«Кристина»

Нина Горланова

Кристина

Они едут еще туда, в Судак. Кристина обратила внимание на то, что балка не выходит у нее из головы...

Декоративная балка упала в три часа ночи - на кухне. Муж закричал: "Стой! Кто там?" Прислушались пару минут - тихо. Значит, воры не лезут. Борис прихватил гантель и пошел, а она за ним. И увидели это безобразие: множество японских плиток кафеля повреждено - поверх нарисованных трещин, изображающих мрамор, пролегли настоящие грубые расщелины. Хокусая мать! Зачем было такую тяжесть поднимать над головой - а если бы днем упало все на мозги!

- Как ты принимал работу! - закричала Кристина.

- А как ты додумалась, чтобы кухня была решена в мужественном охотничьем стиле! - Он закурил и посмотрел на другую балку, но она не шелохнулась, потому что в ее планах было упасть гораздо позднее.

- Ну, я же не думала, что все будет по-настоящему тяжелое, можно было что-то декоративно-пластмассовое...

- Еще не хватало пластмассы - ты за кич, что ли!

- Я за такую эстетику, которая опасности не несет.

Вышел сын. Кристина спросила, слышал ли он, как упала балка.

- Я слышал напряженную эстетическую дискуссию в три часа ночи.

- Твой ядреный, то есть ядрено-аммиачный юмор подростковый, здесь неуместен, - отрезала Кристина

- В кого же он у нас такой? - раздумчиво и с демонстративной безразличностью спросил Борис.

Муж намекал. Дело в том, что до Бориса Кристина была замужем за детским врачом. Весь период до свадьбы он смеялся ее колючкам в адрес других, а поженились - как стала жена протыкать языком его лично, так где-то на десятой сквозной ране он убежал к юной медсестре, очень молчаливой.

Тогда Кристина нашла Бориса. Он был кактусист, она была кактусистка. Так и познакомились - на почве обмена кактусами (а потом - поцелуями и тэ пэ). Борис был из теневыносливых, как сам говорил. Есть такие растения: хорошо в тени цветут. Но и Кристина уже сдерживалась, не лезла с колкостями. Она ведь работала психологом, умела себя заткнуть иногда. А когда не получалось, Борис молчал, только волной поджимал губы. И она сразу прекращала.

- Сколько тысяч рублей мы заплатили, Бен?

- Мама, ты же знаешь, что задачи с долларами в школе решают быстрее, чем с рублями.

- Но ты сама говорила, что у мужчины всего пять чувств, а у женщины сорок.

Борис вышел из тени и ляпнул: мол, он видит у женщины лишь два дополнительных чувства - ораторское и дрессировочное!

- Слушайте: у нас еще материнское чувство... да ну вас! - Кристина отослала мужиков спать, а сама до утра убирала осколки японские.

"Если бы у меня в самом деле было сорок органов чувств, я бы не порезалась ни разу, а так - пару раз всего, но как сильно!.. Ничего себе отпуск начался - надо собираться в Крым, а ночь практически без сна".

И в этот же день позвонила мать Кристины.

То есть сначала были соседи снизу, которые требовали вернуть им нарушенный сон. А сами-то через ночь не дают выспаться всему дому - роняют себя. От выпитого. Примерно их ночную жизнь Кристина представляла так: упал, второй раз упал. "Вот жизнь-то меня роняет! Бросает, кидает... Ну, сейчас кто-то за это ответит!" И началась драка, с вольным разливом мата.

Наконец от соседей удалось откупиться бутылкой "Нострадамуса". Им бы хотелось пару-тройку пакетов "Родничка", но пришлось взять то, что дают. И ушли, подпирая друг друга (это были муж и жена).

Затем Борис и Бен выносили балку, а вернувшись, бурно мыли руки, завозились, заборолись. И наконец сели пить чай.

- Балка легче бомжихи, - рассуждал сын. - Мы с Настей ее переносили заснула прямо на заборе, пополам зависла... Мы ее в тень. А потом в луже мыли-мыли руки, Настиным платком вытерли, платок выбросили. Едем в трамвае, Настю от меня отнесло, и я смотрю: она ест орешки из своего кармана. Я знаки делаю - она не замечает. Пришлось на весь трамвай кричать: "Алло, гараж! Не ешь такими руками! Мы могли подхватить там бытовой сифилис! А уж яйца глистов - точно!" И тут все стали от нас дико шарахаться, даже один панк.

