«Щербет»

Щербет Философическая зарисовка из коммунальных воспоминаний

Когда-то у меня была подруга, а у подруги квартира на Садовом кольце. Точнее не квартира, а две большие комнаты в коммуналке.

Хорошие… Высокие, очень высокие, четыре метра потолки. Лепнина, обрывающаяся у вашей стены и продолжающаяся у соседей. Газовая колонка. Остатки изразцов в ванной. Длинный, метров двадцать пять, коридор, так и кажется, что сейчас в конце его, из кухни, появится горничная с подносом, в наколке и длинном платье…

Но - мечты мои, мечты пустые, - как сказал когда-то чешский поэт начала века Йожеф-Святослав Махар, чью книгу я с очередью купил в годы застоя и книжного дефицита в Доме книги на Калининском, на втором этаже… Наконец-то я могу его процитировать, значит, не зря купил!

А вы знаете, сказал другой поэт, что такое коммунальная квартира…

Прежде всего - это отношения с соседями. Обиды, вековые, как древесные кольца. Интриги, которые сделали бы честь любому королевскому двору. Скандалы с членовредительством и без оного. Другие праздники бессознательного. И просто бред и абсурд без цели и смысла, как вся наша жизнь.

Бред, бред, бред…

Начнешь вспоминать - возникает целое ожерелье. Ожерелье воспоминаний. Кто это сказал? О, мед воспоминаний!..

Жемчужина первая

Дядя (дедушка, 63 года) Коля, сосед.

Потомственный алкоголик. Живет святым духом и сдачей стеклопосуды. Ветеран труда (до перестройки около двадцати лет проработал сантехником в закрытом авиаКБ имени Лавочкина), имеет медальку. Пенсия, по причине трудностей в государстве и отсутствия финансовой дисциплины в собесе, практически отсутствует.

Жалко человека. Наворачиваются слезы на глаза. Сжимаются кулаки. Хочется крикнуть кому-то: сволочи! но не знаешь, кому конкретно кричать.

Белому дому? Мэрии? Так они говорят, что мы, мол, не виноваты - беспорядок на местах…

И этот милый дедушка, божий человек, белая головушка, вдруг, именно вдруг - ни с того ни с сего - начинает мочиться в раковину на общей кухне. То есть до какого-то момента все шло более-менее нормально, ну там, напивался дед, скандалил, в состоянии абстиненции обещал соседке с третьего этажа, старой большевичке, насильственную смерть - часами мог завывать под ее дверью:

- Тань -ка-а!!! Ты не спи-и-шь?!

- Хулиган! - визгливо кричала тетя Таня из-за двери. - Я милицию вызову!

- А я тебя повешу!.. - ласково отвечал дедушка Коля и так страшно пинал тетитанину дверь ногой, что вздрагивал весь дом…

То есть вы сами видите: в общем, все шло более или менее нормально, но от некоей неустановленной точки, кривая нашей коммунальной жизни устремилась к бесконечному пределу и в квартире сделались настоящие джунгли.

Причем интересно - мочится только в раковину и никуда больше.

Просьбы, увещевания, мольба - ничего не помогает.

Нет, в минуты просветления дядя Коля соглашается: нехорошо… охает, даже сокрушается. Но через день все повторяется снова. То есть налицо какой-то протест, возможно, даже послание, впору приглашать психоаналитика.

Но - имейте в виду: на дворе 1988 год, психологическая помощь еще не вошла так прочно в культурный обиход народных масс, звать чуть что психоаналитика, как сейчас, никому не приходит в голову, приходится обходиться своими силами, и это систематическое мочеиспускание на кухне сразу воспринимается всеми как намеренное (пусть даже иррациональное) оскорбление, и только.

Ира в истерике. Я тогда еще не окончательно поселился у нее, жил на два дома (а у жены отдельная квартира, да и у моих родителей отдельная, так что коммунального опыта у меня никакого…) и все не мог понять: в чем дело?

