«Бог — мой приятель»

Сирил Массаротто «Бог — мой приятель»

Год нулевой

— Приветик.

— Какого черта я здесь делаю? Ты кто?

— Ты прекрасно знаешь, кто я.

— Ты… этот, как его…

— Ну же, смелее.

— Ты… Бог?

— Наконец-то. Как видишь, ничего сложного. Конечно, я Бог, кто ж еще. Если не ошибаюсь, ты ведь так себе меня представлял?

— Да, но не думал же я увидеть тебя наяву… Значит, ты и в самом деле существуешь?

— Конечно существую!

— Нет, я не верю. Это невозможно…

— Перестань, пожалуйста, не будь как все и не трать время почем зря, гадая, помер ты или видишь сон. Говорю тебе: ты не помер. Да, я Бог, да, я существую, да, ты со мной разговариваешь. Это не съемки скрытой камерой, я не переодетый актер, нацепивший фальшивую бороду, и поблизости не прячутся телевизионщики. Как же с вами со всеми трудно стало в последнее время! Раньше было намного проще… Ну как, я тебя убедил?

— Не знаю, наверное, у меня все-таки глюки…

— Как же он мне надоел! Хорошо, отправляйся к себе и позови меня, когда будешь в настроении.

Он делает легкий взмах рукой, и я снова оказываюсь у себя в гостиной, на диване, в той же позе, что и несколько минут назад, до того, как попал на небо. До меня только теперь доходит, что я действительно разговаривал с Богом и что он в самом деле сидит на облаке. Как в детских книжках. Ну, не совсем, конечно. Настоящий Бог покруче будет. Честно говоря, сильно впечатляет.

Думаю, пришла пора во всем разобраться: мне тридцать лет, проблем с головой не имел, с утра вроде не пил, наркотиками давно не балуюсь. Тогда что это было? Я сидел перед телевизором, и вдруг — бац, перед глазами вспышка, и через секунду я уже на небе, разговариваю с престарелым чуваком, который, по всей видимости, и есть Бог. Во всяком случае, этот чувак очень похож на Бога, которого я, правда, в жизни не видел. И потом, вряд ли кто-то мог все это подстроить — ну там телепортировать меня, соорудить декорации… Точно, это был он. Но так даже лучше. Бог избрал меня, пригласил к себе, разговаривал со мной! Невероятно! Я что теперь, пророк? Точно, он хочет передать через меня послание человечеству или что-нибудь в этом духе. Надо бы уточнить. Позову его, как он велел.

— Эй, Бог!

Такая же вспышка, что и в первый раз, и вот я снова перед ним.

— Ну что, успокоился?

— Издеваешься? Да меня до сих пор колошматит, прям как в тот раз, когда я случайно увидал на улице живую Офелию Уинтер…

— Польщен сравнением.

— Ну, в общем, ты понимаешь, о чем я. И вовсе я тебя не сравниваю, просто привожу пример!

— Понимаю, понимаю, но захотелось тебя подколоть!

— А Бог что, колючая штучка?

— Не называй меня «штучкой», пожалуйста, я же не вещь. Хотя я и вправду бываю колючим, как ты выражаешься. А вообще-то я весельчак. И вдобавок большой шутник. Со временем ты поймешь, что я вовсе не такой, каким ты меня себе представлял.

— Признаться, я уже ко всему готов… Постой, может, ты хочешь, чтобы я к тебе на «вы» обращался?

— Совсем не обязательно, тем более ты уже привык говорить мне «ты». Поверь, мое самолюбие от этого нисколечко не пострадает, ведь я воспринимаю мир несколько иначе, чем вы, люди, и как следствие — не испытываю никаких проблем с эго, ибо я есть Все. В конце концов, так проще общаться. Видишь ли, когда мне хочется с кем-то поговорить, то самое сложное — это абстрагироваться от всего, что мне так или иначе известно, и просто-напросто сделать так, чтобы меня поняли. Та еще задачка.

— Так ты и впрямь все знаешь о мире видимом и невидимом?

— А как же! Если хочешь, поговорим об этом позже, когда ты будешь готов.

— То есть?

— Совсем скоро, поверь мне.

— К тому времени у меня, должно быть, и вовсе крыша съедет… Мм, прости, может, ты не понял, это на сленге… А сленг — это…

— Нет, вы только посмотрите! Ты за кого меня принимаешь? За соседа по лестничной клетке? За разъездного торговца пылесосами? Позволь напомнить тебе, что я — Бог. Я говорю на всех языках, владею всеми диалектами и разумею каждое слово, слетающее с уст человека. Запомни правило номер один: во всем, что касается людей, я всеведущ. Понимаешь, что я имею в виду?

— Видимо, то, что ты знаешь о нас все-превсе?

— Браво! Правило номер один ты усвоил.

— Ага, и какой мне за это приз?

— Могу увеличить твой пенис на несколько сантиметров, устроит? Тебе не повредит…

— Ты просто невозможный пошляк! Держи себя в руках, ты же Бог, в конце концов, соответствуй должности! У вас вообще профессиональная этика существует?

— Придется тебе уяснить еще кое-что. Итак, правило номер два: есть только один Бог, и это я. Правило номер три: все, что имеет отношение к человеку, — это я, а значит, я могу себе позволить все, что угодно. Любовь — это я, поэзия — это я, пошлость — тоже я, литература — это я, музыка — это я, смех — это я…

— А вот скромность — это, видимо, уже кто-то другой…

— Опять ты в своем репертуаре, все зубоскалишь… И не стыдно? Вдумайся только: ты же над самим Богом насмехаешься!

— Но мне настолько легко с тобой, что кажется, будто мы всю жизнь знакомы.

— Это нормально. Все, кто со мной встречался, говорили то же самое. Просто я наблюдаю за тобой с самого рождения, как, впрочем, и за всеми людьми, и могу сказать, что знаю тебя лучше, чем ты сам. Я тебе отчасти как отец, отчасти — как друг, в общем, мы с тобой свои люди.

— То есть?

— То есть я хочу сказать, что ты тоже меня знаешь. Ты существуешь, значит, ты меня знаешь. Во мне есть немного тебя, в тебе есть немного меня. На какое-то время я оставлю тебя в покое, и ты поразмыслишь об этом на досуге. А напоследок сообщу правило четвертое и последнее: не придавай нашей встрече большего значения, чем она имеет на самом деле. Со временем ты это поймешь, как поймешь и многое другое. Ну, до скорого.

* * *

Вот уже три дня как от него ни слуху ни духу, и я чуть с ума не схожу. Особенно переживаю из-за того, что не успел расспросить его про послание, которое он должен был мне передать. Иногда мне начинает казаться, что вся эта история была просто глюком. Должно быть, съел что-нибудь не то или траванулся, скажем, моноксидом углерода или там еще чем-нибудь, отчего нервишки сдают. Потому что если я в чем-то и уверен, так это в том, что это точно был не сон. Как я ни пытался вызвать его еще раз, ничего не вышло. Никаких вспышек, никакого неба. Ничего.

Дома торчать надоело, так что мне не остается ничего другого, как вернуться на работу. Я звонил им на следующий день после того и сказал, что простудился, но Рене может не поверить. Патрон он клевый, но палку с ним перегибать не стоит. Так, сейчас почти шесть вечера, значит, у меня есть час, чтобы собраться и дойти до секс-шопа. Попытаюсь загнать жизнь в привычное русло.

— Привет, Рене, а вот и я.

— Здорово! Уже поправился?

— Да, полный порядок, спасибо. Слушай, вот только до врача я так и не дошел, так что больничного нет…

— Ты же знаешь, мне на это плевать. Раз в год можешь и поболеть, не бойся, из зарплаты не вычту.

— Спасибо. Как вы тут без меня?

— Нормально. Хотя нет, знаешь, тут забавная штука вышла. Я девчонку взял тебе на замену, хотел посмотреть, что получится. Не поверишь, но выручка за эти три ночи упала ниже некуда. Небось наши клиенты со стыда сгорали при одной мысли о том, что эта куколка будет пробивать на кассе их дебильное видео. Умора, правда?

— Точно, хотя меня это не удивляет. С чего ты вообще решил девчонку нанять?

— Хотел проверить. Но, как оказалось, дурацкая была идея. Чувствую, работки у тебя сегодня будет хоть отбавляй. Наши психи, должно быть, здорово соскучились по грязному разврату. Чао, держись!

Не люблю, когда он так говорит. Никакого уважения к клиентам, которые приходят сюда, чтобы хоть как-то наладить свою никудышную сексуальную жизнь. Он их вечно называет то «психами», то «извращенцами», то «дебилами». Думаю, они скорее немного не от мира сего, живут в плену своих иллюзий, которые дают им много больше, чем реальная жизнь. В этом нет ничего дурного, просто они слишком одиноки. Я здесь уже восемь лет работаю и еще ни разу не видел, чтобы кто-то из наших клиентов попал на страницы криминальной хроники, а это значит, что они никому ничего плохого не делают. Рене на них наплевать, ему главное, чтобы бизнес процветал. Похоже, дела у него и впрямь идут неплохо, судя по тому, что в этом году он снова поменял машину, а на прошлое Рождество повысил мне зарплату. Наверное, он единственный начальник, который повышает зарплату работникам, даже если они об этом не просят.

Ночь тянется бесконечно долго, клиентов мало. Должно быть, девчонка их спугнула. Дурацкая у Рене была идея. Посмотрю-ка я, пожалуй, девятый выпуск «Маленького ротика большой гурманки», хоть время скоротаю.

Интересно, Бог видит, как я сижу и предаюсь мечтаниям об этой брюнетке? Ротик, кстати сказать, у нее и в самом деле крошечный. Может быть, ему даже известно, что она меня возбуждает? Может, он как раз сейчас читает мои мысли! Как бы это узнать?

— Бог! Бог, пожалуйста, отзовись, у меня срочное дело!

— Да?

— Эти твои вспышки меня пугают. Имей в виду, у меня очень чувствительные глаза! Вообще-то дело не очень важное, просто захотелось узнать: ты сейчас за мной следил?

— О, ты не первый, кто задает мне подобный вопрос. Всегда ли я за вами слежу? Да, всегда!

— Серьезно? Ты меня все время видишь?

— Тебе на каком еще языке сказать? Да, я вижу тебя каждую минуту и каждую секунду. Не только вижу, но и знаю, о чем ты думаешь и о чем втайне мечтаешь. Впрочем, у меня так со всеми людьми.

— Постой, но это же чудовищно! Может, ты все-таки врешь?

— С чего мне тебе врать?

— Но я же не смогу теперь жить, зная об этом!

— Сможешь. Постепенно привыкнешь.

— Нет, не может быть! Ты хочешь сказать, что видишь, как я дро… Мм, как я мастурбирую?

— Если бы только это! Я же сказал — я все вижу! Вот, например, помнишь, три года назад ты подарил Сабрине на день рождения вибратор?

— Ты и Сабрину знаешь?

— Правило номер один запомнил? Короче, она его не приняла, заявив, что это отстойный подарок… Она же вся такая правильная. Так вот, помнишь, что ты в тот вечер проделал с вибратором?

— Что? Ты видел, как я засунул его себе… О нет, только не это! Как же мне в глаза тебе смотреть после этого? Ты меня убил, без ножа зарезал! У-у… позор на мою голову! Подумать только, Бог видел, как я испытывал вибратор! Вот стыдобища-то!

— Да ладно, не комплексуй.

— И он мне еще говорит «не комплексуй»! Спасибо, мне значительно полегчало! Стоило тебе попросить, и все мои комплексы как рукой сняло!

— Обожаю иронию. Это в тебе от меня.

— Пойми ты, мне просто любопытно стало. Я же их целыми днями продаю, так что, считай, я сделал это из чисто профессионального интереса. И всего один раз, клянусь тебе!

— Сколько раз, говоришь?

— Ну ладно, может быть, два… Ты мне надоел, хватит уже, верни меня обратно!

— Не обижайся. Я же просто хотел тебя развеселить…

— ХОЧУ НАЗАД! Немедленно!

— Как скажешь.

* * *

Я проспал почти до самого вечера, а проснувшись и поразмыслив немного, пришел к выводу, что, возможно, нет ничего плохого в том, что Бог знает и видит все, что я делаю. Если бы он мне одному решил такую честь оказать, то это точно был бы ужас, но раз он со всеми так поступает… Особенно бы удивились тайные извращенцы, но, к своему счастью, они никогда не узнают, что за ними постоянно подсматривают. Уверен, я еще не самый распоследний из них. Попрощался я с ним, наверное, грубовато. Надеюсь, он к такому привык и поймет — ведь он все понимает, — что ничего плохого я в виду не имел. И все же он мог обидеться. Интересно, а Бог злопамятный? Если он сотворил все на свете, то и злопамятность не иначе как его рук дело. Теперь он наверняка надуется, не захочет меня больше видеть… Пожалуй, обожду немного, прежде чем звать его снова. Буду вести себя тихо-мирно, как в тот раз с Рене, когда мы с ним серьезно поругались пару лет назад. В магазине у нас случился небольшой инцидент, после чего он обвинил меня в том, что я вздумал ему мораль читать. Рене ненавидит, когда его учат жить. Началось все довольно банально: один из клиентов хотел вернуть фильм и получить обратно свои деньги, поскольку, по его мнению, «старые потаскушки» оказались недостаточно старыми, по крайней мере не настолько, чтобы его возбуждать. Я собрался было оформить возврат, но Рене, который стоял рядом и подсчитывал выручку, вмешался и заявил, что мы фильмы обратно не принимаем. И тогда этот парень, который, надо сказать, был здоровенным детиной, совершил большую ошибку, наорав на нас и обозвав прохвостами. Естественно, это не сработало, а Рене вышел из-за стойки и врезал ему пару раз по физиономии и еще ногой в пах наподдал, чтобы, как говорится, точку поставить. Ну, я ему тогда и сказал, что насилие — не метод и что можно было все решить мирным путем. Из-за этого и вышла наша ссора. К счастью, мы потом быстро помирились. Рене через пару дней извинился и сказал, что просто не смог сдержаться и что во всем была виновата его горячая кровь.

Горячая кровь, как он говорит, — это наследственное. Рене испанец, по крайней мере его родители уж точно ими были. Сам он родился во Франции через несколько дней после того, как его семья сюда переехала. Несмотря на это, он все время рассказывает мне об Испании так, как если бы прожил там всю жизнь. Забавно, но он ест только испанскую кухню, пьет только испанское вино и старается говорить по-испански как можно чаще. Он бы, наверное, даже дышал испанским воздухом, если бы его можно было оттуда вывозить. Женился он, естественно, на испанке, причем не на иммигрантке, как он сам, а на самой настоящей, с забавным акцентом. Он влюбился в нее с первого взгляда, когда ездил туда на каникулы и, по его собственным словам, привез ее оттуда в качестве сувенира. В юности он не любил учиться и поэтому решил пойти в армию. Не вижу здесь логики, но, как говорится, хозяин барин… В результате через пару недель он здорово разбил башку какому-то чину и угодил в тюрьму, правда ненадолго. Если бы я был с ним знаком в то время, то знал бы, чем все дело закончится, и предупредил бы их там, в армии, насчет его характера, чтобы они десять раз как следует подумали, прежде чем его брать. Как бы то ни было, он с тех пор, что называется, покатился по наклонной дорожке. Проворачивал какие-то темные делишки, успел пару-тройку раз отсидеть в перерывах между ними, пока не решил в конце концов завязать, открыв этот секс-шоп. Каждый устраивается, как может, не надо судить строго. Между прочим, Рене самый большой добряк из всех, кого я знаю. К нему просто надо привыкнуть. Первое, что бросается в глаза, так это его увесистая физиономия и здоровенные ручищи. Они многих отпугивают, но когда узнаешь его поближе, то понимаешь, как он на самом деле добр. И как несчастен. Однажды вечером, изрядно выпив, он признался мне, что, если бы у них с женой могли быть дети, он бы хотел иметь такого сына, как я. Я был благодарен ему за эти слова.

Потому что я бы тоже хотел иметь отца. И мать. Конечно, они у меня раньше были, но, скажем так, я хотел бы, чтобы они были у меня подольше, хотя бы еще чуть-чуть. Моя мама, конечно, ни в чем не виновата. Все начинается с небольшого уплотнения в груди, ничего особенного, скорее всего, просто киста, а через какое-то время она становится чересчур большой, и уже нет смысла искать отговорки для визита к врачу. Доктор направляет вас в больницу, и там вы узнаете, что уже поздно, даже слишком поздно, что эта штука у вас уже по всему телу и что совсем скоро вы умрете. И тогда вы решаете поберечь вашего сына и ничего ему не рассказываете. Ему уже тринадцать, но для вас он по-прежнему остается ребенком, и вы не хотите его заранее огорчать. Он узнает правду лишь за несколько дней до того, как все будет кончено, когда ложь уже исчерпала себя и бесполезно что-либо скрывать. Если вас когда-нибудь шарахали со всей силы ломом по башке — вы поймете, что я тогда почувствовал.

Зато на восемнадцатилетие мне, можно, сказать повезло. Я получил сорок тысяч евро — целую кучу денег! Было лишь одно небольшое обстоятельство: они мне достались не в подарок, а в наследство. Отец дождался моего совершеннолетия, чтобы покончить с собой, потому что не хотел, чтобы меня забирали в сиротский приют или еще куда-нибудь. Большое спасибо, конечно. Он так и не смог смириться со смертью моей матери и терпеливо ждал моего дня рождения. Именно этого самого дня. Больше он не хотел оставаться здесь ни минуты. Он и так слишком долго держался. Его смерть должна была добить меня окончательно, но, по правде сказать, его поступок меня не удивил, как ни чудовищно это звучит. Он часто намекал на такое развитие событий, говорил мне, что по-прежнему ее любит и хочет отправиться к ней, и, когда он отказывался покупать мне ту или иную вещь, объяснял это тем, что лучше отложит деньги на потом, чтобы я смог воспользоваться ими, когда его не будет. Думаю, я за это на него никогда по-настоящему не обижался. Жаль только, что выбрал он именно тот день.

У меня тяжеленькое прошлое, но, как ни странно, несчастным человеком я себя не считаю. Конечно, у меня бывали моменты безумного горя, но каждый раз я оправлялся и продолжал жить дальше. Сказать по-честному, я обожаю от души посмеяться, люблю хорошие шутки. Наверное, это компенсация за все пролитые мною слезы. Надеюсь, что так, потому что тогда я еще долго смогу жить весело и беззаботно, учитывая, сколько всего мне пришлось пережить в юности. Если спросить меня сейчас, счастлив ли я, то я отвечу, что наполовину. Само собой, до недавнего времени я совершенно не был уверен в существовании Бога. С чего бы ему вдруг обращать внимание на такого завалящего парня, как я, из тех, что ночи напролет вкалывают в секс-шопе? Никакого смысла. Если бы я был Богом, я бы выбрал кого получше, с приличной работой, женой, детьми, в общем, устроенного чувака. А я кто такой, чтобы хоть немного его интересовать? Так, тридцатилетний раздолбай, подобравший себе сомнительную работенку, чтобы было чем платить за учебу, которую он, впрочем, тут же забросил. Ничем не примечательный тип без определенной цели в жизни, разве что пахать поменьше, чья единственная обязанность — помочь клиентам подобрать порнушку поизощреннее, такую, знаете, чтобы все и сразу — и тебе мужчины, и женщины, и транссексуалы с прибамбасами и прочей мутью, причем все это в самых мыслимых и немыслимых комбинациях. Живу я один, семьи нет, да и друзей не особенно много, девушкам нравлюсь, но ни с одной по-серьезному не сложилось. В общем, никчемный я тип. И кстати, на что ему атеист сдался? Я же никогда не верил в Бога. Но он точно являлся ко мне, уверен, что это был не сон. Что ж, попробую все разузнать.

— Бог!

— Я здесь.

— Слушай, я тут хотел спросить: почему ты выбрал именно меня, ведь я же неверующий?

— Такого не может быть — все люди верующие.

— А вот и нет! Я всю жизнь был неверующим, пока не познакомился с тобой. Честно говоря, я вообще не заморачивался на этот счет, но есть люди, как моя бабушка, например, которые…

— Как же, помню-помню, бабуля Андреа. Она не любила церковь и всегда говорила, что те, кто туда ходит, сплошь дураки и непроходимые тупицы, потому как Бог всего лишь глупая выдумка для нищих и слабых духом, и что существуй он на самом деле, то непременно прослыл бы первейшим подлецом и мерзавцем из всех, раз с легкостью допускает, чтобы миллионы людей по всей земле терпели горе и лишения и умирали от голода, и что у нее нашлась бы пара крепких словечек для этого сукиного сына, который, вместо того чтобы спасать и защищать, сидит и смотрит, как страдают и гибнут невинные.

— Ну вот, а ты говоришь!

— Да, но как раз она-то верила гораздо сильнее, чем многие другие, и именно потому, что злилась на меня. Люди, рассуждающие, как она, ненавидят меня, следовательно, я существую, в противном случае им бы и в голову не пришло так возмущаться на мой счет. Не буду долго распространяться на эту тему, просто хочу, чтобы ты понял, что все люди без исключения верят в меня, не важно, осознают они это или нет, поклоняются мне или отвергают меня как саму идею. Ученые, всю жизнь доказывающие ошибочность теории божественного происхождения мира, анархисты без царя в голове, отрицающие мое существование, поскольку чужды любой идеи господства, интеллектуалы и простаки, — все, кто бранит и распекает меня, все они по-своему верят. Бояться, опасаться, страшиться, отрицать, высмеивать, доказывать, убеждаться, сомневаться — все это значит играть на руку самой идее. То есть верить.

— Ладно, но, в конце концов, почему ты выбрал именно меня?

— Да как тебе сказать, просто люблю хорошую компанию. Хотя, если честно, я тебя не выбирал.

— Ты что, наугад ткнул? Я выиграл в небесную лотерею?

— Нет. На самом деле ты оказался единственным. Это должен был быть именно ты и никто другой.

— Ты хочешь сказать, что Бог не смог себе выбрать никого получше? Может, я самый умный? А, понял, ты искал себе достойного собеседника! Супер! Не думал, что я такой гений!

— Будь добр, перестань паясничать. Послушай, на то действительно была причина. Тебе бы она не показалась особенной, но для меня она достаточно необычна. Это нечто такое, что делает тебя непохожим на других.

— Да? И что же это?

— Сейчас я не должен тебе этого говорить.

— Да брось, расскажи!

— Не могу, потому что в тебе самом этой причины еще нет.

— Ничего не понимаю…

— Она появится позже, со временем. Так что я расскажу тебе о ней потом, и это случится еще не скоро.

— Ну хотя бы намекни!

— Мы здесь не в угадайку играем, так что, пожалуйста, больше не приставай ко мне с этим, иначе я тебя назад отправлю!

— Ты хотя бы скажи: это хорошая причина? Я хочу сказать, она положительная?

— Да, она положительная. Наберись терпения. Ну все, до скорого!

* * *

Сегодня народу по-прежнему мало, почти никого. Вот те раз, девчонка зашла, одна и притом симпатичная. Девушки к нам в секс-шоп редко заходят одни, тем более ночью. И уж тем более симпатичные. Когда такое случается, во мне вдруг просыпаются инстинкты прирожденного продавца, истинного профи. Как всякого профессионала, меня так и тянет выведать все пристрастия клиентки, ее ожидания и предпочтения, с тем чтобы предложить ей именно тот товар, который она ищет. Отлично, она направляется прямо ко мне!

— Добрый вечер, могу я вам чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо. Позавчера я забыла здесь свои очки. Они лежат в правом ящике стола, в нижнем кажется. Вы не могли бы их мне вернуть?

— Так это вы меня подменяли? Что ж, приятно познакомиться.

— И мне. Вы их нашли?

— Э-э… да. Вот они.

— Спасибо. Всего хорошего.

— Постойте. Вы спешите?

— Нет, но я…

— Не уходите, прошу. Лучше расскажите, как вам здесь работалось.

— Ну, честно говоря… я не в восторге. Мужчины так странно на меня смотрели… с вожделением и отвращением одновременно, будто я была, не знаю, помесью «Мисс мира» с космическим монстром. Я чувствовала себя куском сырого мяса, вокруг которого хищники ходят кругами, не решаясь приблизиться. Я была для них чем-то вроде табу, во фрейдистском смысле этого слова, священным и запретным плодом. В общем, было не по себе. Вы читали Фрейда?

— Не то чтобы…

— Это не ответ. Либо вы читали, либо нет.

— Ну хорошо, не читал. Но обязательно прочту!

— Не думаю. Я его читаю, потому что изучаю психоанализ, меня это интересует. А вам зачем?

— Хотя бы затем, чтобы, когда вы снова сюда придете, нам было о чем поговорить.

— Учитывая, что при мне клиенты так ничего и не купили, мне вряд ли еще предложат здесь поработать, так что приходить мне больше незачем.

— Вы могли бы навещать меня.

— С какой стати?

— Чтобы поболтать.

— Послушайте, я учусь, у меня своя жизнь, и вы уж извините, но я не собираюсь проводить вечерний досуг в вашем секс-шопе.

— Но ведь сейчас вы здесь, и ничего дурного в этом нет. А на дворе, между прочим, час ночи, вторник, разгар рабочей недели…

— Я здесь только потому, что забыла очки, а поскольку у меня бессонница…

— Вот видите. В следующий раз, когда не сможете заснуть, заходите ко мне, обсудим ваш психоанализ…

— Нет уж, спасибо. Всего хорошего.

И зачем я только к ней клеился? Она же помешана на своем Фрейде, а я заладил, как попугай: «Заходите, поболтаем…» Вот кретин! Таких, как я, она небось презирает, ей даже не надо быть умной, достаточно оставаться просто хорошенькой, какая она есть, чтобы иметь полное право смотреть на меня свысока. Студентка, да еще и снобка. Обычно такие меня бесят. А эта… Эта ни с того ни с сего показалась мне славной.

* * *

Ничего не могу с собой поделать, весь день думаю об этой девчонке. Интересно, она сегодня зайдет? Как-то раз отец сказал мне, что, если женщина говорит «может быть», это означает твердое «нет», а если она говорит «нет», то на самом деле имеет в виду «может быть». Так что, скорее всего, надежда у меня есть… Когда я принимал у Рене смену, то воспользовался случаем, чтобы расспросить о ней, стараясь делать вид, что, по большому счету, мне на нее наплевать. Оказалось, что Алиса — надо же, ее зовут Алиса, а я так и не удосужился спросить — подрабатывала няней у какой-то родственницы его жены, которая как раз была у них в гостях, когда я позвонил сказать, что приболел. Она предложила взять на время эту Алису, потому что та учится на психолога, и ее могла бы заинтересовать такая тема, как товары для секса. К тому же она была симпатичной и ей нужны были деньги. И Рене согласился — естественно, он всегда соглашается, такой уж характер. Он спросил у меня, зачем она приходила, а я ответил, что за очками. Потом он спросил, понравилась ли она мне, а я ответил, что ничего особенного. Больше он вопросов не задавал.

Так, что мне известно о Фрейде? Похоже, не многое. И вряд ли мне станет стыдно, если я так и не познакомлюсь с этим парнем поближе. Я не виноват, что не люблю читать. И вообще, раз она больше не собиралась сюда приходить, мне вовсе не обязательно тащиться в библиотеку. Хотя вместо этого я бы мог…

— Эй, Бог!

— Я здесь.

— А почему не было вспышки?

— Она больше не нужна, наши с тобой отношения вышли на новый уровень, так что постановочная часть отменяется. Постепенно все окончательно утрясется, вот увидишь.

— Ты сказал «постановочная часть»… То есть облака и все прочее…

— Да-да, именно. Посуди сам: предстань я тогда перед тобой в облике первого встречного, ты бы не поверил в то, что я Бог, верно? Поэтому пришлось пустить в ход облака, седую бородищу и прочую бутафорию. На их фоне вспышка выглядела весьма эффектно.

