«Море. Сосны»

Михаил Угаров Море. Сосны

Повесть

Угаров Михаил Юрьевич родился в 1956 году в Архангельске. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького (отделение драматургии). Драматург, режиссер, сценарист, участник оргкомитета и один из организаторов фестиваля молодой драматургии “Любимовка”, художественный руководитель “Театра.DOC”, руководитель семинара молодых драматургов, идеолог движения “Новая драма”, лауреат фестивалей “Новая драма”, “Золотая маска”. Публиковал пьесы в драматургических альманахах, повесть “Разбор вещей” напечатана в журнале “Дружба народов”. Живет в Москве.

Где палец?

Поезд № 546 Ленинград – Сухуми идет двое суток.

За окном был яркий солнечный день позднего лета 1964 года. Виктор лежал на своей верхней полке и в счастье смотрел в потолок. А по потолку метались светлые блики.

– А где палец?

Виктор опустил взгляд с потолка и увидел очень красивую девушку.

Это она спрашивала его про палец. И таким строгим тоном, как будто палец был только что на месте, а вот теперь его нет.

Виктор посмотрел на свою правую ногу – там нет большого пальца.

– Потерял, – смущенно ответил он.

И утянул ступни под простыню.

– А нам чай принесли! Будете? – спросила его девушка так, как будто чай – замена пальцу.

– Буду, – ответил он.

И спрыгнул с верхней полки.

Из сегодняшнего дня

Поздним летом 1964-го сидели в плацкартном вагоне Ленинград?- Сухуми пять очень красивых девушек, и ехали они на Черное море.

С краю рядом с ними сидел Виктор, очень видный собой парень. Только он часто смущался совершенно не по делу. Это его совсем не портило, а наоборот. Но он не знал, что ему идет смущаться…

А теперь, много лет спустя, посмотрим на них – пятерых девушек и одного парня, которые едут на Черное море летом 64-го года.

…Троих из них уже нет на свете. Остались две старухи и один старик. Окна в вагоне выбиты, сам вагон давно уже списан и брошен на тупиковых путях в районе унылого Тосно.

1964 год

Девушки были очень красивые, в Ленинграде таких Виктор видел редко.

Еще одна (очень красивая) девушка шлепнула ладошками Виктора по коленке и сказала:

– Ты понимаешь, что 1964 – это очень здорово!

Сказала она это так, как будто Виктор с ней спорил, хотя он видел ее впервые в жизни.

– Вот смотри: шесть плюс четыре – это у нас что?

– Десять, – смутился Виктор.

– А единица и девять – это что?

– Десять.

– Ну! Две десятки!

Виктор радостно кивнул.

– Две десятки! – разволновались остальные красивые девушки, приложили ладошки к горящим щекам.

– Когда одна десятка, и то много. А тут – сразу две! Это дважды хорошо! Нам очень, очень повезло, что сейчас у нас 1964 год!

– Хорошо! – сказал Виктор. – Я очень радуюсь.

– Где потерял палец?

Виктор поджал ноги под себя.

– Не важно, – улыбнулся он.

– Но интересно, – сказали девушки.

– Тебе повезло! – сказала очень красивая блондинка. (Волосы у нее белые, а ресницы и брови – черные.) – Если тебя когда-нибудь убьют, то твой труп будет легко опознать.

Все засмеялись.

Сигареты “Друг”

В шестьдесят четвертом году курили сигареты “Друг”.

Две девушки курили в тамбуре, и Виктор с ними. А другие три красавицы просто так рядом стояли за компанию, с удовольствием вдыхали дым.

– Раскури мне, – сказала одна очень красивая.

И Виктор раскурил. И дал ей.

И когда девушка, взяв губами сигарету, затянулась, Виктор покраснел.

Потому что эта сигарета только что была у него в губах, а теперь – сразу же – у нее.

Мимо шел товарный поезд, и в тамбуре мелькал солнечный свет. Поэтому никто из девушек не видел, как покраснел Виктор.

Краснеет как дурак

Еще раз он покраснел, когда одна из красавиц сказала:

– Сними кольцо, спрячь в чемодан.

– Зачем?

– Все мужчины так делают: как только к Адлеру подъезжают, так сразу же снимают обручальное кольцо.

– Давно женат? – серьезно спросила другая красавица.

– Три года.

– Жалко. И дети есть?

– Двое. Мальчик и девочка. Два и три года.

– У-у… Как зовут?

– Толя и Таня.

Девушки переглянулись и засмеялись.

– А жену как зовут?

– Валя.

Вот тут все девушки рассмеялись вместе.

И Виктор покраснел еще раз, и это видели все. Он понял, что сказал что-то не то, но никак не мог понять – в чем ошибка. Понял – очень это нехорошо, что его жену так зовут. Но почему нехорошо, не мог бы сказать. Он вдруг рассердился на жену, что она – Валя.

Все бы было иначе

– Ты докуда? – спросила красавица.

– Я в Пицунду, – ответил Виктор. – По профсоюзной путевке.

– Что за профсоюз?

– Тяжелой промышленности.

Помолчали.

– А ты докуда? – спросил Виктор.

– Мы выйдем в Лоо.

Вдруг Виктор приблизил к ней лицо и почти шепотом спросил:

– Правда, странное название?

Другая бы на ее месте смутилась, отодвинулась бы от него. А эта – нет. Наоборот, она сначала помолчала, а потом провела пальцами по его щеке, по краю его губ и ответила:

– А что тут странного? Просто две буквы “о”, вот и непривычно. Лоо и Лоо…- И губы у нее сложились в букву “о” и так и остались.

– А я из Ленинграда, – сказал Виктор.

– Вот как? – Девушка провела пальцем по его брови. – А я из Москвы. Ну и что с того?

– Ничего, – со странной горячностью ответил Виктор.

Они помолчали.

– А откуда из Москвы? – спросил Виктор.

– Кузнецкий мост. Общесоюзный дом моделей, слышал? Я – модель. И они тоже все модели. В Лоо едем…

– А я инженером на заводе. В Ленинграде.

– Главным?

И тут Виктор засмеялся. Вопрос, конечно, был задан смешной, но не до такой же степени.

И потом он ехал один в купе, после Лоо. Вспоминал этот вопрос – “главным?”. И тихо смеялся.

Поезд ехал по рельсам Грузинской ССР. Этот край назывался Абхазией.

Курил в тамбуре и ни о чем не думал. О том, что все могло бы быть иначе.

Нет “моря”, нет “рыбы”

Виктор шел по асфальтовой дорожке профсоюзного санатория. Шел он к морю. И сам себе не верил – вокруг него не природа, а просто очень красивая южная декорация.

Откуда тут взялись сосны, если их место – в Карелии или Ленинградской области? Вода в Балтийском заливе никогда не бывает такой синей, а небо?- таким прозрачным. Все немного было ненастоящим, все как в цветном кино.

Кофе тут готовили в турках на горячем песке. Всюду стояли лотки со сладкой сахарной ватой или с жирными чебуреками. С вареной кукурузой.

Белые войлочные шляпы с мохнатыми полями, в них ходили все – мужчины, женщины и дети.

Виктор сел на лавочку, обмахнулся полотенцем.

Потный Фотограф спросил его:

– Сам-то откуда?

– Ленинград.

– Уважаю, – сказал Фотограф.

Потом наклонился к Виктору, поманил его пальцем. Виктор придвинулся ближе.

– У них в словаре нет слова “море”, – тихо сообщил ему Фотограф.

– У кого?

– У этих. – Фотограф кивнул за спину.

Но за спиной у него никого не было.

– Понимаешь? – Прозвучало как “панимаишш”.

– Понимаю. А что?

Фотограф разозлился:

– Живут на море, а слова “море” в своем языке не имеют. Что это значит?

– Что?

– То, что они здесь никогда не жили. Это не их земля.

Виктор вытер полотенцем лоб.

– А как же они тогда это самое море называют?

– Ай, откуда я знаю! Может быть, “это большое мокрое”, может быть?- “соленая вода – другого берега не видно”. Слова “рыба” у них тоже нет. Я не знаю, как они ее называют. “Та, что живет в воде с хвостом”. Они же немножко обезьянки, я не могу точно понимать, что они говорят между собой.

– Кто они?

– Абхазы, – тихо сказал Фотограф.

– Это здешние? – уточнил Виктор. И посмотрел на Фотографа. Он выглядел абсолютно как “здешний”, как “обезьянка”.

– А вы тогда кто? Нездешний?

– Я не отсюда. Я вообще – грузин…

– А разве грузины не здесь живут?

Виктор шел к морю и слегка прихрамывал. И тут мы вспоминаем, что у него нет одного большого пальца на ноге.

Пацан с плохим аппетитом

Столовая – это профсоюзный рай. Все здесь было белое – скатерти, занавески, высокие наколки на официантках. Салфетки на столах накрахмалены, выставлены на стол высокой пирамидкой.

– Не могу я кушать, – печально говорил Виктору его молодой сосед.

Так странно прозвучало у парня – кушать. Кушают дети и больные, а этому бы в самый раз наворачивать и трескать.

– Чего так?

– Отравился чачей. – Парень понизил голос: – Ее нельзя здесь покупать. Умер у них дедушка, а его нельзя хоронить, пока с гор не спустится вся родня. А время-то идет, солнце жарит как в преисподней. Тогда они кладут дедушку в большой чан и заливают крепкой чачей. Там лежит, ждет, когда последняя родня с последней горы спустится. Лежит, не киснет.

Виктор отодвинул тарелку с супом, мрачно спросил:

– И чего?

– А то! Куда потом чачу девать? Жадобы же, денежки любят – страсть! Они разливают эту чачу по бутылкам и русским продают. Пацан, допустим, город Апатиты, Мурманская область, как я, – купил и выпил. И отравился мертвой чачей.

– Правда, что ли?

– Откуда мне знать? Здешние нам правды не скажут!

– Здешние – это кто?

– Грузины ж!

– Здесь абхазцы живут, а грузины – не здесь.

Парень присвистнул:

– А ты их различаешь? Надо же!

– Не различаю, – ответил Виктор.

Лика никому не дает

Из забегаловки вышли два парня.

– Забегаловка что надо, тут Лика работает! – сказал один Виктору.

– Она никому не дает! – сказал Виктору второй.

– Водки. Сто! – весело сказал Виктор, подойдя к прилавку. – И салат. А вы – Лика?

– Лика. И что с того?

– Ничего. Сто водки.

Она пошла за водкой и салатом.

Виктор стал смотреть ей вслед.

Лика ходила так, как будто при каждом шаге одна ее коленка задевала за другую. Не то чтобы она бедрами вихляла или крутила попой, а просто так у нее получалось. И Виктору сразу же захотелось увидеть ее коленки. Просто коленки, а не попу.

Вернулась, принесла сто водки и салат “Столичный”.

Виктор посмотрел в ее глубокий вырез на платье. Лика и сама время от времени туда смотрит, опускает голову и дует вниз. Потому что ей жарко.

А когда она опускает голову, то челка сразу же падает ей на лицо. Она не убирает ее руками, а резко запрокидывает голову, и челка сама послушно ложится на место.

А когда она запрокидывает голову, то видно ее белое и нежное горло. А по бокам розовые мочки ушей.

Виктор посмотрел на ее розовые мочки ушей и подумал – наверное, у нее и соски такие же, розовые. И страшно покраснел от этой мысли.

Самое плохое, что эта самая Лика все поняла, проследила цепочку его мыслей – от челки до мочек ушей и далее – и все поняла.

Положила руки на край стола, наклонилась к Виктору:

– Вон у вас кольцо на руке, а вы – туда же!

Виктор молчал, и водки ему расхотелось.

– И дети, наверное, есть?

– Есть, – честно ответил он. – Толя и Таня.

– А жену как зовут?

– Валя.

И Лика засмеялась.

(Да что же это?! Далось им это имя: Валя – Валентина, самое обычное из обычных, ничего смешного…)

– Мужчина, послушайте, – устало сказала Лика. – Лика никому не дает. Вам же сказали. А вы не поверили?

“Жигулевское”

Темный ночной пляж.

Виктор сидел и смотрел в черноту.

Луч маяка проходил круг и возвращался к Виктору, проходил над его головой, и он каждый раз поворачивал голову.

Захрустела галька. Это из темноты возникли парни. Они присели на корточки вокруг Виктора. Угрожающе молчали. Потом спросили:

– Сам-то откуда?

– Ленинград. – Виктор напрягся.

– Не Москва? Не врешь?

– Откуда Москва-то?

– Ну ладно, сиди тогда.

Все сидели какое-то время молча. Парни время от времени низко опускали голову и сплевывали себе под ноги.

– А вы? – спросил Виктор.

– А что – мы?

– Здешние?

– Ну. Мы кавказские. С Краснодара.

– Хочешь анекдот? – спросил Виктора самый младший парень. – Едет Хрущев на ишаке. А навстречу ему чурка. – Ай, какой хороший свинья! – Это не свинья, а ишак! – Не с тобой гаварю!

Виктор засмеялся.

Парни смеялись лениво, видно, что анекдот они этот знают.

– Где палец потерял? – спросил у Виктора парень постарше.

Виктор помолчал, потом пожал плечами:

– На войне, наверное.

Парни заржали.

– На Курской дуге?

– Пива хочешь? – спросил младший и протянул Виктору свою бутылку.

Виктор пил “Жигулевское” молча, смотрел на море, то есть в черноту.

Пусть будет хуже

Виктор шел по дорожке, и фонари попадались ему все реже и реже.

И вот он вошел в темноту.

Сел на скамейку, закурил, пряча огонек в кулак, как от снайперов.

И стал слушать ночные голоса на соседней скамейке.

– Господи, хоть бы что-нибудь случилось! – говорил женский голос.

– Не дай бог, зачем? – спрашивал мужской.

– Все одно и то же. Все одно и то же. Ничего…

– А вдруг будет хуже?

– Пусть будет хуже. Только пусть – по-другому!

– Ну, не знаю. Не знаю…

– Мама говорила, в войну хорошо было. Хоть и плохо, а хорошо. Говорит, каждое утро со смыслом вставала…

– Ты послушай сама, что говоришь. Как пьяная какая-то, ей-богу…

Здрасьте!

В дощатом домике стоит кровать, тумбочка и табуретка. А на двери небольшое зеркало.

Виктор лежал в кровати, накрытый одной простыней. В окно светил неяркий фонарь, и поэтому все предметы в комнате были видны.

Виктор посмотрел в потолок и вспомнил Лику. А вспомнив, он тут же сложил руки на груди, поверх простыни, как учили мальчиков в еще пионерском лагере. И закрыл глаза.

– Кто там? – вдруг испугался Виктор и посмотрел на дверь.

Но никто не ответил ему. Тихо вокруг.

Тогда Виктор встал с постели, босиком подошел к двери. Послушал немного и сбросил крючок.

На пороге стояла та самая Лика, официантка из забегаловки.

– Здрасьте, – растерялся Виктор.

Лика ничего не ответила ему. Она прошла в комнату. Чтобы пропустить ее, Виктору пришлось посторониться – комната узкая.

Подошла к кровати, сбросила босоножки и быстро легла. Накрылась простыней до подбородка. И закрыла глаза.

Виктор так и остался стоять в растерянности у двери.

Он и вправду подумал, что Лика заснула и что теперь его койка занята и надо идти искать на ночь какое-то другое место.

