«Две недели в июле»

Николь Розен Две недели в июле

Пьеру Шодерло де Лакло посвящается

1 Клер

15 июля

Задохнувшись, она выныривает из сна, как выныривают на поверхность из водной глубины, в которой чуть не утонули. Холодные и липкие обрывки сна еще цепляются за ее кожу. Она прекрасно знает этот сон, всегда один и тот же. Она бредет одна, всеми покинутая, по густому, огромному, почти бескрайнему лесу. Это лес, в котором заблудились Мальчик-с-пальчик, Гензель и Гретель. Длится это бесконечно, пока в конце концов слабый лучик света не пробивается сквозь сумерки. С бьющимся сердцем она подходит ближе. Дом! Наконец-то!

Но вместо того, чтобы принести успокоение, видение вызывает у нее ужас. Это дом колдуньи, и она знает это. Она резко приподнимается, сбрасывая с себя остатки своего детского сна. Они уже не на дороге, машина стоит, окно открыто со стороны водителя, Марка нет. Вокруг непроглядная ночь. Который час? Она смотрит на автомобильный дисплей. Двадцать минут третьего. Внезапное беспокойство охватывает ее.

Постепенно темнота приобретает разные оттенки серого, и Клер начинает различать формы: деревья, кусты. Затем, примерно в двадцати метрах от себя, видит дом. Черная компактная масса вырисовывается на фоне чернильного неба. В светлом прямоугольнике открытой двери она различает силуэт Марка, стоящего к ней спиной. И на мгновение желтоватый, немного дрожащий фон кажется ей жерлом печи, готовой поглотить ее. Конечно, это просто свет от лампы внутри дома, но она не может избавиться от этой нелепой мысли. Она встряхивается, смеется сама над собой. Послушай, девочка, возьми себя в руки, тебе же не четыре года. Мы приехали, и Марк не захотел тебя будить, вот и все. Это ночное путешествие рядом с ним было таким спокойным, таким надежным, что она незаметно для себя уснула, убаюканная ровным шумом мотора. Они приехали сюда на две недели. Две недели вместе… Чего еще желать? Откуда вдруг эти страхи и кошмары? Что на нее нашло?

Марк направляется к ней, и теперь в дверном проеме она видит силуэт женщины. Та стоит неподвижно и смотрит на них. Светлые волосы ее распущены по плечам, на ней свободное одеяние — ночная рубашка или широкое домашнее платье. На мгновение женская фигура кажется Клер огромной. Она выходит из машины. Марк открывает багажник. Бланш неисправима, говорит он, вынимая вещи. Представляешь, она ждала нас, а ведь уже третий час ночи. Здесь обычно ложатся рано, все остальные спят. И он улыбается детской счастливой улыбкой.

Он несет их багаж, она идет за ним. Они приближаются к дому, и теперь она видит фасад строения, закрытые ставни, широкие двери темного дерева. Вблизи дом приобретает нормальный вид, как и все вокруг. Дом массивный, белого камня, крытый черепицей. Все так, как Марк описывал: ты увидишь, постройка конца XVIII века, дом прекрасно сохранился, при ремонте никогда не нарушали его первоначальный облик, все как прежде. Прекрасный дом, добавил он. Слушая его восторженную речь, она не решалась признаться, что не любит старые постройки, предпочитая им современную архитектуру с ее новыми формами и материалами. Ей не хотелось его огорчать и вносить разлад в их отношения. Не стоило того. Ей просто хотелось слушать, обволакиваясь его словами и мыслями. А может, ей понравится дом, который он так любит. Но теперь, стоя перед дверью, она искренне не понимает, чем здесь можно так восторгаться. Обычное здание, тяжелое, строгое. И в тот же момент она ловит себя на том — эта мысль почти превращается в уверенность, — что за нелюбовь к себе этот дом отплатит ей той же монетой. Будет к ней враждебен. Она вздрагивает, переступая порог. Достает из сумки кофту, хотя совсем не холодно.

Просторная комната, по старинке служащая и гостиной, и столовой, и кухней. Сначала она замечает только детали. На старинной газовой плите греется вода в помятом алюминиевом чайнике. Тесаный камень, открытые балки, старая деревянная мебель. В углу старый черный телефон с крутящимся диском и скрученным проводом. Теперь она своими глазами видит, что в доме все сохраняется «как прежде», как Марк и говорил. Для нее же это означает, что дом неудобный, что здесь сознательно не хотят переделывать что-либо на новейший лад. А это именно то, что она ненавидит. Хоть бы Марк не был слишком привязан к такому образу жизни, думает она, наблюдая, как он беседует, опершись на каменную раковину. Бланш еще не повернулась к ней. Они продолжают разговор, начатый до ее прихода. Разговор спокойный, доверительный — так беседуют люди, связанные долгим совместным прошлым. И только когда все готово: заварен липовый чай в желтом фаянсовом чайнике, на стол поставлены чашки, в тарелочку с рисунком в мелкий голубой цветочек, у которой отбит край, положено печенье, — только тогда Бланш обращается к ней. Улыбается, но глаза не смотрят прямо. Короткие вопросы: как доехали? не очень устала? Обращение на «ты» довольно неожиданно, но она старается отвечать в том же тоне.

Клер сидит напротив Марка за длинным крестьянским столом, который занимает весь центр комнаты, перед ней стоит чашка, над которой поднимается пар, и она молча рассматривает Бланш. Это полная высокая женщина. У нее светлая кожа в веснушках. Лицо маленькой девочки, которая и сама не заметила, как прошли годы. Легкие, естественно вьющиеся русые волосы. Особенно поражают ее высокий рост и бесформенный, мягкий, почти расплывающийся, но при этом тяжелый силуэт. Она чувствует, что ее тоже внимательно рассматривают, ощущает на себе проницательный взгляд Бланш, который та сразу отводит, когда она поднимает глаза. Людоедка, думает она и внутренне смеется. Она с удовольствием поделилась бы своими мыслями с Марком, но воздерживается. Она уверена, что он плохо к этому отнесется. Жерому она могла бы в подобной ситуации рассказать, какие странные мысли приходят ей в голову, он посмеялся бы с ней вместе, еще и сам что-нибудь прибавил. Ему не были чужды ребячество, проделки, он понимал юмор. Она ценила это в Жероме. И хотя Марк — самый умный из мужчин, которые были в ее жизни, он полностью этого лишен. И надо признаться, ей часто этого нехватает.

Кажется, он не замечает холодности, с которой Бланш ее встретила. Марк рад, что он здесь. Поставил локти на стол, с удовольствием пьет свой напиток, макая в него печенье, и подробно рассказывает о том, что Жюльен сказал ему перед отъездом и что он должен обязательно передать Эмилии. А как поживает Раймон? А Женевьева? И так далее. Она не знает людей, чьи имена он привычно произносит. Она не знает, о чем они говорят, а они не собираются ничего ей объяснять. Она чувствует, как ее охватывает усталость, даже какое-то замешательство, и говорит, что хотела бы отправиться спать. Марк берет ее чемодан, по дороге показывает ванную комнату, при виде которой она решает отложить душ на завтра. Они поднимаются в его комнату, которая на время их пребывания здесь будет и ее комнатой. Монашеская келья, думает она, когда они входят. Он сжимает ее в объятиях, она чувствует силу его желания, и все в ней успокаивается. Она ощущает жар его рук, он горячо шепчет ей на ухо: я сейчас вернусь — и выходит из комнаты.

Она достает свои вещи, раскладывает их на свободной полке в маленьком шкафчике. Некоторое время смотрит в окно на безлунное ночное небо с рассыпанными по нему звездами, потом ложится. Ей удобнее ждать его в этой кровати, какой бы неудобной та ни была. Незаметно для себя она засыпает. В какой-то момент она ощущает его тело рядом с собой и, успокоенная, снова погружается в сон.

2 Бланш

16 июля

В эту ночь Бланш никак не может уснуть, хотя легла поздно и долгое ожидание ее утомило. Вероятно, она слишком возбуждена приездом Марка. Но она непременно хотела его дождаться и встретить первой. И это доставило ему удовольствие, она видела. Он долго еще сидел с ней, после того как Клер пошла спать. Им надо было столько рассказать друг другу. Они расстались у двери его комнаты, она смотрела, как он вошел, и подумала: спит ли уже Клер? Она даже постояла немного перед закрытой дверью, прислушиваясь. Изнутри не доносилось ни звука. Тихонько, чтобы не разбудить Клемана, она проскользнула в свою кровать. Напрасная предосторожность — он спал, как всегда, крепко, и она это знала. Иногда она даже спрашивает себя, как у него получается, что ничто не может нарушить его сон. Она закрывает глаза, и грустные мысли тотчас овладевают ею.

Так происходит уже несколько ночей. Вероятно, потому, что в этом году Марк приехал не один. Такое случилось в первый раз. До сих пор этот дом, ее дом, предназначался только для самых близких друзей, для узкого круга. Таков был молчаливый договор между ними. Даже не нужно было об этом говорить. Он всегда проявлял такт и не привозил сюда своих подружек. В городе — да, почему бы и нет? — иногда он их с ними знакомил. Это была игра, в которой они тоже участвовали. Когда подружки уходили, они обменивались впечатлениями. Давали им оценку. Заключали пари. Сколько, ты думаешь, продлятся их отношения? На этот раз все было по-другому. Когда он спросил, согласна ли она принять Клер в Бастиде — так они называют этот дом, — она растерялась. Но разве могла она ему отказать? Она так часто повторяла, что это и его дом тоже. У него здесь есть своя комната, которую никто не занимает даже в его отсутствие. Она ответила как можно естественнее: конечно, ты приезжаешь, с кем хочешь, — и он так был ей за это признателен, что в тот момент она не пожалела о своем согласии. Но теперь она спрашивает себя, как она перенесет две недели присутствия этой женщины в своем доме, в комнате Марка, которая находится прямо напротив ее комнаты. Она уже ощущает исходящую от Клер угрозу.

Она хорошо ее разглядела. Совсем неплоха. Можно даже сказать, красива. И надо признать, скрепя сердце, что они составляют гармоничную пару. Но это ничего не значит. Марк любит красивых женщин, он приводил к ним и не таких красоток. Но в этой есть что-то особенное. Она не может понять что, и это ее смущает. Может быть, взгляд. Она сразу отметила, что у Клер такие же темные и глубокие глаза, как у Марка, — это в первую очередь привлекало в нем. Взгляд строгий и внимательный. Но, кроме этого, ничего особенного. Да это и не так важно. Марк не выглядит сверхвлюбленным, она, во всяком случае, не заметила ничего необычайного. Главное, что он не изменился по отношению ко мне.

Клеман видел, как они познакомились, и насмешливо рассказывал об этом. Их друг опять превратился в неисправимого донжуана. На каждом конгрессе он должен обязательно завести новую подружку. Когда же она попросила его описать новую пассию Марка, он принял суровый вид и жестами очертил квадрат. Они вместе посмеялись над такой картиной, и она с облегчением подумала, что все пройдет как всегда. Этой тоже уготована судьба остальных. И ничто не предвещало иного. Только вот он захотел привезти ее к ней в дом. Она не знает, что об этом думать, это что-то новое и пугающее.

Не надо ломать себе голову. Это может не иметь большого значения. Возможно, на это есть простые и вполне объяснимые причины. Может быть, она свободна только эти две недели и он не захотел упускать случая. Скоро она все поймет. Она хорошо знает своего Марка. Она сразу же заметит первые трения в их отношениях, мельчайшие признаки усталости и безразличия, которые всегда наступают у него после периода влюбленности. К тому же, попросив ее принять в доме его новую подругу, сделав их свидетелями того, что обычно он скрывает, Марк еще раз проявил к ним большое доверие. Он знает, что может обо всем им рассказать, все им показать. Даже свои самые большие слабости.

У нее есть и другая причина для беспокойства — Мелани. Мелани приехала позавчера, и с ней очень трудно. Месяц назад, когда, как и каждый год, она предложила ей провести лето в Бастиде, то, как всегда, ожидала услышать отрицательный ответ. Это случалось каждый год. Мелани уже давно отказывается приезжать к ним на каникулы. Это стало даже предметом шутки. В конце мая Клеман насмешливо спрашивает: ты еще не звонила своей дочери, чтобы пригласить ее к нам на каникулы? Каждый раз ее это раздражает, но она улыбается и отвечает: нет еще, но сейчас позвоню. И снимает трубку. Это уже ритуал. Позвонить Мелани, чтобы услышать холодный отказ: нет, у нее другие планы. Два года назад она ушла из дома, и сразу же свела их отношения к минимуму. Они ничего не знают о ее жизни, не знают ее друзей. И вдруг в этом году она почувствовала колебание на другом конце провода. Может быть, она еще не решила, она перезвонит. В начале июля они договорились. Она приедет числа пятнадцатого на одну-две недели. Странно, но она сообщила это тем же холодным тоном, что и отказ. Что ты об этом думаешь? — спросила она тогда Клемана. Тот только пожал плечами. Ничего. Знаешь, твоя дочь… Тогда она позвонила Марку, чтобы сообщить ему новость. Тот обрадовался. Это здорово! Хороший знак. Мелани, несомненно, хочет восстановить отношения с нами. Кстати, я хочу тебя попросить… Тогда-то она и услышала, что он хотел бы приехать в Бастиду со своей новой знакомой и остаться на две недели, с 15 по 29 июля. Конечно, если она не против…

Она хочет пить и встает. Надо спуститься в кухню, потому что она забыла поставить на ночь кувшин с водой. На следующий год они собираются устроить ванную комнату на втором этаже. Будет удобнее. Она натягивает халат, тихо открывает дверь. Проходит мимо двери Марка и останавливается, ждет несколько секунд. Тишина, все спят. Она спускается по лестнице осторожно, чтобы не скрипели ступеньки. Открывает кран и стоит, прижавшись животом к холодным камням раковины. Уже почти пять часов утра, и первые лучи рассвета начинают проникать в комнату. Ей не хочется возвращаться в спальню, и она устраивается за большим столом.

С самого приезда Мелани избегает ее. Несколько раз она пыталась завязать с ней разговор. Не хочет ли она сообщить ей что-то важное, поделиться чем-либо из своей личной жизни, о чем не так просто рассказать, любовь, например, или планы отъезда. То, чем девушка может поделиться только с матерью… Безрезультатно. Мелани закрыта, как улитка. И ведет себя как чужая, как будто остановилась в гостинице. Встает поздно, выходит из своей комнаты только в конце утра. Кладет себе на тарелку то, что находит в холодильнике, и исчезает в глубине сада. Вечером все же изволит ужинать с ними. Но в разговор не вступает. На вопросы отвечает односложно. Молча слушает, иногда в ее взгляде проскальзывает ирония. Это невыносимо. Надо с ней поговорить. Так не может продолжаться. Зачем тогда приезжать? Чтобы все время дуться на них?

Трудно поверить, как она изменилась за последние годы. Была такой милой, послушной девочкой. И в чем она может их упрекнуть? У нее было счастливое детство, никто не может этого отрицать. Когда она с Марком разошлась, они оба сделали все, чтобы Мелани от этого не страдала. А Клеман… Ну, хорошо, Клеман никогда особенно ее не любил, это правда. Но он держался в стороне, никогда не пытался заменить ей отца, это все говорит только в его пользу. К тому же Марк никогда по-настоящему не оставлял их. Он поселился рядом с ними, реально присутствовал в жизни дочери. Они расстались спокойно, без обвинений, и ребенок не мог от этого пострадать. Нет, никто не может их в чем-либо упрекнуть. К тому же Клеман всегда был лучшим другом Марка и не перестал им быть, несмотря на все, что произошло. И Мелани всегда его знала… Все трое окружали ее своей любовью, воспитывали ее. Мелани очень повезло, что она выросла в такой образованной среде, в такой открытой семье, где все любят друг друга…

Она действительно не может этого понять. Часто спрашивает себя, почему лет с двенадцати дочь становилась все агрессивнее и замкнутее. Начала их упрекать по всякому поводу и без повода. Все время противостояла им. Конечно, она знала о трудностях переходного возраста и о том, как надо справляться с такими проблемами. Но это переходило все границы и ничем не оправдывалось. Было очень трудно, она чувствовала себя совершенно безоружной перед этой девочкой, которая отвергала ее, отказывалась от всего, что шло от нее. А ведь ей так хотелось передать ей весь свой жизненный опыт, помочь стать настоящей женщиной. Такой, как она сама, — рассудительной, ответственной… Она сделала все, что могла, старалась понять дочь, сносила все ее выходки. Надеялась, что это со временем пройдет. Но нет, стало даже хуже. Она боялась, как бы не появились плохие знакомства, наркотики. Этого не было. Но она так и не поняла, почему все так случилось.

Мелани все делала им наперекор. Это касается и профессии. Конечно, она выбрала медицину, что тут можно сказать. Прекрасная профессия, требующая самоотдачи. Не такая артистичная и интеллектуальная, как их род деятельности. Но все не могут быть такими, как они, а медицина — очень достойное занятие. Но даже свой выбор Мелани представила как протест против их образа жизни. Я не хочу быть как вы, бросила она им в лицо. Я хочу быть полезной. Вам платят за то, что вы в свое удовольствие занимаетесь своими бесполезными научными работами. Вы можете десять — пятнадцать лет писать диссертации, которые потом никто не будет читать. Если такие, как вы, исчезнут с лица земли, никто даже не заметит. Вы совершенно бесполезны. Сначала Бланш замерла, слушая все это. Потом закричала. Это было ужасно, глупо. Она что, не понимает ту важную роль, которую они играют в обществе? В обществе, развращенном деньгами, где постепенно теряется значение истинных жизненных ценностей? Именно они — соль земли, последний оплот цивилизации перед нашествием варваров! Мелани только усмехнулась в ответ. Часто она специально заводила провокационные разговоры о политике, прекрасно зная, что это выведет ее мать из себя. О глобализации, Ближнем Востоке, Америке. И высказывала самые правые взгляды. Марк пытался ее урезонить. А она чаще всего молчала, так как не была уверена, что сумеет сдержаться, если вступит в спор. Кто забил Мелани голову такими вещами? Она так и не узнала этого.

Когда после окончания средней школы Мелани решила жить отдельно, это даже не обсуждалось. Она нашла себе место — сидеть с детьми в доме у хозяев. Это давало ей основные средства к существованию. От них дочь принимала только деньги на учебу и книги. Немного помогали бабушка и дедушка. Она, как мать, не могла не почувствовать унижения. Это был провал, ее провал. Но в то же время и некоторое облегчение. Она перестала постоянно чувствовать на себе насмешливый взгляд дочери, не надо было больше угадывать в ее молчании злую иронию в свой адрес. Сначала она думала, что Мелани не сможет жить самостоятельно, что это будет слишком тяжело, и та вернется, наученная горьким опытом, или позовет их на помощь. Но она ошиблась. Мелани не только справлялась с жизнью — она исчезла из их мира. Вплоть до этих каникул.

Ей хотелось бы поговорить с кем-нибудь обо всем этом. С Клеманом? Но от Клемана нельзя ожидать помощи в таких ситуациях. Он никогда не проникался ее заботами, отделывался оптимистическими успокаивающими фразами: ты зря беспокоишься, это не имеет значения, увидишь, все уладится. Клемана ничем не пронять, ни в то время, когда он спит, ни тогда, когда работает. Он всегда спокоен и молчалив. Всегда во всем с ней согласен, и чаще всего ее это устраивает. Но сегодня ей хотелось бы разделить с кем-то свои заботы и огорчения. Конечно, она поговорит о Мелани с Марком. Но тот тоже не очень любит вникать в такие проблемы. Предпочитает их не замечать. А уж сейчас, когда он с этой женщиной, говорить с ним будет еще труднее.

Она вздыхает. Уже рассвело. Споласкивает стакан. Задумывается. Не так уж долго осталось до того, как встанет Марк. Она могла бы дождаться его. Нет, она слишком устала. Не надо, чтобы он видел ее такой. Она затягивает пояс халата и поднимается к себе. Надо немного поспать.

3 Мелани

17 июля

Как тихо ночью в этом доме… Только иногда слышны звуки рассыхающегося дерева. И хотя она к этому привыкла, все же каждый раз вздрагивает. Она сидит за маленьким столом, глядя в мансардное окно. Перед ней открыта голубая тетрадь. За окном расстилается широкое деревенское пространство, настоящая пустыня. Она никогда раньше не думала, как бесчеловечно жить в такой изоляции. Эта пустота, эта тишина — есть от чего сойти с ума. Не удивительно, что время от времени у кого-то срывает крышу, он берет ружье и стреляет по всему, что движется. По своей семье, соседям. А потом вешается сам. Говорят, что чаще всего вешаются именно в деревне. Можно понять.

Я ненавижу деревню, — пишет она, — ненавижу этот дом, ненавижу тех, кто в нем живет.

Ночью хорошо только то, что ей не надо переносить присутствие других людей. Все спят, она не наткнется на них. Никто не заглянет ей через плечо, чтобы посмотреть, что она пишет, никто ни о чем не спросит. Она одна со своими мыслями, одна, как в лодке посреди океана.

Что на нее нашло? Зачем она приехала сюда? Что хотела здесь увидеть? С первой же минуты она нашла здесь нетронутым все то, от чего бежала, все, что она больше не выносит. Каждый вечер она говорит себе, что завтра же уезжает. Но ничего не делает. Это хуже всего, она не может сдвинуться с места. Она будто парализована, увязла в чем-то, погружена в оцепенение. Она просыпается очень поздно, когда утро уже прошло, и, пока она раскачивается, день почти кончается, уже нет смысла строить планы и принимать решения. Как будто ее погрузили в трясину, которая засасывает и не дает убежать.

Только в одном она уверена — что она здесь из-за Антуана. В тот день, когда он ей объявил, что уезжает на две недели в отпуск со своей семьей, а потом полетит в Торонто на конгресс по хирургии, она чуть не сошла с ума. Хотя можно было этого ожидать, это было нормально, как бы входило в договор. Ведь не думала же она, что ради нее он бросит все, оставит жену и детей, откажется от своих профессиональных обязанностей. Ей казалось, что она контролирует ситуацию, что она приняла правила игры. Но в тот день почувствовала: что-то в ней сломалось. Ее охватила паника.

Она прекрасно помнит, как все произошло. Они были у нее, он уже оделся и собирался уходить. Вы мне напишете? — спросила она тонким голоском. Он смущенно засмеялся. Знаешь, я редко пишу. У меня нет склонности к переписке, особенно такого рода. Он приподнял ее голову за подбородок. Не беспокойся, я тебя не забуду. А я могу вам написать? Она чувствовала, что сейчас расплачется. Нет, прошу тебя. Не пиши. Письма могут попасть к жене. Ты же не хочешь, чтобы у меня были проблемы. Она отрицательно покачала головой, но сама подумала: да, конечно хочу. Когда он был уже у двери, она спросила его, не может ли он хотя бы позвонить ей. Он покачал головой. Что за глупости. Он уезжает ненадолго. Вернется 10 августа. Поцеловал ее и вышел.

В этот момент она и сломалась. Оказалась совершенно беспомощной, без целей и сил. Как будто вся кровь вытекла из ее тела. И осталась одна оболочка, тонкий воздушный шарик, готовый лопнуть. Никогда ничего подобного она не испытывала, это было ужасно.

Внезапно она подумала, что, оставшись в таком состоянии одна, она может сотворить с собой что-то безумное, вскрыть себе вены, выброситься из окна. И позвонила Бланш. Это было ужасно глупо и не имело никакого смысла, теперь она это понимает.

А ведь с Антуаном все начиналось совсем по другому сценарию. В начале года Изильда сказала ей, что есть потрясающий мужик, преподаватель анатомии. Тогда она только засмеялась. Девчонки всегда влюбляются в своих преподавателей мужского пола, если тем меньше семидесяти пяти лет и если они еще прилично выглядят. А помнишь историка на первом курсе? Совсем выжил из ума, но и у него были две-три сумасшедшие поклонницы, смотрящие на него влажными коровьими глазами. Он, кстати, знал об этом, негодяй. И всегда ставил им хорошие оценки.

Она листает свой дневник. 9 ноября, день первой лекции Антуана. Вечером она сделала длинную запись в дневнике.

Когда утром я вошла в аудиторию, я была уже взвинчена. Злилась на Изильду, которая всю неделю надоедала мне однообразными разговорами про этого препода. Ненавижу, когда девчонки превращаются в фанаток, как только более-менее приятный мужчина появляется в поле их зрения. Я была готова ничего ему не прощать, заметить его малейшие недостатки. Но когда он появился, я поняла, что Изильда была права. Он был красив, забавен, что не так просто, когда преподаешь анатомию, — он был действительно очень симпатичным. После лекции я сказала Изильде: он действительно то, что надо. Наверное, все студентки его. Она была шокирована. Нет, он ничего такого себе не позволяет. Он очень серьезный. Женат. Жена заведует отделением гинекологии. Я ее видела, тоже очень приятная. У них двое уже взрослых детей. Кажется, его сын учится на первом курсе. Уверяю тебя, он очень порядочный со всех точек зрения. Не знаю почему, но это вывело меня из себя. Я вспомнила о своем отце, который заводит шашни со студентками, не очень-то переживая по этому поводу. Не может этот быть таким уж идеальным. Невозможно, такого просто не существует.

Эта история ее задела, привела в какое-то непонятное состояние. Она стала думать только о нем. Об этом человеке, о котором все говорили, какой он замечательный, необыкновенный. Обычно она сидела между Изильдой и Николя в центре аудитории, ни очень далеко, ни очень близко, сливаясь с толпой. Но скоро заявила, что плохо видит написанное на доске, и они пересели поближе. Она внимательно следила за ним, и с каждой лекцией, почти против своей воли, находила его все более красивым и привлекательным. И однажды, даже не понимая, как это пришло ей в голову, решила, что ей удастся его соблазнить. Мысль была странная, если задуматься. Прежде всего, она вовсе не считала себя неотразимой. К тому же, ей было несвойственно строить такие планы. Она прежде всего думала о занятиях, у нее был Николя, к которому она не испытывала сильной страсти, но который был влюблен в нее. Это было удобно. Он был рядом, когда был нужен, и оставлял ее в покое, когда ей хотелось побыть одной. Изильда считала, что найти себе такого хорошего парня это везение.

Нет, она не понимает, почему решила бросить себе такой вызов. Почему обещала себе, что завоюет этого недоступного мужчину. Забавно, но в тот момент она не чувствовала себя влюбленной в него. Это было что-то другое, какая-то игра. Но очень важная для нее игра. Самая главная. Она должна была обязательно выиграть. И пока этого не будет, все остальное — друзья, учеба — отходит на второй план.

В конечном итоге, это оказалось не таким уж и трудным, что удивляет ее до сих пор. Она вспоминает, что на всех лекциях она не сводила с него глаз. Это был первый этап. Она ничего не записывала, а просто упорно и пристально смотрела на него, до рези в глазах. А когда их взгляды встречались, никогда не отводила глаза. Поэтому он ее и заметил. Стал смотреть на нее с любопытством, рассказывая, часто поворачивался в ее сторону.

Потом она стала подходить к нему после занятий с каким-нибудь вопросом или просьбой прояснить непонятные моменты. Конечно, она давно знала такие приемы и даже пользовалась ими, но только в классическом случае — чтобы преподаватель заметил студента. Подошла один раз, второй, третий. Была скромной и робкой. Задавая вопросы, смотрела на него нежным, но наивным взглядом, не переходя границы. На четвертый раз он спросил, как ее зовут, и, услышав фамилию, поинтересовался, не в родстве ли она с известным философом. По блеску его глаз она поняла, что это его заинтересовало. На следующий раз принесла ему книгу отца, подписанную его рукой. В тот день он пригласил ее выпить кофе. И она подумала: вот и отец на что-то сгодился.

Она села к нему в машину, а он выбрал кафе подальше от факультета — вероятно, чтобы их не видели вместе. Но это ее совершенно не обидело. Наоборот, это уже создавало их общую тайну. К тому же ей было очень приятно сидеть рядом с ним в машине, думая, что обычно на этом месте сидит его жена…

Она почувствовала, что пора приступать к большой игре, и когда они сидели за столиком напротив друг друга, она вдруг сказала, что любит его. Что ничего у него не просит, но любит его. У него был смущенный и взволнованный вид, он взял ее руку в свою. Стал говорить о своей жене: он никогда ее не обманывал и не хочет приносить ей страданий. Потом сказал ей, что она еще совершенный ребенок. Она все же чувствовала, что он потрясен. Она запротестовала. Я ничего не хочу у вас отнимать, сказала она. Хочу только, чтобы вы меня любили, немножко, совсем чуточку. Никто ничего не узнает. Никогда. Я вам клянусь. Я никогда не смогла бы причинить вам зла.

Она все прекрасно помнит. Немного потертые бархатные сидения бордового цвета. Какая-то ужасная картина на стене справа от него, желтая собака на коврике, две чашки с остывающим кофе. Он неловко встал из-за стола, она тоже поднялась, они оказались лицом к лицу, и в каком-то порыве она поцеловала его в щеку, близко ко рту, очень нежно, чтобы не испугать. Они находились в глубине зала, посетителей было мало. Тогда он обнял ее за плечи, прислонил к стене и тоже поцеловал. Но это был уже настоящий поцелуй, глубокий и страстный. Сердце ее сильно забилось. Никогда еще она не чувствовала себя такой счастливой. Она выиграла.

Она тихо спросила: вы придете? Я буду ждать вас, сколько потребуется. И, не дожидаясь ответа, быстро написала на салфетке свой адрес. Она даже не смотрела больше на него. Был еще день. У нее должны были быть занятия, но она о них не думала. Выбежала из кафе, прыгнула в автобус, вернулась домой. Помнит, как взбегала по лестнице, запыхавшись и повторяя все время: я выиграла, я счастлива.

Она сдержала слово и никому ничего не рассказала. Она хранила свой секрет в глубине себя, как хранят клад. Вот только, ничего не объясняя, порвала с Николя. Просто она хочет быть одна. На самом деле она не могла быть сразу с двумя. А рядом с Антуаном Николя просто не считается. Не существует. К тому же ей нужно быть совершенно свободной в любой момент, ведь Антуан не может уделять ей много времени. Он должен лавировать между работой и семьей. Обычно он звонил ей днем и назначал встречу около восьми часов вечера. Она знала, что ему трудно обманывать жену, что он чувствует себя виноватым. Но он приходил довольно часто, вырываясь на час-другой. Час, который он отрывал от своей семьи. Для нее это было доказательством его любви. Ее победы.

В это время она была совершенно счастлива. Ничего другого ей не было нужно. По крайней мере, в начале их отношений. Она жила нормальной жизнью, училась, виделась с друзьями. Но на его занятиях тайно торжествовала. Она смотрела на него и думала: вот мужчина, в которого влюблены все девушки. Безупречный. И он сделал для меня то, что не сделал ни для одной другой. Он обманывает свою жену. Он любит меня, он мой любовник. Он мой. Она больше не смотрела на него пристально, боялась выдать то, что их связывало. Но все время думала: сегодня вечером он будет со мной, в моей постели. И радость переполняла ее.

Она не замечала, как бежит время, и не отдавала себе отчета, какое важное место он стал занимать в ее жизни. В этом ее проблема. Она, конечно, знала, что скоро каникулы и что они не будут видеться несколько недель. Но не думала об этом. Ее жизнь была наполнена подготовкой к экзаменам, работой и их встречами. И даже когда они виделись час или два в неделю, ей этого хватало, потому что она была уверена в нем, уверена в его любви. Уверена, что снова увидит его. Это никогда не должно было измениться. Она была слишком уверена в самой себе.

Изильда считала, что она удивительно хорошо выглядит для девушки, которая совсем недавно рассталась со своим парнем. Подруга не понимала, что произошло между ними. Я поняла, что не люблю его по-настоящему, сказала она ей, и я дала ему свободу. В этом была доля правды, но далеко не вся. Изильда нашла, что все это очень смело и благородно. Так и надо, она хорошо поступила. Мало кто мог бы на это решиться.

Но чем ближе было 15 июня, тем больше она волновалась. Антуан ничего не говорил, а сама она не осмеливалась расспрашивать его о планах на лето. Она отказалась от путешествия с друзьями в Обрак во второй половине июля. Она думала, что Антуан уедет только в августе, как поступает большинство, и ни за что на свете не хотела остаться без него на эти две недели. К тому же в Обрак поедет и Николя, а ей не хотелось с ним сталкиваться в такой обстановке. Так все и тянулось до 3 июля. Она сдала экзамены и ждала. Семья ее работодателей уехала в отпуск, они не вернутся до начала учебного года. Ей было нечего делать. Может, это ее и подвело. 3 июля он объявил ей о своем отъезде. 3 июля она и сломалась.