— Точно. Таким я тебя и представлял. Не слишком оригинально… Даже как-то по-детски…

— В каком-то роде да, однако, как ни странно, большинство людей сегодня именно так меня себе и представляют. Между прочим, телесную оболочку я приобрел относительно недавно, а раньше был всего лишь ослепительным лучом света, пронзающим небесную твердь.

— А на самом деле ты как выглядишь?

— У меня нет своего облика. Он существует лишь в вашем воображении, я выгляжу так, как вам бы этого хотелось.

— А если кто-то представляет тебя каракатицей, ты что, явишься ему в виде каракатицы?

— Да. Но такого, поверь, еще не случалось.

— Жаль. А как насчет выхухоли?

— И выхухолью не бывал. Может быть, вместо того, чтобы заниматься перечислением всех забавных, на твой взгляд, существ, ты все-таки скажешь, зачем меня позвал?

— Ах да, совсем забыл. Знаешь, хотел полюбопытствовать, хорошо ли ты был знаком с Фрейдом…

* * *

Я стал большим знатоком по части психоанализа, Бог оказался клевым преподом. Жаль только, что Алиса так и не пришла. Я был уверен, что она не придет, но все же каждый раз, когда открывалась дверь, сердце мое на секунду замирало. Под каким-то идиотским предлогом я выпросил у Рене ее телефон. Он у него случайно сохранился в записной книжке. Протягивая мне бумажку, он еле заметно улыбнулся. Вот уже целый час я сжимаю в руке телефонную трубку, не решаясь набрать ее номер. Я даже не знаю, под каким предлогом ей позвонить и как завязать разговор, не вызывая ненужных подозрений. Я как раз размышлял над этим, когда в магазин вошел очередной посетитель. Не отрывая глаз от телефона, я бросил в его сторону сухое «здрасте», а через какое-то время почувствовал, что рядом со мной кто-то стоит. Подняв наконец глаза, я увидел перед собой Алису. Так, без паники. Главное — во что бы то ни стало сохранять спокойствие и изображать полное безразличие.

— Привет.

— А, это ты. Еще что-нибудь забыла?

— Да нет, просто зашла поболтать, как ты просил.

— Правда? Очень мило с твоей стороны, не ожидал. Сегодня, знаешь ли, затишье, только и продал, что пару здоровенных… Ну, в общем, не важно. Короче, рад, что ты пришла. Опять не спится?

— Бессонница, я же говорила. Вот, решила отдохнуть от учебников и заглянуть к тебе. Ты, кстати, Фрейда прочел?

— От корки до корки! Знаешь, у меня один друг есть, который этого Фрейда хорошо… Хорошо, в общем, изучил. Держу пари, что самого главного о старине Зигмунде ты еще не знаешь, но я открою тебе всю правду, как она есть: бедняга всю жизнь комплексовал по поводу размеров своего мужского достоинства…

Лежа в кровати и пытаясь заснуть, я все думаю о том, какое впечатление произвел на нее на этот раз. Полагаю, самое что ни на есть положительное, ибо во всем, что касается психоанализа, я был подкован по полной программе. По правде сказать, я ничего не смыслю в теориях Фрейда, но, слава Богу (надо же, до меня только теперь в полной мере дошел смысл этого выражения), все прошло как по маслу. Несмотря на то что девушек мне соблазнять не приходилось уже лет сто, я довольно быстро вспомнил, как это делается. Что называется, рефлексы сработали. Золотое правило искусства обольщения: поменьше болтать — побольше слушать. Томный голос, пронзительный взгляд…

В общем, в ход пришлось пустить все. Но даже несмотря на это, я не уверен, что мне удалось покорить ее окончательно. Она до слез хохотала над моими шутками, но в остальном держалась немного замкнуто. Словно боялась раскрыться до конца. О себе она почти ничего не рассказывала. Немного говорила об учебе, но ни слова о своем прошлом. Но самое главное, перед уходом она оставила мне номер своего телефона, так что теперь он у меня в двух экземплярах. Я чувствую, что безнадежно влюблен.

Я безумно устал, но заснуть не получается. Интересно, это из-за встречи с Богом или с Алисой? В эмоциональном плане последние несколько лет я прожил относительно спокойно, а тут вдруг понеслось. Надеюсь, сегодня ночью мне не будут сниться сны. Учитывая бурные события последних дней, думаю, я заслужил такой подарок. Я боюсь снов, не важно, хорошие они или плохие. Сны крадут у нас жизнь. Все, что в них происходит, происходит помимо нашей воли, и вдобавок ко всему запутано настолько, что разбираться в смысле этого абсурда нет никаких сил, только настроение портить. В последний раз мне снилось, будто я пришел к себе домой, а на моей кровати свито огромное гнездо. Из него вылетела птичка, представившаяся жаворонком, и стала так настойчиво предлагать научить меня танцевать, что я согласился. И вот я в собственной гостиной вальсирую с птицей с меня ростом и нисколечко этому не удивляюсь. Такой вот сон. Я все мозги сломал, чтобы выудить из него хоть какой-то смысл. Бесполезно. Нужно будет как-нибудь у Бога спросить. А сегодня я хочу думать только об Алисе.

* * *

Случилось то, чего я так боялся. Вот уже два дня, как она не приходит. У меня на этот счет два предположения: либо я ей не понравился — тогда вопрос закрыт, либо она считает, что, имея номер ее телефона, я должен сам сделать первый шаг или, в данном случае, второй. До сих пор мне везло с женщинами, они всегда спешили проявить инициативу, выбирали меня в каком-то смысле, но теперь, видно, пришло время действовать самому. Итак, решено. Я ей звоню.

— Алло?

— Привет, Алиса. Как поживаешь?

— Нормально. Я уж думала, ты мой телефон потерял.

— Да нет же! Просто…

— Хочешь, чтобы я зашла сегодня?

— Да, хочу. Вернее, очень хочу. Если тебе удобно, конечно.

— Тогда до вечера. Целую!

Ну вот, дело в шляпе! И десяти секунд не прошло! Каков обольститель! Правильно, скромность тут ни к чему, надо сразу брать быка за рога. Один звонок — одно свидание, и точка. Пожалуй, надену-ка вечером рубашку.

— Только не эту, она не любит черный цвет.

— Ты можешь хотя бы предупреждать, когда появляешься! Какой же цвет ей, по-твоему, нравится?

— Голубая подойдет больше.

— Постой, а ты вообще имеешь право давать мне советы насчет нее?

— Имею ли я право? Да это твоя лучшая рубашка!

— Ты прекрасно понял, что я имел в виду…

— Послушай, я даю тебе советы как друг, с той лишь разницей, что я всеведущий друг. Но раз ты считаешь это безнравственным, хорошо, я больше ни слова не скажу. Решай сам.

— Нет-нет, прости, можешь продолжать. Так, рубашка голубая. Что еще она любит?

— Охотно бы с тобой поделился, но, боюсь, ты меня по судам за это затаскаешь…

— А ты, как я посмотрю, ничего с рук не спускаешь… Ну хорошо, я же не об интимных вещах спрашиваю, просто хочу ей понравиться.

— Тебе бы подошла трехдневная щетина.

— Знаю, но я с утра побрился, так что отпадает. Есть еще идеи?

— Больше нет. Желаю успехов!

Я нервничаю, она, кажется, тоже — почти все время молчит. А началось все, кстати говоря, довольно неплохо. При встрече она меня поцеловала в щеку и сказала, что я колючий и что это ей даже нравится. Я сначала не понял, но потом провел ладонью по лицу и обнаружил у себя на щеках небольшую щетину. Спасибо, дружище, отлично сработано! После этого мы с ней обменялись несколькими банальными фразами, но разговор как-то не клеился, и паузы затягивались настолько, что в них успевали пролететь довольно упитанные ангелы. Мне никак не удается рассмешить ее, как в прошлый раз, ибо мой запас остроумия внезапно истощился. Похоже, она собралась уходить. Естественно, ей же скучно. Что ж, сам виноват. Вот она заходит за прилавок, чтобы попрощаться. Мне неловко.

— Обними же ее, болван!

— Не понял…

— Ты ведь хотел ее поцеловать, так давай действуй!

— Но она какая-то странная сегодня, все время молчит…

— Да, потому что она чувствует ровно то же, что и ты. Вы оба хотите одного, но никто из вас не решается сделать первый шаг… Как подростки, честное слово, будто обоим по пятнадцать!

— Хорошо, я попробую ее поцеловать, но если ничего не выйдет, предупреждаю, ты у меня пожалеешь!

— Подумаешь, напугал! Не дрейфь, все будет хорошо. Я просто решил немного поторопить события, потому что, если пустить дело на самотек, вы и за месяц не раскачаетесь. Так что вперед, не тяни!

Странноватое место для первого поцелуя. Когда она подошла, я взял ее за руку, и мы поцеловались прямо среди всех этих гигантских искусственных членов и садомазохистских прибамбасов. Как говорится, не важно, из какого сосуда пьешь, главное, что пьянеешь. И вот, стоя за прилавком, играющим роль нашей чаши порока, я пьянею от нежности ее губ, от жара наших объятий. От этих нескольких глотков счастья.

Все произошло благодаря ему. Как же мне все-таки повезло, что он стал моим другом. Забавно звучит: Бог — мой приятель.

— Ты был прав, мы действительно поцеловались! Даже и не знаю, как тебя отблагодарить!

— Да брось, пустяки!

— Согласись, она потрясающая! И такая умница! Я на седьмом небе от счастья… Скажи, в раю, наверное, так же?

— Где?

— Ну, рай, он похож на то, что я сейчас ощущаю? Иначе откуда пошло это выражение «быть на седьмом небе от счастья»?

— Какой еще рай?

— Как это «какой»? Надеюсь, он существует?

— Нет.

— Что значит «нет»?

— «Нет» — это модальная частица, выражающая отрицание. «Нет» значит, что рая не существует.

— Спасибо, понял. Но почему ты заявляешь об этом так цинично? Хочешь испортить мне настроение?

— А на что ты вообще рассчитывал? Что после смерти у тебя прорежутся крылышки и над головой засияет нимб? Что ты преспокойненько переселишься на небеса, где тебя радостно встретят Колюш с Наполеоном, а старина Раймю предложит в картишки перекинуться? Ничего подобного.

— Значит, после смерти ничего не будет?

— Почему же, будет. Будет Вопрос.

— Какой еще вопрос?

— Выслушай меня внимательно, потому что я собираюсь сообщить тебе нечто очень важное. Самое главное.

— Божественный секрет?

— Можно и так сказать. Ты готов?

— Весь внимание.

— Тогда слушай. После смерти ничего нет, ни рая, ни ада — ничего. Но в самый момент смерти кое-что все же происходит. С последним ударом сердца все люди видят меня. Они убеждаются в моем существовании, и я задаю им свой Вопрос.

— Какой именно?

— Не «какой именно», а Вопрос. Единственный важный вопрос.

— Задай мне его сейчас!

— Нельзя. Ты ведь пока умирать не собираешься?

— Тебе виднее.

— Уверяю, с тобой это еще не скоро случится.

— Но раз я такой особенный, что ты выбрал меня еще при жизни, то, думаю, я все смогу понять!

— Нет. Обещаю, что причину, по которой я выбрал именно тебя, ты успеешь узнать еще до смерти, но вот Вопрос я задам только тогда, когда твое сердце окончательно перестанет биться. В этом ты ничем не будешь отличаться от остальных людей. Ведь только тогда ты будешь к нему готов. До скорого!

Я расстроился из-за рая, но Бог так помог мне с Алисой, что сердиться на него совершенно невозможно. А его история с Вопросом прямо-таки не выходит у меня из головы. Все-таки моя жизнь сильно изменилась, с тех пор как мы познакомились. Я имею в виду — внутренняя жизнь.

* * *

Вчера она приходила снова, а сегодня осталась до закрытия магазина. Потом мы поехали к ней. Дома, ни слова не говоря, она взяла меня за руку и потянула в спальню. Там я ее раздел — руки у меня немного дрожали, хотя холодно не было, — и мы занялись любовью. Мы занимались любовью совсем не как в книжках или в кино, а именно так, как ею обычно занимаются с кем-то впервые. В таких случаях оба немного нервничают, боятся потерять ритм, не угадать желания партнера, не удовлетворить их, стараются ни о чем не думать, но при этом думают о тысяче вещей одновременно, и движения от этого становятся немного неуклюжими. Я был полностью сосредоточен на том, чтобы не слишком торопиться, действовать уверенно, не допускать неловких пауз, и вдруг почувствовал, что во всем этом есть нечто особенное, что-то такое, чего я раньше ни с кем не испытывал. Движения те же, но значат они совершенно иное, сердце бьется не быстрее, а сильнее, рука ласкает, как и прежде, но излучает больше тепла. Наконец наступил момент наслаждения. Оно накрыло меня с головой, и это невозможно описать. На несколько секунд я перестал ощущать свое тело, перед глазами поплыл туман, а в ушах зазвенело. Я утратил все мои чувства. Осталось одно наслаждение и ничего больше.

Теперь я знаю точно: если у людей и есть шестое чувство, то это не что иное, как чувство наслаждения. И именно оно управляет пятью остальными. Оно использует их, чтобы родиться, убивает их, чтобы жить, и воскрешает вновь перед тем, как угаснуть.

Наша первая ночь была фантастической. Честно. Последующие были не менее потрясающими, мы просто не могли остановиться. Точнее, остановиться не могла Алиса, а я лично, прожив в этаком бешеном ритме три дня, немного подустал и, как бы это выразиться, слегка вышел из строя. Но я заранее все предусмотрел и на всякий случай запасся в секс-шопе специальным возбуждающим гелем, который нахваливали все клиенты. Когда она намекнула, что не прочь заняться этим в третий раз подряд, я понял, что сам не справлюсь. Тогда я отправился в ванную, где был припрятан тюбик, и, уединившись там, начал аккуратно втирать гель, строго следуя инструкции…

— Ну что, Казанова, выдохся?

— Господи, пожалуйста, только не сейчас!

— Прости, не смог сдержаться!

— Ага, умора! Ты разве не видишь, что все испортил? Ты меня сбил, а Алиса ждет, между прочим!

— Поверь, мне искренне жаль, но согласись, хорошая шутка стоит того, чтобы ради нее чем-то пожертвовать.

— Еще бы… Вот только почему-то весь смех достается тебе, а отдуваюсь я один…

— Ну хочешь, я все исправлю? Стоит мне пальцами щелкнуть — и будешь у меня как огурчик!

— Нет уж, спасибо, хватит с меня на сегодня. А то еще подсматривать примешься, старый развратник, знаю я тебя! Не дождешься!

Он улыбается мне на прощанье, делает взмах рукой, и вот я снова нагишом стою в ванной, держа в руках тюбик с гелем, и только тут понимаю, насколько смешон. Я понимаю, что больше не смогу заниматься любовью с Алисой сегодня. Надо поскорее выдумать какой-нибудь предлог. Тем более она уже зовет меня.

— Что ты там делаешь? Я жду!

— Уже иду! Вот только приму аспирин, а то что-то голова разболелась. Неважно себя чувствую, заболеваю, наверное…

Год первый

Ну, вот мы и решились. Сегодня переезжаем. Ни ко мне и ни к ней, а в нашу общую квартиру. Не такой уж это и большой шаг, если учитывать, что мы жили вместе практически с самого начала. Но если для меня это всего лишь логическое продолжение наших отношений, то для нее это значит намного больше. Ей, похоже, пришлось для этого преодолеть в себе целую пропасть страха. Она мне об этом не говорила, но написала в письме. В небольшой записке, которые она по утрам часто оставляет мне на тумбочке, потому что писать у нее получается лучше, чем говорить.

«Родной мой, для большинства людей влюбленность — награда, бесценный дар, неожиданное счастье. Для меня же полюбить кого-то, не будучи уверенной во взаимности, — настоящее мучение, невыносимая пытка. Говорят, что у влюбленных вырастают крылья — у меня же на сердце камень, который тянет меня в бездонную мрачную пучину страха и неопределенности. Пожалуйста, люби меня. Я должна это слышать и видеть все время, каждый день, каждый час. И не сердись на меня. Мне понадобится время, чтобы сказать, что и я люблю тебя».

Мне было совсем не сложно признаваться ей в любви, это выходило само собой… Я даже начал удивляться, потому что никогда раньше не считал себя мастером по части ухаживаний и выражения чувств. Но с Алисой все было иначе. В первый раз я сказал ей о том, что люблю, через две или три недели после нашего знакомства и с тех пор не переставал повторять свои слова. После той записки я стал их произносить гораздо чаще и так разошелся, что уже не мог остановиться. Я признавался ей в любви, когда мы просто шли по улице, держась за руки, когда целовались, когда занимались любовью и когда нам было нечем заняться. Я признавался ей в любви, когда не находил других слов и когда казалось, что между нами уже все сказано. Я заполнял своими признаниями малейшие паузы и читал ответную любовь в ее глазах. Я видел, что она постепенно оттаивает, и каждый раз, когда я говорил «я люблю тебя», лицо ее озарялось улыбкой, она трогательно гладила меня по щеке обратной стороной ладони или сворачивалась клубочком у меня на коленях. И вот в один прекрасный день, спустя почти три месяца, она наконец сама сказала мне это. Мне показалось, что слова слетели с ее губ сами, помимо ее воли. От неожиданности она немного подалась назад, а потом прижалась ко мне, словно ища защиты, и мы долго стояли так, обнявшись и чуть дыша от волнения. Тогда же я предложил вместе снять квартиру, и она в ответ потерлась щекой о мою грудь, говоря «да».

Здесь нам будет хорошо, я знаю. Все, что мне нужно, — это быть рядом с ней, а об остальном можно не беспокоиться: на работе у меня, как всегда, полный порядок, Алиса закончила учебу и на будущий год собирается открыть свой кабинет. Все путем. Я за нас спокоен.

* * *

Сегодня двойной праздник: отмечаем новоселье, а заодно и диплом Алисы. Ребята из кейтеринговой компании шикарно сервировали стол. Хорошо все-таки, что ее родители не стеснены в средствах. Это если выражаться их собственными словами, а попросту говоря — они очень богаты. Ну или достаточно богаты. Поначалу они, разумеется, были не в восторге оттого, что их дочь связалась с таким типом, как я, особенно в смысле работы. Но вскоре все утряслось, они попривыкли и теперь, если верить Алисе, считают меня вполне разумным молодым человеком. По мне, так они скорее принимают меня за безобидного чудака. В общем, мы с ними ладим, тем более что видимся не часто. Единственное, от чего мне немного не по себе на этом празднике, так это от того, что из моих друзей пришел один Рене, а к Алисе заявилась целая толпа однокурсников и такой галдеж подняла, что уши закладывает. По мере прибытия новых гостей Алиса знакомит меня с теми, кого я вижу впервые, но, признаться, занятие это бесполезное, потому что я все равно не могу запомнить имен даже тех, с кем уже встречался, кроме разве что Эльвиры — потому что у нее необычное имя и она неизменно смеется над всеми моими шутками — и Томаса. Бедняга по уши влюблен в Алису, да так, что без слез не взглянешь. Я не ревную, но все же стараюсь не выпускать его из поля зрения.

Нас собралось за столом человек пятнадцать, и я потихоньку начинаю вешаться, потому что ее гости только и говорят, что о прошедших экзаменах. Кто-то запорол их по вине приемной комиссии или неудачно вытянутого билета (видать, на себя пенять у них не принято), а те, кто сдал, наперебой твердят о том, каких нечеловеческих усилий и самоотверженных трудов им это стоило. Рене, который по глупости не захотел садиться рядом со мной с самого начала, бросает на меня время от времени тоскливые взгляды через стол. Я пожимаю плечами и строю ему гримасы, означающие: «Сам виноват — вот и терпи!» Бедняга Рене, он явно чувствует себя не в своей тарелке посреди этого горластого молодняка. Мы с ним, конечно, тоже не ровесники, но я, по крайней мере, мучаюсь не меньше. Впрочем, самое худшее еще впереди, когда начнут двигать мебель, чтобы освободить место для танцев. Рене в суматохе точно слиняет, и я буду обречен сидеть в одиночестве до конца вечера.

Не знаю, сколько времени они уже танцуют, но только терпение мое на исходе. Музыка грохочет на полную катушку, в гостиной накурено так, что хоть топор вешай, а рядом со мной уселась девица, которая, как и я, не танцует, но зато с самозабвенным видом подпевает всем песням подряд. Эта чертовка знает наизусть все слова, настоящая музыкальная шкатулка с ушами вместо ручек. Хуже всего то, что время от времени она улыбается мне, покачивая головой в такт музыке, словно бы говоря: «Давай пой со мной, тебе понравится!» Мне необходимо успокоиться, прийти в себя. Мне нужно всего несколько минут. Я тихонько, почти не шевеля губами, зову Бога, но он не отвечает. А тут еще эта девица принялась вопить во все горло… Я набираю в легкие воздуха и зову чуть громче, но по-прежнему безрезультатно. Я больше не могу терпеть, я на грани…

— БОЖЕНЬКА!

И тут — о ужас! — все на меня оборачиваются. Я умудрился закричать: «Боженька!» — как раз в паузе между двумя композициями, но на небо при этом не попал, а остался сидеть на прежнем месте и со всей гостиной на меня устремились непонимающие изумленные взгляды. Вот уже Алиса бежит ко мне со всех ног.

— Что ты сказал?

— Я? Ничего.

— По-моему, ты крикнул: «Боженька!» Тебе плохо?

— Да нет же! Я вовсе не кричал: «Боженька!» Я крикнул: «Огонька!», в смысле: «Дайте прикурить!»

— Прикурить? С каких это пор ты куришь? Все ясно, ты пьян. А ну-ка, дай сюда!

Она выхватила у меня из рук стакан и поставила его на стол, закатив при этом глаза к потолку. К счастью, она там ничего не разглядела, кроме оранжевой подсветки. Снова заиграла музыка.

— В следующий раз имей в виду, что орать не обязательно: чтобы позвать меня, достаточно просто обо мне подумать. Однако я не могу оказываться в твоем распоряжении сию секунду. Не думай только, что в этот раз я медлил нарочно. Хотя ты меня определенно развеселил!

Мне стыдно.

Пожимая мне на прощание руку и буравя меня тоскливым взглядом, Томас многозначительно протянул: «Ну и счастливчик же ты…» И кто только, спрашивается, за язык тянул? Я тут же рассказал об этом Алисе и добавил, что видеть больше не желаю этого придурка. Она отнеслась с пониманием. Эльвира в тот вечер, помню, тоже улучила момент, чтобы сказать мне что-то насчет того, как повезло Алисе. Я сделал вид, что не понял, в чем заключался повод для зависти, ведь и она получила свой диплом с первого раза. У нее хватило ума не развивать эту тему и оставить меня в покое.

Год третий

Я всегда недоумевал при виде людей, рыдающих от счастья на собственной свадьбе, и вот пожалуйста, сам оказался из таких. Глядя на Алису в роскошном подвенечном платье, я плачу, как девчонка. Но что самое странное — мне ни капельки не стыдно.

Я женюсь. Невероятно! Помню, когда я собирался сделать ей предложение, то задумался, действительно ли мне суждено жениться именно на ней. Я захотел лишний раз убедиться.

— Эй, Бог!

— Чего тебе?

— Всего один вопрос: нам с Алисой суждено было встретиться?

— Да.

— Я так и знал…

— Боюсь тебя разочаровать, но так происходит со всеми. Такого понятия, как судьба, не существует. Его выдумали люди. Вы встретились — значит, это была ваша судьба, а вовсе не наоборот. Все становится ясно лишь потом, ничто не предопределено заранее.

— Существенное замечание.

— Объясняю в двух словах: судьба — синоним реальности. Сказать «это было мне суждено» все равно что сказать «это со мной произошло», а прочее — лишь суеверия и предрассудки, что одно и то же. Просто вы хотите придать реальности особенный смысл, поставить ей либо жирный знак плюс, либо минус. Вы приплетаете судьбу каждый раз, когда речь заходит о безумной любви или трагической смерти. А рядовые события судьбой у вас не зовутся. Вот, к примеру, ты ел сегодня бутерброд?

— Да.

— Так знай же, что тебе было суждено съесть этот бутерброд! То же самое и с Алисой, прости, если расстроил.

— Понятно… Не стоило тебя вообще об этом спрашивать, но что сделано, то сделано. Спасибо и на этом. Чао!

Единственное, что мне не нравится в наших с ним отношениях, так это то, что я понемногу теряю былой романтизм, веру в чудо, в мечту, ведь я теперь могу обо всем узнать, если захочу. Поразмыслив на досуге, я пришел к выводу, что изначально неправильно поставил вопрос. Допустим, что судьба — это выдумка, но ведь моя любовь к Алисе не фантазия, она реальна. Тогда я спросил у Бога, станет ли Алиса любовью всей моей жизни, и он ответил, что да. Он добавил, что я и сам прекрасно это знаю и что его ответ для меня вовсе не откровение. Я действительно знал, но подстраховаться не мешало. Если сам Бог подтверждает, что вы будете любить эту женщину до конца своей жизни, то вам ничего не остается, как предложить ей руку и сердце.

Мне хотелось сделать это просто, но вместе с тем оригинально, так что пришлось немного поломать голову, прежде чем действовать. И вот однажды вечером я незаметно прицепил обручальное кольцо к ее брелку для ключей. Наутро я сидел за столом и завтракал, а она собиралась на работу. В дверях она крикнула мне: «Пока!» — и убежала, так ничего и не заметив. Я уже было расстроился, однако буквально через несколько секунд услышал, как входная дверь со стуком распахнулась вновь. Спустя мгновение на кухню вошла Алиса и медленно направилась ко мне с широко раскрытыми от изумления глазами.

— Ты хочешь, чтобы мы поженились?

— Да.

— На всю жизнь?

— Нет, пока на недельку, а там посмотрим… Ну конечно на всю жизнь!

Она бросилась мне на шею, в порыве опрокинув весь мой завтрак. На полу растекалась кофейная лужа и валялись осколки разбитой чашки, а она все целовала и целовала меня и чуть ли не до смерти душила в своих объятиях. На языке такой маниакальной чистюли, как она, это определенно означало «да».

Алиса и думать не хотела о том, чтобы венчаться в церкви. Ничего не поделаешь, семейная традиция. Когда я узнал об этом, мне стало как-то неловко перед Богом.

— Знаешь, мы тут с Алисой не сошлись насчет свадьбы…

— Она передумала за тебя выходить? Ух, у меня прям от сердца отлегло, рад, что она вовремя одумалась.

— Пожалуйста, ты можешь хотя бы на пару минут сосредоточиться и выслушать меня серьезно? У нас проблема: Алиса не хочет венчаться в церкви.

— Ну и что?

— Я бы не хотел, чтобы ты на нас из-за этого обижался. Может, ты надеялся, что мы поженимся перед… Мм… перед твоим лицом, как говорится! Я заранее извиняюсь, потому что боюсь, мне не удастся ее переубедить…

Казалось, мое смущение его забавляло, поскольку, слушая меня, он улыбался краешком рта. Люблю, когда он так делает. Он поспешил уверить меня, что не видит в этом никакой проблемы. Когда я спросил почему, он ответил, что, если бы все пары любили друг друга так же крепко, как и мы, браки вообще можно было бы отменить, и его это нисколько бы не расстроило. Все-таки он может быть душкой, когда захочет…

* * *

До чего же странная штука — свадьба. На чужих я обычно помирал со скуки, а на своей собственной во время обеда развлекаюсь тем, что незаметно наблюдаю за лицами гостей, не без удивления читая на некоторых из них непреодолимое желание поскорее отправиться по домам. В общем-то, я их понимаю, ведь не каждому повезет оказаться на моем месте… Когда бы им самим посчастливилось жениться на Алисе, быть любимыми ею, находиться рядом с ней день и ночь, они бы поняли, что эта свадьба — особенная.

