«Умереть счастливым»

Владимир ЛАВРИШКО Умереть счастливым

рассказ

Свободного места у нее больше тут не было, поэтому она расставила картины за стеллажами. Но за стеллажами было слишком темно, и ей пришлось каждую подносить к окну. В пыльное зарешеченное окно свет проникал тоже достаточно скудный. Владелец художественной галереи, согласившийся посмотреть картины, делал это молча, не меняя страдальческого выражения лица, и только коротко кивал, что было знаком показать следующую. Он не совсем пришел в себя после бурного отдыха. Провел две недели в знойной Испании, и при каждом кивке его загорелая лысина сухо поблескивала. Коротко стриженный молодой человек в джинсовом жилете с множеством карманов, отрекомендовавшийся пиар-менеджером, пристроившись за владельцем галереи в узком проходе между стеллажами, чтобы что-нибудь разглядеть, вытягивал шею поверх этой лысины. Иногда он вопросительно заглядывал в лицо обладателю лысины, желая, видимо, прочесть там одобрение или неодобрение. Однако на лице обладателя лысины прочесть ничего было нельзя. Наконец она принесла последнюю картину, где ярким пламенем горел в ночи громадный, уходящий за горизонт город, а занимающий весь первый план брезентовый пожарник в блестящей каске заливал пожар из брандспойта, очень похожего на рог изобилия. Заливал он его, однако, не водой, а тугой струей всяческих извергающихся из брандспойта предметов – видеокамер, фотоаппаратов, домашних кинотеатров, стиральных и посудомоечных машин, а также кроватей с роскошными балдахинами и автомобилей представительского класса.

– Что это? – спросил владелец галереи. И пошевелил пальцами в направлении холста, словно желая перевернуть его и прочесть название.

– Это? Это Содом и Гоморра, – сказала она.

Ей не нужно было заглядывать на оборот холста.

– М-м-м… да… – сказал владелец галереи.

И замолчал. Молчание длилось довольно долго.

– Это все? – спросил наконец владелец галереи.

– Все, – сказала она. – Что успела перевезти, – поправилась она. – Здесь последние работы, но кое-что есть и из старых. Дома сырость, – сказала она. – Течет потолок, и…

Она подождала, не скажет ли владелец галереи еще чего-нибудь. Но тот ничего больше не сказал.

– Чай? Кофе? – спросила она.

Она подошла к столику и включила чайник в розетку. Музейные работники питались тут же, пристроив столик у стены напротив стеллажей. Владелец галереи сел на стул верхом, она присела напротив. А специалист по рекламе остался стоять, стянул со стеллажа пухлый том и дунул на него, подняв облачко пыли. Наступила тишина, нарушаемая только шорохом страниц. Пиар-менеджер в жилете со множеством карманов успел перевернуть страниц наверное с десяток, когда чайник забурлил, затрясся и щелкнул выключателем. Она налила кипятку в две чашки с растворимым кофе. Владелец галереи молча взял протянутую чашку, а короткостриженный специалист по рекламе помотал головой. Она наклонила чайник с кипятком над своей чашкой. Из опущенного в нее пакетика стали расползаться по дну темные струйки. Сама она пила чай.

– Потом я привезла его на комиссию, – без всякой связи со всем предыдущим сказала женщина.

Она наконец заметила, что кипяток льется через край, отставила чайник и, поспешив вытянуть из чашки пакетик, положила его на блюдце. Но чай уже был черный, как деготь.

– Ему не стали делать операцию, а стали сразу оформлять инвалидность.

Владелец художественной галереи нетерпеливо шевельнулся. Это он не раз слышал. Но женщина продолжила:

– Мы зашли в кабинет, он сел на кушетку и заплакал. “Я так и знал”, – сказал. Ходил он уже с трудом. Я наняла машину, повезла его домой. Он всю дорогу плакал, а под конец успокоился и сказал: “Может, это и хорошо… Теперь много свободного времени будет. Успею написать много картин!”

