюки — настоящие, как у мужчин, с пуговицами на ширинке. Закрывала дверь на засов и никому не открывала, на машинке строчила ночью, а потом умоляла, чтобы ни одна душа не узнала. Сильно боялась фининспектора.

А в самой большой квартире — Лера и Женя. Две самые главные девочки в мире. Во-первых, они многоюродные сестры Нины. Во-вторых, они старше: Лера на два года, а Женя на четыре. В-третьих, они очень умные и никогда не говорят глупостей. В-четвертых, они не толстые. В-пятых, у них есть ноги. (Настоящие, а не бесформенные колобашки.) В-шестых, с ними дружат мальчики из очень хороших семей. В-седьмых, они сами решают задачи по математике. В-восьмых, у них есть чувство юмора. В-девятых, они безукоризненно воспитаны. В-десятых, их всегда и во всем ставят Нине в пример. Это не имеет никакого значения, потому что Нина их любит просто ужасно! И их маму — тетю Олю — тоже. А также папу, двух бабушек и дедушку Сему. Хотя он сердится, что Нина бегает по сто раз и надо открывать дверь.

Но теперь ему придется привыкать. Нина и Валерка остаются в Киеве…

«Можно» и «нельзя»

Нельзя покупать яйца для клоуна за рубль двадцать. Надо за шестьдесят копеек. Для клоуна десяток яиц не нужен, ему и одного хватит. Бабушка Века дала шесть копеек. Нина сбегала вниз на Жданова, купила в гастрономе одно яйцо и осторожно перешла дорогу, как бабушка Лиза учила: «Сева — налево, а Клава — направо». То есть вначале надо посмотреть налево, а потом, дойдя до трамвайных путей, — направо. Пошла вверх по Игоревской. Потихонечку, чтобы не упасть. Игоревская крутая, она почти что лестница, а не улица, так много на ней ступенек. Они начинаются не сразу, а постепенно: по две, по три. А на самом верху целый ступенечный залп. Та-та-та-та-та-та-та! Можно споткнуться и разбить яйцо. Тогда клоун не получится. Больше денег не дадут. В яйце надо аккуратно проколупать дырочку и вытряхнуть белок с желтком в чашечку. Бабушка Века гоголь-моголь сделает. Бе-е-е! Скорлупу внутри промыть водой, тонкой струйкой, пущенной из крана. Потом высушить на подоконнике, прислонив к вазону с китайской розой. И наконец, постелить вчерашнюю «Правду» на стол, взять акварельные краски, баночку из-под майонеза с водой, самую тонкую колонковую кисточку, выпрошенную у Жени, и… Хлоп! Вот так всегда…

Нельзя ходить в гости с насморком. Неприлично носить инфекцию людям. И к себе никого не пускать, если заболел. Надо позвонить по телефону и вежливо сказать: «Не приходите! У нас зараза!» Лене в окно-фонарь на кухне стукнуть и предупредить. Она тогда испугается и начнет спрашивать, какие продукты купить. Тете Оле, Лере и Жене в окно на улицу покричать, только тихо. Громко кричать тоже нельзя. Подкараулить, когда они во двор выйдут, и тогда тихо покричать. А дядю Мишу караулить не надо. Ему Оля скажет.

Нельзя пить некипяченую воду. Кипяченая всегда есть в прямоугольной бутылке темно-коричневого стекла с плотно притертой крышкой. Откуда она взялась такая медицинская? Бабушке Лизе, наверное, на работе подарили. Утром и вечером бабушка Века ставит эмалированный, зеленый в белых крапинках, чайник на плиту. Зажигает под ним голубой дрожащий цветок с желтыми лепестками и ждет, когда из носика пойдет пар. Потом снова ждет — когда остынет. Тогда уж наполняет бутылку. Вода из нее чем-то странным пахнет. Больницей, что ли? Но из-под крана напиться никому в голову не придет. Все равно что из лужи. И можно запросто умереть. А вот интересно: почему бабушка Лиза на фронте даже из болота пила — и ничего? Однажды на дне котелка оказалась сваренная лягушка. Значит, вода все-таки кипяченая была…

Нельзя делать ветер. Если одна бабушка стелет постель и нечаянно взмахнет одеялом, другая непременно вскрикнет: «Не делай ветер! Тут же дети!»

Нельзя быть в кухне, когда бабушка Века готовит хрен. Она надевает старые очки и обматывает голову платком. Бегать с улицы домой все равно через кухню, поэтому видно, как обмотанная бабушка быстро-быстро трет белые корешки на терке, а потом ложкой складывает их в баночки. Может, она еще что-то делает, но приходится прошмыгивать.

Нельзя топать, хлопать, скакать как коза, бегать как скаженная, когда бабушка Лиза печет заварные пирожные. Они очень капризные и могут не подняться. Тогда все труды насмарку. И пирожных не будет, и бабушку жалко. Она взбивает тесто. Кряхтит и даже подстанывает. Нина сто раз хотела помочь, но бабушка говорила: «Все испортишь, я тебя знаю».

Нельзя говорить пошлости. Нина сидела в кухне у тети Оли, а Женя сказала: «Некогда мне тут с вами, пойду „Апрельские тезисы“ конспектировать». Лера спросила: «Это Карл Маркс сочинил?» Тетя Оля ответила: «Ленин. У меня в институте по истории КПСС всегда пятерки были». Нине тоже захотелось сказать что-нибудь умное и принять участие в беседе интеллигентных людей. Она сразу вспомнила маленького кудрявого мальчика в центре октябрятской звездочки и кокетливо вздохнула: «Ах, Ленин! Он такой хорошенький!» — «Нинка, не говори пошлостей», — поморщилась Женя. И все ее поддержали. Нине стало стыдно, что она такая пошлая…

Нельзя быть тимуровцем. Один только раз была, вместе с Ирочкой Лубан. Нину после этого бабушка Века терла мочалкой в корыте и почти что шпарила кипятком. Ирочку неизвестно как терли и шпарили, потому что ее два дня на улицу не выпускали, а потом как-то забылось. Не будешь ведь через два дня человека спрашивать: «Тебя сильно мыли?» В тимуровцы они сами записались. Точнее, распределились: Нина — Тимур, а Ирочка — команда. Они пошли помогать детям, которые жили в угловом доме на первом этаже. Грязные дети вечно сидели на подоконнике открытого окна и явно нуждались в помощи. Нина стянула из плетеной корзины под столом два яблока-малиновки, а Ирочка вынесла под фартуком три кусища пирога. Ее мама, тетя Маша, хорошо печет. Ирочка и Ромка вон какие круглые… Грязные дошколята прямо на подоконнике умяли и пироги, и яблоки, а их старшая сестра, ровесница Нины, разрешила гостям влезть в окно. Гости огляделись и давай порядок наводить. Заодно и познакомились. Старшая сестра тоже Ирой оказалась. Такая уж была мода двенадцать лет назад. Из-за этой моды получилось не разбери-пойми. Приходилось к имени фамилию пристегивать. Иначе в этих Ирах запросто можно было запутаться. Малышей звали Минька и Ванька. Ох и чумазые! Решили в следующий раз их обязательно выкупать. А пока сложили стопками тряпье, разбросанное где попало, чисто-начисто вымели пол и перемыли завалы посуды. Жаль, что Ирочка Лубан маме проболталась. Тимур остался без команды. И без сладкого…

Нельзя часто открывать холодильник. Во-первых, из него идет холод. Можно простудиться. Во-вторых, он может сломаться. Ему вредно быть открытым. А он-то новый!

Нельзя есть сразу из холодильника. Ничего! Даже творог или сметану. Надо поставить на стол и ждать, когда согреется.

Нельзя без взрослых ходить на пляж. Все равно ничего не выйдет: на пешеходном мосту через Днепр стоит милиционер и смотрит. Если дети идут одни — не пустит. Пробовали уже. Нарочно забегали впереди Оли — вдруг получится? Не получилось. Вот и приходится ждать полвоскресенья, пока Оля соберется. Дзюбик хвастался, как он пристроился к чужой тетеньке и вместе с ней прошел…

Нельзя дружить с Ромкой! Он стрельнул из лука отравленной стрелой! Отравил в помойном ведре. Не думайте, не понарошку! Прямо макал туда. А потом как будто стрелял в кота. Ага, в кота! Как же! Стрела как воткнулась прямо в руку! Хорошо, что бабушка Лиза — фельдшер. Вытащила и зеленкой намазала. Сильно щипало. Ну этот Ромка получит!

Нельзя лазить на шелковицу в соседнем дворе. Хотя очень легко: встать на сучок, потом в дупло, подтянуться повыше — туда, где висят черные пупырчатые ягоды. Они красят руки и рот в несмываемый синий цвет, и бесполезно оправдываться, что это Ромка угощал, — все равно влетит.

Нельзя драться с Валериком, хотя очень сильно хочется. Нормальные люди не дерутся с младшим братом. И его все-таки немножко жалко. Когда его на улице хотел утащить незнакомый страшный дядька, Нина так вцепилась, что ехала на сандалиях. Аж застежка оторвалась. Дядька испугался и Валерика отпустил. Мама потом не поверила, что Нина брата спасла. Засмеялась и сказала: «Кому он нужен?»

Нельзя слушать разговоры взрослых, касаться спинки стула, читать с фонариком под одеялом, пришивать пуговицу на себе, есть мороженое большими кусками, «ктотамкать», когда за дверью никого нет, выносить мусор после заката, брать без спроса печенье в буфете, купаться в Днепре на полный желудок, играть с фарфоровой куклой, сидящей на шкафу для красоты, гулять под дождем, стоять на сквозняке, играть на сырой земле, сидеть на солнце…

А все остальное — можно!

Два новых пальто

Осенью купили пальто Валерику. Красивое, драповое, в рубчик. Немножко тяжелое, зато теплое. На ватине потому что. Для этого второклашки чересчур шикарное: и пуговицы в два ряда, и карманы, и даже хлястик на спине. А воротник! Чудо что за воротник: цигейковый, полированный, коричневый. Аж глаза слепило от такого великолепия! Пришлось еще шапку такую же покупать. Не ушанку, конечно. Молодой еще. Оля нашла в «Детском мире» шлемоподобную малышовую шапку и уговорила Валерика, что это буденовка. После того как дядя Миша прицепил солдатскую кокарду, Валерик был полностью удовлетворен и даже счастлив. От счастья утратил бдительность и не заметил, что бабушка Лиза вероломно пришила к ушкам резинку. Она припечатывалась щелчком на макушке. Как у дошколенка.

Получился Валерик в обновках красавчик. Хоть на выставку. Главное — сразу видно: мужчина. Раньше-то его за девочку принимали. Как встанет незнакомая толстая тетка посреди улицы, да как начнет причитать: «Он, бач, яки гарни очи! Яка гарна дивчинка!» Валерик злился, смотрел исподлобья. Зато теперь его никто с девчонкой не спутает. Несмотря на то что огромные карие глазищи с длиннющими ресницами никуда не делись. И кажутся в новой шапке еще больше. Будто совенок проснулся и любопытно смотрит: что новенького?

Но себе Валерик в зеркале казался мужественным и суровым. Он надевал пальто и шапку, хмурил брови, выпячивал подбородок и слегка прищуривал глаза. Пытался дотянуть до образа пограничника Карацюпы. Не мог дождаться первого снега, чтобы уже показаться народу в героическом виде.

Как назло, мокрая хлюпающая осень тянулась бесконечно. Каждое утро Валерик бросался к окну, но лес на горке виновато разводил голыми ветвями. Приходилось напяливать опостылевшее осеннее пальтецо идиотского кирпичного цвета, синюю вязаную шапку с помпоном и идти выслушивать оскорбления про гарну дивчину.

Неудовлетворенность породила стремление к действиям. К каким-нибудь уже мужским поступкам, черт возьми (каррамба, доннер-веттер, сто тысяч чертей)! Валерик совершил побег. Пошел как будто в школу, унизительно держась за Нинкину руку. А потом сбежал. Дождался, когда Нинка со своими дылдами-одноклассницами трещать начнет, и улизнул. В другую сторону. Собственно, другая сторона давно манила и звала. Туда указывал рукой фанерный Ленин. Во избежание недоразумений он стоял на гигантских буквах: «ПУТЬ К КОММУНИЗМУ!» Валерик посчитал, что найденный коммунизм будет достойной компенсацией за невозможность надеть настоящую мужскую одежду.

И пошел. И пропал. Появился к вечеру, когда уже все с ног сбились. И честно рассказал, что ходил искать коммунизм.

— Нашел? — в один голос спросили три бабушки, тетя, дядя и Нина.

— He-а. Там уже маленькие домики начались — и никакого коммунизма.

Что было дальше — понятно. Ругали, кричали, обещали наказать. Но как наказывать — неизвестно. В угол не поставишь. Все занято. В большой комнате в одном углу буфет, в другом — бабушки Лизы тахта, в третьем — бабушки Веки кровать, в четвертом — печка. В проходной темной комнате еще хуже. В одном углу — книжный шкаф, в другом — сундук, в третьем — Нинкино раскладное кресло, в четвертом — снова та же печка, но с другой стороны. А в кухне только Валерки не хватало! Тут и раковина с водопроводным краном, и газовая плита с кипяточными опасными кастрюлями, и вешалка с одеждой, и холодильник «Саратов», и окно-фонарь к Лене и Алику.

— Может, его в фонарь сунуть? — предложила Нина.

Но ее никто не стал слушать. Вот и получилось, что Валерку опять не наказали.

На следующий день выпал долгожданный снег. Ура! Причем ура дважды! Потому что совпали снег и воскресенье. Нина и Валерка стали собираться в кино. На утренний сеанс. Вчерашние попытки наказания уже забылись. Ведь снег же!

Сначала нарядили Валерку и выпустили во двор. Бабушки любовались им в окно. Он стоял. Гордый. Независимый. Мужественный.

Вышла Ирочка Лубан и остолбенела от такой красоты.

Вышел Славик и застыл.

Вышла тетя Голда и умилилась.

Вышла тетя Фира и восхитилась.

— Ой… — расстроилась Нина.

Бабушки оторвались от сказочной картины за окном и повернулись к Нине.

— Да… — расстроились бабушки.

И было от чего расстраиваться. Прошлогоднее зимнее пальто подскочило. Подпрыгнуло. А руки и ноги остались снаружи.

— Когда ж ты успела так вырасти? — поправила очки бабушка Лиза.

— Придется занимать деньги у Лены. Или у Фиры. Или у Оли, — решила бабушка Века. И заставила надеть две кофты. Чтобы не замерзнуть до завтра. А завтра надо купить новое пальто. Если удастся занять денег.

До кинотеатра так и не дошли. Валерик решил, что раз уж он такой взрослый мужчина, незачем держаться за руку старшей сестры. Он шел, сунув руки в карманы, независимой походкой. Гордился, расправив плечи и высоко подняв голову. Гордился, пока шли по двору. Гордился, пока спускались по Игоревской. И даже немного успел погордиться на Жданова. А потом гордиться перестал. Глупо гордиться, когда ты по уши в цементе. И с тебя течет серая жижа. И прохожие с опаской обходят стороной. Эх!

— Э-э-эх… — протянула бабушка Века, махнув рукой, хотя цемент с Валерика уже не капал. Застывал понемножку, пока возвращались домой.

Бабушка, вложив в протяжное «э-э-эх…» все свое разочарование, повернулась к внукам спиной и уже пошла было в комнату, но, остановившись на пороге, бросила через плечо самое страшное ругательство:

— Свинота!

— Что такое? — вышла бабушка Лиза и больше ничего не сказала. Но такое грустное недоумение застыло на ее добром лице, что Нина заторопилась:

— Не бойся, ба! Я сейчас все-все ножом отскребу.

Вытряхнула Валерика из заскорузлой оболочки. Наподдать бы ему как следует! Некогда. Цемент стынет. И принялась скоблить ножом бывший великолепный драп в рубчик. Потом бывший чистый пол. Потом табуретку Тьфу!

Пальто стояло, согнув рукава, довольно-таки нахально привалившись к стенке.

После обеда, прошедшего в траурном молчании, собрали совет. В малом составе: бабушка Лиза, бабушка Века, бабушка Лена и тетя Оля.

Нина в совет не входила, но имела совещательный голос. Валерик, как маленький и кругом виноватый, права голоса не имел, но и не изгонялся, поскольку некуда. И не в чем. Ситуация казалась сложной. Практически неразрешимой. Купить сразу два зимних пальто!

Но! Когда Оля берет дело в свои маленькие крепкие ручки, даже самая неразрешимая ситуация сдается без боя. Потому что есть шуба! Хорошая цигейковая шуба! Когда родилась Женя, дедушке Семе как передовику производства разрешили один раз отовариться в закрытом распределителе. И он таки отоварился! И купил шубу. Которой нет сносу. Ее носила Женечка, слава Богу. Потом Лерочка. А почему ее не носила Ниночка? Потому что шуба скакнула к Мишеньке. И Мишенька ее носил, слава Богу, пока не подросла Леночка. Но теперь уже Леночка тоже выросла — и какое счастье! Какое счастье, что ее уже может носить Валерик!

— Девчонскую? Не буду! — из-под стола проявил твердость мужского характера Валерик, хотя после ямы с цементом сидел бы уже и молчал, честное слово!

— А Мишенька? Мишеньку ты не учитываешь? — накинулась Оля на племянника. — И пристегнем ее солдатским ремнем!

Мишенька вместе с солдатским ремнем оказались убедительными. Валерик сдался и притих под столом.

Покончив с первым вопросом повестки дня, перешли ко второму. Решили попросить Тамару пойти с Ниной по магазинам и выбрать пальто. Почему именно Тамару? Могла бы пойти бабушка Века, как самая мобильная из бабушек. Или бабушка Лена, как менее мобильная, но все еще изредка выбирающаяся в магазин водников, где, как известно, выбрасывают хорошие вещи. Бабушка Лиза пойти не могла. Она вниз с Боричева Тока не спускалась. Ей тяжело потом назад подниматься. Зато могла пойти Оля. Но она не хотела. Потому что у Тамары вкус. Вот пусть идет и сама покупает.

Нина обрадовалась. Втайне. Если бы она показала свою бестактную радость, Оля обиделась бы. Но у тети Тамары, маминой школьной подруги, действительно вкус! Наверное, поэтому она до сих пор не вышла замуж. Жениха выбрать — это вам не пальто. А ведь она очень хорошенькая. Волосы золотые и вьются баранчиками.

Тетя Тамара отнеслась к поручению ответственно. Вместе с Ниной пошла в Подольский универмаг, потом в магазин водников, потом в «Детский мир», потом на трамвае поехали на Крещатик, потом на троллейбусе на Печерск, потом на автобусе на площадь Победы…

Везде пальто были. Одинаковые. С коричневыми цигейковыми воротниками. С отстроченной кокеткой, а на ней — бантик из той же пушистой ткани, что и все остальное пальто. Цвета, правда, были разные. Синий, серый и черный. Тете Тамаре пальто не нравились. Особенно пушистая ткань.

— Одеяло! — презрительно бросала она продавщицам. — А нет ли чего поприличней?

Поприличней нашли. Одно. На Печерске. Но оно оказалось слишком большим. Вернулись ни с чем. В планах у тети Тамары была поездка на Куреневку.

— Что такое? Почему ничего не купили? — удивилась тетя Оля.

— Ничего хорошего не было, — созналась Нина. — Одно нашли, только большое. За двадцать два рубля.

— Что-о-о?! Двадцать два рубля? Да пусть оно говорит ко мне стихами, я его не куплю! Двадцать два рубля! Когда можно купить по тринадцать! Или даже одиннадцать! — воинственно подбоченилась Оля, возмущенная неслыханным мотовством.

Она взяла Нину за руку, повела в Подольский универмаг и выбрала в детском отделе замечательное теплое-синее-пушистое-зимнее пальто.

— Прекрасно! Как на тебя сшито! — с удовлетворением сказала Оля. — Заверните!

И покупку завернули в хрустящую коричневую бумагу, перевязали бечевкой и дали Нине. Она не стала цитировать тетю Тамару про одеяло.

Во-первых, устала от беготни по магазинам.

А во-вторых, ей пальто понравилось.

Из пункта «А» в пункт «Б»

Решение с ответом не сходилось. Пришлось бежать за помощью к Лере. Она задачку быстренько расщелкала, как орех, и путешественники благополучно прибыли в пункт назначения, несмотря на то что один плелся пешком и разглядывал по пути всякие лютики-цветочки. Зато второй летел стремглав на велосипеде, потренькивая никелированным звоночком. Лера не только написала три действия, но и нарисовала схему движения пешехода и велосипедиста, так что Нина все поняла и даже захотела, чтобы ее завтра вызвали к доске.

Утро началось с веселья. Валерик Дзюба, в обиходе просто Дзюбик, выдал очередную концертную программу за первой партой, куда его посадила классная из-за вечных двоек. Он повернулся к Нине и Наташе Гейсман, всем известной хохотушке, и стал изображать Григория Яковлевича, учителя рисования: как он портрет рисует и глаза у него съезжаются к переносице от усердия. Маленький верткий Дзюбик умел превращаться то в рассеянную старушку, то в бравого пожарного, то в крикливую торговку с Житнего рынка. Девочки повизгивали от восторга. Дзюбик, вдохновленный успехом, «на бис» показал, как Димка Лобов вяжет шарф, считая петли, и не замечает, что уже весь обмотан своим бесконечным произведением. Как он умудрился превратиться в добродушного медлительного увальня — загадка, но сходство оказалось настолько убедительным, что Нина и Наташа опять зафыркали.

— Ой, не могу! Валерик, покажи старьевщика, — упрашивала Наташа. — Ну миленький, ну Дзюбочка, ну что тебе стоит?

— Стары веш-ш-ч, — сгорбился и зашипел Дзюбик. — Бером стары веш-ш-ч. Черт! Забыл! Задачу решили? Я же хотел списать. Давайте, быстро!

— Идет! — Димка Лобов, карауливший у двери, ринулся на свое место.

Шестиклассники вскочили, с грохотом откинув крышки парт, и вытянулись.

— Здравствуйте! — окидывая класс цепким взглядом, молниеносно выхватывающим малейший непорядок — неприглаженные вихры, развязанную коричневую ленточку или неуместно белый капроновый бант, — поздоровалась учительница и разрешила: — Садитесь!

Класс еще раз грохнул крышками и затих. Все сидели как всегда: руки сложены строго параллельно краю черной лакированной парты (снизу — левая, сверху — правая), спина прямая, взгляд немигающий. Как кролики перед удавом. По-другому у Марксины Яковлевны Берман сидеть не позволялось. Стоило кому-нибудь ручку уронить или к соседу повернуться — все! «Крокодилы! Бегемоты! Как твоя фамилия? Задомнапередский? — кричала Марксина, расцветая алыми пятнами. — В Биробиджан поедешь!» Биробиджан у Марксины был самым страшным проклятием и предназначался в основном отпетым двоечникам и тупицам, но и отличники туда периодически посылались.

— Поднимите руки, кто домашнюю задачу не решил. Так… Лобов? В Биробиджан поедешь, Лобов! (Лобову в Биробиджане точно делать было нечего, но Марксину это не смущало.) Еще кто? Так… Хорошо. К доске пойдет…

Марксина держала паузу над раскрытым журналом. Было так тихо, что слышался шорох карандаша, ползущего по списку. Вот он спустился до Яновской, остановился и пополз вверх…

— Дзюба!

Класс выдохнул. Бедный Дзюбик поплелся к доске, взял мел и принялся спасаться от Марксининого гнева. Сначала он сложил путешественников. Один плюс один, получилось два. Потом стал делить расстояние от пункта А до пункта Б на двоих. Получилось справедливо. Поровну. Судя по всему, он вот-вот должен был отправиться в таежный комариный край. Нина не выдержала и шепнула:

— Сорок восемь разделить на…

— Дзюба — два! Садись. Нечего уши развешивать! — разозлилась Марксина. — И Одельская — тоже два! За компанию. Дневники на стол!

И залепила жирные красные двойки на три клеточки, захватив ни в чем не повинные историю и ритмику, четко выведя рядом каллиграфическое МБерман. Дзюбик плюхнулся на деревянную скамью перед Ниной. Его оттопыренные уши пылали, сравнявшись по цвету с треугольником галстука. Щеки Нины, наверное, были того же революционного оттенка — она чувствовала, как заливается ненавистным румянцем.

Дома бабушки расстроились: еще бы, первая двойка! И такая огромная! Растерялись: родители на Сахалине, что делать — неизвестно. Послали Нину за тетей Олей. Та прибежала, на ходу вытирая руки полотенцем, и внимательно выслушала Нинины оправдания и бабушкины стенания. Наконец, после тщательного анализа мельчайших деталей — кто где стоял, кто где сидел, кто что шептал и с какой скоростью двигались путешественники — решительно объявила:

— Завтра пойду извиняться перед уважаемой Марксиной Яковлевной.

Марксина и вправду была уважаемой. Никто в Биробиджан до сих пор не отправился, зато выпускники математику знали так крепко, что могли сражаться на вступительных экзаменах в вузы, невзирая на пятую графу. Оля ее нисколечко не боялась, потому что Лера и Женя ловили математику на лету. Их авторитет должен был распространяться на Нину. Да так оно и было. Двойку Марксина влепила сгоряча, это было ясно. Но по законам внутришкольной политики полагалось извиняться.

Оля поймала Марксину на большой перемене. Рядом в качестве объекта для воспитания стояла Нина, опустив голову.

— Здравствуйте, Марксина Яковлевна! Вот, зашла узнать, как наши успехи. Это моя племянница. — Оля слегка подтолкнула Нину, чтобы еще раз напомнить про тень авторитета. Вдруг учительница забыла, что Нина — девочка из хорошей семьи.

— Знаю, — кивнула Марксина.

— Ниночка вчерашнюю задачу решила. Но почему-то получила двойку, — прикинулась плохо информированной Оля. В дипломатических целях. Вдруг Марксина уже раскаялась и двойку зачеркнет. Дескать, извините, ошиблась. Но учительницу не так-то просто было сбить с твердо выбранного пути.

— Нет, вы понимаете, что меня возмутило? — Марксина сдвинула брови, чтобы оправдать правильно поставленную двойку. — Что девочка из приличной семьи подсказывает этому двоечнику! Этому архаровцу! Этому отбросу! Который не учится! Который я не знаю что!

Ага! Значит, она все-таки помнит, из какой Нина семьи! Чья она многоюродная сестра! Но Дзюбика жалко. Маленького, тощенького, легкомысленного Дзюбика. Учителя не знали, что на самом деле он никакой не тупица, а очень даже остроумный. С ним так весело болтать! Ему не запрещают свободно носиться по городу. Из странствий он приносит невероятные истории и вываливает целый ворох на одноклассников, которые вынуждены покорно ждать, когда взрослые переделают свои скучные дела и поведут в зоопарк, ботанический сад или планетарий.

— Извините! Простите! Она больше не будет. Нина, скажи, что ты больше не будешь!

— Не буду…

— Что ты не будешь? — нахмурилась Марксина. — Отвечай полным ответом!

— Не буду подсказывать Дзюбе…

— Именно! Этому бездельнику! Этому тупице! Этому босяку! Этому я не знаю что!

— Она больше не будет. Я за нее отвечаю, — сказала тетя.

Намекнула, что натренировалась на воспитании отличниц — Леры и Жени. Поэтому опыт и мастерство автоматически распространяются на Нину, превращая и ее в гордость школы. Заодно дала понять, что племянница на ее попечении. А чтобы учительница окончательно прониклась, добавила недостающие штрихи:

— Ниночка у бабушек живет. Родители на Сахалине.

