Моха и другие
Звонок
Жила-была девочка Настя, ей было всего тринадцать лет, и однажды с ней произошла странная и, наверное, печальная история.
Однажды она решила позвонить одному человеку, которого она никогда не видела, никогда не слышала его голос, но почему-то, несмотря на это, он ей очень нравился.
Настя набрала номер телефона и с бьющимся сердцем стала считать гудки.
— Алло? — наконец, она услышала глухой невыразительный голос.
— Здравствуйте, — волнуясь, поздоровалась Настя. — Это я. А это ты?
На том конце провода задумались. Некоторое время Настя слышала только дыхание.
— Привет! — поздоровались с ней. — Я не думал, что ты решишься позвонить.
— А я позвонила! — радостно сообщила Настя.
— Что ж… — неуверенно сказал голос, — я очень рад…
— Я тоже!
Они помолчали. Каждый, наверное, ждал, что скажет другой.
— Как поживаешь? — подал её собеседник голос. Настя уже испугалась было, что разговор закончился, и потому быстро ответила:
— Очень хорошо себе поживаю! А ты как?
Голос опять помолчал, а потом ответил:
— Я тоже… так себе, то есть.
Пауза опять затянулась.
— Ау? — сказал голос.
— Я тут! — сообщила Настя. Радость её медленно улетучивалась.
— А! — сказал голос. — Я думал, нас уже рассоединили.
— Ещё нет, — улыбнулась Настя, но, понятное дело, собеседник не видел её улыбки.
— Как у вас погода? — спросил голос.
— Снег.
— У нас тоже. Но вот-вот всё будет таять.
— А у нас ещё нет.
Они снова замолчали.
— Ну, пока? — неуверенно сказал голос.
— Уже?
Голос подождал, видимо, раздумывая, и спросил:
— А ты о чём-то хочешь поговорить?
— Да! Да!
— А о чём? — её собеседник явно испытывал какие-то затруднения.
— О погоде!
— О погоде мы уже поговорили, — возразил голос.
— Да, — печально согласилась Настя.
Потекли секунды молчания.
— Спасибо, что ты позвонила, — сказал голос, и Настя поняла, что он всё-таки уже прощается. — Я очень рад.
— Я давно тебе хотела позвонить.
— Ну, вот теперь позвонила.
— Да.
— А теперь — пока?
— Уже?
— Наверное. У меня вот чай уже остыл.
На самом деле никакого чая у голоса не было, но ему было неловко обрывать беседу.
— Пока… — Настя всхлипнула.
— Пока! — тихо попрощался голос и поскорее положил трубку.
Настя заплакала.
6 февраля 2003 г.
Муха
Жила-была девочка Настя. Полгода назад ей исполнилось тринадцать лет. У неё были непонятного цвета волосы и голубые с зелёным отливом глаза. Впрочем, цвет глаз зависел от погоды и от фазы луны.
Настя жила с родителями в большом красивом доме недалеко от морского побережья. Однажды, после школы (это был весьма неудачный день, Настя получила двойку по эстонскому языку), она сидела дома перед компьютером с чашкой чая в руках и в весьма грустном настроении. Компьютер был выключен, Настя просто смотрела в окно на падающий снег. Море темнело на горизонте, пляж был пуст и более походил на кладбище — так там было безлюдно и тоскливо. Вдруг Настя услышала странный, совершенно не привычный для зимней поры звук. Это было похоже… на жужжание большой мухи. Девочка допила чай. Жужжание не прекращалось. Настя обвела взглядом комнату…
— Привет! — внезапно сказал чей-то голос; жужжание смолкло.
Настя вздрогнула от неожиданности и, наконец, увидела того, кто с ней поздоровался. Тогда она снова вздрогнула. На столе, возле клавиатуры, сидела огромная муха с мохнатым тёмно-зелёным брюшком и смотрела прямо на неё. Настя на всякий случай отъехала в кресле подальше. Муха потёрла сначала задние лапки, потом — передние и вдруг ещё раз произнесла, уже погромче:
— Привет!
— Здрасте…
Муха улыбнулась (так во всяком случае показалось Насте) и спросила:
— Как поживаешь?
У мухи был не очень приятный голос, но в целом она выглядела безобидно. Настя осмелела и без запинки ответила:
— Нормально!
Муха задумалась. Она рассматривала Настю, Настя рассматривала муху, и обе молчали. Вдруг муха откашлялась и сказала:
— Настя, поцелуй меня, я тогда превращусь в прекрасного принца!
Насте не хотелось целовать муху. Она подумала о том, что целоваться с первыми встречными нельзя, и о том, что летающие паразиты переносят микробы. К тому же, ей не нужен был принц, ведь сама она была совсем обычной девочкой. Ну зачем, скажите на милость, какому-нибудь принцу нужна такая девочка, как она, с непонятного цвета волосами? И притом, один из её знакомых принцев умер этим летом, как раз в день рожденья Настиной мамы. Его убил Белый Китаец. Белый Китаец — это не человек, а волшебный белый порошок, от которого люди начинают видеть наяву прекрасные картины, а затем в страшных муках умирают. Потом наша героиня посмотрела на компьютер, который почему-то никак не хотел работать, когда на нём нужно было что-то сделать. Иногда компьютер казался Насте жуткой бездонной пропастью, в которой обитали неуправляемые монстры, постоянно пытавшиеся сломать и испортить всё вокруг. Девочке приходилось отчаянно и безуспешно воевать с ними.
— А можешь превратиться в простого милого программиста? — спросила она муху.
— Ни за что! — нагло ответила та.
А за это Настя, изловчившись, проколола говорящую козявку булавкой и положила в коробочку рядом с прекрасной бабочкой «павлиний глаз». Настя была умной девочкой и сообразила, что эта жирная муха никак не могла быть принцем, просто этому насекомому захотелось поцеловаться… С чистой совестью она засунула коробку с наколотыми на булавки насекомыми на шкаф и до вечера забыла о ней. Когда на землю опустилась ночь, Настя почистила зубы, надела пижаму, которую мама заказала ей по каталогу Анттила, и собиралась уже лечь спать, как вдруг её внимание привлекли новые посторонние звуки. Кто-то тихо-тихо плакал. Настя достала коробочку с насекомыми и увидела, что муха вся дрожит, всхлипывает, а из её огромных выпуклых глаз текут не менее огромные слёзы.
— С тобой всё в порядке? — спросила Настя, она была немного озадачена.
— Да так, — ответила муха мученическим тоном, — как обычно. Но не могла бы ты позвать священника?
— Нет, — сказала Настя. — Мне уже пора спать.
Муха посмотрела по сторонам, на трупики разных бабочек и жучков.
— Приятное соседство, — заметила она, высморкавшись в крохотный платочек.
— Я знала, что тебе здесь понравится, — Настя ехидно улыбнулась.
— Слушай… — сказала муха, немного успокоившись. — Если бы я был заколдованным программистом, ты бы меня поцеловала?
— Нет! — нахмурилась Настя. — Ни за что! Я тебе не верю. На тебе микробы и всё такое прочее… Ещё доброго, меня стошнит на мою хорошенькую пижамку…
— В таком случае, ты никогда не узнаешь, правда ли то, что меня заколдовал злой волшебник по имени Ворон, который живёт в хижине среди скал…
Настя засомневалась. Вдруг судьба послала ей испытание, пройдя которое, она обретёт счастье? Поколебавшись ещё немного, девочка собрала всю волю в кулак и, зажмурившись, приблизила лицо к гадкому насекомому. Как только губы коснулись мухи, Настя поняла, что ошиблась. Та превратилась в нечто лысое, сгорбленное, мелкое, противное, которое обидно засмеялось и завопило дурным голосом, а потом, разбив дорогой витраж, выскочило в окно.
Всю ночь напролёт бедная Настя не могла заснуть. Она рыдала, орошая слезами постельное бельё, а утром решила прыгнуть с крыши высотного здания возле своей школы.
Небоскрёбов в Настином городе не было, поэтому пришлось удовлетвориться жалкой девятиэтажкой. Наверху, на крыше, было не так много снега, наверное, его сдувало ветром, но зато было гораздо холоднее, чем внизу. Настя осторожно стала подбираться к бортику, огораживающему крышу по краю. Зубы её стучали от холода, колени дрожали, а на носу сразу выросла сосулька. Девочка шаг за шагом подходила к краю крыши, и вдруг предательский порыв ветра подтолкнул её ещё дальше… И тут сказке пришёл бы конец, если что-то не прожужжало бы стремительно в воздухе, и чьи-то цепкие руки не схватили бы Настю за талию. Она почувствовала, что летит, но летит не вниз, согласно силе земного притяжения, а куда-то вверх и вперёд.
— Этих девчонок без присмотра не оставишь — сразу глупости начинаются, — сварливо произнёс у неё за ухом знакомый противный голос.
Но Настя ничего не могла ответить, потому что у неё захватило дух от стремительного полёта, и вдобавок она боялась, что с ног упадут сапожки и она останется без обуви. Но всё обошлось, вскоре они приземлились точно возле дома Насти. Девочка вырвалась из обнимавших её лапок, обернулась и с отвращением воскликнула:
— Это ты!!!
Человек-муха за сутки успел приодеться в какой-то немодный тёмно-зелёный пиджак и брючки (наверное, нашёл их где-то на свалке), его тонкая шея была обмотана шарфом.
— Ну а кого ты ещё ожидала увидеть, ангела с огненным мечом? — он скрестил на груди руки, по всему было видно, что он рассержен.
— Я просто хотела прогуляться по крыше, — соврала Настя, она почему-то немного растерялась.
— Да-да, конечно, я именно так и подумал.