Глаза ее были закрыты, и дышала она ровно. Только слегка улыбалась.

Конечно же, Виктор все понял в этот момент. Он только не понимал одного – как ему быть и что делать?

– Ну иди уже, – сонным голосом сказала Лика.

И пододвинулась, освобождая для него место у стены.

И Виктор покорно пошел к кровати. Аккуратно перевалился через дремавшую девушку, лег у стены.

– Поцелуешь? – не открывая глаз, спросила Лика.

Виктор послушно поцеловал ее в губы, в краешек губ. Конечно, это был никакой не поцелуй, а всего лишь ответ на ее просьбу.

– Весь день о тебе думала, – сказала Лика. – Вот пришла, ты не против?

– Нет.

– Знаешь, сколько я сегодня рюмок разбила? Четыре. Все из-за тебя.

– Из-за меня?

– Подумала: пойду и лягу к нему. Он большой и теплый. Как тебя хоть зовут-то?

– Виктор. Я из Ленинграда.

– Ну давай, Виктор!

Виктор какое-то время держал растерянную паузу. Что давать-то? Как это понимать – в прямом смысле? Или как-то иначе?

Потом осторожно поцеловал ее еще раз.

Она открыла глаза.

– Скажи что-нибудь.

– Ты красивая.

И он осторожно положил руку на ее горло. Она выгнула шею, чтобы его руке было больше места.

Он потрогал ее за мочки ушей, сначала за одну, потом за другую.

А потом опустил простыню, приподнялся на локте и посмотрел на ее грудь. Осторожно потрогал пальцем соски. Сначала один, потом другой.

И сразу же коротко застонал и упал на спину.

– Что? – спросила Лика.

– Всё, – ответил Виктор.

Тогда она приподнялась на локте:

– В каком смысле? Больше ничего не будет? Кончил?

Виктор крепко закрыл глаза – ему было неудобно услышать от нее это абсолютно мужское слово.

– Да, – еле слышно ответил он.

– Здрасьте! – рассмеялась Лика. – Потрогал только за грудь – и все?

– Похоже, да.

– Скоренько.

– Понимаешь, там, в кафе… Я посмотрел на твои мочки ушей и подумал – вот, наверное, у нее такие же розовые соски, как эти мочки. Сейчас вот решил проверить, и… И – всё!…

– И что мы теперь будем делать? – после молчания спросила Лика.

– Давай полежим какое-то время.

Он хотел ее поцеловать, но она отвернулась. Тогда он положил руку ей на грудь, а потом сдвинул простыню еще ниже, на живот.

И увидел шрам у нее под ребрами.

Шрам этот был когда-то зашит, остались видны даже поперечные стежки.

– Что это? Это от ножа?

– А-а! Так, ерунда.

– Где это тебя так?

– На войне.

– Оборона Севастополя?

И оба засмеялись.

Так они лежали какое-то время, чего-то ждали.

Потом Виктор перелез через нее и сел на край кровати.

– Ты куда? – спросила Лика.

– Мне надо в туалет.

– Пописать?

– Ну да.

– Я посмотрю?

– Что ты посмотришь?

– Как парень писает.

– Не видела? – смутился Виктор.

– Только со спины. Покажешь?

– Ну да, наверное…

В небе летает спутник

Сразу за порогом дощатого домика начиналось черное пространство. Непроглядная южная тьма, непривычная и непонятная для ленинградца.

Виктор вышел, сам не понимая куда – то ли в сад, то ли в чистое поле.

Над головой светились крупные и очень яркие звезды. Одна из них была самая яркая, ярче всех, она слегка пульсировала. Присмотревшись, Виктор увидел, что она еще и движется.

– Смотри, спутник летит!

В ответ ему тишина.

– Ты где? – спросил он в темноту.

Никто ему не ответил.

Виктор оглянулся, но никого не увидел.

Пошел к домику, к светящейся дверной щели.

Никого рядом с ним не было. Он один.

Виктор зашел в домик, прищурился от света.

Не было никого в этом домике.

Что хотим, мужчина?

Утром Виктор пришел в забегаловку.

Официантка Лика обслуживала соседние столики и Виктора не замечала. Но он терпеливо ждал, пока дойдет очередь и до него. Дождался, Лика подошла к нему. Посмотрела безучастно:

– Что хотим?

– Извини, что вчера так вышло, – тихо сказал Виктор.

– Что хотим? – повторила Лика.

– Куда убежала? Зачем? – Виктор перешел на горячий шепот.

– Что хотим, мужчина?

– Сто водки хочет мужчина и салат! – сказал он зло и сам же глупо засмеялся.

– Что смешного, мужчина? – Лика повысила голос.

– Лика! – тихо сказал он.

– Вот только давайте не будем! – громко говорила Лика. Так, чтобы все слышали, говорила. – Пришли водочки выпить – пейте. Давайте вот без этого вот обойдемся!

– Хорошо, хорошо. Я все понял.

– Только не надо вот этих усмешек! Тут вам не то место! Пришел и усмехается! Или мне Астамура позвать?

Виктор встал из-за стола.

– Почему ты сбежала?

И, не дожидаясь ее ответа, вышел из забегаловки.

Храбрый старик

Виктор потерянно сидел на скамеечке, бесцельно смотрел на прохожих.

Вот мимо шел седой горбоносый старик, “из местных”. Рядом с ним послушная собака, она жарко дышала, высунув язык.

– Как пройти на улицу Кирова, не подскажете? – спросила у старика дама в белой войлочной шляпе.

Старик ничего не ответил, шел прямо.

– Послушайте, мужчина! – повысила голос дама. – Улица Кирова где? Я вас спросила!

Старик, не поворачиваясь, ответил ей что-то на незнакомом гортанном языке.

Дама опешила.

– Мужчина, это общественное место! Говорите так, чтобы вас понимали. Цивилизовываться пора!

И тогда старик сказал одно слово, неизвестное ей. Сказал с придыханием.

Дама догадалась, вспыхнула.

– Я сейчас милицию позову! Что вы мне сейчас сказали? Думаете, если я не понимаю, так говори что хочешь? Сейчас вас в милицию сдам!

Старик, не оборачиваясь, пошел прочь. Спина у него сделалась очень прямая, он храбрый старик. А вот собака у него была трусливой, жалась к его ногам.

Ответь на вопрос

Виктор шел по узкой дорожке среди сосен.

Навстречу ему двое здешних – “обезьянки”, как называл их Фотограф.

Приблизившись к нему, они замедлили шаг.

Когда поравнялись, один из них остановил Виктора рукой. Приложил раскрытую ладонь к его груди: стой, мол.

– Ты из Ленинграда? – спросил один.

– А что? – спросил Виктор.

– Ответь на вопрос, пожалуйста.

– Нет. Я из Свердловска, – ответил Виктор.

– Точно?

Второй спросил:

– Тебя не Виктором зовут?

Виктор широко улыбнулся:

– Анатолий я. Толя.

Постояли, помолчали.

Они пошли своей дорогой, Виктор – своей.

Очень хотелось Виктору обернуться и посмотреть им вслед, но он боялся, что они только и ждут этого.

Девятнадцать пальцев

Снова ночь, снова дощатый домик Виктора. Кровать, тумбочка, табуретка. На двери небольшое зеркало.

Виктор стоял возле двери и смотрел на себя в зеркало.

Потом принес табуретку, встал на нее. Надул живот, втянул его обратно. Все это видно ему теперь в зеркале.

Приспустил трусы, посмотрел на темные волосы на лобке. Испугался сам себя. Воровато оглянулся на окно, не видел ли кто?

Стук в дверь был еле слышен.

Виктор уже все понял. Распахнул дверь и спросил:

– Пришла?

– Ага, – ответила ему Лика.

И все стало повторяться, как в дурном сне: Виктор остался у двери, она сняла босоножки, легла под простыню, натянула ее до подбородка.

Виктор лег на свое место.

Закинул руки за голову, стал смотреть в потолок.

– Знаешь, Лика, ничего у нас с тобой не будет.

– Почему?

– Потому что я не могу. В том смысле, что я не должен этого делать. Я не хочу изменять жене.

– А вчера что было? Не измена?

– Вчера? Вчера ничего у нас с тобой не было.

Лика засмеялась.

– Ну и ладно. Ну и не делай ничего.

– И что? Мы так вот и будем лежать и ничего не делать? Я так не могу.

– Смотри, это делается просто.

И Лика нырнула под простыню.

Через мгновение у Виктора на лице появилось выражение полного ужаса.

С ним такого еще никогда не было, он сначала даже и не понял – что это? А когда понял, то просто окоченел от страха.

– Але, гараж! – сказала Лика из-под простыни. – Первый раз, что ли?

– Первый.

– Да ты что?

– Я думал, врут. А это и вправду бывает.

Виктор застывшим взглядом смотрел в потолок. Собственно говоря, реакция его была нулевой. Просто окоченел, и все. Лежал и тупо ждал, когда само собой произойдет неизбежное…

Лика вынырнула из-под простыни, легла рядом. Убрала прядь волос со вспотевшего лица.

Потом они лежали молча. Время от времени вскидывали простыню, и она надувалась пузырем. Им было жарко.

– А у тебя девять пальцев на ногах, – сказала Лика. – А на руках – десять. Сколько вместе?

– Девятнадцать.

– Еще один между ног. Сколько всего?

– Двадцать.

– Ну вот, а у нормальных парней – двадцать один палец.

– Значит, я ненормальный парень.

– Ненормальный!

И если Виктору не послышалось, то в интонации ее было восхищение.

Он перелез через нее.

– Ты куда?

– Мне надо пописать.

– Я с тобой.

– Посмотреть?

– Нет, пописать.

– Сбежать хочешь? Как вчера?

– Идем, а то я сейчас лопну.

Могу посвистеть

И снова над головой у них было черное пространство со звездами, с Млечным Путем. Виктор поискал глазами спутник, но его сегодня не было видно.

Лика быстро присела и зажурчала.

А он стоял рядом, к ней спиной, но ничего не мог.

– Никак? – засмеялась она.

– Просто я не привык не один это делать.

– Я могу тихонько посвистеть, это помогает.

Она засвистела, а он засмеялся.

И вслед его смеху – упругая струя, которая гасится мягкой травой.

Он смеялся.

А потом оборвал смех, потому что понял – Лика плачет.

Пожалуйста, пожалуйста!

Лика горько плакала.

Он обнимал ее за плечи.

– Ничего, ничего. Я себе так сказал – да, измена. Но ведь никто об этом никогда не узнает. А я буду вести себя так, как будто ничего не было. Главное – никогда ничего не рассказывать. Потому что это – жестоко.

Не признаваться, и все. Даже если сильно напьюсь или разозлюсь на нее. И ты, Лика, так сделай. Скажи себе, что ни перед кем не виновата…

– Я не Лика! – зло размазывая слезы, сказала Лика.

– Да! – воодушевился Виктор. – Ты не Лика! Я не Виктор! Это

вообще не мы. И не с нами это было. Это главное, что нужно понять.

И все будет хорошо.

– Я не Лика, ты не понял?

– В каком смысле?

– У меня другое имя, не Лика. На самом деле меня зовут Ия. Только никому не говори, хорошо? Никто здесь об этом не знает.

– Ия?

И снова она плакала. Горько плакала, не капризно, от души.

Виктор лежал рядом на кровати, гладил ее руку, плечо, спину.

– Левана зарезали. Ножом по горлу. Он хотел кричать, но уже не мог. Только хрипел. А когда стал открывать рот, чтобы кричать, кровь пузырями пошла изо рта…

Виктор резко сел на кровати:

– Стоп! Кого зарезали? Кто? За что?

– Левана. За меня. Батал и Засым. За то, что он меня любил, а я его. За то, что он грузин, и ему говорили, не трогай Ию. А он смеялся. И они сказали – зарежем. Батал и Засым если скажут, то сделают. Они просто так не говорят. А он не верил. И мне не верил, что уезжать отсюда надо. Я поэтому к тебе и пришла – уезжать отсюда надо. А то меня зарежут.

И тебя зарежут, они знают, что я к тебе ходила и что ты со мной спал…

– Что? Что это еще такое – зарежут?! А милиция?

– Ихняя вся милиция, смешно даже думать.

– Подожди, ты за этим ко мне приходила?

– Ну. Я же тебя не люблю. Ты мне нисколько не нравишься. Я Левана любила. А к тебе пришла, чтобы ты меня увез отсюда.

– Не нравлюсь?

– Господи, да конечно же! Стала бы я минет делать мужчине, который мне нравится? Да никогда!

– А почему его нельзя делать тому, кто нравится?

– Дурак, что ли? Как он после этого ко мне относиться будет, если я вот так запросто?…

– Понятно, понятно… Что же делать?

– Бежать. Если они сейчас не придут, то день ты продержишься. Когда светло, никто не станет резать. А завтра ночь тебе точно не продержаться. И Астамур с ними, с Баталом и Засымом…

– Как бежать? Куда? У меня же путевка!

– Дурак, что ли?

И снова Виктор упал на кровать, он лежал пластом и ни слова не понимал из того, что она говорила.

– Пожалуйста, пожалуйста!…

Она опустилась на пол рядом с кроватью и начала целовать его ноги.

Виктор страшно удивился. Потому что, когда она целовала то место, где нет большого пальца, получалось, что он есть, только сейчас он у нее во рту…

Беглецы

Ночь. Кабина грузовика. Вокруг – черно.

Виктор и Лика ехали на попутке.

В те времена было такое понятие – “попутка”. Это тот, с кем тебе по пути, и он на машине. Стоит только попросить – и тебя отвезут, не взяв за проезд денег.

Конечно, иногда деньги просили, но таких было немного и про них “говорили”.

Это было самым обычным делом: поднял руку, никаких денег, просто “слушай, друг, подвези до…”. И друг везет.

Черноту над дорогой прорезали фары. Виктор сидел у двери с опущенным стеклом, и ветер развевал его волосы. Посередине сидела Лика, рядом с пожилым шофером.

– Какая ты веселая! – смеясь, говорил шофер.

– А то! В детдоме выросла, – будто хвастаясь, ответила Лика.

– С чего так, в детдоме-то? – опечалился шофер.

– Сдали меня туда. Отчим с матерью.

– А мать куда же глядела?

– Мать? Она вообще не глядела.

– А отец?

– Какой отец? Я в котельной родилась, а там четверо кочегаров, все на одно лицо – выбирай любого.

Виктор мог бы удивиться этому рассказу Лики. Но он почему-то и виду не подал. Сидел и смотрел вперед на дорогу, как будто эту историю он давно уже знает.

– Как тебя зовут-то, веселая?

– Инна.

– Ишь какое имя. В детдоме-то не обижали?

– Все время есть хотела. Еще старшие парни в трусы залезали…

Виктору стало неудобно, что она говорит такое незнакомому мужчине. И удивила ее интонация – так, обычное дело, ну залез в трусы, жалко, что ли…

Он покосился на Лику, но она на него даже не взглянула, как будто его не было в кабине.

Пожилой шофер тоже немного смутился, но Виктор вдруг заметил, как блеснули у шофера глаза. И по-мужски понял: напрасно она это сказала.

Некоторое время ехали молча.

Вдруг шофер спросил, кивнув на Виктора:

– А он тебе кто?

Спросил так, как будто они здесь вдвоем и Виктора с ними нет.

– Костик-то? – переспросила Лика. – Костик мне никто.