Марксина подозрительно посмотрела на ученицу, до сих пор ничем не выделявшуюся из чернокоричневой массы, оживленной красными мазками пионерских галстуков. «Сахалин» звучало пострашнее «Биробиджана». Нечто совсем уж запредельное, куда приличные люди не попадают. Приличные люди живут в Киеве. Преимущественно на Подоле.

— Отец военный, — пояснила тетя.

Марксина сочувственно покачала головой. Военных отцов вечно посылают к черту на кулички. Тут возникает вопрос: можно ли считать военных приличными людьми, если они вынуждены постоянно отрываться от Киева? Наконец, поуверяв друг друга во взаимном уважении и отчасти преданности, Марксина и тетя распрощались. Напоследок учительница выразила уверенность в том, что Нина никогда больше не будет подсказывать этому двоечнику, этому ослу, этому гопнику, который гоцает на переменах, а у доски молчит, как дубина. Тетя, прижимая для усиления искренности руки к груди, полностью разделяла мнение уважаемой Марксины Яковлевны.

Накланявшись, тетя потащила малолетнюю преступницу в угол вестибюля и, не откладывая дела в долгий ящик, выдала ей по первое число. Ух и раскипятилась же она! Глаза сверкали, щеки горели, пушистые черные волосы выбились из узла.

— Нинка! Ты что себе позволяешь? Ты почему меня позоришь?

— Ну Оля… Ну что такого… Подумаешь, подсказала разочек… — ныла Нина.

— Разочек? Нет, вы посмотрите на нее! Разочек! Ты, девочка из порядочной семьи, подсказываешь этому ничтожеству?

О-о-о! Почему взрослые такие? Никогда не разберутся и сразу ругаются. Разве можно громко кричать на весь гулкий вестибюль? И тут она увидела Дзюбика. Он прятался за колонной. Хотел дождаться, когда тетя уйдет, и посочувствовать.

— Оля! Он хороший. Ты не знаешь. Он умный. Его просто учителя не любят.

— Не морочь мне голову! — окончательно вышла из себя тетя. — Я запрещаю разговаривать с этим ничтожеством. Все! Дома поговорим.

Тетя решительно пошла к выходу, а Нина побрела в класс. Хотела сделать вид, что не заметила Дзюбика. Вдруг он не слышал, как его обзывали ничтожеством? Нет, конечно. Тетин звонкий голос невозможно не услышать. Голова сама повернулась к колонне, но Дзюбик исчез. Стыдно… Теперь он навсегда поверит, что Нина — предательница. Поддакивала взрослым, чтобы себя выгородить. Теперь Валерик и на нее может пародию сделать: губки бантиком, ручки сложены, глазки опущены. «Ах какая я хорошенькая, умненькая, воспитанная!»

Все плохо. Просто ужасно. Даже жить не хочется…

«Скорая помощь»

Нина второй час ходила по улице Жданова, примеряясь, где бы упасть. Улица была короткой. Отрезок прямой между двумя точками — площадями Почтовой и Красной. Их соединяли громыхающие трамвайные линии. Дворники еще утром сгребли снег в аккуратные холмики. Нина бегала вниз на угол встречать бабушку с сумками и видела, как тетка в ватнике, перетянутом солдатским ремнем с золотой пряжкой, и с огромной головой, укутанной клетчатым платком, шоркала деревянной лопатой. Вначале лопата бесшумно зарывалась в новенький снег, но потом, добравшись до асфальта, скрежетала цинковым краешком.

Мерзлый асфальт был чист. Жаль. Надо было исхитриться и поскользнуться так, чтобы Иры поверили. Но валенки мягко шуршали, цепляясь за шершавый тротуар. И, как назло, ни одной скользанки…

Иры уже просились домой — холодно, и скоро стемнеет, и от родителей влетит. Они не знали, что Нина пошла гулять только для того, чтобы упасть.

А потом сказать, что нога болит очень-очень сильно, ой, только не трогайте! И неделю не ходить в школу. Пока Дзюбик про все не забудет.

Гениальный выход подсказала мама. Еще в июле, когда приезжала в отпуск с Сахалина. Она любила вспоминать детство. Рассказывала всякие истории. Одна из них могла пригодиться — про то, как мама сунула ноги в Днепр. Зимой. Была готова на все, лишь бы не ходить в школу. Но ни капельки не заболела. «После ледяной воды в ботинках получился компресс — аж припекло!» — смеялась мама.

Поэтому вариант с Днепром Нине не подходил. Не только потому, что она рисковала не простудиться. А потому, что во времена маминого детства на Подоле, наверное, не было набережной. Сейчас ее построили, а лестницы, ведущие к воде, перегородили толстыми железными цепями. Под ними ничего не стоит пробраться, но это строго-настрого запрещено. И могут наябедничать Иры. Расскажут своим родителям, а они позвонят бабушкам. И будет стыдно. Все сразу поймут про Дзюбика.

Нина искоса посмотрела на Ир. Маме было хорошо. Когда она ноги в Днепре мочила, ее охраняли верные подруги — Мира и Тамара. И ничегошеньки никому не разболтали. Иры для этого не годятся. Они чересчур послушные.

Ира Зельман — высокая, полная, выглядит совсем взрослой. И не скажешь, что ей двенадцать.

Можно подумать — целых четырнадцать. Или даже пятнадцать. У нее уже есть настоящая грудь, только она стесняется и ходит сгорбившись. С математикой у нее еще хуже, чем у Дзюбика. И с остальными предметами тоже. Кроме пения, ритмики и рисования, но это не считается. Когда ее вызывают к доске, она так долго тянет нескончаемое «э-э-э» между картавыми словами, что учителям надоедает и они ставят тройки недослушав. И почему-то Иру Зельман никто не ругает. И маму не вызывают. Она сама приходит. Каждый день забирает Иру из продленки.

Рива Соломоновна на Иру не жалуется, а помогает ей делать уроки. Садится рядом и терпеливо объясняет. Иногда Нина думала: почему Иру Зельман не заставляют учиться лучше? Потом догадалась: все равно не получится. Зачем зря человека расстраивать? Ира хорошая. Добрая и умеет слушать. Не болтает, как другие девочки, о своем, а медленно опускает тяжелые кремовые веки, прикрывая бархатные карие глаза, и слушает. Из-за этого всегда кажется немного сонной.

Вторая Ира — Зильбергерц. Уменьшенная копия Зельман: карие глаза, черные вьющиеся волосы, белая кожа усыпана веснушками. И взгляд такой же: сонно-плавающий. И беспрекословное послушание. Сказано ходить по правой стороне Жданова — ходим по правой. По левой нельзя. Там снизу, от набережной, может по переулку выехать машина. Это очень опасно. А сверху, с Боричева Тока, машины редко появляются. Только если кто-нибудь такси вызовет. Но это целое событие…

Ира Зильбергерц учится не так чтобы очень хорошо. Средне. Так же, как и Нина. На четыре и пять. Тихая, воспитанная девочка из хорошей семьи. Ей и в голову не придет нарочно падать и симулировать ужасный ушиб или даже перелом. Она не какая-нибудь босота, как пренебрежительно называют бабушки людей, не дотягивающих до их круга. Правда, не всегда понятно, по каким признакам бабушки узнают про босоту.

К босоте относилась, в частности, молодая пара из углового дома. Они вечно сидели на балконе за пузатой чугунной оградкой и смотрели на улицу. Рядом дышала огромная овчарка, высунув розовый язык. А больше ни у кого собак не было. Только кошка у Иры Народецкой, самой красивой девочки.

Народецкая с ними гуляла редко. Не потому, что красивая, а потому, что жила далеко — на Верхнем Валу. Ее мама не отпускала.

Девочки потоптались у входа в фуникулер.

— Мне пора, — наконец сказала Ира Зельман.

Ее дом стоял напротив, у речного вокзала. Только дорогу перейти.

— Давайте до угла дойдем, — попросила Нина, решив использовать последний шанс.

Ирам в ее плане была отведена важная роль. Им предстояло бежать за тетей Тамарой. Рассказывать, что Нина упала и не может идти. Поэтому падать надо было не прямо здесь, а поближе к тети Тамариному дому, чтобы той далеко не бегать. Уже и место было заранее присмотрено: у водосточной трубы, там, где наросла ледяная нашлепка. Они несколько раз прошли мимо, гуляя туда-сюда, но Нина никак не могла решиться. Наконец немного отстала и уселась под трубой.

— Ой! Ой-ой-ой!

Иры обернулись.

— Ой-ой-ой! Идти не могу. Ой как больно!

Нина схватилась за ногу и убедительно причитала. Иры испуганно молчали. Прохожие останавливались и советовали вызвать «скорую», даже предлагали двухкопеечные монеты — благо что будка телефона-автомата стояла недалеко. Но «скорая» на улице в план не входила. Еще увезут в больницу, а там посмотрят внимательно и наругают.

— Не надо «скорую». Тут тетя Тамара живет. Надо ее позвать, — распорядилась Нина. — Ты, Ира, иди вон туда, под арку. Во дворе подъезд налево. Второй этаж и дверь прямо. А Ира пусть со мной побудет.

Ира Зильбергерц отправилась за тетей Тамарой. Ира Зельман осталась охранять подружку. И тут Нина вспомнила, что на ней новое пальто — то самое, забракованное тетей Тамарой. И она, чего доброго, обидится, что с ее хорошим вкусом не посчитались. Теперь может возникнуть конфликт на этой почве. Причем скрытый. Тетя Тамара будет дуться, а тетя Оля думать, с чего это она сердится. Эх, надо было старое пальто надеть. Или грохнуться под домом тети Миры…

— Ниночка! Что с тобой? Боже! Ребенок упал! Ребенок сломал ногу!

Тетя Тамара заломила в отчаянии руки. От ее криков почему-то заболела заранее намеченная левая нога. Нина все хорошо продумала: на правую удобнее опираться, а хромать лучше левой.

— Ты можешь встать?

— Не знаю… Надо попробовать… — умирающим голосом сказала Нина.

Общими усилиями ее поставили, как журавля. Нина осторожно попробовала наступить на «больную» ногу и, ойкая вполне натурально, попрыгала, повиснув между тетей Тамарой и Ирой Зельман. Прыгать пришлось далековато. Булыжники под аркой и во дворе оказались скользкими и неровными. Кое-как доскакали до второго этажа и ввалились в прихожую.

В рамочке на стене загадочно улыбалась знакомая с детства «Незнакомка». Под ней волновались тети Тамарины родители.

— Боже! Ребенок совсем не может ходить! Мне будет плохо с сердцем! — простонала Берта Рафаиловна, милая, уютная, чистенькая старушка с белоснежными гофрированными волосами и кукольно-розовыми щечками.

— Она мне будет рассказывать за ее сердце! Какое может быть сердце, когда у ребенка сломана нога, а? У меня уже давление от этой ноги! — откликнулся Исаак Пиневич, аккуратный седой старичок, тот самый, которого Валерик умудрился в прошлый раз назвать «дедушка Ишак».

— Папа! Тебе нельзя волноваться!

— И что? Когда ребенок весь искалечен, я должен танцевать от счастья?

— О-о-о… умираю… воды… — простонала Берта Рафаиловна, опускаясь на стул.

— Ну, мы пошли. Нас родители заругают, — сказали Иры.

— Я, наверное, завтра в школу не пойду, — напомнила Нина, чтобы они не забыли рассказать про уважительную причину.

Тетя Тамара накручивала диск телефона, вызывала «скорую». Металась из кухни в комнату то с водой, то с лекарствами. Когда врач с чемоданчиком позвонила в дверь, в квартире сильно пахло сердечными каплями.

Берта Рафаиловна и Исаак Пиневич лежали рядышком на тахте, укрытые до подбородков клетчатым пледом. Врач поставила на тумбочку длинную черную коробочку и раскрыла ее. Внутри оказалась шкала с цифрами, возле которых прыгал ртутный столбик, пока врач накачивала резиновую грушу. Она послушала в трубочку сначала Берту Рафаиловну, потом Исаака Пиневича. Подержала их за руки, шевеля губами. Дала какие-то таблетки, велела соблюдать полный покой и ушла.

Нина сидела в кухне на табуретке, расстегнув новое пальто.

— Про ногу твою забыли, — спохватилась тетя Тамара.

— А у меня уже ничего не болит. — И Нина для убедительности притопнула валенками по натертому до блеска паркету.

В Одессе теплое море

Мира Наумовна так и сказала:

— В Одессе теплое море. Поеду к Софочке. Вот дождусь лета и поеду.

— Нет, вы посмотрите на нее, — обиделся дедушка Семен. — Поедет она! Что ты там забыла?

— Мам, ну правда, летом жарко. Тебе тяжело будет, — намекнула Оля на букет из давления, сердца, правого колена и поясницы.

Возраст, ничего не попишешь. Тревожно маму одну отпускать, да и на Софу, гимназическую подругу, надежды мало — склероз. Прошлым летом она приезжала погостить. Как дитя малое, честное слово! Целый переполох устроила: потерялась на Владимирской горке. Всем семейством искали: Миша на телефоне дежурил, Оля с девочками по горкиным склонам бегали, папа маме валерьянку капал. Правда, Софа сама нашлась. На такси прикатила. Она бы и раньше вернулась, но не могла в ридикюле найти записную книжку с адресом.

— Буду принимать морские ванны, — пояснила Мира Наумовна цель поездки. — Вместе с Софой.

— Ой, не смешите меня! — трагически схватившись за голову, вскричал дедушка Семен. — Твоя Софа таки устроит потоп. Войдет в море — и все!

Дедушка Семен ничего не имел против необъятных габаритов Софы. Ему крупные женщины всегда нравились. Он просто не хотел, чтобы Мира Наумовна уезжала. Заранее ревновал ее к чайкам, волнам и этим, как их… кипарисам. Ко всему этому пошло-курортному шлянию. Когда-то в молодости они ездили вдвоем к Черному морю. Не в Одессу, правда. В Ялту. В санаторий. Ему тогда как передовику производства дали путевку. И он, между прочим, не поехал один. Он, между прочим, взял Миру Наумовну с собой, хотя она не была передовиком производства.

Мира Наумовна, приучая дедушку Семена к мысли о неизбежности поездки и, следовательно, временной разлуки, задумчиво пела, как бы случайно:

Тот, кто рожден был у моря, Тот полюбил навсегда Белые мачты на рейде, В дымке морской города…

Хотя сама она родилась не у моря. А совсем даже наоборот — в Белой Церкви. Потом вышла замуж за дедушку Семена и переехала в Киев, чем значительно повысила свой социальный уровень. Тогда дедушка Семен был не дедушкой, а очень даже ничего. Поэтому Мира Наумовна не только повысила свой социальный уровень, но и получила массу положительных эмоций и новых волнующих впечатлений. Совместила приятное с полезным, так сказать. И после всего этого она собирается в Одессу! Одна!

Дедушка Семен, как бы не слыша многозначительного пения Миры Наумовны, в противовес ехидно напевал про этот бандитский город:

На Дерибасовской открылася пивная, Там собиралася компания блатная…

На что Мира Наумовна усиливала ностальгическое пение, превращая лирическую мелодию в маршеобразное подтверждение своих намерений. Но дедушка Семен, не сбиваясь, продолжал основную тему:

Там были девочки: Маруся, Роза, Рая И с ними верный спутник — Васька-Шмаровоз!

Таким образом он не только косвенно давал понять, что девочки все еще будоражат его неугомонную душу, но и что сам он ого-го какой молодец, не хуже таинственного Васьки-Шмаровоза. И Мира Наумовна о-о-чень рискует, оставляя его без присмотра. Но Мира Наумовна, по-видимому, недооценивала его способностей и легкомысленно пренебрегала намеками на готовность тряхнуть стариной.

Она собирала чемодан. Про чемодан — отдельное слово. Чемодан, извлеченный из сарая, из-под культурного слоя, образованного керогазом, ржавым утюгом, сломанными санками, протертый от пыли и паутины, был еще довоенный. Тех времен, когда на курорт ездили обстоятельно, со вкусом. Он был фибровый, коричневый, с прочной ручкой и двумя блестящими замочками. Самое главное — он был настолько глубоким и вместительным, что запросто мог сойти за сундук средних размеров и требовал достойных нарядов.

Оля по выходным, прихватывая вечера будней, шила новое и перелицовывала старое. Разве можно насовсем выбросить чесучовый костюм? Сейчас такой чесучи уже никто не делает. Этот современный поплин и в подметки чесуче не годится. Оля распарывала, осторожно тюкая стежки краешком трофейного лезвия «Золинген». Тут требовалась ювелирная точность: одно неверное движение — и дырка! И пропадут драгоценные два сантиметра ткани, запрятанные в швы. Швов в старом костюме — тьма египетская. Вытачки, складочки, вставочки, кармашки… Нина сидела, затаив дыхание, и смотрела. А Оля все тюкала, тюкала лезвием — и вот наконец материя освобождалась из плена и превращалась в причудливо вырезанные лоскуты. Потом тетя их отстирывала, нежно теребя в теплой мыльной воде, чтобы не расползлись, сушила и гладила, прошпаривая влажную ткань утюгом. Паф-ф-ф! И старых строчек не видно. Можно кроить и шить платье. Ой, нет! Пока еще рано. Бабушка Лиза согласилась вышить гладью. Чесуча белая с зеленоватым отливом, поэтому нитки мулине бабушка подобрала салатовые. Ах как красиво!

В сборах принимал участие весь двор. Ну не весь, конечно. Тетя Паша рыбачка не принимала. Она в курортах не понимает. И дядя Петя рыбак не принимал. И Зина тоже. С ней все равно никто не разговаривает. И толстая Бася всерьез не учитывалась: какая из нее советчица? Она сама влезла со своими советами.

На лавочке сидели Мира Наумовна, тетя Фира, тетя Голда и Нина. Грелись на солнышке. В беседке пока неуютно и сыро, хотя снег давно растаял. Уже середина апреля, тепло. Ручьи, пробежавшие по двору, начисто отмыли булыжники, по которым ходят в магазин, на работу, на рынок и в школу. Остальное пространство уже покрылось кудрявой невысокой травой. Скоро она отрастит мелкие зеленые бубочки, обрамленные малюсенькими беленькими лепесточками, и будет терпеть, когда по ней ходят и бегают. Ходят взрослые: в сараи за чем-нибудь нужным, белье вешают или снимают, примяв траву огромным алюминиевым тазом. Зина даже выварку выволакивает, мало ей таза. От этого в траве получаются лысины и видно, что растет она в мелком золотистом песке. Дети бегают по траве, носятся, валяются.

Но они легкие, траве не больно… Иногда на зеленой бубочке отдыхает божья коровка. Ее надо осторожно посадить на ладонь и прошептать:

Божья коровка, Полети на небо, Дам тебе я хлеба. Там твои детки Кушают котлетки.

И коровка расправит жесткие оранжевые крылышки, а из-под них вылезут тонкие, затрепещут, и она полетит высоко-высоко, в синее пронзительное небо, слепящее раскаленным добела солнцем… И Мира Наумовна поедет в Одессу, к морю. Интересно, какое оно — море? Наверное, большое. Как Днепр без того берега…

Мира Наумовна, тетя Фира и тетя Голда не просто так сидели. Они караулили подушки и перины, разложенные на раскладушках для проветривания. Поглядывали, чтобы не стащили. Хотя кто их стащит? Чужие по Боричеву Току не ходят. Могут пройти почтальонша с раздутой сумкой на ремне, перекинутом через плечо, да детская врачиха Гутман. Но они почти что свои. Могут выскочить бандиты из-за высокого серого забора, ограждающего лес на горке, схватить парочку подушек или даже целую перину и убежать назад за забор. Поэтому надо следить. Нина тоже следит, но отвлекается. Интересно послушать разговоры взрослых.

— Платье чесучовое готово, спасибо Лизе, — продолжала Мира Наумовна сагу про курортную подготовку. — И сарафан Оля уже пошила.

— Нет, вы только посмотрите, как она постирала!

К скамейке подошла толстая Бася и, возмущенно показывая пальцем на вывешенное Зиной белье, справедливо ожидала поддержки. Гневного осуждения. Белье должно быть белоснежным, а не таким вот, что от людей стыдно. Белье — это визитная карточка хозяйки. Если хозяйка не умеет стирать, это, извините, не хозяйка, а…

— Шнарантка! — пожала плечами тетя Голда.

— И она еще будет его всем показывать! Когда такое белье надо прятать. Прятать — и все! Нет, вы такое видели?

— Ой, я вас умоляю, — поддержала общее осуждение тетя Фира. — Когда человек не имеет никакого понятия!

Сама тетя Фира имела понятие. Во двор она всегда выходила в одном из бесчисленных длинных халатов, туго накрахмаленных и тщательно отглаженных, что было непросто, учитывая мельчайшие оборочки. Халаты шились ею собственноручно, из белого в цветочек ситца. Несмотря на безукоризненные халаты, соседки тетю Фиру тоже слегка осуждали — за то, что красила губы красной помадой и в парикмахерской наводила черные брови. То, что она красила волосы черной краской, не осуждалось. Мира Наумовна тоже собиралась закрасить седину хной. Попозже. Пока рано. Это она перед самым отъездом сделает.

— Пять блузок, две панамы, теплую кофту, когда ветер…

— Вчера ехала в трамвае на Крещатик. Очень красиво. Вот тут так, и так, и так… — подхватила тряпочную тему толстая Бася.

Жестами показала декольте, пояс на талии, широкую юбку. Весьма неожиданно с ее стороны, поскольку, будучи неимоверно толстой и сильно пожилой, до сих пор интереса к нарядам она не проявляла. Мира Наумовна взбудоражила всех курортными сборами — и вот результат.

— Так Сема уже успокоился? — спросила тетя Голда.

— Я знаю? — вспыхнула Мира Наумовна. — Я ему так и сказала: «Сема, шо такое? Я не имею права повидаться со своей подругой? После того как я отдала тебе свою молодость?»

— А я вам скажу. Он вас ревнует. Ревнует — и все! — припечатала тетя Фира.

— Ой, я вас умоляю! Можно подумать! Я ему так прямо и сказала: «Сема! Не делай мне головную боль! Я имею право?» Так ему просто-таки нечего было ответить!

…Промелькнула весна, заполненная последними штрихами сборов в Одессу, и обрушилось лето, настолько небывало знойное, что все завидовали Мире Наумовне, которая вот-вот окунется в Черное море. Дедушка Сема загадочно притих, Мира Наумовна подозревала, что он задумал какую-нибудь пакость и долгожданная поездка сорвется. Но он добросовестно отстоял очередь и купил билет в купейный вагон. На нижнюю полку. И даже помог дяде Мише сильно затянуть ремни из толстенной ткани защитного цвета, с деревянной ручкой неизвестно для чего — ведь у чемодана была своя собственная. Но лишняя ручка в дороге не повредит — мало ли что… И даже (сам!) заказал по телефону такси на завтра.

Завтра! Завтра все жильцы выйдут во двор и высунутся в окна — все! И те, кто разговаривает друг с другом, и те, кто не разговаривает. И будут провожать Миру Наумовну в Одессу. Смотреть, как подъехала машина с шашечками и зеленым огоньком, а Мира Наумовна в новом чесучовом платье, вышитом гладью, в панаме (уже курортное настроение) и белых парусиновых туфлях, надетых на белые же носочки, идет по двору, а дядя Миша, пыхтя, втискивает чемодан в багажник. Хорошо бы Нину взяли на вокзал. Она тоже хочет провожать Миру Наумовну в Одессу как можно дольше.

А сегодня — прощальный ужин. Все собрались за столом в комнате. Не в кухне, заметим, как обычно, а именно в комнате, что придает ужину настоящую торжественность. Мира Наумовна раскраснелась, ее глаза блестят, как в молодости. Она слушает, как ей желают счастливой дороги, и счастливого отдыха, и счастливого возвращения. Дедушка Сема не сияет, но ведет себя вполне прилично. Без этих своих штучек. И даже лично подходит к телефону и выслушивает пожелания и напутствия родственников и знакомых, которые не смогли, к сожалению, сегодня прийти по уважительным причинам. Телефон трезвонит беспрестанно, так много народа желает Мире Наумовне счастливого пути.

— Шо вы говорите! Шоб я так жил! — неожиданно восторгается дедушка Сема и даже порывается пуститься в пляс, но, прижатый почти вплотную раздвинутым столом к подоконнику, только слегка подпрыгивает. Все замолкают и поворачивают к нему головы, заинтересованные внезапным взрывом веселья. Может, дедушка Сема уже-таки выиграл в лотерею целый телевизор?

— Ха! Это правда? Вы не ошиблись? Так я вам целую ручки! Такая новость! Такая новость! Ой какое вам спасибо! Шоб вам жить до триста лет!

Дедушка Сема кладет трубку и ликующе смотрит на собравшихся. Сквозь ликование явственно проглядывает ирония. И она так раздувается, что превращается в самый настоящий сарказм. Насладившись нежданной радостью, он щедро делится ею:

— Такая радость! В Одессе холера!

От восторга он прижимает к груди руки и кричит Мире Наумовне поверх голов онемевших гостей:

— Одессу? Ты хотела Одессу? Так получи! На! Цим тухес ты поедешь, а не в Одессу! — указывает он на идише направление, соответствующее месту пониже спины, и немедленно разъясняет причину этого направления: — Все поезда отменяются! Какое счастье! В Одессе холера!

И это оказалось чистой правдой. Хотя Мира Наумовна еще долгие годы подозревала, что дедушка Сема нарочно организовал холеру в Одессе. И даже не желала слушать вполне резонные доводы, что это-таки полный абсурд.

Когда Сема не хочет отпускать ее в Одессу — он может все!

Страшная тайна

Валерку забрала тетя Оля, а Нине пришлось переехать к бабушке Лене. Нет, но какая несправедливость! Для того чтобы повезло, надо быть маленьким и противным. Чтобы бабушка Лена испугалась. У нее давление. Подумать только, от каких мелочей зависит судьба! Непослушание + давление = Валерка у Оли! А он по малолетству даже не понимает, какое ему счастье привалило! Ему все равно где ныть.

Там, в квартире напротив, постоянное веселье. Там Лера, Женя и их друзья смеются до позднего вечера, слушают магнитофон, играют на гитаре и поют. Дядя Миша и тетя Фира смотрят футбол и громко кричат. Смотрят хоккей и тоже громко кричат. А если фигурное катание показывают — только изредка вскрикивают. Рядом Оля стрекочет швейной машинкой. Смешно ссорятся Мира Наумовна и дедушка Сема, совсем как в оперетте «Сильва». «Сема, ты меня не любишь! Сема, ты меня погубишь! Мира, ты меня с ума сведешь!» и так далее. Бабушка Соня шуршит войлочными шлепанцами по коридору и напевает про майне либере моме. Про дорогую маму то есть.