Человек-муха достал из внутреннего кармана пиджака клетчатый платок, долго разворачивал его, затем высморкался в уголок и печально посмотрел на Настю. Кстати, сейчас он совсем не был похож на муху (жёсткие крылья спрятались за спиной), а выглядел просто как маленький толстый неприятный человечек с лысым черепом и большими странными глазами.
— Тебя как зовут? — спросила Настя.
— Моха, — ответил человек-муха и улыбнулся.
И тут Настя вспомнила про монстров, населявших её компьютер, и Моха представился ей одним из них. Она посмотрела на человека-муху, и её всю прямо передёрнуло от омерзения и ненависти к нему. Всё было мерзко — его лысина, толстый живот, противный голос.
— Ну как же ты надоел мне, урод! — завопила Настя. — Завтра же попрошу своего лучшего друга разобраться с тобой, и ты загнёшься, гад!
Моха испуганно отпрянул от Насти.
— Ну вот, — сказал он расстроено. — А если бы я был программистом, ты бы со мной дружила?
Настя не отвечала.
— Однажды я жил у одного программиста, — человек-муха сел на бордюр и предался воспоминаниям. — Честно говоря, он был немного сумасшедший. Хотя у него было неплохо. Он был неряхой, и на столе у него было всегда много крошек или даже сладких пятен от сгущённого молока…
Злость Насти куда-то улетучилась. Она села рядом с Мохой и задумалась. Человек-муха вдруг застонал.
— Ой, — сказал Настя. — Это, наверное, рана болит? От иголки?
— Да, — признался Моха. — Пару миллиметров в сторону — и ты разбила бы мне сердце. И тогда мне было бы намного хуже.
— А у тебя есть сердце? — недоверчиво хмыкнула Настя.
— Подозреваю, что да, — Моха осклабился.
Они помолчали, рассматривая низкое зимнее солнце.
— Хочешь мороженого? — неожиданно предложил человек-муха.
Настя потрогала сосульку на носу и спросила:
— А у тебя есть деньги?
— Нет, — Моха захихикал. — Я никогда ничего в жизни не покупал.
— Не хочу.
Моха пожал плечами.
— А что ты хочешь?
Настя опять не ответила.
— Слушай, может быть, ты хочешь всё, совершенно всё изменить? Изменить полностью всю свою жизнь? Хочешь стать мухой?
— Фу! — Настя смешно наморщила нос. — Не хочу, конечно!
Про себя Настя представила, на что бы она садилась, будучи мухой, но не произнесла этого вслух из вежливости. Но зато у неё было встречное предложение:
— Может быть, лучше ты станешь программистом?
— Я уже довольно старый, — Моха понурил голову. — И к тому же я тупой. Я даже писать не умею. А читаю только печатными буквами.
— Вот видишь, — Настя развела руками.
Девочка и человек-муха устроились рядом на заснеженном тротуаре и замолчали. На них падали лучи садящегося солнца. Они заворожено, с какой-то грустью, наблюдали за закатом. Они сидели совершенно неподвижно и вместе с тем неслись по незримой реке времени. Наверное, им было немного печально, потому что эта река несла их к излучине, после которой они расстанутся, возможно, навсегда. Секунды вереницей уносились в безвестность. Солнце исчезло за горизонтом, ещё какое-то время оно подсвечивало облака, но потом небо совсем потемнело.
— Моха? — позвала Настя.
Человека-мухи рядом не было.
Февраль 2003 г.; 24 июня 2008 г.
Рисунок
Жила-была девочка Настя. Ей было девять лет. И как-то так получилось, что не было у неё друзей. То есть подруги, с которыми можно было бы поболтать на каком-нибудь скучном уроке, у неё были, но… Насте хотелось чего-то большего. Чего-то другого.
И вот, одним мартовским вечером Настя надела пижаму, залезла в постель, взбив повыше подушки, и пристроила на коленях блокнот. Большой блокнот, который коллеги по работе подарили её маме, а мама передарила его Насте. В руках девочки был зелёный, словно крокодил из мультфильма, фломастер. Настя нарисовала овал, вот такой:
Что это? Яйцо? И что из него, интересно, должно вылупиться? Какое страшилище? Настя задумалась. Покусав кончик фломастера, она нарисовала жирную точку, а потом ещё одну.
А дальше процесс творчества пошёл быстрее. Настя нарисовала носик, бровки (да-да, это была чья-то рожица!) и даже тело, которое было похоже на огурец и крепилось к голове двумя чёрточками.
Уши Настя рисовать не решилась — она боялась, что они у неё плохо выйдут. Поэтому, чтобы завершить лицо, ей оставалось нарисовать лишь рот. Но тут по нелепой случайности рука её дрогнула и улыбка у человечка получилась немного кривоватой.
«Ну, ты и так красивый, — успокоила себя Настя. — Вот только лысые мне не очень нравятся». Так человечек получил недлинную, но густую шевелюру.
— Наська, ты ещё не спишь? — в детскую заглянула мама Насти, Ирина; она работала журналистом.
— Сейчас, мамочка, одну минуточку, — серьёзно ответила девочка.
Затем человечек получил ручки и ножки из палочек. Глядя на его немного нескладную фигуру, казалось, что он хочет кого-то обнять.
— Ты будешь моим другом, — сказала Настя. — Тебя зовут… Иннокентий!
Девочке показалось, что брови нарисованного человечка шевельнулись. Она продолжала:
— У тебя очень приятный голос, ты хорошо поёшь и играешь на гитаре, а работаешь ты программистом и зарабатываешь кучу денег. И для этого тебе не нужно бегать по разным редакциям и сидеть целыми ночами за компьютером.
— Ты уже взрослый, но не очень старый. Тебе двадцать лет и три месяца. У тебя красивый костюм и ты ходишь всё время в галстуке. И все вокруг думают, что ты одеваешься у модельеров.
— У тебя большой красивый дом, в нём два этажа. Он построен из красного кирпича — я бы его нарисовала, но у меня не получится. Возле дома фруктовый сад, а к дому ведёт дорожка, по краям которой растут разные цветы.
— У тебя есть собака. Ты нашёл её на улице, накормил и вылечил. А жены у тебя нет.
Так Настя провела целый час. Она разговаривала с Иннокентием, иногда даже отвечала сама себе от его имени, придумывала разные вещи о нём, описывала обстановку его дома, придумывала, что любит нарисованный человечек, и он нравился ей всё больше и больше.
Часы в соседней комнате пробили одиннадцать, а может быть, и двенадцать раз. Глаза Насти начали слипаться. Она как раз начала рассказывать о том, как встретилась с Иннокентием на необитаемом острове, но, зевнув пару раз, решила, что на сегодня хватит. На прощание она ещё раз пристально осмотрела своё творение и сказала:
— Какой ты всё-таки чудесный! Мне кажется, что я тебя люблю!
После такого признания она чмокнула рисунок, потом закрыла блокнот, спрятала его под подушку, выключила свет… и, как только её голова коснулась подушки, Настя тут же заснула.
И ей приснилось, что она идёт по бескрайней снежной пустыне, всё вокруг белое, на сколько глаз хватает. Снег и лёд хрустят под ногами, изо рта идёт пар, и хотя на ней одна лишь пижама, ей почему-то не холодно.
А потом вдруг твердь земная под её ногами дрогнула, что-то повернулось, Настя испугалась, что упадёт куда-то в небо… и неожиданно увидела Иннокентия.
«Я попала в свой собственный рисунок!» — догадалась она.
— Вот именно, — сказал нарисованный человечек.
Настя подошла к нему ближе и отметила некоторые изменения, которые произошли в облике Иннокентия. Во-первых, теперь он не улыбался, лишь невесёлые и какие-то злые смешки пробегали по его губам. Во-вторых, теперь он скрестил руки на груди, словно Наполеон. В-третьих… Насте совсем не понравился его голос. И манеры тоже.
— Заруби себе на носу, — заявил человечек, — меня зовут не Иннокентий, а Инкува.
— Какое странное имя! — вырвалось у Насти.
— Это ты у нас странная, — сказал Инкува и зловеще замолк.
— Ты ведь рад меня видеть? — осмелилась спросить девочка.
— Да, — ответил Инкува. — О, да! Не всегда ведь можно напрямую высказать всё, что думаешь, тому, кто тебя сотворил.
— А что ты думаешь?
— То, что ты дурочка. Ты всё про меня выдумала, и всё оказалось враками. Я не играю на гитаре, только на виолончели, и я ненавижу петь. И я нигде и никогда не работал и не буду работать — в этом мире есть занятия поинтереснее! И что за имбецильный романтизм — поселить меня на необитаемом острове?
Что такое «имбецильный романтизм», Настя не знала, поэтому на всякий случай смолчала.
— И вообще, — сказал Инкува. — Я ухожу. Мне с тобой скучно. Ты ещё слишком маленькая и глупая. Рисуй в следующий раз кубики и шарики, как тебя в школе учат на уроках рисования. Счастливо оставаться!
И нарисованный человечек исчез. Настя опять очутилась посреди бескрайней пустыни, и не знала она, в каком направлении нужно было идти, и нужно ли вообще…
Проснувшись, Настя подумала: «Ну что за дурацкий сон! Инкува, то есть Иннокентий — он совсем не такой! Сейчас я дорассказываю историю про необитаемый остров…»
Настя достала блокнот, открыла первую страницу… человечек действительно ушёл. От него осталась только надпись во всю ширину листа:
11 марта 2003 г.
Табуреткин
Жила-была девочка Настя, и было ей почти одиннадцать лет. Вроде бы самая обыкновенная девчонка, каких много, она почему-то иногда попадала в разные странные и загадочные истории.
