«Рассказы из сборника "Bone Palace Ballet"»

Charles Bukowski

Charles Bukowski

Ч. Буковски. Переводы из сборника

Bone Palace Ballet (1997 г.)

Перевод: Всеволод Самсонов

божий человек

ненормально

блюющая леди

дитя депрессии

первая любовь

гора

что подумают соседи?

завершенный круг

местечко в Фили

большая ночь в городе

полное безумие

бездельник

общество должно осознавать

сумасшедший

табурет бара

игра отражений

врунишка. врунишка. горят штанишки!

проверка

где-то в Техасе

странное утро вне бара

розарий

два безумца

ах!

комната 106

другими словами

нечто большее

бездельник на свободе

по-холостяцки

поздняя плата

совет

боец

мой самый худший отказ

коффешоп

путешествие к концу

читая критическую рецензию

прекрасная дама

чернуха

мой стиль

змеиные глаза

наш мир

палец

не забывай

один из этих

Глазго

мой компьютер

осторожность

Бах, вернись

почтовый ящик

Белфаст

сон

выбор

добро пожаловать во тьму

Бах

большой джаз

момент

божий человек

нам было десять или одиннадцать

когда мы пошли посмотреть

на священника

мы постучались.

толстая, старомодно одетая женщина

через дверь

спросила "да?"

"мы хотим посмотреть

на священника", кто-то

из нас сказал.

я думаю это

Фрэнк сказал.

"Отец", женщина

повернула голову

"какие-то мальчики

хотят видеть вас"

"скажи им,

чтобы заходили", сказал

священник

"следуйте за мной" сказала

толстая, старомодно одетая дама

мы последовали за ней.

священник был в своей студии.

он был

за своим столом.

он отодвинул какие-то бумаги

в сторону.

"да, мальчики?"

женщина вышла

из комнаты

"ну", сказал я

"ну", сказал Фрэнк

"да, ребята, давайте..."

"ну", сказал Фрэнк, "ну вот

нам интересно,

есть ли Бог,"

Отец улыбнулся

"ну, конечно,

Он есть."

"тогда где же он"

спросил я

"вы не учили

катехезис?

Бог повсюду".

"о", сказал Фрэнк.

"спасибо вам, отец,

мы просто хотели

узнать", сказал я.

"все совершенно нормально,

мальчики, я польщен

вашим любопытством".

"спасибо вам, отец",

сказал Фрэнк.

мы оба

слегка поклонились, когда

повернулись и пошли

к выходу.

толстая, старомодно одетая женщина

ждала.

она повела нас

вниз по лестнице

к двери.

мы шли по

пустынной улице.

"интересно, трахает

ли он ее?" спросил

Фрэнк.

я осмотрелся, нет ли

где-нибудь рядом Бога, затем ответил

"конечно нет".

"но что он делает

когда возбуждается?"

спросил Фрэнк.

"наверное он молится"

сказал я.

"это не одно и тоже"

сказал Фрэнк

"у него есть Бог", сказал я

"ему это не нужно".

"я думаю, он трахает

ее", сказал Фрэнк.

"да?"

"да.

почему бы не вернуться

и не спросить его?"

"ты возвращайся

и спрашивай его", сказал я.

"это ты

интересуешься".

"мне страшно",

сказал Фрэнк.

"ты боишься Бога",

сказал я.

"ну, а ты?"

"конечно".

мы остановились затем

на красный свет

ожидая начала движения.

мы оба не были

на мессе

несколько месяцев

это было скучно.

вот со священником

говорить было интереснее.

цвет сфетофора изменился

и мы перешли улицу

ненормально

когда я был в школе грамматики

наш учитель рассказал нам историю

про моряка

который сказал капитану

"флаг? я надеюсь никогда

не увидеть больше флага!"

"очень хорошо", было сказано ему,

"твое желание исполнится!"

и его посадили

в трюм плывущего судна

держали его там

посылали вниз ему

еду

и он умер, там внизу,

никогда больше

не увидев

флага.

это была действительно ужасная

история для всех других детей

очень

эффектная.

но она не была достаточна

эффектна

для меня.

я сидел и думал

да, это слишком плохо

никогда не увидеть

флага

зато очень хорошо

не видеть больше

других людей.

я не поднял руку чтобы

сказать что-нибудь про это,

хотя.

это должно было значить, что

я не хочу видеть их никого.

что было правдой.

я смотрел прямо перед собой

на доску

которая смотрелась намного лучше

чем

кто-нибудь

из них.

блюющая леди

нам было по четырнадцать, Балди,

Норману и мне.

сидя в соседнем

парке где-то около десяти вечера

мы пили украденное пиво.

затем мы увидели машину,

подъехавшую к обочине.

открылась дверь, оттуда

высунулась леди и ее вырвало на

тротуар.

освободив желудок,

она немного посидела.

затем вышла из своей

машины

и пошла в парк.

она немного

шаталась.

"она пьяна", сказал

Норман, "давай трахнем

ее!"

"о.к.", сказал я.

"о.к.", сказал Балди.

она двигалась

через парк

шла одна,

покачиваясь.

она была полна, но

молода,

с хорошими грудями,

прекрасными ногами,

колыхала

своими холмами.

"я нахожу, что она

хороша", сказал Балди.

"я нахожу, что она

хороша", сказал Норман.

затем она увидела нас

сидящих на

лавочке.

"о", сказала она.

она подошла поближе,

глазея на нас.

"о, вы такие хорошие

молодые мальчики..."

это было не про нас.

"как насчет выпить,

девочка?" спросил

Норман.

"о, нет, я уже

слишком пьяна,

я чувствую себя ужасно, я

подралась с моим

другом..."

она стояла в лунном свете,

пошатываясь.

"а что у него есть такое, чего

нет у меня?", спросил

Норман.

"не будь нахальным!"

"иди сюда, девочка,

я что-то покажу

тебе," сказал Балди.

"я ухожу", сказала она

и развернулась.

Балди вскочил,

(он был наполовину пьян)

и погнался

за ней.

"у меня есть что-то

для тебя, девочка!"

леди побежала.

Балди побежал за ней.

когда он попытался

схватить ее,

он промахнулся, махнул

мимо ее больших

ягодиц и упал

в траву.

леди подбежала к

своей машине,

завела ее, и

умчалась

вниз по улице.

Балди пошел

обратно

к нам.

"черт, ну и шлюха!"

он сел к нам

на лавочку,

взял свою банку

пива, и сделал

большой глоток.

"она хотела этого,

она так хотела

этого", сказал он.

"у тебя есть кишки,

Балди", сказал я.

"думаешь, она

вернется?", спросил

Норман.

"конечно", сказал Балди,

"она хочет индюшка,

который есть у меня".

я не думаю, что кто-то

из нас думал, что ей захочется

вернутьтся

но мы сидели там

пили пиво

и ждали.

мы все были

девственниками.

но мы чувствовали себя намного

увереннее тогда,

когда сидели и курили

сигареты,

опустошая банки

пива.

позже мы все, как всегда,

ушли домой

и мастурбировали,

думая об этой

женщине

в парке,

целуя ее пахнущий виски рот,

ее высокие ноги

в лунном свете,

парковый фонтан

извергал свои

воды

в то время как наши родители

спали в другой

комнате,

уставшие от всего этого.

дитя депрессии

у меня никогда не было денег, но у меня был

велосипед

летом нечего было делать

кроме как ездить на велосипеде

на пляж и обратно.

это был выматывающий задницу

рейс из Л.-А. в

Венецию

просто не было ничего другого.

но, стоит заметить, от этого развивались

мои ноги.

мне было 14, и у меня были

самые сильные ноги

на Юге, наверное.

то, что делало

поездки более волнительными -

это попытки сократить время,

требуемое

на путешествие.

каждый раз превзойдя

мой собственный рекорд я

пытался установить

новый.

я крутил педали все быстрее

и быстрее.

и все было замечательно

за исключением одного солнечного дня

я мчался

в одиночестве

мужик

в красной спортивной машине

прокричал мне,

"Эй, пацан, смотри куда

ты, нах..!"

я взглянул на него.

там в машине последней модели,

сидел старик

он курил сигару

и с ним была

молодая блондинка.

ее длинные волосы развивал

ветер.

"прямо тебе в задницу!" - ответил

я.

он сбавил скорость

вровень со мной, качавшим педали.

он посмотрел на меня

и сказал, "Ты не мог бы

повторить

что сказал?"

я повторил.

девушка с волосами,

развеваемыми ветром

посмотрела на него и

засмеялась.

"у меня появилась идея

припарковаться

и выбить дурь

из тебя!"

"паркуйся!

паркуйся!"

прокричал я.

он прогремел вперед

и припарковался у

обочины.

я оставил велосипед

и пошел по направлению

к нему.

я не боялся.

я чувствовал себя сильным.

я подошел к машине.

он посмотрел на меня

из машины.

он не вышел

наружу.

молодая девушка

что-то сказала

ему.

неожидано он

завел машину

и

укатил.

он повернул направо

за угол.

я вернулся к моему

велосипеду.

взобрался на него

и начал крутить

педали.

когда он вернулся,

объехав квартал,

я видел его лицо

он

смотрел на меня

я никогда не видел

такой ненависти.

затем он укатил

вниз по бульвару

скрылся из поля зрения вместе со своей

молодой девушкой.

я крутил педали

я больше не торопился.

к черту рекорды.

я поимел козыри перед

мужиком и

девушка с длинными

волосами думала обо

мне.

я стал

мужчиной.

первая любовь

когда-то,

когда мне было 16,

писатели давали мне

единственную надежду

мой отец не любил книг

и моя мать не любила книги

(потому что мой отец не любил книг)

особенно те, что я приносил

из библиотеки:

Лоуренса, Достоевского,

Тургенева, Горького,

А. Хаксли, Синклера Льюиса

и других.