Мы договорились, что, перед тем как разрезать торт, каждый из нас произнесет короткую речь. Впрочем, не то чтобы мы сами договорились, скорее это было желание ее матери. Как бы то ни было, накануне мы подготовили свои речи и записали их на листочках, но друг другу не показывали. Решили, что это должен быть сюрприз. Я немного стеснялся говорить при всех о таких вещах, но пришлось выкручиваться. Я, как мог, попытался выразить всю глубину своего счастья, описать, как отныне изменилась моя жизнь, как я рад видеть всех собравшихся и какая красивая у меня жена. Я никогда не умел выражать свои чувства словами, что поделаешь, но, по крайней мере, я отстрелялся. Когда настала очередь Алисы, она поднялась и сказала: «Спасибо всем за то, что вы здесь. От всего сердца спасибо» — и села на место. Я сказал ей, что она схалтурила и что я видел, как накануне она писала. Она ответила, что то, что она написала, предназначалось только мне и никого другого не касалось. Она незаметно всунула мне в руку записку. Я развернул ее под столом, чтобы никто не увидел, и прочел: «Спасибо за то, что ты есть. От всего сердца спасибо».

После обеда гости заметно оживились. Разгоряченные алкоголем пожилые тетушки поснимали свои жуткие шляпки, а женщины освободились от тесных жакетов, оставшись в сильно декольтированных платьях, к немалому восторгу всех присутствующих холостяков и некоторых женатых мужчин. Один престарелый Алисин дядюшка в костюме такого же тусклого цвета, как лицо его жены, похоже, не на шутку увлекся одной из подружек невесты и даже пригласил ее станцевать рок-н-ролл. Стараясь не отставать от партнерши, бедняга весь вспотел и своим видом напоминал скорее дрыгающуюся марионетку. К счастью, следом заиграла медленная мелодия, и он не преминул воспользоваться случаем, чтобы покрепче прижаться к своей новой пассии. Окрыленный надеждой, он напрочь позабыл о своей жене, которая до поры до времени делала вид, будто ничего не замечает. Но когда несчастный забылся настолько, что рука его скользнула пониже поясницы новой возлюбленной, она устремилась на танцпол с воплями: «Анри! Мы уходим сию секунду!» Добрая половина зала хохотала до слез, наблюдая эту сцену, хотя многие же, напротив, впали в уныние. Разумеется, я был в числе тех, кто от души повеселился. После этого инцидента веселье продолжилось с новой силой.

* * *

В целом свадьба удалась на славу, и лишь одно омрачает мои воспоминания о ней. В самом конце, перед тем как уйти, Рене подошел ко мне, чтобы попрощаться и в десятый раз поблагодарить за то, что я выбрал его своим свидетелем. Ему было безумно приятно исполнять эту роль, я даже опасался, что он не удержится и всплакнет, когда подойдет его очередь расписываться в реестре. Никогда не видел его таким взволнованным. Так вот, когда он ко мне подошел, я попросил его отойти со мной в сторонку на пару слов и, собравшись с духом, сообщил, что собираюсь завязать с секс-шопом.

— Надеюсь, ты меня поймешь. Мы с Алисой видимся всего по часу в день, между ее приходом с работы и началом моей ночной смены. Так не может продолжаться вечно, мне хочется нормальной семейной жизни, как у всех, понимаешь?

— Но ведь вы уже давно вместе, и раньше тебя все устраивало, разве нет? И, насколько мне известно, твоя работа не помешала вам пожениться?

— Нет, конечно, но я бы хотел слегка остепениться…

— С чего вдруг? Если дело в деньгах, ты только скажи, и я тебе прибавлю, ты же знаешь!

— Проблема не в этом, Рене. Просто…

— Я знаю только то, что познакомился ты с ней благодаря мне и что до сегодняшнего дня все шло прекрасно, а теперь ты хочешь уйти и бросить меня!

— Не воспринимай это так, пожалуйста…

— Я воспринимаю это так, как ты мне это преподносишь! Давай валяй, вей гнездышко со своей психологиней. Я что теперь, недостаточно хорош для тебя? Стыдишься водиться со мной?..

— О чем ты говоришь, Рене? Ты же мой свидетель! При чем тут стыд?

— А при том! Она тебя заарканила, так валяй же, устраивай свою жизнь и оставь меня в покое, тем более что проку тебе от меня теперь никакого! И можешь больше не приходить, я вышлю чек по почте, а после разойдемся навсегда!

— Но…

— Никаких «но», все и так понятно. Желаю вам приятного медового месяца, развлекайтесь, а я и один как-нибудь разберусь!.. Прощай!

Он взял под руку свою жену и ушел. Даже не обернулся.

Я был совершенно ошарашен, но решил, что не буду портить себе настроение в такой вечер. Рене, скорее всего, отойдет. По окончании торжества мы поехали в отель, где заранее забронировали шикарный люкс для новобрачных. Мы договорились, что за обедом не будем слишком много пить и объедаться, чтобы не испортить себе первую брачную ночь. Я где-то вычитал, что, по статистике, в первую брачную ночь большинство пар, вместо того чтобы кувыркаться в постели, либо страдают мигренью, либо храпят на два голоса. Это все с перепою. Мы же хотели устроить настоящую ночь любви, наслаждения и бурной страсти. Она уединилась в ванной и вышла оттуда в коротенькой черной шелковой ночнушке, а я быстро нырнул в душ, чтобы наскоро помыться. Когда же, закутавшись в купальный халат и причесавшись, я вновь вышел к ней, то увидел нечто такое, отчего так и остался стоять на пороге с разинутым ртом. Алиса сидела на краешке кровати и с упоением грызла ноготь большого пальца на ноге, не обращая на меня ровным счетом никакого внимания! Я стоял пораженный до глубины души, не в силах проронить ни слова. Она посмотрела на меня и как-то недобро спросила:

— Ну, чего уставился?

— Дорогая, что с тобой?

— Не видишь, ногти отросли. И не делай, пожалуйста, такое лицо. Теперь мы муж и жена, а посему предлагаю отбросить ненужные условности и церемонии!

— Алиса, но как же так… В такой вечер…

Тут она разразилась хохотом и выпалила:

— Это же я, идиот!

В ту же секунду у меня на глазах она мигом превратилась в Бога. Или, точнее говоря, Бог принял свой обычный вид, после того как бессовестно позаимствовал облик моей жены.

— Не понимаю, что здесь смешного?

— Видел бы ты свою физиономию! Ты был неподражаем! В твоей физиономии отразилась вся мировая скорбь! Гениально!

— Нашел чем гордиться! Хотя погоди, как ты это подстроил? Где Алиса?

— Алиса по-прежнему в отеле, а вот ты — нет! Когда ты выходил из ванной, я незаметно переместил тебя к себе, предварительно воссоздав здесь интерьер вашего номера. А ты, я смотрю, чуть было не расстался со своим мифом о прекрасной принцессе! Поверь, я еще и не такое могу!..

Он хохотал как ненормальный. Я же, поддавшись его безудержному веселью, окончательно расслабился и, убедившись, что это был всего-навсего розыгрыш, принялся хохотать вместе с ним. Что ни говори, а на его месте я бы и не такое подстроил. Все еще посмеиваясь, он взмахнул рукой мне на прощание, и я вновь очутился в гостиничной ванной. Я отворил дверь и тут же увидел Алису. Мою настоящую Алису, уютно устроившуюся под мягким одеялом. Не сводя с меня глаз, она откинула край покрывала с моей стороны кровати и спросила:

— Почему ты улыбаешься?

— Просто так, любовь моя. Просто от счастья.

Год пятый

В голове не укладывается, что с этой круглой склизкой штуковины, из-за которой сейчас так чудовищно растягивается — и, боюсь, уже никогда не станет прежним — влагалище Алисы, начинается мой сын. Сначала показалась головка, потом плечики, а теперь вот тельце… Я становлюсь папой… Бедра, ножки… Я папа! Этот ребенок сделал меня отцом! По щеке скатилась слеза. Затем вторая. И вот они уже льются градом, а я покрываю поцелуями Алису, свою жену, которая отныне не принадлежит мне целиком и которую нам теперь придется делить вдвоем с сыном. Я предвижу, что поначалу она будет даже чуть больше принадлежать ему. Пускай, мне не жалко.

— Бог!

— Слушаю тебя.

— У нас мальчик!

— Прими мои искренние поздравления! Он будет жить долго и счастливо.

— Как, ты уже знаешь?

— Да.

— Тогда я счастлив вдвойне. Его зовут Лео. Имя выбирала Алиса.

— Я очень рад за тебя, поверь. А теперь ступай, возвращайся к своим, через недельку увидимся.

Наши еженедельные встречи успели войти в привычку. Мы видимся по вторникам после одиннадцати вечера. Специально мы об этом не договаривались, все устроилось само собой. По большому счету, мы могли бы встречаться когда угодно, ведь в такие моменты время для меня останавливается. Но так уж вышло, что именно в этот час на работе наступало затишье, и я мог спокойно поразмыслить над вопросами, которые собирался ему задать, да и по окончании разговора у меня оставалось время, чтобы прийти в себя и обдумать все, что он мне наговорил. После моего ухода из секс-шопа мы решили не нарушать сложившейся традиции. Со временем у меня возникает все меньше вопросов метафизического характера, но нам и без того есть о чем поболтать. Мы говорим обо всем и ни о чем, в основном обсуждаем мои повседневные дела и заботы.

Он стал мне больше чем другом. Он мне почти как отец. Раньше отца мне заменял Рене, но со дня нашей свадьбы я его больше ни разу не видел. С тех пор прошло два года… Я звонил ему несколько раз, но он не брал трубку. Я так и не понял, что же произошло, и в очередной раз испытал горечь невосполнимой утраты. По этой причине я еще сильнее привязался к Богу. Теперь в моей жизни есть только он, Лео и Алиса. Те, кого я люблю больше всего на свете. Мой отец, мой сын и мой мудрый дух, хотя «мудрый» — это еще слабо сказано. Моя жена потрясающе умная женщина, и все, за что бы она ни взялась, ей всегда удается. В своем деле Алиса настоящий профи, так что не удивительно, почему у нее от клиентов отбоя нет. Она одна зарабатывает столько, что с легкостью могла бы прокормить нас троих без какого-либо участия с моей стороны. Однако же я по традиции стремлюсь сохранять независимость и всеми силами поддерживать свой статус кормильца. Примитивное желание, не спорю, но что поделаешь… Надо сказать, я без труда нашел себе новую работу, ведь мне в этом сам Бог помог. Уйдя из секс-шопа, я сперва решил передохнуть и пару месяцев валял дурака, но потом мне захотелось снова чем-нибудь заняться. Тогда я решил посоветоваться с ним.

— Мне кажется, тебе необходимо сменить поле деятельности.

— Я и сам не прочь, но не вижу ничего подходящего…

— Ты себя просто недооцениваешь! В тебе есть способности, о которых ты даже не подозреваешь. Мысли смелее…

— Насколько смелее? У тебя есть идеи?

— А как же. Я тут присмотрел тебе отличную работенку.

— Серьезно? И какую же?

— Будешь креативщиком в агентстве по связям с общественностью.

— Ух ты, звучит заманчиво! Только я понятия не имею, что это…

— Это такая творческая работа, что-то типа рекламщика.

— Но я же не учился…

— Чтобы творить, диплом не нужен.

— Да, но там же свой жаргон, специальные словечки, я в кино видел!

— Я им тебя в два счета обучу.

— Да ты хотя бы резюме мое видал?

— Подумаешь, сделай как все и слегка приври.

— А если дело дойдет до интервью, что я им скажу?

— Только то, что захочет услышать патрон.

— Как это?

— Я научу тебя, что говорить, а ты просто повторишь слово в слово.

— Постой, но это же чересчур просто! И в общем-то, нечестно по отношению к другим…

— Поверь, никто от этого не пострадает. Имей в виду, контора в двух шагах от твоего дома. Ну так как?

— Да уж чего там, попытка не пытка.

— Вот и славно. Приступим прямо сейчас: раскрой пошире уши и мотай на ус!

На собеседовании я заливал так, что мой будущий патрон чуть со стула не упал. Он не переставая мне поддакивал, заглядывал в глаза, вскидывал брови и без конца улыбался. Стоило мне упомянуть, что я увлекаюсь японскими шашками — игрой, о существовании которой еще несколько дней назад я и понятия не имел, — как он аж подпрыгнул на месте и чуть было не бросился мне на шею. Когда же он торжественно произнес: «Поздравляю, вы нам полностью подходите» и: «Добро пожаловать», мне стало немного стыдно. Впрочем, все это в прошлом. С тех пор я успел по-настоящему полюбить свою работу и больше не чувствую себя здесь самозванцем. Мне нравится работать с людьми, выдумывать новые проекты и претворять их в жизнь. Поначалу, когда случалось так, что я вообще не понимал, о чем меня спрашивают, я мысленно вызывал Бога и — бац! — через секунду выдавал готовый ответ. Теперь его помощь мне ни к чему, в конторе я себя чувствую как рыба в воде. Порой мне даже кажется, что с годами я поумнел.

Даже не верится, насколько все изменилось за последние несколько лет. Никогда бы не подумал, что из скромного продавца секс-шопа и одиночки по жизни я превращусь в крутого парня, из тех, что щеголяют на работе в модных дизайнерских шмотках и по вечерам возвращаются в просторный, уютный дом, где их встречает красавица жена. Но сегодняшний день все же самый счастливый из всех, потому что я держу на руках этого маленького человечка и умиляюсь тому, как он засыпает у меня на глазах, причмокивая слюнявым ротиком. Я перевожу взгляд на Алису и вижу, что она тоже уснула и что, как и у младенца, из уголка рта у нее стекает слюна и падает прямо на пульт экстренного вызова медсестер. Ее слюни, конечно, не так меня умиляют, как слюни моего сына, но, во всяком случае, они меня не раздражают. Ничто никогда не раздражало меня в Алисе, матери моего сына.

* * *

Никогда бы не подумал, что для ухода за младенцем понадобится столько всего! В квартире полный бардак, а они должны приехать с минуты на минуту. Я собирался все расставить по местам до того, как они вернутся из роддома, но, видно, уже не успею. Ничего не поделаешь. Кроме того, я угрохал кучу времени на то, чтобы нарисовать и повесить плакат «Добро пожаловать домой, Лео!». Если разобраться, то затея дурацкая. Он ведь даже не умеет читать. Ну конечно, он же новорожденный… От счастья я, должно быть, последние мозги потерял, но думаю, Алиса все же оценит, а это главное.

И вправду, едва войдя в дом, Алиса пришла в восторг от моего плаката. Я ликую. Она говорит, что любит меня, и от этого мое сердце чуть ли не выпрыгивает из груди от радости. Лео же, напротив, не проявил никакого интереса к моему творчеству. Я беру из рук Алисы сумку с вещами и рекламными образцами подгузников и прочих средств для ухода за новорожденными, которые нам вручили в роддоме. Надо же, не знал, что теперь в нагрузку к ребенку там подарки раздают. Неплохое нововведение. Она садится или, скорее, валится на диван и кладет себе на грудь Лео, который уже успел задремать. С ума сойти, эти младенцы только и знают, что спят.

— Что же нам теперь делать?

— Как это «что делать»? Ну, я не знаю, давай поменяем ему пеленки. Ты же у нас мать, где твои знаменитые инстинкты?

— Да нет же, я имела в виду, как мы будем теперь жить — завтра, через месяц, через год?

— Для начала будем его кормить и укладывать спать, потом научим ходить и говорить, а после будем смотреть, как он растет, и постараемся сделать его счастливым.

— Все так, но что будет с нами? С нами двоими?

— Теперь нас уже трое. И кстати, позволь напомнить, что у меня он тоже первый, так что в детях я разбираюсь не больше твоего.

— А вдруг ты меня бросишь?

— О, вот это уже что-то новенькое! Впрочем, понимаю, ты еще немного не в себе после родов. Знаешь, один мой знакомый недавно где-то вычитал, что стать родителем — значит перенести центр мира с себя на другого. Так что давай попробуем перенести центр мира с нас на него и посмотрим, что получится.

— Надеюсь, он будет счастлив…

— Даже не сомневайся.

— Не говори так, ты не можешь знать наверняка.

— А вот и могу, так что, пожалуйста, успокойся. Ты же знаешь, я редко ошибаюсь…

— Да, но я говорю с тобой о будущем, а это совершенно разные вещи. Знаю, сейчас у нас все хорошо, мы безумно любим друг друга, но с появлением Лео многое изменится. И потом, кто знает, вдруг он тяжело заболеет, или его похитит маньяк, или произойдет несчастный случай — такое сплошь и рядом творится, достаточно раскрыть газету или включить телевизор… Ты же не станешь этого отрицать…

— Я ничего не отрицаю, я просто говорю, что с нами ничего подобного не случится.

— Ты вечно меня утешаешь, и самое ужасное в том, что я тебе верю. Ты хоть понимаешь, какая теперь на тебе ответственность?

— Я все прекрасно понимаю и именно поэтому повторяю тебе еще раз: я твердо знаю. А когда я говорю, что знаю, — это не слепая вера и не пустые обещания, это чистая правда. Я знаю, что с нами ничего не случится.

— Я так тебя люблю…

— И я тебя. Мы все будем жить долго и счастливо. Даже не сомневайся.

* * *

Время идет, а Алиса никак не может успокоиться. Ее не оставляют мрачные мысли насчет нашего будущего, а главное — насчет Лео. Я не понимаю, что с ней происходит. Тысячу раз она задавала мне один и тот же вопрос, и тысячу раз я ее успокаивал, говоря, что ничего плохого с ним не случится. Тысячу раз я пытался ее убедить, что это не пустые слова, доказывал свою любовь, тысячу раз я читал в ее глазах страстное желание поверить мне, но также всякий раз видел в них сомнение, неуверенность и страх. Хоть она и психологиня, но порой на нее находит. Меня она почему-то всегда считала самым уравновешенным и здравомыслящим человеком из всех, кого знала.

— Я говорю так вовсе не потому, что провожу большую часть времени с психически нездоровыми пациентами. Просто я вижу, что ты никогда не выходишь из себя, у тебя не бывает неразрешимых проблем, такое впечатление, что ты всегда всем доволен! Разве я не права?

— Я стал таким с тех пор, как встретил тебя. А что было раньше, я не помню. Знаю только, что несчастным я никогда не был. А ты-то сама считаешь себя счастливой?

— Да, я счастлива благодаря тебе, но внутри меня постоянно живет страх.

— Почему?

— Не могу объяснить, боюсь, ты не поймешь. Знаешь, почти всем людям свойственно волноваться без причины, переживать, испытывать страх перед неведомым, непредсказуемым будущим.

— Но с нами же все и так ясно, нам ничего не надо предсказывать, нам хорошо вместе!

— Для меня не все так просто, поверь. Мне в голову постоянно лезут мрачные мысли, хочу я того или нет. Обычно они приходят по вечерам, перед сном. Это из-за них я принимаю столько снотворного.

— Надо же… А я-то думал, ты пьешь таблетки, чтобы поскорее заснуть.

— Я пью их с единственной целью — заглушить собственные мысли. Ты не представляешь, какое облегчение я испытываю, когда они начинают действовать, какое это счастье хотя бы на время отключиться и потерять над собой контроль. Снотворное — наркотик, к которому привыкаешь быстрее, чем к сигаретам, а я так давно его принимаю, что уже не помню, когда начала. Однако я никогда не забуду ту ночь, когда попробовала от него отказаться. Я словно побывала в аду, моя голова была готова взорваться от бессчетного количества роившихся в ней мыслей и образов. Главное свойство снотворного в том, что оно подавляет мысли, не дает тебе думать. Если же оно недостаточно сильнодействующее, тебя затягивает в водоворот подсознания, где ты порой узнаешь о себе такое, о чем лучше и вовсе не знать. Самое худшее, что все это происходит перед сном, когда ты наиболее беззащитен. Моя попытка самостоятельно бороться со своими мыслями потерпела полный провал. Отныне таблетки — мое единственное оружие. Порой мне кажется, что снотворное заменяет взрослым колыбельные, которые им когда-то не допели в детстве.

И тогда я понял, почему Алиса каждый вечер пела нашему сыну перед сном. Она делала это не только для того, чтобы усыпить его. Она делала это, чтобы защитить его, оградить от будущего, в котором бы ему предстояло вести войну с самим собой. Колыбельная придавала ему сил, помогала стать человеком.

Год шестой

Недавно Бог изобрел новый фокус, и каждый раз, когда он его проделывает, я едва ли не лопаюсь от смеха. Он слегка видоизменяет внешность Лео, стоит мне наклониться над его кроваткой. В первый раз, откинув край одеяльца с его личика, а я обнаружил, что вместо носа у моего сына выросло свиное рыльце. В первую секунду я оторопел, но, разобравшись, что к чему, хохотал так, что чуть не умер. С тех пор Бог регулярно проделывал такие штуки, каждый раз выдумывая что-нибудь новенькое. В последний раз, например, он украсил его небольшой бородкой, точь-в-точь как у меня. С ней он выглядел таким забавным милашкой! Ну просто вылитый я, разве что еще смазливее!

Если для меня Лео главный источник счастья, то для Алисы он основной источник проблем. Думаю, все это из-за того, что она слишком сильно его любит. Вопреки моим ожиданиям, ее страхи не только не рассеялись, но, напротив, переросли в настоящую манию. Она не может спокойно сидеть на месте, когда он рядом, — все суетится и хлопочет над ним, будто курица-наседка. Такое необычное поведение начало вызывать во мне серьезные опасения. Ее родители говорят, что она просто чересчур заботливая мать, и ни в чем ее не упрекают. Похоже, они в этом понимают больше, чем я. У меня же просто руки опускаются, и порой я уже не знаю, плакать мне или смеяться над ее причудами. Каждый раз, перед тем как выйти с ним на улицу, пусть даже на несколько минут, она одевает его так, будто собралась на Северный полюс.

— Он же простудится, ты ведь даже не представляешь себе, как легко дети могут заболеть, — объясняет она мне.

Стоит только столбику термометра за окном опуститься ниже отметки плюс пятнадцать, как мой сын превращается в малютку эскимоса, укутанного с ног до головы так, что он даже не может пошевелиться. Когда я интересуюсь у Алисы, откуда у нас в доме взялся этот детеныш мумии, она лишь замечает, что мои шутки в данном случае абсолютно неуместны. Перед уходом она прихватывает с собой внушительных размеров сумку, набитую продуктами и лекарствами, — «на всякий случай, мало ли что». Я безусловно с ней соглашаюсь и признаю, что этих запасов им с лихвой хватит, чтобы продержаться дней десять в бирманских джунглях и тому подобных непригодных для жизни местах. На это она закатывает глаза и делает такое лицо, что я сдаюсь и больше уже ничего не говорю. Заключительная сцена разворачивается в машине, где она по полчаса проверяет и перепроверяет, исправен ли ремень безопасности и нет ли в нем скрытых дефектов, ускользнувших от ее пристального взора при предыдущем осмотре, и хорошо ли пристегнуто детское кресло. Чтобы удостовериться в этом, она каждый раз что есть силы дергает за ремень, и я не удивлюсь, что, когда в один прекрасный день он и впрямь оторвется, она воскликнет: «Вот видишь, я же говорила, что он неисправен!»

В конце концов мне пришло в голову спросить совета у Бога. Уж если мне не под силу ее вразумить, то, может, хотя бы у него получится.

— Послушай, будь добр, поговори с Алисой. Думаю, ей станет легче, если она будет знать наверняка, что с Лео ничего не случится…

— Нет. Это даже не обсуждается.

— Ну пожалуйста, прошу, сделай это ради меня! Ты же знаешь, она умная и достойна встретиться с тобой не меньше моего.

— Ни в коем случае. Она не готова. В ней нет той причины, которая есть в тебе и о которой я расскажу как-нибудь позже. Раз я говорю нет — значит, нет. И не упрашивай меня больше.

— Ну хорошо. Тогда, может быть, ты ей что-нибудь незаметно внушишь, и она перестанет так пессимистично смотреть на вещи? Ты же можешь сделать ее поспокойнее, разве нет?

— Конечно могу, но не буду.

— Почему?

— Потому что всегда предоставляю людям право свободы выбора. Это мой принцип. Я никогда не влияю на ваши решения, вы мне не игрушки.

— Но на мои решения ты влиял!

— Не вполне. Впрочем, сейчас разговор не об этом.

— Согласен, но уж коли ты утверждаешь, что с Лео все будет в порядке, значит, тебе наперед известно, что с нами со всеми будет и, следовательно, никакого права свободного выбора у нас нет!

— Это совершенно разные вещи. Я знаю ваше будущее благодаря своей власти над временем и пространством. Для меня времени не существует, и точно так же оно останавливается для тебя, когда мы вместе. Я же на это время переключаюсь в «человеческий режим», так сказать, иногда мне это необходимо, чтобы лучше вас понимать. Впрочем, так я поступаю крайне редко, иначе представляешь, что бы было, если бы я ощущал течение времени так же, как и ты? Я бы с ума сошел, ибо потенциально я вечен.

— Как это «потенциально»? Может, ты и будущего никакого не знаешь? Может, ты мне вообще все наврал?

— Я никогда не утверждал, что владею тайной абсолютного будущего, я говорил, что знаю жизнь человека с момента его рождения, поскольку именно длиной человеческой жизни измеряется глубина моего предвидения. К примеру, в данную секунду я вижу будущее на сто тридцать четыре года вперед, до того момента, когда умрет самый старый из ныне живущих на земле людей. Понимаешь, о чем я? Иными словами, сейчас я знаю лишь то, что будет происходить с этой самой секунды на протяжении еще ста тридцати четырех лет, и так будет до тех пор, пока не появится на свет другой ребенок, которому суждено прожить еще дольше. А вот, кстати, и он. Это японец, его назовут Сигеру, и он проживет целых сто тридцать шесть лет, так что теперь мое знание будущего распространяется на сто тридцать шесть лет вперед. И с появлением каждой новой жизни все меняется.

— Выходит, на наши решения ты никак не влияешь, но при этом знаешь наперед всю нашу жизнь?

— Совершенно верно. Я знаю все, кроме вашего ответа на Вопрос. Это единственное, что до самого конца остается для меня загадкой. Здесь вы получаете полную свободу и абсолютную власть надо мной.

Очень мило с его стороны было просветить меня насчет пространства и времени, пресловутого Вопроса и прочих вещей, но что мне с того? Моих проблем с Алисой это не решило, она все такая же ненормальная. Когда же я ей об этом прямо заявляю, она говорит, что понятия нормальности в природе вообще не существует и уж кому, как не ей, об этом судить, ведь она каждый день ковыряется в мозгах нормальных с виду людей и видит там такое, от чего бы у меня волосы дыбом встали. Допустим. Тогда я выражаюсь по-другому и говорю, что ее поведение по меньшей мере нездорово, но она ничего не желает слушать и переводит разговор на другую тему. Она всегда так поступает, поэтому до ссор у нас дело не доходит. Она избегает разговора всякий раз, когда чувствует, что атмосфера накаляется. Все это, конечно, на пользу нашей семейной жизни, но, к сожалению, не решает ее проблем.

Хорошенько поразмыслив, я решил все ей рассказать про Бога, раз уж он сам не желает этого делать. Она должна узнать правду о будущем нашего сына, иначе я не знаю, как еще ее успокоить. За последние несколько месяцев мой личный запас разумных доводов порядком истощился. И вот я начал:

— Дорогая, мне надо с тобой поговорить.

— Надеюсь, ничего серьезного? Вид у тебя какой-то озабоченный…

— На самом деле все серьезно. Очень. Ты веришь в Бога?

— Почему ты вдруг об этом спрашиваешь?

— Нужно. Мне нужно знать.

— Ну как тебе сказать, все настолько относительно. Маркс, например, полагал…

— Умоляю, никаких исторических экскурсов, только не сейчас! Все, что мне нужно знать, — это твое личное мнение. Просто ответь мне: ты веришь в Бога?

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Значит, ты отрицаешь вероятность существования высшего разума, который управляет миром или, по крайней мере, за ним присматривает?