Как-то вечером Настя, как обычно, пожелала спокойной ночи своим родителям, легла в свою кроватку, завернулась в одеяльце и уснула.
Когда же она открыла глаза, то с удивлением обнаружила, что лежит не в своей постели, а вообще непонятно где! Было очень темно, под ногами была какая-то шершавая поверхность. Настя осторожно потрогала рукой потолок (тут было совсем невысоко), потом обошла свою темницу по периметру. Темница эта оказалось совсем крошечной. Какая-то маленькая комнатка без окон и без дверей… «Где я?» — ломала себе голову Настя, но ответов не было. Она разревелась от страха и огорчения, а когда потом, устав, опять заснула. Хорошо хоть, тут было совсем не холодно.
Через несколько часов она проснулась от страшного толчка, сотрясшего всю комнату. А потом с одной стороны появился просвет, и яркий свет ослепил девочку. Потолок с одной стороны комнаты медленно отъехал в сторону, и Настя увидела огромный глаз, который, приблизившись, начал внимательно осматривать свою пленницу. «Это же всего-навсего спичечный коробок! — с ужасом поняла Настя. — Меня посадили в спичечный коробок!»
Пока Настя, ошарашенная осознанным, сидела неподвижно на полу, глаз, видимо, налюбовался ею и скрылся, а потолок вернулся на место… То есть кто-то очень большой (или она сама стала очень маленькой?) закрыл коробок и куда-то его поставил.
И потянулись долгие скучные однообразные минуты, часы и дни в темноте. Настя спала, проснувшись, гуляла по своей тюрьме, находившись, думала или вспоминала что-нибудь, иногда даже заговаривала с собой. Больше ей делать было просто нечего. Странно, но никакого голода она не испытывала, и жажды тоже. «Это даже хорошо», — подумала Настя. Через некоторое время, счёт которому вести было невозможно, потолок опять открылся, девочку ослепил свет, и она почувствовала, что рядом с ней упало что-то огромное и тяжёлое. После этого темницу опять закрыли. Настя поползла на четвереньках и наткнулась на большой, в половину её роста, шероховатый куб. «Что это? — Настя обхватила находку руками. — Ой! Не может быть! Это же… кусочек сахара! Какой же я стала крохой, чуть больше микроба!»
Однако, её паника быстро утихла, Настя начала обгрызать уголок сахарной глыбы… и очень скоро съела весь сахар.
А потом коробочку, в которой она сидела, открыли, куда-то понесли и бесцеремонно перевернули. Настя, кувыркнувшись в воздухе, упала на поверхность стола. Потирая ушибленные места, она покрутила головой по сторонам и увидела не только своего мучителя, но и рассмотрела комнату, которая показалась ей гигантской. Впрочем, гигантом был и похититель.
Это был сутулый мужчина с угрюмым и нелюдимым лицом, в чёрном домашнем халате. Он был чудовищно небрит и неопрятен, во всяком случае, так показалось Насте. Вдобавок он периодически почёсывал нос и грыз ногти, и это выглядело просто отвратительно.
Комната же выглядела так: рваные и отклеившиеся кое-где обои, потолок в грязных разводах, у одной стены стоял распухший от книг шкаф, у другой — кушетка с неубранной постелью. Окна были плотно закрыты тёмно-фиолетовыми шторами, так что солнечный луч сюда не заглядывал. Ещё Настя увидела птичью клетку и аквариум, которые были пусты, покрыты пылью и затянуты паутиной.
Мужчина наклонился к столу и начал разглядывать Настю через увеличительное стекло.
— Какая красивая девочка, — сказал наконец он, странно улыбнувшись.
— Ты кто? — Настя поднялась на ноги.
— Меня зовут Полип Табуреткин. А теперь ты, верно, спросишь, зачем я украл тебя?
— Да! Но как ты вообще посмел украсть меня?! — возмутилась Настя.
Табуреткин улыбнулся, видя её гнев.
— Просто ты мне очень понравилась… и теперь послужишь прекрасным дополнением к моей коллекции.
Он ткнул пальцем куда-то в сторону, и Настя чуть не упала. Она увидела сотни и сотни коробочек, точно таких же, в которой была заключена она сама. На каждой коробочке был аккуратный ярлычок с именем: «Светка», «Тигра», «Юлия», «Ифигения», «Штулька», «Зая», «Катушка», «Алёнка-2», «Люся», «Лира» и множество других имён. А на столе, неподалёку от неё, лежала открытая коробочка с надписью «Настя».
— Ты… ты… — Настя прямо потеряла дар речи.
— Я коллекционирую маленьких девочек, — признался Табуреткин. — Тонкое волшебство… и ты уже не больше мухи.
— Ты маньяк! — завопила Настя. — Чудовище!
— Ага, — сказал Табуреткин. — Пора тебе успокоиться…
Он ловко поймал её и бросил в коробок, а потом поставил этот коробок на положенное место, правее «Пинки» и над «Алёнкой». Сверху и справа коробочки ещё не были надписаны.
— А мне пора по делам, — сказал себе Полип Табуреткин и выключил в комнате свет.
Настя снова оказалась в полной темноте. Она села на пол, обхватив колени руками. Вскоре послышался скрежет двери — похоже, хозяин покинул дом. Девочка вскочила — оцепенение спало, на смену ему пришла дикая жажда какой-нибудь деятельности. Грустные, безысходные мысли отступили, сейчас Настю разбирала ярость. «Только бы выйти отсюда! — думала она, сжимая кулаки. — О-о-о, я с тобой такое сделаю! И что с тобой сделает моя мама! И мой папа!!!» Она разбежалась и ударила плечом стенку спичечного коробка. Наверное, злость придала ей силы, между стенкой и потолком появилась щель, и вскоре девочка оказалась на свободе.
Настя осторожно, стараясь не споткнуться, пошла по столу к огромной лампе, которая смутно просматривалась где-то впереди. Рядом с лампой стояла такая же огромная чашка. Если бы случайно эта чашка сейчас упала на девочку, от Насти осталось бы одно мокрое место! Сквозь шторы вдруг пробился одинокий солнечный лучик; кажется, на улице сейчас началось утро. В комнате понемногу светлело.
Сперва Настя хотела попробовать включить лампу, но поняла, что при таких размерах смешно даже и пытаться. «Тогда подождём», — сказала она самой себе и спряталась за пыльной подставкой от лампы. Настя замерла, обратившись в слух. Как ни странно, она совсем не чувствовала усталости. «Я сейчас не больше мухи, — мрачно подумала девочка. — А ведь джинсы, которые мне недавно купила мама, теперь мне будут немного великоваты…»
Тут она услышала какие-то странные звуки, и звуки эти становились всё сильнее и разнообразнее. Не успела Настя испугаться возможного нашествия различных ползающих насекомых, как на стол рядом с чашкой откуда-то спрыгнула какая-то девчонка, такая же крошечная, как и сама Настя. Волосы девчонки были собраны на затылке в хвост, у неё был курносый симпатичный носик и длинный розовый язык, который она незамедлительно показала Насте. «Ну и кривляка!» — возмущённо подумала та.
Но это было только начало. Коробочки, одну из которых она совсем недавно покинула, открывались, оттуда появлялись девочки, улыбающиеся и сердитые, озорные и сонные, замарашки и чистюли, осторожные, которые спускались медленно, держась за оторванные куски обоев, и смелые, которые безрассудно прыгали из своих темниц прямо на стол.
Девочки с криками «Новенькая!» вытащили Настю из укрытия и обступили её со всех сторон.
— Как тебя зовут? — спросила за всех одна малышка в чёрном свитере до колен и красных чулках (а на ногах у неё были тяжёлые кожаные ботинки с толстой подошвой).
— Настя, — ответила Настя, стараясь держаться независимо.
Тут на неё посыпалось множество имён её подруг по несчастью, впрочем, многие из них она успела раньше прочитать на ярлычках к коробочкам. А дальше девчонки начали тараторить без умолку, каждая старалась переговорить другую. Улучив мгновение, Настя спросила:
— Скажите, пожалуйста, кто такой Табуреткин?
От шквала ответов у неё закружилась голова. За несколько секунд она узнала, что Полип Табуреткин — совсем никчёмный человечишка, совсем никудышный волшебник и просто отвратительный негодяй. И надо же — он выбрал себе такое странное увлечение, как коллекционировать девочек!
— Спасибо, — поблагодарила Настя, внимательно всех выслушав. — А пробовал ли кто-нибудь сбежать отсюда?
От нового шквала — нет, это была буря! — её чуть не сбило с ног. Да, оказывается, сбежать совсем несложно, особенно если учесть тот факт, что у Табуреткина плохая память, и он точно не помнит, сколько девчонок в его коллекции, а если отодрать от коробочки бумажку с именем, то он вообще не вспомнит о беглянке. Но! Что делать в большом, огромном внешнем мире уменьшенной в двести раз девочке? Кто-то сбегал, но после нескольких дней странствий возвращался обратно.
— А кое-кто и не вернулся, — мрачно сообщила девчонка в чёрном свитере.
— Всё равно мы все умрём, — сказала девочка в каком-то чёрном балахоне и с ошейником на шее.
— Ах! — испуганно вскрикнула какая-то узкоглазая девочка и упала в обморок.
Девочка с ошейником бросила на неё презрительный взгляд и полезла назад в свою коробочку с надписью «Тика».
— Но зачем мы ему? — задала Настя новый вопрос.
— Для коллекции, просто для коллекции, — ответила девочка в свитере. — Как любой коллекционер, он обожает любоваться предметом своей одержимости.