Я его даже, какмужчина мужчину, просил, угрожал, даже встряхнул пару раз - ничего не помогает. И в какой-то момент я понял, что надо что-то предпринимать, потому что дело может кончиться плохо. Ира (и откуда столько сил в хрупкой женщине…) после очередного случая вдруг не выдержала, ворвалась к бедному старику в комнату (а это ведь уже само по себе уголовное дело!) выволокла его на кухню, потребовала “вымыть за собой хоть раз” и, получив отказ в категорической и крайне невежливой форме, ударила бедного деда головой - но почему-то не о раковину, а о кухонную плиту (потому что плита рядом стояла?), да так, что раскололась чугунная конфорка! Все произошло очень быстро, я даже не успел вмешаться, просто вихрь какой-то…

Впрочем дядя Коля, разумеется, остался цел (небольшой ушиб, сказали в травмопункте), у нас народ так просто не возьмешь, хотя и кричал на весь дом “помогите, убивают!”.

Участковому долго объясняли, что происходит, подарили бутылку коньяка, отложенную на праздники. Ушел, слава богу…

Вечером я уговаривал Иру изменить отношение к происходящему, плюнуть, взывал к ее интеллигентности, но она плакала и просила меня разменять ей жилплощадь…

Как она сказала (цитирую):

- Я все понимаю, но этого старого пидора, если он еще раз нассыт мне в раковину, - убью.

А что вы думаете, коммунальные ссоры - это не шутки, все бывает, вот, у моих знакомых, было: преподаватель английского языка, дама с университетским, заметьте, образованием, ударила своего соседа, православного художника - символиста стиральным тазом! По голове! Да так, что сломала себе палец…

Почему?

Почему? Смешно… Разве можно задавать этот вопрос в коммунальной квартире?.. Да и вообще в России… Разве можно вообще задавать здесь вопросы?

Художник мыл своего спаниэля в общей ванне. И надо сказать, что еще не самая грязная собачка была…

Символисту-то что, он все раз - и сублимировал: в живопись, в графику, одна серия офортов “Урбанизация козы”, или акварель “Мыслящие пни - говорящие статуи” например, чего стоят, пик сезона 1990 года, а у спаниэля нервный срыв - полгода после этого не мог оставаться один, выл басом на всю квартиру, соседи по подъезду все спрашивали, кто это у вас так кричит?..

Видно вспоминал, как его отвели в ванную, посадили туда, что уже само по себе крайне неприятно, включили горячую воду, а потом в ванную пришла милая женщина, доцент межфакультетской кафедры иностранных языков МГУ, всю жизнь гладила, косточки давала, а иногда даже кусочки колбасы… И вдруг стала бить хозяина тазиком.

В Европе это точно был бы судебный процесс с участием представителей общества защиты животных, а у нас дело ограничилось все тем же усталым участковым.

Так что не надо шутить с соседями…

М-да. Надо - не надо… Это сейчас хорошо рассуждать, а тогда надо было срочно что-то решать, что делать?

Можно было, конечно, с кем-нибудь поменяться, все-таки Садовое кольцо, Центр, но это же дело не двух дней…

Ведь тут восемьдесят процентов проблемы состояло в том, что требовалась неотложная помощь…

Как-то так вышло, что вся эта история совпала с моим окончательным переселением к Ире, так что эта миротворческая операция под эгидой ООН должна была стать моим боевым крещением. На эскалацию конфликта, то есть дядю Колю бить, я однозначно идти не хотел, я все же воспитан в духе Просвещения - Руссо, Дидро, Писарев с Чернышевским; как можно, просто даже перечислив эти святые имена, бить пожилого человека, кавалера медали “Ветеран труда”?

Никак нельзя.

Все оказалось очень просто.

Стоило мне пожить в Иркиной квартире хотя бы неделю без отрыва, я понял то, что вы, дорогие мои, из сегодняшнего своего, подкованного социальными науками прекрасного далека, поняли уже, наверное, давно.