у меня была своя собственная комната

но в 8 часов обычно

мы все, предполагалось, что мы должны отправляться спать:

"кто рано ложится и рано встает,

тому Бог здоровье, богатство и мудрость дает"

мой отец говорил

"выключай свет" - он кричал

тогда я брал ночник

закрывал его одеялом

и в тепле, со скрытым светом,

я продолжал читать:

Ибсена, Шекспира, Чехова, Джефферса, Турбера, Конрада Айкена и др.

они давали мне шанс и немного надежды

в месте, где не было ни чувства, ни надежды.

я корпел над ними

под одеялом становилось жарко.

листы бумаги начинали дымиться.

тогда я выключал лампу

выставлял ее наружу - чтобы остыла

без этих книг

я не уверен, - как смог бы

вынести безумие, убийцу-отца, идиотизм, безнадежность

когда мой отец кричал: "выключай свет!"

я уверен, он боялся

прекрасно написанных слов

навеки бессмертных

в самой лучшей и наиболее интересной литературе

но они были близки мне

под одеялом

более женственные, чем женщина

более человечные, чем человек

они все были со мной

это я взял их

гора

во время учебы в средней школе

классы рассаживались в алфавитном порядке

и Барнс всегда сидел позади меня.

Барнс: самое большое тело в классе 39

но все его тело было жиром.

он был жирный сальный вонючка.

он был там, над моей шеей,

за моей спиной

я мог слышать его сопение.

я мог слышать движения его тела.

это было адом.

самое худшее, что

ебаный увалень думал, что он умен.

всегда готов к

какой-нибудь шуточке.

например, постучать по

моей спине,

вручить мне записку,

прошептать,

"это - от Мэри Лу..., она сказала

передать это тебе..."

"большой мальчик", говорилось в записке,

"я так хочу быть с тобой!

я не могу отвести глаз от тебя!"

потом он тыкал меня в спину,

"эй, эй, она хочет тебя!".

я обычно игнорировал его.

"эй, Хэнк, что сказал священник,

когда увидел птичье дерьмо

в своей жареной кукурузе?"

"эй, Хэнк..."

вершиной всех его достоинств

был неприятный запах.

он всегда носил один и тот же

тяжелый зеленый свитер,

даже в самый жаркий день.

после каждого занятия он пытался

пройти к выходу со мной,

последовать за мной в коридор.

"Эй, Хэнк, подожди минуточку..."

он был медлителен,

у него были огромные ноги в черных ботинках

с квадратными носками,

они часто сталкивались,

и он спотыкался во время ходьбы.

он был одинок,

но как я мог бы

нарушить его одиночество,

если из-за него я чувствовал себя

физически и душевно больным.

он висел на моей шее в течение двух лет.

однажды он ткнул меня в спину:

"эй, это от Каролины..."

я открыл записку:

"Генри, ты - мужчина моих самых сладостных грез!"

я повернулся на месте и

посмотрел на него.

он носил круглые стекла с толстыми оправами.

его красные влажные губы

были искривлены в глупую усмешку.

я сказал, "слушай, Барнс,

если ты когда-либо коснешься меня

или заговоришь со мной

или даже посмотришь на меня опять,

я обещаю, что я убью тебя!"

госпожа Андерсон, преподаватель английского,

сказала так, чтобы все могли слышать,

"мистер Чинаски, увидимся после урока."

потом она посмотрела на меня.

"я уже достаточно наблюдала

за вашей грубой возней.

что нужно сказать?"

я не отвечал.

"мистер Чинаски,

я собираюсь поставить вам

"F" по английскому".

"хорошо..."

"теперь можете идти."

после этого я не посещал уроки английского,

но я видел Барнса на других занятиях

и так как он не притрагивался ко мне,

не говорил со мной,

и потому что я никогда не видел,

что он смотрит на меня,

мне не нужно было убивать его.

единственное, что продолжалось

- его сопение.

хуже этого,

я начал чувствовать себя виновным,

как будто я совершил

отвратительный и неправильный поступок

я чувствовал, как будто

я запер его,

поступив ужасно,

в каком-то темном и одиноком месте.

я оставил его там, одного.

за моей спиной, над моей шеей.

что подумают соседи?

мне кажется , что именно этот вопрос был тем, который чаще всего

мне задавали родители

конечно, я не заботился о том, что подумают соседи

я испытываю раскаяние по отношению к соседям, этим испуганным людям, глядевшим из-за своих занавесок

все соседи наблюдали друг за другом

но в 1930-е не было больше на что смотреть

кроме как на меня, приходящего пьяным домой поздно вечером

"ты убьешь свою мать",

говорил мне отец

"кроме того, что соседи подумают?"

между тем я думал, что все делаю хорошо

так или иначе,

я ухитрялся напиваться

совсем не имея денег -

умение, которому я не разучился в моей дальнейшей жизни

чтобы дела моих бедных родителей стали еще хуже,

я начал писать письма

издателю одной из известных газет

большинство из которых были опубликовано

и которые стали причиной моей дурной славы

"что соседи подумают?" - мои родители спрашивали у меня

но письма принесли интересные результаты -

в почте появились письма ненависти, вплоть до смертельных угроз

а также они вовлекли меня в контакты

с какими-то странными людьми, которые верили, что я действительно думаю то, что было мною написано

в тех письмах

тогда начались тайные встречи

в подвалах и на чердаках

у нас были пушки, условные знаки, планы

и речи.

были также

места, где я пил на халяву.

большинство этих мест

привлекали внимание

крайне правых

молодых парней

в возрасте от 17 до 23.

"мы не хотим чтобы черные трахали

наших женщин!

черные должны умереть!"

к несчастью,

я сам совсем не трахал

тогда женщин.

все встречи начинались с того,

что мы вставали и

отдавали честь флагу

который казался мне

дурацкой забавой

юношей.

но большинство этих

молодых людей

были из состоятельных семей

и я пил с некоторыми из

них позже.

я пил так много, как мог

пока они кутили.

я ничего не говорил

но они, кажется, ничего не помышляли

они помнили письма

и не догадывались о том, что они

были лживыми.

дело не в том, что я не был

порядочным человеком.

я никогда

не разделял какую-либо идеологию.

на деле любая идея относительно жизни и людей

отталкивала меня, но гораздо проще было

выклянчивать в баре спиртные напитки у правых, чем у старух.

"я не верю, что ты мой сын," говорил мне мой отец.

"что соседи подумают?" спрашивала моя мать.

проклятые бедные

патриотически обманутые дураки.

после того, как они выгнали меня из дома,

я бросил встречи

уехал и жил один

в фанерной будке

теперь мои родители уже больше

не должны были волноваться

о том,

что подумают о них соседи.

завершенный круг

Сэнфорд любил шутить грязно

например, ссать в молочные бутылки

поджигать ножки пауков, мучить котов

подливать воду в баллон с газом, и т.д.

он весь состоял

из таких грязных шуток

мы росли вместе.

на Второй Мировой войне он попал

в военно-воздушные силы

"все телки достаются летчикам" сказал он мне

во втором его задании над

английским каналом

ему подпалили задницу

в небе

его так и не нашли.

еще одна грязная шутка

в мире

грязных шуток.

местечко в Фили

ни с чем не сравнимо, будучи молодым и голодным,

жить в снимаемой комнате и разыгрывать из себя писателя,

в то время как другие люди заняты их профессиями и имуществом.

ни с чем не сравнимо, будучи молодым и голодным,

слушать Брамса, когда твой живот завывает, лишенный хоть грамма жира,

растянуться на кровати в темноте, курить скрученную сигарету

и работать над последней бутылкой вина,

усыпав исписанными тобой листами пол.

так, что приходится ходить по ним, по твоим шедеврам, -

их будут либо читать в аду, либо их сгрызут любопытные мыши.

Брамс - единственный друг, который есть у тебя,

единственный друг, которого ты хочешь,

его и винную бутылку, поскольку ты понимаешь, что ты

никогда не станешь гражданином мира, и если ты доживешь

до реальной старости, ты все равно никогда не станешь гражданином мира.

вино и Брамс хорошо смешивается,

в то время как ты наблюдаешь, как по потолку движутся огни,

от проходящих мимо автомобилей.

скоро ты заснешь и завтра, конечно,

будет большее количество шедевров.

большая ночь в городе

пьяный на темных улицах какого-то города,

ночь,

ты заблудился

где твоя комната?

ты входишь в бар, чтобы найти себя,

заказываешь скотч с водой.

в чертовом баре сыро,

один из рукавов твоей рубашки впитывает влагу.

бодяга - скотч слаб.

ты заказываешь бутылку пива.

Мадам Смерть идет к тебе, одетая в платье.

она садится, ты покупаешь ей пиво,

она воняет болотом,

она касается ногой твоей коленки.

бармен усмехается.

ты заставил его волноваться, он не знает,

полицейский ли ты, убийца, сумасшедший или идиот.

ты заказываешь водку.

ты льешь водку в горлышко бутылки пива.

час ночи в мертвом совином мире.

ты спрашиваешь, сколько будет стоить ее голова,

выпиваешь все

вкус машинного масла.

ты оставляешь Мадам Смерть.

ты оставляешь глумящегося бармена.

ты вспомнил, где твоя комната.

комната с полной бутылкой вина на туалетном столике

комната с танцующими тараканами.

совершенство среди звезд, где любовь умерла,

смеясь.

полное безумие

хорошо, я знаю, что вы устали слушать это, но как

насчет того, чтобы в последний раз?

все эти крошечные комнатки во всех этих городах, перемещаясь из одного города в другой

от одной дешевой снятой комнаты к другой

испуг и отвращение от всех этих людей.

все то же самое

любое и каждое место,

тысячи и тысячи пересеченных миль,

глядя из окна быстроходного автобуса, слушая

их разговор,

глядя на них, на их головы, их уши,

на путь, которым они идут.