Борис подавился печеньем и закашлялся. Кристина не смолчала:

- Завтрак застрял в горле аристократа? - Только что она с теплым пятном в груди прислушивалась к возне мужа и сына, и вот уже на месте теплого пятна - еж колючий. - Я бы тоже шарахнулась. Как тебе не стыдно, сын, девушек в такие авантюры затаскивать, бомжих переносить?

- Мам, это сама Настя предложила.

- Но ты же мужчина, тебе скоро пятнадцать. Подумай!

Много чего здесь подумал Бен, но лишь схватил со стола весь семейный кусок халвы и наделся на него, как живой чулок.

Вот тут-то и раздался телефонный звонок. Мать Кристины звонила из Кунгура. Она недавно выписалась из больницы - получила в бане сильные ожоги. Кристина как раз послала ей телеграфом три тысячи, значит, мать захотела поблагодарить?

- Доченька, у тебя отпуск - приезжай ко мне, побудь здесь... неделю.

- Мама, люди ведь не зря отпуск придумали! Я знаешь как измоталась. У нас с Беном билеты в Крым.

- Да тошно мне!

- Это от токсинов, мама! Ты же знаешь, что обожженная кожа много токсинов в кровь выделяет. Деньги получила? Хватит на гемодиализ?

- Ожоги-то уже зажили, рубцы только... но все тошнее и тошнее мне. Ты бы приехала, мне ничего не надо, я сама все делаю дома, ты только побудь со мною, Кристя!

(Так!)

- Если я не отдохну, у меня тоже депрессия начнется... Я и так с психами работаю по шесть дней в час, мама.

После этого телефонная трубка ударила воплем:

- Ну, конечно, доченька, я все понимаю!

Потом, задним числом, Кристина проанализировала, какой после этого случился денек. Борис три раза разбивал посуду: чашку, тарелку и цветочный горшок за 55 рублей. Она в конце концов мягко укорила: разве можно быть таким невнимательным!

- А в детстве я мечтал переловить всех шпионов, которые мешают нашей стране. И решил воспитывать в себе внимание, а потом ужаснулся.

- Чему же ты ужаснулся? - Бен достал жвачку изо рта и прилепил ее за ухом (что-то африканское).

- Внимание получается какое-то нечестное. Под видом наблюдения можно разрешить себе все что угодно. Ну, прошарил я один раз родительские карманы, ничего - разумеется - не взял... Но внутри после этого грязно было.

А уже Кристина чай разлила (обед заканчивали). И Бен поставил свою чашку с чаем на дольку чеснока, чуть не обварился. Потом он же телефонный аппарат оставил на ручке кресла (после звонка Насте). Кристина вовремя его спасла на тумбочку.

А Борис всю ночь думал, жилисто собравшись: уж та ли жена у него? Ведь если он и Кристина - одно, может ли быть, что и он с матерью своей так же бы поступил? От вопросов все жилы еще сильнее накрутились на невидимый ворот, и во всем туловище стало накапливаться нечто тяжелое, горячее. И вот, пожалуйста, утром он обнаружил у себя то, что в народе называлось почечуй. Когда Кристина вошла в ванную, муж продекламировал ей сквозь зубную пасту:

О сверхужасный геморроид,

Ты поразил меня во сне!

И, как из бездны астероид,

Пронзил внезапно недра мне!

- Осипенок! Композитор! - покачала головой Кристина.

Фамилия мужа такая - Осипенок. И он был композитор, но не из тех, кто звуки в кудри заплетает, а просто закончил факультет "Механика композиционных материалов".

- Отец Берлаги! Это все ваш физик-теоретик - его влияние...

Да, в институте можно было пятерку получить и за отличное знание Ильфа-Петрова, такие советские шуточки. Бориса спросили: "Кто был отец бухгалтера Берлаги?" - "Фома" - "Идите, отлично".

Но заметив, как осторожно двигается муж - походка в виде циркуля, она послала сына в аптеку за геморройными свечами, ибо мужу завтра тоже нужно уезжать - в командировку на Байконур. После краткой инструкции ("Вводить на ночь!") Кристина кинулась к межеумочному завтраку и чемоданам. Что же это, думала она, если у Бориса зуб заноет или там среднее ухо, он меня вообще поэмою задавит.