Дядя Коля хотел того же, чего хотят все в наших холодных краях - любви…

Ах, любовь, любовь…

А там, где любовь, там, известно, там всегда проливается кровь…

Бедный старик хотел, чтобы на него просто обращали внимание. А Ира же - интеллигенция, вся в себе. В книгах. В картинах. В личной жизни. Считает, что если с народом здороваться по утрам и вежливо улыбаться по вечерам - этого достаточно. А разве это народу нужно? Разве ему нужна вежливость и улыбки? Сколько должно пройти революций и восстаний, сколько должно быть Ильичей и Пугачевых, чтобы русская интеллигенция оставила свои “европейские” замашки?!

Ex oriente lux!

Ясно же сказали…

Для человека естественного, органичного, как кажется, называл его Александр Блок в своей статье “Интеллигенция и революция”, вежливое “здравствуйте” по утрам - это даже не оскорбление, это хуже - прямой призыв к насилию, к поджогу, погрому и бунту.

Я т-те поздороваюсь, - думает он, жадно глотая холодную воду из урчащего крана и, косясь на вас черным конским глазом - я т-т-те покажу, “здравствуйте!..”

Естественному человеку нужно общение. Теплота. Чувство локтя. Со-чувствие. То, что Владимир Соловьев называл “соборностью”…

И здесь, стоило мне побыть “на месте” два-три дня без отрыва - я все понял: дядя Коля требует, чтобы его просто заметили. Поговорили. Спросили: как жизнь?.. Если вы это сделаете - все, он ваш даже не друг, а брат, кровный брат навеки…

Мы выпили с ним на уже упоминавшейся кухне по стаканчику.

(Пальмовую ветвь выкинул, разумеется, я, так как несмотря на то, что являюсь кандидатом экономических наук- что-то соображаю. Читал Ключевского, сборник “Вехи”, кое-что из современных по мелочи…).

Пару раз выпили, и дядя Коля говорит: вообще-то я тебе скажу, Ирка твоя хорошая баба, только немного того. Ты выкинь на хер все книги ее, они, помяни мое слово, ее до добра не доведут…

Любомудр наш… Одоевский! Впрочем, он не сказал мне ничего нового, я и сам это знал. Но что я мог сделать? Что такое интеллигенция без книг? Это йоги, эзотерики и последователи Кришны… А вы видели российских йогов и эзотериков?

Уж лучше пусть с книгами…

Вообще эти несколько лет в коммуналке многое прибавили к моему миропониманию. Я же до того, с женой, в отдельной квартире жил. Там аура совершенно другая… Координаты… точка отсчета, что ли. Каждый сам по себе.

Что ни говори о советской принудительности совместного проживания в коммуналках, есть, есть в этом какая-то не то, пардон, ментальная предопределенность, не то преемственность со всей предыдущей русской жизнью. Продолжение традиций. Дух коллективизма, колхоз. Все та же “соборность” и насильственная любовь… Воплощение пословицы “бьет - значит, любит”…

Продолжая тему любви, скажу, кстати, что в описываемом помещении, кроме уже упоминаемого дяди Коли и нас с Ирой, жило еще две “семьи”: молодая девушка Ляля, неопределенных занятий, интересующаяся всем духовным, и Нина, одинокая секс-бомба из ближайшей конторы неясного профиля, которая при ближайшем рассмотрении оказалась штабом Гражданской обороны города Москвы.

Секс-бомбе было лет тридцать пять, и проживала она на своих пятнадцати метрах не одна, а с малолетним сыном Мишенькой. Таким образом, я к чему веду-то - ничего особенного, если не считать замиренного дядю Колю, никаких горцев, уголовников, ортодоксальных борцов за правду или, не дай бог, лиц, регулярно употребляющих алкоголь и наркотики, не было.

Да и сам я, должен заметить, несмотря на свое кандидатство, родом из Самарской области, из так называемых гуртовщиков и волжских торговцев зерном. Я понимаю, что сейчас об этом смешно говорить (хотя и модно), но еще мой прадед перегонял скот не то из Астрахани в Саратов, не то из Саратова в Астрахань. Так что, как писал поэт Павел Васильев: Ты помнишь след в степи солончаковой?.. Но приглядись, на шее скакуна…

То есть я хочу сказать, что учиться мне было особенно нечему. Все сидело в генах, просто слегка запылившись…

Ну ладно, это все предисловия, а мы подходим так сказать, к центральной теме нашего исследования.

