«Нога»

Надежда Кожушаная. «Нога». Киносценарий. (1992) По мотивам рассказа У. Фолкнера Из книги «Надежда Кожушаная. Прорва и другие киносценарии» [киносценарии и эссе]. СПб.: Сеанс, Амфора. 2007 I. ПЯТНИЦА Солдаты были похожи, и их можно было перепутать, если бы один не был такой рыжий. Они аккуратно разметили то, что им надо было выкопать сегодня, сели отдыхать. Столб с табличкой чисто армейского предназначения лежал рядом. Девушка — метров за тридцать от них — перебегала от дома к сараю, обратно, быстро и легко, как будто не было такой невероятной жары. Бежала — и упала вдруг с размаху на землю так, что видно было что-то из белья. Сразу вскочила и спряталась в доме. — Рыжий, — сказал Мартын. — «И в Макондо пошел дождь!» — «И шел он год, десять дней...» — подхватил Рыжий: они очень любили цитировать. Потом они поднялись и долго долбили одной лопатой по черенку другой, ковыряли черенок ножом, пока не доковыряли до того, что черенок сломался. И пошли к дому, где пряталась девушка. Нет, она не появилась, разговаривать пришлось с ее братом — таким же пацаном, как они сами, но таджиком и потому серьезным и прямолинейным. Скорее всего, он понял, чего им надо, потому что молча вынес из сарая целую лопату, а потом, когда они, похихикивая над своей неудачной хитростью, плелись обратно, крикнул: — Эй! — и заставил вернуться и взять еще одну лопату, чтобы потом не было нужды приходить опять. Они выкупались в ручье, потому что копать все равно не хотелось. Двое наручных часов висели на сучьях дерева. — О аква, о аква миа! — орал Рыжий. Они все-таки врыли столб и даже увлеклись работой, как Мартын поднял голову и ткнул Рыжего под локоть: девушка с кувшином воды, полотенцем с едой, шла к ним! Брат ее стоял у дома, засунув руки в карманы, наблюдал. Ели они, конечно, с непередаваемым удовольствием. Девушка — ее звали Камилла — хотела уйти сразу, но что бы они были за солдаты, если бы отпустили ее сию секунду? — А представляешь, на выпускном! — рассказывал о ком-то Рыжий. — «Эпителий нежный-нежный! Подии прямые, волосяной покров длинно-каштановый...» — А Наталья слушает, и рот так отваливается, — перебил Мартын. — «А мануалии! — спел Рыжий. — А мануалии!» — А понимаешь, про что? — спросил Мартын. Она засмеялась и спрятала лицо. — Эпителий — кожа, подии — ноги, мануалии — руки, — объяснил Рыжий. — И Наталья! — опять вставил Мартын. — У нее усы до подбородка! — А Мартын в это время с «А» классом в бутылочку шпарит! Камилла смотрела то на одного, то на другого, особенно на Мартына, потому что на Рыжего смотреть ей было стыдно. А Мартын украдкой следил за ее братом, который выстоял свое и медленно пошел к ним. — Спасибо. — Мартын вскочил на ноги. — Проводим? Они пошли к дому втроем и все равно опоздали: брат остановился, выждал их, дал солдатам пройти вперед и рявкнул вдруг сестре что-то значительное, отчего она закрыла лицо и побежала, заплакав. Никак не хотелось уходить, хотя Камилла даже не высунулась потом ни разу из дома. — Ты играешь? — спрашивал Рыжий ее брата. — Сыграй! — И расстегивал новенький аккуратный аккордеон. — А кто играет? Сестра? — Нет, слабо! — отнекивался брат одним-единственным русским словом, которое знал и которое подходило к случаю. Мартын взял аккордеон и изобразил известное до-ре-ми-до-ре, что на музыкальном языке означало не самое приятное для слушателя. — Я забыл, где у Камиллы жених служит? — спросил Рыжий. — Владивосток, — ответил брат. — Моряк? Брат кивнул. Мартын рявкал аккордеоном, а брат Камиллы внимательно смотрел на Рыжего. — Ладно, пора, — сказал Рыжий, так и не дождавшись Камиллы. Они уходили, и брат подарил им на прощанье пазуху яблок, удивленный таким удачным поворотом дела. — Спасибо, — искренне сказал Рыжий. — Извини нас. Они забрали лопаты и шли к лагерю, как вдруг из дома понеслись наконец звуки, извлекаемые, конечно же, Камиллой: она играла что-то из своего выпускного класса музыкальной школы. — Есть! — сказал Рыжий, подняв палец. — А как ее зовут, я забыл, — спросил Мартын. — Камилла. Что значит — долгожданная. И как это бывает в секунду покоя и