все эти незнакомцы откуда-то,

безжизненные параллельные перпендикуляры, они

сидели лезвиями в моих кишках, даже

прекрасные девушки, с их хитрыми глазами,

с их весельем и волшебством их тел

были только дорогим миражом,

дешевой уловкой жизни.

я передвигался от комнаты к комнате,

от города к городу,

скрываясь,

ища,

ожидая ...

из-за чего?

только из безответственного и негативного желания

по крайней мере не быть похожим на них.

я любил эти старые комнаты,

изношенные коврики, любил спускаться по лестнице в душ,

даже крыс и мышей, они были моими товарищами...

в своем одиноком пути однажды

я открыл для себя классических композиторов.

у меня был старый магнитофон.

и вместо того, чтобы есть,

я использовал те средства, которые имел,

для покупки дешевого вина и магнитофонных записей.

я скручивал сигареты,

курил,

пил,

и слушал музыку в темноте.

я помню одну особенную ночь, когда Вагнер

действительно вознес потолок в моей комнате,

я встал с кровати, пораженный радостью,

я стоял и держал обе руки поднятыми к потолку,

затем поймал свой отражение в зеркале

ничего лишнего не было во мне,

скелете человека,

похудевшего с 200 фунтов до 130, с впавшими щеками.

я видел этот смертельный череп,

смотрящий на меня, и это было так

нелепо и настолько мило, что я начал смеяться

и оно, в зеркале

тоже начало смеяться

ситуация становилась все забавней и забавней

потому что я держал

обе руки поднятыми к потолку.

у тех старых комнат, где я был так счастлив, были вежливые старые хозяйки,

с изображениями Христа на лестничной площадке,

но они были всегда хороши

несмотря на это.

"мистер Чинаски, ваша арендная плата

просрочена, -

с вами все в порядке?"

"о, да, спасибо. "

"я слышу, ваша музыка

играет день и ночь, вы

сидите в вашей комнате, днем и ночью

с опущенными шторами...

- с вами все в порядке?"

"я - писатель."

"писатель?"

"да, я недавно послал кое-что

в "New Yorker", я уверен,

что я скоро получу ответ от них".

почему то, если ты говорил им,

что ты писатель,

они принимали все виды оправданий,

особенно,

если тебе только исполнилось двадцать.

(позже, в этом уже было трудно убедить,

так как я должен был проявить себя.)

но я любил те маленькие комнатки

во всех тех городах

со всеми их хозяйками

и Брамсом и Сибелиусом и Шостоковичем

и Ивом и Сэром Эдвардом Элгаром и

шопеновскими этюдами и Бородиным Бетховеном Гайдном Генделем Мусоргским, и т.д.

теперь, так или иначе,

после десятилетий тех комнат

и полужопных бесплодных рабочих мест и

после кропания буквально 40 или 50 фунтов

отвергнутых рукописей

я все еще возвращаюсь в

маленькие комнатки,

рассказать еще раз о них, чтобы

удивиться моему безумию в те годы.

тогда было иначе,

когда мое письмо не изменило еще ничего,

я был счастлив.

и это было в тех комнатках,

наполовину освещенных в 4 утра.

сидящий на

рифе ничто

был достаточно молод

чтобы оставаться молодым всегда.

комнатки

славы.

бездельник

перебираясь из города в город

я носил две пары

башмаков,

для поиска работы

одни и для работы

другие.

рабочие башмаки

были массивными, черными и

жесткими.

когда я впервые

влез в них

они причиняли дикую

боль,

я намозолил

и подвернул

палец

и все же я влез

в них

утром

с похмелья,

думая, ладно,

старая песня

снова

работать

за грош

и разумеется

благодарить

за это

(будучи избранным

из множества

претендентов).

наверно мое лицо

было

отталкивающе

простодушным.

каждый раз

натягивать

эти башмаки

было

не легче чем

в прошлый.

я

строил планы

как бы

себя уберечь

от этого.

делать бы это

за игорным столом

или играя

на скачках

или в постели

некой богатой

леди.

может быть эти идеи

я приобрел

слишком долго прожив

в Лос-Анджелесе,

он расположен более чем

вблизи Голливуда.

и так покидая

дешевый ночлег

по ступеням

каждый раз

заново,

башмаки жмут

и уродуют мне

ступни

сходя по ступеням

под раннее

солнце,

по

тротуару,

через

город,

всего лишь еще

один

простой поденщик,

еще один

простой

человек,

со вселенной

скользящей сквозь

мою голову

и из моих

ушей,

с картой учета

чтобы войти

и выйти,

а потом

что-нибудь

выпить

с леди из

ада.

рабочая обувь

рабочая обувь

рабочая обувь

и я

внутри

нее

без единого

источника

света.

(это стихотворение переводено Р. Кривушиным)

общество должно осознавать

ты ходишь на консультации к психиаторам и психологам

когда дела плохи

и к шлюхам

шлюхи для всех, молодых парней и стариков

молодым парням они говорят:

"не бойся, сладкий, я отдамся

тебе"

старики при их помощи

продолжают заниматься этим

как будто они еще в состоянии подцепить кого-нибудь.

общество должно осознавать ценность

шлюх - то есть тех девочек, которые действительно наслаждаются

своим трудом - тех, которые делают это

почти художественно.

я думаю о времени, проведенном

в мексиканском публичном доме

девочка с маленькой чашкой и тряпкой

моет мой член

он встает и она смеется и я

смеюсь тоже, она

целует его, мягко и медленно, затем она

взбирается и простирается на кровати

я имею ее и мы делаем все легко, без усилий,

без напряжения, а какой-то парень

стучится в дверь и вопит,

"эй, что к черту, здесь творится?

быстрее!"

но это было как симфония Маллера -

что невозможно разрушить.

когда я кончил, и она вернулась, снова появились

чашка и тряпка

и мы оба смеялись; затем она поцеловала его

мягко и

нежно, я встал, снова оделся и

ушел -

"боже, приятель, что к черту ты делал

здесь?"

"трахался", сказал я джентльмену

спустился в холл, спустился по ступеням и остановился

рядом с дорогой, зажег одну из

мягких мексиканских сигарет в лунном сиянии

вновь свободный и человечный

всего за $3,1

любящий ночь, Мексику и

самого себя

сумасшедший

когда

меня

регистрировали в Лос-Анжелосской Городской тюрьме (я

был все еще немного пьян)

там была толпа ожидающих своей очереди заключенных, и

никто не замечал, что я курю сигарету,

пока пепел не упал на пол,

тогда коп начал кричать на меня

что-то вроде "мы хранили это место блядь ЧИСТЫМ!"

"О," ответил я, и тогда полицейский сказал,

"такой умный сука? ... O.K., теперь ты

получишь!"

и он затолкал меня в заднюю комнату и

запер дверь

за мной.

там за толстой желтой решеткой от пола до потолка

сидел полный сумасшедший

он увидел меня и закричал,

яростно побежал ко мне,

ударился о решетку,

отскочил обратно,

и снова помчался на решетку,

схватил ее,

и начал раскачивать,

желая прорваться через нее,

пытаясь добраться до меня

чтобы убить

это было страшно

но я был пьян

нашел другую сигарету

зажег ее и с дрожью

протянул ее через решетку,

ожидая, что моя рука сейчас будет

оторвана,

он взял курево,

вставил в свои губы

вдыхал

выдыхал

я тоже

закурил

мы стояли рядом

курили.

в таком положении

коп нашел нас

когда открыл дверь

позади меня.

"сукин сын," сказал он,

"замечательно, если бы мог, отпустил бы

тебя за такое"

"я тоже хотел бы, чтобы ты

мог" я сказал ему.

"пошли,"

сказал он.

когда мы вышли за дверь,

сумасшедший опять схватил решетку и

кричал,

кричал,

кричал,

он грохотал и бил решеткой

этой толстой решеткой

расслоившаяся желтая краска на которой

открывала

слой бледной серой краски

ниже.

табурет бара

каждый день и

каждая ночь

были приблизительно одинаковы.

бармен запускал меня в 5 утра.

я должен был слушать его истории,

в то время как он тер полы шваброй

и подготовливал все

но выпивка была бесплатной

до 7 утра,

когда бар открывался.

в 7 утра собиралась

порядочная толпа

я мог прорабатывать их

насчет выпивки

в 8:15 утра

часть клиентов расходилась

я должен был лелеять

свою выпивку

и ждать

я тратил несколько монет

чтобы продолжать потихоньку пить

дожидаясь того болезненного часа

когда я исчерпаю монету.

уловка состояла в том,

чтобы никогда не опустошать стакан.

это было правилом:

пока у тебя есть хоть что-то

в твоем стакане, -

ты остаешься.

иногда время

било меня по голове

и мой проклятый

язык сдавался, вывешиваясь.

в полдень придрейфовывали

еще несколько человек,

они все знали меня.

я неплохо разыгрывал

ночные

шоу -

дикие изречения на тарабарщине,

поединки на кулаках,

даже позволял себе несколько

глубоких утверждений,

когда,

у меня были деньги,

я платил за каждого.

я был щедр.

хороший парень.

плохой

парень.

но в часы в дневного света

у меня

почти не было никакой

энергии.

это были

тяжелые часы.

я должен был доить

из тех блядских сосунков

выпивку.

так или иначе,

я доставал их,

выполнял поручения,

получая немного

монеты.

когда полдень

склонялся к вечеру

дела начинали

идти лучше,

я становился пьяным,

более изобретательным,

более интересным,

это давало доступ

ко времени

вечеринки

- времени удачи.

а ночи были

великолепны.

выпивка появлялась

передо мной

и я понятия не имел,

откуда

она

появляется.

иногда

ночи и дни

перемешивались.

я, казалось бы,

сидел в дневном свете,

а потом сразу

внезапно становилось темно,

или по-другому,

сначала было

темно

а в следующий момент,

был уже дневной свет.

я однажды

спросил бармена,

"эй, Джим,

ты заметил,

что было темно,

а сейчас

светит солнце!