Виктор слушал их разговор, смотрел вперед в ветровое стекло. И даже не спрашивал – с чего это он вдруг стал Костиком?

Ехали, молчали.

И вдруг Виктор увидел, что у шофера только одна рука на баранке, левая. А правой не было.

Правой рукой шофер давно уже шуровал Лике по бедру. А та молчала, будто ее это дело не касается.

– Останови-ка, отец, машину! – сказал Виктор. – И давай выйдем, поговорить надо.

Шофер затормозил.

Виктор с шофером встали возле горячего капота.

Дядька вел себя мирно, почти по-отечески:

– Отступись, парень! Зачем она тебе такая?

– Какая? – спросил Виктор.

– Такая, – мягко ответил шофер. Не хотел произносить плохое слово.

Виктор пожал плечами:

– У меня в Ленинграде жена и двое детей, я вообще по путевке отдыхать приехал… – и зачем-то показал шоферу обручальное кольцо.

– Костик! – крикнула Лика, высовываясь в окно. – В кабине вообще-то одно место. Попутка на двоих – потеря скорости, в одиночку – быстрее. Давай лови другую попутку!

Виктор взял из кузова свой чемодан, подошел к дверце машины.

Стоял и молчал, как будто чего-то ждал еще. Как дурак.

– Давай так, – мирным голосом сказала Лика. – Встретимся на Афоне. Ага?

Юный техник

Утром Виктор мылся возле колонки, тер шею и лицо. Между ног у него было зажато полотенце, поодаль лежала железная дорожная коробочка для мыла.

С удовольствием он вытирался полотенцем, пытаясь совместить вытирание спины с утренней зарядкой.

Потом он сидел на камне и разбирал вещи в чемодане. Каждая вещь была завернута в отдельную газету. Он убирал туда полотенце и коробочку с мылом. Зубную щетку и жестяную круглую коробочку с надписью “Зубной порошок „Особый”, цена 10 коп. г. Гомель”.

Потом (уже на другом камне) Виктор завтракал.

В руках у него была толстая стеклянная бутылка с кефиром. Он проткнул большим пальцем розовую крышечку из фольги и стал пить. Кефир был густым и плохо лился, поэтому Виктору пришлось высоко запрокидывать голову. Потом он заел кефир кексом.

Потом долго смотрел вдаль, курил сигареты “Друг”.

Нервничал, ерзал на камне. Потом не выдержал, сунул руку в задний карман брюк, вынул то, что так его нервировало. Серый невзрачный пакетик, на котором написано “Презерватив – 2 шт. Баковский завод резиновых изделий, ст. Баковка Калининской ж/д”. На обратной стороне пакетика был проставлен маленький прямоугольный штамп “ОТК”.

Виктор аккуратно засунул пакетик под камень и подоткнул его еще ногой.

И успокоился. Достал из чемодана журнал “Юный техник” и стал его внимательно читать.

А мимо Виктора то и дело проносились поезда.

Все окна в вагонах были открыты, и люди махали руками Виктору.

А он им – нет. Он читал статью про путь советской автомобильной промышленности за сорок семь лет.

Полетное

Поселок этот назывался то ли Полетное, то ли Взлетное, точно Виктор не знал – указатели здесь были редкими и очень путаными.

Он шел по пыльной дороге. На нем были сандалии, в которые набивался песок, да еще чемодан сильно оттягивал руку.

Потом рядом с ним пошел паренек из местных. Как все местные пареньки (они называют себя пацаны), выглядел он на полные шестнадцать, хотя на самом деле ему наверняка тринадцать, а то и еще меньше. Говорил он некрасиво, с акцентом.

– Короче, – сказал паренек. – Там одна тебя ждет. Чтобы ты пришел.

– Куда пришел? – с раздражением спросил его Виктор.

– На Куйбышева.

Куйбышева Виктор, конечно, не знал.

– И Урицкого не знаешь? – спросил парень.

Виктор давно все уже понял – кто та самая она, которая его ждет, но все равно спросил:

– Она – это кто?

– Одна пираститутка, – ответил парень и засмеялся.

Тогда Виктор остановился, поставил чемодан на землю и очень серьезно спросил:

– А почему ты считаешь, что она проститутка?

Парень вылупился, помолчал.

– Не, не считаю, – подумав, ответил он. – Первый раз ее вижу.

– А зачем так сказал?

– Все так русских девок называют.

– Что, не любите русских? – спросил Виктор.

– Почему? – страшно удивился парень. – Просто так называем…

– А Куйбышева – где?

– Тама, тама, – с очень русской интонацией ответил парень и замахал руками вперед и влево, вперед и влево.

Тама

На улице Куйбышева стояла желтая бочка с квасом, возле нее очередь. Толстая женщина в несвежем белом халате и в тапках на босу ногу сидела на венском стуле и разливала квас. Литр стоил двенадцать копеек, большая граненая кружка – шесть, а маленькая – три копейки.

Лика пила квас за три копейки, а Виктор за шесть. Так делали все в парах: женщина пила маленькую, а мужчина – большую.

– ?Ну и как с шофером было? Понравилось? – лениво спросил Виктор.

– А что?

– В трусы ползал?

– С чего это?

– Я видел, как он тебе руку совал.

– Ну совал. Что такого-то?

– А зачем ты меня тогда из машины выгнала?

– Здрасьте! Ты сам сказал – останови, отец! Сам слез!

– А зачем ты ему сказала, что меня Костей зовут? И что я тебе никто?

– А ты и есть мне никто.

И снова они пили квас. Он большую, она маленькую.

– А про детский дом – это правда? Про отчима и кочегарку с кочегарами?

Лика допила квас, посмотрела на чемодан, который стоял между ними.

– Тяжелый? – спросила она.

Кто любит плохое

Виктор и Лика лежали на пляже. Лежали на жестких деревянных лежаках, которые им удалось захватить, потому что на пляже они с пяти утра, потому что они теперь бездомные. Чемодан стоял рядом.

Пот медленно стекал по их телам куда-то в очень щекотливые места.

Виктор терпеливо слушал, как люди рядом говорили: “Мы с Одессы”.

И ему становилось от этого беспокойно, хотелось поправлять людей: неправильно говорить с, надо из. Но он стеснялся вмешиваться в чужой разговор и поэтому терпел.

– Смотрите, смотрите! – закричали вдруг дети.

Виктор и Лика подняли головы. И все, кто был на пляже, смотрели в сторону моря, к горизонту.

Там на высокой волне гордо несся по морю “Метеор”, судно на подводных крыльях. Белая узкая ракета летела по морю стрелой, оставляя за собой высокий хвост пенной воды. Это чудо техники появилось совсем недавно, два года назад, и для многих оно было еще новостью.

Виктор (инженер!) приподнялся на локтях и быстро, горячо заговорил (как будто сдавал экзамен).

– Понимаешь, управление подводными крыльями осуществляется путем изменения угла атаки, – говорил он, больно хватая Лику за руку. – Или при помощи закрылков! А высокая скорость вызывает подъемную силу крыльев, и судно летит над водой!

– Сейчас этот “Метеор” налетит на подводный камень, перевернется и взорвется! И мы увидим это! И весь пляж увидит этот взрыв! – От волнения она прижала руки к щекам. – Здорово, а?

– Но ведь там люди. Они погибнут!

– Погибнут, – убежденно сказала Лика. – Но представь, сколько людей – все, кто сейчас на этом пляже, – на всю жизнь запомнят этот взрыв! И будут рассказывать знакомым, своим детям, дети будут рассказывать своим детям…

Виктор наклонился к Лике, отвел прядь волос с ее лица и спросил ровным голосом:

– Любишь плохое?

– А ты – хорошее? – засмеялась Лика.

Виктор даже и отвечать-то не стал, ну понятно же, все люди мира любят хорошее и не хотят плохого.

– И не скучно тебе? – спросила Лика.

– Да при чем здесь это: скучно – не скучно?! – разозлился Виктор.

А Лика накрыла ладошкой его губы.

– При том, – тихо сказала она.

Виктор со стоном уронил голову на деревянный лежак. От этого стало больно в затылке, но он и виду не подал.

Лика слегка пнула ножкой чемодан Виктора:

– А давай утопим в море твой чемодан?

Другое хотел спросить

Пирс на безлюдном берегу наполовину обвалился, но остались ржавые рельсы на сваях, обросших сырой зеленью и ракушками, в конце сохранилась еще бетонная площадка.

Вот тут-то они и встали.

Ветра совсем не было, и поэтому море по-особенному противно пахло йодом.

Они долго смотрели вниз, там вились под водой зеленые плети водорослей, а дальше сразу начиналась черная глубина.

– Вот здесь! – сказала Лика.

– Я не буду ничего никуда кидать! – твердо ответил Виктор. И взялся за ручку чемодана, как будто Лика хотела его отнять.

– Посмотри и выбери самое ценное. Одну-две вещи. Не больше.

– Там все ценное, – сказал Виктор.

Он открыл чемодан, откинул крышку. Каждая вещь в чемодане была аккуратно завернута в газету, а рубашки и майки – в серых бумажных пакетах. Виктор залез рукой в карман под крышкой чемодана и достал бумагу.

– Вот список вещей. Мне жена написала. Что здесь лежит. Валя считает, что я очень рассеянный.

– Она тебе чемоданы собирает?

– Моя мама тоже так делала. Женщины всегда собирают чемоданы.

Лика взяла из рук Виктор список:

– Почерк пятиклашки!

Раньше Виктора растрогал бы детский почерк жены, ненужная лишняя забота о нем. Но сейчас вдруг ему стало невозможно стыдно за нее.

– Нормальной почерк, просто женский, – сказал он ровным голосом.

– Ой, а вот, смотри! Смотри! Написано: одиколон. – И засмеялась.

Виктор еще раз подумал о том, как все-таки противно пахнет море – йодом и гнилью – и что совсем нет ветра…

– Ничего. – Лика погладила его по руке. – Мой бывший говорил “помажь меня креммом, а то обгорел…”. И мне нравилось. Я его никогда не поправляла. Потому что меня это очень возбуждало.

– Две буквы эм возбуждали? – хмыкнул Виктор.

– Не-а. А то, что он был глупым. Глупый мужчина, вот что заводит по-настоящему.

– А я? Глупый или умный?

Лика усмехнулась:

– Другое хотел спросить?

Виктор не ответил, смутился вдруг. А потом довольно грубо сказал:

– С какой стати? У нас с тобой ничего не будет. И не было!

– Странно, – мягко улыбнулась Лика. – А я помню вкус твоего члена…

Виктор хотел немедленно оборвать этот дурацкий разговор, но все-таки не удержался, спросил:

– И что за вкус?

Лика на этот его вопрос ничего не ответила, лишь усмехнулась.

И он пожалел, что спросил. Переспрашивать не стал. Захлопнул крышку чемодана. Поднял его за ручку. И бросил в море.

У них коллективный разум

Вечером они шатались по поселку, поскольку были абсолютно бездомные. Одно было хорошо – чемодан больше не оттягивал руку Виктора.

– А ты можешь идти не хромая? – спросила Лика.

– Не могу. Раздражает?

– Я потерплю, – вдруг миролюбиво ответила Лика.

Они сели на лавочку. Виктор купил Лике эскимо на палочке за одиннадцать копеек.

На соседней лавочке сидели две некрасивые девушки. Обнявшись, они задумчиво пели “А у нас во дворе есть девчонка одна”.

Эта песня была страшно модной в 1964 году, ее передавали по радио с утра до вечера. Она про то, что девчонка, в которой “ничего нет”, все равно очень нравится одному парню и он все время “глядит ей вслед”… Эту песню любили девушки, она на всю страну утешала тех, в ком “ничего нет”.

Вокруг гуляли люди, которых называли тогда “отдыхающие”. (Была такая категория приезжавших на юг.)

– Смотри, – засмеялась Лика, – всюду комплект: муж, жена и двое детей!

И действительно, так оно и было. По набережной плыла толпа, плыла стайками: два больших гуся (родители) и два гусенка. Два больших шли степенно, корпусом вперед, а два маленьких сновали между ними восьмеркой, норовили то убежать вперед, то отстать. И тогда их окликали: “Нина! Вова! Зайка, ты где?”

– А что тут смешного? – спросил Виктор, потому что у него была точно такая же семья в Ленинграде: он, жена и двое детей.

Дружная семейка, не сговариваясь, завернула к киоску с газированной водой.

– Четыре стакана, – сказала жена. – С вишневым!

– Она их даже не спросила, с каким они хотят сиропом! – зашептала Лика. – У них коллективный разум!

– Они хорошо знают друг друга, – ровным голосом отвечал Виктор. – Потому что внимательны друг к другу. Потому что любят друг друга.

– У тебя так же?

– Допустим, – ответил Виктор и тут же подумал, что это нехорошо, раз у него “так же”.

Муж, жена и двое детей дружно пили газировку с вишневым сиропом.

– Как ты думаешь, они спят друг с другом? – шепотом спросила Лика.

– У них двое детей.

– Я о другом. Можно спать с человеком, – Лика сделала ладошки направо, – а можно спать с человеком, – ладошки налево. – Я вот про что.

Виктор окинул взглядом мужа и жену. Прикинул варианты.

– Спят, – тихо ответил он. – И может быть, даже часто. Во всяком случае, ему бы так хотелось. А ей – не знаю…

И тут выражение лица его изменилось и голос тоже стал другим. Виктор кого-то зло передразнивал:

– Гасим свет! Мама, ты спишь? А, мам? Давай скорее! Все?

Лика засмеялась.

Она ждала, что и он сейчас рассмеется, но он молчал.

И тогда она спросила веселым голосом:

– Это ты сейчас как у тебя рассказывал?

– Ну да, – скучным голосом ответил Виктор.

Он встал со скамейки и быстро пошел по набережной.

Виктор не понимал, как он мог такое сказал про свою жизнь, про себя и жену Валю.

Валя бы сейчас сказала ему: “Предатель”.

Неизрасходованное тело

Лика догнала его, но он не хотел с ней говорить. Свернул в сторону, встал в очередь к киоску, где продавали сахарную вату на палочке.

Лика тут же встала в очередь за ним, почти уткнулась ему в спину.

– У тебя очень хороший живот. Внизу порос мягкой шерстью, – жарко зашептала Лика ему в шею. – Мне одна официантка говорила, очень развратная, что это место книзу от пупка называется “поляна любви”.

У тебя…

За Ликой в очередь встал солидный мужчина. Он слышал то, что говорила Лика, и не верил своим ушам.

– Замолчи! – не оборачиваясь, сказал Виктор.

– И это абсолютно никому не нужно! Ты доживешь до старости и все это так и останется никому не нужным!

Подошла очередь Виктора. Продавщица протянула ему вату на палке.

– Не надо ничего, – грубо сказал Виктор продавщице. – Я забыл деньги дома. – И вышел из очереди.

Лика пошла за ним.

– Мое тело нужно мне прежде всего для работы. Я работаю! – сказал он Лике. – Ра-бо-та-ю! И расходую его как надо.

Лика не стала спорить, и они долго молчали.

– Хорошо, – деловым голосом сказал Виктор. – У меня неизрасходованное тело. А у тебя – какое?

– Разочарованное, – быстро ответила Лика.

И потом, через паузу, засмеялась.

Жесткие уши

Поздним вечером, почти ночью, они оказались у фонтана.