Жемчужина вторая.

Когда я окончательно переехал к Ире, была осень. Ближе к ноябрьским. Хотя снега еще не было, зима в тот год подзадержалась… На 7-е мы всей квартирой, естественно, выпили.

Странно, но на “государственные праздники” коллектив, за исключением, разумеется, Иры, пил хором, ее я еле за стол усадил, а например, Новый год отмечался более или менее приватно… Почему, культурологи?

Молчат, овцы…

Выпили, видимо, сильно, так что я ничего не помнил наутро. То есть помнил до определенного момента, а потом все, будто ток отключили. Помню, что сначала мы все чинно сидели за столом и о чем-то беседовали.

Кажется, Нина рассказывала нам, как у них на работе выдавали праздничные заказы и что профкомша, сука, недодала ей мандарин, несмотря на то, что она очень отличилась на недавних учениях по защите от китайского, кажется, ядерного удара. Показала высокую боеготовность, а ей за это дырку от бублика. У нас так всегда. Вот Георгий Константинович Жуков - живой пример. Спас Россию и от Гитлера, и от

Берии - а его за это послали за Урал, коров пасти… После чего дядя Коля поднял тост за Отца Народов, при котором, что ни говори, а такого бардака все же не было, а девушка Ляля сказала, что все это все равно иллюзия, майя, какая разница - мандарины, шмандарины, заказы, приказы… Ерунда все это - Харе Кришна!.. после чего Ирина собралась было горячо заспорить с ней в духе христианской морали о принципе “возделывай свой сад”, как это - нет разницы?!.. после чего дядя Коля возгласил еще один тост о культе личности, и они все, три бабы, три дуры, хором накинулись на него, жалуясь на тяжесть женской доли при развитом социализме, после чего я пнул Ирку под столом, чтобы она заткнулась.

Нашли тему…

Тут спиртное кончилось, и все увяли.

Но оказалось, что порох в пороховницах еще был, и - пропади все пропадом! - сказала одинокая женщина Нина, сбегала к себе - и принесла бутыль деревенского самогона, отложенную на следующий праздник или черный день, на Первое мая или Новый год, на приезд бой-френда или разлуку с ним - какая разница!..

Самогон прислали родственники из Калининской, ныне Тверской, области…

Напиток оказался крут. Нечерноземье… Хребет российской печали, Русский Щит, Русская Антарктида… Земля Франца-Иосифа. Здесь жухлый почил материк, - сказал Мандельштам, здесь пили и пьют страшно, беспробудно, отчаянно, зло, потому что больше делать здесь нечего, не возделывать же, действительно, “свой сад”! Здесь Россия равна себе и понимаешь тщету любого желания. Это об этих краях сказал Гоголь: хоть три года скачи, никуда не доскачешь. А Тютчев, по-моему, в стихотворении о декабристах, сказал об этом: айсберг!.. На айсберг руку поднимали!..

И ваш покорный слуга хотел бы тоже сказать что-нибудь проникновенное, но что-то ничего не приходит в голову, и он просто укажет:

И я был здесь, Мика и Шурка здесь были…

И кстати, действительно были: помню спуск к реке, луг, покрытый цветущей купавой, жаворонка, огромное небо с белыми облаками, старый “господский” дом на холме, чье-то бывшее имение…

Строил там пионерлагерь, на месте пионерлагеря во время войны был госпиталь, сначала наш, потом немецкий, потом опять наш, а до революции на месте госпиталя была усадьба, вишневый сад, дом с мезонином, дядя Ваня, три сестры.