Какой это ужас, любовь. Как хорошо мне было раньше. Гораздо спокойнее. Но теперь уже поздно. Я попала в ловушку. Я люблю его.

Два часа ночи. Она закрывает дневник. Надо ложиться. Больше просто нечего делать. Она будет вспоминать о тех часах, которые Антуан провел с ней. Мечтать о тех, которые они еще проведут вместе. После его возвращения. После 10 августа. Это поможет ей уснуть.

4 Клер

18 июля

Сегодня утром она проснулась поздно. Как и в предыдущие дни, Марк уже спустился вниз, и теперь она одна в освещенной солнцем комнате. Она потягивается и осматривается вокруг. Почему этот дом так напугал ее, когда они только приехали? Просто смешно. Дом как дом. В своем стиле. Это, правда, не то, что она любит, но у каждого свой вкус. И потом, это дом Бланш, а не Марка. Он может думать по-другому. Он здесь тоже только гость. Она с удовольствием отмечает, что уже начинает ко всему привыкать, даже к тому, что особенно не любит. К твердому бесформенному матрасу, к аскетической обстановке, к дощатому полу, белым голым стенам. Она уже знает, что напротив, через широкую квадратную площадку, находится комната Бланш и Клемана — немного таинственная, в которую она еще не заходила, но которая ее больше не беспокоит. Она знает также, куда ведут две другие двери. Это туалет и одна нежилая комната, из которой намереваются сделать ванную. Потом…

Она не хочет думать о том, что будет потом. Сейчас ей надо спуститься вниз и принять душ в маленьком закуточке рядом с кухней, темном и холодном. В первый день ее покоробили каменный пол и крошечный умывальник, на котором едва помещались два стакана и щетка для волос. Теперь она об этом даже не думает. Просто каждый раз приносит и уносит все свои банные принадлежности и полотенце. Не так уж и сложно. И уж совсем не важно. Она знает также, что с их этажа лестница ведет к двум мансардным комнатам, в которых живут Мелани и Эмилия. Она знает теперь, кто такая Мелани, знает, кто такая Эмилия. До сих пор она не очень много с ними разговаривала, как, впрочем, и с Бланш, и с Клеманом. Но это даже хорошо. Это доказывает, что они держатся тактично, хотят оставить ее с Марком. А она, разумеется, хочет быть именно с ним. Она думает, что уже становится частью этого дома, у нее складываются здесь свои привычки. Она видела также садовника Луи. Странный тип, никогда не говорит ни слова, и от него пахнет вином уже с утра. За ним неотступно следует его собака — старая понурая дворняга, которая тычется ей в ноги носом каждый раз, когда они встречаются. Она видела и старый садовый домик у ворот, в котором живет Луи. Теперь она знает здесь всех…

Она положила свои книги на стол Марка, рядом с его книгами. Ее мобильный телефон лежит около лампы. Это ее вещи. Знаки ее присутствия. И она думает уже, как они будут жить вдвоем и их вещи будут переплетаться и смешиваться. Жизнь вдвоем…

Как все быстро произошло, думает она, вставая. Месяц назад она не знала, будут ли они вместе проводить отпуск. Он ничего не говорил, а она не поднимала эту тему, хотя часто об этом думала. Они не так давно познакомились. Но она с волнением ждала приближения лета. А что, если он просто исчезнет на это время, сказав, что они увидятся в следующий раз только в сентябре? Или вообще больше не увидятся? Она не стала строить планы. Все и так произошло внезапно, неожиданно и волнующе.

Но он все же спросил, свободна ли она во второй половине июля. У нее забилось сердце. Да, свободна. На самом деле она предполагала взять отпуск только в августе, как делала каждый год. Но она все устроит. Ей не трудно будет договориться с одной коллегой, которая с удовольствием поменяется с ней в июле. Тогда она выйдет на работу 15 августа. Она была готова на все, чтобы провести с Марком, как он и предлагал, две недели. Ей они заранее казались бесконечно прекрасными. Он добавил, что они поедут к его лучшим друзьям, Бланш и Клеману. На юг. В дом Бланш. Старый прекрасный дом, ты увидишь. Он уже договорился с Бланш об ее приезде. Теперь их ждут.

Она была немного удивлена. Почему не воспользоваться возможностью побыть только вдвоем? Она, конечно, предпочла бы не делить его ни с кем. Тогда он заговорил о финансовых проблемах. Так гораздо практичнее. Она тоже не купается в золоте, но она была готова на все — остановиться в самом дешевом отеле, даже в кемпинге. Или остаться в Париже в ее квартире. Главное — быть вместе. Но он сказал однозначно, что всегда проводит отпуск в этом доме. Или так, или никак. Он не так резко сказал, но смысл был таким. И она согласилась. Разумеется. Она не хотела, чтобы было «никак». Может, это и к лучшему. Он хочет представить ее своим друзьям, близким людям. Хороший признак. Доказательство, что он включает ее в свою жизнь. Что это серьезно.

В любом случае, она знает, что согласилась бы на все. Их встреча была такой прекрасной, пробудила в ней столько надежд, что она не хочет испортить ее отказом. Встреча с неисповедимой судьбой… Ей тоже понадобилось время, чтобы все осознать.

Поездка в зарубежный город, конгресс. То, что там с ней произошло, могло бы, как это часто и случается, остаться просто воспоминанием о приятной мимолетной встрече, без последствий и сожалений. Она смирилась с этим. Напрасно не мечтать — вот девиз, которому она следовала после того, как рассталась с Жеромом. И поступала соответствующе, когда какой-либо мужчина входил в ее жизнь. В поездку на конгресс ее увлекла Лола, которая видела, что она тоскует. Давай, давай, это будет забавно, сказала она. Там будет полно всяких психологов, философов, литераторов, ученых. А будет скучно, займемся туризмом. В этом вся Лола. Она легко переходит от одного мужчине к другому, не устраивая драм. А если и страдает, то никогда этого не показывает. Клер завидует ей. И любит быть с ней. Она живая, веселая, хорошо на нее действует. Да и даты ей подходили — как раз выходные, когда она будет без мальчиков. И она решилась.

Все началось очень мило. Она села в самолет с ощущением свободы, которое она всегда испытывает в путешествиях. Чувствовала себя легкой, свободной, готовой к приключениям. Конечно, ее не так интересовала тема конгресса, на котором творческие люди смежных дисциплин обсуждали современные вопросы, как возможность провести два дня в другом городе, на солнце, в хорошей компании. Все же имя Марка в программе выступлений вызвало ее интерес. Имена всегда имеют значение. Философ Марк С, чьи статьи на актуальные темы часто появлялись в печати. Раза два она смотрела интервью с ним по телевизору. Она нашла его красивым, блестящим оратором, и хотя не испытывала большой склонности к философии, ей понравились острота и стиль его выступлений, в которых чувствовалась строгость, даже некоторая жесткость суждений. Она внимательно рассмотрела его, когда он поднялся на трибуну. Лицо строгое, как на портретах кисти Дюрера, с резкими чертами — не иначе как просвещенный монах, увлеченный какой-то идеей. Савонарола, подумала она, слушая, как он резко и точно критиковал своих оппонентов. За строгостью суждений она почувствовала увлеченность, которая ей импонировала. Она решила подойти к нему.

Все произошло с удивительной легкостью. Она подошла к нему во время перерыва, задала пару вопросов и сразу же почувствовала, что он тоже свободен. Он стоял в центре оживленной группы, держа в руках пластмассовый стаканчик, но сразу же отошел, чтобы поговорить с ней. Взгляд его оживился, как у хищника при виде жертвы, а она стояла покорная и улыбающаяся. Все шло так, как будто было спланировано заранее. И очень естественно, потому что не было никакого умысла. Просто во второй половине дня, когда участники конгресса вернулись в гостиницу и готовились выйти на ужин, она подождала его, сидя в холле. И когда увидела, как он отказался пойти со своими друзьями и, когда те ушли, направился к ней, она поняла, что выиграла. Он, вероятно, думал то же самое, они прекрасно понимали друг друга. Он сказал ей: пойдем — и она поднялась, чтобы пойти за ним.

Но главное не это. Главное это то, что произошло потом и чего нельзя передать словами. Как описать то, что превращает обычную встречу в историю любви? Первую восхитительную ночь? Когда два человека, два тела, два желания, два фантазма чудесным образом сливаются? Все это было, и даже больше того. Они прикоснулись к тайне и на следующее утро были не только взволнованы, но и огорчены тем, что скоро придется расстаться.

Она помнит большую, белую, почти безлюдную площадь, пересекая которую им пришлось щуриться, так солнце слепило их утомленные глаза. Открытую террасу кафе, куда они пришли завтракать, тоже странным образом почти пустую. Она сидит рядом с ним. Они оба бледны и расслаблены после бессонной ночи. Он прижимает свою ладонь к ее щеке и говорит: у тебя такие глаза сегодня утром! Она засмеялась, но этот жест показался ей самой чувственной лаской, а простые слова взволновали ее так же, как если бы это было признание в любви. Это был знак внезапной близости между людьми, которые еще несколько часов назад не знали друг друга.

Она не помнит, сказали они еще что-то друг другу в то утро в кафе или нет. Сейчас ей кажется, что они молчали, немного оглушенные тем, что с ними произошло. Накануне, в ресторане, они наверняка много говорили. При первых встречах люди часто рассказывают о себе и задают вопросы. Но что осталось в памяти — так это ее внутренняя уверенность в том, что происходит что-то важное; она еще не совсем поняла что, но это несет в себе надежду и обещание, что все возможно.

Она не помнит, было позднее или раннее утро. Только белая пустынная площадь и они двое, молчаливо сидящие рядом перед чашками с горьковатым кофе. Она помнит также ощущение своего тела — преображенного, одурманенного, напряженного после прошедшей ночи, когда она отдавалась и покорялась полностью, охваченная даже не желанием, а чем-то, что гораздо больше желания. И помимо ее воли, это новое, волнующее ощущение держало ее теперь в ожидании.

И между этим моментом и тем, когда им надо было вернуться в ту жизнь, из которой они вышли вчера, — пустота. Она помнит только страдание, которое почувствовала в тот момент, когда они поднялись, чтобы вернуться в ту жизнь. Ему надо идти на заседание конгресса, сказал он, если бы не это, они бы снова вернулись в гостиницу. Когда они вошли в зал заседаний, она заметила любопытные, немного насмешливые взгляды: присутствующие поглядывали на них как на сформировавшуюся пару. Увидела, что Лола смотрит издалека заинтригованно. Лола знала, что произошло накануне и что она не ночевала у себя в номере. В полдень в ресторане они оказались друг против друга, но могли обмениваться только взглядами. Вокруг них шумел большой зал, заполненный людьми. Марк представил ей своего друга, сидящего слева от него. Она едва расслышала имя. Это был Клеман, но тогда она еще не понимала всей его значимости. Еще накануне она заметила, что тот ходит за Марком по пятам. Клеман смотрел на нее с усмешкой. Вероятно, думал: вот его последняя победа на конгрессе. Он некрасив, бледен, расслаблен. Бесцветные выпуклые глаза за большими очками, широкие залысины на лбу. Похож на глубоководную рыбу. Она почувствовала, что от него исходит почти физически ощутимая неприязнь. Дружеская близость между ним и Марком ощущалась явно. Это были такие отношения, когда, чтобы друг друга понять, можно уже обходиться без слов, и эта близость ее отвергала. У нее было ощущение закрывшейся двери.

С этого момента у них не было больше возможности побыть вдвоем. У нее сложилось впечатление, что люди роились вокруг Марка, сменяя друг друга, мешая ей поговорить с ним, дотронуться до него. А как вел себя он? Стал ли отстраненным, оказавшись среди своих? Она не может этого сказать, так как обстоятельства действительно требовали его участия. После обеда он был председателем круглого стола, который длился два часа. Ее самолет улетал раньше, чем его, да и разлетались они в разные стороны. Ей надо было еще зайти в гостиницу за своими вещами. Она знала, что все окончено.

Она старалась подавить в себе растущую внутри боль. Так даже лучше. В конце концов, они едва знакомы, она ничего о нем не знает. Знает только то, что произошло этой ночью, а это может ничего не значить. Ей просто все показалось. Возможно, что для него это очередное приключение, без всякого продолжения. К тому же, по мере того как шло время, очарование пропадало, а вопросов становилось все больше. Очень хорошо, повторяла она себе. В любом случае, они живут в сотнях километров друг от друга. Это не имело никакого смысла.

Она все же не присоединилась к своей группе, а села в том зале, где он круглый стол. И до самого отъезда неотступно смотрела на Марка. Поднимет ли он глаза, посмотрит на нее? Увидит ли она в его взгляде отклик на ее призыв? Она почти уверена, что он избегал ее взгляда. Но очень вероятно, что он должен был сконцентрироваться на дебатах, и было совсем не время для выразительных переглядываний. Ей пора было уходить. Тогда в каком-то порыве она вырвала листок из блокнота, написала свой адрес и, без всякой подписи, одно слово: Целую. Чувствуя себя смешной, под прицелом глаз всего зала, она подошла и положила перед ним листок. Клеман так следил за ней взглядом, приподняв брови, как будто она совершает какой-то неприличный поступок. Она и сама почти так думала. И с этой мыслью уехала в аэропорт.

Она посмотрела в окно на красивые серебристые кроны оливковых деревьев, занимающих почти все видимое пространство, и улыбнулась. В тот день она не могла и представить себе, что будет потом. Что окажется с ним здесь во второй половине июля.

5 Бланш

19 июля

Сегодня утром она столкнулась с Мелани, когда та выходила из кухни, покачивая головой в такт одной ей слышимой музыки. С самого приезда она не расстается со своим плеером, и Бланш даже кажется, что дочь включает музыку, как только встречается с ней, чтобы избежать разговоров. Это ужасно раздражает. Но на этот раз Мелани остановилась и быстрым жестом вынула наушники из ушей.

— А она ничего, новая папина подружка, — сказала она, наблюдая за выражением лица Бланш. — Ты не находишь? Красивая и хорошо одевается. Видела, какие у нее босоножки?

Она, конечно, ее провоцировала. Иначе зачем обсуждать с ней внешность и одежду Клер! Как будто она не заметила, до какой степени они были разными в этом отношении, как, впрочем, и во всех других! Ей пришлось совладать с собой, чтобы не ответить резкостью. Она просто холодно заметила, что да, Клер одета по моде. Этого было достаточно. Этого было бы достаточно несколько лет назад. Следить за модой, придавать значение одежде всегда считалось в их среде делом бессмысленным и предосудительным. Мелани иронично улыбнулась, а она сделала вид, что не заметила этой улыбки, хотя она разозлила ее в высшей степени. Потом Мелани снова вставила наушники себе в уши и ушла, напевая что-то невнятное. Однажды она спросила дочь, что та слушает. Мелани ответила: тебе это неинтересно…

Потом в ее комнату пришла жаловаться Эмилия. Она была вся в слезах. Никто не предупредил ее ни о приезде Клер, ни и о том, что все это значило. Когда она ее увидела, то подумала, что это просто знакомая.

Такая же, как я, не больше, всхлипывала она. В этом гостеприимном доме бывает столько женщин и мужчин… И Эмилия призналась в своей надежде на то, что этим летом Марк наконец-то заметит ее и по достоинству оценит все ее качества. Уже много лет она молча ждет этого.

Бедняжка! Бланш прекрасно знает, что она влюблена в Марка. Они все в него влюблены. Он такой красивый, умный, а главное, он всех притягивает. Она смотрела на покрасневший нос Эмилии, ее заплаканные глаза, волосы, похожие на мочало. Как она только могла вообразить, что она и Марк?.. Она утешила Эмилию, как могла. Очень вероятно, что это долго не продлится, сказала она ей. Что все будет как обычно. Ты же знаешь Марка. Ему быстро надоедает. Надо просто переждать.

— Я ее ненавижу, — отозвалась мрачно Эмилия.

— Ну-ну, не преувеличивай. Может, она очень хорошая.

Когда Эмилия ушла, она подумала, что хорошо разыграла комедию мудрости и благоразумия. На самом деле она не может скрывать от себя самой, что тоже почти ненавидит эту женщину. Особенно после вчерашнего разговора перед ужином. Клер поднялась на второй этаж, чтобы позвонить детям, и она воспользовалась моментом, чтобы поговорить с Марком наедине. Они были в саду. Сначала говорили о мелочах: ворота скрипят, лето засушливое, увядшую тую надо заменить… У них всегда были темы для разговоров. Она ждала, что он заговорит о Клер, обычно он ничего от нее не скрывал. Но он не затрагивал эту тему, и тогда она осторожно начала сама:

— Ну, как дела с новой подружкой?

Он посмотрел на нее с удивлением.

— С подружкой? А, с Клер! Знаешь, к ней это слово совсем не подходит. Ну, да ладно… У нас все хорошо. Разве это не видно?

Она озадачена. Обычно слова «подружка», «приятельница», даже «девушка» прекрасно подходили. Он даже сам их употреблял, когда рассказывал о своих приключениях. Это было частью их договора, их соучастия. Они как бы устраняли других, особенно других женщин, из их мирка. Она спохватилась:

— Да, да. Конечно. Вы прекрасно смотритесь вместе. Это очевидно. Но я ведь плохо ее знаю, а ты мне ничего не рассказывал, мне трудно судить…

Да, он ничего не рассказывал. Поэтому она и беспокоится. Ведь обычно он рассказывает о своих пассиях. Мало того, на этот раз он привез ее в Бастиду. Это уже другое. Это все меняет. Она даже жалеет, что не расспросила его больше до ее приезда.

— Она очень симпатичная, — снова мужественно начинает она.

Марк улыбается и нежно обнимает ее. Но ей кажется, что в его взгляде блеснула веселая искорка. И беспокойство ее нарастает.

— Да, симпатичная. Но не только. Она красивая, умная, тонкая…

Он отстраняется на мгновение и смотрит на нее. Его взгляд снова чист.

— Я не рассказывал тебе о ней до тех пор, пока не был уверен, что могу привезти ее сюда, к нам. Я хочу сказать, пока сам не был уверен в ней и в себе.

Значит, теперь он уверен, думает она, и ее сердце сжимается.

— А ей ты рассказывал о нас?

Она имеет в виду их брак, их неразрывную связь, то, как они живут. Она видит, что он замешкался, не надолго, может всего на секунду, но все же…

— Да, конечно, я сказал ей, что мы были женаты.

— И что она сказала?

— Ничего. А что она должна была сказать? Ты думаешь, что мы единственная пара, которая сохранила хорошие отношения после развода? Клер тоже разведена, у нее два сына, и она тоже в хороших отношениях со своим бывшим мужем. В этом нет ничего особенного.

Ее вдруг охватывает гнев. Как он может сравнивать положение этой женщины и их отношения? Хорошие отношения? Так он оценивает то, что их связывает? Ни один развод еще не происходил так, как у них. Их отношения единственные, исключительные. Разве может быть что-то крепче того, что связывает их уже такое долгое время? Но она сдерживается. Не надо ему показывать, насколько она оскорблена. Ей хочется спросить у него, любит ли он Клер. Но она этого не делает. Слишком опасно. Если Марк произнесет эти слова, которые он никогда не произносил после их развода, они превратятся в реальность, станут материальными, и нельзя будет вернуться назад. Она чувствует, что стоит у края пропасти. Он берет ее за плечи.

— Ты увидишь. Эта женщина… как тебе сказать… редкая, я таких никогда не встречал. Когда ты узнаешь ее лучше, ты полюбишь ее так же, как я.

— Может быть, но, чтобы я лучше ее узнала, надо, по крайней мере, чтобы она со мной поговорила. Она никогда этого не делает! Это она не хочет узнать меня! Я вижу, как она недоверчиво за мной наблюдает. Я уверена, что ей не нравятся наши отношения. Уверена, что она хочет, чтобы ты принадлежал только ей. Что она хочет меня устранить.

Это вырвалось у нее как крик. Она не хотела этого произносить. Она поставила себя в положение просящей, жалующейся, в положение униженной. А этого делать нельзя. Марк должен всегда знать, что она — скала. Скала, на которую он всегда опирается. Но эти слова вырвались у нее, когда она услышала от него фразу, которую он произнес естественно и просто. «Ты полюбишь ее так же, как и я». Значит, он ее любит.

— Это не так. Ты ошибаешься, — говорит он успокаивающим тоном и берет ее за руку. — Уверяю, Клер не хочет причинить тебя зла. Я ей говорил только хорошее о тебе. Какая ты добрая и щедрая. И сильная. И что ты значишь в моей жизни.

Он прижимает ее к себе, убирает с ее лба выбившуюся из прически прядь волос. Она замирает на это краткое мгновение.

— Естественно, что она немного стесняется. Она ведь у тебя в доме. И это ты ее принимаешь. Ты тоже с ней не разговариваешь, я это заметил. Прошу тебя, Бланш. Сделай это для меня. Сделай так, чтобы Клер чувствовала себя как дома. Не отталкивай ее. Ты увидишь, вы обязательно поладите.

— Значит, это так важно?

Она произнесла это умоляющим голосом.

Он отодвинулся от нее и ответил довольно торжественно:

— Конечно. Если бы это было не так, я бы не привез ее сюда, не стал бы вам навязывать ее присутствие на эти две недели. Ты же знаешь, я никогда раньше этого не делал с остальными, потому что понимал, что те отношения не имели большого значения. На этот раз все иначе. С ней мне действительно хочется что-то создать. Впервые за пятнадцать лет. Я сам удивлен. Это будет трудно, сама понимаешь почему. Но я хочу все сделать для этого. И мне надо, чтобы ты мне помогла.

Чтобы все не рухнуло, Бланш ухватилась за последнюю фразу. Значит, она ему еще нужна. Но когда они подошли к дому, она быстро поднялась к себе в комнату. Ей трудно было дышать. Она бросилась на кровать и разрыдалась. То, чего она так опасалась, теперь происходило, прямо на ее глазах. Марк уходит к другой. И это не просто любовное приключение сродни тем, что у него были прежде. Когда это не было серьезным, она могла это переносить, хотя и чувствовала иногда ревность к тем, кто делил с ним постель. На этот раз все по-иному. Здесь любовь, планы на будущее. И у нее кружится голова, когда она думает о будущем.

Что будет, если они все же будут жить вместе? Она пытается представить себе будущее, если Клер переедет в их город. Они будут жить в его квартире. С ее детьми. Он сказал, что одному мальчику тринадцать, а другому двенадцать лет, они еще подростки. Будет новая семья. И она, Бланш, не будет уже единственной женщиной, которой он может довериться, у кого может попросить совета и поддержки. Все свои дни, вечера и ночи он будет проводить с другой. Клер, конечно, захочет, чтобы он отошел от нее, захочет иметь его только для себя. А ей каждый день придется наблюдать за их счастьем, но издалека. Она будет отодвинута в сторону, обращена в ничто. Счастье, в котором для нее не будет места. Или, что еще хуже, он уедет в Париж, и она потеряет его совсем. Будет видеть только летом, на каникулах. Да и то… Захочет ли он приезжать в Бастиду?

В этот момент в комнату вошел Клеман.

— Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

Она говорит, что у нее приступ мигрени, которой она действительно подвержена. Он суетится, спускается в кухню, чтобы принести стакан воды и лекарства. Когда он возвращается, она уже взяла себя в руки.

— Что ты думаешь о Клер? — спрашивает она Клемана, проглотив все же таблетку, которая ей сейчас не нужна. Но, может быть, лекарство поможет заглушить другую боль, которую она сейчас испытывает.

Он пожимает плечами.

— Ничего особенного. Что я должен о ней думать? Очень обычная. Хорошенькая, и ничего больше.

— А почему Марк привез ее сюда? Он делает это впервые. Он с тобой об этом говорил?

Клеман опять пожимает плечами, и это ее раздражает.

— Нет, ничего особенного он мне не говорил. Может, она свободна только в это время, а он, ты же знаешь, проводит отпуск только с нами.

— Я все же думаю, что он влюблен больше, чем обычно, и как бы он не наделал глупостей.

— Я вижу, что ты нервничаешь. Ты же знаешь Марка. Он способен на все, когда какая-то женщина его зацепит. А эта уж точно зацепила. Вчера днем я проходил мимо их комнаты, и… из-за двери такое слышалось…

Ей хочется дать ему пощечину.

— Ты что, ничего не понимаешь? Он мне сказал! Он мне сказал, что любит ее! Это совсем другое. Он ее любит. Он сам мне это сказал!

Слезы снова катятся у нее из глаз. Клеман огорченно кивает и протягивает платок.

— Ну и что? Что тут такого? Моя бедная Бланш, ты совсем сошла с ума! Что за трагедия? Подожди несколько дней, сама увидишь, как он ее любит, когда пройдет первый запал! Марк не может привязаться к женщине, он нам все время это повторял. Да мы и сами видели. Вспомни Ирен… Хватит, перестань плакать! Уж очень ты чувствительная.

Она смотрит, как он спокойно усаживается за свой стол, заваленный книгами и бумагами. Он уже равнодушен, отключился от ее переживаний. Она же остается в нерешительности. Воспоминания об Ирен пронзили ее стрелой. Да, конечно, Ирен… Ей уже давно удалось если не забыть — забыть она не может, ведь это часть ее жизни, их жизни, — то отодвинуть ее в такой дальний угол своей памяти, что она как будто исчезла вместе с горем, которое принесла. И вот ее имя всплывает снова, и она злится за это на Клемана. Зачем он снова произнес это имя?

Она чувствует, что теперь все время будет наблюдать за Клер, особенно когда та будет с Марком. Малейший их жест, взгляд будут напоминать ей о том времени, означать опасность. Клер не должна стать новой Ирен. Она, Бланш, этого не допустит.

Сегодня девятнадцатое. Еще десять дней терпеть эту муку.

6 Мелани

10 июля

Она решила не уезжать раньше. Она просто не в состоянии этого сделать. Непонятным образом дом поглотил ее, опутал, как паук паутиной. Ничего не поделаешь, придется набраться терпения и ждать, что пройдет время. Но время не проходит. Оно бесконечно тянется, час за часом. И она не знает, чем бы заняться, чтобы перестать страдать. Ничто не может отвлечь ее по-настоящему, заполнить пустоту, заменить отсутствие Антуана. Она все же, как могла, организовала свой день. Встает к полудню, сразу же берет какую-нибудь еду и уходит в сад. Там у нее есть укромное местечко, только ее. Она устроила его себе, когда еще девочкой проводила здесь каникулы. Чудесным образом скрытое от всех место, у подножия голубого кедра, окруженное зарослями лавра и кипариса. Никому не придет в голову заглянуть в эти заросли. Даже Луи отказался заниматься этим участком сада. Чтобы проникнуть туда, надо знать еле приметную тропинку, на которую надо свернуть, да еще не оцарапаться о колючий кустарник. Это ее тайный уголок, ее хижина. В детстве она часами играла здесь с куклами. Сейчас она укрывается здесь каждый день и остается до вечера. Она пытается не думать об Антуане. И все же думает о нем все время. Она читает, пишет дневник, спит, слушает музыку. Меланхоличную музыку, от которой сжимается сердце. Майлз Дэвис, Шер Бейкер, Кейт Джарретт…

Это Николя приучил ее к джазу. В ее семье ценится только классика. Мелани не против классической музыки, иногда она ей тоже очень нравится, но у них в Бастиде это принимает прямо-таки религиозный характер и становится гротескным. Все собираются вокруг Бланш, слушают с проникновенными лицами, как будто причащаются. Затем пускаются в восторженные комментарии, если, конечно, верховная жрица одобряет. Когда же ей не нравится исполнение, то это даже не обсуждается, она всегда права. Мелани не может участвовать в этой комедии.

В любом случае, она держится в стороне от других, насколько это возможно. Бланш, Клеман, Эмилия, Луи — у нее нет желания их видеть. С Марком ей еще хотелось бы поговорить, они давно не виделись, и ей его немного недостает. Но с самого приезда ей не удавалось побыть с ним вдвоем. Он поглощен своей новой приятельницей. Сегодня утром она попыталась это сделать. Она заметила, что Клер встает поздно, и решила опередить ее. Вышла во двор и издалека увидела, что его нет в мастерской. Бланш и Клеман сидели перед домом.

— Где Марк?

Бланш посмотрела на нее округлившимися глазами.

— Ты теперь зовешь своего отца Марк?

— Конечно. А как я должна его называть? Папочка? Папуля?

Бланш разомкнула губы, намереваясь ответить, но Клеман ее опередил:

— Ты не видишь, что она тебя дразнит?

У него голова кобры, подумала Мелани, а вслух сказала:

— Эй! Я здесь! Можно обращаться прямо ко мне!

Он будто не слышал, встал. Спросил у Бланш, идет ли она. Та приняла усталый вид, подняла глаза к небу — вы оба просто невозможны — и тоже встала.

Мелани направилась к своему укромному уголку и по дороге встретила Луи с его вечной собакой. Вот уж парочка! Никогда она не видела их по отдельности. Луи вызывает у нее беспокойство. У него багровый цвет лица, налитые кровью глаза, он пьет. От него разит вином. Она давно его знает. Еще когда это был дом дедушки и бабушки, и она приезжала к ним на лето, уже тогда Луи казался ей странным. У него что-то не срабатывает в голове, говорила бабушка. Но он добрый малый и хорошо следит за садом. Когда Мелани начала расти, а он, когда она проходила мимо, шлепал ее по заду, она уже не считала его добрым малым и всегда старалась обойти стороной.

— Ты не видел Марка? — спросила она, держась на расстоянии.

Не останавливаясь, даже не посмотрев на нее, Луи указал пальцем за дом. Она действительно нашла там отца. Он стоял на приставной лестнице и снимал с окна тяжелый ставень. А он крепкий для своего возраста, подумала она. Это же какая тяжесть, эти старые деревяшки. Она с беспокойством смотрела, как он осторожно спускается, держа на плече тяжелый предмет. Не дай бог, еще упадет, выполняя такие трюки. Он наконец спустился, весь красный и потный, прислонил ставень к стене и вытер пот со лба.

— Ну, как, моя девочка?

Он улыбался.

— Ничего. А как ты?

Он снова взгромоздил ставень себе на плечо и тяжелым шагом направился к мастерской. Она пошла за ним. И повторила свой вопрос:

— Как ты?

Он ответил, когда, запыхавшись, подошел к мастерской:

— У меня все в порядке.

Она смотрела, как он сначала поставил ставень на рабочий стол, потом положил и стал его внимательно рассматривать.

— Я могу остаться? Я тебе не мешаю?

Он гладил дерево рукой и не отрывал от него глаз.

— Конечно, нет.

Помолчали.

— Ну, как живешь? — спросил он в конце концов.

Идиотский вопрос, на который она никогда не знала, что отвечать.

— Ничего. Сдала экзамены, но ты это уже знаешь. А кроме того… нет, ничего особенного.

— Что будешь делать в августе? Останешься здесь?

Это ее разозлило. Она ведь ему уже говорила, что нашла на месяц место секретаря. И теперь повторила ему это.

— Хорошо. Очень хорошо.

Он все еще созерцал свою проклятую деревяшку, когда подошла улыбающаяся Клер и поцеловала его. Тогда она повернулась и ушла.

— Оставляю вас вдвоем.

Она была вне себя. Черт возьми, эта баба что, не может оставить его ни на минуту? Она же видела, что они разговаривают! А он? Разве он не мог уделить ей сколько-нибудь внимания? Она пошла на кухню, сделала себе бутерброд с колбасой, взяла два персика из вазы и пошла в сторону своего тайного места так, чтобы ее никто не заметил. По дороге увидела Эмилию, которая старательно загорала на солнце в розовом бикини, едва прикрывавшем ее прелести. Ужасно смешно. Луи, наверное, рассматривает ее издали. Он неприхотлив. Смешная тетка. Некрасивая, глупая, вечно хнычет. Раньше она была ученицей Бланш, стала ее преданной рабыней, поэтому каждое лето ее приглашают в Бастиду.

