«Невыполнимая миссия ученого Попугая»

Ночной Сторож Невыполнимая миссия ученого Попугая

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Попугай. Был Попугай уже не очень молод, но умен не по летам. С юности он отличался магнитофонной памятью, а такой талант не каждому дается. Все, что Попугай слышал хоть однажды, он мог повторить слово в слово, а слышать ему доводилось много всяких умных и разных слов. Попугай повторял эти слова при любом удобном случае, и при любом неудобном тоже, и вообще при любом, и скоро прослыл в определенных кругах очень образованным.

Однажды в эти определенные круги с лекцией обо всем приехал знаменитый академик, доктор каких-то очень сложных наук мистер Индюк, и весь определенный круг пошел слушать эту лекцию, потому что не каждый день приезжают такие знаменитые академики с такими всеобъемлющими лекциями. И Попугай тоже пошел, потому что любил слушать и запоминать новые ученые слова.

Мистер Индюк говорил четыре часа без перерыва. Если называть вещи своими именами, мистер Индюк четыре часа без перерыва бубнил что-то совершенно непонятное. Бубнил и бубнил, бубнил и бубнил, так что подавляющее большинство слушателей постепенно заснуло, а не подавляющее — впало в кому. И только Попугай не дремал, слушал — и запоминал, а некоторые особо интересные слова даже записывал. Когда мистер Индюк наконец устал бубнить, попил воды из графина и спросил: «У кого будут вопросы?» — Попугай тут же встал и сказал:

— Правильно ли я вас понял?..

А дальше он наизусть процитировал небольшой, минут на пятнадцать, кусок лекции мистера Индюка. Мистер Индюк с удовольствием выслушал Попугая, улыбнулся и ответил:

— Йес, коллега, ви поняли меня эбсолютли правильно. Вандэфул.

— И еще одно положение хотелось бы прояснить, — сказал Попугай, процитировал наизусть еще один кусок лекции мистера Индюка, и опять минут на пятнадцать, а потом зада вопрос: — Это так?

— Я, я! — сказал мистер Индюк. — натюрлихь, ессесно и канешна! Ви таки вельми умный молодой ученый!

С тех пор Попугая все стали звать ученым Попугаем. А он сам даже и считать стал себя таковым.

Долго ли, коротко, жил Попугай в полной уверенности, что его ученость официально подтверждена и сомнению не подлежит. Но вдруг стал он замечать, что его ученость окружающие воспринимают как-то не восторженно. Слушают как-то невнимательно. Относятся как-то несерьезно. Потому что ограниченные твари, примитивные идиоты, если вообще не убежденные подлецы. В общем — не ученые.

Стал Попугай искать себе новую аудиторию. Такую, чтобы слушала, соглашалась и восхищалась каждым словом. Да все что-то никак не находилось аудитории, достойной его учености. Отправился тогда Попугай за тридевять земель, в тридевятое царство, в тридесятое государство, очень обиженный на то, что не признали его пророком в своем отечестве. Вот в тридесятом государстве — совсем другое дело, в тридесятом государстве Попугая очень ценили за умение повторять без ошибок все тексты, нужные тридесятому государству, да еще и за искреннюю веру в эти тексты. Конечно, в тридесятом государстве и своих ученых попугаев было пруд пруди. Но все они были сильно разбалованы обильным кормом и комфортабельными клетками со всеми удобствами, и никто из них не спешил бесплатно тиражировать нужные тридесятому царству тексты. Не говоря уж об искренней вере. Искренняя вера вообще шла в договоре отдельным пунктом и оплачивалась повышенным гонораром. А наш ученый Попугай готов был день и ночь за сущие копейки повторять все, что ему скажут. А искренне верил во всю эту ерунду и вовсе бесплатно, то есть даром.

Попугай очень гордился своим ученым званием, своей престижной работой, своей клеткой со всеми удобствами и с бассейном во дворе, своим баром с «Белой лошадью», всеми своими женами — по очереди, конечно, в рамках законного брака, вплоть до развода.

В общем, Попугай ощущал себя птицей высокого полета. Одно омрачало его чувство глубокого самоуважения: далеко не весь мир слышал тексты, нужные тридесятому государству, его новой любимой родине, давшей ему все, буквально все! Кроме первой жены, которую дала ему прежняя родина, но это можно было не считать, потому что было давно и к делу не относится. Главное — далеко не весь мир слышал тексты, которые Попугай умел повторять день и ночь, не сбиваясь и не забывая ни слова. Не весь мир слышал! Не весь, не весь! Это было невыносимо.