Бригада шабашников выкладывала бетонными плитами дорожки, земляные тропинки в разросшемся без присмотра парке, кто-то дал деньги на пионерлагерь, деньги ушли в бетонные плиты. Под одной из тропинок наткнулись на братскую могилу, местные сказали - немцы, кто-то сказал - наши, было неважно, было страшно, кости лежали вперемешку, неглубоко, без обелиска, без памятника, брошенные второпях, брошенные за ненужностью, забытые, будто люди, от которых они остались, были песком, камнями или лесным мусором…

А вокруг был рай. Рай земной. Зацветала черемуха, аромат ее холодными волнами несся по вечерам над землей, я выходил на берег с книгой, садился, но не читал, смотрел на открывающийся простор, воображал себя барином. Потомки настоящего барина пили дешевое пиво в вечном и чужом Париже, в столице мираНью-Йорке, в душном Буэнос-Айресе, платили по историческим счетам за либеральную дурь, за сто лет чувства вины перед народом, за банальную, банальнейшую историю, к чему опять рассказывать? Но все силюсь разглядеть, что там, в этих повторяющихся, как станции троллейбусного маршрута, прописных истинах, избитых сюжетах - поступь истории?

Барин в девятьсот восьмом сбежал с цыганами; барыня, обидевшись на цыган, дала денег в партийную кассу РСДРП, завела любовника-студента, студент потом метнулся в эсеры, сгинул в 22-м в Ярославле; имение разграбили, впрочем, еще в 18-м, барыня уехала в 19-м, остатки купленного ею для народа трактора до сих пор валялись, превращаясь в камень, на пологом берегу.

Солнце садилось, на земле выступала роса, я вдыхал аромат черемухи, история казалась сном, из дома, где нас поселили, доносились звуки радиоприемника…

Впрочем, я, как говорят в романах, отвлекся. Итак, одинокая женщина Нина, 7 ноября 1988 года, самогон из Калининской губернии.

А я уже упоминал, что вообще-то, как говаривали раньше, видал виды. Кроме тверской шабашки ходил в геологические партии рабочим, бывал на Дальнем Востоке, на Камчатке, сиживал с удочкой на берегу великой сибирской реки Лены, подрабатывал грузчиком на овощной базе в Орехово, в тяжелые времена пил даже огуречный лосьон, но тут забалдел только от самого запаха.

Сделано было на совесть. Я испытал сложную смесь ощущений опиумного кайфа и дурноты, замешанных на сильных позывах к рвоте. Захотелось кого-нибудь убить. Бессмысленность любого сопротивления стала очевидной. И в этом аду послышался звук трубы:

- Попробуем! - сказал дядя Коля.

Я попробовал вежливо отказаться. Ира отворачивалась-отворачивалась, потом отсела к окну под форточку - чтобы легче дышалось…

Дядя Коля налил себе рюмочку, - самогон медленно, жирно, как нефть, лился из бутыли, - деликатно отставив мизинец, залпом опрокинул ее и, отдышавшись, сказал Нине:

- Щ-щербет…

После чего одинокая женщина Нина разлила напиток по бокалам. Оглядела нас безумно, как перед атакой кавалерист, строго сказала:

- Вздрогнем! - выпила первой и взвизгнула…

Отказываться уже не приходилось. Я держался, как альпинист за страховку, за Иркину руку, но после четвертой или пятой рюмки наступил провал в памяти. Это не было ни борьбой, ни отступлением сознания… Оно просто отключилось. Не знаю, в каких мирах я странствовал, и о том, что там было, - ничего не помню. Проснувшись днем 8 ноября (голова была налита свинцом, а глаза хотелось попросить кого-нибудь открыть, как у Гоголя), я выпил три стакана воды и бутылку пива и осторожно спросил у Иры, что было вчера.

Душа томилась смутным ощущением вины. По поджатым Иркиным губам и односложным ответам, я понял, что она томилась не напрасно.

Каксказала странная девушка Ляля, встреченная мной по дороге в туалет: что-то было, какая-то маята,но какая точно - не помню, так как сразу отрубилась после этого Нинкиного самогона, будто закидалась циклодолом.

После этих слов девушка Ляля куда-то бесследно исчезла, причем так быстро, что я усомнился в реальности нашей встречи в пустынном коммунальном коридоре…

Встреченный позднее на улице дядя Коля - он шел сдавать бутылки, а я, подлизываясь, выгуливал Ирину болонку Псюшу - милое, безвредное существо, вроде тополиной моли, тихо прожило у Иры несколько лет, потом неожиданно и решительно сбежало во время течки, - на мои попытки что-либо узнать отвечал пожатием плеч, туманными улыбками и односложными восклицаниями:

- А кто ж его знает!.. - дальше шли идиоматические выражения. - Мы праздновали октябрьскую годовщину, - неизменно повторял он в конце.