— Лучше бы он мыл нас почаще, — заметила какая-то лохматая девчонка и почесала себе живот.
Девчонки, запищав, окружили её и запели:
— А у Тошки вошки, а у Тошки вошки!
«Сумасшедший дом», — подумала Настя и сказала вслух:
— Нет, надо выбираться отсюда.
Но её никто не слышал. Посмеявшись над лохматой Тошкой, девчонки принялись забавляться — кто-то прыгал по начерченным на тетрадном листе квадратам с числами, кто-то играл в салки, кто-то, разбившись на кучки, беседовал о чём-то важном. Настя попыталась присоединиться к одной из таких групп, но вовремя поняла, что девчонки обсуждают моду: что нужно носить в этом сезоне, какие цвета можно сочетать, а какие — нет.
У Насти голова пошла кругом. Она отошла в сторону и тоскливо посмотрела вниз. Где-то там, далеко, был пол. У девочки закружилась голова.
— Эй, новенькая! — позвал её кто-то.
Оглянувшись, Настя увидела белокурую девочку с ослепительной улыбкой. Одета она была в красивое платье красного цвета.
— Ты что, действительно хочешь сбежать? — спросила эта девочка.
— Нужно попытаться, чтобы потом не жалеть о том, что могло бы быть, но не было, потому что я не решилась, — ответила Настя.
— Тогда откуси с другой стороны гриба, — сказала белокурая девочка.
— Что-что? — не поняла Настя.
Девочка рассмеялась, и Настя поняла, что та шутит. Отсмеявшись, девочка достала крошечную косметичку и начала пудрить свой красивый носик.
«Может, вцепиться ей в кудри?» — подумала Настя, но тут девочка, спрятав пудреницу, сказала:
— Можно спуститься вниз по шнуру от лампы. Но подняться обратно, наверх, будет очень сложно. Даже невозможно!
Настя снова подошла к краю стола и посмотрела вниз. Потом, вздохнув, она направилась к лампе. Никто больше не смотрел в её сторону, никого она больше не интересовала.
Шнур от лампы был толстый и грязный от пыли. Преодолевая отвращение, Настя вцепилась в него и медленно начала сползать вниз. Злость на Табуреткина ещё не улетучилась, а потому девочке было немного легче, чем если бы ей уже овладело отчаяние. «Ужасное чудовище! — думала о злом волшебнике Настя. — Скотина! Уж в суде-то ты попляшешь!»
Когда ноги Насти коснулись дощатого пола, силы её были почти на исходе.
Здесь, внизу, было ещё грязнее, чем на столе. Тут и там валялись яблочные огрызки, обёртки от конфет, сломанные карандаши и другой мусор. Стараясь ничего не касаться, Настя пошла вперёд и тут, наверное, ей улыбнулась удача — она увидела в стене под столом маленькую нору. Которая, безусловно, куда-то должна была вести. Настя задумалась. Когда она была большой девочкой, то не боялась мышей, но теперь ситуация была несколько иная. Какая-нибудь глупая мышка вполне могла принять маленькую девочку за свой завтрак. С другой стороны, если ей хватило смелости спуститься со стола, неужели теперь она струсит и повернёт обратно?
Она оглянулась, подобрала с пола какую-то палку (наверное, обломок от спички) и, размахивая палкой перед собой, словно дубиной, вступила под неровные своды норы. «Существует какое-то правило для лабиринтов, — подумала Настя, шагая неведомо куда. — Надо только вспомнить, какое». Но пока она вспоминала, где-то впереди забрезжил свет. Настя отбросила палку и сломя голову побежала вперёд. И тут, на самом выходе, дорогу ей что-то перегородило. Это был маленький скелет, он грустно лежал на полу норы. Рядом с ним Настя увидела бумажку с надписью: «Алёнка-4».
Настя, содрогаясь от ужаса, переступила страшное препятствие и вскоре очутилась на улице. Свежий воздух опьянил её, солнце — ослепило, звуки — оглушили. Вокруг была высокая трава, по небу весело бежали облака, а где-то вдалеке гудели на разные голоса автомобили.
«Что же теперь делать? — начала ломать голову Настя. — Может быть, чтобы подрасти, нужно что-нибудь съесть?»
Мимо с ужасающим жужжанием пролетел блестящий жук.
— Мог бы и подвезти меня немного! — с обидой крикнула ему вслед девочка.
И она побрела куда-то вперёд, сама не зная куда. Спустя несколько часов ноги её настолько устали, что чуть не отваливались, а желудок стал настойчиво требовать пищи. Прислушиваясь к урчанию в животе, Настя упрямо переставляла онемевшие ноги…
— Эй, смотри, куда прёшь! — услышала она грубый голос.
Настя ошарашено оглянулась. Она стояла у обочины дороги, какой-то водитель погрозил ей волосатым кулаком, потом сел в свой автомобиль и уехал, обдав её выхлопными газами. И Настя снова была своих обычных размеров. По дороге с рёвом мчались машины, никому не было до неё дела. Настя перевела дух и снова осмотрелась. Позади неё стоял старый покосившийся дом с потемневшими стенами. В окнах, как она и думала, были фиолетовые занавески. Лес из травы, по которому девочка с таким трудом пробиралась столько часов — это была жалкая лужайка перед домом Табуреткина. Да и сам дом был жалок. Настя хорошенько запомнила адрес злого волшебника и отправилась домой.
* * *
Вечером на этом месте остановился полицейский автомобиль с мигалками. Из него вышли двое полицейских и Настя со своей мамой.
— Ну и где же дом твоего Табуреткина? — устало спросил один из полицейских.
Девочка не могла поверить своим глазам. Дома не было. Он исчез. Осталась одна лужайка с жухлой травой, на которую даже смотреть было скучно.
— Он был тут! — закричала Настя.
Она несколько раз пробежала по лужайке, расставив руки, словно пытаясь поймать что-то невидимое. Потом заплакала и села в машину.
* * *
— Настя, тебе, видимо, всё это приснилось, — успокаивала её мама.
— Наверное, — обессилено кивнула Настя.
Она устала и чувствовала себя опустошённой. Никто ей не поверил, даже мама.
— Ну, веселее! — подбадривала мама. — Чисть-ка зубы и ложись спать.
Настя послушно поплелась в ванную комнату. Когда она выдавила из тюбика на щётку зубную пасту, то услышала где-то внизу тихое шуршание. Она посмотрела вниз и замерла от ужаса. У её ног кружилась длиннющая многоножка. Она была огромная и мерзкая. И тихий звук, который услышала девочка — так шуршали по кафелю многочисленные лапки многоножки.
— Как видишь, я многое могу, — сказал Табуреткин.
Он смотрел на Настю из зеркала, висящего над умывальником. Глаза его были колючие и сердитые.
— Почему ты убежала? — спросил он.
— Убирайся из моей ванны! — зло прошептала Настя; она не хотела до поры до времени беспокоить маму.
— Я мог бы превратить тебя в жабу за то, что ты обхитрила меня, — сказал Табуреткин.
— Убирайся! — Настя чуть повысила голос. — Я сейчас позову родителей! Папа застрелит тебя из двуствольного ружья!
Табуреткин противно хихикнул.
— А ты знаешь, если бы ты осталась в моей коллекции, то могла бы жить долго, очень долго, навсегда оставаясь такой…
— Убирайся! — заорала Настя и обеими руками ударила по зеркалу.
Осколки разлетелись в разные стороны, только чудом девочка не поранилась.
Табуреткин пропал, и больше она его никогда не видела.
Май 2003 г.; 19.03.2009 г.
Моха в бокале
Во времена своей бурной молодости, будучи совсем ещё неопытной и неразумной мухой, Моха часто попадал в разные истории. Впрочем, тогда и солнце светило ярче, и воздух был чище…
Так вот, однажды совсем юный Моха посетил с дружественным визитом замок одного короля. Сосредоточенно размахивая маленькими крылышками, жужжа, маленькая муха деловито летала по мрачным коридорам, благоразумно держась подальше от огней факелов. Настроение у Мохи было так себе, он не совсем ещё оправился от неприятностей, о которых вы узнаете чуть позже. И вдруг раздался мелодичный звон — Моха с размаху влетел в огромный хрустальный кубок, из которого король каждый вечер перед сном пил самое лучше вино из королевских погребов. Отец этого короля, тоже король, но уже умерший, всю жизнь собирал коллекцию отборных вин. Его сын, нынешний король, это вино пил, и притом ни с кем не делился.
Придя в себя после столкновения, Моха облетел вокруг бокала, пробежал крошечными лапками по его краю. Стекло было таким тонким, что даже от таких маленьких лапок едва слышно звенело, дрожало.
А потом Моха влетел внутрь бокала. Бокал был наполовину полон какой-то жидкостью, вишнёво-красной на просвет. «Интересно-интересно», — подумал Моха, окуная лапки в напиток. Ему стало почему-то смешно. Жидкость необычно пахла, и необычным был её вкус… «Надо сделать какую-нибудь гадость», — хихикая, подумал Моха. Почему-то он не рассчитал очередной вираж и опять врезался в хрустальную стенку бокала, но теперь уже изнутри. «Забавно, — подумал Моха, — я, кажется, плаваю. Быть может, я превратился в рыбу?»
Кое-как выбравшись, Моха обсушил крылышки и полетел по своим делам дальше. Но полёт проходил странно. Иногда ему казалось, что он слишком часто машет крылышками, иногда — что он летит задом наперёд… «Неужели это мои крылья? — удивлённо думал Моха. — Я, кажется, лечу. Да, это мои крылья! А это мои лапки! Ура! У меня есть лапки!» И далее в том же духе.