Оказавшись в укрытии под голубым кедром, она открыла книгу, которую мама Изильды дала ей перед отъездом. Мама Изильды преподает французский и считает, что студенты-медики ужасно необразованны. Она не ошибается в ее случае, так как в лицее она тоже мало чему научилась. Когда мама Изильды дала ей «Опасные связи», Мелани некоторое время колебалась. Восемнадцатый век… Ты что, не видела фильм? — спросила ее мать Изильды. Американский. Нет? Так прочти книгу. Скажешь мне потом, что об этом думаешь. Она начала все же читать, скорее, чтобы доставить удовольствие матери своей подруги. И была поражена. Гениальная книга! Ей ужасно нравятся все герои — сумрачные, извращенные. Маркиза де Мертей, а особенно виконт де Вальмон. Нравится, что они не стараются скрыть свои пороки. Мадам де Турвиль ей нравится меньше. Слишком хорошая, непорочная, просто пай-девочка. А еще меньше Сесиль де Воланж. Вот дура. Обе они просто созданы для того, чтобы их обманули. Автор, кажется, служил в артиллерии. Трудно поверить. Мог бы военный в наше время написать подобную книгу? Гениальный роман.

Она вернулась в дом только к вечеру. Сейчас она снова у себя в мансарде, под самой крышей дома, и впереди еще одна ночь без сна. Как всегда, Мелани сейчас сделает запись в дневнике, почитает, помечтает, пойдет на кухню, будет есть все подряд, что найдется: шоколад, колбасу, сыр, печенье. Потом снова поднимется в мансарду, опять почитает, послушает музыку, что-нибудь выпьет и съест… В шкафу она обнаружила едва початую бутылку виски и теперь наливает себе время от времени маленький стаканчик, стараясь все же, чтобы не было очень заметно. Она не очень любит виски, но не придумала другого способа, чтобы успокоиться. Да и этот не очень помогает. Надо, наверное, увеличить дозу… Она поискала снотворное, но ничего не нашла. В крохотной аптечке в ванной комнате только аспирин и анальгин от мигреней Бланш. Уж эти ее мигрени… Они настигают ее иногда прямо посреди сказанной фразы, лицо искажается болью. И надо видеть, как эти оба испуганно переглядываются, один бросается за водой, другой за спасительными таблетками. А она медленно поднимается в свою комнату, как тяжелобольная, и часами не выходит оттуда. Время от времени, по очереди, они с обеспокоенным видом поднимаются спросить ее о самочувствии. Это так смешно! Каждый раз Мелани хочется им сказать, что Бланш все эти мигрени очень устраивают. Может, она иногда их даже придумывает. Такой способ проверять время от времени свою власть над ними. Ну, и к чему это привело? Она еще хуже думает о ней теперь.

Этот дом… Невероятно, как он давит на нее теперь. Ей здесь плохо, она даже не знает почему. Особенно по ночам. Эта тишина, которой никогда не бывает в городе. И такая глубокая темнота…

Странно, но когда в Бастиде жили бабушка и дедушка, а она приезжала к ним на лето, у нее никогда не было таких ощущений. Ей было здесь хорошо, спокойно, ничто не пугало. Правда и то, что бабушка и дедушка ее обожали. И они потрясающе спокойные и милые люди. Она даже не представляет себе, как бы жила без них в детстве. Когда появилась Ирен и все взорвалось в их семье, когда родители расстались, когда Клеман и Бланш стали жить вместе… Но когда она приезжала сюда, все успокаивалось. К тому же бабушка и дедушка — простые люди, не изображают из себя сверхинтеллектуалов, не проводят время в заумных непонятных беседах, которые совсем неинтересны другим. Нет, с ними можно говорить обо всем и ни о чем. Или просто молчать. Они не обращают на это внимания. Бабушка учила ее готовить, с дедушкой она копалась в саду. Втроем они ходили на рынок. Он находился недалеко от дома, и это был настоящий рай. Потом они вышли на пенсию, и дом стал слишком большим для них. Они отдали его своей единственной дочери Бланш, а сами переехали в деревню. Мелани было как раз двенадцать лет. Так неудачно все совпало.

И вдруг ей приходит в голову, что бабушка и дедушка никогда не приглашали сюда ее родителей. Наверное, не смирились с создавшейся ситуацией, они ничего об этом не говорили, но никогда не приглашали. Конечно, не случайно. Потому что, когда Марк сошелся с Ирен, которая до этого была женой Клемана, Клеман стал жить с Бланш. Такая вот рокировка. Самое странное, что все они продолжали видеться друг с другом, как будто ничего не произошло. Все было как прежде, те же ужины вчетвером. Только поменялись партнерами. Она уже плохо помнит, что думала обо всем этом тогда. Ей все это представили, как что-то обычное. Конечно, самым главным было для нее тогда, чтобы отец не исчез. И он был всегда здесь. Почти все его книги остались у них в доме, он всегда заходил, когда они были ему нужны. Иногда задерживался, чтобы поболтать с Клеманом или с Бланш. Оставался на ужин, позвонив домой, что задерживается. Действительно, он никогда их не бросал, ее и мать.

Когда Бастида отошла к Бланш, все изменилось. К этому времени Ирен уже исчезла с их горизонта, и каждое лето все трое стали проводить отпуск вместе. Все четверо, если считать и ее. Но в это время она уже не хотела проводить там лето, отвергала все, что исходило от них, особенно от Бланш. Уезжала в любой молодежный лагерь, куда угодно. На любые курсы — танцев, живописи, музыки, даже гончарного дела, которое ненавидела. Принимала приглашения от школьных подруг. Все что угодно, только бы не оказаться на эти два месяца здесь, с ними. Несмотря на все ее старания, всегда оставались еще три-четыре недели, которые ей приходилось проводить с ними, переносить их и их друзей. В городе, в течение школьного года, было еще ничего. Уроки, подружки. А в Бастиде было замкнутое пространство, и она задыхалась в атмосфере, которая там царила. Эти нескончаемые летние каникулы… Как ей не повезло, что родители у нее преподаватели. У родителей ее подруг были нормальные отпуска, длившиеся максимум месяц. Так можно еще как-то устроиться, чтобы как можно меньше их видеть или вовсе не видеть. Но уже в конце июня ее родители собирали вещи и отправлялись, как они говорили, на летние квартиры. Бланш очень естественно стала хозяйкой дома, как будто всю жизнь ею была, как будто это всегда была ее собственность. На самом же деле была самозванкой, захватчицей. Мелани ужасно злилась, что Бланш украла у нее детские каникулы. Чуть ли не обвиняла ее в том, что она выгнала из дома своих родителей.

Она уверена, что именно с этого момента Бастида стала ей враждебной, стала ее пугать. С этого момента у нее началась бессонница.

Чаще всего она засыпает только под утро, с первыми лучами солнца, обессиленная. Свет успокаивает ее. А ночью, в темноте, она чувствует себя в опасности. Правда, в городе дело обстоит не лучше, с этой точки зрения ей не о чем жалеть. Ей всегда трудно уснуть. Но если Антуан приходит к ней вечером, то она потом засыпает, сохраняя его запах и тепло его тела на себе и в себе. Но это длится недолго.

Странно, но здесь, в этой мансарде, мысли о тех, других, не оставляют ее. Даже в полной тишине она не может отделаться от образов двух пар, спящих на втором этаже. Комната Марка находится прямо под ней. И ей кажется, будто что-то ощутимое, она сама не знает что, исходит оттуда, проникает через потолок и доходит прямо до нее. Что-то липкое, тяжелое, неприятное, что не оставляет ее в покое. Напротив ее комнаты — дверь в комнату Эмилии. Мелани представляет, как та лежит в своей постели и мечтает о прекрасном принце. Она видела ее пару раз в приоткрытую дверь. В прозрачной ночной рубашке, совершенно неприлично. Из комнаты Эмилии к ней доносится запах гниющих плодов.

Эта идиотка только через два дня поняла, что Клер — любовница Марка. Просто невероятно, совсем уж надо быть дурой. Наверное, Эмилия просто не хотела этого видеть. Потому что она в него влюблена, это же очевидно. Правда, в него влюбляются многие. Неудивительно. Он красив, умен, известен, иногда его фотографии появляются в газетах. Да к тому же, в принципе, свободен. Но Эмилия! Она когда-нибудь смотрела на себя в зеркало? Она же знает, Марку нравятся только красивые женщины, и в этом смысле у нее никаких шансов. Не говоря уж об остальном… Клер, конечно, совсем другое дело. Совершенно в его вкусе. Небольшого роста, темноволосая, стройная. Все его женщины, которых она видела, начиная с Ирен, были в таком духе. Странно даже. Потому что только Бланш совсем другая. Высокая, крепкая, светловолосая. Сейчас уже откровенно полная. Действительно, загадка. В сущности, Бланш единственная женщина, с которой он никогда не расставался…

Мелани открывает дневник и продолжает запись.

С тех пор как Эмилия знает, что Клер — любовница Марка, она с каждым днем все больше деградирует. Если открывает рот, то только для того, чтобы сказать что-то неприятное, да еще и плачет по любому поводу. Сегодня вечером она не смогла сдержаться и опять выпустила свой яд. В разгар ужина, без всякой связи с общим разговором, она посмотрела Клер прямо в глаза и сказала торжествующим тоном:

— А ты знаешь, что у Марка было полно подружек?

Наступила тишина. У Клер был озадаченный вид, потом она ответила слишком поспешно:

— Да, конечно. И что?

— Не надо строить себе иллюзий. Он никогда ни с кем не оставался долго.

Эмилия явно была очень довольна собой. Клер оглядела присутствующих. Никто и глазом не повел. Она улыбнулась.

— Как мило, что ты беспокоишься обо мне, Эмилия. Спасибо тебе.

Неплохо вышла из положения. Даже забавно. Но никто не засмеялся. У Клемана было змеиное выражение лица, в глазах мелькал отвратительный довольный блеск. Бланш смотрела в сторону. После нескольких мгновений всеобщей тишины, которые мне показались нескончаемыми — точно ангел пролетел, — Марк наконец-то открыл рот:

— Не надо вмешиваться в чужие дела, Эмилия.

И бедная идиотка, загоревшая на солнце до красноты, опустила нос в свою тарелку.

Я сочла, что он слишком легко отделался, поэтому решила добавить масла в огонь. Спросила с самым невинным видом:

— Кстати, как поживает Дельфина?

Марк хмуро повернулся ко мне.

— Дельфина?

— Ну да. Такая хорошенькая брюнетка с голубыми глазами и пышным бюстом. Та, которая писала диссертацию, не помню о ком. О Ницше? Или Хайдеггере? Да, о Хайдеггере.

Все посмотрели на меня, как будто я только что прилетела на летающей тарелке. Надо сказать, что я всегда держу рот на замке. Марк сухо сказал:

— Не знаю. Уже несколько месяцев она не давала о себе знать.

— Жаль. Она симпатичная…

Опять воцарилось молчание, опять пролетел ангел, взмахнув крыльями. Марк бросил на меня злой взгляд и пустил салатницу по кругу. Бланш и Клеман заговорили о погоде, о том, что собирается гроза. Эмилия проговорила:

— Да? Как я вовремя вернулась.

Надо, чтобы кто-то назвал вещи своими именами. Если не считать Марка, конечно, то здесь никто не принял Клер. Клеман ни разу с ней не поговорил с самого ее приезда. Бланш не упускает случая показать ей, кто тут хозяйка. Она все время беседует только с Марком, вспоминает прошлое, говорит об их общих знакомых. Короче, делает все, чтобы Клер почувствовала, что у нее, Бланш, есть права и что есть отношения, куда Клер не допускается. Кажется, Клер это не очень заботит. То ли ничего не замечает, то ли хорошо себя контролирует. Я бы на ее месте была в бешенстве.

Все это меня нервирует. Эта немного двусмысленная, неясная ситуация. Все вертится вокруг этой пары. Она в центре всеобщего интереса. Должна признаться, что и меня это задевает. Марк никогда так себя не вел. Он всегда с долей иронии дистанцировался от своих подружек. Это ставило их на свое, не очень значимое место. И мне это нравилось. Я, наверное, такая же, как Бланш. Боюсь, что он изменится. Может быть, я тоже его ревную. Это нормально. Он только и занимается этой женщиной, и надо иметь характер моей матери, чтобы суметь встать между ними. Я же не могу, не знаю почему. Но иногда очень злюсь на него. На его месте я бы увезла ее куда-нибудь. Ему не надо было выставлять ее напоказ всей семье.

Уже двадцатое, даже двадцать первое, потому что уже три часа ночи. Что сейчас делает Антуан? Предпочитаю об этом не думать. Надо выдержать еще неделю.

7 Клер

21 июля

Время летит быстро. Сегодня вечером уже неделя, как она сюда приехала. Ей хотелось бы задержать каждое мгновение, насладится каждой минутой, каждой секундой, которую она проводит с Марком, сделать себе запас на будущее. Потому что она знает, хотя и старается об этом не думать, что через неделю снова будет одна, вдали от него. Но все будет отныне по-другому, говорит он, когда она рассказывает ему о своих опасениях. О страхе перед будущим без него. Даже в разлуке они будут вместе. Будут писать друг другу каждый день. И телефон есть, хотя, как ни странно, он так же, как и она, не любит разговаривать по телефону. И они будут видеться как можно чаще. Но все это не слишком ее утешает. Она боится, что, наоборот, для нее все теперь будет сложнее, после того как она прожила с ним вместе это время. Теперь у нее уже появились некоторые привычки их совместной жизни.

Она проводит рукой по одежде, сложенной на полке. Ее вещи лежат рядом с вещами Марка. И эта близость волнует ее. Она напоминает о жизни вдвоем. Клер вспоминает то, что ощущала после ухода Жерома. По причине исчезновения его вещей. Пустая половина бельевого шкафа, пустая половина полки в ванной комнате, пустая половина книжного шкафа. Исчезло все, что он делил с ней все это время. Ей понадобилось время, чтобы перестать страдать от этого, чтобы каждый раз это не напоминало об его уходе, о том, что она одна. И время, чтобы организовать пространство так, чтобы не было этих пустот. Конечно, сейчас с ней не должно случиться ничего подобного. Еще слишком рано. Она и Марк совсем недолго делят одно жизненное пространство и одни вещи. Однако уже есть то, к чему она привязалась. Ей нравится смотреть, как он сидит с серьезным лицом, погруженный в чтение, за письменным столом. Смотреть, как он работает в мастерской. Удивительно, что он все умеет делать руками. И она даже представила, как потом он все будет делать сам в их доме. Ей доставляет удовольствие наблюдать, как спокойными и уверенными движениями он стругает доски, как блестит от пота его кожа. В то же время она должна прогонять от себя тревожащие ее вопросы. Это его мастерская. Значит, он настолько укоренен в жизнь этого дома, что у него здесь свое рабочее место, и он посвящает много времени работам по дому. С каждым днем она все больше убеждается, что он здесь у себя, на таком же положении, как Бланш, Клеман и Мелани.

Она поняла это не сразу. Она уже не помнит, когда впервые имя Бланш возникло между ними. Уж конечно, не в первую встречу. В тот вечер они ужинали вдвоем, это был только первый обмен взглядами, неясными словами, полупризнаниями, осторожными прикосновениями — всем тем, что предваряет решающий момент, — а они оба уже понимали, что их ждет физическое открытие друг друга. Не все говорится в первый вечер знакомства. Да и не важно это в первый вечер. Тогда она хотела только одного — чтобы они не расстались перед гостиницей, как того требуют правила приличий от двух людей, которые познакомились всего несколько часов назад. В ту ночь приличию не было места. Было совсем другое.

Бланш возникла потом, две недели спустя, в его первых письмах. Когда Клер вернулась с того конгресса — это было почти четыре месяца назад, — она ничего не ждала. По крайней мере, заставляла себя не ждать. Слишком много препятствий возникало, чтобы эта краткая встреча превратилась в историю любви. Но она находилась в странном состоянии, испытывая одновременно подъем чувств и подавляемые сожаления. И потом, несколько дней спустя, пришла его открытка. Простая почтовая открытка, на которой были два слова и первая буква его имени. Он написал: Я тоже. И больше ничего. Но этого было достаточно. Это был ответ на ту записку, которую она положила перед ним на стол, как бросают бутылку в море. Ответ, который отменял расставание и, несмотря на краткость, соединял прошлое и настоящее. Снова открывал закрывшуюся было дверь, давал Клер возможность самой ответить ему. Что она и сделала. Осторожно, с опаской. Жизнь научила ее не ждать слишком многого, не бежать навстречу разочарованиям. Она не стала пускаться в признания, была сдержанной, не впадала в лирику. Но все же выразила свои чувства и те надежды, которые Марк в ней пробудил.

Он ответил ей в том же духе. Не надо загонять себя в обычные ловушки. Не надо обольщаться собственными выдумками. Но то, что произошло с ними, выходит за рамки обычного, и он не хочет это потерять. Постепенно, по мере их общения, пришла уверенность: они близки друг другу, схожи, созданы друг для друга. Они любят. И это уверенность крепла с каждым днем, превращалась в реальность. Какое счастье с бьющимся сердцем заглядывать каждое утро в почтовый ящик, находить там сразу узнаваемый конверт, читать и перечитывать слова, написанные его рукой. А потом отвечать на его письма, каждый раз все с большим пылом. Чувствовать, как связующая их нить любви крепнет день за днем… Затем они встретились снова. И каждый раз возникало то чудо, которое они ощутили в первую ночь. Каждый раз волна желания захлестывала их и погружала вместе в такую пучину страсти, которая, казалось, не могла быть вызвана просто желанием. И каждый раз пучина становилась все глубже и темнее. И с каждым разом в них крепла уверенность, что неисповедимым образом они связаны друг с другом навсегда. Здесь все повторяется снова. Они не могут насытиться друг другом. Каждую ночь они погружаются в тот же океан, где никто не может их настичь и разлучить.

Постепенно, однако, она заметила, что они не одни в этой игре. Странно, но при первой встрече она ни разу не подумала, что Марк может быть женат. Возможно, он представился ей холостяком, свободным от всех обязательств. А может, ей хотелось это услышать. Однажды она задала ему этот вопрос. Его ответ, немного смущенный, был странным. Даже более странным, чем если бы он ответил «да». Он расстался со своей женой пятнадцать лет назад, но остался связан с ней и с тем, кто стал ее новым другом.

Это и его лучший друг, Клеман. Бланш — мать его дочери, которой сейчас двадцать лет. Она продолжает играть большую роль в его жизни. Марк часто говорил о ней. С уважением, даже с восхищением. Часто ее цитировал. Даже после того, как они перестали жить вместе, она осталась для него самым близким человеком, которому он всегда мог довериться. Конечно, это идет вразрез с общепринятыми нормами. Но он, Бланш и Клеман связаны общими интересами, и у них создалась маленькая коммуна. Тогда она поняла, что эта коммуна имеет для него большое значение. А когда все же выразила недоумение, Марк добавил, что даже в этих обстоятельствах он остается совершенно свободным и может создавать семью. Рассказал также, что однажды уже попытался это сделать, но все кончилось неудачей, и с тех пор — до настоящего момента, быстро исправился он — он не встречал женщины, которая бы ему подошла. Она не должна беспокоиться, близкие ему люди легко примут ее в свой круг. Если, конечно, укрепится то, что возникло между ними. А это потребует времени и терпения, сказал он, хотя ясно и не объяснил почему.

Она была немного озадачена картиной, которую он ей нарисовал. Она всегда переживала любовь только вдвоем, как это чаще всего и бывает. Вышла замуж, родила детей, развелась. Они с Жеромом остались, конечно, в хороших отношениях. Несмотря на боль разлуки и затаенную обиду, она сохранила уважение к нему. И их крепко связывают дети. Но все же они по-настоящему расстались. С тех пор у нее были и другие встречи. Недолгие. Она ждала мужчину, с которым могла бы пережить настоящую историю любви, по-настоящему вписать ее в свою жизнь. У нее не было тех дружеских связей, о которых говорил Марк, связей на всю жизнь. К тому же жизнь коммуной никогда ее не привлекала. Ни в каком виде. Она всю жизнь избегала скаутов, партий, тесных групп. Ей почти стыдно было признаться, что она предпочитает жить парой, что, когда она счастлива с мужчиной, другие ей не нужны. Это так банально, так обычно. Клер поняла, что если она хочет разделить жизнь Марка, то должна принять образ жизни его и его близких. Конечно, она понимает, что, когда создается новая пара, партнер чаще всего не бывает один.

Есть родители, сестры, братья. Могут быть дети. Друзья. Но к этому приспосабливаешься. Можно ограничить встречи с теми, кто тебе не нравится. Делаешь все, что нужно. Но не больше. На этот раз речь идет о чем-то другом, это очевидно. Но о чем?

Некоторое время это ее беспокоило. Иногда ситуация казалась ей тревожной, полной опасности. Появились соперницы — его бывшая жена и дочь. Клер пугала встреча с этим мирком, который она уже ощущала как враждебный, закрытый, не принимающий ее. А иногда счастье новой любви успокаивало ее. И в тот момент их отношений, который они переживали, она просто не могла отказаться от своего счастья. Она говорила себе, что по мере того, как их связь будет крепнуть, по мере того, как он будет все больше привязываться к ней, ему уже не так будут нужны другие, как прежде, и он сам отдалится от них. И кончится тем, что они будут жить вместе, только вдвоем.

Она открылась своему психоаналитику. Обычно она не рассказывала ему подробно о своих любовных делах. Только намекала. У нее сложилось впечатление, что ему не хотелось бы, чтобы она распыляла свои чувства, переносила их в иную обстановку, кроме его кабинета. Иногда ей даже казалось, что он ревнует. И потом, ей было немного стыдно перед ним за ту жизнь, которую она вела, за то, что не способна снова встретиться с достойным человеком. На этот раз ситуация показалась ей совсем другой, отличной от предыдущих. И она могла что-то объяснить. Вы боитесь этой женщины? — спросил психоаналитик. Да, именно так, хотя ни разу с ней не встречалась, она ее боялась. Боялась Бланш. Он ничего ей не сказал. Только после последнего сеанса, у двери, пожелал хорошего отпуска. Было ли вложено в эти слова что-то большее? Он всегда произносил их перед летним расставанием. На этот раз она пыталась найти в них какую-то новую интонацию, может быть поддержку. Его лицо не выразило неодобрения. Хотя бы это.

В дверь постучали. Это была Бланш.

— Можно войти? Не помешаю?

Бланш заходит к ней впервые. Впервые так приветливо ей улыбается.

— Конечно, нет. Входи.

Бланш подвигает стул, стоящий у письменного стола, к кровати, на которой она полулежит, прислонившись к стене.

Почему я боюсь ее, думает Клер, рассматривая ее широкое улыбающееся лицо. Простое и спокойное лицо, без макияжа, на котором годы уже оставили свои следы. Да нет в ней ничего от людоедки или колдуньи. Она отвечает на улыбку Бланш.

— Знаешь, я хотела с тобой поговорить, — говорит та, садясь. — Про вчерашний вечер. О выходке Эмилии. Мне очень жаль. Это было зло и глупо с ее стороны.

Теперь у Бланш серьезное, сосредоточенное выражение лица. Похоже, это действительно ее огорчает. Клер немного растеряна и взволнована. Вчера ей действительно было не очень приятно, хотя она и постаралась это скрыть.

— Она ревнует, не обращай внимания, — продолжает Бланш. — Она несчастная женщина, и это часто делает ее неприятной.

Клер не знает, что сказать.

— Да ничего, — произносит она. — Я поняла…

Бланш прерывает ее:

— Я сожалею об этом, поверь. Мне очень не понравилось, как она с тобой обошлась. Ты, может быть, спросишь, почему я не отреагировала. Может быть, обижаешься и думаешь, что я с ней заодно. Это не так. Причина очень простая. Мне не очень приятно об этом говорить, но это надо сделать. Эмилия сказала правду. У Марка было много любовных приключений после нашего брака. И были достойные женщины, но он никогда не оставался с ними долго. Это какая-то ущербность, о которой он знает и от которой страдает сам. Может, он говорил с тобой об этом. Мне бы очень хотелось, чтобы он к кому-нибудь привязался по-настоящему. Мы все на это надеемся, потому что любим его. И если это получится с тобой, я буду только счастлива.

Клер молча смотрит на нее. Взгляд светлых глаз Бланш открытый и прямой. Вид у нее искренний, дружеский и доброжелательный. И Клер чувствует, как вся ее предубежденность рушится.

— Я вижу, что ты по-настоящему влюблена, — после короткой паузы говорит Бланш. — Я тебя понимаю. Марка действительно можно полюбить. У него глубокий ум, он обладает редкой прямотой и абсолютно честен. Но вот есть в нем эта маленькая слабость, этот недостаток… Я говорю тебе это, чтобы ты могла защитить себя. Мне бы очень хотелось, чтобы у вас все сложилось, но я стольких уже видела… И не хочу, чтобы ты страдала из-за него. То, что Эмилия сказала тебе от злости, я говорю тебе из симпатии.

Что можно ответить? Что она уверена в нем? В его любви? Что будущее ее не страшит? Этого она сказать не может. Она уверена только в том, что происходит с ними все это время, в том, что она чувствует, когда думает о нем, говорит с ним. Когда занимается с ним любовью. И не уверена во всем остальном.

Бланш молча смотрит на нее, на мгновение кладет на ее руку свою, потом убирает ее и встает. Ставит стул на место и направляется к двери.

— Еще поговорим об этом, да? Пока!

Клер остается на кровати. Она смотрит на крону дерева за окном и в то же время ничего не видит. Она не знает, что и думать. Зачем Бланш затеяла этот разговор? Действительно ли она заботится о ней? Хочет ее поддержать? Может, и так. В какой-то мере она благодарна ей. Бланш сказала ей вещи, которые трудно выслушать, но сказала их дружески. У Клер возникло ощущение, что ее наконец, приняли в этом доме. Хозяйка его не обошлась с ней как с чужой, как с самозванкой.

Но остается то, что она сказала. И что с этим делать? Только сказать себе: да, я знаю эту проблему. Марк сам ей несколько раз об этом говорил. Но каждый раз он повторял, что с ней все по-другому, что все может измениться…

Она встает. Ей надо спуститься и найти его. Оказаться рядом, побыть с ним. Подходя к мастерской, она видит, как он вытирает рукой пот со лба, и чувствует, как ноги сами несут ее к нему, к своему счастью. Он улыбается ей. Нет, никто и ничто им не помешает. Нет, она не боится будущего.

8 Бланш

22 июля

Надо ли было говорить с Клер так, как она это сделала? Не слишком ли далеко она зашла? А если она передаст их разговор Марку, что он подумает? Не будет ли на нее сердиться? Все это беспокоит ее со вчерашнего дня. Весь вечер она украдкой наблюдала за ними. Ни Марк, ни Клер, они не показались ей смущенными. Вели себя как всегда. Нет, она хорошо сделала. Надо было это сделать. Даже если сейчас ее слова не произвели никакого эффекта, они останутся в памяти. В нужный момент Клер о них вспомнит. И потом, нельзя же оставаться такой отстраненной. Марку это не нравится, он уже высказал ей это. Нет, именно так и надо было поступить. И если между ним и Клер все разладится, ему не в чем будет упрекнуть ее, Бланш. Она была благожелательна, проявила женскую солидарность. Даже выполнила свой долг.

Эта мысль пришла ей в голову, когда Клеман произнес имя Ирен. Ирен… Ей очень неприятно вспоминать о том времени. Они оба ненавидят воспоминания об Ирен. Если бы тогда она знала… Но она была слишком молода. К тому же ее брак с Марком был таким удачным. Она и не подозревала, что все кончится так быстро, так внезапно. Когда Клеман представил им красивую молодую брюнетку, она была поражена. Как такой невзрачный, такой непривлекательный Клеман мог у Ирен возбудить к себе симпатию? Марк осудил ее за такие мысли. Женщины любят мужчин не за внешность, их привлекают другие качества. Ум, доброта, сила, деньги… Ну разве что ум, подумала она. Когда они узнали Ирен лучше, то удивились еще больше. Она не была из их среды интеллектуалов, служила секретарем в адвокатской компании. Ее разговор был совершенно банален, она редко открывала книгу, ей вполне хватало женских журналов. Все время молчала, когда они встречались вчетвером. Все, о чем они говорили, проходило мимо нее. Что они в ней находят? — спросила она у Марка. Тогда уже ей надо было понять и насторожиться. Это очень желанная женщина, ответил он. Когда Клеман сообщил им о своей женитьбе, Марк все же выразил удивление. Не сильное, однако…

Пришлось принимать Ирен в свой круг. Клеман всегда был лучшим другом Марка. Они вместе учились, были вместе в тот день, когда она с ним познакомилась, и не стали реже видеться после их женитьбы. Она находила это нормальным, ей это не мешало. Вторжение Ирен было перенести труднее. Напрасно Бланш убеждала себя, что Ирен ей и в подметки не годится, что она глупа и поверхностна, она не могла не замечать, как мужчины провожают ее глазами и что рядом с Ирен она для них просто не существует. Пусть бы Ирен проявляла к ней дружеские чувства. Но нет, она была занята только собой, своей красотой, нарядами, которые всегда тщательно подбирала, чтобы подчеркнуть свою внешность. Она просто бессовестно раздавила ее. Думая о своих достоинствах: об образовании, артистическом вкусе, моральных качествах и даже о том, что она родила Марку дочь, в то время как Ирен, несмотря на все старания, оставалась бездетной, — в общем, оценивая свое превосходство, она смогла себя убедить на некоторое время, что ничем не рискует в их соревновании. Конечно, молодость и неопытность подвели ее. Она не сразу заметила огонек, загоравшийся в глазах Марка при виде Ирен. Она не заметила также и действий, которые предприняла Ирен, чтобы соблазнить Марка. Ей казалось, что та ведет себя провокационно со всеми мужчинами. И хотя кокетство Ирен ее раздражало, она была абсолютно уверена в Марке.

Они всегда все рассказывали друг другу. Именно это ее привлекло к нему в первую очередь. Даже больше, чем сумрачная красота этого непростого молодого человека, который с первого взгляда решил, что она станет его женой. Да, именно его прямота, его искренность, иногда даже резкая. Это был мужчина, которому она всегда доверяла. Давно она не вспоминала их первую встречу. Ослепление первых мгновений…

Бланш нравится вспоминать тот апрельский день, когда она сидела со своими товарищами по Консерватории в кафе, куда они иногда заглядывали после занятий. Вошли два молодых человека. Один — тщедушный на вид, светловолосый, с невыразительным лицом, светлой кожей и бесцветными глазами. Другой — темноволосый, коренастый. Она тотчас заметила его взгляд — глубокий, пронзительный. И этот взгляд сразу же остановился на ней. Одна из ее подруг подозвала молодых людей, и те сели к ним за столик. Это были Марк и Клеман. Один изучал философию, другой филологию, и оба слыли блестящими студентами. Марк не спускал с нее глаз и, когда они вышли из кафе, назначил ей свидание на следующий день. Три недели спустя они уже считали себя женихом и невестой.

В тот момент она не задавалась вопросом, почему он выбрал ее вот так, с первого взгляда. Она верила в любовь с первого взгляда. Так случилось, именно с ней, по таинственным причинам, которые она не старалась прояснить. Все было чудесно, и ей не нужно было ничего выяснять. Она была покорена, очарована тем, что именно она стала предметом этой бурной любви, на нее пал таинственный жребий.

Позже, когда появилась Ирен, она задала ему этот вопрос. Почему в тот день?.. И никогда не могла получить внятного ответа. Потому что. Потому что что-то в ней его поразило. Что-то, чем она отличалась от других, и что указало ему на нее как на женщину его жизни. А потом, заговорив с ней, он нашел подтверждение своей интуиции: они прекрасно понимали друг друга, находились в полной гармонии. Однако, в отличие от нее, у него уже были подружки. Порасспросив немного, она узнала, что внешне, по крайней мере, она была совершенно не в его вкусе. До сих пор он явно предпочитал брюнеток. Почему же он выбрал ее? Потому, ответил он, что она была другая.

Действительно, среди девушек южного типа, чаще всего маленьких и темноволосых, она всегда выделялась благодаря светлым волосам, светлым глазам, светлой коже и высокому росту. Часто думали, что она фламандка или скандинавка. Ей нравилось, что она такая особенная. Это заменяло ей красоту. Потому что красивой она не была, она осознала это довольно рано. Из зеркала на нее смотрела девушка, обладавшая обычным, неярким лицом с крупными чертами. У нее была тяжелая, неграциозная фигура. Это, вероятно, побуждало ее к достижениям в других областях. Всегда первая в классе. Быстро выбрала музыку своей профессией. В хоре почти сразу стала солисткой. И была совершенно счастлива, когда стояла впереди хора и ее голос, чистый и звонкий, летел к зачарованным слушателям. Позже, когда она стала преподавателем Консерватории, Бланш чувствовала такую же власть над учениками.