Я решил махнуть рукой. Ну, покуролесил немного, подумал я. Не страшно. Выпили же. Будем считать, что это была моя “прописка” у Иры. Меня несколько нервировало отсутствие четвертого свидетеля, Нины Александровны, но я решил, что у нее дежурство на гособъекте, и успокоился.

На следующий день я, уже в совершенно благодушном настроении, возвращался по ноябрьскому холоду с работы домой. Поднявшись на наш этаж и даже, кажется, что-то про себя напевая, я вошел в квартиру и в коридоре сразу столкнулся с Ниной.

- Здравствуйте, - улыбнувшись как можно шире, сказал я. По-моему в тот момент я даже забыл о позавчерашнем праздновании и странных, двусмысленных улыбках дяди Коли.

- Чтоб ты сдох, - сухо отвечала Нина Александровна.

Знаете, я ужасно растерялся. Все-таки повторяю, я в коммунальной квартире до того не жил.

- Не понял, - сказал я.

- Не понял?.. - переспросила Нина Александровна и подойдя ко мне, неожиданно распахнула халат. На огромной груди ее не было бюстгальтера. Я попятился.

- В чем дело? - пролепетал я, одновременно по звукам, доносившимся из глубины квартиры, пытаясь понять, дома ли Ира.

- В чем дело?! - еще больше удивилась Нина и потянувшись (сердце мое упало куда-то вниз и там, внизу, затрепетало и забилось) включила в полутемном коридоре еще одну лампочку. Я попытался отвести глаза и не смог.

Это провокация! Сейчас войдет Ирка - и я погиб, - вспыхнула и сразу потускнела, угасла отчаянная мысль в моей бедной голове. И вдруг… вдруг я увидел… Вся грудь Нины Александровны, от гигантских ее сосков до безумных закруглений, уходящих в пьяную тень, к животу, была в укусах и темных следах, в просторечьи именуемых “засосами”.

- Видишь теперь? - грозно спросила Нина.

И тут до меня дошло. Вот она, причина Иркиной вчерашней сухости и двусмысленных улыбок дяди Коли…

- Щербет!.. - воскликнул я примерно так же, как герой известной повести Александра Сергеевича Пушкина “Пиковая дама” воскликнул “старуха!..”.

Было бы рядом светское общество или примитивные гости, меня можно было бы подхватывать на руки, так как голова моя закружилась. Но поскольку мы были в коридоре одни, я устоял. Я боялся Нины Александровны.

- Щербе-ет… - передразнила меня она, и голос ее немного потеплел. Видимо, мой неподдельный испуг тронул ее большое сердце.

- Еле отбилась от тебя на праздники, так лез. Интеллигенция… Она добавила еще несколько крепких слов, но по глазам ее я понял, что меня простили…

Окрыленный, я побежал к Ире. Какие формы - думал я, - какие формы, но это же сосуд… то есть огонь… в котором пустота…

- Эй, - окликнула меня Нина. Я остановился. - Ты это, - сказала она, едва заметно улыбаясь, - захочешь чего, приходи. Не стесняйся.

- Как?!. - спросил я, попятившись.

- Да вот так, - отвечала Нина. - Запросто…

Если я вам еще не надоел с цитатами, то по этому поводу мне сейчас вспоминается удивительное четверостишие Николая Степановича Гумилева, вот только название стихотворения, сейчас, увы, никак не вспомню.

Я знаю, что деревьям, а не нам Дано величье совершенной жизни: На ласковой земле, сестре звездам, Мы на чужбине, а они - в отчизне. Какие стихи… Может быть он и прав, а? Далее вся сцена скрывается туманом…

* * *

Почему я это все вспомнил?.. Да сам не знаю. Может быть потому, что, заехав недавно по какой-то надобности в Сокольники, я случайно встретил у метро свою старую подругу.