блаженства, когда так просты и вероятны они, увиделось самое нелепое, что могло увидеться: Рыжий, мертвый, в какой-то другой земле, и орущий Мартын, ноги его засыпаны землей, обе, так, что не видно даже крови. Потом они опаздывали и бежали к лагерю и вспоминали то, что было только что в этот день: — Классный инструмент! Откуда что, да? — А вот случайно у нас в кустах оказался рояль, кстати! — А!!! — крикнул Рыжий коротко и услышал ответ через две секунды. Они пошли медленнее, и Рыжий перепрыгивал иногда через тень Мартына, которая шла впереди их. — У Орлова брат после армии ткнул в карту — и уехал куда попал. В Воронеж, что ли. Мартын наклонился и ткнул пальцем в дорогу. Рыжий засмеялся, как будто его застали врасплох: — Между прочим! Аккордеон есть. Тепло. — Рыжим слабо! — повторил Мартын интонацией брата Камиллы, и Рыжий перевел «слабо» на все два чужих языка, о которых немножко знал. — Ближе к дембелю подумаем, — сказал Мартын. И они запели Данте, переложенного на мотив военного марша: Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу. Утратив правый путь во тьме долины. Каков он был? О, как произнесу? Тот дикий лес, дремучий и грозящий, Чей давний ужас в памяти несу, Так горек он, что смерть едва ли слаще. Но благо в нем обретши навсегда, Скажу про все, что видел в этой чаще. Не помню сам, как я вошел туда... — и попрыгивали в такт, и Рыжий с удовольствием сбивался на полонез после каждого куплета. 2. РЫЖИЙ Утро только-только начиналось, поэтому людей в кишлаке видно не было. Один только, молодой афганец, помахал вслед БМП рукой и крикнул что-то приветственное: — ...шурави!.. Изнутри его слышно не было. Мартын посмотрел на него мельком, спросил напарника: — Давно мирные? — Давно. Недели две, — сказал напарник. И сразу замолчал, потому что увидел на дороге, метрах в ста впереди, большой снарядный ящик; Мартын остановил машину, заглушил мотор: они все очень хорошо знали, что это за ящики. — Рыжий с кем ушел?— спросил он спокойно. — Я... фу, я их еще не запомнил. Двое. Из Харькова. — Я посмотрю кто. — Мартын вышел из машины, сделав напарнику знак смотреть вокруг, хотя они знали, что такие ящики не минируются и засад вокруг них не бывает. Мартын подошел к ящику, открыл крышку, увидел — и сразу опустил крышку назад, подошел к машине. Сел за руль, ответил: — Рыжий. Напарник заговорил в ларингофон, обращаясь к тем, кто сидел сзади него с Мартыном, за перегородкой. Шестеро из дневной смены боевого охранения выскочили и рассыпались в редкую боевую цепь. — Сиди, — сказал Мартыну напарник. — Спокойно. Покури. — И выскочил за солдатами. Мартын захлопнул за ним дверь. Завел двигатель. Медленно, аккуратно, плавно развернулся. Вдавил педаль газа в пол и поехал на кишлак. Потом его вытаскивали из БМП, которая с разорванной гусеницей стояла на месте глинобитного дома, и он кричал: — Десять метров! Успел, «мирные», суки!.. Ногу! Нога! Из реактивного успел! Освободи! Ногу! Уйди!!! — И бился в руках тех, кто вытаскивал его, рвался лицом к колену раздавленной и застрявшей ноги, рвал пальцами воротник на том, кто тащил его, кто никак не мог справиться с его ногой, как будто это он, а не кто-то из кишлака успел шарахнуть по БМП из реактивного, впрочем, кишлака уже и не было... Старший группы, когда Мартына наконец вытащили, сказал как само собой разумеющееся: — Слушай меня. Ящика мы еще не видели. Десять минут назад, — на часы, — в семь ноль пять группа подверглась обстрелу из стрелкового и реактивного оружия и была вынуждена вступить в огневой контакт. Огонь! И шесть очередей из АКМов расплющили пули о стены уже мертвого кишлака. 3. БОЛЬНИЦА. КОРИДОР — Нога! — кричал Мартын. — Освободи! — Ну что, ну что, что? — Медсестра опять наклонилась к нему. — Что — освободи? — Очень больно, внизу, — сказал Мартын. — Знаешь что! — сказала медсестра, расстроенная и уставшая от бесконечных слов. — Тебе девятнадцать лет, ты взрослый человек, тебе все сказали — доктор сказал, я сказала: потерпи, ничего у тебя болеть не может. Ну что? Ну, скажи сам: как называются такие боли? Смотри на меня. Ну? — Фантомные боли, — сказал Мартын. — Правильно. Ты же все знаешь. — Ей было очень жалко его. — Я очень сильно вдавил педаль, — сказал Мартын. — Правильно. Поэтому тебе кажется, что у тебя что-то болит. — Она погладила одеяло Мартына.