Лика вдруг встала на цыпочки, взяла Виктора за голову и прижала ладонями его уши. А потом восхищенно сказала:

– Какие у тебя жесткие уши!

И он засмеялся.

Его вдруг охватила волна страшной гордости за свои жесткие уши. В этот момент Виктор, конечно, понимал, что он полный идиот, но от этого тоже возникала какая-то особая радость.

Я умею драться!

За рулем грузовика сидел мордастый парень в майке. Рулил он с форсом – ладони лежали на баранке, а пальцы были отставлены в стороны веером.

– Поссать по-человечески, – объяснил он ситуацию пассажирам и затормозил со свистом, резким упором.

На дороге Виктор достал пачку сигарет “Друг” (с овчаркой на коробке) и закурил.

Ночь была темная, со звездами. Душная ночь с тошнотворным запахом трав, со звоном неведомых насекомых в траве.

Докурил сигарету и бросил ее. Огонек по дуге пересек дорогу и исчез в придорожной канаве.

Виктор завернул за машину и увидел, как шофер и Лика обнимаются.

Это были не объятия, это была борьба. Парень придавливал ее к грузовику, задирал юбку, совал руку между колен.

А Лика вцепилась руками в его широкие плечи, отталкивала и коленей не разжимала.

Все это происходило в полной тишине – и шофер молчал, и Лика молчала. Не кричала, не звала на помощь Виктора. А молча и уверенно его отталкивала, а точнее – просто удерживала его на определенном расстоянии.

Шофер понял, что с ним просто играют в “разожми коленки” и игра эта может продолжаться еще долго. А это (долгая возня) в планы парня не входило. От возмущения на его шее надулась вена, и он уже высвобождал руку, чтобы ударить ту, которая толком не дается, а лишь дразнит.

Он не успел, потому что Виктор схватил парня за плечо и рванул на себя. Парня развернуло, теперь он оказался лицом к Виктору.

Виктор видел глаза парня, разом ставшие очень маленькими от злости. И видел глаза Лики, какие-то мутные, как будто подернутые пеленой, немного расфокусированные. И этот ее взгляд поразил Виктора, она ведь вовсе была не прочь на самом-то деле…

Само по себе напряглось плечо Виктора, отошел назад локоть, и сам он не понял как, но вдруг сжатый кулак точно впечатался в лицо шофера.

И тот упал на землю. Наверное, больно упал, потому что слишком уж высоко взлетели вверх его ноги.

Парень встал на четвереньки, замотал головой, заматерился.

Кулак у Виктора онемел от боли.

Шофер, шатаясь, поднялся с корточек и метнулся куда-то в темноту, за машину.

Лика прижала ладони к щекам, у нее горели глаза.

Тут же из темноты вылетел шофер, в руках у него была монтировка.

А Виктор стоял, смотрел на парня и не верил, что тот ударит его железной палкой.

Парень и сам колебался.

Так и стояли, пока это взаимное стояние не стало для них невыносимо. Виктор понял: все-таки ударит.

И тогда для Виктора наступил последний момент, после которого все стало бы бессмысленным.

Виктор подпрыгнул на месте, крикнул. Крикнул как-то высоко, неестественно для мужчины. Нога сама пошла вперед (та самая, где нет большого пальца) и ударила парня в грудь.

Из парня с хрипом вылетел воздух, и он завалился на спину.

Виктор пнул его в бок, отчего у парня дернулись ноги и он стал подтаскивать колени к животу.

Еще один удар носком в бок был как приказ, и шофер перестал сворачиваться, вытянул ноги – это была знаковая поза лежачего, которого уже не бьют.

– Наступи ему на горло, – сказал Лика.

– Что? – обернулся Виктор.

– Наступи и не спрашивай!

И Виктор наступил парню на горло. Бережно, не надавливая и не прижимая, а просто так – его просили, и он сделал.

Парень вытаращил глаза от страха и затих.

Виктор и Лика пошли по темной дороге, оставляя за собой машину с распахнутыми дверцами и лежащего на земле шофера. Тот лежал на спине и смотрел в звездное небо. Лежал спокойно и не понимал, зачем нужно вставать?

Если смотреть из будущего, то с парнем этим самый простой вариант. Его не станет уже через полгода. Найдут мертвым в кабине заглохшего грузовика, голова упала на баранку. В милиции запишут так: отравление некачественным алкогольным продуктом.

А под землей военный завод

Шли по дороге молча, шли довольно быстро. Еще сказывалось недавнее возбуждение. Виктор то и дело облизывал разбитые косточки на кулаке.

– Куда мы идем? – зло спросил Виктор.

– Мы на юг движемся, – заискивала перед ним Лика.

– Мы и так на юге.

– Это тебе после Ленинграда так кажется, что мы на юге. А на самом деле – мы на севере. Юг – это где Батуми, короче.

– А что мы там забыли?

– Оттуда Турцию видно.

Виктор остановился посередине дороги, закурил. В темноте светилась красная точка сигареты. Лика остановилась тоже.

Вокруг них в темной бархатной ночи свистел и звенел целый хор неизвестных насекомых – все сверчки и все цикады.

Тогда Виктор поднял голову и стал смотреть на небо. Над ним в самом центре неба светился Млечный Путь. Голову приходилось задирать высоко, отчего можно было немного потерять равновесие.

Лика с жадным интересом смотрела снизу на его подбородок, на его кадык, на то, как отросла у него за день щетина.

– У меня сейчас голова взорвется от этого свиста, – тихо сказал Виктор.

– А еще стучит под землей, слышишь? Это военный завод работает, там бомбу делают. Скоро она будет готова, и мы бросим ее на Америку. Там внизу пленные немцы работают.

– Какие пленные немцы? Почти двадцать лет прошло после войны.

– Ты из-за шофера на меня злишься? – спросила Лика.

Виктор ничего не ответил. Пошел по дороге вперед.

– А почему ты его той ногой ударил, на которой пальца нет? Почему не здоровой?

– У меня обе ноги здоровые, – ответил Виктор. – Потому что испугался. Подумал – куда я в драку с такой ногой? Поэтому и ударил ею первой.

– Логично.

– Нелогично! – резко сказал Виктор. – Нет тут ничего логичного. Ни в этой драке, ни в том, как ты ведешь себя!

– Давай ты меня не будешь воспитывать! – закричала вдруг Лика.?- Ты мне никто, ты мне даже не нравишься как мужчина! У нас с тобой ничего не было, ни разу! Я тебе не дала.

Виктор остановился.

– Ты – мне? Не дала? Я и не просил. И не хотел. Если бы хотел, то все бы с первого раза получилось.

Глаза у Лики стали злыми, она резко сдунула челку со лба.

И у него глаза были тоже не самые добрые на свете. Два рассерженных друг другом человека, никто никому не хотел уступать. Стояли, смотрели в глаза – кто кого переглядит.

Лика первая опустила глаза.

А потом пошла одна по дороге.

Потом обернулась и крикнула:

– Ну ты идешь?

– Куда?

– Туда!

В Батуми

И вот они оказались там, то есть – в Батуми.

Стояли на огромном камне в море. Вокруг пляж, а камень этот пользовался большим успехом, на него карабкались дети и взрослые, а потом с криком, а дети с визгом прыгали в море.

Лика и Виктор посмотрели налево, там (совсем рядом) чужая и загадочная жизнь. Там Турция. Мечеть с круглым куполом, а за ней высокий минарет.

А между ними – камнем в море и мечетью – пограничный пост, здесь кончается страна СССР.

Виктор нырнул с камня в море. Это было красиво, тело его описало полукруг, и он вытянутыми вперед руками легко вошел в воду.

Лике это нравилось. Она, прикрыв глаза сверху ладошкой, смотрела, как выныривал из воды Виктор, как плыл, как загребал он воду, как разворачивались при этом его плечи.

Средний палец

Лика вскрикнула.

Стоявший рядом с ней на камне молодой мужчина мокрой ступней погладил Лике ногу, икру.

В наши времена такого бы назвали “мачо”, но в шестьдесят четвертом году еще не было этого слова в обороте, таких тогда называли просто “кадр”.

Кадр был из местных, немножко “обезьянка”, зато красивая. На груди у него была черная поросль, а внизу были – плавки. Они держались на двух веревочках по бокам, а спереди и сзади у него были треугольники. И он совсем не стесняется, что у него торчит спереди, а, наоборот, как бы всем это показывает.

И Лика показала ему средний палец.

Кадр в ответ лишь засмеялся, демонстрируя ровные белые зубы.

В те времена советские люди еще не знали, что означает этот жест. И Кадр не знал.

Показывали иначе – от локтя, ударяя по руке и сгибая ее со сжатым кулаком. Такой жест Кадр бы сразу понял. А что показала ему Лика? Может, перепутала средний палец с большим? И тогда все здорово?

Лика отвернулась от него и нырнула в воду красивой ласточкой.

– Что же ты? – спросил плывущий рядом Виктор. – Глупый брюнет, все, как тебе нравится. Чего хотел?

– Денег, – ответила Лика. – Они тут промышляют на пляже, спят за деньги с москвичками.

Виктор от изумления погрузился в воду с головой. Потом вынырнул.

– Мужчина – за деньги?! Так не бывает!

– Двадцать пять рублей ночь, – сказала Лика и перевернулась на спину.

Виктор поплыл с ней рядом, он никак не мог поверить в это, ведь в проститутки идут только девушки.

– Но он же мужчина!

Лика, видя его глупое изумленное лицо, смеясь, сказала:

– На пляже он такой не один.

Всех их отменили

Виктор лежал на горячей гальке, закрыв глаза.

Рядом лежала Лика. А рука ее лежала у Виктора на животе.

Рука была прохладная, и Виктору это было приятно.

– Там живут турки, – говорила Лика. – А здесь… Адыги, шапсуги, абадзехи и абадзины. Еще греки, армяне, аджарцы, хемшины, черкесы, самурзаканцы. Еще живут лазы. А вообще-то здесь живут грузины. Они резать ножом не станут, а вот наврут – запросто.

Виктор засмеялся – очень уж смешные названия у этих народов:

– Все эти названия народов давно отменили, здесь просто СССР.

– А раньше здесь жили упыхи. Турки им сказали, пошли с нами, мы вам кое-что покажем. А упыхи были глупые и очень любопытные. И пошли все: старики, и дети, и женщины с собаками. А когда они шли по самому краешку скал, турки их всех столкнули в море. И не стало больше бедных упыхов. Любопытство погубило.

Рядом с Виктором и Ликой сидел на лежаке молодой человек в очках. Он сказал:

– Какие глупости вы говорите, девушка! Это были не упыхи, а убыхи! И все было не так, как вы говорите.

Лика, не поворачивая головы к молодому человеку, сказала ровным голосом:

– Пошел в жопу, глист московский!

Интеллигентный молодой человек вспыхнул, быстро встал с лежака, забрал свое полотенце и пошел прочь.

Виктор догнал его у самой воды:

– Извините нас, пожалуйста! Она всегда так – не подумает, а скажет!

– Не водитесь вы с ней, – очень серьезно сказал молодой человек в очках. – Не надо это.

– Почему?

– Триппер. И прочая венерика, – смущенно улыбнулся он.

И тогда Виктор толкнул его в грудь. Молодой человек от неожиданности упал, с него слетели очки. И он закричал тонким голосом:

– Очки! Очки!

Без паяльника проживешь

Виктор лежал на животе. Лика закинула на него ногу. Ей приятно касаться его горячего тела.

Щека у Виктора на горячей гальке, смотрел он вбок, не на Лику.

Виктор слушал разговор двух женщин.

– Я мужу так сказала: ты больше не парень, а женатый человек. Иди, прощайся с друзьями! Уж я и карманы у него вечером проверяю, и на день только рубль даю на руки. А все равно – звонки странные, с молчанием…

– Гуляет?

– Тайком с друзьями встречается.

– Вот паразит!

– Витьку встретила, так ему и сказала: к моему больше не подходи! Увижу – морду расцарапаю.

– А у меня придумал, что по делу с друзьями встречается, – паяльник, мол, починить. Ну и получил по сусалам. Говорю: все, без паяльника проживешь!

Лика засмеялась.

И женщины засмеялись. Им было приятно, что девушка оценила их жизненную мудрость.

– Какая вы, девушка, веселая, приятно посмотреть!

– Вообще красивая пара! Особенно мужчина.

Лика лениво встала, пошла к морю, на ходу бросила женщинам:

– Да ладно вам, курицы драные! Раскудахтались.

Виктор отвернул лицо от женщин, засмеялся, но извиняться за грубость Лики не стал.

Вот граница

Солнце клонилось к морю. Но край его еще не задел горизонта.

И вдруг как будто неслышимая команда разнеслась по пляжу – люди стали быстро подниматься с лежаков, торопясь, собирали вещи и уходили.

И вот всё – вмиг опустел пляж, всех как ветром сдуло.

И тогда широкой полосой двинулись по пляжу пограничники с собаками. На горизонте появились легкие военные катера.

Все. На ночь граница начинает действовать.

Виктор и Лика сидели на скамейке в приморском парке.

Солнце уже наполовину исчезло в море.

– Ну а теперь скажешь, зачем мы сюда ехали? – спросил Виктор.

– Вон мечеть, вон минарет. Вот граница. Турция…

Нам посрать

Беспокойный пожилой человек присел на лавку рядом с Виктором и Ликой. Он поправил на лице тяжелые очки в роговой оправе. Поправил галстук.

– Централизованное планирование плюс хозяйственная самостоятельность колхозов и совхозов! – сказал он так, как будто его кто-то прервал недавно, а вот теперь он имеет возможность договорить до конца. – Повысился уровень жизни крестьянства – раз. – Он загнул один палец.?- Материальная заинтересованность сельских работников – два! – Загнул второй палец. – Это же один из коренных принципов социалистического хозяйствования! – И он шлепнул себя по коленке. – Закупочные цены на сельхозпродукцию повысились! – Загнул третий палец. – Скот и птица – в пять раз, молоко и масло в два раза, картошка и овощи в два с половиной раза! Колхозникам дали пенсии, дали им паспорта. – Загнул четвертый и пятый пальцы.

Теперь он держал перед собой кулак, собранный из загнутых пальцев. И этим самым кулаком погрозил он Виктору и Лике.

– Но!… – крикнул он высоким голосом. И внезапно, наклонившись к Виктору, перешел на шепот: – Целина! Етит твою мать, извиняюсь, конечно! Такие деньги вбуханы! Их бы да на обычные колхозы и совхозы пустить, в глубинку, так сказать… На хрена нам нужны эти казахские степи?!

Он оглянулся, нет ли кого за скамейкой. И Виктор оглянулся – никого.

– А кукуруза! – свистящим шепотом говорил пожилой человек.?- Королева полей! Курам на смех, ее в Архангельской области сеяли!

А изъятие скота из личных подсобных хозяйств?!

Помолчал и высказал свою главную боль:

– Разделили райкомы на сельские и промышленные.

И тут в разговор вступила Лика:

– Слышь, отец! – бесцеремонным голосом сказала она. – Надоел! Нам посрать на твои райкомы.

Только желтенькОе виднеется

Наступила ночь. Здесь, на границе с Турцией, на самом краю Советского Союза, она была еще темнее, душистее и бархатней, чем в Пицунде, – “на севере”, как говорила Лика.

На пустом ночном пляже стояли пограничники, стояли через равное расстояние.