Покинув замок, Моха решил навестить одну знакомую Принцессу. Она жила не в этом замке, а даже не в соседнем, но то были такие давние времена, что принцы и принцессы встречались на каждом шагу, не то что сейчас. Принцесса принимала в это время уроки бальных танцев, поэтому Моха, спикировав на цветочную клумбу возле школы, упал прямо на землю и стал ждать окончания занятия.
Время пролетело незаметно, вскоре в вертящихся стеклянных дверях появилась стройная фигурка Принцессы. Она торопилась домой до наступления темноты, поэтому даже не успела сменить балетные туфельки на более удобную обувь. Принцесса уже прошла было мимо, но её острые глаза заметили-таки Моху. Она остановилась и присела на корточки над маленькой мухой, которая беспомощно и бестолково шевелила лапками в воздухе.
— Привет, Моха, — улыбнулась Принцесса.
— Привет, Принцесса! — радостно закричал Моха.
— С тобой всё в порядке?
— Конечно! Всё просто отлично! Можно, я провожу тебя домой?
— Можно, — и эта милая Принцесса, которую звали Фелиция, протянула Мохе руку.
Теперь Моха превратился в человека. Тогда, в пору своей молодости, он выглядел ещё очень даже ничего, и если бы не глупое выражение лица, то его можно было бы принять за какого-нибудь учёного или алхимика. На Мохе была чёрная куртка, из-под которой выглядывал ворот шёлковой тёмно-зелёной рубашки, чёрные штаны до колен, чёрные чулки и чёрные туфли с серебряными пряжками. В общем, это был очень немодный костюм на то время, но Моха всего мало задумывался, что надеть.
Когда он превратился в человека, мышление его изменилось, хотя всё равно мысли оставались путанными и сворачивали куда-то в сторону, как и ноги Мохи.
— Что случилось? — теперь Принцессе пришлось выпрямиться — их глаза были на одном уровне.
— Кажется, я упал в стакан с вином, — медленно ответил Моха. — И чуть не утонул…
— Да ты совсем пьяный! — не то рассердилась, не то огорчилась Принцесса. — Так, Моха! Быстро лети… нет, сегодня летать лучше не надо… быстро иди домой и ложись спать!
— Нет! Я хочу проводить тебя домой, — Моха упрямо замотал головой. — Я совершенно трезв! Ну, может быть, чуть-чуть… Можно я понесу твою сумку?
Принцесса смирилась, отдала полиэтиленовый пакет Мохе, и они пошли по дорожке на восток. Постепенно дорожка стала тропинкой, многолетние ели и сосны смыкались над ними.
— Как же тебя угораздило…
— Можно, я возьму тебя за руку? — спросил Моха, ноги которого почему-то заносили своего хозяина куда-то направо.
— Можно, — со вздохом разрешила Фелиция.
Моха неожиданно для самого себя превратился в муху (сумка упала на землю), пробежал по руке Принцессы от кончиков ногтей до белого плеча, чуть не упал в разрез её платья, но тут Фелиция щелчком пальца сбросила его с себя. Моха упал на землю и опять стал человеком.
— Извини, — быстро проговорил он, украдкой потирая шишку на лбу. Он взял её за руку и они пошли дальше.
Незаметно беззаботное веселье Мохи улетучилось, её место заступила беспросветная печаль. Он уронил голову на плечо Принцессы и заплакал.
— Что произошло, Моха? — ещё раз попыталась допытаться Принцесса.
И, горько вздыхая и пуская поочерёдно слёзы и сопли, Моха поделился с Фелицией последними трагедиями своей жизни. Будучи мухой, он познакомился с одной замечательной мушкой. («Ах, Фелиция, какие у неё чудесные глазки! А элегантные, изысканной формы лапки!») Он начал ухаживать за этой мушиной красавицей, но едва она увидела, как он случайно превращается в человека, то в ужасе сбежала, и больше он её не видел. («Неужели её сожрал какой-нибудь вечно голодный паук?» — тут Моха чуть не разрыдался, но вовремя одумался.) Вторая трагедия, которая произошла с Мохой, была не менее печальна. Уже в образе человека он познакомился с одной замечательной девушкой. Она была белошвейкой и дочерью белошвейки, а он представился чулочных дел мастером. («Совсем ещё юная, почти дитя, прекрасное, невинное создание!») Моха приносил ей сладости, безделушки и с удовольствием наблюдал, как она простодушно радуется его нехитрым подаркам. Но однажды он превратился в муху и сел ей на губы… Тут Моха остановился, прислонился к дереву и засопел, украдкой смахивая слезу из глаз.
— Представляешь, Фелиция: её вырвало! А потом она назвала меня мерзким, отвратительным насекомым! И что нам лучше расстаться. И если бы я не сбежал, она опрыскала бы меня каким-то ядохимикатом… А потом я смотрел, как она выносит на мусорную кучу все мои подарки…
— Эх, Моха, — сказал Принцесса, — у меня та же проблема. Тот симпатичный свинопас, в которого я была влюблена полтора месяца, оказался просто негодяем, жуликом и даже брачным аферистом. Его разыскивали в трёх королевствах и одной республике. Мне пришлось отобрать у него все мои фотографии и отрубить ему голову. С тех пор прошло… — Принцесса начала загибать тонкие красивые пальцы и называть дни недели, — …прошло шесть дней!
— Фелиция, ты не понимаешь… — сказал Моха. — Ты в любом случае останешься Принцессой, любой, кто посмотрит на тебя, даже в любой одежде, поймёт, что ты Принцесса. А я — как кусок камня, с одной стороны чёрный, а с другой белый. Но я не могу быть только чёрным или только белым. Не могу и не хочу! И серым — тем более! Серых камней вон сколько вокруг…
— Моха, глупый Моха, — сказала Принцесса. — Ты зря думаешь, что ты такой уникальный.
— Да ничего я не думаю, — пробурчал Моха. — И я действительно глупый.
Принцесса вдруг остановилась.
— Всё, тут мы расстанемся, — не терпящим возражения голосом известила она. — Дальше я пойду одна, а ты осторожно иди домой.
Моха попробовал настоять, но Принцесса пояснила, что в окрестностях её замка бродят вурдалаки, вечно голодные и злые. Вдобавок, спорить с принцессами — дело безнадёжное. Моха вглядывался в темноту, но так и не смог увидеть впереди что-то, хотя бы напоминающее замок.
— Вурдалаки, да, — пробормотал он. — А ты не боишься?
— Нет, — Фелиция рассмеялась. — Я с трёх лет тут грибы собираю — чего мне бояться? И потом — я ведь настоящая Принцесса!
— Можно я тебя поцелую на прощание? — спросил Моха.
— Нет, — она отрицательно покачала головой.
Лицо Мохи помрачнело, поэтому она поспешила пояснить:
— Моха, это не потому, что я настоящая Принцесса, а ты — всего лишь Моха. Просто… мы ведь не будем искать друг в друге тех, кого рядом уж нет?
Моха ничего не понял, но подтвердил:
— Не будем. Тогда просто — до свидания, — он помахал рукой. — Пока мы шли, я совсем уж протрезвел.
— Счастливо, Моха!
Моха стоял и смотрел, как за вековыми деревьями исчезает хрупкая фигурка Принцессы в светлом платье, как темнота поглощает её. Когда её совсем не стало видно, Моха сказал сам себе:
— Вурдалаки… да не боюсь я их вовсе.
Потом он превратился в муху с зелёным брюшком и, жужжа, полетел к себе домой.
31 августа 2003 г.
Моха и дева в белом
Жил-был Моха. Внешне он был похож на самую обыкновенную муху с зелёным брюшком, но вместе с тем он имел и несколько чудесных свойств, о которых вы сейчас узнаете. Моха очень любил делать всякие гадости, особенно маленьким детям. Он не ограничивался одним только распространением болезнетворных микробов, как обычные мухи. Во-первых, Моха умел разговаривать (у него был весьма противный голос). И когда он что-то нашёптывал спящим мальчишкам и девчонкам, тем снились страшные кошмары. Дети просыпались, плакали и звали родителей, а Моха улетал в безопасное место, на потолок или за шкаф, и там мерзко хихикал. Во-вторых, Моха умел превращаться в человека. Этот человек, впрочем, тоже был очень неприятным…
За свою жизнь Моха сделал огромное множество гадостей, о которых, возможно, вы ещё узнаете. Но эта история началась тогда, когда Моха в облике человека лежал на разломанной кровати на чердаке одного заброшенного дома. На улице стоял прекрасный июльский день, издалека слышались чьи-то весёлые голоса, щебетание беззаботных птиц, на небе жизнерадостно сияло солнце. Но когда его лучи случайно попадали через разбитое пыльное оконце во временное убежище Мохи, человек-муха кашлял и закрывал глаза.
Мохе было плохо. Было тепло, даже жарко, но Моха укрылся старым зелёным пальтишком и обмотал голову зимним шарфиком. Моху морозило, его горло горело, глаза болели, из носа текло, а по вискам словно стучали маленькие, но увесистые молоточки. Моха молчал, только кашлял и думал, когда всё это закончится. Рядом с кроватью на стуле стояла коробка с целым тортом, с кремом и орехами. Моха его украл накануне, но сейчас у него не было сил даже снять картонную крышку. Он не мог даже просто превратиться в муху, а это было впервые в его жизни… Если бы превратиться в муху — он сразу бы выздоровел! Но… Моха продолжал кашлять и время от времени впадал в забытье. Когда после очередного из них ему стало немного легче, Моха открыл глаза и тут же услышал чьи-то осторожные, постепенно приближающиеся шаги. На улице уже начало темнеть.
— Кто здесь? — спросил Моха и даже не узнал своего голоса.