— Нужно постараться и потерпеть. И все. Все прошло. — Ей надо было быть терпеливой и жестокой сразу. — Ты же не девочка. И не дурачок. У меня от ваших криков скоро... Я спрошу, может быть, амнопон... — Она встала и ушла. — Рыжий, подойди, — сказал Мартын. Рыжий стоял рядом, спокойный. Лица его видно не было, но выглядел он так, как будто не был убит: ни одной царапины. Мартын вытащил из-под одеяла руку и протянул Рыжему. Тот не понял, взял руку, пожал. Мартын потянул его к себе: — Послушай меня. Сейчас мне поставят амнопон, я могу не успеть. Ты слушаешь? — Конечно, — сказал Рыжий. — Тебе всегда везло. Ты умер. Чистый. Так вот. Обещай, что ты сделаешь для меня одну вещь. — Да,— Рыжий присел перед лицом Мартына. — Они отрезали мне ногу и забыли о ней, — говорил Мартын. — Они закопают ее живой. А она должна умереть. — Я проверю. — Рыжий смотрел в конец коридора, откуда возвращалась сестра. Улыбнулсй вдруг. — А помнишь аккордеон? — Так ты убьешь ногу? — заторопился Мартын. — Всего только ногу! — Если смогу! Я найду, обязательно! И первый сон был совсем не страшный: они с Рыжим спускались с трапа самолета, подняв вверх разноцветные гитары, и весь аэропорт аплодировал и кричал от восторга. А медсестра — или кто-то — в белом халате унесла в конец коридора какой-то предмет в большой эмалированной кювете, накрытый полотенцем, хлопнула где-то дверью и вернулась без полотенца, без кюветы. Остановилась и прислушалась, как будто услышала за дверью непривычный звук, подумала: туда ли она отнесла предмет. И не видела, что он пульсирует под полотенцем в ритм человеческому сердцу. 4. ПАЛАТА Когда Мартын первый раз встал на костыли, у него закружилась голова, но он только на секунду закрыл глаза и пошел, от кровати — к двери. Обратно. Все, устал. Сел на кровать и дышал тяжело, улыбался во все стороны: так давно не был в вертикальном положении. — Молоток, — сказал сосед постарше. — Вырастешь — кувалдой будешь. — Голова кружится? — спросила медсестра. — Нет, — улыбался Мартын. Новенький, которого привезли вчера, лежал напротив, скулил, отвернувшись к стене, плакал непрерывно, длинно. Медсестра тронула его плечо, сморщилась, вышла в коридор. — Аня! — И добавила кому-то тихим быстрым басом: — Да отвали же ты когда-нибудь! В палату вошла нянечка, за ней — Рыжий. Нянечка ушла обратно. Мартын показал Рыжему костыли. Улыбался. Спросил потом: — Все еще не нашел? А ты хорошо искал? — Да. Все облазил. Смотрел и там, и тут. Наверное, с ней все в порядке. Ее, наверное, убили. — Нет. — Откуда ты знаешь? — Знаю, и все. Я ее чувствую. Не умерла она. — Ладно. Поищу еще. — Найди ее, — попросил Мартын. — Не нравится мне все это. Нянечка вернулась с чистым бельем, вытаскивала из-под новичка мокрые простыни. Медсестра присела около него на корточки, говорила что-то невыразительным приветливым голосом. Халат обтягивал ей зад туго, без морщинки. Больной постарше сел удобнее, чтобы видеть сестру без помех. Новичок перестал плакать. Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво Отбивать девчонок у друзей своих, — спел сосед постарше. Рыжий посидел немного и исчез. Мартын смотрел на дверь, на медсестру, которая все сидела перед новичком. Потом отвернулся к стене. Если долго смотреть на узоры на обоях, они сливались в другой узор — и он опять начинал видеть Камиллу. Она была не такая, как в тот раз, не там, где он ее видел. Может быть, было просто темно? Мартын — на двух ногах — шел к ней, ронял ее на землю, спокойно, по-хозяйски, расстегивал платье, ласкал по-мужски, а она отвечала не дико, не удивлялась, только молча закрывала глаза, а если обижалась, так же по-хозяйски отталкивала его. Они играли, наверное? Мартын отбросил сон, встал. Было уже темно, свет в палате не горел. Он вышел в коридор на костылях. Он шел по черному коридору и вдруг увидел приоткрытую дальнюю дверь. Ему стало страшно. Он нюхал