Лучи двух мощных прожектов мерно ходили по пляжу, скрещивались между собой и расходились вновь.

– Что это там на пляже желтенькое виднеется? – спросил Виктор.

– Детское ведерко кто-то забыл, – отвечала Лика. – Завтра заберут.

Проникновение

Шли темной ночью по узкой улице. Потом шли старым виноградником. Потом через гаражи и сараи.

На пути встал высокий деревянный забор.

Виктор подсадил Лику. Она посмотрела за забор.

– Чистенько, – сказала Лика, имея в виду, что за забором опасности нет.

И села верхом на забор, чтобы подождать Виктора.

Виктор подпрыгнул, схватился за верх забора, раскачал туловище, потом одной ногой зацепился за верх. Подтянулся. Верхом сел на забор.

– Давай! – сказала Лика, и они разом спрыгнули вниз.

Пошли между складов, ангаров и гаражей.

Путь им преградил высокий забор-сетка. По сетке взбираться вверх гораздо легче, главное, чтобы пальцы попадали в ячейки.

Перелезли через сетку.

Вокруг склады, ангары, пакгаузы.

Всего один тусклый фонарь освещал пустынный причал.

Они спрятались за высоким штабелем пустых ящиков. Ящики были щелястые, и сквозь эти щели видно не сильно хорошо, зато слышно все.

Я туда хочу

Лика поправила прическу, отряхнула юбку.

Вышла из-за ящиков и, стуча каблучками, пошла по причалу.

У трапа стоял дежурный матросик. Он был белобрысый, с белыми бровями, реснички как у поросенка.

– Девушка! – испугался матрос. – Здесь нельзя, нельзя здесь!

Лика подошла к нему совсем близко, почти коснулась прядью своих волос его лица.

– Чего надо? – понизив голос, спросил он.

– Хочу вон туда попасть, – показала она рукой в темноту.

Матрос оглянулся в темноту, но ничего там не увидел.

– Куда конкретно? – спросил матрос.

– Где мечеть. Где минарет стоит.

Матрос сначала просто онемел. А потом громко, во весь голос сказал:

– Дура, что ли? Там же – Турция!

– Денег хочешь? – тихо спросила Лика. Намеренно тихо, чтобы он так не орал.

Матросик вспотел от страха. В глазах его появилась маленькая мысль. Он сглотнул слюну и кивнул Лике в знак согласия.

– Короткий у нас с тобой разговор получился, – тихо засмеялась Лика.?- А я-то боялась…

– Чё боялась-то? – спросил он понаглее.

– Что переспать за это надо будет.

– И чё? И переспала бы? – спросил он, волнуясь.

– Ну.

На щеках у белобрысого выступили грубые пятна румянца.

– На хрена тебе туда? – мотнул он головой в сторону Турции. – Там плохо. А у нас хорошо.

– У нас лучше всех, – с грустью ответила Лика. – Только я заграничного хочу.

Матрос оглянулся на катер, заговорил тихо и быстро:

– Ты вот что… Ты завтра приходи. Сегодня никак, а завтра – да.

– Не обманешь? Никому не скажешь?

– Не.

– Раз завтра, то и деньги завтра.

– Все завтра, – закивал головой матросик.

– Ну, я пошла тогда?

– Ага, ага.

Кино начинается

Лика вынырнула из темноты. Она стукнула Виктора кулачком по спине, засмеялась.

А у Виктора были круглые глаза, он не верил своим ушам.

– Ты хочешь бежать в Турцию?!

– Дурак, что ли? Чего я там забыла?

Виктор открыл было рот, но Лика больно толкнула его локтем в бок:

– Смотри теперь! Кино начинается!

На страже Родины

Матросик как стоял на месте, так и остался стоять. Замер и только смотрел в темноту испуганными глазами.

А потом вдруг сорвался с места, заметался, рванул влево, рванул вправо, выругался матом.

Повернулся кругом и загрохотал по трапу – побежал на катер.

На палубе стал бегать вокруг рубки, размахивал руками.

Из рубки лениво вышел пожилой военный. Послушал матроса, всплеснул руками и опрометью кинулся обратно в каюту.

А матрос снова замер на месте, как на боевом посту. Зорко смотрел, нет ли кого на территории порта.

Он был на страже Родины.

Где такие звонки принимают

Лика была довольна.

– Звонить побежал! Первый, первый, я второй!…

– Ты дура! – зашипел Виктор. – Ты хоть понимаешь, куда он сейчас звонит?

– Где такие звонки принимают, – усмехнулась Лика. – Сейчас сам увидишь – куда. Давай отползаем, тут сейчас другое кино начнется.

Лика быстро сняла босоножки.

Виктор, глядя на нее, сбросил сандалии.

Босиком, тихими мягкими прыжками двинулись они вглубь причала.

Спрятались за грузовиком, накрылись свисающим с борта брезентом.

Приехали быстро

Приехала машина “Волга”.

Из нее вышли трое.

К ним, громыхая трапом, сбежал пожилой военный.

Белобрысый матросик так и стоял на палубе, замерев от понимания важности текущего момента.

Этого белобрысого парня всю юность звали – Серый. А когда он закончил Армавирский педагогический институт и начал преподавать в школе, то стал Сергеем Васильевичем. Иногда ночами ему снилось, что все-таки взял он плату с той девушки, и взял ее, как говорили в те времена, натурой. Потом она приходила к нему на причал снова и снова и ни о какой Турции речь уже не заводила…

Выйдя на пенсию, он купил домик в этих краях, но из-за войны 1992?- 1993 годов бежал, бросив все здешнее хозяйство. Теперь живет в городе Ейске. Очень переживает распад Советского Союза.

Эти товарищи

– Пора сматываться, – сказала Лика.

– Как мы теперь через забор перелезать будем? – спросил Виктор.

– Так же. Как и сюда.

– Там наверняка уже стоят эти товарищи.

– Увидим, что стоят, – тогда что-нибудь другое придумаем.

– У меня нога что-то…

– Скажи честно – в штаны наложил? – тихо засмеялась Лика.

– Ты не должна так говорить, – возмутился Виктор.

– Мотоцикл водить умеешь?

– Нет! – отрезал Виктор. Но, подумав, сказал: – Я принцип вождения знаю.

На север

Ранним утром, когда только-только наступает серый рассвет, по пустой извилистой дороге несся мотоцикл.

Лика обнимала сзади Виктора, волосы ее развевались на ветру.

– Чей мотоцикл? – кричал Виктор.

– Ничей! – кричала Лика.

– Так не бывает!

Слева скала, справа пропасть. Они неслись по дороге.

– Мы куда? – кричал Виктор.

– На север! – кричала ему в ответ Лика.

И смеялась.

– Ему, наверное, теперь медаль дадут! – кричала Лика.

– Кому?

– Матросику!

Не скучно

Ехали по глухой дороге куда-то вверх. Мотоцикл подпрыгивал на камнях.

Ехали по узкой тропинке, внизу был крутой обрыв и море.

Ехали там, где ехать уже невозможно.

Остановились.

– Давай пописаем, – сказала Лика, – а то я сейчас лопну.

– Это я сейчас лопну.

– Описался от страха?

Виктор повернулся спиной к морю и направил струйку на скалу.

– Ты сумасшедшая, – задумчиво сказал он.

– Скажи, здорово? – сидя на корточках, спросила Лика.

– Не скучно во всяком случае, – застегивая штаны, ответил Виктор.

– Ты признал!

Лика попыталась приподнять мотоцикл.

– Я помогу, – сказал Виктор, но не успел помочь.

Лика, повернув переднее колесо в сторону обрыва, толкнула мотоцикл. И он легко поехал вниз, а потом сорвался в пропасть.

– Но ведь он был чужой, – покачал головой Виктор.

– Но ведь мы его угнали.

Запретная тропа

Дальше они пошли пешком. Тропинка уходила круто вверх, и поэтому приходилось так высоко ставить вперед ноги, что колени едва не задевали грудь.

– Запретная зона! – переводя дыхание, сказала Лика. – Особо охраняемая территория. Говорят – госдача, говорят – самого Хрущева. Сюда мышь не проберется.

– А мы? Пробрались?

– Значит, у нас получилось быть меньше мыши. Запомни это. Если ты будешь в это верить, то останешься цел.

Низко пролетел вертолет, оглядывая территорию.

Лика и Виктор спрятались под нависшим камнем.

Вертолет улетел.

Потом тропинка пошла круто вниз.

Оказалось, что вниз идти еще труднее. Потому что камни предательски осыпались под ногами, а внизу пугала пропасть с острыми каменными грядами.

Спускались медленно, чуть ли не касаясь задницами тропинки.

– А этот матросик, он переспать с тобой хотел? – спросил Виктор.

– Нет, он хотел служить Родине.

– А ты не хочешь?

– Да пускай лучше она мне сначала послужит, – засмеялась Лика.

– Сама-то слышишь, что говоришь? – засмеялся Виктор. – Ты, наверное, комсомолка?

– А ты, наверное, дурак?

– Дурак, что с тобой связался.

– Поздно понял. Мы уже пришли.

Запретный пляж, запретная бухта

На маленьком тайном пляже стояли три палатки. Стояли они под навесом скал, и их не было видно с воздуха патрулирующим вертолетам. Стояли они, прикрытые двумя большими валунами, и поэтому их не было видно с моря стерегущим военным катерам.

Когда Лика и Виктор спустились на пляж, их уже ждали. Мелкие камешки скатывались вниз по крутой тропинке, давая знать обитателям, что сюда идут. А никто сюда идти не должен, потому что это – запретный пляж, запретная бухта.

Виктора и Лику встретили все пятеро.

Две девушки – одна красивая, другая – некрасивая.

Взрослый мужчина с жесткими чертами лица, очень красивый парень и с ними еще один совершенно невнятный паренек.

Вперед вышла красивая девушка со светлыми длинными волосами. На ней были такие трусики, что Виктору стало не по себе. Трусов, короче, не было вовсе – две веревочки, и все. Виктор не знал тогда слова “бикини”, и никто еще в Стране Советов не знал этого слова, но это были они. Девушку так и звали – Мила-Бикини.

– Здравствуйте! – сказала Лика. – Мы бы пожили у вас немного.

– С чего это? – пожала плечами девушка.

– Есть необходимость, – улыбнулась Лика.

– Необходимость – не аргумент, – сказал красивый парень.

– А что у вас тут аргумент? – набычившись, спросил Виктор.

Парень не бычился, он совсем не боялся Виктора.

Лика встала между ними.

– Вон эта тропинка, – показала она рукой наверх. – Там есть каменный козырек и пещерка. А эта, – показала тропинку направо и вверх, – там труба между скал, катакомба. Вон за теми зубцами туалет, потому что там течение все сразу сносит… А костер вы разводите на плоском камне у стены, потому что дым там стелется горизонтально, а не вверх.

Все пятеро переглянулись.

Лика хорошо знала здешнюю географию. Значит, бывала здесь до них, и это был серьезный аргумент.

– Мы костер не жжем, – сказал невнятный парень. – Едим все сырым и сухим. Дыма боимся. Покажешь, где жгут, где дым горизонтально идет?

– С кем была? Когда? – быстро спросил ее самый взрослый.

– С Юрасиком. Прошлым летом.

– А он кто? – спросила некрасивая девушка, указывая на Виктора.

– Он – никто. Он со мной.

– Красивый, – сказала некрасивая.

И даже не улыбнулась на это. Просто отметила факт, и все.

Первый костер

На плоском камне горел костер.

Дым от костра сначала шел по отвесной стене вверх, но потом, натолкнувшись на широкий каменный козырек скалы, заворачивал вбок. Дальше шел он горизонтально, потом уходил в глубокую расщелину. А оттуда дым развеивается боковым ветром, идущим сильным потоком вдоль утеса.

В этом и вся хитрость – дыма сверху практически никогда не было видно.

Обитатели запретного пляжа впервые ели горячий суп.

– Спать будешь с нами в мужской палатке, – сказал Виктору взрослый дядька. – Она (указывая на Лику) в женской, у нас так.

– А вон третья палатка, – сказала Лика.

– А третья палатка просто так стоит, – сказала некрасивая девушка.

– Меня зовут Виктором, а она – Лика, – улыбаясь, сказал Виктор.

Взрослый дядька хлопнул ладонью по спине Виктора и сказал:

– Стендап меня зовут. Что означает “встать!”.

Виктору протянул руку красивый парень в яркой петушиной рубашке и красных шортах.

– Элик, – назвался он.

– О! Электрон? – обрадовался Виктор, а сам подумал: “Стиляга, наверное”.

Невнятный и невзрачный парень назвал себя:

– Гоухоум. Означает “иди домой”. Но это ничего не значит, не так буквально.

– Меня зовут Милой, – сказала очень красивая девушка. – А дураки называют Мила-Бикини.

– Дураки – это мы, – уточнил красивый Элик.

– А что такое бикини? – спросил Виктор.

И вся компания рассмеялась.

Мила встала, щелкнула резинкой своих невидимых трусиков и сказала:

– Это вот это вот.

Некрасивая девушка сказала:

– А я Верка. Я в Литинституте учусь.

Но Виктор не знал, что такое Литинститут, и поэтому Верка не произвела на него впечатления.

– Вот так вот, – сказал Стендап. – Что еще интересного? Элик знает наизусть всего Гумилева. Гоухоум – гомосексуалист. Мила не любит трахаться. Верка, наоборот, любит, когда ее трахают, но в конце кричит “не в меня, не в меня”, поэтому мы зовем ее “невменяемая”. А я на фронте был. Вот и все из интересного.

Виктор мало что понял. Он не знал, кто такой Гумилев и почему люди учат его наизусть. Не знал, кто такие гомосексуалисты, и поэтому не смог оценить. Не знал, что означает это слово – трахаться. Тогда оно было еще не в ходу.

Стендап принес приемник, включил его, и оттуда заговорил гнусавый будничный голос диктора. Виктор удивился – так дикторы не говорят на Всесоюзном радио.

– “Голос Америки”, – с уважением сказала Лика.

Никогда!

Наступил вечер, и край солнца коснулся моря.

Это послужило сигналом для всей компании.

Мила лениво поднялась с камня, потянулась, а потом сняла с себя лифчик, открывая общему взору свою красивую грудь. Потом, нехотя поднимая ноги, она сняла трусы.

Виктор испугался, посмотрел на остальных. А они – ничего, как будто так и надо.

Встал Элик, расстегнул пуговицу на своих красных шортах, они упали вниз, а он, не глядя, переступил через них. И оказался в чем мать родила.

Виктора поразило, что у красавца Элика писька была такая маленькая, как замерзший мышонок.

И тут все стали раздеваться догола.

Самое главное – и Лика вместе с ними.

У Виктора стукнуло сердце. Она не должна была этого делать при чужих мужчинах. А с другой стороны, – какое он имеет право на нее?

Они стояли над Виктором нагишом и смотрели на него. А он сидел на камне и смотрел на свои босые ноги.

– Ну! – сказала некрасивая Верка, обращаясь к Виктору.

– Не трогайте его, – мягко сказала Лика. – Он потом как-нибудь.

– Никогда! – тихо, но уверенно ответил Виктор.

Все только засмеялись в ответ.

Они повернулись к нему спинами и пошли к морю.

Виктор смотрел им вслед, на их голые попы, они были такие же загорелые, как и все тело. Это значит, что они всегда загорают и купаются голыми.