А у Лены тихо. У нее один Алик. Она его хорошо воспитала, хотя он не сын, а племянник. Уже взрослый. Даже немножечко старый. Двадцать семь лет. Пора бы ему жениться. Он ужас какой красивый! И умеет фотографировать. Закрывается в туалете и проявляет. Иногда разрешает с ним побыть. Таинственно светит красная лампочка, в ванночке с проявителем возникают туманные силуэты. Они становятся все четче, и вдруг выныривают знакомые лица. Нина в черном балахоне, усеянном звездами. На голове — серебряный месяц. Это Нина была Ночь. На Новый год. Бабушка Века тогда в выварке марлю кипятила, красила в черный цвет. Сильно пахло. Бабушка Лена и Нина звезды вырезали из серебряных шоколадных оберток, а бабушка Лиза пришивала… А вот Нина в новом пальто стоит во дворе, мнет снежок в ладонях. Сейчас в Ромку запустит, но этого не видно… Валерик с Ирочкой Лубан стоят — руки по швам, вытаращились в объектив. Тили-тили-тесто!.. Бабушка Лиза сидит во дворе на низенькой скамеечке, в тени у сарая, и смотрит, как Нина с Валеркой гладят щенка. Улыбается… Вот, а потом Алик цепляет мокрую глянцевую бумагу пинцетом за уголок и купает снимки в другой ванночке — с закрепителем. Когда все высохнет — будут фотографии на память…

В общем, у Лены тоже хорошо. Скучно, зато уютно. Нина несколько раз у нее ночевала. Когда Алик в командировку уезжал. Лена одна боялась. Алик уезжает не то чтобы часто, но бывает. Он инженер. Ездит по своим инженерным делам в город с итальянским названием Тольятти. Мог бы давно на итальянке жениться. Они красивые. Как Софи Лорен. Или Джина с трудной фамилией: Ло-ло-бриджи-да, вот! Если он уезжает, Нина спит в маленькой комнатке на тахте. Когда засыпает, свернувшись калачиком, видит прямо перед носом яркий ковер из разноцветных прямоугольничков. Они расплываются, темнеют и исчезают, а утром вспыхивают под солнечными лучами. Нина жмурится, смотрит в окно и сначала пугается: где Андреевская церковь? Потом вспоминает, что окна выходят на противоположную сторону. Когда лежишь, в окне — пустое небо. Но если подойти и посмотреть вниз, видны крыши, игрушечные двуцветные трамвайчики, снова крыши и — Днепр! По нему летом тоже бегают трамвайчики, только речные, а зимой никто не бегает. Лед.

У Лены много салфеточек. В дырочку. Называется «ришелье». Самая затейливая лежит на круглом столе в большой комнате, а на ней — ваза. Огромная, из прозрачного стекла, по которому извиваются вишневые зигзаги. Паркет блестит как яичный желток. На Первое мая и Седьмое ноября приходит полотер и трет-трет целый день. Досточки аж вспыхивают. А так Лена раз в неделю сама натирает — и порядок. Ей хорошо, у нее дети с улицы не бегают туда-сюда, песок не носят. Дома бабушки уже рукой махнули на этот паркет. Века даже моет его, что безобразие. И он становится серым и унылым. Нина его жалеет. Иногда. Когда вспоминает. Берет круглую щетку с ремешком, который надевается на ногу, как у лыжи. Мажет щетку парафином и — хоп-хоп-хоп! Танцует как будто твист. Такой новый танец. Дзюбик на перемене показывал. Однажды перестаралась. Взяла мастику — желтую, вязкую. Как подтаявший на солнце пластилин. Слишком много. И все прилипали. Ходили: чавк-чавк. После этого бабушка Века щетку и все остальное попрятала. Сказала: в этом гармидоре не до паркета…

Лена любит шутить. Вместо «здравствуй» там или «доброе утро» говорит Нине: «Пунэм, покажи лицо!» И добродушно смеется, прищуривая глаза. Нина сначала не знала, кто эта пунэм. Думала — такая красавица. Потом бабушка Лиза объяснила: «лицо» на идише. И что получилось? «Лицо, покажи лицо!» Никакого смысла. Зато понятно, что Лена Нину любит. Она и Валерку любит, но все-таки выбрала Нину. Дождалась во дворе, когда дети из школы вернулись, и так прямо и сказала:

— Ниночка, хочешь у меня пожить? А Валерик к Оле пойдет. Я уже вещи ваши забрала. Бабушки закрылись. Грипп.

— Ура! — закричал Валерик. — Ура! Хочу к Оле!

— Я тоже… — огорчилась Нина. — А кто за бабушками будет ухаживать? Домой пойду.

— Пунэм, не выдумывай, — вздохнула Лена, скорбно сложив руки под грудью. — Ты что, Веку с Лизой не знаешь? Закрылись — и все.

Это точно. Звонить и стучать в дверь бесполезно. Все равно не откроют. Теперь бабушки будут общаться с внешним миром через фонарь. Спрашивать, как дети себя чувствуют. Не заболели ли тоже, упаси Господи? Или удалось вовремя оградить их от инфекции?

— Ну, пошли! — Лена будто приглашала на цирковое представление. Или в кино.

— Как ты не понимаешь. Я триста раз болела всякими ветрянками и ангинами. И бабушки никуда не сбегали. А ухаживали. Я тоже буду.

— Больным нужен покой. Нечего нервы трепать, — сказала Лена.

— Ага! Нельзя трепать нервы. Нарушается сон и обед, — внес свой вклад Валерик. Он легкомысленно обрадовался небольшому, но все-таки приключению. Пожить у Оли здорово.

— Ладно… — нехотя согласилась Нина, но тут же выпросила льготы: — Чур, я только ночевать буду. А так — у Оли.

— Новости. У людей на голове сидеть.

— Ничего не на голове. Это Валерка на голове. Придется за ним присматривать, — вздохнула Нина.

— Ах ты хитрюга, — засмеялась Лена. — Там видно будет. Пошли.

Интересно, что она там собиралась увидеть? И так понятно, что все вечера Нина проводила у Оли. И менять свои привычки не собиралась.

Продукты и лекарства бабушки заказывали через фонарь. Века надевала марлевую маску с завязочками (неизвестно для чего, ведь окна в фонаре были закрыты) и прислоняла к стеклу тетрадный лист, на котором крупными буквами было написано: «1. МОЛОКО 2. МАСЛО 3. ХАЛА 4. ПИРАМИДОН». Писала Века, у нее почерк понятнее. У бабушки Лизы — медицинский. Получали заказ через дверь. Нина пыталась проникнуть домой, но после звяканья цепочки, лязга засова и копошения ключа дверь приоткрывалась на самую чуточку, в щель высовывалась Векина рука и утаскивала авоську. И дверь сразу закрывалась: лязг-щелк-бряк. Всем до свидания.

Очень печальная история. Но, оказывается, даже в печальных историях могут вдруг появиться радостные моменты. Для равновесия. Чтобы не было так грустно. Причем совершенно неожиданно. Представьте: Алик женится! Кажется. Потому что завтра придет в гости его знакомая девушка. Он так и сказал:

— К нам завтра Света зайдет. Моя сотрудница.

Ага, сотрудница, как же! Сотрудницы просто так по домам не ходят. Всем сразу понятно, какая это сотрудница. Лена разволновалась и давай советоваться с Аликом: что бы такое на ужин приготовить?

— Рыбу фаршированную. С утра на рынок пойду, поищу щуку. А вдруг не найду? Может, на Бессарабку поехать?

— Лена, какая разница? Купи треску.

— Из трески только котлеты… — сомневается Лена. — Слишком просто.

— Я не понимаю, у нас что? Банкет? — начинает сердиться Алик.

— Банкет не банкет, но сотрудница… — морщит лоб Лена. — Ив гастроном зайду. Может, селедку выбросили? Тогда перекручу форшмак.

— Делай что хочешь, — отмахивается Алик.

— Или мясо? Кисло-сладкое… — размышляет Лена. — Но это на любителя. Может, рыбу?

— Нет, это невыносимо! — не выдерживает Алик. — Куплю «Киевский» торт на Крещатике — и все!

— Алик! Как это все? Когда в дом приходит человек — я не понимаю! Что человек подумает? Что мы не в состоянии?

И так продолжается до тех пор, пока Алик, хлопнув себя по лбу, не вспоминает, что у него абсолютно неотложное дело. И сбегает.

Утром Лена уходит в поход за продуктами. С чем она возвращается, неизвестно, но, когда Нина, отпросившись с продленки пораньше, прибегает, в кухне уже все шипит, пыхтит и шкварчит. Ух ты! Лена затеяла прием. Она колдует над плитой. Все четыре конфорки зажжены, а на них подпрыгивают: утятница — раз! чугунок — два! кастрюлища — три! и сковорода — четыре! Лена помешивает, переворачивает, подсыпает, подливает, нюхает, пробует. Очень хочется помогать, но Лена отмахивается:

— Иди, с Аликом стол накрывай.

Алик нервничает. Достает из комода не ту скатерть. Лена сердится и находит ту. Взмах! Белоснежное полотно летит над столом.

— Не делай ветер, — машинально напоминает Лена и убегает к плите.

Алик в задумчивости стоит перед буфетом. Вспоминает, зачем раскрыл дверцы и что ему там нужно. Вот и пригодилась Нина! Она хладнокровно сохраняет спокойствие и тащит на стол тарелки. Парадные: белые с голубовато-серой каймой. Маленькую вниз, а среднюю сверху.

— Лен, а бульон будет? — кричит она в кухню. Вдруг еще глубокие нужны?

— Ох! Надо бульон? Алик, что ты скажешь? Надо было бульон?

— Лена! Какой бульон, я не знаю! Зачем тебе бульон? — пугается Алик.

— А я тебе вот что скажу. Сядь. — Лена выходит из кухни и скорбно смотрит на племянника. Глаза ее наполняются слезами. — Сядь. А фаршированную рыбу она умеет готовить?

— Это принципиально? Лена, я не понимаю, при чем тут рыба? Когда человек просто идет в гости?

Алик снимает очки и яростно протирает стекла, словно собирается выдавить их из оправы. Он так всегда делает, когда сердится.

— Когда девушка не умеет готовить фаршированную рыбу… — разводит руками Лена.

— Ай… — безнадежно машет рукой Алик и убегает. Встречать сотрудницу Свету возле фуникулера. Они так договорились. На шесть часов. Сейчас еще только без пятнадцати пять. Дверь с треском захлопывается, и слышно, как Алик сбегает по деревянной лестнице.

— Мышигас! — сердится Лена. — Нервы! У всех нервы! Что я такого сказала? Спросила, умеет ли сотрудница готовить фиш. И все! Это что — преступление? Когда девушка не умеет готовить фиш… И где его глаза? Ой, уже все подгорело!

Лена бросается в кухню. Грохочет, роняет, звякает, гремит. Ого, сколько наготовила! Кисло-сладкое. Рыбные котлетки. Форшмак. Паштет из куриной печенки. Шейки. Блинчики, фаршированные мясом. Блинчики, фаршированные творогом. Блинчики, фаршированные повидлом. Яйца, фаршированные сами собой. Злополучная фаршированная рыба. И что-то еще. И еще. Нина бегает в комнату, ставит на стол вазочки, салатницы и блюда. Быстрее, а то не успеем! Еще Лене надо снять передник и байковый халат, надеть приличное платье, заколоть спиральки волос. А сережки надевать не надо. Они всегда при ней: оранжевые бусинки с золотой капелькой. Дрожат и покачиваются в ушах.

— Стучат! — испуганно кричит Лена из маленькой комнаты и путается в рукавах тесноватого платья.

Нина открывает дверь. На пороге стоит Валерик. Нашел время!

— Ты чего пришел? Иди отсюда, — прогоняет его Нина.

— Мне нужен пластилин! — Брат спрыгивает с высокого порога в кухню и громко добавляет (для Лены): — И я голодный! Меня там совсем не кормят!

— Глупости какие, — морщится Нина. — Мой руки и садись. Сейчас борщ налью.

— Не! Борщ я уже ел. Только что. И котлеты.

— Вот поросенок! — возмущается Нина, но вовремя спохватывается. Криком от младшего брата ничего не добьешься. Надо по-хорошему. Тем более что времени мало. Вот-вот Алик с сотрудницей Светой появятся.

— Валерочка, ну иди уже к Оле. А я тебе потом пластилин принесу.

— Не-а!

— Ну Валерочка, ну миленький, ну хорошенький. Уходи.

— Не-а!

— А хочешь, я тебе страшную тайну открою?

Валерик оживляется. Тайны он уважает. Когда их не хватает, придумывает сам. Его огромные глаза делаются еще больше, и он восторженно смотрит на сестру.

— Только никому не говори, понял? — Нина шепчет брату на ухо: — К нам в гости идет невеста.

— А лепить она умеет? Из пластилина?

— Пока не знаю. Ее никто не видел. Только не забудь, что это тайна. Наш Алик женится.

Валерик, потрясенный тем, что ему доверили страшную взрослую тайну, на цыпочках уходит, тихонько притворяя за собой дверь. Опасается, что тайна может выскочить и убежать. Но потом до него доходит. Тайна растет, разбухает и вырывается наружу. Валерик кубарем скатывается во двор и, набрав побольше воздуха, истошно вопит:

— Наш Алька женится!

С крыши беседки срываются голуби и суматошно хлопают крыльями.

Вздрагивает старый дом, распахивает удивленные окна, из них выглядывают толстая Бася, Мира Наумовна, дедушка Сема и даже бабушки Лиза и Века.

Подпрыгивает скамейка, вскакивают тетя Фира и тетя Голда.

Звенят старые тазы, ведра и корыта в сарае, сыплется труха, и высовывается дядя Петя рыбак.

Останавливается тетя Маша, роняет тяжелые сумки, хватается за сердце.

Падает с велосипеда Славик.

Замирают на ступеньках, ведущих с Боричева Тока во двор, Алик и незнакомая девушка.

А Валеркин крик летит над двором, отзывается эхом в подворотне, вырывается на улицу:

— Ура! Наш Алька женится!

Кому нужны эти эксперименты?

За сутки случились кража, почти что бандитское нападение и скупка краденого. На закуску. И кто это придумал, что Боричев Ток — тихая улица, на которой ничего не происходит? Все носились прямо как гангстеры в Чикаго. Только не стреляли. Чего не было — того не было. Не будем придумывать. А все остальное было по-честному.

И зачем только бабушка Лиза пошла на Житний рынок? Сидела бы дома, довязывала Нине берет. Триста лет не выбиралась. Кому, спрашивается, нужны эти эксперименты? Так нет же, пошла. Из принципа. Потому что бабушка Века неправильную смородину купила. Кисловатую. И мелковатую. И грязную. Хотя она тщательно выбирала: все ряды обошла, но отыскала отборную, одна к одной, без мусора. Но эти жулики сверху в ведро насовали самую лучшую, хоть в приданое дочке Рабиновича. А внутри — не пойми что. Три часа перебирали. Всякие веточки-палочки-листики выбрасывали. А давленую в мисочку откладывали — на компот. Или в вареники. Но никакого компота не получилось. Тем более вареников. Бабушка Лиза рассердилась и поставила наливку. В огромной бутыли. Жаль. Наливку детям не дают. Причем совершенно напрасно: она ужас какая сладкая! Только не спрашивайте, откуда Нина про это знает.

Века буркнула:

— Сама покупай. Посмотрим, что тебе подсунут.

И ушла в другую сторону. Вниз, в гастроном. За докторской колбасой. Она уже кончилась. Века всегда покупает двести граммов и просит продавщицу нарезать. Дома так тоненько не получится. Конечно, продавщица уже натренированная. Целый день режет.

Двести граммов быстро заканчиваются. Нина с Валеркой так к вечеру набегаются — им на один укус. Века нарочно покупает понемногу: нечего травить детей вчерашней колбасой. Она в санэпидстанции работала. Экономистом. Поэтому знает даже самые секретные секреты. Например: витамины в морковке сохраняются только до декабря. Потом — один пшик. А люди-то не знают! И продолжают верить в морковку. А еще в картошке откуда-то берется яд. Как он называется, Века забыла. Но пугается зеленых клубней. Где зеленое — там и прячется яд! Можно запросто умереть. Бабушка Века считается большим специалистом по продуктам. Обиделась совершенно справедливо, когда бабушка Лиза подлила масла в огонь:

— Выберу, не бойся. Что ты купила? Смородину? Это воши, а не смородина!

— Ай! — Бабушка Века схватила проверенную кошелку с ручками, обмотанными для прочности бечевкой. Надела очки, чтобы лучше разглядеть колбасу. На прощание бросила не оборачиваясь: — Ты ж понимаешь! Некоторые думают о себе! — и ушла.

Бабушка Лиза тоже стала собираться. С трудом втиснула ноги в испытанные туфли. Разношенные и надрезанные по бокам, чтобы не сжимали косточку. Взяла эмалированное ведро. Кошелка не годится — смородина помнется и пустит сок. И авоська не годится — в авоськины дырочки все повыпадает. Прихватила верную палку с черной резиновой нашлепкой внизу, приделанной для устойчивости.

— Ба! Я с тобой. Ты не донесешь, — попросилась Нина.

— За Валериком смотри, — велела бабушка. И тоже ушла.

Хорошенькое дельце! Чего за ним смотреть? Вечно путается под ногами, мелочь пузатая. Дома с ним сидеть — никакой радости.

— Пошли во двор! — велела Нина и пригрозила: — Будешь ныть — получишь!

— Но! И-го-го! — Брат запрыгал по деревянной лестнице, топоча сандалиями и охлестывая себя скакалкой.

Нина вздохнула. Прихватив «Принца и нищего», закрыла дверь великанским ключом и чинно спустилась следом. Хотя было искушение, было. Сильно хотелось скатиться по широким перилам, отполированным до блеска. Нельзя. Старшая сестра должна показывать пример. Спряталась от солнца в виноградной беседке и через каждый абзац строго напоминала:

— Не бегай! Не лазь туда! Спустись немедленно! Вылезай оттуда!

Исчезновение брата обнаружилось сразу после того, как принц и нищий обменялись одеждой. Куда он подевался? Нина сбегала на черный двор — нету. Перегнулась через штакетник, огораживающий чахлый садик, — нету. Посмотрела за мусоркой, там, где скользкая глинистая тропка убегала вниз проходными дворами, — нету. Вскарабкалась на низкую каменную ограду и заглянула за тополь — нету. Вернулась в беседку и посмотрела под скамейкой — просто так, для очистки совести.

— Ты чего там сидишь? А ну выползай!

— Нинка! — зашептал брат. — Там никого нет?

Нина оглянулась. Мира Наумовна снимала с веревки белье и утрамбовывала его в таз. Тетя Фира сидела на низкой табуретке и читала «Литературку». Дядя Петя в тени сарая задумчиво вязал леску к удочке. Тетя Паша внимательно изучала прохудившееся цинковое корыто. Славик бесцельно слонялся по двору.

— Никого. Вылезай!

— Боюсь… — захныкал брат.

— Новости! Кого ты еще боишься?

— Домой хочу… — продолжал ныть Валерик.

— Ну пошли…

Дома брат долго пыхтел, задвигая непослушный засов на двери, а потом забился за сундук в темной комнате и притих. Нина попыталась добиться правды. Узнать, с чего это он прятки затеял. Но Валерик молча сопел и покидать убежище не собирался. Опять фокусы! За ним такое водилось: напридумывает всякой ерунды, а потом сам поверит. Пусть сидит, ничего ему не сделается. Зато тихо. Нина взяла веник и стала подметать пол. Вон сколько песка со двора натащили.

А в это время с бабушкой Векой случилось вот что. Продавщица уже нарезала колбасу — нежную, розовую, влажно поблескивающую на срезах. Завернула в коричневую грубую бумагу. Кассирша выбила чек. Века склонилась над кошелкой: понадежней припрятать сверток и потертый кошелек с блестящей застежкой-«поцелуйчиком».

— Дама, пододеяльником интересуетесь? — неожиданно прошелестело над ухом.

Странно… Какой еще пододеяльник в гастрономе?

— Даром отдам. Всего по рубль двадцать, — продолжала искушать благообразная старушка. Сухонькая, в цветастом низко повязанном платочке.

Века поколебалась. Постельного белья в магазинах днем с огнем не сыскать. И цена показалась заманчивой. С одной стороны. С другой — чересчур дешево. Вполовину дешевле, чем обычно. Подозрительно.

— Зачем мне старые шматы?

— Новый! Новый! — горячо зашептала старушка и, настороженно оглянувшись, пригласила: — А вот, дама, идите. Идите и не думайте.

Она зацепила Векин рукав, несильно, но настойчиво повлекла ее из гастронома и затащила за угол. Но и тут, в укромном месте, в подворотне, сначала посмотрела: нет ли кого. Приоткрыла сумку. Внутри белело.

— Бязь? — бдительно уточнила Века и пожамкала ткань.

— Та бязь же, бязь. Вы что, дама, не видите?

Века решилась. Достала кошелек и расплатилась: рубль, гривенник и два пятака. По дороге домой недоумевала: чего это приличная женщина по подворотням торгует? Но сама себя успокоила: мало ли что? Может, лишний. А если — она остановилась от ужаса — а если ворованный? И теперь ее посадят как скупщицу краденого?

Приплелась чуть живая от страха. Еле достучалась — дети на засов закрылись. Развернула пододеяльник и осела на стул. Так и есть! Ворованное государственное имущество! На новенькой бязи у квадратного выреза несмываемым клеймом жирнели буквы: «ПБ ХО». Что означало несомненно: «Подольская больница, хирургическое отделение». Сейчас в дверь постучат и громко скажут: «Открывайте! Милиция!»

Века выдернула ящичек из швейной машинки. Зазвенели, покатились пуговицы, наперстки, катушки, запасные челноки, вязальные спицы, крючки, ножницы…

— Ба! Ты чего там громыхаешь? Ой! — Нина застыла на пороге.

Бабушка подняла с полу ножницы и выхватила здоровенный клок с казенным штампом. Заодно и незапятнанную ткань по кругу. С корнем выкорчевала обличающие буквы. И растерялась: куда прятать? В мусорное ведро? Опасно. Могут найти при обыске. Сжечь! На газе!! Скорее!!! Но не успела. В дверь постучали. Века заметалась, в панике открывая дверцы буфета, поднимая подушки и примеряясь к земле в цветочном горшке. Но здравый смысл восторжествовал: села на тахту, подложив под себя проклятый лоскут, и юбку расправила пошире. Для маскировки. Валерик еще глубже забился в свое убежище. Нина на цыпочках подошла к двери:

— Кто?

— Свои… — печально отозвалась бабушка Лиза.

Грустная бабушка поставила пустое ведро в угол, под вешалку. Села напротив Веки и пригорюнилась.

— Засов закрыла? — встрепенулась Века.

— Засов! — эхом отозвался Валерик из-за сундука.

— Чего это днем на засов закрываться? — не поняла Нина. — И крючка хватит.

Но все же побежала, задвинула тяжелую металлическую пластину. Ничего не понятно. Все какие-то странные. И ягоды никакой нет. Интересно, что с бабушкой Лизой случилось?

А с бабушкой Лизой случилось вот что. Она медленно, делая частые остановки, дошла до рынка и только начала присматриваться к ягоде, как услышала знакомый голос:

— Шо вы мне суете? Я вам русским языком говору, шо это не семеренки, а сморчки! На шо вы мне их суете? Суньте их своему дедушке!

— Бусечка! Бусечка, как я рада! — признала бабушка Лиза бывшую сотрудницу.

Они вместе работали в детской поликлинике. Но бабушка Лиза ушла на пенсию двенадцать лет назад. Как раз когда родилась Нина. За эти годы они изредка встречались. В основном по неприятному поводу: Буся делала уколы, когда дети болели. Сама бабушка Лиза не отваживалась. Не нарушала золотое правило: своих Не лечить. Даже выдающиеся хирурги родственников не оперируют.

Буся тоже обрадовалась неожиданной встрече, и потекла беседа. Бабушка Лиза кивала, а Буся рассказывала. Про доктора Гутман — исключительно порядочную женщину. У нее таки диагностика. И про доктора Самойленко — исключительно порядочного человека. И у него таки тоже диагностика. И про фельдшера Бойко — тоже исключительно порядочную женщину. Но про успехи в диагностике фельдшера Бойко узнать не удалось, потому что Буся вскричала:

— Украли! Вейзмир! Украли!

— Кошелек? — Бабушка Лиза покрепче прижала свою потертую клеенчатую сумочку.

— Анализы украли! — в отчаянии призналась Буся. — Я ж только на минуточку — яблок купить. А то ж вы понимаете, потом возвращаться. Так никаких ног не хватит. И шо я теперь должна делать?

Постепенно картина прояснилась. В одном детском саду никак не удавалось собрать анализы: лаборатория кусками не принимает. Ей подавай детский сад целиком. Медсестра — исключительно порядочная девушка, но она молодая. Ей не хватало опыта. А также твердости характера. И что ей там приносили? Это же слезы, а не анализы! Тогда на укрепление бросили Бусю. У нее опыт. И она таки организовала. Расклеила приказ во всех группах: без спичечных коробков со всем что полагается детей в сад не принимать! И принесли. Как миленькие. Буся прибежала, скоренько все завернула в газеты и сунула сверток в сетку. Новую, шелковую. По дороге сделала небольшой крюк. На рынок. И вот результат: украли! Вместе с новой сеткой!

— Шоб он теми анализами подавился! — пожелала Буся.

У бабушки Лизы окончательно испортилось настроение. Если бы они не встретились после долгой разлуки да не увлеклись интереснейшей беседой про достижения советской медицины, может, все обошлось бы. Из-за этой неприятности забыла, зачем отправилась в дальний поход. Вспомнила на полпути, что смородину так и не купила.

— Ой, не могу! — залилась смехом Нина. — Представляю физиономию вора, когда он пакет развернул!

Но веселиться никто не стал. Бабушка Лиза прилегла на тахту. Устала от ходьбы и переживаний. А бабушка Века вообще в кухню ушла. Пришивать латку к пододеяльнику. В комнате нельзя — с горки через открытое окно могут увидеть. Хотела побыстрее замести следы преступления.

Наступило священное время обеда, но никто не гнал мыть руки. Века чем-то гремела, а посмотреть не пускала. Стирала залатанный пододеяльник. Усердно шоркала по стиральной доске, била скалкой и кипятила. Чтобы не был похож на новый. А стал похож на старый. Наконец отжала в последний раз и, крадучись, пошла на черный двор. Вешать на Голдину веревку. Латкой вниз.

— Засов! — пискнул ей вслед Валерик.

Что случилось с Валериком? Завеса тайны приоткрылась лишь на следующее утро. Пока же он молчал и озирался. И к столу, когда наконец прибыл запоздалый обед, полз по-пластунски. С горки-то комната как на ладони.

Суп ели в полной тишине. Когда Века принесла чугунок с жарким, в дверь постучали.

— Я открою, — вскочила Нина.

— Спроси: кто? — хором напомнили бабушки.

Пришла тетя Голда и удивилась:

— Шо такое? Вы так поздно кушаете? А шо случилось?

— Так… — ответила бабушка Века. — Будете обедать?

— Кушайте-кушайте, не переживайте. Я посижу. А вам это не влияет? Шо я тут сижу.

— О чем вы говорите, Голда? Сидите себе спокойно.

— «Спокойно…» — многозначительно протянула Голда. — Какое там «спокойно», когда у нас кто-то завелся!

— Что вы говорите? — поддержала беседу бабушка Лиза. — С чего вы взяли?

Голда, понизив голос, что не помешало ей добавить элемент драматизма, поведала:

— На моей веревке кто-то повесил. Бася стирала вчера, так она не могла. Фира будет стирать в среду, так она тоже не могла. Мира имеет свою веревку. Я уже молчу за остальных.

— Может, из девятого номера пришли? — влезла Нина. Она-то сразу обо всем догадалась, но, если бабушка не признается, значит, надо ей помогать.

— А я так думаю, — таинственно округлила глаза Голда, — это бандиты с горки. Украли, постирали и повесили.

И с торжеством посмотрела на присутствующих, довольная своей проницательностью. Никто не знает, а она знает!

Бац! Валеркина чашка разлетелась вдребезги. Все вздрогнули и не успели восхититься необыкновенной чистоплотностью бандитов.

— Сейчас приду. Мусор надо выкинуть. — Века побежала на черный двор, пока Голда занята беседой.

Пододеяльник почти высох на ветру. Чуть влажноватый — в самый раз под утюг. Кажется, обошлось.

Утром пропал тесак. Может быть, он пропал раньше, но обнаружилось это утром. Века встала рано. Хотела порубить мясо на котлетки, а нечем. Придется крутить на мясорубке, но это уже не то. Все углы обшарила. Хотя чего их обшаривать? Место тесаку в кухонном столе, справа внизу. Возле мисок.