А Борис понял, что ему не перенести тяжелого разговора о матерях дело не ограничится распухшими узлами в неудобосказуемом месте. Он прочно замолчал, лишь изредка волной поднимая губы, чтобы сбросить напряжение. Кристину встряхивало каждый раз, когда она замечала эти волны губ! Но надо вычеркивать из списка собранные и утоптанные в чемодан вещи. Время по кусочкам от дня отрезается, а он волнуется из-за своих венозных шишек. В четыре уже поезд!

Поскольку бутылку вина отдали соседям, Борис достал бальзам "Мономах". Кристина грохнула в прихожей два невыносимо тяжелых чемодана и достала маленькие - на несколько капель - мельхиоровые рюмочки, которые убрала сразу после скудного орошения горл.

- А еще? - робко осведомился Борис. - Еще на посох?

- Иди к Мономаху! - отрезала Кристина. - Если много посошков, то получится дубина народной войны. Про ОМОН помнишь?

О, лучше бы она не напоминала. Лет пять назад, изрядно выпив, Борис позвонил в дверь бакинститута и попросился переночевать. А сторож нажал ногой какую-то кнопку, и явился омоновец с дубинкой...

И поэтому Борис сейчас ответил неартикулированно, в смысле "хм-м". Он боялся, что если прояснит позицию свою, то последует со стороны жены тост за сохранение мемориального сугроба, в котором Борис чуть не замерз. Острословие жены - как царская водка. Она может растворить золотую статуэтку, а обратно уж... вот то-то и оно.

А недавно по такому же поводу была у них семейная сцена:

- Кристина, ты бьешься над творческой задачей, как в минимальное время сказать большое количество гадостей!

И жена заплакала:

- Ты не замечаешь, как я меняюсь! Знаешь, какой невинный розыгрыш придумала вам с Беном на первое апреля? Из яиц выдула содержимое, пластилином дырки залепила, шприцем воду накачала, в тень от хлеба поставила и говорю: "На завтрак по яйцу вам!" А сама, давясь от смеха, убежала в ванную. Вы же привыкли, что я с вами сижу, яйца сама чищу... вообще не прикоснулись к ним. И я ничего. Выбросила, да и все.

Мужики выслушали ее, поужасались ее моральной эволюции и потянулись в разные места: Бен с матерью на вокзал, а Борис в Байконур. В пути Бен все дулся на мать, что не позволила подарить Насте китайское сердечко (чтоб помнила его в этот месяц). Там огонек мигает! Но мать свое: пошлость! Пошлость! Зачем тебя все детство по галереям-выставкам таскали... Еще, мол, голубков придумают - они будут ворковать компьютерными голосами, того и гляди.

Кристина не в первый раз приехала в Крым и с нетерпением ждала скалы, каждая из которых о себе много мнит, но всем, ровно всем этим глыбам, как домашним животным, нужен зритель, чтобы оценить их усердное величие. Так же тепло забавлял ее ряд лукоморий, уходящих в горизонтальную вечность: словно каждое из них терпеливо ждало своего курчавого поэта.

На сей раз, наверное, из-за нервности Бена Кристине во всем виделось какое-то ехидство, и ухмылки трещин в скалах отсылали ее взгляды от себя чуть ли не матом. Еще новый русский на пляже уставился на нее картофелинами глаз. Раньше Кристина легким движением ума вычитала всех окружающих из Крыма. Теперь же он как ни в чем не бывало остался на месте, упершись в нее глядельными шариками и говоря:

- Что сегодня в небе творится, заметили?

Между тем он еще двигал глазами туда-сюда: нет ли у этой долгоногой козы пары мускулистых сопровождающих, которые "при теле" (телохранители никогда не произносят "охранять", а только: "Я был при теле").

Кристина, конечно, посмотрела на небо: оно было подлинное, прежнее, как и раньше - втягивало взгляд в себя.

- А вы подождите, - поощрял ее картофелеглазый.

Только примостившись лопатками и всеми остальными телесными красотами на коврике, она увидела, как все перевернулось: море оказалось далеко внизу, а она прижата спиной к песочному громадному потолку, который был пляжем еще секунду назад. Кристина вся проросла ледяными иглами: ведь если прижимающая сила выключится - она полетит в это море без дна. И сын вместе с нею!