И любовь Марка она переживала таким же образом. Красавчик Марк, на которого западали девушки, был ее победой над ними. Бальзамом на тайную рану, которую она носила в себе и которую не могли залечить все ее другие успехи. Тем более что он был первым мужчиной в ее жизни. Они поженились через полгода. Бланш с досадой вспоминает дурацкое белое платье, которое мать ей навязала. Она чувствовала себя неловкой и огромной под ворохом тюля и машинного кружева. Марк одолжил темный костюм, он жал ему в плечах, рукава были слишком короткими. Они оба подсмеивались над собой, но ей все же было немного стыдно за то, что они не были гармоничной парой. Черный жук рядом с пирожным-безе. Ее родители — преподаватели, добрые католики левых взглядов — были в восторге от свадьбы, от зятя — такого серьезного молодого человека, который, хотя и не ходил в церковь, имел правильные взгляды. Марк тоже очень хорошо к ним относился. С его стороны на свадьбе родственников не было. Он поссорился со своей семьей по каким-то непонятным причинам, о которых она ничего не хотела знать. Ее это устраивало. Он принадлежал только ей.

Воспоминания накатывают на Бланш волнами. Она вспоминает их первую супружескую ночь, свой испуг перед его ненасытным пылом. Она была воспитана так, что до замужества у нее ничего не было. Это было ошеломляюще, а Марк, несмотря на весь свой опыт, кажется, даже не заметил, что она не получила удовольствия от его чрезмерного пыла. Потом пришла привычка, и все более-менее уладилось. Но это было совсем не так прекрасно, как она представляла себе. И совсем не то, что он говорил потом о своих отношениях с Ирен.

А теперь с Клер. Хотя сейчас он ничего об этом не говорит, это очевидно. Но привязан-то он ко мне, думает она в бешенстве.

Когда он признался ей, что влюбился в Ирен и не может побороть влечения к ней, Мелани было пять лет. Бланш прекрасно все помнит. Они праздновали день рождения дочки, гости столпились вокруг стола, на котором стоял шоколадный торт с пятью свечками. Свечки были розовыми, она прекрасно это помнит. В тот момент, когда собирались их зажечь, а потом спеть традиционное «С днем рожденья тебя», она поискала его глазами. Ты не видел Марка? — спросила она Клемана. И в тот же момент осознала, что Ирен тоже исчезла. Несколько минут спустя они появились, у них был отстраненный вид, который не мог ее обмануть. Она заставила себя сдержаться на празднике, но все время чувствовала, что вот-вот сорвется. И вечером, когда все ушли, он рассказал ей все. Со своей обычной прямотой. Он страстно желал эту женщину, больше всего на свете. Он не знает, что бы с ним было, если бы… Он готов все бросить и уехать с ней куда угодно.

Никогда она не думала, что с ними может такое произойти. Только не с ними. Это было абсолютным предательством, особенно непереносимым из-за того, что он выбрал именно эту женщину, чьи недостатки они не раз обсуждали. Напрасно он уверял ее, что это только сексуальное влечение. Это ее не утешало. Напротив, только подчеркивало слабую сторону их союза, то, что она всегда старалась не замечать. Она увидела, как в одно мгновение, словно карточный домик, рушилось здание, о котором она думала, что все бури обойдут его стороной. Ей пришлось признать, что ее власть над ним, которую она считала безграничной, только что попала в самую непредвиденную из всех бурь.

Они говорили об этом ночи напролет.

— Это просто физическое влечение, — повторял он ей, — и больше ничего. Мне надо пройти через это, и потом все быстро пройдет, я уверен. Ты же знаешь, Ирен не представляет другого интереса. Рядом с тобой она просто не существует. Люблю я именно тебя. Не беспокойся.

Ей пришлось смириться и ждать. Но беспокойство съедало ее.

Опасения оказались ненапрасными. Все произошло совсем не так, как он говорил.

Из-за самой Ирен, которая не согласилась с уготованной ей ролью. Она не захотела быть просто игрушкой для любовных утех, пешкой в их игре. А может, захотела отомстить за то пренебрежение, с которым к ней относились. Но она ловко себя повела. Бланш должна это признать. Потому что Ирен перевернула все, когда решила бросить Клемана и поселиться одной в маленькой квартирке. Она нарушила молчаливый пакт, который заключили все четверо, согласно которому надо было переждать, чтобы буря улеглась и все бы вошло в свою колею. Это облегчило дело Марку, который до этого все же сдерживался, щадя ее, Бланш, и Клемана. С тех пор он стал пропадать у Ирен все вечера и ночи. Очень скоро положение стало невыносимым. Бланш осталась одна с Мелани. Клеман страдал от горя и ревности. Марк не осмеливался показаться ни ей, ни ему на глаза.

Тогда она взяла инициативу в свои руки. Живи с ней, сказала она ему. Но не бросай нас. Ты нужен нам — Мелани, Клеману и мне. Не надо портить из-за этого наши отношения. Останемся вместе. Мы же любим друг друга, зачем же нам расставаться! Она помнит, с какой благодарностью он посмотрел на нее… И до сих пор не может ему этого простить.

Она помнит, как они снова стали встречаться вчетвером. Как все неловко себя чувствовали. Все, кроме Ирен. Та совершенно неприлично торжествовала. Она получила то, что хотела, и чувствовала себя неотразимой, всесильной. У нее была особенно наглая манера обращаться к ней. Марк дал ей возможность взять реванш, и теперь пришла очередь Бланш страдать. За это время она и Клеман сблизились. Он приходил утешить ее, поговорить о своем несчастье. В один из вечеров, когда они чувствовали себя особенно несчастными, все кончилось постелью. Это не было откровением, просто поддержкой. Она почувствовала себя не такой одинокой, не такой брошенной. Был мужчина, который хотел ее, и она его хотела тоже.

Для всех четверых началась новая жизнь. Клеман переехал жить к ней и Мелани в ту квартиру, где она жила раньше с Марком. Ирен нашла себе более просторную квартиру, куда Марк перевез свои вещи. Но Бланш сразу же отметила, что он оставил у нее большую часть своих книг, и увидела в этом добрый знак. Это вынуждало его часто заходить к ним, чаще, чем требовали его отцовские обязанности. Она ничего не говорила и молча ждала.

Такая ситуация длилась пять лет, и за это время их отношения постепенно восстанавливались. Они снова стали собираться вчетвером на ужины, вместе выходить. Снова пошли совместные разговоры. Вначале было немного странно, но очень скоро она привыкла. Было сохранено главное. А главное — не потерять Марка. Но появилось и что-то новое. Она быстро заметила, что он не может сдержать раздражения, когда Ирен пускается в рассуждения, заметила, что их отношения становятся более напряженными, заметила мрачные взгляды, стала свидетельницей небольших ссор. И однажды Марк объявил ей, что он осознал свое заблуждение. Он «прошел через эту женщину» и устал от нее. Даже его физическое влечение к ней сошло на нет. К тому же Ирен оказалась мелочной, не хочет, чтобы они виделись и имели доверительные отношения. Она ревнива, требовательна. Они должны расстаться.

Бланш еле сдержалась, чтобы не показать свою радость. Даже спросила: ты уверен? Да, абсолютно. Марк еще раз переехал. В небольшую квартирку рядом с ней. Некоторое время она ждала, что он предложит ей возобновить совместную жизнь. Но он никогда больше не предлагал ей этого. Может быть, не хотел еще раз травмировать Клемана.

Но это не так важно. Они снова были вместе, все трое. И они вместе до сих пор. В конечном итоге, он остался верен ей все эти годы, несмотря на всех женщин, которые появлялись в его жизни. И ей досталось от него именно то, что она больше всего ценила: дружба, соучастие, дружеское и интеллектуальное общение — его она предпочитает физической любви, которая их никогда по-настоящему не связывала.

Так же и с Клеманом. Она никогда не задавалась вопросом, любит ли он ее. И он никогда ей этого не говорил. Их связывает не это. Они звенья одной цепи, которая связывает их с Марком. Они хорошо ладят. Она всегда считала его некрасивым, иногда даже стеснялась этого, но это тоже не было важным. Он всегда был предан ей так же, как Марк. Странно, думает она, но он никогда не сердился на Марка из-за Ирен. Это их не разлучило и не восстановило друг против друга. Ненависть существовала только между женщинами. Мужчинам приходилось даже иногда вмешиваться, чтобы разрядить обстановку. Возможно даже, что Клеман остался здесь, с ней, чтобы не потерять друга…

Около трех часов дня она подошла к Марку. Она знала, что он один. Сначала поговорили о домашних делах, а потом она внезапно спросила:

— Ты можешь переехать в Париж?

Он сразу понял, что подразумевал ее вопрос: ты можешь нас оставить, чтобы жить с Клер? Он помолчал, глядя в сторону.

— Не представляю, как бы это было. Во всяком случае, быстро этого не сделать. Ты же знаешь, как трудно найти там место. Поиск может длиться годами. К тому же в этом городе меня многое держит. Ты же в курсе моих дел…

— А Клер, она может уехать из Парижа?

Он тряхнул головой, как будто отгонял муху.

— Не знаю. Мы об этом еще не говорили. Для нее это тоже непросто. Но все же легче, чем для меня. Посмотрим. Она работает в хорошем издательстве. И дорожит своей работой. Это нормально. Как я могу предложить ей отказаться от любимого занятия? Здесь не очень много работы. Хотя не знаю, надо разузнать. Она же не может заниматься чем угодно. Да и дети. Отец остается в Париже. Все сложно.

— Ты знаком с ее детьми?

— Нет, я их еще не видел.

Она кладет свою руку на его предплечье и задерживает на несколько мгновений. У нее серьезное, сочувствующее выражение лица.

— Да, все действительно сложно.

Но все может и решиться само собой. Ей надо перестать себя мучить. Пусть все идет, как идет. Надо даже поддерживать их. Завтра она повезет всех домочадцев к своим родителям в деревню, а Марк и Клер останутся на весь вечер одни. А еще она предложит им посвятить какой-нибудь из дней прогулке по окрестностям. Да, так и надо сделать. Она может спать спокойно.

9 Мелани

23 июля

Она садится за стол, как делает это каждый вечер. Записывает в дневник первую фразу: Я еще не отошла от шока — и останавливается. Нет, она не может. Не может записать то, что с ней случилось. Слишком трудно. Она слишком взвинчена. Закрывает тетрадь, встает, ходит кругами по комнате, останавливается перед окном и разглядывает уже потемневшее небо. Скоро наступит ночь. Ей надоело это вечно голубое неподвижное небо, каждый день одинаковое. Ей надоел этот дом, в котором ничего не происходит. Два дня назад ждали грозу, но она прошла стороной, и все этому радовались. Все, кроме нее. Ей бы очень хотелось, чтобы разразилась гроза, сильная буря, ураган, да такой, чтобы вырывал с корнем деревья, валил трубы, срывал крыши. Чтобы оглушительный гром сотряс весь дом. Она не может больше выносить молчание, тихие фразы, затаенные взгляды, недомолвки, ложь. Ей хочется громко закричать и разбить все вокруг.

Она бросается на кровать, закрывает глаза. И перед ней возникает та же картина. Она неотступно преследует ее, с новой силой терзает ее.

Примерно около полудня она направлялась, как обычно, в свое укрытие, несла туда корзинку с провизией, книгу, плеер. Чувствовала себя спокойно, предвкушая, как сейчас погрузится в чтение. Она как раз дошла до интересного места в повествовании, когда события должны развиваться быстрее. Де Вальмон влюбился. Как здорово придумал автор, заставив циничного соблазнителя полюбить по-настоящему. Имея при этом в союзницах такую стерву, как де Мертей. Мысли Мелани были заняты всей этой историей и персонажами. Она спрашивала себя, кто из них ей ближе, виконт де Вальмон или маркиза де Мертей?

Размышляя над этим вопросом, она вступила в лавровишневые заросли и наткнулась на них. Клер стояла, прислонясь спиной к голубому кедру, опустив руки вдоль ствола. Марк приник к ней всем телом, прижавшись лицом к ее шее. Мелани видела только темное пятно его волос, спину и натянувшуюся ткань рубашки. Зато лицо Клер было у нее перед глазами как на ладони. И оно ее поразило. Такого выражения она никогда у нее не видела. Голова запрокинута назад, глаза полузакрыты, рот приоткрыт. В неподвижных руках, в готовом ко всему теле было что-то завораживающее, как будто ее привязали к дереву и она покорно подчинялась силе. И секунду спустя Мелани увидела, как юбка Клер поднялась кверху, белые трусики ослепительно и резко выделились на загорелом теле, а темная рука Марка стала медленно спускаться по ее животу к тем влажным глубинам, которые готовы были его принять. Мелани почувствовала, как теплеет внизу живота, именно в том месте, на котором на теле Клер лежала в этот момент рука Марка, и она отступила на шаг, в самую гущу кустарника. Они не заметили ее. Больше всего она боялась, что они ее заметят. Клер издала слабый стон, и тогда она помчалась со всех ног прочь от этого места. Это уж слишком, это невыносимо.

Она бегом поднялась к себе в комнату. Пролетела мимо удивленной Бланш. Что это с ней? Что-то произошло? Она пробежала, ничего не ответив, с бьющимся сердцем, задыхаясь. Закрывая за собой дверь, услышала, как Бланш сказала:

— Мелани становится все более странной.

Она закрыла глаза, попробовала успокоить дыхание, привести в порядок мысли. Отвратительно заниматься этим в саду, где их могут увидеть. К тому же это было ее место, она проводила там целые дни. Это было ее дерево, и они должны были это знать! Негодяи, они что, не могут заниматься этим в другом месте, в своей комнате, да где угодно, только не там? А если бы Бланш их увидела? Как Марк мог это сделать? Обычно он не вел себя так неосмотрительно. Она никогда до этого не видела даже, как он целовал своих подружек.

Но не это было хуже всего. А то, что она не может прогнать от себя этот образ: два прижавшихся друг к другу тела и рука, медленно и уверенно приближающаяся к белым трусикам. Это запечатлелось на сетчатке ее глаз, преследовало ее. Мелани рухнула на кровать, и сильное желание охватило ее. Она расстегнула джинсы, опустила руку в трусики. Но ничего не произошло, она не могла доставить себе удовольствие. Не могла отогнать от себя видение руки Марка. Только она могла успокоить ее, только она была ей нужна… Мелани села, охваченная страхом. Невозможно. Ужасно. Она никогда им этого не простит.

Она заставила себя спуститься к ужину, но не могла на них смотреть, ни на Клер, ни на Марка. К счастью, никто, как всегда, не обращал на нее внимания, и она быстро поднялась к себе. Но ей не удавалось отделаться от этого видения и от желания, которое оно в ней возбуждало. Ей надо было найти какое-то успокоительное средство, снотворное, алкоголь, все равно что, главное, чтобы это помогло, сняло напряжение. Если бы я была не одна, думала она, все больше раздражаясь, этого бы не произошло. Я была бы защищена. Она сердилась на Антуана за то, что он не с ней, что он покинул ее. Он, его рука могла бы заменить руку Марка, смогла бы ее успокоить и убаюкать.

Она разделась, вытянулась на постели и стала рассматривать свое тело. Бедра, живот. Вспомнила тело Клер, ее стройные ноги, слегка выпуклый живот, гладкую кожу цвета темного меда. А у нее тяжелые бедра, белый живот. Она не загорает, у нее такая же кожа, как у матери, такое же тело. Те же волосы, то же очертание лица. Только глаза другие, глаза у нее от Марка. Темные. К счастью… Подростком она считала себя ужасной. Ненавидела себя. Так же как ненавидела все в своей матери. Ей все время говорили, что она вылитая мать, и ее от этого тошнило. Она делала немыслимые усилия, чтобы стать другой. Занялась спортом, укрепила мускулы, похудела. Однажды постриглась наголо. Ничего не помогало. Ей упорно говорили, что она похожа на мать, и это по-прежнему ее бесило. Она ненавидела манеру матери одеваться. Находила саму ее смешной, ей было за нее стыдно. Но Мелани самой понадобились годы, чтобы надеть джинсы, одеваться так, как другие девушки ее возраста.

Она натянула просторную футболку и попыталась читать, но настроения не было. Надо подумать об Антуане. Ей хотелось крикнуть, что у нее тоже есть мужчина, который ее хочет, обнимает, гладит ее живот. К тому же этот мужчина совсем не хуже ее отца, он врач, заведующий отделением, уважаемый преподаватель. И он выбрал ее из всех. Ей необходимо думать об этом, знать, что, как только она его снова увидит и он заключит ее в свои объятия, она оживет, жизнь вновь обретет смысл и полноту. Потому что сейчас она чувствует себя опустошенной до такой степени, которой еще не знала. Каждое мгновение приносит страдание.

С Николя все было по-другому, даже нельзя сравнивать. Это был приятель, который ей нравился. С ним она не ощущала такого напряжения, такой экзальтации, такой силы чувств. Иногда она даже думает, что без этого было лучше. Хотя она и не испытывала счастья и не любила Николя по-настоящему, с ним она не страдала. Он всегда был рядом, в ее распоряжении, ей всего хватало.

Наверное, чего-то все же не хватало, если она так устремилась к Антуану, ввязалась в эту историю, такую сложную и иссушающую, которая не приносит ей полного удовлетворения, да и никогда, наверное, не принесет. Он никогда ничего ей не обещал, никогда не рассказывал о себе. Он ясно ей сказал, что у него жена и двое детей, которых он любит. И ему не надо было добавлять, что это неприкосновенно и что она остается вне этой его жизни. Мелани поняла, она понимала, что это значит, понимала всю опасность своего положения. Она не могла остаться наивной, имея такую семью, в которой выросла, с таким отцом, как ее. Она все об этом знала, но не могла устоять.

И вот теперь еще и ожидание… Она воображает себе день, когда она вновь увидит его: он войдет в ее комнату, поцелует ее, она почувствует его руки на своем теле или всю тяжесть его тела на себе… Нет. Не сейчас. Еще слишком рано, слишком много времени надо еще убить до его возвращения. Она не хочет больше думать об Антуане. И гонит мысли о Марке и Клер. Она вообще хотела бы, чтобы эти двое исчезли.

Мелани встает. Теперь она немного успокоилась. Ночь уже совсем темная. Все уже, должно быть, разошлись по своим комнатам. Скоро можно спуститься в кухню.

Она вспоминает вчерашний вечер, когда они поехали на ужин к бабушке и дедушке. Поехали вчетвером. Бланш решила, что влюбленные — именно это слово она и употребила, и оно так странно прозвучало в ее устах — должны остаться хоть на один вечер совсем одни. Клер была в восторге, а Марк, как ни странно, проявил сдержанность.

— Почему? — удивился он. — Я бы тоже хотел повидать твоих родителей.

Но тут же понял, что не очень удачно высказался, и стал уверять, что все прекрасно задумано. Она задает себе вопрос: что же кроется за этой историей? Бланш вдруг исполнилась симпатией к Клер, хотя до сих пор едва переносила ее, это же было очевидно. Не переменилась же она в один миг, как по мановению волшебной палочки. Никогда она так себя не вела ни с одной женщиной Марка. Она их только терпела, потому что не могла ничего поделать. Но оставалась всегда отчужденной, позволяла себе легкую критику в их адрес и, безусловно, никогда не поощряла такие отношения. И всегда ревновала. Всегда была готова на все, чтобы не потерять его. Почему же в этот раз она ведет себя по-иному?

Мелани помнит, что с Ирен все было ужасно. Гораздо хуже, чем со всеми остальными. И это нормально. Ведь из-за нее он ушел. И он жил с ней открыто. Она помнит, как однажды, будучи еще подростком, она сказала: какая Ирен красивая, как бы я хотела на нее походить. Это была правда. Она действительно любовалась ее длинными черными волосами, темными глазами, яркими губами. Ей нравились ее платья, особенно одно, красное, с большим вырезом. Как у принцессы. Бланш взорвалась. Ты хотела бы походить на эту?.. Мать произнесла эту так, что Мелани сразу же поняла, что она не договорила. На эту девку, на эту негодяйку, эту распутницу… Таких слов не произносили в их доме, но ей уже приходилось их слышать.

Она больше не заговаривала об Ирен, но про себя думала: почему же Марк живет с этой? Она никогда не осмеливалась задать ему этот вопрос. Это были секреты взрослых. Теперь-то она уже знает все эти секреты.

Вдруг она ловит себя на мысли о том, что, когда сегодня утром она увидела их вдвоем в глубине сада, именно эти слова и пришли ей в голову. Девка, негодяйка, распутница… Да, именно так она и подумала. И каждый раз, когда она вспоминает эту сцену, их тела, руку Марка на животе Клер, она так и думает: девка, негодяйка, распутница. Она даже думает: ну, я тебе покажу!

Вчера вечером, когда они ехали в машине, Эмилия начала обсуждать Клер: она относится к нам свысока, никогда не участвует в наших разговорах, у нее скучающий вид, когда она с нами… Бланш прервала ее, возразив:

— Это не так. Если бы ты была приветливее с ней, она бы с тобой разговаривала. Но после твоей выходки в тот вечер можно понять, почему она молчит. И ты, Мелани, могла бы не напоминать о Дельфине. Вы совершенно не хотите помочь Клер. Со мной она совсем другая.

И развернула весь список достоинств, которые она в ней обнаружила. Умная, тонкая, интересная, трогательная… Очень любопытно. Клеман молчал, но был, конечно, не согласен. Это разозлило Бланш. Обычно он всегда придерживается ее мнения.

— А ты, Клеман! Ты тоже ничего не делаешь, чтобы ей помочь.

Он промолчал, и на этом тема разговора была исчерпана.

Родители Бланш удивились, что Марк и его подруга не приехали. Им бы хотелось на нее посмотреть, и они стали расспрашивать о ней. Потом дедушка сделал заключение, глядя на дочь:

— Это хорошо. Я рад, что наконец-то он нашел женщину, которая ему подходит. А то я уже начал беспокоиться на его счет. Нехорошо в его возрасте оставаться привязанным к твоей юбке.

Клеман и Эмилия переглянулись, явно пораженные. Впервые он так открыто высказал свое мнение. Бланш согласилась:

— Это правда. Так ему будет лучше. Я тоже рада.

Хотя вид у нее был далеко не радостный.

Возвращались в молчании. Каждый в своем уголке думал о своем. Она же притворилась спящей и, как только приехали, сразу же поднялась к себе.

Все это ее заинтриговало. Надо будет разузнать подробнее. Выбрать удобный случай и выведать все у Бланш. Теперь Мелани немного лучше. Напряжение спало. Сейчас она почитает, а потом спустится в кухню.

10 Клер

24 июля

Она просыпается посреди ночи, охваченная страхом. Потерянная в темной комнате, на одно мгновение ничего не понимает. Даже присутствие спящего рядом Марка не может ее успокоить. Он вдруг становится чужим, от него тоже исходит беспокойство. Очень осторожно, чтобы не разбудить, она высвобождается из-под его руки. Здесь это происходит с ней впервые. И впервые она жалеет, что не находится у себя дома, не может встать, надеть на себя что-нибудь теплое, приготовить чай, устроиться перед телевизором, чтобы цветные картинки заглушили ее беспокойство. Она смотрит на часы. Два часа ночи. Как обычно. Это час, когда грудные дети требуют материнское тепло и молоко. Час, когда она вдруг резко просыпается, чувствуя себя на краю пропасти. А ведь ее охватывает головокружение уже на третьей ступеньке приставной лестницы, в школе на уроках физкультуры она никогда не могла держать равновесие на бревне, и ей становится плохо даже при мысли о прыжке с парашютом.

Она закрывает глаза и пытается дышать ровно и спокойно. Ложится на спину, устраивается как можно удобнее, хотя это трудно на узкой кровати, которую почти всю Марк занимает. Я спокойна, спокойна, я совершенно спокойна… Мои руки тяжелеют, тяжелеют, они очень тяжелые… Что со мной происходит? почему сегодня ночью? — думает она. Два последних дня были, однако, счастливыми. Даже счастливее, чем предыдущие, потому что они смогли побыть только вдвоем. Благодаря Бланш… Когда Бланш предложила оставить их вдвоем на целый вечер, она почувствовала благодарность. Ей даже стало стыдно, что она плохо о ней думала. Считала враждебной.

Испытывала опасение перед этой другой женщиной, соперницей, колдуньей. Оказалось, что установить контакт мешало ее собственное недоверие. С того момента, когда Бланш пришла поговорить с ней о Марке, все стало гораздо проще. Она больше не боится встречаться с ней, даже сама ищет ее общества, и они разговаривают как две подруги. Бланш расспросила ее о семье, детях, работе, жизни в Париже. Она даже рассказала ей о Жероме и о переживаниях во время развода. Это ей принесло облегчение, с тех пор она чувствует себя лучше и не такой чужой.

Клер с удивлением отметила, что иногда думает, какой могла бы быть их жизнь с Марком около Бланш и Клемана. Могла бы она делить с этой парой все, как это делает он? Она не знает, колеблется. Но теперь, когда она больше не боится Бланш, это уже не кажется ей невозможным. Но Бланш не одна. Есть еще Клеман. Он остается полностью закрытым и враждебным. Да и сама она чувствует к нему непроходящую антипатию. Наоборот, все в нем еще больше отталкивает ее. Даже вызывает отвращение. Бледное, понурое лицо, глаза навыкате, голос, манера говорить. Она не понимает, как может близкий Марку человек быть ей так неприятен. Она не находит в нем ничего хорошего, а Марк любит его, и они связаны всю жизнь. Достаточно увидеть, как они обмениваются взглядами или несколькими словами, чтобы понять, до какой степени они близки. Она завидует той спокойной уверенности, тому доверию, которое возникает только между людьми, которые разделяют в жизни все. Ей иногда кажется, что Клеман и есть ее главный соперник, что опасность исходит именно от него. Потому что Марк никогда не откажется от этой дружбы, это очевидно. И если она дорожит Марком, ей придется принять и Клемана.

Но есть и другое. Несмотря на все свои усилия, она должна признаться, что ей скучно в их компании. Время совместной еды превращается в настоящее испытание. Они ведут очень серьезные высокоинтеллектуальные разговоры, и часто ей приходится заставлять себя к ним прислушиваться. Ее не интересуют эти темы. Ей плевать на Кретьена де Труа, о котором Клеман вот уже пятнадцать лет пишет диссертацию, которая должна потрясти всех специалистов по Средним векам. Ей также не интересны додекафонисты — тема страстного исследования Бланш. Что касается Марка, то его рассуждения о связи между феноменологией и эстетикой оставляют ее совершенно равнодушной. Она любила учиться и получила хорошее образование, с удовольствием занимается своей работой в издательстве, но проникаться всем этим философствованием, которое кажется ей слишком специальным, она не может.

Она считает также, что у них нет чувства юмора, они просто смертельно серьезны. С ними нельзя пошутить, они все воспринимают буквально. Пожалуй, непринужденности ей не хватает больше всего. И Марк такой же. Нельзя просто поговорить о людях, что она любит делать, нельзя позлословить. Все это плохо. Нельзя вести легкую, веселую беседу, нельзя просто поболтать о пустяках. Нельзя все, что, по ее мнению, придает вкус человеческим отношениям. Она должна признать, что чувствует себя одиноко за их столом. А Эмилии, например, которой самой нечего особенно сказать, это очень нравится. Наверное, она привыкла и из-за своей услужливости готова на все, лишь бы к ней лучше относились. Мелани все время молчит. Только что плеер не слушает за обедом.

Когда она сказала, что посещает психоаналитика — совершенно случайно, обычно она избегает об этом говорить, — это произвело неприятное впечатление. Марк, конечно, знал с самого начала, но, очевидно, не сообщил им. Да? Зачем? — спросил Клеман. Странный вопрос. Обычно такой вопрос не задают. Она чуть не ответила, что это его не касается, но это было бы слишком агрессивно, и она предпочла сдержаться. Потому что ей это надо, потому что это ей интересно. И это тебе помогает? — в свою очередь спросила Бланш. Да, мне это очень полезно, даже необходимо. И очень интересно. Они все молча смотрели на нее в течение нескольких минут.

— Но статистика доказывает, что это обман, — первым нарушил молчание Клеман, — что психоанализ не лечит. Что психология поведения и медикаментозное лечение помогают гораздо больше.

Господи, подумала она. Чего он от меня хочет? У нее не было ни малейшего желания спорить. Она прекрасно знает, что они уже заранее предубеждены и никакие аргументы не смогут их поколебать.

— Послушай, — вздыхает она, — я не собираюсь приобщать тебя к психоанализу. Такие споры ни к чему не ведут. Я могу только сказать, что это самый интересный опыт, который я переживаю в своей жизни, и к тому же он мне очень помогает.

— У тебя невроз? — подает голос Эмилия.

Клер не может сдержать смех:

— А у тебя нет?

— Конечно нет. А если бы и был, о психоанализе я бы подумала в последнюю очередь. Каждую неделю нести деньги какому-то шарлатану, который не произносит ни слова или дает свою интерпретацию! Ни за что!

Эмилия была возмущена, даже рассержена, выпустила все свои коготки.

— Ну и прекрасно. Никто не заставляет.

Ей хотелось прекратить разговор. Пусть поговорят о чем-нибудь другом. Ее утомляло столкновение с таким предвзятым мнением, с таким незнанием и недоброжелательностью. Но этим дело не кончилось. Ей пришлось терпеть их нападки, особенно Клемана, который явно находил в этом удовольствие. Вспомнили все: и невроз самого Фрейда, и громкие провалы психоанализа, и нечестность психоаналитиков. Она слышала все это уже много раз. И тогда она неосторожно сказала, что они проявляют слишком уж большую враждебность, за этим наверняка что-то кроется. То, что выходит за рамки простого обсуждения, и о чем они, вероятно, не догадываются и сами.

Тогда они заулыбались. Их этим не возьмешь. Объяснять их поведение с позиций психоанализа, который они отрицают, неправомерно. Не так ли? Может быть, ответила она, злясь на себя, что ввязалась в спор. Но я не ищу аргументов, и этот спор меня не интересует. Я не хочу его продолжать с теми, кто заранее настроен враждебно.

На этом и остановились, но у нее осталось неприятное впечатление, усугубившееся из-за поведения Марка. Он ничего не сказал, но было ясно, что он думает так же, как они. Когда она рассказала ему об этом в первый раз, она уже тогда отметила его сдержанность. Тебе это действительно нужно? — спросил он. Да, действительно, ответила она, и он не стал углубляться. Только потом стал развивать мысль, что все эти проблемы можно решить, изменив образ жизни. И что именно так ему всегда и удавалось сделать, с Бланш и Клеманом. Она не стала спорить. Тогда она еще плохо представляла себе их жизнь. Но в тот вечер, когда они остались одни, он снова завел этот разговор. Как давно? Так ли это нужно? Может, теперь она обойдется без этого? Нет, она не может, не хочет. И ее беспокоит давление, которое на нее оказывают в этом вопросе.

Она также отдает себе отчет, что ей часто приходится оставлять при себе размышления, которыми она хотела бы поделиться с Марком, потому что они окрашены психоанализом. Так, однажды ей пришла в голову мысль, что он влюбился в нее, потому что ее зовут Клер, а это недалеко от Бланш.[1] Конечно, это может быть просто случайностью, даже наверное это случайность, но ей показалось забавным порассуждать на эту тему, обсудить ее вместе с ним. Может, это привело бы их к большему пониманию той связи, которая существует между ним и этой женщиной. Она также задумалась об имени Мелани, которое они выбрали для дочери. Черное против белого?[2] Но она оставила свой вопрос при себе. С Жеромом они все время вели подобные разговоры. С Марком нельзя даже об этом подумать. Она чувствует, что ему хотелось бы, чтобы она стала такой же, как он, как они. Приняла их взгляды, прониклась их интересами. Отказалась от своих, особенно тех, которые ему не нравятся.