Художник обещал жене прославиться. Но за двадцать лет, что они прожили вместе, не сумел устроить даже персональной выставки. Поскольку в их единственной комнатушке – когда по приезде из больницы они установили там еще и мольберт – стало вообще не повернуться, часть работ мужа она перетащила к себе на работу. Он теперь писал каждый день по картине. А то и по две. Вчера он попросил ее зайти в самую престижную галерею города насчет выставки. “Я обязательно войду в число лучших художников Европы! Я наконец-то понял, как надо писать”, – сказал он. “Чтобы выразить величие духа, – сказал он. – Смысл искусства только в этом! Выразить тоску человека по его духовной родине!” Он страшно исхудал. “Ван-Гог, – сказал он.- Раньше Эль-Греко… Гойя… А теперь я”. “Да, – сказала она. – Конечно”. “Сходишь?” – спросил он. “Вот поправишься, сам займешься, – сказала она. – К чему такая спешка?” Он повозился в кресле, устраивая исхудавшее тело поудобнее. И постарался улыбнуться. У него получилась то, что она не назвала бы улыбкой. “Хочу умереть счастливым”, – сказал он. Она убирала со стола и постаралась повернуться так, чтобы он не видел ее лица. “Глупости ты говоришь”, – сказала она. “Хорошо! – сказала она. – Даю слово!”

Обычно она пила чай без сахара. Но сейчас положила в чашку три чайных ложки. Долго размешивала сахар в одну сторону, потом в другую. Однако владелец галереи не торопился нарушить затянувшуюся паузу. Наконец она решилась сделать это сама.

– Ну как? – спросила она.

Владелец галереи опустил чашку на блюдце и побарабанил пальцами по столу. Вчера он пообещал насчет выставки. Сгоряча. И даже прихватил сегодня специалиста по пиару, чтобы тот подумал насчет рекламы… Но теперь жалел о данном обещании. Вчера, видно, он не пришел еще в себя после отдыха. Все это было явным неликвидом. Плюсквамперфектум. Давно прошедшее. Ночь, улица, фонарь, аптека… Холст, масло, ахинея… Сейчас давно уже акриловыми красками пишут. Нужно было как-то вежливо сказать, что сейчас в моде глянец.

– Сейчас в моде, видите ли… – он погладил сначала лысину, а потом ухоженную бородку, подыскивая формулировку поделикатнее, -…глянец.

Деликатнее формулировки он не нашел.

– Гламур, – добавил он. – Сверкающая легкость бытия…

– Безусловно, с таким крэмом ваша кожа будет на тридцать один процент более упругой! – откликнулся специалист по рекламе, оторвавшись от пыльного талмуда. Специалист по рекламе изъяснялся исключительно примитивными рекламными слоганами. Но дело свое он знал. Недавно придумал рекламный ход с похищением картин из мастерской художника. С заявлением в милицию и с сюжетом в телевизионной криминальной хронике. Художник перед телекамерой оценил свой ущерб в миллион. Продажи резко выросли. В другой раз он инсценировал нападение буйного посетителя с ножом на картины в галерее. Буйный посетитель протестовал против живописного разврата. Продажи тоже были неплохие. Владелец галереи прихватил специалиста по рекламе с собой, чтобы, если что, не терять времени. Но, похоже, время они оба потеряли зря. На всех холстах без исключения в окружении всяческих рогов изобилия изображены были разноцветные уродцы: кто без уха, кто без руки, а кто вовсе без головы, но все с непременной счастливой улыбкой. Да еще все почему-то в темных очках или вовсе без глаз, с черными пятнами на их месте. Вероятно, это символизировало слепоту современников, не разглядевших гениальность живописца. Гении… Пророки… Все это было плюсквамперфектум. Давно прошедшее…

– У него три картины в свое время купили англичане, – с гордостью сообщила жена художника. Она едва притронулась к своему горчащему даже после трех ложек сахара чаю.

