«Выбор»

Лев Гунин

Выбор

Этот стук преследовал его с самого детства. Это было давно, много лет назад. Он вышел ночью в сад, чтобы посидеть у колодца. Крупные, яркие звезды висели над головой. В саду пахло резедой, ночь была тёплая, летняя. И тогда он услышал шаги. Это были шаги каблуков по нагретому за день асфальту. Но это не были обычные шаги. Они не были похожи ни на что. Это были гулкие, размеренные, крадущиеся шаги женских каблуков. И эти шаги звучали странно и жестоко. Он знал о нём, этот стук. Он шёл к нему. Между ним - и этим стуком установилась какая-то странная связь. Ужас охватил мальчика. Он хотел спрятаться, бежать от этого стука. Но страх приковал его к месту. Он с ужасом вслушивался в этот стук, и ему казалось, что, когда он, наконец, приблизится, с ним самим случится что-то страшное. Он не мог передохнуть; кровь стучала у него в голове. Наконец, шаги, достигнув наивысшей звучности, начали удаляться. Они угасали там, за забором, где проходил тротуар улицы. Страх всё ещё не покидал его. Он сидел за колодцем, прислушиваясь к каждому шороху. И, сделав над собой усилие, во весь дух припустился к дому.

С тех пор стук преследовал его всю жизнь. Он мог бы стать хорошим инжнером, но не стал им. У него была склонность к рисованию, но он не сделался художником. Он мог бы, наконец, жить просто так, как все, зарабатывая себе на жизнь, откладывая на чёрный день, иметь семью и детей. Но и этого не случилось. Ему было уже почти тридцать два года, но у него не было ещё своей семьи. Он жил один в комнатке под самой крышей, и никто не видел, чтобы он выходил оттуда, когда кончал работу. Никто из соседей не бывал у него в квартире, никто не знал, что он делает долгими зимними вечерами. Он был один, и все оставили его, в конце концов, в покое.

Стоило ему принять какое-нибудь решение, попытаться приступить к какому-нибудь делу, как появлялся этот стук, и все рушилось, и всё приходилось начинать сначала. Где бы он ни находился, что бы он ни делал, этот стук неотступно следовал за ним. Давно уже не было их деревянного дома, давно уже его оставили все честолюбивые замыслы, но стук преследовал его, и, когда он появлялся, на него опять обрушивалось очередное несчастье.

Он пытался сделаться безразличным, жить так, как все - но не мог.

Он понимал, что был обречён, и эта обреченность накладывала на него свой отпечаток.

Он мог бы отличить этот стук из ста, из сотен, из миллионов звуков шагов. Он спал, и с закрытыми глазами чувствовал этот стук.

Чьи-то кривые пальцы тянулись к нему, хотели его задушить. Он просыпался в холодном поту - и за окном слышался тот же стук.

А назавтра у него срывалась деталь и ударяла его товарища по голове, или его избивали хулиганы, или на очередной работе ему снова недоплачивали зарплату.

Однажды он пришёл к врачу, и ему сказали, что у него порок сердца. Но стука не было, и он этому не поверил. Прошли годы, но он чувствовал себя вполне хорошо.

Стук преследовал его с какой-то исступлённостью, с какой-то зловещей жестокостью. Он подбегал к окну, выбегал на уличный перекресток, но источник стука так и оставался для него загадкой.

И вот однажды он стоял в подъезде, открывая ящик с сегодняшней почтой. И вдруг он услышал стук каблуков. Это был, несомненно, тот самый стук, который он мог бы выделить среди тысяч, среди миллионов шагов. Стук звучал во дворе, приближался к подъезду... Всё похолодело у него внутри. Вот шаги подошли вплотную, они звучат уже у самой двери... Но, как и всегда, достигнув эпогея, они с выдержкой злорадно начали удаляться.