не странно ли это?

"нет",

ответил он,

"ты ушел

в свою комнату,

и затем снова вернулся".

временами я возмущался

моей ролью.

посетители-покровители были

едва интеллектуальны,

им была свойственна

безжизненная смертельная удовлетворенность,

и все же я

должен был зависеть

от их прихотей.

я просидел на том

табурете бара

в течение 3 лет

от 5 утра до

до 2 утра.

я, должно быть,

спал, в то время когда я пил.

я полагаю, что я пробовал

убить себя

выпивкой и

ссорами

на задворках переулка,

но это не сработало.

моей самой большой проблемой

были ногти на ногах,

которые я

никогда не стриг

и которые причиняли боль

мне

в моих ботинках.

но в конечном счете

они ломались, или

отпадал целый ноготь.

меня покидала эта

чувствительная плоть

плюс несколько трещин в губах,

искареженные пальцы,

шишки на коленях

от падения,

и далее в таком роде.

я был выставляем

из одной комнаты за комнатой,

но всегда ухитрялся

найти другую.

жизнь была хороша настолько,

насколько я

сводил концы с концами.

я избегал того,

чтобы попасться в ловушку

обычного образа жизни.

я верно полагал, что

это было важно для меня,

когда ничто другое

не было важно.

и один

табурет был мой.

в конце бара.

это было все,

что я имел.

это было все,

в чем я нуждался.

не было больше

ни одного человека,

который предпочел бы жить как я

и не было другого пути,

который я бы предпочел.

я был на пике

моей храбрости,

сидящий там и ожидающий

следующую выпивку.

понимаете ли вы,

что я имею в виду?

игра отражений

Питер был уродлив, Питер был толст, Питер был глух, Питер был неуклюж, Питер заикался, Питер запинался, девушки хихикали над Питером, а мальчики насмехались над ним, Питера часто оставляли после занятий, стекла очков Питера всегда вываливались, его шнурки развязывались, его галстук болтался, его одежда отличалась от всего, что мы когда-либо видели, Питер всегда сидел на задних местах в классе и сопли текли из его носа.

это было тогда. это было школа грамматики и средняя школа, но время прошло, и теперь Питер никогда не ездит на своем новом дорогом автомобиле больше года, он всегда имеет новую и красивую подружку, он больше не носит очки, он похудел, сморится почти красивым, по крайней мере самоуверенным, он имеет дом в Мексике и дом в Голливуде.

Питер работает в сфере искусства и на рынке акций, он говорит на трех языках, имеет яхту и частный самолет, а также иногда продюссирует фильмы. те, кто знали его, не знают его теперь.

что-то произошло. но что же к черту такое могло произойти?

ведь большинство золотых мальчиков тех лет - те, кто еще рядом - деформированы, побеждены, бесславны, идиотичны, бездомны, стары или умирают.

очень редко жизненный путь приводит к тем результатам, которых мы ожидаем.

- в действительности, никогда.

врунишка. врунишка. горят штанишки!

в компании парней, которые просто сидели и пили,

Луи начал рассказ,

он сказал, что он был в спальне, и вовсю трудился,

когда женщина под ним сказала,

"это - мой муж! я слышу как он вставил ключ в переднюю дверь!"

Луи вскочил,

был только один путь,

через окно ванной,

это происходило на втором этаже,

но ему было уже все равно,

он оставил свои

штаны, рубашку, ботинки, все там,

он вылез из окна,

с голой задницей,

и спустился вниз по водосточной трубе.

проделав три четверти пути вниз, он

упал на землю, встал

с растяжением связок и вывихнутой лодыжкой,

и прохромал к своему автомобилю,

который был припаркован позади дома,

рванул с ревом далеко в ночь, полностью голый, но все еще живой!

парни смеялись, "ну, Луи, ты избежал таких неприятностей!"

как я понял, Луи, не мог бы завести свой автомобиль без ключей,

которые были в штанах.

я знал, что я мог бы вывести его на чистую воду, но разве это было бы хорошо?

еще один человек рассказывает свою чушь, в то время как я придумываю другую.

проверка

это был маленький пыльный город

на востоке Штата Техас,

полный диких индюков.

я только что женился на их дочери,

и они заехали в ее дом,

чтобы посмотреть, кто

я такой.

все родственники и дьявол знает кто еще.

когда все было закончено,

я сидел на крае кровати,

сосущий бутылку пива,

а моя жена стояла

рядом.

"ты понравился им,"

сказала она.

"да"?

"они ожидали увидеть какого-нибудь

городского мальчика, а не тебя."

"а?"

"ты пил больше

виски, чем кто-нибудь из них,

даже больше чем дядя

Пауль, причем ты

даже не мигал."

"это был хороший

виски".

"ты одобрен," сказал моя

жена. "они не будут

беспокоить нас."

"а что, они

хотели?"

"они выгнали

моего последнего..."

"твоего последнего?

погоди-ка минутку..."

"мы были помолвлены."

"это кто-то, кого я знаю?"

она засмеялась.

"также, когда они употребляли

слово "ниггер", ты

не возражал."

"я думал, что они

говорят это мне.

черт, девочка, я -

ниггер."

я пошел

на кухню и взял

еще одно пиво.

весь виски

кончился.

когда я вернулся,

она стояла

там же

улыбаясь.

"но ты знаешь,"

сказала она, "что

было удачнее всего?"

"нет, скажи мне..."

"то, что ты вышел,

одетый в эти грязные

голубые джинсы!"

"да?"

"о, да! они

не будут преследовать

тебя теперь!"

"я прошел осмотр".

можно было

начинать парад.

где-то в Техасе

сижу в большом доме ранчо с бабушкой

и дедушкой (не моими) и бабушка

говорит мне, что у нее "ужасная мигрень" и она

не знает, что делать.

я знаю, это так, и причина -

то, что я сижу в ее доме.

дедушка спрашивает меня, хочу ли я выпить, и я говорю

ему да, и он наливает мне виски и

воду.

моя жена выходит и говорит, "не начинай с ним

слишком рано, это ведет к неприятностям".

я хлопаю выпивку, смотрю на дедушку, спрашиваю,

"как насчет следующей, такой же как предыдущая?"

моя жена выходит.

полдень постепенно сходит на нет, пока я сижу и пью со старой пыхтелкой,

затем сопелка засыпает на стуле, и я продолжаю дальше.

я сижу, в моих глазах заходящее солнце, и это

хорошо.

спустя некоторое время я иду во двор, там

индеец.

я сажусь на землю и наблюдаю, как он сооружает

клетку для цыплят.

через некоторое время я спрашиваю его,

"хочешь выпить?"

он говорит нет.

неинтересный парень.

я иду обратно в дом.

дед все еще спит.

у старухи все еще ее мигрень.

я иду через дом.

я иду обратно в спальню.

моя жена стоит там.

"ты-сукин-сын",

говорит она.

"конечно,"

говорю я.

я плюхаюсь на кровать,

смотрю на потолок.

среди трещин я различаю ангела,

козла и льва.

моя жена выходит из комнаты.

интересно, что они платят индейцу.

немного: комнату, харчи, горшок чтобы писать в него.

я решаю поспать.

возможно позже ночью

все будет казаться лучше.

странное утро вне бара

этого никогда не случалось прежде

и никто не знает, как такие вещи

могут случаться.

было приблизительно 11 утра

я остановился снаружи

глотнуть немного воздуха.

подошел Дэнни, и я начал

беседовать с Дэнни.

затем подошел Гарри

и присоединился к нам на углу.

никто не говорил

до свидания.

затем я заметил, что

еще два человека останавились и

начали говорить друг с другом

в нескольких футах от нас.

"давайте войдем и выпьем,"

сказал я Дэнни и Гарри.

"нет, здесь, снаружи, хорошо,"

сказал Дэнни,

"давайте поболтаем немного".

так мы и сделали.

затем я заметил что появилось

еще несколько человек.

некоторые говорили,

другие просто стояли там.

это происходило медленно.

все больше людей появлялись

на углу:

образовывалась толпа.

это становилось

почти комичным.

было что-то странное в воздухе,

вы могли бы почувствовать это.

было много голосов.

и еще большее количество людей

прибывало.

я не знаю, откуда

они появлялись.

они стояли вокруг

разговоривали, смеялись, и

курили сигареты.

Джим-бармен высунул голову

из двери и спросил,

"эй, что к черту здесь происходит?"

кто-то засмеялся.

Джим вернулся внутрь в пустой бар.

я начал чувствовать что

все это очень странно,

как будто мир решил

измениться

внезапно.

в воздухе было чувство радости и

азартной игры.

я полагаю, что каждый

чувствовал это.

это было мощная энергия

позволить себе освободиться и

работать на себя.

затем подошел коп Джек.

"эй, вы, парни, кончайте это!

что, к черту, это все такое?"

мы все знали Джека,

мы пили с ним ночью.

вскоре Джек стоял там-же

разговаривая, и слушая других.

Дэнни усмехался,

"Иисус,

это очень странно".

"мне нравится это," сказал я.

весь угол был

переполнен человечеством,

наконец разорвавшим цепи

и свободным,

смеющимся.

автомобили замедлились, и

водители смотрели, недоумевая,

что случалось.

мы не знали.

наконец я сказал,

"я не могу выдержать больше,

я захожу чтобы выпить".

Дэнни и Гарри

последовали за мной.

вскоре за нами последовали

еще несколько человек.

"масса парней снаружи,"

сказал бармен.

"да",

сказал Гарри,

"но где - женщины?"

"женщины не хотят

что-нибудь иметь с бездельниками

вроде нас," сказал Дэнни.

мы каждый выпили пару раз.

это заняло, возможно,

15 или 20 минут.

затем я пошел к двери и

выглянул из нее.

все ушли.

я вернулся и сел.

"любопытно, куда они ушли?"

"самое странное утро моей жизни,"

сказал Дэнни.

"да", сказал Гарри.