Вчера, когда все уехали, было около пяти часов. Они остались вдвоем, и впереди у них был длинный вечер. Как было в их первую встречу, а потом два раза у нее и один раз у него. Она сохраняла об этих вечерах, полных любви, волнующее воспоминание и мечтала пережить это снова. Такая перспектива заставила ее даже забыть тревогу, которую она испытала, когда предложение Бланш не вызвало у Марка никакого энтузиазма. Может, он хотел все же показать ее родителям Бланш…

Все сели в машину и уехали в деревню. Она хотела приготовить ему ужин, чтобы хоть намекнуть, какая может быть у них совместная жизнь. Проявить свои кулинарные способности. До сих пор такого случая не представлялось. В полдень они ограничиваются простой едой, которая не требует особых талантов в смысле готовки. А ужином занимается Бланш, никому не уступая своей привилегии. Несколько раз Клер предлагала Бланш сменить ее у плиты, но Бланш никогда не соглашалась. Нет, не стоит… Она уже привыкла… Возможно, ей нравятся комплименты, которые она каждый раз слышит после ужина.

В лавке Клер не знала, на чем остановить свой выбор, на баклажанах или артишоках. Спросите у вашего мужа, сказал ей продавец, и это было забавно и приятно. Клер подумала, что когда она влюблена, то превращается в маленькую девочку, которая думает о свадьбе и прекрасном принце. И о колдуньях… Она повернулась к Марку с улыбкой, хотела разделить с ним этот приятный момент, сделать его соучастником своей шутки и радости. Но он не улыбался.

— Не придумывай лишнего, — сказал он холодно. — Мы еще не поженились и пока не собираемся это делать. Я плохой кандидат в мужья.

Она была глубоко обижена. За кого он ее принимает? Он что, даже не может пошутить на эту тему, сразу чувствует себя в опасности? Она обиделась на него. Но потом постаралась забыть неприятное впечатление, чтобы не портить вечер, который они проведут вместе. И вечер был прекрасным и счастливым, она не может этого не признать.

Завтра они уедут на целый день. Еще одна возможность побыть только вдвоем, без остальных. И, как она надеется, поговорить наконец о будущем. Потому что дни проходят. Ее отъезд все ближе и ближе, скоро они снова разлучатся, как и прежде. Что-то изменилось? Она может надеяться? Клер чувствует, как ее охватывает тревога. Думает о том, что сказал ей вчера по телефону Жером. Новости о мальчиках, день и час их возвращения в Париж.

— Ты остаешься в горах? — спросила она.

— Да, еще на неделю, а потом возвращаюсь на работу. А что?

— Ничего. Просто так.

Один ли Жером? Или уже с другой женщиной? Она не осмелилась его спросить. Мальчики расскажут.

— А как ты? Все в порядке?

Он не знает, где она, с кем. Она еще ничего не говорила сыновьям, хотя очень хотела объявить им новость. Хорошо сделала, что сдержалась. Еще рано.

— Да, да. Поговорим, когда вернешься. Хорошо?

— Хорошо, целую.

Они прощаются, говоря друг другу «целую», как это делают добрые друзья.

Новая волна тревоги накатывает на нее. Жером ушел, она потеряла его. Жером… Она любила его голос, смех, то, как он говорит. Сейчас ей надо заснуть. Уже поздно принимать снотворное, иначе завтра можно проспать весь день. Она ищет тепло тела Марка. Но и это не согревает ее. Скорее бы наступило завтра и разошлись все ночные тени.

11 Бланш

25 июля

Как тихо в доме, думает Бланш. Ни звука. Даже птицы в саду умолкли. Жгучий полуденный свет пробивается сквозь опущенные жалюзи, прочерчивая полоски в затемненной спальне. Какая приятная тишина… Бланш закрывает глаза. Клеман повез Мелани к бабушке и дедушке, Эмилия где-то в глубине сада. Можно еще поспать. Хорошо, что в тот вечер я оставила их одних. Да еще этот день. Без нас. Что они сейчас делают? Она представляет их в какой-нибудь деревне или сидящими под деревом у дороги. Остановились, наверное, перекусить.

Хорошо, что я приготовила им корзинку с провизией. Помидоры, крутые яйца, хлеб, ветчина — все было заботливо завернуто в клетчатые салфетки. Сегодня утром, когда она принесла им эту корзинку, она увидела во взгляде Клер, что это ее тронуло. Ну, зачем же, мы купили бы что-нибудь по дороге. Ну что вы, это доставило мне удовольствие. Марк покачал головой, и она прекрасно поняла, о чем он подумал. Она неисправима, моя дорогая Бланш. Всегда готова оказать услугу. Он улыбнулся так, как улыбался только ей. Детской невинной улыбкой.

Быть доброй легко и приятно. Это успокаивает. И вот уже проходит напряжение, которое держало ее несколько дней с момента появления Клер. Она снова спит, не просыпаясь от кошмаров, черные мысли не одолевают ее посреди ночи. Какое облегчение, что прошел страх. Она больше не боится. Не боится, что Клер отнимет у нее Марка. Достаточно было с ним поговорить, обсудить простые, очевидные вещи — все, что делало его переезд в Париж невозможным. Да и как она могла вообразить, что это возможно? Не так просто сменить университет, особенно когда ты занимаешь там такое почетное и завидное место. А все другие обязанности Марка, все эти общества и ассоциации, в которых он участвует, его политическая деятельность? А весь круг их друзей? Нельзя одним махом отбросить то, что в течение долгих лет составляло твою жизнь. И самое главное, нельзя покинуть тех, с кем не расставался никогда, даже в самые худшие времена. Никто и ничто не могло разлучить их до сих пор. Нет, он не уедет из-за Клер. Бланш ведь видела, что после их разговора он изменился. Погрустнел, стал озабоченным. Очевидно, что он понял, даже если это было непросто. И это хорошо. Надо было поставить его перед реальностью. У него есть ответственность. Она, Бланш, просто обязана была это сделать. Было бы непорядочным оставить Клер с ее иллюзиями. Это было бы плохо. А она только выполнила свой долг, когда напомнила ему об этом. В их маленькой группе она сыграла ту роль, которую играла всегда. Она — их совесть. Во времена Ирен именно она не дала всему развалиться, сделала так, что они не расстались. Даже ценой своих собственных страданий.

Бланш потянулась. Она чувствует себя щедрой, доброй, благожелательной. Теперь, когда опасность устранена, можно и смириться с мыслью, что потом Марк и Клер будут жить вместе. Она может даже поддержать их, помочь им. Она с удовольствием представила, как они поселятся рядом с ней, как она будет для них образцом, своего рода опекуном. Она будет любить их, а они будут любить ее.

Потому что — как бы ни казалось это странным — с тех пор, как она сблизилась с Клер, она ее оценила. Ничего общего с Ирен. Ей, Бланш, нечего опасаться. Клер хрупкая женщина, и именно эта хрупкость привлекает к ней. Она страдала и нуждается в помощи. Поэтому она ходит к психоаналитику. Но что может сделать для нее он, Марк, чего бы не смогла сделать она, Бланш? Она чувствует себя сильной, способной оказать покровительство. Она могла бы ее поддержать, посоветовать, направить. Если надо залечить раны, то ничто не сравнится с дружбой, ничто не сравнится с любовью.

Ей нравится представлять себе, как они будут жить все вместе. Естественно, Клер придется переехать с мальчиками в их город. Конечно, не сразу. Но через некоторое время, почему бы нет? Город красивый, университетский, с богатой культурой. И жизнь здесь намного легче и приятнее, чем в Париже. Клер не составит большого труда найти работу. Конечно, потребуется время, чтобы привыкнуть ко всему, прежде чем они поселятся вместе в одной квартире. И мальчики должны принять изменения, познакомиться с Марком и со всем его окружением. Нельзя форсировать ход событий, пусть время сделает свое дело. Она знает, что один из мальчиков очень музыкален. Она сможет давать ему уроки, поможет поступить в Консерваторию. Они будут приходить к ней вчетвером ужинать, регулярно, несколько раз в неделю. Клер будет советоваться с ней, когда будет привыкать к новой жизни и к новому городу. Она познакомит ее со своими друзьями, поможет ей войти в их круг, найти работу. Она воображает себе вечера, которые они будут проводить все вместе, вокруг нее, в теплой атмосфере ее дома. Ну да, все будет очень хорошо. Клер может иметь еще детей, возраст ей это позволяет. И она будет заниматься этим их ребенком, будет ему тетей или даже приемной бабушкой. Клер младше ее только лет на десять, но это уже другое поколение. Ей кажется, что она ближе к Мелани…

Ею овладевает легкое беспокойство. Ребенок… Для нее уже все кончено. Она думала о ребенке, когда возникла Ирен. Мелани было пять лет, Марк был согласен. С появлением Ирен все изменилось. Не могла же она забеременеть именно тогда, когда Марк отдалился от нее. В последующие пять лет, с Клеманом, этот вопрос просто не возникал. Она даже не задумывалась почему. Просто так было. А сейчас она знает, что только Марк мог быть отцом ее детей.

Ее беспокойство растет. Она всегда знала, что никогда не любила Клемана так, как Марка, и что сошлась с ним по причинам, в которых ей до конца трудно признаться даже себе, потому что они не делают ей чести. Чтобы не быть одной, когда Марк и Ирен были так беззастенчиво счастливы. Чтобы сохранить Марка около себя, зная, как он привязан к Клеману. Она использовала Клемана, в этом вся правда. А потом было слишком поздно. Почему после исчезновения Ирен она ничего не сделала, чтобы вновь завоевать Марка? В то время она еще могла бы родить ему ребенка. Ей было тогда примерно столько же, сколько сейчас Клер. Надо посмотреть правде в глаза. Марк ей этого не предлагал. Однако он не оставлял ее совсем. Тогда почему? Он перестал ее любить? Нет, не поэтому. Он никогда не переставал ее любить. Он и сейчас ее любит, доказывает ей это каждую минуту. Может, она не хотела ранить Клемана? Тогда бы он понял, что все эти пять лет им пользовались, чтобы заполнить пустоту, а теперь он должен освободить место. Невозможно.

Но она также знает, что есть другая причина, которая касается только ее и никого другого. После жизни с Ирен, жизни, в которой секс играл основную роль, Марк не мог вернуться к ней. Потому что с ней эта сторона никогда не была удачной, по-настоящему счастливой, никогда не приводила в восторг. Никогда так, как с Ирен. Никогда так, как сейчас с Клер.

Бланш открывает глаза. Теперь тишина давит на нее. Она встает и поднимает жалюзи. Слышит, как в ворота въезжает машина.

Это возвращается Клеман. С Клеманом будут проблемы. Он не любит Клер, даже испытывает к ней глубокую антипатию, чрезмерную, необъяснимую. Она еще не говорила с ним о своих планах, о том, как теперь она видит их будущее. Может быть, если она сумеет умно представить ему ситуацию, ей удастся убедить его легче, чем ей кажется. Для Марка он готов на все. Значит, сможет переломить себя и изменить свое отношение. Достаточно, если он примет Клер такой, какая она есть. Это женщина, которую надо поддержать и немного сформировать, чтобы она смогла стать одной из них. Она гораздо образованнее Ирен, и с этим не должно быть много проблем. Конечно, сейчас она не проявляет особого интереса к тому, чем они живут, но она проникнется всем из-за любви к Марку. Да, она уверена, что сможет убедить Клемана.

Мелани тоже стала вести себя лучше. Вот уже два дня, как она смягчилась по отношению к ней. Несколько раз дочь приходила на кухню, когда она готовила, и даже предлагала помочь. Сначала ощущалось некоторое напряжение, но потом они разговорились, как прежде. С доверием, без агрессивности. Мелани уже настоящая женщина. Бланш долго не отдавала себе в этом отчета. Да и трудно было это принять. Ей вспомнился тот день, когда впервые на улице она заметила, что мужчины смотрят на ее дочь. Тогда она растерялась. Ведь она считала Мелани еще ребенком, своей собственностью, своей гордостью — посмотрите, какая хорошенькая и умненькая у меня девочка, которую я выносила в своем чреве, родила и превратила ее в такое совершенство… А теперь это такая же женщина, как она сама. Она больше ей не принадлежит. Стала соперницей. И тогда она почувствовала себя покинутой, оставленной на другом берегу, старой и потерянной для жизни. И испытала мучительную ревность.

Теперь, может быть от того, как развивались отношения с Клер, она больше не ощущает угрозы и хочет наладить отношения с дочерью. Узнать, как она живет. Есть ли у нее возлюбленный, может, даже любовник? От этой мысли она вздрагивает, но быстро берет себя в руки. Это совершенно нормально в возрасте Мелани. Она сама встретилась с Марком в двадцать два года. Ей хочется, чтобы Мелани ей все рассказала, доверилась ей. Но сама она не будет об этом просить. Не надо действовать резко. Дочь должна сделать это сама. Надо вести себя как с животным, решила Бланш, которое хочешь приручить.

— Ты хорошо спала?

Клеман вошел очень тихо. Она оборачивается и улыбается ему:

— Да, очень хорошо. Что сказала Мелани? Она вообще разговаривала с тобой?

Он пожимает плечами. Она хорошо знает этот жест, и сегодня он ее раздражает.

— Ты же знаешь, что Мелани со мной не разговаривает.

Она начинает раздражаться:

— Может, потому, что ты сам никогда ничего ей не говоришь?

— Остановись, дорогая. Мы уже сто раз это обсуждали. Между мной и Мелани полная несовместимость. И лучше оставить все как есть. Я не желаю ей зла и никогда ей его не причиню, но не проси меня притворяться, что я ее люблю…

Клеман усаживается за свой стол.

— Я думал о том, что твои родители сказали в тот вечер, когда мы ездили к ним.

— Что?

— Ты же знаешь, по поводу Клер. Твой отец жалел, что не познакомился с ней. Он еще произнес немыслимую фразу: пора Марку жить своей жизнью и перестать цепляться за нас. Нет, во что он вмешивается?

Бланш пытается сохранять спокойствие, но голос ее звучит резко:

— Он прав. Их надо познакомить с Клер. И Марку действительно пора изменить жизнь. Разве ты не видишь, куда он катится? Без конца новые женщины, и никак не может остановиться.

— Согласен! Пусть так! Но не с Клер же! Ты можешь себе на минуту представить, что между ними могут быть серьезные отношения?

— А почему бы нет?

— Но ты же сама говорила…

— Это было вначале. Я ее еще не знала. Я думала, что это очередная незначительная связь. Еще одно приключение. Но Клер другая.

— Я тебя не понимаю. У нее нет ничего общего с нами. Она не принимает ни одну из наших ценностей. Ей с нами скучно, это же очевидно, я это вижу за каждым обедом, в каждом разговоре. Ей безразлично все, что мы делаем, и все, во что мы верим. Как же мы можем делить с ней нашу жизнь?

— Все это не имеет значения.

Ей хочется закричать, но она сдерживает себя. Надо сохранять спокойствие.

— Все это не имеет значения, потому что все это можно изменить. Она любит Марка и сделает все, чтобы их отношения продолжались. Со временем она привыкнет к нам, поймет значение того, чем мы заняты, примет наши ценности. Она еще не успела по-настоящему узнать нас.

— Ты тешишь себя иллюзиями. Она на это не способна. Она из тех, кто бежит к психоаналитику, как только в жизни появляется проблема. Из тех, кто смотрит телевизор…

— Откуда ты это знаешь?

— Марк мне рассказал. У нее дома огромный телевизор, и сам дом самый обычный, самый обывательский. Все эти диванчики, низкие столики…

Бланш колеблется, но мужественно продолжает:

— Ничего, все это не важно. Конечно, на нее оказывали плохое влияние. Может быть, ее муж… Но она еще молода, она может измениться.

— Да ты что! В тридцать пять лет не меняются.

Она ненавидит его за то, что он противоречит ей, разбивает ее мечту. Она опасается также, что он будет действовать у нее за спиной и влиять на Марка. Бланш смутно чувствует, что именно отсюда будет исходить опасность для нее и для всех. Ей надо подумать. Может, ей удастся убедить Марка повлиять на Клемана. К его мнению он прислушивается гораздо больше, чем к ее словам. Ей не хочется оставаться с ним в комнате, хотя обычно в его присутствии она чувствует себя комфортно. Она не знает, что с ней происходит, но в этот момент она не может его выносить, страдает от его некрасивости. Эта некрасивость поразила ее еще в первый день, когда она увидела его в компании Марка. Потом она перестала ее замечать. Но сейчас это бросается ей в глаза каждый раз, когда она взглядывает на него.

— Пойду займусь вареньем.

12 Мелани

16 июля

Вчера удалось немного вздохнуть. Они оба уехали на целый день, и можно было ходить по дому и по саду, не опасаясь наткнуться на них. Теперь, прежде чем укрыться в моих любимых кустах, я должна убедиться, что там нет Марка и Клер. Я ездила к бабушке и дедушке, и это меня успокоило. Уже накануне поездки я почувствовала себя спокойнее, а там, не знаю почему, совершенно ушло то напряжение, которое я испытывала все это время. Так что теперь, когда я думаю о том, что увидела, а думаю я об этом часто, особенно по ночам, это еще волнует меня, но уже не так сильно. Я даже не понимаю, почему это привело меня в такое состояние. Ведь, в сущности, мне наплевать. Они могут заниматься любовью, где им заблагорассудится…

И прогулку эту придумала Бланш. У самого Марка и мысли об этом не было. Ему хорошо в доме. У него здесь свои привычки, своя мастерская, Бланш и Клеман под боком, да еще в придачу Клер. Не очень ему хотелось ехать, но, как и в прошлый вечер, отказаться было трудно. Это было бы действительно невежливо. Да и невозможно противостоять Бланш, если уж она что-то задумала. А она воодушевленно говорила: ты должен показать Клер наши места, ведь она их не знает. Не правда ли, Клер, ты их не знаешь? Ты увидишь, здесь так красиво, такие пейзажи, такие деревни на холмах. Увидишь, как хорошо жить в таком краю, в таком климате, с такими милыми людьми, в окружении такой красоты. Ведь жизнь в Париже должна быть ужасной. Шум, грязь. А экология. Там же задыхаешься, разве не так?

Просто рекламное агентство путешествий. Я видела, что Клер сдерживается, хотя и слабо протестует: мне нравится жить в Париже. Великолепный, удивительный город. Конечно, шумно, и экология хуже, чем здесь. Но к этому привыкаешь, да я в других местах и не жила. Увидев выражение лица Бланш, она тут же добавила: но вы правы, здесь очень красиво, и есть масса преимуществ…

Короче, все было решено, и Бланш довольна. Она достала путеводители, в течение нескольких часов разрабатывала им маршрут, варила яйца в дорогу. Как всегда, все решила за других. Дала им день свободы, но сохранила полный контроль. И утром я слышала, как она вышла из дома в тот момент, когда они заводили машину. Я просто рассмеялась. Надо обязательно о себе напомнить.

Об этой внезапной благожелательности она знает теперь гораздо больше. Позавчера вечером она спустилась в кухню, когда Бланш готовила еду. Сразу же почувствовала, как та забеспокоилась, увидев ее. Что она еще выкинет? Тогда она притворилась такой милой. Тебе помочь? Это был удачный ход. Бланш так и расцвела и поставила перед ней картошку.

— Ты не очень хорошо выглядишь, — сказала она. — Что-то не так?

— Я плохо спала. Наверное, от жары. У тебя не найдется какого-нибудь снотворного?

Она заранее знала, что ответит Бланш.

— Знаешь, снотворные таблетки — это опасно. К ним привыкаешь, начинаешь от них зависеть и уже не можешь без них заснуть. Попробуй что-то другое. Есть хорошие отвары, я приготовлю тебе сегодня после ужина. Хорошо также заняться йогой, это помогает. Успокаивает. Запишись на курсы.

Она видела, как обрадовалась Бланш, потому что снова могла давать ей советы, поиграть с ней в мамочку, и подумала, что бы она сказала, если бы узнала настоящую причину ее бессонницы? Она улыбнулась, сказав:

— Хорошо, согласна на отвар. Спасибо.

И начала чистить картошку.

Бланш стояла к ней спиной и жарила лук на сковороде. Мелани смотрела на ее грузный силуэт, на платье в мелкий цветочек, простого покроя, доходящее до лодыжек, на ее полные руки.

— Что ты думаешь о Клер?

Она спросила это легко, будто ненароком. Бланш выключила газ и села напротив.

— Что же, она совсем неплоха. Вначале мне было трудно ее принять, ты же знаешь своего отца, он просто коллекционирует подружек, и мне не слишком хочется с ними знакомиться, если это ненадолго. Но эту я нахожу вполне приемлемой. Может, это не совсем удачное слово. Я хотела сказать, приличной. Нет, тоже не то. В общем, она подходит. Ты не находишь?

Мелани ответила не сразу. Несколько секунд продолжала сосредоточенно чистить картошку, тщательно вырезая глазки кончиком ножа.

— Не знаю, — ответила она в конце концов. — В сущности, я ее не знаю. Мы с ней по настоящему и не говорили. Я только вижу, что она хорошенькая и что это именно тот тип женщины, который ему нравится.

Бланш немного побледнела, но быстро справилась с собой.

— Это правда, но это не все. Ты же понимаешь, что этого недостаточно. Я с ней разговаривала и поняла, что она умна и чувствительна. Думаю, что все может сложиться.

Мелани принялась за очередную картофелину.

— И как ты все это видишь?

— Что именно?

— Как будут развиваться события. Что произойдет?

Она почувствовала, что Бланш внутренне сжалась.

— Не знаю. Да они и сами не знают. Но будет нелегко. Они живут далеко друг от друга. У каждого своя работа и обязательства. У нее дети, их отец живет в Париже. А у твоего отца здесь работа, и почти невозможно ее поменять, у него…

Она безжалостно прервала ее:

— То есть ты хочешь сказать, что они никогда не смогут жить вместе. Так?

— Вовсе нет!

Бланш нервничает, это видно по движению ее рук.

— Будет трудно, я понимаю, — говорит она. — Но они найдут решение, хотя это может быть не скоро. Лучше всего, если Клер с детьми переедет сюда. У нее менее ответственная работа, ей легче найти другое место, а дети…

Мелани снова ее прервала:

— Но с чего ты взяла, что она хочет переехать сюда? Кажется, ей не очень нравится здесь, с нами. У меня сложилось впечатление, что она не переносит Клемана, в чем, впрочем, я ее хорошо понимаю, и что она вовсе не влюблена в эти места.

— Но ты забываешь главное, — теперь Бланш почти кричала, — она его любит! А когда любят, идут на жертвы. И если она его по-настоящему любит, она это сделает.

Мелани опять посмотрела на мать. Та была вся красная.

— А почему бы ему не пойти на жертвы? Если он ее любит?

— Как ты не понимаешь, Мелани, что это невозможно? Он не может оставить все, что он здесь создал, не только работу, но и все свои обязательства, все, что он построил с нами. Этого он не найдет больше нигде. А это в тысячу раз важнее, чем то, что есть в жизни Клер!

Бланш была готова расплакаться, и Мелани посчитала, что на этот раз довольно.

— Ты, конечно, права, — кивнула она. — Все так и будет.

И сменила тему разговора.

Вчера вечером она продолжила. Снова пришла к Бланш на кухню.

— Знаешь, я много думала насчет того, что мы говорили по поводу Клер. Ты совершенно права. Единственный выход — переехать ей к нему.

— Ведь правда? Это разумно. И нет другого способа решить проблему.

Бланш была довольна. Она все уже мысленно уладила, совсем как для пикника. Но Мелани не оставляла ее в покое.

— И как ты это видишь? — спросила она. — И когда?

— Когда? Трудно сказать, в таких делах не надо торопиться. Будь им по восемнадцать, тогда другое дело. А в их возрасте приходится думать о стольких вещах… А вот как — это я вижу гораздо лучше. Когда все ее проблемы будут решены, Клер поселится в квартире недалеко от нас, как можно ближе к нам, чтобы твоему отцу не пришлось менять свои привычки. Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь ей адаптироваться к новой жизни. Я думаю, что здесь не будет больших трудностей.

— Мм… понятно. И ты думаешь, она согласится?

— Почему же нет? Разве это плохое решение?

— Конечно нет. Ты можешь мне возразить, что я плохо ее знаю, но она не кажется мне такой уж покорной. Может, она совсем не хочет, чтобы все происходило так, как ты говоришь. Может, она захочет иметь его только для себя и не делить его с вами…

Бланш резко поднялась в гневном порыве:

— Если она не согласится, ничего не произойдет. Она потеряет Марка, только и всего.

Теперь Мелани знает то, что хотела узнать. Она поднялась в свою комнату, размышляя о том, что не понадобилось много времени, чтобы выведать у Бланш ее планы.

В тот вечер, когда Марк и Клер вернулись с прогулки, она нашла их странными. Они должны были бы выглядеть веселыми, держаться за руки, как влюбленные, которые провели целый день вдвоем, обнимаясь спокойно, без свидетелей. Она представляла себе, как они останавливались по дороге и у каждого дерева повторялась та сцена… Но все было не так. За столом Бланш пыталась завязать разговор веселым тоном, который не вязался с общей атмосферой. Ну, что вы делали? Куда ходили? Ты повез Клер в И., это красиво? Обычно Марк отвечает в том же духе. Садится за стол, чтобы охотно и подробно рассказать обо всем, что он видел, о том, кого встретил, о чем говорили. Как мальчик, вернувшийся из летнего лагеря. На этот раз все было не так. Марк и Клер жаловались, что было слишком жарко, что очень устали, и ничего другого из них вытащить было нельзя. Да, было хорошо. Как И.? Да, очень красивая деревня. Да, осмотрели замок. Нет, дальше не поехали. Клер практически ничего не ела и, извинившись, быстро встала из-за стола. Она поднялась в спальню, сказав, что очень устала. Не было и десяти вечера.

Они, как всегда, все вместе мыли посуду, разговаривая о том о сем. Она видела, что у Бланш озабоченный вид, и предположила, что некоторое время спустя они соберутся все трое, чтобы обменяться впечатлениями. Как всегда. Они все всегда решают вместе. Они говорят друг другу вещи, которые не расскажут никому другому. Все это необычно, если вспомнить, что родители уже пятнадцать лет в разводе. Клеман что-то весело напевает и, кажется, думает о чем-то своем. Наверное, считает, что все идет хорошо. Что все возвращается в прежнее русло. Действительно, обычно отношения между его приятелем и его женщинами портились довольно быстро. И это всегда его устраивало. Он даже не скрывал своего удовлетворения, когда объявлял им, что все кончено. У нее такое впечатление, что он ревнует даже больше, чем Бланш. Эмилия вертится вокруг, возбужденная, как маленькая блошка, надеясь услышать признания, которыми с ней и не собирались делиться. Бедняжка! Она конечно же тоже ждет, чтобы эта история закончилась провалом. Как будто это изменит что-то для нее лично!

Что же могло произойти? Она попытается узнать это завтра от Бланш, притворившись хорошей девочкой. А может, от самой Клер, которую сначала избегала… Мелани спрашивает себя: кто в этом доме хочет, чтобы отношения Марка с Клер продолжались? Кроме них самих, никто. Бланш может утверждать что угодно, но все, что она говорит, это заведомая ложь. Для Бланш важно только одно: не отпустить Марка. Ему нужна Клер? Пусть будет Клер, но только если она будет делать то, чего от нее ждут. И если Клер примет эти условия — а кто знает, она так влюблена, что все может быть, — то сможет ли она выдержать постоянное присутствие Бланш? Не говоря уже о Клемане… Это трудно. Она-то знает. Клер придется согласиться с постоянным вмешательством в свою жизнь, в жизнь их обоих, подчиниться ее, Бланш, законам, отказаться от независимости, от интимности. Бланш будет вмешиваться во все, присутствовать всегда и везде, даже в голове Марка. Это невозможно. Ни одна сколько-нибудь разумная женщина не сможет выдержать подобного положения. Или надо быть рабой в душе, как Эмилия…

По сути, Мелани нет никакого дела до всего этого. Она не знает, почему это так ее затрагивает. Ее жизнь больше не зависит от них, у нее нет намерения часто посещать их в будущем, с Клер или без Клер. В то же время она прекрасно осознает, что эта история ее мучает. Не так-то легко переносить влюбленного отца.

Странно, но только совсем недавно она поняла, что же в ее жизни было ненормальным, необычным. Если подумать, ей не в чем его упрекнуть. Он всегда вел себя с ней корректно, когда она была маленькой. Она может даже сказать, что, несмотря на осложнения в личной жизни, ему удалось остаться хорошим отцом. Уже давно они ни о чем не говорят, но это нормально. У него своя жизнь, у нее своя. Но она всегда им восхищалась. С самого детства, как только она называет свою фамилию, ее спрашивают: вы дочь такого-то философа? И каждый раз она чувствует уважение в голосе того, кто спрашивает. Ей это, безусловно, льстит. Но ей не нравится, что она знает его совсем другим, слабым и зависимым, не таким, каким он предстает перед другими людьми. Она даже предпочла бы, чтобы он отошел от них, чтобы жил своей жизнью, не спрашивая постоянно разрешения у Бланш. Пусть даже она видела бы его реже. С Бланш он как ребенок, и это не нравится Мелани.

Она вспоминает то время, когда, после ухода Ирен, отец переехал в маленькую квартиру рядом с ними. Она, Мелани, была довольна. Не потому, что исчезла Ирен, это не было главным. А потому, что она снова могла часто видеться с отцом. Могла приходить к нему. Она обожала к нему приходить. Делала уроки на уголке его письменного стола, готовила еду, и они вместе ужинали, сидя за малюсеньким столиком. Она любила, когда они были только вдвоем, без других. Иногда это было невозможно, он говорил, что слишком занят. Она быстро поняла, что к нему приходили женщины. Ей это не нравилось. Иногда он приводил свою очередную подружку к Бланш. В следующий раз была уже другая. Мелани рассматривала их критически, а после их ухода делала свои комментарии, всегда, конечно, нелицеприятные. Отца это забавляло, она хорошо это видела.

Однажды его пригласили прочесть лекцию в немецком университете, и он взял ее с собой. Ей было тринадцать или четырнадцать лет, сейчас не вспомнить точно. Она была безумно рада. Их поселили в отеле, но он не взял для нее отдельной комнаты: слишком это было дорого. И она спала рядом с ним в двуспальной кровати. Это была ее первая бессонная ночь. И впервые у нее возникло желание ласкать себя. Как и в тот день, когда застала его с Клер. Потом она чувствовала себя ужасно смущенной во время всего путешествия, ей казалось, что люди принимают ее за его подружку. Она была большой в этом возрасте. А он не понимал, почему она дуется, и упрекал ее за это. А она не знала, что отвечать. Мелани кажется, что именно после этого она стала отдаляться от отца.

По сути, ей надо бы опять отойти от них, как от него, так и от других. Ей не надо быть здесь, это только еще больше ее раздражает. Ей не надо было этого делать. Она должна была взять себя в руки, сбросить апатию, уехать на другой же день после приезда. Теперь слишком поздно. У нее уже есть билет, она уезжает через три дня. Столько она продержится.

Она выпила две чашки отвара Бланш. Как она и думала, напиток ей совсем не помог. Кончилось все виски, на этот раз двойной дозой. Уже глубокая ночь. Полная тишина. Сейчас она снова будет читать. Ей по-прежнему интересно, хотя она уверена, что все закончится плохо, и ей немного грустно. Но это ничего. Когда читаешь книги, отвлекаешься от всего остального. Вот что хорошо в чтении.

13 Клер

27 июля

Клер проснулась разбитой. Она плохо спала. Вот уже три дня она плохо спит. Ей снова снятся тяжелые сны, которые она потом не помнит, но смутно осознает, что это опять сны, в которых она чувствует себя беспомощной и потерянной. Почему эти сны преследуют ее? Почему она не может от них избавиться? Ей хотелось бы рассказать кому-либо о них, своему психоаналитику. Но он сейчас недосягаем, она не увидится с ним до начала сентября. С Марком она не может об этом поговорить. Она садится на кровати, смотрит на часы. Пятнадцать минут десятого. Клер одна, как каждое утро, но сегодня она чувствует беспокойство. Хотя уже и привыкла к одинокому пробуждению. Марк, когда бы ни ложился, всегда просыпается очень рано и сразу встает. Он жаворонок, как он говорит. И если проснулся, не может лежать. А она, если у нее есть такая возможность, любит поваляться в постели. У себя дома по воскресеньям, если не надо кормить мальчиков завтраком, она готовит для себя поднос с едой, ставит рядом с собой на кровать и спокойно пьет чай, чашку за чашкой, не спеша, с книжкой в руке, с включенным радио, которое рассказывает ей о внешнем мире. Это одно из ее главных удовольствий. Когда-то ей нравилось заниматься любовью по утрам, когда тела только просыпаются. Но уже давно этого не испытывала и иногда вспоминает с ностальгией.