воздух и пугался незнакомого запаха. Он хотел вернуться, но один костыль застрял: пол оказался не полом, а вязкой жижей, застывающей на глазах, как хороший клей. Он почувствовал ужас, отвращение и решимость, как если бы увидел в комнате змею. Запах становился гуще, материальнее, он задыхался уже от запаха, но все же пытался разглядеть, что там, в комнате, медленно выползало из эмалированной кюветы: какое-то голое тело, очень похожее на человеческое. И сразу проснулся — весь в поту, мускулы натянулись до предела. Вспыхнула спичка, выхватив из темноты склоненное над ним лицо, откуда оно, уже невидимое, спросило: — Теперь порядок? — Да, извините, — сказал Мартын. — Что-то померещилось. — «Извините», — фыркнуло лицо. — Я свет не буду зажигать: салага спит. Как мальчик. Обиделся: всех как людей, а его — в мошонку. И они послушали, как спит мальчик. 5. НОГА — Ну что, Валерий Мартынов? — Врач отнес костыли в сторону. — Все хорошо. — Мартын улыбнулся. — Спишь? — Хорошо. Медсестра принесла протез — дюралевую ногу, — они с врачом присели возле Мартына. — Давно спишь? — спросил врач. — Да. Уже, наверное, неделю. Даже больше. Врач кивнул. — Последние сны были не страшные. А может быть, привык. Ужас есть, но какой-то... Как будто восторг. — Он хихикнул. — Наверное, похоже на роды. — О-о! — Врач удивился и посмотрел ему в лицо. — Правда. И что нога болит, уже не кажется. — Встаем? — Сестра готовилась держать Мартына за локти. — А можно мне быть здесь, пока я научусь ходить? — Мартын боялся подняться. — Встали! — Врач стал серьезным. Его взяли под локти — и он поднялся. — Снов-то больше нет, — сказал он. 6. ПОСТ Ночью, чтобы не уснуть, медсестра Маруся кривлялась сама себе, глядясь в выгнутую никелированную поверхность бикса. И увидела в ней отражение осторожно подходящего к ней человека. Дождалась, когда он подошел совсем, и обернулась, чтобы напугать первой: — Ну, чего, Мартын?! Что ты бродишь ночью? Спи! Подошедший не ожидал и, растерявшись, попросил радедорм. — Иди! — сказала Маруся.— На три месяца вперед радедорм сожрали. Через неделю зайдешь... — Жалко, — сказал подошедший и пошел прочь по коридору. Он едва успел дойти до двери, ведущей на лестницу, — сестра закричала страшно, одним воплем отпихивая от себя зачем-то стол, чтобы убежать, чтобы догнать? Спрятаться? Кричала и не могла оторвать взгляда от человека, который, быстро оглянувшись, исчез на лестнице. Он был как две капли воды похож на Мартына, но у него было две ноги. 7. СВОИ И ЧУЖИЕ Опять было лето. Мартын ходил по двору на протезе почти уверенно, хотя и уставал. Они собирались в садике возле кухни перед обедом и после ужина. Играли на гитарах, рассматривали армейские альбомы, играли в карты, пели, говорили об оружии и были недосягаемы для остального мира, потому что в прошлом их была война. Медсестра, которая когда-то пристегивала Мартыну протез, ждала его соседа постарше. Нам сказали: там, на дороге, мины! Нам сказали: «Нас засада ждет!» Но опять ревут бронемашины. И колонна движется вперед, — пел тот, которого ранило в мошонку. Лицо у него было вдохновленное и суровое. Он готов был сражаться и дальше. — Маруся, слышал, Мартына видела на двух ногах. — Опять? — Не, тогда еще. Я ей сказал: «Ты, старуха, при аптеке, осторожнее с препаратами, еще не то увидишь». — ...и в Африке туз. — У нас Рыжий был. Ни разу не выстрелил — там же. — Я говорю: «Ты, сука, ты второй день из Союза, оглядись! Не та точка, здесь «духи» сейчас будут и «шмели» — тюх-тюх — через время. — Какие шмели? — спросил парень с перевязанным носом. — Ты сколько там был? — Одиннадцать часов. — «Шмель» — это вертолет огневой поддержки, — объяснили ему. — Прилетает — и пятнадцать минут обрабатывает. И все. У него только руль не стреляет. — А... — Он мне: «Неисполнение приказа!..» Я ребят отозвал, все умные — за мной, а он там как стоял, так и стоит навечно с исполнительными... — ...