— Лена! — покричала бабушка в фонарь. — Ты тесак не брала?

— Зачем мне твой тесак? Мне Алик поточил.

— Лиза! Ты тесак не видела? — продолжила поиски Века.

— Отстань со своим тесаком, — проворчала бабушка Лиза, разобиженная за вчерашнюю смородину. — Кому он нужен?

Интересное дело: кому он нужен! Без него ничего не получится. Им рубят сырое мясо на котлеты, вареное — на начинку для блинчиков, рыбу — на фиш, селедку — на форшмак. И другой не купить. Сейчас таких уже не делают: тяжелых, с надежной ручкой. Он так давно в доме, что постепенно проделал в гигантской деревянной доске впадину…

Тесак нашелся под подушкой. У Валерки. Когда Века наконец его добудилась и погнала в кухню умываться. Валерка, похныкивая, поплелся. Он этого не любил — вставать и умываться.

— Это что такое? — изумилась Века, обнаружив пропажу. — Ты зачем его взял?

Валерик, припертый к стенке и не вполне проснувшийся, раскололся. Вчера, когда все бабушки поуходили, а Нинка зачиталась своими дурацкими глупостями, ему стало одиноко. И он спокойно походил по горке. Не бегал и никуда не лез. Но в заборе нашлась дыра. И он нечаянно заглянул. А там оказались бандиты. Они раскопали землю большими лопатами и засунули туда здоровенный сундук. Валерик сразу понял, что это клад, и стал уходить. Потихоньку, на цыпочках. Вдруг ветка как хрустнет! Бандиты посмотрели — а там мальчик. Они сказали: надо этого мальчика поймать. Тогда он как побежал! И спрятался. Но бандиты не дураки. Они его наверняка выследили.

— А как они выглядели? — поинтересовалась Нина.

— Один — низенький жирдяй. Шея — во! А другой — дылда длинная. С усами, — добавил он реалистических подробностей.

— Штепсель и Тарапунька, — кивнула Нина.

— Сама ты Тарапунька! — обиделся брат. — Можешь посмотреть. Там возле дырки земля покопанная. Иди-иди. Если ты такая геройка.

— И пойду! Пусть все знают, какой ты врун несчастный!

— Ябеда!

— Сам ябеда!

— Дура!

— Дети, не ссорьтесь. — Бабушка Лиза не любила состояние перманентной войны между внуками и работала буфером.

Ясно, что ребенок заврался. Но если в его фантазиях есть хоть капля правды, тогда караул. Надо немедленно что-то делать. Всем известно, что в лесу на горке лучше не гулять. Иногда оттуда появляются темные личности. Вероятно, их приводит за забор не страсть к закапыванию кладов, а более прозаические дела, типа выпить-закусить. Об иных занятиях бабушка Лиза почему-то не думала, хотя из-за забора выбредали лица обоего пола.

Валерик был посажен на стул и допрошен.

— Умоляю: скажи правду, — ласково уговаривала бабушка Лиза.

Врать под ее добрым взглядом было невозможно. Но Валерик не врал. Он верил и стоял на своем. Чем больше стоял, тем ярче проявлялись детали.

— Свинота! Чего ты туда полез? — вспылила бабушка Века.

Ругалась она от бессилия. И тревоги. Мало нервотрепки из-за пододеяльника, так еще этот шибеник фокусничает. И непонятно — то ли врет, то ли правду говорит. А тесак? Тесак просто так под подушку не кладут.

— Там стручки жирные, — пояснил Валерик.

Понятно. Во дворе они с Ирочкой Лубан уже все перещелкали. Такие зелененькие, на траве растут. Только надо зрелые находить. Дотронешься двумя пальцами, чуть сожмешь толстенькое брюшко, а оно раз! — и завернет на две стороны тугие спиральки, выстрелит семенами.

— Ты мне не финти! — сказала срочно вызванная тетя Оля. — Был на горке?

— Был…

— Все! Идем в милицию! — не выдержала Оля.

— Не надо милицию! — испугались бабушки.

— Чего это? — искренне удивилась Оля. Про пододеяльник ей не рассказали. Потому что стыдно. — Тогда сиди дома до конца лета.

— До самого?

— До самого! А в сентябре сдадим тебя на продленку. Буду лично водить в школу за ручку. А дядя Миша пусть забирает.

Валерик задумался. Очутиться под домашним арестом с перспективой хождения в школу под конвоем не хотелось.

— Знаешь что? Наверно, они меня не заметили. Я за кусты спрятался.

— А что ж ты врал, будто они про мальчика говорили? Которого надо поймать? — Нина подпрыгнула от возмущения.

— Я не врал! Я просто немножко забыл. Ничего такого они не говорили.

— И не копали, — продолжила Нина.

— Как бы они копали? Они лежали и кушали.

— Ага! Попался! Попался!

Валерик растерянно хлопал глазами. Ну и пусть! Надоело прятаться за сундуком. Там тесно и скучно. И мыши в стенном шкафу шуршат. И на тесаке спать не очень. А уж все каникулы просидеть взаперти — извини-подвинься.

— Я перепутал, — признался он.

Так закончились беготня, волнения и тревоги.

И пододеяльник, выглаженный до зеркального блеска, лежит себе в середине бельевой стопки на третьей полке в шкафу.

И тесак нашелся.

И бандиты оказались вовсе не бандитами. А может, их вообще не было.

А смородину Алик купит. Лена с ним уже договорилась.

Колготня

Боричев Ток бежит себе прямо, пузырится булыжниками, а потом вдруг пускает вниз ручеек. На нем всего два дома помещаются: наш, да еще где живут Лубаны и лилипуты. Между основной улицей и отростком — склон, заросший лебедой, крапивой и репейником. Репетиция большой, настоящей горки, на вершине которой красуется Андреевская церковь. Маленькая горка укреплена каменной кладкой. У развилки цемент раскрошился. Можно выцарапать камни. Из темной влажной глубины в панике разбегаются трусливые жуки-солдатики в оранжевых мундирах, прячутся в зарослях репейника.

Из колючих серых шариков с фиолетовыми хохолками легко сцепить человечков: ручки-ножки-огуречек. И сделать для них мебель. Человечки намертво прилипают к дивану. Как дядя Миша после работы.

Еще под камнями раньше делали секреты. Выкладывали под осколком стекла фантики, бусины, пуговицы. Только Нина уже выросла…

Дядя Боря Лубан отвоевал от горкиного склона хороший кусок. Подкопал его как следует, выровнял. Тополь не тронул, правильно. Тополь здоровенный вымахал. В дупле иногда лежат важные письма. А в густой тени хорошо сидеть за деревянным столом на скамейке. Их дядя Боря сам сколотил. Он хозяйственный. У него даже огородик есть. Крошечный, зато не надо бегать на рынок за каждым луковым перышком или пучком редиски. А еще — вы не поверите! Виноградник! Лоза вьется по хитро натянутым веревкам над дорогой к кирпичной стене дома и оплетает ее, огибая окна и дверь. В конце лета, когда ягоды наберут солнца и станут прозрачными, как бутылочное стекло, дядя Боря встает на табуретку и срезает ножницами грозди. Ромка с Ирочкой по очереди держат корзину повыше, чтобы ему не сильно наклоняться. Когда все наедятся до оскомины, тетя Маша поставит вино.

Лубаны счастливые. У них квартирка хоть и малюсенькая, зато никаких соседей. Ничего, что входная дверь прямо на улицу открывается и ступенек нет. Даже здорово: переступил порог — и ты уже дома. Или наоборот. Внутри дядя Боря все перестроил. Получилась кухонька-кишка с высоким окошком, выходящим в беседку. Поэтому Ромка подслушивает всякие разговоры. В кухоньке уголок отгорожен, с дверкой. Там душ и туалет. Здорово! И комнату тоже разделил. Вышла спальня для взрослых и еще много места для всех. Тут кушают, делают уроки, смотрят телевизор, спят: Ромка на диване, Ирочка на раскладном кресле. Еще играют в лото и карты.

Днем, когда жарко, окна ставнями закрыты и крючками пристегнуты. А по вечерам настежь распахнуты. Вместе с сумерками вползают стрекот кузнечиков и острый запах табака. Он растет под окнами, на узенькой грядке, насыпанной поверх булыжников. Днем белые лепестки тесно сомкнуты. Ждут, когда солнце сядет. Тогда раскрываются и выпускают запах. Можно вынести скамеечки и слушать концерт кузнечиков-невидимок. А когда надоест, открыть дверь и в желтом прямоугольнике, падающем на мостовую, играть в дурака.

Ромка выдумал какого-то переводного. Ирочка надулась и сказала: я с вами не играю. Пришлось согласиться на лото, чтобы она не ныла. Ирочка перестала хлюпать носом и, вытаскивая бочонки из полотняного мешочка, кричала на всю улицу: «Дедушка! Барабанные палочки! Уточки! Чушки спят!» В ушах звенело. Тетя Маша не выдержала и погнала Ирочку умываться и спать. Вслед за чушками. Ирочка заревела басом, за что и получила. У всех Лубанов голоса низкие, хрипловатые. Семейная черта. Еще они плотно сбитые, крепенькие, низенькие. Может, потому, что за стенкой лилипуты живут? Наверно, лилипутство как-то передается. Есть повод задуматься. Тетя Фира говорит, что Маша спит и видит Нину на Ромке поженить. Не сейчас, конечно.' Потом. В принципе можно. Ромка не вредный. Учится на четыре и пять. А то, что он из лука стрельнул, уже давно забыто. Даже шрама не осталось. И вряд ли он будет стрелять в жену. Он будет хозяйственным. Как папа. Они все время пилят и строгают, красят и копают, пропалывают и поливают. Совершенствуют мастерство.

Тетя Маша работает кассиршей в магазине водников. Могла бы загордиться: им часто хорошие вещи дают попродавать. Но она с соседями вежливо разговаривает, особенно с бабушками. Специально заходит и спрашивает: «Вам крючки надо? И мулине завезли». Иногда Нина с бабушкой Векой приходят к водникам. Тетя Маша сидит в такой стеклянной будочке и — стук-стук — выбивает чеки. У нее глаза красивые. Большие, выпуклые и кажутся еще голубее оттого, что вокруг обведены синим карандашом, а на веках переливаются перламутровые тени. Когда Нина вырастет, тоже так накрасится.

И вот что тетя Маша придумала: мы идем в оперетту! Слушать «Летучую мышь»! Мы ее уже сто раз слушали и наизусть выучили, но это ерунда. Только у Ирочки горло разболелось после вчерашнего крика, тетя Маша остается с ней. Поить горячим молоком. Там пенка… Бедная Ирочка!

Нина и Ромка идут с дядей Борей. Надо выйти пораньше: добираться-то далеко. А надо успеть продать два лишних билета. И почему так всегда: если сваливается нечаянная радость, обязательно чем-нибудь подпорченной окажется. В данном случае — Ирочкой и ее горлом.

Но все равно собираемся. И наряжаемся! Мама прислала посылку, а в ней платье. Сиреневопушистое, вязаное. С воротником-хомутиком. А еще колготки! Сиреневые! Ажурные! Всю эту красоту мама купила на барахолке за бешеные деньги. Колготок почти ни у кого нет. Только у Иры Народецкой и Тани Булгаковой. Красные. Еще Свете Газейкиной достанут. А так девочки в чулках ходят, только не летом. Выпрашивают у родителей в тонкий рубчик. В толстый — фу! И пристегивают резинками к лифчику с пуговицами на спине. Доктор Гутман весной слушала слушалкой и сказала: «Чтоб я этого безобразия не видела! Девочка растет». Бабушки написали маме письмо про доктора Гутман и лифчик. И пришла посылка с платьем и колготками. Только мама план перевыполнила. Хватило бы пояса с резинками, как у взрослых.

— Куда в такую жару шерстяное платье? И рейтузы? — Бабушка Века не терпела нарушений правил. Зимой носят зимнее, летом — летнее.

— Это не рейтузы, а колготки, — не согласилась Нина. — И ничего не жара. Дождь и холодно.

Дождь действительно шел. Но он уже кончился. Одни лужи остались.

Оказывается, натянуть колготки — сущее мучение. И можно нечаянно порвать. Уф!

— Вырядилась как матрешка, — критически оглядев сестру, заявил Валерик.

— Получишь! — привычно пригрозила Нина.

— Вображуля, первый сорт! Куда едешь? На курорт! Люди едут поправляться, А ты едешь задаваться!

Валерик, выкрикивая дразнилку, в восторге прыгал на одной ноге и при этом умудрялся еще и рожи корчить. Прямо Гай Юлий Цезарь недоделанный.

— Ба! Заплети косу, — проигнорировала Валеркины насмешки Нина. — Только не туго.

Туго нельзя. Голова болит. И щеки выпирают. А ехать-то от Крещатика на троллейбусе. Он подпрыгивает на брусчатке, и щеки трясутся.

Пока бабушка Лиза заплетает косу, надо сидеть спокойно и запрокинуть голову назад. Сильно-сильно, сколько получится. Тогда коса начнется на макушке и будет красиво. Только ужасно неудобно и даже немножко больно. Но приходится терпеть. Красота требует жертв. Все! Коса украшена капроновым бантом. Белым, естественно. Сиреневых лент не бывает. Они белые, черные и коричневые. Осталось надеть платье и…

— Чего смешного? — надулась Нина.

Бабушка Века смеялась. И очки сняла, потому что из глаз слезы полились. Куда подевалась ее обычная невозмутимость? Даже Аркадий Райкин из телевизора ее так не смешил.

— Ты как Иван Поддубный! И кто придумал эти глупости?

— Ничего не понимаешь. Это модно. Сейчас все так ходят, — объяснила Нина. Конечно, бабушки безнадежно отстали. — И потом: сверху же платье. Платье ты не учитываешь?

Бабушка Века махнула рукой и ушла досмеиваться в кухню. Впечатления так переполнили ее, что надо было срочно поделиться. Она стукнула в фонарь Лене.

— Лена! Знаешь, какая сейчас у молодежи мода? Цветное трико! У нашей Нины уже есть!

— Байковое? Так у меня тоже есть! — похвасталась Лена.

— Сама ты байковое! Силоновое. Такое длинное, вместе с носками.

— Человечек? — уточнила Лена.

— Да какое там! Полчеловечка. До живота.

— А к чему пристегнуто? — заинтересовалась практичная Лена.

— Я знаю? Зайди и посмотри!

Лена сначала обиделась, а потом не выдержала. Любопытство победило. Но вначале она по-честному предупредила Голду. Та не побежала сломя голову, а успела постучать к Фире. Фира больше никого не позвала. Нет, она не эгоистка какая-нибудь, просто Миры Наумовны не оказалось дома. Семен Семенович сердито буркнул, что она опять ушла шлендрать по магазинам. Его звать не стали и пришли в малом составе. Уже надетое платье пришлось поднимать повыше и вертеться: прямо, боком и спиной.

— Оно не давит? — забеспокоилась Голда и осторожно дотронулась до Нининого живота мизинцем в наперстке. Наперсток она никогда не снимала. По крайней мере, днем.

— Растягивается. Это же эластик. Химия, — снисходительно пояснила Нина.

— А если сползет? — насторожилась Фира. Ей хотелось гарантий надежности невиданной одежды.

— Не сползет. У Иры Народецкой же не сползает, — успокоила Нина.

— Очень красивое трико! — одобрила Фира.

— Это не трико, а колготки, — вздохнув, снова поправила Нина.

— Потому что сколько колготни: достать, потом еще натянуть, — засмеялась бабушка Лиза.

— А у меня до войны была блузка. Поплиновая. Такая матроска, — задумчиво и не вполне к месту вспомнила Лена. Посожалела, что вот бы к той блузке да Нинины колготки… Но, как известно, счастье никогда не бывает полным.

— Ой! А туфли! — чуть не плача, поникла Нина.

Туфель-то не было. Босоножки не годятся. Все пальцы повылезают, и никакой красоты.

— Может, твои надеть? — нерешительно спросила она у Веки, но тут же отвергла этот вариант: — Да ну… Они старомодные.

Векины туфли стояли в стенном шкафу возле банок с вареньем. Они были, пожалуй, постарше, чем легендарная поплиновая матроска. Примерно ровесницы нэпа. Черные, лакированные, с тупыми носами, набитыми старыми газетами. Глупые детские перепоночки вступали в глубокое противоречие с высокими каблуками. Нина иногда их примеряла и ходила по комнате, когда никто не видел. Великоваты, но можно в носки вату напихать. Только фасон никуда не годился. Будешь как безумная барынька…

Интересно, где достает модные туфли Таня? И у Сережи взрослые ботинки, только крошечные. Сережа и Таня — лилипуты. Те, что живут у Лубанов за стенкой. Нина у них никогда не была. Они детей не любят. Наверное, боятся, что задразнят. А может, обижаются, что дети растут, а они остаются на месте? На них даже смотреть нельзя. Они тогда кричат кукольными надтреснутыми голосами: «Кыш! Кыш отсюда!» Как на кур. Но никто над ними смеяться и не собирался. Наоборот — их жалко. Они ведь уже немножко старые. Сами маленькие, а личики сморщенные. У Сережи уже лысина. Таня — ничего. Она губы красной помадой красит и щечки румянит.

— Парусиновые! — Лена побежала чистить свои туфли зубным порошком.

— Жемчуг! — Фира тоже побежала. Перетряхивать шкатулку.

Голда никуда не побежала. Осталась сидеть на стуле у двери в темную комнату. Всегда там садилась: вроде как на минутку зашла и не собирается отвлекать хозяев от важных дел. И никакого чаю не надо! Даже не думайте!

Голда покачивала седой головой и бормотала, потрясенная стремительным развитием прогресса:

— Вейзмир! Спутник летал, Гагарин летал, утюг электрический, из химия колготки…

Наконец туфли сияют белизной, пыхая легкими порошковыми облачками при каждом шаге, жемчуг дважды обвивает шею и завязывается узлом на груди, капроновый бант трепещет, глаза блестят, щеки горят (это уже лишнее, но ничего не поделаешь). В одном окне теснятся бабушки Лиза и Века, в другом — Голда, Фира и Лена. Голда кричит Мире Наумовне, вернувшейся из похода по магазинам:

— Мира, где вы ходите? Вы опоздали на колготки!

Мира Наумовна ничего не понимает, но вместе с остальными зрителями любуется Ниной и немножко Ромкой. Он тоже нарядился в черные наглаженные брюки и белую рубашку. Дядей Борей не любуются. Просто вскользь отмечают, что дети под присмотром. За углом уже не видно, что дядя Боря подпрыгивает упругим мячиком впереди, не оглядываясь, а Нина с Ромкой бегут следом, но все равно отстают. Честно говоря, в колготках действительно жарко. Прямо все зудит и чешется. Но надо терпеть. Красота требует жертв. Еще надо прогонять Валерика, увязавшегося следом. Прогоняют и впрыгивают на подножку нарядного желто-красного трамвая. Он весело катится вверх вдоль Владимирской горки, звонко дилинькая.

Приехали! Дядя Боря спрыгивает со ступенек. Ромка чинно спускается и подает Нине руку, как взрослой. Она смущается и сваливается. Прямо коленками на брусчатку! Да еще в лужу! Ужас как больно! Но не это главное. Главное — колготки. Теперь уже бывшие.

— И что я теперь должен делать, по-вашему? Приклеить себе эти билеты на лоб? — озадаченно почесывает подбородок дядя Боря.

— Пап, мы сами доберемся. Переоденемся — и бегом назад, — деловито решает Ромка.

Хорошенькое дело: «переоденемся»! Колготок-то больше нет. И не будет уже никогда! Только не плакать. Нина быстро-быстро моргает, загоняя назад слезы. Дядя Боря устремляется к троллейбусной остановке, а Нина с Ромкой едут домой. На том же трамвае. Вниз он ползет уныло. Делает частые остановки, замирая со скрежетом. Боится чересчур разогнаться и улететь до самой Красной площади.

— Эй! Ты чего? — спрашивает Ромка. — Сейчас отмоешься, и никаких чулок не надо. Лето!

Нина заливается краской. С мальчиками о чулках говорить нельзя. И откуда он слово-то такое знает: «чулки»?

Но с другой стороны, и вправду — лето! А в колготках жарко. И тесно. И ну их совсем!

Вагон повидлы и секундных стрелочек

Пришел дядя Миша:

— Нинка! Иди, тебя к телефону.

— Кто? — насторожилась бабушка Века.

— Какой-то мальчик, — равнодушно бросил дядя Миша.

— Мальчик? Кто этот мальчик? — насторожилась бабушка Лиза.

Новости! Мальчики Нине еще не звонили. Ромка лично прибегал по десять раз в день, но это не считается.

— Из какой он семьи? — крикнула вдогонку бабушка Века, но ответа не получила. Внучка уже умчалась.

Звонил Иоська Шапиро, одноклассник.

— О, Иоська! Как ты мой номер узнал?

— Чека не дремлет, — хохотнул Иоська. — Пойдем погуляем?

— С какого перепугу?

Тоже мне, ухажер нашелся. Иоську в классе и за человека не считали. Скучная, серая личность. Безнадежный троечник и молчун. Даже по физре никаких успехов: ни отжаться, ни подтянуться, ни через козла прыгнуть. В лучшем случае на козлиную спину плюхался. Да и внешне, скажем прямо, не герой романа. Длинный, тощий, с аденоидным носом, висящим унылым крючком до мокрых губ. Вечно шмыгающий, со слезящимися круглыми глазками, помаргивающими редкими ресницами. С таким выйдешь — засмеют. Он и сам понимал свою несостоятельность, поэтому заторопился объяснить:

— Тут, понимаешь, какое дело. Аркаша с тобой хочет познакомиться.

— Какой еще Аркаша?

— Друг мой.

— А я тут при чем? Сам и целуйся со своим Аркашей.

— Да ты не думай. С ним знаешь как весело!

— Клоун, что ли? — засмеялась Нина.

— Почему сразу клоун? Он тебя увидел, когда вы с Ирками гуляли. Вот и просит: познакомь да познакомь. А мне чего? Мне нетрудно.

Интересно! Таинственный незнакомец наповал сражен ее красотой! Нина посмотрелась в круглое зеркальце на подоконнике. А что? Очень даже ничего. Вот только щеки… Круглые и опять как помидоры. И что с ними делать?

— Может, он не про меня? А про Иру? Или Иру?

— Про тебя, — успокоил Иоська. — Сказал: беленькая. А беленькая как раз ты.

Это точно. Иры черненькие. Не перепутаешь.

— Ну ладно, — нехотя протянула Нина, стараясь не обнаружить трепет, вызванный первым в жизни приглашением на настоящее свидание. Пусть даже через посредника. Пусть даже такого нудного, как Иоська Шапиро.

— Тогда выходи! — обрадовался Иоська. — Мы на углу напротив аптеки ждем.

— Уже ждете?

— Ну да. Отсюда и звоним. Из автомата.

— Ладно, — согласилась Нина. — Пока!

И побежала домой. Собираться. Умылась на всякий случай холодной водой — вдруг поможет от румянца? Не помогло… Переплетать косу некогда, немножко пригладила волосы, а то мелкие кудряшки опять выбились надо лбом. Хорошо хоть ситцевое платье с утра нагладила. Не то, которое в горошек. Оно стало коротковато — то ли ситец сел, то ли она вытянулась. А другое, любимое, в бордовых цветах и с карманчиками.

— Куда? — проявила бдительность бабушка Века.

С чего бы это? Маленькая она, что ли? Осенью тринадцать стукнет. Эх, все-таки бабушки старомодные. Они-то в женской гимназии учились и никаких мальчиков не видели. А у нас, между прочим, теперь равноправие.

— Пойду погуляю немного, — опустила глаза Нина.

— С кем? — встревожились бабушки.

— С одноклассниками, — успокоила Нина. — Не бойтесь! Я скоро.

И понеслась, спасаясь от бесконечных вопросов. Вдруг Аркаше надоест ждать и он уйдет?

— Нина! Нина!! Нина!!! Кто их родители? — кричала бабушка Века из окна, но внучка на бегу махнула рукой: потом.

На углу спохватилась и стала медленно спускаться по крутой улице, делая независимый вид. Пусть не думают, что стоит свистнуть — и она прибежит как собачка. У аптечной витрины, в которой пылились резиновые грелки и груши, переминался с ноги на ногу нескладный Иоська, а рядом с ним мечтательно созерцал облака, скрестив на груди руки, худой высокий мальчик.

— Салют! — небрежно бросила Нина.

— Знакомьтесь. Это — Нина. А это — Аркадий, — засуетился Иоська, по-честному выполняя обязанности друга.

Нина царственно кивнула (о! если б не эти проклятые щеки!), а Аркаша предложил:

— Может, по набережной прошвырнемся?

Почему бы и нет? Аркаша показался симпатичным, особенно на фоне Иоськи-недотепы. Глаза — как мытые сливы, и прическа забавная: стоит дыбом. Каждый волосок по отдельности закручен штопором. Получилась черная пушистая шапка. Жарко, наверное?

— Пошли, — согласилась Нина.

Как-то само получилось так, что она оказалась в центре, а спутники шли по бокам. Только неравномерно: Иоська плелся, спотыкался и натыкался на прохожих, а Аркаша норовил оказаться повыше. Балансировал то на бордюре, то на каменной кладке, раскинув руки, как канатоходец. Поначалу парил молча, а потом спросил:

— Мы тебя не оторвали? Чем занималась?

— Ничем таким. Читала.

— Ты чего, все лето в городе просидела? — пренебрежительно бросил Иоська.

Можно подумать, она в заточении была. Прямо дети подземелья.

— Как всегда. Нас с братом раньше всегда на лето в Киев отправляли к бабушкам. А теперь мы все время тут живем.

— Да ну, еще не хватало в этой пылище париться, — скривил мокрые губы Иоська. — Мы с Аркашей отдыхать ездили.

— Вместе?

— Не получилось. Я в Жмеринке был. А Аркаша — знаешь где? На море! — с гордостью объявил Иоська.

— Там же холера, — припомнила Нина несостоявшийся вояж Миры Наумовны.

— Какая еще холера? На всю Алушту одна холера была: я. Бабушка меня всю дорогу пичкала и кричала: «Кушай! Кушай, холера! Кушай, чтоб ты сдох! Что соседи скажут, когда ты такой худой? Скажут: Броня, какого смысла ехать на это море, чтобы вернуться как было!»

Нина захлопала в ладоши. Здорово! Иоська не обманул: Аркаша и вправду ужасно веселый. С ним не соскучишься. Только пусть не думает, что она ничего смешного не знает. Еще как знает! Хотя бы про пирата. К Жене и Лере приходили друзья и пели под гитару. Она тихонько сидела в уголке, чтобы не выгнали как маленькую, и все-все выучила. Вот и пригодилось!

— Где среди пампасов бегают бизоны, Где над баобабами закаты, словно кровь, —

начала она с трагическим подвыванием, чтобы было ясно, что она относится к этой ерунде с иронией.

— Жил пират угрюмый в дебрях Аризоны, Жил пират, не верящий в любовь.

Правда, совершенно непонятно, откуда в Аризоне могли взяться дебри и особенно пираты. Может, она неправильно запомнила и надо петь «Амазонки»? Дебри там точно есть, но вот пираты под вопросом. Да ладно, черт с ними!

— Но однажды утром после канонады, После жаркой битвы возвращался он домой, Стройная фигурка цвета шоколада Помахала с берега рукой.

— Классно! — восхитились мальчики, и приободренная Нина благополучно дошла до того, как пират назвал прекрасную креолку птичкой на ветвях его души. А вот дальше петь не стоило, поскольку там начинались всякие ревности, поэтому одною пулей он убил обоих и ходил по берегу в тоске. Но мальчики обрадовались и усеченному варианту. Нину похвалили. Честно говоря, несколько незаслуженно. Сразу видно: воспитанные люди. И чего бабушки всполошились?