Когда процесс в стране пошел, в целях поощрения процесса покупали еще не то, хотел сказать владелец галереи. И не только англичане, хотел сказать владелец картинной галереи. Но не сказал.

– Искусство социального протеста… – сказал он. – Вы правильно заметили – “в свое время”. В свое время это уходило на раз. А современное искусство требует современных средств выражения… Вот недавно… Картина “Чаепитие на Луне”. Сидят там на Луне, пьют чай, как в Мытищах! Ушла за большие деньги. А это… Сегодня, сегодня это… – Он пошевелил пальцами, подыскивая слово поделикатнее, чем не формат. – Не формат! – сказал он.

Деликатнее слова он не нашел.

– Вот, например… – Он пощелкал пальцами, припоминая название картины. Потом встал, прошел за стеллажи и вытащил из-за них холст. На нем был изображен разноцветный уродец с головой под мышкой, да еще к тому же и перевернутой. На отторженной от туловища перевернутой голове сияла радостная улыбка. – Вот эта… – произнес владелец галереи и заглянул на оборотную сторону холста, ища там название.

– “Умереть счастливым”, – сказала жена художника.

– Пипл сейчас такое не хавает. – Пиар-менеджер оторвался от пыльного талмуда. – Насчет умереть…

– Ну… Мрачновато, – сказал владелец галереи. – Тогда это было в моде. Когда это писалось. Сейчас спрос на другую цветовую гамму. Один сезон наш бог Ван-Гог, – пожав плечами, сказал владелец галереи, – другой сезон…

– …сапог! – сказал специалист по пиару, исказив цитируемого поэта.

Владелец галереи посмотрел на специалиста по пиару.

– …Сезанн, – сказал он.

– Он написал ее два месяца назад, – сказала жена художника.

Владелец галереи снова пожал плечами.

– Другое время, – повторил он.- Гламур… У вашего мужа, хотя краски яркие, картины получаются почему-то печальные. Драма – это сейчас не модно. На это нет спроса. Сейчас в моде позитив.

Он окончательно решил, что браться за это не стоит. Тем более что недавно опять подняли арендную плату. Налоги… А это все будет месяц висеть без движения.

– Позитив, – повторил он.

– Пошел козел в кооператив, купил козел… – произнес пиарщик.

Владелец галереи предостерегающе кашлянул.

– …там позитив! – невинно закончил специалист по пиару.

И захлопнул свой талмуд, снова подняв облачко пыли. Женщина протянула руку и взяла с блюдечка в середине столика карамельку. Карамельку она положила в рот целиком.

– А катарсис? – сказала она. – Вот Хаим Сутин…

Владелец галереи вместо ответа погладил загорелую лысину.

– Кто не в стае – не летает, – отозвался за него специалист по пиару. – А наш брат… Вот, – он потряс книгой, которую все еще держал в руках. – “Философия общего дела”. Собрался всех воскрешать. Не меньше. Наш брат любит решать вселенские вопросы!

– Едва ли, – сказала жена художника. – Едва ли ваш. Николай Федоров был сыном князя Гагарина. Незаконнорожденным.

– Прикол, да? Вот это уже хорошо. – Пиар-менеджер втиснул книгу на место. – Юмор. Если в пиаре есть прикол…

– Но он же не Хаим Сутин, – наконец отозвался владелец галереи.

– Кто это Хаим Сутин? – заинтересовался специалист по пиару.

– Один еврей. У нас его мало кто знает, он в Европе знаменит. Умер миллионером.

– Ну давай сделаем его евреем! – Специалист по пиару мотнул головой в сторону расставленных у стены холстов, имя в виду их автора.

– Сейчас это не в моде, сейчас в моде что-нибудь русское. – Владелец галереи побарабанил пальцами по столу, потому что нужно было как-то закругляться. – Даже древнерусское. Вот “Чаепитие на Луне”…

– Не все йогурты одинаково полезны, – согласился специалист по пиару. – Сделаем древнерусским евреем! Не вопрос!

Владелец галереи поморщился.

– Это тем более, – сказал он.