переулок Дружбы, дом 5... Мартын подошел к сестре. Она улыбнулась — сморщила лицо: — Все? — Отползаем, — сказал Мартын. — Куда решил? — А куда первый самолет. — Счастливо. — И опять посмотрела на «своего». Он переписывал песню, которую пел раненный в мошонку: — Обожди, помедленней. «Я глотаю пыль...» — И трясу яйцами от страха, — бросил кто-то, проходивший мимо. — Правда, что ли? — Козел. «Глотаю пыль и обливаюсь потом». Мартын закрыл глаза и подставил лицо солнцу и не сразу увидел Рыжего, который появился внезапно за больными. Не подходил, смотрел и смотрел на Мартына, во взгляде его не было укора, он смотрел, как смотрят на чужого, лицо его было видно теперь: оно было чистым. Он повзрослел, если может повзрослеть убитый в девятнадцать лет безвинный человек. Мартын увидел его и обрадовался. Показал протез, улыбался. Сказал: — Тебя давно не было. Где ты теперь живешь? — Там. — А почему домой не едешь? — А ты поедешь? — Нет. — А спрашиваешь. — Хорошо там сейчас? Конечно, хорошо. И аккордеон. — Ой, правоверные идут! — заговорили раненые на двоих, которые всегда приходили позже, чтобы не привлекать внимания, но всегда его привлекали: азербайджанцы или абхазцы. — Ты почему правоверных резала? — коверкая язык, полез к ним кто-то поздоровее. — Аллях-баши не простит! Азербайджанцы огрызались, все внимание перешло к ним, но Рыжий сказал вдруг Мартыну строго и тихо: — Вчера вечером ты бросил меня. — Бросил? Я?! — Ты так спешил. Если тебе хотелось побыть одному, надо было так и сказать. — Я не понимаю! — Мартын помолчал, подумал. — А ты хорошо искал? Рыжий молчал. — Ладно, потом найдешь. Подумаешь, нога. Что она может одна?.. Я убежал от тебя... а больше я ничего не делал? — Я не могу сказать. Только Камиллы нет уже несколько часов. — Кого?! — Аллях один! — говорил здоровый, и все смеялись. — Не велел обижать! Ай-яй! Рыжий помолчал еще и исчез, дернувшись вдруг на неслышный Мартыну крик оттуда, куда он скрывался после встреч. 7. НОВАЯ ТРУДОВАЯ ЖИЗНЬ Это был счастливый, хотя и трудный день. У Мартына теперь была комната, где всегда был порядок. Перед тем как уйти на работу, он постоял в тот день перед зеркалом, разглядывая опухшее от вчерашнего питья и скандала лицо. Усы — гордость — «песнярские». Пошел, так же внимательно, как усы, оглядев комнату. Все в порядке. Ждал целую минуту, спрятавшись за угол. Она появилась — высокая, гораздо выше его, — почти красивая. Она уже взялась за ручку двери, когда он подошел и сказал открыто и просто, как репетировал: — Привет. Она отдернула руку, смотрела молча и мрачно. — Я вчера тебе нахамил, извини, — сказал он и похлопал себя в наказание по рукам, коснулся ее руки. — Мне вообще нельзя пить. Она, оскорбленная его вчерашней наглостью и вынужденная быть великодушной потому, что он калека, все-таки, почти неожиданно для себя, простила и усмехнулась грустно, не ему, а всем этим проклятым обстоятельствам: — Да ладно. — И сразу нахмурилась опять. — Только больше не лезь, понял? У меня своя жизнь, у тебя — своя! И я не собираюсь! — Я правда не хотел, — сказал он и опять тронул ее рукой. — Пошли. — Она вздохнула и опять открыла дверь. Плохо только, что они работали в одной комнате. Кроме них там сидела еще одна девушка, Анжелика, настолько некрасивая, что ее можно было не принимать в расчет. Мартынов — а работали они в отделе учета военкомата — старался вести день прилично: его, кажется, простили. — Вот эти люди, — выкладывал он перед здоровым бородатым мужиком лет двадцати восьми учетные карточки с фотографиями, — должны будут поехать на сборы вместе с вами. Посмотрите внимательно: они чем-то хуже вас? По-моему, нисколько. Мужик молчал, с трудом сдерживая раздражение. — Однако ни один не додумался до такого. — Мартын бросил перед мужиком бюллетень. — Мы же проверяем бюллетени. А вашу липу я пока военкому не показывал. Не хочется, честное слово. Неужели вас не унижает? Сильный, судя по вам. Здоровый. Инженер. И готов унизиться до такой степени. — Заткнись, а? — попросил мужик. — Да мне вас жалко! — Мартын покраснел. — Вам два месяца отслужить! И все. Чего вы все боитесь? В лесу, полтора часа от города. Так скоро армии не останется, вон женщин будем обучать, — кивнул на девушек. — Что делать, я не знаю. — Постоял, подумал, повернулся к высокой