В ответ Аркаша тоже научил новой песенке, очень смешной. Про бабушку, на которую напали совсем не страшные налетчики, но все завершилось благополучно. Нине так понравилось, что она несколько раз спела с Аркашей дуэтом припев, чтобы потом ничего не перепутать.

Оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова! Оц-тоц-перевертоц, кушает компот! Оц-тоц-перевертоц, и мечтает снова, Оц-тоц-перевертоц, пережить налет!

Здоровски! А она еще сомневалась, стоило ли знакомиться с Аркашей. Надо будет бабушкам спеть про оц-тоц-перевертоц, чтобы они не думали, будто Нина дружит с какими-то такими людьми.

— А вот еще слушай: один поц звонит другому… — начал Аркаша, но Нина перебила:

— Кто такой поц?

— Ну, это такой человек… Как бы тебе объяснить?

— Гешефтмахер, — подсказал Иоська.

Нина понимающе кивнула. Гешефтмахер — это что-то вроде снабженца. Или завхоза.

— Короче, один поц звонит другому и говорит: «Тут надо вагон разгрузить. Пришел вагон повид-лы и секундных стрелочек».

Аркаша точно пародировал местечковые интонации. Нина закатилась, представив стрелочно-повидловую кашу. Нет, но разве можно веселиться, когда ближайшие родственники скучают? Надо срочно поделиться. Эх, жаль, что дома телефона нет. Идея! А Оля-то уже с работы пришла. Ей понравится.

— Давайте моей тете позвоним. И расскажем про вагон.

— Может, не стоит? — с сомнением протянул Аркаша.

— Да ты что? У меня тетя, знаешь, какая веселая? Она обрадуется. Пошли звонить.

Все сложилось само собой. Будка подвернулась возле речного вокзала, и двушки в карманах нашлись. Втиснулись втроем, еле дверь закрыли. Нина наспех инструктировала:

— Только говори взрослым голосом. Позови Олю. И пусть она не догадается, что я тут. А то неинтересно. Пусть думает, будто ей какой-нибудь поц звонит. Давай! Владимир-шесть-семнадцать-девяносто-один!

— Знаю, — отмахнулся Аркаша и стал накручивать диск. Потянулись длинные гудки, двушка с лязгом провалилась в аппаратные недра. — Алле! Позовите Олю!

Аркаша хмурил брови, не обращая внимания на хихиканье друзей. Сохранял невозмутимость. Входил в образ.

— Алле! Оля? Слушай, тут такое дело. Пришел вагон повидлы. Повидлы, говорю! Поняла? Молодец! Вагон повидлы и секундных стрелочек.

Нина с Иоськой давились от хохота, сползая вниз по стеклянным стенкам, зажимая рты руками. Но смех все равно пробрызгивал между пальцами.

— Как это ты при чем? Это тебя касается в первую очередь, Оля. Надо разгрузить повидлу и вынуть стрелочки. Вагон стоит на запасном пути. Бери лопату и беги!

И повесил трубку. Ребята вывалились из будки.

— Ну как? Ей понравилось? — Нина сияла от счастья.

— По-моему, да.

— Ура! Представляю, как там все смеются! Давайте еще что-нибудь придумаем.

— Майне либере, что захочешь.

— О! Ты идиш знаешь?

— Естественно, — пожал плечами Аркаша.

— А я почти ничего не понимаю. Так, пару слов. Бабушки говорят, когда у них тайны, — пожаловалась Нина.

— Хочешь научу?

— Конечно!

— Начнем с самого легкого, — учительским голосом сказал Аркаша. — Повторяй: майне либере моме…

— Майне либере моме…

— Гиб мир пур керблах амфн бромфн…

— Гиб мир пур керблах амфн бромфн…

Слова выучились быстро. Просто сами заскочили в голову. Порядок!

— А что это значит?

— Моя дорогая мамочка, я тебя очень люблю, — перевел Аркаша.

— Но можно сказать кому хочешь. Хоть бабушке, хоть тете, — добавил Иоська.

Очень кстати. Вдруг Оля все-таки не оценила юмора? И догадалась, что племянница причастна к повидлу и секундным стрелочкам? Тогда Нина быстренько скажет про майне либере моме, и тетя растает.

Каким плодотворным оказался день!

Какое замечательное знакомство!

Значительно расширен кругозор!

Практически выучен иностранный язык!

Жаль, что пора расставаться. Солнце уже покраснело и коснулось краешком деревьев. Но не беда. Настроение отличное.

Оц-тоц-перевертоц! Прыг через ступеньку! Оц-тоц-перевертоц! Сразу через две! Оц-тоц-перевертоц! Вот я и вернулась! Оц-тоц-перевертоц! Сколько тут гостей…

— О! У нас праздник?

— Сейчас начнется, — пообещала Оля.

Ого! Даже толстая Бася сверху спустилась и уселась посреди тахты, потеснив влево бабушек, а вправо Фиру, Лену и Голду. Они с трудом умостились «елочкой», как в автобусе в час пик. Мира Наумовна, Женя и Лера хорошо устроились на стульях вокруг стола под оранжевым абажуром. Тихой бабушке Соне места не хватило. Она присела на кровать, взяв на колени Валерика.

— Так! — воинственно уткнула руки в боки Оля. — И с кем это ты шлендрала?

— С одноклассниками, — испуганно пискнула Нина. Кажется, шутка с повидлом не удалась.

— И с каких пор твои одноклассники стали босяками?

— Она с Иоськой была! И еще с каким-то длинным, — доложил Валерик. Предатель несчастный! Снова увязался и подглядывал.

— Нашла с кем ходить, — поморщилась Лера.

— Можно подумать, нет приличных мальчиков, — поддержала сестру Женя.

Конечно! Им хорошо. У них-то щеки нормальные… От обиды аж в носу защипало.

— Они хорошие. Просто хотели пошутить. А как ты догадалась, что это мои знакомые звонили про вагон?

— Еще бы! Ты так хихикала — глухой бы услышал. Это ж додуматься надо! Связалась черт знает с кем!

— А шо такое? Шо она натворила? — встревожилась неосведомленная, как всегда, бабушка Соня.

— Подружилась с босяками, — пояснил Валерик.

— А! — потрясенно воскликнула бабушка Соня.

— Моя дочка тоже ходила с босяком. Он имел одну пару штанов, — влезла Бася со своими воспоминаниями. — Я ей говорю: хочу врача. Так сильно хочу врача, нет сил терпеть. Ой-ой-ой! И дочка вышла за врача, шоб он перевернулся! Такой сволочь!

Из Басиной истории логично следовал вывод: нечего лезть в чужую жизнь. Но выводов никто не сделал. К сожалению. Наверное, потому, что на горизонте Нины никакого врача не наблюдалось. Еще не хватало: будет в горло ложкой лазить и лоб щупать.

— Когда к вам приходят мальчики песни петь про тетю Маню и соленый огурец — вам, значит, можно, — попыталась защититься Нина, обращаясь к троюродным сестрам.

— Сравнила!

— К нам нормальные люди приходят. А ты мала еще по свиданиям бегать.

Это уже запрещенный прием. Как что — так сразу маленькая. Лере уже почти пятнадцать, а Жене — семнадцать. А Нина что, не человек? И вечно все ругаются…

— Я не хотела… я думала… я не знала…

— Что вы хотите от бедного ребенка?

— А кто их родители?

— О чем только твои мысли? И где твоя голова?

— Она больше не будет. Нина, скажи: «Я больше не буду».

— А я вам скажу: девушка должна иметь гордость. Если девушка не имеет гордость…

— Немец-перец-колбаса, на веревочке оса! — ни к селу ни к городу в восторге закричал Валерик. Не нашел подходящую к случаю дразнилку. Но и молчать не мог.

И тут Нину осенило. Надо сказать волшебные слова про дорогую мамочку (которые годятся и для бабушек, и для тети, и, наверное, для соседей тоже. Про соседей Иоська ничего не говорил).

— Майне либере моме! — начала Нина, и все замолчали. На лице бабушки Сони появилась мечтательная улыбка. Нина звонко вылепила дальше: — Гиб мир пур керблах амфн бромфн!

И победоносно выпрямилась. Знай, мол, наших!

— А-а-ах! — пронесся всеобщий вздох.

Что было дальше — не спрашивайте. Пришлось дать честное пионерское, что она больше никогда в жизни не пойдет гулять с этими босяками.

Потому что первая половина фразы действительно была про дорогую мамочку. Зато во второй прозвучало категоричное требование: «Дай мне два рубля на водку!»

Эх, надо было спеть про оц-тоц-перевертоц!

Мы идем купаться!

Дядя Петя рыбак курицу завел. Чтобы петуху не скучно было. Петух какой-то квелый оказался. Все нормальные на рассвете голосили вдоль Боричева Тока. Начинал рыжий задира из двенадцатого номера, взлетал, хлопая крыльями, на нижнюю ветку шелковицы, так что перезрелые ягоды сыпались градом. Его радостно поддерживали двое пестрых из девятого, напротив. К ним присоединялись крикуны из других домов, неизвестно какой расцветки. Кто знает, какие они там, за высокими заборами? А наш сидел в сарае, думу думал. Хотя ему никто не запрещал выступать в общем хоре. Он выходил, когда хозяйки уже с рынка возвращались, несли тяжелые плетеные корзинки. Оглядывался по сторонам и, по-стариковски покряхтывая, горестно вздыхал: «О-о-о-о-о…» И усаживался в тени под сараем. Дремал. Иногда спохватывался и задумчиво повторял: «О-о-о-о-о…»

Тогда дядя Петя принес с рынка курицу. Привязал ее веревкой за лапку к колышку. И правильно сделал. Чересчур любопытная попалась. Так и норовила клюнуть все подряд. Петух приободрился, отряхнулся от пыли, и в его прежнем безнадежном «о-о-о-о-о…» послышались оптимистические нотки.

Но недолго радовался дядя Петя оживлению в своем птичнике. Солнце раскалило двор как сковородку. Первым сдался петух и опять забился в тень. Следом курица обморочно прикрыла глаза белесой пленкой и забормотала: «О-о-о-о-о…» Научилась у петуха.

Тетя Паша рыбачка села на скамеечку, стала в подол лущить подсолнух и бросать семечки птицам. Она бодро призывала: «Цыпа-цыпа-цыпа!», надеясь пробудить в питомцах жажду жизни, но те даже глаз не открывали. Жарко.

Встрепенулись петух с курицей от грохота. Валерик пробабахал цинковым корытом по лестнице, проскрежетал по булыжникам и шмякнул его посреди двора. Хотелось бы погромче, да трава звук приглушила.

— Чего грохаешь? — обернулась тетя Паша.

— Купаться буду! — объявил Валерик и убежал в подъезд.

Два раза принес воду в маленьком ведерке. Устал. И сандалии промокли насквозь. Нина вытерла воду в кухне. Потом в коридоре. Потом на лестнице. Сама воду носить стала. Половину большого ведра наливала. Целое не поднять. Бегала вверх-вниз. Но вода почему-то сиротливо плескалась на самом дне. Может, корыто дырявое? Да нет, вроде целое. Ромка увидел, внес рацпредложение.

Бросил из кухонного окошка шланг. Он зазмеился черным телом, запульсировал, покрылся испариной и вмиг наполнил корыто. Валерик сандалии снял, да не тут-то было. Выбежала из подъезда бабушка Века, потрогала воду:

— Ледяная! Даже не думай!

— Я больше не могу. Я уже весь запарился, — заныл Валерик.

— Категорически! — твердо постановила бабушка Века.

— Потерпи немножко. Вода на солнышке быстро согреется, — обнадежила бабушка Лиза, выглянув из-за занавески.

Валерик надулся. Сел рядом с корытом и сунул в воду руку. Проверял температуру. Ждал.

— Не сиди на солнце! Голову напечет, — волновалась бабушка Века сверху, из окна.

— Получишь солнечный удар, — вторила ей из другого окна бабушка Лиза.

Вода согрелась к вечеру. Валерик блаженствовал в корыте. Рядом стояли и завидовали Славик и Ирочка Лубан. Нина сидела с книжкой в беседке и поглядывала строго. Как бы не утопился. От него можно всего ожидать. Валерик спешил поделиться радостью со всеми, кто проходил по двору.

— Я купаюсь! — прокричал тете Фире.

— Я купаюсь! — доложил Алику и Свете.

— Я купаюсь! — сообщил тете Оле.

Тетя Оля пришла с работы, нагруженная сумками и авоськами.

— Да… — грустно сказала Оля и, подумав, добавила: — В воскресенье пойдем на пляж.

В ее тоне явно сквозило: мол, ничего не поделаешь, придется детей вывести к Днепру, раз уж лето и такая жарища. Но Валерик никакого тона не почувствовал и подпрыгнул в восторге:

— Ура! На пляж! Ура! — и потребовал гарантий: — Честно?

— Честное слово! — пообещала Оля.

— Ура! Купаться!! Пойдем!!! — завизжал Валерик и выскочил из корыта. Какое там еще корыто, когда в воскресенье мы идем на пляж!

— Куда? Куда? Мокрый! — навстречу спешила бабушка Века, развернув полотенце.

Валерик поймался как бабочка в сачок. Но покорно терпел. Ради Днепра. Пусть бабушки видят, какой он послушный. Пусть убедятся. Терпеть и слушаться еще очень-очень долго. Целый вечер. И целую ночь. И еще целую субботу. И еще целую ночь. Хотя ночи не считаются. Их смело можно вычеркивать. Закрыл глаза, открыл глаза — чик! И ночи нет. А воскресное утро тоже не считается. Они пойдут рано-рано.

— Ба! Мы идем на пляж! — закричал он из полотенца.

— Сегодня? — не поверила бабушка Лиза.

— В воскресенье! Давай собираться!

— Завтра соберемся, — засмеялась бабушка Лиза.

— Не успеем!

— Что там тебе собирать? — спросила бабушка Века.

— Круг. И совок.

— Ты еще формочки для песка возьми, — посоветовала Нина. — Детский сад.

— Сама бери, — разозлился Валерик.

— Ладно…

Какой смысл ссориться, если послезавтра они идут на пляж! Путь неблизкий. Надо выйти пораньше, чтобы не тащиться по жаре. Быстрым шагом спуститься по Игоревской, повернуть направо, дойти по Жданова до фуникулера, перейти дорогу, трамвайную линию и поспешить вдоль Днепра к лестнице, ведущей на пешеходный мост. Лестница высокая, в несколько пролетов, взбирается на кручу. Если идти у края, можно наспех, не останавливаясь, пощелкать стручки. Чтобы Оля не сердилась, сделать вид, что сандалия расстегнулась. Стручки там еще жирнее, чем на горке у забора. Наверное, потому, что растут в сыром, прохладном лесу. А еще потому, что все спешат поскорее искупаться и понапрасну не отвлекаются. На мосту жарко, но весело. Все идут в одну сторону — на левый пологий берег. Навстречу почти никто не попадается. Какой дурак пойдет назад, если можно плескаться до самого вечера? От равномерного топота кажется, что мост раскачивается над водой — вот-вот взлетит. Чем ближе к пляжу, тем больше песка под ногами. Натаскивают, когда возвращаются. Уже можно разуться и шлепать босиком, подпрыгивая на раскаленном асфальте. И, спустившись по каменным ступеням, первым делом ринуться к воде, успокаивая на ходу: «Я только ножки помочить!» Жалко, что приходится долго бродить, выискивая незанятый уютный уголок в тени ив. Зато потом — купаться! Сразу, потому что, когда накормят, опять целый час не пустят. За Ниной Оля не сильно следит. Так, поглядывает. Нина умная. Далеко не заходит и выходит по команде. За это она плавает дольше и чаще, чем брат. Тот вечно сидит под ивой, пока его воспитывают и грозят в следующий раз оставить дома. За то, что его из воды не вытащишь, а он уже весь синий и в мурашках. Валерик молчит и послушно кусает куриную ножку. Думает, если он все съест, его простят. После еды плавать нельзя. Зато можно гулять вдоль берега по гладко вылизанному волнами песку и немножко жульничать. Будто волны сами нахлынули до колен. Конечно — «Метеоры», «Ракеты» и баржи так и снуют, волны делают. Еще хорошо замок строить. Выкопать во влажном песке ямку. Она наполняется водой откуда-то снизу. Это будет озеро. Вокруг возвести высокие стены, украшенные башенками. Нина умеет делать резные, ажурные башенки. Надо зачерпнуть ладонью песочную жижу, понемножку разжимать пальцы — и потечет струйка, заворачиваясь крендельками. Главное — основание пошире сделать, а потом постепенно сужать. Но важно вовремя остановиться, иначе все рухнет. У Валерика терпения не хватает. Он строит кривобокие халабуды, делает рвы и подкопы, пока все сооружение не развалится. Надо будет в этот раз его научить наконец…

Суббота тянулась бесконечно. Рабочий день хоть и короткий — всего до трех, — но, пока Оля доедет, пока купит продукты, уже поздно будет. С одной стороны, никто в субботу пляж и не обещал. Но с другой — многие все-таки ходят с родителями после работы. Света Газейкина, например. Или Ромка с Ирочкой. Тетя Маша Нину тоже взяла бы, но Валерика не может. Боится. Потому что это большая ответственность. Если бы его можно было привязать за ногу, как дяди Пашину курицу, — тогда пожалуйста. Но какой смысл? Пусть уж лучше в корыте сидит, так безопаснее.

Зато в субботу спокойно собрались. Ничего не забыли. Круг (проверили: надули и сдули). Мяч (разрисованный, будто глобус. Мама купила). Панамку Валерику. Сомбреро Нине. Три пары трусов Валерику (а то они не успевают высохнуть, а в мокрых сидеть нельзя). Нинин купальник (Лера сказала, что это никакой не купальник, а песочник. Она пошутила. Какой может быть песочник в двенадцать лет?). Три полотенца (одно Валерику, одно Нине и одно на всякий случай). Две расчески. Зеркальце. Запасную ленту (вдруг развяжется и уплывет как в тот раз. И будешь словно ведьма лохматая). Носки Валерику. Носки Нине (а то мелкий песок все равно остается, как его ни стряхивай. Можно ногу растереть). Старое байковое одеяло, немножко прожженное утюгом с краю (сидеть и лежать). Ну вот. Это основное. Потом все время вспоминали про всякие мелочи и добавляли их в огромную соломенную сумку, с которой родители давно на Кавказ ездили. Еще когда Нина в школу не ходила.

Некоторые вещи выбрасывались. Например: деревянный пистолет, трактор без одной гусеницы, рогатка (откуда она вообще взялась?). Камень (прямо булыжник. Никаких вразумительных объяснений от Валерика не добились). Вата и зеленка (еле бабушку Веку уговорили. Точнее, напугали. Сказали: зеленка перевернется, а вата вся в песке будет. Еще хуже). И так далее.

Любой предмет, случайно попавший на глаза, рассматривался с точки зрения практического пляжного применения и либо одобрялся (веер, например. Вдруг ветра совсем не будет), либо отвергался (табуреточка. Конечно, удобно. И для здоровья полезно не сидеть на сыром песке. Но надо было учитывать возможную Олину реакцию).

В кошелку собрали посуду. Пока еще пустую. Века завтра утром приготовит продукты. Но чтобы не забыть, взяли китайский термос с цаплей (для чая, вдруг замерзнем), просто бутылку с крышечкой (для вареньевой воды), две вилочки, две ложечки, две чашечки и две мисочки. Еще ножик на всякий случай. Маленькое полотенце — руки вытирать. Может, лучше два? Нет, куда такую тяжесть тащить? Соль в спичечном коробке. А сахар надо? Еще только сахара не хватало! В чае сахар есть? Есть! В морсе сахар есть? Есть! И куда еще сахар? Голову им посыпать, что ли?

— Что тут у вас за крик? — Лена не выдержала и зашла узнать, что случилось.

— Мы идем купаться! — сияя, объяснил Валерик.

— Панамки взяли?

— Что ты себе думаешь? Что я могу забыть панамки? — обиделась Века.

— Всякое бывает, — философски заметила Лена. — А кофты? Кофты вы подумали?

— Ой… — испугались бабушки.

— Лена! Какие кофты? В такую жару? — возмутилась Нина.

— Это тут жара. А от воды все время ветер.

— Просквозит! — решили бабушки. — Просквозит — и все!

— И куда мы засунем кофты? Сумка уже трещит, — поинтересовалась Нина.

— Ничего, еще одна кошелка есть, — тоном, не терпящим возражений, ответила Века.

— А скатерка? — вдохновленная успехом с кофтами, напомнила Лена.

— Сейчас-сейчас. Где-то она? — Века пересмотрела идеально сложенную стопку в шкафу. — Вот!

Действительно, как они забыли? Кушать на одеяле, на котором сидят и даже лежат, нельзя. Как трудно все предусмотреть!

— Потому что надо составлять список! — сообщила Лена. — Список — это главное. А что кушать берут?

— Курицу холодную, с вечера отварю. Печенку куриную. Яйца утром в мешочек, — загибая пальцы, стала отчитываться Века.

— В мешо-о-очек?! Ты забыла про Валерика?!

— А что Валерик? Как что, так сразу я?

— Да… — не обращая внимания на Валеркины вопли, согласилась бабушка Лиза. — Что же делать?

— Бутерброды! — нашлась Лена. — Бутерброды с яичницей.

— Фу! — сморщил нос Валерик. — Лучше с колбасой. С докторской.

— С ума сошел!

— Колбасу на жаре!

— Ботулизм!

— Отравление!

— Никакой колбасы! Только курица! Только курица — и все!

— Еще картошечку отварю. С маслицем и укропчиком. В баночку.

— Лучше в кастрюльку, она не разобьется, — внесла коррективы практичная Лена. — Еще помидоров намыть, огурцов. Только не резать. Потекут. А яблоки?

— Что ты вечно командуешь! Можно подумать, когда-то забыли про яблоки! Три яблока, три груши и сливы.

— От слив пучит. И слабит.

— А книжки? — закричала Нина. — Книжки не взяли!

И бросилась к книжному шкафу. Надо что-нибудь новенькое выбрать. От «Всадника без головы» осталось страниц двадцать, сегодня кончатся. Что тут у нас? Ага! «Вратарь республики». Годится. А этому чучелу сказки Пушкина. Пусть развивается. Это вам не «Гаргантюа и Пантагрюэль», из-за которых недавно целый скандал вышел. Оля Валерке дала. Сама-то она давным-давно читала детский сокращенный вариант. А ему нечаянно сунула настоящий взрослый. Он читал-читал, потом как завопит! Оля рассердилась и стала вслух с выражением читать, чтобы племянник проникся. Но очень быстро наткнулась на такое! Ой! Даже бабушки подпрыгнули, хотя ничего про такое не знают.

Воскресным утром стрелки на часах вконец обленились. Ползли как сонные черепахи. Их, конечно, можно было обмануть. Сделать безразличный вид, а потом вдруг — раз! — и посмотреть. Ага, попались! Все-таки не выдержали и ускакали вперед. Но в этот раз не помогло. Стрелки увязли как в вагоне повидлы. Может, часы сломались? Да нет, вроде тикают. А ведь дел успели переделать целую кучу. Кроме обязательных умываний-одеваний-заплетаний перепроверили собранное накануне. Результатом проверки явился Валерик в надутом юбочкой круге на тоненьких ножках. (Ножки были Валеркины собственные.) Этим он хотел показать, что уже готов окончательно и бесповоротно.

У бабушек намечались наполеоновские планы. Раз уж детей берет на себя Оля, освобождается куча времени. Века размечталась:

— Поубираю. Пыль повытираю. И полы позаметаю.

И перевернула стулья вверх ногами, поставив их сиденьями на стол. Освободила плацдарм для генеральной уборки. Стулья ощетинились ножками и ждали.

Лиза тоже решила провести день с пользой.

— Сухарики испеку с изюмом. И скатерть довяжу. Еще латку на жакет не забыть. Да! Еще цветы с подоконника поснимать и помыть как следует…

Пошли в кухню Олю ждать. Поближе к двери. Вдруг не услышат, как она постучит? Оля тогда подумает, будто все спят. И уйдет с Лерой на пляж. У Жени своя взрослая компания, ее отпускают, хоть и волнуются. У дяди Миши футбол. Полуфинал. «Динамо» — «Спартак». Они дома с тетей Фирой болеют. Сядут и кричат: «Ну! Ну! Давай! Мазила!» Их от телевизора никаким Днепром не оторвешь.

Бабушки давали последние наставления с частицей «не». У двери стоять надоело. В комнате уже все вверх тормашками. Да и в надутом круге не сильно посидишь. Хоть и оставалось целых десять минут до назначенных девяти, решили идти к Оле. Она давно дожидается, нечего зря время терять.

Дверь открыл сонный дядя Миша. Не сразу, после длинных настойчивых звонков.

— Вы чего в такую рань? — пробормотал удивленно и ушел досыпать.

— Мы идем купаться! — крикнул ему в спину Валерик.

Заглянули в кухню. Кухня была центром. Во всех отношениях. И в географическом тоже. На западе вдоль нее тянулся длинный коридор с полукруглым низким окном, выходящим на лестницу. Удобно: можно смотреть, кто куда идет. Или покричать, чтоб не забыли хлеба купить. На юге с кухней граничила комната с телефоном, кожаным диваном со слониками на полочке и гостями (если они были, а они были почти всегда). Кроме гостей там еще жили Мира Наумовна и Семен Семенович. С востока кухню огибала комната с дяди Миши — тети Олиным диваном, книжным шкафом, Жениным креслом и Лериной раскладушкой. На северо-востоке сбоку прилепилась темная комната с телевизором и бабушки Сони никелированной кроватью с шишечками. А на севере комнаты кончились. Зато там был фонарь, как у бабушек. За фонарем — Голдина кухня. Только Голда — не то что Лена. Через фонарь редко разговаривала. Но ведь Голда и не родственница, если разобраться…

Сегодня утром в кухне пили чай с бубликами Мира Наумовна и Семен Семенович. То есть Мира Наумовна пила чай с бубликами, а за поставленной торчком «Правдой» мог прятаться только дедушка Сема. Бабушка Соня газеты читать не любила, у нее глаукома; Женя наверняка упорхнула с друзьями; дядя Миша ушел к своему дивану; Лера за едой тоже читала, но не газету, а книгу и прятала ее под столом на коленях, а Оле некогда за газетами рассиживаться.

— Здрассь… Где Оля? — спросила Нина.

— На рынок пошла, — ответила Мира Наумовна.

— А Лера уже собралась?

— Я знаю? Спроси у нее.

Лера сидела с ногами в кресле и, уткнувшись в книгу, скручивала прядь волос у виска. Ее за это ругали, но Лера задумывалась и все равно крутила.

— Ты чего не собираешься? — потеряла терпение Нина.

— Что собирать? Купальник на мне.

— А как же полотенце? И все остальное? — подсказал опытный Валерик.

— Ой, это к маме, — махнула рукой Лера.

Ждать было гораздо легче, чем дома. Наверное, потому, что уже чувствовалось начало движения на пляж. Сумки собраны, «до свидания» бабушкам сказано, а Олина квартира — последний кратковременный этап перед стартом. Каких-нибудь полчасика — и тетя вернулась.

— Мы уже идем? — оживился Валерик.

— Сейчас-сейчас. Пять минут, — обнадежила Оля и стала разбирать сумки.

Раздела кукурузные початки, выпутав их из сухих листьев, поставила варить. Вымыла мясо, нарезала кусками, поставила тушить. Быстренько начистила картошку, залила холодной водой. Намыла помидоров, огурцов, яблок, слив…

— От слив пучит, — напомнил бдительный Валерик.