— Нет, я просто говорю, что Бога нет. Это выдумка, аллегория. Полная чушь.

— А вот и нет, никакая это не чушь, Бог существует на самом деле!

— Что ты сказал?

— Ты все прекрасно слышала. Бог существует, он есть, и мы с ним друзья. Так что можешь больше ни о чем не волноваться.

— Этого мне еще не хватало!

— Постой, ты, кажется, не поняла. Говорю же тебе: я знаком с Богом!

— Дорогой, ты меня извини, но, боюсь, я не смогу по достоинству оценить твой бред. Мне хватает и того, что я вынуждена ежедневно выслушивать на работе от своих пациентов.

— Ты можешь хотя бы на секунду отвлечься и забыть, чему тебя учили? Любимая, Бог есть, и он лично сказал мне, что с Лео все будет в порядке и что мы будем жить долго и счастливо. Ни нам, ни нашему сыну ничто не угрожает!

— Так вот к чему ты клонишь? Ты приплел Бога, только чтобы я перестала переживать из-за Лео? Ты по-прежнему считаешь, будто я веду себя как-то противоестественно?

— Именно. Взгляни на себя со стороны — ты выглядишь нелепо!

— Нелепо? По-моему, я всего лишь мать, которая заботится о благополучии своего сына, а нелепо выглядишь ты, вообразив ни с того ни с сего, будто знаком с Богом! Боюсь, что если у кого-то из нас и есть проблемы, так это у тебя.

— Да говорю же: сам Бог мне подтвердил, что мы будем жить долго и счастливо…

— Постой, ты что, действительно держишь меня за полную дуру, способную повестись на твои байки? Ты… ты даже не представляешь, что ты сейчас наделал! Ты предал меня! Вот, значит, кем я для тебя стала? Дурочкой? Дурочкой, которой можно любую лапшу на уши повесить и ждать, что она поверит? Ты действительно так считаешь? Тогда почему сразу меня не бросишь?

— Алиса, ты все не так поняла…

— Уходи! Видеть тебя не желаю!

— Алиса!

Она залилась слезами и заперлась от меня в детской. Впервые вижу, чтобы она плакала. Это наша первая ссора. Бог предупреждал меня и оказался прав. С чего я вообще взял, что мне кто-нибудь поверит? Идиот. Даже она не смогла, при всей своей любви ко мне — не смогла. О других и говорить не приходится. Я слышу ее судорожные всхлипы за дверью. За все время, что мы знакомы, она еще ни разу не впадала в истерику. Я прошу ее открыть, но она не реагирует. Я не настаиваю. Мы продолжаем сидеть каждый по свою сторону двери в гробовой тишине, а потом она вдруг кричит, чтобы я убирался. И я ухожу.

* * *

Я слонялся по улицам несколько часов кряду, а когда вернулся, в квартире уже никого не было. На журнальном столике лежала одинокая записка:

Я ухожу. Надеюсь, без сумасшедшей жены ты наконец заживешь «нормально».

P.S. Лео у бабушки. В отличие от меня она в здравом уме, так что можешь за него не беспокоиться.

Ничего не понимаю. Что я такого сделал? Мы же просто поссорились, с кем не бывает. Я звоню ее матери, и та говорит мне, что с Лео все в порядке, но вот дочь она еще ни разу не видела в таком состоянии и волнуется за нее. Я выкладываю ей, что у нас произошло. Сначала она долго молчит, а затем, тяжело вздохнув, произносит: «Думаю, настала пора тебе все узнать». И начинает рассказывать… Она признается, что солгала, сказав, что ни разу не видела дочь в таком состоянии. Такое с ней уже случалось, правда очень давно. Алисе тогда было двенадцать. У нее был младший братишка, Тео, четырех лет. Я впервые о нем слышу. Алиса была очень смышленой, необыкновенно сознательной для своего возраста девочкой и обожала своего братика. Уезжая за покупками, родители оставляли Алису присматривать за Тео, и ей нравилось воображать себя его мамочкой. Она очень гордилась тем, что ей доверяют, как взрослой, и всегда прекрасно справлялась. Бывало, если родители подолгу никуда не отлучались, Тео начинал капризничать и сам просил их поскорее куда-нибудь уехать, только бы остаться вдвоем со своей Лилисой. Обычно сестра запекала ему на обед гренки с сыром, но в тот день он попросил приготовить что-нибудь особенное. После долгих уговоров Алиса согласилась пожарить ему картофель фри. Это было не сложно, а кроме того, она знала, как Тео любил макать картофелины в кетчуп, и не хотела упускать лишнюю возможность побаловать брата. Пока готовилась картошка, позвонил кто-то из ее ухажеров, и она поднялась в свою комнату, чтобы спокойно с ним поболтать. А потом она услышала крик. Этот крик до сих пор будит ее по ночам. Она со всех ног бросилась в кухню, и то, что она там увидела, невозможно описать словами. Фритюрница была опрокинута на пол, а рядом лежал ее брат. При виде его до неузнаваемости обезображенного тельца она потеряла сознание. Соседи вызвали «скорую», но ожоги оказались настолько тяжелыми, что Тео умер в больнице через несколько дней. Больше полугода Алиса ни с кем не разговаривала. Еще три года она провела в специальном реабилитационном центре. И только после этого начала понемногу приходить в себя. Она возвращалась к жизни постепенно, шаг за шагом, благодаря неустанным усилиям врачей, которые не отходили от нее ни днем, ни ночью. Прежней она так и не стала, однако отчетливо поняла, чего хочет в жизни. Она нашла свое призвание. Как малыш, спасенный из горящего дома, мечтает стать пожарным, она мечтала стать психоаналитиком, чтобы иметь возможность помогать другим, как когда-то помогли ей. Спасать, как спасли ее.

Я не пытался ее разыскать. Я понял, почему она так отреагировала на мои слова. Ей показалось, будто я разглядел в ней душевнобольную, помешанную шизофреничку, какой ее все, должно быть, когда-то считали, и испугалась, что все повторится вновь. Теперь все встало на свои места, и я понял, почему она так трясется над Лео. Но я решил ничего не предпринимать. Я стал просто ждать.

Что может быть хуже бесконечно долгого ожидания? Я сижу на диване и извожу себя мрачными мыслями. И чем дальше, тем мрачнее они становятся и тем стремительнее проносятся у меня в голове одна за одной. Где она сейчас? У меня нет ни малейшего желания звать Бога, я не жду от него ни помощи, ни утешения. Я хочу сам разобраться в своих ошибках и сполна расплатиться за них.

Я плескаю в стакан джина, надеясь унять свой мандраж алкоголем. Что, если она наделает глупостей? Второй стакан. Когда же она наконец вернется? Третий. А вдруг не вернется? Четвертый. Хотя, вполне возможно, что и пятый. Мне ничего не остается, как теряться в догадках, тем самым накручивая себя все больше и больше. Интересно, она меня еще любит? Давно сбившись со счета, я продолжаю глушить стакан за стаканом.

* * *

Два дня я пью не просыхая. Два дня я на грани отчаяния, никого не вижу, ни с кем не разговариваю. Правда, несколько раз я все же звонил ее матери, чтобы удостовериться, что Лео в порядке. Не думал, что она уйдет так надолго. Одной ночи вполне бы хватило. По всей видимости, ее обида оказалась гораздо глубже, чем я предполагал. Вот только насколько? Какой же я был глупец. Я должен был догадаться, что эти ее фобии возникли не на пустом месте и что она просто чего-то недоговаривает. Осуждать ее за это я не вправе, ведь я и сам ничего не рассказывал ей о своих родителях. Что ж, тем хуже, я сам во всем виноват. Мне ничего не остается, как снова напиться.

— Ну и что ты здесь делаешь?

— Пью, не видишь?

— С чего бы это, позволь спросить?

— Нервишки подлечиваю. Советую, кстати, попробовать, отличное средство. Заведи там у себя в облачках небольшую винокуренку и лови кайф.

— Ты и впрямь считаешь, что эта дрянь тебе на пользу?

— Ничего я не считаю. И твои нотации выслушивать не собираюсь. Тоже мне, приходской священник выискался…

— Брось куражиться. Лучше скажи, долго ты еще собираешься тут штаны просиживать?

— До тех пор, пока не вернется Алиса, разве не понятно?

— Отчего же, очень даже понятно. Вот только… думаешь, это единственный выход?

— А по-твоему, нет?

— Мой тебе совет: возьми-ка ты и съезди за ней сам. Поговори с ней, попроси прощения, скажи, что все не так понял, потому что ничего не знал, а теперь знаешь, понимаешь и хочешь помочь.

— Я только за, но что, если она откажется возвращаться?

— Она согласится. А если не поедешь, то вся эта история еще надолго затянется, уж поверь.

— Но я даже не знаю, где ее искать!

— Хорошо ж ты разбираешься в людях! Иной раз смотришь на вас, мужчин, и диву даешься, насколько же вас мать-природа чувствами обделила! Женщины, кстати сказать, давно это за вами подметили, да разве вы их слушаете. Эмпатия, слыхал о таком? Это способность поставить себя на место другого. А теперь скажи, может ли женщина вроде Алисы хоть на час покинуть своего ребенка?

— Кто, Алиса? Да ни за что на свете!

— Что и требовалось доказать. Где, ты говоришь, сейчас Лео?

— У бабушки…

— То есть, если Лео у бабушки, а Алиса рядом с ним, значит, она тоже…

— У матери! Пусти, я еду прямо сейчас!

— Ну уж нет. Для начала выкини из дома все пустые бутылки и как следует отоспись, приди в себя. Поедешь завтра, она никуда не денется.

— Пожалуй, ты прав, так будет лучше. Скажи, зачем ты мне помогаешь?

— Мы же друзья, разве нет? И потом, я не хочу, чтобы вы даром теряли драгоценное время, отведенное вам на любовь.

Дверь отворила ее мать. Она ничего не сказала, лишь улыбнулась и взглядом указала мне на лестницу. Поднимаясь на второй этаж, я краем глаза разглядел Алису в приоткрытую дверь ее бывшей детской. Рядом виднелась колыбелька Лео. Не раздумывая ни секунды, я влетел в комнату и, не дав ей опомниться, едва ли не на коленях бросился вымаливать у нее прощение. Я признался, что малость переборщил насчет знакомства с Богом, и пообещал больше не позволять себе столь глупых выходок. Еще я сказал, что знаю про ее младшего брата и понимаю теперь, насколько обоснованными были ее страхи и опасения за жизнь нашего сына, а кроме того, поклялся, что отныне ни в чем не буду препятствовать ей заботиться о нем так, как она считает нужным. Я пообещал никогда больше не смеяться над ее чудачествами и любить их с малышом еще сильнее, чем прежде. Я сказал, что жить без них не смогу, и это была чистая правда. Слушая меня, Алиса тихонько плакала, а когда я закончил, она прильнула ко мне, как прежде, и прошептала, что больше никогда-никогда меня не оставит.

Год седьмой

Как это ни странно, но, смирившись с Алисиными причудами, я заметил, что и она со временем стала вести себя гораздо спокойнее. Не сразу, конечно, но уже через несколько месяцев к ней вернулось ее былое благоразумие. Она превратилась в обычную любящую мать, хотя в отношении себя считала такое определение едва ли не оскорблением. А кроме того, продолжала, как прежде, быть мне прекрасной женой.

Никогда бы не подумал, что обычная домашняя рутина может доставлять столько удовольствия. Для меня нет большей радости, чем, возвращаясь после работы домой, находить в сборе все свое маленькое семейство и ощущать, как при виде их сердце мое неизменно наполняется безмятежностью и покоем.

— Послушай-ка, Бог, а ты помнишь, какой я воображал свою идеальную жизнь до встречи с Алисой? Одно время я мечтал заделаться рок-звездой и колесить по миру с концертами, отрываться на полную катушку… А потом мечтал сказочно разбогатеть и прославиться, ну, ты меня понимаешь?

— Еще бы, все вы мечтаете об одном и том же. Так к чему ты клонишь?

— А к тому, что я нахожу странным, что мечтал об одном, а сейчас вполне доволен тем, что имею. Думаешь, это нормально?

— Что нормально?

— Ну то, что я перестал мечтать о великом?

— Послушай, нет у меня сейчас времени с тобой рассусоливать, так что давай разберемся с этим по-быстрому. Ответь-ка мне на один-единственный вопрос: перед тобой два ребенка, один светленький, другой рыженький, и оба должны умереть, но у тебя есть возможность спасти одного из них. Ты какого выберешь — беленького или рыженького?

— Что?! Да ты хоть понимаешь, что ты спросил?!

— Я спросил, кого ты спасешь.

— Но… но это же нелепый вопрос!

— Вот именно. А почему?

— Потому что на него нет ответа!

— Пожалуйста, что и требовалось доказать! Видишь ли, есть такие вопросы, которые попросту не имеют ответа. И знаешь почему? Да потому, что их вовсе не нужно себе задавать, ибо они бессмысленны. Вот и с тобой та же история: ты счастлив тем, что имеешь, и задаешься вопросом, нормально ли это. Тебе не кажется нелепой сама его постановка? Пойми, жизнь надо принимать такой, какая она есть. Счастье нельзя запланировать. Запомни это хорошенько. Живи спокойно и не забивай себе голову всякой ерундой.

Он прав. Все это самоедство гроша ломаного не стоит. Вместо того чтобы лелеять несбыточные мечты о счастье, нужно просто научиться быть счастливым здесь и сейчас. И я счастлив, счастлив по-настоящему. Недавно я так ему и сказал: «Знаешь, а ведь я самый счастливый на свете!» В моих устах эта избитая фраза прозвучала настолько искренне, что Бог по-настоящему растрогался, я видел это по его глазам. Он даже не нашелся, что ответить, да это было и не важно, ведь мы оба знали, что так оно и есть.

Год девятый

Да что же это со мной… Еще немного — и сердце разорвется на части, руки не слушаются, трясутся, а ноги подкашиваются сами собой. Я присаживаюсь, чтобы не рухнуть на пол под тяжестью собственного сердца, которое с каждым новым ударом словно наливается свинцом. У меня жжет в глазах, жжет в животе, жжет даже в голове. Наверное, это какая-то ошибка. Нелепое совпадение. Это не ее тело, это вообще не она, нет. Это не Алиса. Медсестра смотрит на меня с профессиональным сочувствием.

— Это ваша жена, месье?

— Простите, но это не она. У моей жены из рук никогда не торчало столько трубок, а на шее никогда не было наскоро зашитых дыр, и, вы знаете, я никогда еще не видел, чтобы моя жена спала в груде окровавленного тряпья. Губы моей жены всегда горячие, когда я их целую, а у этой женщины они чуть теплые, почти ледышки. Нет, это не моя жена.

— Месье…

— Это не моя жена!

— Я сейчас уйду и оставлю вас наедине. Вам надо проститься.

Мне надо проститься? Но с кем? С чем? Все это глупые выдумки, потому что ее больше нет. Нет ни рая, ни ада, вообще ничего, одна подлая черная дыра, с ней, что ли, мне прощаться? Она не взглянет на меня с небес, потому что никаких небес на свете не существует, я не смогу с ней попрощаться, потому что ее разум угас, и у меня нет никакой надежды на то, что она сможет меня услышать, потому что Бог открыл мне всю правду. Куда он только смотрел, когда этот ублюдок врезался в машину моей жены так, что та смялась в лепешку, перемолов ей все кости? Может, он еще полюбоваться успел на это зрелище?

— Бог! Эй, Бог! Отзовись, слышишь?

— Месье, не кричите, прошу вас…

— Бог! Что же ты наделал!

— Месье, пожалуйста, вы находитесь в больнице, у нас пациенты, успокойтесь…

— Да заткнись же ты, я не с тобой разговариваю! Эй, Бог! А ну-ка покажись! Ты же говорил, ты обещал мне! Мы должны были жить долго и счастливо! Иди же сюда, сволочь, предатель, вылезай! Ты бросил ее умирать, ты бросил меня! Иди сюда, кому говорят!

Но он так и не появился и не забрал меня к себе. Вместо этого примчались двое санитаров и принялись меня утихомиривать, но я не обращал на них внимания и продолжал орать благим матом. Тогда они попытались напялить на меня смирительную рубашку, но я не дался и вмазал одному по физиономии, а когда на помощь прибежали другие, то и им наподдал как следует. Вокруг меня мелькали чьи-то недоуменные лица, но я не слышал ничего, кроме собственных воплей и проклятий в адрес того, кого так долго считал своим лучшим другом. Затем я почувствовал укол, а после уже не чувствовал ничего. Очнулся я в пропахшей эфиром больничной палате. Я был один, был на удивление спокоен и на долю секунды даже усомнился в смерти Алисы, однако память быстро вернулась ко мне, даже слишком быстро. Я все вспомнил, и мне стало так тоскливо, что хоть в петлю лезь. Потом вошла Алисина мать, держа на руках Лео. Вот ведь как, моему малышу всего четыре года, а он уже наполовину сирота. У него есть только я, но я теперь никто, ибо я навсегда потерял женщину всей моей жизни, а мой единственный друг не желает со мной разговаривать. У меня не осталось никого, кто поддержал бы меня в трудную минуту. Что ж, придется выкарабкиваться самому. Я должен постараться сделать его счастливым. Один. Но разве он будет счастлив без мамы? Как же ему сказать?

— Лео, детка, мама попала в аварию и умерла.

— Умерла? Как дедуля?

— Да, как дедуля. Помнишь, мама говорила, что ее папа отправился на небеса и мы с ним больше никогда не увидимся? Так вот, мамочка теперь там же. Она не хотела тебя оставлять, но так получилось. Так что, Лео, малыш, мамочку мы больше не увидим. Но она всегда будет рядом, и, как только ты подумаешь о ней, она наклонится к тебе сверху и выслушает все-все, что ты захочешь ей рассказать, а на прощание пошлет тебе воздушный поцелуй.

— Хочу к мамочке…

— Ее больше нет. Не будет. Никогда.

Я был уверен, что хуже уже не станет, но стоило мне обнять его, как к горлу подкатил новый комок и все тело пронзила жгучая нестерпимая боль, словно я стиснул в объятиях собственное горе. Вот я и остался один с моим сыном. Мы остались одни. Без нее.

* * *

У меня такое впечатление, что это я умер, что все эти люди пришли попрощаться со мной. Я словно парю над толпой, обступившей гроб, ставший средоточием всеобщей скорби. Я не знаю, что мне чувствовать, я просто наблюдаю сверху. Вокруг какие-то люди, размытые черты, неясные силуэты. Вдруг во всей этой серой и унылой толпе я случайно выхватываю взглядом знакомое лицо. Это Рене. Он смотрит на меня влажными от слез глазами, и его взгляд пробуждает во мне всю мыслимую и немыслимую боль, потому что я вспоминаю нашу свадьбу, где мы были еще друзьями, вспоминаю, как трогательно он волновался, расписываясь в реестре, вспоминаю, как счастливы мы были. То время прошло. Больше нам не суждено быть вместе ни секунды. Похороны принято считать последней возможностью проститься с ушедшими. Однако все это наглое вранье. Ложное утешение. Лично у меня нет ни малейшего желания прощаться с гробом. Даже если там и лежит тело моей жены — это тело пусто. Моей жены больше нет. Взгляд Рене не оставляет в этом никаких сомнений.

Я узнаю в толпе еще одно лицо, узнаю, но не осмеливаюсь задержать на нем свой взгляд. Это мой сын. Мой малыш стоит на похоронах собственной матери, держит меня за руку, а я все не решаюсь к нему нагнуться из боязни не выдержать и спуститься на бренную землю, в реальность, которую я отказываюсь принимать. Я слишком боюсь смотреть на то, как текут слезы по его щекам, боюсь, что какая-нибудь одна слезинка потянет меня за собой. Я увязну в этой соленой капле и уже не смогу плавно приземлиться, я рухну на землю и разобьюсь вдребезги.

Толпа зашевелилась, и от прикосновений ко мне чужих тел я поневоле возвращаюсь в свою физическую оболочку. Один за другим ко мне подходят какие-то люди, обнимают меня, пожимают руки, говорят «до скорого», «держись», «мы с тобой», но мне нет до них никакого дела. Я не отрываясь смотрю на небо. Отличная сегодня погодка.

Как бы я хотел остаться там, наверху, потому что нет больше сил терпеть эту невыносимую боль, распирающую меня изнутри. Я не знаю, куда мне деваться и что делать. Мать Алисы говорит, что заберет Лео к себе на несколько дней, и я машинально соглашаюсь.

Не знаю, сколько времени прошло, только я остался один на кладбище. Один на один с пустотой и небытием. Я стою в полном оцепенении, не в силах сдвинуться с места, и вдруг ни с того ни с сего меня начинает тошнить. Так, должно быть, рвется наружу мое отчаяние. Потеряв последние силы, я падаю на колени. Мгновение спустя чувствую, как сзади меня обхватывают чьи-то руки. Они сжимают меня под мышками и поднимают, будто марионетку. Руки не спеша разворачивают меня и ведут к выходу. По дороге я успеваю краем глаза разглядеть лицо человека, которому они принадлежат. Это Рене. Только он один и остался. Бог бросил меня, а вот Рене остался. Вернее сказать, он вернулся.

* * *

Даже не верится, что я лежу, свернувшись клубочком, на диване в собственной гостиной, положив голову на колени другого мужчины, и не считаю это чем-то позорным. Я чувствую себя ребенком, приникшим к матери в поисках сочувствия и утешения.

Рене молчит. Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, он приходит сюда каждый вечер. Он тихонько открывает дверь и отправляется разыскивать меня по дому. Он либо поднимает меня с пола, где я могу валяться с самого утра, либо выволакивает из душа, под которым я порой простаиваю часами. Ни слова не говоря, он достает мне из шкафа вещи, помогает одеться и усаживает меня на диван. Потом он идет на кухню, готовит там что-нибудь поесть и возвращается ко мне. Каждый раз он ставит передо мной тарелку и кладет приборы, но есть никогда не заставляет, даже не просит. Ему достаточно просто быть рядом. Думаю, он ждет момента, когда я сам поем и первым заговорю с ним. А пока он предлагает мне свое ненавязчивое присутствие, свою молчаливую дружбу как подарок, который не обязательно разворачивать. Когда я слишком устаю думать, я кладу голову ему на колени и в конце концов забываюсь сном.

Проснувшись сегодня утром, я обнаружил, что он все еще здесь. Приготовив мне завтрак, он направился к двери, но прежде чем уйти, обратился ко мне впервые за все это время:

— Знаешь, я хотел сказать, что больше не сержусь на тебя. Я повел себя как последний эгоист. Ты был прав, решив проводить больше времени с ней. Не знаю, как бы я теперь жил, послушай ты меня тогда и останься. Ведь получилось бы, что я украл у тебя столько воспоминаний о ней. Не думаю, что я смог бы простить себе это.

Глазами я дал ему понять, что все понял и давно простил. Перед тем как закрыть за собой дверь, он бросил мне с порога:

— Вечером загляну.

* * *

Как ни странно, я прождал его весь день. Я даже успел соскучиться и перед его приходом принял душ и переоделся. Когда он вошел, я поздоровался первым. Он улыбнулся уголком рта и поинтересовался, голоден ли я. Я кивнул в ответ, и он отправился на кухню.

— Приятно видеть, как ты ешь. Хотя ты, конечно, не ешь, а клюешь, но мне все равно приятно. Пора тебе взять себя в руки и начать жить. Я не имею в виду безудержное веселье, я хочу сказать, что ты должен потихоньку возвращаться к нормальной жизни.

— Но как я смогу? Без Алисы?

— Ты сможешь. Лично я не знаю, каково это — потерять жену, но знаю, каково прожить жизнь без детей. Поверь, для меня это не меньшая трагедия. А у тебя есть сын, и это счастье, пойми. Я не призываю тебя жить в свое удовольствие, я прошу тебя подумать о сыне. Не загоняй себя в гроб, иначе он останется совсем один. Бедняжка и так наполовину сирота.

— Я не могу думать, Рене. Я ничего не могу. Если бы ты только знал, как мне тоскливо…

— Можешь мне не рассказывать, я торчу здесь уже две недели и все прекрасно вижу. Две недели я одеваю тебя, кормлю чуть ли не с ложечки и жду, когда наконец пройдет эта твоя хандра. Но чувствую, настало время выколачивать ее из тебя пинками, а будешь сопротивляться, наподдам так, что мало не покажется.

— Легко тебе говорить… Лучше представь себя на моем месте!

— Вот еще, и не подумаю. Зато охотно представлю себя на месте твоего сына. Лео нужен отец, точно так же, как мне — сын, и мне, как никому другому, известно, что он сейчас переживает. А теперь слушай меня внимательно: на днях я продал свой магазинчик — решил отойти отдел, — и уже в следующий вторник мы с Жози уезжаем в Испанию, насовсем. Мы купили там домик, чтобы провести остаток дней на родине предков. Я больше не вернусь, слышишь? Во вторник как раз будет три недели, как ты торчишь здесь в таком состоянии, а значит, три недели, как у твоего сына нет ни матери, ни отца. Для такого малыша, как он, — срок приличный. Так что предупреждаю, я не шучу и в ближайшие дни серьезно тобой займусь. Имей в виду, Лео переберется сюда на следующий же день после моего отъезда.

* * *

Он не стал со мной прощаться. Мы оба знали, что видимся в последний раз, но старались делать вид, будто ничего особенного не происходит. Мы как всегда вместе поужинали и немного поболтали. Потом он посмотрел на часы, чего обычно никогда не делал, и, вздохнув, промолвил:

— Ну все, мне пора. Ты в порядке?

— Не знаю.

— Когда привезут малыша?

— Завтра в обед.

— Приберешься немного?

— Само собой.

— Вот и славно.

Уж стоя в дверях, он неожиданно обернулся. Мне показалось, он захотел обнять меня на прощанье, но в последний момент сдержался и, смутившись, на секунду опустил глаза. Взглянув на меня снова, он грустно улыбнулся, после чего исчез навсегда.

* * *

Поначалу мне с Лео пришлось нелегко. Я никак не мог сообразить, как и о чем с ним разговаривать. В школе его все жалели. Когда учительница спросила, не хочет ли он поговорить о случившемся, он встал и рассказал всему классу, что в его мамочку врезался какой-то дядя, который слишком быстро ехал на своей машине, и что вообще-то следует передать своим родителям, чтобы те никогда не ездили так быстро и не давили чужих мам, потому что они от этого умирают и со своей, например, он больше не сможет видеться, как прежде, но зато теперь она будет наблюдать за ним с небес. Учительница посоветовала мне сводить его к детскому психологу, и с тех пор мы каждую среду ездим на прием к Эльвире. Она единственный специалист, которому я доверяю, поскольку помню, как хорошо отзывалась о ней Алиса. Надо сказать, что в отличие от меня малыш держится прекрасно. А вот мне каждую неделю продлевают больничный. У меня нет сил выходить на работу. У меня ни на что нет сил. Без Алисы я пустое место, полный ноль. Даже наш дом уже не тот. С виду в нем ничего не изменилось, все вещи остались стоять на своих местах, но такое впечатление, что с исчезновением Алисы они словно бы внезапно отяжелели и день ого дня продолжают прибавлять в весе, так и норовя раздавить меня в лепешку. Каждый раз, открывая холодильник, я вспоминаю, как открывала холодильник Алиса, и этот привычный жест уже не кажется мне таким банальным. Готовя завтрак для Лео, я вспоминаю, как это делала Алиса, как она при этом двигалась, как смотрела, весело или задумчиво, в зависимости от настроения. Когда же просто слоняюсь по дому без дела, я вспоминаю все те моменты, когда я вот так же ничего не делал, а она была рядом, в одной со мной комнате, в одном доме. Если бы я знал тогда, что меня ждет, то никогда бы не бездельничал в одиночку, только вместе с ней. Мы сидели бы рядом, обнявшись, и она клала бы мне голову на плечо. В совместном ничегонеделании было бы больше толку, чем в моих теперешних попытках сделать что-то без нее. Но Рене прав, у меня нет выбора, ради Лео я должен хотя бы делать вид, что живу. Если бы не он, я, наверное, поступил бы так же, как мой отец. Теперь-то я его понимаю и вижу, что он был прав, с той лишь разницей, что он сделал это из стремления воссоединиться с мамой, а вот мне доподлинно известно, что никакого воссоединения не предвидится. Не будь у меня Лео, я бы уже давно наглотался каких-нибудь таблеток и в момент решил все свои проблемы. Пришлось бы, правда, напоследок еще разок пообщаться с этим мерзким старикашкой, чтобы ответить на его паршивый вопрос, а заодно высказать все, что я о нем думаю. Возможно, я бы даже как следует врезал ему напоследок, он того заслуживает. Зато потом уже ничего не будет, в этом я, по крайней мере, уверен на все сто, если только этот говнюк мне снова не наврал. Я вызываю его каждый день, но он не откликается. Он больше не появится. Должно быть, ему стало стыдно за то, что он сделал.