Марк этого не понимает. Сама мысль о завтраке в постели ему непереносима. Крошки попадут на простыни, чашка опрокинется — настоящая катастрофа. Ему не нравится такая разболтанность и такая лень. Он не знает, что такое лень, не любит этого. Клер он все же оставляет спать по утрам, а сам спускается готовить для всех завтрак. Теперь она знает, что это его обязанность. Она не сразу поняла, как организована жизнь в доме. Никто не поставил ее в известность. В первый же день она задала Марку этот вопрос, чтобы знать, как она может участвовать в общих делах. Ответ был оптимистичным и в то же время уклончивым: он нарисовал прямо-таки идиллическую картину, которая ее несколько озадачила. Каждый делал, что хотел. Никакого принуждения, все только по доброй воле, и все делается само собой в полной гармонии. Прямо как в Телемском аббатстве у Рабле.

На самом деле все было не совсем так, в чем она быстро убедилась. И совсем не удивилась. Опыт группового отдыха научил ее, что дела сами собой не делаются. Завтраком занимается Марк, вечером готовит Бланш, а об обеде должны думать гости. Она поняла это на второй день, когда, ничего не подозревая, вошла в гостиную в половине первого и почувствовала на себе полные упрека взгляды. С тех пор она каждый день готовит обед. Клер находит это нормальным. Она гость, но должна участвовать в общих заботах. Но ей не понравилось и даже обидело, что никто ее об этом не предупредил. Ее как будто подвергли испытанию, как будто хотели, чтобы она почувствовала себя виноватой. У Эмилии особый статус. Ее единственная обязанность — составлять компанию Бланш. Что касается Клемана, то он такой неловкий, сказали ей, что не может заниматься никакой домашней работой. Только вечером вытирает насухо посуду. Все очень четко распределено, несмотря на все заявления о свободе. Днем Бланш моет посуду, Марк вытирает. Вечером Марк моет, Клеман вытирает. Все это кажется ей смешным. Зачем притворяться, когда речь идет о таких мелочах? Но она поняла, что Марк не любит, когда она задает ему такие вопросы, и старается этого не делать.

Она встает с чувством досады. Завтрака в постели не будет, сейчас она оденется и спустится. Найдет на столе чашку, хлеб, варенье, приготовит себе чай, съест и выпьет все быстро, одна, неудобно сидя на скамье без спинки, в большой пустой кухне. Ей не хочется идти принимать душ в ванной комнате, которая снова кажется ей неудобной и неуютной. Она с сожалением вспоминает свою ванную комнату, с чистой блестящей плиткой, с большой ванной и удобными шкафами.

Она не может забыть разговор, который был у нее с Марком позавчера во время их прогулки. Они заговорили о Бастиде, вероятно из-за строений, которые видели по дороге. Это один из самых красивых домов в этих местах, заявил он с гордостью. Она никак не отреагировала, и он повернулся к ней.

— Ты не находишь?

Она на мгновение замешкалась.

— Он, конечно, хорош в своем роде. Знаешь, я в этом плохо разбираюсь. К тому же я предпочитаю современную архитектуру.

— Не может быть! Тебе нравятся бетонные коробки, без души, без прошлого?

Он как будто упал с неба. Словно она сказала что-то ужасное.

— Это не всегда бетонные коробки, — запротестовала она. — Бетон, кстати, может быть очень красивым. Есть дома прекрасной, потрясающей архитектуры. И потом, в них все продумано для сегодняшней жизни. Я всегда мечтала сама построить такой дом.

Марк был озадачен, даже шокирован, и ей захотелось сгладить ситуацию.

— Это вопрос вкуса. Просто вопрос вкуса. Это никак не умаляет достоинств Бастиды. Я вполне допускаю, что таким домом можно восхищаться. Но я нахожу его немного суровым и неудобным. Он соответствует образу жизни тех, кто его построил. Мне странно, что с тех пор его совсем не модернизировали. Я бы его переделала.

— А чего ему не хватает? В нем есть все для жизни, разве не так?

Клер чувствовала, что Марк готов защищаться, что он раздражен.

— Например, нет ни одного места, где можно было бы удобно устроиться, и ванная комната слишком тесная. Да и спускаться в нее нужно, что не очень удобно.

Она говорила и при этом понимала, что лучше было бы промолчать. Но слишком поздно, отступать было некуда. И по сути дела, представилась возможность открыть свои мысли, показать, какая она.

— Да, ванная, конечно, маловата, — согласился Марк. — Но мы уже задумали в следующем году устроить еще одну на втором этаже. Знаешь, в той комнате, которая находится между комнатой Бланш и моей.

Это «мы» сразило ее в самое сердце. Говорило само за себя. Что он продолжал строить планы с Бланш и Клеманом, не считаясь с отношениями, сложившимися у него с ней, Клер. Как будто было очевидным, что из-за нее он не будет менять свою жизнь, что это она должна будет влиться в его жизнь. Она просто онемела от такого удара.

А он продолжал радостным тоном, не замечая ее состояния:

— Ведь основные работы буду делать я. Класть плитку, работать столяром. Пригласим только водопроводчика, тут моего умения не хватит.

Мысли роились в ее голове, но она не могла их выразить. Горькие вопросы заставляли сжиматься сердце. Значит, она должна будет всегда проводить отпуск в доме Бланш? С семьей и друзьями Марка? А какое место отведут ей? Сможет ли она высказать и свое мнение? И можно ли будет создать дом только для них двоих? И сможет ли она придать этому дому форму, которая нравится ей? Она представила, что всегда придется жить в комнате Марка, пустой и холодной, с узкой и жесткой постелью. Каждый вечер, за ужином, ей придется слушать разговоры, которые ей совсем не интересны… Внезапно Клер сознает, что до сих пор соглашалась на все только ради него, ради любви к нему. Принимала все, что ей было несвойственно, даже неприятно, ради того счастья, которое она испытывала с ним каждую ночь, ради их общей страсти. Держала при себе свое собственное мнение, не говорила о своих собственных желаниях. Внезапно она подумала о мальчиках. Как они отнесутся ко всему этому? Как войдут в круг этих людей? Как их здесь примут? Что потребуют от них? Ей трудно было представить, как они смогут поладить с Марком, которого еще не знают. А со всеми другими — с Бланш, Клеманом, Эмилией и всеми их друзьями, о которых она слышала, но с которыми еще не встречалась?..

Бланш уже обсуждала с ней эту тему. С тех пор как они начали разговаривать друг с другом, ей стало теплее от этих контактов. Она была счастлива, когда Бланш стала вдруг доброжелательной и приветливой с ней. Но она поняла также, что Бланш видела только один путь развития их отношений с Марком. И что ее мнение важнее его мнения. Она должна будет переехать к нему, в их город, чтобы быть рядом с ними. Конечно, она думала о таком решении. Но был и другой выход — Марк найдет работу в университете в Париже. Но Бланш ей объяснила, что это будет очень трудно, почти невыполнимо, тогда как ей будет гораздо легче переехать в другой город и найти такую же работу, как в Париже. Дети? Никаких проблем. Три часа на скоростном поезде — и они увидятся с отцом. Зато все трое смогут оценить жизнь в провинции, которая гораздо лучше, чем жизнь в столице. Бланш произнесла «в столице», и Клер внутренне возмутилась. Она жила не в столице, а в городе, который любила и в котором жила всегда. У нее были свои друзья, свои привычки. Она не испытывала ни малейшего энтузиазма при мысли, что придется переезжать в провинцию, в незнакомые места, которые не особенно ее привлекали, что надо будет изменить всю свою жизнь. Она смутно чувствовала, что все будет решаться помимо ее воли.

В тот день, в машине, сидя рядом с Марком, рассказывающим о предстоящих работах в доме, она снова внутренне возмутилась. Это не то, о чем она мечтала, — теперь она понимала это с ослепляющей ясностью. Она думала о возможном отъезде, но не только о своем, она имела в виду и его, они могли бы устроиться где-то в другом месте, ни у него, ни у нее, начать все сначала. Вместе.

— О чем ты задумалась? — спросил Марк, заметив наконец, что Клер молчит.

Она мужественно смотрит на него и отвечает:

— Я думаю о том, что будет после.

— После чего?

— Ну, хотя бы после отпуска. Через два дня я возвращаюсь в Париж, а ты остаешься здесь. Мы снова расстаемся. Как это будет? Когда мы встретимся снова? И как? Для меня разлука тяжела.

Он остановил машину у края дороги. Затем повернулся и обнял ее.

— Не беспокойся. Мы будем писать друг другу каждый день. Как раньше. И есть телефон. И очень скоро увидимся. В одни выходные приедешь ты, в другие я. Я не смогу, наверное, приезжать слишком часто — у меня уже куча дел перед началом учебного года. Но как только смогу, мы где-нибудь встретимся. Знаешь, я очень дорожу нашими отношениями. Мне тебя будет очень не хватать.

Он укачивает ее, как ребенка, которого надо утешить. Она убаюкивает в его объятиях свои опасения. Но они не исчезают. Его слова только добавляют горечи. Она уже представляет себе выходные, когда он будет занят, в окружении друзей, с Бланш, с Клеманом, а она останется одна. Осторожно, чтобы не обидеть, она высвободилась из его рук.

— А что будет потом? Есть ли у нас хоть какая-то надежда жить вместе?

Он молчит некоторое время и не смотрит на нее. Потом берет за руку.

— Я очень надеюсь, уверяю тебя. Я даже уверен, что так и будет. После Бланш ты первая женщина, которой я это говорю, поверь мне. Но ты же понимаешь, что это не может произойти сразу. У каждого из нас своя жизнь, свое прошлое. Мне скоро пятьдесят, и у меня обязанности, которые я не могу не выполнять. И которые я хочу выполнять. К тому же мы живем далеко друг от друга. Это реальность, и с ней надо считаться. Но я уверен, что однажды это случится. Если нам хватит терпения подождать, когда все уладится, все может сложиться. Я чувствую твое напряжение, я сам его испытываю. Но надо набраться терпения. Я хочу тебе признаться: я очень боялся, что Бланш не примет тебя. Для меня это было бы непереносимо. Это стало бы препятствием, которое мне было бы трудно преодолеть. Нам повезло, что она оценила тебя и приняла то, что ты будешь со мной. Это очень хорошо, ты просто не отдаешь себе отчета, как это важно. Это позволяет нам надеяться на будущее.

Она похолодела. С самого начала она заметила эту зависимость Марка. Но старалась о ней не думать. Он сам простодушно подтвердил ее. Чтобы ее любить, ему нужно было позволение Бланш. Снова что-то возмутилось в ней. Она не хотела, чтобы все так происходило. Она посмотрела ему прямо в лицо.

— А почему бы тебе не приехать в Париж на первые две недели августа? Я еще не работаю, ты тоже. Мы могли бы побыть вдвоем в другой обстановке, у меня. Ты бы познакомился с моими сыновьями. Они проведут несколько дней со мной.

Эта мысль пришла к ней внезапно, импульсивно. Клер об этом не подумала раньше, но теперь это казалось ей совершенно очевидным. Почему же это невозможно? Марк отпустил ее руку и стал смотреть на дорогу.

— Ты застаешь меня врасплох. Я не знаю. Мне надо подумать. Но пока мне кажется это трудновыполнимым. Все уже предусмотрено на эти две недели. Мне надо доделать ставни. И весь август будут приезжать друзья, сменяя друг друга. Я не могу оставить Бланш и Клемана одних — это тяжелая нагрузка. Я обещал, ты должна понять. Да это и мои друзья тоже. Они хотят увидеть меня, и я тоже рад встретиться с ними. Нельзя делать что вздумается. Не надо.

Этот ответ уже не удивил ее, но все же она почувствовала горечь. Ей бы так хотелось, чтобы он с радостью согласился. Чтобы для нее он делал бы все что вздумается. Это и называется любить. Поменять все, все круто изменить. Без расчетов, не осторожничая. Марк снова заметил, что она молчит, и опять взял ее за руку.

— Послушай, не грусти. Я не сказал «нет». Просто это будет трудно. Я обещаю подумать.

Он поцеловал ее в щеку и завел машину.

Чтобы скрыть слезы, Клер прижалась лбом к стеклу. Они возвращались молча, обмениваясь ничего не значащими словами. С тех пор они больше об этом не говорили…

Клер спускается в кухню. Пришла почта, и кто-то положил ее на стол. Она смотрит, нет ли открытки от мальчиков. Видит надпись на конверте: Мадам Бланш С. Несколько секунд она остается в замешательстве, потом выходит во двор. Солнце ослепляет ее, она чувствует слабость. Медленно направляется к мастерской Марка.

— Наконец проснулась? Ну и сурок!

Он весел, улыбается.

— Я видела письмо, адресованное Бланш. Она до сих пор носит твою фамилию?

Ей не удалось скрыть волнение.

— Конечно. А что тут такого?

— Не знаю. Когда женщина разведена, и к тому же живет с другим мужчиной, обычно она возвращает себе девичью фамилию. Или сохраняет обе.

Не прерывая работы, он говорит:

— Мы не разведены…

— Правда? Так долго? Но почему?

Она взволнована.

— Почему? Даже не знаю. Наверное, потому, что это не имеет никакого значения. Чтобы не осложнять себе жизнь адвокатами, судами и всем прочим. Не вижу, для чего это нужно. Мы прекрасно обходимся без административного вмешательства в нашу жизнь.

В его голосе вдруг проскальзывает досада. Впервые она видит его таким.

— А если бы ты захотел снова жениться?

Он смеется.

— Ты же знаешь, я не создан для брака. Мне хватило одного опыта.

Ей смеяться не хочется.

— Пойду в сад, почитаю. Пока.

Ей надо прийти в себя. Подумать. Возможно, Марк прав. Ей в самом деле не следует придавать слишком большого значения таким деталям и внешним признакам. Хотя она не уверена. Что-то ей подсказывает, что именно это важно и имеет значение. Ее смущает то, что он воспринимает все по-другому. Это ее беспокоит, пугает. Здесь ей видится опасность даже большая, чем во всем остальном, хотя она не может четко ее определить. Ей надо успокоиться и подумать.

14 Бланш

28 июля

Сегодня утром Бланш проснулась рано. Раньше, чем обычно. Услышала, как открылась дверь комнаты Марка, и сразу же встала. Как хорошо, что присутствие Клер ничего не изменило. В семь часов Марк уже на ногах и готовит завтрак для всего дома. Вначале она боялась, что он переймет привычки Клер, которые, надо признать, несмотря на все ее хорошие качества, очень отличались от их образа жизни. Она никогда не вставала раньше девяти утра, а зачастую еще позже… Странно. Как можно оставаться в постели, когда день уже давно начался, и пропускать лучшие утренние часы, когда небо такое голубое и чистое, а воздух такой свежий? Это лучшее время, чтобы бодро встать и начать дела. Надеюсь, что она не всегда такая, подумала Бланш, надевая халат, это было бы неприятно. Бросив взгляд на Клемана, спящего на спине с открытым ртом, она тихонько вышла, стараясь не наступить на первую, сильно скрипящую, дощечку пола.

Она любит это время, когда оказывается одна с Марком. Он встретил ее улыбкой, предназначенной только ей, — так улыбаются друг другу люди, которые могут уже обходиться без слов. Он налил ей кофе в чашку, положил три кусочка сахара, приготовил два бутерброда — все как она любит: толстый слой масла и немного варенья. Клер всегда пьет чай и никогда не намазывает на хлеб масло. Сегодня утром Бланш чувствует себя легко и свободно. Они сидят напротив друг друга с чашками в руках, спокойно молчат и наслаждаются утренней тишиной.

— Все в порядке? — спрашивает она наконец.

Остался всего один день, думает она, но не хочет заговаривать об этом первой.

— Все хорошо. Почти.

Марк делает большой глоток, и она видит, что он нахмурился. Она ждет. Ей не надо спрашивать, она знает, что он сейчас расскажет, что его заботит.

— Клер…

Бланш молчит, но смотрит на него внимательно и благожелательно, она готова выслушать его признания.

— Ее угнетает неизбежность новой разлуки. Конечно, это нормально. Мне тоже тяжело, потому что она завтра уезжает.

— Конечно, так и должно быть, — кивает Бланш.

И ждет продолжения. Ей не надо много говорить самой, пусть выскажется он.

Марк ставит локти на стол.

— Ее особенно беспокоят две ближайшие недели. Она будет одна в Париже, отпуск еще не закончился, ты же понимаешь…

Он смотрит на нее вопросительно и ждет, чтобы она что-то сказала.

— Конечно, понимаю, — ограничивается Бланш одной фразой.

— Она попросила меня побыть с ней. Хотя бы часть времени.

Я должна была догадаться, что Клер хочет большего, думает она.

Марк молчит, у него подавленный вид.

— Я ей сказал, что мне это сложно, — говорит он после паузы. — У меня здесь много дел. Мы ждем друзей, я обещал быть в Бастиде…

— И что она ответила?

Он пожимает плечами.

— Ничего. Она не настаивала, и я ей сказал, что подумаю, предупредив обо всех сложностях. Но она действительно чувствует себя несчастной. Ты знаешь, у нее проблемы — одиночество, расставание. Поэтому она и ходит к психоаналитику. И у нее складывается впечатление, что, оставаясь здесь, я ее бросаю. Действительно, пока я еще на каникулах, я могу распоряжаться своим временем. Понимаешь, она еще не совсем поняла, как мы живем, и судит о нашей жизни своими мерками.

Бланш чувствует, как в ней закипает злость. Старается справиться с собой, но ей это не очень удается.

— Это не причина. Даже если у нее невроз, ты не должен переворачивать всю свою жизнь. И не выполнять свой долг.

Она видит, что он шокирован, и меняет тон.

— Я хочу сказать, что ты не поможешь ей, если будешь выполнять все ее просьбы. Наоборот, надо подталкивать ее к тому, чтобы она взрослела. Мы все будем стараться это делать, если ваши отношения продолжатся. Мы всегда помогали друг другу жить и преодолевать трудности. Все вместе. И с ней будет так же. Но если ты будешь потакать ее проблемам, то окажешь ей плохую услугу. Наоборот, загонишь проблему внутрь.

Он задумывается. Опустив голову, произносит:

— А если я предложу ей вернуться, чтобы побыть несколько дней здесь, после отъезда ее мальчиков?

Бланш снова чувствует внутреннее раздражение.

— Но что это изменит? Вы не можете перенести даже нескольких недель разлуки?..

Она сдерживает себя. Надо оставаться спокойной, он должен видеть ее спокойной и уверенной.

— … Послушай, Марк, все уже договорено и организовано. До сих пор все шло хорошо. Не торопись, вы оба не должны торопиться в развитии ваших отношений. Не надо убыстрять события. Это было бы проявлением незрелости. Даже плохим знаком…

Она смотрит на него ласково и добавляет:

— Всего несколько недель — это не страшно. Скоро опять вы будете вместе.

Наконец он поднимает голову и улыбается ей. Бланш кажется, что она видит в его глазах успокоение.

— Ты, конечно, права. Я еще подумаю и поговорю с Клер.

Он встает, обходит стол и садится рядом. Обнимает ее за плечи и целует в щеку.

— Знаешь, я люблю эту женщину такой, какая она есть. И я просто счастлив, что ты оценила и приняла ее. Все совсем не так, как в прошлые разы. Я чувствую, что моя жизнь скоро изменится.

Бланш наслаждается этим проявлением нежности. Думает о своей уверенности в том, что не потеряет Марка, что бы ни случилось. Волна счастья охватывает ее. Она меняет тему разговора, заговаривает о повседневных делах, которые больше всего их связывают. Послезавтра приезжают Барро, надо подготовить для них комнату. Будет много стирки: все простыни, все полотенца. Надо также купить еду, холодильник уже почти пустой. Ты мог бы съездить за покупками с Клеманом, а мы с Эмилией займемся бельем. Мелани тоже завтра уезжает. Я отвезу ее на вокзал. Я так рада, что мы снова сблизились с ней…

Марк успокоился, это было видно. Он слушал ее, одобрительно кивал, его волновали все ее заботы. Все вставало на свои места, шло, как всегда, гармонично. Она напрасно беспокоилась, присутствие Клер мало что изменило — и ничего не изменит в будущем. Теперь она спокойна и держит ситуацию в руках.

Она с удовольствием осматривает свой дом. Ее, Бланш, дом. Все ей здесь дорого — форма строения, материалы, из которых оно сделано, все предметы в нем. Все проникнуто уверенностью и благожелательностью. Это место ей прекрасно подходит, именно такое, какое оно есть, и любое изменение кажется ей невозможным. Она может двигаться по дому с закрытыми глазами. Она согласилась устроить ванную комнату на втором этаже — будет удобней, иногда этого не хватает. Но в глубине души она знает, что обошлась бы без этого. Этот дом соответствует ее образу, он отчасти она сама. Крепко уходящий корнями в прошлое, родной, обволакивающий. Клеман и Марк любят его так же, как она, и это доказывает, что они похожи, у них одни вкусы, они исповедуют одни ценности. Она заметила, что Клер ничего не говорит о доме. Во всяком случае, не проявляет никакого энтузиазма. Надо дать ей время привыкнуть. Если верно то, что говорил Клеман об обстановке, в которой она живет, обывательской, буржуазной, бездушной, то, конечно, это отразилось на ней. Но мало-помалу Клер привыкнет к другой жизни, не может не привыкнуть. Жизнь в Париже накладывает свой отпечаток. Для нее будет благотворным вернуться к источникам, обрести то, что важно в жизни.

Бланш выходит во двор, подставляет лицо уже теплому солнцу. Закрывает глаза. Жизнь хороша. Все идет хорошо. Она слышит тарахтение газонокосилки. Это Луи косит газон перед своим домиком. Собака, как всегда, ходит за садовником по пятам. Он машет ей издали рукой. Да, Луи… Надо было бы поговорить о нем с Клер. Она заметила, что с самого приезда Клер его избегает. Кажется, ни разу даже не обратилась к нему. Конечно, он не такой, как они, неряшливый, слишком много пьет; надо бы что-то сделать с этим, он разрушает свое здоровье. Но все же он человек, и так давно с ними, что стал почти членом семьи. К тому же хорошо работает. Если Клер хочет войти в их семью, она должна изменить свое отношение к Луи. Эта мысль вызывает у нее легкую досаду, и она ее прогоняет. Ей не хочется нарушать свое спокойствие в самом начале дня, который должен остаться хорошим до конца.

Она предпочитает думать о Мелани, с которой тоже все наладилось. Она не знает, почему дочь изменила к ней отношение, да это и не важно. Теперь Мелани улыбается ей при встрече, и не всегда у нее наушники в ушах. И разговаривает с ней. Даже намекнула о любовной связи, которая занимает теперь ее мысли. Ей бы хотелось узнать больше, но Мелани ответила уклончиво. Почему? Из скромности? Чтобы сохранить свою тайну? Бланш вспоминает, что когда она познакомилась с Марком, то рассказала об этом своим родителям только несколько недель спустя. В общем-то, это нормально. Но ей хочется знать. Ей хочется знать, какой тип молодых людей ее дочь выбирает в жизни. И серьезно ли это? Она уже представляет себе, как будет готовиться к свадьбе. Конечно, она не будет навязывать Мелани платье, похожее на то, что было на ней самой. К тому же она понимает, что Мелани вряд ли можно что-то навязать. Будет ли предварять гражданскую регистрацию брака обряд в церкви? Бланш вдруг осознает, что ровным счетом ничего не знает о жизни дочери, ее убеждениях, предпочтениях. Со времени ее подросткового протеста она потеряла ее из вида. Как это возможно? Жаль, что Мелани завтра уезжает. Было бы больше времени — они смогли бы вновь узнать друг друга. Но контакт уже восстановлен, они будут встречаться и говорить друг с другом. Как приятно, что больше нет конфликта. Можно снова почувствовать, что тебя любят…

Бланш возвращается в дом. Сегодня важный день. Канун отъезда. Сегодня она приготовит исключительный ужин. Прощальный. На секунду закрадывается сомнение. Разве надо праздновать отъезд? Не значит ли это, что она рада тому, что они уезжают? Да нет, все так делают. Она так же прощалась с друзьями. Просто отмечается событие. Из уважения к тем, с кем мы прощаемся. Что же приготовить на ужин? Она открывает шкафы, холодильник. Ничего интересного. Тогда она принимает решение. Сейчас надо быстро подняться в комнату, переодеться и поехать в деревню за продуктами для праздничного ужина. Она никому ничего не скажет, это будет сюрприз.

— Как ты сегодня рано встала.

Клеман еще лежит с заспанным лицом.

Она стоит к нему спиной и роется в шкафу.

— Я поеду за покупками.

Он садится на кровати.

— Подожди меня. Я поеду с тобой.

— Не стоит. Я спешу.

Ей хочется побыть одной. Во всяком случае, не с ним. Она быстро одевается и выходит, не посмотрев на него. В этот момент дверь комнаты Марка открывается, и выходит Клер.

— Доброе утро! Как дела? Хорошо спала?

Бланш вложила в свой вопрос всю бурлящую в ней радость.

— Да, спасибо.

Тон у Клер печальный, лицо бледное. Надо бы с ней поговорить, но некогда. Она должна ехать на рынок, иначе ей уже не достанется ничего хорошего.

— Скоро увидимся.

Она сбегает по лестнице, сочиняя на ходу меню. Приготовить петуха? Говяжье филе? Какой сегодня день? Суббота? Может, в рыбной лавке найдется что-то интересное? А на закуску? Посмотрим на месте. Она полна энергии. Берет ключи от старенького «пежо», который остается здесь весь год. Она обожает водить этот автомобиль и надеется, что он прослужит ей еще долго. Ей ужасно не хотелось бы покупать новую машину. И дело тут не в деньгах, а в той чужеродности, которую внес бы в обстановку новый претенциозный предмет. Нет, если когда-нибудь ее старенькая машина совсем откажет, она купит подержанную. Даже ту же модель, если найдет. В некоторые дни жизнь кажется особенно прекрасной…

15 Мелани

29 июля

Она проснулась с похмельной головой… Два литра воды и три таблетки аспирина не избавили ее от тисков, сжимающих виски. Зачем она столько выпила, ведь знала, что будет плохо себя чувствовать…

Но вечером ей захотелось напиться. Ужин был ужасным, и она хотела быть уверенной, что заснет. Ей это удалось. Она рухнула на кровать и тотчас провалилась в тяжелый сон. В первый раз за долгое время. Но уже через два часа проснулась с горечью во рту и позывами к рвоте. И провела остаток ночи без сна, мучаясь еще больше, чем в предыдущие ночи. Ей потребуется время, чтобы прийти в себя.

И вот она лежит в кровати с мутным взглядом и раздраженным желудком, не решаясь встать на ноги. А надо двигаться. Ее поезд уходит днем, а она еще не собрала сумку. Клер уехала рано утром. Марк проводил ее и теперь, наверное, в отвратительном настроении. Бедненький! Ей почти жаль его. Но он сам виноват. Если ему так грустно расставаться с Клер, мог бы просто уехать с ней. У него еще не кончились каникулы, ничто его здесь не держит. На его месте она бы так и сделала. И поскольку Бланш утверждает, что одобряет их отношения, даже способствует им, вряд ли она могла что-то возразить. Тогда встает вопрос: а хочет ли он сам этого по-настоящему? Хватит ли ему мужества? Впрочем, это их дело, а не ее, уже завтра она больше не будет об этом и думать.

Вчера вечером Бланш решила отметить их отъезд, ее и Клер. Удивительно с ее стороны, тем более что ужин, который она втайне задумала, совершенно отличался от их обычно скромной, в основном диетической и экологической еды. Что на нее нашло?

Много гусиной печенки, огромные куски говяжьего филе, разные овощи, салат, сыр и, в заключение, огромный шоколадный торт, истекающий кремом. Настоящий пир. Как на деревенской свадьбе. Есть чем вызвать у всех печеночные колики и поднять уровень холестерина… И много вина — белое, красное, розовое вино просто лилось рекой.

Бедняжка Бланш! Она так была довольна, что устроила сюрприз с праздничной едой! Была такой веселой, старалась всех развеселить, всех потчевала. Совершенно очевидно, что она ждала радостных криков, комплиментов… Ничего подобного. Полная неудача. У Марка и Клер были траурные лица. Клеман и Эмилия открывали рот только для того, чтобы съесть очередной кусок. Она же, как всегда, сидела в своем уголке и наблюдала за всеми. Может, поэтому все так много выпили? Чтобы не видеть, насколько все было пафосно? Даже Клер, которая обычно не пьет за едой больше полстакана вина, к концу вечера немного опьянела.

Днем Мелани села рядом с ней в саду. Как у каждого здесь, у Клер есть свой любимый уголок. Она всегда устраивается напротив дома, в тени, на каменной скамье, откуда можно видеть, как Марк работает за верстаком. Клер приятно удивилась, ведь это было в первый раз. Закрыла книгу и положила ее рядом с собой.

— Как мило, что ты подошла. Как дела?

Мелани с улыбкой ответила:

— Все в порядке. А у тебя? Все идет так, как ты хочешь?

— Да, да. Все хорошо.

Клер сказала это печальным тоном. Потом добавила:

— Мне грустно, что я завтра уезжаю. Это нормально.

— Конечно… И что будешь делать? — полюбопытствовала Мелани. — Я имею в виду, сразу начнешь работать?

Хотя прекрасно знала, что нет. Что у Клер еще две недели отпуска.

— Нет, я начинаю только шестнадцатого августа.

— И чем займешься? Куда-нибудь поедешь?

Голова Клер повернута так, что Мелани не видно выражение ее лица, но голос не может обмануть.

— Нет, это невозможно. Приедут мальчики, пробудут несколько дней, да и не стоит. Я останусь в Париже.

— Ну и глупо, — заявляет Мелани. — Жаль, тебе будет скучно одной.

— В августе хорошо и в Париже, — отозвалась Клер после короткой паузы. — Народу немного, машин тоже. Совсем неплохо. Много чего можно сделать. Выставки, кино… Может, покрашу кухню…

— Конечно. Но я думаю, ты хотела бы остаться здесь с Марком на это время. Если бы у меня был парень, ну, я хочу сказать, если бы это было серьезно, мне было бы обидно не видеть его так долго. Особенно если он тоже свободен…

Клер немного помолчала, а когда заговорила вновь, ее голос немного дрожал.

— Да. Но, похоже, так не получается.

Мелани продолжила вести свою линию:

— Не понимаю почему. Он мог бы приехать к тебе, побыть с тобой хотя бы несколько дней. Или ты могла бы вернуться сюда, когда твои мальчики уедут. Разве нет?

Клер достала из кармана платок и отерла лицо.

— Да, я знаю, — вздохнула она. — Я об этом думала. Но одна я не решаю. Он должен мне это предложить. Да и все остальные должны быть согласны.

— А ты с ним говорила?

— Да… Он еще не решил, но я настроена пессимистично.

Мелани тоже помолчала, затем снова пошла в атаку.

— Не хотелось бы тебя огорчать, но я тоже не уверена, что он ответит «да». Я знаю отца, а еще лучше я знаю Бланш.

Клер повернулась и с изумлением посмотрела на Мелани. А та невозмутимо продолжала:

— Знаешь, я видела его и с другими. Он тебе рассказывал об Ирен?

— Разумеется. Это женщина, которая у него была после твоей матери.

— Ты знаешь, как все у них закончилось?

— Да. Они порвали отношения.

— Знаешь почему?

— Да. Он сказал, что они перестали друг друга понимать, что он ошибся на ее счет. Что это были только физические отношения.

— Все так. Он здорово был в нее влюблен. Но наверняка он не говорил тебе, какую роль сыграла в этой истории Бланш… Конечно нет. Мне кажется, что он и сам этого не понял.

— Как это? Я тоже не понимаю…

— Да это она все расстроила, для меня это совершенно ясно. Знаешь, я тогда была маленькой, но уже понимала. Все происходило у меня на глазах. Я видела ее подрывную работу. Мало-помалу, потихонечку, делая вид, что ни во что не вмешивается. То на одно обратит внимание, то на другое. И давала понять, насколько Ирен ему не подходила, насколько она его не стоила. Ее не стоила. Она ужасно ревновала, но, конечно, не показывала это открыто. Просто нажимала на больные места. Произносила какую-нибудь фразу, которая постепенно достигала цели. Действовала так, как ей нужно. Кончилось тем, что он сам уверился, что Ирен недостаточно хороша для него.