И так случилось, что гулял как-то Попугай по окрестностям, по привычке повторял про себя тексты, нужные тридесятому государству, и вдруг глядь: откуда ни возьмись — сказочный лес. Зашел Попугай в лес, огляделся и очень обрадовался: в лесу-то этом столько всего чижиков и ежиков, козлищ и агнцев, мышек, лягушек и неведомых зверушек! Вот они, слушатели, не охваченные доселе текстами, нужными тридесятому государству! Вот где непаханое поле для его учености и таланта! Вот кому понесет он мудрость своей науки! Вот кто будет слушать его, благоговейно трепеща и благодарно рукоплеща!

Попугай приосанился, расправил плечи, значительно прокашлялся и веско сказал:

— Весна идет, весне дорогу! Мы молодой весны гонцы!

— Боян, — перебил его какой-то Мотоцикл с наглой физиономией. — Боян! Стопицот раз было. К тому же, сейчас осень. Зима скоро.

— А я говорю: весна идет, весне дорогу! — закричал Попугай. — А потом будет лето, лето, лето! Жара, жара, жара!

— Во врет, — удивился Медведь с бантиком на шее. — Мне послезавтра в зимнюю спячку впадать, а он: весна! Врет и врет. Как нанятый.

— Я ученый! — гневно ответил Попугай. — А ты свинья, подлец и идиот!

— Оссспоти, — сказал пожилой Заяц со стоп-сигналом. — Камрады, заткните уже этого придурка кто-нибудь.

— Заткнись, придурок, — сказал хищный Камышовый Кот и посмотрел на Попугая тяжелым немигающим взглядом.

— Идиот, подлец, предатель! — заорал Попугай в ярости. — Нацик, либераст, пидарас, двоечник! Весна идет!

Вокруг собралось уже много слушателей, и все они нагло ржали.

— Вы все никто! Вы безмозглая биомасса! — надрывался Попугай, в глубине души радуясь увеличению аудитории. — Не хотите слушать правду, а потом поздно будет! Весна идет! Пидарасы!

Мимо как раз проходил один из санитаров леса, остановился, послушал минут, поморщился и подумал вслух:

— Выкинуть придурка, что ли?

Благородный Бандит появился из зарослей как всегда незаметно, снисходительно улыбнулся, от избытка благородства предложил:

— Да пусть сначала скажет, что собирался. Он же собирался что-то сказать? Вот и пусть скажет. А потом можно и убить.

Санитар пожал плечами и пошел по своим делам. Попугай набрал полную грудь воздуха и начал свою коронную речь. Правду говоря, это была не совсем его речь. И даже совсем не его. Это был один из текстов, нужный тридесятому государству. Но Попугай так часто повторял этот текст, что уже и сам поверил, что это его коронная речь.

К концу речи он вдруг заметил, что Благородный Бандит давно спит под кустом, остальные слушатели вообще разбежались кто куда, и только древний белобородый Старец на роликовых коньках слушает его внимательно и даже, кажется, заинтересованно.

— Весна идет, весне дорогу! — с огнем в глазах и с волнением в голосе завершил Попугай свой коронную речь. — А потом будет лето! Жара!

Попугай ожидал восхищения и аплодисментов, но Старец вдруг возразил:

— Пришла осень. Наступают холода. После осени настанет зима. Будут морозы. А уж потом…

— Подлец! — закричал Попугай, возмущенный тем, что единственный слушатель не оправдал возлагаемых на него надежд. — Идиот! Совок! Учи матчасть!