Год одиннадцатый

Сегодня Эльвира сообщила, что Лео больше не обязательно приходить к ней, поскольку он теперь прекрасно справляется сам и вполне может обходиться без ее помощи. Вместо этого она в который раз предложила прийти на сеанс мне. Хоть она и специализируется на детях, но ради нашей дружбы готова сделать исключение. Приятно, что она так печется обо мне, но я в очередной раз предпочел отказаться.

— Уверен? — переспрашивает она. — Судя по тому, что рассказывает о тебе твой сын, у тебя серьезные проблемы. Я же вижу, тебе просто необходимо выговориться. Все твои проблемы оттого, что ты до сих пор не смирился со смертью Алисы.

— Да потому что с ней невозможно смириться. Мы должны были жить долго и…

— Послушай, смерть всегда несправедлива. Но несколько сеансов терапии тебе помогут, вот увидишь. Посмотри на себя, ты никуда не выходишь, нигде не бываешь, кроме своей работы. Тебе нужно отвлечься.

— У меня нет ни малейшего желания что-либо делать со своей жизнью. Ее не вернешь, она разбита вдребезги. А на работе я, по крайней мере, обязан думать о других вещах, и это успокаивает. Будь моя воля, я бы вкалывал по шестнадцать часов в сутки. Но на мне бедняжка Лео…

— Перестань называть его бедняжкой! С ним все в порядке, и я бы на твоем месте перестала ему постоянно напоминать о том, что…

— …его мать умерла, знаю. И все же я обойдусь без твоих сеансов. А за Лео спасибо, он в полном порядке.

— Не скажу, что в полном. Просто в порядке. Он всего лишь маленький шестилетний мальчик, которому все интересно, который любит свою собаку, друзей и своего отца. Он просто хочет жить и получать от этого удовольствие.

Лео и впрямь держится молодцом. Стыдно признаться, но порой его жизнелюбие меня раздражает, мне кажется, он совсем не скучает по маме, в то время как я с ума по ней схожу. Эльвира посоветовала подарить ему щенка и попала в самую точку. Лео с утра до ночи возится с ним, играет, выгуливает его и кормит. Однажды он заявил, что пес его лучший друг. Иногда, проходя мимо его комнаты, я слышу, как он с ним разговаривает:

— Скажи, Кактус, у тебя есть мама? Вот у меня есть, только она мертвая. Она меня очень сильно любит и все время смотрит на меня сверху, а когда я грущу, посылает мне воздушные поцелуи. Если тебе вдруг станет грустно, ты мне только скажи, и я попрошу маму, чтобы она и тебе послала поцелуйчиков. И все сразу пройдет, вот увидишь.

Стараясь не шуметь, я на цыпочках возвращаюсь в свою спальню. Там я падаю на кровать и беззвучно рыдаю, уткнувшись лицом в подушку, боясь, как бы он меня не услышал.

Иной раз я недоумеваю: мой сын считает лучшим другом собаку, а я таковым считал Бога. Забавно, но что-то общее в этом есть. Однако я уверен, что этот пес ни за что не бросит моего Лео, он скорее жизнь за него отдаст. А вот Бог за меня своей не отдал, а вместо этого забрал жизнь моей жены. Собака отдает — Бог отнимает. Неплохая бы вышла пословица. Кстати, я где-то слышал, что мы имеем тех друзей, которых заслуживаем. Точнее не скажешь. А ведь до того, как он забрал ее у меня, я и сам был готов отдать за него жизнь. Серьезно.

Со смертью Алисы я утратил вкус к жизни, зато взамен приобрел страсть к алкоголю. Правда, напиваюсь я, только когда Лео нет дома. В такие дни мне удается по-настоящему расслабиться. Даже не верится, но, опрокидывая в себя рюмку за рюмкой через равные интервалы и от раза к разу увеличивая дозу по отработанной схеме, я постепенно забываю о своих проблемах. На исходе седьмого или восьмого часа непрерывных возлияний я приближаюсь к состоянию абсолютного блаженства и перестаю осязать собственное тело. Со временем я научился растягивать это ощущение на два дня кряду и вдобавок ко всему выходить из запоя без каких-либо видимых признаков похмелья.

* * *

Вчера звонила Эльвира. Она поинтересовалась, как идут дела у Лео, а заодно поделилась одной внезапно возникшей у нее идеей:

— Ты имеешь полное право отказаться от моих консультаций, это твое решение, и я его уважаю, но думаю, мы могли бы найти компромисс.

— Какой же?

— Допустим, мы могли бы время от времени встречаться и просто болтать о том о сем. Я буду выслушивать тебя не как врач, а как друг. Как друг, который работает врачом.

— Не вижу особой разницы.

— Клянусь, я не буду заставлять тебя обсуждать темы, которых ты не хочешь касаться. И потом, ты же два года ни с кем не видишься…

— Я не хочу никого видеть.

— Послушай, тебе нужно сделать первый шаг. Приезжай ко мне завтра вечером, я приготовлю домашнюю пиццу. Лео говорил, ты ее обожаешь. Ему будет приятно узнать, что ты сдвинулся с мертвой точки.

Попрепиравшись с ней еще немного, я в конечном итоге соглашаюсь. Исключительно ради Лео. Однако, уже поднимаясь в лифте на ее этаж, я начинаю сожалеть о том, что позволил втянуть себя в эту историю. Слишком поздно. Вот уже она открывает дверь и первым делом радостно целует меня в щеку.

— Молодец, что пришел! Тебе что-нибудь налить? Может, виски?

— Да, пожалуй.

— Ну-с, что скажешь хорошенького?

Она садится рядом и весело щебечет со мной как ни в чем не бывало, как если бы все, что случилось когда-то, следовало забыть навеки. Мне сразу становится не по себе, но я понимаю, что она всего лишь делает свою работу, изо всех сил стараясь развлечь меня. Так и не придумав, что же ей рассказать, я пытаюсь, по крайней мере, заставить себя уследить за ходом ее собственных мыслей и время от времени подаю короткие реплики.

Не умолкая ни на секунду, она выкладывает мне все подробности своей сплошь насыщенной — по ее собственному мнению — событиями жизни, наивно полагая, что они могут меня хоть сколько-нибудь заинтересовать. За то время, что я здесь сижу, я успел узнать, что она без ума от своей работы, потому что обожает детей, а вот на личном фронте полный швах, потому что ей, видите ли, попадаются одни жалкие трусы, не способные на серьезные отношения. С целью поддержать разговор я выражаю надежду на то, что, возможно, не все так плохо и не перевелись еще на свете стоящие мужики, а она говорит, что уж такие парни, как я, на дороге точно не валяются. Я позволяю себе заметить, что, возможно, дорога — это не то место, где их следует искать, однако, похоже, она не оценила моей шутки по достоинству. Жаль. Видимо, я уже настолько пьян, что не могу как следует сострить… Хорошо, что она постоянно мне подливает, иначе я бы не выдержал.

Пицца ей и вправду удалась, но, даже несмотря на это, я еле досидел до конца ужина. Выждав еще какое-то время, чтобы не показаться совсем уж невежливым гостем, я сообщил ей, что мне пора домой.

— Ты что, с ума сошел, садиться за руль в таком состоянии?

— Сказать по секрету, я принял на грудь еще до того, как отправиться к тебе.

— Тогда тем более. Ты же уговорил здесь целую бутылку виски! Не говоря уже о вине!

— Да брось, мне не привыкать…

— Ну уж нет. Даже не думай. Я тебя никуда не отпускаю. Где ключи от машины?

— В кармане куртки, а что? Постой, что ты делаешь?

— Я их временно конфискую. Я не хочу, чтобы очередная авария была на моей совести.

— Эльвира, перестань…

— Послушай, ты устал, я же вижу. Отправляйся-ка спать в мою комнату, а я устроюсь на диване в гостиной. Ведь Лео уехал на каникулы, верно? Не отказывайся, прошу. Останься, ради своего же блага. Поедешь завтра, да и мне будет спокойнее.

— Эльвира, я уже не мальчик…

— Знаю. Спальня там.

* * *

Наутро я просыпаюсь со смешанным чувством усталости и тревоги. С улицы доносятся шум машин и собачий лай, хотя обычно по утрам у нас все тихо. Я продираю глаза и в первую секунду даже не могу сообразить, где нахожусь, однако быстро вспоминаю, что накануне остался ночевать у Эльвиры. И зачем я только согласился? Так, пора отсюда сматываться, и как можно скорее. Правда, для этого понадобится пройти через гостиную, где меня как пить дать будет подстерегать Эльвира с очередной утренней порцией разговоров. А что, если тихонько одеться и попробовать проскочить незаметно? Да, пожалуй, так будет лучше. Вот только полежу еще чуток, а то что-то голова раскалывается. Устраиваясь поудобнее, я переворачиваюсь на другой бок и…

— Какого черта ты делаешь в моей постели?

— В своей постели. И кстати, доброе утро.

— Доброе, говоришь? Может, лучше объяснишь, как ты здесь оказалась?

— Ты же сам меня позвал, ночью, не помнишь?

— Постой, да ты еще и голая!

— Нравлюсь?

— Кошмар… Но… ты же не хочешь сказать, что…

— Ты что, ничего не помнишь? В общем…

— Стоп! Можешь не продолжать, я ничего не желаю знать! Где мои вещи?

— Да погоди же ты!

— Чего еще ждать?

— Ты можешь остаться, если хочешь…

— Эльвира, опомнись, о чем ты говоришь?

— Но… я буду только рада, если ты останешься… И если будешь приходить еще, хотя бы иногда… Обещаю, что не буду торопить события. Все будет так, как захочешь ты. Я… я правда этого хочу и сделаю все, что в моих силах, лишь бы ты был счастлив со мной…

— Да ты вообще соображаешь, что говоришь? Вы же были подругами!

— Пойми ж ты наконец, я всегда любила тебя…

Выслушивать ее дальше у меня не было никаких сил. Я наскоро оделся и пулей вылетел за дверь. Она все нарочно подстроила, ведь наверняка знала от Лео о моих проблемах с алкоголем. Хоть я никогда и не пил в его присутствии, но порой забывал вовремя выкинуть пустые бутылки, а он у меня такой смышленый малыш. Дети вообще многое понимают. Да, на этот раз ее план удался. Я был пьян, измотан, а она притворилась, будто жалеет меня… Подумать только, как легко я купился… Из-за какой-то паршивой бутылки виски я чуть не предал Алису. Решено, с этой минуты больше ни капли. Баста.

* * *

Я не перестаю думать о Боге. Хоть я больше и не зову его, но мысли о нем постоянно преследуют меня. Он солгал мне, это факт. Он бросил меня, тоже факт. Но почему? С какой целью? Я же ни о чем его не просил, колупался потихоньку в своем секс-шопе и был, можно сказать, почти счастлив. И надо же ему было свалиться на мою голову со своими разговорами! Какого хрена? Он обещал объяснить, почему выбрал именно меня, но я до сих пор этого не знаю. Он мне все уши прожужжал про свой пресловутый Вопрос, но так и не удосужился мне его озвучить. Что он мне дал в конечном итоге? Новую работу? Допустим, но я уж как-нибудь и без него подыскал бы себе что получше. Или, может быть, Алиса не запала бы на меня тогда, не расскажи я ей всего, чему он меня научил? Вполне возможно, что он нарочно мне ее подослал, позволил познать с ней все возможное счастье, а потом взял и без предупреждения отнял ее у меня. Может, он просто забавляется, ставит над нами эксперименты, а меня выбрал в качестве подопытного кролика? Уж коли ему все про нас доподлинно известно, он должен был заранее знать про Алису. Ему было достаточно сказать мне с самого начала: «Парень, она не для тебя, с ней ты хлебнешь горя», и я бы его послушал, а значит, ничего бы не произошло. И не было бы на свете этого маленького страдальца, чья нераздаренная любовь теперь достается какому-то псу, а я бы нашел себе другую, а может, и не нашел, но, по крайней мере, сердце мое не было бы разбито. Выходит, одно из двух: либо он знал заранее и не предупредил, либо сам же все и подстроил. Как бы то ни было, он больше не достоин моей дружбы.

Год пятнадцатый

— Ну же, скорее задувай свечи и загадывай желание!

— Уже загадал!

— Это, часом, не последняя модель игровой приставки?

— Не скажу, пап, иначе не сбудется!

— Как хочешь, можешь не говорить, но если это все же она, то можешь считать свое желание самым быстро выполненным в мире…

— Не может быть!

Я едва успеваю извлечь из-под стола коробку, как он набрасывается на нее и начинает срывать бумагу с такой скоростью, как будто это вопрос жизни и смерти.

— Ты ее все-таки купил! Я был уверен, что не купишь, я же сто раз просил!

— Просто я умею хорошо притворяться! Как-никак, десять лет исполняется всего раз в жизни!

— Спасибо, папочка! Огроменное спасибо! Можно пойти испробовать?

— Даже не думай, останешься за столом до конца обеда!

— Ладно…

— Да я же пошутил, дурачок, беги играй!

— Супер!

Он бы остался, не скажи я, что пошутил. В этом весь мой сын — всегда спешит мне угодить, лишний раз показать свою любовь. Вот и теперь, вместо того чтобы броситься играть, он продолжает висеть у меня на шее и благодарить за подарок, теряя драгоценные секунды. Все-таки здорово, что он у меня есть. Такой нежный, такой ласковый и, ко всему прочему, такой же умный, как его мать. У него есть все, чтобы преуспеть в жизни и быть счастливым.

С некоторых пор я ловлю себя на мысли о том, что стал реже думать об Алисе. А ведь прошло всего-то шесть лет. Бывает, по вечерам я упрекаю себя за то, что за весь день ни разу о ней не вспомнил. И тогда я наверстываю упущенное перед сном, лежа в постели и прокручивая в голове фильм о нашей жизни. А порой, наоборот, внушаю себе мысль о том, что лучше бы мне забыть о ней раз и навсегда и перестать ее любить. Тогда бы я смог начать новую жизнь, найти себе кого-нибудь. Коллеги поговаривают, что на меня западают чуть ли не все клиентки, а новая секретарша определенно положила на меня глаз. Надо же, а я ничего не замечаю. Хуже всего, что за последние шесть лет я ни разу по-настоящему не испытывал сексуального влечения. Довольствуюсь спонтанными утренними эрекциями, и большего мне не надо. По сравнению с тем, что было раньше, это, мягко говоря, не вполне нормально, но тут уж я ничего не могу с собой поделать.

Хандра, так терзавшая меня в первые годы после смерти Алисы, постепенно отпустила. Со временем я вошел в норму и благодаря моему сыну вновь стал бодрым, жизнерадостным и, можно сказать, вполне довольным жизнью человеком. Лео не перестает меня удивлять. Он ни разу не забыл поздравить меня с днем рождения, даже тогда, когда я сам про него случайно забывал. Он задолго начинает откладывать из своих карманных денег, чтобы купить мне какой-нибудь подарок. А вот я в его возрасте вспоминал об отцовском дне рождения лишь накануне, когда мать незаметно всовывала мне в руку купюру и напоминала сбегать за подарком. Он ничуть не похож на меня в детстве, и это вселяет в меня надежду на то, что из него вырастет совсем иной человек, много лучше, чем я. Он выдумщик, заводила и всеобщий любимец. А кроме того, безумно ответственный, так что мне даже не приходится заставлять его садиться за уроки. Скорее наоборот: когда он по двадцатому разу начинает рассказывать заданное в школе стихотворение, я чуть ли не силой отрываю его от стола и пинками выталкиваю на улицу. Учеба дается ему легко, и это при том, что первые два-три года его школьных занятий меня с ним почти не было. То есть я, конечно, присутствовал в его жизни физически, однако в мыслях своих пребывал с Алисой, переносясь туда-обратно из нашего счастливого прошлого в воображаемое настоящее, где мы с ней продолжали жить душа в душу. К счастью, у Лео сильный характер, чего я по глупости долго не замечал. В нем столько выдержки, столько мужества, что даже мне в этом смысле до него далеко, хотя окружающие и любят приписывать мне все эти качества только за то, что я в одиночку воспитываю сына. Считают, видно, что женщинам на моем месте приходится легче.

Чушь собачья. То, что люди в данном случае называют мужеством, есть не что иное, как отсутствие выбора. Впрочем, и у Лео особого выбора не было. Так уж вышло, что ему пришлось воспитывать себя самому. Я лишь старался поддерживать его время от времени, не давая скатиться вниз, вместо того чтобы помогать тянуться вперед и вверх. Лео выкарабкивался сам. Я бы на его месте вообще все забросил и ни к чему бы не стремился, из боязни разочароваться еще больше. Я часто думаю о том, каким он станет, когда вырастет, и с каждым разом все больше убеждаюсь, что этот парень не пропадет. Уверен, он сумеет стать счастливым и без матери. То, о чем я раньше боялся даже мечтать, теперь предстало передо мной во всей очевидности: мой мальчик будет жить долго и счастливо.

Хм, долго и счастливо… Где-то я уже это слышал. Точно, именно так он мне тогда и сказал…

— Наконец-то до тебя дошло… Привет.

— Кажется, да. Здравствуй.

— Извини, что не мог заговорить с тобой раньше. Ты должен был дойти своим умом. Пусть это заняло у тебя время, но ты все же вспомнил.

— Да.

— Я никогда не обещал счастливой жизни ни вам троим, ни тебе лично. Просто в тот день ты был настолько взволнован, что воспринял мои слова именно так. Я сказал: «Он будет жить долго и счастливо». Ты же услышал — «Вы будете жить долго и счастливо», потому что на тот момент ребенок был для тебя олицетворением всей вашей семьи. Но теперь-то ты понимаешь, что я имел в виду.

— Теперь понимаю. Для этого мне понадобилось самому увидеть его счастливым. Иначе бы я не поверил. Знаешь, а ведь я скучал по тебе.

— И я. Я видел, что ты чувствуешь, и переживал вместе с тобой… Сказать честно, мне тоже пришлось нелегко.

Мы проболтали несколько часов кряду. С ним мне было легко, ведь все это время он страдал вместе со мной, а значит, понимал меня, как никто другой. Я спросил, знал ли он про Алису с самого начала, и он ответил, что знал. Когда же я спросил, почему он ничего не предпринял, почему не спас ей жизнь, почему на худой конец не предупредил меня заранее, чтобы я с ней хотя бы попрощался, он напомнил мне наш давнишний разговор о свободе выбора и своем невмешательстве в людские дела. Как и в прошлый раз, я ему возразил, заявив, что в мои-то дела он вмешивался постоянно, однако он быстро объяснил мне, что к чему. Дело в том, что все решения, которые он принимал за меня, были так или иначе связаны с Алисой. Независимо от цвета моей рубашки, наличия бородки и того поцелуя на первом свидании, она бы все равно в меня влюбилась. Просто на это ушло бы больше времени. Когда же после нашей ссоры он посоветовал мне искать ее у матери, он лишь хотел выиграть для нас несколько лишних дней, потому что Алиса и так вернулась бы ко мне через какое-то время. Он подыскал мне работу поближе к дому, для того чтобы я мог видеть Алису каждое утро, а вечерами не поздно возвращаться домой. Все это он делал только потому, что знал. Он знал, что нам не долго суждено быть вместе. Он подарил мне лишнюю возможность подольше побыть с ней, поглубже впитать в себя ее образ, ее любовь.

После его ухода я проплакал весь вечер. Я не стыдился своих слез и не пытался их сдерживать, а когда успокоился, то почувствовал на душе долгожданное облегчение.

Отныне я вновь был не один.

* * *

От пережитых за день эмоций и волнений я так утомился, что не заметил, как заснул. Разбудили же меня какие-то непонятные звуки, напоминавшие чей-то сдержанный стон. Еще не до конца проснувшись, я приоткрываю один глаз, но ничего особенного не замечаю. Тогда я повнимательнее прислушиваюсь, однако кругом все тихо, ни звука. Должно быть, просто дурной сон. Но лишь только я начинаю заново засыпать, как стоны возобновляются с новой силой. Нет, это определенно не сон. Я резко сажусь на кровати и различаю, что звук идет откуда-то сзади. Не успеваю я обернуться, как над самым моим ухом раздается душераздирающий вопль, от которого волосы на моей голове в буквальном смысле встают дыбом, и я вижу перед собой ту самую одержимую девчушку из ужастика «Изгоняющий дьявола». Она бросается ко мне, изрыгая на ходу отвратительные грязные ругательства. Голова ее при этом с бешеной скоростью вращается вокруг собственной оси. Я в таком ужасе, что едва не обделываюсь в штаны. В следующую секунду девчонка принимается хохотать, и тут я окончательно перестаю что-либо понимать, потому что по мере нарастания хохота тело и лицо ее начинают видоизменяться, и уже через мгновение передо мной опять стоит этот старый хрен, которому в очередной раз удалось меня разыграть. От смеха у бедняжки аж слезы на глазах выступили. Он еще и издевается, интересуясь, не подать ли мне утку. Вот уж действительно, напугал так напугал, до сих пор коленки трясутся. Однако вскоре его заразительный смех передается и мне, и вот мы уже оба хохочем как ненормальные и никак не можем остановиться.

— Подумать только, я снова купился на твои штучки! Как последний дурачок, честное слово! Хотя, по правде говоря, я успел по ним соскучиться…

— А уж я-то как скучал! Ничего, мы еще наверстаем! Ну, прощай, до вторника!

* * *

Вот и вторник, без одной минуты одиннадцать. С замиранием сердца я жду возобновления нашего еженедельного ритуала. Я многое успел передумать со дня нашей последней встречи, но один вопрос мучает меня особенно сильно.

— Ну, здравствуй.

— Привет. Тряхнем стариной?

— Еще как. Я вижу, у тебя созрел вопрос, так что выкладывай, не стесняйся.

— Да я, собственно, вот что хотел спросить: мы оба знаем, что ты располагаешь неограниченными возможностями, но предпочитаешь практически никогда ими не пользоваться. В каком-то смысле это даже благородно с твоей стороны, но если вдуматься — ты же ничего не делаешь для человечества, и это твой осознанный выбор. Не хочу тебя обижать, но все-таки спрошу: у Бога что, нет понятия о добре и зле?

— Во-первых, сразу замечу, что зла как такового не существует. Есть лишь злосчастье. Смотри не путай зло со злосчастьем, между ними нет ничего общего. Зло — это, как ты справедливо заметил, всего лишь понятие и, как всякое понятие, может быть истолковано людьми по-разному. Злосчастье же — это горе, а горе все вы ощущаете одинаково. Лишь причины этого горя у каждого свои.

— Хорошо, тогда я сформулирую свой вопрос иначе: у тебя нет понятия о добре и злосчастии?

— Второе существенное замечание: добра как такового не существует. Есть лишь…

— Постой, кажется, я тебя понял, дай-ка закончу сам: «Есть одно лишь… счастье». Так? Счастье — противоположность злосчастью? А потом ты скажешь, что добро — это всего лишь понятие, которое все люди толкуют по-разному, а вот счастье…

— Позволь тебя прервать, ибо ты глубоко ошибаешься. Речь идет не о счастье, а о любви. Любовь противостоит злосчастью, а не добро злу. И я не только знаю об этом противостоянии, но и представляю в нем одну из сторон. Пойми меня правильно, хотя я говорю тебе это лишь спустя пятнадцать лет после нашей первой встречи: я есть любовь.

— Постой, но это же та самая чушь, что нам впаривают священники! Ты что, от них понабрался?

— Я так и знал, что не смогу тебя переубедить. А ведь ты один из немногих, кто способен понять. Мое единственное предназначение, весь смысл моего существования заключается в одном слове: любовь. Впрочем, ты прав, само слово настолько затаскано, что я было подумал заменить его другим, но… так и не придумал каким. Любовь — она и есть любовь.

— Признаться, я разочарован. Может, ты не знал, но откровения типа «Возлюбите друг друга, братья мои, ибо любовь превыше всего» в этом мире устарели окончательно и бесповоротно. Не знаю, почему я сказал «окончательно и бесповоротно», но то, что устарели, — это точно.

— Это-то меня больше всего и беспокоит. Сам посуди: в наши дни публично рассуждать о любви — значит обрекать себя на всеобщее осмеяние, а хвастать во всеуслышание победой в очередном мордобое — значит прослыть героем и заслужить почет и уважение. Чувствуешь разницу? Где, скажи на милость, тут логика?

— Да просто любовь как понятие давно себя исчерпала…

— Позволь-ка снова тебя перебить: любовь — не понятие. Это абсолют. Любить — значит быть человеком, в этом все дело.

— Но ведь есть люди, которые никогда не любили…

— Да, но я имел в виду несколько другое. Родиться человеком еще не значит стать человеком… Послушай, не хочешь немного передохнуть и обсудить это через недельку? Для первого раза я сказал достаточно, а ты пока поразмысли на досуге о любви, только, пожалуйста, постарайся обойтись без этих ваших дурацких стереотипов. Любовь — не груда плюшевых мишек с розовыми сердечками, это нечто гораздо большее. Подумай хорошенько над моими словами, а в следующий раз я объясню тебе все остальное.

— Идет. Тогда до вторника!

Про любовь я более-менее понял. В конце концов, даже логично, что любовь — это он. Гораздо сложнее разобраться с теми, кто людьми рождаются, но ими не становятся. Теперь, где бы я ни находился — на улице или на работе, — я постоянно задаюсь вопросом, нет ли где рядом со мной этих «нечеловеков». Они совершенно точно должны быть среди нас, и, возможно, с некоторыми из них я даже знаком лично. От одной мысли об этом по спине у меня пробегают мурашки. Хотя, возможно, большинство из них уже сидят по тюрьмам? Может, это все серийные убийцы, насильники и прочие маньяки? А что, если человечество в принципе делится на обычных людей и на «других»? Представляю, как бы изменился мир, когда бы все об этом прознали. Вот взять, к примеру, смертную казнь. Не так давно ее отменили из соображений гуманизма, ибо признали недопустимым узаконенное убийство человека человеком вне зависимости от тяжести совершенного преступления. Но уж коли речь идет о «нечеловеках»… Тогда эти доводы разом теряют силу и их можно отбрасывать с легким сердцем. Преступники на то и преступники, что они «нечеловеки». Возможно, придется изобрести даже специальный детектор «нечеловеков», чтобы, по крайней мере, знать, от кого что ожидать…

* * *

Сегодня утром новая секретарша, та, что положила на меня глаз, умудрилась мне им еще и подмигнуть. Приятная неожиданность. Я просто проходил мимо и отпустил какую-то пустяковую шуточку, а она захихикала и подмигнула мне в ответ. Потрясающе. Впрочем, зря я так размечтался, для меня она слишком молода. Небось и тридцати-то еще не стукнуло. На груди у нее бэйджик с именем: «Маржори». В былые времена я бы на такую запал.