девушке. — А что ему может быть за подделку бюллетеня? — Расстрел, конечно, — ответила та в ту же секунду, с ненавистью и брезгливостью глядя на Мартына: можно было подумать, что она сейчас выругается страшным мужицким матом или запустит в него тем, что попадется под руку. Он ушел из комнаты, прошел к выходу, растерянный такой явной неприязнью. Подошел к старому вахтеру, с которым одним у него все было обговорено. Тот, завидев Мартына, встал и вытащил папиросы. Мартын закурил, и они постояли молча у открытой двери. Около военкомата сидел на тротуаре студент и торговал букетами опавших листьев: двадцать копеек пучок. Рядом с ним стояли еще двое в туфлях на высоких каблуках. — Мать пишет? — спросил вахтер. Мартын дернул головой вверх: еще как! Не то слово. — Э-э! — Вахтер выдохнул дым, и они оба, по-разному, посмотрели на студентов. — Римский-Корсаков. «Полет шмеля», — объявили вдруг по транзистору. Мартын не поверил, изумился — и заржал вдруг истерически. Его не поняли. Он смотрел на удивленные лица и смеялся во все горло и не мог остановиться. Он умылся и вышел из туалета опять в боевом настроении, даже задержался у Доски почета, где висел его портрет, и услышал случайно, как Анжелика — та, некрасивая, — выговаривала мужику с бородой: — ...инвалид, между прочим!.. и орден... грубить!.. интернациональный долг... за Родину... Где? Вы не знаете — где?! И это заступничество было так неожиданно и приятно, что Мартын внимательно рассмотрел Анжелику, когда она шла к их комнате. А в комнате, где все трое работали молча, опять рассмотрел Анжелику, стараясь не видеть ту, высокую, которая уже точно была проиграна. Нет, никакого более унизительного имени, чем Анжелика, для нее нельзя было придумать. — Анжелика, — сказал он. — Ты почему горбишься? — У меня кифасколиоз, — ответила она. — Лечиться надо. — Мартын был рад, что на высокую ему теперь наплевать. Дома он пересчитал деньги — уже порядочная пачечка трешек, уложил по трем разным местам. Посидел. На будильнике было всего десять. Он надел протез и вышел в длинный коридор, включая по дороге лампочки. Добрался до телефона, набрал номер по записной книжке: — Добрый вечер. Извините, что поздно. Анжелику можно к телефону?.. Анжелика? Это Валера Мартынов. Не ожидала? У тебя нет случайно какого-нибудь пособия по математике? Почему поступать? Я могу и восстановиться на первом. Да. Если найдешь, завтра на работу принеси? Спасибо. Пока. — Повесил трубку и пошел в комнату, выключая лампочки. Сидел в комнате с другим выражением на лице: как будто ему пообещали не пособие, а нечто большее, им еще не изведанное. И перед тем, как уснуть, включил магнитофон и послушал, кажется, «Пинк Флойд». Попел. Лег удобнее и закрыл глаза. Снов он больше не видел. ... 9. ПОКУШЕНИЕ Ночью дверь в комнату Мартына открылась. Человек вошел и долго стоял у двери, вслушиваясь в дыхание спящего. Вытащил нож — нож едва видно сверкнул в свете с улицы, — и пошел к кровати, неслышно и отчаянно. Наткнулся в темноте на протез, стоящий у кровати, загрохотал стулом и протезом. Мартын вскочил, вошедший упал, Мартын хватил его протезом, наткнулся рукой на нож, закричал от боли, — и сразу спрыгнул с кровати и ударил вошедшего, машинально, как учили, крикнул: — Помогите! А тот застонал и пробормотал что-то неразборчиво, ясно было только одно слово: — Слабо!.. — и мычал, и ругался по-своему, на языке, которому Мартына не учили ни в школе, ни на первом курсе института. 10. ФОРМАЛЬНОСТИ — В мире страстей, — сказал следователь. — Садись. Мартын сел — у него была перевязана рука, ему было неудобно на костылях, — сел и сразу сказал: — Я его не хотел так... уродовать. Мне сейчас сказали, что он... Квартира была закрыта, у него нож... — Ну и зря сказали, — ответил следователь. Мартын потянулся за спичками, и следователь не помог ему. — А ты нормально отделался. Сам ходишь. — Повезло. Если бы не нога, он попал бы в кишки, а не в руку. — Нога? — Я ставлю ее на стул у кровати, чтобы сразу дотягиваться. А он споткнулся, и я проснулся. А то бы прирезал, как свинью. Я же оборонялся. — Не волнуйся. — Я не волнуюсь.