– Он говорит, что его рукой водит Бог, – сказала жена художника.

– А-а-а… – сказал владелец галереи.

– Ну да! – сказал пиар-менеджер. – Некогда ему было. Он водил рукой Энди Уорхола, – сказал пиар-менеджер с карманами. – Консервные банки метр на полтора. Простенько и со вкусом. Уходят по сотне тысяч долляров!

– Его кумир Эль Греко, – сказала жена художника.

Владелец галереи вздохнул.

– Знаете, кто сейчас в Испании Эль-Греко? – сказал владелец галереи.

– И не только в Испании, – сказал пиар-менеджер с множеством карманов. – Буквально везде! Если евреи не в моде, сделаем членом Аль-Каиды! – предложил он владельцу галереи. – Сожжем пару американских флагов!

– Мусульманам запрещено изображать людей. Только растительные орнаменты, – сказал владелец галереи.

Специалист по пиару повел рукой в сторону прислоненных к стене холстов с разноцветными безглазыми уродцами.

– Это можно даже мусульманам, – заявил он. – Буквально овощи! Ну давай сожжем пару каких-нибудь других флагов! Древнерусской республики Конго, например.

– Почему Конго? Почему древнерусской? – спросил владелец галереи.

– Вот-вот, и пиплы также заинтересуются, почему, – сказал специалист по рекламе. – И попрут на выставку. Валом!

– Он говорит, что, когда пишет, выполняет чью-то высшую волю! – снова вмешалась жена художника.

– Да, – сказал владелец галереи. – Насчет воли. Вот эта вот картина… В виде иконы…

– “Спас нерукотворный”? – спросила жена художника.

– Спас?… А нимб вокруг головы из сиденья от унитаза, – сказал владелец галереи. – Неэстетично. Почему из сиденья от унитаза? Вокруг Спаса?

– Потому что так уселись на него, наверное, – сказала жена художника.

– Это где-то уже было…

– Да все уже было – ташизм, кубизм, эксгибиционизм, онанизм… – сказал специалист по рекламе.

– Эксгибиционизм и онанизм – это из другой оперы! – на всякий случай дистанцировался владелец галереи.

– Все из той же! – отмахнулся пиар-менеджер. – Импрессионизм, сюрреализм, мудизм…

– И такой рисунок сейчас нечасто встретишь, – сказала жена художника. – Сейчас мало уже кто умеет так рисовать, – сказала жена художника.

– А зачем рисовать? – сказал пиар-менеджер. – Сейчас все делают перфомансы. Тут рисовать не надо, тут надо иметь голову на плечах. Буквально можно натаскать перфомансов с любой свалки. Вот один тут – член Союза художников, между прочим, – усадил себя голяком на цепь и кусал прохожих за ноги! Нормальное сделал себе имя. А раньше никто смотреть не хотел.

Пиар-менеджер с карманами сделал паузу.

– Кубизм, постимпрессионизм… – сказал пиар-менеджер. – Чего не было? Все давно было! Чем ты сейчас кого удивишь в искусстве? А если его посадить голым в аквариум перед входом? – предложил вдруг пиар-менеджер.

– Кого? – спросил владелец галереи.

– Ну кого еще? Автора! – бодро предложил специалист по пиару, но осекся.

– А… Ну да… – сказал он. – По состоянию здоровья… Но можно жену! Вы сядете в аквариум? – спросил он.

Она взяла с блюдечка вторую карамельку. Горечь во рту не исчезала.

– С подогревом же! – успокоил ее пиар-менеджер.

Она засунула карамельку в рот целиком, поднялась со стула и взяла холст, который принес владелец галереи. “Умереть счастливым”. Она понесла его на место за стеллажи. Набойки на туфлях у нее были сношены до основания. И на колготках из-под синего сатинового халата виднелся кривой шов.

Когда она вернулась, владелец галереи полез в один карман. Потом в другой.