Мы давно расстались, увы или ура - так и не пойму…

Оказывается, у нее в Сокольниках - двухкомнатная квартира, она в конце концов поменялась, как когда-то хотела.

Мы чинно, как добрые друзья, под ручку прошлись по парку, попили пива в открытом кафе, с улыбкой вспомнили прошлое. Все было так мило, что у меня, дурака, даже мелькнула шальная мысль: а может, ее того, трахнуть, по старой, так сказать, памяти? Тем более живет недалеко.

Надо же… Что делает время - ведь расходились в страшном угаре, так как после того, как я объявил о своем решении вернуться к жене, Ирка выкинула мои вещи на лестницу, а потом сверху, на весь подьезд кричала, что наложит на себя руки, если я уйду, побежала за мной неодетая по двору…

Ужас, что было. Я, в свою очередь, тоже хорош, злился на нее за что-то, а ведь столько лет ей голову морочил…

Квартиру расселили лет пять назад, - тихо рассказывала моя бывшая любовь, - потому что весь наш квартал на корню скупила какая-то крутая контора не то под отель, не то под бордель, с зимним садом, бассейном и фитнесс-клубом. Народ было решил, что нас сразу всех поубивают за такие-то миллионы, но фирмачи оказались порядочные и каждому подобрали то, что он более или менее хотел.

Все жильцы напоследок на нервной почве переругались, еще бы, такая везуха, никто ни с кем не разговаривал, дедушка Коля в знак протеста разбил кирпичом ту самую раковину на кухне, помнишь? А Лялька в самом конце привела мужика - по ее словам, китайского учителя, старца, по-нашему. Конь блед, короче.

Мужик, по словам Иры, был и правда странный. Уже в возрасте, а с длинными, правда, как конский хвост, волосами, собранными сзади в пучок.

Странная девушка Ляля сказала, что ему сорок и что он - с Алтая и с ней не живет, а учит ее мудрости, но одинокая женщина Нина, как человек военный и близкий к штабу ГО, быстро выяснила, что мужику не сорок, а все пятьдесят, даже с лишним и что он не с Алтая, а из Полтавы, и никакой не китаец, а киевский еврей, когда-то работавший в серьезном проектном институте, но потом отколовшийся от своих и от водки впавший в восточную мудрость, йогу и “всю эту их разную антисоветскую маяту”, как на мой взгляд, очень точно выразилась одинокая женщина Нина.

Насчет декларируемого девушкой Лялей целомудрия их отношений, проживавшая в соседней комнате Нина лишь усмехнулась:

- Да он их там всех по кругу обхаживает, - с неожиданной жесткостью сказала она, - всех этих учениц, кто к ним ходит, а с Лялькой - дурой связался из-за московской прописки, вот и все. Только хрен ему будет вместо прописки, он законов московских не знает!..

В общем, обстановка накануне переезда была еще та, что и констатировал прибывший для переговоров менеджер фирмачей с профессиональной цепкостью оценив ситуацию.

- Ништяк! - сказал молодой менеджер в кожаном пиджаке, оглядывая знаменитый двадцатипятиметровый коридор и внимательно слушая доносившееся из Лялиной комнаты биение бубна и хоровое пение.

И он пригласил Иру в фирменный БМВ - проехать, посмотреть варианты обмена…

Ира вздохнула.

- Банальный вывод из всего этого. Сейчас неплохо - и в личной жизни, и в стране, каждый живет сам по себе, но иногда скучно как-то.

И она вдруг виновато усмехнулась:

- Прямо как нерусские какие-то стали…

И я подумал, что в чем-то она все же права. Не знаю, должны ли русские обязательно пить по праздникам плохо очищенный самогон и петь кришнаитские гимны, но во всяком случае, “ништяк” про нашу жизнь теперь уже точно не скажешь…

Что правда, то правда.

Оглавление

Щербет . Философическая зарисовка из коммунальных воспоминаний

Жемчужина первая

Жемчужина вторая.

* * *

Реклама на сайте