мы сидели там,

размышляя относительно этого.

затем Дэнни

начал рассказывать

про то, что его родители

собираются выгнать его

из-за того, что он

слишком много пьет.

Джим-бармен стоял рядом,

полируя стаканы

и вещи вернулись к

норме, вплоть до недоразумения,

кто собирается оплатить

следующий заход.

розарий (чётки)

мой отец был человеком, полным маленьких

изречений:

"кто рано ложится и рано

встаёт..."

"дурак и его деньги..."

"заправил кровать ну-ка ложись в

неё..."

"пенни доллар..."

"делай так, как я говорю, а не так как

я делаю..."

"если ты не выигрываешь, соси

яйца..."

были и другие, но я

забыл их.

как он мог благовестить их,

бесконечно!

когда он умер, я отправился взглянуть на

него в гробу.

все говорили насчет того, как хорошо

он выглядит, "умиротворенный! посмотри на него,

какой умиротворенный! они подправили его

действительно очень хорошо!"

я только взглянул на него,

почти ожидая, что он выпалит

одно из своих изречений:

"мертвая задница лучше, чем

вообще никакой задницы..."

"ты не удивляешься, где я раздобыл

нарциссы в это время?"

но ничего не произошло, и поэтому я

вышел

следуя за дядей,

который сказал: "эй, Генри, пошли-ка

найдем что-нибудь поесть!"

"я знаю одно место", сказал я.

"пойдем за мной..."

я мог почти что слышать, как он говорит

из гроба:

"путь к сердцу мужчины

лежит через его

желудок..."

два безумца

мы были единственные

двое белых на фабрике.

он был действительно

сумасшедший,

Макс,

кривая шея,

длинные неуклюжие тонкие руки,

никогда не смотрел прямо

на кого-либо;

хорошо,

смотрел,

но это был только быстрый

взгляд сверху;

искривленная шея

его глаза была маленькими,

уродливыми и тусклыми,

он всегда был одет

в коричневое:

коричневые ботинки,

коричневая рубашка,

коричневые штаны,

коричневые носки

а движения были неуклюжими.

никто никогда

не говорил с ним.

я был совершенно другой сумасшедший,

но другие рабочие

не знали этого.

у меня была

скромная гримаса,

я был хорош острыми замечаниями,

и это дало мне некоторое уважение,

но я был вне,

как и Макс.

я знал точно, что

Макс чувствовал, и

я думаю, что

он знал,

как я себя чувствовал,

но это была

наша тайна.

мы никогда

не разговоривали.

месяцы прошли, а мы

ни разу не разговоривали.

потом однажды в полдень

он заговорил.

он повернулся,

посмотрел на меня, и

сказал,

"у тебя

совсем нет кишок".

во время завтрака мы

встали в боевую позу

в переулке позади магазина.

Макс помчался на меня,

его кулаки взлетели, но

у него были кулаки

как у бабочки.

я одолел его легко, раскровил его

нос, только

начав топтаться.

это было как драться с девочкой.

это у него

их не было.

приятели оттащили

меня.

мы вернулись

а Макс отправился в

душ -

отмываться.

между мной и Максом

ничего не было

после этого.

прошел месяц,

и однажды Макс

не появился

и мы больше никогда

не видели его.

неделей или что-то вроде того позже

я был уволен.

и оба безумных белых

исчезли.

Макс был

прав:

у меня не было кишок.

я сожительствовал с женщиной

десятью годами старше

я был

пиздьей подстилкой

потерян даже в собственных мечтах.

и если я не был безумен,

я лучше бы

был.

ах!

это никогда не кончится, не будет никакой помощи, никакого милосердия, ни одной живой твари,

это будет продолжаться без всякой пользы, с помощью фабрикации и старых привычек,

оно будет длиться, безголовое тело жизни,

как хождение старыми дорогами, разыгрыванье старых трюков, мечты о старых мечтах, будет одиночество одинокой горы,

и несмотря на миллиарды существ, не будет ни одного реального существа,

будет постоянная утрата и только животные будут реальны,

они будут иметь чистые глаза и благодать,

они будут последними простыми, чистыми углями догорающего костра, и

в действительности это значит, что волк будет иметь сердце, а пантера дыхание,

а орел глаза,

и последней войной будет человек сидящий на стуле, и смеющийся над всем этим.

комната 106

прибыв в город в середине ночи, нахожу комнату

в мотеле, зажигаю сигарету

и смотрю черно-белое телевидение,

пара в соседней комнате спорит,

звучат пьяные голоса южан

я выколючаю телевизор,

смотрю сквозь мглу,

мой автомобиль -

все еще на месте,

я снимаю ботинки и одежду,

слишком утомленный для душа,

управляюсь с почисткой зубов,

возвращаюсь,

выключаю свет, растягиваюсь на кровати в темноте,

могу слышать, что они все еще спорят,

спор не очень интересный,

я утомлен, хочу спать

скоро они прекращают спорить,

и я слушаю шум дорожного движения

но я не могу заснуть,

временами кажусь себе

мертвецом, вытянувшимся на этой кровати

я мертв, горничная найдет меня,

когда она придет, чтобы поменять простыни и полотенца.

увидев меня она издаст негромкий

испуганный звук,

закроет дверь

и побежит куда-нибудь.

эта сцена кажется мне весьма трогательной,

я зеваю, простираюсь на кровати,

поворачиваюсь на правый бок, вижу красное

МЕСТ НЕТ

в темноте

я будто бы

уже

сплю.

другими словами

египтяне любили кошек,

их часто хоронили с ними

вместо женщин

и никогда с собаками

но теперь здесь

хороших людей

с хорошими глазами

очень немного

только прекрасные коты

очень стильные

бродят без дела

по аллеям вселенной.

относительно

нашего ночного спора

что бы это ни было

и из-за чего,

независимо от того,

какими несчастными

это заставило нас

чувствовать себя

помни, что

есть

коты

где-нибудь

они где-то есть

с восхитительным изяществом

налаживающие отношения

сами с собой.

другими словами

волшебство сохраняется

без нас, независимо от

того, что мы пытаемся

повредить этому.

нечто большее

он покупает 5 автомобилей

в месяц,

разбирает на детали,

покрывает лаком и полирует,

затем перепродает их

с прибылью в два или три раза.

у него замечательная

жена-еврейка

и он рассказывает мне,

что трахает

ее так,

что стяны трясутся.

он носит красную кепку,

щурится от света,

имеет постоянную работу

помимо машинной толкучки.

я понятия не имею

чего он пытается добиться,

или, возможно,

не пытается.

он - замечательнейший товарищ

по сравнению с другими

всегда рад видеть его,

мы смеемся,

говорим по

несколько ярких реплик.

но

каждый раз после того,

как я вижу его,

я чувствую тоску

за себя

за всех нас:

из-за отсутствия чего-то, что

нужно делать

мы вынуждены убивать

наших маленьких драконов,

в то время как один большой ждет.

бездельник на свободе

я взобрался на скамью в парке, чтобы

вступить в бой с гигантами литературы.

я жил с женщинами более безумно чем

сами боги.

я расточал достаточно выпивки, чтобы

получить пьяную армию.

я жил в лачугах

без окон,

без электричества,

без сантехники,

без отопления.

я взобрался на скамью в парке, чтобы

вступить в бой с гигантами литературы.

я был бит в переулках,

ограблен.

я искал города здравомыслия.

я читал большие книги,

и они нагоняли на меня сон.

голодая, я истощал свой жир в тех комнатах

вместе с крысами.

я был позором моих родителей.

красивые леди видели во мне урода.

я взобрался на скамью в парке, чтобы

вступить в бой с гигантами литературы.

мир признал меня сумасшедшим.

я спал на пустынных кладбищах.

я сидел в барах с утра до ночи и опять до утра.

я вступил в бой с гигантами литературы.

все мои работы отвергались.

один редактор написал,

"что это за хреновина?"

я работал на фабриках, складах.

я женился и разводился.

мне было 40 лет, когда

была издана моя первая тонкая брошюра поэм.

это не было хорошо.

в возрасте 50 лет я решил стать

профессиональным автором.

я заработал $980 в первый год.

я питался в кулинарном кафе раз в день.

я сражался с гигантами литературы.

леди набрасывались подобно саранче.

я отбрасывал людей от своего парадного подъезда.

я сражался с гигантами.

гиганты не знали этого.

только я знал.

я взобрался на скамью в парке, чтобы

вступить в бой с гигантами литературы.

я не думаю, что

все они были хороши.

скажите, не так ли это?

по-холостяцки

этот парень претендовал на то,

что он французский художник,

я сидел на кушетке с пивом,

когда вошли 2 девушки.

в этот момент

живописец

спал на стуле

пьяный.

одна из девушек

взяла его петуха

и начала ласкать его

в то время как другая

рисовала его же

(на холсте, то есть).

а когда он проснулся,

девушки начали

раздеваться.

и художник имел 2 девушек

и его один член

делал все,

и они делали все.

и иногда было трудно

отличить 3 тела.

а я сидел там,

фокусируя камеру,

и думал,

черт,

мы все сумасшедшие,

и когда все было закончено,

все оделись, и

я был представлен

актерам

(актрисам также,

пардон, девушки).

парень с петухом

пытался набрать достаточное количество часов,

чтобы стать пилотом

коммерческой авиалинии.

у одной из девушек, выглядевшей самой молодой -

была девочка в колледже

другая хотела отправиться на Восток и изучать

что-то там.

оператор проливал виски вокруг и

мы сидели там,

смеясь и наслаждаясь друг другом.

они зарабытывали на жизнь

холостяцкими фильмами,

в небольшой комнате-студии № 228

в Голливуде.

но я чувствовал, что если я выдвину моего петуха,

все будут оскорблены,

даже я

так что я выпил еще немного,

взял телефон

одной из девушек

на потом.

и уехал домой.