— Мартын осекся и почувствовал, что может поймать у следователя то самое, брезгливое выражение, каким смотрела высокая девушка, и это почему-то успокоило его. Следователь достал бумаги, ручку, пачку фотографий. — Ну что. Дело будет продолжено, но с тобой мы прощаемся. Остались формальности. Кого из этих женщин ты знаешь? — Перед Мартыном легли фотографии, на одной из них была Камилла. Он ткнул в ее фотографию. Следователь кивнул, писал. — Имя, где познакомились, когда. — Камилла. Еще до присяги. Фамилию не знаю. Следователь писал: он знал наперед и писал вперед. — Больше не встречались, — не спрашивал — диктовал сам себе. — Откуда? Нас после присяги через сутки уже... — И напавший на вас вам не известен. — Я его видел один раз, тогда. Обычно дома был ее отец, один раз — брат. Но сам бы я его не вспомнил. — Значит, что. Ваше присутствие в госпитале в день смерти девушки подтвердили более двадцати человек. Алиби есть. — И вдруг замолчал, как будто ждал. — А как? — сказал Мартын. — Я что, на протезе... на минуточку смотался, убил и приехал? — Конечно, — улыбнулся следователь. — Конечно нет. И у напавшего на вас тоже нет доказательств, хотя он считает, что есть. Но юридической силы они не имеют. Хотя понять его можно: сестра умерла, через неделю — отец. — Отец? — Отец Камиллы, через неделю после похорон. Но брат ее категорически утверждает, что в течение нескольких вечеров слышал мужской смех возле дома. — Нельзя же резать незнакомого человека за то, что кто-то где-то смеялся. Он с ума сошел. — Да, может быть. Кстати, похоже. Он утверждает также, что, когда Камилла начала уходить по вечерам, он выследил ее и ее мужчину. И категорически утверждает, что это был ты. — Пусть проверит числа. — Мартын пожал плечами. — Потом они стали запирать ее на ночь, — продолжал следователь, — но однажды она все-таки выбралась из дома и вернулась только через день... Не вернулась — ее нашли утром без памяти. Кто-то над ней издевался, и издевался, судя по «почерку», профессионально. Вечером она умерла. И тогда ее брат нашел в ее вещах вот это. — Он выложил перед Мартыном еще одну фотографию. Тот взял ее — и сразу повернул обратной стороной. Следователь внимательно смотрел на него. — Насчет дарственной надписи — не красней. В армии пошлятина — дело известное. И этот почерк твой, экспертиза установила. Но оснований для обвинений это не дает. Естественно. Хотя брат девушки решил, что дает, и взялся за розыск. И ведь искал почти полгода, упорно! Нашел, опознал. В принципе, его можно понять: сначала сестра, потом отец. Потом — восток, это тоже что-то... Распишись. Мартын расписался. — Теперь что? — Все. Можно идти. Мартын неловко, грузно вставал, следователь опять не помог. — А как у нее фамилия? — кивнул Мартын на фотографию Камиллы. — Зачем тебе? — А я-то что? — почти крикнул Мартын. — Ну, — следователь удивился. — Спокойно, — встал, чтобы проводить. — Все нормально. Иди и лечись. — А я в Архангельск собирался, — сказал Мартын. — Парень один из госпиталя женится. — А вы переписываетесь, поддерживаете отношения? — Следователь отвернулся, чтобы высморкаться, и Мартын успел схватить со стола фотографию, которую видел последней. — Конечно, — сказал Мартын. — Я сам, может быть, женюсь. Еще не решил. На сотруднице. — А, прости, который протез? — спросил следователь. — Вот. — Да? Я бы не догадался. А из чего? — Дюралевый. — Да, у нас протезы чудовищные. Хотя я бы не догадался. Он вывел Мартына на улицу и уже совсем искренно удивился, когда увидел, что Мартын приехал на мотоцикле с коляской: — Это ты на мотоцикле катаешь? — Да. — Мартын сложил костыли в коляску. — Ты смотри! Действительно, молодец. — Обживаемся. — И в Архангельск на мотоцикле? — Нет. Слабо. — Мартын завел мотоцикл и уехал. — А то давай, — с опозданием пошутил следователь. Мартын доехал до перекрестка, остановился перед красным светом, посмотрел по сторонам. Увидел двух девушек на тротуаре, рядом с собой. Взревел газом на месте, напугал девушек и ухмыльнулся их испугу. 