— Не страшно, — засмеялась легкомысленная Оля. — Лера! Лера! Уже брось книжку и хотя бы сделай бутерброды. Лера!

— Ма, у меня лямка на сарафане оторвалась, — пожаловалась Лера. — Еще вчера.

Оля пришила лямку, сделала бутерброды. С сыром и колбасой.

— Колбасу на жаре нельзя, — опять встрял Валерик.

— Да что это за госконтроль у нас? Ты чего до сих пор в круге торчишь? — спохватилась Оля. — Сними сейчас же.

— Это он застрял, как в хулахупе, — пояснила Лера. — Знаете анекдот? Армянское радио спросили: «Что делать, если женщина не пролазит в хула-хуп?»

— А дальше? — спросил любопытный Валерик.

— А дальше я забыла.

— Это анекдот? — ехидно спросила Нина.

— Разве это не анекдот, если женщина не пролезает в хулахуп?

— Хулахуп — такая одежда? — заинтересовалась бабушка Соня.

— У меня от вас уже голова трещит, — рассердилась Мира Наумовна. — Вы уйдете когда-нибудь или нет?

— Уже, — пообещала Оля. — Мама! Я газ убавила, мясо пусть тушится. Не проворонь.

— Я когда-нибудь воронила? Идите уже. Идите и отдыхайте.

Оля окинула прощальным взглядом кухню и подхватила с полу сумки, но вдруг заметила край таза, некстати выползший из-под буфета.

— Ой! Белье-то замочено!

Вытащила таз, поставила на табуретку, воткнула в него стиральную доску и заторкала по доскиным ребрам.

— А чего не в машинке? — в кухню заглянул сонный дядя Миша.

Он всегда настаивал на применении новейших достижений науки и техники. Но Оля увиливала. Думала, что от машинной стирки белье серое. Да еще десять раз воду в баке на газе греть: то стирать, то полоскать. И ручку крутить, отжимать белье между двумя резиновыми валиками. Пододеяльники застревают.

— Некогда. — Оля бросила в таз последнюю отжатую наволочку и побежала вешать белье. Но у двери вспомнила: — Миша! Ты к палке гвоздь прибил? Две недели прошу: «Миша, гвоздь! Миша, гвоздь!»

— Поставь так, — проворчал дядя Миша.

— Так сваливается!

Гвоздь на палке нужен был для того, чтобы подпереть веревку, подняв ее как можно выше. Иначе белье будет касаться земли и испачкается. Или дети руками захватают. Но благодаря палке выстиранное будет в безопасности.

— Миша! — Оля даже притопнула от нетерпения.

Гвоздь дядя Миша нашел в сарае. Но забыл молоток. Пришлось еще раз идти. Зато прибил мигом: пару раз стукнул — и порядок. Оля подхватила таз, палку и побежала вниз по лестнице.

— Завтракать мы сегодня будем? — крикнул ей из коридорного окошка дядя Миша, окрыленный своими хозяйственными успехами.

— Я тоже голодная, — напомнила Лера.

Пока Лера и дядя Миша завтракали, Оля успела перемыть посуду и наскоро подтерла в кухне пол. Тем временем и кукуруза сварилась. И мясо протушилось. Может, есть смысл сварить картошку? Дело уже к обеду.

— Ну вот что, — решила она. — Дети! Мойте руки. Сейчас мы быстренько пообедаем. А после обеда — идем купаться!

Отравленное яблоко

Поручение оказалось под угрозой. А ведь Нина — человек надежный. На которого можно положиться. Тетя Фира это при всех подтвердила. Во всяком случае, при всех, кто сидел вечером в беседке. Доругивали Валерика. За то, что устроил с Ирочкой Лубан битву на сифонах. Они сами ныли, что жарко и хочется пить. И что в результате? Вернулись мокрые с головы до ног. А Ирочка еще и липкая. Бабушка Лиза опрометчиво дала Валерику денег на газировку с сиропом. Вишневым.

Скучно просто так тащить запотевший стеклянный сифон, в котором играют в догонялки пузырьки. Шипят, на свободу просятся. И никто баловаться не собирался. Валерик должен был проверить, работает ли краник. Вдруг засорился? Или сломался? Он аккуратно, совсем тихонечко нажал на металлический носик. А из него струя как даст со всех сил! И нечаянно попала на Ирочку. Чего она подлезла? Кто ее просил?

Ирочка подвывала из окошка, выходящего в беседку. Напоминала, что пострадала больше.

Вернулась из магазина тетя Фира. С тортом. «Киевским». На коробке нарисованы зеленые листья каштана. Наверное, в гастроном на Крещатик ездила и долго стояла в очереди.

— Нина! Завтра в гости приходи. В шесть часов!

Все слышали. Не только те, кто в беседке сидел: Лена, Голда, Мира Наумовна и Валерик. Но и Зина в палисаднике. И дядя Петя в сарае. И Ромка в огородике. И даже Ирочка в своем окне, отчего рев усилился. И нечего обижаться. Тетя Фира позвала Нину за то, что она воспитанная. Не будет брызгаться, как некоторые.

— Фира, шо такое? Вы кого-то ждете? — спросила Голда.

Могла бы не спрашивать. «Киевский» торт каждый день не покупают. Его не достать. Для этого нужен торжественный повод.

— Жду…

— Кто будет? — не унималась Голда.

— Так…

За внешней неопределенностью пряталась многозначительность. Намекающая на важные обстоятельства.

— Племянница с семьей, — выдвинула версию Мира Наумовна.

Хотя была не твердо уверена в родственном визите племянницы. Потому что она жила в Черновцах. Оттуда не набегаешься. Даже за «Киевским» тортом. Тем более что она недавно родила. Фира этим уже тридцать раз хвасталась.

— Нет, — потупив взгляд, сказала Фира, не обидевшись на Миру Наумовну за то, что она не учла недавние роды племянницы. Могла бы быть повнимательнее. Но если сосредоточиться на племяннице, тогда потеряется основной вопрос. На который до сих пор нет ответа.

— И кто? — опять спросила Голда, не утратив главной линии.

Все выжидательно уставились на Фиру. Анютины глазки высунули из травы любопытные мордочки, закачались прислушиваясь.

— Так. Один знакомый, — созналась Фира, притушив торжествующий блеск в глазах. Ни к кому знакомые (в смысле мужчины) не ходят, а к ней ходят. Нет, конечно, гости у всех бывают, но те не считаются. Мало того что с женами и детьми, так еще и родственники.

— Не забудь, Нина. В шесть! — еще раз напомнила Фира и пошла домой. Ставить торт в холодильник.

— Чего это Нинку? — возмутился Валерик. — Она и так уже булка. От сладкого.

— Ну вообще! — У Нины не нашлось аргументов. Зачем объяснять очевидные вещи? Смешно!

— Тебя можно звать в приличный дом? Когда надо прогонять гостей, я тебя позову, — пообещала Голда.

— Сначала научись хорошо себя вести. — Мира Наумовна использовала возможность воспитать Валерика. Чтобы за столом не вертелся, не крошил, не болтал, не ронял, не дул, не хватал, не облизывал, не, не, не.

— Ребенок должен уметь вести, — поддержала Голда.

Валерик нахмурился и засопел. В реве Ирочки появились удовлетворенные нотки.

— Знакомый… — повторила Голда и философски заметила: — Оно ей надо?

— Я знаю? Когда такая помада, что за километр видно! — пожала плечами Мира Наумовна, намекая на легкомысленное поведение тети Фиры.

Легкомыслие выражалось в ярко-фиолетовой помаде, рюшечках, оборочках и — как закономерный результат — визите неизвестного гостя.

— В прошлом году один был, — напомнила Голда. — На Девятое мая.

— А я что говорю? — обрадовалась Мира Наумовна. — Сегодня один, завтра другой, а что потом?

Все задумались. Что может быть потом, никто не знал.

— Если человек хочет устроить свою жизнь… — начала Лена с некоторой опаской. Вступившись за Фиру, она рисковала быть обвиненной в беспечности. За компанию.

— Я вас умоляю! — запротестовала Мира Наумовна. — Какая может быть жизнь? В таком возрасте!

— А как же Роза Эммануиловна? — напомнила Лена.

Розу Эммануиловну так часто приводили в пример, что ее уже можно было считать олицетворением бездумного порхания. Во вселенском масштабе. И если бы понадобилось воздвигнуть памятник легкомыслию, Роза Эммануиловна могла бы попозировать скульптору. Ее образ подошел бы как нельзя лучше. Несмотря на почтенный возраст и звание двоюродной бабушки Нины и Валерика с папиной стороны.

Бабушкой она считалась правильно, потому что была женой дедушки Рафаила. Но были факты. Замуж она выходила целых три раза. Мира Наумовна однажды сказала Лене, оглядываясь и понизив голос, что не три, а четыре. Одного мужа ей удалось-таки скрыть. И еще неизвестно, будет ли дедушка Рафаил последним. Наивный, он не задумывался о печальных перспективах. Наверное, потому, что Роза Эммануиловна была хорошей хозяйкой и варила борщ. Нина с Валериком иногда приходили к ним в гости на Владимирскую улицу. Дедушка Рафаил, хитро улыбаясь, всегда спрашивал: «Вы любите вчерашний борщ? — И, получив утвердительный ответ, радостно восклицал: — Так приходите завтра!» Это он шутил. На завтра обед ни разу не откладывался. И борщ был вкусным.

— Роза Эммануиловна — совсем другое дело, — не согласилась Мира Наумовна. — Она живет в нашем доме, да? Она не живет в нашем доме, нет. Так пусть делает что хочет.

Этим она подчеркнула, что не может отвечать за всех грешниц Подольского района. Ей достаточно переживаний за близких. Родных и соседей.

— Может, ничего страшного? — выразила надежду Лена.

Действительно, что такого? Подумаешь: зайдет человек в гости. Выпьет чашку чаю. Или две. И уйдет.

— Не знаю, не знаю… — с сомнением покачала головой Мира Наумовна.

— Так ведь Нина будет!

— Что вы себе думаете? Много ребенок понимает, — поджала губы Мира Наумовна.

Интересно! Нина давно не ребенок. Прекрасно поняла, зачем тетя Фира ее позвала. Во-первых, потому, что скучно сидеть вдвоем. А во-вторых, неприлично оставаться наедине с посторонним человеком. Все будут знать и могут подумать.

Потихоньку проскользнуть не выйдет. Когда кто-то идет по двору, все смотрят. И говорят, что это дальний родственник Мерзляков из Винницы. Или троюродный брат Миши с Сониной стороны. Или одноклассник Леры, но, знаете, из хорошей семьи. Его мама — учительница истории из 118-й школы. А папа? Кто его папа, пока неизвестно, надо будет выяснить.

С черного двора, чтобы никто не видел, пройти не получится. Придется пробираться проходными дворами, карабкаться по обрыву, а потом штурмовать сараи и, пригибаясь, ползти под аркой. Как в «казаках-разбойниках». Даже бандиты с горки этот маршрут фазу отмели бы.

Но и без бандитов удобно, когда заранее видно, кто идет. Можно успеть переодеться или хотя бы передник снять. Или наскоро навести порядок при условии, что Валерика нет дома. Но иногда из-за хорошего обзора случались неприятности. Когда Нина была маленькая, бабушка Лиза увидела в окно, что к ним идет гостья, и вздохнула: «Опять идет. Я ее терпеть не могу!» Неосторожно с ее стороны, надо признать. Потому что Нина звонко выпалила, едва гостья с тортом и цветами переступила порог: «Бабушка вас прямо терпеть не может!» Но это было давно. Теперь Нина подобных бестактностей не допускает. И вполне может присутствовать при свидании Фиры и гостя.

Вдруг он скажет что-нибудь нескромное. «Как вы прекрасно выглядите», например. Хотя это комплимент называется. Но тети Фирин знакомый уже, наверное, старый. Ему и в голову не придет всякие глупости говорить. Или дразниться. Но надо быть начеку.

— Я могу под столом спрятаться, — вызвался Валерик. — Как дам ему!

Стало тихо. Даже Ирочкин рев прекратился. Лена закашлялась, деликатно прикрыв рот ладошкой. Подала сигнал. Напомнила, что разговор принял чересчур откровенный характер.

— Почем на рынке сливки? Хочу варенье сварить, — спохватилась Мира Наумовна.

— По восемьдесят копеек, кажется.

— Что вы говорите? Так дорого? Не может быть.

— Пойду спрошу у тети Фиры, — вскочила Нина. — Она вчера покупала.

И побежала к парадной. Следом с новой силой понесся рев отдохнувшей Ирочки.

Было бы здорово, если бы тетя Фира вышла замуж. Одной неинтересно. У всех кто-нибудь есть. У Лены — Алик. Ей сестра Миля дала его повоспитывать. Давно, после войны. Миля осталась вдовой с двумя малышами-погодками. Лена ей помогла. Алик так и застрял на Боричевом Току. Его младший брат Лёньчик тоже застрял. В бочке с патокой. Еще в эвакуации. Сладкого ему захотелось. Соседка шла мимо, увидела: из бочки ножки торчат. И вытащила Лёньчика. Вовремя. Живой оказался. Но сладкое не разлюбил. Миля тогда сильно испугалась, что за двумя не уследит. Так Алик оказался у Лены. А Миля с Лёньчиком в гости приходят. Иногда Лена по секрету жаловалась бабушкам, что Миля обижается. Будто она у сестры сына отобрала. Можно подумать. Любому ясно, что это выдумки.

А вот бабушки никого не делили. Вместе растили Лизину дочку. Будущую маму Нины и Валерика. Их было три сестры: Лиза, Века и Берта. Лизин муж, дедушка Боря, пропал на фронте без вести. Века замуж так и не вышла. Один раз собиралась, но ее жених в Днепре утонул. Он был архитектором и подавал надежды. А Берта замуж вышла.

Однажды Бертиному мужу квартиру хотели дать от завода, но Века не разрешила. Сказала, что вместе жить легче. Так они и остались. Правда, потом развелись почему-то. Берта умерла за два года до рождения Нины. Они и не встретились. Жалко. Теперь бабушки Века и Лиза вместе воспитывают внуков. Их делить никто не собирается. По углам их растаскивать, что ли? Иногда не мешало бы…

У Миры Наумовны есть Семен Семенович. Прямо как грудной, честное слово! У него характер. И гипертония. Он ее крупно имел в виду. Пусть его враги давятся отравой без соли. Приготовленной на пару, потому что у него еще желудок. В гробу он видал эту гадость. Причем в белых тапочках. Эти врачи ничего не понимают. Ха! Да он даст сто очков форы этим перестраховщикам, которым лишь бы запрещать. Вот пусть сами и кушают свою диету.

Голдин муж давно умер. Он был лучшим портным на Подоле. А может, и во всем Киеве. Мужским мастером. Когда он шил брюки, так это были брюки. А не макароны со штрипками. В его брюках вы смело могли идти и жениться на дочке Ротшильда. От него остались на память ножная швейная машинка «Зингер», огромные блестящие ножницы и гигантские чугунные утюги. Голда ему помогала и сама научилась. Шьет потихоньку, только чтобы никто не знал. Это тайна. А то фининспектор придет. У Голды есть сын. Ему о-о-очень повезло с женой. Такая хозяйка, такая хозяйка, ай-ай-ай, такая хозяйка! Она умеет готовить шейки. А это, знаете, не все умеют. Некоторые только думают, что умеют готовить шейки. Еще она мать. Дай Бог каждому такую мать. Голдины внуки приходят по воскресеньям: воспитанные, аккуратные, в наглаженных костюмчиках, сшитых по ночам бабушкой. Со всеми здороваются. С них надо брать пример. Особенно Валерику.

Бабушка Соня тоже вдова. Но у нее есть сын — дядя Миша. К нему столько народу пристегнуто: и тетя Оля, и Лера с Женей, и Мира Наумовна, и даже Семен Семенович. Так что у бабушки Сони целая гора родственников.

И только тетя Фира совсем одна. Нет, конечно, у нее есть племянница. Но она, как известно, живет в Черновцах. Тетя Фира ею гордится и вслух читает письма. Попутно обращает внимание слушателей на выдающиеся способности племянницыных детей. Новорожденной девочки, с удивительно осмысленным для ее возраста взглядом. И четырехлетнего мальчика, у которого ум! Такой ум, что вы не поверите. Он обиделся, что внимание уделяют малышке. Взял молоток и хотел уже стукнуть. Но его поймали. Так знаете, что он сказал? «Ага! Вы не слышали, как она меня выругала!» Такой ум! Прямо Карл Маркс!

Но все-таки, несмотря на достижения племянницы и ее детей, ужасно хочется, чтобы тетя Фира жила с приличным человеком. И гуляла с ним вечерами по Боричеву Току. До Фроловской и обратно. Или даже ездила на трамвае в филармонию. Нина хорошо обдумала план на завтра. Если тетя Фира и ее знакомый будут стесняться, она спокойно скажет: «Не волнуйтесь, пожалуйста. Тетя Фира, расскажи о себе. А теперь вы, товарищ знакомый, расскажите о себе». Тогда все поймут, что позвали Нину не зря.

Но план чуть было не рухнул. И все из-за Ромки. Нина зашла к Лубанам, чтобы убить время до вечера. До шести часов, когда надо будет пить чай у Фиры. С «Киевским» тортом. У Ромки на подоконнике лежали яблоки. Нина задумалась, взяла одно и откусила. Ромка сначала ничего не сказал. Дождался, когда от яблока осталась половина. Чтобы уже надежно было. И тогда вроде бы вспомнил. Осенило его.

— Ты что? — встревожился Ромка. — Яблоки-то отравленные!

— Не ври! — Нина сначала не поверила, но потом засомневалась: —Дустом? Или борной кислотой?

Борной кислотой Века пыталась справиться с нашествием черных муравьев, которые неизвестно как добирались до второго этажа, ползли цепочкой к буфету и вовсю там орудовали. Альпинисты-разбойники. Века разводила кислоту в розетках для варенья, но муравьи все равно маршировали строем. Если им ничего не делалось, значит, и Нине кислота не опасна.

— Скажешь тоже! — поморщился Ромка. — Кураре. Смертельно опасный яд.

— И где ты его взял? — не поверила Нина. Не такая уж она дурочка, чтобы поддаваться на Ромкины розыгрыши.

— Юрка притащил. Они в кружке опыты ставили. На лягушках. Лягушки кончились, а яд остался.

Глупости! Хотя Юрка, Ромкин одноклассник, действительно ходил в какой-то там кружок. И вполне мог стащить немного яду. С него станется.

— И как ты яд в яблоко напихал? — недоверчиво спросила Нина.

— Элементарно, Ватсон! Шприцем. Развел водой и наколол яблоко.

— Со всех сторон? — испугалась Нина. Но надежда оставалась. Вдруг она укусила ненаколотый бок? И ничего не будет?

— Со всех.

— Врешь!

— Зачем я буду врать? Смотри, сколько белых точек.

Он взял огрызок и стал его внимательно изучать. Нина присмотрелась — и правда. И на остальных яблоках сквозь тонкую зеленоватую кожицу просвечивали белые пупырышки.

— А… когда он подействует?

— Все зависит от концентрации. На некоторых даже цианистый калий не действует, — профессорским тоном снисходительно пояснил Ромка.

Уф! Это уже легче. Вот если бы Ромка напихал в яблоко кураре пополам с цианистым калием, тогда другое дело. Но все равно страшно.

— И как я, по-твоему, должна сегодня чай у Фиры пить?

— Придется отказаться от торта, — вздохнул Ромка.

Еще чего не хватало! И дело вовсе не в торте. Хотя и в нем немножко. Дело в том, что она подведет Фиру. И чаепитие придется отменить. Из-за этого Ромки Фира так и не выйдет замуж.

Нина побрела в беседку. Села на лавочку и стала прислушиваться к себе. Живот вроде не болит. Или болит? Ничего не поймешь. Яд действовал слишком медленно. Может, она все-таки успеет устроить Фирину жизнь? А вдруг умрет прямо за столом, сразу после того, как знакомый товарищ расскажет о себе? Он испугается и уйдет. Еще хуже получится. Надо Фиру заранее предупредить, чтобы она Леру позвала.

Осторожно, едва переставляя ноги, донесла себя до Фириной двери. Никто не открыл. Наверное, Фира в парикмахерской. Наводит красоту. Что же делать? Позвонила к Лере. Послышалось шарканье войлочных тапочек и слабое:

— Кто?

— Бабушка Соня, это я. Лера дома?

— Лера? Я знаю, где Лера? Когда я спрашиваю: куда? Молчит. Ей что, трудно ответить? Когда я была девушка, я всегда говорила куда… — пожаловалась бабушка Соня, открыв дверь.

— А Женя? — перебила Нина.

— Женя? — задумалась бабушка Соня. — Я знаю? Я знаю, где Женя? Я знаю, где Оля? Я знаю, где Мира? Когда все бегают, я могу знать? Надо сидеть. Когда я была девушка, я сидела…

Ага, сидела она, как же. В Америку сплавала на пароходе. Еще до революции. Это вам не в Дарницу смотаться. Вот они все такие, взрослые. Про себя ничего не помнят.

— Тетя Фира просила передать, что зовет вас в гости, — решилась Нина. — А то ей некогда. В шесть часов.

— А? В гости? — приставила ладонь к уху бабушка Соня. Она ничего не знала про неизвестного знакомого и «Киевский» торт.

— Да-да! — подтвердила Нина. — Приглашает чай пить.

А что такого? Бабушка Соня, конечно, старенькая. И ей трудно даже во двор выходить. Но до Фириной двери всего три метра. И она их преодолеет. Но на всякий случай не мешало бы подстраховаться. Кого бы еще позвать? Лена, Голда и Мира Наумовна не подходят. Они в курсе дела и заподозрят неладное. Сразу догадаются, что ее отравили страшным ядом кураре. Бабушки тоже не годятся. Начнут выспрашивать, и правда вылезет наружу. Она всегда вылезает в самых неподходящих местах. А бабушкам нельзя волноваться…

Идея! Есть еще Бася с третьего этажа, тетя Паша рыбачка и в конце концов Валерик с Ирочкой. Только надо провести с ними беседу. Лишь бы Фира не вздумала ставить на стол сифон с газировкой. Пусть чай пьют.

В семь часов вечера, когда Нина ждала в беседке неминуемой смерти, появился Ромка. Он храбро откусывал от большого яблока с белыми пупырышками.

— Рома, не надо… — попросила Нина.

Пусть уж она одна пострадает. А то прямо Ромео и Джульетта получатся.

— Чего не надо?

— Травиться. Со мной заодно…

— Так ты поверила? — расхохотался Ромка. — Они просто на солнце лежали. И стали пупырчатыми.

— И неотравленные?

— Ничего не отравленные. Даже мытые. Хочешь?

Ромка протянул Нине целое яблоко. Спелое, наливное, сочное. Вкусное!

Ну вот. Теперь можно и к Фире сбегать. Выпить чаю с тортом. Может, хоть кусочек остался?

Хотя вряд ли.

Рассказ по картинке

Олю вызвали в школу. Да что же это такое? Сколько можно туда бегать?

— Ты что, идиот?

Валерик молчал. Таращил глазищи. Оля вертела в руках мятую тетрадь.

— Нет, он идиот! — в сердцах определила Оля и прочитала вслух: — «Медбежиха бабежала в лес, баймала медбежонка и дала ему шлёпки». Ну и как тебя угораздило сочинить эту галиматью?

— Они рассказ по картинке писали, — вступилась за брата Нина. Жалко стало это лопоухое стриженое существо. И досада брала: как можно быть таким бестолковым?

— Отвечай: что было на картине? — нахмурилась Оля.

— Там это… медбежонок убежал. А мама его догнала. И поймала.

— А шлёпка тоже была нарисована? — уточнила Нина.

— Нет… я не знаю… он ведь убежал.

— Ты тоже убегал. И ни разу шлёпки не получил. Хотя надо было дать как следует пару раз! — разозлилась Оля. — Мне больше делать нечего, только из-за тебя в школе позориться. У меня новый начальник, между прочим. Я не могу отпрашиваться.

— Давайте записку учительнице напишем, — предложила бабушка Лиза. — Что мы примем меры.

— Какие меры? Ума не приложу: в кого он такой? — пригорюнилась бабушка Века.

— В кого-кого? Известно в кого, — намекнула Лена.

Намекала она на папу. Он, как известно, в детстве был тот еще кадр. И в юности тоже. Его мама, бабушка Рахиль, с ним не справлялась. Они жили во флигеле, прямо в нашем дворе. Флигель давно снесли, а на пустыре дядя Петя беседку построил. А дядя Боря смог прорубить окно из кухни. Раньше там глухая стена была. Папа хулиганил несильно. Просто любил всех смешить. Иногда увлекался. Тогда разбивались стекла (нечаянно), вылезали двойки по поведению (несправедливо), сердились соседи и жаловались учителя. Или наоборот. В итоге папа был сослан после седьмого класса в обувной техникум. Правда, потом стал военным. Даже академию окончил. Взялся за ум. Но отечественная обувная промышленность много потеряла. Из папы выдумки брызжут, как вода из сифона. Он бы изобрел какие-нибудь противоударные боты с колокольчиками. Зато за обороноспособность страны теперь можно было не волноваться. Папа полностью исправился. Поэтому надежда в отношении Валерика теплилась. Но слабо.

— Можно подумать! — обиделась бабушка Века за бестактный намек на плохую наследственность внука.

— Слушайте сюда! — поспешила исправить свой промах Лена. — Его надо подтянуть.

Ну да. Сами ни за что бы не додумались. Бабушка Лиза и так сидела рядом вечерами, пока он терзал домашнее задание. Переделывал нацарапанное на продленке. У бабушки Веки нервов не хватало. Она пряталась в кухне. Посуду мыла. Долго и тщательно. Сначала в миске с горячей водой терла тарелки губкой с хозяйственным мылом. Потом полоскала несколько раз до скрипа. Потом вытирала: предварительно специальной тряпочкой, окончательно полотенцем. Правда, ее из кухни вызывали. Скоблить лезвием кляксы. У нее лучше всех получалось. Бабушка Лиза плохо видела и боялась. Нина с братом ругалась и отвлекалась. А сам Валерик вообще к этой процедуре не допускался, потому что протирал полстраницы насквозь. Даже следующую захватывал.

— Так и быть. Позанимаюсь с ним, — вздохнула Нина. — Только чур, слушаться. Говори: как зовут маму медвежонка?

— Медбежиха.

— Псих! Медведица!

— Сама псих! То есть психа! Вериванна сказала: медбежиха — значит, медбежиха. Она лучше знает. А ты никакая не учительница.

— Нечего на Веру Иванну сваливать, если сам такой.

— Сама такая!

— Тихо! — не выдержала Оля. — Ничего не выйдет. Нужен репетитор.

На семейном совете взвесили все «за» и «против». С положительной стороны отметили Ирочку Лубан. Ее водили в прошлом году к пожилой учительнице на дом. Та давно вышла на пенсию, но мастерства не утратила. Результаты оказались впечатляющими: Ирочка полностью избавилась от троек и почти полностью избавилась от четверок. А двоек у нее и до репетитора не было.

С отрицательной стороны оказались плата за обучение — пятьдесят копеек за урок — и удаленность учительницы от Боричева Тока. Она жила, кажется, на Межигорской. Или Константиновской. Но не Ладо Кецховели, это точно. На Ладо Кецховели жил учитель физики, к которому ходил Ромка. Недолго, всего одну четверть. Ему много не надо. Он-то нормальный. В отличие от некоторых. Этих, как его… медбежат.

Нужно у Маши уточнить адрес. Нет, лучше телефон. Сначала договориться. Честно предупредить про медбежиху. Чтобы не подсунуть уважаемому человеку кота в мешке. Пусть знает, на что идет. И мобилизует все педагогические методы.