поздняя плата

пуля винтовки поперек страницы и в могилу

Шекспира,

утюг с отпаривателем, на внутренней части руки,

безголовый крик,

раскрывающийся георгин,

заметки из грязного дневника,

кошмар льва в 2:30 пополудни,

это лето пробежало сквозь деревья подобно танку,

я запер мое сердце в резиновую перчатку и пальцы СКАЧУТ,

Российская Империя журчит внизу в сточной канаве,

мы приближаемся к 21-ому столетию с нашим грязным воняющим бельем,

боги сделаны мной и ими, - и это,

последнее бесполезное слово, ищущее место, чтобы умереть.

совет

я живу в аду, сказал он мне, и я спросил, - это правда,

Фрэнки? и он сказал, я действительно живу в аду, ты

никогда не поверишь в это.

все вокруг, он продолжил, ожесточается в бесконечном

марше в никуда.

это правда, Фрэнки? да-блядь, он сказал, попадал ли ты

когда-нибудь в ситуацию, где единственный выход - это

смерть?

да, я сказал ему.

и что ты делаешь тогда? он спросил.

Фрэнки, я только жду, смерть приходит в любом случае.

но, он сказал мне, я не могу ждать.

Фрэнки, ты будешь ждать.

почему, он спросил меня, - боль самая очевидная и постоянная

вещь в жизни?

физическую боль трудно объяснить, Фрэнки, но я знаю каковы

причины основной душевной боли.

да? да? он спросил.

основная душевная боль, мой друг, вызывается

слишком большими ожиданиями.

да? да? он спросил.

слишком большие ожидания, сказал я, попытайся избежать этого.

ты смог? спросил он.

да, чем дальше, тем я надеюсь все меньше и меньше.

и у тебя получается меньше?

почти всегда, Фрэнки.

черт, сказал он, это всегда помогает, разговор с тобой,

ты был

рядом с тупиком.

я боюсь, что это так, Фрэнки.

он спросил, ты когда-нибудь думал, что

ты будешь жить так долго?

Фрэнки, я еще не жил долго, я только продолжал

эту долгую, добрую

ночь.

я повесил телефонную трубку и придвинул

бутылку

к себе.

боец

Хэмингуэй чувствует в могиле,

всякий раз когда быки

бегут

по улицам Памплоны.

он садится

скелет скрежещет

череп жаждет алкоголя

глазницы жаждут солнечного света, действия.

молодые быки прекрасны,

Эрнст

и ты был

тоже.

независимо от того,

что они говорят

сейчас.

мой самый худший отказ

оно пришло ко мне, когда

я жил в том дворе на Де-Лонгр.

оно было от редактора одного из

секс-журналов на Мелроуз Авеню.

"послушайте, Буковски, вы -

хороший автор, но никогда

не посылайте нам историю подобную этой

вновь!

ни один человек не укладывается в кровать с таким

количеством женщин за день, или за ночь

и день,

особенно такой уродливый старый

пердун как вы!

мы были восхищены

вашей предыдущей

беллетристикой,

но

пожалуйста, пожалуйста,

пожалуйста,

не перебарщивайте,

читатель никогда

не поверит

этому

и мы здесь все

к черту

полностью оскорблены

вашими преувеличениями!"

хорошо, я перечитал

рассказ и нашел его

совершенно точным

в фактическом

смысле.

я бросил письмо на

пол,

вышел,

налил

выпить.

пока я ходил,

в дверь

постучали.

это была молодая леди.

она стояла там

с диким

взглядом.

"что вы

делаете?"

"ничего".

"хорошо, я возьму Нину,

чтобы навестить ее отца,

и затем

возвращаюсь назад! "

"о, хорошо, малышка..."

затем она повернулась

и побежала

к своей

машине,

я слышал, как она прогремела

вниз

по улице.

я хлопнул

выпивку и

затем

зазвонил телефон.

"привет",

сказал я.

это был женский

голос.

"что вы делаете?"

"ничего".

"вы пьете?"

"да".

"есть ли там женщина

с вами? "

"нет".

"мы должны были

пообедать вместе,

и мы собирались

провести

ночь.

вы

помните?"

"конечно, детка,

я буду

в семь".

она повесила трубку.

я сел

с моей выпивкой.

прикончил ее.

затем я встал

и налил опять,

сел.

в мою дверь

постучали.

это была хозяйка кваритиры.

ее лицо уже

было красным

от выпивки.

"о.к.," сказала она,

"у меня есть

двенадцать кварт Истсайда в

холодильник.

вы спуститесь?"

"позже... "

"тебе лучше

спуститься, ты,

похотливый старый

сукин-сын! "

"о, я так и сделаю..."

затем она

ушла.

а я посмотрел вниз

на отвергнутый

рассказ

на полу.

очень плохо то,

что эти люди

думали:

только красивые

молодые мужчины

получают все

действие.

а я не могу даже.

желать

действия.

которое достигается

мною

и моей

пишущей машинкой.

правда,

были и дни,

когда никто

не беспокоил меня.

тогда я временами

мастурбировал.

были дни,

когда моя работа

была честно сделана.

я подобрал рассказ,

и вложил его обратно

в

конверт

на потом.

позже

я отправлю его

кому-нибудь

более здравомыслящему.

коффешоп

она обслужила меня, и я

ем,

"все ли хорошо?"

спрашивает она.

"да, спасибо..."

"еще кофе?"

"хорошо..."

я читаю газету

и ем.

"сливки"? спрашивает она.

"нет, благодарю..."

она наливает

кофе.

5 минут спустя

она возвращается

"все ли хорошо?"

"да".

"еще кофе?"

"нет".

"вы хотите попробовать

один из наших десертов?"

"нет, спасибо..."

"давайте, мы живем

только однажды!"

"да, я знаю..."

она уходит опять.

но не надолго.

"не хотите ли еще

рулетов?"

"нет, спасибо..."

"вы любите

индюшатину?"

"да".

"вы должны попробовать

наш ростбиф".

"вы подразумеваете,

сейчас?"

"нет, в следующий раз".

она стоит рядом.

"я видела вас здесь

на днях с вашей

дочерью".

"это было моя жена".

"о, вы женаты..."

"да".

"еще кофе?"

"хорошо".

"вы кладете сливки?"

"никаких сливок".

она возвращается и

наливает кофе.

затем уходит.

я пробую его.

он невыносим

крепок.

они не моют

кофеварку.

время уходить,

мне нужен счет.

я ищу официантку.

не вижу ее нигде.

я читаю газету:

серийный убийца варит

головы для

супа.

подходит помощник официанта

после того,

как он взял мою

тарелку,

он оставляет плохой

кофе.

затем он возвращается,

неся термос с

кофе.

"ещё кофе?"

"нет, благодарю, вы видели

официантку?"

"нет".

"где она?"

"я не знаю".

он отходит.

я сижу, жду.

никто не появляется.

я встаю из-за

стола, чтобы идти искать

официантку.

я нахожу ее только за

кухней,

она курит

сигарету и беседует

с поваром.

"официантка", спрашиваю я,

"я могу получить

чек?"

"о, да," она

улыбается.

я возвращаюсь и

сажусь.

она идет

с чеком.

она написала свое

имя

внизу,

"благодарю!

Кэролин".

она изображает

на лице

небольшую улыбку.

кладет чек

на мокрое

пятно.

"еще кофе?"

"нет, благодарю".

"все было

хорошо? "

"да".

она уходит.

я оставляю чаевые, иду к

кассе,

чтобы оплатить счет.

владелица -

за кассой.

она берет мои

деньги,

вручает мне

сдачу

не взглянув

на меня.

она пожилая

женщина,

немного

полновата.

все еще глядя на

что-то перед

нею,

она спрашивает,

"все было

хорошо?"

"да," отвечаю я,

и выхожу из двери на

улицу,

в мир,

чтобы никогда не возвращаться

сюда снова,

ни в этой жизни

ни в другой.

я нахожу мой автомобиль,

сажусь, отгоняю

мысли, да, если

это не был ад,

тогда ад не будет

так уж

плох.

путешествие к концу

мой приятель из Нидерландов, он шлет

мне фото Селина и коробки дивных

сигар.

я не теряюсь, наслажадаюсь обоими этими вещами.

сигары хороши с красным вином, вдобавок я никогда не устаю от

Селина, или его фото - на этом парне хорошее лицо -

Луис Фердинанд Дестошес.

(у нас есть такие современные писатели, чьи лица выглядят

как то, что внутри трусов и они также пишут).

я люблю мои ночи с фото Селина,

классической музыкой, сигарами, красным вином и

компьютером.

Селин смотрит на меня сверху в то время, когда я пью, печатаю, слушаю музыку

и курю сигары; мы великолепно проводим время вместе в то время, когда

остальные люди кутят, спят, смотрят TV, спорят,

перепихиваются, едят, занимаются всеми этими

и другими скучными делами.

здесь и сейчас

слова летят как сумасшедшие воробьи в грозу, Шостакович

бушует из радио, дым сигар завивается, направляясь влево и наружу,

из двери в ночь, такую же тёмную, как и красное вино.

здравствуй Селин... Селин... ты молодец... мы примиряемся с болью

веков... но мы можем смеяться... иногда. здесь,

среди твоих фото -

даже неудача - это благо.

читая критическую рецензию

такое трудно принять

ты высматриваешь вокруг в комнате

персону, о которой они

говорят.

он не здесь

он не здесь

он ушел.

временами они находят в твоих книгах тебя

тебя больше нет в твоих

книгах.

ты на следующей странице,

твоей следующей

книги.

хуже того,

они не воспринимают правильно даже старые книги.

данный тебе кредит ты не

заслуживаешь озарений, которых нет

там.

люди вычитывают в книгах себя, вырезают

то, что им нужно, и отбрасывают, то что

им не нужно.

хорошие критики столь же редки, как хорошие

писатели.

безразлично, получил ли я хорошую рецензию, или

плохую

я не могу воспринять ни ту, ни другую

серьезно.