— Это я, Моха. Я пришла проведать тебя…
Теперь человек-муха увидел визитёра. Это была молодая симпатичная девушка в белом платье, белокурая и ясноглазая. Она улыбалась. Хотя Моха не любил всё красивое, незнакомка показалась ему самым лучшим, что он видел в своей жизни. Быть может, кроме только…
— Ты меня совсем не узнаёшь? — спросила девушка, всё так же спокойно улыбаясь.
— Нет, — Моха попробовал сесть в кровати, шарф упал на пол. — Ты кто?
Девушка, не отвечая, села на стул и поставила на колени вчерашнюю добычу мухи.
— О-о, у тебя торт, — рассмеялась она. — Ты не будешь возражать, если я попробую?
Моха не возражал. Он смотрел перед собой, его била дрожь.
— М-м-м, очень вкусно, свеженький… А мы с тобой довольно часто встречались…
Моха сделал ещё одну попытку превратиться в муху, но опять не вышло. Он посмотрел в глаза своей гостьи и вздрогнул. Он всё понял.
— Не сейчас, — слабо произнёс он. — Я тебя прошу: только не сейчас!
Девушка в белом рассмеялась.
— Почему же не сейчас? Сегодня, по-моему, вполне подходящий день…
— Я ещё не всё успел сделать…
— У тебя ещё есть время, Моха, — девушка бросила взгляд на крошечные часики.
— Значит, всё равно сегодня?
— Да. Может, дать тебе кусочек торта?
— Я не успею увидеть её…
— Моха, неужели ты думаешь о той девчонке?
Моха сел, сбросил пальто и посмотрел на свои кривые волосатые ручки и ножки.
— Ты просто меня не понимаешь… ты никогда не любила…
Девушка опять рассмеялась.
— Моха, ты меня совсем уморил! За всю жизнь ты пожалел одну-единственную девчонку, и теперь вообразил, что любишь её! Но не было в твоём сердчишке никакой любви!
— А что было?
— А было вот что: ты всего лишь испугался своего одиночества. Ты спас её тогда только для того, чтобы и она спасла тебя. Но потом опять испугался и сбежал от неё…
Моха молчал. Он знал, что его собеседница никогда не обманывает. Её иногда осмеливались обманывать, но она всегда была презрительно честна.
— Я хотел бы всего лишь взглянуть на неё, — сказал, наконец, Моха.
— Зачем? — девушка встала и подошла к кровати, отряхивая с тонких белых пальцев сладкие крошки. — Девочка выросла. Вышла замуж. Сейчас у неё двое детей. Она счастлива. Она про тебя забыла. Ты ей не нужен.
— Значит, я никому-никому не нужен?
— Да, — улыбнулась девушка. — Никому, кроме меня.
И она нежно поцеловала Моху прямо в губы.
* * *
Утро следующего дня заглянуло в маленькую грязную комнатку на чердаке заброшенного дома. Там стояла кровать. На кровати вверх лапками лежал трупик маленькой мухи.
26 июля 2003 г.
Аптекарь
Золотые и серебряные монеты с лёгким стуком ложились на стол, позвякивая друг о друга. За окном гудел леденящий ветер, но в комнате было тепло и уютно. Хозяин дома, Микаэль Панакес, подводил итоги уходящего года. Перед ним лежала толстая книга, в которую Панакес аккуратно записывал результаты расчётов. Стол освещался электрической лампой, которая в те времена была модной новинкой, а потому доступна не каждому. Люди победнее пользовались газом, ещё беднее — керосином, а кому-то приходилось довольствоваться свечой или даже лучиной. Наличие электрической лампы свидетельствовало о достатке хозяина, впрочем, столбики золотых монет на столе красноречиво говорили о том же.
Панакес был немолодой, но ещё не очень старый мужчина, и слыл местной знаменитостью. Его аптека, располагавшаяся на первом этаже дома, была не просто аптекой, а храмом фармацевтического искусства. Микстуры Панакеса, его порошки и пилюли, рецепты большинства которых содержались в строжайшем секрете, поднимали на ноги, казалось, самых безнадёжных больных. Иногда захворавшие люди шли за помощью не к городскому лекарю, а к Панакесу, и он никому не отказывал. Главный лекарь Хорбурга, господин Грабер, имел все основания мягко говоря недолюбливать аптекаря, а его снадобья он неоднократно называл дьявольскими зельями. Наветы Грабера в прошлом чуть было не привели к изгнанию Панакеса из города, и он уж начал собираться к переезду. Однако, его спасло то, что много лет страдавший французской болезнью герцог решил наконец-то обратиться за помощью к аптекарю (лечение, прописанное Грабером, было совершенно бесполезным). Естественно, произошло чудо, после которого герцог облагодетельствовал Панакеса, а его недругам запретил чинить ему всяческие козни. Правда, старый герцог уже несколько лет как умер…
Тонкие пальцы аптекаря проворно сновали над столом, ловко управляясь с металлическими кругляшами, банковскими билетами и прочими знаками денежного достоинства. Пожалуй, и руки и пальцы Панакеса были несколько длиннее, чем следовало, но, как видно, это совсем не мешало их обладателю, а даже наоборот. Один из пальцев украшал массивный перстень с зелёным камнем. Наверное, аптекарь весьма жаловал этот цвет, ибо одежда его состояла из тёмно-зелёного костюма с жилетом изумрудной расцветки. На внушительном животе поблёскивала цепочка часов, впрочем, некоторая дородность фигуры только прибавляла ему солидности. Панакес был невысок. Его некрасивое лицо, хоть и с неправильными чертами, невольно внушало уважение: столько мудрости и внутреннего спокойствия читалось в нём. У аптекаря были большие выпуклые глаза (тоже ярко-зелёные), выпуклый лоб и гладко выбритые щёки и подбородок.
Панакес закончил расчёты, закрыл книгу, разложил монеты по ящикам, а бумаги, векселя и прочие документы спрятал в сейф. В это время где-то вдалеке прозвучал взрыв, а потом ещё один. Аптекарь поморщился. Молодой герцог, Гай Легурт, как только получил бразды правления в свои руки, объявил войну соседнему городу. Не успело тело старого герцога упокоиться в земле, как по улицам Хорбурга затопали солдатские сапоги. Конечно, с одной стороны, это неплохо сказалось на делах господина Грабера, других лекарей и самого аптекаря, но, с другой, эта война была абсолютно бессмысленна и никому не нужна. Поговаривали, что герцог Гай начал боевые действия, припомнив какую-то детскую обиду — то ли сын герцога Вальбурга, когда им было по пять лет, отнял у него леденец на палочке, то ли ещё что. Так или иначе, война началась, война собрала кровавые жертвы, и продолжала собирать. Сейчас славные войска герцога Гая держали город Вальбург в осаде, время от времени обстреливая его из мортир. Осаждённые лениво отвечали ружьями — припасов и питьевой воды было вдосталь, а неприступные стены, казалось, смеялись врагу в лицо.
Панакес подошёл к камину, присел и поворочал угли кочергой. В доме было тихо. Кроме него, здесь ещё жили (на третьем этаже) его слуги, два глухонемых брата, Эдвард и Фредвард, которые давно отправились почивать. На каминной полке стоял портрет миловидной девушки. Флёр Керт — так её звали — была невестой Панакеса, и вскоре они должны соединиться узами священного брака, если только тому что-нибудь не помешает. Флёр и Панакес познакомились случайно (аптекарь покупал у её отца цветочные экстракты), но с первого взгляда они, несмотря на разницу в возрасте, почувствовали какое-то непреодолимое влечение друг к другу. Несколько раз аптекарь и прекрасная дочь цветочника встречались в публичных местах, где им удавалось немного побеседовать. Узнав о странном интересе сестры, Тюлипа Керт посмеялась над ней и назвала Панакеса стариком и уродом. А вскоре аптекарь посватал Флёр. Константин Керт недолго думая ответил согласием, основную роль тут, конечно, сыграло финансовое благополучие Панакеса. Тюлипа Керт после этого вдруг поменяла отношение к будущему зятю и сказала, что тот «не так уж и плох».
Было уже слишком поздно. Панакес, очнувшись от задумчивости, направился в спальню, но тут зазвенел колокольчик внизу, зазвенел властно и требовательно. Когда аптекарь спустился на первый этаж, в дверь уже начали стучать кулаком.
— Микаэль Панакес? — прохрипел нежданный гость, хотя в этом вопросе не было необходимости: как аптекарь узнал визитёра, так и он сам был узнан.
— Входите, — он сделал шаг назад.
— Прошу вас одеться и следовать за мной, — последовал приказ.
Гость был с головы до ног укутан в чёрный кожаный плащ. Лицо его пересекал старый шрам, один глаз закрывала чёрная повязка. Под плащом угадывались очертания двух рукояток пистолета. Панакес болезненно поморщился.
— Так ли это уж необходимо? — спросил он без тени волнения в голосе. — Партия бинтов и йода были отправлены сегодня днём, его светлости не о чем беспокоиться.
— Дело не в этом, — отрезал гость. — Герцог пожелал лично увидеться с вами.
— Не самое подходящее время, — тихо заметил Панакес и начал одеваться, предварительно предложив гостю выпить.
Капитан Тодд осушил рюмку и, пока хозяин собирался, начал ходить по аптеке, рассматривая банки с заспиртованными лягушками и разными гадами. На полу за ним оставались грязные следы.
— Я готов, — сказал Панакес. — Может быть, нужно взять какие-нибудь лекарства?
— Нет, — кратко ответил капитан Тодд. — Идём. Тут недалеко.