Клер смотрела на нее округлившимися глазами.

— А что думаешь по этому поводу ты? Она была хороша для него?

— Не знаю, — ответила Мелани. — Я даже не понимаю, что это значит. Знаю только, что он был от нее без ума. И не могу сказать, порвал бы он с Ирен, если бы Бланш постоянно не намекала, насколько та неинтересна как личность. Особенно по сравнению с ней… Ты же, я думаю, заметила, что себя она считает чудом из чудес и к тому же продолжает вести себя с ним, как будто она его жена. Единственная и законная.

Клер внезапно встала.

— Извини. Я не очень хорошо себя чувствую. Поднимусь к себе в комнату.

Мелани видела, как отец посматривал на них издалека, как он проводил взглядом Клер, когда та пошла к дому, а потом снова погрузился в работу. Она тоже поднялась и подошла к нему. Он посмотрел на нее приветливо.

— Очень мило с твоей стороны, что ты поговорила с Клер. Мне приятно, что ты с ней сближаешься. А то у меня было впечатление, что ты ее избегаешь. Что она тебе не нравится.

Она тоже улыбнулась ему.

— Да нет же. Она — что надо. Очень симпатичная. Я просто не хотела вам мешать, вот и все. Тебе не грустно, что она завтра уезжает?

— Конечно, грустно.

— Так что же ты отпускаешь ее одну? Почему не едешь с ней?

Вопрос был ему неприятен, и он ответил сухо:

— Это невозможно. И не лезь, тебя это не касается.

Она отошла от него.

Она не знает, что теперь произойдет. Надо просто подождать. Но как бы дело ни обернулось, она рада, что не осталась безучастной к этой истории. Ее, Мелани, не в чем упрекнуть. Она сказала только правду. Таким образом, ее пребывание здесь оказалось не совсем бесполезным…

Пришлось все же встать с кровати. Ну, ничего, на ногах держаться можно. Она смотрится в зеркало и видит свое помятое лицо. Она довольна, что уезжает, и от этого чувствует некоторую легкость. Уже сегодня вечером она будет у себя. В своей маленькой комнате под крышей. Мелани надеется, что не будет слишком жарко. Иначе ей придется устроиться в квартире своих хозяев, как они ей и предлагали — чтобы она поливала цветы и присматривала за домом. Там у нее будут все удобства: кондиционер, телевизор, микроволновка. С первого августа она начнет работать секретарем, и такая перспектива ее забавляет. На какое-то время она войдет, как говорится, в настоящую жизнь. Хорошо, что работать придется весь день, некогда будет скучать, и время пройдет быстрее.

Мелани бросает как попало вещи в сумку. Главное, не забыть диски, плеер, голубую тетрадь. И «Опасные связи». Вчера утром она дочитала книгу до конца. Как она и думала, все закончилось плохо.

10 августа

Год спустя

16 Мелани

Еще просыпаясь, она чувствовала, что должна что-то сделать, что-то, что никак нельзя забыть. Стала вспоминать. Визит к зубному врачу? Это было вчера. Купить теплый свитер? Да, но у нее еще будет время. Завтра она сделает оставшиеся покупки и сложит вещи. Что же это может быть? Она встала, включила чайник, достала печенье, но ощущение, что она что-то забыла, не покидало ее. В конце концов, пришлось открыть ежедневник. Ничего. И вдруг вспомнила, что сегодня 10 августа. Это действительно важная дата. Она решила для себя всегда отмечать эту годовщину. Она поставила поднос на пол рядом с кроватью, открыла ящик стола и вынула голубую тетрадь. Снова легла и стала ее перелистывать. Странная идея вести дневник. Она дошла до 30 июля. Ее первый день после отъезда из Бастиды. Странно, как мало она тогда записала:

Уф, наконец-то я у себя. Какое облегчение. Я просто больше не выдержала бы. Только теперь поняла, до какой степени это меня раздражало. Здесь, по крайней мере, я спокойна и гораздо лучше выспалась. Не надо больше ездить в Бастиду. Этот дом отравлен.

На следующий день еще несколько фраз.

Гуляла весь день. Ходила пешком, и это пошло мне на пользу. Странно, но там я не выходила из дома, у меня даже мысли не было сесть на велосипед и проехаться по окрестностям. Я вела себя как улитка.

После 1 августа тоже не было особенных записей. Правда, было очень жарко, она работала целый день и к вечеру уставала. Возвращалась, поливала цветы, устраивалась на диване в гостиной большой пустой квартиры, включала кондиционер и допоздна смотрела телевизор, грызя печенье. Затем шла спать. Конечно, она чувствовала себя гораздо спокойнее с тех пор как вернулась. Но по мере того как дни проходили, она все меньше ощущала желание писать. Она прекрасно помнит это время, ей даже не надо перечитывать те несколько строк, которые она все же оставила в дневнике.

Она пришла на работу первого ровно в 9 часов и тут же занялась делами. У нее очень хорошие воспоминания о первых десяти днях работы в бюро. Все были очень приветливы с ней, особенно начальник, симпатичный увалень. И все были снисходительны к неопытной студентке, которая проявляет такое старание… Кстати, она действительно хорошо работала, ничего не скажешь.

Теперь она ждала десятого числа спокойно, не торопя время. Переживала каждый час как время, неуклонно приближающее ее к Антуану. С их последней встречи эта дата оставалась в ее памяти как светящееся пятно, как последняя граница ее ожидания. Она ставила перед ней цель, составляла смысл существования. Время к тому же проходило довольно быстро и даже приятно, и с каждым днем она становилась все веселее. Она даже не понимала теперь, почему так огорчилась, когда он объявил ей о своем отъезде. В бюро говорили: у нее хорошее настроение, у нашей малышки Мелани, она, наверное, влюблена. И кто этот молодой человек? Она молча улыбалась.

Было забавно, даже приятно видеть в их глазах отражение молодой влюбленной девушки. Влюбленной в молодого человека. В этом было что-то очаровательное, что-то от немного уже забытой романтики. Она играла эту роль убедительно, иногда даже сожалея, что это не так. Но недолго. Стоило ей подумать об Антуане, зрелом мужчине, преподавателе, хирурге, заведующем отделением, и романтика сразу уступала место реальности. И реальность была гораздо более волнующей. Этот замечательный человек ее любит, и скоро она насладится его близостью без всяких препятствий, потому что его семья останется в Бретани до конца месяца. Она понимала, что он не сможет проводить с ней все вечера и все ночи, но все же они будут видеться довольно часто. И все будет по-другому. И в самом укромном уголке она хранила мысль, которую не развивала, но которая, тем не менее, всегда присутствовала: может быть, за эти две недели свободы он привяжется к ней настолько, что будет строить планы на будущее. Да, она думала об этом и полностью не отвергала эту мысль.

И вот наступило 10 августа. Она открывает тетрадь на странице с этой датой.

Два часа ночи, а я все не сплю. С самого утра я ждала его звонка. Это было глупо. Я же не знаю, когда точно он приезжает. В любом случае, он не может позвонить мне на работу. У него только мой домашний телефон. Я еле дождалась конца рабочего дня, буквально вбежала в квартиру и бросилась к автоответчику. Ничего. Устроилась рядом с телефоном, включила телевизор, но уменьшила звук, чтобы только не пропустить его звонка. Он не позвонил. Я уговаривала себя, что он мог вернуться поздно, слишком усталый из-за разницы во времени. Может, он уже спит. Все же я легла спать на диванчике у телефона — вдруг он позвонит ночью?

11 августа

Он не звонит. Я не знаю, что думать. И тогда я сделала совершенно запрещенную вещь — набрала его домашний номер. Автоответчик женским голосом — его жены, скорее всего, — предложил мне оставить сообщение. Голос был приятный, красивого тембра. Я повесила трубку, ничего не сказав. Наверное, из-за этого голоса. Из-за его жены, которая могла быть там. Я нашла бутылку водки в квартире моих хозяев и выпила почти стакан. Иначе я бы не сомкнула глаз всю ночь.

12 августа

Сегодня утром я не выдержала и позвонила ему в отделение. Этого я тоже никогда не делала. На это тоже был наложен запрет, как и на домашний телефон. Мне ответила секретарша, у нее был очень неприятный голос. Нет, мадемуазель, он еще в отпуске. Раньше следующего вторника его не будет. Вы по какому вопросу? Я повесила трубку. Я была совершенно сбита с толку. Посмотрела на календарь на стене. Впереди еще длинные выходные до 15-го. Он возвращается 16-го. Почему он мне говорил о 10 августа? Или я неправильно поняла? Но в чем я уверена, так это в том, что до вторника я не услышу и не увижу его. Наверное, он поехал к своей семье. Я была в отчаянии, и люди вокруг меня это заметили. Что с вами? — спросил меня начальник. Ничего. Просто очень жарко. Да, очень, сказал он, утирая лоб. Невыносимо. Надо все же установить кондиционер. К счастью, вы сможете отдохнуть в выходные. Он действительно симпатичный, но он меня не утешил. Вечером я снова уселась перед телевизором. Три одиноких дня в перспективе. Не знаю, как я их перенесу.

13 августа

Обзвонила всех своих приятелей. Никого нет в городе. Я могла бы вернуться в Бастиду, но это еще хуже, чем оставаться здесь одной. Надо выйти, купить что-нибудь из еды и не забыть бутылку водки, вместо той, которую взяла у хозяев.

14 августа

Понимаю людей, которые кончают жизнь самоубийством.

15 августа

Остались еще целые сутки. Может, он вернется уже сегодня вечером и мне позвонит.

Ниже: 12 ночи. Все еще ничего.

16 августа

Это был ужасный день. Я совершенно без сил, но надо все записать, чтобы хоть где-то остались следы того, что со мной произошло. Сегодня утром, около 11 часов, я снова позвонила к нему в отделение. Та же секретарша ответила мне своим противным голосом: он очень занят, я не могу его сейчас беспокоить, мадемуазель. Вы по какому вопросу? Тогда я попросила передать ему, чтобы он позвонил Мелани до 17 часов по такому-то номеру, а если после, то по такому-то… Мелани? А фамилия? Он знает. На работу мне он не позвонил, и я была очень встревожена. Дома я прождала до десяти вечера и сняла трубку. На этот раз я оставила послание на автоответчике. Мое напряжение достигло такой степени, что я не могла сдержать слез. Я умоляла его позвонить мне, не оставлять меня в неведении. Через две минуты раздался звонок. Это был он. Голос был смущенный и неуверенный.

— Прости, что не сразу дал о себе знать. Но то, что я должен тебе сказать, не так-то просто, и у меня не хватало мужества. Но я должен это сделать. Мы не можем больше встречаться. Я много думал эти три недели. Я ужасно виноват, что втянул тебя в эту историю. Но продолжаться она не может. Это нехорошо. Я не могу жить, обманывая. Это стало для меня невыносимым. Вот. Прости меня.

— Но это невозможно… — пробормотала я. — Вы не можете так меня бросить. После того, что было между нами. Вы меня любите. Вы не можете так просто разлюбить меня. Это невозможно.

Он ответил не сразу.

— Я буду с тобой откровенен. Я не знаю, любил ли я тебя по-настоящему. Я и не говорил тебе этого никогда. Ты молода, желанна, волнующа. Я не хочу себя оправдывать, но это было как наваждение. Ты должна меня понять. И для тебя в этом нет ничего хорошего. У таких отношений нет будущего, а тебе надо думать о себе, о том, что будет потом. В любом случае это не могло продолжаться долго.

Я была оглушена, уничтожена. Я ждала всего, только не этого. Я так была уверена в нем, в себе, так уверена в своей власти над ним. Я настаивала:

— Я хочу вас увидеть в последний раз. Пожалуйста. Мы не можем расстаться вот так, по телефону. Приходите ко мне. Просто поговорить. Я буду вас ждать. Я могу ждать всю ночь, я только хочу еще раз увидеться с вами. Последний раз.

— Нет. Я не приду. Это бесполезно. Все кончено.

Голос у него был твердый.

— Я прощаюсь с тобой, — сказал он. — Желаю тебе встретить парня твоих лет, с которым ты могла бы строить жизнь.

И повесил трубку. Я молча сидела с трубкой в руках, сама не знаю, сколько времени. Я была ошеломлена.

Сейчас уже очень поздно. Я выпила большой стакан водки и чувствую себя отвратительно. Ложусь спать.

Она закрыла дневник. Все равно в нем больше ничего нет. Чистые страницы. После 16 августа она перестала писать. Это не имеет значения, она и так знает продолжение. Все хорошо помнит, даже слишком хорошо. Помнит, с каким нетерпением ждала, чтобы он снова нашел ее. Была почти уверена, что он так и сделает. Мужчина, который так спешил к ней после работы, бросался на нее как сумасшедший, пренебрегал ради нее своими обязанностями, не мог за такое короткое время так измениться, это невозможно. Но она ошиблась. Она ждала и ждала, а он все не проявлялся. А она каждый день едва сдерживалась, держа руку на телефоне. Она сдерживалась, потому что не перенесла бы, если бы он повторил ей все, что сказал. Он отказался от нее, отверг ее… Конечно, она страдала. Даже ужасно страдала. Она чувствовала себя полностью опустошенной, у нее было ощущение, что все потеряно. Она даже думала о самоубийстве.

Она пожала плечами. Уйти из жизни… Она действительно потеряла разум… Конечно, она чувствовала себя несчастной. Но от чего? От того, что потеряла любимого мужчину? Тогда она так и думала. Просто не могла думать по-другому. Но сейчас она не уверена. Когда она начинает вспоминать, то ничего не чувствует, его имя больше не вызывает в ней волнения. Все стало абстрактным, как будто произошло с кем-то другим. Но зато она вспоминает о том унижении, которое она чувствовала, о глубоком, непереносимом оскорблении, и это воспоминание очень живо. Она не могла больше считать себя исключительной. Она так гордилась тем, что завоевала такого человека, как он, — неприступного, которого только ей одной удалось заставить свернуть с прямого пути. Теперь она снова стала обычной девушкой, как все другие, одной из тех, кого бросают и даже не оборачиваются. Это превращало ее в ничто. Поэтому она была смертельно оскорблена и страшно злилась. И на него, и на себя.

Она позвонила на работу, сказала, что плохо себя чувствует, и несколько дней провела, лежа в кровати и обдумывая свое несчастье. Потом вернулась в бюро, проработала там до конца месяца, затем снова стала работать у своих хозяев, вернулась на факультет и в больницу. Внешне все было совершенно нормально. Но обида продолжала жить в ней, она кипела у нее внутри, и надо было что-то сделать, чтобы освободиться от нее.

Разные, самые неожиданные мысли приходили ей в голову. Послать анонимное письмо его жене, прийти к нему на работу и устроить скандал. Но эти варианты не выдерживали никакой критики. В первом случае сразу бы догадались, кто автор письма, и это не вызвало бы к ней сочувствия. А если он уже во всем признался своей жене, тогда стало бы еще хуже. Второе решение было тоже неудачным. Она не представляла себе, как бы она публично устроила ему сцену, совершила неблаговидный поступок. В обоих случаях у нее была плохая роль, а чего ей не хотелось, так это новых унижений.

Она долго думала и наконец нашла более тонкое решение того, как она могла отомстить Антуану, в то же время не запятнав себя.

Она стала выставлять напоказ свое депрессивное состояние, хотя на самом деле все реже и реже бывала в угнетении. Она могла расплакаться посреди занятий, перестала есть в университетской столовой, жаловалась на бессонницу, у нее были круги под глазами. Изильда смотрела на нее с беспокойством. Что с тобой происходит? Ничего, ничего, все в порядке, отвечала она так, чтобы все понимали, что все очень плохо. Подруга не оставляла ее в покое, расспрашивала. И после долгого сопротивления она ей все рассказала. Конечно, то признание, которое у нее якобы вырвали, не было полной правдой. Но было таким правдоподобным, что, в конечном итоге, она сама поверила в свою версию. Он соблазнил ее. Она уступила ему, потому что он завлек ее в свои сети дьявольской хитростью, умело сломил ее сопротивление. Он говорил, что отношения в его семье стали рутинными, он давал ей обещания… Она расцвечивала историю массой убедительных подробностей и, к своему большому удовлетворению, прочла в глазах Изильды изумление, к которому примешивалась зависть.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Я думала, что ты осудишь меня. Он все же женат. Я не должна была.

— Ты с ума сошла! Это его надо осуждать, а не тебя. Он сделал ужасную вещь. Злоупотребить доверием студентки, воспользоваться своим положением преподавателя, чтобы соблазнить ее! Да еще с таким цинизмом! А потом так тебя бросить! Просто стыд и позор! Какой подлец! А я считала его порядочным человеком! Здорово он умеет притворяться. Никогда бы не подумала! Вероятнее всего, ты у него и не первая.

— Ты думаешь?

Изильда округлила глаза.

— Наверняка! Здесь чувствуется серийный соблазнитель. Но так это ему не сойдет с рук. Так просто он не отделается.

— Что ты хочешь сказать? Ты же не собираешься об этом рассказывать! Я с тобой поделилась, потому что ты моя лучшая подруга, но это секрет, и я хочу, чтобы все осталось между нами. Никому ничего не рассказывай!

— Буду я стесняться! Надо, чтобы узнали, какой он негодяй! Можешь на меня положиться.

Она протестовала для вида, но подруга стала действовать. Спустя две недели все студенты курса уже знали. Ей не пришлось и рта раскрыть, за нее это делали другие. Некоторое время ей нравилось представлять, в каком смятении находится Антуан, как все его осуждают, как распадается его семья. Но никакой реакции с его стороны не последовало, и она до сих пор не знает, отразился ли на нем этот небольшой скандал и даже был ли скандал. С тех пор она часто встречалась с ним в коридорах больницы. Каждый раз он очень естественно с ней здоровался, даже с большой любезностью. Может быть, все это и не дошло до него. А если и дошло, то никак не отразилось на нем. Может, его жена не обращает внимания на разные слухи. А может, так его любит, что все прощает… В любом случае, Мелани знает теперь: такие истории происходят очень часто, они так банальны, что не могут поразить кого-либо в этой среде…

Но, по сути, это не имело большого значения даже в то время. Главное было в том, что это помогло забыть обиду. Взгляды ее товарищей теперь были обращены на нее. Она была жертвой, значит, героиней. Тем более интересной, что многие девушки хотели бы быть на ее месте. Она была той, на которой остановил свой выбор красивый преподаватель анатомии, а это уже что-то значит… Она была окружена вниманием и уважением. Принимала знаки симпатии с простым и грустным видом, не переигрывая. Все хвалили ее за мужество.

Не замедлил объявиться Николя.

— Я сделаю все, как ты захочешь, — сказал он ей. — Могу набить ему морду, если это доставит тебе удовольствие. Мне-то явно доставит.

— Послушай, Николя, не говори глупости. Но, в любом случае, спасибо, очень мило с твоей стороны.

И она поцеловала его в щеку.

— Что ты можешь сделать, так это пригласить меня в кино. Мне надо развеяться.

И очень естественно их отношения возобновились. Она не влюблена в него, но он ей нравится, а он ей все так же предан. Ее жизнь стала гораздо легче и спокойнее. А любовь можно отложить на потом. А может, даже обойтись без нее. Не такой уж приятный опыт был у нее в жизни…

Она встает, кладет тетрадь на стол. Думает, не пришло ли время вообще выкинуть ее. У нее нет желания каждый год отмечать 10 августа… Она колеблется. Но, может быть, все же полезно регулярно вспоминать свои ошибки… Ладно, решит потом. А сейчас ей надо спешить, она скоро встречается с Николя и другими приятелями. Они должны обсудить некоторые детали их поездки. Послезавтра они едут на поезде до Бриансона, затем по 5-й автостраде до Ниццы. Хорошая прогулка, ей давно уже хотелось попутешествовать. Она очень довольна.

17 Бланш

Бланш закрывает набитый доверху мешок для мусора. Затягивает завязки как можно туже. Вот уже два дня она выносит все из домика Луи и теперь чувствует только отвращение и усталость. Она пришла в ужас от того, что там обнаружила. Черная от грязи ванная была наполнена десятками пустых бутылок, всюду валялись порнографические журналы, отвратительная, грязная одежда, остатки заплесневевшей еды, изгрызенной мышами. От смрада перехватывало дыхание.

— Ты ничего не знала? — спросила Эмилия.

Хорошо, что она приехала несколько дней назад, в который раз подумала Бланш.

Одна бы она не справилась. Только за это она будет всегда благодарна Эмилии. Нужно мужество, чтобы выдержать такое зрелище и справиться со всем этим мусором, чтобы соприкоснуться с ужасной реальностью.

— Нет, не знала. Это может показаться странным, но я никогда не заходила в дом к Луи. Я уважала его частную жизнь. Мы все ее уважали.

Его частную жизнь… Бланш немного стыдно за этот жалкий предлог. Хотя все верно, они уважали Луи. Несмотря на его алкоголизм, несмотря ни на что. И ощущали свое великодушие. А сегодня, наполняя мусорные мешки, зажав нос, чтобы не вдыхать тяжелый запах, ей кажется, что они просто не хотели ничего знать об убожестве, находившемся совсем рядом. Об ужасном одиночестве. Не хотели себя беспокоить. Дали Луи домик, немного платили ему за работу в саду и охрану — действительно немного, — разговаривали с ним, как с равным. А что они могли сделать еще? Я не Мать Тереза, думает она в ярости, не могла же я его мыть, убирать у него, не давать ему пить. Да это и невозможно…

— Он мучился?

Эмилия открыла холодильник и отступила. Затем руками в резиновых перчатках стала вынимать что-то, что нельзя было уже опознать, настолько все превратилось в сплошную зеленоватую массу.

— Холодильник даже не был включен, — проговорила она с гримасой отвращения на лице.

Мучился ли он? Нет, Бланш так не думает. Все произошло быстро. Она приехала сюда три недели назад и пробыла уже несколько дней, когда однажды утром она не увидела Луи в саду, а его собака выла уже несколько часов. Она постучала в дверь, он не ответил, тогда она вошла. Он лежал без сознания на полу перед кроватью. Инфаркт, скажет врач. Час спустя в больнице ей сообщили, что не смогли ничего сделать. Она поставила всех в известность — родственников, Марка, Клемана. Все были удручены. Луи был частью семьи, частью дома, без него все будет не так. К тому же — хотя, конечно, это не главное — кем его заменить? Это будет сложно.

До вчерашнего дня у нее не хватало мужества для того, чтобы вернуться в садовый домик. Если бы Марк был здесь, все было бы по-другому. Он взял бы все в свои руки. Она тащит во двор мусорный мешок, который только что наполнила. Там уже стоят три таких же. Надо будет погрузить их в багажник и отвести на свалку. Она снимает перчатки и фартук, вдыхает полной грудью.

— Остальное завтра. Больше не могу.

— И это еще не все. Надо будет все вымыть.

Эмилия взяла шланг для полива и подставила свои перчатки под струю. Бланш отходит от садового домика и идет в сторону своего дома. Своего ужасающе пустого дома.

— А когда приедет Марк?

Она не заметила, как Эмилия пошла за ней, и вздрагивает от неожиданности.

— Не знаю точно. Думаю, через неделю.

Как прекратить такие вопросы? У нее нет никакого желания говорить с ней о Марке. Она сказала «через неделю», но она прекрасно знает, что он не приедет. Ни через неделю, ни через месяц.

— Хочешь чаю? Я приготовлю. Мне надо прийти в себя.

Она стоит к Эмилии спиной и хлопочет у плиты.

— А куда делась собака Луи? — слышит она ее вопрос.

Бланш чувствует досаду. Ей снова придется оправдываться.

— Я показала ее ветеринару, — говорит она, поворачиваясь, — и тот сказал, что лучше ее усыпить. Собака была очень старая и больная. И потом, она все время лежала у домика, скулила и совершенно отказывалась есть. К тому же я ведь здесь бываю только летом.

— Понимаю, — кивает Эмилия.

Но по лицу ее видно, что не понимает, считает ее бессердечной. Она что, должна была заботиться об этой собаке до самой смерти? А еще что? Чтобы она чувствовала себя так же, как эта собака, как Луи, — ненужной, всеми оставленной, брошенной? Но она не может признаться в этом Эмилии. Тогда ей придется объяснить, что теперь она одна. А это невыносимо. Слишком тяжело, унизительно. И придется сказать, что Марк и Клеман уехали сразу после похорон. Один в Оксфорд, где он читает летом лекции, а куда другой, ей неизвестно. Я попытаюсь заехать, прежде чем уеду в Гарвард, только и сказал Марк, обнимая ее. Чтобы попрощаться с тобой. Он попытается, но не уверен, что заедет. Он уедет, и она даже не знает, когда он вернется. Это далеко — Гарвард. Марк будет там преподавать весь учебный год. Да и захочет ли он потом вернуться? Так часто бывает — французские преподаватели начинают работать в американских университетах, потом женятся на длинноволосых студентках…

Чайник свистит, и она выключает газ. Эмилия достает заварку и чашки, спрашивает:

— Заварить цейлонский или китайский?

— Как хочешь, мне все равно.

Эмилия спокойно, как всегда, споласкивает заварочный чайник, кладет туда три ложки чая, заливает кипятком. Она видит это краем глаза. Эмилия единственная, кто с ней остался. Какая насмешка… Эмилия, которую она в глубине души презирала. Которую они все презирали. Теперь она чувствует по отношению к ней огромную благодарность. Последние недели, которые Бланш здесь провела, чуть не свели ее с ума. Никогда ей не приходилось жить в такой тишине и одиночестве. Дом слишком велик для нее одной и полон воспоминаний.

Конечно, она пригласила друзей. Но в этом году — может быть, потому, что они уже знали, — у всех нашлись другие дела. Люди не любят несчастья, думает она. Несчастья других — еще меньше, чем свои собственные. Может, боятся, что это передается… Мелани занята все лето и тоже не приедет. Бланш проводила время, как могла. Работая в саду, поняла, что приходилось делать Луи. Убрала весь дом снизу доверху. Попыталась снова взяться за свою научную работу, но, к своему удивлению, поняла, что это больше ее не интересует. Зачем все это, возникал у нее вопрос, как только она бралась за книгу. И тут же ее закрывала. Иногда ей приходила в голову мысль продать Бастиду, с которой у нее связано слишком много воспоминаний. Это был их дом. Теперь она больше не может говорить «мы», «наш»… Все закончилось.

— О чем ты думаешь?

Эмилия смотрит на нее озабоченно. Она еще не знает про Марка, но ей известно, как и всем, что произошло с Клеманом. Конечно, она не заговаривает с Бланш об этом, не желая, вероятно, причинять боль, и сама Бланш тоже ничего не говорит. Из гордости. Она никогда никому не будет жаловаться. Предпочитает, чтобы оставалась неясность. Кто порвал первым? Она никогда не признается, что он. Впрочем, она не совсем в этом уверена. Теперь она ни в чем не уверена. Все было таким странным после того лета…

Хотя в августе, год назад, все еще шло хорошо. Даже очень. Дом был как настоящий улей, полон людей, деятельности, дружбы. Все шло именно так, как она любила. И как всегда, она была его центром, сердцем, двигателем. Она думала, что история Марка и Клер развивается хорошо, как-то оформляется, что они смогут быть счастливы вместе, не нарушая прежних отношений, никого не ущемляя, ничего не меняя из того, что уже существовало. Просто их группа будет еще больше, у них появится новая подруга, в их круг войдут даже дети. Эти мысли были тем более приятны, что они относились к будущему, еще отдаленному, немного неясному, тому, что будет не сейчас, что на настоящем еще не отразилось. У них с Марком просто появился новый сюжет для разговоров, что еще прочнее связывало их.

Несколько дней он переживал отъезд Клер, и это нормально, но потом стал прежним и даже выглядел более счастливым, веря в новое будущее. Он много работал по дому. Ей нравилось, что он так предан ее дому. Когда он сказал, что, может быть, Клер приедет к нему в начале сентября, когда она сама уже уедет, у нее что-то неприятно шевельнулось в груди. Мысль, что та, другая, приедет в ее отсутствие, некоторым образом займет ее место, была Бланш неприятна. Но она тотчас взяла себя в руки и не показала своих чувств. Наоборот, очень хорошо. Марку и Клер, им надо побыть только одним. Они не виделись целый месяц, это можно понять. Но именно после тех выходных все пошло не так. Она не знает, что случилось и почему последствия были такие странные и бесповоротные…

Она замечает, что Эмилия неотрывно смотрит на нее. Уже минут десять прошло, как та задала ей какой-то вопрос, а ответа не получила. Бланш улыбается ей.

— Извини, я задумалась. Знаешь, расчищать дом Луи — это большое испытание. А когда я обнаружила его… Увидела, как он жил… Это было настоящим шоком…

— Конечно…

Видно, что Эмилия разочарована. Ей хотелось бы поговорить о сердечных делах. Бланш вздыхает.

— Пойду, отдохну немного перед ужином. Тебе тоже не помешало бы прилечь.

— Разве вы не должны были устроить вторую ванную комнату на втором этаже? Я видела, что ничего не сделано.

Бланш чувствует досаду. Что ей за дело?

— Нет, все отложили на будущий год. Смета работ оказалась очень дорогой, и у Марка не было времени заняться этим по-настоящему.

Она поднимается по лестнице, проходит мимо комнаты Марка. Открывает дверь и несколько минут смотрит на пустую кровать, пустую полку, на пожелтевший плакат фонда Maeght. Она закрывает дверь, входит в свою комнату, размышляет, спуститься ли ей вниз, чтобы принять душ, потом опускается на кровать.

Вернется ли он? Невозможно сказать. После приезда Клер в Бастиду, в начале сентября, она ему позвонила. Ну, как? Все прошло хорошо? Он ответил, что очень хорошо, но отчужденным тоном, и сразу же сменил тему разговора. Ей это показалось странным после долгих бесед, которые они вели в августе. А потом, когда вернулся в город, стал редко заходить, отговариваясь, что опаздывает с работой, что надо подготовить лекции, написать статью… Каждый раз она отмечала, что он плохо выглядит, и упрекала себя, что позволяла ему столько работать в мастерской. Он больше не заговаривал с ней о Клер, а она не осмеливалась спросить сама. До середины октября, когда он как бы мимоходом сообщил им: у них с Клер все кончено. Я ошибся. Она не смогла понять. Лицо Клемана расплылось в широкой улыбке, и Бланш рассердилась на него за это.

— Как! Почему? Что произошло?

— Потом расскажу.

Она настаивала:

— Все шло так хорошо. Вы выглядели такими счастливыми, и она привыкла к нам. Разве нет?

— Оставь его в покое, — сказал Клеман. — Ты же видишь, что он не хочет об этом говорить. А я знал, что так кончится…

Она сердито прервала его:

— Не вмешивайся. Я Марка спрашиваю, а не тебя.

Но у Марка не было желания продолжать разговор.

— Как-нибудь потом, — сказал он.

И вернулся к себе. А она устроила сцену Клеману. Она видела, что тот радуется этому разрыву. Может, даже в какой-то мере виноват в нем. Он всегда так враждебно относился к Клер, что той трудно было переносить его недоброжелательство. К тому же гадко радоваться тому, что приносит страдание Марку.

— Да что ты себе вообразила? Он будет несчастен пять минут, может, пару недель, а потом и не вспомнит. Что ты завелась с этой Клер? Можно подумать, что ты сама в нее влюбилась!

Она готова была его задушить.

— Я запрещаю тебе разговаривать со мной в таком тоне! Я сумела ее оценить, потому что дала себе труд подойти к ней и узнать ее. А ты не сделал ни малейшего усилия. И еще утверждаешь, что любишь Марка! Я думаю, что ты просто не хочешь делить его ни с кем.

Клеман усмехнулся:

— Я же делю его с тобой!

Она осеклась, не сразу поняв смысл этой фразы. Впервые она подумала, что Клеман стал жить с ней, только чтобы не потерять Марка. Она всегда считала, что это она пошла на жертву, чтобы не дать им всем разойтись в разные стороны, чтобы сохранить их дружбу. Бланш почувствовала, как что-то в ней оборвалось. Она посмотрела на Клемана и снова осознала всю его некрасивость.

— Меня тошнит от тебя! Я тебя ненавижу!