- Это мираж? - Голос Бена был безрадостно-познающим: а вот еще одно явление природы, но оно не отменит отрезок жизни, где мать не позволила подарить мигающее сердечко Насте.

Морю было скучно с самим собою миллионы лет, и оно иногда сооружало себе зеркало из воздушных слоев, чтобы прихорошиться. Этот вид (отражение) длился-то три вздоха. И тут на весь пляж упал ковер голосов: подождите, сейчас еще будет, где здесь кнопка на другую программу!

- Я запомню на всю жизнь это необыкновенное явление! - закричал новый русский с таким видом, словно его решение запомнить - редкая честь для природы.

Бен говорит, что у него закружилась голова.

Кристина мчится к киоску за водой.

Ее сбивает автобус.

Очнувшись, она сразу поняла, что на каталке - тут же отчаянная рука сына. Они - в приемном покое больницы. А где-то там, за головой, громоздилась туша нового русского.

- Вы-то чего приперлись? - удивилась Кристина.

Врач, холодно посмотрев на нее и что-то подкручивая и подшивая в ее ноге, заметил укоризненно:

- Он же домчал вас за две минуты!

И Кристина стремительно влюбилась в холодного красавца-врача, как в брата, а может быть, еще сильней. Поколебавшись, она краешком любви накрыла всю нелепую громаду нового русского.

...вдруг она очнулась в каком-то суживающемся пространстве и подумала: "Здравствуйте! А говорили, что еще одну операцию будут делать". Между тем пространство набирало силу, кругом прорезались мозаики, как в детской головоломке. И ей настойчиво предлагалось улечься в виде одной из пластинок - рогообразных - этой мозаики. Возмутительно, думала Кристина. А женский голос отвечал: "У всех так. Так и надо"

- Так и надо, Петр Мефодьич! Вы правы: брыжейка надорвалась.

Потом в палате Кристина наблюдала лучи, работающие в поле зрения - это был солнечный поток света, но не просто. Он нес много смыслов. Вдруг родились строкомысли:

- Кто-то в голове ходит ходуном,

Кто-то в животе скачет скакуном,

Кто-то по ноге ползает ползком.

Мамочка моя!

Ключевым словом у мамы было КОНЕЧНО. "Можно, я твою кофточку надену?" - "Конечно, Кристиночка!" "Мам, а стоит поздравлять отца с мужским праздником?" - "Конечно, доченька, он тебе родной" (это было в год их развода). И в последнем разговоре по телефону последнее слово матери было то же "Конечно".

Хозяйка квартиры, у которой они всегда останавливались, согласилась ухаживать за Кристиной - за дополнительную плату. Ее звали по паспорту Антенна. Но еще давно она предложила:

- На выбор: зовите Аней или Тоней.

Выбрали Аню. Аня как откроет рот - там блеск смертельного булата. И выражалась она емко. Сначала Кристина думала наивно, что в больнице есть газоотводные трубки. Но Антенна ее просветила:

- Да что ты, милая, кто же солдату п...ду припас.

- Аня, мамочка, сбегай, купи в дежурной аптеке!

- Скоро утро, вот придет твой будущий кормилец-поилец, в-рыло-давалец, он тебе и купит, а лучше - чернослив...

А вдруг Бен ко мне, как я к матери... - думала Кристина. От этого в предсердии жгло. И, задремав, она увидела, что это не она, а ее мать лежит в больнице, только не с ожогами, а с раной в животе и сломанной ногой, и вот - должна звонить дочь, но не звонит. И каждое утро встречу с сыном Кристина начинала словами:

- Знаешь, я быстро поправлюсь, я на тебе не повисну, скоро встану, да, я немытая, надоела, да?

Бен убегал, не оттого, что она надоела, а что слова ее надоели. Но возвращался и снова угадывал, как мать изображала черными губами:

- На меня тебе страшно смотреть, да? Лицо затекло от удара, вот... Я как Квазимодо, да?

- Лучше быть Квазимодой снаружи, чем внутри, - спокойно уверила ее Антенна, неслышными как воздух руками убирая памперсы. - Петр Мефодьич разрешил сегодня тебе встать. Но потихоньку!