Учительница по телефону сначала согласилась. Потом подумала и увеличила оплату до 70 коп. Поняла, какой тяжелый труд ей предстоит. Заочно определила. Вот что значит опыт.

Водить Валерика поручили Нине. Все равно больше некому. Взрослые или на работе, или на пенсии. На пенсии ходить трудно. К тому же далеко. На Межигорскую (все-таки Межигорскую!) можно было доехать. На трамвае одну остановку (3 коп.). Потом на автобусе одну остановку (5 коп.).

Задачка решается устно:

1)3 коп. + 5 коп. = 8 коп.

2) 8 коп. × 2 ребенка = 16 коп.

Да прибавить еще гонорар учительнице. Вот и выйдет почти целый рубль. А ходить-то на уроки каждый день. Кроме субботы и воскресенья. Чтобы побыстрее подтянуть Валерика. А то Оле уже стыдно в школе появляться.

Даже в собственный день рождения пришлось тащиться с братом почти через весь Подол. Хотя сильно не хотелось. Голова болела. Выпал первый снег, что для середины октября было даже очень странно. Века по этому поводу заставила напялить шапки. Днем снег стал таять. Сползал мокрыми языками с крыш и плюхался в лужи. Деревья отряхивались, прихорашивались, распустив рыжие шевелюры. Валерик всю дорогу ныл, что ему жарко, и пытался хотя бы развязать тесемки у шапки. Нина ему не разрешала. Ей было холодно. Прямо всю трясло. Голову стягивал обручем новый берет. Бабушка Лиза в подарок связала.

У учительницы было тепло и все потрескивало: дрова в печке, половицы, ходики и даже ее голос. Неприятно скрипел, когда она диктовала:

— Наступила осень… осень. Написал? Листья пожовкли… пожовкли.

— Может, пожухли? — ляпнула Нина. Нечаянно, потому что ужасно хотелось спать. Но это скрипуче-шершавое «пожовкли», занесенное осенним ветром из украинского языка, вытряхнуло ее из сонного оцепенения.

— Не спорь! Я лучше знаю. Посиди-ка ты во дворе. А то соседи. За стенкой все слышно. Еще скажут, что целый класс собрала.

Нина послушно кивнула, натянула пальто, берет и вышла во двор. Села на скамейку.

— Чего сидишь? К вчительке пришла? — спросила тетенька с ведром. Несла воду от колонки. Остановилась отдохнуть. В ведро упал золотистый кленовый лист и колыхался вместе с водой.

— Брата жду.

— А-а-а. Я-то подумала, у нашей уже очередь. Это ж какие деньжищи загребает, страшно подумать! Сколько платите?

— Не знаю. Нисколько.

— Скрываешь, значит, — прищурилась тетенька с ведром. — Покрываешь нетрудовые доходы. А еще небось пионерка.

— И не говори, Тася. — Из окна выглянула тетенька в бигуди. — Подпольный цех развернула. Вот бы сообщить куда следовает.

— Не надо сообщать. Мне только одного братика подтянуть. Маленького.

Тетенька с ведром хмыкнула, не посчитав причину уважительной.

— Охота была пачкаться! За маленького небось как за большого платют! — И ушла в дом. И кленовый лист унесла.

Стало жарко. Пришлось расстегнуть пальто, снять берет, подставить шею прохладному ветру. Но щеки так и пылали. И голова болела все сильнее.

— Кажется, я заболела, — пожаловалась Нина брату, когда он наконец вышел на крыльцо, волоча за собой портфель.

— Во! Чего болит? — Его огромные глаза переполнились влагой. Стали как коричневые озера. Кажется, назревало наводнение.

— Голова… и горло…

Странно, что болело горло. Гланды-то вырезали. Чему там болеть, спрашивается?

— Давай портфель понесу, — вызвался брат.

Маленький совсем. Тяжело ему. Нина оба портфеля отобрала. Она все-таки сильнее, хоть и больная. Добрели до автобусной остановки. Хорошо бы немного проехать. Но денег — ни копейки.

— Давай скажем шоферу, что у нас денег нет, — предложил Валерик.

— Он нас наругает и все равно не пустит.

— Сам скажу! — Валерик схватил Нину за рукав и подтащил ее к передней двери. — Дяденька вагоновожатый! Ой, то есть шофер! Дя-день-ка!!!

— Кто тут пищит? — Водитель выглянул из закутка за шторкой.

— Дяденька шофер! Это моя сестра. Она сильно заболела. Сильно-пресильно. А у нас денег нет. Подвезите до конечной, пожалуйста.

Водитель задумчиво посмотрел на детей. Девочка, кажется, и вправду больна. Какая-то квелая, лицо красное. А карапуз — молодец. Не растерялся. Вон как за сестричку беспокоится. Смешной. Глазищи огромные, как блюдца.

— Садитесь.

— Большое спасибо! — сказала Нина.

— Большое спасибо! — сказал Валерик.

Доехали до Красной площади. На трамвай пересаживаться и не пытались. Устали от переговоров. Пришлось сделать небольшой крюк. Обойти стороной Покровскую, где школа. А то бы их как раз зацапали на продленку. Время прогулки.

Дома ждал сюрприз. Приятная неожиданность. Пришли девочки из класса. Таня Булгакова, Света Газейкина и Наташа Гейсман. Их Рива Соломоновна отпустила ненадолго. Поздравить Нину с днем рождения. С тринадцатилетием. Вручить подарки: чашку и томик Маяковского. Бабушки гостей чаем напоили, а Нине поставили градусник. Ого — 38,6!

Болеть здорово. В школу ходить не надо. Тем более на ненавистную продленку. Бабушка Лиза сухарики с изюмом печет. Бабушка Века чай с малиной наливает. Дома тихо. Бабушки ходят на цыпочках, а Валерик в школе. На Межигорскую его теперь Лена водит. Заменяет Нину, временно вышедшую из строя. Но самое приятное: уроки подождут. Зато! Можно! Читать! Сколько хочешь! Еще никому и никогда не удавалось запретить Нине читать. Никто и не пытается. Оля книги носит, Лера книги носит, Женя (хоть ей и некогда) тоже книги носит.

Но все хорошее кончается. Голова не болит. И горло прошло. И температура, как назло, нормальная. Придется идти в школу. Вместе с Олей, потому что она отпросилась с работы. Новый начальник уже убедился, какой она ценный работник.

Нина помогла тете найти Валеркин класс. Стояла рядом, пока та разговаривала с учительницей. На правах старшей сестры.

— Ну, как наш ученик? — Оля была уверена, что походы к репетитору уже принесли плоды.

— У бедя такое вбечатление, что старается, — обнадежила Вера Ивановна, комкая в руках носовой платок. — Но надо работать.

— Мы работаем! — заверила Оля.

— Мы ходим… — Нина осеклась под Олиным взглядом. Ой! Чуть было не проболталась. Пусть Валеркины заслуги не приписывают репетитору.

— Но эта история с сочинением. Про медбежиху. До сих пор не поймем, что на него нашло, — доверительно поведала Оля.

Теперь-то уж ясно, что это был несчастный случай. Оля усмехнулась. Слегка. Дала понять, что снисходительно относится к промаху племянника. Своей усмешкой она как будто приглашала Веру Ивановну разделить ее иронию и тоже улыбнуться. А потом благополучно забыть эту дурацкую историю и планомерно двигаться дальше. К вершинам науки.

— Я сама ничего понять не богла, — развела руками учительница. — Главное, все объяснила. Три раза. Сказала же: медбежонок. Четко и ясно. А он что понаписал? Медбежонок! Ужас!

— Вы простужены? — посочувствовала Оля, но в глазах ее запрыгали веселые чертики.

— Небножко. У бедя насморк. Уже целый месяц. Скоро пройдет.

— Конечно, пройдет, — обнадежила Оля. — Выздоравливайте! До свидания!

И побежала на работу. Весело, почти вприпрыжку. Нина смотрела ей вслед. Ну точь-в-точь девчонка!

Кабы я была царица

Знаете, почему про майского жука, учат зимой? Чтобы мечтать о весне. О первомайской демонстрации. Оля обещала белое платье сшить. Точнее, перешить из бабушкиного довоенного. Оно ей мало. У водников продаются золотые пуговицы и пряжка для ремешка. Только ремешок придется заказать в мастерской на углу. Оля металлические дырочки пробивать не умеет. У нее нет специальной пробивательной машинки. Интересно, к демонстрации жуки уже вылезут? Хорошо бы успели. Они бы тогда летали и жужжали наравне с самолетами на военном параде.

А потом сразу наступит лето. В мае жарко. Многие девочки отрезают рукава у старой формы. Не жалко: на локтях материя протирается, а за лето все вырастают и надо покупать новую. Века никогда не разрешает резать рукава. Потому что они крепкие. Их защитили сатиновые нарукавники. Как будто. Приходится хитрить. Возвращаться домой в уродских нарукавниках, словно они не лежали весь день в портфеле, скатанные в комочек.

Тело майского жука покрыто хитиновым покровом. Везет! У него-то ничего не протирается… Скорей бы закончилась школа. Летом приедет мама и заберет их с Валеркой на Сахалин. А на Сахалине майские жуки есть? Вряд ли. Там вьюги и бураны.

Уже вечер. Майский жук в голову не лезет. За черными окнами идет снег. Снежинки мягко шуршат по стеклу, просятся в дом погреться. Дома тепло. Печку не топят, потому что рабочие всю осень громыхали и таскали грязь. Ставили чугунные батареи. Удобно. Дрова не покупать, пильщиков не искать, по холоду в сарай не бегать. Но грустно, что нет больше веселых язычков пламени в гудящей печке. Зато оранжевый шелковый абажур с кистями — как майское солнце. Яркий и немножко греет. Освещает страницу учебника. На рисунке — кровеносная система жука. Она незамкнутая. Бедный жук!

Все заняты делом. Бабушка Лиза довязывает скатерть. Рисунок похож на жуков. Они выползают из-под порхающего крючка и немедленно обвязываются резным кружочком. Чтобы не улетели. До мая еще далеко.

Бабушка Века штопает чулки. Сдвигает очки на нос, щурится. Чулочная пятка туго натянута на деревянный грибочек. Иголка ныряет в дыркины края, продевает нитку. Крепко, а то расползется. Нина тоже штопать умеет. Надо дырку плотно закрыть параллельно уложенными нитками. Потом переплести их поперек через одну. В шахматном порядке. Как лукошко. Только у Веки гораздо аккуратнее получается. Штопка почти не видна.

Лена вышивает крестиком даму и кавалера. Дама в шляпке с цветами. Лицо вышло обиженное. Лена нитки сильно стянула. Получилось, что дама на кавалера дуется. Может, он тоже сердитым окажется? Пока неизвестно. У него головы еще нет. Вышивать — легко. По картинке-то всякий сможет. Хотя пяльцы иногда подводят. Одно кольцо из другого выпадает. Но Лена крепко держит.

Голда просто так сидит на своем любимом стуле у двери. Как всегда, зашла на минуточку. А когда человек заходит на минуточку, он с собой рукоделие не берет.

Нервная система жука образована брюшной цепочкой… Вот. У некоторых мозги в животе. Им уроки учить не надо. Летай себе, цветочки нюхай. Тут еще Валерик мешает сосредоточиться. Сидит за столом напротив и звонко читает:

— Кабы я была царица, — Говорит одна девица, — То на весь крещеный мир Приготовила б я пир.

— Завтра думаю жаркое поставить, — говорит Лена. — А на первое не знаю. Может, суп с клецками?

— Я вчера варила, — сообщает бабушка Века. — Поели…

— Кабы я была царица, — Говорит ее сестрица, — То на весь бы мир одна Наткала я полотна.

Что такое «наткалая»?

— Это два слова. «Наткала» и «я», — откликается Нина.

— А что такое «наткала»? — не унимается Валерик. — Как его натыкают, это полотно? Шпалами?

— Да это же не железная дорога, балда! Материя такая. Из нее скатерти шьют. Читай!

Валерик вздыхает и послушно бормочет:

— Кабы я была царица, — Третья молвила сестрица, — Я б для батюшки царя Родила богатыря.

А как богатырей родют? — заинтересовался Валерик.

— Это сказка! — строго сказала Нина. — Не задавай глупых вопросов.

— А кабы ты была царица, чего бы делала? — спросил Валерик и сам ответил: — Облопалась мороженым, там всякими пирожными, конфетами.

Нина снисходительно посмотрела на брата. Мал еще. Как будто дело в конфетах. Конфет она и так купит, когда вырастет. Если не варить скучные супы, не жарить никому не нужные котлеты, тогда денег хватит точно. Для этого совершенно не обязательно быть царицей.

— Если б я был царь, то купил велосипед, — напомнил Валерик на всякий случай.

Могут забыть, хотя обещали. Летом. А на самом деле он не такой дурак, чтобы ограничиться велосипедом. У него были бы танки, самолеты, пушки. И ружье! А бабушкам он бы устроил счастливую жизнь. Только неизвестно, что им надо.

— А ты, ба? Если б ты была царица?

— Купила бы тебе три велосипеда, чтобы ты уже отстал, — засмеялась бабушка Лиза.

Зачем оно ей надо, быть царицей? И так все есть. Двух пенсий хватает. Если тщательно распределить. Правда, возникают непредвиденные расходы. На детях все горит, только успевай латки ставить. С другой стороны, никто не голодает. Не то что после войны. Но и тогда выкручивались. Иногда приходилось продавать память. Золотые украшения. Те, что папа делал своими руками еще до революции, когда работал на ювелирной фабрике Маршака. Века трусиха. Дрожала, но ходила к знакомому старичку ювелиру, папиному сослуживцу. Приносила деньги, и можно было жить дальше. Если б я была царица, выкупила бы цепочку, серьги и кольцо с сапфирами. Те, что мама носила… А еще вернула бы зятя с Сахалина. Пусть в Киеве служит. Нечего им там делать, на краю земли. Еще и детей с собой тащить собрались…

— А ты, ба? — не унимался Валерик.

— Ай, отстань! — Бабушка Века сосредоточенно вдевала нитку в иголку, щурилась.

Царица! Что за глупости? Хотя можно было бы посылать кого-нибудь за продуктами. Со списком. Тяжело тащить полные кошелки на Боричев Ток. Но лучше не рисковать. Мясо надо самой выбирать, а то принесут одни жилы. И рыба годится не всякая. Могут обмануть. Скажут, что утром поймали, а сами три дня в холодильнике гноили. Творог опять же не всякий подходит. Тот, что рассыпается, суховат. Лучше найти помягче. А сметана! Сметану вообще никому доверить нельзя. Так что никакого смысла быть царицей. И все-таки… Хорошо бы не выгадывать каждую копейку. Не высчитывать, не прикидывать, хватит ли до пятого числа, когда почтальонша принесет пенсию. И можно будет покутить! Вызвать такси и поехать с сестрой в оперу. Интересно, там еще дают «Евгения Онегина»? В последний раз слушали в пятьдесят седьмом, кажется. А детей с Леной оставить. Только надо платья в химчистку сдать. У Лизы бордовое приличное, а у нее — синее. Не забыть воротнички кружевные пришить…

— Лен, а ты? — спросила Нина.

— Понятия не имею. А! Надо поставить в кухне ванну и лежать каждый день.

— И все бы ходили и об тебя спотыкались. И к плите не подойдешь. — Века развеяла в дым ее мечты.

— Ну не знаю… Кому надо быть царицей, если от этого никакого толку? Можно хотя бы пошить Алику новый костюм?

— Можно! — великодушно разрешила Века. — Только выбери хороший бостон.

Тогда уж лучше два костюма. Один — про запас. Вдруг настанут тяжелые времена. Вот именно. Царица может себе позволить иметь запасы. Соль, сахар, мука, греча… Нет! Если б я была царица, поехала бы в санаторий. В Пущу-Водицу. Там сосны и воздух…

— А я бы не учила майского жука. Ни за что! Мне бы и так пятерки ставили. Разве можно царицам двойки лепить? — притворно вздохнула Нина.

Чтобы ее пожалели за то, что целый вечер сидит над учебником. От жука остались еще пищеварительная система и размножение. Выучить можно. Лишь бы не спросили. Мальчишки снова хихикать будут.

Но если б ей такое счастье привалило, она бы велела выстроить дворец. И в нем бы жили мама с папой, бабушки, Лена, Голда, Фира, Оля с семейством, Лубаны. Еще дедушка Рафаил с Розой Эммануиловной. Тети Мира и Тамара. Дзюбик пусть тоже живет. С ним не соскучишься. Все девочки из класса, особенно Наташа Гейсман. Аркаша, хоть с ним не разрешают дружить. Рива Соломоновна тоже пусть будет. А Марксину не пускать! Так страже и приказать: не пускать Марксину ни за какие коврижки!

Придется перевозить во дворец наш буфет. Без буфета нельзя. Где посуду хранить? И варенье? А бабушкину китайскую розу как на холод выносить? Она же замерзнет. Картинки не забыть.

На одной пастух пасет отару овец под багровым небом с облаками. Или отару облаков под небом с овцами. Они одинаковые.

На другой старушка в чепчике смотрит в окно. Ждет кого-то. Скорее всего, внуков.

На третьей молодая красавица с детьми играет. На маму похожа.

Да, еще вышивки. Они тоже на стенах висят, в рамочках. Эх, жалко наш старый дом. Если б я была царица, никуда бы не поехала. Зачем этот дворец, спрашивается?

— Если я была царица, — неожиданно сказала Голда после долгого раздумья, — у меня было время. Так много свободного время, что я села и уже поштопала все чулки!

Несчастная любовь

Мире Наумовне и дедушке Семе дали квартиру. Никакую не коммуналку. Однокомнатную, с ванной. На Оболони. Целый час автобусом ехать.

Они в очереди долго стояли. Неизвестно, где за квартирами стоят. За продуктами — в гастрономе. За коврами — в универмаге. За арбузами и квасом — на улице. А квартирные очереди, наверное, на стройке.

Многие мечтают. У Светы Газейкиной соседи по ночам дом ломали. Топорами. Думали, если они как следует разломают, им тоже дадут отдельные квартиры со всеми удобствами. Ночью ломали, днем работников ЖЭКа звали. Возмущались: «Посмотрите, как наш дом рассыпается. Прямо на глазах. Оттого что рядом фуникулер ездит и фундамент дрожит. Еще пару раз проедет — и все!» Про фуникулер — правда. Два вагончика ползают на тросах навстречу друг другу. Один взбирается на кручу, второй спускается. Улица параллельно тросам расположена. Крутая. Оттого, наверное, называется Боричев Взвоз. Попробуй отвези на такую крутизну тяжелый груз. Тем более в старину.

Мира Наумовна и дедушка Сема ничего не ломали. Им квартиру так дали. За ними приехал грузовик. Кое-как взобрался на Боричев Ток, натужно завывая и обиженно чихая. Во двор заезжать побоялся. Ждал возле Лубанов, распахнув борт. Народу набежало — как на демонстрацию. Из наших только те, у кого окна на черный двор выходят. Им не видно. Еще пришли из углового дома, с Игоревской и из девятого номера. Многие помогали, даже Ирочка с Валериком. Поэтому погрузились быстро. Всего за полдня.

Мира Наумовна и дедушка Сема приезжают на выходные. В будни — никакого смысла. Дома одна бабушка Соня. Она не нуждается в контроле. А если бы нуждалась, как ее прикажете контролировать, если она почти ничего не слышит?

У Жени и Леры теперь своя комната. Называется «проходная». Через нее все ходят. Гости ходить не мешают, они сидят. Битком на диване. В кресле. Некоторые на подоконниках. Им места не хватает. Венька Шапаренко со своими длинными ногами и гитарой забивается в угол, оттуда струнами звенит и поет. Девочки влюбленно смотрят на Веньку. Все, кроме Леры и Жени. У Леры уже есть настоящий мальчик. Про Женю и так понятно. Разумеется, у нее не просто настоящий мальчик, а жених.

Приходили его родители знакомиться. Все решено. Но Юрочка сначала отслужит в армии.

— Между прочим, у нас есть знакомый. Так вот, у этого знакомого есть знакомый, который может поговорить с кем надо.

— И что?

— И то, что Юрочка будет служить в Киеве. Или в крайнем случае в Боярке. Или на худой конец в Фастове. Но не дальше. Гарантия!

— Что вы говорите? А Луганск он может?

— Что Луганск? При чем Луганск? Надо здесь. Тогда Женя сможет его навещать. А после армии пожалуйста. Можете жениться. Сколько хотите.

— Но жить они будут у нас. Надо быть реалистами. Через год будет ребенок.

— Чего это у вас?

— Так.

— А что «так»? У нас они будут как сыр в масле кататься, а у вас комната проходная.

— Можно подумать. Сегодня проходная, завтра не проходная.

— И как вы себе это видите?

— Не волнуйтесь. Вот эту дверь мы заложим кирпичами.

— Заложите кирпичами? А из своей комнаты будете летать? Ха! Они думают, что смогут летать в окно.

— Ша! Никто летать не собирался. Слава Богу, у нас пока есть голова на плечах. Прорубим еще одну дверь в кухню.

— Где?

— Пойдемте, мы вам покажем.

— Да. Вы таки правы. Еще одна дверь, и у детей будет отдельная комната. Гениально!

— Вы еще не все знаете.

— Мы еще не все знаем? А что такое?

— Так. Это сюрприз.

— Мы вас умоляем: не надо сюрпризов. Мы хотим знать все. У нашей тети Цили женился сын, так потом оказался сюрприз. Ему подсунули бабушку.

— Вместо невесты?!

— Нет. Вместо невесты можно подсунуть бабушку? Арончику подсунули бабушку в одной комнате. Ее некуда было девать. А куда вы денете буфет?

— Буфет мы передвинем.

— Не уходите от темы. Так что с сюрпризом?

— Ванна! В кухне ставим ванну. Приделываем душ — и все!

— Так-так. Не влезет.

— Влезет. Уже мерили.

— А я вам говорю, не влезет.

— Так приходите и посмотрите. Через месяц.

— А? Что такое? Женя выходит замуж? Так рано? А как же институт?

— Мама, не вмешивайтесь. Институт никуда не убежит. Вечно вы не разберетесь и влезете со своим институтом. Сначала надо отслужить в армии.

— Так куда спешить? Что, пожар?

— Я не понимаю, если дети уже встречаются, так что, война? Что подумают люди? Что мы не в состоянии создать условия? А мы таки в состоянии!

Теперь Женя ждет, когда Юру пристроят служить в Боярку. Или в крайнем случае в Фастов. Тренируется печь пирожные. Будет носить ему в армию по воскресеньям. Чаще не получится: у нее днем работа, а вечером институт. Пока первый курс, но она уже отличница, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Лера еще в девятом классе, но уже надо думать. А что тут думать? Надо ехать и поступать. Но как ехать, если у нее мальчик? Сначала он был просто одноклассник. Теперь надо думать. И что тут думать? Смешно! Когда можно писать письма. И нечего делать трагедию.

Трагедию делать никто не собирается. В пока еще проходной комнате не протолкнуться. Смеются и поют, поют и смеются. Слушают магнитофон. Раньше подпевали Окуджаве про синий троллейбус. Но появилось кое-что новенькое. Венька Шапаренко притаскивает откуда-то записи Высоцкого. Коричневая тонкая змейка ползет, перематывается с одной бобины на другую. Когда песня обрывается, Венька склеивает концы уксусной эссенцией. Бабушка Соня боится и просит сделать потише. Когда ей надо, она прекрасно слышит. Думает, что за Высоцкого попадет. Хорошие песни по радио поют, а не достают подпольно.

А у него ничего такого. Даже про сельское хозяйство. Ну, про выставку, куда привезли быка хвастаться достижениями. Правда, есть небольшая ошибка. Вот тут: «А не то я телок крыть и не подумаю. Рекордсмена портить мне — накось выкуси». Любому ясно, что не телок, а телятник. Крыть новой крышей. Только телятник в строку не влез, вот и пришлось сократить. Но смысл все равно остался. Зато другие песни очень веселые. Про цирк, где «Ой Вань, гляди, какие клоуны». Или про стрелка, который не хотел жениться на королевской дочери. Или про переселение душ. Все уже выучили наизусть и кричат хором: «Но если туп, как дерево, родишься баобабом и будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь!»

Иногда какая-нибудь девочка уходит плакать в коридор. У нее несчастная любовь. Женя или Лера ее утешают. На днях ворвалась сумасшедшая Лимочка. Ворвалась и упала в обморок. И умирающим голосом попросила из обморока воды. Все всполошились: что случилось? Оказалось: она шла. А навстречу он. И посмотрел. Лимочка еле успела добежать. Могла упасть в обморок прямо на улице. Честно говоря, никто не удивился. Сумасшедшую Лимочку знают все. Она постоянно влюбляется и все время спрашивает: «Посмотри, я не красная? У меня нос не синий?» У нее все Любови несчастные.

Совершенно непонятно, откуда в наше время берется несчастная любовь. Это в старые времена, когда были всякие бесприданницы, униженные и оскорбленные, девушки были вынуждены топиться в прудах. Или даже умирать от чахотки. Сейчас бедных нет. У нас равноправие.

Хотя нет. И в советское время бывает несчастная любовь. Взять, например, историю с Аркашей. Жаль, что пришлось дать честное пионерское после этого дурацкого вагона с повидлом. Никто специально не следит, но есть совесть. А вот интересно, когда примут в комсомол, честное пионерское будет считаться или нет? Уже скоро. Полгода осталось.

Аркаша постоянно попадается навстречу. Случайно. Он живет на Лукьяновке. Учится в другой школе. Ему вообще в наш район не по пути. Но он выскакивает, как чертик из табакерки, то на углу возле аптеки, то у школы. Аркаша — человек свободный. У него продленки нет. Это в нашей школе придумали для всех до девятого класса. Не отвертишься. Никого не интересует, что дома у людей бабушки скучают.

Пару раз поговорили. Нина давала честное слово про гулять, а не про разговоры. Про разговоры ничего такого она не обещала. Аркаша, оказывается, не обиделся, что Нине с ним гулять запретили. Сам виноват. Увлекся с повидлом. И про майне либере моме тоже погорячился.

Несмотря на тот скандал, хочется встречаться с Аркашей. Конечно, кроме того случая, когда они нечаянно столкнулись в фойе кинотеатра «Октябрь». Нина туда пришла тайно. Одна. Смотреть фильм «до шестнадцати». Все девочки в классе уже посмотрели и шушукались. Только Наташа Гейсман и Нина не смотрели. Наташу Гейсман с собой брать нельзя. Она самая маленькая, на физкультуре последняя в строю стоит. Из-за нее Нину бы не пустили стопроцентно.

А так был шанс, потому что она подготовилась. Набила ватой старую трикотажную шапку и закрепила ее шпильками на макушке. Будто это высокая прическа. Сверху повязала пуховый платок. Ничего получилось. Потихоньку достала из сундука Векину чернобурку, спрятала ее в бабушки Лизину сумку. С портфелем идти нельзя. По портфелю ее бы сразу вычислили. Долго пришлось искать помаду. Она в ящике за нитки закатилась. Бабушки губы давно не красили, но помада не высохла.

Окончательную красоту навела в подъезде на Жданова рядом с часовой мастерской. Губы пришлось красить наизусть. Зеркальце второпях забыла. Посмотрелась в витрину — вроде сойдет. Лиса только немного облезлая. Но глазки-бусинки на месте. Не потерялись.