Вечером Лео торжественно мне объявил, что отныне у него есть невеста. Я поздравил его с появлением возлюбленной, но он поспешил мне возразить, объяснив, что возлюбленной считается девочка, которую любишь тайно, а у него любовь взаимная и вполне открытая, так что теперь она считается его невестой, а никакой не возлюбленной. Не припомню, чтобы у меня самого в десять лет была невеста. Разумеется, я влюблялся в девочек из класса, но никогда им в этом не признавался и тем более не обсуждал своих чувств с родителями. Я спросил у Лео, как ее зовут, и он ответил, что Клоэ. Я сказал, что имя красивое, и он одобрительно закивал в ответ. Я предложил пригласить ее к нам на выходные, и он закивал еще энергичнее. Я поинтересовался, есть ли у него номер ее домашнего телефона, чтобы я мог договориться с ее родителями, и он снова радостно закивал. Тогда я сказал, что, похоже, он отлично все продумал. Снова кивок. Я спросил, намерен ли он весь вечер отвечать на все мои вопросы утвердительно, и получил очередной утвердительный ответ. Тогда я спросил, не одолжит ли он мне денег на новую машину, — и… получил отказ.

Вот уже третий день подряд она озорно подмигивает мне по утрам. В каком-то смысле я сам ее провоцирую, потому что каждый раз, проходя по утрам мимо стойки приемной, выдаю новую шутку. За это она мне и подмигивает. Однако сегодня утром запас моих шуток неожиданно иссяк, и я решился на комплимент. К счастью, голову над ним ломать не пришлось, поскольку на голове у нее как раз красовалась новая прическа. В этот раз она смеялась более сдержанно, но подмигивала увереннее. Думаю, тридцатник ей все же есть, просто она из тех женщин, что выглядят моложе своих лет.

В субботу после обеда в гости к Лео приехала Клоэ, его теперешняя невеста. Про себя я отметил, что сын бесспорно унаследовал от меня слабость к красивым женщинам. Хотя, в его случае, скорее к девочкам. Когда, улучив момент, я похвалил его за прекрасный выбор, он не без гордости сообщил, что это самая красивая девочка во всей школе. Я поспешил напомнить, что все же самое главное в человеке — его доброе сердце, и он заверил меня, что она, безусловно, добрая, почти самая добрая во всем классе. Полагаю, определение «самая красивая во всей школе» должно с лихвой компенсировать все недочеты определения «почти самая добрая в классе». Не успели мы познакомиться, как Клоэ спросила, можно ли будет Лео остаться у нее переночевать в следующие выходные. На мой вопрос, не станут ли возражать ее родители, она мигом выпалила, что «нисколечки» и что я смогу все обсудить с ними вечером, когда они приедут ее забирать. Да уж, детишки не промах, так все рассчитан и, что не придерешься. Такое впечатление, что мы, взрослые, им только мешаем.

Когда я поделился с ними своим любопытным наблюдением о том, насколько созвучны имена Лео и Клоэ и каким удивительным образом в имени «Клоэ» зашифрован «Лео», они пришли в полный восторг и обменялись многозначительными взглядами, а потом долго еще удивлялись, почему не смогли додуматься до этого сами. Рад, что взрослые хоть на что-то еще могут им сгодиться.

* * *

— Ну наконец-то, еле тебя дождался! Я тут всю неделю голову ломал над этой твоей загадкой о людях, которые «нечеловеки», и, знаешь, я, кажется…

— Для начала не мешало бы поздороваться.

— А, ну да, совсем забыл. Здравствуй, конечно. Просто у меня тут возникла одна мыслишка, и мне не терпится ею с тобой поделиться.

— Ты имеешь в виду эту свою теорию об уголовниках-нечеловеках? На мой взгляд, она отдает нацизмом, ты не находишь? Весьма опасная теория, даже если ничего плохого ты в виду не имел.

— Прости, я и вправду не хотел. Но в чем же тогда отгадка?

— Хорошо, попробую объяснить. Дело в том, что никто из вас не рождается человеком. До того как им стать, вы некоторое время — кто больше, кто меньше, но в среднем в течение первых нескольких месяцев — являетесь всего лишь живыми организмами. Поверь, это ничуть не обидно, ведь живой организм — первооснова для будущего человека.

— Так как же все-таки стать человеком?

— Догадайся сам. Вспомни, о чем мы с тобой говорили в прошлый раз?

— О любви вроде. Выходит, человеком нас делает способность любить?

— Именно. Что бы там ни говорили, но новорожденный живой организм не способен испытывать любовь. Имея в своем распоряжении минимум собственных средств и возможностей, ему необходимо удовлетворять невероятное количество своих жизненно важных потребностей. Все его скудные силенки уходят на установление надежного контакта с окружающим миром, и, только убедившись в том, что его правильно понимают, он раскрывается и обретает способность любить.

— Алиса бы с тобой не согласилась…

— Со мной мало кто соглашается. Почти никто из тех, с кем я разговаривал на эту тему, меня не понимали. Особенно матери. Им труднее всех поверить в то, что их дети не способны полюбить их с первой секунды жизни. Они никак не хотят принять тот факт, что это еще не любовь, это потребность. Вполне законная, обоснованная жизненной необходимостью потребность, только и всего.

— И я этих матерей прекрасно понимаю. Несправедливо решать за ребенка, любит он свою мать или нет. Вчера еще не любил — значит, не человек, а сегодня — бац! — уже полюбил, молодец, человеком стал. Так, что ли?

— Представь себе, да! Это не вопрос справедливости, просто так оно и есть на самом деле. Я же Бог, мне ли не знать, что лежит в основе человеческой природы, ибо я и есть эта основа.

— Все равно я тебе не верю. У тебя у самого-то дети есть?

— С технической точки зрения нет.

— Вот видишь! Значит, ты ничего не знаешь! А я лично присутствовал при рождении Лео и видел, что, когда его положили Алисе на живот, он уже любил ее. Он полюбил ее с самой первой секунды.

— Мне незачем тебе врать…

— Я не говорю, что ты врешь, но просто у Лео с Алисой все было иначе, не как у других. Попробуй докажи, что это не так!

— Мне сложно это доказать, ведь ты не можешь влезть в мою шкуру…

— Тогда я останусь при своем, ведь я все видел собственными глазами, я сам пережил этот момент.

— В таком случае я торжественно заявляю, что ты был последним, с кем я обсуждал эту тему. Эти разговоры никогда ничем хорошим не заканчивались. Видимо, есть вещи, которые человек еще не готов услышать…

* * *

Не знаю, что на меня нашло, но я решил-таки пойти по стопам собственного сына и заняться своей личной жизнью. По большому счету, терять мне нечего. Единственное, что может пострадать в случае отказа, так это мое самолюбие, но на него мне наплевать. Я готов рискнуть.

— Скажите-ка, Маржори, как вы смотрите на то, чтобы сходить куда-нибудь вместе завтра вечером?

— Схожу с удовольствием.

— Я бы предпочел, чтобы мы были вдвоем, но если вы настаиваете, то можете захватить это ваше Удовольствие… Это что, ваш друг?

— Я бы на ее месте за такие остроты послал тебя куда подальше!

— Эй, постой, что ты себе позволяешь? Это уже слишком, немедленно верни меня на место! Я и так весь как на иголках, а тут еще ты со своими выходками!

— Ха! «Удовольствие… это что, ваш друг?» Да этой шутке уже лет сто! И не стыдно тебе?

— Нет, не стыдно! Немедленно верни меня назад! Хотя при виде моей опешившей физиономии она наверняка подумает, что я комплексую, и теперь наверняка откажется!

— Она не посмеет отказать человеку со столь тонким чувством юмора! Считай, свидание у тебя в кармане!

— Если ты сейчас же не прекратишь издеваться надо мной и не вернешь меня назад сию же секунду, то в следующий вторник я даже не взгляну в твою сторону. Послушай, Лео в эти выходные как раз ночует в гостях у подружки, у меня в кои-то веки появился шанс, так что, пожалуйста, не вздумай мне все испортить!

— Можешь расслабиться, она в любом случае согласится.

— Если она согласится, я тебя прощу, так уж и быть. Так ты отпустишь меня или нет?

— Ну конечно… С удовольствием!

— Очень остроумно… Мне еще долго ждать?

— Ха-ха, не беспокойтесь, я приду одна. Давайте я оставлю вам свой номер телефона.

— Да, спасибо. Завтра я обязательно перезвоню. Приятного вечера!

Для первого свидания я выбрал ресторан. Первое свидание… даже не верится, что это про меня. Я немного нервничаю, почти так же, как на своем самом первом свидании тридцать лет назад. В ожидании Маржори в голову мне лезут разные мысли, и в какой-то момент я вдруг отчетливо осознаю, что с сегодняшнего дня моя жизнь начала обратный отсчет. Отныне каждый новый день будет лишь приближать мой конец, и финальный аккорд уже не за горами. Мне нужно успеть наверстать упущенное. Точнее, нужно выиграть время. Отсрочить конец, проживая полноценной жизнью каждый оставшийся день.

— Привет, как поживаешь? Предлагаю сразу перейти на «ты», не против?

— Запросто.

— Ты прелесть.

— Спасибо. Впрочем, на работе можно продолжать на «вы».

— Посмотрим, как пойдет. Аперитив будешь?

* * *

Я давно позабыл, что чувствуют люди, занимаясь любовью, и теперь с интересом прислушиваюсь к своим ощущениям. Раздеваясь донага, я испытываю смущение, граничащее со стыдом. Мне ужасно неловко, и я изо всех сил стараюсь угадать по ее глазам, что она думает о моей фигуре. Я с интересом рассматриваю ее обнаженное тело, вдыхаю его запах и пробую на вкус. Я боюсь сделать что-нибудь не так, боюсь, что у меня не встанет, боюсь показаться недостаточно мужественным, боюсь не удовлетворить ее до конца. Интересно, ей хорошо со мной? Или она только притворяется, чтобы доставить мне удовольствие? Она сможет кончить? И сколько раз? Может, пора сменить позицию? Как часто их вообще стоит менять? Получится ли у меня самого расслабиться и как следует кончить?

Едва я испытал давно забытое наслаждение, как память о нем вернулась ко мне, подобно тому как возвращаются к нам воспоминания детства, когда, приезжая в родные места, мы случайно находим в лесу тропинку, по которой любили бегать малышами. Сначала она кажется загадочной и незнакомой, но стоит ступить на нее, как ты вдруг вспоминаешь, что вот тут росло дерево, а там стояла изгородь, справа должен быть ручей, а в самом конце дорожки лежит камень, на котором ты любил всплакнуть, когда тебе было грустно. Так и ко мне в этой самой постели вернулись воспоминания о ласках, страстных шепотах и горячих поцелуях взасос — словом, я вновь прошел той самой дорогой наслаждения, и, как оказалось, за это время она ничуть не изменилась. Мне даже показалось, что я проходил по ней еще вчера, и удивился, как это я умудрился все позабыть. Единственное, что не было прежним, так это запах. Мне показалось, будто повеяло осенью.

— Ну все, я пошла. Спасибо за прекрасный вечер. Ты был бесподобен!

— Как, уже уходишь? Не хочешь остаться до утра?

— О нет! Ненавижу спать в чужой кровати.

— Когда же мы снова увидимся?

— В понедельник, естественно, на работе. С утра пораньше, все как обычно. И не забудь рассказать мне новый анекдот!

— Я имел в виду…

— Знаешь, я еще не готова к серьезным отношениям. Я просто люблю поразвлечься, хорошо провести время, как сегодня, например. Ты что, расстроился? Ты ожидал большего?

— Нет, что ты! Мы же оба понимаем, что это был обычный спонтанный взрыв эмоций! Все в порядке, без обид!

— Вот и чудесно! Дай-ка я напоследок чмокну тебя в щечку. Прощай, мой аполлон!

Вот дерьмо.

— Эй, Бог!

— Слушаю тебя.

— Она что, хотела просто… переспать со мной?

— Ты хотел сказать «трахнуться»? Не бойся, говори, что думаешь, моего целомудренного слуха это ничуть не оскорбит.

— Так она хотела просто трахнуться?

— Насколько я понял, да. И что с того?

— Ничего. Но вообще-то это странно. Я не ожидал.

— А чего ты ожидал?

— Сам не знаю, но получается, она меня вроде как кинула.

— Послушай, ей тридцать лет, тебе сорок пять, вы оба взрослые люди и оба должны понимать, что к чему. Не хватало еще, чтоб ты влюбился…

— Да уж.

— Ты ошибаешься. Уж — это такая маленькая змейка, а я — Бог, да будет тебе известно!

— Очень остроумно. Сейчас помру со смеху.

— Вот и я о том же. Острота, на которую ты ее подцепил, была не менее низкого пошиба. Добавь к ней один жалкий комплимент, пару-тройку томных взглядов, и у тебя будет полная картина ваших отношений до сегодняшнего вечера. На что ты вообще рассчитывал с таким набором?

— Я и не рассчитывал… Я подумал, что мы в любом случае увидимся еще раз, чтобы… Впрочем, это уже не важно, ты прав. И все же благодаря ей я воскрес, впервые за много лет во мне пробудились чувства. Уже одно это для меня — колоссальный результат.

— Добавить нечего. Браво! Так держать!

— Послушай, если ты все знаешь, скажи, как она меня нашла? Я имею в виду — в физическом плане…

— Ну, знаешь ли, это конфиденциальная информация!

— Да ладно, перестань ломаться, скажи!

— Хорошо, раз ты так настаиваешь: когда ты стоял перед ней в чем мать родила, ей показалось, что у тебя определенно есть нечто общее со стариной Фрейдом! Маленькая такая общая черточка!

— Ну и нахал же ты!..

Я еще долго лежал в постели, размышляя о случившемся. Правильно ли я поступил, переспав с ней? Как бы то ни было, мне это пошло только на пользу, однако я до сих пор пребываю в некоем смятении. Мне хочется заниматься любовью снова и снова.

Я удивительно быстро вспомнил, как это делается. Тут как с велосипедом: раз научишься — уже не забудешь, с той лишь разницей, что мне теперь хочется гонять на этом велосипеде не останавливаясь. Маржори я в любом случае звонить не буду, а то, чего доброго, подумает, что я влюбился… Глупо получится. Она была права, ограничившись одним вечером. У нас с ней абсолютно ничего общего. С кем же мне теперь заниматься любовью? С ней все было просто, она, можно сказать, сама напросилась, а больше я не замечал, чтобы кто-то строил мне глазки. Надо будет срочно озаботиться поиском партнерши, а пока попробую решать свои проблемы самостоятельно. Уверен, этот навык восстановится столь же быстро.

* * *

Признаюсь, таскаться по барам и клеить девиц с целью переспать с ними оказалось не так уж и сложно. В среднем срабатывает в одном случае из семи, что можно считать превосходным результатом. Я долго раздумывал, снимать или нет при этом обручальное кольцо, и в конце концов решил его оставить. Так даже лучше: они сразу же видят кольцо, интересуются, женат ли я, я отвечаю утвердительно, и, таким образом, они понимают, на что могут рассчитывать. Я избавлен от необходимости пускаться в долгие объяснения о невозможности продолжения наших отношений, а им, в свою очередь, приятно осознавать, что по крайней мере на одну ночь они отбили меня у моей законной половины. Они все из кожи вон лезут, чтобы составить ей достойную конкуренцию, поскольку я описываю ее как красивую, умную и чувственную женщину. И я нисколько не вру, хоть она и существует теперь лишь в виде кольца на моем безымянном пальце.

На днях Лео заметил, что у меня, должно быть, стало больше друзей, чем у него, судя по тому, как часто я стал пропадать из дома по вечерам. Он искренне рад за меня, и к тому же в мое отсутствие няня разрешает ему допоздна смотреть телик, так что в сложившихся обстоятельствах все оказались только в выигрыше. На работе обо мне поползли слухи. Коллеги говорят, меня теперь не узнать: лишь только в поле зрения появляется существо женского пола, как я мгновенно преображаюсь, приобретая повадки хищника. Я изголодался по женщинам. Я хочу их всех. После десятой я начал вести что-то вроде дневника своих побед, в котором во всех подробностях описываю места знакомств, внешность своих партнерш, позы, в которых мы занимались любовью, и все, что они при этом говорили. Я также отмечаю, спали ли мы до утра в одной постели и изъявляли ли девушки желание встретиться со мной повторно. Я никогда не соглашаюсь. Я встречаюсь с ними не за этим. Я делаю это, чтобы воскреснуть, заново обрести себя, и их тела мне в этом помогают.

Сегодня вечером я отправляюсь на поиски номера двадцать два. Я начинаю входить во вкус. Это только начало, и, что ни говори, оно весьма и весьма впечатляюще.

Год семнадцатый

Я так и не понял, что же со мной тогда произошло. Это было полнейшей неожиданностью. Едва моя избранница номер семьдесят четыре захлопнула за собой дверь, как к моему горлу подкатил комок и я разрыдался. Не из-за нее, конечно, нет, а просто так, без всякой видимой причины. Я проплакал весь вечер.

А еще через несколько дней я пустил слезу перед телевизором за просмотром фильма, и не какой-то там мелодрамы, а самой настоящей комедии. В третий раз это случилось со мной в туалете, а в четвертый — прямо на работе, так что мне пришлось срочно искать место, где бы уединиться. Вскоре я уже потерял счет этим неожиданным приступам и смирился с ними, не пытаясь искать им разумного объяснения.

В конце концов я решил поговорить об этом с ним.

— Что со мной происходит?

— В последнее время ты стал часто и беспричинно плакать в самое неподходящее для этого время.

— Спасибо, я и сам заметил. Но почему?

— А сам-то как думаешь?

— Если я решил спросить тебя, то, как нетрудно догадаться, сам я об этом ничего не думаю.

— Не горячись. Просто у тебя депрессия.

— Депрессия? У меня? В моем-то возрасте?

— Возраст здесь ни при чем.

— А что тогда «при чем»?

— Сам догадайся.

— Знаешь, вся эта доморощенная философия в духе «познай себя самого» явно не для меня…

— И все же давай попробуем. Поговорим о твоих чувствах.

— Здесь не о чем говорить.

— Как это «не о чем»?

— У меня нет никаких гребаных чувств ни к кому, кроме Лео… Уж не думаешь ли ты, что я что-то испытываю ко всем этим потаскушкам?

— Не такие уж они и потаскушки. Среди них было много приличных девушек, которые могли бы полюбить тебя по-настоящему.

— Плевал я на их любовь! Это не то, что мне нужно.

— Что же тебе тогда нужно? Вначале ты утверждал, что в их объятиях ты воскресаешь, возрождаешься к новой жизни. Ты уже давно это сделал, так почему же вовремя не остановился?

— Сам не знаю. Сейчас это уже не важно.

— Ну, раз так…

— Так ты поможешь мне или нет?

— В чем?

— Перестать распускать нюни, как девчонка, по десять раз на дню. А вдруг мне приспичит в разгар совещания? Что тогда прикажешь делать?

В общем, тогда мне так и не полегчало. Наоборот, все стало только хуже. Я лил слезы днями напролет и никак не мог остановиться. Мне пришлось взять трехнедельный отпуск и временно отправить Лео пожить к бабушке. Я торчал дома в полном одиночестве и подумывал о том, чтобы проконсультироваться с психотерапевтом. Наученный горьким опытом, я открыл справочник, позвонил первому попавшемуся врачу, предварительно убедившись, что это мужчина, и записался на прием. Впрочем, визит к нему ничего мне не дал, у меня не было ни малейшего желания раскрывать перед ним душу. Я не могу сделать это ни перед кем, кроме Бога.

— Эй, Бог!

— Твоя просьба мне заранее не нравится.

— Ну пожалуйста, ради меня. Я окончательно запутался, я не знаю, что со мной, я устал от этих бесконечных слез, мне страшно.

— Ты с ума сошел? Захотел, чтоб я стал твоим личным психотерапевтом?

— А что здесь такого? Ты единственный, с кем я могу поговорить по душам.

— Нет уж, эта роль не для меня. Лучше посиди подумай, возьми себя в руки, в конце концов.

— Издеваешься? Ты разве не видишь, как я страдаю? Мне плохо, и я не знаю, что со мной. Только у меня все стало налаживаться, как на тебе пожалуйста, опять по уши в дерьме. Помоги мне, умоляю! Не бросай меня! Конечно, тебе-то хорошо, ты понятия не имеешь о том, что значит страдание…

— Не говори глупостей, пожалуйста!

— Это не глупости! Ты же всемогущий, тебе ничего не стоит мне помочь, но ты не хочешь даже палец о палец ударить ради меня, тебе попросту плевать на мои страдания, потому что ты сам ни разу их не испытывал!

— Немедленно замолчи!

— И не подумаю! Тебе никогда меня не понять, потому что у тебя нет сердца, ты даже не представляешь, что значит человеческое страдание!

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о страдании? Ну хорошо же, я расскажу тебе о настоящем страдании! Ты никогда не задумывался о том, почему я знаю о вас все? Я знаю все, потому что проживаю ваши жизни одновременно с вами, здесь и сейчас, я — все вы и каждый из вас, понятно тебе это? Я пережил и познал все возможные людские страдания! Ты хочешь знать, что это такое? Тогда слушай: сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Рати, мне одиннадцать лет, и я умираю от голода в родной деревне. У нас уже перемерло больше половины жителей, а теперь, видать, настал и мой черед. Я знаю, что меня ждет, но стараюсь держаться изо всех сил, хотя с каждым днем это становится все труднее. Вот уже несколько недель, как я не могу подняться с земли, и от этого вся моя кожа покрылась глубокими трещинами. У моей матери больше нет сил оплакивать меня, ибо все свои слезы она уже пролила над телами моих погибших братьев и сестер. Я знаю, что меня ждет, и мне больно. Сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Франсуа, мне девяносто лет, и вот уже восемь лет, как ко мне никто не приходит, никто, кроме сиделки. Но немощен я не телом, я немощен душой. Меня все забыли, я никому не нужен, ни для кого не существую. Слышишь, ни для кого! Я всегда любил своих детей и внуков, и они хорошо относились ко мне, до тех пор пока я не одряхлел и не стал для них обузой. Тогда они решили попросту забыть о моем существовании, вычеркнуть меня из своей жизни. Я мечтаю о смерти, но она все не приходит. Я бы мог покончить с собой, но никогда не сделаю этого, потому что верю в Бога, и поэтому мне остается лишь ждать, терпеть и ждать. Хуже всего, что по утрам в день моего рождения и в канун Рождества во мне каждый раз просыпается робкая надежда, которая еще ни разу не оправдалась. Ко мне так никто и не приезжает. Даже не звонит. А я так жду этого звонка! Я знаю, что буду надеяться и в следующий раз, если только он наступит. Хочешь еще узнать о страдании? Сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Амбер, мне пять лет, и я только что видела, как дядя, который пришел в гости к маме, достал шприц и уколол в руку сначала ее, а потом себя. Мама уснула прямо на полу, она что-то смешно бормочет во сне, а дядя ведет меня в спальню, снимает с меня трусики и начинает везде трогать руками, мне неприятно, даже больно, он запускает в меня свои пальцы, и я начинаю плакать, но он говорит, что если я закричу, то он убьет маму. Он кладет меня на живот и что-то втыкает в меня сзади. Меня охватывают нестерпимый страх и боль, я кричу что есть силы, чувствуя, как рвется моя кожа, как течет кровь, а он ударами втыкает в меня эту штуку все сильнее и сильнее, все быстрее и быстрее. Я чувствую, как внутри у меня тоже что-то рвется и лопается, и от этого кровь начинает течь еще сильнее. В конце концов от боли меня вырывает прямо на мою любимую куклу, и я теряю сознание. Сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Тимо. Я не спеша ехал по шоссе за рулем своего автомобиля, когда на полной скорости в меня врезался грузовик. Удар был чудовищной силы. Я сижу и чувствую, что больше не могу пошевелиться. Я ничего не слышу. Мне удается немного наклонить голову, я смотрю вниз, но почему-то не вижу своих ног. Мои ступни валяются рядом с педалями, и тут до меня доходит, что неизвестно откуда взявшееся кровавое месиво, размазанное по салону, это и есть мои ноги. Из моей груди вырывается вопль отчаяния, но я не слышу его. Я смотрю на свой живот и вижу на его месте сплошную зияющую рану, из которой вываливаются кишки. Я говорю себе, что, должно быть, все это просто дурной сон, но тут ко мне возвращаются чувства, а с ними приходит и боль. Я слышу, как вокруг кричат люди, вижу чуть поодаль горящую машину и вижу, как запертые в ней люди изо всех сил колотят руками по стеклу, не в силах выбраться из адской западни. Я молюсь о том, чтобы все это поскорее кончилось, я вспоминаю свою жену, своих родителей и думаю о том, как сильно я их люблю. Мне продолжать? Сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Сантос, я вышел из дому поздно вечером, чтобы купить подгузники для своей малышки Инайи в ночном магазинчике на соседней улице. Не успел я отойти от дома и на пару сотен метров, как дорогу мне преградила шайка уличных хулиганов. Они окружили меня и стали требовать денег. Я отдаю им все, что у меня есть, но они хотят больше. Один из парней толкает меня сзади, я пытаюсь с ними договориться, но они ничего не желают слушать. Второй бьет меня по лицу, после чего удары начинают сыпаться на меня со всех сторон. Они бьют меня везде, моя голова мотается из стороны в сторону, и в конце концов я теряю равновесие и падаю на землю. Они отступают. Но тут один из них достает из рюкзака связку остро заточенных железных спиц и раздает остальным. Он говорит, что меня следует насадить на вертел за то, что я жирная богатая свинья. Все смеются. Они окружают меня, выставив вперед свои спицы. Первая вонзается мне в живот, и я чувствую невыносимую боль, я зову на помощь, но вижу лишь, как одно за другим начинают гаснуть окна близлежащих домов. Они хохочут. Они наносят мне удары в спину, в бедра, и мне кажется, что это уже никогда не кончится. Потом они принимаются колоть мне лицо, прокалывают щеки, и это веселит их больше всего. Один из них подходит ближе и хватает меня рукой за волосы, я умоляю его, но он требует, чтобы я держал голову прямо и смотрел на него. Он со всей силы вонзает свою спицу мне в глаз и вгоняет ее настолько глубоко, насколько это возможно. Я чувствую, как металл проникает в мой мозг. Эту боль, этот ужас от осознания происходящего невозможно описать словами. Я слышу хруст рвущихся внутри меня тканей, после чего сознание мое окончательно угасает. Сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Сафия. Давным-давно родители насильно выдали меня замуж, но свою первую настоящую любовь я встретила всего несколько недель тому назад. Он вдовец, и мы виделись тайком. Но кто-то выдал нас, и вот теперь я здесь, стою с наброшенной на голову простыней, зарытая по пояс в землю, связанная по рукам и ногам. Я слышу, как меня окружают мужчины, они что-то выкрикивают, они в ярости. Они держат в руках камни и в нетерпении постукивают ими друг о друга. Сейчас они станут швырять их в меня. Мне страшно, я так боюсь боли. Первый камень летит мне в лицо. Силой удара мне вышибло верхние зубы и раздробило челюсть, осколки нёба осыпаются мне на язык, и я едва не задыхаюсь от хлынувшего мне в горло потока крови. Ударом второго камня мне переламывает ребра, их острые края протыкают мне легкое, и я больше не могу дышать. Все происходит слишком быстро и в то же время слишком медленно. Вот камни сыплются уже градом. От столь неистовой боли я даже забываю кричать, я ничего не слышу, кроме глухого стука булыжников о мое тело. Каждый такой удар отдает мне в голову, мои кости ломаются одна за другой, раздирая на части мою кожу и плоть, мне больно, я хочу, чтобы все мужчины сдохли. Наконец-то боль отпускает, я больше не чувствую собственного тела, но еще слышу крики этих поганых псов и хруст своих ломающихся костей. Скоро, совсем скоро все будет кончено… Хочешь еще? Сейчас, в эту самую секунду, я ребенок, которого душат ради забавы, я не понимаю за что, я ничего не понимаю, мне больно и страшно; я мужчина, и мне отрубают руку за то, что я украл на базаре фрукты, но я был так голоден, а теперь мне так больно; я маленькая девочка, тонущая в бассейне отцовского дома, я никак не могу дотянуться до поверхности и чувствую, как вода заливает мне легкие, меня распирает изнутри так, что я вот-вот взорвусь, мне очень больно; я женщина, больная раком в последней стадии, и меня рвет собственными кишками; я мать, рожающая мертвого ребенка; я… я…

Но тут слова застревают у него в горле, и он умолкает. Он устал, он больше не выдержит. Он поднимает голову, и я вижу, как по щекам у него катятся слезы. В это трудно поверить, но я вижу, как плачет Бог. Я подхожу и беру его за руку. Я впервые до него дотрагиваюсь. Его рука такая же теплая, как и моя. Я обнимаю его и прижимаю к себе. И с этим прикосновением мне разом передается вся горечь и все страдание живущего в нем огромного мира, и я плачу вместе с ним.