Он с ужасом подумал – вот выйдут они из моря, как он в глаза-то смотреть им будет после этого?

А они, переступая с камня на камень, вошли в море.

И поплыли в разные стороны.

Чего кричать-то так?

Ночью набегами шуршало галькой море.

Элик осторожно приподнялся на локтях, посмотрел на своих товарищей. Все спали.

Тогда он стал тихонько отползать назад, к выходу из палатки.

Вылез. Зашуршали мелкие камешки. И все затихло.

Тогда Виктор открыл глаза.

Посмотрел на Гоухоума, который лежал рядом.

Тот тоже открыл глаза.

– У тебя с ней было? – шепотом спросил Гоухоум.

– Не было, – честно ответил Виктор.

– Сейчас будет, – сказал Гоухоум. – Но не с тобой.

Помолчали. Посмотрели на Стендапа, который мирно спал.

– Пойдем позырим?

– Идем, – ответил Виктор.

Вылезли из палатки и сразу услышали возню.

Дело происходило в третьей палатке.

– Так вот для чего третья палатка, – зашептал Гоухоуму Виктор.

– Тебе говорили, но ты не понял, – ответил тот.

Осторожно подошли и сели на камень возле входа.

Возня продолжалась, потом застонала женщина. Это была Лика. А потом резко вскрикнула. Потом еще раз и еще. Потом слышно было, что зажимает она себе рот, старается не кричать.

Потом путано лепечет ласковые слова, потом тихо смеется.

– Чего кричать-то так? – жарко зашептал Гоухоум на ухо Виктору. – Не до такой же степени там все здорово?

– А если – до такой? – спросил Виктор.

– Не, – ответил Гоухоум. – Не до такой. Не заводит что-то.

– А меня заводит, – ровным голосом ответил Виктор.

Разговор получался у них самый глупый, мальчиковый. И Виктор был рад этому.

– Пойдем спать, – длинно зевнув, сказал Виктор.

Эманация личности

Виктор и Элик вдвоем зашли в море, поплыли рядом друг с другом.

– Ну как? – спросил его Виктор. – Все получилось?

– Да, спасибо, – ответил ему Элик. – Иначе не бывает.

Вот странное дело! Элик как-то сразу понял – о чем это его спросил Виктор. А Виктор понял, что Элик его очень хорошо понимает и отвечает по делу.

И от этого Виктор еще больше разозлился.

– Как же ты со своим малышком управляешься? Трудно, наверное? – сплевывая воду, спросил Виктор.

– Волка бояться – в лес не ходить! – сплюнул воду Элик.

Поговорили.

Виктор остервенело рубил ладонями воду, плыл кролем вдаль от Элика. И тот делал то же самое.

…И вновь они плыли друг к другу, соединились, поплыли рядом, уже к берегу.

– Дело не в размере, а в эманации личности, – отфыркиваясь, сказал Элик.

И поплыл вперед, обгоняя Виктора.

Они вышли из воды.

Элик был голый, а Виктор в трусах.

– Не сердись на меня, друг, – сказал Элик. – Мне не хотелось тебя огорчать.

– А кто огорчен? – спросил Виктор.

И с силой ударил мокрой ладонью по ладони Элика.

– Что такое эманация личности? – спросил первым делом он у Верки. А та смутилась от его внимания, от его порывистого движения к ней.

Верка только собралась ответить ему, но Виктор махнул рукой и отошел от нее.

Для себя никто

Днем они сидели на площадке на отвесной скале. Абсолютно ровный каменный козырек нависал над морем, справа была видна устрашающе отвесная скала.

А слева была видна дорога в ущелье. Чтобы увидеть ее, нужно было лечь на живот, на самый край козырька, и посмотреть вниз.

Там, глубоко внизу, шла узкая военная дорога. На том коротком отрезке дороги, который был виден, Виктор насчитал два шлагбаума. Значит, их по дороге полно; значит, дорога сверхзапретная.

Они сидели на каменной площадке втроем: Виктор, Элик и Гоухоум.

– С Веркой было дело, – говорил Элик. – А с Милой – нет.

– А чего так? – удивлялся Виктор. – Вы с Милой оба красивые.

– Понимаешь, мы не для себя. И я и она. Что с того, что красивые? Это все для других.

– А для себя? – спросил озадаченный Виктор.

Элик махнул только рукой:

– Для себя я – никто.

– Хотите анекдот? – спросил Гоухоум.

– Не хотим, – отмахнулся Элик.

– Молится старушка в церкви. “За кого молишься, бабушка?” – “За Ленина-учителя, за Сталина-мучителя, за Булганина-туриста, за Хрущева-афериста, за Родину-мать и за Фурцеву…дь!” – и смеется.

– Слушай, друг, – сказал, понизив голос, Элик. – Простым глазом вообще не видно, что у тебя с ней что-то…

– ?Слушайте еще анекдот! Хрущев посетил свиноферму. В газете “Правда” обсуждают подписи под фотографией. “Товарищ Хрущев среди свиней”, “Свиньи вокруг товарища Хрущева”. Окончательный вариант: “Третий слева – товарищ Хрущев”.

– У меня с ней не что-то, – сказал Виктор. – У меня с ней ничего.

Забыть все это

Стендап, Виктор и Гоухоум ползут по уходящей вглубь расщелине.

В конце ее – продолговатая пещера, как капсула.

– Катакомба, – сказал Стендап. И сразу, без перехода добавил: -

А девка тебя любит, Лика эта.

– Обойдется эта Лика, – весело ответил Виктор.

Теперь, в катакомбе, они смогли даже сесть. Голова, правда, сразу же упиралась в потолок, но все-таки…

– А ты на фронте был? Сколько же тебе лет?

– Сорок один, – ответил Стендап.

– А выглядишь моложе…

– Что значит – был? Ну вошли мы в Югославию. Пили спирт. Местных баб насиловали, югославок. Впятером. А мне двадцать два года, у меня ничего еще такого не было… Потом полегче стало, освоился. Каждый день такое творилось с местными девками, я даже как-то привык. Потом, помню, лень стало коленки им выкручивать, просто совал им в рот, и досвидание.

Виктор затих. Не такого рассказа он ждал про освобождение Европы, про знамя над рейхстагом.

– Ну ладно бы с немками, а там-то зачем, югославок?

– Ну как? Вошли в страну – значит, все наше. Потом вернулся домой, а у вас тут все другое, прямо кино “На Заречной улице”. Никто никому не дает, как будто никому ничего не нужно. Пришлось забывать прежний опыт.

Стендап лег на каменный пол, вытянул ноги. Руки заложил за голову.

– А послевоенный опыт перенимать я не захотел, – будничным голосом закончил рассказ Стендап.

– И сейчас никак?

– Не-а.

– Что, никогда этого не делаешь? – спросил Виктор.

– Ребенка сделать могу, – ответил Стендап. – Просили пару раз, так делал. А так – нет.

Все, что рассказывал Стендап, как-то не вмещалось в голову Виктора. Но он нашел все-таки одну точку соприкосновения.

– Вот приеду я домой, в Ленинград… И мне тоже придется забыть многое. Все забыть.

– Знаешь, что в тебе не так? Мужик ты вроде как надо, серьезный, а вся твоя жизнь, как погляжу, вокруг письки вертится. Ты чего?

– А что?! – спросил молчавший до сих пор Гоухоум. Спросил он это таким голосом, что стало понято – готов к возражениям. – Если хочешь знать, в нашей стране это чуть не единственная зона свободы! Всюду залезли, скоро уж в постели будут дежурить!

– Надо быть меньше мыши, чтобы тебя не тронули, – вспомнил Ликины слова Виктор. – Чтоб остаться целым.

– Пошли, парни, на спуск, есть охота, – засмеялся Стендап.

Вкус железа во рту

– Как дела? – мимоходом спросила Лика у Виктора.

– Отлично, – ответил Виктор, проходя мимо.

Он теперь намеренно предпочитал мужскую компанию.

Сидели у костра, смотрели на огонь, слушали “Голос Америки”.

Это был транзисторный радиоприемник “Спидола” рижского завода ВЭФ.

– Дорогой? – спросил Виктор.

– Завод ВЭФ, Рига. 73 рубля и 40 копеек.

– Ого! Не глушат глушилками?

– Раньше глушили, а теперь нет.

– Чего это они?

– Разрядка международной напряженности.

– Надолго ли?

Ненадолго. После ввода войск в Чехословакию в 68-м глушилки

заработали в полную силу.

– Хочешь чивин? – спросил Виктора Элик.

– Хочу, – ответил Виктор и обнял Элика за плечи. – А что это такое?

– Жвачка.

– А жвачка – что такое?

– На! – сказал Элик, смеясь. – Разверни бумажку, положи в рот и жуй. Только не глотай, это резинка, а не еда!

И подал Виктору узкий пакетик.

Виктор стал работать челюстями.

Жвачку Виктор жевал в первый раз, и всем было интересно смотреть на него.

– Здборово! – сказал Виктор. – А когда можно уже выплюнуть?

– Жвачками не разбрасываются. Положи в бумажку, если устал. Потом еще раз можно пожевать.

– Идемте купаться, – сказала Мила-Бикини.

– Голыми? – спросил Виктор.

– Это называется нудизм. Смысл не в том, чтобы голыми. Просто таким образом ты сливаешься с природой, с морем.

– Голым сливаюсь? – уточнил Виктор, вложив всю свою иронию.

– Оставьте его, – сказала Лика. – Не хочет – и не надо.

– Идите, конечно! – улыбаясь, ответил Виктор. – Раздевайтесь, ныряйте! Я тут посижу.

Лика начала раздеваться первой.

А потом стояла голая, ждала, когда разденутся остальные.

– Где это тебя так? – спросил Стендап, указывая пальцем на ее живот, на шрам.

Лика усмехнулась.

– Когда нож входит в тело, – сказала она, – во рту так кисло становится, вкус железа чувствуешь.

Встряхнула волосами, повернулась и пошла первой к морю.

Я не в тебя

Солнце наполовину село в море.

Когда Верка вышла из воды, то на прибрежном камне ее уже ждал Виктор.

Первым ее движением было – прикрыться руками, но она не стала этого делать: нудистка все-таки…

Неловкость была связана с тем, что Виктор на этом кусочке пляжа был один. И это меняло ситуацию.

– Схожу за платьем, подожди тут, – сказала.

– Не надо ничего, стой так, – ответил он.

Они помолчали.

– Знаешь, мне что-то стыдно, – сказала Верка. – Может, ты тоже разденешься? Или я пойду накину что-нибудь.

– Нет, стой так, – строго сказал Виктор.

– Я перед самым институтом ходила в ателье фотографироваться.

А через два года снова пошла в ателье. И вот смотрю на две фотокарточки?- я там в той же самой юбке, в той же кофточке, и туфли те же. Вот это было стыдно.

– Что, у тебя одни туфли?

И без перехода она спросила:

– Будем? – как будто о чем-то другом.

– Давай, – ответил Виктор.

– Камни кругом, мы как?

– Стоя, – ответил Виктор.

Верка пожала плечами.

– Наклонись, – сказал Виктор и приспустил трусы.

Все происходило молча.

Только в самом конце он сказал ей:

– Ты не переживай, я не в тебя.

А она в конце спросила его:

– Ты как хочешь? Чтобы она узнала? Или нет?

Какой же ты пидарас после этого?

Ночью Виктор и Гоухоум сидели у моря на низком прибрежном камне.

Они видели, как в темноте вернулся в мужскую палатку Элик.

– Быстро вернулся, – прошептал Гоухоум. – Разладилось у них что-то.

Виктор только хмыкнул – какое мне, мол, дело. Повернулся к палатке спиной и стал смотреть в море.

А на море сегодняшней ночью происходило что-то странное.

– Смотри, сигнальные огни, – сказал Виктор.

– Как минимум три военных катера. Что это у них сегодня, учения, что ли?

– Бывает здесь так?

– Нет, в первый раз.

– Все, не курим больше.

– Думаешь, с катера сигарету видно? – хмыкнул Гоухоум.

Но все-таки встали с камня, пошли по тропинке вверх. Яркая луна освещала им путь.

– Не водись ты с ней, – сказал Гоухоум Виктору в спину.

– Я и не вожусь, – ответил Виктор. Даже не спросил – с кем.

– Видел у нее шрам на животе? С ней опасно.

– А я не трусливый.

– А говорил – не водишься.

Поднялись на темную площадку над морем, легли на теплый еще каменный пол.

– Ты любишь ее? – спросил Гоухоум.

– Что за детский сад: любишь – не любишь! – разозлился Виктор.

– Ты не ответил на вопрос, заметь.

– Спроси что-нибудь другое.

– Где палец потерял?

– Короче, не раскрылся однажды парашют. Я не могу об этом рассказывать.

– Подписку давал?

– Что-то вроде этого.

Они лежали молча, смотрели в черное небо. На звезды, на Млечный Путь. На туманный ореол вокруг луны.

– А давай мы с тобой будем гомосексуалистами! – сказал после молчания Гоухоум.

– Давай, – ответил Виктор. – А это как?

– Ну, – замялся Гоухоум, – это вроде как пидарасы.

Виктор даже сел от неожиданности:

– Да ты чего? Ты чего мне предлагаешь?

– Ладно, ты сказал нет – и все, забыли.

Помолчали.

– А они чего, целуются между собой? – спросил Виктор.

– Целуются.

– Оборжаться можно…

И снова молчали.

Потом Виктор приподнялся на локте и спросил Гоухоума:

– А какой у члена вкус?

– Откуда я знаю?

– Какой же ты пидарас после этого?

– Так я еще не пробовал. Я только решил им стать.

Внизу послышался далекий рокот. Он становился все слышнее и слышнее. Он приближался, но еще нельзя было понять, что это.

– А зачем тебе вдруг про член? – спросил Гоухоум.

– Спор вышел, – ответил Виктор.

Рокот приближался, и в какой-то момент стало ясно, что это идут машины. Несколько тяжелых машин.

Виктор и Гоухоум подползли к краю площадки, свесили головы вниз. Они увидели в ущелье дорогу, по которой ровной цепочкой шли игрушечные танки. Свет их фар разрезал черное пространство ущелья.

– Чего это они? – спросил Виктор.

– Куда они? – спросил Гоухоум.

Горячий камень

Утром они лежали на горячем камне. Он был широким и плоским и быстро нагревался солнцем. Если лежать на этом камне, то тело бросает то в жар, то в холод. Спину греет, а груди зато становится немного холодно, ее обдувает ветерок.

Лика лежала на камне, раскинув руки. Виктор сидел недалеко от нее. Получалось, что она смотрит ему снизу в подбородок или мимо подбородка – в небо.

– Знаете, чего бы мне хотелось? – сказала Лика.

Никто не спросил ее – чего? Все молчали.

– Чтобы река с высокими берегами, – продолжала Лика. – И очень солнечное утро… Я сижу в лодке, руку опустила в воду. Очень красивый мужчина гребет на веслах, весь вспотел. Из-под мышек у него течет пот…

– Это я? – спросил Элик и засмеялся.

– Нет, – серьезно ответила Лика, – не ты. Я говорю ему: “Достань мне вон ту кувшинку!” А по высокому берегу бежит белобрысый мальчишка, машет нам и кричит: “Война! Война!…”

– Веселое кино тебе показывают, – усмехнулся Гоухоум.