И он не стал больше ждать. Он решил раз и навсегда покончить с этим. Решение созрело у него в голове не внезапно, не сразу, оно было продиктовано необходимостью, и появилось уже давно, одно из многих решений, которые ему доводилось принимать в надежде на то, что замкнутый круг когда-нибудь разорвётся. Он неторопливо повернул ключ, положив почту обратно, и вышел из подъезда во двор. В домах вокруг горели жёлтые, зелёные, белые окна. Была тёплая летняя ночь, такая же, как тогда, в первый раз, когда он сидел за колодцем. Двор ещё никогда не казался ему таким маленьким, таким тёмным и безвыходным. На улице, затушёвывая своим сиянием фонари, горела большая, белая луна. Он не увидел е ё нигде, и на сердце у него стало пусто, больно и одиноко. Тайна поразила его, и ему стало невообразимо жутко и невесело.

Подавленный своим одиночеством, он принялся бесцельно бродить по улицам. Он вглядывался в безмолвные окна, всматривался в длинные белые заборы, отбрасывающие длинные тени, в тёмные проёмы, окаймлённые белым призрачным светом. Город был странно пуст и тих. Всё это вместе казалось ему одушевлённым. Оно жило и существовало само по себе. На улицах ему не попадалось ни одного человека.

Казалось, вся пустота, которая накапливалась годами, вдруг предстала одновременно в эту лунную ночь. Кое-где, в домах, на улице, странно горели огни, как в немом кино, когда на экране всплывает сияние, не сопровождаемое никакими звуками. Он хотел встретить хоть одного человека, но, как будто специально, ни одна живая душа не попадалась ему навстречу. Ветер шумел ветвями деревьев и тут же затихал, оставляя глухую, странную тишину. Тёмными и бездонными казались узкие переулки; дома и дворы казались вымершими, длинные деревянные улици были бесконечны.

Он шёл мимо больницы, вдоль её ограды. Вдалеке, где-то за углом, мерцали жёлтые огоньки. Деревья отбрасывали на стены глубокие чёрные тени. И вдруг спереди, с угла, послышались звуки женских шагов.

Это были они, шаги, которые он много раз слышал. Они звучали страшно и гулко, приближаясь к нему. Это была она, та жестокая, таинственная сила, заключённая для него в этом стуке. Он крепко сжимал в пуке перочинный нож, скорее, не для того, чтобы его употребить, а для храбрости. Ему казадось, что о н о раздавит его, уничтожит, впитает в себя. Но он решил, что лучше умереть, но познать. Он увидел впереди себя тёмный плащ и тощую фигуру. Сквозь прорехи и рукава просвечивали белые кости. На месте лица, плоский немой, виднелся - с белым оскалом - белый и страшный череп. О н о шло навстречу ему, и каждый шаг отдавался в его теле страшной болью. Он знал заранее, что "она" женского рода, хотя ничто не говорило ему об этом. Этот белый оскал, это страшное, чудовищное выражение он уже видел где-то, наверное, на картинке, изображающей древнего ящера. Он шёл навстречу твёрдо, но зная, что фатальная неизбежность уже наступила.

В беспросветное тишине он слышал только её - тени - и свои шаги. Кровь гулко стучала у него в голове. Он готов был сойти с ума. Он понял, что пошел на безрассудство, но отступать было уже некуда. Он не склонится перед ней, не обратится в бегство. Мысли одна за другой пробегали в его голове, ему хотелось подбежать к ней, ударить ножом. Он думал ещё о чём-то, но остался только один шаг. Отступать было уже поздно. Это было всё. Что-то страшно охватило его голову. Пальцы, мерзкие и длинные, проткнули его назквозь.

Он видел, что висит на этих пяти страшных и гибких пальцах, и паучьи лапы шарят по его телу. Он упал, и кровь закапала ему на голову. Он умер.

Назавтра его нашли лежащим замертво у забора. Врач осмотрел его тело и не нашел ничего странного. Разрыв сердца, - сухо сказал он. И все было бы обычно, если бы не пять шрамов на его груди: как будто кто-то пытался проткнуть его нечеловеческими сухими пальцами.