* * *
Капитан Тодд, сказав, что идти им недалеко, сильно преувеличивал. Их путь лежал чуть ли не через весь город. Из зажиточных кварталов они перешли в район победнее, а потом и вовсе в трущобы. По дороге им почти никто не попадался. Один раз на них обратил внимание полицейский патруль, но когда они заметили, кто сопровождает Панакеса, то повернули в другую сторону.
На окраине Хорбурга стоял чёрный дом с забитыми ставнями. Однако, он вовсе не был заброшен. По ночам оттуда часто слышались приглушённая музыка и женский смех. Иногда оттуда раздавались ужасные крики, полные боли. Люди, жившие поблизости, старались не приближаться к этому зданию — что-то с ним было нечисто. Капитан Тодд, однако, уверенно шагал именно туда.
— Вот, — сказал Тодд, раскрыв перед аптекарем дверь. — По лестнице вверх.
Внутри было темно. Панакес принюхался, и странные запахи почувствовал он. Самым сильным запахом, безусловно, были духи, причём духи дорогие. «Герцог», — подумал он, вздохнул и принялся подниматься по лестнице. Капитан Тодд закрыл дверь на замок и остался внизу, на первом этаже.
Распахнув ещё одну дверь, Панакес был ослеплён светом, бьющим прямо ему в глаза.
— Это он? — услышал он чей-то голос.
— Да, он, — проскрипел кто-то ещё.
По-видимому, лампы специально были направлены так, чтобы ослепить вошедшего. Панакес прищурился, а потом с лёгкой улыбкой поклонился.
— Ваша светлость! Ваша святость!
Гай Легурт, а это был именно он, выругался. По-видимому, он собирался сохранить инкогнито, потому что, помимо затеи с лампами, его лицо был наполовину закрыто маской. Зато епископ Валериус вольготно развалился в кресле, в руке у него был виноград. Третий из встречавших аптекаря стоял за креслом герцога, человек с неподвижным лицом и светлыми мёртвыми глазами, периодически он склонялся к своему господину и что-то шептал ему в ухо. Это был советник герцога, его двоюродный брат, Вильхельм Бастард. Человек, который знал всё обо всех, злопамятный и могущественный. Поговаривали, что именно он ответственен за все ужасные преступления герцога.
— Что ж, входи, Панакес, — проскрипел епископ Валериус, отправив виноградину в рот. Липким от сока пальцем он показал на свободное кресло. — Садись.
— Как ты узнал меня? — не удержался герцог, освобождаясь от маски. — Мы ведь, кажется, ещё ни разу не виделись?
— Да, дотоле нам не посчастливилось встречаться, — ответил аптекарь. — Но Вы, Ваша светлость, удивительно похожи на Вашего покойного батюшку. Ваши фамильные черты невозможно спутать с другими. Позвольте узнать, зачем я понадобился Вам? Быть может, вместе с чертами Вы получили от батюшки какой-либо недуг?
— Вздор, — перебил Гай Легурт.
Епископ Валериус захихикал. Вильхельм наклонился к брату и зашептал ему.
— Нет, Панакес, — ответил епископ. — Мы позвали тебя потому, что очень заинтересовались твоей особой. К тому же нашлись люди, которые поведали нам о тебе весьма занимательные вещи.
Аптекарь нахмурился. Дело приобретало дурной оборот, по-видимому, здесь не были замешаны ни поставки для армии, ни налоги…
— Ты, Панакес, не посещаешь церковные службы, — продолжал епископ, поедая тем временем виноград, — поэтому я весьма мало знаком с тобой. А хотелось узнать побольше. Сколько тебе лет, Панакес?
Аптекарь промолчал.
— По виду, тебе лет сорок, может, пятьдесят… — епископ выплюнул на ковёр косточку. — В Хорбург ты прибыл, как мне говорили, шестнадцать лет назад. Так?
— Вы осведомлены в этом гораздо лучше меня, Ваша святость.
Герцог молча рассматривал аптекаря, что-то взвешивая в уме.
— А до этого ты жил в Дракополисе. А до этого — в Квентовице. И везде ты жил подолгу. И вот мы теперь с герцогом не поймём — сколько же тебе лет?
Епископ Валериус доел виноград, положил ободранную кисть на серебряное блюдо рядом на столе и вытер шёлковым надушенным платочком руки.
— Говорят, ты продал душу дьяволу, — ласково промурлыкал он после этого.
Уже двести лет на главной площади Хорбурга никого не сжигали, неужели вновь возвращаются тёмные времена? Впрочем, лицо аптекаря, хотя и нахмуренное, не выказывало признаков большого беспокойства.
— Вздор, конечно! Мы же все образованные люди, ну кто в такое поверит? — епископ всплеснул пухленькими ладошками. — Тем более, если бы ты действительно продал душу нечистому, как могли бы твои снадобья помогать добрым христианам, жителям нашего славного города?
Герцог молча кивнул.
— Другие говорят, что ты открыл секрет бессмертия, что у тебя есть философский камень, который дарует тебе как сказочное богатство, так и бесконечную жизнь.
— Ерунда, — отозвался наконец аптекарь. — Философский камень — это всего лишь легенда.
— Да, Панакес, я тоже так думаю, — поддержал его епископ. — Вообще, эти россказни про бессмертие… люди просто боятся смерти, боятся геенны огненной, боятся справедливого возмездия за все свои грехи, вот и выдумывают чёрт знает что!
Епископ Валериус с блаженной улыбкой на лице замотал головой. Весь вид его говорил о том, что от геенны никто не спасётся.
— К делу, — тихо приказал герцог.
— А третьи говорят… — начал было епископ, да закашлялся.
Вильхельм снова зашептал кузену на ухо, но тот отмахнулся.
— Панакес, — вкрадчиво начал епископ, вдруг переменив тему, — ты патриот города, в котором живёшь?
Аптекарь не ответил.
— Мне кажется, твоё дело процветает, — скрипел дальше епископ Валериус, — ты даже собрался жениться. Твой будущий тесть — уважаемый житель Хорбурга, уже много поколений его семья живёт здесь. У тебя, конечно же, родятся дети, которые будут называть своей родиной Хорбург…
— Ближе к делу, — Гай Легурт начал проявлять признаки нетерпения.
Епископ погладил украшенный бриллиантами крест на своей груди и продолжал:
— Город, в котором ты живёшь, который дал тебе всё, что у тебя есть, Панакес, этот город в опасности. Ты ведь знаешь, что сейчас идёт война? Ну конечно же, знаешь, ведь ты неплохо зарабатываешь на поставках для нашей доблестной армии! Но война затягивается. Несколько месяцев лежать в грязи вокруг этого мерзкого Вальбурга — это уже слишком! Нужно заканчивать.
Герцог кивнул. Аптекарь тоже.
— И я думаю, что ты нам можешь помочь, Панакес.
— Как? — аптекарь улыбнулся. — Я не могу дать приказ войскам к отступлению.
Гай Легурт нахмурился. Вильхельм Бастард метнул недобрый взгляд.
— Нет, ну что ты! — захихикал епископ, жирное дряблое тело затряслось, словно студень. — Мы эту войну выиграем. И, надеюсь, с твоей помощью.
— Ваша святость, Вы что-то перепутали.
— А третьи говорят, что аптекарь Микаэль Панакес из города Хорбурга — не кто иной, как Эль Сабуб, упоминаемый в старинном манускрипте “De muscis”.
— Чушь! — вырвалось у Панакеса. — Не существует никакого Эль Сабуба. А эта рукопись, о которой вы говорите — подделка.
— Ещё у нас есть свидетельство Гамли из Квентовица, записанное перед его смертью…
— Советую не делать резких движений, — раздался звучный голос герцога. — На тебя, Панакес, нацелено пять самострелов, а кроме того — пистолет у меня в руке.
— Пули не сделают меня более сговорчивым, — резко ответил аптекарь.
— Я осыплю тебя золотом, Эль Сабуб, — Гай Легурт отложил пистолет на стол, рядом с серебряным блюдом и бокалами. — Ты сможешь закрыть свою аптеку и больше не помогать людям, которых на самом деле, насколько я знаю, ты недолюбливаешь.
— Я никогда ничего не делал ради денег…
Вильхельм снова начал нашёптывать, герцог бросил многозначительный взгляд на епископа.
— Именем твоего хозяина заклинаю тебя, Эль Сабуб! — завопил вдруг епископ Валериус, соскочив с кресла. Уж никак нельзя было заподозрить в нём такой прыти. Перед собой он выставил какую-то книгу в переплёте из чёрной кожи. И это явно было не священное писание.
В то же мгновение вскочил и аптекарь.
— Прекратите! — крикнул он. — Нет у меня никакого хозяина! Нет у него никакой власти надо мной!
Изумрудные глаза Панакеса яростно сверкали, и так большие от природы, сейчас они стали ещё больше. Ноздри аптекаря трепетали от гнева. Епископ Валериус, надо сказать, при вспышке аптекаря порядком струхнул, книга в его руках дрожала.
— Спокойно! — сказал Гай Легурт. — Договоримся по-хорошему.
— Не думаю, что у Вас есть то, что Вы могли бы предложить мне, Ваша светлость, — аптекарь вновь сел, но во всей его позе чувствовалось напряжение.
Епископ налил себе вина в кубок и крупными глотками осушил его.
— Разве? — герцог сделал удивлённый вид. — Я вот вижу перед собой две чаши весов. На одной — твоя, Панакес, спокойная жизнь, семья, дети, благополучие, идиллия, одним словом. На другой — твоё очередное изгнание, твоё имущество уйдёт в мою казну, твоя невеста станет моей наложницей…
Аптекарь побледнел.