– И что? – спросила Мила-Бикини. – Тебе бы этого хотелось?

– Хотелось, – закрыв глаза, ответила Лика.

– Вон народ говорит “только б не было войны, за мир во всем мире”,?- сказала Верка. – А ты?

– А я бы войны хотела.

– Ты дура? – спросила Верка.

Виктор совсем не участвовал в разговоре, он молчал, смотрел в море, где на горизонте курсировали военные сторожевые катера.

Стендап выключил радиоприемник и сказал:

– Двенадцатое октября. В Батуми – плюс 23 – 26, температура воды 20 – 23. Значит, у нас на один – два градуса ниже.

Стендап назвал сегодняшнее число – двенадцатое октября 1964 года. И всей компании разом стало тревожно. Не потому, что время так быстро течет и лето уже кончилось. А потому, что оно вообще существует, течет?- время…

– Верка, покажи нам попу! – сказал Элик.

Верка послушно поднялась, повернулась к компании спиной и стянула трусы. Попа у нее была ничего, такую можно показывать.

– Здравствуйте, товарищ Хрущев! – сказал Элик.

Немного с горечью

Плывут в море семь голов, разговаривают.

– А все равно мы впереди всех, – говорила красивая Мила. – Мы первые в космос полетели. У нас есть Гагарин. Он такой красивый мужчина, я не могу! А Терешкова хоть и уродина, зато первая женщина на орбите.

– Знаешь, Мила, женщин больше в космос не будут запускать, – отвечал ей Элик, отплевываясь и фыркая.

– С чего это?

– После Терешковой скафандр долго сушили.

Смеяться в воде трудно, но они смеялись.

– А ты чего молчишь? – спросила Виктора Лика.

– Я плыву, – отвечал Виктор.

– Он плывет, – поддержали его мужчины.

Вышли на берег.

Девушки трясли волосами, и брызги летели в разные стороны.

Потом все легли на горячий камень обсыхать.

– Хороший ты человек, – глядя на Виктора, задумчиво сказала Лика.?- Скучный ленинградец. Вот приедешь домой, и все у тебя будет хорошо. Скучно и однообразно, а это и есть – счастливо.

– Да у нас у всех особого веселья не предвидится, – вступился за Виктора Стендап.

– Но этот-то… – кивнула Лика на Виктора, – быстрее всех привыкнет. Вовремя кормить, вовремя поить – и все ему хорошо…

– Чего ты напала на парня? – спросил Элик.

– Нашло что-то, – ответила Лика. – Вспомнила вкус его члена, наверное.

Очень резко это прозвучало. И даже грубо.

Все немного напряглись.

Лика намеренно говорила это при всех, вслух. И униматься она не собиралась.

– Вкус вареной кукурузы, – повышая тон, сказала Лика. – Только без соли.

Если бы не было здесь Виктора, то все бы смеялись. Но он здесь был, и все было иначе.

– А мне показалось, – сказала вдруг Верка, – вкус немного с горечью.

И она посмотрела Лике прямо в глаза.

Этот издевательский разговор прекратил Элик.

– Этот вкус, – сказал он, – ничем не отличается от вкуса коленки или локтя.

– Откуда ты знаешь? – спросил его Гоухоум.

– У меня позвоночник гибкий.

Лика резко встала с камня и пошла по тропинке вверх.

Все смотрели ей вслед, а Виктор не смотрел.

Если бы не его южный загар, то он сидел бы сейчас красный как рак. И если бы не его апатичный взгляд в море, то все увидели бы, что он в бешенстве.

Не хочу запоминать

На каменной площадке, на самом ее краю, сидела Лика, свесив ноги над пропастью.

– Хочешь, спрыгну? – сразу спросила она Виктора.

– Лика!

– Я не Лика.

– Ты не Лика, ты не Инна, не Ия… Послушай, я ухожу утром.

– Уходи. Мне-то что? У нас с тобой ничего не было, я даже имени твоего толком не помню.

– Меня зовут Виктором, – усмехнулся он. – Сороковой год рождения.

– Наверное. Может, Виктор, а может, Анатолий. Мне все равно.

– Не хочешь меня запоминать, да? – догадался он.

– Я и своего-то имени толком не помню. Я же не притворяюсь, что я не Лика… У меня провалы в памяти. После того как в меня стрелял Зураб.

– После того как не раскрылся однажды парашют? – разозлился Виктор.

– Какой парашют?

– Какой Зураб?

– Горец.

– А как звали того, кто тебе нож вставил?

– А его я не помню…

Виктор спокойно, не торопясь, взял ее за волосы и рывком оттащил от края пропасти. Поставил к скале.

И ударил ее по лицу.

Это было впервые в его жизни. Ударил и подумал: бить женщину – ничего особенного.

– Нет, не вспомнила, – задумчиво сказала она.

– Ты не Лика и не Инна. И мне совершенно не интересно это знать. Я не хочу тебя запоминать.

А она в ответ ему слабо улыбнулась.

Над скалой появились два военных вертолета.

Виктор и Лика подняли головы вверх.

Но прятаться под каменный козырек не стали.

– Что это они разлетались? Может, война? – спросил Виктор. -

И сам ответил: – Хорошо бы…

Не обернувшись, ушел.

Сердце не здесь

– Иди сюда! – крикнул Виктору Элик. – Американцы говорят – что-то у нас тут происходит.

Компания сидела кружком на плоском камне, все напряженно слушали “Голос Америки”.

– Война? – бодрым голосом спросил Виктор.

– А Лика где? – спросила Мила.

Далекий русский голос из Америки говорил:

– Наблюдатели отмечают концентрацию военных кораблей в районе черноморского побережья Кавказа, на участке Гагры – Пицунда. Также в этом районе отмечено активное передвижение малых групп сухопутных войск. Причина активизации вооруженных сил в этом районе наблюдателям неизвестна.

Гоухоум присвистнул.

– То-то, я смотрю, и кораблики взад-вперед плавают, и машинки с гусеницами ездят…

– Не ссыте, америкашки! – засмеялся Элик. – Это простые учения.

По тропинке сверху спустилась на пляж Лика.

Она села на камень рядом с Виктором, а потом еще и голову ему на колени положила.

Верка, глядя на эту парочку, рассмеялась.

Виктор аккуратно приподнял голову Лики и убрал колени. Отодвинулся от нее.

Лика погладила рукой по его небритой щеке и сказала:

– “Он суров и нелюдим, только крысы дружат с ним”.

– Ладно тебе, – сказал Стендап. – Он парень невредный, и у него, наверное, доброе сердце.

– Сердце у мужчины большое, – подхватил Элик. – Оно вмещает несколько женщин. А у женщин – маленькое, там едва один помещается…

– Поэтому они такие ревнивые? – развеселился Гоухоум.

Верка и Мила только стреляли глазами – с Виктора на Лику и с Лики на Виктора.

Лика отвечала девушкам долгим и безмятежным взглядом.

А потом она положила руку Виктору между ног, на самое неприличное место.

И все, совершенного того не стесняясь, стали смотреть на ее руку, ожидая – что же будет дальше?

– Сердце не здесь, – спокойно сказал Виктор.

Лика ничего на это не ответила, но руку не убрала.

А он сидел, никак не реагируя. Просто сидел, смотрел в море.

– Все? – спросил он наконец насмешливо.

– Ты ничего не чувствуешь? – спросила Лика.

– Ничего. Ты думаешь, если взять мужчину за яйца, то он сразу что-нибудь почувствует?

– Да, я так думаю, – мягким голосом сказала она. – Мужчина – животное.

– Ты ошибаешься.

Виктор грубо отшвырнул ее руку.

Он сделал это чуть резче, чем нужно. Из-за этого Лика потеряла равновесие, свалилась с камня, вскрикнула от боли.

Коленка была разбита, ссадина темнела на глазах, тонкой струйкой потекла кровь.

– Как сказал Гагарин, “чувствую себя хорошо, травм и ушибов не имею, – сказала Лика. – Прошу передать лично Никите Сергеевичу Хрущеву”…

Не договорила. Заплакала.

Резко поднялся на ноги Стендап.

Виктор, подхватив его движение, поднялся тоже.

– Ты обидел девушку! – сказал Стендап и ударил Виктора в лицо.

Виктор остался на ногах, равновесия на наклонном камне не потерял.

– Я умею драться, – сказал он Стендапу. – Раньше не умел, а теперь вот умею.

И ответил Стендапу коротким ударом в лицо.

Того повело от удара назад, нога поехала по камню. Он взмахнул руками и упал коленями на камень.

Виктор опустил руки, драться он больше не хотел.

Все отвели глаза, они старались не смотреть на Стендапа, стоявшего в нелепой и позорной позе раком.

Тишину прервали позывные “Голоса Америки”. И дикторский голос:

– ?Наблюдатели сообщают, что в СССР не исключена возможность внутриправительственного переворота. Есть сведения, что лидер Коммунистической партии и советского правительства Никита Хрущев блокирован военными в своей резиденции в Пицунде. Говорят о возможном смещении его с высшего государственного поста. По сведениям информированных лиц власть в СССР скорее всего перейдет к Леониду Брежневу…

Новые времена

Молчали, не знали, как реагировать.

Первой откликнулась Мила-Бикини. Она подняла вверх кулачки, потрясла ими в воздухе:

– Это же здорово!

– Новые времена… – растерянно сказал Элик.

– Что хорошего? – настороженно спросил Гоухоум.

– Хрущев старый и глупый, а Брежнев молодой, он все поменяет! – ответила Мила.

– Может, хоть Гумилева издадут наконец? – спросил Элик.

– Размечтались! – поднимаясь с коленок, сказал Стендап. – Пускай для начала перестанут сраться со всем миром, а то стыдно!

– Это ты размечтался, а не мы! – засмеялся Элик.

– А я хочу съехать из коммуналки, – сказала Верка и добавила: – Еще мужа и двоих детей.

У Лики была разбита коленка, и кровь все шла, потому что она обмывала колено морской водой, а та соленая…

– Пускай откроют все границы, – вытирая слезы, сказала Лика. – Во всем мире.

Последним сказал Виктор:

– Чтобы все было иначе, не как до сих пор!

Этого хотели все.

Они загадывали желания, как это делают в детстве. Или на Новый год, когда в руках у каждого по бокалу шампанского.

…Они хотели в жизни перемен – все равно каких.

Они не знали, что в октябре 1964 года в стране начнется самый серый и самый скучный отрезок в их жизни, в жизни всей страны. Многие из их сверстников просто и тупо сопьются – от беспросветной щемящей скуки.

И когда через двадцать с лишним лет начнутся хоть какие-то перемены в жизни, то они будут уже не молоды. И никогда не будут так красивы, как сейчас, освещенные вечерним солнцем.

Все просто

Виктор рывком, одним движением снял с себя трусы.

Что с него возьмешь – он нудист.

– Нифа се! – сказал Элик, что на языке тех времен означало “ничего себе”.

Все стали спешно раздеваться.

Виктор, отсвечивая абсолютно белой попой, зашел в воду первым.

Вся компания, обогнав его, с разбегу бросилась в море.

Виктор стоял у самой кромки воды, лицом к морю. Ему нравилось, что он голый. Это вызывало в нем своего рода возбуждение. Волновала свобода, как будто эти дурацкие трусы служили раньше преградой между ним и морем.

Рядом с ним стояла Лика.

Они смотрели себе на ноги – вот вода пришла, а вот она ушла, положив им на ступни мелкие камешки.

Солнце садилось, оно уже коснулось горизонта.

– Так что? – не глядя на Лику, спросил Виктор. – Откуда шрам на животе?

– Прыгала с крыши сарая, а внизу оказалась куча металлолома, пионеры собрали. Все просто.

Солнце медленно погружалось в море.

– А мне на ногу упали железные тиски, – сказал Виктор. – Раздробило, да еще заражение началось. Ампутировали.

На камнях остался транзисторный приемник “Спидола” рижского завода ВЭФ, он продолжал бубнить о политическом перевороте в СССР.

Никому из этой компании ручку приемника больше не крутить…

В море видны были только головы людей.

Потом они легли на спины и смотрели в стремительно темнеющее небо.

Над ними пролетал спутник.

Опись вещичек

Когда они вышли из моря, на маленьком пляже их ждала милиция и военные.

Верхушка солнца еще оставалась над морем. Его закатные лучи окрашивали тела голых людей в тепло-красные тона и сильно удлиняли тени выходивших из моря.

– Можно хоть одеться? – спросила милицию Мила.

– Нельзя, – ответили ей.

– Почему?

– Производится опись вещичек. А без описи нельзя одеваться.

– ?А вы не стесняйтесь, – сказал военный. – Здесь все, так сказать, свои!

Солдаты засмеялись. Смеялись и милиционеры.

Голыми их увели вверх по тропе.

“Советская Абхазия”

Утро следующего дня было совершенно безоблачным.

По набережной по-прежнему гуляли отдыхающие. Продавали газированную воду с сиропом и сладкую вату на палочках.

Только одно изменилось – на набережной исчезли дети, потому что школьный год уже начался. Купальному сезону оставалось совсем немного, еще несколько дней.

“Метеоры” и “Ракеты” бороздили спокойное море, одни шли в сторону Сочи, другие в Батуми.

На виду у всего южного города, как на выставке, стояли в море корабли – “Советская Украина”, “Советская Армения”, “Советская Абхазия”, “Советская Грузия” и просто – пароход “Крым”.

Какая, нах, Турция?

Спустя пять дней открылись двери Серого здания, и на пустынную аллею парка вышел Виктор.

Он оглянулся.

В каждом городе есть такое Серое здание. Они, конечно, все разные, но есть в них что-то утомительно одинаковое.

Не спеша он пошел по аллее, закурил.

На скамейке сидела Мила-Бикини. Странно было видеть ее в сарафане.

Она заметила Виктора, бросилась ему на шею и заплакала.

Вот, оказывается, Мила и плакать умеет.

– Ты очень хороший, – гладила она его по руке. – Я думала: кто первым после меня выйдет? А вышел ты.

Мила и Виктор сели на лавочку и стали смотреть на двери Серого здания.

Вторым после Виктора вышел Элик.

Они с Виктором долго обнимались, больно хлопали друг друга по спине, один раз даже стукнулись лбами, от радости.

Теперь уже трое сидели на лавочке и ждали остальных.

Следующими были Стендап и Гоухоум.

– Ребята, – восторженно говорил Гоухоум, – нами КГБ занимался! Я-то до самого конца думал, что они милиционеры…

– Милиция над нами только смеялась, – мрачно сказал Стендап. – Говорят: как мы вас с голыми жопами приняли?

– Вот видите, все обошлось, – сказала Мила.

– Сказали – вы пидарасы и тунеядцы, убирайтесь из города!

– Вы им карту рисовали? А я рисовал! Каким образом попали на закрытую территорию, на объект номер такой-то? Нарисовал – вот так попали.

– Надо уезжать сегодня, – сказал Элик, – они велели до ночи уматывать отсюда.

– А Лика? Ты Лику видела? – спросил Виктор Милу.

– Не видела.

– Вас разве не вместе держали?

– Нет. Они вроде с Веркой вместе были.

Потом из дверей Серого здания вышла Верка.

– Лику не ждите! – сразу сказала она. – Там привезли одного матроса из Батуми, и он опознал ее как шпионку! Что она хотела бежать в Турцию!