11. РЕШЕНИЕ Он сидел дома и смотрел фотографию. На него смотрело его собственное лицо. Выражение лица было не его: жестокое, наглое. Внизу четким и неуклюжим почерком была написана похабщина. Стояла дата. И все-таки это было его лицо, и он сидел и не мог оторвать от него глаз. — Рыжий, салага, я же просил тебя как человека!.. Я же велел тебе убить!.. Я же просил. А ты знал! — Знал. А что толку... Мертвый не может убить живого, правильно? Кого убивать-то: его, тебя? Правильно? Ты меня с ума свел, старик. — Рыжий сидел рядом, совершенно сумасшедший и добрый. — Ты не прав, старик. Ты, старик, меня убил, козел. Тьфу! Специально! — И погрозил пальцем, и опять посмеялся. 12. ДОРОГА В пропускном зале аэровокзала проверяющая аппаратура сработала, милиционер подскочил к Мартыну, но он уже знал, что так будет, поэтому сошел со ступеньки, задрал штанину и показал протез: — Могу отстегнуть. Только тогда на ручках понесешь. Отстегнуть? Милиционер промолчал и пропустил. Остальные сразу смотрели вслед, не сказать чтобы с жалостью. Если и жалели, то недолго, до тех пор пока он не скрылся из виду. А самая молоденькая сморщилась и передернулась, как если бы примерила на себя «такой ужас». Его видно было через стекло, когда он ждал автобуса. К нему пристал мужик, здоровый, плохо бритый. Говорил и спрашивал. Мартын отвечал коротко, мужик разговорился, возмущался. Потом, когда прилетели, он спрятался от него. Мужик вернулся с коньяком и спрашивал персонал вокзала: — Совсем пацан, двадцать лет!.. Японский бог, вот куда он один? Ты понимаешь: калека, «Мересьев», а держится, ой! В аэропорту садимся, проверялка пищит... Он очень устал, пока ехал в автобусе. Ему казалось, что нога дергается. Она не могла дергаться, но ее саднило от непривычки, от долгого напряжения. Автобус был переполнен, возле него стояла старуха, в упор смотрела на него, готовая взорваться бранью оттого, что он не встает и не усаживает ее. Он молчал. Кто-то сзади Мартына ответил на старухин взгляд по-таджикски, еще один брезгливо бросил слово. Теперь на него смотрели все, кто сидел к нему лицом, но он молчал, не вставал, наливаясь ненавистью. Он шел очень долго в гору и проклял все на свете за то, что не взял с собой костыли. Он дошел наконец до их дома и упал на землю. Отстегнул, почти оторвал протез. Долго и тяжело дышал, заплакал и сразу перестал плакать. Огляделся. И сразу увидел того, кого искал. 13. СМЕРТЬ Он был в точности такой, как Мартын. Он лежал у воды, загорал или просто спал. Мартыну было плохо видно, но он понял, что это именно Тот, кто ему нужен. Он посидел, долго. Совсем отдышался и опять надел протез. Он еще зашел на почту и отправил оттуда длинную телеграмму. — На бланке? — спросила почтальон. — Да, обязательно. — Рубль восемьдесят, — сказала почтальон. Он опять забрался на гору, опять устал и опять сидел, отдыхая. Тот, спавший, проснулся, потянулся. Его движения не были движениями Мартына, совсем. Он двигался плавнее, наверное, он уже был мужчиной, он был взрослый и сильный. Он зевнул, клацнул зубами и засмеялся от удовольствия, что так смачно клацнул. Уверенный и абсолютно голый. Потом он купался в ручье, а Мартын смотрел на дом. В доме, видно, никто не жил с тех пор. Дверь была заколочена. Он оглянулся и увидел столб, который они с Рыжим успели вкопать в тот раз. Тот вылез из воды — и вдруг в доме неслышно почти, негромко брякнул аккордеон. Как будто кто-то двинул мехи. Мартын вздрогнул всем телом — Тот обернулся рывком, и на лице его был оскал, как у животного, когда оно недовольно или готовится к прыжку. Мартын улучил эту секунду, чтобы внимательно и жадно рассмотреть Того еще раз. Если бы оказалось, что в доме есть кто-то живой, Тот вцепился бы ему в горло и задавил... или выслеживал бы, а убил потом, с наслаждением. Он умел убивать! Дом молчал. Тот надел джинсы и пошел. Здоровый и сильный, на двух ногах. Свирепый и мстительный, как животное. Мартын дождался, когда Тот скроется из виду, достал пистолет, прикрепленный к протезу, вложил дуло себе в ухо — и спустил курок. Тот обернулся на звук выстрела — выстрелов он не боялся—и пошел дальше, с горы. В долину. К людям.

Реклама на сайте