Год восемнадцатый

С тех пор мои слезы прекратились сами собой. Что ни говори, а Бог тогда хорошо вправил мне мозги. После того случая мы оба чувствовали себя неловко и постарались больше не вспоминать о нем. Оно и к лучшему, потому что я совершенно не представлял, что ему сказать, заведи он об этом речь. То, что мне довелось пережить, я бы никогда не смог выразить словами. Кстати, ровно тогда же я прекратил свою безумную охоту за новыми женщинами. Я понял, до чего был смешон, понял, как долго лгал самому себе и что именно это вранье в конце концов загнало меня в тупик. Однако я чувствую, что еще не готов к встрече с той единственной, которая пробудит во мне настоящее чувство, подлинную любовь, способную перевернуть мою жизнь. Кругом все мне твердят, что это должно произойти само собой. Выходит, все решит случай, ибо даже Бог не в силах здесь на что-либо повлиять. Недавно даже моя теща, вернее, Алисина мать намекнула, что для Лео будет лучше, если в нашем доме появится женщина. Честное слово, я не нашелся, что ей на это ответить.

Жизнь моя давно вошла в привычное русло. Из ненасытного волокиты и бабника я превратился в обычного мужчину, и былые похождения теперь кажутся мне не более чем нелепым заскоком, мимолетным чудачеством. Бог, несомненно, прав, утверждая, что я нехорошо обошелся со всеми этими женщинами, дав им повод надеяться на что-то большее, в то время как сам ничего не ждал от наших отношений. В этом-то и состояла моя проблема: я ничего не ждал. В моей жизни напрочь отсутствовал какой-либо смысл, и мне было необходимо заново отыскать его. Как следует поразмыслив и посовещавшись с Богом, я решил отныне целиком посвятить свою жизнь воспитанию сына. Мне захотелось стать ему идеальным отцом. Мой мальчик это заслужил, тем более что все эти годы меня, можно сказать, с ним не было. В первые годы после смерти Алисы я был так занят собой, что почти не замечал его, а после, с головой уйдя в загул, и вовсе перестал бывать дома. После всего, что было, я просто обязан стать хорошим отцом. Тем более что как раз сейчас Лео вступает в переходный возраст. Что ни говори, а время летит быстро. Помню, собственное половое созревание обернулось для меня истинным кошмаром, а все потому, что мой отец не счел нужным вовремя обсудить со мной некоторые деликатные подробности переходного периода, и мне пришлось изрядно помучаться, чтобы разобраться, что к чему. Своему сыну я подобной участи не желал и поэтому решил хорошенько подготовить его заранее.

И вот, поздно вечером, в день его тринадцатилетия, я решил поговорить с ним «как мужчина с мужчиной». Не успел я это произнести, как в гостиной повисла тягостная тишина. Лео выжидающе взглянул на меня исподлобья и сдержанно поинтересовался предметом нашего «мужского разговора». В ответ я выступил с якобы импровизированной речью, на заготовку которой в действительности потратил последние несколько дней.

— Сынок, сегодня тебе исполнилось тринадцать лет. Тринадцать лет — возраст серьезных перемен. Из мальчика ты станешь постепенно превращаться в мужчину. У тебя начнет грубеть голос, изменится фигура, и появится эта… Как ее… Словом, эрекция. Ты знаешь, что такое эрекция? Прекрасно. Так вот, под воздействием гормонов ты станешь чувствовать влечение к девочкам. Правда, здесь я хочу сразу оговориться: на самом деле бывает, что некоторые мальчики испытывают более сильное влечение к другим мальчикам, но для меня лично это не проблема, я все пойму; так что, если вдруг тебе покажется, что мальчики тебе нравятся больше, не стесняйся и скажи мне об этом. Но девочки, на мой взгляд, гораздо лучше, вот увидишь. Да что там, я же тебя знаю… Словом, влюбляться в твоем возрасте вполне естественно, а если вдруг тебе захочется узнать больше о любви, о сексе или о чем-то еще, знай, что я всегда рядом и готов в любую минуту прийти на помощь и развеять любые твои сомнения. У нас не должно быть запретных тем. До сих пор я был тебе только отцом, отныне же хочу быть и отцом, и другом. Как любой друг, я всегда буду рядом, чтобы выслушать тебя и понять. Я хочу, чтобы ты доверял мне и обращался за помощью в любой момент. Что скажешь?

— Отлично, пап!

Он чмокнул меня в щеку и убежал к себе. Не иначе как обдумывать мое предложение.

* * *

Наутро Лео разбудил меня ни свет ни заря. Он принес мне кофе в постель, и, признаться, я был весьма тронут такой заботой.

— Спасибо. Что-то ты сегодня рано поднялся. Плохо спалось?

— Нет-нет, совсем наоборот. Знаешь, хотел сразу тебя предупредить: не удивляйся, когда будешь менять мое постельное белье, оно там… слегка заляпанное.

— Каким же, интересно, образом?

— …

— Ты опять жевал в постели?

— …

— Давай выкладывай, ругаться не буду.

— Ну, как тебе еще объяснить? Я заляпал белье! Этой ночью я стал мужчиной, тебе что, все как маленькому объяснять?!

— Ах, ну да, ну да… Это… это просто замечательно. Браво.

— Ну все, я побежал к Жереми. Чао!

Браво? Я что, совсем спятил? Кто вообще сейчас так выражается? Нет, я себя решительно не узнаю! Мне следовало вести себя более непринужденно, расспросить, как он себя чувствует, все ли у него в порядке, сказать что-нибудь ободряющее, ввернуть подходящую шуточку. Да, точно, после того как он сказал, что мне все надо объяснять как маленькому, я должен был съехидничать, что уж он-то у меня настоящий профессор и его пятна на постельном белье не иначе как точная копия карты Франции! Ну почему я сразу не додумался? Не вдогонку же теперь кричать… Ну хорошо, допустим, все это из-за того, что он слишком рано меня разбудил и я не успел как следует подготовиться. В следующий раз буду начеку.

* * *

Я стараюсь проводить как можно больше времени с сыном. Меня слегка настораживает тот факт, что переходный возраст не доставляет ему никаких видимых неудобств. Я уже было собирался повыведать у Бога, что там на самом деле у парня на уме, но в последний момент передумал. Во-первых, я в очередной раз рисковал нарваться на отказ, а во-вторых, он же говорил, что в общем и целом все с ним будет в порядке, а раз так, то подробности мне знать ни к чему. В конце концов, каждый имеет право на личную жизнь. Меня бы в его возрасте точно кондрашка хватила при одной только мысли о том, что предки начнут копаться у меня в мозгах. У Лео своя жизнь, и он ею вполне доволен. Он целыми днями пропадает у друзей или в спортивной секции, а по вечерам часами висит на телефоне… Он никогда не унывает, и от этого все ему дается легко. Мы стараемся почаще выкраивать время, чтобы побыть вдвоем, поболтать о том о сем. Ему со мной по-прежнему интересно, а это значит, что я все-таки не самый плохой отец и еще могу ему на что-нибудь сгодиться. Мы свободно беседуем на любые темы, говорим о школе, обсуждаем его друзей и даже подруг. Я поражаюсь, насколько легко он доверяет мне свои сердечные тайны. Вот, например, недавно я узнал, что ему в классе очень нравится одна девочка, а вот другая сама на него запала, но, увы, она абсолютно не в его вкусе.

В среду, в день рождения Алисы, мы вместе отправились на кладбище.

— Расскажи мне о маме, какая она была?

— Она была… чудесная. Чудесная жена и чудесная мать. Я говорю так вовсе не из стремления приукрасить ее в твоих глазах, а просто потому, что именно такой она и была. И я любил ее больше жизни.

— Знаешь, я совсем не помню тот день, когда это случилось…

— Зато я помню его слишком хорошо. Помню каждую секунду, каждый миг. Все происходило словно как в кошмарном сне. Твоя мать была любовью моей жизни. Такую разве что в кино увидишь, а мне довелось испытать ее по-настоящему. Я тебе никогда не рассказывал, но, когда я приехал в больницу и увидел ее, врачам пришлось насильно вкалывать мне успокоительное, потому что я так разбушевался, что отдубасил добрую половину персонала.

— Ты? Не может быть!

— Еще как может. Санитарам, кстати, тоже досталось.

— Да я в жизни не видел, чтоб ты дрался!

— То было другое. Я обезумел от горя, понимаешь? Я был взбешен, зол на весь мир. Мой гнев требовал выхода и нашел его, а каждый удар приносил облегчение. Ее смерть опустошила меня.

— Но ведь теперь тебе уже лучше?

— Пожалуй, что так. Исключительно благодаря тебе.

— А почему ты не найдешь себе другую женщину?

— Не знаю.

— Думаю, мама бы не возражала.

— Против чего?

— Против другой женщины, с которой бы ты был счастлив. Ведь столько лет прошло…

— Боюсь, все не так просто. Я же не знаю наверняка…

— Думаю, тебе стоит попробовать. Лично я буду только рад. При условии, что она будет милой и симпатичной. Я имею в виду, симпатичной на твой вкус.

— И как прикажешь это понимать? Хочешь сказать, что это должна быть симпатичная старушка? Конечно, твой престарелый папаша только таких и обожает!

— Да нет же, ты меня не понял…

— Да все я понял, дурачок, просто шучу. Ценю твою заботу.

Я обхватил его за плечи и прижал к себе, однако он поспешил с улыбкой высвободиться из моих объятий.

* * *

С самого утра я весь как на иголках, а все потому, что сегодня вечером Бог пообещал сделать мне подарок. Сколько я его ни упрашивал, он так больше ничего мне о нем не рассказал, лишь намекнул, что этим подарком должно стать одно его откровение. Будто бы пришла пора мне все узнать. Мои нервы, что называется, на пределе. Интересно, это касается всего человечества? А может, меня ждет очередной божественный секрет? Или тайна моего будущего? Мне остается только теряться в догадках в ожидании назначенного часа. Мне кажется, что порой он даже не осознает, какое впечатление производят на меня подобные заявления с его стороны. Между тем уже почти десять минут двенадцатого, а его все нет. Раньше он никогда так не опаздывал.

— Ну, здравствуй.

— Кстати, а когда у тебя день рождения?

— Что за глупый вопрос? У меня не бывает дня рождения.

— Очень жаль, потому что я как раз собирался подарить тебе часы. Ты умудрился опоздать на целых десять минут!

— Это я нарочно. Люблю тебя помучить.

— Ты просто душка! Так что там у тебя за откровение?

— Все очень просто: я собираюсь открыть причину, по которой выбрал именно тебя и никого другого.

— Ах, вот оно что! Пресловутая причина! Долго же ты, однако, тянул…

— Боюсь, тебе придется подождать еще немного. Всякий подарок нужно сперва заслужить. И для этого я попрошу тебя ответить на два моих вопроса.

— Валяй спрашивай, только побыстрее!

— Вопрос первый: какую встречу ты считаешь самой важной в своей жизни?

— Встречу с Алисой, разумеется, ты и сам прекрасно это знаешь.

— Вопрос второй: помнишь ли ты мое правило номер четыре?

— Еще бы не помнить, ты ж меня наизусть его заставил вызубрить. Значит, так, тогда ты сказал: «Не придавай нашей встрече большего значения, чем она имеет на самом деле».

— Вот, собственно, и все. Соотнеся между собой два своих ответа, ты поймешь, почему я выбрал именно тебя.

— Э-э… нельзя ли поподробнее?

— Да пораскинь же ты мозгами, дурилка! Ты только что сказал, что самой важной встречей в твоей жизни была встреча с Алисой. Любой другой на твоем месте утверждал бы, что самой важной встречей в его жизни была встреча со мной! Подумать только, самого Бога увидать! Не каждому же так свезет!

— Прости, я не хотел тебя обидеть…

— Брось извиняться, наоборот, именно благодаря этому мы и встретились! Ты оказался единственным, кто был способен усвоить правило номер четыре, то есть единственным, с кем я мог заговорить. Ты ведь мои принципы знаешь: я в ваши дела не вмешиваюсь и собственной жизнью вы распоряжаетесь сами. А на твою жизнь встреча со мной ровным счетом никак не повлияла, а потому нисколько не нарушила естественного хода событий. Я ничуть не ущемил твою свободу выбора. Вот потому-то мы и встретились.

— То есть… Сам я здесь как бы ни при чем?

— Выходит, что так.

— Получается, я встретил тебя благодаря Алисе?

— Верно. Потому что она оказалась для тебя важнее, чем я.

Алиса, мой ангел-хранитель… Поистине, ей я обязан всем, что только было хорошего у меня в жизни. Почему, когда он спросил меня про самую важную встречу, я не колеблясь выбрал ее? Сам не знаю. Может быть, потому, что в жизни для нас важна не столько сама любовь, сколько тот, кто научил нас любить?

Год двадцать первый

Еще утром Лео предупредил, что после школы собирается поговорить со мной об одной важной вещи. Судя по торжественности его тона, разговор и впрямь предстоит серьезный. Интересно, что же это за вещь такая и с чего вдруг меня так основательно к ней готовить? По его виду ни за что не скажешь, что он вообще чем-то озабочен. Иногда мне даже кажется, что он намеренно скрывает от меня свои проблемы. Хоть Бог и уверяет, что мой мальчик вполне счастлив, мне все же с трудом верится, что жизнь шестнадцатилетнего парня может протекать столь безоблачно. Обычно подростки находят способ заморочиться на пустом месте — то у них хандра, то меланхолия, то воображаемая любовная драма. Впрочем, Лео это не грозит, он у меня писаный красавчик, что в его возрасте значительно облегчает жизнь. Он умен и пользуется невероятным успехом у девочек — о чем тут еще можно мечтать? Будь я одним из его одноклассников, наверняка завидовал бы ему черной завистью. В наше время таких называли везунчиками. Интересно, а как теперь? Я вот тоже, зарабатываю будь здоров, ни в чем ему не отказываю, даже балую, однако ему и в голову не приходит злоупотреблять моей щедростью. Так о чем все-таки он хочет со мной поговорить?

— То, что я сейчас скажу, наверняка покажется тебе странным. Но для меня эта вещь очень важна. Даже не знаю, с чего начать…

— Хотя бы намекни, из какой области эта твоя вещь?

— Из области любви.

— Весьма обширно.

— Да, но моя проблема вполне конкретна. Хорошо, начну по порядку. В общем, мы с Сабриной уже три месяца, так?

— Возможно, чуть дольше, и что?

— Короче говоря, вчера она меня бросила. Сказала, что я совсем не уделяю ей времени, что друзья для меня важнее, что я люблю ее только на словах и все в таком духе.

— Понимаю-понимаю. Знаешь, страдать от любви в шестнадцать лет вполне естественно, со всеми случается. Я и сам был таким.

— Да, но моя проблема не в этом!

— А в чем же тогда?

— Совершенно в обратном. Меня это ничуть не задело. Ну, может, самую малость.

— Но это же здорово! Выходит, она не для тебя!

— И вовсе это не здорово! У меня так со всеми девчонками. Ты же знаешь, я с целой кучей встречался, просто не со всеми тебя знакомил.

— О, да ты у меня, оказывается, донжуан!

— Я сейчас не об этом. Просто хотел сказать, что встречался с кучей девчонок, и со всеми одна и та же история: я ни к кому из них по-настоящему не привязывался. Никогда, понимаешь? Мы расстаемся, а я ничего не чувствую. Они рыдают, закатывают истерики, а мне ровным счетом все равно…

— Ну и? Что-то я пока не понял…

— Но ведь ты же переживал из-за мамы? Переживал, потому что очень сильно ее любил. А вот я никого не могу полюбить так же сильно. Может, я вообще не способен любить? Вот в чем моя проблема.

— Постой, но это же абсолютно разные вещи!

— Кто сказал? Все дело в том, что чувства у меня какие-то недоразвитые! А человеку для полного счастья просто необходимо влюбляться, разве нет? Короче, у меня проблема…

— Вовсе нет…

— Послушай, обещай, что не будешь ругаться. Я как-то рылся в старых вещах, которые остались от мамы, и среди них была коробка с ее письмами к тебе.

— Ты их прочел?

— Да. Только, пожалуйста, не ругайся!

— Не буду.

— Мне захотелось получше ее узнать, вот я и…

— Понятно.

— Я прочел эти письма и поразился, как сильно мама тебя любила. Они потрясающие, я так зачитался, что просто не мог оторваться.

— Я всегда советовал ей написать роман.

— Но у нее уже был роман, свой, настоящий! Она была влюблена в тебя и писала об этом чуть ли не в каждом письме! Даже не говоря о ней прямо, она умела показать, как бесконечно счастлива быть с тобой и любить тебя. Вам с ней повезло, а я вот никогда не испытывал ничего подобного. Один раз я даже попытался написать такое письмо Сабрине, но у меня ничего не вышло…

— Все потому, что ты тогда не чувствовал то же, что и мама!

— Вот именно. В этом и состоит моя проблема. Я не могу полюбить, как мама.

— Сынок, такая любовь случается лишь раз в жизни. Мне с тех пор не удалось никого полюбить так же сильно, как маму, а все потому, что я больше не встречал женщин, способных любить, как она. Такая любовь — подарок судьбы, драгоценный самородок. Не думаю, что такую любовь, как мама, можно встретить в шестнадцать лет. Мне было тридцать, а это вдвое больше, чем тебе сейчас. Ну а кроме того, мне действительно повезло. Любовь, как мама, вещь настолько редкая, что я так до конца и не оправился от ее потери. Так что не торопись, малыш. Тебе тоже повезло, крупно повезло узнать, что на свете может существовать такая любовь, как мама. И когда она наконец придет к тебе, ты узнаешь ее, и это важно, потому что тогда ты будешь ценить ее еще больше и дорожить каждой ее секундой. Однажды она придет к тебе, поверь.

— Ты думаешь?

— Уверен. А пока она не пришла, продолжай наслаждаться жизнью и не забывай любить так, как любят в шестнадцать лет. Пусть это совсем крошечная любовь, но со временем ее у тебя накопится столько, что в один прекрасный день она превратится в одну большую. Этот запас любви ты будешь хранить в своем сердце до тех пор, пока не встретишь ту единственную, которой он предназначен.

— Про запас любви — это ты хорошо сказал. Так и сделаю.

Думаю, он все правильно понял. Судя по рассеянной блаженной улыбке, блуждающей по его лицу, он сейчас пытается вообразить себе ту, которую ему суждено будет полюбить столь же сильно, как мне было суждено полюбить маму. «Любовь, как мама»… Забавное выражение. Надо бы запомнить его как синоним абсолютной и идеальной любви. Мне повезло, что она была в моей жизни, хоть и не долго продлилась. Я был счастлив испытать эту любовь. Любовь, как Алиса.

Год двадцать пятый

— Не беспокойся, со мной все будет в порядке. А тебе не помешает наконец заняться личной жизнью.

На его лице сияет широченная улыбка, но голос дрожит от волнения. Он в последний раз обнимает меня, еще раз проверяет, хорошо ли закреплен на багажнике матрас, и машина трогается с места. Марион машет мне рукой на прощание. Она не скрывает, что счастлива оттого, что Лео переезжает к ней. Они оба счастливы. Еще бы, в двадцать лет жизнь только начинается. А что касается моей, то ее, боюсь, я переделать уже не в силах, несмотря на все уговоры Лео. Если смотреть правде в глаза, то мне уже пятьдесят пять, и за последние шестнадцать лет я успел порядком отвыкнуть от семейной жизни. Взамен я обзавелся целым набором стариковских привычек, от которых мне даже при всем желании теперь вряд ли удастся избавиться. Впрочем, сомневаюсь, что такое желание меня когда-либо посетит. В последнее время даже Лео подустал от моих чудачеств, хотя ни разу и не заявлял мне об этом в открытую. Меня раздражают громкие звуки и ненужная суета, я полюбил покупать одни и те же вещи в одних и тех же магазинах и смотреть одни и те же телепередачи. Я зажил тихой размеренной жизнью, в которой меня все устраивает. Ну, почти все.

Я давно свыкся со своим одиночеством, но до недавнего времени еще ни разу не замечал, что старею. И вот наконец пришла пора признать очевидное: я стар. Разумеется, до дряхлой развалины мне еще далеко, и с виду я в отличной форме, но тем не менее… Я заметил, что окружающие стали относиться ко мне с особенным почтением, и порой даже люди одного со мной возраста при первой встрече предпочитают обращаться ко мне на «вы». А это уже верный знак. Ну и, конечно, мое тело… Я не успел заметить, как оно постарело. Сегодня утром я рассматривал себя в зеркало и с ужасом констатировал, что перестал в нем себя узнавать. То есть я, конечно, понимаю, что отражение принадлежит мне, но оно никак не увязывается с тем образом и представлением о себе, что до сих пор сидит у меня в голове. Такое впечатление, что настоящий я запрятан где-то внутри, под вялой морщинистой оболочкой моего нового тела.

С тех пор как уехал Лео, мне стало особенно одиноко. Все-таки я очень люблю своего мальчика, ведь, повзрослев, он стал мне больше чем сыном — он стал моим самым близким другом. Так что в одночасье лишиться одного и другого оказалось для меня тяжелым испытанием… Даже не знаю, как теперь быть. Придется, видно, озаботиться поиском новых знакомств, иначе пара-тройка телефонных звонков от Лео да вторничные встречи с Богом — все, на что я смогу рассчитывать в недалеком будущем, а этого явно недостаточно для удовлетворения внезапно проснувшейся во мне тяги к общению. Меня теперь хлебом не корми, дай только всласть языком почесать. Или на худой конец почитать, благо свободного времени у меня теперь хоть отбавляй. Думаю, еще немного, и спальню Лео придется переоборудовать под книжный склад.

Так, с чего бы начать? Где люди вообще теперь знакомятся? На коллег по работе, понятное дело, надеяться нечего, они давно никуда меня не зовут, боясь по старой памяти нарваться на вежливый отказ. Пригласить всех к себе? Влететь утром в офис с улыбкой до ушей и объявить с порога, что закатываю дома вечеринку? Да меня же первого от этого зрелища перекосит. И что прикажете делать, если никто не придет? Нет, все не то. Завалиться в клуб? Помню, как-то раз Лео умудрился меня туда затащить по случаю своего дня рождения, и не скажу, что я был в диком восторге. Может, я, конечно, и отстал от жизни, но в подобных заведениях определенно чувствую себя не в своей тарелке. В довершение ко всему за то время, что я там провел, на моих глазах то и дело принимались кого-то мутузить, чего я, откровенно говоря, на дух не переношу. Лео смотрел на них как ни в чем не бывало и мне советовал не обращать внимания. Подумаешь, обычное дело. Обычное дело? Вот уж дудки. Когда тот парень с окровавленной физиономией проталкивался мимо нас, у меня аж кишки скрутило от его вида, и уже в следующую секунду я как ошпаренный вылетел на улицу, не в силах ни смириться с царящим вокруг насилием, ни противостоять ему.

Насилие, насилие, кругом одно насилие. С утра до ночи только и слышно, что о нападениях, взрывах, столкновениях, войнах и жертвах. У меня складывается такое впечатление, что весь наш мир летит к чертям собачьим, а вот Бог, напротив, уверяет, будто ничего особенного не происходит. Он утверждает, что так было всегда, что периоды варварства и чрезмерного насилия в истории всегда сменялись относительным спокойствием и затишьем. Как ни горько мне это слышать, но насилие, по его собственному утверждению, заложено в самой человеческой природе, и никакой рост коллективного самосознания не способен здесь что-либо изменить.

— Согласен, времена нынче жестокие, но, откровенно говоря, бывало и похуже.

На первый взгляд, миллионы человеческих жизней, унесенные за последние годы, могут показаться тебе огромной цифрой, но, если рассматривать ее в соотношении с общим числом ныне живущих людей, она ничуть не превышает норму. Вот увидишь, вскоре жизнь возьмет свое. На разоренные земли вернутся люди, отстроят новые дома, нарожают детей, и история пойдет на новый виток. Так было всегда, уж мне ли не знать. А опасения твои имеют под собой вполне разумное объяснение: дело в том, что сегодня информация поступает к вам в режиме реального времени, только и всего. Вспомни свое детство: кроме телевизора и газет, у вас же ничего не было. Ты меньше знал, а значит, не ощущал в полной мере царящей в мире жестокости. Твоим бабушкам и дедушкам и вовсе приходилось довольствоваться одними бумажными газетами! Думаешь, много из них можно было вычитать? Развивая эту тему, замечу, что во времена Средневековья люди, как правило, даже понятия не имели о том, что творится у них за углом, впрочем, оно и к лучшему, иначе все как один с ума бы посходили.

— И ты хочешь сказать, что спокойно все это терпишь? Я бы на твоем месте давно уже нас всех прикончил и точку поставил. Страдание все множится, а любовью твоей нигде и не пахнет.

— Все не так просто, как ты думаешь, не мне решать, умирать вам или жить. Вы сами вольны распоряжаться своей судьбой. И не забывай, что я есть любовь. Любовь к человеку и любовь человеческая. Я ощущаю всю ту любовь, которую испытываете вы, и питаю бесконечную любовь к вам самим. А любовь — это еще и надежда. Надежда на то, что когда-нибудь все это закончится.

— И все-таки, почему страдание берет верх?

— Ты прав, такое частенько случается, особенно в наши дни, и ты прекрасно это видишь. Но уже очень скоро, поверь, в людях вновь проснется жажда любви, и они захотят любить еще больше и еще сильнее, чем прежде. И у них получится.

— Но откуда, объясни, в нас столько жестокости?

— К сожалению, жестокость была необходимым условием для развития жизни. Жизнь, как известно, рождается в борьбе и подразумевает выживание, а следовательно, в определенной мере жестокость, источник того самого злосчастья.

— Не хочу, конечно, тебя обижать, но, по-моему, ты изначально пошел по неверному пути. Создавая жизнь, ты должен был сделать так, чтобы она могла развиваться без жестокости и насилия!

— Но жизнь создал не я! Я вообще ничего не создавал!

— Как это? Даже нас?

— Людей я тоже не создавал. Это ваше всеобщее заблуждение настолько глубоко въелось в твою голову, что за все время ты ни разу не удосужился спросить меня, как же все было на самом деле. А на самом деле, скажу я тебе, люди и я появились одновременно. А это означает, что ни одно не предшествовало другому. Любовь породила меня, а я породил любовь. Я не принимал ровным счетом никаких решений насчет вас. Боюсь, тебе будет сложно это понять, но я не являюсь тем творцом, которого вы привыкли себе представлять. Творца нет. По крайней мере, в этом ваша наука права.

— Честно говоря, я, как бы это сказать…

— Разочарован? Понимаю. Знаешь, все эти выдумки о Сотворении мира за шесть дней и последующем дне отдохновения от трудов праведных (можно подумать, мне слабо было попотеть все семь дней кряду) восходят к тем временам, когда человек был слаб и беспомощен перед загадкой окружающего его мира и самой жизни. Однако жизнь отнюдь не загадка, в каком-то смысле она лишь логика материи.

— Так, может, над тобой все же есть еще какой-нибудь Бог, который одновременно создал и тебя, и любовь?

— Ох и начитался же ты книжек на свою голову! Нет во Вселенной иного Бога, кроме меня, ни надо мной, ни подо мной. Я искал его, я был бы счастлив разделить с ним свое бремя, но, как видно, не суждено. Я — единственный, ибо вы — единственные существа, способные испытывать любовь. Иного не дано.