После этого они практически перестали разговаривать. Она переживала в молчании, потом решилась поговорить с Марком. Она пришла к нему и нашла его усталым, похудевшим, не скрывающим своей печали.

— Скажи мне, что произошло. Я не могу видеть тебя таким.

В его глазах она прочла смятение.

— Хуже всего то, что я сам не знаю. Это произошло вдруг. Клер резко переменилась. Я думал, что она приняла мои условия, увидела все хорошее и позитивное в нашем образе жизни. Что она готова изменить свою жизнь ради того, чтобы мы были вместе. Но нет, мы полностью заблуждались. Она ничего не приняла. Хотела, чтобы я принадлежал только ей. На самом деле она хотела традиционной семьи — только мы с ней, отдельно от вас. Она не захотела отказаться от своей мещанской жизни. Ей, наверное, не хватало бы ее проклятого телевизора… — Теперь он с глухой злостью выкладывал все, что у него скопилось за эти недели. — Она также упрекала меня в том, что я завишу от тебя. Подчинен тебе. Она говорила о тебе такое… Это было ужасно и глупо. Клер ничего не поняла.

Она чувствовала себя глубоко уязвленной. Значит, она тоже ошиблась. Она поверила, что Клер привязалась к ней, что она приняла ее как подругу, как покровительницу. Что они обе смогут любить Марка, охранять его. Это было бы так прекрасно, так гармонично. Устроило бы всех… Она была смертельно обижена на нее. Клер все испортила. Бланш подошла к Марку и взяла его за руку.

— Послушай, я с тобой. Я понимаю твое разочарование. Это очень тяжело. Я тоже разочарована. Мы уже пережили много трудностей. Вместе. С этой мы тоже справимся. Ты всегда можешь рассчитывать на меня. Я никогда тебя не брошу.

Он слабо улыбнулся, но убрал руку.

— Не знаю, что и думать. Хуже всего, что, несмотря ни на что, я не могу ее забыть, не могу перестать желать ее. Это ужасно. Клер — мое наваждение.

Она не знала, что ему сказать, и ушла с мучительным ощущением своей ненужности. Попыталась справиться с этим чувством. Время все устроит. Надо взять себя в руки. Подумала также: он отдаляется от меня, но не ради другой. Но это было слабым утешением, беспокойство не покидало ее.

Шло время. Марк появлялся все реже и реже, это было необъяснимо и очень раздражало Клемана. Он зазывал его, но напрасно. Сам он тоже стал все чаще отсутствовать без всяких объяснений. Но ее это скорее устраивало, потому что теперь она плохо его переносила. И они больше ничего не делали вместе, ни вдвоем, ни втроем. Однажды Марк пришел за своими книгами. Мне они нужны дома, сказал он, складывая их в коробку. Не могу же я приходить сюда каждый раз, когда мне нужна какая-нибудь цитата. До сих пор таких проблем не возникало, и она поняла, что все действительно изменилось.

Когда Клеман сказал, что переезжает, она даже не была удивлена. Оскорблена — да, но не удивлена. От друзей она узнала, что он поселился с какой-то студенткой. Желаю ему всяческих удовольствий, замечала она всякий раз, когда при ней об этом упоминали. Она не говорила, как тяжело остаться одной, совсем одной. Особенно тяжело было на Рождество. Ведь в то лето она мечтала, как они соберутся все, в том числе Клер и ее дети, у нее, вокруг елки. Она представляла себе елочные украшения, подарки в блестящей обертке. Праздничную еду, которую она с любовью приготовит, и как все будут ее хвалить. Теперь об этом нет и речи. Она еще рассчитывала на Марка, но и он ее подвел. Он уехал кататься на лыжах и с жестокостью, которую она даже не подозревала в нем, позвонил ей 24-го, в рождественский вечер, и пожелал веселого праздника. Остальные друзья были со своими семьями, она осталась одна с Эмилией, и все было уныло.

Она так и не поняла, что случилось с Марком. Неудача с Клер как бы разрушила все в нем и вокруг него.

— Впервые я поверил, что это настоящее, — сказал он ей однажды. — С Ирен я знал, что это не то, не говоря уж о других. Сейчас все было по-другому. Совсем по-другому. Но оказалось невозможным. Как я мог так заблуждаться? Или есть что-то, чего я не понимаю.

В другой раз, уже в ноябре, он признался, что ездил к ней в Париж и предлагал возобновить отношения. Она отказалась. Бланш была возмущена. Как она могла его оттолкнуть? За кого она себя принимает? В тот день у нее вырвалось то, что она не осмеливалась сказать ему пятнадцать лет:

— Если бы ты предложил мне снова быть вместе, я бы не отказалась. Ты единственный мужчина, которого я любила.

У него был такой ошеломленный вид, что она покраснела от стыда. Но он быстро совладал с собой и взял ее за руку.

— Я знаю. Я тоже не переставал любить тебя. Но по-другому, ты понимаешь. С тех пор как мы живем так близко друг к другу, ты как член моей семьи. Но назад возврата нет. Сойтись нам сейчас — это было бы… не знаю, как тебе сказать… это было бы неприличным, как кровосмешение. Слово, конечно, слишком сильное, но что-то в этом роде. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Он смотрел на нее напряженно, и она отвернула лицо, сказав:

— Нет, не понимаю. Совсем не понимаю. — После чего добавила с ожесточением: — Это Клер внушила тебе такие абсурдные идеи? Да? На тебя это не похоже — использовать такие слова. Кровосмешение… А еще что скажешь?

Она резко вырвала руку, и он не нашелся, что сказать. Она ушла от него потрясенная, сердясь на себя за то, что начала этот разговор. Это моя вина, думает она. Я не должна была делать ему такое предложение. Я его напугала, поэтому он отстранился от меня. Вернувшись к себе домой, она позвонила и извинилась за то, что так вспылила. Да нет, ничего, сказал он и заговорил о другом. Но стал приходить все реже и реже, сокращая время визита до минимума. Звонки тоже были короткими: просто узнать новости. Теперь он вел себя с ней как с престарелой родственницей, к которой надо проявлять уважение. Все теперь было по-другому, не как прежде. Потеряв Марка и Клемана, она потеряла также многих друзей. И поняла, что привлекательными были они втроем. Без двух других она была уже неинтересна. И почувствовала себя глубоко оскорбленной…

Бланш встает, встряхивается. Жаль, что Мелани не смогла приехать. С ней было бы легче пережить такое испытание. Когда она сообщила относительно Клер дочери, та пожала плечами. Это было очевидно, она знала, что ничего не получится. И какое это может иметь значение? Узнав же об отъезде Клемана, даже не стала скрывать свою радость.

— Наконец-то этот подонок смотался отсюда! Давно пора. И как только ты могла жить с таким типом, — таков был ее единственный комментарий.

Она увидела незнакомую ей Мелани. Не замкнутую девочку-подростка, которой та была еще год назад. Это уже женщина, уверенная в себе, немного жесткая, немного авторитарная. Мелани ее не жалеет. Хочет встряхнуть. Наносит удары. Говорит с ней, как с ребенком. Как если бы теперь, когда она одна, роли поменялись.

— Перестань думать о Марке, — повторяет она ей. — Он прав, что ушел. Это и так слишком долго тянулось между вами, ваше сожительство. Ваше уединение. Давай, встряхнись немножко. Приведи себя в порядок, начни выходить, посмотри на людей, ты можешь еще встретить кого-нибудь. Это случается в любом возрасте.

Каждый раз Бланш смущенно смеется:

— Ты можешь себе представить, как я заигрываю с кем-то?

— Кто тебе говорит о заигрывании? Речь не об этом. Живи своей жизнью, черт возьми! Еще не поздно. Достаточно ты поиграла в наседку с этими двумя, которые даже и не оценили этого. И знаешь, продай этот старый дом. Выкинь всю рухлядь, от которой ты задыхаешься. Если так будет продолжаться и дальше, ты закончишь, как Луи.

Луи. Счастье, что она оказалась здесь, когда это случилось. Она тоже может умереть в полном одиночестве… Бланш представила, как ее тело будет лежать на холодном каменном полу в пустой кухне. И сколько времени пройдет, прежде чем ее найдут? Она вздрогнула. Мелани, вероятно, права. Разумнее продать Бастиду. Тем более, теперь ей будет трудно содержать дом. В то же время сама мысль продать этот дом, который она получила от родителей и где чувствовала себя такой счастливой, была для нее непереносима. Она столько уже потеряла за этот год, это все, что у нее осталось… Она не знает. Она больше ничего не знает…

Сейчас надо спуститься вниз. Она должна отвезти мусорные мешки на свалку, иначе все во дворе пропитается этим запахом. Сделать покупки в деревне. Навестить родителей. Эмилия поможет ей в чем-то. Когда они очистят садовый домик, она, наверное, закроет Бастиду. У нее нет желания оставаться здесь долго в ее компании. Она не знает. Там будет видно. Она не может ничего решить. Еще слишком рано.

Бланш медленно спускается по лестнице и видит Эмилию. Та поднимает на нее глаза.

— Ты идешь? — говорит она на ходу. — У нас еще куча дел.

18 Клер

Она идет по пляжу как можно ближе к светлой подвижной воде. Ощущает босыми ногами мокрый песок, с наслаждением вдыхает йодистый запах водяной пыли. Как ей нравится здесь. Почему она никогда раньше не проводила здесь отпуск? Свежий ветер треплет ей волосы, она поднимает воротник легкой куртки, вдыхает полной грудью. Она проходит мимо площадки для детей, мимо горок, батута, откуда ветер доносит детские крики. Немного дальше видит своих мальчиков. Они играют в волейбол. Клер смотрит, как их гибкие тонкие тела устремляются к мячу. Мальчики красивы. Она рада, что они здесь. Им не очень хотелось ехать. Нам будет с вами скучно. Ты же знаешь, мы не очень любим пляж… Это правда, они предпочитают горы, как их отец. Но в горах они уже были. А в этом году ей хотелось, чтобы они были с ней. В конце концов они согласились и очень быстро завели приятелей, играют в волейбол, учатся ходить под парусом. Она видит их только за столом — проголодавшихся, растрепанных, загорелых, с глазами, полными тайных мечтаний. Потом они снова убегают к компании приятелей, и иногда она видит всю ватагу издалека.

Дом стоит прямо на берегу, полностью повернувшись к морю. Его нашла Лола со своим талантом решать проблемы, которые Клер кажутся просто неразрешимыми. Сводная сестра подруги одной из ее коллег, или наоборот, сдавала дом в этом году по каким-то таинственным семейным причинам. Но она еще не дала объявления. Такая удача. Были фотографии, чтобы иметь представление о месте, но по ним трудно было что-то понять. Дом новый, простой, весь белый, с черепичной крышей, классический вариант. Вид на море. Но за этим может стоять что угодно, море могло быть в двух километрах. Тем хуже. Она рискнула и согласилась, почти не раздумывая. К ним присоединилась и сестра Лолы, которая только что развелась, и тогда плата стала приемлемой.

Клер даже не представляла себе, что будет так чудесно. Было именно чудесно. Видеть каждый день океан из своего окна, совсем близко, слышать его мощное дыхание, шум прибоя, выходить из комнаты в купальнике и бросаться в волны, как только солнце выходило из облаков, — это даже превосходило ее мечтания. И дом был простой и удобный. Такой, как она любит, без всяких украшательств. Идеальный для проведения каникул.

Она каждый день проходит по всему пляжу, потом по тропинке, петляющей между розовыми скалами, ведущей в соседний порт. Иногда она доходит до порта и долго смотрит на корабли. Чаще всего она гуляет одна. Лола и ее сестра не очень любят долгие прогулки пешком. Предпочитают проводить время на пляже, беседовать с соседями, листать журналы. Им весело, не скажешь, что Ноэми совсем недавно развелась. Но, может быть, ее семейная жизнь была сущим адом. И теперь она чувствует облегчение.

Клер садится на круглый гладкий валун и смотрит на меняющееся небо на горизонте. Это самое любимое ее занятие здесь. Небо всех оттенков синего и серого цвета, которые смешиваются всякий раз по-разному. Она любит наблюдать, как бегут облака, как они меняют форму. Это гораздо красивее южных пейзажей. Гораздо живее. Она думает о доме Бланш и чувствует, как в ней поднимается неприязненное чувство, которое она испытала в первый раз, когда увидела Бастиду, может быть, и не дом колдуньи, но настоящую крепость.

Уже прошел год. Клер еще думает о тех двух июльских неделях, которые должны были изменить ее жизнь. И о том, что за ними последовало. Иногда с горечью, но всегда без сожаления. В конце концов, вздыхает она, я, вероятно, такая же, как Ноэми. Разрыв может быть к лучшему. Конечно, это трудно пережить. Все тогда было трудно, даже последний день, который она провела с Марком. Она была напряженной, обеспокоенной перспективой близкого расставания, неуверенной в продолжении. Зато он был странно спокойным, почти веселым. Днем он повел ее в глубину сада. Они сели рядом, он крепко прижал ее к себе и заговорил. Нежно, терпеливо, как с ребенком.

— Не грусти. Не бойся. Верь мне. Мы будем далеко друг от друга только внешне, но, по сути, мы не расстанемся. Я несу тебя в себе, ты часть меня. Физическое расстояние не имеет значения. Оно не может нас теперь разлучить. Я тебя люблю. Вот уже пятнадцать лет я не говорил этих слов. А сегодня я произношу их, потому что это правда, абсолютная правда. Я чувствую это так глубоко, что это меня самого поражает.

Это было самое волнующее признание, которое ей когда-либо делали, и она была тронута до слез. Как могла она усомниться в нем? Он продолжал:

— Я долго говорил с Бланш. Здесь также все по-другому. Она уже думает, какой будет наша совместная жизнь, она сделает все, чтобы нам помочь. Она тебя, безусловно, приняла. Ты не понимаешь, как это важно.

Он утер ей слезы, и она чувствовала, что растрогана его словами. Она отогнала от себя легкое раздражение, вызванное напоминанием о Бланш, и решила, что ее опасения были смешными. Действительно, что такое несколько недель разлуки при такой любви? Вечером Бланш приготовила великолепный ужин, застелила белой скатертью длинный стол, зажгла свечи. Клер слишком много выпила, и будущее виделось ей сквозь легкую дымку опьянения. Сегодня она думает, что пила, чтобы заглушить вопросы, на которые у нее не было ответа. Бланш очень трогательно с ней попрощалась, Мелани обняла ее, Эмилия и Клеман только слегка пожали руку. Она и Марк очень мало спали, и она с волнением вспомнила об их первой встрече. Все, что их объединило в ту ночь, не исчезло, даже не притупилось. Все осталось нетронутым, живым, даже бурным. И она видела в этом доказательство того, что никогда ничего не изменится между ними. Что они останутся связанными друг с другом на всю жизнь.

На следующее утро он проводил ее на вокзал. Было очень рано, все еще спали. Когда машина отъезжала, она оглянулась на дом. Он стоял, как и в день ее приезда, с закрытыми ставнями, молчаливый, строгий, массивный. Она увидела Луи. Садовник стоял у своего домика неподвижно, как часовой. У его ног сидела собака и смотрела, как они уезжают. Клер вспомнила свой сон с колдуньей и сразу же прогнала его. Просто смешно. Ведь ее приняли доброжелательно, не отвергли, все прошло хорошо. Они молчали, усталые после бессонной ночи и слегка угнетенные. На перроне он долго сжимал ее в объятиях и повторял: я тебя люблю. Она видела его несчастный вид, и это ее радовало. Она смотрела из окна вагона, как он удаляется вместе с перроном, затем продремала всю поездку.

Вернувшись домой, она почувствовала облегчение, и это ее удивляет до сих пор. Она оказалась дома, в своих стенах, в своей обстановке. Ее компьютер, ее телевизор, ее мягкий диван преданно ждали ее. Она вновь обрела свою атмосферу, свои опоры. И поняла, как ей все-таки пришлось превозмогать себя в эти две недели, чтобы переносить окружение, не подходящее ей во всем, до малейших деталей. Вскоре приехали мальчики, гостили у нее несколько дней после каникул, проведенных с Жеромом, и перед отъездом на разные стажировки. Она разбирала их багаж, стирала, гладила их вещи, снова собирала в дорогу, а они рассказывали ей о своих приключениях. Услышала мимоходом о существовании некой Мари-Пьер, разделяющей если не жизнь Жерома, то, по крайней мере, его страсть к горам. В ближайшем супермаркете она накупила вместе с ними всякой всячины, наготовила еды, каждый день запускала посудомоечную машину. И каждый вечер они усаживались на диван перед телевизором и смотрели свои любимые сериалы. И она радовалась, что материнские обязанности и материнское счастье не дают ей думать о другом.

Но когда их поезд ушел, ее охватило смятение. Больше не было ничего и никого, чтобы защитить ее от бездны одиночества и грусти, которая, как она чувствовала, была рядом, готовая поглотить ее. Несмотря на компьютер, телевизор, любимый диван. Несмотря на рукописи, которые ее ждали. Клер понимала, что всего этого недостаточно. Ее квартал, обычно такой оживленный, теперь был пустым. Как и каждый год, на магазинах висели таблички с сообщением о том, что торговля возобновится только в сентябре. Две ближайшие булочные закрыты. Один торговец-араб предлагал, со своей обычной невозмутимой доброжелательностью, перезрелые фрукты и йогурты на пределе срока годности. Она подумала, что так даже лучше. Это ее заставит пройтись, чтобы совершить покупки. Она решила было посмотреть все фильмы, которые пропустила в этом году. Но, ненавидя сидеть одной в темном зале, конечно, оставила эту затею.

Она пыталась всеми способами прогнать мысли, которые все равно выбирали момент, набрасывались на нее и мучили. Они появились в первый же вечер. Тем более что тогда же пришло письмо. Она сразу узнала почерк на конверте и долго вертела его в руках, прежде чем открыть. На половинке листа бумаги Марк писал только, что не мог заснуть всю ночь после ее отъезда, что чувствует себя усталым, поэтому напишет длинное письмо позже. Сейчас же хочет только сказать, что он ее любит. В этих нескольких строчках она почувствовала всю боль, которую он испытывает, и ей стало лучше. Они оба страдают от разлуки. Но она ожидала иного. Что он будет говорить о будущем, ближайшем и отдаленном, что он сообщит ей о принятых решениях, конкретных перспективах. И хотя письмо было полно любви, оно не принесло облегчения.

Она тотчас ответила, вложив в послание все, что она испытывала: конечно, свою любовь, но и свое разочарование, грусть и то, как ей его недостает. Почему ты не со мной? — писала она. — Почему не приезжаешь ко мне? Подари мне хотя бы несколько дней. Ты не можешь себе представить, насколько все пусто во мне, когда тебя нет рядом. Найди способ освободиться, прошу тебя. Сделай это для меня.

По мере того как она писала свое умоляющее письмо, она все яснее сознавала, что в последний день он просто избегал всех проблем. Он скрыл их за трепетными признаниями, которые тронули ее до такой степени, что она тоже забыла то, что накануне ей казалось таким важным. Теперь же опять всплыл вопрос, который она задавала себе и тогда. Что же могло помешать ему уехать из Бастиды и побыть с ней? Его отказ стал снова непереносимым, к тому же необъяснимым.

Он ответил ей сразу же, и ответ ее смутил. Он повторял, что не может приехать, что он обещал остаться в Бастиде, что надо принять друзей и закончить до осени начатые работы по дому. Писал, что презирал бы себя, если бы не выполнил обещаний и обязательств из-за своих эгоистических желаний. Что это противоречит его моральным устоям, что это нарушило бы этику его отношений с Бланш и Клеманом. Объяснял, что эта жизнь значила для него, со всеми ее обязательствами и радостями, выражал глубокое желание, чтобы она приняла эту жизнь, влилась в нее. А для этого ей надо будет отказаться от традиционного, ограниченного образа жизни, который она вела до сих пор. Ей надо будет освободиться от чувства, что он принадлежит только ей, от ребяческой ревности к его другим привязанностям. Он очень любит ее, но это не мешает ему любить Бланш и Клемана. В их совместной жизни они должны построить отношения так, чтобы не разрушить то, что ему удалось создать и сохранить на протяжении многих лет. Он очень хотел бы, чтобы так и произошло, несмотря на возможные препятствия, которые могут возникнуть.

Она страдала. В первый раз он открыто сказал ей, чего он от нее ждет. Он четко все объяснил, представив ей свою жизнь и жизнь своей группы, которая составляла с ним одно целое, как образец, по сравнению с которым ее жизнь не стоила ничего. И выход мог быть только один — она следует его примеру и принимает его ценности. Их ценности. Ее также раздражало, что по любому поводу он упоминает Бланш. Бланш считает… Бланш хотела бы… Бланш сказала… Он сменил тон к концу письма. Пожаловался, что после ее отъезда в доме полно народу, что не успевает всего сделать. Что очень много работы по реставрации ставень, что очень жарко, даже ночью, и он плохо спит. Что он не может отделаться от чувства опустошенности, которое связывает с их разлукой. Не чувствуй себя одиноко, — писал он в конце, — умоляю тебя, знай, что в этом мире я постоянно с тобой.

Некоторое время она не представляла, что отвечать. Разрывалась между своей потребностью в нем, воспоминанием о его теле, желанием быть с ним и тем неприятным чувством, которое вновь вызвало в ней его письмо. Чувство было таким же, какое она испытала в свой первый день в Бастиде, но тогда ей удалось его подавить. Снова встали все вопросы. А что для Марка значит она по сравнению с тем мирком, который там сложился и в котором, как кажется, он так хорошо устроился и так счастливо живет? Мирок, который показался ей таким чужим, даже отталкивающим, что она не могла представить себе, как бы она могла там жить? Она вдруг осознала единственную трудность, которая стояла между ними. Ни сотни километров, которые их разделяли, ни материальные проблемы, которые они могли бы так или иначе решить, чтобы жить вместе. Все это было ничто по сравнению с главной проблемой. Они жили в совершенно разных мирах, может быть даже несовместимых. И есть ли у этого какое-либо решение?

Она долго думала, прежде чем ответить. Не хотела все испортить, все потерять, если бы написала то, что только что поняла. После отъезда мальчиков она решила выходить как можно чаще, каждый день подолгу гулять. Часами бродила по Парижу, наблюдала за людьми, ела бутерброды, сидя на скамейках в парке. Но потом стало слишком жарко и душно для таких прогулок. Тогда она закрылась у себя, задернула шторы, чтобы хоть как-то сохранить ночную прохладу, и попыталась развеяться всеми доступными способами. Но ни телевизор, который она почти не выключала, ни детективы, которые она наугад накупила во время своих прогулок, не прогоняли мысли, постоянно крутившиеся у нее в голове. Ей было необходимо поговорить с кем-то, с кем-то близким. Она злилась на своего психоаналитика. Почему он не оставил свой номер телефона, чтобы она могла с ним связаться? Она не стала бы злоупотреблять, она уверена. Лолы тоже не было, подруга уехала в горы в Непал, и Клер даже злилась на нее за это, хотя и понимала, как это глупо.

До того как она решилась написать, она получила от него еще одно письмо. Я не дождался твоего ответа, — писал он. — Мне одиноко без тебя среди всей суматохи, которая царит здесь. Но ты не представляешь, насколько ты присутствуешь во мне постоянно. Иногда я даже не могу удержаться и начинаю говорить о тебе с Бланш. А она так внимательно меня слушает, так тепло и доброжелательно. Как и ты, я горю желанием увидеться. Но не смогу приехать до начала учебного года. Может, ты смогла бы? Бастида пустеет постепенно, к концу месяца все разъедутся, Бланш и Клеман вернутся в город раньше меня. Я буду один в первую неделю сентября. Буду доделывать то, что начал, потом закрою дом. Сможешь ли ты приехать в это время?

Было десятое августа. Сентябрь казался Клер еще таким далеким, и она страдала, что Марк так терпелив, так послушен обязательствам, необходимость выполнения которых она не понимала. К тому же, спрашивала она себя, почему именно она должна делать усилия и приезжать к нему? Но все же обдумывала его предложение. Спустя несколько дней ей выходить на работу, и, конечно, невозможно отпрашиваться в самом начале. У мальчиков начинается учебный год, и она должна быть тут. Оставались выходные, если только дети будут у Жерома. Она посмотрела на календарь. Это возможно. Она удивилась, что не чувствует никакого волнения перед такой перспективой. Что-то в ней вдруг насторожилось, возмутилось. Однако она ответила ему, что приедет, и заказала билеты на поезд.

Это был странный август, вспоминает она, следя взглядом за парусником, прочерчивающим себе путь у горизонта. С середины месяца начались грозы, и воздух посвежел. Она вернулась к привычным делам, к работе, с удовольствием встретилась с коллегами. По мере того как шло время, письма от Марка приходили все реже. Он жаловался, что очень занят, что скучает без нее. Писал, что ему ее не хватает, что он ее любит. В одном из писем сообщил, что Бланш серьезно заболела ангиной. Представь себе наше огорчение, — писал он. Это вызвало у нее раздражение. И она представила себе суматоху, обеспокоенные лица, настои трав, лекарства, подносимые любящими руками, и подумала: а если бы я заболела, забеспокоился бы он? Приехал бы подержать за руку? Она отвечала короткими письмами, тоже объясняя это занятостью на работе, что было правдой. Она возвращалась поздно, часто приносила рукописи домой, съедала салат и кусок ветчины, купленные по дороге, в изнеможении усаживалась перед телевизором. 21-го вернулись дети, и это заставило ее вести более нормальную жизнь. Но и более заполненную, от чего она почувствовала себя лучше. Вечером второго сентября она села в поезд, но без энтузиазма, почти заставляя себя. Задавалась вопросом, что она там будет делать. И даже, как ни странно, спрашивала себя, узнает ли его, найдет ли его таким, каким он был в ее воспоминаниях…

Клер посмотрела на часы. Пора возвращаться. Небо покрылось тучами, ветер усилился. Плотнее застегнула ветровку и пошла по дорожке, ведущей к пляжу. Странно, что месяц разлуки все в ней так изменил. Само расставание? Или то, что она смогла все обдумать без него, без того желания, которое он вызывал в ней? Она не знает. В любом случае, второго сентября прежнего всплеска эмоций она не испытала. Даже только увидев его издалека, когда он шел к ней по перрону. Это был, конечно, Марк, но не прежний. Небрежно одетый, осунувшийся, с отросшими волосами. Совсем не такой красивый, как в ее воспоминаниях. Он обнял ее порывисто, и ей стало неловко, что она ничего не почувствовала при этом.

В два следующих дня было то же несовпадение. Как только они приехали, он увлек ее в постель, она видела, что он горит желанием, и в первый раз не почувствовала удовольствия от их объятий. Все было слишком быстро, слишком резко. А ей хотелось просто поговорить гораздо больше, чем заниматься любовью. Он, кажется, ничего не заметил. Они, конечно, поговорили, но он только повторил то, что уже объяснил. Ничто не могло поколебать его убеждений. Она поняла, что он уверен в том, что она согласна со всем, что он говорит, принимает все, сделает все, чтобы приспособиться к нему, раствориться в его мире. Она почувствовала такое бессилие, что не могла даже спорить.

В какой-то момент зазвонил телефон. Она увидела, как просияло лицо Марка, когда он услышал своего собеседника. Начался теплый разговор, по всей видимости долгий, и она вышла в сад. Оглянулась вокруг. Решительно, этот дом не ее и никогда не будет ее. Она села на скамью и закрыла глаза, подставив лицо еще теплому солнцу. Минут через десять вышел улыбающийся Марк.

— Это Бланш. Представь, она забыла, что ты должна приехать на эти выходные.

Она не могла сдержать смех.

— Извини, но я нахожу это немного странным.

Он посмотрел на нее с удивлением.

— Почему? Она позвонила мне по поводу дома, надо еще многое уточнить до моего отъезда. Ничего удивительного, что она забыла.

— Безусловно. Просто забыла, это ничего не значит.

У него испортилось настроение.

— Перестань подвергать все своему дурацкому психоанализу. Бланш много думает о тебе, ты ей очень нравишься. Когда я ей напомнил, что ты здесь, она просила меня поцеловать тебя за нее.

Она не ответила. Зачем?

Когда она снова села в поезд, то уже знала, что не вернется. Из Парижа она написала ему длинное письмо. Объяснила, почему она уверена, что у их отношений нет будущего. Написала, что не может любить мужчину, до такой степени подчиненного законам группы, которая связала его свободу тем, что он называет ценностями и что ей кажется скорее комплексами. Написала, что не хочет принять его образ жизни, полностью отказавшись от своего. И в первый раз высказала то, что думает об их отношениях с Бланш. Конечно, он имеет право оставаться в подчинении у своей жены до конца своих дней, но она отказывается играть в такую игру и тоже подчиняться. Она ждала, что мужчина будет свободен в своих отношениях с ней. Поэтому лучше все прекратить сейчас же.

Она прекрасно знает, что он не согласится со всем, что она написала, что это только обидит его и укрепит в его убеждениях. Но она не старается его убедить. Она хочет только все прекратить и высказать ему наконец все, что думает.

Его ответ последовал незамедлительно и был очень резким.

По какому праву она позволяет себе с таким презрением и высокомерием отзываться о них? Судить об их отношениях с Бланш? Ее письмо только подтвердило то, что его поразило в ней во время их отношений. Но он этого не высказывал, давая ей шанс измениться. Узость взглядов, мелкие эгоистические интересы, отсутствия широты души. Все это заставляет его еще больше отвергать психоанализ. И в конце концов, он тысячу раз предпочитает подчинение Бланш, со всем, что из этого следует, тому, что она, Клер, предлагает ему взамен.

Это был действительно конец. Она чувствовала одновременно и отчаяние, и облегчение. Теперь все стало ясно. Совершенно ясно. Теперь ей остается все обдумать, принять и забыть. Она рассказала о лете своему психоаналитику, услышала, как тот вздыхает у нее за спиной, и улыбнулась. Это был именно тот комментарий, который ей был нужен. Теперь у нее было время, чтобы понять, что же с ней случилось. Она страдала, конечно. Иногда даже очень сильно. Но скоро поняла, что страдает не потому, что рядом с ней нет Марка. Это была тоска по любви. Поэтому у нее оставалась надежда.

Она решала, что делать с письмами Марка. Сначала сложила их в черную картонную папку, которую положила среди других папок. Все письма были написаны на листках одного формата, 21×29, сложены вдвое, так что получилась небольшая тетрадка. Несколько дней письма лежали на виду, на ее письменном столе. Каждый раз, когда она поднимала глаза, она видела эту аккуратную стопку. Долго не решалась их уничтожить. Перечитала одно за другим. Письма были прекрасными, и она заколебалась. Но решила не хранить реликвии и сожгла их.

Они встретились еще один раз. В конце октября он позвонил. Он приехал в Париж на два дня. Они могут встретиться? Она ощутила беспокойство, даже опасность для себя, но согласилась его принять. Перед кофе он сказал ей, что она осталась для него желанной. И все. Она сказала, что она больше не свободна, дав понять, что у нее кто-то есть. Хотела ли она его пощадить? Или боялась, что ей не хватит сил устоять перед ним? Она так не думает. Как ни странно, ей больше не хотелось близости с ним. Он уехал, уязвленный в своей гордости, и она больше ничего о нем не слышала. И это ее не огорчало…

Пляж почти пуст. Усиливающийся ветер подгоняет ее. Вот уже виден дом. Он приветлив и ждет ее. Мальчики, наверное, уже вернулись, Лола и Ноэми приготовили ужин, будет весело.

Хорошее лето, думает она, слушая, как волны широко и ритмично накатывают на песчаный берег. Лучшее за последнее время.

Примечания

1

Прилагательное clair, созвучное и совпадающее по написанию с именем Клер (Clair), имеет значение «светлый; прозрачный, чистый». Прилагательное blanche, созвучное и совпадающее по написанию с именем Бланш (Blanche), имеет значение «белая» (когда говорят о расе женщины).

(обратно)

2

Имя Мелани пишется как Melanie, оно созвучно с французским существительным mélanine, имеющим значение «меланин». Как известно, меланин — это название растительного пигмента черного или коричневого цвета.

(обратно)

Оглавление

1 Клер

2 Бланш

3 Мелани

4 Клер

5 Бланш

6 Мелани

7 Клер

8 Бланш

9 Мелани

10 Клер

11 Бланш

12 Мелани

13 Клер

14 Бланш

15 Мелани

16 Мелани

17 Бланш

18 Клер

Реклама на сайте