— А потом, когда она мне надоест, я её убью, — добавил Гай Легурт.
Епископ зачавкал сочным яблоком, делая вид, что происходящее здесь его не касается. «Флёр, Флёр, Флёр!» — звучало в голове у аптекаря. Как же он мог забыть о том, что есть на свете человек, ради которого он готов на всё! Который любит его и которого любит он сам!
— И какая чаша перевесит — зависит от тебя. Всего лишь маленькая услуга… — закончил герцог с кривой ухмылкой.
— Меня зовут не Эль Сабуб, — тихо и медленно проговорил аптекарь. — Меня зовут Микаэль Панакес.
Улыбка сошла с лица герцога, однако появилась вновь, когда он услышал:
— Что я должен сделать?
* * *
Вчетвером они прошли в другую комнату, поднялись на чердак (Вильхельм Бастард предварительно отпирал внушительного вида замки на дверях и решётках) и оказались в алхимической лаборатории. Колбы, реторты, перегонные аппараты и многое другое — всё было так знакомо аптекарю. И в то же время от всего этого веяло запахом смерти и гнили.
— Вы хотите, чтобы я отравил колодцы Вальбурга? — устало переспросил Панакес.
— Разве это так сложно? — герцог улыбнулся. — После этого городские ворота откроют, и жители сдадутся на мою милость. Даю тебе слово, никаких показательных казней не будет. Небольшая контрибуция, удовлетворение моего честолюбия — большего мне не надо.
— Уверен, Панакес, у тебя в кладовках множество отравляющих веществ, — сказал епископ Валериус, натягивая на руки длинные резиновые перчатки, — но у нас есть кое-что особенное…
И он достал из стального шкафа колбу. Совсем небольшая колба, содержимое которой осветило комнату ядовитым жёлто-зелёным светом.
— Осторожно! — вырвалось у герцога, когда аптекарь словно во сне протянул к колбе руку.
— Но… это не просто яд… — выдавил из себя Панакес. Тёмная тень пробежала по его лицу.
— Главное — чтобы жители Вальбурга испугались, чтобы их обуяла паника. Нет никакой нужды убивать их, — заскрипел епископ Валериус.
— И тем не менее… умрут многие…
Нервная дрожь охватила аптекаря. Герцог и епископ с нескрываемой радостью наблюдали за отчаянием Панакеса.
— Я не знаю… — бормотал он. — Я не хочу думать об этом…
— Сделай это, Панакес, — сказал герцог. — Я буду тебе благодарен до самой смерти.
— Смерть, да, — сказал аптекарь.
Он пришёл в себя.
— Я вижу, что вы хорошо постарались, — произнёс он уже более спокойным тоном.
А затем он поднёс колбу ко рту и опрокинул её. Сияющая зелёная жижа полилась прямо ему в рот. Гай Легурт, Валериус и Вильхельм Бастард поспешно схватились за тряпки, пропитанные каким-то раствором и закрыли ими свои носы. Панакес допил жижу, в каждой капле которой затаилась ужасная смерть, осторожно закрыл колбу и вернул её епископу.
— До встречи, — сказал Панакес и подпрыгнул в воздух.
Через минуту из чердачного окна вылетела маленькая муха.
Пошёл снег.
* * *
Вальбург спал. Никто не заметил крошечной мухи, которая вдруг решила полетать в декабрьскую холодную пору. Никто не заметил тёмной тени, склонившейся над главным колодцем Вальбурга. Из этого колодца вода по медным трубам расходилась по всему городу.
Близилось утро. Тяжёлое, свинцовое зимнее утро. Прошла смена караула.
Панакес стоял на башне Вальбургского замка и смотрел вниз, на город. Скоро там начнут умирать, а виной всему этому будет он. Выглядел аптекарь плохо. Его лицо покрылось тёмной жёсткой щетиной, рот искривился в чудовищной гримасе. Его костюм порвался и испачкался. Только сейчас он заметил, что дрожит от холода. Пора было возвращаться домой. Ничего не оставалось, кроме как вернуться, забыть об этом кошмаре, встретиться с Флёр, отдать последние распоряжения по подготовке к свадьбе.
— Что ж, пора… — прошептал он.
— Морт? — вдруг прозвучало за его спиной. — Морт!
Панакес замер, у него не осталось сил на то, чтобы оглянуться.
— Морт, это ты? — женщина подошла ближе.
— Фелиция… — слетело с его помертвевших губ.
— Ты узнал меня! — широко улыбнулась она.
«Сколько же мы не виделись? — подумал Панакес. — Двадцать, тридцать, сорок лет? Я не успеваю следить за временем, оно летит так стремительно…»
Женщина по имени Фелиция действительно была уже немолода. Голова её была посеребрена сединой. Когда-то она была очень красива, но годы взяли своё. Однако благородство черт даже время не смогло отнять.
— Удивительно, никак не ожидала увидеть тебя здесь! — сказала Фелиция.
— Я тоже… не ожидал…
— Где же ты пропадал всё это время? Я ждала тебя очень долго… — женщина погрустнела.
— Ну, ты же знаешь, как я… — залепетал Панакес. — Туда, сюда…
— Да, ты всё такой же, — в голос Фелиции вкралась печаль. — Дай, я тебя обниму. Хотя не надо. Я ведь вышла замуж. Не хотела этого, но пришлось. Упиралась до последнего. Но я ни капли не жалею об этом. У меня двое прекрасных детей. Мальчику девять, а девочке — семь лет…
— Значит, ты живёшь здесь… — каждое слово давалось аптекарю с трудом.
Фелиция звонко рассмеялась.
— Не просто живу. Это мой город. Я — герцогиня Вальбургская.
Панакес онемел.
— Идём вниз, я угощу тебя завтраком. Мы уже все позавтракали, дети, правда, ещё спят, вчера вечером канонада никак не давала уснуть. У нас тут война, знаешь? Никак не могу поверить, что ты оказался в Вальбурге. У меня что-то закружилась голова, решила выйти на башню и подышать свежим воздухом…
— Фелиция… — только и смог выдавить Панакес.
— Морт… что-то я не могу дышать… — вдруг побледнела герцогиня. — Морт… отвернись… меня сейчас вырвет…
Словно в кошмарном сне, по лицу Фелиции расползались чёрные пятна.
Глаза герцогини встретились с огромными глазами Панакеса.
— Морт!
— Да, Фелиция, — слабо ответил аптекарь.
— Это смерть?
— Да, Фелиция.
— Это ты сделал?
Панакес не ответил. Герцогиня упала на колени. Пятна на её лице начали кровоточить.
— Фелиция! — вскрикнул он, опускаясь ниже, прижимая её голову к своей груди.
— Дети, мои дети! — вырывался из груди Фелиции хрип. — Они ещё не проснулись, их комната в дальнем крыле, быть может, зараза ещё не добралась до них, спаси моих детей, Морт, спаси их!
По телу герцогини прошла судорога, и она умерла. Аптекарь опустил Фелицию на заснеженные камни и заплакал.
* * *
— Ваша светлость! Вальбург открывает ворота! Мы победили!
— Славно, славно! — Гай Легурт вскочил и начал собираться.
За его спиной выросла тощая фигура Вильхельма Бастарда.
«Панакес ещё не вернулся», — прошептал он брату.
— Да ну его, — отмахнулся герцог. — Это уже неважно.
— Воздадим хвалу господу нашему! — пробубнил епископ.
Тут в комнату вбежал ещё один посыльный. Если первый, объявивший о капитуляции, сверкал от счастья, то этот был бледен и встревожен.
— Ну что ещё? — раздражённо встретил его Гай Легурт.
— Ваша светлость! Наши солдаты… как-то неважно себя чувствуют. На теле появляются пятна…
Герцог покачнулся.
— Вон! — вдруг заорал он, словно обезумев. — Все вон!!!
Все (кроме Бастарда) бросились наружу.
— Помилуй нас, господи, помилуй! — без конца повторял епископ Валериус.
В дверях он столкнулся с герцогиней Юлией, женой Гая Легурта.
— Что здесь происходит? — холодно спросила она.
— Помилуй нас, помилуй! — епископ умчался прочь.
* * *
На Рождество эпидемия охватила Хорбург. Люди в отчаянии бросились в аптеку Панакеса, но она была закрыта. Сам же аптекарь куда-то исчез, и больше его никто не видел. Аптеку взломали, каждый хватал наугад какое-нибудь лекарство, но все попытки избежать смерти были тщетны. Впрочем, кое-кого смерть пощадила.
Главный лекарь Хорбурга, господин Грабер, за два дня сделал себе целое состояние, но потом умер в страшных муках. Сёстры Керт, Флёр и Тюлипа, скончались в новогоднюю ночь. Их отец вскоре присоединился к ним. Епископ Валериус чудом уцелел, наглухо укрывшись в одном монастыре. Вильхельм Бастард умер в числе первых и был похоронен в общей могиле. Однако, сам герцог Гай Легурт выжил, правда, ослеп на оба глаза и оглох на оба уха. После эпидемии он прожил ещё двадцать лет. Всё это время рядом с ним была герцогиня Юлия, смерть как-то прошла мимо неё, хотя она отважно навещала самых тяжёлых больных.
* * *
Аптекарь Хорбурга, Микаэль Панакес, которого некоторые называли Морт, некоторые — Эль Сабуб, а некоторые — другими именами, многое время спустя объявился в другом месте, в другом городе. Он остался жив, ведь смерть, которую он нёс другим, была перед ним бессильна. Он остался жив, но… сошёл с ума.
12 января 2008 г.
Комментарии к книге «Моха и другие», Тимофей Вениаминович Ермолаев (Стридманн)
Всего 0 комментариев