...Через день после приезда Кристины и Бена в Пермь они ждали Бориса. Он позвонил рано утром и сказал, что вылетает. Наконец по заикающемуся звонку в дверь стало понятно, что это он. Ощущая, что живот непрочный и в любой момент может развалиться, Кристина поспешила к двери. Волосы ее как бы отсоединились от головы - мурашки такие, что ли. Ведь могли бы никогда не встретиться!

- Не мог ключом в замок попасть - трясучка, - оправдывался муж, а Кристина понимала, что алкоголь тут ни при чем.

Борис осторожно обнял ее, она почувствовала, что должна еще куда-то подняться и как-то отработать... все.

Бен думал: когда же эти предки тормозные заметят, что он вырос, уже обогнал Настю, а что еще будет! Они насилу догадались - счастья-то привалило! - отец сказал: "Ну, теперь уже не будешь на цыпочки вставать, когда с Настей фотографироваться... Я предлагаю за это выпить!"

- За детей не пьют, - утомленно сказала Кристина (ее взгляд мягко плавал).

Борис привез "Совиньон":

- С возвращением!

- С возвращеньицем из Жмургорода, как говорила Антенна, - вежливо пригубила Кристина.

А Борис пригублял-пригублял, покуда все не выгубил.

- Чем хорошее вино, - пустился он после этого в громогласную медитацию, - отличается от поддельного? Тем, что вкус его не притупляется по мере потребления, а там - вкус у синтезаторов, как у жижки сладенькой, резко падает.

Тут она ему, уже очень хорошему, сунула листы со своими хромающими ломаными строками.

- Что ты ищешь, дорогой?

- Ищу вазу, чтобы в нее поставить букет из твоих стихов.

И в самом деле - поставил в вазу три салфеткообразно скрученных бумажных конуса: "В следующий раз - для эстетики - пиши на разноцветных листах".

Вечером пришла подруга Аля с мужем Не-выговоришь-швили, как она сама его представляла, в то же время мгновенно взглядом пожирая его. Кособоко затащив Алю на кухню, Кристина выпалила ей: как нехорошо внутри, повыше брыжейки где-то, надорванной. Аля же, сама тоже психолог, понимала: раз подруга что-то обсуждает, значит, не хочет ничего делать - менять что-то с мамой, поэтому она перевела разговор:

- А хочешь отвлечься и на дачу к нам съездить?

Кристина с печалью поняла, что эта подруга не дает ей точку опоры: не поддакивает и не возражает (если бы хоть спорила, так правота бы Кристинина росла и росла, пока она сама бы ее не выключила).

Поздно вечером она позвонила второй подруге - Злате. И говорила о том, что мир какой-то беспокойный вокруг, волнами ходит, ни на чем фундаментальном не может остановиться.

- Ну конечно, - въедливо, а точнее, наигранно-цинично, как всегда, Злата ответила. - Мир - ведь это такой маленький привесок, болтается где-то, мешает только, не удовлетворяет, ты давай к себе переходи - к более глобальной теме!

- Ну, после того, как я сбила автобус... что-то мне метафизически нехорошо.

- Знаем, знаем! Это "хлеб стыда".

Кристину оглоушило это ясное звяканье слов, которые в вечном священном браке. Она как бы снова пережила соединение этих слов, супружность их в звуке:

- Хлеб стыда! А чьи это слова?

- Курс я тут прослушала: "Обзор мистических учений". Когда человеку вдруг открывается, что все блага он всегда получает незаслуженно, говорят: "Это хлеб стыда".

Причем Злата говорила, как всегда, монотонно: паузы она делала, лишь когда кончался воздух в легких и нужно было вздохнуть. А на Кристину словно был направлен луч, и она увидела в себе, внутри... темные куски чего-то иссохшего, ненужного.

Она стала говорить Злате, что отработает в монастыре три дня... понятно за что, она понимает, она все понимает.

Потом и нам она сказала о монастыре. Но мы разве инспектора какие-то, чтобы проверять, отработала ли она? А сама Кристина теперь молчит, а мы ее спросить духу не находим и, думается, никогда не спросим. Может, это неправильно, надо бы проявить рвение, метать молнии, но... аккумуляторы веры заряжены только худо-бедно для себя.

А если совсем предельно честно, то... мы боимся лишний раз встретиться с Борисом и Кристиной: они беспрерывно пишут друг другу стихи и читают их всем, кто попадется под их тяжелую поэтическую руку.