Контролерша ничего не сказала. Хмыкнула и билет надорвала. И чего там хмыкать, спрашивается? Неужели непонятно, что высокую прическу и горжетку носят только после шестнадцати? Нина сделала взрослое выражение лица: полузакрыла глаза и приоткрыла губы. А то они от помады слипаются. Хотела спрятаться за фикусом, но не успела. Наткнулась на Аркашу, его верного Иоську и Димку Лобова. Безобразие! Как их пропустили? Аркашу еще туда-сюда. Он выглядит совсем взрослым. Так ему и в самом деле уже пятнадцать. Что там осталось? Пустяки. Но этих?!

Хорошо, что дали звонок. Еще лучше, что места у них были в разных концах зала. Аркаша все «Новости дня» вертел головой, но Нину так и не увидел. Она далеко сидела, на предпоследнем ряду.

Фильм оказался так себе. Не стоил таких жертв. Про несчастную любовь, само собой. Конечно, про счастливую неинтересно. Она закончится свадьбой, и герои начнут жить-поживать и добра наживать.

Тетка сзади шипела, что некоторые модницы своими «бабеттами» весь экран загораживают. Думают, что они стеклянные. Приходилось держать голову набок. В зале было душно, лиса пахла нафталином, пуховый платок кусался. Нина чуть было не сняла его, но вовремя вспомнила про шапку, набитую ватой.

На экране слишком много целовались. Хватило бы и половины. Было стыдно за то, что Аркаша смотрит на эти слюнявые поцелуйчики и думает, что Нина их тоже видит. Не знает, что она глаза закрывает. Но если б они сидели рядом, тогда совсем ужас.

Когда сеанс окончился, на улице оказался вечер. Было не очень темно: снизу подсвечивал снег, сверху — фонари. Она вышла из зала последняя. Надеялась, что мальчики уйдут и не придется, краснея, обмениваться впечатлениями. Мальчики действительно ушли. Не все. Аркаша курил под фонарем. Курил! Никто никогда не курил, даже Женин Юра, а Аркаша курил!

— Пошли провожу. Поздно, — как ни в чем не бывало предложил Аркаша.

— Пойдем. — Нина взяла его под руку.

И они пошли к Боричеву Току, как в кино.

Она — с высокой прической, в мехах.

Он — с сигаретой, в клетчатом кашне, небрежно перекинутом через плечо.

Абсолютно взрослые люди.

Так поступают советские люди

Мама свалилась как снег на голову. Хотя в апреле снег уже не шел. Дотаивал. Нина с Валериком не знали, иначе ни за что бы в школу не пошли. Вообще никто не знал. Это был сюрприз. Маму послали в командировку, в Москву. Ей удалось договориться, чтобы отпустили в Киев на денек. Все-таки двое детей. Ночь в поезде туда, ночь в поезде обратно, а посредине — целый день!

Мама пришла домой, поцеловала бабушку Лизу, поцеловала бабушку Веку, спросила про детей. Легла и укрылась с головой. И не разговаривала. Только сказала, что сильно устала, больше ничего не говорила. Лежала.

Было ясно, что случилась неприятность. Скорее всего, крупная. Бабушки испуганно притихли. И радио выключили. Старый испытанный способ — кормить — оказался неэффективным. Есть мама отказалась.

Она потеряла сумку. В поезде сумка была. Лежала под подушкой. В трамвае сумка была. Из нее деньги на проезд доставались. А после трамвая куда-то делась. Мама не сразу спохватилась. Обрадовалась, что наконец приехала, и замечталась. Она рассеянная. Вечно попадает в истории.

В сумке были: 1) паспорт; 2) билет на поезд (сегодня вечером); 3) билет на самолет (послезавтра); 4) командировочное удостоверение; 5) деньги.

Про деньги мама думала в последнюю очередь. Домой приехала, не куда-нибудь. На Боричевом Току не пропадешь. Главное — до него добраться. Конечно, пятьсот рублей — сумма астрономическая. Во всем себе отказывала, откладывала. На Сахалине коэффициент. Если экономить, можно накопить. Мечтала, как бабушки обрадуются. Они такую кучу в жизни не видели. Только до революции. Но это когда было?

Впрочем, не это главное. Главное: мама не могла вернуться к папе. Без паспорта на Сахалин не пустят. Закрытая зона. Пограничники проверяют документы. Еще арестуют, чего доброго. Спросят: «А чего вы в милицию не заявили, что вас обокрали? Вам бы тогда справку дали. Со справкой мы пропустить можем. Со справкой всякому ясно, что вы не шпионский лазутчик».

А в милицию-то идти нельзя! Наша милиция быстренько во всем разберется и пропажу в три счета найдет. И составит опись: 1) паспорт; 2) билет на поезд (сегодня вечером); 3) билет на самолет (послезавтра); 4) командировочное удостоверение; 5) деньги. «Так-так. Чего это вы, гражданка Одельская, в Киеве делаете? Командировка-то у вас в Москву. Вот тут написано. Сидели бы вы лучше в столице нашей Родины, выполняли служебное поручение. И нам хлопот меньше. Теперь придется сообщить на работу, как вы в командировке развлекаетесь. Пусть примут самые строгие меры!»

Мама под одеялом не спала. Думала: что делать? И ничего придумать не могла.

Но на самом деле ее не обокрали. Она сумку сама в трамвае оставила. Нечаянно. Как увидела улицу Жданова да Андреевскую церковь на холме, бегом по ступенькам спустилась. Заторопилась на Боричев Ток. Рядом с ней сидела тетенька. Она сразу увидела, что мама сумку забыла. Хотела крикнуть, но не успела. Трамвай двери закрыл, прозвенел и тронулся. Только и мелькнула мама за окном. Мелькнула и пропала.

Можно было кондукторше сказать. Или вагоновожатой. Но они бы в стол находок не побежали. Сами все поделили. Вдруг там что-нибудь ценное? Тетенька открыла замочек, а рот у нее сам открылся. Толстенная денежная пачка! И все красненькие, с Лениным. Это ж откуда у советской гражданки такие суммы? Не иначе как от подпольных цеховиков. Вон, по радио говорили: раскрыта банда. Расхищение социалистической собственности в крупных размерах. А в сумке спрятан незаконно нажитый капитал.

Пока тетенька совершала открытия, трамвай приехал на конечную. «Па-а-апрашу освободить вагон!» — велела кондукторша. Тетенька цапнула сумку и вышла. Зря она это сделала. Тут же испугалась, что ее поймают. И метнулась в первый попавшийся подъезд. Хотела взять деньги и скрыться. Но не тут-то было.

По лестнице спускался дворник Алеша. Он был не просто дворник, а студент-вечерник. По утрам подметал листья или сгребал снег. В зависимости от погоды и времени года. А по вечерам учился на юридическом. Причем хорошо. Без хвостов. Собирался стать следователем.

Тетенька бросила чужое имущество и убежала. Она была неопытная. Если бы она была опытная, тогда другое дело. Но это был ее дебют. Неудачный.

Алеша сразу понял, что дело нечисто. Взял сумку и пошел домой. Недалеко. Пришлось подняться всего на один пролет. Он жил в крошечной дворницкой. Каморке между первым и вторым этажами. Раньше там метлы и лопаты хранили, а потом разрешили Алеше пожить. За то, что подметал листья или сгребал снег. А еще за то, что у него была молоденькая жена и скоро должен был появиться ребенок.

Вместе с молодой женой они подробно рассмотрели находку. Неизвестно, подумали ли они про то, что на них свалилось целое богатство. Известно, что молодая жена хотела позвонить в милицию. Алеша не согласился. Он был умный. Не зря учился по вечерам в институте. Без хвостов. Сначала изучил паспорт. Выяснил ФИО истинной владелицы.

Потом поискал и нашел! Нашел записную книжку и почему-то выбрал Олю. Интуиция его не подвела. Дальше включил аналитические способности. В институте по криминалистике учил: анализ там, синтез, всякие дедукции. Из двух номеров выбрал рабочий. Где в десять утра может находиться человек? Уж конечно не дома. Нет, возможны исключения. Вдруг человек работал в ночную смену. Или находится в очередном отпуске. Но вероятность невелика.

— Алле! Ольга Семеновна? Вы знакомы с Одельской Надеждой Борисовной? — официально спросил он.

— Знакома, — насторожилась Оля. — А что такое?

— Кем она вам приходится? — Алеша не собирался отдавать документы и деньги в непроверенные руки. Должен был убедиться.

— Родственница.

— Близкая?

— Как вам сказать… Ее дед и дед моего мужа были родными братьями. Да что случилось, в конце концов?

— Я нашел сумку. С деньгами и документами.

— Не может быть! Надя на Сахалине. Как документы могли попасть в Киев?

— Может, приехала.

— И куда делась? Где вы сумку нашли?

— В подъезде. Ее женщина бросила и сбежала.

— Так это, наверное, наша Надя была.

— Нет, — не согласился дворник Алеша. — Чего бы она свои вещи разбрасывала? И потом, она была толстая и страшная. А на фотографии в паспорте совсем наоборот.

Это точно. Мама — самая красивая. Валерик на нее похож, поэтому у него глаза и ресницы. И еще брови. А Нине не повезло…

— Вот что! — решительно сказала Оля. — Надо немедленно встретиться. Где и когда?

— Ну… давайте… у Дома культуры пищевиков. В одиннадцать ноль-ноль. А как я вас узнаю?

— Серое пальто, синий берет. Да! У меня в руках будет журнал «Огонек». — Оля недавно смотрела кино про шпионов.

Понятно, что с работы ее отпустили. Не каждый день случается детективная история. Оля не сразу побежала к Дому культуры. Сначала решила выяснить, куда пропала Надя. Вдруг с ней случилось что-нибудь? Страшно подумать! Домой звонить бесполезно. Бабушка Соня плохо слышит и все перепутает. Позвонила Лене:

— Вы к Веке с Лизой не заходили?

— А что такое? — встревожилась Лена.

— Покричите в фонарь: как дела?

Странное поручение. Очень подозрительно.

Лена забарабанила в фонарное стекло:

— Века! Века!

— Что такое? — откликнулась бабушка Века.

— Оля спрашивает: как дела?

— Приехала Надя…

— Что ты говоришь?! — Лена схватилась за трубку. — Оля! Века говорит, что приехала Надя!

— Спросите: она здорова?

— Века! Оля спрашивает: она здорова?

— Она таки здорова. Но у нее что-то случилось.

— Оля! Века говорит: она таки здорова, но у нее что-то случилось.

— Передайте: пусть сидит дома и никуда не выходит.

— Века! Оля говорит: пусть сидит дома и никуда не выходит.

— А? Она что-то скрывает?

— Я знаю? Уже повесила трубку! — прокричала Лена и бросилась к двери. Выяснять, что случилось. Если Надя приехала, так что? Надо делать тайны?

Лена забежала к Фире и кратко описала события. После совещания обе постучали в дверь. Надя таки да приехала, но она лежала и не разговаривала. Но когда Лена рассказала про телефонный звонок, оживилась. Несомненно, Оля что-то знает. А если Оля что-то знает, значит, не все потеряно. Черт с ними, с деньгами. Если подбросили хотя бы паспорт, тогда другое дело. Деньги на билеты ей как-нибудь соберут. Пол-Киева родственников и знакомых.

— У меня украли паспорт, — частично призналась она. Решила выдавать неприятности небольшими порциями.

— Так что, если украли паспорт, уже нельзя выпить чашку бульона? — притворно возмутилась бабушка Века. На самом деле она вздохнула с облегчением, потому что это не такая большая катастрофа. Про пограничный режим она не подумала.

— И что ты молчишь? Надо позвонить Изе. У Изи связи, — решила действовать бабушка Лиза.

— Не надо. Оля что-то знает, — обнадежила мама.

— Наверное, ее вызвали в милицию, — догадалась Лена.

— Плохо… — опять сникла мама. — Я же в командировке. В Москве.

— Века, ты слышишь? Она в командировке, — пояснила Лена по инерции. Уже привыкла к переговорам через фонарь.

— Когда я была в командировке, я прятала. У меня был такой пояс с карманами. Под трико, — поведала Фира.

— А если человек не успел спрятать, так что? На минуточку надо сразу воровать? — возмутилась Лена.

— Пойду в школу, — вскочила мама. — Заберу детей.

Про Нину с Валериком она не забыла. Просто растерялась. Но теперь появилась надежда. Потому что позвонила Оля.

— Оля сказала сидеть дома, — напомнила Лена.

— Некогда. У меня всего один день. Сегодня вечером поезд, послезавтра самолет. Ой! Билеты тоже украли…

— А! И билеты украли?!

— Сохраняйте спокойствие. Оля просто так не оставит, — заверила Фира.

И оказалась права. Пришла Оля. С каким-то молодым человеком. Раскрасневшаяся, в сбитом набок берете и с «Советским экраном», свернутым в трубочку. Опрометчиво пообещала по телефону, что придет с «Огоньком». А в киосках «Огонька» как раз не оказалось. Пришлось покупать «Советский экран». Чуть не опоздала. Алеша смотрел в другую сторону. Ждал человека с «Огоньком». Но он не знал Олю. Оля его быстренько уговорила. Убедила, что она — это она. А не кто-нибудь еще.

Молодой человек крепко прижимал к груди нечто обернутое газетами.

— Вот! — сказала Оля. — Одельская Надежда Борисовна собственной персоной. Надя! Откуда ты взялась?

И бросилась к маме. Обниматься.

— Минуточку! — остановил ее Алеша.

Достал из кармана паспорт и сверил фото с мамой. Несколько раз очень внимательно посмотрел туда и сюда. Наконец убедился окончательно и вручил сверток.

— Ой! Моя сумка! — обрадовалась мама, развернув газеты. — Как в сказке! Спасибо!

— Спасибо скажете потом. Давайте проверим, все ли на месте. И расписку напишем, — опять проявил бдительность Алеша. Его в юридическом институте хорошо научили. Бумаги надо оформлять правильно.

Все проверили и написали расписку. Про то, что Карпенко А. В. передал в целости и сохранности Одельской Н. Б. 1) паспорт; 2) билет на поезд (сегодня вечером); 3) билет на самолет (послезавтра); 4) командировочное удостоверение; 5) деньги в сумме 517 руб. 27 коп. Дата и подпись. Все!

— Нет, не все, — не согласились бабушки. — Примите от нас благодарность.

Алеша смутился и стал отказываться. Но ему все равно вручили три банки варенья (вишневого, клубничного и крыжовенного), бутылку сладкой наливки и фирменные сухарики бабушки Лизы. Лена успела сбегать и принести банку дефицитной сгущенки, а Фира никуда не побежала, потому что Алеша сказал, что уже хватит. И вообще ничего не надо, потому что на его месте так поступил бы любой советский человек.

И с этим никто спорить не стал.

Когда зацветут каштаны

Оказывается, салаты — это вчерашний день. Их уже никто не делает. Последний писк моды — бутерброды. Так сказала тетя Тамара и успела угостить многослойными сооружениями. Почему успела? Потому что все уезжают. Мама с Ниной и Валериком насовсем на Сахалин, а тетя Тамара на Печерск. Она выходит замуж.

Матвей — вдовец, но очень достойная партия. Не зря тетя Тамара так долго выбирала. Причем у нее сразу появилась готовая пятилетняя дочка. Разумеется, ее зовут Ирочка. Тамара ее уже наряжает и воспитывает, не дожидаясь свадьбы. Теперь у Ирочки будут хорошие манеры. Не мешало бы Валерку отправить к тете Тамаре на недельку. Поздно. Раньше надо было думать. Завтра у него день рождения, не до воспитания. А послезавтра вечером они сядут в поезд и поедут сначала в Москву, а оттуда на самолете полетят далеко-далеко. На край света.

Дома бутербродная идея вызвала волнения.

— У нас что, забегаловка на вокзале? — взбунтовалась бабушка Века.

— Ай! Кому нужны твои оливье и селедка в шубе? — отмахнулась мама. — Каменный век!

— Тетя Тамара сказала: теперь везде подают бутерброды, — поддержала прогрессивное направление Нина.

— Что вы слушаете всякие майсы? — не сдавалась Века. — Люди придут, а им сунут в нос хлеб с колбасой.

— На газетке, — пискнула Лена в знак солидарности.

— Я тогда вообще из дому уйду. И делайте что хотите, — пригрозила Века.

— Зачем ссориться, когда дети уезжают, — примирительно сказала бабушка Лиза. — Может, не надо связываться с этой модой?

— Надо! — И мама рассказала свой план. — Никакой колбасы и тем более газеток. Сделаем паштет из куриной печенки, форшмак, вареные яичные желтки, перетертые с маслом и луком, творог с красным перцем и чесноком. Еще можно сыр потереть на мелкой терке и смешать с майонезом. И намажем на тонюсенькие ломтики белого хлеба, а потом украсим помидорами, огурцами и петрушкой. Получится стильно, вот увидите!

— А холодец? — не сдавалась Лена.

— Никаких холодцов!

— Ай, сумасшедший дом, — пробурчала бабушка Века и пошла в кухню. Крутить селедку на форшмак. Заодно поставила варить яйца. Не стала откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. И правильно сделала. На сложные произведения, украшенные затейливыми архитектурными излишествами, ушла куча времени. Мама слишком поздно поняла, что проще было подать паштет, форшмак и прочее в натуральном виде, как всегда. Она не учла, что все это надо было приготовить, а потом намазать на хлеб. Да не как попало, а ровненькой горочкой.

Разногласия вызвало оформление. Мама и Нина настаивали на эстетике. Бабушка Лиза в первую очередь руководствовалась жизненным опытом:

— Форшмак с огурцом и помидором? Это уж чересчур… прогрессивно.

— Ба! Зато как красиво: серый фон оживить яркими мазками. — В Нине проснулся художник, который настойчиво требовал прекрасного.

— А что ты предлагаешь? Без украшений никакого смысла, — сникла мама.

— Вареное яйцо. Вырезать розочки. Вполне безопасно, — подсказала бабушка.

Пришлось варить дополнительные яйца и делать розочки. Уже гости начали приходить, а они втроем резали и мазали, мазали и украшали. Бабушка Века с Леной в знак протеста исчезли еще утром.

Валерик висел в окне и ликующе выкрикивал, как мажордом:

— Дедушка Рафаил с бабушкой Розой!

— Бабушка Мира и дедушка Сема!

— Тетя Соня с дядей Ароном!

— Тетя Мира и Янка!

— Бабушка Сара одна! Без дедушки Яши!

— Тетя Тамара с какой-то девчонкой!

— Тетя Катя!

Посреди комнаты, вытянувшись от оконного проема к двери, ждали столы. Их принесли от соседей. Объявив очередных родственников, Валерик кубарем прокатывался под столами и ждал поздравлений в кухне.

Нина открывала дверь, а бабушка и мама, не прекращая резать-мазать-украшать, приглашали:

— Проходите, пожалуйста. Проходите и садитесь. Мы сейчас. Одну минуточку.

Гости прижимали Валерика к животам и вручали подарки, сопровождая напутствием: «Носи и порви на здоровье!» Именинник стал счастливым обладателем двух пар варежек, полосатого колючего шарфа, свитера с оленями, шапки-ушанки и валенок с галошами. Он уже собирался плакать, но Ирочка Лубан подарила детское домино. Уселись играть на полу в темной комнате. О них спотыкались пришедшие без объявления. Да и необходимость в церемониях отпала, потому что зачем объявлять Фиру, Голду, Лубанов и всех-всех? Они же свои.

Все одобрили бутербродное начинание, полюбовались, повосхищались, но красоту не рушили. Ждали хозяек. Бабушка Лиза покричала в фонарь:

— Лена! Лена! Века у тебя? Хватит уже прятаться. Идите сюда.

— А что такое? — удивилась Лена. — Мы кому-то нужны?

— Хоть бы помогли, — проворчала бабушка Лиза. — Мы уже с ног сбились.

— Да? А чего вы сбились? Тамара сказала: бутерброды легко. Экономия времени, — напомнила бабушка Века.

— Идите уже, — попросила мама. — Нашли когда капризничать.

— Ладно. Открывайте двери, — согласились Века с Леной.

И пришли. И ушли. И снова пришли. Торжественно вносили оливье, селедку под шубой, цимес, фаршированную рыбу. Победоносно шествовали сквозь кухню, темную комнату и водружали салатницы, вазочки и блюда на крахмальные скатерти. Завершающим аккордом явился холодец, пренебрежительно отвергнутый накануне.

— Совсем другое дело! — восхитился дедушка Рафаил, потирая руки.

— Ха! Чтобы Века поддалась на эти штучки, — оживился дедушка Сема и потянулся к графину с вишневой наливкой.

— Некоторые не ценят современные изобретения, — заметила тетя Тамара. — В лучших домах…

Но ее никто не услышал. Все увлеклись старомодными салатами. Дедушка Рафаил приподнялся и сказал тост:

— Чтоб я так жил, как этот стол! Так скажем спасибо хозяйкам и уже выпьем за именинника. Пусть будет нам здоров. А где этот шибеник?

— Найдется, не беспокойтесь. Попробуйте рыбу под маринадом, — предложила сияющая Века. Она таки оказалась права!

— Пойду поищу, — вызвалась Нина.

Появился повод сбежать. В распахнутое окно было видно, как вдоль улицы бродил Аркаша, мечтательно созерцая даль. Он больше не прятался за тополем, потому что мама отменила честное пионерское. Никто не настаивал. После вагона с повидлой прошел год. Все давно остыли. Но заходить в дом Аркаша не осмеливался. Боялся нарваться на Олю.

Нина подкралась сзади и хлопнула его по плечу:

— Гуляешь?

— Ага… Чего так долго не выходила?

— Бутерброды делала. Хочешь?

— Да ну… Я же с работы.

Он ушел из школы после восьмого класса и устроился в ресторан. Учеником кондитера. Поэтому после работы есть не мог.

— И Ромочка у вас? — поинтересовался Аркаша.

— Где ж ему быть?

Надоело это Отелло. Нашел к кому ревновать. Ромка — это Ромка. Они еще в колясках дружили. Сто раз говорила, но бесполезно.

— Вчера опять с ним в карты играла?

— Откуда знаешь?

— Так на весь Боричев Ток кричала: «Я выиграла! Я выиграла!» — передразнил Аркаша тоненьким голосом. Весьма противным, надо сказать.

Подумаешь! Великое преступление. И нечего было за тополем подслушивать. Мог с ними вместе сыграть. Делов-то куча. Мавр венецианский нашелся. Недавно такое устроил! Нина решила: раз у нее теперь есть знакомый почти кондитер, надо заказать Ромке на день рождения торт с персональной надписью. Аркаша сразу согласился, что было подозрительно. Но Нина утратила бдительность и решила, что он перевоспитался. Как же! Вручил коробку, перемотанную бечевкой, и нарочно завязал покрепче, чтобы она раньше времени не обнаружила драный ботинок. Правда, опомнился и помчался сломя голову. Поймал возле дверей Лубанов и вручил другую коробку, настоящую. Сказал, что нечаянно заказы перепутал. Только через неделю раскололся.

— Может, все-таки останешься в Киеве?

Опять! Тысячу раз объясняла, что никак нельзя. Мама с папой там совсем одни, и сколько уже можно скучать? Их с братом записали в школу недалеко от дома. Зимой придется ходить по снежному туннелю. Мама по секрету от бабушек рассказала. Оказывается, на Сахалине выпадают горы снега, прямо до второго этажа. А маленьким домикам — по крышу.

— Хотя бы письмо пришлешь?

— Спрашиваешь! А на летние каникулы приедем. Может, получится пораньше.

— Когда зацветут каштаны?

— Не знаю…

Вот было бы здорово вернуться к тому времени, когда каштаны выбросят белые свечи…

— Ой! — спохватилась Нина. — Меня же за Валеркой послали. Наверное, в шалаше сидит. Пошли.

Шалаш построил Ромка еще в июне. Сбил каркас из жердей, вкопал покрепче в землю. Лебеду натаскали все вместе. За лето трава высохла, шуршала и горьковато пахла. В жару там было душно, голова кружилась от запаха. Зато во время дождя внутрь не попадало ни капли. Нина отвела стебли от входа и увидела Валерика с Ирочкой.

— Чего сбежали? Совсем сказились? Вас там потеряли.

— Мы прощаемся, — объяснила Ирочка.

— Я ей говорю, чтобы не ныла. Я теперь буду полярник. Дрейфовать на льдине.

— В новых валенках, — согласилась Нина. — А ну, марш домой!

Дети взялись за руки и побрели. Смешные. Переживают как настоящие.

— Давай хоть до Андреевского спуска дойдем, — попросил Аркаша.

— Неудобно как-то. Бросила гостей. И бутерброды не доделали… — поколебалась Нина, но решилась: — Пойдем!

Деревья шептались вслед, трепеща листьями, тронутыми желтизной. Яблоки с глухим стуком падали в траву за заборами. Кузнечики настраивали скрипки, готовясь к ночному концерту. Булыжники подставляли гладкие спинки под неторопливые шаги. Андреевский спуск убегал вверх, заманивал спрятанными в сумерках таинственными домами. А на самом верху звала попрощаться красавица церковь. Некогда. Они и так слишком долго гуляли. В другой раз…

Вернулась Нина вовремя. Мама как раз заворачивала бутерброды в кальку. Тетя Тамара с Ирочкой уже уходили, потому что у ребенка режим. Ребенок должен ложиться спать ровно в девять, а не шлендрать по ночам.

За ними постепенно потянулись остальные. Едва успевали делать бутерброды на дорожку. Это для Изи, и даже не думайте отказываться. Отнесете Леве и поцелуете за нас. Мы забыли про Левин диабет? Ему что, нельзя хлеб с форшмаком? Ничего его диабету от селедки не сделается. Стойте! А как же Маратик? Вы хотите вернуться с пустыми руками? Маратик вас не поймет и будет-таки прав! Нолику завернули? Заверните Нолику, и ребенок получит удовольствие. Передайте от нас тете Эне, и пусть она себя чувствует. Возьми для Яши. А чего не было Яши? Опять давление? Так надо уже вызывать врача прямо на дом. Берите-берите, не думайте. И куда мы должны это девать, по-вашему? Дети завтра уезжают. Ай, не спрашивайте. Там таки лютые холода и абсолютно нет витаминов. Где вы видели витамины на Севере? Но ничего. Будем отправлять посылки. Вы, случайно, не знаете, сколько идет посылка на Сахалин?..

Гору бутербродов взяли с собой в дорогу. Тетя Тамара посоветовала правильно. Теперь хватит на весь поезд. Осталось рассказать про пожелания, напутствия, поцелуи и — поехали!

Но лучше не рассказывать, как Оля напоследок строго напомнила, чтобы учились хорошо и не баловались, особенно Валерик. И отвернулась.

Как Лена плакала.

Как бабушка Лиза шевельнула в окне занавеску, махнула рукой и спряталась.

Как Века, маленькая седая Века, вышла к такси с ведром, потому что нельзя выбрасывать мусор после отъезда — это плохая примета. А ветер трепал ее вьющиеся волосы, наспех сколотые невидимками.

Лучше рассказать о том, что Нина с Валериком знают: на Боричевом Току их будет ждать вечное лето — золотить виноград, раскрывать перезрелые стручки, пасти солнечных зайчиков, оплетать стены плющом. Они вернутся, когда зацветут каштаны, и старый дом распахнет навстречу двери, и бабушки будут слушать их восторженные рассказы, и удивляться, и пугаться, и радоваться, и кормить.

И никто никогда не умрет.

Оглавление

Мы остаемся в Киеве

«Можно» и «нельзя»

Два новых пальто

Из пункта «А» в пункт «Б»

«Скорая помощь»

В Одессе теплое море

Страшная тайна

Кому нужны эти эксперименты?

Колготня

Вагон повидлы и секундных стрелочек

Мы идем купаться!

Отравленное яблоко

Рассказ по картинке

Кабы я была царица

Несчастная любовь

Так поступают советские люди

Когда зацветут каштаны

Реклама на сайте