* * *

Все еще пребывая в сомнениях, дрожащей рукой я жму на кнопку ее дверного звонка. Она открывает в ту же секунду и с порога одаривает меня улыбкой в пол-лица. Натужная кривоватая усмешка — это все, что я способен на тот момент выдавить в ответ на ее приветствие. Она приглашает меня пройти в гостиную. Присаживаясь на диван, я замечаю на кофейном столике два бокала и бесчисленное множество вазочек с закусками. Она садится рядом. Не слишком далеко и не слишком близко. Просто рядом. Я не решаюсь заговорить первым. Мы познакомились всего пару дней назад, и притом совершенно случайно — в супермаркете, где она попросила меня достать с верхней полки бутылку вина, до которой сама не дотягивалась. Укладывая бутылку в ее тележку, я углядел там диск с одним старым фильмом, который очень люблю. Я не удержался и сказал, что пересматривал его раз двадцать и что старое доброе кино — моя страсть. Не помню, о чем мы тогда еще болтали и как так вышло, что в итоге она пригласила меня к себе, на этот самый диван, где я сижу как пень, не в силах выдавить ни словечка. А ведь еще позавчера я заливался перед ней соловьем. И куда, скажите на милость, все подевалось? В отличие от меня она умудряется сохранять полное спокойствие. Жует себе пончики, запивает водичкой, при этом ни на секунду не забывая улыбаться. Она, кстати говоря, вполне себе ничего, симпатичная. Впрочем, будь она даже уродиной, я бы от ее предложения не отказался, потому что мне позарез нужна хоть какая-нибудь компания. Тогда какого хрена я тут сижу, словно воды в рот набрав? Эх, была не была… Я прошу ее для начала немного рассказать о себе, надеясь, что, пока она будет говорить, ко мне успеет вернуться былое красноречие. Итак, ее зовут Лизой, тридцать восемь лет, историк. Муж скончался пять лет назад в результате несчастного случая — упал со стула, на котором, будучи в сильно нетрезвом виде, решил ради смеха сплясать для своих дружков. Выписывая ногами очередной замысловатый крендель, он потерял равновесие и, падая, ударился затылком об угол стола. Жуткое было зрелище. У меня не хватает духу рассказывать ей об Алисе в столь же непринужденной манере, и я лишь ограничиваюсь упоминанием о том, что живу один с тех пор, как мой сын выпорхнул из родного гнезда навстречу взрослой жизни, наскоро примотав тюки со своими пожитками к багажнику авто. Подумать только, я и сам не заметил, как разговорился. Речь льется легко и естественно, безо всяких усилий с моей стороны. Ну наконец-то.

* * *

— Да ты просто самец! Истинный бог секса! — вот что она мне сказала.

Столь высокую оценку своих мужских способностей мне доводилось слышать нечасто, поэтому на сей раз я решил, что мне и впрямь есть чем гордиться. Означает ли это, что возраст пошел мне на пользу? Или только то, что до меня ей катастрофически не везло с мужиками? Как бы то ни было, но в эту самую минуту я пребываю наверху блаженства. Смахивая с лица капельку пота, я с интересом наблюдаю за тем, как она мечтательно закуривает сигарету и с наслаждением затягивается. Не перестаю удивляться, насколько женщины все-таки непредсказуемые существа. В то время как я наивно полагал, что зашел исключительно ради знакомства, она строила насчет меня совсем иные планы, и едва мы успели покончить с ужином, как она в самом прямом смысле слова набросилась на меня и потащила в спальню. Осмелюсь предположить, что уже с первого момента нашего знакомства я проходил у нее по категории «постель». Не иначе.

Она предложила мне остаться до утра, и я охотно согласился. В итоге я пробыл у нее до самого вечера воскресенья, а перед уходом она спросила, когда же мы увидимся вновь. Это могло означать только одно: она предлагала мне встречаться. Похоже, сам того не заметив, я умудрился разом перемахнуть через несколько ступенек и завязать серьезные отношения. Выходит, теперь я снова не один.

Лиза очаровательная. У нее практически нет недостатков, за исключением разве что нездорового желания постоянно быть рядом. Когда я звоню сказать, что слишком устал и не смогу приехать, она не воспринимает мои слова как тонкий намек на желание побыть одному, а интерпретирует их именно как жалобу на усталость, после чего хватает такси и мчится ко мне. После своего третьего визита она оставила у меня косметичку. Сначала я подумал, что она ее попросту забыла, но, покопавшись в ней, обнаружил, что все до одного тюбики и баночки новые. Смирившись с неизбежным, я освободил половину места на умывальнике и очистил один из ящичков комода. Она сделала вид, что ничего не заметила, но в следующий свой приезд разложила все вещи, где полагается.

В качестве ответного хода я оставил у нее кое-какое свое шмотье. Разумеется, тоже новое. Мы с ней почти не расстаемся. По вечерам либо ходим по ресторанам, либо ужинаем у ее друзей, с которыми она мгновенно меня перезнакомила, или же просто валяемся на диване и смотрим старое кино. Через месяц она предложила жить вместе. Я не стал возражать при условии, что переедет она.

Год двадцать седьмой

Вот уж влип так влип. Иначе не скажешь. А казалось бы, ничто не предвещало. Лажанулся я, можно сказать, на голом месте — взял и подарил ей на вторую годовщину нашего знакомства колечко. Обычное золотое кольцо с камушком. Выглядело симпатично, вот я и купил. Откуда мне было знать, что на треклятом птичьем женском языке оно зовется «солитером» и означает не что иное, как помолвку? Не жениться же мне теперь, в самом деле! Черт, я должен был заподозрить неладное еще в магазине, когда продавщица промурлыкала мне что-то насчет исключительно правильного выбора для исключительного случая. Вместо того чтобы насторожиться и переспросить, что же она имела в виду, я отнес ее слова к разряду обычных дежурных любезностей, которыми она, очевидно, провожает всех клиентов, решившихся оставить в ее лавочке кругленькую сумму. Алисино обручальное кольцо, помнится, было совсем простеньким… В довершение ко всему преподнес я ей свой подарок в ресторане, так что, когда, открыв коробочку, она на весь зал завопила: «Да!» — и бросилась обнимать меня через стол на глазах, что называется, у изумленной публики, у меня не хватило духу признаться, что ничего такого я в виду не имел, а просто хотел показать, что рад быть вместе с ней.

Уже на следующий день она приступила к организации нашей свадебной церемонии, развив на этом поприще самую что ни на есть бурную деятельность. «Дорогой, ни о чем не беспокойся, подготовка идет полным ходом», — не перестает она мне повторять. А то я не вижу! Дом с утра до ночи битком набит ее подругами, преисполненными не меньшим энтузиазмом, чем она сама, причем каждая щебечет на свой лад, у каждой свое мнение на любой счет, вплоть до цвета салфеток или количества тарталеток на каждого гостя.

С моим мнением здесь, похоже, никто не считается.

* * *

— И что ты обо всем этом думаешь?

— Я? Ничего. Жених-то у нас ты.

— Думаешь, мне не стоило соглашаться?

— А ты и не соглашался, попросту взял и пустил все на самотек. Впрочем, поживем — увидим…

— Похоже, ты чего-то недоговариваешь.

— Угадал. Но пусть это будет сюрприз. Сюрприз от шефа!

— Этого мне еще не хватало! Хоть бы намекнул…

— Увы, кроме того, что это произойдет вечером следующего вторника, ничего сказать не могу! Удачи!

Я и не заметил, как наступил этот самый вторник, — иной раз время летит с поразительной быстротой. Лиза сообщила, что вечером нас ждет романтический домашний ужин при свечах, а это означает, что надо готовиться к худшему.

— Дорогой, я давно хотела тебя кое о чем спросить.

— Спрашивай.

— После того как мы поженимся и заживем тихой семейной жизнью, ты бы кого хотел?

— В каком смысле?

— В смысле пола, конечно.

— Уж не имеешь ли ты в виду секс втроем? Дорогая, я не сторонник нетрадиционных отношений и не собираюсь им становиться!

— Ты можешь хоть раз выслушать меня серьезно? Я подумала, что, раз мальчик у тебя уже есть, на этот раз тебе захочется девочку?

— Ты сейчас о чем?

— О нашем ребенке, разумеется. Глупо, конечно, загадывать, но все-таки мне интересно, кого бы ты хотел. Я тут имена подбирала и…

— Постой минутку, ты не шутишь? Ты действительно хочешь от меня ребенка?

— Ну конечно! А что тут такого? Люди влюбляются, женятся, заводят детей… А мы чем хуже?

— А раньше ты мне об этом не могла сказать? Мое мнение для тебя вообще хоть что-нибудь значит?

— Я думала, ты обрадуешься…

— Тебе не кажется, что в последнее время ты слишком часто стала за меня думать?

— Но ты же не станешь возражать против ребенка?

— Еще как стану, Лиза, еще как! Пойми, я уже не в том возрасте, чтобы заводить детей и нянчиться с ними!

В ответ она разразилась бурными рыданиями, и, чтобы хоть как-то ее утешить, я сказал, что, вполне возможно, еще передумаю. Ничего подобного я делать не собирался, это была чистой воды ложь, минутная слабость из разряда тех, что со временем приводят к непоправимым последствиям. Обычное мужское малодушие.

* * *

— Да она мне этим своим ребенком уже все уши прожужжала!

— Знаю. И что ты от меня хочешь?

— Ничего, просто молчи и слушай. Все, что мне сейчас нужно, — это выговориться!

— Вообще-то я только тем и занимаюсь, что тебя выслушиваю…

— Она день и ночь пристает ко мне со своими уговорами. Хоть вешайся, честное слово! Еще свадьба эта, будь она неладна…

— Ну а ты?

— А что я? Я ей уже сто раз объяснил, что не хочу никакого ребенка. Не юноша же, в самом деле! Но она ничего не желает слушать. Целыми днями ходит за мной по пятам и твердит одно и то же, всю плешь проела! На днях я ей говорю: «Лиза, по-моему, ты просто зациклилась, тебе нужно абстрагироваться», и знаешь, что она мне ответила?

— О да! Если не ошибаюсь, она сказала: «Раз ты так упорно не желаешь со мной никого заводить, то абстрагироваться мне придется от тебя».

— Вот именно. Тогда я сказал, что если ей так необходимо со мной кого-то заводить, то пусть это будет какая-нибудь домашняя зверушка, после чего она обозвала меня старым эгоистичным хрычом. Может, ты хоть посоветуешь, как ее вразумить?

— Советов давать не стану, но взамен осмелюсь высказать вслух то, в чем ты сам боишься себе признаться.

— Что именно?

— Вы зашли в тупик. Ты никогда не смиришься с мыслью о ребенке. Она же хочет его больше всего на свете.

— В самую точку. А дальше?

— Это все. Больше добавить мне нечего.

Год двадцать восьмой

Расстаться с Лизой было правильным решением, хотя нельзя сказать, что оно далось мне легко. Глубоко в душе я сильно переживал из-за того, что так с ней обошелся, и утешал себя лишь тем, что, по крайней мере, поступил честно, ибо, положа руку на сердце, уже не любил ее так, как прежде. Допустим, на женитьбу я бы еще согласился, но ребенок… Для меня это слишком большая ответственность. С браком можно покончить в любой момент, а вот ребенок никуда не денется. За время нашего знакомства я успел искренне к ней привязаться, но, как видно, этого оказалось недостаточно. А сегодня у меня появился новый повод убедиться в правильности своего решения, ведь именно сегодня я впервые увидел малышку Ивуар. Мою внучку. Страшненькая и сморщенная, как и все новорожденные, она кажется мне самым прекрасным младенцем на свете. Хорошо все-таки, что два года назад у меня хватило ума не пойти на поводу у Лизы, иначе, в одночасье заделавшись отцом и дедом, я бы не смог в полной мере ощутить остроту сегодняшнего момента. Любовь, которую испытываешь к внукам, совершенно иной природы, нежели любовь к детям. Она не столь бурная, но от этого не менее нежная. Лео же переживает сейчас то же, что и я двадцать три года назад. С самого утра с его лица не сходит блаженная улыбка, и кажется, что от счастья он готов обнять весь мир.

— Представляешь, я стал отцом!

— А я вот, представляешь, дедом!

— Правда, она хорошенькая?

— Она не хорошенькая, она прямо-таки красотка!

— Ну и ну, я — и вдруг папаша… Вот мама-то небось не нарадуется…

Тот факт, что о матери у него сохранились лишь самые смутные воспоминания, не мешает ему думать о ней постоянно. Он по-детски трогательно продолжает верить в то, что она неотступно следит за ним откуда-то сверху и разделяет с ним каждое мгновение его жизни. Заботится о нем. Мне никогда не приходило в голову рассказать ему, как обстоят дела на самом деле, памятуя о грандиозном провале, который потерпела моя первая и единственная попытка поделиться своей тайной с Алисой. И все же иной раз меня так и подмывает открыть людям глаза на мир. Однако, научившись реально оценивать ситуацию, я прекрасно понимаю, что вещи, столь очевидные для меня, окружающие воспримут в лучшем случае как любопытную гипотезу, а в худшем — как бред сивой кобылы, причем слава городского сумасшедшего будет обеспечена мне при любом раскладе. Так что буду-ка я лучше помалкивать. Пусть это так и останется моей маленькой тайной.

Я дедушка… Ни за что бы не поверил, что рождение внуков способно принести человеку столько счастья, пока сам его не испытал. Я бесконечно умиляюсь, глядя на это крохотное создание, еще не способное по природе своей полюбить меня, и понимаю, что сам уже успел полюбить его всем сердцем. И это самое главное.

Год тридцатый

Уборка дома отняла у меня чуть ли не два часа. Не то чтобы я такой уж чистюля — в обычные дни вид скопившейся по углам пыли не вызывает у меня желания немедля взять в руки тряпку. Но сегодня особенный день, сегодня Лео со всей семьей приезжает ко мне погостить на целую неделю, и я делаю все возможное, чтобы мой дом как можно меньше походил на берлогу старого холостяка. Потому что, если ему опять что-то не понравится, он в очередной раз заладит песню о том, что мне срочно нужно завести в доме женщину, которая бы занималась мной самим, а заодно и хозяйством, а то, видите ли, белье у меня не стирано, в холодильнике пусто, а из посуды только и осталось, что пара битых тарелок да кучка потрескавшихся стаканов. Посуда! Я так и знал, что что-нибудь обязательно забуду. Только я собирался вздремнуть чуток, и на тебе… Ну да ничего, после отдохну. В запасе у меня еще есть пара часиков, так что вполне успею сгонять в магазин и купить все, что нужно, к их приезду.

Осматриваясь в поисках ключей, я внезапно почувствовал легкое помутнение в глазах. Ощущение было странным и непривычным, однако я не стал обращать на него особого внимания, посчитав, что скоро само пройдет. Я продолжал собираться, когда вдруг по всему лицу у меня ни с того ни с сего забегали мурашки и одновременно с этим вдруг отказала правая рука, повиснув плетью вдоль тела. В следующее мгновение я полностью потерял зрение, словно провалившись в черную дыру, и тут уж запаниковал по-настоящему. Беспомощно шаря руками по сторонам в поисках точки опоры, я наткнулся на какой-то предмет — кажется, это был стул, — но, так и не успев на него присесть, потерял равновесие и рухнул на пол. На этом мысль моя прервалась и сознание потухло.

Когда до меня наконец дошло, что же произошло на самом деле, я пришел в ярость, в груди поднялась волна праведного гнева, готовая того и гляди выплеснуться наружу. Однако внезапно она улеглась, и неожиданно для самого себя я полностью успокоился. Что ж, должно быть, смерть действует на нас отрезвляюще. Я умер. Невероятно говорить такое самому себе. Обидно, конечно, что это произошло так скоро, хотя, кто его знает, все могло случиться гораздо раньше, так что, по большому счету, жаловаться мне не на что. Помереть в шестьдесят, конечно, тоже рановато. Я бы не отказался еще немного побыть с внучкой, посмотреть, как она растет, порадоваться успехам Лео. Бедняга, представляю, как он огорчится. Всю жизнь прожил без матери, а тут еще и я. Хотя какая разница, что сегодня, что через десять лет, — его скорбь будет одинаково глубокой. Так уж заведено, что дети хоронят своих родителей. Одно меня успокаивает: теперь он не один, у него есть своя семья, и нельзя сказать, что я бросаю его на произвол судьбы. Мне жаль уходить из его жизни, но, с другой стороны, можно больше не опасаться, что в один прекрасный день я превращусь в дряхлого, беспомощного старика и стану для него ненужной обузой. Одна мысль о том, что я буду угасать медленно и мучительно, приводила меня в ужас. Но теперь я уверен, что ничего такого со мной не случится. Я даже рад, что все произошло именно так, потому что вчера вечером, когда Лео позвонил мне, чтобы сообщить, во сколько они приедут, перед тем, как повесить трубку, я успел сказать, что очень люблю его. Это были мои последние слова, обращенные к сыну. О лучшем прощании с ним я и не мечтал.

По правде сказать, ничего особенного я не почувствовал. Было совсем не больно. Единственное, что меня смущает, так это нелепая поза, в которой меня теперь обнаружат.

В кресле я выглядел бы более презентабельно.

— Ну вот и все.

— Пожалуй, что так.

— Не боишься?

— Ни капли. А то ты не знаешь.

— Увы, уже нет. Ты перестал существовать, и я перестал быть частью тебя, так что больше не имею ни малейшего представления о том, что ты сейчас думаешь и чувствуешь. Потому и не могу предугадать твоего ответа на Вопрос.

— Для начала было бы неплохо его задать. Давай не тяни резину, я полностью готов.

— Должен тебя предупредить, что, перед тем как задать свой Вопрос, я обычно произношу небольшую речь, так что придется тебе все-таки еще немного потерпеть. Постарайся, пожалуйста, все внимательно выслушать и не перебивать меня.

— Постараюсь.

Едва я это произнес, как вдруг поймал себя на мысли о том, что мое сердце больше не бьется. Странное ощущение, тем более что при жизни я вообще не замечал, как оно работает. Парадоксальным образом, наступившая тишина едва ли не оглушает меня, отдаваясь в каждой клеточке моего существа. Впрочем, это совсем не больно.

— Человек, дитя мое, — моя частица, мой брат. Твой жизненный путь окончен, и настало время задать тебе Вопрос. Но прежде ты должен кое-что узнать: после смерти не будет ничего, ибо дух не живет без тела. А посему, ответив на мой Вопрос, ты исчезнешь навсегда, канешь в небытие. Однако же это не означает, что ты не должен задумываться о последствиях своих слов. Наоборот. Я задам тебе Вопрос и остановлю время, чтобы ты мог спокойно обдумать ответ, а когда будешь готов, просто позовешь меня и произнесешь его вслух. Это будет всего лишь одно слово, твое последнее слово, твое завещание. Итак, мой Вопрос: «Стоит ли продолжать все это?»

— Что значит «стоит ли продолжать»? Что ты вообще имеешь в виду? Жизнь? Будущее? Но мы же его не увидим, ведь ты сказал, что мы исчезнем и никогда не узнаем, что будет дальше.

— Совершенно верно, ты все правильно понял. Именно поэтому вы можете ответить на мой Вопрос только после смерти, когда ни ваша собственная судьба, ни ваши личные интересы более не довлеют над вами.

— Ясно, хотя, если честно, я ожидал услышать нечто более существенное, более конкретное, если угодно. Я ожидал откровения. А твой вопрос, на мой взгляд, слишком расплывчат.

— Это лишь первое впечатление. Начав размышлять над ним, ты поймешь, что на самом деле в этих словах заключен глубокий смысл. Речь идет о судьбе человечества — выжить ему или умереть. И судьба его в ваших руках… Если помнишь, когда-то давно я говорил тебе, что мог бы заставить людей исчезнуть с лица земли, но никогда не решусь взять на себя такую ответственность. Теперь ты знаешь почему. Потому что это решение должны принять вы сами. В день, когда число отрицательных ответов превысит число положительных, человечество исчезнет. А вместе с ним и я, как ты понимаешь. Все просто.

— Постой, ты хочешь сказать, что и ты смертен?

— Ну да. Если исчезнут люди, исчезнет любовь, а значит, и я. Мы вместе родились, вместе и умрем.

— Несправедливо получается: ты нас, выходит, жалеешь, а мы, если захотим, легко можем тебя уничтожить?

— Но прежде вы уничтожите себя. Своим ответом каждый из вас кладет камень на ту или иную чашу весов. Однажды они сравняются, и все будет зависеть от решения одного-единственного человека. Естественно, он не будет об этом знать. Если он решит сказать «нет», в мгновение ока мы все перестанем существовать. Имей в виду, этим человеком можешь быть ты. Вполне может статься, что до тебя абсолютно равное количество людей проголосовало за и против. Поступай так, как сочтешь нужным. Пусть этот выбор будет на твоей совести. А теперь я оставлю тебя, чтобы ты мог спокойно все обдумать.

* * *

Стоит ли продолжать? Откуда мне знать. Мой первый порыв — сказать «да». Просто потому, что так было всегда — одни умирали, другие продолжали жить. Впрочем, это, конечно, не аргумент. И вообще, раз я уже умер, то какая мне разница, что там с ними со всеми будет. Пускай себе живут, как им заблагорассудится. Ответить «да» представляется мне наименее рискованным.

А что, если сказать «нет»? По большому счету, люди — на удивление бесполезные существа, и, если вдруг мы все разом исчезнем, ничего ровным счетом не изменится. Разве что зверушки вздохнут спокойно. К тому же, если все умрут в один день, никто этого даже не заметит. Плакать и горевать о нас тоже будет некому, так что все пройдет вполне себе безболезненно. Один щелчок — и все кончено. Тишь да гладь.

А что, если этим последним человеком, как назло, окажусь я, и именно от меня будет зависеть, куда в итоге склонится чаша весов? Ну за что, за что, скажите, такая ответственность? Правда, будет еще хуже, если принимать решение о нашей судьбе выпадет на долю какого-нибудь обалдуя, психа ненормального или попросту слабоумного дурачка? Его «да» или «нет» тоже засчитают? А вдруг это будет вообще ребенок? Ох, не думаю я, что доверять будущее человека ему самому было хорошей идеей. Во-первых, не уверен, что он вообще этого заслуживает, а во-вторых — вряд ли сдюжит. Дурацкая какая-то система, и полагаться здесь на людей — значит только все профукать.

— Эй, Бог!

— Что, уже готов?

— Нет, просто хотел уточнить: могу я воздержаться от ответа?

— Ни в коем случае. Это тебе не социологический опрос, и такого варианта ответа у меня нет. На кон поставлена судьба человечества, так что степень ответственности каждого из вас чрезвычайно высока. Отмалчиваться ты мог при жизни, но не сейчас. Не тот случай. После смерти от ответа не увиливают: тебе дается единственный шанс вынести свое последнее суждение…

— Постой-ка… так это и есть… последний суд?

— В каком-то смысле да. Можно и так выразиться. Однако, как ты видишь, не Бог здесь судит человека, но человек — сам себя.

Да уж, чувствую, я здесь еще долго промучаюсь. Как только я нахожу достойный аргумент в пользу положительного ответа, как тут же на ум приходит другой, и меня тянет сказать совершенно обратное. Слишком тяжело. Я не в состоянии взять на себя столь серьезную ответственность.

Как ни крути, а громкие слова о всеобщем человеческом равноправии — не что иное, как наглая ложь, несбыточная мечта, преждевременно выдаваемая нам за действительность.

Однако в том, что равенство обеспечено нам после смерти, я теперь нисколько не сомневаюсь. Любой ответ имеет одинаковый вес и значение. Впервые сирые и убогие встают на одну ступень с сильными мира сего. Долгожданное торжество справедливости. Единственный минус — слегка запоздалое.

Да… нет… да… нет… Я чувствую, что схожу с ума. Меня бросает из одной крайности в другую, и я не в силах принять окончательное решение. Мне непременно нужно с кем-нибудь посоветоваться, иначе я так и не смогу определиться. Интересно, что бы ответила на моем месте Алиса?

Алиса… Я так и не смог ее забыть, хотя вместе мы прожили всего-навсего девять лет… Почему мне так сильно ее не хватает? Почему я продолжаю любить то, чего нет? Все, что я называл любовью до нее, на поверку оказалось пшиком, легкими интрижками. После же — я любил лишь тела, множество тел. К одной питал искреннюю привязанность, но не более. Останься Алиса со мной до конца, я бы не раздумывая ответил «да»… Но после всего, что было… Я уже ни в чем не уверен. А как же горе, страдание? Как быть с ними? Сам Бог рыдал в моих объятиях, не в силах выдержать эту боль… Безумства, пытки, страдания, одиночество, несбывшиеся мечтания, неразделенная любовь, предательство, тревоги, болезни, старость, уныние, отчаяние, никчемная жизнь, нелепая смерть… Ответив «нет», всему этому можно положить конец раз и навсегда.

Наверняка Алиса так и поступила. Приняв мученическую смерть под грудой искореженного металла, она, как никто другой, знала цену страданиям и не сомневаясь должна была ответить «нет, довольно». Из сострадания к себе, к другим, к нам с Лео…

Хм, впрочем, насчет Лео я не уверен… Не могла же она пожелать ему исчезнуть с лица земли в четыре года? Насколько я ее знаю, при одной мысли об этом она пришла бы в ужас. Она называла его своим маленьким любимчиком. Я был большим. Помню, как она говорила: «Он мой маленький любимчик, ты — моя большая любовь, но это вовсе не означает, что тебя я люблю больше. Размер не имеет значения, я обожаю вас обоих. Надеюсь, ты не ревнуешь?» При этом она вскидывала бровки домиком и по-детски виновато закусывала нижнюю губку. Конечно, она знала, что я не ревную. И я любил их одинаково — ее и нашего маленького ангелочка, нашего Лео. Моего Лео, который со временем стал мне больше другом, нежели сыном. Он подарил мне малышку Ивуар, в которой мы оба души не чаем… Как жаль, что она вырастет без меня… Ну вот, теперь я уже сомневаюсь. Они так счастливы втроем… Я не могу лишить их всего этого…

Я слишком их люблю. Я хочу, чтобы они жили дальше, любили еще больше, еще сильнее, как любил их я. Любовь не дает мне покоя, и мне кажется, я начинаю понимать. Как-то раз в одном из наших разговоров Бог упомянул, что из всех качеств, что мы ему приписываем, единственно верным является лишь то, что он есть любовь. Истинная правда. Покуда в нас не иссякнет источник любви, мы будем жаждать продолжения, а значит, выбирать жизнь. И все продолжится — и мы, и он, и любовь.

— Бог!

— Слушаю тебя.

— Я готов, но прежде чем ответить на твой Вопрос, я бы хотел еще кое о чем тебя спросить.

— Спрашивай.

— Что сказала Алиса? Каков был ее ответ?

— Она ответила «да». Из любви к тебе и к Лео. Ты разве сомневался?

— Хотел узнать наверняка. Итак, думаю, теперь я окончательно готов.

— Что ж, я рад, но для начала позволь и мне сказать тебе на прощание несколько слов. Я дорожил дружбой с тобой, как ни с кем другим. Знай, что я буду скучать по тебе и часто о тебе вспоминать. Теперь можешь говорить, но знай, что это будут твои последние слова. Затем все будет кончено.

— Спасибо. Если позволишь, я обойдусь без лишних слов. Ты и так знаешь, что значил для меня, дружище.

— Знаю, дружище.

— Так вот, я хочу, чтобы все продолжалось. Прощай. Мой ответ — «да».

Оглавление

Год нулевой

Год первый

Год третий

Год пятый

Год шестой

Год седьмой

Год девятый

Год одиннадцатый

Год пятнадцатый

Год семнадцатый

Год восемнадцатый

Год двадцать первый

Год двадцать пятый

Год двадцать седьмой

Год двадцать восьмой

Год тридцатый

Реклама на сайте