Все засмеялись.

Не смеялся только Виктор.

– Сказали, ей займутся компетентные органы. Короче, ждать ее в ближайшее время нет смысла.

Посмотрели на Виктора и поняли, что все это не шутка.

– Какая, нах, Турция? – растерянно спросил Стендап.

Билет в Ленинград

По-прежнему сидели на лавочке.

Мила и Верка ели мороженное, парни курили.

– Разъезжаемся по местам прописки? – спросил Стендап.

– Поезжайте, – сказал Виктор. – А я еще посижу.

– Остаешься? – спросила Мила.

Виктор ей не ответил.

– Я тоже посижу, – вдруг сказал Элик. – Подожду.

– Ты в Москве своей живешь? – спросил Виктор. – Вот и поезжай в Москву свою, не путайся под ногами.

– Что ты злишься? – спросила Мила. – Может, он поддержать тебя хочет?

– А мне не надо.

– А я и не хочу, – ответил Элик. – Мой поезд ушел три дня назад, и теперь у меня денег нет.

Виктор полез в задний карман брюк.

– На! Только билет до Ленинграда.

Элик взял билет.

– Мне все равно, Ленинград – это хреново, но все равно сгодится, – сказал он. – Ты-то как?

– Как-нибудь.

Ожил репродуктор на столбе. Металлическим голос сообщил советскому народу:

“Четырнадцатого октября состоялся Пленум Центрального комитета КПСС. Пленум ЦК КПСС удовлетворил просьбу товарища Хрущева Никиты Сергеевича об освобождении его от обязанностей Первого секретаря ЦК КПСС, члена Президиума ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья. Пленум ЦК КПСС избрал Первым секретарем ЦК КПСС товарища Брежнева Леонида Ильича”.

Сообщение это выслушали внимательно, но никто из компании комментировать его не взялся.

Стояли у скамейки, прощались с Виктором.

Стендап пожал Виктору руку и назвал свое имя:

– Георгий.

Гоухоум назвал себя:

– Леша.

– Люда, – сказала Мила-Бикини.

Элик, смущаясь, сказал:

– Меня зовут Паша.

– Я Эмма, – сказала Верка. – А ты?

– А я Виктор, – сказал Виктор.

И они ушли.

В парке на скамейке остался один Виктор.

Он смотрел им в спины, когда они шли по аллее к выходу.

Обернулась только девушка с дурацким именем Верка, которая на самом-то деле оказалась Эммой.

Стендапу (Георгию) сейчас 86 лет. Он жив-здоров и в твердой памяти. Никогда не смотрит телевизор, потому что там в новостях все не так, как ему бы хотелось. Взрослые внуки подарили ему DVD-плеер, и он пристрастился смотреть боевики и триллеры. Смотрит все подряд, поскольку ему – все равно, названия фильмов он не запоминает.

Гоухоуму (Леше) сейчас 67 лет. Женился он ровно через год, в 65-м. Жизнь прожил неутомимым бабником, как все некрасивые мужчины.

С 1993 года активный член подмосковного (г. Истра) отделения КПРФ.

Элику, он же Паша, 72 года. Он так и остался в Ленинграде, с тех пор как Виктор отдал ему свой билет. Потихоньку осел в городе, который теперь называется Санкт-Петербургом. Прожил спокойную личную жизнь, женских судеб не ломал.

Наоборот, это ему сломала жизнь некая Света Горохова. Красивый седой старик сильно пьет и, в общем-то, за жизнь не особо держится.

Миле (Люде) 68 лет. Никто не знает, что раньше ее звали Бикини. Она вышла замуж, прожила с очень скучным мужем долгую жизнь и ни разу ему не изменяла. Скучному мужу она всю жизнь объясняла, что брак?- это взаимное ограничение свободы. А тот никогда и не спорил с этим.

Все они живы и здоровы.

Одна хорошенькая штучка

В тот же день в купе скорого поезда Адлер – Москва сидела веселая Верка, пила коньяк с молодыми веселыми летчиками.

Окно было открыто, и ветер весело трепал занавески.

Летчики говорили:

– Пьем все, что к полу не прибито!

– Пьем за тех, кто турнул Никитку, задолбал он своей кукурузой!

– Брежнев – серьезный мужик, а Хрущев – колхозник!

– Брежневу пятьдесят восемь лет, он молодой, а Хрущеву семьдесят, он старый!

– У Хрущева жена старая и на свинью похожа, а у Брежнева – красавица!

Верка с ними спорила:

– Он дал народу холодильники, стиральные машины и телевизоры! При нем майонез появился! А кто Гагарина запустил? При нем ракеты СССР стал делать как сосиски!

Самый молодой летчик запел:

Куба, отдай наш хлеб!

Куба, возьми свой сахар!

Куба, Хрущева нет!

Куба, иди ты на…

Рыжий летчик осторожно всунул Верке руку между коленок. Под столом, конечно. Чтобы никто не видел. Но видели все.

А Верка храбро делала вид, что ничего такого не происходит.

Рыжего это так разволновало, что на скулах у него выступили пятна румянца.

Рука его поползла выше и выше, и он жарко шептал ей на ухо:

– Мы испытывали одну штучку на Новой Земле. Такая хорошенькая штучка получилась, посильнее Хиросимы будет.

– Это для войны? – на ухо спросила его Верка.

– Для мира во всем мире.

Больше всех хотят девушки

А в это время в парке сидел на скамейке Виктор.

Смотрел на Серое здание напротив.

Слушал репродуктор на столбе.

По радио передавали песню “Хотят ли русские войны?”.

Хотят ли русские войны?

Спросите вы у тишины

Над ширью пашен и полей.

И у берез, и тополей.

Спросите вы у тех солдат,

Что под березами лежат,

И вам ответят их сыны,

Хотят ли русские,

Хотят ли русские,

Хотят ли русские войны.

Эту песню пел Марк Бернес и Дважды краснознаменный имени Александрова ансамбль песни и пляски.

Летом 62-го года в Москве на Международном конгрессе за всеобщее разоружение и мир делегатам раздавали пластинки с записью этой песни – на английском, французском, немецком и испанском языках. Чтобы все знали – в СССР никто не хочет войны.

Когда в пятый раз Марк Бернес спросил слушателей, хотят ли русские войны, Виктор крикнул репродуктору:

– Конечно хотят!

Отдыхающие на соседней скамейке переполошились.

– Очень хотят! – кричал Виктор. – Ее очень хотят женщины!

После этого отдыхающие встали со скамейки.

– А больше всех войны хотят девушки!

Отдыхающие пошли прочь из этого парка, они говорили:

– Да он пьяный! Сейчас милицию позовем!

Приземление в заданном районе

Поздно вечером Верка курила в тамбуре с летчиками. Все уже немножко были пьяными.

Рыжий летчик вовсю распускал руки, а Верка мягко отстранялась от него, неудобно же. Но молодые летчики все это видели и смеялись. Намекали, что, мол, дело будет…

– А правда, что вместо Гагарина должен был лететь другой космонавт??- спросила Верка. – Просто Юрочка красивый, как с открытки, поэтому выбрали его?

– Правда! – отвечал самый молодой летчик. – Задвинули талантливого и хорошего парня, потому что лицом не вышел, как некоторые. Он потом спился. И застрелился. Это был я!

Верка смеялась больше всех.

Летчики пошли в купе пить коньяк, а рыжий летчик не пошел и Верку не пустил. Притиснул ее к стенке и сказал:

– Я вот что хочу сказать тебе, Эмма!

– Что? – затихла Эмма, она же Верка.

Он подумал и серьезно ответил:

Эмма – дура, процедура, состоит из трех частей -

карбюратор, вентилятор и коробка скоростей…

И стал браться руками за все эти ее части.

Верка боролась с ним, но не сильно. Потому что говорил он ей в этот момент интересное, летчицкое и секретное:

– Допустим, выполнил задачу советский разведывательный спутник. Из соображений секретности назовем его “Зенит-В”. Такая херня с двадцатью антеннами. И пора ему на землю. Приземление в заданном районе. А у него неисправность тормозного двигателя! И хрен ты его снимаешь с орбиты. И тогда включили мы систему самоуничтожения. И он взрывается прямо на орбите!

– Ужас какой! – прошептала Верка.

Плюс девятнадцать

Ночью Виктор сидел в парке, все на той же скамейке.

Он смотрел, как гасли окна в Сером доме. Погасли все, кроме трех на втором этаже.

Ему было не холодно этой ночью, но только если сидеть и ходить.

А вот если задремать на скамейке, то замерзнешь…

Плюс девятнадцать.

Вообще никак

Этой же ночью в темном купе лежала на нижней полке Верка.

Напротив нее на другой полке спал мертвецким сном рыжий пьяный летчик, который перед сном так и не сумел застегнуть ширинку.

Верка ворочалась с боку на бок, смотрела в темноту.

– Не в меня. Никуда. Вообще никак! – тихо говорила она.

На верхней полке засмеялся ее словам самый молодой летчик.

Но Верка не стала смеяться вместе с ним, она, подняв глаза, смотрела в черное окно.

Эмме, которая называла себя Веркой-поэтессой, сейчас 69 лет. Она член Союза писателей. С возрастом ее некрасота перешла в другое качество, и после 45 лет она наконец стала поздней красавицей, какие иногда случаются в зрелом возрасте. Как она живет и что происходит у нее в личной жизни, не знает никто.

Это все кино

Прошло четыре дня. Утром Виктор ходил по набережной, пил газировку и ел сладкую вату.

Все эти четыре дня он прожил в парке на скамейке.

Он мог бы обратиться в квартирно-посредническое бюро и снять самую дешевую койку, но не стал этого делать.

Потому что со скамейки в парке были видны двери Серого дома, а ночью – горящие окна на втором этаже.

Днем на набережной тепло, двадцать два градуса, но осень уже чувствуется.

Каждый день Виктор проходил по парку, где росли платаны, канарские финики, эвкалипты, кипарисы, банановые и веерные пальмы, драцены и благородный лавр.

Конечный пункт – ажурная колоннада и кинотеатр “Гагра”.

Это был его ежедневный маршрут.

Колоннада будет сильно повреждена в войну 92 – 93 годов. Возле нее будут стоять танки, один из них будет сожжен дотла. И будут лежать трупы.

Но Виктор сейчас такое и представить даже не может, для него это все – кино…

Просто спит

Виктор сидел в темном зале кинотеатра “Гагра” и смотрел кино. Это был фильм “Три плюс два”, пляжная комедия шестьдесят третьего года.

В те годы это был самый эротический фильм отечественного производства. Там у моря жили три голых красавца в черных очках (ветеринар, дипломат и физик), а с ними рядом две советские секс-дивы (по моде того времени они были чуть полноваты и чуть староваты).

И хотя все в этом фильме было абсолютно целомудренно, но зрители заводились всерьез. Лидер проката 1963 года, 35 миллионов советских зрителей.

Люди смотрели фильм с удовольствием, много и часто смеялись.

Виктор, наоборот, смотрел на экран с очень серьезным выражением лица, не смеялся ни разу.

Что он чувствовал, о чем думал и что вспоминал, по его лицу догадаться было нельзя.

А потом он уронил голову.

Он просто спал. Ночами на скамейке спать холодно, потому кинотеатр для него – место, где можно немного поспать.

Он спал и ничего не чувствовал, ни о чем не думал.

Мы – одна страна

Спустя несколько дней, 25 октября, Виктор сидел на своей скамейке и играл в шахматы с моложавого вида пенсионером.

На Викторе был старомодный пиджак, видимо принесенный из дома его товарищем по шахматам.

– Хрущев! – с горечью говорил пенсионер. – Отдал наш Крым Украине!

– А какая вам разница? Крым все равно наш, мы – одна страна.

– И то верно. Хохлы люди свои, русских не выдадут.

– Если что, они нам Крым в секунду вернут, – подтверждал Виктор.

– Хочешь, я тебе ботинки принесу? Что ты все в сандальках? Ночью-то как?

– Прекрасно! Не волнуйтесь за меня.

– И как же ты без вещей умудрился остаться?

– Я их в море утопил, – радостно отвечал Виктор.

И они оба смеялись.

Пенсионер верил, что это всего лишь шутка.

Самоуничтожение

Прошло еще несколько дней.

Ночью сидели на скамейке Виктор и пенсионер-шахматист. На том и на другом были почти одинаковые старомодные пиджаки, на Викторе – чужие ботинки. Пенсионер блестел в темноте очками.

Оба смотрели на светящиеся окна Серого здания.

Слова “бомж” тогда еще не было, и Виктор не знал, кто это такие и откуда они берутся.

Ничего страшного, скажем мы герою. Опыт этот очень быстро приобретается. Но, говорят, избавиться он него потом трудно…

– Шли бы вы домой, Максим Александрович, а то поздно уже.

– Разве я тебе мешаю?

– Давно один живете?

– Я привык. Это неплохая привычка.

Виктор поднял голову к небу, где много звезд. Но внимание его привлекла одна – яркая пульсирующая точка в черном небе. Она двигалась по кривой, потом как будто наткнулась на что и замерла на месте. А потом вдруг ярко вспыхнула.

И больше ее не стало на небе.

– Видели? – взволнованно спросил Виктор. – Вон звезда только что взорвалась!

– Где? Где? – беспокоился пенсионер.

Но никакой звезды он в небе не видел.

Виктор не знал, что пятого ноября 1964 года выполнил свою задачу советский разведывательный спутник “Зенит-2”. Но из-за неисправности тормозного двигателя снять его с орбиты не удалось. Космический аппарат был взорван на орбите системой самоуничтожения на высоте 265 километров.

ЭПИЛОГ или ПРОЛОГ

Октябрь 2009 года.

Магазин “Молоко” на Фурштатской улице в Санкт-Петербурге.

Старуха шестидесяти семи лет уронила сумку с продуктами.

Потому что ее нечаянно толкнул старик шестидесяти девяти лет.

– Что же вы, мужчина, под ноги не смотрите? – стала ругаться она.

– Извините, женщина, я нечаянно, – ответил он ей.

Они не узнали друг друга.

Оглавление

Где палец?

Из сегодняшнего дня

1964 год

Краснеет как дурак

Нет “моря”, нет “рыбы”

Пацан с плохим аппетитом

Лика никому не дает

“Жигулевское”

Пусть будет хуже

В небе летает спутник

Храбрый старик

Девятнадцать пальцев

Могу посвистеть

Беглецы

Юный техник

Полетное

Тама

Другое хотел спросить

У них коллективный разум

Неизрасходованное тело

Я умею драться!

А под землей военный завод

В Батуми

Всех их отменили

Без паяльника проживешь

Нам посрать

Только желтенькОе виднеется

Я туда хочу

Кино начинается

Где такие звонки принимают

Эти товарищи

Не скучно

Запретный пляж, запретная бухта

Первый костер

Никогда!

Чего кричать-то так?

Эманация личности

Для себя никто

Забыть все это

Вкус железа во рту

Я не в тебя

Какой же ты пидарас после этого?

Горячий камень

Немного с горечью

Не хочу запоминать

Сердце не здесь

Новые времена

Все просто

Опись вещичек

Какая, нах, Турция?

Билет в Ленинград

Одна хорошенькая штучка

Больше всех хотят девушки

Плюс девятнадцать

Это все кино

Мы – одна страна

ЭПИЛОГ или ПРОЛОГ

Реклама на сайте