– К сожалению, выставку вашего мужа мы сейчас устроить не можем, – сказал он. – Но помочь, конечно…

Он залез в третий карман и вытащил пластиковую карточку.

– Только пластик… – пробормотал он и пожал плечами.

Он взглянул на пиар-менеджера. Короткостриженный специалист по рекламе с множеством карманов отвел глаза.

– Все сейчас переходят на пластик, – сказал он.

– Забыл наличку, – сказал владелец галереи. – Но завтра мы обязательно зайдем к вам домой! С выставкой не получится. Наши стены должны быстро оборачиваться. А чем сможем – поможем. С тортиком…

– Спасибо. Не надо, – сказала она.

– Нет, почему? Завтра. Обязательно!

– Ни в коем случае, – сказала она. – Спасибо.

Когда она вернулась домой, застала мужа полулежащим в кресле перед мольбертом.

– Ну как? – спросил он.

Откинул голову и закусил губу. На лбу у него выступила испарина.

В этот раз она сильно опоздала с наркотиком.

– Сейчас, сейчас! – сказала она.

Вынула из верхнего ящика комода пакетик с одноразовыми шприцами и с ампулами.

– Ну что? – спросил он.

– Очень понравилось, – сказала она. – Гениально, сказали они. Ты ел что-нибудь?

– Я не хочу. – Он промокнул испарину на лбу рукавом.

– А виноград? – сказала она.

Отложила шприц и пакетик с ампулами, направилась в прихожую, достала из сумки виноград, молча постояла, а потом отправилась в кухню и стала ополаскивать виноград из чайника кипяченой водой. Ей послышалось, что он что-то сказал.

– Что? – переспросила она и высунула голову из кухни.

Голос у него был слабый, и она не расслышала, что он сказал.

– Купила виноград? Зачем? – повторил он. – Дорого!

Она поставила перед ним тарелку с виноградом.

– Ерунда! – сказала она. – Сегодня гуляем! Они берут сразу несколько картин. Завтра придут с деньгами!

– Я же говорил! – Больной даже чуть порозовел. – Там же люди все-таки имеют дело с искусством. Они поняли, как я использую перспективу? Нарезаю пространство ломтиками, как батон колбасы, а потом вынимаю ломтики там, где мне надо.

– Насчет колбасы они поняли. – Женщина стала кормить его с руки, отщипывая виноградины от грозди и отправляя ему в рот.

– Виноградную косточку в теплую землю зарою… И друзей созову… – попытался продекламировать он, но остановился из-за одышки.

– По такому случаю… Обязательно! – сказала она.

Он раздавил во рту виноградину.

– Без косточек… – сказал он.

Скривился от боли и отставил тарелку. На лбу у него опять выступила испарина.

– Это киш-миш, – сказала она. – Он без косточек, – сказала она.

От боли у него побелели даже глаза. Сегодня они очень запоздали с уколом.

– Сейчас! – сказала она. – Потерпи! Сейчас…

Она поднялась, хотела было пойти вымыть руки, но потом торопливо стала отламывать кончики ампул так, как есть. Она набирала шприц, чувствуя спиной, как ему больно.

– Сейчас, сейчас, – сказала она. – Давай будем ложиться.

Высоко держа набранный шприц в одной руке, она помогла ему перебраться из кресла в постель. Она не забыла протереть место укола спиртом.

– Вот так, – сказала она, с трудом набрала складку на предплечье, где остались только кожа и кости, и воткнула иглу в самое основание кожной складки.

– Постой, – попросил он. – Давай поговорим о смысле жизни!

– С чего это ты? – сказала она. – У нас еще будет для этого полно времени. Спи! – сказала она.

Она нажала на поршень. Бесцветная жидкость медленно уходила из шприца. Веки у него, подрагивая, опускались. Вздох облегчения, как всегда, – и он заснул прямо на игле. Она не отпускала его руку до тех пор, пока рука не похолодела. Потом поцеловала холодную руку, встала и погладила его по голове. Как ребенка. Она набрала в шприц достаточно, чтобы умереть счастливым.