я на следующей странице

в следующей книге.

прекрасная дама

мы собрались здесь

чтобы похоронить ее в этой

поэме.

она не жената на безработном алкаше, который

бьет ее каждую

ночь.

несколько ее детей никогда не наденут

испачканные соплями рубашки

или порванные одежды.

прекрасная дама

просто

и хладнокровно

мертва.

и можно вычистить грязь этой поэмы

похоронив

ее.

ее и ее лоно

и ее сокровища

и ее расчески и ее

поэмы.

и ее тусклые голубые глаза

и ее

усмехающегося

во весь рот

испуганного

мужа.

чернуха

эти ночи столь плохи

что пальцы на

клавишах

лежат без дела

ты можешь с тем-же успехом

закрыть

машину

с тем-же успехом

отправиться

в кровать,

ждать жизни

ждать смерти

ждать перемен

литература

сейчас

ничем не

хороша,

твоя или

чья-то

еще.

мой стиль

я наблюдаю за шутками, появляющимися в хит-параде

когда один выигрывает скачку, другие ее проигрывают

но каждая шутка должна выигрывать хоть раз на какой-нибудь скачке

когда-нибудь, и тебе следует разыгрывать ее достаточно часто

или ты больше не шутник.

что-то вроде того, как будто каждый из нас сидит за машинкой

сегодня ночью или завтра или на следующей неделе, или в следующем месяце

что-то вроде того, как девушки на улицах пытаются сосчитать свои связи

и они должны делать это достаточно часто

или они больше не шлюхи

и мы должны делать это достаточно часто

или мы шлюхи, которые не могут сосчитать.

мне хотелось бы немного больше доброты и тепла

в структуре вещей.

я стал писателем, но когда был мальчиком

я часто мечтал стать деревенским идиотом,

я лежал в кровати и изображал из себя

беззаботного идиота, планирующего, как легче добиться еды и симпатии,

тренирующему смущение и обиду

в случае недостатка любви или успеха.

кто-то может объявить, что я преуспел

в этом.

змеиные глаза

Вильям Сароян

женился на той-же самой

женщине

во второй раз.

что означало, что

он должен

забыть что-то

про

первый раз.

вообще, он объявил,

она погубила его

жизнь.

но,

в действительности,

есть

множество вещей

которые могут

погубить

человеческую

жизнь.

просто

зависимость,

которая кого-то

возвращает к его

прошлому.

наш мир

он странен, не так ли?

ты не можешь

сравнить его с

чем-нибудь

еще

однако ты быстро

обучился тому,

что есть

что-то неправильное

в нем

и в людях,

что

населяют его.

ты хочешь

быть объективным

и честным

но когда ты

видишь, что он

делает с нами

и варианты,

которые

он оставляет

нам -

улицы, по которым ты должен

ходить,

то, что ты слышишь

и видишь,

терпишь

изо дня в день

из года в год,

днями и

ночами -

боже, прокляни его,

у тебя нет ничего чтобы

сравнить вот это с

чем-то другим,

поэтому в действительности

невозможно назвать его

ужасным

но почему

он кажется

таким?

к примеру,

облачение

в туфли утром

это как

переход

сквозь

горы.

да,

он должен быть

нами.

нас должно

тошнить.

он должен

быть

вот этим

хотя у нас

нет ничего чтобы

сравнить нас

с чем-либо

другим.

тошнота.

не-восприимчивость.

рожденные в таких удивительных

огнях и

славе

и затем отказываясь

от них

выблевывая

их

как пчелы

и бабочки

перемещают

вечно

свою чертову

пыльцу.

палец

у водителей автомобилей

очень плохо с сообразительностью или

оригинальностью.

будучи недовольны

другим водителем

они часто показывают ему

ПАЛЕЦ.

я видел однажды двух

взрослых мужчин

с багровыми лицами,

они ехали

показывая друг другу

ПАЛЕЦ.

да, все мы знаем, что

это значит, это не

секрет.

этот жест

настолько запользован, что уже

почти потерял

значение.

некоторые из людей, что показывают

ПАЛЕЦ, - капитаны

индустрии, члены городских муниципальных советов,

воротилы социального страхования,

лица из счетных палат, и/или просто абсолютно

безработные.

ничто не имеет значения.

это их любимая

реакция.

люди никогда не допустят мысли,

что они водят

плохо.

ПАЛЕЦ - это их

ответ.

я вижу взрослеющих людей

ПАЛЬЦУЮЩИХ каждый другого

каждый день.

это заставляет меня остановиться.

когда я рассматриваю

устройство наших городов,

устройство наших штатов,

устройство нашей страны.

я начинаю

понимать.

ПАЛЕЦ - это установка сознания.

все мы ПАЛЬЦЕВИКИ.

мы выдаем это

каждый каждому.

мы позволяем этому появиться и

происходить

мы не знаем как

уважать кого-то.

к черту, что за способ

не

жить.

не забывай

всегда есть некто или нечто

ждущее тебя,

что-то, более сильное, более интеллектуальное,

более злое, более доброе, более стойкое,

нечто большее, нечто лучшее,

нечто худшее, нечто с

глазами как у тигра, челюстями как у акулы,

нечто, безумнее, чем безумец,

здравосмысленнее, чем здравомыслие,

всегда есть нечто или некто,

ждущее тебя

в то время, когда ты надеваешь свои туфли

или когда спишь

или когда ты опорожняешь банку с мусором

или ласкаешь своего кота

или чистишь зубы

или празднуешь праздник

всегда есть некто или нечто

ждущее тебя.

держи это постоянно в голове

так, чтобы когда это случится,

быть готовым настолько, насколько это возможно.

между тем, сегодня хороший день

для тебя

если ты по-прежнему здесь

думаю, что и для меня -

я только что ожег пальцы

собственной

сигаретой.

один из этих

Сартр был таким славным малым, о да,

он показал нам кость

Ничто и потряс ею у

нашего лица.

выбор

за тобой,

сказал он,

мораль умерла вместе с Богом,

ты принадлежишь

самому себе.

время от времени,

на протяжении столетий,

среди людей возвышается

гигант,

потрясая нас истиной и

шокируя, будит

ото сна,

после этого, по крайней мере

временно, мы начинаем все осознавать,

обновленные,

и когда мы надеваем туфли

по утрам,

и когда мы тащим наши

труды,

когда мы едим, испражняемся,

воображаем любовь,

посылаем письма,

едем и идем

по городу,

вещи и мысли

обретают различные

формы.

Сартр был один из этих

гигантов.

Париж, Франция, большая часть

мира

грохочут и подлетают ввысь

благодаря

ему.

без таких людей как он,

надевание туфлей

по утрам

могло бы стать трудным,

почти что

невозможным делом.

Жан Поль,

спасибо

тебе

за все.

Глазго

ты имеешь в виду в Шотландии? спросил

он.

я собираюсь отправить стихи

туда, сказал я.

ты имеешь в виду, у них есть

там журналы? спросил он.

да, ответил я,

писатели и журналы

есть всюду, даже твоя мать

писатель, и у нее большая и красивая задница.

ну-ка, подожди минуту.

я выставлю тебя, сказал он.

куда? спросил я.

да хоть куда, ответил он.

между нами нет ничего, кроме пространства,

сказал я, и если ты хочешь преодолеть это

пространство, ты можешь сделать это.

у тебя большой рот, сказал он.

а у твоей мамы огромная задница, сказал я.

почему ты все твердишь про задницу моей мамы?

потому что это всё, что я вижу, когда смотрю на неё,

ответил я.

им не нужны твои вещи в Шотландии, сказал

он, им они не понравятся, и мне они не нравятся

тоже.

мы сидели за столом на пляже

в ветренный полдень вторника

и пили зеленое пиво.

мы оба были писателями, но он не был таким

хорошим писателем как я и это бесило

его.

вскоре его мать вернулась к нашему

столику и села с нами.

она была в комнате для женщин.

Мэри, сказал я ей, я собираюсь отправить

стихи в Шотландию.

закажи для меня еще пива, сказала она.

я вызвал официанта, он подошел,

я заказал еще 3 пива.

Мэри плюнула на пол и затем

подкурила сигарету.

Мэри, сказал я, говорил ли тебе кто-нибудь

что у тебя красивые глаза?

они горят как маяки в

тумане.

да? сказала она.

мама, сказал другой писатель, не

верь ничему, что он говорит.

но я верю, сказала она.

Мэри, сказал я, у тебя еще

очень красивая задница.

а у тебя лицо словно

у гиены, сказала она.

спасибо тебе, Мэри.

это был бесполезный ветреный полдень,

морские чайки, голодные и

злые, они кружили,

пронзительно крича, садились на

песок, подбирали несъедобные

куски и затем выбрасывали их, поднимались вновь,

летали, ужасно красивые

каким-то нереальным образом, и я

оставил половину куриного сэндвича,

метнул его за окно, и

птицы набросились на него, а море

продолжало биться, и рыбы продолжали

плавать, мы все сидели там,

в туфлях и одежде,

и я был

лучшим писателем чем он, но

это не давало ничего и это

на деле не значило ничего.

потом Мэри пролила свое пиво себе

на подол платья,

поднялась, и почистила себя салфеткой

тогда я увидел всю ее задницу

вновь

в это время волны ревели

а я сидел там с самым большим возбуждением с

1968.

мой компьютер

"что", спрашивают меня, "ты купил

компьютер?"

как будто я продался

врагу.

я не представляю, почему столь многие

люди предубеждены

против

компьютеров.

два редактора

написали мне письмо насчет

компьютера.

первый высказывался о компьютере

пренебрежительно -

мягко и с точки зрения превосходства.

второй казался

неподдельно

раздраженным.

я осознаю, что

компьютер не может создать

поэмы.

но этого также не может

и пишущая машинка.

по-прежнему, раз или

два в неделю,

я слышу:

"что?

у тебя есть

компьютер?