— Это не метод ведения цивилизованной дискуссии, — грубо ответил Старец на справедливые и аргументированные обвинения Попугая. — Если вам угодно знать противоположную точку зрения, то извольте слушать…

И Старец принялся по пунктам опровергать коронную речь Попугая, упоминая мнения ученых, о которых Попугай даже не слышал, приводя результаты исследований в таких областях науки, о которых Попугай даже не подозревал, называя доказанные результаты таких экспериментов, которые Попугай давно привык считать невозможными. Потому что это все самым возмутительным образом противоречило текстам, которые нужны были тридесятому государству и которые Попугай знал наизусть. И не надо забывать, что искренне в них верил. Это было невыносимо! У Попугая даже давление повысилось и в горле пересохло. Пришлось ему достать бутылку любимой «Белой лошади» и отпить из нее почти половину. Но талант не пропьешь! А мы помним, что главным талантом Попугая была магнитофонная память. И, слушая возмутительную речь бессовестного Старца, Попугай запомнил ее от первого до последнего слова. Не поверил, конечно, не поверил! Но запомнил, чтобы полемизировать, как положено. Одна беда: Попугай не знал, как положено полемизировать. Поэтому полемизировать он стал в стиле художественного цитирования. Попугай на одном дыхании повторил начало речи Старца, сделал значительное лицо и сказал: «Глупость несусветная». Потом наизусть повторил середину речи Старца, сделал надменное лицо и сказал: «Учи матчасть, дебил». Потом повторил заключительную часть речи Старца, сделал брезгливое лицо и сказал: «С пидарасами не разговариваю». Старец с прежним вниманием выслушал аргументы Попугая, задумчиво покивал головой, отвернулся и молча покатился на своих роликовых коньках прочь, только пыль столбом. Попугай понял, что он победил в споре очень серьезного оппонента, несмотря на полное отсутствие опыта в какой-либо полемике. Это свидетельствовало о его несомненных талантах — как известных, так и только что прорезавшихся.

С тех пор Попугай вступает в спор всегда и везде, с успехом обращая в бегство любого противника испытанным на Старце приемом: сначала дословно повторяет все, сказанное противником, а потом с ученым видом резюмирует: «Глупость несусветна, идиот, дебил, подлец». Он очень пополнил свой словарный запас, однажды услышал спор поцреотов с либерастами, и хотя суть спора осталась для него неясной, аргументы и той, и другой стороны он взял на вооружение и потом охотно использовал. Он выходил победителем в споре с любым противником. С любым! Ни один противник не выдерживал более трех дословных цитирований собственных ответов на речи Попугая с его краткими, но исчерпывающими комментариями, все замолкали и в ужасе бежали, а потом старались никогда не встречаться с Попугаем на одной ветке. У Попугая были все основания гордиться собой.

Единственное, что огорчало его в новой жизни, — это то, что никто не хотел слушать тексты, нужные тридесятому государству. А он ведь так хорошо их выучил, так искренне в них верил — даже без дополнительного гонорара, прописанного в отдельном пункте договора! Он нес в массы свет истины, а массы, завидев Попугая, убегали от него в темноту невежества. А когда Попугай, надрывая голосовые связки, кричал им вслед: «Весна идет! А потом будет лето! И жара!» — из веток слышалось бесстыжее зизиканье, а некоторые пидарасы даже бросали в Попугая снежки.

Однажды мимо него кокетливо шла какая-то незнакомая Мартовская Кошка, услышала, как он бормочет под нос: «Весна идет…» — остановилась, выгнула спинку, с интересом оглядела Попугая и промурлыкала:

— Весна… Ах, милый Попугай, как это хор-р-рошо…

Попугай хотел сказать что-нибудь ласковое этой незнакомке, но по привычке с издевательской интонацией повторил ее слова, а потом категорическим тоном добавил:

— Идиотка. Учи матчасть, пидараска.

— А, — разочарованно сказала Мартовская Кошка. — Так это вот кто у нас мастер художественного цитирования. Слышала, слышала…

Мартовская Кошка отвернулась от Попугая и ушла гулять по лесу кокетливой походкой и призывно мурлыкать всему, что шевелится.

Попугай хотел обидеться, но подумал — и решил, что, в конце концов, поведение Мартовской Кошки тоже является доказательством главного тезиса его коронной речи: весна идет!

Что, по большому счету, можно было считать правдой. А можно было и не считать. Все зависит от того, кому что выгодно.

А если смотреть на вещи объективно, можно было бы заметить, что наступила зима. Попугай простудился, охрип, потерял голос и не мог больше кричать «Весна идет!» Да если бы даже и мог, никто бы не стал его слушать. Сильно надоел. Вот такое несправедливое отношение сложилось к нему у лесного сообщества. Жалко птичку.

Хотя, с другой стороны, как сказал по этому поводу один лесной Призрак: «Есть такие борцы за идею, что стоит им открыть рот — и идея дискредитирована».

Так что идею тоже жалко.