у тебя?"

да, есть.

и я сижу за ним

почти каждую

ночь,

иногда с

пивом или

вином,

иногда

без.

и я работаю на

компьютере.

чёртова работа

даже проверить

моё правописание.

а поэмы

вылетают из него,

лучшие, чем

когда-либо.

я не имею понятия, что является причиной

всех этих

компьютерных

предрассудков.

я?

я хочу дойти

до следующего уровня

выше

компьютера.

я убежден,

он здесь.

когда я добьюсь

этого,

скажут,

"эй, ты слышал,

Чинаски купил спэйсбитер!"

"что?"

"да, это правда!"

"я не могу поверить

в это"

у меня также будет

немного пива и

немного вина

или ничего

вообще.

мне будет

85 лет

буду ехать домой

к

тебе и себе

и к маленькой девочке

которая потеряла свою

овечку

или свой

компьютер.

осторожность

соседний дом заставляет меня

печалиться.

и муж и жена встают рано и

уходят на работу.

они приходят домой рано вечером.

у них маленький мальчик и девочка.

в 9 вечера все огни в доме

погашены.

следующим утром и муж и

жена вновь встают рано и отправляются на

работу.

они возвращаются рано вечером.

в 9 вечера все огни

погашены.

соседний дом заставляет меня

печалиться.

эти люди - хорошие люди, мне

нравятся они.

но я чувствую, что они тонут.

и я не могу спасти их.

они выживают.

они не

бездомные.

но цена -

ужасна.

днем

я взгляну на этот дом

и дом посмотрит на

меня

и дом

заплачет, да, так и есть, я

чувствую это.

дом печалится по поводу людей, живущих

в нем

и я тоже

и мы смотрим друг на друга

машины катят вверх и вниз по

улице,

лодки пересекают гавань

а высокие пальмы тычутся

в небо

и сегодня в 9 вечера

огни погашены

и не только в этом

доме

и не только в этом

городе.

осторожность выживает прячась,

всё остановилось,

и дыхание тел и всё

остальное.

Бах, вернись

сижу на том-же старом стуле, слушаю Баха,

музыка волнами набегает на меня, освежает, очаровательная.

я нуждаюсь в ней, этой ночью я чувствую себя человеком, который вернулся с той старой войны, смерти в жизни,

а моё нутро говорит, ну не надо опять, не надо вновь,

что заставляет тебя думать так тяжело?

слишком часто, единственное спасение - это сон.

Бах спасает меня, немедленно.

так часто я слышу как мой отец смеётся, мёртвый хохот

отца, он редко смеялся при жизни

смеётся сейчас.

затем я слышу, он говорит: "ты не скроешься от меня.

я появляюсь в новых формах и работаю над

тобой посредством их.

я хочу сделать так, чтобы ад никогда не кончался для

тебя".

затем возвращается Бах.

Бах, не мог ли бы ты стать моим отцом?

ничуть не меньше, ты сделаешь мой ад

выносимее.

я должен вернуться от суицида, скамейка в парке, это была

хорошая борьба.

но мой отец по-прежнему в мире,

временами приближается очень близко

и суицид вползает опять в мои мозги,

сидит здесь, сидит здесь.

столь же старо, как стар и я,

по-прежнему нет мира,

нет места,

прошли месяцы с той поры, когда я

сам смеялся.

Бах остановился

я сижу в том-же старом стуле

старый человек, старый стул.

стены по-прежнему вокруг меня, по-прежнему,

мне ещё нужно умереть моей смертью.

я один, он не одинок.

все мы надеемся на большее, чем

имеется вообще.

я сижу в майке, полосатых штанах, спальниках.

у ада есть голова, у ада есть ноги и рот,

у ада есть волосы и ноздри,

ад кружится и обвивает меня

а я думаю о мостах, окнах,

строениях, тротуарах,

о прошлогоднем сочельнике,

о глазном яблоке в песке,

о собаках, о собаках, бегающих по

этой комнате,

восемь их,

девять их,

много их,

подбегающих всё ближе и ближе,

я смотрю на них,

жду,

старик в моих спальниках,

прорезается сквозь меня,

ночь стучится и

не будет смеха

не будет смеха

когда-нибудь вновь.

почтовый ящик

один шизофренник из Далласа

пишет мне о своих проблемах:

он слышит голоса,

он зачарован Беккетом,

еще его нерешительность

вынуждает его слишком долго сидеть

в коридоре.

ему помогает

его

мать

и он посещает с ней

женский

софтболл.

еще он недавно

выиграл

второй приз

на конкурсе

чили-кухни.

ты должен приехать

в Остин,

пишет он,

ты полюбишь

Остин.

я кладу его письмо

к другим

письмам

от шизофреников

я был

в Остине.

Белфаст

пишу письмо в Белфаст

кому-то, кто читает мои

книги.

отчасти это кажется странным -

писать письмо в

Белфаст.

но все странно

в эти дни

то-же самое

писать книги

или сидеть вот

в полосатых штанах и

спальниках в

12:30 пополудни.

без всякой

мысли

в то время как моя молодая жена

где-то там

развлекает себя,

как это и следует

делать

молодым женам.

сон

я постоянно вижу сон, будто я заблудился, спрашиваю

пути

но люди, которых я спрашиваю, не знают дороги, или

ведут себя так, будто их лучше не беспокоить

но, в конце-концов, один из них указывает мне неверный никуда-не-ведущий путь.

я следую пути, но

он ведет в никуда: странные горы и извивающаяся дорога, и я

понятия не имею, где я.

временами я буду идти, временами я буду ехать на машине.

или, в конце-концов, я потеряю мою машину и затем я

буду спрашивать других неопределенных и потреянных

людей:

где моя машина?

а они дают мне неясные ответы,

они не скажут, мы не знаем где твоя машина, они будут

делать вид, будто они не заблудились, или отказываются говорить мне

где она.

тогда я бросаю машину, я хочу только вернуться

туда, где я жил, но люди, которых я спрашиваю, указывают мне

нереальные направления

до тех пор, пока я не брошу их.

я иду и иду один, всегда ясный дневной свет, время -

около полдня

но пока я иду, я не могу опознать что-либо из

соседней местности

воздух кажется очень прозрачным и чистым, но это также кажется

чем-то фальшивым

когда я все иду и иду, один.

когда я просыпаюсь, я чувствую себя более

хорошо, конечно.

я знаю, где я - здесь, в кровати, вот стены,

вот моя жена в кровати рядом со мной.

и я думаю: вот, опять это произошло, тот-же самый

сон.

снова и снова.

я встаю и иду в ванную, смотрюсь в зеркало,

чищусь, выхожу назад.

и затем, что достаточно странно, вскоре сон почти

забыт.

выбор

Эзра, Селин, Гамсун, Сартр и другие

путались с этой блядью

Политикой

и это заставляет меня задуматься:

была ли это плохая диета?

плохой ликер?

опустошенность?

не могли ли они просто прикатить

на берег и сделать остановку

чтобы перекусить?

почему выбрали другие роли?

дураки правят правительством, не каждый

может возглавлять

мир.

века не изменили человека,

они только заставили его выглядеть более

глупым.

эти писатели, не могли ли они

отправиться в путь на лодке?

не могли ли они проскочить мимо

идиотских ошибок,

полной потери

разума?

как они могли творить

такое хорошее

и затем такое

плохое?

почему поменяли подарок

богов на пригоршню

помета?

такие прекрасные люди

само-кастраты

потому что они не могли выдержать

своей великой удачи,

уединиться в глухой

тьме

прежде чем она покрыла

их.

добро пожаловать во тьму

двери закрываются и ты

усмехаешься

смерти.

все претензии уже

ушли.

что остается -

это подобия ночи

и утра;

виктимизация времени

и пространства.

одурманенные прокламации;

позаимствованные суждения;

праведные

законы;

маскировка;

общий

знаменатель.

шоу старейшего

ужаса.

убийца

солнца.

остаток

жизни.

Бах

я

слушаю его сочинение

записано в

1923.

мне было 3 года

тогда

но Бах был уже

бессмертен.

скоро

я умру

но я не чувствую

сожалений

из-за этого.

Бах и я - мы

в этой комнате

вместе.

его музыка

поднимает меня ввысь

над болью

и мои

патетическими

собственническими интересами.

Бах, спасибо тебе,

у меня нет

живых

друзей.

большой джаз

у тебя появляется мысль

что-то должно

произойти

ты чувствуешь это по

возрасту ногтей -

достают стены

в то время как джаз-группа продолжает

играть,

переходя от одного куплета к

другому,

так просто скользя, возносясь

эта сладкая сила

ты пьешь и

не пьянеешь,

куришь бесконечные

сигареты за своим

столом на углу.

энергия продолжает

творить.

ты куришь, пьешь и

слушаешь.

город здесь.

мир

здесь.

если где-то и есть человек, способный ответить

на все вопросы -

он здесь.

боже прокляни.

стыдно уйти

даже чтобы пописать.

ты держишься

что-то должно

произойти.

это как 20-е в

Канзас-Сити.

детка, детка, я

собираюсь остаться здесь

навсегда,

им придется

скатить мои

кости с этого

стула,

это происходит,

это происходит

как раньше, раньше

и раньше...

момент

по Вагнеру, и боги Валгаллы тоже горят

кострами

как я здесь ночью

я трезв,

моя лошадь выиграла последние скачки

в то время, когда я ехал по дороге,

угрюмое время перед

полночью,

Вагнер бушует в радио;

мне нужно остановиться

до того, как агония и магия

другого человека,

столь долгое время мертвого,

будут здесь со мной

сейчас,

это пугающе и удивительно,

когда один из моих котов

входит, смотрит на меня с

пола

своими прекрасными глазами,

затем он запрыгивает на

стол

и стоит передо мною

Вагнер прогоняет его

я вытягиваюсь и притрагиваюсь к коту.

невообразимо.

1

Реклама на сайте